Затесь Литературно-художественный альманах

Я призван был воспеть твои страданья,

Терпеньем изумляющий народ...
Николай НЕКРАСОВ
2013
№2-3

Издание клуба почитателей В. П. Астафьева «Затесь»

при Государственной универсальной научной библиотеке Красноярского края

СОДЕРЖАНИЕ
Свет имени
Виктор АСТАФЬЕВ. Выстоять!..........................................................................................................................................................................6
Валентин КУРБАТОВ. Пока земля ещё вертится. Слово об Астафьеве....................................................................7
Олег НЕХАЕВ. Душа хотела быть звездой. Последний разговор с писателем..............................................10
И мы благодарим... Памяти Марии Семёновны Корякиной-Астафьевой..............................................................16
Мария КОРЯКИНА-АСТАФЬЕВА. Душа хранит. Отрывок из мемуаров.........................................................................19
Николай РУБЦОВ. Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны. Стихотворение..............23
Ольга ДАЦЫШЕНА. Да родня мы! Встречи, которые не забыть........................................................................................24
Валентин КУРБАТОВ. Самостоянье. Слово о Распутине.........................................................................................................30
Николай МЕЛЬНИКОВ. Поставьте памятник деревне. Стихотворение.............................................................32
«Звезда, какой никто ранее не видал». Биография крупным планом..........................................................33
Татьяна СМЕРТИНА. Из мгновений прошлого. Несколько слов об Астафьеве.............................................35
Я напишу провинцию свою... Стихи разных лет.................................................................................................................36
Уроки русского
Валентин КУРБАТОВ. Добро и зло. Читая «Чусовской рабочий»......................................................................................48
Александр ЩЕРБАКОВ. «И гордый внук славян...» Публицистика............................................................................50
Странник со свечой в ночи. Знакомьтесь: Тимур Зульфикаров...............................................................................52
Тимур ЗУЛЬФИКАРОВ. Русь! Слеза ты моя! Афоризмы, откровения, притчи.......................................................53
Валентина МАЙСТРЕНКО. Он обошёл крестом всю Россию. Очерк..................................................................59
Татьяна СМЕРТИНА. Средь людей и туманов столетних. Стихотворение....................................................69
Валентина МАЙСТРЕНКО. «Я с детства знала, что это был Александр I...» К 400-летию
Дома Романовых.........................................................................................................................................................................................................70
Владимир СКИФ. Живая живопись астафьевского слова. Из незабываемого.......................................76
Сибирский дивизион. Стихи разных лет......................................................................................................................................78
Валерий БАЙДИН. Дети кислотных дождей. Попытка ненаучного осмысления движения хиппи
в России.............................................................................................................................................................................................................................88
Ангелы в сарае. Отрывки из романа «Сва»....................................................................................................................................96

1
 Валентина ЕФАНОВА – Михаил ТАРКОВСКИЙ. На пространстве меж двух океанов. Письма
XXI века........................................................................................................................................................................................................................... 103
Светлана БЕЛИКОВА. «Мы прошли испытанье на русскость». Несколько строк о себе............ .107
Русская изба. Историческое исследование по заказу души........................................................................................... 108
И это всё о нём. Воспоминания. Дневники. Исследования
Владимир ПОЛУШИН. Генерал, который любил Астафьева. Мемуары...................................................... 116
Александр ЩЕРБАКОВ. Она сама скажет. Песни дружеского застолья................................................................. 129
Не было и трещинки в этой мужской дружбе. Знакомьтесь: Анатолий Козлов.............................. 135
Анатолий КОЗЛОВ. Признание в любви. Сила астафьевского слова.................................................................... 138
Валентин КУРБАТОВ. Долгий разговор. Из дневниковых записей........................................................................... 141
Александр МОРШНЁВ. Жизни круг. Таёжные стихи................................................................................................................ 146
Анна КОВАЛЁВА. По родству славянской души. Польская тема в творчестве В. П. Астафьева.... 148
Геннадий СТУПИН. «Любимый мой пейзаж...» Стихотворение............................................................................... 150
Сибирская школа. Литература. Театр. Музыка
Александр ШАХМАТОВ. Вселенная по имени Россия. По дорогам Сибири............................................... 152
Анатолий БАЙБОРОДИН. «Если русская литература выживет...» То, что не забылось................... 162
Путевые вехи. Миниатюры, или краткие сказы........................................................................................................................ 163
Сергей АРИНЧИН. Но Россия сильней этой смуты. Стихи...................................................................................... 171
Геннадий КАПУСТИНСКИЙ. Улица моя Аэродромная. Непридуманные рассказы.................................. 176
Сергей ПРОХОРОВ. Ищи подснежники! Стихи....................................................................................................................... 185
Олег КУРЗАКОВ. Былинки. Приглашение к размышлению.................................................................................................. 192
Валерий СОЛДАТОВ. Решка. Документальный рассказ........................................................................................................... 198
Юрий МАШУКОВ. Астафьевские мотивы. Стихи.................................................................................................................. 202
Марк КАДИН: «Мы играли для вас и... для него». Музыкальное посвящение Астафьеву.............. 206
Светлана СОРОКИНА – «Цветаеву поют...». О моноспектакле «Марина»............................................................ 211
Валентина МАЙСТРЕНКО. Рождение романса на стихи Астафьева........................................................................ 214
Владимир ПОРОЦКИЙ – Виктор АСТАФЬЕВ. Эх, года – не беда! Премьера романса.................................. 218
Маргарита ПЕТРОВА – НИНА ГУРЬЕВА. Астафьевская тень на берегу. Премьера романса........... 223
Лилия ЕНЦОВА, Нэлли ЩЕДРИНА, Антонина ПАНТЕЛЕЕВА. Зрячий посох. Отклики, рецензии,
комментарии.............................................................................................................................................................................................................. 226
У астафьевских родников
Евгения АНДРЕЕВА. Он называл библиотеки родным домом. Астафьевские хроники............... 234
Анастасия МИЛЯЙС. Мелодия звёзд, мелодия вечной жизни. Музыка в творчестве
Астафьева...................................................................................................................................................................................................................... 239
Валентина ШВЕЦОВА. Ледник Астахова. Знаменитые выходцы из Овсянки..................................................... 246
Сергей СУХОВЕЕВ. Старик и цапля. История семьи – история Отечества........................................................... 250
Сергей КУЗИЧКИН. Воспоминание о белом журавлике. Рассказ................................................................... 258
Фазиль ИРЗАБЕКОВ. День рождения Омара Хайяма. Отрывок из повести............................................... 261
POST SCRIPTUM. Фирменный почтовый поезд «Затесь». Письма и комментарии
Таисья ТРУБАЧЁВА. Перечитываю Астафьева...................................................................................................................... 269
Геннадий КАПУСТИНСКИЙ. Последние победители....................................................................................................... 271
Марина МАЛИКОВА. Романсы слушали земляне............................................................................................................ 276
Приветное слово.............................................................................................................................................................................................. 277
НАШИ АВТОРЫ........................................................................................................................................................................................................... 280
2
 Крест и слово
КОЛОНКА РЕДАКТОРА
К
ак светло мы задуманы Богом... Эти слова Вик-
тора Петровича Астафьева невольно приходят
на ум, когда листаешь страницы альманаха «За-
тесь», посвященного 90-летию со дня рождения пи-
сателя. Есть у поэта из Иркутска Владимира Скифа
строки, созвучные астафьевским:
Свет имени живёт над ними,
И мы в какой-то день и час,
Как только вспоминаем имя –
оно высвечивает нас...
Сколько имён высветило нынче астафьевское
имя! Сколько голосов звучит, переплетаясь, сли-
ваясь в мощный хор, под сводами альманаха. Это
и грозный «Сибирский дивизион» Владимира
Скифа, куда вошли вечно живые «одноокопники»
рядового Астафьева – воины-сибиряки, собствен-
ными жизнями защитившие Москву и Сталинград; и
братья по перу, которым выпало в наши дни вести
духовное сражение против сил тьмы; и даже ста-
рушки, торгующие на рынке сибирской «овощью»
(астафьевское словечко) вошли в этот дивизион, не
сдаются, сражаются за собственное выживание...
Это и высоко звучащий голос красноярского пи-
сателя Александра Щербакова, который взывает к
нам с требованием помнить о своём националь-
ном достоинстве и о своих русских корнях. Это и
мудрый голос псковитянина Валентина Курбато-
ва – критика, писателя, публициста, умеющего за-
глянуть в самые глубины русского бытия и как ни-
кто понимающего величие, ошибки и прозрения
писателя Астафьева.
Эти строки пришли к нам в редакцию в дни, когда
в Пскове открывали памятную доску Савве Ямщи-
кову, подвижнику и защитнику русской культуры.
Валентин Курбатов пишет: «Я, как чужой, читал
свой, разом ставший на камне анонимным текст:
«С твёрдой верой в силу креста и слова стоявше-
му за Псков». Да, да, они только вместе есть на-
стоящее рождение и сила – крест и слово».
Так получилось, что складывался сдвоенный
юбилейный астафьевский номер альманаха в год
1025-летия Крещения Руси и в год 400-летия Дома
Романовых. И наши авторы, не сговариваясь, будь
то глухая сибирская глубинка, далёкий берег Атлан-
тики или столичный город Москва, писали каждый
по-своему о силе креста и слова. И как много ока-
залось в их текстах импровизированных молитв, в
стихах и прозе, молитв о спасении России.
Спасе, не уходи, не бросай Русь распятую!..
И что без Тебя Русь?
Изба-комора, сруб без крыши в дождь бескрайний?
Овца-сиротка заблудная в осеннем, топком,
псковском поле непролазном?
Гнездо без яйца, птенца таящего?
Вдова без мужа, млековые вёдра груди безутешно
в ночь сливающая, смиряющая?
Что без Тебя Русь, Спасе?..
Не уходи, не оставляй, помилуй, пощади, про-
сти... Останься на Руси, Спасе, останься...
Так взывает к небесам Тимур Зульфикаров – наш
автор, уникального дара поэт, философ, мудрец. А
блистательная и таинственная Татьяна Смертина с
той же московской земли шлёт нам в Сибирь свою
молитву о России:
Господи,
Сверкни и осени!
Господи,
Луч света протяни.
Дай упавшим –
Жажду высоты,
Дай погрязшим –
Жажду чистоты...
Такие разные, как едины мы, оказывается, в этой
жажде чистоты. И это удивительное наше едине-
ние дарит надежду. Так едины наши авторы и в
любви к Отечеству. Выросший на далёкой чужбине
в Австралии русский певец Александр Шахматов, с
дневниками которого вы познакомитесь, сказал по-
истине крылатую фразу: «Русского можно изгнать
из Отчизны, но Отчизну из русского человека – ни-
когда!» И такая любовь тоже дарит надежду, ибо де-
лает нас единым народом.
В буреломное перестроечное время в затеси, по-
свящённой композитору Георгию Свиридову, впер-
вые прозвучали эти астафьевские слова: «Мощным
хором возносится композитор в поднебесье, на-
батным колоколом зовёт Россию и русский народ:
выстоять! Выпрямиться, как тот лес, та могучая
тайга под ураганами и бурями! Выпрямиться и вы-
стоять...»
По затесям, оставленным не одним поколением
русских литераторов, пробираемся мы через этот
бурелом, каждый со своим крестом и своим сло-
вом. Как ни трудно, идём, не сдаёмся.
Свои сердца мы воскресили,
Свою оплакали юдоль.
Высокий свет моей России,
Он пересилит гнев и боль...
Мы же страна поэтов. Выстоим.
Валентина МАЙСТРЕНКО
Поддержка альманаха на сайте
www.затесь.рф
3
 Э
тот юбилейный номер альманаха издан на пожертвования красноярцев, которые пом-
нят, любят и почитают Виктора Петровича Астафьева. Они любили его, когда он был
жив, и остались верны ему, когда пошло уже второе десятилетие после его ухода.

Благодарность
Выражаем сердечную благодарность за бесценную помощь в издании альманаха:
руководителю группы строительных компаний «Красстрой», профессору инженер-
но-строительного института Сибирского федерального университета, члену-корре-
спонденту Инженерной академии России, почетному строителю России
Владимиру Ивановичу САРЧЕНКО;
генеральному директору строительной компании «Реставрация»
Николаю Фёдоровичу КОВАЛЕНКО.
Ваш благородный вклад в умножение памяти верного сына земли русской, писате-
ля-фронтовика теплом отзовётся в сердцах читателей альманаха и всех почитателей
творчества Виктора Петровича.
Выражаем также искреннюю признательность за семейный вклад в издание альма-
наха Валерию Ивановичу и Светлане Алексеевне СЕРГИЕНКО и Николаю Леонидови-
чу НАУМОВУ.
Дум вам светлых и дел славных, дорогие наши благотворители!
Особую благодарность выражаем за постоянную поддержку члену попечительского
совета клуба «Затесь» Анатолию Алексеевичу КОЗЛОВУ.
Низкий поклон вам, дорогие наши земляки!
Красноярский клуб почитателей
Виктора Петровича Астафьева «Затесь»

Редколлегия регионального литературно-

художественного альманаха «Затесь»

г. Красноярск

Конкурс «Душа Сибири»

ПОЗДРАВЛЯЕМ!

Поздравляем Валентину Майстренко с первым местом и званием лауреата III Всесибирского конкур-
са «Душа Сибири». Награда присуждена в номинации «Мир Астафьева» за деятельность клуба почи-
тателей В. П. Астафьева «Затесь» при Государственной универсальной научной библиотеке Красно-
ярского края.

Церемония награждения прошла в библиотеке-музее В. П. Астафьева в Овсянке, на родине писателя, в

тёплой домашней атмосфере. Вручал призы Алексей Клешко – председатель благотворительного фон-
да им. В. П. Астафьева. Он особо отметил, что Виктор Петрович ратовал за искренность и погружение в
содержание темы, именно по этим качествам и оценивались экспертами представленные проекты. А их
было прислано на суд жюри 140.

Среди взрослых участников конкурса первые места в разных номинациях и звания лауреатов конкурса
завоевали: Нина Михайловна Селезнёва (с. Лебедевка Новосибирской области) в номинации «Язык Аста-
фьева», Людмила Олеговна Бочкарёва-Дементьева (г. Барнаул) в номинации «Астафьев на уроке», Вален-
тина Андреевна Майстренко (Красноярск) в номинации «Мир Астафьева».

Редакция альманаха «Затесь» поздравляет всех участников и победителей конкурса «Душа Сибири» и на-
деется на творческое сотрудничество.

Редколлегия литературно-художественого альманаха «Затесь»

4
Свет имени

Спасибо Господу, что пылинкой высеял меня на эту

землю. Спасибо судьбе за то, что она... подарила мне въяве
столько чудес, которые краше сказки.

Виктор Астафьев
 Свет имени

Выстоять!
Виктор АСТАФЬЕВ

Я
не раз бывал в тайге во время гроз и ураганных
ветров, когда вся тайга, каждое деревце кло-
нится долу. Кажется, вот-вот рухнет разом сто-
нущая, скрипящая, ничем и никем не защищённая
лесная рать, ломая и рвя себя в щепу и клочья. На
какой-то миг роздыха какая-то малая доля време-
ни, неуловимая глазом и слухом, наступает в этой
страшной стихии, – и деревья, поймав древним чу-
тьём милостиво дарованное природой краткое об-
легчение, выпрямляются, чтобы снова и снова кло-
ниться под ветрами, почти доставая кроною землю,
готовые упасть, сдаться...
Но снова и снова поднимается и выпрямляется
лес – стоит тайга, не сдаётся, держится корнями за
землю, и лишь после бури, после утишения ве-
тра видно сделается по всей тайге ломь ветвей,
сорванную кору, уроненные шишки и в глуби,
ломаной костью белеющие, поверженные дере-
вья – самые слабые, нестойкие сломались, пали...
Смотрю по телевизору фильм о падшей женщи-
не с почти сломанной судьбой и искалеченной
жизнью. Слышится музыка... красивая, мелодич-
ная, с одним и тем же преобладающим мотивом,
высоко начавшимся будто бы колокольным, про-
тяжным звоном, неотвратимым, гибельным гу-
лом, накатывающимся на землю, опадающим на
неё. Но на самом исходе звука, на последнем его
пределе, мощно подхваченная оркестром, силой и сохранил великий композитор современности
земной поддержанная, взмывает ввысь, к небу тот нежный и непреклонный звук, ту простран-
воскрешающая сила. ственную, высокую мелодию, что стонет, плачет,
Крепнет мощь человеческая и земная, рас- сжимает сердце русское неизъяснимою тоскою,
прямляет крылья живая жизнь, и негасимая лам- очистительной печалью. Мощным хором возно-
пада добра светит впереди путеводной звездой сится композитор в поднебесье, набатным коло-
братства и единения людей. колом зовёт Россию и русский народ: выстоять!
Почему-то решаю, что это музыка Георгия Васи- Выпрямиться, как тот лес, та могучая тайга под
льевича Свиридова... есть звуки и нити, соединя- ураганами и бурями! Выпрямиться и выстоять во
ющие русского человека на русской земле, и они имя будущего наших детей и во имя сохранения
звучат в каждом из нас от рождения... Будучи про- того прекрасного, что накопили на земле её ред-
шлой золотой осенью на Курщине... глядя на ещё кие мудрые страдальцы, гении человечества, эти
недобитую землю, на древние пологие холмы, на вечные отважные странники, так на одиноком
это российское порубежье, в котором ещё не всё челне и продолжающие до сих пор бесстрашно
небо закопчено и по балкам да по склонам, не- плыть по бурному морю жизни.
смело обороняясь от машин и топора, зеленеют
и золотятся российские дубравы, я открывал для Отрывки из затеси «Выстоять»
себя – отсюда, с этой родной земли, унёс в сердце
Фото Сергея Прохорова

6
 Свет имени

Пока земля
Валентин КУРБАТОВ

ещё вертится...
Слово об Астафьеве
Календари-то не смотрим. Всё жить торопимся. Вот и пропускаем дорогие поводы поговорить о
главном. В этой заметке была при рождении невольная хитрость: в конце ноября 2011 года я, за-
глянув без всякого прямого повода в «Последний поклон», вдруг увидел, что последние-то его главы
помечены как раз ноябрём 1991-го. Будто сам Виктор Петрович нарочно меня через двадцать лет
окликнул.
Ну, и заторопился хоть в местной газете, хоть несколькими словами напомнить о великой книге.
Мы ведь без поводов-то о золотом своём прошлом и не говорим. А увидел бы раньше, так и подго-
товиться бы успел, и написать как следует, и в журнал какой-нибудь уважаемый послать, чтобы и
он, как «ложка к обеду», вышел.
Слава Богу, что в Красноярске можно и не оглядываться на поводы, когда речь заходит о Викторе
Петровиче, а уж на 2014 год, когда ему будет 90, и просто грех через день не вспоминать.
Виктора Петровича хватит на всех. Хватило бы нас на его сердце!

К
ак раз об эту пору в ноябре, в 1991 году Виктор
Петрович поставил точку в «Последнем покло-
не». Начатый в 1957 году светлой и грустной,
ещё немного литературной «Далёкой и близкой
сказкой» и бесхитростной, почти детской «Зорь-
киной песней», «Поклон» потом медленно темнел.
Свет ещё вспыхивал там и там, даже и посреди са-
мых драматических глав (какой бы это был Виктор
Петрович, если бы не ухватывался за каждый про-
мельк света, чтобы смеяться, смеяться, как умел
только он?), но с годами горечь и тяжесть копилась
скорее – родная история постаралась, чтобы су-
мерки одолели и его золотую, кажется, только ра-
дости открытую душу.
Я перечитывал «Поклон» раз пять. И по выхо-
де очередной книги, и когда приходилось писать
предисловия к молодогвардейскому, так и не за-
конченному из-за слома перестроечных лет собра-
нию сочинений, и к отдельным изданиям. И всегда
жизнь защищалась во мне и норовила остаться на
светлой стороне «улицы». Но Виктор Петрович не
пускал к самообману. И скоро я стал замечать, что
как я «заупрямлюсь», так сама матушка-природа
станет на его сторону.
Вот, скажем, тяжелее всего мне давалась, может
быть, одна из самых страшных глав «Без приюта», где
брошенный отцом мальчик (мать утонула раньше)
пытается жить один в летней парикмахерской, при-
воровывая овёс у лошадей (надо же что-то есть), а
то и кусок хлеба в магазине, топя печку полом (отку-
да напасёшься дров), потому что парикмахерская-
то летняя, да на дворе лютая сибирская зима. И вот
читаю, как лупит мальчик учительницу в кровь го-
ликом (он спит на уроке, у него вши, и учительница
тащит его за шиворот и брезгует им), и не знаю, как
остановить мальчика, как не ожесточиться вместе
с ним.
А читаю в тепле, в кабинете Виктора Петровича в
Красноярске, и подумываю, что можно было бы не
доходить до свирепой физиологии. И тут посреди
только что солнечного апреля дом разом вздра-
гивает от налетевшего за окном совершенного
безумия. Обрушивается мгновенная тьма. Снег ле-
тит горизонтально, рвёт деревья с одушевлённой
свирепостью, сбрасывает птиц, ломая крылья, и,
кажется, вот-вот и дом не устоит. Сердце сжимается
от бессилия и ужаса. И я вдруг отрываюсь от окна и
внезапно совсем не к месту, позабыв время и день,
думаю: а как там он? Каково сейчас мальчику там,
в летней, насквозь прорванной ветром парикма-
херской с мёрзлой землёй вместо пола, с мышами,
которые норовят пробежать по лицу? И остро по-
нимаю, что писатель ещё жалеет меня, чтобы не на-
дорвалось моё набалованное благополучием во-
ображение. Ну что, дурак, понял?
И потом уже вся смущающая вторая часть «По-
клона», вся тьма коллективизации, массового че-
ловеческого истребления и навсегда стронутой
невозвратной жизни (которую ты и сам как-то осо-
бенно жалеешь, потому что застал эту жизнь в «По-
клоне» в ещё святые часы неповреждённого земно-
го порядка) оборачивается к тебе не отвлечёнными
страницами учебника новейшей истории, а прямой
человеческой бедой. И сразу легко понимаешь, по-
чему Виктор Петрович так ожесточался на «Подня-
тую целину», за которую, любя «Тихий Дон», не мог
простить Шолохова. Это родная Овсянка, искале-
ченная жизнь всех близких и дальних людей, кото-
рые были его вселенной (а по мере чтения стано-
вились и нашей), уже не давала уступить правды. В
правде мизинец уступи – и нет русского художника.
И вот плачь, сопротивляйся, сожми сердце, но уже
читай как есть, не обманывай себя другими, благо-
получными книжками, чтобы тебя потом так же не
сдёрнуло тьмой, как закричавших от ужаса птиц за
окном.
Заряд пролетел, и мгновенно развиднелось,
словно и не было ничего. Но обломанные вершины
7
 Свет имени
и разом захламлённый лес за окном уже не дали
обмануться, что всё «примстилось», уже научили
тебя не прятать глаза от правды, чтобы не предать
овсянских «гробовозов», которых хорошо любить
в крепкую пору жизни, да трудно, когда воцарятся
«революционные» Болтухины и человека силой
потащат к смерти.
Сразу поймёшь и почему, как доходит до пар-
тийного начальника, так художник забывает чер-
нильницу, а макает перо прямо в помойное ведро
и не может остановиться, потому что для него это
они, они сломали свет жизни. И как мальчик лупил
училку Ронжу веником-голиком: не видела, как
топчут на базаре карманников сапогами, как пина-
ют в живот беременных жён мужья, как пропивает
последнюю копейку отец, а его ребёнок сгорает
на казённом топчане от болезни? Не знаешь – уз-
най, проникнись! Так и этих он тем же голиком: не
знаете, что сделали с жизнью? Узнайте!
Сколько он слышал злого после «Проклятых
и убитых» не от одних ненавистных «политру-
ков и комиссаров», а и от старых солдат, успев-
ших позабыть в сердце кровь и ожесточение и
спасительно обучившихся видеть в минувшем
только юность и победу. Сколько сам я корил
его за жестокость «Печального детектива», за
«физиологию «Людочки», за злые «затеси», где
человек был страшен и не видел своего па-
дения. Сами овсянские «гробовозы», узнавая
себя, тоже нет-нет да и стучались у его порога:
чё уж ты нас так-то? А это, странно сказать, и в
нём защищался свет, книжки несчётные, кото-
рых он с детства перечитал видимо-невидимо
всегда детским сердцем, свято веря в правду
благородных пиратов и «прынцев», рыцарей
и страдалиц. Отчего привычная тьма вокруг,
которая успела стать бытом, казалась ещё не-
справедливее и темнее.
Неизживаемая детская, сиротская вечная дет-
домовская обида до конца дней не могла выго-
реть в сердце. И если это сердце всё-таки не дало
ожесточить и потерять себя, то потому, что в свой
час успел поселиться в этой душе незаслоняемый
свет, что была бабушка Катерина Петровна, были
родные страдалицы тётки, было там и там, вопреки
злу мира, встречаемое добро, которое он видел,
по слову чужого ему поэтикой, но любимого Ми-
лорада Павича, «как ястреб цыплёнка». И он ни-
когда не пропускал этого добра, чтобы тотчас не
отблагодарить, не восславить, не засмеяться при
самомалейшей возможности увидеть радость.
Так в нем и жили два человека, и писали, как у
того же Павича, один мужские, другой женские
страницы книг, но зато уж когда они обнимались,
то выходили «Ода русскому огороду», «Звездо-
пад», «Пастух и пастушка». И тогда являлось целое
человечество его родных, которые теперь и наши
родные, вместе с Енисеем, травами и птицами, ко-
торых он всех знал в лицо и последним писал их
так подробно («доцветали сон-трава, медуница и
стародубы, обуглились мать-мачехи, занималось
пламя жарков, раздувало пламя дубравных ветре-
ниц»), словно отряжал их нам в духовном завеща-
8
нии, предчувствуя, что мы скоро окажемся в без-
воздушном пространстве мёртвой умозрительной
литературы, где человек бьётся в душной тесноте
офисов и квартир, в которых никогда не открыва-
ются окна, потому что, открыв, надо будет уметь
написать облако и ветер, жизнь реки и неба, дере-
ва и птицы, которые не зря делят с человеком зем-
лю и без которых он только слепая фигура шахмат-
ной партии, где белые (а чаще чёрные) начинают
и выигрывают. А мы проигрываем, проигрываем...
...Мне хорошо и грустно читать «Последний по-
клон». Я знаю стародубы, прижившиеся в его ого-
роде под кедром, и пытающиеся цвести венерины
башмачки между окном и заплотом, и «самотёком»
проползший на огород курослеп вдоль забора.
Знаю, как горбится напротив Овсянки Караульный
бык и как возносится над Слизневкой Шалунин
бык, к которому прибило его измытую за девять
дней Енисеем покойницу-мать. Бревно, на кото-
ром мы сиживали над Енисеем (я в его великова-
той мне рубахе: «Носи, мне мала!»), так и лежит уже
сколько лет, не уносимое не знающей ледохода,
связанной человеком рекой. (Увы, бревно снес-
ли человечьей рукой и забетонировали берег.
Правда, стихия тут же и ответила: первой же
весной после «благоустройства» разбушевался
Енисей и смыл коросту. Только вот бревна не
вернул. – Ред.) Разве забор по обе стороны спуска
к реке от его проулка покосился, и жалица вот-вот
сожрёт его. А по нему ещё хаживала за водой (ле-
том по сорок вёдер в день) бабушка Катерина Пе-
тровна и уходит на последней странице альбома
«Прощание» он сам.
И родные его, слава Богу, все живы для меня.
Тётка Апроня (Апраксинья Ильинична) всё вы-
сматривает из своего окна, кто завернул к Викто-
ру Петровичу («опеть жульнариска?»). И им всем
хорошо поётся в моей памяти, когда она после
«пеньзии» заворачивает к нему с чекушкой. Это у
неё, в бывшем бабушкином дворе, я впервые уви-
дел в ведре енисейской воды «живой волос», на
какое-то время отвадивший меня лазить в ледя-
ной Енисей («Во, гляди, гробовозы, ничё крытикам
(критикам, значит) не делатся. Ничё имя не страш-
но – поедом потом писателев едят»). И всё смеёт-
ся его счастливый глухонемой брат Алёша («Ви-
и-итя!»), без конца чего-то ладивший в его избе и
умерший за год до Виктора Петровича («умер, как
и жил, незаметно, во сне... Как я теперь в деревне
буду чувствовать себя без Алёши?»). И совсем ос-
лепшая тётка Августа всё двигает ощупью чугунки
на плите, и я лезу помочь и получаю от него по ру-
кам: не тронь – она потом их не найдёт! А коли та-
кой добрый, оставайся и живи тут, гуманис хренов!
И с дядей Кольчей-младшим мы всё курим на
крыльце после бани, пока Анна Константиновна
под лиотаровской «Шоколадницей», вырезанной
из «Огонька», накрывает на стол. И когда умира-
ет дядя Коля, всё отворачивает, отворачивает его
портрет: «Чё всё глядишь, Коля? Скорей бы уж
взял к себе».
Теперь все они там, недалеко от него на од-
ном кладбище, и можно, поклонившись ему,

поклониться и им, так незаметно и прочно вошед-
шим в нашу жизнь с «Последним поклоном».
Дал бы Бог ещё раз приехать в Овсянку. Я зайду
в его избу на улице «партизана Шшетинкина», не-
много погоржусь, найдя себя в рамке семейных и
дружеских фотографий, обниму его сестёр Капу
и Галю (от Августы Ильиничны и Анны Констан-
тиновны), которые теперь смотрят за музеем. И
опять поверю, что смерти нет. Что Виктор Петро-
вич сейчас придёт с Енисея, на котором сидит
всё реже («лёгкие никуда»), и мы станем пить чай
(«чай, чай, эту заразу сёдня пить не будем!»), а по-
том он достанет рукопись, взденет очки и станет
глуховато и как-то бережно, как чужое (будто каж-
дое слово ещё раз примеривает), читать: «Это
было в пору, когда всё казалось радостным и от
жизни ждали только радости. В немыслимо яркий
ослепительный день спешил я в родную деревню...
И в сердце моём, да и в моём ли только... глубокой
отметиной врубится вера: за чертой победной
весны осталось всякое зло, и ждут нас встречи
с людьми только добрыми... Да простится мне и
всем моим побратимам эта святая наивность –
Свет имени
мы так много истребили зла на земле, что имели
право верить: на земле его больше не осталось».
А войдёт в книгу бабушка, и он засветится весь –
не узнать: «...Выходило, что сватали Маню напере-
бой... сколько раз в кошеве приезжал из города сам
Волков! А она, раскрасавица наша, чё? Да ничё! Даже
на письмо его не ответила. А уж письмо-то было,
письмо! Как в старинной книжке писанное – ска-
зывалось всё в нём, будто в песне: любоф, любоф,
да еще эта, как её, холера-то? Чуства. За божни-
цей долго письмо хранилось, и как навёртывался
грамотный человек, она просила его читать. И
наревётся, бывало, слушая то письмо, да эти вра-
женята, внученьки дорогие, добрались до письма,
изрезали ножницами, либо сам искурил. Чё ему чу-
ства? Токо табак жечь да бока пролёживать...»
А я буду слушать со смятением, восторгом, сча-
стьем (даст же Господь дар!) и молить Бога, чтобы
это никогда не кончалось, потому что пока живёт
это слово и этот человек, живы и мы. А уйдёт – ещё
неизвестно, что будет.
Но пока, слава Богу, он читает, читает...
г. Псков
Фото Валентины Швецовой
9
 Свет имени

Душа хотела быть

Олег НЕХАЕВ

звездой
Последний разговор с писателем
Олег Алексеевич НЕХАЕВ – журналист от Бога, поистине золотое перо России. Победитель и призёр
более чем тридцати творческих конкурсов в сфере журналистики, кино, телевидения и фотографии.
Дипломант премии имени А. Д. Сахарова «За журналистику как поступок». Обладатель Гран-при
международного фотоконкурса Canon. Победитель Всесибирского телефестиваля (фильм «Интервью с
президентом России»). Победитель конкурсов «Родная речь» и «Живое слово» – лучшие материалы о русском
языке и на русском языке. Автор-создатель портала «Сибирика», признанного «золотым сайтом России» –
www.sibirica.su Лауреат премий: за журналистские расследования имени Артёма Боровика «Честь.
Мужество. Мастерство», «Лучший журналист Сибири», «За высшее профессиональное мастерство».
Награждён почетным знаком «За вклад в развитие Отечества». Удостоен официального звания «Золотое
перо России» и высшей награды Союза журналистов России «Честь. Достоинство. Профессионализм».
Живёт в Зеленогорске Красноярского края. Предлагаем его беседу с Виктором Петровичем Астафьевым,
которая состоялась незадолго до кончины писателя.

В
больнице Виктор Астафьев мне скажет: «Думаю,
что неблагодарность – самый тяжкий грех пе-
ред Богом. И могу сказать, что большую часть
своего писательского времени я потратил на по-
мощь другим». Кем я был для Астафьева? Никем.
Случайным прохожим, которому судьба подарила
три разговора с сибирским праведником из Овсян-
ки. И к этим разговорам я мысленно возвращаюсь
всё чаще и чаще. И помню я всё в мельчайших де-
талях.
Остаться самим собой
2001 год. На красноярском рынке покупаю фрук-
ты для хворающего Астафьева. Мне их заворачи-
вают в местную газету. На чёрном фоне крупным
шрифтом написано: «Виктора Петровича Астафьева
представлять широкому читателю не нужно. Он са-
мый читаемый сегодня русский писатель». С удив-
лением рассказываю парню-продавцу, как неожи-
данно всё соединяется. Продавец смотрит на меня
и не понимает. Об Астафьеве ничего не слышал...
Вспоминая, какой литературой завалены книжные
магазины, смотрю на дату выпуска газеты. Но газета
почти свежая...
Я захожу к Астафьеву в больничную палату. Па-
лата одноместная, но без излишеств. Он уже встал,
после сна. Приглашает: «Проходи, садись, я сей-
час». А сам подсаживается к столу и низко-низко
над ним склоняется. Так низко, что вначале я даже
не понимаю, что он там делает. Вижу только, как бы-
стро-быстро обеими руками что-то перебирает, да
так торопливо и сноровисто у него это получается,
что мне он тут же начинает напоминать бурундучка,
на валежине разлущивающего шишку. И не повора-
чивая даже головы в мою сторону, говорит: «Люблю
кедровые орешки. Слабость к ним питаю... Не силь-
но торопишься?»
Я вдруг ловлю себя на чувстве неловкости. «Си-
бирские семечки» он продолжает щёлкать с какой-
то удивительной детской непосредственностью,
так увлёченно и с такой радостной искренностью,
как будто и нет никого рядом.
Так бывает, когда зайдёшь неожиданно в комнату
и застанешь человека за каким-то простым, сокро-
венным занятием. Хочется побыстрее тихонечко
уйти, пока тебя не заметили...
«Рассказывай!» – просит меня Астафьев. Я начи-
наю, как мне кажется, с самого приятного. Расска-
зываю, что возвращаюсь из Енисейска и что в по-
сёлке Подтёсово хотят назвать его именем новую,
современную школу. Астафьев отстраняет кедро-
вые орешки и протестующе машет руками:
– Не надо всей этой мишуры. И почестей мне
достаточно, и место есть своё в литературе... Не
нужно этого. Хотя и с добротой отношусь я к подтё-
совцам... Не раз бывал там... И помогал им... Меня по
такому же поводу библиотекари в родной Овсянке
одолевали. Знаешь как одолевали?! О-о-о! Но при
жизни чтоб моим именем называть.... Нет, непри-
лично это. Потом... Потом делайте, что хотите...
В. П. Астафьев. Из письма жене. 1967 год: «Как
жить? Как работать? Эти вопросы и без того не
оставляют меня ни на минуту, а тут последние
проблески света затыкают грязной лапой... На-
строение ужасно. Мне хочется завыть и удариться
башкой о стену. Будь же проклято время, в которое
нам довелось жить и работать!.. Нас ждёт великое
банкротство, и мы бессильны ему противосто-
ять. Даже единственную возможность – талант
– и то нам не дают реализовать, употребить на
пользу людям. Нас засупонивают всё туже и туже...
Руки опускаются. И жаль, что это ремесло невоз-
можно бросить».
К моменту нашей встречи Астафьеву исполнилось
семьдесят семь лет. И я разговаривал с человеком,

10

который не просто прожил целую эпоху, а сумел
ещё и осмыслить прожитое. Редко кто берётся за
такую тягостную и неблагодарную работу.
– Виктор Петрович, однажды Вы сказали: «Глав-
ное, чтобы душа была в мире с людьми и с самим
собой, а дело было у каждого такое, чтобы заби-
рало целиком». Но у Вас не очень-то получалось
жить со всеми в мире...
– У меня с умными людьми всегда складывались
добрые отношения, потому что умею их слушать. Я
у Твардовского был пятнадцать минут и больше его
слушал, чем сам говорил. Во все уши слушал. Хотя
мое время для встречи с ним было очень ограни-
чено. Может, те пятнадцать минут я и отрабатываю
теперь всю жизнь. Кто знает... Вообще на встречи с
умными людьми мне везёт. И думаю, что их – поря-
дочных и культурных – надо искать и открывать. А
открывши, успевать больше слушать и перенимать.
Радоваться, что даром отдают... Нужно научиться не
упускать счастливых минут драгоценного и редко-
го общения с ними.
Сейчас в провинции, в нашей Сибири, по-
настоящему образованным, культурным людям жи-
вётся очень трудно... Я знаю таких, им очень тяже-
ло. Они находятся в изоляции. Они – сами с собой.
Обществом не востребованы.
– У Вас была возможность остаться в Москве,
но Вы всю жизнь прожили в провинции. Тем не
менее другим писателям советовали пожить в
столице, называя это «необходимым благом»...
– Москва дала возможность прикоснуться к со-
кровищам культуры, но жить там постоянно... Нет!
А провинция мне помогла остаться самим собой.
Остался бы я таким в Москве, при моей мягкотело-
сти, – не уверен.
– Вы, сумевший столько пережить и добиться
всего в одиночку, так легко говорите об этом...
– Ну а чего уж тут скрывать... Тем более знаю, о
чём говорю: два года я учился в Москве на Высших
литературных курсах. Да, были очень заманчи-
вые предложения. Например, рабочая должность
секретаря Союза писателей. Для этого я должен
был написать хвалебную статью на роман одного
нашего классика, родом, кстати, из Сибири. Вот...
Я ему сказал: «Книга уж больно толстая, мне не
осилить её со своим одним "гляделом"». (У меня
с войны фактически один зрячий глаз остался.) А
он говорит: «А ты не читай. Ты её мельком по диа-
гонали пробеги, лишь бы потом красных с белыми
не спутать». «Нет, – говорю, – не буду ни читать, ни
писать». – «Ты подумай, ведь квартиру хорошую
тебе дадим. Должность приличная. Да и Москва
всё-таки!» Подумал!
Предлагали стать заведующим отделом прозы в
журналах «Смена», «Октябрь», «Дружба народов»...
Но это же самая пьющая должность! Каждый при-
ходит и, чтоб как-то увеличить шанс напечататься,
притаскивает поллитру. Я бы давно спился из-за
своей безотказности. Как это произошло с боль-
шинством наших провинциалов, которые давно
уже лежат по окраинам Москвы на кладбищах. Это
Шукшин похоронен на Ваганьковском да ещё не-
сколько человек с периферии! Все остальные – на
Свет имени
погостах, заросших крапивой. Там бы и я, навер-
ное, лежал.
– После провинции Москва как бы давала воз-
можность похлебать сладкую жизнь ложкой. Ред-
ко кто упускал такой шанс...
– Я сам себя стал по-настоящему осознавать
только в зрелом возрасте. Поэтому раньше, в Мо-
скве, запутал бы свою жизнь полностью и навер-
няка потерял бы семью. А так худо-бедно, но мне
её удалось сохранить. Пятьдесят пять лет, как мы
живём с моей Марьей Семеновной. Подумать дико,
сколько мы уже вместе! И она у меня и друг, и по-
мощник, и хозяйка хорошая, настоящий домашний
эконом. Этим я могу похвалиться! Вообще мне всю
жизнь казалось, что на всём белом свете командую
только одним человеком: своей бабой. И вдруг в
пятьдесят лет понял, что глубоко заблуждался, – это
она руководила мной, а не я ею...
Первый рассказ Астафьева вышел в свет со скан-
далом. Только начал он публиковаться с продолже-
нием в «Чусовском рабочем», как его тут же запре-
тили. Возмутилась одна «блюстительница нравов».
Из себя её вывели слова: «Мало нашего брата оста-
лось в колхозе, вот и стали мы все для баб хороши».
Астафьеву приписали «оскорбление советской
женщины», названной «некультурно – бабой»... Со-
ветский солдат, мол, не может так грубо говорить...
Спасла почта читателей. Всех интересовало, чем же
закончится рассказ. С задержкой, но продолжение
допечатали.
Примечательно, что это была первая ласточка
из полувековой череды поношений Астафьева за
использование «лапотного языка», от которого, по
ощущениям некоторых критиков, нестерпимо не-
сло «онучами и щами».
Л. М. Стенина, Москва (из письма Астафьеву):
«Достаточно прочесть хотя бы один Ваш рассказ,
чтобы понять, что Вы – человек необыкновенно
честный, чистый, много переживший, незамут-
нённый, несмотря на то, что выпало Вам в жизни
испытать. А Ваша «колючесть» – от нежного и
уязвимого сердца. Когда-то, по-моему у Гейне, я вы-
читала такую фразу: "Его сердце было окружено ко-
лючками, чтобы его не глодала скотина"».
– Виктор Петрович, какую роль в Вашем ста-
новлении сыграла природная закваска?
– У меня мама очень умной была. Папа, хоть и был
всяким, но тоже личностью был. Это одно. Второе –
я очень рано начал читать. И Бог наградил хорошей
памятью. Видимо, не зря. Я читал и размышлял. Ведь
можно много читать, читать, читать... И как солому:
жевать, жевать, жевать... И всё, как у коровы, – через
кишечник и дальше. А можно и через голову. Вот у
меня что-то в ней застревало.
И я теперь понимаю, что с раннего детства во
мне здорово «застревало» ещё и чувство благодар-
ности. Так сложилось, что рос я сиротой, и каждый
доставшийся мне «кусочек» редкой радости запо-
минался. Во мне до сих пор осталась острая по-
требность отзываться на добро.
Думаю, что неблагодарность – самый тяжкий
грех перед Богом. И могу сказать, что большую
часть своего писательского времени я потратил на
11
 Свет имени
помощь другим. Мне тоже помогали в начале моего
творческого пути, и я помогал и помогаю другим.
Навыпускал, как говорится, из-под своего крыла
массу пишущих. Написал также уйму предисловий
к «чужим» творениям. Иногда, сегодня признаюсь
в этом, писал и предисловия к заведомо плохим
книжкам.
– Так было трудно отказывать просящим?
– А как откажешь?! Когда человек больной или
так сложилась судьба... У нас-то жизнь тяжкая всег-
да была, и повод для сострадания всё время нахо-
дился... И не в силах я был иногда отказать. Пожале-
ешь пишущего... А потом мне говорят: что ты такое
говно окрылил своим предисловием?! А ты знаешь,
что у этого «говна» – душа золотая, да вот талантиш-
ко – маленький. Но семье его там, где-то в Рязани,
жить не на что... Вот и помогал опять же из-за этих
обстоятельств...
Очень многим я дал и рекомендации для всту-
пления в Союз писателей. И по этому поводу плев-
ки в ответ тоже получил. За жизнь – четыре, может,
пять...
Я попытаюсь в этот момент уйти, потому что зай-
дёт медсестра делать уколы. А Астафьев увидит
у  меня фотографии староверов из таёжной глухо-
мани и начнёт с интересом их рассматривать. А за-
тем и подробно расспрашивать об их жизни. Тогда
я ещё не знал, что он сам из этого же роду-племени.
Чтобы не терять драгоценного времени на мой мо-
нолог, я ему оставлю свой очерк о «раскольниках»
и вновь включу диктофон. Он начнёт рассказывать
и тут же прервётся и скажет с хитринкой в глазах:
– А я тебе тоже сейчас скажу так же, как ты мне: о
моих встречах с президентами можешь прочитать
в моём очерке. Я тоже об этом написал. Зачем нам
тратить время... Думаешь, у меня его много? Вот по-
весть ещё хочу успеть написать. И вон – видишь,
сколько ещё ожидающих...
Только после этих слов я понял назначение
огромной кипы новых книг и пакетов с рукопи-
сями, лежавших прямо на полу в углу палаты. Все
они ждали предисловия или отзыва Астафьева. А
мне вынужденно пришлось рассказывать о таёж-
ных похождениях, об охотниках, о моём пребыва-
нии в гостях у енисейского писателя Алексея Бон-
даренко, с которым был хорошо знаком Виктор
Петрович...
Спустя месяц я получу письмо от Романа Солнце-
ва. Астафьев попросит его опубликовать мой очерк
о староверах в ближайшем номере редактируемо-
го им журнала. От такого продвижения без очереди
я вежливо откажусь. Но память останется об этом
неизгладимая.
Примечательно, что Астафьев свою поддержку
другим связывал со своей «безотказностью». Шу-
тил: «Хорошо, что не родился женщиной, а то бы по
рукам пошёл...» Кое-кто такие его ссылки на «мягко-
телость» принимал за чистую монету.
Постыдное письмо против А. И. Солженицына
в 1970 году подписали многие знаменитые ли-
тераторы. Астафьев (к тому времени он уже был
членом правления Союза писателей) это «клейм-
ление позором зарвавшегося отщепенца» не
12
поддержал. Хотя прекрасно знал, что только по-
слушное раболепие могло обеспечить безбедное
существование.
Астафьев отправил своим коллегам в Москву
возмущённое послание: «...То, что я читал, напеча-
танное в журнале, особенно «Матрёнин двор», –
убедило меня в том, что Солженицын – дарование
большое, редкостное, а его взашей вытолкали из
членов Союза и намёк дают, чтобы он вообще из
«дома нашего» убирался.
А мы сидим и трём в носу, делаем вид, будто и
не понимаем вовсе, что это нас припугнуть хотят,
ворчим по зауголкам, митингуем в домашнем кругу.
Стыд-то какой!..»
И тут Астафьев делает удивительное примеча-
ние по поводу этого послания. Нет его в архиве Со-
юза писателей, сообщает он, сам проверял: может,
и правда не получали, а может, и Всевышний беду
тогда отвёл.
Спустя почти четверть века Солженицын, воз-
вращаясь на Родину, заедет в Овсянку и крепко об-
нимет Астафьева. Одного из немногих, кто не пре-
дал истину.
Сергей Залыгин (из письма Астафьеву,
21.04.1984): «Не скоро ещё будет понято, что зна-
чит Ваша жизнь и значение всего того, что сдела-
но Вами в литературе. Тем более что Вы и сами об
этом значении не шибко думаете, ну просто кон-
серватор какой-то, отсталый элемент. Несозна-
тельный!»
Виктор Астафьев (из письма Владимиру Лак-
шину): «Я в святые не прошусь и знаю, что недо-
стоин веры в Бога, а хотелось бы, но столько лжи
и «святой» гадости написал, работая в газете, на
соврадио да и в первых «взрослых» опусах, что меня
тоже будут жарить на раскалённой сковороде в
аду. И поделом!»
– Виктор Петрович, многие Вас называют сове-
стью нации, а вы как бы признанием в своих гре-
хах сами себя развенчиваете. Естественнее было
бы услышать, как президенты, другие сильные
мира сего искали с Вами встречи, домой к Вам в
Овсянку приезжали. Ведь из нынешних писате-
лей никто, кроме Вас, таких визитов больше не
удостаивался...
– Ну, ездили, встречались. И Горбачёв меня при-
глашал. И с Ельциным разговаривали. Обедали.
Другие хорошие люди наведывались...
Не так давно вот Драчевский (тогдашний полно-
мочный представитель президента России по Си-
бирскому округу. – О. Н.) в больницу приезжал – шо-
роху здесь навели. Машины все вокруг поубирали.
Людей своих повсюду понаставили. Всех больных
позакрывали в палатах. А Драчевский интеллигент-
ным таким, спокойным мужиком оказался... Позна-
комиться просто пришёл. Поговорить.
– Многие из политиков, приезжавших к Вам
«беседовать», на самом деле искали через Вас,
через упоминание Вашего имени поддержку в
народе. А Вы сами для себя находили что-то су-
щественное в этих встречах?
– Всегда интересно посмотреть, как чувствует
себя человек при большой власти. У меня к этой

поре уже была накоплена какая-то внутренняя
культура, чтобы и не фиглярничать, и не низкопо-
клонничать. Да и умный человек никогда не за-
ставит тебя унижаться. НИКОГДА. Если он умён. А
насчёт впечатлений могу сказать, что после таких
«интеллектуалов»-вождей, как безграмотный Хру-
щев и самовлюблённый Брежнев, Горбачёв и Ель-
цин казались куда как развитыми людьми.
Правда, после одной из таких встреч кое-кто из
односельчан на меня обиду затаил. Это когда Ель-
цин в Овсянку приезжал. Принимали его хорошо.
Блинами накормили. Побеседовали. Когда шли с
президентом к Енисею, народ вокруг ликовал, ру-
коплескал ему. Проводил я его, возвращаюсь к
теплу, в избу, слышу – мужики ропщут и мне пре-
тензии как бы высказывать начинают. Я был утом-
лён многолюдьем и с раздражением сказал этим
храбрецам: «Что же вы, страдая холопским неду-
гом, высказываете храбро всё мне, а не только что
отбывшему президенту? Из всех вас одна Кулачиха
достойна уважения, она умеет бороться за себя!..»
Кулачиха эта оттёрла охрану плечом да как была
в куртке из обрезанного дождевика, так и ухватила
под руку президента. Милиция и охрана в ужасе! А
я слышу, как Кулачиха всё твердит и твердит своё:
«Пензия! Пензия! Пензия!» Еле её оторвали от Ель-
цина.
Ну, трудящиеся после того разговора со мной
жаловались потом, что, вместо того чтобы «погово-
рить по-человечески», я их чуть ли не матом крыл.
Ну и пусть! Что от них ждать? Годны, что ли, только
орать в бане, в огороде иль за пьяным столом?..
О себе скажу так: жизнь свою прожил – никогда
не заносился. Хотя чего только не предлагали мне,
и чем только не окружали, и как только не обхажи-
вали... Всё равно остался самим собой. Считаю себя
человеком самодостаточным.
Трижды раненый
На войне, чтобы выжить, ему приходилось много
раз стрелять в тех, кто был по ту сторону фронта.
Убивал или нет – можно было только догадываться.
Но того солдата, в сером, враз обмякшего, – забыть
не смог.
Он видел его. Потом. Вблизи. Убитого. Всматри-
вался в него, не понимая тогда, что начинает при-
стально всматриваться в себя. Это от его решения
зависело – жить тому или нет... И он нажал на курок.
Раньше убивал так в тайге рябчиков. На этот раз
стрелял в фашиста, а убил, как понял спустя годы,
человека...
Астафьев мучился этим всю жизнь. Прокручи-
вал тот эпизод в тысячный раз, пытаясь понять то
движение души, после которого палец нажимает
на курок, а судьба не отводит смерть от жизни. Его
самого на войне не убили только чудом. Трижды ра-
нили. И он, наверное, не находя для себя ответов на
многие вопросы, стал часто повторять: «Видно, так
Богу угодно, что я так долго живу».
Земными вершителями судеб неожиданно вы-
ступили краевые депутаты. Громогласно отказали
ему в добавке к пенсии, которую он не просил.
Свет имени
Три с половиной тысячи рублей для него просили
другие. На сессии те, кто не воевал, самоуверенно
упрекнули Астафьева: не ту войну показал. Прого-
лосовали, как в упор выстрелили. В тяжелобольно-
го. Свои. В который раз.
А он всё продолжал думать о том немце... Русская
душа.
Ленинградец профессор Владимир Иванович
Пинчук (из письма Астафьеву, 13.09.1989): «...Пле-
вок в души ещё живых блокадников, брюзжание по
поводу бессмысленного мужества почти миллиона
ленинградцев, похороненных на братских кладби-
щах. Как вы могли дойти до такой низости? ...Пре-
возмогите амбицию и устыдитесь».
Виктор Астафьев (из ответа на письмо чита-
теля Ильи Григорьевича): «Сколько потеряли на-
рода в войну-то? Знаете ведь и помните. Страшно
называть истинную цифру, правда? Если назвать,
то вместо парадного картуза надо надевать схи-
му, становиться в День Победы на колени посреди
России и просить у своего народа прощения за без-
дарно «выигранную» войну, в которой врага завали-
ли трупами, утопили в русской крови. Не случайно
ведь в Подольске, в архиве один из главных пунктов
«правил» гласит: «не выписывать компрометиру-
ющих сведений о командирах совармии».
Галина Потылицына, Черногорск (из письма
Астафьеву): «Бог знает почему, но редко когда пред-
ставляешь себе автора, читая прекрасную книгу. О
Вас подумалось сразу: добрый и светлый человек и
совсем-совсем свой, близкий. И поверилось Вам сра-
зу до самой короткой строчки, до единого слова...»
Главная книга жизни Астафьева о «своей
войне» – «Прокляты и убиты» – уже в журнальном
варианте вызвала разные оценки читателей. Впе-
чатление от прочтения было сильнейшее. До шо-
кового состояния. Но только одни поражались её
жизнеутверждающей силе. Другие – растаптыва-
нию всего человеческого в человеке. Постоянный
и вдумчивый читатель с Украины Владимир Миро-
нов в письме писателю тревожился: «Горькое лекар-
ство правды приготовили Вы для больного народа
и умалишённой власти – выпьем ли мы его, привык-
шие к сивушной слащавости лжи?!»
Была и ещё одна причина неоднозначного вос-
приятия новой прозы писателя.
Привычный, простой и возвышенный слог Аста-
фьева местами пронзила, как проволочник кар-
тошку, злополучная матерщина. Греховный язык,
как говорят о ней староверы, был использован для
выполнения художественной задачи. Герои загово-
рили на «народном», как в жизни. Один к одному.
Реализм окопной правды стал осязаем настоль-
ко, что иногда вызывал не только страх, но и не-
преодолимое омерзение. Этого, наверное, и до-
бивался Астафьев, много раз говоривший, что, чем
больше мы будем врать про войну прошедшую, тем
быстрее приблизим войну грядущую. В «его войну»
мальчишки играть не будут.
Однако некоторых из своих прежних читателей
Астафьев лишился. О таких потерях его заранее
предупреждал друг и писатель, фронтовик Евгений
Иванович Носов: «Жизнь и без твоего сквернословия
13
 Свет имени
скверна до предела, и если мы с этой скверной втор-
гнемся ещё и в литературу, в этот храм надежд и
чаяний многих людей, то это будет необратимым
и ничем не оправданным ударом по чему-то сокро-
венному, до сих пор оберегаемому. Разве матерщи-
на – правда жизни?»
Читая переписку Астафьева, я понял, что спра-
шивать в интервью о его военной прозе бессмыс-
ленно. Для себя он уже все точки над i в этой теме
поставил: «Я пишу книгу о войне, чтобы показать
людям и прежде всего русским, что война – это
чудовищное преступление против человека и че-
ловеческой морали, пишу для того, чтобы если не
обуздать, то хоть немножко утишить в человеке
агрессивное начало».
И ещё: «Что же касается неоднозначного отно-
шения к роману, я и по письмам знаю: от отстав-
ного комиссарства и военных чинов – ругань, а от
солдат-окопников и офицеров идут письма одо-
брительные, многие со словами: “Слава Богу, дожи-
ли до правды о войне!..”»
Попытка исповеди
– Виктор Петрович, а Вам не кажется, что мы
сейчас теряем последние остатки и того род-
ственного человекоощущения, о котором Вы
рассказывали, и крепкой сибирской характер-
ности...
– Почему теряем? Мы уже потеряли. Размылись
границы. Размылся и колоритный язык. Стёрлись,
стали невыразительными черты лица самой Сиби-
ри как нации. Сегодня многие стучат себя в грудь
и кричат: «я настоящий сибиряк». А ведь большин-
ство настоящих под Москвой в войну полегло. Сей-
час доживают свой век последние.
Большое смешение произошло. Как говорила
моя бабушка: «Одни ирбованные остались!» Это
значит – вербованные, приехавшие из других мест,
по специальному набору. И они-то часто как раз и
разрушали местный уклад жизни. Традиции оста-
лись только там, где не было этого влияния. И я
бывал в таких деревнях, например в Балахтинском
районе. Там обходились без замков на дверях. Было
трепетное отношение к роднику. Луговину всег-
да в чистоте содержали. Не воровали... Но самое
главное – мужик-сибиряк всегда становился под
комель, под тяжёлую часть бревна. А баба – под
вершину.
Сейчас мужик норовит бабу поставить под ко-
мель. И уже поставил... Сибирская баба самую
большую тяжесть сейчас несёт. Я не имею в виду
старообрядцев и коренное население. Где-то в глу-
хомани, на Бирюсе или на Ангаре, настоящие сиби-
ряки ещё есть. Там, слава Богу, законы не колебну-
лись и традиции остались.
Когда меня спрашивают, иногда с издевкой: ты
что ж – настоящий мужик? Я на полном серьёзе
всегда отвечаю: мужик. Ведь был у меня период,
когда я не мог прокормить свою семью и собрал-
ся застрелиться... Было такое... Возникло ощущение
безысходности и чувство, что никуда я не гожусь,
к чёртовой матери... И вот только тогда, когда смог
сам обеспечить своих близких, стал говорить:
14
«Я – мужик». А сегодня, в этой нашей городской
придури, всё перевернулось... Всё на бабе – и дети,
и дом...
Совсем недавно один из телевизионщиков раз-
досадованно делился со мной впечатлениями об
Астафьеве: «Не понимаю, как в одном человеке
может уживаться столько доброты и жестокости. В
девяносто первом году он смело выступил против
ГКЧП, а в восемьдесят втором – с лёгкостью под-
махнул письмо против «Машины времени». Даже
не разбираясь в сути. Раз – и подписал. А его вы-
сказывания об «инородцах»! Это – цивилизованный
писатель?!»
Мой собеседник помолчал, помолчал, а потом
вдруг добавил: «Но я не понимаю и другого... Пом-
нишь, по его «Царь-рыбе» в Красноярске балет по-
ставили? Звоню в Москву, говорю: сюжет делаем?
А они мне отвечают: ребята, это ваш «крестьян-
ский сын», это для вас событие, а для нас – это не
интересно. Понимаешь – это же талантище, это
гордость всей России, а одна московская пигали-
ца решает – "не интересен для страны ваш писа-
тель"».
Астафьев действительно крестьянский сын.
Родился на Енисее, при свете лампы-керосин-
ки, в деревенской бане. Он вырос в крупнейшую
личность, сохранив в себе житейскую простоту
и непонятливость «простых» вещей. Например,
в Овсянке на «Литературных встречах в русской
провинции» один критик страстно спорил с Аста-
фьевым. Гость из Москвы называл поэму Вене-
дикта Ерофеева «Москва – Петушки» «душеспаси-
тельной книгой», а «крестьянский сын» «романом
пропойцы о пропойцах». Так друг друга и не по-
няли.
Писатель Николай Волокитин, для которого
Астафьев – мастер и учитель, написал о нём в очер-
ке «Соприкосновение»: «Виктор Петрович с одина-
ковым успехом может поражать как пронзительной
отзывчивостью, так и не менее пронзительным
равнодушием... Случалось – и довольно нередко! –
когда он совершенно не понимал не только меня,
но даже элементарные, сугубо очевидные вещи. И
даже не пытался понять».
Как реагирует на это высказывание Астафьев? Он
печатает этот очерк вместе с приведённым отрыв-
ком в своем собрании сочинений без всяких разъ-
яснений и пояснений. Пусть, мол, потомки сами
разбираются.
Виктор Астафьев (из письма Елене Ягуновой,
Норильск): «Наказание талантом – это прежде
всего взятие всякой боли на себя, десятикратное,
а может, и миллионнократное (кто сочтёт, взве-
сит?) страдание за всех и вся. Талант возвышает,
страдание очищает, но мир не терпит «выско-
чек», люди стягивают витию с небес за крылья
и норовят натянуть на пророка такую же, как у
них, телогрейку в рабочем мазуте. Надо терпеть
и, мучаясь этим терпением, творить себя...»
Строку Тютчева «Душа хотела б быть звездой»
Астафьев взял эпиграфом к своей «Попытке испо-
веди». Исповедь, как видно из названия, не получи-
лась. Хотя примеривался он к ней все предыдущие
десятилетия.

После хлеба насущного
Василь Быков (из письма Астафьеву): «Сегод-
ня почти дочитал твой роман («Печальный де-
тектив». – О. Н.) и до утра не мог уснуть – взбу-
дораженный, восхищённый, ошарашенный и т. д.
Удивительно правдивое и на редкость ёмкое про-
изведение – концентрат правды о нравах, о жизни,
местами прямо-таки воплей, по мощи равных кри-
ку Достоевского, обращённых к людям: что же вы
делаете, проклятые!»
– Виктор Петрович, прошлый век оказался пе-
реломным для России. Деревня, на которой она
держалась столетиями, была разрушена в исто-
рическое одночасье. В чём Вы видите главную
причину этого?
– Я думаю, что беда исходила от коллективиза-
ции. Даже не от гражданской войны, хотя она тоже
была для России чудовищным бедствием, а именно
от коллективизации. Крестьян посрывали со своих
мест, перекуролесили всё... И одичала святая рус-
ская деревня. Озлобились люди, кусочниками сде-
лались, так и не возвернувшись к духовному началу
во всей жизни.
Ну а главнейшая причина, конечно, в нас самих
и в перевороте в октябре семнадцатого. Народ
оказался надсаженным, поруганным, и найдутся
ли в нём сегодня достаточные силы, физические и
нравственные, чтоб подняться с колен, – я не знаю.
Не осталось ведь ни царя в голове, ни Бога в душе.
Народ духовно ослабел настолько, что даденной
свободы и той не выдержал, испугался испытания
самостоятельной жизнью. Для многих лучше снова
под ружьё, под надзор, но зато чтобы было «спо-
койно».
Свободой пользоваться мы не научены ещё. Века
в кабале и сотни лет в крепостной зависимости.
Вот и весь опыт. Многие сейчас ищут опору в вере.
В церковь потянулись. Но, я об этом уже говорил,
она нуждается в том, чтобы пыль с себя стряхнуть.
Господь ведь не любил ни театров, ни торговли в
храме. А сейчас ведь и приторговывают, и помпез-
ности не чураются. Как обряжают патриарха и его
свиту! Куда там нашим царям! А вокруг храмов –
нищие, которым пожрать нечего. Но церковь по-
прежнему призывает к милосердию, смирению
и покорности... Мне священник говорит: «Раб Бо-
жий!» А я ему: «Ведь не Бог говорит: «Раб мой». А
вы говорите, комиссары современные... Иисус, если
бы был так смирен, разве его бы на кресте распяли,
Сына-то Божьего...»
– Видятся ли вам сегодня какие-то подвижки к
лучшему?
– Сейчас такое положение, что я не рискую ска-
зать что-либо. Вижу только, что всё человечество
деградирует. Ну а мы идём впереди всей планеты.
Бедствуем мы. Бедствуем из-за почти поголовного
полупрофессионализма и полуобразованности.
Хоть и говорили нам всё время, что мы самая чи-
тающая и самая образованная страна в мире, –
неправда это. На уровне обычной школы мы ещё
держимся. А в остальном, в профессиональном об-
разовании, мы «полу», «полу». Находимся на уровне
Свет имени
полурабочих, полукрестьян. Не будь у нас дач – с
голоду бы посдыхали.
Мы, получается, из деревни ушли, а в город так и
не пришли. О земле нужно думать. Не займёмся ею
по-настоящему в ближайшее время – совсем про-
падём. Я всегда говорю: порох и железо жрать не
будешь. Сначала нужно обеспечить всех хлебом, а
потом и в космос можно лететь. И тут спорить не с
чем. Ведь и литература – вещь хорошая. И молитва
– тоже. Но они всегда были и будут после хлеба на-
сущного.
Михаил Ульянов (из письма Астафьеву): «Вы не
гладите по головке сегодняшнего человека, а бьёте
прямо по солнечному сплетению. А что ещё с ним
делать? Ни узды, не тормозов, ни богов, ни веры. И
даже страха нет. Круши и всё. День да мой!»
Виктор Астафьев: «Порой мне кажется, уже
никого словом не унять, молитвой не очистить.
Устало слово. От нас устало. А мы устали от
слов. От всех и всяких. Много их изведено...»
Остался один посреди России
– Виктор Петрович, что из написанного Вами
будет читаться эдак лет через пятьдесят? Не за-
думывались об этом?
– Едва ли из всей нашей литературы, быть может,
кроме «Тихого Дона», что-то вообще может уйти в
будущее. Едва ли... Могут произойти, конечно, вещи
неожиданные. Ведь при жизни Гоголя написанное
им очень слабо ценилось. А сейчас он открывает-
ся как величайший гений. До сих пор, кстати, плохо
прочитанный. Вот когда мы сходимся с критиками,
в частности с Курбатовым, с писателем Мишей Ку-
раевым, то мы не можем наговориться о Гоголе. Мы
бегаем друг к другу и зачитываем его цитаты. Го-
голь, я думаю, уходит в будущее. Там по достоинству
оценят его гениальность. Кстати, всё написанное
Гоголем уместилось в шесть томов. А вот место в
литературе и культуре, занятое им, я считаю, – гро-
мадное.
Если говорить о моих книгах, то, может быть, в
лучшем случае некоторые вещи просто немнож-
ко переживут меня. Возможно, после смерти воз-
никнет какое-то возбуждение вокруг моего име-
ни, так же, как это произошло с Шукшиным. Ведь я
встречался с ним и скажу, что при жизни его даже в
родных Сростках срамили... Это у нас могут. Умеют
любить только мертвых, как ещё Пушкин говорил. К
сожалению, и этим тоже славна русская нация. Та-
лантливым Россия всегда была мачехой.
Текст этой беседы с Астафьевым отправлю ему
для сверки. Позвоню и услышу от него: «Даже если
мне что-то не понравилось, как ты обо мне напи-
сал... Но неправды там нет. Публикуй!»
...Когда-то бабушка Вити Астафьева, рассмотрев
вперёд всех его необычность и душевную откры-
тость, перепуганно объявила: порчу на мальчишку
кто-то навёл... Так и прожил он всю жизнь с этой
«порчей».
Хоронили Виктора Петровича Астафьева, как
он и просил, в родной Овсянке. Но прежде проща-
лись с ним в Красноярске. Был очень морозный,
15
 Свет имени
ветреный день. И многие тысячи людей дожида-
лись на набережной Енисея скорбной очереди
для последнего поклона. От стужи замерзали
птицы. Слёзы на щеках у пришедших. Каменными
становились гвоздики и розы в дрожащих руках.
Так было холодно в то надломленное траурное
утро.
«Настойчивым правдолюбцем» назовёт его в
прощальных словах Александр Солженицын. Но
только никто из официальных представителей выс-
шей власти страны и руководящих литературных
чиновников для последнего поклона в Красноярск
не приехал. Никто.
Из завещания Виктора Астафьева: «Пожалуй-
ста, не топчитесь на наших могилах и как можно
реже беспокойте нас. Если читателям и почита-
телям захочется устраивать поминки, не пейте
много вина и не говорите громких речей, а лучше
молитесь. И не надо что-либо переименовывать,
прежде всего моё родное село... Желаю всем вам луч-
шей доли, ради этого жил, работал и страдал. Хра-
ни вас всех Господь!»

И мы благодарим...
Памяти Марии Семёновны Корякиной-Астафьевой
Подчас я слышу в океане
В эфире чёрном средь планет
Негромкий голос: – Маня, Маня!..
И звонкий: – Витенька!.. – в ответ.
Роман Солнцев
1985 г.
Она ушла, как с удивлением отметил друг семьи Астафьевых Валентин
Курбатов, тоже в ноябре, 16-го дня. Ушла, чуть-чуть не дотянув до десяти-
летия кончины мужа – до 29 ноября. Но если заглянуть в церковный кален-
дарь, то по старому стилю дата ухода Виктора Петровича – 16 ноября.
Вот так! Тянулась за ним всю жизнь, но вслед не поспешила: вымолила у
Бога 10 лет, чтобы поставить внуков на ноги, чтобы довести до ума его архи-
вы, сохранить их для тех, кто придёт после нас.
Белым ноябрьским днём 2011-го первое официальное сообщение о кон-
чине пришло нам из астафьевских мест: «Администрация Дивногорска,
Дивногорский городской Совет депутатов, отдел культуры с прискорбием
извещают, что 16 ноября на 92-м году жизни скончалась участник Великой
Отечественной войны, прозаик, публицист, член Союза писателей СССР Ма-
рия Семёновна Корякина-Астафьева». Затем пошли краевые сообщения... И было в Красноярске, совсем
недалеко от памятника Виктору Петровичу Астафьеву, прощание с нею, и было отпевание в его родной
Овсянке, в том же храме, где отпевали его. И вот они уже рядом – под семейно переплетёнными кладби-
щенскими берёзами. С одной стороны от его могилы лежит Богом дарованная и так рано отнятая дочь, с
другой стороны – она, которую он называл «богодарованной и богоданной» женой.
И хотя со времени ухода Марии Семёновны минуло почти два года, хочется, чтобы многие услышали те
слова, которыми проводили её друзья писателя, потому что самые глубинные, самые сокровенные слова
о человеке рождаются при прощании с ним и при последнем ему поклоне. Пусть останутся они на стра-
ницах альманаха памятью о человеке, без которого, вполне возможно, и не было бы Астафьева, того, что
навечно вошёл в русскую литературу.
Вот прощальное слово известнейшего в России критика, литератора Валентина Яковлевича Курбатова.
Он к тому же ещё и земляк Марии Семёновны. Трудовой уральский городок Чусовой, который после
фронта приютил Астафьева, на удивление, дал России немало писательских имён.

«Умерла Мария Семёновна Корякина-Астафьева. По вере родной церкви душа её ещё с нами, и можно
не говорить в прошедшем времени. Теперь только лучше можно услышать уроки её горькой и светлой
жизни. В её главной исповедной книге «Знаки жизни» есть строчка: «Пою, плачу, работаю...» И подлинно
так и жила: плакала, пела, работала.
Мы не успели достойно оценить в ней, в тени Виктора Петровича, хорошего русского писателя из тех,
кто не на виду, но без кого не бывает большой литературы, потому что они – её почва, её небеса и земля,
которых мы ведь тоже обычно не видим, но без которых не живём. Она жила Виктором Петровичем, его
делом, его словом, и никак было не понять, когда – в заботе о детях, в долгом горе при двух умерших

16
 Свет имени
дочерях, при хлопотах с вну-
ками, которым она стала и
бабушкой, и матерью одно-
временно, – она ещё успевала
писать свои живые, открытые,
сердечно простые книги, в ко-
торых отказывалась от услуг
воображения для побеждаю-
щей любви. А тут только и тай-
ны, как у всех русских женщин:
встанешь пораньше да ляжешь
попозже – вот день и продлит-
ся. Она знала спасительную
силу слова и по его книгам, и
по своим, знала, что за него
платят жизнью и кровью – де-
шевле они русскому писателю
не даются.
Они глядели на эту жизнь с
двух сторон, но одним серд-
цем. И, говоря о себе, оказыва-
ется, сказали о нас, ничего не
утаив, исповедавшись за нас перед Богом и русской историей.
Она всегда любила стихи, знала их без счёта, держалась ими. Они и были «пою, плачу, работаю». И как ни
трудно жилось с Виктором Петровичем (что мы узнали из её «Знаков жизни»), а ещё труднее без него, но
всё при всяком воспоминании о нём она неизменно читала чудные стихи Вероники Тушновой:
У всех бывает тяжкий час,
на злые мелочи разъятый.
Прости меня на этот раз,
и на другой, и на десятый, –
Ты мне такое счастье дал,
его не вычтешь и не сложишь,
и сколько б ты ни отнимал,
ты ничего отнять не сможешь.
Не слушай, что я говорю,
ревнуя, мучаясь, горюя...
Благодарю! Благодарю!
Вовек не отблагодарю я!
С ними ушла последняя коренная русская жизнь и земное русское слово. Но остались их книги, их свя-
тая открытость. И этого уже никакое забвение не отнимет, если мы ещё хотим зваться русскими людьми.
И мы благодарим, благодарим...
Валентин КУРБАТОВ
г. Псков
Письмо в адрес альманаха «Затесь»:
«С горькой печалью узнал о смерти Марии Семёновны. Тут же написал в «Российскую газету», в Красно-
ярск. Сам, к сожалению, в мучительной простуде. Но через три дня собираюсь в Чусовой, потому что от-
менить уже нельзя – встреча была определена заранее. И как странно: и о смерти Виктора Петровича я
узнал в Чусовом, и вот о Марии Семёновне
по дороге туда же, словно город присма-
тривал за нами и так и старался держать
вместе. Раз уж вместе начинали в нём в по-
слевоенные годы.
Утешаюсь хоть тем, что перед смер-
тью Марья Семёновна была светла, улыба-
лась гостям, попила домашнего бульона и
съела земляники, обнадёжив, что дело идёт
на поправку. Значит, умерла без стыдных
стариковских страданий, по-солдатски
достойно. И в том же с Виктором Петро-
вичем ноябре, чтобы и тут быть вместе.
Помоги Вам Бог в Ваших хлопотах.
Надеюсь зимой доехать до Красноярска,
а там, Бог даст, и повидаться и вместе
Снова вместе
17
 Свет имени
наведаться теперь уже к обоим – к
Виктору Петровичу и Марье Семё-
новне.
Обнимаю
Ваш В. Курбатов»

Письмо в адрес администра-

ции г. Дивногорска от писателя,
киносценариста Михаила Никола-
евича Кураева:
«Дорогие друзья! Утром узнал
горькую весть от Курбатова.
Человека более мужественного,
самоотверженного, преданного
Виктору Петровичу, чем Мария
Семёновна, невозможно предста-
вить. Все свои высокие роли – жены,
матери, бабушки и, конечно, писа-
теля она исполняла талантливо,
во всей полноте своей души. Обни-
маю Андрея и Полину с чувством
разделённого горя. Приехать никак
не получается. Скульптурная композиция во дворе домика В. П. Астафьева
Душой с вами. в  Овсянке. Работа друга семьи Астафьевых красноярского
Ваш М. Кураев скульптора Владимира Зеленова
Санкт-Петербург» Фото Валентины Швецовой
Письмо в адрес администрации г. Дивногорска от Михаила Сергеевича Литвякова – кинорежиссёра-
документалиста, автора четырёх фильмов о В. П. Астафьеве.
«Дорогие мои! Грустно, очень тяжело сознавать, что остановилось сердце этой удивительно сильной
и талантливой женщины. Но в то же время и радостно, потому что и она узнала теперь, что смерти
нет! Вы знаете, что я много лет состоял в доверительной переписке с Марией Семёновной и всегда ценил,
что она приняла меня в узкий круг своей семьи. И, если бы это было возможно, хотел бы и сегодня обра-
титься к ней с письмом, которое я так и не успел ей отправить...
«Дорогая Мария Семёновна, милая Маня, как любил Вас называть Виктор Петрович, неутомимая
МарСем, как Вы любили подписывать свои письма. Когда я узнал, что у Вас вновь инсульт и Вы находитесь
в железнодорожной больнице – сердце сжалось от дурного предчувствия...
Вы всегда так любили жизнь и молили Бога, чтобы он дал Вам возможность успеть вырастить и по-
ставить на ноги не только детей рано ушедшей дочери Ирины, но и их детей – Ваших правнуков. Вы совер-
шили настоящий человеческий подвиг. Я всегда восхищался Вами, силой вашего духа, Вашей стойкостью
перед лицом невзгод, утрат, болезней...
А как Вы оберегали Виктора Петровича от назойливых журналистов, праздных посетителей, создавая
условия для творчества! Помните, как в 1982 году во время съёмок фильма «Виктор Астафьев» я пришёл
к Вам домой с бутылкой водки, и Вы мне с укором сказали: «Михаил Сергеевич, у вас кино, а у нас жизнь. По-
берегите Виктора Петровича»... И мне стало стыдно. И Вы поняли это. Может, с этого момента и на-
чалась наша дружба.
Я восхищался Вашим трудолюбием. Сколько раз Вы перепечатывали рукописи Виктора Петровича, да и
кто кроме Вас мог разобрать его сложнейший почерк? Вы всегда были рядом, и он это ценил. Только Вы зна-
ли, как нелегко быть женой великого писателя и как трудно не утратить рядом с ним свою писательскую
индивидуальность. Спасибо Вам за Вашу книгу – «Земная память и печаль». Только помня о своих корнях,
мы и можем жить дальше.
Я до сих пор выполняю Вашу просьбу – ежедневно утром и вечером молюсь о здравии живых Ваших род-
ственников и о упокоении мёртвых по тому списку, который Вы мне прислали. Теперь же закажу панихиду
18 ноября о новопреставленной Марии и буду поминать Вас всю свою жизнь.
Вечная Вам память, дорогая Мария Семёновна!
Ваш Михаил Литвяков
Санкт-Петербург
P. S. Извините, что не могу прилететь, жене только что сделали операции на глазах. Но 29 ноя-
бря, в день десятой годовщины смерти Виктора Петровича, в храме во имя Нерукотворного Образа
Спасителя – Спаса Нерукотворного, где отпевали Александра Сергеевича Пушкина, будет отслужена па-
нихида по Виктору и Марии».

18

Душа хранит
Мария КОРЯКИНА-АСТАФЬЕВА
Отрывок из мемуаров о Николае Рубцове
О
н горячо и преданно любил свою Вологод-
чину, до спазм горловых тосковал о ней. Но
любил Николай восторженно, трепетно, а
тосковал скорбя, молча, мечтая о тишине, как бы
предчувствуя
... скорую... разлуку, скорую смерть,
обречённо и спокойно относясь к своей гибели.
Как поэта, мне думается, его томила великая, не-
объяснимая скорбь, и потому в стихах его, чем
дальше и совершенней становилось его мастер-
ство, появляется всё больше печальных раздумий
о судьбах русского народа, всё чаще встречаются
видения: церкви, могилы и кресты.
Очень правильно кем-то сказано, что скорбь
человека выражается не в том, что он переста-
ёт смеяться. Настоящая, глубокая скорбь растёт
внутри человека, становится частью его, она
пронизывает его мысли и его радость и никогда
не утихает... Человек, на долю которого выпала
большая скорбь, должен обладать большой, со-
размерной ей внутренней силой, иначе скорбь
его сломит...
Спустя время Николай зашёл к нам вечером и
отчего-то не захотел раздеться, посидеть или хотя
бы отойти от двери. Он долго стоял в нерешитель-
ности и наконец попросил денег в долг.
– Мне нужно расплатиться за машину, за грузо-
вую... за перевозку вещей... – пояснил он.
Возвратить долг он пришёл не один, а вместе
со своей будущей женой. Оба пьяненькие, оба на-
спех одетые.
– Я пришёл вернуть долг! – сказал он, уставив-
шись на меня пронзительным, не очень добрым
взглядом.
– Хорошо! – сказала я. – Теперь у тебя всё в по-
рядке? На житьё-то осталось? А то не к спеху, вер-
нёшь потом.
– Нет, сейчас! Вот! – вытащил из одного карма-
на скомканные рубли и трёшки, порылся в другом,
пальто расстегнул. – А можно или нельзя мне во-
йти в этот дом? Чтоб долг отдать... – резко, с рас-
становкой заговорил он.
– Конечно, Коля! Проходи! – посторонилась я.
– А она – талантливая поэтесса! – кивнул он в
сторону своей спутницы, оставшейся на лестнич-
ной площадке этажом ниже.
– Возможно.
– И она же – моя жена! – он опустил голову, что-
то тяжело посоображал и опять уставился на меня
в упор. – Ничего вы не знаете! Я тоже ничего знать
не желаю! – выпятился из прихожей на площадку
и с силой закрыл за собой дверь.
Николай Рубцов не был лёгким и удобным в об-
щении, и сознавал это, и казнился потом...
Свет имени
Да, я уже знала, что она пишет стихи, что печата-
лась. Читала подборку её в журнале «Север» – про-
стые, славные два стихотворения. Кроме того, в
отделении Союза писателей как-то состоялось об-
суждение стихов молодых поэтов, и её в том числе.
Читала она тогда, кажется, три или четыре стихо-
творения. Одно из них (запомнилось мне особен-
но) – о том, как люди преследуют и убивают вол-
ков за то лишь, что они и пищу, и любовь добывают
в борьбе, и что она (стихотворение написано от
первого лица) тоже перегрызёт горло кому угод-
но за свою любовь, подобно той волчице, у кото-
рой с жёлтых клыков стекает слюна... Сильное, не-
обычное для женщины стихотворение.
Виктор Петрович толкнул легонько Николая в
бок – они сидели рядом – и сказал: «А баба-то та-
лантливая!»
– Ну что вы, Виктор Петрович! Это не стихи, это
патология. Женщина не должна так писать.
И оттого, наверное, что поэтесса читала свои
стихи детски чистым, таким камерным голоском,
это звучало зловеще, а мне подумалось: такая же-
стокость, пусть даже в очень талантливых стихах,
есть нечто противоестественное.
Дербина, как рассказывала секретарша Союза
писателей, жаловалась Ольге Фокиной, что Ни-
колай может её убить, и она этого очень боится...
Где происходил этот разговор – не знаю, пишу о
том, что рассказывали. Фокина советовала ей рас-
статься с ним, не ходить к нему, тем более не вы-
ходить замуж, на что Дербина ответила, что она
этого не сможет...
Позже уже сама Дербина будет рассказывать
о том, что однажды встретила знакомую и тоже
рассказала о своих опасениях. И та поделилась с
нею своим «опытом», рассказала о своём бывшем
муже, как он её бил, истязал, он, говорит, за руку
меня схватил, а я его... за горло...
– Как это – за горло? – изумилась Дербина.
– А так! – пояснила знакомая. – Как за горло
схватишь, так сразу и отцепится, как миленький! И
жить наплевать...
В предутренний час 19 января 1971 года в жиз-
ни поэта Николая Рубцова и Людмилы Дербиной
произошла трагедия.
В этот день не стало Николая Рубцова.
Было обычное зимнее утро, в меру морозное.
Я вышла из дома и направилась на почту. В этом
почтовом отделении меня знали. Бывало, увидят в
очереди, подойдут, кто свободен, примут мои бан-
дероли или оставят, чтоб после оформить.
В этот раз мне почему-то сказали: «Подождите
немного. Мы только вот этих отпустим...»
19
 Свет имени
Я подождала. Когда народу не осталось, самая
молоденькая из работниц спросила:
– Вы знаете Рубцова? – а сама таращит на меня
непривычно неулыбчивые глаза.
– Знаю.
– Он живёт в шестьдесят пятой квартире? – до-
пытывалась другая.
В это время подошли ещё женщины.
– Точно не знаю номера квартиры, но располо-
жение её знаю, на пятом этаже.
– Его сегодня ночью убили...
В первый момент меня ошеломила эта ужасная
весть, затем возникла спасительная мысль – ошиб-
ка!
– Девочки! Так шутить... – начала было я пода-
вленно, повернулась и пошла к Рубцову.
Задумавшись, как я объясню ему свой ранний
приход, не заметила, что направилась не в ту
сторону, дошла до угла, опомнилась, вернулась.
Поднимаюсь спешно с этажа на этаж, дышится от
волнения тяжело, но остановиться или хотя бы за-
медлить шаг не могу: скорей, как можно скорей
разувериться...
Две соседки на лестничной площадке, заслы-
шав шаги, уже открыли двери из своих квартир,
смотрят на меня. Звоню сильно, долго. И тогда они
в голос:
– Вам кого?
– Николая Рубцова.
– А его только что увезли... в морг...
Прислонилась к пожарной лестнице, ведущей
на чердак, закрыла глаза. При чём тут морг?
Одна из женщин принесла в кружке воды, дала
мне попить. Иду, плачу, хочу представить Колю,
поверить... Слёзы душат. Как скажу об этом своим?
Пришла домой, раздеваюсь, а рыдания рвут
душу, ничего не могу с собой поделать. Пришла
в кухню. Виктор Петрович услышал, что я плачу,
решил, что ходила в больницу – плохо себя чув-
ствовала последнее время, – и мне предложили
ложиться, а я не хочу – и вот реву.
– Что случилось? – спрашивает.
– Колю Рубцова убили.
– Кто?!
– Жена.
– Как?.. – не поверил, ушёл к себе, сел за стол,
развернул газету, отбросил, вернулся. Начал зво-
нить.
Собрались в отделении Союза писателей, со-
брали деньги, чтобы купить костюм, бельё, обувь.
Все были заняты хлопотами: кто в морг, кто оформ-
лять документы, кто заказывать гроб, венки, мо-
гилу... Гроб с телом поэта установили в Доме
художников, в большом зале. Стены увешаны гир-
ляндами из пихтовых веток, увитых и скреплённых
красными и чёрными лентами. На фоне жёлтых
штор, скрывших окна, спускаются чёрные полот-
на, а на них строфы из стихов покойного поэта. На
одном:
Но люблю тебя в дни непогоды
И желаю тебе навсегда,
Чтоб гудели твои пароходы,
Чтоб свистели твои поезда!
20
А на втором:
С каждой избою и тучею,
С громом, готовым упасть,
Чувствую самую жгучую,
Самую смертную связь.
Два больших портрета: один – фото, другой взят с
выставки – работа художника Валентина Малыгина.
И музыка, музыка... Почётный караул меняется через
каждые пять минут. В 15 часов 15 минут началась
гражданская панихида. Зал переполнен. Простить-
ся с поэтом пришли люди, знакомые и незнакомые,
которых он собрал вокруг себя в этот горький час
и объединил этим горем. Они всё идут, идут, обхо-
дят вокруг гроба и отходят в сторону, уступая место
другим... На короткое время все замерли в молча-
ливом прощании, не было слышно ни голосов, ни
плача, ни движения. Художники, писатели, друзья
стали обращаться к покойному поэту со словами
прощания. Виктор Петрович Астафьев сказал:
– Друзья мои! Человеческая жизнь у всех на-
чинается одинаково, а кончается по-разному. И
есть странная, горькая традиция в кончине многих
больших русских поэтов. Все великие певцы уходи-
ли из жизни рано и, как правило, не по своей воле...
Здесь сегодня, я думаю, собрались истинные друзья
покойного Николая Михайловича Рубцова и раз-
деляют всю боль и горечь утраты. У Рубцова судь-
ба была трудна и горька. Это отразилось в стихах,
полных печали и раздумий о судьбах русского на-
рода. В этих щемящих строках рождалась высокая
поэзия. Она будила в нас мысль, заставляла думать...
В его таланте явилось для нас что-то неожиданное,
но большое и важное. Мы навсегда запомним его
чистую, пусть и недопетую песню...
Бывшая жена поэта, Генриетта Меньшикова, при-
ехала из Тотемского района – ехала на грузовой
машине всю ночь – сидела по-русски красивая,
скорбная и одинокая. Она долго-долго смотрела
на лицо покойного мужа, не сдержалась, зашлась
в рыданиях. После, поняв, что скоро всё кончится,
что скоро его совсем не будет, остановила в себе
плач и уже не сводила с него взгляда.
Разобрали венки, подняли гроб и понесли. На
кладбище было долгое прощание, короткие, горь-
кие, клятвенные речи. Я всё пыталась до конца по-
нять, осознать, что вот ушёл из жизни Николай Ми-
хайлович Рубцов. Чувство такое, будто не один он
ушёл из жизни, а много поэтов, прекрасных внешне
и духовно, умных и интересных, ярких и содержа-
тельных, добрых, мудрых, сложных, наивных, неж-
ных... И мысленно всё повторяла: «Прости, дорогой
Коля, за то, что мы, живые, так мало думаем и дела-
ем для того, чтобы люди жили долго, жили чистой
и достойной жизнью и сами были бы достойны её,
потому что не всегда способны понять, оправдать
и научить добру ближнего своего... Прости меня...»
А потом было всё: и плач, и споры, как уж повелось
на Руси, все запоздало казнились, что не уберегли
талант, не уберегли друга.
Домой вернулись поздно, и не одни, но ноче-
вать остался только Борис Примеров, приехавший
на похороны. Разошлись по разным углам, спали и
не спали. В шестом часу утра пришли вологодские

писатели, принесли с собой бутылку, с которой
приходил к одному из них покойный Николай, и вот
налили в неё водки и принесли. Разбудили и Бори-
са Примерова. Расположились в кухне. Кто пил чай,
кто водку, кто сидел просто так, говорили о Коле,
утверждали, что талант просто так не даётся, не-
пременно с возмездием... Крест тяжкий и смерть
трагическую, преждевременную судьба уготовила
и Николаю Рубцову. Говорили о том, как жалко его...
Борис помешивал ложечкой чай в стакане, слу-
шал и молчал, а потом тоже заговорил:
– Я много думал, и вчера, и нынче ночью... Когда
вчера сидел на поминках Коли, в том большом зале
и слушал... Все говорили: «Друг... друг... друг». И ни-
кто не сказал: «Я не был другом...» И мне всё казалось,
будто я не на поминках у Коли, а в общежитии Ли-
тинститута, где запросто называют другом и запро-
сто предают... Думал о безвременной кончине Коли.
Думал о том, что душить, давить – свойственно зве-
рю, животному... Думал и о том: почему, как, когда
оторвался человек от животного, возвысился над
ним? Причиной тому, наверное, все-таки чувство,
построенное на высочайшем из наслаждений – люб-
ви, и человек сделал из него святость... И вот душе
нужно стало тело, прекрасное, дающее наслажде-
ние и силу, чтоб душа могла на него опираться, жить
им... Смотрите, что получается: «Распрямись ты, рожь
высокая, тайну свято сохрани...». Свято! Прекрасно!..
Коле недоставало тела, могучего и прекрасного, на
которое могла бы опереться его душа...
После смерти Николая Рубцова мы уже не со-
бирались так, как это бывало при нём, погулять,
попеть, поговорить, потому что каждый в душе каз-
нился, что не сделал чего-то главного, чтобы убе-
речь поэта от гибели!.. Смерть его всех нас разъ-
единила...
Горькие, тревожные, беспокойные пошли дни.
Телефон не умолкал. Звонили знакомые и незнако-
мые, горевали, сочувствовали, спрашивали, что да
как... Многие из писателей разъехались кто куда,
чтоб в отдалении и в тиши пережить горе и боль
утраты. Мы уехали на Урал, в свою милую, забытую
Богом и людьми деревеньку Быковку. Идём... Моро-
зец градусов восемь-десять, кругом ни души! Небо
в звёздах и месяц... И тишь кругом! И бело! Сразу
вспомнилось, как Коля рассказывал, что видел во
сне свою маму: «Дом. Крыльцо. На крыльце белый-
белый снег – и на нём стоит мама!..»
Виктор Петрович скинул рюкзак, снял шапку и
только стал вешать полушубок на вешалку, восклик-
нул горестно: «Ох ты, Коля, Коля! Что же ты с собою
сделал, когда такая красота на земле!..» На другой
день лёг отдохнуть после бани, взял Колин сборник
стихов, начал читать. Дочитал и раздумчиво сказал:
«Эти стихи я много раз читал и перечитывал, а вот
сейчас кажется, что мало их знаю, видимо, теперь
они уже обрели особый смысл! Прекрасные стихи!»
...Мне, к сожалению, не дано знать, как много
умел, как много желал и как о многом мечтал уби-
тый поэт Николай Рубцов. Не знаю и того, чем была
наполнена жизнь Дербиной и какою она была бы
женой. А Николаю нужна была надёжная опора,
как в жизни вообще, так и для того, чтоб он до-
Свет имени
стойно, вдохновенно и в то же время мучительно
и мужественно нёс бремя своего таланта... Я знаю,
что Дербина была матерью малолетней тогда до-
чери. Возможно, став женой Николая Рубцова, она
бы проявила себя во всём... Но чтоб женщина, мать
убила своими руками любимого человека, мужа,
поэта?! Этого мне не постигнуть.
В газете «Труд» от 10.11.1990 информация «Даже
страшно становится мне». Это название обозначе-
но самой Дербиной, а публикация была озаглавле-
на: «В крещенские морозы». В ней рассказывалось
об обстоятельствах гибели истинно русского поэта
Николая Рубцова. И В. Макаров из Вологды спраши-
вает: «А как смотрит на события тех лет женщина, от
рук которой погиб поэт?» И вот что на это отвечает
Людмила Дербина (письмо привожу в сокращении):
«Да, Николай Рубцов любил меня. И это, пожалуй,
единственная правда, которую сообщил редакции
вологодский поэт В. Коротаев. Всё остальное –
ложь! Ложь, что я пьяница, что Рубцов не ценил меня
как поэта; неправда о сроках моего заключения и об
обстоятельствах моего досрочного освобождения.
Вот уже двадцать лет, как Коротаев преследует и
травит меня – это тем более странно, что я не
знакома с этим человеком».
Здесь Дербина лукавит. Как я писала выше, когда
все вологодские писатели и поэты присутствовали
на обсуждении стихов молодых поэтов – готовили
специальную поэтическую подборку для публи-
кации стихов в журнале «Север», – Коротаев тоже
присутствовал и тоже высказывал своё мнение о
творчестве молодых поэтов, в том числе и о стихах
Дербиной.
«...За полтора года нашей совместной жизни с
Николаем, – пишет она далее, – у нас бывали Вик-
тор Астафьев, Василий Белов, Борис Чулков и мно-
гие другие известные и малоизвестные писатели
и поэты, а вот В. Коротаева, почему-то возом-
нившего себя «душеприказчиком» Рубцова, среди
них никогда не бывало... Уже несколько лет моя ру-
копись, где я подробно рассказала о случившейся
беде, ходит по рукам, а В. Коротаев использовал ее,
в нарушение закона об авторском праве, в своей по-
вести «Козырная дама», где опять-таки много лжи
обо мне и мало психологической правды.
Но я утешена: ведь по христианским понятиям
за напраслину на человека с него много снимает-
ся грехов... Уверена, что точки над «и» поставит
время и жизнь, а мне ответ держать не перед «ко-
ротаевыми», а перед Богом. И оплакивать Николая,
которого я убила в состоянии аффекта, тоже мне.
И мои стихи ещё увидят свет, кончится моя мука
«зашитого рта».
Всё равно моя песнь взовьётся,
И такою любовью вдвойне
В самых русских сердцах отзовётся,
Даже страшно становится мне!»
Коль сама Дербина заговорила открыто об
убийстве человека, о тюремном заключении и ос-
вобождении, я напишу о том дне, на который был
назначен суд над гражданкой Дербиной за то, что
она убила Николая Рубцова – поэта, мужа своего,
любимого человека...
21
 Свет имени
Несколько писателей пришли в здание суда,
остановились в коридоре у окна, тихо перегова-
ривались, но больше молчали и... ждали. Я встала
около двери, чтоб было видно коридор из конца в
конец. Мимо то и дело проходили охранники, со-
провождая подсудимых, открывали то одну, то дру-
гую дверь и вводили подсудимых, в основном муж-
чин. Я изумлялась: как, оказывается, много и почти
одновременно «слушается дел»!..
Ожидание Дербиной делалось всё напряжённей.
Я уж вроде бы и готовила себя к этому, и уже заранее
боялась увидеть её, подавленную горем, исстрадав-
шуюся, исхудавшую, с поникшей от вины головой, в
заношенной, небрежно надетой одежде, безвольно-
обречённую... Каково же было моё изумление, когда
я увидела её, тоже в сопровождении. Предположе-
ния-ожидания мои сделались ничтожно примитив-
ными. Подсудимая, выйдя из милицейской машины,
вошла в коридор судебного помещения царственно
высокомерная! На ней тёмный трикотажный костюм
с коротким рукавом, с белой полосочкой по ворот-
нику и на рукавах, в светлых чулках, мне показалось
«тельного цвета», в чёрных замшевых или под замшу
туфлях. От того, что лицо её похудело, глаза её сде-
лались не просто большими, а казались огромны-
ми. Пышные волосы уложены на голове золотистой
короной, осанка вызывающа: будто не она сейчас
предстанет перед судом, а эти, с недобрыми взгля-
дами, на неё обращёнными...
Мужики-писатели смущённо сникли. Когда под-
судимую ввели в зал заседаний, за нею вошли сви-
детели, затем все остальные. Я тоже протиснулась
в зал и неотрывно смотрела на подсудимую. Когда
был оглашён список свидетелей, в том числе и двух
родственников, приехавших из Воронежа, судья
повелел подсудимой встать и спросил, нет ли у неё
вопросов к свидетелям. Л. Дербина оглядела сви-
детелей, остановилась на Старичковой и спросила,
опускала ли свидетельница Старичкова конфеты в
почтовый ящик Рубцова. Та, опустив голову, под-
твердила, что да, бросала... угощала...
Судья громко и требовательно, с раздражением
спросил об этом свидетельницу и добавил:
– Подсудимую беспокоят конфеты, а не смерть
убитого ею человека?!
Когда судья спросил у обвиняемой, будет ли она
рассказывать об интимных отношениях с постра-
давшим, как рассказывала об этом на следствии,
подсудимая ответила утвердительно, после чего
судья объявил, что слушание дела будет проходить
Руслан КИРЕЕВ
«Рубцов не поддался даже Астафьеву. За два
года до смерти Виктор Петрович прислал в «Новый
мир» воспоминания о Рубцове, которые я, посколь-
ку редактировал их, прочитал трижды. Но и там
лишь бытовой Рубцов, коммунальный, выписанный
с великолепной пластикой – читаешь и дивишься
вместе с автором воспоминаний, откуда в этом су-
масбродном неприкаянном человеке такая поэти-
ческая мощь.
22
при закрытых дверях, и попросил всех посторон-
них освободить зал...
Как странно, думала я, бессмертная душа поэта
покинула бренное тело и улетела в Царствие Не-
бесное... «И в Царстве Небесном он будет известный
придворный поэт...», как написано о великом и тоже
трагично, преждевременно ушедшем из жизни по-
эте... Но Рубцова уже нет... А Дербина, жена, убийца,
мать – живёт, пишет стихи, любуется белым светом,
убедив себя в том, что Бог снимет с неё убийствен-
ный грех, хотя, ещё раз повторюсь, Он, Бог, прощает
грешникам грехи их, вольные и невольные, если они
раскаиваются в содеянном и в молитвах просят Все-
вышнего простить им их согрешения...
Я знаю, что дочь поэта Рубцова Лена (от брака с
Генриеттой Меньшиковой. – Ред.) живёт в Ленингра-
де, что у неё есть семья, растёт сын – Коля Рубцов. А
как живётся дочери Дербиной? Я ничего не знаю об
этой девочке, даже не знаю её имени. Одно знаю, что
Дербину освободили из заключения по амнистии,
как мать-одиночку, ради дочери, теперь уже тоже
ставшей женщиной (25 лет назад она была малолет-
ней). Как живётся ей, без вины виноватой, что она
рассказывает своим детям о матери и, может быть,
уже бабушке – убийце? Страшно и представить.
Вот прошло уже двадцать пять лет, как нет в
живых поэта Николая Рубцова. Большое горе, ибо
жизнь – это чудо! Талант – Божий дар... Живут его
книги, стихи его живут и будут жить, их читают и
будут читать. Когда я писала свои воспоминания о
поэте, мне не раз думалось о том, что да, поэта нет,
но кто-то, кого и на земле ещё пока нет, появится,
выучится читать, возьмёт в руки томик стихов поэта
Рубцова, прочтёт и переживёт удивление: услышит,
как моросит дождь по мокрым крышам, почувству-
ет запах прели, какой бывает в лесу, когда потянет
грибным духом, – и поймёт он, что близится осень.
Или услышит клики пролетающих журавлей, может,
и сам всхлипнет – от непонятного ещё пока чувства
грусти...
...Пройдёт немного лет, когда появится на свете
мальчик Коля Рубцов... Только сам поэт уж не узна-
ет, что растёт, живёт на свете его внук, тоже Коля
Рубцов, и, возможно, если пойдёт в деда, так же
будет многому удивляться, восхищаться, страдать...
Таково это удивительное чудо!.. – жизнь.
г. Красноярск
1996
«Мы молча так, не до конца, переглянулись по два
раза», – пишет он о встрече с лошадью в сумрачных
вечерних кустах, напоминающих почти дантов-
ский пейзаж.
По-моему, это такое простенькое на вид «не до
конца» – гениально... И вот так же «не до конца»
переглянулся он со своими современниками, даже
столь крупными, как Астафьев. Переглянулся и
«скрылся в тумане полей».
 Свет имени

Николай РУБЦОВ

Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны,

Неведомый сын удивительных вольных племён!
Как прежде скакали на голос удачи капризной,
Я буду скакать по следам миновавших времён...

Давно ли, гуляя, гармонь оглашала окрестность,

И сам председатель плясал, выбиваясь из сил,
И требовал выпить за доблесть в труде и за честность,
И лучшую жницу, как знамя, в руках проносил!

И быстро, как ласточка, мчался я в майском костюме

На звуки гармошки, на пенье и смех на лужке,
А мимо неслись в торопливом немолкнущем шуме
Весенние воды, и брёвна неслись по реке...

Россия! Как грустно! Как странно поникли и грустно

Во мгле над обрывом безвестные ивы мои!
Пустынно мерцает померкшая звёздная люстра,
И лодка моя на речной догнивает мели.

И храм старины, удивительный, белоколонный,

Пропал, как виденье, меж этих померкших полей, –
Не жаль мне, не жаль мне растоптанной царской короны,
Но жаль мне, но жаль мне разрушенных белых церквей!..

О сельские виды! О дивное счастье родиться

В лугах, словно ангел, под куполом синих небес!
Боюсь я, боюсь я, как вольная сильная птица,
Разбить свои крылья и больше не видеть чудес!

Боюсь, что над нами не будет возвышенной силы,

Что, выплыв на лодке, повсюду достану шестом,
Что, всё понимая, без грусти пойду до могилы...
Отчизна и воля – останься, моё божество!

Останьтесь, останьтесь, небесные синие своды!

Останься, как сказка, веселье воскресных ночей!
Пусть солнце на пашнях венчает обильные всходы
Старинной короной своих восходящих лучей!..

Я буду скакать, не нарушив ночное дыханье

И тайные сны неподвижных больших деревень.
Никто меж полей не услышит глухое скаканье,
Никто не окликнет мелькнувшую лёгкую тень.

И только, страдая, израненный бывший десантник

Расскажет в бреду удивлённой старухе своей,
Что ночью промчался какой-то таинственный всадник,
Неведомый отрок, и скрылся в тумане полей...

1963

23
 Свет имени

Да родня мы!
Ольга ДАЦЫШЕНА

Встречи, которые не забыть

Пообещала я написать свои личные воспоминания о Викторе Петровиче Астафьеве. Времени на под-
готовку было главным редактором отпущено мне много. Дали мне и последний номер альманаха «За-
тесь» почитать, чтобы прониклась духом издания. Читать я люблю. Особенно мне понравились стихи
Дмитрия Сивиркина. А когда читала Лидию Рождественскую – «Мой Астафьев», поймала себя на мысли,
что тоже хочу так назвать свои воспоминания. Там же прочитала о её опасениях, что будут о нём пи-
сать те, «кто видел его лишь издали», и «начнутся вокруг имени его всякие спекуляции». Задумалась я: не
будет ли и мой рассказ таким? И решила, что – нет, не будет. Виктор Петрович и для меня был очень
близким человеком. Да что уж скрывать – родня мы!

Первая встреча – восторженная точно – родня! О близости душ и не догадывалась

Я старшеклассница, наверно, лет мне пятнад-
цать. Не помню, задали нам в школе или я просто
решила почитать. Но попался мне в руки журнал
«Роман-газета». А в семье нашей выписывали тог-
да по 10 разных журналов: «За рулём», «Техника
молодёжи», «Вокруг света» – для папы; «Здоровье»,
«Крестьянка» и «Работница» – для мамы; «Пионер»,
«Мурзилка», «Весёлые картинки» – для детей. Сей-
час понимаю, что это чтение и было единствен-
ным доступным развлечением и увлечением для
нашей «простой советской семьи». Именно в «Ро-
ман-газете» я нашла и стала читать незнакомого
мне автора, его «Последний поклон». Он был опу-
бликован в двух номерах (как в двух сериях) – удо-
вольствие, таким образом, растягивалось во вре-
мени и пространстве.
Это была моя первая близкая встреча с Викто-
ром Петровичем. Я не просто пила из его «По-
следнего поклона», как можно пить только Слово,
но мне было этого мало! Хотелось кричать авто-
ру: «Жажду!» Абсолютно тогда ничего не знала
про Библию, а про религию была в голове чёткая
школьная установка – «это опиум для народа».
При этом что такое опиум – вообще понятия не
имела. Но и не сомневалась, сказали – опиум, зна-
чит, так оно и есть.
Но как же мне хорошо было читать «Последний
поклон»! Я так влюбилась в автора! Мне казалось,
это мой старый, далёкий родственник. Да точно,
мы – родня. Я ведь выросла в Лалетино – вот же,
рядом совсем! Он знает, где это, ведь мимо всегда к
своей бабушке проходил. А я играла на этих же по-
лянах с жарками или лилиями. Рассматривала те же
таёжные цветы, думала о них точно так же! Слово
в слово. Бегала с ребятами на берег Енисея, обни-
малась с большими лохматыми собаками, ходила с
любимой бабушкой Леной по рельсам на Базаиху
или в лес по грибы. В крутовский сад за яблоками и
маленькими грушами через забор лазили. Разгово-
ры те же, запахи те же, чувства – те же. Просто он –
писатель и может всё это записать, а я – нет. Но мы
– слов таких просто не знала тогда.
Помню, читать я любила по ночам. Плакала всег-
да молча, а вот хохотала – в голос, чем иногда бу-
дила моих близких. Но они относились ко мне с
пониманием. Вставший посреди ночи папа гладил
меня по голове и говорил: «Давай-ка спать, и так
уже слепая, очки носишь».
Очень хотелось читать ещё, но в «Роман-газету»
пришли уже другие авторы. О своём желании чи-
тать Астафьева я сказала маме. Но она не смогла
сразу купить его книги. Книги в СССР тоже были
дефицитом, а у мамы связи были только в про-
дуктовых магазинах. А когда через три года мне
принесли книги Астафьева и я прильнула к ним,
предвкушая... Чуда не произошло. Я искренне и
настойчиво читала «Царь-рыбу» и «Звездопад». Но
чувства родства с автором не ощущала. Это меня
расстроило, но ненадолго. Было мне тогда 18, и у
меня были дела поважнее, чем какой-то далёкий-
предалёкий писатель-родственник.
Вторая встреча –
полная разочарований
В моей семье все знали, что я натура увлекающа-
яся и страстная. Лет в 19 я увлеклась рок-группой
«Машина времени», потом будут «Наутилус», Цой
и «все дела...». До этого мне душу перевернули
Окуджава и трио Маренич. А вот Высоцкий там
или «Битлз» – ну никак. Не моё. Так вот, по стране
«несётся тройка...» – начало перестройки, сегодня
точно бы назвали это модернизацией. В провин-
циальный город Кр-к с единственным концертом
приезжает группа Андрея Макаревича. Мама до-
стаёт всего один билет. Семья мне его преподно-
сит. Я в восторге. Сижу на трибуне нового Дворца
спорта, весь стадион поёт вместе с этими крутыми
парнями. Мы не просто чувствуем перемены, мы
уже изменились. Да!
А дома через день мама подсовывает мне «Крас-
ноярский рабочий». Смотри, мол, что «твой Аста-
фьев» пишет. Читаю и захлёбываюсь негодованием.

24

Он назвал этих славных парней «патлатыми, бле-
ющими козликами». Завывающая толпа ему не по-
нравилась, спортивные трико на артистах... Куль-
тура должна звать не туда! А куда? Кто бы знал
тогда, куда нас зазовёт шоу-бизнес (слово это тог-
да до Сибири ещё не дошло). Ну, Виктор Петрович,
вы рухнули в моих глазах. И это мой родственник?
Стареющий маразматик! Прислуживает советским
начальникам, вот и накатал статью на весь разво-
рот. Но будущее за макаревичами!
И я постаралась забыть об Астафьеве. Много
лет спустя я часто смотрела по выходным фирмен-
ную передачу «Смак». Андрей Макаревич смачно,
с достоинством рассказывал о том, какую вкусную
и правильную еду нужно есть. О прекрасных да-
лёких океанах, в воды которых он погружался как
любитель дайвинга... Да, совсем забыла сказать,
что, много читая и проживая за «железным зана-
весом», я страстно мечтала о далёких путешестви-
ях. И вот мне 35 лет. Глядя на Макаревича, я уже к
этому времени вполне понимала, что есть то, что
готовит он, и плавать по океанам я могу только
вместе с ним и только по телевизору.
За границу я всё-таки выехала. Первый раз – ког-
да мне исполнилось 40 лет. Поездки «в нэзалэж-
ну Украину» – не в счёт! Правда, совсем недавно
Андрей Макаревич стал забрасывать Владимира
Владимировича Путина открытыми письмами. Но
скромно так. Даже разоблачительную песню в Ин-
тернете спел. Но меня это уже совсем не цепляет
после столь долгого его и сытого молчания. А Вик-
тор Петрович в отличие от него не молчал, писал,
выступал, орал и даже матюгаться смел.
Третья встреча – овсянская
Мне 23 года, я замужем. Мы с мужем – студен-
ты-историки. Нашей дочери три года. Вот уже пять
лет подряд мой муж возит меня в свою Овсянку.
Я не люблю Овсянку! Не то чтобы очень, деревня
как деревня, но иногда скулы сводит. Это моему
мужу там хорошо! Там его родовое гнездо. Ездим
мы туда к бабе Наташе и деду Гоше – это родители
мамы моего мужа, свекровью мне её до сих пор
называть неудобно почему-то. У них там полде-
ревни родни – и близкой, и дальней. Там мой муж
работает на огороде. Этот огород в лихие 90-е нас
и спасал. Муж и его мама очень заботятся о своих
стариках. А я что? Помню, вызвалась я как молодая
невестка на русской печи блины испечь, схвати-
ла огромную чугунную сковороду и не удержала.
Так все блины по кухне и растеклись. Что с меня
взять? Если городская я!
С тех пор ничего серьёзного мне не доверяют, а
я и не рвусь. Скучно мне и холодно в этой Овсян-
ке. Дом большой, сто лет назад построенный, не
натопишься. Неуютно и тоскливо мне в этом доме.
Через несколько лет я прочитаю подобные мысли
в книге «Знаки жизни» и сразу пойму, что и Мария
Семёновна Астафьева мне – родня! Все друзья в
городе гуляют, а мы каждую субботу-воскресенье
по одному маршруту – в Овсянку! Да лучше бы я
дома почитала.
Свет имени
Говорят, сам Астафьев здесь живёт, в городе не
хочет. Да, тот самый Астафьев. Да. А мне-то что?
У меня другие заботы, тем более он молодёжь
никогда не понимал. А вот мой муж, натурал-кон-
серватор, с ним уже несколько раз встречался. В
гости приглашён был. Но я же не побегу вслед за
ними, как «баба деревенская»: вы классик живой,
ох, я вас читала!
В Овсянке хорошо только летом и только в
июле. Жара, ягоды на огороде полно всякой, и я
с дочкой купаюсь всегда на Енисее. Вода там по
правому берегу идёт тёплая, с Маны. Дочу зовут
Полина. Говорят, у Астафьева внучку тоже Поли-
ной зовут, и они с женой, Марией Семёновной,
после смерти дочери воспитывают двух внуков-
сирот. Много ещё чего бабы в деревне говорят.
Я-то знаю. Я теперь вместе с ними по скамейкам-
то сижу. А куда деваться? Я в этой Овсянке уже
почти своя... Виктора Петровича видела пару раз.
Здоровалась с ним первая. Классик по деревне
идёт – штаны пузырями на ветру, рубашечка свет-
лая – огородная, чтобы не обгореть на жаре. И со-
бачонка с ним маленькая – полуболонка какая-то.
Но однажды писатель подошёл к нам, а мы на
берегу сидели. Я дочку выгуливала, а муж мой
плывущие по Енисею брёвна на берег вытаскивал,
чтобы у стариков его на зиму было дров побольше.
Смотрим, Виктор Петрович к нам спускается. Он
тогда уже с палочкой ходил. Поздоровались. Муж
меня представил своей женой. И классик теперь
осознанно обратил на меня внимание. Спросил,
как дочку зовут, обрадовался, что Полиной. Уго-
стил нашу Польку конфеткой. Долго рассказывал
нам, как он бьётся, чтоб закрыли сплав по Мане, а
то речка умирает. Слушала я его, и в душе просы-
палось то первое чувство, очень нежное, которое
мы испытываем только к самым родным людям.
Пригласил Виктор Петрович теперь в гости нас
всех вместе. И ушёл. А муж мой крякнул, взвалил
на себя бревно и понёс его в горку, приговаривая,
что скоро вся деревня без дров останется. Спаси-
бо за то Виктору Петровичу, что так о чистой Мане
хлопочет.
Думаю, Астафьев прекрасно понимал, что за его
спиной про него говорят в деревне разное. Толь-
ко он сам решал, кому он больше должен. Своим
«вечно молодым и вечно пьяным» гробовозам или
Господу Богу...
Четвёртая встреча – домашняя
Нарядились мы и пошли в гости к писателю.
Благо идти недалеко, в соседний переулок. И вот
он, домик маленький под ёлкой большой. Про
себя я звала этот дом писательской дачей. Я зна-
ла, что у Виктора Петровича в Академгородке есть
большая, говорят, очень большая квартира. Тут, в
Овсянке, он много читает и пишет. На этой даче
ему просто лучше работается почему-то. Мы и
дочь с собой взяли, и я ей всё по дороге внушала,
что идём к большому и великому писателю.
Помню смутно, но принимал нас Виктор Петро-
вич, как родных. Помню, было мне очень легко и
25
 Свет имени
приятно. Мужчины о
чём-то рассуждали, а
я, мило улыбаясь, ис-
полняла роль «про-
стой русской жен-
щины». А дочь у нас
всегда была очень
послушным и скром-
ным ребёнком – с ней
можно было идти в
гости хоть к кому. Вот
второй мой ребёнок
разнёс бы в комнате
всё за пару минут и
залез на шкаф. И толь-
ко теперь я начинаю
понимать: ведь там,
в Академгородке, с
Марией Семёновной
жили двое внучат. А
характер у маленьких
Вити и Полины, гово-
рят, наследственный – Виктор Петрович с гостями и земляками в один из приездов в Овсянку.
боевой. Фото из фондов библиотеки-музея В. П. Астафьеа в Овсянке
Сидели мы в боль-
шой комнате. О чём они говорили – не помню. Но ных игр, сразу заинтересовался группой иностран-
только было мне в этом доме тепло и уютно. Это цев, к которой мы примкнули, чтобы послушать
потому, что в Лалетино, где я живала у бабушки, экскурсовода. Все столпились в маленькой кухонь-
был именно такой крохотный дом – две комнаты ке. Рассказ экскурсовода громко переводил пере-
и кухонька. И мне казалось – я в доме у бабы Лены водчик, воодушевлённо ахали экспрессивные ис-
своей сижу. По сегодняшний день, когда я ковыря- панцы. А я тупо смотрела на ленточку, которой был
юсь на грядках в Овсянке, стоит мне выпрямиться перекрыт вход в большую комнату, где я когда-то
и посмотреть (только смотреть надо точно на се- сидела и где мне было так хорошо. И почему-то так
веро-восток), накрывает меня какая-то волна тон- захотелось прекратить этот балаган и сказать всем:
ких ощущений, исходящих от астафьевского доми- «Да тише вы! Видите – Виктор Петрович устал!» Мне
ка. И кажется мне – это я на огороде у бабы Лены даже показалось – вон он сидит на диване, устало
стою, и смотрю, как в детстве, на северо-восток. опустив руки, смотрит вниз. Это же его дом! Ему
Просто оттуда мама с папой всегда приезжали. ведь надо тут работать...
Потом Виктор Петрович нас по своему огороду А вот памятник, поставленный во дворе, где
водил, кусты, деревья показывал. Я теперь поняла, Виктор Петрович сидит со своей любимой Ма-
что это у него ритуал такой, для всех гостей ис- рией Семёновной, мне очень нравится! Они хоть
полняемый, был. И мы пошли домой. А ко мне вер- и железные (или бронзовые?), а смотрят друг на
нулось то, самое первое чувство кровного нашего друга, как живые.
с писателем родства, как в детстве после «Послед-
него поклона». Долго же мы не виделись, Виктор Пятая встреча – семейная
Петрович! Так вот – встретились ужо... Но на пра-
вах «настоящей родственницы», скажу я вам, бу- Я родилась в Красноярске, значит, сибирячка. А
дем мы с Виктором Петровичам снова и ворчать папа мой Остап родился подо Львовом, как в Си-
друг на друга, и даже ругаться я с ним буду, правда бири ребёнком оказался, наверно, догадываетесь.
мысленно. Всё это ещё случится с нами... Мама Нина – спортсменка, комсомолка и просто
А сегодня я захожу в этот домик, и как-то не по красавица приехала в Красноярск по распределе-
себе мне становится. Какой это музей? И тётеньки- нию с Урала. Почти каждое лето я проводила в ма-
работницы (говорят, вроде родня писательская) у леньком городке Кунгур Пермской области у сво-
меня какие-то билеты проверяют. Я привожу туда ей уральской бабушки Маши. Это я вот к чему. Нам
своих детей – учеников, зятя моего – иностранца, с мужем уже лет под тридцать. Я учительствую, он
мужа моей совсем уже взрослой Полины. Прихо- в институте преподаёт. По делам и гостям ездит он
дила сюда и с сыном Георгием. Имя ему досталось всё время один. Мне – никак, я с детьми сижу, а ма-
от прадеда-воина, прошедшего две войны и за- шины у нас нема. Стал бывать он и в Академгород-
кончившего свой жизненный путь в Овсянке. ке у Астафьевых, познакомился с Марией Семё-
Совсем недавно привела я в дом к писателю сво- новной. А мне ведь тоже охота! Но молчу, терплю.
его десятилетнего племянника Максима. По дороге Как-то рассказал он ей про меня, про моё ураль-
объясняла, в какой важный дом и к какому знамени- ское происхождение. И Мария Семёновна меня,
тому писателю мы идём. Но Макс, дитя компьютер- наверно, полюбила. Заочно. Стала она отправлять

26

мне книжки свои, а я их читать стала. А в этих
книгах всё как у меня! Мысли, чувства, интонации
уральские и даже запахи (шаньги картофельной)
оживают во мне. А уж когда муж мне привёз новую
её книгу «Знаки жизни», читала я её по ночам, и
плакала, и смеялась. И такая мне Мария Семёнов-
на стала родня! Вот родная уральская тётушка моя,
и всё! И какие же всё-таки все мужики одинако-
вые. И как этот Астафьев мог мою тётку так оби-
жать. И поставила я своему мужику ультиматум  –
вези меня знакомиться с Марией Семёновной, и
всё! А она была не против.
Оставив детей на бабушек, поехали мы в гости к
Виктору Петровичу в Академгородок. Помню смут-
но, но помню – обнялись мы с Марией Семёнов-
ной, как родные. А квартира оказалась совсем не
хоромы, как в Овсянке болтали. И по-стариковски
как-то всё – мебель, книги и бумаги повсюду. Пло-
хо помню, но за столом кроме нас и хозяев был
ещё кто-то. Или Полина – внучка, или гость ещё
какой. Но я даже Виктора Петровича смутно пом-
ню в эту встречу, так захватило меня общение с
его женой. Мария Семёновна всё нас угощала,
подкладывала. Пироги помню! А Виктор Петрович
был ласков, но не бодр, наверно, уже нездорови-
лось. Сказала я хозяйке, что просто «прожила» её
книгу, что прочитали её обе мои мамы. И самым
любимым подругам дала её читать. Ей было при-
ятно. И это была правда. Теперь понимаю, и Викто-
ру Петровичу было тоже приятно слушать нас. Он
нежно так всё время на нас поглядывал.
Спустя годы моя дочь Полина будет выступать
на научной конференции учащихся Свердловско-
го района с докладом по произведениям Марии
Семёновны.
А в тот вечер мы уже все вместе обсуждали не
только город Пермь, где жили Астафьевы и быва-
ли мы, но и украинское село Станиславчик. Узнав,
что отец моего мужа Григорий Иванович родом
именно из этого местечка и мы с мужем недавно
совсем гостили там у родных, Астафьевы оживи-
лись. Ведь они расписались, то есть оформили
брак, по-украински «шлюб», именно в этом ме-
стечке, здесь закончили свою службу, свою войну.
Я, конечно, обо всём этом только что прочитала
в книге Марии Семёновны. Но как радостно они
нас расспрашивали! И про здания школы и дворца
культуры, и ещё про что-то. А мы отвечали: да, да –
всё есть, всё так и стоит...
Прощались мы, чувствуя то самое духовное
родство, которое возникает только между «долго
и глубоко семейными» людьми. Старая семейная
пара провожала молодую семейную пару – и это
был такой «знак жизни», такая «затесь»! По край-
ней мере, для меня, и на всю жизнь. Мария Семё-
новна, провожая нас в прихожей, всё запихивала
мне в сумку конфеты и книжки. Много книжек, и
для моих детей, и для моих мам-бабушек. И сама
она была бабушка-мама для своих двух внуков.
Больше так близко я её никогда не увижу.
Шли годы, крайне редко видела я её по телеви-
зору. Последний раз в кресле-каталке, на каком-
то мероприятии, посвящённом памяти её мужа.
Свет имени
Кресло катила её внучка Полина. Знала я, что она с
внучкой и правнучкой живёт после смерти Викто-
ра Петровича в Академгородке. А когда узнала о
смерти писательницы Марии Корякиной-Астафье-
вой, то подумала: вот ведь 10 лет ровно без свое-
го любимого здесь ещё жила. Всё стерпела, всех
детей подняла, все рукописи перепечатала... До-
ждалась. Наверно, уже и встретились. И не было у
меня слёз, только радость за них.
Шестая встреча – христианская
Что происходило в моей стране? Что проис-
ходило с нами? Я перестала понимать. О Викторе
Петровиче доходили какие-то вести, но они меня
почти не трогали. С роднёй у нас именно так и
бывает... Мне всегда хотелось чего-то нового, ин-
тересного. Но рутина бытовых проблем так затя-
гивала, что строчка из песни Вячеслава Бутусова:
«Здесь женщины ищут – но находят лишь ста-
рость, Здесь мерилом работы считают – уста-
лость...» – казалась мне единственной и страшной
правдой жизни.
После такого открытия можно спокойно и тра-
диционно начинать пить или сдаться и впасть в
любую другую крайнюю степень уныния. Но имен-
но теперь мне помогали две вещи: первая – мате-
ринский инстинкт и вторая – меня тайно крестили
во младенчестве. В дни хрущёвских запретов и
борьбы с религией уральские мои бабушки снес-
ли меня в церковь. И Бог не оставил меня! Правда,
первая попытка моей украинской бабушки рас-
сказать мне на ночь шёпотом о каком-то другом
мире, о душах, улетающих на небеса, имела об-
ратный эффект. Я взвыла так! И стала требовать
отвезти меня домой к маме, что уж и не помню, на
каком транспорте в 11 ночи привезла она меня из
Лалетино на станцию Енисей к родителям. Больше
моим религиозным воспитанием никто не зани-
мался. Но чувство, что я не одинока, никогда не
покидало меня.
В 28 лет я сидела в декретном отпуске со вто-
рым ребёнком и в каком-то перестроечном жур-
нале случайно наткнулась на Александра Меня,
на его труд «Сын Человеческий». Через день я уже
выворачивала чужой книжный шкаф в поисках
недостающих номеров этого журнала. Печатали,
как обычно, растягивая удовольствие и повышая
тираж. Я снова читала, как будто воду пила, как
когда-то «Последний поклон». Информация шла
напрямую. Сверху! Через несколько месяцев я
уже достала и прочла пять книг этого год уже как
убитого священника. Книги, как в детстве, стали
приходить ко мне сами. Стоило только подумать о
чём-то, и нужная книга попадалась мне на глаза в
магазине, у знакомых, просто случайно...
И однажды я почувствовала, что слишком
много узнала теоретически. Бросила всё и рано
утром вышла на остановку. В какую церковь пой-
ти, не знала, зачем – знала только теоретиче-
ски. Загадала – какой автобус первый подойдёт,
в ту сторону и поеду. И первый автобус повёз
меня с проспекта имени газеты «Красноярский
27
 Свет имени
рабочий» на Базаиху. Когда заходила в малень-
кую церковь Трёх Святителей, вся дрожала. Я зна-
ла, зачем я сюда иду, но вспомнилось, как с бабой
Леной мы приезжали сюда в магазин. Именно на
фундаменте полуразрушенной церкви и был тот
магазин. Подхожу на исповедь в полуобмороч-
ном состоянии, а священник наклонился ко мне
и говорит: «Прости меня, Ольга». Да это же одно-
классник мой! Дальше – всё как в тумане, только
волшебном.
И стала я, вся такая воцерковлённая, обижать-
ся на Виктора Петровича. Вот как! Крепко так, с
гордыней, с превосходством, как только мы мо-
жем это делать с самыми близкими нашими. Вот
думаю – без толку церковь в Овсянке-то постро-
ил, отопление-то не сделали, в Сибири-то. Да и
«гробовозы» его овсянские в церковь-то не спе-
шат, всё пьют да воруют. Из нашего домика всё,
что могли, за зиму унесли. Летом по нашему ого-
роду специально местные мак насевают, а потом
его вместе с нашим луком и выдирают весь. За-
хожу в воскресенье в их церковь, а службы нет.
Сидит тётенька одна – свечки продаёт. А священ-
нику в Овсянке дом купить всё не могут. Местные
в цене не уступают! Осознали, что классик миро-
вой литературы землю-то им в цене поднял. Вон
как городские бодро под коттеджи их огороды
скупают.
А как по телевизору увидала я губернатора
Хлопонина вместе с директором краеведческого
музея, как послушала их планы о скупке в центре
деревни нескольких домов для этнозастройки, а
также кафе и «других площадок» для развития ту-
ризма. Не вру! Хлопонин, выступая перед нашими,
деревенскими, даже пошутил про местный Лас-
Вегас! Ну, думаю, – всё, Виктор Петрович, с кем ты
поведёшься, от того и наберёшься.
Уже нет в Овсянке наших стариков, а мы с мужем
«кажное» воскресенье сюда ездим. Как же! Муж
мой любит землю обрабатывать, а в церковь хо-
дить – не любит! Некогда, дела. И я вместе с ним на
грядках торчу. Психую и про себя всё мысленные
беседы с Астафьевым веду: «Ну и что ты для них
старался? Стоит твоя церковь – мёртвая! Ладно
ещё хоть у кладбища поставил – считай, памятник
своей бабушке Катерине сделал». Да. Вот прямо
так, на ты с самим Астафьевым и разговариваю. И
траву на грядках всё дергаю, вырываю её со всей
силы. А она, падла, здоровая, сочная – всё воскре-
сенье моё съела!
Живём в Овсянке с Виктором Петровичем со-
всем рядом, а не видимся. По деревне он теперь
почти не гуляет. Говорят, болеет, часто в больни-
це лежать стал. Говорят, характер стал тяжёлый.
Ругается на то, что в стране происходит. Говорит,
что всё плохо. А власть не любит таких разгово-
ров, надо, чтобы всё стабильно... Вот и не слышно
стало совсем про него. Да, старость не радость.
И большим удивлением для меня стала в эти дни
небольшая статья Виктора Петровича в краевой
газете – «Не умирай, Маркес!». Прочитала и по-
думала – ну надо же, нам с Астафьевым одни и те
же книги нравятся – «Сто лет одиночества», «Пол-
28
ковнику никто не пишет». Как жадно я их читала
когда-то. И вот душа моя уже кричит вслед за Вик-
тором Петровичем: «Не умирай, Маркес!»
Маркес в тот год остался жив, а вот Виктор Пе-
трович – умер. Почему-то не было тревоги за то,
как умирал, знала – на руках у Марии Семёновны.
Читала его последнее письмо ко всем нам, пом-
ню, что даже растерялась. Откуда такой песси-
мизм? На похороны не поехала. К живому не при-
ходила, что я мёртвому ему скажу? В душе обиды
на него не стало, но и слёзы на глазах тоже не
появились. Помню, в день похорон было страш-
но холодно. По телевизору показывали большую
процессию, власть – в первых рядах с непокры-
тыми головами стояла. Промелькнула на экране
Мария Семёновна – сердце моё сжалось. Я вы-
ключила телевизор.
Знала, что буду у него на кладбище летом. Рядом
с ним на этом кладбище лежит многочисленная
родня моего мужа, мы к ним на могилки ходим, и
к Астафьеву приду. А ведь писатель заранее по-
думал о своём захоронении. На горе, среди берёз,
на маленьком деревенском погосте. И памят-
ник дочери сам поставил – на чёрном мраморе
только крест и имя. Как всё-таки это у него по-
христиански всё получилось.
Седьмая встреча – прощальная
Уже прошло пять, а может, и больше лет, как не
стало писателя рядом с нами. Привезли как-то мы
в Овсянку друзей в гости. Летом, когда там хоро-
шо, жарко... Хвастаемся – какой у нас дом старин-
ный, какой огород большой, какие кусты, деревья
посажены. Да всё сами, своими руками. Да. И при-
рода дивная, и до Енисея пять шагов, и горы на
том берегу с пещерами первобытных людей. Да.
Вот и место знаменитое, экскурсионное. Много
что для Овсянки знаменитый писатель сделал – и
дороги заасфальтированы, и спуск на набережную
обиходили. Но вы только босиком в воду не ходи-
те! Тут после пикников все бутылки о камни прямо
бьют. Зато вот два музея и библиотека отличная в
деревне есть, и церковь – вон там стоит... А пой-
дёмте, мы вам всё покажем.
Сотрудницы библиотеки-музея В. П. Астафьева
моего мужа знают и любят. Доктор исторических
наук, хоть и дачник, но тоже как бы местная зна-
менитость. На просьбу мужа включить для гостей
наших романс, написанный на астафьевские сти-
хи, откликнулись охотно. Сели мы в уютном зале и
полилась музыка. А слова-то какие, слова!
Ах, осень, осень,
Зачем так рано,
Зачем так скоро прилетела ты?
Зачем ты утренним туманом
Закрыла летние цветы?
Муж мне говорил, что этот романс ему очень
нравится, но я слушала его в первый раз. И всё
перевернулось во мне. Я так пронзительно по-
чувствовала, как стареющий и больной Виктор Пе-
трович с жизнью ПРОЩАЕТСЯ. И так мне за него,
вместе с ним или без него – тоскливо стало! Но

слёзы я сдержала, гостей нужно было дальше при-
нимать. К чему бы это, хозяйка-то завыла?
Ещё прошел год, а может, и больше. И как-то
очень неожиданно для меня приснился мне Вик-
тор Петрович. Ярко так приснился, хорошо. Сей-
час не вспомню, что говорил. А тогда я встала и
помнила. Поняла, что сон непростой. Никогда он
мне не снился – один вот только раз тогда и при-
снился. К чему, думаю, этот сон? А сама в Овсянку
собираюсь. Как же! Выходные настали – муж на
огород хочет! И по дороге до меня начинает дохо-
дить (то ли родительская суббота была, то ли 1 мая
это было), ну, что покойников помянуть в этот
день нужно. Но не рюмкой – молитвой. Приехав, я
объявила, что на огород не иду. В церковь пошла,
мне надо! Платок на голову повязала, ну, думаю,
хоть свечку поставлю в его церкви.
Захожу в церковь, а там служба! И священник
уже свой есть. Правда, прихожан – 10 человек
вместе со мной. И маленький сынок молодого со-
всем священника всё норовит раскачать и пере-
вернуть церковные подсвечники. Да так усерд-
ствует, что батюшка прервал службу и, поддав
своему чаду, выкинул его за дверь. Правда, тут
же сердобольная бабушка его обратно затащила.
Деревянная Овсянка пока не исчезла под напором каменных «дворцов»
Свет имени
И так весело мне стало! Служба, конечно, торже-
ственной не была, церковь чувствовалась совсем
ещё не намоленной. Зато дух Астафьева так и ви-
тал – в ней, в этом маленьком мальчике. А какие
молитвы на стенах под иконами висят! Читаю и
понимаю – их сам писатель выбирал. И понимаю
я, что это Виктор Петрович меня позвал сюда и
показывает: «Смотри, Ольга, церковь-то живая!»
И улыбается...
После службы детей отпустили, а немногочис-
ленные прихожане сели на скамеечки вдоль стен.
И началась духовная беседа молодого отца-па-
стыря с вверенными ему «овцами». А мне уже ин-
тересно стало, и я стою. И взяла я слово и стала
говорить этим жителям Овсянки, как меня Виктор
Петрович к ним сегодня в церковь привёл. А слё-
зы так и хлынули, по щекам текут, а я их и не вы-
тираю даже. Молодой священник вместе с бабуль-
ками вытаращил на меня глаза и что-то говорил
мне в ответ.
А я стою и прощаюсь так с Виктором Петро-
вичем. Прости меня, родной мой человек, за всё,
если было что у нас не так...
г. Красноярск
2013
Фото Валентины Швецовой
29
 Свет имени
Самостоянье
Валентин КУРБАТОВ
Слово о Распутине
М
ы знакомы и, даже уже можно без страха ска-
зать, дружны больше четверти века. И  вида-
лись как будто постоянно: и по делам, и так – в
Москве, Иркутске, Пскове, Красноярске, Сростках, в
его родной Аталанке. А всё как будто на бегу и всё
неутоляюще мало. Может быть, оттого, что время не
знало покоя, и всякий раз в новом контексте этого
времени надо было начинать сначала.
А уж оно вело себя в последние двадцать лет со
злой лёгкостью уличной девки, меняя пристрастия
и избранников, как будто на знамени её было на-
писано: «Вся жизнь – одна ли, две ли ночи...» Да и
все мы в этом времени заразились беглой поверх-
ностностью и, может, впервые за историю России
перестали слышать её сердце, обманув себя, что и
она сама бежит вместе с нами.
Фото Анатолия Бызова
Иркутск
30
В отличие от нас, Распутин, как и вообще в жиз-
ни, не бегал за временем и не изменял себе, был
ровен и твёрд, и всякое его слово горело огнём,
да мы теряли слух, потому что торопились жить
«вперёд и вперёд». И самые «передовые» из нас
всячески норовили оставить его на периферии
литературного процесса, отделавшись от его обя-
зывающего наследия ничего не стоящим внешним
уважением. Как привычно отделываются умные
нынешние молодцы от прежде великих людей, что-
бы те не путались под ногами с их старомодными
смешными понятиями: совесть, традиция, «любовь
к отеческим гробам», самостоянье и честь.
Мы вообще стали стыдиться этих слов, как и са-
мой русской мысли, – слишком она показалась
нам романтической и «детской» в нашем скоро
переменившемся, «повзрослевшем» расчётливом
мире. А радости от этого «повзросления» нет, и всё
не оставляет вопрос: неужели от минувшего опы-
та остаётся одна экклезиастова правда, что «всему
своё время под солнцем» и вся прежде державшая
нас русская культура уже только «архив» и «насле-
дие»? Но отчего же тогда вздыхает и не смиряется
с наступающей новизной человек? Как, помни-
те, вздыхал он у Виктора Петровича Астафьева в
«Царь-рыбе», сталкиваясь с тем же вековечным ма-
ятником «время любить и время ненавидеть, вре-
мя собирать камни и время их разбрасывать»: «Так
чего же я мучаюсь? Отчего? Почему? Зачем? Нет
мне ответа...»
И отчего не смиряется с час от часу «передо-
веющим» демократическим днём Распутин? От
эгоистического ли желания стареющего человека
остановить время, как самозащитно утверждают
молодые хозяева «частной» реальности, прене-
брегающей «единым движением»? От консерва-
тивного ли сознания, слишком хорошо знающего,
чем кончаются на Руси заёмные новшества? От
простой ли усталости лет?
Но ведь он написал «Матёру», когда ему не было
сорока, – в совершенном зените. Какая усталость?
А вот зенитом стало прощание. Словно он поднял-
ся со своими старухами в самую небесную высоту
России и увидел оттуда не только совершающееся
в его дни, но и надолго вперёд, куда нам только
предстоит прийти, чтобы увидеть всю глубину ду-
ховного опустошения, которое он провидел и ко-
торое пытался остановить.
Ведь мы потому и бежим, что боимся остано-
виться. И потому и обновляем, как в супермарке-
те, нравственные правила на каждый день новые,
и бодро «перезагружаем» житейские программы,
чтобы отшатнуться от пропасти, на краю которой
стоим.

Поглядите глазами Дарьи (а это, если не пря-
таться от себя, единственно ясные русские глаза)
любую программу телевидения, разогните газету.
Ведь этого ни досмотреть, ни дочитать нельзя, по-
тому что обнаружится ложь всех против всех, не
таящееся зло и торжествующая неправда, всеоб-
щий самообман и тщательно прикрытая пустота.
В «Матёре» мы, кажется, последний раз были
русскими людьми, какими нас задумал Бог, по-
чему так прощально и старались наглядеться на
свою правду и надуматься о ней. А потом разбили
увеличительное стекло «Матёры», чтобы не трево-
жить мешающую «прогрессу» совесть, и стали на-
конец «европейцами» в жалком подражательном
понимании.
И уже никто не кричит в тумане «Матё-о-ра!»,
чтобы она нечаянно не воскресла в недосягаемой
высоте и не обнажила нашей нищеты духа.
Оборачиваясь назад, с изумлением и с горечью
видишь, что путь к этому усталому молчанию был
неуклонен, и мы не видели его только потому, что
не хотели видеть.
Я перечитываю свою первую книгу о Валентине
Григорьевиче, вышедшую еще в 1992 году, а на-
писанную и того раньше, и боль моя удваивается,
потому что в ней, к сожалению, и сегодня почти
ничего не надо было бы менять. А только ещё раз
громче и резче повторять сказанное да в свой час
неуслышанное, ещё раз позвать «Матёру» и своё
сердце в надежде, что до русского человека ещё
можно дозваться. Только со стыдом перечитать
повесть, чтобы тем виднее была наша недвиж-
ность в национально-главном, наша слепота к
своему небесному призванию. Что мы, так далеко
ушедшие внешне, в душе эти двадцать лет стояли
на месте, если не пятились назад.
Я отбиваюсь от этой горькой мысли, мечусь в
поиске света и оправдания переменам. И уже не
удовлетворяюсь давно придуманным утешением,
что всякая и самая горькая правда – правда света
и победа.
Хоть самому уходи с матёринскими старухами,
которые и твоя жизнь, твой народ, твоё понимание
правды и твоя кровная связь с самой сущностью,
самим дыханием твоего мира. Раз ушло то, что ты
звал своим народом, чем ты жил, что считал свя-
тым, небесным, подлинным, единственно достой-
ным, чему посвящал своё слово, дивясь и радуясь
этому кровному родству, удерживая его и насыща-
ясь им, уходи и ты. Оборвав эту связь и дыхание,
ты если не онемеешь, то проснёшься другим и бу-
дешь уже не ты, не твоя история, память, любовь,
судьба. Не ты!
Но ведь в тебе-то для чего-то всё это сходилось,
зачем-то эти голоса звали тебя, подсказывали
тебе слова, крепили к земле твою мысль, растили
твою душу. И значит, этот народ теперь, как это
ни страшно и обязывающее прозвучит, – ты сам и
есть. И ты не смеешь онеметь и умолкнуть, потому
что они все в тебе и ты за них за всех в ответе. Они
выговорились и изжились в тебе до ниточки, что-
бы ты сам стал Матёрой, землёй и молитвой, прав-
дой и Родиной.
Свет имени
Оттого Валентин Григорьевич и живёт всегда
так напряжённо, так отчётливо отдельно от наше-
го бега, так наособицу даже в самом близком кругу,
что, в отличие от нас, этого «поручения» в себе ни
на минуту не забывает. Мы-то можем и так, и эдак –
и пасть, и надеяться: одни на милость Божию, дру-
гие на авось. А ему как будто в слабости-то и отка-
зано. Тут избранничество, тут «Русь уходящая», тут
крест, который ни на кого не переложишь.
Оттого так трудно писать о нем, и слова как буд-
то каменеют, что всё, что ещё так недавно было
вовне, что живило и питало душу, переходит во-
внутрь, что он сам становится всеми Дарьями
(«Прощание с Матёрой»), Аннами («Последний
срок»), Настёнами («Живи и помни»), всеми их деть-
ми, всеми Иванами Петровичами («Пожар») и Са-
нями («Саня едет»). И они сами со всем страшным
уходящим во тьму веков клином предков сходятся
в нём и становятся им.
Это могло быть непосильно, но разве это со-
шлось и осталось в нём без выхода? В том-то и
есть милосердие Божие к нему и народу, что они
– простые, святые, грешные, родные русские му-
жики, бабы, старухи проходили через его сердце и
уходили с его словом в мир, из земной в небесную
Россию, которая уже другим светлым клином, ши-
рясь, уходит в русскую память и русское слово. Как
если бы песок из часов уходил снизу вверх, но не
уничтожался.
И как же благодарен ему русский человек! Ка-
жется, как никому другому из писателей. Здесь и
любовь наособицу. Я заглядываю в дневники на-
ших встреч с 1985 года в Иркутске, Москве, Пе-
тербурге, Ясной Поляне, Михайловском, Оптиной
Пустыни и опять вижу лица встречных, которые
бросались к Валентину Григорьевичу, и вижу, что
я непременно отмечал эти нечаянные встречи,
словно они и спасали, и укрепляли и меня. И не в
библиотеках или писательских встречах. Нет, где-
нибудь в аэропорту бросается к нему с обезору-
живающей радостью женщина: «Можно я обниму
Вас? Господи, автограф бы, хоть бы на листке!» И
он терпеливо подписывает ей листок. На автоза-
правках, на уличных перекрёстках, в лифте: «Мож-
но пожать вашу руку?» Всегда с тайной робостью
и какой-то беззащитной нежностью, как благо-
дарят только подлинно душевных родных, очень
близких людей, словно винясь за что-то и вместе
оберегая.
Есть в этой любви что-то интимное, стеснитель-
но-счастливое, что всегда очень красит благода-
рящего человека, потому что он бывает таким в
считаные лучшие часы своей жизни и сам потом
помнит этот порыв и не стыдится его. Беззащит-
ность на беззащитность, любовь на любовь, откры-
тое сердце на открытое сердце. Они благодарят
его за то, что они не забыли в себе этого детского
света, в котором одна наша сила и наше спасение.
И пока так устремляются к нему люди, он не мо-
жет умолкнуть.
г. Псков
31
 Свет имени

Николай МЕЛЬНИКОВ

Поставьте
памятник деревне
Поставьте памятник деревне
На Красной площади в Москве,
Там будут старые деревья,
Там будут яблоки в траве.

И покосившаяся хата
С крыльцом, рассыпавшимся в прах,
И мать убитого солдата
С позорной пенсией в руках.

И два горшка на частоколе,

И пядь невспаханной земли,
Как символ брошенного поля,
Давно лежащего в пыли.

И пусть поёт в тоске от боли

Непротрезвевший гармонист
О непонятной «русской доле»
Под тихий плач и ветра свист.

Пусть рядом робко встанут дети,

Что в деревнях ещё растут,
Наследство их на белом свете –
Всё тот же чёрный, рабский труд.

Присядут бабы на скамейку,

И всё в них будет как всегда –
И сапоги, и телогрейки,
И взгляд потухший... в никуда.

Поставьте памятник деревне,

Чтоб показать хотя бы раз
То, как покорно, как безгневно
Деревня ждёт свой смертный час.

Ломали кости, рвали жилы,

Но ни протестов, ни борьбы,
Одно лишь «Господи, помилуй!»
И вера в праведность судьбы.

Иллюстрации к повести Валентина Распутина «Прощание с Матёрой»

Анны ПАСЫНКОВОЙ. г. Красноярск
32

«Звезда, какой никто
ранее не видал...»
Биография крупным планом
Ч
лен Союза писателей России поэт Татьяна
Смертина появилась на свет под завывание
декабрьской вьюги в «глуши забытого селе-
нья» – в селе Сорвижи Арбажского района Киров-
ской области. В три года она уже выучилась само-
стоятельно читать, в пять лет читала свои стихи со
сцены, сцену она не оставляет и по сей день. В во-
семь лет Танечка написала ошеломляющие стро-
ки: «Что ж, бейте по лицу, По сердцу! Я – в огне... Я
даже скорбно Прислонюсь к стене... Мир вполови-
ну – создан Из насилья. Не плачу! Бейте... Но не по
спине: Всем невдомёк – Там прорастают крылья!»
Крылья проросли, окрепли, поэтому сразу после
окончания школы юная поэтесса оказалась на
студенческой скамье в знаменитом Литературном
институте им. А. М. Горького.
Ещё в 12 лет она написала: «Мне формулы Геро-
на Доступны и просты, И графики и токи Стан-
дартной частоты. Понятен мне Белинский, И
Гёте, и Шекспир. Но кажется мне странным И
дождь, и этот мир...» В изучении этого мира Таня
Смертина сразу же явила крепкий характер. Вот
как вспоминает она о первом крупном своём
столкновении с этим странным миром:
«Смысл фамилии «Смертины» всем ясен. Это
именно тот смысл, которым нельзя играть...
Никогда не стыдилась своей фамилии, наоборот,
считаю – мне сильно повезло.
– Как твоя фамилия?
– Смертина.
– Да? Странно.
– Да? А теперь попробуй забудь.
А теперь о происхождении. Откуда взялась фа-
милия «Смертины»? Не потому, что так имено-
вали бедные крестьянские многодетные семьи, в
которых будто бы бесконечно умирали дети, это
весьма наивное объяснение. А так в очень давние
времена называли добровольцев и недоброволь-
цев, ушедших на воинскую службу или на войну:
уходя, солдат обручался со своей предстоящей
кончиной, он – Смертин. Многие не возвратились,
защищая своё Отечество, но они – в моих родовых
корнях, я продолжаю за них жить. Те, что возвра-
тились, женились поздно, детей в семье бывало
меньше, чем у других, – время ушло, а в генетике –
память о сражениях, потерях, боли и горечи...
Когда я в советские времена приехала учиться в
Москву, у меня сразу же взяли стихи в журнал «Новый
мир» и сообщили, что это невиданная удача – в та-
ком раннем возрасте такая большая публикация в
столице и в очень серьёзном журнале! Этот дядя
Свет имени
(по возрасту он мне в отцы годился) по телефону
сказал, что поздравляет меня с будущим бенефи-
сом. Слово «бенефис» я услышала впервые, оно мне
показалось ругательным, но смолчала. А ещё он
сказал, чтобы я приехала и вычитала вёрстку, что
все моими стихами восхищаются. И что там надо
решить один пустяк – поставить подпись.
Я тут же приобрела словарь иностранных
слов, прочитала его за ночь от корки до корки. И
всё равно в этом «бенефисе» и во многом прочи-
танном мне что-то не понравилось.
Приехала в редакцию, вычитала вёрстку, сде-
лала правку, потом спросила:
– Где и какую надо подпись?
– Пустяк. Замените в публикации свою фами-
лию, она слишком роковая. Придумайте что-
нибудь милое, женственное...
Даже онемела от такого «пустяка». А он:
– Ваша фамилия должна быть не такой... Мы
это решили всей редакцией...
Он ещё что-то говорил, но я прервала:
– Вы решили?! Я публикую стихи с отрочества
в районных вятских газетах. Часть моего родно-
го села носит эту фамилию! Мой род носит эту
фамилию! И я должна отречься от них ради этого
козлиного бенефиса? Отказываюсь от публика-
ции!
Тут пришёл черёд и ему онеметь. Затем опом-
нился:
– Де-еревня! Это был ваш единственный шанс
выбиться в люди. И научиться беседовать интел-
лигентно!
Меня ожгло стыдом – что же я сказала неумест-
ное? И я тут же применила интеллигентные зна-
ния, почерпнутые ночью при чтении словаря:
– Конечно, вам всё равно, как неоцератоду!
Ваши комиции мне чужды, а комменсализм – про-
тивен! Занимайтесь с другими дефолиацией!
Он умолк совсем. А чего умолкать? Иди читай
словарь.
И всё. Так и не состоялась публикация в этом
журнале... А потом эти стихи неожиданно и без
претензий взяли в журнал «Юность» и опублико-
вали миллионными тиражами – словно ушедший
род молча вступился. И посыпались мне письма
со всех концов России, на которые не было воз-
можности отвечать. Кстати, позже и в «Новом
мире» меня стали печатать. Да и не только там.
С моей роковой фамилией».
Вопреки мрачным прогнозам оскорблённо-
го благодетеля Татьяна Смертина «выбилась в
33
 Свет имени
люди», за свои поэтические сборники удостоена
многих наград, за которыми никогда не гонялась:
стала лауреатом престижной премии Ленинского
комсомола, Всероссийской Есенинской премии,
Всероссийской премии Н. А. Заболоцкого... Впол-
не возможно, что получить более высокие госу-
дарственные награды помешал ей её свободо-
любивый нрав (это моё предположение. – В. М.).
Но жизнь положить за Отечество – это для рода
Смертиных дело святое.
А шагнула я за край, лицом белея, –
Всех оставшихся любя, сестёр жалея:
Пусть увидит Бог от жизни отреченье
И пошлёт моей Отчизне воскресенье!
Талант, Богом дарованный, – это тяжёлый крест,
но посланница из лесной Руси Татьяна Смертина
несёт его с терпением истинно русской женщи-
ны. Несёт она не один крест. Ей дарована Богом
ещё и таинственная магическая женская красота.
Она знает об этом. В своём посвящении Зинаиде
Гиппиус Татьяна с улыбкой пишет: «Её походку и
обличье – духи пронзают «Лориган»! Я – в мареве
от «Нина Риччи»! И возле нас – двойной туман...».
Но достойно пронести и этот дар по жизни не
всякому дано. И невероятная любовь публики на
встречах, коих Татьяна Смертина проводит по
России великое множество, это всегда единый
отклик на красоту – завораживающего голоса и
внешности, на красоту и речную глубину её сти-
хов.
Московский журнал «Бежин луг» писал: «Она
несёт такой внутренний свет и силу, что любая
душа, не забывшая о духовном в наши смутные
дни, видит – взошла над Россией яркая поэтиче-
ская звезда. Звезда, какой никто ранее не видал».
Татьяне Смертиной по-прежнему приходят
восторженные письма от тех, кто жаждет насто-
ящей красоты и чистоты и на её вечерах находит
это: «...Вы совсем не походили на других, «высоко-
образованных», «высокоосведомлённых», очень об-
щительных наших современниц и коллег... как-то
выглядели... случайной, что ли, среди нас, гостьей
из другой, более прозрачной, нерастраченной
страны. Может быть, это Ваш образ, который
Вы для себя избрали, но, вот чудо, в стихах Вы та-
кая же. Нет, не так. В стихах вот это посольство
из другой, более прозрачной, нерастраченной
страны наполнено светом...»
О себе Татьяна Ивановна Смертина говорит: «В
партиях и на службе никогда не состояла. Основ-
ное занятие в жизни – поэзия». О ней говорят, как
правило, удивляясь: «Она самовольно и не по пра-
вилам «литературных игр» взошла на Парнас: ми-
нуя районный и областные центры; не участвуя
в поэтических клубах и тусовках; не занимаясь
саморекламой; сроду не являясь ничьей протеже.
Словно таинственно сквозь стену прошла – Го-
сподь вёл. Дар Божий, трепетный».
Автор более 30 книг и около 700 публикаций в
центральной периодике, Татьяна Смертина ещё и
автор переводов поэзии: с персидского, таджик-
ского, башкирского, марийского языков. Нынеш-
ний год для Татьяны Ивановны юбилейный. Мно-
го пройдено, но она – вне времени. Она всё с тем
же детским изумлением изучает этот «странный
мир». И обращаясь к своим читателям, поэт часто
предупреждает: «Всем доброго здравия, берегите
себя и своих родных. Этот земной мир – сложнее,
чем кажется».
И ещё из столичных откликов: «Пока пресса
морит Москву «знаменитостями», провинция
восторженно вздыхает, плачет и волнуется на
благотворительных (стихийных! самовольных!)
поэтических вечерах Смертиной».
Устроим и мы здесь, в Сибири, находясь далеко
от Москвы, своего рода вечер, посвящённый поэ-
ту, защитнице Отечества из воинского рода Смер-
тиных, и вслушаемся в её удивительный голос.
Валентина МАЙСТРЕНКО

Читателям альманаха «Затесь»

Дорогие друзья и читатели! Рада вас приветствовать в мире Поэзии – пусть лёгкий свет поэти-
ческих строк проникнет в ваш быт, в вашу жизнь, и станет вашей душе хоть чуточку светлее, и
станет вашему сердцу понятнее эта недолгая и странная жизнь, что даётся не всем. Но если уже
дана – пусть не будет полностью поглощена сиюминутной суетой, пусть будут мгновения радости
и даже мгновения чарующей печали, которые дарит творчество, ибо это как раз то, что называет-
ся блаженным светом, и (мне кажется) весьма жалостно прожить жизнь вне этого блаженного света.
Поэзия – это не описание событий, идеологий, лозунгов, природы или жизненных советов в риф-
му. Это необъяснимая попытка невидимой души коснуться души другой – родственной, и коснуться
так, как ранее никто не касался. И я надеюсь, что эта способность душевной утончённости чув-
ствовать творческие высоты не атрофируется в человеке в мире современных технологий. Ра-
дости всем пресветлой в постижении того, что создано для вас! Светлых источников и родников
творчества!
С благодарностью, что вы – есть,
поэт Татьяна Смертина.

Июнь, 2013

34
 Свет имени

Из мгновений прошлого
Татьяна Смертина

1 вели мирную беседу на литературные темы. Прошёл

В
советское время было. Я почти бежала по Моск- мимо поэт Сергей Михалков с молодой дамой в чёр-
ве, опаздывала на какой-то очередной пленум ных очках, кивнул нам.
писателей, назначили его не в правлении писа- Увлёкшись беседой, мы не заметили, как двери в
телей и не в ЦДЛ, а в каком-то здании с небольшим банкетный зал отворились и толпа ринулась туда,
крыльцом. День весенний, на газонах зеленела пер- застревая в дверях. Ясное дело, все спешили занять
вая трава. Торопилась и думала о тяжёлом конфлик- места поближе к влиятельным лицам правительства
те в среде писателей, они (теперь уж не помню за России. Дмитрий Жуков, высокий и элегантный, ус-
что!) резко осудили Виктора Астафьева за его выска- мехнулся:
зывания. Слишком резко! И на пленуме, кроме про- – Ну, гляди! Помчались как!
чего, намечалась разборка. – Подождём... А то сшибут... – задумчиво протянул
Вижу, у крыльца того здания – уже целая толпа, не- Астафьев.
которые писатели курят, разговаривают. Слава Богу, Когда столпотворение в дверях исчезло и почти
успела! До крыльца оставалось около пятнадцати никого не осталось в фойе, мы двинулись тоже. И тут
метров, и тут заметила – на газоне, прислонясь к де- я оглянулась. И по сердцу полоснуло.
реву, одиноко и виновато стоит Виктор Астафьев, и Уже в совершенно пустом фойе, у стены, присло-
смотрит издали на крыльцо, нившись к ней спиной, стоял
и не идет туда. Остановилась Василий Белов и с такою за-
возле него, словно вкопанная, думчивой тоской смотрел на
поздоровались, спрашиваю: происходящее, словно уже
– Идём? в чём-то давным-давно про-
– Нет, Таня, пока не пойду. зрел, лишь не решался ни-
– А чего? кому сообщить об этом или
– Не все со мною здорова- думал – бесполезно что-то
ются, как-то неудобно из-за говорить, объяснять.
этого! Я отстала от Астафьева и
Подумала: «Ничего себе! Жукова, но и те, заметив Бело-
Совсем обалдели!» И тут же ва, тоже остановились. Крик-
говорю: нула:
– Так и я к ним не пойду! – Василий Иванович! При-
Астафьев повеселел, стали соединяйтесь. О чём думы?
разговаривать. Видим, из- Это нас с ним занесло на какую-то – Что-то жутко мне стало, –
дали торопится Василий Бе- литературную тусовку объяснил он, подходя к нам.
лов на пленум. Поравнялся с – В каком смысле? – поин-
нами, поприветствовал, поинтересовался: тересовался Астафьев.
– Чего вы тут отдельно? – За Россию боюсь, – тихо вымолвил Белов, вы-
– Раскол! – заявил Астафьев. молвил без всякого пафоса, с такой интонацией в
Василий Иванович подумал-подумал и заявил голосе, словно речь шла о родном человеке. Потом
твёрдо: досадливо махнул рукой, чтобы не расспрашивали
– Чего бы ты, Виктор, ни вякал о тех делах и чего больше, и мы вошли в сияющий, наполненный людь-
бы я тебе ни сказал в ответ, раскола быть не должно. ми зал.
И остался с нами.
Когда крыльцо опустело и все уже сидели в зале, 3
Василий Белов молвил: Занесло нас с Виктором Петровичем, ровесником
– Пора и деревенским, что ли? моей мамы, на элитную тусовку, я там стихи читала...
Зашли и сели все вместе. Немного погодя к нам Потом некий субъект, глядя на Астафьева, издева-
подсел поэт Юрий Кузнецов. тельски спровоцировал спор о патриотизме и Рос-
сии, в который Астафьев и ввязался, я – тоже.
2 У Астафьева плохо с сердцем, ему нельзя... Эх, жа-
В Кремлёвском дворце съездов было. Тоже в со- лею, что я не парень!
ветское время. Какое-то великое торжество пра- Сказала при всех: «У меня мигрень! Давайте уй-
вительства и писателей, художников, артистов. Все дём...»
ждали банкета возле банкетного зала, который был Астафьев глянул на меня, его горячность отхлыну-
пока закрыт. Вероятно, потому ждали, что члены ла, засмеялся.
правительства ещё не появились. Мы стояли трое Потом пошли.
– я, прозаик Виктор Астафьев, прозаик Дмитрий Жу- Он: «Таня, ты умнее соврать не смогла?» – «Куда
ков (меня поразила его книга «Огнепальный») – и уж умнее!»
35
 Свет имени
Я напишу
Татьяна СМЕРТИНА
***
провинцию свою...
Я напишу провинцию свою
такою призрачною акварелью,
что старый хлев, у мира на краю,
хрустально изогнётся под метелью.
На белом прясла, словно нотный стан:
поют ночные вьюги – содрогнёшься.
И заколоченной избы заман,
куда уже надолго не вернёшься.
В морозной, глухоманной чистоте
есть красота до боли, до печали,
до поклоненья русой высоте!
Почуять можно, высказать – едва ли.
Тяжёлых елей мраморная сонь
Восходит к небу, что иконостасы.
Скользнула царски белка на ладонь,
и вспыхнул снег, как молний переплясы.
Потом поднялся кто-то из снегов,
срывая свет девического инья!
И закружило, замело, и вновь
метель взметнула ангельские крылья.
Поленья – в печь, а думы – в облаках.
Затанцевало золото на чёрном.
И завздыхали призраки в сенях,
и о былом завыли безысходно.
Русь обагрённая
Россия, Родина, святыня!
Мой родниковый перезвон...
Трава русалья, тишь малинья,
И русский дух, и предков сон...
Здесь думы вещие о хлебе
И шелест росного овса,
А клин гусей печальных в небе –
Как нож, вонзённый в небеса!
Ах, эта боль... Зачем нам сила
Дана – ту боль перемогать!
Язык у колокола вырван –
И не восплакать, не вскричать.
Звезда лишь помнит те туманы,
В них раскулаченный бедняк
Рыдал по-детски за гумнами,
Сжимая горсть земли в кулак.
Не потому ль берёзы эти
Текут листвой в траву весь день,
36
И горько отпевает ветер
Число погибших деревень?
Не потому ли утром синим
Разбился о тропу птенец,
И на есенинской рябине
Не заживает ран багрец?!
Не потому ль холмы, поляны
Волнятся, стонут в этот миг –
Что помнят взорванные храмы
И чуют чад сгоревших книг?
Славяне, русичи... Да что же?
От чьих мы погибаем рук?
Пусть будет жив наш край,
Пусть множит
И слово русское, и дух!
Но... снова посреди России,
В том обезглавленном бору,
За горло речку у-да-ви-ли!
Как русокосую сестру...
Но снова в полуночной сини
– как будто новой жертвы ждёт! –
Кружится ворон над Россией,
Брат брата –
на прицел берёт.
Путь от Лесоучастка до Сорвижи
Уж смётаны вокруг стога,
И веют холодом луга,
И переходы через омут
Под сапогом так жутко тонут.
Здесь ряска оплетью густой,
Резучих трав тягуч поклон,
Вдруг утка, вспугнутая мной,
Хлестнула по воде крылом...
И я качнулась, но без крика.
Успела зыбь перешагнуть.
Просыпалась моя брусника
И стала медленно тонуть.
Всё поглотил зелёный ил
И где-то жадно затаил.
А рядом, рядом возле пят,
В оконце топи, где батог,
Пытался затонуть закат,
Пытался и не мог...
Он лишь качал слепую стынь,
Он лишь краснел на кольях вех,
Знать, не у всех конец один,
Знать, не у всех...

Цветение поздней рябины
Сады отцвели, а калина невинно
В надежде сжигает чистейшие свечи.
Бела подвенечно, вся в кружеве длинном...
Ужель кто обнимет калинные плечи?
Все свадьбы прошли в буйно-пчельном обилье,
Она – не торопится, смотрится в дали.
Уж волчьи кусты ей погибель провыли,
Уж пихта готовит ей чёрные шали.
Свет имени
Здесь времена – молчанием поют,
Все – кто ушли! – здесь всё ещё идут.
Зимние Сорвижи
Я ледяной венец сниму,
Фату из инея, как млечь.
И затоплю сырую печь,
Чтоб на полати снегом лечь,
Где дышит золотом тулуп.

Она же – соцветья свивает в метели, Такая глушь, что провода

Уверовав истово в счастья глубины!
И мир изумлённый внезапно поверил,
Что вечная горечь – удел не калины!
Красивая птица, раскинувши крылья,
Над пеной калиновой долго летала!
И даже когда её вдруг подстрелили,
Она, словно в рай,
В куст цветущий упала!
Обрезал кто-то в избах всех,
И даже радио – вот смех! –
Обрезали! И только снег
Бросается в село с небес.
Здесь многие сошли с ума.
Гуляют волки средь села.
Не наледь в сумраке взошла –
Алмазный посох вглубь угла
Поставил царь – ночной мороз.

*** Зачем же вам корить меня,

Роса незыблемая, холод... Что вновь запястья – в жемчугах
Роса, как сотни лет назад! И что в ледовых зеркалах
И снова кто-то очень молод, Я вижу даль и чёрных птах...
и кто-то стар, всему не рад. Сорвижи – Китежем! – под снег!

А я опасно научилась Сейчас засну на триста лет,

жить и не в наших временах, В молочный мрамор обернусь,
сквозь чистоту росы и стылость Открою квантовую Русь
могу туда уйти, где прах И многим в белых снах явлюсь,
летает в странных взломах света, Рассыпав сноп своих волос...
где прадед мой младенцем спит.
И так близка секунда эта,
что я её врезаю в стих. Лосиха
И, окрошив росу на брови, На поляне тихо,
плечами вдруг оледенев, Ёлок хоровод.
пространство видя в каждом слове, Во снегах лосиха
я превращаюсь в ту из дев, Тонет и плывёт.
что непонятно чем владеют
и непонятно как берут, Иней сладко тает,
на три столетья каменеют, Серебрит ей бок...
потом вздохнут и вновь живут. В чреве вновь пихает
Маленький лосёк...
Моя распущена коса.
Роса. Роса. Выстрел! Снега копоть.
И надрывный бег...
Кровь, как чёрный дёготь,
*** Брызжет в мёрзлый снег...
Лесной дороги доброта и гнев,
Туман – как танец обнажённых дев. А когда упала
В лесу болото – В гущу лун и звёзд,
изумрудный бред, То стальное жало
оно слегка похоже на инет... Человек вознёс.
В любой печали – то, что не вернёшь. Опустил он лапу
И красоты – прозрачно-нежный нож. И извергнул рык:
Медвежий край, где звёздно тает сныть. «Будет шкура на пол
Как ни кляни, не сможешь разлюбить. С рыжим, самый шик!».
Дремучи мхи, хоть современен взор. Стало звёзд не видно,
И хвои зелен сумрачный узор. Отемнела явь.
37
 Свет имени
И лосиха сгибла,
Рыка не поняв.
***
Бегу по июньской траве –
трава пробегает по мне.
А лоська сердечко, Вокруг колокольчиков звон,
Веря во своё, сплетений качанье и сон.
Пять минут беспечно
Билось без неё. Зелёные молнии трав –
бросаются в омут колен,
маренников бархатный нрав,
Нилыч зелёный, запутанный плен.
Он был бесстрашен, славен в околотке, И так этот радостен час,
Копал колодцы, плотничать любил. и колокол дальний поёт,
Он печи клал, выделывал и лодки, что ясно мне стало сейчас:
И на медведя в тёмный бор ходил. всё то, что люблю, не умрёт.
Но вот в ту ночь, когда земля застыла,
И первый снег порхал в полях слепых, Светлость
Его от страха до утра знобило,
Бросало в дрожь от шорохов любых. Какая радостная светлость,
какая светлая печаль!
Тому виной – медведица шальная, Черёмухи святая бледность
Чья шкура распростёрлась тихо в ночь... и эта даль... Родная даль!
Как будто на полу она вздыхала!
Как будто ей – лежать было невмочь. Все обмороки, белосветы,
и выгиб тонкого плеча,
И понял он, что за избою, рядом, и обнажённый вздох, и бреды,
Медвежий и подросший бродит сын. и вскрик от лезвия луча...
Что это он – дверь выломал в ограде,
С размаху пса зашиб шлепком одним... Всё затаилось в этой страсти
слезы! Она всю жизнь листа
Давно он лапой оскребает двери: оплачет так,
Он чует шкуру, призывает мать... что миг тот – счастье,
пред ним и вечность – пустота.
И верил в это Нилыч, и не верил,
И каялся в содеянном опять...
***
Сгорай, печаль, в огне шиповника,
*** Мне сумрак в сердце не швыряй.
Пьёт заката зарево Глазами Божьего угодника
синица. Глядит синеющая даль.
Над болотом марево
дымится. Земля от зноя, трав и ярника –
Чертопалочник – рогоз! – Томится, млеет и зовёт.
стонет. Подол мне рвут шипы кустарника,
В дубняках могучий лось – И марь обманная плывёт.
тонет.
Паду на россыпи цветочные,
Глажу нежную лису – На малахитную траву.
сёстры. Незагорелая, молочная,
По черничникам бегу Проникну взором в синеву.
в просинь.
Хвоя в длинных волосах – Две сини – взгляда и небесная! –
с ёлок. Как будто бы глаза в глаза.
И росы летящий прах – И словно стану бестелесная,
долог. Как на шиповнике роса.
Понимаю мысль в зрачке – Земля, земля, зачем так мучаешь?
лисьем, Не отпускаешь в скорбный час.
и стихи на языке – Хоть в небесах растаем душами,
птичьем, Мы – из тебя, а ты – из нас.
белок цоканье во тьму,
дерзких! Но через гриву солнца слышится:
Эй, жаркая, живи, чаруй!
Дел людских лишь не пойму – И нежно бабочка-малинница
зверских. Коснулась лба, как поцелуй.
38

***
Солнцем коронованы дубравы.
Стая белокурых облаков...
Ангелы купаются! В купавы
Падают лучи, во мглу цветов.
Маюсь, очарованная небом.
Надо скорби на земле принять:
Здесь фиалки радостны – как небыль!
Каждый вздох полыни – благодать.
Крепдешин и ветер – бег изгибов...
Что ещё в наземный этот путь,
Чтоб пройти по всем краям обрывов?
Лишь купаву – золотом на грудь.
***
Не могу весною – без венков,
Без туманных елей и болот!
Там, среди дремучих тёмных мхов,
Есть цветок, что для меня цветёт.
Бледной зеленью бутон пронзён
И такой воздушной чистотой,
Что пред ним впадаю в лунный сон
И сама пронзаюсь красотой.
И колена тонко-белый нимб –
Пред цветком! И травяная тьма.
Вдруг роса – её никто не сшиб! –
Так сверкнёт, что я сойду с ума.
Дух болотный стоном изойдёт,
И знакомая проснётся рысь.
А цветок сквозь душу прорастёт
И уйдёт в неведомую высь.
А потом сиянье высоты
Будет молнии швырять в глуши.
Я же тонко – в бледные листы! –
Буду прятать молнии души.
Сон-трава
Зацвела сон-трава –
Закачались дерева,
Птицы головы попрятали.
Ливни в обморок
Попадали.
В прошлогоднем стогу
Мигом путник уснул...
И приплыл сон такой –
Он опять молодой.
С Сонечкой застенчивой
Бродит тёплым вечером...
С той, до боли родной,
Что жалел всю войну...
Что трудилась в сплавной
Здесь, в глубоком тылу...
С тех надселась работ,
Изболелась за год
И в барачном углу
Умерла поутру...
Свет имени
Тихий сон. Давний сон.
От травы – синий звон.
А проснулся мужик –
Он старик, он старик...
Лунью вита голова.
Полутемень среди ив.
Обросела сон-трава,
Колокольцы обронив.
И пошёл он по тропе
До села весёлого:
«Что ж ты снишься по весне,
Соня Спиридонова?»
***
Роковые тяжесть-розы
Не кляла.
Только юбку о шипы
Легко рвала.
Что же снитесь мне,
Кровавые, в ночи?
И о чем же роза каждая
Кричит?
Ах, одна была
У бабки на платке.
А вторая на обоях
В уголке.
Ну а третья –
На шинели у бойца:
Юный дед мой
Жизнь не дожил до конца!
Розой смерть –
Владимир Смертин
Слёг под ель...
Говорят, что был красивый,
Словно Лель...
Лесная Русь
Есть места на Руси – хвойный шёлк,
Где от страха и лешие мрут...
Где надломишь берёзу чуток –
Вмиг фиалки в круг синий замкнут
И не выпустят, тут и задушат!
Или зелья так лунно закружат –
Путь не вспомнишь обратный, суровый...
И охрипнут от хохота совы...
Кто здесь жил под могучей сосной?
Этот скит смоляной, вековой,
Ждал меня триста лет бесконечных!
Ждал и снился в Страстную, конечно...
Как на зов – я пришла наконец!
В паутину цветы уроня,
Там зажгла три заветных огня.
И надела старинный венец,
Что был скован как раз на меня...
И надела я крест роковой!
И ушла, помолясь, на рассвет.
А отшельницы тень под сосной
До сих пор смотрит синью вослед.
39
 Свет имени
*** Душа,
Как всепрощённая,
Странно мчатся эти кони –
То ли к свету, то ль в огонь? Легка.
Не пойму в малинном стоне: Кипрея тёмно-розовые
То ль гвоздика на ладони? Свечи
То ли гвозди сквозь ладонь? Пылают в тихом храме
Хвойняка.
Вихрь сумятицы, и страха,
И видений, и молвы! Леса мои!
И луна кругла, как плаха – Туманные болота...
Ой, для чьей же головы? И лешего
В логу глухом икота...
Словно пущены с откоса – Здесь волк летит
Далеко, в девятисотом... С царевной
Вихрем вьются вдоль версты – Светло-русой,
Судьбы, звёзды и кресты... Медведь сшибает
Спелых ягод бусы...
Словно кто пролил легко
В чёрный космос молоко... Не надо слов мне,
Даже песен плавных!
Лишь хвойный гул
*** Лесных колоколов!
Волнуются дубравницы на склоне! Где зелья трав –
Наверно, я родилась в анемоне. На все людские раны
Вчера сказали: «Слишком хороша...» Да дикой птицы
А в переводе: «Ожидай ножа...» Верная любовь!

Вот потому – в родной глуши скрываюсь,

как будто лезвий злобных опасаюсь. ***
Мне омут брызжет бисер на чело, Зелёная сила
парчою ряска манит под крыло. Во тьме голосила,
И сосны стонали
Знакома с детства дикая поляна, От чёрной печали.
плакун и майник шепчутся: «Татьяна...»
За мной идёт сестрою гибкой рысь: Так в молниях гнева,
охотников теперь – хоть не родись. Рыдая пропаще,
Лесная царь-дева
Я упаду в зелёные объятья Металась вдоль чащи.
своей родни! Хвощ обовьёт запястья.
Царица жаба, что леса хранит, Средь этого крика,
замрёт у локтя, словно малахит. Плывущего горько,
Сгорала брусника
Вершин древесных выгнется корона, Кровавой позёмкой.
засветным знанием насквозь пронзённа.
Когда нахлынет солнцеярый Свет – Лесная избушка,
пойму такое, в чём понятья нет. Где я ночевала,
Дрожала и душно
В моей душе растает скорбь земная: Углами мерцала.
зашепчет боли – дрёма ключевая.
И я вернусь, как в позабытый сон, Мне в душу сквозную
– хоть на мгновенье! – в белый анемон. Плач падал ножами:
Зачем мы враждуем
С водой и лесами?
Хвойные колокола
В могильниках прячем
В зыбун-траве Наш яд для потомков!
Весёлая синица И ночью не плачем
Синявку туго-спелую Поминно и горько...
Клюёт,
Закидывает клювик
И водицу ***
Из голубой, грибовной чаши Из трёх Времён да с трёх сторон
Пьёт. Идут худые вести!
А на руке тройным огнём –
Беру черницу. Сияет Божий перстень.
Комарьё – на плечи.
40

Моя рука – узка, легка.
А путь – под вой волчихи.
И серп блистает у виска,
Безумных прядей – вихри.
А на Руси – глухая ночь!
Но перстень – кажет дали.
И я, крестьян убитых дочь,
Не сплю! Стекают шали.
Секирой маятник летит...
Строка спешит и плачет...
И чем сильней душа болит –
Тем перстень светит ярче.
***
Владимиру Личутину
Платок до бровей, как в моленье.
Сани, гнедой, и в полях
маются плавные тени,
тают на сонных снегах.
Вьёт по веретьям в истоме
сутемь, легка и чиста.
Брат мой, а где Беловодье?
Знаешь лишь ты и века.
Душами, словно скитальцы,
вдоль по России родной.
Праведных дней бы дождаться –
верой дышу вековой.
Видишь вериги и кольца?
Русским молчаньем кричу:
кто-то чернит мое Солнце,
я же – светлыни хочу.
Чьи-то блазнятся мне пляски,
их бы – не видеть, забыть.
Где он, тулуп наш крестьянский,
плечи от взоров прикрыть...
***
Позолота березника, сырость,
И мрачнеет быстрей окно.
Ночью бабушка Саня приснилась,
Что покинула мир давно.
Обняла меня крепко и молча,
И исчезла опять «туда».
Ветры взвыли, печали пророча.
Стали коротки все года.
Выйду в поле, там к небу – поближе.
Но тоска – как доска на грудь.
Серый день что-то серое пишет,
Развезло глинозёмный путь.
Снова слышу засветные вздохи,
Обернусь – никого кругом.
Лишь сурепка соцветия-крохи
Сыплет золотом в глинозём.
Лишь поля до небес вечных длятся.
Ветер с плеч моих кружево рвёт.
Свет имени
Неужели ушедшие снятся,
Чтоб сказать, что не всё умрет?
***
Любила очень плакать тайно,
Молчать, как будто бы взлетать.
Невидимое – видеть явно.
До острой боли сострадать
Цветку, травине и птенцу,
Соседской бабке и слепцу...
Ещё – тому в ямщицкой песне,
Кого сумели так предать,
Что даже силы нет для мести,
И лень ему гнедого гнать.
Сквозь ельник едет. Рассвело.
И конь ступает тяжело.
...Уж век прошёл!
А он всё бредит
И через ельник едет, едет..
Девичья баня
Веники, бадеечки
В бане на скамеечке.
Жар малинный в тело врос...
Звон ковшей! И с ходу
Копны спелые волос
Девы сыплют в воду.
То не молнии, не грозы
По снегам чистейшим –
То пошла гулять берёза
По плечам нежнейшим.
И к сосновым потолкам
Пар густой клубится,
По коленям, по бокам –
Всполохи-зарницы.
А потом, как дух ожгло,
Да по деве томной –
Ледяное серебро
из кадушки чёрной!
Привыкай, чтоб с головой
Так в любви не сгинуть!
Ведь в любви – пылать душой
И до инья стынуть.
Обовьёт чело фатой?
Дёгтем ли обмажет?
Долю девичью никто
Сроду не предскажет.
А пока – мечта свята,
Мир у ног весенний!
И летит светлынь-вода
Звёздочно с коленей.
41
 Свет имени
Земляника
Ещё бела в накрапах чёрных,
Сокрыта под тройным листом,
А уж глубины сластью полны,
И стебель загодя прогнён.
И вот натёк густой цвет розы,
Скопился в капле над землёй,
И подмаренник копит слёзы
Её оплакать под сосной...
Она же – радостно склонённа,
Как о беде ей ни толкуй,
Всё жаждет пред собой – поклона
И ждёт смертельный поцелуй.
Лиловая бездна
Известному гармонисту А. В. З.
«Ох! Татьяна, Татьяна...»
Меня за Вятку перевёз печально,
Туман русалочий сквозил кругом,
Вздымались ирисы почти хрустально,
И вдруг признался в самом роковом:
«Я помню всё: как шаль твоя мерцала,
И недоступность, и браслетов грусть.
Ты здесь в толпе цыганок танцевала,
Чаруя табор и Святую Русь.
Вот здесь – мне усмехнулась: «Невозможно!»
И дико крикнула: «Меня не трожь!»
И до утра я плакал безнадёжно,
И в дуб швырял в бессилии свой нож...»
И он замолк, зачем-то ждал ответа...
Монистом клевер вился на лугу...
А я пошла к лиловой бездне света
И – молча! как тогда! – вошла в реку.
***
Где васильковый бархат густ,
Ржаного солнца перезвоны –
Найдёшь медово-странный куст,
Он громовой стрелой пронзённый.
На нем цветы-полуобманы:
Легки, белы и тёмно-рдяны.
И в каждом так сиянье вьётся,
Как будто ангел с бесом бьётся.
То пламя в ливень соберёшь –
И жизнь два раза проживешь.
***
Бродит по комнате золотом солнце,
всё проверяет, ползёт в ноутбук.
Сквозь занавеску чеканные кольца
катятся царски за тёмный сундук.
Нынче решила – не буду под вечер
думать о том, как заезжий валет
рысь подстрелил и забор изувечил,
что окружал наш былой сельсовет.
42
Этим забором топить будет печку...
Солнце и печка! Он полон собой.
Но почему не случилась осечка?
В сердце уходят волненья волной.
В дверь ему стукну: «Брусники не надо?»
В банку насыплет, и дрогнет рука.
Рысьим резну его, солнечным взглядом –
пусть леденеет, как в зазимь река.
Пусть запирает покрепче ограду,
мыслит о нас без особой любви.
Нынче во сне попадет он в засаду:
выйду, прицелюсь... Да ладно, живи...
***
Белый шиповник бутонами бел,
красными каплями бредят шипы.
День лепестками навек отлетел –
стали и мудрые в мраке слепы.
Тихо прозрачность скользит по плечу,
в поймах туманы ей вторят всю ночь.
Ангел проносит златую свечу
мимо окна. Как печаль превозмочь?
Выйду босая, ломая росу.
В ёлках обманчивый облик луны.
Свитки стихов, но куда понесу?
Ветер и тот – бесконечность стены.
К ней прислонюсь, электронов волна...
Сруб избяной – паутина кольца.
С белой сорочки стекает луна,
пряди стекают – не видно лица.
***
В молочно-девственном тумане
Сошлись берёзы на поляне.
Цвет земляничный так застенчив,
А яблоневый – Божьи свечи.
И даже тёмная сирень
Не заглушит лиловым день.
Куда мне силу молодую?
И лёгкий стыд, что крылья чую?
Оборок тонких полубред?
Святую веру в добрый свет?
Здесь вся поляна мне подвластна,
И даль моя в цветах прекрасна!
Лишь те шиповники вдали
Зачем кроваво расцвели?
***
Молодью тонкой поля заросли.
Ангельский снег – словно розы в бурьян.
Белые всадники мчатся вдали.
Или – там моросью вьётся туман?
Боже, откуда движенье ветров?
В крае заброшенном – мёрзлые дни.

С чёрных репейников, с голых кустов –
Сны вековые и вздохи: «Усни!»
Скоро за праздничным, ярким столом,
В честь Новогодья, в свечах и дыму,
В княжеском платье – жемчужном! сквозном! –
Узкий бокал за века подыму.
В это мгновенье, сквозь сумрак ресниц,
Вспомню репейник – его замело?
Белые всадники вдаль унеслись?
Что это было: добро или зло?
***
Молочная роза краснела стократ,
И алая бледность наполнила мглу –
Так плыл, умирал над полями закат,
Где ивы плясали, срывая листву.
Потом потемнело, и чья-то душа
Упала в репейник, что чёрен, как смоль.
Я долго смотрела на всё не дыша,
И кто-то дышал за моею спиной.
А чьей-то души молодой мотылёк
Такое шептал, что рождалась луна.
И шёлк – из нейтрино! – свивался и тёк
Сквозь чернь и жнивьё, как живая волна.
Наверно, я вновь проломилась в миры,
Где жизнь и нежизнь перевиты, как плеть.
Где та, что ушла, накрывает столы,
А тот, что ушёл, собирается петь.
Он локтем задел нежнобокий кувшин –
Тот медленно падал, схватить не смогла!
И долго – веками! – сквозь тёмную синь
Молочные розы текли со стола.
***
Я удивлялась солнцу и луне,
Меня сжигали в жертвенном огне,
Но, осенённая святым крестом,
Я вновь рождалась в омуте лесном
И пела так в обугленной ночи
При свете лилии – речной свечи! –
Что мельники топились в омутах,
И девы исчезали в зеркалах,
А княжичи забрасывали сеть,
Чтоб на песке
Мне с плачем умереть...
Вы им не верьте! Сеть – была пуста.
И зря бросались многие с моста...
***
Метельный снег и сонные полозья...
Ужель мой конь средь поля заплутал?
Такая ночь! Как будто волчья, совья...
Пропала я! Мороз. Луны овал.
И вижу вдруг вдали огни деревни
И подъезжаю, и вхожу в избу...
Свет имени
На лавке дед и сгорбленный, и древний,
И кто-то белый в полутьме, в углу.
Пока трясла заиндевелой шалью,
Ко мне подходит белый и молчит.
И я узрела, словно под вуалью,
Такое... так... что всякий закричит!
Тут хмурый дед оборотился в волка.
И поняла я, что здесь за изба...
И я взмолилась и крестилась долго,
Персты бросая в белый мрамор лба.
Так ночь прошла. Когда уж рассветало,
Гляжу – в санях я. Изб – истлевших! – ряд...
Мертва деревня! Дремлет конь устало.
Молюсь на дуб, что чёрен и горбат.
***
Надоело в дыме розовом
Бродить,
На челе –
Венцы тяжелые носить.
Где берёз моих
Святые жемчуга?
Да безумные,
Пречистые снега?
Колкость елей,
Ветры буйные врасхлёст?
И под валенком
Стенанье белых роз...
На ресницах –
Царских инеев парча.
Я – сгорю.
Я просто – севера свеча.
Уроню на лавку голову –
Прощай!
Сердце – роза,
Да не пустят розу в рай.
***
По белым оснежьям бреду сквозь туман.
Есенин мне шепчет, что жизнь – есть обман...
Зачем же обман тот чарует, зовёт?
Охраной волчица за мною бредет.
Всю ночь она выла, предвидя года,
О тех, кто придёт и уйдёт навсегда.
Сиренево сыпался иней с берёз,
И в душу мне падали крестики звёзд.
***
Изба туманом заросла озёрным,
Резьбою заклинает звездь и солнце.
И бродит домовой по сеням тёмным,
И леший полночью глядит в оконце.
Здесь угол красный полон Божьих ликов,
Стекают зори с полотенец сонных.
Кадушка с рыжиками, чан с брусникой...
Мои венки из зелий заговорных...
43
 Свет имени
Ракетный век, а я в стране медвежьей!
Без электричества, всего, что вечно с вами.
Окружена лесами, бездорожьем,
Прабабкиною властью и царями.
Кормлю с ладони рысь, с лисой играю,
Живу русалкою на озерине.
И так кувшинкой волосы пронзаю,
Что леший долго ахает в трясине.
Я здесь росла, я этому молилась.
Ступали вслед мне – лишь медвежьи лапы.
А вы пытаете, мол, где училась
Читать свой стих? Носить с изыском шляпы?
Ужель я не пройду в той ткани тонкой
На лёгких каблуках пред зверем рампы?
Приду. Пройду.
И плачем, словно шёлком,
Так отуманю, что сгорят все лампы.
***
Всё ли осыпали золото
В вечную грязь да на ветер?
Все ли иконы расколоты?
Все ль инкубаторны дети?
Всё ль у вас продано, милые?
Лён для удавок взрастили?
Толпы для зрелищ сдебилили?
Рожки козлам наточили?
Что Вы, Сергей Александрович,
Дел они много не сделали:
Рано нам плакать над ранами –
Матушку Русь не зарезали.
Точат ножи они острые,
Вновь на невинных охотятся.
Только такое не сбудется –
Смотрит с холма Богородица.
***
В глухой полутьме я прошла по туману,
Лишь хвоя хлестала, трава оплетала,
И хвощ расстилался, подобен обману,
И смехом ушедших сова хохотала.
Дремотная Русь белизною берёзной
Являла видения, прошлые дали.
И в тихой часовне молилась я слёзно
О тех, кто за Русь и Любовь погибали.
И виделись мне в староверской часовне
Сквозь грусть Богородицы,
Нежность Младенца –
Отчизны поля и распятые дровни,
Прекрасные души и травы до сердца.
И так это было ранимо и остро,
Что я исчезала, лишаясь сознанья,
Во тьму рассыпая и стоны, и косы,
Сомкнув времена,
Сжав цветком расстоянья...
44
У Матери Божьей качнулись ресницы:
«Очнись и возрадуйся – есть жизневерцы!»
И вдруг я узрела: кричат роженицы,
Березы трещат, и восходят младенцы...
Когда всё слилось в колокольчик печали –
Вдруг тихо свеча умерла средь рассвета.
Но ангелы Русь вдохновенно венчали
Венцом Богородицы – Лотосом Света.
***
Лесных снегов изломанный хрусталь,
В оттенках синевы и жаждою сирени,
Где всё пронзила ранняя весна,
Где я рисунком плавным – вся в полунамёках! –
Пытаюсь проявиться – хоть слегка! –
Тоской своих движений и изгибов
Касаясь вдохновения Того,
Кто рисовал до моего рожденья и,
Может быть,
Искал почти меня
В своей палитре нежно-обнажённой...
И, не найдя, влюблялся в царский снег.
Всё это бродит в хрупкой полумгле,
Немного забегая в нашу явь
И снова уходя в подлунный мрамор,
Где всё равно – здесь март или ноябрь?
Где всё равно – осудят иль возвысят?
Но всё ломает ярая весна,
Не только прошлое, но даже – явь!
Попробуй не смутись, когда нагрянет!
И в этот миг сильнее всяких сил –
Подснежника наивный, лёгкий свет,
Где целый век – до лепестков паденья.
***
Город, железо. Могучий бардак.
Странно. Всё делаю здесь не так.
Как ни стараюсь, я дикий цветок:
Вся – на виду, и опять – поперёк.
Словно шизо на сплетенье путей,
Визги машин – что летящий аркан.
Вихри властей, полузмейных затей,
Бледно ползёт постоянный обман.
Выгни, мой ангел, крыло надо мной,
Вечные перья светятся в мрак.
Дай мне надежду – остаться собой,
Дай мне идти – не туда и не так.
***
Я многое сейчас понять не в силах...
Но что поймешь, рыдая на могилах?
Во времени таинственном застряли,
Не зная ни начала, ни конца.
Под колесо истории попали,
Все судьбы исковеркав и сердца.
И вот летим, как ворохи листвы,
Не ведая – живы или мертвы?

И ангел падает в кровавый след:
Зачем бежали вы на красный свет?!
Зачем поверили легко, как дети,
В бессмертие своё на этом свете?!
Призрачный монах
Я в чёрной шали в воскресенье
На Красной площади стою,
Спасенья у небес молю
И вижу странное виденье:
Вдоль по стене Кремлёвской, алой,
Всё бродит призрачный монах
В метаниях безумных птах,
Зарезанный зарёй кровавой!
Он машет рукавами рясы,
Глядя сквозь Русь и города,
Пророчит что-то про года,
Про власть жулья и бесов плясы!
Кричит о княжестве Московском,
Что всё вокруг разорено.
Часть мафии уйдёт на дно,
Брешь проломив в полу кремлёвском!
Что будет – голод и котомка,
Переворот и поворот,
И молот кузню разобьёт,
И серп резнёт по горлу тонко...
Что сатану – враз не спалишь ты!
Что сквозь Россию – Божий стон!
За этот век был умертвлён
Неузнанный Спаситель – трижды!
Но что духовные начала
Уже прорезались сквозь смрад!
Кричит монах – а все спешат
И топчут то, что прозвучало.
Кричит монах и тонко тает
В спиралях терний под венцом!
Машина с избранным тельцом
Из врат кремлёвских выезжает.
Молчит народ, лишь нищий бредит:
«Вон едет нечто – в никуда!»
Но нищего – о жуть-беда! –
Под вечер поезд переедет.
Зачем же ты, монах, явился?
Лишь стих пропеть умею я...
Но кто услышит средь вранья?
Как под ножом зари молился,
Как безысходно ветер бился
Сквозь чёрный вихорь воронья...
***
Наедине с горящею свечой
Мои стихи читайте в час ночной.
Мне всё равно: в лесу, в избе, в палате!
Ведь вы в тот миг – исчезнете со мной.
Я вижу несколько миров распятых
Свет имени
И наш прамир с зелёною луной.
Мои стихи читайте в час ночной...
Наедине с прозрачною душой,
Мои стихи читайте над водой.
Мне всё равно: родник, река иль омут,
Иль просто чаша с марью водяной!
Я слышу, как поют, зовут и стонут
Все нерожденные, и голос твой...
Мои стихи читайте над водой,
Наедине с прозрачною душой...
***
И откуда эта древняя затея?
Выпал жребий мне – стать жертвой ящер-змея.
Мне прислужница с лицом окаменелым
Косу длинную чесала гребнем белым.
Надевали мне браслеты, ожерелья.
Закрывали юный лик от обозренья.
Осыпали белоснежными цветами
И босою подводили к тёмной яме.
Не рыдала я и рыбкою не билась –
Хоть в печали шла, а доле покорилась.
Покорилась не от слабости девичьей;
Не из страха, хоть и страшен сей обычай;
Не в угоду ненавистному мне змею;
Не из дурости, мол, я такое смею!
А шагнула я за край, лицом белея, –
Всех оставшихся любя, сестёр жалея:
Пусть увидит Бог от жизни отреченье
И пошлет моей Отчизне воскресенье!
Молитва о России
Господи,
Сверкни и осени!
Господи,
Луч света протяни.
Дай упавшим –
Жажду высоты,
Дай погрязшим –
Жажду чистоты.
Изолгавшимся –
Уста закрой.
Изуверившимся –
Дай любви.
Убивающих –
Останови!
Новорожденных –
От зла прикрой.
Над Россией,
Благовест, звени!
Господи,
Услышь и сохрани!
Москва – Сорвижи
45
 Свет имени

Молитва
о русском народе
В
семогущий Боже, Ты — Кто сотворил
небо и землю со всяким дыханием, —
умилосердись над бедным русским
народом и дай ему познать, на что Ты его
сотворил!
Спаситель мира, Иисусе Христе, Ты отверз
очи слепорожденному – открой глаза
и нашему русскому народу, дабы он
познал волю Твою Святую, отрекся от всего
дурного и стал народом богобоязнен-
ным, разумным, трезвым, трудолюбивым
и честным!
Душе Святый, Утешителю, Ты, что в 50-й
день сошел на апостолов, прииди и
вселися в нас! Согрей Святою ревностию
сердца духовных пастырей наших и
всего народа, дабы свет Божественного
учения разлился по земле русской, а с
ним cнизошли на нее все блага земные и
небесные!

«Обнаружила эту молитву в рыбацком ящике В. П. Значит, она

всегда была при нём...»
Мария Семёновна КОРЯКИНА-АСТАФЬЕВА, жена писателя

46
Уроки русского

Учитесь, соотечественники... не проклинать

жизнь, а облагораживать её уже за то, что она вам
подарена свыше, и живёте вы на прекрасной русской
земле, среди хорошо Богом задуманных людей.

Виктор Астафьев

Кадр из фильма КГТРК «У астафьевских родников»

 Уроки русского
Добро и зло
Валентин КУРБАТОВ
Читая «Чусовской рабочий»
«Не надо заводить архивов, над рукописями тряс-
тись», – уверял Пастернак. Для честолюбия-то, мо-
жет, и не надо, а вот для того, чтобы видеть свою
судьбу в истории и взаимное отражение этих судь-
бы и истории в человеке, ничего лучше архивов нет.
Как карандашные отметки на дверном косяке, они
со строгой улыбкой отмечают наш рост. Беда только,
что, вырастая, мы или оставляем дом вместе с отмет-
ками, выбирая «пластиковые двери нового поколе-
ния», либо, стесняясь домашней истории, стёсыва-
ем эти воспоминания, чтобы не конфузиться перед
общественным мнением своей доверчиво открытой
частной жизнью.
Кто из нас, бывало, не ловил себя на предатель-
стве своего мнения перед наступательной силой об-
щего. Как-то ведь оно сложилось, это понятие – «по-
давляющее большинство». Кого и что подавляющее?
А вот как раз твоё бедное личное мнение, зарубки
твоего роста, чтобы ты сразу стал одного роста со
всеми. А задумался я об этом, когда получил из род-
ного уральского Чусового копии заметок, статей и
очерков Виктора Петровича Астафьева (мы были в
50-е годы чусовскими земляками) из газеты «Чусов-
ской рабочий», где Виктор Петрович в эти 50-е годы
работал. Я заглядывал в эти заметки в начале пере-
стройки, когда готовил предисловие ко второму со-
бранию астафьевских сочинений в «Молодой гвар-
дии», да уж с той поры позабыл. Да и читал тогда, ещё
не предчувствуя, куда пойдёт страна и наше общее
миропонимание. И вот сейчас каждая строка каза-
лась незнакомой, и мысль пошла в неожиданную
сторону, и выправлять её не захотелось.
Проще всего было бы по нынешней сатирической
в отношении прошлого моде поиронизировать, что
вот и Виктор Петрович, которого мы знали по пу-
блицистике последних лет непримиримым против-
ником советской власти и всего связанного с нею,
оказывается, в 50-е годы тоже «дудел в общую дуду».
Тут хоть всё подряд выписывай:
«Такому народу, как койвинцы, всё по плечу. Неда-
ром этот дружный спаянный коллектив обогнал в
соревновании двух соседей...»
«Борьба с начётничеством и формализмом в
партийном просвещении – это борьба за действен-
ность партийной пропаганды...»
«Мать всплакнула и всё пыталась высказать
кому-нибудь из работников санатория благодар-
ность за сына. Володя взволнованно сказал ей: «Пар-
тию надо благодарить, мама. Она нас из могилы вы-
таскивает. Как только поднимусь, а я обязательно
поднимусь, всю свою жизнь отдам нашим людям и
партии...»
И названия статей все под стать – «Победы не
48
приходят сразу», «Глубокие пласты», «В дорогу даль-
нюю», «Больше боевитости»... Как не посмеяться?
Только доблести в такой иронии будет немного.
Потому что за его плечами к той поре, как он писал
это, будет уже и рассказ «Гражданский человек» та-
кой человеческой отваги, что партийное начальство
даже остановит его публикацию. И позднее, когда он
уже станет сотрудником газеты в том же «Чусовском
рабочем», читателей будут останавливать его неве-
сёлые фельетоны о человеческой глупости и резкое
неприятие лжи. И можно и по этим публикациям
увидеть, как в соседстве с «боевитостью» растёт его
душа и прямится зрение.
А мысль-то моя про другое. Не хочется мне после
этих, даже и совсем нынче смешных заметок раз-
делять его стыд, когда он пишет в последние годы
одному из своих пермских друзей: «В газете «Чусов-
ской рабочий», оскверняя родное слово, я прославлял
любимых вождей и неутомимых советских труже-
ников...» Он бы действительно «осквернял родное
слово», если бы сознательно лгал – писал одно, а
думал другое, если бы уже тогда видел то, что увидел
позднее, в пору, когда «беззаконие и закон разорвали
дамбу, воссоединились и хлынули единой волной на
ошеломлённых людей». А только в том-то и дело, что
зрение у него в тот час было другое, – общее было
зрение. И совесть его была чиста. И газета была не
последняя, и в другом письме он гордился, что они
умели тогда сказать много живого и искреннего, и
дивился, как чусовскому редактору Пепеляеву хва-
тало ума «вывёртываться из чужого».
Рассердится он потом и наговорит много такого,
что и близкие ему люди каменно замолчат. Вот и я
однажды услышал, когда алтайское телевидение
снимало передачу о нём, и я подумал, что ослышал-
ся, что мало ли что по срыву скажешь, когда разозлят.
А теперь вот по его письму той поры А. Ф. Гремицкой
вижу, что нет, не по срыву и не в запале он сказал, а
раньше подумал: «Повторись война, я нынче ни за
что не пошёл бы на фронт, чтобы спасать фашизм,
только назад красной пуговкой...» Вот как – воевать
в Отечественную  – значит «спасать фашизм»! Не с
того ли и разгорелся потом такой желанный врагам
России и так жарко ими поддержанный разговор о
«русском фашизме». И можно было бы раскричаться
и обвинить его Бог знает в чём, если бы я не видел,
какой ценой он заплатил за этот «срыв» – живого

места не теле не было после несчётных ранений, с
которыми он прошёл эту войну в орденах и медалях.
А вот поди ты! Значит, слух наш ещё не готов, чтобы
услышать все стороны правды, но значит это ещё и
то, что и нам не надо торопиться сдавать и нашу сто-
рону правды.
Или в другом месте каково слышать о наших отцах
в тех же пятидесятых-шестидесятых годах, о которых
он так «красиво» писал в «Чусовском рабочем», что
при позднем размышлении ему открылось, что «ра-
ботали плохо, получали мало, жили одним днём, при
всеобщем образовании, в том числе и высшем, оста-
лись полуграмотной страной. Зато много спали,
пили беспробудно, воровали безоглядно. И этому
в полусне пребывающему, ко всему, кроме выпивки,
безразличному народу предложили строить демо-
кратическое государство...». Это тогда-то «воровали
безоглядно»? Это тогда были ко всему безразличны?
Не доглядел Виктор Петрович мира до сегодняшних
дней – до настоящего безразличия и до настоящего
воровства, – Бог его берёг.
Это я не задним числом так храбр, что вот корю
Виктора Петровича. Я и тогда писал ему о своих со-
мнениях, и мы тяжело расходились. Да не я один.
Теперь по книге его писем «Нет мне ответа» вижу,
что и Игорь Дедков писал, и, вероятно, тот пермский
корреспондент, которому он писал об «оскверне-
нии родного языка» в «Чусовском рабочем», потому
что, продолжая письмо, Виктор Петрович пишет: «А
ты говоришь – злой! От страдания злой, от жизни
окружающей, а притворяться не умею и не хочу. Ка-
ков есть, вернее, каким стал, таким прошу и жало-
вать, а любить у нас никто никого не любит».
Очень тут важно – «каким стал», потому что под-
линно прежде не был, и, пока писал, героев своих
любил, и именно так, как писал, о них и думал. И вот
дальше там в письме и сказалось то, что побудило
меня к этой заметке. Он вспоминает свой первый
написанный в Перми роман «Тают снега» и говорит,
словно извиняясь за него: «я тогда был сентимен-
тальный, добрый и весёлый человек, но это от не-
развитости, от всеобщей слепоты и глухоты».
Вот как! – «от неразвитости» сентиментален, весел
и добр. А как, значит, разовьётся, то станет зол и мра-
чен. И мы знали в нём эти минуты, слышали ожесто-
чённое, забывающее свет сердце во второй части
«Последнего поклона», в «Печальном детективе», в
«Людочке», в «Проклятых и убитых». Но знали и то,
что как великий художник он чувствовал разруши-
тельность зла и сам не любил эти страницы, сердито
защищая их, как защищают некрасивых детей. Не лю-
бил в себе эту, как он писал, «переродившуюся с воз-
растом из детдомовского юмора, к сожалению, злую
иронию», потому что опыт лучшей литературы, в том
числе и его собственный опыт, научил его, что «что-
то путнее создать на земле возможно только с до-
бром в сердце, ибо зло разрушительно и бесплодно».
И вот, перебирая сейчас потемневшие заметки
«Чусовского рабочего» с его подписью, я думаю,
какой ценой даётся нам взросление мысли. Как мы
по-русски раскидисто корим себя за то, в чём не
были виноваты, как не бывают виноваты доверчивые
дети, верящие в правоту взрослого мира. А это был
Уроки русского
только нормальный рост, зарубка на косяке, и там,
в той сентиментальности, веселье и доброте он вы-
играл войну, а не «защитил фашизм назад красной
пуговкой», сложил высокое сердце, благодаря кото-
рому стал тем писателем, который вырастил и наше
сердце. Значит, и там были не одни «слепота и глухо-
та», «неразвитость» и «осквернение языка», а и свет
жизни, побеждающей неправду. И его «койвинцы»,
рвущиеся на целину девушки и верящие в партию
юноши его очерков и чусовских рассказов были так
же естественны, как жулики, бездельники и лжецы
его фельетонов – были растущая, прямящаяся, пре-
одолевающая себя жизнь.
Когда-то В. Б. Шкловский замечательно говорил,
приглядываясь к технологии добычи золота, что
надо сто пудов породы, чтобы намыть два золотни-
ка: «Время нас моет. В нас самих сто пудов чепухи,
ошибок, быта, ссор, непонимания друг друга. Всё это
дым, но два драгоценных золотника надо сохранить
в себе. Право времени нас просеивать и делать из
нас одно слово в своей песне». Скажем от себя, что и
наше право просеивать время и не проклинать «по-
роду», без которой не будет ни двух золотников, ни
одной песни.
Я уже давно знал и не раз писал об этом, что если
задевшая тебя мысль живая, то каждая книжка не-
медленно разгибается на «твоей странице», словно
все только и думают, как укрепить твою мысль. Отло-
жил работу – дай, думаю, переменю мысль, нарочно,
чтобы отойти дальше, открыл книгу Мориса Дрюона
об Италии, и открыл на случайной странице, и почти
вздрогнул, словно он через плечо смотрел: «С  ци-
вилизацией как с наследственностью. Можно нена-
видеть своего отца, но невозможно сделать так,
чтобы не унаследовать его гены, не повторить его
черты. А потому надо заставить себя уважать его,
ибо презирать его – означает презирать себя... Мы
можем надеяться на то, что сделаем больше или
лучше, чем наши предшественники, но было бы пол-
ным безумием воображать, что мы можем в чём-то
коренным образом отличаться от них. Упорствую-
щие в отрицании прошлого показывают лишь, что
им ненавистно нечто в их собственном образе, а
это отвратительно».
А то ещё вот из Василия Розанова: «Есть несвоев-
ременные слова. К ним относятся Новиков и Ради-
щев. Они говорили правду и высокую человеческую
правду. Однако, если бы эта «правда» расползлась в
десятках, сотнях и тысячах листов, брошюр, кни-
жек, доползла бы до Пензы, до Тамбова, Тулы, обняла
бы Москву и Петербург, то пензенцы и туляки, смо-
ляне и псковичи не имели бы духа отразить Наполе-
она»... Тут и остановлюсь, потому что уже ясно, что
каждая книжка теперь будет об этом.
Дверные косяки не надо ломать с перестройками
и менять с евроремонтом рыночных реформ, а толь-
ко видеть, как поднимаются отметки, и не останав-
ливаться, и не ожесточать сердца, потому что добро
созидательно, а зло разрушительно и бесплодно не
только в творчестве, а и в самой жизни.
г. Псков
2013
49
 Уроки русского

«И гордый внук
Александр ЩЕРБАКОВ

славян...»
Александр Илларионович Щербаков – коренной сибиряк, уроженец Красноярского края, член Союза
писателей России, поэт, прозаик, публицист из народа, не оставивший своего народа. Свидетельством
тому хотя б вот эти беспощадные к себе строки: «Илларионыч был Кутузов, Как я. Но есть иная связь:
Кутузов сдал Москву французам, Я – либералам Красноярск. Смоленский князь прогнал французов,
Очистил Родину свою. Илларионыч был Кутузов... А я в раздумии стою. И этим «тёзку» предаю».
Однако тёзка по отчеству великого полководца не желает сдаваться. Вслушайтесь, как звучит слово
Щербакова-публициста.

В
пору нашей литературной молодости настав-
ники часто приводили нам строки Бориса
Пастернака: «Кавказ был весь, как на ладони,
и весь, как смятая постель» – в качестве образца
предельно точного художественного сравнения.
Чуть позднее почти образцовым стало и сравнение
Андреем Вознесенским чайки в небе... с плавками
летящего ангела. Несмотря на очевидное кощун-
ство. И молодые поэты должны были стремиться к
чему-то подобному. Помню, мой коллега из мест-
ных сравнил колос ржи с львиной лапой и очень
гордился этим.
А когда я на одном семинаре встал и с крестьян-
ским здравомыслием вопросил: «Допустим, Кавказ
похож на постель, ну и что? Чайка – на плавки, ко-
лос – на звериную лапу, ну и что?» – меня обвини-
ли в тупости и глухоте. Но если задуматься, все эти
сравнения, метафоры впрямь бессмысленны или
как минимум самоцельны, ибо мало что дают уму
и сердцу читателя, не трогая эмоций и не углубляя
мысли. Однако многие «знатоки» поэзии и ныне вы-
деляют авторов, склонных к похожим словесным
игрушкам.
Между тем классики в употреблении «слож-
ных» метафор-сравнений весьма сдержанны. И
если прибегают к ним, то не ради того, чтобы от-
метить внешнее сходство чего-то с чем-то, а ради
более точного выражения чувства и смысла, ради
одухотворения окружающего мира. У Александра
Пушкина о буре: «То, как зверь, она завоет, то за-
плачет, как дитя». У Сергея Есенина о затурканных
нуждой и смутой крестьянах: «Они, как отрубь в
решете, средь непонятных им событий». У Николая
Заболоцкого о старой супружеской чете: «И толь-
ко души их, как свечи, струят последнее тепло». Без
вычурности, просто, органично и весьма многозна-
чительно, в добром смысле этого слова.
Но даже такие «явные» и скрытые сравнения
у классиков довольно редки. Они для них далеко
не главное средство художественной выразитель-
ности. А что же главное? Пушкин сказал прямо:
«Поэта делает эпитет». То есть яркое, образное
определение. Сам Пушкин следовал этому правилу
неукоснительно. У него почти нет банальных или
случайных эпитетов. Они, как правило, новы, точны
и выразительны. Ко многим мы с вами просто при-
выкли, как к «постоянным эпитетам» из народных
песен, былин и сказаний. Но попробуйте взглянуть
свежим глазом и прислушаться свежим ухом: «От
финских хладных скал...», «Я памятник себе воздвиг
нерукотворный...» Или, наконец, вот это, ради чего я
горожу весь этот огород: «И гордый внук славян...».
Да, только так: «гордый внук славян». Не в смысле
– обуянный гордыней, а в смысле – прямой, с чув-
ством самоуважения и человеческого достоинства.
Думается, Пушкин перебрал дюжину эпитетов,
но остановился на этом «гордый», оказавшемся са-
мым верным, на его взгляд. Единственно точным. А
разве не так? Разве не эту черту, наряду с патри-
отизмом и удалью, нестяжательством и любовью к
справедливости, отмечаем мы среди главных у на-
ших национальных героев и просто ярких истори-
ческих фигур, запечатлённых народной памятью?
Вспомним того гордого, непокорного стрельца
петровских времён, шагнувшего на эшафот со сло-
вами: «Отойди, государь, здесь моё место!»
Вспомним «архангельского мужика» Михайлу
Ломоносова, что ответил графу Шувалову, вздумав-
шему пошутить над ним: «Не токмо у стола знатных
господ или у каких земных владетелей дураком
быть не хочу, но ниже у самого Господа Бога, кото-
рый мне дал смысл, пока разве не отымет». Или того
же Пушкина, прямо признавшегося самому царю:
«Я был бы с ними... на Сенатской площади». Вспом-
ним Ивана Сусанина, протопопа Аввакума Петрова
с боярыней Феодосией Морозовой или Дмитрия
Менделеева, величайшего учёного и горячего па-
триота, даже не избранного в Академию за эти «из-
лишние» русские прямоту и патриотизм.
Да, гордый внук славян...
И если у иных народов родилась мудрость: «Луч-
ше быть живым псом, чем мёртвым львом» (зверь
явно не из русского пейзажа), то у нашего в почёте
другой нравственный выбор: «Лучше умереть стоя,
чем жить на коленях». Или, как изрёк новгород-се-
верский князь Игорь, обращаясь к «полку» перед
сечей: «Лучше убитому быть, чем полонённому
быть»... И об этом знает весь мир. Недаром Бисмарк
когда-то сказал, что «русского солдата мало убить,
его надо ещё повалить».

50

А вспомните казачьего есаула Филиппа Мироно-
ва, сперва смело бросившего царским сановникам,
скорым на расправу с недовольными: «Готов снять
чины и ордена, но жандармом не буду!» А позже, бу-
дучи уже красным командиром, с не меньшей дер-
зостью заявившего советскому вождю: «Именем
революции требую прекратить политику истре-
бления казаков!» И это в тот момент, когда генерал
Краснов обещал за его голову 400 тысяч золотом,
а комиссар Троцкий призывал первых встречных
пристрелить его, «как бешеную собаку». И оба хоте-
ли стереть «гордеца» с лица земли – за веру в свой
народ и приверженность «народному самодержа-
вию»...
А сколько напрашивается примеров из времён
Великой Отечественной, да и новейшей истории!
Достаточно упомянуть генерала Дмитрия Карбы-
шева (военного инженера из белых), превращён-
ного в Маутхаузене фашистами в ледяной столб,
но отказавшегося служить врагам. Или московскую
девочку-школьницу Зою Космодемьянскую, внучку
священника, добровольно ставшую партизанкой,
которая после лютых мук, принятых от захватчи-
ков, сказала жителям Петрищева: «Русский народ
всегда побеждал, и сейчас победа будет за нами!»
А извергам бросила с петлёй на шее: «Всех нас не
перевешаете, нас 170 миллионов! А за меня вам
отомстят наши товарищи!»
Иные скажут: ну, это война, это история... Однако
в жизни всегда есть место не только подвигам, но
и просто порядочным, гордым поступкам. И, слава
Богу, у нас ещё немало людей, способных на эти по-
ступки. Взять хотя бы писателя-фронтовика Юрия
Бондарева, гордо отказавшегося от награды из рук
новых правителей, разрушителей великой держа-
вы. Или талантливого артиста, бывшего детдомов-
ца, ставшего последним министром культуры в
Советском Союзе, Николая Губенко, который, как я
недавно читал, брезгливо отклонил предложение
сыграть роль Георгия Жукова, маршала Победы, с...
«постельными сценами» в очередном фильме па-
костников – очернителей прошлого, хотя ему сули-
ли за это гонорар аж в 750 тысяч «баксов»...
Да, гордый внук славян...
И, повторим, отнюдь не потому, что спесив, само-
влюблён, одержим греховной гордыней, а потому,
что превыше всего ставит честь, достоинство, спра-
ведливость. И что бы ни сочиняли ныне лукавые
щелкопёры о «рабской душе» русских людей, как
бы ни обзывали их «детьми Шарикова», косоруки-
ми «дармоедами» и «оккупантами», жив он, «гордый
внук славян». Ему по-прежнему чужда сатанинская
гордыня, он по-прежнему простосердечен и про-
стодушен, но это не значит, что у него нет гордости
и чести.
Да, согласимся, чувство это было искусственно
принижено и частично придавлено в нём. Ведь
семьдесят с лишним лет он без передыха тянул
колымагу интернационализма, впоследствии, как
оказалось, никому не нужную, «сидел» на постной
соломе, уступая отборный овёс красовавшимся
пристяжным, понатёр в пути плечи и растерял под-
ковы, но его ещё рано списывать на живодёрню.
Уроки русского
Тут надежды вьющихся над ним оводов, слепней и
прочего гнуса неоправданно оптимистичны. Он не
загнанная кляча, а лишь укатанный на горках Сив-
ка-Бурка и утомлённый Холстомер, который при
добром уходе ещё покажет свою летящую рысь,
свою русскую иноходь.
Тому порукой – картина текущих дней. Ведь и
сегодня, в «рыночные» времена, разве не он же,
не русский, не славянский «коняга» тянет главную
лямку на тощей пашне, редком заводе, в воинском
строю на суше и на море? Пока ушлые ребята из
числа советников, экспертов и серых пиджаков
офисного планктона с мушиной быстротой плодят
сомнительные экономические прожекты, сводя-
щиеся в основном к перераспределению дармо-
вых, ранее созданных благ (да ведь и сам рынок
– это вовсе не производительная сила, но лишь
инструмент распределения продукта), рабочий,
трудящийся человек, а в России это на 85 процен-
тов русский человек, «доит, пашет, ловит рыбицу»,
куёт, строит, печёт и варит. И уже ясно как день,
что спасение наше придёт не от чудодейственных
программ и указов, а именно от этого кропотли-
вого, ежедневного созидательного труда. От ма-
стерства и умения, которых не занимать россия-
нам, и не в последнюю очередь – «гордому внуку
славян».
Кажется, это начинают понимать наши мудрые
поводыри разных рангов, погрязшие было в по-
литических сварах, дворцовых интригах и пустых,
безответственных речах. Даже на самом верху оза-
ботились вдруг дефицитом толковых инженеров,
механиков и задались вопросом, как поднять пре-
стиж рабочих профессий. И уже звучат ответные
предложения, что, может, стоит для молодых ре-
бят, выбравших рабочие специальности, утвердить
систему поощрений. Или, например, возродить
движение наставничества, какое было в советские
времена. Что ж, неплохо, наверное, поразмыслить
и над этим.
Но главное, думается, надо срочно что-то ме-
нять в системе, так, чтобы она нуждалась не в
бесправном и полуграмотном рабе, завезённом
извне, готовом жить в скотских условиях и рабо-
тать за гроши, а была прямо заинтересована в на-
стоящем мастере. Своём, отечественном, русском
Левше, знающем, смекалистом и умелом, который
способен гарантировать качество самого высо-
котехнологичного продукта, но, конечно, требует
и соответственного уважения к себе и к своему
труду.
А без этого уважения, морального и материаль-
ного, мы мастера-умельца не воспитаем, не удер-
жим в стране, и все наши разговоры об инноваци-
ях-модернизациях останутся блефом. В том числе
и в сфере «оборонки», какие триллионы рублей
ни вколачивай в неё. (Это тем более бесполезно,
что их беспощадно разворовывают в самих мини-
стерских верхах. – В. М.) Ведь если верны данные
нынешних социологических опросов, согласно
которым почти две трети призывников заявляют,
что они не будут воевать с оружием в руках за «эту
страну», то мы имеем дело просто с катастрофой.
51
 Уроки русского
И корни её – в многолетнем унижении челове-
ка труда, рабочего класса, нагло превращаемого в
посмешище рыночными властями и продажными
борзописцами. Так что начинать придётся не с за-
качки средств, но с пробуждения национального
самосознания народа, и прежде всего – «гордого
внука славян». С возвращения ему чувства челове-
ческого достоинства, самоуважения, самостояния
и гордости за своих предков и современников, за
свою страну. А возрождение этих чувств и черт не-
разрывно связано с воспитанием, с привитием тру-
долюбия, тяги и уважения к мастерству. Ибо не зря
говорят в народе, что мастер – везде властен.
Странник со свечой в ночи
Знакомьтесь:
Тимур Зульфикаров
Т
ак, как пишет Тимур Зульфикаров, о Руси ещё
никто не писал. Когда я впервые читала эти его
притчи и откровения, было ощущение, что в ру-
ках у меня молитвослов – молитвы о земле русской,
омытые слезами сына её. Старинная арабская вязь
чудно переплеталась со старинной славянской вя-
зью, словно горячий воздух Востока с нежностью
прорывался на заснеженные просторы Севера,
стремясь согреть его огромное пространства. Зна-
комые и простые картины русской современной
жизни и пейзажи вдруг превращались в евангель-
ские. А плач сердца его был как «вопль-крик-стон»,
а иногда и причитание и песнь о горестной судьбе
родного Отечества.
Вот иволга – она покрыла около шести тысяч
километров, возвращаясь на Русь –
родину птичью из Южной Африки!..
И только на Руси, в блаженном, несметном, золо-
том, медовом разнотравье
иволга рождает птенцов!
И только на Руси поёт она...
как и великий певун, певчий пернатого необъят-
ного стада – соловей
– только на Руси поёт и рождает...
И журавель рождает птенцов только на медовой
заповедной Руси...
А мы, человеки русские, что по землям чужим ме-
чемся?
что за тысячи километров уезжаем, убегаем
от великого родоначального разнотравья свое-
го?..
от избы своей, от церкви своей... от старой ма-
тери своей...
от пианого от одиночества отца своего...
Казалось, автор идёт по земле вечным странни-
ком уже не одну сотню, тысячу лет.
52
Бывший главный приватизатор советского иму-
щественного наследия и ярый ненавистник на-
следия духовного, как-то выступая перед своими
однопартийцами, единомышленниками и подель-
никами, дал им «нажитый» совет: «Побольше нагло-
сти!» Нам же с вами, дорогие радетели и печальни-
ки России, приспела пора обратиться к собратьям
с призывом: «Побольше гордости!» А если иные
напомнят, что главная добродетель православного
всё-таки смирение, то согласимся с ними в смире-
нии перед Господом и ближними. Но не перед не-
другами же Отечества!
г. Красноярск
Как много знаний, и как много в них печали!
Слава Интернету: я посылаю взволнованное
письмо этому страннику, а потом и наш альманах
«Затесь» и довольно скоро получаю вот этот ответ:
«Дорогая сестра Валентина!
Получил Ваш альманах – замечательный!
Каких трудов Вам это стоило в наше время бле-
фа и равнодушия!..
(...) Это так редко нынче, в эпоху спящих и пью-
щих...
Редко кто ходит со Свечой по нашей ночи...
Я позавидовал Виктору Петровичу, что у него
есть такие апостолы...
Кстати, я встречался с ним, когда он жил в Во-
логде. (...)
Радует, что встретил родную душу...
Кланяюсь
Ваш Т. Зульфикаров».
А потом Тимур Касымович написал о своих трудах:
«В 2009 году в издательстве «Художественная
литература» вышел мой семитомник. Это пре-
красное издание может бесплатно (оплачиваются

только почтовые расходы) получить любая библи-
отека, в том числе и красноярская (до 10 экземпля-
ров). Надо только написать в издательство:
hudizdat@yandex.ru Директору издательства
Пряхину Георгию Владимировичу».
Думается, что Красноярск воспользуется такой
удивительной для нашего времени возможностью,
и читатели-сибиряки познакомятся с уникальным
творчеством Тимура Зульфикарова. А сейчас, пре-
жде чем прикоснуться сердцем к его «Руси», про-
чтите обращение писателя к своим читателям:
«Мой дорогой Читатель!
В 2009 году в издательстве «Художественная
литература» вышло семитомное собрание моих
сочинений. С радостью и печалью взирая на эти
книги, которым я отдал полвека жизни, я подумал:
«А кто будет читать их в наше сонное время кру-
шенья культуры и книги?.. Когда мёртвый компью-
тер пожирает живую жизнь?.. как вырвавшаяся со
дна океана нефть убивает рыб...»
А кто нынче читает Гомера, Данте, Гёте, Гоголя,
Пушкина? Впрочем, великая литература создана не
для чтения, как Эверест – не для массового туриз-
ма...
В наше мелкое время мелких чувств, мелких судеб,
мелких деяний, мелких правителей – и книги долж-
Русь! Слеза ты моя!
Тимур ЗУЛЬФИКАРОВ
Афоризмы, откровения, притчи
Русь... нищая... заброшенная...
Сирота Святая...
Богостранница...
Богоприимица...
Богохранительница...
Богоизбранница...
Крест Спасителя – это Меч, вонзённый в смирную
Голгофу,
а Русь нынешняя – вопиющая бескрайняя Голгофа...
Из «Откровенья Ходжи Насреддина о России».
158
Все дороги на Руси – к Голгофе тайные пути...
Даже когда русский человек ночью, в поле, идёт
за водкой – он бредёт на Голгофу...
159
Россия любит царей, прощает тиранов и не при-
емлет президентов.
160
Россия – необъятная равнина, и русский чело-
век – самый одинокий человек на земле в поисках
Уроки русского
ны быть маленькими, чтобы вечно бегущий за при-
зрачными благами сего мира суетный наш совре-
менник быстро проглядел книгу и побежал дальше
– в пустоту и суету...
И вот я решил извлечь из одинокого моего се-
митомника некоторые притчи и афоризмы и со-
брать их в небольшую книгу. Иногда я чувствовал
себя мародёром, выковыривающим изюмины из бул-
ки, или феллахом, грабящим пирамиды фараонов и
вытаскивающим из святых тайных гробниц золо-
тые украшенья...
Но в наши дни, когда грабят целые народы и
страны, я всего лишь сорвал несколько цветов из
собственного сада, который выращивал более пя-
тидесяти лет...
А потом я вспомнил царя Соломона, Марка Ав-
релия, Джелалиддина Руми, Паскаля, Ларошфуко,
Шопенгауэра, Монтеня, Иоанна Кронштадтского
– и решил тихо постучаться, попроситься в это
бессмертное Собранье...
Известный критик, прочитав рукопись, сказал:
«Вряд ли за всю историю человечества в какой-ли-
бо голове родилось столько разнообразных идей и
картин... и это заслуга ХХ–ХХI веков с их необъят-
ной возбуждающей информацией...»
Мой дорогой Читатель (если ты есть)!
Я, конечно, не согласен с мнением критика...
А ты?..»
Бога... И более всех подвержен греху гордыни... ибо
самовлюблённо считает, что Господь открывается
только ему... в его необъятном русском одиноче-
стве среди неоглядных русских пространств...
Русский человек – сирота пространства...
И потому редко признаёт учителей... и не почи-
тает отцов...
161
Русь – это великий медведь с попугайской обе-
зьяньей вёрткой головкой, одурело, очумело, сле-
по повёрнутой на Запад...
Куда глядит эта заёмная чужеродная головка –
туда погибельно бредёт покорный медведь...
Только два властителя Руси рубили эту завистли-
вую чужую голову и возвращали медведю его ис-
конную главу...
Это царь Иван Грозный с его конной метлой-
опричниной и тиран Иосиф Сталин с его ночным
недрёманным НКВД.
И потому русский народ-медведь в веках возлю-
бил этих двух... Возвращающих русскому медведю
его Божью медвежью главу...
53
 Уроки русского
162
На Руси правит царь иль тиран.
И нет иного...
И вот царелюбивый тысячелетний народ убил
царя, и пришёл тиран, и, сам того не чуя, хочет
убить, извести народ-изменник, и отомстить ему за
смерть царя!..
Тиран – народоубийца, и велики ярые палачи
его...
И тиран уморяет народ, и на его месте строит
глухую имперью, как надмогильный камень-мавзо-
лей над прахом царя...
А бесы демократии уморяют тирана, разрушают
империю и на развалинах строят людоедский ки-
шащий базар сатаны...
163
Русский человек – самый одинокий на земле...
Русские люди перестали любить русских в неис-
числимых бедах своих...
Свеча русской любви истаяла, задохнулась на
великих исторических ветрах, войнах, смутах, база-
рах, торжищах...
Только в монастырях ещё тлеет она дрожащей
лампадкой...
И у древних икон трепещет она... неупиваемая...
Неугасимая!..
Здесь пылает бессмертная русская свеча Душа...
164
Русь, Русь! Ты спала, пила, пианой была, а твоего
Спаса опять распяли...
И была Нощь алмаза, а стала Ночь агата...
И была Русь алмаза, а стала Русь агата...
И была Русь Спаса, а стала Русь Иуды...
Спасе, Спасе, не уходи, не бросай Русь распятую!..
И что без Тебя Русь?..
Изба-комора, сруб без крыши в дождь бескрай-
ний?
Овца-сиротка заблудная в осеннем, топком
псковском поле непролазном?
Гнездо без яйца, птенца таящего?..
Вдова без мужа, млековые ведра груди безутеш-
но в ночь сливающая, смиряющая?..
Что без Тебя Русь, Спасе?..
Не уходи, не оставляй, помилуй, пощади, про-
сти... Останься на Руси, Спасе, останься...
А без Тебя – сопьётся, собьётся, измельчает муж
на Руси, развратится, растлится, растратится жена
на Руси, оскудеет, осиротеет, одичает дитя на Руси...
Спасе, помилуй, пощади, не уходи...
Останься, Спасе...
...А разве могут от болезного дитяти уйти отец и
матерь...
Спасе... Отец и Матерь...
165
Будет Время – и без Христа-Жнеца станут дикие
травы выше трухлявой избы, выше Церкви златой,
выше Руси Святой, выше бессмертной души...
И по горящим бурьянам придёт князь мира сего...
и не опалит ступни... и седые власы...
54
166
Русь, Русь... Сирота...
А без Христа изгладится имя Твое среди народов...
Русь, Русь...
А без Христа испрашится, затеряется, изникнет
язык твой среди иных народов...
Русь, Русь...
И будет без Христа полынь, пырей, лопух, лебеда,
марь курчавая, забвенная трава выше избы, коморы,
развалюхи прогорклой, рухлой, трухлявой твоей...
Ей-ей!.. Ой!..
167
...Когда я вижу заколоченные избы-коморы за-
брошенных деревень, мне кажется, что заколотили,
забили, заслонили насмерть мои глаза, уши, ноз-
дри...
Заколотили заживо мне рот...
Заколотили насмерть, заживо мне душу русскую
мою... гвозди лезут в глаза... режут язык мой...
О, Боже, не те ль эти Гвозди Распятья, что шли в
запястья Спасителя... а теперь идут в Русь... в избу
последнюю...
Я стал слепой... глухой... немой... при жизни мёрт-
вый... И на сколько веков заколотили избу русскую...
Когда я вижу порушенные плетни, прясла в ди-
кой, победной бурьян-траве, мне больно, остро
чудится, что это мои поломанные рёбра лежат и ды-
шат в одичалых травах... болят рёбра мои в травах...
О, Господь! Дай силы в этих мёртвых избах, став-
ших лепетными травами...
168
Размахалась смерть косой
Над моею головой...
Ай размахалась, разгулялась, разыгралась...
А мне не жаль головушки моей,
А мне жаль заброшенных полей,
А мне жаль подкошенных церквей,
А мне жаль некошеных лугов,
А мне жаль зарубленных лесов,
А мне жаль сирот да стариков,
А мне жаль блудливых обречённых городов...
Ах, мне не жаль головушки серебряной моей,
А мне жаль упавших оземь деревень,
Где последняя старуха штопает плетень...
А Русь-матушка уходит в сонь-травушку,
А Русь-матушка стала бурьян-сонь-травушка.
А мне не жаль головушки серебряной моей...
Ай, размахалась смерть косой
Над Россией, над Святой,
Ах, размахалась, разыгралась, ай далече
расплескалась,
Разгулялась, раскачалась, разметалась,
раскидалась...
169
Если ты родился русским на Святой Руси,
То не будет тебе жизни, то не будет тебе счастья –
 Уроки русского
Как ни голоси
И куда ни колеси...
Счастье будет только в Небеси...

170
Над Россией веет дым из ада,
А в Кремле витийствует пастух-волк-лицедей...
Блеет малое православное смирное стадо,
Спасаясь в церковной ограде,
А покорный народ пожирает лукавая пьяная
дымная смерть...

171
Русь Святая – тропа Христа земная в Царствие
Небесное...

172
...Здесь ночью бурьян дорастает до звёзд,
Здесь жёны и дети пьют водку.
Но именно здесь
Пойдёт по водам Иисус Христос,
Отринувши смерть, как лодку...

173
Русичи святые!..
У них в крови: иль убивать, иль быть убитыми...
Там в жилах их, в недрах их скачут, вьются, тя-
нутся монголы на кумысных, скуластых, смоляных
кобылицах, и бегут пешие ночные, постельные, хо-
лёные, хоромные русские, спелые творожные, де-
белые, тяжкие, пуховые княжны в алых кумачниках-
сарафанах забытых...
Смоляные смятенные, стыдливые кобылицы...
Алые, палые на ночных зыбких травах сарафаны...
Сахаристые, мраморные, нагие бегущие княжны...
Их раскосые чада вольны... и алчут войны...

174
Велика Русь, а правде нет в ней места!
На Руси правда – лишь тропка, а ложь – поле не-
оглядное...
Но в ненастье да в метель в поле без тропки не
обойтись...

175
Мудрец сказал:
– Господь решил уничтожить этот заблудший,
бесчеловечный мир, где одни человеки растлева-
ются в неслыханном воровском богатстве, а дру-
гие  – умирают, ожесточаются, теряются в неспра-
ведливой нищете...
И Творец начал это всемирное уничтожение
со своей любимицы, смиренницы, кроткой дщери
Руси...
Тут царит бурьян в полях, ложь и блуд в градах,
нищета и пьянство в деревнях...
Тут царит исход...
Тут держава повальной смерти...
И отсюда смерть пойдёт на иные народы, как
лесной пожар, как огонь в сухих камышах...
Русь... А ты первая восшествуешь во Царствие
Небесное...

55
 Уроки русского
176
Когда я слышу балалайку – я думаю о затаённо-
сти, беззащитности, стыдливости, застенчивости,
стеснительности исконной русской, кроткой, тре-
петной, как русское, полевое, духмяное разнотра-
вье, тихой души...
Душа еврея – это скрипка...
Душа американца – банджо...
Душа африканца – барабан...
Душа русского – балалайка...
177
Далеко за океан залетели золотые русские клю-
чи от Кремля, от русской власти...
Но Господь дал каждому народу на земле Свой
язык,
Свой дом и Свои ключи к дому Его.
А чужие ключи гнетут душу и порождают тёмные
искушения.
Все знают, кто ходит с чужими ключами у чужих
дверей.
Вор ходит...
178
Везде и всегда, когда б я ни скитался по необъ-
ятной Руси-мученице –
подымая очи к небу,
я неотвратимо, непобедимо видел над собой не-
истово распростёртые ивовые щедрые материн-
ские свежие Длани Распятого...
И слышал стон Его над всей Русью притихшей:
«Или! Или! Лама савахфани!» –
«Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оста-
вил?..»
И ещё детский остывающий крик
в русском неоглядном, безлюдном поле, поле,
поле безответном: «Мама... маааа... ааа...»
А на Руси необъятной крик доносится, как шёпот,
а шёпот – как немота...
Мама... мамаааааа...
179
Нынче на Святой Руси такое горе, такая немота,
такая немощь, такой стон,
такое пьянство истребительное, такое бедствие...
Такое лютое повальное всебедствие...
что все тропы, все дороги на Святой запущен-
ной, задушенной Руси ведут лишь в Царствие Не-
бесное...
Лишь в Царствие Небесное...
Отче! Всё Ты нас, заблудших, всё жалеешь? Всё
жалеешь...
Все земные кривые, пьяные, блудные, тленные
тропы обращаешь
в вечные святые Стези Небесные...
180
Орёл витает высоко над заснеженными горами и
долами, и зоркооко видит всё и всех.
Но молчит.
О брат мой! Будь как высокогорный орёл и зор-
кооко молчи!
56
Но!
Я вижу всю Русь одинокую, умученную пришлы-
ми и нутряными переимчивыми бесами...
Я вижу одинокую старуху, кротко умирающую
под засохшими геранями... в избе поверженной, в
заброшенной псковской святой деревне Синего
Николы...
И кто утешит её перед смертью и отпоёт после
смерти?
Святой Никола, уставший от русских несметных
смертей, и тот далече...
Брат мой зоркоокий, а ведь это твоя мать...
И что ж ты молчишь, как орёл?..
181
Только когда русские люди безгранично, бес-
судно, как мать дитя, полюбят русских – только
тогда они будут истинно и щедро любить и пони-
мать инородцев, а не по-рабски подражать им или
по-барски люто ненавидеть...
182
У японцев есть всенародный праздник цвету-
щей сакуры-сливы, когда все японцы в блаженном
забытьи созерцают цветущее дерево...
А Русь – это страна неоглядных лесов, страна
золотых, неистовых, целительных, пленительных
листопадов, и нам нужен Праздник золотых лес-
ных листопадов...
О, как бы дети и старики полюбили эти Праздни-
ки листопадов!..
Эти золотые гулянья в золотых дубравах...
В этом единственном плещущем золоте, Божьем
злате,
которое у нас ещё не украли, не умыкнули ли-
хоимцы... тати...
183
Ай, Русь! Не победили тебя татары! французы!
немцы! коммунисты...
А победили тебя бесы-демократы и великие
забвенные травы! травы! травы!..
Повсюду торжествует победное восстание вар-
вара-сорняка!..
И в городах, и в деревнях, и в полях бурьяна... и
в слепых головах...
Русь! Слеза ты моя!.. Кто утрёт тебя?..
Трава ты моя!.. Кто покосит тебя...
Только Вселенский Жнец, Косарь всех трав и
всех сорняков – Иисус Спас...
184
Русь Святая... Одна ты живёшь по заповедям
Христа...
Одна ты осталась – святая овца – средь хищных
народов-иуд-иродов-волков...
Всё ты, бессребреница, отдала другим народам:
землю, мудрое оружие, деньги, золото, нефть, газ,
лес... красивых жён, дев, талантливых учёных, го-
лосистых певцов и новорождённых молочных си-
рот...

И осталась нищая, босая, беззащитная на вели-
ком историческом ветру...
Одна овца среди волков...
Одна – нищая, безвинная, улыбчивая, великая
стоишь перед миром,
как твой Спаситель Христос пред синедрионом
и Пилатом...
А что было у Спасителя, опричь белой ослицы,
белого хитона-милоти,
оливковой ветви в руке и пальмовых сандалий
на пыльных ногах?..
И Тернового Венца...
И Вечной Плащаницы...
Русь Святая! Блаженная! Дщерь Христа!..
185
Если бы деревья умели кричать – над Россией,
над брошенными лесами
стоял бы непереносимый, древесный, миллион-
ный вопль-крик-стон!..
А люди русские, как деревья, молчат...
И не поймёшь кромешной ночью – где хрипит
пианый, самогонный русский человек, а где скри-
пит от ветра русская трухлявая сосна...
А окрест бушуют от ветра-листобоя русские си-
ротские необъятные гефсиманские леса...
Ждут Христа...
186
Тысячелетняя Святая Русь устала жить
на земле...
И уходит она в небеса, в Царствие Небесное,
куда зовет её Хозяин её – Спас!
Да жаль...
Да жаль живых, земных, хоть близок
вечный рай...
187
Ходжа Насреддин сказал:
– Ужели тысячелетняя, священная, православ-
ная река русской истории настолько обмелела,
захирела, занемогла, что ее могут перегородить,
задушить такие ничтожные правители, как Горба-
чёв, Ельцин и стая воров?..
Разве можно перекрыть, разворовать, расхи-
тить Волгу одной рукой?..
Блудной безбожной рукой – разве можно?..
188
За тысячу лет Крещенья Иисус Христос сделал
Русь чистой, тихой, кроткой,
и потому бес легко взял её...
Разве можно соблазнить матёрую гулящую
жену?..
Только кроткую безвинную деву можно соблаз-
нить...
189
...Почему Спаситель Иисус Христос и Богороди-
ца любят Россию?.. и русскую Пасху?
Почему Спаситель и Богородица любят заблуд-
ший, всепианый,
многогрешный народ русский?..
Уроки русского
...Потому что на Западе и в Америке Спаситель
уже распят, и уже ушёл Он из сладчайшей жизни,
из пыли земной...
А на Руси ещё Ему бродить, дышать, трепетать,
вдыхать, переливаться целую неделю, Седмицу,
в русских майских, предпасхальных, пуховых,
сладчайших, нежных травяных холомах, холомах,
холомах!
Тут ещё Седмицу весеннюю жить, бродить, ды-
шать Ему в русских
очнувшихся после лютой, колодезной зимы
холомах,
свежетравяных тропах, тропах, тропах,
в ветерках курчавых лебединых лесовольных
полевых...
Как же уже Распятому на Западе не любить, не
лелеять Русь весеннюю, талую, где ещё жив и ли-
кует Он?..
Как же Святой Богородице не любить Русь, где
ещё веет близ Неё Живое, земное, не распятое, не
прерванное насмерть дыханье Сына Её?..
190
Возрождение Руси должно начаться и с одежды!
Одежда – знак, отметина небесная народа... Бо-
жье тавро...
На коне – тавро, на народе – наряд...
Божественный радужный иероглиф народа, ко-
торый надо разгадать!..
Господь с небес высоких народы узнаёт, разли-
чает по одеждам!..
И как же Он узнает нас, русских, когда мы утра-
тили, утеряли даже русские одежды исконные,
первозданные?..
Вот Господь и не видит нас!.. забыл нас!
Русь – страна необъятная, вольная – и одежды у
нас вольные, гибкие, как богатые ржи и пшеницы
золотые под ветром ходят – так и наши одежды
должны на нас ходить, переливаться! жить, ды-
шать вольно!..
Великая величавая страна – великие, величавые
одежды!
А мы раболепно забрались в куцые душные
джинсы и иные заокеанские обмылки... Увы! Увы!..
Ходим в их куцых одеждах, исповедуем их ку-
цые идеи, подчиняемся их кровожадным куцым
приказам, слушаем их обезьяньи, кошачьи куцые
дурманные песни...
А ещё древнекитайский император сказал:
«Если в стране громко звучит чужая музыка – то
эта страна близка к гибели...»
Мы променяли крестьянскую душистую душе-
целительную избу
на европейский сортир для богачей...
Где заповедные сундуки наши с древними сара-
фанами и храмы с вечными иконами?..
Если возрождаем храмы и иконы – надо воз-
рождать и сарафаны...
57
 Уроки русского
191
Тысячелетние, византийские, святые часы Святой
Руси, пущенные святой рукой князя Первосвятите-
ля Владимира – нынче насмерть, наповал остано-
вились!..
Только в монастырях ещё тикают, живут они...
Слышишь, оглохший от американских, негритян-
ских, одесских барабанов брат мой?..
192
Русское поле больно сорняками, а русская голо-
ва – словесами...
193
Вот иволга – она покрыла около шести тысяч ки-
лометров, возвращаясь на Русь – родину птичью из
Южной Африки!..
И только на Руси, в блаженном, несметном, золо-
том, медовом разнотравье, иволга рождает птен-
цов!
И только на Руси поёт она... как и великий певун,
певчий пернатого необъятного стада – соловей –
только на Руси поёт и рождает...
И журавель рождает птенцов только на медовой,
заповедной Руси...
А мы, человеки русские, что по землям чужим ме-
чемся? что за тысячи километров уезжаем, убегаем
от великого, родоначального разнотравья своего?..
от избы своей, от церкви своей... от старой матери
своей... от пианого от одиночества отца своего...
От святой, райской земли рожденья своего куда,
как сироты обделённые, бредём?.. бежим?..
И что же – иволга, и соловей, и журавель мудрее
нас?.. когда из дальних стран летят на Русь?..
Какой зуд-огнь опаляет нас?.. Какая историче-
ская муха нас кусает и гонит?..
Особенно – царей и вождей наших?..
...Я стою в далёком русском медовом поле... и
нежно глажу божью коровку...
Которая никуда не улетает... родная...
194
А нынче на земле две самые несчастные страны,
два самых обделённых народа,
где ликует дьявол – Афганистан и Россия...
И потому по афганской земле бродит Пророк
Мухаммад на верблюдице Косве...
И кровь афганская стоит по брюхо верблюдицы...
А по русской земле бродит Спаситель на белой
ослице – и кровь русская стоит по брюхо ослицы...
Воистину!..
195
...Говорят, что Второе Пришествие Спасителя
Иисуса Христа совершится в самой несчастной
стране, в самом угнетённом смиренном безвинном
бедном народе...
Говорят, что это – Россия нынешняя...
Говорят, что Спасителя уже видели, уже встре-
58
чали на пустынных русских дорогах и тропах,
смертно объятых глухим, душным бурьяном...
Говорят, что особенно приглянулись, полюби-
лись Ему заброшенные, заколоченные деревни и
избы с последними русскими, доживающими свой
тяжкий век старухами
(кто утешит их при жизни? кто отпоёт после
смерти?.. бурьян что ли?..).
Говорят, что прохожий Спаситель подолгу бесе-
дует с ними... у резных окошек с весёлыми геранями...
Говорят, что впервые за всю Свою земную Жизнь,
за две тысячи лет, Он блаженно улыбается, слушая
их...
...Блаже... Отче... Родненький наш... Вечная надеж-
да... Погоди... помедли...
И Он медлит, улыбаясь блаженно...
Вместо послесловия
Русскому человеку оставлены две дороги...
Одна дорога – на рынок, на базар, где убива-
ют, грабят, лгут, продают, предают...
Тут царят времена двенадцати Иуд, где все и
всё продают и предают за деньги...
Тут царит сатана... в каждом лице торгующе-
го – его промельк... а на деньгах – лик его от-
крыто хохочет...
Вторая дорога – ведёт на кладбище...
И русский православный смиренный чистый
простодушный народ – выбрал эту дорогу...
Дорогу в Царствие Небесное...
Все другие дороги: в сельское хозяйство, в
промышленность, в науку, в культуру – эти до-
роги убиты, закрыты американскими адовыми
шлагбаумами!
Все эти живительные, кровеносные вены-
дороги покрыты душным, непроходимым бу-
рьяном...
Воистину!..
Вот в человеке бьётся пять литров крови – и
четыре литра взяты, расхищены ворами...
И как жить человеку с одним литром крови?
Только лежать, умирать, задыхаться от бес-
кровья?..
О, Господь! только об этом! только об изгна-
нии воров-кровопийц из Руси должно вопиять
Твоим пророкам!..
Из книги притч Тимура Зульфикарова
«Изумруды, рубины, алмазы мудрости
в необъятном песке бытия». Москва
Иллюстрации Елены ФЁДОРОВОЙ
г. Красноярск
 Уроки русского

Он обошёл крестом всю Россию

Валентина МАЙСТРЕНКО

Везде и всегда, когда б я ни скитался

по необъятной Руси-мученице, –
Всегда, подымая очи к небу,
Я неотвратимо, непобедимо видел над собой
неистово распростёртые ивовые щедрые
материнские свежие Длани Распятого...
И слышал стон Его над всей Русью притихшей:
«Или! Или! Лама савахфани!» –
«Боже Мой, Боже Мой, для чего
Ты меня оставил?»
И ещё детский остывающий крик
в русском неоглядном, безлюдном поле,
поле, поле безответном: «Мама... маааа... ааа...»
А на Руси необъятной крик доносится, как шёпот,
а шёпот – как немота...
«Мама... мамаааааа...»
Тимур Зульфикаров

О
днажды в дверь моего редакционного кабинета робко постучали, и на пороге появился худощавый
голубоглазый человек. «Я паломник Александр Садыков, – застенчиво, почти виновато сказал он. – Вот,
вернулся из путешествия. Ходил на поклон к Сергию Радонежскому». Странно прозвучало это слово:
«ходил». Но оказалось, что он и на самом деле прошёл все четыре тысячи километров от Красноярска до
подмосковного Сергиева Посада пешком. Так 20 лет назад состоялась моя первая встреча с неизвестным
тогда миру скромным рабочим Красноярского ПЭВРЗ Александром Сергеевичем Садыковым.

Встреча на Куликовом поле давали, и рекомендательные письма в соседние

Ах эти радушные русские люди! Водители, завидев
странника с посохом и иконой на груди, подавали
сигналы, пешеходы при виде его кто останавливал-
ся, осеняя себя крестом, кто спешил благословиться
и приложиться к иконе Христа. А на подходе к Ом-
ску...
– Смотрю, – рассказывал мне Александр Серге-
евич, – навстречу женщина бежит. У меня на груди
икона – Господь Вседержитель под стеклом. И, ви-
дать, солнечный луч упал на стекло, отразился и с
большого расстояния всю её осветил. Подбегает, со
слезами целует икону, посох... Прошла она вместе со
мной крестным ходом немного и вдруг отдаёт мне
статуэтку с надписью: «Добро пожаловать в Омск!».
Будто специально готовилась...
Добрые люди поддерживали и не давали ему про-
пасть в дороге. Как в Кургане было: приметил в хра-
ме опытным воинским взглядом его разваливающи-
еся солдатские сапоги бывший лётчик, полковник в
отставке, повёл домой и такие знатные офицерские
сапоги подарил, что дошёл Александр Сергеевич в
них до самого Белого моря, до самого Валаама. За
годы паломничества свёл он знакомство с сотнями
людей и почти с тридцатью архиереями. Они и кров
епархии, для того чтобы облегчить его путь. А труд-
ности были. Во время первых путешествий в совет-
ское время только войдёт в мало-мальски крупный
город – тут как тут милиция, и как бродягу сразу в
тюрьму – на трое суток согласно тогдашним зако-
нам. Хочешь не хочешь – отдыхай. Ну, а в годы так на-
зываемой демократизации пошли новые испытания.
– Хотел умолчать об этом, но не буду скрывать, –
признался мне однажды Александр Сергеевич по
возвращении. – Очень сильно я пострадал от мили-
ции, когда в Подмосковье на меня напали пьяные
милиционеры. Сначала прицепились к рюкзаку, не
несу ли наркотики, а когда ничего не нашли, начали
бить, крепко помяли. Да Бог с ними...
Зато, благословлённому своим архиереем, архи-
епископом Красноярским и Енисейским Антонием,
везло Садыкову на добрых пастырей. Была у него
нежданная встреча в Верхотурье с иеромонахом
Филиппом, которого знал он ещё со времён своей
жизни в Сергиевом Посаде. Отец Филипп сразу его
узнал. Теперь он уже тоже архиерей. А как радостно
было встретить в Троице-Сергиевой лавре у мощей
преподобного Сергия Радонежского в мае 2001 года
своего владыку Антония среди других знакомых вла-
дык, съехавшихся на Богословские чтения. Здесь же

59
 Уроки русского
будущий Патриарх Московский и всея Руси, а тогда
ещё митрополит Смоленский и Калининградский
Кирилл сам подошёл к Александру Сергеевичу, ска-
зал, что помнит его по прошлым встречам, расспра-
шивал, куда путь держит, как здоровье. Потом ещё
раз свела их судьба в Свято-Даниловом монастыре
в Москве...
Даже буддийский лама неожиданно проявил ин-
терес к его персоне во время пятого, «азиатского»
путешествия Садыкова от Красноярска до Владиво-
стока, узнав о нём из сообщений прессы. Так состо-
ялась в Чите столь необычная встреча, во время ко-
торой православный паломник рассказывал ламе о
всех своих паломничествах во святые места России
и ответил на вопрос, зачем ему нужен этот переход
на восток почти в восемь тысяч километров.
– Я ему ответил, что иду я, чтобы самому укре-
пляться в православной вере и проповедовать её
другим, чтобы люди видели, что вера Христова жива,
– рассказывал мне по телефону Александр Сергее-
вич. – Мне приходилось бывать иногда в таких Бо-
гом забытых селениях, что одно появление моё ста-
новилось огромным духовным событием для людей.
В той же Бурятии, например...
Но самой удивительной из всех его встреч была
встреча с Патриархом Московским и всея Руси
Алексием Вторым. Это было во время большого пу-
тешествия по России, совершённого Садыковым в
память трагически погибшего губернатора Алексан-
дра Ивановича Лебедя. Александр Сергеевич не раз
убеждался, что все болезни и напасти во время его
походов исполнены глубокого смысла. И тут тоже
так случилось, что в Сасово заболел воспалением
лёгких, поэтому прибыл он в Тулу, в главный штаб
дивизии ВДВ, которую когда-то возглавлял Лебедь.
Прибыл только в начале сентября 2005-го, но имен-
но тогда, когда приближался большой праздник –
625 лет исторического сражения на Куликовом поле.
Недели полторы находился Садыков при штабе,
встречался с солдатами, в том числе и с земляками.
Подарили они ему голубой берет десантника, новые
ботинки, сапёрную лопатку, солдатскую фляжку, ко-
телок, тельняшки, тёплое и летнее солдатское бельё.
В общем, обмундировали с ног до головы.
– На празднование в Тулу приехало очень много
именитых гостей: министры, губернаторы, офици-
альные лица, известные артисты, все ждали пре-
зидента, – рассказывал мне Александр Сергеевич.
– Километров за двадцать поле было оцеплено ми-
лицией. Только паломников прибыло более ста ты-
сяч со всех концов России. Меня из штаба возили на
Куликово поле несколько раз. Там открылась огром-
ная выставка старинной и современной русской во-
енной техники, прямо на поле разыгрывались воен-
ные сражения в исторических костюмах, где русские
отражали вражеский натиск монголо-татарских за-
хватчиков.
И вот наступает день, когда Патриарх всея Руси
Алексий в храме на Куликовом поле служит Боже-
ственную литургию. Повсюду установлены огром-
ные мониторы, идёт трансляция. Наконец литургия
отслужена. Врата храма распахнуты... Я стою непода-
лёку от него в огромнейшей толпе, никогда такого
60
скопления народа не видел. Милиция проложила
коридор и оцепила нас в два ряда. Мы так плотно
стояли, что рукой двинуть невозможно. А я был с
иконами и новым своим посохом. Все застыли в ожи-
дании выхода святейшего. Наконец зазвонили коло-
кола, выходит патриарх со свитой. После короткой
речи медленно идёт по коридору мимо оцепления,
благословляя всех слева и справа. А шёл он на под-
писание договора о погашении юбилейной марки в
честь 625-летия Куликова сражения.
Когда приблизился к нам, я поднял очень высоко
посох, но тут же мне сзади сказали: «Опустите крест!»
И хотя я тут же опустил посох, меня сзади так стисну-
ли, дыхание остановилось. Тут патриарх почти уже
сравнялся со мной, мы встретились глазами. Он шаг-
нул в нашу сторону, милиции ничего не оставалось
делать, она разомкнула оцепление. И патриарх гово-
рит мне: «А я о вас читал в печати». Я чуть приподнял
посох с распятием Иисуса Христа и иконкой Госпо-
да Вседержителя и попросил: «Ваше святейшество,
благословите мой посох!» Он перекрестил его в воз-
духе, улыбнулся, сказал: «Желаю вам достичь своей
цели». Следом подошёл ко мне, по-моему, министр
какой-то, поблагодарил – за что, не знаю. Тележур-
налисты потом подошли, газетчики... Первое корот-
кое напутствие и патриаршее благословение я полу-
чил в храме Христа Спасителя, куда прибыл пешком
из Красноярска, посвятив этот путь 2000-летию Рож-
дества Христова. А тут не где-нибудь, а на Куликовом
поле мой новый посох благословил сам патриарх...
Люди и звери
Об этом «патриаршем» посохе писали в прессе в
2008 году во время последнего, седьмого путеше-
ствия Александра Садыкова, когда близ Екатерин-
бурга красноярского странника жестоко избили.
Святые образа, что нёс он на груди, не остановили
подонков, поживившихся немногим: продуктами,
рюкзаком с тёплой одеждой да семьюдесятью ру-
блями. А путешественник оказался в палате интен-
сивной терапии в областной больнице №  40, ра-
дуясь тому, что уберёг и иконы, и посох, который
благословил патриарх.
Теперь есть люди, которые живут стаями, как вол-
ки, и действуют они по волчьим законам. За двадцать
с небольшим лет путешествий только однажды окру-
жила паломника в лесу настоящая волчья стая.
– Не помню, как взобрался на дерево, – рассказы-
вал Александр Сергеевич. – А волки встали вокруг,
крупные такие, штук 60, глаза горят. Вначале от по-
трясения я дара молитвы лишился. Потом пришёл
в себя, стал молиться, но будто в пустоту, нет мне
ответа. Понимаю, что это Господь меня испытывает,
взываю, и опять пустота. Только через несколько ча-
сов я почувствовал, что услышан. Как понял? А страх
ушёл, тепло пришло и спокойствие в душу. Волки
разодрали рюкзак, что-то там съели и разошлись...
Да, только однажды окружила паломника насто-
ящая волчья стая, людские же «стаи», которых не
останавливали ни молитвы, ни иконы, ни паломни-
чий посох, ни нищета рюкзака, встречались ему куда
чаще.

– Я, когда вижу идущую мне навстречу толпу пар-
ней, стараюсь прижать иконы к себе так, чтобы их не
повредили, больше всего боюсь, что иконы и посох
разобьют... – сказал мне однажды Александр Серге-
евич.
Так было, когда он проходил по Татарии. Нищего
странника оскорбляли, обзывали, требовали платить
дань за то, что проходит по их земле. («Знали бы они
мою фамилию», – говорил мне с грустной усмешкой
Александр Сергеевич). Потом принялись плевать в
него, а потом стали бить. Уже лёжа на земле, услышал
Садыков крик: «Руки заверни ему, руки! Палку сюда
несите!» Жгли колено. Долго держали горящую го-
ловню, не отнимая.
– От боли кричал, конечно... – виновато призна-
вался Александр Сергеевич. – Вот здесь, на этом ме-
сте ноги, теперь – яма...
Это его неуничтожаемая метка в память о перехо-
де из Сибири в Москву в честь 2000-летия Рождества
Христова. Их много, таких меток, на его теле. Так же
жестоко изобьют и изувечат паломника на террито-
рии Карелии, когда местный владыка благословит
его пройти из Петрозаводска на Валаам Долиной
смерти. Так называется эта старая, крутая дорога
не случайно. Когда идёт снег, высокая влажность и
мороз, здесь часто случаются аварии, много водите-
лей разбилось на этой дороге. Населённых пунктов
вдоль неё почти нет. Идти зимой очень трудно.
Ещё на подступах к Карелии в колене у Алексан-
дра Сергеевича стала накапливаться жидкость, в
первом же населённом пункте ее откачали, но она
снова стала прибывать. Поэтому две недели про-
рывался Садыков через эту Долину смерти. Когда
вышел из Красноярска, одолевал по 30 километров
в день, а тут смог проходить только по 15. Очень
много волков встречал, но не знал, что самая опас-
ная стая поджидает его впереди. Не успел выйти из
Долины смерти, как встретила его бандитская шайка,
человек девять, сломали рёбра, нос, забрали свите-
ра, консервы. Но икону Вседержителя не тронули.
Так же беспощадно били его под Рязанью, когда
шёл Садыков в знаменитое училище ВДВ, которое
оканчивал Александр Иванович Лебедь и где пре-
подавал. Тогда Александру Сергеевичу сломали
лопатку, а ещё били по старым меткам – по рёбрам,
которые сломала такая же компания на подходе к Пе-
трозаводску. И попал известный уже тогда путеше-
ственник-паломник не в училище ВДВ, а в областную
рязанскую больницу. Рентген показал сотрясение
мозга и трещину в груди, потому что после побоев
пьяные палачи встали на беззащитного странника
ногами и прыгали на нём. Потом, как волки, они вы-
потрошили его рюкзак, забрали еду, вещи и исчезли.
А икона Вседержителя осталась невредимой.
Мы устали жить в больной России
К жестокости этого мира Александру Сергееви-
чу Садыкову не привыкать. Уроженец Балашихи, он
рос без отца и матери, воспитывался в детдоме села
Хомяково, что находится в пятнадцати километрах
от духовного сердца России – Сергиева Посада, на
речке с забавным названием Населенка. Здесь стоял
Уроки русского
разорённый храм Казанской Божией Матери с таким
же разорённым кладбищем. Уже после гибели Алек-
сандра Сергеевича мы нашли в Интернете описание
этого храма и вот эти слова: «В текущем году в од-
ном из номеров МЦВ было опубликовано интервью
с неким Садыковым, который в своё время учился в
хомяковском интернате, позже уверовал и стал при-
хожанином Лавры; ныне он странник, обходящий с
молитвой Сибирь и Дальний Восток. Он сообщил...
что в 60-е годы обнаружил место погребения отца
Николая (Бронзова. – В. М.) и водрузил на его могиле
простой крест».
Это была, наверное, первая попытка детдомовца
залатать хоть одну прореху в этом крушащемся обез-
боженном мире. А прорехи в своей душе маленький
Сашка залатывал своеобразно: убегал в Троице-Сер-
гиеву лавру и согревался возле её святынь. Потом
взрослая жизнь увела его далеко отсюда, в Сибирь,
но Александр так и не оставил этой привычки дет-
ства: прежде всего латать свою душу в обители пре-
подобного Сергия Радонежского, теперь уже – воз-
ле вернувшихся на своё место святых его мощей.
Это от него, от батюшки Сергия, обосновался в душе
его трепет перед святостью и святыми. Не только
от бездомного детства, но и от «усыновившего» его
батюшки Сергия, который более 600 лет покрови-
тельствует русским ребятишкам, поселилась в душе
Александра Сергеевича молитва о детях России.
– По азиатскому континенту как-то легко шагает-
ся, несмотря на плохие дороги, одолеваю по 40–45
километров в сутки, – сообщал он мне по телефону
во время «азиатского» своего путешествия во Влади-
восток. – Небо всё время синее, просторы бескрай-
ние, очень большая у нас Россия! А беспризорных
детей, как и в Европе, много. У меня как у бывшего
детдомовца, когда вижу их, сердце переворачивает-
ся. Иду, плачу о них и молюсь...
Так же плакал он в Верхотурском монастыре, что
находится в 50 километрах от Нижнего Тагила, когда
побывал в зоне НКВД для несовершеннолетних.
– Малолеток заставляли соскребать со стен рос-
писи, образы Господа и Его святых. А кто из ребя-
тишек не мог этого делать по болезни, тех бросали
прямо на съедение крысам, – подавленно рассказы-
вал Александр Сергеевич. – Я был в музее, фотогра-
фии остались, документы, экспонаты...
Однажды на выходе из Коломны подошёл ран-
ним утром к страннику мальчишка лет пяти-шести,
грязный, оборванный, бледный, глазки провалились,
и просит: «Дайте мне хлеба, есть хочу». Александр
Сергеевич хлеба ему дал, яиц, конфет, посидел с ним
полчаса, поговорили. Рассказал малыш, что живёт он
неподалёку – в трубах.
– Что Боженька есть, он этого не понимает, не
знает, крещёный или нет, – вспоминал Александр
Сергеевич. – И вдруг он мне говорит: «Надоела нам
такая больная жизнь». Этот бездомный мальчишка
ответил за всех нас, что происходит сейчас: Россия
больная... Был у меня крестик, надел я на него. Не
знаю, имел ли право, но надел. Он со мной немно-
го ещё и прошёл, держась за посох. Глазки его про-
валившиеся до сих пор передо мной стоят. И душа
болит до сих пор...
61
 Уроки русского
Но мне Господь послал утешение. В сорока кило-
метрах от Оренбурга встретился я со знакомым мне
с прошлого паломничества настоятелем обители
милосердия священником Николаем Стремским,
который усыновил около 50 детей, брошенных ро-
дителями. Трудятся они у него там, учатся в гимна-
зии, у них прекрасный хор. Собранные во время
концертов пожертвования идут на восстановление
храма. Он открыл для мальчиков подготовительное
училище, после которого они сразу же поступают на
третий курс духовной семинарии.
Отец Николай совсем молодой, ещё собирается
усыновлять ребятишек, ездит по детским приютам,
берёт в основном маленьких, потому что воспиты-
вать в Духе Святом легче с детства. Он возит своих
ребятишек на поклон московским святыням. Я у
него в подворье поработал, с детьми повстречал-
ся, рассказывал им о своём паломничестве. Старую
разрушенную церковь отец Николай разобрал и
сейчас возводит по старому проекту большой храм
Казанской Божией Матери. Вот вам пример тому, что
только в вере наше излечение и спасение от этой
больной жизни...
Именно боль о детях повела Александра Садыко-
ва на Кавказ. Сначала пошёл пешком на Будённовск,
в больницу, где чеченские террористы захватили за-
ложниками и загубили и взрослых, и детей. Там мо-
лился за них. В будённовской больнице откачали у
него жидкость в коленях, её пришлось на том пути
шесть раз откачивать. Из Будённовска направился
на Беслан. Садыков шёл по Дагестану с посохом и
иконой, не скрываясь, в сопровождении более 20
омоновцев. Руководство Беслана было предупреж-
дено и знало, что в их город на поклон погибшим
детям идёт с молитвой православный паломник из
Сибири.
Дети Беслана... Их крики звучали в его ушах. Их
кровь стучала в его сердце. С того горькопамятного
сентября пообещал он, что каждой могилке покло-
нится, за каждого невинно убиенного ребенка по-
молится.
– Страшное, ужасное место, – вспоминал Алек-
сандр Сергеевич. – Разрушенная школа в память о
расстрелянных, замученных детях не восстанавли-
вается. Осталась как мемориал. Многие её обходят
по другой улице, чтобы не возвращаться памятью
к трагедии. Посетил я кладбище детей. Есть оди-
ночные могилы, очень много семейных, есть брат-
ские могилы, где похоронены трупы неопознанных.
Были у меня деньги, которые мне пожертвовали, а
тут частник как раз подъехал на машине с цветами,
я не сдержался, все их купил, на все восемь тысяч
рублей. И на каждую могилу положил, а на братскую
– все оставшиеся... По всему чувствуется, что обста-
новка так и не нормализовалась. Хотя я старался
отбросить эту мысль, но ощущение было, что из-за
любого угла в меня могут выстрелить. Не скрываю,
страшно было в Беслане...
Дорогой длинною и Лебединою...
Столь трогательное отношение к детям очень
роднило Александра Сергеевича с его тёзкой – бое-
62
вым генералом Александром Ивановичем Лебедем.
Может, потому потянулась рука во время путеше-
ствия на Валаам написать это рождественское по-
здравление губернатору Красноярского края.
«Александр Иванович! Поздравляю Вас с большим
светлым праздником – Рождеством Христовым!
То, что Вы делали и, безусловно, будете делать для
красноярского народа, заслуживает большого вни-
мания и всяческого уважения к Вам. В эти тяжёлые
для России годы желаю Вам дальнейшего сближения,
понимания нужд и чаяний простого человека. А для
достижения оного желаю крепкого здоровья на Ва-
шем многотрудном поприще. Пусть в эти рожде-
ственские дни сопутствуют небесные ангелы Вам и
охраняют Ваше благое для всего Красноярского края
дело, которому Вы служите, Александр Иванович!
Желаю Вам больших достижений и успехов в Вашем
благородном деле, желаю небесных и земных благ в
Вашей жизни, желаю Вам мира, солнца, голубого неба,
счастья и добра. Пусть в Вашем кабинете светит
луч Иисуса Христа – свет доброты и уважения к
народу. Многая Вам, многая-многая лета! С низким
поклоном – раб Божий, странник Александр из Крас-
ноярска. Написано на пешем пути на Соловецкие
острова в преддверии Рождества Христова» (2002
года. – В. М.).
Может, потому так нестерпимо больно было услы-
шать на обратном пути с Валаама в светлый пасхаль-
ный день скорбные слова владыки Оренбургского и
Бузулукского Валентина: «У вас там горе» – и весть о
гибели Александра Ивановича и его спутников.
– У меня от неожиданности слёзы на глазах появи-
лись, такое я пережил потрясение, – рассказывал
Александр Сергеевич по возвращении из паломни-
чества. – И владыка Валентин сильно сопереживал.
Есть у меня замысел предпринять паломничество в
память о Лебеде, болел он душой за народ. Но на всё
воля Божья...
И воля Божья свершилась. Морозным днём 2005
года, когда город Новочеркасск припорошило бе-
лым снегом, на улице имени генерала Александра
Лебедя появился странный бородатый человек. Он
опирался на посох, увенчанный крестом, на груди
его висела икона Иисуса Христа. Вместе с сопрово-
ждающими он подошёл к деревянному дому, вошёл
во двор и после стука в дверь переступил порог. Его
представили хозяйке. «Из Сибири, из Красноярска!»
– удивилась и заволновалась старенькая женщина,
которая явно была слепа. Наступает такая пора в
слепоте, когда глаза смотрят только в небо. Это была
Екатерина Григорьевна Лебедь – мать краснояр-
ского губернатора Александра Лебедя, сложившего
свои крылья далеко в небе Сибири.
Уходил Александр Садыков в это очередное, ше-
стое по счёту путешествие из Красноярского кадет-
ского корпуса имени Александра Лебедя, из храма
общего их небесного покровителя – Александра
Невского. Путь его пролегал в первую очередь к
месту гибели губернатора – в Ермаковский район.
Напутствуя паломника, депутат Законодательного
собрания Игорь Захаров сказал мальчишкам, что
недавно в Красноярске была американская путе-
шественница, она идёт по миру ради того, чтобы

попасть в книгу рекордов Гиннесса, а вот этот чело-
век предпринимает путешествие не ради рекордов,
он идёт по Руси, по святым её местам. И есть у него
ещё одна цель – пройти по местам служения Алек-
сандра Ивановича Лебедя и этим почтить его память.
В Ермаковском районе, неподалёку от места кру-
шения вертолета, находится сейчас туристический
городок. Его хозяева пытались поместить Садыкова
в гостиницу. Но он отказался. Все три дня находился
рядом с памятным крестом, чистил, убирал это ме-
сто от хлама и ночевал там же в спальном мешке. По
белому снегу на Крестопоклонной неделе ушёл Са-
дыков с места гибели Александра Лебедя. По белому
снегу пришёл на улицу Лебедя, в родной его дом в
его родном городе...
Когда Александр Сергеевич сказал матери гене-
рала о том, что красноярские кадеты попросили
его привезти горсть новочеркасской земли для ка-
детского музея Александра Лебедя, у неё на глазах
появились слёзы. «Мой сынок очень любил этих ре-
бятишек», – сказала она. Вышли на улицу, там же, в
родном его дворе, и набрал Александр Сергеевич
земли. Она замёрзла, долбить пришлось. Смотрел
вокруг, а перед глазами стоял снимок, который
только что показывала мама Александра Ивановича:
Саша маленький, годика полтора, сидит во дворе в
песочнице, и ручки у него крепко так положены на
колени. Потом уже в Москве, когда подходил к па-
мятнику Лебедю на Новодевичьем кладбище, увидел
руки его, крепкие, большие, и лежали они точно так
же на коленях, как на том детском снимке. Трога-
тельной была встреча с матерью Лебедя, трогатель-
ным было и расставание.
– Провожая меня, Екатерина Григорьевна сказа-
ла: «Александр, ну что я могу тебе дать...» «Что вы, –
говорю я в ответ, – мне ничего не надо, у меня всё
есть!» Тут она меня перебивает: «Дам тебе я булку
хлеба. Прими в дорогу». Принял я этот хлеб как бла-
гословение из её материнских рук, и очень он мне
пригодился...
На этот раз путь Садыкова часто пролегал через
кадетские корпуса и воинские части. И везде в хра-
мах подавал он записки о упокоении Александра
Ивановича и его спутников. Так благодаря красно-
ярскому путешественнику вся Россия помолилась за
них. Радовало то, что во многих местах Александра
Лебедя помнят, чтят его память и молятся о упоко-
ении его души. А в ответ на злобу, что сложилась в
умах людей от клеветнических статей в газетах и те-
лепередачах, паломник рассказывал своё, о том до-
бром, что успел сделать Александр Иванович в крае.
Под Оренбургом в пятый раз побывал Александр
Сергеевич у батюшки Николая Стремского. Тот взял
в свою семью под опеку уже более 80 малышей,
брошенных родителями, достроил храм Казанской
Божией Матери, некрещёных детей покрестил, а не-
которых из них уже обвенчал.
– Очень люблю у него бывать, – говорил Алек-
сандр Сергеевич, – душой отдыхаю и радуюсь, что
есть такой человек, который жалеет сирот...
В Рязани, подлечившись в больнице, отправился
он в штаб училища ВДВ. Из-за того, что был избит и
попал на лечение, прибыл туда с задержкой, но зато
Уроки русского
как раз в канун большого их праздника – Дня войск
ВДВ. Поместили его на отдых в батальоне, и в празд-
ничный день, второго августа, отправился красно-
ярский путешественник на знаменитый учебный
полигон в Сельцах. По прибытии повели паломника
в офицерское кафе, но он попросил, чтобы отвели
в обычную солдатскую столовую. «Хорошо было по-
есть из общего котла, ребята черпают, и я черпаю...»
– вспоминал Александр Сергеевич.
Праздник удался. Около пяти-шести тысяч человек
собралось на стадионе, пришли семьи офицерские.
Военные самолёты в небо поднялись – старинные,
времён Великой Отечественной, и современные.
Очень красивое зрелище... Большой концерт был и
состязания между взводами, ротами. А в конце дали
слово красноярскому паломнику.
– Вышел я с посохом, с иконами, спросил, есть
ли тут кто из Красноярска и Красноярского края, и
попросил земляков встать. К моему удивлению, до-
вольно много встало ребят, – вспоминал Александр
Сергеевич. – Я им пообещал, что отдельно с ними
пообщаюсь. И рассказал всем о своём долгом пути
сюда с места гибели Александра Ивановича Лебе-
дя. Рассказал о храмах, монастырях, какие встретил
на пути, о встрече с его матерью, о том, что несу с
собой землю из Новочеркасска. Передал просьбу
красноярских десантников, которые воевали в Аф-
ганистане и попросили меня привезти землю из учи-
лища, где учился Лебедь...
А с красноярскими курсантами и солдатами, их
было почти тридцать человек, состоялась очень
тёплая встреча. Оказалось, что некоторые заочно
знали Садыкова, читали или слышали о пеших его
путешествиях, когда жили в Красноярске. Оказались
среди них и верующие ребята. В училище есть часов-
ня при учебной части, куда они ходят молиться. Для
красноярцев устроили в честь праздника отдельный
обед. Так в День десантника все вместе и помянули
Александра Ивановича Лебедя.
– Кто устроил обед, не знаю, – радостно удивлялся
Садыков по возвращении, – но, видно, добрая душа
у этих людей. На прощание ребята кричали мне:
«Счастливого пути!» А в Рязанском училище ВДВ
передали мне большую гильзу с землёй. Взята она
возле памятника воинам-десантникам, погибшим в
Афганистане...
Тот длинный маршрут памяти трагически по-
гибшего Александра Лебедя завершил Александр
Садыков в Александро-Невской лавре, у святых мо-
щей великого русского полководца и благоверного
князя Александра Невского. У своего и его святого
покровителя.
Тернистая дорога к святости
Разрабатывая свой новый, седьмой маршрут,
Александр Сергеевич Садыков, как и в прошлый
раз, обратился к книге генерала Лебедя «За дер-
жаву обидно». Города, где родился, где учился, где
служил Александр Иванович, почти все были прой-
дены в прошлый раз. Поэтому в новом своём путе-
шествии тёзка его намерен был свернуть на запад,
где не был, потом снова пойти на Валаам, а оттуда
63
 Уроки русского
крестом – на Беслан, где пообещал погибшим де-
тям, что вернётся обязательно на их могилы... По-
следний звонок Садыкова был мне из Дивеевского
монастыря, что под Нижним Новгородом, где лежат
мощи знаменитого русского святого Серафима Са-
ровского.
– В Дивеево я пробуду три дня, а дальше мой путь
на Псков, побываю в знаменитой Псковской воз-
душно-десантной дивизии, где помнят Александра
Ивановича, а оттуда – бросок в Приднестровье, в
Тирасполь, в Бендеры, где стоит памятник Лебедю.
Сложно будет туда попасть, но постараюсь. На об-
ратном пути снова хочу зайти к маме Александра
Ивановича...
С того нашего телефонного разговора прошло
уже немало времени, а вестей от Садыкова не было.
Приднестровье теперь, считай, заграница. Попал
ли, выбрался он оттуда или ещё там? Как узнать? И
я решила позвонить в Новочеркасск – Екатерине
Григорьевне. Вдруг уже добрался до неё. Давно хо-
телось поговорить с мамой Александра Лебедя, а
тут повод нашёлся.
«Алло», – в трубке раздался настолько по-
молодому чистый, свежий голос, что я усомнилась,
она ли это у телефона, только хотела её позвать,
как услышала всё тот же юный, поставленный голос
опытной телеграфистки:
– Екатерина Григорьевна Лебедь слушает...
– Помню я этого странника с посохом, – вспом-
нила Екатерина Григорьевна, – он давно был, года
три назад. Нас тогда с его провожатым чуть снегом
не задавило, наледь с крыши упала. Когда я вышла с
ними на улицу и прислонилась к двери, вдруг упал
снежный ком и прижал нас, удивительно, но ни од-
ной царапинки мы не получили. Соседи по двору
прибежали нас откапывать...
Сказала я Екатерине Григорьевне, что тот красно-
ярский странник с посохом, который идёт дорогами
её сына, возможно, прибудет к ней в гости.
– Идти ему очень трудно. Летом каждый кустик
ночевать пустит. А зимой тяжело... Я обязательно
скажу ему, что вы звонили, – ответила она мне.
Тут наступила весна, лето, следы Садыкова окон-
чательно затерялись. Главе научно-производствен-
ной фирмы «Рок Пилларс» Николаю Леонидовичу
Наумову, который всегда по возможности помогал
страннику, последний звонок от Садыкова был из
Минеральных Вод. Александр Сергеевич сказал,
что собирается идти в Абхазию, к святыням Нового
Афона...
Однажды почтенный священнослужитель сказал
паломнику, что не только посох, но и старые сапо-
ги его надо б в музей сдавать, столь многих святынь
они касались. Бывало, люди при встрече, прило-
жившись к иконе Господа Вседержителя и к посоху
странника, пытались в ноги страннику поклониться,
к тем же сапогам припасть, проделавшим немысли-
мый путь по самым святым местам России, но Сады-
ков никогда не позволял этого делать. «Грешен я и
недостоин этого», – искренне говорил он.
Многие знали слабость его: кончалось пу-
тешествие, и он, как выброшенная на берег из
воды рыба, бился, метался, не находя себе места.
64
Задыхался, и тогда одолевала его старая страсть:
желание заглушить всё несовершенство мира и эту
боль души вином. Обманное облегчение заверша-
лось покаянием. Люди же косились на человека,
который обрёл уже общероссийскую известность, с
недоумением, а то и с осуждением: разве настоящие
православные паломники могут позволить себе вы-
пивки? Да, рыцарем без страха и упрёка он не был.
Но один только Господь знает, как мучительно было
жить Александру Сергеевичу в этом мире с самого
детства. Многие детдомовцы, не принявшие зла это-
го мира, не справились с муками, ушли, сложивши
крылья, кто в запой и в бичи, кто в разбойники, кто
в преждевременную смерть. Александр Садыков су-
мел не пасть, сумел найти себя в этих безумно труд-
ных, опасных, но спасительных паломнических до-
рогах. На них он утверждался и укреплялся в вере.
По ним прошёл свидетелем Христовым.
По-гречески слово «свидетель» переводится ещё
и как «мученик». Этим мученичеством, падая и под-
нимаясь, Александр Садыков спасал свою душу и
души людей. «Да благословит Господь труд его во
умножение любви к ближнему и ко благу нашего
Отечества Российского», – писал в своих сопрово-
дительных письмах красноярский владыка Антоний
с просьбой всяческого содействия паломнику. И
это благословение Господне освящало его пути.
Красноярского паломника начали узнавать, имя его
обретало известность. Но никогда он не кичился
своими беспримерными походами.
Помню, как Александр Сергеевич рассказывал
мне о посещении знаменитой Дивеевской обители:
– К батюшке Серафиму я в первую очередь по-
шёл, но не сразу приложился к святым мощам, ибо
грешен я и недостоин дотронуться до такой святы-
ни. Только после исповеди и причастия прикоснул-
ся к его святости...
Журналисты удивлялись этой низкой его само-
оценке, писали: спит в лесу, одевается во что при-
дётся, ест – кто что подаст, всё его снаряжение
– посох с образом Иисуса Христа да две благосло-
венные иконы с изображением святых. Разве это не
святой человек? Но их герой сам развенчивал себя
и говорил, что, увы, привержен он страстям челове-
ческим: жизнь свою семейную так и не сумел устро-
ить, слабостям своим потакает, выпить иной раз
горазд, обычный живой человек со своими грехами
и слабостями. А что ему удаётся проходить тысячи
и тысячи километров по святым местам, так это ми-
лость Божия. И нет в том никакой его заслуги.
Хотя по вере его происходили необъяснимые
вещи, которые можно назвать чудесами. Однажды
настоятельница Дивеевской обители игуменья Сер-
гия попросила красноярского паломника пронести
из Дивеева на Валаам икону «Утоли моя печали», при
этом благословила пойти через город Саров – место
молитвенного подвига батюшки Серафима и место
первоначального его упокоения. И Садыков пошёл
с иконой, с посохом, с молитвой... в закрытый город
– родину водородной бомбы, город, который чис-
лился до недавнего времени как номерной Арзамас.
И военизированная охрана не осмелилась его даже
задержать, прошёл мимо без всякого пропуска.

Так же свободно проходил он и пограничные
кордоны России с Казахстаном. «Наверное, ве-
ликая сила идёт от святых образов», – объяснял
Александр Сергеевич. Застенчивый по природе,
он трезво оценивал себя, но призванию Божьему
всегда оставался верен. Как уверенно, как твёрдо
сказал Александр Сергеевич в одном из последних
интервью, что будет идти паломническими путями
столько, «сколько Богом отмерено». А оставалось
идти совсем немного. Отмеренный ему Господом
путь оборвался 19 июня 2009 года в Иверском уделе
Божией Матери – в городе Сочи, в Чёрном море, у
набережной «Маяк».
Заветной мечтой отважного путешественника
было паломничество на Святую Землю – землю
Христа, он хотел подняться на Голгофу, где Сын
Человеческий принёс себя в жертву ради спасе-
ния всего человечества. Но Господь судил крас-
ноярскому страннику обойти с молитвою только
русскую землю. «Он прошёл крестом Россию вдоль
и поперёк семь раз, – писала газета «Качканарский
четверг» осенью 2008-го. – И всегда разными марш-
рутами, чтобы поклониться мощам святых в раз-
ных соборах... Пройдя более тысячи городов России,
свой 59-й день рождения паломник из Красноярска
Александр Садыков встретил на качканарском
автовокзале. На два часа в ожидании рейса до Вер-
хотурья (вынужденный после страшного избиения
под Екатеринбургом добираться автобусом. – В. М.)
бородатый старец с посохом и иконой на груди
стал центром внимания пассажиров, не удержав-
шихся от соблазна сфотографироваться со зна-
менитым паломником».
До своего 60-летия Александр Сергеевич не до-
жил. Его дороги, его благословенный труд, его сви-
детельство о Христе были прерваны. Как и кем?
О  том ведает только Господь... Первыми сообщили
о гибели красноярского паломника СМИ города
Сочи. Тело его в одеждах Чёрное море не унесло,
а вернуло людям. Вскоре откликнулся в Интернете,
в «Живом журнале» человек, который в пятницу,
19 июня, первым увидел погибшего в море, в заливе
у набережной. «А вчера выяснилось, – написал он, –
что это православный паломник Александр Сады-
ков, год назад он вышел из Красноярска и за полтора
года намеревался посетить более трёхсот храмов
России, всем, кого он встречал на пути, рассказывал
о православии. Царствие тебе небесное, остался
самый последний и самый главный путь. Александр
Садыков... ты обязательно попадёшь в рай».
Когда это известие дошло до меня, многое пред-
стояло выяснить: каким было это последнее его,
седьмое путешествие, где иконы его и благослов-
лённый патриархом посох, которыми он так до-
рожил... Но были уже эти 70 тысяч километров, ко-
торые крестом прошёл Александр Сергеевич по
дорогам России, свидетельствуя о Христе до смер-
ти – от Тихого океана до Балтийского моря, от Бело-
го моря до Чёрного. Есть тысячи людей, в сердцах
которых заронил этот нищий странник искру веры.
«Вы – свет миру», – сказал нам Господь. И по мере
сил своих Александр Садыков старался светить, ибо
мир давно ждёт от нас света.
Уроки русского
До сих пор стоит здесь запах гари
Гибель Александра Сергеевича Садыкова не да-
вала покоя. Чтобы узнать, каким был последний путь
странника, пришлось мне совершить путешествие в
Интернете, и кое-что открылось. Сентябрь 2008-го.
Он – во Владимире. Собирается пройти по всем го-
родам Золотого кольца, говорит тележурналисту:
– Я могу честно сказать: где примут, а где и не
примут, где-то изгонят, а где-то пригреют и отдох-
нуть дадут...
Октябрь 2008-го. Он – в Туле. Журналист Андрей
Дремизов пишет о нём в газете «Слобода»: «Алек-
сандр идёт с огромным крестом в руках и с иконо-
стасом на груди. За спиной – огромный рюкзак: там
лапша «Роллтон», два тёплых свитера, Библия и
карта российских автодорог. Ни одной церкви не
пропускает. Милостыню не берёт, чтобы не про-
воцировать грабителей. Питается лишь продук-
тами, что подадут люди, – обычно это хлеб и вода.
На шоссе Александру постоянно предлагают его
подвезти, в основном дальнобойщики. Но путник
в машины не садится – это противоречит обету.
Только пешком! Идёт и летом, и зимой. Зимой бе-
рёт с собой 3–4 кг круп. Готовит необычно: мочит
чистое полотенце в кипятке, туго заворачивает
в него зерно, сверху – целлофан. Через пару часов
можно есть. Нет воды – топит снег или черпает
из лужи, кипятит её, опускает серебряный крест и
трижды крестит котелок. И ни разу не подцепил
инфекции!
Несколько лет назад паломник перенёс две опера-
ции (варикоз), но его и это не остановило. 1 октября
Александра госпитализировали прямо с ярослав-
ского вокзала – простудился. Но как только полег-
чало – тут же снова в путь! 6 октября паломник
прибыл в Тулу. В Тулу зашёл, чтобы помолиться за
бывшего комдива 106-й дивизии ВДВ Александра Ива-
новича Лебедя. Сходил на улицу Свободы, где стоит
штаб дивизии.
–...В Туле задержаться пришлось: кто-то но-
чью украл все мои документы – паспорт и письма
от архиепископов. Ваша милиция уже выдала мне
справку, а сначала выгнать меня хотели с вокзала
– думали, я бомж! Сейчас пойду на Дивеево, через Мо-
скву на Псков, потом – на Санкт-Петербург. Цель
моя – пройти на Валаам, в Карелию на Соловецкие
острова, исповедаться в своих грехах...»
Ноябрь 2008-го. Садыков – в городе Лосино-Пе-
тровском Московской области. Журналисту Ан-
дрею Акимову он говорит:
– Обязательно побываю в столице России. Я не
раз встречался с митрополитом Смоленским и Ка-
лининградским Кириллом. Очень хочу, чтобы он
помог мне встретиться с Патриархом всея Руси
Алексием. Попрошу его благословения дойти до
Иерусалима, поклониться Гробу Господню. С верой
в душе можно многое свершить...
Но в начале декабря Православная Церковь, вся
Россия и православный мир попрощались со сво-
им патриархом. И смерть эта стала для паломника
не меньшим ударом, чем ограбление в Туле. Далее
путь его не прослеживается. И появляется его имя
65
 Уроки русского
в Интернете в мае 2009-го. В последний раз. Газета
Минеральных Вод «Время» сообщает:
«Два дня пробыл на кладбище в Беслане палом-
ник из Красноярска Александр Садыков. В Мине-
ральных Водах он задержался больше чем на месяц.
Наш город стал для него своеобразным перевалоч-
ным пунктом. Отсюда он пошёл в Беслан, и о том,
что там увидел, не может рассказывать без слёз...
В Минеральных Водах он побывал впервые. Посетил
местные церкви, приложился к мощам Феодосия
Кавказского, побывал на кладбище, где был похоро-
нен святой. Отсюда он отправился в Беслан. Город
ангелов сильно потряс пилигрима, словно каждой
клеточкой своего тела он почувствовал ту боль,
что перенесли местные жители во время теракта
в школе № 1. Идти пешком страннику настоятель-
но не рекомендовали остановившие его сотрудники
ДПС – небезопасно. Пришлось добираться на элек-
тричке.
В Беслан Александр Садыков приехал рано утром.
Посетил православную церковь, затем мужской
монастырь. В тот же день отправился в бывшую
школу. Что бросалось в глаза, когда шёл по городу,
рассказывает Садыков, – люди по сей день с на-
стороженностью относятся к посторонним. В
школу детей обязательно сопровождают взрос-
лые. Тревожное состояние не покидало странни-
ка, особенно когда приближался к зданию бывшей
школы. Всюду венки, живые цветы, в спортзале на
стенах – фотографии погибших. Среди них – дети,
родители, спасатели... Посередине зала – высокий
православный крест. Разбитые рамы, на стенах
здания всё ещё видны следы ожогов, крови. Запах
гари будто до сих пор стоит в воздухе. Особенно он
проявляется в жару, рассказали местные жители
паломнику.
Поставил свечи и возложил цветы к могилам
жертв террористов и на кладбище. Здесь похоро-
нены целые семьи погибших. Территория кладбища
ухожена и охраняется. На могилках – свежие цветы.
Каждый день сюда приходят родственники погиб-
ших. На кладбище Александр Садыков пробыл почти
два дня, здесь же ночевал. Из Беслана благодаря со-
трудникам ДПС автобусом отправился он в Мине-
ральные Воды. Увиденное сильно потрясло стран-
ствующего богомольца...
Из Минеральных Вод пилигрим отправится в Бу-
дённовск. Затем его дорога лежит через Калужскую
область, Нижний Новгород, Сергиев Посад, Москву,
Санкт-Петербург... В Красноярск он вернётся, воз-
можно, через год».
В этой же статье написано, что побывал Садыков
и в Приднестровье. Всё-таки побывал! Где – пока
так и неизвестно. Всякие чудеса случались с Алек-
сандром Сергеевичем в пути. После путешествия
на Дальний Восток он рассказывал, как чудом ему
удалось от берегов Японского моря добраться до
острова Русский. Там отыскал он монастырь Сера-
фима Саровского и передал наместнику икону этого
святого. Как и почему он повернул из Минеральных
Вод на Абхазию, мы не знаем. Может, со временем
что-то откроется из последнего путешествия знаме-
нитого странника. И уже открылось.
66
А море уходит в небо
Нашёлся добрый человек в Красноярске, препо-
даватель вуза Игорь Викторович Миндалёв, кото-
рый, отправляясь в отпуск в Абахазию, остановился
по дороге в Сочи – ради Александра Сергеевича
Садыкова. Так тронула его гибель красноярского
странника, что решил: раз он в этих краях, то про-
сто обязан узнать, как погиб Александр Сергеевич,
где похоронен... «Одинокий человек, кто о нём по-
беспокоится? Некому. Вот я и решил взять это на
себя», – рассказывал он уже по возвращении. Уез-
жая из Красноярска, попросил в епархии рекомен-
дательное письмо, ему пообещали прислать его по
электронной почте. Но Rambler в Интернете в эти
дни не работал, и письмо из епархии в прокуратуру
города Сочи вовремя не пришло. Поэтому отпра-
вился Игорь Викторович в следственный отдел без
письма, но с надеждой, что и в прокуратуре есть от-
зывчивые люди.
Старшего следователя Арена Бекчяна, который
занимался делом красноярского паломника, узнал
сразу, поскольку видел телесюжет с его коммента-
риями о гибели Садыкова. Кстати, именно благодаря
тележурналистам Сочи, которые первыми сообщили
о ней, дошла летом 2009-го эта трагическая весть и
до Красноярска. К сожалению, ничего существенно-
го молодой следователь добавить не смог, но при-
нял со вниманием. Поскольку гость из Сибири не
был родственником погибшему, Бекчян вообще мог
отказаться от разговора, но оказался он человеком
отзывчивым, рассказал, что никаких личных вещей
паломника на берегу не обнаружили. (Как ни стран-
но, не было при погибшем и никаких документов.)
Личность установили по отпечаткам пальцев. По
заключению эксперта, Садыков утонул. Вынули его
из воды полностью одетым, повреждений на теле
не было, «каких-либо следов, свидетельствовавших
о совершении в отношении Садыкова насильствен-
ных действий, не обнаружено». Оступился, упал с
высокого гранитного берега, не выплыл с пятиме-
тровой глубины? Или кто-то столкнул? И почему не
оказалось при страннике (а он был в жилете с карма-
нами) ни одной бумажки? Вопросы, ответов на кото-
рые теперь уже не узнаешь.
Побывал Игорь Викторович и на месте гибели. Из-
вестный в городе район «Маяк» находится рядом с
речным портом – строением удивительной красоты.
Вдали идёт полоса пляжей. Неподалёку от берега
стоит величественный монумент небесному по-
кровителю Сочи – архангелу Михаилу, осеняющему
крестом город, а вдали на горе виднеются в зелёных
зарослях купола Михайло-Архангельского собора,
построенного в Сочи ещё в 1890 году на пожерт-
вования горожан. Здесь была последняя остановка
паломника Садыкова.
– Погиб он на самом пороге города, возле порто-
вых его «дверей», – рассказывал Игорь Викторович.
– Очень красивое место. Бухта, в которой его нашли,
играет сине-зелёными волнами, а за нею – выход в
открытое море, переходящее в бескрайнее небо.
Вдали виднеются корабли. Неподалёку, возле набе-
режной строится фешенебельное здание, наверху

которого частично читаются буквы. Я прочёл и был
поражён, там написано «Александр...». Может быть,
это будет отель «Александрийский», но с места гибе-
ли видно только девять первых букв – «Александр»...
Так для красноярского странника, прошедшего от
Японского до Белого моря, стало последним – море
Чёрное. Здесь, где море уходит в небо, и вознеслась
его душа к Богу. Но надо было ещё выяснить: где же
место упокоения? Для того чтобы узнать это, отпра-
вился наш земляк в морг, который в Сочи называют
почему-то мавзолеем. И снова с большим внимани-
ем отнеслись к просителю из Сибири, сообщили, что,
поскольку родственники не объявились, похорони-
ли Садыкова 7 июля 2009 года на новом городском
кладбище Барановка, номер могилы 10 914, сектор
21. Седьмого июля... В этот день Церковь отмечала
праздник Рождества Иоанна Предтечи – пророка и
крестителя Господня.
Воздвижение креста на горе Пасечной
Барановка находится далеко, в Хостинском рай-
оне Большого Сочи, поэтому добираться туда при-
шлось на такси. Таксист заговорил о матери, там
похороненной, остановился, купил в магазине про-
дуктов, чтобы раздать на помин её души, рассказал,
как умирала его бабушка. Пока не дождалась внука –
не умерла, а напоследок сказала ему: «Бог есть! Пом-
ни об этом!» Бог есть... Уже на кладбище Игорь Викто-
рович узнал, что после каждого шторма появляются
здесь четыре-пять могилок с захороненными телами
неизвестных. Над ними ставят столбики с надписью:
«Безымянный». А тут и море не унесло погибшего, и
имя его узнали, и место для последнего приюта на-
шлось. Кто, как не Господь, позаботился об одино-
ком страннике.
– Довольно долго шли мы по «безродному секто-
ру», наконец подходим к холмику, а на столбике зна-
комое имя: Александр Сергеевич Садыков, и годы
жизни, – рассказывал Игорь Викторович. – И так кра-
сиво здесь, на склоне горы Пасечной! Над могилою
растут с двух концов молодые дубы и где-то в небе-
сах смыкаются в зелёную арку... Стою, и жалость та-
кая в сердце, что столбик стоит на могиле, а не крест.
И вдруг русский парень Юра, который по приказу
бригадира Самвела помог мне найти могилку, пред-
лагает: а давайте прямо сейчас крест ему поставим!..
Крест нашёлся быстро – крепкий, хороший, такие
остаются после установки дорогих памятников. На-
верняка возрадовалась ему душа Александра Сер-
геевича. Он же с посохом-крестом обошёл всю Рос-
сию, как же ему без креста! Дело у Юры спорилось,
он уже знал, для кого старается, ловко поставил
гробницу, вбил крест, снял со столбика пластинку
с именем Садыкова А. С. и прибил её ко кресту. «Вы
только не подумайте, что мы безродных хороним как
ни попадя, – говорил при встрече кладбищенский
бригадир Самвел. – Нет, всё как полагается, отправ-
ляем их в последний путь пусть и не в украшенных,
но в хороших деревянных гробах...»
На могилке горела свеча. Земляк наш читал ака-
фист о упокоении души погибшего странника, и, ког-
да пришло время закидать гробницу землёй, бросил
Уроки русского
и он свою пригоршню, подумав: надо бы привезти
сюда сибирской землицы из Красноярска. В небе
сияло горячее солнце. Состоялось это воздвижение
креста на могиле странника 1 сентября – в горький
день памяти детей, погибших в Беслане, к которым
Александр Сергеевич дважды ходил на поклонение.
При выходе с Барановского кладбища стоит новая
церковка, поименованная в честь новомучеников и
исповедников российских, на Кубани просиявших.
Церковный сторож Сергей рассказал немного о ней,
о себе, а Игорь Викторович рассказал ему о погиб-
шем красноярском паломнике. Спустились вдвоём
обратно к могиле.
– Показал её потому, что очень хочется, чтобы
кто-то хоть немного присматривал за нею...
«А его иконы и посох у меня...»
– И зачем он остановился в Сочи, – говорил го-
стю из Сибири на следующий день настоятель храма
Михаила Архангела отец Иоанн, – здесь столько ис-
кушений!..
По словам батюшки, странника он принял без вся-
ких сопроводительных бумаг, поскольку уже знал о
нём и о беспримерных его переходах, разместил в
воскресной школе вместе с певчим из хора, который
некогда жил в Красноярске. Нового путевого листа с
печатями, с которым следовал Александр Сергеевич
от епархии до епархии, отец Иоанн не видел.
Не раз приходил Игорь Викторович Миндалёв по-
сле этого разговора в собор, здесь он надеялся уз-
нать, где документы, вещи паломника, а главное, где
иконы, которые он пронёс по России в последний
раз, и где его знаменитый посох, благословлённый
самим патриархом Алексием Вторым на Куликовом
поле. Надеялся хоть что-то найти, хотя после гибели
Садыкова прошло более двух месяцев.
2 сентября, в день второго обретения мощей
сибирского чудотворца святителя Иннокентия Ир-
кутского, наш земляк снова отправился в собор на
службу и перед входом в церковную ограду подо-
шёл к нищим. Спросил про Садыкова, показал его
фотографию. И вдруг одна из женщин по имени На-
дежда говорит: «А иконы его и посох у меня...»
– Он же с ними пошёл в Абахазию, – рассказывала
Надежда, проводя гостя в церковный двор, – но при
переходе через границу его не пустили...
Позже, по дороге в Абхазию, на границе Игорь
Викторович подходил с фотографией Садыкова к та-
моженникам, спрашивал, могло ли быть такое, чтоб
не пустили. И ему ответили, что вполне могло быть,
поскольку на иконы могли затребовать документы.
– Он не очень разговорчивый был, – рассказывала
Надежда, – но про Абхазию говорил, что обязатель-
но пойдёт туда, пусть без посоха и креста...
Туда – к первохристианским святыням рвалась
душа странника: к Иверской горе на Новом Афоне с
древней цитаделью Божией Матери, к пещере апо-
стола Симона Кананита, к монастырю его имени со
Вратарницей на воротах. Но оказалось, что не судь-
ба. А судьба – это суды Божии. О гибели Садыкова
Надежда не знала. Рассказала, что была у странника
красная сумка и рюкзак. Где рюкзак, никто не знает, а
67
 Уроки русского
вот сумку сожгли церковные служки, наверное, там
продукты были и испортились. (Вполне возможно,
что вместе с ними сгорел и дневник, который он вёл
в путешествиях.)
– А я сохранила и посох его, и иконы, – говорила
Надежда. – Раз Александр оставил их под мой при-
смотр, я и держала их в церковном дворе. Пройду
мимо – перекрещусь, пойду обратно – опять пере-
крещусь...
Посох стоял, прислонённый к зданию, в котором
обустраивали нечто вроде церковной гостиницы,
а пока здесь потихоньку шёл ремонт. Две иконы с
нашейной верёвкой, сбитые одна с другой, лежали
напротив, у забора, ликами вниз. Игорь Викторович
поднял их, развернул, на него глянули царственные
мученики – государь-император Николай Алексан-
дрович, государыня Александра Фёдоровна с деть-
ми и Николай Чудотворец – любимый русскими свя-
той, небесный покровитель государев, покровитель
всех путешествующих. С ними ушёл Садыков в по-
следнее своё странствие. И последним его приста-
нищем стал именно Михайло-Архангельский собор,
где стоит во дворе памятник царю-страстотерпцу
Николаю II. Бюст государя отлит из бронзы, над ним
возвышается арка из красного гранита, увенчанная
крестом. И стоит ли удивляться тому, что полугодие
со дня гибели паломника выпало как раз на Николу
зимнего, на день Николая Чудотворца. Как же пе-
чётся Господь об убогих странниках своих и о нас,
странствующих ещё по жизни!
Дал Игорь Викторович доброй нищенке денег,
чтобы помянула раба Божьего Александра. «А пой-
дут они у меня все на свечки...» – ответила она. По-
сох Садыкова выше человеческого роста, поэтому
его надо было разобрать, чтобы отправить по почте
в Красноярск. Церковный завхоз принёс хорошую
отвёртку, ловко открутил перекладину, бережно
передал шуруп – он же на кресте был! Ну а какие мы-
тарства были при отправке садыковских святынь на
почтамте, и писать не хочется.
В конце концов с великими трудами всё было от-
правлено в Сибирь, кроме крестовой части посоха
с маленькими иконками Господа Вседержителя, Бо-
жией Матери и Николая Чудотворца, она осталась у
Игоря Викторовича на руках. И промыслительно. С
ними отправился он в удел Иверской Божией Мате-
ри в Абхазию, куда не дошёл паломник, с ними взо-
шёл на Иверскую гору в Новом Афоне, с ними был в
пещере Симона Кананита и в величественном Пан-
телеимоновом соборе... И всюду поминально звуча-
ло имя сибирского странника Александра...
Красноярцы не оставили его могилы неухожен-
ной. Стоит теперь на сочинском городском кладби-
ще в Барановке, в «безродном» 21-м секторе мра-
морный крест. Сама природа увенчала его «аркой»
из дубовых ветвей. Устанавливали крест заочно.
Связались по телефону с Виктором Павловичем Лес-
новым из сочинских «Ритуальных услуг», что на ули-
це Дагомысской, всё обсчитали. Хотели насобирать
денег вскладчину, но, узнав об этом, давний попечи-
тель странника – директор торгового дома «Абала-
ковский» Николай Наумов все расходы взял на себя.
Все знаменитые путешествия Садыкова предпри-
68
нимались с его участием, он даже у себя на работе
маленький музей создал, где собраны публикации,
святыни, сувениры, привезённые Александром Сер-
геевичем из странствий по России.
Мраморное надгробье стало последним прино-
шением Николая Леонидовича знаменитому земля-
ку.
Если кто побывает на могиле за номером 10 914,
то прочтёт на кресте совсем не унылые стихотвор-
ные строки известного красноярского поэта Анато-
лия Третьякова. Человек добрый и отзывчивый, он
вместе со всеми хотел принять посильное участие
в установке памятника, а выпало ему написать эпи-
тафию.
От Японского до Белого и до Чёрного морей
Он прошёл семь раз Россию по морозу, по жаре.
Много зла встречал паломник
на пути к святым местам –
А ведь с посохом, с иконой шёл Садыков Александр!
Море Чёрное с волною вновь земле вернуло плоть.
Упокой в Небесном Царстве душу светлую, Господь!
***
Вот и весь рассказ. Но кажется мне, что одинокий
странник Александр Садыков, шедший с государе-
вой иконой на груди, не был одинок. Кажется мне,
что в последнем его путешествии был с ним ещё
один странник.
Есть легенда у нас, что наш царь и сейчас
В нищем виде Россию проходит...
И котомку несёт, к покаянью зовёт,
К сердцу каждого двери находит.
Кто на царственный зов с сердца сдвинет засов,
Проливает слезу покаянья, –
Царь слезу ту берёт и в котомку кладёт,
Лучше нет для него подаянья...
Знай, народ дорогой, что с последней слезой,
Как наполнится эта котомка,
На Руси будет царь, и мы будем, как встарь,
Бога славить свободно и громко...
Последнее пристанище странника
Фото Игоря Миндалёва
 Уроки русского

Татьяна
СМЕРТИНА

Средь людей
и туманов столетних
Средь людей и туманов столетних
Тихий странник бредёт с рюкзаком.
В бороде его – звёзды и ветер.
А в душе – то затишье, то гром...

Ишь, задумал шататься по свету!

В книгу Гиннесса жаждет попасть?
Иль рехнулся, и памяти нету?
Иль бастует, чтоб видела власть?

Вот прилёг у дрожащей осины,

Потрапезничал жалким пайком.
Долго слушал рычанье машины
И смотрел на базарный содом.

Подошёл к нему странный ребёнок.

– Дядька, дай закурить! – попросил.
– Бедный ангел, сгоришь, что курёнок;
Крылья белые кто отрубил?

Засмеялись в толпе! А мальчонка,

Хохоча, побежал в магазин.
Что кровит на спине рубашонка,
Только странник и видел один.

69
 Уроки русского
Валентина МАЙСТРЕНКО – журналист, автор документальных книг. Одна из них
«Отзовись, брат Даниил!» посвящена герою Бородино, участнику Отечественной
войны 1812 года, участнику Заграничных походов русской армии (1813–1814 гг.)
против Наполеона, завершившихся в городе Париже, сибирскому старцу – святому
праведному Даниилу Ачинскому (Даниилу Корнильевичу Делие).

«Я с детства знала,
Валентина МАЙСТРЕНКО

что это был Александр I ...»

К 400-летию дома Романовых

Э
то был второй мой приезд в этот город ради
Феодора Кузьмича. Первый был осенью 2008-
го, когда меня пригласили на польский теа-
тральный фестиваль в Томск. Как можно было от
такого приглашения отказаться! Столько лет со-
биралась туда, но откладывала поездку: близко же,
чуть более полусуток езды от Красноярска, всегда
можно побывать. И вот во время работы над кни-
гой о старце Данииле Ачинском не я еду, а меня
приглашают в Томск, будто брат Даниил взял и ре-
шительно меня подтолкнул: не тяни – езжай к Фео-
дору! Незадолго до отъезда снится мне яркий сон,
почти как у Пушкина:
Чудный сон мене предстал.
Дивный старец с бородою...
Государь и старец
Вижу я, как в огромный собор, схожий с рома-
новским Храмом-на-Крови в Екатеринбурге, вносят
гроб, в котором лежит настоящий великан. Он мо-
лод – в возрасте Христа, одет в великолепный мун-
дир с эполетами, с орденами и знаками отличия. Я
смотрю на него и узнаю: так это же государь Алек-
сандр Первый! Он лежит в гробу, как живой, словно
спит, лицо тёплое, губы его чуть вздёрнуты в улыб-
ке, как на «молодом» его портрете. И я понимаю: он
прекрасно знает, что происходит вокруг и о чём мы
думаем, глядя на него...
Стою я неподалёку от аналоя и, глядя на госу-
даря, удивляюсь тому, насколько он красив. Вдруг
Александр Павлович встаёт и оказывается по ле-
вую сторону от аналоя в окружении немногих
прихожан – свидетелей его воскресения. Как и я,
приняли они этот факт как нечто само собой разу-
меющееся. Люди о чём-то говорят с государем, а я
не решаюсь подойти. И тут голос свыше требует от
меня: подойди и обними его. Это не произносит-
ся вслух, но приказ настолько повелителен, что я,
преодолев робость, подхожу к Александру Перво-
му. Он высокий, я прижимаюсь слегка головой к его
мундиру на уровне груди, осторожно приобнимаю
его и, прежде чем отойти, задаю ему неожиданно
для себя глупейший вопрос: «Наверное, вас очень
любили женщины?» И государь без тени улыбки
или насмешки над глупым этим существом спокой-
но отвечает мне с высоты своего роста: «Они меня
мало волновали».
Во время ответа за его плечами великолепной
выправки словно незримой глыбою, горою вста-
ют главные вопросы, мучившие его всерьёз. Я не-
вольно ощущаю всю их тяжесть, перевожу взгляд
за аналой. За ним виднеется вход в простенький,
мало освещённый придел. Сон есть сон. Не сходя с
места, вижу, что в небольшом простенке этого при-
дела стоит одинокий, величественного вида старец
в рубище, с длинной бородой, напоминающий Ле-
онардо да Винчи со знаменитого его автопортрета.
Никого нет рядом с ним, никаких почитателей, он
отрешён от мира и погружён в молитву... Но при
этом он как бы бесплотен, будто рисован коричне-
ватыми красками...
Этого старца из сна я вспомнила в ограде Бого-
родице-Алексиевского монастыря, когда экскур-
совод, указывая на монастырские стены красного
кирпича и стоящие напротив них монашеские ке-
льи, рассказывал:
– В 1926 году перед расстрелом монахов вот
эти их кельи стали для них тюремной камерой. И
вот тогда стал являться старец Феодор в парящем,
полупрозрачном образе. (И в сне моём он как бы
парил, и образ его был полупрозрачен, невольно
подумала я. – В. М.) В полночь он выходил сквозь
стены часовни, сооружённой над его могилой, и по
этой вот восточной части монастыря шёл в южную
сторону, к монашескому кладбищу, где таял. Так он
духовно подкреплял братию, готовя к неизбежной
смерти...
Рассказ окончен, и вот мы входим в храм во
имя иконы Казанской Божией Матери. Скромная

70

деревянная рака с мощами старца стоит в неболь-
шом простенке. Над ракой висит икона старца в
белом одеянии. В церкви полумрак. Вот в таком же
простенке в сумраке и стоял в полный рост старец
из моего сна! Есть сны, которые быстро забываются,
а есть сно-видения, которые забыть невозможно.
Объяснение им может прийти через много-много
лет, поэтому я над ними не слишком задумываюсь:
они сами напомнят о себе, когда надо.
Главное в ту первую мою поездку произошло:
я побывала у мощей таинственного старца. И он
даже исполнил некоторые мои скромные желания.
Очень переживала я, что оставила в Красноярске
телефон томского краеведа, который много знал
о Феодоре Кузьмиче, так хотелось с этим челове-
ком встретиться. Но телефона его у меня не было,
да и поселили нас за городом, в санатории «Запо-
ведный», где проходил театральный фестиваль, так
что ни о поисках, ни о встрече и помышлять не-
чего было. Однако в душе я всё равно печалилась
по этому поводу, а еще сокрушалась о том, что так
мало, только по приезде, удалось мне побывать у
мощей.
И вот в последний день пребывания на томской
земле везут нас на экскурсию по Томску знакомить
с достопримечательностями живописного старин-
ного сибирского города. И попадаем мы в руки
замечательного экскурсовода, который перед на-
чалом экскурсии в Богородице-Алексиевский мо-
настырь говорит публике, частично приехавшей на
театральный фестиваль из Польши:
– А сейчас мы пойдём к королю Польскому, ибо
под именем старца Феодора скрывался император
Александр Первый, венчанный короной короля
Польского в 1815 году в Варшаве...
Это сообщение сразило и поляков, и русских.
Но факт это исторический: Польское королевство
было создано и отдано под власть Российской им-
перии после поражения войск Наполеона решени-
ем Венского конгресса (1814–1815 гг.)
– «Пожар Москвы освятил мою душу, и я по-
знал Бога!» – эти слова Александр Первый сказал
в страшные дни отступления русских войск под на-
тиском наполеоновских полчищ, – горячо расска-
зывал нам экскурсовод. – «Я отращу себе бороду и
скорее буду питаться чёрствым хлебом в Сибири,
нежели подпишу позор моего Отечества...» – так за-
явил он, когда узнал, что Москва горит в огне...
Пробудив в публике неподдельный интерес к
личности Феодора Кузьмича, экскурсовод много
интересного рассказал о таинственном старце, да
так, что я подошла и спросила, не знает ли он что-
нибудь о старце Данииле Ачинском, который жил
некоторое время рядом с Феодором Кузьмичом в
деревне Зерцалы.
– Я даже в Енисейске был на предполагаемой его
могиле, – ошарашил меня знаток отечественной
истории своим ответом.
Воспрянув духом, я спросила, а не знает ли он
томского краеведа Скворцова, телефон которого я,
увы, оставила в Красноярске.
– Так я и есть Скворцов! – ответствовал наш гид.
Так после моих воздыханий и самоукорений ува-
Уроки русского
жил незадачливую путешественницу старец Фео-
дор и подвёл этого замечательного человека пря-
мо ко мне! Времени было очень мало, но мы успели
обменяться с Геннадием Владиславовичем телефо-
нами, кое-какой информацией. На следующий день
рано утром я уезжала с чувством, что обязательно
сюда вернусь. Самое интересное, что успели мы с
Геннадием Скворцовым обговорить один проект, о
котором я и рассказала в одной из красноярских
газет.
Мост от Вены до Красноярска
В музыкальной столице мира – в Вене компози-
тором Иоханнесом Кернмайером написана опера
«Царская легенда», главным героем которой стал
таинственный старец Феодор Кузьмич. По упорно
бытующей легенде, это был триумфатор, победи-
тель непобедимого Наполеона государь-импера-
тор Александр Первый, сымитировавший смерть
в 1825 году и завершивший свою жизнь в 1864 году в
Сибири глубоко почитаемым старцем. В 1984 году
праведный Феодор Томский был причислен к лику
сибирских святых.
Новость об опере «Царская легенда» я услышала
недавно, когда была в Томске. О том, как слава о
таинственном сибирском старце дошла до Вены,
рассказал мне научный сотрудник муниципального
учреждения «Томск исторический» Геннадий Вла-
диславович Скворцов.
– После того как в 1995 году мощи святого были
обретены заново, помещены в деревянную гробницу
в храме Казанской Божией Матери, на поклонение к
старцу приезжает много людей из самых разных го-
родов, у его мощей засвидетельствованы даже чу-
деса исцелений. Лет десять назад появилась здесь
гостья из Вены Мария Олеговна Романович. Она пе-
вица, много лет пела на оперной сцене. Так вот, её
род – из ветви бояр Романовых, которые во време-
на гонений ещё при царе Борисе Годунове покинули
Россию и обосновались сначала в Бессарабии, а по-
том в Австрии, там и укоренились.
Бывшей оперной певице настолько полюбился
Томск, что приезжает она к мощам старца, ко-
торого почитает как императора Александра
Павловича Романова, почти каждый год. Мария
Олеговна и рассказала мне об этой опере, либрет-
то и музыку написал её зять, австрийский компо-
зитор Иоханнес Кернмайер. Был у нас разговор и о
постановке «Царской легенды» на сибирской сцене.
Единственное условие, которое выдвигает Рома-
нович, – чтобы премьера состоялась в Томске. Ког-
да она узнала, что старец почти 21 год прожил в
селениях, которые ныне относятся к Красноярско-
му краю, изъявила желание, чтобы опера была по-
ставлена на красноярской сцене...
Да, постановка оперы «Царская легенда» стала
бы событием для всего Красноярского края, с кото-
рым связана почти вся жизнь в Сибири этого та-
инственного старца. В марте 1837 года прибыл с
арестантской партией Феодор Кузьмич в деревню
Зерцалы Боготольской волости Ачинского уезда, жил
на каторжном винокуренном заводе (ныне Красный
71
 Уроки русского
Завод), в казачьей станице Краснореченской (ныне
Красная Речка), Белоярской (ныне Белый Яр), в деревне
Коробейниково. Бывал на севере края на приисках, по
всей вероятности, и в центре золотодобытчиков
– Енисейске, был связан с Ачинском и Красноярском...
В Томске, в местечке Хромовка, воздвигнут па-
мятник праведному Феодору, который прожил в
этом городе шесть лет. В Богородице-Алексиев-
ском монастыре заново отстроена Феодоровская
часовня. Сюда, в монастырь, устраиваются крест-
ные ходы, захватывающие Кемеровскую, Томскую
области, приуроченные к дню памяти Феодора
Кузьмича. Поклонными крестами отмечены места
его пребывания... В Красноярском крае, там, где про-
жил легендарный старец большую часть сибирской
своей жизни, о нём напоминают только несколько
крестов, поставленных энтузиастами. И может
быть, постановка оперы «Царская легенда» ста-
нет толчком для воскрешения памяти о таин-
ственном старце на красноярской земле.
О возможности такой постановки я переговори-
ла с художественным руководством Красноярского
театра оперы и балета, и идея эта одобрена. В
Красноярске как раз строятся планы празднования
200-летия победы над Наполеоном, неразрывно свя-
занной не только с именем Александра Первого, но
и с подвигами воинов-сибиряков. И постановка опе-
ры была бы очень кстати. А в Вене были подписаны
российским самодержцем знаменитые соглашения
с союзниками. Так что венский оперный проект вы-
зрел очень удачно – в канун большой даты. Заклад-
ка незримого моста между Красноярском и Веной
состоялась!
Вот такой получился тогда зарубежный поворот,
но не в сторону Парижа, где бывали сибирские
старцы, а в сторону Вены. Почему я так заспешила
в Томск в июле 2010-го? Потому что добрый друг
Романович, её томский переводчик Александр Вла-
димирович Гейер сообщил мне, что Мария Олегов-
на приехала к мощам старца, и у меня есть возмож-
ность встретиться с нею. Я и помчалась.
Увиделись мы с Александром Владимировичем 5
июля, в день памяти старца, когда празднуется обре-
тение его мощей в 1995 году, и тут же направились
в монастырь. Человек он энергичный, не лишён-
ный чувства юмора, рассказы его о жизни немцев в
Томске, где возглавлял областную администрацию
губернатор Кресс, куда ездила в гости немецкий
премьер Ангела Меркель, можно отдельной кни-
гой издавать; кстати, русский император Александр
Первый тоже имел немало арийской крови.
Сведения о передвижении по славному старин-
ному сибирскому городу гостьи из Австрии, кото-
рая, увы, принципиально не пользуется сотовым
телефоном, переводчик, когда не застаёт её дома,
получает от словоохотливых бабушек и тётушек,
которые торгуют цветами, расположившись ше-
ренгой вдоль переулка, что ведёт к дороге на мо-
настырь. Марию Олеговну они прекрасно знают,
благодаря частым приездам она стала вроде одной
из достопримечательностей города. Ну а поначалу
появление её с сыном было в диковинку.
«Романовичи... встретились со многими томи-
72
чами в диапазоне от официальных лиц до местных
монархистов, – писала газета «Томский вестник»
31 июля 1999 года. – Некоторые контакты вызва-
ли у аристократов шок. Так, небезызвестный во-
жак городских бомжей Пётр Куренный привёл их
к костру, возле которого расположились его то-
варищи. Гнойные раны одного из них были предъ-
явлены выходцам из общества благоденствия как
местная достопримечательность. В итоге сме-
калистые люмпены получили от милосердных ари-
стократов 50 долларов. И вообще потенциальные
меценаты из Вены шли нарасхват. В ходе визита
оказать помощь городу им предлагали не только
маргиналы, но и официальные лица».
Так оно и было, но ограниченность в средствах
позволила Романовичам тогда принять участие
лишь в проекте по увековечению памяти святого
покровителя Томска на загородной заимке купца
Хромова, на месте, где некогда стояла келья знаме-
нитого старца.
Ну а сейчас, по прошествии десятилетия, к вен-
ским гостям относятся спокойно, как к своим ко-
ренным жителям. Так вот, мы с Гейером пошли
напрямик в Богородице-Алексиевский, чтобы
встретиться с Романович, но, увы, её там не ока-
залось. И тогда Александр Владимирович призвал
на помощь торговок. «Так она уже обратно домой
прошла!» – радостно закричали они на его вопрос.
И вот мы в подъезде старинной многоэтажки в цен-
тре города, звоним и оказываемся в скромнейшей
квартире, которую снимает австрийская гостья.
Она артистична: в чёрном наряде, с выразитель-
ным лицом и туго накрученным цветным платком
на голове. Знакомимся. Мария Олеговна говорит
по-русски, но немного, потому что домашние на
русском не говорили, и она осваивала родной язык
предков уже будучи взрослой, в частном порядке.
– Томские тётушки меня иногда спрашивают: Фё-
дор Кузьмич ваш брат? – чуть улыбнувшись, гово-
рит Мария Олеговна.
И не мудрено, что так думают, приехала она нын-
че в этот город в десятый раз. В этакую даль ехать,
столько неудобств претерпевать ради одного: что-
бы снова оказаться у мощей Феодора Кузьмича. Та-
кой подвиг можно совершать только ради родного
человека. А родилась Мария Романович в Вене в
1927 году. Отец, доктор технических наук, дослу-
жился до генеральского чина в министерстве пу-
тей сообщения Австрии.
Родом из гонимых Романовых
– К царствующему дому Романовых мы не име-
ем отношения, но семейное предание гласит, что
предки наши были из рода бояр Романовых, – рас-
сказывает Мария Олеговна.
Она уже по русскому обычаю накрыла на стол, и
от горячего чая теплеет на душе, всё-таки хорошие
у нас обычаи!
– Никаких документов у нас не сохранилось, ста-
рая прадедова фамильная книга сгорела в огне во-
йны, но от отца я знаю, что мой прадед Симон был
православным священником и богословом, у него
 Уроки русского
хранились портреты всех российских царей, он ствовала себя чужеродной в родной семье, а тут
и рассказывал, что род наш берёт начало то ли от вдруг ожила, с нетерпением ожидая очередной но-
стольника Никиты Романова, то ли от его брата. Ког- мер газеты. Зная, что мама будет недовольна этим
да при царе Борисе Годунове Романовы впали в не- запойным её газетным чтением, читала украдкой,
милость, один из семерых братьев вроде бы убежал по дороге в школу, в подъезде дома. А эпизод ро-
от расправы в Сибирь, а наш предок – в Бессарабию. мана, где к одинокому страннику в Сибири броса-
Видимо, там, уже за пределами России, наши Рома- ется человек, узнав в нём императора Александра
новы и стали Романовичами. Когда во время оче- Первого, вонзился в сердце стрелой. «Мы встре-
редной исторической встряски перебрались они в тимся в другой жизни», – сказал старец этому чело-
Австрию, у берегов реки Прут, на территории тог- веку и пошёл дальше.
дашней Румынии остались наши родовые могилы. Мари бросилась в поисках других публикаций
Отец очень хотел побывать на месте, где родился, об Александре Первом в библиотеку и много чего
нашла: о его жизни, его
смерти и об одиноком
страннике, блуждающем в
снегах Сибири.
– До встречи с ним я чув-
ствовала себя очень одино-
кой, друзей у меня не было,
и вдруг одиночество исчез-
ло: я нашла себе собесед-
ника, – вспоминает Мария
Олеговна. – Помню, как на
даче в саду разговарива-
ла с ним, открывая ему все
свои печали и сомнения.
И он давал мне утешение
и силы жить дальше. Это
была духовная поддержка.
Так с детства я почувство-
вала себя под его защитой,
то была самая надёжная
– небесная защита. И это
осталось со мною на всю
жизнь...
Мария Олеговна Романович у «часовенки» памяти старца Феодора Кузьмича.
Окончив Высшую школу
По правую сторону от неё стоит Геннадий Владиславович Скворцов. музыки в Вене, в 16 лет она
Фото из личного архива Г. В. Скворцова уже поступила в консер-
ваторию. Карьеру певицы
и, слава Богу, съездил туда и побывал на родных начала в Швейцарии. Первой для неё стала партия
могилах. К сожалению, ему было всего шесть лет, Марии Магдалины в опере «Мёртвые глаза». Но ка-
когда его отец умер (он был речным капитаном), кой радостью для Мари было исполнять партии в
деда его Симона тоже не было в живых, так что папа русских операх – Полину в «Пиковой даме» Чайков-
мало что мог рассказать мне об истории рода... ского, Кончаковну в «Князе Игоре» Бородина...
Как бы то ни было, но всё то, что рассказала мне – Вот, – показывает Мария Олеговна диск, на ко-
во время этой встречи Мария Олеговна, свидетель- тором красовался её собственный портрет. – Не-
ствует: родословие, даже если его нет на бумаге, сколько лет назад мой зять композитор Иоханнес
обязательно даст о себе знать. Мама её была като- Кернмайер преподнёс мне подарок, собрав здесь
личкой, бабушка тоже, в семье на русском языке не кое-что из моего репертуара...
говорили, в том числе и русский по происхожде- С радостью обнаружила я в оглавлении не толь-
нию отец, даже и разговоров не было о России. В ко оперные арии, но и любимые русские романсы:
доме был обычай: вдоль стены прихожей вывеши- «Ямщик, не гони лошадей!», «Не брани меня, род-
вались разные газеты. Однажды от нечего делать ная», «Утро туманное». Тут я немножко схитрила:
Мари взяла номер в руки и наткнулась на отрывок взяла и запела, приглашая глазами Марию Олегов-
из романа какого-то австрийского писателя «Горя- ну присоединиться, она тут же подхватила, с акцен-
чее сердце». Его, оказывается, печатали из номера том, конечно, но очень богатым, сильным, грудным,
в номер, и посвящён он был истории Российской воистину оперным голосом. А вслед за нами и Гей-
империи. 12-летняя девочка погрузилась в него с ер запел, не удержался:
упоением, как жаждущий припадает к источнику Утро туманное, утро седое,
чистой воды, читала, переживая всем сердцем все Нивы печальные, снегом покрытые,
события: гибель императора Павла Первого, мятеж Нехотя вспомнишь и время былое,
на Сенатской площади, казнь декабристов... Вспомнишь и лица, давно позабытые...
Она была замкнутым ребёнком, почему-то чув- Где же был Феодор Кузьмич в 1843-м, когда пи-

73
 Уроки русского
сал Иван Сергеевич Тургенев эти строки? В самой
глухомани, на Красной речке. Но будто про него
эти строки написаны! Да, неисповедимы пути Го-
сподни. И думала ли австрийская певица Мария
Романович, что на склоне лет дорога её проляжет
в Сибирь, что будет для неё это самая счастливая
дорога, которую она искала всю жизнь.
Замуж она вышла по настоянию матери, как-то не
стремилось её сердце к семейной жизни. Но зато
теперь рядом с нею названная в честь императо-
ра дочь Александра и сын, который стал священ-
ником-монахом отцом Сергием (и тут родословие
сказалось, прапрадед-то Симон батюшкой был!).
Первым на Западе написал отец Сергий икону
старца Феодора Кузьмича, а потом и икону святого
покровителя государя-императора – святого бла-
говерного князя Александра Невского, написал и
книгу о нём и в Вене в их собственном доме освя-
тил домовую часовню в честь сибирского старца. А
зять вот написал оперу «Царская легенда». Так что
покровительствует таинственный старец уже не ей
одной, а всему роду. Партитура оперы с кратким
содержанием находится сейчас в Красноярске, но
срочно требуется либреттист, который создал бы
либретто на русском языке. На этом-то мы, красно-
ярские энтузиасты постановки оперы Кернмайера
в Сибири, и споткнулись...
– Если б я в детстве не встретила Александра
Первого, то, может быть, уже и не жила... – говорит
Мария Олеговна. – Он мне всегда помогал. И разве
было бы всё это в моей жизни, если бы не он!..
Богом дарованный путь
Вот так дорог ей русский государь-император
Александр Первый, которого она с детства почи-
тает и как старца. Представьте, что творилось в ее
душе, когда она узнала, что в Томске обретены его
мощи, мощи того самого странника из детства – Фе-
одора Кузьмича! Два года копила она деньги на до-
рогостоящую поездку от Вены до Томска. Знакомые
предостерегали: не видишь, что творится в России,
там одни разбойники и разруха. Но не было тако-
го человека на земле, который бы убедил Марию
Романович в том, что ехать не надо. Надо ехать и
обязательно! Ну хоть раз побывать у него!
Вена, Санкт-Петербург, Москва и скорый поезд до
Томска... И температура под 39 со страшным кашлем!
Простуду она лечила русским кипятком с аспири-
ном. А потом была встреча, к которой она шла всю
жизнь. Всю жизнь любила разговаривать или просто
молчать с ним наедине. И здесь, в Сибири, снова они
были один на один, подолгу сидела у его мощей. И
с тех пор, как приезжает, старается обязательно по-
бывать у мощей наедине со старцем.
– Бог – солнце, отражение – луна, не надо мно-
го разговаривать, – говорит Мария Олеговна. –
Мне чудеса не нужны, чтобы верить в него. Вчера
здесь, в квартире, я ощутила вдруг пред собою его
лицо, но я спокойно к этому отнеслась. Нужно быть
очень осторожным с дьяволом, он в каком хочешь
виде может явиться...
Святой праведный Феодор помогает ей не толь-
74
ко духовно. Она приехала в Томск с ужасным остео-
хондрозом, подарили ей маслице от лампадки, что
горит над мощами, стала мазать больные места, и
болезнь ушла. Перед первой поездкой врачи гото-
вили её к операции на глаз, потому что была угроза
полной потери зрения. Мария Олеговна отложила
её до возвращения. Когда вернулась из поездки,
которой её так пугали, к великому удивлению вра-
чей, операции не потребовалось. Не случайно ещё
при жизни называли Феодора Кузьмича по имени
прославленного святого врачевателя первохри-
стианских времён – сибирский Пантелеимон.
Слух пошёл по Вене о её поездках с сыном-свя-
щенником в Сибирь, и в 2002 году, к величайшему
изумлению томичей, вместе с Романовичами прие-
хала группа австрийских документалистов снимать
фильм о городе и о главной его святыне – мощах
старца Феодора Кузьмича.
– Они впали в транс, когда приземлились, – вспо-
минает Мария Олеговна. – Дождь, беспросветная
тьма – какие могут быть съёмки! И вдруг 1 мая за-
сияло солнце и сияло по 6 мая, пока они работа-
ли над фильмом. Как только съёмки завершились,
снова пошёл дождь. Фильм этот дублирован на рус-
ский язык под названием «Мистика Востока», помог
его озвучить народный артист Алексей Гуськов,
который приезжал в Вену. Свой гонорар Алексей
пожертвовал Богородице-Алексиевскому мона-
стырю. Фильм, записанный на 500 дисков, мы пре-
поднесли в подарок к 400-летию Томска... Томск для
меня самый любимый город на земле. Он не похож
ни на какой другой.
Мария Олеговна глубоко убеждена: не надо ни
Томску, ни России копировать Запад. Если что и
перенять, так это только пунктуальность и надёж-
ность в делах. А Западу предстоит ещё лечиться
Россией и Сибирью, потому что в ней осталось
много русского, и этого ни в коем случае нельзя
потерять... Тоскуя по Сибири, Мария Олеговна ино-
гда пишет из Вены письма. Одно из них в поэтиче-
ски прекрасном переводе Александра Гейера я и
приведу сейчас.
«Если будет угодно Богу... летом 2004 года я
опять приеду в Томск. На юбилей города и в первую
очередь к мощам святого Феодора Томского. Это
время, когда с тополей летит пух, и улицы города
укутаны в мягкую белизну, в белизну, которая, как
символ мудрости, укутывала святого Феодора
Кузьмича и которая после долгих зимних месяцев
плывёт в воздухе и рассеивается тёплым летним
ветерком.
Я люблю Томск-город с его несравненными дере-
вянными домами, жмущимися к земле, с его церквя-
ми, памятниками культуры и Свято-Богородице-
Алексиевским монастырём. Этот город для меня
– родина души, надёжный порт в моих паломниче-
ских поездках к местам, где жил и творил святой
старец Феодор Кузьмич. Многие люди на Западе и в
России спрашивают: а что такого может предло-
жить Томск, что в нём особенного? Для меня этот
город означает всё: покой, молитвы, разговор со
старцем у его благословенных мощей, здоровье и...
ощущение того, что я дома.

Император Александр Первый и святой праведный старец Феодор Кузьмич
Я люблю простых людей этого города, которые,
несмотря на все тяготы жизни, смеются, радуют-
ся, находят тёплые слова; людей, которые имеют
мало, а часто и очень мало, и тем не менее делятся
с другими тем, что имеют. Это люди, которые го-
товы открыться, подарить своё сердце. Всех этих
людей я хочу поблагодарить и испросить их о мо-
литвах и добрых пожеланиях для себя.
...Я люблю Томск, этот «избранный» город, за то,
что в нём нашёл последнее пристанище человек,
который исполнил своё предназначение: продолжил
историю своей страны уже не как царь Александр
I Благословенный, не как самодержец, познавший
власть, славу, богатство, комфорт... а как человек,
который последовал зову милости Божьей, всё оста-
вил и остаток дней посвятил искуплению. Я глубоко
убеждена, что святой старец Феодор Кузьмич был
не кем иным, как царём Александром Первым.
Его жизнь в Томске и по прошествии времени до-
казательство того, что возможно сделать невоз-
можное. Что можно стать иным человеком по воле
Божьей. Что можно отказаться от желаний славы
и богатства, чтобы найти богатство в просто-
те и скромности жизни. А славу – в служении Богу
и людям. Я... молюсь о том, чтобы люди в Томске и
в России не забывали этих ценностей, не пренебре-
гали ими. Не всё, что в изобилии приходит с Запада,
хорошо и полезно. Россия обладает богатейшими
Уроки русского
традициями в культуре и искусстве, в вере и духов-
ности. Нельзя допустить, чтобы то, что не смог-
ли уничтожить прошлые десятилетия, сейчас
было отдано в жертву идущей с Запада жажде ма-
териального обогащения. Потому что истинное
богатство России не в импортируемых и экспор-
тируемых материальных благах, а в её вечных цен-
ностях, в религиозных корнях и в живущих и поныне
русских традициях.
28.11.2003
Вена»
Засиделись мы тогда у Марии Олеговны гораздо
дольше, чем планировали. Какая тут европейская
пунктуальность, если душа поёт! И она разволнова-
лась, и мы разволновались после дружного пения...
Но пора дать дорогой гостье из Вены и отдохнуть.
Начинается опять же по-русски долгое наше про-
щание с надеждой на встречу. И вот мы на улице.
И перед нами – снова город Томск, облюбованный
Богом и означенный особым знаком через старца
Феодора Кузьмича.
Томск – Красноярск
Примечание. Историки утверждают, что Романовы не
были боярами, но в народе до сих пор причисляют их к
боярскому роду. – В. М.
75
 Уроки русского
Владимир Скиф – автор 18 сборников, лауреат Международной
литературной премии им. П. П. Ершова, лауреат Всероссийской
литературной премии «Белуха» им. Г. Д. Гребенщикова, лауреат
Международного поэтического конкурса «Золотое перо – 2008» и
обладатель прочих наград, член Союза писателей России, секретарь
правления Союза писателей России.
Поэт Владимир Скиф – сибиряк. Дед-священник перевёз свою семью из
Белоруссии в Приангарье во времена гонений на церковь в 1925 году. После
окончания семилетней школы в посёлке Лермонтовский (!) и Тулунского
педагогического училища Владимир работал учителем черчения,
рисования, географии, физкультуры. Доблестно отслужил срочную
службу на Тихоокеанском флоте в морской авиации, демобилизовался в
Иркутск, где окончил государственный университет (филологический
факультет – отделение журналистики). Стихи Владимира Скифа
вошли в антологии – «Русская поэзия XX века», «Русская поэзия ХХI века»,
«Молитвы русских поэтов», в антологию журнала «Наш современник»
«Российские дали», в антологию сибирской поэзии «Слово о матери».
Фото Сергея Переносенко

Живая живопись
Владимир СКИФ

астафьевского слова Из незабываемого

М
оё знакомство с Виктором Петровичем Аста-
фьевым случилось ещё в давние советские
времена, в один из его приездов на декаду
советской литературы в Иркутск. Какой же это был
год? Кажется, 1985-й. Помню, тогда Виктор Петро-
вич с Марией Семёновной жили в гостинице «Анга-
ра». Меня пригласил к нему в гости Валентин Григо-
рьевич Распутин, и я, стесняясь и благоговея перед
автором знаменитой «Царь-рыбы», очень был рад
этой личной встрече.
До сих пор с великим наслаждением вспоминаю
многие новеллы из этого повествования. Некото-
рые из них, особенно «Каплю» и «Уху на Боганиде»,
я готов перечитывать снова и снова. Какой неве-
роятный, исторгнутый «живописцем» Астафьевым
язык! Какие пронзительные, осенённые высшими
переживаниями чувства! Какая кристально-чистая,
доступная абсолютному слуху поэзия! А «Послед-
ний поклон», «Пастух и пастушка», «Ода русскому
огороду»!
Отправились мы в гостиницу с Валентином Григо-
рьевичем не шибко рано, чтобы не помешать в пол-
ную силу отдохнуть гостям, хотя Виктор Петрович
сам накануне позвал Распутина к себе для деловой
встречи. Постучали в дверь, услышали: «Открыто!» –
и вошли в просторный номер. Меня сразу удивила
домашняя его обстановка: Мария Семёновна сиде-
ла, как будто в деревенской избе, за вязаньем, а Вик-
тор Петрович что-то черкал в записной книжке. Он
поднялся нам навстречу со словами, обращёнными
к Вале: «Жду тебя с утра, есть разговор». Тут Валентин
Григорьевич и представил меня как молодого, пода-
ющего надежды автора.
– Это очень кстати, – сказал Астафьев, пожимая
мне руку, – мы тут с Ромкой Солнцевым задумали
интересную книжку и уже делаем её. Я хочу собрать
антологию одного стихотворения поэтов России.
Москвичей не берём, пробьются. Они наших силь-
нейших поэтов, живущих в глубинке, тоже не печата-
ют в своём ежегодном «Дне поэзии».
И тут же, обращаясь ко мне, произнёс:
– Пришлите мне пяток самых лучших стихотворе-
ний, а я уж выберу то, что мне приглянется.
– А чего присылать? Стихи со мной. – Я вынул из
портфеля пачку листов, покопался в них, отсчитал
пять страниц и вручил Астафьеву. Виктор Петрович
тут же сел, внимательно прочёл первую, вторую
страницу и вдруг воскликнул:
– Ну вот, берём твоего дурака! Молодец!
Эта черта характера Виктора Петровича мгновен-
но решать любые вопросы вообще была свойствен-
на Астафьеву, он не любил долгих проволочек. Да и
рубил всегда сплеча, по-военному. Мог и дров нало-
мать, такой уж он был человек: стихийный, откровен-
ный, прямой.
Задуманная Астафьевым книга, несомненно, тре-
бовала и времени, и усилий, потому что собрать
нужно было стихи со всей России, перечитать их,
отобрать у каждого автора лучшее, написать всту-
пительную статью, что и сделал Виктор Петрович,
выпуская в свет этот уникальный сборник стихов не-
измеримого русского пространства. Вышел он под

76

названием «Час России» в 1988 году в издательстве
«Современник». Так благодаря Виктору Петровичу
Астафьеву мои стихи («Сказ о деревенском дураке»)
впервые в жизни были напечатаны в настоящей ан-
тологии.
Другая моя встреча с Виктором Петровичем про-
изошла в 1986 году, в Красноярске. Буквально перед
этой поездкой у себя на даче в порту «Байкал» я по-
знакомился с двумя замечательными живописцами,
которые приехали в наш байкальский «Дом твор-
чества художников». Это были Анатолий Тумбасов
из Перми и Николай Худенёв из Красноярска. Они
выезжали на пленэр и на теплоходе «Бабушкин»
переправлялись в сторону порта «Байкал», где мы
и познакомились, разговорились, да так, что пермяк
и красноярец оказались у меня в гостях. В эти осен-
ние дни мы как раз с братом Анатолием достраивали
баню, и мои новые знакомые помогли даже нам воз-
вести стропила и покрыть шифером крышу.
Артист Василий Лановой умеет не только читать стихи, но и слушать
Этой же осенью во время творческой команди-
ровки в Красноярске я отыскал Худенёва, который
показал мне город, свозил на красноярские Столбы,
на подвесную дорогу, а на другой день я позвонил
Астафьеву и напросился к нему в гости вместе с
Николаем. Днём, часов в двенадцать, мы уже были
у Виктора Петровича и Марии Семёновны, которые
радушно приветили нас у себя в городском доме. Ху-
денёв привёз из дому одну из лучших своих картин и
подарил Виктору Петровичу.
Были у нас душевные разговоры о сельской жиз-
ни – Астафьевы осваивали деревенский дом в Ов-
сянке. Была и острая дискуссия по поводу астафь-
евского рассказа «Ловля пескарей в Грузии» и зло-
получного, провокационного письма некоего Ната-
на Эйдельмана, которому Виктор Петрович ответил
со всей прямотой и яростной отповедью. Были чай
и пироги Марии Семёновны. Всё это потом и вошло
в моё стихотворение «У Астафьевых в доме, как в
поле, светло...» (см. альманах «Затесь» № 1. – Ред.). В
тот день Астафьев подписал несколько книг иркут-
ским писателям, которые я увёз с собой и с радостью
вручил адресатам.
Ещё одним отзвуком той встречи стало моё сти-
хотворение, посвящённое дочери Астафьевых –
Ирине, потому что родители хоть и кратко, но с ве-
ликой болью рассказывали нам о ней, о её ранней
Уроки русского
смерти, а мы, не находя слов утешения, молча, с сер-
дечным сочувствием слушали их.
– Теперь вот воспитываем ребятишек, – говорил
Виктор Петрович, – ох внук сорванец, да ещё с ха-
рактером.
Кстати, в «Красноярской газете», в которой было
опубликовано моё стихотворение «У Астафьева в
доме, как в поле, светло...», рядом – на фотографии
Виктор Петрович сидит в обнимку со своим люби-
мым внуком Витей. А стихотворение «Памяти Ири-
ны Астафьевой» появилось в моей иркутской книге
«Живу печалью и надеждой» (1989 г.), которую я от-
правил в Красноярск.
В один из приездов Астафьева в Иркутск мы – не-
сколько писателей: Евгений Суворов, Валерий Хай-
рюзов, Владимир Жемчужников и я – после встречи
Виктора Петровича в аэропорту оказались в его но-
мере в гостинице «Ангара». Хотели мы уйти, чтобы
Виктор Петрович отдохнул с дороги, но он заявил:
– Я что, с Северного полюса прилетел?! Тут час
лёту до Иркутска. Я никого не отпускаю, прижмите
хвосты. Эй, младшóй, за водкой!
Он дал мне денег, и я помчался в ближайший га-
строном. В застолье мы бесконечно балагурили, но
в основном слушали Виктора Петровича, его жи-
вую живопись словом – на наших глазах рождались
рассказы, мастерски, с изысканным артистизмом
сыгранные анекдоты, прибаутки, удивительные ис-
кромётные истории, бóльшая часть которых так и
не вошла в его произведения. Какое это было все-
поглощающе дружелюбное время! Сколько в нас
было молодости и сил! Мы ведь могли сидеть ночь
напролёт и бесконечно слушать великого мастера.
Где всё это? Конечно же, в памяти нашей – ясной,
как полдень, и с годами никуда не исчезающей! И
ещё, как яркое напоминание о той встрече, у меня
осталась вставленная в паспарту фотография Викто-
ра Петровича, которую он подарил мне в тот вечер
после прочитанных мною новых стихов.
Помнится и встреча с Астафьевым, которая случи-
лась в самом начале перестройки и проходила в зда-
нии Иркутского театра музыкальной комедии (ныне
ТЮЗ), где он ярко и убедительно отвечал на вопросы
переполненной аудитории. Вопросы поступали и
вживую, и записками. Многих иркутян волновало то,
что произошло со страной, с правительством, с тем
77
 Уроки русского
же Горбачёвым, и Виктор Петрович
мощно, резко, по-астафьевски кру-
шил демократов и перестройку,
говорил очень верные, идущие от
сердца слова о русской доле и рус-
ском народе, попавшем в очеред-
ное кровавое месиво.
И народ ему рукоплескал, радо-
вался возможности услышать прав-
ду и поверить в то, что многое в
жизни страны изменится к лучшему.
Не изменилось. Через годы мы это
поняли, но тогда очень уж верилось
в то, что жизнь наша, скорее всего,
наладится и пойдёт по правильному
Сибирский дивизион
Владимир СКИФ
Стихи разных лет
***
«Укрепрайон, укрепрайон» –
Откуда-то звучит ночами.
Восходит из войны печальной
Погибший в ней дивизион.
Он под Москвой
как твердь стоял,
Дивизион сибирской дали.
Он был из нервов и из стали,
Железу противостоял.
Он помнил Жукова слова
И слушал собственную душу...
Он бился насмерть
в злую стужу,
Когда за ним была Москва.
И к сердцу не пустил того,
Кто над Москвою
смерчем вился,
Дивизион с землёю слился
И весь погиб, до одного.
...Гудит Москва –
со всех сторон
Сегодня взятая врагами.
И у врагов под сапогами
Лежит родной дивизион.
Молитва перед боем
Солдат молился перед боем
У русской жизни на краю,
78
вектору. Тогда и Виктор Петрович
верил во всё лучшее. Но дальней-
шая жизнь круто изменила обста-
новку в стране, менталитет многих
людей и даже географию страны, не
говоря о власти и чиновниках. Эти
изменения на сломе эпох не обош-
ли и великого писателя Астафьева.
Но это уже другая история, другие
воспоминания, другое измерение,
которое похоже на фантасмагорию,
происшедшую с нашей страной и с
нашим обществом.
С писателем
Валентином Распутиным
Фото из архива автора
Спасая смертью и любовью
Отчизну горькую свою.
Он обладал сердечным зреньем,
Он видел – русская тропа
Упёрлась в край родной, в селенье,
Где тлела отчая изба.
В полях ночные травы меркли,
Спал батальон береговой.
Среди страны, как среди церкви,
Стоял солдат, ещё живой.
Дышала взорванной утробой
Земля – на ранах клевер, лён.
Солдат встречал врага не злобой,
А верой в русский батальон.
Вставало солнце в чёрном поле,
Не зная, дальше как идти.
Солдат – печальник русской доли –
Свой автомат прижал к груди:
– Земля, у Господа все живы.
Не бойся!
К брустверу припал,
Шагнул под яростные взрывы
И в вечность тёмную упал.
Сталинград
И на земле не стало тишины,
И мир сошёл во мглу земного ада,
И ангелы в окопах Сталинграда
Вставали в ряд с солдатами войны.

Летели пули плотною грядой,
Крошили кости,
камни разрывали,
И ангелы-солдаты со звездой
Сквозь пули шли и редко выживали.
И тот, кто падал, тот – не воскресал,
Дробилось солнце в мелкие осколки.
Казалось, тёк свинец по небесам
В смертельной битве
у великой Волги.
Шёл в небе русский лётчик на таран,
Творили чудо ангелы-солдаты,
И раненый своих не чуял ран,
И превращались в танки автоматы.
И было лучшей изо всех наград,
Когда в душе, как орден величавый,
Вставал непокорённый Сталинград
В лучах своей непобедимой славы.
...В той страшной битве
немец проиграл.
План «Барбаросса» разлетелся в клочья.
И Паулюс – пленённый генерал,
Как башней танка, головой ворочал.
Звенела Волга, пел иконостас
И, сапогом раздавленный солдатским,
Немецкий дух, который их не спас,
Горел в котле великом –
Сталинградском.
Нить
Как хочу мой великий народ сохранить я!
Он не турок, не швед.
Он по сути другой.
Мы пронизаны русской незримою нитью –
И народный герой, и упрямый изгой...
Связан каждый друг с другом
священною нитью.
И поэтому каждый в России – связной.
Непонятен душою,
живёт по наитью,
Русь святейшую помнит своей глубиной.
Там славянские боги над родиной светят,
Там и скифы-сарматы,
и русы-князья
Тянут
ниточку
эту
сквозь
крепи
столетий,
Где в цепи достославной народ мой и я.
Нить единой судьбы
и единого гнева
Серебрится в душе старика и юнца.
Там одно для любви и для радости небо,
Уроки русского
Там у русской тропы не бывает конца.
Русский щит на краю Куликова –
засветит,
Чтобы Русь защитить и векам сохранить,
И протянется нить к Бородинской победе,
И
до
Про-
хо-
ров-
ки
вдруг
до-
тя-
нет-
ся
нить.
«Тигры» в воздух взлетят, не достигшие цели,
Кровь смешают с землёй!
Ты, солдатик, не трусь:
Наша русская нить оживёт, в самом деле,
и в могучий клубок намотается Русь!
Заклубятся века. Задымятся столицы,
Будет враг побеждённый
в полях наших стыть!
Пусть глядит в небеса, где пылают зарницы,
Там – на небе – свивается русская нить!
***
Жизни фронт.
Судьбы передовая.
Сердца ненадёжная броня.
Облаков таинственные сваи
Рушатся, как годы, на меня.
Где мой флагман?
Где моя Россия,
Горный разбудившая обвал?
Где твоя стремительная сила?
Кто твои обозы подорвал?
Мировой обложенная данью,
Ты как будто снова под Ордой.
Самое большое испытанье –
Испытанье новою войной.
...Будто бы армейские погоны,
Ветер листья мёртвые погнал.
И кроваво падало за горы
Солнце, как убитый генерал.
Стезя России
Летели в полночь облака
По мокрым кровлям,
И тополь смешивал закат
С древесной кровью.
Как сабля острая, сквозя
На небе синем,
Сверкала горькая стезя
Моей России.
79
 Уроки русского
Касаясь неба и цветка,
Церквей, избушек,
Несла Россия сквозь века
Святую душу.
Шла горевать среди ветвей,
Плясать вприсядку...
Стезя вонзилась в душу ей
По рукоятку!
***
Эх, тройка! Птица-тройка!
Кто тебя выдумал?
Н. В. Гоголь
Господи, страшно! Россию уносит
Между отравленных материков
Мемориальная чёрная осень
С крыльями демона – в бездну веков.
Боже! Россия, ты птицею-тройкой
Резво летела по русской тропе,
Пела, плясала на ярмарке бойкой...
Ныне устроила бойню себе.
Правит тобою то пьяный возница,
То позабывший про Русь человек...
Тройка-Россия, какая ты птица? –
Если ты крыльев лишилась...
Неужто навек?..
В вечности
Идея нации есть не то, что она
сама думает о себе во времени, но
то, что Бог думает о ней в вечности.
Владимир Соловьёв
Россия, я – твой верноподданный.
Я воин и служитель муз.
С народом, преданным и проданным,
Несу вины тяжёлый груз.
За оскоплённость русской нации,
За обещаний миражи,
За то, что зло затвором клацает
И рушит горницу души.
О мой народ! В осенней темени
Пути Господние познай!
Не думай о себе во времени,
А лишь о Боге вспоминай.
Когда от грома сотрясается
Небесная живая ткань,
К тебе незримо прикасается
Творца целительная длань.
И на краю метельной млечности,
Где блещет звёзд иконостас,
Бог в изменяющейся вечности
С тревогой думает о нас.
80
Памяти Георгия Свиридова
Музыка поля открытого,
Снег и метель в Рождество
Стали дыханьем Свиридова,
Трепетной музой его.
Музыка века пробитого
Стала на все времена
Сердцебиеньем Свиридова,
Болью, лишающей сна.
Господом –
вечность отпущена,
Тихая радость и грусть,
Слово высокое Пушкина
И деревянная Русь.
Век и его потрясения
Переступили порог
С песенным даром Есенина,
С тайною блоковских строк.
В небе звучит оратория,
Как Маяковского бас.
Годы листает История,
Время не жалует нас.
Возле народа несытого
Над полонённой страной
Нежное сердце Свиридова
Пело скрипичной струной.
Возле мальчишки убитого,
Возле московских оград
Русское сердце Свиридова
Билось, как будто набат.
И над полями-заплатами
Горестной русской земли
Музыка пела и плакала
И затихала вдали.
Сердце горело и таяло
И, догорев в Рождество,
Бренную землю оставило...
Вот и не стало его.
Смотрит держава зарытая,
Как, забирая в щепоть,
Чистую душу Свиридова
В небо уносит Господь!
Лето на Байкале
Какое лето! Царственное лето!
В Байкал –
алмазов ссыпали откос.
По небу золочёная карета
Провозит солнца золотого воз.
Тайга,
на небе свет перенимая,

Желтеет сочным золотом сосны.
Бежит волна, песок перемывая,
И слитками сияют валуны.
Ютятся деревушки по распадкам:
Дворов по тридцать,
кое-где по пять...
Летим на лодке
по хрустальным складкам,
И вот она – Молчановская падь!
Цветное лето. Травостой – примета,
Что нынче будет ранний сенокос.
У дяди Коли – моего соседа –
Не сенокос, а серебренье кос.
По травам косы вихрем пронесутся
И отзвенят, и загустеет день.
На кошенине лошади пасутся,
Внизу Байкал томится, как тюлень.
Сверкнули чайки и в лучах погасли.
Я помогал соседу, а потом
Мы с ним сига зажаривали в масле,
Серебряного – в масле золотом.
***
Валентину и Светлане Распутиным
Как спится у Распутиных на даче!
День закатился, словно медный грош.
Мой сон, как пух небесный, не иначе,
Мой сон на детство давнее похож.
Настой черёмух, и настой сирени,
И хвойный воздух с млеком тишины
Мне кажутся божественным твореньем,
Вдыхаются до самой глубины.
Не слышатся ни ангельские плачи,
Ни гомоны вечерних городов.
Как спится у Распутиных на даче,
Как будто в поле посреди цветов!
В шитье живых черёмуховых кружев,
Ночь зыбкою летит берестяной.
А мирозданье каруселью кружит
И выпрямляет сосны надо мной.
Как будто в кокон – в одеяло прячусь
И улетаю по ночной тропе.
Как спится у Распутиных на даче,
Как в раннем детстве в маминой избе.
Родина
Маме
Смирновой Надежде Прокопьевне
Милая, милая Родина.
В сенях – уютный закут.
Зорь раскаленные противни
Солнечных зайцев пекут.
Уроки русского
Поле овсяное, тихое
Прячет улыбку в усы.
Каплет роса, или тикают
В маминой спальне часы.
С облака падают голуби,
Рдяное утро свежо.
Ткань поднебесного полога
Первым кроится стрижом.
Дверь наша в сенях захлыбала,
В подпол ушла тишина.
Встала деревня, одыбала
От упоённого сна.
Переливаются голуби
Радужным, ярким пером.
Будто бы звёзды расколоты –
Светят дрова серебром.
День – обновленьем и гомоном
Утренний двор приобнял,
И золочёную голову
В небо подсолнух поднял.
Пряная наша смородина
Перешагнула забор...
Милая, милая Родина –
Божьего промысла двор.
Вижу твоё назначение,
Вижу в тебе испокон
Божьего света течение,
Словно теченье времён.
Рынок
Вот рынок осенний, дымящийся, праздный,
Где радуга красок и звон голосов,
Красуется перец, и жёлтый, и красный,
На длинных прилавках, на чашках весов.
И сливы, и персики тут же – по кругу
Мне кажут свои налитые плоды,
И груша мигает, как лучшему другу:
«Попробуй-ка сочной моей вкусноты!»
Купцами пузатыми дремлют арбузы,
Вздымаются яблоки в каплях росы,
С горы винограда – прозрачные бусы,
И чёрные бусы спешат на весы.
Читаю салата зелёные свитки,
Цепляю глазами лотки, где лежат
Живых баклажанов тяжёлые слитки,
В жаровню бы сразу такой баклажан!
Ах, золотом дыня слепит, как царевна,
Готовая к ласкам и сладким пирам.
Здесь юг и восток... И родная деревня
Закатит с околицы свой тарарам!
81
 Уроки русского
В мешках развернёт золотую картошку,
В атласных щеках обжигающий лук,
И дед хомутовский расскажет дотошно,
Как лук и чеснок убивают недуг.
Иду меж рядов, где духмяною смолью
К себе подзывает кедровый орех,
Где сало томится в чесночном засоле,
Вниз – мягкою шкуркой,
прослойкою – вверх.
Рассыпаны спелые горы брусники,
Как будто рубины, сладки и черны,
И клюква пылает так ярко, взгляни-ка! –
Плоды её в сумерках даже видны.
Сидят и стоят у коробок старушки,
А в банках – и гриб, и огурчик тугой.
У этой старушки в засоле волнушки,
А рыжик и груздь – у старушки другой.
Солёной капустой меня завлекают,
Опятами и горлодёром таким! –
Попробуешь, будто змею приласкаешь,
И купишь себе, и подаришь другим.
Вот бабка цветную капусту приносит.
Огромную, плотную – ах, как бела!
Беру! – потому что немного и просит,
И в рынке не бросить, ведь еле снесла.
Старушки, старушки пестры, как кукушки,
На рынке у крынок сидят с молоком.
Их лица узришь, и привидится Пушкин,
И няня Арина с кудрявым клубком.
А эту бабулю узнаю и скоро
Уже у прилавка бабули стою:
Она настоящие мне помидоры
Приносит на рынок и редьку свою.
О Боже! Какая красивая редька,
Черна, как чернушка, сладка и горька.
И где, как не здесь, ты отыщешь, ответь-ка,
Дремучего, жгучего – к мясу – хренка!
Здесь тмин и кинза, и петрушка с укропом,
Букеты последних, дешёвых цветов...
Такого не знает, наверно, Европа,
Поскольку не видит таких стариков.
***
Пламенем белым метель полыхает
По закоулкам страны и души.
Плачет душа. Чьё-то горе вздыхает
К горю, как к морю,
на зов поспеши.
Не проходи мимо русской печали.
– Что тебе надобно? – горе спроси.
Душу свою ещё не откричали
В русской печали поэты Руси.
82
***
И выпал снег на тёмный город,
Как будто снял с души нагар.
Угрюмый ворон чистит горло,
Кричит неведомое: – Ка-р-р-р!
А снег засыпал наши годы,
Пустоты времени, души,
Провалы памяти народной,
Где не найти живой души.
Он лёг на ранние могилы,
Упал на древние кресты,
Где, словно мрамор,
жизнь застыла
Среди вселенской суеты.
Снег притушил сиянье славы
У тех, кто злом её нажил,
Усилил свет родной державы
И к бедам – радость приложил.
Накрыл дороги и канавы,
Рубцы окопов и границ,
И купол церкви златоглавой,
Где мир упал пред Богом ниц.
Молитва
Нетронутые белые листы,
И тишина, и в небесах – перила.
И напугалось сердце немоты,
И с Господом в тиши заговорило:
– Прости, Господь, удел наш роковой
И снизойди до существа земного,
Где о России с думой вековой
Я пред тобою на коленях снова.
Молюсь о горькой Родине своей –
Истерзанной, обманутой, несытой,
Где сгинули напевы косарей
И спит народ, как богатырь убитый.
Где очи русских деревень пусты
И курослепом зарастает поле,
Где покрывают Родину кресты
И в небесах рыдает колокольня.
Прости, Господь, мой горестный народ!
Верни надежду, укрепляя веру!
Уж реки крови перешли мы вброд,
Уже в другую переходим эру.
Мы строили и храмы, и мосты,
Чтоб нам идти к Сиялищу Пророка,
Но нас бросали в бездну темноты
Всемирные служители порока.
Мы обращались к светлым небесам
И снова путь окольный начинали,
Но бесы нас кружили по лесам
И чёрной мглою души начиняли.

Мы чуда ждём с небесной высоты,
Мы молча ждём последнего итога.
И посреди Вселенской немоты
Мы замираем в ожиданье Бога!
***
Мне на плечи кидается век-волкодав,
Но не волк я по крови своей.
Осип Мандельштам
Век двадцатый взлаивает глухо
И хрипит, как будто волкодав.
Почта.
Сумасшедшая старуха
Пишет телеграммы в никуда.
Что она, безумная, бормочет?
Что рукой корявою строчит?
Божий Суд властителям пророчит
Или современный суицид?
Пишет телеграммы со стараньем,
Карандашик послюнив сперва.
Взблёскивая тёмным подсознаньем,
Выбирает странные слова.
В ней страданье есть
и нету фальши,
Есть безумство, но паскудства нет.
Пишет слово «молния» и дальше –
Несусветный, судорожный бред.
Всё в ней сжалось,
будто взято в клещи,
Всё сместилось, к краю дней спеша,
Но ещё не выстыла, трепещет,
Плачет возмущённая душа.
...Тишина ворочается глухо,
Сонный город делает разбег...
Почта.
Сумасшедшая старуха
И кровавый сумасшедший век.
Забвенье
Как неба седина и как свинец – забвенье.
Забвение молчит, как в космосе дыра.
В забвенье нет луча, нет боли, озаренья.
Забвенье – это смерть на кончике пера.
Век Пушкина ушёл
и Блока век –
в забвенье,
В забвение ушла история Руси.
Созрело среди нас манкуртов поколенье:
Как омуты глядят – о чём их ни спроси.
Забвеньем поражён, как будто бы проказой,
Моей России лик, и город, и село.
Народ не прошибить
Уроки русского
простою русской фразой:
«Давайте выживать забвению назло».
Поэзией родной свои омоем раны,
Вернёмся в Божий дом – в заботах о земле.
А то мы всей страной
сидим, как наркоманы,
На острой и слепой останкинской игле.
Сидим в безглазой тьме, забыв своё рожденье,
Забыв, что мы – творцы, поэты, мастера...
Нас оплетает сеть всемирного забвенья,
И с неба нам грозит живая тень Петра.
***
Опять над полем Куликовым
Взошла и расточилась мгла
И, словно облаком суровым,
Грядущий день заволокла.
Александр Блок
Сквозь непроглядный сон
забытые кочевья
Увижу вдалеке над юною страной.
Но даже в этот миг,
исполненный значенья,
Уже не изменить истории земной.
В доспехах золотых стремительные скифы
В себе наметят Русь,
но в самый чёрный год
Наткнутся на судьбу,
как парусник на рифы,
И скифская волна в курганы упадёт
.
Тяжёлый хан Кучум,
опившись русской крови,
Дорогой кочевой по косточкам пройдёт.
Князь Игорь оживёт
и в златопевном «Слове»
Бессмертье и любовь России обретёт.
И засмеётся Русь
в заговорённом платье,
Как солнце, зацветёт наш русский огород.
И хватит всем земли,
и хватит благодати,
И Господу Христу помолится народ.
Но вынырнут опять
угрюмые кочевья
Из падающих дней, из мировых пустот.
Донского будем ждать –
до самоотреченья –
И умирать в Орде, и жить из года в год.
И ныне – орды орд
Россию окружают,
Как скифы – мы идём в глухие времена.
В России не живут,
в России не рожают,
В Отечестве идёт гражданская война.
83
 Уроки русского
Неужто не избыть
нам мировой печали?
Неужто не прогнать объевшейся Орды?
«Наверно, не избыть», –
мне ветки отвечали
И сбросили в овраг червивые плоды.
Русская трагедия
Белые. Красные. Что с нами стало?
Кто поделил нас на этих и тех?
Красные. Белые. Нас уже мало.
Скоро не станет, наверное, всех...
Красная армия. Красная ярость.
Белогвардейцев не брали живьём.
Красные. Красные... Не состоялось.
Не прижилось то, что взято ружьём.
Белое войско крестом золотили
И закаляли под пенье свинца.
Белые. Белые... Вас победили,
Но не убили ещё до конца.
Красные. Красные. Как же вы бились
С русскими братьями?
С русской судьбой?
Красные головы к солнцу катились,
Нёсся лавиною сабельный бой.
Белые. Белые. Вы не рядились,
Если летел наступающий враг...
Бедные головы рядом катились:
Белая с красною в тёмный овраг.
Молитва
Что же это, Господи, творится?
Убивают вороги страну!
Русь моя неужто растворится,
Упадёт в немую глубину?
Жизнь – неуродившееся жито.
Родина побита, как грозой.
Обозри Россию, Вседержитель,
И умойся горькою слезой.
Достучались до Твоей келейки:
– Избави, Спаситель, и прости!
Плачет в роще иволга-жалейка,
Плачет сердце русское в груди.
Оборотни встали по дорогам,
Окружили Родину кольцом.
Мы стоим
пред Всемогущим Богом,
А они – пред золотым тельцом.
Золотыми щупальцами душат
Мой народ – воистину святой.
Умирают молодые души,
Сбитые, как пулей, наркотой.
84
Я смотрю на Родину в бессилье:
Где бытует вековечный враг...
Господи! Ведь он мою Россию
Захоронит в мировой овраг.
Не могу отвлечься и забыться,
Не могу печаль свою избыть...
Господи, не дай стране убиться!
Господи, не дай страну убить!
Моей полонённой Родине
Назад, наверно, время катится...
У мира лопнули края.
Небесная упала матица.
Пропала Родина моя.
Над перелесками и пашнями
Господь лампаду погасил.
Народу павшему и падшему
Подняться не хватает сил.
Земля пытается былинками
Свой рот рыдающий зажать.
В горах, заколотые финками,
Родные витязи лежат.
И видно русичу бездомному
У застеклённого пруда:
В разбитый храм по небу тёмному
Слезою катится звезда.
Моя Россия! Водосвятица,
Оборонённая крестом!
Не умирай – ни в лёгком платьице,
Ни в тяжком шлеме золотом!
Воспрянь – смолёная, зелёная!
Промой глаза и облака!
И, как душа незамутнённая,
Иди в грядущие века!
***
Я еду в поезде.
Домишки
Во тьме мелькают и бегут
За поездом,
как в норку – мышки,
А там их кошки стерегут.
Пушистого тумана кошки
Глотают тёмные дома...
И пропадают люди, стёжки,
Сторожки, дрожки, закрома.
Состав летит без передышки
В тумане, будто – в никуда...
Играют с нами
в кошки-мышки
Шального века – поезда.

Русь
На страну смотрю участливо,
На забытые края.
Ну когда ты будешь счастлива,
Русь угрюмая моя?!
От пожаров и от дыма я
Укрываюсь без конца.
Ну когда же, Русь родимая,
Ты спасёшься от свинца?
Беды катятся лавиною...
Ратоборцем встану я
Над тобою – журавлиная,
Русь былинная моя.
***
Вижу толщу вселенских завес,
Сквозь века уходящую в небыль,
Где стоит, словно скважина, небо,
Словно мира глубокий порез.
Этой влаги испить поспеши,
Высоту поднебесную пробуй,
Чтоб в тебе не избылись до гроба
Чистота с высотою души.
Художник и сатана
Сколько истин на свете? Наверно, одна?
Сколько истин ещё – непреложных?
Как-то встретились в дальних мирах –
сатана
И идущий по свету художник.
Говорит сатана: – Ты талантом согрет,
И его почитаешь ты Божьим?
– Да, конечно.
– Тогда напиши мой портрет,
Коли ты – настоящий художник.
Потеснив небеса, развернули холсты
Сатана и бродячий художник.
– Я тебя напишу, если истина ты!
– Я из истин.
– Каких?
– Непреложных!
Пузырился рассвет.
День, опухший от сна,
Покосился невиданным фертом.
Над свистящею бездною сел сатана,
А художник застыл над мольбертом.
Пригляделся, спросил:
– Что за облик возник
Предо мною? Он – тысячеликий!
Кто ты? Дно или небо?
– Я – вечность и миг.
Я – антихрист. Я – тьмы повелитель.
Уроки русского
Я разорванной мглою весь мир забросал,
Словно комьями чёрного снега.
Я Иуду родил. Я Христа не спасал.
Ты, художник, теперь – мой коллега.
Ты со мною себя своей кистью связал.
И о Боге не тщись. Ты – безбожник.
Ведь однажды меня ты уже написал.
– Как же так?! – изумился художник.
– Как и многих, объяла тебя темнота,
И за тридцать серебряных тоже
Вдохновенно
с меня
написал ты Христа!
– Боже мой! – содрогнулся художник.
– Боже мой! – он воскликнул, –
моя в том вина,
Что я предал и небо, и сушу!
И в кипящую мглу прохрипел сатана:
– Этот мой. Я возьму его душу!
В сатанинских объятьях до тёмного дна
Докатился безбожный художник...
Сколько истин на свете?
Наверно, одна!
И она, как Господь, непреложна!
***
Юрию Кузнецову,
автору книги «Русский узел»
Твоему закалённому духу
Молчаливо внимает страна.
Твоему абсолютному слуху
Боль грядущего века слышна.
Ты уходишь на стороны света,
Оставаясь на месте своём,
Понимая, что имя Поэта
И душа не сдаются внаём.
Для высокого русского слова
Ты на грешную землю пришёл,
Чтоб до мёртвого и до живого
Достучался твой зримый глагол.
Православный,
и нехристь,
и выкрест –
Все нашли себя в русском краю,
Но извечною злобой антихрист
Прожигает Отчизну мою.
Полумертвые падают птицы
Над пустым, обгоревшим жнивьём.
Ты выходишь
с антихристом биться –
Русский ангел с последним копьём.
85
 Уроки русского
Классическая лира
Уж целый век себя я не щажу,
Меня спасла классическая лира.
Живя на гребне лет, на рубеже,
Прислушиваясь к раненому миру,
В своей неувядаемой душе
Взлелеял я классическую лиру.
Я с нею в диком космосе летал,
В кромешный ад Орфеем опускался
И, оглушённый, голос обретал,
Опустошённый, к лире прикасался.
Иду по жизни, словно по ножу,
Разломы бед людских переживаю.
Все боли века я в себе ношу
И из кусочков Родину сшиваю.
Не забываю пастырей святых,
Учителей своих не забываю,
И потому неведомый мой стих,
Как таинство святое затеваю.
На берегах истории стою,
В моих руках молитвенник, просвира.
И здесь ко мне у бездны на краю
Является классическая лира.
И обостряет зрение и слух,
И, становясь спасением для мира,
Возносит до зенита русский дух –
Российская классическая лира!
***
Стихи в старинную тетрадь
Записывать,
как струйки мёда
Вкушать. Не тщиться и не лгать,
И у скрипучего комода
Стоять и со стекла стирать
Пыльцу от бабочки умершей,
Твоё сознание сумевшей
К себе, умершей, приковать.
И самого себя позвать
Уйти в поля,
уединиться,
Текучих мыслей не сбивать,
Летучих листьев не срывать
И горькой осенью упиться.
Поля пусты.
Кусты черёмух
В небесных видятся проёмах,
Их из пространства не убрать,
Не отпустить из глаз навеки,
И, как стихи, сырые ветки
Вписать в старинную тетрадь.
86
***
Как хорошо идти по свету,
По краю звёздного пути
И славу русского поэта
Державной поступью нести.
Как хорошо служить России
И знамя чести поднимать...
Как горестно своё бессилье
В служенье этом понимать...
Ворон
Сел на ветку мирозданья ворон,
Триста лет ворочался, молчал...
И потом одно лишь слово:
«Кворум!» –
Чёрный ворон в темень прокричал.
Ржа съедала зубы тяжких борон,
Брошенных у века на юру.
Скрежетал железом старый ворон
И летел в бездонную дыру
Между тёмным небом и землёю,
Где костями Люцифер играл,
Краски мира присыпал золою,
Кворум чёрной силы собирал.
Силы зла, вы кворума достигли,
Вас качнуло в сторону земли...
Зубы, раскалённые, как тигли,
На куски Россию рассекли.
Помни, ворон! Знайте, инородцы,
Русь мою вогнавшие в пустырь:
Из кусков Россия соберётся,
Оживёт, как русский богатырь!
Жила с жилой свяжутся,
кость с костью
Соберутся, как Волошин пел.
Ворон, ты за нами не охоться,
Ты на кворум жизни не успел!
***
Рюрику Саляеву
Умирает корявая ива
Над проклятием смрадных болот.
На краю мирового обрыва
Ожидаю спасительный плот.
Но над чёрною бездною века,
Над могилой усопшего дня
Нет ни робота, ни человека,
Нет ни волка, ни старого пня.
Только в тёмной дали над крестами,
В небе лязгая, как эшелон,
Пролетает железная стая
Перемазанных кровью ворон.

И, печалью пронзённый до донца
За мою полонённую Русь,
Я дождусь воскрешения солнца,
Но спасительный плот не дождусь.
На краю светового потока,
Где заблудшие агнцы бредут,
Под присмотром Господнего ока
Неприступный построю редут.
Моё русское знанье жестоко...
Я-то знаю – мне жить не дадут:
То ли с запада, то ли с востока
Завтра новые гунны придут.
Но сглотнет их кровавая пена,
Прогоню я их души кнутом.
Посреди и разора, и тлена
Я дострою разрушенный дом.
...Нежным пухом оденется ива,
Станет бездна хрустальным прудом.
На краю мирового обрыва
Я спасу свою землю трудом.
***
Мы по макушку в землю врыты,
А нам так хочется в зенит,
Но думы русские забыты,
И память русская звенит,
Как будто колокол небесный.
Как будто выдох всей земли.
Нас уничтожил век железный –
Себя мы в Господе нашли.
***
Ой ты, Родина златоглавая,
Ты лесами, цветами расцвечена!
Судьбоносная, величавая,
Неподкупная, вековечная.
В золотых веках предком свитая,
Ввысь до Господа вознесённая,
Где ты, Родина позабытая,
Злыми ветрами унесённая?
Как пробитая астероидом,
Ты свистишь насквозь
свистом горестным.
И едят тебя смертным поедом,
А защитников – ровно горсточка.
И высокая, и широкая,
Ты была на миру заглавная.
А теперь стоишь одинокая,
Но, как прежде, ты – православная.
И, как прежде, ты – моя Родина,
Ты – любовь моя сокровенная,
Мной не предана и не продана,
Русской памяти сердцем верная.
Уроки русского
Предку-воину благодарная,
Горемычная и несытая,
Небом чтимая, богоданная,
И поэтому не убитая.
***
И ныне, и присно, вовеки веков
Пускай в сердцевине вселенной
Восходит Отчизна моя без оков,
Великодержавна, нетленна.
Пускай из грядущих
и прошлых веков
Восходит звезда постоянства,
И Родина светит из всех уголков
Пронзительным светом славянства.
Пускай возжигается русский огонь
На росстанях и перекрёстках,
И бережно держит сыновья ладонь
Грядущего века отросток.
Пасха
Словно печка – заря затопилась,
Заалела, как дверца, в ночи.
Мне сегодня
под утро приснилось:
Выпекает заря куличи!
Это правда,
а может быть, сказка,
Но я вижу на стыке веков:
Луч рассвета –
янтарная скалка
Раскатала блины облаков.
Это тихая явь или небыль?
Я услышал:
запела пчела,
И поджаристо хрустнуло небо,
И весёлая Пасха пришла.
***
Свои сердца мы воскресили,
Свою оплакали юдоль.
Высокий свет моей России,
Он пересилит гнев и боль.
Свет не погибнет и не сгинет,
Он во спасение горит.
Россия ворогов отринет
И боль свою заговорит.
Высокий свет моей Отчизны,
Он троеперстием воздет.
Для Божьей истины, для жизни
Сияет негасимый свет.
г. Иркутск
87
 Уроки русского
Валерий БАЙДИН – прозаик, культуролог, член Московского комитета литераторов,
доктор русской филологии. Родился в Москве, некоторое время был близок к
московским хиппи, связан с религиозным движением среди молодёжи, а также в разной
степени с известными священниками Русской Православной Церкви – о. Димитрием
Дудко, о. Александром Менем и о. Всеволодом Шпиллером. Под давлением КГБ был
исключён из аспирантуры исторического факультета МГУ и уволен из Института
истории искусств. В начале 1990-х годов уехал из России, учился в Женевском центре
изучения христианской культуры, защитил во Франции докторскую диссертацию
«Архаика в русском авангарде. 1905–1941 гг.». Валерий Байдин – автор многих статей
и эссе о русской художественной культуре, литературе и современном искусстве,
опубликованных в научных и литературно-художественных изданиях России и
Франции, автор романа «Сва» и автобиографической повести. Живёт в Нормандии
(Франция) и в России.

Дети кислотных дождей

Валерий БАЙДИН

Попытка ненаучного осмысления движения хиппи в России

С
уществует множество журналистских статей и
различных исследований, посвящённых дви-
жению хиппи в России. Опубликованы литера-
турные произведения, воспоминания, манифесты
наиболее видных его участников. После их прочте-
ния неизбежно приходишь к мысли, однажды уже
высказанной в Сети: «Написать историю хиппи не
реальнее, чем зарисовать водопад».1 Русский хип-
пизм плохо поддаётся всевозможным описаниям,
однообразие которых давно набило оскомину. Не-
измеримо важнее уловить его суть и попытаться
понять, каким образом это насквозь прозападное,
протестное, рвущееся в будущее движение приве-
ло немалое число его участни-
ков к православию – глубинной
и по сути «антизападной» осно-
ве русской культуры. Глядя под
этим углом зрения, попытаемся
отступить от всех правил – изо-
бразить птичью стаю в полёте,
зная, чем он закончился...
1 По образу жизни и месту в
Первого июня 1967 года, в
День защиты детей, на Пушкин-
ской площади в Москве горстка
молодёжи чужеземного вида
призывала изумлённых прохо-
жих отказаться от ненависти,
насилия, потребительства и
принять систему ценностей, ос-
нованную на любви. Их пропо-
ведь длилась недолго и вряд ли
была услышана, если не считать
милиции и вездесущих «орга-
нов». Так, согласно мифу, в Рос-
сии возникла Система.
Первые русские хиппи вместе
с их вдохновителем Юрой Солнцем (Бураковым)
избрали для своих собраний площадку у памятни-
ка Маяковскому – «Маяк». Туда уже много лет ве-
черами привычно стекалась московская богема,
приходили битники-одиночки (интеллигентные
бродяги, читавшие по-английски), неброско оде-
тые иностранные журналисты и внимательные
зеваки в штатском. Это место – первая проталина
хрущёвской «оттепели» – было в 1958–1961 годах
знаменито бесстрашными выступлениями воль-
нодумных поэтов. Завещанием того «Маяка» стало
дерзкое стихотворение Юрия Галанскова «Гумани-
стический манифест». Вряд ли хиппи много об этом
знали, хотя сама их Система во
многом основывалась на гума-
нистической утопии «преобра-
жения жизни». Их не интересо-
вала политика, гораздо больше
их манил скрытый под толстым
слоем бронзы образ нищего
юноши-поэта в мятой шляпе и с
шёлковым бантом на груди.
культуре хиппи были близки к
русским авангардистам пер-
вых десятилетий ХХ века. Оба
движения были тесно связаны
с западными влияниями, но
сохранили своеобразие, оба
возникли на разломах отече-
ственной истории – накануне
падения царской и советской
империй. И те и другие остро
чувствовали «время перемен» –
когда из недр народного подсо-
знания под видом апокалипти-
ческого мифа о «новой жизни»
всплывала разбуженная рево-

88
 Уроки русского
люционным кризисом архаика. Не ведая о Бахти- нитофону песни, каждый их крик и вздох: «Кто это?»
не, и авангардисты, и «системный народ» смехом – «Разве не знаешь? Это Гребень. Гребень волны...»
противостояли страху и насилию. «Карнавальное ...Дети кислотных дождей, от которых чернеет ли-
празднество», словесная игра и отчаянное шутов- ства и смертельно белеют лица. Как часто они иска-
ство под всевидящим оком власти были их вызовом ли вслепую, шли мимо солнца, мыслью стремились
миру несвободы. Вслед за футуристами хиппи жаж- в нижние бездны, верили наугад, торопливо влю-
дали экстаза, который называли «кайфом», искали блялись и легко отчаивались во всём на свете. Что-
смысла жизни за её пределами, провозглашали ги- бы это понять, нужно было погрузиться в душу хоть
бель искусства, конец поэзии, смерть мещанства и одного из них. Сквозь черноту растаявшего зрачка
его морали. Но в этом всеотрицающем анархизме на ледяное дно, где слой за слоем отложилась бы-
и тогда, и потом угадывались древние коды само- стро прожитая молодость – мелкий мусор слов и
настройки – перехода в будущее через точку хаоса глупых пирушек, неразличимые следы встреч и ми-
и небытия. После «распыления всех форм» с неиз- молётной любви, не похожей на любовь.
бежностью возникал новый канон, однако в 1970– Как могло так случиться? Они казались лучши-
1980-е годы вместо сталинской «неоклассики» в ми, первыми среди всех. И первыми стремительно
культуре и самой жизни начали проступать строгие ушли – будто четвертовали собственные жизни.
образы православия... Остались их песни, россыпи забытых стихов, ри-
Слово «хиппи» казалось синонимом юности, по- сунки, блёклые фотографии. У них почти не было
могало сохранить душу в мире лжи. Они взирали да- вещей, а те, что имелись, расходились по друзьям
леко на запад от рубиновых звёзд, говорили на слен- и незнакомым людям. На всех делились кров и еда.
ге, чтобы избежать газетного «новояза», и надевали Но дорога, даже если они шли вместе, у каждого
крестики, ещё не была своя. Она ка-
задумываясь о залась бесконеч-
вере. Среди моло- ной, на ходу из
дых они стали пер- ничего возникал
выми, кто осмелил- праздник, и ког-
ся объединиться да кто-то вдруг
во имя свободы и падал, это невоз-
решил полностью можно было по-
оторваться – от нять. Ведь нельзя
безликой толпы устать от радости
«строителей ком- и свободы. Увы...
мунизма» и от Разум отказы-
земли, насильно вался принять
превращённой в бессмыслицу жиз-
Советскую родину. ни. Надвое рас-
Оторваться ввысь. калывалось со-
Их можно было знание: «Есть Бог?
узнать по глазам. Володя Андерсон (1973) – игумен Серафим (Андерсон) (2008). Или есть только
Всё остальное Фото из архива автора смерть?». Вера
было дополне- рождалась искрой
нием к их взглядам – на собеседника и на жизнь. от удара в сердце. Вдруг становилось ясно: никогда
Внешность, украшенная знаками иной судьбы, ничего не поймёшь, пока не войдёшь в храм. Ну, в
средневековые лица в локонах длинных волос, конце концов... Сколько можно вместе с толпой хо-
красиво перехваченных на лбу лентами или те- дить вокруг и глазеть на происходящее? А что про-
сёмками, обрывки заумных разговоров, смеющая- исходит? Непонятно. Какая-то чепуха. Или тайна?
ся речь, улыбки хмурым прохожим, внимательное Банальная, как зачатие жизни.
молчание. Они были другие, не сливались с окру-
жающими. Если собраться с духом, подойти и спро- 2
сить: «Кто вы?» – в ответ слышалось: «Мы живём, ...В руке пасхальная свечка – тихо горит и гре-
чтобы любить... Оставайся с нами, и всё поймёшь». ет. Крестный ход останавливается, из распахнутых
В каком-то дворе окружённая друзьями девушка дверей свет врывается в ночь. Бьют в ушах, в висках
пела под гитару: колокола, вокруг сотни голосов кричат немысли-
Я знаю вас – вы ищете небо, мое, и от всеобщего радостного безумия, ничего не
Небо, чтоб улететь... понимая, ликует душа.
Это была пронзительная правда о каждом из Си- Старик-священник касается пальцами лба, тела,
стемы. От нескольких гитарных аккордов навсегда плеч, бережно смотрит в глаза. Всё внутри загора-
отключалось радио, голубым огнём сгорали телеэ- ется от его лёгких прикосновений. «Слушай своё
краны, навек глохли голоса из Кремля, стремительно сердце и иди, не оборачиваясь назад». – «Неужели
уменьшался город, увешанный красными лозунгами. верить так просто?» – «Путь веры не бывает про-
И из уличного шума возникала музыка другой жизни: стым. Она рождается не в глубинах мысленных, а в
The Beatles, Queen, Pink Floyd, Yes, Genesis... Открове- сердце, вместе с душой, когда разум ещё спит. По-
нием были и свои, услышанные вживую или по маг- верь себе – и поверишь Богу».

89
 Уроки русского
Когда-то загорелые мускулистые комсомольцы и
арийские бестии находили своё место в военном
строю. А их душа искала себя в заповедной глуши
и в православном храме: «Да, мы не от мира сего.
Считай нас блаженными или юродивыми, если хо-
чешь. Кстати, ты Евангелие когда-нибудь читал?
Держи! Эта книга сделает тебя свободным». И напо-
следок усмешка: «При словах «советский интелли-
гент» я сразу хватаюсь за это оружие».
Никто из вождей больше не стучал по трибуне,
не объявлял о скором наступлении «светлого бу-
дущего», но поколение, кому его торжественно
обещали, мрачно ждало приближения сроков. Из
толпы ещё не был различим жутковатый 1984 год,
а знающие люди уже готовились к худшему. Самые
тонкие чувствовали приближение катастрофы:
утопия рушилась от собственной адской тяжести.
У кого-то сдавали нервы, кого-то сдавали властям.
Белые решётки «нового гулага» – психушек – на-
долго захлопывались за очередной жертвой. В них
томились свободные души – не «инакомыслящих»,
просто мыслящих. Остальные предпочитали жить,
не думая, – как все или мусолили в кармане парт-
билет, ожидая, когда ненавистная им «совдепия»
рухнет сама собой.
На Западе хиппи открыто заявляли свои пра-
ва, создавали коммуны, путешествовали по миру,
устраивали грандиозные рок-фестивали. Главным
созданием русских хиппи стала Система. Она опи-
ралась на опыт подпольного выживания «под глы-
бами», включала в себя сеть квартир, где любой
иногородний мог найти у хозяев приют и пищу, и
особых мест в каждом городе, где собирались, что-
бы пообщаться и послушать песни. «Тусовка» – это
глуповатое слово поначалу значило совсем не то,
что сейчас...
Среди западных хиппи было много выходцев из
низов, в России их среда была высокообразован-
ной, жадно впитывала мировую культуру и порож-
дала в ответ собственную. Уже в конце 1960-х годов
родился ленинградский рок, расцвёл самиздат, в
Питере появилась подпольная «сайгонская» по-
эзия, в Москве – вольные поэты с Арбата и с «Гого-
лей», возникли первые объединения художников-
хиппи – «Ирис» и «Фризия».
По природе хиппи были склонны к новейшим на-
правлениям искусства – абстракционизму, сюрре-
ализму, хеппенингу, стрит-арту, но в России среди
них отчётливо проявилась тяга к искусству рели-
гиозному, полузапретному – иконе и буддийской
мандале, тибетскому песнопению и шаманскому
камланию, индийскому ситару и восточной флейте.
И за рубежом, и в России хиппизм возник как
радикальное антибуржуазное, антипотребитель-
ское движение. Все последующие молодёжные
контркультуры, за исключением панков, оказались
вполне успешными коммерческими проектами, не
более.
Влияние русских хиппи на современную куль-
туру несомненно. От них позаимствована ныне
уже привычная сленговая речь, манера стильно
одеваться – вопреки официальной моде, тради-
ции неполитических уличных акций и негласных
90
«квартирников» с подпольными концертами и вы-
ставками. Посреди оцепенелой советской повсед-
невности они явились вестниками давно забытой
жизненной свободы.
И всё же следует признать: движение хиппи сла-
бо укоренилось в России. Даже в период расцвета
в середине 1980-х годов во всём Советском Союзе
насчитывалось лишь несколько тысяч его участни-
ков. Для сравнения: в 1970-е годы хиппи составляли
несколько процентов населения США. В русской
Системе так и не возникли свои культовые фигуры
наподобие Керуака, Берроуза или Ферлингетти.
Отечественная рок-музыка, акустическая по пре-
имуществу, при всей талантливости её создателей,
долго оставалась бедной и тусклой по сравнению с
западной. Даже слово «хиппи» плохо прижилось, и
те, кто себя к ним относил, предпочитали называть-
ся «системными людьми», принадлежать к Системе,
хотя никакой системы не было ни в мировоззрении,
ни в организации. Хиппизм возник вовсе не для
противостояния советской системе. Это движение
сложилось как независимое от внешнего мира со-
общество свободных людей – без высших и низших.
Именно отсутствие какой-либо структуры, вож-
дей и политических программ позволило ему
выдержать многолетний натиск КГБ. Идеи, при-
шедшие с Запада, привились на иную культурную
почву, с иными традициями и дали иные резуль-
таты. Русские хиппи и не могли, и не очень хотели
во всём следовать за иностранными предшествен-
никами. Они не жили за счёт богатых родителей, а
учились или работали. Они не «боролись за мир»,
поскольку этим занималась советская пропаганда,
а хранили мир в душе. Они не объединялись в нар-
кокоммуны с общим имуществом, супругами и деть-
ми. Взрослея, предпочитали создавать семьи, ино-
гда содружества семей или выживали, как могли – в
стоическом одиночестве и безграничной свободе.
...Вам, с каждым шагом, словом, помыслом себя из
жизни вычитающим, день за днём палящим трын-
траву, чьи мозги изуродовали колёса «беспечных
ездоков», в чьей крови медленно закипает труп-
ный яд, ваши предшественники кричат из тьмы: «Не
идите за нами! Мы искали нескончаемый «кайф», а
нашли бесконечный, невыразимый ужас».
Отказ от наркотиков становился для русских
хиппи первым и важнейшим духовным шагом и ча-
сто вёл к выходу из Системы. Те, кто выбирал жизнь,
с неизбежностью тянулись к вере, и в большинстве
случаев эта вера была православной. Александр
Дворкин, активный хиппи с 1973 года, свидетель-
ствует: «Со временем у меня появилось ощущение,
что чем-то не тем обернулась вся наша хипповская
свобода, особенно когда начались наркотики и
когда вчерашние друзья начали друг другу эти нар-
котики продавать».2
В конце 1970-х годов, после съездов хиппи со
всего Союза в Латвии (Витрупе, затем Гауя), единая
прежде Система разделилась на приверженцев
«психоделической революции» и убеждённых её
противников, а иначе на «нарков» и «мистиков».
Все они увлекались дзен-буддизмом и йогой, су-
физмом и эзотерическими практиками, учениями

Рерихов и «православного целителя» Порфирия
Иванова. Но для тех, кто отказался от наркотиков,
мистическое уже означало оптимистическое – путь
жизни, а не тихое самоубийство «дурью».
Именно тогда среди хиппи стало появляться
всё больше тех, кто избрал для себя христианство,
хотя до подлинной веры большинству из них было
ещё далеко. Все 1980-е годы в Системе предпри-
нимались попытки самоопределиться. Первые ма-
нифесты русских хиппи были написаны под явным
влиянием «новой религиозности» в духе New Age
и знаменитой «Декларации личной свободы» (1966)
западного хиппизма: «Свобода тела, достижение
наслаждения и расширение сознания». Послед-
нее – с помощью «психоделической революции»3.
В раннем и наиболее ярком манифесте «Канон»
(1982) вольный пересказ этих положений увенчи-
вался немыслимым, отчаянным вызовом всей окру-
жающей жизни: правом на самоубийство. Автор –
Аркадий Славоросов (Гуру) утверждал это право с
помощью едкой игры в слова, в непонимание сути:
«Откуда, наконец, это суровое табу на самоубий-
ство, особенно суровое у людей, исповедующих
религию Бога, обрекающего себя на смерть? ...Лич-
ность – это их единственная непреходящая соб-
ственность, самая устойчивая валюта, и всякая по-
пытка её разрушения и саморазрушения вызывает
бюргерскую смертельную ненависть собственни-
ка».4 Получалось, что цель хиппи состоит в дости-
жении «нечеловеческой» свободы – ценой отказа
от личности. Но что становится тогда свободным,
если вместе с нею исчезает шагнувший «за пределы
жизни» человек?
«Гуру» отечественных хиппи явно пытался вер-
нуть в русло «канонического» хиппизма и русскую
рок-музыку, которая вслед за хиппи-христиана-
ми уже начала отделяться от Системы: «Словечко
«рок»... оказалось наиболее ёмким, чтобы вместить
в себя глубокую бессмыслицу, истошный шёпот
улицы, сохранив набивший оскомину скандальный
привкус конфронтации... Рок – эскапизм, бегство от
тотального контроля над самим собой... Рок при-
зван провоцировать психоделический взрыв со-
знания».5
К счастью, в русском роке всё было далеко не так.
В нём исподволь готовился «религиозный взрыв
сознания». Ответ на проповедь Гуру пришёл лишь
через несколько лет, когда Сталкер (Александр
Подберёзский) вместе с друзьями (Генерал, Лера
Воробей) пустили по рукам остро полемический
текст «Хиппи – от Системы к Богу. Манифест трёх
системных людей» (Москва, 1986). В нём утвержда-
лось: «Психоделическая революция имела под со-
бой солидный теоретический базис... Но история –
как наша, так и западная – показала, что в конечном
итоге наркотики губят людей как физически, так и
духовно... низводят до уровня животных и разъеди-
няют».6
В фантастическом рассказе «Конец Калиюги»
Сталкер ещё резче противопоставил наркотики
хиппизму: «Многие наркоманы называли себя хип-
пи... не было объективного критерия. Каждый под-
разумевал под хиппи всё, что ему вздумается».7 Увы,
Уроки русского
авторы упомянутого манифеста «всё, что им взду-
мается» понимали под словом «Бог»: «Бог един, как
бы его ни называли – Иисус или Будда, Великое «Я»
Вселенной, Брахман или Кришна. В неявной форме
Бог присутствует и в мировоззрении материали-
стов... Материалисты верят в некоторые нравствен-
ные идеалы... Эти идеалы и есть Бог. ...В последние
годы в Системе наметилась еще одна тенденция –
многие системные люди начали заниматься тем, что
принято называть «оккультизмом», ...к этой тенден-
ции мы относимся положительно. По-видимому,
здесь действительно скрыты колоссальные резер-
вы возможностей человека. Это  – путь, и это путь
к Богу».8 Попытка создать новую Систему и без нар-
котиков, и без ясной веры, на основе всерелигиоз-
ного оккультизма, кончилась трагично: самоубий-
ством Сталкера. И не его одного.
Путь русских хиппи к Церкви был трудным. В по-
явившемся вскоре анонимном «Манифесте «Союза
солнечных лучей» (Ленинград, 1987) повторялось
уже знакомое: «Мы верим в Христа, но... как в сим-
вол, отразивший в себе высокие и мудрые идеалы
человечества, его тысячелетний опыт».9 Но далее
утверждалось: «В поклонении Христу – стремле-
ние каждого из нас достичь его духовного уровня
для того, чтобы чувствовать за собой право про-
поведовать среди окружающих».10 Авторам этого
воззвания, видимо, не приходило в голову, что не-
возможно проповедовать «символ», что такая про-
поведь никому не нужна. Но само их желание нести
людям «высокие и мудрые идеалы» было весьма
красноречиво.
3
Пожалуй, лишь в конце 1980-х годов, когда по-
всюду в России начали открываться полуразрушен-
ные храмы и монастыри, движение к православию
стало для русских хиппи осознанной жизненной
потребностью, духовным выбором. Одни просто
покидали Систему, другие шли дальше, становились
церковными сторожами, иконописцами, священни-
ками и их жёнами, а некоторые полностью оставля-
ли «больной мир» – уходили в монашеские общины.
Василий Бояринцев (Лонг) так описывает пово-
рот к Церкви московских хиппи: «Началось с того,
что приятель мой Миша Павлов неожиданно исчез
из Москвы в какой-то неведомый тогда монастырь
под названием «Оптина пустынь»... Первым «хип-
повым» иеромонахом в только открытой после ре-
ставрации Оптиной, так сказать, первого пострига,
стал Гоша Террорист (о. Сергий Рыбко)... Тогда же,
пройдя монастырское послушание, принял по-
стриг о. Тихон, бывший автостопщик, поэт и фото-
граф... Ещё один оптинский «ветеран» – иеромонах
Парфений, в прошлом крутой тусовщик... Иеромо-
нах Василий, регент хора Иоанно-Предтеченского
скита Оптиной пустыни, бывший рок-вокалист од-
ной из московских групп... А на клиросе в самой Оп-
тиной выдающийся бас – послушник Михаил – не
скрывает, что до ухода в монастырь играл во мно-
гих «подпольных» рок-группах... Виктория, бывшая
жена Миши Павлова, ставшего потом о. Макарием,
теперь уже не Виктория, а инокиня Ксения – при-
91
 Уроки русского
няла постриг в каком-то монастыре в Ивановской
области... В Шамординском женском монастыре –
благочинная обители матушка Сергия также бегала
в своё время в Оптиной вокруг отца Сергия, вся в
феньках и прочих прикидах».11
К Церкви часто приходили семьями. Разум – ате-
ист, но душа по природе христианка и неминуемо
страдает от ига «свободной любви», той, что почти
всегда заканчивается мрачным бездетным одиноче-
ством. Любовь по природе свободна, если не пре-
вращается в торговлю собой или общинный ритуал.
И поцелуй родился вовсе не в первобытных пеще-
рах, а в христианских катакомбах. Это был знак выс-
шей любви: целование – чело к челу – душа к душе.
«Системные герлы» понимали это первыми и от-
ходили от хиппизма с его заповедями фрилава и
психоделики. Веря, что Бог поможет выжить, что
будущие дети родятся здоровыми, они молились за
их мятущихся между небом и адом отцов, и те про-
зревали, становились мужьями, шли вслед.
Началом пути были городские тротуары, от-
правными точками – вершины светской культуры.
Неизвестный автор, ныне насельник скита Опти-
ной пустыни, вспоминает о своём состоянии юно-
шеского поиска: «Манила подпольная жизнь, ан-
деграунд, власть цветов, сладкая подкрашенная
свобода. Мы сидели, прищурившись, на грязном
асфальте в потёртых штанах, с томиком Гессе
в руках, и весь мир, казалось, был наш. Мы играли,
как дети, в найденный на дороге бисер, и ничего не
знали о Боге...»12
Но слово «Бог» уже теплилось в душе. В круг чте-
ния хиппи попадали не только писания американ-
ских битников, западных интеллектуалов, восточ-
ных мистиков. Они были знакомы и с ходившими в
самиздате книгами по русской религиозной фило-
софии и эзотерике: от произведений Флоренского
и Бердяева до «Откровенных рассказов странника»
и тёмных трактатов Блаватской. С удивлением об-
наруживалось, что «Сверхсознание» М. Лодыжен-
ского даёт человеку ту ослепительную вертикаль,
которой нет в «Книге мёртвых» Т. Лири – пропо-
ведника наркотического «расширения сознания»,
что двухтомник Вл. Кожевникова «Буддизм и хри-
92
стианство» богаче идеями, чем откровения Аткин-
сона-Рамачараки, а православные старцы теплее и
проникновеннее дзенских учителей...
В размышлениях и спорах взрослели души и за-
ново строились судьбы. Истинная свобода лишь
ждала впереди и требовала непрестанного прео-
доления себя. Наступал день, и прошлое начинало
всё быстрее рушиться за спиной. Бывшие хиппи от-
казывались сразу от всей прежней грязи – наркоти-
ков, алкоголя, сигарет, консервов, животной пищи.
Жили аскетами, голодали по Брэггу, лечились по
аюрведе, овладевали пранаямой, поселялись по-
среди дикой природы, ходили босиком, купались в
ледяной воде, восхищались природой, арт-роком,
искусством и поэзией. Сама жизнь становилась для
них художественным творчеством, каждодневным
Как молоды мы были... Фото из архива автора
«творением себя». Они занимались философией и
духовным созерцанием, искали «сатори» и... прихо-
дили к православию, изумлённо открывали в себе
древние архетипы «народной веры» – религии «ис-
ступления и восторга», покаяния и праздника, ры-
дания и радости.
4
Русская рок-музыка зрела одновременно с дви-
жением хиппи, наиболее ярко выражая его сти-
хийную философию жизни, поначалу состоящую
всего из двух слов: «свобода» и «любовь». Затем
к ним присоединилось третье – «вера». С начала
1980-х годов в творчестве лидеров отечественно-
го рока зазвучала христианская тема. Борис Гре-
бенщиков в альбоме «Скоро кончится век» (1980),
на обложке которого красовалась статуя Будды,
признавался в одной из песен: «Но чтобы стоять, я
должен держаться корней». Спустя много лет в ин-
тервью «О буддизме и православии» (2008) он так
определил свои духовные искания: «Начиная при-
близительно с 1983–1984 годов я серьёзно открыл
для себя православие... И был увлечён и до сих пор
увлечён фантастической красотой православия
и гармоничностью его в России... Я продолжаю ис-
пытывать глубочайшую любовь к православию, но
знаю, что это не та система, которая может мне
позволить выразить себя целиком».13

Более последовательным оказался Юрий Шевчук
и, обратившись к православию, уже не колебался.
Знаменитой стала его песня 1985 года «Наполним
небо добротой»:
Вперёд, Христос, мы за Тобой
Наполним небо добротой!
Призыв принять высшие ценности жизни был вы-
зовом не только атеистическому государству, но и
безверию среди самих хиппи.
Сознательное обращение к Богу всегда является
личным выбором, и потому среди свободолюбивых
хиппи приход к православию не мог стать модным,
массовым явлением. Каждого ожидал свой неров-
ный и обрывистый путь. Гуру Славоросов, много лет
шедший мимо христианства, уже незадолго до смер-
ти покаянно просил в одном из стихотворений:
Обними меня крепче, любимая, обними меня крепче,
Помолись обо мне
Божьей Матери да Иоанну Предтече.
Перечёркивая своё прежнее богоборчество, он
признавался:
Но и мне, невольнику идеи,
Так хотелось зваться Homo Dei.14
Что помешало бывшему Гуру сказать о себе так
ещё в юности? Как сделался он невольником соб-
ственных безумных идей? Ведь когда-то именно он
утверждал: «Рок для нас – весёлая и смертельная
игра, вроде русской рулетки. Кто-то назвал хип-
пи вымирающим племенем – верное определение
по сути своей. Если рок и назвать искусством, то
лишь Art of Dying...»15
Ко времени написания «Канона» многие хиппи
уже отвергли «умирание в роке». Они избрали иное
искусство – подвижническое «умирание для мира»
и другой рок – в котором звучала проповедь пра-
вославия. Рок-музыка в те годы казалась понятней
и была слышней полузадушенного голоса Церкви,
она звала русских хиппи к христианству.
Известный миссионер игумен Сергий (Рыбко)
поясняет: «Мы искали Истину... рок-музыка – поч-
ти только одна она – решалась сказать правду...
По крайней мере, я впервые услышал евангельские
тексты в переложении рок-музыкантов...».16 Он
признаёт не без горечи: «Это был поиск Бога для
нашего поколения, поиск очень тяжёлый, связан-
ный со многими потерями друзей, потому что не
все дошли до конца, кто-то свернул в сторону – но
кто-то дошёл, стал православным христиани-
ном, а многие – священниками».17
Крот – Евгений Балакирев, представитель сле-
дующего поколения хиппи, в «Саге о Системе»
(Владивосток, 1999) имел основание заявить: «Ре-
лигиозные вопросы не были прерогативой Систе-
мы – точно так же, как она не могла дать человеку
окончательного мировоззрения, способного стать
основой всей дальнейшей жизни... Системный пипл
жил внутри своей мечты – а попросту нигде (в
пространстве мифа). Он был... обитателем мира-
жа».18 Именно это и погубило русский хиппизм.
В Системе после отхода христиан гуманистиче-
ский миф «преображения жизни» затмили возник-
шие на Западе идеи психоделического прорыва к
«первобытному» существованию – растворению в
Уроки русского
природном и докультурном. Балакирев с сожалени-
ем признаёт: всё, что осталось от движения, состоит
из «великовозрастных люмпенов и их подростково-
го окружения», для которых характерны антиинтел-
лектуализм и глубокий провинциализм мысли.19
В постсоветское время – всеобщих свобод и
всеобщего обнищания – хиппи, так и не обретшие
веры, легко превращались в бомжей, умирали от
наркотиков и алкоголизма. Движение потеряло
начальные ориентиры и постепенно сменилось
«панк-движухой» – сборищами фанатов всё более
«тяжёлых», «металлических» рок-групп, яростно
отрицающих романтизм своих предшественников.
Вместо хиппового «ринга», означавшего венец ху-
дожника и творца, они клеймили свои лбы грязной
печатью «панк». Для них «несчастным случаем» яв-
лялась уже не смерть, а сама жизнь. «Русский про-
рыв» стал смертельным надрывом русского рока.
Нужно ли всё проклинать, если «клины» лишь в
собственной голове? У этого по сути тупикового на-
правления есть приверженцы и ныне, в основном
среди начинающих музыкантов. Но кроме оглуша-
ющих ремейков старого панк-рока – «жесткача» в
голосе, потоков грязноречия, тоски по самоубий-
ству, «готических» монстров в видеоклипах, крика
вместо голоса и очень плохой музыки – они не спо-
собны предложить ничего, что затмило бы «сцени-
ческую апокалиптику» безбожника Егора Летова
или «православного панка» Романа Неумоева.
Юность не рифмуется со смертью. Жизненный
выбор делает не разум, а подсознание – тайный по-
кровитель души. Так в человеке пробуждается вера,
и рука с татуировкой греха впервые совершает
крестное знамение. Ответом на постперестроечное
массовое помешательство и эпидемию молодёжных
самоубийств стало лучшее, что создали русские хип-
пи – рок-музыка. В ней крики гнева и хулы сменила
неумелая молитва. В 1990-е годы стало отчётливее
и заметней новое культурное явление – православ-
ный рок, зарождение которого связано с питерским
ансамблем «Галактическая федерация». Но, бесспор-
но, к нему можно было бы отнести и «ДДТ», и «Наути-
лус», и «Алису», и «Чёрный кофе», и «Легион»...
Говоря о распаде Системы, Е. Балакирев был
прав лишь отчасти: с её исчезновением русские
хиппи отнюдь не исчезли. Верно утверждение:
«хиппи... – это состояние души, сродни явлению Бо-
жией благодати».20 Бывший «системщик» о. Никита
Панасюк и в наши дни не перестаёт утверждать: «В
душе я по-прежнему хиппи. ...По сути хиппи пропо-
ведовали евангельские истины. Прежде всего – лю-
бовь и свободу, которые, по словам святого Нико-
лая Кавасилы, являются двумя главными тайнами
христианства... Нас невозможно уничтожить – мы
возрождаемся в каждом новом поколении».21
Это замечательное признание говорит о многом.
Прирождённые миссионеры, хиппи нашли своё
духовное пристанище в живой, открытой, миссио-
нерствующей Церкви. Так было и в США, в деятель-
ности Jesus Movement, основанного бывшим хиппи
Л. Фрисби. Так стало и в России, когда Церковь до-
билась свободы обращаться «и к эллину, и к ски-
фу», чтобы всех обратить к вере. Изменился язык
93
 Уроки русского
православия, стал богаче, а к древним церковно-
славянизмам добавился живой говор улицы. Образ
хиппи в глазах современной молодёжи также стал
иным: «Любого человека, озабоченного... состояни-
ем своей души, своей внутренней свободой... можно
считать хиппи... Без веры в Бога вообще невозмож-
на жизнь... Никаких тусовок мы не проводим. Мы сво-
бодны даже от этого слабого намёка на обязалов-
ку... Мы все – просто друзья...».22
Нынешний хиппи – это тот, кому, как и в преж-
ние времена, нужна свобода, истина и красота, кто
живёт, чтобы любить, открыт вере и ни на кого не
похож посреди толпы, ряженной по очередной
подростковой моде. Придуманное скорее журна-
листами, чем теми, кого им обозначали, словечко
hippies никогда не имело строгого определения:
«модный», «стильный», «тот, кто в курсе»... Всё мимо
смысла. Между тем вопрос о сути русского хип-
пизма становится крайне важен, когда под словом
«хиппи» пытаются объединить представителей всех
молодёжных субкультур, а их поиски жизненного
пути насильно противопоставить поискам веры.
...Мелкие книготочцы, незрячие жуки-буквоеды,
выгрызающие в священных книгах заглавные бук-
вы и имена. Хитрыми ходами ползут между строк и
слов и ликуют, ни в чём не находя смысла. Грустно,
когда им уподобляются люди, и их души дотла ис-
тачиваются слепой злобой. «Олдовый человек» и
очередной учитель хиппи Андрей Мадисон далеко
не первый, кто занимался «толкованиями» Еванге-
лий. Но при всём желании свести их к «популист-
ской риторике», «шизофреническим формулам»,
«колдовству», «свальным исцелениям», «мазохизму
анахоретов», «зёрнам священного абсурда», он
оказался не в состоянии умалить значение Нагор-
ной проповеди. Даже после всех своих глумлений
он продолжал считать её «одним из самых возвы-
шенных напечатлений духа на бумаге». Разумеется,
Мадисон вынес христианству уничтожающий при-
говор: «Отрицание естественной жизни воплоща-
ется в утверждении неестественной смерти».23 И
завершил свои писания так: «Меня интересовали
только семантика и синтактика аферы под назва-
нием «христианство», а не его прагматика. Больше
Рок-ударник Никита Панасюк (80-е годы) – протоиерей Никита Панасюк (2010). веры – на «пустых холмах»,
Фото из архива автора находкой будет лишь пустота.
94
не интересуют».24 Это и были его предсмертные
слова, пусть написанные ещё в 1984 году, задолго
до самоубийства в 2009-м.
5
Немного стоят и «научные исследования» русско-
го хиппизма, если они основаны на затхлом совет-
ском атеизме. В известнейшей книге Т. Б. Щепанской
«Символика молодёжной субкультуры» (1992) среди
десятка выделенных автором символов принадлеж-
ности к Системе – «смерть, сумасшествие, нарко-
тики, детство, восток (инь-ян, дао, дзэн-буддизм,
тантризм, йога, кришнаизм, шиваизм, разного рода
медитативные практики)» – не оказалось ни любви,
ни свободы, ни христианства.25 Столь же далеки от
истины выводы другой учёной дамы М. Миндоли-
ной: «Настоящему хиппи претит принадлежность
к какой-либо одной религиозной конфессии».26
К сожалению, среди специалистов по молодёж-
ным движениям слишком много любителей иде-
ологических переводных картинок из недавнего
прошлого.
Нынешние самозваные идеологи так называ-
емых неформалов (бессмысленный комсомоль-
ско-милицейский термин) опускаются в борьбе с
православием ещё ниже – до уровня Общества во-
инствующих безбожников сталинских времён. Лю-
бава Малышева, главный редактор портала hippy.ru,
представляет хиппизм как амальгаму всех без раз-
бора молодёжных объединений: «Хиппи существу-
ют до сих пор повсеместно... В Систему в разные
времена входили хиппи, панки, рокеры, байкеры, эзо-
терики, диссиденты всех мастей, барды, ролевики,
туристы, фарцовщики, гомосексуалисты, крими-
нальная субкультура и пр.».27
Слово «хиппи» полностью лишается ею смысла,
а христиане среди них упоминаются лишь в од-
ном, придуманном самой Малышевой контексте:
«Пьющие хиппи старшего поколения... в основном
православны, плавноперетекающи в махровый на-
ционализм и откровенный фашизм».28 Ниже на той
же веб-странице она добавляет: «Из современных
русских хипов православное отделение, ко все-
му прочему, демонически гомофобно».29 В статье
«Тенденции. 2006» поучает:
«Религиозность – это при-
знак того, что человек
прекратил поиск. Он, что
называется, нашёл. Пола-
гаю, в некоторой степени,
в той, в которой вообще
существует духовный по-
иск, религия – это духовная
остановка».30
Малышевой нельзя отка-
зать ни в фанатизме, ни в не-
вежестве: ведь любая рели-
гия – это описание пути, это
установление связи с Богом.
Но если искать абстрактную
духовность вне дороги и

На этом портале, существующем с 2004 года, в
рубрике «Взгляды хиппи» есть раздел, звучно на-
званный «Лестница в небо» с подразделом «Духов-
ный поиск». Неудивительно, что там, где молодёжи
прописаны нужные направления духовных иска-
ний, среди различных течений протестантизма,
восточных религий, «естественной сексуальности»,
«кошерной кухни» (?) и прочего православие едва
упомянуто, и то косвенно. Зато помещена ано-
нимная «Антирелигиозная листовка», пытающаяся
представить христианство «религией ненависти», и
ещё некая «Парадигма христианства» (сайт Абсен-
тиса).31 Автор сайта, некий бывший атеист, под име-
нем Денис Абсентис создавший в своём LiveJournal
особый сайт «Дом Антихриста»,32 публикует на нём
изыскания на тему бесчисленных злодеяний хри-
стианства в Европе и России.33
К своей «лестнице в небо» Малышева приделала
и другие «ступеньки»: «Феминизм», Freelove (пло-
щадка «борьбы с гомофобией»), «Альтернатива»
(посвящена современному анархизму) и пр.34 Этот
«куратор» молодёжных движений уже несколько
лет издаёт на «Хиппи.ру» журнал «молодёжных аль-
тернатив» с весьма красноречивой рубрикацией:
«свободная любовь, психоактивные вещества, аль-
тернативная семья, альтернативное отношение к
работе, альтернатива религии...»35
Понятно, что у Малышевой могут быть и ярые
сторонники, вроде Маргариты Пушкиной, редакто-
ра журнала Забриски Rider (существует с 1994 года),
предназначенного для «абсолютных пофигистов»
среди молодёжи. Они, по мысли Пушкиной, должны
прийти на смену хиппи – «волосатым».36 Есть в мо-
лодёжной культуре и те, особенно среди рок-звёзд,
кто вполне искренне держится на расстоянии от
Православной церкви. Но эти люди всегда гово-
рят от своего имени и не пытаются осуществить
дехристианизацию молодёжных движений мето-
дами советской пропаганды. Неудивительно, что в
последние годы и они всё чаще называют себя пра-
вославными. Таковы, к примеру, обличители «цер-
ковников» Сергей Калугин и Дмитрий Ревякин или
певица «жизнесмерти» Анна Герасимова (Умка).
Вадим Лурье («иеромонах Григорий» катакомб-
ной церкви) лет десять назад уверял: «Экспери-
мент с религией в русской рок-культуре провалил-
ся...».37 По случайному совпадению на рок-сцену
почти одновременно с публикацией в Интернете
этого приговора взошла новая звезда: Ольга Аре-
фьева. В ноябре 2001 года она победила в номи-
нации «Лучший исполнитель» на Международном
фестивале христианской песни «Поющий ангел»,
проходившем в Москве, в храме Христа Спасителя.
От своей ранней песни «Аллилуйя» (1989) до по-
следнего диска «Авиатор» (2010) Арефьева не пре-
кращала предельно трудного восхождения в вере,
срывалась и взывала: «Помоги мне, Господи – Твоя
власть. Ниже, чем упала, не упасть».38 В словах из
«Авиатора» слышится её возвышенное кредо:
Это моё задание –
В небо поднять любовь.39
Путь Арефьевой в современном роке не исклю-
чение. Священник Сергий (Рыбко) уверен: «Наши
Уроки русского
рок-музыканты, наши корифеи, медленно, но верно
идут к православию: «Алиса», БГ, Шевчук, «Воскресе-
ние», «Машина времени»...40 Бывший хиппи, а ныне
игумен, он по себе знает силу небесного притя-
жения: «И дальше процесс будет идти, потому
что настоящий андеграунд – это из грязи вверх. А
вверху уже только один Бог. Дьявол не имеет такой
силы... Он работает в низменных областях. А все
светлые вещи – это Бог».41
«Много званых, но мало избранных»... Конечно,
далеко не все первые русские хиппи пришли к пра-
вославию, но есть признаки того, что спустя четыре
десятилетия их религиозные искания, их в основе
христианская утопия «преображения жизни любо-
вью» вновь обретают последователей. Новое поко-
ление молодёжи отказывается от наследия «абсо-
лютных пофигистов» и начинает свой поиск веры. И
не столь важно, называют ли они себя «хиппи» или
как-то иначе.
Нормандия, г. Кан,
2010
Ссылки
1. Арви Хэккер (Илья Васильев). «Летопись московской Системы» (2004). Цит.
по: http://www.hippy.ru/left/arvi/lostory.html
2. Цит. по: http://www.liveinternet.ru/community/optina/post140817785. В 1977
году Александр Дворкин уехал в США, где через несколько лет крестился под
влиянием известнейшего эмигрантского священника Иоанна Мейендорфа.
3. Цит. по: http://flowerhip.narod.ru/zrider1.html
4. Цит. по: http://enatramp.narod.ru/arhiv.files/guru.files/kanon.html
5. Там же.
6. Цит. по: http://enatramp.narod.ru/arhiv.files/stalker0.files/manifest.html
7. Цит. по: http://enatramp.narod.ru/arhiv.files/stalker0.files/stalker0.html
8. Цит. по: http://enatramp.narod.ru/arhiv.files/stalker0.files/manifest.html
9 . Цит. по: http://www.hippy.ru/f48.htm
10. Там же. В «Манифесте экстростиля» Александра (Купера) Куприна (1992–
1995) вновь воспроизводилась столь привычная для хиппи внецерковная
религиозность: «Бог – в основном, это любовь». Цит. по: http://www.hippy.ru/
extrostyl.html
11. Цит. по: http://bazilevs.narod.ru/page4.html
12. Цит. по: http://bazilevs.narod.ru/waytoscit.htm
13. Цит. по: http://www.biolocation.ru/forum/index.php?topic=195.0
14. Цит по: http://nattch.narod.ru/aslavorosov.html
15. Цит. по: http://enatramp.narod.ru/arhiv.files/guru.files/kanon.html
16. Цит. по: http://korolev.msk.ru/books/919/rybko5/H07-T.htm
17. http://www.patriarchia.ru/db/text/117339.html
18 . Цит. по: http://www.hippy.ru/vmeste4/11.htm
19. Там же.
20. Цит. по: http://www.hippy.ru/vmeste5/6.html
21. Цит. по: http://www.bazilevs.narod.ru/nikita.htm
22. Высказывание из молодёжной прессы. Цит. по: http://www.hippy.ru/hk21.
htm
23. Цит. по: http://enatramp.narod.ru/izvo.files/madison.files/1math.html и сл.
24. Там же.
25. Цит. по: http://subculture.narod.ru/texts/symbolism/index.html
26. Цит. по: http://www.socionavtika.net/Staty/Sociopraxis/mindol1.htm
27. Цит. по: http://www.hippy.ru/hist.html
28. Там же, в разделе «Повышение уровня культуры людей: духовный поиск».
29. Там же, в разделе «Фрилав».
30. Цит. по:http://www.hippy.ru/tend2006.html
31. Цит. по: http://www.hippy.ru/stairs/rel.htm
32. См.: http://absentis.livejournal.com
33. См.: http://absentis.org/abs/lsd_01_preface.htm
34. См.: http://www.hippy.ru/stairs.htm
35. См.: http://www.hippy.ru/vmeste.htm
36. Цит. по: http://www.margenta.ru/zabriskie.shtml
37. Цит. по: http://old.russ.ru/culture/20010606.html
38. Цит. по: http://www.ark.ru/ins/lyrics/Gospodi.html
39. Цит. по: http://www.ark.ru/ins/albums/aviator/aviator.html#aviator
40. Цит. по: http://www.interfax-religion.ru/index.php?act=radio&div=449
41. Цит. по: http://www.spb-army.narod.ru/mm26.htm
95
 Уроки русского

Ангелы в сарае
Валерий БАЙДИН

Отрывки из романа «Сва»

Роман «Сва» назван по имени его главного героя. Это прозвище студента-филолога Севы в среде московс-
ких хиппи рубежа 1970–1980-х годов. Действие происходит в Москве и во время его недолгого летнего
странствия по России и Абхазии. Побываем в одной из среднерусских деревушек вместе со столичным
пареньком, ищущим смысла жизни.

Травница
З
а поворотом дороги открылась залитая светом полевая ширь. Направо колосилось ржаное поле,
налево спускался к реке волнистый луг. От востока до полунеба шли борозды облаков, деревен-
ский месяц увяз на туманной меже, а на другой, ясно-голубой стороне одиноко висело огнистое
солнце. Горсть живых блёсток была брошена в русло реки, другая упала в травяную пойму – там зо-
лотились головки калужниц. Сва, не раздумывая, устремился вниз. Шатался, столбенел от цветочных
запахов и, когда заметил впереди человеческую фигурку, удивлённо повернул в ту сторону. Невысокая
старушка будто кланялась – что-то искала, разглядывала на земле, голова в белом платочке всплывала и
опять тонула среди травы. Вблизи стали видны заношенная телогрейка, коричневая длинная юбка и ре-
зиновые сапоги. Рядом лежал полупустой мешок. Услышав шелест шагов, она неспешно подняла голову.
– Здравствуйте! – осторожно, издали кивнул Сва.
– Сдраствуй, мил чилавек, – быстрые глаза глянули внимательно.
– Не испугал я вас? – он стоял в нескольких шагах, не решаясь приблизиться.
– А пошто мне тия баяца? Ты заплутал, што ли?
– Я не здешний, деревню ближнюю ищу.
– Вижу, не из тутошних ты. Ни ахотник, ни рыбак, ты кто такоф будишь? – она смотрела с любопыт-
ством.
Сва раздумывал, как ответить, всматривался в смуглое от загара лицо с чуть заметными морщинками.
По отдельности в нём всё было нескладно, но вместе казалось приветливым, полузнакомым. «Глаза...» –
понял Сва. Они были тёмно-синие, зоркие и уклончивые.
– Я? Да так... Хожу вот по белу свету.
– Па свету ходишь... Странничаишь, штоль? А маладой. И адёжа твая гарацкая. Баротка, валаса вроди
цирковныи, а не поп. Я таких паринькоф ни видала ишшо. Ис каких таких мест ты идёшь? – запел не-
громкий голосок. – Чай, с Белицка?
Старушка отпустила мешок с травой, в руках у неё остался пучок полевой гвоздики.
– Из Москвы я.
– Из Масквы-и? И фсё пишком? – маленькие глаза удивлённо округлились.
– Нет, на поездах, на машинах попутных ехал. Пешком только тут у вас иду. Всё съел, что с собой было.
Скажите, у вас тут еды купить можно?
– Ох, батюшки! У миня-та с сабой ничиво нету, дать тие... А ф силе нашим, там найдёшь, што паисть. С
голаду ни памираим, слава Богу.
– И далеко ваше село? Как называется?
– Дивичи называица. Беригом вирсты две атселе, – она показала рукой за лес, вверх по течению.
– А что это за река?
– Утеча – рика наша.
Никогда Сва не слышал таких слов и названий, такой звучной, текучей речи. Голос старушки почти
не загрубел от старости, неспешно выпевал слово за словом. Сва с досадой вспоминал свой филфак и
готов был слушать, слушать без конца. От удивления даже голод исчез – казалось, так говорили тысячу
лет назад.
– Бабушка, вы тут цветы собираете? Гвоздику, вижу, сорвали.
– Каку таку гваздику? – старушка глянула с недоумением.
– Ну, вот же! Вы её в руках держите, – в свою очередь поморгал глазами Сва.
– Да ить ета пируница! А ишшо иё багицей завуть. Гваздика-та, ана ни така-а-я... – улыбнулась, отведя
глаза и чуть поджимая губы.
«Перуница, богица... Не слыхал никогда», – сдержать любопытство не было сил:
– А зачем вы так много всего собираете?

96
 Уроки русского
Старушка внимательно посмотрела на Сва:
– Я фсяки травы сбираю – людей ат балестей личить.
– Так вы знахарка? Травами лечите?
– Как хошь называй. Миня фсе травницей завуть, а па имини – Лукерья.
– И давно вы травами лечите?
– Всю жисть, пачитай, личу, – она то поглядывала на Сва, то отводила глаза. – Травы я с младасти ат
матери и ат дедушки маво спазнала. Таких травников, как они, щас уш нету-у...
– А можно ваши травы посмотреть? Никогда целебных трав не видел.
– Можна, как нильзя. Да ты напирёт вакрух глянь! Травы, ани все цилебныи. Глиди, вот ветриница,
дрёма, синигаловник, дымянка! А енти пушки – ета багатница-неувяда... – она касалась пальцами цветов
чуть ли не у Сва под ногами. – Их ить знать надоть, травы-ти. Хде в их сила – ф корени, ф цвитке, в листе,
ф стебли.
– А что вы ещё собрали? Покажите! Пожалуйста...
– Паглидеть хош? Ну, глиди! – она опять по-своему улыбнулась, раскрыла мешок и бугристыми тёмны-
ми пальцами стала вынимать пучки трав, перевязанные стебельками. – Звирабой от... нивяник... плакун-
трава... чирида. А ета – багароцкая трафка, ана завсигда нужна. Буквица, естрибинка, душица – заместа
чаю пить, дивнасил... Сёдня от на любим-траву нашла, а па-иному сказать, любисток. Буду типерь на ём
воду зорить. Ана ат скорби сирдешной памагаить. Щас, в зори, ета трава ф саму силу вашла. Многа чиво
насбирала. Ты, сынок, фсё адно траф маих ни упомнишь.
– Да я вообще... Никаких трав, ничего не знаю. Как слепой по земле хожу, – вздохнул Сва. – И что, от
многих болезней травы помогают?
– Ат всех балестей. Если хто траву, как надать, примить, да харашо папросить...
– Вас попросит?
– Миня чиво прасить? – теперь на её глаза открыто наплыла девичья, лучистая улыбка. – Не я людям
памагаю, травы памагають. Да врачи нибесны.
– Какие... врачи? – ему сразу вспомнился Пётр и его тёмные речи о Боге.
– Каторы силу травам дають. Коль ты странствуишь, должон был слыхать. Странники за етой силой
фсигда хадили. Мы с матерей маей тоже хадили, странничали. При царях ишшо... Мне тагда гатков шесть
было.
– И вы помните?
– Фсё помню! В Летецк хадили, к божьим людям. Травы с ими сбирали. В Любостань хадили – мана-
стырь там был. Ныне уш там ничиво нету. Да-а...
– Вы вот про силу сказали, – Сва засмотрелся в её осторожные глаза. – А что это за сила? Где её ис-
кать?
– Ета сила Божия. Иё фсю жистю искать надоть. Да не всяк найдёть. Ана па благадати даёца. Травы
цилебны на земле ангилы ат веку насадили. Мать сыра зимля силу им даёть, а Багародица бирижёть их
и блаславляить. Во-от! Хто с верой Багародицу папросить, таму трава силу дасть. Так мне сызмальства
люди сказывали, и сама я такош знаю.
– А как эту силу, как Бога найти, вы знаете? – этот безответный вопрос он задал ей, вспоминая раз-
говор с Петром.
Старушка помолчала, прикрыла веки:
– Бога надоть искать любовию сирдешнай, тихай. Глазами не увидать, ушми не услыхать. Иди па миру
сиратой и Бога праси, штоп тие аткрылси...
В глазах у Сва чуть сдвинулось поле, небо, лицо старушки:
– Бабушка, можно рядом с вами посидеть немного, отдохнуть? – опустился он перед ней на землю.
– Штош, атдахни, коль устал. Патом ноги хотче пайдуть.
– Земля тут тёплая, мягкая такая.
– Зимля наша харошая, – кивнула травница. – Ана визде добрая, фсей нашей жисти мать радимая. Эта
в гарадах иё спортили, камним сафсем убили. Я сама таво ни видала, люди сказывали...
Сва грустно кивал, вспоминал свой безумный город: «Она пропала бы там. Или сразу сбежала бы назад,
в эти луга. А я там живу...»
Вместе с запахом трав до него долетали слова:
– ...На путь выйдишь, мать сырой зимле паклон палажи. А в циркву придёшь, мались Христу и Багаро-
дице, свечки им стафь и фсем свитым. Фсё, што надоть, праси для сваёй души. И для фсех, каво знаишь,
али каво на дароги фстренул. Праси для их фся благая. Мы-от, в давишние вримина так и странничили,
с малитваю.
– А у вас в Дивичах есть церковь? – опомнился Сва.
– Была, да нету-у... Эх, сынок, радимай! Кругом фсе церквы давно уш разарили, самая малость асталась.
Тибе в Укромы иттить надоть, тама типерь сама ближня наша церква. В ней атец Дарафей службу пра-
вить, – старушка протянула сухую руку вдоль реки, показывая ему неведомый путь. – Ты иди ат Дивичей
чирис Еловцы, чирис Судараво, на Укромы дарогу спрашивай. Отседава два дня пути, хто шипка ходить,
а мне и таво боле.
– Спасибо вам... за добрые слова. Вы очень... Помогли вы мне, очень.

97
 Уроки русского
– Ну, кака тут помочь, – махнула она рукой и вновь показала на низину вдоль берега. – Ты вот чиво!
Ступай ф сило наше, а я патихоньку варачуся, апасля. Па урёме тие самый ближний путь. Как дайдёшь,
пастучи ф читвёрту исбу, к баби Мани. Скажи, ат Лукерьи. Штоп ана тия накармила, што там у ней найдё-
ца. Агаладал ты, видать, глаза блистять...
– Ничего, не важно. Пойду я, – Сва склонил голову.
Изнутри у него рвались совсем другие слова – о том, что никогда её не забудет, что был бы счастлив
хоть один день прожить с нею рядом, вместе походить по лугам, собирая травы, слушая без конца её
голос и постигая неведомые знания о земле и Боге. Сва посмотрел на стёртые резиновые сапоги, юбку
грубой ткани, прощально глянул в ясно-синие глаза.
Травница пристально прищурилась, будто коснулась взглядом:
– А тия, сынок, как виличать?
– Всеволод.
– Ну, ступай, милай, не думай а чём плахом. Видать, сирдечка тваё хтой-та спортил. Иль натсадил ты
иво... А ты х тому не варачайся, што ф прошлам была. Павинися, и фсе скорби тваи атстануть, тибе и па-
лихчаить. Ну, иди с Богам!
Старушка мелко-мелко помахала ему кистью руки. Сва вздохнул, не нашёл, что ответить, отвернулся
и побрёл к реке. Огибая заросший пожухлой овсяницей бугор, на котором звенела несметная мошкара,
оглянулся и хотел напоследок махнуть рукой, но травница уже исчезла в луговой зелени. Показалось,
что мелькнул вдалеке белый платочек – словно кивнула в траве под ветром головка цветка.
Обходя топи и тёплые заводи с гниловатым тинистым запахом, Сва шёл заросшим берегом, губы вы-
певали, будто повторяли слова древней монашеской рукописи: «Бога надоть искать любовию сирдеш-
най, тихай... Иди па миру сиратой... Павинися, тибе и палихчаить...»
«Откуда в ней эти слова? Говорит, словно лечит, а ведь меня в первый раз увидела. Каким же идиотом
я был... Или мне всё это от голода привиделось?
Она всегда живёт на этом лугу. Гладкое глинистое лицо, паутинные белые волосы на висках, синий
взгляд. Вдруг явится кому-то, прошелестит на диковинном языке потаённые речи и исчезнет в траве,
утечёт вместе с рекой, улетит с ветром за окрестные леса. Нет Лукерьи-травницы. И никаких Дивичей
нет. Да разве может всё это быть на нашем свете?»
Берега казались едва обжитыми. Вдоль русла неширокой Утечи лежали дикие луга, вдали темнел лес,
а у самой воды тянулись глубокие нечеловечьи тропы, в которых вязли ступни. Отмели были изрыты
коровьими копытами и зализаны водой. Солнце тяжело томилось в небе, жар дрожал над землёй, ноги
расслабленно волочились по траве, а голова млела в пахучей одури.
«Зло не знает сюда пути. Я пересёк границы другого мира и незаметно в нём растворяюсь, а мрак
прежней жизни растворяется во мне. Нужно лишь до конца принять в себя все изгибы этой речки, это
одинокое дерево на берегу, каждый стебелёк под ногами, дальнее поле с отливами и приливами ветра,
эти сухие острые пни на опушке в островках розового кипрея...»
На взгорке под ноги легла другая тропка, петляя между кустов, пошла берёзовой рощей, но вскоре
пропала в развороченной тракторами дороге. Всё вокруг разом потускнело – словно заморосило в
глаза пасмурное небо. Широкие коровьи лазы шли по кустам, огибали глубокие рытвины и оковалки
серой земли. Сва тоже двинулся обочиной, досадуя, как легко, от одного прикосновения машины, ис-
чезает веками настоянная, живительная красота.
«Ничего, всё это зарастёт, затянется, как рана в душе», – утешал он себя, но чувствовал, что мир непо-
правимо меняется, заболевает неизлечимыми людскими болезнями, которые пришли и сюда, в далёкую
глушь.

Ангелы в сарае
Д
еревенская околица проглянула через деревья неожиданно. Бревенчатые некрашеные дома
старчески выхрамывали вдоль дороги, в воздухе веяло печным дымом, слышалось козье блеяние,
квохтанье кур и собачий лай. Конечно, четвёртая по счёту изба оказалась заперта. Напрасно Сва
несколько раз принимался стучать то в дощатую низкую дверь, то в треснувшее, занавешенное изну-
три тюлем оконце. Уколола внезапная, глупая досада: «Напридумал себе... Одинокий только головой
покачал бы. Ладно, пойду дальше, ничего на самом деле мне здесь не нужно, кроме простейшей еды.
Главное таится вдали от этих грустных, нищих деревень. Сердце мира, его живые святыни, непорочная
красота, великий покой скрыты в потаённых уголках. К ним надо добираться, там искать главное».
Одышливо скрипнула дверь соседней избы:
– Ты чё, Фанасивну ищешь? – удивлённо уставилась на него полнотелая, полнощёкая женщина.
Сва поправил бандану, скинул наземь сумарь и произнёс, словно во сне:
– Баба Маня здесь живёт?
– Ну, живёт... Да, иё нету щас, с абеда в лес пашла. А ты хто ей будишь? – глаза любопытно круглились
из-под косынки.
– Да я... издалека иду, хотел у вас в селе еды какой-нибудь купить. Это Дивичи?

98
 Уроки русского
– Дивичи. А ты как иё знаишь, Маню?
– Мне Лукерья про неё сказала, которая травы собирает. Знаете такую?
– Как не знать, пустамелю ету. Ты к ей, штоль, хадил, к Лукерьи?
Он недовольно глянул в распаренное жарой лицо женщины:
– Да, встречался... – помолчал: – А может быть, у вас поесть найдётся? Хлеба, молока кружка? Я за-
плачу.
Женщина оглядывала Сва голубыми, до утренней белизны высветленными глазами. Со двора, из-за
дома, слышался непонятный мелодичный перезвон.
– Фпрямь, штоль, диньгами заплатишь? – раздался недоверчивый вопрос.
– Ну да, как же иначе? – удивился Сва.
– Как... Фсяки люди чудны к ей ходють, к Лукерьи. Фсё просють, да фсё за так им дай. Ни напасёсси на
вас.
Он выгреб из ксивника мелочь и протянул на ладони:
– Вот, видите? Куплю, что есть. Всё давайте – попроще и побольше. Хлеба, картошки варёной, молока,
огурцов.
– Прастаквашу будишь? – голос женщины изменился, на лету потеплел, стал почти свойским.
– Буду, – твёрдо ответил Сва.
– Картошка-та у миня ниплахая, хатя старая. Маладую ишшо ни капала.
– Вот и несите.
– Видать, агаладал, – она покачала головой. – Ну, паготь маласть. Садись тута, на крыльце.
Странный, играющий перестук доносился из сарая в глубине двора, дверь его была приоткрыта, но
подойти Сва не решился и покорно уселся на крылечной лавке, изнывая от голода.
– На-от, паишь! Картошки варёны, яйцы... Хлеп-та мой харош, сама пику.
Женщина простодушно улыбалась. Смахнула с лавки дровяную труху и куриный помёт, поставила
тарелку с картошкой, глиняную крынку и алюминиевую кружку, поверх которой лежала большая гор-
бушка тёмного хлеба. – Прастаквашу ету мы сами цельный день фсё пьём, па жаре-та... Да ты кушай, на
здаровье!
Сва набросился на еду и с трудом остановился, чтобы на всякий случай спросить:
– Сколько с меня?
– Не знаю уш, на скока ты наешь, – сощурилась в улыбке женщина.
– Что не съем, с собой возьму, – усмехнулся Сва.
– Бири, ф дароге пригадица.
– Так сколько же с меня будет за всё это?
– Прям ни знаю, паринь, што с тия взять? – лицо её порозовело.
– За тридцать копеек отдадите? – Сва протянул деньги.
– Да, канешна, за тридцать-та копеек! Как жи ни атдам? Ета деньги, – она осторожно взяла у него с
ладони, одну за одной, три монетки и зажала в кулаке. – Сам ты аткудова? Брянский будишь иль какой?
Гарацкой – сразу видать.
– Нн-ет, – Сва стремительно поглощал выставленную еду, запивая холодной погребной простоква-
шей.
– Белицкий, нибось? К нам заижжають мужики белицкии па лисному делу. Да больна молот ты для
мужика.
В ответ Сва только мотал головой, а на лице женщины стыла простодушная полуулыбка:
– Нешто с Радома? У миня там тётка живёть.
– Нет... из Москвы, – с трудом выговорил Сва, не переставая жевать.
– Ну-у? И к самой Лукерьи? Во, калдунья-та! Привараживат-та как! Слышь, паринь, ить не паможет она
тие, не-е... – женщина грустно добавила. – Мине с сынком маим не памагла. Три года марочилась я с ею.
– Почему? Лукерья сказала, что все травы знает, с самого детства, – жуя и не вдумываясь в разговор,
проговорил Сва.
– Чиво ана знаить-та, пустабрёха! Каму из людёф ана, можить, и памагаить кагда, а мальцу маму не
памагла. Такой, грит, он у тибя уродилси. А то бутта не знаить, што застудила я иво на шистом гадочке,
аттаво и пашло. Ф голаву иму штой-та вдарила. Он и ф школу не хадил, фсё галавой балел, – женщина
закусила губы, чтобы не расплакаться. – Слышь, музыку сваю граить? Ета Лукерья да Маня научили иво
на жилесках стучать, а я типеря никак ево не отважу. Стыд пирид людями, а ничё с им не магу исделать,
фся изривелася, а он знай граить в сараюшки сваём.
Сва вывалил из крынки в кружку остатки простокваши и замер, чувствуя, что больше не может сделать
ни глотка. На жаре по телу выступил обильный пот, ноги отяжелели, и он неподвижно блаженствовал.
– Значит, это ваш сынок так постукивает? Красиво. А сколько ему лет? – умиротворённо улыбнулся.
– О-о... Да кака тут красата? Уш симнацатый гадок иму, а он фсё мальцом ходить, ф шаркунцы граить,
цельными днями сидить там. Насбирали мы иму па дварам жилизяки да боталы, а он и рад. Миня кажный
день тянить – грай, мол, с им ф калакольцы. Увеченный он, балесть у иво чижёлая. Гарацкии врачи па-
ихниму называють, а я не пайму никак. Врачи-та ети ишшо хужей иму натварили. Када я с бальницы да-
мой иво забирала, глижу, а он нимой. Цельный гот не гаварил, ни славечка. Балакаить чёй-та па-своиму

99
 Уроки русского
– как есть младениц грудной. Патом атхадить стал памаленьку ат ликарства ихнива. Типеря лапочет
кой-чё, не всигда и паймёшь, серце разрываица! – из глаз её брызнули слёзы, и она поспешно вытерла
их кулаками.
– Прасти уш миня, паринёк, разбалталаси нипутём. Ты, можить, ишшо чиво паисть хош?
– Нет, наелся, больше не могу. А он хорошо играет, складно так, – повторил Сва, чтобы скрыть сму-
щение.
Женщина всхлипнула и взглянула с благодарностью:
– Ох, устала я ат всиво, а тирплю. Радуица он, када граить, а паначалу как я за иво страшилася! Всё
тапица бегал он на Утечу. А типеря граить да на мамку лыбица, дитё чисто, – голубоватые глазки женщи-
ны опять блеснули слёзными ободками, часто моргая, она посмотрела на Сва: – Сынок, можить, ты с им
чуток паиграшь в жилизяки, в музыку иво? Он смирный, ласкавый, а втарой гот адинёшиник сидить. Я
всех пацанов и дивчат разагнала атседа – да слёс иво дразнють, смиюца, арут недуром. Тока Лукерья с
Маней к иму ходють. Ты пайди, пасиди с им малость, а! Иму с париньком лучши будить. Тока ты ни пужай
иво, патихоньку.
– Конечно! – тут же согласился Сва. – Мне самому интересно, как же он играет.
Женщина провела Сва во двор и заглянула в дверь сарая:
– Коля, роднинький, глянь! Паринёчек хароший к тибе пришол, музыку тваю паслухать. Сыграй, Ко-
линька, сыграй иму, роднинький!
Сва шагнул в глубину сарая и обомлел.
На него в упор смотрела худенькая, одетая пареньком девочка лет десяти, с длинными белокурыми
волосами, бледным личиком и большими, ясно блестящими в полутьме глазами. Она стояла босая у
чурбака, а вокруг – на дровах, досках и крючках лежали, стояли и висели самые немыслимые вещи:
большие и малые шестерёнки, втулки и болты, ржавые штыри и обрезки труб, весовые гири и гирьки.
Между ними поблёскивали детали от велосипеда и швейной машинки, крышка медного чайника, латун-
ная ступка. Сва недоумённо оглянулся на женщину, та заметила его взгляд и запричитала:
– Ни даёца он сибя астричь, плачить, аш заходица. Што ш иво мучить-та? Врачи ат иво атказалися,
батя-пьяница уш скока лет ат нас ушёл. От мы и гарюим с им вдваём, – она обернулась к сыну и громко
добавила: – Ни бойси, Колинька! Глиди, баротка у паринька есть маненькая. Хароша така баротка! Он
прастаквашу у нас пил, картошки ел, денежков нам дал. Я те сасулек на их куплю. Сыграй иму, пакажи,
как ты харашо на жилесках граишь!
Существо вдруг указало тонкой рукой в угол и вскрикнуло высоким девчоночьим голоском:
– Во! Во-о...
Сва различил в полутьме прибитую к столбу картонную иконку, за её края были заткнуты пучки сухих
цветов и трав.
– На Спаситиля кажить. Правда, што баротка твая схожия, – женщина погладила Колю по волосам и
прижала к себе: – Сыграй иму музыку тваю, сынок, милай!
Странный подросток вынул из-за спины зажатые в кулачок две прутяные палочки с железными гайка-
ми на концах и, глядя на Сва, восхищённо произнёс:
– Во! О-о...
– Да-а, палочки тваи харошии. Грай, ни бойси!
Коленька присел на чурбак и опять оглянулся на Сва. На лице его возникла радужная улыбка, не от-
ворачивая взгляда, он ударил в полумрак, потом ещё и ещё. Раздался певучий, высокий и сочный звук,
за ним другой, тоном пониже, и третий, чуть выше, совсем нежный... Несколько мгновений он ловил в
глазах Сва ответный восторг. Наконец пронзил его невинным, отрешённым взглядом, отвернулся и обе-
ими палочками начал неторопливо и ловко ударять по железкам. Звуки чередовались без единого сбоя,
Сва сел рядом на поленницу и стал слушать с нарастающим удивлением. Теперь, вблизи, он улавливал
самые тихие звуки, которых не было слышно с улицы. Коленька играл, не обращая ни на кого внимания,
с простых трезвучий перешёл к сложным беглым сочетаниям, их ритм менялся, иногда повторялся, но
уже в ином тоне. В какой-то момент сквозь перезвон Сва послышалась знакомая мелодия – то ли рус-
ская песня, то ли церковное пение. «Нет, вряд ли! Хотя... Может быть, его в церковь водили, и он что-то
запомнил?» – мелькнуло в голове.
Мальчик остановился и глянул на Сва лучистыми голубыми глазами:
– Оо-о...
Повернулся в другую сторону, к выставленным рядами пустым пыльным банкам и бутылкам и начал
играть по-новому. Сва закрыл глаза – звучала, не прерываясь и не меняя ритма, чистейшая пентатоника.
«Что же это такое? Будто я на квартирнике у Кости музыку слушаю – не Мессиан, не Ксекнакис, не Китай,
не Гамелан... Какая-то небесная жизнь звуков, давно забытая на земле. Лишь горсть одиночек всё ещё
сходит с ума и пытается понять, как в древности музыкой лечили душу, вызывали священный трепет...»
Мелодия замедлилась, стала повторяться – будто вертелась музыкальная шарманка. Потом всё стихло.
Коленька, улыбаясь, смотрел на Сва и, видимо, ждал, когда он откроет глаза, потому что сейчас же
сказал: «На!» – и протянул свои палочки.
– Коленька, какой ты молодец! Как хорошо ты играешь, я ведь так не смогу, – зачарованно бормотал
Сва. – Лучше сыграй мне ещё!

100
 Уроки русского
Но тот повторил, уже с досадой:
– На, на! – и ласково добавил, убеждая ясным взором: – Грай!
– Давай тогда вместе играть, – пришло в голову Сва.
Он поднял с земляного пола большой гвоздь и наугад ударил по одной из бутылок, дважды по сосед-
ней, по третьей, опять по первой:
– Теперь ты!
Коленька просиял и мгновенно повторил те же ноты – сначала на бутылках и банках, потом на вися-
щих железках.
– А теперь так! – Сва извлёк из набора склянок случайное трезвучие.
Немедленно те же звуки отлились в металле, затем повторились в обратной последовательности.
– О-о! – вскрикнул Сва и разом извлёк с десяток звуков.
Эхо проплыло в сарае и затихло. Коленька точно, хотя и медленно, повторил их, отыскивая вокруг
нужные предметы.
– Ещё! – удивлённо вскрикнул Сва.
Звуки повторились быстрее, затем через один, через два, потом послышались полностью – в прямом
и обратном порядке. Коленька блаженствовал. Каждый раз, повторив услышанное, он радостно обора-
чивался и ждал от Сва продолжения игры.
– Теперь давай по-другому... – пришла к нему мысль.
Он заметил маленький, похожий на пожарный, медный колокол и взял палочки. Ударил, настраива-
ясь по нему и по двум самым звучным железкам, повторил и начал изображать колокольный перезвон,
вводя и убирая половины и четверти тона, надстраивая простейшие сочетания звуков и тут же их меняя.
И вдруг услышал, как удивительное существо стало подпевать нежным голоском, вплетая в основную
мелодию свою особую:
– Йой, йой, йо-йо-йо! Ёи-йо, ёи-йо! Йои-йои, йо-йо-ёи, ёи-йо, ёи-йо! Йо-йо-йо...
Сва тоже решил подпеть, изредка вставляя басовые «Бим! Бом!». Но вскоре сбился, ударил невпопад
и будто свалился с высоты на землю. Коленька немедленно замолчал.
Всё стихло. Сва обернулся – мальчик стоял рядом и в упор смотрел на него.
– Ну как? Понравилось? – он не смог выдержать сияющего взгляда, опустил глаза и в тот же миг ощу-
тил на щеке влажный детский поцелуй, тонкие ручки стали тихо гладить его волосы и щёки:
– Тятя! – ласково проговорило существо.
– Что ты? Что ты придумал? – Сва покраснел от волнения, поднялся, не зная, как быть дальше.
Они давно уже сидели в сарае одни, пора было уходить, но Коленька держал его за руку тонкими
мягкими пальцами.
– Вот, послушай! – поднял Сва валявшееся ржавое полотно двуручной пилы и ударил его на весу
гвоздём.
Поплыл дрожащий, пульсирующий в ушах звук, заполнил сарай, стал затихать, то исчезая совсем, то
эхом возвращаясь. Коленька с силой зажмурился, закрыл уши руками и съёжился всем телом.
– Хочешь поиграть? – глупо спросил Сва.
Коля отрицательно мотнул головой.
– Значит, будем тихо сидеть, да?
– Аха...
Они погрузились в тишину. На улице рядом с дверью виднелась куча железного хлама, видимо, ис-
пробованного на звучность и отвергнутого. В сарае веяло горьким древесным тленом. Повторялись
в мозгу непорочные звуки, ещё не ведавшие музыки, пели всеми отвергнутые, мёртвые вещи. Что-то
неуловимо мелькало в сознании, будто оно силилось вспомнить древнюю, высшую радость, когда мир
был душой, а душа – миром... Позванивали ржавые железки и старые склянки, Коленька тихо стучал ими
в сердце, оживлял игрой землю. Чуть ссутулившись, мальчик замер на чурбаке. «Что он слушает сейчас?
Что слышит?»
– Коленька, – шепнул Сва. – Скажи, ты сейчас музыку слышишь, да?
– Аха... – тихо-тихо донеслось в ответ.
– А кто играет?
Существо удивлённо открыло глаза и долго смотрело, не понимая вопроса.
– Мы ведь с тобой не играем? Кто играет? – настаивал Сва.
Тоненькой рукой Коленька указал куда-то в угол и вверх, как показалось, туда, где висела иконка.
По спине у Сва поползли мурашки: «Нет, он не слабоумный. У него другой ум, нечеловеческий. Даже
не ум, а дар безумия. Невероятный... – и тут же пришла в голову горькая мысль: – Вот душа, которой
не нужно тело. Должна была остаться в небе, а случайно упала и теперь страдает на земле. Ни врачи,
ни травы – никто и ничто ему не поможет. От чего его лечить? И зачем? Чтобы он стал деревенским
дурачком? А родись в другом мире, наверное, считался бы гением. И всё равно его отвергли бы или
замучили. Такие посылаются всем в укор, чтобы люди свой дар в землю не зарывали... Мне рядом с ним
не по силам быть, ведь ему всего себя отдать нужно!»
– Коленька, прости меня! Очень красиво ты играешь, спасибо. Но мне уходить нужно, – начал он и
сразу смолк.

101
 Уроки русского
Огромные глаза тревожно остановились, из них тут же брызнули слёзы. Мальчик быстро-быстро за-
мотал головой. Сва застыл в дверях сарая, соображая, что делать:
– Подожди, миленький, не плачь! Я маму твою позову!
– Не-е... Не-е! – услышал за спиной тонкий крик и отчаянные рыдания.
Со двора прибежала женщина и всплеснула руками:
– Радимый, Колинька! – бросилась в сарай, подхватила сына, который забился в её руках и потянулся
к Сва, захлёбываясь слезами:
– Не! Не-е! Грай! Тятя, гра-ай! Тя-тя-а!
– Коленька! – Сва попытался погладить его и почувствовал пушистые нежные локоны. – Ну, не плачь!
Не могу я остаться, идти мне нужно, далеко-далеко. Не плачь! Может, я к тебе ещё вернусь, мы ещё,
может, поиграем вместе.
От собственной лжи Сва начал мучительно краснеть.
– Ой, паринёк, прасти миня, дуру! Иди паскарей с глас иво! Думала, с табой иму лучши будить, а он к
тие призазнобилси, тятькой кличит. Вот горе! Хоть бы назимь не упал! – вопила женщина, подталкивая
Сва к двери: – Не магу я боле! Биги, паринёк, биги ат нас, Христа ради! Сама я щас памру с им вмести!
Жисти нам нету, адиношным! Не-ет, не-ту-ти-и...
Сва попятился, повернулся, подбежал к крыльцу, слыша за спиной невыносимый детский плач и жен-
ские рыдания.
– Грай, грай! А-а-а! А-а-а! – пронзительно кричал, звал назад голосок.
– Колинька, ангилок, сирдечка маё! Не плачь, не надрывайси! – задыхалась слезами женщина. – Мы
зафтра в циркву пайдём... Там калакольцы... Малица будим! Ох, будим!
Поскорее исчезнуть, быстрым шагом, бегом. Скрыться отсюда, уйти от людей, уйти в себя, прийти
в себя... Сва бежал по пустынной улице, несколько раз останавливался от колотья в боку и смахивал
с глаз слезинки, потом догадался надеть тёмные очки. Мысли метались, словно по дровяному сараю,
посреди незатихающего перезвона: «К нему и прикоснуться нельзя. Откуда было знать, что у него есть
одна лишь душа, а разума нет и тела почти нет? И взамен дано что-то немыслимое, какое-то ангельское
уродство – неземной, никому не нужный дар... Коленька, художник Божий, существо полунебесное! Ему
и слова не нужны, только звуки – от жизни ограждаться, слышать их без конца, чтобы не умереть. Он и с
Богом звуками говорит, и с ангелами. И ничего другого не умеет, живёт за облаками. Сарай, а в нём рай.
Мать с ума сходит, жалеет его – он не понимает, цепенеет от восторга, а выйдет на улицу, жить не хочет.
Потому что землю населяют не ангелы, а глухие, глупейшие люди. Давно нет на ней чистых, высоких
звуков, полным-полно грязи и зла... Вдруг доверился мне и сразу всё отдал. Всё, чем жив! Хотел, чтобы
я навсегда с ним остался. Так назвать меня... Будто голого провода коснулся, и током прошибло. Ну кто
такое выдержит? Там даже земля болит – столько страдания! А я-то думал, мне хуже всех, всё себя жалел.
Что же теперь, Боже? Как идти дальше?»...
Нормандия, г. Кан

По русской дороге. Фото из семейного архива Беликовых.

Аргентина

102
 Уроки русского

Валентина Ефанова – коренная сибирячка, родилась и живёт в Красноярске. В

1986 г. окончила филологический факультет Красноярского госуниверситета по
специальности «журналистика». Её творческая жизнь связана с университетом.
Работала корреспондентом, а затем возглавила вузовскую газету «Университетская
жизнь». Одновременно с этим в 2009 году стала редактором газеты «Сибирский
форум. Интеллектуальный диалог» (ежемесячное издание Сибирского федерального
университета). На страницах «Форума» и была опубликована впервые переписка с
Михаилом Тарковским.
Михаил ТАРКОВСКИЙ. Биографии многих писателей содержат фразу «А потом
переехал в Москву...». Михаилу Тарковскому, казалось бы, переезжать никуда не надо
было – в Москве он родился. Но после окончания педагогического института уехал... в
Туруханский край. Где и живёт до сих пор. Променявший каменные столичные джунгли
на тайгу, прозаик Тарковский, говоря о ней, переходит на стихи:
Морозный воздух свеж, как нашатырь,
Горят верхушки лиственниц крестами.
И благовестит звонкими клестами
Тайги великолепный монастырь.
Внук поэта Арсения Тарковского и племянник кинорежиссёра Андрея Тарковского, Михаил – продолжатель
семейных традиций. Известная фамилия, с одной стороны, помогает, привлекая внимание
общественности к его творчеству, а с другой стороны, мешает, ведь с представителя знаменитой
семьи и спрос выше. И хотя дебютировал Тарковский как поэт (1991), известность он получил как прозаик:
2001 – «За пять лет до счастья», 2003 – «Замороженное время», 2009 – «Замороженное время» (переиздание),
«Енисей, отпусти!» и «Тойота-Креста». Михаил Тарковский – финалист литературной премии Ивана
Петровича Белкина и лауреат премии «Ясная Поляна» в номинации «XXI век». А ешё он лауреат премий
журнала «Наш современник» и сайта «Русский переплёт». И при всём при этом он – охотник-арендатор,
живёт в сибирской глуши, в селе Бахта Туруханского района. http://thankyou.ru/lib/realism/mikhail_tarkovskiy

...В головах Саянские отроги,

Енисей вливается в висок,
Руки, как огромные дороги,
Пролегли на запад и восток.
В каждой я держу по океану,
Не испить, не слить, не уронить,
Как же мне, разъятому орлану,
Самого с собой соединить?

Из книги Михаила Тарковского

«Тойота-Креста»

На пространстве
Валентина ЕФАНОВА – Михаил ТАРКОВСКИЙ

меж двух океанов

Письма XXI века

О
писателе Михаиле Тарковском я узнала
несколько лет назад; что он давно уехал
из Москвы, живёт у нас в Красноярском
крае, на Крайнем Севере, в тайге. Потом
встретилась информация, что он награждён
какой-то литературной премией. И вот прихожу
я на Красноярскую книжную ярмарку и первое, что
вижу, – его трёхтомник. На пробу купила одну
книжку (вдруг это не мой писатель), первую –
«Замороженное время». Писатель оказался «мой».
Читала его с наслаждением, хвалилась каждому
своим «открытием», как будто здесь моя заслуга
– что в этом то ли охотнике, то ли поэте вдруг
зазвучал и Бунин, и Шукшин, и немного Астафьев, и с
ними вся тысячелетняя русская культура. А потом
филолог, преподаватель русской литературы в
Сибирском федеральном университете Владимир
Кириллович Васильев дал мне адрес Тарковского,
с которым был знаком. И вот я пишу ему первое
письмо (переписка публикуется в сокращении).

103
 Уроки русского
Письмо первое
...Сильнее всего меня поразило в ваших истори-
ях полное отсутствие тревоги и страха. Человек
одинок перед этой великой тайгой, великой рекой
– но нисколько не теряется, это его система коор-
динат. И нет никаких катастроф, на ожидание ко-
торых так заряжено наше сознание. Если человек
куда-то всё едет и едет, то ждёшь рано или поздно
аварии, а у вас он в конце концов лишь доезжает
до самой оконечности земли. Если кто-то стреляет
из ружья в таёжной глуши, где вообще не должно
быть людей, моё испорченное воображение уже
рисует каких-нибудь сбежавших зэков, а ваш герой
мчится навстречу, радостно гадая: кто бы это мог
быть...
Второе – непривычные, несовременно глубокие
описания природы (которых я вообще-то не люблю,
например, мне скучен Пришвин). Это небо поздней
осенью, которое наконец накрывает мир покоем и
благодатью. Эта оттаивающая земля, беспрерывно
гонящая, выталкивающая жизненные соки. И чело-
век, простой человек, который так остро чувствует
и эту глубину смыслов, и невыносимую красоту.
Она складывается и из многих мелких штрихов,
деталей, которые мелькают, как путевые заметки,
не разрастаясь ни в какой рассказ, и кажется даже
– зачем это всё подмечать и запоминать, если это
только мелькает и уносится? Но в этом есть мла-
денческая обнажённость души, и она сама по себе
потрясает, как таинство (родившегося таланта?).
Впрочем, что я вам пересказываю, что в ваших
книгах можно найти...
Но вот об этих современных страхах. В расска-
зах их нет. А в интервью, которые можно найти в
Интернете, вы говорите о том, что есть тревога за
Россию и даже впечатление, что запущен механизм
разрушения. Когда вам это стало видно: уже оттуда,
из тайги, или ещё до того, как вы «покинули цивили-
зацию»? Но ведь «уход» не может быть решением...
И ещё мне почему-то кажется, что тех людей, ко-
торых вы описали, и той жизни, которую они ведут,
– уже практически нет, это как «уходящая натура».
Скажу даже крамольную вещь: то, что вы на них
«посмотрели», вписали их в традицию и культуру,
описали – как будто подвело черту под их суще-
ствованием; этой жизни в бесконечной борьбе за
выживание стало достаточно – можно переходить
на другой уровень, да современному человеку её
уже и не вынести. В общем, вопрос в том, что может
давать основание надеяться, что это устоит? И что
Россия устоит?..
Ответное письмо Михаила Тарковского
Дорогая Валентина! То, о чём вы пишете, касает-
ся моей первой книги рассказов и повестей, напи-
санной в девяностых годах человеком, абсолютно
опьянённым тайгой, образом жизни промыслови-
ков и находящимся внутри этого мира. Могу ска-
зать, что сейчас у меня совершенно другое ощуще-
ние жизни. Это ощущение беды – и планетарной,
и нашей русской – есть в книге «Тойота-креста». И
104
об этом, я надеюсь, будет и третья часть этой книги,
над которой начал работать.
Видна эта «беда» стала из тайги, но после того,
как мне тайги сделалось маловато и влилась на-
крепко в душу вся огромная наша Большая Сибирь
(термин не мой, я его подглядел у хабаровчан). Я
побывал во многих местах Красноярья и на Даль-
нем Востоке, в частности, на самой оконечности
Курильских островов. Помаленьку, понемногу – и
через непостижимую нашу природу, и через с виду
несерьёзные вещи, вроде праворуких японских ма-
шин – стала помимо меня вырастать-подниматься
огромная социальная тема нашей страны, её насто-
ящего и будущего в условиях тотального непони-
мания центром своего народа и особенно жителей
глуши и окраин.
Самое неожиданное – что всё это побудило меня
вернуться к стихам, которыми, как ни странно, ока-
залось подручней говорить о некоторых огромных
проблемах – проблемах русской земли и боли за
неё. Стихи эти, подобно «песням из кинофильма
такого-то», стали едва не самой дорогой частью
прозы последних лет.
Вопрос о прогнозах и судьбе России – не ко мне,
потому что я не пророк и не мудрец, не социолог
и так далее. Есть люди поумней, и хотя мне само-
му почти и не интересно ничего, кроме заданных
вами этих роковых вопросов, несмотря на это, я
чувствую, что ответы лежат в некоей области, ну,
скажем... скажем, связанной с ответами на них на-
шего русского православного батюшки. Тут мало
констатировать всем известные разрушительные
тенденции, то есть сокращение славянского насе-
ления, отток народа с Востока и близость Китая с
огромным населением, и то, что главная беда – от-
сутствие государственной воли строить Отечество,
и что люди власти, судя по всему, своё будущее не
связывают с этой землёй (об этом говорит Захар
Прилепин). Всё это нужно знать и понимать и ил-
люзий не питать.
Но есть некие непостижимые, что ли, материи,
где мы как щенки. Мы и вправду не знаем, какова
воля Божья по отношению к России, поэтому един-
ственный выход – не впадать в грех уныния и де-
лать своё дело, благо есть примеры потрясающе-
го подвижничества у нас здесь, в Сибири, да и по
всей России. Остаётся брать пример, не роптать и
конкретным, пусть и с виду малым делом противо-
стоять тому, что происходит – то есть разрушению
Отечества. А самое главное – меньше произносить
слов, меньше пить водки и больше созидать. Инте-
ресно, что на замечательном литературном фести-
вале «Белое пятно», недавно прошедшем в Новоси-
бирске, мы много говорили об этих вещах, а после я
слышал отзывы молодёжи, студентов. Сказанные на
выступлениях подобные слова некоторые молодые
люди характеризовали как «официоз». Мне было
досадно и удивительно услышать такой отзыв. Как
так? С моей точки зрения, официоз – это всё то, что
узаконено через телевизор, идеология потребле-
ния и прочее, а никак не наши почти подпольные
старания написать правду о России или постро-
ить музей. Однако в этом юношеском отзыве есть

что-то такое, что поможет нам в нас самих что-то
объяснить. Как Вы считаете?
Письмо второе
...Меня как раз не удивляет, что молодёжь вос-
принимает это так. Ведь «патриотизм» сначала
долго шёл по ведомству советской идеологии, ко-
торая ставила в обязанность любить ту жизнь, кото-
рая уже мало кому нравилась. Потом он стал при-
знаком «красно-коричневых», из которых сделали
одновременно смешное и опасное пугало. При-
зывы к самобытности современных почвенников и
народников (выраженных «деревенщиками» в ли-
тературе) воспринимались как перспектива отста-
лости, отрезанности от всего мира – чего уже ни-
кто не хочет, да и невозможно это. А сейчас опять о
«патриотизме» начинает говорить государство, но
поскольку при этом, как вы сами пишете, делает-
то оно совсем другое (например, это называют
«менеджментом в интересах транснациональных
корпораций»), то его призывы – либо ширма, либо
пустое. Понятие «патриотизм» дискредитировано
полностью, надо другое искать.
А вот то, о чём вы говорите – надо поменьше
пить – меня как раз задело в вашей книжке. При-
мерно с середины это уже показалось перебором:
все ваши герои пьют. При этом вы пишете, что на
Севере и бомжи, и откровенно спивающиеся му-
жики всё равно сохраняют своё достоинство и
приличный вид. Но ведь это иллюзия, деградация
здесь неизбежна и необратима. (Может, ещё и по-
этому показалось, что этот мир, стало быть, уходит.)
Тут вроде бы даже и говорить не о чем, но эти вещи
(сопровождение любого события выпивкой) не мо-
гут так же естественно вплетаться в жизнь, как труд,
содержание семьи, возведение собственного дома.
Они с этим в глубоком противоречии!
Ответное письмо Михаила Тарковского
С одной стороны, водки в тех рассказах пример-
но столько же, сколько было в окружающей жизни.
Единственное, мне по молодости казалось, что ве-
сёлые таёжные застолья – часть этой крепкой и бо-
дрой жизни, ну вроде – смотрите, какие мы мужики!
И поработать можем, и погулять! В книге «Енисей,
отпусти!», как мне кажется, я попытался разобрать-
ся с этой темой в повести «Бабушкин спирт». По
поводу пропащих же мужиков, пьющих и сохра-
няющих достоинство, я, в свою очередь, написал
в очерках, находящихся в конце третьего тома. Как
раз именно о том, о чём вы говорите. А вообще о
пьянке писать надо, но без упоения и сочувствия, а
как о великой беде и болезни.
Вообще русские люди не могут просто так жить,
безо всякой идеи, цели. Цель быть сытым и акку-
ратно одетым – никак не может никого ни на что
подвигнуть, кроме разве как приворовывать что-
нибудь. Должна быть идея национальной ответ-
ственности за нашу землю. За то, что на ней про-
исходит, желание сделать эту землю самой лучшей.
И здесь, по-моему, православная вера – тот фунда-
Уроки русского
мент и подмога, система мира, без которой чело-
век показательным образом теряется, разрушается,
тонет в мире противоречий и искушений. Для нас,
живущих на русском пространстве между двух оке-
анов, это и ключ к родной земле, к её истории и к
нашей культуре: литературе, живописи, музыке. И к
окружающим людям. Это и прививка, и защита. А за-
щищаться, поверьте, есть от чего.
Письмо третье
...Есть такой обсуждаемый сюжет, отголоски ко-
торого я увидела и в ваших рассказах, – о том, что
многие из нас самих, а уж тем более наши дети вы-
ращены исключительно женщинами. Полная семья
сегодня – скорее исключение. В одном из ваших
интервью промелькнула фраза, что и ваши дети
живут отдельно от вас, в Москве. А в книгах ваш ге-
рой прекрасно понимает тех женщин, которые не
поехали вслед за ним, и спасибо им за это, иначе бы
его не настиг этот ветер свободы, эта его судьба...
Мне кажется, что эта матрица «естественности»
одинокой женщины, которая с младенчества укла-
дывается в сознании наших детей, и девочек, и
мальчиков, – одна из главных причин распада меж-
личностных связей и запрограммированного не-
счастья современного человека. А безответствен-
ность мужской «самости», которая следует только
логике своих интересов, просто поражает. Да, мы
«прекрасно понимаем» и ту и другую сторону – но
ведь это же вырождение? Может, не надо так уж
«всё понимать» – а когда-то нужно делать то, что
должно?
Ответное письмо Михаила Тарковского
Эти все проблемы: самость мужчин и женщин,
неумение служить чему-то общему и друг другу,
разрушение семьи – это всё, с моей точки зрения,
– звенья одной цепи, отражение того, что проис-
ходит в мире. Тут всё и просто, и сложно. По-моему,
главная-то беда – что как раз никто никого пони-
мать не хочет. А герой понимает женщину, кото-
рая не поехала за ним в тайгу, как раз потому, что
считает себя виноватым и неспособным сделать её
счастливой, потому что она из другого мира. Это
проблема этого человека, а не женщины. Глобаль-
но её (проблему эту, а не женщину) я попытался
поднять в «Тойоте-кресте».
А вообще вопросов много. Как жениться? Как вы-
ходить замуж? Кто прав: тот, кто женится только по
любви, по влюблённости – и ждёт-привередничает
этой любви, или по расчёту, по разуму, по желанию
просто создать семью ради будущих детей, для
«нормальной жизни»? Опять же – это вопрос ско-
рее к батюшке.
У меня у самого ещё куча вопросов и противоре-
чий, которые предстоит решить. И главный вопрос,
до которого я пока ещё не дорос, а он мучит меня
уже лет десять, это как раз – как жить? Спасая себя
или спасая мир? Как можно прощать врагов своих?
И как отличить врагов твоих от врагов Божиих? А
ответ один: эти противоречия только в тебе, а у
105
 Уроки русского
Бога нет противоречий. Значит, ещё идти и идти...
Бежать от своего незнания...
Тут, с одной стороны, масса философских и бо-
гословских вопросов, а с другой – острейшее, об-
жигающее и животворнейшее соприкосновение с
жизнью, поиск правды и истины вот прямо тут, за
окном, на заснеженной мостовой со следами-ёлоч-
ками от подмёток.
Письмо четвёртое
...Читаю вашу «Тойоту». Очень сложная для меня
линия любви, кажется – любовь ли это? Не очевид-
но... Но периодами меня настигает романтика её
описания, красота
восприятия дру-
гого человека, и
становится ясно,
что в нашей жизни
и такая-то любовь
(пусть в споре, в
каких-то набегах) –
большая редкость.
Но хочу вас
спросить о другом.
Вы были знакомы с
Астафьевым. Этот
автор – знаковый
для Красноярска.
Был ли он вам со-
звучен? Помог
что-то понять? И
как вы расцени-
ваете его значение в
современной лите-
ратуре? Мне это кажется важным, потому что имя
Астафьева – наш местный бренд, а на самом деле
немногие его знают, любят и читают.
Ответное письмо Михаила Тарковского
С Виктором Петровичем у меня было несколь-
ко встреч, которые я описал в очерке «Пешком
по лестнице». Человек этот был мне чрезвычайно
нужен, и его появление в моей жизни было очень
важным. Когда пишущий человек начинает, ему
нужна поддержка. В моих правилах – особо не
лезть ни к кому из знаменитостей, но раз случи-
лось вот что: я написал рассказ или повесть, кто её
разберёт, «Стройка Иваныча». И почему-то, когда
писал, представлял героя, этого Иваныча самого, с
обликом Виктора Петровича. Это, конечно, было не
случайно, потому что Астафьев был для меня этало-
ном русского крестьянского духа. И уж конечно же,
енисейского.
А ещё я в 1979 году в Листвянке на берегу Бай-
кала видел потрясающего седого и кряжистого
деда, говорившего потрясающие слова про Байкал.
И это тоже как-то перевязалось с Астафьевым. Так
вот, написал повесть и думаю: Виктор Петрович –
человек пожилой, а повесть надо, чтоб он прочи-
тал, знаю, что надо. И вот чтоб потом не пожалеть,
что опоздал, надо всё-таки гордыню переступить
106
да отправить её. Напечатал на машинке, подписал
и отослал через Наташу Сангаджиеву, которую
Виктор Петрович очень любил. Последовал очень
хороший отзыв (что рассказ – как «глоток свеже-
го воздуха»). А главное, Виктор Петрович тут же
отправляет повесть в журнал, где её до этого не
взяли. А её уже взяли в другом журнале, который
не кочевряжился, а оценил повесть да ещё и пре-
мию дал. Я узнаю и холодею, что так подвёл Виктора
Петровича, не зная тогда ещё его отзывчивой дея-
тельной натуры. Пишу письма – в журнал, самому
Астафьеву, извиняюсь. А Астафьев моё название
исправил на «Стройку бани». Так и осталось.
В раннем детстве я много читал Астафьева, слу-
шал радиоспек-
такли по его рас-
сказам, и многое
залегло в душу,
хотя имя автора
я и не запомнил.
Позже я уже пере-
открыл эти про-
изведения, и они
был уже именны-
ми, астафьевски-
ми, и всё поража-
ло – насколько
крепко в нас си-
дит прочитанное
в раннем детстве.
Оно уже стало
моим, и даже было
Овсянка. Церковный двор странно, как же
Фото Ивана Гурьева так – ведь это моё,
а тут ещё откуда-
то автор выискался. Чудно... Ранние рассказы Аста-
фьева особенно советую читать молодым людям,
книгу «Последний поклон», «Царь-рыбу». Это для
меня из тех книг, которые почти боишься перечи-
тывать из-за их пронзительности, будто боишься
себя лишний раз тревожить. Потому что это требу-
ет радикальной подстройки души, отказа от при-
вычной жизни накатанной...
P. S. Мне удалось встретиться с Михаилом Тар-
ковским, когда он на несколько дней приезжал в
Красноярск, и всё тот же преподаватель Владимир
Васильев уговорил его пообщаться со студентами.
На встречу с русским писателем, организованную в
Сибирском федеральном университете, пришли в
основном... китайцы, человек двадцать. Тарковский
показал прекрасный фильм, снятый по его сцена-
рию, «Счастливые люди», пытался отвечать на во-
просы – мучительно и скупо, как всякий непублич-
ный и много живущий в уединении человек...
А мне вспомнилось, как в той же аудитории,
только битком набитой, незадолго до того высту-
пал Евгений Гришковец – артистично, с шуточками,
полностью владея залом, как и подобает шоумену.
И грустно было, что слово русского писателя уже
не пробивается сквозь заслон информационного
шума.
г. Красноярск – село Бахта Туруханского района
Ноябрь–декабрь 2010

«Мы прошли испытанье
Светлана БЕЛИКОВА
на русскость»
Несколько строк о себе
М
ы с мужем моим Владимиром Дмитриевичем
– дети начала тридцатых «сталинских» лет.
Пережили голод 1933 года, коллективиза-
цию, видели чистку 1937–1938 годов, финскую вой-
ну, немецкую оккупацию. Вывезли немцы нас из
России детьми в 1942 году на работы Ostarbeiter’ами
(значок ОСТ немцы заставляли нашивать на одеж-
ду). С тех пор болеем Россией и живём ею. С окон-
чанием войны в Россию не вернулись, боясь по-
пасть в мясорубку, уготованную для «изменников
Родины» (нам было к концу войны по 15 лет). Ар-
гентина приняла, дала жить, как своим детям. Уко-
ренились в Буэнос-Айресе. Учили язык, обретали
профессию. Владимир Дмитриевич – авиатехник.
Из авиации пришлось уйти из-за требования всту-
пить в перонистскую партию: не для того мы в ком-
мунистическую Россию не вернулись, чтобы здесь
вступать в единственную правящую партию.
С тех пор мы по профессии – эмигранты: препо-
даём языки – немецкий, французский, испанский,
русский. Изготовляли на продажу матрёшек, би-
жутерию. Преподавали роспись по дереву в рус-
ском стиле в государственном музее Восточных
искусств. Организовывали детские русские летние
лагеря. Не удовлетворившись местными система-
ми воспитания для детей, создали институт вне-
школьного воспитания «Муром», первое заве-
дение такого типа в Аргентине, и двадцать лет
руководили им. Там преподавали языки, музыку,
гимнастику, лечебную и спортивную, волейбол,
фехтование, плаванье, с отдельной секцией для
русских детей. У нас четверо сыновей. Один из них
умер младенцем, старший сын – юрист, средний –
профессор политологии (государственный уни-
верситет Буэнос-Айреса), младший – священник,
протоиерей Русской Православной Церкви за ру-
бежом. А ещё у нас десять внуков и две правнучки.
Начиная с перестройки, после открытия «желез-
ного занавеса», пользовались каждой возможно-
стью (и сверх того), чтобы побывать дома, объезди-
ли Россию от Печор до Владивостока, от Соловков
до Усть-Коксы, побывали и в Красноярском крае.
Продвигались преимущественно по православно-
патриотическим стезям. Собираем путевые замет-
ки с собственными наблюдениями и эмигрантские
материалы и, по возможности, их издаём, – авось
на Родине пригодятся, чтобы не наступать на те же
грабли.
Издали по-русски «Вехи истории Триединой
Руси» (127 страниц), а по-испански поменьше  –
Уроки русского
Владимир Дмитриевич и Светлана Ивановна
Беликовы – со своими русскими сувенирами на улочке
Буэнос-Айреса. Фото из семейного архива
47  страниц (для введения в тему испаноязычным
достаточно). Выпустили в формате DVD диски: крас-
ный – «Молодёжный», синий – «Академический»
и диск «Нам суждено выжить» с фильмами Ивана
Сидельникова, издали в дисках более 600  полно-
текстовых книг, в том числе и книгу енисейского
священника протоиерея Геннадия Фаста и крас-
ноярского журналиста Валентины Майстренко
«Небесная лествица. Диалоги о любви». Если кто
заинтересуется, можем выслать. Ищем спонсора
и издателя для следующих наших опусов: «Россия
для наших внуков», «Испытание на русскость», «За-
писки оглашенной» и «Я – Светлана». Статья «Рус-
ская изба» – это плод любви нашей к матушке Рос-
сии. Любите её!
А история написания этой статьи интересная. В
1986 году позвонил нам в Буэнос-Айрес из семи-
нарии в Джорданвиле сын Ярослав: «Я три года
здесь, вы мне три года ничего не дарили – ни на
день рождения, ни на именины, ни на праздники.
Теперь я вас прошу, приезжайте на мой выпускной
экзамен!» А у нас куча неприятностей – дом пере-
косило, он пошёл трещинами по диагонали – осел
фундамент, оказалось, что годами дождевые воды
шли под него... Срочно нужно что-то делать. У
меня разболелись зубы, а у мужа спина. Экономика
на нулях.
К этому времени наши поиски Руси привели нас
к «Избе» – к попытке философского осмысления
русской избы. Написали. Трудные были роды этого
первого нашего опуса, без конца переписывали и
перепечатывали. А для вящей убедительности муж
107
 Уроки русского
построил её макет 1,20 м на 0,60 на 0,70 – по плану
северной избы, которую нашли в журнале «Наука и
жизнь»; всю из палочек вместо брёвен, рубленную
«в лапку», со съёмной крышей и верхним этажом, с
иконами, русскими печами и даже мебелью, с са-
нями, сеновалом, коньком и наличниками. И – по-
чему бы её в Соединённых Штатах не показать и
доклад о ней не прочитать? Мы тогда много чего
делали: и матрёшек, и расписные доски, ковши,
блюда, ложки – под хохлому, и даже печатали ста-
тьи с матрёшками.
Пошли в авиакомпанию – а нам за билет на
«избу» заломили цену, как за... гроб! Приуныли мы,
а тут к нам в гости Ерошкин соученик и приятель
заявился – Андрей Андрушкевич. И жалуется:
«Только пришёл из плаванья (он служил помощни-
ком капитана в торговом флоте), и опять через не-
Русская изба
Светлана БЕЛИКОВА
Историческое исследование
по заказу души
1
При упоминании об избе чаще всего представля-
ется или нечто сказочно-пряничное, изукрашенное,
об одном окошке – вроде той, из которой на стра-
ницах наших букварей Лиса Патрикеевна вызывала
доверчивого петушка, или, наоборот, тёмная, гряз-
ная, тесная – злоталантливого Эйзенштейна, то есть
образ, навязанный нам слева и с Запада нашими не-
другами. Крепко навязанный. Так крепко, что реаль-
ному образу через этот и пробиться-то трудно, хотя
свидетельств реальному образу – литературных, ар-
хитектурных, исторических – предостаточно!
Получается некий парадокс. Хозяин одной ше-
стой обитаемой суши, который по личной ини-
циативе распространял русскую культуру во все
стороны – до Белого моря и до Чёрного, через всю
Сибирь до Аляски, на Кавказ и в Туркменистан, рас-
пространял не мечом, не декретом сверху – при-
мером распространял (ту же избу, подражая ему,
стали строить местные жители, например буряты,
зыряне), обитатель избы, сынов которого ценили и
выпрашивали для своей гвардии могущественные
государи Европы – за силу, выносливость, смекал-
ку, гигантский рост, статность, храбрость и покла-
дистый характер... Это с одной стороны, а с другой
– тщедушный, изнурённый, забитый тёмный мужи-
чонка, живущий впроголодь чуть ли не в конуре.
Эти два типа в единый образ никак не сливаются и
в мизерное жилище, нашему сознанию навязанное,
очень трудно втискиваются.
108
делю посылают!» – «Куда?» – «В Нью-Йорк» – «Ура!
Возьмёте нашу избу?» И он, бедняга (спасибо ему!),
взял! Себе в каюту, на койку, а сам – ради русского
дела никакой жертвы не жаль! – спал на диванчике,
скрючившись в три погибели – роста он немалого.
Мы на радостях решились на Visit US-тур – кро-
ме основного единого билета с нас брали всего по
25 долларов за каждый авиапорт! Объехали всех
друзей, облетели тогда все Штаты. 22 посадки! И
наконец  – общество «Отрада» под Нью-Йорком,
где проходил съезд православной общественно-
сти. Посматривали на нас с опаской: все такие ма-
ститые докладчики, заслуженные профессора – и
вдруг никому неизвестный Беликов из Буэнос-Ай-
реса – без образования, без знакомств. С трудом
дали – сверх программы – после вечернего чая
40 минут.
И писатели, и художники в нашем познавании
русского исторического быта часто играют роль не
слишком благовидную. Славный сын Сибири, гор-
дость Красноярского края и всей России Василий
Иванович Суриков, например, умудрился бедного
Меншикова посадить в такую избу, что если тот
встанет, то, как князь Гвидон, вышибет крышу. Для
суриковского художественного образа это дало
очень убедительный штрих – «из князя – в грязь»,
но с документальными свидетельствами об огром-
ных избах, а также с замерами – 3–4 метра высоты
внутри избы – никак не вяжется. И остальные габа-
риты русской избы: 3–4 окошка с простенками тоже
в 2–3 метра не вместишь, а на любой фотографии
деревенской улицы – 3, 6, 8 окон по фронту подряд.
А вот чудесная картина Рябушкина «Свадебный
поезд»: все в алые, зелёные шелка, бархат и парчу
разряжены, а прохожие – чуть ли не по колено в
грязи. Может, где оно было и так, но не там, где по-
чва способствовала сохранению дерева веками.
Раскапывают и по сей день до 17 слоёв мощёной
брёвнами улицы, как установлено, по времени они
из IХ века. Вот и делайте выводы. В каждом городе, в

каждой семье даже – не без урода. Бывают, конечно,
и неудачники, и больные, и пьяницы – Божьим нака-
занием или попущением: не нашего ума дело. Были
и бедные избы, и мужички плюгавенькие. Вопрос
в пропорции – что правило, а что исключение. Но
если, глядя на случайные фотографии деревенской
улицы (не намеренно же советским издательством
подобранные, чтобы доказать благосостояние рус-
ской деревни ХII–ХIХ веков!), я насчитываю подряд
6, 8, 10 изб с 8–12 окнами по фронту, я вправе пред-
положить, что в этой деревне правило – не разва-
люшки, а именно вот эти красавицы, срубленные на
века и разукрашенные, как невесты, – не голодной
же рукой! Нам на загляденье, хозяину и потомкам
его – на славу.
Наткнувшись на эти парадоксы, мы с мужем моим
Владимиром Дмитриевичем два года жизни посвя-
тили изучению материалов по русской избе. Глазам
своим не верили, сверяли, рисовали. В частности,
попала нам в руки книга «Деревянное зодчество
на Руси», издания Академии наук, 1962 год. Книгу
эту нам любезно предоставил один русский архи-
тектор. Он же, увидев макет русской избы, презри-
тельно махнул рукой: «Фантастика! Откуда такой
дворец?» – «Гм... Гм... А у вас давно эта книга?» – «Лет
двадцать».  – «А вы в неё заглядывали?» Наш друг
даже обиделся: «Там замечательные образцы зодче-
ства! Все мои коллеги-иностранцы восхищались!» –
«А масштабы видели? Подсчитали? Да это же ти-
пичная изба, то есть далеко не самая обширная и
разработанная!» – «Не может быть!» – «Вот и калибр,
и линейка, вот счётная машинка». Архитектор пол-
часа считал, сам себе не веря. Вот до какой степени
нами владеет «прогрессивная» пропаганда!
При исследовании мы исходили из мысли, что
Господь Бог создал человека свободным, разум-
ным, ответственным и – творцом. По образу и по-
добию Своему. Каждое человеческое обиталище
есть результат его, человека, жизненной филосо-
фии и мировоззрения, и, в свою очередь, каждое
человеческое жильё формирует философию и
мировоззрение следующего поколения. Русская
изба – колыбель предков, дедов, отцов. В ней мак-
симум разумного, а не развращающего комфорта,
максимум уюта, тепла, удобств при минимуме за-
трат – времени, горючего, места, труда; идеально
использованные объёмы – почти без потерь на
проходы, закоулки.
Простое, максимально целесообразное жильё
освобождает время женщины – хранительницы
очага от ненужных, лишних забот о поддержании в
чистоте и порядке дома, детей, посуды, белья, осво-
бождает для церкви и духовной жизни, для детей,
для помощи мужу, для искусства-рукоделия, нако-
нец, чтобы на завалинке посидеть, на закат полю-
боваться, воздать за эту благодать хвалу Создателю
и подумать о смысле жизни.
Потому-то изба – одна из основных точек на-
падения на русскую самобытность. Потому-то она
Уроки русского
– всячески критикуемая, всячески оболганная,
всячески запачканная, грязью залитая всеми вра-
гами русского народа. И недаром: она охраняла
человека от стужи и непогоды, от лихого человека,
нескромного взгляда. Охраняла физически, охра-
няла духовно: свободу, интимность, самобытность.
Хозяин её строил, украшал, совершенствовал, об-
ставлял по-своему. Обрабатывал и изменял на свой
манер, прилаживая к своему вкусу и надобностям,
в соответствии с традицией или собственным до-
мыслом, копируя у соседа или применяя идеи, при-
везённые из Москвы или из соседнего городка или
барского поместья, из паломнических поездок или
военной службы и даже из-за рубежа.
На протяжении многих лет вся западная и вся
левая – и та и другая антирусская – литература,
журналистика, кинематография старалась и стара-
ется развенчать русскую избу, клеймя её грязной,
изображая тесной, вонючей, бестолково построен-
ной. Ну а мы хотим спеть ей гимн. Её красоте, свету,
удобству, гармонии, совершенству и целесообраз-
ности. Это не значит, что её нельзя улучшать, укра-
шать, совершенствовать. Наоборот, пусть каждый
рачительный хозяин-умелец сделает её ещё удоб-
нее, ещё более сказочно прекрасной, ещё более
лёгкой для жизни и дыхания, для молитвы и раз-
мышлений – для счастья. Система открытая, Бог в
помощь! Строителю в этом очень поможет изуче-
ние опыта предков, выверенного веками.
2
Если считать, что цель нашей жизни – самоусо-
вершенствование духовное, покаяние, что цель
наша – славить Бога, служить ближнему, радо-
ваться Богом созданному миру и всем смирением
сотворчествовать в его украшении и улажении,
то мы берём на себя смелость утверждать, что в
лучших своих представителях наше крестьянство
к этому стремилось – бессознательно, а часто и
с полным сознанием, и русская изба являет тому
доказательство. Пройдя искусы роскоши, золо-
чений, софистикации, обработку усовершенство-
ванной технологией, люди в поисках прекрасного
возвращаются к восхищению естественными дре-
весными узорами, натуральным изгибом ветки, к
изяществу простоты и чувству меры ремесленных
обработок и поделок. Обратите внимание, как
ценятся сегодня на рынке домотканые изделия,
«рюстик», «наив» и «примитив». Часто, к сожале-
нию, бывают грубые подделки, которым недостаёт
чувства гармонии и чистоты восприятия мастера,
близкого к природе, благоговеющего перед Бо-
жьим творением.
Изба создавала условия для эмоциональной
полноты жизни, взаимопонимания и взаимопо-
мощи, для общности и одновременно разнообра-
зия интересов, для высокой нравственности. Ис-
ключения бывали. Где-то брали верх жёсткость,
жадность и тщеславие и даже (как редчайшее
исключение) разврат, например снохачество.
Но  – исключения! Психологические оправдания
109
 Уроки русского
кровосмешения скученностью жилья, которые
приходится слышать в выступлениях западных
социологов, в голову никому не приходили, они
были немыслимы.
Уже в выборе места построения предок наш
был весьма требовательным – и в практическом,
и в эстетическом смысле. Старались строиться
главным образом по берегам рек, что обеспе-
чивало общение, транспорт, поливку огородов,
рыбный промысел и широту горизонта, вид. Вид
на церковь на пригорке был также почти обязате-
лен. Из новгородских писцовых книг следует, что
на алтарь приходилось около ста душ. Уложение
о градостроении XVI века предусматривает, что
в случае загорожения благолепного вида соседу
незадачливому хозяину следует помочь в перене-
сении хором на другое место. Вот вам и примитив.
Но случалось это редко, так как строились ши-
роко – вспомните «Московский дворик» Полено-
ва. Даже не двор, а дворик – одного хозяйства,
небольшой, по тем понятиям. А как широко в нём
раскинулись службы, подсобные постройки – ам-
бары, погреб, хлев, сарай. Не скучены – простор!
Детишкам есть где побегать, поиграть, на травуш-
ке порезвиться, цветочков нарвать, Но и телегой
развернуться простору вдоволь, и лошадке трав-
ку пощипать есть где: достаточно простору, чтобы
всё это до грязи и пыли не вытаптывалось, успева-
ло бы восстановиться.
Село, деревня планировались самотёком, од-
нако с вполне определённым критерием, кото-
рый можно проследить во всех почти случаях на
необъятных просторах нашей родины: церковь
стоит на самом живописном месте, на пригорке
или на высоком берегу, её видно отовсюду. Тут же
площадь – для сходок, приходских общественных
празднований (на севере этому служила трапез-
ная), школа, общественные помещения. В сёлах
побольше – рынок, магазин.
Овсянка. Красноярская ребятня в реконструированном доме бабушки Катерины.
Совсем недалеко – реконструированная банька, где родился великий русский писатель Виктор Петрович Астафьев
110
Улица чаще всего одна, вдоль дороги или реки.
Избы, на юге – хаты, в казачьих краях – курени. С
видом из окон на речку. На севере – фронтоном
на юг, окнами к солнышку. В средней полосе, в Си-
бири – избы глядят на дорогу, сзади службы, потом
огороды и бани. Чем холоднее климат – тем ближе
друг к дружке жмутся строения, чем теплее – тем
шире разбегаются на простор.
Материал, из которого изба строилась, не уда-
лял человека от природы, строения всегда вписы-
вались в ландшафт. Русский человек чувствует и
ценит естественную красоту дерева. Да и суровый
климат заставлял человека заботиться о тепле,
изоляции от стужи, ветров, сырости. Изба для ру-
сича – оазис уюта, защищённости, тепла, радости,
веселья среди белой, замёрзшей природы. Мяг-
кие очертания избы, снежные шапки над кровлей
вдохновили зодчих на купола, отражающие стрем-
ление ввысь после распространения вширь – по-
сле объёмного освоения пространства. Греческий
аскетизм нам чужд. Мы славим Бога не только в
храме – светлом и радостном, но и в сотворён-
ном Им мире, обживая землю себе и ближним на
радость и всем этим окончательно устремляясь
ввысь, к Творцу и Богу нашему.
Крестьянская изба – это одно из тех явлений, ко-
торое с первого взгляда, может, и не заставит лю-
боваться, восторгаться, удивляться, она словно не
дело рук человеческих, а что-то вроде цветка. Есть
такие цветы: с первого взгляда вроде бы и невзрач-
ные, а присмотришься – верх совершенства. Так же,
как цветок, многообразна наша изба, проста, раци-
ональна, ничего лишнего, но всё, что в ней есть, –
необходимо, гармонично, красиво. Мы столкнулись
с нею случайно и заболели избой, и так захотелось
окунуться в её чудесную, формирующую силу.
Не мы первые. Вот уже несколько десятков лет,
как русская интеллигенция в лице лучших сво-
их представителей открыла для себя избу и всем
Фото Ивана Гурьева

советским модам вопреки стремилась хотя бы
часть года да прожить в ней, облагодетельствовать
ею свою семью, своих детишек да и почерпнуть
силы для своего творчества. Люди вольных про-
фессий забираются в глушь, селятся в заброшенных
избах, приводят их в порядок, возвращая жилой
дух, и возвращают им душу. И поколениями обжи-
тая, поколениями намоленная изба помогает жить
правильно, по правде, как предки наши живали,
руководствуясь теми же принципами, о которых в
суете городской жизни мы и думать позабыли.
Вам, наверно, приходилось испытывать это осо-
бое чувство в некоторых церквах, когда чувствует-
ся, что церковь «намолена», сила в ней такая осо-
бенная. Вспомните, кстати, что во время бедствий
и пожаров в первую очередь русский человек из
избы «святых выносил», то есть иконы спасал. И
куда бы русского человека ни занесло, он сразу
церковь строит. И на далёком севере, и на Аляске,
и даже вот мы в эмиграции, в Южной Америке. А
каждая изба – это и есть своя, домашняя церковь.
В России и сейчас тяга к возврату, к этому кре-
стьянскому жилью так сильна, что кто только мо-
жет покупает избу. А может не всякий. Разрешает-
ся купить избу на слом, вывезти на свой дачный
участок. Кстати, обыкновенная дача – это упро-
щённый, мизерный, но доступный вариант той же
избы, чрезвычайно распространённый: все горо-
да окружены огромными дачными посёлками)...
Хотя, увы, пустующих изб и даже целых деревень
ныне – предостаточно.
А вот вам самая злостная тема: уборные. Основ-
ное достижение цивилизации – ватерклозет. Я
вполне серьёзно! Самое распространённое, еже-
дневно, ежечасно употребляемое. Хочу ли я его
внести в избу? Обязательно. С одной оговоркой –
для больных. Для остальных выбежать на улицу
в любую погоду, разогнать застоявшуюся кровь,
хлебнуть свежего воздуха, оглянуться на горизон-
ты, прищуриться на солнышко... удовольствие-то
какое! Даже врачи-натуралисты советуют: послу-
шать птичек, приласкать пёсика, присесть около
нового клейкого листочка, пробежать – лучше
всего босиком! – по холодящей росе.
Так вот, в доме нужно иметь ватерклозет для
тех, кому такая зарядка противопоказана. А как от-
хожее место за огородом оборудовать, зависит от
хозяина, чистота его тоже (и ватерклозеты бывают
грязнющими), а у нормальной хозяйки самая при-
митивная доска с дыркой выскребается добела
кирпичом или специальным скребком. Чаще всего
знакомства с этими «удобствами» интеллигента или
европейца происходило во времена не мирные,
когда бушевали войны, или коллективизации, или
эвакуации, или оккупации. И конечно же, чистота
уборной в отсутствие хозяйки и присутствии двух
дюжин беженцев или солдат бывала соответству-
ющей. И весьма... впечатляющей. Но переносить
это впечатление на нормальный крестьянский быт
Уроки русского
совершенно неоправданно и несправедливо. В се-
верных избах, где хозяйство стараются объединить
под одной крышей, там же и уборная располагает-
ся, часто тёплая: климат велит.
3
Раз уж мы по санитарной части пошли: банька в
субботу, или перед праздником, или после тяжёлой
работы, или с дороги, перед и после родов, а то и
как лечение – обязательна. Вспомните наши сказ-
ки. Сначала гостю баньку истопи, потом напои-на-
корми, а потом уже и расспрашивай. Банька – это
и ритуал, и омовение, и лечение, и релаксация,
если хотите. Поменьше мыла (разве что волосы по-
сле особо грязной работы), побольше очищения
механического, и паром – особо глубокая очистка
пор, массаж берёзовым веничком... Так вот веками
и оздоравливались. Кстати, новейшая медицина от-
носит перегрев тела к наилучшим способам про-
филактики вирусных заболеваний. То-то редкостью
были в старые времена и грипп, и детский паралич,
и менингит, и гроза наших времён – рак: вирусам
температура выше противопоказана, а русскому
человеку – одно удовольствие.
Наш последний личный опыт посещения «насто-
ящей бани» получился трагикомическим. В памяти
русская баня – ах как хорошо! А на практике с не-
привычки... В Орегоне наши старообрядцы живут в
покупных стандартных американских домах, с ков-
рами, домашними электрическими приборами, теле-
фонами и т. д. Планировка: две спальни, две ванные
комнаты – одна с душем, вторая с ванной. Однако в
субботу (или когда с дороги, или когда болен кто)
топится баня. По-чёрному. И вот отправились мы в
субботний день в баню. Муж с местными мужиками.
Я с местной бабкой и её внучатами  – 5  лет и один
годик. Малыши блаженствуют, бабка, а ей ведь 86 с
гаком, их веничком хлещет, визг и восторг.
А я с жизнью расстаюсь – духота, жар, глаза из ор-
бит готовы вылезти. Сначала вся покрылась капель-
ками пота – мельчайшими, затем они на глазах уве-
личились и вдруг сразу ручьями полились. Стыдно
сознаться, что не выдерживаю. Села на пол – авось
там не так жарко. Но через минуту выскочила. А ба-
бушка мне младшенького, чистенького выдаёт: не
уходи, я сейчас остальных домою, потом жару под-
дам да вволюшку попарюсь! Потом все они над нами
потешались, над нашей слабостью: у них сердце, со-
судистая система натренированные, эластичные, им
жара нипочём, только польза и удовольствие.
Что русскому полезно, то немцу – смерть, кажет-
ся, это Суворов говорил. После бани – в студёную
речку или в снег – профилактика сердечно-сосуди-
стых ужасов. Каждый в свою меру, не по термоме-
тру, не по предписанию, а по ощущению – и полку в
бане себе выберут, кто внизу, а кто и под потолком,
где у непривычного глаза на лоб лезут. И срок про-
цедуры – не по часам, а по самочувствию. Каждый
к себе учится прислушиваться, каждый сам себе
врач. Тоже в меру, и у каждого эта мера своя.
111
 Уроки русского
И в чистоте её тоже превышать не надо, особен-
но химическая очистка опасна – мыло, а раствори-
тели вообще канцерогены почти все, и радоваться
городской привычке принимать по 2–3 раза душ
ежедневно, да ещё с гелем, совсем не следует: не-
кий жировой слой на коже необходим здоровому
телу. Кое-что об этом могут рассказать хирурги,
которым часто приходится мыть руки мылом. Ну а
умывание до пояса на снегу, утречком во дворе –
сцена, в удовольствии описания которой редкий
русский бытописатель смог себе отказать и не на-
писать: «фыркая от удовольствия, обливался водой
на морозе»...
Целомудренность обычно не допускает описа-
ний женских омовений, но и баня, и бабий кут, и
постоянно чугун или котёл с тёплой водой в печи
всегда были в распоряжении населения избы. У Фё-
дора Абрамова есть прекрасное описание первого
ощущения взросления подростка Михаила, когда
он вдруг застеснялся идти мыться в баню с матерью
и младшими ребятишками, и той деликатности, с
которой мать без слов признаёт его право на цело-
мудрие, бережёт его стыдливость и взросление.
Небезынтересен и русский умывальник: перво-
начально использовали для умывания прохудивше-
еся ведро или любую другую подходящую посуду с
использованием болта и гайки. Позже умывальни-
ки изготовляли уже специально. Такой умывальник
и в поле очень удобно брать – из любого ручья за-
черпнул воды, на первый попавшийся сук повесил
– и мойся себе с удобствами проточной водой! На-
жал болт рукой снизу вверх – течёт вода, отпустил –
под собственной тяжестью болт падает, гайка пере-
крывает отверстие, вода не течёт...
Немцы, правда, наши умывальники критиковали:
в сороковых годах да и сейчас, кажется, культур-
трегеры предпочитают свой таз с кувшином, где
тою же водою и той же тряпочкой они и нос, и пят-
ки моют. Но это вопрос вкуса.
4 искусствоведа Щепкова (автора очень скрупулёз-
Но вернёмся к избе. Московские да и иных горо-
дов жители испокон веков на лето снимали избы,
пока более умудрённые их хозяева, набравшись
за зиму «избяной благодати», на лето перекочёвы-
вали на сеновал или в амбарушку. И редкий ребё-
нок в России не живал в избе хотя бы пару недель,
вспоминая об этом с благодарностью и восторгом
потом всю жизнь. Однако в прошлом русская про-
грессивная интеллигенция избу, в общем-то, про-
глядела – всё на Запад смотрела, рай там для на-
рода высматривала.
А вот иностранцы – те из них, кто не слишком
спесив и самовлюблён, те, которые в России по-
бывали с открытыми глазами, избу оценивали по
достоинству, видя в ней вершины смелой зритель-
ной гармонии, красоты, разнообразия и богатства
форм, не обеднённых скучной симметрией. Напри-
мер, есть избы, в которых все наличники варьиру-
112
ют, не повторяясь, некую тему, но все гармонируют,
перекликаются с узорами причелен и полотенца.
Окна делают там, где они строителю «глянутся»,
там, где они ему нужны и кажутся красивыми, часто
не симметрично, например, три в верхнем, два в
нижнем этаже. Группируют свободно, с размахом и
того размера и формы, которые ему указывают его
чутьё и верный художественный вкус.
Считается, что архитектура выражает душу на-
родную. У нас-то и пропорции иные. Не обяза-
тельно золотое сечение, не нужен нам ни модуль
Корбузье, ни модерновый выхолощенный рацио-
нализм. Сами по себе вековые избы с массивными
брёвнами в срубе, посеребрённые дыханием вре-
мени, достаточно живописны. Это хорошо пони-
мали уже древние зодчие, не допускавшие в своих
постройках излишеств в различных резных и выпи-
ловочных украшениях.
Перед совершенством пропорций, основанных
на применении в строительстве простых кратных
отношений, связанных с размером бревна-модуля,
в восторге останавливались большие художники
– Врубель, Рерих, Грабарь, Корбузье и другие со-
отечественные и ещё больше – иностранные. Но
мимо всего этого совершенства простоты и тонко-
го вкуса наша интеллигенция во главе с известным
историком Ключевским прошла с брезгливым от-
вращением, узрев скудость и отсутствие фантазии:
изба не копировала рабски европейские образцы,
чтобы ей угодить. Даже привнесённые элементы
декора, в которых можно увидеть черты барокко,
были восприняты, переосмыслены и применены
так, что органически вписывались в нужном месте.
Истинный художник не боится что-нибудь и
скопировать, если оно ему годится для общей его
творческой идеи. Он не застывает на канонах, кем-
то жёстко ограниченных, не смущается введением
неожиданных тем и материалов. Например, изба Зе-
нона Шарыпова в деревне Фыкалке на Алтае, род-
ного деда наших знакомых староверов, по словам
ного труда «Русское народное зодчество Западной
Сибири» издательства Академии наук СССР за 1950
год), «производит исключительно сильное впечат-
ление, особенно в сумерках: тёмное пятно избы
совсем растворилось на фоне лиловых гор. Видны
лишь неясные очертания постройки, и только же-
стяные ромбики фриза, отражая в себе трепет-
ный свет гаснущей зари, горят, как фантастиче-
ские огоньки-глаза на мрачном челе дряхлого дома.
Удивительное спокойствие и тонкое настроение
сообщаются зрителю при виде этого своеобразно-
го эффекта. Эта картина как-то тепло отзыва-
ется в душе и смягчает дикость и суровость окру-
жающего пейзажа. Особенности декоративного
оформления, так сильно действующие на психику
человека, были прекрасно поняты строителем и
применялись с большим мастерством и тонким
вкусом, начиная с ориентации избы по сторонам
света и кончая мелкими деталями оформления».

От себя добавим: сколько же наблюдательности
и просто времени нужно было этому крестьянину,
чтобы так вписать своё жилище в данный ландшафт.
Как икона в начале нашего века вдруг открывалась
изумлённым и восторженным взглядам искусство-
ведов, так и творчество русских умельцев с каждым
днём всё более очаровывает знатоков. Творчество
умельцев-зодчих, умельцев – скульпторов малых
форм (ибо каждая деревянная игрушка – зверёк
или человеческая фигура – чем не скульптура?),
умельцев в обработке деревянной утвари, резчи-
ков и художников.
А вышивки, а кружева? Как же так? Тончайшие
кружева, сплошь
вышитые скатерти
– в обиходе курной
избы? И вообще, что
это такое – присно-
поминаемая курная
изба? Такие избы,
отапливаемые по-
чёрному, строились
в бесконечно далё-
кие времена. Дым
из печки в таких из-
бах выходил прямо
в жилое помещение,
расстилаясь по по-
толку, вытягивался в
особое отверстие с
задвижкой и уходил
в деревянный дымо-
ход – дымник.
«Когда входишь в курную избу, – пишет Ополов-
ников в книге «Русский Север», – прежде всего ру-
шатся все привычные поверхностные представле-
ния о том, что в курной избе темно и грязно, что
повсюду сажа и копоть. Ничего похожего здесь нет!
Напротив, полы, гладко тёсанные стены, широкие
лавки. Печной сруб и всё, что находится ниже во-
ронцов, блещет чистотой, обычной для всех изб.
Более того, на чистом столе – белая вышитая ска-
терть, на стенах – вышитые полотенца и одежда,
в красном углу – традиционный иконостас с мед-
ными блестящими иконами. И дальше несколько
выше человеческого роста – чернота закопчённых
верхних венцов сруба и потолка, блестящая, от-
ливающая синевой, как вороново крыло. Дым, рас-
стилаясь по потолку, опускается до определённо-
го и всегда постоянного уровня, и граница между
чистой и закопчённой частью стены в пределах
лишь одного-двух венцов. По этой границе и прохо-
дят вдоль стен широкие полки – «воронцы», очень
чётко и, можно сказать, архитектурно отделяю-
щие светлый и чистый интерьер избы от ее чёрно-
го верха. «Воронцы» эти ещё называются подзором,
часто бывают украшены резьбой; под ними-то и
висят белоснежные ручники, отороченные круже-
вом ручной работы.
Разнообразию оформления изб нет конца: от
похожих на неприступную крепость до предель-
Уроки русского
но изукрашенных, ярких и светлых. Сказочность
украшений избы не случайна. Помимо эстетиче-
ских функций, в старые времена все эти кружочки,
ломаные линии, точки символизировали молитву,
охраняли отверстия, края от проникновения злых
сил, были «оберегами». Изба завершалась вырезным
коньком, вокруг окон и дверей – отверстий – узоры.
Но и по подолу сарафана, вырезу рубахи для шеи,
по краю рукавов. Все эти узоры читались, имели
смысл.
В избе украшают всё, все предметы обихода. Не-
смотря на то и вопреки тому, что к жилью своему
истинно православный человек относится как к
временному; вни-
мание же основное,
первой важности – к
вечному его пред-
ставительству на
этом свете – церкви,
храмам, их строи-
тельству и украше-
нию. В храмы он сно-
сил всё наилучшее,
на что способен
был его творческий
порыв: часто един-
ственным каменным
и, следовательно,
долговечным зда-
нием в селе красо-
валась церковь. И в
неё сносили самое
драгоценное – от
жемчугов на иконы и до шуб, которыми украшали
стены.
5
Основной изначальный модуль избы – клеть,
чаще всего три окошка на улицу. Размеры бревна
– от шести до двенадцати метров. Дерево заготав-
ливали загодя, любовно и тщательно отмечая под-
ходящие лесины. Зимою рубили, по снегу волоком
вывозили. И, если спеху нет особого, оставляли на
просушку. Узлы рубили по-разному: в лапу, в обло,
в шип, есть ещё немало способов. Цель – крепость
сооружения, теплоизоляция, красота. В верхнем
бревне выбирался жёлоб, точно повторяющий
конфигурацию всех выпуклостей нижнего бревна.
Прокладывали щели мхом, через год усадки ещё
раз проконопачивали. За сколько времени можно
построить избу? Вспомним, что «обыденную» цер-
ковь строили в один день. Избу миром строили,
и быстрота возведения зависела от «помочи», от
того, сколько у хозяина друзей и родственников.
Нижние венцы и крыша – это предмет особых за-
бот хозяина. Выбирались они из не гниющих пород
дерева, например лиственницы, опирали их на кам-
ни или «курьи ножки», пни для остова крыши, сруб
стен чаще всего расширяли в последних венцах
(«повал»), затем две противоположные стены про-
должали, постепенно укорачивая брёвна – «самцы».
113
 Уроки русского
Быки и слеги составляли каркас крыши; верх-
няя слега – «князева» – более толстая; «курицы»
поддерживали потолок, в который упирались тес-
нины. Всё это завершал «охлупень», который впе-
реди и сзади оканчивался коньком, то есть кор-
невищем, вырубленным в форме конской головы.
В Центральной России избы чаще всего крылись
соломой, теперь – шифером, железом, черепицей.
В тёсовых крышах нижняя слега делалась более
толстой, чем остальные (подкуретни), на ней укре-
плялись «курицы» – вообразите себе огромный
деревянный крюк, чтобы поддерживать поток или
водосточник. И украшались они разнообразней-
шими фигурами. Были тут и куры, а то и целый зоо-
логический сад – и коньки, и утки, и петухи, и львы.
Сверху теснины прикрывались, прижимались
толстым, снизу выдолбленным бревном – жела-
тельно с «комелем-охлупнем», венчающим перед-
ний, а то и задний фасад конька – тоже поле твор-
ческой фантазии строителя и его гордость. Фёдор
Абрамов с большой любовью описывает, как тру-
дится дед много месяцев над этим завершением
дома... Чаще всего конёк делался из утолщения
корневища, использовались его естественные
скульптурные формы. Не забудьте, что торцы брё-
вен также создают замечательный, органически
возникающий узор. Внутренние же перегородки
могли быть из брёвен потоньше, а то и из тёса.
Интересно, что стены избы одновременно и
изолируют прекрасно от холода, и дышат – пар
не осаждается, а впитывается и вымерзает уже
снаружи. Смола озонирует, нейтрализует тяжё-
лые запахи. Об избяном лесном духе – смолы,
дымка, свежеиспечённого хлеба, трав лечеб-
ных, травок и ягод для заварки чая с удоволь-
ствием вспоминают все, кто в нормальных или
хотя бы относительно нормальных условиях
побывал в избе. Есть и отрицательные свиде-
тельства – обычно тех, кто там бывал в экстре-
мальной ситуации: во время оккупации, вой-
ны, голода, коллективизации.
В горницах, светёлках и собственно избах стали
делать и большие окна, но это потребовало уста-
новления оконных рам, и, учитывая усадку брёвен
со временем, тщательного врезания этих рам в
«шип». Разница температур между наружным се-
верным морозцем и желаемым жилым теплом мо-
жет доходить до 80 градусов, добавьте сюда ещё и
сильный ветер – из малейшей щели дует страшно!
Поэтому все возможные места утечки тепла при-
крывали наличниками. А раз они нужны, почему их
не украсить? Тут уж умельцы с богатой фантазией
изощрялись в долгие зимние вечера в полное своё
удовольствие! Деревянные кружева, оригиналь-
нейшие формы, бесконечное разнообразие!
Характерна взаимосвязанность, разработка мо-
тивов, а не повторение узоров балконных и кры-
лечных балясин с наличниками, полотенцами, при-
челинами. Дерево оставляли натуральным, красили
или разрисовывали, а то и инкрустировали.
Вопреки уверениям левой пропаганды разрешу
себе усомниться, что тот, кто вытачивал вот эти за-
мысловатые балясины, систематически голодал
и нуждался в самом необходимом. А ведь такие
разукрашенные дома шли вдоль всей улицы... Где-
то и завалюшки были, но – поглядите на эти фото-
графии, схемы. Вот он, быт русской деревни ХII–ХIХ
столетий!
Аргентина , г. Буэнос-Айрес
Фотоиллюстрации
из семейного архива Беликовых

Когда-то безоконная изба сначала обзавелась

волоковыми, затем кощатыми окнами, то есть вы-
рубленными или врезанными на полбревна вверх
и вниз. Эти окна очень практичны, так как не тре-
буют рам, креплений и не ослабляют конструк-
цию. Они и до сих пор освещают и вентилируют
подсобные крестьянские помещения – коровни-
ки, сараи, амбары, кладовые, а также обеспечи-
вают необходимую вентиляцию подклети. Они
чрезвычайно украшают как главный фасад, так и
остальные стены своими разнообразными форма- (Продолжение следует.)
ми и оригинальным решением. Например, стесав
бревно наискось, получаем очень красивый срез
дерева с естественным и неповторяемым рисун-
ком прожилок. Чудесной «топорной» работы бы-
вают и разнообразные вырубленные формы как
верхнего, так и нижнего полбревна.

114
И это всё о нём
Воспоминания * Дневники * Исследования

Я гляжу в дорогие, знакомые лица астафьевских книг,

ведь это вся моя, наша, высокая и пропащая, счастливая
и невыносимая, вечно длящаяся и невозвратно
мгновенная жизнь! Это история наших рода и Родины.

Валентин Курбатов

Кадр из фильма КГТРК «У астафьевских родников»

 И это всё о нём

Генерал, который
Владимир ПОЛУШИН

любил Астафьева
Владимир Леонидович Полушин был помощником губернатора Красноярского края Александра Лебедя по
вопросам культуры и искусства с 1998 по 2002 год. Им написано несколько книг о Лебеде как о генерале
и политике, вышедших массовыми тиражами в России: «Терновый венец миротворца», «Генерал Лебедь –
загадка России», «Битвы генерала Лебедя» (в двух томах). Полушин был автором идеи написания Лебедем
книги «За державу обидно» и её редактором. Последние годы жизни Виктора Петровича Астафьева выпали
как раз на губернаторство Александра Ивановича Лебедя. Он и похоронил великого русского писателя,
недолго задержавшись на этой земле.

1 Родина» с просьбой принять Александра Ивано-

Н
едавно я побывал в Красноярской краевой
библиотеке, и её директор призналась мне,
что во времена губернатора Лебедя поток
информации о крае резко возрос. Представителей
СМИ притягивала колоритная фигура выдающегося
политика Александра Ивановича Лебедя. Впрочем,
как внимание культурной мировой общественно-
сти (не побоюсь этого слова) притягивала фигура
овсянского «затворника», литературного патриар-
ха Виктора Петровича Астафьева. С быстрым, почти
одновременным уходом этих двух больших и зна-
ковых фигур Красноярск стал обычным региональ-
ным городом, столицей края и только.
Так совпало, что оба они знаменовали собой
смену в Красноярье двух тысячелетий. Наверно,
в этом есть большой, пока нами не разгаданный
смысл: почему именно в переломные моменты
истории на сцену выходят выдающиеся личности,
и как только наступает затишье, эти люди стреми-
тельно покидают нас, словно бы унося за собой всю
ту непонятную и неоцененную пока современными
историками эпоху разлома, надежд и несбывшихся
мечтаний.
Лебедь познакомился с Астафьевым 6 сентября
1997 года. К тому времени Виктор Петрович уже
был писателем, признанным всем миром. К нему
приезжали в Академгородок и в Овсянку президен-
ты СССР и России. Умудрённый жизненным опытом,
он мог позволить себе общаться с ними на равных.
Они-то были временщики, а он пришёл навсегда
через свои труды и талант, дарованный Богом. Ма-
рья Семёновна Астафьева рассказала мне как-то
интересную историю. Однажды им позвонил Бур-
булис (он тогда занимал какую-то большую долж-
ность при президенте Ельцине) и сообщил, что
Виктор Петрович включён в состав делегации при
президенте России для поездки в Японию. Чинов-
ник думал: писатель обрадуется, что его включили
в состав президентской делегации, а тот неожидан-
но отрубил: «Не-а! Я никуда не поеду. Был в Японии,
и с меня хватит!» Уговоры не помогли.
И вот осенью 1997-го к Астафьеву обращаются с
просьбой ребята из краевого отделения «Честь и
вича Лебедя. Астафьев мне говорил потом, что он
слышал к тому времени много о генерале, и ему
особенно понравилось, что Лебедь успел остано-
вить две войны – Приднестровскую и Чеченскую.
Когда ему кто-то наговаривал на Лебедя, Виктор
Петрович говорил: «Оставьте генерала, он чистый
человек!»
И вот в Овсянке появляется Лебедь. В этот день
он в гостинице «Октябрьская» в Красноярске про-
вёл пресс-конференцию, обрисовал ситуацию в
стране и во второй половине дня отправился на
Красноярскую ГЭС. На обратном пути и завернул к
Виктору Петровичу. Конечно, сбежались местные
люди посмотреть на известного политика, репор-
тёры, просто любители поглазеть приехали, но ге-
нерал прошёл в дом Астафьева, и они закрыли за
собой ворота. Говорили о жизни, о том, почему ста-
ло хреново жить в России (так мне сказал об этом
потом сам Лебедь). И, конечно, решали извечный
русский вопрос: что делать и кто виноват?
Водку не пили, картошкой печёной угостил го-
стя писатель. Потом вышли, и их репортёры стали
пытать, о чём они говорили. Астафьев сказал, что о
жизни. Лебедь – о том, как нам обустроить Россию.
Виктор Петрович сказал, что хочет дожить до того
времени, когда Лебедь станет президентом, пусть,
мол, наведёт маленько порядок, а то совсем народ
от рук отбился, спивается, работать не хочет. На
этом и расстались. Александр Иванович не сказал,
что он проводил разведку перед губернаторскими
выборами 1998 года. Неизвестно, пообещал бы тог-
да ему свою поддержку Астафьев или нет?..
У нас в ближайшем окружении Лебедя, в штабе,
в Москве, в Лаврушинском переулке царила эйфо-
рия. Думали, что Астафьев будет теперь активно
поддерживать Александра Ивановича на губерна-
торских выборах. Я не разделял такого оптимизма,
зная осторожный характер нашего классика. Ска-
зал лишь, что в открытую Виктор Петрович никого
поддерживать не будет – жизнь научила. Забегая
вперёд скажу: так оно всё и вышло, а тогда мне это
окружение сорвало встречу с писателями-патрио-
тами. Им и невдомёк было, что наши литературные

116

патриархи общаются между собой вне зависимости
от того, в каких литературных союзах они состоят.
5 марта 1998 года Александру Ивановичу в тор-
жественной обстановке вручают удостоверение
кандидата в губернаторы Красноярского края, ге-
нерал возвращается уставший, но довольный, в го-
стиницу «Октябрьская». Сюда и приехал Астафьев.
Опять говорили за закрытыми дверями. Открытой
поддержки писатель не обещал. На этом и расста-
лись. Потом уже Виктор Петрович как-то прогово-
рился в беседе со мной, что он тогда отговаривал
Лебедя, чтобы тот не тратил силы на край, а шёл на-
прямую в президенты.
И вот Лебедь снова прибывает в Красноярск –
уже как кандидат в губернаторы. Астафьев не вы-
сказывается ни в чью пользу, но и действующего
губернатора Валерия Зубова не поддерживает. В
эти-то дни я и встретился с Виктором Петровичем
впервые. На дворе стоял апрель, и снегу ещё было
полно в городе, хотя в воздухе уже ясно веяло вес-
ной – весной грядущих перемен. Я рассказал, что
когда-то в Литинституте писал курсовую по «Царь-
рыбе», и мы долго говорили о том, что же за миф ХХ
века создал Астафьев. Он слушал меня вниматель-
но, но сам не спешил говорить о своём произведе-
нии. Ему куда интереснее было узнать, что думают
читатели.
На прощание я рискнул ему подарить мою книгу
об Александре Ивановиче «Генерал Лебедь – за-
гадка России». Он тут же спросил: «Это к выборам?»
И в глазах у него мелькнула искорка недоверия. Я
ответил, что нет, издана она в 1997 году, и речь в
ней идёт о Приднестровской и Чеченской войнах
и президентской кампании 1996 года. Астафьев
вздохнул с облегчением и ответил уже как-то более
успокоенно: «Ну ладно, тогда почитаю!»
Прошла неделя. Я Виктору Петровичу не звонил,
некогда было, шла избирательная кампания. Он сам
отмалчивался. И вот мы решили на Красноярской
киностудии провести презентацию моей книги о
Лебеде. Я спросил директора киностудии Володю
Кузнецова, пойдёт ли Астафьев, если его пригла-
сить. Кузнецов ответил, что это зависит от его на-
строения. Набираю известный мне номер и слышу
голос Виктора Петровича. Представился, извинил-
ся за беспокойство и спросил, не успел ли он про-
смотреть книгу мою о Лебеде. Думал, что сошлётся
на занятость и уклонится от прямого ответа, но он
неожиданно сказал, что читал и о войне в При-
днестровье узнал много для себя нового, в прессе
же всё не так подавали. Тогда я уточнил: не мог бы
Виктор Петрович приехать на киностудию на пре-
зентацию книги? Он спросил, будет ли там пред-
выборная агитация или только презентация книги.
Я ответил, что никакой прямой агитации не будет,
лишь рассказ о том Лебеде, которого я тогда знал
уже шесть лет. Это его устроило. В соответствии с
пожеланиями Виктора Петровича презентацию на-
значили на 10 апреля.
За Астафьевым послали машину. Я его встретил
на пороге киностудии. Поднимались вместе на
второй этаж по металлической лестнице, и он по-
шутил: «Лестница, как на Лубянке?» Я спросил: «А
И это всё о нём
что, пришлось сидеть?» Астафьев отмахнулся: «Бог
миловал!» На втором этаже нас встретил ансамбль
казачьей песни «Енисеюшка». Виктор Петрович
послушал песни, повеселел и сказал: «Ну вот, при-
ятно слышать русское слово! Оказывается, ещё не
умерло! А то по телевизору такое услышишь, такого
наслушаешься!» На самой презентации он сидел по
центру в средних рядах и прислушивался ко все-
му, что происходило в зале. Несколько раз я ловил
на себе его пристальные взгляды, он смотрел мне
в глаза и внимательно слушал, что я говорил. Чув-
ствовалось, что ему интересно было узнавать раз-
ные подробности из жизни боевого генерала.
На презентацию пришло много представителей
прессы, явились и те, кто настроен был против Ле-
бедя. Первым делом после её окончания меня и
Астафьева атаковали журналисты. Так получилось,
что мы стояли в метре друг от друга, и, отвечая на
вопросы, я слышал, как Астафьев сказал какой-то не
в меру ретивой журналистке, пытавшейся вырвать
у него признание, что книга – рекламный трюк ав-
тора. Виктор Петрович замотал головой и сказал:
«Нет, не согласен. Да вы прочитайте сначала, вам
же раздали книгу-то. Что ж вы судите, не читая? Это
книга о генерале, серьёзная, биографическое по-
вествование, и там нет ничего о сегодняшних вы-
борах. Простым и доступным языком написана, и
вообще, не трогайте Лебедя, он чистый человек!»
Потом он резко махнул рукой и сказал: «Ну всё!
Хватит, а то водка выдохнется. Пошли за стол!» Сто-
лы были накрыты, Астафьев, тем не менее, водку
пить не стал, а увидев на столе коньяк, сказал, что
можно налить 50 граммов, но не больше. Пили не-
много, больше для веселья, слушая ансамбль «Ени-
сеюшка». Астафьев немного раскрепостился, с ге-
нерала перешли на казачество. Вдруг неожиданно
он спросил меня:
– Вот ты, казак, ответь мне на вопрос: как могут
казаки поддерживать коммунистов, когда они та-
кое натворили, столько самих казаков понаруби-
ли!..
Я с ним согласился и ответил, что настоящие ка-
заки коммунистов ни за что не поддержат, но много,
к сожалению, липовых казаков развелось, которые
никакого отношения к потомственным не имеют, а
следовательно, они казаки не по крови и духу, а по
документам. Родовитые казаки за красных никогда
не пойдут. Астафьев слушал с интересом, а потом
уже с каким-то облегчением добавил: «Вот пойди и
разбери вас – все при форме и при шашках...»
После этого мы выпили с Виктором Петровичем
ещё доброго тираспольского коньяка, и он стал
рассказывать о своём голодном детстве. Вспомнил
и времена его послевоенного бытия.
– Ничего не было, – говорил он с какой-то
страстной горечью, – голодуха. Что только жрать
не приходилось. А теперь всё есть, и люди опять
недовольны...
Мне казалось, что Астафьев не просто так вспо-
минал, а испытывал, как бы тестировал меня, стара-
ясь узнать, чем я дышу. Дальше разговор перешёл
на Георгия Жжёнова, которого Виктор Петрович
хорошо знал и которого я в своё время в 1993 году
117
 И это всё о нём
привёл к Лебедю. С тех пор и до конца жизни Алек-
сандра Ивановича они были в хороших, приятель-
ских отношениях. Жжёнов даже приезжал весной
1998 года в Красноярск агитировать за Александра
Ивановича. Астафьев информацию о их взаимоот-
ношениях воспринял тоже с интересом, а потом
стал рассказывать о том, что Жжёнов сидел в Крас-
ноярском крае ни за что.
Интересно, что на этой встрече был один про-
заик из учеников Астафьева. Однако меня удивило,
что они друг с другом не общались и даже не по-
дошли просто поздороваться. Я спросил у Виктора
Петровича почему, и он ответил, что помог этому
писателю перебраться с Дальнего Востока сюда,
а тот его «отблагодарил» – столько грязи на него
вылил, что он о нём и говорить не хочет сегодня.
Я сказал Астафьеву, что ещё Есенин писал: «Если
тронуть страсти в человеке, То, конечно, правды не
найдешь!» А у нас в последнее время всё перевели
на мелкие страсти. Астафьев махнул рукой:
– Да мне-то что! Пусть живёт, как знает, только
вот он меня как фронтовика оскорбил. Этого я ему
не прощу!..
Расстались в тот вечер мы поздно. Астафьев пил
мало, но откровенно радовался задорным казачьим
песням. Руководитель ансамбля, первый атаман
Енисейского казачьего войска Николай Шульпеков
сыграл на баяне для Астафьева несколько песен по
его просьбе. Уходил домой Виктор Петрович позд-
но и с хорошим настроением. На следующий день
СМИ, работавшие на Лебедя, обнародовали отзыв
Астафьева на мою книгу, и это было лучшей агита-
цией за Александра Ивановича. Враждебные СМИ
отмолчались.
2 ва. Как ни странно, он не спал. Я передал ему мой
На следующий раз я встретился с Астафьевым
уже в ранге помощника губернатора за день до
инаугурации Лебедя. Отправились мы с директо-
ром киностудии в Овсянку около девяти вечера.
Так первый раз я попал в этот скромный деревян-
ный домик на родине Виктора Петровича. Встре-
чал нас сам хозяин. Шутливо разведя руками, он
сказал: «А вот и новая власть к нам пожаловала. Это
хорошо, старая-то писателей не особо баловала.
Зубов ни хрена не интересовался делами писате-
лей. Может, новая власть исправит дело! А то Дом
писателей скоро сам по себе развалится!» Я ещё на
предвыборном запале сказал, что всё сделаем, от-
ремонтируем, поправим. Астафьев ответил с недо-
верием: «Ну-ну! Посмотрим, как вы будете всё это
делать».
Зашли в избу. Там нас встретил глава Енисейского
района Василий Сидоркин, который стал нам с ходу
рассказывать о борьбе с местными жуликами и что
он очень надеется на помощь Лебедя. Астафьев при-
гласил нас за стол и сказал, что как раз Василий осе-
тра привёз малосольного под водочку. Мы добавили
ещё коньяк. Виктор Петрович тут же стал рассказы-
вать о рыбацких случаях, и только в конце застолья я
смог его официально пригласить на встречу творче-
ской интеллигенции с новым губернатором, которая
должна была состояться 15 июня. Астафьев спросил,
118
для чего Лебедь собирает столько народу. Я ответил,
что замыслил создать при губернаторе края Совет
деятелей культуры для того, чтобы совместно выра-
батывать какие-то планы. И вообще установка у Ле-
бедя принципиально иная, чем у старой власти, он
хочет, чтобы стратегию вырабатывали те, кто творит
культуру, а не чиновники...
В тот вечер у меня возникла довольно интерес-
ная идея – помирить двух писателей: мэтра и его
подопечного. Я опять завёл разговор о нём, сказал,
что от их раздора только вред для писательской
организации, и было бы хорошо, если бы Виктор
Петрович простил нашкодившего мужика, как про-
щают детей, которые не ведают, что творят. Внача-
ле Астафьев не хотел возвращаться к этому раз-
говору, было довольно поздно, и он сказал, что на
ночь глядя об этом не стоит говорить, а то ещё ужа-
сы будут сниться. Но я сказал, что собираюсь из Ов-
сянки прямо ехать на Ману, где обосновался этот
дальневосточный переселенец, и что он бы уже и
попросил прощения, да вот боится, что Мария Се-
мёновна его не простит или выгонит. А так он на
Прощёное воскресенье даже собирался приехать
и попросить прощения. Астафьев в сердцах махнул
рукой и сказал:
– Знаешь что, Володя, я его прощаю за то, что он
писал обо мне всякий бред как о человеке и даже
писателе, но как о фронтовике – нет, пусть извиня-
ется!..
Я уточнил: «Если он согласен извиниться, можно
ли его привезти?» Астафьев сказал: «Вези! Христос
велел прощать».
Только в начале первого ночи мы отправились
на берег Маны, где пребывал в своих деревянных,
вечно недостроенных хоромах обидчик Астафье-
разговор с Виктором Петровичем, он обрадовался.
Договорились, что, если 15-го на встречу с творче-
ской интеллигенцией приедет Астафьев, я их поми-
рю. Забегая вперёд скажу, что Виктор Петрович не
приехал, у него болело сердце, и, когда я приехал
за ним в Овсянку, у него была врач. Он сказал, что
с удовольствием бы встретился с новым губерна-
тором, но, как говорится, рад бы в рай, да грехи не
пускают. В то время он сильно переживал из-за не-
устроенности его внучки Полины.
Примирение состоялось 9 июня. Виктор Петро-
вич встретил нас приветливо, хотя на воротах была
прикреплена рукописная записка: «Болею, беспо-
коить в исключительных случаях». Свежий летний
ветерок дул с Енисея. Мы расположились на лавоч-
ке во дворе, и я сказал: «Виктор Петрович, я привёл,
вернее, привёз, как и обещал, вам вашего ученика!»
«Ученик» опустил голову и сказал смиренным го-
лосом: «Простите, Виктор Петрович! Виноват, не со
зла я всё это...» Астафьев ответил довольно просто
и в то же время мудро: «Чего уж там! Бог простит!»
Постояли на свежем воздухе, пошли в горницу.
Астафьев повернулся к нам и сказал: «Ну, раз миро-
вая, то по русскому обычаю положено выпить!» Он
полез в холодильник и достал бутылку водки «Ко-
мандор Резанов». Выпили, кто по 100 граммов, а кто
по чашке чая.

Разговор пошёл о проблемах современной жиз-
ни. Виктор Петрович говорил, что учителя начи-
нают бастовать, что нужно как-то помочь местной
школе... Заехали на полчаса, а пробыли до темноты.
Потом вышли во двор. Стоял тёплый летний вечер.
Виктор Петрович расчувствовался, стал вспоми-
нать беспризорное детство, Игарку. После этого
разговор сам собою перешёл на внучку Полину и
внука Виктора, которого позже мы взяли работать
в структуры краевого комитета по культуре. Вик-
тор Петрович сказал ещё, что вынужден был отдать
свою международную Пушкинскую премию сыну
Андрею для развития его бизнеса.
...Накануне встречи творческой интеллиген-
ции с губернатором 14 июня я вместе с ещё не-
сколькими писателями снова приехал в Овсянку.
Шёл проливной дождь, вся дорога была в тума-
не. У астафьевского дома нас встретил писатель
из Енисейска, который много раз ходил на охоту
с Виктором Петровичем. С ходу мы узнали, что к
Астафьеву только что приезжала скорая помощь
и ему сделали укол. Хозяин лежал в комнате, укры-
тый одеялом, однако, услышав машину сквозь шум
дождя, спросил, кого Бог послал, и пригласил за-
ходить. Мы зашли, он с каждым из нас поздоро-
вался за руку. Рука у него была горячая и сухая.
Перед кроватью лежала медвежья шкура, которая
обычно была у стола. Я удивился, что ему плохо, а
телевизор работает. Виктор Петрович сказал: «Так
это же футбол. Он на меня всегда действует благо-
творно!»
Однако тогда енисейская футбольная команда
сыграла с кем-то у себя дома со счётом 0:0. Вик-
тор Петрович сокрушался, что могли выиграть и
потеряли очки. Незаметно от сегодняшнего матча
перешли ко вчерашнему, когда испанцы проигра-
ли неграм из Нигерии. Астафьев отпустил какие-то
шутки по поводу того, кто и как обыграл «тореадо-
ров», он болел в том матче за испанцев. Вообще у
Астафьева было несколько любимых передач. Один
сериал я тоже любил смотреть, и мы с ним обсуж-
дали очередную серию, которая тогда именно шла.
Этот был сериал об удачливом американском сы-
щике, назывался он «Его зовут Коломбо». Потом я
пригляделся к Коломбо и увидел, что в нём неуло-
вимо угадывались какие-то черты самого Астафье-
ва. Я ему об этом сказал, он посмеялся, но не стал
отрицать.
После футбола Астафьев заговорил о писатель-
ских делах. Руководитель красноярской писатель-
ской организации доложил, что приняли в союз
ещё восемь человек, а один, которого не приняли,
принёс ящик водки, и все перепились, пришлось
разнимать и развозить. Незаметно перешли на
Овсянку. Виктор Петрович сказал, что его родной
дом и ещё один дом, который недавно сгорел, были
самыми старыми в селе. Теперь в Овсянке остался
всего один аналогичный дом. Вспомнил деда и рас-
сказал, как тот учил его стрелять. Давал пять патро-
нов и требовал принести 12 уток. Внучок садился
за кустами и выжидал. Одним выстрелом подбивал
несколько птиц, а потом оставшиеся патроны вы-
пускал в бегающих по земле уток.
И это всё о нём
– Досталось мне однажды. Я случайно лебедя
подстрелил, – вспоминал Виктор Петрович. – Дед
поймал меня и по морде тем лебедем, чтобы я не
смел эту священную птицу трогать. Такое не забу-
дешь...
Сергей Лузан, приехавший из Норильска, вспом-
нил, как в тяжёлые времена ел мясо собак, и Аста-
фьев сказал, что ему тоже приходилось его есть.
Потом он снова вернулся к пожару и сказал, что его
дом спасла черёмуха.
– Удивительное зрелище, – говорил он, – черё-
муха возле моего дома с одной стороны цветёт, а
с другой вся обгорела. Такое ни один писатель не
придумает!..
Кто-то сказал, что неплохо бы в такой дождь и вы-
пить. Астафьев тут же предложил воспользоваться
его холодильником. Лузан ответил, что привёз с со-
бой кедровку. Астафьев ответил, мол, «давай к ней
закусь, всё, что найдёшь, мечи на стол». О широте
его души мне говорила уже после смерти писателя
его жена Мария Семёновна. Закон гостеприимства:
всё, что есть в доме – на стол...
Выпили чуток, сфотографировались на память.
Поговорили о предстоящем выпуске пятнадцати-
томника. На прощанье Виктор Петрович подарил
мне свою книгу, словно бы зная заранее, что мы
покинем Сибирь, написал: «Володе Полушину на
память о Сибири». Как предугадал, а ведь тогда
ничего не предвещало нашего отъезда, мы только
приехали работать.
3
С июля началась работа по проведению в сентя-
бре 2-й Всероссийской конференции – астафьев-
ских «Литературных чтений в русской провинции».
Губернатор включил меня в состав рабочей ко-
миссии по подготовке этого праздника. Я спросил
Александра Ивановича, где брать деньги, в бюдже-
те одна сплошная дыра, оставленная нам в наслед-
ство. Лебедь ответил, что этим уже занимается ру-
ководитель краевого отделения движения «Честь и
Родина».
Поездки летом и осенью в Овсянку редко носили
какой-то чисто служебный характер, хотя Лебедь
при наших встречах, несмотря на большую загру-
женность, не забывал интересоваться, как пожива-
ет Астафьев. Летом 1998 года писатель болел. Уже
тогда начали накапливаться в организме те про-
цессы, которые и оказались для него роковыми.
Помню, 28 июля я приехал со спутником, чтобы по-
сидеть вечером после работы во дворике писателя,
отвлечь его от проблем, словом, отдохнуть. Аста-
фьев нашему приезду обрадовался и сказал, что за-
сиделся в комнате, пора и на свежий воздух. Стал
жаловаться, что ему прописали лечение пиявками,
а после них жжёт грудь, хотя и дышать стало легче.
А потом, помолчав, добавил: «Дурная кровь ушла!»
В разговоре он неожиданно вспомнил писателя
из Енисейска, которого он опекал, и сказал, что тот
надумал переезжать в Красноярск, а этого как раз
делать и не надо. Я спросил почему, и он ответил:
– Там он на свободе, рядом тайга, пиши, когда
свободен, тишина, а здесь одна суета и народ уже
119
 И это всё о нём
подпорчен, там всё-таки маленько лучше, сердеч-
нее!..
Я рассказал, что губернатор уже подписал по-
становление о Совете деятелей культуры при нём
и проинформировал, чем будет заниматься Совет.
Астафьев остался доволен и предложил запить это
дело, сходил в кухоньку и принес из холодильника
полбутылки коньяка «Хеннеси». Выпили символи-
чески, за удачу. Себе он тоже немного налил, мах-
нув рукой на запреты врачей. На прощанье сфото-
графировались на память во дворе, вспомнили, что
в сентябре глава Енисейского района приглашал к
себе на грибы и рыбу. Астафьев сказал, что против
ничего не имеет, но до сентября надо ещё дожить.
И потом добавил:
– Это вы, молодёжь, дни не считаете, а нам уже
Господь Бог определяет...
Осенью, после того как я вернулся из отпуска,
мне пришлось снова встречаться с Астафьевым
по неотложному делу: через неделю должны были
начаться «Литературные чтения в русской провин-
ции», а списки приглашённых были сильно полити-
зированы. Уклон был сделан в сторону так называе-
мых «демократических союзов». Это могло бросить
тень на губернатора, Лебедь же людей (в том числе
и писателей) никогда не разделял по убеждениям,
ценил только талант. Я восстановил равновесие,
составил новые списки и с ними поехал к Аста-
фьеву, поскольку, как мне сказали в краевой ад-
министрации руководители от культуры, списки
составлял он сам. Оказалось, что он их в глаза не
видел. С моими доводами Виктор Петрович легко
согласился. Исправили, добавили руководителей
крупных областных писательских организаций,
журналов и просто известных крупных писателей.
Виктор Петрович подписал мне тогда несколько
первых томов выходящего в свет своего собрания
сочинений.
Лебедь постарался всё обставить так, чтобы в са-
мое трудное и безденежное для края время (только
что ухнул «чёрный август» 1998-го. – Ред.) получил-
ся большой литературный праздник. 15-го сентя-
бря он начался в Овсянке открытием прекрасной
деревянной часовни, построенной по инициати-
ве Астафьева по проекту Арэга Демирханова, ко-
торого Лебедь назвал архитектором от Бога. Был
светлый, солнечный, не по-осеннему тёплый день.
Когда-то в Овсянке была церковь, но потом её в
буйные годы большевизма смели. И вот справед-
ливость была восстановлена. Именно на открытии
храма Астафьев и сказал пророческие слова:
– Помру, так здесь отпоют хоть, в родном селе!..
Так оно всё и случилось.
На открытии праздника в Овсянке было много
известных московских гостей и писателей из раз-
ных городов и всего государства российского.
Открывая «Литературные встречи в русской про-
винции», генерал, губернатор Александр Иванович
Лебедь сказал:
– В трудные времена все люди делятся на две по-
ловины. Одна надеется на чудо, ждёт его. А другая,
которая гораздо меньше по численности, эти чу-
деса творит... Главное – уверенность в себе, в сво-
120
их силах. Будет уверенность, как зимой 1941 года,
будет и весна 1945 года. Из таких людей – Виктор
Петрович Астафьев, рядовой Великой Отечествен-
ной войны, благодаря которому уже случилось
два чуда. Первое – приуроченное к первым «Ли-
тературным встречам» открытие библиотеки. Вто-
рое – открытие церкви. Будет и третье – широкая
лестница из лиственницы от ступеней библиотеки
к берегу Енисея...
Инна Александровна Лебедь, возглавлявшая мо-
лодёжное движение «Лебедь», вручила библиотеке
посёлка выкупленное ею специально для овсянцев
ценное собрание книг по искусству – две тысячи
томов. Та золотая осень и тот красивый праздник
в удивительном месте у Дивных гор навсегда оста-
лись в моей памяти как праздник единения двух
личностей – русского политика и русского писате-
ля. Может быть, предчувствуя роковую печать, ста-
рались они оба успеть сделать как можно больше.
В тот вечер я попал на уху к Астафьеву. Когда го-
сти разъехались и Виктор Петрович остался дома в
Овсянке, я заглянул к нему на огонёк поговорить,
о впечатлениях его узнать. И тут приезжает глава
Енисейского района Василий Нестерович Сидор-
кин с большим осетром. Осетра решили пустить на
уху. Естественно, уха пошла хорошо: под водочку,
на свежем вечернем воздухе во дворе Виктора Пе-
тровича. В тот вечер он говорил о рыбалке, вспоми-
нал, как рыбачил в детстве. Я спросил его о повести
«Перевал», где он описывал судьбу мальчика-сиро-
ты, плывшего на плоту с рыбаками, – сколько вре-
мени он пробыл на плоту? Виктор Петрович сказал,
что всего несколько дней, а повесть-то, она худо-
жественная, а не чисто биографическая.
18 сентября праздник завершился митингом в
Овсянке. Так как губернатора не было, открывать
его пришлось мне. Я был не готов к этому, узнал,
что не будет Лебедя, в последний момент, но стояв-
ший рядом Астафьев толкнул меня в бок:
– Давай, казак, ты что это приуныл. Народ ждёт
слово!..
После митинга отправились сажать деревья в Ли-
тературном сквере возле овсянской библиотеки. Я
сажал рядом с Астафьевым. День был как по заказу:
ясный, солнечный, светились желтолистые берёзы,
лес играл осенним сентябрьским золотом. Красота
неповторимая. Астафьев медленно (чувствовалось,
что ему нелегко лопатой махать) закрыл корни сво-
его дерева и пошёл к площадке, где его поджидали
журналисты. Они кинулись к нему с микрофонами.
– Чего говорить?.. Хорошо, что деревья сажаем, а
не рубим. Это уже хорошо. Сажал я деревья и когда
президент Ельцин к нам приезжал. Посадили по ря-
бине. Правда, дерево Ельцина козы сжевали, а вот
моё пожалели, оставили...
И пошёл домой. Вечером в Дивногорске на бан-
кете мне снова пришлось выступать. Я сказал: хоро-
шо, что время вражды и смут, раскола и ненависти
проходит. И Астафьев как раз демонстрирует нам
сегодня желание объединить писателей, научить
их жить в мире и доброжелательно относиться
друг к другу, независимо от политических взглядов
и убеждений.

4 «Нам долго внушали, что самые счастливые,
Однако у этого праздника было неожиданное
продолжение. Глава Енисейского района пригла-
сил нас провести 19 сентября закрытие «Литератур-
ных чтений» у него в районе. В Красноярске как раз
шло празднование 370-летия города, и Астафьева
хотели видеть на многих официальных мероприя-
тиях, но он решил не отказываться от приглашения.
Енисейск – старинный центр края, духовная его ко-
лыбель, и Виктор Петрович любил там бывать.
Организационные вопросы при помощи губерна-
тора решили быстро. Нам был выделен вертолёт. С
нами вместе летели не только писатели, но и Слава
Сачков – оператор студии Никиты Михалкова «Три
Тэ», теперь уже заслуженный деятель искусств России.
Всю дорогу он снимал, и не только нас, но и природу
края, тайгу. Летели мы на небольшой высоте, словно
бы специально, чтобы Виктор Петрович мог ещё раз
увидеть ту красу, которую описал в своих книгах.
Лечащий врач переживал за самочувствие Вик-
тора Петровича, но тот оказался на высоте. До-
вольно бодро, правда с нашей помощью, выбрался
из вертолёта, и мы ступили на землю маленького
районного аэродромчика, где нас уже ждали сим-
патичные северяночки в русских национальных ко-
стюмах и с традиционным хлебом и солью. Первым
откушал Виктор Петрович, а потом и нам поднесли.
Помню, что глава района сказал какую-то речь и
пригласил в свои владения. Сидоркин сам был за
рулём и забрал в свою «Волгу» Астафьева, меня и
Владимира Кузнецова, который руководил уже тог-
да культурой края.
Выступали мы во многих местах за те несколько
дней, что пробыли на этой благодатной земле, но
я хорошо запомнил две встречи, даже записал на
диктофон выступления Виктора Петровича. Одна
встреча с читателями в селе Озёрном, где Астафьев
неожиданно заговорил о том, как он вообще видит
культуру, и незаметно перешёл к своим любимым
писателям и произведениям. В это время из зала
вопрос подоспел: «Как вы относитесь к писателям-
трибунам?» И тут, не задумываясь, Астафьев начал
говорить об этом как о чём-то наболевшем:
Овсянка. Открытие «Литературных чтений в русской провинции». Фото из личного архива автора
И это всё о нём
лучшие читатели живут в нашей стране. Это не-
правда. Кроме нас ещё живут испанцы, французы,
итальянцы, англичане и ещё очень много наций.
И есть в мире несколько величайших литератур.
Это английская, прежде всего, французская, испан-
ская и ныне американская литература – очень се-
рьёзная, большая литература, родившаяся в госу-
дарстве, которому всего и 300 лет нет. А то, что
объявляли вам, что мы – трибуна, а вы – лучшие
читатели в мире, то надо отвыкать от этого.
Никогда испанская литература или испанские ху-
дожники не заявляли о себе, что они – трибуна, они
учители, учат, так сказать, но влияли на Европу и
вообще на мировую литературу очень серьёзно. И
прежде всего влияла, конечно, величайшая книга че-
ловечества «Дон Кихот» Сервантеса.
Не знаю, помните ли вы о том, как она создава-
лась? Её создавал бывший колониальный солдат,
израненный, побывавший в Алжире в плену и мыкав-
шийся потом в Испании, послужив королю в армии
и на всяких должностях. Последняя должность его
была – мытарь, это сборщик налогов. Те, что у нас
работают нынче в налоговых инспекциях, они на-
зываются мытари. Вот такое вот слово есть. И
этого мытаря, который жил в Андалузии и собирал
налоги, однажды в неурожайный год крестьяне же-
стоко избили. А он и без того был изранен, и у него
начала сохнуть рука. А корпорация из нескольких
хозяев, которые посылали его собирать у крестьян
налоги, посадила его в тюрьму якобы за то, что он
собрал эти налоги и присвоил...
И вот, сидя в тюрьме, одной здоровой рукой он
начал писать одну из величайших книг. Я считаю
величайшими художественными достижениями
«Дон Кихота Ламанчского» и наши гоголевские
«Мёртвые души». Величайшие книги! Есть кроме
этого и английская литература, в которой целый
ряд великих книг, великих писателей состоит. Они
никогда себя не называли «трибуной». Это, изви-
ните, в «Блокноте агитатора» бывшие парторги
вам называли... Мы себя никогда не называли три-
буной. Может быть, на съездах кто-то выступал?
121
 И это всё о нём
Со словом «писатель» сами настоящие писате-
ли обращаются очень осторожно. Если возможно
избежать этого слова, иногда они скажут «лите-
ратор». Понимаете? Одна книга, одна литерату-
ра ничему не учит и не научит. Нужно прочесть
о-очень много книг! Нужно знать хоть немножко
мировую культуру. Вот. Как-то приобщиться к ней
хотя бы. Нужно как-то приобщиться к настоящей
музыке, живописи. Тогда только можно сказать:
«Меня поучили. Я чему-то научился».
Что касается современной литературы – она,
как и всякая литература, как и всякая культура,
развивается как сам человек. У любой великой ли-
тературы (особенно, допустим, у итальянской)
– у неё были колоссальные перепады, великий Дан-
те, ещё там одно имя, потом вы и не вспомните,
ряд проходит. Потом опять вознесение культу-
ры итальянской, прежде всего живописи, конечно,
итальянской, архитектуры и прочее, и прочее. Во
французской литературе перепады были всегда. В
английской, самой плотной – нация самая плот-
ная, самая воспитанная, так сказать, кровь вы-
сосавшая из мира для того, чтобы укрепить свою
маленькую нацию на маленьком острове, быть ве-
ликим народом и великой нацией зваться. Но и в ней
были перепады огромные. Мы переживаем очеред-
ной перепад. Вниз он? Вверх? – сейчас сказать нель-
зя. Но это время очень сложное. А сложное время
– для литературы, для культуры тоже сложно. Но
оно формирует (именно оно, это вот такое время)
настоящую культуру и настоящую литературу.
Кто-то из наших сказал, что в мире существу-
ет много прекрасных стихов оттого, что было
много несчастных поэтов. Понимаете? Счастли-
вые, сытые люди никакой культуры, никакой ли-
тературы настоящей не создают. Мы маленечко
наелись! Поколения два досыта поели картошки,
хлеба, кое-кто даже с маслом. И посмотрите, что у
нас происходит! Какой взлёт культуры! У нас день и
ночь дубасят по каким-то бандурам ребята, коса-
ми трясут, и в залах прыгают по тысячи полторы
(а мне сказали однажды – пятнадцать тысяч!) де-
вочек, прыгают совершенно счастливые, упоённые.
Понимаете? Там два ритма итальянских – тары-
бары-растабары – играется им.
Недавно приезжал какой-то барабанщик из Ев-
ропы (никто, конечно, из вас не слышал даже име-
ни его, может, только ребятишки, я, например, не
слышал), так одна девочка, совершенно упоённая
от счастья, по телевизору заявляла: «Как я счаст-
лива (а ей лет 17, соплюхе), что это произошло при
моей жизни, и я его увидела!» Понимаете? Мы, так
сказать, в каком-то отупении. То отупение от
какого-то соцреалистического искусства и лите-
ратуры, то отупение от какого-то нашего безду-
мья. Нам ведь что соцреалистическое давали, то
мы и жевали! Не задумываясь – а зачем жуём-то?
Говорим: «Нам книга дала... Нас книга воспита-
ла...» Фраза, которую употребили, она принадле-
жит Горькому. Если только книге человек обязан
– он очень узкий и малообразован. Горький был че-
ловек довольно-таки образованный, серьёзно об-
разованный, но самообразованный. Он массу книг
122
читал, массу знал, много ездил, любил настоящую
музыку, живопись... Хотя не всегда так уж глубоко
в них разбирался. Так что противоречия, которые
происходят в жизни, они происходят и в культуре,
и в литературе. И не ждите, что мы сегодня у вас
побываем и чему-то научим вас, вы сразу станете
духовно богаче, культурнее, сейчас пойдёте и поне-
сёте после нас этот свет. Нет, нет! Только само-
усовершенствование... только меньше спать.
У нас молодые люди очень много спят. Очень
много спят! Молодые люди не должны много спать.
Молодые люди должны спать 4–5 часов, остальное
время употреблять на самоусовершенствование
своё. Вот только тогда можно толку какого-то
дождаться. А то, что спят много, тунеядничают
много, на шее у родителей сидят – это отнюдь не
способствует ни физическому, ни духовному раз-
витию. И никакие книги наши ничему их не научат.
Более того, если только сопоставить то количе-
ство книг, которое существует в мире, которые
уцелели (не ушли в отвалы, не забылись, а уцелели),
то мы с вами должны быть о-очень далеки по духов-
ному и культурному развитию...
Вот грянул гром – мы закрестились. Понимаете,
это вопрос о-очень сложный! И когда утверждали
вам парторги-комиссары, что пришли писатели и
они сейчас вас научат, я вот помогу наставить на
путь истинный, – всё это шелуха, всё это словеса,
всё это пустота, оказалось. При нашем высшем
образовании... мы оказались довольно малограмот-
ной страной. При нашем духовном напряжении...
на очень далёкой стадии развития. Это по коли-
честву потребления книг говорили – самая чита-
ющая страна. Неправда это. Самая читающая
страна была и осталась Исландия. В 60-х годах в
Исландии издавалось 305 книг на душу населения,
220 издавалось в Норвегии. Там Скандинавия чита-
ющая. У нас издавалось 65 книг, и это было прекрас-
но. Мы находились где-то на 12-м месте в мире по
чтению. Я думаю, сейчас мы находимся очень дале-
ко от 12-го места. Вот такая статистика – не
точная, но приблизительная.
...Посмотрите: ХХ век – прогресс! От XIX до кон-
ца ХХ века прогресс шагнул невероятно далеко. Но
шагнул далеко очень противоречиво: летают кос-
монавты, существуют микронные аппараты... Я
видел аппарат в Серпухово, в Пущино под Москвой,
который растыкает (ещё не разрезает) клетку.
Это маленький, но сложнейший аппарат. Есть чу-
до-аппараты, и в то же время мы копаем лопатой
землю. Понимаете? Вот они иногда ко мне пишут,
и я как-то написал в Звёздный городок: ну что вы
хвастаетесь, вот сейчас пришёл с огорода, копал
землю лопатой, причём лопатой плохой. Плохо
сделанная, тяжёлая или, наоборот, – легкомыс-
ленная, которая ломается на второй день. Нельзя
жить по таким правилам, по которым живём мы.
Есть за границей величиной с чайник прибор, он
копает землю спокойно, трещит, идёт, паразит,
и копает. А то и не трещит, паразит, а спокойно
идёт. Давно и пылесосы не гудят у них. Я в Японии
когда был, тётка ходит тут, водит каким-то хо-
ботом. Я думал, шпионка. Надо ей что-то от нас,

писателей. Начихали они на нас вообще, шпио-
нить за нами! Это всё наши признаки одичания и
угнетения, которые произошли с нами...»
Вот так Астафьев дал собравшимся (а среди при-
шедших было очень много молодёжи, тех, кому
надо было уже определяться в жизни) довольно от-
кровенный, но жёсткий урок. Вообще он, сколько
я его помню, говорил довольно жёстко, в лоб, так,
чтоб аж проняло до печёнок. Конечно, больше все-
го вопросов было задано именно Астафьеву. От-
вечая на них, уделил главное внимание детям. Он
сказал:
«Взявши разгон после болезни в Подтёсово и По-
гадаево, я поездил ещё: съездил в Канск, там в педу-
чилище выступал (в очень хорошем педучилище)
и в школе-интернате. И говорил о погадаевской
школе-интернате, и везде говорю, что есть ребя-
та, которые учатся труду и живут трудом. И это
– лучшая школа, которую я за последнее время ви-
дел. Что они всё умеют, чтоб в жизнь выходили не
белоручками, чтоб знали хоть что-нибудь, умели
– девки суп сварить, юбку себе сшить... парни дрова
пилить и колоть хотя бы умели на первый случай,
а уж потом и всему остальному научатся. Эти всё
умеют, всё для себя делают, молодцы! Так вот, тре-
тья поездка у меня была в Ачинск, там проходила
конференция в педучилище (тоже хорошем педучи-
лище), где обучаются девочки, в большинстве сво-
ём будущие сельские учителя. Эта вся конференция
была посвящена, громко говоря, моему творчеству.
Много там было всяких выступлений, очень тё-
плый приём, потом гулянка с песнями была – участ-
ник один здо-орово поёт... И среди многих докладов
(это была научная конференция, поэтому все вы-
ступления назывались докладами) был один любо-
пытнейший, интереснейший – из города Енисейска,
из педучилища. Преподавательша решилась гово-
рить о повести «Пастух и пастушка». Когда гово-
рят о повести «Пастух и пастушка», я немножко
так выпрямляюсь и у меня холодеет позвоночник,
потому что это, в общем, сложновато (говорить
о ней), и я испугался, подумал: «Вот сейчас встанет,
такое начнёт городить, что хоть иконы выноси».
А мне там не икону, а картину подарили... Этот до-
клад или выступление, как его назвать, оказался на
очень хорошем уровне... во всяком случае, достойно
человека, который учит детей там, или взрослых,
или ещё кого-то. Я попросил сидящих рядом со мной
потом меня подвести и познакомить с этой пре-
подавательницей из Енисейска. Но она, как говорят
нынче «блатняки», слиняла – я так понимаю, от
застенчивости. Я спросил, как её зовут, как фами-
лия. Фамилию мне чего-то не сказали, зовут её На-
таша...»
Потом Астафьев посмотрел на меня как на по-
мощника губернатора и сказал:
«Ещё когда Александр Иванович Лебедь был кан-
дидатом в губернаторы, я успел ему сказать, что
существует такая школа (в поселке Подтёсово. –
Ред.), что её необходимо достраивать, что нужда-
ется посёлок очень хороший, читающий, стоящий
от диких посёлков немножко на большой высоте.
Александр Иванович говорил: «Когда наладятся
И это всё о нём
дела и мы сможем чем-то заниматься, помогать
им, мы, конечно, одной из первых достроим всё-
таки подтёсовскую школу». О погадаевской школе
я говорю везде, где только бываю, – гостям и ино-
странцам, и людям, – что есть у нас такие школы,
где учат человека человеческому.
А сейчас я просто отвечу на вопросы. Надо ска-
зать, что один вопрос для меня неожидан и очень
интересен. У меня есть знакомая, очень милый че-
ловек (к сожалению, она не смогла приехать на чте-
ния) – это Ирина Александровна Антонова, дирек-
тор Пушкинского музея в Москве. Она тоже много
выступала по телевидению, но сейчас не выступа-
ет. Сейчас вообще добрые люди все сошли с экрана,
там, чёрт их знает, картавые какие-то одесситы
выступают, кривляются, юмор из себя выжимают,
а вот уже Андрея Андреевича Золотова не увидите,
Лакшин умер...
А ушла Ирина Александровна, говорит, что
мало задают интересных вопросов. Если это но-
сит характер беседы, значит... ведущий должен
быть просто подготовлен, сам быть образован,
чтобы задать такому глубоко знающему искус-
ство всё-всё, как Ирина Александровна, какие-то
интересные вопросы. Тогда последуют инте-
ресные ответы. А я, пожалуй, начну с самого не-
ожиданного и интересного: «Виктор Петрович,
ваш идеал женщины и помните ли вы свою пер-
вую любовь?» Очень хороший вопрос. Мой идеал
женщины? Наверное, моя Мария Семёновна, жена.
Вообще-то идеальной женщины, идеального че-
ловека на свете пока не создано, был один Иисус
Христос, и того на гвозди подцепили, распяли не-
идеальные люди...»
Забегая вперёд скажу, что Лебедь по Подтёсов-
ской школе обещание своё выполнил. Ныне эта
школа носит имя Астафьева. На следующий день
мы отправились в местную православную гимна-
зию. При старом губернаторе мэр Енисейска пы-
тался урезать ей финансирование и потихоньку
прикрыть. Однако мы проинформировали Лебедя,
и он не дал её закрыть. Астафьев был за это ему бла-
годарен.
В гимназии мы пробыли несколько часов. За
обеденной трапезой Астафьев вспоминал своё го-
лодное детство. Потом он стал вспоминать, как его
одолела тоска по тайге, когда он учился на Высших
литературных курсах в Москве. Говорил, что по-
сле «перестройки» Горбачёва надо будет еще лет
60 восстанавливать Россию. А потом, когда его по-
просили почитать его любимые стихотворения, за-
думался на минуту и начал читать глухим, каким-то
посуровевшим голосом стихотворение «Рабочий»
Николая Гумилёва, и мне показалось, что читает он
стихи о себе самом.
Он стоит пред раскалённым горном,
Невысокий старый человек.
Взгляд спокойный кажется покорным
От миганья красноватых век.
Все товарищи его заснули,
Только он один ещё не спит:
Всё он занят отливаньем пули,
Что меня с землёю разлучит.
123
 И это всё о нём
Кончил, и глаза повеселели.
Возвращается. Блестит луна.
Дома ждёт его в большой постели
Сонная и тёплая жена.
Пуля, им отлитая, просвищет
Над седою, вспененной Двиной,
Пуля, им отлитая, отыщет
Грудь мою, она пришла за мной.
Упаду, смертельно затоскую,
Прошлое увижу наяву,
Кровь ключом захлещет на сухую,
Пыльную и мятую траву.
И Господь воздаст мне полной мерой
За недолгий мой и горький век.
Это сделал в блузе светло-серой
Невысокий старый человек.
Именно таким, читающим пророческие строки
убитого большевиками поэта, я и запомнил Аста-
фьева в Енисейске на всю жизнь. Кстати, третьи
«Литературные встречи в русской провинции»,
прошедшие в 2000 году в Красноярске (последние
при жизни писателя), не были уже такими интерес-
ными ни с точки зрения построения программы, ни
с точки зрения общения между собой писателей и
библиотекарей. Самым светлым пятном в памяти
осталась уха для народа на берегу Енисея и наши
разговоры допоздна в астафьевском доме после
совещаний в официальных учреждениях. Странно,
но факт: общение дома у Астафьева было куда бо-
лее насыщенным и эмоциональным, чем общение в
библиотеках и домах культуры.
А тогда обратно из Енисейска мы возвращались
в полном тумане, вертолёт МЧС, нас доставивший,
садился наугад. Нас встретили служебные машины
администрации края, и мы отправились отвозить
в Академгородок Виктора Петровича. Прямо на
глазах у нас пошёл первый в ту осень мягкий пуши-
стый снег. Вскоре он уже валил мокрыми крупными
хлопьями, и картина стояла потрясающая: зелёные
листья в хлопьях белого пушистого снега. Астафьев
тоже был потрясён увиденным и сказал, ни к кому
не обращаясь, когда мы ехали в машине:
– До чего чудны картины матушки природы. Чего
только не навыдумывает!..
На этой волне очарования природой мы и рас-
стались.
5 не впрямую, а через написание различных паскви-
Ещё с осени 1998 года я начал подготовку празд-
нования 200-летия со дня рождения А. С. Пушкина.
Получил предварительное согласие почти всех из-
вестных ветвей потомков поэта прибыть на празд-
нование в Красноярск. Начали составлять рабочий
оргкомитет. 17 октября мы с руководителем коми-
тета по культуре отправились в Академгородок к
Астафьеву. Я попросил его войти в состав оргко-
митета. Астафьев Пушкина любил и неоднократно
цитировал его. Но сказал вдруг: «Я что, для галоч-
ки буду? Мне-то теперь уже тяжело бегать решать
какие-то вопросы!» Я сказал, что достаточно, чтобы
он просто идейно руководил подготовкой и был
как бы консультантом. Он ответил: «Ну, раз так – со-
гласен!»
124
Однако он был не только почётным членом ко-
митета, он написал короткое прекрасное эссе,
предварявшее мою брошюру «Фестиваль «Пуш-
кинские дни на берегах Енисея» о приезжавших в
Красноярск потомках Пушкина. С присущим ему
обострённым чувством восприятия действитель-
ности Астафьев написал:
«...Мне порою кажется, что я даже слышу голос
Пушкина – юношески звонкий, чистый... Я думаю,
если бы Пушкина не убили, он всё равно прожил
бы недолго. Невозможно долго жить при таком
внутреннем напряжении, при такой постоянно
высокой температуре, на которой проходило са-
мосожжение поэта... За пределы же, определённые
Создателем, никому из человеков не дано было под-
няться, но избранные допускались к Божьему пре-
столу. Пушкин был допущен...»
И так же метко и точно он изложил свой взгляд
в будущее:
«За Пушкиным путь наш, за ярким факелом сго-
ревшей жизни, за мученическим и путеводным сло-
вом его – за титанами, подобными ему, украсив-
шими и обогатившими человеческую жизнь, а не за
выродками, стремящимися эту жизнь погасить и
сделать землю пустынной и немой».
Я набрался наглости и спросил: под титанами
надо понимать тех, кто, как он, трудится всю жизнь
над словом? Виктор Петрович хитро прищурился и
сказал уклончиво:
– Вот же Володя, всё хочет, чтобы я ему расшиф-
ровал... А вам тогда что останется делать?
Рядом с Астафьевым я поместил вступительное
слово Александра Лебедя, которое сам готовил. Я
не знал в то время, что напишет Астафьев, но впи-
сал одно предложение в духе Александра Ивано-
вича в его приветствие:
«В трудную минуту человек всегда ищет, на кого
опереться, к кому обратиться за советом. Мы про-
тягиваем к вам, Александр Сергеевич, руку через
столетия бед и унижений, вы и сегодня с нами, ибо
живо ваше гениальное слово, и оно помогает нам
жить и чувствовать себя частичкой единого вели-
кого народа».
Когда у меня на руках оказались оба текста, я по-
разился схожести мыслей.
Уже в декабре 1998 года началась травля Лебе-
дя. Естественно, пытались это делать сначала даже
лей на ближайшее окружение губернатора. Одна
малотиражная городская газета опубликовала и на
меня пасквиль, где приводились слова Астафьева,
что, мол, Полушин думает, как казак, порубать всё
шашкой – так вот, у него ни черта не получится так.
Астафьеву, которого я не видел несколько недель,
преподнесли ситуацию так, будто бы я вырубаю в
культуре старые кадры и навожу свои порядки.
Естественно, это был полный бред, но он поверил.
Пришлось встретиться с Виктором Петровичем.
Сели, поговорили, я сказал, что он не найдёт ни од-
ного примера в подтверждение сказанного. Он по-
думал и, почесав за ухом, сказал: «От жюльнарюга
(он именно так говорил о нечистоплотных журна-
листах), подставил, будь оно неладно. Больше с ним

общаться не буду!» И впрямь, я не читал больше
материалов об Астафьеве или интервью с Астафье-
вым этого ретивого «жюльнариста».
Пришлось вскоре объясняться по этому поводу
мне и с губернатором. 7 декабря я пришёл обсуж-
дать с шефом презентацию астафьевского пятнад-
цатитомника в краевой библиотеке. Говорили о
каких-то деталях, о выступлении Александра Ива-
новича, и вдруг он без перехода спросил:
– Кстати, что у вас за конфликт с Виктором Пе-
тровичем?
Я сказал, что никакого конфликта и в помине нет.
Только сегодня разговаривали о будущей презен-
тации. Лебедь успокоенно сказал:
– Ладно, а то мне в Москве подсунули факс «Ин-
терфакса», вырубив всё основное, оставив слова,
что у Полушина ни хрена не получится, так как он
все кадры порубал!
Поговорили о продажной прессе, холуях от жур-
налистики. Лебедь махнул рукой и сказал:
– Владимир Леонидович, вы же знаете, что я дру-
зей на б...й не меняю. Работайте спокойно! Что там у
нас по презентации?
Разговор вошёл в спокойное, деловое русло.
9 декабря в 18 часов в краевой библиотеке со-
стоялась презентация 15-томного собрания сочи-
нений Астафьева. Незадолго до презентации я по-
говорил с Лебедем, и тот уточнил, где это будет, и
кто будет, и что намечено на потом, то есть шестой
вопрос. Я ответил, что банкет с участием Виктора
Петровича будет после презентации. Лебедь скор-
ректировал по времени свои планы и точно в на-
значенное время был в библиотеке. Первые ряды
мы заняли для жены Лебедя, жены Астафьева и ох-
раны губернатора. Мне пришлось поругаться с не
в меру ретивыми журналистами, которые попыта-
лись занять тут же эти места.
Лебедь говорил тепло об Астафьеве как о старом
солдате и писателе, выполнившем свой долг спол-
на. Виновника торжества, естественно, поздравля-
ли, целовали, обнимали, дарили цветы и говорили
всякие речи, в том числе и напыщенные. Астафьев
был к ним равнодушен. Я сидел напротив него и ви-
дел его совершенно отчуждённый взгляд. Казалось,
что его ничто земное не интересует. Мне даже ста-
ло немного не по себе. Только изредка он улыбался
каким-то шуткам.
После презентации мы пошли на банкет. Впе-
реди – Лебедь, его супруга и жена Виктора Петро-
вича, сам Астафьев и сзади я. На лестнице Лебедя
остановила директор краевой юношеской библио-
теки и сказала, что моя книга о нём идёт нарасхват,
но мало экземпляров на абонементе. Лебедь улыб-
нулся и уточнил: «Какая книга?» Директриса тут же
ответила: «Генерал Лебедь – загадка России». Алек-
сандр Иванович улыбнулся и с чувством тонкой
иронии, повернувшись ко мне, сказал: «Чего только
не напишут...» – и потом, повернувшись в сторону
Астафьева, докончил: «Так, Виктор Петрович?» Что
ответил классик, я не услышал.
Вошли в зал, сели за столы. Я оказался рядом с
Инной Александровной и Александром Ивано-
вичем, а напротив нас, через стол, сидели Виктор
И это всё о нём
Петрович и Мария Семёновна. Губернатор сказал
тост во славу писателя, и мы подняли бокалы. По-
том Александр Иванович сказал, что у него есть
сюрприз для Астафьева, и протянул ему новенький,
пахнущий ещё свежей типографской краской жур-
нал «Енисей», который был им возрождён после
многолетнего молчания. Журналы я специально
дал Лебедю перед встречей, чтобы он мог их вру-
чить. Виктор Петрович обрадовался тому, что на-
чал возрождаться старейший в крае литературный
писательский журнал.
Завязался разговор губернатора, Астафьева, и я
оказался невольно в этом кругу. Астафьев обратил-
ся ко мне: «Ты не забывай молодых. Вот несколько
рукописей мне прислали. Один умелец из Иркутска,
Володя Максимов, говорит, что тебя знает!» Я ска-
зал, что действительно с ним учился в Литератур-
ном институте. Потом у нас часто проходили встре-
чи, и Виктор Петрович передавал прочитанные и
одобренные им рукописи для журнала. Естествен-
но, мы поставили его членом редколлегии. Журнал
возглавил Александр Бушков. Редактором он про-
был недолго, сам сложил с себя полномочия после
того, как целый номер посвятил Сталину. Астафьев,
естественно, возмутился и вышел из редколлегии. В
местной прессе поднялся шум. Бушков сказал, что
теперь он основал свой журнал и назвал его «Тай-
га». Правда, вышел всего один номер «Тайги».
Но «Енисей» продолжал при Лебеде существо-
вать, и вскоре его возглавил талантливый красно-
ярский прозаик Борис Петров. При нём журнал
принял современный вид и выходил на высоком
литературном уровне. Лебедь от своих обещаний
помощи писателям не отказался, и уже к весне 1999
года мы решили оживить работу с литературной
молодежью. С тех пор как в крае началась эпоха пе-
рестройки и перестрелки, ни разу не проводились
совещания с молодыми, на которых бы присутство-
вали наши ведущие писатели. Такой семинар я за-
планировал на 29–30 марта, губернатор одобрил
идею, комитет по культуре администрации края
нашел в бюджете деньги на организацию. Я при-
гласил из Москвы поэта и сопредседателя Союза
писателей России Валентина Сорокина, а из Пскова
друга Астафьева Валентина Курбатова.
Открывал в Красноярске в культурно-историче-
ском центре совещание молодых писателей я, от
имени губернатора поздравил их со знаменатель-
ным событием и сказал, что, как в старые добрые
времена, по итогам занятий в семинаре будут из-
даны две лучшие книги молодых – проза и стихи.
Несмотря на то, что Сорокин и Астафьев стояли на
разных политических платформах, за столом они
сидели рядом, общались, как старые друзья. Лебедь
обещание выполнил и дал свои личные деньги на
издание книг двух молодых красноярских писате-
лей – ими оказались Мещеряков и Манжула.
6
Кстати, именно при Лебеде нам удалось выта-
щить из развалин Дом писателей (Ныне его нет.
– Ред.). Был проведён евроремонт, из бесхозного
учреждения он превратился в государственное
125
 И это всё о нём
заведение с оплачиваемым штатом. Я информиро-
вал Астафьева о том, как шёл ремонт Дома писа-
телей, а когда он был окончен, на какое-то меро-
приятие, по-моему, на новый, 2000 год, привёз туда
Виктора Петровича. Он ходил по комнатам, цокал
от удовольствия языком и говорил, что генерал –
молодец, болтать языком не любит, сказал и сделал.
Однако новая структура Дома писателей потре-
бовала и изменения самой его жизни. Раньше это
было получастное заведение, которое содержал
на деньги, выручаемые от торговли антиквариатом,
руководитель красноярской писательской орга-
низации. Теперь, когда дом стал творческим цен-
тром, получил государственный статус, так дальше
продолжаться не могло. И не только потому, что в
государственных учреждениях частный бизнес не
должен процветать, но и потому, что новому ру-
ководству культуры края стали жаловаться на то,
что в Доме писателей царит бедлам. Поэтому была
введена должность директора Дома писателей,
и оговорено, что им не может быть руководитель
творческого союза.
Возглавил Дом писателей Николай Зинченко,
который был весной 1999 года исполнительным
директором Пушкинского фестиваля. К этому вре-
мени разногласия между представителями двух
творческих писательских союзов достигли апогея.
Разделение на так называемых патриотов и псев-
додемократов («псевдо», так как многие из них ещё
недавно были верными ленинцами-коммунистами,
а потом в угоду конъюнктуре срочно выбросили
партбилеты и провозгласили себя демократами) и
демократов существовало в организации давно. Да
и самой организации, юридически узаконенной, не
было. Была краевая организация, зарегистрирован-
ная в местных органах власти и не принадлежавшая
ни одному из творческих союзов.
Я предложил оптимальную модель легализации
прав писателей. Оформить обе писательские ор-
ганизации: и Союза писателей, и Союза россий-
ских писателей, после чего создать совместную
организацию, которая обладала бы юридическими
правами на всех уровнях, в том числе и на всерос-
сийском. Меня поддержали писатели-патриоты.
Псевдодемократы подняли шум в прессе. Сегодня
я понимаю отчего. Несколько писателей пытались
ввести в заблуждение болевшего уже тогда Аста-
фьева. Виктор Петрович под их влиянием написал
осуждающее письмо, где призывал не радовать
беса своими раздорами.
Сначала к Виктору Петровичу поехала руково-
дитель управления культуры Татьяна Давыденко и
объяснила суть происходящих событий. Я дал объ-
яснения губернатору. Когда приехал к Астафьеву,
он что-то писал. Пожаловался, что здоровье уже не
то, а письма идут. Вот что-то надо было ему отве-
тить, и он с утра просидел. Потом пригласил меня
на кухню – для перекура. Вместо перекура пили
чай, и Мария Семёновна угощала нас каким-то сво-
им домашним тортом.
Разговор сложился у нас удачно. Астафьев бы-
стро разобрался в том, что его опять обманули.
Пожелал успеха, сказав лишь, чтобы я не мстил ду-
126
ракам... Я сказал, что человек не злопамятный и не
собираюсь заниматься тараканьими бегами и поис-
ком врагов. Тогда Виктор Петрович передал привет
губернатору, и мы расстались.
Сегодня, просматривая свои дневниковые за-
писи, обрывки диктофонных записей, я убеждаюсь,
что больше всего и душевнее всего мы с Виктором
Петровичем общались в его родной Овсянке. Там
он становился каким-то совершенно иным, чем
тогда, когда мы с ним встречались у него дома в
Академгородке. Чего только не порассказал Вик-
тор Петрович за те три с небольшим года, что мы
были с ним хорошо знакомы, у себя во владениях,
в Овсянке: о том, как он спасал поэта Алексея Пра-
солова, о дружбе с Николаем Рубцовым, об охоте, о
рыбалке, о своих тётушках, отце и внуках.
Он был прирождённый рассказчик, и никогда
нельзя было угадать, то ли он о своем бытии прав-
ду говорит, то ли проговаривает вслух, обкатывает
свои будущие сюжеты. Как сказал мне о нём поэт,
президент Российской академии поэзии Валентин
Устинов: «Он был большой фантазёр и придумывал
не только рассказы, но и случаи из жизни!» Да у
большого художника это, наверное, и нераздели-
мо. Ведь для того, чтобы герои произведений были
реальными, они должны рождаться и жить прежде
всего в голове автора.
Кроме рассказов, футбола и сериала о Коломбо,
любил Астафьев театр. Мне довелось неоднократ-
но бывать с ним на премьерах, на спектаклях, соз-
данных по мотивам его произведений, и слушать
классическую музыку, но запомнились три вечера..
1 ноября 1998 года мы вместе сидели в Малом зале
филармонии на концерте московского пианиста
Михаила Аркадьева и местного музыканта Тер-
Авакяна, которые выступали вместе с Краснояр-
ским государственным академическим симфони-
ческим оркестром. Я заметил, что Виктор Петрович
с неподдельным интересом слушал Свиридова, а
Шнитке и Щедрина не очень внимательно. Я спро-
сил его об этом, и он честно ответил, что их музыка
от него далека, а Свиридов берёт за душу.
Весной 1999 года, в преддверии юбилея писате-
ля, Красноярский ТЮЗ поставил по произведению
Астафьева спектакль «Звездопад». Мы снова оказа-
лись рядом на гостевом ряду. По ходу действия я
обратил внимание, что Виктор Петрович, несмотря
на то, что эта постановка шла неоднократно на сце-
нах других театров, на протяжении всего спектакля
сидел в каком-то оцепенении, вглядывался в лица
актёров, как будто всматривался в свою ушедшую
юность. Видно было, что он переживает, хотя пре-
красно знает, чем он закончил пьесу. Наверное, к
собственной боли нельзя привыкнуть.
Зато совершенно иначе он вёл себя 14 апреля
1999 года в Красноярском театре оперы и балета,
когда на его сцене шла премьера балета «Царь-
рыба». По предварительной договорённости на
премьеру должен был прийти губернатор, который
также способствовал тому, чтобы этот балет родил-
ся. Однако его срочно в последний момент увели
куда-то дела – балет он смотрел потом. Я, сколько
мог, задерживал начало представления, а потом
 И это всё о нём
пришлось начинать. Опять волей случая я оказался – Во, смотри, Никита, к твоему приезду установи-
рядом с Астафьевым. Пригласил пересесть к нему ли цветы на столе. Как узнали, что Михалков позво-
он сам, я сидел подальше. нил и собирается приехать, так тут и забегали...
Музыка к балету была написана удачно извест- Никита заулыбался. Когда мы с ним шли по лест-
ным композитором Владимиром Пороцким, а сама нице, народ его узнавал и тоже здоровался. Ми-
постановка вызывала у Виктора Петровича какое- халков славу приемлет легко и улыбался всем, кто
то ироническое настроение. Подмигнув мне, он с ним здоровался. Пошутили, потом Виктор Петро-
сказал: вич стал рассказывать об одном красноярском ве-
– Хорошо, что только купола догадались надеть, теране, который стал кавалером четырёх орденов
а если бы всю церковь надо было изображать, как Славы. Об этом ветеране, у которого не было жи-
бы тут тогда танцевали девчонки!.. лья, Астафьев рассказал и Лебедю, и тот успел обе-
Потом через некоторое время: спечить фронтовика хорошей квартирой. Никита
– А пилы-то откуда добыли, видать, какую-то зону же записал данные ветерана и сказал, что снимет
обчистили... о нём фильм.
Конечно, в общем представлением Астафьев А дальше пошли охотничьи байки. Михалков
остался доволен, но и высказал ряд своих заме- рассказывал, как ходил в вологодских лесах на
чаний о том, что во медведя, как сидел на
втором действии нет дереве, а медведь его
сквозного сюжета, нет учуял и три раза под-
развития действия, есть ходил к дереву. Михал-
удачные отдельные ков показывал в лицах,
сцены, хорошо пел с как он сидел на дереве
балконов хор. После и боялся шелохнуться,
окончания балета был пока хозяин леса, рыча,
юбилей директора теа- не ушёл. И, смеясь, до-
тра, не помню, остался бавил:
или нет Астафьев, но, – Бандиту можно
уходя, он спросил меня, объяснить, что ты ар-
отчего шеф не пришёл тист Михалков – отста-
на представление. Я нет, а медведю не объ-
ответил. Тогда Виктор яснишь. Ему всё равно
Петрович просил пере- – мир дикой природы...
дать поклон, пусть, мол, Астафьев тоже вспом-
придёт послушает му- нил случай, когда ещё
зыку балета, да и заодно Сердце читающей России – Овсянка. жил в Пермской обла-
выскажет своё мнение. Тропинка в Литературный сквер. сти, влетел в деревню
Фото Валентины Швецовой
Лебедь (я знаю точно) перепуганный мужи-
на балет ходил и с Астафьевым встречался. Правда, чонка, который пытался охотиться на медведя, да
что именно губернатор сказал писателю, не знаю. тот его чуть не задрал. Похохотали от души. Виктор
В 2000 году Астафьев весной слёг в больницу. Как Петрович спросил меня уже на прощание о том, как
раз в это время приехал Никита Михалков, обсуж- идут дела с журналом «Енисей». Я ответил, что губер-
давший проект памятника его знаменитому предку натор обещал деньги выделить, новым редактором
– художнику Василию Сурикову. После заседания будет вместо Бушкова Борис Петров. Астафьев вы-
Михалков пожелал навестить больного писателя, с бор одобрил и снова сказал, чтобы мы молодых не
которым его связывала давняя дружба. Мы поехали забывали...
втроём с начальником управления культуры края в
больницу Академгородка. Виктор Петрович лежал 7
в отдельной палате, состоявшей из двух комнат – Последний год жизни Виктора Петровича не
прихожей, в которой стояли цветы на столике, и был лёгким ни для него, ни для Лебедя. Против гу-
собственно спальни. бернатора была развязана настоящая война – за-
Когда мы вошли к нему, медсестра делала укол. благовременно, в преддверии будущих выборов в
Астафьев, увидев Михалкова, обрадовался, мы все Законодательное собрание и губернаторской гон-
по очереди обнялись с больным, и он пожаловал- ки. Астафьев весной попал в кардиологическое от-
ся, что «сердчишко забарахлило» и его уж совсем деление клинической больницы № 20 с диагнозом
закололи уколами. Но в общем он был спокоен и «нарушение кровообращения головного мозга».
настроен благодушно. Михалков предложил под- Это был первый инсульт. В реанимации его отка-
лечить его в Москве, но Астафьев отказался, сказал, чали, но свой 77-й день рождения он встретил на
что жена его тоже болеет, а без неё он не может больничной койке. Лебедь с ним встретился, как
никуда ехать. Вспомнил, как после войны он искал только стало возможным по состоянию здоровья
в Сергиевом Посаде ночью родственников жены. Виктора Петровича.
Естественно, рассказывал с юмором, иронизиро- Я в этот сложный период жизни старался как
вал над своим поведением, по-доброму шутил о можно меньше беспокоить его какими-либо во-
жене. Потом показал на стол и сказал: просами, чтобы дать возможность поправиться.

127
 И это всё о нём
Александр Иванович в последний год жизни Вик-
тора Петровича частенько бывал у него дома,
словно предчувствуя, что невидимые часы от-
считывают последние дни и месяцы пребывания
русского солдата и писателя на родной земле. Ко-
нечно, Лебедь старался помочь, чем мог, Астафье-
ву, но ему хотелось, чтобы всемирно известный
писатель получал достойную пенсию. Поэтому в
июне администрация края выступила с инициати-
вой увеличить ему пенсию. Астафьев сам ничего
не просил, но, узнав об инициативе губернатора,
поблагодарил.
Но не тут-то было. В июле этот вопрос был выне-
сен на рассмотрение Законодательного собрания
края, недоброжелатели Лебедя и Астафьева объ-
единились, и красноярские законодатели покрыли
себя неувядаемым позором на все будущие време-
на, проголосовав большинством голосов против
дополнительной мизерной пенсии умирающему
писателю. Лебедь был просто взбешён. Я его таким
вообще никогда не видел, даже во время Придне-
стровской войны, когда ему приходилось прини-
мать мгновенные решения, от которых зависели
жизни десятков тысяч людей. Не буду повторять
весь набор тех непечатных выражений, которые
вылились на голову виновных в этом варварском
деянии. Суть не в этом. Я потом звонил Виктору Пе-
тровичу и объяснял, что пенсию зарубило Законо-
дательное собрание, а администрация края здесь
ни при чем. А он в ответ (тоже непечатно) объяс-
нил, что не надо было обращаться к ним вообще,
что он ничего не просил!
Возмутил этот факт не только красноярцев, вско-
лыхнулась вся России. В открытом письме, подпи-
санном известными деятелями культуры России,
красноярских законодателей пригвоздили навеки
к позорному столбу: «Таких людей, личностей, как
Виктор Петрович Астафьев, – единицы в нашей
стране, и нельзя допустить, чтобы местные вла-
сти издевались над народным достоянием! Хотели
унизить писателя, а опозорились сами на весь мир!
Стыдно!»
Увы, стыдно было и Лебедю за этих законодателей
перед всей Россией... В ноябре у Астафьева случил-
ся второй инсульт, и мы все переживали за него.
Лебедь сам ездил в больницу и интересовался здо-
ровьем писателя. Когда же наступило временное
улучшение и Виктора Петровича отпустили домой,
губернатор снова бывал у него дома. Мария Семё-
новна вспоминала, как Александр Иванович на ру-
ках переносил Виктора Петровича к столу и обратно
на кровать, когда мужу что-то надо было подписать.
...Ночью 29 ноября 2001 года Виктора Петровича
не стало. Словно символизируя уход большого че-
ловека и его трудный кровавый век, в эту же ночь
заполыхал пожар на одной из мебельных фабрик
Красноярска. Сразу после смерти Астафьева при-
ехал в Красноярск известный актёр Алексей Пе-
тренко, друживший и с Астафьевым, и с Лебедем. В
ночь перед похоронами он вместе с красноярцами
читал псалмы над гробом покойного, словно благо-
словляя его в дальнюю дорогу, откуда ещё никто не
возвращался.
128
Пожар, снег, пронзительный ветер – первый шаг
декабря с швыряющим в лицо пригоршни звеняще-
го снега днём. Я в своем дневнике записал:
«Со вчерашнего дня в Красноярске всё было заня-
то Астафьевым, вернее, его погребением. Встречал
в аэропорту сына Астафьева Андрея и писателя
Владимира Крупина. С Крупиным Астафьев как-то
разошёлся, но смерть все эти расхождения стёрла.
Приехали писатели Москвы, Новосибирска, много
деятелей культуры. Губернатор края стоял в по-
чётном карауле. Потом эта миссия выпала нам –
писателям и известным гостям. Астафьев лежал
спокойный, умиротворённый, как будто на лице его
было написано: «Всё! Я говорил, не послушали меня,
так теперь сами и отдувайтесь!» Было на лице
его написано что-то непонятное нам, живым, на-
правленное внутрь себя самого. Он, как бы устав
от мирских дел, сосредоточенно закрыл глаза и
вглядывался внутрь себя... Словно бы он повторял
своё завещание: «Я пришёл в мир добрый, родной и
любил его безмерно. Ухожу из мира чужого, злобного,
порочного. Мне нечего сказать вам на прощанье». А
народ тёк сплошной лавиной».
Траурный митинг перед зданием Красноярского
краевого краеведческого музея открыл губернатор
Александр Иванович Лебедь. Последняя встреча и
прощальные слова. Мороз, от Енисея дует пронза-
ющий насквозь ветер. Лебедь, без шапки, в своём
кожаном пальто, зычным басом говорит:
«Ушёл из жизни могучий, талантливый, мудрый,
глубокий и, наверное, поэтому колючий и весёлый че-
ловек – Виктор Петрович Астафьев. Жил по совести
и других тому учил. Не кланялся. До всего ему было
дело. По любому вопросу «смел своё суждение иметь»
и никому не боялся его высказывать. Жизнь прожил
долгую, трудную, красивую. На зеркале жизни оста-
вил след такой яркости и силы, что сиять он будет
столько, сколько стоять будет государство россий-
ское. Спасибо Вам, Виктор Петрович! Спите спокой-
но. Простите всех нас за суетность. Прощайте!»
Так простился с Астафьевым Лебедь, которому
оставалось жить считаные месяцы.
Потом мы, писатели местного отделения Союза
писателей России и приезжие гости, провожали
Астафьева в Доме писателей за большой бутылкой
пшеничной водки. Я долго беседовал с Владимиром
Крупиным. Он рассказывал, как они познакоми-
лись с Астафьевым на рыбалке, как он нянчил сына
Астафьева Андрея. О том, как они поссорились,
не говорил. Правда, сказал, что подошёл к Марии
Семёновне и, не зная как утешить, сказал: «Вот я и
приехал!» А она ему ответила: «Мог бы и не приез-
жать. Раньше надо было!» Так-то оно так, да все мы,
русские, крепки задним умом. Не зря ведь говорят:
«гром не грянет – мужик не перекрестится».
На прощание обнялись с Крупиным, и он пред-
ложил мне после: «Давай перейдём на ты». Потом
помолчал и добавил: «Давай поминать друг друга,
ставить во здравие свечи в церквах друг за друга!»
Я согласился и подумал, что если бы Виктор Петро-
вич Астафьев мог это слышать, он бы одобрил такие
отношения между писателями.
Красноярск – Москва

Она сама скажет...
Александр ЩЕРБАКОВ
Песни дружеского застолья
1 все стали прощаться, он вдруг подошёл ко мне и
Ч
ем дольше живу, тем меньше доверяю всяче-
ским мемуарам. И всё больше удивляюсь тому,
что на них любят ссылаться вполне серьёзные
люди, даже учёные, как на солидный источник.
Кому, мол, ещё верить, если не самим свидетелям
событий? Однако не зря же заметил один остроу-
мец, что никто так не врёт, как очевидцы. Тем паче
ежели берутся вспоминать дела минувших дней на
склоне лет своих, когда во всей красе раскрывает-
ся лучшее свойство нашей памяти – забывать...
В чём лишний раз убеждаюсь сегодня на соб-
ственном опыте, выводя эти вот «мемуарные»
строки. Предложили верные поклонники Виктора
Астафьева, литературоведы и музейщики, собира-
ющие очередную книгу о нём, «повспоминать», как
и что певал покойный писатель в дружеском засто-
лье. По слабости характера я, грешный, согласился.
Поразмыслил: мол, действительно же приходилось
когда-то видеть и слышать Астафьева поющего, со-
хранились в памяти какие-то впечатления – по-
чему б не рассказать о них, коли искренне просят
добрые люди?
Но вот дошло дело до конкретных воспоми-
наний о событиях и лицах, сел за чистый лист – и
мурашки побежали по спине: зачем брался? Ибо
достоверных-то «знаний предмета», кои в писа-
тельстве особо ценил сам Астафьев, у меня обна-
ружилось куда меньше, чем представлял ранее...
Если по-честному, я даже не помню точно, когда и
где впервые услышал его пение и присоединился
к нему. Скорее всего, это случилось во время со-
вместной поездки в Овсянку. В каком году – опре-
делённо не скажу, но где-то, должно быть, в начале
или середине восьмидесятых. И, кажись, осенью...
А было так. Не помню уж, по какому случаю, но к
нам в Красноярск прибыл выдающийся поэт фрон-
тового поколения Леонид Решетников, тогдашний
руководитель Новосибирской писательской ор-
ганизации, один из секретарей Союза писателей
России. Наверное, приехал специально к Астафье-
ву, потому как именно он привёл его к нам в писа-
тельский дом, где проходило какое-то собраньице.
Мы ведь раньше часто сходились по разным пово-
дам. Ну, а в завершение того собраньица, как во-
дилось, устроили скромное чаепитие. Больше всех
за столом говорил, по обычаю, Астафьев. Он любил
«солировать», а мы не возражали, ибо понимали,
что само имя давало ему на это бесспорное пра-
во, да и слушать его, превосходного рассказчика,
было всегда интересно. В ходе беседы Астафьев
обронил, между прочим, что завтра свозит гостя,
Леонида Васильевича, в свою Овсянку. А когда уже
И это всё о нём
полушёпотом попросил, чтобы я к десяти утра под-
тянулся к гостинице «Красноярск».
– Съездишь вместе с нами, – сказал твёрдо, как
о решённом. Я невольно сделал удивлённые глаза
(за что, мол, такая честь?), а Виктор Петрович доба-
вил: – Леонид предложил – возьми, говорит, моего
крестника...
Мне пришлось удивиться ещё больше. Дело
было в том, что где-то в конце 1978 года я послал
несколько стихотворений Леониду Решетникову,
на писательскую организацию в Новосибирске.
Послал письмом, хотя сам жил тогда в этом горо-
де и учился на отделении журналистики высшей
партшколы. Зайти «к самому» в дом писателей не
насмелился. Решетников тогда был если не «лите-
ратурным генералом», то вполне тянул на «полков-
ника», много издавался, печатался в периодике, к
нему благоволила критика.
Мне тоже очень нравились его точные строки,
полные любви к родине, людям труда, к русскому
слову, близкие по духу. И вот я решился таким за-
очным путём обратиться к «единомышленнику»,
втайне рассчитывая на подборку в «Сибирских ог-
нях» своих патриотических стихов с его поддерж-
кой. Однако Леонид Васильевич вскоре сообщил
мне в доброжелательном послании, что «благо-
словил» мои стихотворения в московский журнал
«Советский воин». И в 4-й книжке следующего года
они там действительно появились. С добрым на-
путствием «самого» Решетникова. Я, конечно, от
души поблагодарил его, но больше не писал ему,
никогда не встречал его «живьём» и потому весь-
ма удивился теперь, что он, оказывается, помнит
меня.
Утром, когда я подошёл к гостинице, Астафьев
уже был там, возле крайкомовского «пазика», на
котором нам предстояло ехать. Подав мне руку, он
сказал, что Решетников сейчас спустится из своего
номера, и двинемся в путь. Я непроизвольно взгля-
нул на подъезд гостиницы и вдруг увидел топтав-
шегося возле парадного крыльца местного писате-
ля, сгорбленного, в сером пальтеце, с непокрытой
седой головою. Перехватив мой взгляд, Астафьев
как-то горько усмехнулся:
– Пришёл сам. Видно, «после вчерашнего», в
расчёте на поправу... А нам деваться некуда, про-
гонять неудобно. – Помолчал, потом вздохнул: – И
знаешь, Саша, таких в каждой провинциальной ор-
ганизации писательской – четверть, а то и поболе.
Жил я в Перми, в Вологде – картина одна. Когда-
то написал человек что-то удачное, заметное, а
дальше – не пошло. Заклинило! С тоски, понятно,
129
 И это всё о нём
потянулся к бутылке. И вот так вот – до седин: где
сена клок, где вилы в бок. Коварное, брат, наше ре-
месло, не дай Бог...
В эту минуту из дверей гостиницы бодрой «пол-
ковничьей» походкой вышел Решетников. К нему
тотчас подбежал, семеня, приблудный писатель,
и Леонид Васильевич на ходу подал ему руку, как
старому знакомому. Да, видимо, так оно и было.
Ведь нынешний выпивоха когда-то возглавлял в со-
седней области отделение Союза писателей и даже
«попал» в литературную энциклопедию, чем любил
прихвастнуть при случае среди нашего брата. Они
вместе подошли к нам. Здороваясь со мной, Решет-
ников подмигнул по-свойски и неожиданно про-
декламировал: «И что проходит ось земная через
отцовскую избу!», чем приятно подивил меня боль-
ше прежнего, ибо это были заключительные строки
из «Дня Победы» – одного из моих стихотворений,
которые он передавал в «Советский воин». Виктор
Петрович понимающе кивнул. Все мы быстро сели
в «пазик» – Астафьев и Решетников на первое си-
денье слева, я справа, а герой энциклопедии – за
спинами «классиков» – и покатили в Овсянку.
Многое из того, о чём шёл разговор в дороге,
я уже, конечно, подзабыл. Помню только, что го-
ворил в основном Виктор Петрович, на правах
хозяина. Как уже замечено, он всегда был склонен
к «соло», в любом окружении. По моим наблюде-
ниям, при появлении среди собеседников слиш-
ком говорливого «выскочки» скоро замолкал и
скучнел, даже как-то увядал и обычно обращался
к другим слушателям, если таковые случались, а то
и вообще покидал компанию. Но тогда, по пути в
Овсянку, его первенство в беседе было естествен-
ным. Тем более что Решетников проявлял живой
интерес к тому, что мелькало за окнами машины, а
для Астафьева это была родовая дорога овсянков-
ских «гробовозов» (таково старинное прозвище
его односельчан), и знакомые картины пробужда-
ли в нём, пребывавшем в добром настроении, бес-
конечные воспоминания, рождали меткие замеча-
ния и пояснения.
Запомнилось, что останавливались мы у смотро-
вой площадки близ Слизнёво и ходили любовать-
ся с высоты волнующими енисейскими далями и
Дивными горами. Астафьев привычно поворчал на
властных «придурков», которые ради расширения
площадки распорядились снести голову каменно-
му быку-красавцу. А потом в пути, где-то в районе
то ли опасного «Тёщиного языка», то ли «Зятева
хомута», видимо, по ассоциации он заговорил на
«вечную» тёщинско-женскую тему и вдруг свернул
на более скользкую – «про это самое», притом –
совершенно не стесняясь в выражениях. Когда же
заметил явное смущение гостя, то стал расходить-
ся ещё более, вгоняя его в краску. Например, рас-
писал с «картинками» некий порнофильм, который
видел в «просвещённой» Европе, шоп – «спецмага-
зин» с разными «дамскими штучками» (до нас тогда
ещё не докатилась сия «цивилизация»), и при этом
сам подхохатывал вроде как с вызовом.
Должен заметить, я подобное наблюдал за ним
не впервые. Из песни слова не выкинешь: порою он
130
позволял себе так «опроститься» в речениях, что
даже у меня, выросшего в крестьянской «языковой
стихии», вяли уши. Не знаю, чего в том было боль-
ше: бравирования простонародностью, природно-
го озорства через край или грустной «остаточной
деформации» от детдомовского отрочества, но
воспринималось это весьма неоднозначно из уст
прославленного автора лирической прозы. Ссылки
на Толстого или Бунина, тоже, как известно, акаде-
мика не только «по разряду изящной словесности»,
как-то не убеждали. Вот и Леонид Решетников, де-
сятилетия прослуживший в армии и, наверное, не-
мало слышавший самых «казарменных» анекдотов,
теперь лишь качал головой и прятал глаза. А прой-
дёт время – и смутятся многие...
Ну, это просто к слову. У нас же сегодня разго-
вор об Астафьеве поющем, вернёмся к нему.
2
По прибытии в Овсянку Виктор Петрович пре-
жде всего повёл нас в свой домик. Показал все
его достопримечательности – от мощной печки,
рабочего стола, картин и фотографий по стенам
до черневшей на вешалке кавказской бурки, пода-
ренной ему Расулом Гамзатовым. Потом он сводил
нас в сельскую библиотеку, тогда ещё деревянную,
познакомил с её солидными фондами-запасами и
«полкой гостей», где на корешках значилось нема-
ло известных литературных имён, а главное – с хо-
зяйками, к которым он относился с подчёркнутой
теплотой и любовью. Недаром они по сию пору
платят ему тем же.
А когда мы вышли из библиотеки, провёл нас
крутым переулочком на берег Енисея и подробно
рассказал, как и где именно когда-то опрокину-
лась роковая лодка и утонула его молодая мать.
И предложил сходить на её могилу. Мы, конечно,
согласились, и Виктор Петрович сопроводил нас
на старое кладбище, расположенное неподалёку,
практически в черте поселка, и мы молча посто-
яли, сняв кепки, у печальных могилок его роди-
тельницы и других сородичей, нашедших здесь
последнее пристанище.
Ну а потом, поскольку время уже приблизилось
к обеду, пригласил нас к одной из здравствовав-
ших родственниц, кажется, к тётке, имя которой
я, к сожалению, запамятовал. Она была вроде по-
старше Виктора Петровича, но выглядела ещё до-
вольно моложаво, её простое лицо с мягкими чер-
тами светилось добротой и приветливостью. (Без
сомнения, это была Анна Константиновна – жена
родного дядьки писателя Кольчи – Николая Ильи-
ча Потлицына. – Ред.)
– Не прогонишь незваных гостей? – едва пере-
ступив порог избы, выкрикнул Астафьев вместо
приветствия.
– Как же можно! Да нас хлебом не корми – дай
встретить-проводить. Милости просим! Хорошие
гости – всегда к обеду, – неподдельно радуясь, по
крайней мере, одному среди нас, нежданных-нега-
данных, всплеснула руками хозяйка.
Она тотчас пригласила всех раздеться, провела
в большую комнату, усадила на стулья, на табуретки
 И это всё о нём
и, попросив «погодить немножко», исчезла на кух- о девице, которая спит «под этим холмом», «унеся
не. Вскоре на столе, как на скатерти-самобранке, нашу песню с собою», то в наступившей тишине,
появились и дымящаяся картошечка, и огурчики, и какая обычно венчает сердечное пение, я заметил
грибы, и отварное мясо. Похоже, здесь не впервой шутя, что, мол, зря Виктор Петрович пытался сдер-
так привечали гостей. К предложенным аппетит- жать созревшую песню: «постой-погоди» – она
ным яствам Виктор Петрович вынул откуда-то из- сама прорвалась. И рассказал один «аналогичный
за пазухи водку и даже редкий в ту пору коньяк – случай». Байка пришлась к месту и была отмечена
явно ради уважаемого дальнего гостя-поэта. Все одобрительным смехом литературных корифеев.
мы, не мешкая, подвинулись к столу. Расскажу её и вам.
Пошли тосты и разговоры, воспоминания о
«старинке» и обсуждения последних новостей – в 3
Москве, в Новосибирске и Овсянке. Правда, после ...Как-то, будучи в поселке Шира, что в Хакасии, в
второй или третьей рюмки компания наша умень- гостях у свояка Анатолия Алиферова, механизато-
шилась. Местного писателя, который неосторожно ра, моряка по срочной службе, любившего попеть
хватил «дуплетом» на старые дрожжи и заговорил в застолье, услышал я, что любовь эту он воспринял
было о своём неоконченном романе «Конь ломает от отца Никифора Алексеевича, изрядного певуна
прясло», вдруг повело, и его пришлось уложить в и настоящего знатока русских народных песен, жи-
соседней комнате на койку поверх одеяла. Но, как вущего ныне в Новосибирске. Мой интерес к нему
говорится, отряд не заметил потери бойца. Беседа подогрело и то, что он был братом первого пред-
наша, тон которой задавал, конечно же, Астафьев, седателя нашего таскинского колхоза Александра
становилась всё оживленней и раскованней. Бое- Алиферова, любимца моих односельчан, погибше-
вая тётка «класси- го на фронте. И вот,
ка», тоже понем- оказавшись в Ново-
ногу выпивавшая сибирске, у прияте-
с нами, уже не раз ля Сашки Галагана,
предлагала спеть тоже любителя на-
добрую песню, но родной песни, я за
Виктор Петрович столом рассказал
каждый раз отмахи- ему об этом само-
вался – «погоди» да родке Никифоре.
«потом» – и продол- Приятель мой, ско-
жал бесконечный рый на решения (не
разговор. Наконец, зря когда-то ходил
тётка не выдержала в комсомольских
и, дождавшись пер- вожаках), тут же
вого зазора в плот- спросил:
ных речах своего – Адрес знаешь?
знаменитого пле- И какое застолье без песен! Вместе с Астафьевым поют – Где-то в блок-
мянника, затянула супруги Пётр Иванович и Наталья Ивановна Степанченко, дво- ноте есть.
удивительно моло- юродная сестра писателя Галина Николаевна Краснобровкина. – Тогда – поеха-
дым и сильным го- Аккомпанирует Анатолий Алексеевич Козлов. ли!
лосом: «Э-это было Фото из архива А. А. Козлова И мы действи-
давно-о, много лет тельно, прихватив
уж прошло-о...» водки, чего-то ещё, тотчас направились к Никифо-
После первой строки сделала небольшую паузу, ру Алексеевичу. Быстро отыскали типовую кварти-
окинула гостей вопросительным взглядом, словно ру в типовой многоэтажке на берегу Оби, позво-
проверяя нашу реакцию на её почин и одновре- нили. Дверь открыл сухопарый старик, седой как
менно приглашая нас к песне, и затем: «Вёз я де- лунь, но глаза живые, с хитринкой:
вицу трактом почтовым» – уже продолжила вместе – Кого Бог дал?
с Виктором Петровичем, охотно поддержавшим её Я начал сбивчиво объяснять, кто мы такие и зачем
точно в тон мягким, но звучным баритоном. Ну, а пожаловали, но дед оборвал меня на полуслове:
далее – «Круглолица была, словно тополь, строй- – Проходите! А там разберёмся, может, и до пе-
на» – подхватил я своим «вольным драматическим сен дойдём...
тенором», по шутливому определению знакомого Мы вошли. Дед предложил нам раздеться, а рых-
солиста оперы, а на последней строке куплета – ловатой старухе в тёмном платке, выглянувшей из
«И накрыта платочком шелковым» – довольно уве- кухни, дал команду:
ренно подтянул и Леонид Васильевич. – Сгоноши закусить, Дарья. Это гости из нашен-
Второй куплет мы пели уже вполне ладным ских мест, посланцы от сына Анатолия.
квартетом и закончили его с таким накалом, что Хозяин усадил нас в светлой комнате, которую
на словах про коней, мчавшихся «стрелой», «как назвал «горницей», видно, по старой деревенской
несла их нечистая сила», даже стало позванивать привычке, сам сел рядом. Он оказался довольно
в раме стекло, слабо прижатое гвоздиком к пазу. словоохотливым человеком, и разговор потёк сам
А когда дважды, по канону, повторили концовку собой – о дорогих ему подсаянских краях, каратуз-

131
 И это всё о нём
ских и ширинских, о родне, о «нонешном» житье
да бытье... А жена Дарья Тимофеевна между тем
молча поставила на стол довольно щедрую заку-
ску – огурцы и помидоры, сало, колбасу и пирожки
с капустой, и даже горячую картошку, томлёную с
мясом... Сашка достал из портфеля первую бутылку.
Хозяин, не прерывая очередного повествования
из «старины», наполнил четыре рюмки и пригласил
жену. Она присела с краешка стола и, когда был
объявлен тост «за знакомство», тоже пригубила
немножко. Закусили. Выпили по второй. Разговор
пошёл веселее.
Дарья Тимофеевна, естественно, стала выспра-
шивать подробности о жизни сына, невестки и вну-
ков в «кулортном» посёлке Шира. Мне пришлось
вкратце повторить примерно то, что я уже поведал
хозяину дома. Но дед теперь ширинские новости
слушал рассеянно и кивал жене, чтоб не уводила
лишними вопросами от основной линии беседы,
которую он развивал, всё с большим вдохновением
выдавая одну за другой истории из «бывшей жиз-
ни». Оказалось, что Никифор Алексеевич в молодо-
сти, как и его брат, председательствовал в колхозе,
притом в соседнем селе Уджей, часто бывал в на-
шем Таскине и даже знал моего отца. Так что темы
для общего разговора у нас множились на глазах.
Когда первая бутылка была осушена, чуток за-
скучавший приятель, вынимая вторую, как бы ми-
моходом предложил:
– А может, песню споём?
На что дед Никифор, помахав отрицательно ру-
кой, заметил:
– Погоди! Она сама скажет!
И стал продолжать свои житейские истории.
Налили ещё по «граммульке». Потом – ещё. Те-
перь это делали уже мы с Сашкой, чтобы не пре-
рывать увлекательных былей разогретого хозяина.
Несмотря на почтенный возраст и углублённость
в далекие воспоминания, дед Никифор в «грам-
мульках» держался наравне с нами, не пропуская
ни одной. А на наши всё более прозрачные и на-
стойчивые намеки, что пора бы, поди, и о песне
вспомнить, отвечал неизменно: «Погоди! Она сама
скажет». Или ещё короче и строже: «Не гони – сама
скажет!»...
И только когда уже и во второй бутылке оста-
лось всего ничего, и мы загрустили было, что во-
обще не слыхать нам заветных песен, Никифор
Алексеевич вдруг оборвал свой монолог на полу-
слове, откинулся на спинку стула, посмотрел на
нас испытующе, словно прикидывая наши возмож-
ности, потом снова склонился к столу и, подперев
кулаком белую голову, затянул неожиданно гром-
ко и молодцевато: «При лужке, лужке, лужке, при
знакомом по-о-ле...» Мы обрадованно подхватили,
довольно бойко подтянула баба Дарья, и у нас с
первого захода получился приличный вокальный
ансамбль.
Вёл дед Никифор. Одна песня кончалась – он тут
же запевал другую, а мы, если знали её, подпева-
ли с умеренной силою, давая возможность ярче
проявить себя нашему солисту, а если не знали,
что бывало чаще, то просто тихонько подвывали,
132
подмумыкивали. Но в таком случае активней на-
чинала действовать Дарья Тимофеевна, чтобы не
оставлять своего певуна в одиночестве. У неё тоже
был неплохой голос, низковатый, грудной, но до-
вольно приятный и выразительный. И она явно «от
и до» знала репертуар благоверного. Там не было
ни единой современной песни. Самые «молодые»,
наподобие «За лесом солнце воссияло» или «Отец
мой был природный пахарь», относились к эпохе
гражданской войны, но и то выдавали принадлеж-
ность к ней лишь отдельными строками про «шаш-
ку-лиходейку» да про «злых чехов», напавших на
нас. Остальные сплошь были такие старинные, та-
кие глубинные, каких не слыхивал и я, земляк седо-
го певца, выросший в соседней деревне. Или пом-
нил лишь начальные строчки: «Поводьями ли да он
правит, как ровно по струне», «В островах охотник
круглый год гуляет», «У родимой мамоньки дочень-
ка была», «По-за лугом зеленэньким, по-за лугом».
Наконец после одной из самых тягучих песен
Никифор Алексеевич смолк, посидел в раздумье,
давая нам возможность глубже пережить изложен-
ную в песне быль и боль, а потом подмигнул и тихо,
даже с какой-то виноватой улыбкой выдохнул:
– Ну вот, она сама сказала...
Приятель мой это понял по-своему и тотчас, су-
нув руку в портфель, вынул третью поллитровку, о
существовании которой я не подозревал, и с при-
стуком поставил на стол:
– Пусть она ещё скажет!
– Да не, парни, я про песню. А эта – просто гэсээм,
горючка. На ней дальше не поедем, там уж, как го-
ворится, ни песен, ни басен, – сказал дед устало.
И сказал вовремя, ибо близилась полночь, шёл
двенадцатый час. Мы поднялись из-за стола, обня-
лись с Никифором Алексеевичем, как родные (пес-
ня ведь всегда роднит людей), и стали прощаться...
4
– «Сама скажет»... Это замечательно! – подыто-
жил Виктор Петрович обсуждение моей байки.
– Ну а песня «При лужке, лужке» из запасов деда
Никифора и нам уже вроде шепчет, – добавил он
и кивнул тётке. Ту не надо было долго упрашивать.
Она тотчас, привстав и поводя рукой, как заправ-
ский дирижёр, запела чисто и задорно, так что
мы, заслушавшись невольно, подхватили за ней
только с третьей строки зачинного куплета: «А
при знакомом табуне конь гулял по воле». Песня
вышла куда с добром. За нею последовали другие
подобные. Кажется, «Скакал казак через долины»,
«По деревне ходила со стадом овец», непремен-
ный «Ой, мороз, мороз».
Виктор Петрович разошёлся, разогрелся, пел
мощно, на всю катушку и с удовольствием, то опу-
скал, то запрокидывал поседелую голову, и тогда
совсем закрывался его пораненный, полуприщу-
ренный глаз, что придавало лицу сосредоточен-
ное и в то же время хитроватое выражение: ну-ну,
мол, сейчас мы проверим вас на знание песен рус-
ской деревни и вообще – на наличие духа народ-
ного... И мы с Леонидом Васильевичем старались,
как могли, не отставать от ведущих.
 И это всё о нём
Особенно дружно и, если можно так сказать, звали большой интерес своим сюжетным строем,
ударно спели, помнится, «Отец мой был природ- содержанием и необычными мелодиями, и я ча-
ный пахарь». Тут довелось запевать мне и вести, стью спел, а частью просто продекламировал их
по пути подсказывая не всеми твёрдо знаемые взыскательным слушателям.
слова, ибо в моём селе Таскино, помнившем и – Да-а, забывается ныне такая вот красотишша и
красных партизан-щетинкинцев, и колчаковский душевность такая, – вздохнул Астафьев. – Теперь
разбой, эта песня была в большом ходу, её знал ведь про любовь как поют? «И лишь тебя не хва-
назубок и стар и мал. «Поводырь» тут нужен был тает чуть-чуть», а то и похлеще: «Приезжай ко мне
ещё и потому, что песня имела много вариаций – на БАМ, я тебе на рельсах дам», – и он захохотал
по отдельным строкам и по целым куплетам или раскатисто, озорно и заразительно.
очередности их. Показывая нашенские песни, я ещё хотел срав-
Особенно, помню, понравилась Виктору Петро- нить слова со здешними и проверить, насколько
вичу наша таскинская концовка, когда в венчаю- широко было их хождение по краю. Но оказалось,
щем песню куплете «Зайду я на гору крутую, село что многие таскинские песни не долетали до Ов-
родное погляжу: горит, горит село родное, горит сянки, как, наверно, и овсянские до нас. Меня, допу-
отцовский дом родной» при повторном исполне- стим, удивило, что старинная песня «Ходят парохо-
нии двух последних строк заключительная звучит ды, огоньки горят», которую часто певали в нашем
уже чуть иначе: «Горит, горит село родное, горит абсолютно сухопутном селе, была неизвестна ов-
вся родина моя!». Это «чуть» восхитило Астафьева, сянцам, жившим на самом берегу великой реки,
и он долго качал где под окнами
головой, приго- действительно
варивая: день и ночь и
– Ох, как это «ходят парохо-
здорово! Какое ды», и «огоньки
мощное обоб- горят». Так что
щение: от «горит песня эта, на-
село родное» верное, была не
через «горит красноярской,
отцовский дом не енисейской,
родной» – к «го- а скорее всего,
рит вся родина залетела к нам с
моя». Вот она, волжских бере-
народная-то му- гов, ибо в нашем
дрость: так про- Таскине осело
сто и так значи- когда-то немало
тельно! Наш брат саратовских
тут бы пять стра- переселенцев.
ниц измарал, а Недаром до сих
такой вырази- «Там через дорогу, за рекой широкой...» Под аккомпанемент Анатолия пор один край
тельности не до- Козлова поют супруги Астафьевы. Фото из архива А. А. Козлова села называют
бился... саратовским.
И строгий к слову поэт Леонид Решетников раз- Загадочны и удивительны судьбы песен, в осо-
делил его восхищение. бенности народных, которые передавались бук-
Как это обычно бывает в подобных случаях, по- вально из уст в уста и так разносились по всей
сле общих песен, словно бы разом пришедших на Руси-матушке. А то и по заграницам – по чужим
ум, «хористы» начинают предлагать какие-то ме- царствам-государствам.
нее знакомые, так сказать, из личного репертуара, К примеру, когда я в молодости попал впервые
и тогда один за другим они невольно превраща- за кордон, в народно-демократическую Венгрию,
ются в «солистов», лишь слабо поддерживаемых то был крайне удивлён, что в ресторанчике под
остальными. Наша хозяйка, к примеру, начала окнами моей гостиницы чаще всего звучала до
было – «А где мне взять такую песню и о любви, и боли знакомая разбитная песенка, которую зате-
о судьбе», воспринятую ею «из радива», но боль- вали мои сибирские земляки в веселом застолье:
ше никто среди нас слов толком не знал, и песня «Пусть говорят, что я ведра починяю, пусть гово-
быстро увяла. рят, что я дорого беру».
Виктор Петрович, кажись, запевал «Не вейтеся, Кстати, в Овсянке мы тоже спели эту песню,
чайки, над морем», но она тоже не пошла дальше притом с подачи боевой, неунывающей хозяйки.
первого-второго куплета. Довелось и мне «пока- Она вообще старалась грустные, тягучие мело-
зать» несколько «своих» песен, застрявших в памя- дии, которые выводили мы одну за одной, пере-
ти со времён деревенского детства: «Течёт речка межать бодрыми и искромётными. И эти весёлые
по песочку», «А в Минусинске тюрьма большая», «вставки» первым охотно подхватывал Виктор
«По Сибири долго шлялся», «Прощайте, аленькие Петрович, легко переходя от минорного настрое-
губки, прощай, брунэточка моя». Но они также не ния к бравурному и жизнерадостному. Хочу заме-
были поддержаны за малоизвестностью, хотя вы- тить, что, несмотря на возраставший сердитый и

133
 И это всё о нём
раздражительный тон его речей и писаний в по-
следние годы, мне думается, Астафьев всё же был
скорее весёлым, чем угрюмым человеком. По
крайней мере, таким он помнится мне в «доре-
форменные» времена, в иные же я с ним почти не
встречался, а уж в застольях – тем более.
5 поём в компании, сохраняя добрую русскую тра-
Много песен перепели мы в тот осенний день,
незаметно перетёкший в «синие сумерки». Однако
же всех, что хотелось, спеть не успели. И, навер-
ное, потому та овсянская «спевка» имела позднее
неоднократное продолжение. Притом инициати-
ва всегда исходила от Виктора Петровича. Я ни-
когда бы не посмел напроситься хотя бы в силу
своего «бирючьего» характера. Но он не забывал
моих «природных» познаний в старинных дере-
венских песнях. А вот когда именно мне довелось
попеть с ним в следующий раз – точно сказать за-
трудняюсь.
В своих заметках «Хождение за "Царь-рыбой" я
уже упоминал, что был среди приглашённых на
дружеский ужин в честь астафьевского 60-летне-
го юбилея, отмечавшегося в ресторане гостиницы
«Огни Енисея». Но там песен не пели. Там произ-
носили по кругу заздравные тосты и даже целые
литературные речи, смахивавшие на импрови-
зированные эссе, в большинстве – весьма любо-
пытные, ибо среди выступавших были Валентин
Распутин, Владимир Крупин, кажется, Валентин
Курбатов, другие известные писатели и критики,
а также велеречивые редакторы (в основном «ре-
дакторши») из многочисленных московских изда-
ний и издательств, но песен, повторяю, не пели.
Чего не было, того не было.
Точно звучали песни на 50-летии автора сих
строк, когда почётными гостями в его доме были
Виктор Петрович с Марьей Семёновной. Но они,
помнится, в пении не участвовали. Думаю, из де-
ликатности. Дело в том, что большинство моих
гостей им было незнакомо. Среди них не было ни
писателей, ни издателей, ибо я никогда не ходил
в «свободных художниках», всегда работал где-
нибудь, и мой приятельский круг составляли в
основном сослуживцы, соседи и вузовские одно-
кашники. У нас была довольно тесная, спаянная (в
меру «споенная») компания, и смолоду мы пели в
застолье песни. В основном – народные, общеиз-
вестные: «По Муромской дорожке», «Из-за остро-
ва на стрежень», «Меж высоких хлебов затеря-
лося», но певали и редкую старинку – «Сронила
колечко со правой руке», «Отец мой был природ-
ный пахарь», «Ой, да ты, калинушка». Особенно же
любили есенинские песни – «Отговорила роща
золотая», «Ты жива ещё, моя старушка», «За окош-
ком месяц» и старинные классические романсы:
«Утро туманное, утро седое», «Как поздней осени
порою», «Глядя на луч пурпурного заката», «Пара
гнедых, запряженных зарёю». Запевали их обыч-
но Людмила и Владимир Денисовы, а мы с женой
Надеждой, чета Прилепских, Николай и Светлана,
Владислав Брюханов, кто-то ещё подхватывали и
старательно вели сообща.
134
Так было и в тот раз. Выпив одну-другую и шум-
но пообщавшись, в том числе с Астафьевыми, мы
запели «свои» песни. Однако ни Виктор Петрович,
ни Марья Семёновна в наш хор не включились.
Они просто сидели и с интересом слушали. В пау-
зах между песнями и романсами Виктор Петрович
хвалил нас за «спетость» и вообще за то, что мы
дицию, и сожалел, что она в последнее время за-
метно утрачивается.
– Теперь ведь в лучшем случае врубают для го-
стей магнитофон или «чёрный ящик», а в худшем
– до посинения спорят о политике да травят по-
шлые анекдоты, – говорил он с грустью и раздра-
жением. – А вы молодцы, вы ещё поёте за столом,
как нормальные русские люди...
В овсянском домике Астафьева, где мне доводи-
лось бывать и с женой, и с приятелями, и одному
(разумеется, только по приглашению хозяина), мы
не пели ни разу. Обычно выпивали понемногу и
говорили «за жизнь». Не помню, чтобы Астафьев
пел и в импровизированных застольях в Союзе
писателей, которыми «привычно» заканчивались
наши собрания и сходки. Бывало, что-нибудь за-
певал любитель этого дела Иван Уразов, мы ему
пытались подтянуть, но Астафьев не поддерживал
нас. Всегда первенствуя в разговоре, он просто
замолкал, терпеливо пережидал наше пение и
затем продолжал свой монолог. Однако именно
после таких «междусобойчиков» в писательском
доме он, выходя навстречу прибывшей за ним ма-
шине, иногда говорил мне:
– Саша, поехали ко мне, попоём немного?
Разумеется, я не отказывался от таких пригла-
шений. Тем более что они не были частыми. Ну,
может, раза три, от силы четыре приезжал я вот
так к нему «за песнями» в Академгородок, в его
обычную трёхкомнатную, а потом и расширенную
квартиру. Впрочем, комнат мне считать не прихо-
дилось. Мы обычно сразу из коридора следовали
на кухню, Марья Семёновна собирала на стол. По-
являлся ещё кто-нибудь из астафьевских друзей и
знакомых, иногда – из приезжих. И вот после вто-
рой-третьей рюмки русской горькой начиналась
(«она сама скажет!») песня. Запевал или «заказы-
вал» очередную, как правило, Виктор Петрович.
Но порою «под занавес», уже разгорячённый на-
питками и песнями, я «сам» заводил свои «корон-
ные» – «Сронила колечко», «Чёрный ворон», «Ехал
Ваня с базару да пьянай», в собственной, так ска-
зать, интерпретации. И тут уж он прощал мне ини-
циативу, соглашался на роль ведомого и с готов-
ностью поддерживал меня, а то и просто слушал.
Песни эти ему явно нравились и, кажись, против
моей «обработки» их он тоже ничего не имел. Под-
певала и Марья Семёновна.
Раза два-три мы наезжали к нему в Академгоро-
док собкоровским «десантом». Со многими коррес-
пондентами центральных газет он поддерживал
приятельские и деловые отношения, частенько
выступал – в «Советской России», в «Комсомолке»,
«Правде», в «моих» «Известиях». Но с одним собко-
ром, привезённым нами в гости к мэтру, однажды

вышел прокол. Он напросился именно как певун и
действительно был таковым. Прихватил даже гита-
ру с собой. И поначалу всё шло как по писаному.
Были общие песни, было соло певца-гитариста,
одобряемое всеми, включая хозяина. Но, подна-
бравшись, незадачливый гость опрометчиво зате-
ял с ним спор о каком-то пустяке. А «классик» не
любил, когда ему противоречат. Он был огорчён
и раздосадован дерзостью газетного щелкопёра.
Пришлось мне взять в охапку подопечного колле-
гу и унести в машину. Тоже – под общее одобре-
ние, в том числе – хозяина.
Но это был случай исключительный. И на моих
И это всё о нём
глазах единственный, когда гость Астафьева пере-
брал. Обычно же у него больше говорили и пели,
чем пили. По крайней мере, при мне, знавшем, что
хозяин любит и ценит хорошую русскую песню, та-
кую протяжную и такую сердечную...
Не знаю, пел ли песни «поздний» Астафьев в то-
варищеском кругу. И если пел, то какие? Впрочем,
песня ведь – «она сама скажет», как мудро заметил
когда-то другой мой земляк Никифор Алексеевич
Алиферов, простой русский человек.
г. Красноярск

Не было и трещинки
в этой мужской дружбе
Знакомьтесь: Анатолий Козлов
Знакомьтесь: друг Астафьева, создатель домашнего музея памяти писателя Анатолий Алексеевич
Козлов – почётный работник высшего профессионального образования, член-корреспондент
международной Академии инвестиций и экономики строительства, кандидат технических наук, доцент
Красноярского инженерно-строительного института, который входит ныне в состав Сибирского
федерального университета. 30 лет возглавлял Анатолий Алексеевич кафедру экономики и управления.
И до сих пор удивляется, как это писатель с мировым уровнем с интересом общался с ним, человеком, от
литературных кругов далёким.

К
стати, фамилия Козловых зафиксирована уже
в исторических документах XV века. Этот рос-
сийский род доблестно служил Отечеству во
все времена, на любом поприще. Немало среди
Козловых военных, строителей, музыкантов. Анато-
лий Алексеевич из казачьего рода Козловых – си-
биряков, выходцев из Белоруссии, Черниговской
губернии и Курской. Один из предков его служил
в лейб-гвардии гусарского полка в охране госуда-
ря-императора Николая Второго. После эмиграции
следы его затерялись где-то в Канаде. Может, попа-
дёт наш альманах в Канаду и откликнутся родствен-
ники с далёкого американского континента?
Отец Анатолия Алексеевича – фронтовик, участ-
ник Великой Отечественной войны, воевал на Кур-
ской дуге. Хотя и был трижды ранен, выжил и дошёл
до Берлина. В домашнем музее Анатолия Козлова в
разделе «Верные сыны Отечества» есть и отцовская
ниша с его фотографиями, медалью «За отвагу» и
другими наградами. Прадед его в 99 лет мог пройти
33 км пешком, если надо было разыскать пропав-
шую корову. Так что Анатолий Козлов – рода креп-
кого, боевого и трудового.
Думаю, что 20-летняя дружба с Астафьевым, где
крепко сошлись инженер по механизмам и эконо-
мическим системам и «инженер человеческих душ»,
как именовали в советское время писателей, тре-
бует особого исследования астафьеведов. А в том,
что это была именно дружба, сомнения нет. Вот ав-
тограф Виктора Петровича, который он написал для
Анатолия Алексеевича на первом томе 15-томного
собрания сочинений:
«Анатолию Козлову – прошло двадцать лет, как
мы познакомились зимней порой, и не было и тре-
щинки в нашей мужской дружбе. Будь здоров, устра-
ивай своё житьё и не забывай, что я есть рядом и
всем сердцем люблю тебя. Это издание осущест-
вляется благодаря любви и помощи моих земляков,
тут и твоя доля есть.
С поклоном В. Астафьев. 17 декабря 1997 года».
Всего в домашнем музее насчитывается 60 книг с
астафьевскими автографами.
Так получилось, что жили они в Академгородке
совсем рядом, тот и другой в квартирах под номе-
ром 54. И если выглянуть из окошка Анатолия Алек-
сеевича, то через берёзы можно увидеть окошки
Виктора Петровича.
– А познакомился я с ним на почте Академгород-
ка, куда Астафьев пришёл за корреспонденцией,
– вспоминает Анатолий Алексеевич. – Он стоял у
отдела выдачи посылок и объяснял, что не сможет
унести сразу четыре коробки книг, поскольку ране-
на рука, и одну-то едва осилит здоровой рукой. А
потом шутливо сказал: «Вот придёт моя Мария Се-
мёновна и заберёт остальные. Она у меня неболь-
шая, но сильная. Ей в жизни приходится многое за
меня делать...» Тогда я осмелился, подошёл и пред-
ложил свою помощь. Отдал ему свой портфель,

135
 И это всё о нём
забрал оставшиеся коробки, и мы направились к
дому. По дороге Виктор Петрович поинтересовал-
ся, чем я занимаюсь. Узнав, что заведую кафедрой в
вузе, пошутил: «Обучаешь молодое племя тому, как
жизнь обманывать».
У подъезда он поблагодарил меня, сказал, что те-
перь уж они сами поднимут груз на четвёртый этаж. Я
с этим не согласился, поднялись, двери открыла Ма-
рия Семёновна. «Вот, Маня, наш помощник сегодня,
из соседнего дома», – отрапортовал Виктор Петро-
вич, представил, и тут же меня пригласили вместе
попить чаю. Мне было неловко, и я отказался, сказал,
что надо домой. А они мне в ответ, мол, сходи и при-
ходи. Дома я испытал двойственное чувство. Очень
мне хотелось поближе познакомиться, но боязнь,
не будет ли это с моей стороны нахальством, взя-
ла верх, и я решил не идти. Через некоторое время
136
спускаюсь на
первый этаж
своего дома
в магазин «Овощи, фрукты», смотрю – стоит Аста-
фьев и что-то покупает. Увидев меня, оживился, на-
помнил, что чай готов, что они ждут меня.
Тут уж я перестал колебаться. Во время чаепития
была такая удивительная простота и теплота обще-
ния, что я ушёл от Астафьевых окрылённым. Это и
было начало нашей 20-летней дружбы...
В огромном личном фотоархиве Козлова есть
замечательный триптих, запечатлевший на фото-
графии один из их разговоров-споров на кухне.
Посмотрите на снимках, как внимательно нетерпе-
ливый и горячий Астафьев выслушивает страстную
речь своего друга. Вот он её выслушал. А теперь по-
лучай ответ!
 И это всё о нём
Так сложилось, что отзывчивый по своей натуре
Анатолий Алексеевич стал незаменимым помощни-
ком во многих делах для всей семьи писателя. Вот
какой автограф оставила в 1981 году жена Виктора
Петровича Мария Семёновна Корякина-Астафьева
на своей книге «Сколько лет, сколько зим»: «Ана-
толию Алексеевичу Козлову – человеку, в коем так
удивительно сочетаются ум, мужество, честность и
щедрость душевная...»
Есть в астафьевских затесях миниатюра о после-
военной детворе «Четыре плиточки жмыха». Перед
нею стоит посвящение: «Анатолию Козлову». Эта до-
стоверная история из его голодного послевоенно-
го детства, когда один добрый водитель (в отличие
от злых, которые били) сам подаёт голодным маль-
чишкам со своего грузовика четыре плиточки жмы-
ха – отходов от маслодельного завода. Самый «ла-
комый ребячий продукт», как говорил Астафьев. И
вот как завершает писатель эту «затесь»: «Боженька,
миленький, верни того шофёра на русские дороги,
в русские сёла, к русским ребятишкам».
Как же злободневно звучит она сейчас! В домаш-
нем музее Анатолия Алексеевича Козлова, часть
экспонатов которого он уже раздарил, есть его
дневники в двух тетрадях, есть нигде не публико-
вавшиеся фотонегативы, есть письма и открытки,
присланные Астафьевым. А ещё он обладатель
уникального собрания записок, написанных ему

Виктором Петровичем и его членами семьи – же-

ной, внучкой Полей, внуком Витей.
Мы попросили Анатолия Алексеевича, чтобы он
сам рассказал хотя бы одну из множества историй,
связанных с Астафьевым, которым он стал свиде-
телем. И пришлось ему взяться за перо, и родился
первый не придуманный, достоверный рассказ, ко-
торый мы публикуем в надежде, что это только на-
чало новой серии публикаций о Викторе Петровиче
Астафьеве.

137
 И это всё о нём

Признание в любви
Анатолий КОЗЛОВ

Сила астафьевского слова

Анатолий Алексеевич – коренной сибиряк, потомок казачьего рода, выпускник строительного
факультета Красноярского политехнического института. Работал на объектах оборонной
промышленности Красноярского края, прошёл путь от мастера, прораба до главного инженера и
начальника СУ. Окончил очную аспирантуру Московского инженерно-строительного института,
защитил кандидатскую диссертацию. Возглавил кафедру экономики Красноярской архитектурно-
строительной академии (ныне  – в составе Сибирского федерального университета). Профессор,
член-корреспондент международной Академии инвестиций и экономики строительства, почётный
работник высшего профессионального образования. Живёт в Красноярске.

И
з всех встреч с Виктором Петровичем, ко-
торых было множество за 20 лет наших дру-
жеских отношений, первой написалась для
альманаха «Затесь», как-то легко легла на бумагу,
несмотря на то, что по профессии я инженер и че-
ловек экономических расчётов, вот эта история.
История с участием астафьевского тёзки – Виктора
Дмитриевича Кириллова.
С Виктором Кирилловым я был дружен ещё со
студенческой скамьи, когда мы вместе учились на
строительном факультете Красноярского поли-
технического института. Оба занимались спортом:
он тяжёлой атлетикой, а я боксом. Ниже среднего
роста, коренастый, грудь колесом, он как будто са-
мой природой был слажен для тяжёлой мужской
работы. К занятиям со штангой и гирями относился
уважительно-трепетно, утверждая, что «железо» –
существительное женского рода. С ним он и обра-
щался, как с живым существом.
Человек трудолюбивый, настойчивый, целе-
устремлённый, Кириллов неоднократно побеж-
дал своих соперников на спортивных состязани-
ях самого разного уровня. Позже не без удивле-
ния я узнал, что так же страстно и основательно
Витя увлечён чтением серьёзной классической
русской и зарубежной литературы и для себя
пишет «в стол» стихи и прозу. Гены предков, да-
рованные свыше таланты, а главное, неустанная
работа над собой, над своим внутренним миром
сформировали в нём личность незаурядную. Уже
к тридцати годам это был сложившийся человек с
высокими нравственными установками, с сильно
развитым чувством справедливости, открытый,
прямой, надёжный. То, что Витя был надёжным
другом, он не раз подтвердил в экстремальных
ситуациях.
После окончания института мы получили спе-
циальность инженера-строителя, разъехались по
своим стройкам, и наше общение прервалось на
целых десять лет.
Виктор строил в основном промышленные объ-
екты в Красноярске, а я был занят в строительстве
«режимных» объектов оборонно-промышленного
комплекса в городе и в крае. Специфика моей ра-
боты никак не способствовала нашим встречам и
продолжению дружеского общения.
Потом я уехал в Москву учиться в аспирантуре.
Через пять лет вернулся в Красноярск для пре-
подавательской работы на родном факультете. В
апреле 1981 года судьба мне подарила радость
личного знакомства с Виктором Петровичем Аста-
фьевым, которое переросло в настоящую мужскую
дружбу, вероятно, дарованную нам обоим Госпо-
дом Богом. Благо для этого складывались самые
благоприятные обстоятельства, вплоть до того что
жили мы по соседству, и, как в песне, наши окна
друг на друга «смотрели вечером и днём».
Однажды Виктор Петрович мне рассказал, что
в его деревенскую усадьбу в Овсянке два или три
раза приходил какой-то мужик, всегда крепко под-
выпивший, напрашивался даже в домишко, желая
пообщаться. Представлялся он строителем, но ни
имени, ни фамилии своей не называл. Астафьев
так его и не принял ни разу, как раз напряжённо
работал над рукописью и терять драгоценное вре-
мя с изрядно «принявшим на грудь» человеком не
хотел.
По моей просьбе Виктор Петрович по памяти
создал словесный портрет этого настойчивого по-
сетителя. Но я, хотя знал немало строителей, так
и не смог представить, кто же это мог быть. Пом-
ню, сказал Астафьеву, что, по крайней мере среди
моих знакомых, а тем более друзей, таких выпивох,
которые бы имели дерзость вот так беспардонно
напрашиваться в гости и на беседу со знаменитым
писателем, нет.
Спустя два или три года я узнаю от кого-то из
знакомых, что с Витей Кирилловым случилась
беда  – ему отняли одну ногу почти по пах. Дали
мне его адрес, домашний телефон, и я через день-
два уже мчался к другу студенческих лет. Дверь
открыла его жена и пригласила в Витину комнату.
Он сидел на кровати, у которой стоял стол, на нём
стояла печатная машинка, лежало несколько книг,
листы чистой бумаги и какие-то напечатанные тек-
сты.
Подошёл к Вите, обнялись, помолчали, так, без
слов, выразил я ему своё искреннее сочувствие.

138
 И это всё о нём
Потому что знал и был уверен даже, что этот му-
жественный человек в славословиях не нуждается
да и не приемлет их. Передо мной был тот же силь-
ный духом человек. Обстановка в квартире была
аскетическая, быт Витю и жену его Валю, видно,
особенно никогда не волновал. Зато в этой траги-
ческой ситуации он одержимо продолжал зани-
маться гирями, много читал, писал стихи, прозу и
даже некоторые свои философские размышления.
С тех пор мы часто перезванивались, с нашим
общим другом Петром Ивановичем Степанченко
при всякой возможности навещали Кирилловых и,
конечно, старались хоть чем-то помочь. Витя при
встречах давал нам читать свои стихи, прозу – ру-
кописи, напечатанные на старенькой пишущей ма-
шинке. А иногда и сам их читал и комментировал.
Работать ему было трудно. Начались сильные
боли в уцелевшей ноге, он терпеливо их перено-
сил, но пришёл горький час, когда лишился он и
второй ноги. Конечно, это известие нас повергло в
шок, но Витя Кириллов остался верен себе. Он буд-
то бы и не обращал внимания на эти удары судьбы
и продолжал активно и творчески пропускать че-
рез себя, через своё сердце те думы и мысли, что
роились в его головушке.
Чтобы заглушить теперь уже приумноженные
боли, он продолжал отжимать гири, сидя – от гру-
ди или лёжа на спине. Представить нам в этот мо-
мент его состояние без внутреннего горестного
сочувствия было просто невозможно. Уезжали мы
от него с ощущением своей слабости, дрогнувшей
перед его мужеством, огромной силой жизни и
глубоким внутренним осознанием её цены. Хотя
мы и не считали себя хлюпиками, но психологиче-
ски не так-то скоро приходили в приемлемое со-
стояние.
Однажды приехал к Вите, и, чтобы как-то его пе-
реключить, отвлечь от болей, а связаны они были
с плохо заживающими швами, травмированными
нервами, я начал рассказывать ему о моём тесном
общении с Виктором Петровичем, сказал, что жи-
вём по соседству и стали близкими друзьями. Мой
друг несколько минут (как я заметил — без боль-
шого интереса) меня послушал, а потом вдруг за-
явил, что не хочет слышать больше об Астафьеве. И
со свойственной ему горячностью выказал обиду
на писателя за то, что тот трижды не пустил его в
свою деревенскую избу в Овсянке, когда очень хо-
телось побеседовать с ним и как с мэтром, и как с
Серьёзный разговор. Астафьев умел
собратом по перу. слушать и умел отвечать.
Озадаченный таким поворотом нашего разго- Фото из архива А. А. Козлова
вора, я вспомнил и понял, о ком мне рассказывал
Виктор Петрович во время одной из наших про-
гулок по Академгородку. Так это строитель Витя
Кириллов приходил к нему! Несколько минут я
был в смятении, а потом стал обдумывать, как же
мне продолжить разговор, чтобы он захотел меня
выслушать. Я понимал, что пытаться прямолиней-
но его переубедить — дело безнадёжное. И тогда
решил сыграть на его коньке: он очень любил ана-
литически подходить к оценке той или иной лич-
ности с учётом интеллекта человека и профессио-
нализма в главной сфере его деятельности.

139
 И это всё о нём
Поэтому я спросил, что он читал из произведе-
ний своего «обидчика», и оказалось, что практиче-
ски ничего, так, отдельные публикации.
И вообще творчество Астафьева для этого ужур-
ского самородка (Витя родился и вырос в Ужуре)
прошло стороной. Но когда он сам всерьёз занял-
ся тяжёлым творческим процессом и устремился
на литературное поприще, ему очень захотелось
встретиться с широко известным писателем. Толь-
ко вот путь к этой встрече он выбрал не самый
удачный: не стоит знакомиться, набравшись для
храбрости. Я предложил другу прочесть такие
шедевры его «обидчика», как «Ода русскому ого-
роду», «Паруня», «Есенина поют», «Падение листа»
и другие затеси, а потом хотя бы первую часть
(она уже была написана и кое-где промежуточно
напечатана) романа «Прокляты и убиты». Попро-
сил особо обратить внимание на богатство языка
и правдивые, яркие, образные картины челове-
ческого бытия, писанные не кистью, а словами,
эпитетами. синонимами, сравнениями, взятыми из
уникальной словесной кладовой, принадлежащей
только Астафьеву.
Я надеялся заронить в душу моего товарища
веру в писателя. Прочитав Астафьева, он поймёт –
это простой, до мозга костей русский мужик, пре-
данный сын земли по имени Россия, прошедший
горнило детдомовского ускоренного взросления,
кровавых дорог войны, крутого и затяжного подъ-
ёма на вершины житейской мудрости... И ещё я
попросил Кириллова: если что-то изменится в его
душе после прочтения астафьевских произведе-
ний, мы вернёмся к прерванному разговору, а если
нет, то, чтобы не бередить друг другу душу, каждый
так и останется при своём мнении. Витя согласил-
ся. Правда, я не уловил особого оптимизма в его
обещании выполнить мою просьбу.
Но в следующий мой приезд, едва я успел пере-
ступить порог Витиной комнаты, услышал его сло-
ва о непревзойдённом писателе Астафьеве, кото-
рый является таковым не только перед классиками
современной отечественной литературы, но и в
очах самого Господа Бога. Витя не держал уже на
писателя никакой обиды: искренне восторгался
прочитанным, клял себя за то, что так нелепо от-
рывал посланника Божьего от его тяжкого, но пра-
ведного труда на благо своего народа и Отечества.
Так преобразило его честное, мощное, поэтичное
астафьевское слово. Он полюбил Астафьева.
Я искренне обрадовался, что мой Витя всей ду-
шой принял Виктора Петровича, который стал для
меня большим другом и духовным наставником.
140
Больше мы к этой теме не возвращались. Жизнь
шла своим чередом. И вдруг случилось неожидан-
ное (смерть всегда неожиданна): ушел из жизни, но
остался навсегда с нами, его настоящими друзья-
ми, дорогой нам Виктор Петрович.
Услышав это сообщение с телеэкрана, Витя Ки-
риллов всем своим добрым сердцем отозвался на
горькую весть, сел и на одном дыхании написал
стихотворение — признание в любви к сыну земли
русской с припиской: «Посвящается солдату Вто-
рой мировой, великому русскому писателю Викто-
ру Петровичу Астафьеву». Вот оно.
***
Всему свой час
В. П. Астафьеву
Что виделось тебе в твой час?
Какие ангелы летали над тобой?
Какой же масти был Пегас,
Что нёс тебя по жизни роковой?
Какую тайну ты унёс в могилу,
Оставшись с ней наедине,
Какие страсти придавали тебе силу,
Что было нами не разгадано в тебе?
Ты видел жизнь во всей её красе,
Благоговея пред трудом крестьянским.
И богатырь-трудяга Енисей
Звучал тебе ключом кастальским.
Судьбе угодно было на твоём пути
Силки расставить, подпустить турусы,
Но ты, солдат, сумел сквозь всё пройти,
Для мира став легендой русской.
Плывут, плывут по Енисею облака,
А на душе – осеннее ненастье.
Тебя я больше не увижу никогда,
Остался жить ты для меня в своём романсе.
В 2007-м пришло время горького расставания и с
Виктором Дмитриевичем Кирилловым – человеком
поразительного мужества, который тоже, как хра-
брый солдат, сумел с достоинством пройти сквозь
все испытания и остаться победителем.
Имя Виктор от слова «виктория» – победа. Они
оба ушли победителями. Ушли, чтобы остаться в на-
ших сердцах до конца дней наших.
 И это всё о нём
Валентин КУРБАТОВ – писатель, литературный критик, член правления Союза
писателей России. Родился в Ульяновской области, вырос в городе Чусовом Пермской
области, где в школьные годы впервые увидел «живого писателя» – Виктора Петровича
Астафьева. Служил на флоте. Окончил Всесоюзный государственный институт
кинематографии, член Академии современной русской словесности, член Академии
философии хозяйства, член Международного объединения кинематографистов
славянских и православных народов. Лауреат Всероссийских литературных премий
им. Толстого, Горького и Пушкина. Награждён медалью Пушкина, лауреат новой
Пушкинской премии за 2011 год. Член Общественной палаты Российской Федерации.
Живёт в Пскове.

Долгий разговор
Валентин КУРБАТОВ

Из дневниковых записей

И
х немного в русской литературе – родных чи- дневнике, не хочется и вносить туда расчёта, про-
тательскому сердцу писателей, которым уж и заической игры, сюжета. Не хочется притворяться
фамилии не надо. Все и так знают, о ком речь, обстоятельнее, чем был. Тогда записи были мгновен-
когда говорят «Александр Сергеевич», «Лев Николае- ны, как любительские фотографии. И пусть уж они
вич», «Фёдор Михайлович» (вот и компьютер ниче- такими и останутся, потому что память легко со-
го не подчёркивает!). Так прижились в нашей душе врёт и сыграет в правду и глубину – опыт-то какой-
Виктор Петрович, Валентин Григорьевич, Василий никакой есть и тренировка тоже. Уж на простой-то
Макарович (а Макаровича всё-таки подчеркнул – пейзаж и приблизительную правду сил хватит. И
бедный, несчастный, не в России воспитанный ком- сейчас бы, конечно, и смотрел иначе, и думал серьёз-
пьютер!). Их так по-родственному и зовут, так и нее, и был приметливее. А только задним умом силь-
чувствуют. Умом этой любви не возьмёшь – хоть нее не будешь.
испишись. Тут потребно жить и думать в одно на-
родное сердце, чтобы народ препоручил тебе своё 17 июня 1983 года
слово о мире. И это замечательно вооружает пи-
сателя, делает его как будто выше себя, так что Выехали рано и в дождь. Марья Семёновна радо-
он иногда чувствует, что «не совпадает с собой», и валась, что дождик к добру. Виктор Петрович, глядя
вместе таинственно связывает, не давая «по своей на ещё закрытые ставни Покровки, посмеивался:
воле пожить». – Вот, товарищ Kурбатов, сейчас мы едем по рай-
И Виктор Петрович, кажется, из всех имён самое ону, где спящие сейчас трудящиеся избрали люби-
близкое. мым депутатом товарища Астафьева Вэ-Пэ, 1924 года
Преимущество старости в том,
что всегда можешь найти среди
Бог знает как исподволь накапли-
вающихся за жизнь бумаг что-то
позабытое. Я нашёл этот дневник
в старом блокноте, перечитал его
и был рад ему, как нечаянному сви-
данию. Господи, сколько лет про-
шло! И какие это были годы! Словно
тучей понакрылось русское небо. А
там светит всё тот же немеркну-
щий день.
Тогда я только приле-
тел в Красноярск и ещё прий-
ти в себя не успел, как уже прямо на
другой день надо было собираться
на юг края, на реку Амыл, потому
что Виктор Петрович давно дого-
ворился о такой поездке и справед-
ливо не намерен был менять свои
планы из-за моего приезда. И теперь
мне не хочется ничего менять в Фото из фондов библиотеки-музея В. П. Астафьева в Овсянке

141
 И это всё о нём
рождения, беспартийного, образование шесть клас-
сов, несудимого, почему и спят так спокойно...
За дивногорской плотиной дождь перестал, и
Виктор Петрович радостно тыкал пальцем за окно
машины на всякий марьин корень или красоднев,
гордясь их вызывающей нелесной красотой, словно
сам их тут все посадил. Ветреницы долгоногие, не-
виданные, клонились под тяжестью невестно-белых
лепестков.
– Мама-покойница любила этот цветок. И теперь
вот во мне только и осталось от неё, что ветреница
да её песня, которую я поминал в «Последнем по-
клоне»...
– А красоту-то видишь, товарищ Курбатов? По-
нял, поди, что у нас это называется «Швейцарией»?
Теперь ведь везде, как вода и красиво – так Швей-
цария. Поеты...
А до Хакасии доехали просто с сухим пыльным ве-
тром. Худые свиньи по дворам сразу убеждали, что
живут сами по себе и не тревожат хозяев просьба-
ми о пропитании. Лошади паслись по степи в лило-
вых ирисовых полях, как на декадентской картинке.
Курганы дышали древним покоем. Было хорошо
глядеть на всё это, такое новое, и иногда хотелось
тоже ткнуть пальцем и восхититься, но я не мог
оторваться от беседы, где среди обычной дорож-
ной необязательности, продиктованной тем, что за
окном или что попадается на дороге, вдруг могли
вспыхнуть дорогие детали. Ведь я, увы, ехал не «сам
по себе», а с командировкой «Дружбы народов» в
кармане, и от меня ждали не пейзажных зарисовок,
а обстоятельной беседы и желательно – о войне. И
я, конечно, как умел, всё старался ускорить события,
подтолкнуть Виктора Петровича в нужную сторону.
Но подтолкни-ка его – у него-то командировки нет.
Он живёт предчувствием рыбалки, радуется отдыху,
дороге, и я теперь уже никак не вспомню, почему не-
обходимые мне сокровища всё-таки оказывались в
моём дневнике.
– Я написал «Арию Каварадосси» за одну ночь. По-
шёл среди ночи на кухню заварочки попить и так в
трусах и просидел за столом до утра, едва поспевая
за собой. Силы были. Сейчас вот тоже писал рассказ.
Всё вроде продумал. А вот застопорило и всё. Хоть
бросай. А материал живой – чувствую, не пускает. Но
и вперёд нейдёт. Пошёл в наш березнячок в Академ-
городке, походил, подумал, а потом и спрашиваю
себя: а уж не роман ли это? И всё сразу пошло! Я во-
обще теперь думаю, что рассказ – жанр романный.
Из него не сделаешь повести, а роман часто внутри
сидит...
Я помалкиваю, а сам вспоминаю его рассказ «Яс-
ным ли днём». Ведь подлинно – целая жизнь. Роман.
Приехали в село Каратуз. Кто-то тотчас и рас-
шифровал – Чёрная соль. И гостиница уже с именем
цели нашего путешествия – «Амыл». И на стене пер-
вым среди обязательного гостиничного набора ус-
луг чьей-то иронической рукой вписано: клопы.
Вечером председатель райисполкома принима-
ет Виктора Петровича в сельском кафе «Казачье»:
малосольный хариус, жареный ленок с молодыми
побегами папоротника (село поставляет их в Япо-
нию вместо грибов в обмен на товары), крупные
142
сибирские пельмени, чай со здешним травяным мё-
дом, густой, как туман. Председатель не забывает по-
хвалиться, полагая, что Виктор Петрович при случае
может «вставить в книжку».
– Селу 250 лет, а асфальт только с моего време-
ни – скоро десять лет. И круговую дорогу я тут про-
вёл, чтобы в селе не пылили. Телебашню вот в сто
тысяч построил, выкроил из местной экономии...
Секретарь райкома тоже радуется Виктору Пе-
тровичу и отводит душу, рассказывая, что давно в
руководстве и хорошо помнит, как гноили здешние
замечательные арбузы – маленькие, с тонкой кожей,
которые хорошо было солить, – потому что госпо-
ставки присылали молдавские арбузы, толстокожие
и безвкусные, и надо было запахивать свои, чтобы
продать чужие. А на будущий год уже своих-то и не
сажали. И в Шушенском, рядом, тоже перестали ими
заниматься. Виктор Петрович тотчас подхватывает,
что он тоже помнит, как плавили здешние арбузы в
Красноярск по Енисею на плотах и они с ребятами
плавали клянчить. И мужикам было не жалко. Они
бросали ребятам арбузы, и те толкали их перед со-
бой «кумполом» к берегу и там, отпыхавшись, раска-
лывали о камни и ели.
И оба наперегонки поругивают советское хо-
зяйство с этими его госпоставками, которые свели
не одни арбузы и великолепные здешние яблоки и
даже помидоры. И тут же неожиданно для собесед-
ника Виктор Петрович зло говорит: «Ваш-то, лысый,
знал, куда в ссылку ехать – арбузы, яблоки. Рай!» Се-
кретарь сначала не может понять – о ком это он. По-
том понимает и медленно бледнеет и оглядывается
на председателя райисполкома, но тот «не слышал».
И секретарь успокаивается. А уж там Виктор Петро-
вич, войдя во вкус беседы, пошёл сыпать свои заво-
раживающие истории. И тут только слушай.
– Тут от вас недалеко, малость поюжнее, живёт
мой друг Пётр Герасимович Николаенко, который
вытащил меня, раненого, с поля боя. Вот был здоров.
Когда он вернулся с фронта и узнал, что, пока он там
бился с врагом, местный председатель бился по но-
чам с бабами и тиранил их поставками и займами, он
вытащил этого председателя из постели и пустил по
деревне нагишом, чтобы бабы посмотрели на него
днём. А когда парторг начал ему в правлении читать
наставление с цитатами из Маркса, мой Петро Ге-
расимович сгоряча и его пустил в окно правления,
так что они (вдвоём с Марксом-то) высадили раму
и пали под окно с громом и битым стекольным зво-
ном. А уж чего они там со своим Марксом кричали,
Петро Герасимович не слушал, потому что уронил
кручинную голову на пудовые свои кулаки и запла-
кал от несправедливости жизни.
А когда собрался до хаты, зазвонил телефон. Пе-
тро, как бывший связист, автоматически снял труб-
ку: «Чого тоби?» А оттуда: «Председателя». – «А його
нема. Я його пустив по селу голяком». – «Тогда пар-
торга». – «А я их з Марксом покидав в викно». – «А ты
кто же такой?» – «Да Николаенко, Петро Герасимо-
вич, з фронту вернувсь, а воны тут, суки...» – «А я, –
говорит трубка,– секретарь райкома такой-то, тоже
с фронта вернулся. Раз ты там всех в окно покидал,
то ты и будешь председателем». И Петро потом всег-
 И это всё о нём
да говорил: «А що я мог зробыть. Я ж партейный. Ты- реке. Глухой, но ещё шустрый и сразу хвалится, что
то, – говорит, – как-то на фронте вывернувсь, а я не ещё кидает с таким же глухим и старым товарищем
мог. Так доси и маюсь. И на що мени було брать той сетчонки на реке. Виктор Петрович вышел, смеётся:
телехвон!»... – Ох поглядел бы я, как они вдвоём ночью бра-
Вечером в гостинице Марья Семёновна смешно коньерят. Боятся, орут друг на друга, оглядываются,
передразнивает Виктора Петровича, как он, «выста- больше, поди, в штаны, чем в мешок накладывают,
вив пузо», похаживает перед ней и говорит, интри- но всё-таки – на реке, хозяева всё-таки, мужики при
гуя: «А я название рассказу придумал». И не говорит деле...
какое. При этом Марья Семёновна и сама выстав- В красном углу Никола строгого и редкого пись-
ляет живот и тоже прохаживается, как якобы про- ма, никак не меньше, чем трёхвековой давности. Хо-
хаживался Виктор Петрович, что необыкновенно зяйка с порога спрашивает: «В Господа-то веруете?»
смешно. А название-то «Стукач с хвостиком», кото- – и перед дорогой благословляет.
рое одно только прочтут – и рассказу конец, даже до Отплыли вместо одиннадцати, как намеревались,
первой строки не дойдёт! полвторого. Виктор Петрович спокоен.
– Ничё. Я так и думал, когда мне про
одиннадцать сказали, что к часу можно
ждать. Мужики ведь ещё поувёртываться
должны – может, других пошлют, может,
мы сами раздумаем – всегда может что-
нибудь случиться...
Шли хорошо, ходко. На двух лодках, по-
тому что было нас для одной лодки много-
вато: кужебарские мужики Алёша с Кешей
(Иннокентием, конечно, но его, наверно,
звали так только раз – в день крещения)
да из Иркутска Михаил из писательской
конторы. Скалы, как на Чусовой. Это мы
сразу с чусовлянкой Марьей Семёновной
отметили. Виктор Петрович сунулся вы-
черпывать воду, оскользнулся – бултых.
Измочился и всё ворчал, что стал стар и
неловок. А тут и наш Кеша после бессон-
ной ночи и стаканчика на повороте – туда
Тёплая встреча в Овсянке. же. И тоже хоть выжимай. Кажется, это не-
Фото Валентины Швецовой ожиданно подбодрило Виктора Петрови-
ча, и он стал глядеть веселее.
18 июня 1983 года А река всё в гору и в гору! Так и видно, что вся буд-
то ступеньками идёт – перекат на перекате. Тридца-
Выехали из села, когда над рекой ещё лежал туман, тисильный мотор тянет с надсадным криком. Лодка
но даль уже была чистая и впереди синели Саяны с почти стоит, и гул, как на Тереке («Терек воет, дик и
плешинами снега в распадках на северных склонах. злобен...»). Горы впереди всё выше, снега на них всё
Незаметно доехали до села Кужебар («Соболь есть»), чаще. Плавивший нашу лодку (здесь не возят, а пла-
откуда уже должны были пойти на лодках. Виктор вят) Кеша, между прочим, обронил на развилке: «Вот
Петрович оглядывался как-то во все стороны сразу пойдём левой матерой – там начнётся настоящая
и не мог нарадоваться: дурь».
– Вот это Сибирь! Вот она, матушка! А я уж думал – Чем-чем пойдём? – переспросил я, вспоминая
– её нет. Не-ет, коммунисты ещё не всю извели. Тут ещё так недавно прочитанное распутинское «Про-
мужик ешё держится. Гляди, какие заплоты, резь- щание с Матёрой».
ба, стайки какие, палисадники. Чистота, богатство. – Левой матерой. А чё?
А цветы-то, цветы у баб на окнах! Красота! Вон тот, А я уж и сам догадался, что «матера» здесь –
гляди, жёлтый – чистый Китай, до него тут недалеко. стрежневое течение, «борозда» реки. И сразу увидел
Сбежал цветок от товарища Мао. А колоды-то как хо- и название распутинской повести шире. Не просто с
роши. Тут мужики шпангоуты на лодки гнут. Или вон ещё одной деревней прощание, а со стержнем ее, с
погляди, печь в землянке, где полозья на сани и дуги основным, живым течением.
заворачивают – хоть бы щепочка где. Одни только Как и обещал Кеша, дальше пошло ещё сложнее.
вон «Борисы Николаичи» хрюкают, как больные, тя- Скоро лодку пришлось тащить бечевой, потому что
жело себя носить. А этот-то, этот, гляди, залез на под- на шесте нечего было и думать вытянуть. Мотор ца-
ругу свою. А почё – забыл, задумался. Про социализм рапал дно, да мы уж и сломали два винта о камни,
соображат... когда прыгали через предыдущие перекаты. Именно
Купили на всю рыбалку двадцать «маленьких» и прыгали – сначала надо было навалиться на корму,
десяток буханок хлеба. А уж хлеб, хлеб! Прямо из поднять нос повыше, а потом разом броситься в
сельской пекарни. Не отними – весь умнёшь. Зашли нос, чтобы поднять мотор. И лодка, крича от усилия,
перед дорогой к отцу одного из наших вожатых по ползла дальше. И вот – в бурлачество. Так и дотянули

143
 И это всё о нём
до места назначения – ключа Горячего. С пасекой и
зимовьем.
Кеша долго матерился, увидев на двери зимовья
замок. «Никогда такого не было, чтобы в тайге запи-
рали дверь. Вдруг человек идёт, устал, вдруг я про-
мок...» – и спокойно курочит замок топором. А уж
там пошло. И печь разошлась. И костёр обрадован-
но затрещал, и «маленькие» наши оказались очень
к месту. А там и звёзды повысыпали поглядеть, что
за люди. И уже радостно было вспоминать день, и
перекаты, и как кувыркались в воду Кеша и Виктор
Петрович.
– Мы когда к Днепру подошли, тоже оказалось,
никто «плавать не умеет». «Разучились» все. А мне уж
разучиться было нельзя. В любую бумагу погляди –
на Енисее вырос, кто поверит. А река голая, как стек-
ло. Всё немец, паразит, прибрал, до щепочки. Нет, ду-
маю, рыбачили же хохлы на чём-нибудь, не с берега
же с удочкой – не ребятишки. Должны быть какие-то
плавсредства попрятаны. И нашёл – затопленную
дубовую колоду в старице. Связь переправил. А на
реку оборачиваться боязно. Светло как днём, хоть
переправлялись в самую серёдку ночи. И наглу-
шило нашего брата, как рыбы. Плывет солдатик-по-
койничек, отмаялся. Умели плавать, не умели, при-
творялись, храбрились – все одинаковы и все здесь,
потому что так уж эта война была придумана, что и
обстоятельный мужик не держался. А какая-то пад-
ла-политрук придумал плавсредство в виде плащ-
палатки, набитой сеном. Сам, курва, на таком сене
не поплывёт. Вот и несёт покойничков. Из двадцати
пяти тысяч закрепилось на берегу три тыщи восемь-
сот. Зарылись в откос, как стрижи. А поворачиваются
солдатики на родной берег, а там музыка, бля... Кино!
Прислушались – «Цирк» показывают с Орловой. Гу-
ляют политруки! Победу празднуют – плацдарм они
захватили!..
Виктора Петровича положили на нары. Сами по-
местились на полу, на плащ-палатке (жалко, без по-
литрукова сена), перетягивали её друг у друга всю
ночь, зябли, ворочались без конца, били комаров.
Кеша даже храпеть умудрялся – свой комар его не
трогал. Ночь была долгая. (...)
20 июня 1983 года
Всё утро шёл дождь. Виктор Петрович, узнав, что
убили козу, поворчал: «Ну молодцы, молодцы», но
как-то не сердито. Видно, тут так и надо. Тайга как
тайга, тут законы свои. Застрекотал вертолёт. А мы
и позабыли, что выборы, что не только Виктора Пе-
тровича выбирают, но и самому ему надо выбирать
«беспартийного, несудимого» (других бы не стал).
Вертолёт покрутился, покрутился, ища место по-
садки, не нашёл и улетел. Остались мы без избира-
тельного права. Но всё равно хватили по рюмочке
за депутата краевого Совета Виктора Петровича
Астафьева и за его избирателей, а потом и за Ма-
рию Семёновну и Виктора Петровича как за блок
коммунистов и беспартийных, потому что «Маня у
меня в партии с рождения и мою идеологическую
чистоту блюдёт». Потом он начнёт собираться на
рыбалку и, выбирая очередную мушку, хвалиться:
144
«Ещё чусовская. У меня всё лучшее чусовское, на-
чиная с жены».
Ну, а тут по случаю праздника началась у кужебар-
ских мужиков стрельба по котелкам и бутылкам.
– Ох, не люблю я эту чалдонскую пальбу. Как вы-
пьют, так пошёл полоскать – того гляди убьют...
И ушёл рыбачить. А мы попели всласть и «По ди-
ким степям Забайкалья», и «По Дону гуляет», и Кеша
всё удивлялся, откуда я знаю их «сибирские» песни.
Потом думали снова податься на реку, но дождик не
переставал, и Алёша пошёл спать, а Мишка с Кешей
потащились на лабазы под молитву Виктора Петро-
вича, «чтобы обошлось без выстрела». Вернулись за-
темно и действительно без выстрела. Долго сидели
у костра, вспоминая все виды рыбалок и все реки
страны. И как-то опять оказались на Днепровском
плацдарме.
– Маршалы (всегда он ставил ударение так. – В. К.),
они уж напридумывают чё-нибудь вроде нашего от-
влекающего прорыва. Не люблю я их, курв, больше,
чем немцев. Те враги – там всё понятно. А эти-то как
могли нам в глаза глядеть. Как мы там ночью жрали
сырую рыбу. Сколько её плыло вместе с солдатика-
ми – воды не видать. Мучились потом поносом. И
крысы по плащ-палатке – шурх, шурх. И чувствуют,
падлы, лапами тело, сразу на другого, и там, слы-
шишь, – жрут, визжат, пьянеют от мертвечины. Я по-
том у Ремарка «На Западном фронте...» прочитал о
крысах и сразу вспомнил...
21 июня 1983 года
Утром простились с Алёшей и Мишей – отправи-
ли в Кужебар, а сами подались вверх по Амылу. Река
уже пошла между гор, высоких чистых кедрачей.
Пасеки стали одна за другой выходить к откосам.
Царственный покой и вечность осязательно стояли
по берегам. И уж какие тут разговоры о войне, но я
именно тут вспомнил мысль рано умершего поль-
ского поэта Эдварда Стахуры из его дневника, что
убить нельзя только безоружного человека. Мысль
была старая христианская, но каждый раз почему-то
поражающая и враждебная здравому смыслу агрес-
сивной, не любящей такие мысли истории. Виктор
Петрович долго не думал:
– Может, в высшем смысле и так, да только че-
ловечество давно остервенилось и этому высшему
смыслу дороги не даст. В Туркмении мне рассказы-
вали, что археологи выкопали государство высоко-
го расцвета, не ведавшее оружия и насилия, доволь-
ствовавшееся земледельем и плодами культуры.
Так татары не просто их на нет свели, а вырезали с
каким-то особенным озлоблением. Вооружённый
человек – это совсем другой человек. Они с без-
оружным почти разного вида, и в согласии им не
жить. Жалко хорошую мысль Стахуры, а только свету
ей не видать...
Забрались повыше, а потом стали потихоньку
спускаться от переката к перекату. Рыбалка пошла
получше. Виктор Петрович оживился и повеселел.
Полавливал потихоньку, но тема, видно, застряла, и
он её не забывал:
– Ты всё меня пытаешься убедить, что понимание

войны меняется в сознании. Меняется, да не совсем.
Зайди вон в магазин, где инвалиды получают свои
пайки. Изувеченные люди сидят, коротают очередь,
вспоминают. И редко кто по-хорошему.
И мораль, в общем, одна: хрен с ними, с пайками –
могли и вовсе не давать, только бы войны не было. И
не себя уже, а детей своих жалеют. А тут последний
раз прихожу – является такой подтянутый, бойкий,
не спрашивает, кто последний, а пускается в выяс-
нения, кто первоочередник, а кто, значит, во вторую
очередь. Смотрю, мужик, кривой, вроде меня, морда
калеченая, уже задёргался: «Тут все первоочередни-
ки, комиссар!» Тот с ходу: «Что такое? Вы кто такой?
Почему комиссар?» – «Видно птицу по полёту». Так
что вот у этих «первоочередников» ничего не меня-
ется...
(....)
22 июня 1983 года
И это всё о нём
роги Саян, родной Амыл. И спокойно думалось, что,
наверно, хорошо умереть здесь, быть утешенным
долгим тёплым вечером, зелёной беседой берёз
под чуть заметным ветерком и лежать под толстым
лиственным старообрядческим крестом в два метра,
на котором вырезаны стамеской местного столяра
простые буквы: «Здесь раб Божий Николай, Тимофей,
Пётр»... Как на перекличке в день Страшного Суда,
где все правы и встают перед Господним взглядом
для теперь уже подлинно вечной жизни в небесном
своём Кужебаре над небесным Амылом.
В избе душно. Крик не угомоняется. Трёхсотлет-
ний Никола глядит из угла укоризненно и смиренно.
Старики маются. А Виктор Петрович под горьким
взглядом Марьи Семёновны, которая знает, как он
будет страдать завтра, радостно смотрит, как поляки
колотят кого-то в футбол, весело и погромно. Нако-
нец устаёт и он. Тяжёлый сон в настырных мухах не
приносит облегчения.

(...) Комар разошёлся – ни удочку взять, ни вёсла. 23 июня 1983 года

Солнце жарит, вода сверкает. Хариус прыгает за
мушкой, но не берёт. Балуется. Толкнёт и в сторону. Мы оставляем село, реку, дорогих Алёшу и Кешу
«Поправлялись» после Валеры. Виктор Петрович и под ворчанье медленно оттаивающей Марии
только открыть успел, передал мне, а я и урони в Семёновны катим опять через Хакасию, мимо ху-
перекат – говорю же, комары, как звери – только от- дых свиней и лошадей в ирисовых полях к родной
бивайся. А она, матушка, последняя. Ну, думаю, всё. Бирюсе, дивногорской «Швейцарии», уже в ночи
Убьют. Виктор Петрович хмыкнул, но внутри тоже мелькнувшей Овсянке, в которой так хотелось
похолодел. А выдернул я её полную, сверкающую, остаться, – домой, в порядок работ, припасённых
и оказалось, что только долил малость, а не пролил. для меня чтений, в обычный строй командировоч-
Родная река – понимает, что к чему. ных забот до отъезда.
...Вечером прощались с Кужебаром. Кеша наяри-
вал на баяне. Алёша всё пытался спеть культурного ***
Баснера, а Виктор Петрович, смеясь, перекрывал А этот счастливый сон – навсегда позади. Во вся-
«Дикими степями» и нет-нет просил Кешу сыграть ком случае, мой нечаянно нашедшийся дневник на
«по заявкам трудящихся» композитора Будашкина этом смолкает.
«Ой, тайга, тайга густая!».
Я ушёл в село поглядеть
на дорожку – когда ещё
судьба занесёт. И занесёт
ли? И не мог нарадоваться
покойному вечеру, зака-
ту, теплу. Какой-то Коль-
ка долго кочевряжился
на тракторной тележке,
пугая кур и собак, виляя
по деревенской улице,
пока не ухнул в канаву и,
к радости баб, не пере-
вернулся вместе с теле-
жкой. Бабы весело крича-
ли товаркам вдоль улицы:
«Нюрка, Фенька, Любка,
иди погляди, как Колька
кверху жопой лежит!» И
всё это тоже отчего-то
было мирной частью ве-
чера и дышало покоем.
Кладбище стояло высо-
ко на чистом холме и было
тоже домашнее и при-
ветное, как сам вечер. Овсянка. На берегу Енисея с кинодокументалистом
Михаилом Литвяковым. Эх, думы мои тяжкие!
Всё село на виду, от- Фото из личного архива М. С. Литвякова

145
 И это всё о нём
Александр МОРШНЁВ – сибиряк, преданный сын «приамыльского, присаянского,
глухоманево-дикарского» края, где так любил бывать Виктор Петрович Астафьев.
Этот уникальный уголок первозданной природы благодатной своей красотой и
тишиной действительно исцеляет души. Живёт Александр Михайлович в Верхнем
Кужебаре, об этих местах вы только что прочли в дневниках Валентина Курбатова.
Преподаёт историю в родной Верхнекужебарской средней школе имени В. П. Астафьева.
Его перу принадлежат стихотворения «Звенела честностью душа», «Астафьев
с нами говорит», «Совести солдат», посвящённые любимому писателю. Школа
известна и своим краеведческим музеем, который работает по замечательным
патриотическим программам, осенённым общим призывом: «Наш Кужебар, храни
себя, храни!». Александр Михайлович – автор поэтических сборников «Чудо-мир», «Амыльские зори»,
«Сторона моя кужебарская», «Жизни круг», таёжные стихи его дышат любовью к родной земле:
«В тяге к жизни цепка и упорна, ты любима, тобою горжусь. Ах, деревня, России опора, деревянная
матушка-Русь!»

Жизни круг
Александр МОРШНЁВ

Таёжные стихи

Крещенская тайна Ты прекрасен и роскошен,

Был и есть векам назло.
В морозной стылости купели
Свята вода, и, вере дань, Приамыльский, присаянский,
В зелёном хвойном ожерелье С родниковою водой,
Курится паром Иордань. Глухоманево-дикарский
Мир предгорий голубой.
Всё как всегда, окован стужей
И втиснут в панцирь льда Амыл. Убедился – точно знаю,
Зимою-крепостью овьюжен, Хоть порой суров и дик,
В январской лютости застыл. Красота твоя такая
Не пугает ни на миг.
Спит, убаюкан, успокоен
И снежной шубою укрыт... Здесь волнующе знакомы
Глубокий сон его устроен, Очертанья гор вдали
Но сказкой зимней не забыт. На небесно-синем фоне,
как гиганты-корабли.
В подлёдном, зыбком, тёмном царстве
Чуть тихим шёпотом звучит В благолепии природном,
Вода, нет струйного ухарства, Где тайга Саян – красой,
Крещенской тайною молчит. Я безбрежно и свободно
Воспеваю край родной.
Впитавши хлёсткой стужи силу,
Хрустально-светла и чиста, Цвет калины
Своей прозрачностью красива
Струисто-дивная мечта. На яру, высоком, чистом,
Разбежавшись на краю,
Порой январскою в купели Полыхнула белым птица –
Чуть тихим шёпотом звучит Цвет калины узнаю.
Вода, и в хвойном ожерелье
Крещенским таинством молчит. И в соцветиях кипенных
Белоснежной чистоты
«Приамыльский, присаянский, Дней июньских, незабвенных –
глухоманево-дикарский...» символ летней красоты.
Зов лесов, болот обилье, Строй красавиц-елей хвойных,
Перелески чередой. Как зубчатый хоровод,
Величавой вольной ширью И калина – прутик стройный –
Сердцу дорог край родной. Здесь цветёт из года в год.
Взор куда бы ни был брошен, Всем ветрам открыта вольным,
В мысли что бы ни пришло, Гибко гнётся, но стоит.
146

Семафор тайги раздольной
Машет белым – путь открыт.
Светлой радостью лучистой
Переполнен ясный день.
Кипят гроздья нежно-чисты,
Тучки дарят ласку-тень.
Яркой доброю наградой
Разбежавшись по краю,
полыхнула белым птица –
Куст калины узнаю.
Ночь на Ивана Купалу
В ночь июльской луны
На Ивана Купалу
Ждёшь подарка судьбы,
Будто прошлого мало.
Оживают в ночи
Сказки-тени былого.
Соловьиный почин
Зачарует любого.
Тёплым дышит земля,
Чуть туман появился.
Благодатны края,
Где счастливым родился.
Как размеренно ночь
Пеленает округу,
Даже тайной не прочь
С ней делиться, как с другом.
Лунный диск чуть плывёт,
Всё причудливо, тенью.
Что меня завтра ждёт
Под небесною сенью?
Жду подарка судьбы,
Будто прошлого мало,
В ночь июльской луны
На Ивана Купалу.
Лебеди
В Покровный день, что тихий и святой,
Когда снег землю тихо пеленает,
Увидел белых птиц, и над собой
Услышал клики лебединой стаи.
Так величаво, вольно, широко
Мир неба чутко опахнув крылами,
В пролёте плавном дивно и легко
Замкнули круг под сводом-облаками...
Притихший лес в безмолвии реки
Неслышно попрощался с птичьим клином.
Лишь ветви пихт, страдая от тоски,
Махнули вслед пути-дороги длинной.
Их ждут-манят далёкие края,
Где нет зимы, морозов, ветра-вьюги...
И каждый год, печаль в себе тая,
И это всё о нём
Летят, собой рискуя, в жизни круге.
Смотрю вослед летящей красоте,
А снег всё тихо землю пеленает...
Ведь первый раз не в сне и не в мечте –
В тайге увидел лебедей я стаю.
Саянское предзимье
Зарозовело на востоке
Ноябрьской утренней зарёй.
И новый день в своём истоке
Красив предзимнею порой.
Ультрамариновое небо
С глубокой синевою гор,
Да в сочетанье с лёгким снегом –
Саянский вычурный узор.
Зубчатою пилой-грядою
На фоне чистоты небес,
Любуясь будто бы собою,
Лежит, раскинув пики, лес.
Привычным контуром – вершины,
Надёжных стражей полукруг,
Всё стерегут покой долины
И внятность тишины вокруг.
Зарёю утренней обласкан
Саянский пояс-исполин.
Весь в ожиданье зимней сказки,
Страж плоскогорий и равнин.
Опора России
У кромки леса, близ реки,
Притихнув в стуже зимней,
Раскинув света маяки,
Ты дремлешь ночью длинной.
Амыл с ледовой толщиной,
В снегу пушистом лес,
И дым из труб порой ночной
Струится до небес.
Тиха и бесконечна ночь,
Облита лунным светом.
Неспешно улетает прочь
Вой пса унылый где-то.
Умаявшись в трудах дневных,
Лежит село родное.
Открыто в помыслах своих,
Бесхитростно-простое...
Извечно мудрой чистоте,
Земли душой касаясь,
Деревни быт сродни мечте
Жить, к счастью прикасаясь.
В тяге к жизни тяжка и упорна,
Ты любима, тобою горжусь,
Ах, деревня, России опора,
Деревянная матушка-Русь!
147
 И это всё о нём
Анна КОВАЛЁВА – коренная сибирячка, родилась в д. Берёзовке Боготольского района
Красноярского края в семье учителя, кандидат педагогических наук, доцент кафедры
современного русского языка и методики, преподаёт в Красноярском государственном
университете имени В. П. Астафьева, с 2008 года руководит научно-исследовательс-
ким центром В. П. Астафьева, в котором успешно ведётся исследовательская работа
по актуальным проблемам лингвистики и литературоведения. Анна Михайловна –
организатор Всероссийских конференций с международным участием, посвящённых
творчеству В. П. Астафьева, в которых приняли участие учёные-астафьеведы из
Москвы, Санкт-Петербурга, Польши, Франции и Китая.

По родству славянской души

Анна КОВАЛЁВА

Польская тема в творчестве В. П. Астафьева

В
иктор Петрович Астафьев – наиболее извест-
ный в мире и широко переводимый сибирский
писатель. Его произведения переведены на 22
языка и изданы в 28 странах. При жизни писателя
было осуществлено немало переводов на европей-
ские языки: на английский – 9, на болгарский – 15, на
венгерский – 8, на голландский – 3, на датский – 2, на
испанский – 2, на немецкий – 13, на норвежский – 1,
на польский – 14, на румынский – 2, на словацкий – 8,
на финский – 3, на французский – 4, на чешский – 13,
на шведский – 2.
Первой на иностранный – польский язык была
переведена его повесть «Звездопад» в 1961 году и
была опубликована в ежегодном сборнике русских
рассказов. Несмотря на сложность интерпретации
астафьевского стиля (обилие диалектизмов, жар-
гонизмов, идиом, индивидуально-стилистических
метафор, окказионализмов, широкое использова-
ние инверсии и др.), произведения писателя всё
чаще становятся объектом научного исследования.
В статье «Явные и скрытые сложности в изучении
творчества В. П. Астафьева» Т. М. Вахитова отмечает:
«Астафьеву с его сложной и тонкой психоменталь-
ной структурой всё время хотелось ускользнуть
назад, в прошлое. Ему всё время хотелось вернуть-
ся к каким-то заповедным местам, найти что-то
утраченное, что могло бы успокоить его сердце, на-
сытить его мысль. В прошлом он чувствовал себя
как в настоящем – спокойно, эмоционально уравно-
вешенно» [Вахитова, 2012. 4].
Огромной любовью к местам, где прошло детство
Астафьева, пронизан рассказ «Далёкая и близкая
сказка», в котором автор с уважением говорит о сто-
роже Васе-поляке, о таинстве, которое несёт в себе
музыка, об одиночестве людей, о любви к своей ро-
дине. Вася-поляк был не таким, как все деревенские
люди, жил неприметно, мирно, зла никому не причи-
нял, люди редко заходили к нему в сторожку. Но в
этом тщедушном с виду человеке была удивительная
внутренняя сила, чувство собственного достоинства
и огромная любовь к музыке. Именно она помогала
ему переносить одиночество, уносила его мыслями
на родину – в Польшу, где он никогда не был, но о
которой тосковал. А скрипка была единственной
ценностью в его убогом жилище.
В один из вечеров ранней осени герой рассказа,
деревенский мальчишка, услышал Васину скрипку.
Голос скрипки навевал главному герою воспоми-
нания о матери, о её болезни, об одной девочке, у
которой сохла рука... Музыка разожгла в душе огонь,
но она же его и потушила. Такова была сила её воз-
действия на героя рассказа. С горечью Вася-поляк
говорит: «Если у человека нет матери, нет отца, но
есть родина – он ещё не сирота... Всё проходит: лю-
бовь, сожаление о ней, горечь утрат, даже боль от
ран проходит, но никогда-никогда не проходит и не
гаснет тоска по родине». Эти слова заставили маль-
чика задуматься о своей жизни, понять, что и он не
сирота. А то, что недосказал Вася, договорила его
скрипка.
Тема «Русско-польские культурные и личные свя-
зи Астафьева» занимает особое место в творчестве
писателя в его рассказах: «Домский собор», «Чтобы
боль каждого», «Лес Аденауэра», «Мультатули», «В
Польше живёт "сибиряк"», «Всему свой час», «Раз-
думья в небе», «Аве Мария», «Божий промысел»,
«Испанский гриб», «Маркес, не умирай», «Печален
лик поэта» и др. Исследователи его творчества по
этому поводу высказывают разные предположения.
А.  Ф.  Пантелеева причины такого интереса к теме
видит и в ранении в годы Великой Отечественной
войны на польской земле, и в поездках в Польшу уже
после войны, и в том, что его сердцу ближе всего
славянское начало.
Этому можно найти подтверждение в выступлении
Астафьева на VII съезде писателей СССР, который
проходил в начале июля 1981 года. Он вспоминал,
как первый раз был за границей – в Польше, рас-
сказал писателям о посещении имения Потоцких не-
далеко от города Жешува, вспоминая, каким разру-
шенным и страшным было это место во время войны,
как погибли два человека – поляк и узбек, пытаясь
«воскресить» разрушенную скульптуру Венеры. Этот
случай описан в рассказе «Как лечили богиню».

148
 И это всё о нём
Виктор Петрович во руя по телевизору кос-
время поездки обращал метическую продукцию
внимание на всё, что ви- своего знаменитого на
дел: как старая польская весь мир предприятия
крестьянка пропалывала «Поллена», перечислял,
небольшое поле, в Со- что его фирма выпускает
ветском Союзе не было и собирается выпускать.
таких маленьких полей, Далее Астафьев пишет:
а обрабатывали химией. «Поляки же без юмора ни
Ещё ему запали в душу шагу, и выступающий не
два дуалистически-по- был бы поляком, если б не
лярных образа – старый съюморил даже в деловой
поляк с девочкой, на- передаче. В конце переда-
правляющиеся в костёл, чи он поднял грустный
где дед, по-видимому, го- взор и заключил: «Ясно-
товил ребёнка к чуду, ра- вельможнэ паньство!
достной встрече с таин- И всё это делается для
ственным и прекрасным погибели нас, мужчин».
миром. Другая пара  – В.  П. Астафьев считал,
опять же старый поляк, что только зрелый народ
но с мальчиком, которые способен на юмор, к та-
убирали кладбище, и дед Польский друг Виктора Астафьева писатель из Жешува кому народу он относил
Збышек Домино на встрече с красноярскими поляками
внушал ребёнку мысль о из Дома польского в Красноярске. поляков.
том, что войны не при- Фото Нины Горбачёвой Ответный интерес
носят счастья. польских читателей и
Тёплые отношения связывали его с польским исследователей к Астафьеву был достаточно велик,
писателем Збигневом Домино. В статье «Детство в в частности, существует довольно значительное ко-
Сибири» А. Борковска пишет о том, что впервые два личество работ по анализу его произведений 1960–
писателя встретились в 1975 году, когда в путеше- 1980-х гг., однако, по свидетельству Ирены Рудзевич,
ствии по Польше писателя сопровождал Збигнев достижения последних лет неизвестны широкому
Домино, именно тогда Астафьев познакомился с его читателю и мало включены в научный обиход. Для
биографией. Оказалось, что каждому из писателей большинства польских исследователей главным в
пришлось страдать на родине другого: «Когда крас- мировоззрении Астафьева является постановка и
ноармеец Астафьев воевал с немцами на жешувской поиски решения сложных эколого-философских
земле – родине Збышека Домино, тот боролся за вы- проблем, особого внимания, по мнению Рудзевич,
живание на родине русского прозаика». здесь заслуживают Валента Пилат и Теодор Сейка.
О дружбе двух замечательных писателей можно Первый рассматривает творчество писателя в
узнать из астафьевского рассказа «В Польше живёт контексте деревенской прозы, её обращения к про-
"сибиряк"», где автор пишет: «Пусть не очень весело, шлому и поисков общечеловеческих ценностей.
зато разнообразно живём – об этом я и пишу другу Второй, обращаясь к рассказам и повести «Послед-
Збышеку в Польшу и знаю, он погорюет за нас, о Си- ний поклон», стремился выявить также индивидуаль-
бири погорюет так же, как горюет и о своей родной, ные особенности художественного мира Астафьева,
до боли любимой Полонии». в том числе мотив памяти, воплощение народной
Астафьев любил театр, часто посещал спектакли, мудрости в образе бабушки, противопоставленной
как в Москве, так и в Красноярске. В рассказе «Всему войне, хаосу, смерти, испытание нравственных цен-
свой час» он с огромной симпатией описывает свои ностей персонажей через их взаимодействие с при-
впечатления о просмотре двух спектаклей: «Месяц родой. Скоро можно будет познакомиться ещё и с
в деревне» И. С. Тургенева, исполняемого труппой исследованием астафьевского творчества А. Бор-
Малого театра в Варшаве, и спектакля-капустника ковской.
по мотивам Шекспира «Башня под пороховницей»,
где играли только женщины, исполняя при этом Список литературы
мужские роли. Писателю оба эти спектакля понра- Астафьев В. П. «Нет мне ответа...». Эпистолярный дневник 1962–2001/ сост.,
вились, хотя они разные и неожиданные. В споре с предисл. Г. Сапронова. Иркутск: Издатель Сапронов, 2009. 720 с.
московским театральным критиком Астафьев раз- Борковска А. Детство в Сибири – Виктор Астафьев и Збигнев Домино /
Творчество В. П. Астафьева в контексте мировой культуры: Всероссийская
мышляет о подлинном новаторстве в искусстве и в конференция с международным участием. Красноярск, 26–27 апреля 2012
качестве хорошего новаторства приводит в пример года/ отв. ред. А. М. Ковалева; ред. кол.; Краснояр. гос. пед. ун-т им. В. П.
спектакли, увиденные в Варшаве. Астафьева. – Красноярск, 2012. – 408 с.
В небольшом рассказе «Показуха» писатель раз- Вахитова Т. М. Явные и скрытые сложности в изучении творчества В. П.
Астафьева, Творчество В. П. Астафьева в контексте мировой культуры:
мышляет об изменении отношений между мужчиной Всероссийская конференция с международным участием. Красноярск, 26–27
и женщиной и, отдавая предпочтение активности апреля 2012 года/ отв. ред. А. М. Ковалева; ред. кол.; Краснояр. гос. пед. ун-т им.
женщин, отмечает, что поляки к этой ситуации отно- В. П. Астафьева. – Красноярск, 2012. – 408 с.
сятся с юмором. В качестве примера он описывает Польская мелодия. Польские мотивы в творчестве В. П. Астафьева. Предисл.
А. Ф. Пантелеева. Красноярск: издатель «Национально-культурное общество
случай, когда один из польских магнатов, реклами- «Дом Польский», 2009. 48 с.

149
 И это всё о нём

Геннадий СТУПИН

***
Любимый мой пейзаж: бурьян и снег, дорога
И небо серое иль сизое над ней.
А ежели стожок да ивняка немного,
То нет и ничего не может быть милей.

А если над стожком иль ивняком – ворона

Да вдоль дороги телеграфные столбы,
То я готов шагать до края небосклона,
И больше ничего не надо от судьбы.

Чтоб только снег скрипел под валенком подшитым

И холодно глазам, а сердцу горячо.
И чтобы ветер пел о чём-то позабытом
Или неведомом, что ждёт меня ещё...

А ежели навстречь мохнатая лошадка

И видящий насквозь таинственный ездок,
То мне, как пацану, и боязно, и сладко,
И только б не спросил: «Далёко ли, милок?»

Поскольку я иду немыслимо далёко,

Минуя россыпи заманчивых огней,
Шуршит в бурьяне снег, теряется дорога,
Всё ниже небо опускается над ней...

А мне, как будто бы за пазухой у Бога,

Всё легче, и покойней, и теплей...
И веет сладкий воздух родины моей.

150
Сибирская школа
Литература * Театр * Музыка

Я верю, что рождается, скоро появится

художник, который будет так умён и велик,
что ему будет по силам творить не только
на ходу, но и на лету, и, возможно, гением сво-
им он наконец образумит людей, научит их
жить в мире и согласии, поможет излечиться
от недугов и недоверия друг к другу.

Виктор Астафьев

Кадр из фильма КГТРК «У астафьевских родников»

 Сибирская школа
Александр ШАХМАТОВ – русский певец, родился на чужбине, в патриархальной
казачьей семье, окончил русскую школу в Китае, колледж и консерваторию в Австралии,
стажировался в Италии, жил и работал во многих странах и всегда и везде был предан
своему Отечеству. В 18 лет покорил Зелёный континент, победив путём всенародного
голосования в вокальном телевизионном конкурсе. Он дерзнул исполнить очень
трудноисполнимую русскую народную песню «Эй, ухнем!». И англоязычная публика
оценила дерзкий выбор самородка из русского рассеяния. Эта победа и определила
его жизненный путь. Александр Шахматов, которого газеты назвали «новой звездой
русского бельканто», проехал с гастролями по всем материкам и везде был тепло
встречен публикой и прессой. «Лос-Анджелес Таймс» писала о нём: «В русском таланте
нет предела!»
Как только открылся «железный занавес», певец, философ и поэт в 1991 году всем сердцем рванулся в
Россию прославлять русскую культуру, он объездил всю страну, был и в Красноярске. В 1999 году получил
гражданство России. С 2000 года живет с семьей в Москве. Родному Отечеству Александр Васильевич
Шахматов посвятил не только песни, но и книги: «Вселенная Россия» – о том, как русские умы и таланты
повлияли на развитие всего человечества, «Русская Россия» – о том, как вдоль и поперёк несколько раз
проехал по шестой части белого света, знакомясь с выдающимися русскими талантами, умами и
простым народом. Написал роман о любви и страданиях женщины «Русская доля», собрал воедино в
русский сборник «Стихи, рассказы, былины, сказки, поговорки, афоризмы...». Воистину, в русском таланте

Я и один в поле – воин?!

нет предела! Впрочем, пусть скажет своё слово сам Александр Васильевич.

С
егодня исполняется 22 года, как я впервые
приехал в Россию, после бурной певческой
карьеры во многих странах мира! 22 года слу-
жения на родной земле, а всю остальную жизнь, с
детских лет, тоже было служение России, но по все-
му миру. Почему в названии стоят два знака – вос-
клицательный и вопросительный – потому, что был
рад ступить на родную землю, где родились мои
русские предки, и из-за того, что не узнал Россию,
о которой мне много говорили мои любимые роди-
тели на чужбине. Первое, что меня ударило, как но-
жом по душе, – то, что слово РУССКИЙ нельзя было
употреблять – устно и письменно.
Когда мне приходилось давать интервью для
Все-советского телевидения, радио, газет и журна-
лов, где я говорил о величайшей и мировой рус-
ской культуре, литературе и искусстве, то все ста-
рались поправить меня на советский лад. Всё это
казалось мне дикостью, и я решил организовать
праздники русской духовности и культуры: «Душа
России», «Сияние России», «Казачий Покров» и «Зов
Руси» – по городам, деревням и областям матушки-
России, в том числе и в Сибири, что и стало чудом –
началом духовного и национального очищения и
восстановления настоящей Отчизны!
Сразу же приступил и к основанию организации
Всемирное русское единство «Великая Россия» –
по всей вселенной, чтобы всем миром помочь лю-
бимой исторической Родине! Стал выступать перед
студентами – в школах и университетах; перед
военными – в училищах, дивизиях и гарнизонах;
перед казаками – в станицах, хуторах и на всех Все-
российских казачьих кругах; на съездах писателей
России и перед простым народом, как на Шукшин-
ских чтениях на Алтае; в музыкальных консервато-
риях и на фестивалях... Принимал горячее участие
в кинофестивале «Золотой Витязь», стоял плечом к
плечу с великим скульптором Вячеславом Клыко-
вым – во время воссоздания «Союза русского на-
рода». Сделал по всей России более 1000 докладов,
концертов, лекций и мастер-классов.
Пришлось бороться и с произволом в Москве,
например, с незаконным и опасным сооружением
ЛЭП, а также защищать русских узников совести,
чести и достоинства – Бориса и Ивана Мироно-
вых и других земляков, некоторые из них, к русской
боли, по сей день ещё томятся в заключении, на
сей раз в демократическом. Удалось мне занимать-
ся этими благими деяниями только 10 лет, так как
после начались перехваты и вталкивание палок в
колёса возрождения русского самосознания – и со
стороны безбожных интернационалистов, и со сто-
роны либералов-перестройщиков, что меня заста-
вило писать книги, которых ныне уже семь.
Но, к сожалению, книги молодёжь читает мало,
она больше времени проводит в Интернете, поэто-
му я решил создать Русскую академию националь-
ного воспитания и образования (РАНВО) в мировых
сетях, и пока что, слава Богу, этот просветительный
орган приносит плоды, то есть получаю много пи-
сем благодарности и добрых пожеланий!
Снялся в документальных фильмах «Притяже-
ние», «Русские гости», «Русская Австралия», «Лицом
к лицу»... За последние два десятка лет появились и
исчезли сотни «патриотических» организаций с ли-
повыми вождями, которые больше думали о себе,
чем о России. А я остаюсь верен себе. Если откро-
венно, то могу сказать, что не зря живу в России,
то есть на белом свете! Знаю, что некоторые неда-
лекие скажут: что это он расхвастался, но меня это

152

не беспокоит – потому что творю я для русского
народа, для Великой державы и подаю пример дру-
гим, что и один вначале может быть в поле воин. С
верою в Бога, любовью, надеждой и истиной можно
достигнуть жизненосных результатов! Поздравляю
себя и всех верных сынов русской земли с 22-лети-
ем служения родному народу и стране! Слава Богу!
Слава предкам и потомкам Великой России!
С Сибирью я связан кровно, отсюда родом мой
отец, он рода крепкого – русского-дворянского-
купеческого-крестьянского-староверческого. Нас,
братьев Шахматовых, пятеро – Павел, Виктор, Нико-
Сибирская школа
Сейчас в родове Шахматовых четыре поколения –
около 50 человек. Старший брат недавно закончил
писать книгу о нашем роде. Родовые корни Шахма-
товых уходят в XV век, в тверскую землю. Мы такие,
мы – тверские! Кланяюсь сердечно родной сибир-
ской земле и создателям и читателям альманаха
«Затесь» и с радостью представляю вашему внима-
нию сибирские отрывки из своей книги.
Александр Шахматов
3 сентября 2013 года
г. Москва

Вселенная по имени Россия

лай, Александр и Михаил. Ещё есть сестра Наталия.

По дорогам Сибири
Сергиев Посад, Москва ту сынов и дочерей, живущих и отшедших в другой
мир на чужой земле, молю простить и помочь мо-
...Я попросил Сашу повезти меня в Сергиев По- ему родному народу здесь, на Руси, очиститься и
сад, так как я дал себе слово первым долгом по- восстановить достоинство православного русско-
клониться и помолиться у раки святого Сергия го человека,чтоб ему жилось спокойно на святой,
Радонежского – чудотворца и заступника русско- намоленной, красивой и богатой земле».
го народа, матушки-Руси! Издалека уже засвер- Перекрестился и приложился к раке, и как толь-
кали кресты и купола храмов Свято-Троицкого ко я отошёл, сразу почувствовал душевное облег-
монастыря. Чем ближе подъезжали к святому ме- чение. А когда вышел из храма, то все встречные
сту, тем сильнее становилась греховная тяжесть. люди мне казались уже знакомыми, как будто я их
Около самого монастыря были толпы людей, при- всех уже видел, как будто я здесь всегда жил. Та-
ехавших со всех сторон, – и все к святому Сергию. кого со мной ещё не было. И после этого момента
Невозможно описать, что было у меня на душе в для меня не существовали ни законы, ни поли-
то время! Все эти великолепные храмы, несмотря тика, ни бюрократия, ни начальство... Впервые я
на то, что очень запущенные и нуждаются в вос- ощутил, что крепко стою на земле, и никто меня
становлении, сияли, благоухали, наполняли глаза не сдвинет. Мы выпили святой воды и, взяв её с
слезами, а душу радостью. собой, только физически покинули святой мона-
К святым мощам чудотворца русского, как и стырь. Потому что моя душа навсегда осталась
нужно было ожидать, длинная очередь, сотни здесь – молиться перед святым Сергием.
людей жаждут прикоснуться к раке. Встали и мы, ...На следующий день программа была насыщен-
грешные, блудные дети Отчизны. И вот я уже в хра- ной, а самое важное, был вечер газеты «Литера-
ме, осталось несколько человек передо мной. И турная Россия» под руководством замечательного
вдруг у меня потекли слёзы ручьем, что было для русского человека и писателя Эрнста Софонова,
меня, по натуре креп-
кого человека, неожи-
данным явлением. Жен- ...Как бы нас ни отрывали от родной земли – оторвать невозможно. Наши
щина, стоящая сзади, гены, душа и кровь не позволят... Русского можно изгнать из Отчизны,
спрашивает меня: «Что но Отчизну из русского человека – никогда!
с вами, молодой чело-
век, вам плохо?» Я гово-
рю: «Да что вы, нет, всё нормально». А слёзы на- где собрались многие известные русские писа-
чинают душить. Потом я говорю ей: «Да вы знаете, тели. Я пришёл и сел незаметно в конце зала. На-
ведь я родился на чужбине, и встать перед святым рода тысячи! На сцену вышел главный редактор
Сергием мне как русскому человеку нелегко, да и и по именам стал приглашать почётных гостей на
тяжесть грехов тоже даёт о себе знать». сцену. Тут я впервые увидел Валентина Распутина,
Теперь уже нет ничего и никого, что бы могло Василия Белова, Игоря Шафаревича, Юрия Кузне-
меня разделить со святителем, я стою на коленях цова... Начались выступления и речи, тема у всех
перед его святыми мощами и молю простить меня была одна: как защитить Отечество от злой ино-
за то, что так долго я бродил по свету... «...Не при- странной напасти, которая направлена на искоре-
касаясь к тебе, отче, молю простить и помолиться нение русского духа, культуры, литературы, быта...
за всех рассеянных кровавой революцией по све- Были противоречивые фразы, некоторые еще

153
 Сибирская школа
было не до еды, тем более когда
стали подъезжать к Тобольской
губернии, где родился наш папа,
Василий Симеонович Шахматов.
Не мог спать, всё уносились мои
мысли в далёкое прошлое, когда
в деревушке появился на белый
свет любимый отец, когда он, ма-
лютка, с братом и сестрёнками
бегал по этой священной земле,
не зная ни горя, ни бед, и не ду-
мал, что так жестоко развернутся
события и он вынужден будет ски-
таться сначала по родной земле, а
затем уйти в изгнание на чужбину.
Рано утром поезд подошёл
к красивому городу Тобольску.
Первым показался монастырь с
крестами и куполами на берегу
великого Иртыша. Не могу объ-
Везде хорошо. Но в России лучше! яснить, какое у меня было ощуще-
ние. Меня, как известного чело-
видели защиту в советской власти. Какой самооб- века, встретили местные начальники, накормили
ман! Какая разница между интернационалистом- завтраком и стали показывать город. Первым дол-
коммунистом и международником-демократом? гом повели в дом, где, как в ссылке, проживала
Если от ума, то никакой, те и другие против наци- царская семья, затем в монастырь, где молодой
онального самосознания, национальной государ- монах поведал, что будто бы икона Богоматери из
ственности, хозяйственной политики и экономики. этого монастыря попала в Австралию с русскими
Кто-то из сидящих в зале меня узнал и отпра- беженцами. Посетили и исторический музей, что
вил записку на сцену. Вдруг я слышу: «Минуточ- для меня было очень важно, всё хотелось узнать
ку внимания, дорогие посетители русского веча, о моих корнях. К вечеру состоялась встреча с де-
в зале присутствует Александр Шахматов, и его ятелями культуры. Выступали руководители, пи-
просят подняться на сцену». К этому я был совсем сатели, художники, музыканты... Мне всё было ин-
не готов, но не выйти тоже неудобно. Поднялся на тересно, тем более что сибиряки не москвичи, не
сцену, и мне сразу дали слово. «Ничего себе, – по- оторваны от земли, природы, души открытые... До-
думал я, – земляки не робеют!» Многие выступа- шла и до меня очередь сказать слово и поблаго-
ющие говорили «советская культура», «советская дарить за внимание. Встал, а голоса нет, открываю
литература», меня это очень угнетало. Я, как ни в рот, а звук не появляется, все начали перегляды-
чем не бывало, заявляю, что для меня звучит как- ваться. Такого ещё со мной не было. Подали мне
то странно, все говорят на русском языке, а куль- стакан воды, и только после того, как я выпил, у
тура, литература почему-то советская. По-моему, меня прорезался голос. Но я был так взволнован,
это неграмотно, ведь основой культуры и литера- что только сказал спасибо и сел.
туры является язык – значит, если мы говорим на И тут я почувствовал, что значит прикоснуться
русском языке, то о другом названии нашей вели- к корням, к родине отца. Я узнал, что есть необъ-
кой русской культуры и литературы нет речи. И, к яснимое чувство, родовая и отечественная при-
моему удивлению, зал взорвался аплодисментами. надлежность, и как бы нас ни отрывали от родной
Тогда я ещё добавил, что всё человечество знает земли – оторвать невозможно. Наши гены, душа
только русскую культуру и литературу, а мы, рус- и кровь не позволят. Конечно, той деревни, где
ские, нашему достоянию присвоили псевдоним. родился папа, уже давно нет, и точного места, где
Зал ещё сильнее загремел. отец первый раз вдохнул воздух, я не нашёл. По-
садили меня добрые мои земляки на поезд, и я по-
Тобольск ехал на родину матери, в город Челябинск...

Тем временем в Москве накалялась политиче- Омск

ская атмосфера, веял путчевый ветерок, и я решил
поехать в Сибирь, на родину родителей. Сел на по-
езд и поехал по русским просторам. Какая передо
мной открылась панорама! Ведь о русской приро-
де мы читали только в произведениях, а тут я вижу
наяву. Эти белые березы, цветущие яблони, поля
цветов и зелени – от всего захватывало дыхание. В
вагоне ехали простые и приятные люди со своей
домашней снедью и аппетитно закусывали. Но мне
В городе Омске встретил меня мой настоящий
земляк, казак Алексей Аксёнов, который тоже ро-
дился в Трёхречье – в Китае. Но мы с ним никогда
не встречались, он уехал из Маньчжурии с семьёй
в Россию в то время, когда Никита Хрущёв усер-
дно приглашал всех на родину, а родина оказа-
лась целинная, то есть всех отправили разрабаты-
вать дикую землю в Казахстане...

154

Встретились мы, как родные, и увёз меня Алек-
сей к себе домой, несмотря на то, что администра-
ция города хотела меня поместить в гостинице.
А так как я по бабушке Аникьевой имею казачью
кровь, то речь пошла о казачестве в наше время, о
том, как стали появляться ряженые казаки и атама-
ны, то есть люди, которые ничего общего с казаче-
ством не имели ни по крови, ни по духу.
После обеда глава города пригласил к себе
познакомиться и поговорить. В то время начала
перестройки журналисты особенно стремились
встретиться с приезжими людьми, а тут ещё как
с Луны – из Австралии, где все, наверное, ходят
вверх ногами. В вечерних новостях телевидение
и радио сообщили о моём пребывании в городе
Омске. Встреча с начальством была насыщенная,
много поступило предложений в мой адрес – дать
концерты, наладить деловые связи с Австралией...
Но так как я приехал в Россию не делать карьеру,
а помочь, как только можно, Отечеству в нелёгкое
время, то я предложил организовать что-нибудь
для поднятия духа в народе, для самосознания,
чтобы ему облегчить смутный период.
Начальник по культуре (есть такая должность
с не совсем подходящим, как мне показалось, на-
званием) спросил, что я имею в виду. «Давайте
проведём историческое событие – первый все-
российский фестиваль русской культуры в серд-
цевине матушки-Руси, то есть географически в
центре государства», – сказал я. После чего насту-
пило молчание, затем господин Шалак говорит:
«А может быть, лучше назовём – российской куль-
туры?» Тогда я спрашиваю: «На каком мы языке с
вами разговариваем?» «На русском», – ответил он.
«Так как же тогда, говорим на русском, а культура
российская? Ведь все мировые культуры основа-
ны первым долгом на языке – возьмите итальян-
скую, греческую... Язык, потом религия... Так поче-
му же мы прославленную по всей планете русскую
культуру дома не называем русской, родной?» Ви-
димо, начальству так хотелось, чтобы я играл хоть
какую-то роль в перестройке, что согласились. Так
и решили назвать – праздником русской культуры.
И мы договорились провести его в будущем году.
Я просидел всю ночь, сочинял и записывал про-
грамму на целую неделю фестиваля, так как меня
назначили артистическим директором фестиваля,
то есть я отвечал за дух и грамотность фестиваля.
Ещё один день знакомил меня Алексей с горо-
дом. Трогательно было посетить дом-музей Ф. М.
Достоевского; здание, где находилось управление
адмирала А. В. Колчака. Свозил меня в казачью
станицу, показал, как трудятся крестьяне. Дивный
казачий православный собор, но, к моему разоча-
рованию и скорби, внутри стоял орган и расстав-
лены стулья – это был концертный зал. Я говорю
Алексею: «И вы, казаки, это терпите?»
Колывань. Новосибирск
Посадил меня лихой казак на поезд. И поехал
певец в город Новосибирск, где начинался съезд
православной молодёжи. Поезд был ночной, и
Сибирская школа
рано утром меня встретили Саша Люлько и Вася
Дворцов. Я их ещё из Москвы предупредил, что
в гостинице я останавливаться не желаю, так что
повезли меня на квартиру. И какую квартиру! С за-
мечательной хозяюшкой Натальей Викторовной
Соковиковой – красавицей, заслуженной балери-
ной и общественным деятелем. От радости у меня
глаза засверкали. Василий Дворцов оказался её
мужем, и появилась очаровательная девчушечка
– доченька Настенька. Для меня, семьянина, это
было одно удовольствие! Вкусно закусили и запи-
ли чаем, стали знакомиться с программой съезда.
Узнал, что съезд в основном будет проходить в
деревне Колывань, недалеко от города Новоси-
бирска.
Перед началом съезда отслужили молебен в со-
боре, посадили нас на автобусы и повезли в си-
бирскую деревню. На автомобиле я уже привык
ездить по хорошим дорогам Европы, а тут прихо-
дится часто подлетать на сиденье или катиться то
в одну, то в другую сторону, но это тоже родное,
утешал я себя. А потом решил – ведь это замеча-
тельно! В западных странах люди тратят большие
деньги на всякие массажи и упражнения тела, а
тут раз проедешь по советским дорогам – и не
нужно беспокоиться о состоянии здоровья. Всё
разомнётся и встанет на своё место. Даже себя
рассмешил.
Приехали в деревню с деревянными домиками и
грязными улицами. Но это всё телесное удобство,
главное, это съезд православной русской молодё-
жи – духовная пища для души. Сбежалась забавная
деревенская детвора, и рассматривали нас с голо-
вы до ног, особенно нас, четверых приезжих из-
за бугра, как выразились соотечественники. Были
замечательные русские патриоты из Аргентины –
супруги Беликовы, русская девушка-патриотка из
США и я из Австралии с вселенным взглядом на
жизнь. Стояла старая полуразрушенная церковь,
школа, общежитие и натурально туалеты.
Молодёжи съехалось со всей России около
пятисот человек, в возрасте от двенадцати до
тридцати лет. Открытие проходило в большом
сельском зале. Приехали известные богословы,
писатели, учёные, деятели культуры... Нас, гостей
из изгнания, посадили в первый ряд. Первым под-
нялся на сцену архиерей богатырского вида, по-
приветствовал всех присутствующих и начал чи-
тать доклад. Очень грамотно и в тоне съезда. Но
после окончания доклада он вдруг, глядя на нас,
соотечественников-скитальцев, заявляет, что Рус-
ская Зарубежная Церковь ведёт подрывную рабо-
ту на нашей священной земле, то есть открывает
свои приходы, и поехал...
Я не знал, как это понимать – пригласили на
съезд и бухают прямо в лицо. А задавать вопросы
можно было только в письменном виде, и я решил
написать. Да, я против духовных подрывов, но ка-
кие могут быть подрывы Русской Церковью мате-
ри Церкви, это уже будет не русское и не христи-
анское явление, а политическое, сатанинское. Да
и этого не было – появились провокационные так
называемые зарубежные приходы. И последний
155
 Сибирская школа
вопрос к владыке: почему патриархия разрешает
открывать свои приходы там, где уже есть много
православных храмов, как, например, в Австра-
лии?
Прочитав мою записку, владыка сурово погля-
дел на меня и ничего не ответил, сошёл со сце-
ны. Что было удивительно для всей молодёжи: до
того красноречивый, тут архиерей вдруг ничего
не смог сказать. Такой разворот событий, видимо,
понравился молодёжи, и они попросили меня вы-
ступить со сцены. Я не докладчик и не готовился к
выступлению, потому отказался. Но молодёжь на-
стаивала. Пришлось выйти и сказать, что было на
душе.
Сказал, что как-то всё очень странно и обидно.
Ведь русские рассеяны по всем странам и матери-
кам и всюду служат Отечеству – остаются русски-
ми и православными, духовно, культурно и научно
обогащают всё человечество. За всё свое изгна-
ние с родной земли они по вселенной построили
более пятисот православных храмов, монастырей,
семинарий, немало старческих домов, культурных
центров, школ, театров, фабрик, магазинов, де-
ревень, городков – и всё это во имя России, а на
родной земле нас считают врагами. Где же здесь
логика? Зал так затих, что слышно было, как комар
пищал.
После длинной паузы зал взорвался аплодис-
ментами, что для меня тоже было неожиданно.
Я сошёл со сцены и сел на последний ряд: если
вдруг опять будет злое выступление, то я встану и
уйду. И слава Богу, больше не последовало отри-
цательных заявлений. Вечером все перезнакоми-
лись, пообщались и повеселились, как одна семья.
Назавтра опять доклады в том же зале. Мы, гости,
опять сидим в переднем ряду и внимательно слу-
шаем доклады. Большинство были очень интерес-
ные.
Ещё утром мы заметили двух молодых парней
странной наружности, которые уж очень недо-
бродушно смотрели на нас, но мы не обращали
внимания. Во второй части собрания появляется
на сцене юноша и начинает на нас прямо со сцены
нести, вроде того, что мы враги, и зачем нас вообще
пригласили... Вижу, пахнет провокацией, значит,
нужно в атаку, а то сядут и поедут, то есть сорвут
съезд и уже налаженную спайку среди молодежи.
Встаю и поворачиваюсь к публике. Говорю: «Про-
стите нас, люди добрые, мы сюда приехали с лю-
бовью и душой, но то, что сейчас я услышал, – это
оскорбительно и нечеловечно, разрешите уйти
из зала». Повернулся и пошагал в боковую дверь,
вышел в коридор. И думал, всё на этом закончит-
ся, но не тут-то было. Вдруг выбегает молодёжь из
зала, и подбегают ко мне две маленькие девочки,
и со слезами просят: «Не уходите, Александр Васи-
льевич, мы вас любим, останьтесь...» Ну, уж такой
картины я совсем не ожидал.
Вскоре подошли организаторы, священник и
начали меня упрашивать вернуться в зал. Тут я
смекнул, что из всего этого может получиться
очень полезное последствие. Особенно мою душу
захватили эти малютки. Тогда я говорю: «Дайте
156
мне минут десять на размышление». Поговорив со
многими, я решил вернуться в зал не из-за орга-
низаторов, а из-за молодёжи. Но прежде, чем вер-
нуться в зал, прошу, чтобы молодой человек со
сцены перед всеми извинился. На что священник
и руководители без замедления согласились. А
этот молодой человек в слёзы, оказалось, что два
те типа со странной внешностью его завербовали
и дали ему задание. И этому глупенькому русско-
му мальчику пришлось извиняться за чужую вину.
Я вернулся в зал, и доклады продолжились. Но
этот несчастный мальчик вынужден был удалиться
со съезда, так как с ним никто из молодёжи не хо-
тел общаться. А мне его стало так жалко! Сколько
ещё таких посредников зла? Это происшествие
нас, участников съезда, ещё сильнее сплотило.
Попросили, чтобы я дал концерт. Я поинтересо-
вался: «Как же вы в один день без рекламы со-
берёте людей и заполните большой зал?» На что
местные ребята ответили, что это их проблема –
«только согласитесь». Я согласился. Все так меня
расположили, да и хотел знать, как будут молодцы
собирать людей.
Утром ребята встали рано, надули горячим воз-
духом шар, привязали большую корзину, посади-
ли туда мальчугана, дали ему в руки большую тру-
бу и пустили в небо на верёвке. И он, летая над
деревней, кричит во всю-то трубу: «Все на концерт
Александра Шахматова из кенгуровой страны Ав-
стралии!» Глядя на такое зрелище, я смеялся от
всей души. Надо же додуматься! Смекалистый наш
мужик деревенский. Зал был переполнен, было
столько цветов, слёз и радостных крестьянских
лиц! Этого я не забуду никогда. После концер-
та мы вышли погулять по деревне, с нами была и
четырёхлетняя Настенька. Вдруг наша Настя как
запоёт: «Здесь русский дух, здесь Русью пахнет!..»
Томская область. Томск
В Томской области посетил вновь образован-
ный женский монастырь, где настоятель и осно-
ватель монастыря отец Иоанн рассказал мне, как
зародилась обитель. После того как умерла ма-
тушка, овдовевший отец Иоанн постригся в мо-
нахи. Стал служить Господу в большом городском
приходе. Стало приходить много молодёжи, что
не было угодно атеистической власти, и она ре-
шила убрать его с многолюдного прихода. Отпра-
вили отца Иоанна в деревню обслуживать десяток
старушек. Приехал отец Иоанн в Томскую область
и стал разыскивать верующих. Нашлось несколько
человек, и начали молиться в комнатушке. Благая
весть стала разноситься по деревне, и стал народ
приходить, а места для всех молящихся не хватает.
Пошёл смиренный монах к председателю колхо-
за и попросил его выделить участок земли, чтобы
можно было соорудить помещение для молящих-
ся крестьян.
Председатель сказал, что он неверующий, но
всё же разрешил монаху основаться на одном
из засорённых участков. Отблагодарил отец Ио-
анн председателя и пошёл со своими духовными
 Сибирская школа
чадами на участок. Расчистили участок и, под- как гостя. В город Томск я поплыл по реке Оби. И
правив покосившийся домик, начали молиться в какое это было плавание! Увидел красавицу-при-
домашней церкви. Через некоторое время стало роду совсем с другой стороны. Встретили меня
тесно и в этом Божием доме, во время литургии казаки в форме. И сразу повезли на круг. В зале
люди уже стояли на улице. Опять пошёл отец Ио- сидели казаки в мундирах. Со сцены выступали
анн к начальнику – попросить его помочь постро- атаманы, историки, учёные и простые казаки. Всё
ить храм. Главным образом нужен строительный мне было интересно. Во время перерыва я услы-
материал, а рабочей силы было уже много. шал брань казаков, думаю – чего они делят? Ока-
Видимо, у председателя душа была христиан- залось, в зале присутствовали ряженые казаки с
ская, и он сказал: «Будут подходить грузовики с подозрительным обликом и не хотели показывать
материалом, только указывайте, куда его уложить. удостоверения. Непонятно, кто их сюда направил,
И не спрашивайте, откуда он и кто распорядился». от какого казачества и атамана они появились
Тем временем стали приходить люди, мастера из здесь.
разных городов на день на два поработать. В те- Тогда томские казаки решили: не хотите пока-
чение нескольких месяцев построили трапезную, зывать, тогда снимайте форму, не позорьте каза-
кладовую, вскопали огород и посадили семена... А чество, и пообещали в случае неисполнения этого
когда расчищали участок под фундамент храма, то приказа выпороть плетью. Испуганные самозван-
обнаружили под слоем земли толстый слой опи- цы быстро поснимали форму и разбежались, как
лок с человеческими останками. Оказалось, что крысы с тонущего парохода. Во втором отделении
на этом месте я выступил с
был лагерь для кратким словом
заключённых и спел казачью
с лесопилкой, балладу «Жило
и, видимо, как двенадцать раз-
умирали люди бойников».
от голода и бо- После окон-
лезни, их здесь чания круга по-
же закапывали. дошёл ко мне
После такого атаман и пред-
открытия ещё ставился: «Я
больше стало белый атаман».
приходить ве- «Очень прият-
рующих с раз- но», – ответил я.
ных мест Рос- Через некото-
сии, и многие не рое время под-
хотели уходить. ходит другой
Стройка пошла атаман и гово-
ещё быстрее. рит: «Я красный
Стали прихо- атаман». «Очень
дить несчаст- С певицей Татьяной Петровой – на Байкале
приятно», – го-
ные женщины, ворю я. А потом
многие с детьми, избегая тяжести городской и подозвал обоих атаманов и говорю им: «Вы оба для
перестроечной жизни. Приходила молодёжь, ко- России предатели». Они оба от меня даже отско-
торая попала в плен сектантства-сатанизма. Мо- чили и в голос: «Как так?» «Очень просто, – ответил
лодые люди приходили, как бешеные. Дёргает я. – Вы знаете, кто хотел революцию, кто придумал
их, а отец Иоанн заводит их в Божий дом и читает ярлыки «красный» и «белый», кто устроил брато-
молитвы, чтобы выгнать поселившегося беса из убийство. Десятки миллионов невинного русского
человеческих тел. Через некоторое время прихо- люда, в том числе и казачества, было уничтожено.
дят в себя и не хотят уезжать из монастыря. Вот так И вы после этого ещё козыряете этими ярлыками
и основался монастырь на костях заключённых. и делитесь на вражеские группы. Кто же вы после
Чудо нашего времени на Руси! этого для Отечества? По-моему, предатели».
Было радостно наблюдать, как молодёжь тру- Они не ожидали такого разговора, оба опешили
дилась на благо восстановления православного и не могли вымолвить ни слова. Я им говорю: «По-
храма – всё делали вручную, без техники, но с та- жмите по-казачьи друг другу руки и обнимитесь,
кой любовью! К сожалению, моё время подходило как братья-казаки, верные сыны Отчизны, и за-
к концу, я вернулся в город Новосибирск, сделал будьте про злую расцветку, деление казачества на
выступление по телевидению, радио, дал интер- своих и чужих!» Тут меня пригласили дать интер-
вью для газет, затем выступил перед учёными в вью для телевидения, и я оставил двух атаманов
Академгородке, пообещал в следующий раз при- поразмышлять...
быть опять и дать концерт в Большом оперном те- Томск очень красивый город. Город молодёжи
атре Новосибирска. – студентов, здесь один из старейших университе-
Следующий город был Томск, там начинался тов Сибири. Много деревянной постройки с резь-
Всемирный казачий круг, куда меня пригласили бою на окнах и дверях. Посетил я и монастырь в

157
 Сибирская школа
руинах, где был похоронен старец Феодор Кузь- ко лет мучился с осколком в голове и затем умер в
мич, по преданиям, царь Александр Первый Бла- Китае. Братьев Маркела, Фёдора, Венедима увезли
гословенный. Сюда приезжали члены царской фа- в советские лагеря, а молодые семьи остались на
милии, как на паломничество... произвол судьбы в Трёхречье, в Китае. Отсидели
...Не успел доехать до Новосибирска, как меня ни за что много лет и вышли из заключения боль-
уже разыскивает телевидение Томска и просит ными. Маркел и Фёдор уже покойные, а Венедим
срочно вернуться обратно. Я спрашиваю: «В чём живёт в городе Щучинске с семьёй, которая при-
дело?» Милая девушка отвечает: «После показа ехала из Китая. А мы, сестра Анна и старший брат
вас по телевидению к нам обратилась ваша двою- Пётр, тоже клюнули на приглашение советских
родная сестра Татьяна и просила разыскать вас». вождей, в пятьдесят четвёртом году приехали на
Опять забилось сердце. Тогда я попросил админи- родину из Китая, и, как все, на целину – в Казах-
страцию города дать мне автомобиль с водителем, стан. Сейчас брат Пётр живет около города Орен-
а за ценой дело не станет. Сел на чёрную «Волгу» и бурга, а сестра Анна в Кустанае».
обратно в город Томск. Я рассказал о нашей семье, как она тоже по-
Около четырёх часов мы ехали по живописной скиталась и много пережила. К сожалению, у меня
русской природе. То лес, то поля, то реки рассти- времени было всего несколько часов, нужно было
лались перед нами. Подъехали прямо к телевизи- возвращаться в Новосибирск, чтобы сесть на ско-
онной студии, как и рый поезд. Родным не
договорились с де- хотелось меня отпу-
вушкой. Она пригото- скать. И я пообещал,
вила сценарий, чтобы что скоро вернусь.
заснять нашу встречу На обратной до-
для документального роге передо мной
фильма. У меня уже не проходили картины
было терпения, я ска- искалеченных жиз-
зал: «Везите к сестре». ней только что уви-
Подъехали к но- денных родных: как
вому многоэтажно- жена и мать, малютки
му зданию и со всей плакали и хватались
телеаппаратурой ручонками за отца,
поднимаемся в квар- когда его уводили
тиру сестры. Соседи интернационалисты-
смотрят и не пони- большевики, как уби-
мают, что происхо- тая горем мать теряла
дит, а свершалось сознание от вида са-
историческое со- танинской картины...
бытие – встречались Как русская кроткая
незнакомые родные. Красноярск. Фото на память с председателем женщина Марианна,
Открывается дверь, Красноярского отделения Союза духовного возрождения потеряв мужа, по-
встречает меня милая Отечества Людмилой Андросовой. 1991 лучает второй удар
женщина и говорит: – увозят молодых
«Здравствуй, браток!» И уже в её голосе я ощутил красавцев-сыновей... Не укладывается в разум та-
шахматовский тон. Краткая пауза и объятия двух кое бесовское явление. А ведь они были не одни
родных людей, жестоко разорванных судьбой. такие  – сотни, тысячи, миллионы русских семей
Здесь и муж, доченьки, сын, внуки – уже по много- были покалечены и погублены. И неужели дья-
численному семейству можно было убедиться, что вольские поступки пройдут безнаказанно?
это шахматовский род. Проехали полдороги. Начался ливень, вся до-
Все стоят взволнованные и не садятся. Затем са- рога в воде, маломощные автомобили уже вышли
мая боевая моя племянница Капа говорит: «Хватит из строя, стоят на шоссе, только наша «Волга», как
стоять, пора за стол!» Начались угощения, разго- танк, несётся вперёд. Вдруг видим: размыло доро-
воры, слёзы, воспоминания... Сестра Татьяна сразу гу, и все перед нами поехали в объездную. И тут
показала фотографии родных и родственников. мы забуксовали. Что делать? Надо вытаскивать
Она рассказала, что брата моего папы, то есть мо- «Волгу». Я в костюме иду ломать ветки, чтобы по-
его дядю Климента, расстреляли в тридцатые годы ложить под колёса автомобиля, а дождь продол-
за то, что он героически воевал во время Первой жает лить...
мировой войны с немцами и имел за отвагу орде- Принёс целый ворох веток, подложили под ко-
на. Всю жизнь пришлось пятерым сыновья и двум лёса. Включаем мотор, нажимаем педаль, а авто-
дочерям жить без отца. Спасибо дяде Васе, что мобиль ни с места, ещё глубже ушёл в землю. Оба,
приютил их в Маньчжурии, а то бы с голода по- я и водитель, уже мокрые и грязные. Положение
гибли... безнадёжное. Тут подъехал большой грузовик и
И Татьяна разрыдалась... А телевидение про- остановился. Подошёл здоровый парень и гово-
должает снимать. Придя в себя, она продолжила: рит: «Не волнуйтесь, сейчас покурю и вытяну вашу
«Брат Виссарион был ранен и контужен, несколь- "Волгу"». Полегчало на душе. Выкурив спокойно

158

сигарету, парень привязал нашу «Волгу» к грузо-
вику и, как щепочку, вытащил.
Отблагодарив спасителя, мы опять выехали на
дорогу и поспешили дальше. Вместо четырёх часов
проехали шесть, и, конечно, мой поезд уже ушёл.
Значит, так нужно, и что ни делается – всё к лучшему,
решил я. Отвёз меня лихой водитель Ваня до квар-
тиры Наташи и Васи. Увидели меня милые друзья и
начали от души смеяться. Я был такой грязный и мо-
крый. Привёл себя в порядок, напился горячего чаю
с сибирскими травами, позвонил в город Красно-
ярск и сказал, что приеду только через две недели.
Попросил переменить дату концерта и объяснил,
почему я задержусь. После такой встречи с родны-
ми и интересного приключения по дороге мне душа
подсказала сначала поехать к родным...
Барнаул. Сростки
В Барнауле ждали меня сибирские казаки во
главе с атаманом Белоозерцевым. Я им ещё на
большом казачьем круге в городе Томске пообе-
щал приехать и выступить. Встретили меня они со
всеми почестями и с лихостью. В тот же день была
организована встреча с деятелями культуры и вы-
ступление перед жителями Барнаула. И как по за-
казу, в Барнауле находилась моя аккомпаниатор-
ша из города Новосибирска, что облегчило моё
положение. Сразу, как говорится, с ходу спели.
Встреча была очень интересная, задавали умные
вопросы, особенно молодёжь. Её интересовало
общее положение человечества на планете, куда
его завела цивилизация.
Программу для казаков и казачек я приготовил
казачью, русскую, так что было много восклица-
ний «любо, любо!». Моё пребывание совпало ещё
и с «Шукшинскими чтениями» на родине русско-
го писателя Василия Шукшина. Для меня это было
большим подарком. Показали мне казаки города
Барнаул и Бийск и отвезли на гору Пикет, где про-
ходили эти ставшие традиционными чтения.
На горе в массе народа я встретил русского
режиссёра-документалиста Владимира Кузнецова
с супругой Любой из города Красноярска. Я по-
знакомился с ним ещё на съезде православной
русской молодёжи в деревне Колывань под Ново-
сибирском, где он начал снимать фильм «Русские
гости», для чего заснял и меня. Они привезли сюда
прекрасного русского писателя Виктора Петрови-
ча Астафьева, с ним меня сразу и познакомили.
Народу были тысячи, на площадке, специально
приготовленной для праздника, по очереди вы-
ступали писатели, певцы, музыканты, танцеваль-
ные ансамбли... Атмосфера была радостная, ис-
тинно праздничная. Собрались все крестьяне из
ближних деревень, поднимались в гору пешком,
Были столичные звёзды... Виктор Петрович, всеми
уважаемый писатель, сидел на почётном месте.
Для меня было такой радостью видеть столько
русских людей в одном месте, да ещё и на фоне
такой чудесной алтайской природы.
А тут ещё и объявляют, что здесь присутствует
известный русский певец из Австралии. И сказал
Сибирская школа
это не кто иной, как сам Виктор Петрович Аста-
фьев. Сначала народ не понял, в чём дело. Как так
из Австралии? Для алтайских крестьян это что-то
непонятное, при чем здесь русский... из Австра-
лии? Мне было интересно наблюдать за реакцией
людей. Старушки зашептались, молодёжь насто-
рожилась: откуда появиться здесь человеку-кен-
гуру?.. Этим дело не закончилось. Виктор Петро-
вич вызвал меня на площадку, что для меня было
полной неожиданностью.
Но все хотели посмотреть, что это за певец та-
кой, да ещё из какой-то Австралии. Поднялся на
площадку, поблагодарил Виктора Петровича за
внимание, низко поклонился всем стоящим вокруг
людям и сказал, что это от всего русского рассея-
ния. Рассказал, что наши русские братья и сёстры
уже в третьем поколении проживают во всех стра-
нах и на всех материках, но не утратили любви и
преданности Отечеству, они всюду служат России
как верные дети. Русского можно изгнать из От-
чизны, но Отчизну из русского человека – никог-
да! Мы на чужбине не считаем себя эмигрантами,
мы не признаём политических и географических
границ, нам навязанных. Мы жили Россией, живём
Россией и всегда будем жить Россией.
Ещё не закончил выступление, как раздались
бурные аплодисменты, чего я не ожидал. И боль-
шинство соотечественников, видимо, тоже не
ожидало такого выступления, думали, что ещё
один какой-то западник приехал их учить жить.
За такой тёплый прием я решил спеть, посвятив
свой романс русскому гению – писателю Василию
Макаровичу Шукшину. И запел «Гори, гори, моя
звезда». На открытом воздухе, на родной земле,
перед родным народом. Было такое настроение,
что я пустил весь свой голос мощно и от души так,
что микрофоны загудели, и народ стал подпевать
и громко аплодировать.
Потом, глядя на природу, я запел «Вижу чудное
приволье», здесь уже все запели родную русскую
песню. И когда я сошёл с площадки в народ, то
все стали подходить ко мне и со слезами благо-
дарить за сказанное и спетое. Подходили бабушки
и дедушки, родители и дети... Дарили мне всё, что
было у них в руках. И тут я вспомнил, как хорошо,
что я опоздал на поезд. Действительно, что ни де-
лается – всё к лучшему.
По окончании торжественного концерта мы
пошли пешком в дом, где родился и жил писатель.
Когда мы проходили по улице, все приглашали
нас зайти в дом. Зашли к одной старушке, так она
не знала, куда нас посадить, поставила на стол всё,
что у неё было, чтобы от души угостить. Тут я по-
думал, что, несмотря ни на что, русские как были
сотни лет тому назад добрые, гостеприимные,
наивные, так и остались такими. Вначале вроде
кажется, что осталась какая-то оболочка от совет-
ского периода, но когда ближе познакомишься и
они узнают, что ты родной, свой, русский человек,
то забывают всё и открывают свою душу. Такого
нет ни в каком другом народе.
Как я благодарен Богу, что родился русским!
Погода в этот день продолжала радовать, и мы
159
 Сибирская школа
решили поехать на рыбалку, а Виктор Петрович
Астафьев в качестве главного рыбака. Подъехали
на нескольких автомобилях к горной речке, все
именитые рыбаки вдоль берега. Виктор Петрович
взял удочку и сел на берегу. Мне тоже дали в руки
удочку и посадили недалеко от русского писате-
ля. Ребята уже развели огонь, принесли воды и на-
чали готовить чай.
Через некоторое время появились два местных
рыбака и, увидев Виктора Петровича, закричали:
«Это же Виктор Петрович, наш русский писатель!»
И от радости преподнесли ему большую бутылку
медовухи. Я решил, что это апельсиновый сок и с
удовольствием выпил стаканчик холодненького
напитка. А сами всё продолжаем ловить. Рыба не
клюет, даже у великого писателя. Но как же без ухи
на природе, да ещё у реки. Сжалились над нами
местные и отдали свой улов.
Володя Кузнецов и Валерий-полковник взялись
готовить уху, а мы продолжаем закидывать удочки
и попивать медовуху. Пришло время подняться.
Хочу встать, а ноги не слушаются, думаю – ну, на-
верно, отсидел. Пробую, опять не получается. Я и
так, я и сяк, всё равно не подчиняются. А Виктор
Петрович уже заметил и улыбается. Я ему говорю:
«Ноги не работают». А он меня спрашивает: «Ты
первый раз пьёшь медовуху?» Я ему говорю: «Да».
«Ну вот, теперь знай, что это такое!» – а сам ещё
громче рассмеялся. Пришлось мне чуть ли не на
четырёх конечностях ползти. «Вот ещё одно от-
крытие», – подумал я.
К вечеру подошли и коровки к реке напить-
ся после вкусной свежей зелёненькой травки. А
один из рыбаков возьми да оставь двери «Волги»
открытыми, с продуктами на сиденье. Бурёнка на-
пилась водички и, унюхав что-то хлебное в авто-
мобиле, решила попробовать. Залезла головой в
открытую «Волгу» и пожёвывает. Недалеко нахо-
дился хозяин, и он, увидев, что коровушка удоб-
но примостилась, закричал сыну, чтобы тот бежал
и скорее отогнал незваную гостью. Мальчишка
схватил большую палку и к месту преступления.
И с ходу хлоп её палкой. Бедная корова от испу-
га как рванула через салон, разворотила верх и в
противоположную дверь выскочила. Растерянный
мальчуган побежал к отцу, а отец палку в руки и за
пацаном. И такое я тоже видел!
Тем временем уха уже была готова, и мы с удо-
вольствием начали есть. Так было вкусно и при-
ятно! Когда солнце закатилось, сразу появились
громадные комары и какие-то мухи, которые хва-
тают за тело и выдирают кусочек кожи до крови.
Пришлось быстро собраться, поехать к милой
сестре Володи Кузнецова на ужин и продолжить
весёлое и здоровое времяпрепровождение. При-
соединился к нам и известный литератор, критик
Валентин Яковлевич Курбатов из города Пскова.
Там нас начала веселить малютка-девочка, дочь
хозяюшки, русскими песенками, да ещё и под-
плясывала. Какие красивые, ласковые и здоровые
дети в деревнях!
После медовухи и принятия нескольких рюмо-
чек водочки запел наш дорогой Виктор Петрович,
160
и таким приятным баритоном. А после запели и
все. Виктор Петрович, к тому же и замечательный
рассказчик, увлёк всех своими рассказами. Всё в
деревне было, но главного для души – православ-
ного храма – не было.
Красноярск. Овсянка
Утром меня отвезли к поезду, и я поехал дальше
навстречу жизни – в город Красноярск, где меня
уже заждались. Остановился на квартире у Оли и
Вовы Горностаевых – доктора и инженера. Тут у
меня уже было много знакомых среди казачества.
Приехали казаки, посадили в автомобиль и повез-
ли знакомить с городом. Сначала заехали в чудные
храмы. Затем в дом-музей художника Сурикова,
прославившегося картиной «Боярыня Морозова».
Здесь познакомились с замечательной русской
женщиной Людмилой Ивановной Андросовой (в
ту пору она возглавляла Красноярское отделение
Союза духовного возрождения Отечества. – Ред.).
После поехали к удивительному русскому писа-
телю-прозаику Анатолию Буйлову. Он ещё и про-
фессиональный охотник-тигролов, один из пой-
манных им тигров «служил» в московском цирке.
Он и незаурядный строитель – на берегу Енисея
построил себе трёхэтажный дом-терем. И, конеч-
но, повезли меня на природное творение в горы,
полюбоваться знаменитыми Красноярскими Стол-
бами. Как они основались и когда – секрет при-
роды.
Город мне тоже очень понравился, оригинален
по архитектуре и расположению. Вечером встре-
тился с пианистом, и прошли программу для завт-
рашнего концерта в концертном зале филармо-
нии. О моём пребывании красноярцы уже знали,
при встрече приветствовали и любезно раскла-
нивались. Перед началом концерта произошёл
небольшой скандал: администрация зала почему-
то не хотела пускать казаков в форме. Но казаки,
народ боевой, поднапёрли и всей ротой вошли, а
директор, учуяв, что дела неладны, сбежал из теа-
тра. Я, находясь в артистической, услышал гром-
кий шум и спросил руководителя закулисной жиз-
ни, в чём дело. Он ответил: «Ничего серьёзного,
директор... не любит казаков».
Пел я старинные русские романсы, казачьи пес-
ни. Акустика была хорошая, так что пелось легко и
приятно. А прежде, чем спеть романс «Гори, гори,
моя звезда», я сказал, что это был любимый романс
Александра Васильевича Колчака, и, когда я запел,
все казаки встали. Закончил намеченную програм-
му, а народ не расходится, просит ещё спеть. При-
шлось много петь на бис. По просьбе красивой
женщины Людмилы Ивановны Андросовой спел
«Утро туманное» на слова Тургенева.
Организаторы после концерта устроили мне
сюрприз – приготовили сибирскую баню с засто-
льем в деревне. Они узнали о моих сибирских кор-
нях, как же без баньки! Сели в автомобили и, как на
лошадях, помчались за город. Солнце только что
распрощалось с Красноярским краем, и на дво-
ре стало темнеть. У добрых хозяев стол уже был
 Сибирская школа
накрыт разнообразной сельской пищей. Все удоб- сердце опять запрыгало, но решил не сдаваться,
но расселись вокруг, выпили за успех концерта, ведь я сибиряк. Опять пошёл в жару, но попро-
начались речи, настоящий пир. Через час входит сил на этот раз без ласки веников... Побыл там
здоровый мужчина и громким голосом объявляет, несколько минут и ходу. Оставил их одних. А сам,
что баня готова. Ну, раз готова – значит, идём. как говорится, шапку в охапку и бегом под покров
Пошли я, Владимир, Сергей и специалист-бан- милой хозяюшки. Она мне сразу стакан сока из
щик. Заходим в предбанник, раздеваемся и входим смородины, отвела в комнату и сказала: «Отдохни
в следующую комнату, где тепло, стоят скамейки, немножко». Я помню, что прикоснулся к постели, а
маленький столик с бутылками кваса. Располо- потом уж больше ничего не помню. Уснул как ре-
жились и пьём квас. Думаю, как хорошо, ничего бёнок. Через несколько часов меня кое-как раз-
страшного, баня нравится. Вдруг наш полков- будили и пригласили за гостеприимный вкусный
ник-банщик как скомандовал: «Готовы, друзья?» Я стол.
спрашиваю: «Куда?» «В баню», – ответил он грозно. Через день вернулся домой Виктор Петрович
«А что это?» – Астафьев, и Во-
спросил я, ози- лодя Кузнецов
раясь вокруг. повёз меня к
«А это только нему в дерев-
начало», – ню Овсянку.
улыбнулся он. Не только по-
Моё сердце гостить у писа-
забилось силь- теля, но и снять
нее. Надевают нас вместе для
на меня рука- своего доку-
вицы, шапку и ментального
чулки. Думаю фильма «Рус-
– что же такое? ские гости».
Лето на дворе, Виктор Петро-
а на меня на- вич нас уже
девают всё это ожидал, приго-
и ещё в бане? товил закуску
Насторожился. и медовуху. Он
Опять команда жил в простом
– идём! Откры- деревянном
вается дверь домике зелёно-
ещё одной ком- На знаменитых Красноярских Столбах го цвета неда-
наты, а оттуда с группой местных кинематографистов леко от берега
такая жарища, реки. Располо-
что я сразу назад, меня ребята под руки, толкают жились во дворе за столиком, прямо под деревом
вперёд и приговаривают: «Какой ты сибиряк...» Это и начали вести разные разговоры, а аппарат Во-
задело моё самолюбие, и я добровольно пошёл. лодин стал всё снимать.
Вошли и закрыли дверь. «Ну, теперь ложись на Как я уже говорил, Виктор Петрович – умелый
гобчик, дорогой гостенёк». Я прикоснулся к нему – рассказчик, рассказывал много о войне, как он по-
как огонь. «Нет, не могу, – взмолился я, – подложи- терял глаз, о советской власти, о бесхозяйствен-
те что-нибудь». «Хорошо, – говорит полковник,  – ности, о тупиковом состоянии государства. Стали
вот потничек». Уложили и начали хлестать меня закусывать и выпивать, но я уже медовуху не тро-
вениками, я набрался мужества, терплю, молчу, гал, ещё свежа была память с Алтая. Так уютно и
хотя уж очень хотелось кричать... И вот чувствую, поучительно мы провели время у дорогого рус-
что мне плохо, прошу, чтобы перестали, что я уже ского писателя, и, прощаясь, он мне подарил не-
узнал, что такое русская баня, и простуда, которая сколько своих книг.
у меня была, уже выскочила без оглядки. «Ну лад- Теперь я ехал уже на родину другого великого
но, – сжалился полковник, – выходи». русского писателя – Валентина Григорьевича Рас-
Какое там выходи, кое-как выполз в среднюю путина. К батюшке Байкалу, в город Иркутск.
комнату, где на меня сразу вылили ведро холод-
ной воды. А сами вернулись обратно в баню па- Продолжение следует
риться. Я решил, что всё, слава Богу! Но не тут-то
было, минут через десять появляется полковник, Фото из архива автора
весь красный, как рак, и заявляет: «Пошли!» Моё

161
 Сибирская школа
Анатолий БАЙБОРОДИН – коренной сибиряк, начинал свой путь в литературу с
журналистики, преподавал в университете, возглавлял издательство «Иркутский
писатель», работал главным редактором альманаха народов Восточной Сибири
«Созвездие дружбы», в настоящее время – исполнительный редактор альманаха
«Иркутский Кремль». Но известным его сделали романы, повести, рассказы,
художественно-публицистические и научно-популярные очерки, которые печатались
не только на просторах России, в Сибири и в Москве, но и в Чехословакии, Германии,
Франции. Его писательские труды отмечены множеством литературных премий,
он лауреат Всероссийских конкурсов: «Литературная Россия», «Отчий дом» имени
братьев Киреевских», премии имени Василия Шукшина, Большой литературной
премии России, международного конкурса детской и юношеской литературы имени Алексея Толстого,
премии имени Н. М. Карамзина («Карамзинский крест»), неоднократный лауреат областных премий –
имени святителя Иннокентия Иркутского, губернатора Иркутской области.
Владимир Личутин в статье «Песнь родимой земле» писал: «Анатолий Байбородин писатель
талантливый. Обладает стилем, образным языком, музыкою слова, верным глазом, душою, чуткою
к душевным переживаниям героев. Природа щедро наделила Байбородина всеми литературными
качествами, из чего и вылепливается истинный народный художник. Читал книгу повестей и
рассказов и нарадоваться не мог: вот в глубине сибирской какой новый писатель возрос; своим
восторгом поделился с Валентином Распутиным, и тот подтвердил... Анатолий Байбородин в

«Если русская
Сибири и в России, может быть, один из немногих, а может, и из самых первых стилистов и знатоков
русского слова».

литература выживет...»
То, что не забылось

Л
итературная судьба – горькая полынь: тяжко
из целебной деревенской грязи угодить в
белоперчатные князья; а и грех жаловаться:
на склоне лет одобрительно похлопывают по пле-
чу былые мастера, а к сему, сподобился общаться
с писателями, коих при жизни величали русскими
классиками, а тех, кто в здравии, величают и поны-
не. Валентин Распутин, многая ему лета, изрядно
подсоблял мне, молодому и зелёному; с Владими-
ром Личутиным завязалась творческая и житей-
ская дружба; с Василием Беловым, Царствие ему
Небесное, обменивались книгами и письмами; не
единожды встречался и с Виктором Астафьевым,
Царствие Небесное и ему. Виделись в Красно-
ярске, Дивногорске, Овсянке, Барнауле, Бийске,
Сростках; беседовали с красноярскими и алтай-
скими книгочеями, сиживали рядом в дружеских
застольях; и, наконец, в домашнем архиве хранит-
ся даже и письмецо, где Астафьев толкует о моих
рассказах.
Писать обширные воспоминания о встречах с
Виктором Астафьевым непосильно: виделись го-
дом да родом, мимолётно, а привирать грех. Помя-
нулась расхожая на Алтае писательская байка... Как
из снежка, пущенного под гору, вырастает снежный
шар, так после смерти Василия Шукшина обильно
и стремительно вырос круг его «близких друзей».
И многие поминали встречи, беседы... И вот якобы
алтайские приятели, знакомцы Василия Макарови-
ча, устроили вечер памяти Шукшина; и вдруг само-
стийно пробился на сцену мужичок: мол, и я встре-
чался с Макарычем, хочу написать воспоминания.
«Помнится, вхожу в приёмную второго секретаря
Алтайского крайкома партии, чтобы на приём за-
писаться, а секретарша говорит: «У него Шукшин...»
О, думаю, подфартило: с Шукшиным увижусь, побе-
седую... Выходит Василий Макарович – как обычно,
в сапогах, кожаном пиджаке, и сердитый; ну, тут я
подбежал к нему: мол, здравствуйте, Василий Мака-
рович. А он махнул рукой: дескать, иди-ка ты... Вот
так и пообщались. Думаю воспоминания писать...»
Но смех смехом, а и Виктора Петровича, навер-
но, постигала та же посмертная участь обрести
тьму друзей. А к ним прибавился и сонм иссле-
дователей творчества; помнится, в Перми я даже
слушал профессорский доклад про эмоциональ-
но-семантическое значение многоточия в произ-
ведениях Виктора Астафьева. Будучи лишь знаком-
цем и поклонником его природных и деревенских
повествований, в своё время написал я статью, и –
не столь о творчестве, сколь о поздних воззрениях
Астафьева на Россию, русский народ, выраженных
в переписке с приятелями и читателями. Вот отры-
вок из той давней статьи...
«...На мрачном исходе прошлого века рождалась
эта статья, когда Виктор Астафьев, будучи в силе
и здравии, маятно, азартно, с болью за родной на-
род и с гневом писал свои последние произведения.
А потом... в оглушительном и скорбном разочаро-
вании людским миром, с тоской и мукой покинул

162

земную юдоль: «Я пришёл в мир добрый, родной
и любил его бесконечно. Ухожу из мира чужого,
злобного, порочного. Мне нечего сказать вам на
прощание». Господи, прими его душу во Царствии
Твоем и прости ему прегрешения вольныя и не-
вольныя. А на земле русской, коя и ныне спасается
праведниками, в людской памяти живут дивные и
добрые астафьевские произведения «Царь-рыба»,
«Последний поклон», «Ода русскому огороду», «Звез-
допад», «Пастух и пастушка», «Кража»; и будут
жить, будить от душевной дрёмы, согревать зяб-
нущие сердца, доколе жива русская словесность.
А кажется, ещё вчера съезжались писатели,
издатели, библиотекари России под Краснояр-
ском  – в городе Дивногорске и селе Овсянка – на
Всероссийские литературные чтения. Смеша-
лось в «чтениях» доброе, душеполезное, творче-
ски азартное с честолюбиво суетным. Всё было,
но слава Богу, что в кои-то веки нищие писатели
российской глухомани (для столицы и вовсе тму-
таракани) съехались для творческого, дружеского
общения. И уровень литературных чтений вышел,
опять же на диво по нынешним обездоленным вре-
менам, самый что ни на есть представительный,
начальственный. Сам Лебедь с армейской хрипот-
цой и генеральским юмором приветствовал писа-
телей и жал руки тем, кто пробился к нему сквозь
толпу журналистов, здешних и столичных...»
Отношение писателей к тем овсянским или аста-
фьевским чтениям, ежели говорить как на духу,
было разным: от восторженного до грустного и
даже ироничного. Писательская восторженность
бурлила от редкостной удачи – возможности об-
Сибирская школа
щаться со своими собратьями по ремеслу, обмени-
ваться книгами, литературными журналами; было и
радостно, и счастливо видеть и слышать Виктора
Астафьева; а он слыл и талантливым писателем, и
ярким, по-народному затейливым балагуром, ба-
ешником, каких в былые времена записывали шуст-
рые туристы-фольклористы.
Помнится, на читательской конференции, где
и мне довелось говорить, Виктор Петрович с го-
речью и свойственным ему народным юмором
толковал: «Если русская литература в нынешнем
XXI веке выживет, выстоит вопреки власти, то
литературе не грех поставить памятник – ве-
личавую скульптурную композицию: измождённый
писатель, которого подпирают две заморенные
бабоньки: библиотекарь и учитель литерату-
ры...» В застолье я, кажется, возразил Астафьеву:
де, колесил по Иркутской губернии, беседовал с
провинциальными библиотекарями, учителями
словесности и не встречал заморенных, все креп-
кие, ядрёные... В ответ, кажется, Виктор Петрович
подумал вслух: мол, картошку сажают...
Принародные и тихие застольные беседы с Вик-
тором Астафьевым я не запечатлел в «записной
книжке», а посему и вспоминаю смутно, пере-
сказываю своими словами. Несмотря на то, что с
иными его политическими взглядами не соглашал-
ся – я был в согласии с Распутиным – но художе-
ственное дарование его люблю и высоко ценю. И в
созвучии с астафьевскими «Затесями» писал я эти
«Путевые вехи», часть коих ныне вывожу на чита-
тельский суд.

Путевые вехи
Миниатюры, или краткие сказы

Зёрна
Р
усские писатели, в мысленном озарении, в душевном дивлении запечатлев на скорую руку тающее
мгновение, щедро засевали повествования зёрнами живых зарисовок, и зёрна либо светились
во мраке повествования звёздной россыпью, либо зёрна, засеянные не в камень, не в расхожий
проселок, но – в ласково вспаханную, нежно боронённую сказовую ниву, рождали обильное пове-
ствовательное жито. А ежели сочинитель не ведал, куда засеять зерно, или скорбел, что зерно сгинет
в долгой и мудрёной повести, то собирал зёрна в лукошко – рождались краткие сказы: «затеси», «зёр-
на», «подорожники», «камешки на ладони». Вот и я, грешный, измыслил «Путевые вехи», куда собираю
радостные и печальные, светлые и сумрачные заметы – впечатления, размышления, не дающие покоя
неприкаянной душе.

На покосе
С
еребрится росная трава, цветасто играет в утренней заре, сизый туман клубится над извилистой,
вкрадчиво шелестящей рекой, а в зарослях приречного тальника заливисто поют Божии птахи, сла-
вят утренний свет. О такую пору поминался Ивану старый отцовский покос, прибранный луг и зарод

163
 Сибирская школа
сена, похожий на дородную избу; поминался осиротевший после сенокоса балаган, крытый лиственнич-
ным корьём, притулённый к раскидистому листвяку. Грешную душу бы вынул, не пожалел – прими, Го-
споди, после покаяния, причащения и соборования, но дай сперва, Христа ради, полежать вволюшку
под свежим зародом, вдыхая с тихой усладой запахи свежескошенных трав, купаясь в засиневших не-
бесах, глядючи, как спеют вечерошние звёздочки, а над берёзовой гривой всплывает ржаным караваем
румяный месяц. В небе, в лугах и берёзовой гриве, в душе – вольный, ясный покой; и блазнится: летишь
к небесам, словно синичье пёрышко, летишь, задыхаясь от счастья, кружишь над родимым покосом, где
синим коромыслом выгибается река Уда, где белёсым хороводом плывут мимо луга девы-берёзы, обря-
женные троицкой листвой.
...Сенокосная страда. Захар, от горшка два вершка, лишь зиму отбегал в школу, а уж копны на кобыле
возил к зароду, где Захаровы старшие братовья, тятька и дед Любим метали сено. Иногда верхи едешь,
наяривая пятками по кобыльему животу, иногда пеши бредёшь, тянешь за недоуздок Гнедуху, жившую в
хозяйстве о ту пору, когда отец лесничил. А подросши, литовку в зубы – и пошел плечо зудить, пока не
разойдётся, пока солнечные лучи до шершавой сухости не вылижут росу с травы. Когда румяное сол-
нышко взойдёт, мать покличет к балагану чаевать. А пока коси. Отец не погоняет, но сам не присядет, и
другим совестно, – надо, кровь из носа, к Илье-пророку откоситься, ибо до Ильина дня в траве пуд мёду,
а после – пуд навозу: трава перестоит, посыплет семенем, або, хуже того, зарядят на Авдотью-сеногно-
тью гнилые дожди, жди потом, дожидайся погожих деньков и вороши прелую кошенину. Дед Любим
смехом пугает Захара: «Захарка, не кидай грабли вверх зубьями, – небо поцарапаешь, дождь пойдёт...»
Парнишкой же, бывало, бредёшь сырым лугом, и сморенная Гнедуха упирается, машет хвостом, пере-
дёргивается блестящей от пота кожей – пауты донимают, и с натугой тащит копну на волокуше. А босые
ноги твои по щиколотку тонут в зыби, а в следы насачивается ржавая вода. Пить охота, но терпи, казак,
терпи, атаманом будешь... Ступни режет остро подрубленная отава, пауты кружат перед носом, того гля-
ди и цапнут, окаянные; а под вечер мошка одолевает, тучами кружащая возле тебя и Гнедухи, к тому же
поедом едят осатаневшие на вечерней заре комары, и хочется, до слёз хочется встать под дымокур из
коровьего кизяка. И солёный пот застилает, разъедает глаза, и всё же радостно, вольно на душе – тятьке
подсобляешь... И кажется, тятька поглядывает, покачивает головой в диве: ишь ты, под телегу пешком
ходит, а уж подмога ладная; путный, однако, парень растёт – хозяин. Дай ему, Боже, воли и доли. А уж
как перепадёт парнишке ласково подмигивающий тятькин взгляд, – в лепешку бы расшибся, абы ещё за-
работать эдакий ласковый погляд. Бегом бы копны возил; сам бы, кажется, припрягся к Гнедухе, лишь бы
тятька глянул и с улыбкой покачал головой: дескать, о даёт парень, а! И утешно глянуть назад, увидеть,
как редеют копешки, как подбирается, светлеет луг, словно изба хозяйки-чистотки... и дышать легче и
вольнее...
А малым недоросточком сидишь, бывало, на Гнедухе, волокущей копну, глядишь, как отец с дядьями
мечут зарод, и гадаешь: а ежели бы сметать до неба синего, чего в небе узришь?.. Царя Небесного с Ца-
рицей, святых угодников?.. Поклонился бы Царю Небесному... нет, пал ниц у престола Божия!.. и слёзно
просил, чтоб тятька мамку не обижал, а то распалится другорядь, когда дела не ладятся, да и... с больной
головы на здоровую... мамку и облает. А мать ведёт кобылу на поводу, тяжело, по-утиному переваливает-
ся, – опять на сносях, но работушкой не попускается.
Помнится... уж большенький был, без матери копны к зароду возил... ступил нечаянно на скользкую
лягуху – подле болотины больших и малых тьма, так и пуляли из-под ног и лошажьих копыт, – так вот,
наступил на лягуху, с перепуга взревел лихоматом, упав на стерню. Прибежал от зарода тятька с вилами,
а как смекнул, что к чему, хотел было в сердцах вытянуть чернем продоль спины, чтоб не драл глотку по-
пусту, не отрывал людей от дела, но сжалился над парнишкой и лишь усмехнулся, и перед косарями на
посмех не выставил.
А за версту от старого покоса – извилистая Уда, и хоть узка речка подле вершины – курица вброд пере-
скочит и юбку не замочит – а разольётся вешняя либо после дождей-проливней, то мощная, бурливая,
коня с ног валит, и тогда с рекой шутки рисковы и бедовы. О ту памятную сенокосную страду Уда вольно
разлилась, взревела на перекатах, закружилась в зеленовато-сумеречных омутах. И однажды по полудню
сгребли зоревую кошенину, поджидали предсумеречный ветерок, дабы развеял зной и паутов, изнуря-
ющих Гнедуху и покосчиков. И надумал отец перегородить Уду сетью, добыть на жарёху ленков и хари-
усов. Обрыдла пресная еда, рыбки свеженькой поели бы в охотку... Дал тятя малому парнишке бечеву и
велел брести через перекат подле омутной заводи, откуда и решил шугануть рыбу в сетёху, – высмотрел
в улове хариусовые спинки, заманчиво темнеющие у илистого дна. Парнишка перекинул через плечо
пеньковую бечеву и – чуть не бегом по броду, а на стрежне сбило ревучим течением, понесло, колотя на
скользих, тинистых валунах, понесло прямо в глубокий омут. Долго ли, коротко ли волочило, обеспамя-
тевшего от страха, вдосталь хлебнувшего воды, да нагнал отец возле самого улова, поймал за шиворот и
вынес на солнышко сушиться.
А вечером в балагане со смехом и дивлением поминал:
– От ить, язви его в душу, а! Тонет, а маму рёвушком ревёт. А мать-то, она где?.. Мать на покосе, подле
балагана, а я вот он, подле. Дак нет же, «тятя» не ревёт – «мама»...
– А и в сам деле, прижмёт, мамку кричишь, батьку сроду не помянешь, – соглашается дед Любим.
– Бросить бы в речке, пусть бы мамка спасала, – посмеивается отец, весело мигает покосчикам.

164
 Сибирская школа
– Не-е, паря, Захарку бросать нельзя, утопнет, – вмешался дед, – а кто будет копны возить к зароду?!
Такого работничка днём с огнем, ночью с лучиной не сыщешь. Без его как без рук...
Лежит малый на сухой травяной перине, притулившись к матери, гордится – работничек, без него по-
косчики как без рук, без него сена не накосишь. Мать, грустно улыбаясь отцовским говорям, скребёт в
сыновьей головушке тяжёлым охотничьим ножом, чтоб перхоть не заводилась. Ножом бы столовиком
сподручнее, да где его взять на покосе. А парнишонка вроде слышит: гудом гудят материны ноги, оса-
дистые, задеревеневшие от усталости, перевитые синими косичками вен, отходят с жалобным постоном,
избитые дневной колготнёй.
В балагане копятся зеленоватые сумерки, покосчики засыпают, млело поглядывая на чуть шающий
чёрными головнями костерок, что против балаганного лаза, и сквозь тёплую дрёму вполуха слушают
отца.
– Ишь какой заполошный – рысью кинулся через перекат. А с ём, паря, шутки плохи, до греха рукой
подать...
Мать, забываясь в дрёме, напевает сыну, словно малому титёшнику, колыбельную, печальную и по-
тешную:
Ой, баю, баю, баю,
Потерял мужик дугу,
Шарил, шарил, не нашёл,
И заплакал, и пошёл...
И вдруг случай на реке, потехи ради поведанный отцом, зримо оживает пред разбуженными мате-
риными глазами, да так ярко и жутко – «...и как не утоп, родименький?!» – что глаза её, часто и горестно
заморгавшие, набухают слезами, и слёзы, скопившись в тенистых глазницах, падают на сыновье лицо;
парнишка замирает, губы его подрагивают, и слёзы едко точат глаза. А мать, вжимая сыновью голову в
мягкую грудь, уже тихонько причитает по сыну, но тут отец сердито осекает:
– Хва причитать! Чего ты воешь, словно о покойнике... Наворожишь, накаркаешь, ворона... Не утоп
же?.. И неча слезу попусту тратить...
Мать затихает, крестится на месяц, поддевший рогом балаганный лаз, и, прижав парнишку к тугому,
опять не полому животу, тихонько засыпает, даже во сне не отпуская, оглаживая сына, когда того, будто
ознобом, окатывает в сновидениях пережитым страхом. И снится ему синее небо, лебяжье облако, где
на резном троне, в цветастом сиянии Сам!.. Царь Небесный, похожий на деда Любима: снежная борода
по пояс, волнистые волосы плывут на плечи, укрытые золотистым покровом. А вокруг ангелы кружат,
словно белые птицы с человечьими лицами, и ласково поют. Захар падает на колени, чтобы попросить
о матери и... вдруг срывается с облака и летит к сенокосным лугам, к речке Уде, к балагану, где ночуют
покосчики, и не страшно ему, и не разбиться ему оземь – за плечами вольные птичьи крылья.

Жизнь продолжается
22
июня... Знойный мираж, тяжкая и пыльная тополевая листва, городской угар, раскалённый пер-
рон на «Академическом» полустанке, выжженная белым зноем пустота, лишь под тенистым на-
весом на долгой, ядовито крашенной лавке, словно на смертном одре, спит седой, измождённый
шатун в лохмотьях... может, вот-вот помрет; и, глядя на спящего бродягу, думаю: что тебе снится, мил че-
ловек?.. может, видится мальчонка в белой рубашонке, бегущий по просёлку к маме, а встречь – высокие,
золотистые травы, и плывут голубоватые волны по травяной гриве, а на взгорке светятся купола и солнеч-
но сияют кресты храма... Глядя на спящего бродягу, грустно напеваю: «Что тебе снится, крейсер Аврора...»
Рядом с горемыкой, вывалив парящий язык, дремлет лохматая, измождённая дворняга – похоже, родня
бродяге, поводырь... И вдруг вспоминаю: шестьдесят семь лет назад, «двадцать второго июня, ровно в
четыре часа, Киев бомбили, нам объявили, что началася война...». Думаю обречённо: не спит стремянной
смерти, не дремлет, сатано, коль поперёк горла Россия, изножье престола Божия... Одолели черти святое
место. Чего еще сатано утворит на погибель земли русской?..
Но жизнь продолжается... Спит ветхий шатун, и, может, уже вечным сном... жизнь за горами – смерть за
плечами; дремлет древняя собака, а на другом краю лавки нетерпеливо озирается тоненькая, в белом
ромашковом платьице, русоволосая, синеокая дева... похоже, поджидает милого дружка; а рядом с де-
вицей потешная малышка кормит пшеном прожорливых голубей, и птицы, умостившись на девчушкину
ладонь, плеща крылами, склёвывают пшено из пригоршни; а я уныло парюсь на солнечной стороне
перрона, среди дачных баб и, глядя на бродягу, собаку, синеокую деву, потешную малышку и заполош-
ных голубей, улыбаюсь: жизнь продолжается, унынье – грех, но думаю тоскливо: тенистые березняки,
солнечные сосняки и вольные степи, серебристо сверкающие на солнце реки и синие озёра, росные
луга и сенокосчики – мужики и бабы, парни и девки, деревенские избы с алыми закатными окошками,
светлые и печальные сельские песни, звёздные небеса, осиянные голубоватым лунным светом – всё,
что безгрешно любил в молодые лета, будет жить, но уже без меня – на веки вечные!.. и без меня!.. и это
не вмещает душа моя. ...А что душу ждёт, грехом повитую, Бог весть – жил ни в рай, ни в муку, на скору
руку. Прости, Господи...

165
 Сибирская школа
Из знойного марева, словно подлодка из морской пучины, всплыла электричка; ожил сморенный на-
род, неожиданно проснулся лохматый шатун, сел на лавке, удивлённо оглядывая белый перрон и дачни-
ков, похожих на суетливых мурашей. Жизнь продолжается...

Дай удрал в Китай

Б
айкал, сливаясь синью с туманно-голубыми горными отрогами и снежными гольцами, ласковый и бла-
женно ленивый. Протяжно и счастливо оглядывая море, вдыхаю прибрежный ветерок с омулёвым
душком и дальше благодатно бреду по шпалам, правлю в селение, где заждалась меня моя сирая
избушка, все окошки насквозь проглядела, поджидаючи. Напеваю привычное: «Это русское раздолье, это
родина моя...»
Пересекаю Московский тракт, что жмётся к Байкалу. Заперт железнодорожный переезд, подле кото-
рого хищной сворой сбились визгливо-пёстрые заморские легковухи – пучеглазые лягухи. К переезду
ковыляют беспризорные дворняги – уродливые, страшные, с полувылезшей и закуделившейся шерстью, –
глядят старчески-слезливыми, гнойными глазами. Из чёрной «лягухи» выглядывает мордастый бритый па-
рень, кидает на обочину хлебную корку; собака подхватывает, грызёт на грязной, заплёванной машинами
обочине.
Небо блаженное – высокое, по-сентябрьски синее...
Матерясь и зло дёргая покорную девчушку, шатко бредёт иссохшая испитая тётка – тощая коза с пу-
стым выменем; нахально лезет к машинам, беспрокло христарадничает – не подают, пьяная. Девчушеч-
ка  – худая, бледная, ангельски смиренная, цепко держится за пьяную материну руку, больше ей не за
что держаться в жестоком мире. Мама, хоть и пьющая, гулящая – един свет в окошке. О Царе Небесном и
Царице Небесной кроха не ведает; да узнает ли?.. не уготовил ли супостат и девчушке безумную мамину
судьбину?.. А папу, ежели такой у девчушки водится, повесить бы на осиновом суку.
Вспоминаю бабоньку, что ныне видел в электричке... В тамбуре накурено, хоть топор вешай. Измождён-
ная, сухая жёнка торопливо и жадно смолит терпкую трескучую «Приму», воровато и опасливо огляды-
ваясь, – не застукали бы охранники, иначе ссадят на ближайшем полустанке, коль штраф не заплатишь.
В ногах бабёнки жалкий узел, на котором сидит чумазый малый. Просом просит:
– Мама, мама... дай пряник?
Мать тоскливо и зло:
– Дай удрал в Китай. Беги, догоняй...
А Байкал – тихий и синий, уплывающий в небеса, откуда тихо наплывает молитвенная песнь о небесной
вечности...

За други своя
В
селении, где моя дача, подле гривастого березняка живёт Кеша Манечкин – некогда рыжекудрый,
песельный, баешный, балалаешный, мастер резных потешек, а ныне, когда ему уже под восемьдесят,
похожий на деревенского дедка и Николу Угодника со старых сельских образов: залысевший... се-
дые кудерьки топорщатся над ушами... сивобородый, голубоглазый, и уж редко заливает байки, годом да
родом бренчит на балалайке – призадумался, пригорюнился на склоне лет, словно безлистный осенний
березняк, задумчиво взирающий в предзимнее, вечное небо. В соседях у Кеши Манечкина – Лёша Русак,
некогда процветавший, ныне прозябающий художник... ибо не по безродному и окаянному лихолетью
слишком русский и народный... с тоски вечно хмельной, но балагуристый, тоже пожилой, но до старости
величаемый просто Лёшей.
И вот прибежал я на электричке вешней порой, когда в сумрачных балках ещё светился снег, а на сол-
нечных угорышках, где по-летнему припекало, уже зазеленела ранняя мурава. Бреду, любуюсь зеленова-
той, сиреневой дымкой, укрывшей березняк и осинник, хвалю Господа за дарованную земле красу и вдруг
вижу: на сухой и бурой хвое под охватистой сосной спит, сомлев на солнопёке, Лёша Русак, а под боком,
словно жёнка родимая, полёживает расчатая бутылка. Видимо, брёл с полустанка, присел под сосной, по-
том принял с устатку на старые дрожжи, вот и развезло бедолажного. Думал: разбужу, потрепал за плечо,
но больно уж крепко и сладко спит, словно малое чадушко, насосавшись молочка из бутылочки с рыжей
соской. Махнул рукой: спи, товарищ, на сосновом свежем воздухе; отоспишься и добредёшь до родной
избушки. Взошёл на угор, завернул на подхребетную улочку, гляжу: Кеша Манечкин семенит, тележку ка-
тит. Спрашиваю:
– Ты куда это, Кеша, с тележкой побежал? По навоз?
– Какой, Тоха, навоз?! Счас Русака в тележку погружу, на дачу отвезу. Простынет – земля не прогрелась...
А сам не добредёт – отяжелел.
– Ну, беги, Кеша, выручай друга.
Попрощался и думаю: за други своя не жалеет живота, а у самого и живота осталось... добрести до по-
госта.

166
 Сибирская школа

Оратай Микула Селянинович

Е
два стаял снег, на солнопёках стеснительно, робко пробилась младенческая травка, набухли почки,
березняки потянулись голубоватым маревом, и гужом повалил народ из каменной духоты на лесные
просторы и дачи, что вот-вот проснулись от зимней спячки. Манит матерь сыра земля – дивное Тво-
рение Божие... Закурились дымки на усадебках, поплыл горьковатый запашок горелого листа, мурашами
забегали дачники меж грядок, парников и теплиц, подкармливая землю перегноем и навозом. Для по-
жилых дачников с их христарадной пенсишкой картошка-моркошка и всякий овощ – ладное подспорье,
с голоду не пропадёшь.
Вижу диво: по лесному дачному проулку тихо шуршит лаково блестящая, похожая на майского навозно-
го жука заморская легковуха: «мерседес», поди, – прикидываю я, а коль сроду не держал в руках баранку,
все иномарки для меня на одну заморскую харю. Крышка багажника открыта, а в багажнике... навоз. Я,
вечно мотаясь в садоводство на электричке, дивлюсь: имеющий эдакий лимузин мог бы запросто купить
той же картошки, моркошки, тех же цветов садовых, ан нет, самому охота сеять, в земле ковыряться. Манит
мать сыра земля... И видится: перелопатит мужик навоз из багажника в огуречный парник, истопит баньку,
выхлещет берёзовым веничком усталь и унынье и, не чуя плоти тихо ликующей душой, притулится к пе-
сенному застолью, и вдруг потянет дивом дивным явленное в душе: «Отец мой был природный пахарь, и я
работал вместе с ним», и сквозь слёзную наволочь вдруг узрит испоконное: сизый туман пасётся в речной
долине, а на солнопёчном взгорке оратай Микула Селянинович лиственничным корневищем раздирает
целик под пашню, весело судачит с мохноногим деревенским мерином, и вольный ветер гуляет в русой
бороде, полощет холщовое рубище, бодря закомлевшую распаренную плоть.
Преподобный Илия Муромец, богатырь святорусский, – сын пахотного мужика Ивана Тимофеевича из
села Карачарова, что под городом Муромом, отчего поганые да баре и бояре дразнили Илию деревен-
щиной. Но Святогор... его со стоном и слезьми носила на себе мать сыра земля, и он мог Илию вместе с
конём посадить в карман... но даже Святогор не тягался с природным пахарем Микулой Селяниновичем.
Да и какое там тягаться, Микулину сумочку перемётную и ту...
...не мог пошевелить;
Стал здымать обема рукама.
Только дух под сумочку мог подпустить,
А сам по колена в землю угряз...
Ибо в той сумочке тяга земная, одному оратаю Микуле Селяниновичу подсильная. Недаром ведь и Бо-
жьи посланники, калики перехожие, напоившие Илию святой водой, и те упреждали его:
Не бейся с родом Микуловым,
Его любит матушка сыра земля...
Ступаю босыми ногами по дачной земельке, прикидываю, где нынче капусту, картошку, моркошку по-
сею, где яблоню, грушу, сливу и вишню посажу, и чую: прохладная земная благость, сочась сквозь голые
ступни, вливается в уставшую душу.

От князя тьмы
З
емного, не юродивого Христа ради, раба... увы, не Божьего – мира сего... смалу и по сивую бороду
рвёт, словно одичалая вешняя вода дамбы и запруды, злоба к ближнему... а значит, и ко Христу Богу.
Злоба неправедная и злоба праведная – око за око, зуб за зуб – скручивает в собачьей сваре братьев
во Христе, кого обрекая лишь на смерть телесную, а кого лишая и спасения в жизни вечной. «Восстал Каин
на Авеля, брата своего, и убил его», – аки жертвенного агнца, зарезал кинжалом, «и сказал Господь Каину:
...голос крови брата твоего вопиет ко Мне от земли». И уподобились люди Каину, ибо речено Господом
Богом: «Предаст же брат брата на смерть, и отец – сына; и восстанут дети на родителей, и умертвят их».
Я вижу Каинов кинжал: хищно изогнутый, злобно сверкающий, с мудрёной резьбой на костяной ручке, я
вижу Каинов кинжал и скорблю: из колена в колено скудоверные дедичи и отчичи чад своих мало любви
поучали, но паче злобе иссушающей, в душу беса вселяющей... чтобы мог за себя постоять и оборонить
нажитого тельца, хоть и золотого, да тленного... с пелёнок приваживая к оружию... убивать ближних... из
века в век умудряя оружие, изукрашивая искусно, что воистину от искуса князя тьмы. При сем заманисто
узоря винные баклажки, бутылки и табачные пачки, чтоб заодно и сам себя убивал. Воистину, кто полагает,
что бесы бродят с хвостами и рогами, вечно будут их холопами.

Птички Божии не жнут, не сеют

С
тепенный зажиточный мужик ведает от святых отцов: в окно подать – Богу дать, что скупому человеку
Господь убавит веку. Вот и вырешил: на святой Пасхальной седмице тряхнуть мошной, авось не убудет.
Да и всё может случиться: и богатый к бедному стучится. Бывало, иной нажил махом – ушло прахом.

167
 Сибирская школа
Потчует богатый мужик голь перекатную – прошаков деревенских, христославов; стол и не ломится от
разносолов, да и не скуден ествой. Мог бы, что не мило, то и попу в кадило, но стыдно в святые дни уго-
щать объедками. Умилённо и сурово помолясь, истово перекрестясь, хозяин и христославы усаживаются
за столы дубовые, за скатерти браные, где яства сахарные, питья медвяные. По закуске и стол – престол.
«Не взыщите, братья, чем богаты, тем и рады. Третий год недород...» Хозяин смущённо краснеет, а до-
шлый прошак ухмыляется в реденькую бороду: де, упаси Бог тебе жить, как прибедняешься. Раньше был
Ваньча, теперичи Иван.
Искоса, словно волк на теля, поглядывает мужик на едоков и думает огрузлую, неповоротливую во-
ловью думу: «Браво живут, ни кола, ни двора, ни скотинёшки, ни ребятёшки; небесами облачаются, алы-
ми зорями подпоясываются, белыми звёздами застёгиваются... Ни забот, ни хлопот» «Вы масло-то на хлеб
мажьте...» – «Мажем, мажем, кормилец...» – «Кого же вы мажете?! Ломтями кладёте...» Прошаки, сутулясь под
тяжким взглядом, тихо и пугливо хлебают бараний кулеш, мажут коровье масло на ломти белого хлеба.
Чавкают голыми ртами, трут голыми дёснами хлебушек, чавкают, а про себя, поди, ворчат: корёная ества
поперёк горла топорщится...
Мужик с утра разговелся, щедро насытил утробу и молитовку деревенскую прошептал: «Слава Те, Го-
споди, Бог напитал, никто не видал, а кто видел, тот не обидел»; и, уже сытый, косится мужик на христосла-
вов-христарадников, на еству и вздыхает про себя: «Горбом всё добыл, в поте лица да в мозолях, а эти... –
насмешливо оглядывает едоков, – лодыри, до пролежней кирпичи протирали на печи да тяжельше ложки
ничего не подымали. Разве что христославить под окном мастаки...» Но вдруг вспомнил отца, что дожил
век в стуже и нуже, весело утешаясь: «Богачи едят калачи, да не спят ни в день, ни в ночи; бедняк чего ни
хлебнёт, да и заснёт, ибо мошна пуста, да душа чиста».
Сын, сам горбатясь от темна до темна, нанимая батраков на хлеба и покосы, зажил богато, веря: тот
мудрён, у кого карман ядрён. Но слышал он, трудяга, крот земляной, яко рече Господь: «Птички Божии
не жнут, не сеют...», но не может вместить в мужичью душу Божественные глаголы: да ежели все лю-
дишки обратятся в птах Божиих и перестанут пахать да сеять, вымрут же?.. Поминается евангелийская
Марфа, что «приняла Его в дом свой» и «заботилась о большом угощении», а сестра её Мария... нет бы
подсобить... «села у ног Иисуса и слушала слово Его». И когда Марфа посетовала: «Сестра моя одну меня
оставила служить? Скажи ей, чтобы помогла мне» – Иисус сказал в ответ: «Марфа, Марфа! Ты заботишься
и суетишься о многом; а одно только нужно: Мария же избрала благую часть, которая не отнимется у
ней». Вот и мужик деревенский навроде Марфы... но и хлопотливая, заботливая Марфа обрела святость,
как и молитвенная сестра Мария.
До святой Марфы мужику, что до синих небес, но охота вместить, и он усерднее угощает прошаков.
Поснедав, нищеброды-христославы помолились, перекрестились, благодаря Бога, что нынь борода не
пуста, затем поясно поклонились хозяину, коснувшись дланями матери сырой земли, и в голос: «Благо-
дарствуем, кормилец. Милость Божия, Покров Богородицы, молитвы святых тебе, добрая душа, и всей
родове твоей...» Мужик смутился, покраснел от стыда и невольно отмахнулся от поклона: «Не за что... Вам
поклон, что снизошли, добрые люди... Помолитесь за мою душу грешную...» И вдруг мужику стало легко и
светло на душе, словно слетели с горба долгие крестьянские лета, и он, отроче младо, умилённо обмер
в березняке, вечор черневшего посреди серого, предснежного неба, а нынь... в белоснежном покровце,
средь небесной голубизны... светлого, осиянного нежарким ласковым солнышком.

Русский
Б
ывший колхозный агроном, ныне зажиточный и работящий деревенский мужик, толковал мне в рож-
дественском застолье: «На сон грядущий, Тоха, книги читаю, да... О русских!.. В библиотеке-то шаром
покати, в город заказываю... Чита-аю, паря... Телевизор не гляжу – брехня собачья. А книги читаю... и даже
божественные. Я ведь, Тоха, крещёный, меня мамка исподтишка крестила при Никите Кукурузнике. Да... И вы-
читал я, Толя, что на весь мир лишь один народ богоносец – русский, прочие блудят во тьме кромешной. Во
как... Может, паря, богоносец был, да сплыл... Какой там богоносец, когда в деревне сплошь и рядом – пьянь
да рвань. А уж лодыри-и!.. каких белый свет не видал. В пень колотят, день проводят... И живут... без поста, без
креста. А тоже, паря, русские... Ага... Но, паря, интересно рассуждают: водку жрёшь, до нитки пропиваешься,
в канаве валяешься – русский, пашешь от темна до темна – жид, под себя гребёшь. Вот и пойми: русский
– он пахарь по натуре или пьянчуга горький?.. Хотя... лодырь да пьянчуга Русскую империю сроду бы не вы-
строил. Весь мир перед Русью шею гнул. Да-а... Но, видно, выдохлись мы, паря. Испокон веку мужика власть
ломала через колено и, похоже, доломала. Хана, однако... А может, одыбаем, как ты думаешь?..

Челобитная
В
инить царящую на Руси хазарскую нежить в том, что она спихнула русскую народную литературу с
корабля современности, жаловаться хазарскому правителю было бы смешно и горько. Это походи-
ло бы на то, как если бы мужики из полонённой Смоленщины и Белгородчины писали хазарскому

168
 Сибирская школа
правителю, лепили в глаза правду-матку и просом просили заступиться: мол, наше житье – вставши и за
вытье, босота-нагота, стужа и нужа; псари твои денно и нощно батогами бьют, плакать не дают; а и
душу вынают: веру хулят, святое порочат, обычай бесчестят, ибо восхотели, чтобы всякий дом – то со-
дом, всякий двор – то гомор, всякая улица – блудница; эдакое горе мыкаем, а посему ты уж, батюшка-свет,
укроти лихоимцев да заступись за нас, грешных, не дай сгинуть в голоде-холоде, без поста и креста, без
Бога и царя... А Васька слушает да ест... хазарский наместник ухмыльнулся бы в смолевую бороду, весело
комкая челобитную, – до ветру сгодится; ох, повеселила бы мужичья челобитная чужеверного правителя,
сжалился бы над оскудевшим народишком, как пожалел волк кобылу, оставил хвост да гриву...

Я б женился на тунгуске
Д
еревенская привычка: что вижу, то пою либо стишок плету. Помню, тёплым летним ветром словно
замахнуло меня, перекати-поле, в музей под открытым небом, что на сорок седьмом километре
Байкальского тракта. Бреду через бурятскую зону, мимо рубленых юрт, крытых берестой, листвен-
ничным корьём и зелёным дёрном, и вертится на языке потеха песенная: «Где ж ты, моя узкоглазая, где,
нет тебя в Бохане, нет в Усть-Орде...» А потом: «Вышла бурятка на берег Уды, бросила в воду унты...» Спох-
ватываюсь: не дай Бог, буряты услышат, оскорбятся, хотя... могу ответить: де, с любовию пою – люблю я
буряток с раскосыми птичьими очами, что целовались в степи с утренним солнцем.
Проходя мимо тунгусской зоны, изрекаю с поэтическим подвоем: «У тунгуски глазки узки и, как уго-
лья, черны, я б женился на тунгуске, говорят, они верны...» Думаю, тунгусы на куплет не обидятся.
А вот и русская зона... Видится широкая, словно ладья, русская баба; вздымается яром от реки, плавно
раскачиваясь под коромыслом, словно в больших вёдрах и не плещется вода, и в памяти всплывает:
«Коня на скаку остановит, в горящую избу войдёт...».
Мимо, словно тонконогие цапли, процокали копытами моложавые стильные женщины, чудом завер-
нувшие в этнографический музей, и вспомнилась усмешка фронтовика: ежели бы в войну не бабы, а
женщины жили, войну бы мы, брат, проиграли. Да!
Бреду по музею и думаю: лишь музейные зоны и остались от России-матушки, что умиляла и умудряла
поколения пословично-поговорочной цветастой речью, народными обрядами, обычаями, что духом
возносила народ к Небесам Божиим.

Ночная кукушка
М
осковские гулящие люди – муж да жена – гостили в байкальской деревушке, на постое у байкаль-
ской старухи, которая поила их тёплым парным молоком. Позаочь столичная семейка осуждала
старухино молоко: жидковато. Муж умудрённо толковал жене: «Байкал рядом, корова много воды
пьёт, вот молоко и жидкое. И, кажется, рыбой припахивает...» Хитрая жена – без году неделя в столице,
выросшая в деревне и смалу доившая коров – восхищённо глядит на дурковатого мужа: «Да-а?! А я, дура,
сроду бы не сообразила...» Польщённый муж ласково обнимает мудрую жену, которая ведает: ночная ку-
кушка дённую перекукует. Бабёнка улыбается и соглашается, когда муженёк в сердцах восклицает: «Ты
почему такая дура?!» – «Дак выросла подле болота...» «Вот за то, что ты дура, я тебя и люблю», – муж целует
ночную кукушку. Вот и живут в ладу, а то иной мужик, чтобы жить с шибко грамотной, поперечной бабён-
кой душа в душу, трясёт ее, как грушу.

Решительный бой
М
ужичок, пьяненький, махонький, эдакая конторская тля, с кряхтением, сопением раздевается в
прихожей; над мужичком зловеще нависает баба, подбоченясь, уперши веснушчатые руки в крутые
бока. Мужик заливает ей байку:
– Маша, бухой мужик привалил домой и спрашивает бабу: «Скажи, милая, что у меня в правом кар-
мане на букву «п». «Получка!» – гадает баба. «Нет, путылка... А что у меня в левом кармане на букву «а»?»
«Аванс!..» – «Апять путылка...»
– Счас, пьяная харя, будет тебе и на «а», и на «п»!..
Мужик боязливо постреливает юрким глазом на гром-бабу, но хорохорится, напевает... вернее, мычит...
в сырой утиный нос:
– Это е-есть наш после-е-едний и реши-и-ительный бо-о-ой!..
Тут гром-баба решительно, по-мужичьи широко отмахнувшись, даёт мужику затрещину; тот осаживает-
ся на костистый зад и, уткнув несчастное лицо в колени, плачет.
Баба круто разворачивается и уходит на кухню, где раздражённо бренчит, гремит посудой, хотя нет-нет
да и, замирая, прислушивается: чего мужик творит? Потом, не удержавшись, снова идёт в прихожую, где
мужик горестно сидит на полу.

169
 Сибирская школа
– Зарекался же не пить! – бранит мужа. – Или коза зарекалась в чужой огород не ходить...
– Дуся, сегодня хозяин велит: «Вася, заводи чёрную бухгалтерию. От налогов будем спасаться...» А я
говорю: «Я так не могу». «Почему?» – спрашивает. Отвечаю: «А мне совесть не дозволяет. У меня совесть
есть...» «Совесть?! – смеётся, сволочь. – Ну, Вася, – говорит, – будешь в мусорных контейнерах ковыряться
со своей совестью. Совок...» «Я не совок, – говорю, – хотя и не против советских людей. Я – православный,
и грех на душу не возьму...»
Мужик опять плачет, усунув лицо в колени. Жена тяжко вздыхает, не зная, что и думать: и про совесть
ведает – крещёная, и деньги нужны. Ничегошеньки не удумав, опускается на низенькую лавочку и, опять
тяжко, одышливо вздохнув, робко гладит мужа по лысеющему темени, потом прижимает к мягкой груди.
Мужик, малое время ещё содрогаясь в рыданиях острыми плечами, потихоньку затихает: чует, эдакая баба
не даст пропасть.

Блуд
В
ещий сон приснился после лихого ночного кутежа: скорбел мой ангел-хранитель, и думал я покаян-
но: котяры с кошурками мартовскими звёздными ночами вопят от похоти на дикие лады, а майскими
зорями сладко токуют тетери с тетёрками, глухари с глухарками, а у народишка и в крещенскую стужу
– март и май, успевай любовь справляй, и так круглый год; ладно молодые-зелёные, а то... седина в бороду,
бес в ребро... уж прах сзаду сыпется, нет, токуют тетери с тетёрками и вопят по-кошачьи; но тварь Божья
по промыслу свыше, ради зарождения жизни, а нынешний человечишко похоти ради, к тому же, в отличие
от народишка, скотина не впадает в содомский грех, не жрёт водку до ярого безумия, не курит табак, не
балуется дурманным зельем; так значит, скотина-животина – духовнее человечишки, хоть тот и подобие
Божие?..

Поднесеньев день
К
расные безбожники ворчали: мол, вам, боговерущим, сплошные праздники: то поднесеньев день, то
перенесение порток на другой гвоздок. А теперь праздников, кроме христианских, тьма-тьмущая, не
жизнь, охальной праздник. Нынешний календарь так и дразнят: пьяный календарь... Мой приятель-
художник, выпивоха добрый, в мастерской отмечал с дружком прописанный в календаре День озонового
слоя. Ныне, говорит, ожил и старинный праздник – синичкин день, величаемый днём зимующих птиц.
Опять бутылку брать, стол накрывать, гостей созывать. А недавно отрываю старые листья численника, ото-
щавшего к новолетью, и диву даюсь: оказывается и День Конституции прописан – опять гулять. И стишок
родился: «В Синичкин день гуляй все кому не лень. В День Конституции – гуляет коррупция. Грядёт и День
проституции».

Москва
В
кои-то веки выбрался в Белокаменную, где в последний раз гостил лет десять назад, где ныне, увы,
снежные и зоревые купола, луковки и маковки, кресты «сорока сороков» в визгливо-пёстром, иновер-
ном, иноземном рекламном смраде, и нужно душевное усилие, чтобы у паперти храма отвлечься от
содомского ора и визга, восприять молитвенный дух православной Москвы. И когда удаётся, то, огляды-
вая русские соборы, ощущая себя пред их величием червием земным, суетным и невыправимо грешным,
вновь и вновь дивишься, вроде и не веришь: русские ли мужики во славу Христову сотворили эдакую
божественную красу, коя иноземцам-иноверцам и не снилась даже в самом боговдохновенном сне?.. И
невольная гордость за родимых братьев и сестёр прямит ссутуленную спину, горделиво вздымает пону-
рую голову к сияющим куполам, словно и ты приложил дух свой и ремесло к дивному русскому величию.

г. Иркутск
2009, 2010, 2011

170
 Сибирская школа
Сергей АРИНЧИН – член Союза российских писателей, родился и вырос в Красноярске,
здесь же родились его стихотворные сборники «За яблочным вином», «Джеликтукон»,
«Возвращение на Джеликтукон», которые дышат ароматом Красноярского края и
Сибири, хотя стихи его далеки от пейзажных зарисовок и наполнены напряжёнными
философскими и духовными исканиями. Автор сам перелагает свои стихи на музыку
и исполняет их под гитару, записал диск со своими песнями. В 2013-м за новый
стихотворный цикл удостоен звания дипломанта краевого литературного конкурса
имени Игнатия Рождественского – поэта и любимого учителя Виктора Астафьева.

Но Россия сильней
этой смуты
Очередь
«И я оглянулся – посмотреть
На мудрость, на безумие и глупость».
Кн. Экклезиаст, гл. 11, ст. 12
«Что было, то и будет...» – в чём же спор?
И дальше: «Что творилось, то творится...»
Я оглядел скучающие лица
И тут услышал рядом разговор.

Я выстоял впустую пять часов, Там двум слепым, стоявшим битый час,
Смирив в себе тупое раздраженье. С участьем горьким женщина сказала:
А очередь вскипала у весов, – Вы попросите, пусть пропустят вас,
И шло в ней беспощадное сраженье. А в том, что здесь стоите, толку мало.

Галдел базар, навязчив и горласт. Они в ответ покорно говорят:

И в это незначительное утро – Нас гонят впереди, как ни просили,
Пытался я читать Экклезиаст И очередь свою мы упустили.
И вникнуть в человеческую мудрость. Вот так и ездим третий день подряд.

А крытый рынок алчностью дышал, Но в это время, словно дикий вал,

Угаром затхлым древней Палестины. Замешанный на зле и отчуждении,
Смешались тут цветы, и черемша, На очередь обрушился скандал
И всех мастей восточные мужчины, И вспыхнул, как пожар, в одно мгновенье.

Румяные торговки творогом, Чуть впереди гражданка средних лет,

Пропойца-бич, кулёчки с семенами, Дородным телом очередь тараня
Китаец с луком, тётка с огурцами... И осыпая всех площадной бранью,
И воробьи под самым потолком. Пыталась влезть в случившийся просвет.

Я видел, как, слоняясь вдоль рядов, Она орала: «Я с утра стою!

Умело воровали пять цыганок. Я заняла вот в этом самом месте!»
Весь пёстрый мир, галдевший спозаранок, Но каждый твёрдо спину знал свою
Спешил вкусить плоды своих трудов. И полон был решимости и мести.

«Всё – суета сует...» – читаю я. И «всё – как всем». Порядок отстояв,

А за спиною голосок старуший Умолк изгнавший трутня рой пчелиный.
Оповещал внимающие уши ...Я разбирал сплетенье древних глав,
О благах довоенного житья: Не понимая в них и половины.

– Достаток был во всём, что ни возьми, «Речь мудрого в спокойствии слышней»?

В те времена и люди лучше были, Но очередь вскипала то и дело.
И мужики гораздо меньше пили, Нетрезвый рубщик властвовал над ней
А нынче – вон что сделалось с людьми! И правил недостойно, но умело.

«Но если так, то кто же виноват?» – Мы движемся, как медленный поток.

Подумал я, но все вокруг молчали. Вдруг женщина подходит. Кто осудит?
А двадцать пять веков тому назад Её лицо и траурный платок
Соединились мудрость и печали. Без слов о горе говорили людям.
171
 Сибирская школа
Но бабка та, что первою была,
Упрятав прядь под свой платок цветастый:
– А справка есть? – крикливо обожгла. –
Нет справки, значит, нечего здесь шастать!
И отвернулась очередь от слёз,
Признав закон насторожённой стаи.
С каким же чудом должен был Христос,
Войти сюда, добро благословляя!
Что мог внести под этот вот навес,
Чтоб убедить осатаневший рынок?
...Но к нам Спаситель не сошёл с небес,
Как видно, мы всерьёз пред Ним повинны.
А над толпою взвился чей-то крик,
И подхватили все, что было силы:
– Нам не хватило! Всё! Нам не хватило!
И очередь распалась в тот же миг.
Мария
Черемши наелся до икоты,
Больше было нечем закусить.
С вермутом покончили мы счёты,
Оставалось только водку пить.
Мы сидим вдвоём со странным другом
В мастерской зачуханной его,
Голова плывёт гончарным кругом:
Слышу всё, не вижу ничего.
Говорил он, брызгая слюною,
Как велик он в горестных трудах,
Как сейчас покажет мне такое,
Что взойдёт нетленное в веках,
Что его ещё поставят рядом
С Босхом, Гойей, Врубелем, Дали...
Я хотел сказать, что врать не надо,
Но не стал и по глотку налил.
Но когда совсем осточертела
Мне его пустая болтовня,
Красота неведомых пределов
Вдруг с холста взглянула на меня.
От неё не по себе мне стало,
Как во сне – ни крикнуть, ни сказать:
Лишь лицо сияющим овалом,
Да на нём печальные глаза.
Как же ты, Пресветлая Мария,
Забрела неведомо куда,
Где в распадках кедры вековые,
Где на реках взгорбилась вода?
Неужели кореш мой случайный,
Что кривлялся с пеною у рта,
Лик Твой разгадал, и взгляд Твой тайный
Осветил угрюмые места?
172
Неужели над водой и твердью
Он Тебя провёл, как поводырь?
К Твоему взывает милосердью
Богом позабытая Сибирь.
Похотью реакторов и топок,
Жлобством пристяжных временщиков
Сыты мы по горло, в горле копоть,
Так спаси, Мария, дураков!
Может быть, Тебе виднее свыше
И Тюмень, и устье Колымы,
Весь тот край, откуда мы все вышли,
Так скажи – зачем на свете мы?
Ночь в окне, и льётся мрак бесшумный,
Спит художник мирно, как святой.
Успокой, Мария, неразумных,
Пусть они умолкнут пред Тобой.
Пусть по справедливости отметит
Взгляд Твой и трудяг, и подлецов,
Пусть не проклянут нас наши дети,
Как и мы не прокляли отцов.
От стыда вином не откупиться,
На чужом пиру не отдохнуть.
Посмотри, Мария, в наши лица,
Дай нам знак – туда ли держим путь?
Всё должно когда-то повториться,
Вновь придёт Твой Первенец на свет.
Посмотри, Мария, в наши лица,
Есть за нами правда или нет?
***
Светлой памяти моей мамы
Был Алтай, золотая пора,
Осень медлила с первым дождём.
А по Чуйскому тракту с утра
Торопились машины с зерном.
Эх, дорога, тебя ли воспеть!
Пыльный ветер, песок на зубах.
И бескрайняя рыжая степь,
И заплаты полей на холмах.
Это всё ещё есть наяву:
Спят курганы под жёлтым жнивьём,
Облака над Россией плывут
Караванным извечным путём,
Словно белый табун лошадей
На восток гонит скифская плеть
Над простором сибирских степей,
Только всадников не разглядеть.
Здесь пришло и ко мне в свой черёд
Это слово священное – Русь.

Был народ, и остался народ,
А о прочем судить не берусь.
По следам миллионов копыт
Здесь за плугом легла борозда,
И земля, словно зёрна, хранит
Для людей эту память всегда.
И над каждой забытой душой
Спелый колос – живой обелиск.
И плывут облака над землёй,
На которой и мы родились.
***
Прошу, Господь, Ты дай ответ:
Меня Ты помнишь или нет?
Я тварь, и это мой удел,
Воззвать к Тебе, Господь, посмел.
Прошу, Господь, Ты дай ответ:
Каким я был до многих бед?
Когда ещё сын мой был мал,
А я, Господь, Тебе внимал.
Есть слово тварь и слово тать,
Я их сумею обуздать.
Пусть мир ревёт со всех сторон,
Но слышу я молитвы стон.
Прошу, Господь, мне дай ответ:
Со мной теперь Ты или нет?
***
О Господь, создавший этот мир,
Разреши предстать листом зелёным,
Бью Тебе я низкие поклоны,
Жажду воскресенья хоть на миг.
Ты со мной порадуйся, душа,
Оживи в июльской круговерти.
Жизни жажду даже после смерти,
Песнями заветными дыша.
Дай, Господь, мне кануть на миру,
Мне не укрепиться в одиночку.
Дай раздаться Твоему звоночку –
С этой мыслью не навек умру.
***
Я прикрыл глаза в земной печали
И тотчас увидел пред собой –
Светлые три ангела стояли,
Воплощенье Троицы Святой.
И в единстве Троица воззвала,
И на зов открылся мир иной,
И тогда печаль моя пропала,
Покоряясь Троице Святой.
Тайна воплощенья – тайна Божья,
А за нею – истины покой.
Сибирская школа
Я ступил по жизни бездорожью
По веленью Троицы Святой.
Горний свет небесного сиянья
Ангельской наполнен красотой.
Высшая молитва – предстоянье,
Предстоянье Троице Святой.
***
«Окаянный, вернись в эти стены,
Ты разрушил их, – молвил Господь. –
Здесь поймёшь ты, дойдя постепенно,
Как душа ополчилась на плоть.
Что творил ты в своем разуменье?
Что хотел ты себе доказать?
Превратив во вражду все сомненья,
Не молиться хотел, а рыдать.
Но Россия сильней этой смуты,
Ты вернёшься к руинам, как знать,
Может, вспомнишь молитвы минуты,
Что творила пред Господом мать.
И услышишь ты звон колокольный,
Когда он разольётся окрест.
И поймёшь ты, что смуты довольно,
Православный наденешь свой крест».
***
Как страшно ждать мне Страшного суда,
В наивной жизни обретя порочность,
И ощутить, что значит «навсегда»,
Своих грехов не понимая точно.
Как устоять у бездны на краю?
Как вниз взглянуть, взглянуть и удержаться?
Очистить душу грешную свою
И перед Богом в низости признаться?
Как завершить земной круговорот,
Понять себя и с сердцем примириться?
Понять, что вечность словно год пройдёт.
Душа, очнись, чтоб к свету устремиться!
Там будет Свет за тусклой пеленой,
И он душе откроет мир иной.
***
Эта тонкая грань, за которой покой и молчание.
Это только игра в расставанье, которого нет.
Ты скажи мне, пророк, побренчав равнодушно клю-
чами,
Почему так влекут миражи, появляясь на свет.
То вино, то зеро?, то хранимый легендами опыт,
То внезапность открытья, а то мимолётность стиха.
На иконах моих настоялась столетняя копоть,
И никто не придёт посмотреть на меня, старика.
173
 Сибирская школа
Почему ты молчишь? Где храм Соломона?
Ты не знаешь, что дальше отмерить? Но Тора живёт,
Я на свет выхожу, точно старец, прошедший затвор. И псалмами Давида
Подбери-ка ключи, и открой наудачу мне двери, Народ столько лет
И забудь про меня и про этот пустой разговор. Обращается к Богу.
Избранники Божьи,
Я уйду, чтобы жить, на себя и на Бога надеясь, Вы сделали выбор!
Подвяжу деревца, пусть и дальше до неба растут. Христа не признав,
Я похож на отца и совсем не похож на злодея. Вы по свету скитались,
Дай мне, Бог, обрести в жизни новой по силам мечту. Хоть первыми, первыми были вначале.

Плач по иудеям ***

В реке со сладкою водой
Народ был рассеян, Таймень плеснулся, баламут.
И храм был разрушен. Прощай, тайга, прощай, покой,
Уста Моисея и сам Моисей на Оре остались. Иные промыслы грядут.

Скрижали пропали, Уймись и сердце успокой

Их не удержали Над этой северной рекой.
Четыре покрова, обеты и меры, Ведь на пути твоём лежат
кручёная шерсть, за перекатом перекат.
Нить багряного цвета,
Полотна сафьяна На юг, о Тембенче, на юг,
И кожи тюленьи, Сквозь белый обморок ночей.
Хлеба предложенья Перечеркнув полярный круг,
И золота тленье. На юг, в низовья, в мир людей.

Но там под руинами Когда выходишь из тайги,

Плача стена, Почуя дым издалека,
Рассеянным всюду, вам Тора дана. Ты забываешь все долги,
В которой есть названный Богом Израиль. А вслед тебе бежит река.
Вы в центр земли собирались с окраин.

Но где же Христос? Со стыдом почему ***

Вы имя Его опустили во тьму? На Виви, на перекате,
Он Сын, за которого стыдно Каменистый островок.
Пред Богом? Может, мне и вправду хватит
И свободы, и дорог.
В Святая Святых Может, тем и успокоюсь,
Как признанье обета Что останусь навсегда
Цвёл жезл Аарона? У реки, где мне по пояс
А ныне где это? Торопливая вода.
С кем нужно вам было идти и откуда,
На жезл опираясь, На безмолвный дикий берег,
На посох священный Светлый Отче, Дух Святой,
Из единорога? По моей любви и вере
Вы первые, первые были у Бога. Небо звёздное открой.
Разольётся свет меж нами,
Не надо свидетельств иных для народов. Как река без берегов.
За посохом шли, и расставлены вехи А душа под небесами
Такие, которых не скроешь вовеки: В них от века ищет кров.
Заласканы солнцем святые пустыни,
Вовек плодородны холмы Палестины,
А над Галилейским озером скинья, ***
И освящённый поток Иордана... И что бы я ни пел
Сколько дано вам от Божьего Дара! На сонном берегу
Пустынным островам,
Первые вы и в пути, и к обету, Отяжелевшим ивам.
Кто и за что вас рассеял по свету? Я не был среди них
Может быть, нужно искать в Берешит? Восторженно-счастливым,
За страхом закона – покорность запрету? И ничего я им
Но, Боже, молитва не ровня обету! Оставить не смогу.
Обет лишь уловка.

174

И как бы ни хотел,
Но мне не сохранить
Июльского тепла
На отмелях песчаных.
Но в ночь, когда пойдёт
Шуга в верховьях Кана,
Я, может быть, вернусь
В пустующие дни.
И Ты поймёшь, Господь,
Наивный мой побег.
Я всё равно приду
На голос сфер незримых.
И, любящий в миру,
И всё ещё любимый,
Мучительно втянусь
В теченье вечных рек.
Прощёное воскресенье
Романс
Первый снег над берегом осенним,
Слава Богу, нынче воскресенье.
Здесь сойдутся все мои друзья,
К ним навстречу собираюсь я,
собираюсь я.
Тихий снег, желанная погода...
Мне не ждать ни вечность, ни полгода.
Соберёт их преданность моя,
Вновь сойдутся все мои друзья,
все мои друзья.
«Чайки». Гравюра Оксаны БАРАНОВОЙ
Сибирская школа
Из тюрьмы, больницы, из могилы
Все придут ко мне порой унылой,
Ведь живу я ими и дышу,
Ради них о милости прошу,
милости прошу.
Дай нам, Бог, чтоб так жилось, как пелось,
Для Тебя великое ли дело,
Чтоб собрались все мои друзья,
Чтобы с ними встретился и я,
встретился и я.
К иконе Святой Троицы
Святая Троица, души моей твердыня,
Моя душа открыта пред Тобой.
Пути людей от века и доныне
Тебе открыты в пажити мирской.
Я предстоящий перед Вами странник,
Три ангела, три смысла Бытия.
И жизнь моя не кажется мне странной,
Когда со мною Троица моя.
Я видел мир, людей узнал я многих,
Но только в Вас неопалимый свет:
Три ангела, таинственных и строгих,
В моей душе иной твердыни нет.
г. Красноярск
2012–2013
г. Красноярск
175
 Сибирская школа
Геннадий КАПУСТИНСКИЙ – коренной сибиряк, из поколения подранков войны. Встал
на защиту родного Отечества после окончания Омского танкового училища. За
27 лет в рядах Вооружённых сил служил в знаменитой Кантемировской дивизии, в
Центральной группе советских войск в Чехословакии, в Сибирском военном округе.
Под командованием бывших фронтовиков участвовал в испытаниях нового вида
вооружения и в создании ракетно-ядерного щита страны. Сын фронтовика,
вернувшегося домой с боевыми ранениями и боевыми орденами, Геннадий Капустинский
в мирное время удостоен воинского ордена Жукова, ведомственных воинских орденов,
в том числе и «За офицерскую доблесть». Отслужив Отечеству верой и правдой и

Улица моя Аэродромная

дослужившись до звания полковника, вернулся домой, в Сибирь. Живёт в Красноярске.

Непридуманные рассказы
Автор этих документальных рассказов прошёлся памятью всего лишь по улице своего детства, а по-
лучилось, что рассказал он о ярких страницах истории своей страны. И поведал он нам вроде бы всего
лишь о судьбах соседей, а получилась яркая, не приукрашенная биография целого поколения, на долю кото-
рого выпала самая кровавая война и разруха. В этих небольших рассказах о послевоенной жизни жителей
окраинной улицы города Канска – жизни героической, а порою трагической, полной лишений и неистреби-
мой доброты – нет вымысла, нет и пафосных слов о любви к Отечеству, но любовь к нему, к своему роду, к
народу пронизывает всё повествование, ибо написано оно не пером, а любящим сердцем. Примите их как
благодарный сыновний поклон поколению отцов, не утративших, несмотря на все невзгоды, ни доблести,
ни чести, ни сердечной доброты.

Беглец
Это было весною, зеленеющим маем,
Когда тундра проснулась, развернулась ковром.
Мы бежали с тобою, замочив вертухая,
Мы бежали на волю, покати нас шаром...
Старая лагерная песня

П
ри постройке домов на улице Аэродромной все сталкивались с огромным дефицитом. Многого не
хватало для строительства, достать в ту пору что-либо из стройматериалов было весьма проблема-
тично. Не хватало даже гвоздей, из-за чего доски потолка нашего дома не были прибиты, а были про-
сто уложены и сверху присыпаны грунтом и шлаком. Внутри дома было не оштукатурено, не побелено, не
покрашено, на стенах между брёвен торчал мох. Но жить уже можно было – все окна, двери поставлены,
пол настлан, печка работала. Вот в такую избу мы и вселились в конце лета 1947-го, оттуда осенью того же
года я пошёл в школу, в первый класс.
Вскоре, поближе к зиме, у нас поселилась моя двоюродная сестра Елизавета, или просто Лиза. Она была
круглой сиротой. Её отец Александр Рогачёв, родной брат моей мамы, погиб на фронте, а мама её умерла.
Лиза была старше меня и училась в то время в Канском педагогическом училище. А до этого она жила в
Солянке Рыбинского района у бабушки и дедушки.
В один из предзимних вечеров, по-моему в ноябре, Лиза сидела дома и занималась своими учебными
делами. Мои родители и я уже спали. Стояла обычная ночная тишина. Вдруг с потолка возле печной тру-
бы посыпалась земля. Лиза сначала не обратила на это внимания, подумав, что это мыши бегают. Однако
земля снова посыпалась, и исчезла доска в потолке. Через образовавшийся проём стало видно крышу.
Испугавшись и почуяв недоброе, сестрёнка тут же разбудила моих родителей. Проснулся от этой су-
матохи и я. Дальше события развивались как в кино. Отец, схватив топор, вместе с Лизой выскочил на
крыльцо, повелев ей бежать к братьям за подмогой, а сам, вскинув топор наизготовку, как ружьё, громко
закричал в сторону чердака:
– Не шевелись! Стрелять буду!
Я всё это слышал и тоже хотел было выйти на крыльцо, интересно мне было, как отец из топора стре-
лять будет. Но мама мне выйти не позволила, быстро заперла двери на все крючки и засовы, тем самым
отрезав отцу путь к отступлению. А он тем временем продолжал держать «под прицелом» топора наш

176
 Сибирская школа
чердак и обещать все мыслимые и немыслимые кары затаившимся там неизвестным. Но оттуда не доно-
силось ни звука.
Между тем Лиза добежала до стоявших рядышком домов отцовых братьев Владимира и Фёдора и всех
подняла на ноги. Первым прибежал дядя Федя с супругой, и отцу уже легче стало оборонять дом. Поднять-
ся на чердак они не решились, но всячески давали понять неизвестным, что те обнаружены и им будет
сейчас очень плохо. Вскоре и дядя Володя подоспел, держа в руках трофейный немецкий пистолет люгер
– парабеллум. За ним прибежали младшая сестра отца Валентина и наша бабушка Катя. Её причитания
были слышны издалека:
– О! Божечка ж ты наш! О! Люди добрые! Ой, родненькие вы мои! – так она и бегала вокруг дома с этими
причитаниями.
Уже втроём братья решились подняться на чердак, откуда сразу же раздалось несколько выстрелов.
Это дядя Володя стрелял вверх перед трубой, за которой прятался неизвестный и размахивал дубиной.
Отец и дядя Федя быстро его скрутили, довольно жёстко ссадили на землю и ввели в дом.
Изба заполнилась возбуждёнными родственниками, которые вели «под конвоем» возмутителя спокой-
ствия. Это был здоровый молодой мужик лет 35–40, заросший щетиной и волосами. На нём была телогрей-
ка неопределённого цвета, на рукавах и плече которой торчала вата. Большие рваные штаны закрывали
обувь, которая была сделана неизвестно из чего и напоминала что-то вроде галош с остатками валенок.
Взгляд его был какой-то затравленный, глаза постоянно бегали. Он явно был испуган и метался, как за-
гнанный зверь.
Дядя Володя постоянно держал пришельца на мушке, хотя отец и дядя Федя уже успели связать ему
руки за спиной. Бабушка Катерина перестала причитать и всё время уговаривала своих сыновей:
– Родненькие, не бейте его! Не бейте!
Но его никто и не собирался бить. Незваного гостя усадили на табурет и стали расспрашивать, кто он,
откуда и что ему надо было в нашем доме. Мужик не отвечал ни на какие вопросы, притворяясь глухо-
немым. Только когда дядя Володя сунул ему под нос ствол пистолета, он заговорил. Путаясь и заикаясь,
мужик стал лепетать, что заблудился, что он из какой-то геологической партии, что замёрз и хотел просто
погреться.
Все слушали его и внимательно рассматривали. Вдруг дядя Володя, сделав про себя какие-то выводы,
прервал его россказни и чётко с уверенностью произнёс:
– Да это же враг! Чего тут с ним рассусоливать, и так всё понятно!..
Видимо, чутьё фронтовика ему что-то подсказало. Мужик замолк, сник и больше не произнёс ни слова,
только попросил воды. Оставив его под охраной братьев, дядя Володя побежал на краслаговский аэро-
дром, где он работал пилотом и где был телефон. Позвонив «куда следует», он быстро вернулся, благо
аэродром был совсем рядом. Через некоторое время к нашему дому подъехал грузовик с солдатами, и
мужика увезли. После этого случая надолго хватило разговоров и пересудов по всему нашему околотку
и посёлку.
Прошло несколько месяцев, и наш родственник, работавший следователем в Канском управлении
Краслага, рассказал отцу и его братьям об этом незваном госте всё, что ему удалось узнать, поскольку
он сам принимал участие в расследовании этого дела. Оказывается, тот мужик совершил побег из лагеря
близ посёлка Тугач Саянского района. Бежал он ещё в августе 1947 года, а осуждён был на десять лет как
власовец, то есть солдат РОА генерала Власова. В этом лагере отбывало срок много власовцев, и он был
одним из них. Уже после этого побега, когда беглецом вплотную и очень скрупулёзно занялись следо-
ватели МГБ (так тогда называлась госбезопасность), выяснилось, что это был не простой рядовой РОА, а
идейный каратель-провокатор с гестаповской выучкой.
По заданию гестапо он внедрялся в подразделения РОА, где выявлял недовольных, колеблющихся и
сомневающихся, а также бывших командиров и политработников Красной армии. Выявленных им людей
гестаповцы уничтожали или отправляли в лагеря смерти. Это был ценнейший гестаповский агент. На его
счету было несколько десятков лично им загубленных жизней. Видя неминуемый крах гитлеровской Гер-
мании и понимая, что бывшие покровители его просто бросили, он затаился в одном из подразделений
РОА, в составе которого и попал в плен, был осуждён и отбывал срок в лагере под Тугачом.
Всё складывалось для него удачно. Заметая следы, он отсидел бы срок, вышел бы на волю с новыми до-
кументами. Жил бы себе спокойно, так, чтобы никто и не догадался о подлом его прошлом. Но случилось
непредвиденное. Летом 1947 года в лагерь по этапу прибыла новая партия власовцев, и некоторые из них
опознали его как душегуба и гестаповского агента, но доносить лагерному начальству не стали, а реши-
ли сами свести с ним счёты. Он тоже узнал кое-кого из своих сослуживцев и понял, что над ним нависла
смертельная угроза – либо смерть от рук бывших «товарищей по оружию», либо высшая мера наказания
по приговору суда.
Улучив момент, используя гестаповскую выучку, он убил конвоира и с его оружием исчез в тайге. Пока
было тепло, были патроны, он успешно скрывался. У нас ведь в сибирской тайге можно целую армию
упрятать, и не найдёшь. Вот и его не нашли. Когда подошла осень, он, исчерпав все возможности такого
существования в тайге, решил определиться на зиму.
Как он сам рассказывал следователям, шёл в Канск целенаправленно, долго высматривал на окраине
города подходящую избу. Наконец выбрал свежепостроенную, чтобы ночью проникнуть в неё, убить всех,

177
 Сибирская школа
кто бы там ни находился, взять одежду, документы, еду, деньги. После этого он планировал сесть на по-
езд, доехать до Хабаровска или Владивостока, смотря по обстоятельствам, перейти нелегально границу
и проникнуть сначала в Китай, а после в Японию. Ну, а дальше уже как судьба распорядится, где и как за-
теряться.
При выборе избы он учёл, что хозяин болен (мой отец действительно в то время лечился от фронтовых
ранений и болезней), что в доме дети да женщина. Сопротивления он никак не ожидал. Учёл, кажется, все
факторы и даже дефицит гвоздей. Однако все его планы нарушила девчоночка – солдатская сирота, кото-
рая, по большому счёту, и спасла наши жизни.
Беглого власовца, конечно же, расстреляли. Но промелькнул он незабываемым эпизодом в моей жиз-
ни, так и остался в памяти тревожным отголоском войны.

Расстрелянная добродетель
Подобно тому, как мы определяем свои поступки,
так и наши поступки определяют нас.
Джордж Элиот

В
начале 50-х годов жил на Аэродромной улице Валера Карлов. Его папа в звании капитана служил
командиром конвойной роты в дивизионе охраны, а мама работала в нашей школе учительницей
– преподавала нам математику. Валера был из нашей компании и учился тоже в нашей школе, в па-
раллельном классе. Но в школу мы ходили все вместе, собираясь по утрам на улице.
Хорошая была школа. Здесь нас учили азам всех наук, от математики до рисования и пения. Здесь мы
получали трудовые навыки. В повседневной бытовой жизни мы умели пришить пуговицу, поставить за-
платку, заштопать носки. Мы знали, как исправить утюг, починить перегоревшие пробки, врезать замок.
Мы могли работать рубанком и долотом, могли пилить, строгать, скреплять и сажать на клей детали сто-
лярных изделий. Нам прививали любовь к земле, учили сажать картошку, полоть сорняки, выращивать
рассаду и ухаживать за домашней скотиной. Мы научились ориентироваться в лесу, читать приметы к
изменению погоды, определять съедобные грибы, травы и коренья, знали, как укрыться от грозы и раз-
жечь костёр.
Наш путь пролегал мимо огороженной высоченным забором из горбыля рабочей зоны, где труди-
лись заключённые, вылавливая и штабелируя брёвна из речки Тарайки – притока Кана. Это был так
называемый нижний склад при молевом сплаве леса, поставляемого из лесосек, что были в верховьях
Кана. Сверху забора с козырьками внутрь была натянута колючая проволока. По углам ограждения сто-
яли сторожевые вышки, на которых несли службу часовые, вооружённые автоматами ППШ. Это были
молодые ребята срочной службы, среди которых было много уроженцев среднеазиатских республик
– узбеки, киргизы, казахи, таджики... А мы их почему-то татарами называли.
На подходе к этой зоне мы доставали из матерчатых сумок (портфелей и ранцев тогда почти ни у
кого не было), где находились учебники и тетрадки, свои скромные съестные припасы, которые наши
заботливые родители укладывали для школьного обеда. Это действительно была сверхскромная снедь.
У кого краюха хлеба, у кого картошка варёная, огурец, капуста. У некоторых находился и кусочек сальца.
По тем временам это было роскошно, ибо жили все довольно трудно, и спасали народ в основном свои
подворья да огороды.
Так вот, приблизившись к зоне, мы все эти школьные яства укладывали в общий узелок и, подойдя к
забору вплотную, перебрасывали его на ту сторону. Мы рассчитывали на то, что с внутренней стороны
забора вдоль него по утрам после развода прогонят строем заключённых и кто-то из них подберёт этот
узелок. Так оно иногда и бывало, но не всегда. Зачастую эта еда доставалась сторожевым собакам, или
же её подбирали часовые. Кстати, они видели, как мы перебрасываем узелки с едой, но нам не мешали,
а иногда и «спасибо» кричали.
И вот задумались мы о том, как бы сделать так, чтобы наше угощение попадало заключённым, а не
собакам и охранникам. Может, так бы и закончилась ничем наша благотворительность, если бы Валера
Карлов не предложил другой вариант. От своего отца он узнал, что заключённых водят на работу из
другой, жилой зоны, расположенной примерно в полутора километрах от рабочей. Этот промежуток
между зонами они идут по поселковой улице через мостик, прямо на вахту рабочей зоны. Этим мы и
решили воспользоваться. Конечно, в наших поступках было больше игры, чем осознанной необходи-
мости. На экранах города шёл как раз фильм «Молодая гвардия» по роману Фадеева, и мы как бы под-
ражали молодогвардейцам, придумав себе такую игру. В конце концов мы решили прийти к месту, где
будет проходить колонна, и там в подходящий момент перед вахтой рабочей зоны отдать узелок с едой
прямо в руки заключённым.
И вот однажды, собрав в узелок всё съестное, мы подошли к выбранному заранее месту и стали ждать. Че-
рез некоторое время послышался лай сторожевых собак и глухой гул идущей толпы людей. Валера Карлов,
как самый отчаянный из нас, стоял с узелком наготове. Вот колонна поравнялась с нами. Люди шли строем,

178
 Сибирская школа
колонной по пять человек, шли тя-
жело, словно несли на своих спи-
нах какой-то общий тяжёлый груз.
Лиц заключённых нельзя было раз-
глядеть, так как было ещё темно, и
все они казались на одно лицо. С
обеих сторон колонны цепочкой
шли конвойные с собаками, шагая
уверенной профессиональной по-
ступью.
Уловив момент, Валера ныр-
нул в середину колонны, быстро
кому-то сунул узелок в руки и
почти у самой вахты, когда пе-
редние шеренги уже входили в
открытые ворота, выскочил из
этой серой массы людей и опро-
метью бросился в нашу сторону.
Выскочил он перед самым носом
конвойного, который от неожи-
данности отпрянул назад, а опом-
нившись, заорал что есть мочи:
– Стоит! Твой мама!
Он так кричал потому, что был не русский, а «татарин». По команде колонна сразу остановилась, и тут
же простучала автоматная очередь. Это «татарин»-конвоир открыл огонь по Валере, приняв его за од-
ного из заключённых, решившегося на побег. Мы, оцепенев, стояли возле мостика, не зная, что делать.
Пули со свистом пронеслись рядом, никого не задев, а некоторые шлёпались о землю прямо перед
нами. Вдруг Валера, сделав несколько шагов вперёд по инерции, упал.
К нему уже бежал лейтенант – старший конвоя с пистолетом ТТ в руке и несколькими конвойными.
Мы тоже подбежали. Валера лежал, распластавшись на животе, пальцы его конвульсивно сжимались и
разжимались. Изо рта и из-под него самого струйкой потекла кровь, от которой поднимался пар. Под-
бежавшие солдаты во главе с лейтенантом отогнали нас прочь, а сами, убедившись, что перед ними
лежит расстрелянный мальчик, а не зэк из колонны, подхватили его и бегом понесли на вахту. Колонну
заключённых быстренько загнали в рабочую зону и развели по работам, будто ничего и не произошло.
Потрясённые, мы помчались в школу, чтобы сообщить Валериной маме о случившемся. Нашли её
довольно быстро и наперебой стали рассказывать о происшедшем. Поначалу она, не вникнув в наши
разъяснения, всё спрашивала, где Валера, так как знала, что в школу он ходит всегда с нами. Но осознав
беду, она мгновенно метнулась к выходу и в чём была побежала на вахту. Отец Валеры уже знал обо
всём. Это его подчинённые несли в то злополучное утро конвойную службу, и один из них расстрелял
его сына. Отец лично в сопровождении дежурного фельдшера доставил Валеру в медсанчасть дивизи-
она, где ему срочно сделали операцию. Очередь прошила его почти по диагонали – от правого бедра
до левого плеча попало три пули. Одной слегка было задето лёгкое. Две пули перебили ноги.
Операцию сделал хирург, отсидевший в краслаговской зоне в Канске 10 лет. К этому времени он уже
был расконвоированным и работал в медчасти. Хирургом он был от Бога, раньше имел какие-то учёные
степени и звания и работал в Ленинграде в Военно-медицинской академии имени С. М. Кирова. Опера-
ция прошла удачно. Две пули достали, а одна прошла навылет. Валерина мама постоянно находилась с
сыном. После того как его из медсанчасти перевели в общую палату городской больницы, могли и мы его
навещать. Мы ходили к нему как своей командой, так и с ребятами из его класса. Почти полгода Валера
лечился, все помогали ему в учёбе, благодаря чему от своего класса он не отстал и перешёл в следующий.
Валерин отец после этого случая неоднократно подавал рапорты об увольнении. Его долго муры-
жили, не отпускали, стыдили. В то время офицер, подавший рапорт об увольнении со службы, считал-
ся чуть ли не дезертиром, предателем, позорящим высокое звание советского командира. Но он был
непреклонен и почти перестал ходить на службу. Его, конечно же, уволили, но не по его рапортам, а
по компрометирующим обстоятельствам, среди которых фигурировал и расстрел собственного сына.
Капитан Карлов был исключён из партии, уволен без всяких льгот и пособий и предстал перед судом
офицерской чести. В те времена такой суд в воинских частях был мощным средством воздействия на
офицерский состав для политработников и партийных органов и использовался ими на полную катуш-
ку. Система умела расправляться с ослушниками.
Вскоре и Валерина мама уволилась из школы, и вся семья Карловых после выздоровления сына, про-
дав домик на улице Аэродромной, уехала куда-то на запад. Больше мы о них ничего не слышали. Валеру
Карлова мы в своей мальчишеской компании всегда вспоминали только добрым словом. Кем он вырос?
Где он сейчас? Наверняка стал достойным человеком и это высокое звание с честью пронёс через свою
жизнь.

179
 Сибирская школа

Вражда
В этом мире враждебном не будь дураком:
Полагаться не вздумай на тех, кто кругом,
Трезвым оком взгляни на ближайшего друга.
Друг, возможно, окажется злейшим врагом.
О. Хайям

Л
етом 1950 года вырыл себе землянку и поселился на нашей Аэродромной улице сосед Павел Юро-
сенко со своей семьёй – с женой и сынишкой Лёшкой лет четырёх-пяти. Призвали его на флот ещё
до войны, и всю войну провоевал он в морской пехоте почти на всех фронтах. Закончил ее на Ти-
хоокеанском флоте в чине старшины. В сражениях с японцами потерял он левую руку и ступню левой
ноги. Лечился в разных госпиталях, пока не попал в Канск, откуда был родом. В Канском эвакогоспитале
он познакомился с медсестрой Валей, на которой и женился, пролечившись почти год. После выписки из
госпиталя они поселились у его матери на улице Московской, в маленькой однокомнатной деревянной
развалюхе с подпоркой и с удобствами во дворе. Тогда же у них и Лёшка родился.
Подлечившись и немного окрепнув, Павел решил построить своё жильё. В то время фронтовикам вы-
делялись земельные участки под строительство и разрешалось выписать некоторые строительные мате-
риалы со скидкой. Перезимовав в вырытой им землянке, он с каким-то фанатичным упорством на грани
одержимости, несмотря на свою инвалидность, взялся за строительство. Помогали ему и соседи – такие
же фронтовики. Так что к осени 1951 года довольно приличный по тем временам домишко был построен.
Справили новоселье, забрали к себе жить и мать, так как её развалюха подлежала сносу – там планиро-
валось что-то большое кирпично-каменное построить. Старушка была довольно бодренькая и оказыва-
ла сыну с невесткой посильную помощь по уходу за живностью, которой они успели обзавестись, да за
огородом. При доме у них был участок земли соток восемь, с которого они собирали кое-какой урожай.
Мало-помалу жизнь налаживалась, семья инвалида-фронтовика поднималась на ноги.
Глубокой осенью 1951 года неожиданно к ним нагрянул младший брат Павла Фёдор со всей своей
семьёй – женой Марией, детьми Славиком, Валеркой и Юркой. Приехали они из Хабаровского края, где
Фёдор отбывал срок за уклонение от воинской службы путём членовредительства. С началом войны, ког-
да ему пришла повестка, он, чтобы избежать отправки на фронт, топором пытался отрубить себе пальцы
на левой руке, но почему-то это у него не получилось, а руку окончательно покалечил – пальцы были как
грабли, не сгибались и не разгибались. За это и получил десять лет, которые отсиживал в хабаровских
лагерях. Каким-то образом он там женился на Марии, которая тоже за что-то сидела пять лет. Там они
и детей нарожали. Видимо, им послабление было, потому что осуждены они были не по политическим
статьям. Предстали они перед Павлом голимой нищетой, в рваных ватных телогрейках, каких-то непо-
нятных обувках. А младший сынишка Юрка вообще был без одежды и закутан в какие-то тряпки: он только
начинал ходить.
В общем, встретил их Павел по-родственному, разместил в той же землянке, которую он не разрушил, а
использовал в хозяйственных целях. За зиму, пользуясь своим положением фронтовика-инвалида, всеми
правдами и неправдами выхлопотал свободный участок на нашей улице для Фёдора с семьёй, и по весне
застучали топоры с молотками, зазвенели пилы, началось строительство. Так к зиме 1952 года вырос на
Аэродромной ещё один домик на десяти сотках. К этому времени братья уже и с работой определились:
Павел устроился мастером производственного обучения в ремесленное училище, а Фёдор – на лесозавод
столяром. Мы же по своей ребячьей линии познакомились с соседскими ребятишками, приняли их в свою
компанию, хотя они были немного моложе нас, и они на равных участвовали во всех наших детских забавах.
Но не прошло бесследно для Фёдора его лагерное прошлое. Местные урки в нём признали своего,
сильно зауважали, а он, несмотря на то, что с ними никаких криминальных дел не имел, от общения с ними
не отказывался. Шло время. Взрослые работали, обустраивали свои участки, дети росли, учились, взросле-
ли. Накануне нового, 1954 года к братьям Павлу и Фёдору приехал их самый младший брат Александр, или
просто Сашка, как его стали называть взрослые и дети за лёгкость характера. Он приехал тоже с семьёй
– женой Анной и двумя детьми, Танькой и Симкой – Серафимом, которые тоже впоследствии влились в
нашу босоногую компанию, ибо были нам почти ровесниками.
Сашка в войне не участвовал, в армии не служил и в лагере не сидел. Он всю войну и после неё работал
охранником в конвойных частях НКВД-МГБ в одном из лагерей в Иркутской области. Жил он там в ведом-
ственной квартире в деревянном двухквартирном доме, при котором был и огород, где хозяйничала его
жена Анна. На погонах у него красовались Т-образные лычки – старшина, значит. Так и жил бы он дальше
обычной жизнью вертухая, если бы с 1953 года после смерти «вождя народов» не стали расформировы-
вать лагеря. К тому же и дом, в котором они жили, сгорел – наверное, кто-то из бывших зеков «отблаго-
дарил» И остался Сашка в итоге без работы и без жилья, но с большой семьёй и большими проблемами.
Павел теперь уже младшего брата поселил в свою землянку. И всё пошло по наработанному сценарию.
Но в отличие от Фёдора уже к осени 1955 года Сашка с семьёй справил новоселье не рядом с братьями,
а поодаль, заняв участок, покинутый престарелым дедом, которого дети увезли в другой город. За этот

180
 Сибирская школа

участок отдал Сашка деду приличный армейский полушубок, добротные валенки и резиновые болотные
сапоги с высокими голенищами-раструбами. Вот так и поселились на нашей улице Аэродромной три род-
ных брата с семьями.
Всё шло у них на лад, ничто не предвещало никаких потрясений и испытаний. Жили они хотя и не
очень дружно, но без особых раздоров. Частенько, особенно летом, устраивали они совместные обеды,
на которых, прилично подпив, иногда начинали выяснять отношения. Но все конфликты всегда гасила их
мать, которой они никогда не смели перечить. Так они и жили бы дальше, если бы не вмешался роковой,
с каким-то мистическим оттенком случай.
Однажды кто-то из юросенковских ребят вынес на улицу бабушкину икону, на которой был изображён
неизвестный никому из нас святой в диковинных одеждах. В руке он держал длинный посох, а над головой
его был нарисован сияющий нимб. Никто из нас не понимал и не знал, что означает эта икона. Разгляды-
вать икону кроме «юросят» собралось много соседских ребятишек. И тут Славке с Валеркой вдруг пришла
мысль подправить изображение. Славка принёс чернила и подрисовал святому усы, как у Тараса Бульбы,
бороду, как у Емельяна Пугачёва, святой нимб превратил в будёновку со звездой, а посох – в винтовку.
Получилось что-то несуразное и для детской «самодеятельности» довольно смешное.
Всё это происходило на улице рядом с домами Павла и Фёдора. И вдруг в самый разгар «творчества»
и веселья к нашей компании подошла пожилая женщина, почти старуха, с девочкой лет десяти, видимо
внучкой. На правом плече у неё висела холщовая котомка, которую она придерживала рукой. В ту пору
часто ходили по улицам нищие-побирушки, кто в одиночку, кто с детьми. Они стучались в дома, христа-
радничали – милостыню просили. Мы и приняли эту пожилую женщину за одну из них. Она хотела что-то
у ребят спросить, но, увидев обезображенный лик святого на иконе, как истинная верующая не смогла
вынести такое святотатство. И обращаясь к Славке и Валерке, в руках которых в этот момент была икона,
она запричитала во весь голос:
– Ах! Ах! Окаянные. Креста на вас нет! Ироды проклятые! Будьте вы прокляты со своими ближними, при-
дёт на вас погибель! Будет вам кара Божия!
Всех нас после этих слов как ветром сдуло. Осталась на земле лежать одна изуродованная икона. Жен-
щина подняла её, отряхнула, положила в котомку и, позвав девочку, быстро удалилась. На перекрёстке
она остановилась, повернулась, погрозила нам кулаком и, плюнув, исчезла за углом. Откуда она пришла и
кто такая – не знали ни мы, ни взрослые.
Прошло некоторое время. Все уже забыли об этом эпизоде, а между тем вскоре у Юросенко стали про-
исходить странные события. У Сашки ночью сгорела баня. Располагалась она в огороде, на значительном
удалении от дома, поэтому ничего больше не пострадало. Через неделю-полторы у Павла стали дохнуть
куры. Вроде бы с вечера все были здоровые, а утром в курятнике хозяева обнаруживали 2–3 курицы до-
хлыми. Так за неделю все и передохли, несмотря на всяческие старания хозяев.
А в начале 1956-го внезапно умерла бабушка – мать братьев Юросенко. Некому стало гасить конфлик-
ты, и постепенно между ними стала разгораться вражда. Павел стал упрекать Фёдора и Сашку в трусости,
полагая, что он один за всех пострадал на фронте, и теперь они используют его в своих целях. Отсидев-
ший срок Фёдор в свою очередь возненавидел Сашку за его вертухайство. Вражда и распри мужиков
перекинулись и на их жён. Всё это выплёскивалось на улицу. Как подопьют, так ругань, скандалы, даже до
драк стало дело доходить с ломаньем штакетника в палисадниках и битьём стёкол в окнах, чего раньше
не было. Вражда разгоралась всё сильнее и жарче. В воздухе витало, что что-то должно было произойти
очень серьёзное, и оно произошло – как всегда, внезапно и, казалось бы, беспричинно.
Однажды Сашка по какой-то надобности зашёл к Фёдору. Оба были абсолютно трезвые. Как всегда,
Фёдор предложил Сашке самогонки. Посидели, выпили, закусили, снова выпили, потом ещё несколько
раз. В общем, хорошо поднабрались зелья, и их беседа, как всегда, превратилась в ссору с дракой. В при-
падке дикой злобы Фёдор начал мутузить Сашку прямо во дворе. Бабы крик подняли, пытаясь растащить
сцепившихся братьев. И когда казалось, что им это удалось, Сашка, вывернувшись, схватил лопату и со
всего маху обрушил её на брата, остриём перерубив ему горло. Кровь фонтаном брызнула из раны, голова
была почти отрублена и держалась только на мышцах шеи. Фёдор качнулся и рухнул на землю замертво.

181
 Сибирская школа
Мария и Анна застыли в шоке, словно каменные
статуи. А Сашка, отшвырнув лопату, молча вышел на
улицу и побрёл к себе домой. Мария, опомнившись,
первой бросилась к Фёдору, судорожно пытаясь
фартуком закрыть рану и остановить кровотечение.
Она ещё не поняла, что муж мёртв и все попытки
спасти его бесполезны. Анна стремглав метнулась к
Павлу и вместе с ним и его женой вернулась в Фёдо-
ров двор. Вскоре набежали соседи, поднялись гвалт
и суматоха. Приехали врачи скорой, но, убедив-
шись, что их помощь уже не нужна, погрузили тело
и с разрешения появившейся сразу после них мили-
ции повезли Фёдора в покойницкую. Сашку аресто-
вали у него дома и тоже увезли, но в милицию. С ним
разрешили поехать Павлу, который, вернувшись к
вечеру, сказал, что Сашку за убийство будут судить.
На похоронах Фёдора было много его знакомых урок и дружков, которые поклялись разобраться с
убийцей. Сашка же ещё сидел в тюрьме, следствие по уголовному делу шло своим чередом. Неожиданно
у него случился какой-то приступ в животе, и его определили в лазарет. Через несколько дней его жене
Анне и брату Павлу пришло уведомление, что её муж и его брат Александр Юросенко выбросился из окна
палаты тюремного лазарета с четвёртого этажа и разбился насмерть. Так как он ещё не был осуждён, да и
времена на дворе были уже другие, его тело отдали хоронить родным. Похоронили его рядом с Фёдором.
Через несколько дней его вдова Мария подобрала во дворе записку, в которой было написано: «Мы ото-
мстили за тебя, браток!» Так стала понятна истинная причина гибели Сашки.
Но на этом напасти для семьи Юросенко не закончились. После всего происшедшего Павел крепко за-
пил с горя, с работы его уволили за постоянные прогулы. Хотя и жалели как инвалида, но всему есть пре-
дел. Стал он целыми днями где-то пропадать, мог по два-три дня домой не являться. Валентина с детьми в
поисках мужа ходила по его новым приятелям-алкашам, находила его, приводила домой, но, протрезвев и
отоспавшись, он снова уходил и вусмерть напивался. Так продолжалось несколько месяцев.
Однажды, прождав неделю исчезнувшего Павла, пошла Валентина снова его разыскивать, но его в из-
вестных ей притонах не было – ни у дружков-забулдыг, ни у знакомых. И только на десятый день она
случайно наткнулась на его окоченевший труп в старой заброшенной землянке. Муж висел с поднятой
перед собой культёй левой руки, а культя на ноге выглядывала из-под задранной штанины. На полу стояла
бутылка с недопитым самогоном. Никаких записок, ничего больше не было рядом. Похоронили фронто-
вика рядом с братьями. Могилы обнесли общей оградкой, каждому поставили скромный металлический
памятник со звёздочкой, фотографией и датами рождения и смерти. Всем всего поровну. Это сделали уже
позже их вдовы и подросшие дети. Судьбы же детей сложились по-разному, и не всегда хорошо и гладко.
Много было на их жизненном пути житейских драм и даже трагедий.
Почему судьба так жестоко с ними обошлась? Уж не роковую ли роль сыграл тот день, когда вытащили
юросенковские ребятишки икону святого на посмешище, тот день, когда был проклят весь их род? Вопро-
шаю и не знаю ответа. Только один Господь его знает.

Праздник урожая
На суде Божьем право пойдёт направо,
а криво налево.
В. Даль

Н
а ОРТ шла передача Шкловского «Как это было», непосредственные участники исторических собы-
тий рассказывали о тех или иных громких событиях. А мне захотелось рассказать о заурядном собы-
тии. Произошло оно в Канске в конце сентября 1952 года, но так ярко запечатлелось в моей памяти,
что до сих пор помнятся все его нюансы и подробности.
Ещё был жив «вождь и учитель всех времён и народов» товарищ Сталин, ещё действовали во всю мощь
концлагеря, а над страной витал дух всесильного Берии. Ещё пела страна бодрые песни, а из всех репро-
дукторов и со страниц газет неслись победные реляции с самых разных трудовых фронтов. И вот однажды
мы с двоюродным братом стали случайными свидетелями одного такого трудового подвига.
К юго-востоку от Канска, в нескольких километрах от нашей улицы Аэродромной (она тогда была край-
ней, и по ней проходила граница города) за заболоченными озерками, в которых мы ловили гольянов,
располагался один из передовых колхозов, владения которого раскинулись вдоль берега Кана. По обе
стороны реки раскинулись колхозные земли, в том числе и хлебные нивы, на которых к этому времени
уже завершилась очередная «битва за урожай».

182
 Сибирская школа
В тот памятный день было сухо и тепло. Прекрасная погода способствовала уборке урожая и помогала
крестьянам. К концу сентября хлеб с полей в основном был убран, работы шли теперь на токах, где зерно
готовилось к вывозке. Уборку с полей этот колхоз завершил одним из первых в крае, о чём по инстан-
циям было доложено и отрапортовано. По этому случаю по разнарядке из райкома партии готовились
представления к высоким правительственным и государственным наградам на руководство колхоза и
некоторых колхозников. Ожидали наград и чиновники партийно-хозяйственного аппарата райкома и
края. По этому случаю для усиления эффекта, а также в целях пропаганды в колхозе готовился помпезный
праздник под названием «Первый хлеб нового урожая – Родине», именно отсюда должны были отправить
первый обоз с хлебом в город.
В тот солнечный сентябрьский день мы с братом пошли на озёра на рыбалку. Поднявшись на довольно
высокий холм за одним из озерков, увидели как на ладони центральную усадьбу этого колхоза. Рассто-
яние было относительно небольшое, поэтому нам было видно и даже слышно всё, что происходило в
селе. Наше внимание привлекло необычно оживлённое передвижение конных подвод, верховых и лёгких
бричек по центральной улице деревни, которая плавно переходила в дорогу, ведущую в город. У здания
правления колхоза собрались люди. Кто-то куда-то уходил, кто-то подходил к правлению и, видимо полу-
чив какие-то указания, снова уходил. Такая круговерть бывает только при подготовке важного меропри-
ятия. Перед правлением уже были установлены столы, покрытые красной материей, наверное для пре-
зидиума. На площади стояло несколько конных подвод, груженных мешками с зерном. На подходе были
ещё несколько. Почти каждая подвода была украшена транспарантами с лозунгами: «Наш труд Родине!»,
«Слава тов. Сталину!», «Принимай, Родина, наш урожай!».
С другой стороны деревни, за её околицей, в тени небольших лесочков-колков мы увидели четыре
только что подъехавших грузовика-«студебекера», из которых высаживались люди, в основном женщины,
но были среди них, кроме водителей-солдат, и мужчины в штатском, Мы поняли: привезли заключённых
из ближайшего женского лагеря. Женщины были одеты почти одинаково: белые и светлые кофты, тёмные
юбки и сарафаны, платки на головах. В руках у них были грабли, лопаты, деревянные вилы, косы, серпы, то
есть обычный сельскохозяйственный инвентарь. Мужчины тоже были одеты под среднестатистических
колхозников, но, судя по выправке, это были охранники. Выдавали их и оттопыренные задние карманы
брюк, где находилось оружие. Судя по всему, заключённые должны были изображать радостных колхоз-
ниц – участниц битвы за урожай, а их охранники – бригадиров и звеньевых. Приехавших было человек
семьдесят. Выгрузившись, они стали энергично строиться в колонну.
В это время со стороны города при въезде в село показались три легковых автомобиля «Победа» в
сопровождении нескольких конных экипажей – бричек. Это приехало краевое, районное и городское
начальство. На одной из бричек расположились кинооператоры. Вся эта процессия, подъехав к толпе,
собравшейся у здания правления, не спеша развернулась, из остановившихся машин и бричек величе-
ственно вышло начальство и направилось напрямую к столам президиума. Затрещали кинокамеры, за-
печатлевая сей важный исторический момент.
Вдруг со стороны лесочков-колков послышалась песня. Это шла колонна «колхозников» в сопровожде-
нии «бригадиров» и «звеньевых». На плечах они бодро несли ручные орудия труда и пели популярную тогда
песню «Широка страна моя родная!». Но как они её пели! Это было что-то необыкновенное. В это пение люди
вложили всю душу, всю скопившуюся за годы отсидки волю к жизни, к свободе. Это было поистине красивое,
завораживающее, я бы сказал, божественное пение. В этот миг всё вокруг в природе замерло. Казалось, что
сам воздух каждой своей молекулой полон этой песней. Казалось, всё окружающее – трава, деревья, листва
– колыхалось в такт этой мелодии, будто пела сама природа, сама жизнь. Всё это было столь необычно, что
казалось чем-то сверхъестественным. Мы с братом, очарованные таким удивительным исполнением знако-
мой песни, стояли, словно заколдованные, невольно покачиваясь в ритм мелодии.

183
 Сибирская школа
Все, кто был на площади, тоже замерли, с любопытством глядя на подходившую колонну. Наконец пе-
ние закончилось, и вместо аплодисментов нависла напряжённая тишина. Колонна молча подошла к за-
груженным подводам и остановилась. Настоящие колхозники и колхозницы с интересом рассматривали
прибывших. Начался митинг. Ораторов было много, они быстро сменяли друг друга. Вот где гремели апло-
дисменты и здравицы! Всё это бодро снималось кинооператорами на плёнку.
Как только митинг закончился, пришедшие с песней «колхозники» под присмотром всё тех же «брига-
диров» молчаливо, уже без песни, отправились обратно к поджидавшим их «студебекерам», чтобы вер-
нуться к своим лагерным будням. Они исполнили свою роль статистов на чужом для них празднике. И всё-
таки на какое-то мгновение они почувствовали себя свободными гражданами «широкой родной страны»!
Уехали они тихо и незаметно, как и появились.
А в это время по дороге в город из села вытянулась целая колонна. Впереди на «Победах» и конных
бричках ехало начальство в соответствии с субординацией и рангами. За ними шествовал конный обоз
примерно в двадцать подвод, украшенных зелёным хвойным лапником и кумачовыми транспарантами.
Перед ними на телеге ехал духовой оркестр и всё время играл патриотические мелодии и марши. Поза-
быв про рыбалку, мы с братом подошли к самой дороге, ведущей в город, и с любопытством глядели на
это зрелище. Когда процессия проплыла мимо нас, мы, выйдя на дорогу, пошли за обозом следом.
Вот так торжественно, под оркестровую музыку вместе с обозом и вошли мы в город, вернее на окра-
ину нашей Аэродромной улицы. Заслышав музыку, привлечённые необычным зрелищем, люди выходили
из своих домов. С других улиц тоже бежали любопытные. Молчаливо провожали они усталыми взглядами
проходивший обоз, прекрасно понимая, что этот хлеб предназначен не для них, что он исчезнет, как всег-
да, в бездонных и загадочных «закромах Родины».
Так был отмечен первый день досрочной сдачи колхозниками хлеба государству. Потом урожай пове-
зут уже обычным порядком, без помпы, без пышных торжеств, и он так же бесследно исчезнет в безмерных
«закромах». А люди привычно пойдут в ночь занимать очередь за хлебом, очередь, которая стала неотъ-
емлемой частью их бытия. Так это было.

Родник Перед прошлым склони голову,

перед будущим – засучи рукава.
Г. Менкен

Э
то кладбище на юго-восточной окраине Канска возникло ещё в довоенное время. На нем хорони-
ли погибших узников Краслага и в послевоенные годы. Оно было расположено недалеко от нашей
Аэродромной улицы, на высоком обрыве, а у его подножия широко раскинулась прибрежная забо-
лоченная пойма реки Кан с многочисленными озерками, куда мы ходили не только на рыбалку. На нижнем
склоне этого обрыва, ниже кладбища, в ту пору были буйные заросли шиповника, боярышника и черёму-
хи. И из этой кустарниковой чащи, радостно журча, вытекал небольшой ключ с вкуснейшей, необыкновен-
но чистой, прозрачной и холодной как лёд водой.
Мы своей детской дружной ватагой часто ходили сюда за ягодой и, набродившись вдоволь, усталые,
садились отдыхать у этого родника. Мы ловили губами его необыкновенно вкусную воду, подставляя лица
под журчащую струю, и радовались. После этой родниковой водицы быстро восстанавливались силы,
словно она была живой водой из народных сказок. Самое удивительное: после омовения этой водичкой
ссадин, царапин и ушибов, которых у нас было более чем достаточно, они быстро заживали. Порой и
взрослые отмечали удивительные свойства этой родниковой воды, когда мы приносили её домой.
...Спустя много лет мне довелось навестить эти незабываемые места далёкого детства. Нет там уже ника-
кого кладбища – вырос на его месте многоэтажный городской квартал. Нет больше и того удивительного
родничка, который щедро одаривал нас своей живой водой. Исчезли и заросли ягодных кустарников,
помогавших нам выживать в те давние несытные годы. Всё вырублено, затоптано, загажено отходами ги-
дролизного производства, залито вонючим лигнином...
Стоял я на этом «пепелище» и думал: а ведь неспроста родничок тот пробился тогда на волю. И где?
Прямо под захоронениями останков замученных и убиенных людей. И казалось мне – то слёзы их превра-
тились в родник и животворно текли, чтобы поддержать жизнь на нашей несчастной земле, чтобы, при-
падая к живому источнику, не забывали мы о них и помнили их. Как угодно можно относиться к мистике,
но очень уж очевидны последствия разрушения последнего приюта захороненных здесь узников. Возве-
дённая на людских костях больница «славится» высокой смертностью, горожане стараются не ложиться
сюда на лечение. Стоящие рядом многоэтажные панельные дома в отличие от более старых, построенных
ранее, быстрее их изнашиваются и разрушаются... Воистину так: созданное и возведённое на беде, горе
и страдании людей никогда не принесёт удачи и счастья. Только вот когда научимся мы извлекать уроки
из нашего прошлого? Когда перестанем уничтожать светлые родники? Когда перестанем топтаться на
костях своих предков?
Иллюстрации Марии ГЕЙН
г. Красноярск

184
 Сибирская школа
Сергей ПРОХОРОВ. «Восемь лет отсидел!» – говорит кавалер ордена «Культурное
наследие» поэт Сергей Прохоров, пугая своих слушателей на встречах. И на самом
деле сидел. Восемь лет от рождения своего он не мог встать на ноги. А потом (после
домашнего лечения, без помощи всяких врачей) встал и пошёл. Много земель обошёл
за эти годы Сергей Тимофеевич и даже морей, когда служил срочную службу на флоте,
но только на малой родине, на нижнеингашской земле себя и нашёл. Немало профессий
перепробовал, пока не понял окончательно: он служитель слова. Своим словом связал
он свою малую родину не только с Москвой и многими городами и весями России, но
и с Будапештом, где вступил в Международную федерацию русскоязычных поэтов, и
с Вашингтоном, который хранит в своей знаменитой библиотеке редактируемый
Сергеем Прохоровым толстый литературно-художественный и публицистический журнал «Истоки». В
64 года поэт, автор почти десятка сборников купил пианино, освоил и сочиняет замечательные пьесы и
романсы. С незапамятных времён Сергей Прохоров сочиняет песни и поёт их. Он пел, даже когда его везли
на операцию. Самое интересное, когда очнулся после клинической смерти, снова запел. Одним словом,

Ищи подснежники!
перед вами певец. Из самой что ни на есть глубокой сибирской глубинки.

*** От «а» до «я»

Твердят мне давно:
«Катит Русь наша к краю!» Тетрадь исписанных листов:
А мне всё равно – Любви, творенья, дел.
Я на скрипке играю. От «а» до «я» путь непростой,
Я септоль* играю, Не каждого удел.
Но в этом ли суть? От «а» до «я» так много слов
Я с этого краю Нам суждено открыть,
Россию спасу. Своё латая мастерство,
____ Другим мечту дарить.
* Септоль – особая ритмическая фигура из семи нот. От «а» до «я» немало лет
И терний на пути.
100-летию мамы Как мне себя преодолеть,
Чтоб «я» своё найти?
У кого-то годы – драмы, шрамы, срамы:
Мучают, калечат и гнетут.
У моей у мамы годы – словно храмы: Кое-что о звёздах
Причащают, холят, берегут
От беды, от напасти, от сглазу... Как по краешку неба, по жизни шагаю,
Столько было их – не счесть, увы. И судьбе предлагаю пари,
Но ни разу – за всю жизнь ни разу И погасшую в небе звезду зажигаю,
Не склонила мудрой головы. А она, хоть умри, не горит.
Не мечтая и совсем не чая Сколько тлеющих звёзд на российских просторах,
Лет до ста продолжить отчий род, На обочинах жизненных тризн...
С песней да молитвою встречая Горевать о несбывшемся – дело пустое,
Каждый Божий день и каждый год, Несерьёзный минутный каприз.
Век свой прожила, как скоротала А звезда, что упала и тут же сгорела –
Долгую декабрьскую ночь, Это просто вселенский маневр.
И ничуть от жизни не устала, И порой не до звёзд, если делаешь дело.
И ещё пожить совсем не прочь. Если день обнажён, словно нерв.
У кого-то годы – драмы, шрамы, срамы: Как по краешку неба, по жизни шагаю –
Мучают, калечат и гнетут. Восхищён, укрощён, обречён,
У моей у мамы годы – словно гаммы: И погасшую в небе звезду зажигаю,
Песни ей о вечности поют. И сгораю под звёздным лучом.

Связующая нить ***

Шёл я полем, лугом, лесом,
Москва – Ингаш. Московский тракт. На морях бывал,
Мы им, как нервом, связаны: И с огромным интересом
В Москве теракт, у нас – инфаркт – Жизнь я попивал:
Одной судьбой повязаны. Там глоточек, здесь глоточек –

185
 Сибирская школа
Жизнь так хороша!
Выпил её тыщу бочек
Даром – без гроша.
Пил взахлёб, не зная меры,
Пил и не хмелел...
Океанчик не заметил
Как и обмелел.
Жизни в общем не бездонной
Высох океан...
Пью по капельке, у дома,
И от капли – пьян.
Мой поезд
Без опоры нету силы.
Мир бессилен без опоры...
Катит поезд по России –
Поезд века, поезд скорый.
По бокам – высоковольтка
На стальных тугих опорах.
А в купе в стаканах водка,
А где водка, там и споры.
О политике, о жизни.
Кто в ней весь, а кто – по пояс,
О сплошной дороговизне –
Кому горе, кому польза.
Катит поезд. Скорый поезд.
Катит поезд по России
Через реку, через поле,
Где хлеба уже скосили,
Скот пасётся по стерне.
В закромах довольно ль жита?
Нынче хлебушко в цене.
Знать, деревня будет сыта.
...Водка выпита. И тару
Швырнув в урну сгоряча,
Мой сосед достал гитару,
Чтоб на скуку побренчать.
Я ж – в вагонное оконце,
Как в домашний кинескоп,
Где, покачиваясь, солнце
Вслед за нами высоко
Мчится, будто в догонялки,
Обгоняя облака.
И на чистый лист бумаги
Ляжет пробная строка...
Стих родится. Но не скоро
Обретёт себя сюжет...
Он как поезд. Поезд скорый
Будет мчаться в призме лет.
Сквозь мираж, смятенье, время
По тоннелям на просвет.
Где давно таится бремя
Лишь моих прожитых лет.
Там и сила, и опора.
Лучше где уже найти...
Мчится поезд. Поезд скорый
В моём жизненном пути.
186
Я весёлый добрый лирик
В этом милом чудном мире
Я весёлый, добрый лирик...
А чего мне унывать –
Есть и крыша, и кровать,
На которой я лежу,
В потолок, как в мир, гляжу.
Вижу небо в облаках
И парю птенцом в стихах.
Над собой и над рекой,
Над рождённою строкой.
Хоть и хвор уже, и стар,
Да мечтать не перестал!
Взятка – грядка
Мне дали взятку... овощами.
Я ж не чиновник – стихоплёт.
И за ушами так трещали
Морковка, редька... Полон рот
Землёй дарованных растений,
На грядках выращенных впрок.
И брал я взятку без стеснений
За поэтический урок.
Прости, Петрович!
В литературном конкурсе на премию
В. П. Астафьева могут участвовать поэты
не старше 40 лет. Это одно из условий
конкурса, таково пожелание писателя.
«За сорок лет уж не пущать
В поэзию поэтов», –
Великий классик завещал
Перед отходом в Лету.
Наверно, в чём-то он и прав.
Что взять с пенсионера?
В нём и фантазия стара,
И рифма, и манера...
И слог не тот, и взрыв не тот:
Не леденит, не тает.
И не читает их народ,
Поскольку не читает.
Прости, Петрович, им грехи,
Благослови на милость...
И пишут, пишут старики,
Чтоб молодость продлилась.
Читает мальчишка таёжную быль
Писателю-земляку Николаю Устиновичу
С обложки смахнув залежалую пыль,
Раскроет мальчишка потрёпанный томик –
Таёжных рассказов таёжную быль
Про лес, про зверей, про охотничий домик.
Пахнёт ароматом от хвойных ветвей,
Призывно качнутся грибные туманы.
Следы на снегу, следы на траве,

Зовут за собою в таёжные страны.
С потёртых, давно пожелтевших страниц,
Где каждая строчка – из самого сердца,
С таёжных глубин, что без дна и границ,
В таёжные дали откроется дверца.
В те дали когда-то и он уходил.
Сколь троп им исхожено трудных без лени.
И слово, как клад, он в тайге находил,
Учась языку у зверей и растений.
Прикроет мальчишка страничку, вздохнув,
Как дверь в мир таёжный тихонько прикроет.
На время прикроет, страничку загнув,
Чтоб снова вернуться к таёжным героям.
Малиновка
Течёт дорога по деревне
То на восток, а то на запад.
Растут в деревне хрен, да ревень,
Да мята, терпкая на запах.
Среди заросших мхом развалин
Куда ни глянь – кусты малинника.
От той деревни лишь название,
Одно название – Малиновка.
А мне в окошке грезится подсолнух
На улице мороз почти под сорок,
Потрескивает в сенцах в кадке лёд,
А мне в окошке грезится подсолнух –
Над изгородью яростно цветёт.
На пол у печки грохают поленья,
Ворчит жена, сметая снег с сапог,
А я уж в лете. Я бегу по лету,
За календарный проскочив порог,
За солнца круг, где золотится колос
И пахнут горизонты резедой...
Но сказку обрывает грозный голос:
– Кончай мечтать! Сходи-ка за водой!
Сибирская школа
***
Надоело уж о грустном
Думать и писать...
С крыши снег скатился с хрустом
Прямо в палисад.
«Чик-чирик!» – пропел воробыш,
В форточку влетев,
И строка весенней пробы
Вскрылась на листе.
***
А грустные стихи писать легко.
Они к тебе всегда приходят сами,
Печальными волнуя голосами,
Как песня с гор о милой Сулико.
А грустные стихи писать легко:
Поплакался слезами на бумаге
Про все невзгоды, горести, овраги,
И вроде бы как будто отлегло.
А грустные стихи писать легко,
Особенно когда грустишь не в меру.
Выходят строки, будто «под фанеру»,
Поёшь, а голос где-то далеко...
***
Ну вот и кончились морозы,
Февраль уже свернул к весне,
Сосулек звонкие наросты
Роняют капельки на снег.
На стрехе воробей ершится,
Ожив от солнечных лучей,
И что-то тайное вершится
Среди обычных мелочей.
***
Намедни февральская стужа,
А ныне вот март – отлегло,
И первая грязная лужа
Одна на всё наше село.
Её не ругают, ей рады,
Как первому тёплому дню,
187
 Сибирская школа
И звонко у каждой ограды
Свой пёс окликает родню.
Собачьему внемлю напеву,
И чудится, будто, как встарь,
Деревня готовится к севу,
Свой ветхий чиня инвентарь.
Незаметно-долго
Декабрь, январь, февраль и март –
Всего-то холодов осталось...
В Сибири долгая зима
И надоедлива, как старость.
Грущу в замёрзшее окно
Сквозь леденящие узоры,
В которых видится одно:
Дымки от изб, снегов заторы.
И так порой невмоготу,
Захочется тепла и солнца:
Отдать лучам всю наготу
На излечение до донца.
В Сибири долгая зима...
Но вот и первые капели!
Декабрь, январь, февраль и март
Так незаметно пролетели.
Ищи подснежники!
Что годы давят, не взыщи:
У времени свои законы.
Ищи подснежники, ищи,
Но не среди цветов оконных.
Пусть голова порой трещит
От дум и бед – забот незваных.
Ищи подснежники, ищи,
Но не на солнечных полянах.
Судьба не всё берёт на щит.
И будут раны, будут тайны...
Ищи подснежники, ищи
Под коркою людских проталин.
Связь времён
Рвутся нити – связи нити
Между нынешним и прошлым.
Вы ушедших помяните
Словом ласковым, хорошим.
Словом, всех, кого вы знали
И не ведали о ком.
Пусть чуток побудут с нами,
Трудно им – обиняком.
Сколько их – имён и судеб,
В прошлом судеб и имён,
Что и не жили, по сути.
Вы их сердцем нарисуйте –
Пусть продлится связь времён.
188
Ой ты, Родина моя!
Где меня бы ни спросили,
И хоть каждого спроси.
Уголочек есть в России –
Самый лучший на Руси,
Где прогорклый запах дыма
Слаще мёда по весне,
Где мы были молодыми
На родимой стороне.
Распускаются деревья,
Звонкой зеленью маня,
Ой ты, милая деревня!
Ой ты, родина моя!
Над бревенчатой избою
Синий стелется дымок.
Здесь завещан мне судьбою
Мой заветный уголок,
Где картофельные грядки
Расцветают там и тут,
Где весёлые двухрядки
Мне покоя не дают.
Над рекою тихо дремлет
Звёзд небесная семья.
Ой ты, милая деревня.
Ой ты, родина моя!
Домик у реки
Виктору Астафьеву
Прибывает в мае
Каждый год всегда
В тихой речке Мане
Вешняя вода,
Омывая робко,
Намывая ил,
Где прибрежной тропкой
Мастер проходил.
В жизни было всяко:
Радость и война...
Срублен дом в Овсянке,
Ладный, в три окна.
И крыльцо, и сенцы,

И дымок в трубе.
Затесью на сердце,
Затесью в судьбе.
На реке на Мане
Синяя вода.
Что же всех нас манит
Именно сюда?
В этот неприметный
Домик у реки,
В закуток заветный –
Храм души и скит?
Здесь когда-то мастер
Жил, дышал, творил,
Здесь когда-то «Здрасте!»
Всем нам говорил...
Прибывает в мае
Каждый год всегда
В тихой речке Мане
Вешняя вода.
Весна
Ручеёк под снегами потёк
От избытка небесного света.
Поставляет весну на поток
Золотая от солнца планета.
Жмурясь, смотрит на небо пацан:
Сколько света! – В глазах заискрило.
От небесных глубин до лица
Шлёт тепло золотое Ярило.
Тайга в апреле
Смола расплавилась на солнце,
Скользнув по панцирю ствола,
И стало радостно на сердце
От горько-хвойного тепла.
Я глажу ствол шершаво-липкий,
Сквозь крону небо отыскав,
Откуда лились солнца блики,
Тайгу апрелем обласкав.
Ещё в тени белеют горки –
Зимы минувшей талый лёд,
Но этот запах хвойно-горький,
Как самый сладкий майский мёд.
И мнятся ночи грозовые,
Дождей весенних апогей...
Сегодня я в тайге впервые,
Хотя всю жизнь живу в тайге.
Август
Куст алой рябины,
От алости густ.
И день ещё длинный,
И август двууст.
Налево, направо –
Всем дарит тепло,
И смотрит лукаво,
И любит зело,
Сибирская школа
И дарит объятия
Зреющих нив,
На серые платья
Парчу обронив.
Здравствуй, маэстро Сентябрь!
Будто цветными сетями
Спутана зелень лесов.
Здравствуй, маэстро Сентябрь,
Главдирижёр туесов!
По золотистому шёлку
Тропок лесных коленкор.
Кузовков и кошелок
Неподражаемый хор.
Эхом раскатисто-дальним
Тонут в листве голоса,
Чудом наполнив вокальным
Души и туеса.
Золото трав разгребая,
Словно в костре угольки,
Будут всю зиму грибами
Потчевать нас грибники.
И кто там в зеркале?
Перелистнул я жизнь, как дату.
А молодым ведь был когда-то.
И кто там, в зеркале, стоит –
Лицом знакомый мне старик?
Фантазёр я, мечтатель, поэт
Путь пройду свой от сих и до сих,
Что дано от рожденья до смерти,
По своей, по наклонной оси,
На которой земля меня вертит.
Фантазёр я, мечтатель, поэт.
Жаль, что это сегодня не модно,
Хотя жить с этим, в общем-то, можно,
Если вам лишь всего двадцать лет.
Я от жизни совсем не устал,
Как устать от неё, быстротечной,
Я хотел бы прожить лет до ста,
А любить так вообще – бесконечно.
Фантазёр я, мечтатель, поэт.
Жаль, что это сегодня не модно,
Хотя жить с этим, в общем-то, можно,
Если вам в шестьдесят – двадцать лет.
Отыскать бы такой эликсир,
Чтобы жизнь обратить свою в вечность
И уже по наклонной оси
Не идти, а лететь в бесконечность.
Фантазёр я, мечтатель, поэт.
Жаль, что это сегодня не модно,
Хотя жить с этим, в общем-то, можно,
Если в сердце бессмертия свет.
189
 Сибирская школа
Вся жизнь – таинство
Воображения ты плод
Иль наваждение...
По кромкам душ скользит тепло –
Изнеможение.
Твой силуэт в окне избы
Мигнёт лампадою.
Себя сомнением избив,
В твой омут падаю.
Но угли чар, взорвав костёр,
В золу оплавятся.
Где позже что-то прорастёт,
Умрёт, прославится.
Судьбы неведомы пути,
Вся жизнь – таинство.
Где потерять, где обрести
Себя, свой status quo?
Воображения ты плод –
Не наваждение,
Но мне от этого тепло.
И от падения.
В доме у старого бобыля
Пахнет в доме дымом и мочой,
Скисшею капустой, потрохами,
Местным диалектом: «Мы ничо?
Жисть у нас таперя не плохая».
Добродушный милый старичок
За рукав к столу меня потянет,
Вытрет стол застиранной портянкой,
Хлебушко нарежет и лучок.
Самогона мутного плеснёт
В серые немытые стаканы...
И про «жисть» свою опять начнёт,
И за печкой стихнут тараканы.
***
От конца ли, от начала –
То ли старец, то ли юн...
Эвон, троек сколь промчалось,
Троек времени – табун.
Ухватить судьбу за вожжи,
Повернуть бы тройку вспять
На тот путь, который прожит,
Чтобы снова, чтоб опять...
Только снег, да ветер в очи,
Да годочков перезвон.
Оглянуться нету мочи,
Кто там плачет?
Кто хохочет
Новогодней белой ночью?
Или это просто сон?
190
Мы
Из прошлого, из опыта, из дум
Мы состоим.
Мы любим очень быструю езду,
Когда стоим.
Мы груз Вселенной держим на плече,
Когда вдвоём,
Мы строим дом из милых мелочей
И в нём живём.
Мы – это ты, и я, и он, и все,
Кто влёт без крыл,
Кто босиком по утренней росе
Себя открыл.
Не заплутал средь снеговых порош
Кромешной тьмы.
Наверно, этот мир тем и хорош,
Что в нём есть мы
Из прошлого, из опыта, из дум,
А прочих – прочь...
Мы, любящие быструю езду,
Когда невмочь.
***
Не возьму я только
Себе в толк:
Как прожить и долго,
И не в долг?
И себе чтоб в радость,
И другим,
И чтоб жить как надо?..
А долги –
Все: свои, чужие –
Всё одно
Брать их нам у жизни
Суждено.
А нынче, так и быть уж, помолюсь
Как лягу спать, так молодость приснится:
Вдвоём с любимой в лодочке плывём,
А просыпаюсь – ноет поясница,
И надо к терапевту на приём.
От листопада и до снегопада,
От светлых зорь до жуткой темноты
Живём с тобою мы в стране распада,
Где строят и минируют мосты.
Не всяк идущий путь земной осилит:
Кто половину, ну а кто лишь треть...
А матушка одна у нас, Россия,
За всеми нами ей не усмотреть.
Я перед сном молиться не приучен,
А нынче, так и быть уж, помолюсь,
Чтоб под небесным светом без излучин
Не распадалась, а крепчала Русь.

Каюсь
Когда я каюсь, а я редко каюсь
(Не потому, что редко я грешу),
Душою будто к небу прикасаюсь,
Руками будто тучи развожу.
И на душе становится теплее,
И на земле становится светлей,
И кажется, весь мир ко мне добрее,
И кажется, что к миру я добрей.
И всё вокруг: поля, река и чащи –
Становятся вдруг ближе мне вдвойне.
Наверно, надо каяться нам чаще,
Чтоб было больше светлых в жизни дней.
Сибирская школа
Про снеги и про Стеньку
Когда припрёт подумать о душе,
Припомнятся, как гимн издалека,
Слова из песни Жени Евтушенко
Про «снеги» и про Стеньку-казака.
Прочтенье книг как бы прочтенье жизни –
Чужой, своей, с началом и концом...
Всё, что приходит к нам – приходит извне,
Чтоб утвердиться в ней душой, лицом.
Душа всегда бессмертия хотела
В небесной, Богу ведомой дали...
А голова у Стеньки отлетела,
И снеги идут в небо от земли.

Богатство
***
Жизнь подытожив, Путник, ты ногами пошевеливай
Обещаю И не жди у времени попуток.
Не ныть отныне. На пути, где запах можжевелевый
Всем, кому должен, Сладко тонет в раннем крике уток.
Я прощаю Хорошо шагать, когда шагается
Долги земные. По лесной тропинке в роще, по лугу...
Своё ж богатство, Ну а мне опять с ногами маяться,
Что скопил я И втирать в них всё, что только под руку.
(Скопил – не слопал), Ну а мне бы в дождь – лицом под тучкою,
Раздам и – баста! Ну а мне б в объятья ветра пьяного...
Разбив копилку Путник, ты возьми меня в попутчики,
С размаху об пол. Оторви от кресла окаянного!
Медь разлетится
Рублёвым звоном,
Скатясь за щели. На трассе Ингаш – Красноярск
Обогатиться
Вам даром оным – Морозы под сорок. Снега ж –
Душу защемит. С утра для лопаты работа...
Сосед заметит – На краешке края Ингаш –
И справедливо В край дивный сибирский ворота.
Похмельным гласом: Посёлок в две мили длиной,
Две горсти меди А щедрость его не измерить.
Как раз на пиво, Вас встретит здесь дух смоляной,
На пиво с квасом! И песня откроет вам двери.
Кто здесь побывал, тот не раз
Припомнит звучание музы...
Букварь По трассе Ингаш – Красноярск
Снуют без конца большегрузы.
Наверно, это неспроста
Легла строка на гладь листа Посёлок Нижний Ингаш,
Чернильным следом. Красноярский край, 2010–2013
Пером на белом поле взмыв,
Сверкнула и застыла мысль – Иллюстрации Виктора ПСАРЁВА,
Слов нервный слепок. пос. Нижний Ингаш
Перемежая все азы,
Живёт и властвует язык –
Наставник слову.
И человек, хоть Божья тварь:
Вынь да положь ему словарь –
Письма основу.

191
 Сибирская школа
Олег КУРЗАКОВ – священник, служит в Свято-Троицком храме города Шарыпова.
Коренной сибиряк, родился в маленькой деревеньке на юге Красноярского края. После
сельской школы окончил исторический факультет Хакасского государственного
университета, отслужил в армии, преподавал в сельской школе. В 2002 году выпустил
сборничек стихов «Колизей». Пять лет учился на дневном отделении Московской
духовной семинарии, что в Троице-Сергиевой лавре. После окончания вернулся в  Сибирь,
в 2012-м рукоположен во священнослужителя. Его литературные «Былинки»  – тоже
своего рода затеси, «заметки на полях своей жизни», как говорит автор.

Былинки
Олег КУРЗАКОВ

Приглашение к размышлению
И в поле каждая былина – святая Родина моя...
Роман Томберг, архидиакон

Былинки – это краткие по форме зарисовки и заметки о жизни, размышления над вполне обыденными
событиями, над тем, что было на самом деле и что оставило во мне свой след. Зачастую бывает так, что в
малом отражается вся повседневность наша, со всеми её изломами и извитиями. Вещи вдруг словно сами
проговариваются о своей сути. И заметить это – значит увидеть в перспективе тот путь, которым мы идём,
увидеть мир в его подлинности, настоящим. Мои былинки – это ненавязчивое приглашение к соразмыш-
лению над современностью, повод оглядеться и призадуматься.

Сны о детстве
П
отянет душу во дни вешнеталицы перелётным косяком на север, к родному домовью... Вспомнится
вдруг, как мы мальчишками, забравшись на обсохлый пригорок, искали уже наросшую заячью ка-
пусту, на вкус кисловатую и колючую. Складником (без которого ни один деревенский мальчишка
себя не мыслил) выкапывали хлипкие, с тонким стебельком хлебенки, напоминавшие сладившую кар-
тошку из погреба.
А солнышко полдневное и ветерок – тёплые да ласковые, что ладони мамы. И землёй так пахнет – не
сказать мне, слов таких не найти. Тогда мог, забыв обо всём, долго-долго смотреть, как меж травинок
трудолюбивый и мудрый муравей старается унести свою ношу. Вот ведь, не для себя, а к собратьям тя-
нет, хлопотливо суетясь. Зачем несёт, кто повелел и как дорогу находит? Всё удивляло тогда, до всего
было дело. Вот вымыло в колее с золотым блеском камушек – пирит. Что за камень, может, золото? Забот
на день.
Какая радость была в этих весенних днях: шумливые ручейки, резво несущиеся в лога, парчой сияю-
щий на солнце снег, уже осевший, по утрам лежащий твёрдым настом. На укатанной санными полозьями
дороге вытаивают конские катыши, очёски сена и соломенная полова. Потемневший лес за огородами
зябнет в сырости. Вот-вот скворцы прилетят, начнутся птичьи перебранки с воробьями по квартирному
вопросу.
Есть тайность и странность в человеческой памяти: детство навсегда прошло, но закрываю глаза – и
вот оно – рукой дотянуться можно и шагнуть из этих взрослых тяжёлых лет в ясносолнечный незаходи-
мый день, нескончаемо длящийся под высоким куполом неба. Иногда проснусь осеред ночи, в самый
глубокий час её – и с закрытыми глазами начинаю слушать настоявшуюся будто индийским чаем тиши-
ну. Как разливистым водопольем найдёт далёкое прошлое, и заторопит, и понесёт в свои невесомые
дали. И так вдруг покажется, что я ещё мальчишка, лежу на своей детской кровати в родном доме, а всё,
что потом, мне просто приснилось – и институт, и армия, и скитания, и утраты, и города, и разлуки. Надо
же – такое снится! Вздохнуть бы – и забыть этот сон, зная, что утром разбудит мама прикосновением
ласковой ладони – как того вешнего солнышка. Знать, что мамы не умирают, ведь не могут умереть они
– ясноглазые, самые добрые и нежные, похожие на ангелов.
Утром надо в школу, а уроки по математике с вечера не сделал. Может, всё-таки пронесёт. После уро-
ков будем с ребятами строить запруду на талом ручье. Но это всё завтра... Натянув на себя одеяло, вновь
засыпаю, уплывая восьмилетним капитаном в лазорево-дымчатый горизонт детства.

192
 Сибирская школа

Чтобы помнили
Д
очка начинает ходить. И боязно ей, и хочется пойти без опоры. Убирая руку от дивана, приседает
от неожиданности, вновь встаёт, что-то возмущённо лопочет. И вдруг с улыбкой поднимает личи-
ко. «Ведь правда, папа, я хорошая?!» Ах, дочка...
Вспомнилась мне поездка с одним иеромонахом, служащим при храме детского дома, в приют жен-
ского монастыря. Приехали поздравить с именинами воспитанницу детдома, переведённую сюда. У
монастырских ворот нас уже ждала девочка лет восьми, Аня, тонкая да звонкая, лёгкая да ясная, будто
ветерок летний, девочка с лицом ангела.
Были поздравления, подарки и чаепитие. Аня вся светилась от радости. Сёстры-воспитательницы
нахваливали: уж до чего прилежная и трудолюбивая, добрая да разумная! В приюте девочке так по-
глянулось после детдомовской казёнщины, что расцвела она отзывчивой душой и всяким умением. Аня
показывала и рисунки свои, и первую вышивку, и обширное монастырское хозяйство со всей его жив-
ностью. И всё же видно было, что в ней, как во всяком ребёнке, душа просилась в семейный уют, под
родительский кров, как просится в дом выброшенный на холод котёнок, слабыми коготками царапаясь
в дверь. «Ведь правда, я хорошая?! Ведь правда?!»
Ехали обратно сквозь багряно-янтарный лес. Среди разлившейся прозрачной тишины стояли ро-
щицы тонкоствольных берёзок под приглядом осанистых елей, застывших в вековечных думах. С их
разлапистых веток свисал зеленовато-пепельный мох, словно старческая проседь времени. Казалось,
мчалась ещё этим лесом конная дружина Евпатия Коловрата, позвякивая стременами и посверкивая
кольчугами, всё пытаясь настигнуть ворога, поганящего Русь. Неслись они, древние и седобородые
витязи, и не могли настигнуть, заставая на пути лишь пепелища и разор.
Осеннее шафрановое солнце катилось над нами по овершьям деревьев. Старинной исщерблённой
сталью взблескивали излучины тихих старорусских рек с певучими былинными именами. Изредка выбе-
гали на обочины нищие, точно разграбленные деревеньки и юродливо щурились подслеповатыми ок-
нами. Будто выпрашивая на опохмелку, пьяненько куражась и приплясывая, они всё выпячивали голые
рёбра скосившихся дощатых заборов. И грызли меня дорогой вопросы: где сейчас родители девочки,
оставившие её в детдоме? Как живётся-можется им? Как строят они своё счастье? И как спится им по
ночам, не ведавшим терзаний маленького детского сердца, всё пытающегося найти вину в себе за то,
что отреклись от него родители?
Стояла девочка у ворот и махала нам вслед своей тонкой рукой, что берёзка веточкой. В золотисто-
карих глазах её той же древней рекой сквозила совсем взрослая грусть, искрясь веселинками на пере-
катах, кружась омутами недетской женской печали. Чтобы мы не забывали её, так старающуюся быть
хорошей и нужной людям. Чтобы знали и помнили.

Не сошлись характером
Р
ушится семья близкого друга. Есть ребёнок, свой дом, работа, здоровье, достаток. Жена красавица,
муж работящий и домовитый, но вместе – невмоготу. Характером не сошлись. Кроха-сын, нерастор-
жимо единящий в себе их кровь, последней ниточкой соединяет двух людей, ставших чужими друг
другу. По вечерам, после рабочего дня, – крик и хлопанье дверями. И ещё не сказанное, но про себя
решённое почти наверняка: «Разводиться!»
Болит вот у человека рука – долго и нудно. И будет терпеть её, и лялькать, и лечить всеми мыслимы-
ми и немыслимыми способами. И на ампутацию согласится лишь тогда, когда уж будет прямая угроза
жизни. Даже с сохлой, скрюченной рукой согласится жить, чем без неё. Почему же половина современ-
ных браков избирает ампутацию – да на живую? Пожили, не сошлись характером, разбежались. Баба с
ребёнком, бросивший её мужик – кто, как не инвалиды? И среди кого они будут искать себе новую по-
ловинку? Принцы и принцессы их годков вышли, одна шваль осталась. Вот и будут они урывать мужатых
да женатых да рушить чужие семьи. И пойдёт их личная боль и злоба гулять по свету, калеча и коверкая
другие судьбы.
Рассыпается карточным домиком молодая семья, имеющая вроде всё внешнее, но не обладающая
лишь одним – любовью. Не той воздушно-порхающей влюблённостью, что переменчивее весеннего
ветерка, а любовью, которая «крепка, как смерть», которая «не превозносится, не гордится, не бесчин-
ствует, не ищет своего, не раздражает, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине, всё
покрывает, всему верит, всё переносит».
О чём же я? Разве есть у меня такая любовь? Разве могу осуждать? Значит, и во мне, как и во всех окру-
жающих нас, есть взаимная вина за случившееся. Мы научаемся друг у друга равнодушию, себялюбию,
неуступчивости. Упрямые в своей правоте и упорные в стягивании на себя общего одеяла, мы живём
будто в старой вселенской коммуналке, со скандалами и дрязгами у кухонной плиты, со сквозняками и
крысами, шастая по чужим постелям и карманам, толкаясь в очередях за счастьем.
Стоят два человека спиной друг к другу, сжав ладони в кулаки. Где найти доводы, способные убедить

193
 Сибирская школа
не делать последнего шага? И недоумённо смотрит на них сынишка очами Божьими, запрокидывая своё
личико и пытаясь обнять и смирить их, самых любимых и дорогих ему, готовых шагнуть в отверстую
пропасть.

За бортом современности
Н
а городской свалке возле моего дома каждый находит своё. Опухший от перепоя и побоев бездом-
ный перебирает пакеты в поисках объедков и тёплых вещей. До хрипоты заходится в кашле, заки-
дывая на плечо грязный мешок и отправляясь до следующего «острова сокровищ». Из ближайших
пятиэтажек наведываются таджики, забирая выброшенную мебель. Перед вывозом мусора на убитых
«Жигулях» появляется армянин с сыном: собирают металлолом. Дед-пенсионер волочёт рамы для те-
плицы и фанеру для дачи. Старая бабушка всё ахает и не может привыкнуть к такому, разбирая фасони-
стые платья: «Вот все плохо живут, а выбрасывают-то, выбрасывают-то! Да мы после войны о таких вещах
мечтали только, а сейчас на помойку, ведь новые!» Для своей собачки подбирает куски хлеба, встре-
чаются и целые буханки, видно перележавшие в холодильнике. Тяжело вздыхая, бредёт она до своей
квартиры, опираясь на самодельный батожок, в думах о болезнях и одиночестве да маленькой пенсии.
Выбрасывают и правда многое: двери и рамы после ремонта квартир, мягкую мебель, кухонные гарниту-
ры, посуду, одежду и обувь, детские коляски и вещи, старую бытовую технику. И ещё – книги. Ко всему я сдер-
жан, проходя мимо, хотя моё деревенское нутро протестует, когда вижу стекло, доски, фанеру. Но книги...
В первый раз я был потрясён, когда увидел выброшенные Евангелие, молитвословы, недорогие ико-
ночки. В кучу были свалены от руки переписанные последования богослужений, каноны и акафисты,
помянники с именами людей, о которых кто-то молился, набранная на печатной машинке Псалтирь. Всё
это было из того советского времени, когда оно переписывалось, передавалось, бережно хранилось.
Было похоже на то, что умерла бабушка, а весь её нехитрый скарб просто выбросили.
В другой раз среди выброшенных книг оказался учебник русской истории 1911 года под редакцией
проф. С. Платонова. Вот ведь кто-то всё советское время хранил книгу, за которую могли посадить, а в
наши дни «возрождения исторической памяти и национальной культуры» выбросили. Выбрасывается
техническая литература, медицинская, литературные журналы 90-х годов, школьные учебники. А как
же не выбросить: квартиру сделали под евроремонт, мебель новую купили, а тут эта макулатура портит
«дизайн» и лишнее место занимает. Кому это читать? Да и до чтения ли в наше время?
В помойной жиже разбросано собрание сочинений Гоголя. Почему-то именно классики очень много
оказывается на свалке. Тех советских изданий, за которыми стояли в очередях и доставали по блату.
Часто тома новенько похрустывают, когда открываешь их: десятка три лет простояли за стеклом в «стен-
ках» и так ни разу не были открыты для чтения, вплоть до выброса. Вот Чехов Антон Палыч интеллигент-
но и скорбно взирает сквозь своё неизменное пенсне с обложки книги рассказов, втоптанной в нечи-
стоты. По распахнутому развороту сборника стихов Есенина жирный и грязный отпечаток кроссовки,
словно по душе и совести народной...
Подбираю из груды валяющихся книг репринт-издание дореволюционных «Правил светской жизни
и этикета». Открываю наугад. «Вежливость есть плод хорошего воспитания и привычки обращаться с
людьми благовоспитанными»; «Уметь слушать столь же необходимо, как и уметь говорить... Ничто не
может быть более невежливым, как прерывать того, кто говорит»; «От большей части рюмок отказывай-
тесь и пейте лишь столько, чтобы постоянным отказом не обидеть хозяина»; «Надевать одновремен-
но красное с зелёным или розовое с жёлтым значит нарушать все принципы вкуса»; «Гораздо лучше
и приличнее вовсе не носить никаких драгоценностей, чем нацеплять на себя дешёвые подделки»;
«Уважающая себя женщина никогда не должна придерживаться моды, которая шокирует скромность и
стыдливость»; «Опрятная и приличная наружность почти всегда указывает на порядочность человека»;
«Мы должны искренно, до самоотвержения любить нашу семью»; «Исправляйте недостатки вашего ха-
рактера, они могут сделаться несчастием для всех окружающих вас»; «Избегайте всяких излишеств: они
позорят человека и расстраивают здоровье»; «Любите искренно ваше отечество. Храбрость, так же как
и любовь к отечеству, одна из величайших добродетелей гражданина. Любить отечество – это любить
своих сограждан, это сочувствовать их горестям, это заботиться о народном благополучии».
Да уж, куда, как не на помойку, подобную книжку. Мракобесие да ересь!
А впрочем, не будем о грустном. Мы ведь возрождаемся, растёт национальное самосознание, вступа-
ем в ВТО, строим Москву-сити, развиваем нанотехнологии. В ногу с современностью, товарищи-госпо-
да, не отставайте, бодрее и в ногу, в светлое нанобудущее!

Слушая тишину
К
омпания семиклассников идёт по заснеженной аллее. Мальчишки толкают девочек в снег, те виз-
жат, бросаются в ответ снежками. Всё это под весёлую заборную матерщину, в которой вроде и не
слышно злобы.

194
 Сибирская школа
– Машка, ах ты шмара! – смеясь, кричит мальчишка Машке. Она, миловидная, прилично одетая, отве-
чает «непереводимой игрой слов». Мальчик добавляет ещё тот набор похабнейших выражений и эпи-
тетов, который по отношению к девушке считается самым оскорбительным. Но никто не оскорбляется,
ребята весело продолжают играть в снежки.
Встречь устало топает бабка с тяжёлой кошёлкой. Но и её не замечают, да и она не обращает внима-
ния на матерящуюся ребятню. Я вдруг понимаю, что это не детское «дурак – сам дурак», а обыденный
привычный стиль общения. Они так разговаривают и, кажется, весьма удивляются, когда им делают за-
мечания. А что, собственно, такого? Так ведь все говорят. И в школе, и дома, и на улице. Ну, Марья
Ивановна, конечно, в школе не выражается, но, рассказывают, дома всё же позволяет себе в сердцах.
Дети весёлой гурьбой скрываются за углом, тихнут шаги, мягкой воздушной волной накатывает ти-
шина. Вот слышно стало, как тенькает синица и падает сухая веточка. Такая тишь, чистая, прозрачная,
невесомая! Закрыв глаза, стою и слушаю благоуханное безмолвие предвесеннего парка. Пахнет топо-
лиными почками и талым снегом. Может, я стареть начинаю: «А вот в наше время!..» Намолчать бы вот
так мудрости и тишины впрок – червлёным старинным золотом, напиться ими вволю из пригоршней
осенней задумчивой водой.

Предосенье
У
дивительные стоят дни, невесомо солнечные, с огромным куполом неба. И когда оказываешься в
степи с переплясом балок, оврагов, холмов и перелесков, легко и молодо взбегающих на них, этот
каскад небосвода словно обрушивается на тебя и захватывает воздушно-голубой рекой, властно
несущей в водопад горизонта.
Прошла первая декада сентября, и лето словно из затяжного излёта в последнем взмыве допархивает
всей своей солнечностью и благотворным теплом. Но уже тронуло леса будто иконописной позолотой,
и солнце лучистым ассистом брызнуло сквозь редеющие кроны, и киноварью по опуши прошлась ки-
сточка осени на лесных огорьях. Длятся и длятся эти дни, словно палые листья, занесённые в водоверть
и кружащиеся в ней до сладостной обморочности.
И, замерев на берегу этих дней, я вглядываюсь в своё прошлое, таящееся в их глубине. Жизнь моя,
любовь моя, червлёным золотом тонущая в светлоструйном Божьем промысле! Вернись живой водой,
по которой я пройду в цветных снах, и не превратись в крошащийся лёд забвения!
Ночами будто на заброшенном степном полустанке под огромной луной мается душа человека, а
мимо годы и годы проносятся в тяжёлом грохоте и перестуке. И распахивается на последнем вскате
голубо-солнечных дней осень жизни яснящимся горизонтом вечности.

Божий ребёнок
Д
ениска, Дениска... Встречаю случайно его на перекрестке, неопределённо смотрящего вдаль
поверх крыш в серый размытый горизонт октября. Я спешу по своим важным делам, скорее ма-
шинально спрашиваю, как поживает, и в своих мыслях торопливо иду дальше. Дениска начинает
взахлёб рассказывать о своей нехитрой жизни: «Ой, хоросо зыву, батюска! Хоросо! Автобус здал-здал,
замерсс совсем!..» Тщедушный, неопределённого возраста, он не отстаёт от меня, пытаясь рассказать,
как он живёт. А мне некогда, и совсем мне в другую сторону, я думаю о своём. Но Дениска не унимается,
и всё радостно о чём-то говорит, глотая слова в своей и без того невнятной речи.
Дениска – вечный ребенок. Катятся мимо него года, как переполненные троллейбусы по своим марш-
рутам с ярко освещёнными окнами, а он словно безбилетный пешеход, преисполненный детского лю-
бопытства, пытается заглянуть в окна, войти в жизнь важных и занятых людей. Но никому до него нет
дела, никому неинтересно, как поживает этот странный человек, навсегда оставшийся в детстве, неве-
домо чему улыбающийся. В этом мире Дениска как неправильный пазл, который никуда не подходит. И
подбрасывает его легко из угла в угол над плотно стиснутыми кубиками людского жительства.
Он похож на маленького чёрного муравья-мирмика, с лобастой головой на тонкой шее, чёрными
глазами с матовым блеском и редкими усиками, который заблудился и не может отыскаться, всё пытаясь
приткнутся к чужому теплу и уюту. Холодно стоять душе на ветру безлюбия, дрогнет сердце. От этого
его считают надоедливым и назойливым.
Каждое утро и вечер Дениска ездит в монастырь на окраину города. Нет у него никаких важных дел,
только одно. В просторном храме на вседневной литургии стоит он один перед Чашей. «Со страхом
Божиим и верою приступите!» – возглашает священник. И подходит раб Божий Дионисий ко Христу в
пустом храме, и драгоценным камнем славы Господней ложится душа его в золотую оправу, не нашед-
шая своего места во всем белом свете. А в троллейбусах и автобусах едут люди по своим самым важным
делам, мимо Бога и его возлюбленных вечных детей.

195
 Сибирская школа

Дитятко
Н
а вокзале маюсь на неудобном скользком сиденье, ожидая вечернего поезда. Напротив дедушка
бравого чапаевского вида по-старчески дремлет, рядом завал баулов, за которым сидит бабушка в
вязаном берете. Рядом с ней внук лет пяти, откормленный и холёный, надоевший всем хуже горь-
кой редьки. Бабуля, изнервленная его вертлявостью и бесперечной капризностью, уже переходит на
крик, зло одёргивая чадо. А чадо не унимается, выпячивая нижнюю губу: «Не буу я твоё печенье!» – «Ешь,
кому сказала! Ох, как ты мне надоел!» – «Я писать хочу!» – «Писай в бутылочку!» – «Не буу!!!»
Ребёнок отправляется по проходу между кресел, хватает батог дедушки, дедушка испуганно вздраги-
вает. Начинается делёж палки. Подлетает бабулька, хватает за шиворот внука и тащит обратно: «Я тебе
что сказала!» Внук отпинывается, изворачивается и плюёт бабушке в лицо, та, в свою очередь, с визгом
даёт ему подзатыльник. Раздаётся эпический рев обиженного барчонка. Через минуту бабушка уже об-
нимает и успокаивает дитя.
Обыденная сценка, в которой нараспах все действующие герои. И сытый распоясавшийся ребёнок, и
измотанная бабуля, и на заднем фоне в теряющейся перспективе дяди и тёти и вся сердобольная родня,
холящая, лелеющая, балующая этого ребенка. Он их золотко, дитятко, Андрюшенька, он ещё маленький,
вот тебе это, вот тебе то, да не простудись только и кушай, кушай самое вкусненькое и сладенькое!
Обыденная сценка: внучек плюёт в лицо бабушке за все её пирожки, а она утешает его. Да и как не
утешить – нажалуется, отнимут последнюю радость, и сиди в своей квартире одна-одинёшенька. Оттого
усиленно и прикармливает внученька, и не строжит, но уж совсем невтерпёж иногда становится. «Ох
и балованный, ох и вертлявый!» – хором возглашают родственники и балуют далее. Важно ходит Ан-
дрюшенька, подбоченясь пухленькими ручками, будто директор кондитерской фабрики. Потом пойдут
телефоны, компьютеры – и разговоры про ужасное влияние окружащей среды, СМИ, неблагополучных
компаний, вкупе испортивших славного Андрюшеньку...
Страшно увидеть и признаться в том, что главными развратителями детей сегодня являются их соб-
ственные родители и близкие. «Да как вы смеете!» А и посмеем! Приходит в храм бабка Агафья и мо-
лится Богу. Молится долго и слёзно и всё просит и просит только одного, как великого дара – смерти!
Прописала внучку, и завещание оформила, и спит теперь на полу под батареей, и всё один попрёк от
внучки: «Да когда ж ты сдохнешь, бабка! Надоела всем уже! Воняешь только!» Но не прибирает Господь.
«Я же всё для них делала, всё!» Слепо бредёт она из храма с заплаканным мокрым лицом, обжигаемым
злым ноябрьским ветерком.
И выворачивается каждый раз: в молодости родителям «лишние» дети не нужны были, в старости де-
тям лишние родители становятся не нужны. Да и с какой стати? Когда всё ради тебя, то почему ты ради
кого-то? Кто сегодня помнит об этих словах Писания: «Оставляющий отца – то же, что богохульник, и
проклят от Господа раздражающий мать свою». «Стыд отцу рождение невоспитанного сына». «Лелей
дитя, и оно устрашит тебя».
...Через час я уже шёл к поезду. Бабушка снова гонялась по вокзалу за внучком: старость и младость,
играющие в жмурки с мягколапым зверем самолюбия.

Бирюзовая высь
З
апотемилась душа, истомилась в бетонной неволе города. Роздыха бы, воли вольной, когда до го-
ризонта – луга да огорки, переходящие в березолесье. Серебристый ковыль на взгорье катится
волнами, и подхватывает душу легко и упруго, и несёт её, несёт в потоке ветра, в который, что ленты
в косу, вплетены запах душицы, и пижмы, и клевера.
С детства я был «походником». Уже лет в 12 я мог уходить на день из деревни и ходко идти в неведо-
мый горизонт. Был у меня обычно с собой лишь самодельный нож в самошитых ножнах да алюминиевая,
видавшая виды фляжка с водой. Иногда же брал молоко с хлебом. Но чаще уходил налегке, чтобы вы-
знавать да выведывать мир, безбрежным пространством легший вокруг деревни.
На север надо было идти вверх по речке Тагашетке до горы Гайдово, за которую и заворачивает не-
великая речонка, укрытая зарослями тальника и прибрежной лесной крапивы. У изножия раньше был
выселок, напоминанием от которого остался задичавший сад с акацией и дичкой да вымельчавшей и
кислой ранеткой. Гора начиналась крутым взъёмом, в подошве с буйством разнотравья, редеющего
выше, переходящего в сухие кисти ковыля и выступы рассыпчатого гранита, покрытого лишайниками
да заячьей капустой. Под ногами юркали изумрудные ящерицы и мыши-полёвки. Южные склоны наших
отрогов – безлесые.
На вершинах гор ещё встречались бетонные столбики, врытые геодезистами. Поднявшись на окатую
макушку, за овершьями берёзового леса можно было увидеть гористую даль, уплывающую на север.
Там, в голубовато-пепельной дымке уже начиналась тайга, до которой я так ни разу и не дошёл.
На юг горы начинали мелеть и скатывали вдалеке в пойму Тубы. Туда, к райцентру, вилевато бежала
из деревни гравийка, переходящая на асфальт. На востоке, где высится отвесной скалой Быстрянский

196
 Сибирская школа
Урал, у подножия его притулилась невеликая деревенька Нижняя Быстрая. Как и Тагашет, она утыкается
в «медвежий угол», где обрываются наезженные пути-дороги.
На западе вздымается гора Бесь, за которой вдалеке начинается пристепье. На вершине ее, в гранит-
ных выходах, росли раскидистые, суковатые сосны. Вёснами шли палы, по ночам ползающие огненной
лавиной по склонам. Сосны вспыхивали огромными факелами, с треском разбрасывая искры.
Всё помню я до разительной отчётливости, все знаемые тропки. Часто иду я ими во сне – и всё не могу
выйти к родной деревне. Меркнет закат, и синятся леса, погружаясь во мглу, в которой теряется бегучая
стёжка. И мрак беззвёздной ночи обступает непроницаемым покровом.
Уже ни земли под ногами нет, ни пространства. Как по реке, несёт душу, укутанную, словно в коконе,
невесомостью, несёт на край бездны. В полночный час выныривает она из её глубины на берег тела.
Тяжело стучит зашедшееся сердце. В такие минуты думается о том, какая громадность мира раскину-
лась перед малостью человека. Но в этой малости заключена такая великость, такое предощущение ее
тайности и непостижимости, что кажется: без человека не может быть мира, иначе вселенная должна
расточиться.
Говорят, после смерти тела душа обходит все памятные и любимые ею места. И потом уже отправля-
ется на поклон к Богу. И как же утешно пройти ей впоследок по русской земле, среди берёзовых пере-
лесков, празднично замерших в духовитой густой траве, по бережкам прозрачных студёных родничков,
умыться в хрустальном просверке луговой росы от всякой копоти нечистоты и помедлить на взгорье,
с которого видно это дивное раздолье. Полюбуйся на родную землю и отчий дом, оглянись, помолчи в
последней земной грусти. Ну, вот и всё. Легко и покойно теперь лети в бирюзовую высь.

г. Шарыпово,
Красноярский край

Гравюра Светланы КАРПОВОЙ,

г. Красноярск

197
 Сибирская школа
Протоиерей Валерий СОЛДАТОВ – коренной сибиряк, родился в Красноярске. После
окончания школы поступил в Красноярский медицинский институт, в 1988 году был
призван в армию. По возвращении 3 ноября 1990 года был рукоположен во диаконы,
а через год – во священники. Служил в приходах Красноярска, участвовал в создании
воскресных школ и курсов сестёр милосердия в городе, возглавлял отделы по
социальному служению и церковной благотворительности, по взаимодействию с
органами здравоохранения и с пенитенциарными учреждениями. Активно принимал
участие в общественных и научных проектах: выступал с докладами на региональных и
всероссийских конференциях. В последние годы священническое служение настоятелем
храма во имя святой мученицы Татианы при Красноярском государственном аграрном
университете сочетал с обязанностями помощника секретаря Епархиального управления и благочинного
Красноярского благочиния по информационно-аналитической деятельности. Скоропостижно скончался
в августе 2012 года.

В пасхальную ночь 2012-го преподнесла я в подарок красноярскому священнику Валерию Солдатову

альманах «Затесь», выпущенный нами к десятилетию кончины знаменитого нашего земляка – писателя
Виктора Петровича Астафьева. «Отец Валерий, – сказала я, – почитаете, вдохновитесь и напишете что-
нибудь для следующего номера альманаха». «Я?» – батюшка удивлённо приподнял бровь. «Вы. У вас полу-
чится», – убеждённо сказала я, ибо не раз слышала глубокие и художественно талантливые его доклады
и проповеди. В начале августа мне переслали по просьбе отца Валерия его рассказ «Решка». Прочитала,
захотелось позвонить и попросить, чтобы написал ещё хотя бы два рассказа, но не успела. Через несколь-
ко дней пришло горькое сообщение: отец Валерий Солдатов завершил свою короткую «духовную боевую
вахту» здесь, на земле. Похоронили его на Никольском кладбище рядом с недавно ушедшими родителя-
ми, которых, он, надеюсь, вымолил у Бога. Ушёл внезапно, «выполнив задание», в 42 года. А нам оставил
последнее своё слово – рассказ «Решка», написанный специально для альманаха «Затесь».
Валентина МАЙСТРЕНКО

Решка
Валерий СОЛДАТОВ

Документальный рассказ
Диакону Сергию Бурдину посвящается

«Hо какая-то часть истории ещё жива, и она болит в сердцах старых людей, бросает их память
в огонь прошедшей войны, где сгорела наша молодость, здоровье, пропали лучшие годы. Неужели всё
было зря? Неимоверные лишения, страдания, тяжкий труд, мужество, кровь, слёзы, потеря родных
и близких? И спрашивает, спрашивает, задаёт себе и обществу вопросы старый солдат – он-то,
он-то в чём виноват? Его-то жизнь за что и почему спалили, изработали, все соки высосали, всю си-
лушку выкачали? Кто у Бога, кто у попа, а кто у молодых учёных, кто и друг у дружки спрашивает об
этом. А есть ещё и такая штуковина, под названием писатель, – он всё знает, ему и пожаловаться
можно, а то и за грудки взять и гаркнуть: «Не береди раны! Не лезь в усталую душу!» И не лез бы, да
тоже под Богом хожу, и Он руководит не только жизнью, мыслями, но и действиями, и душой, кото-
рая тоже болит и хочет убавить своей боли...»
«А вон на острове Русский наша «яма» объявилась опять. А генералы и адмиралы нападают и
сетуют, что в таких книгах, как Ваша, позорится армия».
Виктор Астафьев,
«Прокляты и убиты», из комментариев автора.

1 Я сидел однажды на своём диване и смотрел

К
ак мы знаем, в русской речи существует два
наименования обеих сторон монеты. Та, кото-
рую венчают геральдические орлы, называет-
ся «орёл». Та, на которой мы видим её значимость,
номинал, именуется «решка». Две стороны одной
монеты. Этот рассказ я хотел бы посвятить двум,
точнее, одной из двух одинаково начинавшихся,
но, однако, совершенно по-разному проходивших
жизней. Итак – «решка».
тогда ещё свободно не транслировавшуюся по ТВ,
но уже разошедшуюся в дисках DVD трагическую
ленту Фёдора Бондарчука «9-я рота». И вот самое
начало фильма, весна 1988 года. Вокзал станции
Красноярск. Призывники отправляются на место
своей службы... Смотрю на них. И вдруг – вспышка,
озарение: так это же мой призыв! Ведь я мог быть
там же, с ними! Потом уже расскажут о неточностях
фильма – и название роты не то, и в числах ошибки,

198

и в количестве выживших. Но главное не это. Я мог
быть там, и я шёл туда, пока Господь «рукою креп-
кою и мышцею высокою» не устроил иначе.
2 подготовке домашних школьных пареньков к реа-
Без некоей предыстории об этом рассказать не-
возможно. Лет в пятнадцать произошло моё окон-
чательное воцерковление. С шестнадцати я уже
профессионально совмещал служение послушни-
ком в алтаре с учёбой в медицинском институте.
Пошёл туда не из-за неопределённости в выборе
жизненного пути, а из-за временного послушания
неверующим родителям. Временного потому, что
не считал возможным ослушаться их до достиже-
ния совершеннолетия или, как максимум, до про-
хождения срочной службы в Вооружённых силах.
С самого начала Господь чудесным образом подал
мне духовного руководителя – молодого и талант-
ливого дьякона, он был всего на семь лет старше
меня. Ко всему прочему, семейное воспитание и
острое нравственное чувство воспитали в нём не-
примиримого православного правозащитника.
Я тогда жил как все – и совсем не как все. Учил-
ся в медицинском, состоял в ВЛКСМ, но при этом
каждый воскресный день убегал в храм, где уже нёс
различные послушания. Зачитывался серьёзной
богословской литературой. Её тогда невозможно
было достать, но в силу особенностей характера
моего отца Сергия у него была по тем временам
огромная духовная библиотека. И вот однажды,
внезапно почувствовав моё духовное созревание,
отец дьякон призывает меня к себе и говорит: «От-
рок, а тебе не кажется, что с комсомолией пора
расстаться?»
– Так, отче, разве моё фиктивное пребывание
(как и большинства моих сверстников) мешает мне
стремиться быть достойным христианином и вы-
полнять церковные послушания?
Отец Сергий по-особенному улыбнулся и веско
произнёс:
– Разве не слышишь ты фактически ежедневно
читаемые слова апостола Павла к ефессянам на
благодарственном молебне: «И не приобщайтесь
к делам неплодным тьмы, паче же и обличайте»? А
теперь скажи, братец мой, комсомолия – это дело
света?
– Нет.
– А может, это плодовитое начинание? – Тут мы
оба улыбнулись, прекрасно понимая, что та фик-
ция, что в годы перестройки являл собой ВЛКСМ,
была просто абсолютно бесплодной и вредной.
– Ну, а дальше думай сам. Господь тебя благосло-
ви...
Не буду описывать все свои внутренние страхи
перед системой, те «синедрионы», собиравшиеся
неоднократно по поводу моего тогда сверхнебы-
валого прошения в комитет комсомола Краснояр-
ского медицинского института. Но вскоре я стал
свободен. Чувство глубочайшего удовлетворения,
выразившееся в словах благодарственного молеб-
на, окончательно убедило меня: Рубикон перей-
дён, мосты сожжены. Я стал настоящим человеком
Церкви.
Сибирская школа
3
Наступил год моей подготовки к службе в Во-
оружённых Силах. Тогда ещё существовала систе-
ма ДОСААФ, которая призвана была содействовать
лиям воинской службы. Предстоял момент выбора.
Из моих сверстников, наверное, соврёт каждый, кто
скажет, что не хотел служить в воздушно-десант-
ных войсках. Лихие молодцы в круто заломленных
беретах ежегодно поражали воображение и даже
немножко пугали обывателей. Выбор был сделан.
Пройдя достаточно сложный отсев, я был торже-
ственно избран в элитную команду.
Первое построение на плацу будущей «десанту-
ры». Прапорщик, говорящий высокие и пламенные
речи о нашем долге перед Родиной. И вот, обхо-
дя строй курсантов, совершенно неожиданно он
останавливается возле меня и спрашивает:
– Курсант, а почему вы не являетесь членом
ВЛКСМ? Вам необходимо вступить в эту организа-
цию. Иначе как же вы будете исполнять свой интер-
национальный долг в Афганистане?
– Если это так необходимо, – сказал я, поёжива-
ясь, – то готов уступить это место более достойно-
му товарищу...
Так закончилось моё довоенное обучение в вой-
сках ВДВ. А спустя несколько месяцев я уже пребы-
вал на гарнизонной пересылке, с самым последним
отрядом, с перспективами, ничего приличного в
дальнейшем не сулящими.
4
Стоит упомянуть и об одной военной хитрости.
Шёл 1988 год. Он был уже наполнен неким «пере-
строечным свободомыслием», среди призывников
появилось много беглецов и отказников. Чтобы
этот процесс остановить, военный комиссариат ча-
сто стал прибегать к одному, для непосвящённых,
оригинальному способу.
Однажды к нашему отряду подошёл офицер
морского десанта и несказанно обрадовал нас ут-
верждением, что нам выпала честь защищать нашу
Родину в рядах морских десантников. Наша наив-
ная радость была велика: во-первых, морская де-
сантура мало чем отличается по престижу от ВДВ,
во-вторых, служить там всего два года, в отличие от
рядов Военно-Морского Флота, где служить нужно
было на один год больше.
Образованную разношёрстную публику, то есть
будущих военных, отправили в аэропорт города
Владивостока, где нас встретил офицер ВМФ. Два
капитана отдали друг другу честь и вместе с честью
отдали и нас в ряды Краснознамённого Тихоокеан-
ского флота. Нас обдало трёхлетним холодом.
5
Как-то быстро стало известно, что мы отправля-
емся на остров Русский, а ещё быстрее нам «стар-
шие товарищи» объяснили все прелести бытия в
местных учебных частях. Наконец нас, ещё фактиче-
ски гражданских, без формы, личностно не повреж-
дённых, отправили на пересыльный пункт города
Владивостока.
199
 Сибирская школа
Хотелось бы рассказать о первом чудесном
событии во всём этом повествовании. Уходя в
армию, я оставил дома горячо любящей меня, но
воинственно атеистически настроенной мате-
ри икону Божией Матери «Взыскание погибших»
и сказал: «Мам, я понимаю, что тебе это дико, но
если почувствуешь со мной неладное, ты хоть как-
нибудь помолись». Распределение происходило в
день рождения моей матери, а что самое главное
– в день Рождества Иоанна Предтечи – Крестителя
Господня.
Трясясь, мы по очереди заходили в штаб, и там
усталый и озверевший срочник-старшина, как
античная мойра, распределял нашу судьбу и сча-
стье. А тут ещё пронёсся слух, что и здесь, в нашей
«юдоли печали», можно попасть служить сроком
на два года. Это военная авиация, военные по-
граничники и войска с неведомой аббревиатурой
БИФ. Только процент счастливчиков не очень вы-
сок: может, два, а то и меньше. Мои впереди сто-
ящие сотоварищи дарили старшине и чудом со-
хранившиеся деньги, и наручные часы. Он хмуро
кивал головой, якобы подавал надежду, но на вы-
ходе они замечали в своих военных листках суро-
вый приговор – три года.
И тогда я понял, что времени терять больше
нельзя. Сконцентрировавшись чуть ли не до кро-
вавого пота, приняв возле стены позу исихаста
(колени к груди), начал страстно молиться Богу,
Богородице и, конечно, Предтече, дабы минова-
ла меня «чаша сия». Могу свидетельствовать, что
такой отчаянной молитвы у меня не было ни до,
ни после. Как будто электрическая дуга Яблочкова
установилась между мной и Горним миром.
...Моя очередь. Вхожу. То, что происходило
дальше, иначе как чудом не назовёшь. Суровое
лицо старшины как-то посветлело, лицо стало до-
брее, и он устало спросил:
– Ну что, боец, поди, не хочется служить три
года?
– Не хочется.
– Ну и ладно...
И он заносит в мой листок три спасительные
буквы БИФ – береговые части флота.
6 Божий, помилуй мя, грешного», ум сам опускается
Отправление на остров Русский было традици-
онным, но нам ещё неизвестным. Шли на катере,
а с пирсов и окружающих кораблей злорадству-
ющие, уже «нюхнувшие пороху» моряки кричали:
– Куда идёте? На Русский? Вешайтесь! – и обе-
щали нам в случае неповиновения морским зако-
нам «отдых» на дне мазутных сливов...
7 востока перед тобой предстают полутораметро-
Первые дни на острове были особенно тяжелы.
Не будучи намеренным описывать все «прелести»
быта, упомяну лишь о страшнейшем моральном,
интеллектуальном и, конечно же, духовном го-
лоде. Неоднократно старшины, выстроив нас на
плацу, орали: «Мы заставим вас прекратить гадить
домашними пирожками». Это означало, что мы
должны утратить личностные качества, свои цен-
200
ности, особенности и слиться в одно полутора-
тысячное тёмно-синее тело, набираясь квазиво-
енизированности. Читать было нечего и некогда.
Туалетные клочки нелепой газеты «Боевая вахта»
даже радовали. У нас как-то неожиданно соорга-
низовалась группа из трёх друзей.
Однажды, встав за старой, ещё царских времён
казармой, мы, по-мушкетёрски складывая пальцы,
поклялись никогда не прекращать «гадить домаш-
ними пирожками». В ответ на интеллектуальный
голод стало рождаться творчество. Мы стали пи-
сать стихи и краткую сентиментальную прозу (но
это чуть позже). Обменивались работами и радо-
вались успехам товарищей. Чтобы не быть голос-
ловным, приведу своё экзистенциальное стихот-
ворение, родившееся где-то на третий-четвёртый
день службы на острове Русском.
Люди без настоящего
Мы люди, живущие будущим.
Имеющие лишь прошлое.
Мечтающие, что скоро будет, как было давно.
Всё раздавлено, растоптано звонким ударом
Ботинка о плац.
Всё моё разумное потоплено
В тихой бухточке, скрытой от глаз.
К чему нам разумное, доброе, вечное,
Зачем Достоевский, Толстой?
Вон из тумбочек всё человечное,
Уши заткни и глаза закрой.
Плевать на всё – ведь на шее болтается
Мой форменный воротник.
И рот у меня сам открывается,
И из души доносится крик:
«Я – матрос-краснофлотец».
8
Сейчас же вспоминаются слова известного
старца-утешителя отца Иоанна Крестьянкина. Од-
нажды у него спросили: «Скажите, какое время
в жизни вы считаете самым благодатным, духов-
ным?» Старец ответил внешне парадоксально:
«Время заключения и ссылок. Только тогда была
настоящая молитва». Могу свидетельствовать и я.
Когда в такт бесконечным пробежкам ты внутрен-
не произносишь: «Господи, Иисусе Христе, Сыне
в сердце, и ты испытываешь то, что потом в жизни
испытывать будешь очень редко.
9
А потом была Камчатка. Секретная часть, се-
кретный пост связи. Встреча с Камчаткой была
удивительной, её дал Бог. Сам бы я туда никогда
не выбрался. После позднеосеннего хиуса Влади-
вые снега, реально курящаяся Авачинская сопка,
заснеженная череда гор, минеральная вода, теку-
щая из-под земли, бассейны под открытым небом
зимой, наполняемые гейзерами, и, конечно же, хо-
лодный и чёрный Тихий океан, в котором вместо
плещущихся рыб и морских звёзд взгляд останав-
ливается только на расходящихся бурунах всплы-
вающих гигантов – подводных лодок.

10
Здесь произошёл некий конфуз. Администрация
части пропустила мою анкету, где в графе «веро-
исповедание» стояло: православный христианин.
Да ещё вдобавок и бандерольки со специальной
литературой, приходящие с Большой земли и,
естественно, просматриваемые. Достаточно позд-
но спохватившись, несмотря уже на конец 80-х,
администрация части поняла, что допустила куда
не надо «церковника». Но и признать ошибку ей
было сложно. Поэтому от всех секретностей я был
удалён, а в роту охраны не отправлен. И здесь ещё
одно чудо милости Божией – я получил достаточно
свободный график и возможность много читать.
Безмерное удивление библиотекаря:
– Дайте мне первый том Достоевского (Толстого,
Чехова, Лескова...).
Через три дня:
– Дайте второй том...
И так до конца службы: вся русская классика была
освоена мною за полтора года. Когда-то по глупо-
сти я считал, что армия – это два потерянных года.
А Господь устроил так, что именно здесь я нашёл
себя. Дома в окружении близких не было бы такого
напряжения мысли, молитвы, чтения, покаяния.
11
А дальше долгожданная демобилизация. Множе-
ство моряков вышло провожать, а молодёжь вклю-
чила по громкому радио: «...И билет на самолёт с
серебристым крылом».
12
Приехав по форме, не переодеваясь, сразу в
храм Господень. А там – венчание, бедное, даже
свидетеля нет.
– Молодой человек, постоите за свидетеля?
– Постою.
Так неким переходом к гражданской и церков-
ной жизни оказалось моё участие в венчании сви-
детелем – в военно-морской форме.
13
А как Господь хранил меня от политических и
вместе с тем моральных искушений! Поехал как-то
с другом в Тобольск на поезде. Замкнутая система.
Вдруг странное сообщение от ГКЧП по радио и
дальше – классическая музыка. На перронах из га-
зет только «Правда». Поезд был не «скорый», когда
мы приехали, путч уже окончился.
Сибирская школа
А что потом началось... Ветеранов Афганистана
стали просто демонизировать. Героев-интерна-
ционалистов пресса и общественное сознание
превращали в оккупантов. Всей стране известные
слова стали даже словами песни. Это звучало как
отповедь нового государства героям старого: «Я
вас туда не посылал». Страшные годы начала 90-х с
дегероизацией всего советского прошлого. А ведь
часто это было не советское прошлое, а прошлое
народов России, которым выпало жить во времена
социализма. Разница очень чувствуется.
14
Такими фильмами, как «9-я рота», нам возвраща-
ется афганская героика, и, несмотря на все ляпсу-
сы, слёзы наворачиваются. Представил я себя тогда
как путника возле камня у двух дорог. Как челове-
ка, бросающего жребий – орёл или решка. Выпала
решка.
Эпилог
Видится иногда духовным взором, как идут по
небу эти мало подготовленные к военному делу,
но всё же русские чудо-богатыри. Дружно про-
ходит над Россией эта рота, теперь уже небесных
защитников. Не зря я употребил слово «богатыри».
В русской иконописи, независимо от эпохи, святых
воинов принято изображать в доспехах, укутанных
в багряные – цвета крови и цвета воскресения –
плащи. Почему я говорю: «святые»? Независимо
от возможной нелепости отданных им приказов
и ненужности той войны, они выполнили одну из
важнейших Христовых заповедей: «Нет больше той
любви, как если кто положит душу свою за друзей
своих» (Ин. 15, 13).
Я же, оставшись здесь, на земле, неся свою ду-
ховную боевую вахту, счастлив, что, пройдя всё же
испытание Вооружёнными силами, получил от Бога
по чудесному благословению своего наставника –
диакона Сергия, совсем как бы не относящегося к
службе, хотя сам он воевал именно в Афганистане,
благую возможность не видеть той войны, никого
не убивать и, наконец, не быть убитым.
19 июля 2012 г.
Собор Радонежских святых,
г. Красноярск
Фото Валентины Вараксиной
201
 Сибирская школа
Юрий МАШУКОВ – из кабардинских князей Машуков, род которых поименован
так в честь знаменитой горы в Пятигорске Машук. Но родился он далеко от
родины предков – в Забайкалье, с 1947 года жил в Красноярске, здесь окончил школу и
политехнический вуз, преподавал в нём. Потом была аспирантура Новосибирска,
12 лет работы в знаменитом его Академгородке. В Красноярск вернулся директором
проектно-технологического института, который со временем был преобразован
в СКТБ «Наука». Времена перестройки заставили перейти из прикладной науки в
коммерцию и бизнес, но увлечение поэзией, которое пришло ещё в студенчестве,
пронёс через все годы. Азы поэзии осваивал в красноярских литобъединениях, пробовал
свои силы вместе с будущим корифеем русской литературы Валентином Распутиным,
будущим известным поэтом Романом Солнцевым... Со временем, не оставляя основного занятия, стал
работать в журналистике: спецкором газеты «Наука в Сибири», вице-шеф-редактором журнала «Лица
Сибири» и других изданий. «Эссе, очерки и заметки – это всегда было для души и познания, – говорит
Юрий Георгиевич, – сложнее было с поэзией. Лирика – это что-то более глубокое и интимное, то, что не
всегда хочется выставлять напоказ, поэтому писал стихи, как правило, для очень близких мне людей». Но

Астафьевские мотивы
проходят годы, уходят люди, а строки, рождённые сердцем, остаются, они – вне времени.

Близок лета исход

С видом ржавого осколка
Хорошеют хлеба. Стукнет землю – и молчок.
Наливаются силой земною,
Светозаров всполох озаряет поля Куст акации колючий
Предосенней ночною порою. Отзовётся в тишине,
Треск стручков его тягучий
Серебрятся овсы на загривках полей Вторит эхом в вышине.
С лёгким шорохом рясных метёлок,
И скрывают они жёлтой шапкой степной Муравьи спешат зарыться,
Вездесущих цыплят перепёлок. Белки – кормом запастись,
Птицы – гуще опериться,
Рожь озимая в рост человека стоит, Кто слабей – скорей спастись!
Катит волны от края до края;
Вихрь сильный пройдёт, разбушует её, Бабье лето, бабье лето,
Перекрутит, устелит, играя. Кто ему не рад бывал?
Здесь природа даровито
Уродила пшеничку родная земля, Правит свой осенний бал.
Впрямь, ложись на неё – не утонешь.
Из железных дробин колосок налитой,
Зазвучит, коль нечаянно тронешь. ***
Посыпалась изморось
В предосенние дни не скупится земля С небес, облаков.
И лелеет травинку любую – Мороз всё крепчает –
Холит солнцем хлеба, соком поит сполна Порядок таков.
Драгоценную гриву земную.
Гранёные льдинки,
Сверкая, кружат,
Бабье лето Как будто алмазы,
Солнце жарит – будто летом, На солнце блестят.
В небе – облачка пушок,
Днём вокруг всё перегрето, Подул хиусочек,
Ночью – слабенький ледок. Холодный и злой.
Лицо обжигает
На листве сплошная проседь Наждачной рукой.
Красноты и желтизны,
И стоит в округе осень Слепые глазницы
Небывалой крутизны. Окон и дверей
Беспомощно мёрзнут –
Слышно в тишине околка, Мороз всё сильней.
Как срывается листок,

202
 Сибирская школа
И редких прохожих В долгом ожиданье
Увидишь вокруг – Замер мир лесной,
Ядрёный морозец Оживёт он снова
Берёт на испуг. Только лишь весной.
Лишь мне не сидится
В тёплой избе – ***
Кружащая изморось Маленькая, нежная сосёнка
Тянет к себе. На скале гранитной проросла,
Хитростью лукавого бесёнка
Место там с рожденья обрела.
***
Ледостав проходит постепенно: Трещину в огромном великане
Заводи сначала закуёт, Заняла корнями, как смогла,
Забереги ростит незаметно, В каменном кармане, как в капкане,
Отшлифует ветром свежий лёд. Жизнь себе суровую нашла.
Долго по быстринам в схватке с спячкой Вознеслась сосёнка над камнями
Шебуршит кисельная шуга. Выше всех подруг, что там, внизу,
И гуляет по воде гордячкой Пышными зелёными ветвями
Ранняя струистая пурга. Украшая серую красу.
А потом торосы задыбятся, Поднялась она под небесами,
Затрещит игривая стрежа, Будто бы фонтан из недр бьёт
Но однажды мёртво застолбятся Дерева и хвои, что годами
Грозною щетиною ежа. Трещина гранитная даёт.
Закружится карусель позёмки
И потащит силой снеги вспять, ***
Зазвенит в торосах ветер звонкий, Лиственница старая –
И начнут здесь зимник прорубать. В три обхвата ствол,
Косогор некошеный
Для неё престол.
Поздняя осень
Кремовые краски Веток соплетенья
В зелени лесов, Нет на ней давно,
Ледяные забереги Только сучья дерева
Речек и ручьёв. Толщиной с бревно.

По утрам утюжит
Солнце свежий лёд
И шуга из листьев
По ручьям плывёт.

Занесла тропинки
Листьев шелуха,
Побурели всюду
Горы и луга.

Мёрзлые опята
На пеньках торчат,
Об ушедшем лете
Грустно говорят.

Божие коровки –
Лаковый наряд,
Капельками крови
На земле горят.

Головой наружу
Вертит так и сяк
Вполовину вмёрзший
Дождевой червяк.

203
 Сибирская школа
Гнутые, короткие
По бокам торчат
И глазами дьявола
Пристально глядят.

Сколь стоит – не помнят все,

Может, триста лет.
Одногодок, сверстниц ей
Всех в живых уж нет.

Помнят только жители:

Лет полста назад
Снёс верхушку дерева
Молнии разряд.

И с тех пор, как чудище,

Дерево стоит,
Не живет, не дышит уж,
Но и не лежит.

Весна
Залысели взлобки горок.
За неделю снег сошёл.
Жёлтый солнечный опорок
Весь на нет его извёл.
Яро пахнет день навозом,
Почкой свежей от берёз,
Утром – лёгоньким морозом
И капелью вешних слёз.
Первый выстрел из травинок
Землю копьями пронзил.
И пушистый лист осинок
Лес застывший обновил.
Муравейники ожили,
Муравьи, что чёрный ком,
Свой домишко облепили –
Как икрой обмазан холм.
Сок шумит водопроводом
По берёзовым стволам,
Мысли кружат хороводом
С ярким солнцем пополам.
И кудельным мягкостным обманом
Кажется сейчас она от сна.
Солнышко туманы раскатало,
Разогнало дрёму навсегда.
И гнусаво вмиг забормотала
Ранняя пастушечья дуда.
На дворах откликнулись бурёнки,
Забренцали ботала на них,
Скрип ворот добавил дню силёнки
И мелодий истинно дневных.
Тихо умирал туман в распадках.
Сонное предутрие прошло.
Солнце заиграло на маслятках
И во все росинки затекло.
***
Я знаю ночи у костра
На берегу у речки,
Сидишь и ловишь до утра
Огней весёлых свечки.

Плеск волн, шум ветра, гул тайги

Утро в деревне
Спит деревня. Ставни на запоре.
Не дымятся печи. Рань вокруг.
Крынки одиноки на заборе.
Пуст приречный деревенский луг.
Днём, неслышимая, речка разбухтелась,
Говорливей сделалась сейчас;
Расплескалась в шиверах, распелась,
Пробуждаясь в предрассветный час.
По распадкам, залитым туманом,
В ожиданье млеет тишина,
Ласкают слух степенно:
Коряги, сучья, плавники
Трещат в костре смиренно.
До дна пробили капли звёзд
Поверхность чёрной глади,
Теченье мочит их, несёт,
Но не способно сладить.
Они, как бакенов огни,
Подрагивают ярко,
И откровения одни
Звучат средь ночи жарко...

204

...И снова слабый огонёк
Из марева тумана.
И новый зоревый денёк
Со счастьем, без обмана.
Ледоход на реке
Лёд побурел, прогалины на солнце,
Потоки талые ударились в бега,
Скворцы семейной стаей прилетели
Расклёвывать речные берега.
Река жила в предчувствии начала,
И вдруг зашевелилась, пробудясь,
Вздохнула гулко, льдом заскрежетала
И к новой жизни быстро понеслась.
Хребет себе сломала без раздумий,
Стрежу вздыбила дряхлым белым льдом,
Разжёвывая белые поляны,
Устроила гоморру и содом.
Поплыли кренделя дороги зимней,
Тропинки, проруби, забытые леса,
Распёрло реку мощью издремавшей,
Затабунила льды подводная коса.
Безумное хмельное половодье
Разбушевалось волею судьбы.
Прибрежные постройки захрустели,
Поволоклись заплоты, жерди городьбы.
Понатолкало льда на огороды,
Пока высокий уровень стоял,
Он долго там лежал на солнцёпеке
И белыми заплатами сверкал.
Подснежник
На обдувном холме цветок
Проткнул кору земную,
В дитячьем слабеньком пере
Он жизнь начал лихую.
На месте чашечки цветка –
Мохнатая култышка,
Мерцает тоненькая в ней
Прозрачная ледышка.
Ветра студёные цветок
С холма долой сметали,
Но дерзкий маленький росток
Был словно лит из стали.
Не прячась в благостную тишь,
Он караулил солнце
И собирал лучи себе
В култышечке на донце.
Потом, разверзнув лепестки,
Дышал теплом светила
Сибирская школа
И головой за ним водил,
Пока оно светило.
Под вечер снова лепестки
Ворсисто-шерстяные
Сдвигались плотно в кулачки,
Как будто заводные.
И грустно засыпал цветок,
Головку опуская,
Но первый солнечный глоток –
Ему вода живая.
Погост
Утро. И солнце неяркое.
Дневной нарастающий гул.
Старушки, ногами шаркая,
Потоком к могилкам идут.
Платочки на них повязаны,
Согнувшись, с клюками в руках
Безудержно, будто обязаны,
Бредут на могильный прах.
Старушки предельно натружены
Идут говорить, горевать
К дедам, уж давно похороненным,
Семейный совет держать.
Привычно погладив памятник,
Им – «Здравствуй!» – всегда говорят.
И всё, что осталось в памяти,
Выплакивают им подряд.
Уборку поделав неспешную,
Подолгу в оградках сидят,
И думу свою безутешную,
Как старые фильмы, глядят.
Опоры у них не осталося,
Но нужно свой век доживать,
Им доля такая досталася –
Одним на миру вековать.
Старушки ту службу ратную
Отбудут, уйдут домой
И снова судьбу превратную,
Как крест, унесут с собой.
Иллюстрации Сергея ТИМОХОВА
г. Красноярск
205
 Сибирская школа
«Мы играли для вас и...
Марк Кадин:
для него»
Музыкальное посвящение Астафьеву
Н
еобычный концерт, посвящённый дню рож-
дения Виктора Петровича Астафьева, в Крас-
ноярске собрал полный зал, тот самый Малый
концертный зал, где так часто бывал писатель на
симфонических вечерах. Открывая его, вице-спи-
кер Законодательного собрания Красноярского
края, президент Фонда имени В. П. Астафьева Алек-
сей Клешко сказал:
– Совершенно не случайно наша встреча про-
ходит именно здесь, в Малом концертном зале
– в этом «храме музыки», и не случайно сейчас на
сцене находится Красноярский академический
симфонический оркестр. Виктор Петрович любил
музыку... он очень тонко чувствовал ее и понимал,
какую силу она в себе заключает. В музыке для него
заключалась «любовь человеческая». И потому он
в своей прозе – великий музыкант. Этот вечер па-
мяти будет пропитан музыкой, которую он любил,
и его прозой, которую так любим мы! Сегодня мы
услышим отрывки из замечательных произведений
206
Виктора Петровича, их прочтут близкие, друзья
Астафьева, его коллеги, общественные деятели –
те, кто так или иначе был и до сих пор связан с ним.
Примечательно, что отрывки для прочтения выбра-
ли сами исполнители – это их любимые фрагменты,
это их любимый Астафьев, неповторимый Астафьев.
А вместе с ним сегодня будут звучать Чайковский,
Свиридов, Калинников, Рахманинов... Литература и
музыка оживают и сливаются воедино в день рож-
дения Виктора Петровича Астафьева...
И вот на сцене в качестве ведущего астафьевско-
го вечера появляется инициатор и вдохновитель
этого концерта, художественный руководитель и
главный дирижёр Красноярского академического
симфонического оркестра Марк Кадин.
– Идея концерта вызревала давно, – сказал ма-
эстро. – Захотелось в день рождения писателя
собрать вместе близких ему людей – тех, кто знал
Виктора Петровича лично, и ценит и любит его
творчество. Я подбирал музыку, которую он любил,
 Сибирская школа
которая вдохновляла его на литературные шедев- «Постижение правды есть высочайшая цель че-
ры, так, чтобы она гармонично сочеталась со звуча- ловеческой жизни, и на пути к ней человек создаёт,
щим астафьевским словом, как бы продолжая его, не может не создать ту правду, которая станет
образуя единое целое и подчеркивая музыкаль- его лестницей, его путеводной звездой к высшему
ность астафьевского слога... свету и созидающему разуму».
Замечательно, что сегодня проза Астафьева И вот уже звучит в тон этим словам любимейшая
будет звучать прямо из зрительного зала! Риск- Астафьевым симфония № 1 Калинникова.
ну предположить, что сам писатель не очень-то Следом эстафету принимает Валентина Май-
любил помпезность и театральность. И сегодня стренко – председатель клуба почитателей В. П.
астафьевские произведения будут читать не про- Астафьева «Затесь» при Государственной универ-
фессиональные актёры, а люди, которые, каждый сальной научной библиотеке Красноярского края,
по-своему, любят неповторимое астафьевское сло- главный редактор межрегионального литератур-
во, пропускают его через своё сердце... но-художественного альманаха «Затесь», автор-со-
Первым дирижёр предоставил «читательское ставитель книг о писателе.
слово» губернатору Красноярского края Льву – Эти астафьевские слова запали в душу очень
Кузнецову. Известна его привязанность к писате- давно, – сказала она. – В ту пору, когда мы, журна-
лю, народ приметил, что губернатор старается по листы, ездили вместе с Виктором Петровичем на
возможности не упустить памятные астафьевские премьеру спектакля «Черёмуха», поставленного
даты. Как верно сказал на вечере дирижёр Марк по его пьесе на сцене знаменитого Минусинского
Кадин, приезжает глава края в Овсянку, на могилу драматического театра.
писателя без фанфар и пафосных речей, а просто, «Я спешу к вам, родные мои!.. – однажды восклик-
по-человечески, как и завещал Виктор Петрович. нул писатель. – Спешу, спешу, минуя кровопроли-
– Я не сибиряк по рождению, – сказал, сидя в тия и войны; цехи с клокочущим металлом; умни-
зрительских рядах, Лев Кузнецов. – Но было вре- ков, сотворивших ад на земле; мимо затаённых
мя, я специально и системно читал литературу о врагов и мнимых друзей; мимо удушливых вокзалов;
Сибири. Как говорится, вне рамок школьной про- мимо житейских дрязг; мимо газовых факелов и ма-
граммы. Хотел понять историю, жизнь людей, с ко- зутных рек; мимо вольт и тонн; мимо экспрессов и
торыми меня каждый день сводит судьба. И книги спутников; мимо волн эфира и киноужасов.
Астафьева оказались самой лучшей энциклопеди- Сквозь всё это! Туда, где на истинной земле жили
ей. Не преувеличу, если скажу, что книги Виктора воистину родные люди, умевшие любить тебя про-
Петровича – культурное наследие XX века. И не сто так, за то, что ты есть, и знающие одну-един-
только Красноярского края, но и всей России. Про- ственную плату – ответную любовь».
чту два отрывка из произведений Астафьева, кото- Он и сейчас спешит к нам на помощь. И мы, про-
рые близки мне... водя астафьевские вечера, работая над очередным
«Как часто мы бросаемся высокими словами, не выпуском альманаха, всегда помним о том, что «за-
вдумываясь в них. Вот долдоним: дети – радость, теси», оставленные Виктором Петровичем Аста-
дети – счастье, дети – свет в окошке! Но дети – фьевым на могучем стволе русской литературы...
это ещё и мука наша. Веч-
ная наша тревога. Дети
– это наш суд на миру,
наше зеркало, в котором
совесть, ум, честность,
опрятность нашу – всё
наголо видать. Дети мо-
гут нами закрыться, мы
ими – никогда. И ещё: какие
бы они ни были большие,
умные, сильные, они всегда
нуждаются в нашей защи-
те и помощи».
Эти астафьевские стро-
ки, наверное, особенно до-
роги Льву Владимировичу,
поскольку он отец боль-
шого семейства: пятеро
ребятишек в его семье! И
все они – «зеркало», и все
нуждаются в отцовской по-
мощи и защите. А второй
отрывок, который прочёл
губернатор, был о высоких
целях, без которых ладно Любимые отрывки из произведений Астафьева читает губернатор
жизнь не проживёшь. Красноярского края Лев Владимирович Кузнецов

207
 Сибирская школа
высокое слово его... помогает людям выйти к све-
ту».
И зазвучала, помчалась свиридовская «Тройка» –
дивная музыка из иллюстраций к пушкинской «Ме-
тели». И вот уже маэстро даёт слово двоюродной
сестре писателя Галине Краснобровкиной – заве-
дующей филиалом «Мемориальный комплекс Вик-
тора Астафьева» в Овсянке.
– Я зачитаю отрывок из «Последнего поклона», –
сказала она, – потому что всё мне в этой повести
знакомо, всё дорого, всё моё, я же тоже выросла в
Овсянке.
«Один я, один, а кругом жуть такая, и ещё музы-
ка – скрипка. Совсем-совсем одинокая скрипка. И не
грозит она вовсе. Жалуется. И совсем ничего жут-
кого нет. И бояться нечего. Дурак-дурачок! Разве
музыки можно бояться? Дурак-дурачок, не слышал
никогда, вот и...
Музыка становится мягче, прозрачней, и слышу
я, как отпускает сердце. И кажется мне, что музы-
ка эта течёт вместе с ключом из-под горы. Кто-
то припал к ключу губами, пьёт, пьёт и не может
напиться: так иссохло у него во рту и внутри. И
видится мне почему-то тихий в ночи Енисей, а на
нём плот с огоньком. С плота кричит неведомый
человек: «Какая деревня-а-а?» – и плывёт дальше. За-
чем? Куда? И ещё обоз на Енисее видится, длинный,
скрипучий. Он тоже уходит куда-то. Сбоку обоза
бегут собаки. Кони идут тихо, дремлют. И ещё мне
видится толпа на берегу Енисея и мокрое что-то,
замытое тиной, и деревенский люд по всему берегу,
и бабушка с распущенными волосами, рыдающая
надо мной.
Музыка эта говорит всё о печальном, о болезни
вот о моей говорит, как я целое лето малярией бо-
лел, и как мне было горько от хины, и как мне было
страшно, когда я перестал слышать и думал, уж
навсегда буду глухим, вроде нашего Алёшки, и как
являлась ко мне в лихорадочный сон мама и при-
кладывала холодную руку с синими ногтями ко лбу.
Кричал я на всю избу и не слышал своего крика».
И снова музыка Георгия Свиридова заполнила
зал. А после первый лауреат литературной пре-
мии имени В. П. Астафьева поэтесса Марина Савви-
ных – главный редактор выходящего в Красноярске
всероссийского литературного журнала «День и
ночь» – говорила о своём видении писателя:
– Астафьев для меня – большое напутствие, ощу-
щение подъёмной силы, почти физическое чувство
крыльев за плечами. Он вселил в меня веру в соб-
ственное предназначение. Книгу «затесей» аста-
фьевских в минуту жизни трудную читаю с любой
страницы – и всегда получаю помощь и ответ. Вот
как в этой «затеси».
«Уложили меня под прибор, новейший. Управляет
им молодой доктор, водит маленькой пластмас-
совой штукенцией с красным глазком в серёдке по
пузе моей, по груди, по бокам, переворачиваться
велит.
И – о чудо современной техники! Я услышал своё
сердце – этакое сырое хлюпанье, с пришлёпывания-
ми, хрюканьем, чмоком, каким-то поцелуйным всо-
сом.
208
– Какой отвратительный звук у работающего
сердца, – невольно вырвалось у меня.
– Нет, звук прекрасен! – непреклонно заявил док-
тор и с удовлетворением повторил:
– У работающего без перебоев сердца звук пре-
красен!
Так оно и есть. Будь то плотник, столяр, моло-
тобоец, артист, писатель, если он профессионал,
должен слышать предмет или объект своей рабо-
ты только прекрасным. Без любимого, без прекрас-
ного звука нет профессии, профессия же, исполняе-
мая без любви, – халтура, которая от веку и губит
Россию. Переставши слышать свой труд, любить
его «звук», мы теряем себя».
И как только затихают звуки музыки, продол-
жившей «сердечную тему» астафьевской «затеси»,
ведущий даёт слово ещё одному лауреату премии
В. П. Астафьева – Надежде Артамоновой, директору
знаменитой астафьевской библиотеки-музея в Ов-
сянке.
– Для меня Виктор Петрович Астафьев – самый
яркий писатель в литературе второй половины XX
столетия. Писатель-гуманист, писатель-философ.
Человек, наделённый природой редким литератур-
ным дарованием, чувством прекрасного, горячим и
добрым сердцем... А как пишет он о природе и о
народе!
«Любка считается верным приворотным сред-
ством не только в нашей местности, но и по всей
Руси. Хочешь развести парня с девкой или, наобо-
рот, завлечь его, неразделённую любовь хочешь сде-
лать взаимной – настоем корня любки незаметно,
по рюмочке, пои «предмет сердца» да шепчи при
этом складный приговор: «Пленитесь его (иль её)
мысли день и ночь, и в глухую полночь, и в кажен час,
и в минуту кажну, обо мне вечно. И казался бы я ей
(ему) милее отца-матери, милее всего роду-племе-
ни, милее красна солнца и милее всех частых звезд
ночных, милее травы, милее воды, милее соли, ми-
лее всего света белаго и вольнаго...»
Как доверительно, как простодушно-то! Только
неиспорченные, зла за душой не таящие люди могли
желать такого высокого и простого счастья себе
и возлюбленному. Так отчего же при такой откры-
той вере в любовь и добро столько зла на земле?
«Хочешь жить – убей!» Да я бы по всем лесам и бо-
лотам собирал любку, дни и ночи настаивал её ко-
решки и не рюмкой, а ковшом поил бы людей, толь-
ко чтоб одумались они, преисполнились уважения
друг к другу, поняли бы, что любить и страдать
любовью – и есть человеческое назначение, или ве-
ление Божье, или ещё там что такое».
Трогательным было слово о писателе Сергея
Кима – известного красноярского тележурналиста,
члена совета Гражданской ассамблеи Краснояр-
ского края, который немало помогал писателю, как
он сам говорит, был его «ординарцем в быту».
– Спасибо маэстро Кадину за подбор музыки. Бог
дал слушать некоторые из звучащих сегодня произ-
ведений рядом с Виктором Петровичем. Волнение
от воспоминаний о тех минутах необыкновенное!
Даже говорить трудно... Виктор Петрович для меня –
недосягаемый образец характера, целостности

и совестливости. Мыслитель планетарного, навер-
ное, даже вселенского масштаба. Писатель, которо-
го трудно, но необходимо читать. Человек, рядом с
которым было стыдно даже думать мелко и подло,
что абсолютно уберегало от подобных поступков.
Я прочитаю часть небольшой «затеси» Виктора
Петровича, написанной им в Овсянке 16 сентября.
Это из последних строк, написанных Астафьевым.
Не пройдёт и месяца, как я увезу его с любимой им
малой родины на «зимнюю квартиру». Мы приедем
с ним в Овсянку перед Новым годом на похороны
его любимого брата Алёши. И всё... Через год сты-
лым декабрьским днём я провожу его к месту веч-
ного покоя. Но пока ещё сентябрь, и Виктор Петро-
вич в любимой своей Овсянке.
«Я бывал в странах, где круглый год лето и всё
зелено, и уяснил, что те земли мне не полюбить,
не прижиться в них. Одно ожидание вечной весны
для русского человека чего стоит! Да если ещё жи-
вешь в Сибири, где зима так длинна и люта, если
весь истоскуешься
по теплу и зелёной
траве... Ценно то,
что редко даётся и
долго ждётся...
Я люблю весну
с босоногого дет-
ства, с игр в бабки,
в лапту на поляне,
но вспоминается
чаще и щемливей
в сердце всё же
осень с её пёстрым
празднеством и вытерла руки о пе-
грустным расста-
ванием с летом и
теплом...
Когда трудно
засыпается, а с го-
дами это стано-
вится навязчивой
и почти больной
привычкой, я воскрешаю в себе прошлые видения.
Вот неторопливо иду я по лесу, чутко вслушиваясь
и всматриваясь в глубь его, замечая всякое в нём
движение, взлёт, вскрик, наутре лесной птичий
базар. Всякий выход в лес, есть погода или нету,
праздник, ожидание чуда лесного, удачи, обновления
души, которая только тут, в глуби, в отдалении
от современного шума и гама, обретает полный,
глубокий покой. Иду, иду – и сердце мое изношенное,
больное тоже, успокаивается, гуще лес, тише даль,
наплывает сон.
О тайга, о вечный русский лес и все времена года,
на земле русской происходящие, что может быть и
есть прекрасней вас? Спасибо Господу, что пылин-
кой высеял меня на эту землю, спасибо судьбе за то,
что она сделала меня лесным бродягой и подарила
въяве столь чудес, которые краше всякой сказки».
И снова звучит музыка, которая «краше всякой
сказки», и эстафета продолжается.
Хранительница семейных ценностей Астафье-
вых, друг семьи писателя, директор Красноярского
Сибирская школа
краевого краеведческого музея Валентина Яро-
шевская заставила зал и сопереживать, и смеяться.
– Познакомилась я с творчеством Астафьева лет
в 20, будучи студенткой, мне очень понравилась
«Кража» и особенно «Пастух и пастушка», а когда я
прочла «Последний поклон», была просто потрясе-
на и восхищена. Образ бабушки Катерины Петров-
ны будто списан с моей бабушки Марины Андри-
яновны, которая меня растила сызмала. Поэтому,
когда мы подружились, я часто рассказывала Вик-
тору Петровичу о своём детстве, об эпизодах, свя-
занных с моей фанатично религиозной бабушкой.
Ему нравились эти рассказы. Говорю не хвастая –
правда, нравились. И вот один из них он положил
в основу затеси «Просьба пионерки». Нашей пио-
нерской организации было дано задание выявить
всех борцов за советскую власть. И вот прибегаю я
домой и первым делом задаю бабушке вопрос. Этот
разговор и изложил Виктор Петрович в одной из
«затесей»:
«– Баба, а баба,
скажи мне, кто у
нас в родне был ак-
тивным борцом
революции и уча-
ствовал в борьбе за
советскую власть?
Скажи, а я запишу и
на пионерской ли-
нейке доложу.
Бабушка подня-
ла голову от гряды,
которую полола,
редник и, размаши-
сто перекрестив-
шись, глядя в небо,
сказала:
– Бог миловал. Не
Вёл вечер маэстро Кадин. было, не было нико-
Дирижировал тоже он го из супостатов».
А каков был фи-
нал этого музыкального приношения, которое
так умело и душевно выстроила автор сценария
и режиссёр Любовь Сахарова! Полина Астафье-
ва – внучка писателя, выпускница Красноярской
академии музыки и театра, завершила вечер своей
любимой яростной фронтовой «затесью» «Мелодия
Чайковского». И как же звучал после этого отрывка
Пётр Ильич Чайковский! В полном созвучии с писа-
телем Виктором Петровичем Астафьевым.
«Почти неделю тянули ветры над землёй Цен-
тральной Украины, стелило полог мокрого снега.
Промокло всё, промокли все. В окопах, на огневых
позициях, даже в солдатских ячейках и ровиках чав-
кает под обувью, ботинки вязнут в грязи, сознание
вязнет и тускнеет в пространстве, заполненном
зябкой, беспросветной мглой. Я сижу на телефо-
не, две трубки виснут у меня по ушам на петлях,
сделанных из бинта. Подвески мокры, телефонные
трубки липнут к рукам, то и дело прочищаю кла-
пан рукавом мокрой шинели, в мембране отсырева-
ет порошок, его заедает, он не входит в гнёздышко
209
 Сибирская школа
телефонной па-
зухи. У меня про-
худились ботинки,
подошва на одном
вовсе отстала. Я
подвязал её теле-
фонным проводом.
Ноги стынут, а
когда стынут
ноги, стынет всё,
весь ты насквозь
смят, раздавлен,
повержен холодом.
Меня бьёт кашель,
течёт из носа, ру-
кавом грязной ши-
нели я растёр под носом верхнюю губу до ожога. Усов
у меня ещё нет, ещё не растут, палит, будто пер-
цем, подносье и нос. Меня знобит, чувствую тем-
пературу, матерюсь по телефону с дежурными на
батареях. Пришёл командир дивизиона, послушал,
поморщился, посмотрел на мои обутки, влипшие в
грязь ячейки, что вкопана в бок траншеи.
– Чего ж обувь-то не починишь?
– Некогда. И дратва не держится. Сопрела осно-
ва, подмётки кожимитовые растащились и рас-
трепались.
– Ну надо ж как-то выходить из положения...
Он уже звонил в тыл, ругался, просил хотя бы не-
сколько пар обуви. Отказали. Скоро переобмунди-
рование, сказали, выдадут всем и всё новое.
– Как-то надо выходить из положения... – по-
вторяет дивизионный в пространство, как бы и не
мне вовсе, но так, чтобы я слышал и разумел, что к
чему. «Выходить из положения» – значит снимать
обувь с мёртвых. Преодолевая страх и отвраще-
ние, я уже проделал это, снял поношенные кирзовые
сапоги с какого-то бедолаги лейтенанта, полёгше-
го со взводом на склоне ничем не приметного хол-
ма с выгоревшей сивой травой. И хотя портянки
я намотал и засунул в сапоги свои, моими ногами
согретые, у меня сразу же начали стынуть ноги.
Стыли они как-то отдалённо, словно бы отделены
были от меня какой-то мною доселе не изведанной,
но ясно ощутимой всем моим существом, молча-
ливой, хладной истомой. Мне показалось, помсти-
лось, что это и есть земляной холод, его всепрони-
кающее, неслышное, обволакивающее дыхание.
Я поскорее сменял те сапоги на ботинки. Они
были уже крепко проношены, их полукирзовые-полу-
парусиновые «щёки» прорезало шнурками, пузыря-
ми раздувшиеся переда из свиной кожи не держали
сырости, и вот словно бы пережжённые, из пробки
сделанные кожимитовые подмётки изломались.
Иду на врага почти босиком по вязкой украин-
ской грязи, и я не один, много нас таких идёт, то-
пает, тащится по позднеосенним хлябям вперед,
на запад. В одном освобождённом нами селе вослед
нам вздохнула женщина: «Боже! Боже, опять плен-
ных ведут». Скоро переобмундирование. Зимнее. Ни
в коем случае не надо брать полушубок и валенки.
Полушубок за месяц-два так забьёт вшами, что
брось его на снег – и он зашевелится, поползёт, в
210
валенках прота-
щись версту-две
по пахоте – и
вылезешь из них.
Я видел дырки в
размякшей пахо-
те, заполненные
водой и тёмной
жижей, это вновь
прибывший пе-
хотный полк вы-
шагнул из валенок
и рванул к шоссе
босиком... »
При воспоми-
нании об этом фи-
нале хочется долго молчать...
Да, это был воистину окрыляющий вечер, будто
сам Виктор Петрович Астафьев сидел в зрительских
рядах. Впрочем, не стоит удивляться такому чувству.
Дирижёр Красноярского симфонического оркестра
и ведущий вечера Марк Кадин так и сказал:
– Дирижёры, дружившие с Виктором Петрови-
чем, – Евгений Колобов, Иван Шпиллер посвящали
ему свои концерты-приношения к юбилеям при
жизни писателя.
Мы тоже играли произведения русских компози-
торов с трепетом и любовью для слушателей, сидя-
щих в зале, и... для него – для Виктора Петровича
Астафьева...
Соб. инф.
***
Так в преддверии 90-летия писателя Фонд име-
ни В. П. Астафьева в лучших традициях прошлого
открыл на красноярской земле череду юбилейных
мероприятий, посвящённых творчеству и судь-
бе писателя. Завершающим этапом вечера стало
вручение премии некоммерческого Фонда имени
В. П. Астафьева по итогам литературных конкурсов
2011–2012 гг. Трудно было членам жюри выбирать
из полутора тысяч работ, пришедших отовсюду и
даже из дальнего зарубежья. Лауреатами стали чет-
веро: два поэта и два прозаика. Интересны форму-
лировки, определяющие ценность литературных
произведений: «За неповторимое сочетание тон-
кой лирики и сочувственной боли», «за неторопли-
вость и глубину поэтической речи», «за воздушный
стиль и трепетное отношение к персонажам», «за
неподдельный трагизм под маской игривой жен-
ственности». Место жительства лауреатов тоже
любопытно: село Каратузское Красноярского края,
Красноярск, Пермь, Москва. А теперь назовём име-
на лауреатов, стихи и проза которых, возможно,
появятся и на станицах нашего альманаха: Николай
Вдовин, Алексей Евстратов, Анжела Пынзару, Ма-
рия Ряховская. Есть среди отмеченных и минчанин
Михаил Голденков, за свой роман он награждён
специальным дипломом.
Фото из архива Красноярского
академического симфонического оркестра
 Сибирская школа

«Цветаеву поют...»
О моноспектакле Светланы Сорокиной «Марина»

«П
ригвождена к позорному столбу – у сла- А может, и не в Сибири дело, а в личности? Не-
вянской совести стари-и-и-инной... » – ак- повторимая яркая личность, а значит и неповто-
триса пела Цветаеву. И как пела! Забыто, римый голос и манера пения. Этот дар присущ и
глубинно, народно, но не по-русски, и только ин- актрисе Светлане Сорокиной. Воспитанница зна-
туиция подсказывала, что по-древнеславянски. От- менитого режиссёра и педагога Петра Монастыр-
куда, из каких глубин веков взяла она это пение, от ского, она упорно идёт своим путём в искусстве.
которого мурашки по коже? Этого и сама Светлана Когда в «перестройку» вслед за столичными ак-
Сорокина не знает. Она известна многими драмати- тёрами рванула «на панель» и театральная про-
ческими ролями, сыгранными на сцене Краснояр- винция и стала враз фривольной, вдруг появля-
ского драматического театра имени А. С. Пушкина. ется спектакль Светланы Сорокиной «Мягче пуха,
И... удивительными песнями, есть среди них и стихи твёрже камня», созданный ею по ранним военным
знаменитых авторов, неповторимо пропетые ею. астафьевским рассказам, где она играет роль ма-
Помнится, как на юбилее в честь 75-летия Викто- тери предателя. Это сколько нужно было иметь
ра Петровича Астафьева, куда съехались именитые личного мужества, чтобы взвалить на себя такую
гости со всей страны, в их числе и экс-президент тяжкую ношу.
СССР Михаил Горбачёв, заслуженная артистка А когда фривольность на театральной сцене по
России Светлана Сорокина вышла бесстрашно всей Руси великой доходит до непристойности, и
перед огромным залом и прочитала отрывок из всеядный зал аплодирует ей, актриса, по множе-
«Царь-рыбы» – помните «Уху на Боганиде», где се- ственным просьбам красноярцев, возвращается к
веряне ждут весну «как своей любимой Мари-
милосердия Божьего»? не Цветаевой, воссоз-
И вдруг по заверше- даёт по стихам, днев-
нии чтения она запела никам поэтессы свой
без всякого сопрово- сценарий. Заслужен-
ждения: «Жавороо-о- ный художник России,
о-ночек... » Это была член-корреспондент
неслыханная никем Российской академии
прежде древнерусская художеств Анатолий
песня-закличка «Вес- Золотухин изумитель-
нянка» с бесподобным но оформляет сце-
птичьим курлыканьем ну  – будто рубленой
в небесах. цветаевской строкой,
– Как-то Виктор Пе- налитой соком ряби-
трович сказал мне: «Све- ны. И рождается моно-
та, ты настоящая русская спектакль «Марина».
актриса», – вспоминает Начинается спек-
Светлана Александров- такль с того, что юная
на. – Мне и до него го- талантливая девочка
ворили об этом, но его стучит в дверь знаме-
слова как-то особенно нитого поэта Макси-
запали в душу. Может, милиана Волошина
потому что в его похва- и обретает себя. За-
ле звучала особенная вершается тем, что,
астафьевская грусть... пройдя тяжкий земной
Русские песни стало путь, она теряет себя
петь непрестижно... Я в этом мире, где «наи-
слышала однажды, как чернейший сер», и сти-
пел сам Виктор Петро- рает себя с лица земли.
вич, у него был сильный, Много обретений и
приятный голос, и вы- потерь было на этом
водил он незнакомую пути. И актриса сжато,
мне песню как-то по- ярко его воссоздаёт  –
особому, по-сибирски через дневниковую
что ли... Светлана Сорокина в моноспектакле «Марина» исповедь, через стихи,

211
 Сибирская школа
через песни, и вмещает-таки целую жизнь в такой
короткий отрезок времени, что отпущен ей на
сцене Дома актёра!
Ох, грибок ты мой, грибочек, белый груздь!
То шатаясь причитает в поле – Русь.
Помогите – на ногах нетверда!
Затуманила меня кровь-руда!
Песня эта на стихи Цветаевой звучит как при-
читание, как стон сердца, и снова мураши по коже
от этого узнаваемого сердцем праматеринского,
ни на чьё другое не похожее пение.
Все рядком лежат –
Не развесть межой.
Поглядеть: солдат.
Где свой, где чужой?
Белый был – красным стал:
Кровь обагрила.
Красным был – белый стал:
Смерть побелила.
Песня звучит, а в сердце бьются где-то рядом
другие цветаевские отчаянные строки: «Кремль
почерневший! Попран! – Предан! – Продан! Над ку-
полами вороньё кружит...».
Когда-то Светлана Сорокина сказала об Аста-
фьеве с благодарностью: «Господи! Спасибо Тебе
за то, что послал нам Виктора Астафьева, за
его пронзительный дар, зовущий к самоочище-
нию». Подобное самоочищение происходит и на
её спектакле «Марина», независимо от того, зву-
чит ли гражданская лирика поэтессы или сугубо
женская, любовная. Какими чужими, какими далё-
кими, какими облегчёнными, невсамделишными и
лёгенькими кажутся бардовские распевы на стихи
Цветаевой после сорокинских.
гу служители сцены, выстояли, зовут к очищению.
Впервые актриса увидела Астафьева вблизи,
когда он читал перед труппой театра имени А. С.
Пушкина свою пьесу «Черёмуха».
– Читал ровным, тихим голосом, – вспоминает
она, – но голос его будил во мне какую-то тревож-
ную, щемящую, сладкую боль. У меня мелькнула
мысль, что он мог бы быть прекрасным, редким
артистом, про которого говорят – самородок... В
перерыве артисты ручейком выстроились к нему.
Когда подошла моя очередь, я протянула книжку в
серой обложке «Затеси». «Что тебе написать, Све-
та?», – спросил Виктор Петрович. «Не знаю. Мне
очень нравится ваше «Падение листа». Он тут же
вынул из кармана нужное слово и написал: «Свет-
лане Сорокиной для согрева души. Мой падающий
лист» – и нарисовал падающие листочки. Согрев
– слово-то какое! Действительно, согревающее,
родное, близкое и... далёкое. Далёкое, потому что
редко, чрезвычайно редко звучит оно в нашей се-
годняшней речи...
Так и песни Светланы Сорокиной, её спектакли,
её слово – очень близкие и далёкие, редко они зву-
чат в нашем возбуждённом и засоренном эфире. Но
когда звучат, как очищают они всё окрест! И устрем-
ляются люди к этому свету. Ибо, как писала Марина
Цветаева: «Не простой рыбацкий невод песенная
сеть моя!».
Соб. инф.

Вчера еще в глаза гляде-е-ел,

А нынче – всё косится в сто-орону!
Вчера еще до птиц сиде-е-л,
Все жаворонки нынче – во-о-о-ороны!

Только у Светланы Сорокиной так мощно, по-

народному вольно поются цветаевские стихи,
музыка к которым приходит из глубин сердца ак-
трисы и из глубин веков. И как удивительно род-
ственны: актриса и поэтесса.

И слёзы ей – вода, и кровь –

Вода, – в крови, в слезах умы-ы-ы-лася!
Не мать, а мачеха – Любовь:
Не ждите ни суда, ни ми-и-и-илости.

Да, снова оборачивается к нам жизнь мачехой.

Сколько людей потеряли себя в круговерти новой,
уже тихой, революции. Сколько артистов погибло
(кто телом, кто душой) за эти годы очередного
«переформатирования» нашего народа, которое
началось с «переформатирования» искусства. Но Моноспектакль «Марина»
остались ещё мужественные и верные своему дол- в оформлении Анатолия Золотухина

212
 Сибирская школа
«Марина» – камерный Прочитав ранний рас-
спектакль, наиболее сказ Астафьева «Солдат
подходящий для малой Марина МАЛИКОВА и мать», актриса просто
сцены. Но странный заболела им и захотела
парадокс: эта внешняя
камерность действа со-
четается с ощущением
После спектакля перенести его на сце-
ну. Она сама написала
сценарий, выполнив
бескрайней распахну- Актрисе Светлане Сорокиной, труднейшую задачу, –
тости – ведь Цветаева читающей Цветаеву перевела поэтический
устами актрисы об- язык астафьевской прозы
ращается не только к Не собой ты была – Мариной. в сценический, то есть в
нам, немногочисленным Её тенью живой, рябиной, диалоги... Ещё она вклю-
зрителям, как бы случай- Что рубиновым грела огнём, чила в сценарий стихи
но оказавшимся в тесном Полыхала и ночью, и днём. и песни, собранные в
пространстве, которое Овсянке студентами
и залом не назовёшь. Твои руки филологического факуль-
Она обращается сразу ко Безмолвно кричали – тета университета под
всем людям, к друзьям и Всё хотели спасти от печали руководством кандидата
врагам, к земле и звёзд- Ту, что в двух филологических наук
ному небу, и к самому Прожила измереньях: Антонины Фёдоровны
Богу, с которым у неё В душном быте, в крылатых твореньях. Пантелеевой. И был
отношения сложные... И побег чей создан незабываемый
Иван Родионов Из плена, из ада спектакль по рассказам
«Театральный бинокль» Был исходом, Астафьева «Мягче пуха –
Последней наградой. твёрже камня», который
поставила сама Светлана
Знала ты: Александровна и сыграла
Её думы двоились, в нём главные роли». Что
Мне повезло с Закипали, стихом становились, может быть мягче пуха и
художником. Член- Улетая в безмерную высь... твёрже камня? Конечно,
корреспондент Акаде- Ты венчала сердце матери.
мии художеств Анатолий Ту песнь и ту жизнь: Любовь Шейко,
Золотухин по образова- Ты журавушкой пела от боли, «Литературный Красноярск»
нию художник-декоратор О неженской совсем её доле.
и впридачу мой муж.
Этим обстоятельством я Как, когда Если женщина вообще
беззастенчиво пользова- Ты услышала это – загадка, то Светлана –
лась. Поскольку он знает, Этот голос большого поэта?! загадка вдвойне. Это её
что денег я просить не Как он в каждую клетку проник? тайна. И нам её не раз-
умею, а деньги для спек- Может, ты – гадать. Я думаю, она и
таклей нужны, поэтому я Это просто двойник – той Марины, сама не сможет ответить.
ему просто не плачу. Что с нами всегда, Просто в ней нет никакой
Светлана Сорокина, Над которой не властны года?! заданности, нарочитости,
заслуженная артистка игры. Она так и играет,
России как живёт, – естественно
и искренне.
Евгения Кузнецова,
спонсор первой постановки
У кассы драмтеатра им. Пушкина наблюдал моноспектакля «Марина»
такую сценку. Перед афишей «Императорского
дома» о чём-то спорила молодая пара.
– Скажите, – обратилась наконец к кассиру де- Светлана Сорокина была в этот вечер королевой
вушка в шубке, – кто сегодня в спектакле играет сцены. Но её замечательная игра в «Танго осенней
Екатерину Вторую? любви» вызывала не только положительные эмо-
– Светлана Сорокина, – послышалось из окошка. ции, постоянно возникал один и тот же вопрос:
– Ну, я что говорил! – воскликнул молодой чело- почему эта актриса практически не востребована
век. на сцене Красноярского драматического театра
– Два билета в партер. Пожалуйста... имени Пушкина?
Никакие катаклизмы последних лет не убавили Сергей Павленко,
интереса любителей театра к подлинному искус- театральный обозреватель
ству и большим талантам.
Юрий Никотин,
«Сибирская газета на Енисее» Фотографии из семейного архива актрисы

213
 Сибирская школа

Рождение романса
на стихи Астафьева

П
ремьера романса на Хотя... Когда я работала
стихи Астафьева. Это над книгой «Затесь на серд-
звучит невероятно, це, которую оставил Аста-
ведь Виктор Петрович не фьев», не без удивления
оставил своих стихов! Но обнаружила в районной га-
романс такой родился, и зете ещё одно астафьевское
премьера его состоялась стихотворение «Эх, года  –
на очередной встрече в не беда» и опубликовала
клубе почитателей Виктора его в книге. На том и завер-
Петровича Астафьева «За- шилось бы всё. Но вышел
тесь». Событие это неор- альманах «Затесь», который
динарное, поэтому вечер я отправила Владимиру
решено было провести на Яковлевичу Пороцкому в
широкую публику вместе с Германию, завязалась пере-
творческой гостиной Крас- писка с ним по Интернету.
ноярского отделения Рос- С Астафьевым на Енисее И когда я узнала, что у него
сийского клуба православных меценатов «Благо- где-то на антресолях лежит ещё один астафьев-
звучие», для её завсегдатаев это была 150-я встреча ский стихотворный текст, то... Можете представить
в стенах Государственной универсальной научной моё волнение от предощущения рождения нового
библиотеки Красноярского края. романса! И вот приходят мне из Германии стреми-
Астафьев нежно любил романсы и не думал, что тельные письма – ответы от композитора, одно за
окажется в числе авторов. И до последнего време- другим.
ни написанный в лучших традициях жанра романс «После того как появился романс, Виктор Пе-
Владимира Пороцкого на стихи Виктора Астафьева трович дал (вернее, прислал в Москву) ещё свои
«Ах, осень, осень!» оставался единственным. Счита- стихи с надеждой, что, может быть, что-нибудь
лось, что только однажды писатель-прозаик вы- получится. Те стихи, на мой взгляд, могли бы по-
плеснул свою боль в рифме. И эта боль была ус- служить основой для хорового сочинения. Но тогда
лышана. Вот как вспоминает сам композитор тот этого не случилось. Может быть, попробовать?!.
момент, когда он впервые увидел тот астафьевский Только нужно покопаться в своих архивах и найти,
текст: «Когда я его получил в руки и прочитал, меня потому что после стольких переездов всё переме-
по-настоящему резанула строка: «И улетают шалось...»
птицы, нами недобитые... То пролетают годы, «Ваше участие в исторической памяти о
нами недожитые». Пока я ехал в троллейбусе от В.  П.  Астафьеве меня сильно окрыляет и вдохнов-
филармонии до своего дома на улице Ма-
тросова, где-то минут 15, романс пол- Без поэтов, без музыкантов, без художников и созидателей зем-
ностью сложился в голове... так что мне ля давно бы оглохла, ослепла, рассыпалась и погибла. Сохрани,
оставалось лишь записать его». земля, своих певцов, и они восславят тебя, вдохнут в твои сты-
Самое интересное, что эти астафьев- нущие недра жар своего сердца...
ские стихи год пролежали в столе друго- Виктор Астафьев
го композитора. Но они не тронули его,
а когда попали к Владимиру Пороцкому,
сердце его пронзила боль. Это называется созву- ляет. Вот теперь уже определённо могу доложить.
чием. Композитор и писатель услышали друг друга. Стихи В. П. Астафьева нашёл, перерыв все антресо-
И если назвать памятный вечер премьеры нового ли. Есть его письмо и открытка, где он упоминает
романса одним словом, то я назвала бы его: «Созву- о своей находке в собственном столе (о стихах), а
чие». Так же как замечательный сборник издателя также интересуется подготовкой балета «Царь-
Геннадия Сапронова, посвященный громадной рыба», под редакцией Владимира Васильева. Как
роли музыки в творчестве Астафьева. Вы, вероятно, знаете, Виктор Петрович активно
Как бы то ни было, рассказав в предыдущем но- подключился к постановке, списался с Большим те-
мере альманаха «Затесь» об истории создания ро- атром. Меня приглашал к себе Васильев (он тогда
манса, который сразу же стал музыкальными позыв- был директором Большого), подключил Сергея Бо-
ными клуба «Затесь», мы подвели черту. Ясно было, брова, и машина закрутилась...»
что Астафьев – автор единственного романса «Ах, Вскоре пришла ко мне в Красноярск из Гер-
осень, осень!» То, что может появиться еще один, мании и астафьевская открытка в электронной
на другие его стихи, и в голову не могло прийти. версии, датированная 8 марта, с поздравлениями

214
 Сибирская школа
жене композитора, певице он так быстро напишет-
Ольге Синицыной. Кстати, ся и что так скоро я услы-
на открытке были не цве- шу его, даже и не мечтала.
точки, а наши знаменитые Спасибо Вам за Ваше от-
Красноярские столбы, а зывчивое сердце и за ту
если быть более точными, музыку, что родилась в
Третий столб. Виктор Пе- нём! Спасибо Ольге за пер-
трович писал: «Дорогой Во- вое исполнение. Здесь, как
лодя!.. Завершая работу с и в первом романсе, тоже
собранием сочинений, рыл- грусть, но только иная,
ся я в бумажном старье я бы сказала, даже более
и наткнулся на два тек- глубокая, грусть поздней
ста – может, они и лягут осени...»
тебе на душу... Что сказал И снова удивительная
Васильев по поводу твое- скорость написания и
го балета и вообще, как к Идёт домашняя, самая первая-первая, запись удивительное созвучие
тебе относится? Обни- только что рождённого романса на стихи писателя и композитора.
Астафьева. Поёт Ольга Синицына
маю. Виктор Именно бла-
Петрович». годаря это-
О балете му созвучию
«Царь-рыба», почти через
надеюсь, мы 20 лет после
расскажем в знаменитого
следующем первого аста-
номере аль- фьевского
манаха. А сей- романса рож-
час вернёмся дается новый!
к рождению Да, этот
романса. Вме- астафьевский
сте с открыт- романс со-
кой прислал вершенно
Владимир другой, пото-
Яковлевич и му что и Аста-
астафьевский фьев уже был
стихотвор- иной. Если
ный текст. Это в первом  –
было то самое драма, то во
стихотворе- втором – тра-
ние, что опу- гедия. Как и в
бликовала я в Отпечтанное Марией Семёновной стихотворение Астафьева, первом, сти-
своей книге. найденное композитором на антресолях, и открытка от Виктора Петровича х о т в о р н ы е
И снова пош- строки вы-
ли стремительные письма-ответы от композитора. плеснулись в трудную минуту жизни. Обращены
«Теперь о новом сочинении на стихи Виктора они к жене писателя – Марии Семёновне Астафье-
Петровича. Я поспешил написать о хоре... Всё-таки вой-Корякиной. Повенчанные фронтовыми дорога-
это – романс для голоса, а может быть, для дуэта. ми, прошли они, рядовые Великой Отечественной
Уже половину написал. По-моему, получается теп- войны, вместе долгий и трудный путь. Чего стои-
ло и искренне. Название пока условно, по первой ли бесконечные болезни (почитайте переписку:
строке: «Эх, года – не беда...» Очень пронзительные сколько их обрушилось на их головы!), сколько раз
стихи. Я хотел бы, чтобы его исполнила Лариса были они по очереди на грани смерти. Чего стоило
Марзоева в сопровождении Ларисы Маркосьян (фор- им похоронить двух дочерей, поднять двух внуков-
тепиано)». сирот, оставшихся совсем маленькими.
И наконец: И Виктор Петрович, и Мария Семёновна каждый
«Дорогая Валентина Андреевна! С Вашей легкой день молили Бога, чтобы «день пережить», не оста-
руки новый романс на стихи В. П. Астафьева готов. вить сирот, пока те не встанут на ноги. Это было
«Эх, года – не беда». Высылаю запись и ноты. очередное и, может быть, самое трудное их сраже-
Романс родился! И надо было поздравить компо- ние. А сил становилось всё меньше и меньше...
зитора с новорождённым. Я перечитываю строки. Это не стихи, это – горь-
«Дорогой Владимир Яковлевич! – написала я. кий вздох и попытка утешить теряющего силы сво-
– Какою радостью было для меня обнаружить два его товарища, с которым выпало не поле перейти,
Ваших письма с бесценными открытками и пись- а жизнь прожить.
мом Виктора Петровича! А уж о романсе я молчу. Я Эх, года, не беда, сколько бед, сколько горя,
уверена была, что вы его быстро найдёте, но что Сколь невзгод пережито и сколько потерь...

215
 Сибирская школа
Даже по оригиналу, который бережно сохранил
композитор Владимир Пороцкий, видно, что эти
стихотворные строки он видел романсом, потому
у самой последней строки: «Нам бы только сей-
час вот сей день пережить» – и написана ремарка:
«Тихо, почти шелестя губами, как бы молясь...» Вот
так благодаря нашему альманаху, спустя почти два
десятилетия после написания романса «Ах, осень,
осень!», снова оказывается астафьевский листочек
со стихотворным текстом в руках Владимира По-
роцкого. И именно сейчас, когда и его голова по-
седела, когда столько испытано самим, эти строки
пронзают его душу. И от этого созвучия писателя
и композитора рождается ещё один астафьевский
романс.
Владимир Яковлевич прислал его в домашней
записи по Интернету в исполнении своей жены –
народной артистки России Ольги Синицыной. На-
Премьера романса в Красноярске в клубе «Затесь».
помню её биографию. С отличием окончив в 1971 Поёт Лариса Марзоева
году Ленинградскую консерваторию, она работала
солисткой-вокалисткой в Приморской краевой ски это выглядело так: был найден текст, затем
филармонии, а с 1987 по 1996 гг. – солисткой Крас- в голове сложилась музыка, потом я её записал, про-
ноярской государственной филармонии. Это она верил с Ольгой все вокальные обороты и интона-
нашла первого исполнителя романса «Ах, осень, ции – как говорится, сделал «примерку платья», по-
осень!» красноярского певца Бориса Ванетика. Па- том сделал фонограмму на компьютере, а затем
мятно исполнение этого романса самой Ольгой уже наложением записали голос... Она в точности
Владимировной вместе с солистом театра оперы и выполнила все мои требования и, будучи опытной
балета Олегом Алексеевым, хором под управлени- исполнительницей, внесла в романс всю глубину
ем Константина Якобсона «Тебе поемъ» и русским астафьевского смысла».
филармоническим оркестром под управлением Ту самую глубину, что «выше неба» и «шире
Анатолия Бардина. Затем была Москва. Гастрольные моря». Впервые исполнить романс «Эх, года – не
её поездки в стране и за рубежом увенчались запи- беда» выпало волею композитора на долю музы-
сью в фонды Гостелерадио и на Всесоюзной фирме кантов, известных в Красноярске.
грамзаписи «Мелодия», где вышла её пластинка. «Этот романс несколько сложнее, чем преды-
Ольга Владимировна первой погрузилась в глу- дущий, – писал мне Владимир Яковлевич, – более
бины нового романса. Композитор писал: академичен, и вокальная партия интонационно
«Примите нашу огромную благодарность за труднее. Здесь требуется крепкое вокальное ма-
все Ваши труды, связанные с пропагандой творче- стерство и опыт, поэтому я обратился к Ла-
ства. Только ощущение, что твоя музыка кому-то рисе Марзоевой...» – народной артистке России,
приносит радость, заставляет неустанно тво- солистке Красноярского театра оперы и балета.
рить и создавать новые сочинения». А  поскольку в романсе сложнейшее музыкальное
«Я даже не знаю, как описать работу, – отвечал сопровождение, выбор композитора пал на заслу-
Владимир Яковлевич на мои вопросы. – Техниче- женную артистку России, солистку Красноярского

Лариса Маркосьян: «С композитором Пороцким «Эта музыка мне глубоко созвучна». Впечатлениями
мы знаком давно, понимаем друг друга с полуслова» от премьеры романса делится Михаил Бенюмов

216

камерного оркестра под управлением Михаила Бе-
нюмова – Ларису Владимировну Маркосьян.
Премьера – это всегда волнение, какими бы
опытными ни были артисты. А народу собралось –
полный зал. И завсегдатаи клуба «Затесь», и завсег-
датаи творческой гостиной «Благозвучие», и про-
сто поклонники – и писателя, и композитора... И
это напряжение. И это явление романса, который
вошёл в людские сердца... И эта просьба к исполни-
тельницам повторить романс...
А потом делились своими размышлениями: худо-
жественный руководитель Красноярского камер-
ного оркестра, заслуженный артист России, про-
фессор Михаил Иосифович Бенюмов; заслуженный
Владимир Пороцкий: «Самое моё счастливое время
жизни и творчества прошло на берегах Енисея».
Композитор на берегу Рейна
работник культуры России Галина Александровна
Шелудченко; друг семьи Астафьевых, автор семей-
ной их скульптуры в Овсянке скульптор Владимир
Алексеевич Зеленов; сын астафьевского однопол-
чанина Георгий Георгиевич Васильев...
– Да, – сказал Михаил Иосифович Бенюмов, –
Этот романс не отнесёшь к числу популярных хи-
тов. Это настоящая, серьёзная музыка, которая мне
глубоко созвучна...
И по Интернету полетели в Германию тёплые
строчки. Профессор Красноярской академии му-
зыки и театра Евгений Николаевич Лаук, поздравив
композитора с замечательным романсом, сказал о
том, что надо теперь открыть ему на путь большую
сцену. А Лариса Владимировна Маркосьян пред-
ложила записать романс на радио. Как с ними не
согласиться, но наши времена – это вам не време-
на «застоя», когда так стремительно прорвался к
огромному числу слушателей первый романс. По-
этому мое поздравление было не без грусти.
«Дорогие наши Владимир Яковлевич и Ольга
Владимировна!
Сегодня у нас был поистине Владимиров день. Две
Ларисы Владимировны, Ольга Владимировна, да ещё
Сибирская школа
со мною в числе организаторов была Елена Влади-
мировна (Воронова – хозяйка творческой гостиной
«Благозвучие», координатор Красноярского клуба
православных меценатов. – В. М.) и со всеми был
Владимир Яковлевич! Но не было у меня ещё такой
презентации по силе сопротивления ей! С самого
начала, как её задумала...
И всё-таки премьера романса состоялась. И
даже радио утром коротенько сообщило о ней, дав
мне полминутки. И телевидение коротенько по-
казало. Это для современных СМИ подвиг, потому
что сейчас погоня за пожарами, грабежами, убий-
ствами. Не до романсов. (К нам телевизионщики
приехали с забастовки.) И всё-таки мы прорвались!
И народу был полный зал. И я поздравляю вас с пре-
мьерой! И исполнители были на уровне. Марзоева...
когда попросили её повторить финал, так вошла
в роль, что блеснула уже как драматическая ак-
триса. Бенюмовы, надеюсь, вам всё рассказали по
скайпу. А они просто чудо. И Лариса – солнышко яс-
ное (аккомпаниатор романса. – В. М.), и милейший
Михаил Иосифович, который интересно выступил
и пообещал непременно быть на вечере, посвящён-
ном «Царь-рыбе»...
Дважды романс звучал в записи в исполнении Оль-
ги Владимировны. Мы её просто полюбили. Такая
трагическая глубина! Спасибо Вам, дорогая Ольга
Владимировна! Голос Ваш до сих пор звучит в серд-
це. Наши знакомые из Дивногорска вели съёмку, и я
надеюсь, что вы увидите кое-что своими глазами...
Пусть дойдёт до вас обоих благодарность всех нас
и словно свежей росой омоет ваши сердца!»
И тогда Владимир Пороцкий прислал мне ответ-
утешение, где есть эти замечательные слова:
«...Сейчас в моде корпоративы и прочие развле-
чения для богатых и власть держащих, о духовно-
сти и о качестве пекутся лишь некоторые одиноч-
ки, оставшиеся верными качественным идеалам.
Поэтому так трагично выглядят слова В. П. Аста-
фьева в эпитафии в конце моего ностальгического
клипа: «...Я пришел в мир добрый, родной и любил
его безмерно. Ухожу из мира чужого, злобного, по-
рочного. Мне нечего сказать вам на прощанье...»
Но мне также хочется привести и другие слова
Астафьева, с которых начинался этот клип:
«...Без поэтов, без музыкантов, без художни-
ков и созидателей земля давно бы оглохла, ослеп-
ла, рассыпалась и погибла. Сохрани, земля, своих
певцов, и они восславят тебя, вдохнут в твои
стынущие недра жар своего сердца...»
Вот такой завет великого Писателя-Человека
позволяет оптимистично смотреть в будущее.
Слава Богу, не всё ещё продаётся и покупается, раз
чтится его незабвенное имя».
И имя чтится. И романсы пишутся. Значит, они
кому-то ещё нужны!
Валентина МАЙСТРЕНКО
Фото из семейного архива композитора.
Фото с премьеры романса –
Валентины Швецовой
217
 Сибирская школа

Эх, года – не беда

Стихи В. Астафьева Музыка В. Пороцкого

218
Сибирская школа

219
 Сибирская школа

220
Сибирская школа

221
 Сибирская школа

222
 Сибирская школа

«Астафьевская тень
на берегу»
Премьера романса

Э
тот романс композитора Маргариты Петровой
впервые прозвучал в майские астафьевские
дни на музыкальном вечере клуба «Затесь»:
«Поём Астафьева. Поём об Астафьеве. Любимая му-
зыка Астафьева».
Удивительный это был вечер в Государственной
универсальной библиотеке Красноярского края,
где не раз писатель сам читал свои произведения.
На какое-то время салон в отделе литературы по
искусству имени В. П. Астафьева (он отвоевал это
крыло для библиотекарей!) превратился в музы-
кальный корабль, плывущий по волнам времени.
Звучала воспетая в астафьевской «затеси» «Аве
Мария» и песня-романс «Жди меня» на стихи лю-
бимого Астафьевым с фронтовых лет Константина
Симонова в исполнении лауреата международных Клуб «Затесь». Поёт Евгений Балданов. Первое
конкурсов, лауреата всероссийской премии «Из- исполнение романса «Астафьевская тень на берегу»
вестность» солистки Красноярского театра опе-
ры и балета Анны Киселёвой. Звучал любимый им
Георгий Свиридов. Помните «затесь» «Выстоять» и
астафьевские слова: «Люди плачут, слушая музыку,
плачут от соприкосновения с чем-то прекрасным,
казалось бы, умолкнувшим, навсегда утраченным...»
И трогательно было видеть, как молодой семей-
ный инструментальный ансамбль-квартет: Елена,
Ирина, Наталья Чепурных и Сергей Гавриленко ис-
полняли свиридовские иллюстрации к пушкинской
«Метели»...
Новый романс Владимира Пороцкого на аста-
фьевские стихи «Эх, года – не беда», премьера ко-
торого состоялась на предыдущем вечере в клубе
«Затесь», вдохновил к написанию своего романса
на те же стихи заслуженного работника культуры
России Галину Александровну Шелудченко. В этот
вечер, впервые исполнив свой романс под гитару Клуб «Затесь». Звучит романс об Астафьеве «Горечь
на публике, она явила любовь к писателю, с кото- калины». Поёт Анна Киселёва
рым была в дружеских отношениях, и
верность любимому жанру, которым
радует своих поклонников на про- «Музыка, быть может, самое дивное создание человека, его веч-
тяжении многих десятилетий. Восхи- ная загадка и услада... Музыка возвращает человеку всё лучшее,
щенные выкрики с мест были живою что есть в нём...»
благодарностью слушателей Галине Виктор Астафьев
Александровне. Состоялась премье-
ра еще одного астафьевского романса, жаль, что ваны в предыдущем номере альманаха). И «Горечь
нет его пока в нотах. калины» тоже услышали на этом музыкальном ве-
Но это был вечер двух премьер. Все мы знаем, чере гости клуба «Затесь» в исполнении Анны Ки-
как любил Виктор Петрович романсы, и именно ро- селёвой.
мансом «Горечь калины» откликнулись на его уход, А потом была премьера нового романса Мар-
на эту неизбежную горечь расставания поэтесса гариты Петровой «Астафьевская тень на берегу»,
из Железногорска Нина Гурьева и композитор из написанного на стихи всё той же Нины Гурьевой.
Зеленогорска Маргарита Петрова (ноты опублико- Автор семи поэтических сборников, на которые

223
 Сибирская школа
сложено немало песен, Нина Герасимовна, к горь-
кому сожалению, недавно ушла от нас. И новый ро-
манс на её стихи из астафьевского цикла прозвучал
светлой памятью о Викторе Петровиче Астафьеве и
об этой замечательной сибирской поэтессе.
Над Дивногорьем властвует весна!
Макушки сопок всё ещё в снегу.
Мне видится с утра и дотемна
Астафьевская тень на берегу.
О чём она грустит или скорбит?
Понять её и сложно и легко.
Душа жива, по-прежнему болит
И улететь не может далеко...
Очень тепло приняли слушатели новый романс с
благодарностью и к композитору, и к автору стихов,
и к певцу. Первым его исполнителем стал Евгений
Балданов – лауреат международных конкурсов,
солист Красноярского театра оперы и балета, ко-
торый давно любим публикой и за его трепетного
Ленского, и за другие оперные партии, за романсы
и за неаполитанские песни.
Сколько дивных слов сказано писателем о песне!
Помните астафьевскую «затесь» «Есенина поют».
Как замечательно читал её любимый артист писа-
теля Михаил Ульянов: «Хочется куда-то побежать,
обнять кого-нибудь живого, покаяться перед всем
миром или забиться в угол и выреветь всю горечь,
какая только есть в сердце...» Когда после высо-
копрофессиональных певцов перед слушателями
предстала, сильно волнуясь, ученица выпускного
11-го класса Настя Миляйс и запела: и астафьев-
ские романсы, и песни об Астафьеве, и просто пес-
Маргарита ПЕТРОВА –
член Союза
композиторов-
песенников
Красноярского края,
неоднократный
лауреат краевых
конкурсов
композиторов
«Песни над Енисеем»,
«Красноярская песня», Всесибирского конкурса
«Песни на Иртыше» и других, автор более трёхсот
песен и романсов на стихи классиков поэзии,
поэтов России и Красноярского края. Маргарита
Анатольевна – руководитель и концертмейстер
«народного» вокального объединения «Камертон»,
награждена нагрудным знаком Министерства
культуры РФ «За достижения в культуре»,
почётным знаком «За заслуги перед городом».
224
ни, от которых комок в горле, музыкальный вечер
поднялся ещё на одну ступенечку к небесам.
Школьники-астафьеведы из далёкого речного
посёлка Подтёсово, где в школе имени Виктора Пе-
тровича Астафьева есть астафьевский музей, при-
ехали в гости в клуб «Затесь» во главе с замечатель-
ной своей наставницей – заслуженным педагогом
Красноярского края, отличником народного про-
свещения Татьяной Дмитриевной Губаревой. Юные
почитатели писателя привезли из Енисейского
района целую программу. Но особенно памятен
будет этот день 18 мая 2013-го тем, что в Красно-
ярске в клубе «Затесь» состоялся первый в жизни
сольный концерт Насти Миляйс, который она за-
вершила любимым многими романсом Владимира
Пороцкого (стихи Виктора Астафьева) «Ах, осень,
осень!».
После такого яркого выступления молодых не-
вольно родилось радостное чувство – ответ писа-
телю: «Выстоим!». Ну а эпиграфом ко всему вечеру
прозвучали астафьевские по духу строчки музы-
канта Натальи Ерышевой:
Увидеть среди капелек дождя
просвет,
Дождаться солнца.
И, ликуя,
От радуги принять привет,
Благословляя жизнь земную...
Помните астафьевские слова из последней его
«затеси»: «Спасибо Господу, что пылинкой высеял
меня на эту землю...» Они прозвучали для всех в
этот вечер светлым пасхальным приветствием.
Нина ГУРЬЕВА –
сибирячка, родилась
в маленькой деревне в
Тюменской области.
С 1969 года до самой
кончины в 2012 году
жила в Красноярском
крае, в закрытом
городе Железногорске.
Её творчество сродни
живому звенящему роднику, берущему начало из
глубины земли-матушки. Стихи напевны, лиричны
и в то же время – горько правдивы, поскольку
по натуре Нина Герасимовна была человеком
честным и прямым, но не утерявшим при этом
веры в добро. На её стихи написаны песни. Два
романса композитора Маргариты Петровой
на стихи Нины Гурьевой «Горечь калины» и
«Астафьевская тень на берегу» посвящаются
Виктору Петровичу Астафьеву.
Фото с вечера в клубе «Затесь» –
Валентины Швецовой
 Сибирская школа

Астафьевская тень на берегу

Стихи Нины Гурьевой Муз. Маргариты Петровой

225
 Зрячий посох
Сибирская школа
Отклики, рецензии, комментарии
Золотое русское слово
К выходу первого номера альманаха
Ехать или не ехать в Крас-
ноярск на встречу клуба по-
читателей Виктора Астафье-
ва? Туда да обратно шестьсот
километров пути?..
А ведь не поехали бы – не
замирать бы мне сейчас над
страницами альманаха в об-
ложке цветом «под траву», с
дивной фотографией – бе-
лые стволы берёз, обёрнутые
берестой с поперечными, как чёрным каранда-
шом прочерченными линиями, уходят вверх, где
из букв тёплого цвета, как из дерева вытесанных,
складывается слово «ЗАТЕСЬ». Литературно-худо-
жественный альманах.
Среди рабочего дня, среди вороха бумаг, среди
интернетовской «скороговорки», одинаково по-
верхностно равнодушной к светской ли сплетне, к
стихийной ли трагедии, к человеческой ли драме,
открываю страничку с портретом Виктора Петро-
вича:
«...Прощайте, люди! Умолкаю, слившись с при-
родой. Я слышу новое зачатие жизни: дыхание жар-
кое, шёпот влюблённых... И не хочу печалить их
собою, дарю им яркий листик древа моего. И мысль
последнюю, и вздох, и тайную надежду, что зача-
тая ими жизнь найдёт мир краше, современней.
И вспомнит, может быть, да и помянет добрым
словом... меня над озарённым Енисеем, и в зеркале
его мой лик струёю светлой отразится. И песнь,
мной недопетая, там зазвучит...»
И я мысленно отвечаю ему, распахнувшему мне
навстречу лёгкую улыбку: «Виктор Петрович, мы
помним, мы поминаем». Глубокая затесь – заруб-
ка на нашей памяти фотография на 6-й странице.
Впервые она была напечатана в нашей нижнеин-
гашской «Победе». Сергей Прохоров в октябре
1989 года, когда судьба подарила нам, «победов-
цам», встречи с Виктором Петровичем Астафье-
вым не только на вечере «Литературной России»
в Большом концертном зале в Красноярске, но и
в его доме в Овсянке, и на даче Анатолия Буйлова
на Мане, – много снимал писателя на свой совет-
ский «Зоркий». Та плёнка пролежала почти чет-
верть века, и уже давно цифровые фотоаппараты
оттеснили «оптику», а вот как оно получилось –
сегодня эти фотографии особенно ценны, потому
что таким Астафьева никто не увидел...
226
А тогда среди десятков маститых российских
литераторов Виктор Петрович Астафьев, который
на правах хозяина принимал их на берегах Енисея,
заметил нашего Сергея Тимофеевича, выделил его
стихи и благословил на творчество. Счастливо
благословил. Рассказ Прохорова об этом чистом
истоке, который вынес поэта из Нижнего Ингаша
на фарватер профессиональной литературы и
широкой известности, и вот эти тридцатилетней
давности, теперь бесценные его снимки вош-
ли в альманах «Затесь». Вошли наряду с другими
великолепными, честными, осенёнными любо-
вью к «золотому русскому слову» публикациями,
собранными «под сводами» альманаха. «Так же
когда-то собирал Виктор Петрович Астафьев со
всей страны в Овсянку на «Литературные встречи
в русской провинции» своих собратьев», – пишет
основатель и главный редактор альманаха «За-
тесь» Валентина Майстренко, которая создала и
возглавила клуб почитателей В. П. Астафьева при
государственной универсальной научной библи-
отеке Красноярского края.
Настоящее творчество вызывает сотворчество,
вдохновляет, пробуждает, рождает новые идеи.
«Свет имени» – так названа одна из рубрик аль-
манаха – высвечивает и известные, и новые имена
тех, кого писатель по духовному родству называл
или назвал бы «родные мои». Свет имени «Аста-
фьев» призвал Валентину Майстренко на вахту
памяти Виктора Петровича, чтобы, как написал,
приветствуя издание «Затеси», известный критик
и писатель Валентин Курбатов, «держать родное
слово в достоинстве и наследованной чистоте».
«...Ищу ключ к будущей книге и наконец ясно
вижу, как всё выстроить: надо пойти по следам
его тетрадок из «Затесей»! Что такое затесь,
долго описывать не надо – это зарубка топором
на дереве, чтобы видно было, какой дорогой выхо-
дить из дремучей тайги. Так, идя по астафьевским
«затесям», «прорубали» мы свои... И вот 26 марта
2011 года в стенах краевой научной библиотеки,
где не раз писатель читывал свои произведения,
состоялось первое заседание клуба почитателей
Виктора Петровича Астафьева «Затесь». Решили
не просто собираться, предаваясь воспоминани-
ям, а отыскивать факты народного почитания
писателя, собирать их. А они есть! Есть и музеи
его имени! И вузы его имени! Много чего есть. И
много чего делается. Разумеется, интересные ма-
териалы должны быть опубликованы, но где? Так
родилась идея издания астафьевского альманаха
"Затесь"...» (Валентина Майстренко).
Издан альманах на личные средства Петра Ми-
хайловича Гаврилова, генерального директора

Железногорского горно-химического комбината,
он отдал свою премию, которую получил от ГК
«Росатом» как научный руководитель молодых
учёных, одержавших первые победы. Объединено
под зелёной с белыми свечами берёз обложкой
много славных имён, много рассказов, воспоми-
наний, стихов, музыки (с нотами!), любимых песен,
фотографий, много иллюстраций к астафьевским
произведениям и детских сочинений. И, несмотря
на посвящение альманаха скорбной дате – деся-
тилетию со дня ухода Виктора Петровича «...туда,
откуда я пришёл. Куда пойду уж безвозвратно,
простившись с вами, люди, навсегда», – чтение
его наполняет душу таким светом, такой силой, та-
кой гордостью! «Читаешь альманах страницу за
страницей и по прочтении видишь: не согнулось
под жестокими ударами нашего неласкового вре-
мени старшее поколение, да и меньшее держит
удар» (Валентина Майстренко. Колонка редактора
«Я спешу к вам, родные мои!»).
Это впечатление сложилось ещё до чтения
альманаха, на той встрече, посвящённой десяти-
летию кончины В. П. Астафьева и выходу в свет
первого номера «Затеси». Уже заполнен был не-
большой зал краевой научной библиотеки до от-
каза, а люди всё шли и шли, и каким-то образом
все устраивались, и так тепло, так единодушно
слушали. Откликались сердцем: и на детское
солнечное стихотворение Даши Гусаровой, и на
классическое исполнение романса Пороцкого
на стихи Астафьева «Ах, осень, осень!» молодыми
оперными певцами, и на «Девушку из маленькой
таверны» под гитару известной исполнительницы
романсов Галины Шелудченко, которая прошлась
по опубликованному впервые на страницах аль-
манаха дневнику-песеннику молодого послевоен-
ного Астафьева.
С благодарным восторгом принимали слуша-
тели песни Сергея Прохорова, которого ведущая
вечера Валентина Майстренко представила с
огромным уважением к издаваемому им журналу
«Истоки» и к его «серебряному голосу», и рассказ
тележурналистки Лидии Рождественской с чте-
нием стихов её отца – Игнатия Рождественского,
известного красноярского поэта и учителя Вити
Астафьева в игарской школе. Погружались в еди-
ном переживании в трагическую глубину аста-
фьевской военной прозы через драматическое
искусство заслуженной артистки России, актрисы
драмтеатра имени А. С. Пушкина Светланы Со-
рокиной, которая создала по военным рассказам
Астафьева моноспектакль «Мягче пуха, твёрже
камня».
Сопереживали всем залом рассказу заслу-
женного работника культуры, ветерана Великой
Отечественной войны Ильи Лазаревича Клейми-
ца. Будто своими глазами увидели, как он привёз
в больницу, где тогда лечился писатель, запись
первого исполнения романса композитора По-
роцкого на стихи Астафьева «Ах, осень, осень!».
(В. Я. Пороцкий известен многими выдающимися
произведениями, среди которых музыка к балету
«Царь-рыба», созданному по мотивам знамени-
Сибирская школа
того астафьевского произведения). Посмеялись
воспоминанию Клеймица, как на официальном
торжестве в Большом концертном зале по случаю
юбилея Астафьева юбиляр без церемоний отпра-
вил «баб» – жену свою Марию Семёновну и жену
Горбачёва Раису Максимовну из-за кулис в зал... И
было столько искреннего желания у всех участ-
ников поделиться своей любовью к Астафьеву и
друг к другу: воспоминаниями, мыслями, своими
произведениями, книгами, альбомами. Фальши не
было.
Авторы альманаха «Затесь» – родные люди
Виктору Петровичу Астафьеву, даже если он ни-
когда их не знал. И, будто по наследству пере-
данные им, стали многие из них родными людьми
Сергею Прохорову, авторами журнала «Истоки»,
сотрудничеством своим выражая нижнеингаш-
скому толстому литературно-художественному и
публицистическому журналу и одобрение, и до-
верие. Через Астафьева пришла в «Истоки» высо-
чайшей нравственной строгости и объективности
литературовед Антонина Фёдоровна Пантелеева.
И – ведь как жизнь монтирует – именно у нас, в
«Истоках», была впервые напечатана вступитель-
ная статья к её грандиозному труду – книге «Река
жизни Виктора Астафьева» (автор-составитель Ва-
лентина Швецова).
А в «Затеси» читаю, не могу оторваться: вот
«Солнечная родня. Записки из Овсянки» Антони-
ны Пантелеевой. Это тоже об Астафьеве, но через
его родню, через Анну Константиновну Потыли-
цыну, жену Кольчи-младшего, через песни, кото-
рые люди пели, спасаясь ими в самое «надсадное»
время, как молитвой. Это рассказ о том, чем дер-
жится русская душа – жертвенностью, терпением,
состраданием чужой боли, любовью, верой. В од-
ной из главок «Такие шаньги на столе!» Антонина
Фёдоровна рассказывает, как пели они однажды
вечером с Виктором Петровичем и Валентином
Курбатовым «до изнеможения» на берегу Енисея,
сидя на «толстенном бревне», и как потом Вален-
тин Яковлевич провожал её к Анне Константинов-
не, а она жадно «слушала его дивные рассказы и
его дивную речь». Вот так же читаются её дивные
записки, её дивный русский язык.
А ещё и в «Затеси», и в «Истоках» родные люди:
Марина Маликова, Анатолий Третьяков, сама Ва-
лентина Майстренко, Сергей Кузичкин, Сергей
Ставер, Валентин Курбатов и много других аста-
фьевского духа людей. Астафьев же воин был. «Вся
жизнь его была сраженьем – великим сраженьем за
души человеческие и за русский народ. Сражение
продолжается, – написала Валентина Майстрен-
ко. – Читайте!»
Лилия ЕНЦОВА
заместитель редактора газеты «Победа».
пос. Нижний Ингаш, Красноярский край
227
 Сибирская школа
Сохрани, земля,
своих певцов
Книга длиною в жизнь
«Река жизни Виктора Аста-
фьева» – так называется книга,
вышедшая в красноярском из-
дательстве ИПЦ «КАСС» (2010
г., 528 с.), обращённая к широкому кругу читателей,
необходимая для изучения творчества Астафьева.
Она имеет подзаголовок «По страницам публика-
ций», содержит большой материал из эпистолярного
наследия, архивных документов и фотодокументов
фондов библиотеки-музея В. П. Астафьева в Овсянке
и Дивногорского городского музея и личных фото-
графий. Составитель летописи – главный хранитель
библиотеки-музея В. П. Астафьева в Овсянке Вален-
тина Георгиевна Швецова.
С одной стороны, книга сближается со справоч-
ными и библиографическими изданиями, с эписто-
лярным дневником «Нет мне ответа... 1952–2001»
(Иркутск, 2009, 720 с.), где в предисловии Геннадия
Сапронова представлена личность писателя как
человека чуткого к чужим бедам, желающего поде-
литься с близкими ему и радостью, и огорчением,
как человека свободного «и в жизни, и в творчестве».
С другой стороны, «Река жизни Виктора Астафье-
ва» не несёт в себе строгой библиографической ин-
формации, отличается от предшествующих изданий
богатством привлечённого материала и стремле-
нием хронологически представить жизнь писателя
в полном объёме. Книга В. Г. Швецовой – это и не
библиографическое издание, и не исследование, не
эпистолярий, а работа, синтезирующая эти аспек-
ты. Главное для составителя – воссоздание судьбы
Астафьева с опорой на его воспоминания, много-
численные интервью в «Комсомольской правде»,
«Красноярском рабочем», журнале «День и ночь»,
материалы из книг о нём: М. Корякиной-Астафьевой
«Знаки жизни» (1994), Н. Яновского «Виктор Аста-
фьев» (1982), Т. Брискман «Виктор Петрович Аста-
фьев. Жизнь и творчество» (1999).
Летопись разделена на семь частей, каждая из
которых посвящена конкретному периоду жизни.
Первая часть – с рождения до 1960 года открыва-
ется астафьевскими строчками из автобиографии:
«Родился-то я в бане, в доме всё было занято, ро-
диться в избе негде было...»
Вторая часть охватывает время с 1959 по 1975 год,
когда Астафьев входил в литературу и утверждался в
ней, а потом отразил этот путь в книге «Посох памя-
ти» (1980), в переписке с критиком и старшим това-
рищем по цеху В. Макаровым (Астафьев В., Макаров
А. Твердь и посох. – 2005) и писателем и публици-
стом В. Курбатовым (В. Астафьев, В. Курбатов. Крест
бесконечный. – 2002). Использованы также статьи Н.
Волокитина, Е. Городецкого, А. Щербакова, опубли-
кованные в «Енисее». Хронологически этот период
совпадает с переездом Астафьева из Перми в Волог-
ду и работой над одним из вариантов «Пастуха и па-
стушки», глав «Последнего поклона» и «Царь-рыбы»,
228
«Кражи», присуждением в 1978 году Государствен-
ной премии РСФСР.
Коротенькая третья часть летописи посвящена
четырём трудным годам в жизни Астафьева, из ко-
торой видно, как рвётся в Сибирь его сердце. По-
купает дом в Овсянке, едет в Игарку, к месту своего
взросления. Удостоен звания «Почётный гражданин
Игарки». В августе 1980 года окончательно переез-
жает из Вологды в Красноярск в Академгородок на
Гремячей горе.
Небольшой отрезок времени с 1980 по 1985 год
лежит в основе четвёртой части. Из переписки с
коллегами по цеху В. Курбатовым, А. Борщаговским,
композитором Г. Свиридовым и другими жизнь
Астафьева предстаёт насыщенной и бурной: поста-
новки его произведений на сцене театров, съёмки
фильмов, поездки за рубеж – в Болгарию, Японию,
Грецию, Египет, Турцию, Израиль, многочисленные
встречи с читателями. Писатель в самом расцвете
сил. Отзывается о творчестве Николая Рубцова, Ва-
силя Быкова, Валентина Распутина, «лучшего друга
Евгения Носова» и других. Завязывается дружба с
актёрами Анатолием Папановым, Михаилом Улья-
новым, Львом Дуровым. Композитор О. Меремкулов
обращается к прозе Астафьева и пишет Третью сим-
фонию («По прочтении Астафьева». – Ред.), Аркадий
Нестеров создаёт оперу «Современная пастораль»
по мотивам «Пастуха и пастушки».
Уже существует библиотека в Овсянке. Отовсю-
ду идут к Астафьеву письма от читателей. В связи с
60-летием он награждён орденом Трудового Крас-
ного Знамени. Продолжает работу над повестью
«Весёлый солдат», пишет роман «Печальный детек-
тив». Выход «Проклятых и убитых» (1992 год) ещё
впереди, но весь четвёртый раздел летописи про-
никнут астафьевским желанием осуществить этот
грандиозный замысел: «О войне мне хочется писать
по-своему» (с. 261).
Из писем, отзывов читателей на «Печальный де-
тектив», «Всему свой час», «Жизнь прожить», высту-
плений Г. Бакланова, Г. Троепольского в правлении
Союза писателей в 1986 году по поводу рассказа
«Ловля пескарей в Грузии», из работы над дополни-
тельными главами «Последнего поклона» и пятнад-
цатитомным собранием сочинений, из сотрудниче-
ства с театральными коллективами в постановках
своих пьес, из встреч с писателями и актёрами, по-
литическими деятелями (с Рейганом в Москве) пред-
стаёт насыщенная и нелёгкая жизнь писателя.
В летописи приводятся яркие впечатления от по-
ездки на греческий остров Патмос и посещения пе-
щеры апостола Иоанна Богослова, от бессмертной
книги «Апокалипсис». На родной земле – встречи
как с детдомовцами, так и с первыми секретарями
райкомов, горкомов. Ходатайство о реабилитации
группы крестьян из Овсянки по обвинению органа-
ми ОГПУ весной 1931 года в создании контррево-
люционной вооружённой организации в селе. При-
своение звания Героя Социалистического Труда с
вручением ордена Ленина и золотой медали «Серп
и Молот» (1989). «Самоотвод» в 1989 году по поводу
выдвижения в кандидаты в народные депутаты СССР.
Но за всем этим житейским и суетным стоит
огромный творческий порыв и желание работать.

В письме к В. Курбатову от 2 декабря 1989 года Аста-
фьев пишет: «<...> ото всех всеми силами отбива-
юсь <...> Спасаюсь музыкой, дома слушаю» (с. 361).
В. Курбатов А. Борщаговскому сообщает: «Виктор
Петрович много работает. В очередной раз перепи-
сал (опять ужесточив) «Пастушку», начал наконец так
давно обещаемый роман о войне <...>
«Прокляты и убиты» будет называться роман, и
я предчувствую, что он, не ставя себе этой задачи,
многое объяснит и в нынешнем безумии, в нынешнем
бодром шествии к нравственной смерти. Навалят-
ся на Виктора Петровича за этот роман и левые,
и правые, и наши военные, и чужие, потому что он
отказывает войне в праве называться героической
и отказывает человечеству в праве называться че-
ловечеством, пока этот способ решения проблем
остаётся возможен» (с. 362–363) (курсив выделен
мной. – Н. Щ.).
Шестая часть книги-летописи охватывает пять лет
(1991–1996). Материалом для неё послужили упоми-
навшиеся выше источники. Большая роль отводится
книге В. Астафьева и В. Курбатова «Крест бесконеч-
ный» (2002), изданной уже после смерти писателя.
Проступает активная позиция радетеля за русскую
литературу (выступление Астафьева на симпозиуме
в Шотландии, г. Эдинбург); за русский театр, «свой»
театр, который вправе иметь и Анатолий Папанов, и
Михаил Ульянов, и Лев Дуров (письмо к вдове А. Па-
панова Н. Ю. Папановой от 7 сентября 1992 г.). В 1992
году Астафьев становится членом Академии творче-
ства, вручать удостоверение приезжала большая де-
легация, в которую входили Дмитрий Лихачёв, Евге-
ний Нестеренко, Ирина Архипова, Чингиз Айтматов.
1991 год ознаменован присуждением Астафьеву
Государственной премии в области литературы за
повесть «Зрячий посох», а в 1994-м он награждён
орденом Дружбы народов и Государственной пре-
мией Российской Федерации за дилогию «Прокляты
и убиты», а также премией «Триумф», вручённой в
Бетховенском зале Большого театра.
На праздновании 70-летия писателя побывал
первый президент СССР М. С. Горбачёв, позже в
Красноярск приезжал Б. Н. Ельцин. 21 июня 1994
года состоялась встреча Астафьева с Солженицы-
ным, заехавшим по дороге из Вермонта в Москву: «С
Солженицыным проговорили около трёх часов «без
свидетелей». Вот это была беседа полноправная,
с полуслова понимали друг друга, разночтений не
было  – Великий муж Александр Исаевич, Великий! С
ним общаться нелегко, ответственно, но интерес-
но и, надеюсь, взаимообогащающе» (с. 391).
Астафьев пишет повесть «Обертон», новый вари-
ант «Весёлого солдата». Регулярно на красноярской
земле проходят «Литературные встречи в русской
провинции», на которые съезжаются писатели М.
Кураев, Г. Прашкевич, Л. Бородин; критики и литера-
туроведы В. Курбатов и М. Чудакова; О. Либова (РНБ).
Гостями В. П. Астафьева в Овсянке были артисты О.
Табаков, А. Петренко, В. Золотухин, Д. Хворостов-
ский; писатель Г. Бакланов и др.
Со слов Марии Семёновны Корякиной-Астафье-
вой, приведённых в летописи, читатель узнаёт об
усталости писателя, о том, что он «все силы свои до
предела» отдаёт на «Литературные встречи» и на
Сибирская школа
15-томное собрание сочинений с комментариями.
В 1998 году состоялось освящение храма в Овсян-
ке, построенного по его инициативе. В этом же году
писатель удостоен премии Международного лит-
фонда «За честь и достоинство таланта» с вручением
скульптуры Дон Кихота.
Совсем коротким представлен в книге В. Г. Шве-
цовой последний период жизни Виктора Астафьева
(1999–2001 гг.). К уже ранее использованным источ-
никам добавляется широко цитируемая мемуарная
книга «И открой в себе память...»: воспоминания о
В. П. Астафьеве – материалы к биографии писателя,
выдержавшей два издания (Красноярск, 2005, 2008),
и странички из дневника составительницы летопи-
си В. Г. Швецовой, доносящие читателю во многом
бытовые подробности жизни Астафьева, а также
переживания, вкусы, привычки. В качестве эпиграфа
взяты его слова: «Сохрани, земля, своих певцов, и они
восславят тебя...» (с. 430).
Накануне 75-летия писателя выходит фотоаль-
бом «Рождённый Сибирью» с вступительной статьей
Г. М. Шлёнской. Писатель вручает премию фонда име-
ни Астафьева молодым представителям творческой
молодёжи, журналистам, деятелям искусства, поддер-
живая одарённых молодых авторов, проводит семи-
нар литераторов, даёт многочисленные интервью.
«Музыкальное приношение Виктору Астафьеву»
преподнёс в Красноярске руководитель московско-
го театра «Новая опера» Евгений Колобов, в честь
юбиляра в Малом концертном зале филармонии он
дирижировал симфоническим оркестром. Писатель
подружился с композитором. Обнаружились общие
привязанности к музыке практически неизвестного
итальянского композитора Томазо Альбинони. Сти-
хотворение Астафьева «Ах, осень, осень!» положено
на музыку В. Пороцким.
Много материалов в «Реке жизни Виктора Астафье-
ва» посвящено коллективу библиотеки в Овсянке, его
связи с писателем. По существу это место стало для
него родным домом, где был маленький кабинет «От-
дел книг В. П. Астафьева», гостиная для посетителей,
хранилище рукописей. Болезни, недомогания писате-
ля требовали к нему внимания и заботы. Их проявля-
ли не только друзья и родные, но и работники библи-
отеки и составитель летописи Валентина Георгиевна
Швецова, как видно из её воспоминаний. Отметили 25
лет библиотеке, в 1994 году построено новое здание,
она преобразована в библиотеку-музей.
20 лет минуло, как вернулся на родину Виктор
Астафьев. Он по-прежнему устраивал «Литератур-
ные встречи в русской провинции». Последней на-
градой в апреле 2001 года стала премия театра-сту-
дии Олега Табакова «За великую любовь к людям». А
31 мая 2001 года состоялась научно-практическая
конференция «Виктор Астафьев: 50 лет в литерату-
ре». 10 октября 2000 года Астафьев был последний
раз в своём доме в Овсянке.
Скончался в Красноярске 29 ноября 2001 года.
Летопись заканчивается лирическим благода-
рением жизни и его глубокими мыслями: «Я думаю,
что, в конечном счёте, всё же главное вот это – Ени-
сей, берёза на скале, светлая осень, и когда придёт
последний час, всё это и будет видением, а не злодеи,
лжецы, лицемеры и ворьё... И спасибо жизни за жизнь, а
229
 Сибирская школа
памяти за то, что она очищает прошлое от сквер-
ны» (с. 500).
Уникальность книги В. Г. Швецовой с метафори-
ческим названием «Река жизни Виктора Астафьева»
в охвате всего жизненного пути русского класси-
ка, который ни в одном из предшествующих изда-
ний в таком объёме не представлен. Составитель с
большой любовью к личности писателя стремится
донести до читателя не только масштаб личности
Астафьева, но и радости и печали, тяготы и заботы,
творческие муки и сомнения, его большое жизне-
любие. Книгу можно поставить в ряду с работами из
Моя поэзия – судьба, а не профессия
О поэзии Нины Карташевой
От иных стихотворений Нины Карташевой теря-
ешься: как о них писать? А как наловить полное лу-
кошко солнечных зайчиков? Или впрок заготовить
пучки солнечных лучей? У кого помощи-то искать,
если ты неискусен? Конечно, у Того, у Кого ищет по-
мощи сама поэтесса, что умеет принимать дары от
Самого Господа. Пишет: «Бог дал мне характер лёг-
кий». Однако надо ещё уметь даром воспользовать-
ся: нужно вести себя соответственно:
И нет ни к кому упрёка,
Вся память моя светла,
Хоть жизнь-то была нелёгкой,
Да я легко прожила.
Такой вот секрет. У Нины Карташевой их много.
Вот поэтесса нам сообщает: «Росла, как все, в кра-
пиве, под забором». И заброшенность, и бедность, и
беды, много всего, от чего можно просто сгинуть, но
Нина Карташева знает, что спасительно, к чему свои
стопы направить и взоры устремить, на что решить-
ся: «...тянуться к Свету». Всегда выбирать Свет. И
вот: «Цветёт в бурьяне нежное растенье, Самой
себе и всем на удивленье».
А что же стоит за чеканно выраженным «кредо»
поэтессы Нины Карташевой? Вот оно:
Моя поэзия – судьба, а не профессия,
Моя религия – Христос – не чужебесие,
Моё Отечество – Святая Русь Державная.
Всё остальное для меня – не главное.
Да это же, дорогие мои, настоящий рецепт истин-
ного счастья! Постигай жизнь во Христе, и не зата-
щит тебя куда ни попадя, не застрянешь в духовном
невежестве, оградит тебя свет Христов: молитва,
красота духовной жизни и культуры, ведь всё на-
стоящее искусство духовно. Недаром же А. С. Пуш-
кин сказал, что культуру подлинную нам сохранили
монастыри. Хоть немного думающий человек может
понять, что есть храмовое зодчество, архитектура,
есть храмовая живопись, церковное пение, бога-
тейшее прикладное искусство.
А если вникнуть в понятие Русь Святая, с кем по-
встречаемся? Со святыми и преподобными, и путь
откроется: «с преподобным – преподобным буде-
ши, с нечестивым развратишися». Наверное, только
ленивому уму это надо непременно «перевести».
Впрочем, можно и перевести: народная мудрость
гласит: «с кем поведёшься, от того и наберёшься».
230
серии «ЖЗЛ», только выполненную в своеобразном
жанре публицистического эссе. Она открывает но-
вые возможности будущему углублённому изучению
творчества Астафьева.
Нэлли Щедрина
доктор филологических наук, профессор кафедры
русской литературы ХХ века Московского госу-
дарственного областного университета.
г. Москва
Вестник МГОУ. Серия «Русская филология».
№ 3/ 2013
Человек идёт креститься – ангела-хранителя об-
ретает, молитву к нему. Решает человек в церкви
твёрдо стать, веру глубже познать – вскоре духов-
ного отца обретёт, общину, семью духовную, где
все братья и сёстры, ибо у них есть общий Отец
Небесный. Числа нет спасительным обретениям во-
церковляющегося человека: «раскроются духовный
взор, духовный слух, духовный глас дойдёт до ожи-
вившейся души», откроется духовный смысл и зна-
чение культуры, ибо «культуры нет, коли культуры
нет в народе», – делится с нами поэтесса. Если рас-
крыть, то есть рассмотреть, что главное для Нины
Карташевой, то увидим – она не только определяет
путь всяческого духовного возрастания человека,
но воистину она даёт секрет счастья: ведь вне Бога
счастья просто не бывает.
Поставим вместо слова «поэзия» любое избран-
ное человеком дело и подумаем: что нужно для
того, чтобы оно стало судьбой? Знание дела, мастер-
ство, чтобы оно приносило радость, чтоб пироги не
пекли сапожники и наоборот. То есть бывает, по на-
блюдению Нины Карташевой, что «законы стряпчие
готовят, законы Божии поправ». И это грозит бедой,
плодятся кругом «и трусость, и обман». И кто, как
не Господь, укажет нам, что делать в таких обстоя-
тельствах. «Смиряться надо перед Богом, но не сми-
ряться перед злом», утверждает поэтесса, чтущая
заповеди Божии. Со Христом человек не станет ни
рабом денег, ни
обстоятельств, ибо
Господь всегда
готов нам помочь,
если мы ведём
себя как Его чада:
«Не были русские
люди рабами, кро-
ме Христа, никому,
и не будем».
Невероятно
интересно читать
строки поэтессы,
когда она пишет
о семейной, лич-
ной жизни. Столь-
ко в этих строках
доброго юмора,

игры! Вот речь об удачно сложившейся семье, где
«всё пережито – радости, невзгоды, всё так же чист
венчальный мой покров», но
Пусть есть и недостатки, не перечу.
Я тоже не безгрешный идеал.
Прекрасный муж? Конечно, нет! – Отвечу:
Какой уж есть, какого Бог мне дал...
Или вот такая сценка.
Ведь я христосуюсь с тобой, а ты целуешься!
Какой нахал! Пожалуйста, не смей.
Ах, ты обрядом не интересуешься?
Какой и вправду хитрый лицедей!
И что делать с таким человеком? Не драться же с
ним, когда «окончен пост. Идёт седмица Светлая, И
радовать друг друга Бог велит. Я не сержусь»... Но тут
же, используя ситуацию, лирическая героиня совету-
ет: «Вот нам с тобой призыв, верней, призвание – Вой-
ти туда, где бьют колокола». Переиграла все-таки,
перевернула его нахальство.
Человек всегда стоит перед выбором, верующий
не исключение. Вот как говорит поэтесса о пред-
почтениях: «Нет, я люблю не битву, а уют, Детей,
наряды, музыку, природу». А если за уют потребуется
плата, которую душа верующая принять не может и
не должна? Ибо она – Божья!
Но за уют я не пойду в полон.
Напрасно ворон надо мною кружит.
Как испокон, я встала у икон,
Сняла кольцо, чтоб ты купил оружье.
Нина Карташева очень глубоко понимает несча-
стье бездуховности, опасность её, понимает при-
чины её, – десятилетия безбожия: «Выросли без ма-
теринской заботы. Слепы и глухи, и наги духовно».
И нет иного выхода, как уразуметь, обрести самим
путь свой: «Братья и сёстры, время молиться, Чтоб
исцелиться и освободиться». Необходимо понять:
...О чём мы рыдаем и плачем?
Утомлённые солнцем, унесённые ветром,
Побеждённые веком!
Слишком мало мы верим, поэтому мало и значим.
Кто-то уже возмутился: как это мы мало значим?
Много надо разума, молитв, Божией помощи, чтобы
правде в глаза заглянуть, понять, что мы на краю по-
лыхающей бездны.
Мы отвергли любовь,
И Господь нас, отвергших, не знает.
Мы давно безнадёжны и столь же равно бесполезны.
Пустота в наших душах заблудших зияет.
Не умеем любить, ненавидеть – и то разучились.
Измельчали для подвига.
Духа дары растеряли.
Как мы смеем надеяться, злые, на Божию милость?
Мы не Русью Святой, мы даже Россией не стали...
Иногда поэтесса сомневается, что народ спосо-
бен очнуться: «Устала душа народная, Приученная
терпеть. Лжёт снова власть подколодная...»
Сама поэтесса, как всякий православный, молит-
ся «о властех и воинстве», как положено, но ведь
нельзя же закрыть глаза на то, что «повсюду нажи-
ва и срам». И нередко кажется, что «только Силы
Небесные остались на помощь нам». Господи! Вра-
зуми наши власти, чтобы они увидели готовность
народа поддержать все шаги, Богу и народу не
противные!
Сибирская школа
Как, например, понимать рейтинги российских
миллионеров и миллиардеров? Кто их составляет?
Неужели они сами не могут вмешаться, чтобы их не
позорили СМИ как выживших из ума и сжегших со-
весть без остатка – хвалящихся срамным богатством
перед нищим народом.
Это уже чисто автора статьи «отступление лири-
ческое», Нина Васильевна здесь ни при чём. Хотя и
ей иногда казалось, что с неё хватит:
Я поцелую землю на прощанье.
Взойду по трапу. Жутко оглянусь
На это оскуденье, обнищанье,
На этот Свет, моя Святая Русь...
Не улетит она. Сойдёт обратно – ибо видит Свет.
Предпочтёт иное: «Пусть будет мне, как всем здесь,
тяжело, Пусть будет мне страдать с тобой от-
радно В беде, трудах, постах...» Страшно этой радо-
сти не знать, не знать благодати. Света Святой Руси
не видеть! И выхода-то нет иного у человека, как
веру обрести, но...
По выгоде в нас не бывает веры.
И храм Христа на лжи не основать.
– Но жизнь одна, – вздыхают лицемеры.
И смерть одна. Её не миновать.
Материальный мир красив, но груб,
Хоть жизнь сама хрупка необычайно.
Что тело без души? Холодный труп.
А что душа без тела? Божья тайна...
Есть ли какой-то выход у новых русских, «новых
православных», которые верят, что можно купить
«за деньги всё, и чувства, и искусство, Рабочих труд,
как в рабстве – задарма». Лучше всего, разумнее
всего, спасительнее, по мнению Нины Карташевой,
сделать вот что:
Поверьте русским православным старым:
Не скроешься от Божеских очей,
Продали то, что получили даром.
Но Бог изгнал из храма торгашей.
Душа поэтессы открыта для всех, кто нуждается
в её поддержке, она гражданка Святой Руси и Не-
бесной – в будущем веке. Чувствуют люди мира, что
надеяться по-настоящему можно только на Россию,
именно по этой причине. Как сильно выразила
Нина Карташева сочувствие Сербии в 1999-м, когда
вот что творилось:
Орда потешается дикая,
как ей от хозяев приказано.
Россия, родная, великая,
сама по рукам крепко связана,
Смерть падает с неба белёсого
на православное Косово.
Молюсь преподобному Сергию:
Пошли своих отроков в Сербию!
Так что православные могут и на расстоянии по-
мочь силой Божией, молитвой к Нему, к святым Его.
Поэтический мир Нины Карташевой светел, не
боится мрака, всё видит, обо всём судит. Её радует
то, что не может не обрадовать нормального чело-
века:
И русские красавицы встречаются,
И есть красавцы, как бывало ранее,
И верится, что красота умножится
И убелится чистотою праведной,
И верится: Святая Русь продолжится.
231
 Сибирская школа
А стихи о природе надо читать своими глазами:
они у поэтессы получаются такими чудными, как
строки из акафиста «Слава Богу за всё»! Приведу
только несколько строк: «Я в невесомом снежном
серебре дышать от восхищенья перестану»... Такой
же силой обладает музыка. От церковного хора и
колоколов может случиться даже, что «заговорят
по-славянски иконы». Укрепимся, православные, у
нас такая сила! Поэтесса Нина Карташева утверж-
дает:
Убитая Русь встанет в Боге Святая.
Так и Великая. Так и Державная. Знаю!
И потому никогда не солгу перед нею,
Даже упав, я подняться сумею.
Истинно верующий человек – счастливый чело-
век! Так мудры родители, что приучают детей мо-
литься. Поэтесса и сама их учит: чтобы с утра
О всех, кого любим на свете, Господу помолились,
Боже, спаси Россию!
Боже, спаси Россию – молитвами мира нетленного
Царевича Алексия, отрока убиенного!
Боже, великий и сильный! В путях Твоих правда хо-
дит:
Пусть власти стоят за Россию
И думают о народе.
Пусть русские любят друг друга,
В беде не бросают брата,
Пошли нам Святого Духа, да будет Россия свята!
Откуда взялась у нас такая поэтесса?
Родилась она в древнем городке Верхотурье
Свердловской области. По отцу – потомственная
княжна из рода княжеского Оболенских. По ма-
тери  – потомственная крестьянка. В этот городок
была сослана бабушка Нины – Нина Ипполитовна
Оболенская-Кейкунатова. Туда же была сослана
семья зажиточных крестьян Егоровых из Остров-
ского уезда Псковской области. Там и встретились
вернувшийся с войны к матери – с двумя орденами
Славы и пулей в лёгком – рядовой Красной армии
князь Василий Оболенский и красивая русская де-
вушка Галя Егорова. От их брака и родилась «ба-
рышня-крестьянка», как шутят друзья Нины, в честь
бабушки так наречённой.
Мать Нины рано умерла, и воспитывала её бабуш-
ка; отыскала ссыльного профессора Вячеслава Фё-
доровича Шахова, который давал девочке уроки му-
зыки на фортепьяно. Потом бабушка отвезла Нину
поступать в Ленинград в музыкально-педагогиче-
ское училище, которое она и окончила успешно.
Воспитывала её бабушка, монахиня в миру, строго
до самого замужества, до коего, по милости Божией,
дожила. Стихи Нина писала с детства.
Есть нечто символическое в появлении поэтессы
в Красноярске. Группу москвичей – двух великолеп-
ных музыкантов братьев Клепаловых и прекрасную
певицу Татьяну Петрову с поэтессой Ниной Карта-
шевой привёз в Сибирь не кто-нибудь, а претен-
дент на пост президента России красноярец Пётр
Романов. Та встреча в краевой научной библиотеке
незабываема. Поэзия Нины Васильевны меня так по-
разила, так покорила, что я никогда не переставала
о ней молиться.
Есть в её появлении на родине Астафьева и некая
мистика. Кто читал «затесь» – астафьевский рассказ
232
«Блажь», тот поймёт, о чём тут речь. Писатель рас-
сказывает о том, что у него, как у всех много чита-
ющих мальчишек, в детстве, а потом в юности был
свой идеал – своя «принцесса». Когда он увидел
фильм о французском сопротивлении фашистам,
то понял, что это ОНА – княгиня Вера Оболенская.
Родители её были вынуждены эмигрировать во
Францию, когда она была ещё маленькой. Выросла
на чужбине, но русский язык знала. Любила Россию,
поэтому оказалась в рядах Сопротивления, но, если
бы в фашистской тюрьме под Берлином она на тю-
ремной бумажке написала, что не имеет никакого
отношения к России, осталась бы жива. Не захотела
отречься. И ей, на 33-м году жизни, отсекли голову.
Не буду пересказывать текст – желающие прочтут,
скажу только, что всю жизнь Виктор Астафьев носил
её образ в душе. И уже в возрасте, маясь больными
ногами, оказался он на могиле Ивана Алексеевича
Бунина, на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. Знал
он, что на этом кладбище похоронены и участники
Сопротивления. Но привёзший его туда корреспон-
дент «Литературной газеты» Кирилл Привалов точ-
но не знал где. А кладбище, если кто в кино видел, и
со здоровыми ногами не обойти.
Набродившись до упаду, Виктор Петрович при-
сел на скамейку и... «упёрся взглядом в ту, что была
против меня: с фотографии, чуть большей нашей
паспортной, смотрела на меня открыто и прямо
красавица, причёсанная по-русски – гладко, на про-
бор. Глаза её были доверительно распахнуты, глаза
как бы вопрошали: «Ну, узнаёшь?»
Я, конечно, сразу узнал её, и сердце во мне, как и
полагается в такую торжественную минуту, дрог-
нуло, куда-то покатилось так быстро, что меня
маленько и шатнуло даже со скамейки».
Это была Вера Аполлоновна Оболенская, урож-
дённая Макарова. «На мраморной плитке и на кар-
точке княгини легла сыпь от пыли или от сыпких ка-
пелек дождя. Я ладонью отирал от пыли пластинку,
как бы издолбленную птичьими клювами, неосознан-
но надеясь, что она через руку мою в глубокой земле
почувствует тепло своей российской земли, такой
далёкой, такой недосягаемой и единственной.
Посвящённый во всю эту историю, Кирилл «нет-
нет и взглядывал на меня со скрытой значительно-
стью, ровно прикидывал: могла ли почувствовать
русская княгиня, знатный человек, героиня Сопро-
тивления, такого вот сибирского лаптя с побиты-
ми в походах, порченными застарелой болезнью но-
гами, далее окопного солдата так и не выбившегося
ни в какие чины? Да ещё на таком беспредельном
земном расстоянии и пространстве чувствовать.
Но вопрос этот задал Сам Господь, Сам же на него и
ответил».
Думаю, что это будет интересно Нине Васильев-
не Оболенской-Карташевой, которая признавалась:
«Астафьева я люблю за русскую душу и правду. Нын-
че уже так не пишут и так природу и человека не
чувствуют», и велела передавать поклон Красно-
ярску, «земле великого Сурикова и Астафьева».
Антонина Пантелеева,
кандидат филологических наук
г. Красноярск
У астафьевских
родников

Если бы всё в мире делалось по желанию

и разуму детей, не ведающих зла...

Виктор Астафьев

Фото Сергея Прохорова

 У астафьевских родников
Евгения Андреева родилась в Красноярске. Окончила Иркутский государственный
университет, по специальности – историк. Работала в Красноярске: в краевой
юношеской библиотеке, в школе, в краевом научно-учебном центре кадров культуры.
С 2009 года трудится в государственной универсальной научной библиотеке
Красноярского края, в отделе литературы по искусству, при котором и действует
клуб почитателей В. П. Астафьева «Затесь».

Он называл библиотеки
Евгения АНДРЕЕВА

родным домом
Астафьевские хроники

Б
ывают градообразующие предприятия, что
определяют судьбы, интересы и благополучие
целых поселений. Вот таким «градообразую-
щим» для красноярского сообщества был – и от нас,
от осознания потомков зависит, чтобы оставался
навсегда – писатель Виктор Астафьев. Отношение
Виктора Петровича к библиотекам и библиотека-
рям – уважительное, даже благоговейное, заслужи-
вает особенного внимания.
Чудо, которое он сотворил для библиотеки род-
ной Овсянки, вошедшей в число главных досто-
примечательностей Красноярского края, известно,
наверное, всем красноярцам и даже России. Но
при этом добрые отношения и помощь – словом
и делом – связывали его со многими – возможно,
даже десятками российских библиотек, так же как
и музеев, школ, интернатов... И, конечно, история
и судьба главной библиотеки Красноярского края
тоже многие годы тесно переплетена с личностью
и именем писателя.
Для краевой научной библиотеки писатель Аста-
фьев прежде всего – самый яркий, непревзойдён-
ный пример того, как один человек может фор-
мировать читательскую культуру и литературные
предпочтения огромного региона. По желанию
Астафьева почти все его творческие и юбилейные
вечера, авторские чтения многие годы проходили в
стенах нашей краевой библиотеки. Самые полемич-
ные произведения – «Людочку», «Печальный детек-
тив» «оттачивал» он на людях, читая их в её стенах.
По свидетельству Людмилы Николаевны Жуков-
ской, бывшей в ту пору заместителем директора,
знакомство писателя с коллективом краевой би-
блиотеки состоялось еще в 70-е годы, но особенно
часто Астафьев заходил сюда в начале 80-х годов,
когда только переехал в Красноярск, и велика была
потребность в новых сближениях, в общении с зем-
ляками. Писатель пользовался фондом библиотеки,
много работал с периодикой, просматривал газету
«Правда», которую домой не выписывал. Присут-
ствовал на обсуждениях книг различных авторов.
Заходил с разными людьми, поначалу часто бывал
вместе с жившим неподалёку от библиотеки Оле-
гом Пащенко, с которым в то время ещё хорошо,
по-отечески общался. Замечу, что в эпоху крушения
старой системы, когда среди писателей началась
вражда, посыпались тяжёлые оскорбления и начал
делиться единый красноярский Союз писателей, в
библиотеку продолжали приглашать на литератур-
ные встречи и левых, и правых.
В библиотечной хронике сохранились некото-
рые, наиболее памятные выступления Астафьева
перед читателями. В их числе вечер встречи 26
марта 1985 года, творческий вечер 26 декабря 1986
года... совместная встреча с В. П. Астафьевым и мос-
ковским писателем М. Н. Алексеевым в мае 1987
года. 16 февраля 1989 года Астафьев был в числе
участников встречи с редколлегией альманаха
«Енисей». 23 марта 1989 года он читал в краевой
библиотеке свой новый, вскоре прозвучавший на
всю перебаламученную гласностью страну рассказ
«Людочка». Подобные события в библиотеке тогда
назвали «Астафьевскими чтениями».
В 1993 году в стенах краевой библиотеки отме-
тили 40-летие творческой деятельности писателя.
В 1994 г. он принял участие в презентации нового
журнала для семейного чтения «День и ночь», а 26
января 1995 года сам представлял очередной его
выпуск. 26 мая 1995 года в библиотеке случилось
два торжественных события с его участием: откры-
тие салона искусств – того, что на втором этаже, и
здесь, в камерной обстановке, при участии узкого
круга посвящённых – вручение Астафьевской пре-
мии первым лауреатам.
8 апреля 1996 года писатель участвовал в пре-
зентации поэтического сборника «Династия».

234
 У астафьевских родников
В  1997 году состоялся совместный творческий талий Соломин, постеснявшись уточнить вопрос о
отчет М. С. Корякиной и В. П. Астафьева (самый гонораре.
первый творческий вечер Марии Семёновны был Неоценима помощь Астафьева в решении вопро-
27  февраля 1986 года). 28 марта 1997 года обще- са о расширении площадей библиотеки. Об этом
ственность Красноярска собралась на представле- стоит сказать подробнее. Книжные фонды в восьми-
ние первого тома 15-томного собрания сочинений десятые-девяностые годы расширялись стремитель-
В. П. Астафьева, и в октябре того же года состоялась но – писатель это видел, и на один из просмотров
встреча писателя с участниками Международного в Красноярскую киностудию, где присутствовало
съезда русистов. краевое начальство, пришёл вместе с директором
9 декабря 1998 года с участием губернатора библиотеки (в то время была Нина Васильевна По-
Красноярского края Александра Лебедя состоя- чапская) и её замом. И – как он это умел, – устроил
лась презентация всего астафьевского пятнадцати- «непринуждённую» беседу о нуждах библиотеки с
томника. 2 мая 1999 года прошла уникальная юби- Валерием Ивановичем Сергиенко, тогдашним пред-
лейная встреча, посвящённая 75-летию писателя. А седателем исполкома Красноярского краевого Со-
сразу после неё было «Музыкальное приношение вета народных депутатов. Немедленно подготовили
Астафьеву» в Малом концертном зале филармонии, письмо в крайисполком, подписанное В. П. Астафье-
когда Евгений Колобов дирижировал Краснояр- вым, и в 1993 году было принято решение о посте-
ским академическим симфоническим оркестром... пенной передаче соседнего смежного здания по
«Из личного»: мне запомнилась встреча, которая проспекту Мира, 93, где располагались различные
была, кажется, в 1987 году – уже даже тем, что не органы управления народным хозяйством, краевой
хватало мест в битком научной библиотеке.
забитом актовом зале, Красноярскграж-
студенты стояли вдоль данпроект разработал
стен, толпились в две- проект реконструкции,
рях. Народ жаждал в 1995 году на новых
гласности, а Астафьев площадях второго эта-
много, тяжело говорил жа расположились от-
о работе над романом делы литературы на
о войне. Сказывалось иностранных языках,
колоссальное напря- информационно-би-
жение и усталость. блиографический, от-
Ругал советскую воен- дел автоматизации,
ную прозу за враньё и обустроен был и салон
романтизм, говорил о искусств. Более того,
писательской совести. когда в конце 90-х го-
Поразило среди проче- Краевая библиотека. Писатель беседует дов возникла вероят-
го, как по-режиссёрски с заместителем директора Л. Н. Жуковской. ность, что часть пло-
он держал публику. щадей, где были уже
Сгустившуюся атмосферу разряжал весёлыми бай- расположены фонды, но не произведена рекон-
ками о своей поездке во Францию, рассказывал, струкция, у библиотеки заберут, библиотекари за
как торговал детской книжкой в каком-то книжном помощью опять обратились в Овсянку, к Астафьеву.
магазине одновременно с Мариной Влади, пред- В ноябре 2005 года были введены в эксплуата-
ставлявшей французам свои воспоминания о Вла- цию площади первого этажа, где расположился
димире Высоцком. И какой она ему показалась ми- обновлённый отдел литературы по искусству. А
лой, простой, ненакрашенной – не чета нашим-то, сейчас, когда Государственная универсальная на-
размалёванным, – похвалил-таки великодушно вкус учная библиотека края отдаёт под филиал Прези-
Владимира Семёновича. Рассказывал о своей при- дентской электронной библиотеки часть своего
думанной романтической любви к княгине Вере пространства, к ней перешли и все остававшиеся
Оболенской, которую обезглавили фашисты, о клад- до 2012 года на Мира, 93, площади. Таким обра-
бище Сент-Женевьев-де-Буа – и опять возвращался зом, площадь библиотеки отныне составляет более
к войне, к послевоенным мукам народа, к могилам 10 квадратных километров, в результате вся вос-
молодых женщин, заполонившим русские кладбища точная часть площади Революции – центральной
после войны... Война не отпускала его. парадной площади Красноярска – превращается
Можно сказать, что – хотя в те времена при кра- в единый «библиотечный проспект». И не стоит
евой научной библиотеке не был ещё официально забывать, что этот маховик был в своё время запу-
создан попечительский совет – Астафьев был ей щен словом Астафьева. В библиотеке, к сожалению,
истинным попечителем и радетелем. Своим авто- только при входе в отдел литературы по искусству
ритетом он мог помочь библиотеке в самых разных (где проходит большинство литературных встреч)
ситуациях, быстро организовать, например, встре- есть памятная доска, свидетельствующая о том, что
чу со столичной знаменитостью. Очень забавно дополнительные площади получены при поддерж-
Людмила Николаевна Жуковская рассказывала, ке писателя Виктора Петровича Астафьева.
как выступал однажды с подачи Астафьева перед Астафьев мог не только помочь расширить площа-
нашими читателями народный артист России Ви- ди, а ещё и подарить замечательнейшее обоснование.

235
 У астафьевских родников
Доказательством тому – история ещё одной кра-
евой библиотеки, сделаю ради неё ещё одно «ли-
рическое отступление». Теперь, в наступившие
цифровые времена повсеместно осознана необ-
ходимость превращения традиционных библиотек
в городские гостиные, мультимедиацентры, зоны
интеллектуального общения. Но даже библиотека-
ри не все знают, что впервые идея создания подоб-
ного комплекса на базе библиотеки была подана
Астафьевым и реализована в Красноярске коман-
дой Алины Ивановны Баженовой ещё в 1990 году.
Будучи директором Красноярской краевой юно-
шеской библиотеки, она воевала тогда за открытие
филиала в доме, построенном МЖК. Библиотека
расположилась в правобережном районе Красно-
ярска, населённом тогда работниками разваливаю-
щихся (теперь уже развалившихся) промышленных
предприятий. И вот Астафьев рассказал директри-
се, как выступал в Германии
в некоем заведении, где под
одной крышей объедине-
ны библиотека, видеоцентр,
спортивный зал. И та, вздымая
письма, подписанные Аста-
фьевым, как священную хо-
ругвь, пошла по инстанциям.
И открыли на новых площадях
юношеской библиотеки моло-
дёжный комплекс, оборудо-
вали спортзал. Нашлись энту-
зиасты-эмжэковцы, которые
своими руками вытачивали на
«Сибтяжмаше» детали для тре-
нажёрного зала, даже сауну в
цоколе оборудовали...
Астафьев был на открытии
этого Молодёжного центра.
Выступал в мягком, добром на-
строении, рассказывал какие-
то светлые моменты своей
биографии... Жаль, что Алина
Ивановна Баженова так рано
ушла. Яркая, энергичная, она
жила на одной эмоциональ-
ной волне с Астафьевым. Ког-
да на девятый день, день поминовения, собрались
подруги Алины Ивановны, рассказывала Галина Пе-
тровна Дураева, её бывший зам, – над кладбищем
непрестанно вспыхивал смех: вспоминали её сло-
вечки, ситуации, в которые она попадала. Вот она в
созданном композитором Владимиром Пороцким
плейкасте по романсу на стихи Астафьева: улыба-
ется рядом с писателем в каком-то застолье, здесь
же много и другого замечательного красноярского
люда из тех, незаметно ушедших в прошлое и уже
потому кажущихся замечательными времён.
Но вернемся к краевой научной библиотеке.
Когда по инициативе Виктора Петровича в Красно-
ярском крае впервые были проведены «Литератур-
ные встречи в русской провинции» (15–17 августа
1996 года), в них принимали активнейшее участие
все краевые библиотеки, многие другие учрежде-
ния, и львиную долю организационной, координи-
236
рующей работы – а это приглашение, встреча, раз-
мещение более ста человек – всегда несла краевая
научная. По замыслу Астафьева, «Литературные
встречи в русской провинции» должны были по-
мочь объединить усилия писателей, библиотека-
рей, издателей, литературоведов «по воскрешению
и укреплению духовного здоровья нашей общей
многотерпеливой Родины».
При жизни В. П. Астафьева такие встречи прош-
ли трижды: в 1996-м, 1998-м и в 2000 году. Впо-
следствии, по предложению краевой научной би-
блиотеки, в знак уважения к памяти писателя было
решено «Литературные встречи в русской про-
винции» переименовать в «Астафьевские чтения»
и проводить их в Красноярске один раз в три года.
В 2007 году центральные библиотеки Красноярска,
Вологды и Перми, с которыми были связаны жизнь
и творчество писателя, – подписали соглашение,
в соответствии с которым
«Астафьевские чтения» стали
проводиться в этих городах
ежегодно по очереди, таким
образом, организуя «чтения»
в каждом городе один раз в
три года. У нас в Красноярске
такие чтения прошли в 2004,
2006, 2009-м и 2012 годах.
В семью писателя из крае-
вой библиотеки были вхожи
немногие. По делам библио-
теки Мария Семёновна «до-
пускала» Людмилу Николаев-
ну Жуковскую, замдиректора.
Знаю, что Наталья Петровна
Богомолова, работающая в
обменно-резервном фонде,
в последнее десятилетие по-
могала Марии Семёновне
разобраться с книгами семей-
ной библиотеки, помогала по
мере возможности и в быто-
вом плане, когда у той уже
стоял кардиостимулятор. На-
талья Петровна и рассказала о
судьбе семейной библиотеки
Астафьевых. Книги – в основном сочинения писате-
лей-фронтовиков с посвящениями семье Астафье-
вых – после смерти писателя, по желанию Марии
Семёновны, поступили в обменно-резервный фонд
– для передачи библиотекам края. Оказывается,
сама она предполагала передать их в Иршинское
профессиональное училище № 68 им. В. П. Астафье-
ва, что в Рыбинском районе (это специальное учи-
лище, там много сирот, неблагополучных ребят). К
сожалению, библиотека училища констатировала,
что не сможет гарантировать их сохранность. И
чтобы семейная книжная коллекция сохранилась в
целости, обменно-резервный фонд нашей библио-
теки передал ее всё-таки в Овсянку.
Все сотрудники подчёркивают доброе отноше-
ние Виктора Петровича, отзывчивость и внимание
к нуждам краевой библиотеки, ответственное от-
ношение к творческим встречам, отсутствие какой-

либо заносчивости, мощную харизму и редкий ар-
тистизм писателя. В буклет, посвящённый 60-летию
краевой, Астафьев написал строки, которые здесь
любят и часто благодарно цитируют:
«Далёк и сложен путь книжки к читателю, путь,
чем-то похожий на человеческую судьбу. Велика
при этом, несомненно, роль библиотекаря, про-
фессионального пропагандиста книги. Читателю
порой трудно самому определить: хорошо, плохо
ли то, что стоит на книжной полке. Считаю, что
наличие огромного количества книг в библиотеке,
пусть и мудрых, не освобождает библиотекаря от
самостоятельных мыслей и поступков.
Как и писатель, библиотекарь просто не имеет
права быть личностью, остановившейся в своём
развитии. И в этом наши профессии родственны.
Будьте привлекательными. Будьте яркими! Эта
суровая, может быть, требовательность, по-
верьте, от глубокого уважения к людям, как и мы,
работающим для читателей, во имя читателей,
заслуживающим, безусловно, доброго слова и благо-
дарной любви нашей».
Главная задача библиотеки по отношению к пи-
сателю – достойное комплектование, сбережение
и, конечно, популяризация его книг. Эту задачу
коллектив краевой научной библиотеки профес-
сионально выполняет на протяжении многих лет.
Только электронный каталог библиотеки (который
ведётся с 1993 года) даёт ссылку на 583 книжных
издания из фонда, так или иначе связанных с име-
нем В. П. Астафьева, 709 статей в базе периодики.
И базы эти – поскольку коллектив почти в полном
составе занимается ретровводом старых изданий
в электронный каталог – пополняются ежедневно.
Дважды библиотека выпускала библиографиче-
ские указатели по творчеству писателя: в 1999 и
2009 годах. Особой гордостью является библио-
графический указатель «Дар слова», подготовлен-
ный к 85-летнему юбилею писателя совместно с
Красноярским педагогическим университетом. Он
был выпущен в Иркутске издательством Геннадия
Константиновича Сапронова и презентовался на
«Астафьевских чтениях» одновременно с эписто-
лярным дневником Астафьева «Нет мне ответа...».
«Дар слова» включает хронограф, указатель лите-
ратуры о сочинениях и литературной деятельно-
сти Астафьева – 2832 источника, и 33 качественные
литературоведческие работы. Труд Татьяны Пав-
ловны Медведевой по составлению сборника был
отмечен дипломом лауреата Всероссийского кон-
курса научных работ по библиотековедению, би-
блиографии и книговедению за 2009–2010 годы в
номинации «Лучшая научная работа региональных
библиотек».
Фонд произведений В. П. Астафьева в краевой
научной библиотеке, неоднократно исследован-
ный нашими специалистами, впечатляет по разным
критериям. Помимо прочего, книги эти представ-
ляют большую ценность потому, что многие из них
держал в своих руках автор и оставил в них авто-
граф. В первом томе четырёхтомного собрания со-
чинений 1979 года автор написал: «Красноярской
краевой библиотеке с земным поклоном от земля-
У астафьевских родников
ка. Желаю, чтоб читателям-сибирякам ещё долго
было что любить и хранить на родной земле, чтоб
Сибирь согревалась этой любовью и не перестава-
ла цвести и дышать могучей грудью. В. Астафьев.
2 ноября 1981 года». Отрадный автограф есть и на
титульной странице первого тома пятнадцатитом-
ника: «Моему родному дому – краевой научной би-
блиотеке». Удивляет обилие автографов, датиро-
ванных одним днём. Так писатель «отработал» один
из своих визитов в библиотеку.
Как явствует из указателя «Дар слова», хроноло-
гия изданий астафьевской прозы занимает 60-лет-
ний период – с 1953 года. Очень многими ранними
публикациями – как в литературных журналах, так и
отдельными изданиями, располагает краевая науч-
ная библиотека. Обнаруживаются даже и газетные
заметки журналиста Астафьева, не имеющие ещё
отношения собственно к литературе. Переводить-
ся произведения Виктора Петровича начали с 1964
года. Известно не менее 115 переводов писателя
на английский, болгарский, немецкий, польский,
чешский, словацкий и другие европейские и ази-
атские языки. К сожалению, далеко не всеми этими
изданиями располагает Красноярск. Но есть и не-
мецкий перевод «Царь-рыбы», и рассказы на ан-
глийском, испанском, арабском, японском языках...
Несколько слов о недавних изданиях Астафьева.
Сегодня, когда специалисты криком кричат о кол-
лапсе серьёзного чтения и когда так много альтер-
натив традиционной книге, возрастают требования
к полиграфическому исполнению хорошей литера-
туры. Счастье, что есть издания сибирской литера-
туры высочайшего класса, шедевры книгоиздания.
Речь идёт в первую очередь о книгах, выпущенных
так рано ушедшим от нас иркутским издателем Ген-
надием Константиновичем Сапроновым, которого
мы тоже считаем добрым другом краевой библио-
теки. Все сапроновские издания есть в наших фон-
дах: от «Созвучия» – совершенно очаровательной
книжки, содержащей произведения Астафьева, по-
свящённые музыке, и размышления дирижёра Евге-
ния Колобова, – до сверхплотного по содержанию,
не вполне ещё осмысленного специалистами эпи-
столярного дневника Астафьева «Нет мне ответа» и
роскошной выставочной «Царь-рыбы» с иллюстра-
циями Сергея Элояна.
Мне представляются очень важными слова ли-
тературоведа Галины Максимовны Шлёнской о
необходимости расширения контекста, в котором
должны прочитываться личность и творчество
Астафьева. Так вот, многие сапроновские издания
работают на «расширение контекста» не меньше,
чем иные литературоведческие работы. Вот альбом
художника Юрия Селивёрстова, изданный Сапро-
новым. Художник и философ, Юрий Селивёрстов
вёл собственный сложный духовный поиск. Он, как
известно, оформлял и «Слово о полку Игореве», и
первое в России после 1917 года издание Нового
Завета, а главным трудом жизни стала графическая
серия «Из русской думы». Превосходные, очень
характерные портреты русских гениев врезаются
в память моментально и навсегда. В основном это
писатели, религиозные философы от начала XIX до
237
 У астафьевских родников
первой половины ХХ Шлёнской была озву-
века: Пушкин, Гоголь, чена глобальная за-
Толстой, Флоренский, дача (а идея была ещё
Владимир Соловьёв, ранее подана извест-
Сергей Булгаков... Из ным красноярским
современников ху- библиофилом Ива-
дожника – философы ном Маркеловичем
Бахтин, Лосев, ком- Кузнецовым) – соз-
позиторы Свиридов дание Астафьевской
и Гаврилин. Ищем энциклопедии. Безус-
писателей: Астафьев, ловно, это и вопрос
Солженицын... Всё. подвижничества,
Чем не тема для аста- и – самое, пожалуй,
фьеведа? сложное – преодоле-
...С Галиной Мак- ния межведомствен-
симовной Шлёнской, ной разобщённости...
любимой «профес- Вопрос времени.
соршей» писателя, ве- В России не так много
дущей его творческих персональных писа-
встреч, Красноярск тельских энциклопе-
простился в прошлом дий. Первая из них
году. На недавнем – Лермонтовская  –
вечере её памяти вышла в 1981 году,
директор краевой через 140 лет после
библиотеки Татьяна гибели поэта, Булга-
Лукинична Савельева ковская – в 1996 году,
рассказала о том, как спустя 56 лет после
Шлёнская привозила смерти Михаила Афа-
в библиотеку писате- насьевича, Бажов-
лей, издателей, кри- ская – через 57 лет...
тиков со всей России Есть и Розановская,
и мира. Благодаря и энциклопедия Льва
таким величинам, как Николаевича Толсто-
Астафьев и Шлёнская, го, созданная одним
здесь шёл живой ли- автором-составите-
тературный процесс, лем  – Н. И. Бурнашо-
не многим библиоте- вой.
кам свойственный. В Наверное, и Аста-
лучшие времена (ко- фьевская энцикло-
нец 80-х – начало 90-х педия, если ей будет
годов) на литературные встречи приходили, без суждено овеществиться, будет подытоживать до-
преувеличения, толпы. Потом круг людей, живущих стижения астафьеведения за много-много лет, и не
литературой, стал сжиматься... одни только, как настаивала Г. М. Шлёнская, линг-
Не случайно у вспоминающих Шлёнскую часто вистические и литературоведческие аспекты аста-
возникают библейские образы. Даже её вечный фьевского феномена будут в ней отражены. О са-
призыв к молодёжи: «Не спите!» – студентка Гали- мом сложном, противоречивом, трагичном должны
ны Максимовны осознала как евангельское «Бодр- будут высказаться историки, социологи, экологи,
ствуйте!..» А Андрей Бардаков, директор Архиерей- философы, богословы, политики... И конечно, это
ского образовательного центра и фонда «Ладанка», должен быть мощный издательский проект... Оче-
который теперь носит имя Г. М. Шлёнской, сказал видно одно – потенциал государственной уни-
то, что не дерзнули бы сказать люди невоцерков- версальной научной библиотеки Красноярского
лённые: Шлёнская по сути своей была апостолом, края, – и информационный, и профессиональный,
несла служение литературе как апостольское слу- и, смею надеяться, человеческий, должен быть в
жение и владела чудодейственным даром исцеле- полной мере задействован для реализации этого
ния от беспамятства и равнодушия. благого дела.
Хотелось бы напомнить, что ещё на первых г. Красноярск
«Астафьевских чтениях» в 2004 году профессором

238
 У астафьевских родников
Анастасия МИЛЯЙС – выпускница нынешнего года Подтёсовской средней
общеобразовательной школы № 46 имени В. П. Астафьева, окончила два отде-
ления Детской школы искусств. Истинная почитательница творчества писа-
теля. Пять лет была в активе школьного астафьевского музея, написала четы-
ре исследовательские работы по его творчеству, которые побеждали в районных
конкурсах и на Астафьевских чтениях в г. Чусовом. Последняя её исследовательская
работа, которую мы предлагаем вашему вниманию, связана с ее увлечением
музыкой. Работа эта заняла первое место не только на районной научно-
практической конференции, но и на «Малых астафьевских чтениях» в г. Чусовом
и на конференции в Красноярском государственном педуниверситете им.
В. П. Астафьева. И при этом Настя замечательно поёт! В этом году она заняла
1-е место в зональном смотре краевого конкурса «Таланты без границ», исполнив
романс Владимира Пороцкого на стихи Виктора Астафьева «Ах, осень, осень!».

Мелодия звёзд,
Анастасия МИЛЯЙС

мелодия вечной жизни

Музыка в творчестве Астафьева

В
ероятно, в произведениях писателя что-то осо- Ой, да как по то-о-ой
бенное, раз они привлекают внимание компо- По реке-е-е-е...
зиторов. Что же? Литературовед, корректор Песня про реченьку протяжная, величественная.
пятнадцатитомного астафьевского собрания со- Бабушка всё уверенней выводит её, удобней дела-
чинений А. Ф. Пантелеева вспоминает: «Астафьев ет для подхвата. И в песне она заботится о том,
мечтал писать так «...чтобы писанное и не чув- чтобы детям было хорошо, чтоб всё пришлось им
ствовалось вовсе, а душа читателя таяла, знобило впору, будила бы песня только добрые чувства друг
бы кожу у него, и от восторга, от любви захотелось к другу и навсегда оставляла бы неизгладимую па-
бы ему поцеловать каждое деревце в лесу, и понял бы мять о родном доме, о гнезде, из которого они выле-
он, человек, что назначение его на земле – творить тели, но лучше которого нет и не будет уж никогда.
добро, понимать добро, утверждать его, а не дово- Бабушка хоть и плакала, но не губила песню, вела
дить человека до самоистребления и уничтожения её дальше к концу, и когда, звякнув стёклами, в рас-
всего живого на земле – есть истинное и высшее на- пахнутые створки окон улетели последние слова
значение». «Реченьки» и повторились эхом над Енисеем-ре-
Именно так писал Виктор Петрович Астафьев, и кой, над тёмными утесами, в нашей избе началось
использование музыкальных фраг-
ментов помогало ему в этом. Проза Астафьева наполнена музыкой. Вот почему, наверное, про-
читав первую же его книгу, я знал, что рано или поздно попыта-
Музыка детства юсь с помощью нотных знаков перенести на бумагу то, что им же,
Астафьевым, спето, но только мной услышано.
Музыка оказала огромное влияние Композитор Олег Меремкулов,
на будущего писателя ещё в самом автор симфонии «По прочтении Астафьева»
детстве, ведь именно тогда он полю-
бил русскую песню, которая сопро-
вождала его всю жизнь. В материнской родове – в повальное целование, объяснения в вечной любви, за-
семье Потылицыных одним из самых ярких празд- глушаемые шмыганьем потылицынских носов, заце-
ников был бабушкин день рождения, когда вся мо- пившись за которые и большой ветер остановится
гучая родня собиралась за одним столом. И, конеч- и про которые, хвалясь, говорят: пусть небогаты,
но же, в этот вечер из окон избы лилась песня... зато носы горбаты!» Необыкновенную нежность
«Бабушка запевала стоя, негромко, чуть хрипло- к родной земле, уважение писателя к традициям и
вато и сама себе помахивала рукой. обычаям своего народа чувствуешь, читая рассказ
Чем ближе подводила бабушка запев к общеголо- «Бабушкин праздник».[4]
сью, чем напряжённей становился её голос и блед- А вот рассказ о первой встрече с музыкой. И ка-
ней лицо, тем гуще вонзались в меня иглы, казалось, кой встрече! – «сердце моё, занявшееся от горя и
кровь густела и останавливалась в жилах. восторга, как встрепенулось, как подпрыгнуло, так

239
 У астафьевских родников
и бьётся у горла, раненое на всю жизнь музыкой». Со-
стоялась эта встреча в раннем детстве, летней но-
чью на окраине родного села, в пышных зарослях
травы и кустарников. Полонез Огинского играл на
скрипке сторож-поляк, не зная о случайном слуша-
теле. В названии рассказа «Далёкая и близкая сказ-
ка» уже есть обещание, что должно произойти чудо.
Этим чудом и стала музыка. Чудесно было её рожде-
ние в ночи, когда казалось, что она живёт в приро-
де, сливается с нею: «Из-под увала, из-под сплетений
хмеля и черёмух, из глубокого нутра земли возникла
музыка и пригвоздила меня к стене...». В эти минуты
не было вокруг зла. Мир был добр и одинок... «Му-
зыка льётся тише, прозрачней, слышу я, как отпу-
скает сердце... Мир не сгорел, ничего не обрушилось.
Всё на месте. Луна со звездою на месте. Село, уже без
огней, на месте, кладбище в вечном молчании и по-
кое, караулка под увалом, объятая отгорающими
черёмухами и тихой струной скрипки...»
Прослушав музыку Васи-скрипача, мальчишка
вдруг понимает: «Что-то произошло, изменилось
вокруг. Предчувствие будущих бед и страданий
жило во мне сейчас». И уже зрелый герой Астафьева
продолжит: «Предчувствие оказалось точным. Му-
зыка не обманывает». Спустя много лет он солда-
том стоит на часах в только что освобождённом от
немцев польском городе и слышит то же произве-
дение. И вновь происходит сказочное чудо: «Музы-
ка гремела над городом, глушила разрывы снарядов,
гул самолетов, треск и шорох горящих деревьев. Му-
зыка властвовала над оцепеневшими развалинами,
та самая музыка...». Как интересен этот автобиогра-
фический рассказ с точки зрения пробуждения в
маленьком ребёнке процесса самосознания и вли-
яния музыки на человека, рождающей в его сердце
высшие чувства: добро, сострадание, милосердие.
Музыка природы
Есть у Астафьева рассказ «Зорькина песня», где
слово «песня» уже о многом говорит. Автор вос-
хищается и нас приглашает восхититься красотой
природы. Но как же неотрывна она от прекрасной
музыки. «И правда, на голос зорьки-зорянки ответи-
ло сразу несколько голосов – и пошло, пошло! С неба,
с сосен, с берёз – отовсюду сыпались на нас искры и
такие же яркие, неуловимые, смешавшиеся в единый
хор птичьи голоса. Их было много, и один звонче дру-
гого, и всё-таки зорькина песня, песня народившего-
ся утра, слышалась яснее других. Зорька улавливала
какие-то мгновения, отыскивала почти незамет-
ные щели и вставляла туда свою сыпкую, нехитрую,
но такую свежую, каждое утро обновляющую песню.
Птицы всё так же громко и многоголосно славили
утро, солнце, и зорькина песня, песня пробуждающе-
гося дня, вливалась в моё сердце и звучала, звучала,
звучала...»
Виктор Петрович использует разные средства
выразительности в изображении музыки, напри-
мер, он сравнивает её с поздней осенью: природа
засыпает, наступает тишина, но ещё есть отголоски
лета и тот таинственный звон, предупреждающий
о преддверии зимы. «Вышел утром на берег реки, а
240
по ней звон, тонкий-тонкий, еле уловимый. Не сразу
понял, в чём дело: река уходила в зиму высокая, при-
брежные кусты затоплены, ночью ударил заморо-
зок – вода «подсохла», – и на всех веточках, побегах
талышков и на затопленной осоке настыло по ле-
дышке. Висели они колокольцами над водой, струя-
ми шевелило тальники, льдинки позванивали едва
внятно, а когда занимался ветерок, звон густел,
угрюмая, бурная, всё лето недовольно гудевшая река
начинала искрить из конца в конец, открываясь до-
брым материнским ликом.
В тихом, отходящем звуке, в лёгком свечении пу-
стынной, всеми забытой реки чудилась вроде бы
даже покаянная виноватость – была вот всё лето
злая, мутная, неласковая, затопила птичьи гнёзда,
не оделила добычей рыбаков, не одарила радостью
купальщиков, распугала с берега детей, отпускни-
ков...
Поздняя осень, чуть греющее позднее солнце, но
сколько от него светлого свету! И чуть слышный
хрустальный звон кругом, россыпь искрящихся ко-
локольчиков над берегами – голос грустного пред-
зимья по всему поднебесному миру» (из затеси «Хру-
стальный звон»).
Виктор Петрович слышал музыку во всём, он да-
рит музыку даже звёздам на небе, и они становятся
живыми существами, способными слышать прекрас-
ное, как в затеси «Гимн жизни»: «И вдруг купол над
ней зацвёл звёздами. Такими же звёздами, какие она
привыкла видеть с тех пор, как научилась видеть. И
откуда-то с высот, нарастая, ширясь и крепчая, по-
лилась музыка. Лина слышала эту музыку не раз. Она
даже знала, это музыка Чайковского, на мгновение
увидела сказочных лебедей и тёмную силу, подстере-
гающую их. Нет, не для умирающих лебедей была на-
писана эта музыка. Да и написана ли? Музыка звёзд,
музыка вечной жизни, она, как свет, возникла где-то
в глубинах мироздания и летела сюда, к Лине, долго-
долго летела, может, дольше, чем звёздный свет.
Звёзды сияли, звёзды лучились, бесчисленные, веч-
но живые звёзды. Музыка набирала силу, музыка ши-
рилась и взлетала к небу всё выше, выше. Рождён-
ный под этими звёздами человек посылал небу свой
привет, славил вечную жизнь и всё живое на земле.
Звёзды, вечные звёзды, как вы далеки и как близки. Да
разве есть такая сила, которая могла бы погасить
вас, заслонить небесный свет? Нет такой силы и не
будет. Люди не захотят, не могут захотеть, что-
бы звёзды погасли в их глазах.
Музыка уже разлилась по всему небу, она достигла
самой далёкой звезды и грянула на весь необъятный
поднебесный мир».
Здесь Астафьев использовал такой художествен-
ный приём, как градация. Вот глаголы, взятые им для
описания музыки: полилась музыка, возникла где-то
в глубинах мироздания, долго-долго летела, музыка
набирала силу, музыка ширилась, взлетала к небу
всё выше, разлилась по всему небу, достигала самой
далёкой звезды, грянула на весь поднебесный мир,
гремела. А теперь проанализируем влияние музыки
на состояние героини: слышала, увидела сказочных
лебедей и тёмную силу, хотелось вскочить и крик-
нуть, приподнялась с сиденья и устремилась ввысь.

Иногда ничего не говоря о музыке, а просто опи-
сывая картины природы, Астафьев словно пере-
лагает свою прозу на музыку, как в этой очень ко-
роткой затеси: «Пёстрый лист. Красный шиповник.
Искры обклёванной калины в серых кустах. Жёлтая
хвойная опадь с лиственниц. Чёрная, обнажённая
в полях земля под горою. Зачем так скоро?!» Здесь
нет ни слова о музыке, но затесь называется «Ме-
лодия». И мы слышим эту мелодию осени, мелодию
падающего листа, мелодию уходящей жизни.
Впечатляюще показана связь музыки и природы
в затеси «Выстоять»: «Музыка возвращает человеку
всё лучшее, что есть в нём и пребудет на земле. Я
думаю, что музыку человек, может быть, услышал
раньше, чем научился говорить. Возникает кра-
мольная мысль, что вначале был шум ветра, плеск
волн, пенье птиц, шелест травы и звон опадающей
листвы. И только переняв у природы звук, человек
сложил из него слово.
...Я имею в виду настоящую музыку, а не то бесов-
ство, не ту оглушающую вакханалию, которая за-
кружила человека в безумной дикой пляске, ввергла
его в какое-то инстинктивное подражание воюще-
му и ревущему зверю, которому пришла пора на-
помнить, откуда мы взялись и чей образ и подобие
утратили».
Природа у Астафьева живая, бессмертная, как
и музыка, как и душа человека: «Может, и я думал
песней, звучал на ветру вместе со всеми будущими
братьями, ещё не ощущая их, несясь вместе с ними
каплей дождя, белой снежинкой, диким семечком,
проблеском света над землёй».[6]
Музыка войны
Казалось бы, какая музыка может быть на войне.
Но так устроен человек, что прекрасное даже в са-
мое трудное и жестокое время способно затронуть
душу, подсказать, как жить, как вести себя, как не по-
терять душу. Музыка помогает людям всегда и везде,
а в страшные дни войны она поднимала дух и вселя-
ла надежду на победу.
Неоконченной симфонией назвал жизнь компо-
зитора Шуберта Астафьев. А после смерти Виктора
Петровича другой русский гений, дирижёр Евге-
ний Колобов назвал неоконченной симфонией его
жизнь, а его роман «Прокляты и убиты» – неокон-
ченной симфонией о России. И это не случайно.
Ведь несмотря на все ужасы войны, изображённые
в романе, герои Астафьева способны слушать и по-
нимать музыку: «Старшина Шпатор, спустивши
босые ноги с топчана, сидел, полуоткрыв рот, оша-
рашенно слушал мощно гремевшую многоголосую
армию, слушал свою роту, свой первый батальон и
ничего не мог понять – он не ведал такого батальо-
на, такого праведного, душу разрывающего востор-
га и гнева».
А вот восприятие музыки солдатом в окопе: «Я
ещё никогда не слышал этой песни. Новые песни
ведь медленно на передовую пробирались. Но всё,
что в ней было, всё, о чем она рассказывала, я уже
знал, перечувствовал, выстрадал, и думалось мне:
"Как же это я сам не догадался спеть эту песню!
У астафьевских родников
Ведь про себя-то я пел её, дышал ею". Мне не хоте-
лось шевелиться. Я даже дышать громко боялся.
Но я не мог слушать один, не мог не поделиться с
товарищами тем, что переполняло меня. И я уже
хотел бежать и разбудить их. Но они сами почув-
ствовали песню, сидели на бровках окопов и, когда
я подбежал к ним, зашикали на меня: "Слушай!" И я
слушал».
«...Это было давно, в войну. Но где бы и когда бы я
ни слышал арию Каварадосси, мне видится весен-
няя ночь, темноту которой вспарывают огненные
полосы, притихшая война и слышится молодой,
может, и не совсем правильный, но сильный голос,
напоминающий людям о том, что они люди, луч-
ше агитаторов сказавший о том, что жизнь – это
прекрасно и что мир создан для радости и любви!»
(рассказ «Ария Каварадосси»).
Пронзительно описывает Виктор Петрович пе-
ние в военной повести «Обертон»: «Сотня давно
спевшихся, по клеткам распределившихся сорти-
ровщиц, изливая душу, возносилась голосами до
такой пронзительной высоты и слаженности, что
коробило жадностью и восторгом спину, шевелило
волосья на голове, каждый корешок по отдельности
мелким людом кололся под кожей. Как пели! Как пели
эти отверженные всеми, вроде бы забытые, в без-
донный омут войны кинутые девчонки. Захлёбыва-
лись они от песен своими слезами, давились рыда-
ниями, отпаивали друг дружку водой. Вроде и не из
глотки, не из груди, не из чрева человеческого, а из са-
мого пространства возникал густой звук. Мужским
почти басом заполнилось казённое помещение. Зву-
чащей небесной дымкой обволокло всё сущее вокруг,
погрузило в бездну всяческих предчувствий – беды ли
неотмолимой, судьбы ли непроглядной. Тревожно и
сладостно было сердцу, щемящий холодок проникал
в него, как чей-то зов, как слабая надежда на спасе-
ние и утешение».
Астафьев опытно утверждает: музыка на войне,
где, несмотря ни на что, люди не теряют способ-
ности чувствовать, любить, сопереживать, способ-
на объединить людей, настроить на преодоление
самых непреодолимых, казалось бы, трудностей. А
ещё он говорит: музыка – это душа человека, а душу
убить нельзя.
Музыка совести
Музыка способна проникать в самые потаённые
уголки души, вызывать улыбку, радость, светлые
воспоминания, она может заставить человека пла-
кать, сожалеть о чём-то, она помогает людям обре-
сти ту гармонию с самим собой, которой порой не
могут дать люди.
Например, в повести «Кража» автор заставляет
читателя задуматься, насколько равнодушен и бес-
сердечен мир вокруг, и всё же есть такие люди, как
музыкант, который исполнил мечту Толи и дал ему
возможность попасть в прекрасный мир музыки...
«Музыка была, как глаза скрипача: зовущая, груст-
ная. В ней не гремели барабаны, не брякали тарелки.
В ней пели скрипки, журчала вода, шумел дождь, шёл
белый снег. Потом музыка завихрялась весёлостью
241
 У астафьевских родников
и раздольем. Но весёлость была такая, что от неё
щипало глаза». «Обо всём на свете забыл Толя. Му-
зыкант лучше всех понимал, что у парнишки, как у
всех прочих людей, тоже бывают свои печали, свои
мечты и своя, пусть ещё мальчишеская, жизнь. И
принимал он его как равного, со всеми бедами и ра-
достями, со своей ещё маленькой жизнью и с толь-
ко-только нарождающейся жаждой любви, о кото-
рой парнишка и сам-то ничего не знал, а в снах, что
виделись в последнее время, признаться себе сты-
дился».
Для того чтобы понять музыкальное произве-
дение, надо научиться самому простому: слушать
и уважать тех, кто дарит вам прекрасное. Об этом
пишет В. П. Астафьев в затеси «Постскриптум»: «Я
сидел, ужавшись в себя, слушал, как надрываются
музыканты, чтоб заглушить шум и ругань в зале, и
мне хотелось за всех за нас попросить прощения у
милой дирижёрши в чёрненьком фраке, у оркестран-
тов, так трудно и упорно зарабатывающих свой
честный, бедный хлеб, извиниться за всех нас... Она-
то, певица, уж никогда не услышит моего раскаяния,
не сможет простить меня. Зато, уже пожилой и се-
дой, я содрогаюсь от каждого хлопка и бряка стула в
концертном зале. Меня бьёт по морде матерщина
в тот момент, когда музыканты изо всех сил, воз-
можностей и таланта своего пытаются пере-
дать страдания рано отстрадавшего близорукого
юноши в беззащитных кругленьких очках. Он в своей
предсмертной симфонии, неоконченной песне сво-
его изболелого сердца, более уже века протягивает
руки в зал и с мольбой взывает: «Люди, помогите
мне! Помогите!.. Ну, если мне помочь не можете,
хотя бы себе помогите!..»
К сожалению, далеко не все умеют так слушать.
Но, может быть, прочитав это похожее на раскаяние
признание автора, хоть кто-то задумается, что же
означает фраза: «Хотя бы себе помогите!».
С лампадой добра и путеводной звездой сравни-
вает автор музыку в затеси «Выстоять». К чему дол-
жен стремиться человек в своей жизни? К тому, что-
бы любить родную землю, родную музыку, родную
природу. Об этом мечтает писатель. Он хочет, чтобы
люди стали лучше, стремились к совершенству. Об
этом очень хорошо сказано в затеси «Мечта»: «Как
бы хотелось, чтобы человек в развитии своём до-
стиг такого совершенства, при котором, покинув
сей свет, мог бы он слушать музыку родной земли.
Лежал бы на вечном покое, отстранённый от суе-
ты и скверны житейской, а над ним вечная музыка.
Для него только и звучит. И всё, что он не смог ус-
лышать и дослушать при всей своей бедовой и хло-
потной жизни, дослушал бы потом, под шум берёз,
под шелест травы и порывы ветра... Вот это и
было бы бессмертье, достойное человека, награда
за муки его и труды».[3]
Музыка в переписке
Для писателя на протяжении всего его творче-
ства тема музыки была одной из главных, она всю
жизнь волновала его, воспитывала и учила быть
добрым, открытым, милосердным, честным. Всё это
242
воспитывает он и в нас. Подтверждение своим мыс-
лям я нашла в переписке Виктора Петровича.
В письме литературоведу А. Ф. Абрамову читаю:
«Только поэзии, да ещё и музыке, и дано растрево-
жить в нас никем ещё не понятое и не объяснённое,
слава Богу, чувство, в котором тоска по прекрас-
ному, по лучшей своей человеческой доле, мечты
о всепрощении, желание любви, и братства, и ещё
чего-то как бы приближаются к тебе, делаются
осязаемей. Недаром от музыки и поэзии люди пла-
чут. Это плачут люди о себе, о лучшем в себе, о
том, который задуман природой и где-то осущест-
влён даже, но самим собою подавлен, самим собою
побуждён ко злу и малодоступен добру».
Из письма композитору Г. В. Свиридову: «Я, Геор-
гий Васильевич, не гурман, а всего лишь слушатель
благодарный, многое в «сложной» музыке не «волоку»,
как нынче говорят, но чем-то и чего-то чувствую.
Когда я впервые слушал капеллу Юрлова (слава ему
во веки веков за его подвижническую жизнь, за его
нравственность и духовный подвиг!) – это было
двадцать уж с лишним лет назад, в Латвии, на Де-
каде русской культуры, в Домском соборе, – то по-
нял тогда, что перед этой музыкой, перед таким
великим искусством все равны и все виноваты в
том свинстве, какое люди развернули на земле сре-
ди людей.
А в моей родной деревне осталась ещё родня,
и иногда мы все поём, и осколки семей наших дере-
венских тоже ещё поют, иногда протяжно, вольно
со слезою. Вот эти часы я очень люблю, всегда они
меня трогают и не дают вовсе упасть духом. Но все
родичи уже старые, и как «упадёт» один из хора – об-
разуется дыра, и никто её уже не затыкает, ибо не
знают нынешние парни и девки наших старых пе-
сен, стыдятся их, зато вихляться задами по-бабьи
не стыдно. Ну что ж, наверное, самая отрадная и
закономерная поговорка: «Другие времена, другие
песни», не хочется с этим соглашаться, не хочет-
ся слышать какие-то завыванья на нерусский лад,
и вывёртывать горло не по-нашему тоже больно и
неловко».
В письме дирижёру Е. Ф. Светланову Виктор Пе-
трович пишет: «Музыка – это самое честное из все-
го, что человек взял в природе и отзвуком воссоздал
и воссоединил, и только музыке дано беседовать
с человеком наедине, касаться каждого сердца по
отдельности. Лжемузыку, как и массовую культуру,
можно навязать человеку, даже подавить его инди-
видуальность, сделать единице-массой в дёргаю-
щемся стадо-человеке, насадить, как картошку,
редиску и даже отравно горькую редьку, но съеда-
емую, потому что все едят. Настоящая музыка
содержит в себе тайну, ни человеком, ни человече-
ством, слава Богу, не отгаданную. В прикосновении
к этой тайне, тайне прекрасной, содержащейся и в
твоей душе, что сладко томит и тревожит тебя в
минуты покоя и возвращения к себе, есть величай-
шее, единственное, от кого-то и от чего-то нам
доставшееся, даже не искусство это (слово, к сожа-
лению, как-то уж затаскано и не звучит), а то, что
называется волшебством, я бы назвал – молитвою
пробуждения человеческой души, воскресения того,

что заложено в человеке природой и Богом – для
сотворения красоты и добра. Настоящая музыка
– как и поэзия великая, они возвышают человека, а
многое другое спешит унизить, дурно влиять на
всё, что есть вокруг».
Своеобразную параллель музыки и литературы
проводит Виктор Петрович в письме читателям от
17 августа 1979 года: «То, что вы называете «рит-
мом прозы», Бунин называл просто и точно – «зву-
ком». Слова без звука нет, и прежде чем появится
слово, появился звук. Так и в прозе: прежде чем воз-
никнет сюжет, оформится замысел, вещь должна
«зазвучать», родиться в душе «звуком», оформить-
ся в единую мелодию, а всё остальное потом, всё
остальное приложится. И горе, если во время рабо-
ты обстоятельства уводят от работы надолго и
мелодия вещи начинает умолкать в душе, рваться,
и тогда замечаются сбои в прозе. Видите, как пи-
шущий заметался, появилась разностильность,
что-то сломалось, «оглохло» в прозе – значит не
«звучит».
Сейчас у нас много прозы «глухой», составленной
из слов, как из кирпичей. Но настоящая русская про-
за, даже критика (Писарев, Белинский, Добролюбов;
современные: Щеглов, Лакшин, Курбатов и др.) –
тоже имеют свой «звук». Я думаю, лучшей проверкой
достоинства того или иного произведения была бы
его проверка на слух, т. е. чтение на аудиторию, но
это великое мерило литературы и соотношения её
с читателем, увы, утрачено».
Астафьев не разделял музыку и литературу, счи-
тал их взаимосвязанными. Вероятно, именно поэто-
му многие композиторы пишут музыку на его про-
изведения.
Астафьевская проза в музыке
Олег Меремкулов. Автор симфонии «По про-
чтении Астафьева» красноярский композитор
Олег Иванович (Ованесович) Меремкулов был
первым заведующим кафедрой истории и теории
музыки Красноярского государственного инсти-
тута искусств (ныне Академия музыки и театра),
способствовал открытию Красноярской организа-
ции Союза композиторов России и был её первым
председателем (1983–1988). Однако неверно было
бы думать, что творчество Меремкулова носит ло-
кальный характер. Его сочинения регулярно звучат
на престижнейших концертных площадках Москвы,
Ленинграда. А в последнее десятилетие премьеры
сочинений сибирского автора, изумляющих слуша-
телей искренностью высказывания и художествен-
ными находками, становились заметными события-
ми музыкальной жизни обеих столиц.
Олег Меремкулов – художник, особенно остро
проживающий в своих сочинениях связь времён,
трагическое переплетение судеб – родной земли,
народа и конкретной личности. В его столь разных,
но неизменно оригинальных замыслах всегда ощу-
щается напряжённое осмысление процессов, про-
исходящих в духовно-историческом пространстве
России. Причем автор, развёртывая свою мысль,
словно вступает в диалог с великими предшествен-
У астафьевских родников
никами или современниками, потому так важна в
его сочинениях роль слова – заголовка, эпиграфа,
явной или скрытой литературной основы.
Так, в симфонии «По прочтении Астафьева» для
русского народного оркестра каждая часть цик-
ла имеет заголовок: «Голос из детства», «Таёжные
сны», «Сиреневая пастораль», «Посреди России», и
каждой предпослан эпиграф из произведений Аста-
фьева.
«Только сердце моё, занявшееся от горя и востор-
га, как встрепенулось, как подпрыгнуло, так и бьёт-
ся у горла, раненного на всю жизнь музыкой». («Голос
из детства».)
«Почему так тревожно и горько мне? Что произо-
шло, что изменилось вокруг? Предчувствие будущих
бед и страданий жило во мне тогда...» («Таёжные
сны».)
«Ещё я помню театр с колоннами и музыку... про-
стенькая такая, понятная и сиреневая. Я почему-
то услышал сейчас ту музыку и как танцевали двое
– он и она, пастух и пастушка – вспомнил. Лужай-
ка зелёная... пастух и пастушка... Они любили друг
друга, не стыдились любви и не боялись за неё. В до-
верчивости они были беззащитны. Беззащитные
не доступны злу – казалось мне прежде... Чёрная не-
нависть, чёрная кровь задушили, залили всё вокруг:
ночь, снег, землю, время и пространство...» («Сире-
невая пастораль».)
«Спит родная земля, глубоко спит, натруженно
дышит, и витают над нею беды и радости, лю-
бовь и ненависть – и всё горит, всё не гаснет моя
серебряная паутинка. Но свет её всё отдалённей,
слабей, утихают во мне звуки прошлого, блекнут
краски, чтоб снова озариться, засиять, когда сде-
лается мне невыносимо жить и захочется успокое-
ния». («Посреди России».)
Уже по этому видно, насколько важен писатель-
ский текст для композитора, что ещё раз подчёр-
кивает тесную взаимосвязь музыки и литературы.
Симфония неоднократно исполнялась в Краснояр-
ске, в том числе оркестром им. Н. П. Осипова (дири-
жёр В. Тарасова, 1987 г.), в Новосибирске (дирижёр
В. Гусев). Дважды во второй редакции звучала она в
Москве (в марте 2004 г. и в октябре 2006 г.) в Боль-
шом концертном зале Российской академии музы-
ки им. Гнесиных (дирижёр профессор В. Петров).
В 2006 г. она была включена в программу Второго
всероссийского фестиваля современной музыки
для русского народного оркестра и признана спе-
циалистами одним из значительных произведений,
созданных в этом жанре.
Работая преимущественно в жанрах симфониче-
ской, камерной и хоровой музыки, Олег Меремкулов
выработал индивидуальный стиль высказывания,
основанный на свободном владении современной
композиторской техникой. Его авторский стиль от-
личается оригинальным сочетанием колоссального
энергетического заряда, определяющего психоло-
гическую глубину, яркую экспрессию, подлинное
симфоническое развитие материала, и эпичности,
картинности, «фресковости», что не удивительно,
ведь он из рода знаменитого московского зодчего
Матвея Казакова.
243
 У астафьевских родников
Аркадий Нестеров. Народный артист РСФСР театра Владимир Федянин. Была написана парти-
композитор Аркадий Александрович Нестеров не тура балета, которой заинтересовался директор
сибиряк, он почётный гражданин Нижнего Новго- и художественный руководитель Большого театра
рода. За 60-летний период творческой деятельно- России Владимир Васильев.
сти, плодотворно начавшийся ещё в студенческие – Я даже счастлив, что балет был поставлен
годы, им накоплен обширнейший багаж, в жанровом не сразу, – рассказывает Владимир Пороцкий. – Ва-
отношении исключительно многогранный: оперы, сильев предложил мне в качестве постановщика
балеты, симфонии, симфонические поэмы, концер- ученика Юрия Григоровича, солиста Большого теа-
ты, многие другие сочинения. Тема Великой Отече- тра, талантливого молодого балетмейстера Сер-
ственной войны, героической борьбы с фашизмом гея Боброва, который как нельзя лучше воплотил в
особенно близка композитору. Глубокое вопло- танце философские мысли Астафьева о смысле на-
щение получила она в операх «Летят журавли» по шего бытия.
пьесе В. Розова «Вечно живые» и «Пастух и пастуш- От первоначальной балетной версии ничего
ка» по одноимённой повести В. Астафьева, обе они не осталось. Многое пришлось переписать и в
поставлены Горьковским театром оперы и балета музыке. И не стоит, конечно, «читать» балет до-
(1970 и 1985 гг.). Ясность и доступность музыки со- словно. Это не астафьевская книга. Он символи-
единяются у Нестерова с высоким профессиональ- чен, построен на контрастах. Никто на сцене не
ным мастерством. сидит у рыбацкого
Масштабность костра и, есте-
образного вопло- ственно, не ловит
щения, драматур- сетями царь-рыбу.
гическая насыщен- Царь-рыба – она
ность, интенсивное же Шаманка, она
музыкальное раз- же – Природа, кара-
витие, большое ющая человека за
полифоническое изуверство над со-
и оркестровое ис- бой. Часть приро-
кусство  – неотъем- ды – человек. Он не
лемые качества его понимает, что все
композиторского его попытки поко-
письма. рить окружающий
Владимир По- мир, вторгнуться
роцкий. Главным в него своей раз-
сочинением крас- рушающей силой
ноярского периода – это собственная
композитора Вла- гибель....
димира Яковлеви- Сам Астафьев
ча Пороцкого стал очень любил музыку.
балет «Царь-рыба» И «Царь-рыба» на
(1990), написанный Клуб «Затесь». Романc Астафьева «Ах, осень, осень!» сцене Красноярско-
поёт Анастасия Миляйс
по мотивам знаме- го оперного стала
нитого произведения Виктора Петровича Астафье- подарком не только ему, но и всем, кто любит и
ва. Это грандиозное по своему объёму сочинение, ценит прекрасное, кто задумывается о смысле бы-
созданное по заказу Красноярского театра оперы тия. Для кого в печальных сумерках нашей жизни от-
и балета, потребовало большого числа исполните- крывается и восходит Солнце – символ жизни, веры
лей – хора, оркестра, балета. Причём хор выступил и надежды».
как действующее лицо. Богатейший язык писателя, В. Размахнихина в газете «Красноярский рабо-
насыщенность книги сибирскими поговорками, чий» писала: «Спектакль Владимира Пороцкого
прибаутками, жемчужинами народной мудрости, «Царь-рыба»... приурочен к 75-летию Виктора Аста-
с одной стороны, и философичностью – с другой, фьева как подарок к юбилею писателя. Вместе с ним
способствовали созданию ярких хоровых страниц подарок получил Красноярск. На премьере высокий
партитуры. смысл этого дара был воспринят с особой остро-
Эта премьера стала настоящим событием в теа- той и вызвал ответную волну признательности,
тральной жизни не только Красноярска, но и всей обращённой и к автору прославленной книги, и к
страны. Журналистка Н. Сангаджиева пишет: «За- театру, столь выразительно воплотившему её
мысел создания балета возник давно, ещё в годы важнейший мотив. Сценарий балетмейстера Сер-
великих сибирских строек, на которых довелось гея Боброва и композитора Владимира Пороцкого
побывать с концертами композитору Владимиру – это не инсценировка повести с буквальным соот-
Пороцкому. В первоначальном варианте музыкаль- ветствием героев и обстоятельств, а перевод её
ная трактовка «Царь-рыбы» представляла собой на язык музыкального театра.
небольшую симфоническую поэму. Затем появи- Впечатление глубокое, сильное, освежающее.
лась идея соединить музыку с пластикой, и её осу- Словно приоткрылся потаённый мир, «тайник все-
ществил балетмейстер Красноярского оперного ленной», где свершается вечное бдение незримых

244

охранительных сил. Музыка Владимира Пороцкого
обрушивается грозовой увертюрой вначале и за-
тем множеством мелодичных оттенков раство-
ряется в яви человеческих борений и драм (дирижёр
оркестра – Анатолий Чепурной). Народная в самой
основе, она преображает фольклорные мотивы в
завершённый порыв духа, сообщая ему масштаб-
ность глобальной мистерии.
Зрительно эта мистерия развёртывается в
пространстве, исполненном символического смыс-
ла. Образ заповедной природы – таинственной,
магической, всевластной – создан средствами той
театральной условности, которая достоверней
любого натурализма. Художник-постановщик Дми-
трий Чербаджи (Москва) «сгустил» образный строй
повести. Тайга – не собственно тайга, а её скрытая
сущность, лишь в моменты прозрений доступная
человеческому глазу и слуху. Восход солнца, этот
слепящий, завораживающий каскад света, – знак
пробуждения на всём просторе земли. По контра-
сту с ним – абсолют недвижного звёздного покоя. В
каждой картине – свой зрительный мотив в созву-
чии с музыкальным. И образ-символ невероятной,
фантастической Рыбы – олицетворение природ-
ных глубин. Она поистине царит на сцене, всякий
раз являясь на грани катастроф как предостереже-
ние и недрёманный страж.
Конфликт балетного спектакля, как всегда, рез-
ко противопоставляет тёмные и светлые силы.
Тут ничего не спутаешь, нигде не заблудишься, и с
первой минуты ясно, кто есть кто. Светлый, легко
и пластично ведущий свою партию Аким (солист
Большого театра, заслуженный артист Республи-
ки Марий Эл Константин Иванов) и виртуозно ди-
намичный Герцев (солист Большого театра, заслу-
женный артист России Марк Перетокин) являют
два полюса. Аким вызывает ассоциации с давним
Берендеем. Он неотделим от зачарованного мира
природы в её благодатном проявлении и потому
исполнен любви, доброты, веры. Герцев – чужак, раз-
рушитель, холодное сердце. Им вызвано «смятение
родного края», представшее на сцене в феерическом
танцевальном каскаде. И «любовный треугольник»
высветил эту полярность, представив словно бы
два различных женских образа в исполнении солист-
ки Большого театра Марианны Рыжкиной (Анаста-
сия): болезненный, мучительный излом в дуэте с Гер-
цевым и лирическая свобода, струящаяся пластика,
воздушность в дуэте с Акимом.
Особый акцент в этот лирический строй вно-
сит партия Касьянки (София Дауранова) – задор-
ная, взвихрённая первой влюблённостью девчонка,
она и забавна, и трогательна, а главное – исконно
своя в корневой народной стихии.
Эта стихия и определяет общий строй спек-
такля. В звучании хора (хормейстер Наталья Буш),
в отдельных партиях и массовых сценах, в самом
развитии конфликта и его разрешении ощутим по-
ворот к народности в её первородном смысле, без
преходящих наслоений и фальши. Потому и приро-
да здесь – тютчевская природа: «в ней есть душа, в
ней есть язык». Добавим: и благодатный, и гневный.
Партия Шаманки (Наталья Хакимова) выявляет
У астафьевских родников
множество поэтических оттенков этого языка,
претворяя своеобразный приговор человеческой
глухоте.
Зал аплодировал стоя, цветам не было конца, по-
здравлениям Виктору Петровичу и театру – тоже.
Возвышенную ноту внесло присутствие на пре-
мьере директора и художественного руководителя
Большого театра России Владимира Васильева и
Екатерины Максимовой – великих и всегда любимых
артистов отечественного балета. Владимир Ва-
сильев высоко оценил постановку. Добрый знак для
нашего оперного театра, с которым продолжает-
ся это плодотворное содружество».
Композитор Владимир Пороцкий, который в на-
стоящее время живёт в Германии, живо откликнулся
на наше письмо: «Большое спасибо за письмо и ещё
большее за Вашу деятельность по увековечению
памяти В. П. Астафьева. Нас связывала многолет-
няя дружба. Романс «Ах, осень, осень!» был написан
по его просьбе, так как ему дороги были эти стихи,
посвящённые его другу П. Дееву. Подробней об этом
можно узнать из недавно вышедшего в печать аль-
манаха «Затесь» (редактор В. Майстренко). Что ка-
сается балета «Царь-рыба» – это целая история.
Для начала я дам Вам ссылку на плейлист на сайте
Youtube. В этом плейлисте представлен балет
целиком, а также есть файл «Авторский монолог
о балете "Царь-рыба"», в котором я рассказываю
историю создания балета. Посылаю Вам редкую
фотографию... Если Вас будут интересовать какие-
либо подробности, обращайтесь ко мне без всякого
стеснения. Желаю всяческих успехов в Вашем благо-
роднейшем труде».
(Историю создания двух романсов Владимира
Пороцкого на стихи Виктора Астафьева опуска-
ем, так как об этом подробно написано в выпу-
сках альманаха «Затесь». – Ред.)
Всё говорит о том, что произведения Астафьева
музыкальны, в них своим, особым звуком наполне-
но каждое слово. Таким образом, можно сделать
вывод, что музыка в произведениях Астафьева и
произведения Астафьева в музыке взаимосвязаны,
они не исключают, а взаимообогащают друг друга,
существуя в единстве. Думаю, что данная тема ис-
следования особенно актуальна сейчас, потому что
и сегодня существует музыка и лжемузыка, которой
намного больше, чем музыки настоящей, этого и бо-
ялся писатель, всем творчеством своим отстаивая
настоящую музыку. По его книгам до сих пор созда-
ются музыкальные произведения, а это значит, что
земля ещё не оглохла от какофонии и люди слышат
его.
Пос. Подтёсово
Енисейский район
Список использованной литературы:
Астафьев В. П. «Затеси». – Красноярск: Красноярское книжное
издательство, 2003.
Астафьев В. П. Полное собрание сочинений, т. 4. – Красноярск: Офсет, 1997.
Альманах «Затесь» № 1. – Красноярск, 2011.
Майстренко В. А. «Затесь на сердце, которую оставил Астафьев». –
Красноярск, 2009.
Сапронов Г. К. Сборник «Созвучие». – Москва – Иркутск: Сапронов, 2004.
«Рождённый Сибирью» / альбом. – Красноярск, 1999.
Меремкулов О. «По прочтении В. П. Астафьева». olegmeremkulov. narod.ru
245
 У астафьевских родников

Ледник Астахова
Валентина ШВЕЦОВА

Знаменитые выходцы из Овсянки

П
ётр Георгиевич Ну, как бы то ни было,
Астахов родил- был отец настоящим
ся 16 июня 1933 мастером-кузнецом.
года в селе Овсянка. В восьми киломе-
Отец – Георгий Аста- трах от Овсянки – На-
хов (уходил на войну гиев луг, их заимка.
в 1941-м Осиповичем, Там срубили из ли-
вернулся в 1945-м Ио- ственниц сруб, при-
сифовичем!) всю жизнь везли и поставили
проработал кузнецом, дом. Этот дом не раз
писать-читать не умел, ремонтировали, но ос-
пил крепко, но детей новная часть сруба  –
(пять сыновей и двух лиственница, потому
дочерей) «в люди вы- он и крепкий. Отец на
вел». Мама – Анна всю округу своим ма-
Семёновна, была гра- стерством славился,
мотной, работала на приезжали к нему из
сплаве леса, почталь- разных селений, вся-
оном, продавцом и, кие кузнечные работы
естественно, вела своё выполнял, какие-ника-
хозяйство (корова, се- кие деньги постоянно
нокос, огород). Снова на родине. Пётр Георгиевич Астахов в Овсянке. водились, вот и нала-
Бабушка (ангел-хра- дился выпивать с дру-
нитель, как называет её Пётр Георгиевич) – На- зьями.
дежда Антоновна Астахова, урождённая Бабичева, Первый ребёнок в семье умер, а в 1925 году ро-
читать-писать не умела, но слыла знахаркой, почти дилась Клава, старшая сестра. В речном училище в
колдуньей, по нынешней терминологии «целитель- Красноярске выучилась на радиста, думала плавать
ницей». Знала она полезные и лечебные травы, кое- по Енисею на катерах. Во время войны это было. Но
что успела передать внукам. Бабушка была един- её и не спрашивали, чего она хочет, отправили в
ственной акушеркой не только в Овсянке, но и на Арктику на Диксон. Там она и работала полярным
все соседние деревни. Лечила не только людей, но радистом. В тридцать третьем году родился у Аста-
и животных. ховых сын Пётр. В это время в России, и в Сибири
Родители рассказывали, что предки Астаховых в том числе, был очередной голодный год. С 1941
появились в Сибири не по своей воле. За какую-то по 1950 год учился он в Овсянской средней школе.
провинность их прадедушку и прабабушку высла- – Мои детские и школьные годы не были розо-
ли в Сибирь да ещё и отлучили от церкви. Такое выми и безоблачными, – вспоминает Пётр Георги-
было наказание – отлучение от церкви. Отлучили, и евич. – Но учителя наши – Антонина Иннокентьев-
стал считаться их брак незаконным, поэтому детей на Вычужанина, Михаил Петрович Морозов, Иван
записывали по фамилии матери – Астаховыми. Но Семёнович Забелин учили нас не столько знани-
потом, когда наказание закончилось, стали писать ям, сколько учили учиться. То есть не только и не
детей по фамилии отца – Коваленко, прадед был столько кормили рыбой, сколько учили ее ловить...
выходец с Украины. Поэтому в одной близкой род- Так закладывались основы характера. Петя ма-
не были и Астаховы, и Коваленко. ленький был, но с другими ребятами постарше
Когда Георгий Осипович Астахов появился в Си- лазил в пещеру, что в скале на противоположном
бири, он уже был кузнецом. Поселился в Овсянке берегу Енисея. Там было много летучих мышей. Ре-
по улице Набережной, 103 (ранее улица Берего- бятишки, радостные, приносили их домой. Никто
вая). Рядом стояла кузница. В деревне мало кто сей- из них в детстве этих мышей не боялся, не было
час знает, как лошадей подковывают. Четыре стол- нынешнего суеверного страха. Окончил паренёк
ба, станок, там – специальное устройство, лошадь школу и прямым ходом за знаниями – в Томский
подвешивают и по очереди ноги подковывают. Это университет.
большое искусство, рискованное. Можно лошадь – И чего я туда поехал, не имея никакой мате-
испортить, если гвоздь не туда пойдёт, в ногу попа- риальной возможности? Семья наша всегда была
дёт, а надо, чтобы только в копыто, да ещё по дуге. бедная, здесь-то школа рядом, и то трудно было

246

нас учить: всех ребятишек одеть надо во что-то, на-
кормить. А я вдруг в университет... Правда, там да-
вали стипендию, но всё равно. На каникулы летние
и зимние добирался домой на крыше вагонов...
В 1950 году Пётр Астахов поступил в Томский
госуниверситет (в то время он назывался инсти-
тут имени В. В. Куйбышева) на радиофизический
факультет деревенским мальчишкой, а в 1955 году
окончил его физиком, специалистом по радио-
электронике. Оставляли его даже в аспирантуре,
но Клава, старшая сестра, работала тогда на Диксо-
не, стала звать к себе. И он не устоял.
Семь лет отработал на острове Диксон в радио-
метцентре. Сначала грузчиком, потом техником, за-
тем инженером, начальником смены передающего
радиоцентра, главным инженером обсерватории, а
уж потом – и начальником геофизической станции
«Колба». Кстати, на Крайнем Севере сибирская за-
калка ему пригодилась: в 1956 году на IV Всеаркти-
ческой спартакиаде (Диксон) Пётр Астахов занял
1-е место в беге на 3000 метров с результатом 9.37,8, лярную ночь при минус 70 градусах, – вспоминает
установив новое спортивное достижение Арктики.
В 1962-м он сделал решительный поворот в жиз-
ни: перешёл работать в Арктический и антарктиче-
ский научно-исследовательский институт (ААНИИ),
которому отдал 24 года. И в том же 1962-м отпра-
вился на Южный полюс. Первой в его жизни была
8-я Советская Арктическая экспедиция, где Астахов
был начальником геофизического отряда. В 1963
году в письме из Антарктиды в Овсянку своей лю-
бимой учительнице Антонине Иннокентьевне Вы-
чужаниной он, как всегда шутливо, пишет: «Мечтал
стать лётчиком или геологом, сделать что-то
выдающееся, а получился из меня геофизик. Сейчас
находимся в Мирном, ведём научные наблюдения за
северным сиянием, магнитным полем Земли, зем-
ными электрическими токами, сейсмическими яв-
лениями, состоянием ионосферы, галактическими
радиошумами, прохождением радиоволн наземных
станций и, когда это возможно, сигналов спут-
ников. Кроме этого ведём наблюдения за погодой
Набивка кошелей. Пётр. Овсянка. 1955 г. и уважением».
У астафьевских родников
(температура, давление, влажность, ветер, снег,
лёд)».
В очередном письме Антонине Иннокентьевне в
октябре 1965-го Пётр Георгиевич сообщает, что за-
нимается в группе английского языка с далеко иду-
щими целями: включён в «резерв экспертов ООН»
– так называют специалистов, которых направляют
для работы в развивающиеся страны. Курс изуче-
ния языка рассчитан на два года; после этого могут
предложить «съездить помочь соседям».
Так оно и получилось. В 1966 году Астахов рабо-
тал в Афганистане по проекту Всемирной метео-
организации ООН «Радиометеокоммуникации».
В 1967 году была 12-я Советская Антарктическая
экспедиция. Астахов – «обменный учёный» в Аме-
риканской Антарктической экспедиции. Зимовали
на станции Амундсен – Скотт на Южном полюсе. И
снова пригодилась сибирская закалка.
– Надо было отремонтировать очень ценную для
науки антенну на мачте высотой 27 метров в по-
Петр Георгиевич. – Американский инженер замёрз
на половине мачты, спустился. Я проработал три
часа, всё сделал, не замёрз...
Американцы честно доложили об этом эпизоде
адмиралу эскадры-экспедиции, своей Академии
наук, Антарктической комиссии Конгресса, сво-
ему Географическому обществу (ведь перерыв в
наблюдениях за ионосферой, космосом без аста-
ховского ремонта мог прерваться не на сутки, а на
восемь месяцев). Американское правительство по
достоинству оценило работу Петра Георгиевича –
на карте Антарктиды «маленькую льдинку» назвали
«ледник Астахова».
В книге «Русские и советские географические
названия на картах Антарктики», изданной в Ле-
нинграде в 1976 году, в разделе «Географические
названия, присвоенные иностранцами в честь вы-
дающихся представителей русского и советского
народа» имеется информация:
Астахова, ледник (Astakhov glacier). 70о 45' ю. ш.,
163о 21' в. д.
На северном побере-
жье Земли Виктория.
Назван американцами
в честь советского гео-
физика Петра Георги-
евича Астахова (род. в
1933 г.), работавшего в
1967 г. в качестве пред-
ставителя САЭ на аме-
риканской станции
Амундсен – Скотт.
Эту бесценную
книжку Пётр Георгие-
вич выслал в подарок
любимой учительни-
це с надписью: «Моей
Первой Учительнице
Антонине Иннокен-
тьевне Вычужаниной
от ученика с любовью
247
 У астафьевских родников
Пётр, Коля, Люба, Толя, мама – Анна Семеновна,
бабушка Надя. 1951г.
Пётр Георгиевич как бы отчитался перед нею о
пройденном пути, ещё раз сказал, что не напрасно
она вкладывала свою душу и сердце в своих уче-
ников, отдавая им знания и опыт, много сил и здо-
ровья.
В декабре 1967 года в очередной раз получила
Антонина Иннокентьевна «тёплый привет с ледя-
ного дна нашего многострадального глобуса!» и
сообщение: «Зимую на американской станции "Юж-
ный полюс" в качестве обменного ученого». В апре-
ле 1971 года Пётр Георгиевич Астахов побывал в
родной Овсянке, где у него состоялись интересные
встречи с земляками.
1972 год – снова полюс: станция «Восток», где
П. Г. Астахов был начальником станции. В 1978–1979
годы работал в Пакистане по линии международ-
ного обмена. Вели радиолокационное наблюдение
в целях предупреждения наводнений (от ливневых
дождей).
– В Пакистан, Афганистан и на Южный полюс по-
падал совершенно случайно, – говорит Астахов. –
Во всех случаях был дублёром...
В 1982 году он четвёртый раз в Антарктиде в
качестве начальника станции «Восток» 27-й Совет-
ской Арктической экспедиции. Тогда 12 апреля и
случился пожар по вине сварщиков-буровиков из
Горного института.
– Но моей вины, даже административной, не
было, так как группа буровиков была «независи-
мой», – говорит Пётр Георгиевич.
В 1986–1990 гг. дорабатывал в Арктике на стан-
ции «Югорский шар». На последнем партийно-
хозяйственном активе выступил с требованием
обеспечить станцию дозиметрами, так как специ-
248
На бонах-саликах Люба, Толя, Коля. 1951 г.
алисты станции постоянно работают с приборами,
а совсем недалеко находятся атомные подводные
лодки. После этого выступления в зале повисла
полнейшая тишина. Вскоре Астахова поторопи-
лись отправить на «заслуженный отдых». Каких-то
больших регалий он так и не получил.
– Кандидатскую диссертацию «Морфология и
динамика полярной ионосферы над Южным по-
люсом» написал, сдал экзамены, кандидатский ми-
нимум, но представить к защите не успел, так как
опять отвлекся на женщин, экспедиции и другие
соблазны... – самокритично говорит Астахов.
Пётр Георгиевич дважды был женат, у него трое
детей, хлопот с ними хватало, со всеми общается.
В 2000 году трагически погиб сын Виталий. Он был
очень «трудный ребёнок», много огорчений при-
носил и себе, и родителям. Но когда стал самостоя-
тельным, стал помощником, случилась вот эта тра-
гедия. А вскоре ещё и обокрали квартиру.
«Как раз получил я письмо от Виктора Петро-
вича Астафьева. Папку с его письмами наркоманы
унесли вместе с радиоаппаратурой, одеждой и би-
блиотекой. Стыдно и виноват, что не ответил
Виктору Петровичу. Передайте ему моё «Прости,
Виктор Петрович...», – писал он мне в 2000-м в Ов-
сянку, в библиотеку-музей.
Переписка с Астаховым началась у меня в фев-
рале 2000 года. Поводом послужили его письма
Антонине Иннокентьевне Вычужаниной, которые
она передала в астафьевскую библиотеку-музей
в Овсянке. Письма Петра Георгиевича наполнены
раздумьями и болью воспоминаний.
«Саша Фокин (Александр Алексеевич). Их семья
жила напротив. Бабушка моя говорила, что это

была большая работящая непьющая семья, имели
две коровы и две лошади (сейчас-то я понимаю, что
это прожиточный минимум фермера, крестьяни-
на), но ходили «в опорках». Батраков не было – рас-
кулачили. Семья уничтожена, исчезла. Земля осиро-
тела. Саша Фокин в 8 лет в Игарке (!) один (!) (сын
кулака!) хоронил свою мать. В Овсянке появился
(точно не помню) в 5-м классе. Мы дружили. После
занятий заготавливали в лесу берёзовые дрова для
школы. Так из нашей той зарплаты т. Сталин вы-
чел налог за бездетность! Если прямо из нашей зар-
платы, то юмор на всю деревню. А если оформлены
были не мы с Саней, а взрослые, то вопрос: в Игарку
ребёнка изгнать можно, а позволить работать и
заработать нельзя?»
Аналитический склад ума, беспокойный харак-
тер, боль за Россию – всё это нашло отражение в
письмах Петра Георгиевича. В 2003 году порадовал
отца сын. Максим Петрович Астахов – физик-ледо-
исследователь был включён в состав экспедиции
«Северный полюс – 32». В связи с отсутствием фи-
нансирования с 1991 года были прекращены экспе-
диции на станцию. И вот Ассоциация полярников
России, возглавляемая Артуром Чилингаровым, на-
шла спонсоров, и экспедиция в составе 12 человек
в апреле 2003-го отправилась на Северный полюс.
Через год полярники вернулись домой. Максим
оказался достойным сыном своего отца.
Овсянка – удивительный уголок России, взра-
стивший, напитавший живительными соками детей
своих. Суровая сибирская природа закалила этих
детей, сформировала сильные характеры настоя-
щих мужчин, готовых выдержать любые испытания
– и физические, и моральные. И эти сильные духом
сибиряки прославили Овсянку на весь мир – Вик-
тор Петрович Астафьев и Пётр Георгиевич Астахов.
Виктор Петрович шутливо говорил: «Мы с Петром
Астаховым – два академика на всю Овсянку!» Это
была высокая оценка писателем своего земляка.
Хочется особо сказать об удивительном роде
Астаховых. Кузнец Георгий
Остапович Астахов выковал
крепкие, мужественные ха-
рактеры у своих сыновей.
Славно потрудились все на
благо Отечества. Назову их
поимённо.
Сергей Георгиевич Аста-
хов – бортинженер-инструк-
тор самолётов МиГ, Ил-14,
Ил-18, Ту-154; инструктор
тренажёра Ту-154.
Анатолий Георгиевич
Астахов – командир корабля
самолёта Як-40.
Валентин Георгиевич
Астахов – капитан Енисей-
ского пароходства, теплоход
«БратскГЭС», дизель-элек-
троход «Бородин».
Все они родом из Овсянки,
окончили Овсянскую сред-
нюю школу, которой ныне,
У астафьевских родников
увы, нет. Сыновья продолжают дело отцов. На-
пример, Владимир Сергеевич Астахов – командир
корабля Ил-86. Не забывают братья свою Овсянку,
наведываются. 30 сентября 2001 года на праздник
330-летия родного села собралось всё большое
семейство Астаховых, не было только Петра Геор-
гиевича. Из-за безденежья не смог он приехать из
Санкт-Петербурга. Лишь в июне 2003-го удалось
ему собрать нужную сумму для поездки. Спешил
на встречу с любимой учительницей – Антониной
Иннокентьевной Вычужаниной, на ее 80-летний
юбилей.
Их встреча, встреча с родным селом и односель-
чанами состоялась спустя 30 лет. Привёз тогда Пётр
Георгиевич для своего личного фонда в библиоте-
ку-музей В. П. Астафьева свои личные вещи поляр-
ника, фотографии, документы, книги с автографами.
На книге «История ледовой авиационной разведки
в Арктике и на замерзающих морях России» один
из авторов написал:
«Дорогому Петру Георгиевичу Астахову на до-
брую память. У нас с тобой родственные души:
одинаково любим природу, Арктику и Антарктику.
Одинаковы и увлечения: пчёлы, охота, работа на
земле. С большим удовольствием дарю эту книгу,
которая напомнит тебе о Крайнем Севере и край-
нем Юге нашей планеты. С наилучшими пожелани-
ями. В. И. Шильников. 10.04.2002».
Пётр Георгиевич не сдаётся на милость годам,
полон сил и энергии, живёт по-прежнему в Санкт-
Петербурге, продолжает трудиться и не теряет свя-
зи со своей родной Овсянкой, что, как та «проход-
ная» в песне, вывела его в люди, в большой мир и
благословила на большие дела во славу Отечества.
Дивногорск – Овсянка
При написании статьи использованы документы
из личного фонда П. Г. Астахова библиотеки-музея
В. П. Астафьева в Овсянке.
Фото автора
249
 У астафьевских родников
Уважаемая редакция альманаха «Затесь», посылаю вам рассказ моего земляка – соседа и друга из мо-
его далёкого деревенского детства Сергея Константиновича Суховеева. Жили мы рядом в селе Возне-
сенском Венгеровского района Новосибирской области. Дружили крепко семьями. Наши отцы вместе
воевали на Дальнем Востоке с японцами. А прадеды в одно время были переселены с семьями в Сибирь
с Украины. Их – с Черниговской, а наш – с Полтавской губернии. В их семье было 8 детей, а в нашей, то
есть папиной – 9. Всё такое знакомое, родное, далёкое... Главный герой повествования дядя Костя жи-
вёт в Новосибирске, ему 97 лет, а сын его Сергей живёт в Венгерово.
С поклоном родной сибирской земле –
Людмила Андросова
г. Звенигород

Старик и цапля
Сергей СУХОВЕЕВ

История семьи – история Отечества

Моему отцу Константину Васильевичу спрашивал он меня. А ещё он любил вечерами на-
Суховееву и его поколению посвящается блюдать, как уже второе лето над нашей оградой
низко пролетала цапля. Утром она летела на уро-
1 чище в Таи, а вечером, как по расписанию, изогнув

О
тцу не спалось. Он долго ворочался с боку
на бок, но сон не шёл. После перенесённой
операции он после обеда ложился отдыхать,
но на этот раз уснуть не мог. Какое-то тревожное
предчувствие охватило его. Он оделся и вышел в
ограду. Светило ласковое августовское солнце. Я
возился в гараже с машиной. Старик сел на удоб-
ную скамью, застеленную шкурой, и подставил тё-
плым лучам солнца лицо. Он любил сидеть здесь,
любил беседовать со мной и вспоминать свою про-
житую жизнь. Природа наградила его щедрым да-
ром – отличной памятью. Он и сейчас в уме может
сосчитать сумму покупок, помнит друзей детства,
одноклассников; помнит солдат и командиров, с
которыми вместе пришлось воевать, и многих, с
кем пришлось жить и работать.
После смерти мамы отец второе лето проводил
у меня, в селе Венгерово. Ему было спокойно здесь
после городской суеты. Это, можно сказать, была
его вторая родина. По утрам он ходил в магазин за
продуктами, заходил на базар, вглядывался в лица
людей, стараясь найти знакомых, но их уже не было.
На базаре молодой подвыпивший парень спросил
как-то: «Старик, ты кого ищешь?» «Знакомых ищу,
да не нахожу», – ответил отец. Вечером он садил-
ся на скамью, слушал записанные на кассету песни
«Золотого кольца» и предавался воспоминаниям.
Я, сам немолодой уже человек, охотно поддержи-
вал разговоры отца, чему-то возражал, с чем-то со-
глашался. После городского «заточения» ему надо
было высказаться, того требовала его открытая
крестьянская душа.
Но уже ушло его поколение, изменился строй,
народились новые люди, появились другие от-
ношения между ними. Уже нет былой доброты и
открытости, а больше сдержанность и отчуждён-
ность. «Что же люди такие недружные стали?», – всё
шею, медленно пролетала над оградой и садилась
на Овечье озеро, расположенное на окраине села.
«Смотри, сын, как тихо летит, – сказал как-то отец.
– Старая, наверное, устала, да и седая, как я. Она
правильно делает, что ночует на Овечьем озере,
в селе её никто не тронет, поэтому она и летит к
людям». Пригрело солнышко, и мысли отцовские
опять «улетели» в прошлое.
2
Родился он в 1916 году в семье переселенцев.
В 1896 году двадцать восемь семей приехали из
Черниговской губернии на территорию нынеш-
него Венгеровского района. На высоком берегу
реки Тартас им отвели свободные земли, надели-
ли покосами и пашней, и началась у людей новая
жизнь. Назвали село Бровничи, по имени родного
села, оставшегося на Украине. Это было последнее
село, основанное переселенцами в Венгеровском
районе. Первые годы жили в землянках. Люди по-
добрались дружные, трудолюбивые. Они умели де-
лать всё, и немудрено, что село быстро разрослось,
расстроилось. Зимами селяне ходили в тайгу на ле-
созаготовки, а вёснами сплавляли лес по реке. Ос-
новной доход крестьян был от разведения скота. В
первые годы было даже перепроизводство молока,
поэтому перерабатывали его в масло и продавали
в соседнем райцентре Чаны. Большим подспорьем
для крестьян было земледелие – разрабатывали
целину и сеяли зерновые и технические культуры.
В общем, «дорвались» люди до свободной и сытой
жизни. В 1911 году в селе насчитывалось уже 465
жителей. В 1928 году были застроены уже две ули-
цы.
Мой дед, Василий Макарович Суховеев, при-
ехал по переселению уже женатым человеком, со
своей семьей, со своими родителями, братьями и

250

сёстрами. Приехали и родственники по линии его
супруги Евгении Моисеевны. Среди них были хо-
рошие плотники, и Василий Макарович собрал
строительную бригаду. Нанимались они на строи-
тельство школ, церквей, домов... В семье Василия
Макаровича было восемь ребятишек, с ним же
жили и родители. Отец мой был седьмым ребёнком.
Хорошо помнит он своё детство. Помнит, как его,
ещё небольшим мальчишкой, брали в поездку в
Чаны посмотреть железную дорогу. Помнит, какие
весёлые и многолюдные ярмарки проходили в Вен-
герово, они обязательно заканчивались забегами
на лошадях. Помнит, как на своём скакуне завоёвы-
вал первые места.
В годы нэпа в селе народилось много детей. Они
стали подрастать, и их надо было учить. Школы в
селе не было, и ребята, которые постарше, ходи-
ли учиться в соседнее село Усть-Изес. В 1925 году
Василий Макарович на сходе односельчан предло-
жил заготовить лес и общими усилиями построить
свою школу. Большинство жителей поддержало эту
идею. Весной пригнали из тайги по реке лес, и ле-
том бригада Василия Макаровича с помощью жите-
лей построила школу. Выписали учителя – Алексея
Николаевича Нечаева. В его семье тоже было во-
семь ребятишек. Две старшие дочери Саша и Маша
помогали отцу вести уроки. Школу отапливали
всем селом, селом же содержали и семью учителя.
Ученики были уже переростками, школа была пере-
полнена.
У отца была неуёмная тяга к новому, к знаниям,
но учиться ему не пришлось, он окончил только
три класса. А дальше началась школа жизни, и учи-
ла она его сурово. Во времена нэпа и после него
жизнь сельчан значительно улучшилась. Перед
коллективизацией половина домов в селе была
покрыта железом. Большинство крестьян жило в
достатке, бедных семей было мало, все жили друж-
но. Но тут в районе, как и по всей стране, начались
попытки организации коллективного труда кре-
стьян – создание коммун. Однако коммуны себя не
оправдали и быстро развалились. Тогда крестья-
нам был предложен другой путь – создание колхо-
зов. Начались политические баталии, повсеместно
шли собрания, митинги. Попытки загнать крестьян
в коммуны и колхозы только раскололи их, развели
по разные стороны. Много было и колеблющихся.
И тогда на всю мощь заработал пропагандистский
аппарат и репрессивные органы. Началась конфи-
скация имущества крепких крестьян и передача
его в колхозы.
Вся беда многочисленной семьи Суховеевых
состояла в том, что к 1930 году она не успела раз-
делиться. В 1928 году построили себе новый дом.
В 1929 году построили дома и отделили старшего
сына Фёдора и дочь Евдокию. Начали строитель-
ство дома сыну Григорию. Уехали в поисках своего
счастья сыны Михаил и Александр. Но ещё четыре
семьи проживали в одном доме, вели общее хозяй-
ство. Василию Макаровичу Суховееву был уж 61
год, но он занимался хозяйством и строительством.
«Зачем нам нужен колхоз, у нас и так создан стро-
ительный колхоз, – думал наивный старик. – Нас
У астафьевских родников
не тронут – работников чужих мы не держим». Но
у них были большие дворы, амбары и другие по-
стройки, много скота. И их «тронули». Имущество
конфисковали...
3
30 января 1930 года из деревни Бровничи вы-
селяли «за болота», на вечное поселение, сразу
восемь семей, в том числе и семью Василия Ма-
каровича и семьи его родных сестёр – Коваленко,
Бабичевых, Власенко. На сборы дали всего полдня.
Срочно стали собирать всё необходимое для пере-
езда – одежду, продукты. Василий Макарович взял
с собой набор плотницкого и шанцевого инстру-
мента. Морозы стояли страшные. Санные обозы со
ссыльными, под конвоем милиции, сначала пошли
на Венгерово, а потом уж в Северный район. По
дороге к ним присоединялись всё новые и новые
обозы со ссыльными из других деревень, районов
и даже других областей. Выселение репрессиро-
ванных за Васюганские болота шло через село
Кыштовка и деревню Горемычка Северного райо-
на. А обозы всё шли и шли, увозя тысячи людей на
вымирание. Всего тогда на север Томской области
было выслано более 15 тысяч крестьянских семей.
Слёзы людей, проклятия, брань и угрозы конво-
иров – всё это навечно осталось в памяти моего
отца – четырнадцатилетнего паренька.
И как забыть? ...Вот шедший по болоту обоз оста-
новился. На впереди идущих санях беременной
женщине пришло время рожать. На санях рассте-
лили попону, женщину прикрыли тулупом. Конво-
иры поторапливали – скорее, скорее. Женщина
родила, её спасли, а ребёночка живым выбросили
в сугроб. Это была первая жертва раскулачивания,
которую увидел отец своими глазами.
Через несколько дней пути через болото обозы
остановились на высоком берегу реки Чузик Том-
ской области. Ближайшим населённым пунктом
была деревенька Шерстобитово. Здесь в лесу уже
были высажены тысячи ссыльных. Кругом горели
костры, и люди грелись около них. Кто плакал, кто
смеялся, кто плясал, стараясь согреться. Конечно,
это была бравада. Среди ссыльных было много об-
мороженных, и были уже замёрзшие.
Василий Макарович, как старший, пользовался
непререкаемым авторитетом среди родичей. Он
распорядился подыскать место повыше и присту-
пить к строительству землянки. «Долго мы у костров
не продержимся, – сказал он, – а ссылка, видимо,
надолго». На высоком берегу реки разгребли снег
и стали долбить мёрзлую землю. Вот когда приго-
дился его инструмент. Четыре семьи – мужчины,
женщины, старики и дети, день и ночь долбили и
долбили землю. Поджимали морозы. Ссыльных всё
больше и больше умирало от морозов. Это подго-
няло, работали день и ночь, ведь от этого зависела
их жизнь. Когда большая яма была готова, стали ва-
лить близлежащий лес и делать перекрытие – на-
кат из целых брёвен, сверху брёвна засыпали зем-
лёй. Пол застелили хвойным лапником. Надолбили
глины и соорудили подобие печи, которая больше
дымила, чем грела. Окон, конечно, не было, вместо
251
 У астафьевских родников
двери висела конская попона. Но мороз был уже не
так страшен. Из дупляного дерева сделали вытяж-
ную трубу – стало легче дышать. Из жердняка со-
орудили нары. Печь топили круглые сутки. Много
ссыльных погибло в ту страшную зиму, а они спас-
лись. Четыре семьи, объединённые родственными
узами и стремлением выжить, прожили в этой зем-
лянке полтора года.
Обозы, привезшие ссыльных, вернулись назад,
но выброшенным на болото крестьянам на каж-
дую семью разрешили оставить по одной лошади.
Василию Макаровичу в ближайшей деревушке уда-
лось купить соломы и этим прокормить и спасти
лошадь. У большинства ссыльных этой же зимой
лошади пали от голода. На семейном совете реши-
ли подыскать подходящее место для строительства
деревеньки и сельхозработ. Весной смастерили
большую лодку и прошли вверх и вниз по реке, но
подходящих земель не было, а одной охотой такой
коллектив не прокормишь. Тогда Василий Макаро-
вич организовал производство кадушек и других
столярных изделий. Всё это грузили на лодку, вез-
ли в деревеньки и на заимки, где изделия меняли
на продукты. Примитивным снаряженьем ловили
рыбу. И так выживали.
С наступлением тепла пришло новое испытание
– гнус. Он был везде, и, если человек был слабым,
мог до смерти заесть. Особенно страдали дети. В
это время старший сын Фёдор, оставшийся с се-
мьёй в Бровничах, написал письмо в Москву на
имя правительства: «Мой отец и братья незаконно И дедушка, и бабушка Сергея Суховеева –
репрессированы и высланы в Томскую область. выходцы из семей переселенцев
Батраков семья никогда не имела, а наоборот, се-
мейной бригадой нанимались на строительство и ской области в Бровничи пришла весточка, что се-
заготовку леса...» Это письмо подписали более ста мья будет выходить из ссылки на Горемычку. Костя
жителей деревни. В середине лета в Томск из Мо- на лошадях поехал их встречать. Ждать пришлось
сквы пришло решение о реабилитации и освобож- долго. Уже растаял снег, вскрылось болото, а их всё
дении семьи из ссылки. Такое же письмо пришло и не было. Тогда он нанялся к местным крестьянам в
в Венгерово. Но местные органы власти всячески работники – боронить пашню. Приехавшие с про-
тормозили освобождение. И тогда на семейном со- веркой работники милиции отобрали у парнишки
вете ссыльных было решено – зимой, когда устано- лошадей и отправили их зачем-то в город Куйбы-
вятся морозы, самостоятельно пробиваться домой шев. Оставшиеся за болотом родные и родственни-
через болото. ки смогли вернуться домой только с началом зимы
И только непокорный отцовский брат Григорий 1931–1932 года.
и его дядька Трифон Коваленко решили идти не-
медленно, не дожидаясь зимы. Продукты были на 4
исходе, и до зимы они могли не дожить. Прово- Несмотря на трудности и испытания, все члены
ды были недолгими. С собой Григорий взял самое семьи снова собрались в своём родном доме, но,
дорогое, что у него было – четырёхлетнего сына хотя они были реабилитированы, их скот был кон-
Петю. Остальных двоих детей оставил с женой, фискован, дворы, амбары и мастерская были разо-
с расчётом: если они пропадут, эти выживут. На браны и увезены. Вещей, одежды и продуктов в
следующее утро Трифон и Григорий, посадивший доме не было. Надо было всё начинать сначала. У
на плечи сына, ступили на зыбкую тропу непрохо- бабушки «на чёрный день» были припрятаны золо-
димого Васюганского болота. Не менее страшным, тые монетки царской чеканки, полученные Васили-
чем болото, были чёрные тучи гнуса. Они прошли ем Макаровичем за строительство Усть-Изесской
непроходимую зыбь. Они вынесли все трудности и церкви (при царском правительстве за строитель-
сохранили Петю. К концу четвертого дня вышли к ство церквей платили золотыми монетами). Бабуш-
людскому жилищу. Но на всю жизнь остался у них ка дала часть монет сыновьям Григорию и Степану
вопрос: за что? на обзаведение. Братья купили себе одежду, посу-
Отца моего – тогда ещё подростка Костю из-за ду и инструмент. И тут же нагрянули с обыском два
болота вывел, спасая, Митрофан Невтис, и стал он милиционера, хотя ордера на обыск у них не было.
жить опять в Бровничах, в семье своей старшей Василий Макарович в это время находился на за-
сестры Евдокии. Ранней весной 1931 года из Том- готовке дров, дома были только бабушка и внуки.

252

Под нажимом милиции бабушка призналась, что
остались золотые монеты. Она знала, что лучше не
спорить, вынесла кошелёк и, сказав милиционеру:
«Подставляй ладони, кошелёк не отдам», – высыпа-
ла в ладони милиционера последние сбережения.
Милиционер, увидев золото, замешкался, а бегав-
шая по кухне внучка со словами: «Никому так нико-
му», – ударила милиционера снизу по руке. Монеты
со звоном покатились по полу. Оба милиционера
бросились их собирать. А собрав, ушли, пообещав,
что ещё «доберутся до них».
А коллективизация продолжалась, как говорит-
ся, «дожимали» последних. Недалеко от Костиного
дома жил бедный крестьянин Ефрем Лакин, у кото-
рого было девять ребятишек и больная жена. Дома
хоть шаром покати, но каждую осень на уборку
урожая нанимал Ефрем работника, так как сам не
успевал убирать хлеб. И объявили Ефрема кулаком-
эксплуататором, и сослали его в ссылку, где он и
погиб. Жена его вскоре умерла, а детей развезли
по детским домам. Весной 1931 года крепкому кре-
стьянину Константину Бабичеву, имевшему масло-
бойку, на которой кроме членов его семьи рабо-
тали постоянно два работника, предложили отдать
маслобойку в колхоз, он отказался. Тогда было при-
нято решение: Бабичева и его семью арестовать
и выслать на вечное поселение, а всё имущество
передать в колхоз.
Утром следующего дня, когда милиция, колхоз-
ные активисты и просто деревенские зеваки приш-
ли в дом Бабичевых, они никого там не обнаружили.
Из дома ничего не было взято, но жильцов не было.
Были посланы по дорогам гонцы, прочесали при-
легающие леса и болота, но они как в воду канули.
Через пять лет родственники получили с Колымы
весточку: живы Константин и все члены его семьи.
В ту тревожную ночь Бабичев не стал дожидаться
прихода непрошеных гостей, взял небольшой за-
пас продуктов, посадил всю семью на проходящие
по реке плоты и уплыл от села родного. Плыли но-
чами, днём отсиживались в прибрежных кустах, а
когда отплыли подальше от Венгерова, пешком до-
брались до железной дороги и уехали на Колыму,
где и затерялись среди тысяч беженцев и ссыльных.
Шло время. Колхозы начали укрепляться, и для
них нужны были подготовленные кадры. В Венге-
рово была открыта ШКМ (школа крестьянской мо-
лодёжи), где готовили ветеринаров, агрономов и
счетоводов. Отцу удалось поступить в класс счето-
водов. Всё было для паренька новое и интересное
– большое село, преподаватели, много молодёжи.
Но недолго пришлось учиться. Через три недели
приехала комиссия НКВД, проверила списки уча-
щихся, и его отчислили из школы как сына кулака
и врага народа. Крепко приклеилось это незаслу-
женное клеймо к членам их семьи, и не раз ещё они
будут страдать от этого. Два дня, пока шёл Костя из
Венгерова домой, слёзы сами катились из глаз. И,
как прежде, мучил вопрос: за что?
Через два года, в 1934-м, устроился он работать
в магазин в родной деревне. Дела у него пошли хо-
рошо. Он отлично считал, составлял отчёты. Умел
общаться с покупателями. Через год его перевели
У астафьевских родников
продавцом в село Урез, а ещё через год старшим
продавцом в село Первая Петропавловка. Жизнь
стала налаживаться. Он регулярно получал зар-
плату, купил новую одежду, велосипед, ружьё. Но...
будто какое-то проклятие висело над их семьёй.
С обвинениями во вредительстве арестовали его
братьев – Михаила, Александра и Степана. Летним
днём 1935 года они поехали на озеро на рыбалку.
Рядом с озером был колхозный покос, и в ту зло-
получную ночь кто-то украл из колхозных косилок
режущие ножи. Разбираться не стали, арестовали
всех троих с формулировкой: «вредительство про-
тив социалистического колхозного имущества».
Через месяц их выпустили, – сами колхозники
нашли ворованные ножи у молодого колхозного
активиста (!). Но пятно на семье осталось – «сиде-
ли». Отца, как сына кулака и врага народа, не взя-
ли в армию. Осенью 1937 года были арестованы
и посажены в концлагеря его братья Григорий и
Степан. Волна арестов проходила организованно и
с большим размахом. Сначала людей по деревням
собирали в школах, конторах, а потом подъезжа-
ли машины и увозили их в райцентр, в Венгерово.
Долго бежал за машиной и махал отцу любимый
сын Григория Петя, которого он вынес на плечах
из-за болот. Увидятся они только через 17 лет.
В Венгерово привезли арестованных из Кыштов-
ского района, и большая колонна людей была от-
правлена пешком в город Куйбышев. Никто ничего
не объяснял. На все вопросы был один ответ: «Там
разберутся». «Разборка» затянулась на одиннад-
цать лет. По пути в куйбышевскую тюрьму в колон-
не арестованных Григорий познакомился с моло-
дым мужчиной из Кыштовского района. Он работал
в колхозе, и его, как и Григория, арестовали, не
предъявив обвинения. «Григорий, – спросил он, –
как ты думаешь, нас скоро отпустят?» – «А ты торо-
пишься?» «Работы до зимы много, да и ребятишки
маленькие ждут», – ответил кыштовец. «Разберутся
и отпустят», – сказал утешительно Григорий, хотя
что-то ему подсказывало, что быстро их не выпу-
стят.
В куйбышевской тюрьме проводили допросы с
пристрастием. Через два дня по прибытии вызва-
ли Григория. Был конец рабочего дня. В кабинете
с уставшими лицами сидели двое следователей, им
уже надоели эти бесконечные допросы. «У нас есть
письменные показания двух свидетелей из вашей
деревни, которые подтверждают, что ты выступал
против колхозного строя, против покупки обли-
гаций государственного займа, против Сталина»,
– сказал один из следователей. «Нет, – ответил Гри-
горий, – я всё это отрицаю». «Всё равно ты призна-
ешься», – и, вызвав конвоиров, приказали ввести
предыдущего допрашиваемого. Через несколько
минут ввели под руки молодого мужчину, он еле
стоял на ногах. Всё лицо его было в крови и обе-
зображено побоями, правая рука висела плетью.
Григорий узнал в нём попутчика из Кыштовки. «Вот
видишь, он тоже не хотел подписывать показания...
Подписал».
В камере Григорий рассказал о допросе Степа-
ну, и, чтобы не подвергаться побоям и истязаниям,
253
 У астафьевских родников
братья решили подписать предъявленные им обви-
нения. Решением «тройки» они были осуждены на
11 лет каждый. Им милостиво разрешили написать
домой письма и сообщить об этом родным. Так на-
чалась их лагерная жизнь. То было мрачное время:
недоверие, слежка и доносы были обычным явле-
нием. Репрессивная машина по выявлению врагов
народа работала на полную мощь. Тучи сгустились
и над Костей. В петропавловское сельпо пришло
срочное указание из милиции: принять у него мага-
зин и склад, от работы освободить, окончательный
расчёт не выдавать. Это означало, что завтра утром
его арестуют. Подлежали аресту и два его земля-
ка – братья Михаил и Иван Ганюковы.
Когда стемнело, отец пешком отправился в Бров-
ничи, ночью простился с родителями. Ганюковы
уже ждали его. Родителям они сказали, что поедут
на Колыму – там скрывались от незаслуженных го-
нений тысячи людей. Крадучись, не дожидаясь утра,
они втроём направились на станцию Чаны. Мили-
ция не нашла их, и через два дня поезд уже вёз бе-
глецов на восток. Наступала зима, тёплой одежды
и денег у беглецов не было, поэтому они изменили
маршрут и поехали в Приморский край, где климат
был значительно теплей. Там, в глухом посёлке Но-
восысоевка, нанялись на лесозаготовки.
5 ны японцев и изнуряющее напряжение ожидания
Жизнь менялась, как в калейдоскопе. Весной, по-
сле окончания заготовки леса, отец устроился про-
давцом в местный магазин. Работа эта ему была зна-
кома, и дела пошли хорошо. Он навёл в магазине
образцовый порядок. В Приморском крае, куда они
попали, к счастью, меньше занимались политикой и
ценили людей по их делам. Вскоре он был призван
в армию, где завоевал уважение комсостава за вы-
носливость, трудолюбие и дисциплинированность.
Ему было присвоено звание сержанта, и он стал
командиром пулемётного расчёта. И тут же гряну-
ло серьёзное испытание его боевой подготовки –
начались боевые действия у озера Хасан. Многое
стёрлось из памяти, но никогда не забудет отец от-
равленные японцами колодцы, невыносимую жаж-
ду, когда без воды совершали многокилометровые
переходы, и короткие кровопролитные стычки с
японскими солдатами.
Через год новое испытание – боевые действия в
Монголии на реке Халхин-Гол. И опять отцовский
«максим» длинными очередями косил японскую
пехоту. Всем было ясно, что японцы готовятся к
большой войне. Началось невиданное укрепление
восточных границ – строительство дорог, аэро-
дромов, создание сети укрепрайонов. Создавались
стратегические запасы оружия, боеприпасов и
продовольствия. В тайге прокладывали железнодо-
рожные ветки, рядом настилали брёвна и доски, на
которые выгружали из вагонов запасы зерна, муки,
крупы и прочего продовольствия. Всё закрывали
брезентом и выставляли охрану. Копали большие
ямы (как силосные), застилали их соломой и заса-
ливали в них рыбу – кету и горбушу. Не раз во вре-
мя войны солдаты вспоминали эти засолочные ямы.
Вот здесь, на формировании стратегических скла-
254
дов и пригодился отцовский опыт ведения склад-
ского хозяйства.
В конце 1939 года он был демобилизован, но
недолго пришлось наслаждаться мирной жизнью.
Грянула большая война, но не на востоке, а на за-
паде, с Германией. Объявили всеобщую мобилиза-
цию, и снова отец надел военную гимнастёрку. По-
рой одно слово, одна фраза может изменить судьбу
и жизнь человека. На мобилизационном пункте
председатель комиссии, боевой генерал спросил
Константина Суховеева: «Не боишься идти вое-
вать?» «Не впервой, уже воевал на Хасане и на Хал-
хин-голе», – последовал ответ. «Выйти из строя»,
– скомандовал генерал. Все, кто имел боевой опыт,
были оставлены для прохождения службы на вос-
точной границе. Неизвестно как бы сложилась
жизнь, если бы попал он на западный фронт.
Служил отец в отдельном артиллерийско-пуле-
мётном батальоне.
Службу несли в мощнейших железобетонных
долговременных огневых точках укрепрайона на
реке Иман. Каждое сооружение имело орудия трёх
калибров, зенитные установки, пулемётные гнёзда,
убежища, запасы воды и продовольствия. Эти укре-
пления предназначены для круговой обороны. До-
лина реки была наиболее удобна для наступления
японских войск. Постоянные провокации со сторо-
атаки продолжались четыре года. Укрепрайон на-
ходился в трёхстах метрах от границы. Работали
днями и ночами, укрепляли оборонительные со-
оружения. Питание было очень скудное – вымочен-
ная солёная рыба из засолочных ям.
В 1944 году отец вступил в партию, и ему было
присвоено звание старший сержант. Закончилась
война с Германией, и на восток страны потяну-
лись эшелоны с войсками и техникой. Все знали
– будет война с Японией. До начала боевых дей-
ствий оставались считаные дни, и солдаты-старо-
жилы знакомили прибывших с планом местности.
Маньчжурская операция началась в 1 час ночи
(по хабаровскому времени) 9 августа 1945 года.
В Приморье шёл ливневый дождь. Но ещё накану-
не в 9 вечера, в кромешной тьме, под проливным
дождём солдаты укрепрайона, среди которых был
и мой отец, переправились через реку, уничтожи-
ли японскую погранзаставу и подали своим частям
сигнал к форсированию реки Иман.
Наступление наших войск было стремительное.
Очень хорошо было налажено взаимодействие
с авиацией и артиллерией, но решающее слово
оставалось за пехотой, и пулемёт старшего сержан-
та Суховеева не умолкал. Отцу везло – в одном из
боёв тяжёлый осколок ударил в каску, но не про-
бил, а только сделал вмятину. Его сильно оглушило,
но на другой день он опять был в строю. Особенно
запомнился бой за небольшой городок, который
японцы превратили в неприступную крепость, а
всех местных жителей убили. Когда к городу подо-
шла наша пехота, японцы открыли плотный огонь.
Идти в лобовую атаку означало идти на верную
смерть. Наши отцы-командиры уже научились бе-
речь солдатские жизни, срочно был дан приказ

отойти на один километр. Ни разу больше отцу не
приходилось видеть такой работы нашей авиации.
Самолёты шли волна за волной, расчищая путь
пехоте. Не помогли японцам ни многометровые
бетонные укрепления, ни слои противобомбовой
резины на них, ни подземные убежища.
К вечеру авианалёт закончился, и отец в составе
разведгруппы из десяти человек пошёл в крепость
на разведку. Им уже никто не оказывал сопротивле-
ния, и разведчики привели в часть большую груп-
пу пленных. Нельзя сказать, что война с японцами
была лёгкой прогулкой. Были потери и с нашей сто-
роны, иногда значительные. В бою за безымянную
сопку наш батальон окружил японскую часть. Япон-
цы по подземным ходам подтянули подкрепление
и пошли в атаку, но батальон стоял стойко, и лобо-
вые атаки японцам ничего не дали. Перегруппиро-
вавшись, противник ударил во фланг нашему бата-
льону, его прикрывал пулемётный расчёт, которым
командовал мой отец. Подпустив поближе плотный
строй противника, он дал длинную очередь во всю
пулемётную ленту, быстро перезарядил пулемёт и
послал ещё ленту вдогонку. Несколько раз пыта-
лись пробиться японцы на их фланге, но безуспеш-
но. Поняв, что к своим не пробиться, японцы сда-
лись, но и наших солдат остались единицы.
Один месяц официально длилась война с Япони-
ей, но оставались небольшие гарнизоны японских
смертников, которые не признавали капитуляции
и не сдавались в плен. Бои с ними шли на уничто-
жение. С этими смертниками Константину Сухове-
еву, как опытному солдату, и пришлось сражаться.
В одном из таких боёв 26 сентября 1945 года раз-
рывная пуля японского снайпера попала ему в ле-
вое плечо. Так закончились для
него боевые действия. Ранение
было тяжёлым, но через месяц он
продолжил службу. К концу года
из-за открывшейся раны опять
попал в госпиталь, а зимой 1946
года в сопровождении медицин-
ской сестры был отправлен к
родителям в деревню Бровничи.
Так спустя девять лет отец сно-
ва оказался на родине. Не забыл
он долгий путь домой, много-
численные воинские эшелоны с
демобилизованными солдатами.
Какая была радость – война окон-
чилась, и солдаты возвращались
домой. На каждой станции воен-
ные эшелоны встречали вдовые
женщины и предлагали одино-
ким солдатам остаться здесь для
создания семьи.
У астафьевских родников
сверстников, односельчан. Многие уехали из села.
Оказалось, что с родным братом Александром они
целый год питались в одной столовой, а с двоюрод-
ным братом Петром Дыбо воевали в одном полку,
но так и не встретились. Братья Григорий и Сте-
пан по-прежнему находились в заключении. Отец
Василий Макарович работал в колхозе и в 76 лет
был награждён медалью «За доблестный труд в Ве-
ликой Отечественной войне». Не раз его трудолю-
бие, смекалка и доброта помогали людям в трудную
минуту. Если выдавалась свободная минута, он сто-
лярничал или рыбачил, благо в те годы было много
рыбы. Себе запасов не делал, а сдавал в колхоз или
раздавал многочисленной родне и соседям. Не раз
котелок рыбы был для них единственной едой в те
тяжёлые годы.
Вскоре отец вылечился, женился и был направ-
лен на работу в Вознесенский сельский совет.
В  селе Вознесенском он прожил самые лучшие
годы своей жизни. Были, конечно, и трудности, но
они преодолевались, жизнь налаживалась. Работал
он в сельском совете, заместителем председателя
сельпо, заготавливал и сплавлял лес, а в последние
годы орудовал в колхозной мастерской. В 1948 году
вышли из заключения братья Григорий и Степан, но
жили они уже своими семьями. Григорий не смог
смириться с перенесёнными унижениями и побоя-
ми, не мог быть долго среди людей и пошёл рабо-
тать промысловиком в тайгу.
Брат Степан поселился со своей семьёй в ма-
ленькой деревне Моряк и работал на ферме. На-
ступила «хрущёвская оттепель». Однажды к нему
на лошади подъехал бригадир и с озабоченным
лицом сказал: «Степан, только что звонили из

6
За эти годы в Бровничах про-
изошли большие изменения.
Умерли дедушка и бабушка. По-
гибли брат Михаил, племянни-
ки Василий и Николай. Много
погибло двоюродных братьев, Отец и сын Суховеевы на родных сибирских просторах

255
 У астафьевских родников
Венгерова, из милиции, сказали, чтобы ты немед-
ленно явился к начальнику. Возьми мою лошадь и
поезжай поскорее». В очередной раз жуткий страх
охватил его. «Что случилось? Зачем?» – вертелось
в голове. Подъехав к дому, Степан как можно спо-
койнее сказал жене, что ему надо съездить в Венге-
рово в милицию. Тут уж все заподозрили неладное,
беспокойство охватило всех.
Приехав в Венгерово, привязал лошадь, зашёл в
здание милиции и доложил о прибытии. Его сразу
же провели в кабинет начальника милиции. На-
чальника на месте не было, и Степана оставили
одного. Он сидел и терялся в догадках, перебирал
всю свою жизнь и не мог найти причину для такого
вызова. Вошёл подполковник и с ним молодой май-
ор, явно не здешний. Степан встал и доложил, что
явился по вызову. «Садитесь», – сказал начальник,
сел за стол и стал рыться в бумагах. Сидящий на-
против майор поглядел на Степана и спросил: «Ты
чего трясёшься, отец, или боишься чего?» «Пуганая
ворона каждого куста боится», – ответил он.
Начальник милиции наконец нашёл нужную бу-
магу и встал. Встал и Степан. «Именем Союза Совет-
ских Социалистических Республик, – стал читать
подполковник, – вы признаны невиновным по всем
статьям обвинения и полностью реабилитированы.
Лично от себя приношу извинения».
Как током ударило Степана это известие, под-
косились ноги, он сел на стул, из глаз потекли слё-
зы. Сразу навалилось всё пережитое – и высылка
за болото, и аресты 1935 года, и лагеря НКВД, и то,
как его, чуть живого, в лагере вытащил из ямы с тру-
пами брат Григорий и выходил. Майор подал Сте-
пану стакан с водой, вывел из кабинета и передал
дежурному. Дежурный милиционер вывел его на
улицу и посадил на подводу. Как в тумане ехал он
домой и всё время повторял одну и ту же фразу: «За
что? Зачем нужны были эти жертвы?»
Шла зима 1959 года. Однажды к отцу на зимнюю
рыбалку приехал брат Григорий. Рыбалка была
успешной, вернулись вечером с хорошим уловом.
Не успели они сесть за стол, как в дверь постучали,
вошёл, прихрамывая, красивый мужчина средних
лет. Это был Минченко – работник горисполкома
города Татарска, заядлый охотник, старый знако-
мый отца. Он заезжал к нему, когда ездил на охоту.
Тут же отец решил познакомить с ним брата. «Васи-
лий», – сказал Минченко, протягивая руку. «Очень
приятно. Григорий. Но мы давно знакомы с вами»,
– ответил брат. «Я что-то не помню, чтобы мы зна-
комились», – возразил гость. «Неужели вы всё за-
были?», – спросил Григорий. – Во время войны вы
были заместителем Сиблага по снабжению, а я бри-
гадиром заключённых. Я вам шил сапоги, но они не
подходили на вашу больную ногу. Вы меня этими
сапогами по лицу и лупили». «Не может быть, я что-
то не припомню», – пробормотал Минченко. «А я
запомнил это на всю жизнь, – сказал Григорий, –
только зла я не держу, ушло уже всё зло, жить надо,
а не злиться». И, с трудом преодолевая возникшую
неловкость, все сели за стол хлебать наваристую
уху.
В 1962 году Григорий со своей второй супру-
256
гой Анисьей Петровой, тоже бывшей ссыльной,
поздней осенью поехал на танкетке за болото на-
брать клюквы. Чем дальше они ехали на север, тем
тяжелее становилось на душе. Путь лежал по зна-
комым местам, по «дороге смерти», как её назы-
вали в 1930 году. Проехали места лагерей первых
партий ссыльных, и всё встало перед глазами, как
будто и не было прожито тридцать лет. Места эти
были очень богаты ягодой, но всё тревожнее и тя-
желее становилось в груди. Пугала даже звенящая
тишина, всё медленнее работали руки, и скоро они
прекратили сбор ягод. У Анисьи началась от плача
истерика, тяжело было и Григорию. Наплакавшись
и немного успокоившись, Анисья сказала: «Гриша,
мне здесь тяжело, давай уедем отсюда. Мне кажет-
ся, что это не ягоды лежат на мху, это кровь по-
гибших выступила из земли». И они переехали на
другое место.
Пока живы были братья, они часто собирались
вместе, но какой бы ни был праздник, религиозный
или светский, всегда заводили разговоры на тему
коллективизации, на проведённое в ссылке вре-
мя, на аресты 1935 и 1937 годов. Вспоминали всех
ссыльных и погибших в лагерях односельчан. На-
столько глубоко засели эти события в души людей.
Со временем они многое узнали: кто писал на них
доносы, кто, используя своё служебное положение,
сводил с ними счёты, кто на этом сделал карьеру.
Но даже в тяжёлые годы и в НКВД находились
люди, которые умели разобраться в ситуации и не
махать «карающим мечом» налево и направо.
На реке Тартас между сёлами Второе Сибирце-
во и Георгиевка когда-то была водяная мельница. В
1942 году возле мельницы была ветхая переправа.
Вот через эту переправу моей маме Клаве Гейдо,
ещё молодой девушке – трактористке Урезского
МТС предстояло на маленьком колёсном тракторе
переправить большой прицепной комбайн. Была
поздняя осень, кругом непролазная грязь. Подъ-
ехав к переправе, Клава вместе с помощницей,
такой же молоденькой девушкой, нарубили палок,
напихали их в колёса комбайна, так как тормозов
на нём не было, и начали спуск с крутого берега.
Но слишком тяжёл был комбайн, чтобы его на скло-
не мог сдержать лёгкий колёсник. Поломав палки,
комбайн боком начал скользить в воду. «Клавка,
прыгай! – кричала бежавшая рядом помощница.
– Утонешь!» Но Клавдия не прыгала, а двигателем
трактора изо всех сил тормозила катившийся в
воду комбайн. Махина комбайна и маленький трак-
тор легли на бок возле самой воды, а она улетела
в реку.
Проезжавшие мимо люди немедленно сообщили
о случившемся в МТС. Приехали механик и дирек-
тор. Крики, ругань, угрозы. Через несколько часов
приехал пожилой работник НКВД. В милицию сооб-
щили, что в разгар уборочных работ враги народа
пытались уничтожить комбайн, а это «тянуло» как
минимум лет на десять. Да, видно, хороший был
человек. Посмотрел на дрожащих и плачущих дев-
чонок, на лежащие возле воды комбайн и трактор,
на поломанные в колёсах палки, померил шага-
ми тормозной путь, сделал внушение директору

и механику МТС и уехал. На другой день пригнали
гусеничные трактора, поставили на колёса ком-
байн и колёсник и общими усилиями переправи-
ли на другой берег. Повезло маме, всё обошлось,
только холодком обдало.
7 разрушать их.
А жизнь шла, жизнь продолжалась. В колхозах от-
менили трудодни, ввели гарантированную оплату
труда, пенсионное обеспечение. Отца теперь уже
звали по отчеству – Константином Васильевичем.
Построил и он новый просторный дом. На глазах
менялся быт крестьян, жизнь улучшалась. Мать ра-
ботала дояркой, председателем сельсовета, брига-
диром по животноводству. Подрастало четверо де-
тей. Удачное расположение села Вознесенского и
грамотное руководство позволяли хозяйству всег-
да быть в лидерах по сельхозпроизводству. Плохое
стало забываться.
Хотя село Вознесенское было многонациональ-
ное (много было ссыльных людей), ушли недове-
рие, подозрительность. Появились дружелюбие,
открытость, воцарилась простота человеческих от-
ношений. Шпильные, Украинцевы, Филипповы, Лы-
ковы, Кузьмины, Беличи, Дыбины – никогда не забу-
дет отец этих добрых людей, их доброе отношение,
их трудолюбие, их стремление прийти на помощь.
Сейчас их нет в живых, их дети разъехались по
стране, но добрая память остаётся в сердце навсег-
да. Социалистические отношения и христианские
ценности, которыми тысячелетие жили предки,
переплелись после всех испытаний и укрепились.
Коренным образом менялся быт сельчан. В рай-
оне велось строительство – школ, клубов, про-
изводственных корпусов и жилых домов. На всех
центральных усадьбах колхозов и совхозов заас-
фальтировали улицы. У людей было естественное
стремление строить больше, получать больше, и
все были рады приходу к власти в стране прави-
теля-реформатора. Чем обернулись его реформы,
познали позже.
Отец по-прежнему работал в колхозе. Дети вы-
росли, все получили высшее образование и уехали
из гнезда родного. Народились внуки. Незаметно
пришла старость. В 70 лет он ушел на пенсию. Мож-
но было жить и радоваться, нянчить внуков, как на
страну пришло новое испытание – к власти приш-
ли младореформаторы с личными интересами и
политическими амбициями. Огромная страна была
поделена на «удельные княжества». Были расфор-
мированы с кровью и болью созданные колхозы. В
районе в два раза сократились посевные площади,
прекратилось строительство, стали закрываться
предприятия. Большой жизненный опыт подсказы-
вал, что нельзя ломать не строя. Но простых людей
никто не спрашивал.
Огромная политическая партия, зашореная и за-
организованная, оказалась неспособной защитить
интересы простых людей. Новая пропагандистская
машина заработала на полную мощь. Люди стали
У астафьевских родников
меняться на глазах, появились новые ценности,
воцарились отчуждённость и недоверие. В райо-
не появились безработные. Обнищавшим семьям
и пенсионерам стали давать социальные подачки.
Нельзя было репрессивными методами загонять
крестьян в колхозы, нельзя было и одним взмахом
Мамы не стало, и в 2004 году отец переехал жить
в Новосибирск к дочери. Здесь отношения людей
оказались ещё сложнее, чем на селе. И хотя он уе-
хал из села, осталась в нём тяга к земле, забота о
ней. Он постоянно звонил на родину в контору ак-
ционерного общества, сыну, знакомым и интересо-
вался, как идёт сев, уборка, есть ли запчасти на ре-
монт, что построено. Сельская жизнь по-прежнему
интересовала его. Он читал районную газету и
делился новостями по телефону со своим старым
другом В. Т. Тимошкевичем.
8
Однажды, вновь и вновь рассуждая о жизни,
отец сказал мне: «В жизни должны происходить
изменения, но не таким путём. Такова диалектика
жизни». «А что такое диалектика?», – спросил я, как
бы желая проверить отца. «Это значит, что в жизни
нет ничего постоянного, всё меняется, и если изме-
нения происходят медленно, естественным путём,
то никакого вреда они людям не приносят, а толь-
ко пользу. Если политики хотят ускорить процесс
и сделать всё быстрее и свои интересы защитить,
то идёт ломка и страдают простые люди. За свою
жизнь я это не раз видел и испытал на себе».
...Солнце зашло за тучу, и отец от своих мыслей о
прошлом вернулся к настоящему. «Что такое случи-
лось, – спросил он меня, по-прежнему работавше-
го в гараже, – времени всего четыре часа, а цапля
летит уже на своё озерко? Никогда она так рано не
возвращалась». Я выглянул из гаража – цапля низко
пролетала над оградой. «Сегодня открытие охоты,
вот, наверное, и распугали птицу на Таях». Спла-
нировав, птица медленно опустилась на озерко.
Через несколько минут над озером прогремел вы-
стрел. «Где это?» – встрепенулся отец. «На Овечьем.
Наверное, цаплю убили», – ответил я.
Звук выстрела ошеломил старика. Как так, разве
это можно? Цапля два года искала защиты у людей,
а её убили. Кто тот человек, который поднял ружьё?
После этого случая он загрустил и каждый вечер
подолгу смотрел на закат с надеждой – а вдруг она
пролетит. Но цапля больше не пролетала. Через
две недели отец уехал в город и в Венгерово боль-
ше не появлялся. Ему шёл тогда девяносто пятый
год.
Прошёл год. Другая цапля появилась в наших
местах и облюбовала новое место, она поселилась
на озерке на улице Луговой, но на Овечьем озере
цапли больше не появлялись.
Село Венгерово
Новосибирская область
257
 У астафьевских родников
Сергей Николаевич Кузичкин – коренной сибиряк, член Союза писателей России,
главный редактор красноярского альманаха «Новый енисейский литератор» и
редкостного для нашего времени детского альманаха «Енисейка». Автор семи книг
прозы, изданных в Москве и Красноярске. Режиссёр-постановщик (иначе не назовёшь)
весёлых красочных массовых литературных праздников с участием авторов, что
печатаются в этих изданиях. Собираются они вместе от мала до велика и являют
не только литературные, но и свои певческие, танцевальные, актёрские таланты.

Воспоминание
Сергей КУЗИЧКИН

о белом журавлике
Прочтите детям

М
не было тогда лет восемь. Хорошо помню:
я окончил первый класс, и родители отпра-
вили меня в деревню, как они выражались,
«к старикам». Старики мои – бабушка и дедушка –
оказались не такими уж древними, а вполне ещё
крепкими людьми. Правда, бабушка была уже на
пенсии, а дедушка работал лесником.
Итак, мне было восемь лет, и то лето я проводил
в деревне.
Поначалу мне нравилось вставать ранним
утром, перед выгоном коров на пастбище, и, вы-
пив молока, бежать кормить кур и гусей, которых
я поначалу побаивался. Мне нравилось гладить по
молоденькой шёрстке тёлочку Звёздочку и играть
с псом по кличке Трезор. Нравилось ходить с де-
душкой в лес, где я впервые в жизни увидел живых
бурундучка и белочку. Нравилось вечером вместе
с бабушкой встречать корову с пастбища, давать
корм поросятам и, уже после вечерней дойки,
когда солнце пряталось за огородами, слушать
бабушкины рассказы о деревне и незаметно за-
сыпать.
Правда, полный восторг от деревенской жизни
я испытывал лишь первую неделю. Мальчишек в
деревне было мало, особой дружбы я ни с кем не
завёл, а потому мало-помалу начал тосковать по
дому, по родителям, по оставшимся во дворе дру-
зьям. Я даже поплакал как-то тихо за сеновалом –
до того мне захотелось домой. Не знаю, чем бы всё
закончилось, наверное, тем, что вызвали бы моих
родителей, и они увезли бы меня в город. Но вот
однажды...
Однажды я проснулся от равномерного посту-
кивания в окно и подумал, что начался дождь, но
на улице было ясно. Стоявший на комоде будиль-
ник показывал без четверти шесть. Бабушка суети-
лась возле стола, готовила завтрак и собиралась
идти доить корову, но стук привлёк и её внимание.
– Игнатий! Глянь, Игнатий! Никак журавель за
окном? А белый какой!
– И хде? – спросил дедушка. Он сидел в кухне на
табуретке и натягивал на ноги сапоги.
– А вона, во дворе у нас. В избу, что ль, просит-
ся? Ишь как в окно стучит.
Дедушка выглянул из-за перегородки и осто-
рожно стал подходить к окну.
– Ну, дела! Белый, что снег! Журавель ведь, точ-
но журавель. А крупный какой! – удивлялся дедуш-
ка, стоя напротив окна в одном сапоге.
– Журавлик? Где журавлик?!
Я соскочил с постели и бросился к окну. Осле-
пительно-белый журавль стоял за нашим окном
во дворе и, как мне показалось, с любопытством
смотрел на нас. Помню, он нисколько не испугал-
ся, когда я выскочил на крыльцо, а потом стал при-
ближаться к нему, протягивая на ладони кусочек
хлеба. Журавлик спокойно взял клювом с моей
ладони хлеб, и я, не удержавшись, погладил его
по мягким белым пёрышкам. Наверное, я ему по-
нравился, потому что он тут же потёрся клювом о
моё плечо, а потом зашагал по двору, не обращая
внимания ни на стоявших на крыльце дедушку с
бабушкой, ни на мирно дремавшего в будке Тре-
зора, ни на непоседливых воробьишек, в такую
рань уже копошившихся возле собачьей будки и
склёвывавших остатки Трезорова ужина.
Прошагав через весь двор, журавлик напра-
вился к огородам. Он легко перемахнул через
изгородь и, приземлившись на другой стороне,
посмотрел на меня, будто приглашая с собой. И я
последовал его примеру. Перебежав огороды, мы
выскочили на скошенные луга.
– Журавлик! Журавлик! Ура, у меня есть журав-
лик!
Встающее над лесом солнце ласково светило в
глаза. Журавлик летел не очень высоко впереди
меня, и я, пытаясь догнать его, бежал босиком по
колкой траве в промокших от росы штанах и ра-
достно кричал...
Журавлик стал моим другом. Он поселился у
нас на чердаке, по соседству с голубями. Я принёс
ему немного сена, и он сам устроил себе подобие
гнезда. Голуби, куры, Трезор и все остальные наши
домашние животные вели себя по отношению к

258

новому жильцу совершенно спокойно. По утрам
журавлик будил меня стуком в окно, потом мы
вместе умывались (он чистил перья), завтракали и
отправлялись через огороды на выкошенные луга.
Там мы играли с ним «в догоняшки».
Догнать журавлика было нелегко – он лов-
ко изворачивался и взлетал, но иногда, высоко
подпрыгнув, мне удавалось легонько задеть его
по лапке, и тогда радости моей не было границ.
Устав, я с разбегу нырял в какой-нибудь стог сена
и неподвижно лежал. Журавлик пристраивал-
ся рядом. Я смотрел на проплывающие по небу
облака и думал о том, что хорошо иметь такого
друга, как журавлик, и мне уже нисколечко не
хотелось домой. Я даже представлял всех своих
друзей здесь, в деревне, на лугах, играющих с жу-
равликом.
И почти всегда я как-то незаметно для себя за-
сыпал.
Мне снился один и тот же сон: мы летим с жу-
равликом высоко-высоко, обгоняя проплываю-
щие облака; облака расступаются, и перед нами
открывается тёмная необъятная даль с множе-
ством маленьких, как звёзды, огоньков, и мы летим
среди этой темноты, и страх и восторг переполня-
ют меня. Мы приближаемся к одному из огоньков,
который становится всё больше и больше и пре-
вращается в зелёный шар. А потом я вижу город
далеко-далеко внизу, внутри шара, и чувствую, что
начинаю падать.
На этом мой сон почти всегда прерывался. Лишь
один раз было его продолжение: я видел людей –
за спиной у них виднелись крылья. Они улыбались
мне, и я тоже улыбался, но вдруг чувствовал, что
со мной нет журавлика, и испуганно кричал. Когда
же я открывал глаза и видел его, спокойно чистя-
щего пёрышки, то думал: «Как хорошо, что это был
лишь только сон!»
Домой мы приходили к вечеру. Бабушка немно-
го отчитывала меня и, покормив, заставляла по-
могать по хозяйству. Журавлик же залетал к себе
на чердак и не показывался оттуда до самого утра.
Так продолжалось с неделю – до того дня, пока не
появился откуда-то человек в зелёном комбине-
зоне. У него была какая-то странная машина без
колёс и, как я определил, без мотора – передви-
галась она без шума. Он подъехал к нам, когда мы
собирались домой.
– Мальчик, это твоя птица? – спросил он меня.
– Моя, – не совсем уверенно ответил я.
– А твой дедушка – лесник?
– Да.
– Всё правильно – внук лесника с белой птицей.
Это то, что я искал, – проговорил он и снова об-
ратился ко мне, говоря сбивчиво:
– Понимаешь, мальчик... Мне очень нужна твоя
птица... Она совсем не то, что ты думаешь... Она
– или, правильнее, он, журавлик, – вовсе не пти-
ца, вернее, для тебя – птица, а на самом деле это
представитель другой планеты, понимаешь? Не
вашей... Он, журавлик этот, и ещё несколько таких,
как он, летели на Землю, но во время полёта у них
что-то там произошло, и он прибыл к нам, вернее,
У астафьевских родников
к вам раньше намеченного срока... На целых три-
ста лет... Где потерялись остальные, я не знаю, а
вот этого я наконец нашёл... Он попал в ваше вре-
мя вместо нашего. Ты понимаешь, о чём я говорю,
мальчик? Впрочем, вряд ли. Извини, я, видимо, не
имею права называть тебя мальчиком. Ведь между
нами солидная разница в возрасте...
Я молчал. Я понял тогда только одно: у меня хо-
тят забрать мою птицу, моего журавлика! И слёзы
покатились из моих глаз.
– Ты ведь отдашь мне птицу, мальчик?
– Нет... Нет! Нет! – закричал я и заплакал...
– Мальчик, у меня нет времени на разговоры с
тобой! Пока я разговариваю с тобой, на половине
планеты нет электроэнергии. Она отключена, по-
тому что я здесь, понимаешь?
Я, обняв журавлика за шею и опустившись на
коленки, плакал.
– Ну, тогда пусть птица сама решает, как ей быть!
Она всё, как я вижу, понимает...
Человек подошёл к машине и включил тумблер
на приборной доске. В воздухе вначале заскреже-
тало, потом засвистело, но вскоре свист стал раз-
лагаться на какие-то странные, похожие на музыку
звуки. Журавлик встрепенулся у меня в руках и по-
шёл – нет, поплыл в их сторону.
– Журавлик! Журавлик! – закричал я и бросился
следом.
Он повернулся.
– Ты уходишь, журавлик?.. Уходишь от меня, да?
Журавлик... – не то говорил, не то шептал я сквозь
слёзы.
Он опустил голову.
– Пойми, мальчик, так надо, – сказал человек
в зелёном комбинезоне. – Он не должен быть
здесь... В это время он ещё не родился...
– Но ты же вернёшься, да? Вернёшься ведь, жу-
равлик? – продолжал плакать я, не обращая вни-
мания на слова «зелёного».
И он, мой милый, мой умный журавлик, глядя в
мои заплаканные глаза, кивнул!
А потом, как тогда, в то утро нашей встречи,
снова потёрся о моё плечо.
– Может, и вернётся, – сказал человек в зелёном
комбинезоне.
Я закрыл лицо руками, чтобы не видеть, как жу-
равлик уедет от меня на машине без колёс.
– Ну, бывай, браток, – так, кажется, говорили в
ваше время? – сказал мне на прощание «зелёный».
Я крепче прижал к глазам ладони.
Когда же через несколько минут я опустил руки,
передо мной никого не было. Только звучала ещё
в ушах прекрасная музыка и кружилось в воздухе
белое журавлиное перо...
Тогда я не придал большого значения ни само-
му перу, ни изображённому на нём рисунку в виде
двух положенных одна на другую вверх дном та-
релок с вытянутыми краями и множеством точек
внутри. Поклявшись никому не показывать перо
до возвращения журавлика, я уехал с дедушкой
на следующий день в город и спрятал пёрышко «в
одно надёжное место».
Прошёл год, затем второй, третий...
259
 У астафьевских родников
В моей жизни появились новые заботы, радости
и огорчения. Увлёкшись то собиранием почтовых
марок, то занятиями в спортивной секции, то ещё
чем-нибудь, я, взрослея, стал постепенно забы-
вать эту историю с белым журавлём. Всё чаще и
чаще она казалась мне далёким сном, и всё реже
и реже любовался я белым журавлиным пером. Но
вот однажды, листая книгу по астрономии, я уви-
дел очень знакомый рисунок, напоминающий две
уложенные вверх дном одна на другую тарелки с
вытянутыми краями и множеством точек внутри.
Эта была схема нашей Галактики!
Я бросился к тайнику. Но... пера там не оказа-
лось. И напрасно я перерыл всё вокруг – оно ис-
чезло, и ни на другой, ни на третий, ни на четвёр-
тый день найти его я не смог.
И теперь, вспоминая эту историю, я часто пыта-
юсь восстановить все подробности моей встречи
с журавликом.
Кем же был мой белый журавлик? Пришельцем
из другого мира? Живым существом или роботом,
ищущим разум во Вселенной? А человек в зелё-
ном комбинезоне – человек из будущего? А его
машина – машина времени?
Я задаю себе эти вопросы и хочу найти на них
ответ, но пока...
А пока в период перелёта журавлей, приезжая
в деревню, я забираюсь на чердак и долго-долго
смотрю в небо. Я жду своего белого журавлика и
верю, что однажды утром, покружив над лугом, он
опустится во двор и, постучав клювом в окно, как
и тогда, снова разбудит меня. И мы опять умчим с
ним по огородам на скошенные луга и, как в далё-
ком детстве, будем играть «в догоняшки».
Я верю.
Я очень хочу верить в это...
г. Красноярск

Детский журнал
в «новом веке»
Какой журнал нужен современному ребёнку? – этот вопрос стал ключевым на форуме «Новый век
детского журнала», прошедшем недавно в Иркутске. Инициатором этой всероссийской встречи вы-
ступила редакция иркутского литературно-художественного журнала «Сибирячок». Форум прово-
дился в этом сибирском городе впервые. К участию в нём были приглашены издатели и редакторы
российских детских средств массовой информации, писатели, члены редакционной коллегии дет-
ских журналов, художники, библиотекари, педагоги, родители и юные читатели. В Иркутск съехались
гости из Москвы, Забайкальского и Красноярского края, Бурятии, из Иркутской области. Они предста-
вили публике современные детские журналы и альманахи: «О Русская земля», «Читайка» и «Путевод-
ная звезда» (Москва), «Сибирячок» (Иркутск), «Золотой ключик» (Улан-Удэ), «Енисейка» (Красноярск)...
Гостями форума были писатели Владимир Крупин (Москва), Николай Ярославцев (Чита), иркутя-
не Анатолий Горбунов, Валерий Хайрюзов, Светлана Волкова и др. Редакторы и писатели встрети-
лись в библиотеках Иркутска и в редакции журнала «Сибирячок» со школьниками из Иркутска и Ан-
гарска, пробующими свои силы в литературном творчестве, провели мастер-классы. В библиотеке
им. Молчанова-Сибирского работали секции «Интерактивные детские издания в России. Диалог в
электронном формате с читателями, педагогами, психологами, журналистами», «Журнал от А до Я.
Направления развития детских печатных изданий, содержание журнала, его оформление». В режи-
ме «свободного микрофона» своё мнение высказывали эксперты, родители, студенты. Все участники
были единодушны в том, что детский журнал «нового века» – это журнал, ориентированный на каче-
ственную литературу, качественные иллюстрации и высокий уровень издания.
– Есть идея, – говорит участник форума, главный редактор красноярского детского журнала «Ени-
сейка» Сергей Николаевич Кузичкин, – следующий форум провести в Красноярске. Ищем единомыш-
ленников для её осуществления...

260

День рождения
Фазиль ИРЗАБЕКОВ
Омара Хайяма
Отрывок из неправдоподобно грустной повести
Всё на свете, и хорошее, и дурное –
даётся человеку не по его заслугам,
а вследствие каких-то ещё неизвестных,
но логических законов,
на которые я даже указать не берусь,
хотя иногда мне кажется, что я
смутно чувствую их.
И. С. Тургенев
«Степной Король Лир»
У астафьевских родников
Д
ом этот принялись возводить, когда двадца-
тый век отсчитал первую дюжину несхожих
смутных лет, и сложили быстро, за год с не-
большим. И хотя разменял он пятый десяток на-
половину, стоял всё так же уверенно, с молчали-
вым достоинством взирая большими окнами трёх
высоченных этажей на неказистые строения, что
лепились кругом, словно испрашивая подаяния у
внезапно разбогатевшего сородича, явно не торо-
пящегося раскошелиться. Да ещё на ржавые, изло-
манные сумасшедшими ветрами деревья, все как
одно согбенные, повёрнутые туда, к югу, к слабо раз-
личимому отсюда тёплому морю... Привычно про-
вожал пустыми глазницами высеченных по фасаду
каменных своих чудищ дребезжащие трамвайные
вагоны, противно лязгающие на стыках рельсов, ца-
рапающие изношенными деревянными туловища-
ми извилистый горб древней бакинской улицы.
Косматые львиные морды привычно стерегут
парадный вход с мозаичным мраморным salve, не-
страшно грозя редкими уцелевшими клыками... обе-
регают хрупкий покой своих жильцов, их незатейли-
вые радости и неподдельные муки. И пусть каждый
занимается в этот час своим привычным делом – не
оставалось теперь почти никого, кто сомневался бы
в том, что это всё-таки случится ...
...Душным июльским вечером Зейнаб вошла-таки
в этот ненавистный отныне дом – прокралась по-
лутёмным парадным и воровато пробежала мимо
самых окон Азизы, словно можно было этим сейчас
хоть что-то исправить. Ничто, впрочем, не укрылось
от внимательных взоров: и то, как она приостанови-
лась, даже попятилась робко, пытаясь повернуть, но
передумала и с чуть преувеличенной решимостью
двинулась дальше, на ходу то и дело поправляя и
без того правильно завязанную косынку, сильно
потряхивая при этом большой дерматиновой чёр-
ной сумкой... Едва ли это быль жест, заслуживающий
хоть какого-то внимания, но и он не остался неза-
меченным.
Да, всё в ней было сегодня необычно: и то, что
приберегла этот дом напоследок, чего раньше не
случалось, и то, что почту начала разносить не в
привычном своём, годами заведённом порядке, а
спешно взобралась на четвёртый, чердачный полу-
этаж, что было непросто для немолодой женщины
в самом конце многотрудного почтальонского дня.
Самым же невероятным было то, что всё это
она проделывала молча, лишь мимолётными, не-
впопад, кивками отвечая на шумные приветствия
261
 У астафьевских родников
высыпающих навстречу хорошо знакомых ей людей.
С плотно сомкнутыми устами проносилась по бес-
конечным лестницам и внутреннему, заморского
итальянского покроя, кольцевому балкону третьего
этажа самая болтливая в округе женщина. Нам не
понять этих мук, эту снедающую чуть не с рождения
и лишь усиливающуюся с годами главную жизнен-
ную страсть, эту пагубу: всегда всё про всех знать и
всем всё обо всех рассказывать.
То привечаемая и желанная, а то прогоняемая с
бранью и клятвенными обещаниями впредь не под-
пускать и близко к порогу глупую сороку – в зависи-
мости от принесённой в клюве информации, – была
она сейчас нема. И недобрым веяло от этого её
молчания. Так живёт, до поры затаившись, зловещее
ожидание беды в стволе оружия, даже незаряжён-
ного, если в него заглянуть...
...Любопытствующая публика заполняла внутрен-
ний балкон, окна нижних этажей тоже не пустовали,
из последних сил тянули шеи за край карниза люди
с чердачной надстройки. Впрочем, заметно было
по лицам, что многим уже известно что-то и им не
терпится поделиться завидной своей осведомлён-
ностью с недоумевающими простаками, которые
живут и живут себе на белом свете, не утруждая
себя вопросом: а что же в нём на самом-то деле
происходит?!
...В нерушимом молчании, вжав птичью головку
в костлявые плечи, почтальон Зейнаб спускалась
всё ниже и ниже, а следом за ней, как тускнеющий
шлейф за низвергнутой королевой, опускалось над
маленьким двором безмолвие, вздымая крошечные
облачка пыли с отбитых ступеней старой лестницы...
...и это напоминало чем-то театр перед самым
262
началом представления, тот волшебный миг, когда
медленно гаснут светильники и смолкают шорохи,
затихает речь и наступает тот непередаваемый тре-
петный миг, когда всё уже потонуло во тьме, а зана-
вес вот-вот упадёт...
В надвинувшемся зловещем затишье неуютно по-
чувствовали себя дети – стайка мальчишек, сбивших-
ся в тесную кучу под чёрной дворовой лестницей.
В этот невыносимо душный липкий час в навечно
пропахшем кошками углу, пиная друг дружку лок-
тями, толкая в грудь, а кто позадиристей – и в лицо
кулаком, затыкая болтунам рты перепачканными ла-
донями, шикая непрестанно, то и дело прикладывая
указательный палец к губам и страшно тараща глаза,
громко сопя и брызгая слюной, сочиняли они какой-
то важный документ. Слог и содержание рождались
буквально в муках. И было это нечто страшное и тор-
жественное: не то клятва, не то приговор.
Заметно выделялся среди них смуглый кучеря-
вый мальчик, пожалуй, самый младший в компании,
с большими, прекрасно опушёнными грустными
глазами на некрасивом худом личике. Некоторые
из взрослых поговаривали о нём с лёгкой опаской,
что, мол, умён и грамотен не по годам, а что растёт
медленно, так это именно потому, что рано и о мно-
гом начал разуметь.
Он сидел сейчас в белых коротких штанишках на
пяти сложенных кирпичах и старательно записывал
что-то в тонкую ученическую тетрадь, которую при-
держивал на подранных коленках. Был серьёзен и
держался с подчёркнутым достоинством, а писал
почему-то химическим карандашом, часто смачивая
его полными, красиво изогнутыми, словно с чужого
лица, перемазанными губами.
Валентина Мстиславовна, одиноко доживающая
в тесной комнатке на втором этаже, этот последний,
тускнеющий осколок некогда знатного рода, на-
рекла эту его особенность «луком амура». Манера
изъясняться несколько вычурно была, похоже, ее
последней, чудом сохранившейся дворянской при-
вилегией. Но это шло ей, хотя и вызывало нередко
плохо скрываемые насмешки, но она, казалось, и не
замечала их вовсе. Более того, шло удивительно,
как фарфоровые, промытые до единой, тонкие мор-
щинки – её умному личику, хранящему следы былой
привлекательности, застиранные кружева – немно-
гим ветшающим туалетам, да поблекшим, в мелкий
цветочек, обоям – подслеповатые дагерротипы её
славных родичей, давным-давно вымерших.
Ребятня охотно оказывала даме разные мелкие
услуги: сбегать за хлебом, вынести мусорное ведро
или поднять уроненную во двор бельевую при-
щепку. Словом, все те пустяки, которых домашние
добивались от них нередко боем. И ведь дело не
только в конфетах или печенье, неизменно возна-
граждавших услужливость, вовсе нет. Дело тут было
в ином: каждому ребёнку страстно хотелось хотя б
один-единственный разочек побывать в её удиви-
тельном, не похожем на многие иные, жилище из
другого, загадочного времени, что однажды так на-
всегда и таинственно оставило нас.
В особенные минуты чрезвычайного располо-
жения духа увядающая аристократка обращалась
 У астафьевских родников
к знакомым мужчинам всех возрастов с капризным грубо расхватали цветные карандаши и жадно при-
полушутливым требованием обращаться к ней ла- нялись за творчество: отпихиваясь пыльными голо-
сково, а именно: свет моих очей. Так и звали её за вами, больно наступая на растопыренные пальцы,
глаза насмешливые туземные соседки. высунув пересохшие языки, размывая кой-где ри-
Девочки обмирали, слушая рассказы счастлив- сунки каплями обильного пота... шумно дыша ши-
чиков. Каждая мечтала подержать в слабеющих от роко раскрытыми ртами – совсем как стая взбешён-
восторга, самим себе не верящих руках изящный ных от жары собак. Всё молча.
лорнет с ажурной рукоятью из слоновой кости. Или И хотя мальчик любил рисовать, он незаметно по-
обмахнуться, раскрыв во всю его фантастическую кинул единомышленников и вынырнул во двор, ко-
ширь, сказочным веером из перьев настоящего торый сразу же показался лучшим местом на земле
страуса, дабы вдохнуть, замирая, от плавного его после затхлого сумрака с его вечной сыростью и ед-
качания, вместе с горестным запахом неумолимого кой неистребимой вонью, толстой доисторической
тлена дряхлеющий аромат полузабытых умирающих чёрной паутиной, покрытой плотным слоем мах-
духов. Можно ещё – если уж совсем повезёт – поли- ровой пыли, с узорчатыми липкими блёстками, что
стать, всякий раз в предвкушении чуда, бархатные оставляют на облупленных, затянутых бархатистой
неподъёмные альбомы с золочёными вензелями, а в плесенью стенах неспешные фиолетовые слизни, да
них – стихи, выведенные старательной рукой безна- ещё гадкими назойливыми насекомыми и ещё чем-то
дёжно влюблённого каллиграфа... Но тщетно! Путь невыразимо мерзким, что доживает, пугая маленьких
сюда был им заказан на веки вечные. «Свет моих детей, в заброшенных подвалах старых домов.
очей» чуралась всех женщин, независимо от воз- Первоначально затея эта целиком и полностью
раста, делая исключение лишь для немногих, но и с принадлежала кучерявому писарю, и ему так хо-
теми общалась неохотно, дозированно (ее словеч- телось вместе с посвящёнными довести её до фи-
ко!), разве только в случае крайней нужды. нала, а потому он оставлял их сейчас неохотно. Но
Бездетная, к мальчику она относилась с деятель- то, что должно было произойти здесь сегодня, – он
ной нежностью, грозилась выковать из него истин- чувствовал это всей своей кожей – волновало его
ного рыцаря, каждый раз плохо сдерживая востор- больше. Ибо речь шла о друге.
ги от лицезрения его лубочных губ и ресниц. И не Тем, кто и вправду считал их друзьями, оста-
только ровесницы из соседней школы для девочек валось лишь недоумевать по поводу такой вну-
и молодые соседки по дому, но даже их мамы и шительной – аж в девять лет! – разницы, которая
старшие сёстры считали необходимым при встрече должна бы изрезать это космическое пространство
подробно расспросить второклашку об учёбе, здо- частой сетью глубоких незаполнимых рвов. Но это-
ровье домашних и прочих глупостях, откровенно го всё не случалось. У каждого из них, конечно же,
любуясь этими его «прелестями». была куча приятелей из числа сверстников, что не-
Дерзить тогда он ещё не умел, был по-восточному постижимым образом никак не мешало их взаимной
вежлив, но смущался безумно, а потому взял при- приязни, которая всё росла.
вычку, беседуя, как можно дольше не смыкать век, Младшие пацаны решили было поначалу, что в
от чего глаза потом чесались и краснели, приходи- основе её лежит вполне конкретный практический
лось часто моргать. Губы же он прикусывал – они
потом кровоточили и покрывались изнутри не за-
живающими долго язвочками. Не помогали даже
угрозы домашних, что от этого может случиться
страшная болезнь – рак.
...Теперь, когда Зейнаб решилась-таки прийти в
этот дом, и с её появлением над обычно шумным дво-
риком нависла недобрая тишина, мальчик первым
высунулся из укрытия. Его охватило волнение. Поду-
малось, что вот оно наконец и наступило... он спешно
уговорил соратников перейти в подвал, подальше,
чтобы уже там, и как можно быстрее, всё наконец и
завершить.
Старательно выведя последнее слово, он обмак-
нул лиловыми губами карандашный огрызок, поста-
вил три восклицательных знака и закрыл кавычки.
Затем бегло, сильно понизив голос, перечёл текст.
После чего в последний раз попытался убедить
мальчиков заменить одно очень нехорошее слово
на просто нехорошее. Наткнувшись на единодуш-
ный отказ, вздохнул и, кажется, смирился. Дело было
за малым: аккуратно переписать вымученное на
большой белый лист. И только потом пририсовать
по углам таинственные символы и грозные знаки.
Спешно расстелили в два слоя старые газеты,
положили на них бумагу, придавили её коленками,

263
 У астафьевских родников
интерес. Чингиз (для своих просто Чина) рос един-
ственным субтильным ребёнком в интеллигентной
семье и, конечно же, нуждался в защитнике. Отчасти
это и было правдой, но лишь отчасти. Кто же, давай-
те вспомним, в этом возрасте не бредит старшим
братом – сильным и отважным. Всеми этими и даже
куда большими качествами как раз и обладал Али, в
этом мальчик был убеждён. Что-то он, несомненно,
дорисовывал, а что-то и наверняка заштриховывал
подсознательно, доведя образ юноши до слёзной
чистоты кристалла. Ну а то, что этот подретуширо-
ванный Алик никоим образом не противоречил
вполне земному реальному парню... ну что ж, неуж-
то мы позабыли очаровательную магию этого воз-
раста.
Так ведь правдой было и то, что Чина ни разу не
воспользовался высоким покровительством, даже
когда его, подло подкараулив в парадном, больно
поколотил этот верзила Лёшка, чтобы он не смел
подкармливать красавца Джульбарса, который от
этого, оказывается, добреет, что будущему погра-
ничному псу не к лицу. Это не могло не вызвать ува-
жение дворовой ребятни.
Что же до того случая, о котором немногие ста-
рожилы улицы помнят до сих пор, то после него
верное сердечко Чины дрогнуло, сдвинулось с при-
вычного своего места и надолго – тогда казалось,
что на всю жизнь, – привязалось к этому рослому
загорелому парню с непрестанно улыбающимися
тёмно-карими глазами.
Случилось это на самом исходе августа, ког-
да старшие ребята из соседних домов решили
наконец-то свести счёты с давними своими против-
никами. «Будем бить этих фраеров на их же улице!»
– так или приблизительно так прозвучала дерзкая
заявка.
Боюсь, сформулировать сейчас изначальный мо-
тив застарелой вражды с молодыми обитателями
дальней бухты Баилово было бы непросто. Он слабо
проступал в очертаниях знакомой формулы, слу-
жившей, впрочем, достаточным основанием для из-
рядной потасовки, а именно: когда-то кто-то из них
264
тронул кого-то из наших, который гулял с какой-то
их девчонкой (за что, собственно, и «тронул»). Но
факт оставался фактом и торчал упрямо и укориз-
ненно: была задета честь улицы.
Драться решили на горе, неподалёку от зоопар-
ка. В условленный час враждующие стороны и со-
шлись здесь, сбившись в две волнующиеся стаи.
Заметно было, что местных пришло чуть меньше,
нежели ожидалось, но держались они спокойнее,
наглее, разговаривали нарочито развязно и громко,
прохаживались с вызывающим видом, часто и шум-
но сплёвывая, упорно стараясь не глядеть в против-
ную сторону. Чина тоже оказался здесь и вертелся в
числе прочей мелюзги добровольным ординарцем
возле старших парней.
Условились заранее, что драка будет честной – на
кулаках – без применения какого-либо оружия, будь
то жёсткая самодельная плётка-татарка, сплетённая
из разноцветных телефонных проводов, велосипед-
ные цепи с приваренными рукоятями или кожаные
армейские ремни.
Впрочем, в отношении последних, доставав-
шихся по наследству от старших братьев и друзей,
отслуживших в армии, уговор, как правило, не вы-
полнялся почти никогда. Их судорожно срывали с
залатанных брюк, уклоняясь от встречных ударов, в
кризисный момент рукопашной, чтобы хоть как-то
уберечься от неминуемого позора. Когда же пре-
восходство явное и уже слышна виктория, все на-
падающие, как один, словно повинуясь чьему-то
неслышному жестокому приказу, намотав крепкую
кожу на грязные, разбитые в кровь кулаки и разма-
хивая натёртыми до умопомрачительного блеска
медными бляхами, с диким улюлюканьем и разбой-
ничьим посвистом, с визгливой грязной руганью
преследовали поверженных, и без того оставляю-
щих поле брани – спешно и бесславно.
...Прошло около четверти часа, как Алик ото-
шёл потолковать один на один с местным предво-
дителем, Робиком, по прозвищу Чёрный. Это был
долговязый жилистый парень с очень смуглым пот-
ным лицом и непомерной шапкой жгучих чёрных

вьющихся волос, почти полностью прикрывающих
мутноватые смолянистые глаза. Одет он был осле-
пительно мрачно: чёрные, сильно расклешённые
перешитые флотские брюки, такой же масти башма-
ки и рубаха, надетая под немыслимую антрацитовую
кожаную куртку, вопреки зною. Довершал портрет
обугленный циферблат больших наручных часов. И
в самом деле, чёрный.
«Долго межуются», – нарочито громко произнёс,
ни к кому конкретно не обращаясь, Чина. Общаясь
с ребятами постарше, он стремился приправлять
собственную речь, как острыми специями, грубо-
ватыми жаргонными словечками. Любой другой
наверняка схлопотал бы за это по загривку, но на
него сейчас не обратили внимания, все были напря-
жены... Долгожданного сигнала к бою всё не было.
Зато Алик развернулся и подчёркнуто неспешным
шагом направился к своим, а подойдя вплотную,
заявил, стараясь держаться как можно небрежнее:
«Вот что, господа, драки не будет». И далее, не да-
вая никому опомниться: «Общей драки не будет...
будет дуэль... всё!» Затем, всё в той же непривычной
манере, театрально шаркнув разношенными санда-
лиями, шутливый полупоклон в сторону Чины: «Вас,
сударь, попрошу быть моим секундантом!»
Ничего не поняв толком, мальчик тем не менее
расплылся в счастливейшей из улыбок; остальные
же зароптали разом, зашумели, требуя разумных
объяснений, не скрывая при этом явного своего не-
удовольствия. Предводитель же заметно не спешил.
Похоже, он наслаждался сейчас произведённым
эффектом: совсем как мистер Шерлок Холмс по-
сле очередного заковыристого сногсшибательного
умозаключения. И только то, что заговорил он как
«Свет моих очей», изъясняясь почему-то на велико-
светский манер, чего за ним не водилось, выдавало
опытному глазу нешуточное волнение. И ведь было
отчего!
Как выяснилось немногим позже, он и вправду
предложил почему-то Чёрному заменить массовое
побоище поединком. Причем уговорить того было
непросто, что тоже вполне объяснимо: мужчины со-
брались подраться, у всех кулаки чешутся, а тут на
тебе – дуэль! Блажь да и только. Но Алику всё-таки
удалось каким-то манером склонить мрачного пол-
ководца к согласию, сыграв, как видно, на его не-
уёмном стремлении к экстравагантности.
Суть же затеи состояла вот в чём: сейчас вся
орава перекочует в зоопарк (за большим волье-
ром с орлами есть лаз в стене, местные проведут).
Кормление животных, судя по времени и заметному
оживлению, доносящемуся из-за высокой каменной
ограды, только началось, и зверьё наверняка не
успело сожрать свою порцию, что и было необхо-
димым условием для поединка. А требовалось по
его условиям всего-то ничего – достать голой рукой
мясо из клетки льва, уведя его, таким образом, из-
под самого носа, чуть не из самой пасти не насытив-
шегося хищника...
Бросили монету, и первым выпало Алику. Чёрный
вздохнул при этом с таким заметным облегчением,
шумно выпустив из лёгких воздух, что некоторые
из его старших ребят зыркнули на атамана укориз-
У астафьевских родников
ненно. Да и сам он сразу как-то обмяк: глаза уже не
таращились угрожающе, жило в них сейчас одно
лишь жестокое детское любопытство – что-то будет
дальше?!
А дальше было вот что. Все сгрудились вокруг
большой клетки, впрочем, вряд ли она казалось та-
ковой косматому её обитателю, который возлежал
сейчас, шумно отфыркиваясь, мотая непомерно
крупной рахитичной головой и судорожно поводя
впалыми боками, крепко держа в передних лапах
крупную, сильно пахнущую мясную кость, которую
грыз неспешно, часто слизывая большим розовым
языком.
Посетителей в будние дни бывает немного, а те,
что прохаживались возле, сами отошли, от греха
подальше, при виде ватаги недобро настроенных
парней.
Следовало, однако, поторопиться: всё ведь могло
случиться, а главное, в любую минуту мог нагрянуть
милицейский патруль, такое случалось, а перспек-
тива принудительного контакта с суровыми мужчи-
нами в синей форме никого, понятно, не радовала.
В наступившей тревожной тишине – слышно
только, как хищник рвёт жёлтыми клыками мясо и
смачно его жуёт, – Алик мягко оттолкнулся и пере-
валил через невысокий барьер, приблизившись к
толстым прутьям клетки почти вплотную. Зверь тот-
час скосил на него один свой внимательный глаз,
продолжая, впрочем, неспешно есть, и только уши
– чуткие, торчком – выдавали в нём злую насторо-
женность.
Очень нужно было хоть как-то, на один-един-
ственный миг оторвать его от этой проклятой кости.
Смельчак инстинктивно обернулся к своим: было
бы славно, если бы ребята как-нибудь вспугнули
льва. Но это противоречило одному из двух главных
условий – только одному. И только руками...
Позади маячил вконец размякший Чёрный. Даже
не видя его, Алик всей спиной ощущал наглый са-
мовлюблённый взгляд, которым тот подталкивал
его сейчас с самодовольной ухмылкой: «Ну чё,
струхнул, керя? А зря, я тя предупреждал». И крупно
пожалел он, наверное, в этот момент об этой своей
затее... следом припомнил, как откровенно вздох-
нул Чёрный после жеребьёвки (у, трус поганый!), и
нешуточная злость подкатила к скулам, прихватив
накрепко присохший к нёбу неживой язык. С те-
лом своим он сейчас совладеть не мог, оно словно
вышло на время из его подчинения. Противно ви-
брировали ладони. Слушалась только голова, на-
полненная лёгким противным звоном, и он снова,
на сей раз неспешно, повернул её в сторону своих.
...Ребята стояли, сбившись в тесную кучу, рази-
нув от волнения рты и впившись в его фигуру вы-
таращенными глазами, в которых только надежда и
страх. И были они в эту минуту немного смешны и
до того похожи, – ну, все до единого, – что парень
невольно улыбнулся. Чина, как и всегда, счёл этот
знак обращённым к нему лично, а потому не за-
медлил просиять в ответ, да ещё подмигнул другу,
подбодрив его своим маленьким, перепачканным
в извёстке, воинственно сжатым кулачком. Алик
тоже подмигнул ему, а заодно и всем своим парням,
265
 У астафьевских родников
глазам его вернулся прежний, такой знакомый всем
озорной блеск.
В следующий миг он стремительно зашёл сбоку и
неожиданно сильно дёрнул льва за кисточку на кон-
чике хвоста, что свешивалась, нервно подрагивая,
из-за прутьев клетки. Огромная кошка вскочила рез-
ко, отбросив кость к самому краю. Всё произошло
так стремительно, что зверь и рявкнуть не успел.
Уязвленный, он стоял сейчас на мягких своих, мо-
гучих лапах и, не мигая, всматривался в лицо этого
самоубийцы, который невольно отшатнулся от тя-
жёлого недоброго взгляда. Зрители разом и как-то
утробно охнули, когда лев вскинулся, но продолжа-
ли стоять всё так же, пригнувшись к барьеру, вце-
пившись в перила побелевшими пальцами, ожидая
развязки.
Хозяин клетки, между тем, пребывал всё в той
же позе, смахивающей на собственное изваяние, и
только едва различимо недовольно урчал. В глазах
его не было уже прежней озлобленности. В их не-
проглядной желтоватой глубине притухли на время
зеленоватые сполохи, а взор всё легчал, утрачивал,
светлея, колючую свою, пугающую тяжесть, пока и
вовсе не стал прозрачным. Сейчас он ясно струил-
ся, не задевая, впрочем, ни этого высокого бледно-
го юношу, стоявшего перед ним, ошеломлённого от
собственного же безрассудства, ни столпившихся
за барьером мальчиков, взмокших от страха и вол-
нения, разинувших глупые рты...
...минуя холмистое, объятое острым, щекочущим
ноздри нечистым звериным духом опостылевшее
пространство с пыльной листвой полуживых дере-
вьев и дохлой затоптанной травой, взор его устре-
мился вниз, к начинающему свежеть вечернему
266
морю, и уже там, легко скользнув по прохладной
солоноватой воде, прочь бегущей от изнурённого
убийственным зноем тёмного песчаного берега, он
мирно отплывал, минуя благополучно маяк на даль-
нем острове, за призрачную линию горизонта ...
...Оправившись от давешней дерзости, Алик
вновь заметно осмелел. В следующий миг он про-
сунул руку между толстыми металлическими пру-
тьями и, нащупав кость, сжал её. Всё так же не отры-
вая пристального, в упор, взгляда от успокоенного,
казалось, хищника, он медленно, очень медленно
потянул руку обратно. Оставалось совсем уже не-
много: поднести её бережно к самому краю и вы-
дернуть сильным рывком.
Тут-то и произошло непредвиденное... В самой
глубине клетки, из овального обгрызенного отвер-
стия в толстой деревянной перегородке раздался
угрожающий рык, и оттуда тотчас высунулась голо-
ва рассерженной львицы. Парень вздрогнул от не-
ожиданности, мгновенно переведя взгляд со льва
на его оскорблённую подругу, но добычи своей
почему-то не выпустил, словно забыл о ней вовсе.
И тогда случилось самое ужасное: изловчившись,
одним точным движением лев накрыл руку парня
своей мощной лапой. Похожим жестом дети ловят
кузнечиков... Вокруг завопили, всех точно прорва-
ло... Львица выпрыгнула из укрытия, Алик же... Алик
молча, закусив посеревшие губы, дёрнул изо всех
сил руку и вырвал её, окровавленную, так и не вы-
пустив то, что было зажато в ней теперь намертво...
Что тут началось!
Кричали что-то бестолковое ребята, разом бро-
сившись к своему вожаку и перетаскивая его через
барьер, кидались на прутья клетки взбешённые
львы, грозя разорвать всех в клочья. Они прыгали,
встав на задние лапы, как гигантские разъярённые
собаки, потрясая всё пространство вокруг диким
оскорблённым рёвом. Ярость их немедленно пере-
далась обитателям соседних клеток, потом её под-
хватили и в дальних... Отовсюду бежали сюда люди,
их оказалось неожиданно много.
А посреди этой паники, оглушённый невообра-
зимым гвалтом, не слыша ничего и виновато улыба-
ясь, правда, одним только бескровным пересохшим
ртом, застыл красивый бледный юноша, цепко сжи-
мая в разодранной до кости, изуродованной руке
странный трофей – большую, сильно пахнущую
мясную кость.
О том, что происходило после, он узнал в душе-
раздирающих подробностях от младшего друга,
который пересказывал ему все перипетии того
злополучного дня. Что до самого героя, то больше
других ему запомнилась женщина, та единственная,
что не потеряла самообладания в жуткой нераз-
берихе, и, пока кто-то бежал наконец на поиски
телефона, решительно, но бережно, дабы не при-
чинить излишней боли, усадила парня на заднее
сиденье своей «Победы», не побоявшись испачкать
кровью светлые парусиновые чехлы, куда следом
влез почему-то Чёрный и прошмыгнул Чина, свято
соврав, что он родной брат пострадавшего... ещё
запомнилось нагромождение склонившихся над
ним потных возбуждённых лиц и бешеная езда по

неровным улочкам, напоминающая частой сменой
окон, стен домов и вывесок магазинов кадры виден-
ного-перевиденного детектива... да ещё, пожалуй,
тот накативший внезапно, так некстати, тяжёлый
приступ тошноты...
Из потока звенящих вокруг фраз слух выхватил и
впечатал в память слово, повторяемое чаще других,
пульсом бьющее в самый висок, а потому пугающее
– столбняк! Неумолимо разрасталась в израненной
руке большая боль...
Когда же в первой попавшейся на пути аптеке
рану стали обрабатывать, он изо всех сил старался
не срываться на крик, резко играя при этом мыш-
цами упругого живота. Всё происходящее казалось
до того неправдоподобным и пугающим, что Чина
вжался в самый дальний угол кабинета, объятого
сейчас испарениями йода и нашатыря, и только
нижняя челюсть его дрожала мелко-мелко.
Исчез, словно испарился, Чёрный, когда вошёл
провизор, огромного роста и обхвата молодой
мужчина, неожиданный обладатель красивого жен-
ского голоса. Стоя со сложенными на самом верху
колыхающегося живота маленькими, ослепительно
чистыми ладошками и заняв, таким образом, чуть не
половину помещения, перекрывая вскрики Алика и
причитания двух девушек, напрочь забывших о при-
лавке, он угрожал, требовал милицию, с какой-то
особенной интонацией выпевая слова «криминал»
и «протокол». Это вконец доконало мальчика, и без
того насмерть перепуганного...
Домой мужчины возвращались всё на той же «По-
беде», расположившись на заднем сиденье. Чина
всю дорогу молчал и только робко отвечал на не-
многие вопросы водителя. Затих и Алик, виновато
уставясь в спину женщины, такой необычной, неве-
домо каким ветром занесённой в этот южный при-
морский город.
А непохожим в ней было всё: и то, что вела ма-
шину (такого здесь не случалось!), и то, что курила
открыто, но не отставив манерно пальцы, как ку-
рят женщины в трофейных кинолентах, но и не так
противно, как Азиза; она курила так, как делают это
немногие из мужчин – глубокими неровными затяж-
ками, как последним воздухом дыша этим дымом и
не умея надышаться. Непостижимо, но это никоим
образом не убавляло её удивительной женствен-
ности. Напротив, приметное наблюдательному
глазу изящество виделось во всём, но проявлялось
отчего-то сдержанно, чуть не робко, словно долго и
вынужденно таилось.
У астафьевских родников
Могло ещё показаться всё подмечающему зорко-
му взору, что эта всё еще молодая женщина непре-
станно занята напряжённым вспоминанием чего-то
очень важного, возможно, себя самой. Желанием
вновь обрести то, чем обладала прежде, но почему-
то утратила, было в ней, похоже, всё: и щемящая
угловатость, надломленность жестов, и фасон лет-
него платья, который наверняка казался ей черес-
чур легкомысленным, и даже сам её голос. Каждую
новую фразу после долгой паузы начинала она с вы-
сокой, чуть резкой ноты, но, словно опомнившись,
меняла её звучание, наполняя теплом и мягким ча-
рующим тембром – как отогревала в горячих ладо-
нях выпавшего из гнезда примороженного птенца...
Эти мысли – непривычные, неожиданные – неужели
они сейчас переполняли голову измученного юно-
ши? Вряд ли.
Это случится потом, много позже, томя неис-
кушённую душу незнакомым прежде волнением,
неизъяснимой тревогой... Сейчас же он, как заво-
рожённый, всё пытался поймать в прыгающем во-
дительском зеркальце её глаза, стараясь запомнить.
Никогда прежде не встречал он таких удивительных
глаз. И дело было вовсе не в том, что были они осо-
бенно хороши. Тут было иное: никогда прежде не
приходилось ему встречать такого взгляда, он и не
подозревал, что человек способен так смотреть.
Глаза её жили, казалось, своей, совершенно
особенной, отделённой ото всего жизнью, но, что
поражало в них больше всего, – это оставшееся
почему-то, странным образом задержавшееся в са-
мой глубине зрачков явственное ощущение муки,
минувшей, быть может, давно. Наверное, так же дол-
го и мучительно болит и ноет уже несуществующая
ампутированная конечность у инвалида.
Бесчисленное количество раз потом, много поз-
же, не умея подавить в себе неослабевающего ин-
тереса, будет он вспоминать эту женщину, пытаясь
воссоздать её мысленно, вспомнить всю... все юно-
шеские видения так и останутся чужими портрета-
ми других неинтересных женщин, незрячих к тому
же, без её глаз.
...Так кто же была она, эта женщина? Как оказалась
она в этом городе? И чем была так терзавшая её, так
надолго поселившаяся во взгляде, эта пожизненная
боль?!
Иллюстрации Анны ПАСЫНКОВОЙ
г. Калининград
267
 У астафьевских родников

Иллюстрируем Астафьева!
К 90-летию выдающегося русского писателя, нашего земляка

Коллективный портрет студийцев Красноярской студии ксилографии (аппликация).

Выпускница творческой мастерской графики Российской академии художеств в Красноярске
Анна Постникова у своей работы.

К
расноярская студии ксилографии и мастерская книжной графики Красноярского государственного
художественного института (руководитель – народный художник России, действительный член Рос-
сийской академии художеств профессор Герман ПАШТОВ), клуб почитателей В. П. Астафьева «Затесь»
при Государственной универсальной библиотеке Красноярского края и редколлегия межрегионального
литературно-художественного альманаха «Затесь» (главный редактор – член Союза журналистов России
Валентина МАЙСТРЕНКО) приглашают художников-графиков принять участие в их совместном проекте
«Иллюстрируем Астафьева!», посвящённом 90-летию со дня рождения писателя. В рамках проекта пред-
полагается:
создание иллюстраций к астафьевским произведениям студентами КГХИ под руководством профес-
сора Г. С. Паштова;
выставка студенческих иллюстраций к 90-летию писателя (отмечается 1 мая 2014 года);
объединённая выставка художников Красноярья «Иллюстрируем Астафьева!», где будут представле-
ны работы членов Красноярской студии ксилографии и студенческие астафьевские иллюстрации, а также
иллюстрации прошлых лет;
издание каталога с иллюстрациями к астафьевским произведениям;
издание альбома с лучшими иллюстрациями красноярских художников к произведениям Астафьева.
выпуск очередного – четвёртого номера альманаха «Затесь» в юбилейном 2014 году с иллюстрация-
ми лучших работ красноярских художников к астафьевским произведениям;
презентацию альманаха «Затесь» в государственной универсальной научной библиотеке Краснояр-
ского края (клуб почитателей В. П. Астафьева «Затесь» совместно с мастерской книжной графики Красно-
ярского художественного института).

268
 У астафьевских родников

Post Scriptum
Фирменный почтовый поезд «Затесь»

Когда-то при жизни писателя довелось мне вести рубрику в краевой газете «Из почты Виктора Аста-
фьева». Письма эти переворачивали душу. К сожалению, лишь крошечная часть этих изумительных
посланий, адресованных Виктору Петровичу, вошла в его прижизненное полное собрание сочинений
в 15 томах. Минуло с тех пор почти два десятилетия, за это время мы лишились писателя, которому
народ мог изливать свою душу, и практически лишились писем: телеграфически краткие эсэмэски вы-
теснили их. И все-таки почтовые ящики еще не исчезли, и бросают в них не только деловую переписку,
и, самое удивительное, хоть и не может быть уже писем «из почты Виктора Астафьева», но в нашем
редакционном «портфеле» есть письма нашего времени об Астафьеве.

Перечитываю Астафьева...
Д орогая редакция! Давно собиралась написать вам, поблагодарить за первый номер альманаха
«Затесь», который я прочитала от первой до последней страницы. Во-первых, мне очень понрави-
лось внешнее оформление: замечательные русские берёзы, обложка зелёная, травяная, сказочная.
Во-вторых, тронуло обращение главного редактора к читателю. И в-третьих, конечно же, тронула с фото-
графии пронзительная улыбка Виктора Петровича Астафьева с его прощальными словами к людям.
Как хорошо, что люди помнят и чтят нашего великого писателя, о чём свидетельствуют опубликованные
в альманахе письма, стихи, песни, воспоминания. Очень хочется, чтобы такой альманах выходил периоди-
чески. И дай вам Бог здоровья и сил выпускать его! Думаю, люди, читающие и почитающие нашего писате-
ля-земляка, будут вам благодарны и признательны.
Лично я очень люблю Виктора Петровича и его произведения, исключительно классические, трогатель-
ные, пронзительные, восхитительные и печальные... Недавно я начала перечитывать его заново, хотя всег-
да читала по мере выхода его книги, следила за публицистикой и всегда гордилась тем, что этот писатель,
чудный, замечательный, – наш земляк.
Какая трагическая судьба у этого человека, это даже трудно представить: сиротство, детдом, голодное
и холодное детство; война, фронт, ранения; потеря двух дочерей, родных и близких; напряжённая писа-
тельская жизнь, исполненная неимоверных трудов; бесконечные болезни и боль, боль о судьбе России, о
её народе. Читаю сейчас эпистолярный дневник 1952–2001 «Нет мне ответа» иркутского издателя Генна-
дия Сапронова и только чуточку соприкасаюсь с любовью и муками этого выдающегося мастера слова, и
как же всё это отзывается во мне сопереживанием и болью. Препятствий было на его пути – не счесть! И
огорчений тоже.
Из письма В. Я. Курбатову 12 июля 1985 года: «В "Новом мире" набрали два моих рассказа, безобиднень-
ких в сравнении с романом, но так их «отредактировали», что я вынужден был просить второй рассказ
снять – одна от него шкурка осталась. Они мне в ответ упрёк: как, мол, так, мы всё согласовали с Вами,
мы хорошие, а хитрые ж все... стали, спасу нет! Звонили без конца, согласовывая обороты, слова, даже
слово «капалуха», и меня умилило: во работают с автором. А от текста осталось – хер, да и тот с со-
ломинку толщиной... Но всё равно к зиме думаю составить сборник на 20 листов».
Перечитывая Астафьева, снова восторгаюсь, задыхаюсь, волнуюсь, плачу, смеюсь и не могу словами
передать, почему я покорена всем, что он пишет? Может, потому, что всё написано про меня? Я, как и он,
прошла в Сибири через голодное детство. Оно у меня выпало на войну. Что мы ели? Лепёшки из розового
клевера; саранки, тоже, как он, копали, варили, парили; ждали, когда появятся побеги на соснах, чтобы
полакомиться; черемшу жарили-парили, она наша спасительница, но долго я не могла смотреть на неё
после этого. А свои первые буквы писали на полях старых газет чернилами, сделанными из сажи. Никогда
не забуду, как, учась уже в городе, в педучилище, я впервые отведала булочку с чашечкой горячего какао.
Мне это показалось роскошной, небесной трапезой. Но за это мне пришлось сдать 250 граммов крови.
Стипендии были маленькие, поэтому зарабатывала я на хлеб тем, что сдавала кровь, за что давали немного
денег и вот эти булочки с какао.
И выросла я в своем Нижнеингашском районе тоже среди тайги. Перечитывая Астафьева, заново оча-
ровываюсь его поистине художественными картинами. Приведу небольшой отрывочек из повести «Пере-
вал»: «Бывают летним вечером самые тихие и торжественные минуты, когда вся природа, разомлев под
солнцем и натрудившись за день, медленно-медленно погружается в сгущающиеся сумерки. Заря почти

269
 У астафьевских родников
отцвела...» И вот тут, на этих словах, вспоминаю вдруг о своём учителе. Кстати, любить и поминать своих
учителей – этому тоже учит Астафьев. Так вот, вспоминаю я, как училась в городе Канске, в педучилище. У
нас был замечательный преподаватель русского языка и литературы Виктор Андреевич Кирюшкин, кото-
рый учил нас подбирать, искать в произведениях наших классиков описания природы, погоды: день-ночь,
лес-степь и т. д. Он заставлял нас находить их, выписывать и заучивать наизусть, а потом мы писали сочи-
нения, изложения, диктанты по этим отрывкам.
Так Виктор Андреевич учил нас понимать красоту и понимать русскую классическую литературу. Пом-
ню, как мы подбирали огромные, очень длинные предложения с описанием украинской степи, кавказской
ночи, сибирской тайги и многое-многое другое. И это осталось на всю жизнь: Толстой, Бунин, Тургенев,
Лермонтов и ещё огромная плеяда наших замечательных русских писателей. И сейчас, на склоне лет, я го-
ворю своему учителю: спасибо, Виктор Андреевич, вы научили нас любить русскую литературу, это такое
счастье! И когда я читаю повести, рассказы, затеси Виктора Петровича Астафьева, я всегда вспоминаю о
своем учителе Викторе Андреевиче Кирюшкине. Будто с ним вместе постигаю всю глубину, очарование
астафьевского слова. И по привычке юных лет выписываю самые интересные описания.
«В яркие ночи, когда по небу хлещет сплошной звездопад, я люблю бывать один в лесу, смотрю, как звёз-
ды вспыхивают, кроят, высвечивают небо и улетают куда-то. Говорят, что многие из них давно погасли,
погасли ещё задолго до того, как мы родились, но свет их всё ещё идёт к нам, всё ещё сияет нам». Это из
повести «Звездопад». Невозможно остаться равнодушным после прочтения её, «Перевала», «Стародуба»,
«Кражи»... Мне довелось большую часть жизни трудиться в детдоме, поэтому о его детдомовских годах
читаю взахлёб. Астафьев пишет так, будто он на протяжении твоей жизни был с тобою рядом. Это удиви-
тельный дар.
В его письме к жене от 22 июня 1979 года чуть-чуть приоткрывается завеса: как это ему удавалось про-
никать в наш внутренний мир: «Однажды я шёл пешком с красноярского базара. Нарочно шёл пешком и
смотрел на лица людей – ты же знаешь эту мою слабость – читать лица, – и сколь много повстречалось
мне хороших лиц, особенно женских... Хорошо одетые, свободные по случаю выходного дня, как прекрасны
были люди, и как не хотелось мне заглядывать им «за спину», угадывать их судьбы, ибо я заранее знал, судь-
бы их хуже их. Ах, если б люди походили на себя в жизненной сути, помнили бы, как они добродушны, хороши
и светлолики...»
Я люблю его произведения, люблю самого Астафьева, молюсь, чтоб Бог дал мне сил, жизни и зрения,
дабы не разлучить с писателем. Это глыба. Это самородок. Это трудяга до кровавого пота. Это Человек и
Писатель с большой буквы. Больной, израненный, измученный трудной жизнью с детства и до старости,
откуда этот человек брал силы, чтобы так высоко творить, говорить, писать, бороться?.. Всю жизнь навали-
вались на него болезни, словно неведомые чёрные силы останавливали перо писателя, чтобы прекратил
писать. Приведу несколько выписок из его писем, когда ему было всего лишь за 30.
26 апреля 1956 г. Чусовой. (Адресат не установлен.) «С ноября до середины февраля я лечился электри-
чеством. Уколами, микстурами и прочей дрянью. Добился очень немногого».
1956 г. Чусовой. (В. А. Черненко.) «Я сейчас, несмотря на болезнь, много и упорно тружусь над романом».
13 октября 1958 г. Чусовой. (Адресат не установлен.) «Но вообще мне стало трудно работать. Лит.
выучка даёт себя знать, да и здоровьишко никудышнее. Безумно болит голова. Работаю лишь утром. А к
вечеру полный дурак и немощный, как Казанова в старости».
С возрастом груз болезней станет ещё жестче, еще тяжче, а писательский труд каторжней. Из письма
жене от 22 июня 1979 г.: «Так никто и никогда не узнает, как, преодолевая свои недуги, я садился за стол и
заставлял себя работать и в кровь разбивал морду ... Я уж много-много раз ловил себя на мысли: «Умереть
бы...» – как избавительной». Но он вставал и снова шёл вперёд, солдат Великой Отечественной, солдат
Великой русской литературы. Переписка астафьевская душу переворачивает. Особенно меня покорили
письма из Курска писателя-фронтовика Евгения Ивановича Носова. Может, потому, что у нас с ним оди-
наковое отношение к Астафьеву, к его творчеству? Письма Евгения Носова из всей обширной переписки
писателя считаю самыми трогательными, искренними, наполненными сердечной любовью и добротой.
Май 1980 года. «Я по-прежнему полон к тебе неувядаемой нежности, и из всех людей, каких помню, ты
остался для меня единственным светом и примером».
1989 год. «Дорогой Виктор! Получил твои светлые, чистые, как облака, книжки «Последнего поклона», а
ещё хорошее, умиротворённое, ровное письмо, похожее на поставленную свечу в тихой часовне. Я страш-
но всему этому обрадовался, весь ослабел, даже обессилел от радости. И только билась мысль: надо от-
ветить поскорее... Сказать тебе спасибо за добрые слова. А ещё сказать, что я неизменно и тихо люблю
тебя...».
Только у читателей – почитателей Астафьева встречаешь в переписке подобные, исполненные любви
письма. Таких читательских писем много. Приведу лишь два отрывочка в качестве примера. Осень 1986 г.
Парфёнов. г. Ковров. «Прочёл Ваш новый сборник «Жизнь прожить»... Откуда в Вас столько силы, добро-
ты, мужества. Столько русского!.. Я не завидую Вашей жизни (о нападках на Вас из-за «Ловли пескарей...» не
обращайте внимания)... но хочу прожить свою так же на пределе сил, отпущенных природой, – честно,
достойно, как Вы».
13 июня 1987 г. Л. М. Стенина. Москва. «Я никогда не входила в переписку ни с «модными» писателями, ни
с актёрами, но уж очень грязное дело было затеяно вокруг Вашего имени... Достаточно прочесть хотя бы

270
 У астафьевских родников
один Ваш рассказ, чтобы понять, что Вы – человек необыкновенно честный, чистый, много переживший,
– незамутнённый, несмотря на всё то, что выпало Вам в жизни испытать. А Ваша «колючесть» – от неж-
ного и уязвимого сердца. Когда-то, по-моему, у Гейне я вычитала такую фразу: «Его сердце было окружено
колючками, чтобы его не глодала скотина». ...Берегите своё здоровье и не обращайте внимания на клопи-
ные укусы Ваших «доброжелателей».
Не знаю, кому как, а мне эта астафьевская эпитафия: «Я пришел в этот мир добрый, родной и любил его
безмерно... Ухожу из мира чужого, злобного, порочного...» кажется кратким выражением тяжкого его жиз-
ненного пути, наполненного болью, страданием, трудом каторжным и просто тяжёлой жизнью человека,
страны, нашей Родины, Земли – планеты всей. Он знал не понаслышке, как содрогают эту планету войны,
как калечат её, как калечат человеческие судьбы.
Передо мною лежит астафьевская пастораль «Пастух и пастушка», и я по привычке ищу отрывок, прон-
зивший меня, и тут же нахожу: «В глазах её стояли слёзы, и оттого всё плыло перед нею, качалось, как море,
и где начиналось небо, где кончалось море – она не различала. Она отыскала могилу...» Астафьев, получив-
ший за свою правду о войне уже не «клопиные укусы», а удары под дых, посмел взяться за непостижимый
разумом труд, за который надеяться на благодарность было бы наивно. Но читающий народ понял его.
«Дух русского солдата водит Вашей рукой, а мужества Вам не занимать», – так откликнулся на роман
«Прокляты и убиты» один читатель-фронтовик.
Мой брат Василий Петрович Трубачёв, тоже 1924 года рождения, как и Виктор Петрович, тоже воевал,
дошёл до Берлина. Когда он вернулся с фронта, мне было 10 лет, вся деревня радовалась, встречая героя
войны, но он никогда ничего не рассказывал о ней. Судьба его сложилась трагично. Выйдя живым из этой
страшной мясорубки, именуемой войной, он погиб молодым. Фашисты его не убили, а бывший зэк убил...
Так вот, когда я читаю произведения Виктора Петровича о войне, я принимаю, почему было так трудно
моему брату что-то рассказать о ней. Астафьев взял на себя эту муку.
В одном из писем он пишет (о Пушкине): «Дар Божий – это награда и казнь». Он с благодарностью при-
нял дарованную свыше награду – писательский дар и с солдатской терпеливостью претерпел муки, ко-
торые сопутствуют всякому, кто даром Божиим честно служит людям... Издавайте и дальше альманах «За-
тесь». Храните астафьевское имя! С благодарностью

Таисья ТРУБАЧЁВА,
заслуженный учитель России,
создатель авторской школы социальной реабилитации для детей-сирот
г. Красноярск

Последние победители
Когда последний фронтовик
Глаза сомкнёт совсем,
Наверно, в этот самый миг
Нам плохо станет всем...
Николай Березовский

В
девятнадцатом веке Россия участвовала в 29 войнах и военных конфликтах, в которых потеряла
853 717 человек. Военные лихолетья объединяли людей, и тогда война с захватчиками становилась
всенародной, общенациональной. Среди всех этих войн и конфликтов особо нужно выделить вой-
ну 1812 года, хотя бы потому, что эта война была поистине народной, Отечественной. В ней Россия по-
теряла 115 тысяч своих сынов. Она стала уроком и примером того, что великую победу может одержать
только поистине великий народ – сплочённый, решительный и самоотверженный. Все эти качества рус-
ского народа ярко проявились в главной битве 1812 года – Бородинском сражении, 200-летний юбилей
которого Россия отметила недавно.
По всей стране прошли торжественные собрания, заседания круглых столов. Были обновлены памят-
ники, памятные знаки на местах сражений и других связанных с войной местах. На Бородинском поле
состоялись реконструкции главного сражения Отечественной войны 1812 года. Были проведены и дру-
гие патриотические акции. Конечно, фактор времени играет важную роль в формировании историче-
ской памяти. Стирается острота восприятия этого события, ведь произошла не одна смена поколений.
Эта война теперь уже воспринимается как историческая веха России, как далёкое прошлое. Но народ
помнит и чтит память о героях той далёкой войны.
А вот как отмечался 100-летний юбилей этого исторического события в августе 1912 года, рассказали
многие архивные документы – свидетельства того времени. Инициатором празднования стал великий
князь Сергей Александрович Романов. Он готовил указы, уложения, манифесты и другие основопола-
гающие документы по празднованию юбилея для царской подписи. Во исполнение этих документов к

271
 У астафьевских родников
юбилею были открыты памятники героям 1812 года в Полоцке, Витебске, Смоленске. Был организован
Комитет по устройству музея 1812 года в Москве и начат сбор средств. Координатором был назначен
генерал Владимир Гаврилович Глазов.
К юбилею начали готовиться заранее. За семь лет до него, с 1905 года, записывались на граммофонные
пластинки произведения, посвящённые Отечественной войне 1812 года, печатались книги, открытки и
мемуары. К торжествам были изготовлены памятные медали четырёх степеней: I – Большая золотая – для
возложения на гробницы Александра I и его полководцев – Кутузова, Багратиона и Барклая-де-Толли;
II – Золотая медаль – для представления государю-императору Николаю II, императрицам и наследнику
престола; III – Светло-бронзовая – для представления остальным членам императорской фамилии; и
IV– Нагрудная светло-бронзовая медаль – для награждения воинских частей, участвовавших в войне,
и всех лиц, состоявших на государственной службе. Все эти медали выпускались под одним грифом: «В
память 100-летия Отечественной войны 1812 года».
Кроме того, были изготовлены «бородинские рубли», напоминавшие изображением известную ме-
даль 1812 года. Помимо этого перед юбилеем и сразу же после него были созданы такие общественные
организации, как «Общество потомков Отечественной войны» со своим уставом, своим журналом. В
этом обществе предусматривались стипендии для неимущих потомков участников Отечественной вой-
ны или же бесплатная учёба в учебных заведениях. Это общество существовало на средства от взносов,
пожертвований, концертов, лотерей и чтений, от изданий документов, статей и др. Сегодняшние наши
«Дети войны» чем-то напоминают то давнее общество. Возникали и другие общественные объединения,
например, «Бородинское общество» (22.03.1913), Общество охраны памятников и многие другие.
Юбилейные торжества проходили три дня. В Москве прошёл парад на Ходынском поле, были отслу-
жены панихиды по воинам в храме Христа Спасителя, на стенах которого были выбиты имена героев
войны, и во всех храмах России. В Историческом музее была организована «Выставка 1812 года» и издан
каталог. Кроме всего прочего, повсеместно служились молебны, устраивались крестные ходы и т. п. Ос-
новные торжества сосредоточились на Бородинском поле, где к тому времени уже были установлены
памятники героям и частям, участвовавшим в той войне. Сюда прибыл сам государь-император Нико-
лай Второй с семьёй и множество представителей царствующего дома Романовых. По России устраива-
лись праздничные обеды для рабочих с раздачей брошюр о войне.
Накануне этого важнейшего для России события, в 1911 году, было разослано по губерниям высо-
чайшее предписание – разыскать современников и участников тех сражений. Из губернаторских кан-
целярий полетели реляции в города и уезды: «Распоряжением губернатора предлагается найти участ-
ников или очевидцев славных событий Отечественной войны, коих предлагается направить в Москву
для участия в праздновании». Было найдено 25 человек – живых участников и свидетелей героических
событий 1812 года. Все они были в возрасте от 108 лет и старше. Например, Иван Машарский (108 лет)
был очевидцем сражения под Клястицами. Самому старшему из них – бывшему фельдфебелю А. И. Вик-
тонюку было уже 122 года! Он не мог ходить. Из этих двадцати пяти только пятеро смогли прибыть на
торжества в Бородино. После объезда войск государь Николай Второй подошёл к победителям. Они
хотели подняться, но он не позволил, а сам поклонился каждому. Это же сделали и великие князья со
свитой.
Вот имена, которые с трудом удалось установить: фельдфебель А. И. Виктонюк, Максим Пяточенков,
Степан Жук, крестьянин Котлов, Иван Машарский. В городе Ялуторовске Тобольской губернии (ныне
Тюменская область) был найден ещё один герой Бородинского сражения – Павел Яковлевич Толсто-
гузов. Ему в 1912 году исполнилось 117 лет. В Тюмень была отправлена телеграмма от ялуторовского
градоначальника: «Сообщаю Вашему превосходительству, что в городе проживает участник событий
1812 года Павел Яковлевич Толстогузов...» Далее сообщалось, что ему 117 лет, «но старик сравнительно
бодрый, хотя и глуховат и плохо видит, но отличается ясной памятью». В архиве сохранилась и эта
депеша, и фотография ветерана вместе с молодой 80-летней женой, запечатлённая присланным фото-
графом. Финал этой истории грустен. Павла Яковлевича стали готовить к поездке на торжества в Мо-
скву, но он не дождался этого часа – умер, то ли от волнения, то ли от старости. Да и как бы 117-летний
ветеран-долгожитель перенёс дальнюю дорогу, хотя к тому времени в Ялуторовск прибыл из Тюмени
первый поезд и заработало уже северное крыло Транссиба.
Сибирская земля породила чудо-богатыря, который 17-летним воином плечом к плечу со всем рус-
ским воинством под предводительством фельдмаршала Михаила Илларионовича Кутузова стоял, по-
ливаемый картечью неприятеля, на Бородинском поле, пережил четырёх императоров и закончил свой
земной путь при последнем российском царе Николае Втором. Возникает одна знаковая историческая
параллель. В 2011 году, когда Россия стала готовиться к 70-летию парада на Красной площади 7 ноября
1941 года, точно так же, как и в приведённой выше истории, стали искать участников этой памятной
акции, проведённой в нескольких десятках километров от линии фронта. И выяснилось, что во всей
Тюменской области лишь в Ялуторовске (!) живёт и здравствует участник этого легендарного парада
Михаил Алексеевич Воробьёв, кавалер двух орденов Красной Звезды. Шагнув от стен Кремля прямо в
пекло войны, он с честью прошёл через великие сражения Второй мировой войны, как и далёкий его
предшественник Павел Яковлевич Толстогузов. Да, у каждого своё Бородино.

272
 У астафьевских родников
2
И кто после этого посмеет усомниться в ратных качествах сибиряков?! Отечественная война 1812 года
с публикацией Манифеста Александра I нашла широкий отклик в сердцах сибиряков. Именно в Отече-
ственной войне 1812 года впервые прославились невиданным мужеством и стойкостью сибирские полки.
Перед войной была сформирована 12-я Сибирская дивизия численностью 17 343 солдата, состоявшая
в основном из рекрутов-сибиряков. Когда началась война, из Сибири было вывезено семь регулярных
полков и две артиллерийские роты, в т. ч. 94-й пехотный Енисейский полк. Всего в составе Русской армии
сибирские пехотные и кавалерийские части насчитывали 27 000 человек.
Именно после Смоленского сражения 4 и 5 августа 1812 года французы заговорили о сибиряках с ува-
жением и страхом. Командовал сибиряками генерал-майор Антон Антонович Скалон (1767–1812 гг.),
француз по крови, сибиряк по рождению, сражавшийся против французов и погибший в неравном бою
за Смоленск. Потомственный генерал родился на Алтае, в Бийске. Его отец Антон Данилович Скалон уча-
ствовал в нескольких военных кампаниях, возглавлял все войска Сибири, имел чин генерал-поручика.
В Бородинском сражении Сибирские полки стяжали неувядаемую славу. Доблестная 24-я пехотная ди-
визия сибиряков, героически оборонявшая Смоленск, практически полностью пала смертью храбрых на
Бородинском поле, защищая батарею генерала Раевского. 24-й дивизией сибиряков командовал генерал-
майор Пётр Гаврилович Лихачёв, кавалер ордена Святого Великомученика и Победоносца Георгия 4-й
степени. В Бородинском сражении, будучи больным (из-за сильных болей в ногах он почти не мог ходить),
он руководил сибиряками, сидя на походном стуле в переднем углу редута под градом пуль, ядер и гра-
нат. Вокруг него беспрестанно падали убитые и раненые, но он мужественно ободрял своих молодцев.
«Смелее, ребята! – говорил он. – Помните, мы дерёмся за Москву!» Во главе солдат с обнажённой шпагой
в критическую минуту он бросился в атаку. Раненый, исколотый штыками и повергнутый на землю при-
кладами, еле живой, он был взят в плен и представлен Наполеону...
Генерал Лаптев лично вёл Ширванский полк 24-й дивизии в атаку на занятую французами батарею, и
три раза сибиряки при барабанном бое пробивали штыками и прикладами себе дорогу сквозь многочис-
ленную французскую конницу. Командир 3-го кавалерийского корпуса генерал-майор Крейц получил в
бою шесть ран, дважды под ним убивали коня. Генерал-майор Понсет, искалеченный в предыдущих боях,
стоял перед своей бригадой на костылях и говорил, что умрёт, но не отойдёт ни на шаг.
Сибирский и Иркутский драгунские полки принимали участие в кавалерийской схватке, развернув-
шейся за ключевую позицию Бородинского поля – Курганную батарею. К вечеру в Сибирском драгунском
полку остались лишь 125 рядовых и три офицера. 95-й Красноярский полк, отбивая атаки Морана и Бру-
сье, потерял 20 офицеров и 712 нижних чинов.
Коренной сибиряк подполковник В. М. Шухов в походах против Наполеона прошёл путь от Москвы до
Парижа. В сражениях с неприятелем он участвовал с июня 1812 года по март 1814 года. Был под Варшавой,
в Силезии, в Богемии, в Саксонии, сражался под городами Дрезден, Лейпциг, Магдебург, Гамбург, брал
Париж. За боевые заслуги перед Отечеством подполковник В. М. Шухов был награждён двумя боевыми
орденами и двумя медалями. Майор Иркутского гусарского полка Александр Григорьевич Меретеев в
военную службу вступил в 1780 году. Принимал участие во всех сражениях во время войны 1812 года под
Смоленском, Дорогобужем, Вязьмой, Гжатском. На Бородинском поле был ранен и за отличие в этом сра-
жении был награждён орденом Св. Анны 4-й степени, участвовал в Заграничных походах 1813–1814 годов.
Будущий первый гражданский губернатор Енисейской губернии (с центром в Красноярске) Александр
Петрович Степанов также участвовал в Отечественной войне 1812 года. Он сформировал из крестьян
под своим командованием конный отряд в 140 сабель и вступил в Калужское ополчение. Участвовал в
боях по взятию Вязьмы и преследовании французов. За отличие в сражениях награждён орденами Св.
Владимира IV степени с бантом и Св. Анны II степени.
В Отечественной войне 1812 года принимал участие Даниил Корнильевич Делие (Ачинский). Его рат-
ный путь прошёл и через Бородинское поле. Бог хранил его: из восьми человек, обслуживающих артил-
лерийское орудие, в живых остались только двое – он, командир орудия, и ещё один солдат. Вместе с
русскими войсками, обращая противника в бегство, дошёл артиллерист Делие до Парижа. Впоследствии
он угодил из царской армии в Сибирь на каторгу, куда пришёл с преступниками в кандалах. Получив сво-
боду после каторги, водворился Даниил в Ачинске, а вскоре переехал в деревню Зерцалы, что под Ачин-
ском. Со временем, став знаменитым праведным старцем Даниилом Ачинским, он был известен далеко за
пределами Приенисейского края, ныне прославлен в сонме сибирских святых.
В списке священников, награждённых медалями за участие в сражениях Отечественной войны, 12 имён.
В их числе тоже есть сибиряки. Священник Бутырского полка о. Василий Галченко, Томского – о. Ники-
фор Дмитровский, Тобольского – о. Фёдор Сперанский, Селенгинского – о. Иоанн Еланский. Военный
священник 19-го егерского полка, сформированного в Омске, о. Василий Васильковский, получивший
в боях ранения и тяжёлую контузию, стал первым из духовных наставников в Русской армии, удостоен-
ным за мужество высшей военной награды России – ордена Св. Великомученика и Победоносца Георгия
IV степени. Защищая родную землю, вместе шли в бой представители всех конфессий, находящихся на
огромной территории России. Священники благословляли воинов, патриотическим словом призывали
смело сражаться с вражьей силой. И вместе с солдатами гибли.

273
 У астафьевских родников
3
Стремительный бег времени не знает ни замедлений, ни остановок. Вот уже и ХХ век со всеми его вели-
кими свершениями и грозными катаклизмами перешёл в разряд минувших, стал ещё одним закончившим-
ся этапом всемирной истории. Неразрывной составной частью вошла в него история нашего Отечества.
В российской истории обе эти войны носят название Отечественной.
Отечественная война 1812 года и Великая Отечественная война 1941–1945 годов имеют ряд сходных
черт. Отечественная война 1812 года началась 24 июня, когда в 6 часов утра Великая армия Наполеона,
объединившая под своими знамёнами практически всю Западную Европу, перешла без объявления вой-
ны приграничную реку Неман. Великая Отечественная война 1941–1945 гг. началась в 4–5 часов утра 22
июня, когда немецко-фашистские войска с их союзниками (опять объединённая Западная Европа!) без
объявления войны вторглись по всей границе на территорию СССР.
После начала вторжения Наполеон сказал: «Шпага обнажена, надо загнать русских в их льды, чтобы и
через 25 лет они не смели вмешиваться в дела цивилизованной Европы. Я подпишу мир в Москве! И двух
месяцев не пройдёт, как русские вельможи заставят Александра его у меня просить!» А вот что говорил
Гитлер о Москве: «Город должен быть окружён так, чтобы ни один русский солдат, ни один житель – будь
то мужчина, женщина или ребёнок – не мог его покинуть. Всякую попытку выхода подавлять силой... Там,
где сегодня стоит Москва, должно возникнуть море, которое навсегда скроет от цивилизованного мира
столицу русского народа».
В обоих случаях армии противников встречались на полях сражений до начала Отечественной войны.
Первая такая встреча состоялась 2 декабря 1805 года, когда русско-австрийские войска под Аустерлицем
потерпели поражение. А гражданская война в Испании в 30-е годы ХХ века стала прологом к событиям
Великой Отечественной войны. Ход военных действий в обеих войнах тоже был схож. В 1812 году русские
войска отступали до самой Москвы, где произошло генеральное сражение под Бородино, ставшее пере-
ломным моментом в войне и приведшее Великую армию Наполеона к разгрому, а Францию к поражению.
В 1941 году Красная армия тоже отступала по всему фронту, но при всей схожести стратегии это было
вынужденное отступление до самой Москвы. Битва под Москвой в 1941 году тоже стала решающей, опре-
делила дальнейший ход войны и стала предтечей поражения гитлеровской Германии во Второй мировой
войне. И снова сибиряки стояли насмерть, защищая на этот раз столицу.
Как и в Отечественную войну 1812 года, в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг. широко раз-
вернулось партизанское движение, когда даже женщины, старики и подростки уходили партизанить – по-
тому что желали помочь своим мужьям, отцам и сыновьям одолеть врага. Великая Отечественная война
длилась 1418 дней и ночей. Победа в ней – это поистине величайший патриотический и интернациональ-
ный подвиг нашего народа. Сегодня та самая обозначенная Гитлером европейская цивилизация как раз и
пользуется благами мира, завоёванного советским народом и его армией. И чем дальше в прошлое уходят
события Великой Отечественной, тем полнее и ярче раскрывается величие нашей победы.
Великая Отечественная война, как и Отечественная война 1812 года, велась в первую очередь в за-
щиту свободы и независимости нашей Родины. В жесточайшей борьбе за Отчизну советские воины, как
и их предшественники в 1812 году, от рядового до маршала продемонстрировали беспредельный па-
триотизм, мужество, стойкость, массовый героизм и высокое боевое мастерство. Героические подвиги
фронтовиков и сегодня являются важнейшим источником патриотического и нравственного воспитания
нынешней молодёжи.
Безжалостное время и боевые раны опустошают редкие уже ряды бойцов Великой Отечественной вой-
ны. В 2011 году в России ушли из жизни 136 тысяч ветеранов Великой Отечественной войны. 503 ветерана
перешагнули 100-летний рубеж, а самому старшему из них – уроженцу Дагестана Аппасу Илиеву 1 июля
2012 года исполнилось 116 лет. В Красноярском крае проживает сейчас немногим более трёх тысяч участ-
ников Великой Отечественной. С каждым годом их становится всё меньше и меньше.
Наши ветераны – люди особые. Они не умеют говорить так красиво и складно, как американцы и ан-
гличане, они не умеют своими рассказами вызывать жалость и сострадание, как это часто делают немцы.
Из наших ветеранов почти невозможно вытянуть историй о героизме в сражениях, хотя их было на самом
деле множество. Все они, по скромности своей, считают себя обычными тружениками войны. Но каждый
год, каждый день вместе с ветеранами уходит живая память о войне.
В декабре 2012 года мы простились с 91-летним ветераном-фронтовиком Георгием Александровичем
Васильевым (о его фронтовых дорогах, которые перекрестились с фронтовыми дорогами Виктора Петро-
вича Астафьева, читайте в альманахе «Затесь» №1-2011. – Ред.). Полковник в отставке, кандидат истори-
ческих наук, доцент СибГТУ, член Красноярского краевого совета ветеранов, он прожил долгую, честную и
достойную жизнь. Войну встретил 22 июня 1941-го лейтенантом, командиром взвода разведки 200-го гау-
бичного артиллерийского полка. На дорогах войны командовал взводами разведки и связи, был начальни-
ком связи полка, начальником штаба отдельного дивизиона. Четырежды был тяжело ранен. В бою в Карпатах
получил пятое, последнее ранение, которое оказалось серьёзнее предыдущих – ему ампутировали голень
левой ноги. Окончание войны застало Георгия Александровича в госпитале в Тбилиси. После госпиталя он
продолжил военную службу, но фронтовые раны дальше служить в армии не позволили.
За свои ратные подвиги Г. А. Васильев награждён орденом Боевого Красного Знамени, двумя ордена-
ми Отечественной войны I степени, орденом Красной Звезды и медалями «За отвагу», «За оборону Со-

274
 У астафьевских родников
ветского Заполярья», чехословацкой «Честь и Слава дукельским героям», а впоследствии также орденом
Жукова и многими юбилейными и общественными медалями и наградами. И как грустно было оттого, как
обыденно прошли похороны этого легендарного человека, заслужившего при прощании самые высшие
воинские почести и почести от властей.
Наверное, настало время и для нас взять на поимённый учёт всех живущих ветеранов-победителей
этой ужасной войны. Они достойны и нашего внимания, и того, чтобы их проводы в последний путь были
торжественными, со всеми почестями, которые они заслужили всею своею жизнью. И пора, наверное,
красноярским властям подумать о принятии правового документа, определяющего церемонию захоро-
нения, общее место захоронения фронтовиков. Это может быть и «Аллея славы» на Бадалыке, и специаль-
но отведённый участок. Наивным было то поколение или нет, не нам судить. Люди честно прожили жизнь,
мужественно защищая Отечество, обустраивая его после разрухи, и имеют право на особо уважительное
отношение к ним.
Сейчас настал тот момент, когда после тяжелейших войн и репрессий Россия подошла ещё к одному
переломному этапу в своей истории. Вот здесь-то и необходимо вспомнить о подвигах, совершённых
предками. Вспомнить о том, как умеет Россия побеждать, набирать мощь, потому что живёт в ней народ
необыкновенный, неповторимый, преданный своей родной земле, готовый в нужный момент стать несо-
крушимой стеной на пути захватчиков. В этом сила русского народа, и все воинские победы – это наше
национальное достояние.
Геннадий КАПУСТИНСКИЙ,
полковник в отставке, ветеран военной службы,
почётный ветеран Красноярского края

При работе использованы интернет-источники:

http://homofestivus.ru/1812-1912.html
zvercorner.com/?p=8541
http://ru.wikipedia.org/wiki/
http://www.banopart-napoleon.com/news/geroy_voyni_iz_YAlutorovska.
html
http://kuraev.ru/smf/index.php?topic=608716.0

Такие открыточки вместе с сувенирами раздавались

населению в честь 100-летия победы над французами,
для рабочих устраивались праздничные обеды.

Город Енисейск. На поклон к участнику Отечественной войны 1812 года Даниилу Корнильевичу Делие
приехали участники реконструкции Бородинского сражения в честь 200-летия победы России над Наполеоном.
Члены военно-исторического клуба города Лесосибирска во главе с руководителем клуба А. Э. Островским – у часов-
ни праведного старца Даниила, что стоит на территории Иверского женского монастыря.

Фото Игоря МИНДАЛЁВА

275
 У астафьевских родников
Он снова в памяти, живой, и – рядом
(сердце не обманешь!).
Ушёл в работу с головой...

Романсы слушали земляне...

Вспоминая этот вечер, ощущаешь присутствие живого Виктора Петровича Астафьева, его сокровенную
грусть и искреннюю весёлость, его любовь к Енисею, к природе, к людям. Он, как пророк Иеремия, стре-
мился всё время сказать непременно что-то самое главное, что-то утишающее душу, помогающее чело-
веку в трудный час. Он торопился это делать всегда. Отсюда и полновесные, душевные его ответы на все
приходящие к нему письма, его открытость и доступность для всех, в каком бы ранге человек ни состоял.
Особенно чуток был Виктор Петрович к собратьям по перу, и прежде всего к поэтам, понимал, насколько
ранимы их души. И делал всё для того, чтобы
На пульсе времени душа – не замерла, не остудилась.
И даже, истину верша, от боли – заново родилась...
Выстраданы и выверены слова Виктора Петровича о том, что жизнь человеку даётся судьбой, но от него,
от человека, зависит, управлять ли ею, или же плыть, куда понесёт. Кстати, жизнь, полная страданий, утрат
и множества трудностей, заставляет глубже, обострённее видеть и чувствовать мир и доброту как высшую
человеческую ценность.
Нам бы вернуться к его высоте!
Но времена, видно, в мире не те.
Чтобы так жить и так чувствовать жизнь,
Надо пройти те, его рубежи...
А какой молодой, любящей, светлой, зрячей была его душа! Это знают все, близко знавшие Виктора Пе-
тровича: его родные, коллеги, друзья. Приведу строки самого Астафьева, посвящённые памяти ушедшего
друга, которые давно уже стали романсом.
Над Енисеем осени круженье,
И листья светло падают в реку,
И облака плывут, как листьев отраженье,
А сердце рвётся вслед прощальному гудку...
Нет более трогательного, более исповедального романса, чем этот, ставший для красноярцев родным,
почти молитвой для души. И не случайно появление, правильнее сказать, рождение второго романса на
стихи Астафьева «Эх, года – не беда!», премьера которого состоялась в клубе «Затесь». Для нас, для всех
присутствующих и для его друзей, это был подарок самого – живого! – Виктора Петровича. Представляли
романс, хоть они находятся и на почтительном расстоянии от Сибири, автор обоих этих романсов ком-
позитор Владимир Пороцкий и его жена – народная артистка России Ольга Синицына, приславшие по
Интернету запись из Германии. А вживую впервые исполнила романс на этом вечере по просьбе компо-
зитора известная оперная певица, народная артистка России Лариса Марзоева в сопровождении талант-
ливой Ларисы Маркосьян (фортепиано). Грусть поздней осени в новом астафьевском романсе прозвучала
трогательно, проникая в самые глубины сердца.
Чтобы широко показать его публике, собрались вместе клуб почитателей В. П. Астафьева «Затесь»
в  содружестве с гостиной «Благозвучие» Красноярского отделения Российского клуба православных
меценатов. Организатором и ведущей этого вечера была журналистка Валентина Майстренко, она же –
председатель клуба «Затесь». Низкий поклон ей от всех друзей Виктора Петровича! Реальную помощь в
презентации романса оказала координатор Красноярского клуба православных меценатов Елена Воро-
нова. А сколько знакомых лиц можно было увидеть в стенах краевой библиотеки! Сколько любящих пи-
сателя людей собралось! Литературовед, корректор астафьевского пятнадцатитомника А. Ф. Пантелеева;
устроительница первых клубов книголюбов в Красноярске К. И. Зайцева; скульптор, друг семьи Астафье-
вых В. А. Зеленов; семья известных красноярских музыкантов Бенюмовых; ветеран Красноярского радио,
любимая многими исполнительница романсов Г. А. Шелудченко; составитель биографической книги «Река
жизни Виктора Астафьева» В. Г. Швецова вместе со своим мужем, замечательным мастером фото- и видео-
съёмок А. А. Швецовым; писатель Э. И. Русаков, поэты Г. Г. Васильев, Ю. Г. Машуков; музыковеды; сотрудни-
ки библиотеки-музея В. П. Астафьева в Овсянке...
Непередаваемо ощущение от встречи с астафьевскими романсами. Но я всё-таки попыталась передать
атмосферу астафьевского присутствия:
Как в церкви, свечи воссияли! Их свет живой нас согревал.
Романсы слушали земляне – он в них незримо пребывал...
Марина МАЛИКОВА
г. Красноярск

Пишите нам по адресу: mtina@rambler.ru

276

Как мне хотелось, чтоб все люди нашей земли жили бы по совести,
под вечным солнцем, и свет любви и согласия никогда для них не угасал!
Приветное слово
Первые отклики на первый номер альманаха «Затесь»
Валентин КУРБАТОВ,
член правления Союза писателей России, член
Академии современной русской словесности,
член общественной палаты Российской Феде-
рации, г. Псков:
Ура! Книжки пришли. Не наглядеться.
А я-то печалился, что забвение подкрадывается
к Виктору Петровичу, да оно от одного этого сбор-
ника кинется сломя голову и больше не вернётся.
Сколько имён, сколько благодарности! Сколько
памятливых людей. Ах, какие вы все там молодцы!
И как хорошо, что вы вместе...
Ну, теперь буду потихоньку читать и укреплять-
ся. Даже и болеть как-то стыдно... Поклонитесь на
презентации всем. Пусть и не знают, от кого. Про-
сто встаньте и молча р-раз всем во всю русскую
ширь!
...А иллюстрации, иллюстрации-то. Это скоко
же талантливого народу читает Виктора Петрови-
ча! И как читает! Загляденье. А стихи-то, стихи! И
Коля Гайдук хорош – прямо Рубцов! А самарский
Сивиркин! Умелости-то поменьше, чем у Коли, а
свободы сколько. А иронии, а печали! Где только
нашли? Антонине Пантелеевой поклон и спаси-
бо за пироги Анны Константиновны! («Солнечная
родня». – Ред.).
Владимир УСОЛЬЦЕВ,
профессор кафедры менеджмента и внешне-
экономической деятельности предприятия
Уральского государственного лесотехническо-
го университета. г. Екатеринбург:
Сегодня, в условиях... когда впервые в истории
России государство сняло с себя ответственность
за материальную и духовную жизнь общества, ког-
да всеми СМИ активно пропагандируется культ
насилия и наживы, приоритета материального
благополучия, олицетворяемого нашей «псевдо-
элитой», обезумевшей от свалившихся им на го-
лову миллиардов, поддерживать и сохранять тот
предельно истонченный, но тем не менее сохра-
нившийся слой духовной элиты общества, ярким
У астафьевских родников
Виктор Астафьев
представителем которой был великий гражданин
России Виктор Петрович Астафьев, чрезвычайно
важно.
Это важно не только нынешнему поколению,
пострадавшему от так называемых «реформ», но,
что важнее, – будущему поколению, о котором так
беспокоился писатель. Каким оно предстанет, это
будущее поколение, сохранит ли оно наследие
духовной элиты России, будет ли развивать его и
дальше в духе русской соборности, – вопрос, ко-
торый задавал Виктор Астафьев и не знал на него
ответа.
Сегодня важно также оградить светлую память
Виктора Петровича от тех, которые при жизни его
не очень-то жаловали, а теперь возлюбили, чтобы
не случилось то, о чем пел Булат Окуджава: «Все
враги после нашей смерти запишутся нам в дру-
зья». К сожалению, это у нас не редкость. Поэтому
ваш вклад в сохранение памяти о писателе, в ох-
рану его имени, как от злобных выпадов недругов,
так и от дифирамбов подвизавшихся новых «дру-
зей», несомненно, будет приобретать все большее
значение и смысл. Успехов Вам в Вашем благород-
ном деле!
Владимир ПОРОЦКИЙ,
композитор, Германия: приветствие участни-
кам презентации «Музыкальное путешествие по
страницам альманаха «Затесь»:
Я восхищен вашей деятельностью, связанной
с памятью о В. П. Астафьеве. Безусловно, только
творческая работа талантливых, искренне увле-
ченных людей может дать результат, соответству-
ющий... жизни великого человека. От «официоза»
этого не дождёшься! Так что желаю Вам удач-
ного «путешествия». Мне очень приятно, что в
этом есть и мой скромный вклад в виде романса
«Ах, осень, осень!» (ведь и композитор Огинский
остался известен и памятен благодаря только од-
ному «Полонезу»!..) Передайте привет и искрен-
нюю благодарность исполнителям и всем участ-
никам презентации.
277
 У астафьевских родников
Чэнь ШУСЯНЬ,
китайская русистка, в недавнем прошлом пре-
подавательница Нанкинского университета:
Дорогая госпожа Валентина! Очень благодарна
Вам за посланный альманах «Затесь»! Прошу изви-
нения за то, что не могла вовремя написать ответ-
ное письмо. Дело в том, что с ноября прошлого
года по апрель сего года я отдыхала на юге Китая,
в городе Санья, у самого синего моря, меня лечи-
ли природными, минеральными горячими водами,
загорела сильно.
После возвращения в Пекин я... начала читать
альманах... он очень содержательный, хотя не
успела прочитать полностью. Мне удалось про-
читать «Прощаюсь» В. Астафьева, и я пролила
слезы. Пусть он, как сам писал: «Улетаю ввысь,
чтоб в землю лечь на высоте». Пожелаем ему Цар-
ства Небесного! Еще раз благодарю Вас! Желаю
блестящих успехов в работе, счастья и радости
в жизни!
Ян ЧЖЭН,
китайский ученый-русист, аспирант Московско-
го государственного университета:
Альманах «Затесь» получен... Он мне очень по-
нравился, читаю его с удовольствием. Большое
вам спасибо! Всего вам доброго! (Позднее Ян при-
слал своё исследование астафьевского «Послед-
него поклона» – научный труд, который лег в ос-
нову его кандидатской диссертации. – Ред.)
Людмила АНДРОСОВА,
кандидат философских наук, преподаватель
Свято-Тихоновского гуманитарного универси-
тета. Звенигород Московской области:
Огромное спасибо за альманах! Читаю, окуна-
юсь в наше сибирское далёко, и туда же вовлекаю
свое непомерно разрастающееся семейство. Все
мы восхищаемся любовью, объединяющей столь-
ко сердец вокруг творчества Виктора Петровича
и памяти о нём. Сердечный привет всем авторам
альманаха и всем ныне его читающим! Обнимаю с
восторгом.
Анатолий ЗОЛОТУХИН,
член-корреспондент Российской академии ху-
дожеств, заслуженный художник России, Крас-
ноярск: первое знакомство с альманахом:
Спасибо за очень большое внимание ко мне
лично. Особенно рад той байке (кстати, это сто-
процентная правда), как вручалась Петровичу
«Царь-рыба». Спасибо!
278
Сергей ПРОХОРОВ,
член Международной федерации русскоязыч-
ных писателей, главный редактор межрегио-
нального литературно-художественного журна-
ла «Истоки», пос. Нижний Ингаш Красноярского
края:
Какой чудесный альманах!!! – от первой до по-
следней страницы. С утра (натощак) пересмотрел,
перелистал, насытился. И дизайн – прелесть, и
берёзы на обложке с потрясающими строками
Анатолия Преловского. Эту книгу, открыв, обяза-
тельно прочтут. Колоссальная работа! Всё понра-
вилось. И не только потому, что там мои работы
пригодились, за что отдельное спасибо! Спасибо
и за прекрасный литературно-музыкальный вечер
памяти Виктора Петровича. Такое долго не забу-
дется. Всю долгую дорогу домой об этом только
и говорили.
Ещё раз огромное спасибо от меня и моих дру-
зей-журналистов: Л. Енцовой и И. Рупп. Низкий
Вам поклон от Нижнего Ингаша.
Татьяна ГУБАРЕВА,
отличник народного просвещения, заслужен-
ный педагог Красноярского края, почетный ра-
ботник образования Енисейского района, шко-
ла № 46 им. В. П. Астафьева. Поселок Подтесово
Енисейского района
...Спасибо огромное за альманах «Затесь»! Су-
пер! Понравилось всё: прочла на одном дыхании
от первой до последней страницы. Сколько инте-
ресного, а в нашем случае еще и полезного, для
наших исследовательских работ, просто клад!
Татьяна АКУЛОВСКАЯ,
руководитель Красноярского филиала право-
славного Центра во имя святителя Луки (Войно-
Ясенецкого), Красноярск:
...Поздравляю, это вещь!!! Не зря такие иску-
шения, такие силы были брошены – есть что по-
читать, всё и красиво, и нарядно, и по-семейному
тепло! Очень-очень хорошо. Спасибо! Поздрав-
ляю тысячу раз, обнимаю.
Анатолий БЫЗОВ,
фотохудожник, Иркутск:
Сегодня получил Вашу бандероль с двумя жур-
налами – огромное Вам спасибо за внимание! Ещё
не читал, но уверен, что получу удовольствие от
содержимого! Еще раз большое спасибо! Нахо-
жусь в предвкушении удовольствия от прочитан-
ного!
До свидания! Творческих Вам успехов!
 У астафьевских родников

Господи! Где наш предел? Где остановка? Укажи нам, окончательно заблудившимся, путь
к иной жизни, к свету и разуму. И прости нас, Господи! Прости и помилуй. Может, мы ещё
успеем покаяться и что-то полезное, разумное сделать на этой земле и научим разумно,
не по-нашему распоряжаться жизнью своей и волей наших детей и внуков. Прости нас
на все времена, наблюдай нас и веди к солнцу, пока оно не погаснет...
Виктор Астафьев

И в самом конце – неизменный приз альманаха «Затесь» всем нашим читателям.

Ведь чтение книг, журналов, альманахов в традиционном их бумажном одеянии
вполне можно причислить в наше рыночное время к безумным подвигам,
которыми прославился любимый Астафьевым благородный идальго Дон Кихот
Ламанчский. Сам же писатель получил в дар эту замечательную скульптуру
от Международного литературного фонда в 1998 году. Это была дорогая его
сердцу премия «За честь и достоинство таланта». Так сложилось, что именно
ею завершился громадный труд: издание в Красноярске собрания сочинений
писателя в 15 томах с комментариями самого автора.

«Имя Дон Кихота стало нарицательным для обозначения человека, чье

рыцарство, благородство, великодушие и готовность на рыцарские подвиги
вступают в трагическое противоречие с действительностью», – утверждает
знаменитый словарь Владимира Даля. Не правда ли, это определение вполне
годится и для главного героя нашего альманаха, и для наших авторов, и для
наших читателей.

Фото Анатолия Белоногова

279
 Наши авторы
Наши авторы
Евгения Петровна АНДРЕЕВА – стр. 234
Сергей Александрович АРИНЧИН –
стр. 171
Анатолий Григорьевич БАЙБОРОДИН –
см. стр. 162
Валерий Викторович БАЙДИН – стр. 88
Светлана Ивановна БЕЛИКОВА – стр. 107
Мария Евгеньевна ГЕЙН –
сибирячка, родилась, живёт и работает в Красно-
ярске. Окончила в 2010-м Красноярский государ-
ственный художественный институт, творческая
мастерская «Искусство книги» профессора Г.С.
Паштова. Член Красноярской студии ксилографии.
Участница выставок в Москве, Санкт-Петербурге,
Барнауле, Нальчике.
Иван Анатольевич ГУРЬЕВ –
родился во Владимирской области, с 13 лет живёт
в Красноярском крае. Окончил сельхозтехникум,
работал на железной дороге. В настоящее время
работает профессиональным фотографом. Живёт
в Красноярске.
Нина Герасимовна ГУРЬЕВА – стр. 224
Ольга Остаповна ДАЦЫШЕНА – стр. 24
Лилия Александровна ЕНЦОВА –
окончила филологический факультет Иркутского
госуниверситета, работала в школе рабочей моло-
дёжи, затем – секретарём по идеологии Нижне-Ин-
гашского райкома партии. С 1999 по 2009 г. – глав-
ный редактор нижнеингашской районной газеты
«Победа». В настоящее время – заместитель главно-
го редактора. Победитель многих журналистских
конкурсов. Была депутатом Красноярского краево-
го совета первого перестроечного созыва.
Валентина Мефодьевна ЕФАНОВА –
стр. 103
Тимур Касымович ЗУЛЬФИКАРОВ –
поэт, прозаик, драматург, киносценарист – автор
сценариев более 20 художественных и докумен-
тальных фильмов, публицист, автор и исполнитель
280
песен и романсов. Родился в г. Душанбе. Отец – Ка-
сым Зульфикаров был крупным партработником,
репрессирован в 1937 году. Мать, Л. В. Успенская,
известный таджикский филолог, профессор. Окон-
чил Литературный институт им. А. М. Горького в
Москве. Автор 20 книг уникальной прозы и поэзии,
тираж которых превысил 1 миллион экземпляров.
На Западе писателя Тимура Зульфикарова называ-
ют «Данте русской литературы», на родине – «по-
этом от пророков». Основные его произведения
переведены на 12 языков мира. Награжден пре-
мией «Ясная Поляна», национальная премией «Луч-
шая книга года – 2005», лауреат премии им. Антона
Дельвига, премии «Пророк Мухаммад – Милость
для Миров», премии Василия Белова «Всё впере-
ди». Живёт в Москве.
ИРЗАБЕКОВ Фазиль Давуд оглы –
в крещении Василий. Родился в г. Баку, выпуск-
ник Института русского языка и литературы имени
М. Ф. Ахундова. Преподавал русский язык ино-
странным студентам в Азербайджанском госуни-
верситете, работал заместителем председателя
республиканского Совета по делам иностранных
учащихся. В 2001 году по благословению патриарха
Московского и всея Руси Алексия Второго создал
и возглавил православный Центр во имя святителя
Луки (Войно-Ясенецкого). Автор популярных книг
«Видеть Христа», «Тайна русского языка. Заметки
нерусского человека» и др. Живёт в Москве.
Геннадий Петрович КАПУСТИНСКИЙ –
см. стр. 176
Светлана Владимировна КАРПОВА –
родилась в Красноярском крае, окончила Красно-
ярское художественное училище им. В. И. Сурикова
и Красноярский государственный художественный
институт, творческая мастерская «Искусство кни-
ги» профессора Г. С. Паштова (2007). Член Красно-
ярской студии ксилографии. Участница выставок
в Москве, Санкт-Петербурге, в г. Акуи Термо (Ита-
лия). Стажёр творческой мастерской графики Рос-
сийской Академии художеств в Красноярске.
Анатолий Алексеевич КОЗЛОВ – стр. 135
Мария Семёновна КОРЯКИНА-АСТАФЬЕВА –
родилась в городе Чусовом Пермской области в
многодетной семье. Окончила Лысьвенский механи-

ко-металлургический техникум, работала на Чусов-
ском металлургическом заводе. В войну окончила
курсы медсестёр и в 1943 году добровольцем ушла
на фронт. После Победы с мужем-фронтовиком В. П.
Астафьевым вернулась на родину, работала на раз-
ных работах, в т. ч. и радиожурналистом. Первый её
рассказ «Трудное счастье» был напечатан в перм-
ской газете «Звезда» в 1965 году. Мария Семёновна –
автор 16 книг, посвященных своему роду и народу.
Анна Михайловна КОВАЛЁВА – стр. 148
Сергей Николавеич КУЗИЧКИН – стр. 258
Валентин Яковлевич КУРБАТОВ – член
редколлегии альманаха «Затесь», далее см. стр. 141
Олег Николаевич КУРЗАКОВ – стр. 192
Валентина Андреевна МАЙСТРЕНКО –
главный редактор литературно-художественного
альманаха «Затесь», журналист, литератор, изда-
тель. Автор-составитель книги-альбома «Затесь на
сердце. Астафьев в памяти людской», книги «Затесь
на сердце, которую оставил Астафьев» и др. Живёт
в Красноярске.
Марина Григорьевна МАЛИКОВА –
сибирячка, родилась в Красноярском крае, ра-
ботала учителем, химиком-огнеупорщиком в за-
водских лабораториях крупных промышленных
предприятий. Печатать стихи начала с 1988 года,
автор восьми поэтических сборников. Живёт в
Красноярске.
Юрий Георгиевич МАШУКОВ – стр. 202
Николай Алексеевич МЕЛЬНИКОВ –
член Союза писателей России, лауреат литера-
турной премии имени поэта-песенника Алексея
Фатьянова, прожил всего сорок лет (1966–2006).
Родился на Брянщине, в селе, где практически со-
шлись воедино Россия, Украина, Белоруссия. Сой-
дутся они воедино и в сердце будущего поэта, ак-
тёра, режиссёра. Получил образование в Москве
на престижном режиссёрском факультете ГИТИСа.
Вместе с Николаем Бурляевым был в числе орга-
низаторов кинофестиваля «Золотой витязь» и был
его вице-президентом. Автор видеофильма «Игорь
Шафаревич: Я живу в России». Часть своих стихов
переложил на музыку.
Анастасия Николаевна МИЛЯЙС –
стр. 239
Александр Михайлович МОРШНЁВ –
стр. 146
Наши авторы
Олег Алексеевич НЕХАЕВ – стр. 10
Антонина Фёдоровна ПАНТЕЛЕЕВА –
сибирячка, родилась в Красноярском крае окон-
чила педагогический институт в Енисейске, аспи-
рантуру в Москве, преподавала в Красноярском
государственном университете, кандидат филоло-
гических наук. Автор литературоведческих статей
в научных сборниках и журналах. Со студентами
собрала уникальный фольклорный материал для
сборника «У астафьевских родников». Научный
консультант книги-летописи «Река жизни Виктора
Астафьева» и других астафьевских изданий. Член
редколлегии альманаха «Затесь». Живёт в Красно-
ярске.
Анна Викторовна ПАСЫНКОВА –
сибирячка, окончила Кемеровское художествен-
ное училище и Красноярский государственный
художественный институт, творческая мастерская
«Искусство книги» профессора Г. С. Паштова (2011).
Член Красноярской студии ксилографии. С недав-
них пор живёт и работает в Калининграде.
Пётр Иванович ПИМАШКОВ –
депутат Государственной думы VI созыва. Родился в
семье учителей в деревне Бовки Могилёвской об-
ласти Белорусской ССР. Служил в армии, участник
боевых действий на острове Даманский. Работал
слесарем-сборщиком, инженером-конструктором,
заместителем, а затем начальником цеха на Красно-
ярском комбайновом заводе. В течение шести лет
был главой администрации Свердловского района.
С декабря 1996 года по декабрь 2011-го – глава го-
рода Красноярска. Окончил СибГТУ, затем с отли-
чием Красноярскую академию цветных металлов
и золота, в 2000 году защитил докторскую диссер-
тацию по экономике, автор нескольких десятков
научных работ, профессор. Искренний почитатель
Виктора Петровича Астафьева.
Владимир Леонидович ПОЛУШИН –
литературовед, поэт и писатель, кандидат филоло-
гических наук. Автор многочисленных работ о Гу-
милеве, о Пушкине, огромной монографии о пуш-
кинских потомках, автор книг о генерале Лебеде.
Родился в Тирасполе, окончил Одесский электро-
технический институт связи им. А. С. Попова и Ли-
тературный институт им. А. М. Горького в Москве.
Лауреат всероссийской Пушкинской премии «Ка-
питанская дочка» и обладатель других наград.
Ныне – помощник депутата Государственной Думы
России П. И. Пимашкова .
Анна Николаевна ПОСТНИКОВА –
сибирячка. Живет и работает в Красноярске. Окон-
чила Красноярский государственный художествен-
281
 Наши авторы
ный институт, творческая мастерская «Искусство
книги» профессора Г. С. Паштова (2007), выпуск-
ница творческой мастерской графики Российской
академии художеств (2013). Член Красноярской
студии ксилографии. Участница выставок в Москве,
Санкт-Петербурге, Барнауле, Пекине, Харбине, в г.
Акуи Термо (Италия).
Герман Суфадинович ПАШТОВ –
народный художник России, академик Россий-
ской академии художеств, профессор, основатель
творческой мастерской «Искусство книги» в Крас-
ноярском художественном институте, руководи-
тель творческой мастерской графики Российской
академии художеств в Красноярске, основатель и
руководитель первой в России студии ксилогра-
фии – редкого ныне искусства гравюры на дереве.
Родился в Кабардино-Балкарии, окончил художе-
ственное училище имени М.Б. Грекова в Ростове-
на-Дону и Украинский полиграфический институт
имени Ивана Фёдорова во Львове. Участник более
300 международных и всероссийских выставок.
Член редколлегии альманаха «Затесь». Живёт и ра-
ботает в Красноярске.
Маргарита Анатольевна ПЕТРОВА –
стр. 224
Владимир Яковлевич ПОРОЦКИЙ –
уроженец города Орска Оренбургской области.
После окончания музыкального училища служил
в ансамбле песни и пляски Краснознамённого
Северного флота. Окончил Новосибирскую госу-
дарственную консерваторию и Горьковскую го-
сударственную консерваторию. Член Союза ком-
позиторов СССР. Работал в Благовещенске, во
Владивостоке, в Красноярске. В 1996-м переехал в
Москву, работал секретарём Союза композиторов
России. Заслуженный деятель искусств Российской
Федерации, лауреат Международного конкурса.
Главным сочинением красноярского периода стал
балет «Царь-рыба» (1990), написанный по мотивам
знаменитого произведения Виктора Петровича
Астафьева, автор двух романсов на его стихи. В на-
стоящее время живёт в Германии, где создал сюиту
«Сибирская вольница» и симфонию «Суриковская
Русь», которые нашли живой отклик в России.
Сергей Тимофеевич ПРОХОРОВ – стр. 185
Николай Михайлович РУБЦОВ –
(1936–1971) – русский поэт. Родился в Архангель-
ской области, рано остался сиротой. Детские годы
прошли на Вологодчине, в Никольском детдоме.
Вологодская малая родина дала ему главную тему
будущего творчества. Служил на Северном фло-
те, учился в Москве  – в Литературном институте
282
им. А. М. Горького. Автор поэтических сборников,
часть из них издана посмертно. Трагически погиб
в Вологде.
Владимир Петрович СКИФ (Смирнов)
Из-за изобилия в литературе Смирновых псевдо-
ним ему подарили друзья, шутливо прокомменти-
ровав его так: «Расшифровывается-то как: «Смир-
нов, который изменил фамилию!» Далее см. стр. 76
Татьяна Ивановна СМЕРТИНА – стр. 33
Валерий Дмитриевич СОЛДАТОВ –
стр. 198
Геннадий Леонтьевич СТУПИН –
(1941–2011) родился в Саратовской области. Окончил
Московский заготовительный техникум по специаль-
ности охотовед-зверовод. Вернувшись из армии, ра-
ботал в Твери, Подмосковье и Москве. В  1991–1993
годах учился на Высших литературных курсах Литера-
турного института им. А. М. Горького в Москве. Публи-
коваться начал почти в сорок лет, автор ярких поэти-
ческих сборников, где звучат размышления о Родине,
о русской душе, о русском народе.
Сергей Константинович СУХОВЕЕВ –
коренной сибиряк. Сызмала работал в колхозе, где
получил в 17 лет тяжёлую травму. После ампутации
ноги уехал в Новосибирск. Работал в институте
аэроклиматологии, окончил Новосибирский ин-
ститут народного хозяйства по специальности  –
экономист-финансист. Вернулся в родной район.
С 1974 по 2009 год трудился в должности началь-
ника управления финансов администрации Венге-
ровского района. Живёт в селе Венгерово Новоси-
бирской области.
Михаил Александрович ТАРКОВСКИЙ –
стр. 103
Сергей Владимирович ТИМОХОВ –
родился в Белоруссии, окончил Красноярское ху-
дожественное училище им. В. И. Сурикова и Крас-
ноярский государственный художественный ин-
ститут, творческая мастерская книжной графики
профессора Г. С. Паштова, а также творческие ма-
стерские графики Российской академии художеств
в Красноярске (2004). Член Союза художников
России. Член Красноярской студии ксилографии.
Участник выставок в Москве, Санкт-Петербурге,
Дели, Пекине, Харбине, Нальчике, Норильске. Жи-
вёт и работает в Красноярске.
Таисья Петровна ТРУБАЧЁВА –
заслуженный учитель России, создатель уникаль-
ной авторской школы реабилитации детей-сирот.

Коренная сибирячка, родилась в Красноярском
крае, окончила Канское педагогическое училище,
Красноярский пединститут, Ленинградский педин-
ститут имени Герцена. Долгие годы была директо-
ром красноярской школы-интерната № 24 (ныне –
№ 4). Живёт в Красноярске.
Елена Борисовна ФЁДОРОВА –
сибирячка, родилась, живёт и трудится в Красно-
ярске. Окончила Красноярское художественное
училище им. В. И. Сурикова и Красноярский госу-
дарственный художественный институт, творче-
ская мастерская книжной графики профессора
Г. С. Паштова. Член Союза художников России, член
Красноярской студии ксилографии. Выставлялась
в Москве, Пекине, Харбине, Шэньчжэне, Санкт-
Петербурге, Нальчике.
Валентина Георгиевна ШВЕЦОВА –
сибирячка, родилась в Красноярском крае. С 1983
года живёт в Дивногорске. С 2000 по 2011 год  –
главный хранитель фондов библиотеки-музея
В. П. Астафьева в Овсянке. В 2010-м в Красноярске
вышло подготовленное ею как автором-состави-
телем монументальное издание «Река жизни Вик-
тора Астафьева» на основе архивных материалов
библиотеки-музея в Овсянке. Член редколлегии
альманаха «Затесь».
Нэлли Михайловна ЩЕДРИНА –
доктор филологических наук, профессор кафедры
русской литературы ХХ века Московского госу-
дарственого областного университета. Окончила
Благовещенское педагогическое училище, Баш-
кирский госуниверситет, аспирантуру и докто-
рантуру в Московском государственном универси-
тете. Тема докторской диссертации «Исторический
роман в русской литературе последней трети ХХ
Наши авторы
века». Научные интересы связаны с современным
литературным процессом, проблемами развития
исторической прозы ХХ века и литературы русско-
го зарубежья, с творчеством Солженицына и Аста-
фьева. Участница международных конференций по
творчеству Астафьева в Красноярске, юбилейных
Солженицынских конференций в Москве, член
редколлегии солженицынского сборника в Благо-
вещенске, астафьевского альманаха «Стародуб» в
Красноярске. Автор пяти монографий, имеет более
180 публикаций. Печатается за рубежом – в Чехии,
Словакии, Болгарии, Румынии, Испании, Сербии,
Польше, Китае, Турции, а также в странах ближнего
зарубежья. Живёт в Москве.
Александр Илларионович ЩЕРБАКОВ –
коренной сибиряк, родился и вырос в селе Таскино,
на юге Красноярского края, в крестьянской семье. В
различных вузах окончил факультеты истории и фи-
лологии, экономики и журналистики. Работал учи-
телем, корреспондентом краевых и центральных
изданий. Член Союза писателей России, возглавлял
Красноярское отделение Союза писателей. Автор
более 20 книг, в том числе прозаических  – «Свет
всю ночь», «Деревянный всадник» (Москва), «Ме-
сяц круторогий», «Душа мастера», поэтических  –
«Трубачи весны» (Москва), «Глубинка», «Жалейка»,
«Хочу домой», «В краю снегирином». Печатался
во многих журналах: «Наш современник», «Моло-
дая гвардия», «Уральский следопыт», «Сибирские
огни», «Дальний Восток»... Заслуженный работник
культуры России. Лауреат первой премии междуна-
родного конкурса имени А.Н. Толстого за лучшую
книгу для юношества (проза), первой премии име-
ни И. Д. Рождественского за лучшее стихотворение
о Сибири, дипломант VII Московского международ-
ного конкурса поэзии «Золотое перо» и др. Живёт
в Красноярске.
283
 ГЛАВНЫЙ РЕДАКТОР
ВАЛЕНТИНА МАЙСТРЕНКО

РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ: Аделя БРОДНЕВА (Красноярск), Николай ДРОЗДОВ (Красноярск),

Валентин КУРБАТОВ (Псков), Игорь МИНДАЛЁВ (Красноярск), Антонина ПАНТЕЛЕЕВА (Красноярск),
Герман ПАШТОВ (Красноярск), Татьяна Савельева (Красноярск), Валентина ШВЕЦОВА (Дивногорск),
протоиерей Геннадий Фаст (Абакан)

Ответственный секретарь и литературный редактор Валентина МАЙСТРЕНКО

Научный консультант – Антонина ПАНТЕЛЕЕВА
Корректор – Ольга УСКОВА
Дизайн и вёрстка – Елена ГРЯЗНЫХ

На 1-й и 4-й стр. обложки – картина народного художника России

Германа ПАШТОВА «Тишина» (холст, масло).
На 2-й и 3-й стр. обложки – фотокомпозиции из Овсянки Ивана ГУРЬЕВА.

Журнал подготовлен к печати издательством «Енисейский благовест» (Красноярск)

Поддержка на сайте www.enisey.name

Отпечатано в ИД «Класс Плюс»,

г. Красноярск, ул. Маерчака, 65 (строение 23), тел. 259-59-60
 Затесь Литературно-художественный альманах

Я призван был воспеть твои страданья,

Терпеньем изумляющий народ...
Николай НЕКРАСОВ
2013
№2-3

Издание клуба почитателей В. П. Астафьева «Затесь»

при Государственной универсальной научной библиотеке Красноярского края

СОДЕРЖАНИЕ
Свет имени
Виктор АСТАФЬЕВ. Выстоять!..........................................................................................................................................................................6
Валентин КУРБАТОВ. Пока земля ещё вертится. Слово об Астафьеве....................................................................7
Олег НЕХАЕВ. Душа хотела быть звездой. Последний разговор с писателем..............................................10
И мы благодарим... Памяти Марии Семёновны Корякиной-Астафьевой..............................................................16
Мария КОРЯКИНА-АСТАФЬЕВА. Душа хранит. Отрывок из мемуаров.........................................................................19
Николай РУБЦОВ. Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны. Стихотворение..............23
Ольга ДАЦЫШЕНА. Да родня мы! Встречи, которые не забыть........................................................................................24
Валентин КУРБАТОВ. Самостоянье. Слово о Распутине.........................................................................................................30
Николай МЕЛЬНИКОВ. Поставьте памятник деревне. Стихотворение.............................................................32
«Звезда, какой никто ранее не видал». Биография крупным планом..........................................................33
Татьяна СМЕРТИНА. Из мгновений прошлого. Несколько слов об Астафьеве.............................................35
Я напишу провинцию свою... Стихи разных лет.................................................................................................................36
Уроки русского
Валентин КУРБАТОВ. Добро и зло. Читая «Чусовской рабочий»......................................................................................48
Александр ЩЕРБАКОВ. «И гордый внук славян...» Публицистика............................................................................50
Странник со свечой в ночи. Знакомьтесь: Тимур Зульфикаров...............................................................................52
Тимур ЗУЛЬФИКАРОВ. Русь! Слеза ты моя! Афоризмы, откровения, притчи.......................................................53
Валентина МАЙСТРЕНКО. Он обошёл крестом всю Россию. Очерк..................................................................59
Татьяна СМЕРТИНА. Средь людей и туманов столетних. Стихотворение....................................................69
Валентина МАЙСТРЕНКО. «Я с детства знала, что это был Александр I...» К 400-летию
Дома Романовых.........................................................................................................................................................................................................70
Владимир СКИФ. Живая живопись астафьевского слова. Из незабываемого.......................................76
Сибирский дивизион. Стихи разных лет......................................................................................................................................78
Валерий БАЙДИН. Дети кислотных дождей. Попытка ненаучного осмысления движения хиппи
в России.............................................................................................................................................................................................................................88
Ангелы в сарае. Отрывки из романа «Сва»....................................................................................................................................96

1
 Валентина ЕФАНОВА – Михаил ТАРКОВСКИЙ. На пространстве меж двух океанов. Письма
XXI века........................................................................................................................................................................................................................... 103
Светлана БЕЛИКОВА. «Мы прошли испытанье на русскость». Несколько строк о себе............ .107
Русская изба. Историческое исследование по заказу души........................................................................................... 108
И это всё о нём. Воспоминания. Дневники. Исследования
Владимир ПОЛУШИН. Генерал, который любил Астафьева. Мемуары...................................................... 116
Александр ЩЕРБАКОВ. Она сама скажет. Песни дружеского застолья................................................................. 129
Не было и трещинки в этой мужской дружбе. Знакомьтесь: Анатолий Козлов.............................. 135
Анатолий КОЗЛОВ. Признание в любви. Сила астафьевского слова.................................................................... 138
Валентин КУРБАТОВ. Долгий разговор. Из дневниковых записей........................................................................... 141
Александр МОРШНЁВ. Жизни круг. Таёжные стихи................................................................................................................ 146
Анна КОВАЛЁВА. По родству славянской души. Польская тема в творчестве В. П. Астафьева.... 148
Геннадий СТУПИН. «Любимый мой пейзаж...» Стихотворение............................................................................... 150
Сибирская школа. Литература. Театр. Музыка
Александр ШАХМАТОВ. Вселенная по имени Россия. По дорогам Сибири............................................... 152
Анатолий БАЙБОРОДИН. «Если русская литература выживет...» То, что не забылось................... 162
Путевые вехи. Миниатюры, или краткие сказы........................................................................................................................ 163
Сергей АРИНЧИН. Но Россия сильней этой смуты. Стихи...................................................................................... 171
Геннадий КАПУСТИНСКИЙ. Улица моя Аэродромная. Непридуманные рассказы.................................. 176
Сергей ПРОХОРОВ. Ищи подснежники! Стихи....................................................................................................................... 185
Олег КУРЗАКОВ. Былинки. Приглашение к размышлению.................................................................................................. 192
Валерий СОЛДАТОВ. Решка. Документальный рассказ........................................................................................................... 198
Юрий МАШУКОВ. Астафьевские мотивы. Стихи.................................................................................................................. 202
Марк КАДИН: «Мы играли для вас и... для него». Музыкальное посвящение Астафьеву.............. 206
Светлана СОРОКИНА – «Цветаеву поют...». О моноспектакле «Марина»............................................................ 211
Валентина МАЙСТРЕНКО. Рождение романса на стихи Астафьева........................................................................ 214
Владимир ПОРОЦКИЙ – Виктор АСТАФЬЕВ. Эх, года – не беда! Премьера романса.................................. 218
Маргарита ПЕТРОВА – НИНА ГУРЬЕВА. Астафьевская тень на берегу. Премьера романса........... 223
Лилия ЕНЦОВА, Нэлли ЩЕДРИНА, Антонина ПАНТЕЛЕЕВА. Зрячий посох. Отклики, рецензии,
комментарии.............................................................................................................................................................................................................. 226
У астафьевских родников
Евгения АНДРЕЕВА. Он называл библиотеки родным домом. Астафьевские хроники............... 234
Анастасия МИЛЯЙС. Мелодия звёзд, мелодия вечной жизни. Музыка в творчестве
Астафьева...................................................................................................................................................................................................................... 239
Валентина ШВЕЦОВА. Ледник Астахова. Знаменитые выходцы из Овсянки..................................................... 246
Сергей СУХОВЕЕВ. Старик и цапля. История семьи – история Отечества........................................................... 250
Сергей КУЗИЧКИН. Воспоминание о белом журавлике. Рассказ................................................................... 258
Фазиль ИРЗАБЕКОВ. День рождения Омара Хайяма. Отрывок из повести............................................... 261
POST SCRIPTUM. Фирменный почтовый поезд «Затесь». Письма и комментарии
Таисья ТРУБАЧЁВА. Перечитываю Астафьева...................................................................................................................... 269
Геннадий КАПУСТИНСКИЙ. Последние победители....................................................................................................... 271
Марина МАЛИКОВА. Романсы слушали земляне............................................................................................................ 276
Приветное слово.............................................................................................................................................................................................. 277
НАШИ АВТОРЫ........................................................................................................................................................................................................... 280
2
 Крест и слово
КОЛОНКА РЕДАКТОРА
К
ак светло мы задуманы Богом... Эти слова Вик-
тора Петровича Астафьева невольно приходят
на ум, когда листаешь страницы альманаха «За-
тесь», посвященного 90-летию со дня рождения пи-
сателя. Есть у поэта из Иркутска Владимира Скифа
строки, созвучные астафьевским:
Свет имени живёт над ними,
И мы в какой-то день и час,
Как только вспоминаем имя –
оно высвечивает нас...
Сколько имён высветило нынче астафьевское
имя! Сколько голосов звучит, переплетаясь, сли-
ваясь в мощный хор, под сводами альманаха. Это
и грозный «Сибирский дивизион» Владимира
Скифа, куда вошли вечно живые «одноокопники»
рядового Астафьева – воины-сибиряки, собствен-
ными жизнями защитившие Москву и Сталинград; и
братья по перу, которым выпало в наши дни вести
духовное сражение против сил тьмы; и даже ста-
рушки, торгующие на рынке сибирской «овощью»
(астафьевское словечко) вошли в этот дивизион, не
сдаются, сражаются за собственное выживание...
Это и высоко звучащий голос красноярского пи-
сателя Александра Щербакова, который взывает к
нам с требованием помнить о своём националь-
ном достоинстве и о своих русских корнях. Это и
мудрый голос псковитянина Валентина Курбато-
ва – критика, писателя, публициста, умеющего за-
глянуть в самые глубины русского бытия и как ни-
кто понимающего величие, ошибки и прозрения
писателя Астафьева.
Эти строки пришли к нам в редакцию в дни, когда
в Пскове открывали памятную доску Савве Ямщи-
кову, подвижнику и защитнику русской культуры.
Валентин Курбатов пишет: «Я, как чужой, читал
свой, разом ставший на камне анонимным текст:
«С твёрдой верой в силу креста и слова стоявше-
му за Псков». Да, да, они только вместе есть на-
стоящее рождение и сила – крест и слово».
Так получилось, что складывался сдвоенный
юбилейный астафьевский номер альманаха в год
1025-летия Крещения Руси и в год 400-летия Дома
Романовых. И наши авторы, не сговариваясь, будь
то глухая сибирская глубинка, далёкий берег Атлан-
тики или столичный город Москва, писали каждый
по-своему о силе креста и слова. И как много ока-
залось в их текстах импровизированных молитв, в
стихах и прозе, молитв о спасении России.
Спасе, не уходи, не бросай Русь распятую!..
И что без Тебя Русь?
Изба-комора, сруб без крыши в дождь бескрайний?
Овца-сиротка заблудная в осеннем, топком,
псковском поле непролазном?
Гнездо без яйца, птенца таящего?
Вдова без мужа, млековые вёдра груди безутешно
в ночь сливающая, смиряющая?
Что без Тебя Русь, Спасе?..
Не уходи, не оставляй, помилуй, пощади, про-
сти... Останься на Руси, Спасе, останься...
Так взывает к небесам Тимур Зульфикаров – наш
автор, уникального дара поэт, философ, мудрец. А
блистательная и таинственная Татьяна Смертина с
той же московской земли шлёт нам в Сибирь свою
молитву о России:
Господи,
Сверкни и осени!
Господи,
Луч света протяни.
Дай упавшим –
Жажду высоты,
Дай погрязшим –
Жажду чистоты...
Такие разные, как едины мы, оказывается, в этой
жажде чистоты. И это удивительное наше едине-
ние дарит надежду. Так едины наши авторы и в
любви к Отечеству. Выросший на далёкой чужбине
в Австралии русский певец Александр Шахматов, с
дневниками которого вы познакомитесь, сказал по-
истине крылатую фразу: «Русского можно изгнать
из Отчизны, но Отчизну из русского человека – ни-
когда!» И такая любовь тоже дарит надежду, ибо де-
лает нас единым народом.
В буреломное перестроечное время в затеси, по-
свящённой композитору Георгию Свиридову, впер-
вые прозвучали эти астафьевские слова: «Мощным
хором возносится композитор в поднебесье, на-
батным колоколом зовёт Россию и русский народ:
выстоять! Выпрямиться, как тот лес, та могучая
тайга под ураганами и бурями! Выпрямиться и вы-
стоять...»
По затесям, оставленным не одним поколением
русских литераторов, пробираемся мы через этот
бурелом, каждый со своим крестом и своим сло-
вом. Как ни трудно, идём, не сдаёмся.
Свои сердца мы воскресили,
Свою оплакали юдоль.
Высокий свет моей России,
Он пересилит гнев и боль...
Мы же страна поэтов. Выстоим.
Валентина МАЙСТРЕНКО
Поддержка альманаха на сайте
www.затесь.рф
3
 Э
тот юбилейный номер альманаха издан на пожертвования красноярцев, которые пом-
нят, любят и почитают Виктора Петровича Астафьева. Они любили его, когда он был
жив, и остались верны ему, когда пошло уже второе десятилетие после его ухода.

Благодарность
Выражаем сердечную благодарность за бесценную помощь в издании альманаха:
руководителю группы строительных компаний «Красстрой», профессору инженер-
но-строительного института Сибирского федерального университета, члену-корре-
спонденту Инженерной академии России, почетному строителю России
Владимиру Ивановичу САРЧЕНКО;
генеральному директору строительной компании «Реставрация»
Николаю Фёдоровичу КОВАЛЕНКО.
Ваш благородный вклад в умножение памяти верного сына земли русской, писате-
ля-фронтовика теплом отзовётся в сердцах читателей альманаха и всех почитателей
творчества Виктора Петровича.
Выражаем также искреннюю признательность за семейный вклад в издание альма-
наха Валерию Ивановичу и Светлане Алексеевне СЕРГИЕНКО и Николаю Леонидови-
чу НАУМОВУ.
Дум вам светлых и дел славных, дорогие наши благотворители!
Особую благодарность выражаем за постоянную поддержку члену попечительского
совета клуба «Затесь» Анатолию Алексеевичу КОЗЛОВУ.
Низкий поклон вам, дорогие наши земляки!
Красноярский клуб почитателей
Виктора Петровича Астафьева «Затесь»

Редколлегия регионального литературно-

художественного альманаха «Затесь»

г. Красноярск

Конкурс «Душа Сибири»

ПОЗДРАВЛЯЕМ!

Поздравляем Валентину Майстренко с первым местом и званием лауреата III Всесибирского конкур-
са «Душа Сибири». Награда присуждена в номинации «Мир Астафьева» за деятельность клуба почи-
тателей В. П. Астафьева «Затесь» при Государственной универсальной научной библиотеке Красно-
ярского края.

Церемония награждения прошла в библиотеке-музее В. П. Астафьева в Овсянке, на родине писателя, в

тёплой домашней атмосфере. Вручал призы Алексей Клешко – председатель благотворительного фон-
да им. В. П. Астафьева. Он особо отметил, что Виктор Петрович ратовал за искренность и погружение в
содержание темы, именно по этим качествам и оценивались экспертами представленные проекты. А их
было прислано на суд жюри 140.

Среди взрослых участников конкурса первые места в разных номинациях и звания лауреатов конкурса
завоевали: Нина Михайловна Селезнёва (с. Лебедевка Новосибирской области) в номинации «Язык Аста-
фьева», Людмила Олеговна Бочкарёва-Дементьева (г. Барнаул) в номинации «Астафьев на уроке», Вален-
тина Андреевна Майстренко (Красноярск) в номинации «Мир Астафьева».

Редакция альманаха «Затесь» поздравляет всех участников и победителей конкурса «Душа Сибири» и на-
деется на творческое сотрудничество.

Редколлегия литературно-художественого альманаха «Затесь»

4
Свет имени

Спасибо Господу, что пылинкой высеял меня на эту

землю. Спасибо судьбе за то, что она... подарила мне въяве
столько чудес, которые краше сказки.

Виктор Астафьев
 Свет имени

Выстоять!
Виктор АСТАФЬЕВ

Я
не раз бывал в тайге во время гроз и ураганных
ветров, когда вся тайга, каждое деревце кло-
нится долу. Кажется, вот-вот рухнет разом сто-
нущая, скрипящая, ничем и никем не защищённая
лесная рать, ломая и рвя себя в щепу и клочья. На
какой-то миг роздыха какая-то малая доля време-
ни, неуловимая глазом и слухом, наступает в этой
страшной стихии, – и деревья, поймав древним чу-
тьём милостиво дарованное природой краткое об-
легчение, выпрямляются, чтобы снова и снова кло-
ниться под ветрами, почти доставая кроною землю,
готовые упасть, сдаться...
Но снова и снова поднимается и выпрямляется
лес – стоит тайга, не сдаётся, держится корнями за
землю, и лишь после бури, после утишения ве-
тра видно сделается по всей тайге ломь ветвей,
сорванную кору, уроненные шишки и в глуби,
ломаной костью белеющие, поверженные дере-
вья – самые слабые, нестойкие сломались, пали...
Смотрю по телевизору фильм о падшей женщи-
не с почти сломанной судьбой и искалеченной
жизнью. Слышится музыка... красивая, мелодич-
ная, с одним и тем же преобладающим мотивом,
высоко начавшимся будто бы колокольным, про-
тяжным звоном, неотвратимым, гибельным гу-
лом, накатывающимся на землю, опадающим на
неё. Но на самом исходе звука, на последнем его
пределе, мощно подхваченная оркестром, силой и сохранил великий композитор современности
земной поддержанная, взмывает ввысь, к небу тот нежный и непреклонный звук, ту простран-
воскрешающая сила. ственную, высокую мелодию, что стонет, плачет,
Крепнет мощь человеческая и земная, рас- сжимает сердце русское неизъяснимою тоскою,
прямляет крылья живая жизнь, и негасимая лам- очистительной печалью. Мощным хором возно-
пада добра светит впереди путеводной звездой сится композитор в поднебесье, набатным коло-
братства и единения людей. колом зовёт Россию и русский народ: выстоять!
Почему-то решаю, что это музыка Георгия Васи- Выпрямиться, как тот лес, та могучая тайга под
льевича Свиридова... есть звуки и нити, соединя- ураганами и бурями! Выпрямиться и выстоять во
ющие русского человека на русской земле, и они имя будущего наших детей и во имя сохранения
звучат в каждом из нас от рождения... Будучи про- того прекрасного, что накопили на земле её ред-
шлой золотой осенью на Курщине... глядя на ещё кие мудрые страдальцы, гении человечества, эти
недобитую землю, на древние пологие холмы, на вечные отважные странники, так на одиноком
это российское порубежье, в котором ещё не всё челне и продолжающие до сих пор бесстрашно
небо закопчено и по балкам да по склонам, не- плыть по бурному морю жизни.
смело обороняясь от машин и топора, зеленеют
и золотятся российские дубравы, я открывал для Отрывки из затеси «Выстоять»
себя – отсюда, с этой родной земли, унёс в сердце
Фото Сергея Прохорова

6
 Свет имени

Пока земля
Валентин КУРБАТОВ

ещё вертится...
Слово об Астафьеве
Календари-то не смотрим. Всё жить торопимся. Вот и пропускаем дорогие поводы поговорить о
главном. В этой заметке была при рождении невольная хитрость: в конце ноября 2011 года я, за-
глянув без всякого прямого повода в «Последний поклон», вдруг увидел, что последние-то его главы
помечены как раз ноябрём 1991-го. Будто сам Виктор Петрович нарочно меня через двадцать лет
окликнул.
Ну, и заторопился хоть в местной газете, хоть несколькими словами напомнить о великой книге.
Мы ведь без поводов-то о золотом своём прошлом и не говорим. А увидел бы раньше, так и подго-
товиться бы успел, и написать как следует, и в журнал какой-нибудь уважаемый послать, чтобы и
он, как «ложка к обеду», вышел.
Слава Богу, что в Красноярске можно и не оглядываться на поводы, когда речь заходит о Викторе
Петровиче, а уж на 2014 год, когда ему будет 90, и просто грех через день не вспоминать.
Виктора Петровича хватит на всех. Хватило бы нас на его сердце!

К
ак раз об эту пору в ноябре, в 1991 году Виктор
Петрович поставил точку в «Последнем покло-
не». Начатый в 1957 году светлой и грустной,
ещё немного литературной «Далёкой и близкой
сказкой» и бесхитростной, почти детской «Зорь-
киной песней», «Поклон» потом медленно темнел.
Свет ещё вспыхивал там и там, даже и посреди са-
мых драматических глав (какой бы это был Виктор
Петрович, если бы не ухватывался за каждый про-
мельк света, чтобы смеяться, смеяться, как умел
только он?), но с годами горечь и тяжесть копилась
скорее – родная история постаралась, чтобы су-
мерки одолели и его золотую, кажется, только ра-
дости открытую душу.
Я перечитывал «Поклон» раз пять. И по выхо-
де очередной книги, и когда приходилось писать
предисловия к молодогвардейскому, так и не за-
конченному из-за слома перестроечных лет собра-
нию сочинений, и к отдельным изданиям. И всегда
жизнь защищалась во мне и норовила остаться на
светлой стороне «улицы». Но Виктор Петрович не
пускал к самообману. И скоро я стал замечать, что
как я «заупрямлюсь», так сама матушка-природа
станет на его сторону.
Вот, скажем, тяжелее всего мне давалась, может
быть, одна из самых страшных глав «Без приюта», где
брошенный отцом мальчик (мать утонула раньше)
пытается жить один в летней парикмахерской, при-
воровывая овёс у лошадей (надо же что-то есть), а
то и кусок хлеба в магазине, топя печку полом (отку-
да напасёшься дров), потому что парикмахерская-
то летняя, да на дворе лютая сибирская зима. И вот
читаю, как лупит мальчик учительницу в кровь го-
ликом (он спит на уроке, у него вши, и учительница
тащит его за шиворот и брезгует им), и не знаю, как
остановить мальчика, как не ожесточиться вместе
с ним.
А читаю в тепле, в кабинете Виктора Петровича в
Красноярске, и подумываю, что можно было бы не
доходить до свирепой физиологии. И тут посреди
только что солнечного апреля дом разом вздра-
гивает от налетевшего за окном совершенного
безумия. Обрушивается мгновенная тьма. Снег ле-
тит горизонтально, рвёт деревья с одушевлённой
свирепостью, сбрасывает птиц, ломая крылья, и,
кажется, вот-вот и дом не устоит. Сердце сжимается
от бессилия и ужаса. И я вдруг отрываюсь от окна и
внезапно совсем не к месту, позабыв время и день,
думаю: а как там он? Каково сейчас мальчику там,
в летней, насквозь прорванной ветром парикма-
херской с мёрзлой землёй вместо пола, с мышами,
которые норовят пробежать по лицу? И остро по-
нимаю, что писатель ещё жалеет меня, чтобы не на-
дорвалось моё набалованное благополучием во-
ображение. Ну что, дурак, понял?
И потом уже вся смущающая вторая часть «По-
клона», вся тьма коллективизации, массового че-
ловеческого истребления и навсегда стронутой
невозвратной жизни (которую ты и сам как-то осо-
бенно жалеешь, потому что застал эту жизнь в «По-
клоне» в ещё святые часы неповреждённого земно-
го порядка) оборачивается к тебе не отвлечёнными
страницами учебника новейшей истории, а прямой
человеческой бедой. И сразу легко понимаешь, по-
чему Виктор Петрович так ожесточался на «Подня-
тую целину», за которую, любя «Тихий Дон», не мог
простить Шолохова. Это родная Овсянка, искале-
ченная жизнь всех близких и дальних людей, кото-
рые были его вселенной (а по мере чтения стано-
вились и нашей), уже не давала уступить правды. В
правде мизинец уступи – и нет русского художника.
И вот плачь, сопротивляйся, сожми сердце, но уже
читай как есть, не обманывай себя другими, благо-
получными книжками, чтобы тебя потом так же не
сдёрнуло тьмой, как закричавших от ужаса птиц за
окном.
Заряд пролетел, и мгновенно развиднелось,
словно и не было ничего. Но обломанные вершины
7
 Свет имени
и разом захламлённый лес за окном уже не дали
обмануться, что всё «примстилось», уже научили
тебя не прятать глаза от правды, чтобы не предать
овсянских «гробовозов», которых хорошо любить
в крепкую пору жизни, да трудно, когда воцарятся
«революционные» Болтухины и человека силой
потащат к смерти.
Сразу поймёшь и почему, как доходит до пар-
тийного начальника, так художник забывает чер-
нильницу, а макает перо прямо в помойное ведро
и не может остановиться, потому что для него это
они, они сломали свет жизни. И как мальчик лупил
училку Ронжу веником-голиком: не видела, как
топчут на базаре карманников сапогами, как пина-
ют в живот беременных жён мужья, как пропивает
последнюю копейку отец, а его ребёнок сгорает
на казённом топчане от болезни? Не знаешь – уз-
най, проникнись! Так и этих он тем же голиком: не
знаете, что сделали с жизнью? Узнайте!
Сколько он слышал злого после «Проклятых
и убитых» не от одних ненавистных «политру-
ков и комиссаров», а и от старых солдат, успев-
ших позабыть в сердце кровь и ожесточение и
спасительно обучившихся видеть в минувшем
только юность и победу. Сколько сам я корил
его за жестокость «Печального детектива», за
«физиологию «Людочки», за злые «затеси», где
человек был страшен и не видел своего па-
дения. Сами овсянские «гробовозы», узнавая
себя, тоже нет-нет да и стучались у его порога:
чё уж ты нас так-то? А это, странно сказать, и в
нём защищался свет, книжки несчётные, кото-
рых он с детства перечитал видимо-невидимо
всегда детским сердцем, свято веря в правду
благородных пиратов и «прынцев», рыцарей
и страдалиц. Отчего привычная тьма вокруг,
которая успела стать бытом, казалась ещё не-
справедливее и темнее.
Неизживаемая детская, сиротская вечная дет-
домовская обида до конца дней не могла выго-
реть в сердце. И если это сердце всё-таки не дало
ожесточить и потерять себя, то потому, что в свой
час успел поселиться в этой душе незаслоняемый
свет, что была бабушка Катерина Петровна, были
родные страдалицы тётки, было там и там, вопреки
злу мира, встречаемое добро, которое он видел,
по слову чужого ему поэтикой, но любимого Ми-
лорада Павича, «как ястреб цыплёнка». И он ни-
когда не пропускал этого добра, чтобы тотчас не
отблагодарить, не восславить, не засмеяться при
самомалейшей возможности увидеть радость.
Так в нем и жили два человека, и писали, как у
того же Павича, один мужские, другой женские
страницы книг, но зато уж когда они обнимались,
то выходили «Ода русскому огороду», «Звездо-
пад», «Пастух и пастушка». И тогда являлось целое
человечество его родных, которые теперь и наши
родные, вместе с Енисеем, травами и птицами, ко-
торых он всех знал в лицо и последним писал их
так подробно («доцветали сон-трава, медуница и
стародубы, обуглились мать-мачехи, занималось
пламя жарков, раздувало пламя дубравных ветре-
ниц»), словно отряжал их нам в духовном завеща-
8
нии, предчувствуя, что мы скоро окажемся в без-
воздушном пространстве мёртвой умозрительной
литературы, где человек бьётся в душной тесноте
офисов и квартир, в которых никогда не открыва-
ются окна, потому что, открыв, надо будет уметь
написать облако и ветер, жизнь реки и неба, дере-
ва и птицы, которые не зря делят с человеком зем-
лю и без которых он только слепая фигура шахмат-
ной партии, где белые (а чаще чёрные) начинают
и выигрывают. А мы проигрываем, проигрываем...
...Мне хорошо и грустно читать «Последний по-
клон». Я знаю стародубы, прижившиеся в его ого-
роде под кедром, и пытающиеся цвести венерины
башмачки между окном и заплотом, и «самотёком»
проползший на огород курослеп вдоль забора.
Знаю, как горбится напротив Овсянки Караульный
бык и как возносится над Слизневкой Шалунин
бык, к которому прибило его измытую за девять
дней Енисеем покойницу-мать. Бревно, на кото-
ром мы сиживали над Енисеем (я в его великова-
той мне рубахе: «Носи, мне мала!»), так и лежит уже
сколько лет, не уносимое не знающей ледохода,
связанной человеком рекой. (Увы, бревно снес-
ли человечьей рукой и забетонировали берег.
Правда, стихия тут же и ответила: первой же
весной после «благоустройства» разбушевался
Енисей и смыл коросту. Только вот бревна не
вернул. – Ред.) Разве забор по обе стороны спуска
к реке от его проулка покосился, и жалица вот-вот
сожрёт его. А по нему ещё хаживала за водой (ле-
том по сорок вёдер в день) бабушка Катерина Пе-
тровна и уходит на последней странице альбома
«Прощание» он сам.
И родные его, слава Богу, все живы для меня.
Тётка Апроня (Апраксинья Ильинична) всё вы-
сматривает из своего окна, кто завернул к Викто-
ру Петровичу («опеть жульнариска?»). И им всем
хорошо поётся в моей памяти, когда она после
«пеньзии» заворачивает к нему с чекушкой. Это у
неё, в бывшем бабушкином дворе, я впервые уви-
дел в ведре енисейской воды «живой волос», на
какое-то время отвадивший меня лазить в ледя-
ной Енисей («Во, гляди, гробовозы, ничё крытикам
(критикам, значит) не делатся. Ничё имя не страш-
но – поедом потом писателев едят»). И всё смеёт-
ся его счастливый глухонемой брат Алёша («Ви-
и-итя!»), без конца чего-то ладивший в его избе и
умерший за год до Виктора Петровича («умер, как
и жил, незаметно, во сне... Как я теперь в деревне
буду чувствовать себя без Алёши?»). И совсем ос-
лепшая тётка Августа всё двигает ощупью чугунки
на плите, и я лезу помочь и получаю от него по ру-
кам: не тронь – она потом их не найдёт! А коли та-
кой добрый, оставайся и живи тут, гуманис хренов!
И с дядей Кольчей-младшим мы всё курим на
крыльце после бани, пока Анна Константиновна
под лиотаровской «Шоколадницей», вырезанной
из «Огонька», накрывает на стол. И когда умира-
ет дядя Коля, всё отворачивает, отворачивает его
портрет: «Чё всё глядишь, Коля? Скорей бы уж
взял к себе».
Теперь все они там, недалеко от него на од-
ном кладбище, и можно, поклонившись ему,

поклониться и им, так незаметно и прочно вошед-
шим в нашу жизнь с «Последним поклоном».
Дал бы Бог ещё раз приехать в Овсянку. Я зайду
в его избу на улице «партизана Шшетинкина», не-
много погоржусь, найдя себя в рамке семейных и
дружеских фотографий, обниму его сестёр Капу
и Галю (от Августы Ильиничны и Анны Констан-
тиновны), которые теперь смотрят за музеем. И
опять поверю, что смерти нет. Что Виктор Петро-
вич сейчас придёт с Енисея, на котором сидит
всё реже («лёгкие никуда»), и мы станем пить чай
(«чай, чай, эту заразу сёдня пить не будем!»), а по-
том он достанет рукопись, взденет очки и станет
глуховато и как-то бережно, как чужое (будто каж-
дое слово ещё раз примеривает), читать: «Это
было в пору, когда всё казалось радостным и от
жизни ждали только радости. В немыслимо яркий
ослепительный день спешил я в родную деревню...
И в сердце моём, да и в моём ли только... глубокой
отметиной врубится вера: за чертой победной
весны осталось всякое зло, и ждут нас встречи
с людьми только добрыми... Да простится мне и
всем моим побратимам эта святая наивность –
Свет имени
мы так много истребили зла на земле, что имели
право верить: на земле его больше не осталось».
А войдёт в книгу бабушка, и он засветится весь –
не узнать: «...Выходило, что сватали Маню напере-
бой... сколько раз в кошеве приезжал из города сам
Волков! А она, раскрасавица наша, чё? Да ничё! Даже
на письмо его не ответила. А уж письмо-то было,
письмо! Как в старинной книжке писанное – ска-
зывалось всё в нём, будто в песне: любоф, любоф,
да еще эта, как её, холера-то? Чуства. За божни-
цей долго письмо хранилось, и как навёртывался
грамотный человек, она просила его читать. И
наревётся, бывало, слушая то письмо, да эти вра-
женята, внученьки дорогие, добрались до письма,
изрезали ножницами, либо сам искурил. Чё ему чу-
ства? Токо табак жечь да бока пролёживать...»
А я буду слушать со смятением, восторгом, сча-
стьем (даст же Господь дар!) и молить Бога, чтобы
это никогда не кончалось, потому что пока живёт
это слово и этот человек, живы и мы. А уйдёт – ещё
неизвестно, что будет.
Но пока, слава Богу, он читает, читает...
г. Псков
Фото Валентины Швецовой
9
 Свет имени

Душа хотела быть

Олег НЕХАЕВ

звездой
Последний разговор с писателем
Олег Алексеевич НЕХАЕВ – журналист от Бога, поистине золотое перо России. Победитель и призёр
более чем тридцати творческих конкурсов в сфере журналистики, кино, телевидения и фотографии.
Дипломант премии имени А. Д. Сахарова «За журналистику как поступок». Обладатель Гран-при
международного фотоконкурса Canon. Победитель Всесибирского телефестиваля (фильм «Интервью с
президентом России»). Победитель конкурсов «Родная речь» и «Живое слово» – лучшие материалы о русском
языке и на русском языке. Автор-создатель портала «Сибирика», признанного «золотым сайтом России» –
www.sibirica.su Лауреат премий: за журналистские расследования имени Артёма Боровика «Честь.
Мужество. Мастерство», «Лучший журналист Сибири», «За высшее профессиональное мастерство».
Награждён почетным знаком «За вклад в развитие Отечества». Удостоен официального звания «Золотое
перо России» и высшей награды Союза журналистов России «Честь. Достоинство. Профессионализм».
Живёт в Зеленогорске Красноярского края. Предлагаем его беседу с Виктором Петровичем Астафьевым,
которая состоялась незадолго до кончины писателя.

В
больнице Виктор Астафьев мне скажет: «Думаю,
что неблагодарность – самый тяжкий грех пе-
ред Богом. И могу сказать, что большую часть
своего писательского времени я потратил на по-
мощь другим». Кем я был для Астафьева? Никем.
Случайным прохожим, которому судьба подарила
три разговора с сибирским праведником из Овсян-
ки. И к этим разговорам я мысленно возвращаюсь
всё чаще и чаще. И помню я всё в мельчайших де-
талях.
Остаться самим собой
2001 год. На красноярском рынке покупаю фрук-
ты для хворающего Астафьева. Мне их заворачи-
вают в местную газету. На чёрном фоне крупным
шрифтом написано: «Виктора Петровича Астафьева
представлять широкому читателю не нужно. Он са-
мый читаемый сегодня русский писатель». С удив-
лением рассказываю парню-продавцу, как неожи-
данно всё соединяется. Продавец смотрит на меня
и не понимает. Об Астафьеве ничего не слышал...
Вспоминая, какой литературой завалены книжные
магазины, смотрю на дату выпуска газеты. Но газета
почти свежая...
Я захожу к Астафьеву в больничную палату. Па-
лата одноместная, но без излишеств. Он уже встал,
после сна. Приглашает: «Проходи, садись, я сей-
час». А сам подсаживается к столу и низко-низко
над ним склоняется. Так низко, что вначале я даже
не понимаю, что он там делает. Вижу только, как бы-
стро-быстро обеими руками что-то перебирает, да
так торопливо и сноровисто у него это получается,
что мне он тут же начинает напоминать бурундучка,
на валежине разлущивающего шишку. И не повора-
чивая даже головы в мою сторону, говорит: «Люблю
кедровые орешки. Слабость к ним питаю... Не силь-
но торопишься?»
Я вдруг ловлю себя на чувстве неловкости. «Си-
бирские семечки» он продолжает щёлкать с какой-
то удивительной детской непосредственностью,
так увлёченно и с такой радостной искренностью,
как будто и нет никого рядом.
Так бывает, когда зайдёшь неожиданно в комнату
и застанешь человека за каким-то простым, сокро-
венным занятием. Хочется побыстрее тихонечко
уйти, пока тебя не заметили...
«Рассказывай!» – просит меня Астафьев. Я начи-
наю, как мне кажется, с самого приятного. Расска-
зываю, что возвращаюсь из Енисейска и что в по-
сёлке Подтёсово хотят назвать его именем новую,
современную школу. Астафьев отстраняет кедро-
вые орешки и протестующе машет руками:
– Не надо всей этой мишуры. И почестей мне
достаточно, и место есть своё в литературе... Не
нужно этого. Хотя и с добротой отношусь я к подтё-
совцам... Не раз бывал там... И помогал им... Меня по
такому же поводу библиотекари в родной Овсянке
одолевали. Знаешь как одолевали?! О-о-о! Но при
жизни чтоб моим именем называть.... Нет, непри-
лично это. Потом... Потом делайте, что хотите...
В. П. Астафьев. Из письма жене. 1967 год: «Как
жить? Как работать? Эти вопросы и без того не
оставляют меня ни на минуту, а тут последние
проблески света затыкают грязной лапой... На-
строение ужасно. Мне хочется завыть и удариться
башкой о стену. Будь же проклято время, в которое
нам довелось жить и работать!.. Нас ждёт великое
банкротство, и мы бессильны ему противосто-
ять. Даже единственную возможность – талант
– и то нам не дают реализовать, употребить на
пользу людям. Нас засупонивают всё туже и туже...
Руки опускаются. И жаль, что это ремесло невоз-
можно бросить».
К моменту нашей встречи Астафьеву исполнилось
семьдесят семь лет. И я разговаривал с человеком,

10

который не просто прожил целую эпоху, а сумел
ещё и осмыслить прожитое. Редко кто берётся за
такую тягостную и неблагодарную работу.
– Виктор Петрович, однажды Вы сказали: «Глав-
ное, чтобы душа была в мире с людьми и с самим
собой, а дело было у каждого такое, чтобы заби-
рало целиком». Но у Вас не очень-то получалось
жить со всеми в мире...
– У меня с умными людьми всегда складывались
добрые отношения, потому что умею их слушать. Я
у Твардовского был пятнадцать минут и больше его
слушал, чем сам говорил. Во все уши слушал. Хотя
мое время для встречи с ним было очень ограни-
чено. Может, те пятнадцать минут я и отрабатываю
теперь всю жизнь. Кто знает... Вообще на встречи с
умными людьми мне везёт. И думаю, что их – поря-
дочных и культурных – надо искать и открывать. А
открывши, успевать больше слушать и перенимать.
Радоваться, что даром отдают... Нужно научиться не
упускать счастливых минут драгоценного и редко-
го общения с ними.
Сейчас в провинции, в нашей Сибири, по-
настоящему образованным, культурным людям жи-
вётся очень трудно... Я знаю таких, им очень тяже-
ло. Они находятся в изоляции. Они – сами с собой.
Обществом не востребованы.
– У Вас была возможность остаться в Москве,
но Вы всю жизнь прожили в провинции. Тем не
менее другим писателям советовали пожить в
столице, называя это «необходимым благом»...
– Москва дала возможность прикоснуться к со-
кровищам культуры, но жить там постоянно... Нет!
А провинция мне помогла остаться самим собой.
Остался бы я таким в Москве, при моей мягкотело-
сти, – не уверен.
– Вы, сумевший столько пережить и добиться
всего в одиночку, так легко говорите об этом...
– Ну а чего уж тут скрывать... Тем более знаю, о
чём говорю: два года я учился в Москве на Высших
литературных курсах. Да, были очень заманчи-
вые предложения. Например, рабочая должность
секретаря Союза писателей. Для этого я должен
был написать хвалебную статью на роман одного
нашего классика, родом, кстати, из Сибири. Вот...
Я ему сказал: «Книга уж больно толстая, мне не
осилить её со своим одним "гляделом"». (У меня
с войны фактически один зрячий глаз остался.) А
он говорит: «А ты не читай. Ты её мельком по диа-
гонали пробеги, лишь бы потом красных с белыми
не спутать». «Нет, – говорю, – не буду ни читать, ни
писать». – «Ты подумай, ведь квартиру хорошую
тебе дадим. Должность приличная. Да и Москва
всё-таки!» Подумал!
Предлагали стать заведующим отделом прозы в
журналах «Смена», «Октябрь», «Дружба народов»...
Но это же самая пьющая должность! Каждый при-
ходит и, чтоб как-то увеличить шанс напечататься,
притаскивает поллитру. Я бы давно спился из-за
своей безотказности. Как это произошло с боль-
шинством наших провинциалов, которые давно
уже лежат по окраинам Москвы на кладбищах. Это
Шукшин похоронен на Ваганьковском да ещё не-
сколько человек с периферии! Все остальные – на
Свет имени
погостах, заросших крапивой. Там бы и я, навер-
ное, лежал.
– После провинции Москва как бы давала воз-
можность похлебать сладкую жизнь ложкой. Ред-
ко кто упускал такой шанс...
– Я сам себя стал по-настоящему осознавать
только в зрелом возрасте. Поэтому раньше, в Мо-
скве, запутал бы свою жизнь полностью и навер-
няка потерял бы семью. А так худо-бедно, но мне
её удалось сохранить. Пятьдесят пять лет, как мы
живём с моей Марьей Семеновной. Подумать дико,
сколько мы уже вместе! И она у меня и друг, и по-
мощник, и хозяйка хорошая, настоящий домашний
эконом. Этим я могу похвалиться! Вообще мне всю
жизнь казалось, что на всём белом свете командую
только одним человеком: своей бабой. И вдруг в
пятьдесят лет понял, что глубоко заблуждался, – это
она руководила мной, а не я ею...
Первый рассказ Астафьева вышел в свет со скан-
далом. Только начал он публиковаться с продолже-
нием в «Чусовском рабочем», как его тут же запре-
тили. Возмутилась одна «блюстительница нравов».
Из себя её вывели слова: «Мало нашего брата оста-
лось в колхозе, вот и стали мы все для баб хороши».
Астафьеву приписали «оскорбление советской
женщины», названной «некультурно – бабой»... Со-
ветский солдат, мол, не может так грубо говорить...
Спасла почта читателей. Всех интересовало, чем же
закончится рассказ. С задержкой, но продолжение
допечатали.
Примечательно, что это была первая ласточка
из полувековой череды поношений Астафьева за
использование «лапотного языка», от которого, по
ощущениям некоторых критиков, нестерпимо не-
сло «онучами и щами».
Л. М. Стенина, Москва (из письма Астафьеву):
«Достаточно прочесть хотя бы один Ваш рассказ,
чтобы понять, что Вы – человек необыкновенно
честный, чистый, много переживший, незамут-
нённый, несмотря на то, что выпало Вам в жизни
испытать. А Ваша «колючесть» – от нежного и
уязвимого сердца. Когда-то, по-моему у Гейне, я вы-
читала такую фразу: "Его сердце было окружено ко-
лючками, чтобы его не глодала скотина"».
– Виктор Петрович, какую роль в Вашем ста-
новлении сыграла природная закваска?
– У меня мама очень умной была. Папа, хоть и был
всяким, но тоже личностью был. Это одно. Второе –
я очень рано начал читать. И Бог наградил хорошей
памятью. Видимо, не зря. Я читал и размышлял. Ведь
можно много читать, читать, читать... И как солому:
жевать, жевать, жевать... И всё, как у коровы, – через
кишечник и дальше. А можно и через голову. Вот у
меня что-то в ней застревало.
И я теперь понимаю, что с раннего детства во
мне здорово «застревало» ещё и чувство благодар-
ности. Так сложилось, что рос я сиротой, и каждый
доставшийся мне «кусочек» редкой радости запо-
минался. Во мне до сих пор осталась острая по-
требность отзываться на добро.
Думаю, что неблагодарность – самый тяжкий
грех перед Богом. И могу сказать, что большую
часть своего писательского времени я потратил на
11
 Свет имени
помощь другим. Мне тоже помогали в начале моего
творческого пути, и я помогал и помогаю другим.
Навыпускал, как говорится, из-под своего крыла
массу пишущих. Написал также уйму предисловий
к «чужим» творениям. Иногда, сегодня признаюсь
в этом, писал и предисловия к заведомо плохим
книжкам.
– Так было трудно отказывать просящим?
– А как откажешь?! Когда человек больной или
так сложилась судьба... У нас-то жизнь тяжкая всег-
да была, и повод для сострадания всё время нахо-
дился... И не в силах я был иногда отказать. Пожале-
ешь пишущего... А потом мне говорят: что ты такое
говно окрылил своим предисловием?! А ты знаешь,
что у этого «говна» – душа золотая, да вот талантиш-
ко – маленький. Но семье его там, где-то в Рязани,
жить не на что... Вот и помогал опять же из-за этих
обстоятельств...
Очень многим я дал и рекомендации для всту-
пления в Союз писателей. И по этому поводу плев-
ки в ответ тоже получил. За жизнь – четыре, может,
пять...
Я попытаюсь в этот момент уйти, потому что зай-
дёт медсестра делать уколы. А Астафьев увидит
у  меня фотографии староверов из таёжной глухо-
мани и начнёт с интересом их рассматривать. А за-
тем и подробно расспрашивать об их жизни. Тогда
я ещё не знал, что он сам из этого же роду-племени.
Чтобы не терять драгоценного времени на мой мо-
нолог, я ему оставлю свой очерк о «раскольниках»
и вновь включу диктофон. Он начнёт рассказывать
и тут же прервётся и скажет с хитринкой в глазах:
– А я тебе тоже сейчас скажу так же, как ты мне: о
моих встречах с президентами можешь прочитать
в моём очерке. Я тоже об этом написал. Зачем нам
тратить время... Думаешь, у меня его много? Вот по-
весть ещё хочу успеть написать. И вон – видишь,
сколько ещё ожидающих...
Только после этих слов я понял назначение
огромной кипы новых книг и пакетов с рукопи-
сями, лежавших прямо на полу в углу палаты. Все
они ждали предисловия или отзыва Астафьева. А
мне вынужденно пришлось рассказывать о таёж-
ных похождениях, об охотниках, о моём пребыва-
нии в гостях у енисейского писателя Алексея Бон-
даренко, с которым был хорошо знаком Виктор
Петрович...
Спустя месяц я получу письмо от Романа Солнце-
ва. Астафьев попросит его опубликовать мой очерк
о староверах в ближайшем номере редактируемо-
го им журнала. От такого продвижения без очереди
я вежливо откажусь. Но память останется об этом
неизгладимая.
Примечательно, что Астафьев свою поддержку
другим связывал со своей «безотказностью». Шу-
тил: «Хорошо, что не родился женщиной, а то бы по
рукам пошёл...» Кое-кто такие его ссылки на «мягко-
телость» принимал за чистую монету.
Постыдное письмо против А. И. Солженицына
в 1970 году подписали многие знаменитые ли-
тераторы. Астафьев (к тому времени он уже был
членом правления Союза писателей) это «клейм-
ление позором зарвавшегося отщепенца» не
12
поддержал. Хотя прекрасно знал, что только по-
слушное раболепие могло обеспечить безбедное
существование.
Астафьев отправил своим коллегам в Москву
возмущённое послание: «...То, что я читал, напеча-
танное в журнале, особенно «Матрёнин двор», –
убедило меня в том, что Солженицын – дарование
большое, редкостное, а его взашей вытолкали из
членов Союза и намёк дают, чтобы он вообще из
«дома нашего» убирался.
А мы сидим и трём в носу, делаем вид, будто и
не понимаем вовсе, что это нас припугнуть хотят,
ворчим по зауголкам, митингуем в домашнем кругу.
Стыд-то какой!..»
И тут Астафьев делает удивительное примеча-
ние по поводу этого послания. Нет его в архиве Со-
юза писателей, сообщает он, сам проверял: может,
и правда не получали, а может, и Всевышний беду
тогда отвёл.
Спустя почти четверть века Солженицын, воз-
вращаясь на Родину, заедет в Овсянку и крепко об-
нимет Астафьева. Одного из немногих, кто не пре-
дал истину.
Сергей Залыгин (из письма Астафьеву,
21.04.1984): «Не скоро ещё будет понято, что зна-
чит Ваша жизнь и значение всего того, что сдела-
но Вами в литературе. Тем более что Вы и сами об
этом значении не шибко думаете, ну просто кон-
серватор какой-то, отсталый элемент. Несозна-
тельный!»
Виктор Астафьев (из письма Владимиру Лак-
шину): «Я в святые не прошусь и знаю, что недо-
стоин веры в Бога, а хотелось бы, но столько лжи
и «святой» гадости написал, работая в газете, на
соврадио да и в первых «взрослых» опусах, что меня
тоже будут жарить на раскалённой сковороде в
аду. И поделом!»
– Виктор Петрович, многие Вас называют сове-
стью нации, а вы как бы признанием в своих гре-
хах сами себя развенчиваете. Естественнее было
бы услышать, как президенты, другие сильные
мира сего искали с Вами встречи, домой к Вам в
Овсянку приезжали. Ведь из нынешних писате-
лей никто, кроме Вас, таких визитов больше не
удостаивался...
– Ну, ездили, встречались. И Горбачёв меня при-
глашал. И с Ельциным разговаривали. Обедали.
Другие хорошие люди наведывались...
Не так давно вот Драчевский (тогдашний полно-
мочный представитель президента России по Си-
бирскому округу. – О. Н.) в больницу приезжал – шо-
роху здесь навели. Машины все вокруг поубирали.
Людей своих повсюду понаставили. Всех больных
позакрывали в палатах. А Драчевский интеллигент-
ным таким, спокойным мужиком оказался... Позна-
комиться просто пришёл. Поговорить.
– Многие из политиков, приезжавших к Вам
«беседовать», на самом деле искали через Вас,
через упоминание Вашего имени поддержку в
народе. А Вы сами для себя находили что-то су-
щественное в этих встречах?
– Всегда интересно посмотреть, как чувствует
себя человек при большой власти. У меня к этой

поре уже была накоплена какая-то внутренняя
культура, чтобы и не фиглярничать, и не низкопо-
клонничать. Да и умный человек никогда не за-
ставит тебя унижаться. НИКОГДА. Если он умён. А
насчёт впечатлений могу сказать, что после таких
«интеллектуалов»-вождей, как безграмотный Хру-
щев и самовлюблённый Брежнев, Горбачёв и Ель-
цин казались куда как развитыми людьми.
Правда, после одной из таких встреч кое-кто из
односельчан на меня обиду затаил. Это когда Ель-
цин в Овсянку приезжал. Принимали его хорошо.
Блинами накормили. Побеседовали. Когда шли с
президентом к Енисею, народ вокруг ликовал, ру-
коплескал ему. Проводил я его, возвращаюсь к
теплу, в избу, слышу – мужики ропщут и мне пре-
тензии как бы высказывать начинают. Я был утом-
лён многолюдьем и с раздражением сказал этим
храбрецам: «Что же вы, страдая холопским неду-
гом, высказываете храбро всё мне, а не только что
отбывшему президенту? Из всех вас одна Кулачиха
достойна уважения, она умеет бороться за себя!..»
Кулачиха эта оттёрла охрану плечом да как была
в куртке из обрезанного дождевика, так и ухватила
под руку президента. Милиция и охрана в ужасе! А
я слышу, как Кулачиха всё твердит и твердит своё:
«Пензия! Пензия! Пензия!» Еле её оторвали от Ель-
цина.
Ну, трудящиеся после того разговора со мной
жаловались потом, что, вместо того чтобы «погово-
рить по-человечески», я их чуть ли не матом крыл.
Ну и пусть! Что от них ждать? Годны, что ли, только
орать в бане, в огороде иль за пьяным столом?..
О себе скажу так: жизнь свою прожил – никогда
не заносился. Хотя чего только не предлагали мне,
и чем только не окружали, и как только не обхажи-
вали... Всё равно остался самим собой. Считаю себя
человеком самодостаточным.
Трижды раненый
На войне, чтобы выжить, ему приходилось много
раз стрелять в тех, кто был по ту сторону фронта.
Убивал или нет – можно было только догадываться.
Но того солдата, в сером, враз обмякшего, – забыть
не смог.
Он видел его. Потом. Вблизи. Убитого. Всматри-
вался в него, не понимая тогда, что начинает при-
стально всматриваться в себя. Это от его решения
зависело – жить тому или нет... И он нажал на курок.
Раньше убивал так в тайге рябчиков. На этот раз
стрелял в фашиста, а убил, как понял спустя годы,
человека...
Астафьев мучился этим всю жизнь. Прокручи-
вал тот эпизод в тысячный раз, пытаясь понять то
движение души, после которого палец нажимает
на курок, а судьба не отводит смерть от жизни. Его
самого на войне не убили только чудом. Трижды ра-
нили. И он, наверное, не находя для себя ответов на
многие вопросы, стал часто повторять: «Видно, так
Богу угодно, что я так долго живу».
Земными вершителями судеб неожиданно вы-
ступили краевые депутаты. Громогласно отказали
ему в добавке к пенсии, которую он не просил.
Свет имени
Три с половиной тысячи рублей для него просили
другие. На сессии те, кто не воевал, самоуверенно
упрекнули Астафьева: не ту войну показал. Прого-
лосовали, как в упор выстрелили. В тяжелобольно-
го. Свои. В который раз.
А он всё продолжал думать о том немце... Русская
душа.
Ленинградец профессор Владимир Иванович
Пинчук (из письма Астафьеву, 13.09.1989): «...Пле-
вок в души ещё живых блокадников, брюзжание по
поводу бессмысленного мужества почти миллиона
ленинградцев, похороненных на братских кладби-
щах. Как вы могли дойти до такой низости? ...Пре-
возмогите амбицию и устыдитесь».
Виктор Астафьев (из ответа на письмо чита-
теля Ильи Григорьевича): «Сколько потеряли на-
рода в войну-то? Знаете ведь и помните. Страшно
называть истинную цифру, правда? Если назвать,
то вместо парадного картуза надо надевать схи-
му, становиться в День Победы на колени посреди
России и просить у своего народа прощения за без-
дарно «выигранную» войну, в которой врага завали-
ли трупами, утопили в русской крови. Не случайно
ведь в Подольске, в архиве один из главных пунктов
«правил» гласит: «не выписывать компрометиру-
ющих сведений о командирах совармии».
Галина Потылицына, Черногорск (из письма
Астафьеву): «Бог знает почему, но редко когда пред-
ставляешь себе автора, читая прекрасную книгу. О
Вас подумалось сразу: добрый и светлый человек и
совсем-совсем свой, близкий. И поверилось Вам сра-
зу до самой короткой строчки, до единого слова...»
Главная книга жизни Астафьева о «своей
войне» – «Прокляты и убиты» – уже в журнальном
варианте вызвала разные оценки читателей. Впе-
чатление от прочтения было сильнейшее. До шо-
кового состояния. Но только одни поражались её
жизнеутверждающей силе. Другие – растаптыва-
нию всего человеческого в человеке. Постоянный
и вдумчивый читатель с Украины Владимир Миро-
нов в письме писателю тревожился: «Горькое лекар-
ство правды приготовили Вы для больного народа
и умалишённой власти – выпьем ли мы его, привык-
шие к сивушной слащавости лжи?!»
Была и ещё одна причина неоднозначного вос-
приятия новой прозы писателя.
Привычный, простой и возвышенный слог Аста-
фьева местами пронзила, как проволочник кар-
тошку, злополучная матерщина. Греховный язык,
как говорят о ней староверы, был использован для
выполнения художественной задачи. Герои загово-
рили на «народном», как в жизни. Один к одному.
Реализм окопной правды стал осязаем настоль-
ко, что иногда вызывал не только страх, но и не-
преодолимое омерзение. Этого, наверное, и до-
бивался Астафьев, много раз говоривший, что, чем
больше мы будем врать про войну прошедшую, тем
быстрее приблизим войну грядущую. В «его войну»
мальчишки играть не будут.
Однако некоторых из своих прежних читателей
Астафьев лишился. О таких потерях его заранее
предупреждал друг и писатель, фронтовик Евгений
Иванович Носов: «Жизнь и без твоего сквернословия
13
 Свет имени
скверна до предела, и если мы с этой скверной втор-
гнемся ещё и в литературу, в этот храм надежд и
чаяний многих людей, то это будет необратимым
и ничем не оправданным ударом по чему-то сокро-
венному, до сих пор оберегаемому. Разве матерщи-
на – правда жизни?»
Читая переписку Астафьева, я понял, что спра-
шивать в интервью о его военной прозе бессмыс-
ленно. Для себя он уже все точки над i в этой теме
поставил: «Я пишу книгу о войне, чтобы показать
людям и прежде всего русским, что война – это
чудовищное преступление против человека и че-
ловеческой морали, пишу для того, чтобы если не
обуздать, то хоть немножко утишить в человеке
агрессивное начало».
И ещё: «Что же касается неоднозначного отно-
шения к роману, я и по письмам знаю: от отстав-
ного комиссарства и военных чинов – ругань, а от
солдат-окопников и офицеров идут письма одо-
брительные, многие со словами: “Слава Богу, дожи-
ли до правды о войне!..”»
Попытка исповеди
– Виктор Петрович, а Вам не кажется, что мы
сейчас теряем последние остатки и того род-
ственного человекоощущения, о котором Вы
рассказывали, и крепкой сибирской характер-
ности...
– Почему теряем? Мы уже потеряли. Размылись
границы. Размылся и колоритный язык. Стёрлись,
стали невыразительными черты лица самой Сиби-
ри как нации. Сегодня многие стучат себя в грудь
и кричат: «я настоящий сибиряк». А ведь большин-
ство настоящих под Москвой в войну полегло. Сей-
час доживают свой век последние.
Большое смешение произошло. Как говорила
моя бабушка: «Одни ирбованные остались!» Это
значит – вербованные, приехавшие из других мест,
по специальному набору. И они-то часто как раз и
разрушали местный уклад жизни. Традиции оста-
лись только там, где не было этого влияния. И я
бывал в таких деревнях, например в Балахтинском
районе. Там обходились без замков на дверях. Было
трепетное отношение к роднику. Луговину всег-
да в чистоте содержали. Не воровали... Но самое
главное – мужик-сибиряк всегда становился под
комель, под тяжёлую часть бревна. А баба – под
вершину.
Сейчас мужик норовит бабу поставить под ко-
мель. И уже поставил... Сибирская баба самую
большую тяжесть сейчас несёт. Я не имею в виду
старообрядцев и коренное население. Где-то в глу-
хомани, на Бирюсе или на Ангаре, настоящие сиби-
ряки ещё есть. Там, слава Богу, законы не колебну-
лись и традиции остались.
Когда меня спрашивают, иногда с издевкой: ты
что ж – настоящий мужик? Я на полном серьёзе
всегда отвечаю: мужик. Ведь был у меня период,
когда я не мог прокормить свою семью и собрал-
ся застрелиться... Было такое... Возникло ощущение
безысходности и чувство, что никуда я не гожусь,
к чёртовой матери... И вот только тогда, когда смог
сам обеспечить своих близких, стал говорить:
14
«Я – мужик». А сегодня, в этой нашей городской
придури, всё перевернулось... Всё на бабе – и дети,
и дом...
Совсем недавно один из телевизионщиков раз-
досадованно делился со мной впечатлениями об
Астафьеве: «Не понимаю, как в одном человеке
может уживаться столько доброты и жестокости. В
девяносто первом году он смело выступил против
ГКЧП, а в восемьдесят втором – с лёгкостью под-
махнул письмо против «Машины времени». Даже
не разбираясь в сути. Раз – и подписал. А его вы-
сказывания об «инородцах»! Это – цивилизованный
писатель?!»
Мой собеседник помолчал, помолчал, а потом
вдруг добавил: «Но я не понимаю и другого... Пом-
нишь, по его «Царь-рыбе» в Красноярске балет по-
ставили? Звоню в Москву, говорю: сюжет делаем?
А они мне отвечают: ребята, это ваш «крестьян-
ский сын», это для вас событие, а для нас – это не
интересно. Понимаешь – это же талантище, это
гордость всей России, а одна московская пигали-
ца решает – "не интересен для страны ваш писа-
тель"».
Астафьев действительно крестьянский сын.
Родился на Енисее, при свете лампы-керосин-
ки, в деревенской бане. Он вырос в крупнейшую
личность, сохранив в себе житейскую простоту
и непонятливость «простых» вещей. Например,
в Овсянке на «Литературных встречах в русской
провинции» один критик страстно спорил с Аста-
фьевым. Гость из Москвы называл поэму Вене-
дикта Ерофеева «Москва – Петушки» «душеспаси-
тельной книгой», а «крестьянский сын» «романом
пропойцы о пропойцах». Так друг друга и не по-
няли.
Писатель Николай Волокитин, для которого
Астафьев – мастер и учитель, написал о нём в очер-
ке «Соприкосновение»: «Виктор Петрович с одина-
ковым успехом может поражать как пронзительной
отзывчивостью, так и не менее пронзительным
равнодушием... Случалось – и довольно нередко! –
когда он совершенно не понимал не только меня,
но даже элементарные, сугубо очевидные вещи. И
даже не пытался понять».
Как реагирует на это высказывание Астафьев? Он
печатает этот очерк вместе с приведённым отрыв-
ком в своем собрании сочинений без всяких разъ-
яснений и пояснений. Пусть, мол, потомки сами
разбираются.
Виктор Астафьев (из письма Елене Ягуновой,
Норильск): «Наказание талантом – это прежде
всего взятие всякой боли на себя, десятикратное,
а может, и миллионнократное (кто сочтёт, взве-
сит?) страдание за всех и вся. Талант возвышает,
страдание очищает, но мир не терпит «выско-
чек», люди стягивают витию с небес за крылья
и норовят натянуть на пророка такую же, как у
них, телогрейку в рабочем мазуте. Надо терпеть
и, мучаясь этим терпением, творить себя...»
Строку Тютчева «Душа хотела б быть звездой»
Астафьев взял эпиграфом к своей «Попытке испо-
веди». Исповедь, как видно из названия, не получи-
лась. Хотя примеривался он к ней все предыдущие
десятилетия.

После хлеба насущного
Василь Быков (из письма Астафьеву): «Сегод-
ня почти дочитал твой роман («Печальный де-
тектив». – О. Н.) и до утра не мог уснуть – взбу-
дораженный, восхищённый, ошарашенный и т. д.
Удивительно правдивое и на редкость ёмкое про-
изведение – концентрат правды о нравах, о жизни,
местами прямо-таки воплей, по мощи равных кри-
ку Достоевского, обращённых к людям: что же вы
делаете, проклятые!»
– Виктор Петрович, прошлый век оказался пе-
реломным для России. Деревня, на которой она
держалась столетиями, была разрушена в исто-
рическое одночасье. В чём Вы видите главную
причину этого?
– Я думаю, что беда исходила от коллективиза-
ции. Даже не от гражданской войны, хотя она тоже
была для России чудовищным бедствием, а именно
от коллективизации. Крестьян посрывали со своих
мест, перекуролесили всё... И одичала святая рус-
ская деревня. Озлобились люди, кусочниками сде-
лались, так и не возвернувшись к духовному началу
во всей жизни.
Ну а главнейшая причина, конечно, в нас самих
и в перевороте в октябре семнадцатого. Народ
оказался надсаженным, поруганным, и найдутся
ли в нём сегодня достаточные силы, физические и
нравственные, чтоб подняться с колен, – я не знаю.
Не осталось ведь ни царя в голове, ни Бога в душе.
Народ духовно ослабел настолько, что даденной
свободы и той не выдержал, испугался испытания
самостоятельной жизнью. Для многих лучше снова
под ружьё, под надзор, но зато чтобы было «спо-
койно».
Свободой пользоваться мы не научены ещё. Века
в кабале и сотни лет в крепостной зависимости.
Вот и весь опыт. Многие сейчас ищут опору в вере.
В церковь потянулись. Но, я об этом уже говорил,
она нуждается в том, чтобы пыль с себя стряхнуть.
Господь ведь не любил ни театров, ни торговли в
храме. А сейчас ведь и приторговывают, и помпез-
ности не чураются. Как обряжают патриарха и его
свиту! Куда там нашим царям! А вокруг храмов –
нищие, которым пожрать нечего. Но церковь по-
прежнему призывает к милосердию, смирению
и покорности... Мне священник говорит: «Раб Бо-
жий!» А я ему: «Ведь не Бог говорит: «Раб мой». А
вы говорите, комиссары современные... Иисус, если
бы был так смирен, разве его бы на кресте распяли,
Сына-то Божьего...»
– Видятся ли вам сегодня какие-то подвижки к
лучшему?
– Сейчас такое положение, что я не рискую ска-
зать что-либо. Вижу только, что всё человечество
деградирует. Ну а мы идём впереди всей планеты.
Бедствуем мы. Бедствуем из-за почти поголовного
полупрофессионализма и полуобразованности.
Хоть и говорили нам всё время, что мы самая чи-
тающая и самая образованная страна в мире, –
неправда это. На уровне обычной школы мы ещё
держимся. А в остальном, в профессиональном об-
разовании, мы «полу», «полу». Находимся на уровне
Свет имени
полурабочих, полукрестьян. Не будь у нас дач – с
голоду бы посдыхали.
Мы, получается, из деревни ушли, а в город так и
не пришли. О земле нужно думать. Не займёмся ею
по-настоящему в ближайшее время – совсем про-
падём. Я всегда говорю: порох и железо жрать не
будешь. Сначала нужно обеспечить всех хлебом, а
потом и в космос можно лететь. И тут спорить не с
чем. Ведь и литература – вещь хорошая. И молитва
– тоже. Но они всегда были и будут после хлеба на-
сущного.
Михаил Ульянов (из письма Астафьеву): «Вы не
гладите по головке сегодняшнего человека, а бьёте
прямо по солнечному сплетению. А что ещё с ним
делать? Ни узды, не тормозов, ни богов, ни веры. И
даже страха нет. Круши и всё. День да мой!»
Виктор Астафьев: «Порой мне кажется, уже
никого словом не унять, молитвой не очистить.
Устало слово. От нас устало. А мы устали от
слов. От всех и всяких. Много их изведено...»
Остался один посреди России
– Виктор Петрович, что из написанного Вами
будет читаться эдак лет через пятьдесят? Не за-
думывались об этом?
– Едва ли из всей нашей литературы, быть может,
кроме «Тихого Дона», что-то вообще может уйти в
будущее. Едва ли... Могут произойти, конечно, вещи
неожиданные. Ведь при жизни Гоголя написанное
им очень слабо ценилось. А сейчас он открывает-
ся как величайший гений. До сих пор, кстати, плохо
прочитанный. Вот когда мы сходимся с критиками,
в частности с Курбатовым, с писателем Мишей Ку-
раевым, то мы не можем наговориться о Гоголе. Мы
бегаем друг к другу и зачитываем его цитаты. Го-
голь, я думаю, уходит в будущее. Там по достоинству
оценят его гениальность. Кстати, всё написанное
Гоголем уместилось в шесть томов. А вот место в
литературе и культуре, занятое им, я считаю, – гро-
мадное.
Если говорить о моих книгах, то, может быть, в
лучшем случае некоторые вещи просто немнож-
ко переживут меня. Возможно, после смерти воз-
никнет какое-то возбуждение вокруг моего име-
ни, так же, как это произошло с Шукшиным. Ведь я
встречался с ним и скажу, что при жизни его даже в
родных Сростках срамили... Это у нас могут. Умеют
любить только мертвых, как ещё Пушкин говорил. К
сожалению, и этим тоже славна русская нация. Та-
лантливым Россия всегда была мачехой.
Текст этой беседы с Астафьевым отправлю ему
для сверки. Позвоню и услышу от него: «Даже если
мне что-то не понравилось, как ты обо мне напи-
сал... Но неправды там нет. Публикуй!»
...Когда-то бабушка Вити Астафьева, рассмотрев
вперёд всех его необычность и душевную откры-
тость, перепуганно объявила: порчу на мальчишку
кто-то навёл... Так и прожил он всю жизнь с этой
«порчей».
Хоронили Виктора Петровича Астафьева, как
он и просил, в родной Овсянке. Но прежде проща-
лись с ним в Красноярске. Был очень морозный,
15
 Свет имени
ветреный день. И многие тысячи людей дожида-
лись на набережной Енисея скорбной очереди
для последнего поклона. От стужи замерзали
птицы. Слёзы на щеках у пришедших. Каменными
становились гвоздики и розы в дрожащих руках.
Так было холодно в то надломленное траурное
утро.
«Настойчивым правдолюбцем» назовёт его в
прощальных словах Александр Солженицын. Но
только никто из официальных представителей выс-
шей власти страны и руководящих литературных
чиновников для последнего поклона в Красноярск
не приехал. Никто.
Из завещания Виктора Астафьева: «Пожалуй-
ста, не топчитесь на наших могилах и как можно
реже беспокойте нас. Если читателям и почита-
телям захочется устраивать поминки, не пейте
много вина и не говорите громких речей, а лучше
молитесь. И не надо что-либо переименовывать,
прежде всего моё родное село... Желаю всем вам луч-
шей доли, ради этого жил, работал и страдал. Хра-
ни вас всех Господь!»

И мы благодарим...
Памяти Марии Семёновны Корякиной-Астафьевой
Подчас я слышу в океане
В эфире чёрном средь планет
Негромкий голос: – Маня, Маня!..
И звонкий: – Витенька!.. – в ответ.
Роман Солнцев
1985 г.
Она ушла, как с удивлением отметил друг семьи Астафьевых Валентин
Курбатов, тоже в ноябре, 16-го дня. Ушла, чуть-чуть не дотянув до десяти-
летия кончины мужа – до 29 ноября. Но если заглянуть в церковный кален-
дарь, то по старому стилю дата ухода Виктора Петровича – 16 ноября.
Вот так! Тянулась за ним всю жизнь, но вслед не поспешила: вымолила у
Бога 10 лет, чтобы поставить внуков на ноги, чтобы довести до ума его архи-
вы, сохранить их для тех, кто придёт после нас.
Белым ноябрьским днём 2011-го первое официальное сообщение о кон-
чине пришло нам из астафьевских мест: «Администрация Дивногорска,
Дивногорский городской Совет депутатов, отдел культуры с прискорбием
извещают, что 16 ноября на 92-м году жизни скончалась участник Великой
Отечественной войны, прозаик, публицист, член Союза писателей СССР Ма-
рия Семёновна Корякина-Астафьева». Затем пошли краевые сообщения... И было в Красноярске, совсем
недалеко от памятника Виктору Петровичу Астафьеву, прощание с нею, и было отпевание в его родной
Овсянке, в том же храме, где отпевали его. И вот они уже рядом – под семейно переплетёнными кладби-
щенскими берёзами. С одной стороны от его могилы лежит Богом дарованная и так рано отнятая дочь, с
другой стороны – она, которую он называл «богодарованной и богоданной» женой.
И хотя со времени ухода Марии Семёновны минуло почти два года, хочется, чтобы многие услышали те
слова, которыми проводили её друзья писателя, потому что самые глубинные, самые сокровенные слова
о человеке рождаются при прощании с ним и при последнем ему поклоне. Пусть останутся они на стра-
ницах альманаха памятью о человеке, без которого, вполне возможно, и не было бы Астафьева, того, что
навечно вошёл в русскую литературу.
Вот прощальное слово известнейшего в России критика, литератора Валентина Яковлевича Курбатова.
Он к тому же ещё и земляк Марии Семёновны. Трудовой уральский городок Чусовой, который после
фронта приютил Астафьева, на удивление, дал России немало писательских имён.

«Умерла Мария Семёновна Корякина-Астафьева. По вере родной церкви душа её ещё с нами, и можно
не говорить в прошедшем времени. Теперь только лучше можно услышать уроки её горькой и светлой
жизни. В её главной исповедной книге «Знаки жизни» есть строчка: «Пою, плачу, работаю...» И подлинно
так и жила: плакала, пела, работала.
Мы не успели достойно оценить в ней, в тени Виктора Петровича, хорошего русского писателя из тех,
кто не на виду, но без кого не бывает большой литературы, потому что они – её почва, её небеса и земля,
которых мы ведь тоже обычно не видим, но без которых не живём. Она жила Виктором Петровичем, его
делом, его словом, и никак было не понять, когда – в заботе о детях, в долгом горе при двух умерших

16
 Свет имени
дочерях, при хлопотах с вну-
ками, которым она стала и
бабушкой, и матерью одно-
временно, – она ещё успевала
писать свои живые, открытые,
сердечно простые книги, в ко-
торых отказывалась от услуг
воображения для побеждаю-
щей любви. А тут только и тай-
ны, как у всех русских женщин:
встанешь пораньше да ляжешь
попозже – вот день и продлит-
ся. Она знала спасительную
силу слова и по его книгам, и
по своим, знала, что за него
платят жизнью и кровью – де-
шевле они русскому писателю
не даются.
Они глядели на эту жизнь с
двух сторон, но одним серд-
цем. И, говоря о себе, оказыва-
ется, сказали о нас, ничего не
утаив, исповедавшись за нас перед Богом и русской историей.
Она всегда любила стихи, знала их без счёта, держалась ими. Они и были «пою, плачу, работаю». И как ни
трудно жилось с Виктором Петровичем (что мы узнали из её «Знаков жизни»), а ещё труднее без него, но
всё при всяком воспоминании о нём она неизменно читала чудные стихи Вероники Тушновой:
У всех бывает тяжкий час,
на злые мелочи разъятый.
Прости меня на этот раз,
и на другой, и на десятый, –
Ты мне такое счастье дал,
его не вычтешь и не сложишь,
и сколько б ты ни отнимал,
ты ничего отнять не сможешь.
Не слушай, что я говорю,
ревнуя, мучаясь, горюя...
Благодарю! Благодарю!
Вовек не отблагодарю я!
С ними ушла последняя коренная русская жизнь и земное русское слово. Но остались их книги, их свя-
тая открытость. И этого уже никакое забвение не отнимет, если мы ещё хотим зваться русскими людьми.
И мы благодарим, благодарим...
Валентин КУРБАТОВ
г. Псков
Письмо в адрес альманаха «Затесь»:
«С горькой печалью узнал о смерти Марии Семёновны. Тут же написал в «Российскую газету», в Красно-
ярск. Сам, к сожалению, в мучительной простуде. Но через три дня собираюсь в Чусовой, потому что от-
менить уже нельзя – встреча была определена заранее. И как странно: и о смерти Виктора Петровича я
узнал в Чусовом, и вот о Марии Семёновне
по дороге туда же, словно город присма-
тривал за нами и так и старался держать
вместе. Раз уж вместе начинали в нём в по-
слевоенные годы.
Утешаюсь хоть тем, что перед смер-
тью Марья Семёновна была светла, улыба-
лась гостям, попила домашнего бульона и
съела земляники, обнадёжив, что дело идёт
на поправку. Значит, умерла без стыдных
стариковских страданий, по-солдатски
достойно. И в том же с Виктором Петро-
вичем ноябре, чтобы и тут быть вместе.
Помоги Вам Бог в Ваших хлопотах.
Надеюсь зимой доехать до Красноярска,
а там, Бог даст, и повидаться и вместе
Снова вместе
17
 Свет имени
наведаться теперь уже к обоим – к
Виктору Петровичу и Марье Семё-
новне.
Обнимаю
Ваш В. Курбатов»

Письмо в адрес администра-

ции г. Дивногорска от писателя,
киносценариста Михаила Никола-
евича Кураева:
«Дорогие друзья! Утром узнал
горькую весть от Курбатова.
Человека более мужественного,
самоотверженного, преданного
Виктору Петровичу, чем Мария
Семёновна, невозможно предста-
вить. Все свои высокие роли – жены,
матери, бабушки и, конечно, писа-
теля она исполняла талантливо,
во всей полноте своей души. Обни-
маю Андрея и Полину с чувством
разделённого горя. Приехать никак
не получается. Скульптурная композиция во дворе домика В. П. Астафьева
Душой с вами. в  Овсянке. Работа друга семьи Астафьевых красноярского
Ваш М. Кураев скульптора Владимира Зеленова
Санкт-Петербург» Фото Валентины Швецовой
Письмо в адрес администрации г. Дивногорска от Михаила Сергеевича Литвякова – кинорежиссёра-
документалиста, автора четырёх фильмов о В. П. Астафьеве.
«Дорогие мои! Грустно, очень тяжело сознавать, что остановилось сердце этой удивительно сильной
и талантливой женщины. Но в то же время и радостно, потому что и она узнала теперь, что смерти
нет! Вы знаете, что я много лет состоял в доверительной переписке с Марией Семёновной и всегда ценил,
что она приняла меня в узкий круг своей семьи. И, если бы это было возможно, хотел бы и сегодня обра-
титься к ней с письмом, которое я так и не успел ей отправить...
«Дорогая Мария Семёновна, милая Маня, как любил Вас называть Виктор Петрович, неутомимая
МарСем, как Вы любили подписывать свои письма. Когда я узнал, что у Вас вновь инсульт и Вы находитесь
в железнодорожной больнице – сердце сжалось от дурного предчувствия...
Вы всегда так любили жизнь и молили Бога, чтобы он дал Вам возможность успеть вырастить и по-
ставить на ноги не только детей рано ушедшей дочери Ирины, но и их детей – Ваших правнуков. Вы совер-
шили настоящий человеческий подвиг. Я всегда восхищался Вами, силой вашего духа, Вашей стойкостью
перед лицом невзгод, утрат, болезней...
А как Вы оберегали Виктора Петровича от назойливых журналистов, праздных посетителей, создавая
условия для творчества! Помните, как в 1982 году во время съёмок фильма «Виктор Астафьев» я пришёл
к Вам домой с бутылкой водки, и Вы мне с укором сказали: «Михаил Сергеевич, у вас кино, а у нас жизнь. По-
берегите Виктора Петровича»... И мне стало стыдно. И Вы поняли это. Может, с этого момента и на-
чалась наша дружба.
Я восхищался Вашим трудолюбием. Сколько раз Вы перепечатывали рукописи Виктора Петровича, да и
кто кроме Вас мог разобрать его сложнейший почерк? Вы всегда были рядом, и он это ценил. Только Вы зна-
ли, как нелегко быть женой великого писателя и как трудно не утратить рядом с ним свою писательскую
индивидуальность. Спасибо Вам за Вашу книгу – «Земная память и печаль». Только помня о своих корнях,
мы и можем жить дальше.
Я до сих пор выполняю Вашу просьбу – ежедневно утром и вечером молюсь о здравии живых Ваших род-
ственников и о упокоении мёртвых по тому списку, который Вы мне прислали. Теперь же закажу панихиду
18 ноября о новопреставленной Марии и буду поминать Вас всю свою жизнь.
Вечная Вам память, дорогая Мария Семёновна!
Ваш Михаил Литвяков
Санкт-Петербург
P. S. Извините, что не могу прилететь, жене только что сделали операции на глазах. Но 29 ноя-
бря, в день десятой годовщины смерти Виктора Петровича, в храме во имя Нерукотворного Образа
Спасителя – Спаса Нерукотворного, где отпевали Александра Сергеевича Пушкина, будет отслужена па-
нихида по Виктору и Марии».

18

Душа хранит
Мария КОРЯКИНА-АСТАФЬЕВА
Отрывок из мемуаров о Николае Рубцове
О
н горячо и преданно любил свою Вологод-
чину, до спазм горловых тосковал о ней. Но
любил Николай восторженно, трепетно, а
тосковал скорбя, молча, мечтая о тишине, как бы
предчувствуя
... скорую... разлуку, скорую смерть,
обречённо и спокойно относясь к своей гибели.
Как поэта, мне думается, его томила великая, не-
объяснимая скорбь, и потому в стихах его, чем
дальше и совершенней становилось его мастер-
ство, появляется всё больше печальных раздумий
о судьбах русского народа, всё чаще встречаются
видения: церкви, могилы и кресты.
Очень правильно кем-то сказано, что скорбь
человека выражается не в том, что он переста-
ёт смеяться. Настоящая, глубокая скорбь растёт
внутри человека, становится частью его, она
пронизывает его мысли и его радость и никогда
не утихает... Человек, на долю которого выпала
большая скорбь, должен обладать большой, со-
размерной ей внутренней силой, иначе скорбь
его сломит...
Спустя время Николай зашёл к нам вечером и
отчего-то не захотел раздеться, посидеть или хотя
бы отойти от двери. Он долго стоял в нерешитель-
ности и наконец попросил денег в долг.
– Мне нужно расплатиться за машину, за грузо-
вую... за перевозку вещей... – пояснил он.
Возвратить долг он пришёл не один, а вместе
со своей будущей женой. Оба пьяненькие, оба на-
спех одетые.
– Я пришёл вернуть долг! – сказал он, уставив-
шись на меня пронзительным, не очень добрым
взглядом.
– Хорошо! – сказала я. – Теперь у тебя всё в по-
рядке? На житьё-то осталось? А то не к спеху, вер-
нёшь потом.
– Нет, сейчас! Вот! – вытащил из одного карма-
на скомканные рубли и трёшки, порылся в другом,
пальто расстегнул. – А можно или нельзя мне во-
йти в этот дом? Чтоб долг отдать... – резко, с рас-
становкой заговорил он.
– Конечно, Коля! Проходи! – посторонилась я.
– А она – талантливая поэтесса! – кивнул он в
сторону своей спутницы, оставшейся на лестнич-
ной площадке этажом ниже.
– Возможно.
– И она же – моя жена! – он опустил голову, что-
то тяжело посоображал и опять уставился на меня
в упор. – Ничего вы не знаете! Я тоже ничего знать
не желаю! – выпятился из прихожей на площадку
и с силой закрыл за собой дверь.
Николай Рубцов не был лёгким и удобным в об-
щении, и сознавал это, и казнился потом...
Свет имени
Да, я уже знала, что она пишет стихи, что печата-
лась. Читала подборку её в журнале «Север» – про-
стые, славные два стихотворения. Кроме того, в
отделении Союза писателей как-то состоялось об-
суждение стихов молодых поэтов, и её в том числе.
Читала она тогда, кажется, три или четыре стихо-
творения. Одно из них (запомнилось мне особен-
но) – о том, как люди преследуют и убивают вол-
ков за то лишь, что они и пищу, и любовь добывают
в борьбе, и что она (стихотворение написано от
первого лица) тоже перегрызёт горло кому угод-
но за свою любовь, подобно той волчице, у кото-
рой с жёлтых клыков стекает слюна... Сильное, не-
обычное для женщины стихотворение.
Виктор Петрович толкнул легонько Николая в
бок – они сидели рядом – и сказал: «А баба-то та-
лантливая!»
– Ну что вы, Виктор Петрович! Это не стихи, это
патология. Женщина не должна так писать.
И оттого, наверное, что поэтесса читала свои
стихи детски чистым, таким камерным голоском,
это звучало зловеще, а мне подумалось: такая же-
стокость, пусть даже в очень талантливых стихах,
есть нечто противоестественное.
Дербина, как рассказывала секретарша Союза
писателей, жаловалась Ольге Фокиной, что Ни-
колай может её убить, и она этого очень боится...
Где происходил этот разговор – не знаю, пишу о
том, что рассказывали. Фокина советовала ей рас-
статься с ним, не ходить к нему, тем более не вы-
ходить замуж, на что Дербина ответила, что она
этого не сможет...
Позже уже сама Дербина будет рассказывать
о том, что однажды встретила знакомую и тоже
рассказала о своих опасениях. И та поделилась с
нею своим «опытом», рассказала о своём бывшем
муже, как он её бил, истязал, он, говорит, за руку
меня схватил, а я его... за горло...
– Как это – за горло? – изумилась Дербина.
– А так! – пояснила знакомая. – Как за горло
схватишь, так сразу и отцепится, как миленький! И
жить наплевать...
В предутренний час 19 января 1971 года в жиз-
ни поэта Николая Рубцова и Людмилы Дербиной
произошла трагедия.
В этот день не стало Николая Рубцова.
Было обычное зимнее утро, в меру морозное.
Я вышла из дома и направилась на почту. В этом
почтовом отделении меня знали. Бывало, увидят в
очереди, подойдут, кто свободен, примут мои бан-
дероли или оставят, чтоб после оформить.
В этот раз мне почему-то сказали: «Подождите
немного. Мы только вот этих отпустим...»
19
 Свет имени
Я подождала. Когда народу не осталось, самая
молоденькая из работниц спросила:
– Вы знаете Рубцова? – а сама таращит на меня
непривычно неулыбчивые глаза.
– Знаю.
– Он живёт в шестьдесят пятой квартире? – до-
пытывалась другая.
В это время подошли ещё женщины.
– Точно не знаю номера квартиры, но располо-
жение её знаю, на пятом этаже.
– Его сегодня ночью убили...
В первый момент меня ошеломила эта ужасная
весть, затем возникла спасительная мысль – ошиб-
ка!
– Девочки! Так шутить... – начала было я пода-
вленно, повернулась и пошла к Рубцову.
Задумавшись, как я объясню ему свой ранний
приход, не заметила, что направилась не в ту
сторону, дошла до угла, опомнилась, вернулась.
Поднимаюсь спешно с этажа на этаж, дышится от
волнения тяжело, но остановиться или хотя бы за-
медлить шаг не могу: скорей, как можно скорей
разувериться...
Две соседки на лестничной площадке, заслы-
шав шаги, уже открыли двери из своих квартир,
смотрят на меня. Звоню сильно, долго. И тогда они
в голос:
– Вам кого?
– Николая Рубцова.
– А его только что увезли... в морг...
Прислонилась к пожарной лестнице, ведущей
на чердак, закрыла глаза. При чём тут морг?
Одна из женщин принесла в кружке воды, дала
мне попить. Иду, плачу, хочу представить Колю,
поверить... Слёзы душат. Как скажу об этом своим?
Пришла домой, раздеваюсь, а рыдания рвут
душу, ничего не могу с собой поделать. Пришла
в кухню. Виктор Петрович услышал, что я плачу,
решил, что ходила в больницу – плохо себя чув-
ствовала последнее время, – и мне предложили
ложиться, а я не хочу – и вот реву.
– Что случилось? – спрашивает.
– Колю Рубцова убили.
– Кто?!
– Жена.
– Как?.. – не поверил, ушёл к себе, сел за стол,
развернул газету, отбросил, вернулся. Начал зво-
нить.
Собрались в отделении Союза писателей, со-
брали деньги, чтобы купить костюм, бельё, обувь.
Все были заняты хлопотами: кто в морг, кто оформ-
лять документы, кто заказывать гроб, венки, мо-
гилу... Гроб с телом поэта установили в Доме
художников, в большом зале. Стены увешаны гир-
ляндами из пихтовых веток, увитых и скреплённых
красными и чёрными лентами. На фоне жёлтых
штор, скрывших окна, спускаются чёрные полот-
на, а на них строфы из стихов покойного поэта. На
одном:
Но люблю тебя в дни непогоды
И желаю тебе навсегда,
Чтоб гудели твои пароходы,
Чтоб свистели твои поезда!
20
А на втором:
С каждой избою и тучею,
С громом, готовым упасть,
Чувствую самую жгучую,
Самую смертную связь.
Два больших портрета: один – фото, другой взят с
выставки – работа художника Валентина Малыгина.
И музыка, музыка... Почётный караул меняется через
каждые пять минут. В 15 часов 15 минут началась
гражданская панихида. Зал переполнен. Простить-
ся с поэтом пришли люди, знакомые и незнакомые,
которых он собрал вокруг себя в этот горький час
и объединил этим горем. Они всё идут, идут, обхо-
дят вокруг гроба и отходят в сторону, уступая место
другим... На короткое время все замерли в молча-
ливом прощании, не было слышно ни голосов, ни
плача, ни движения. Художники, писатели, друзья
стали обращаться к покойному поэту со словами
прощания. Виктор Петрович Астафьев сказал:
– Друзья мои! Человеческая жизнь у всех на-
чинается одинаково, а кончается по-разному. И
есть странная, горькая традиция в кончине многих
больших русских поэтов. Все великие певцы уходи-
ли из жизни рано и, как правило, не по своей воле...
Здесь сегодня, я думаю, собрались истинные друзья
покойного Николая Михайловича Рубцова и раз-
деляют всю боль и горечь утраты. У Рубцова судь-
ба была трудна и горька. Это отразилось в стихах,
полных печали и раздумий о судьбах русского на-
рода. В этих щемящих строках рождалась высокая
поэзия. Она будила в нас мысль, заставляла думать...
В его таланте явилось для нас что-то неожиданное,
но большое и важное. Мы навсегда запомним его
чистую, пусть и недопетую песню...
Бывшая жена поэта, Генриетта Меньшикова, при-
ехала из Тотемского района – ехала на грузовой
машине всю ночь – сидела по-русски красивая,
скорбная и одинокая. Она долго-долго смотрела
на лицо покойного мужа, не сдержалась, зашлась
в рыданиях. После, поняв, что скоро всё кончится,
что скоро его совсем не будет, остановила в себе
плач и уже не сводила с него взгляда.
Разобрали венки, подняли гроб и понесли. На
кладбище было долгое прощание, короткие, горь-
кие, клятвенные речи. Я всё пыталась до конца по-
нять, осознать, что вот ушёл из жизни Николай Ми-
хайлович Рубцов. Чувство такое, будто не один он
ушёл из жизни, а много поэтов, прекрасных внешне
и духовно, умных и интересных, ярких и содержа-
тельных, добрых, мудрых, сложных, наивных, неж-
ных... И мысленно всё повторяла: «Прости, дорогой
Коля, за то, что мы, живые, так мало думаем и дела-
ем для того, чтобы люди жили долго, жили чистой
и достойной жизнью и сами были бы достойны её,
потому что не всегда способны понять, оправдать
и научить добру ближнего своего... Прости меня...»
А потом было всё: и плач, и споры, как уж повелось
на Руси, все запоздало казнились, что не уберегли
талант, не уберегли друга.
Домой вернулись поздно, и не одни, но ноче-
вать остался только Борис Примеров, приехавший
на похороны. Разошлись по разным углам, спали и
не спали. В шестом часу утра пришли вологодские

писатели, принесли с собой бутылку, с которой
приходил к одному из них покойный Николай, и вот
налили в неё водки и принесли. Разбудили и Бори-
са Примерова. Расположились в кухне. Кто пил чай,
кто водку, кто сидел просто так, говорили о Коле,
утверждали, что талант просто так не даётся, не-
пременно с возмездием... Крест тяжкий и смерть
трагическую, преждевременную судьба уготовила
и Николаю Рубцову. Говорили о том, как жалко его...
Борис помешивал ложечкой чай в стакане, слу-
шал и молчал, а потом тоже заговорил:
– Я много думал, и вчера, и нынче ночью... Когда
вчера сидел на поминках Коли, в том большом зале
и слушал... Все говорили: «Друг... друг... друг». И ни-
кто не сказал: «Я не был другом...» И мне всё казалось,
будто я не на поминках у Коли, а в общежитии Ли-
тинститута, где запросто называют другом и запро-
сто предают... Думал о безвременной кончине Коли.
Думал о том, что душить, давить – свойственно зве-
рю, животному... Думал и о том: почему, как, когда
оторвался человек от животного, возвысился над
ним? Причиной тому, наверное, все-таки чувство,
построенное на высочайшем из наслаждений – люб-
ви, и человек сделал из него святость... И вот душе
нужно стало тело, прекрасное, дающее наслажде-
ние и силу, чтоб душа могла на него опираться, жить
им... Смотрите, что получается: «Распрямись ты, рожь
высокая, тайну свято сохрани...». Свято! Прекрасно!..
Коле недоставало тела, могучего и прекрасного, на
которое могла бы опереться его душа...
После смерти Николая Рубцова мы уже не со-
бирались так, как это бывало при нём, погулять,
попеть, поговорить, потому что каждый в душе каз-
нился, что не сделал чего-то главного, чтобы убе-
речь поэта от гибели!.. Смерть его всех нас разъ-
единила...
Горькие, тревожные, беспокойные пошли дни.
Телефон не умолкал. Звонили знакомые и незнако-
мые, горевали, сочувствовали, спрашивали, что да
как... Многие из писателей разъехались кто куда,
чтоб в отдалении и в тиши пережить горе и боль
утраты. Мы уехали на Урал, в свою милую, забытую
Богом и людьми деревеньку Быковку. Идём... Моро-
зец градусов восемь-десять, кругом ни души! Небо
в звёздах и месяц... И тишь кругом! И бело! Сразу
вспомнилось, как Коля рассказывал, что видел во
сне свою маму: «Дом. Крыльцо. На крыльце белый-
белый снег – и на нём стоит мама!..»
Виктор Петрович скинул рюкзак, снял шапку и
только стал вешать полушубок на вешалку, восклик-
нул горестно: «Ох ты, Коля, Коля! Что же ты с собою
сделал, когда такая красота на земле!..» На другой
день лёг отдохнуть после бани, взял Колин сборник
стихов, начал читать. Дочитал и раздумчиво сказал:
«Эти стихи я много раз читал и перечитывал, а вот
сейчас кажется, что мало их знаю, видимо, теперь
они уже обрели особый смысл! Прекрасные стихи!»
...Мне, к сожалению, не дано знать, как много
умел, как много желал и как о многом мечтал уби-
тый поэт Николай Рубцов. Не знаю и того, чем была
наполнена жизнь Дербиной и какою она была бы
женой. А Николаю нужна была надёжная опора,
как в жизни вообще, так и для того, чтоб он до-
Свет имени
стойно, вдохновенно и в то же время мучительно
и мужественно нёс бремя своего таланта... Я знаю,
что Дербина была матерью малолетней тогда до-
чери. Возможно, став женой Николая Рубцова, она
бы проявила себя во всём... Но чтоб женщина, мать
убила своими руками любимого человека, мужа,
поэта?! Этого мне не постигнуть.
В газете «Труд» от 10.11.1990 информация «Даже
страшно становится мне». Это название обозначе-
но самой Дербиной, а публикация была озаглавле-
на: «В крещенские морозы». В ней рассказывалось
об обстоятельствах гибели истинно русского поэта
Николая Рубцова. И В. Макаров из Вологды спраши-
вает: «А как смотрит на события тех лет женщина, от
рук которой погиб поэт?» И вот что на это отвечает
Людмила Дербина (письмо привожу в сокращении):
«Да, Николай Рубцов любил меня. И это, пожалуй,
единственная правда, которую сообщил редакции
вологодский поэт В. Коротаев. Всё остальное –
ложь! Ложь, что я пьяница, что Рубцов не ценил меня
как поэта; неправда о сроках моего заключения и об
обстоятельствах моего досрочного освобождения.
Вот уже двадцать лет, как Коротаев преследует и
травит меня – это тем более странно, что я не
знакома с этим человеком».
Здесь Дербина лукавит. Как я писала выше, когда
все вологодские писатели и поэты присутствовали
на обсуждении стихов молодых поэтов – готовили
специальную поэтическую подборку для публи-
кации стихов в журнале «Север», – Коротаев тоже
присутствовал и тоже высказывал своё мнение о
творчестве молодых поэтов, в том числе и о стихах
Дербиной.
«...За полтора года нашей совместной жизни с
Николаем, – пишет она далее, – у нас бывали Вик-
тор Астафьев, Василий Белов, Борис Чулков и мно-
гие другие известные и малоизвестные писатели
и поэты, а вот В. Коротаева, почему-то возом-
нившего себя «душеприказчиком» Рубцова, среди
них никогда не бывало... Уже несколько лет моя ру-
копись, где я подробно рассказала о случившейся
беде, ходит по рукам, а В. Коротаев использовал ее,
в нарушение закона об авторском праве, в своей по-
вести «Козырная дама», где опять-таки много лжи
обо мне и мало психологической правды.
Но я утешена: ведь по христианским понятиям
за напраслину на человека с него много снимает-
ся грехов... Уверена, что точки над «и» поставит
время и жизнь, а мне ответ держать не перед «ко-
ротаевыми», а перед Богом. И оплакивать Николая,
которого я убила в состоянии аффекта, тоже мне.
И мои стихи ещё увидят свет, кончится моя мука
«зашитого рта».
Всё равно моя песнь взовьётся,
И такою любовью вдвойне
В самых русских сердцах отзовётся,
Даже страшно становится мне!»
Коль сама Дербина заговорила открыто об
убийстве человека, о тюремном заключении и ос-
вобождении, я напишу о том дне, на который был
назначен суд над гражданкой Дербиной за то, что
она убила Николая Рубцова – поэта, мужа своего,
любимого человека...
21
 Свет имени
Несколько писателей пришли в здание суда,
остановились в коридоре у окна, тихо перегова-
ривались, но больше молчали и... ждали. Я встала
около двери, чтоб было видно коридор из конца в
конец. Мимо то и дело проходили охранники, со-
провождая подсудимых, открывали то одну, то дру-
гую дверь и вводили подсудимых, в основном муж-
чин. Я изумлялась: как, оказывается, много и почти
одновременно «слушается дел»!..
Ожидание Дербиной делалось всё напряжённей.
Я уж вроде бы и готовила себя к этому, и уже заранее
боялась увидеть её, подавленную горем, исстрадав-
шуюся, исхудавшую, с поникшей от вины головой, в
заношенной, небрежно надетой одежде, безвольно-
обречённую... Каково же было моё изумление, когда
я увидела её, тоже в сопровождении. Предположе-
ния-ожидания мои сделались ничтожно примитив-
ными. Подсудимая, выйдя из милицейской машины,
вошла в коридор судебного помещения царственно
высокомерная! На ней тёмный трикотажный костюм
с коротким рукавом, с белой полосочкой по ворот-
нику и на рукавах, в светлых чулках, мне показалось
«тельного цвета», в чёрных замшевых или под замшу
туфлях. От того, что лицо её похудело, глаза её сде-
лались не просто большими, а казались огромны-
ми. Пышные волосы уложены на голове золотистой
короной, осанка вызывающа: будто не она сейчас
предстанет перед судом, а эти, с недобрыми взгля-
дами, на неё обращёнными...
Мужики-писатели смущённо сникли. Когда под-
судимую ввели в зал заседаний, за нею вошли сви-
детели, затем все остальные. Я тоже протиснулась
в зал и неотрывно смотрела на подсудимую. Когда
был оглашён список свидетелей, в том числе и двух
родственников, приехавших из Воронежа, судья
повелел подсудимой встать и спросил, нет ли у неё
вопросов к свидетелям. Л. Дербина оглядела сви-
детелей, остановилась на Старичковой и спросила,
опускала ли свидетельница Старичкова конфеты в
почтовый ящик Рубцова. Та, опустив голову, под-
твердила, что да, бросала... угощала...
Судья громко и требовательно, с раздражением
спросил об этом свидетельницу и добавил:
– Подсудимую беспокоят конфеты, а не смерть
убитого ею человека?!
Когда судья спросил у обвиняемой, будет ли она
рассказывать об интимных отношениях с постра-
давшим, как рассказывала об этом на следствии,
подсудимая ответила утвердительно, после чего
судья объявил, что слушание дела будет проходить
Руслан КИРЕЕВ
«Рубцов не поддался даже Астафьеву. За два
года до смерти Виктор Петрович прислал в «Новый
мир» воспоминания о Рубцове, которые я, посколь-
ку редактировал их, прочитал трижды. Но и там
лишь бытовой Рубцов, коммунальный, выписанный
с великолепной пластикой – читаешь и дивишься
вместе с автором воспоминаний, откуда в этом су-
масбродном неприкаянном человеке такая поэти-
ческая мощь.
22
при закрытых дверях, и попросил всех посторон-
них освободить зал...
Как странно, думала я, бессмертная душа поэта
покинула бренное тело и улетела в Царствие Не-
бесное... «И в Царстве Небесном он будет известный
придворный поэт...», как написано о великом и тоже
трагично, преждевременно ушедшем из жизни по-
эте... Но Рубцова уже нет... А Дербина, жена, убийца,
мать – живёт, пишет стихи, любуется белым светом,
убедив себя в том, что Бог снимет с неё убийствен-
ный грех, хотя, ещё раз повторюсь, Он, Бог, прощает
грешникам грехи их, вольные и невольные, если они
раскаиваются в содеянном и в молитвах просят Все-
вышнего простить им их согрешения...
Я знаю, что дочь поэта Рубцова Лена (от брака с
Генриеттой Меньшиковой. – Ред.) живёт в Ленингра-
де, что у неё есть семья, растёт сын – Коля Рубцов. А
как живётся дочери Дербиной? Я ничего не знаю об
этой девочке, даже не знаю её имени. Одно знаю, что
Дербину освободили из заключения по амнистии,
как мать-одиночку, ради дочери, теперь уже тоже
ставшей женщиной (25 лет назад она была малолет-
ней). Как живётся ей, без вины виноватой, что она
рассказывает своим детям о матери и, может быть,
уже бабушке – убийце? Страшно и представить.
Вот прошло уже двадцать пять лет, как нет в
живых поэта Николая Рубцова. Большое горе, ибо
жизнь – это чудо! Талант – Божий дар... Живут его
книги, стихи его живут и будут жить, их читают и
будут читать. Когда я писала свои воспоминания о
поэте, мне не раз думалось о том, что да, поэта нет,
но кто-то, кого и на земле ещё пока нет, появится,
выучится читать, возьмёт в руки томик стихов поэта
Рубцова, прочтёт и переживёт удивление: услышит,
как моросит дождь по мокрым крышам, почувству-
ет запах прели, какой бывает в лесу, когда потянет
грибным духом, – и поймёт он, что близится осень.
Или услышит клики пролетающих журавлей, может,
и сам всхлипнет – от непонятного ещё пока чувства
грусти...
...Пройдёт немного лет, когда появится на свете
мальчик Коля Рубцов... Только сам поэт уж не узна-
ет, что растёт, живёт на свете его внук, тоже Коля
Рубцов, и, возможно, если пойдёт в деда, так же
будет многому удивляться, восхищаться, страдать...
Таково это удивительное чудо!.. – жизнь.
г. Красноярск
1996
«Мы молча так, не до конца, переглянулись по два
раза», – пишет он о встрече с лошадью в сумрачных
вечерних кустах, напоминающих почти дантов-
ский пейзаж.
По-моему, это такое простенькое на вид «не до
конца» – гениально... И вот так же «не до конца»
переглянулся он со своими современниками, даже
столь крупными, как Астафьев. Переглянулся и
«скрылся в тумане полей».
 Свет имени

Николай РУБЦОВ

Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны,

Неведомый сын удивительных вольных племён!
Как прежде скакали на голос удачи капризной,
Я буду скакать по следам миновавших времён...

Давно ли, гуляя, гармонь оглашала окрестность,

И сам председатель плясал, выбиваясь из сил,
И требовал выпить за доблесть в труде и за честность,
И лучшую жницу, как знамя, в руках проносил!

И быстро, как ласточка, мчался я в майском костюме

На звуки гармошки, на пенье и смех на лужке,
А мимо неслись в торопливом немолкнущем шуме
Весенние воды, и брёвна неслись по реке...

Россия! Как грустно! Как странно поникли и грустно

Во мгле над обрывом безвестные ивы мои!
Пустынно мерцает померкшая звёздная люстра,
И лодка моя на речной догнивает мели.

И храм старины, удивительный, белоколонный,

Пропал, как виденье, меж этих померкших полей, –
Не жаль мне, не жаль мне растоптанной царской короны,
Но жаль мне, но жаль мне разрушенных белых церквей!..

О сельские виды! О дивное счастье родиться

В лугах, словно ангел, под куполом синих небес!
Боюсь я, боюсь я, как вольная сильная птица,
Разбить свои крылья и больше не видеть чудес!

Боюсь, что над нами не будет возвышенной силы,

Что, выплыв на лодке, повсюду достану шестом,
Что, всё понимая, без грусти пойду до могилы...
Отчизна и воля – останься, моё божество!

Останьтесь, останьтесь, небесные синие своды!

Останься, как сказка, веселье воскресных ночей!
Пусть солнце на пашнях венчает обильные всходы
Старинной короной своих восходящих лучей!..

Я буду скакать, не нарушив ночное дыханье

И тайные сны неподвижных больших деревень.
Никто меж полей не услышит глухое скаканье,
Никто не окликнет мелькнувшую лёгкую тень.

И только, страдая, израненный бывший десантник

Расскажет в бреду удивлённой старухе своей,
Что ночью промчался какой-то таинственный всадник,
Неведомый отрок, и скрылся в тумане полей...

1963

23
 Свет имени

Да родня мы!
Ольга ДАЦЫШЕНА

Встречи, которые не забыть

Пообещала я написать свои личные воспоминания о Викторе Петровиче Астафьеве. Времени на под-
готовку было главным редактором отпущено мне много. Дали мне и последний номер альманаха «За-
тесь» почитать, чтобы прониклась духом издания. Читать я люблю. Особенно мне понравились стихи
Дмитрия Сивиркина. А когда читала Лидию Рождественскую – «Мой Астафьев», поймала себя на мысли,
что тоже хочу так назвать свои воспоминания. Там же прочитала о её опасениях, что будут о нём пи-
сать те, «кто видел его лишь издали», и «начнутся вокруг имени его всякие спекуляции». Задумалась я: не
будет ли и мой рассказ таким? И решила, что – нет, не будет. Виктор Петрович и для меня был очень
близким человеком. Да что уж скрывать – родня мы!

Первая встреча – восторженная точно – родня! О близости душ и не догадывалась

Я старшеклассница, наверно, лет мне пятнад-
цать. Не помню, задали нам в школе или я просто
решила почитать. Но попался мне в руки журнал
«Роман-газета». А в семье нашей выписывали тог-
да по 10 разных журналов: «За рулём», «Техника
молодёжи», «Вокруг света» – для папы; «Здоровье»,
«Крестьянка» и «Работница» – для мамы; «Пионер»,
«Мурзилка», «Весёлые картинки» – для детей. Сей-
час понимаю, что это чтение и было единствен-
ным доступным развлечением и увлечением для
нашей «простой советской семьи». Именно в «Ро-
ман-газете» я нашла и стала читать незнакомого
мне автора, его «Последний поклон». Он был опу-
бликован в двух номерах (как в двух сериях) – удо-
вольствие, таким образом, растягивалось во вре-
мени и пространстве.
Это была моя первая близкая встреча с Викто-
ром Петровичем. Я не просто пила из его «По-
следнего поклона», как можно пить только Слово,
но мне было этого мало! Хотелось кричать авто-
ру: «Жажду!» Абсолютно тогда ничего не знала
про Библию, а про религию была в голове чёткая
школьная установка – «это опиум для народа».
При этом что такое опиум – вообще понятия не
имела. Но и не сомневалась, сказали – опиум, зна-
чит, так оно и есть.
Но как же мне хорошо было читать «Последний
поклон»! Я так влюбилась в автора! Мне казалось,
это мой старый, далёкий родственник. Да точно,
мы – родня. Я ведь выросла в Лалетино – вот же,
рядом совсем! Он знает, где это, ведь мимо всегда к
своей бабушке проходил. А я играла на этих же по-
лянах с жарками или лилиями. Рассматривала те же
таёжные цветы, думала о них точно так же! Слово
в слово. Бегала с ребятами на берег Енисея, обни-
малась с большими лохматыми собаками, ходила с
любимой бабушкой Леной по рельсам на Базаиху
или в лес по грибы. В крутовский сад за яблоками и
маленькими грушами через забор лазили. Разгово-
ры те же, запахи те же, чувства – те же. Просто он –
писатель и может всё это записать, а я – нет. Но мы
– слов таких просто не знала тогда.
Помню, читать я любила по ночам. Плакала всег-
да молча, а вот хохотала – в голос, чем иногда бу-
дила моих близких. Но они относились ко мне с
пониманием. Вставший посреди ночи папа гладил
меня по голове и говорил: «Давай-ка спать, и так
уже слепая, очки носишь».
Очень хотелось читать ещё, но в «Роман-газету»
пришли уже другие авторы. О своём желании чи-
тать Астафьева я сказала маме. Но она не смогла
сразу купить его книги. Книги в СССР тоже были
дефицитом, а у мамы связи были только в про-
дуктовых магазинах. А когда через три года мне
принесли книги Астафьева и я прильнула к ним,
предвкушая... Чуда не произошло. Я искренне и
настойчиво читала «Царь-рыбу» и «Звездопад». Но
чувства родства с автором не ощущала. Это меня
расстроило, но ненадолго. Было мне тогда 18, и у
меня были дела поважнее, чем какой-то далёкий-
предалёкий писатель-родственник.
Вторая встреча –
полная разочарований
В моей семье все знали, что я натура увлекающа-
яся и страстная. Лет в 19 я увлеклась рок-группой
«Машина времени», потом будут «Наутилус», Цой
и «все дела...». До этого мне душу перевернули
Окуджава и трио Маренич. А вот Высоцкий там
или «Битлз» – ну никак. Не моё. Так вот, по стране
«несётся тройка...» – начало перестройки, сегодня
точно бы назвали это модернизацией. В провин-
циальный город Кр-к с единственным концертом
приезжает группа Андрея Макаревича. Мама до-
стаёт всего один билет. Семья мне его преподно-
сит. Я в восторге. Сижу на трибуне нового Дворца
спорта, весь стадион поёт вместе с этими крутыми
парнями. Мы не просто чувствуем перемены, мы
уже изменились. Да!
А дома через день мама подсовывает мне «Крас-
ноярский рабочий». Смотри, мол, что «твой Аста-
фьев» пишет. Читаю и захлёбываюсь негодованием.

24

Он назвал этих славных парней «патлатыми, бле-
ющими козликами». Завывающая толпа ему не по-
нравилась, спортивные трико на артистах... Куль-
тура должна звать не туда! А куда? Кто бы знал
тогда, куда нас зазовёт шоу-бизнес (слово это тог-
да до Сибири ещё не дошло). Ну, Виктор Петрович,
вы рухнули в моих глазах. И это мой родственник?
Стареющий маразматик! Прислуживает советским
начальникам, вот и накатал статью на весь разво-
рот. Но будущее за макаревичами!
И я постаралась забыть об Астафьеве. Много
лет спустя я часто смотрела по выходным фирмен-
ную передачу «Смак». Андрей Макаревич смачно,
с достоинством рассказывал о том, какую вкусную
и правильную еду нужно есть. О прекрасных да-
лёких океанах, в воды которых он погружался как
любитель дайвинга... Да, совсем забыла сказать,
что, много читая и проживая за «железным зана-
весом», я страстно мечтала о далёких путешестви-
ях. И вот мне 35 лет. Глядя на Макаревича, я уже к
этому времени вполне понимала, что есть то, что
готовит он, и плавать по океанам я могу только
вместе с ним и только по телевизору.
За границу я всё-таки выехала. Первый раз – ког-
да мне исполнилось 40 лет. Поездки «в нэзалэж-
ну Украину» – не в счёт! Правда, совсем недавно
Андрей Макаревич стал забрасывать Владимира
Владимировича Путина открытыми письмами. Но
скромно так. Даже разоблачительную песню в Ин-
тернете спел. Но меня это уже совсем не цепляет
после столь долгого его и сытого молчания. А Вик-
тор Петрович в отличие от него не молчал, писал,
выступал, орал и даже матюгаться смел.
Третья встреча – овсянская
Мне 23 года, я замужем. Мы с мужем – студен-
ты-историки. Нашей дочери три года. Вот уже пять
лет подряд мой муж возит меня в свою Овсянку.
Я не люблю Овсянку! Не то чтобы очень, деревня
как деревня, но иногда скулы сводит. Это моему
мужу там хорошо! Там его родовое гнездо. Ездим
мы туда к бабе Наташе и деду Гоше – это родители
мамы моего мужа, свекровью мне её до сих пор
называть неудобно почему-то. У них там полде-
ревни родни – и близкой, и дальней. Там мой муж
работает на огороде. Этот огород в лихие 90-е нас
и спасал. Муж и его мама очень заботятся о своих
стариках. А я что? Помню, вызвалась я как молодая
невестка на русской печи блины испечь, схвати-
ла огромную чугунную сковороду и не удержала.
Так все блины по кухне и растеклись. Что с меня
взять? Если городская я!
С тех пор ничего серьёзного мне не доверяют, а
я и не рвусь. Скучно мне и холодно в этой Овсян-
ке. Дом большой, сто лет назад построенный, не
натопишься. Неуютно и тоскливо мне в этом доме.
Через несколько лет я прочитаю подобные мысли
в книге «Знаки жизни» и сразу пойму, что и Мария
Семёновна Астафьева мне – родня! Все друзья в
городе гуляют, а мы каждую субботу-воскресенье
по одному маршруту – в Овсянку! Да лучше бы я
дома почитала.
Свет имени
Говорят, сам Астафьев здесь живёт, в городе не
хочет. Да, тот самый Астафьев. Да. А мне-то что?
У меня другие заботы, тем более он молодёжь
никогда не понимал. А вот мой муж, натурал-кон-
серватор, с ним уже несколько раз встречался. В
гости приглашён был. Но я же не побегу вслед за
ними, как «баба деревенская»: вы классик живой,
ох, я вас читала!
В Овсянке хорошо только летом и только в
июле. Жара, ягоды на огороде полно всякой, и я
с дочкой купаюсь всегда на Енисее. Вода там по
правому берегу идёт тёплая, с Маны. Дочу зовут
Полина. Говорят, у Астафьева внучку тоже Поли-
ной зовут, и они с женой, Марией Семёновной,
после смерти дочери воспитывают двух внуков-
сирот. Много ещё чего бабы в деревне говорят.
Я-то знаю. Я теперь вместе с ними по скамейкам-
то сижу. А куда деваться? Я в этой Овсянке уже
почти своя... Виктора Петровича видела пару раз.
Здоровалась с ним первая. Классик по деревне
идёт – штаны пузырями на ветру, рубашечка свет-
лая – огородная, чтобы не обгореть на жаре. И со-
бачонка с ним маленькая – полуболонка какая-то.
Но однажды писатель подошёл к нам, а мы на
берегу сидели. Я дочку выгуливала, а муж мой
плывущие по Енисею брёвна на берег вытаскивал,
чтобы у стариков его на зиму было дров побольше.
Смотрим, Виктор Петрович к нам спускается. Он
тогда уже с палочкой ходил. Поздоровались. Муж
меня представил своей женой. И классик теперь
осознанно обратил на меня внимание. Спросил,
как дочку зовут, обрадовался, что Полиной. Уго-
стил нашу Польку конфеткой. Долго рассказывал
нам, как он бьётся, чтоб закрыли сплав по Мане, а
то речка умирает. Слушала я его, и в душе просы-
палось то первое чувство, очень нежное, которое
мы испытываем только к самым родным людям.
Пригласил Виктор Петрович теперь в гости нас
всех вместе. И ушёл. А муж мой крякнул, взвалил
на себя бревно и понёс его в горку, приговаривая,
что скоро вся деревня без дров останется. Спаси-
бо за то Виктору Петровичу, что так о чистой Мане
хлопочет.
Думаю, Астафьев прекрасно понимал, что за его
спиной про него говорят в деревне разное. Толь-
ко он сам решал, кому он больше должен. Своим
«вечно молодым и вечно пьяным» гробовозам или
Господу Богу...
Четвёртая встреча – домашняя
Нарядились мы и пошли в гости к писателю.
Благо идти недалеко, в соседний переулок. И вот
он, домик маленький под ёлкой большой. Про
себя я звала этот дом писательской дачей. Я зна-
ла, что у Виктора Петровича в Академгородке есть
большая, говорят, очень большая квартира. Тут, в
Овсянке, он много читает и пишет. На этой даче
ему просто лучше работается почему-то. Мы и
дочь с собой взяли, и я ей всё по дороге внушала,
что идём к большому и великому писателю.
Помню смутно, но принимал нас Виктор Петро-
вич, как родных. Помню, было мне очень легко и
25
 Свет имени
приятно. Мужчины о
чём-то рассуждали, а
я, мило улыбаясь, ис-
полняла роль «про-
стой русской жен-
щины». А дочь у нас
всегда была очень
послушным и скром-
ным ребёнком – с ней
можно было идти в
гости хоть к кому. Вот
второй мой ребёнок
разнёс бы в комнате
всё за пару минут и
залез на шкаф. И толь-
ко теперь я начинаю
понимать: ведь там,
в Академгородке, с
Марией Семёновной
жили двое внучат. А
характер у маленьких
Вити и Полины, гово-
рят, наследственный – Виктор Петрович с гостями и земляками в один из приездов в Овсянку.
боевой. Фото из фондов библиотеки-музея В. П. Астафьеа в Овсянке
Сидели мы в боль-
шой комнате. О чём они говорили – не помню. Но ных игр, сразу заинтересовался группой иностран-
только было мне в этом доме тепло и уютно. Это цев, к которой мы примкнули, чтобы послушать
потому, что в Лалетино, где я живала у бабушки, экскурсовода. Все столпились в маленькой кухонь-
был именно такой крохотный дом – две комнаты ке. Рассказ экскурсовода громко переводил пере-
и кухонька. И мне казалось – я в доме у бабы Лены водчик, воодушевлённо ахали экспрессивные ис-
своей сижу. По сегодняшний день, когда я ковыря- панцы. А я тупо смотрела на ленточку, которой был
юсь на грядках в Овсянке, стоит мне выпрямиться перекрыт вход в большую комнату, где я когда-то
и посмотреть (только смотреть надо точно на се- сидела и где мне было так хорошо. И почему-то так
веро-восток), накрывает меня какая-то волна тон- захотелось прекратить этот балаган и сказать всем:
ких ощущений, исходящих от астафьевского доми- «Да тише вы! Видите – Виктор Петрович устал!» Мне
ка. И кажется мне – это я на огороде у бабы Лены даже показалось – вон он сидит на диване, устало
стою, и смотрю, как в детстве, на северо-восток. опустив руки, смотрит вниз. Это же его дом! Ему
Просто оттуда мама с папой всегда приезжали. ведь надо тут работать...
Потом Виктор Петрович нас по своему огороду А вот памятник, поставленный во дворе, где
водил, кусты, деревья показывал. Я теперь поняла, Виктор Петрович сидит со своей любимой Ма-
что это у него ритуал такой, для всех гостей ис- рией Семёновной, мне очень нравится! Они хоть
полняемый, был. И мы пошли домой. А ко мне вер- и железные (или бронзовые?), а смотрят друг на
нулось то, самое первое чувство кровного нашего друга, как живые.
с писателем родства, как в детстве после «Послед-
него поклона». Долго же мы не виделись, Виктор Пятая встреча – семейная
Петрович! Так вот – встретились ужо... Но на пра-
вах «настоящей родственницы», скажу я вам, бу- Я родилась в Красноярске, значит, сибирячка. А
дем мы с Виктором Петровичам снова и ворчать папа мой Остап родился подо Львовом, как в Си-
друг на друга, и даже ругаться я с ним буду, правда бири ребёнком оказался, наверно, догадываетесь.
мысленно. Всё это ещё случится с нами... Мама Нина – спортсменка, комсомолка и просто
А сегодня я захожу в этот домик, и как-то не по красавица приехала в Красноярск по распределе-
себе мне становится. Какой это музей? И тётеньки- нию с Урала. Почти каждое лето я проводила в ма-
работницы (говорят, вроде родня писательская) у леньком городке Кунгур Пермской области у сво-
меня какие-то билеты проверяют. Я привожу туда ей уральской бабушки Маши. Это я вот к чему. Нам
своих детей – учеников, зятя моего – иностранца, с мужем уже лет под тридцать. Я учительствую, он
мужа моей совсем уже взрослой Полины. Прихо- в институте преподаёт. По делам и гостям ездит он
дила сюда и с сыном Георгием. Имя ему досталось всё время один. Мне – никак, я с детьми сижу, а ма-
от прадеда-воина, прошедшего две войны и за- шины у нас нема. Стал бывать он и в Академгород-
кончившего свой жизненный путь в Овсянке. ке у Астафьевых, познакомился с Марией Семё-
Совсем недавно привела я в дом к писателю сво- новной. А мне ведь тоже охота! Но молчу, терплю.
его десятилетнего племянника Максима. По дороге Как-то рассказал он ей про меня, про моё ураль-
объясняла, в какой важный дом и к какому знамени- ское происхождение. И Мария Семёновна меня,
тому писателю мы идём. Но Макс, дитя компьютер- наверно, полюбила. Заочно. Стала она отправлять

26

мне книжки свои, а я их читать стала. А в этих
книгах всё как у меня! Мысли, чувства, интонации
уральские и даже запахи (шаньги картофельной)
оживают во мне. А уж когда муж мне привёз новую
её книгу «Знаки жизни», читала я её по ночам, и
плакала, и смеялась. И такая мне Мария Семёнов-
на стала родня! Вот родная уральская тётушка моя,
и всё! И какие же всё-таки все мужики одинако-
вые. И как этот Астафьев мог мою тётку так оби-
жать. И поставила я своему мужику ультиматум  –
вези меня знакомиться с Марией Семёновной, и
всё! А она была не против.
Оставив детей на бабушек, поехали мы в гости к
Виктору Петровичу в Академгородок. Помню смут-
но, но помню – обнялись мы с Марией Семёнов-
ной, как родные. А квартира оказалась совсем не
хоромы, как в Овсянке болтали. И по-стариковски
как-то всё – мебель, книги и бумаги повсюду. Пло-
хо помню, но за столом кроме нас и хозяев был
ещё кто-то. Или Полина – внучка, или гость ещё
какой. Но я даже Виктора Петровича смутно пом-
ню в эту встречу, так захватило меня общение с
его женой. Мария Семёновна всё нас угощала,
подкладывала. Пироги помню! А Виктор Петрович
был ласков, но не бодр, наверно, уже нездорови-
лось. Сказала я хозяйке, что просто «прожила» её
книгу, что прочитали её обе мои мамы. И самым
любимым подругам дала её читать. Ей было при-
ятно. И это была правда. Теперь понимаю, и Викто-
ру Петровичу было тоже приятно слушать нас. Он
нежно так всё время на нас поглядывал.
Спустя годы моя дочь Полина будет выступать
на научной конференции учащихся Свердловско-
го района с докладом по произведениям Марии
Семёновны.
А в тот вечер мы уже все вместе обсуждали не
только город Пермь, где жили Астафьевы и быва-
ли мы, но и украинское село Станиславчик. Узнав,
что отец моего мужа Григорий Иванович родом
именно из этого местечка и мы с мужем недавно
совсем гостили там у родных, Астафьевы оживи-
лись. Ведь они расписались, то есть оформили
брак, по-украински «шлюб», именно в этом ме-
стечке, здесь закончили свою службу, свою войну.
Я, конечно, обо всём этом только что прочитала
в книге Марии Семёновны. Но как радостно они
нас расспрашивали! И про здания школы и дворца
культуры, и ещё про что-то. А мы отвечали: да, да –
всё есть, всё так и стоит...
Прощались мы, чувствуя то самое духовное
родство, которое возникает только между «долго
и глубоко семейными» людьми. Старая семейная
пара провожала молодую семейную пару – и это
был такой «знак жизни», такая «затесь»! По край-
ней мере, для меня, и на всю жизнь. Мария Семё-
новна, провожая нас в прихожей, всё запихивала
мне в сумку конфеты и книжки. Много книжек, и
для моих детей, и для моих мам-бабушек. И сама
она была бабушка-мама для своих двух внуков.
Больше так близко я её никогда не увижу.
Шли годы, крайне редко видела я её по телеви-
зору. Последний раз в кресле-каталке, на каком-
то мероприятии, посвящённом памяти её мужа.
Свет имени
Кресло катила её внучка Полина. Знала я, что она с
внучкой и правнучкой живёт после смерти Викто-
ра Петровича в Академгородке. А когда узнала о
смерти писательницы Марии Корякиной-Астафье-
вой, то подумала: вот ведь 10 лет ровно без свое-
го любимого здесь ещё жила. Всё стерпела, всех
детей подняла, все рукописи перепечатала... До-
ждалась. Наверно, уже и встретились. И не было у
меня слёз, только радость за них.
Шестая встреча – христианская
Что происходило в моей стране? Что проис-
ходило с нами? Я перестала понимать. О Викторе
Петровиче доходили какие-то вести, но они меня
почти не трогали. С роднёй у нас именно так и
бывает... Мне всегда хотелось чего-то нового, ин-
тересного. Но рутина бытовых проблем так затя-
гивала, что строчка из песни Вячеслава Бутусова:
«Здесь женщины ищут – но находят лишь ста-
рость, Здесь мерилом работы считают – уста-
лость...» – казалась мне единственной и страшной
правдой жизни.
После такого открытия можно спокойно и тра-
диционно начинать пить или сдаться и впасть в
любую другую крайнюю степень уныния. Но имен-
но теперь мне помогали две вещи: первая – мате-
ринский инстинкт и вторая – меня тайно крестили
во младенчестве. В дни хрущёвских запретов и
борьбы с религией уральские мои бабушки снес-
ли меня в церковь. И Бог не оставил меня! Правда,
первая попытка моей украинской бабушки рас-
сказать мне на ночь шёпотом о каком-то другом
мире, о душах, улетающих на небеса, имела об-
ратный эффект. Я взвыла так! И стала требовать
отвезти меня домой к маме, что уж и не помню, на
каком транспорте в 11 ночи привезла она меня из
Лалетино на станцию Енисей к родителям. Больше
моим религиозным воспитанием никто не зани-
мался. Но чувство, что я не одинока, никогда не
покидало меня.
В 28 лет я сидела в декретном отпуске со вто-
рым ребёнком и в каком-то перестроечном жур-
нале случайно наткнулась на Александра Меня,
на его труд «Сын Человеческий». Через день я уже
выворачивала чужой книжный шкаф в поисках
недостающих номеров этого журнала. Печатали,
как обычно, растягивая удовольствие и повышая
тираж. Я снова читала, как будто воду пила, как
когда-то «Последний поклон». Информация шла
напрямую. Сверху! Через несколько месяцев я
уже достала и прочла пять книг этого год уже как
убитого священника. Книги, как в детстве, стали
приходить ко мне сами. Стоило только подумать о
чём-то, и нужная книга попадалась мне на глаза в
магазине, у знакомых, просто случайно...
И однажды я почувствовала, что слишком
много узнала теоретически. Бросила всё и рано
утром вышла на остановку. В какую церковь пой-
ти, не знала, зачем – знала только теоретиче-
ски. Загадала – какой автобус первый подойдёт,
в ту сторону и поеду. И первый автобус повёз
меня с проспекта имени газеты «Красноярский
27
 Свет имени
рабочий» на Базаиху. Когда заходила в малень-
кую церковь Трёх Святителей, вся дрожала. Я зна-
ла, зачем я сюда иду, но вспомнилось, как с бабой
Леной мы приезжали сюда в магазин. Именно на
фундаменте полуразрушенной церкви и был тот
магазин. Подхожу на исповедь в полуобмороч-
ном состоянии, а священник наклонился ко мне
и говорит: «Прости меня, Ольга». Да это же одно-
классник мой! Дальше – всё как в тумане, только
волшебном.
И стала я, вся такая воцерковлённая, обижать-
ся на Виктора Петровича. Вот как! Крепко так, с
гордыней, с превосходством, как только мы мо-
жем это делать с самыми близкими нашими. Вот
думаю – без толку церковь в Овсянке-то постро-
ил, отопление-то не сделали, в Сибири-то. Да и
«гробовозы» его овсянские в церковь-то не спе-
шат, всё пьют да воруют. Из нашего домика всё,
что могли, за зиму унесли. Летом по нашему ого-
роду специально местные мак насевают, а потом
его вместе с нашим луком и выдирают весь. За-
хожу в воскресенье в их церковь, а службы нет.
Сидит тётенька одна – свечки продаёт. А священ-
нику в Овсянке дом купить всё не могут. Местные
в цене не уступают! Осознали, что классик миро-
вой литературы землю-то им в цене поднял. Вон
как городские бодро под коттеджи их огороды
скупают.
А как по телевизору увидала я губернатора
Хлопонина вместе с директором краеведческого
музея, как послушала их планы о скупке в центре
деревни нескольких домов для этнозастройки, а
также кафе и «других площадок» для развития ту-
ризма. Не вру! Хлопонин, выступая перед нашими,
деревенскими, даже пошутил про местный Лас-
Вегас! Ну, думаю, – всё, Виктор Петрович, с кем ты
поведёшься, от того и наберёшься.
Уже нет в Овсянке наших стариков, а мы с мужем
«кажное» воскресенье сюда ездим. Как же! Муж
мой любит землю обрабатывать, а в церковь хо-
дить – не любит! Некогда, дела. И я вместе с ним на
грядках торчу. Психую и про себя всё мысленные
беседы с Астафьевым веду: «Ну и что ты для них
старался? Стоит твоя церковь – мёртвая! Ладно
ещё хоть у кладбища поставил – считай, памятник
своей бабушке Катерине сделал». Да. Вот прямо
так, на ты с самим Астафьевым и разговариваю. И
траву на грядках всё дергаю, вырываю её со всей
силы. А она, падла, здоровая, сочная – всё воскре-
сенье моё съела!
Живём в Овсянке с Виктором Петровичем со-
всем рядом, а не видимся. По деревне он теперь
почти не гуляет. Говорят, болеет, часто в больни-
це лежать стал. Говорят, характер стал тяжёлый.
Ругается на то, что в стране происходит. Говорит,
что всё плохо. А власть не любит таких разгово-
ров, надо, чтобы всё стабильно... Вот и не слышно
стало совсем про него. Да, старость не радость.
И большим удивлением для меня стала в эти дни
небольшая статья Виктора Петровича в краевой
газете – «Не умирай, Маркес!». Прочитала и по-
думала – ну надо же, нам с Астафьевым одни и те
же книги нравятся – «Сто лет одиночества», «Пол-
28
ковнику никто не пишет». Как жадно я их читала
когда-то. И вот душа моя уже кричит вслед за Вик-
тором Петровичем: «Не умирай, Маркес!»
Маркес в тот год остался жив, а вот Виктор Пе-
трович – умер. Почему-то не было тревоги за то,
как умирал, знала – на руках у Марии Семёновны.
Читала его последнее письмо ко всем нам, пом-
ню, что даже растерялась. Откуда такой песси-
мизм? На похороны не поехала. К живому не при-
ходила, что я мёртвому ему скажу? В душе обиды
на него не стало, но и слёзы на глазах тоже не
появились. Помню, в день похорон было страш-
но холодно. По телевизору показывали большую
процессию, власть – в первых рядах с непокры-
тыми головами стояла. Промелькнула на экране
Мария Семёновна – сердце моё сжалось. Я вы-
ключила телевизор.
Знала, что буду у него на кладбище летом. Рядом
с ним на этом кладбище лежит многочисленная
родня моего мужа, мы к ним на могилки ходим, и
к Астафьеву приду. А ведь писатель заранее по-
думал о своём захоронении. На горе, среди берёз,
на маленьком деревенском погосте. И памят-
ник дочери сам поставил – на чёрном мраморе
только крест и имя. Как всё-таки это у него по-
христиански всё получилось.
Седьмая встреча – прощальная
Уже прошло пять, а может, и больше лет, как не
стало писателя рядом с нами. Привезли как-то мы
в Овсянку друзей в гости. Летом, когда там хоро-
шо, жарко... Хвастаемся – какой у нас дом старин-
ный, какой огород большой, какие кусты, деревья
посажены. Да всё сами, своими руками. Да. И при-
рода дивная, и до Енисея пять шагов, и горы на
том берегу с пещерами первобытных людей. Да.
Вот и место знаменитое, экскурсионное. Много
что для Овсянки знаменитый писатель сделал – и
дороги заасфальтированы, и спуск на набережную
обиходили. Но вы только босиком в воду не ходи-
те! Тут после пикников все бутылки о камни прямо
бьют. Зато вот два музея и библиотека отличная в
деревне есть, и церковь – вон там стоит... А пой-
дёмте, мы вам всё покажем.
Сотрудницы библиотеки-музея В. П. Астафьева
моего мужа знают и любят. Доктор исторических
наук, хоть и дачник, но тоже как бы местная зна-
менитость. На просьбу мужа включить для гостей
наших романс, написанный на астафьевские сти-
хи, откликнулись охотно. Сели мы в уютном зале и
полилась музыка. А слова-то какие, слова!
Ах, осень, осень,
Зачем так рано,
Зачем так скоро прилетела ты?
Зачем ты утренним туманом
Закрыла летние цветы?
Муж мне говорил, что этот романс ему очень
нравится, но я слушала его в первый раз. И всё
перевернулось во мне. Я так пронзительно по-
чувствовала, как стареющий и больной Виктор Пе-
трович с жизнью ПРОЩАЕТСЯ. И так мне за него,
вместе с ним или без него – тоскливо стало! Но

слёзы я сдержала, гостей нужно было дальше при-
нимать. К чему бы это, хозяйка-то завыла?
Ещё прошел год, а может, и больше. И как-то
очень неожиданно для меня приснился мне Вик-
тор Петрович. Ярко так приснился, хорошо. Сей-
час не вспомню, что говорил. А тогда я встала и
помнила. Поняла, что сон непростой. Никогда он
мне не снился – один вот только раз тогда и при-
снился. К чему, думаю, этот сон? А сама в Овсянку
собираюсь. Как же! Выходные настали – муж на
огород хочет! И по дороге до меня начинает дохо-
дить (то ли родительская суббота была, то ли 1 мая
это было), ну, что покойников помянуть в этот
день нужно. Но не рюмкой – молитвой. Приехав, я
объявила, что на огород не иду. В церковь пошла,
мне надо! Платок на голову повязала, ну, думаю,
хоть свечку поставлю в его церкви.
Захожу в церковь, а там служба! И священник
уже свой есть. Правда, прихожан – 10 человек
вместе со мной. И маленький сынок молодого со-
всем священника всё норовит раскачать и пере-
вернуть церковные подсвечники. Да так усерд-
ствует, что батюшка прервал службу и, поддав
своему чаду, выкинул его за дверь. Правда, тут
же сердобольная бабушка его обратно затащила.
Деревянная Овсянка пока не исчезла под напором каменных «дворцов»
Свет имени
И так весело мне стало! Служба, конечно, торже-
ственной не была, церковь чувствовалась совсем
ещё не намоленной. Зато дух Астафьева так и ви-
тал – в ней, в этом маленьком мальчике. А какие
молитвы на стенах под иконами висят! Читаю и
понимаю – их сам писатель выбирал. И понимаю
я, что это Виктор Петрович меня позвал сюда и
показывает: «Смотри, Ольга, церковь-то живая!»
И улыбается...
После службы детей отпустили, а немногочис-
ленные прихожане сели на скамеечки вдоль стен.
И началась духовная беседа молодого отца-па-
стыря с вверенными ему «овцами». А мне уже ин-
тересно стало, и я стою. И взяла я слово и стала
говорить этим жителям Овсянки, как меня Виктор
Петрович к ним сегодня в церковь привёл. А слё-
зы так и хлынули, по щекам текут, а я их и не вы-
тираю даже. Молодой священник вместе с бабуль-
ками вытаращил на меня глаза и что-то говорил
мне в ответ.
А я стою и прощаюсь так с Виктором Петро-
вичем. Прости меня, родной мой человек, за всё,
если было что у нас не так...
г. Красноярск
2013
Фото Валентины Швецовой
29
 Свет имени
Самостоянье
Валентин КУРБАТОВ
Слово о Распутине
М
ы знакомы и, даже уже можно без страха ска-
зать, дружны больше четверти века. И  вида-
лись как будто постоянно: и по делам, и так – в
Москве, Иркутске, Пскове, Красноярске, Сростках, в
его родной Аталанке. А всё как будто на бегу и всё
неутоляюще мало. Может быть, оттого, что время не
знало покоя, и всякий раз в новом контексте этого
времени надо было начинать сначала.
А уж оно вело себя в последние двадцать лет со
злой лёгкостью уличной девки, меняя пристрастия
и избранников, как будто на знамени её было на-
писано: «Вся жизнь – одна ли, две ли ночи...» Да и
все мы в этом времени заразились беглой поверх-
ностностью и, может, впервые за историю России
перестали слышать её сердце, обманув себя, что и
она сама бежит вместе с нами.
Фото Анатолия Бызова
Иркутск
30
В отличие от нас, Распутин, как и вообще в жиз-
ни, не бегал за временем и не изменял себе, был
ровен и твёрд, и всякое его слово горело огнём,
да мы теряли слух, потому что торопились жить
«вперёд и вперёд». И самые «передовые» из нас
всячески норовили оставить его на периферии
литературного процесса, отделавшись от его обя-
зывающего наследия ничего не стоящим внешним
уважением. Как привычно отделываются умные
нынешние молодцы от прежде великих людей, что-
бы те не путались под ногами с их старомодными
смешными понятиями: совесть, традиция, «любовь
к отеческим гробам», самостоянье и честь.
Мы вообще стали стыдиться этих слов, как и са-
мой русской мысли, – слишком она показалась
нам романтической и «детской» в нашем скоро
переменившемся, «повзрослевшем» расчётливом
мире. А радости от этого «повзросления» нет, и всё
не оставляет вопрос: неужели от минувшего опы-
та остаётся одна экклезиастова правда, что «всему
своё время под солнцем» и вся прежде державшая
нас русская культура уже только «архив» и «насле-
дие»? Но отчего же тогда вздыхает и не смиряется
с наступающей новизной человек? Как, помни-
те, вздыхал он у Виктора Петровича Астафьева в
«Царь-рыбе», сталкиваясь с тем же вековечным ма-
ятником «время любить и время ненавидеть, вре-
мя собирать камни и время их разбрасывать»: «Так
чего же я мучаюсь? Отчего? Почему? Зачем? Нет
мне ответа...»
И отчего не смиряется с час от часу «передо-
веющим» демократическим днём Распутин? От
эгоистического ли желания стареющего человека
остановить время, как самозащитно утверждают
молодые хозяева «частной» реальности, прене-
брегающей «единым движением»? От консерва-
тивного ли сознания, слишком хорошо знающего,
чем кончаются на Руси заёмные новшества? От
простой ли усталости лет?
Но ведь он написал «Матёру», когда ему не было
сорока, – в совершенном зените. Какая усталость?
А вот зенитом стало прощание. Словно он поднял-
ся со своими старухами в самую небесную высоту
России и увидел оттуда не только совершающееся
в его дни, но и надолго вперёд, куда нам только
предстоит прийти, чтобы увидеть всю глубину ду-
ховного опустошения, которое он провидел и ко-
торое пытался остановить.
Ведь мы потому и бежим, что боимся остано-
виться. И потому и обновляем, как в супермарке-
те, нравственные правила на каждый день новые,
и бодро «перезагружаем» житейские программы,
чтобы отшатнуться от пропасти, на краю которой
стоим.

Поглядите глазами Дарьи (а это, если не пря-
таться от себя, единственно ясные русские глаза)
любую программу телевидения, разогните газету.
Ведь этого ни досмотреть, ни дочитать нельзя, по-
тому что обнаружится ложь всех против всех, не
таящееся зло и торжествующая неправда, всеоб-
щий самообман и тщательно прикрытая пустота.
В «Матёре» мы, кажется, последний раз были
русскими людьми, какими нас задумал Бог, по-
чему так прощально и старались наглядеться на
свою правду и надуматься о ней. А потом разбили
увеличительное стекло «Матёры», чтобы не трево-
жить мешающую «прогрессу» совесть, и стали на-
конец «европейцами» в жалком подражательном
понимании.
И уже никто не кричит в тумане «Матё-о-ра!»,
чтобы она нечаянно не воскресла в недосягаемой
высоте и не обнажила нашей нищеты духа.
Оборачиваясь назад, с изумлением и с горечью
видишь, что путь к этому усталому молчанию был
неуклонен, и мы не видели его только потому, что
не хотели видеть.
Я перечитываю свою первую книгу о Валентине
Григорьевиче, вышедшую еще в 1992 году, а на-
писанную и того раньше, и боль моя удваивается,
потому что в ней, к сожалению, и сегодня почти
ничего не надо было бы менять. А только ещё раз
громче и резче повторять сказанное да в свой час
неуслышанное, ещё раз позвать «Матёру» и своё
сердце в надежде, что до русского человека ещё
можно дозваться. Только со стыдом перечитать
повесть, чтобы тем виднее была наша недвиж-
ность в национально-главном, наша слепота к
своему небесному призванию. Что мы, так далеко
ушедшие внешне, в душе эти двадцать лет стояли
на месте, если не пятились назад.
Я отбиваюсь от этой горькой мысли, мечусь в
поиске света и оправдания переменам. И уже не
удовлетворяюсь давно придуманным утешением,
что всякая и самая горькая правда – правда света
и победа.
Хоть самому уходи с матёринскими старухами,
которые и твоя жизнь, твой народ, твоё понимание
правды и твоя кровная связь с самой сущностью,
самим дыханием твоего мира. Раз ушло то, что ты
звал своим народом, чем ты жил, что считал свя-
тым, небесным, подлинным, единственно достой-
ным, чему посвящал своё слово, дивясь и радуясь
этому кровному родству, удерживая его и насыща-
ясь им, уходи и ты. Оборвав эту связь и дыхание,
ты если не онемеешь, то проснёшься другим и бу-
дешь уже не ты, не твоя история, память, любовь,
судьба. Не ты!
Но ведь в тебе-то для чего-то всё это сходилось,
зачем-то эти голоса звали тебя, подсказывали
тебе слова, крепили к земле твою мысль, растили
твою душу. И значит, этот народ теперь, как это
ни страшно и обязывающее прозвучит, – ты сам и
есть. И ты не смеешь онеметь и умолкнуть, потому
что они все в тебе и ты за них за всех в ответе. Они
выговорились и изжились в тебе до ниточки, что-
бы ты сам стал Матёрой, землёй и молитвой, прав-
дой и Родиной.
Свет имени
Оттого Валентин Григорьевич и живёт всегда
так напряжённо, так отчётливо отдельно от наше-
го бега, так наособицу даже в самом близком кругу,
что, в отличие от нас, этого «поручения» в себе ни
на минуту не забывает. Мы-то можем и так, и эдак –
и пасть, и надеяться: одни на милость Божию, дру-
гие на авось. А ему как будто в слабости-то и отка-
зано. Тут избранничество, тут «Русь уходящая», тут
крест, который ни на кого не переложишь.
Оттого так трудно писать о нем, и слова как буд-
то каменеют, что всё, что ещё так недавно было
вовне, что живило и питало душу, переходит во-
внутрь, что он сам становится всеми Дарьями
(«Прощание с Матёрой»), Аннами («Последний
срок»), Настёнами («Живи и помни»), всеми их деть-
ми, всеми Иванами Петровичами («Пожар») и Са-
нями («Саня едет»). И они сами со всем страшным
уходящим во тьму веков клином предков сходятся
в нём и становятся им.
Это могло быть непосильно, но разве это со-
шлось и осталось в нём без выхода? В том-то и
есть милосердие Божие к нему и народу, что они
– простые, святые, грешные, родные русские му-
жики, бабы, старухи проходили через его сердце и
уходили с его словом в мир, из земной в небесную
Россию, которая уже другим светлым клином, ши-
рясь, уходит в русскую память и русское слово. Как
если бы песок из часов уходил снизу вверх, но не
уничтожался.
И как же благодарен ему русский человек! Ка-
жется, как никому другому из писателей. Здесь и
любовь наособицу. Я заглядываю в дневники на-
ших встреч с 1985 года в Иркутске, Москве, Пе-
тербурге, Ясной Поляне, Михайловском, Оптиной
Пустыни и опять вижу лица встречных, которые
бросались к Валентину Григорьевичу, и вижу, что
я непременно отмечал эти нечаянные встречи,
словно они и спасали, и укрепляли и меня. И не в
библиотеках или писательских встречах. Нет, где-
нибудь в аэропорту бросается к нему с обезору-
живающей радостью женщина: «Можно я обниму
Вас? Господи, автограф бы, хоть бы на листке!» И
он терпеливо подписывает ей листок. На автоза-
правках, на уличных перекрёстках, в лифте: «Мож-
но пожать вашу руку?» Всегда с тайной робостью
и какой-то беззащитной нежностью, как благо-
дарят только подлинно душевных родных, очень
близких людей, словно винясь за что-то и вместе
оберегая.
Есть в этой любви что-то интимное, стеснитель-
но-счастливое, что всегда очень красит благода-
рящего человека, потому что он бывает таким в
считаные лучшие часы своей жизни и сам потом
помнит этот порыв и не стыдится его. Беззащит-
ность на беззащитность, любовь на любовь, откры-
тое сердце на открытое сердце. Они благодарят
его за то, что они не забыли в себе этого детского
света, в котором одна наша сила и наше спасение.
И пока так устремляются к нему люди, он не мо-
жет умолкнуть.
г. Псков
31
 Свет имени

Николай МЕЛЬНИКОВ

Поставьте
памятник деревне
Поставьте памятник деревне
На Красной площади в Москве,
Там будут старые деревья,
Там будут яблоки в траве.

И покосившаяся хата
С крыльцом, рассыпавшимся в прах,
И мать убитого солдата
С позорной пенсией в руках.

И два горшка на частоколе,

И пядь невспаханной земли,
Как символ брошенного поля,
Давно лежащего в пыли.

И пусть поёт в тоске от боли

Непротрезвевший гармонист
О непонятной «русской доле»
Под тихий плач и ветра свист.

Пусть рядом робко встанут дети,

Что в деревнях ещё растут,
Наследство их на белом свете –
Всё тот же чёрный, рабский труд.

Присядут бабы на скамейку,

И всё в них будет как всегда –
И сапоги, и телогрейки,
И взгляд потухший... в никуда.

Поставьте памятник деревне,

Чтоб показать хотя бы раз
То, как покорно, как безгневно
Деревня ждёт свой смертный час.

Ломали кости, рвали жилы,

Но ни протестов, ни борьбы,
Одно лишь «Господи, помилуй!»
И вера в праведность судьбы.

Иллюстрации к повести Валентина Распутина «Прощание с Матёрой»

Анны ПАСЫНКОВОЙ. г. Красноярск
32

«Звезда, какой никто
ранее не видал...»
Биография крупным планом
Ч
лен Союза писателей России поэт Татьяна
Смертина появилась на свет под завывание
декабрьской вьюги в «глуши забытого селе-
нья» – в селе Сорвижи Арбажского района Киров-
ской области. В три года она уже выучилась само-
стоятельно читать, в пять лет читала свои стихи со
сцены, сцену она не оставляет и по сей день. В во-
семь лет Танечка написала ошеломляющие стро-
ки: «Что ж, бейте по лицу, По сердцу! Я – в огне... Я
даже скорбно Прислонюсь к стене... Мир вполови-
ну – создан Из насилья. Не плачу! Бейте... Но не по
спине: Всем невдомёк – Там прорастают крылья!»
Крылья проросли, окрепли, поэтому сразу после
окончания школы юная поэтесса оказалась на
студенческой скамье в знаменитом Литературном
институте им. А. М. Горького.
Ещё в 12 лет она написала: «Мне формулы Геро-
на Доступны и просты, И графики и токи Стан-
дартной частоты. Понятен мне Белинский, И
Гёте, и Шекспир. Но кажется мне странным И
дождь, и этот мир...» В изучении этого мира Таня
Смертина сразу же явила крепкий характер. Вот
как вспоминает она о первом крупном своём
столкновении с этим странным миром:
«Смысл фамилии «Смертины» всем ясен. Это
именно тот смысл, которым нельзя играть...
Никогда не стыдилась своей фамилии, наоборот,
считаю – мне сильно повезло.
– Как твоя фамилия?
– Смертина.
– Да? Странно.
– Да? А теперь попробуй забудь.
А теперь о происхождении. Откуда взялась фа-
милия «Смертины»? Не потому, что так имено-
вали бедные крестьянские многодетные семьи, в
которых будто бы бесконечно умирали дети, это
весьма наивное объяснение. А так в очень давние
времена называли добровольцев и недоброволь-
цев, ушедших на воинскую службу или на войну:
уходя, солдат обручался со своей предстоящей
кончиной, он – Смертин. Многие не возвратились,
защищая своё Отечество, но они – в моих родовых
корнях, я продолжаю за них жить. Те, что возвра-
тились, женились поздно, детей в семье бывало
меньше, чем у других, – время ушло, а в генетике –
память о сражениях, потерях, боли и горечи...
Когда я в советские времена приехала учиться в
Москву, у меня сразу же взяли стихи в журнал «Новый
мир» и сообщили, что это невиданная удача – в та-
ком раннем возрасте такая большая публикация в
столице и в очень серьёзном журнале! Этот дядя
Свет имени
(по возрасту он мне в отцы годился) по телефону
сказал, что поздравляет меня с будущим бенефи-
сом. Слово «бенефис» я услышала впервые, оно мне
показалось ругательным, но смолчала. А ещё он
сказал, чтобы я приехала и вычитала вёрстку, что
все моими стихами восхищаются. И что там надо
решить один пустяк – поставить подпись.
Я тут же приобрела словарь иностранных
слов, прочитала его за ночь от корки до корки. И
всё равно в этом «бенефисе» и во многом прочи-
танном мне что-то не понравилось.
Приехала в редакцию, вычитала вёрстку, сде-
лала правку, потом спросила:
– Где и какую надо подпись?
– Пустяк. Замените в публикации свою фами-
лию, она слишком роковая. Придумайте что-
нибудь милое, женственное...
Даже онемела от такого «пустяка». А он:
– Ваша фамилия должна быть не такой... Мы
это решили всей редакцией...
Он ещё что-то говорил, но я прервала:
– Вы решили?! Я публикую стихи с отрочества
в районных вятских газетах. Часть моего родно-
го села носит эту фамилию! Мой род носит эту
фамилию! И я должна отречься от них ради этого
козлиного бенефиса? Отказываюсь от публика-
ции!
Тут пришёл черёд и ему онеметь. Затем опом-
нился:
– Де-еревня! Это был ваш единственный шанс
выбиться в люди. И научиться беседовать интел-
лигентно!
Меня ожгло стыдом – что же я сказала неумест-
ное? И я тут же применила интеллигентные зна-
ния, почерпнутые ночью при чтении словаря:
– Конечно, вам всё равно, как неоцератоду!
Ваши комиции мне чужды, а комменсализм – про-
тивен! Занимайтесь с другими дефолиацией!
Он умолк совсем. А чего умолкать? Иди читай
словарь.
И всё. Так и не состоялась публикация в этом
журнале... А потом эти стихи неожиданно и без
претензий взяли в журнал «Юность» и опублико-
вали миллионными тиражами – словно ушедший
род молча вступился. И посыпались мне письма
со всех концов России, на которые не было воз-
можности отвечать. Кстати, позже и в «Новом
мире» меня стали печатать. Да и не только там.
С моей роковой фамилией».
Вопреки мрачным прогнозам оскорблённо-
го благодетеля Татьяна Смертина «выбилась в
33
 Свет имени
люди», за свои поэтические сборники удостоена
многих наград, за которыми никогда не гонялась:
стала лауреатом престижной премии Ленинского
комсомола, Всероссийской Есенинской премии,
Всероссийской премии Н. А. Заболоцкого... Впол-
не возможно, что получить более высокие госу-
дарственные награды помешал ей её свободо-
любивый нрав (это моё предположение. – В. М.).
Но жизнь положить за Отечество – это для рода
Смертиных дело святое.
А шагнула я за край, лицом белея, –
Всех оставшихся любя, сестёр жалея:
Пусть увидит Бог от жизни отреченье
И пошлёт моей Отчизне воскресенье!
Талант, Богом дарованный, – это тяжёлый крест,
но посланница из лесной Руси Татьяна Смертина
несёт его с терпением истинно русской женщи-
ны. Несёт она не один крест. Ей дарована Богом
ещё и таинственная магическая женская красота.
Она знает об этом. В своём посвящении Зинаиде
Гиппиус Татьяна с улыбкой пишет: «Её походку и
обличье – духи пронзают «Лориган»! Я – в мареве
от «Нина Риччи»! И возле нас – двойной туман...».
Но достойно пронести и этот дар по жизни не
всякому дано. И невероятная любовь публики на
встречах, коих Татьяна Смертина проводит по
России великое множество, это всегда единый
отклик на красоту – завораживающего голоса и
внешности, на красоту и речную глубину её сти-
хов.
Московский журнал «Бежин луг» писал: «Она
несёт такой внутренний свет и силу, что любая
душа, не забывшая о духовном в наши смутные
дни, видит – взошла над Россией яркая поэтиче-
ская звезда. Звезда, какой никто ранее не видал».
Татьяне Смертиной по-прежнему приходят
восторженные письма от тех, кто жаждет насто-
ящей красоты и чистоты и на её вечерах находит
это: «...Вы совсем не походили на других, «высоко-
образованных», «высокоосведомлённых», очень об-
щительных наших современниц и коллег... как-то
выглядели... случайной, что ли, среди нас, гостьей
из другой, более прозрачной, нерастраченной
страны. Может быть, это Ваш образ, который
Вы для себя избрали, но, вот чудо, в стихах Вы та-
кая же. Нет, не так. В стихах вот это посольство
из другой, более прозрачной, нерастраченной
страны наполнено светом...»
О себе Татьяна Ивановна Смертина говорит: «В
партиях и на службе никогда не состояла. Основ-
ное занятие в жизни – поэзия». О ней говорят, как
правило, удивляясь: «Она самовольно и не по пра-
вилам «литературных игр» взошла на Парнас: ми-
нуя районный и областные центры; не участвуя
в поэтических клубах и тусовках; не занимаясь
саморекламой; сроду не являясь ничьей протеже.
Словно таинственно сквозь стену прошла – Го-
сподь вёл. Дар Божий, трепетный».
Автор более 30 книг и около 700 публикаций в
центральной периодике, Татьяна Смертина ещё и
автор переводов поэзии: с персидского, таджик-
ского, башкирского, марийского языков. Нынеш-
ний год для Татьяны Ивановны юбилейный. Мно-
го пройдено, но она – вне времени. Она всё с тем
же детским изумлением изучает этот «странный
мир». И обращаясь к своим читателям, поэт часто
предупреждает: «Всем доброго здравия, берегите
себя и своих родных. Этот земной мир – сложнее,
чем кажется».
И ещё из столичных откликов: «Пока пресса
морит Москву «знаменитостями», провинция
восторженно вздыхает, плачет и волнуется на
благотворительных (стихийных! самовольных!)
поэтических вечерах Смертиной».
Устроим и мы здесь, в Сибири, находясь далеко
от Москвы, своего рода вечер, посвящённый поэ-
ту, защитнице Отечества из воинского рода Смер-
тиных, и вслушаемся в её удивительный голос.
Валентина МАЙСТРЕНКО

Читателям альманаха «Затесь»

Дорогие друзья и читатели! Рада вас приветствовать в мире Поэзии – пусть лёгкий свет поэти-
ческих строк проникнет в ваш быт, в вашу жизнь, и станет вашей душе хоть чуточку светлее, и
станет вашему сердцу понятнее эта недолгая и странная жизнь, что даётся не всем. Но если уже
дана – пусть не будет полностью поглощена сиюминутной суетой, пусть будут мгновения радости
и даже мгновения чарующей печали, которые дарит творчество, ибо это как раз то, что называет-
ся блаженным светом, и (мне кажется) весьма жалостно прожить жизнь вне этого блаженного света.
Поэзия – это не описание событий, идеологий, лозунгов, природы или жизненных советов в риф-
му. Это необъяснимая попытка невидимой души коснуться души другой – родственной, и коснуться
так, как ранее никто не касался. И я надеюсь, что эта способность душевной утончённости чув-
ствовать творческие высоты не атрофируется в человеке в мире современных технологий. Ра-
дости всем пресветлой в постижении того, что создано для вас! Светлых источников и родников
творчества!
С благодарностью, что вы – есть,
поэт Татьяна Смертина.

Июнь, 2013

34
 Свет имени

Из мгновений прошлого
Татьяна Смертина

1 вели мирную беседу на литературные темы. Прошёл

В
советское время было. Я почти бежала по Моск- мимо поэт Сергей Михалков с молодой дамой в чёр-
ве, опаздывала на какой-то очередной пленум ных очках, кивнул нам.
писателей, назначили его не в правлении писа- Увлёкшись беседой, мы не заметили, как двери в
телей и не в ЦДЛ, а в каком-то здании с небольшим банкетный зал отворились и толпа ринулась туда,
крыльцом. День весенний, на газонах зеленела пер- застревая в дверях. Ясное дело, все спешили занять
вая трава. Торопилась и думала о тяжёлом конфлик- места поближе к влиятельным лицам правительства
те в среде писателей, они (теперь уж не помню за России. Дмитрий Жуков, высокий и элегантный, ус-
что!) резко осудили Виктора Астафьева за его выска- мехнулся:
зывания. Слишком резко! И на пленуме, кроме про- – Ну, гляди! Помчались как!
чего, намечалась разборка. – Подождём... А то сшибут... – задумчиво протянул
Вижу, у крыльца того здания – уже целая толпа, не- Астафьев.
которые писатели курят, разговаривают. Слава Богу, Когда столпотворение в дверях исчезло и почти
успела! До крыльца оставалось около пятнадцати никого не осталось в фойе, мы двинулись тоже. И тут
метров, и тут заметила – на газоне, прислонясь к де- я оглянулась. И по сердцу полоснуло.
реву, одиноко и виновато стоит Виктор Астафьев, и Уже в совершенно пустом фойе, у стены, присло-
смотрит издали на крыльцо, нившись к ней спиной, стоял
и не идет туда. Остановилась Василий Белов и с такою за-
возле него, словно вкопанная, думчивой тоской смотрел на
поздоровались, спрашиваю: происходящее, словно уже
– Идём? в чём-то давным-давно про-
– Нет, Таня, пока не пойду. зрел, лишь не решался ни-
– А чего? кому сообщить об этом или
– Не все со мною здорова- думал – бесполезно что-то
ются, как-то неудобно из-за говорить, объяснять.
этого! Я отстала от Астафьева и
Подумала: «Ничего себе! Жукова, но и те, заметив Бело-
Совсем обалдели!» И тут же ва, тоже остановились. Крик-
говорю: нула:
– Так и я к ним не пойду! – Василий Иванович! При-
Астафьев повеселел, стали соединяйтесь. О чём думы?
разговаривать. Видим, из- Это нас с ним занесло на какую-то – Что-то жутко мне стало, –
дали торопится Василий Бе- литературную тусовку объяснил он, подходя к нам.
лов на пленум. Поравнялся с – В каком смысле? – поин-
нами, поприветствовал, поинтересовался: тересовался Астафьев.
– Чего вы тут отдельно? – За Россию боюсь, – тихо вымолвил Белов, вы-
– Раскол! – заявил Астафьев. молвил без всякого пафоса, с такой интонацией в
Василий Иванович подумал-подумал и заявил голосе, словно речь шла о родном человеке. Потом
твёрдо: досадливо махнул рукой, чтобы не расспрашивали
– Чего бы ты, Виктор, ни вякал о тех делах и чего больше, и мы вошли в сияющий, наполненный людь-
бы я тебе ни сказал в ответ, раскола быть не должно. ми зал.
И остался с нами.
Когда крыльцо опустело и все уже сидели в зале, 3
Василий Белов молвил: Занесло нас с Виктором Петровичем, ровесником
– Пора и деревенским, что ли? моей мамы, на элитную тусовку, я там стихи читала...
Зашли и сели все вместе. Немного погодя к нам Потом некий субъект, глядя на Астафьева, издева-
подсел поэт Юрий Кузнецов. тельски спровоцировал спор о патриотизме и Рос-
сии, в который Астафьев и ввязался, я – тоже.
2 У Астафьева плохо с сердцем, ему нельзя... Эх, жа-
В Кремлёвском дворце съездов было. Тоже в со- лею, что я не парень!
ветское время. Какое-то великое торжество пра- Сказала при всех: «У меня мигрень! Давайте уй-
вительства и писателей, художников, артистов. Все дём...»
ждали банкета возле банкетного зала, который был Астафьев глянул на меня, его горячность отхлыну-
пока закрыт. Вероятно, потому ждали, что члены ла, засмеялся.
правительства ещё не появились. Мы стояли трое Потом пошли.
– я, прозаик Виктор Астафьев, прозаик Дмитрий Жу- Он: «Таня, ты умнее соврать не смогла?» – «Куда
ков (меня поразила его книга «Огнепальный») – и уж умнее!»
35
 Свет имени
Я напишу
Татьяна СМЕРТИНА
***
провинцию свою...
Я напишу провинцию свою
такою призрачною акварелью,
что старый хлев, у мира на краю,
хрустально изогнётся под метелью.
На белом прясла, словно нотный стан:
поют ночные вьюги – содрогнёшься.
И заколоченной избы заман,
куда уже надолго не вернёшься.
В морозной, глухоманной чистоте
есть красота до боли, до печали,
до поклоненья русой высоте!
Почуять можно, высказать – едва ли.
Тяжёлых елей мраморная сонь
Восходит к небу, что иконостасы.
Скользнула царски белка на ладонь,
и вспыхнул снег, как молний переплясы.
Потом поднялся кто-то из снегов,
срывая свет девического инья!
И закружило, замело, и вновь
метель взметнула ангельские крылья.
Поленья – в печь, а думы – в облаках.
Затанцевало золото на чёрном.
И завздыхали призраки в сенях,
и о былом завыли безысходно.
Русь обагрённая
Россия, Родина, святыня!
Мой родниковый перезвон...
Трава русалья, тишь малинья,
И русский дух, и предков сон...
Здесь думы вещие о хлебе
И шелест росного овса,
А клин гусей печальных в небе –
Как нож, вонзённый в небеса!
Ах, эта боль... Зачем нам сила
Дана – ту боль перемогать!
Язык у колокола вырван –
И не восплакать, не вскричать.
Звезда лишь помнит те туманы,
В них раскулаченный бедняк
Рыдал по-детски за гумнами,
Сжимая горсть земли в кулак.
Не потому ль берёзы эти
Текут листвой в траву весь день,
36
И горько отпевает ветер
Число погибших деревень?
Не потому ли утром синим
Разбился о тропу птенец,
И на есенинской рябине
Не заживает ран багрец?!
Не потому ль холмы, поляны
Волнятся, стонут в этот миг –
Что помнят взорванные храмы
И чуют чад сгоревших книг?
Славяне, русичи... Да что же?
От чьих мы погибаем рук?
Пусть будет жив наш край,
Пусть множит
И слово русское, и дух!
Но... снова посреди России,
В том обезглавленном бору,
За горло речку у-да-ви-ли!
Как русокосую сестру...
Но снова в полуночной сини
– как будто новой жертвы ждёт! –
Кружится ворон над Россией,
Брат брата –
на прицел берёт.
Путь от Лесоучастка до Сорвижи
Уж смётаны вокруг стога,
И веют холодом луга,
И переходы через омут
Под сапогом так жутко тонут.
Здесь ряска оплетью густой,
Резучих трав тягуч поклон,
Вдруг утка, вспугнутая мной,
Хлестнула по воде крылом...
И я качнулась, но без крика.
Успела зыбь перешагнуть.
Просыпалась моя брусника
И стала медленно тонуть.
Всё поглотил зелёный ил
И где-то жадно затаил.
А рядом, рядом возле пят,
В оконце топи, где батог,
Пытался затонуть закат,
Пытался и не мог...
Он лишь качал слепую стынь,
Он лишь краснел на кольях вех,
Знать, не у всех конец один,
Знать, не у всех...

Цветение поздней рябины
Сады отцвели, а калина невинно
В надежде сжигает чистейшие свечи.
Бела подвенечно, вся в кружеве длинном...
Ужель кто обнимет калинные плечи?
Все свадьбы прошли в буйно-пчельном обилье,
Она – не торопится, смотрится в дали.
Уж волчьи кусты ей погибель провыли,
Уж пихта готовит ей чёрные шали.
Свет имени
Здесь времена – молчанием поют,
Все – кто ушли! – здесь всё ещё идут.
Зимние Сорвижи
Я ледяной венец сниму,
Фату из инея, как млечь.
И затоплю сырую печь,
Чтоб на полати снегом лечь,
Где дышит золотом тулуп.

Она же – соцветья свивает в метели, Такая глушь, что провода

Уверовав истово в счастья глубины!
И мир изумлённый внезапно поверил,
Что вечная горечь – удел не калины!
Красивая птица, раскинувши крылья,
Над пеной калиновой долго летала!
И даже когда её вдруг подстрелили,
Она, словно в рай,
В куст цветущий упала!
Обрезал кто-то в избах всех,
И даже радио – вот смех! –
Обрезали! И только снег
Бросается в село с небес.
Здесь многие сошли с ума.
Гуляют волки средь села.
Не наледь в сумраке взошла –
Алмазный посох вглубь угла
Поставил царь – ночной мороз.

*** Зачем же вам корить меня,

Роса незыблемая, холод... Что вновь запястья – в жемчугах
Роса, как сотни лет назад! И что в ледовых зеркалах
И снова кто-то очень молод, Я вижу даль и чёрных птах...
и кто-то стар, всему не рад. Сорвижи – Китежем! – под снег!

А я опасно научилась Сейчас засну на триста лет,

жить и не в наших временах, В молочный мрамор обернусь,
сквозь чистоту росы и стылость Открою квантовую Русь
могу туда уйти, где прах И многим в белых снах явлюсь,
летает в странных взломах света, Рассыпав сноп своих волос...
где прадед мой младенцем спит.
И так близка секунда эта,
что я её врезаю в стих. Лосиха
И, окрошив росу на брови, На поляне тихо,
плечами вдруг оледенев, Ёлок хоровод.
пространство видя в каждом слове, Во снегах лосиха
я превращаюсь в ту из дев, Тонет и плывёт.
что непонятно чем владеют
и непонятно как берут, Иней сладко тает,
на три столетья каменеют, Серебрит ей бок...
потом вздохнут и вновь живут. В чреве вновь пихает
Маленький лосёк...
Моя распущена коса.
Роса. Роса. Выстрел! Снега копоть.
И надрывный бег...
Кровь, как чёрный дёготь,
*** Брызжет в мёрзлый снег...
Лесной дороги доброта и гнев,
Туман – как танец обнажённых дев. А когда упала
В лесу болото – В гущу лун и звёзд,
изумрудный бред, То стальное жало
оно слегка похоже на инет... Человек вознёс.
В любой печали – то, что не вернёшь. Опустил он лапу
И красоты – прозрачно-нежный нож. И извергнул рык:
Медвежий край, где звёздно тает сныть. «Будет шкура на пол
Как ни кляни, не сможешь разлюбить. С рыжим, самый шик!».
Дремучи мхи, хоть современен взор. Стало звёзд не видно,
И хвои зелен сумрачный узор. Отемнела явь.
37
 Свет имени
И лосиха сгибла,
Рыка не поняв.
***
Бегу по июньской траве –
трава пробегает по мне.
А лоська сердечко, Вокруг колокольчиков звон,
Веря во своё, сплетений качанье и сон.
Пять минут беспечно
Билось без неё. Зелёные молнии трав –
бросаются в омут колен,
маренников бархатный нрав,
Нилыч зелёный, запутанный плен.
Он был бесстрашен, славен в околотке, И так этот радостен час,
Копал колодцы, плотничать любил. и колокол дальний поёт,
Он печи клал, выделывал и лодки, что ясно мне стало сейчас:
И на медведя в тёмный бор ходил. всё то, что люблю, не умрёт.
Но вот в ту ночь, когда земля застыла,
И первый снег порхал в полях слепых, Светлость
Его от страха до утра знобило,
Бросало в дрожь от шорохов любых. Какая радостная светлость,
какая светлая печаль!
Тому виной – медведица шальная, Черёмухи святая бледность
Чья шкура распростёрлась тихо в ночь... и эта даль... Родная даль!
Как будто на полу она вздыхала!
Как будто ей – лежать было невмочь. Все обмороки, белосветы,
и выгиб тонкого плеча,
И понял он, что за избою, рядом, и обнажённый вздох, и бреды,
Медвежий и подросший бродит сын. и вскрик от лезвия луча...
Что это он – дверь выломал в ограде,
С размаху пса зашиб шлепком одним... Всё затаилось в этой страсти
слезы! Она всю жизнь листа
Давно он лапой оскребает двери: оплачет так,
Он чует шкуру, призывает мать... что миг тот – счастье,
пред ним и вечность – пустота.
И верил в это Нилыч, и не верил,
И каялся в содеянном опять...
***
Сгорай, печаль, в огне шиповника,
*** Мне сумрак в сердце не швыряй.
Пьёт заката зарево Глазами Божьего угодника
синица. Глядит синеющая даль.
Над болотом марево
дымится. Земля от зноя, трав и ярника –
Чертопалочник – рогоз! – Томится, млеет и зовёт.
стонет. Подол мне рвут шипы кустарника,
В дубняках могучий лось – И марь обманная плывёт.
тонет.
Паду на россыпи цветочные,
Глажу нежную лису – На малахитную траву.
сёстры. Незагорелая, молочная,
По черничникам бегу Проникну взором в синеву.
в просинь.
Хвоя в длинных волосах – Две сини – взгляда и небесная! –
с ёлок. Как будто бы глаза в глаза.
И росы летящий прах – И словно стану бестелесная,
долог. Как на шиповнике роса.
Понимаю мысль в зрачке – Земля, земля, зачем так мучаешь?
лисьем, Не отпускаешь в скорбный час.
и стихи на языке – Хоть в небесах растаем душами,
птичьем, Мы – из тебя, а ты – из нас.
белок цоканье во тьму,
дерзких! Но через гриву солнца слышится:
Эй, жаркая, живи, чаруй!
Дел людских лишь не пойму – И нежно бабочка-малинница
зверских. Коснулась лба, как поцелуй.
38

***
Солнцем коронованы дубравы.
Стая белокурых облаков...
Ангелы купаются! В купавы
Падают лучи, во мглу цветов.
Маюсь, очарованная небом.
Надо скорби на земле принять:
Здесь фиалки радостны – как небыль!
Каждый вздох полыни – благодать.
Крепдешин и ветер – бег изгибов...
Что ещё в наземный этот путь,
Чтоб пройти по всем краям обрывов?
Лишь купаву – золотом на грудь.
***
Не могу весною – без венков,
Без туманных елей и болот!
Там, среди дремучих тёмных мхов,
Есть цветок, что для меня цветёт.
Бледной зеленью бутон пронзён
И такой воздушной чистотой,
Что пред ним впадаю в лунный сон
И сама пронзаюсь красотой.
И колена тонко-белый нимб –
Пред цветком! И травяная тьма.
Вдруг роса – её никто не сшиб! –
Так сверкнёт, что я сойду с ума.
Дух болотный стоном изойдёт,
И знакомая проснётся рысь.
А цветок сквозь душу прорастёт
И уйдёт в неведомую высь.
А потом сиянье высоты
Будет молнии швырять в глуши.
Я же тонко – в бледные листы! –
Буду прятать молнии души.
Сон-трава
Зацвела сон-трава –
Закачались дерева,
Птицы головы попрятали.
Ливни в обморок
Попадали.
В прошлогоднем стогу
Мигом путник уснул...
И приплыл сон такой –
Он опять молодой.
С Сонечкой застенчивой
Бродит тёплым вечером...
С той, до боли родной,
Что жалел всю войну...
Что трудилась в сплавной
Здесь, в глубоком тылу...
С тех надселась работ,
Изболелась за год
И в барачном углу
Умерла поутру...
Свет имени
Тихий сон. Давний сон.
От травы – синий звон.
А проснулся мужик –
Он старик, он старик...
Лунью вита голова.
Полутемень среди ив.
Обросела сон-трава,
Колокольцы обронив.
И пошёл он по тропе
До села весёлого:
«Что ж ты снишься по весне,
Соня Спиридонова?»
***
Роковые тяжесть-розы
Не кляла.
Только юбку о шипы
Легко рвала.
Что же снитесь мне,
Кровавые, в ночи?
И о чем же роза каждая
Кричит?
Ах, одна была
У бабки на платке.
А вторая на обоях
В уголке.
Ну а третья –
На шинели у бойца:
Юный дед мой
Жизнь не дожил до конца!
Розой смерть –
Владимир Смертин
Слёг под ель...
Говорят, что был красивый,
Словно Лель...
Лесная Русь
Есть места на Руси – хвойный шёлк,
Где от страха и лешие мрут...
Где надломишь берёзу чуток –
Вмиг фиалки в круг синий замкнут
И не выпустят, тут и задушат!
Или зелья так лунно закружат –
Путь не вспомнишь обратный, суровый...
И охрипнут от хохота совы...
Кто здесь жил под могучей сосной?
Этот скит смоляной, вековой,
Ждал меня триста лет бесконечных!
Ждал и снился в Страстную, конечно...
Как на зов – я пришла наконец!
В паутину цветы уроня,
Там зажгла три заветных огня.
И надела старинный венец,
Что был скован как раз на меня...
И надела я крест роковой!
И ушла, помолясь, на рассвет.
А отшельницы тень под сосной
До сих пор смотрит синью вослед.
39
 Свет имени
*** Душа,
Как всепрощённая,
Странно мчатся эти кони –
То ли к свету, то ль в огонь? Легка.
Не пойму в малинном стоне: Кипрея тёмно-розовые
То ль гвоздика на ладони? Свечи
То ли гвозди сквозь ладонь? Пылают в тихом храме
Хвойняка.
Вихрь сумятицы, и страха,
И видений, и молвы! Леса мои!
И луна кругла, как плаха – Туманные болота...
Ой, для чьей же головы? И лешего
В логу глухом икота...
Словно пущены с откоса – Здесь волк летит
Далеко, в девятисотом... С царевной
Вихрем вьются вдоль версты – Светло-русой,
Судьбы, звёзды и кресты... Медведь сшибает
Спелых ягод бусы...
Словно кто пролил легко
В чёрный космос молоко... Не надо слов мне,
Даже песен плавных!
Лишь хвойный гул
*** Лесных колоколов!
Волнуются дубравницы на склоне! Где зелья трав –
Наверно, я родилась в анемоне. На все людские раны
Вчера сказали: «Слишком хороша...» Да дикой птицы
А в переводе: «Ожидай ножа...» Верная любовь!

Вот потому – в родной глуши скрываюсь,

как будто лезвий злобных опасаюсь. ***
Мне омут брызжет бисер на чело, Зелёная сила
парчою ряска манит под крыло. Во тьме голосила,
И сосны стонали
Знакома с детства дикая поляна, От чёрной печали.
плакун и майник шепчутся: «Татьяна...»
За мной идёт сестрою гибкой рысь: Так в молниях гнева,
охотников теперь – хоть не родись. Рыдая пропаще,
Лесная царь-дева
Я упаду в зелёные объятья Металась вдоль чащи.
своей родни! Хвощ обовьёт запястья.
Царица жаба, что леса хранит, Средь этого крика,
замрёт у локтя, словно малахит. Плывущего горько,
Сгорала брусника
Вершин древесных выгнется корона, Кровавой позёмкой.
засветным знанием насквозь пронзённа.
Когда нахлынет солнцеярый Свет – Лесная избушка,
пойму такое, в чём понятья нет. Где я ночевала,
Дрожала и душно
В моей душе растает скорбь земная: Углами мерцала.
зашепчет боли – дрёма ключевая.
И я вернусь, как в позабытый сон, Мне в душу сквозную
– хоть на мгновенье! – в белый анемон. Плач падал ножами:
Зачем мы враждуем
С водой и лесами?
Хвойные колокола
В могильниках прячем
В зыбун-траве Наш яд для потомков!
Весёлая синица И ночью не плачем
Синявку туго-спелую Поминно и горько...
Клюёт,
Закидывает клювик
И водицу ***
Из голубой, грибовной чаши Из трёх Времён да с трёх сторон
Пьёт. Идут худые вести!
А на руке тройным огнём –
Беру черницу. Сияет Божий перстень.
Комарьё – на плечи.
40

Моя рука – узка, легка.
А путь – под вой волчихи.
И серп блистает у виска,
Безумных прядей – вихри.
А на Руси – глухая ночь!
Но перстень – кажет дали.
И я, крестьян убитых дочь,
Не сплю! Стекают шали.
Секирой маятник летит...
Строка спешит и плачет...
И чем сильней душа болит –
Тем перстень светит ярче.
***
Владимиру Личутину
Платок до бровей, как в моленье.
Сани, гнедой, и в полях
маются плавные тени,
тают на сонных снегах.
Вьёт по веретьям в истоме
сутемь, легка и чиста.
Брат мой, а где Беловодье?
Знаешь лишь ты и века.
Душами, словно скитальцы,
вдоль по России родной.
Праведных дней бы дождаться –
верой дышу вековой.
Видишь вериги и кольца?
Русским молчаньем кричу:
кто-то чернит мое Солнце,
я же – светлыни хочу.
Чьи-то блазнятся мне пляски,
их бы – не видеть, забыть.
Где он, тулуп наш крестьянский,
плечи от взоров прикрыть...
***
Позолота березника, сырость,
И мрачнеет быстрей окно.
Ночью бабушка Саня приснилась,
Что покинула мир давно.
Обняла меня крепко и молча,
И исчезла опять «туда».
Ветры взвыли, печали пророча.
Стали коротки все года.
Выйду в поле, там к небу – поближе.
Но тоска – как доска на грудь.
Серый день что-то серое пишет,
Развезло глинозёмный путь.
Снова слышу засветные вздохи,
Обернусь – никого кругом.
Лишь сурепка соцветия-крохи
Сыплет золотом в глинозём.
Лишь поля до небес вечных длятся.
Ветер с плеч моих кружево рвёт.
Свет имени
Неужели ушедшие снятся,
Чтоб сказать, что не всё умрет?
***
Любила очень плакать тайно,
Молчать, как будто бы взлетать.
Невидимое – видеть явно.
До острой боли сострадать
Цветку, травине и птенцу,
Соседской бабке и слепцу...
Ещё – тому в ямщицкой песне,
Кого сумели так предать,
Что даже силы нет для мести,
И лень ему гнедого гнать.
Сквозь ельник едет. Рассвело.
И конь ступает тяжело.
...Уж век прошёл!
А он всё бредит
И через ельник едет, едет..
Девичья баня
Веники, бадеечки
В бане на скамеечке.
Жар малинный в тело врос...
Звон ковшей! И с ходу
Копны спелые волос
Девы сыплют в воду.
То не молнии, не грозы
По снегам чистейшим –
То пошла гулять берёза
По плечам нежнейшим.
И к сосновым потолкам
Пар густой клубится,
По коленям, по бокам –
Всполохи-зарницы.
А потом, как дух ожгло,
Да по деве томной –
Ледяное серебро
из кадушки чёрной!
Привыкай, чтоб с головой
Так в любви не сгинуть!
Ведь в любви – пылать душой
И до инья стынуть.
Обовьёт чело фатой?
Дёгтем ли обмажет?
Долю девичью никто
Сроду не предскажет.
А пока – мечта свята,
Мир у ног весенний!
И летит светлынь-вода
Звёздочно с коленей.
41
 Свет имени
Земляника
Ещё бела в накрапах чёрных,
Сокрыта под тройным листом,
А уж глубины сластью полны,
И стебель загодя прогнён.
И вот натёк густой цвет розы,
Скопился в капле над землёй,
И подмаренник копит слёзы
Её оплакать под сосной...
Она же – радостно склонённа,
Как о беде ей ни толкуй,
Всё жаждет пред собой – поклона
И ждёт смертельный поцелуй.
Лиловая бездна
Известному гармонисту А. В. З.
«Ох! Татьяна, Татьяна...»
Меня за Вятку перевёз печально,
Туман русалочий сквозил кругом,
Вздымались ирисы почти хрустально,
И вдруг признался в самом роковом:
«Я помню всё: как шаль твоя мерцала,
И недоступность, и браслетов грусть.
Ты здесь в толпе цыганок танцевала,
Чаруя табор и Святую Русь.
Вот здесь – мне усмехнулась: «Невозможно!»
И дико крикнула: «Меня не трожь!»
И до утра я плакал безнадёжно,
И в дуб швырял в бессилии свой нож...»
И он замолк, зачем-то ждал ответа...
Монистом клевер вился на лугу...
А я пошла к лиловой бездне света
И – молча! как тогда! – вошла в реку.
***
Где васильковый бархат густ,
Ржаного солнца перезвоны –
Найдёшь медово-странный куст,
Он громовой стрелой пронзённый.
На нем цветы-полуобманы:
Легки, белы и тёмно-рдяны.
И в каждом так сиянье вьётся,
Как будто ангел с бесом бьётся.
То пламя в ливень соберёшь –
И жизнь два раза проживешь.
***
Бродит по комнате золотом солнце,
всё проверяет, ползёт в ноутбук.
Сквозь занавеску чеканные кольца
катятся царски за тёмный сундук.
Нынче решила – не буду под вечер
думать о том, как заезжий валет
рысь подстрелил и забор изувечил,
что окружал наш былой сельсовет.
42
Этим забором топить будет печку...
Солнце и печка! Он полон собой.
Но почему не случилась осечка?
В сердце уходят волненья волной.
В дверь ему стукну: «Брусники не надо?»
В банку насыплет, и дрогнет рука.
Рысьим резну его, солнечным взглядом –
пусть леденеет, как в зазимь река.
Пусть запирает покрепче ограду,
мыслит о нас без особой любви.
Нынче во сне попадет он в засаду:
выйду, прицелюсь... Да ладно, живи...
***
Белый шиповник бутонами бел,
красными каплями бредят шипы.
День лепестками навек отлетел –
стали и мудрые в мраке слепы.
Тихо прозрачность скользит по плечу,
в поймах туманы ей вторят всю ночь.
Ангел проносит златую свечу
мимо окна. Как печаль превозмочь?
Выйду босая, ломая росу.
В ёлках обманчивый облик луны.
Свитки стихов, но куда понесу?
Ветер и тот – бесконечность стены.
К ней прислонюсь, электронов волна...
Сруб избяной – паутина кольца.
С белой сорочки стекает луна,
пряди стекают – не видно лица.
***
В молочно-девственном тумане
Сошлись берёзы на поляне.
Цвет земляничный так застенчив,
А яблоневый – Божьи свечи.
И даже тёмная сирень
Не заглушит лиловым день.
Куда мне силу молодую?
И лёгкий стыд, что крылья чую?
Оборок тонких полубред?
Святую веру в добрый свет?
Здесь вся поляна мне подвластна,
И даль моя в цветах прекрасна!
Лишь те шиповники вдали
Зачем кроваво расцвели?
***
Молодью тонкой поля заросли.
Ангельский снег – словно розы в бурьян.
Белые всадники мчатся вдали.
Или – там моросью вьётся туман?
Боже, откуда движенье ветров?
В крае заброшенном – мёрзлые дни.

С чёрных репейников, с голых кустов –
Сны вековые и вздохи: «Усни!»
Скоро за праздничным, ярким столом,
В честь Новогодья, в свечах и дыму,
В княжеском платье – жемчужном! сквозном! –
Узкий бокал за века подыму.
В это мгновенье, сквозь сумрак ресниц,
Вспомню репейник – его замело?
Белые всадники вдаль унеслись?
Что это было: добро или зло?
***
Молочная роза краснела стократ,
И алая бледность наполнила мглу –
Так плыл, умирал над полями закат,
Где ивы плясали, срывая листву.
Потом потемнело, и чья-то душа
Упала в репейник, что чёрен, как смоль.
Я долго смотрела на всё не дыша,
И кто-то дышал за моею спиной.
А чьей-то души молодой мотылёк
Такое шептал, что рождалась луна.
И шёлк – из нейтрино! – свивался и тёк
Сквозь чернь и жнивьё, как живая волна.
Наверно, я вновь проломилась в миры,
Где жизнь и нежизнь перевиты, как плеть.
Где та, что ушла, накрывает столы,
А тот, что ушёл, собирается петь.
Он локтем задел нежнобокий кувшин –
Тот медленно падал, схватить не смогла!
И долго – веками! – сквозь тёмную синь
Молочные розы текли со стола.
***
Я удивлялась солнцу и луне,
Меня сжигали в жертвенном огне,
Но, осенённая святым крестом,
Я вновь рождалась в омуте лесном
И пела так в обугленной ночи
При свете лилии – речной свечи! –
Что мельники топились в омутах,
И девы исчезали в зеркалах,
А княжичи забрасывали сеть,
Чтоб на песке
Мне с плачем умереть...
Вы им не верьте! Сеть – была пуста.
И зря бросались многие с моста...
***
Метельный снег и сонные полозья...
Ужель мой конь средь поля заплутал?
Такая ночь! Как будто волчья, совья...
Пропала я! Мороз. Луны овал.
И вижу вдруг вдали огни деревни
И подъезжаю, и вхожу в избу...
Свет имени
На лавке дед и сгорбленный, и древний,
И кто-то белый в полутьме, в углу.
Пока трясла заиндевелой шалью,
Ко мне подходит белый и молчит.
И я узрела, словно под вуалью,
Такое... так... что всякий закричит!
Тут хмурый дед оборотился в волка.
И поняла я, что здесь за изба...
И я взмолилась и крестилась долго,
Персты бросая в белый мрамор лба.
Так ночь прошла. Когда уж рассветало,
Гляжу – в санях я. Изб – истлевших! – ряд...
Мертва деревня! Дремлет конь устало.
Молюсь на дуб, что чёрен и горбат.
***
Надоело в дыме розовом
Бродить,
На челе –
Венцы тяжелые носить.
Где берёз моих
Святые жемчуга?
Да безумные,
Пречистые снега?
Колкость елей,
Ветры буйные врасхлёст?
И под валенком
Стенанье белых роз...
На ресницах –
Царских инеев парча.
Я – сгорю.
Я просто – севера свеча.
Уроню на лавку голову –
Прощай!
Сердце – роза,
Да не пустят розу в рай.
***
По белым оснежьям бреду сквозь туман.
Есенин мне шепчет, что жизнь – есть обман...
Зачем же обман тот чарует, зовёт?
Охраной волчица за мною бредет.
Всю ночь она выла, предвидя года,
О тех, кто придёт и уйдёт навсегда.
Сиренево сыпался иней с берёз,
И в душу мне падали крестики звёзд.
***
Изба туманом заросла озёрным,
Резьбою заклинает звездь и солнце.
И бродит домовой по сеням тёмным,
И леший полночью глядит в оконце.
Здесь угол красный полон Божьих ликов,
Стекают зори с полотенец сонных.
Кадушка с рыжиками, чан с брусникой...
Мои венки из зелий заговорных...
43
 Свет имени
Ракетный век, а я в стране медвежьей!
Без электричества, всего, что вечно с вами.
Окружена лесами, бездорожьем,
Прабабкиною властью и царями.
Кормлю с ладони рысь, с лисой играю,
Живу русалкою на озерине.
И так кувшинкой волосы пронзаю,
Что леший долго ахает в трясине.
Я здесь росла, я этому молилась.
Ступали вслед мне – лишь медвежьи лапы.
А вы пытаете, мол, где училась
Читать свой стих? Носить с изыском шляпы?
Ужель я не пройду в той ткани тонкой
На лёгких каблуках пред зверем рампы?
Приду. Пройду.
И плачем, словно шёлком,
Так отуманю, что сгорят все лампы.
***
Всё ли осыпали золото
В вечную грязь да на ветер?
Все ли иконы расколоты?
Все ль инкубаторны дети?
Всё ль у вас продано, милые?
Лён для удавок взрастили?
Толпы для зрелищ сдебилили?
Рожки козлам наточили?
Что Вы, Сергей Александрович,
Дел они много не сделали:
Рано нам плакать над ранами –
Матушку Русь не зарезали.
Точат ножи они острые,
Вновь на невинных охотятся.
Только такое не сбудется –
Смотрит с холма Богородица.
***
В глухой полутьме я прошла по туману,
Лишь хвоя хлестала, трава оплетала,
И хвощ расстилался, подобен обману,
И смехом ушедших сова хохотала.
Дремотная Русь белизною берёзной
Являла видения, прошлые дали.
И в тихой часовне молилась я слёзно
О тех, кто за Русь и Любовь погибали.
И виделись мне в староверской часовне
Сквозь грусть Богородицы,
Нежность Младенца –
Отчизны поля и распятые дровни,
Прекрасные души и травы до сердца.
И так это было ранимо и остро,
Что я исчезала, лишаясь сознанья,
Во тьму рассыпая и стоны, и косы,
Сомкнув времена,
Сжав цветком расстоянья...
44
У Матери Божьей качнулись ресницы:
«Очнись и возрадуйся – есть жизневерцы!»
И вдруг я узрела: кричат роженицы,
Березы трещат, и восходят младенцы...
Когда всё слилось в колокольчик печали –
Вдруг тихо свеча умерла средь рассвета.
Но ангелы Русь вдохновенно венчали
Венцом Богородицы – Лотосом Света.
***
Лесных снегов изломанный хрусталь,
В оттенках синевы и жаждою сирени,
Где всё пронзила ранняя весна,
Где я рисунком плавным – вся в полунамёках! –
Пытаюсь проявиться – хоть слегка! –
Тоской своих движений и изгибов
Касаясь вдохновения Того,
Кто рисовал до моего рожденья и,
Может быть,
Искал почти меня
В своей палитре нежно-обнажённой...
И, не найдя, влюблялся в царский снег.
Всё это бродит в хрупкой полумгле,
Немного забегая в нашу явь
И снова уходя в подлунный мрамор,
Где всё равно – здесь март или ноябрь?
Где всё равно – осудят иль возвысят?
Но всё ломает ярая весна,
Не только прошлое, но даже – явь!
Попробуй не смутись, когда нагрянет!
И в этот миг сильнее всяких сил –
Подснежника наивный, лёгкий свет,
Где целый век – до лепестков паденья.
***
Город, железо. Могучий бардак.
Странно. Всё делаю здесь не так.
Как ни стараюсь, я дикий цветок:
Вся – на виду, и опять – поперёк.
Словно шизо на сплетенье путей,
Визги машин – что летящий аркан.
Вихри властей, полузмейных затей,
Бледно ползёт постоянный обман.
Выгни, мой ангел, крыло надо мной,
Вечные перья светятся в мрак.
Дай мне надежду – остаться собой,
Дай мне идти – не туда и не так.
***
Я многое сейчас понять не в силах...
Но что поймешь, рыдая на могилах?
Во времени таинственном застряли,
Не зная ни начала, ни конца.
Под колесо истории попали,
Все судьбы исковеркав и сердца.
И вот летим, как ворохи листвы,
Не ведая – живы или мертвы?

И ангел падает в кровавый след:
Зачем бежали вы на красный свет?!
Зачем поверили легко, как дети,
В бессмертие своё на этом свете?!
Призрачный монах
Я в чёрной шали в воскресенье
На Красной площади стою,
Спасенья у небес молю
И вижу странное виденье:
Вдоль по стене Кремлёвской, алой,
Всё бродит призрачный монах
В метаниях безумных птах,
Зарезанный зарёй кровавой!
Он машет рукавами рясы,
Глядя сквозь Русь и города,
Пророчит что-то про года,
Про власть жулья и бесов плясы!
Кричит о княжестве Московском,
Что всё вокруг разорено.
Часть мафии уйдёт на дно,
Брешь проломив в полу кремлёвском!
Что будет – голод и котомка,
Переворот и поворот,
И молот кузню разобьёт,
И серп резнёт по горлу тонко...
Что сатану – враз не спалишь ты!
Что сквозь Россию – Божий стон!
За этот век был умертвлён
Неузнанный Спаситель – трижды!
Но что духовные начала
Уже прорезались сквозь смрад!
Кричит монах – а все спешат
И топчут то, что прозвучало.
Кричит монах и тонко тает
В спиралях терний под венцом!
Машина с избранным тельцом
Из врат кремлёвских выезжает.
Молчит народ, лишь нищий бредит:
«Вон едет нечто – в никуда!»
Но нищего – о жуть-беда! –
Под вечер поезд переедет.
Зачем же ты, монах, явился?
Лишь стих пропеть умею я...
Но кто услышит средь вранья?
Как под ножом зари молился,
Как безысходно ветер бился
Сквозь чёрный вихорь воронья...
***
Наедине с горящею свечой
Мои стихи читайте в час ночной.
Мне всё равно: в лесу, в избе, в палате!
Ведь вы в тот миг – исчезнете со мной.
Я вижу несколько миров распятых
Свет имени
И наш прамир с зелёною луной.
Мои стихи читайте в час ночной...
Наедине с прозрачною душой,
Мои стихи читайте над водой.
Мне всё равно: родник, река иль омут,
Иль просто чаша с марью водяной!
Я слышу, как поют, зовут и стонут
Все нерожденные, и голос твой...
Мои стихи читайте над водой,
Наедине с прозрачною душой...
***
И откуда эта древняя затея?
Выпал жребий мне – стать жертвой ящер-змея.
Мне прислужница с лицом окаменелым
Косу длинную чесала гребнем белым.
Надевали мне браслеты, ожерелья.
Закрывали юный лик от обозренья.
Осыпали белоснежными цветами
И босою подводили к тёмной яме.
Не рыдала я и рыбкою не билась –
Хоть в печали шла, а доле покорилась.
Покорилась не от слабости девичьей;
Не из страха, хоть и страшен сей обычай;
Не в угоду ненавистному мне змею;
Не из дурости, мол, я такое смею!
А шагнула я за край, лицом белея, –
Всех оставшихся любя, сестёр жалея:
Пусть увидит Бог от жизни отреченье
И пошлет моей Отчизне воскресенье!
Молитва о России
Господи,
Сверкни и осени!
Господи,
Луч света протяни.
Дай упавшим –
Жажду высоты,
Дай погрязшим –
Жажду чистоты.
Изолгавшимся –
Уста закрой.
Изуверившимся –
Дай любви.
Убивающих –
Останови!
Новорожденных –
От зла прикрой.
Над Россией,
Благовест, звени!
Господи,
Услышь и сохрани!
Москва – Сорвижи
45
 Свет имени

Молитва
о русском народе
В
семогущий Боже, Ты — Кто сотворил
небо и землю со всяким дыханием, —
умилосердись над бедным русским
народом и дай ему познать, на что Ты его
сотворил!
Спаситель мира, Иисусе Христе, Ты отверз
очи слепорожденному – открой глаза
и нашему русскому народу, дабы он
познал волю Твою Святую, отрекся от всего
дурного и стал народом богобоязнен-
ным, разумным, трезвым, трудолюбивым
и честным!
Душе Святый, Утешителю, Ты, что в 50-й
день сошел на апостолов, прииди и
вселися в нас! Согрей Святою ревностию
сердца духовных пастырей наших и
всего народа, дабы свет Божественного
учения разлился по земле русской, а с
ним cнизошли на нее все блага земные и
небесные!

«Обнаружила эту молитву в рыбацком ящике В. П. Значит, она

всегда была при нём...»
Мария Семёновна КОРЯКИНА-АСТАФЬЕВА, жена писателя

46
Уроки русского

Учитесь, соотечественники... не проклинать

жизнь, а облагораживать её уже за то, что она вам
подарена свыше, и живёте вы на прекрасной русской
земле, среди хорошо Богом задуманных людей.

Виктор Астафьев

Кадр из фильма КГТРК «У астафьевских родников»

 Уроки русского
Добро и зло
Валентин КУРБАТОВ
Читая «Чусовской рабочий»
«Не надо заводить архивов, над рукописями тряс-
тись», – уверял Пастернак. Для честолюбия-то, мо-
жет, и не надо, а вот для того, чтобы видеть свою
судьбу в истории и взаимное отражение этих судь-
бы и истории в человеке, ничего лучше архивов нет.
Как карандашные отметки на дверном косяке, они
со строгой улыбкой отмечают наш рост. Беда только,
что, вырастая, мы или оставляем дом вместе с отмет-
ками, выбирая «пластиковые двери нового поколе-
ния», либо, стесняясь домашней истории, стёсыва-
ем эти воспоминания, чтобы не конфузиться перед
общественным мнением своей доверчиво открытой
частной жизнью.
Кто из нас, бывало, не ловил себя на предатель-
стве своего мнения перед наступательной силой об-
щего. Как-то ведь оно сложилось, это понятие – «по-
давляющее большинство». Кого и что подавляющее?
А вот как раз твоё бедное личное мнение, зарубки
твоего роста, чтобы ты сразу стал одного роста со
всеми. А задумался я об этом, когда получил из род-
ного уральского Чусового копии заметок, статей и
очерков Виктора Петровича Астафьева (мы были в
50-е годы чусовскими земляками) из газеты «Чусов-
ской рабочий», где Виктор Петрович в эти 50-е годы
работал. Я заглядывал в эти заметки в начале пере-
стройки, когда готовил предисловие ко второму со-
бранию астафьевских сочинений в «Молодой гвар-
дии», да уж с той поры позабыл. Да и читал тогда, ещё
не предчувствуя, куда пойдёт страна и наше общее
миропонимание. И вот сейчас каждая строка каза-
лась незнакомой, и мысль пошла в неожиданную
сторону, и выправлять её не захотелось.
Проще всего было бы по нынешней сатирической
в отношении прошлого моде поиронизировать, что
вот и Виктор Петрович, которого мы знали по пу-
блицистике последних лет непримиримым против-
ником советской власти и всего связанного с нею,
оказывается, в 50-е годы тоже «дудел в общую дуду».
Тут хоть всё подряд выписывай:
«Такому народу, как койвинцы, всё по плечу. Неда-
ром этот дружный спаянный коллектив обогнал в
соревновании двух соседей...»
«Борьба с начётничеством и формализмом в
партийном просвещении – это борьба за действен-
ность партийной пропаганды...»
«Мать всплакнула и всё пыталась высказать
кому-нибудь из работников санатория благодар-
ность за сына. Володя взволнованно сказал ей: «Пар-
тию надо благодарить, мама. Она нас из могилы вы-
таскивает. Как только поднимусь, а я обязательно
поднимусь, всю свою жизнь отдам нашим людям и
партии...»
И названия статей все под стать – «Победы не
48
приходят сразу», «Глубокие пласты», «В дорогу даль-
нюю», «Больше боевитости»... Как не посмеяться?
Только доблести в такой иронии будет немного.
Потому что за его плечами к той поре, как он писал
это, будет уже и рассказ «Гражданский человек» та-
кой человеческой отваги, что партийное начальство
даже остановит его публикацию. И позднее, когда он
уже станет сотрудником газеты в том же «Чусовском
рабочем», читателей будут останавливать его неве-
сёлые фельетоны о человеческой глупости и резкое
неприятие лжи. И можно и по этим публикациям
увидеть, как в соседстве с «боевитостью» растёт его
душа и прямится зрение.
А мысль-то моя про другое. Не хочется мне после
этих, даже и совсем нынче смешных заметок раз-
делять его стыд, когда он пишет в последние годы
одному из своих пермских друзей: «В газете «Чусов-
ской рабочий», оскверняя родное слово, я прославлял
любимых вождей и неутомимых советских труже-
ников...» Он бы действительно «осквернял родное
слово», если бы сознательно лгал – писал одно, а
думал другое, если бы уже тогда видел то, что увидел
позднее, в пору, когда «беззаконие и закон разорвали
дамбу, воссоединились и хлынули единой волной на
ошеломлённых людей». А только в том-то и дело, что
зрение у него в тот час было другое, – общее было
зрение. И совесть его была чиста. И газета была не
последняя, и в другом письме он гордился, что они
умели тогда сказать много живого и искреннего, и
дивился, как чусовскому редактору Пепеляеву хва-
тало ума «вывёртываться из чужого».
Рассердится он потом и наговорит много такого,
что и близкие ему люди каменно замолчат. Вот и я
однажды услышал, когда алтайское телевидение
снимало передачу о нём, и я подумал, что ослышал-
ся, что мало ли что по срыву скажешь, когда разозлят.
А теперь вот по его письму той поры А. Ф. Гремицкой
вижу, что нет, не по срыву и не в запале он сказал, а
раньше подумал: «Повторись война, я нынче ни за
что не пошёл бы на фронт, чтобы спасать фашизм,
только назад красной пуговкой...» Вот как – воевать
в Отечественную  – значит «спасать фашизм»! Не с
того ли и разгорелся потом такой желанный врагам
России и так жарко ими поддержанный разговор о
«русском фашизме». И можно было бы раскричаться
и обвинить его Бог знает в чём, если бы я не видел,
какой ценой он заплатил за этот «срыв» – живого

места не теле не было после несчётных ранений, с
которыми он прошёл эту войну в орденах и медалях.
А вот поди ты! Значит, слух наш ещё не готов, чтобы
услышать все стороны правды, но значит это ещё и
то, что и нам не надо торопиться сдавать и нашу сто-
рону правды.
Или в другом месте каково слышать о наших отцах
в тех же пятидесятых-шестидесятых годах, о которых
он так «красиво» писал в «Чусовском рабочем», что
при позднем размышлении ему открылось, что «ра-
ботали плохо, получали мало, жили одним днём, при
всеобщем образовании, в том числе и высшем, оста-
лись полуграмотной страной. Зато много спали,
пили беспробудно, воровали безоглядно. И этому
в полусне пребывающему, ко всему, кроме выпивки,
безразличному народу предложили строить демо-
кратическое государство...». Это тогда-то «воровали
безоглядно»? Это тогда были ко всему безразличны?
Не доглядел Виктор Петрович мира до сегодняшних
дней – до настоящего безразличия и до настоящего
воровства, – Бог его берёг.
Это я не задним числом так храбр, что вот корю
Виктора Петровича. Я и тогда писал ему о своих со-
мнениях, и мы тяжело расходились. Да не я один.
Теперь по книге его писем «Нет мне ответа» вижу,
что и Игорь Дедков писал, и, вероятно, тот пермский
корреспондент, которому он писал об «оскверне-
нии родного языка» в «Чусовском рабочем», потому
что, продолжая письмо, Виктор Петрович пишет: «А
ты говоришь – злой! От страдания злой, от жизни
окружающей, а притворяться не умею и не хочу. Ка-
ков есть, вернее, каким стал, таким прошу и жало-
вать, а любить у нас никто никого не любит».
Очень тут важно – «каким стал», потому что под-
линно прежде не был, и, пока писал, героев своих
любил, и именно так, как писал, о них и думал. И вот
дальше там в письме и сказалось то, что побудило
меня к этой заметке. Он вспоминает свой первый
написанный в Перми роман «Тают снега» и говорит,
словно извиняясь за него: «я тогда был сентимен-
тальный, добрый и весёлый человек, но это от не-
развитости, от всеобщей слепоты и глухоты».
Вот как! – «от неразвитости» сентиментален, весел
и добр. А как, значит, разовьётся, то станет зол и мра-
чен. И мы знали в нём эти минуты, слышали ожесто-
чённое, забывающее свет сердце во второй части
«Последнего поклона», в «Печальном детективе», в
«Людочке», в «Проклятых и убитых». Но знали и то,
что как великий художник он чувствовал разруши-
тельность зла и сам не любил эти страницы, сердито
защищая их, как защищают некрасивых детей. Не лю-
бил в себе эту, как он писал, «переродившуюся с воз-
растом из детдомовского юмора, к сожалению, злую
иронию», потому что опыт лучшей литературы, в том
числе и его собственный опыт, научил его, что «что-
то путнее создать на земле возможно только с до-
бром в сердце, ибо зло разрушительно и бесплодно».
И вот, перебирая сейчас потемневшие заметки
«Чусовского рабочего» с его подписью, я думаю,
какой ценой даётся нам взросление мысли. Как мы
по-русски раскидисто корим себя за то, в чём не
были виноваты, как не бывают виноваты доверчивые
дети, верящие в правоту взрослого мира. А это был
Уроки русского
только нормальный рост, зарубка на косяке, и там,
в той сентиментальности, веселье и доброте он вы-
играл войну, а не «защитил фашизм назад красной
пуговкой», сложил высокое сердце, благодаря кото-
рому стал тем писателем, который вырастил и наше
сердце. Значит, и там были не одни «слепота и глухо-
та», «неразвитость» и «осквернение языка», а и свет
жизни, побеждающей неправду. И его «койвинцы»,
рвущиеся на целину девушки и верящие в партию
юноши его очерков и чусовских рассказов были так
же естественны, как жулики, бездельники и лжецы
его фельетонов – были растущая, прямящаяся, пре-
одолевающая себя жизнь.
Когда-то В. Б. Шкловский замечательно говорил,
приглядываясь к технологии добычи золота, что
надо сто пудов породы, чтобы намыть два золотни-
ка: «Время нас моет. В нас самих сто пудов чепухи,
ошибок, быта, ссор, непонимания друг друга. Всё это
дым, но два драгоценных золотника надо сохранить
в себе. Право времени нас просеивать и делать из
нас одно слово в своей песне». Скажем от себя, что и
наше право просеивать время и не проклинать «по-
роду», без которой не будет ни двух золотников, ни
одной песни.
Я уже давно знал и не раз писал об этом, что если
задевшая тебя мысль живая, то каждая книжка не-
медленно разгибается на «твоей странице», словно
все только и думают, как укрепить твою мысль. Отло-
жил работу – дай, думаю, переменю мысль, нарочно,
чтобы отойти дальше, открыл книгу Мориса Дрюона
об Италии, и открыл на случайной странице, и почти
вздрогнул, словно он через плечо смотрел: «С  ци-
вилизацией как с наследственностью. Можно нена-
видеть своего отца, но невозможно сделать так,
чтобы не унаследовать его гены, не повторить его
черты. А потому надо заставить себя уважать его,
ибо презирать его – означает презирать себя... Мы
можем надеяться на то, что сделаем больше или
лучше, чем наши предшественники, но было бы пол-
ным безумием воображать, что мы можем в чём-то
коренным образом отличаться от них. Упорствую-
щие в отрицании прошлого показывают лишь, что
им ненавистно нечто в их собственном образе, а
это отвратительно».
А то ещё вот из Василия Розанова: «Есть несвоев-
ременные слова. К ним относятся Новиков и Ради-
щев. Они говорили правду и высокую человеческую
правду. Однако, если бы эта «правда» расползлась в
десятках, сотнях и тысячах листов, брошюр, кни-
жек, доползла бы до Пензы, до Тамбова, Тулы, обняла
бы Москву и Петербург, то пензенцы и туляки, смо-
ляне и псковичи не имели бы духа отразить Наполе-
она»... Тут и остановлюсь, потому что уже ясно, что
каждая книжка теперь будет об этом.
Дверные косяки не надо ломать с перестройками
и менять с евроремонтом рыночных реформ, а толь-
ко видеть, как поднимаются отметки, и не останав-
ливаться, и не ожесточать сердца, потому что добро
созидательно, а зло разрушительно и бесплодно не
только в творчестве, а и в самой жизни.
г. Псков
2013
49
 Уроки русского

«И гордый внук
Александр ЩЕРБАКОВ

славян...»
Александр Илларионович Щербаков – коренной сибиряк, уроженец Красноярского края, член Союза
писателей России, поэт, прозаик, публицист из народа, не оставивший своего народа. Свидетельством
тому хотя б вот эти беспощадные к себе строки: «Илларионыч был Кутузов, Как я. Но есть иная связь:
Кутузов сдал Москву французам, Я – либералам Красноярск. Смоленский князь прогнал французов,
Очистил Родину свою. Илларионыч был Кутузов... А я в раздумии стою. И этим «тёзку» предаю».
Однако тёзка по отчеству великого полководца не желает сдаваться. Вслушайтесь, как звучит слово
Щербакова-публициста.

В
пору нашей литературной молодости настав-
ники часто приводили нам строки Бориса
Пастернака: «Кавказ был весь, как на ладони,
и весь, как смятая постель» – в качестве образца
предельно точного художественного сравнения.
Чуть позднее почти образцовым стало и сравнение
Андреем Вознесенским чайки в небе... с плавками
летящего ангела. Несмотря на очевидное кощун-
ство. И молодые поэты должны были стремиться к
чему-то подобному. Помню, мой коллега из мест-
ных сравнил колос ржи с львиной лапой и очень
гордился этим.
А когда я на одном семинаре встал и с крестьян-
ским здравомыслием вопросил: «Допустим, Кавказ
похож на постель, ну и что? Чайка – на плавки, ко-
лос – на звериную лапу, ну и что?» – меня обвини-
ли в тупости и глухоте. Но если задуматься, все эти
сравнения, метафоры впрямь бессмысленны или
как минимум самоцельны, ибо мало что дают уму
и сердцу читателя, не трогая эмоций и не углубляя
мысли. Однако многие «знатоки» поэзии и ныне вы-
деляют авторов, склонных к похожим словесным
игрушкам.
Между тем классики в употреблении «слож-
ных» метафор-сравнений весьма сдержанны. И
если прибегают к ним, то не ради того, чтобы от-
метить внешнее сходство чего-то с чем-то, а ради
более точного выражения чувства и смысла, ради
одухотворения окружающего мира. У Александра
Пушкина о буре: «То, как зверь, она завоет, то за-
плачет, как дитя». У Сергея Есенина о затурканных
нуждой и смутой крестьянах: «Они, как отрубь в
решете, средь непонятных им событий». У Николая
Заболоцкого о старой супружеской чете: «И толь-
ко души их, как свечи, струят последнее тепло». Без
вычурности, просто, органично и весьма многозна-
чительно, в добром смысле этого слова.
Но даже такие «явные» и скрытые сравнения
у классиков довольно редки. Они для них далеко
не главное средство художественной выразитель-
ности. А что же главное? Пушкин сказал прямо:
«Поэта делает эпитет». То есть яркое, образное
определение. Сам Пушкин следовал этому правилу
неукоснительно. У него почти нет банальных или
случайных эпитетов. Они, как правило, новы, точны
и выразительны. Ко многим мы с вами просто при-
выкли, как к «постоянным эпитетам» из народных
песен, былин и сказаний. Но попробуйте взглянуть
свежим глазом и прислушаться свежим ухом: «От
финских хладных скал...», «Я памятник себе воздвиг
нерукотворный...» Или, наконец, вот это, ради чего я
горожу весь этот огород: «И гордый внук славян...».
Да, только так: «гордый внук славян». Не в смысле
– обуянный гордыней, а в смысле – прямой, с чув-
ством самоуважения и человеческого достоинства.
Думается, Пушкин перебрал дюжину эпитетов,
но остановился на этом «гордый», оказавшемся са-
мым верным, на его взгляд. Единственно точным. А
разве не так? Разве не эту черту, наряду с патри-
отизмом и удалью, нестяжательством и любовью к
справедливости, отмечаем мы среди главных у на-
ших национальных героев и просто ярких истори-
ческих фигур, запечатлённых народной памятью?
Вспомним того гордого, непокорного стрельца
петровских времён, шагнувшего на эшафот со сло-
вами: «Отойди, государь, здесь моё место!»
Вспомним «архангельского мужика» Михайлу
Ломоносова, что ответил графу Шувалову, вздумав-
шему пошутить над ним: «Не токмо у стола знатных
господ или у каких земных владетелей дураком
быть не хочу, но ниже у самого Господа Бога, кото-
рый мне дал смысл, пока разве не отымет». Или того
же Пушкина, прямо признавшегося самому царю:
«Я был бы с ними... на Сенатской площади». Вспом-
ним Ивана Сусанина, протопопа Аввакума Петрова
с боярыней Феодосией Морозовой или Дмитрия
Менделеева, величайшего учёного и горячего па-
триота, даже не избранного в Академию за эти «из-
лишние» русские прямоту и патриотизм.
Да, гордый внук славян...
И если у иных народов родилась мудрость: «Луч-
ше быть живым псом, чем мёртвым львом» (зверь
явно не из русского пейзажа), то у нашего в почёте
другой нравственный выбор: «Лучше умереть стоя,
чем жить на коленях». Или, как изрёк новгород-се-
верский князь Игорь, обращаясь к «полку» перед
сечей: «Лучше убитому быть, чем полонённому
быть»... И об этом знает весь мир. Недаром Бисмарк
когда-то сказал, что «русского солдата мало убить,
его надо ещё повалить».

50

А вспомните казачьего есаула Филиппа Мироно-
ва, сперва смело бросившего царским сановникам,
скорым на расправу с недовольными: «Готов снять
чины и ордена, но жандармом не буду!» А позже, бу-
дучи уже красным командиром, с не меньшей дер-
зостью заявившего советскому вождю: «Именем
революции требую прекратить политику истре-
бления казаков!» И это в тот момент, когда генерал
Краснов обещал за его голову 400 тысяч золотом,
а комиссар Троцкий призывал первых встречных
пристрелить его, «как бешеную собаку». И оба хоте-
ли стереть «гордеца» с лица земли – за веру в свой
народ и приверженность «народному самодержа-
вию»...
А сколько напрашивается примеров из времён
Великой Отечественной, да и новейшей истории!
Достаточно упомянуть генерала Дмитрия Карбы-
шева (военного инженера из белых), превращён-
ного в Маутхаузене фашистами в ледяной столб,
но отказавшегося служить врагам. Или московскую
девочку-школьницу Зою Космодемьянскую, внучку
священника, добровольно ставшую партизанкой,
которая после лютых мук, принятых от захватчи-
ков, сказала жителям Петрищева: «Русский народ
всегда побеждал, и сейчас победа будет за нами!»
А извергам бросила с петлёй на шее: «Всех нас не
перевешаете, нас 170 миллионов! А за меня вам
отомстят наши товарищи!»
Иные скажут: ну, это война, это история... Однако
в жизни всегда есть место не только подвигам, но
и просто порядочным, гордым поступкам. И, слава
Богу, у нас ещё немало людей, способных на эти по-
ступки. Взять хотя бы писателя-фронтовика Юрия
Бондарева, гордо отказавшегося от награды из рук
новых правителей, разрушителей великой держа-
вы. Или талантливого артиста, бывшего детдомов-
ца, ставшего последним министром культуры в
Советском Союзе, Николая Губенко, который, как я
недавно читал, брезгливо отклонил предложение
сыграть роль Георгия Жукова, маршала Победы, с...
«постельными сценами» в очередном фильме па-
костников – очернителей прошлого, хотя ему сули-
ли за это гонорар аж в 750 тысяч «баксов»...
Да, гордый внук славян...
И, повторим, отнюдь не потому, что спесив, само-
влюблён, одержим греховной гордыней, а потому,
что превыше всего ставит честь, достоинство, спра-
ведливость. И что бы ни сочиняли ныне лукавые
щелкопёры о «рабской душе» русских людей, как
бы ни обзывали их «детьми Шарикова», косоруки-
ми «дармоедами» и «оккупантами», жив он, «гордый
внук славян». Ему по-прежнему чужда сатанинская
гордыня, он по-прежнему простосердечен и про-
стодушен, но это не значит, что у него нет гордости
и чести.
Да, согласимся, чувство это было искусственно
принижено и частично придавлено в нём. Ведь
семьдесят с лишним лет он без передыха тянул
колымагу интернационализма, впоследствии, как
оказалось, никому не нужную, «сидел» на постной
соломе, уступая отборный овёс красовавшимся
пристяжным, понатёр в пути плечи и растерял под-
ковы, но его ещё рано списывать на живодёрню.
Уроки русского
Тут надежды вьющихся над ним оводов, слепней и
прочего гнуса неоправданно оптимистичны. Он не
загнанная кляча, а лишь укатанный на горках Сив-
ка-Бурка и утомлённый Холстомер, который при
добром уходе ещё покажет свою летящую рысь,
свою русскую иноходь.
Тому порукой – картина текущих дней. Ведь и
сегодня, в «рыночные» времена, разве не он же,
не русский, не славянский «коняга» тянет главную
лямку на тощей пашне, редком заводе, в воинском
строю на суше и на море? Пока ушлые ребята из
числа советников, экспертов и серых пиджаков
офисного планктона с мушиной быстротой плодят
сомнительные экономические прожекты, сводя-
щиеся в основном к перераспределению дармо-
вых, ранее созданных благ (да ведь и сам рынок
– это вовсе не производительная сила, но лишь
инструмент распределения продукта), рабочий,
трудящийся человек, а в России это на 85 процен-
тов русский человек, «доит, пашет, ловит рыбицу»,
куёт, строит, печёт и варит. И уже ясно как день,
что спасение наше придёт не от чудодейственных
программ и указов, а именно от этого кропотли-
вого, ежедневного созидательного труда. От ма-
стерства и умения, которых не занимать россия-
нам, и не в последнюю очередь – «гордому внуку
славян».
Кажется, это начинают понимать наши мудрые
поводыри разных рангов, погрязшие было в по-
литических сварах, дворцовых интригах и пустых,
безответственных речах. Даже на самом верху оза-
ботились вдруг дефицитом толковых инженеров,
механиков и задались вопросом, как поднять пре-
стиж рабочих профессий. И уже звучат ответные
предложения, что, может, стоит для молодых ре-
бят, выбравших рабочие специальности, утвердить
систему поощрений. Или, например, возродить
движение наставничества, какое было в советские
времена. Что ж, неплохо, наверное, поразмыслить
и над этим.
Но главное, думается, надо срочно что-то ме-
нять в системе, так, чтобы она нуждалась не в
бесправном и полуграмотном рабе, завезённом
извне, готовом жить в скотских условиях и рабо-
тать за гроши, а была прямо заинтересована в на-
стоящем мастере. Своём, отечественном, русском
Левше, знающем, смекалистом и умелом, который
способен гарантировать качество самого высо-
котехнологичного продукта, но, конечно, требует
и соответственного уважения к себе и к своему
труду.
А без этого уважения, морального и материаль-
ного, мы мастера-умельца не воспитаем, не удер-
жим в стране, и все наши разговоры об инноваци-
ях-модернизациях останутся блефом. В том числе
и в сфере «оборонки», какие триллионы рублей
ни вколачивай в неё. (Это тем более бесполезно,
что их беспощадно разворовывают в самих мини-
стерских верхах. – В. М.) Ведь если верны данные
нынешних социологических опросов, согласно
которым почти две трети призывников заявляют,
что они не будут воевать с оружием в руках за «эту
страну», то мы имеем дело просто с катастрофой.
51
 Уроки русского
И корни её – в многолетнем унижении челове-
ка труда, рабочего класса, нагло превращаемого в
посмешище рыночными властями и продажными
борзописцами. Так что начинать придётся не с за-
качки средств, но с пробуждения национального
самосознания народа, и прежде всего – «гордого
внука славян». С возвращения ему чувства челове-
ческого достоинства, самоуважения, самостояния
и гордости за своих предков и современников, за
свою страну. А возрождение этих чувств и черт не-
разрывно связано с воспитанием, с привитием тру-
долюбия, тяги и уважения к мастерству. Ибо не зря
говорят в народе, что мастер – везде властен.
Странник со свечой в ночи
Знакомьтесь:
Тимур Зульфикаров
Т
ак, как пишет Тимур Зульфикаров, о Руси ещё
никто не писал. Когда я впервые читала эти его
притчи и откровения, было ощущение, что в ру-
ках у меня молитвослов – молитвы о земле русской,
омытые слезами сына её. Старинная арабская вязь
чудно переплеталась со старинной славянской вя-
зью, словно горячий воздух Востока с нежностью
прорывался на заснеженные просторы Севера,
стремясь согреть его огромное пространства. Зна-
комые и простые картины русской современной
жизни и пейзажи вдруг превращались в евангель-
ские. А плач сердца его был как «вопль-крик-стон»,
а иногда и причитание и песнь о горестной судьбе
родного Отечества.
Вот иволга – она покрыла около шести тысяч
километров, возвращаясь на Русь –
родину птичью из Южной Африки!..
И только на Руси, в блаженном, несметном, золо-
том, медовом разнотравье
иволга рождает птенцов!
И только на Руси поёт она...
как и великий певун, певчий пернатого необъят-
ного стада – соловей
– только на Руси поёт и рождает...
И журавель рождает птенцов только на медовой
заповедной Руси...
А мы, человеки русские, что по землям чужим ме-
чемся?
что за тысячи километров уезжаем, убегаем
от великого родоначального разнотравья свое-
го?..
от избы своей, от церкви своей... от старой ма-
тери своей...
от пианого от одиночества отца своего...
Казалось, автор идёт по земле вечным странни-
ком уже не одну сотню, тысячу лет.
52
Бывший главный приватизатор советского иму-
щественного наследия и ярый ненавистник на-
следия духовного, как-то выступая перед своими
однопартийцами, единомышленниками и подель-
никами, дал им «нажитый» совет: «Побольше нагло-
сти!» Нам же с вами, дорогие радетели и печальни-
ки России, приспела пора обратиться к собратьям
с призывом: «Побольше гордости!» А если иные
напомнят, что главная добродетель православного
всё-таки смирение, то согласимся с ними в смире-
нии перед Господом и ближними. Но не перед не-
другами же Отечества!
г. Красноярск
Как много знаний, и как много в них печали!
Слава Интернету: я посылаю взволнованное
письмо этому страннику, а потом и наш альманах
«Затесь» и довольно скоро получаю вот этот ответ:
«Дорогая сестра Валентина!
Получил Ваш альманах – замечательный!
Каких трудов Вам это стоило в наше время бле-
фа и равнодушия!..
(...) Это так редко нынче, в эпоху спящих и пью-
щих...
Редко кто ходит со Свечой по нашей ночи...
Я позавидовал Виктору Петровичу, что у него
есть такие апостолы...
Кстати, я встречался с ним, когда он жил в Во-
логде. (...)
Радует, что встретил родную душу...
Кланяюсь
Ваш Т. Зульфикаров».
А потом Тимур Касымович написал о своих трудах:
«В 2009 году в издательстве «Художественная
литература» вышел мой семитомник. Это пре-
красное издание может бесплатно (оплачиваются

только почтовые расходы) получить любая библи-
отека, в том числе и красноярская (до 10 экземпля-
ров). Надо только написать в издательство:
hudizdat@yandex.ru Директору издательства
Пряхину Георгию Владимировичу».
Думается, что Красноярск воспользуется такой
удивительной для нашего времени возможностью,
и читатели-сибиряки познакомятся с уникальным
творчеством Тимура Зульфикарова. А сейчас, пре-
жде чем прикоснуться сердцем к его «Руси», про-
чтите обращение писателя к своим читателям:
«Мой дорогой Читатель!
В 2009 году в издательстве «Художественная
литература» вышло семитомное собрание моих
сочинений. С радостью и печалью взирая на эти
книги, которым я отдал полвека жизни, я подумал:
«А кто будет читать их в наше сонное время кру-
шенья культуры и книги?.. Когда мёртвый компью-
тер пожирает живую жизнь?.. как вырвавшаяся со
дна океана нефть убивает рыб...»
А кто нынче читает Гомера, Данте, Гёте, Гоголя,
Пушкина? Впрочем, великая литература создана не
для чтения, как Эверест – не для массового туриз-
ма...
В наше мелкое время мелких чувств, мелких судеб,
мелких деяний, мелких правителей – и книги долж-
Русь! Слеза ты моя!
Тимур ЗУЛЬФИКАРОВ
Афоризмы, откровения, притчи
Русь... нищая... заброшенная...
Сирота Святая...
Богостранница...
Богоприимица...
Богохранительница...
Богоизбранница...
Крест Спасителя – это Меч, вонзённый в смирную
Голгофу,
а Русь нынешняя – вопиющая бескрайняя Голгофа...
Из «Откровенья Ходжи Насреддина о России».
158
Все дороги на Руси – к Голгофе тайные пути...
Даже когда русский человек ночью, в поле, идёт
за водкой – он бредёт на Голгофу...
159
Россия любит царей, прощает тиранов и не при-
емлет президентов.
160
Россия – необъятная равнина, и русский чело-
век – самый одинокий человек на земле в поисках
Уроки русского
ны быть маленькими, чтобы вечно бегущий за при-
зрачными благами сего мира суетный наш совре-
менник быстро проглядел книгу и побежал дальше
– в пустоту и суету...
И вот я решил извлечь из одинокого моего се-
митомника некоторые притчи и афоризмы и со-
брать их в небольшую книгу. Иногда я чувствовал
себя мародёром, выковыривающим изюмины из бул-
ки, или феллахом, грабящим пирамиды фараонов и
вытаскивающим из святых тайных гробниц золо-
тые украшенья...
Но в наши дни, когда грабят целые народы и
страны, я всего лишь сорвал несколько цветов из
собственного сада, который выращивал более пя-
тидесяти лет...
А потом я вспомнил царя Соломона, Марка Ав-
релия, Джелалиддина Руми, Паскаля, Ларошфуко,
Шопенгауэра, Монтеня, Иоанна Кронштадтского
– и решил тихо постучаться, попроситься в это
бессмертное Собранье...
Известный критик, прочитав рукопись, сказал:
«Вряд ли за всю историю человечества в какой-ли-
бо голове родилось столько разнообразных идей и
картин... и это заслуга ХХ–ХХI веков с их необъят-
ной возбуждающей информацией...»
Мой дорогой Читатель (если ты есть)!
Я, конечно, не согласен с мнением критика...
А ты?..»
Бога... И более всех подвержен греху гордыни... ибо
самовлюблённо считает, что Господь открывается
только ему... в его необъятном русском одиноче-
стве среди неоглядных русских пространств...
Русский человек – сирота пространства...
И потому редко признаёт учителей... и не почи-
тает отцов...
161
Русь – это великий медведь с попугайской обе-
зьяньей вёрткой головкой, одурело, очумело, сле-
по повёрнутой на Запад...
Куда глядит эта заёмная чужеродная головка –
туда погибельно бредёт покорный медведь...
Только два властителя Руси рубили эту завистли-
вую чужую голову и возвращали медведю его ис-
конную главу...
Это царь Иван Грозный с его конной метлой-
опричниной и тиран Иосиф Сталин с его ночным
недрёманным НКВД.
И потому русский народ-медведь в веках возлю-
бил этих двух... Возвращающих русскому медведю
его Божью медвежью главу...
53
 Уроки русского
162
На Руси правит царь иль тиран.
И нет иного...
И вот царелюбивый тысячелетний народ убил
царя, и пришёл тиран, и, сам того не чуя, хочет
убить, извести народ-изменник, и отомстить ему за
смерть царя!..
Тиран – народоубийца, и велики ярые палачи
его...
И тиран уморяет народ, и на его месте строит
глухую имперью, как надмогильный камень-мавзо-
лей над прахом царя...
А бесы демократии уморяют тирана, разрушают
империю и на развалинах строят людоедский ки-
шащий базар сатаны...
163
Русский человек – самый одинокий на земле...
Русские люди перестали любить русских в неис-
числимых бедах своих...
Свеча русской любви истаяла, задохнулась на
великих исторических ветрах, войнах, смутах, база-
рах, торжищах...
Только в монастырях ещё тлеет она дрожащей
лампадкой...
И у древних икон трепещет она... неупиваемая...
Неугасимая!..
Здесь пылает бессмертная русская свеча Душа...
164
Русь, Русь! Ты спала, пила, пианой была, а твоего
Спаса опять распяли...
И была Нощь алмаза, а стала Ночь агата...
И была Русь алмаза, а стала Русь агата...
И была Русь Спаса, а стала Русь Иуды...
Спасе, Спасе, не уходи, не бросай Русь распятую!..
И что без Тебя Русь?..
Изба-комора, сруб без крыши в дождь бескрай-
ний?
Овца-сиротка заблудная в осеннем, топком
псковском поле непролазном?
Гнездо без яйца, птенца таящего?..
Вдова без мужа, млековые ведра груди безутеш-
но в ночь сливающая, смиряющая?..
Что без Тебя Русь, Спасе?..
Не уходи, не оставляй, помилуй, пощади, про-
сти... Останься на Руси, Спасе, останься...
А без Тебя – сопьётся, собьётся, измельчает муж
на Руси, развратится, растлится, растратится жена
на Руси, оскудеет, осиротеет, одичает дитя на Руси...
Спасе, помилуй, пощади, не уходи...
Останься, Спасе...
...А разве могут от болезного дитяти уйти отец и
матерь...
Спасе... Отец и Матерь...
165
Будет Время – и без Христа-Жнеца станут дикие
травы выше трухлявой избы, выше Церкви златой,
выше Руси Святой, выше бессмертной души...
И по горящим бурьянам придёт князь мира сего...
и не опалит ступни... и седые власы...
54
166
Русь, Русь... Сирота...
А без Христа изгладится имя Твое среди народов...
Русь, Русь...
А без Христа испрашится, затеряется, изникнет
язык твой среди иных народов...
Русь, Русь...
И будет без Христа полынь, пырей, лопух, лебеда,
марь курчавая, забвенная трава выше избы, коморы,
развалюхи прогорклой, рухлой, трухлявой твоей...
Ей-ей!.. Ой!..
167
...Когда я вижу заколоченные избы-коморы за-
брошенных деревень, мне кажется, что заколотили,
забили, заслонили насмерть мои глаза, уши, ноз-
дри...
Заколотили заживо мне рот...
Заколотили насмерть, заживо мне душу русскую
мою... гвозди лезут в глаза... режут язык мой...
О, Боже, не те ль эти Гвозди Распятья, что шли в
запястья Спасителя... а теперь идут в Русь... в избу
последнюю...
Я стал слепой... глухой... немой... при жизни мёрт-
вый... И на сколько веков заколотили избу русскую...
Когда я вижу порушенные плетни, прясла в ди-
кой, победной бурьян-траве, мне больно, остро
чудится, что это мои поломанные рёбра лежат и ды-
шат в одичалых травах... болят рёбра мои в травах...
О, Господь! Дай силы в этих мёртвых избах, став-
ших лепетными травами...
168
Размахалась смерть косой
Над моею головой...
Ай размахалась, разгулялась, разыгралась...
А мне не жаль головушки моей,
А мне жаль заброшенных полей,
А мне жаль подкошенных церквей,
А мне жаль некошеных лугов,
А мне жаль зарубленных лесов,
А мне жаль сирот да стариков,
А мне жаль блудливых обречённых городов...
Ах, мне не жаль головушки серебряной моей,
А мне жаль упавших оземь деревень,
Где последняя старуха штопает плетень...
А Русь-матушка уходит в сонь-травушку,
А Русь-матушка стала бурьян-сонь-травушка.
А мне не жаль головушки серебряной моей...
Ай, размахалась смерть косой
Над Россией, над Святой,
Ах, размахалась, разыгралась, ай далече
расплескалась,
Разгулялась, раскачалась, разметалась,
раскидалась...
169
Если ты родился русским на Святой Руси,
То не будет тебе жизни, то не будет тебе счастья –
 Уроки русского
Как ни голоси
И куда ни колеси...
Счастье будет только в Небеси...

170
Над Россией веет дым из ада,
А в Кремле витийствует пастух-волк-лицедей...
Блеет малое православное смирное стадо,
Спасаясь в церковной ограде,
А покорный народ пожирает лукавая пьяная
дымная смерть...

171
Русь Святая – тропа Христа земная в Царствие
Небесное...

172
...Здесь ночью бурьян дорастает до звёзд,
Здесь жёны и дети пьют водку.
Но именно здесь
Пойдёт по водам Иисус Христос,
Отринувши смерть, как лодку...

173
Русичи святые!..
У них в крови: иль убивать, иль быть убитыми...
Там в жилах их, в недрах их скачут, вьются, тя-
нутся монголы на кумысных, скуластых, смоляных
кобылицах, и бегут пешие ночные, постельные, хо-
лёные, хоромные русские, спелые творожные, де-
белые, тяжкие, пуховые княжны в алых кумачниках-
сарафанах забытых...
Смоляные смятенные, стыдливые кобылицы...
Алые, палые на ночных зыбких травах сарафаны...
Сахаристые, мраморные, нагие бегущие княжны...
Их раскосые чада вольны... и алчут войны...

174
Велика Русь, а правде нет в ней места!
На Руси правда – лишь тропка, а ложь – поле не-
оглядное...
Но в ненастье да в метель в поле без тропки не
обойтись...

175
Мудрец сказал:
– Господь решил уничтожить этот заблудший,
бесчеловечный мир, где одни человеки растлева-
ются в неслыханном воровском богатстве, а дру-
гие  – умирают, ожесточаются, теряются в неспра-
ведливой нищете...
И Творец начал это всемирное уничтожение
со своей любимицы, смиренницы, кроткой дщери
Руси...
Тут царит бурьян в полях, ложь и блуд в градах,
нищета и пьянство в деревнях...
Тут царит исход...
Тут держава повальной смерти...
И отсюда смерть пойдёт на иные народы, как
лесной пожар, как огонь в сухих камышах...
Русь... А ты первая восшествуешь во Царствие
Небесное...

55
 Уроки русского
176
Когда я слышу балалайку – я думаю о затаённо-
сти, беззащитности, стыдливости, застенчивости,
стеснительности исконной русской, кроткой, тре-
петной, как русское, полевое, духмяное разнотра-
вье, тихой души...
Душа еврея – это скрипка...
Душа американца – банджо...
Душа африканца – барабан...
Душа русского – балалайка...
177
Далеко за океан залетели золотые русские клю-
чи от Кремля, от русской власти...
Но Господь дал каждому народу на земле Свой
язык,
Свой дом и Свои ключи к дому Его.
А чужие ключи гнетут душу и порождают тёмные
искушения.
Все знают, кто ходит с чужими ключами у чужих
дверей.
Вор ходит...
178
Везде и всегда, когда б я ни скитался по необъ-
ятной Руси-мученице –
подымая очи к небу,
я неотвратимо, непобедимо видел над собой не-
истово распростёртые ивовые щедрые материн-
ские свежие Длани Распятого...
И слышал стон Его над всей Русью притихшей:
«Или! Или! Лама савахфани!» –
«Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оста-
вил?..»
И ещё детский остывающий крик
в русском неоглядном, безлюдном поле, поле,
поле безответном: «Мама... маааа... ааа...»
А на Руси необъятной крик доносится, как шёпот,
а шёпот – как немота...
Мама... мамаааааа...
179
Нынче на Святой Руси такое горе, такая немота,
такая немощь, такой стон,
такое пьянство истребительное, такое бедствие...
Такое лютое повальное всебедствие...
что все тропы, все дороги на Святой запущен-
ной, задушенной Руси ведут лишь в Царствие Не-
бесное...
Лишь в Царствие Небесное...
Отче! Всё Ты нас, заблудших, всё жалеешь? Всё
жалеешь...
Все земные кривые, пьяные, блудные, тленные
тропы обращаешь
в вечные святые Стези Небесные...
180
Орёл витает высоко над заснеженными горами и
долами, и зоркооко видит всё и всех.
Но молчит.
О брат мой! Будь как высокогорный орёл и зор-
кооко молчи!
56
Но!
Я вижу всю Русь одинокую, умученную пришлы-
ми и нутряными переимчивыми бесами...
Я вижу одинокую старуху, кротко умирающую
под засохшими геранями... в избе поверженной, в
заброшенной псковской святой деревне Синего
Николы...
И кто утешит её перед смертью и отпоёт после
смерти?
Святой Никола, уставший от русских несметных
смертей, и тот далече...
Брат мой зоркоокий, а ведь это твоя мать...
И что ж ты молчишь, как орёл?..
181
Только когда русские люди безгранично, бес-
судно, как мать дитя, полюбят русских – только
тогда они будут истинно и щедро любить и пони-
мать инородцев, а не по-рабски подражать им или
по-барски люто ненавидеть...
182
У японцев есть всенародный праздник цвету-
щей сакуры-сливы, когда все японцы в блаженном
забытьи созерцают цветущее дерево...
А Русь – это страна неоглядных лесов, страна
золотых, неистовых, целительных, пленительных
листопадов, и нам нужен Праздник золотых лес-
ных листопадов...
О, как бы дети и старики полюбили эти Праздни-
ки листопадов!..
Эти золотые гулянья в золотых дубравах...
В этом единственном плещущем золоте, Божьем
злате,
которое у нас ещё не украли, не умыкнули ли-
хоимцы... тати...
183
Ай, Русь! Не победили тебя татары! французы!
немцы! коммунисты...
А победили тебя бесы-демократы и великие
забвенные травы! травы! травы!..
Повсюду торжествует победное восстание вар-
вара-сорняка!..
И в городах, и в деревнях, и в полях бурьяна... и
в слепых головах...
Русь! Слеза ты моя!.. Кто утрёт тебя?..
Трава ты моя!.. Кто покосит тебя...
Только Вселенский Жнец, Косарь всех трав и
всех сорняков – Иисус Спас...
184
Русь Святая... Одна ты живёшь по заповедям
Христа...
Одна ты осталась – святая овца – средь хищных
народов-иуд-иродов-волков...
Всё ты, бессребреница, отдала другим народам:
землю, мудрое оружие, деньги, золото, нефть, газ,
лес... красивых жён, дев, талантливых учёных, го-
лосистых певцов и новорождённых молочных си-
рот...

И осталась нищая, босая, беззащитная на вели-
ком историческом ветру...
Одна овца среди волков...
Одна – нищая, безвинная, улыбчивая, великая
стоишь перед миром,
как твой Спаситель Христос пред синедрионом
и Пилатом...
А что было у Спасителя, опричь белой ослицы,
белого хитона-милоти,
оливковой ветви в руке и пальмовых сандалий
на пыльных ногах?..
И Тернового Венца...
И Вечной Плащаницы...
Русь Святая! Блаженная! Дщерь Христа!..
185
Если бы деревья умели кричать – над Россией,
над брошенными лесами
стоял бы непереносимый, древесный, миллион-
ный вопль-крик-стон!..
А люди русские, как деревья, молчат...
И не поймёшь кромешной ночью – где хрипит
пианый, самогонный русский человек, а где скри-
пит от ветра русская трухлявая сосна...
А окрест бушуют от ветра-листобоя русские си-
ротские необъятные гефсиманские леса...
Ждут Христа...
186
Тысячелетняя Святая Русь устала жить
на земле...
И уходит она в небеса, в Царствие Небесное,
куда зовет её Хозяин её – Спас!
Да жаль...
Да жаль живых, земных, хоть близок
вечный рай...
187
Ходжа Насреддин сказал:
– Ужели тысячелетняя, священная, православ-
ная река русской истории настолько обмелела,
захирела, занемогла, что ее могут перегородить,
задушить такие ничтожные правители, как Горба-
чёв, Ельцин и стая воров?..
Разве можно перекрыть, разворовать, расхи-
тить Волгу одной рукой?..
Блудной безбожной рукой – разве можно?..
188
За тысячу лет Крещенья Иисус Христос сделал
Русь чистой, тихой, кроткой,
и потому бес легко взял её...
Разве можно соблазнить матёрую гулящую
жену?..
Только кроткую безвинную деву можно соблаз-
нить...
189
...Почему Спаситель Иисус Христос и Богороди-
ца любят Россию?.. и русскую Пасху?
Почему Спаситель и Богородица любят заблуд-
ший, всепианый,
многогрешный народ русский?..
Уроки русского
...Потому что на Западе и в Америке Спаситель
уже распят, и уже ушёл Он из сладчайшей жизни,
из пыли земной...
А на Руси ещё Ему бродить, дышать, трепетать,
вдыхать, переливаться целую неделю, Седмицу,
в русских майских, предпасхальных, пуховых,
сладчайших, нежных травяных холомах, холомах,
холомах!
Тут ещё Седмицу весеннюю жить, бродить, ды-
шать Ему в русских
очнувшихся после лютой, колодезной зимы
холомах,
свежетравяных тропах, тропах, тропах,
в ветерках курчавых лебединых лесовольных
полевых...
Как же уже Распятому на Западе не любить, не
лелеять Русь весеннюю, талую, где ещё жив и ли-
кует Он?..
Как же Святой Богородице не любить Русь, где
ещё веет близ Неё Живое, земное, не распятое, не
прерванное насмерть дыханье Сына Её?..
190
Возрождение Руси должно начаться и с одежды!
Одежда – знак, отметина небесная народа... Бо-
жье тавро...
На коне – тавро, на народе – наряд...
Божественный радужный иероглиф народа, ко-
торый надо разгадать!..
Господь с небес высоких народы узнаёт, разли-
чает по одеждам!..
И как же Он узнает нас, русских, когда мы утра-
тили, утеряли даже русские одежды исконные,
первозданные?..
Вот Господь и не видит нас!.. забыл нас!
Русь – страна необъятная, вольная – и одежды у
нас вольные, гибкие, как богатые ржи и пшеницы
золотые под ветром ходят – так и наши одежды
должны на нас ходить, переливаться! жить, ды-
шать вольно!..
Великая величавая страна – великие, величавые
одежды!
А мы раболепно забрались в куцые душные
джинсы и иные заокеанские обмылки... Увы! Увы!..
Ходим в их куцых одеждах, исповедуем их ку-
цые идеи, подчиняемся их кровожадным куцым
приказам, слушаем их обезьяньи, кошачьи куцые
дурманные песни...
А ещё древнекитайский император сказал:
«Если в стране громко звучит чужая музыка – то
эта страна близка к гибели...»
Мы променяли крестьянскую душистую душе-
целительную избу
на европейский сортир для богачей...
Где заповедные сундуки наши с древними сара-
фанами и храмы с вечными иконами?..
Если возрождаем храмы и иконы – надо воз-
рождать и сарафаны...
57
 Уроки русского
191
Тысячелетние, византийские, святые часы Святой
Руси, пущенные святой рукой князя Первосвятите-
ля Владимира – нынче насмерть, наповал остано-
вились!..
Только в монастырях ещё тикают, живут они...
Слышишь, оглохший от американских, негритян-
ских, одесских барабанов брат мой?..
192
Русское поле больно сорняками, а русская голо-
ва – словесами...
193
Вот иволга – она покрыла около шести тысяч ки-
лометров, возвращаясь на Русь – родину птичью из
Южной Африки!..
И только на Руси, в блаженном, несметном, золо-
том, медовом разнотравье, иволга рождает птен-
цов!
И только на Руси поёт она... как и великий певун,
певчий пернатого необъятного стада – соловей –
только на Руси поёт и рождает...
И журавель рождает птенцов только на медовой,
заповедной Руси...
А мы, человеки русские, что по землям чужим ме-
чемся? что за тысячи километров уезжаем, убегаем
от великого, родоначального разнотравья своего?..
от избы своей, от церкви своей... от старой матери
своей... от пианого от одиночества отца своего...
От святой, райской земли рожденья своего куда,
как сироты обделённые, бредём?.. бежим?..
И что же – иволга, и соловей, и журавель мудрее
нас?.. когда из дальних стран летят на Русь?..
Какой зуд-огнь опаляет нас?.. Какая историче-
ская муха нас кусает и гонит?..
Особенно – царей и вождей наших?..
...Я стою в далёком русском медовом поле... и
нежно глажу божью коровку...
Которая никуда не улетает... родная...
194
А нынче на земле две самые несчастные страны,
два самых обделённых народа,
где ликует дьявол – Афганистан и Россия...
И потому по афганской земле бродит Пророк
Мухаммад на верблюдице Косве...
И кровь афганская стоит по брюхо верблюдицы...
А по русской земле бродит Спаситель на белой
ослице – и кровь русская стоит по брюхо ослицы...
Воистину!..
195
...Говорят, что Второе Пришествие Спасителя
Иисуса Христа совершится в самой несчастной
стране, в самом угнетённом смиренном безвинном
бедном народе...
Говорят, что это – Россия нынешняя...
Говорят, что Спасителя уже видели, уже встре-
58
чали на пустынных русских дорогах и тропах,
смертно объятых глухим, душным бурьяном...
Говорят, что особенно приглянулись, полюби-
лись Ему заброшенные, заколоченные деревни и
избы с последними русскими, доживающими свой
тяжкий век старухами
(кто утешит их при жизни? кто отпоёт после
смерти?.. бурьян что ли?..).
Говорят, что прохожий Спаситель подолгу бесе-
дует с ними... у резных окошек с весёлыми геранями...
Говорят, что впервые за всю Свою земную Жизнь,
за две тысячи лет, Он блаженно улыбается, слушая
их...
...Блаже... Отче... Родненький наш... Вечная надеж-
да... Погоди... помедли...
И Он медлит, улыбаясь блаженно...
Вместо послесловия
Русскому человеку оставлены две дороги...
Одна дорога – на рынок, на базар, где убива-
ют, грабят, лгут, продают, предают...
Тут царят времена двенадцати Иуд, где все и
всё продают и предают за деньги...
Тут царит сатана... в каждом лице торгующе-
го – его промельк... а на деньгах – лик его от-
крыто хохочет...
Вторая дорога – ведёт на кладбище...
И русский православный смиренный чистый
простодушный народ – выбрал эту дорогу...
Дорогу в Царствие Небесное...
Все другие дороги: в сельское хозяйство, в
промышленность, в науку, в культуру – эти до-
роги убиты, закрыты американскими адовыми
шлагбаумами!
Все эти живительные, кровеносные вены-
дороги покрыты душным, непроходимым бу-
рьяном...
Воистину!..
Вот в человеке бьётся пять литров крови – и
четыре литра взяты, расхищены ворами...
И как жить человеку с одним литром крови?
Только лежать, умирать, задыхаться от бес-
кровья?..
О, Господь! только об этом! только об изгна-
нии воров-кровопийц из Руси должно вопиять
Твоим пророкам!..
Из книги притч Тимура Зульфикарова
«Изумруды, рубины, алмазы мудрости
в необъятном песке бытия». Москва
Иллюстрации Елены ФЁДОРОВОЙ
г. Красноярск
 Уроки русского

Он обошёл крестом всю Россию

Валентина МАЙСТРЕНКО

Везде и всегда, когда б я ни скитался

по необъятной Руси-мученице, –
Всегда, подымая очи к небу,
Я неотвратимо, непобедимо видел над собой
неистово распростёртые ивовые щедрые
материнские свежие Длани Распятого...
И слышал стон Его над всей Русью притихшей:
«Или! Или! Лама савахфани!» –
«Боже Мой, Боже Мой, для чего
Ты меня оставил?»
И ещё детский остывающий крик
в русском неоглядном, безлюдном поле,
поле, поле безответном: «Мама... маааа... ааа...»
А на Руси необъятной крик доносится, как шёпот,
а шёпот – как немота...
«Мама... мамаааааа...»
Тимур Зульфикаров

О
днажды в дверь моего редакционного кабинета робко постучали, и на пороге появился худощавый
голубоглазый человек. «Я паломник Александр Садыков, – застенчиво, почти виновато сказал он. – Вот,
вернулся из путешествия. Ходил на поклон к Сергию Радонежскому». Странно прозвучало это слово:
«ходил». Но оказалось, что он и на самом деле прошёл все четыре тысячи километров от Красноярска до
подмосковного Сергиева Посада пешком. Так 20 лет назад состоялась моя первая встреча с неизвестным
тогда миру скромным рабочим Красноярского ПЭВРЗ Александром Сергеевичем Садыковым.

Встреча на Куликовом поле давали, и рекомендательные письма в соседние

Ах эти радушные русские люди! Водители, завидев
странника с посохом и иконой на груди, подавали
сигналы, пешеходы при виде его кто останавливал-
ся, осеняя себя крестом, кто спешил благословиться
и приложиться к иконе Христа. А на подходе к Ом-
ску...
– Смотрю, – рассказывал мне Александр Серге-
евич, – навстречу женщина бежит. У меня на груди
икона – Господь Вседержитель под стеклом. И, ви-
дать, солнечный луч упал на стекло, отразился и с
большого расстояния всю её осветил. Подбегает, со
слезами целует икону, посох... Прошла она вместе со
мной крестным ходом немного и вдруг отдаёт мне
статуэтку с надписью: «Добро пожаловать в Омск!».
Будто специально готовилась...
Добрые люди поддерживали и не давали ему про-
пасть в дороге. Как в Кургане было: приметил в хра-
ме опытным воинским взглядом его разваливающи-
еся солдатские сапоги бывший лётчик, полковник в
отставке, повёл домой и такие знатные офицерские
сапоги подарил, что дошёл Александр Сергеевич в
них до самого Белого моря, до самого Валаама. За
годы паломничества свёл он знакомство с сотнями
людей и почти с тридцатью архиереями. Они и кров
епархии, для того чтобы облегчить его путь. А труд-
ности были. Во время первых путешествий в совет-
ское время только войдёт в мало-мальски крупный
город – тут как тут милиция, и как бродягу сразу в
тюрьму – на трое суток согласно тогдашним зако-
нам. Хочешь не хочешь – отдыхай. Ну, а в годы так на-
зываемой демократизации пошли новые испытания.
– Хотел умолчать об этом, но не буду скрывать, –
признался мне однажды Александр Сергеевич по
возвращении. – Очень сильно я пострадал от мили-
ции, когда в Подмосковье на меня напали пьяные
милиционеры. Сначала прицепились к рюкзаку, не
несу ли наркотики, а когда ничего не нашли, начали
бить, крепко помяли. Да Бог с ними...
Зато, благословлённому своим архиереем, архи-
епископом Красноярским и Енисейским Антонием,
везло Садыкову на добрых пастырей. Была у него
нежданная встреча в Верхотурье с иеромонахом
Филиппом, которого знал он ещё со времён своей
жизни в Сергиевом Посаде. Отец Филипп сразу его
узнал. Теперь он уже тоже архиерей. А как радостно
было встретить в Троице-Сергиевой лавре у мощей
преподобного Сергия Радонежского в мае 2001 года
своего владыку Антония среди других знакомых вла-
дык, съехавшихся на Богословские чтения. Здесь же

59
 Уроки русского
будущий Патриарх Московский и всея Руси, а тогда
ещё митрополит Смоленский и Калининградский
Кирилл сам подошёл к Александру Сергеевичу, ска-
зал, что помнит его по прошлым встречам, расспра-
шивал, куда путь держит, как здоровье. Потом ещё
раз свела их судьба в Свято-Даниловом монастыре
в Москве...
Даже буддийский лама неожиданно проявил ин-
терес к его персоне во время пятого, «азиатского»
путешествия Садыкова от Красноярска до Владиво-
стока, узнав о нём из сообщений прессы. Так состо-
ялась в Чите столь необычная встреча, во время ко-
торой православный паломник рассказывал ламе о
всех своих паломничествах во святые места России
и ответил на вопрос, зачем ему нужен этот переход
на восток почти в восемь тысяч километров.
– Я ему ответил, что иду я, чтобы самому укре-
пляться в православной вере и проповедовать её
другим, чтобы люди видели, что вера Христова жива,
– рассказывал мне по телефону Александр Сергее-
вич. – Мне приходилось бывать иногда в таких Бо-
гом забытых селениях, что одно появление моё ста-
новилось огромным духовным событием для людей.
В той же Бурятии, например...
Но самой удивительной из всех его встреч была
встреча с Патриархом Московским и всея Руси
Алексием Вторым. Это было во время большого пу-
тешествия по России, совершённого Садыковым в
память трагически погибшего губернатора Алексан-
дра Ивановича Лебедя. Александр Сергеевич не раз
убеждался, что все болезни и напасти во время его
походов исполнены глубокого смысла. И тут тоже
так случилось, что в Сасово заболел воспалением
лёгких, поэтому прибыл он в Тулу, в главный штаб
дивизии ВДВ, которую когда-то возглавлял Лебедь.
Прибыл только в начале сентября 2005-го, но имен-
но тогда, когда приближался большой праздник –
625 лет исторического сражения на Куликовом поле.
Недели полторы находился Садыков при штабе,
встречался с солдатами, в том числе и с земляками.
Подарили они ему голубой берет десантника, новые
ботинки, сапёрную лопатку, солдатскую фляжку, ко-
телок, тельняшки, тёплое и летнее солдатское бельё.
В общем, обмундировали с ног до головы.
– На празднование в Тулу приехало очень много
именитых гостей: министры, губернаторы, офици-
альные лица, известные артисты, все ждали пре-
зидента, – рассказывал мне Александр Сергеевич.
– Километров за двадцать поле было оцеплено ми-
лицией. Только паломников прибыло более ста ты-
сяч со всех концов России. Меня из штаба возили на
Куликово поле несколько раз. Там открылась огром-
ная выставка старинной и современной русской во-
енной техники, прямо на поле разыгрывались воен-
ные сражения в исторических костюмах, где русские
отражали вражеский натиск монголо-татарских за-
хватчиков.
И вот наступает день, когда Патриарх всея Руси
Алексий в храме на Куликовом поле служит Боже-
ственную литургию. Повсюду установлены огром-
ные мониторы, идёт трансляция. Наконец литургия
отслужена. Врата храма распахнуты... Я стою непода-
лёку от него в огромнейшей толпе, никогда такого
60
скопления народа не видел. Милиция проложила
коридор и оцепила нас в два ряда. Мы так плотно
стояли, что рукой двинуть невозможно. А я был с
иконами и новым своим посохом. Все застыли в ожи-
дании выхода святейшего. Наконец зазвонили коло-
кола, выходит патриарх со свитой. После короткой
речи медленно идёт по коридору мимо оцепления,
благословляя всех слева и справа. А шёл он на под-
писание договора о погашении юбилейной марки в
честь 625-летия Куликова сражения.
Когда приблизился к нам, я поднял очень высоко
посох, но тут же мне сзади сказали: «Опустите крест!»
И хотя я тут же опустил посох, меня сзади так стисну-
ли, дыхание остановилось. Тут патриарх почти уже
сравнялся со мной, мы встретились глазами. Он шаг-
нул в нашу сторону, милиции ничего не оставалось
делать, она разомкнула оцепление. И патриарх гово-
рит мне: «А я о вас читал в печати». Я чуть приподнял
посох с распятием Иисуса Христа и иконкой Госпо-
да Вседержителя и попросил: «Ваше святейшество,
благословите мой посох!» Он перекрестил его в воз-
духе, улыбнулся, сказал: «Желаю вам достичь своей
цели». Следом подошёл ко мне, по-моему, министр
какой-то, поблагодарил – за что, не знаю. Тележур-
налисты потом подошли, газетчики... Первое корот-
кое напутствие и патриаршее благословение я полу-
чил в храме Христа Спасителя, куда прибыл пешком
из Красноярска, посвятив этот путь 2000-летию Рож-
дества Христова. А тут не где-нибудь, а на Куликовом
поле мой новый посох благословил сам патриарх...
Люди и звери
Об этом «патриаршем» посохе писали в прессе в
2008 году во время последнего, седьмого путеше-
ствия Александра Садыкова, когда близ Екатерин-
бурга красноярского странника жестоко избили.
Святые образа, что нёс он на груди, не остановили
подонков, поживившихся немногим: продуктами,
рюкзаком с тёплой одеждой да семьюдесятью ру-
блями. А путешественник оказался в палате интен-
сивной терапии в областной больнице №  40, ра-
дуясь тому, что уберёг и иконы, и посох, который
благословил патриарх.
Теперь есть люди, которые живут стаями, как вол-
ки, и действуют они по волчьим законам. За двадцать
с небольшим лет путешествий только однажды окру-
жила паломника в лесу настоящая волчья стая.
– Не помню, как взобрался на дерево, – рассказы-
вал Александр Сергеевич. – А волки встали вокруг,
крупные такие, штук 60, глаза горят. Вначале от по-
трясения я дара молитвы лишился. Потом пришёл
в себя, стал молиться, но будто в пустоту, нет мне
ответа. Понимаю, что это Господь меня испытывает,
взываю, и опять пустота. Только через несколько ча-
сов я почувствовал, что услышан. Как понял? А страх
ушёл, тепло пришло и спокойствие в душу. Волки
разодрали рюкзак, что-то там съели и разошлись...
Да, только однажды окружила паломника насто-
ящая волчья стая, людские же «стаи», которых не
останавливали ни молитвы, ни иконы, ни паломни-
чий посох, ни нищета рюкзака, встречались ему куда
чаще.

– Я, когда вижу идущую мне навстречу толпу пар-
ней, стараюсь прижать иконы к себе так, чтобы их не
повредили, больше всего боюсь, что иконы и посох
разобьют... – сказал мне однажды Александр Серге-
евич.
Так было, когда он проходил по Татарии. Нищего
странника оскорбляли, обзывали, требовали платить
дань за то, что проходит по их земле. («Знали бы они
мою фамилию», – говорил мне с грустной усмешкой
Александр Сергеевич). Потом принялись плевать в
него, а потом стали бить. Уже лёжа на земле, услышал
Садыков крик: «Руки заверни ему, руки! Палку сюда
несите!» Жгли колено. Долго держали горящую го-
ловню, не отнимая.
– От боли кричал, конечно... – виновато призна-
вался Александр Сергеевич. – Вот здесь, на этом ме-
сте ноги, теперь – яма...
Это его неуничтожаемая метка в память о перехо-
де из Сибири в Москву в честь 2000-летия Рождества
Христова. Их много, таких меток, на его теле. Так же
жестоко изобьют и изувечат паломника на террито-
рии Карелии, когда местный владыка благословит
его пройти из Петрозаводска на Валаам Долиной
смерти. Так называется эта старая, крутая дорога
не случайно. Когда идёт снег, высокая влажность и
мороз, здесь часто случаются аварии, много водите-
лей разбилось на этой дороге. Населённых пунктов
вдоль неё почти нет. Идти зимой очень трудно.
Ещё на подступах к Карелии в колене у Алексан-
дра Сергеевича стала накапливаться жидкость, в
первом же населённом пункте ее откачали, но она
снова стала прибывать. Поэтому две недели про-
рывался Садыков через эту Долину смерти. Когда
вышел из Красноярска, одолевал по 30 километров
в день, а тут смог проходить только по 15. Очень
много волков встречал, но не знал, что самая опас-
ная стая поджидает его впереди. Не успел выйти из
Долины смерти, как встретила его бандитская шайка,
человек девять, сломали рёбра, нос, забрали свите-
ра, консервы. Но икону Вседержителя не тронули.
Так же беспощадно били его под Рязанью, когда
шёл Садыков в знаменитое училище ВДВ, которое
оканчивал Александр Иванович Лебедь и где пре-
подавал. Тогда Александру Сергеевичу сломали
лопатку, а ещё били по старым меткам – по рёбрам,
которые сломала такая же компания на подходе к Пе-
трозаводску. И попал известный уже тогда путеше-
ственник-паломник не в училище ВДВ, а в областную
рязанскую больницу. Рентген показал сотрясение
мозга и трещину в груди, потому что после побоев
пьяные палачи встали на беззащитного странника
ногами и прыгали на нём. Потом, как волки, они вы-
потрошили его рюкзак, забрали еду, вещи и исчезли.
А икона Вседержителя осталась невредимой.
Мы устали жить в больной России
К жестокости этого мира Александру Сергееви-
чу Садыкову не привыкать. Уроженец Балашихи, он
рос без отца и матери, воспитывался в детдоме села
Хомяково, что находится в пятнадцати километрах
от духовного сердца России – Сергиева Посада, на
речке с забавным названием Населенка. Здесь стоял
Уроки русского
разорённый храм Казанской Божией Матери с таким
же разорённым кладбищем. Уже после гибели Алек-
сандра Сергеевича мы нашли в Интернете описание
этого храма и вот эти слова: «В текущем году в од-
ном из номеров МЦВ было опубликовано интервью
с неким Садыковым, который в своё время учился в
хомяковском интернате, позже уверовал и стал при-
хожанином Лавры; ныне он странник, обходящий с
молитвой Сибирь и Дальний Восток. Он сообщил...
что в 60-е годы обнаружил место погребения отца
Николая (Бронзова. – В. М.) и водрузил на его могиле
простой крест».
Это была, наверное, первая попытка детдомовца
залатать хоть одну прореху в этом крушащемся обез-
боженном мире. А прорехи в своей душе маленький
Сашка залатывал своеобразно: убегал в Троице-Сер-
гиеву лавру и согревался возле её святынь. Потом
взрослая жизнь увела его далеко отсюда, в Сибирь,
но Александр так и не оставил этой привычки дет-
ства: прежде всего латать свою душу в обители пре-
подобного Сергия Радонежского, теперь уже – воз-
ле вернувшихся на своё место святых его мощей.
Это от него, от батюшки Сергия, обосновался в душе
его трепет перед святостью и святыми. Не только
от бездомного детства, но и от «усыновившего» его
батюшки Сергия, который более 600 лет покрови-
тельствует русским ребятишкам, поселилась в душе
Александра Сергеевича молитва о детях России.
– По азиатскому континенту как-то легко шагает-
ся, несмотря на плохие дороги, одолеваю по 40–45
километров в сутки, – сообщал он мне по телефону
во время «азиатского» своего путешествия во Влади-
восток. – Небо всё время синее, просторы бескрай-
ние, очень большая у нас Россия! А беспризорных
детей, как и в Европе, много. У меня как у бывшего
детдомовца, когда вижу их, сердце переворачивает-
ся. Иду, плачу о них и молюсь...
Так же плакал он в Верхотурском монастыре, что
находится в 50 километрах от Нижнего Тагила, когда
побывал в зоне НКВД для несовершеннолетних.
– Малолеток заставляли соскребать со стен рос-
писи, образы Господа и Его святых. А кто из ребя-
тишек не мог этого делать по болезни, тех бросали
прямо на съедение крысам, – подавленно рассказы-
вал Александр Сергеевич. – Я был в музее, фотогра-
фии остались, документы, экспонаты...
Однажды на выходе из Коломны подошёл ран-
ним утром к страннику мальчишка лет пяти-шести,
грязный, оборванный, бледный, глазки провалились,
и просит: «Дайте мне хлеба, есть хочу». Александр
Сергеевич хлеба ему дал, яиц, конфет, посидел с ним
полчаса, поговорили. Рассказал малыш, что живёт он
неподалёку – в трубах.
– Что Боженька есть, он этого не понимает, не
знает, крещёный или нет, – вспоминал Александр
Сергеевич. – И вдруг он мне говорит: «Надоела нам
такая больная жизнь». Этот бездомный мальчишка
ответил за всех нас, что происходит сейчас: Россия
больная... Был у меня крестик, надел я на него. Не
знаю, имел ли право, но надел. Он со мной немно-
го ещё и прошёл, держась за посох. Глазки его про-
валившиеся до сих пор передо мной стоят. И душа
болит до сих пор...
61
 Уроки русского
Но мне Господь послал утешение. В сорока кило-
метрах от Оренбурга встретился я со знакомым мне
с прошлого паломничества настоятелем обители
милосердия священником Николаем Стремским,
который усыновил около 50 детей, брошенных ро-
дителями. Трудятся они у него там, учатся в гимна-
зии, у них прекрасный хор. Собранные во время
концертов пожертвования идут на восстановление
храма. Он открыл для мальчиков подготовительное
училище, после которого они сразу же поступают на
третий курс духовной семинарии.
Отец Николай совсем молодой, ещё собирается
усыновлять ребятишек, ездит по детским приютам,
берёт в основном маленьких, потому что воспиты-
вать в Духе Святом легче с детства. Он возит своих
ребятишек на поклон московским святыням. Я у
него в подворье поработал, с детьми повстречал-
ся, рассказывал им о своём паломничестве. Старую
разрушенную церковь отец Николай разобрал и
сейчас возводит по старому проекту большой храм
Казанской Божией Матери. Вот вам пример тому, что
только в вере наше излечение и спасение от этой
больной жизни...
Именно боль о детях повела Александра Садыко-
ва на Кавказ. Сначала пошёл пешком на Будённовск,
в больницу, где чеченские террористы захватили за-
ложниками и загубили и взрослых, и детей. Там мо-
лился за них. В будённовской больнице откачали у
него жидкость в коленях, её пришлось на том пути
шесть раз откачивать. Из Будённовска направился
на Беслан. Садыков шёл по Дагестану с посохом и
иконой, не скрываясь, в сопровождении более 20
омоновцев. Руководство Беслана было предупреж-
дено и знало, что в их город на поклон погибшим
детям идёт с молитвой православный паломник из
Сибири.
Дети Беслана... Их крики звучали в его ушах. Их
кровь стучала в его сердце. С того горькопамятного
сентября пообещал он, что каждой могилке покло-
нится, за каждого невинно убиенного ребенка по-
молится.
– Страшное, ужасное место, – вспоминал Алек-
сандр Сергеевич. – Разрушенная школа в память о
расстрелянных, замученных детях не восстанавли-
вается. Осталась как мемориал. Многие её обходят
по другой улице, чтобы не возвращаться памятью
к трагедии. Посетил я кладбище детей. Есть оди-
ночные могилы, очень много семейных, есть брат-
ские могилы, где похоронены трупы неопознанных.
Были у меня деньги, которые мне пожертвовали, а
тут частник как раз подъехал на машине с цветами,
я не сдержался, все их купил, на все восемь тысяч
рублей. И на каждую могилу положил, а на братскую
– все оставшиеся... По всему чувствуется, что обста-
новка так и не нормализовалась. Хотя я старался
отбросить эту мысль, но ощущение было, что из-за
любого угла в меня могут выстрелить. Не скрываю,
страшно было в Беслане...
Дорогой длинною и Лебединою...
Столь трогательное отношение к детям очень
роднило Александра Сергеевича с его тёзкой – бое-
62
вым генералом Александром Ивановичем Лебедем.
Может, потому потянулась рука во время путеше-
ствия на Валаам написать это рождественское по-
здравление губернатору Красноярского края.
«Александр Иванович! Поздравляю Вас с большим
светлым праздником – Рождеством Христовым!
То, что Вы делали и, безусловно, будете делать для
красноярского народа, заслуживает большого вни-
мания и всяческого уважения к Вам. В эти тяжёлые
для России годы желаю Вам дальнейшего сближения,
понимания нужд и чаяний простого человека. А для
достижения оного желаю крепкого здоровья на Ва-
шем многотрудном поприще. Пусть в эти рожде-
ственские дни сопутствуют небесные ангелы Вам и
охраняют Ваше благое для всего Красноярского края
дело, которому Вы служите, Александр Иванович!
Желаю Вам больших достижений и успехов в Вашем
благородном деле, желаю небесных и земных благ в
Вашей жизни, желаю Вам мира, солнца, голубого неба,
счастья и добра. Пусть в Вашем кабинете светит
луч Иисуса Христа – свет доброты и уважения к
народу. Многая Вам, многая-многая лета! С низким
поклоном – раб Божий, странник Александр из Крас-
ноярска. Написано на пешем пути на Соловецкие
острова в преддверии Рождества Христова» (2002
года. – В. М.).
Может, потому так нестерпимо больно было услы-
шать на обратном пути с Валаама в светлый пасхаль-
ный день скорбные слова владыки Оренбургского и
Бузулукского Валентина: «У вас там горе» – и весть о
гибели Александра Ивановича и его спутников.
– У меня от неожиданности слёзы на глазах появи-
лись, такое я пережил потрясение, – рассказывал
Александр Сергеевич по возвращении из паломни-
чества. – И владыка Валентин сильно сопереживал.
Есть у меня замысел предпринять паломничество в
память о Лебеде, болел он душой за народ. Но на всё
воля Божья...
И воля Божья свершилась. Морозным днём 2005
года, когда город Новочеркасск припорошило бе-
лым снегом, на улице имени генерала Александра
Лебедя появился странный бородатый человек. Он
опирался на посох, увенчанный крестом, на груди
его висела икона Иисуса Христа. Вместе с сопрово-
ждающими он подошёл к деревянному дому, вошёл
во двор и после стука в дверь переступил порог. Его
представили хозяйке. «Из Сибири, из Красноярска!»
– удивилась и заволновалась старенькая женщина,
которая явно была слепа. Наступает такая пора в
слепоте, когда глаза смотрят только в небо. Это была
Екатерина Григорьевна Лебедь – мать краснояр-
ского губернатора Александра Лебедя, сложившего
свои крылья далеко в небе Сибири.
Уходил Александр Садыков в это очередное, ше-
стое по счёту путешествие из Красноярского кадет-
ского корпуса имени Александра Лебедя, из храма
общего их небесного покровителя – Александра
Невского. Путь его пролегал в первую очередь к
месту гибели губернатора – в Ермаковский район.
Напутствуя паломника, депутат Законодательного
собрания Игорь Захаров сказал мальчишкам, что
недавно в Красноярске была американская путе-
шественница, она идёт по миру ради того, чтобы

попасть в книгу рекордов Гиннесса, а вот этот чело-
век предпринимает путешествие не ради рекордов,
он идёт по Руси, по святым её местам. И есть у него
ещё одна цель – пройти по местам служения Алек-
сандра Ивановича Лебедя и этим почтить его память.
В Ермаковском районе, неподалёку от места кру-
шения вертолета, находится сейчас туристический
городок. Его хозяева пытались поместить Садыкова
в гостиницу. Но он отказался. Все три дня находился
рядом с памятным крестом, чистил, убирал это ме-
сто от хлама и ночевал там же в спальном мешке. По
белому снегу на Крестопоклонной неделе ушёл Са-
дыков с места гибели Александра Лебедя. По белому
снегу пришёл на улицу Лебедя, в родной его дом в
его родном городе...
Когда Александр Сергеевич сказал матери гене-
рала о том, что красноярские кадеты попросили
его привезти горсть новочеркасской земли для ка-
детского музея Александра Лебедя, у неё на глазах
появились слёзы. «Мой сынок очень любил этих ре-
бятишек», – сказала она. Вышли на улицу, там же, в
родном его дворе, и набрал Александр Сергеевич
земли. Она замёрзла, долбить пришлось. Смотрел
вокруг, а перед глазами стоял снимок, который
только что показывала мама Александра Ивановича:
Саша маленький, годика полтора, сидит во дворе в
песочнице, и ручки у него крепко так положены на
колени. Потом уже в Москве, когда подходил к па-
мятнику Лебедю на Новодевичьем кладбище, увидел
руки его, крепкие, большие, и лежали они точно так
же на коленях, как на том детском снимке. Трога-
тельной была встреча с матерью Лебедя, трогатель-
ным было и расставание.
– Провожая меня, Екатерина Григорьевна сказа-
ла: «Александр, ну что я могу тебе дать...» «Что вы, –
говорю я в ответ, – мне ничего не надо, у меня всё
есть!» Тут она меня перебивает: «Дам тебе я булку
хлеба. Прими в дорогу». Принял я этот хлеб как бла-
гословение из её материнских рук, и очень он мне
пригодился...
На этот раз путь Садыкова часто пролегал через
кадетские корпуса и воинские части. И везде в хра-
мах подавал он записки о упокоении Александра
Ивановича и его спутников. Так благодаря красно-
ярскому путешественнику вся Россия помолилась за
них. Радовало то, что во многих местах Александра
Лебедя помнят, чтят его память и молятся о упоко-
ении его души. А в ответ на злобу, что сложилась в
умах людей от клеветнических статей в газетах и те-
лепередачах, паломник рассказывал своё, о том до-
бром, что успел сделать Александр Иванович в крае.
Под Оренбургом в пятый раз побывал Александр
Сергеевич у батюшки Николая Стремского. Тот взял
в свою семью под опеку уже более 80 малышей,
брошенных родителями, достроил храм Казанской
Божией Матери, некрещёных детей покрестил, а не-
которых из них уже обвенчал.
– Очень люблю у него бывать, – говорил Алек-
сандр Сергеевич, – душой отдыхаю и радуюсь, что
есть такой человек, который жалеет сирот...
В Рязани, подлечившись в больнице, отправился
он в штаб училища ВДВ. Из-за того, что был избит и
попал на лечение, прибыл туда с задержкой, но зато
Уроки русского
как раз в канун большого их праздника – Дня войск
ВДВ. Поместили его на отдых в батальоне, и в празд-
ничный день, второго августа, отправился красно-
ярский путешественник на знаменитый учебный
полигон в Сельцах. По прибытии повели паломника
в офицерское кафе, но он попросил, чтобы отвели
в обычную солдатскую столовую. «Хорошо было по-
есть из общего котла, ребята черпают, и я черпаю...»
– вспоминал Александр Сергеевич.
Праздник удался. Около пяти-шести тысяч человек
собралось на стадионе, пришли семьи офицерские.
Военные самолёты в небо поднялись – старинные,
времён Великой Отечественной, и современные.
Очень красивое зрелище... Большой концерт был и
состязания между взводами, ротами. А в конце дали
слово красноярскому паломнику.
– Вышел я с посохом, с иконами, спросил, есть
ли тут кто из Красноярска и Красноярского края, и
попросил земляков встать. К моему удивлению, до-
вольно много встало ребят, – вспоминал Александр
Сергеевич. – Я им пообещал, что отдельно с ними
пообщаюсь. И рассказал всем о своём долгом пути
сюда с места гибели Александра Ивановича Лебе-
дя. Рассказал о храмах, монастырях, какие встретил
на пути, о встрече с его матерью, о том, что несу с
собой землю из Новочеркасска. Передал просьбу
красноярских десантников, которые воевали в Аф-
ганистане и попросили меня привезти землю из учи-
лища, где учился Лебедь...
А с красноярскими курсантами и солдатами, их
было почти тридцать человек, состоялась очень
тёплая встреча. Оказалось, что некоторые заочно
знали Садыкова, читали или слышали о пеших его
путешествиях, когда жили в Красноярске. Оказались
среди них и верующие ребята. В училище есть часов-
ня при учебной части, куда они ходят молиться. Для
красноярцев устроили в честь праздника отдельный
обед. Так в День десантника все вместе и помянули
Александра Ивановича Лебедя.
– Кто устроил обед, не знаю, – радостно удивлялся
Садыков по возвращении, – но, видно, добрая душа
у этих людей. На прощание ребята кричали мне:
«Счастливого пути!» А в Рязанском училище ВДВ
передали мне большую гильзу с землёй. Взята она
возле памятника воинам-десантникам, погибшим в
Афганистане...
Тот длинный маршрут памяти трагически по-
гибшего Александра Лебедя завершил Александр
Садыков в Александро-Невской лавре, у святых мо-
щей великого русского полководца и благоверного
князя Александра Невского. У своего и его святого
покровителя.
Тернистая дорога к святости
Разрабатывая свой новый, седьмой маршрут,
Александр Сергеевич Садыков, как и в прошлый
раз, обратился к книге генерала Лебедя «За дер-
жаву обидно». Города, где родился, где учился, где
служил Александр Иванович, почти все были прой-
дены в прошлый раз. Поэтому в новом своём путе-
шествии тёзка его намерен был свернуть на запад,
где не был, потом снова пойти на Валаам, а оттуда
63
 Уроки русского
крестом – на Беслан, где пообещал погибшим де-
тям, что вернётся обязательно на их могилы... По-
следний звонок Садыкова был мне из Дивеевского
монастыря, что под Нижним Новгородом, где лежат
мощи знаменитого русского святого Серафима Са-
ровского.
– В Дивеево я пробуду три дня, а дальше мой путь
на Псков, побываю в знаменитой Псковской воз-
душно-десантной дивизии, где помнят Александра
Ивановича, а оттуда – бросок в Приднестровье, в
Тирасполь, в Бендеры, где стоит памятник Лебедю.
Сложно будет туда попасть, но постараюсь. На об-
ратном пути снова хочу зайти к маме Александра
Ивановича...
С того нашего телефонного разговора прошло
уже немало времени, а вестей от Садыкова не было.
Приднестровье теперь, считай, заграница. Попал
ли, выбрался он оттуда или ещё там? Как узнать? И
я решила позвонить в Новочеркасск – Екатерине
Григорьевне. Вдруг уже добрался до неё. Давно хо-
телось поговорить с мамой Александра Лебедя, а
тут повод нашёлся.
«Алло», – в трубке раздался настолько по-
молодому чистый, свежий голос, что я усомнилась,
она ли это у телефона, только хотела её позвать,
как услышала всё тот же юный, поставленный голос
опытной телеграфистки:
– Екатерина Григорьевна Лебедь слушает...
– Помню я этого странника с посохом, – вспом-
нила Екатерина Григорьевна, – он давно был, года
три назад. Нас тогда с его провожатым чуть снегом
не задавило, наледь с крыши упала. Когда я вышла с
ними на улицу и прислонилась к двери, вдруг упал
снежный ком и прижал нас, удивительно, но ни од-
ной царапинки мы не получили. Соседи по двору
прибежали нас откапывать...
Сказала я Екатерине Григорьевне, что тот красно-
ярский странник с посохом, который идёт дорогами
её сына, возможно, прибудет к ней в гости.
– Идти ему очень трудно. Летом каждый кустик
ночевать пустит. А зимой тяжело... Я обязательно
скажу ему, что вы звонили, – ответила она мне.
Тут наступила весна, лето, следы Садыкова окон-
чательно затерялись. Главе научно-производствен-
ной фирмы «Рок Пилларс» Николаю Леонидовичу
Наумову, который всегда по возможности помогал
страннику, последний звонок от Садыкова был из
Минеральных Вод. Александр Сергеевич сказал,
что собирается идти в Абхазию, к святыням Нового
Афона...
Однажды почтенный священнослужитель сказал
паломнику, что не только посох, но и старые сапо-
ги его надо б в музей сдавать, столь многих святынь
они касались. Бывало, люди при встрече, прило-
жившись к иконе Господа Вседержителя и к посоху
странника, пытались в ноги страннику поклониться,
к тем же сапогам припасть, проделавшим немысли-
мый путь по самым святым местам России, но Сады-
ков никогда не позволял этого делать. «Грешен я и
недостоин этого», – искренне говорил он.
Многие знали слабость его: кончалось пу-
тешествие, и он, как выброшенная на берег из
воды рыба, бился, метался, не находя себе места.
64
Задыхался, и тогда одолевала его старая страсть:
желание заглушить всё несовершенство мира и эту
боль души вином. Обманное облегчение заверша-
лось покаянием. Люди же косились на человека,
который обрёл уже общероссийскую известность, с
недоумением, а то и с осуждением: разве настоящие
православные паломники могут позволить себе вы-
пивки? Да, рыцарем без страха и упрёка он не был.
Но один только Господь знает, как мучительно было
жить Александру Сергеевичу в этом мире с самого
детства. Многие детдомовцы, не принявшие зла это-
го мира, не справились с муками, ушли, сложивши
крылья, кто в запой и в бичи, кто в разбойники, кто
в преждевременную смерть. Александр Садыков су-
мел не пасть, сумел найти себя в этих безумно труд-
ных, опасных, но спасительных паломнических до-
рогах. На них он утверждался и укреплялся в вере.
По ним прошёл свидетелем Христовым.
По-гречески слово «свидетель» переводится ещё
и как «мученик». Этим мученичеством, падая и под-
нимаясь, Александр Садыков спасал свою душу и
души людей. «Да благословит Господь труд его во
умножение любви к ближнему и ко благу нашего
Отечества Российского», – писал в своих сопрово-
дительных письмах красноярский владыка Антоний
с просьбой всяческого содействия паломнику. И
это благословение Господне освящало его пути.
Красноярского паломника начали узнавать, имя его
обретало известность. Но никогда он не кичился
своими беспримерными походами.
Помню, как Александр Сергеевич рассказывал
мне о посещении знаменитой Дивеевской обители:
– К батюшке Серафиму я в первую очередь по-
шёл, но не сразу приложился к святым мощам, ибо
грешен я и недостоин дотронуться до такой святы-
ни. Только после исповеди и причастия прикоснул-
ся к его святости...
Журналисты удивлялись этой низкой его само-
оценке, писали: спит в лесу, одевается во что при-
дётся, ест – кто что подаст, всё его снаряжение
– посох с образом Иисуса Христа да две благосло-
венные иконы с изображением святых. Разве это не
святой человек? Но их герой сам развенчивал себя
и говорил, что, увы, привержен он страстям челове-
ческим: жизнь свою семейную так и не сумел устро-
ить, слабостям своим потакает, выпить иной раз
горазд, обычный живой человек со своими грехами
и слабостями. А что ему удаётся проходить тысячи
и тысячи километров по святым местам, так это ми-
лость Божия. И нет в том никакой его заслуги.
Хотя по вере его происходили необъяснимые
вещи, которые можно назвать чудесами. Однажды
настоятельница Дивеевской обители игуменья Сер-
гия попросила красноярского паломника пронести
из Дивеева на Валаам икону «Утоли моя печали», при
этом благословила пойти через город Саров – место
молитвенного подвига батюшки Серафима и место
первоначального его упокоения. И Садыков пошёл
с иконой, с посохом, с молитвой... в закрытый город
– родину водородной бомбы, город, который чис-
лился до недавнего времени как номерной Арзамас.
И военизированная охрана не осмелилась его даже
задержать, прошёл мимо без всякого пропуска.

Так же свободно проходил он и пограничные
кордоны России с Казахстаном. «Наверное, ве-
ликая сила идёт от святых образов», – объяснял
Александр Сергеевич. Застенчивый по природе,
он трезво оценивал себя, но призванию Божьему
всегда оставался верен. Как уверенно, как твёрдо
сказал Александр Сергеевич в одном из последних
интервью, что будет идти паломническими путями
столько, «сколько Богом отмерено». А оставалось
идти совсем немного. Отмеренный ему Господом
путь оборвался 19 июня 2009 года в Иверском уделе
Божией Матери – в городе Сочи, в Чёрном море, у
набережной «Маяк».
Заветной мечтой отважного путешественника
было паломничество на Святую Землю – землю
Христа, он хотел подняться на Голгофу, где Сын
Человеческий принёс себя в жертву ради спасе-
ния всего человечества. Но Господь судил крас-
ноярскому страннику обойти с молитвою только
русскую землю. «Он прошёл крестом Россию вдоль
и поперёк семь раз, – писала газета «Качканарский
четверг» осенью 2008-го. – И всегда разными марш-
рутами, чтобы поклониться мощам святых в раз-
ных соборах... Пройдя более тысячи городов России,
свой 59-й день рождения паломник из Красноярска
Александр Садыков встретил на качканарском
автовокзале. На два часа в ожидании рейса до Вер-
хотурья (вынужденный после страшного избиения
под Екатеринбургом добираться автобусом. – В. М.)
бородатый старец с посохом и иконой на груди
стал центром внимания пассажиров, не удержав-
шихся от соблазна сфотографироваться со зна-
менитым паломником».
До своего 60-летия Александр Сергеевич не до-
жил. Его дороги, его благословенный труд, его сви-
детельство о Христе были прерваны. Как и кем?
О  том ведает только Господь... Первыми сообщили
о гибели красноярского паломника СМИ города
Сочи. Тело его в одеждах Чёрное море не унесло,
а вернуло людям. Вскоре откликнулся в Интернете,
в «Живом журнале» человек, который в пятницу,
19 июня, первым увидел погибшего в море, в заливе
у набережной. «А вчера выяснилось, – написал он, –
что это православный паломник Александр Сады-
ков, год назад он вышел из Красноярска и за полтора
года намеревался посетить более трёхсот храмов
России, всем, кого он встречал на пути, рассказывал
о православии. Царствие тебе небесное, остался
самый последний и самый главный путь. Александр
Садыков... ты обязательно попадёшь в рай».
Когда это известие дошло до меня, многое пред-
стояло выяснить: каким было это последнее его,
седьмое путешествие, где иконы его и благослов-
лённый патриархом посох, которыми он так до-
рожил... Но были уже эти 70 тысяч километров, ко-
торые крестом прошёл Александр Сергеевич по
дорогам России, свидетельствуя о Христе до смер-
ти – от Тихого океана до Балтийского моря, от Бело-
го моря до Чёрного. Есть тысячи людей, в сердцах
которых заронил этот нищий странник искру веры.
«Вы – свет миру», – сказал нам Господь. И по мере
сил своих Александр Садыков старался светить, ибо
мир давно ждёт от нас света.
Уроки русского
До сих пор стоит здесь запах гари
Гибель Александра Сергеевича Садыкова не да-
вала покоя. Чтобы узнать, каким был последний путь
странника, пришлось мне совершить путешествие в
Интернете, и кое-что открылось. Сентябрь 2008-го.
Он – во Владимире. Собирается пройти по всем го-
родам Золотого кольца, говорит тележурналисту:
– Я могу честно сказать: где примут, а где и не
примут, где-то изгонят, а где-то пригреют и отдох-
нуть дадут...
Октябрь 2008-го. Он – в Туле. Журналист Андрей
Дремизов пишет о нём в газете «Слобода»: «Алек-
сандр идёт с огромным крестом в руках и с иконо-
стасом на груди. За спиной – огромный рюкзак: там
лапша «Роллтон», два тёплых свитера, Библия и
карта российских автодорог. Ни одной церкви не
пропускает. Милостыню не берёт, чтобы не про-
воцировать грабителей. Питается лишь продук-
тами, что подадут люди, – обычно это хлеб и вода.
На шоссе Александру постоянно предлагают его
подвезти, в основном дальнобойщики. Но путник
в машины не садится – это противоречит обету.
Только пешком! Идёт и летом, и зимой. Зимой бе-
рёт с собой 3–4 кг круп. Готовит необычно: мочит
чистое полотенце в кипятке, туго заворачивает
в него зерно, сверху – целлофан. Через пару часов
можно есть. Нет воды – топит снег или черпает
из лужи, кипятит её, опускает серебряный крест и
трижды крестит котелок. И ни разу не подцепил
инфекции!
Несколько лет назад паломник перенёс две опера-
ции (варикоз), но его и это не остановило. 1 октября
Александра госпитализировали прямо с ярослав-
ского вокзала – простудился. Но как только полег-
чало – тут же снова в путь! 6 октября паломник
прибыл в Тулу. В Тулу зашёл, чтобы помолиться за
бывшего комдива 106-й дивизии ВДВ Александра Ива-
новича Лебедя. Сходил на улицу Свободы, где стоит
штаб дивизии.
–...В Туле задержаться пришлось: кто-то но-
чью украл все мои документы – паспорт и письма
от архиепископов. Ваша милиция уже выдала мне
справку, а сначала выгнать меня хотели с вокзала
– думали, я бомж! Сейчас пойду на Дивеево, через Мо-
скву на Псков, потом – на Санкт-Петербург. Цель
моя – пройти на Валаам, в Карелию на Соловецкие
острова, исповедаться в своих грехах...»
Ноябрь 2008-го. Садыков – в городе Лосино-Пе-
тровском Московской области. Журналисту Ан-
дрею Акимову он говорит:
– Обязательно побываю в столице России. Я не
раз встречался с митрополитом Смоленским и Ка-
лининградским Кириллом. Очень хочу, чтобы он
помог мне встретиться с Патриархом всея Руси
Алексием. Попрошу его благословения дойти до
Иерусалима, поклониться Гробу Господню. С верой
в душе можно многое свершить...
Но в начале декабря Православная Церковь, вся
Россия и православный мир попрощались со сво-
им патриархом. И смерть эта стала для паломника
не меньшим ударом, чем ограбление в Туле. Далее
путь его не прослеживается. И появляется его имя
65
 Уроки русского
в Интернете в мае 2009-го. В последний раз. Газета
Минеральных Вод «Время» сообщает:
«Два дня пробыл на кладбище в Беслане палом-
ник из Красноярска Александр Садыков. В Мине-
ральных Водах он задержался больше чем на месяц.
Наш город стал для него своеобразным перевалоч-
ным пунктом. Отсюда он пошёл в Беслан, и о том,
что там увидел, не может рассказывать без слёз...
В Минеральных Водах он побывал впервые. Посетил
местные церкви, приложился к мощам Феодосия
Кавказского, побывал на кладбище, где был похоро-
нен святой. Отсюда он отправился в Беслан. Город
ангелов сильно потряс пилигрима, словно каждой
клеточкой своего тела он почувствовал ту боль,
что перенесли местные жители во время теракта
в школе № 1. Идти пешком страннику настоятель-
но не рекомендовали остановившие его сотрудники
ДПС – небезопасно. Пришлось добираться на элек-
тричке.
В Беслан Александр Садыков приехал рано утром.
Посетил православную церковь, затем мужской
монастырь. В тот же день отправился в бывшую
школу. Что бросалось в глаза, когда шёл по городу,
рассказывает Садыков, – люди по сей день с на-
стороженностью относятся к посторонним. В
школу детей обязательно сопровождают взрос-
лые. Тревожное состояние не покидало странни-
ка, особенно когда приближался к зданию бывшей
школы. Всюду венки, живые цветы, в спортзале на
стенах – фотографии погибших. Среди них – дети,
родители, спасатели... Посередине зала – высокий
православный крест. Разбитые рамы, на стенах
здания всё ещё видны следы ожогов, крови. Запах
гари будто до сих пор стоит в воздухе. Особенно он
проявляется в жару, рассказали местные жители
паломнику.
Поставил свечи и возложил цветы к могилам
жертв террористов и на кладбище. Здесь похоро-
нены целые семьи погибших. Территория кладбища
ухожена и охраняется. На могилках – свежие цветы.
Каждый день сюда приходят родственники погиб-
ших. На кладбище Александр Садыков пробыл почти
два дня, здесь же ночевал. Из Беслана благодаря со-
трудникам ДПС автобусом отправился он в Мине-
ральные Воды. Увиденное сильно потрясло стран-
ствующего богомольца...
Из Минеральных Вод пилигрим отправится в Бу-
дённовск. Затем его дорога лежит через Калужскую
область, Нижний Новгород, Сергиев Посад, Москву,
Санкт-Петербург... В Красноярск он вернётся, воз-
можно, через год».
В этой же статье написано, что побывал Садыков
и в Приднестровье. Всё-таки побывал! Где – пока
так и неизвестно. Всякие чудеса случались с Алек-
сандром Сергеевичем в пути. После путешествия
на Дальний Восток он рассказывал, как чудом ему
удалось от берегов Японского моря добраться до
острова Русский. Там отыскал он монастырь Сера-
фима Саровского и передал наместнику икону этого
святого. Как и почему он повернул из Минеральных
Вод на Абхазию, мы не знаем. Может, со временем
что-то откроется из последнего путешествия знаме-
нитого странника. И уже открылось.
66
А море уходит в небо
Нашёлся добрый человек в Красноярске, препо-
даватель вуза Игорь Викторович Миндалёв, кото-
рый, отправляясь в отпуск в Абахазию, остановился
по дороге в Сочи – ради Александра Сергеевича
Садыкова. Так тронула его гибель красноярского
странника, что решил: раз он в этих краях, то про-
сто обязан узнать, как погиб Александр Сергеевич,
где похоронен... «Одинокий человек, кто о нём по-
беспокоится? Некому. Вот я и решил взять это на
себя», – рассказывал он уже по возвращении. Уез-
жая из Красноярска, попросил в епархии рекомен-
дательное письмо, ему пообещали прислать его по
электронной почте. Но Rambler в Интернете в эти
дни не работал, и письмо из епархии в прокуратуру
города Сочи вовремя не пришло. Поэтому отпра-
вился Игорь Викторович в следственный отдел без
письма, но с надеждой, что и в прокуратуре есть от-
зывчивые люди.
Старшего следователя Арена Бекчяна, который
занимался делом красноярского паломника, узнал
сразу, поскольку видел телесюжет с его коммента-
риями о гибели Садыкова. Кстати, именно благодаря
тележурналистам Сочи, которые первыми сообщили
о ней, дошла летом 2009-го эта трагическая весть и
до Красноярска. К сожалению, ничего существенно-
го молодой следователь добавить не смог, но при-
нял со вниманием. Поскольку гость из Сибири не
был родственником погибшему, Бекчян вообще мог
отказаться от разговора, но оказался он человеком
отзывчивым, рассказал, что никаких личных вещей
паломника на берегу не обнаружили. (Как ни стран-
но, не было при погибшем и никаких документов.)
Личность установили по отпечаткам пальцев. По
заключению эксперта, Садыков утонул. Вынули его
из воды полностью одетым, повреждений на теле
не было, «каких-либо следов, свидетельствовавших
о совершении в отношении Садыкова насильствен-
ных действий, не обнаружено». Оступился, упал с
высокого гранитного берега, не выплыл с пятиме-
тровой глубины? Или кто-то столкнул? И почему не
оказалось при страннике (а он был в жилете с карма-
нами) ни одной бумажки? Вопросы, ответов на кото-
рые теперь уже не узнаешь.
Побывал Игорь Викторович и на месте гибели. Из-
вестный в городе район «Маяк» находится рядом с
речным портом – строением удивительной красоты.
Вдали идёт полоса пляжей. Неподалёку от берега
стоит величественный монумент небесному по-
кровителю Сочи – архангелу Михаилу, осеняющему
крестом город, а вдали на горе виднеются в зелёных
зарослях купола Михайло-Архангельского собора,
построенного в Сочи ещё в 1890 году на пожерт-
вования горожан. Здесь была последняя остановка
паломника Садыкова.
– Погиб он на самом пороге города, возле порто-
вых его «дверей», – рассказывал Игорь Викторович.
– Очень красивое место. Бухта, в которой его нашли,
играет сине-зелёными волнами, а за нею – выход в
открытое море, переходящее в бескрайнее небо.
Вдали виднеются корабли. Неподалёку, возле набе-
режной строится фешенебельное здание, наверху

которого частично читаются буквы. Я прочёл и был
поражён, там написано «Александр...». Может быть,
это будет отель «Александрийский», но с места гибе-
ли видно только девять первых букв – «Александр»...
Так для красноярского странника, прошедшего от
Японского до Белого моря, стало последним – море
Чёрное. Здесь, где море уходит в небо, и вознеслась
его душа к Богу. Но надо было ещё выяснить: где же
место упокоения? Для того чтобы узнать это, отпра-
вился наш земляк в морг, который в Сочи называют
почему-то мавзолеем. И снова с большим внимани-
ем отнеслись к просителю из Сибири, сообщили, что,
поскольку родственники не объявились, похорони-
ли Садыкова 7 июля 2009 года на новом городском
кладбище Барановка, номер могилы 10 914, сектор
21. Седьмого июля... В этот день Церковь отмечала
праздник Рождества Иоанна Предтечи – пророка и
крестителя Господня.
Воздвижение креста на горе Пасечной
Барановка находится далеко, в Хостинском рай-
оне Большого Сочи, поэтому добираться туда при-
шлось на такси. Таксист заговорил о матери, там
похороненной, остановился, купил в магазине про-
дуктов, чтобы раздать на помин её души, рассказал,
как умирала его бабушка. Пока не дождалась внука –
не умерла, а напоследок сказала ему: «Бог есть! Пом-
ни об этом!» Бог есть... Уже на кладбище Игорь Викто-
рович узнал, что после каждого шторма появляются
здесь четыре-пять могилок с захороненными телами
неизвестных. Над ними ставят столбики с надписью:
«Безымянный». А тут и море не унесло погибшего, и
имя его узнали, и место для последнего приюта на-
шлось. Кто, как не Господь, позаботился об одино-
ком страннике.
– Довольно долго шли мы по «безродному секто-
ру», наконец подходим к холмику, а на столбике зна-
комое имя: Александр Сергеевич Садыков, и годы
жизни, – рассказывал Игорь Викторович. – И так кра-
сиво здесь, на склоне горы Пасечной! Над могилою
растут с двух концов молодые дубы и где-то в небе-
сах смыкаются в зелёную арку... Стою, и жалость та-
кая в сердце, что столбик стоит на могиле, а не крест.
И вдруг русский парень Юра, который по приказу
бригадира Самвела помог мне найти могилку, пред-
лагает: а давайте прямо сейчас крест ему поставим!..
Крест нашёлся быстро – крепкий, хороший, такие
остаются после установки дорогих памятников. На-
верняка возрадовалась ему душа Александра Сер-
геевича. Он же с посохом-крестом обошёл всю Рос-
сию, как же ему без креста! Дело у Юры спорилось,
он уже знал, для кого старается, ловко поставил
гробницу, вбил крест, снял со столбика пластинку
с именем Садыкова А. С. и прибил её ко кресту. «Вы
только не подумайте, что мы безродных хороним как
ни попадя, – говорил при встрече кладбищенский
бригадир Самвел. – Нет, всё как полагается, отправ-
ляем их в последний путь пусть и не в украшенных,
но в хороших деревянных гробах...»
На могилке горела свеча. Земляк наш читал ака-
фист о упокоении души погибшего странника, и, ког-
да пришло время закидать гробницу землёй, бросил
Уроки русского
и он свою пригоршню, подумав: надо бы привезти
сюда сибирской землицы из Красноярска. В небе
сияло горячее солнце. Состоялось это воздвижение
креста на могиле странника 1 сентября – в горький
день памяти детей, погибших в Беслане, к которым
Александр Сергеевич дважды ходил на поклонение.
При выходе с Барановского кладбища стоит новая
церковка, поименованная в честь новомучеников и
исповедников российских, на Кубани просиявших.
Церковный сторож Сергей рассказал немного о ней,
о себе, а Игорь Викторович рассказал ему о погиб-
шем красноярском паломнике. Спустились вдвоём
обратно к могиле.
– Показал её потому, что очень хочется, чтобы
кто-то хоть немного присматривал за нею...
«А его иконы и посох у меня...»
– И зачем он остановился в Сочи, – говорил го-
стю из Сибири на следующий день настоятель храма
Михаила Архангела отец Иоанн, – здесь столько ис-
кушений!..
По словам батюшки, странника он принял без вся-
ких сопроводительных бумаг, поскольку уже знал о
нём и о беспримерных его переходах, разместил в
воскресной школе вместе с певчим из хора, который
некогда жил в Красноярске. Нового путевого листа с
печатями, с которым следовал Александр Сергеевич
от епархии до епархии, отец Иоанн не видел.
Не раз приходил Игорь Викторович Миндалёв по-
сле этого разговора в собор, здесь он надеялся уз-
нать, где документы, вещи паломника, а главное, где
иконы, которые он пронёс по России в последний
раз, и где его знаменитый посох, благословлённый
самим патриархом Алексием Вторым на Куликовом
поле. Надеялся хоть что-то найти, хотя после гибели
Садыкова прошло более двух месяцев.
2 сентября, в день второго обретения мощей
сибирского чудотворца святителя Иннокентия Ир-
кутского, наш земляк снова отправился в собор на
службу и перед входом в церковную ограду подо-
шёл к нищим. Спросил про Садыкова, показал его
фотографию. И вдруг одна из женщин по имени На-
дежда говорит: «А иконы его и посох у меня...»
– Он же с ними пошёл в Абахазию, – рассказывала
Надежда, проводя гостя в церковный двор, – но при
переходе через границу его не пустили...
Позже, по дороге в Абхазию, на границе Игорь
Викторович подходил с фотографией Садыкова к та-
моженникам, спрашивал, могло ли быть такое, чтоб
не пустили. И ему ответили, что вполне могло быть,
поскольку на иконы могли затребовать документы.
– Он не очень разговорчивый был, – рассказывала
Надежда, – но про Абхазию говорил, что обязатель-
но пойдёт туда, пусть без посоха и креста...
Туда – к первохристианским святыням рвалась
душа странника: к Иверской горе на Новом Афоне с
древней цитаделью Божией Матери, к пещере апо-
стола Симона Кананита, к монастырю его имени со
Вратарницей на воротах. Но оказалось, что не судь-
ба. А судьба – это суды Божии. О гибели Садыкова
Надежда не знала. Рассказала, что была у странника
красная сумка и рюкзак. Где рюкзак, никто не знает, а
67
 Уроки русского
вот сумку сожгли церковные служки, наверное, там
продукты были и испортились. (Вполне возможно,
что вместе с ними сгорел и дневник, который он вёл
в путешествиях.)
– А я сохранила и посох его, и иконы, – говорила
Надежда. – Раз Александр оставил их под мой при-
смотр, я и держала их в церковном дворе. Пройду
мимо – перекрещусь, пойду обратно – опять пере-
крещусь...
Посох стоял, прислонённый к зданию, в котором
обустраивали нечто вроде церковной гостиницы,
а пока здесь потихоньку шёл ремонт. Две иконы с
нашейной верёвкой, сбитые одна с другой, лежали
напротив, у забора, ликами вниз. Игорь Викторович
поднял их, развернул, на него глянули царственные
мученики – государь-император Николай Алексан-
дрович, государыня Александра Фёдоровна с деть-
ми и Николай Чудотворец – любимый русскими свя-
той, небесный покровитель государев, покровитель
всех путешествующих. С ними ушёл Садыков в по-
следнее своё странствие. И последним его приста-
нищем стал именно Михайло-Архангельский собор,
где стоит во дворе памятник царю-страстотерпцу
Николаю II. Бюст государя отлит из бронзы, над ним
возвышается арка из красного гранита, увенчанная
крестом. И стоит ли удивляться тому, что полугодие
со дня гибели паломника выпало как раз на Николу
зимнего, на день Николая Чудотворца. Как же пе-
чётся Господь об убогих странниках своих и о нас,
странствующих ещё по жизни!
Дал Игорь Викторович доброй нищенке денег,
чтобы помянула раба Божьего Александра. «А пой-
дут они у меня все на свечки...» – ответила она. По-
сох Садыкова выше человеческого роста, поэтому
его надо было разобрать, чтобы отправить по почте
в Красноярск. Церковный завхоз принёс хорошую
отвёртку, ловко открутил перекладину, бережно
передал шуруп – он же на кресте был! Ну а какие мы-
тарства были при отправке садыковских святынь на
почтамте, и писать не хочется.
В конце концов с великими трудами всё было от-
правлено в Сибирь, кроме крестовой части посоха
с маленькими иконками Господа Вседержителя, Бо-
жией Матери и Николая Чудотворца, она осталась у
Игоря Викторовича на руках. И промыслительно. С
ними отправился он в удел Иверской Божией Мате-
ри в Абхазию, куда не дошёл паломник, с ними взо-
шёл на Иверскую гору в Новом Афоне, с ними был в
пещере Симона Кананита и в величественном Пан-
телеимоновом соборе... И всюду поминально звуча-
ло имя сибирского странника Александра...
Красноярцы не оставили его могилы неухожен-
ной. Стоит теперь на сочинском городском кладби-
ще в Барановке, в «безродном» 21-м секторе мра-
морный крест. Сама природа увенчала его «аркой»
из дубовых ветвей. Устанавливали крест заочно.
Связались по телефону с Виктором Павловичем Лес-
новым из сочинских «Ритуальных услуг», что на ули-
це Дагомысской, всё обсчитали. Хотели насобирать
денег вскладчину, но, узнав об этом, давний попечи-
тель странника – директор торгового дома «Абала-
ковский» Николай Наумов все расходы взял на себя.
Все знаменитые путешествия Садыкова предпри-
68
нимались с его участием, он даже у себя на работе
маленький музей создал, где собраны публикации,
святыни, сувениры, привезённые Александром Сер-
геевичем из странствий по России.
Мраморное надгробье стало последним прино-
шением Николая Леонидовича знаменитому земля-
ку.
Если кто побывает на могиле за номером 10 914,
то прочтёт на кресте совсем не унылые стихотвор-
ные строки известного красноярского поэта Анато-
лия Третьякова. Человек добрый и отзывчивый, он
вместе со всеми хотел принять посильное участие
в установке памятника, а выпало ему написать эпи-
тафию.
От Японского до Белого и до Чёрного морей
Он прошёл семь раз Россию по морозу, по жаре.
Много зла встречал паломник
на пути к святым местам –
А ведь с посохом, с иконой шёл Садыков Александр!
Море Чёрное с волною вновь земле вернуло плоть.
Упокой в Небесном Царстве душу светлую, Господь!
***
Вот и весь рассказ. Но кажется мне, что одинокий
странник Александр Садыков, шедший с государе-
вой иконой на груди, не был одинок. Кажется мне,
что в последнем его путешествии был с ним ещё
один странник.
Есть легенда у нас, что наш царь и сейчас
В нищем виде Россию проходит...
И котомку несёт, к покаянью зовёт,
К сердцу каждого двери находит.
Кто на царственный зов с сердца сдвинет засов,
Проливает слезу покаянья, –
Царь слезу ту берёт и в котомку кладёт,
Лучше нет для него подаянья...
Знай, народ дорогой, что с последней слезой,
Как наполнится эта котомка,
На Руси будет царь, и мы будем, как встарь,
Бога славить свободно и громко...
Последнее пристанище странника
Фото Игоря Миндалёва
 Уроки русского

Татьяна
СМЕРТИНА

Средь людей
и туманов столетних
Средь людей и туманов столетних
Тихий странник бредёт с рюкзаком.
В бороде его – звёзды и ветер.
А в душе – то затишье, то гром...

Ишь, задумал шататься по свету!

В книгу Гиннесса жаждет попасть?
Иль рехнулся, и памяти нету?
Иль бастует, чтоб видела власть?

Вот прилёг у дрожащей осины,

Потрапезничал жалким пайком.
Долго слушал рычанье машины
И смотрел на базарный содом.

Подошёл к нему странный ребёнок.

– Дядька, дай закурить! – попросил.
– Бедный ангел, сгоришь, что курёнок;
Крылья белые кто отрубил?

Засмеялись в толпе! А мальчонка,

Хохоча, побежал в магазин.
Что кровит на спине рубашонка,
Только странник и видел один.

69
 Уроки русского
Валентина МАЙСТРЕНКО – журналист, автор документальных книг. Одна из них
«Отзовись, брат Даниил!» посвящена герою Бородино, участнику Отечественной
войны 1812 года, участнику Заграничных походов русской армии (1813–1814 гг.)
против Наполеона, завершившихся в городе Париже, сибирскому старцу – святому
праведному Даниилу Ачинскому (Даниилу Корнильевичу Делие).

«Я с детства знала,
Валентина МАЙСТРЕНКО

что это был Александр I ...»

К 400-летию дома Романовых

Э
то был второй мой приезд в этот город ради
Феодора Кузьмича. Первый был осенью 2008-
го, когда меня пригласили на польский теа-
тральный фестиваль в Томск. Как можно было от
такого приглашения отказаться! Столько лет со-
биралась туда, но откладывала поездку: близко же,
чуть более полусуток езды от Красноярска, всегда
можно побывать. И вот во время работы над кни-
гой о старце Данииле Ачинском не я еду, а меня
приглашают в Томск, будто брат Даниил взял и ре-
шительно меня подтолкнул: не тяни – езжай к Фео-
дору! Незадолго до отъезда снится мне яркий сон,
почти как у Пушкина:
Чудный сон мене предстал.
Дивный старец с бородою...
Государь и старец
Вижу я, как в огромный собор, схожий с рома-
новским Храмом-на-Крови в Екатеринбурге, вносят
гроб, в котором лежит настоящий великан. Он мо-
лод – в возрасте Христа, одет в великолепный мун-
дир с эполетами, с орденами и знаками отличия. Я
смотрю на него и узнаю: так это же государь Алек-
сандр Первый! Он лежит в гробу, как живой, словно
спит, лицо тёплое, губы его чуть вздёрнуты в улыб-
ке, как на «молодом» его портрете. И я понимаю: он
прекрасно знает, что происходит вокруг и о чём мы
думаем, глядя на него...
Стою я неподалёку от аналоя и, глядя на госу-
даря, удивляюсь тому, насколько он красив. Вдруг
Александр Павлович встаёт и оказывается по ле-
вую сторону от аналоя в окружении немногих
прихожан – свидетелей его воскресения. Как и я,
приняли они этот факт как нечто само собой разу-
меющееся. Люди о чём-то говорят с государем, а я
не решаюсь подойти. И тут голос свыше требует от
меня: подойди и обними его. Это не произносит-
ся вслух, но приказ настолько повелителен, что я,
преодолев робость, подхожу к Александру Перво-
му. Он высокий, я прижимаюсь слегка головой к его
мундиру на уровне груди, осторожно приобнимаю
его и, прежде чем отойти, задаю ему неожиданно
для себя глупейший вопрос: «Наверное, вас очень
любили женщины?» И государь без тени улыбки
или насмешки над глупым этим существом спокой-
но отвечает мне с высоты своего роста: «Они меня
мало волновали».
Во время ответа за его плечами великолепной
выправки словно незримой глыбою, горою вста-
ют главные вопросы, мучившие его всерьёз. Я не-
вольно ощущаю всю их тяжесть, перевожу взгляд
за аналой. За ним виднеется вход в простенький,
мало освещённый придел. Сон есть сон. Не сходя с
места, вижу, что в небольшом простенке этого при-
дела стоит одинокий, величественного вида старец
в рубище, с длинной бородой, напоминающий Ле-
онардо да Винчи со знаменитого его автопортрета.
Никого нет рядом с ним, никаких почитателей, он
отрешён от мира и погружён в молитву... Но при
этом он как бы бесплотен, будто рисован коричне-
ватыми красками...
Этого старца из сна я вспомнила в ограде Бого-
родице-Алексиевского монастыря, когда экскур-
совод, указывая на монастырские стены красного
кирпича и стоящие напротив них монашеские ке-
льи, рассказывал:
– В 1926 году перед расстрелом монахов вот
эти их кельи стали для них тюремной камерой. И
вот тогда стал являться старец Феодор в парящем,
полупрозрачном образе. (И в сне моём он как бы
парил, и образ его был полупрозрачен, невольно
подумала я. – В. М.) В полночь он выходил сквозь
стены часовни, сооружённой над его могилой, и по
этой вот восточной части монастыря шёл в южную
сторону, к монашескому кладбищу, где таял. Так он
духовно подкреплял братию, готовя к неизбежной
смерти...
Рассказ окончен, и вот мы входим в храм во
имя иконы Казанской Божией Матери. Скромная

70

деревянная рака с мощами старца стоит в неболь-
шом простенке. Над ракой висит икона старца в
белом одеянии. В церкви полумрак. Вот в таком же
простенке в сумраке и стоял в полный рост старец
из моего сна! Есть сны, которые быстро забываются,
а есть сно-видения, которые забыть невозможно.
Объяснение им может прийти через много-много
лет, поэтому я над ними не слишком задумываюсь:
они сами напомнят о себе, когда надо.
Главное в ту первую мою поездку произошло:
я побывала у мощей таинственного старца. И он
даже исполнил некоторые мои скромные желания.
Очень переживала я, что оставила в Красноярске
телефон томского краеведа, который много знал
о Феодоре Кузьмиче, так хотелось с этим челове-
ком встретиться. Но телефона его у меня не было,
да и поселили нас за городом, в санатории «Запо-
ведный», где проходил театральный фестиваль, так
что ни о поисках, ни о встрече и помышлять не-
чего было. Однако в душе я всё равно печалилась
по этому поводу, а еще сокрушалась о том, что так
мало, только по приезде, удалось мне побывать у
мощей.
И вот в последний день пребывания на томской
земле везут нас на экскурсию по Томску знакомить
с достопримечательностями живописного старин-
ного сибирского города. И попадаем мы в руки
замечательного экскурсовода, который перед на-
чалом экскурсии в Богородице-Алексиевский мо-
настырь говорит публике, частично приехавшей на
театральный фестиваль из Польши:
– А сейчас мы пойдём к королю Польскому, ибо
под именем старца Феодора скрывался император
Александр Первый, венчанный короной короля
Польского в 1815 году в Варшаве...
Это сообщение сразило и поляков, и русских.
Но факт это исторический: Польское королевство
было создано и отдано под власть Российской им-
перии после поражения войск Наполеона решени-
ем Венского конгресса (1814–1815 гг.)
– «Пожар Москвы освятил мою душу, и я по-
знал Бога!» – эти слова Александр Первый сказал
в страшные дни отступления русских войск под на-
тиском наполеоновских полчищ, – горячо расска-
зывал нам экскурсовод. – «Я отращу себе бороду и
скорее буду питаться чёрствым хлебом в Сибири,
нежели подпишу позор моего Отечества...» – так за-
явил он, когда узнал, что Москва горит в огне...
Пробудив в публике неподдельный интерес к
личности Феодора Кузьмича, экскурсовод много
интересного рассказал о таинственном старце, да
так, что я подошла и спросила, не знает ли он что-
нибудь о старце Данииле Ачинском, который жил
некоторое время рядом с Феодором Кузьмичом в
деревне Зерцалы.
– Я даже в Енисейске был на предполагаемой его
могиле, – ошарашил меня знаток отечественной
истории своим ответом.
Воспрянув духом, я спросила, а не знает ли он
томского краеведа Скворцова, телефон которого я,
увы, оставила в Красноярске.
– Так я и есть Скворцов! – ответствовал наш гид.
Так после моих воздыханий и самоукорений ува-
Уроки русского
жил незадачливую путешественницу старец Фео-
дор и подвёл этого замечательного человека пря-
мо ко мне! Времени было очень мало, но мы успели
обменяться с Геннадием Владиславовичем телефо-
нами, кое-какой информацией. На следующий день
рано утром я уезжала с чувством, что обязательно
сюда вернусь. Самое интересное, что успели мы с
Геннадием Скворцовым обговорить один проект, о
котором я и рассказала в одной из красноярских
газет.
Мост от Вены до Красноярска
В музыкальной столице мира – в Вене компози-
тором Иоханнесом Кернмайером написана опера
«Царская легенда», главным героем которой стал
таинственный старец Феодор Кузьмич. По упорно
бытующей легенде, это был триумфатор, победи-
тель непобедимого Наполеона государь-импера-
тор Александр Первый, сымитировавший смерть
в 1825 году и завершивший свою жизнь в 1864 году в
Сибири глубоко почитаемым старцем. В 1984 году
праведный Феодор Томский был причислен к лику
сибирских святых.
Новость об опере «Царская легенда» я услышала
недавно, когда была в Томске. О том, как слава о
таинственном сибирском старце дошла до Вены,
рассказал мне научный сотрудник муниципального
учреждения «Томск исторический» Геннадий Вла-
диславович Скворцов.
– После того как в 1995 году мощи святого были
обретены заново, помещены в деревянную гробницу
в храме Казанской Божией Матери, на поклонение к
старцу приезжает много людей из самых разных го-
родов, у его мощей засвидетельствованы даже чу-
деса исцелений. Лет десять назад появилась здесь
гостья из Вены Мария Олеговна Романович. Она пе-
вица, много лет пела на оперной сцене. Так вот, её
род – из ветви бояр Романовых, которые во време-
на гонений ещё при царе Борисе Годунове покинули
Россию и обосновались сначала в Бессарабии, а по-
том в Австрии, там и укоренились.
Бывшей оперной певице настолько полюбился
Томск, что приезжает она к мощам старца, ко-
торого почитает как императора Александра
Павловича Романова, почти каждый год. Мария
Олеговна и рассказала мне об этой опере, либрет-
то и музыку написал её зять, австрийский компо-
зитор Иоханнес Кернмайер. Был у нас разговор и о
постановке «Царской легенды» на сибирской сцене.
Единственное условие, которое выдвигает Рома-
нович, – чтобы премьера состоялась в Томске. Ког-
да она узнала, что старец почти 21 год прожил в
селениях, которые ныне относятся к Красноярско-
му краю, изъявила желание, чтобы опера была по-
ставлена на красноярской сцене...
Да, постановка оперы «Царская легенда» стала
бы событием для всего Красноярского края, с кото-
рым связана почти вся жизнь в Сибири этого та-
инственного старца. В марте 1837 года прибыл с
арестантской партией Феодор Кузьмич в деревню
Зерцалы Боготольской волости Ачинского уезда, жил
на каторжном винокуренном заводе (ныне Красный
71
 Уроки русского
Завод), в казачьей станице Краснореченской (ныне
Красная Речка), Белоярской (ныне Белый Яр), в деревне
Коробейниково. Бывал на севере края на приисках, по
всей вероятности, и в центре золотодобытчиков
– Енисейске, был связан с Ачинском и Красноярском...
В Томске, в местечке Хромовка, воздвигнут па-
мятник праведному Феодору, который прожил в
этом городе шесть лет. В Богородице-Алексиев-
ском монастыре заново отстроена Феодоровская
часовня. Сюда, в монастырь, устраиваются крест-
ные ходы, захватывающие Кемеровскую, Томскую
области, приуроченные к дню памяти Феодора
Кузьмича. Поклонными крестами отмечены места
его пребывания... В Красноярском крае, там, где про-
жил легендарный старец большую часть сибирской
своей жизни, о нём напоминают только несколько
крестов, поставленных энтузиастами. И может
быть, постановка оперы «Царская легенда» ста-
нет толчком для воскрешения памяти о таин-
ственном старце на красноярской земле.
О возможности такой постановки я переговори-
ла с художественным руководством Красноярского
театра оперы и балета, и идея эта одобрена. В
Красноярске как раз строятся планы празднования
200-летия победы над Наполеоном, неразрывно свя-
занной не только с именем Александра Первого, но
и с подвигами воинов-сибиряков. И постановка опе-
ры была бы очень кстати. А в Вене были подписаны
российским самодержцем знаменитые соглашения
с союзниками. Так что венский оперный проект вы-
зрел очень удачно – в канун большой даты. Заклад-
ка незримого моста между Красноярском и Веной
состоялась!
Вот такой получился тогда зарубежный поворот,
но не в сторону Парижа, где бывали сибирские
старцы, а в сторону Вены. Почему я так заспешила
в Томск в июле 2010-го? Потому что добрый друг
Романович, её томский переводчик Александр Вла-
димирович Гейер сообщил мне, что Мария Олегов-
на приехала к мощам старца, и у меня есть возмож-
ность встретиться с нею. Я и помчалась.
Увиделись мы с Александром Владимировичем 5
июля, в день памяти старца, когда празднуется обре-
тение его мощей в 1995 году, и тут же направились
в монастырь. Человек он энергичный, не лишён-
ный чувства юмора, рассказы его о жизни немцев в
Томске, где возглавлял областную администрацию
губернатор Кресс, куда ездила в гости немецкий
премьер Ангела Меркель, можно отдельной кни-
гой издавать; кстати, русский император Александр
Первый тоже имел немало арийской крови.
Сведения о передвижении по славному старин-
ному сибирскому городу гостьи из Австрии, кото-
рая, увы, принципиально не пользуется сотовым
телефоном, переводчик, когда не застаёт её дома,
получает от словоохотливых бабушек и тётушек,
которые торгуют цветами, расположившись ше-
ренгой вдоль переулка, что ведёт к дороге на мо-
настырь. Марию Олеговну они прекрасно знают,
благодаря частым приездам она стала вроде одной
из достопримечательностей города. Ну а поначалу
появление её с сыном было в диковинку.
«Романовичи... встретились со многими томи-
72
чами в диапазоне от официальных лиц до местных
монархистов, – писала газета «Томский вестник»
31 июля 1999 года. – Некоторые контакты вызва-
ли у аристократов шок. Так, небезызвестный во-
жак городских бомжей Пётр Куренный привёл их
к костру, возле которого расположились его то-
варищи. Гнойные раны одного из них были предъ-
явлены выходцам из общества благоденствия как
местная достопримечательность. В итоге сме-
калистые люмпены получили от милосердных ари-
стократов 50 долларов. И вообще потенциальные
меценаты из Вены шли нарасхват. В ходе визита
оказать помощь городу им предлагали не только
маргиналы, но и официальные лица».
Так оно и было, но ограниченность в средствах
позволила Романовичам тогда принять участие
лишь в проекте по увековечению памяти святого
покровителя Томска на загородной заимке купца
Хромова, на месте, где некогда стояла келья знаме-
нитого старца.
Ну а сейчас, по прошествии десятилетия, к вен-
ским гостям относятся спокойно, как к своим ко-
ренным жителям. Так вот, мы с Гейером пошли
напрямик в Богородице-Алексиевский, чтобы
встретиться с Романович, но, увы, её там не ока-
залось. И тогда Александр Владимирович призвал
на помощь торговок. «Так она уже обратно домой
прошла!» – радостно закричали они на его вопрос.
И вот мы в подъезде старинной многоэтажки в цен-
тре города, звоним и оказываемся в скромнейшей
квартире, которую снимает австрийская гостья.
Она артистична: в чёрном наряде, с выразитель-
ным лицом и туго накрученным цветным платком
на голове. Знакомимся. Мария Олеговна говорит
по-русски, но немного, потому что домашние на
русском не говорили, и она осваивала родной язык
предков уже будучи взрослой, в частном порядке.
– Томские тётушки меня иногда спрашивают: Фё-
дор Кузьмич ваш брат? – чуть улыбнувшись, гово-
рит Мария Олеговна.
И не мудрено, что так думают, приехала она нын-
че в этот город в десятый раз. В этакую даль ехать,
столько неудобств претерпевать ради одного: что-
бы снова оказаться у мощей Феодора Кузьмича. Та-
кой подвиг можно совершать только ради родного
человека. А родилась Мария Романович в Вене в
1927 году. Отец, доктор технических наук, дослу-
жился до генеральского чина в министерстве пу-
тей сообщения Австрии.
Родом из гонимых Романовых
– К царствующему дому Романовых мы не име-
ем отношения, но семейное предание гласит, что
предки наши были из рода бояр Романовых, – рас-
сказывает Мария Олеговна.
Она уже по русскому обычаю накрыла на стол, и
от горячего чая теплеет на душе, всё-таки хорошие
у нас обычаи!
– Никаких документов у нас не сохранилось, ста-
рая прадедова фамильная книга сгорела в огне во-
йны, но от отца я знаю, что мой прадед Симон был
православным священником и богословом, у него
 Уроки русского
хранились портреты всех российских царей, он ствовала себя чужеродной в родной семье, а тут
и рассказывал, что род наш берёт начало то ли от вдруг ожила, с нетерпением ожидая очередной но-
стольника Никиты Романова, то ли от его брата. Ког- мер газеты. Зная, что мама будет недовольна этим
да при царе Борисе Годунове Романовы впали в не- запойным её газетным чтением, читала украдкой,
милость, один из семерых братьев вроде бы убежал по дороге в школу, в подъезде дома. А эпизод ро-
от расправы в Сибирь, а наш предок – в Бессарабию. мана, где к одинокому страннику в Сибири броса-
Видимо, там, уже за пределами России, наши Рома- ется человек, узнав в нём императора Александра
новы и стали Романовичами. Когда во время оче- Первого, вонзился в сердце стрелой. «Мы встре-
редной исторической встряски перебрались они в тимся в другой жизни», – сказал старец этому чело-
Австрию, у берегов реки Прут, на территории тог- веку и пошёл дальше.
дашней Румынии остались наши родовые могилы. Мари бросилась в поисках других публикаций
Отец очень хотел побывать на месте, где родился, об Александре Первом в библиотеку и много чего
нашла: о его жизни, его
смерти и об одиноком
страннике, блуждающем в
снегах Сибири.
– До встречи с ним я чув-
ствовала себя очень одино-
кой, друзей у меня не было,
и вдруг одиночество исчез-
ло: я нашла себе собесед-
ника, – вспоминает Мария
Олеговна. – Помню, как на
даче в саду разговарива-
ла с ним, открывая ему все
свои печали и сомнения.
И он давал мне утешение
и силы жить дальше. Это
была духовная поддержка.
Так с детства я почувство-
вала себя под его защитой,
то была самая надёжная
– небесная защита. И это
осталось со мною на всю
жизнь...
Мария Олеговна Романович у «часовенки» памяти старца Феодора Кузьмича.
Окончив Высшую школу
По правую сторону от неё стоит Геннадий Владиславович Скворцов. музыки в Вене, в 16 лет она
Фото из личного архива Г. В. Скворцова уже поступила в консер-
ваторию. Карьеру певицы
и, слава Богу, съездил туда и побывал на родных начала в Швейцарии. Первой для неё стала партия
могилах. К сожалению, ему было всего шесть лет, Марии Магдалины в опере «Мёртвые глаза». Но ка-
когда его отец умер (он был речным капитаном), кой радостью для Мари было исполнять партии в
деда его Симона тоже не было в живых, так что папа русских операх – Полину в «Пиковой даме» Чайков-
мало что мог рассказать мне об истории рода... ского, Кончаковну в «Князе Игоре» Бородина...
Как бы то ни было, но всё то, что рассказала мне – Вот, – показывает Мария Олеговна диск, на ко-
во время этой встречи Мария Олеговна, свидетель- тором красовался её собственный портрет. – Не-
ствует: родословие, даже если его нет на бумаге, сколько лет назад мой зять композитор Иоханнес
обязательно даст о себе знать. Мама её была като- Кернмайер преподнёс мне подарок, собрав здесь
личкой, бабушка тоже, в семье на русском языке не кое-что из моего репертуара...
говорили, в том числе и русский по происхожде- С радостью обнаружила я в оглавлении не толь-
нию отец, даже и разговоров не было о России. В ко оперные арии, но и любимые русские романсы:
доме был обычай: вдоль стены прихожей вывеши- «Ямщик, не гони лошадей!», «Не брани меня, род-
вались разные газеты. Однажды от нечего делать ная», «Утро туманное». Тут я немножко схитрила:
Мари взяла номер в руки и наткнулась на отрывок взяла и запела, приглашая глазами Марию Олегов-
из романа какого-то австрийского писателя «Горя- ну присоединиться, она тут же подхватила, с акцен-
чее сердце». Его, оказывается, печатали из номера том, конечно, но очень богатым, сильным, грудным,
в номер, и посвящён он был истории Российской воистину оперным голосом. А вслед за нами и Гей-
империи. 12-летняя девочка погрузилась в него с ер запел, не удержался:
упоением, как жаждущий припадает к источнику Утро туманное, утро седое,
чистой воды, читала, переживая всем сердцем все Нивы печальные, снегом покрытые,
события: гибель императора Павла Первого, мятеж Нехотя вспомнишь и время былое,
на Сенатской площади, казнь декабристов... Вспомнишь и лица, давно позабытые...
Она была замкнутым ребёнком, почему-то чув- Где же был Феодор Кузьмич в 1843-м, когда пи-

73
 Уроки русского
сал Иван Сергеевич Тургенев эти строки? В самой
глухомани, на Красной речке. Но будто про него
эти строки написаны! Да, неисповедимы пути Го-
сподни. И думала ли австрийская певица Мария
Романович, что на склоне лет дорога её проляжет
в Сибирь, что будет для неё это самая счастливая
дорога, которую она искала всю жизнь.
Замуж она вышла по настоянию матери, как-то не
стремилось её сердце к семейной жизни. Но зато
теперь рядом с нею названная в честь императо-
ра дочь Александра и сын, который стал священ-
ником-монахом отцом Сергием (и тут родословие
сказалось, прапрадед-то Симон батюшкой был!).
Первым на Западе написал отец Сергий икону
старца Феодора Кузьмича, а потом и икону святого
покровителя государя-императора – святого бла-
говерного князя Александра Невского, написал и
книгу о нём и в Вене в их собственном доме освя-
тил домовую часовню в честь сибирского старца. А
зять вот написал оперу «Царская легенда». Так что
покровительствует таинственный старец уже не ей
одной, а всему роду. Партитура оперы с кратким
содержанием находится сейчас в Красноярске, но
срочно требуется либреттист, который создал бы
либретто на русском языке. На этом-то мы, красно-
ярские энтузиасты постановки оперы Кернмайера
в Сибири, и споткнулись...
– Если б я в детстве не встретила Александра
Первого, то, может быть, уже и не жила... – говорит
Мария Олеговна. – Он мне всегда помогал. И разве
было бы всё это в моей жизни, если бы не он!..
Богом дарованный путь
Вот так дорог ей русский государь-император
Александр Первый, которого она с детства почи-
тает и как старца. Представьте, что творилось в ее
душе, когда она узнала, что в Томске обретены его
мощи, мощи того самого странника из детства – Фе-
одора Кузьмича! Два года копила она деньги на до-
рогостоящую поездку от Вены до Томска. Знакомые
предостерегали: не видишь, что творится в России,
там одни разбойники и разруха. Но не было тако-
го человека на земле, который бы убедил Марию
Романович в том, что ехать не надо. Надо ехать и
обязательно! Ну хоть раз побывать у него!
Вена, Санкт-Петербург, Москва и скорый поезд до
Томска... И температура под 39 со страшным кашлем!
Простуду она лечила русским кипятком с аспири-
ном. А потом была встреча, к которой она шла всю
жизнь. Всю жизнь любила разговаривать или просто
молчать с ним наедине. И здесь, в Сибири, снова они
были один на один, подолгу сидела у его мощей. И
с тех пор, как приезжает, старается обязательно по-
бывать у мощей наедине со старцем.
– Бог – солнце, отражение – луна, не надо мно-
го разговаривать, – говорит Мария Олеговна. –
Мне чудеса не нужны, чтобы верить в него. Вчера
здесь, в квартире, я ощутила вдруг пред собою его
лицо, но я спокойно к этому отнеслась. Нужно быть
очень осторожным с дьяволом, он в каком хочешь
виде может явиться...
Святой праведный Феодор помогает ей не толь-
74
ко духовно. Она приехала в Томск с ужасным остео-
хондрозом, подарили ей маслице от лампадки, что
горит над мощами, стала мазать больные места, и
болезнь ушла. Перед первой поездкой врачи гото-
вили её к операции на глаз, потому что была угроза
полной потери зрения. Мария Олеговна отложила
её до возвращения. Когда вернулась из поездки,
которой её так пугали, к великому удивлению вра-
чей, операции не потребовалось. Не случайно ещё
при жизни называли Феодора Кузьмича по имени
прославленного святого врачевателя первохри-
стианских времён – сибирский Пантелеимон.
Слух пошёл по Вене о её поездках с сыном-свя-
щенником в Сибирь, и в 2002 году, к величайшему
изумлению томичей, вместе с Романовичами прие-
хала группа австрийских документалистов снимать
фильм о городе и о главной его святыне – мощах
старца Феодора Кузьмича.
– Они впали в транс, когда приземлились, – вспо-
минает Мария Олеговна. – Дождь, беспросветная
тьма – какие могут быть съёмки! И вдруг 1 мая за-
сияло солнце и сияло по 6 мая, пока они работа-
ли над фильмом. Как только съёмки завершились,
снова пошёл дождь. Фильм этот дублирован на рус-
ский язык под названием «Мистика Востока», помог
его озвучить народный артист Алексей Гуськов,
который приезжал в Вену. Свой гонорар Алексей
пожертвовал Богородице-Алексиевскому мона-
стырю. Фильм, записанный на 500 дисков, мы пре-
поднесли в подарок к 400-летию Томска... Томск для
меня самый любимый город на земле. Он не похож
ни на какой другой.
Мария Олеговна глубоко убеждена: не надо ни
Томску, ни России копировать Запад. Если что и
перенять, так это только пунктуальность и надёж-
ность в делах. А Западу предстоит ещё лечиться
Россией и Сибирью, потому что в ней осталось
много русского, и этого ни в коем случае нельзя
потерять... Тоскуя по Сибири, Мария Олеговна ино-
гда пишет из Вены письма. Одно из них в поэтиче-
ски прекрасном переводе Александра Гейера я и
приведу сейчас.
«Если будет угодно Богу... летом 2004 года я
опять приеду в Томск. На юбилей города и в первую
очередь к мощам святого Феодора Томского. Это
время, когда с тополей летит пух, и улицы города
укутаны в мягкую белизну, в белизну, которая, как
символ мудрости, укутывала святого Феодора
Кузьмича и которая после долгих зимних месяцев
плывёт в воздухе и рассеивается тёплым летним
ветерком.
Я люблю Томск-город с его несравненными дере-
вянными домами, жмущимися к земле, с его церквя-
ми, памятниками культуры и Свято-Богородице-
Алексиевским монастырём. Этот город для меня
– родина души, надёжный порт в моих паломниче-
ских поездках к местам, где жил и творил святой
старец Феодор Кузьмич. Многие люди на Западе и в
России спрашивают: а что такого может предло-
жить Томск, что в нём особенного? Для меня этот
город означает всё: покой, молитвы, разговор со
старцем у его благословенных мощей, здоровье и...
ощущение того, что я дома.

Император Александр Первый и святой праведный старец Феодор Кузьмич
Я люблю простых людей этого города, которые,
несмотря на все тяготы жизни, смеются, радуют-
ся, находят тёплые слова; людей, которые имеют
мало, а часто и очень мало, и тем не менее делятся
с другими тем, что имеют. Это люди, которые го-
товы открыться, подарить своё сердце. Всех этих
людей я хочу поблагодарить и испросить их о мо-
литвах и добрых пожеланиях для себя.
...Я люблю Томск, этот «избранный» город, за то,
что в нём нашёл последнее пристанище человек,
который исполнил своё предназначение: продолжил
историю своей страны уже не как царь Александр
I Благословенный, не как самодержец, познавший
власть, славу, богатство, комфорт... а как человек,
который последовал зову милости Божьей, всё оста-
вил и остаток дней посвятил искуплению. Я глубоко
убеждена, что святой старец Феодор Кузьмич был
не кем иным, как царём Александром Первым.
Его жизнь в Томске и по прошествии времени до-
казательство того, что возможно сделать невоз-
можное. Что можно стать иным человеком по воле
Божьей. Что можно отказаться от желаний славы
и богатства, чтобы найти богатство в просто-
те и скромности жизни. А славу – в служении Богу
и людям. Я... молюсь о том, чтобы люди в Томске и
в России не забывали этих ценностей, не пренебре-
гали ими. Не всё, что в изобилии приходит с Запада,
хорошо и полезно. Россия обладает богатейшими
Уроки русского
традициями в культуре и искусстве, в вере и духов-
ности. Нельзя допустить, чтобы то, что не смог-
ли уничтожить прошлые десятилетия, сейчас
было отдано в жертву идущей с Запада жажде ма-
териального обогащения. Потому что истинное
богатство России не в импортируемых и экспор-
тируемых материальных благах, а в её вечных цен-
ностях, в религиозных корнях и в живущих и поныне
русских традициях.
28.11.2003
Вена»
Засиделись мы тогда у Марии Олеговны гораздо
дольше, чем планировали. Какая тут европейская
пунктуальность, если душа поёт! И она разволнова-
лась, и мы разволновались после дружного пения...
Но пора дать дорогой гостье из Вены и отдохнуть.
Начинается опять же по-русски долгое наше про-
щание с надеждой на встречу. И вот мы на улице.
И перед нами – снова город Томск, облюбованный
Богом и означенный особым знаком через старца
Феодора Кузьмича.
Томск – Красноярск
Примечание. Историки утверждают, что Романовы не
были боярами, но в народе до сих пор причисляют их к
боярскому роду. – В. М.
75
 Уроки русского
Владимир Скиф – автор 18 сборников, лауреат Международной
литературной премии им. П. П. Ершова, лауреат Всероссийской
литературной премии «Белуха» им. Г. Д. Гребенщикова, лауреат
Международного поэтического конкурса «Золотое перо – 2008» и
обладатель прочих наград, член Союза писателей России, секретарь
правления Союза писателей России.
Поэт Владимир Скиф – сибиряк. Дед-священник перевёз свою семью из
Белоруссии в Приангарье во времена гонений на церковь в 1925 году. После
окончания семилетней школы в посёлке Лермонтовский (!) и Тулунского
педагогического училища Владимир работал учителем черчения,
рисования, географии, физкультуры. Доблестно отслужил срочную
службу на Тихоокеанском флоте в морской авиации, демобилизовался в
Иркутск, где окончил государственный университет (филологический
факультет – отделение журналистики). Стихи Владимира Скифа
вошли в антологии – «Русская поэзия XX века», «Русская поэзия ХХI века»,
«Молитвы русских поэтов», в антологию журнала «Наш современник»
«Российские дали», в антологию сибирской поэзии «Слово о матери».
Фото Сергея Переносенко

Живая живопись
Владимир СКИФ

астафьевского слова Из незабываемого

М
оё знакомство с Виктором Петровичем Аста-
фьевым случилось ещё в давние советские
времена, в один из его приездов на декаду
советской литературы в Иркутск. Какой же это был
год? Кажется, 1985-й. Помню, тогда Виктор Петро-
вич с Марией Семёновной жили в гостинице «Анга-
ра». Меня пригласил к нему в гости Валентин Григо-
рьевич Распутин, и я, стесняясь и благоговея перед
автором знаменитой «Царь-рыбы», очень был рад
этой личной встрече.
До сих пор с великим наслаждением вспоминаю
многие новеллы из этого повествования. Некото-
рые из них, особенно «Каплю» и «Уху на Боганиде»,
я готов перечитывать снова и снова. Какой неве-
роятный, исторгнутый «живописцем» Астафьевым
язык! Какие пронзительные, осенённые высшими
переживаниями чувства! Какая кристально-чистая,
доступная абсолютному слуху поэзия! А «Послед-
ний поклон», «Пастух и пастушка», «Ода русскому
огороду»!
Отправились мы в гостиницу с Валентином Григо-
рьевичем не шибко рано, чтобы не помешать в пол-
ную силу отдохнуть гостям, хотя Виктор Петрович
сам накануне позвал Распутина к себе для деловой
встречи. Постучали в дверь, услышали: «Открыто!» –
и вошли в просторный номер. Меня сразу удивила
домашняя его обстановка: Мария Семёновна сиде-
ла, как будто в деревенской избе, за вязаньем, а Вик-
тор Петрович что-то черкал в записной книжке. Он
поднялся нам навстречу со словами, обращёнными
к Вале: «Жду тебя с утра, есть разговор». Тут Валентин
Григорьевич и представил меня как молодого, пода-
ющего надежды автора.
– Это очень кстати, – сказал Астафьев, пожимая
мне руку, – мы тут с Ромкой Солнцевым задумали
интересную книжку и уже делаем её. Я хочу собрать
антологию одного стихотворения поэтов России.
Москвичей не берём, пробьются. Они наших силь-
нейших поэтов, живущих в глубинке, тоже не печата-
ют в своём ежегодном «Дне поэзии».
И тут же, обращаясь ко мне, произнёс:
– Пришлите мне пяток самых лучших стихотворе-
ний, а я уж выберу то, что мне приглянется.
– А чего присылать? Стихи со мной. – Я вынул из
портфеля пачку листов, покопался в них, отсчитал
пять страниц и вручил Астафьеву. Виктор Петрович
тут же сел, внимательно прочёл первую, вторую
страницу и вдруг воскликнул:
– Ну вот, берём твоего дурака! Молодец!
Эта черта характера Виктора Петровича мгновен-
но решать любые вопросы вообще была свойствен-
на Астафьеву, он не любил долгих проволочек. Да и
рубил всегда сплеча, по-военному. Мог и дров нало-
мать, такой уж он был человек: стихийный, откровен-
ный, прямой.
Задуманная Астафьевым книга, несомненно, тре-
бовала и времени, и усилий, потому что собрать
нужно было стихи со всей России, перечитать их,
отобрать у каждого автора лучшее, написать всту-
пительную статью, что и сделал Виктор Петрович,
выпуская в свет этот уникальный сборник стихов не-
измеримого русского пространства. Вышел он под

76

названием «Час России» в 1988 году в издательстве
«Современник». Так благодаря Виктору Петровичу
Астафьеву мои стихи («Сказ о деревенском дураке»)
впервые в жизни были напечатаны в настоящей ан-
тологии.
Другая моя встреча с Виктором Петровичем про-
изошла в 1986 году, в Красноярске. Буквально перед
этой поездкой у себя на даче в порту «Байкал» я по-
знакомился с двумя замечательными живописцами,
которые приехали в наш байкальский «Дом твор-
чества художников». Это были Анатолий Тумбасов
из Перми и Николай Худенёв из Красноярска. Они
выезжали на пленэр и на теплоходе «Бабушкин»
переправлялись в сторону порта «Байкал», где мы
и познакомились, разговорились, да так, что пермяк
и красноярец оказались у меня в гостях. В эти осен-
ние дни мы как раз с братом Анатолием достраивали
баню, и мои новые знакомые помогли даже нам воз-
вести стропила и покрыть шифером крышу.
Артист Василий Лановой умеет не только читать стихи, но и слушать
Этой же осенью во время творческой команди-
ровки в Красноярске я отыскал Худенёва, который
показал мне город, свозил на красноярские Столбы,
на подвесную дорогу, а на другой день я позвонил
Астафьеву и напросился к нему в гости вместе с
Николаем. Днём, часов в двенадцать, мы уже были
у Виктора Петровича и Марии Семёновны, которые
радушно приветили нас у себя в городском доме. Ху-
денёв привёз из дому одну из лучших своих картин и
подарил Виктору Петровичу.
Были у нас душевные разговоры о сельской жиз-
ни – Астафьевы осваивали деревенский дом в Ов-
сянке. Была и острая дискуссия по поводу астафь-
евского рассказа «Ловля пескарей в Грузии» и зло-
получного, провокационного письма некоего Ната-
на Эйдельмана, которому Виктор Петрович ответил
со всей прямотой и яростной отповедью. Были чай
и пироги Марии Семёновны. Всё это потом и вошло
в моё стихотворение «У Астафьевых в доме, как в
поле, светло...» (см. альманах «Затесь» № 1. – Ред.). В
тот день Астафьев подписал несколько книг иркут-
ским писателям, которые я увёз с собой и с радостью
вручил адресатам.
Ещё одним отзвуком той встречи стало моё сти-
хотворение, посвящённое дочери Астафьевых –
Ирине, потому что родители хоть и кратко, но с ве-
ликой болью рассказывали нам о ней, о её ранней
Уроки русского
смерти, а мы, не находя слов утешения, молча, с сер-
дечным сочувствием слушали их.
– Теперь вот воспитываем ребятишек, – говорил
Виктор Петрович, – ох внук сорванец, да ещё с ха-
рактером.
Кстати, в «Красноярской газете», в которой было
опубликовано моё стихотворение «У Астафьева в
доме, как в поле, светло...», рядом – на фотографии
Виктор Петрович сидит в обнимку со своим люби-
мым внуком Витей. А стихотворение «Памяти Ири-
ны Астафьевой» появилось в моей иркутской книге
«Живу печалью и надеждой» (1989 г.), которую я от-
правил в Красноярск.
В один из приездов Астафьева в Иркутск мы – не-
сколько писателей: Евгений Суворов, Валерий Хай-
рюзов, Владимир Жемчужников и я – после встречи
Виктора Петровича в аэропорту оказались в его но-
мере в гостинице «Ангара». Хотели мы уйти, чтобы
Виктор Петрович отдохнул с дороги, но он заявил:
– Я что, с Северного полюса прилетел?! Тут час
лёту до Иркутска. Я никого не отпускаю, прижмите
хвосты. Эй, младшóй, за водкой!
Он дал мне денег, и я помчался в ближайший га-
строном. В застолье мы бесконечно балагурили, но
в основном слушали Виктора Петровича, его жи-
вую живопись словом – на наших глазах рождались
рассказы, мастерски, с изысканным артистизмом
сыгранные анекдоты, прибаутки, удивительные ис-
кромётные истории, бóльшая часть которых так и
не вошла в его произведения. Какое это было все-
поглощающе дружелюбное время! Сколько в нас
было молодости и сил! Мы ведь могли сидеть ночь
напролёт и бесконечно слушать великого мастера.
Где всё это? Конечно же, в памяти нашей – ясной,
как полдень, и с годами никуда не исчезающей! И
ещё, как яркое напоминание о той встрече, у меня
осталась вставленная в паспарту фотография Викто-
ра Петровича, которую он подарил мне в тот вечер
после прочитанных мною новых стихов.
Помнится и встреча с Астафьевым, которая случи-
лась в самом начале перестройки и проходила в зда-
нии Иркутского театра музыкальной комедии (ныне
ТЮЗ), где он ярко и убедительно отвечал на вопросы
переполненной аудитории. Вопросы поступали и
вживую, и записками. Многих иркутян волновало то,
что произошло со страной, с правительством, с тем
77
 Уроки русского
же Горбачёвым, и Виктор Петрович
мощно, резко, по-астафьевски кру-
шил демократов и перестройку,
говорил очень верные, идущие от
сердца слова о русской доле и рус-
ском народе, попавшем в очеред-
ное кровавое месиво.
И народ ему рукоплескал, радо-
вался возможности услышать прав-
ду и поверить в то, что многое в
жизни страны изменится к лучшему.
Не изменилось. Через годы мы это
поняли, но тогда очень уж верилось
в то, что жизнь наша, скорее всего,
наладится и пойдёт по правильному
Сибирский дивизион
Владимир СКИФ
Стихи разных лет
***
«Укрепрайон, укрепрайон» –
Откуда-то звучит ночами.
Восходит из войны печальной
Погибший в ней дивизион.
Он под Москвой
как твердь стоял,
Дивизион сибирской дали.
Он был из нервов и из стали,
Железу противостоял.
Он помнил Жукова слова
И слушал собственную душу...
Он бился насмерть
в злую стужу,
Когда за ним была Москва.
И к сердцу не пустил того,
Кто над Москвою
смерчем вился,
Дивизион с землёю слился
И весь погиб, до одного.
...Гудит Москва –
со всех сторон
Сегодня взятая врагами.
И у врагов под сапогами
Лежит родной дивизион.
Молитва перед боем
Солдат молился перед боем
У русской жизни на краю,
78
вектору. Тогда и Виктор Петрович
верил во всё лучшее. Но дальней-
шая жизнь круто изменила обста-
новку в стране, менталитет многих
людей и даже географию страны, не
говоря о власти и чиновниках. Эти
изменения на сломе эпох не обош-
ли и великого писателя Астафьева.
Но это уже другая история, другие
воспоминания, другое измерение,
которое похоже на фантасмагорию,
происшедшую с нашей страной и с
нашим обществом.
С писателем
Валентином Распутиным
Фото из архива автора
Спасая смертью и любовью
Отчизну горькую свою.
Он обладал сердечным зреньем,
Он видел – русская тропа
Упёрлась в край родной, в селенье,
Где тлела отчая изба.
В полях ночные травы меркли,
Спал батальон береговой.
Среди страны, как среди церкви,
Стоял солдат, ещё живой.
Дышала взорванной утробой
Земля – на ранах клевер, лён.
Солдат встречал врага не злобой,
А верой в русский батальон.
Вставало солнце в чёрном поле,
Не зная, дальше как идти.
Солдат – печальник русской доли –
Свой автомат прижал к груди:
– Земля, у Господа все живы.
Не бойся!
К брустверу припал,
Шагнул под яростные взрывы
И в вечность тёмную упал.
Сталинград
И на земле не стало тишины,
И мир сошёл во мглу земного ада,
И ангелы в окопах Сталинграда
Вставали в ряд с солдатами войны.

Летели пули плотною грядой,
Крошили кости,
камни разрывали,
И ангелы-солдаты со звездой
Сквозь пули шли и редко выживали.
И тот, кто падал, тот – не воскресал,
Дробилось солнце в мелкие осколки.
Казалось, тёк свинец по небесам
В смертельной битве
у великой Волги.
Шёл в небе русский лётчик на таран,
Творили чудо ангелы-солдаты,
И раненый своих не чуял ран,
И превращались в танки автоматы.
И было лучшей изо всех наград,
Когда в душе, как орден величавый,
Вставал непокорённый Сталинград
В лучах своей непобедимой славы.
...В той страшной битве
немец проиграл.
План «Барбаросса» разлетелся в клочья.
И Паулюс – пленённый генерал,
Как башней танка, головой ворочал.
Звенела Волга, пел иконостас
И, сапогом раздавленный солдатским,
Немецкий дух, который их не спас,
Горел в котле великом –
Сталинградском.
Нить
Как хочу мой великий народ сохранить я!
Он не турок, не швед.
Он по сути другой.
Мы пронизаны русской незримою нитью –
И народный герой, и упрямый изгой...
Связан каждый друг с другом
священною нитью.
И поэтому каждый в России – связной.
Непонятен душою,
живёт по наитью,
Русь святейшую помнит своей глубиной.
Там славянские боги над родиной светят,
Там и скифы-сарматы,
и русы-князья
Тянут
ниточку
эту
сквозь
крепи
столетий,
Где в цепи достославной народ мой и я.
Нить единой судьбы
и единого гнева
Серебрится в душе старика и юнца.
Там одно для любви и для радости небо,
Уроки русского
Там у русской тропы не бывает конца.
Русский щит на краю Куликова –
засветит,
Чтобы Русь защитить и векам сохранить,
И протянется нить к Бородинской победе,
И
до
Про-
хо-
ров-
ки
вдруг
до-
тя-
нет-
ся
нить.
«Тигры» в воздух взлетят, не достигшие цели,
Кровь смешают с землёй!
Ты, солдатик, не трусь:
Наша русская нить оживёт, в самом деле,
и в могучий клубок намотается Русь!
Заклубятся века. Задымятся столицы,
Будет враг побеждённый
в полях наших стыть!
Пусть глядит в небеса, где пылают зарницы,
Там – на небе – свивается русская нить!
***
Жизни фронт.
Судьбы передовая.
Сердца ненадёжная броня.
Облаков таинственные сваи
Рушатся, как годы, на меня.
Где мой флагман?
Где моя Россия,
Горный разбудившая обвал?
Где твоя стремительная сила?
Кто твои обозы подорвал?
Мировой обложенная данью,
Ты как будто снова под Ордой.
Самое большое испытанье –
Испытанье новою войной.
...Будто бы армейские погоны,
Ветер листья мёртвые погнал.
И кроваво падало за горы
Солнце, как убитый генерал.
Стезя России
Летели в полночь облака
По мокрым кровлям,
И тополь смешивал закат
С древесной кровью.
Как сабля острая, сквозя
На небе синем,
Сверкала горькая стезя
Моей России.
79
 Уроки русского
Касаясь неба и цветка,
Церквей, избушек,
Несла Россия сквозь века
Святую душу.
Шла горевать среди ветвей,
Плясать вприсядку...
Стезя вонзилась в душу ей
По рукоятку!
***
Эх, тройка! Птица-тройка!
Кто тебя выдумал?
Н. В. Гоголь
Господи, страшно! Россию уносит
Между отравленных материков
Мемориальная чёрная осень
С крыльями демона – в бездну веков.
Боже! Россия, ты птицею-тройкой
Резво летела по русской тропе,
Пела, плясала на ярмарке бойкой...
Ныне устроила бойню себе.
Правит тобою то пьяный возница,
То позабывший про Русь человек...
Тройка-Россия, какая ты птица? –
Если ты крыльев лишилась...
Неужто навек?..
В вечности
Идея нации есть не то, что она
сама думает о себе во времени, но
то, что Бог думает о ней в вечности.
Владимир Соловьёв
Россия, я – твой верноподданный.
Я воин и служитель муз.
С народом, преданным и проданным,
Несу вины тяжёлый груз.
За оскоплённость русской нации,
За обещаний миражи,
За то, что зло затвором клацает
И рушит горницу души.
О мой народ! В осенней темени
Пути Господние познай!
Не думай о себе во времени,
А лишь о Боге вспоминай.
Когда от грома сотрясается
Небесная живая ткань,
К тебе незримо прикасается
Творца целительная длань.
И на краю метельной млечности,
Где блещет звёзд иконостас,
Бог в изменяющейся вечности
С тревогой думает о нас.
80
Памяти Георгия Свиридова
Музыка поля открытого,
Снег и метель в Рождество
Стали дыханьем Свиридова,
Трепетной музой его.
Музыка века пробитого
Стала на все времена
Сердцебиеньем Свиридова,
Болью, лишающей сна.
Господом –
вечность отпущена,
Тихая радость и грусть,
Слово высокое Пушкина
И деревянная Русь.
Век и его потрясения
Переступили порог
С песенным даром Есенина,
С тайною блоковских строк.
В небе звучит оратория,
Как Маяковского бас.
Годы листает История,
Время не жалует нас.
Возле народа несытого
Над полонённой страной
Нежное сердце Свиридова
Пело скрипичной струной.
Возле мальчишки убитого,
Возле московских оград
Русское сердце Свиридова
Билось, как будто набат.
И над полями-заплатами
Горестной русской земли
Музыка пела и плакала
И затихала вдали.
Сердце горело и таяло
И, догорев в Рождество,
Бренную землю оставило...
Вот и не стало его.
Смотрит держава зарытая,
Как, забирая в щепоть,
Чистую душу Свиридова
В небо уносит Господь!
Лето на Байкале
Какое лето! Царственное лето!
В Байкал –
алмазов ссыпали откос.
По небу золочёная карета
Провозит солнца золотого воз.
Тайга,
на небе свет перенимая,

Желтеет сочным золотом сосны.
Бежит волна, песок перемывая,
И слитками сияют валуны.
Ютятся деревушки по распадкам:
Дворов по тридцать,
кое-где по пять...
Летим на лодке
по хрустальным складкам,
И вот она – Молчановская падь!
Цветное лето. Травостой – примета,
Что нынче будет ранний сенокос.
У дяди Коли – моего соседа –
Не сенокос, а серебренье кос.
По травам косы вихрем пронесутся
И отзвенят, и загустеет день.
На кошенине лошади пасутся,
Внизу Байкал томится, как тюлень.
Сверкнули чайки и в лучах погасли.
Я помогал соседу, а потом
Мы с ним сига зажаривали в масле,
Серебряного – в масле золотом.
***
Валентину и Светлане Распутиным
Как спится у Распутиных на даче!
День закатился, словно медный грош.
Мой сон, как пух небесный, не иначе,
Мой сон на детство давнее похож.
Настой черёмух, и настой сирени,
И хвойный воздух с млеком тишины
Мне кажутся божественным твореньем,
Вдыхаются до самой глубины.
Не слышатся ни ангельские плачи,
Ни гомоны вечерних городов.
Как спится у Распутиных на даче,
Как будто в поле посреди цветов!
В шитье живых черёмуховых кружев,
Ночь зыбкою летит берестяной.
А мирозданье каруселью кружит
И выпрямляет сосны надо мной.
Как будто в кокон – в одеяло прячусь
И улетаю по ночной тропе.
Как спится у Распутиных на даче,
Как в раннем детстве в маминой избе.
Родина
Маме
Смирновой Надежде Прокопьевне
Милая, милая Родина.
В сенях – уютный закут.
Зорь раскаленные противни
Солнечных зайцев пекут.
Уроки русского
Поле овсяное, тихое
Прячет улыбку в усы.
Каплет роса, или тикают
В маминой спальне часы.
С облака падают голуби,
Рдяное утро свежо.
Ткань поднебесного полога
Первым кроится стрижом.
Дверь наша в сенях захлыбала,
В подпол ушла тишина.
Встала деревня, одыбала
От упоённого сна.
Переливаются голуби
Радужным, ярким пером.
Будто бы звёзды расколоты –
Светят дрова серебром.
День – обновленьем и гомоном
Утренний двор приобнял,
И золочёную голову
В небо подсолнух поднял.
Пряная наша смородина
Перешагнула забор...
Милая, милая Родина –
Божьего промысла двор.
Вижу твоё назначение,
Вижу в тебе испокон
Божьего света течение,
Словно теченье времён.
Рынок
Вот рынок осенний, дымящийся, праздный,
Где радуга красок и звон голосов,
Красуется перец, и жёлтый, и красный,
На длинных прилавках, на чашках весов.
И сливы, и персики тут же – по кругу
Мне кажут свои налитые плоды,
И груша мигает, как лучшему другу:
«Попробуй-ка сочной моей вкусноты!»
Купцами пузатыми дремлют арбузы,
Вздымаются яблоки в каплях росы,
С горы винограда – прозрачные бусы,
И чёрные бусы спешат на весы.
Читаю салата зелёные свитки,
Цепляю глазами лотки, где лежат
Живых баклажанов тяжёлые слитки,
В жаровню бы сразу такой баклажан!
Ах, золотом дыня слепит, как царевна,
Готовая к ласкам и сладким пирам.
Здесь юг и восток... И родная деревня
Закатит с околицы свой тарарам!
81
 Уроки русского
В мешках развернёт золотую картошку,
В атласных щеках обжигающий лук,
И дед хомутовский расскажет дотошно,
Как лук и чеснок убивают недуг.
Иду меж рядов, где духмяною смолью
К себе подзывает кедровый орех,
Где сало томится в чесночном засоле,
Вниз – мягкою шкуркой,
прослойкою – вверх.
Рассыпаны спелые горы брусники,
Как будто рубины, сладки и черны,
И клюква пылает так ярко, взгляни-ка! –
Плоды её в сумерках даже видны.
Сидят и стоят у коробок старушки,
А в банках – и гриб, и огурчик тугой.
У этой старушки в засоле волнушки,
А рыжик и груздь – у старушки другой.
Солёной капустой меня завлекают,
Опятами и горлодёром таким! –
Попробуешь, будто змею приласкаешь,
И купишь себе, и подаришь другим.
Вот бабка цветную капусту приносит.
Огромную, плотную – ах, как бела!
Беру! – потому что немного и просит,
И в рынке не бросить, ведь еле снесла.
Старушки, старушки пестры, как кукушки,
На рынке у крынок сидят с молоком.
Их лица узришь, и привидится Пушкин,
И няня Арина с кудрявым клубком.
А эту бабулю узнаю и скоро
Уже у прилавка бабули стою:
Она настоящие мне помидоры
Приносит на рынок и редьку свою.
О Боже! Какая красивая редька,
Черна, как чернушка, сладка и горька.
И где, как не здесь, ты отыщешь, ответь-ка,
Дремучего, жгучего – к мясу – хренка!
Здесь тмин и кинза, и петрушка с укропом,
Букеты последних, дешёвых цветов...
Такого не знает, наверно, Европа,
Поскольку не видит таких стариков.
***
Пламенем белым метель полыхает
По закоулкам страны и души.
Плачет душа. Чьё-то горе вздыхает
К горю, как к морю,
на зов поспеши.
Не проходи мимо русской печали.
– Что тебе надобно? – горе спроси.
Душу свою ещё не откричали
В русской печали поэты Руси.
82
***
И выпал снег на тёмный город,
Как будто снял с души нагар.
Угрюмый ворон чистит горло,
Кричит неведомое: – Ка-р-р-р!
А снег засыпал наши годы,
Пустоты времени, души,
Провалы памяти народной,
Где не найти живой души.
Он лёг на ранние могилы,
Упал на древние кресты,
Где, словно мрамор,
жизнь застыла
Среди вселенской суеты.
Снег притушил сиянье славы
У тех, кто злом её нажил,
Усилил свет родной державы
И к бедам – радость приложил.
Накрыл дороги и канавы,
Рубцы окопов и границ,
И купол церкви златоглавой,
Где мир упал пред Богом ниц.
Молитва
Нетронутые белые листы,
И тишина, и в небесах – перила.
И напугалось сердце немоты,
И с Господом в тиши заговорило:
– Прости, Господь, удел наш роковой
И снизойди до существа земного,
Где о России с думой вековой
Я пред тобою на коленях снова.
Молюсь о горькой Родине своей –
Истерзанной, обманутой, несытой,
Где сгинули напевы косарей
И спит народ, как богатырь убитый.
Где очи русских деревень пусты
И курослепом зарастает поле,
Где покрывают Родину кресты
И в небесах рыдает колокольня.
Прости, Господь, мой горестный народ!
Верни надежду, укрепляя веру!
Уж реки крови перешли мы вброд,
Уже в другую переходим эру.
Мы строили и храмы, и мосты,
Чтоб нам идти к Сиялищу Пророка,
Но нас бросали в бездну темноты
Всемирные служители порока.
Мы обращались к светлым небесам
И снова путь окольный начинали,
Но бесы нас кружили по лесам
И чёрной мглою души начиняли.

Мы чуда ждём с небесной высоты,
Мы молча ждём последнего итога.
И посреди Вселенской немоты
Мы замираем в ожиданье Бога!
***
Мне на плечи кидается век-волкодав,
Но не волк я по крови своей.
Осип Мандельштам
Век двадцатый взлаивает глухо
И хрипит, как будто волкодав.
Почта.
Сумасшедшая старуха
Пишет телеграммы в никуда.
Что она, безумная, бормочет?
Что рукой корявою строчит?
Божий Суд властителям пророчит
Или современный суицид?
Пишет телеграммы со стараньем,
Карандашик послюнив сперва.
Взблёскивая тёмным подсознаньем,
Выбирает странные слова.
В ней страданье есть
и нету фальши,
Есть безумство, но паскудства нет.
Пишет слово «молния» и дальше –
Несусветный, судорожный бред.
Всё в ней сжалось,
будто взято в клещи,
Всё сместилось, к краю дней спеша,
Но ещё не выстыла, трепещет,
Плачет возмущённая душа.
...Тишина ворочается глухо,
Сонный город делает разбег...
Почта.
Сумасшедшая старуха
И кровавый сумасшедший век.
Забвенье
Как неба седина и как свинец – забвенье.
Забвение молчит, как в космосе дыра.
В забвенье нет луча, нет боли, озаренья.
Забвенье – это смерть на кончике пера.
Век Пушкина ушёл
и Блока век –
в забвенье,
В забвение ушла история Руси.
Созрело среди нас манкуртов поколенье:
Как омуты глядят – о чём их ни спроси.
Забвеньем поражён, как будто бы проказой,
Моей России лик, и город, и село.
Народ не прошибить
Уроки русского
простою русской фразой:
«Давайте выживать забвению назло».
Поэзией родной свои омоем раны,
Вернёмся в Божий дом – в заботах о земле.
А то мы всей страной
сидим, как наркоманы,
На острой и слепой останкинской игле.
Сидим в безглазой тьме, забыв своё рожденье,
Забыв, что мы – творцы, поэты, мастера...
Нас оплетает сеть всемирного забвенья,
И с неба нам грозит живая тень Петра.
***
Опять над полем Куликовым
Взошла и расточилась мгла
И, словно облаком суровым,
Грядущий день заволокла.
Александр Блок
Сквозь непроглядный сон
забытые кочевья
Увижу вдалеке над юною страной.
Но даже в этот миг,
исполненный значенья,
Уже не изменить истории земной.
В доспехах золотых стремительные скифы
В себе наметят Русь,
но в самый чёрный год
Наткнутся на судьбу,
как парусник на рифы,
И скифская волна в курганы упадёт
.
Тяжёлый хан Кучум,
опившись русской крови,
Дорогой кочевой по косточкам пройдёт.
Князь Игорь оживёт
и в златопевном «Слове»
Бессмертье и любовь России обретёт.
И засмеётся Русь
в заговорённом платье,
Как солнце, зацветёт наш русский огород.
И хватит всем земли,
и хватит благодати,
И Господу Христу помолится народ.
Но вынырнут опять
угрюмые кочевья
Из падающих дней, из мировых пустот.
Донского будем ждать –
до самоотреченья –
И умирать в Орде, и жить из года в год.
И ныне – орды орд
Россию окружают,
Как скифы – мы идём в глухие времена.
В России не живут,
в России не рожают,
В Отечестве идёт гражданская война.
83
 Уроки русского
Неужто не избыть
нам мировой печали?
Неужто не прогнать объевшейся Орды?
«Наверно, не избыть», –
мне ветки отвечали
И сбросили в овраг червивые плоды.
Русская трагедия
Белые. Красные. Что с нами стало?
Кто поделил нас на этих и тех?
Красные. Белые. Нас уже мало.
Скоро не станет, наверное, всех...
Красная армия. Красная ярость.
Белогвардейцев не брали живьём.
Красные. Красные... Не состоялось.
Не прижилось то, что взято ружьём.
Белое войско крестом золотили
И закаляли под пенье свинца.
Белые. Белые... Вас победили,
Но не убили ещё до конца.
Красные. Красные. Как же вы бились
С русскими братьями?
С русской судьбой?
Красные головы к солнцу катились,
Нёсся лавиною сабельный бой.
Белые. Белые. Вы не рядились,
Если летел наступающий враг...
Бедные головы рядом катились:
Белая с красною в тёмный овраг.
Молитва
Что же это, Господи, творится?
Убивают вороги страну!
Русь моя неужто растворится,
Упадёт в немую глубину?
Жизнь – неуродившееся жито.
Родина побита, как грозой.
Обозри Россию, Вседержитель,
И умойся горькою слезой.
Достучались до Твоей келейки:
– Избави, Спаситель, и прости!
Плачет в роще иволга-жалейка,
Плачет сердце русское в груди.
Оборотни встали по дорогам,
Окружили Родину кольцом.
Мы стоим
пред Всемогущим Богом,
А они – пред золотым тельцом.
Золотыми щупальцами душат
Мой народ – воистину святой.
Умирают молодые души,
Сбитые, как пулей, наркотой.
84
Я смотрю на Родину в бессилье:
Где бытует вековечный враг...
Господи! Ведь он мою Россию
Захоронит в мировой овраг.
Не могу отвлечься и забыться,
Не могу печаль свою избыть...
Господи, не дай стране убиться!
Господи, не дай страну убить!
Моей полонённой Родине
Назад, наверно, время катится...
У мира лопнули края.
Небесная упала матица.
Пропала Родина моя.
Над перелесками и пашнями
Господь лампаду погасил.
Народу павшему и падшему
Подняться не хватает сил.
Земля пытается былинками
Свой рот рыдающий зажать.
В горах, заколотые финками,
Родные витязи лежат.
И видно русичу бездомному
У застеклённого пруда:
В разбитый храм по небу тёмному
Слезою катится звезда.
Моя Россия! Водосвятица,
Оборонённая крестом!
Не умирай – ни в лёгком платьице,
Ни в тяжком шлеме золотом!
Воспрянь – смолёная, зелёная!
Промой глаза и облака!
И, как душа незамутнённая,
Иди в грядущие века!
***
Я еду в поезде.
Домишки
Во тьме мелькают и бегут
За поездом,
как в норку – мышки,
А там их кошки стерегут.
Пушистого тумана кошки
Глотают тёмные дома...
И пропадают люди, стёжки,
Сторожки, дрожки, закрома.
Состав летит без передышки
В тумане, будто – в никуда...
Играют с нами
в кошки-мышки
Шального века – поезда.

Русь
На страну смотрю участливо,
На забытые края.
Ну когда ты будешь счастлива,
Русь угрюмая моя?!
От пожаров и от дыма я
Укрываюсь без конца.
Ну когда же, Русь родимая,
Ты спасёшься от свинца?
Беды катятся лавиною...
Ратоборцем встану я
Над тобою – журавлиная,
Русь былинная моя.
***
Вижу толщу вселенских завес,
Сквозь века уходящую в небыль,
Где стоит, словно скважина, небо,
Словно мира глубокий порез.
Этой влаги испить поспеши,
Высоту поднебесную пробуй,
Чтоб в тебе не избылись до гроба
Чистота с высотою души.
Художник и сатана
Сколько истин на свете? Наверно, одна?
Сколько истин ещё – непреложных?
Как-то встретились в дальних мирах –
сатана
И идущий по свету художник.
Говорит сатана: – Ты талантом согрет,
И его почитаешь ты Божьим?
– Да, конечно.
– Тогда напиши мой портрет,
Коли ты – настоящий художник.
Потеснив небеса, развернули холсты
Сатана и бродячий художник.
– Я тебя напишу, если истина ты!
– Я из истин.
– Каких?
– Непреложных!
Пузырился рассвет.
День, опухший от сна,
Покосился невиданным фертом.
Над свистящею бездною сел сатана,
А художник застыл над мольбертом.
Пригляделся, спросил:
– Что за облик возник
Предо мною? Он – тысячеликий!
Кто ты? Дно или небо?
– Я – вечность и миг.
Я – антихрист. Я – тьмы повелитель.
Уроки русского
Я разорванной мглою весь мир забросал,
Словно комьями чёрного снега.
Я Иуду родил. Я Христа не спасал.
Ты, художник, теперь – мой коллега.
Ты со мною себя своей кистью связал.
И о Боге не тщись. Ты – безбожник.
Ведь однажды меня ты уже написал.
– Как же так?! – изумился художник.
– Как и многих, объяла тебя темнота,
И за тридцать серебряных тоже
Вдохновенно
с меня
написал ты Христа!
– Боже мой! – содрогнулся художник.
– Боже мой! – он воскликнул, –
моя в том вина,
Что я предал и небо, и сушу!
И в кипящую мглу прохрипел сатана:
– Этот мой. Я возьму его душу!
В сатанинских объятьях до тёмного дна
Докатился безбожный художник...
Сколько истин на свете?
Наверно, одна!
И она, как Господь, непреложна!
***
Юрию Кузнецову,
автору книги «Русский узел»
Твоему закалённому духу
Молчаливо внимает страна.
Твоему абсолютному слуху
Боль грядущего века слышна.
Ты уходишь на стороны света,
Оставаясь на месте своём,
Понимая, что имя Поэта
И душа не сдаются внаём.
Для высокого русского слова
Ты на грешную землю пришёл,
Чтоб до мёртвого и до живого
Достучался твой зримый глагол.
Православный,
и нехристь,
и выкрест –
Все нашли себя в русском краю,
Но извечною злобой антихрист
Прожигает Отчизну мою.
Полумертвые падают птицы
Над пустым, обгоревшим жнивьём.
Ты выходишь
с антихристом биться –
Русский ангел с последним копьём.
85
 Уроки русского
Классическая лира
Уж целый век себя я не щажу,
Меня спасла классическая лира.
Живя на гребне лет, на рубеже,
Прислушиваясь к раненому миру,
В своей неувядаемой душе
Взлелеял я классическую лиру.
Я с нею в диком космосе летал,
В кромешный ад Орфеем опускался
И, оглушённый, голос обретал,
Опустошённый, к лире прикасался.
Иду по жизни, словно по ножу,
Разломы бед людских переживаю.
Все боли века я в себе ношу
И из кусочков Родину сшиваю.
Не забываю пастырей святых,
Учителей своих не забываю,
И потому неведомый мой стих,
Как таинство святое затеваю.
На берегах истории стою,
В моих руках молитвенник, просвира.
И здесь ко мне у бездны на краю
Является классическая лира.
И обостряет зрение и слух,
И, становясь спасением для мира,
Возносит до зенита русский дух –
Российская классическая лира!
***
Стихи в старинную тетрадь
Записывать,
как струйки мёда
Вкушать. Не тщиться и не лгать,
И у скрипучего комода
Стоять и со стекла стирать
Пыльцу от бабочки умершей,
Твоё сознание сумевшей
К себе, умершей, приковать.
И самого себя позвать
Уйти в поля,
уединиться,
Текучих мыслей не сбивать,
Летучих листьев не срывать
И горькой осенью упиться.
Поля пусты.
Кусты черёмух
В небесных видятся проёмах,
Их из пространства не убрать,
Не отпустить из глаз навеки,
И, как стихи, сырые ветки
Вписать в старинную тетрадь.
86
***
Как хорошо идти по свету,
По краю звёздного пути
И славу русского поэта
Державной поступью нести.
Как хорошо служить России
И знамя чести поднимать...
Как горестно своё бессилье
В служенье этом понимать...
Ворон
Сел на ветку мирозданья ворон,
Триста лет ворочался, молчал...
И потом одно лишь слово:
«Кворум!» –
Чёрный ворон в темень прокричал.
Ржа съедала зубы тяжких борон,
Брошенных у века на юру.
Скрежетал железом старый ворон
И летел в бездонную дыру
Между тёмным небом и землёю,
Где костями Люцифер играл,
Краски мира присыпал золою,
Кворум чёрной силы собирал.
Силы зла, вы кворума достигли,
Вас качнуло в сторону земли...
Зубы, раскалённые, как тигли,
На куски Россию рассекли.
Помни, ворон! Знайте, инородцы,
Русь мою вогнавшие в пустырь:
Из кусков Россия соберётся,
Оживёт, как русский богатырь!
Жила с жилой свяжутся,
кость с костью
Соберутся, как Волошин пел.
Ворон, ты за нами не охоться,
Ты на кворум жизни не успел!
***
Рюрику Саляеву
Умирает корявая ива
Над проклятием смрадных болот.
На краю мирового обрыва
Ожидаю спасительный плот.
Но над чёрною бездною века,
Над могилой усопшего дня
Нет ни робота, ни человека,
Нет ни волка, ни старого пня.
Только в тёмной дали над крестами,
В небе лязгая, как эшелон,
Пролетает железная стая
Перемазанных кровью ворон.

И, печалью пронзённый до донца
За мою полонённую Русь,
Я дождусь воскрешения солнца,
Но спасительный плот не дождусь.
На краю светового потока,
Где заблудшие агнцы бредут,
Под присмотром Господнего ока
Неприступный построю редут.
Моё русское знанье жестоко...
Я-то знаю – мне жить не дадут:
То ли с запада, то ли с востока
Завтра новые гунны придут.
Но сглотнет их кровавая пена,
Прогоню я их души кнутом.
Посреди и разора, и тлена
Я дострою разрушенный дом.
...Нежным пухом оденется ива,
Станет бездна хрустальным прудом.
На краю мирового обрыва
Я спасу свою землю трудом.
***
Мы по макушку в землю врыты,
А нам так хочется в зенит,
Но думы русские забыты,
И память русская звенит,
Как будто колокол небесный.
Как будто выдох всей земли.
Нас уничтожил век железный –
Себя мы в Господе нашли.
***
Ой ты, Родина златоглавая,
Ты лесами, цветами расцвечена!
Судьбоносная, величавая,
Неподкупная, вековечная.
В золотых веках предком свитая,
Ввысь до Господа вознесённая,
Где ты, Родина позабытая,
Злыми ветрами унесённая?
Как пробитая астероидом,
Ты свистишь насквозь
свистом горестным.
И едят тебя смертным поедом,
А защитников – ровно горсточка.
И высокая, и широкая,
Ты была на миру заглавная.
А теперь стоишь одинокая,
Но, как прежде, ты – православная.
И, как прежде, ты – моя Родина,
Ты – любовь моя сокровенная,
Мной не предана и не продана,
Русской памяти сердцем верная.
Уроки русского
Предку-воину благодарная,
Горемычная и несытая,
Небом чтимая, богоданная,
И поэтому не убитая.
***
И ныне, и присно, вовеки веков
Пускай в сердцевине вселенной
Восходит Отчизна моя без оков,
Великодержавна, нетленна.
Пускай из грядущих
и прошлых веков
Восходит звезда постоянства,
И Родина светит из всех уголков
Пронзительным светом славянства.
Пускай возжигается русский огонь
На росстанях и перекрёстках,
И бережно держит сыновья ладонь
Грядущего века отросток.
Пасха
Словно печка – заря затопилась,
Заалела, как дверца, в ночи.
Мне сегодня
под утро приснилось:
Выпекает заря куличи!
Это правда,
а может быть, сказка,
Но я вижу на стыке веков:
Луч рассвета –
янтарная скалка
Раскатала блины облаков.
Это тихая явь или небыль?
Я услышал:
запела пчела,
И поджаристо хрустнуло небо,
И весёлая Пасха пришла.
***
Свои сердца мы воскресили,
Свою оплакали юдоль.
Высокий свет моей России,
Он пересилит гнев и боль.
Свет не погибнет и не сгинет,
Он во спасение горит.
Россия ворогов отринет
И боль свою заговорит.
Высокий свет моей Отчизны,
Он троеперстием воздет.
Для Божьей истины, для жизни
Сияет негасимый свет.
г. Иркутск
87
 Уроки русского
Валерий БАЙДИН – прозаик, культуролог, член Московского комитета литераторов,
доктор русской филологии. Родился в Москве, некоторое время был близок к
московским хиппи, связан с религиозным движением среди молодёжи, а также в разной
степени с известными священниками Русской Православной Церкви – о. Димитрием
Дудко, о. Александром Менем и о. Всеволодом Шпиллером. Под давлением КГБ был
исключён из аспирантуры исторического факультета МГУ и уволен из Института
истории искусств. В начале 1990-х годов уехал из России, учился в Женевском центре
изучения христианской культуры, защитил во Франции докторскую диссертацию
«Архаика в русском авангарде. 1905–1941 гг.». Валерий Байдин – автор многих статей
и эссе о русской художественной культуре, литературе и современном искусстве,
опубликованных в научных и литературно-художественных изданиях России и
Франции, автор романа «Сва» и автобиографической повести. Живёт в Нормандии
(Франция) и в России.

Дети кислотных дождей

Валерий БАЙДИН

Попытка ненаучного осмысления движения хиппи в России

С
уществует множество журналистских статей и
различных исследований, посвящённых дви-
жению хиппи в России. Опубликованы литера-
турные произведения, воспоминания, манифесты
наиболее видных его участников. После их прочте-
ния неизбежно приходишь к мысли, однажды уже
высказанной в Сети: «Написать историю хиппи не
реальнее, чем зарисовать водопад».1 Русский хип-
пизм плохо поддаётся всевозможным описаниям,
однообразие которых давно набило оскомину. Не-
измеримо важнее уловить его суть и попытаться
понять, каким образом это насквозь прозападное,
протестное, рвущееся в будущее движение приве-
ло немалое число его участни-
ков к православию – глубинной
и по сути «антизападной» осно-
ве русской культуры. Глядя под
этим углом зрения, попытаемся
отступить от всех правил – изо-
бразить птичью стаю в полёте,
зная, чем он закончился...
1 По образу жизни и месту в
Первого июня 1967 года, в
День защиты детей, на Пушкин-
ской площади в Москве горстка
молодёжи чужеземного вида
призывала изумлённых прохо-
жих отказаться от ненависти,
насилия, потребительства и
принять систему ценностей, ос-
нованную на любви. Их пропо-
ведь длилась недолго и вряд ли
была услышана, если не считать
милиции и вездесущих «орга-
нов». Так, согласно мифу, в Рос-
сии возникла Система.
Первые русские хиппи вместе
с их вдохновителем Юрой Солнцем (Бураковым)
избрали для своих собраний площадку у памятни-
ка Маяковскому – «Маяк». Туда уже много лет ве-
черами привычно стекалась московская богема,
приходили битники-одиночки (интеллигентные
бродяги, читавшие по-английски), неброско оде-
тые иностранные журналисты и внимательные
зеваки в штатском. Это место – первая проталина
хрущёвской «оттепели» – было в 1958–1961 годах
знаменито бесстрашными выступлениями воль-
нодумных поэтов. Завещанием того «Маяка» стало
дерзкое стихотворение Юрия Галанскова «Гумани-
стический манифест». Вряд ли хиппи много об этом
знали, хотя сама их Система во
многом основывалась на гума-
нистической утопии «преобра-
жения жизни». Их не интересо-
вала политика, гораздо больше
их манил скрытый под толстым
слоем бронзы образ нищего
юноши-поэта в мятой шляпе и с
шёлковым бантом на груди.
культуре хиппи были близки к
русским авангардистам пер-
вых десятилетий ХХ века. Оба
движения были тесно связаны
с западными влияниями, но
сохранили своеобразие, оба
возникли на разломах отече-
ственной истории – накануне
падения царской и советской
империй. И те и другие остро
чувствовали «время перемен» –
когда из недр народного подсо-
знания под видом апокалипти-
ческого мифа о «новой жизни»
всплывала разбуженная рево-

88
 Уроки русского
люционным кризисом архаика. Не ведая о Бахти- нитофону песни, каждый их крик и вздох: «Кто это?»
не, и авангардисты, и «системный народ» смехом – «Разве не знаешь? Это Гребень. Гребень волны...»
противостояли страху и насилию. «Карнавальное ...Дети кислотных дождей, от которых чернеет ли-
празднество», словесная игра и отчаянное шутов- ства и смертельно белеют лица. Как часто они иска-
ство под всевидящим оком власти были их вызовом ли вслепую, шли мимо солнца, мыслью стремились
миру несвободы. Вслед за футуристами хиппи жаж- в нижние бездны, верили наугад, торопливо влю-
дали экстаза, который называли «кайфом», искали блялись и легко отчаивались во всём на свете. Что-
смысла жизни за её пределами, провозглашали ги- бы это понять, нужно было погрузиться в душу хоть
бель искусства, конец поэзии, смерть мещанства и одного из них. Сквозь черноту растаявшего зрачка
его морали. Но в этом всеотрицающем анархизме на ледяное дно, где слой за слоем отложилась бы-
и тогда, и потом угадывались древние коды само- стро прожитая молодость – мелкий мусор слов и
настройки – перехода в будущее через точку хаоса глупых пирушек, неразличимые следы встреч и ми-
и небытия. После «распыления всех форм» с неиз- молётной любви, не похожей на любовь.
бежностью возникал новый канон, однако в 1970– Как могло так случиться? Они казались лучши-
1980-е годы вместо сталинской «неоклассики» в ми, первыми среди всех. И первыми стремительно
культуре и самой жизни начали проступать строгие ушли – будто четвертовали собственные жизни.
образы православия... Остались их песни, россыпи забытых стихов, ри-
Слово «хиппи» казалось синонимом юности, по- сунки, блёклые фотографии. У них почти не было
могало сохранить душу в мире лжи. Они взирали да- вещей, а те, что имелись, расходились по друзьям
леко на запад от рубиновых звёзд, говорили на слен- и незнакомым людям. На всех делились кров и еда.
ге, чтобы избежать газетного «новояза», и надевали Но дорога, даже если они шли вместе, у каждого
крестики, ещё не была своя. Она ка-
задумываясь о залась бесконеч-
вере. Среди моло- ной, на ходу из
дых они стали пер- ничего возникал
выми, кто осмелил- праздник, и ког-
ся объединиться да кто-то вдруг
во имя свободы и падал, это невоз-
решил полностью можно было по-
оторваться – от нять. Ведь нельзя
безликой толпы устать от радости
«строителей ком- и свободы. Увы...
мунизма» и от Разум отказы-
земли, насильно вался принять
превращённой в бессмыслицу жиз-
Советскую родину. ни. Надвое рас-
Оторваться ввысь. калывалось со-
Их можно было знание: «Есть Бог?
узнать по глазам. Володя Андерсон (1973) – игумен Серафим (Андерсон) (2008). Или есть только
Всё остальное Фото из архива автора смерть?». Вера
было дополне- рождалась искрой
нием к их взглядам – на собеседника и на жизнь. от удара в сердце. Вдруг становилось ясно: никогда
Внешность, украшенная знаками иной судьбы, ничего не поймёшь, пока не войдёшь в храм. Ну, в
средневековые лица в локонах длинных волос, конце концов... Сколько можно вместе с толпой хо-
красиво перехваченных на лбу лентами или те- дить вокруг и глазеть на происходящее? А что про-
сёмками, обрывки заумных разговоров, смеющая- исходит? Непонятно. Какая-то чепуха. Или тайна?
ся речь, улыбки хмурым прохожим, внимательное Банальная, как зачатие жизни.
молчание. Они были другие, не сливались с окру-
жающими. Если собраться с духом, подойти и спро- 2
сить: «Кто вы?» – в ответ слышалось: «Мы живём, ...В руке пасхальная свечка – тихо горит и гре-
чтобы любить... Оставайся с нами, и всё поймёшь». ет. Крестный ход останавливается, из распахнутых
В каком-то дворе окружённая друзьями девушка дверей свет врывается в ночь. Бьют в ушах, в висках
пела под гитару: колокола, вокруг сотни голосов кричат немысли-
Я знаю вас – вы ищете небо, мое, и от всеобщего радостного безумия, ничего не
Небо, чтоб улететь... понимая, ликует душа.
Это была пронзительная правда о каждом из Си- Старик-священник касается пальцами лба, тела,
стемы. От нескольких гитарных аккордов навсегда плеч, бережно смотрит в глаза. Всё внутри загора-
отключалось радио, голубым огнём сгорали телеэ- ется от его лёгких прикосновений. «Слушай своё
краны, навек глохли голоса из Кремля, стремительно сердце и иди, не оборачиваясь назад». – «Неужели
уменьшался город, увешанный красными лозунгами. верить так просто?» – «Путь веры не бывает про-
И из уличного шума возникала музыка другой жизни: стым. Она рождается не в глубинах мысленных, а в
The Beatles, Queen, Pink Floyd, Yes, Genesis... Открове- сердце, вместе с душой, когда разум ещё спит. По-
нием были и свои, услышанные вживую или по маг- верь себе – и поверишь Богу».

89
 Уроки русского
Когда-то загорелые мускулистые комсомольцы и
арийские бестии находили своё место в военном
строю. А их душа искала себя в заповедной глуши
и в православном храме: «Да, мы не от мира сего.
Считай нас блаженными или юродивыми, если хо-
чешь. Кстати, ты Евангелие когда-нибудь читал?
Держи! Эта книга сделает тебя свободным». И напо-
следок усмешка: «При словах «советский интелли-
гент» я сразу хватаюсь за это оружие».
Никто из вождей больше не стучал по трибуне,
не объявлял о скором наступлении «светлого бу-
дущего», но поколение, кому его торжественно
обещали, мрачно ждало приближения сроков. Из
толпы ещё не был различим жутковатый 1984 год,
а знающие люди уже готовились к худшему. Самые
тонкие чувствовали приближение катастрофы:
утопия рушилась от собственной адской тяжести.
У кого-то сдавали нервы, кого-то сдавали властям.
Белые решётки «нового гулага» – психушек – на-
долго захлопывались за очередной жертвой. В них
томились свободные души – не «инакомыслящих»,
просто мыслящих. Остальные предпочитали жить,
не думая, – как все или мусолили в кармане парт-
билет, ожидая, когда ненавистная им «совдепия»
рухнет сама собой.
На Западе хиппи открыто заявляли свои пра-
ва, создавали коммуны, путешествовали по миру,
устраивали грандиозные рок-фестивали. Главным
созданием русских хиппи стала Система. Она опи-
ралась на опыт подпольного выживания «под глы-
бами», включала в себя сеть квартир, где любой
иногородний мог найти у хозяев приют и пищу, и
особых мест в каждом городе, где собирались, что-
бы пообщаться и послушать песни. «Тусовка» – это
глуповатое слово поначалу значило совсем не то,
что сейчас...
Среди западных хиппи было много выходцев из
низов, в России их среда была высокообразован-
ной, жадно впитывала мировую культуру и порож-
дала в ответ собственную. Уже в конце 1960-х годов
родился ленинградский рок, расцвёл самиздат, в
Питере появилась подпольная «сайгонская» по-
эзия, в Москве – вольные поэты с Арбата и с «Гого-
лей», возникли первые объединения художников-
хиппи – «Ирис» и «Фризия».
По природе хиппи были склонны к новейшим на-
правлениям искусства – абстракционизму, сюрре-
ализму, хеппенингу, стрит-арту, но в России среди
них отчётливо проявилась тяга к искусству рели-
гиозному, полузапретному – иконе и буддийской
мандале, тибетскому песнопению и шаманскому
камланию, индийскому ситару и восточной флейте.
И за рубежом, и в России хиппизм возник как
радикальное антибуржуазное, антипотребитель-
ское движение. Все последующие молодёжные
контркультуры, за исключением панков, оказались
вполне успешными коммерческими проектами, не
более.
Влияние русских хиппи на современную куль-
туру несомненно. От них позаимствована ныне
уже привычная сленговая речь, манера стильно
одеваться – вопреки официальной моде, тради-
ции неполитических уличных акций и негласных
90
«квартирников» с подпольными концертами и вы-
ставками. Посреди оцепенелой советской повсед-
невности они явились вестниками давно забытой
жизненной свободы.
И всё же следует признать: движение хиппи сла-
бо укоренилось в России. Даже в период расцвета
в середине 1980-х годов во всём Советском Союзе
насчитывалось лишь несколько тысяч его участни-
ков. Для сравнения: в 1970-е годы хиппи составляли
несколько процентов населения США. В русской
Системе так и не возникли свои культовые фигуры
наподобие Керуака, Берроуза или Ферлингетти.
Отечественная рок-музыка, акустическая по пре-
имуществу, при всей талантливости её создателей,
долго оставалась бедной и тусклой по сравнению с
западной. Даже слово «хиппи» плохо прижилось, и
те, кто себя к ним относил, предпочитали называть-
ся «системными людьми», принадлежать к Системе,
хотя никакой системы не было ни в мировоззрении,
ни в организации. Хиппизм возник вовсе не для
противостояния советской системе. Это движение
сложилось как независимое от внешнего мира со-
общество свободных людей – без высших и низших.
Именно отсутствие какой-либо структуры, вож-
дей и политических программ позволило ему
выдержать многолетний натиск КГБ. Идеи, при-
шедшие с Запада, привились на иную культурную
почву, с иными традициями и дали иные резуль-
таты. Русские хиппи и не могли, и не очень хотели
во всём следовать за иностранными предшествен-
никами. Они не жили за счёт богатых родителей, а
учились или работали. Они не «боролись за мир»,
поскольку этим занималась советская пропаганда,
а хранили мир в душе. Они не объединялись в нар-
кокоммуны с общим имуществом, супругами и деть-
ми. Взрослея, предпочитали создавать семьи, ино-
гда содружества семей или выживали, как могли – в
стоическом одиночестве и безграничной свободе.
...Вам, с каждым шагом, словом, помыслом себя из
жизни вычитающим, день за днём палящим трын-
траву, чьи мозги изуродовали колёса «беспечных
ездоков», в чьей крови медленно закипает труп-
ный яд, ваши предшественники кричат из тьмы: «Не
идите за нами! Мы искали нескончаемый «кайф», а
нашли бесконечный, невыразимый ужас».
Отказ от наркотиков становился для русских
хиппи первым и важнейшим духовным шагом и ча-
сто вёл к выходу из Системы. Те, кто выбирал жизнь,
с неизбежностью тянулись к вере, и в большинстве
случаев эта вера была православной. Александр
Дворкин, активный хиппи с 1973 года, свидетель-
ствует: «Со временем у меня появилось ощущение,
что чем-то не тем обернулась вся наша хипповская
свобода, особенно когда начались наркотики и
когда вчерашние друзья начали друг другу эти нар-
котики продавать».2
В конце 1970-х годов, после съездов хиппи со
всего Союза в Латвии (Витрупе, затем Гауя), единая
прежде Система разделилась на приверженцев
«психоделической революции» и убеждённых её
противников, а иначе на «нарков» и «мистиков».
Все они увлекались дзен-буддизмом и йогой, су-
физмом и эзотерическими практиками, учениями

Рерихов и «православного целителя» Порфирия
Иванова. Но для тех, кто отказался от наркотиков,
мистическое уже означало оптимистическое – путь
жизни, а не тихое самоубийство «дурью».
Именно тогда среди хиппи стало появляться
всё больше тех, кто избрал для себя христианство,
хотя до подлинной веры большинству из них было
ещё далеко. Все 1980-е годы в Системе предпри-
нимались попытки самоопределиться. Первые ма-
нифесты русских хиппи были написаны под явным
влиянием «новой религиозности» в духе New Age
и знаменитой «Декларации личной свободы» (1966)
западного хиппизма: «Свобода тела, достижение
наслаждения и расширение сознания». Послед-
нее – с помощью «психоделической революции»3.
В раннем и наиболее ярком манифесте «Канон»
(1982) вольный пересказ этих положений увенчи-
вался немыслимым, отчаянным вызовом всей окру-
жающей жизни: правом на самоубийство. Автор –
Аркадий Славоросов (Гуру) утверждал это право с
помощью едкой игры в слова, в непонимание сути:
«Откуда, наконец, это суровое табу на самоубий-
ство, особенно суровое у людей, исповедующих
религию Бога, обрекающего себя на смерть? ...Лич-
ность – это их единственная непреходящая соб-
ственность, самая устойчивая валюта, и всякая по-
пытка её разрушения и саморазрушения вызывает
бюргерскую смертельную ненависть собственни-
ка».4 Получалось, что цель хиппи состоит в дости-
жении «нечеловеческой» свободы – ценой отказа
от личности. Но что становится тогда свободным,
если вместе с нею исчезает шагнувший «за пределы
жизни» человек?
«Гуру» отечественных хиппи явно пытался вер-
нуть в русло «канонического» хиппизма и русскую
рок-музыку, которая вслед за хиппи-христиана-
ми уже начала отделяться от Системы: «Словечко
«рок»... оказалось наиболее ёмким, чтобы вместить
в себя глубокую бессмыслицу, истошный шёпот
улицы, сохранив набивший оскомину скандальный
привкус конфронтации... Рок – эскапизм, бегство от
тотального контроля над самим собой... Рок при-
зван провоцировать психоделический взрыв со-
знания».5
К счастью, в русском роке всё было далеко не так.
В нём исподволь готовился «религиозный взрыв
сознания». Ответ на проповедь Гуру пришёл лишь
через несколько лет, когда Сталкер (Александр
Подберёзский) вместе с друзьями (Генерал, Лера
Воробей) пустили по рукам остро полемический
текст «Хиппи – от Системы к Богу. Манифест трёх
системных людей» (Москва, 1986). В нём утвержда-
лось: «Психоделическая революция имела под со-
бой солидный теоретический базис... Но история –
как наша, так и западная – показала, что в конечном
итоге наркотики губят людей как физически, так и
духовно... низводят до уровня животных и разъеди-
няют».6
В фантастическом рассказе «Конец Калиюги»
Сталкер ещё резче противопоставил наркотики
хиппизму: «Многие наркоманы называли себя хип-
пи... не было объективного критерия. Каждый под-
разумевал под хиппи всё, что ему вздумается».7 Увы,
Уроки русского
авторы упомянутого манифеста «всё, что им взду-
мается» понимали под словом «Бог»: «Бог един, как
бы его ни называли – Иисус или Будда, Великое «Я»
Вселенной, Брахман или Кришна. В неявной форме
Бог присутствует и в мировоззрении материали-
стов... Материалисты верят в некоторые нравствен-
ные идеалы... Эти идеалы и есть Бог. ...В последние
годы в Системе наметилась еще одна тенденция –
многие системные люди начали заниматься тем, что
принято называть «оккультизмом», ...к этой тенден-
ции мы относимся положительно. По-видимому,
здесь действительно скрыты колоссальные резер-
вы возможностей человека. Это  – путь, и это путь
к Богу».8 Попытка создать новую Систему и без нар-
котиков, и без ясной веры, на основе всерелигиоз-
ного оккультизма, кончилась трагично: самоубий-
ством Сталкера. И не его одного.
Путь русских хиппи к Церкви был трудным. В по-
явившемся вскоре анонимном «Манифесте «Союза
солнечных лучей» (Ленинград, 1987) повторялось
уже знакомое: «Мы верим в Христа, но... как в сим-
вол, отразивший в себе высокие и мудрые идеалы
человечества, его тысячелетний опыт».9 Но далее
утверждалось: «В поклонении Христу – стремле-
ние каждого из нас достичь его духовного уровня
для того, чтобы чувствовать за собой право про-
поведовать среди окружающих».10 Авторам этого
воззвания, видимо, не приходило в голову, что не-
возможно проповедовать «символ», что такая про-
поведь никому не нужна. Но само их желание нести
людям «высокие и мудрые идеалы» было весьма
красноречиво.
3
Пожалуй, лишь в конце 1980-х годов, когда по-
всюду в России начали открываться полуразрушен-
ные храмы и монастыри, движение к православию
стало для русских хиппи осознанной жизненной
потребностью, духовным выбором. Одни просто
покидали Систему, другие шли дальше, становились
церковными сторожами, иконописцами, священни-
ками и их жёнами, а некоторые полностью оставля-
ли «больной мир» – уходили в монашеские общины.
Василий Бояринцев (Лонг) так описывает пово-
рот к Церкви московских хиппи: «Началось с того,
что приятель мой Миша Павлов неожиданно исчез
из Москвы в какой-то неведомый тогда монастырь
под названием «Оптина пустынь»... Первым «хип-
повым» иеромонахом в только открытой после ре-
ставрации Оптиной, так сказать, первого пострига,
стал Гоша Террорист (о. Сергий Рыбко)... Тогда же,
пройдя монастырское послушание, принял по-
стриг о. Тихон, бывший автостопщик, поэт и фото-
граф... Ещё один оптинский «ветеран» – иеромонах
Парфений, в прошлом крутой тусовщик... Иеромо-
нах Василий, регент хора Иоанно-Предтеченского
скита Оптиной пустыни, бывший рок-вокалист од-
ной из московских групп... А на клиросе в самой Оп-
тиной выдающийся бас – послушник Михаил – не
скрывает, что до ухода в монастырь играл во мно-
гих «подпольных» рок-группах... Виктория, бывшая
жена Миши Павлова, ставшего потом о. Макарием,
теперь уже не Виктория, а инокиня Ксения – при-
91
 Уроки русского
няла постриг в каком-то монастыре в Ивановской
области... В Шамординском женском монастыре –
благочинная обители матушка Сергия также бегала
в своё время в Оптиной вокруг отца Сергия, вся в
феньках и прочих прикидах».11
К Церкви часто приходили семьями. Разум – ате-
ист, но душа по природе христианка и неминуемо
страдает от ига «свободной любви», той, что почти
всегда заканчивается мрачным бездетным одиноче-
ством. Любовь по природе свободна, если не пре-
вращается в торговлю собой или общинный ритуал.
И поцелуй родился вовсе не в первобытных пеще-
рах, а в христианских катакомбах. Это был знак выс-
шей любви: целование – чело к челу – душа к душе.
«Системные герлы» понимали это первыми и от-
ходили от хиппизма с его заповедями фрилава и
психоделики. Веря, что Бог поможет выжить, что
будущие дети родятся здоровыми, они молились за
их мятущихся между небом и адом отцов, и те про-
зревали, становились мужьями, шли вслед.
Началом пути были городские тротуары, от-
правными точками – вершины светской культуры.
Неизвестный автор, ныне насельник скита Опти-
ной пустыни, вспоминает о своём состоянии юно-
шеского поиска: «Манила подпольная жизнь, ан-
деграунд, власть цветов, сладкая подкрашенная
свобода. Мы сидели, прищурившись, на грязном
асфальте в потёртых штанах, с томиком Гессе
в руках, и весь мир, казалось, был наш. Мы играли,
как дети, в найденный на дороге бисер, и ничего не
знали о Боге...»12
Но слово «Бог» уже теплилось в душе. В круг чте-
ния хиппи попадали не только писания американ-
ских битников, западных интеллектуалов, восточ-
ных мистиков. Они были знакомы и с ходившими в
самиздате книгами по русской религиозной фило-
софии и эзотерике: от произведений Флоренского
и Бердяева до «Откровенных рассказов странника»
и тёмных трактатов Блаватской. С удивлением об-
наруживалось, что «Сверхсознание» М. Лодыжен-
ского даёт человеку ту ослепительную вертикаль,
которой нет в «Книге мёртвых» Т. Лири – пропо-
ведника наркотического «расширения сознания»,
что двухтомник Вл. Кожевникова «Буддизм и хри-
92
стианство» богаче идеями, чем откровения Аткин-
сона-Рамачараки, а православные старцы теплее и
проникновеннее дзенских учителей...
В размышлениях и спорах взрослели души и за-
ново строились судьбы. Истинная свобода лишь
ждала впереди и требовала непрестанного прео-
доления себя. Наступал день, и прошлое начинало
всё быстрее рушиться за спиной. Бывшие хиппи от-
казывались сразу от всей прежней грязи – наркоти-
ков, алкоголя, сигарет, консервов, животной пищи.
Жили аскетами, голодали по Брэггу, лечились по
аюрведе, овладевали пранаямой, поселялись по-
среди дикой природы, ходили босиком, купались в
ледяной воде, восхищались природой, арт-роком,
искусством и поэзией. Сама жизнь становилась для
них художественным творчеством, каждодневным
Как молоды мы были... Фото из архива автора
«творением себя». Они занимались философией и
духовным созерцанием, искали «сатори» и... прихо-
дили к православию, изумлённо открывали в себе
древние архетипы «народной веры» – религии «ис-
ступления и восторга», покаяния и праздника, ры-
дания и радости.
4
Русская рок-музыка зрела одновременно с дви-
жением хиппи, наиболее ярко выражая его сти-
хийную философию жизни, поначалу состоящую
всего из двух слов: «свобода» и «любовь». Затем
к ним присоединилось третье – «вера». С начала
1980-х годов в творчестве лидеров отечественно-
го рока зазвучала христианская тема. Борис Гре-
бенщиков в альбоме «Скоро кончится век» (1980),
на обложке которого красовалась статуя Будды,
признавался в одной из песен: «Но чтобы стоять, я
должен держаться корней». Спустя много лет в ин-
тервью «О буддизме и православии» (2008) он так
определил свои духовные искания: «Начиная при-
близительно с 1983–1984 годов я серьёзно открыл
для себя православие... И был увлечён и до сих пор
увлечён фантастической красотой православия
и гармоничностью его в России... Я продолжаю ис-
пытывать глубочайшую любовь к православию, но
знаю, что это не та система, которая может мне
позволить выразить себя целиком».13

Более последовательным оказался Юрий Шевчук
и, обратившись к православию, уже не колебался.
Знаменитой стала его песня 1985 года «Наполним
небо добротой»:
Вперёд, Христос, мы за Тобой
Наполним небо добротой!
Призыв принять высшие ценности жизни был вы-
зовом не только атеистическому государству, но и
безверию среди самих хиппи.
Сознательное обращение к Богу всегда является
личным выбором, и потому среди свободолюбивых
хиппи приход к православию не мог стать модным,
массовым явлением. Каждого ожидал свой неров-
ный и обрывистый путь. Гуру Славоросов, много лет
шедший мимо христианства, уже незадолго до смер-
ти покаянно просил в одном из стихотворений:
Обними меня крепче, любимая, обними меня крепче,
Помолись обо мне
Божьей Матери да Иоанну Предтече.
Перечёркивая своё прежнее богоборчество, он
признавался:
Но и мне, невольнику идеи,
Так хотелось зваться Homo Dei.14
Что помешало бывшему Гуру сказать о себе так
ещё в юности? Как сделался он невольником соб-
ственных безумных идей? Ведь когда-то именно он
утверждал: «Рок для нас – весёлая и смертельная
игра, вроде русской рулетки. Кто-то назвал хип-
пи вымирающим племенем – верное определение
по сути своей. Если рок и назвать искусством, то
лишь Art of Dying...»15
Ко времени написания «Канона» многие хиппи
уже отвергли «умирание в роке». Они избрали иное
искусство – подвижническое «умирание для мира»
и другой рок – в котором звучала проповедь пра-
вославия. Рок-музыка в те годы казалась понятней
и была слышней полузадушенного голоса Церкви,
она звала русских хиппи к христианству.
Известный миссионер игумен Сергий (Рыбко)
поясняет: «Мы искали Истину... рок-музыка – поч-
ти только одна она – решалась сказать правду...
По крайней мере, я впервые услышал евангельские
тексты в переложении рок-музыкантов...».16 Он
признаёт не без горечи: «Это был поиск Бога для
нашего поколения, поиск очень тяжёлый, связан-
ный со многими потерями друзей, потому что не
все дошли до конца, кто-то свернул в сторону – но
кто-то дошёл, стал православным христиани-
ном, а многие – священниками».17
Крот – Евгений Балакирев, представитель сле-
дующего поколения хиппи, в «Саге о Системе»
(Владивосток, 1999) имел основание заявить: «Ре-
лигиозные вопросы не были прерогативой Систе-
мы – точно так же, как она не могла дать человеку
окончательного мировоззрения, способного стать
основой всей дальнейшей жизни... Системный пипл
жил внутри своей мечты – а попросту нигде (в
пространстве мифа). Он был... обитателем мира-
жа».18 Именно это и погубило русский хиппизм.
В Системе после отхода христиан гуманистиче-
ский миф «преображения жизни» затмили возник-
шие на Западе идеи психоделического прорыва к
«первобытному» существованию – растворению в
Уроки русского
природном и докультурном. Балакирев с сожалени-
ем признаёт: всё, что осталось от движения, состоит
из «великовозрастных люмпенов и их подростково-
го окружения», для которых характерны антиинтел-
лектуализм и глубокий провинциализм мысли.19
В постсоветское время – всеобщих свобод и
всеобщего обнищания – хиппи, так и не обретшие
веры, легко превращались в бомжей, умирали от
наркотиков и алкоголизма. Движение потеряло
начальные ориентиры и постепенно сменилось
«панк-движухой» – сборищами фанатов всё более
«тяжёлых», «металлических» рок-групп, яростно
отрицающих романтизм своих предшественников.
Вместо хиппового «ринга», означавшего венец ху-
дожника и творца, они клеймили свои лбы грязной
печатью «панк». Для них «несчастным случаем» яв-
лялась уже не смерть, а сама жизнь. «Русский про-
рыв» стал смертельным надрывом русского рока.
Нужно ли всё проклинать, если «клины» лишь в
собственной голове? У этого по сути тупикового на-
правления есть приверженцы и ныне, в основном
среди начинающих музыкантов. Но кроме оглуша-
ющих ремейков старого панк-рока – «жесткача» в
голосе, потоков грязноречия, тоски по самоубий-
ству, «готических» монстров в видеоклипах, крика
вместо голоса и очень плохой музыки – они не спо-
собны предложить ничего, что затмило бы «сцени-
ческую апокалиптику» безбожника Егора Летова
или «православного панка» Романа Неумоева.
Юность не рифмуется со смертью. Жизненный
выбор делает не разум, а подсознание – тайный по-
кровитель души. Так в человеке пробуждается вера,
и рука с татуировкой греха впервые совершает
крестное знамение. Ответом на постперестроечное
массовое помешательство и эпидемию молодёжных
самоубийств стало лучшее, что создали русские хип-
пи – рок-музыка. В ней крики гнева и хулы сменила
неумелая молитва. В 1990-е годы стало отчётливее
и заметней новое культурное явление – православ-
ный рок, зарождение которого связано с питерским
ансамблем «Галактическая федерация». Но, бесспор-
но, к нему можно было бы отнести и «ДДТ», и «Наути-
лус», и «Алису», и «Чёрный кофе», и «Легион»...
Говоря о распаде Системы, Е. Балакирев был
прав лишь отчасти: с её исчезновением русские
хиппи отнюдь не исчезли. Верно утверждение:
«хиппи... – это состояние души, сродни явлению Бо-
жией благодати».20 Бывший «системщик» о. Никита
Панасюк и в наши дни не перестаёт утверждать: «В
душе я по-прежнему хиппи. ...По сути хиппи пропо-
ведовали евангельские истины. Прежде всего – лю-
бовь и свободу, которые, по словам святого Нико-
лая Кавасилы, являются двумя главными тайнами
христианства... Нас невозможно уничтожить – мы
возрождаемся в каждом новом поколении».21
Это замечательное признание говорит о многом.
Прирождённые миссионеры, хиппи нашли своё
духовное пристанище в живой, открытой, миссио-
нерствующей Церкви. Так было и в США, в деятель-
ности Jesus Movement, основанного бывшим хиппи
Л. Фрисби. Так стало и в России, когда Церковь до-
билась свободы обращаться «и к эллину, и к ски-
фу», чтобы всех обратить к вере. Изменился язык
93
 Уроки русского
православия, стал богаче, а к древним церковно-
славянизмам добавился живой говор улицы. Образ
хиппи в глазах современной молодёжи также стал
иным: «Любого человека, озабоченного... состояни-
ем своей души, своей внутренней свободой... можно
считать хиппи... Без веры в Бога вообще невозмож-
на жизнь... Никаких тусовок мы не проводим. Мы сво-
бодны даже от этого слабого намёка на обязалов-
ку... Мы все – просто друзья...».22
Нынешний хиппи – это тот, кому, как и в преж-
ние времена, нужна свобода, истина и красота, кто
живёт, чтобы любить, открыт вере и ни на кого не
похож посреди толпы, ряженной по очередной
подростковой моде. Придуманное скорее журна-
листами, чем теми, кого им обозначали, словечко
hippies никогда не имело строгого определения:
«модный», «стильный», «тот, кто в курсе»... Всё мимо
смысла. Между тем вопрос о сути русского хип-
пизма становится крайне важен, когда под словом
«хиппи» пытаются объединить представителей всех
молодёжных субкультур, а их поиски жизненного
пути насильно противопоставить поискам веры.
...Мелкие книготочцы, незрячие жуки-буквоеды,
выгрызающие в священных книгах заглавные бук-
вы и имена. Хитрыми ходами ползут между строк и
слов и ликуют, ни в чём не находя смысла. Грустно,
когда им уподобляются люди, и их души дотла ис-
тачиваются слепой злобой. «Олдовый человек» и
очередной учитель хиппи Андрей Мадисон далеко
не первый, кто занимался «толкованиями» Еванге-
лий. Но при всём желании свести их к «популист-
ской риторике», «шизофреническим формулам»,
«колдовству», «свальным исцелениям», «мазохизму
анахоретов», «зёрнам священного абсурда», он
оказался не в состоянии умалить значение Нагор-
ной проповеди. Даже после всех своих глумлений
он продолжал считать её «одним из самых возвы-
шенных напечатлений духа на бумаге». Разумеется,
Мадисон вынес христианству уничтожающий при-
говор: «Отрицание естественной жизни воплоща-
ется в утверждении неестественной смерти».23 И
завершил свои писания так: «Меня интересовали
только семантика и синтактика аферы под назва-
нием «христианство», а не его прагматика. Больше
Рок-ударник Никита Панасюк (80-е годы) – протоиерей Никита Панасюк (2010). веры – на «пустых холмах»,
Фото из архива автора находкой будет лишь пустота.
94
не интересуют».24 Это и были его предсмертные
слова, пусть написанные ещё в 1984 году, задолго
до самоубийства в 2009-м.
5
Немного стоят и «научные исследования» русско-
го хиппизма, если они основаны на затхлом совет-
ском атеизме. В известнейшей книге Т. Б. Щепанской
«Символика молодёжной субкультуры» (1992) среди
десятка выделенных автором символов принадлеж-
ности к Системе – «смерть, сумасшествие, нарко-
тики, детство, восток (инь-ян, дао, дзэн-буддизм,
тантризм, йога, кришнаизм, шиваизм, разного рода
медитативные практики)» – не оказалось ни любви,
ни свободы, ни христианства.25 Столь же далеки от
истины выводы другой учёной дамы М. Миндоли-
ной: «Настоящему хиппи претит принадлежность
к какой-либо одной религиозной конфессии».26
К сожалению, среди специалистов по молодёж-
ным движениям слишком много любителей иде-
ологических переводных картинок из недавнего
прошлого.
Нынешние самозваные идеологи так называ-
емых неформалов (бессмысленный комсомоль-
ско-милицейский термин) опускаются в борьбе с
православием ещё ниже – до уровня Общества во-
инствующих безбожников сталинских времён. Лю-
бава Малышева, главный редактор портала hippy.ru,
представляет хиппизм как амальгаму всех без раз-
бора молодёжных объединений: «Хиппи существу-
ют до сих пор повсеместно... В Систему в разные
времена входили хиппи, панки, рокеры, байкеры, эзо-
терики, диссиденты всех мастей, барды, ролевики,
туристы, фарцовщики, гомосексуалисты, крими-
нальная субкультура и пр.».27
Слово «хиппи» полностью лишается ею смысла,
а христиане среди них упоминаются лишь в од-
ном, придуманном самой Малышевой контексте:
«Пьющие хиппи старшего поколения... в основном
православны, плавноперетекающи в махровый на-
ционализм и откровенный фашизм».28 Ниже на той
же веб-странице она добавляет: «Из современных
русских хипов православное отделение, ко все-
му прочему, демонически гомофобно».29 В статье
«Тенденции. 2006» поучает:
«Религиозность – это при-
знак того, что человек
прекратил поиск. Он, что
называется, нашёл. Пола-
гаю, в некоторой степени,
в той, в которой вообще
существует духовный по-
иск, религия – это духовная
остановка».30
Малышевой нельзя отка-
зать ни в фанатизме, ни в не-
вежестве: ведь любая рели-
гия – это описание пути, это
установление связи с Богом.
Но если искать абстрактную
духовность вне дороги и

На этом портале, существующем с 2004 года, в
рубрике «Взгляды хиппи» есть раздел, звучно на-
званный «Лестница в небо» с подразделом «Духов-
ный поиск». Неудивительно, что там, где молодёжи
прописаны нужные направления духовных иска-
ний, среди различных течений протестантизма,
восточных религий, «естественной сексуальности»,
«кошерной кухни» (?) и прочего православие едва
упомянуто, и то косвенно. Зато помещена ано-
нимная «Антирелигиозная листовка», пытающаяся
представить христианство «религией ненависти», и
ещё некая «Парадигма христианства» (сайт Абсен-
тиса).31 Автор сайта, некий бывший атеист, под име-
нем Денис Абсентис создавший в своём LiveJournal
особый сайт «Дом Антихриста»,32 публикует на нём
изыскания на тему бесчисленных злодеяний хри-
стианства в Европе и России.33
К своей «лестнице в небо» Малышева приделала
и другие «ступеньки»: «Феминизм», Freelove (пло-
щадка «борьбы с гомофобией»), «Альтернатива»
(посвящена современному анархизму) и пр.34 Этот
«куратор» молодёжных движений уже несколько
лет издаёт на «Хиппи.ру» журнал «молодёжных аль-
тернатив» с весьма красноречивой рубрикацией:
«свободная любовь, психоактивные вещества, аль-
тернативная семья, альтернативное отношение к
работе, альтернатива религии...»35
Понятно, что у Малышевой могут быть и ярые
сторонники, вроде Маргариты Пушкиной, редакто-
ра журнала Забриски Rider (существует с 1994 года),
предназначенного для «абсолютных пофигистов»
среди молодёжи. Они, по мысли Пушкиной, должны
прийти на смену хиппи – «волосатым».36 Есть в мо-
лодёжной культуре и те, особенно среди рок-звёзд,
кто вполне искренне держится на расстоянии от
Православной церкви. Но эти люди всегда гово-
рят от своего имени и не пытаются осуществить
дехристианизацию молодёжных движений мето-
дами советской пропаганды. Неудивительно, что в
последние годы и они всё чаще называют себя пра-
вославными. Таковы, к примеру, обличители «цер-
ковников» Сергей Калугин и Дмитрий Ревякин или
певица «жизнесмерти» Анна Герасимова (Умка).
Вадим Лурье («иеромонах Григорий» катакомб-
ной церкви) лет десять назад уверял: «Экспери-
мент с религией в русской рок-культуре провалил-
ся...».37 По случайному совпадению на рок-сцену
почти одновременно с публикацией в Интернете
этого приговора взошла новая звезда: Ольга Аре-
фьева. В ноябре 2001 года она победила в номи-
нации «Лучший исполнитель» на Международном
фестивале христианской песни «Поющий ангел»,
проходившем в Москве, в храме Христа Спасителя.
От своей ранней песни «Аллилуйя» (1989) до по-
следнего диска «Авиатор» (2010) Арефьева не пре-
кращала предельно трудного восхождения в вере,
срывалась и взывала: «Помоги мне, Господи – Твоя
власть. Ниже, чем упала, не упасть».38 В словах из
«Авиатора» слышится её возвышенное кредо:
Это моё задание –
В небо поднять любовь.39
Путь Арефьевой в современном роке не исклю-
чение. Священник Сергий (Рыбко) уверен: «Наши
Уроки русского
рок-музыканты, наши корифеи, медленно, но верно
идут к православию: «Алиса», БГ, Шевчук, «Воскресе-
ние», «Машина времени»...40 Бывший хиппи, а ныне
игумен, он по себе знает силу небесного притя-
жения: «И дальше процесс будет идти, потому
что настоящий андеграунд – это из грязи вверх. А
вверху уже только один Бог. Дьявол не имеет такой
силы... Он работает в низменных областях. А все
светлые вещи – это Бог».41
«Много званых, но мало избранных»... Конечно,
далеко не все первые русские хиппи пришли к пра-
вославию, но есть признаки того, что спустя четыре
десятилетия их религиозные искания, их в основе
христианская утопия «преображения жизни любо-
вью» вновь обретают последователей. Новое поко-
ление молодёжи отказывается от наследия «абсо-
лютных пофигистов» и начинает свой поиск веры. И
не столь важно, называют ли они себя «хиппи» или
как-то иначе.
Нормандия, г. Кан,
2010
Ссылки
1. Арви Хэккер (Илья Васильев). «Летопись московской Системы» (2004). Цит.
по: http://www.hippy.ru/left/arvi/lostory.html
2. Цит. по: http://www.liveinternet.ru/community/optina/post140817785. В 1977
году Александр Дворкин уехал в США, где через несколько лет крестился под
влиянием известнейшего эмигрантского священника Иоанна Мейендорфа.
3. Цит. по: http://flowerhip.narod.ru/zrider1.html
4. Цит. по: http://enatramp.narod.ru/arhiv.files/guru.files/kanon.html
5. Там же.
6. Цит. по: http://enatramp.narod.ru/arhiv.files/stalker0.files/manifest.html
7. Цит. по: http://enatramp.narod.ru/arhiv.files/stalker0.files/stalker0.html
8. Цит. по: http://enatramp.narod.ru/arhiv.files/stalker0.files/manifest.html
9 . Цит. по: http://www.hippy.ru/f48.htm
10. Там же. В «Манифесте экстростиля» Александра (Купера) Куприна (1992–
1995) вновь воспроизводилась столь привычная для хиппи внецерковная
религиозность: «Бог – в основном, это любовь». Цит. по: http://www.hippy.ru/
extrostyl.html
11. Цит. по: http://bazilevs.narod.ru/page4.html
12. Цит. по: http://bazilevs.narod.ru/waytoscit.htm
13. Цит. по: http://www.biolocation.ru/forum/index.php?topic=195.0
14. Цит по: http://nattch.narod.ru/aslavorosov.html
15. Цит. по: http://enatramp.narod.ru/arhiv.files/guru.files/kanon.html
16. Цит. по: http://korolev.msk.ru/books/919/rybko5/H07-T.htm
17. http://www.patriarchia.ru/db/text/117339.html
18 . Цит. по: http://www.hippy.ru/vmeste4/11.htm
19. Там же.
20. Цит. по: http://www.hippy.ru/vmeste5/6.html
21. Цит. по: http://www.bazilevs.narod.ru/nikita.htm
22. Высказывание из молодёжной прессы. Цит. по: http://www.hippy.ru/hk21.
htm
23. Цит. по: http://enatramp.narod.ru/izvo.files/madison.files/1math.html и сл.
24. Там же.
25. Цит. по: http://subculture.narod.ru/texts/symbolism/index.html
26. Цит. по: http://www.socionavtika.net/Staty/Sociopraxis/mindol1.htm
27. Цит. по: http://www.hippy.ru/hist.html
28. Там же, в разделе «Повышение уровня культуры людей: духовный поиск».
29. Там же, в разделе «Фрилав».
30. Цит. по:http://www.hippy.ru/tend2006.html
31. Цит. по: http://www.hippy.ru/stairs/rel.htm
32. См.: http://absentis.livejournal.com
33. См.: http://absentis.org/abs/lsd_01_preface.htm
34. См.: http://www.hippy.ru/stairs.htm
35. См.: http://www.hippy.ru/vmeste.htm
36. Цит. по: http://www.margenta.ru/zabriskie.shtml
37. Цит. по: http://old.russ.ru/culture/20010606.html
38. Цит. по: http://www.ark.ru/ins/lyrics/Gospodi.html
39. Цит. по: http://www.ark.ru/ins/albums/aviator/aviator.html#aviator
40. Цит. по: http://www.interfax-religion.ru/index.php?act=radio&div=449
41. Цит. по: http://www.spb-army.narod.ru/mm26.htm
95
 Уроки русского

Ангелы в сарае
Валерий БАЙДИН

Отрывки из романа «Сва»

Роман «Сва» назван по имени его главного героя. Это прозвище студента-филолога Севы в среде московс-
ких хиппи рубежа 1970–1980-х годов. Действие происходит в Москве и во время его недолгого летнего
странствия по России и Абхазии. Побываем в одной из среднерусских деревушек вместе со столичным
пареньком, ищущим смысла жизни.

Травница
З
а поворотом дороги открылась залитая светом полевая ширь. Направо колосилось ржаное поле,
налево спускался к реке волнистый луг. От востока до полунеба шли борозды облаков, деревен-
ский месяц увяз на туманной меже, а на другой, ясно-голубой стороне одиноко висело огнистое
солнце. Горсть живых блёсток была брошена в русло реки, другая упала в травяную пойму – там зо-
лотились головки калужниц. Сва, не раздумывая, устремился вниз. Шатался, столбенел от цветочных
запахов и, когда заметил впереди человеческую фигурку, удивлённо повернул в ту сторону. Невысокая
старушка будто кланялась – что-то искала, разглядывала на земле, голова в белом платочке всплывала и
опять тонула среди травы. Вблизи стали видны заношенная телогрейка, коричневая длинная юбка и ре-
зиновые сапоги. Рядом лежал полупустой мешок. Услышав шелест шагов, она неспешно подняла голову.
– Здравствуйте! – осторожно, издали кивнул Сва.
– Сдраствуй, мил чилавек, – быстрые глаза глянули внимательно.
– Не испугал я вас? – он стоял в нескольких шагах, не решаясь приблизиться.
– А пошто мне тия баяца? Ты заплутал, што ли?
– Я не здешний, деревню ближнюю ищу.
– Вижу, не из тутошних ты. Ни ахотник, ни рыбак, ты кто такоф будишь? – она смотрела с любопыт-
ством.
Сва раздумывал, как ответить, всматривался в смуглое от загара лицо с чуть заметными морщинками.
По отдельности в нём всё было нескладно, но вместе казалось приветливым, полузнакомым. «Глаза...» –
понял Сва. Они были тёмно-синие, зоркие и уклончивые.
– Я? Да так... Хожу вот по белу свету.
– Па свету ходишь... Странничаишь, штоль? А маладой. И адёжа твая гарацкая. Баротка, валаса вроди
цирковныи, а не поп. Я таких паринькоф ни видала ишшо. Ис каких таких мест ты идёшь? – запел не-
громкий голосок. – Чай, с Белицка?
Старушка отпустила мешок с травой, в руках у неё остался пучок полевой гвоздики.
– Из Москвы я.
– Из Масквы-и? И фсё пишком? – маленькие глаза удивлённо округлились.
– Нет, на поездах, на машинах попутных ехал. Пешком только тут у вас иду. Всё съел, что с собой было.
Скажите, у вас тут еды купить можно?
– Ох, батюшки! У миня-та с сабой ничиво нету, дать тие... А ф силе нашим, там найдёшь, што паисть. С
голаду ни памираим, слава Богу.
– И далеко ваше село? Как называется?
– Дивичи называица. Беригом вирсты две атселе, – она показала рукой за лес, вверх по течению.
– А что это за река?
– Утеча – рика наша.
Никогда Сва не слышал таких слов и названий, такой звучной, текучей речи. Голос старушки почти
не загрубел от старости, неспешно выпевал слово за словом. Сва с досадой вспоминал свой филфак и
готов был слушать, слушать без конца. От удивления даже голод исчез – казалось, так говорили тысячу
лет назад.
– Бабушка, вы тут цветы собираете? Гвоздику, вижу, сорвали.
– Каку таку гваздику? – старушка глянула с недоумением.
– Ну, вот же! Вы её в руках держите, – в свою очередь поморгал глазами Сва.
– Да ить ета пируница! А ишшо иё багицей завуть. Гваздика-та, ана ни така-а-я... – улыбнулась, отведя
глаза и чуть поджимая губы.
«Перуница, богица... Не слыхал никогда», – сдержать любопытство не было сил:
– А зачем вы так много всего собираете?

96
 Уроки русского
Старушка внимательно посмотрела на Сва:
– Я фсяки травы сбираю – людей ат балестей личить.
– Так вы знахарка? Травами лечите?
– Как хошь называй. Миня фсе травницей завуть, а па имини – Лукерья.
– И давно вы травами лечите?
– Всю жисть, пачитай, личу, – она то поглядывала на Сва, то отводила глаза. – Травы я с младасти ат
матери и ат дедушки маво спазнала. Таких травников, как они, щас уш нету-у...
– А можно ваши травы посмотреть? Никогда целебных трав не видел.
– Можна, как нильзя. Да ты напирёт вакрух глянь! Травы, ани все цилебныи. Глиди, вот ветриница,
дрёма, синигаловник, дымянка! А енти пушки – ета багатница-неувяда... – она касалась пальцами цветов
чуть ли не у Сва под ногами. – Их ить знать надоть, травы-ти. Хде в их сила – ф корени, ф цвитке, в листе,
ф стебли.
– А что вы ещё собрали? Покажите! Пожалуйста...
– Паглидеть хош? Ну, глиди! – она опять по-своему улыбнулась, раскрыла мешок и бугристыми тёмны-
ми пальцами стала вынимать пучки трав, перевязанные стебельками. – Звирабой от... нивяник... плакун-
трава... чирида. А ета – багароцкая трафка, ана завсигда нужна. Буквица, естрибинка, душица – заместа
чаю пить, дивнасил... Сёдня от на любим-траву нашла, а па-иному сказать, любисток. Буду типерь на ём
воду зорить. Ана ат скорби сирдешной памагаить. Щас, в зори, ета трава ф саму силу вашла. Многа чиво
насбирала. Ты, сынок, фсё адно траф маих ни упомнишь.
– Да я вообще... Никаких трав, ничего не знаю. Как слепой по земле хожу, – вздохнул Сва. – И что, от
многих болезней травы помогают?
– Ат всех балестей. Если хто траву, как надать, примить, да харашо папросить...
– Вас попросит?
– Миня чиво прасить? – теперь на её глаза открыто наплыла девичья, лучистая улыбка. – Не я людям
памагаю, травы памагають. Да врачи нибесны.
– Какие... врачи? – ему сразу вспомнился Пётр и его тёмные речи о Боге.
– Каторы силу травам дають. Коль ты странствуишь, должон был слыхать. Странники за етой силой
фсигда хадили. Мы с матерей маей тоже хадили, странничали. При царях ишшо... Мне тагда гатков шесть
было.
– И вы помните?
– Фсё помню! В Летецк хадили, к божьим людям. Травы с ими сбирали. В Любостань хадили – мана-
стырь там был. Ныне уш там ничиво нету. Да-а...
– Вы вот про силу сказали, – Сва засмотрелся в её осторожные глаза. – А что это за сила? Где её ис-
кать?
– Ета сила Божия. Иё фсю жистю искать надоть. Да не всяк найдёть. Ана па благадати даёца. Травы
цилебны на земле ангилы ат веку насадили. Мать сыра зимля силу им даёть, а Багародица бирижёть их
и блаславляить. Во-от! Хто с верой Багародицу папросить, таму трава силу дасть. Так мне сызмальства
люди сказывали, и сама я такош знаю.
– А как эту силу, как Бога найти, вы знаете? – этот безответный вопрос он задал ей, вспоминая раз-
говор с Петром.
Старушка помолчала, прикрыла веки:
– Бога надоть искать любовию сирдешнай, тихай. Глазами не увидать, ушми не услыхать. Иди па миру
сиратой и Бога праси, штоп тие аткрылси...
В глазах у Сва чуть сдвинулось поле, небо, лицо старушки:
– Бабушка, можно рядом с вами посидеть немного, отдохнуть? – опустился он перед ней на землю.
– Штош, атдахни, коль устал. Патом ноги хотче пайдуть.
– Земля тут тёплая, мягкая такая.
– Зимля наша харошая, – кивнула травница. – Ана визде добрая, фсей нашей жисти мать радимая. Эта
в гарадах иё спортили, камним сафсем убили. Я сама таво ни видала, люди сказывали...
Сва грустно кивал, вспоминал свой безумный город: «Она пропала бы там. Или сразу сбежала бы назад,
в эти луга. А я там живу...»
Вместе с запахом трав до него долетали слова:
– ...На путь выйдишь, мать сырой зимле паклон палажи. А в циркву придёшь, мались Христу и Багаро-
дице, свечки им стафь и фсем свитым. Фсё, што надоть, праси для сваёй души. И для фсех, каво знаишь,
али каво на дароги фстренул. Праси для их фся благая. Мы-от, в давишние вримина так и странничили,
с малитваю.
– А у вас в Дивичах есть церковь? – опомнился Сва.
– Была, да нету-у... Эх, сынок, радимай! Кругом фсе церквы давно уш разарили, самая малость асталась.
Тибе в Укромы иттить надоть, тама типерь сама ближня наша церква. В ней атец Дарафей службу пра-
вить, – старушка протянула сухую руку вдоль реки, показывая ему неведомый путь. – Ты иди ат Дивичей
чирис Еловцы, чирис Судараво, на Укромы дарогу спрашивай. Отседава два дня пути, хто шипка ходить,
а мне и таво боле.
– Спасибо вам... за добрые слова. Вы очень... Помогли вы мне, очень.

97
 Уроки русского
– Ну, кака тут помочь, – махнула она рукой и вновь показала на низину вдоль берега. – Ты вот чиво!
Ступай ф сило наше, а я патихоньку варачуся, апасля. Па урёме тие самый ближний путь. Как дайдёшь,
пастучи ф читвёрту исбу, к баби Мани. Скажи, ат Лукерьи. Штоп ана тия накармила, што там у ней найдё-
ца. Агаладал ты, видать, глаза блистять...
– Ничего, не важно. Пойду я, – Сва склонил голову.
Изнутри у него рвались совсем другие слова – о том, что никогда её не забудет, что был бы счастлив
хоть один день прожить с нею рядом, вместе походить по лугам, собирая травы, слушая без конца её
голос и постигая неведомые знания о земле и Боге. Сва посмотрел на стёртые резиновые сапоги, юбку
грубой ткани, прощально глянул в ясно-синие глаза.
Травница пристально прищурилась, будто коснулась взглядом:
– А тия, сынок, как виличать?
– Всеволод.
– Ну, ступай, милай, не думай а чём плахом. Видать, сирдечка тваё хтой-та спортил. Иль натсадил ты
иво... А ты х тому не варачайся, што ф прошлам была. Павинися, и фсе скорби тваи атстануть, тибе и па-
лихчаить. Ну, иди с Богам!
Старушка мелко-мелко помахала ему кистью руки. Сва вздохнул, не нашёл, что ответить, отвернулся
и побрёл к реке. Огибая заросший пожухлой овсяницей бугор, на котором звенела несметная мошкара,
оглянулся и хотел напоследок махнуть рукой, но травница уже исчезла в луговой зелени. Показалось,
что мелькнул вдалеке белый платочек – словно кивнула в траве под ветром головка цветка.
Обходя топи и тёплые заводи с гниловатым тинистым запахом, Сва шёл заросшим берегом, губы вы-
певали, будто повторяли слова древней монашеской рукописи: «Бога надоть искать любовию сирдеш-
най, тихай... Иди па миру сиратой... Павинися, тибе и палихчаить...»
«Откуда в ней эти слова? Говорит, словно лечит, а ведь меня в первый раз увидела. Каким же идиотом
я был... Или мне всё это от голода привиделось?
Она всегда живёт на этом лугу. Гладкое глинистое лицо, паутинные белые волосы на висках, синий
взгляд. Вдруг явится кому-то, прошелестит на диковинном языке потаённые речи и исчезнет в траве,
утечёт вместе с рекой, улетит с ветром за окрестные леса. Нет Лукерьи-травницы. И никаких Дивичей
нет. Да разве может всё это быть на нашем свете?»
Берега казались едва обжитыми. Вдоль русла неширокой Утечи лежали дикие луга, вдали темнел лес,
а у самой воды тянулись глубокие нечеловечьи тропы, в которых вязли ступни. Отмели были изрыты
коровьими копытами и зализаны водой. Солнце тяжело томилось в небе, жар дрожал над землёй, ноги
расслабленно волочились по траве, а голова млела в пахучей одури.
«Зло не знает сюда пути. Я пересёк границы другого мира и незаметно в нём растворяюсь, а мрак
прежней жизни растворяется во мне. Нужно лишь до конца принять в себя все изгибы этой речки, это
одинокое дерево на берегу, каждый стебелёк под ногами, дальнее поле с отливами и приливами ветра,
эти сухие острые пни на опушке в островках розового кипрея...»
На взгорке под ноги легла другая тропка, петляя между кустов, пошла берёзовой рощей, но вскоре
пропала в развороченной тракторами дороге. Всё вокруг разом потускнело – словно заморосило в
глаза пасмурное небо. Широкие коровьи лазы шли по кустам, огибали глубокие рытвины и оковалки
серой земли. Сва тоже двинулся обочиной, досадуя, как легко, от одного прикосновения машины, ис-
чезает веками настоянная, живительная красота.
«Ничего, всё это зарастёт, затянется, как рана в душе», – утешал он себя, но чувствовал, что мир непо-
правимо меняется, заболевает неизлечимыми людскими болезнями, которые пришли и сюда, в далёкую
глушь.

Ангелы в сарае
Д
еревенская околица проглянула через деревья неожиданно. Бревенчатые некрашеные дома
старчески выхрамывали вдоль дороги, в воздухе веяло печным дымом, слышалось козье блеяние,
квохтанье кур и собачий лай. Конечно, четвёртая по счёту изба оказалась заперта. Напрасно Сва
несколько раз принимался стучать то в дощатую низкую дверь, то в треснувшее, занавешенное изну-
три тюлем оконце. Уколола внезапная, глупая досада: «Напридумал себе... Одинокий только головой
покачал бы. Ладно, пойду дальше, ничего на самом деле мне здесь не нужно, кроме простейшей еды.
Главное таится вдали от этих грустных, нищих деревень. Сердце мира, его живые святыни, непорочная
красота, великий покой скрыты в потаённых уголках. К ним надо добираться, там искать главное».
Одышливо скрипнула дверь соседней избы:
– Ты чё, Фанасивну ищешь? – удивлённо уставилась на него полнотелая, полнощёкая женщина.
Сва поправил бандану, скинул наземь сумарь и произнёс, словно во сне:
– Баба Маня здесь живёт?
– Ну, живёт... Да, иё нету щас, с абеда в лес пашла. А ты хто ей будишь? – глаза любопытно круглились
из-под косынки.
– Да я... издалека иду, хотел у вас в селе еды какой-нибудь купить. Это Дивичи?

98
 Уроки русского
– Дивичи. А ты как иё знаишь, Маню?
– Мне Лукерья про неё сказала, которая травы собирает. Знаете такую?
– Как не знать, пустамелю ету. Ты к ей, штоль, хадил, к Лукерьи?
Он недовольно глянул в распаренное жарой лицо женщины:
– Да, встречался... – помолчал: – А может быть, у вас поесть найдётся? Хлеба, молока кружка? Я за-
плачу.
Женщина оглядывала Сва голубыми, до утренней белизны высветленными глазами. Со двора, из-за
дома, слышался непонятный мелодичный перезвон.
– Фпрямь, штоль, диньгами заплатишь? – раздался недоверчивый вопрос.
– Ну да, как же иначе? – удивился Сва.
– Как... Фсяки люди чудны к ей ходють, к Лукерьи. Фсё просють, да фсё за так им дай. Ни напасёсси на
вас.
Он выгреб из ксивника мелочь и протянул на ладони:
– Вот, видите? Куплю, что есть. Всё давайте – попроще и побольше. Хлеба, картошки варёной, молока,
огурцов.
– Прастаквашу будишь? – голос женщины изменился, на лету потеплел, стал почти свойским.
– Буду, – твёрдо ответил Сва.
– Картошка-та у миня ниплахая, хатя старая. Маладую ишшо ни капала.
– Вот и несите.
– Видать, агаладал, – она покачала головой. – Ну, паготь маласть. Садись тута, на крыльце.
Странный, играющий перестук доносился из сарая в глубине двора, дверь его была приоткрыта, но
подойти Сва не решился и покорно уселся на крылечной лавке, изнывая от голода.
– На-от, паишь! Картошки варёны, яйцы... Хлеп-та мой харош, сама пику.
Женщина простодушно улыбалась. Смахнула с лавки дровяную труху и куриный помёт, поставила
тарелку с картошкой, глиняную крынку и алюминиевую кружку, поверх которой лежала большая гор-
бушка тёмного хлеба. – Прастаквашу ету мы сами цельный день фсё пьём, па жаре-та... Да ты кушай, на
здаровье!
Сва набросился на еду и с трудом остановился, чтобы на всякий случай спросить:
– Сколько с меня?
– Не знаю уш, на скока ты наешь, – сощурилась в улыбке женщина.
– Что не съем, с собой возьму, – усмехнулся Сва.
– Бири, ф дароге пригадица.
– Так сколько же с меня будет за всё это?
– Прям ни знаю, паринь, што с тия взять? – лицо её порозовело.
– За тридцать копеек отдадите? – Сва протянул деньги.
– Да, канешна, за тридцать-та копеек! Как жи ни атдам? Ета деньги, – она осторожно взяла у него с
ладони, одну за одной, три монетки и зажала в кулаке. – Сам ты аткудова? Брянский будишь иль какой?
Гарацкой – сразу видать.
– Нн-ет, – Сва стремительно поглощал выставленную еду, запивая холодной погребной простоква-
шей.
– Белицкий, нибось? К нам заижжають мужики белицкии па лисному делу. Да больна молот ты для
мужика.
В ответ Сва только мотал головой, а на лице женщины стыла простодушная полуулыбка:
– Нешто с Радома? У миня там тётка живёть.
– Нет... из Москвы, – с трудом выговорил Сва, не переставая жевать.
– Ну-у? И к самой Лукерьи? Во, калдунья-та! Привараживат-та как! Слышь, паринь, ить не паможет она
тие, не-е... – женщина грустно добавила. – Мине с сынком маим не памагла. Три года марочилась я с ею.
– Почему? Лукерья сказала, что все травы знает, с самого детства, – жуя и не вдумываясь в разговор,
проговорил Сва.
– Чиво ана знаить-та, пустабрёха! Каму из людёф ана, можить, и памагаить кагда, а мальцу маму не
памагла. Такой, грит, он у тибя уродилси. А то бутта не знаить, што застудила я иво на шистом гадочке,
аттаво и пашло. Ф голаву иму штой-та вдарила. Он и ф школу не хадил, фсё галавой балел, – женщина
закусила губы, чтобы не расплакаться. – Слышь, музыку сваю граить? Ета Лукерья да Маня научили иво
на жилесках стучать, а я типеря никак ево не отважу. Стыд пирид людями, а ничё с им не магу исделать,
фся изривелася, а он знай граить в сараюшки сваём.
Сва вывалил из крынки в кружку остатки простокваши и замер, чувствуя, что больше не может сделать
ни глотка. На жаре по телу выступил обильный пот, ноги отяжелели, и он неподвижно блаженствовал.
– Значит, это ваш сынок так постукивает? Красиво. А сколько ему лет? – умиротворённо улыбнулся.
– О-о... Да кака тут красата? Уш симнацатый гадок иму, а он фсё мальцом ходить, ф шаркунцы граить,
цельными днями сидить там. Насбирали мы иму па дварам жилизяки да боталы, а он и рад. Миня кажный
день тянить – грай, мол, с им ф калакольцы. Увеченный он, балесть у иво чижёлая. Гарацкии врачи па-
ихниму называють, а я не пайму никак. Врачи-та ети ишшо хужей иму натварили. Када я с бальницы да-
мой иво забирала, глижу, а он нимой. Цельный гот не гаварил, ни славечка. Балакаить чёй-та па-своиму

99
 Уроки русского
– как есть младениц грудной. Патом атхадить стал памаленьку ат ликарства ихнива. Типеря лапочет
кой-чё, не всигда и паймёшь, серце разрываица! – из глаз её брызнули слёзы, и она поспешно вытерла
их кулаками.
– Прасти уш миня, паринёк, разбалталаси нипутём. Ты, можить, ишшо чиво паисть хош?
– Нет, наелся, больше не могу. А он хорошо играет, складно так, – повторил Сва, чтобы скрыть сму-
щение.
Женщина всхлипнула и взглянула с благодарностью:
– Ох, устала я ат всиво, а тирплю. Радуица он, када граить, а паначалу как я за иво страшилася! Всё
тапица бегал он на Утечу. А типеря граить да на мамку лыбица, дитё чисто, – голубоватые глазки женщи-
ны опять блеснули слёзными ободками, часто моргая, она посмотрела на Сва: – Сынок, можить, ты с им
чуток паиграшь в жилизяки, в музыку иво? Он смирный, ласкавый, а втарой гот адинёшиник сидить. Я
всех пацанов и дивчат разагнала атседа – да слёс иво дразнють, смиюца, арут недуром. Тока Лукерья с
Маней к иму ходють. Ты пайди, пасиди с им малость, а! Иму с париньком лучши будить. Тока ты ни пужай
иво, патихоньку.
– Конечно! – тут же согласился Сва. – Мне самому интересно, как же он играет.
Женщина провела Сва во двор и заглянула в дверь сарая:
– Коля, роднинький, глянь! Паринёчек хароший к тибе пришол, музыку тваю паслухать. Сыграй, Ко-
линька, сыграй иму, роднинький!
Сва шагнул в глубину сарая и обомлел.
На него в упор смотрела худенькая, одетая пареньком девочка лет десяти, с длинными белокурыми
волосами, бледным личиком и большими, ясно блестящими в полутьме глазами. Она стояла босая у
чурбака, а вокруг – на дровах, досках и крючках лежали, стояли и висели самые немыслимые вещи:
большие и малые шестерёнки, втулки и болты, ржавые штыри и обрезки труб, весовые гири и гирьки.
Между ними поблёскивали детали от велосипеда и швейной машинки, крышка медного чайника, латун-
ная ступка. Сва недоумённо оглянулся на женщину, та заметила его взгляд и запричитала:
– Ни даёца он сибя астричь, плачить, аш заходица. Што ш иво мучить-та? Врачи ат иво атказалися,
батя-пьяница уш скока лет ат нас ушёл. От мы и гарюим с им вдваём, – она обернулась к сыну и громко
добавила: – Ни бойси, Колинька! Глиди, баротка у паринька есть маненькая. Хароша така баротка! Он
прастаквашу у нас пил, картошки ел, денежков нам дал. Я те сасулек на их куплю. Сыграй иму, пакажи,
как ты харашо на жилесках граишь!
Существо вдруг указало тонкой рукой в угол и вскрикнуло высоким девчоночьим голоском:
– Во! Во-о...
Сва различил в полутьме прибитую к столбу картонную иконку, за её края были заткнуты пучки сухих
цветов и трав.
– На Спаситиля кажить. Правда, што баротка твая схожия, – женщина погладила Колю по волосам и
прижала к себе: – Сыграй иму музыку тваю, сынок, милай!
Странный подросток вынул из-за спины зажатые в кулачок две прутяные палочки с железными гайка-
ми на концах и, глядя на Сва, восхищённо произнёс:
– Во! О-о...
– Да-а, палочки тваи харошии. Грай, ни бойси!
Коленька присел на чурбак и опять оглянулся на Сва. На лице его возникла радужная улыбка, не от-
ворачивая взгляда, он ударил в полумрак, потом ещё и ещё. Раздался певучий, высокий и сочный звук,
за ним другой, тоном пониже, и третий, чуть выше, совсем нежный... Несколько мгновений он ловил в
глазах Сва ответный восторг. Наконец пронзил его невинным, отрешённым взглядом, отвернулся и обе-
ими палочками начал неторопливо и ловко ударять по железкам. Звуки чередовались без единого сбоя,
Сва сел рядом на поленницу и стал слушать с нарастающим удивлением. Теперь, вблизи, он улавливал
самые тихие звуки, которых не было слышно с улицы. Коленька играл, не обращая ни на кого внимания,
с простых трезвучий перешёл к сложным беглым сочетаниям, их ритм менялся, иногда повторялся, но
уже в ином тоне. В какой-то момент сквозь перезвон Сва послышалась знакомая мелодия – то ли рус-
ская песня, то ли церковное пение. «Нет, вряд ли! Хотя... Может быть, его в церковь водили, и он что-то
запомнил?» – мелькнуло в голове.
Мальчик остановился и глянул на Сва лучистыми голубыми глазами:
– Оо-о...
Повернулся в другую сторону, к выставленным рядами пустым пыльным банкам и бутылкам и начал
играть по-новому. Сва закрыл глаза – звучала, не прерываясь и не меняя ритма, чистейшая пентатоника.
«Что же это такое? Будто я на квартирнике у Кости музыку слушаю – не Мессиан, не Ксекнакис, не Китай,
не Гамелан... Какая-то небесная жизнь звуков, давно забытая на земле. Лишь горсть одиночек всё ещё
сходит с ума и пытается понять, как в древности музыкой лечили душу, вызывали священный трепет...»
Мелодия замедлилась, стала повторяться – будто вертелась музыкальная шарманка. Потом всё стихло.
Коленька, улыбаясь, смотрел на Сва и, видимо, ждал, когда он откроет глаза, потому что сейчас же
сказал: «На!» – и протянул свои палочки.
– Коленька, какой ты молодец! Как хорошо ты играешь, я ведь так не смогу, – зачарованно бормотал
Сва. – Лучше сыграй мне ещё!

100
 Уроки русского
Но тот повторил, уже с досадой:
– На, на! – и ласково добавил, убеждая ясным взором: – Грай!
– Давай тогда вместе играть, – пришло в голову Сва.
Он поднял с земляного пола большой гвоздь и наугад ударил по одной из бутылок, дважды по сосед-
ней, по третьей, опять по первой:
– Теперь ты!
Коленька просиял и мгновенно повторил те же ноты – сначала на бутылках и банках, потом на вися-
щих железках.
– А теперь так! – Сва извлёк из набора склянок случайное трезвучие.
Немедленно те же звуки отлились в металле, затем повторились в обратной последовательности.
– О-о! – вскрикнул Сва и разом извлёк с десяток звуков.
Эхо проплыло в сарае и затихло. Коленька точно, хотя и медленно, повторил их, отыскивая вокруг
нужные предметы.
– Ещё! – удивлённо вскрикнул Сва.
Звуки повторились быстрее, затем через один, через два, потом послышались полностью – в прямом
и обратном порядке. Коленька блаженствовал. Каждый раз, повторив услышанное, он радостно обора-
чивался и ждал от Сва продолжения игры.
– Теперь давай по-другому... – пришла к нему мысль.
Он заметил маленький, похожий на пожарный, медный колокол и взял палочки. Ударил, настраива-
ясь по нему и по двум самым звучным железкам, повторил и начал изображать колокольный перезвон,
вводя и убирая половины и четверти тона, надстраивая простейшие сочетания звуков и тут же их меняя.
И вдруг услышал, как удивительное существо стало подпевать нежным голоском, вплетая в основную
мелодию свою особую:
– Йой, йой, йо-йо-йо! Ёи-йо, ёи-йо! Йои-йои, йо-йо-ёи, ёи-йо, ёи-йо! Йо-йо-йо...
Сва тоже решил подпеть, изредка вставляя басовые «Бим! Бом!». Но вскоре сбился, ударил невпопад
и будто свалился с высоты на землю. Коленька немедленно замолчал.
Всё стихло. Сва обернулся – мальчик стоял рядом и в упор смотрел на него.
– Ну как? Понравилось? – он не смог выдержать сияющего взгляда, опустил глаза и в тот же миг ощу-
тил на щеке влажный детский поцелуй, тонкие ручки стали тихо гладить его волосы и щёки:
– Тятя! – ласково проговорило существо.
– Что ты? Что ты придумал? – Сва покраснел от волнения, поднялся, не зная, как быть дальше.
Они давно уже сидели в сарае одни, пора было уходить, но Коленька держал его за руку тонкими
мягкими пальцами.
– Вот, послушай! – поднял Сва валявшееся ржавое полотно двуручной пилы и ударил его на весу
гвоздём.
Поплыл дрожащий, пульсирующий в ушах звук, заполнил сарай, стал затихать, то исчезая совсем, то
эхом возвращаясь. Коленька с силой зажмурился, закрыл уши руками и съёжился всем телом.
– Хочешь поиграть? – глупо спросил Сва.
Коля отрицательно мотнул головой.
– Значит, будем тихо сидеть, да?
– Аха...
Они погрузились в тишину. На улице рядом с дверью виднелась куча железного хлама, видимо, ис-
пробованного на звучность и отвергнутого. В сарае веяло горьким древесным тленом. Повторялись
в мозгу непорочные звуки, ещё не ведавшие музыки, пели всеми отвергнутые, мёртвые вещи. Что-то
неуловимо мелькало в сознании, будто оно силилось вспомнить древнюю, высшую радость, когда мир
был душой, а душа – миром... Позванивали ржавые железки и старые склянки, Коленька тихо стучал ими
в сердце, оживлял игрой землю. Чуть ссутулившись, мальчик замер на чурбаке. «Что он слушает сейчас?
Что слышит?»
– Коленька, – шепнул Сва. – Скажи, ты сейчас музыку слышишь, да?
– Аха... – тихо-тихо донеслось в ответ.
– А кто играет?
Существо удивлённо открыло глаза и долго смотрело, не понимая вопроса.
– Мы ведь с тобой не играем? Кто играет? – настаивал Сва.
Тоненькой рукой Коленька указал куда-то в угол и вверх, как показалось, туда, где висела иконка.
По спине у Сва поползли мурашки: «Нет, он не слабоумный. У него другой ум, нечеловеческий. Даже
не ум, а дар безумия. Невероятный... – и тут же пришла в голову горькая мысль: – Вот душа, которой
не нужно тело. Должна была остаться в небе, а случайно упала и теперь страдает на земле. Ни врачи,
ни травы – никто и ничто ему не поможет. От чего его лечить? И зачем? Чтобы он стал деревенским
дурачком? А родись в другом мире, наверное, считался бы гением. И всё равно его отвергли бы или
замучили. Такие посылаются всем в укор, чтобы люди свой дар в землю не зарывали... Мне рядом с ним
не по силам быть, ведь ему всего себя отдать нужно!»
– Коленька, прости меня! Очень красиво ты играешь, спасибо. Но мне уходить нужно, – начал он и
сразу смолк.

101
 Уроки русского
Огромные глаза тревожно остановились, из них тут же брызнули слёзы. Мальчик быстро-быстро за-
мотал головой. Сва застыл в дверях сарая, соображая, что делать:
– Подожди, миленький, не плачь! Я маму твою позову!
– Не-е... Не-е! – услышал за спиной тонкий крик и отчаянные рыдания.
Со двора прибежала женщина и всплеснула руками:
– Радимый, Колинька! – бросилась в сарай, подхватила сына, который забился в её руках и потянулся
к Сва, захлёбываясь слезами:
– Не! Не-е! Грай! Тятя, гра-ай! Тя-тя-а!
– Коленька! – Сва попытался погладить его и почувствовал пушистые нежные локоны. – Ну, не плачь!
Не могу я остаться, идти мне нужно, далеко-далеко. Не плачь! Может, я к тебе ещё вернусь, мы ещё,
может, поиграем вместе.
От собственной лжи Сва начал мучительно краснеть.
– Ой, паринёк, прасти миня, дуру! Иди паскарей с глас иво! Думала, с табой иму лучши будить, а он к
тие призазнобилси, тятькой кличит. Вот горе! Хоть бы назимь не упал! – вопила женщина, подталкивая
Сва к двери: – Не магу я боле! Биги, паринёк, биги ат нас, Христа ради! Сама я щас памру с им вмести!
Жисти нам нету, адиношным! Не-ет, не-ту-ти-и...
Сва попятился, повернулся, подбежал к крыльцу, слыша за спиной невыносимый детский плач и жен-
ские рыдания.
– Грай, грай! А-а-а! А-а-а! – пронзительно кричал, звал назад голосок.
– Колинька, ангилок, сирдечка маё! Не плачь, не надрывайси! – задыхалась слезами женщина. – Мы
зафтра в циркву пайдём... Там калакольцы... Малица будим! Ох, будим!
Поскорее исчезнуть, быстрым шагом, бегом. Скрыться отсюда, уйти от людей, уйти в себя, прийти
в себя... Сва бежал по пустынной улице, несколько раз останавливался от колотья в боку и смахивал
с глаз слезинки, потом догадался надеть тёмные очки. Мысли метались, словно по дровяному сараю,
посреди незатихающего перезвона: «К нему и прикоснуться нельзя. Откуда было знать, что у него есть
одна лишь душа, а разума нет и тела почти нет? И взамен дано что-то немыслимое, какое-то ангельское
уродство – неземной, никому не нужный дар... Коленька, художник Божий, существо полунебесное! Ему
и слова не нужны, только звуки – от жизни ограждаться, слышать их без конца, чтобы не умереть. Он и с
Богом звуками говорит, и с ангелами. И ничего другого не умеет, живёт за облаками. Сарай, а в нём рай.
Мать с ума сходит, жалеет его – он не понимает, цепенеет от восторга, а выйдет на улицу, жить не хочет.
Потому что землю населяют не ангелы, а глухие, глупейшие люди. Давно нет на ней чистых, высоких
звуков, полным-полно грязи и зла... Вдруг доверился мне и сразу всё отдал. Всё, чем жив! Хотел, чтобы
я навсегда с ним остался. Так назвать меня... Будто голого провода коснулся, и током прошибло. Ну кто
такое выдержит? Там даже земля болит – столько страдания! А я-то думал, мне хуже всех, всё себя жалел.
Что же теперь, Боже? Как идти дальше?»...
Нормандия, г. Кан

По русской дороге. Фото из семейного архива Беликовых.

Аргентина

102
 Уроки русского

Валентина Ефанова – коренная сибирячка, родилась и живёт в Красноярске. В

1986 г. окончила филологический факультет Красноярского госуниверситета по
специальности «журналистика». Её творческая жизнь связана с университетом.
Работала корреспондентом, а затем возглавила вузовскую газету «Университетская
жизнь». Одновременно с этим в 2009 году стала редактором газеты «Сибирский
форум. Интеллектуальный диалог» (ежемесячное издание Сибирского федерального
университета). На страницах «Форума» и была опубликована впервые переписка с
Михаилом Тарковским.
Михаил ТАРКОВСКИЙ. Биографии многих писателей содержат фразу «А потом
переехал в Москву...». Михаилу Тарковскому, казалось бы, переезжать никуда не надо
было – в Москве он родился. Но после окончания педагогического института уехал... в
Туруханский край. Где и живёт до сих пор. Променявший каменные столичные джунгли
на тайгу, прозаик Тарковский, говоря о ней, переходит на стихи:
Морозный воздух свеж, как нашатырь,
Горят верхушки лиственниц крестами.
И благовестит звонкими клестами
Тайги великолепный монастырь.
Внук поэта Арсения Тарковского и племянник кинорежиссёра Андрея Тарковского, Михаил – продолжатель
семейных традиций. Известная фамилия, с одной стороны, помогает, привлекая внимание
общественности к его творчеству, а с другой стороны, мешает, ведь с представителя знаменитой
семьи и спрос выше. И хотя дебютировал Тарковский как поэт (1991), известность он получил как прозаик:
2001 – «За пять лет до счастья», 2003 – «Замороженное время», 2009 – «Замороженное время» (переиздание),
«Енисей, отпусти!» и «Тойота-Креста». Михаил Тарковский – финалист литературной премии Ивана
Петровича Белкина и лауреат премии «Ясная Поляна» в номинации «XXI век». А ешё он лауреат премий
журнала «Наш современник» и сайта «Русский переплёт». И при всём при этом он – охотник-арендатор,
живёт в сибирской глуши, в селе Бахта Туруханского района. http://thankyou.ru/lib/realism/mikhail_tarkovskiy

...В головах Саянские отроги,

Енисей вливается в висок,
Руки, как огромные дороги,
Пролегли на запад и восток.
В каждой я держу по океану,
Не испить, не слить, не уронить,
Как же мне, разъятому орлану,
Самого с собой соединить?

Из книги Михаила Тарковского

«Тойота-Креста»

На пространстве
Валентина ЕФАНОВА – Михаил ТАРКОВСКИЙ

меж двух океанов

Письма XXI века

О
писателе Михаиле Тарковском я узнала
несколько лет назад; что он давно уехал
из Москвы, живёт у нас в Красноярском
крае, на Крайнем Севере, в тайге. Потом
встретилась информация, что он награждён
какой-то литературной премией. И вот прихожу
я на Красноярскую книжную ярмарку и первое, что
вижу, – его трёхтомник. На пробу купила одну
книжку (вдруг это не мой писатель), первую –
«Замороженное время». Писатель оказался «мой».
Читала его с наслаждением, хвалилась каждому
своим «открытием», как будто здесь моя заслуга
– что в этом то ли охотнике, то ли поэте вдруг
зазвучал и Бунин, и Шукшин, и немного Астафьев, и с
ними вся тысячелетняя русская культура. А потом
филолог, преподаватель русской литературы в
Сибирском федеральном университете Владимир
Кириллович Васильев дал мне адрес Тарковского,
с которым был знаком. И вот я пишу ему первое
письмо (переписка публикуется в сокращении).

103
 Уроки русского
Письмо первое
...Сильнее всего меня поразило в ваших истори-
ях полное отсутствие тревоги и страха. Человек
одинок перед этой великой тайгой, великой рекой
– но нисколько не теряется, это его система коор-
динат. И нет никаких катастроф, на ожидание ко-
торых так заряжено наше сознание. Если человек
куда-то всё едет и едет, то ждёшь рано или поздно
аварии, а у вас он в конце концов лишь доезжает
до самой оконечности земли. Если кто-то стреляет
из ружья в таёжной глуши, где вообще не должно
быть людей, моё испорченное воображение уже
рисует каких-нибудь сбежавших зэков, а ваш герой
мчится навстречу, радостно гадая: кто бы это мог
быть...
Второе – непривычные, несовременно глубокие
описания природы (которых я вообще-то не люблю,
например, мне скучен Пришвин). Это небо поздней
осенью, которое наконец накрывает мир покоем и
благодатью. Эта оттаивающая земля, беспрерывно
гонящая, выталкивающая жизненные соки. И чело-
век, простой человек, который так остро чувствует
и эту глубину смыслов, и невыносимую красоту.
Она складывается и из многих мелких штрихов,
деталей, которые мелькают, как путевые заметки,
не разрастаясь ни в какой рассказ, и кажется даже
– зачем это всё подмечать и запоминать, если это
только мелькает и уносится? Но в этом есть мла-
денческая обнажённость души, и она сама по себе
потрясает, как таинство (родившегося таланта?).
Впрочем, что я вам пересказываю, что в ваших
книгах можно найти...
Но вот об этих современных страхах. В расска-
зах их нет. А в интервью, которые можно найти в
Интернете, вы говорите о том, что есть тревога за
Россию и даже впечатление, что запущен механизм
разрушения. Когда вам это стало видно: уже оттуда,
из тайги, или ещё до того, как вы «покинули цивили-
зацию»? Но ведь «уход» не может быть решением...
И ещё мне почему-то кажется, что тех людей, ко-
торых вы описали, и той жизни, которую они ведут,
– уже практически нет, это как «уходящая натура».
Скажу даже крамольную вещь: то, что вы на них
«посмотрели», вписали их в традицию и культуру,
описали – как будто подвело черту под их суще-
ствованием; этой жизни в бесконечной борьбе за
выживание стало достаточно – можно переходить
на другой уровень, да современному человеку её
уже и не вынести. В общем, вопрос в том, что может
давать основание надеяться, что это устоит? И что
Россия устоит?..
Ответное письмо Михаила Тарковского
Дорогая Валентина! То, о чём вы пишете, касает-
ся моей первой книги рассказов и повестей, напи-
санной в девяностых годах человеком, абсолютно
опьянённым тайгой, образом жизни промыслови-
ков и находящимся внутри этого мира. Могу ска-
зать, что сейчас у меня совершенно другое ощуще-
ние жизни. Это ощущение беды – и планетарной,
и нашей русской – есть в книге «Тойота-креста». И
104
об этом, я надеюсь, будет и третья часть этой книги,
над которой начал работать.
Видна эта «беда» стала из тайги, но после того,
как мне тайги сделалось маловато и влилась на-
крепко в душу вся огромная наша Большая Сибирь
(термин не мой, я его подглядел у хабаровчан). Я
побывал во многих местах Красноярья и на Даль-
нем Востоке, в частности, на самой оконечности
Курильских островов. Помаленьку, понемногу – и
через непостижимую нашу природу, и через с виду
несерьёзные вещи, вроде праворуких японских ма-
шин – стала помимо меня вырастать-подниматься
огромная социальная тема нашей страны, её насто-
ящего и будущего в условиях тотального непони-
мания центром своего народа и особенно жителей
глуши и окраин.
Самое неожиданное – что всё это побудило меня
вернуться к стихам, которыми, как ни странно, ока-
залось подручней говорить о некоторых огромных
проблемах – проблемах русской земли и боли за
неё. Стихи эти, подобно «песням из кинофильма
такого-то», стали едва не самой дорогой частью
прозы последних лет.
Вопрос о прогнозах и судьбе России – не ко мне,
потому что я не пророк и не мудрец, не социолог
и так далее. Есть люди поумней, и хотя мне само-
му почти и не интересно ничего, кроме заданных
вами этих роковых вопросов, несмотря на это, я
чувствую, что ответы лежат в некоей области, ну,
скажем... скажем, связанной с ответами на них на-
шего русского православного батюшки. Тут мало
констатировать всем известные разрушительные
тенденции, то есть сокращение славянского насе-
ления, отток народа с Востока и близость Китая с
огромным населением, и то, что главная беда – от-
сутствие государственной воли строить Отечество,
и что люди власти, судя по всему, своё будущее не
связывают с этой землёй (об этом говорит Захар
Прилепин). Всё это нужно знать и понимать и ил-
люзий не питать.
Но есть некие непостижимые, что ли, материи,
где мы как щенки. Мы и вправду не знаем, какова
воля Божья по отношению к России, поэтому един-
ственный выход – не впадать в грех уныния и де-
лать своё дело, благо есть примеры потрясающе-
го подвижничества у нас здесь, в Сибири, да и по
всей России. Остаётся брать пример, не роптать и
конкретным, пусть и с виду малым делом противо-
стоять тому, что происходит – то есть разрушению
Отечества. А самое главное – меньше произносить
слов, меньше пить водки и больше созидать. Инте-
ресно, что на замечательном литературном фести-
вале «Белое пятно», недавно прошедшем в Новоси-
бирске, мы много говорили об этих вещах, а после я
слышал отзывы молодёжи, студентов. Сказанные на
выступлениях подобные слова некоторые молодые
люди характеризовали как «официоз». Мне было
досадно и удивительно услышать такой отзыв. Как
так? С моей точки зрения, официоз – это всё то, что
узаконено через телевизор, идеология потребле-
ния и прочее, а никак не наши почти подпольные
старания написать правду о России или постро-
ить музей. Однако в этом юношеском отзыве есть

что-то такое, что поможет нам в нас самих что-то
объяснить. Как Вы считаете?
Письмо второе
...Меня как раз не удивляет, что молодёжь вос-
принимает это так. Ведь «патриотизм» сначала
долго шёл по ведомству советской идеологии, ко-
торая ставила в обязанность любить ту жизнь, кото-
рая уже мало кому нравилась. Потом он стал при-
знаком «красно-коричневых», из которых сделали
одновременно смешное и опасное пугало. При-
зывы к самобытности современных почвенников и
народников (выраженных «деревенщиками» в ли-
тературе) воспринимались как перспектива отста-
лости, отрезанности от всего мира – чего уже ни-
кто не хочет, да и невозможно это. А сейчас опять о
«патриотизме» начинает говорить государство, но
поскольку при этом, как вы сами пишете, делает-
то оно совсем другое (например, это называют
«менеджментом в интересах транснациональных
корпораций»), то его призывы – либо ширма, либо
пустое. Понятие «патриотизм» дискредитировано
полностью, надо другое искать.
А вот то, о чём вы говорите – надо поменьше
пить – меня как раз задело в вашей книжке. При-
мерно с середины это уже показалось перебором:
все ваши герои пьют. При этом вы пишете, что на
Севере и бомжи, и откровенно спивающиеся му-
жики всё равно сохраняют своё достоинство и
приличный вид. Но ведь это иллюзия, деградация
здесь неизбежна и необратима. (Может, ещё и по-
этому показалось, что этот мир, стало быть, уходит.)
Тут вроде бы даже и говорить не о чем, но эти вещи
(сопровождение любого события выпивкой) не мо-
гут так же естественно вплетаться в жизнь, как труд,
содержание семьи, возведение собственного дома.
Они с этим в глубоком противоречии!
Ответное письмо Михаила Тарковского
С одной стороны, водки в тех рассказах пример-
но столько же, сколько было в окружающей жизни.
Единственное, мне по молодости казалось, что ве-
сёлые таёжные застолья – часть этой крепкой и бо-
дрой жизни, ну вроде – смотрите, какие мы мужики!
И поработать можем, и погулять! В книге «Енисей,
отпусти!», как мне кажется, я попытался разобрать-
ся с этой темой в повести «Бабушкин спирт». По
поводу пропащих же мужиков, пьющих и сохра-
няющих достоинство, я, в свою очередь, написал
в очерках, находящихся в конце третьего тома. Как
раз именно о том, о чём вы говорите. А вообще о
пьянке писать надо, но без упоения и сочувствия, а
как о великой беде и болезни.
Вообще русские люди не могут просто так жить,
безо всякой идеи, цели. Цель быть сытым и акку-
ратно одетым – никак не может никого ни на что
подвигнуть, кроме разве как приворовывать что-
нибудь. Должна быть идея национальной ответ-
ственности за нашу землю. За то, что на ней про-
исходит, желание сделать эту землю самой лучшей.
И здесь, по-моему, православная вера – тот фунда-
Уроки русского
мент и подмога, система мира, без которой чело-
век показательным образом теряется, разрушается,
тонет в мире противоречий и искушений. Для нас,
живущих на русском пространстве между двух оке-
анов, это и ключ к родной земле, к её истории и к
нашей культуре: литературе, живописи, музыке. И к
окружающим людям. Это и прививка, и защита. А за-
щищаться, поверьте, есть от чего.
Письмо третье
...Есть такой обсуждаемый сюжет, отголоски ко-
торого я увидела и в ваших рассказах, – о том, что
многие из нас самих, а уж тем более наши дети вы-
ращены исключительно женщинами. Полная семья
сегодня – скорее исключение. В одном из ваших
интервью промелькнула фраза, что и ваши дети
живут отдельно от вас, в Москве. А в книгах ваш ге-
рой прекрасно понимает тех женщин, которые не
поехали вслед за ним, и спасибо им за это, иначе бы
его не настиг этот ветер свободы, эта его судьба...
Мне кажется, что эта матрица «естественности»
одинокой женщины, которая с младенчества укла-
дывается в сознании наших детей, и девочек, и
мальчиков, – одна из главных причин распада меж-
личностных связей и запрограммированного не-
счастья современного человека. А безответствен-
ность мужской «самости», которая следует только
логике своих интересов, просто поражает. Да, мы
«прекрасно понимаем» и ту и другую сторону – но
ведь это же вырождение? Может, не надо так уж
«всё понимать» – а когда-то нужно делать то, что
должно?
Ответное письмо Михаила Тарковского
Эти все проблемы: самость мужчин и женщин,
неумение служить чему-то общему и друг другу,
разрушение семьи – это всё, с моей точки зрения,
– звенья одной цепи, отражение того, что проис-
ходит в мире. Тут всё и просто, и сложно. По-моему,
главная-то беда – что как раз никто никого пони-
мать не хочет. А герой понимает женщину, кото-
рая не поехала за ним в тайгу, как раз потому, что
считает себя виноватым и неспособным сделать её
счастливой, потому что она из другого мира. Это
проблема этого человека, а не женщины. Глобаль-
но её (проблему эту, а не женщину) я попытался
поднять в «Тойоте-кресте».
А вообще вопросов много. Как жениться? Как вы-
ходить замуж? Кто прав: тот, кто женится только по
любви, по влюблённости – и ждёт-привередничает
этой любви, или по расчёту, по разуму, по желанию
просто создать семью ради будущих детей, для
«нормальной жизни»? Опять же – это вопрос ско-
рее к батюшке.
У меня у самого ещё куча вопросов и противоре-
чий, которые предстоит решить. И главный вопрос,
до которого я пока ещё не дорос, а он мучит меня
уже лет десять, это как раз – как жить? Спасая себя
или спасая мир? Как можно прощать врагов своих?
И как отличить врагов твоих от врагов Божиих? А
ответ один: эти противоречия только в тебе, а у
105
 Уроки русского
Бога нет противоречий. Значит, ещё идти и идти...
Бежать от своего незнания...
Тут, с одной стороны, масса философских и бо-
гословских вопросов, а с другой – острейшее, об-
жигающее и животворнейшее соприкосновение с
жизнью, поиск правды и истины вот прямо тут, за
окном, на заснеженной мостовой со следами-ёлоч-
ками от подмёток.
Письмо четвёртое
...Читаю вашу «Тойоту». Очень сложная для меня
линия любви, кажется – любовь ли это? Не очевид-
но... Но периодами меня настигает романтика её
описания, красота
восприятия дру-
гого человека, и
становится ясно,
что в нашей жизни
и такая-то любовь
(пусть в споре, в
каких-то набегах) –
большая редкость.
Но хочу вас
спросить о другом.
Вы были знакомы с
Астафьевым. Этот
автор – знаковый
для Красноярска.
Был ли он вам со-
звучен? Помог
что-то понять? И
как вы расцени-
ваете его значение в
современной лите-
ратуре? Мне это кажется важным, потому что имя
Астафьева – наш местный бренд, а на самом деле
немногие его знают, любят и читают.
Ответное письмо Михаила Тарковского
С Виктором Петровичем у меня было несколь-
ко встреч, которые я описал в очерке «Пешком
по лестнице». Человек этот был мне чрезвычайно
нужен, и его появление в моей жизни было очень
важным. Когда пишущий человек начинает, ему
нужна поддержка. В моих правилах – особо не
лезть ни к кому из знаменитостей, но раз случи-
лось вот что: я написал рассказ или повесть, кто её
разберёт, «Стройка Иваныча». И почему-то, когда
писал, представлял героя, этого Иваныча самого, с
обликом Виктора Петровича. Это, конечно, было не
случайно, потому что Астафьев был для меня этало-
ном русского крестьянского духа. И уж конечно же,
енисейского.
А ещё я в 1979 году в Листвянке на берегу Бай-
кала видел потрясающего седого и кряжистого
деда, говорившего потрясающие слова про Байкал.
И это тоже как-то перевязалось с Астафьевым. Так
вот, написал повесть и думаю: Виктор Петрович –
человек пожилой, а повесть надо, чтоб он прочи-
тал, знаю, что надо. И вот чтоб потом не пожалеть,
что опоздал, надо всё-таки гордыню переступить
106
да отправить её. Напечатал на машинке, подписал
и отослал через Наташу Сангаджиеву, которую
Виктор Петрович очень любил. Последовал очень
хороший отзыв (что рассказ – как «глоток свеже-
го воздуха»). А главное, Виктор Петрович тут же
отправляет повесть в журнал, где её до этого не
взяли. А её уже взяли в другом журнале, который
не кочевряжился, а оценил повесть да ещё и пре-
мию дал. Я узнаю и холодею, что так подвёл Виктора
Петровича, не зная тогда ещё его отзывчивой дея-
тельной натуры. Пишу письма – в журнал, самому
Астафьеву, извиняюсь. А Астафьев моё название
исправил на «Стройку бани». Так и осталось.
В раннем детстве я много читал Астафьева, слу-
шал радиоспек-
такли по его рас-
сказам, и многое
залегло в душу,
хотя имя автора
я и не запомнил.
Позже я уже пере-
открыл эти про-
изведения, и они
был уже именны-
ми, астафьевски-
ми, и всё поража-
ло – насколько
крепко в нас си-
дит прочитанное
в раннем детстве.
Оно уже стало
моим, и даже было
Овсянка. Церковный двор странно, как же
Фото Ивана Гурьева так – ведь это моё,
а тут ещё откуда-
то автор выискался. Чудно... Ранние рассказы Аста-
фьева особенно советую читать молодым людям,
книгу «Последний поклон», «Царь-рыбу». Это для
меня из тех книг, которые почти боишься перечи-
тывать из-за их пронзительности, будто боишься
себя лишний раз тревожить. Потому что это требу-
ет радикальной подстройки души, отказа от при-
вычной жизни накатанной...
P. S. Мне удалось встретиться с Михаилом Тар-
ковским, когда он на несколько дней приезжал в
Красноярск, и всё тот же преподаватель Владимир
Васильев уговорил его пообщаться со студентами.
На встречу с русским писателем, организованную в
Сибирском федеральном университете, пришли в
основном... китайцы, человек двадцать. Тарковский
показал прекрасный фильм, снятый по его сцена-
рию, «Счастливые люди», пытался отвечать на во-
просы – мучительно и скупо, как всякий непублич-
ный и много живущий в уединении человек...
А мне вспомнилось, как в той же аудитории,
только битком набитой, незадолго до того высту-
пал Евгений Гришковец – артистично, с шуточками,
полностью владея залом, как и подобает шоумену.
И грустно было, что слово русского писателя уже
не пробивается сквозь заслон информационного
шума.
г. Красноярск – село Бахта Туруханского района
Ноябрь–декабрь 2010

«Мы прошли испытанье
Светлана БЕЛИКОВА
на русскость»
Несколько строк о себе
М
ы с мужем моим Владимиром Дмитриевичем
– дети начала тридцатых «сталинских» лет.
Пережили голод 1933 года, коллективиза-
цию, видели чистку 1937–1938 годов, финскую вой-
ну, немецкую оккупацию. Вывезли немцы нас из
России детьми в 1942 году на работы Ostarbeiter’ами
(значок ОСТ немцы заставляли нашивать на одеж-
ду). С тех пор болеем Россией и живём ею. С окон-
чанием войны в Россию не вернулись, боясь по-
пасть в мясорубку, уготованную для «изменников
Родины» (нам было к концу войны по 15 лет). Ар-
гентина приняла, дала жить, как своим детям. Уко-
ренились в Буэнос-Айресе. Учили язык, обретали
профессию. Владимир Дмитриевич – авиатехник.
Из авиации пришлось уйти из-за требования всту-
пить в перонистскую партию: не для того мы в ком-
мунистическую Россию не вернулись, чтобы здесь
вступать в единственную правящую партию.
С тех пор мы по профессии – эмигранты: препо-
даём языки – немецкий, французский, испанский,
русский. Изготовляли на продажу матрёшек, би-
жутерию. Преподавали роспись по дереву в рус-
ском стиле в государственном музее Восточных
искусств. Организовывали детские русские летние
лагеря. Не удовлетворившись местными система-
ми воспитания для детей, создали институт вне-
школьного воспитания «Муром», первое заве-
дение такого типа в Аргентине, и двадцать лет
руководили им. Там преподавали языки, музыку,
гимнастику, лечебную и спортивную, волейбол,
фехтование, плаванье, с отдельной секцией для
русских детей. У нас четверо сыновей. Один из них
умер младенцем, старший сын – юрист, средний –
профессор политологии (государственный уни-
верситет Буэнос-Айреса), младший – священник,
протоиерей Русской Православной Церкви за ру-
бежом. А ещё у нас десять внуков и две правнучки.
Начиная с перестройки, после открытия «желез-
ного занавеса», пользовались каждой возможно-
стью (и сверх того), чтобы побывать дома, объезди-
ли Россию от Печор до Владивостока, от Соловков
до Усть-Коксы, побывали и в Красноярском крае.
Продвигались преимущественно по православно-
патриотическим стезям. Собираем путевые замет-
ки с собственными наблюдениями и эмигрантские
материалы и, по возможности, их издаём, – авось
на Родине пригодятся, чтобы не наступать на те же
грабли.
Издали по-русски «Вехи истории Триединой
Руси» (127 страниц), а по-испански поменьше  –
Уроки русского
Владимир Дмитриевич и Светлана Ивановна
Беликовы – со своими русскими сувенирами на улочке
Буэнос-Айреса. Фото из семейного архива
47  страниц (для введения в тему испаноязычным
достаточно). Выпустили в формате DVD диски: крас-
ный – «Молодёжный», синий – «Академический»
и диск «Нам суждено выжить» с фильмами Ивана
Сидельникова, издали в дисках более 600  полно-
текстовых книг, в том числе и книгу енисейского
священника протоиерея Геннадия Фаста и крас-
ноярского журналиста Валентины Майстренко
«Небесная лествица. Диалоги о любви». Если кто
заинтересуется, можем выслать. Ищем спонсора
и издателя для следующих наших опусов: «Россия
для наших внуков», «Испытание на русскость», «За-
писки оглашенной» и «Я – Светлана». Статья «Рус-
ская изба» – это плод любви нашей к матушке Рос-
сии. Любите её!
А история написания этой статьи интересная. В
1986 году позвонил нам в Буэнос-Айрес из семи-
нарии в Джорданвиле сын Ярослав: «Я три года
здесь, вы мне три года ничего не дарили – ни на
день рождения, ни на именины, ни на праздники.
Теперь я вас прошу, приезжайте на мой выпускной
экзамен!» А у нас куча неприятностей – дом пере-
косило, он пошёл трещинами по диагонали – осел
фундамент, оказалось, что годами дождевые воды
шли под него... Срочно нужно что-то делать. У
меня разболелись зубы, а у мужа спина. Экономика
на нулях.
К этому времени наши поиски Руси привели нас
к «Избе» – к попытке философского осмысления
русской избы. Написали. Трудные были роды этого
первого нашего опуса, без конца переписывали и
перепечатывали. А для вящей убедительности муж
107
 Уроки русского
построил её макет 1,20 м на 0,60 на 0,70 – по плану
северной избы, которую нашли в журнале «Наука и
жизнь»; всю из палочек вместо брёвен, рубленную
«в лапку», со съёмной крышей и верхним этажом, с
иконами, русскими печами и даже мебелью, с са-
нями, сеновалом, коньком и наличниками. И – по-
чему бы её в Соединённых Штатах не показать и
доклад о ней не прочитать? Мы тогда много чего
делали: и матрёшек, и расписные доски, ковши,
блюда, ложки – под хохлому, и даже печатали ста-
тьи с матрёшками.
Пошли в авиакомпанию – а нам за билет на
«избу» заломили цену, как за... гроб! Приуныли мы,
а тут к нам в гости Ерошкин соученик и приятель
заявился – Андрей Андрушкевич. И жалуется:
«Только пришёл из плаванья (он служил помощни-
ком капитана в торговом флоте), и опять через не-
Русская изба
Светлана БЕЛИКОВА
Историческое исследование
по заказу души
1
При упоминании об избе чаще всего представля-
ется или нечто сказочно-пряничное, изукрашенное,
об одном окошке – вроде той, из которой на стра-
ницах наших букварей Лиса Патрикеевна вызывала
доверчивого петушка, или, наоборот, тёмная, гряз-
ная, тесная – злоталантливого Эйзенштейна, то есть
образ, навязанный нам слева и с Запада нашими не-
другами. Крепко навязанный. Так крепко, что реаль-
ному образу через этот и пробиться-то трудно, хотя
свидетельств реальному образу – литературных, ар-
хитектурных, исторических – предостаточно!
Получается некий парадокс. Хозяин одной ше-
стой обитаемой суши, который по личной ини-
циативе распространял русскую культуру во все
стороны – до Белого моря и до Чёрного, через всю
Сибирь до Аляски, на Кавказ и в Туркменистан, рас-
пространял не мечом, не декретом сверху – при-
мером распространял (ту же избу, подражая ему,
стали строить местные жители, например буряты,
зыряне), обитатель избы, сынов которого ценили и
выпрашивали для своей гвардии могущественные
государи Европы – за силу, выносливость, смекал-
ку, гигантский рост, статность, храбрость и покла-
дистый характер... Это с одной стороны, а с другой
– тщедушный, изнурённый, забитый тёмный мужи-
чонка, живущий впроголодь чуть ли не в конуре.
Эти два типа в единый образ никак не сливаются и
в мизерное жилище, нашему сознанию навязанное,
очень трудно втискиваются.
108
делю посылают!» – «Куда?» – «В Нью-Йорк» – «Ура!
Возьмёте нашу избу?» И он, бедняга (спасибо ему!),
взял! Себе в каюту, на койку, а сам – ради русского
дела никакой жертвы не жаль! – спал на диванчике,
скрючившись в три погибели – роста он немалого.
Мы на радостях решились на Visit US-тур – кро-
ме основного единого билета с нас брали всего по
25 долларов за каждый авиапорт! Объехали всех
друзей, облетели тогда все Штаты. 22 посадки! И
наконец  – общество «Отрада» под Нью-Йорком,
где проходил съезд православной общественно-
сти. Посматривали на нас с опаской: все такие ма-
ститые докладчики, заслуженные профессора – и
вдруг никому неизвестный Беликов из Буэнос-Ай-
реса – без образования, без знакомств. С трудом
дали – сверх программы – после вечернего чая
40 минут.
И писатели, и художники в нашем познавании
русского исторического быта часто играют роль не
слишком благовидную. Славный сын Сибири, гор-
дость Красноярского края и всей России Василий
Иванович Суриков, например, умудрился бедного
Меншикова посадить в такую избу, что если тот
встанет, то, как князь Гвидон, вышибет крышу. Для
суриковского художественного образа это дало
очень убедительный штрих – «из князя – в грязь»,
но с документальными свидетельствами об огром-
ных избах, а также с замерами – 3–4 метра высоты
внутри избы – никак не вяжется. И остальные габа-
риты русской избы: 3–4 окошка с простенками тоже
в 2–3 метра не вместишь, а на любой фотографии
деревенской улицы – 3, 6, 8 окон по фронту подряд.
А вот чудесная картина Рябушкина «Свадебный
поезд»: все в алые, зелёные шелка, бархат и парчу
разряжены, а прохожие – чуть ли не по колено в
грязи. Может, где оно было и так, но не там, где по-
чва способствовала сохранению дерева веками.
Раскапывают и по сей день до 17 слоёв мощёной
брёвнами улицы, как установлено, по времени они
из IХ века. Вот и делайте выводы. В каждом городе, в

каждой семье даже – не без урода. Бывают, конечно,
и неудачники, и больные, и пьяницы – Божьим нака-
занием или попущением: не нашего ума дело. Были
и бедные избы, и мужички плюгавенькие. Вопрос
в пропорции – что правило, а что исключение. Но
если, глядя на случайные фотографии деревенской
улицы (не намеренно же советским издательством
подобранные, чтобы доказать благосостояние рус-
ской деревни ХII–ХIХ веков!), я насчитываю подряд
6, 8, 10 изб с 8–12 окнами по фронту, я вправе пред-
положить, что в этой деревне правило – не разва-
люшки, а именно вот эти красавицы, срубленные на
века и разукрашенные, как невесты, – не голодной
же рукой! Нам на загляденье, хозяину и потомкам
его – на славу.
Наткнувшись на эти парадоксы, мы с мужем моим
Владимиром Дмитриевичем два года жизни посвя-
тили изучению материалов по русской избе. Глазам
своим не верили, сверяли, рисовали. В частности,
попала нам в руки книга «Деревянное зодчество
на Руси», издания Академии наук, 1962 год. Книгу
эту нам любезно предоставил один русский архи-
тектор. Он же, увидев макет русской избы, презри-
тельно махнул рукой: «Фантастика! Откуда такой
дворец?» – «Гм... Гм... А у вас давно эта книга?» – «Лет
двадцать».  – «А вы в неё заглядывали?» Наш друг
даже обиделся: «Там замечательные образцы зодче-
ства! Все мои коллеги-иностранцы восхищались!» –
«А масштабы видели? Подсчитали? Да это же ти-
пичная изба, то есть далеко не самая обширная и
разработанная!» – «Не может быть!» – «Вот и калибр,
и линейка, вот счётная машинка». Архитектор пол-
часа считал, сам себе не веря. Вот до какой степени
нами владеет «прогрессивная» пропаганда!
При исследовании мы исходили из мысли, что
Господь Бог создал человека свободным, разум-
ным, ответственным и – творцом. По образу и по-
добию Своему. Каждое человеческое обиталище
есть результат его, человека, жизненной филосо-
фии и мировоззрения, и, в свою очередь, каждое
человеческое жильё формирует философию и
мировоззрение следующего поколения. Русская
изба – колыбель предков, дедов, отцов. В ней мак-
симум разумного, а не развращающего комфорта,
максимум уюта, тепла, удобств при минимуме за-
трат – времени, горючего, места, труда; идеально
использованные объёмы – почти без потерь на
проходы, закоулки.
Простое, максимально целесообразное жильё
освобождает время женщины – хранительницы
очага от ненужных, лишних забот о поддержании в
чистоте и порядке дома, детей, посуды, белья, осво-
бождает для церкви и духовной жизни, для детей,
для помощи мужу, для искусства-рукоделия, нако-
нец, чтобы на завалинке посидеть, на закат полю-
боваться, воздать за эту благодать хвалу Создателю
и подумать о смысле жизни.
Потому-то изба – одна из основных точек на-
падения на русскую самобытность. Потому-то она
Уроки русского
– всячески критикуемая, всячески оболганная,
всячески запачканная, грязью залитая всеми вра-
гами русского народа. И недаром: она охраняла
человека от стужи и непогоды, от лихого человека,
нескромного взгляда. Охраняла физически, охра-
няла духовно: свободу, интимность, самобытность.
Хозяин её строил, украшал, совершенствовал, об-
ставлял по-своему. Обрабатывал и изменял на свой
манер, прилаживая к своему вкусу и надобностям,
в соответствии с традицией или собственным до-
мыслом, копируя у соседа или применяя идеи, при-
везённые из Москвы или из соседнего городка или
барского поместья, из паломнических поездок или
военной службы и даже из-за рубежа.
На протяжении многих лет вся западная и вся
левая – и та и другая антирусская – литература,
журналистика, кинематография старалась и стара-
ется развенчать русскую избу, клеймя её грязной,
изображая тесной, вонючей, бестолково построен-
ной. Ну а мы хотим спеть ей гимн. Её красоте, свету,
удобству, гармонии, совершенству и целесообраз-
ности. Это не значит, что её нельзя улучшать, укра-
шать, совершенствовать. Наоборот, пусть каждый
рачительный хозяин-умелец сделает её ещё удоб-
нее, ещё более сказочно прекрасной, ещё более
лёгкой для жизни и дыхания, для молитвы и раз-
мышлений – для счастья. Система открытая, Бог в
помощь! Строителю в этом очень поможет изуче-
ние опыта предков, выверенного веками.
2
Если считать, что цель нашей жизни – самоусо-
вершенствование духовное, покаяние, что цель
наша – славить Бога, служить ближнему, радо-
ваться Богом созданному миру и всем смирением
сотворчествовать в его украшении и улажении,
то мы берём на себя смелость утверждать, что в
лучших своих представителях наше крестьянство
к этому стремилось – бессознательно, а часто и
с полным сознанием, и русская изба являет тому
доказательство. Пройдя искусы роскоши, золо-
чений, софистикации, обработку усовершенство-
ванной технологией, люди в поисках прекрасного
возвращаются к восхищению естественными дре-
весными узорами, натуральным изгибом ветки, к
изяществу простоты и чувству меры ремесленных
обработок и поделок. Обратите внимание, как
ценятся сегодня на рынке домотканые изделия,
«рюстик», «наив» и «примитив». Часто, к сожале-
нию, бывают грубые подделки, которым недостаёт
чувства гармонии и чистоты восприятия мастера,
близкого к природе, благоговеющего перед Бо-
жьим творением.
Изба создавала условия для эмоциональной
полноты жизни, взаимопонимания и взаимопо-
мощи, для общности и одновременно разнообра-
зия интересов, для высокой нравственности. Ис-
ключения бывали. Где-то брали верх жёсткость,
жадность и тщеславие и даже (как редчайшее
исключение) разврат, например снохачество.
Но  – исключения! Психологические оправдания
109
 Уроки русского
кровосмешения скученностью жилья, которые
приходится слышать в выступлениях западных
социологов, в голову никому не приходили, они
были немыслимы.
Уже в выборе места построения предок наш
был весьма требовательным – и в практическом,
и в эстетическом смысле. Старались строиться
главным образом по берегам рек, что обеспе-
чивало общение, транспорт, поливку огородов,
рыбный промысел и широту горизонта, вид. Вид
на церковь на пригорке был также почти обязате-
лен. Из новгородских писцовых книг следует, что
на алтарь приходилось около ста душ. Уложение
о градостроении XVI века предусматривает, что
в случае загорожения благолепного вида соседу
незадачливому хозяину следует помочь в перене-
сении хором на другое место. Вот вам и примитив.
Но случалось это редко, так как строились ши-
роко – вспомните «Московский дворик» Полено-
ва. Даже не двор, а дворик – одного хозяйства,
небольшой, по тем понятиям. А как широко в нём
раскинулись службы, подсобные постройки – ам-
бары, погреб, хлев, сарай. Не скучены – простор!
Детишкам есть где побегать, поиграть, на травуш-
ке порезвиться, цветочков нарвать, Но и телегой
развернуться простору вдоволь, и лошадке трав-
ку пощипать есть где: достаточно простору, чтобы
всё это до грязи и пыли не вытаптывалось, успева-
ло бы восстановиться.
Село, деревня планировались самотёком, од-
нако с вполне определённым критерием, кото-
рый можно проследить во всех почти случаях на
необъятных просторах нашей родины: церковь
стоит на самом живописном месте, на пригорке
или на высоком берегу, её видно отовсюду. Тут же
площадь – для сходок, приходских общественных
празднований (на севере этому служила трапез-
ная), школа, общественные помещения. В сёлах
побольше – рынок, магазин.
Овсянка. Красноярская ребятня в реконструированном доме бабушки Катерины.
Совсем недалеко – реконструированная банька, где родился великий русский писатель Виктор Петрович Астафьев
110
Улица чаще всего одна, вдоль дороги или реки.
Избы, на юге – хаты, в казачьих краях – курени. С
видом из окон на речку. На севере – фронтоном
на юг, окнами к солнышку. В средней полосе, в Си-
бири – избы глядят на дорогу, сзади службы, потом
огороды и бани. Чем холоднее климат – тем ближе
друг к дружке жмутся строения, чем теплее – тем
шире разбегаются на простор.
Материал, из которого изба строилась, не уда-
лял человека от природы, строения всегда вписы-
вались в ландшафт. Русский человек чувствует и
ценит естественную красоту дерева. Да и суровый
климат заставлял человека заботиться о тепле,
изоляции от стужи, ветров, сырости. Изба для ру-
сича – оазис уюта, защищённости, тепла, радости,
веселья среди белой, замёрзшей природы. Мяг-
кие очертания избы, снежные шапки над кровлей
вдохновили зодчих на купола, отражающие стрем-
ление ввысь после распространения вширь – по-
сле объёмного освоения пространства. Греческий
аскетизм нам чужд. Мы славим Бога не только в
храме – светлом и радостном, но и в сотворён-
ном Им мире, обживая землю себе и ближним на
радость и всем этим окончательно устремляясь
ввысь, к Творцу и Богу нашему.
Крестьянская изба – это одно из тех явлений, ко-
торое с первого взгляда, может, и не заставит лю-
боваться, восторгаться, удивляться, она словно не
дело рук человеческих, а что-то вроде цветка. Есть
такие цветы: с первого взгляда вроде бы и невзрач-
ные, а присмотришься – верх совершенства. Так же,
как цветок, многообразна наша изба, проста, раци-
ональна, ничего лишнего, но всё, что в ней есть, –
необходимо, гармонично, красиво. Мы столкнулись
с нею случайно и заболели избой, и так захотелось
окунуться в её чудесную, формирующую силу.
Не мы первые. Вот уже несколько десятков лет,
как русская интеллигенция в лице лучших сво-
их представителей открыла для себя избу и всем
Фото Ивана Гурьева

советским модам вопреки стремилась хотя бы
часть года да прожить в ней, облагодетельствовать
ею свою семью, своих детишек да и почерпнуть
силы для своего творчества. Люди вольных про-
фессий забираются в глушь, селятся в заброшенных
избах, приводят их в порядок, возвращая жилой
дух, и возвращают им душу. И поколениями обжи-
тая, поколениями намоленная изба помогает жить
правильно, по правде, как предки наши живали,
руководствуясь теми же принципами, о которых в
суете городской жизни мы и думать позабыли.
Вам, наверно, приходилось испытывать это осо-
бое чувство в некоторых церквах, когда чувствует-
ся, что церковь «намолена», сила в ней такая осо-
бенная. Вспомните, кстати, что во время бедствий
и пожаров в первую очередь русский человек из
избы «святых выносил», то есть иконы спасал. И
куда бы русского человека ни занесло, он сразу
церковь строит. И на далёком севере, и на Аляске,
и даже вот мы в эмиграции, в Южной Америке. А
каждая изба – это и есть своя, домашняя церковь.
В России и сейчас тяга к возврату, к этому кре-
стьянскому жилью так сильна, что кто только мо-
жет покупает избу. А может не всякий. Разрешает-
ся купить избу на слом, вывезти на свой дачный
участок. Кстати, обыкновенная дача – это упро-
щённый, мизерный, но доступный вариант той же
избы, чрезвычайно распространённый: все горо-
да окружены огромными дачными посёлками)...
Хотя, увы, пустующих изб и даже целых деревень
ныне – предостаточно.
А вот вам самая злостная тема: уборные. Основ-
ное достижение цивилизации – ватерклозет. Я
вполне серьёзно! Самое распространённое, еже-
дневно, ежечасно употребляемое. Хочу ли я его
внести в избу? Обязательно. С одной оговоркой –
для больных. Для остальных выбежать на улицу
в любую погоду, разогнать застоявшуюся кровь,
хлебнуть свежего воздуха, оглянуться на горизон-
ты, прищуриться на солнышко... удовольствие-то
какое! Даже врачи-натуралисты советуют: послу-
шать птичек, приласкать пёсика, присесть около
нового клейкого листочка, пробежать – лучше
всего босиком! – по холодящей росе.
Так вот, в доме нужно иметь ватерклозет для
тех, кому такая зарядка противопоказана. А как от-
хожее место за огородом оборудовать, зависит от
хозяина, чистота его тоже (и ватерклозеты бывают
грязнющими), а у нормальной хозяйки самая при-
митивная доска с дыркой выскребается добела
кирпичом или специальным скребком. Чаще всего
знакомства с этими «удобствами» интеллигента или
европейца происходило во времена не мирные,
когда бушевали войны, или коллективизации, или
эвакуации, или оккупации. И конечно же, чистота
уборной в отсутствие хозяйки и присутствии двух
дюжин беженцев или солдат бывала соответству-
ющей. И весьма... впечатляющей. Но переносить
это впечатление на нормальный крестьянский быт
Уроки русского
совершенно неоправданно и несправедливо. В се-
верных избах, где хозяйство стараются объединить
под одной крышей, там же и уборная располагает-
ся, часто тёплая: климат велит.
3
Раз уж мы по санитарной части пошли: банька в
субботу, или перед праздником, или после тяжёлой
работы, или с дороги, перед и после родов, а то и
как лечение – обязательна. Вспомните наши сказ-
ки. Сначала гостю баньку истопи, потом напои-на-
корми, а потом уже и расспрашивай. Банька – это
и ритуал, и омовение, и лечение, и релаксация,
если хотите. Поменьше мыла (разве что волосы по-
сле особо грязной работы), побольше очищения
механического, и паром – особо глубокая очистка
пор, массаж берёзовым веничком... Так вот веками
и оздоравливались. Кстати, новейшая медицина от-
носит перегрев тела к наилучшим способам про-
филактики вирусных заболеваний. То-то редкостью
были в старые времена и грипп, и детский паралич,
и менингит, и гроза наших времён – рак: вирусам
температура выше противопоказана, а русскому
человеку – одно удовольствие.
Наш последний личный опыт посещения «насто-
ящей бани» получился трагикомическим. В памяти
русская баня – ах как хорошо! А на практике с не-
привычки... В Орегоне наши старообрядцы живут в
покупных стандартных американских домах, с ков-
рами, домашними электрическими приборами, теле-
фонами и т. д. Планировка: две спальни, две ванные
комнаты – одна с душем, вторая с ванной. Однако в
субботу (или когда с дороги, или когда болен кто)
топится баня. По-чёрному. И вот отправились мы в
субботний день в баню. Муж с местными мужиками.
Я с местной бабкой и её внучатами  – 5  лет и один
годик. Малыши блаженствуют, бабка, а ей ведь 86 с
гаком, их веничком хлещет, визг и восторг.
А я с жизнью расстаюсь – духота, жар, глаза из ор-
бит готовы вылезти. Сначала вся покрылась капель-
ками пота – мельчайшими, затем они на глазах уве-
личились и вдруг сразу ручьями полились. Стыдно
сознаться, что не выдерживаю. Села на пол – авось
там не так жарко. Но через минуту выскочила. А ба-
бушка мне младшенького, чистенького выдаёт: не
уходи, я сейчас остальных домою, потом жару под-
дам да вволюшку попарюсь! Потом все они над нами
потешались, над нашей слабостью: у них сердце, со-
судистая система натренированные, эластичные, им
жара нипочём, только польза и удовольствие.
Что русскому полезно, то немцу – смерть, кажет-
ся, это Суворов говорил. После бани – в студёную
речку или в снег – профилактика сердечно-сосуди-
стых ужасов. Каждый в свою меру, не по термоме-
тру, не по предписанию, а по ощущению – и полку в
бане себе выберут, кто внизу, а кто и под потолком,
где у непривычного глаза на лоб лезут. И срок про-
цедуры – не по часам, а по самочувствию. Каждый
к себе учится прислушиваться, каждый сам себе
врач. Тоже в меру, и у каждого эта мера своя.
111
 Уроки русского
И в чистоте её тоже превышать не надо, особен-
но химическая очистка опасна – мыло, а раствори-
тели вообще канцерогены почти все, и радоваться
городской привычке принимать по 2–3 раза душ
ежедневно, да ещё с гелем, совсем не следует: не-
кий жировой слой на коже необходим здоровому
телу. Кое-что об этом могут рассказать хирурги,
которым часто приходится мыть руки мылом. Ну а
умывание до пояса на снегу, утречком во дворе –
сцена, в удовольствии описания которой редкий
русский бытописатель смог себе отказать и не на-
писать: «фыркая от удовольствия, обливался водой
на морозе»...
Целомудренность обычно не допускает описа-
ний женских омовений, но и баня, и бабий кут, и
постоянно чугун или котёл с тёплой водой в печи
всегда были в распоряжении населения избы. У Фё-
дора Абрамова есть прекрасное описание первого
ощущения взросления подростка Михаила, когда
он вдруг застеснялся идти мыться в баню с матерью
и младшими ребятишками, и той деликатности, с
которой мать без слов признаёт его право на цело-
мудрие, бережёт его стыдливость и взросление.
Небезынтересен и русский умывальник: перво-
начально использовали для умывания прохудивше-
еся ведро или любую другую подходящую посуду с
использованием болта и гайки. Позже умывальни-
ки изготовляли уже специально. Такой умывальник
и в поле очень удобно брать – из любого ручья за-
черпнул воды, на первый попавшийся сук повесил
– и мойся себе с удобствами проточной водой! На-
жал болт рукой снизу вверх – течёт вода, отпустил –
под собственной тяжестью болт падает, гайка пере-
крывает отверстие, вода не течёт...
Немцы, правда, наши умывальники критиковали:
в сороковых годах да и сейчас, кажется, культур-
трегеры предпочитают свой таз с кувшином, где
тою же водою и той же тряпочкой они и нос, и пят-
ки моют. Но это вопрос вкуса.
4 искусствоведа Щепкова (автора очень скрупулёз-
Но вернёмся к избе. Московские да и иных горо-
дов жители испокон веков на лето снимали избы,
пока более умудрённые их хозяева, набравшись
за зиму «избяной благодати», на лето перекочёвы-
вали на сеновал или в амбарушку. И редкий ребё-
нок в России не живал в избе хотя бы пару недель,
вспоминая об этом с благодарностью и восторгом
потом всю жизнь. Однако в прошлом русская про-
грессивная интеллигенция избу, в общем-то, про-
глядела – всё на Запад смотрела, рай там для на-
рода высматривала.
А вот иностранцы – те из них, кто не слишком
спесив и самовлюблён, те, которые в России по-
бывали с открытыми глазами, избу оценивали по
достоинству, видя в ней вершины смелой зритель-
ной гармонии, красоты, разнообразия и богатства
форм, не обеднённых скучной симметрией. Напри-
мер, есть избы, в которых все наличники варьиру-
112
ют, не повторяясь, некую тему, но все гармонируют,
перекликаются с узорами причелен и полотенца.
Окна делают там, где они строителю «глянутся»,
там, где они ему нужны и кажутся красивыми, часто
не симметрично, например, три в верхнем, два в
нижнем этаже. Группируют свободно, с размахом и
того размера и формы, которые ему указывают его
чутьё и верный художественный вкус.
Считается, что архитектура выражает душу на-
родную. У нас-то и пропорции иные. Не обяза-
тельно золотое сечение, не нужен нам ни модуль
Корбузье, ни модерновый выхолощенный рацио-
нализм. Сами по себе вековые избы с массивными
брёвнами в срубе, посеребрённые дыханием вре-
мени, достаточно живописны. Это хорошо пони-
мали уже древние зодчие, не допускавшие в своих
постройках излишеств в различных резных и выпи-
ловочных украшениях.
Перед совершенством пропорций, основанных
на применении в строительстве простых кратных
отношений, связанных с размером бревна-модуля,
в восторге останавливались большие художники
– Врубель, Рерих, Грабарь, Корбузье и другие со-
отечественные и ещё больше – иностранные. Но
мимо всего этого совершенства простоты и тонко-
го вкуса наша интеллигенция во главе с известным
историком Ключевским прошла с брезгливым от-
вращением, узрев скудость и отсутствие фантазии:
изба не копировала рабски европейские образцы,
чтобы ей угодить. Даже привнесённые элементы
декора, в которых можно увидеть черты барокко,
были восприняты, переосмыслены и применены
так, что органически вписывались в нужном месте.
Истинный художник не боится что-нибудь и
скопировать, если оно ему годится для общей его
творческой идеи. Он не застывает на канонах, кем-
то жёстко ограниченных, не смущается введением
неожиданных тем и материалов. Например, изба Зе-
нона Шарыпова в деревне Фыкалке на Алтае, род-
ного деда наших знакомых староверов, по словам
ного труда «Русское народное зодчество Западной
Сибири» издательства Академии наук СССР за 1950
год), «производит исключительно сильное впечат-
ление, особенно в сумерках: тёмное пятно избы
совсем растворилось на фоне лиловых гор. Видны
лишь неясные очертания постройки, и только же-
стяные ромбики фриза, отражая в себе трепет-
ный свет гаснущей зари, горят, как фантастиче-
ские огоньки-глаза на мрачном челе дряхлого дома.
Удивительное спокойствие и тонкое настроение
сообщаются зрителю при виде этого своеобразно-
го эффекта. Эта картина как-то тепло отзыва-
ется в душе и смягчает дикость и суровость окру-
жающего пейзажа. Особенности декоративного
оформления, так сильно действующие на психику
человека, были прекрасно поняты строителем и
применялись с большим мастерством и тонким
вкусом, начиная с ориентации избы по сторонам
света и кончая мелкими деталями оформления».

От себя добавим: сколько же наблюдательности
и просто времени нужно было этому крестьянину,
чтобы так вписать своё жилище в данный ландшафт.
Как икона в начале нашего века вдруг открывалась
изумлённым и восторженным взглядам искусство-
ведов, так и творчество русских умельцев с каждым
днём всё более очаровывает знатоков. Творчество
умельцев-зодчих, умельцев – скульпторов малых
форм (ибо каждая деревянная игрушка – зверёк
или человеческая фигура – чем не скульптура?),
умельцев в обработке деревянной утвари, резчи-
ков и художников.
А вышивки, а кружева? Как же так? Тончайшие
кружева, сплошь
вышитые скатерти
– в обиходе курной
избы? И вообще, что
это такое – присно-
поминаемая курная
изба? Такие избы,
отапливаемые по-
чёрному, строились
в бесконечно далё-
кие времена. Дым
из печки в таких из-
бах выходил прямо
в жилое помещение,
расстилаясь по по-
толку, вытягивался в
особое отверстие с
задвижкой и уходил
в деревянный дымо-
ход – дымник.
«Когда входишь в курную избу, – пишет Ополов-
ников в книге «Русский Север», – прежде всего ру-
шатся все привычные поверхностные представле-
ния о том, что в курной избе темно и грязно, что
повсюду сажа и копоть. Ничего похожего здесь нет!
Напротив, полы, гладко тёсанные стены, широкие
лавки. Печной сруб и всё, что находится ниже во-
ронцов, блещет чистотой, обычной для всех изб.
Более того, на чистом столе – белая вышитая ска-
терть, на стенах – вышитые полотенца и одежда,
в красном углу – традиционный иконостас с мед-
ными блестящими иконами. И дальше несколько
выше человеческого роста – чернота закопчённых
верхних венцов сруба и потолка, блестящая, от-
ливающая синевой, как вороново крыло. Дым, рас-
стилаясь по потолку, опускается до определённо-
го и всегда постоянного уровня, и граница между
чистой и закопчённой частью стены в пределах
лишь одного-двух венцов. По этой границе и прохо-
дят вдоль стен широкие полки – «воронцы», очень
чётко и, можно сказать, архитектурно отделяю-
щие светлый и чистый интерьер избы от ее чёрно-
го верха. «Воронцы» эти ещё называются подзором,
часто бывают украшены резьбой; под ними-то и
висят белоснежные ручники, отороченные круже-
вом ручной работы.
Разнообразию оформления изб нет конца: от
похожих на неприступную крепость до предель-
Уроки русского
но изукрашенных, ярких и светлых. Сказочность
украшений избы не случайна. Помимо эстетиче-
ских функций, в старые времена все эти кружочки,
ломаные линии, точки символизировали молитву,
охраняли отверстия, края от проникновения злых
сил, были «оберегами». Изба завершалась вырезным
коньком, вокруг окон и дверей – отверстий – узоры.
Но и по подолу сарафана, вырезу рубахи для шеи,
по краю рукавов. Все эти узоры читались, имели
смысл.
В избе украшают всё, все предметы обихода. Не-
смотря на то и вопреки тому, что к жилью своему
истинно православный человек относится как к
временному; вни-
мание же основное,
первой важности – к
вечному его пред-
ставительству на
этом свете – церкви,
храмам, их строи-
тельству и украше-
нию. В храмы он сно-
сил всё наилучшее,
на что способен
был его творческий
порыв: часто един-
ственным каменным
и, следовательно,
долговечным зда-
нием в селе красо-
валась церковь. И в
неё сносили самое
драгоценное – от
жемчугов на иконы и до шуб, которыми украшали
стены.
5
Основной изначальный модуль избы – клеть,
чаще всего три окошка на улицу. Размеры бревна
– от шести до двенадцати метров. Дерево заготав-
ливали загодя, любовно и тщательно отмечая под-
ходящие лесины. Зимою рубили, по снегу волоком
вывозили. И, если спеху нет особого, оставляли на
просушку. Узлы рубили по-разному: в лапу, в обло,
в шип, есть ещё немало способов. Цель – крепость
сооружения, теплоизоляция, красота. В верхнем
бревне выбирался жёлоб, точно повторяющий
конфигурацию всех выпуклостей нижнего бревна.
Прокладывали щели мхом, через год усадки ещё
раз проконопачивали. За сколько времени можно
построить избу? Вспомним, что «обыденную» цер-
ковь строили в один день. Избу миром строили,
и быстрота возведения зависела от «помочи», от
того, сколько у хозяина друзей и родственников.
Нижние венцы и крыша – это предмет особых за-
бот хозяина. Выбирались они из не гниющих пород
дерева, например лиственницы, опирали их на кам-
ни или «курьи ножки», пни для остова крыши, сруб
стен чаще всего расширяли в последних венцах
(«повал»), затем две противоположные стены про-
должали, постепенно укорачивая брёвна – «самцы».
113
 Уроки русского
Быки и слеги составляли каркас крыши; верх-
няя слега – «князева» – более толстая; «курицы»
поддерживали потолок, в который упирались тес-
нины. Всё это завершал «охлупень», который впе-
реди и сзади оканчивался коньком, то есть кор-
невищем, вырубленным в форме конской головы.
В Центральной России избы чаще всего крылись
соломой, теперь – шифером, железом, черепицей.
В тёсовых крышах нижняя слега делалась более
толстой, чем остальные (подкуретни), на ней укре-
плялись «курицы» – вообразите себе огромный
деревянный крюк, чтобы поддерживать поток или
водосточник. И украшались они разнообразней-
шими фигурами. Были тут и куры, а то и целый зоо-
логический сад – и коньки, и утки, и петухи, и львы.
Сверху теснины прикрывались, прижимались
толстым, снизу выдолбленным бревном – жела-
тельно с «комелем-охлупнем», венчающим перед-
ний, а то и задний фасад конька – тоже поле твор-
ческой фантазии строителя и его гордость. Фёдор
Абрамов с большой любовью описывает, как тру-
дится дед много месяцев над этим завершением
дома... Чаще всего конёк делался из утолщения
корневища, использовались его естественные
скульптурные формы. Не забудьте, что торцы брё-
вен также создают замечательный, органически
возникающий узор. Внутренние же перегородки
могли быть из брёвен потоньше, а то и из тёса.
Интересно, что стены избы одновременно и
изолируют прекрасно от холода, и дышат – пар
не осаждается, а впитывается и вымерзает уже
снаружи. Смола озонирует, нейтрализует тяжё-
лые запахи. Об избяном лесном духе – смолы,
дымка, свежеиспечённого хлеба, трав лечеб-
ных, травок и ягод для заварки чая с удоволь-
ствием вспоминают все, кто в нормальных или
хотя бы относительно нормальных условиях
побывал в избе. Есть и отрицательные свиде-
тельства – обычно тех, кто там бывал в экстре-
мальной ситуации: во время оккупации, вой-
ны, голода, коллективизации.
В горницах, светёлках и собственно избах стали
делать и большие окна, но это потребовало уста-
новления оконных рам, и, учитывая усадку брёвен
со временем, тщательного врезания этих рам в
«шип». Разница температур между наружным се-
верным морозцем и желаемым жилым теплом мо-
жет доходить до 80 градусов, добавьте сюда ещё и
сильный ветер – из малейшей щели дует страшно!
Поэтому все возможные места утечки тепла при-
крывали наличниками. А раз они нужны, почему их
не украсить? Тут уж умельцы с богатой фантазией
изощрялись в долгие зимние вечера в полное своё
удовольствие! Деревянные кружева, оригиналь-
нейшие формы, бесконечное разнообразие!
Характерна взаимосвязанность, разработка мо-
тивов, а не повторение узоров балконных и кры-
лечных балясин с наличниками, полотенцами, при-
челинами. Дерево оставляли натуральным, красили
или разрисовывали, а то и инкрустировали.
Вопреки уверениям левой пропаганды разрешу
себе усомниться, что тот, кто вытачивал вот эти за-
мысловатые балясины, систематически голодал
и нуждался в самом необходимом. А ведь такие
разукрашенные дома шли вдоль всей улицы... Где-
то и завалюшки были, но – поглядите на эти фото-
графии, схемы. Вот он, быт русской деревни ХII–ХIХ
столетий!
Аргентина , г. Буэнос-Айрес
Фотоиллюстрации
из семейного архива Беликовых

Когда-то безоконная изба сначала обзавелась

волоковыми, затем кощатыми окнами, то есть вы-
рубленными или врезанными на полбревна вверх
и вниз. Эти окна очень практичны, так как не тре-
буют рам, креплений и не ослабляют конструк-
цию. Они и до сих пор освещают и вентилируют
подсобные крестьянские помещения – коровни-
ки, сараи, амбары, кладовые, а также обеспечи-
вают необходимую вентиляцию подклети. Они
чрезвычайно украшают как главный фасад, так и
остальные стены своими разнообразными форма- (Продолжение следует.)
ми и оригинальным решением. Например, стесав
бревно наискось, получаем очень красивый срез
дерева с естественным и неповторяемым рисун-
ком прожилок. Чудесной «топорной» работы бы-
вают и разнообразные вырубленные формы как
верхнего, так и нижнего полбревна.

114
И это всё о нём
Воспоминания * Дневники * Исследования

Я гляжу в дорогие, знакомые лица астафьевских книг,

ведь это вся моя, наша, высокая и пропащая, счастливая
и невыносимая, вечно длящаяся и невозвратно
мгновенная жизнь! Это история наших рода и Родины.

Валентин Курбатов

Кадр из фильма КГТРК «У астафьевских родников»

 И это всё о нём

Генерал, который
Владимир ПОЛУШИН

любил Астафьева
Владимир Леонидович Полушин был помощником губернатора Красноярского края Александра Лебедя по
вопросам культуры и искусства с 1998 по 2002 год. Им написано несколько книг о Лебеде как о генерале
и политике, вышедших массовыми тиражами в России: «Терновый венец миротворца», «Генерал Лебедь –
загадка России», «Битвы генерала Лебедя» (в двух томах). Полушин был автором идеи написания Лебедем
книги «За державу обидно» и её редактором. Последние годы жизни Виктора Петровича Астафьева выпали
как раз на губернаторство Александра Ивановича Лебедя. Он и похоронил великого русского писателя,
недолго задержавшись на этой земле.

1 Родина» с просьбой принять Александра Ивано-

Н
едавно я побывал в Красноярской краевой
библиотеке, и её директор призналась мне,
что во времена губернатора Лебедя поток
информации о крае резко возрос. Представителей
СМИ притягивала колоритная фигура выдающегося
политика Александра Ивановича Лебедя. Впрочем,
как внимание культурной мировой общественно-
сти (не побоюсь этого слова) притягивала фигура
овсянского «затворника», литературного патриар-
ха Виктора Петровича Астафьева. С быстрым, почти
одновременным уходом этих двух больших и зна-
ковых фигур Красноярск стал обычным региональ-
ным городом, столицей края и только.
Так совпало, что оба они знаменовали собой
смену в Красноярье двух тысячелетий. Наверно,
в этом есть большой, пока нами не разгаданный
смысл: почему именно в переломные моменты
истории на сцену выходят выдающиеся личности,
и как только наступает затишье, эти люди стреми-
тельно покидают нас, словно бы унося за собой всю
ту непонятную и неоцененную пока современными
историками эпоху разлома, надежд и несбывшихся
мечтаний.
Лебедь познакомился с Астафьевым 6 сентября
1997 года. К тому времени Виктор Петрович уже
был писателем, признанным всем миром. К нему
приезжали в Академгородок и в Овсянку президен-
ты СССР и России. Умудрённый жизненным опытом,
он мог позволить себе общаться с ними на равных.
Они-то были временщики, а он пришёл навсегда
через свои труды и талант, дарованный Богом. Ма-
рья Семёновна Астафьева рассказала мне как-то
интересную историю. Однажды им позвонил Бур-
булис (он тогда занимал какую-то большую долж-
ность при президенте Ельцине) и сообщил, что
Виктор Петрович включён в состав делегации при
президенте России для поездки в Японию. Чинов-
ник думал: писатель обрадуется, что его включили
в состав президентской делегации, а тот неожидан-
но отрубил: «Не-а! Я никуда не поеду. Был в Японии,
и с меня хватит!» Уговоры не помогли.
И вот осенью 1997-го к Астафьеву обращаются с
просьбой ребята из краевого отделения «Честь и
вича Лебедя. Астафьев мне говорил потом, что он
слышал к тому времени много о генерале, и ему
особенно понравилось, что Лебедь успел остано-
вить две войны – Приднестровскую и Чеченскую.
Когда ему кто-то наговаривал на Лебедя, Виктор
Петрович говорил: «Оставьте генерала, он чистый
человек!»
И вот в Овсянке появляется Лебедь. В этот день
он в гостинице «Октябрьская» в Красноярске про-
вёл пресс-конференцию, обрисовал ситуацию в
стране и во второй половине дня отправился на
Красноярскую ГЭС. На обратном пути и завернул к
Виктору Петровичу. Конечно, сбежались местные
люди посмотреть на известного политика, репор-
тёры, просто любители поглазеть приехали, но ге-
нерал прошёл в дом Астафьева, и они закрыли за
собой ворота. Говорили о жизни, о том, почему ста-
ло хреново жить в России (так мне сказал об этом
потом сам Лебедь). И, конечно, решали извечный
русский вопрос: что делать и кто виноват?
Водку не пили, картошкой печёной угостил го-
стя писатель. Потом вышли, и их репортёры стали
пытать, о чём они говорили. Астафьев сказал, что о
жизни. Лебедь – о том, как нам обустроить Россию.
Виктор Петрович сказал, что хочет дожить до того
времени, когда Лебедь станет президентом, пусть,
мол, наведёт маленько порядок, а то совсем народ
от рук отбился, спивается, работать не хочет. На
этом и расстались. Александр Иванович не сказал,
что он проводил разведку перед губернаторскими
выборами 1998 года. Неизвестно, пообещал бы тог-
да ему свою поддержку Астафьев или нет?..
У нас в ближайшем окружении Лебедя, в штабе,
в Москве, в Лаврушинском переулке царила эйфо-
рия. Думали, что Астафьев будет теперь активно
поддерживать Александра Ивановича на губерна-
торских выборах. Я не разделял такого оптимизма,
зная осторожный характер нашего классика. Ска-
зал лишь, что в открытую Виктор Петрович никого
поддерживать не будет – жизнь научила. Забегая
вперёд скажу: так оно всё и вышло, а тогда мне это
окружение сорвало встречу с писателями-патрио-
тами. Им и невдомёк было, что наши литературные

116

патриархи общаются между собой вне зависимости
от того, в каких литературных союзах они состоят.
5 марта 1998 года Александру Ивановичу в тор-
жественной обстановке вручают удостоверение
кандидата в губернаторы Красноярского края, ге-
нерал возвращается уставший, но довольный, в го-
стиницу «Октябрьская». Сюда и приехал Астафьев.
Опять говорили за закрытыми дверями. Открытой
поддержки писатель не обещал. На этом и расста-
лись. Потом уже Виктор Петрович как-то прогово-
рился в беседе со мной, что он тогда отговаривал
Лебедя, чтобы тот не тратил силы на край, а шёл на-
прямую в президенты.
И вот Лебедь снова прибывает в Красноярск –
уже как кандидат в губернаторы. Астафьев не вы-
сказывается ни в чью пользу, но и действующего
губернатора Валерия Зубова не поддерживает. В
эти-то дни я и встретился с Виктором Петровичем
впервые. На дворе стоял апрель, и снегу ещё было
полно в городе, хотя в воздухе уже ясно веяло вес-
ной – весной грядущих перемен. Я рассказал, что
когда-то в Литинституте писал курсовую по «Царь-
рыбе», и мы долго говорили о том, что же за миф ХХ
века создал Астафьев. Он слушал меня вниматель-
но, но сам не спешил говорить о своём произведе-
нии. Ему куда интереснее было узнать, что думают
читатели.
На прощание я рискнул ему подарить мою книгу
об Александре Ивановиче «Генерал Лебедь – за-
гадка России». Он тут же спросил: «Это к выборам?»
И в глазах у него мелькнула искорка недоверия. Я
ответил, что нет, издана она в 1997 году, и речь в
ней идёт о Приднестровской и Чеченской войнах
и президентской кампании 1996 года. Астафьев
вздохнул с облегчением и ответил уже как-то более
успокоенно: «Ну ладно, тогда почитаю!»
Прошла неделя. Я Виктору Петровичу не звонил,
некогда было, шла избирательная кампания. Он сам
отмалчивался. И вот мы решили на Красноярской
киностудии провести презентацию моей книги о
Лебеде. Я спросил директора киностудии Володю
Кузнецова, пойдёт ли Астафьев, если его пригла-
сить. Кузнецов ответил, что это зависит от его на-
строения. Набираю известный мне номер и слышу
голос Виктора Петровича. Представился, извинил-
ся за беспокойство и спросил, не успел ли он про-
смотреть книгу мою о Лебеде. Думал, что сошлётся
на занятость и уклонится от прямого ответа, но он
неожиданно сказал, что читал и о войне в При-
днестровье узнал много для себя нового, в прессе
же всё не так подавали. Тогда я уточнил: не мог бы
Виктор Петрович приехать на киностудию на пре-
зентацию книги? Он спросил, будет ли там пред-
выборная агитация или только презентация книги.
Я ответил, что никакой прямой агитации не будет,
лишь рассказ о том Лебеде, которого я тогда знал
уже шесть лет. Это его устроило. В соответствии с
пожеланиями Виктора Петровича презентацию на-
значили на 10 апреля.
За Астафьевым послали машину. Я его встретил
на пороге киностудии. Поднимались вместе на
второй этаж по металлической лестнице, и он по-
шутил: «Лестница, как на Лубянке?» Я спросил: «А
И это всё о нём
что, пришлось сидеть?» Астафьев отмахнулся: «Бог
миловал!» На втором этаже нас встретил ансамбль
казачьей песни «Енисеюшка». Виктор Петрович
послушал песни, повеселел и сказал: «Ну вот, при-
ятно слышать русское слово! Оказывается, ещё не
умерло! А то по телевизору такое услышишь, такого
наслушаешься!» На самой презентации он сидел по
центру в средних рядах и прислушивался ко все-
му, что происходило в зале. Несколько раз я ловил
на себе его пристальные взгляды, он смотрел мне
в глаза и внимательно слушал, что я говорил. Чув-
ствовалось, что ему интересно было узнавать раз-
ные подробности из жизни боевого генерала.
На презентацию пришло много представителей
прессы, явились и те, кто настроен был против Ле-
бедя. Первым делом после её окончания меня и
Астафьева атаковали журналисты. Так получилось,
что мы стояли в метре друг от друга, и, отвечая на
вопросы, я слышал, как Астафьев сказал какой-то не
в меру ретивой журналистке, пытавшейся вырвать
у него признание, что книга – рекламный трюк ав-
тора. Виктор Петрович замотал головой и сказал:
«Нет, не согласен. Да вы прочитайте сначала, вам
же раздали книгу-то. Что ж вы судите, не читая? Это
книга о генерале, серьёзная, биографическое по-
вествование, и там нет ничего о сегодняшних вы-
борах. Простым и доступным языком написана, и
вообще, не трогайте Лебедя, он чистый человек!»
Потом он резко махнул рукой и сказал: «Ну всё!
Хватит, а то водка выдохнется. Пошли за стол!» Сто-
лы были накрыты, Астафьев, тем не менее, водку
пить не стал, а увидев на столе коньяк, сказал, что
можно налить 50 граммов, но не больше. Пили не-
много, больше для веселья, слушая ансамбль «Ени-
сеюшка». Астафьев немного раскрепостился, с ге-
нерала перешли на казачество. Вдруг неожиданно
он спросил меня:
– Вот ты, казак, ответь мне на вопрос: как могут
казаки поддерживать коммунистов, когда они та-
кое натворили, столько самих казаков понаруби-
ли!..
Я с ним согласился и ответил, что настоящие ка-
заки коммунистов ни за что не поддержат, но много,
к сожалению, липовых казаков развелось, которые
никакого отношения к потомственным не имеют, а
следовательно, они казаки не по крови и духу, а по
документам. Родовитые казаки за красных никогда
не пойдут. Астафьев слушал с интересом, а потом
уже с каким-то облегчением добавил: «Вот пойди и
разбери вас – все при форме и при шашках...»
После этого мы выпили с Виктором Петровичем
ещё доброго тираспольского коньяка, и он стал
рассказывать о своём голодном детстве. Вспомнил
и времена его послевоенного бытия.
– Ничего не было, – говорил он с какой-то
страстной горечью, – голодуха. Что только жрать
не приходилось. А теперь всё есть, и люди опять
недовольны...
Мне казалось, что Астафьев не просто так вспо-
минал, а испытывал, как бы тестировал меня, стара-
ясь узнать, чем я дышу. Дальше разговор перешёл
на Георгия Жжёнова, которого Виктор Петрович
хорошо знал и которого я в своё время в 1993 году
117
 И это всё о нём
привёл к Лебедю. С тех пор и до конца жизни Алек-
сандра Ивановича они были в хороших, приятель-
ских отношениях. Жжёнов даже приезжал весной
1998 года в Красноярск агитировать за Александра
Ивановича. Астафьев информацию о их взаимоот-
ношениях воспринял тоже с интересом, а потом
стал рассказывать о том, что Жжёнов сидел в Крас-
ноярском крае ни за что.
Интересно, что на этой встрече был один про-
заик из учеников Астафьева. Однако меня удивило,
что они друг с другом не общались и даже не по-
дошли просто поздороваться. Я спросил у Виктора
Петровича почему, и он ответил, что помог этому
писателю перебраться с Дальнего Востока сюда,
а тот его «отблагодарил» – столько грязи на него
вылил, что он о нём и говорить не хочет сегодня.
Я сказал Астафьеву, что ещё Есенин писал: «Если
тронуть страсти в человеке, То, конечно, правды не
найдешь!» А у нас в последнее время всё перевели
на мелкие страсти. Астафьев махнул рукой:
– Да мне-то что! Пусть живёт, как знает, только
вот он меня как фронтовика оскорбил. Этого я ему
не прощу!..
Расстались в тот вечер мы поздно. Астафьев пил
мало, но откровенно радовался задорным казачьим
песням. Руководитель ансамбля, первый атаман
Енисейского казачьего войска Николай Шульпеков
сыграл на баяне для Астафьева несколько песен по
его просьбе. Уходил домой Виктор Петрович позд-
но и с хорошим настроением. На следующий день
СМИ, работавшие на Лебедя, обнародовали отзыв
Астафьева на мою книгу, и это было лучшей агита-
цией за Александра Ивановича. Враждебные СМИ
отмолчались.
2 ва. Как ни странно, он не спал. Я передал ему мой
На следующий раз я встретился с Астафьевым
уже в ранге помощника губернатора за день до
инаугурации Лебедя. Отправились мы с директо-
ром киностудии в Овсянку около девяти вечера.
Так первый раз я попал в этот скромный деревян-
ный домик на родине Виктора Петровича. Встре-
чал нас сам хозяин. Шутливо разведя руками, он
сказал: «А вот и новая власть к нам пожаловала. Это
хорошо, старая-то писателей не особо баловала.
Зубов ни хрена не интересовался делами писате-
лей. Может, новая власть исправит дело! А то Дом
писателей скоро сам по себе развалится!» Я ещё на
предвыборном запале сказал, что всё сделаем, от-
ремонтируем, поправим. Астафьев ответил с недо-
верием: «Ну-ну! Посмотрим, как вы будете всё это
делать».
Зашли в избу. Там нас встретил глава Енисейского
района Василий Сидоркин, который стал нам с ходу
рассказывать о борьбе с местными жуликами и что
он очень надеется на помощь Лебедя. Астафьев при-
гласил нас за стол и сказал, что как раз Василий осе-
тра привёз малосольного под водочку. Мы добавили
ещё коньяк. Виктор Петрович тут же стал рассказы-
вать о рыбацких случаях, и только в конце застолья я
смог его официально пригласить на встречу творче-
ской интеллигенции с новым губернатором, которая
должна была состояться 15 июня. Астафьев спросил,
118
для чего Лебедь собирает столько народу. Я ответил,
что замыслил создать при губернаторе края Совет
деятелей культуры для того, чтобы совместно выра-
батывать какие-то планы. И вообще установка у Ле-
бедя принципиально иная, чем у старой власти, он
хочет, чтобы стратегию вырабатывали те, кто творит
культуру, а не чиновники...
В тот вечер у меня возникла довольно интерес-
ная идея – помирить двух писателей: мэтра и его
подопечного. Я опять завёл разговор о нём, сказал,
что от их раздора только вред для писательской
организации, и было бы хорошо, если бы Виктор
Петрович простил нашкодившего мужика, как про-
щают детей, которые не ведают, что творят. Внача-
ле Астафьев не хотел возвращаться к этому раз-
говору, было довольно поздно, и он сказал, что на
ночь глядя об этом не стоит говорить, а то ещё ужа-
сы будут сниться. Но я сказал, что собираюсь из Ов-
сянки прямо ехать на Ману, где обосновался этот
дальневосточный переселенец, и что он бы уже и
попросил прощения, да вот боится, что Мария Се-
мёновна его не простит или выгонит. А так он на
Прощёное воскресенье даже собирался приехать
и попросить прощения. Астафьев в сердцах махнул
рукой и сказал:
– Знаешь что, Володя, я его прощаю за то, что он
писал обо мне всякий бред как о человеке и даже
писателе, но как о фронтовике – нет, пусть извиня-
ется!..
Я уточнил: «Если он согласен извиниться, можно
ли его привезти?» Астафьев сказал: «Вези! Христос
велел прощать».
Только в начале первого ночи мы отправились
на берег Маны, где пребывал в своих деревянных,
вечно недостроенных хоромах обидчик Астафье-
разговор с Виктором Петровичем, он обрадовался.
Договорились, что, если 15-го на встречу с творче-
ской интеллигенцией приедет Астафьев, я их поми-
рю. Забегая вперёд скажу, что Виктор Петрович не
приехал, у него болело сердце, и, когда я приехал
за ним в Овсянку, у него была врач. Он сказал, что
с удовольствием бы встретился с новым губерна-
тором, но, как говорится, рад бы в рай, да грехи не
пускают. В то время он сильно переживал из-за не-
устроенности его внучки Полины.
Примирение состоялось 9 июня. Виктор Петро-
вич встретил нас приветливо, хотя на воротах была
прикреплена рукописная записка: «Болею, беспо-
коить в исключительных случаях». Свежий летний
ветерок дул с Енисея. Мы расположились на лавоч-
ке во дворе, и я сказал: «Виктор Петрович, я привёл,
вернее, привёз, как и обещал, вам вашего ученика!»
«Ученик» опустил голову и сказал смиренным го-
лосом: «Простите, Виктор Петрович! Виноват, не со
зла я всё это...» Астафьев ответил довольно просто
и в то же время мудро: «Чего уж там! Бог простит!»
Постояли на свежем воздухе, пошли в горницу.
Астафьев повернулся к нам и сказал: «Ну, раз миро-
вая, то по русскому обычаю положено выпить!» Он
полез в холодильник и достал бутылку водки «Ко-
мандор Резанов». Выпили, кто по 100 граммов, а кто
по чашке чая.

Разговор пошёл о проблемах современной жиз-
ни. Виктор Петрович говорил, что учителя начи-
нают бастовать, что нужно как-то помочь местной
школе... Заехали на полчаса, а пробыли до темноты.
Потом вышли во двор. Стоял тёплый летний вечер.
Виктор Петрович расчувствовался, стал вспоми-
нать беспризорное детство, Игарку. После этого
разговор сам собою перешёл на внучку Полину и
внука Виктора, которого позже мы взяли работать
в структуры краевого комитета по культуре. Вик-
тор Петрович сказал ещё, что вынужден был отдать
свою международную Пушкинскую премию сыну
Андрею для развития его бизнеса.
...Накануне встречи творческой интеллиген-
ции с губернатором 14 июня я вместе с ещё не-
сколькими писателями снова приехал в Овсянку.
Шёл проливной дождь, вся дорога была в тума-
не. У астафьевского дома нас встретил писатель
из Енисейска, который много раз ходил на охоту
с Виктором Петровичем. С ходу мы узнали, что к
Астафьеву только что приезжала скорая помощь
и ему сделали укол. Хозяин лежал в комнате, укры-
тый одеялом, однако, услышав машину сквозь шум
дождя, спросил, кого Бог послал, и пригласил за-
ходить. Мы зашли, он с каждым из нас поздоро-
вался за руку. Рука у него была горячая и сухая.
Перед кроватью лежала медвежья шкура, которая
обычно была у стола. Я удивился, что ему плохо, а
телевизор работает. Виктор Петрович сказал: «Так
это же футбол. Он на меня всегда действует благо-
творно!»
Однако тогда енисейская футбольная команда
сыграла с кем-то у себя дома со счётом 0:0. Вик-
тор Петрович сокрушался, что могли выиграть и
потеряли очки. Незаметно от сегодняшнего матча
перешли ко вчерашнему, когда испанцы проигра-
ли неграм из Нигерии. Астафьев отпустил какие-то
шутки по поводу того, кто и как обыграл «тореадо-
ров», он болел в том матче за испанцев. Вообще у
Астафьева было несколько любимых передач. Один
сериал я тоже любил смотреть, и мы с ним обсуж-
дали очередную серию, которая тогда именно шла.
Этот был сериал об удачливом американском сы-
щике, назывался он «Его зовут Коломбо». Потом я
пригляделся к Коломбо и увидел, что в нём неуло-
вимо угадывались какие-то черты самого Астафье-
ва. Я ему об этом сказал, он посмеялся, но не стал
отрицать.
После футбола Астафьев заговорил о писатель-
ских делах. Руководитель красноярской писатель-
ской организации доложил, что приняли в союз
ещё восемь человек, а один, которого не приняли,
принёс ящик водки, и все перепились, пришлось
разнимать и развозить. Незаметно перешли на
Овсянку. Виктор Петрович сказал, что его родной
дом и ещё один дом, который недавно сгорел, были
самыми старыми в селе. Теперь в Овсянке остался
всего один аналогичный дом. Вспомнил деда и рас-
сказал, как тот учил его стрелять. Давал пять патро-
нов и требовал принести 12 уток. Внучок садился
за кустами и выжидал. Одним выстрелом подбивал
несколько птиц, а потом оставшиеся патроны вы-
пускал в бегающих по земле уток.
И это всё о нём
– Досталось мне однажды. Я случайно лебедя
подстрелил, – вспоминал Виктор Петрович. – Дед
поймал меня и по морде тем лебедем, чтобы я не
смел эту священную птицу трогать. Такое не забу-
дешь...
Сергей Лузан, приехавший из Норильска, вспом-
нил, как в тяжёлые времена ел мясо собак, и Аста-
фьев сказал, что ему тоже приходилось его есть.
Потом он снова вернулся к пожару и сказал, что его
дом спасла черёмуха.
– Удивительное зрелище, – говорил он, – черё-
муха возле моего дома с одной стороны цветёт, а
с другой вся обгорела. Такое ни один писатель не
придумает!..
Кто-то сказал, что неплохо бы в такой дождь и вы-
пить. Астафьев тут же предложил воспользоваться
его холодильником. Лузан ответил, что привёз с со-
бой кедровку. Астафьев ответил, мол, «давай к ней
закусь, всё, что найдёшь, мечи на стол». О широте
его души мне говорила уже после смерти писателя
его жена Мария Семёновна. Закон гостеприимства:
всё, что есть в доме – на стол...
Выпили чуток, сфотографировались на память.
Поговорили о предстоящем выпуске пятнадцати-
томника. На прощанье Виктор Петрович подарил
мне свою книгу, словно бы зная заранее, что мы
покинем Сибирь, написал: «Володе Полушину на
память о Сибири». Как предугадал, а ведь тогда
ничего не предвещало нашего отъезда, мы только
приехали работать.
3
С июля началась работа по проведению в сентя-
бре 2-й Всероссийской конференции – астафьев-
ских «Литературных чтений в русской провинции».
Губернатор включил меня в состав рабочей ко-
миссии по подготовке этого праздника. Я спросил
Александра Ивановича, где брать деньги, в бюдже-
те одна сплошная дыра, оставленная нам в наслед-
ство. Лебедь ответил, что этим уже занимается ру-
ководитель краевого отделения движения «Честь и
Родина».
Поездки летом и осенью в Овсянку редко носили
какой-то чисто служебный характер, хотя Лебедь
при наших встречах, несмотря на большую загру-
женность, не забывал интересоваться, как пожива-
ет Астафьев. Летом 1998 года писатель болел. Уже
тогда начали накапливаться в организме те про-
цессы, которые и оказались для него роковыми.
Помню, 28 июля я приехал со спутником, чтобы по-
сидеть вечером после работы во дворике писателя,
отвлечь его от проблем, словом, отдохнуть. Аста-
фьев нашему приезду обрадовался и сказал, что за-
сиделся в комнате, пора и на свежий воздух. Стал
жаловаться, что ему прописали лечение пиявками,
а после них жжёт грудь, хотя и дышать стало легче.
А потом, помолчав, добавил: «Дурная кровь ушла!»
В разговоре он неожиданно вспомнил писателя
из Енисейска, которого он опекал, и сказал, что тот
надумал переезжать в Красноярск, а этого как раз
делать и не надо. Я спросил почему, и он ответил:
– Там он на свободе, рядом тайга, пиши, когда
свободен, тишина, а здесь одна суета и народ уже
119
 И это всё о нём
подпорчен, там всё-таки маленько лучше, сердеч-
нее!..
Я рассказал, что губернатор уже подписал по-
становление о Совете деятелей культуры при нём
и проинформировал, чем будет заниматься Совет.
Астафьев остался доволен и предложил запить это
дело, сходил в кухоньку и принес из холодильника
полбутылки коньяка «Хеннеси». Выпили символи-
чески, за удачу. Себе он тоже немного налил, мах-
нув рукой на запреты врачей. На прощанье сфото-
графировались на память во дворе, вспомнили, что
в сентябре глава Енисейского района приглашал к
себе на грибы и рыбу. Астафьев сказал, что против
ничего не имеет, но до сентября надо ещё дожить.
И потом добавил:
– Это вы, молодёжь, дни не считаете, а нам уже
Господь Бог определяет...
Осенью, после того как я вернулся из отпуска,
мне пришлось снова встречаться с Астафьевым
по неотложному делу: через неделю должны были
начаться «Литературные чтения в русской провин-
ции», а списки приглашённых были сильно полити-
зированы. Уклон был сделан в сторону так называе-
мых «демократических союзов». Это могло бросить
тень на губернатора, Лебедь же людей (в том числе
и писателей) никогда не разделял по убеждениям,
ценил только талант. Я восстановил равновесие,
составил новые списки и с ними поехал к Аста-
фьеву, поскольку, как мне сказали в краевой ад-
министрации руководители от культуры, списки
составлял он сам. Оказалось, что он их в глаза не
видел. С моими доводами Виктор Петрович легко
согласился. Исправили, добавили руководителей
крупных областных писательских организаций,
журналов и просто известных крупных писателей.
Виктор Петрович подписал мне тогда несколько
первых томов выходящего в свет своего собрания
сочинений.
Лебедь постарался всё обставить так, чтобы в са-
мое трудное и безденежное для края время (только
что ухнул «чёрный август» 1998-го. – Ред.) получил-
ся большой литературный праздник. 15-го сентя-
бря он начался в Овсянке открытием прекрасной
деревянной часовни, построенной по инициати-
ве Астафьева по проекту Арэга Демирханова, ко-
торого Лебедь назвал архитектором от Бога. Был
светлый, солнечный, не по-осеннему тёплый день.
Когда-то в Овсянке была церковь, но потом её в
буйные годы большевизма смели. И вот справед-
ливость была восстановлена. Именно на открытии
храма Астафьев и сказал пророческие слова:
– Помру, так здесь отпоют хоть, в родном селе!..
Так оно всё и случилось.
На открытии праздника в Овсянке было много
известных московских гостей и писателей из раз-
ных городов и всего государства российского.
Открывая «Литературные встречи в русской про-
винции», генерал, губернатор Александр Иванович
Лебедь сказал:
– В трудные времена все люди делятся на две по-
ловины. Одна надеется на чудо, ждёт его. А другая,
которая гораздо меньше по численности, эти чу-
деса творит... Главное – уверенность в себе, в сво-
120
их силах. Будет уверенность, как зимой 1941 года,
будет и весна 1945 года. Из таких людей – Виктор
Петрович Астафьев, рядовой Великой Отечествен-
ной войны, благодаря которому уже случилось
два чуда. Первое – приуроченное к первым «Ли-
тературным встречам» открытие библиотеки. Вто-
рое – открытие церкви. Будет и третье – широкая
лестница из лиственницы от ступеней библиотеки
к берегу Енисея...
Инна Александровна Лебедь, возглавлявшая мо-
лодёжное движение «Лебедь», вручила библиотеке
посёлка выкупленное ею специально для овсянцев
ценное собрание книг по искусству – две тысячи
томов. Та золотая осень и тот красивый праздник
в удивительном месте у Дивных гор навсегда оста-
лись в моей памяти как праздник единения двух
личностей – русского политика и русского писате-
ля. Может быть, предчувствуя роковую печать, ста-
рались они оба успеть сделать как можно больше.
В тот вечер я попал на уху к Астафьеву. Когда го-
сти разъехались и Виктор Петрович остался дома в
Овсянке, я заглянул к нему на огонёк поговорить,
о впечатлениях его узнать. И тут приезжает глава
Енисейского района Василий Нестерович Сидор-
кин с большим осетром. Осетра решили пустить на
уху. Естественно, уха пошла хорошо: под водочку,
на свежем вечернем воздухе во дворе Виктора Пе-
тровича. В тот вечер он говорил о рыбалке, вспоми-
нал, как рыбачил в детстве. Я спросил его о повести
«Перевал», где он описывал судьбу мальчика-сиро-
ты, плывшего на плоту с рыбаками, – сколько вре-
мени он пробыл на плоту? Виктор Петрович сказал,
что всего несколько дней, а повесть-то, она худо-
жественная, а не чисто биографическая.
18 сентября праздник завершился митингом в
Овсянке. Так как губернатора не было, открывать
его пришлось мне. Я был не готов к этому, узнал,
что не будет Лебедя, в последний момент, но стояв-
ший рядом Астафьев толкнул меня в бок:
– Давай, казак, ты что это приуныл. Народ ждёт
слово!..
После митинга отправились сажать деревья в Ли-
тературном сквере возле овсянской библиотеки. Я
сажал рядом с Астафьевым. День был как по заказу:
ясный, солнечный, светились желтолистые берёзы,
лес играл осенним сентябрьским золотом. Красота
неповторимая. Астафьев медленно (чувствовалось,
что ему нелегко лопатой махать) закрыл корни сво-
его дерева и пошёл к площадке, где его поджидали
журналисты. Они кинулись к нему с микрофонами.
– Чего говорить?.. Хорошо, что деревья сажаем, а
не рубим. Это уже хорошо. Сажал я деревья и когда
президент Ельцин к нам приезжал. Посадили по ря-
бине. Правда, дерево Ельцина козы сжевали, а вот
моё пожалели, оставили...
И пошёл домой. Вечером в Дивногорске на бан-
кете мне снова пришлось выступать. Я сказал: хоро-
шо, что время вражды и смут, раскола и ненависти
проходит. И Астафьев как раз демонстрирует нам
сегодня желание объединить писателей, научить
их жить в мире и доброжелательно относиться
друг к другу, независимо от политических взглядов
и убеждений.

4 «Нам долго внушали, что самые счастливые,
Однако у этого праздника было неожиданное
продолжение. Глава Енисейского района пригла-
сил нас провести 19 сентября закрытие «Литератур-
ных чтений» у него в районе. В Красноярске как раз
шло празднование 370-летия города, и Астафьева
хотели видеть на многих официальных мероприя-
тиях, но он решил не отказываться от приглашения.
Енисейск – старинный центр края, духовная его ко-
лыбель, и Виктор Петрович любил там бывать.
Организационные вопросы при помощи губерна-
тора решили быстро. Нам был выделен вертолёт. С
нами вместе летели не только писатели, но и Слава
Сачков – оператор студии Никиты Михалкова «Три
Тэ», теперь уже заслуженный деятель искусств России.
Всю дорогу он снимал, и не только нас, но и природу
края, тайгу. Летели мы на небольшой высоте, словно
бы специально, чтобы Виктор Петрович мог ещё раз
увидеть ту красу, которую описал в своих книгах.
Лечащий врач переживал за самочувствие Вик-
тора Петровича, но тот оказался на высоте. До-
вольно бодро, правда с нашей помощью, выбрался
из вертолёта, и мы ступили на землю маленького
районного аэродромчика, где нас уже ждали сим-
патичные северяночки в русских национальных ко-
стюмах и с традиционным хлебом и солью. Первым
откушал Виктор Петрович, а потом и нам поднесли.
Помню, что глава района сказал какую-то речь и
пригласил в свои владения. Сидоркин сам был за
рулём и забрал в свою «Волгу» Астафьева, меня и
Владимира Кузнецова, который руководил уже тог-
да культурой края.
Выступали мы во многих местах за те несколько
дней, что пробыли на этой благодатной земле, но
я хорошо запомнил две встречи, даже записал на
диктофон выступления Виктора Петровича. Одна
встреча с читателями в селе Озёрном, где Астафьев
неожиданно заговорил о том, как он вообще видит
культуру, и незаметно перешёл к своим любимым
писателям и произведениям. В это время из зала
вопрос подоспел: «Как вы относитесь к писателям-
трибунам?» И тут, не задумываясь, Астафьев начал
говорить об этом как о чём-то наболевшем:
Овсянка. Открытие «Литературных чтений в русской провинции». Фото из личного архива автора
И это всё о нём
лучшие читатели живут в нашей стране. Это не-
правда. Кроме нас ещё живут испанцы, французы,
итальянцы, англичане и ещё очень много наций.
И есть в мире несколько величайших литератур.
Это английская, прежде всего, французская, испан-
ская и ныне американская литература – очень се-
рьёзная, большая литература, родившаяся в госу-
дарстве, которому всего и 300 лет нет. А то, что
объявляли вам, что мы – трибуна, а вы – лучшие
читатели в мире, то надо отвыкать от этого.
Никогда испанская литература или испанские ху-
дожники не заявляли о себе, что они – трибуна, они
учители, учат, так сказать, но влияли на Европу и
вообще на мировую литературу очень серьёзно. И
прежде всего влияла, конечно, величайшая книга че-
ловечества «Дон Кихот» Сервантеса.
Не знаю, помните ли вы о том, как она создава-
лась? Её создавал бывший колониальный солдат,
израненный, побывавший в Алжире в плену и мыкав-
шийся потом в Испании, послужив королю в армии
и на всяких должностях. Последняя должность его
была – мытарь, это сборщик налогов. Те, что у нас
работают нынче в налоговых инспекциях, они на-
зываются мытари. Вот такое вот слово есть. И
этого мытаря, который жил в Андалузии и собирал
налоги, однажды в неурожайный год крестьяне же-
стоко избили. А он и без того был изранен, и у него
начала сохнуть рука. А корпорация из нескольких
хозяев, которые посылали его собирать у крестьян
налоги, посадила его в тюрьму якобы за то, что он
собрал эти налоги и присвоил...
И вот, сидя в тюрьме, одной здоровой рукой он
начал писать одну из величайших книг. Я считаю
величайшими художественными достижениями
«Дон Кихота Ламанчского» и наши гоголевские
«Мёртвые души». Величайшие книги! Есть кроме
этого и английская литература, в которой целый
ряд великих книг, великих писателей состоит. Они
никогда себя не называли «трибуной». Это, изви-
ните, в «Блокноте агитатора» бывшие парторги
вам называли... Мы себя никогда не называли три-
буной. Может быть, на съездах кто-то выступал?
121
 И это всё о нём
Со словом «писатель» сами настоящие писате-
ли обращаются очень осторожно. Если возможно
избежать этого слова, иногда они скажут «лите-
ратор». Понимаете? Одна книга, одна литерату-
ра ничему не учит и не научит. Нужно прочесть
о-очень много книг! Нужно знать хоть немножко
мировую культуру. Вот. Как-то приобщиться к ней
хотя бы. Нужно как-то приобщиться к настоящей
музыке, живописи. Тогда только можно сказать:
«Меня поучили. Я чему-то научился».
Что касается современной литературы – она,
как и всякая литература, как и всякая культура,
развивается как сам человек. У любой великой ли-
тературы (особенно, допустим, у итальянской)
– у неё были колоссальные перепады, великий Дан-
те, ещё там одно имя, потом вы и не вспомните,
ряд проходит. Потом опять вознесение культу-
ры итальянской, прежде всего живописи, конечно,
итальянской, архитектуры и прочее, и прочее. Во
французской литературе перепады были всегда. В
английской, самой плотной – нация самая плот-
ная, самая воспитанная, так сказать, кровь вы-
сосавшая из мира для того, чтобы укрепить свою
маленькую нацию на маленьком острове, быть ве-
ликим народом и великой нацией зваться. Но и в ней
были перепады огромные. Мы переживаем очеред-
ной перепад. Вниз он? Вверх? – сейчас сказать нель-
зя. Но это время очень сложное. А сложное время
– для литературы, для культуры тоже сложно. Но
оно формирует (именно оно, это вот такое время)
настоящую культуру и настоящую литературу.
Кто-то из наших сказал, что в мире существу-
ет много прекрасных стихов оттого, что было
много несчастных поэтов. Понимаете? Счастли-
вые, сытые люди никакой культуры, никакой ли-
тературы настоящей не создают. Мы маленечко
наелись! Поколения два досыта поели картошки,
хлеба, кое-кто даже с маслом. И посмотрите, что у
нас происходит! Какой взлёт культуры! У нас день и
ночь дубасят по каким-то бандурам ребята, коса-
ми трясут, и в залах прыгают по тысячи полторы
(а мне сказали однажды – пятнадцать тысяч!) де-
вочек, прыгают совершенно счастливые, упоённые.
Понимаете? Там два ритма итальянских – тары-
бары-растабары – играется им.
Недавно приезжал какой-то барабанщик из Ев-
ропы (никто, конечно, из вас не слышал даже име-
ни его, может, только ребятишки, я, например, не
слышал), так одна девочка, совершенно упоённая
от счастья, по телевизору заявляла: «Как я счаст-
лива (а ей лет 17, соплюхе), что это произошло при
моей жизни, и я его увидела!» Понимаете? Мы, так
сказать, в каком-то отупении. То отупение от
какого-то соцреалистического искусства и лите-
ратуры, то отупение от какого-то нашего безду-
мья. Нам ведь что соцреалистическое давали, то
мы и жевали! Не задумываясь – а зачем жуём-то?
Говорим: «Нам книга дала... Нас книга воспита-
ла...» Фраза, которую употребили, она принадле-
жит Горькому. Если только книге человек обязан
– он очень узкий и малообразован. Горький был че-
ловек довольно-таки образованный, серьёзно об-
разованный, но самообразованный. Он массу книг
122
читал, массу знал, много ездил, любил настоящую
музыку, живопись... Хотя не всегда так уж глубоко
в них разбирался. Так что противоречия, которые
происходят в жизни, они происходят и в культуре,
и в литературе. И не ждите, что мы сегодня у вас
побываем и чему-то научим вас, вы сразу станете
духовно богаче, культурнее, сейчас пойдёте и поне-
сёте после нас этот свет. Нет, нет! Только само-
усовершенствование... только меньше спать.
У нас молодые люди очень много спят. Очень
много спят! Молодые люди не должны много спать.
Молодые люди должны спать 4–5 часов, остальное
время употреблять на самоусовершенствование
своё. Вот только тогда можно толку какого-то
дождаться. А то, что спят много, тунеядничают
много, на шее у родителей сидят – это отнюдь не
способствует ни физическому, ни духовному раз-
витию. И никакие книги наши ничему их не научат.
Более того, если только сопоставить то количе-
ство книг, которое существует в мире, которые
уцелели (не ушли в отвалы, не забылись, а уцелели),
то мы с вами должны быть о-очень далеки по духов-
ному и культурному развитию...
Вот грянул гром – мы закрестились. Понимаете,
это вопрос о-очень сложный! И когда утверждали
вам парторги-комиссары, что пришли писатели и
они сейчас вас научат, я вот помогу наставить на
путь истинный, – всё это шелуха, всё это словеса,
всё это пустота, оказалось. При нашем высшем
образовании... мы оказались довольно малограмот-
ной страной. При нашем духовном напряжении...
на очень далёкой стадии развития. Это по коли-
честву потребления книг говорили – самая чита-
ющая страна. Неправда это. Самая читающая
страна была и осталась Исландия. В 60-х годах в
Исландии издавалось 305 книг на душу населения,
220 издавалось в Норвегии. Там Скандинавия чита-
ющая. У нас издавалось 65 книг, и это было прекрас-
но. Мы находились где-то на 12-м месте в мире по
чтению. Я думаю, сейчас мы находимся очень дале-
ко от 12-го места. Вот такая статистика – не
точная, но приблизительная.
...Посмотрите: ХХ век – прогресс! От XIX до кон-
ца ХХ века прогресс шагнул невероятно далеко. Но
шагнул далеко очень противоречиво: летают кос-
монавты, существуют микронные аппараты... Я
видел аппарат в Серпухово, в Пущино под Москвой,
который растыкает (ещё не разрезает) клетку.
Это маленький, но сложнейший аппарат. Есть чу-
до-аппараты, и в то же время мы копаем лопатой
землю. Понимаете? Вот они иногда ко мне пишут,
и я как-то написал в Звёздный городок: ну что вы
хвастаетесь, вот сейчас пришёл с огорода, копал
землю лопатой, причём лопатой плохой. Плохо
сделанная, тяжёлая или, наоборот, – легкомыс-
ленная, которая ломается на второй день. Нельзя
жить по таким правилам, по которым живём мы.
Есть за границей величиной с чайник прибор, он
копает землю спокойно, трещит, идёт, паразит,
и копает. А то и не трещит, паразит, а спокойно
идёт. Давно и пылесосы не гудят у них. Я в Японии
когда был, тётка ходит тут, водит каким-то хо-
ботом. Я думал, шпионка. Надо ей что-то от нас,

писателей. Начихали они на нас вообще, шпио-
нить за нами! Это всё наши признаки одичания и
угнетения, которые произошли с нами...»
Вот так Астафьев дал собравшимся (а среди при-
шедших было очень много молодёжи, тех, кому
надо было уже определяться в жизни) довольно от-
кровенный, но жёсткий урок. Вообще он, сколько
я его помню, говорил довольно жёстко, в лоб, так,
чтоб аж проняло до печёнок. Конечно, больше все-
го вопросов было задано именно Астафьеву. От-
вечая на них, уделил главное внимание детям. Он
сказал:
«Взявши разгон после болезни в Подтёсово и По-
гадаево, я поездил ещё: съездил в Канск, там в педу-
чилище выступал (в очень хорошем педучилище)
и в школе-интернате. И говорил о погадаевской
школе-интернате, и везде говорю, что есть ребя-
та, которые учатся труду и живут трудом. И это
– лучшая школа, которую я за последнее время ви-
дел. Что они всё умеют, чтоб в жизнь выходили не
белоручками, чтоб знали хоть что-нибудь, умели
– девки суп сварить, юбку себе сшить... парни дрова
пилить и колоть хотя бы умели на первый случай,
а уж потом и всему остальному научатся. Эти всё
умеют, всё для себя делают, молодцы! Так вот, тре-
тья поездка у меня была в Ачинск, там проходила
конференция в педучилище (тоже хорошем педучи-
лище), где обучаются девочки, в большинстве сво-
ём будущие сельские учителя. Эта вся конференция
была посвящена, громко говоря, моему творчеству.
Много там было всяких выступлений, очень тё-
плый приём, потом гулянка с песнями была – участ-
ник один здо-орово поёт... И среди многих докладов
(это была научная конференция, поэтому все вы-
ступления назывались докладами) был один любо-
пытнейший, интереснейший – из города Енисейска,
из педучилища. Преподавательша решилась гово-
рить о повести «Пастух и пастушка». Когда гово-
рят о повести «Пастух и пастушка», я немножко
так выпрямляюсь и у меня холодеет позвоночник,
потому что это, в общем, сложновато (говорить
о ней), и я испугался, подумал: «Вот сейчас встанет,
такое начнёт городить, что хоть иконы выноси».
А мне там не икону, а картину подарили... Этот до-
клад или выступление, как его назвать, оказался на
очень хорошем уровне... во всяком случае, достойно
человека, который учит детей там, или взрослых,
или ещё кого-то. Я попросил сидящих рядом со мной
потом меня подвести и познакомить с этой пре-
подавательницей из Енисейска. Но она, как говорят
нынче «блатняки», слиняла – я так понимаю, от
застенчивости. Я спросил, как её зовут, как фами-
лия. Фамилию мне чего-то не сказали, зовут её На-
таша...»
Потом Астафьев посмотрел на меня как на по-
мощника губернатора и сказал:
«Ещё когда Александр Иванович Лебедь был кан-
дидатом в губернаторы, я успел ему сказать, что
существует такая школа (в поселке Подтёсово. –
Ред.), что её необходимо достраивать, что нужда-
ется посёлок очень хороший, читающий, стоящий
от диких посёлков немножко на большой высоте.
Александр Иванович говорил: «Когда наладятся
И это всё о нём
дела и мы сможем чем-то заниматься, помогать
им, мы, конечно, одной из первых достроим всё-
таки подтёсовскую школу». О погадаевской школе
я говорю везде, где только бываю, – гостям и ино-
странцам, и людям, – что есть у нас такие школы,
где учат человека человеческому.
А сейчас я просто отвечу на вопросы. Надо ска-
зать, что один вопрос для меня неожидан и очень
интересен. У меня есть знакомая, очень милый че-
ловек (к сожалению, она не смогла приехать на чте-
ния) – это Ирина Александровна Антонова, дирек-
тор Пушкинского музея в Москве. Она тоже много
выступала по телевидению, но сейчас не выступа-
ет. Сейчас вообще добрые люди все сошли с экрана,
там, чёрт их знает, картавые какие-то одесситы
выступают, кривляются, юмор из себя выжимают,
а вот уже Андрея Андреевича Золотова не увидите,
Лакшин умер...
А ушла Ирина Александровна, говорит, что
мало задают интересных вопросов. Если это но-
сит характер беседы, значит... ведущий должен
быть просто подготовлен, сам быть образован,
чтобы задать такому глубоко знающему искус-
ство всё-всё, как Ирина Александровна, какие-то
интересные вопросы. Тогда последуют инте-
ресные ответы. А я, пожалуй, начну с самого не-
ожиданного и интересного: «Виктор Петрович,
ваш идеал женщины и помните ли вы свою пер-
вую любовь?» Очень хороший вопрос. Мой идеал
женщины? Наверное, моя Мария Семёновна, жена.
Вообще-то идеальной женщины, идеального че-
ловека на свете пока не создано, был один Иисус
Христос, и того на гвозди подцепили, распяли не-
идеальные люди...»
Забегая вперёд скажу, что Лебедь по Подтёсов-
ской школе обещание своё выполнил. Ныне эта
школа носит имя Астафьева. На следующий день
мы отправились в местную православную гимна-
зию. При старом губернаторе мэр Енисейска пы-
тался урезать ей финансирование и потихоньку
прикрыть. Однако мы проинформировали Лебедя,
и он не дал её закрыть. Астафьев был за это ему бла-
годарен.
В гимназии мы пробыли несколько часов. За
обеденной трапезой Астафьев вспоминал своё го-
лодное детство. Потом он стал вспоминать, как его
одолела тоска по тайге, когда он учился на Высших
литературных курсах в Москве. Говорил, что по-
сле «перестройки» Горбачёва надо будет еще лет
60 восстанавливать Россию. А потом, когда его по-
просили почитать его любимые стихотворения, за-
думался на минуту и начал читать глухим, каким-то
посуровевшим голосом стихотворение «Рабочий»
Николая Гумилёва, и мне показалось, что читает он
стихи о себе самом.
Он стоит пред раскалённым горном,
Невысокий старый человек.
Взгляд спокойный кажется покорным
От миганья красноватых век.
Все товарищи его заснули,
Только он один ещё не спит:
Всё он занят отливаньем пули,
Что меня с землёю разлучит.
123
 И это всё о нём
Кончил, и глаза повеселели.
Возвращается. Блестит луна.
Дома ждёт его в большой постели
Сонная и тёплая жена.
Пуля, им отлитая, просвищет
Над седою, вспененной Двиной,
Пуля, им отлитая, отыщет
Грудь мою, она пришла за мной.
Упаду, смертельно затоскую,
Прошлое увижу наяву,
Кровь ключом захлещет на сухую,
Пыльную и мятую траву.
И Господь воздаст мне полной мерой
За недолгий мой и горький век.
Это сделал в блузе светло-серой
Невысокий старый человек.
Именно таким, читающим пророческие строки
убитого большевиками поэта, я и запомнил Аста-
фьева в Енисейске на всю жизнь. Кстати, третьи
«Литературные встречи в русской провинции»,
прошедшие в 2000 году в Красноярске (последние
при жизни писателя), не были уже такими интерес-
ными ни с точки зрения построения программы, ни
с точки зрения общения между собой писателей и
библиотекарей. Самым светлым пятном в памяти
осталась уха для народа на берегу Енисея и наши
разговоры допоздна в астафьевском доме после
совещаний в официальных учреждениях. Странно,
но факт: общение дома у Астафьева было куда бо-
лее насыщенным и эмоциональным, чем общение в
библиотеках и домах культуры.
А тогда обратно из Енисейска мы возвращались
в полном тумане, вертолёт МЧС, нас доставивший,
садился наугад. Нас встретили служебные машины
администрации края, и мы отправились отвозить
в Академгородок Виктора Петровича. Прямо на
глазах у нас пошёл первый в ту осень мягкий пуши-
стый снег. Вскоре он уже валил мокрыми крупными
хлопьями, и картина стояла потрясающая: зелёные
листья в хлопьях белого пушистого снега. Астафьев
тоже был потрясён увиденным и сказал, ни к кому
не обращаясь, когда мы ехали в машине:
– До чего чудны картины матушки природы. Чего
только не навыдумывает!..
На этой волне очарования природой мы и рас-
стались.
5 не впрямую, а через написание различных паскви-
Ещё с осени 1998 года я начал подготовку празд-
нования 200-летия со дня рождения А. С. Пушкина.
Получил предварительное согласие почти всех из-
вестных ветвей потомков поэта прибыть на празд-
нование в Красноярск. Начали составлять рабочий
оргкомитет. 17 октября мы с руководителем коми-
тета по культуре отправились в Академгородок к
Астафьеву. Я попросил его войти в состав оргко-
митета. Астафьев Пушкина любил и неоднократно
цитировал его. Но сказал вдруг: «Я что, для галоч-
ки буду? Мне-то теперь уже тяжело бегать решать
какие-то вопросы!» Я сказал, что достаточно, чтобы
он просто идейно руководил подготовкой и был
как бы консультантом. Он ответил: «Ну, раз так – со-
гласен!»
124
Однако он был не только почётным членом ко-
митета, он написал короткое прекрасное эссе,
предварявшее мою брошюру «Фестиваль «Пуш-
кинские дни на берегах Енисея» о приезжавших в
Красноярск потомках Пушкина. С присущим ему
обострённым чувством восприятия действитель-
ности Астафьев написал:
«...Мне порою кажется, что я даже слышу голос
Пушкина – юношески звонкий, чистый... Я думаю,
если бы Пушкина не убили, он всё равно прожил
бы недолго. Невозможно долго жить при таком
внутреннем напряжении, при такой постоянно
высокой температуре, на которой проходило са-
мосожжение поэта... За пределы же, определённые
Создателем, никому из человеков не дано было под-
няться, но избранные допускались к Божьему пре-
столу. Пушкин был допущен...»
И так же метко и точно он изложил свой взгляд
в будущее:
«За Пушкиным путь наш, за ярким факелом сго-
ревшей жизни, за мученическим и путеводным сло-
вом его – за титанами, подобными ему, украсив-
шими и обогатившими человеческую жизнь, а не за
выродками, стремящимися эту жизнь погасить и
сделать землю пустынной и немой».
Я набрался наглости и спросил: под титанами
надо понимать тех, кто, как он, трудится всю жизнь
над словом? Виктор Петрович хитро прищурился и
сказал уклончиво:
– Вот же Володя, всё хочет, чтобы я ему расшиф-
ровал... А вам тогда что останется делать?
Рядом с Астафьевым я поместил вступительное
слово Александра Лебедя, которое сам готовил. Я
не знал в то время, что напишет Астафьев, но впи-
сал одно предложение в духе Александра Ивано-
вича в его приветствие:
«В трудную минуту человек всегда ищет, на кого
опереться, к кому обратиться за советом. Мы про-
тягиваем к вам, Александр Сергеевич, руку через
столетия бед и унижений, вы и сегодня с нами, ибо
живо ваше гениальное слово, и оно помогает нам
жить и чувствовать себя частичкой единого вели-
кого народа».
Когда у меня на руках оказались оба текста, я по-
разился схожести мыслей.
Уже в декабре 1998 года началась травля Лебе-
дя. Естественно, пытались это делать сначала даже
лей на ближайшее окружение губернатора. Одна
малотиражная городская газета опубликовала и на
меня пасквиль, где приводились слова Астафьева,
что, мол, Полушин думает, как казак, порубать всё
шашкой – так вот, у него ни черта не получится так.
Астафьеву, которого я не видел несколько недель,
преподнесли ситуацию так, будто бы я вырубаю в
культуре старые кадры и навожу свои порядки.
Естественно, это был полный бред, но он поверил.
Пришлось встретиться с Виктором Петровичем.
Сели, поговорили, я сказал, что он не найдёт ни од-
ного примера в подтверждение сказанного. Он по-
думал и, почесав за ухом, сказал: «От жюльнарюга
(он именно так говорил о нечистоплотных журна-
листах), подставил, будь оно неладно. Больше с ним

общаться не буду!» И впрямь, я не читал больше
материалов об Астафьеве или интервью с Астафье-
вым этого ретивого «жюльнариста».
Пришлось вскоре объясняться по этому поводу
мне и с губернатором. 7 декабря я пришёл обсуж-
дать с шефом презентацию астафьевского пятнад-
цатитомника в краевой библиотеке. Говорили о
каких-то деталях, о выступлении Александра Ива-
новича, и вдруг он без перехода спросил:
– Кстати, что у вас за конфликт с Виктором Пе-
тровичем?
Я сказал, что никакого конфликта и в помине нет.
Только сегодня разговаривали о будущей презен-
тации. Лебедь успокоенно сказал:
– Ладно, а то мне в Москве подсунули факс «Ин-
терфакса», вырубив всё основное, оставив слова,
что у Полушина ни хрена не получится, так как он
все кадры порубал!
Поговорили о продажной прессе, холуях от жур-
налистики. Лебедь махнул рукой и сказал:
– Владимир Леонидович, вы же знаете, что я дру-
зей на б...й не меняю. Работайте спокойно! Что там у
нас по презентации?
Разговор вошёл в спокойное, деловое русло.
9 декабря в 18 часов в краевой библиотеке со-
стоялась презентация 15-томного собрания сочи-
нений Астафьева. Незадолго до презентации я по-
говорил с Лебедем, и тот уточнил, где это будет, и
кто будет, и что намечено на потом, то есть шестой
вопрос. Я ответил, что банкет с участием Виктора
Петровича будет после презентации. Лебедь скор-
ректировал по времени свои планы и точно в на-
значенное время был в библиотеке. Первые ряды
мы заняли для жены Лебедя, жены Астафьева и ох-
раны губернатора. Мне пришлось поругаться с не
в меру ретивыми журналистами, которые попыта-
лись занять тут же эти места.
Лебедь говорил тепло об Астафьеве как о старом
солдате и писателе, выполнившем свой долг спол-
на. Виновника торжества, естественно, поздравля-
ли, целовали, обнимали, дарили цветы и говорили
всякие речи, в том числе и напыщенные. Астафьев
был к ним равнодушен. Я сидел напротив него и ви-
дел его совершенно отчуждённый взгляд. Казалось,
что его ничто земное не интересует. Мне даже ста-
ло немного не по себе. Только изредка он улыбался
каким-то шуткам.
После презентации мы пошли на банкет. Впе-
реди – Лебедь, его супруга и жена Виктора Петро-
вича, сам Астафьев и сзади я. На лестнице Лебедя
остановила директор краевой юношеской библио-
теки и сказала, что моя книга о нём идёт нарасхват,
но мало экземпляров на абонементе. Лебедь улыб-
нулся и уточнил: «Какая книга?» Директриса тут же
ответила: «Генерал Лебедь – загадка России». Алек-
сандр Иванович улыбнулся и с чувством тонкой
иронии, повернувшись ко мне, сказал: «Чего только
не напишут...» – и потом, повернувшись в сторону
Астафьева, докончил: «Так, Виктор Петрович?» Что
ответил классик, я не услышал.
Вошли в зал, сели за столы. Я оказался рядом с
Инной Александровной и Александром Ивано-
вичем, а напротив нас, через стол, сидели Виктор
И это всё о нём
Петрович и Мария Семёновна. Губернатор сказал
тост во славу писателя, и мы подняли бокалы. По-
том Александр Иванович сказал, что у него есть
сюрприз для Астафьева, и протянул ему новенький,
пахнущий ещё свежей типографской краской жур-
нал «Енисей», который был им возрождён после
многолетнего молчания. Журналы я специально
дал Лебедю перед встречей, чтобы он мог их вру-
чить. Виктор Петрович обрадовался тому, что на-
чал возрождаться старейший в крае литературный
писательский журнал.
Завязался разговор губернатора, Астафьева, и я
оказался невольно в этом кругу. Астафьев обратил-
ся ко мне: «Ты не забывай молодых. Вот несколько
рукописей мне прислали. Один умелец из Иркутска,
Володя Максимов, говорит, что тебя знает!» Я ска-
зал, что действительно с ним учился в Литератур-
ном институте. Потом у нас часто проходили встре-
чи, и Виктор Петрович передавал прочитанные и
одобренные им рукописи для журнала. Естествен-
но, мы поставили его членом редколлегии. Журнал
возглавил Александр Бушков. Редактором он про-
был недолго, сам сложил с себя полномочия после
того, как целый номер посвятил Сталину. Астафьев,
естественно, возмутился и вышел из редколлегии. В
местной прессе поднялся шум. Бушков сказал, что
теперь он основал свой журнал и назвал его «Тай-
га». Правда, вышел всего один номер «Тайги».
Но «Енисей» продолжал при Лебеде существо-
вать, и вскоре его возглавил талантливый красно-
ярский прозаик Борис Петров. При нём журнал
принял современный вид и выходил на высоком
литературном уровне. Лебедь от своих обещаний
помощи писателям не отказался, и уже к весне 1999
года мы решили оживить работу с литературной
молодежью. С тех пор как в крае началась эпоха пе-
рестройки и перестрелки, ни разу не проводились
совещания с молодыми, на которых бы присутство-
вали наши ведущие писатели. Такой семинар я за-
планировал на 29–30 марта, губернатор одобрил
идею, комитет по культуре администрации края
нашел в бюджете деньги на организацию. Я при-
гласил из Москвы поэта и сопредседателя Союза
писателей России Валентина Сорокина, а из Пскова
друга Астафьева Валентина Курбатова.
Открывал в Красноярске в культурно-историче-
ском центре совещание молодых писателей я, от
имени губернатора поздравил их со знаменатель-
ным событием и сказал, что, как в старые добрые
времена, по итогам занятий в семинаре будут из-
даны две лучшие книги молодых – проза и стихи.
Несмотря на то, что Сорокин и Астафьев стояли на
разных политических платформах, за столом они
сидели рядом, общались, как старые друзья. Лебедь
обещание выполнил и дал свои личные деньги на
издание книг двух молодых красноярских писате-
лей – ими оказались Мещеряков и Манжула.
6
Кстати, именно при Лебеде нам удалось выта-
щить из развалин Дом писателей (Ныне его нет.
– Ред.). Был проведён евроремонт, из бесхозного
учреждения он превратился в государственное
125
 И это всё о нём
заведение с оплачиваемым штатом. Я информиро-
вал Астафьева о том, как шёл ремонт Дома писа-
телей, а когда он был окончен, на какое-то меро-
приятие, по-моему, на новый, 2000 год, привёз туда
Виктора Петровича. Он ходил по комнатам, цокал
от удовольствия языком и говорил, что генерал –
молодец, болтать языком не любит, сказал и сделал.
Однако новая структура Дома писателей потре-
бовала и изменения самой его жизни. Раньше это
было получастное заведение, которое содержал
на деньги, выручаемые от торговли антиквариатом,
руководитель красноярской писательской орга-
низации. Теперь, когда дом стал творческим цен-
тром, получил государственный статус, так дальше
продолжаться не могло. И не только потому, что в
государственных учреждениях частный бизнес не
должен процветать, но и потому, что новому ру-
ководству культуры края стали жаловаться на то,
что в Доме писателей царит бедлам. Поэтому была
введена должность директора Дома писателей,
и оговорено, что им не может быть руководитель
творческого союза.
Возглавил Дом писателей Николай Зинченко,
который был весной 1999 года исполнительным
директором Пушкинского фестиваля. К этому вре-
мени разногласия между представителями двух
творческих писательских союзов достигли апогея.
Разделение на так называемых патриотов и псев-
додемократов («псевдо», так как многие из них ещё
недавно были верными ленинцами-коммунистами,
а потом в угоду конъюнктуре срочно выбросили
партбилеты и провозгласили себя демократами) и
демократов существовало в организации давно. Да
и самой организации, юридически узаконенной, не
было. Была краевая организация, зарегистрирован-
ная в местных органах власти и не принадлежавшая
ни одному из творческих союзов.
Я предложил оптимальную модель легализации
прав писателей. Оформить обе писательские ор-
ганизации: и Союза писателей, и Союза россий-
ских писателей, после чего создать совместную
организацию, которая обладала бы юридическими
правами на всех уровнях, в том числе и на всерос-
сийском. Меня поддержали писатели-патриоты.
Псевдодемократы подняли шум в прессе. Сегодня
я понимаю отчего. Несколько писателей пытались
ввести в заблуждение болевшего уже тогда Аста-
фьева. Виктор Петрович под их влиянием написал
осуждающее письмо, где призывал не радовать
беса своими раздорами.
Сначала к Виктору Петровичу поехала руково-
дитель управления культуры Татьяна Давыденко и
объяснила суть происходящих событий. Я дал объ-
яснения губернатору. Когда приехал к Астафьеву,
он что-то писал. Пожаловался, что здоровье уже не
то, а письма идут. Вот что-то надо было ему отве-
тить, и он с утра просидел. Потом пригласил меня
на кухню – для перекура. Вместо перекура пили
чай, и Мария Семёновна угощала нас каким-то сво-
им домашним тортом.
Разговор сложился у нас удачно. Астафьев бы-
стро разобрался в том, что его опять обманули.
Пожелал успеха, сказав лишь, чтобы я не мстил ду-
126
ракам... Я сказал, что человек не злопамятный и не
собираюсь заниматься тараканьими бегами и поис-
ком врагов. Тогда Виктор Петрович передал привет
губернатору, и мы расстались.
Сегодня, просматривая свои дневниковые за-
писи, обрывки диктофонных записей, я убеждаюсь,
что больше всего и душевнее всего мы с Виктором
Петровичем общались в его родной Овсянке. Там
он становился каким-то совершенно иным, чем
тогда, когда мы с ним встречались у него дома в
Академгородке. Чего только не порассказал Вик-
тор Петрович за те три с небольшим года, что мы
были с ним хорошо знакомы, у себя во владениях,
в Овсянке: о том, как он спасал поэта Алексея Пра-
солова, о дружбе с Николаем Рубцовым, об охоте, о
рыбалке, о своих тётушках, отце и внуках.
Он был прирождённый рассказчик, и никогда
нельзя было угадать, то ли он о своем бытии прав-
ду говорит, то ли проговаривает вслух, обкатывает
свои будущие сюжеты. Как сказал мне о нём поэт,
президент Российской академии поэзии Валентин
Устинов: «Он был большой фантазёр и придумывал
не только рассказы, но и случаи из жизни!» Да у
большого художника это, наверное, и нераздели-
мо. Ведь для того, чтобы герои произведений были
реальными, они должны рождаться и жить прежде
всего в голове автора.
Кроме рассказов, футбола и сериала о Коломбо,
любил Астафьев театр. Мне довелось неоднократ-
но бывать с ним на премьерах, на спектаклях, соз-
данных по мотивам его произведений, и слушать
классическую музыку, но запомнились три вечера..
1 ноября 1998 года мы вместе сидели в Малом зале
филармонии на концерте московского пианиста
Михаила Аркадьева и местного музыканта Тер-
Авакяна, которые выступали вместе с Краснояр-
ским государственным академическим симфони-
ческим оркестром. Я заметил, что Виктор Петрович
с неподдельным интересом слушал Свиридова, а
Шнитке и Щедрина не очень внимательно. Я спро-
сил его об этом, и он честно ответил, что их музыка
от него далека, а Свиридов берёт за душу.
Весной 1999 года, в преддверии юбилея писате-
ля, Красноярский ТЮЗ поставил по произведению
Астафьева спектакль «Звездопад». Мы снова оказа-
лись рядом на гостевом ряду. По ходу действия я
обратил внимание, что Виктор Петрович, несмотря
на то, что эта постановка шла неоднократно на сце-
нах других театров, на протяжении всего спектакля
сидел в каком-то оцепенении, вглядывался в лица
актёров, как будто всматривался в свою ушедшую
юность. Видно было, что он переживает, хотя пре-
красно знает, чем он закончил пьесу. Наверное, к
собственной боли нельзя привыкнуть.
Зато совершенно иначе он вёл себя 14 апреля
1999 года в Красноярском театре оперы и балета,
когда на его сцене шла премьера балета «Царь-
рыба». По предварительной договорённости на
премьеру должен был прийти губернатор, который
также способствовал тому, чтобы этот балет родил-
ся. Однако его срочно в последний момент увели
куда-то дела – балет он смотрел потом. Я, сколько
мог, задерживал начало представления, а потом
 И это всё о нём
пришлось начинать. Опять волей случая я оказался – Во, смотри, Никита, к твоему приезду установи-
рядом с Астафьевым. Пригласил пересесть к нему ли цветы на столе. Как узнали, что Михалков позво-
он сам, я сидел подальше. нил и собирается приехать, так тут и забегали...
Музыка к балету была написана удачно извест- Никита заулыбался. Когда мы с ним шли по лест-
ным композитором Владимиром Пороцким, а сама нице, народ его узнавал и тоже здоровался. Ми-
постановка вызывала у Виктора Петровича какое- халков славу приемлет легко и улыбался всем, кто
то ироническое настроение. Подмигнув мне, он с ним здоровался. Пошутили, потом Виктор Петро-
сказал: вич стал рассказывать об одном красноярском ве-
– Хорошо, что только купола догадались надеть, теране, который стал кавалером четырёх орденов
а если бы всю церковь надо было изображать, как Славы. Об этом ветеране, у которого не было жи-
бы тут тогда танцевали девчонки!.. лья, Астафьев рассказал и Лебедю, и тот успел обе-
Потом через некоторое время: спечить фронтовика хорошей квартирой. Никита
– А пилы-то откуда добыли, видать, какую-то зону же записал данные ветерана и сказал, что снимет
обчистили... о нём фильм.
Конечно, в общем представлением Астафьев А дальше пошли охотничьи байки. Михалков
остался доволен, но и высказал ряд своих заме- рассказывал, как ходил в вологодских лесах на
чаний о том, что во медведя, как сидел на
втором действии нет дереве, а медведь его
сквозного сюжета, нет учуял и три раза под-
развития действия, есть ходил к дереву. Михал-
удачные отдельные ков показывал в лицах,
сцены, хорошо пел с как он сидел на дереве
балконов хор. После и боялся шелохнуться,
окончания балета был пока хозяин леса, рыча,
юбилей директора теа- не ушёл. И, смеясь, до-
тра, не помню, остался бавил:
или нет Астафьев, но, – Бандиту можно
уходя, он спросил меня, объяснить, что ты ар-
отчего шеф не пришёл тист Михалков – отста-
на представление. Я нет, а медведю не объ-
ответил. Тогда Виктор яснишь. Ему всё равно
Петрович просил пере- – мир дикой природы...
дать поклон, пусть, мол, Астафьев тоже вспом-
придёт послушает му- нил случай, когда ещё
зыку балета, да и заодно Сердце читающей России – Овсянка. жил в Пермской обла-
выскажет своё мнение. Тропинка в Литературный сквер. сти, влетел в деревню
Фото Валентины Швецовой
Лебедь (я знаю точно) перепуганный мужи-
на балет ходил и с Астафьевым встречался. Правда, чонка, который пытался охотиться на медведя, да
что именно губернатор сказал писателю, не знаю. тот его чуть не задрал. Похохотали от души. Виктор
В 2000 году Астафьев весной слёг в больницу. Как Петрович спросил меня уже на прощание о том, как
раз в это время приехал Никита Михалков, обсуж- идут дела с журналом «Енисей». Я ответил, что губер-
давший проект памятника его знаменитому предку натор обещал деньги выделить, новым редактором
– художнику Василию Сурикову. После заседания будет вместо Бушкова Борис Петров. Астафьев вы-
Михалков пожелал навестить больного писателя, с бор одобрил и снова сказал, чтобы мы молодых не
которым его связывала давняя дружба. Мы поехали забывали...
втроём с начальником управления культуры края в
больницу Академгородка. Виктор Петрович лежал 7
в отдельной палате, состоявшей из двух комнат – Последний год жизни Виктора Петровича не
прихожей, в которой стояли цветы на столике, и был лёгким ни для него, ни для Лебедя. Против гу-
собственно спальни. бернатора была развязана настоящая война – за-
Когда мы вошли к нему, медсестра делала укол. благовременно, в преддверии будущих выборов в
Астафьев, увидев Михалкова, обрадовался, мы все Законодательное собрание и губернаторской гон-
по очереди обнялись с больным, и он пожаловал- ки. Астафьев весной попал в кардиологическое от-
ся, что «сердчишко забарахлило» и его уж совсем деление клинической больницы № 20 с диагнозом
закололи уколами. Но в общем он был спокоен и «нарушение кровообращения головного мозга».
настроен благодушно. Михалков предложил под- Это был первый инсульт. В реанимации его отка-
лечить его в Москве, но Астафьев отказался, сказал, чали, но свой 77-й день рождения он встретил на
что жена его тоже болеет, а без неё он не может больничной койке. Лебедь с ним встретился, как
никуда ехать. Вспомнил, как после войны он искал только стало возможным по состоянию здоровья
в Сергиевом Посаде ночью родственников жены. Виктора Петровича.
Естественно, рассказывал с юмором, иронизиро- Я в этот сложный период жизни старался как
вал над своим поведением, по-доброму шутил о можно меньше беспокоить его какими-либо во-
жене. Потом показал на стол и сказал: просами, чтобы дать возможность поправиться.

127
 И это всё о нём
Александр Иванович в последний год жизни Вик-
тора Петровича частенько бывал у него дома,
словно предчувствуя, что невидимые часы от-
считывают последние дни и месяцы пребывания
русского солдата и писателя на родной земле. Ко-
нечно, Лебедь старался помочь, чем мог, Астафье-
ву, но ему хотелось, чтобы всемирно известный
писатель получал достойную пенсию. Поэтому в
июне администрация края выступила с инициати-
вой увеличить ему пенсию. Астафьев сам ничего
не просил, но, узнав об инициативе губернатора,
поблагодарил.
Но не тут-то было. В июле этот вопрос был выне-
сен на рассмотрение Законодательного собрания
края, недоброжелатели Лебедя и Астафьева объ-
единились, и красноярские законодатели покрыли
себя неувядаемым позором на все будущие време-
на, проголосовав большинством голосов против
дополнительной мизерной пенсии умирающему
писателю. Лебедь был просто взбешён. Я его таким
вообще никогда не видел, даже во время Придне-
стровской войны, когда ему приходилось прини-
мать мгновенные решения, от которых зависели
жизни десятков тысяч людей. Не буду повторять
весь набор тех непечатных выражений, которые
вылились на голову виновных в этом варварском
деянии. Суть не в этом. Я потом звонил Виктору Пе-
тровичу и объяснял, что пенсию зарубило Законо-
дательное собрание, а администрация края здесь
ни при чем. А он в ответ (тоже непечатно) объяс-
нил, что не надо было обращаться к ним вообще,
что он ничего не просил!
Возмутил этот факт не только красноярцев, вско-
лыхнулась вся России. В открытом письме, подпи-
санном известными деятелями культуры России,
красноярских законодателей пригвоздили навеки
к позорному столбу: «Таких людей, личностей, как
Виктор Петрович Астафьев, – единицы в нашей
стране, и нельзя допустить, чтобы местные вла-
сти издевались над народным достоянием! Хотели
унизить писателя, а опозорились сами на весь мир!
Стыдно!»
Увы, стыдно было и Лебедю за этих законодателей
перед всей Россией... В ноябре у Астафьева случил-
ся второй инсульт, и мы все переживали за него.
Лебедь сам ездил в больницу и интересовался здо-
ровьем писателя. Когда же наступило временное
улучшение и Виктора Петровича отпустили домой,
губернатор снова бывал у него дома. Мария Семё-
новна вспоминала, как Александр Иванович на ру-
ках переносил Виктора Петровича к столу и обратно
на кровать, когда мужу что-то надо было подписать.
...Ночью 29 ноября 2001 года Виктора Петровича
не стало. Словно символизируя уход большого че-
ловека и его трудный кровавый век, в эту же ночь
заполыхал пожар на одной из мебельных фабрик
Красноярска. Сразу после смерти Астафьева при-
ехал в Красноярск известный актёр Алексей Пе-
тренко, друживший и с Астафьевым, и с Лебедем. В
ночь перед похоронами он вместе с красноярцами
читал псалмы над гробом покойного, словно благо-
словляя его в дальнюю дорогу, откуда ещё никто не
возвращался.
128
Пожар, снег, пронзительный ветер – первый шаг
декабря с швыряющим в лицо пригоршни звеняще-
го снега днём. Я в своем дневнике записал:
«Со вчерашнего дня в Красноярске всё было заня-
то Астафьевым, вернее, его погребением. Встречал
в аэропорту сына Астафьева Андрея и писателя
Владимира Крупина. С Крупиным Астафьев как-то
разошёлся, но смерть все эти расхождения стёрла.
Приехали писатели Москвы, Новосибирска, много
деятелей культуры. Губернатор края стоял в по-
чётном карауле. Потом эта миссия выпала нам –
писателям и известным гостям. Астафьев лежал
спокойный, умиротворённый, как будто на лице его
было написано: «Всё! Я говорил, не послушали меня,
так теперь сами и отдувайтесь!» Было на лице
его написано что-то непонятное нам, живым, на-
правленное внутрь себя самого. Он, как бы устав
от мирских дел, сосредоточенно закрыл глаза и
вглядывался внутрь себя... Словно бы он повторял
своё завещание: «Я пришёл в мир добрый, родной и
любил его безмерно. Ухожу из мира чужого, злобного,
порочного. Мне нечего сказать вам на прощанье». А
народ тёк сплошной лавиной».
Траурный митинг перед зданием Красноярского
краевого краеведческого музея открыл губернатор
Александр Иванович Лебедь. Последняя встреча и
прощальные слова. Мороз, от Енисея дует пронза-
ющий насквозь ветер. Лебедь, без шапки, в своём
кожаном пальто, зычным басом говорит:
«Ушёл из жизни могучий, талантливый, мудрый,
глубокий и, наверное, поэтому колючий и весёлый че-
ловек – Виктор Петрович Астафьев. Жил по совести
и других тому учил. Не кланялся. До всего ему было
дело. По любому вопросу «смел своё суждение иметь»
и никому не боялся его высказывать. Жизнь прожил
долгую, трудную, красивую. На зеркале жизни оста-
вил след такой яркости и силы, что сиять он будет
столько, сколько стоять будет государство россий-
ское. Спасибо Вам, Виктор Петрович! Спите спокой-
но. Простите всех нас за суетность. Прощайте!»
Так простился с Астафьевым Лебедь, которому
оставалось жить считаные месяцы.
Потом мы, писатели местного отделения Союза
писателей России и приезжие гости, провожали
Астафьева в Доме писателей за большой бутылкой
пшеничной водки. Я долго беседовал с Владимиром
Крупиным. Он рассказывал, как они познакоми-
лись с Астафьевым на рыбалке, как он нянчил сына
Астафьева Андрея. О том, как они поссорились,
не говорил. Правда, сказал, что подошёл к Марии
Семёновне и, не зная как утешить, сказал: «Вот я и
приехал!» А она ему ответила: «Мог бы и не приез-
жать. Раньше надо было!» Так-то оно так, да все мы,
русские, крепки задним умом. Не зря ведь говорят:
«гром не грянет – мужик не перекрестится».
На прощание обнялись с Крупиным, и он пред-
ложил мне после: «Давай перейдём на ты». Потом
помолчал и добавил: «Давай поминать друг друга,
ставить во здравие свечи в церквах друг за друга!»
Я согласился и подумал, что если бы Виктор Петро-
вич Астафьев мог это слышать, он бы одобрил такие
отношения между писателями.
Красноярск – Москва

Она сама скажет...
Александр ЩЕРБАКОВ
Песни дружеского застолья
1 все стали прощаться, он вдруг подошёл ко мне и
Ч
ем дольше живу, тем меньше доверяю всяче-
ским мемуарам. И всё больше удивляюсь тому,
что на них любят ссылаться вполне серьёзные
люди, даже учёные, как на солидный источник.
Кому, мол, ещё верить, если не самим свидетелям
событий? Однако не зря же заметил один остроу-
мец, что никто так не врёт, как очевидцы. Тем паче
ежели берутся вспоминать дела минувших дней на
склоне лет своих, когда во всей красе раскрывает-
ся лучшее свойство нашей памяти – забывать...
В чём лишний раз убеждаюсь сегодня на соб-
ственном опыте, выводя эти вот «мемуарные»
строки. Предложили верные поклонники Виктора
Астафьева, литературоведы и музейщики, собира-
ющие очередную книгу о нём, «повспоминать», как
и что певал покойный писатель в дружеском засто-
лье. По слабости характера я, грешный, согласился.
Поразмыслил: мол, действительно же приходилось
когда-то видеть и слышать Астафьева поющего, со-
хранились в памяти какие-то впечатления – по-
чему б не рассказать о них, коли искренне просят
добрые люди?
Но вот дошло дело до конкретных воспоми-
наний о событиях и лицах, сел за чистый лист – и
мурашки побежали по спине: зачем брался? Ибо
достоверных-то «знаний предмета», кои в писа-
тельстве особо ценил сам Астафьев, у меня обна-
ружилось куда меньше, чем представлял ранее...
Если по-честному, я даже не помню точно, когда и
где впервые услышал его пение и присоединился
к нему. Скорее всего, это случилось во время со-
вместной поездки в Овсянку. В каком году – опре-
делённо не скажу, но где-то, должно быть, в начале
или середине восьмидесятых. И, кажись, осенью...
А было так. Не помню уж, по какому случаю, но к
нам в Красноярск прибыл выдающийся поэт фрон-
тового поколения Леонид Решетников, тогдашний
руководитель Новосибирской писательской ор-
ганизации, один из секретарей Союза писателей
России. Наверное, приехал специально к Астафье-
ву, потому как именно он привёл его к нам в писа-
тельский дом, где проходило какое-то собраньице.
Мы ведь раньше часто сходились по разным пово-
дам. Ну, а в завершение того собраньица, как во-
дилось, устроили скромное чаепитие. Больше всех
за столом говорил, по обычаю, Астафьев. Он любил
«солировать», а мы не возражали, ибо понимали,
что само имя давало ему на это бесспорное пра-
во, да и слушать его, превосходного рассказчика,
было всегда интересно. В ходе беседы Астафьев
обронил, между прочим, что завтра свозит гостя,
Леонида Васильевича, в свою Овсянку. А когда уже
И это всё о нём
полушёпотом попросил, чтобы я к десяти утра под-
тянулся к гостинице «Красноярск».
– Съездишь вместе с нами, – сказал твёрдо, как
о решённом. Я невольно сделал удивлённые глаза
(за что, мол, такая честь?), а Виктор Петрович доба-
вил: – Леонид предложил – возьми, говорит, моего
крестника...
Мне пришлось удивиться ещё больше. Дело
было в том, что где-то в конце 1978 года я послал
несколько стихотворений Леониду Решетникову,
на писательскую организацию в Новосибирске.
Послал письмом, хотя сам жил тогда в этом горо-
де и учился на отделении журналистики высшей
партшколы. Зайти «к самому» в дом писателей не
насмелился. Решетников тогда был если не «лите-
ратурным генералом», то вполне тянул на «полков-
ника», много издавался, печатался в периодике, к
нему благоволила критика.
Мне тоже очень нравились его точные строки,
полные любви к родине, людям труда, к русскому
слову, близкие по духу. И вот я решился таким за-
очным путём обратиться к «единомышленнику»,
втайне рассчитывая на подборку в «Сибирских ог-
нях» своих патриотических стихов с его поддерж-
кой. Однако Леонид Васильевич вскоре сообщил
мне в доброжелательном послании, что «благо-
словил» мои стихотворения в московский журнал
«Советский воин». И в 4-й книжке следующего года
они там действительно появились. С добрым на-
путствием «самого» Решетникова. Я, конечно, от
души поблагодарил его, но больше не писал ему,
никогда не встречал его «живьём» и потому весь-
ма удивился теперь, что он, оказывается, помнит
меня.
Утром, когда я подошёл к гостинице, Астафьев
уже был там, возле крайкомовского «пазика», на
котором нам предстояло ехать. Подав мне руку, он
сказал, что Решетников сейчас спустится из своего
номера, и двинемся в путь. Я непроизвольно взгля-
нул на подъезд гостиницы и вдруг увидел топтав-
шегося возле парадного крыльца местного писате-
ля, сгорбленного, в сером пальтеце, с непокрытой
седой головою. Перехватив мой взгляд, Астафьев
как-то горько усмехнулся:
– Пришёл сам. Видно, «после вчерашнего», в
расчёте на поправу... А нам деваться некуда, про-
гонять неудобно. – Помолчал, потом вздохнул: – И
знаешь, Саша, таких в каждой провинциальной ор-
ганизации писательской – четверть, а то и поболе.
Жил я в Перми, в Вологде – картина одна. Когда-
то написал человек что-то удачное, заметное, а
дальше – не пошло. Заклинило! С тоски, понятно,
129
 И это всё о нём
потянулся к бутылке. И вот так вот – до седин: где
сена клок, где вилы в бок. Коварное, брат, наше ре-
месло, не дай Бог...
В эту минуту из дверей гостиницы бодрой «пол-
ковничьей» походкой вышел Решетников. К нему
тотчас подбежал, семеня, приблудный писатель,
и Леонид Васильевич на ходу подал ему руку, как
старому знакомому. Да, видимо, так оно и было.
Ведь нынешний выпивоха когда-то возглавлял в со-
седней области отделение Союза писателей и даже
«попал» в литературную энциклопедию, чем любил
прихвастнуть при случае среди нашего брата. Они
вместе подошли к нам. Здороваясь со мной, Решет-
ников подмигнул по-свойски и неожиданно про-
декламировал: «И что проходит ось земная через
отцовскую избу!», чем приятно подивил меня боль-
ше прежнего, ибо это были заключительные строки
из «Дня Победы» – одного из моих стихотворений,
которые он передавал в «Советский воин». Виктор
Петрович понимающе кивнул. Все мы быстро сели
в «пазик» – Астафьев и Решетников на первое си-
денье слева, я справа, а герой энциклопедии – за
спинами «классиков» – и покатили в Овсянку.
Многое из того, о чём шёл разговор в дороге,
я уже, конечно, подзабыл. Помню только, что го-
ворил в основном Виктор Петрович, на правах
хозяина. Как уже замечено, он всегда был склонен
к «соло», в любом окружении. По моим наблюде-
ниям, при появлении среди собеседников слиш-
ком говорливого «выскочки» скоро замолкал и
скучнел, даже как-то увядал и обычно обращался
к другим слушателям, если таковые случались, а то
и вообще покидал компанию. Но тогда, по пути в
Овсянку, его первенство в беседе было естествен-
ным. Тем более что Решетников проявлял живой
интерес к тому, что мелькало за окнами машины, а
для Астафьева это была родовая дорога овсянков-
ских «гробовозов» (таково старинное прозвище
его односельчан), и знакомые картины пробужда-
ли в нём, пребывавшем в добром настроении, бес-
конечные воспоминания, рождали меткие замеча-
ния и пояснения.
Запомнилось, что останавливались мы у смотро-
вой площадки близ Слизнёво и ходили любовать-
ся с высоты волнующими енисейскими далями и
Дивными горами. Астафьев привычно поворчал на
властных «придурков», которые ради расширения
площадки распорядились снести голову каменно-
му быку-красавцу. А потом в пути, где-то в районе
то ли опасного «Тёщиного языка», то ли «Зятева
хомута», видимо, по ассоциации он заговорил на
«вечную» тёщинско-женскую тему и вдруг свернул
на более скользкую – «про это самое», притом –
совершенно не стесняясь в выражениях. Когда же
заметил явное смущение гостя, то стал расходить-
ся ещё более, вгоняя его в краску. Например, рас-
писал с «картинками» некий порнофильм, который
видел в «просвещённой» Европе, шоп – «спецмага-
зин» с разными «дамскими штучками» (до нас тогда
ещё не докатилась сия «цивилизация»), и при этом
сам подхохатывал вроде как с вызовом.
Должен заметить, я подобное наблюдал за ним
не впервые. Из песни слова не выкинешь: порою он
130
позволял себе так «опроститься» в речениях, что
даже у меня, выросшего в крестьянской «языковой
стихии», вяли уши. Не знаю, чего в том было боль-
ше: бравирования простонародностью, природно-
го озорства через край или грустной «остаточной
деформации» от детдомовского отрочества, но
воспринималось это весьма неоднозначно из уст
прославленного автора лирической прозы. Ссылки
на Толстого или Бунина, тоже, как известно, акаде-
мика не только «по разряду изящной словесности»,
как-то не убеждали. Вот и Леонид Решетников, де-
сятилетия прослуживший в армии и, наверное, не-
мало слышавший самых «казарменных» анекдотов,
теперь лишь качал головой и прятал глаза. А прой-
дёт время – и смутятся многие...
Ну, это просто к слову. У нас же сегодня разго-
вор об Астафьеве поющем, вернёмся к нему.
2
По прибытии в Овсянку Виктор Петрович пре-
жде всего повёл нас в свой домик. Показал все
его достопримечательности – от мощной печки,
рабочего стола, картин и фотографий по стенам
до черневшей на вешалке кавказской бурки, пода-
ренной ему Расулом Гамзатовым. Потом он сводил
нас в сельскую библиотеку, тогда ещё деревянную,
познакомил с её солидными фондами-запасами и
«полкой гостей», где на корешках значилось нема-
ло известных литературных имён, а главное – с хо-
зяйками, к которым он относился с подчёркнутой
теплотой и любовью. Недаром они по сию пору
платят ему тем же.
А когда мы вышли из библиотеки, провёл нас
крутым переулочком на берег Енисея и подробно
рассказал, как и где именно когда-то опрокину-
лась роковая лодка и утонула его молодая мать.
И предложил сходить на её могилу. Мы, конечно,
согласились, и Виктор Петрович сопроводил нас
на старое кладбище, расположенное неподалёку,
практически в черте поселка, и мы молча посто-
яли, сняв кепки, у печальных могилок его роди-
тельницы и других сородичей, нашедших здесь
последнее пристанище.
Ну а потом, поскольку время уже приблизилось
к обеду, пригласил нас к одной из здравствовав-
ших родственниц, кажется, к тётке, имя которой
я, к сожалению, запамятовал. Она была вроде по-
старше Виктора Петровича, но выглядела ещё до-
вольно моложаво, её простое лицо с мягкими чер-
тами светилось добротой и приветливостью. (Без
сомнения, это была Анна Константиновна – жена
родного дядьки писателя Кольчи – Николая Ильи-
ча Потлицына. – Ред.)
– Не прогонишь незваных гостей? – едва пере-
ступив порог избы, выкрикнул Астафьев вместо
приветствия.
– Как же можно! Да нас хлебом не корми – дай
встретить-проводить. Милости просим! Хорошие
гости – всегда к обеду, – неподдельно радуясь, по
крайней мере, одному среди нас, нежданных-нега-
данных, всплеснула руками хозяйка.
Она тотчас пригласила всех раздеться, провела
в большую комнату, усадила на стулья, на табуретки
 И это всё о нём
и, попросив «погодить немножко», исчезла на кух- о девице, которая спит «под этим холмом», «унеся
не. Вскоре на столе, как на скатерти-самобранке, нашу песню с собою», то в наступившей тишине,
появились и дымящаяся картошечка, и огурчики, и какая обычно венчает сердечное пение, я заметил
грибы, и отварное мясо. Похоже, здесь не впервой шутя, что, мол, зря Виктор Петрович пытался сдер-
так привечали гостей. К предложенным аппетит- жать созревшую песню: «постой-погоди» – она
ным яствам Виктор Петрович вынул откуда-то из- сама прорвалась. И рассказал один «аналогичный
за пазухи водку и даже редкий в ту пору коньяк – случай». Байка пришлась к месту и была отмечена
явно ради уважаемого дальнего гостя-поэта. Все одобрительным смехом литературных корифеев.
мы, не мешкая, подвинулись к столу. Расскажу её и вам.
Пошли тосты и разговоры, воспоминания о
«старинке» и обсуждения последних новостей – в 3
Москве, в Новосибирске и Овсянке. Правда, после ...Как-то, будучи в поселке Шира, что в Хакасии, в
второй или третьей рюмки компания наша умень- гостях у свояка Анатолия Алиферова, механизато-
шилась. Местного писателя, который неосторожно ра, моряка по срочной службе, любившего попеть
хватил «дуплетом» на старые дрожжи и заговорил в застолье, услышал я, что любовь эту он воспринял
было о своём неоконченном романе «Конь ломает от отца Никифора Алексеевича, изрядного певуна
прясло», вдруг повело, и его пришлось уложить в и настоящего знатока русских народных песен, жи-
соседней комнате на койку поверх одеяла. Но, как вущего ныне в Новосибирске. Мой интерес к нему
говорится, отряд не заметил потери бойца. Беседа подогрело и то, что он был братом первого пред-
наша, тон которой задавал, конечно же, Астафьев, седателя нашего таскинского колхоза Александра
становилась всё оживленней и раскованней. Бое- Алиферова, любимца моих односельчан, погибше-
вая тётка «класси- го на фронте. И вот,
ка», тоже понем- оказавшись в Ново-
ногу выпивавшая сибирске, у прияте-
с нами, уже не раз ля Сашки Галагана,
предлагала спеть тоже любителя на-
добрую песню, но родной песни, я за
Виктор Петрович столом рассказал
каждый раз отмахи- ему об этом само-
вался – «погоди» да родке Никифоре.
«потом» – и продол- Приятель мой, ско-
жал бесконечный рый на решения (не
разговор. Наконец, зря когда-то ходил
тётка не выдержала в комсомольских
и, дождавшись пер- вожаках), тут же
вого зазора в плот- спросил:
ных речах своего – Адрес знаешь?
знаменитого пле- И какое застолье без песен! Вместе с Астафьевым поют – Где-то в блок-
мянника, затянула супруги Пётр Иванович и Наталья Ивановна Степанченко, дво- ноте есть.
удивительно моло- юродная сестра писателя Галина Николаевна Краснобровкина. – Тогда – поеха-
дым и сильным го- Аккомпанирует Анатолий Алексеевич Козлов. ли!
лосом: «Э-это было Фото из архива А. А. Козлова И мы действи-
давно-о, много лет тельно, прихватив
уж прошло-о...» водки, чего-то ещё, тотчас направились к Никифо-
После первой строки сделала небольшую паузу, ру Алексеевичу. Быстро отыскали типовую кварти-
окинула гостей вопросительным взглядом, словно ру в типовой многоэтажке на берегу Оби, позво-
проверяя нашу реакцию на её почин и одновре- нили. Дверь открыл сухопарый старик, седой как
менно приглашая нас к песне, и затем: «Вёз я де- лунь, но глаза живые, с хитринкой:
вицу трактом почтовым» – уже продолжила вместе – Кого Бог дал?
с Виктором Петровичем, охотно поддержавшим её Я начал сбивчиво объяснять, кто мы такие и зачем
точно в тон мягким, но звучным баритоном. Ну, а пожаловали, но дед оборвал меня на полуслове:
далее – «Круглолица была, словно тополь, строй- – Проходите! А там разберёмся, может, и до пе-
на» – подхватил я своим «вольным драматическим сен дойдём...
тенором», по шутливому определению знакомого Мы вошли. Дед предложил нам раздеться, а рых-
солиста оперы, а на последней строке куплета – ловатой старухе в тёмном платке, выглянувшей из
«И накрыта платочком шелковым» – довольно уве- кухни, дал команду:
ренно подтянул и Леонид Васильевич. – Сгоноши закусить, Дарья. Это гости из нашен-
Второй куплет мы пели уже вполне ладным ских мест, посланцы от сына Анатолия.
квартетом и закончили его с таким накалом, что Хозяин усадил нас в светлой комнате, которую
на словах про коней, мчавшихся «стрелой», «как назвал «горницей», видно, по старой деревенской
несла их нечистая сила», даже стало позванивать привычке, сам сел рядом. Он оказался довольно
в раме стекло, слабо прижатое гвоздиком к пазу. словоохотливым человеком, и разговор потёк сам
А когда дважды, по канону, повторили концовку собой – о дорогих ему подсаянских краях, каратуз-

131
 И это всё о нём
ских и ширинских, о родне, о «нонешном» житье
да бытье... А жена Дарья Тимофеевна между тем
молча поставила на стол довольно щедрую заку-
ску – огурцы и помидоры, сало, колбасу и пирожки
с капустой, и даже горячую картошку, томлёную с
мясом... Сашка достал из портфеля первую бутылку.
Хозяин, не прерывая очередного повествования
из «старины», наполнил четыре рюмки и пригласил
жену. Она присела с краешка стола и, когда был
объявлен тост «за знакомство», тоже пригубила
немножко. Закусили. Выпили по второй. Разговор
пошёл веселее.
Дарья Тимофеевна, естественно, стала выспра-
шивать подробности о жизни сына, невестки и вну-
ков в «кулортном» посёлке Шира. Мне пришлось
вкратце повторить примерно то, что я уже поведал
хозяину дома. Но дед теперь ширинские новости
слушал рассеянно и кивал жене, чтоб не уводила
лишними вопросами от основной линии беседы,
которую он развивал, всё с большим вдохновением
выдавая одну за другой истории из «бывшей жиз-
ни». Оказалось, что Никифор Алексеевич в молодо-
сти, как и его брат, председательствовал в колхозе,
притом в соседнем селе Уджей, часто бывал в на-
шем Таскине и даже знал моего отца. Так что темы
для общего разговора у нас множились на глазах.
Когда первая бутылка была осушена, чуток за-
скучавший приятель, вынимая вторую, как бы ми-
моходом предложил:
– А может, песню споём?
На что дед Никифор, помахав отрицательно ру-
кой, заметил:
– Погоди! Она сама скажет!
И стал продолжать свои житейские истории.
Налили ещё по «граммульке». Потом – ещё. Те-
перь это делали уже мы с Сашкой, чтобы не пре-
рывать увлекательных былей разогретого хозяина.
Несмотря на почтенный возраст и углублённость
в далекие воспоминания, дед Никифор в «грам-
мульках» держался наравне с нами, не пропуская
ни одной. А на наши всё более прозрачные и на-
стойчивые намеки, что пора бы, поди, и о песне
вспомнить, отвечал неизменно: «Погоди! Она сама
скажет». Или ещё короче и строже: «Не гони – сама
скажет!»...
И только когда уже и во второй бутылке оста-
лось всего ничего, и мы загрустили было, что во-
обще не слыхать нам заветных песен, Никифор
Алексеевич вдруг оборвал свой монолог на полу-
слове, откинулся на спинку стула, посмотрел на
нас испытующе, словно прикидывая наши возмож-
ности, потом снова склонился к столу и, подперев
кулаком белую голову, затянул неожиданно гром-
ко и молодцевато: «При лужке, лужке, лужке, при
знакомом по-о-ле...» Мы обрадованно подхватили,
довольно бойко подтянула баба Дарья, и у нас с
первого захода получился приличный вокальный
ансамбль.
Вёл дед Никифор. Одна песня кончалась – он тут
же запевал другую, а мы, если знали её, подпева-
ли с умеренной силою, давая возможность ярче
проявить себя нашему солисту, а если не знали,
что бывало чаще, то просто тихонько подвывали,
132
подмумыкивали. Но в таком случае активней на-
чинала действовать Дарья Тимофеевна, чтобы не
оставлять своего певуна в одиночестве. У неё тоже
был неплохой голос, низковатый, грудной, но до-
вольно приятный и выразительный. И она явно «от
и до» знала репертуар благоверного. Там не было
ни единой современной песни. Самые «молодые»,
наподобие «За лесом солнце воссияло» или «Отец
мой был природный пахарь», относились к эпохе
гражданской войны, но и то выдавали принадлеж-
ность к ней лишь отдельными строками про «шаш-
ку-лиходейку» да про «злых чехов», напавших на
нас. Остальные сплошь были такие старинные, та-
кие глубинные, каких не слыхивал и я, земляк седо-
го певца, выросший в соседней деревне. Или пом-
нил лишь начальные строчки: «Поводьями ли да он
правит, как ровно по струне», «В островах охотник
круглый год гуляет», «У родимой мамоньки дочень-
ка была», «По-за лугом зеленэньким, по-за лугом».
Наконец после одной из самых тягучих песен
Никифор Алексеевич смолк, посидел в раздумье,
давая нам возможность глубже пережить изложен-
ную в песне быль и боль, а потом подмигнул и тихо,
даже с какой-то виноватой улыбкой выдохнул:
– Ну вот, она сама сказала...
Приятель мой это понял по-своему и тотчас, су-
нув руку в портфель, вынул третью поллитровку, о
существовании которой я не подозревал, и с при-
стуком поставил на стол:
– Пусть она ещё скажет!
– Да не, парни, я про песню. А эта – просто гэсээм,
горючка. На ней дальше не поедем, там уж, как го-
ворится, ни песен, ни басен, – сказал дед устало.
И сказал вовремя, ибо близилась полночь, шёл
двенадцатый час. Мы поднялись из-за стола, обня-
лись с Никифором Алексеевичем, как родные (пес-
ня ведь всегда роднит людей), и стали прощаться...
4
– «Сама скажет»... Это замечательно! – подыто-
жил Виктор Петрович обсуждение моей байки.
– Ну а песня «При лужке, лужке» из запасов деда
Никифора и нам уже вроде шепчет, – добавил он
и кивнул тётке. Ту не надо было долго упрашивать.
Она тотчас, привстав и поводя рукой, как заправ-
ский дирижёр, запела чисто и задорно, так что
мы, заслушавшись невольно, подхватили за ней
только с третьей строки зачинного куплета: «А
при знакомом табуне конь гулял по воле». Песня
вышла куда с добром. За нею последовали другие
подобные. Кажется, «Скакал казак через долины»,
«По деревне ходила со стадом овец», непремен-
ный «Ой, мороз, мороз».
Виктор Петрович разошёлся, разогрелся, пел
мощно, на всю катушку и с удовольствием, то опу-
скал, то запрокидывал поседелую голову, и тогда
совсем закрывался его пораненный, полуприщу-
ренный глаз, что придавало лицу сосредоточен-
ное и в то же время хитроватое выражение: ну-ну,
мол, сейчас мы проверим вас на знание песен рус-
ской деревни и вообще – на наличие духа народ-
ного... И мы с Леонидом Васильевичем старались,
как могли, не отставать от ведущих.
 И это всё о нём
Особенно дружно и, если можно так сказать, звали большой интерес своим сюжетным строем,
ударно спели, помнится, «Отец мой был природ- содержанием и необычными мелодиями, и я ча-
ный пахарь». Тут довелось запевать мне и вести, стью спел, а частью просто продекламировал их
по пути подсказывая не всеми твёрдо знаемые взыскательным слушателям.
слова, ибо в моём селе Таскино, помнившем и – Да-а, забывается ныне такая вот красотишша и
красных партизан-щетинкинцев, и колчаковский душевность такая, – вздохнул Астафьев. – Теперь
разбой, эта песня была в большом ходу, её знал ведь про любовь как поют? «И лишь тебя не хва-
назубок и стар и мал. «Поводырь» тут нужен был тает чуть-чуть», а то и похлеще: «Приезжай ко мне
ещё и потому, что песня имела много вариаций – на БАМ, я тебе на рельсах дам», – и он захохотал
по отдельным строкам и по целым куплетам или раскатисто, озорно и заразительно.
очередности их. Показывая нашенские песни, я ещё хотел срав-
Особенно, помню, понравилась Виктору Петро- нить слова со здешними и проверить, насколько
вичу наша таскинская концовка, когда в венчаю- широко было их хождение по краю. Но оказалось,
щем песню куплете «Зайду я на гору крутую, село что многие таскинские песни не долетали до Ов-
родное погляжу: горит, горит село родное, горит сянки, как, наверно, и овсянские до нас. Меня, допу-
отцовский дом родной» при повторном исполне- стим, удивило, что старинная песня «Ходят парохо-
нии двух последних строк заключительная звучит ды, огоньки горят», которую часто певали в нашем
уже чуть иначе: «Горит, горит село родное, горит абсолютно сухопутном селе, была неизвестна ов-
вся родина моя!». Это «чуть» восхитило Астафьева, сянцам, жившим на самом берегу великой реки,
и он долго качал где под окнами
головой, приго- действительно
варивая: день и ночь и
– Ох, как это «ходят парохо-
здорово! Какое ды», и «огоньки
мощное обоб- горят». Так что
щение: от «горит песня эта, на-
село родное» верное, была не
через «горит красноярской,
отцовский дом не енисейской,
родной» – к «го- а скорее всего,
рит вся родина залетела к нам с
моя». Вот она, волжских бере-
народная-то му- гов, ибо в нашем
дрость: так про- Таскине осело
сто и так значи- когда-то немало
тельно! Наш брат саратовских
тут бы пять стра- переселенцев.
ниц измарал, а Недаром до сих
такой вырази- «Там через дорогу, за рекой широкой...» Под аккомпанемент Анатолия пор один край
тельности не до- Козлова поют супруги Астафьевы. Фото из архива А. А. Козлова села называют
бился... саратовским.
И строгий к слову поэт Леонид Решетников раз- Загадочны и удивительны судьбы песен, в осо-
делил его восхищение. бенности народных, которые передавались бук-
Как это обычно бывает в подобных случаях, по- вально из уст в уста и так разносились по всей
сле общих песен, словно бы разом пришедших на Руси-матушке. А то и по заграницам – по чужим
ум, «хористы» начинают предлагать какие-то ме- царствам-государствам.
нее знакомые, так сказать, из личного репертуара, К примеру, когда я в молодости попал впервые
и тогда один за другим они невольно превраща- за кордон, в народно-демократическую Венгрию,
ются в «солистов», лишь слабо поддерживаемых то был крайне удивлён, что в ресторанчике под
остальными. Наша хозяйка, к примеру, начала окнами моей гостиницы чаще всего звучала до
было – «А где мне взять такую песню и о любви, и боли знакомая разбитная песенка, которую зате-
о судьбе», воспринятую ею «из радива», но боль- вали мои сибирские земляки в веселом застолье:
ше никто среди нас слов толком не знал, и песня «Пусть говорят, что я ведра починяю, пусть гово-
быстро увяла. рят, что я дорого беру».
Виктор Петрович, кажись, запевал «Не вейтеся, Кстати, в Овсянке мы тоже спели эту песню,
чайки, над морем», но она тоже не пошла дальше притом с подачи боевой, неунывающей хозяйки.
первого-второго куплета. Довелось и мне «пока- Она вообще старалась грустные, тягучие мело-
зать» несколько «своих» песен, застрявших в памя- дии, которые выводили мы одну за одной, пере-
ти со времён деревенского детства: «Течёт речка межать бодрыми и искромётными. И эти весёлые
по песочку», «А в Минусинске тюрьма большая», «вставки» первым охотно подхватывал Виктор
«По Сибири долго шлялся», «Прощайте, аленькие Петрович, легко переходя от минорного настрое-
губки, прощай, брунэточка моя». Но они также не ния к бравурному и жизнерадостному. Хочу заме-
были поддержаны за малоизвестностью, хотя вы- тить, что, несмотря на возраставший сердитый и

133
 И это всё о нём
раздражительный тон его речей и писаний в по-
следние годы, мне думается, Астафьев всё же был
скорее весёлым, чем угрюмым человеком. По
крайней мере, таким он помнится мне в «доре-
форменные» времена, в иные же я с ним почти не
встречался, а уж в застольях – тем более.
5 поём в компании, сохраняя добрую русскую тра-
Много песен перепели мы в тот осенний день,
незаметно перетёкший в «синие сумерки». Однако
же всех, что хотелось, спеть не успели. И, навер-
ное, потому та овсянская «спевка» имела позднее
неоднократное продолжение. Притом инициати-
ва всегда исходила от Виктора Петровича. Я ни-
когда бы не посмел напроситься хотя бы в силу
своего «бирючьего» характера. Но он не забывал
моих «природных» познаний в старинных дере-
венских песнях. А вот когда именно мне довелось
попеть с ним в следующий раз – точно сказать за-
трудняюсь.
В своих заметках «Хождение за "Царь-рыбой" я
уже упоминал, что был среди приглашённых на
дружеский ужин в честь астафьевского 60-летне-
го юбилея, отмечавшегося в ресторане гостиницы
«Огни Енисея». Но там песен не пели. Там произ-
носили по кругу заздравные тосты и даже целые
литературные речи, смахивавшие на импрови-
зированные эссе, в большинстве – весьма любо-
пытные, ибо среди выступавших были Валентин
Распутин, Владимир Крупин, кажется, Валентин
Курбатов, другие известные писатели и критики,
а также велеречивые редакторы (в основном «ре-
дакторши») из многочисленных московских изда-
ний и издательств, но песен, повторяю, не пели.
Чего не было, того не было.
Точно звучали песни на 50-летии автора сих
строк, когда почётными гостями в его доме были
Виктор Петрович с Марьей Семёновной. Но они,
помнится, в пении не участвовали. Думаю, из де-
ликатности. Дело в том, что большинство моих
гостей им было незнакомо. Среди них не было ни
писателей, ни издателей, ибо я никогда не ходил
в «свободных художниках», всегда работал где-
нибудь, и мой приятельский круг составляли в
основном сослуживцы, соседи и вузовские одно-
кашники. У нас была довольно тесная, спаянная (в
меру «споенная») компания, и смолоду мы пели в
застолье песни. В основном – народные, общеиз-
вестные: «По Муромской дорожке», «Из-за остро-
ва на стрежень», «Меж высоких хлебов затеря-
лося», но певали и редкую старинку – «Сронила
колечко со правой руке», «Отец мой был природ-
ный пахарь», «Ой, да ты, калинушка». Особенно же
любили есенинские песни – «Отговорила роща
золотая», «Ты жива ещё, моя старушка», «За окош-
ком месяц» и старинные классические романсы:
«Утро туманное, утро седое», «Как поздней осени
порою», «Глядя на луч пурпурного заката», «Пара
гнедых, запряженных зарёю». Запевали их обыч-
но Людмила и Владимир Денисовы, а мы с женой
Надеждой, чета Прилепских, Николай и Светлана,
Владислав Брюханов, кто-то ещё подхватывали и
старательно вели сообща.
134
Так было и в тот раз. Выпив одну-другую и шум-
но пообщавшись, в том числе с Астафьевыми, мы
запели «свои» песни. Однако ни Виктор Петрович,
ни Марья Семёновна в наш хор не включились.
Они просто сидели и с интересом слушали. В пау-
зах между песнями и романсами Виктор Петрович
хвалил нас за «спетость» и вообще за то, что мы
дицию, и сожалел, что она в последнее время за-
метно утрачивается.
– Теперь ведь в лучшем случае врубают для го-
стей магнитофон или «чёрный ящик», а в худшем
– до посинения спорят о политике да травят по-
шлые анекдоты, – говорил он с грустью и раздра-
жением. – А вы молодцы, вы ещё поёте за столом,
как нормальные русские люди...
В овсянском домике Астафьева, где мне доводи-
лось бывать и с женой, и с приятелями, и одному
(разумеется, только по приглашению хозяина), мы
не пели ни разу. Обычно выпивали понемногу и
говорили «за жизнь». Не помню, чтобы Астафьев
пел и в импровизированных застольях в Союзе
писателей, которыми «привычно» заканчивались
наши собрания и сходки. Бывало, что-нибудь за-
певал любитель этого дела Иван Уразов, мы ему
пытались подтянуть, но Астафьев не поддерживал
нас. Всегда первенствуя в разговоре, он просто
замолкал, терпеливо пережидал наше пение и
затем продолжал свой монолог. Однако именно
после таких «междусобойчиков» в писательском
доме он, выходя навстречу прибывшей за ним ма-
шине, иногда говорил мне:
– Саша, поехали ко мне, попоём немного?
Разумеется, я не отказывался от таких пригла-
шений. Тем более что они не были частыми. Ну,
может, раза три, от силы четыре приезжал я вот
так к нему «за песнями» в Академгородок, в его
обычную трёхкомнатную, а потом и расширенную
квартиру. Впрочем, комнат мне считать не прихо-
дилось. Мы обычно сразу из коридора следовали
на кухню, Марья Семёновна собирала на стол. По-
являлся ещё кто-нибудь из астафьевских друзей и
знакомых, иногда – из приезжих. И вот после вто-
рой-третьей рюмки русской горькой начиналась
(«она сама скажет!») песня. Запевал или «заказы-
вал» очередную, как правило, Виктор Петрович.
Но порою «под занавес», уже разгорячённый на-
питками и песнями, я «сам» заводил свои «корон-
ные» – «Сронила колечко», «Чёрный ворон», «Ехал
Ваня с базару да пьянай», в собственной, так ска-
зать, интерпретации. И тут уж он прощал мне ини-
циативу, соглашался на роль ведомого и с готов-
ностью поддерживал меня, а то и просто слушал.
Песни эти ему явно нравились и, кажись, против
моей «обработки» их он тоже ничего не имел. Под-
певала и Марья Семёновна.
Раза два-три мы наезжали к нему в Академгоро-
док собкоровским «десантом». Со многими коррес-
пондентами центральных газет он поддерживал
приятельские и деловые отношения, частенько
выступал – в «Советской России», в «Комсомолке»,
«Правде», в «моих» «Известиях». Но с одним собко-
ром, привезённым нами в гости к мэтру, однажды

вышел прокол. Он напросился именно как певун и
действительно был таковым. Прихватил даже гита-
ру с собой. И поначалу всё шло как по писаному.
Были общие песни, было соло певца-гитариста,
одобряемое всеми, включая хозяина. Но, подна-
бравшись, незадачливый гость опрометчиво зате-
ял с ним спор о каком-то пустяке. А «классик» не
любил, когда ему противоречат. Он был огорчён
и раздосадован дерзостью газетного щелкопёра.
Пришлось мне взять в охапку подопечного колле-
гу и унести в машину. Тоже – под общее одобре-
ние, в том числе – хозяина.
Но это был случай исключительный. И на моих
И это всё о нём
глазах единственный, когда гость Астафьева пере-
брал. Обычно же у него больше говорили и пели,
чем пили. По крайней мере, при мне, знавшем, что
хозяин любит и ценит хорошую русскую песню, та-
кую протяжную и такую сердечную...
Не знаю, пел ли песни «поздний» Астафьев в то-
варищеском кругу. И если пел, то какие? Впрочем,
песня ведь – «она сама скажет», как мудро заметил
когда-то другой мой земляк Никифор Алексеевич
Алиферов, простой русский человек.
г. Красноярск

Не было и трещинки
в этой мужской дружбе
Знакомьтесь: Анатолий Козлов
Знакомьтесь: друг Астафьева, создатель домашнего музея памяти писателя Анатолий Алексеевич
Козлов – почётный работник высшего профессионального образования, член-корреспондент
международной Академии инвестиций и экономики строительства, кандидат технических наук, доцент
Красноярского инженерно-строительного института, который входит ныне в состав Сибирского
федерального университета. 30 лет возглавлял Анатолий Алексеевич кафедру экономики и управления.
И до сих пор удивляется, как это писатель с мировым уровнем с интересом общался с ним, человеком, от
литературных кругов далёким.

К
стати, фамилия Козловых зафиксирована уже
в исторических документах XV века. Этот рос-
сийский род доблестно служил Отечеству во
все времена, на любом поприще. Немало среди
Козловых военных, строителей, музыкантов. Анато-
лий Алексеевич из казачьего рода Козловых – си-
биряков, выходцев из Белоруссии, Черниговской
губернии и Курской. Один из предков его служил
в лейб-гвардии гусарского полка в охране госуда-
ря-императора Николая Второго. После эмиграции
следы его затерялись где-то в Канаде. Может, попа-
дёт наш альманах в Канаду и откликнутся родствен-
ники с далёкого американского континента?
Отец Анатолия Алексеевича – фронтовик, участ-
ник Великой Отечественной войны, воевал на Кур-
ской дуге. Хотя и был трижды ранен, выжил и дошёл
до Берлина. В домашнем музее Анатолия Козлова в
разделе «Верные сыны Отечества» есть и отцовская
ниша с его фотографиями, медалью «За отвагу» и
другими наградами. Прадед его в 99 лет мог пройти
33 км пешком, если надо было разыскать пропав-
шую корову. Так что Анатолий Козлов – рода креп-
кого, боевого и трудового.
Думаю, что 20-летняя дружба с Астафьевым, где
крепко сошлись инженер по механизмам и эконо-
мическим системам и «инженер человеческих душ»,
как именовали в советское время писателей, тре-
бует особого исследования астафьеведов. А в том,
что это была именно дружба, сомнения нет. Вот ав-
тограф Виктора Петровича, который он написал для
Анатолия Алексеевича на первом томе 15-томного
собрания сочинений:
«Анатолию Козлову – прошло двадцать лет, как
мы познакомились зимней порой, и не было и тре-
щинки в нашей мужской дружбе. Будь здоров, устра-
ивай своё житьё и не забывай, что я есть рядом и
всем сердцем люблю тебя. Это издание осущест-
вляется благодаря любви и помощи моих земляков,
тут и твоя доля есть.
С поклоном В. Астафьев. 17 декабря 1997 года».
Всего в домашнем музее насчитывается 60 книг с
астафьевскими автографами.
Так получилось, что жили они в Академгородке
совсем рядом, тот и другой в квартирах под номе-
ром 54. И если выглянуть из окошка Анатолия Алек-
сеевича, то через берёзы можно увидеть окошки
Виктора Петровича.
– А познакомился я с ним на почте Академгород-
ка, куда Астафьев пришёл за корреспонденцией,
– вспоминает Анатолий Алексеевич. – Он стоял у
отдела выдачи посылок и объяснял, что не сможет
унести сразу четыре коробки книг, поскольку ране-
на рука, и одну-то едва осилит здоровой рукой. А
потом шутливо сказал: «Вот придёт моя Мария Се-
мёновна и заберёт остальные. Она у меня неболь-
шая, но сильная. Ей в жизни приходится многое за
меня делать...» Тогда я осмелился, подошёл и пред-
ложил свою помощь. Отдал ему свой портфель,

135
 И это всё о нём
забрал оставшиеся коробки, и мы направились к
дому. По дороге Виктор Петрович поинтересовал-
ся, чем я занимаюсь. Узнав, что заведую кафедрой в
вузе, пошутил: «Обучаешь молодое племя тому, как
жизнь обманывать».
У подъезда он поблагодарил меня, сказал, что те-
перь уж они сами поднимут груз на четвёртый этаж. Я
с этим не согласился, поднялись, двери открыла Ма-
рия Семёновна. «Вот, Маня, наш помощник сегодня,
из соседнего дома», – отрапортовал Виктор Петро-
вич, представил, и тут же меня пригласили вместе
попить чаю. Мне было неловко, и я отказался, сказал,
что надо домой. А они мне в ответ, мол, сходи и при-
ходи. Дома я испытал двойственное чувство. Очень
мне хотелось поближе познакомиться, но боязнь,
не будет ли это с моей стороны нахальством, взя-
ла верх, и я решил не идти. Через некоторое время
136
спускаюсь на
первый этаж
своего дома
в магазин «Овощи, фрукты», смотрю – стоит Аста-
фьев и что-то покупает. Увидев меня, оживился, на-
помнил, что чай готов, что они ждут меня.
Тут уж я перестал колебаться. Во время чаепития
была такая удивительная простота и теплота обще-
ния, что я ушёл от Астафьевых окрылённым. Это и
было начало нашей 20-летней дружбы...
В огромном личном фотоархиве Козлова есть
замечательный триптих, запечатлевший на фото-
графии один из их разговоров-споров на кухне.
Посмотрите на снимках, как внимательно нетерпе-
ливый и горячий Астафьев выслушивает страстную
речь своего друга. Вот он её выслушал. А теперь по-
лучай ответ!
 И это всё о нём
Так сложилось, что отзывчивый по своей натуре
Анатолий Алексеевич стал незаменимым помощни-
ком во многих делах для всей семьи писателя. Вот
какой автограф оставила в 1981 году жена Виктора
Петровича Мария Семёновна Корякина-Астафьева
на своей книге «Сколько лет, сколько зим»: «Ана-
толию Алексеевичу Козлову – человеку, в коем так
удивительно сочетаются ум, мужество, честность и
щедрость душевная...»
Есть в астафьевских затесях миниатюра о после-
военной детворе «Четыре плиточки жмыха». Перед
нею стоит посвящение: «Анатолию Козлову». Эта до-
стоверная история из его голодного послевоенно-
го детства, когда один добрый водитель (в отличие
от злых, которые били) сам подаёт голодным маль-
чишкам со своего грузовика четыре плиточки жмы-
ха – отходов от маслодельного завода. Самый «ла-
комый ребячий продукт», как говорил Астафьев. И
вот как завершает писатель эту «затесь»: «Боженька,
миленький, верни того шофёра на русские дороги,
в русские сёла, к русским ребятишкам».
Как же злободневно звучит она сейчас! В домаш-
нем музее Анатолия Алексеевича Козлова, часть
экспонатов которого он уже раздарил, есть его
дневники в двух тетрадях, есть нигде не публико-
вавшиеся фотонегативы, есть письма и открытки,
присланные Астафьевым. А ещё он обладатель
уникального собрания записок, написанных ему

Виктором Петровичем и его членами семьи – же-

ной, внучкой Полей, внуком Витей.
Мы попросили Анатолия Алексеевича, чтобы он
сам рассказал хотя бы одну из множества историй,
связанных с Астафьевым, которым он стал свиде-
телем. И пришлось ему взяться за перо, и родился
первый не придуманный, достоверный рассказ, ко-
торый мы публикуем в надежде, что это только на-
чало новой серии публикаций о Викторе Петровиче
Астафьеве.

137
 И это всё о нём

Признание в любви
Анатолий КОЗЛОВ

Сила астафьевского слова

Анатолий Алексеевич – коренной сибиряк, потомок казачьего рода, выпускник строительного
факультета Красноярского политехнического института. Работал на объектах оборонной
промышленности Красноярского края, прошёл путь от мастера, прораба до главного инженера и
начальника СУ. Окончил очную аспирантуру Московского инженерно-строительного института,
защитил кандидатскую диссертацию. Возглавил кафедру экономики Красноярской архитектурно-
строительной академии (ныне  – в составе Сибирского федерального университета). Профессор,
член-корреспондент международной Академии инвестиций и экономики строительства, почётный
работник высшего профессионального образования. Живёт в Красноярске.

И
з всех встреч с Виктором Петровичем, ко-
торых было множество за 20 лет наших дру-
жеских отношений, первой написалась для
альманаха «Затесь», как-то легко легла на бумагу,
несмотря на то, что по профессии я инженер и че-
ловек экономических расчётов, вот эта история.
История с участием астафьевского тёзки – Виктора
Дмитриевича Кириллова.
С Виктором Кирилловым я был дружен ещё со
студенческой скамьи, когда мы вместе учились на
строительном факультете Красноярского поли-
технического института. Оба занимались спортом:
он тяжёлой атлетикой, а я боксом. Ниже среднего
роста, коренастый, грудь колесом, он как будто са-
мой природой был слажен для тяжёлой мужской
работы. К занятиям со штангой и гирями относился
уважительно-трепетно, утверждая, что «железо» –
существительное женского рода. С ним он и обра-
щался, как с живым существом.
Человек трудолюбивый, настойчивый, целе-
устремлённый, Кириллов неоднократно побеж-
дал своих соперников на спортивных состязани-
ях самого разного уровня. Позже не без удивле-
ния я узнал, что так же страстно и основательно
Витя увлечён чтением серьёзной классической
русской и зарубежной литературы и для себя
пишет «в стол» стихи и прозу. Гены предков, да-
рованные свыше таланты, а главное, неустанная
работа над собой, над своим внутренним миром
сформировали в нём личность незаурядную. Уже
к тридцати годам это был сложившийся человек с
высокими нравственными установками, с сильно
развитым чувством справедливости, открытый,
прямой, надёжный. То, что Витя был надёжным
другом, он не раз подтвердил в экстремальных
ситуациях.
После окончания института мы получили спе-
циальность инженера-строителя, разъехались по
своим стройкам, и наше общение прервалось на
целых десять лет.
Виктор строил в основном промышленные объ-
екты в Красноярске, а я был занят в строительстве
«режимных» объектов оборонно-промышленного
комплекса в городе и в крае. Специфика моей ра-
боты никак не способствовала нашим встречам и
продолжению дружеского общения.
Потом я уехал в Москву учиться в аспирантуре.
Через пять лет вернулся в Красноярск для пре-
подавательской работы на родном факультете. В
апреле 1981 года судьба мне подарила радость
личного знакомства с Виктором Петровичем Аста-
фьевым, которое переросло в настоящую мужскую
дружбу, вероятно, дарованную нам обоим Госпо-
дом Богом. Благо для этого складывались самые
благоприятные обстоятельства, вплоть до того что
жили мы по соседству, и, как в песне, наши окна
друг на друга «смотрели вечером и днём».
Однажды Виктор Петрович мне рассказал, что
в его деревенскую усадьбу в Овсянке два или три
раза приходил какой-то мужик, всегда крепко под-
выпивший, напрашивался даже в домишко, желая
пообщаться. Представлялся он строителем, но ни
имени, ни фамилии своей не называл. Астафьев
так его и не принял ни разу, как раз напряжённо
работал над рукописью и терять драгоценное вре-
мя с изрядно «принявшим на грудь» человеком не
хотел.
По моей просьбе Виктор Петрович по памяти
создал словесный портрет этого настойчивого по-
сетителя. Но я, хотя знал немало строителей, так
и не смог представить, кто же это мог быть. Пом-
ню, сказал Астафьеву, что, по крайней мере среди
моих знакомых, а тем более друзей, таких выпивох,
которые бы имели дерзость вот так беспардонно
напрашиваться в гости и на беседу со знаменитым
писателем, нет.
Спустя два или три года я узнаю от кого-то из
знакомых, что с Витей Кирилловым случилась
беда  – ему отняли одну ногу почти по пах. Дали
мне его адрес, домашний телефон, и я через день-
два уже мчался к другу студенческих лет. Дверь
открыла его жена и пригласила в Витину комнату.
Он сидел на кровати, у которой стоял стол, на нём
стояла печатная машинка, лежало несколько книг,
листы чистой бумаги и какие-то напечатанные тек-
сты.
Подошёл к Вите, обнялись, помолчали, так, без
слов, выразил я ему своё искреннее сочувствие.

138
 И это всё о нём
Потому что знал и был уверен даже, что этот му-
жественный человек в славословиях не нуждается
да и не приемлет их. Передо мной был тот же силь-
ный духом человек. Обстановка в квартире была
аскетическая, быт Витю и жену его Валю, видно,
особенно никогда не волновал. Зато в этой траги-
ческой ситуации он одержимо продолжал зани-
маться гирями, много читал, писал стихи, прозу и
даже некоторые свои философские размышления.
С тех пор мы часто перезванивались, с нашим
общим другом Петром Ивановичем Степанченко
при всякой возможности навещали Кирилловых и,
конечно, старались хоть чем-то помочь. Витя при
встречах давал нам читать свои стихи, прозу – ру-
кописи, напечатанные на старенькой пишущей ма-
шинке. А иногда и сам их читал и комментировал.
Работать ему было трудно. Начались сильные
боли в уцелевшей ноге, он терпеливо их перено-
сил, но пришёл горький час, когда лишился он и
второй ноги. Конечно, это известие нас повергло в
шок, но Витя Кириллов остался верен себе. Он буд-
то бы и не обращал внимания на эти удары судьбы
и продолжал активно и творчески пропускать че-
рез себя, через своё сердце те думы и мысли, что
роились в его головушке.
Чтобы заглушить теперь уже приумноженные
боли, он продолжал отжимать гири, сидя – от гру-
ди или лёжа на спине. Представить нам в этот мо-
мент его состояние без внутреннего горестного
сочувствия было просто невозможно. Уезжали мы
от него с ощущением своей слабости, дрогнувшей
перед его мужеством, огромной силой жизни и
глубоким внутренним осознанием её цены. Хотя
мы и не считали себя хлюпиками, но психологиче-
ски не так-то скоро приходили в приемлемое со-
стояние.
Однажды приехал к Вите, и, чтобы как-то его пе-
реключить, отвлечь от болей, а связаны они были
с плохо заживающими швами, травмированными
нервами, я начал рассказывать ему о моём тесном
общении с Виктором Петровичем, сказал, что жи-
вём по соседству и стали близкими друзьями. Мой
друг несколько минут (как я заметил — без боль-
шого интереса) меня послушал, а потом вдруг за-
явил, что не хочет слышать больше об Астафьеве. И
со свойственной ему горячностью выказал обиду
на писателя за то, что тот трижды не пустил его в
свою деревенскую избу в Овсянке, когда очень хо-
телось побеседовать с ним и как с мэтром, и как с
Серьёзный разговор. Астафьев умел
собратом по перу. слушать и умел отвечать.
Озадаченный таким поворотом нашего разго- Фото из архива А. А. Козлова
вора, я вспомнил и понял, о ком мне рассказывал
Виктор Петрович во время одной из наших про-
гулок по Академгородку. Так это строитель Витя
Кириллов приходил к нему! Несколько минут я
был в смятении, а потом стал обдумывать, как же
мне продолжить разговор, чтобы он захотел меня
выслушать. Я понимал, что пытаться прямолиней-
но его переубедить — дело безнадёжное. И тогда
решил сыграть на его коньке: он очень любил ана-
литически подходить к оценке той или иной лич-
ности с учётом интеллекта человека и профессио-
нализма в главной сфере его деятельности.

139
 И это всё о нём
Поэтому я спросил, что он читал из произведе-
ний своего «обидчика», и оказалось, что практиче-
ски ничего, так, отдельные публикации.
И вообще творчество Астафьева для этого ужур-
ского самородка (Витя родился и вырос в Ужуре)
прошло стороной. Но когда он сам всерьёз занял-
ся тяжёлым творческим процессом и устремился
на литературное поприще, ему очень захотелось
встретиться с широко известным писателем. Толь-
ко вот путь к этой встрече он выбрал не самый
удачный: не стоит знакомиться, набравшись для
храбрости. Я предложил другу прочесть такие
шедевры его «обидчика», как «Ода русскому ого-
роду», «Паруня», «Есенина поют», «Падение листа»
и другие затеси, а потом хотя бы первую часть
(она уже была написана и кое-где промежуточно
напечатана) романа «Прокляты и убиты». Попро-
сил особо обратить внимание на богатство языка
и правдивые, яркие, образные картины челове-
ческого бытия, писанные не кистью, а словами,
эпитетами. синонимами, сравнениями, взятыми из
уникальной словесной кладовой, принадлежащей
только Астафьеву.
Я надеялся заронить в душу моего товарища
веру в писателя. Прочитав Астафьева, он поймёт –
это простой, до мозга костей русский мужик, пре-
данный сын земли по имени Россия, прошедший
горнило детдомовского ускоренного взросления,
кровавых дорог войны, крутого и затяжного подъ-
ёма на вершины житейской мудрости... И ещё я
попросил Кириллова: если что-то изменится в его
душе после прочтения астафьевских произведе-
ний, мы вернёмся к прерванному разговору, а если
нет, то, чтобы не бередить друг другу душу, каждый
так и останется при своём мнении. Витя согласил-
ся. Правда, я не уловил особого оптимизма в его
обещании выполнить мою просьбу.
Но в следующий мой приезд, едва я успел пере-
ступить порог Витиной комнаты, услышал его сло-
ва о непревзойдённом писателе Астафьеве, кото-
рый является таковым не только перед классиками
современной отечественной литературы, но и в
очах самого Господа Бога. Витя не держал уже на
писателя никакой обиды: искренне восторгался
прочитанным, клял себя за то, что так нелепо от-
рывал посланника Божьего от его тяжкого, но пра-
ведного труда на благо своего народа и Отечества.
Так преобразило его честное, мощное, поэтичное
астафьевское слово. Он полюбил Астафьева.
Я искренне обрадовался, что мой Витя всей ду-
шой принял Виктора Петровича, который стал для
меня большим другом и духовным наставником.
140
Больше мы к этой теме не возвращались. Жизнь
шла своим чередом. И вдруг случилось неожидан-
ное (смерть всегда неожиданна): ушел из жизни, но
остался навсегда с нами, его настоящими друзья-
ми, дорогой нам Виктор Петрович.
Услышав это сообщение с телеэкрана, Витя Ки-
риллов всем своим добрым сердцем отозвался на
горькую весть, сел и на одном дыхании написал
стихотворение — признание в любви к сыну земли
русской с припиской: «Посвящается солдату Вто-
рой мировой, великому русскому писателю Викто-
ру Петровичу Астафьеву». Вот оно.
***
Всему свой час
В. П. Астафьеву
Что виделось тебе в твой час?
Какие ангелы летали над тобой?
Какой же масти был Пегас,
Что нёс тебя по жизни роковой?
Какую тайну ты унёс в могилу,
Оставшись с ней наедине,
Какие страсти придавали тебе силу,
Что было нами не разгадано в тебе?
Ты видел жизнь во всей её красе,
Благоговея пред трудом крестьянским.
И богатырь-трудяга Енисей
Звучал тебе ключом кастальским.
Судьбе угодно было на твоём пути
Силки расставить, подпустить турусы,
Но ты, солдат, сумел сквозь всё пройти,
Для мира став легендой русской.
Плывут, плывут по Енисею облака,
А на душе – осеннее ненастье.
Тебя я больше не увижу никогда,
Остался жить ты для меня в своём романсе.
В 2007-м пришло время горького расставания и с
Виктором Дмитриевичем Кирилловым – человеком
поразительного мужества, который тоже, как хра-
брый солдат, сумел с достоинством пройти сквозь
все испытания и остаться победителем.
Имя Виктор от слова «виктория» – победа. Они
оба ушли победителями. Ушли, чтобы остаться в на-
ших сердцах до конца дней наших.
 И это всё о нём
Валентин КУРБАТОВ – писатель, литературный критик, член правления Союза
писателей России. Родился в Ульяновской области, вырос в городе Чусовом Пермской
области, где в школьные годы впервые увидел «живого писателя» – Виктора Петровича
Астафьева. Служил на флоте. Окончил Всесоюзный государственный институт
кинематографии, член Академии современной русской словесности, член Академии
философии хозяйства, член Международного объединения кинематографистов
славянских и православных народов. Лауреат Всероссийских литературных премий
им. Толстого, Горького и Пушкина. Награждён медалью Пушкина, лауреат новой
Пушкинской премии за 2011 год. Член Общественной палаты Российской Федерации.
Живёт в Пскове.

Долгий разговор
Валентин КУРБАТОВ

Из дневниковых записей

И
х немного в русской литературе – родных чи- дневнике, не хочется и вносить туда расчёта, про-
тательскому сердцу писателей, которым уж и заической игры, сюжета. Не хочется притворяться
фамилии не надо. Все и так знают, о ком речь, обстоятельнее, чем был. Тогда записи были мгновен-
когда говорят «Александр Сергеевич», «Лев Николае- ны, как любительские фотографии. И пусть уж они
вич», «Фёдор Михайлович» (вот и компьютер ниче- такими и останутся, потому что память легко со-
го не подчёркивает!). Так прижились в нашей душе врёт и сыграет в правду и глубину – опыт-то какой-
Виктор Петрович, Валентин Григорьевич, Василий никакой есть и тренировка тоже. Уж на простой-то
Макарович (а Макаровича всё-таки подчеркнул – пейзаж и приблизительную правду сил хватит. И
бедный, несчастный, не в России воспитанный ком- сейчас бы, конечно, и смотрел иначе, и думал серьёз-
пьютер!). Их так по-родственному и зовут, так и нее, и был приметливее. А только задним умом силь-
чувствуют. Умом этой любви не возьмёшь – хоть нее не будешь.
испишись. Тут потребно жить и думать в одно на-
родное сердце, чтобы народ препоручил тебе своё 17 июня 1983 года
слово о мире. И это замечательно вооружает пи-
сателя, делает его как будто выше себя, так что Выехали рано и в дождь. Марья Семёновна радо-
он иногда чувствует, что «не совпадает с собой», и валась, что дождик к добру. Виктор Петрович, глядя
вместе таинственно связывает, не давая «по своей на ещё закрытые ставни Покровки, посмеивался:
воле пожить». – Вот, товарищ Kурбатов, сейчас мы едем по рай-
И Виктор Петрович, кажется, из всех имён самое ону, где спящие сейчас трудящиеся избрали люби-
близкое. мым депутатом товарища Астафьева Вэ-Пэ, 1924 года
Преимущество старости в том,
что всегда можешь найти среди
Бог знает как исподволь накапли-
вающихся за жизнь бумаг что-то
позабытое. Я нашёл этот дневник
в старом блокноте, перечитал его
и был рад ему, как нечаянному сви-
данию. Господи, сколько лет про-
шло! И какие это были годы! Словно
тучей понакрылось русское небо. А
там светит всё тот же немеркну-
щий день.
Тогда я только приле-
тел в Красноярск и ещё прий-
ти в себя не успел, как уже прямо на
другой день надо было собираться
на юг края, на реку Амыл, потому
что Виктор Петрович давно дого-
ворился о такой поездке и справед-
ливо не намерен был менять свои
планы из-за моего приезда. И теперь
мне не хочется ничего менять в Фото из фондов библиотеки-музея В. П. Астафьева в Овсянке

141
 И это всё о нём
рождения, беспартийного, образование шесть клас-
сов, несудимого, почему и спят так спокойно...
За дивногорской плотиной дождь перестал, и
Виктор Петрович радостно тыкал пальцем за окно
машины на всякий марьин корень или красоднев,
гордясь их вызывающей нелесной красотой, словно
сам их тут все посадил. Ветреницы долгоногие, не-
виданные, клонились под тяжестью невестно-белых
лепестков.
– Мама-покойница любила этот цветок. И теперь
вот во мне только и осталось от неё, что ветреница
да её песня, которую я поминал в «Последнем по-
клоне»...
– А красоту-то видишь, товарищ Курбатов? По-
нял, поди, что у нас это называется «Швейцарией»?
Теперь ведь везде, как вода и красиво – так Швей-
цария. Поеты...
А до Хакасии доехали просто с сухим пыльным ве-
тром. Худые свиньи по дворам сразу убеждали, что
живут сами по себе и не тревожат хозяев просьба-
ми о пропитании. Лошади паслись по степи в лило-
вых ирисовых полях, как на декадентской картинке.
Курганы дышали древним покоем. Было хорошо
глядеть на всё это, такое новое, и иногда хотелось
тоже ткнуть пальцем и восхититься, но я не мог
оторваться от беседы, где среди обычной дорож-
ной необязательности, продиктованной тем, что за
окном или что попадается на дороге, вдруг могли
вспыхнуть дорогие детали. Ведь я, увы, ехал не «сам
по себе», а с командировкой «Дружбы народов» в
кармане, и от меня ждали не пейзажных зарисовок,
а обстоятельной беседы и желательно – о войне. И
я, конечно, как умел, всё старался ускорить события,
подтолкнуть Виктора Петровича в нужную сторону.
Но подтолкни-ка его – у него-то командировки нет.
Он живёт предчувствием рыбалки, радуется отдыху,
дороге, и я теперь уже никак не вспомню, почему не-
обходимые мне сокровища всё-таки оказывались в
моём дневнике.
– Я написал «Арию Каварадосси» за одну ночь. По-
шёл среди ночи на кухню заварочки попить и так в
трусах и просидел за столом до утра, едва поспевая
за собой. Силы были. Сейчас вот тоже писал рассказ.
Всё вроде продумал. А вот застопорило и всё. Хоть
бросай. А материал живой – чувствую, не пускает. Но
и вперёд нейдёт. Пошёл в наш березнячок в Академ-
городке, походил, подумал, а потом и спрашиваю
себя: а уж не роман ли это? И всё сразу пошло! Я во-
обще теперь думаю, что рассказ – жанр романный.
Из него не сделаешь повести, а роман часто внутри
сидит...
Я помалкиваю, а сам вспоминаю его рассказ «Яс-
ным ли днём». Ведь подлинно – целая жизнь. Роман.
Приехали в село Каратуз. Кто-то тотчас и рас-
шифровал – Чёрная соль. И гостиница уже с именем
цели нашего путешествия – «Амыл». И на стене пер-
вым среди обязательного гостиничного набора ус-
луг чьей-то иронической рукой вписано: клопы.
Вечером председатель райисполкома принима-
ет Виктора Петровича в сельском кафе «Казачье»:
малосольный хариус, жареный ленок с молодыми
побегами папоротника (село поставляет их в Япо-
нию вместо грибов в обмен на товары), крупные
142
сибирские пельмени, чай со здешним травяным мё-
дом, густой, как туман. Председатель не забывает по-
хвалиться, полагая, что Виктор Петрович при случае
может «вставить в книжку».
– Селу 250 лет, а асфальт только с моего време-
ни – скоро десять лет. И круговую дорогу я тут про-
вёл, чтобы в селе не пылили. Телебашню вот в сто
тысяч построил, выкроил из местной экономии...
Секретарь райкома тоже радуется Виктору Пе-
тровичу и отводит душу, рассказывая, что давно в
руководстве и хорошо помнит, как гноили здешние
замечательные арбузы – маленькие, с тонкой кожей,
которые хорошо было солить, – потому что госпо-
ставки присылали молдавские арбузы, толстокожие
и безвкусные, и надо было запахивать свои, чтобы
продать чужие. А на будущий год уже своих-то и не
сажали. И в Шушенском, рядом, тоже перестали ими
заниматься. Виктор Петрович тотчас подхватывает,
что он тоже помнит, как плавили здешние арбузы в
Красноярск по Енисею на плотах и они с ребятами
плавали клянчить. И мужикам было не жалко. Они
бросали ребятам арбузы, и те толкали их перед со-
бой «кумполом» к берегу и там, отпыхавшись, раска-
лывали о камни и ели.
И оба наперегонки поругивают советское хо-
зяйство с этими его госпоставками, которые свели
не одни арбузы и великолепные здешние яблоки и
даже помидоры. И тут же неожиданно для собесед-
ника Виктор Петрович зло говорит: «Ваш-то, лысый,
знал, куда в ссылку ехать – арбузы, яблоки. Рай!» Се-
кретарь сначала не может понять – о ком это он. По-
том понимает и медленно бледнеет и оглядывается
на председателя райисполкома, но тот «не слышал».
И секретарь успокаивается. А уж там Виктор Петро-
вич, войдя во вкус беседы, пошёл сыпать свои заво-
раживающие истории. И тут только слушай.
– Тут от вас недалеко, малость поюжнее, живёт
мой друг Пётр Герасимович Николаенко, который
вытащил меня, раненого, с поля боя. Вот был здоров.
Когда он вернулся с фронта и узнал, что, пока он там
бился с врагом, местный председатель бился по но-
чам с бабами и тиранил их поставками и займами, он
вытащил этого председателя из постели и пустил по
деревне нагишом, чтобы бабы посмотрели на него
днём. А когда парторг начал ему в правлении читать
наставление с цитатами из Маркса, мой Петро Ге-
расимович сгоряча и его пустил в окно правления,
так что они (вдвоём с Марксом-то) высадили раму
и пали под окно с громом и битым стекольным зво-
ном. А уж чего они там со своим Марксом кричали,
Петро Герасимович не слушал, потому что уронил
кручинную голову на пудовые свои кулаки и запла-
кал от несправедливости жизни.
А когда собрался до хаты, зазвонил телефон. Пе-
тро, как бывший связист, автоматически снял труб-
ку: «Чого тоби?» А оттуда: «Председателя». – «А його
нема. Я його пустив по селу голяком». – «Тогда пар-
торга». – «А я их з Марксом покидав в викно». – «А ты
кто же такой?» – «Да Николаенко, Петро Герасимо-
вич, з фронту вернувсь, а воны тут, суки...» – «А я, –
говорит трубка,– секретарь райкома такой-то, тоже
с фронта вернулся. Раз ты там всех в окно покидал,
то ты и будешь председателем». И Петро потом всег-
 И это всё о нём
да говорил: «А що я мог зробыть. Я ж партейный. Ты- реке. Глухой, но ещё шустрый и сразу хвалится, что
то, – говорит, – как-то на фронте вывернувсь, а я не ещё кидает с таким же глухим и старым товарищем
мог. Так доси и маюсь. И на що мени було брать той сетчонки на реке. Виктор Петрович вышел, смеётся:
телехвон!»... – Ох поглядел бы я, как они вдвоём ночью бра-
Вечером в гостинице Марья Семёновна смешно коньерят. Боятся, орут друг на друга, оглядываются,
передразнивает Виктора Петровича, как он, «выста- больше, поди, в штаны, чем в мешок накладывают,
вив пузо», похаживает перед ней и говорит, интри- но всё-таки – на реке, хозяева всё-таки, мужики при
гуя: «А я название рассказу придумал». И не говорит деле...
какое. При этом Марья Семёновна и сама выстав- В красном углу Никола строгого и редкого пись-
ляет живот и тоже прохаживается, как якобы про- ма, никак не меньше, чем трёхвековой давности. Хо-
хаживался Виктор Петрович, что необыкновенно зяйка с порога спрашивает: «В Господа-то веруете?»
смешно. А название-то «Стукач с хвостиком», кото- – и перед дорогой благословляет.
рое одно только прочтут – и рассказу конец, даже до Отплыли вместо одиннадцати, как намеревались,
первой строки не дойдёт! полвторого. Виктор Петрович спокоен.
– Ничё. Я так и думал, когда мне про
одиннадцать сказали, что к часу можно
ждать. Мужики ведь ещё поувёртываться
должны – может, других пошлют, может,
мы сами раздумаем – всегда может что-
нибудь случиться...
Шли хорошо, ходко. На двух лодках, по-
тому что было нас для одной лодки много-
вато: кужебарские мужики Алёша с Кешей
(Иннокентием, конечно, но его, наверно,
звали так только раз – в день крещения)
да из Иркутска Михаил из писательской
конторы. Скалы, как на Чусовой. Это мы
сразу с чусовлянкой Марьей Семёновной
отметили. Виктор Петрович сунулся вы-
черпывать воду, оскользнулся – бултых.
Измочился и всё ворчал, что стал стар и
неловок. А тут и наш Кеша после бессон-
ной ночи и стаканчика на повороте – туда
Тёплая встреча в Овсянке. же. И тоже хоть выжимай. Кажется, это не-
Фото Валентины Швецовой ожиданно подбодрило Виктора Петрови-
ча, и он стал глядеть веселее.
18 июня 1983 года А река всё в гору и в гору! Так и видно, что вся буд-
то ступеньками идёт – перекат на перекате. Тридца-
Выехали из села, когда над рекой ещё лежал туман, тисильный мотор тянет с надсадным криком. Лодка
но даль уже была чистая и впереди синели Саяны с почти стоит, и гул, как на Тереке («Терек воет, дик и
плешинами снега в распадках на северных склонах. злобен...»). Горы впереди всё выше, снега на них всё
Незаметно доехали до села Кужебар («Соболь есть»), чаще. Плавивший нашу лодку (здесь не возят, а пла-
откуда уже должны были пойти на лодках. Виктор вят) Кеша, между прочим, обронил на развилке: «Вот
Петрович оглядывался как-то во все стороны сразу пойдём левой матерой – там начнётся настоящая
и не мог нарадоваться: дурь».
– Вот это Сибирь! Вот она, матушка! А я уж думал – Чем-чем пойдём? – переспросил я, вспоминая
– её нет. Не-ет, коммунисты ещё не всю извели. Тут ещё так недавно прочитанное распутинское «Про-
мужик ешё держится. Гляди, какие заплоты, резь- щание с Матёрой».
ба, стайки какие, палисадники. Чистота, богатство. – Левой матерой. А чё?
А цветы-то, цветы у баб на окнах! Красота! Вон тот, А я уж и сам догадался, что «матера» здесь –
гляди, жёлтый – чистый Китай, до него тут недалеко. стрежневое течение, «борозда» реки. И сразу увидел
Сбежал цветок от товарища Мао. А колоды-то как хо- и название распутинской повести шире. Не просто с
роши. Тут мужики шпангоуты на лодки гнут. Или вон ещё одной деревней прощание, а со стержнем ее, с
погляди, печь в землянке, где полозья на сани и дуги основным, живым течением.
заворачивают – хоть бы щепочка где. Одни только Как и обещал Кеша, дальше пошло ещё сложнее.
вон «Борисы Николаичи» хрюкают, как больные, тя- Скоро лодку пришлось тащить бечевой, потому что
жело себя носить. А этот-то, этот, гляди, залез на под- на шесте нечего было и думать вытянуть. Мотор ца-
ругу свою. А почё – забыл, задумался. Про социализм рапал дно, да мы уж и сломали два винта о камни,
соображат... когда прыгали через предыдущие перекаты. Именно
Купили на всю рыбалку двадцать «маленьких» и прыгали – сначала надо было навалиться на корму,
десяток буханок хлеба. А уж хлеб, хлеб! Прямо из поднять нос повыше, а потом разом броситься в
сельской пекарни. Не отними – весь умнёшь. Зашли нос, чтобы поднять мотор. И лодка, крича от усилия,
перед дорогой к отцу одного из наших вожатых по ползла дальше. И вот – в бурлачество. Так и дотянули

143
 И это всё о нём
до места назначения – ключа Горячего. С пасекой и
зимовьем.
Кеша долго матерился, увидев на двери зимовья
замок. «Никогда такого не было, чтобы в тайге запи-
рали дверь. Вдруг человек идёт, устал, вдруг я про-
мок...» – и спокойно курочит замок топором. А уж
там пошло. И печь разошлась. И костёр обрадован-
но затрещал, и «маленькие» наши оказались очень
к месту. А там и звёзды повысыпали поглядеть, что
за люди. И уже радостно было вспоминать день, и
перекаты, и как кувыркались в воду Кеша и Виктор
Петрович.
– Мы когда к Днепру подошли, тоже оказалось,
никто «плавать не умеет». «Разучились» все. А мне уж
разучиться было нельзя. В любую бумагу погляди –
на Енисее вырос, кто поверит. А река голая, как стек-
ло. Всё немец, паразит, прибрал, до щепочки. Нет, ду-
маю, рыбачили же хохлы на чём-нибудь, не с берега
же с удочкой – не ребятишки. Должны быть какие-то
плавсредства попрятаны. И нашёл – затопленную
дубовую колоду в старице. Связь переправил. А на
реку оборачиваться боязно. Светло как днём, хоть
переправлялись в самую серёдку ночи. И наглу-
шило нашего брата, как рыбы. Плывет солдатик-по-
койничек, отмаялся. Умели плавать, не умели, при-
творялись, храбрились – все одинаковы и все здесь,
потому что так уж эта война была придумана, что и
обстоятельный мужик не держался. А какая-то пад-
ла-политрук придумал плавсредство в виде плащ-
палатки, набитой сеном. Сам, курва, на таком сене
не поплывёт. Вот и несёт покойничков. Из двадцати
пяти тысяч закрепилось на берегу три тыщи восемь-
сот. Зарылись в откос, как стрижи. А поворачиваются
солдатики на родной берег, а там музыка, бля... Кино!
Прислушались – «Цирк» показывают с Орловой. Гу-
ляют политруки! Победу празднуют – плацдарм они
захватили!..
Виктора Петровича положили на нары. Сами по-
местились на полу, на плащ-палатке (жалко, без по-
литрукова сена), перетягивали её друг у друга всю
ночь, зябли, ворочались без конца, били комаров.
Кеша даже храпеть умудрялся – свой комар его не
трогал. Ночь была долгая. (...)
20 июня 1983 года
Всё утро шёл дождь. Виктор Петрович, узнав, что
убили козу, поворчал: «Ну молодцы, молодцы», но
как-то не сердито. Видно, тут так и надо. Тайга как
тайга, тут законы свои. Застрекотал вертолёт. А мы
и позабыли, что выборы, что не только Виктора Пе-
тровича выбирают, но и самому ему надо выбирать
«беспартийного, несудимого» (других бы не стал).
Вертолёт покрутился, покрутился, ища место по-
садки, не нашёл и улетел. Остались мы без избира-
тельного права. Но всё равно хватили по рюмочке
за депутата краевого Совета Виктора Петровича
Астафьева и за его избирателей, а потом и за Ма-
рию Семёновну и Виктора Петровича как за блок
коммунистов и беспартийных, потому что «Маня у
меня в партии с рождения и мою идеологическую
чистоту блюдёт». Потом он начнёт собираться на
рыбалку и, выбирая очередную мушку, хвалиться:
144
«Ещё чусовская. У меня всё лучшее чусовское, на-
чиная с жены».
Ну, а тут по случаю праздника началась у кужебар-
ских мужиков стрельба по котелкам и бутылкам.
– Ох, не люблю я эту чалдонскую пальбу. Как вы-
пьют, так пошёл полоскать – того гляди убьют...
И ушёл рыбачить. А мы попели всласть и «По ди-
ким степям Забайкалья», и «По Дону гуляет», и Кеша
всё удивлялся, откуда я знаю их «сибирские» песни.
Потом думали снова податься на реку, но дождик не
переставал, и Алёша пошёл спать, а Мишка с Кешей
потащились на лабазы под молитву Виктора Петро-
вича, «чтобы обошлось без выстрела». Вернулись за-
темно и действительно без выстрела. Долго сидели
у костра, вспоминая все виды рыбалок и все реки
страны. И как-то опять оказались на Днепровском
плацдарме.
– Маршалы (всегда он ставил ударение так. – В. К.),
они уж напридумывают чё-нибудь вроде нашего от-
влекающего прорыва. Не люблю я их, курв, больше,
чем немцев. Те враги – там всё понятно. А эти-то как
могли нам в глаза глядеть. Как мы там ночью жрали
сырую рыбу. Сколько её плыло вместе с солдатика-
ми – воды не видать. Мучились потом поносом. И
крысы по плащ-палатке – шурх, шурх. И чувствуют,
падлы, лапами тело, сразу на другого, и там, слы-
шишь, – жрут, визжат, пьянеют от мертвечины. Я по-
том у Ремарка «На Западном фронте...» прочитал о
крысах и сразу вспомнил...
21 июня 1983 года
Утром простились с Алёшей и Мишей – отправи-
ли в Кужебар, а сами подались вверх по Амылу. Река
уже пошла между гор, высоких чистых кедрачей.
Пасеки стали одна за другой выходить к откосам.
Царственный покой и вечность осязательно стояли
по берегам. И уж какие тут разговоры о войне, но я
именно тут вспомнил мысль рано умершего поль-
ского поэта Эдварда Стахуры из его дневника, что
убить нельзя только безоружного человека. Мысль
была старая христианская, но каждый раз почему-то
поражающая и враждебная здравому смыслу агрес-
сивной, не любящей такие мысли истории. Виктор
Петрович долго не думал:
– Может, в высшем смысле и так, да только че-
ловечество давно остервенилось и этому высшему
смыслу дороги не даст. В Туркмении мне рассказы-
вали, что археологи выкопали государство высоко-
го расцвета, не ведавшее оружия и насилия, доволь-
ствовавшееся земледельем и плодами культуры.
Так татары не просто их на нет свели, а вырезали с
каким-то особенным озлоблением. Вооружённый
человек – это совсем другой человек. Они с без-
оружным почти разного вида, и в согласии им не
жить. Жалко хорошую мысль Стахуры, а только свету
ей не видать...
Забрались повыше, а потом стали потихоньку
спускаться от переката к перекату. Рыбалка пошла
получше. Виктор Петрович оживился и повеселел.
Полавливал потихоньку, но тема, видно, застряла, и
он её не забывал:
– Ты всё меня пытаешься убедить, что понимание

войны меняется в сознании. Меняется, да не совсем.
Зайди вон в магазин, где инвалиды получают свои
пайки. Изувеченные люди сидят, коротают очередь,
вспоминают. И редко кто по-хорошему.
И мораль, в общем, одна: хрен с ними, с пайками –
могли и вовсе не давать, только бы войны не было. И
не себя уже, а детей своих жалеют. А тут последний
раз прихожу – является такой подтянутый, бойкий,
не спрашивает, кто последний, а пускается в выяс-
нения, кто первоочередник, а кто, значит, во вторую
очередь. Смотрю, мужик, кривой, вроде меня, морда
калеченая, уже задёргался: «Тут все первоочередни-
ки, комиссар!» Тот с ходу: «Что такое? Вы кто такой?
Почему комиссар?» – «Видно птицу по полёту». Так
что вот у этих «первоочередников» ничего не меня-
ется...
(....)
22 июня 1983 года
И это всё о нём
роги Саян, родной Амыл. И спокойно думалось, что,
наверно, хорошо умереть здесь, быть утешенным
долгим тёплым вечером, зелёной беседой берёз
под чуть заметным ветерком и лежать под толстым
лиственным старообрядческим крестом в два метра,
на котором вырезаны стамеской местного столяра
простые буквы: «Здесь раб Божий Николай, Тимофей,
Пётр»... Как на перекличке в день Страшного Суда,
где все правы и встают перед Господним взглядом
для теперь уже подлинно вечной жизни в небесном
своём Кужебаре над небесным Амылом.
В избе душно. Крик не угомоняется. Трёхсотлет-
ний Никола глядит из угла укоризненно и смиренно.
Старики маются. А Виктор Петрович под горьким
взглядом Марьи Семёновны, которая знает, как он
будет страдать завтра, радостно смотрит, как поляки
колотят кого-то в футбол, весело и погромно. Нако-
нец устаёт и он. Тяжёлый сон в настырных мухах не
приносит облегчения.

(...) Комар разошёлся – ни удочку взять, ни вёсла. 23 июня 1983 года

Солнце жарит, вода сверкает. Хариус прыгает за
мушкой, но не берёт. Балуется. Толкнёт и в сторону. Мы оставляем село, реку, дорогих Алёшу и Кешу
«Поправлялись» после Валеры. Виктор Петрович и под ворчанье медленно оттаивающей Марии
только открыть успел, передал мне, а я и урони в Семёновны катим опять через Хакасию, мимо ху-
перекат – говорю же, комары, как звери – только от- дых свиней и лошадей в ирисовых полях к родной
бивайся. А она, матушка, последняя. Ну, думаю, всё. Бирюсе, дивногорской «Швейцарии», уже в ночи
Убьют. Виктор Петрович хмыкнул, но внутри тоже мелькнувшей Овсянке, в которой так хотелось
похолодел. А выдернул я её полную, сверкающую, остаться, – домой, в порядок работ, припасённых
и оказалось, что только долил малость, а не пролил. для меня чтений, в обычный строй командировоч-
Родная река – понимает, что к чему. ных забот до отъезда.
...Вечером прощались с Кужебаром. Кеша наяри-
вал на баяне. Алёша всё пытался спеть культурного ***
Баснера, а Виктор Петрович, смеясь, перекрывал А этот счастливый сон – навсегда позади. Во вся-
«Дикими степями» и нет-нет просил Кешу сыграть ком случае, мой нечаянно нашедшийся дневник на
«по заявкам трудящихся» композитора Будашкина этом смолкает.
«Ой, тайга, тайга густая!».
Я ушёл в село поглядеть
на дорожку – когда ещё
судьба занесёт. И занесёт
ли? И не мог нарадоваться
покойному вечеру, зака-
ту, теплу. Какой-то Коль-
ка долго кочевряжился
на тракторной тележке,
пугая кур и собак, виляя
по деревенской улице,
пока не ухнул в канаву и,
к радости баб, не пере-
вернулся вместе с теле-
жкой. Бабы весело крича-
ли товаркам вдоль улицы:
«Нюрка, Фенька, Любка,
иди погляди, как Колька
кверху жопой лежит!» И
всё это тоже отчего-то
было мирной частью ве-
чера и дышало покоем.
Кладбище стояло высо-
ко на чистом холме и было
тоже домашнее и при-
ветное, как сам вечер. Овсянка. На берегу Енисея с кинодокументалистом
Михаилом Литвяковым. Эх, думы мои тяжкие!
Всё село на виду, от- Фото из личного архива М. С. Литвякова

145
 И это всё о нём
Александр МОРШНЁВ – сибиряк, преданный сын «приамыльского, присаянского,
глухоманево-дикарского» края, где так любил бывать Виктор Петрович Астафьев.
Этот уникальный уголок первозданной природы благодатной своей красотой и
тишиной действительно исцеляет души. Живёт Александр Михайлович в Верхнем
Кужебаре, об этих местах вы только что прочли в дневниках Валентина Курбатова.
Преподаёт историю в родной Верхнекужебарской средней школе имени В. П. Астафьева.
Его перу принадлежат стихотворения «Звенела честностью душа», «Астафьев
с нами говорит», «Совести солдат», посвящённые любимому писателю. Школа
известна и своим краеведческим музеем, который работает по замечательным
патриотическим программам, осенённым общим призывом: «Наш Кужебар, храни
себя, храни!». Александр Михайлович – автор поэтических сборников «Чудо-мир», «Амыльские зори»,
«Сторона моя кужебарская», «Жизни круг», таёжные стихи его дышат любовью к родной земле:
«В тяге к жизни цепка и упорна, ты любима, тобою горжусь. Ах, деревня, России опора, деревянная
матушка-Русь!»

Жизни круг
Александр МОРШНЁВ

Таёжные стихи

Крещенская тайна Ты прекрасен и роскошен,

Был и есть векам назло.
В морозной стылости купели
Свята вода, и, вере дань, Приамыльский, присаянский,
В зелёном хвойном ожерелье С родниковою водой,
Курится паром Иордань. Глухоманево-дикарский
Мир предгорий голубой.
Всё как всегда, окован стужей
И втиснут в панцирь льда Амыл. Убедился – точно знаю,
Зимою-крепостью овьюжен, Хоть порой суров и дик,
В январской лютости застыл. Красота твоя такая
Не пугает ни на миг.
Спит, убаюкан, успокоен
И снежной шубою укрыт... Здесь волнующе знакомы
Глубокий сон его устроен, Очертанья гор вдали
Но сказкой зимней не забыт. На небесно-синем фоне,
как гиганты-корабли.
В подлёдном, зыбком, тёмном царстве
Чуть тихим шёпотом звучит В благолепии природном,
Вода, нет струйного ухарства, Где тайга Саян – красой,
Крещенской тайною молчит. Я безбрежно и свободно
Воспеваю край родной.
Впитавши хлёсткой стужи силу,
Хрустально-светла и чиста, Цвет калины
Своей прозрачностью красива
Струисто-дивная мечта. На яру, высоком, чистом,
Разбежавшись на краю,
Порой январскою в купели Полыхнула белым птица –
Чуть тихим шёпотом звучит Цвет калины узнаю.
Вода, и в хвойном ожерелье
Крещенским таинством молчит. И в соцветиях кипенных
Белоснежной чистоты
«Приамыльский, присаянский, Дней июньских, незабвенных –
глухоманево-дикарский...» символ летней красоты.
Зов лесов, болот обилье, Строй красавиц-елей хвойных,
Перелески чередой. Как зубчатый хоровод,
Величавой вольной ширью И калина – прутик стройный –
Сердцу дорог край родной. Здесь цветёт из года в год.
Взор куда бы ни был брошен, Всем ветрам открыта вольным,
В мысли что бы ни пришло, Гибко гнётся, но стоит.
146

Семафор тайги раздольной
Машет белым – путь открыт.
Светлой радостью лучистой
Переполнен ясный день.
Кипят гроздья нежно-чисты,
Тучки дарят ласку-тень.
Яркой доброю наградой
Разбежавшись по краю,
полыхнула белым птица –
Куст калины узнаю.
Ночь на Ивана Купалу
В ночь июльской луны
На Ивана Купалу
Ждёшь подарка судьбы,
Будто прошлого мало.
Оживают в ночи
Сказки-тени былого.
Соловьиный почин
Зачарует любого.
Тёплым дышит земля,
Чуть туман появился.
Благодатны края,
Где счастливым родился.
Как размеренно ночь
Пеленает округу,
Даже тайной не прочь
С ней делиться, как с другом.
Лунный диск чуть плывёт,
Всё причудливо, тенью.
Что меня завтра ждёт
Под небесною сенью?
Жду подарка судьбы,
Будто прошлого мало,
В ночь июльской луны
На Ивана Купалу.
Лебеди
В Покровный день, что тихий и святой,
Когда снег землю тихо пеленает,
Увидел белых птиц, и над собой
Услышал клики лебединой стаи.
Так величаво, вольно, широко
Мир неба чутко опахнув крылами,
В пролёте плавном дивно и легко
Замкнули круг под сводом-облаками...
Притихший лес в безмолвии реки
Неслышно попрощался с птичьим клином.
Лишь ветви пихт, страдая от тоски,
Махнули вслед пути-дороги длинной.
Их ждут-манят далёкие края,
Где нет зимы, морозов, ветра-вьюги...
И каждый год, печаль в себе тая,
И это всё о нём
Летят, собой рискуя, в жизни круге.
Смотрю вослед летящей красоте,
А снег всё тихо землю пеленает...
Ведь первый раз не в сне и не в мечте –
В тайге увидел лебедей я стаю.
Саянское предзимье
Зарозовело на востоке
Ноябрьской утренней зарёй.
И новый день в своём истоке
Красив предзимнею порой.
Ультрамариновое небо
С глубокой синевою гор,
Да в сочетанье с лёгким снегом –
Саянский вычурный узор.
Зубчатою пилой-грядою
На фоне чистоты небес,
Любуясь будто бы собою,
Лежит, раскинув пики, лес.
Привычным контуром – вершины,
Надёжных стражей полукруг,
Всё стерегут покой долины
И внятность тишины вокруг.
Зарёю утренней обласкан
Саянский пояс-исполин.
Весь в ожиданье зимней сказки,
Страж плоскогорий и равнин.
Опора России
У кромки леса, близ реки,
Притихнув в стуже зимней,
Раскинув света маяки,
Ты дремлешь ночью длинной.
Амыл с ледовой толщиной,
В снегу пушистом лес,
И дым из труб порой ночной
Струится до небес.
Тиха и бесконечна ночь,
Облита лунным светом.
Неспешно улетает прочь
Вой пса унылый где-то.
Умаявшись в трудах дневных,
Лежит село родное.
Открыто в помыслах своих,
Бесхитростно-простое...
Извечно мудрой чистоте,
Земли душой касаясь,
Деревни быт сродни мечте
Жить, к счастью прикасаясь.
В тяге к жизни тяжка и упорна,
Ты любима, тобою горжусь,
Ах, деревня, России опора,
Деревянная матушка-Русь!
147
 И это всё о нём
Анна КОВАЛЁВА – коренная сибирячка, родилась в д. Берёзовке Боготольского района
Красноярского края в семье учителя, кандидат педагогических наук, доцент кафедры
современного русского языка и методики, преподаёт в Красноярском государственном
университете имени В. П. Астафьева, с 2008 года руководит научно-исследовательс-
ким центром В. П. Астафьева, в котором успешно ведётся исследовательская работа
по актуальным проблемам лингвистики и литературоведения. Анна Михайловна –
организатор Всероссийских конференций с международным участием, посвящённых
творчеству В. П. Астафьева, в которых приняли участие учёные-астафьеведы из
Москвы, Санкт-Петербурга, Польши, Франции и Китая.

По родству славянской души

Анна КОВАЛЁВА

Польская тема в творчестве В. П. Астафьева

В
иктор Петрович Астафьев – наиболее извест-
ный в мире и широко переводимый сибирский
писатель. Его произведения переведены на 22
языка и изданы в 28 странах. При жизни писателя
было осуществлено немало переводов на европей-
ские языки: на английский – 9, на болгарский – 15, на
венгерский – 8, на голландский – 3, на датский – 2, на
испанский – 2, на немецкий – 13, на норвежский – 1,
на польский – 14, на румынский – 2, на словацкий – 8,
на финский – 3, на французский – 4, на чешский – 13,
на шведский – 2.
Первой на иностранный – польский язык была
переведена его повесть «Звездопад» в 1961 году и
была опубликована в ежегодном сборнике русских
рассказов. Несмотря на сложность интерпретации
астафьевского стиля (обилие диалектизмов, жар-
гонизмов, идиом, индивидуально-стилистических
метафор, окказионализмов, широкое использова-
ние инверсии и др.), произведения писателя всё
чаще становятся объектом научного исследования.
В статье «Явные и скрытые сложности в изучении
творчества В. П. Астафьева» Т. М. Вахитова отмечает:
«Астафьеву с его сложной и тонкой психоменталь-
ной структурой всё время хотелось ускользнуть
назад, в прошлое. Ему всё время хотелось вернуть-
ся к каким-то заповедным местам, найти что-то
утраченное, что могло бы успокоить его сердце, на-
сытить его мысль. В прошлом он чувствовал себя
как в настоящем – спокойно, эмоционально уравно-
вешенно» [Вахитова, 2012. 4].
Огромной любовью к местам, где прошло детство
Астафьева, пронизан рассказ «Далёкая и близкая
сказка», в котором автор с уважением говорит о сто-
роже Васе-поляке, о таинстве, которое несёт в себе
музыка, об одиночестве людей, о любви к своей ро-
дине. Вася-поляк был не таким, как все деревенские
люди, жил неприметно, мирно, зла никому не причи-
нял, люди редко заходили к нему в сторожку. Но в
этом тщедушном с виду человеке была удивительная
внутренняя сила, чувство собственного достоинства
и огромная любовь к музыке. Именно она помогала
ему переносить одиночество, уносила его мыслями
на родину – в Польшу, где он никогда не был, но о
которой тосковал. А скрипка была единственной
ценностью в его убогом жилище.
В один из вечеров ранней осени герой рассказа,
деревенский мальчишка, услышал Васину скрипку.
Голос скрипки навевал главному герою воспоми-
нания о матери, о её болезни, об одной девочке, у
которой сохла рука... Музыка разожгла в душе огонь,
но она же его и потушила. Такова была сила её воз-
действия на героя рассказа. С горечью Вася-поляк
говорит: «Если у человека нет матери, нет отца, но
есть родина – он ещё не сирота... Всё проходит: лю-
бовь, сожаление о ней, горечь утрат, даже боль от
ран проходит, но никогда-никогда не проходит и не
гаснет тоска по родине». Эти слова заставили маль-
чика задуматься о своей жизни, понять, что и он не
сирота. А то, что недосказал Вася, договорила его
скрипка.
Тема «Русско-польские культурные и личные свя-
зи Астафьева» занимает особое место в творчестве
писателя в его рассказах: «Домский собор», «Чтобы
боль каждого», «Лес Аденауэра», «Мультатули», «В
Польше живёт "сибиряк"», «Всему свой час», «Раз-
думья в небе», «Аве Мария», «Божий промысел»,
«Испанский гриб», «Маркес, не умирай», «Печален
лик поэта» и др. Исследователи его творчества по
этому поводу высказывают разные предположения.
А.  Ф.  Пантелеева причины такого интереса к теме
видит и в ранении в годы Великой Отечественной
войны на польской земле, и в поездках в Польшу уже
после войны, и в том, что его сердцу ближе всего
славянское начало.
Этому можно найти подтверждение в выступлении
Астафьева на VII съезде писателей СССР, который
проходил в начале июля 1981 года. Он вспоминал,
как первый раз был за границей – в Польше, рас-
сказал писателям о посещении имения Потоцких не-
далеко от города Жешува, вспоминая, каким разру-
шенным и страшным было это место во время войны,
как погибли два человека – поляк и узбек, пытаясь
«воскресить» разрушенную скульптуру Венеры. Этот
случай описан в рассказе «Как лечили богиню».

148
 И это всё о нём
Виктор Петрович во руя по телевизору кос-
время поездки обращал метическую продукцию
внимание на всё, что ви- своего знаменитого на
дел: как старая польская весь мир предприятия
крестьянка пропалывала «Поллена», перечислял,
небольшое поле, в Со- что его фирма выпускает
ветском Союзе не было и собирается выпускать.
таких маленьких полей, Далее Астафьев пишет:
а обрабатывали химией. «Поляки же без юмора ни
Ещё ему запали в душу шагу, и выступающий не
два дуалистически-по- был бы поляком, если б не
лярных образа – старый съюморил даже в деловой
поляк с девочкой, на- передаче. В конце переда-
правляющиеся в костёл, чи он поднял грустный
где дед, по-видимому, го- взор и заключил: «Ясно-
товил ребёнка к чуду, ра- вельможнэ паньство!
достной встрече с таин- И всё это делается для
ственным и прекрасным погибели нас, мужчин».
миром. Другая пара  – В.  П. Астафьев считал,
опять же старый поляк, что только зрелый народ
но с мальчиком, которые способен на юмор, к та-
убирали кладбище, и дед Польский друг Виктора Астафьева писатель из Жешува кому народу он относил
Збышек Домино на встрече с красноярскими поляками
внушал ребёнку мысль о из Дома польского в Красноярске. поляков.
том, что войны не при- Фото Нины Горбачёвой Ответный интерес
носят счастья. польских читателей и
Тёплые отношения связывали его с польским исследователей к Астафьеву был достаточно велик,
писателем Збигневом Домино. В статье «Детство в в частности, существует довольно значительное ко-
Сибири» А. Борковска пишет о том, что впервые два личество работ по анализу его произведений 1960–
писателя встретились в 1975 году, когда в путеше- 1980-х гг., однако, по свидетельству Ирены Рудзевич,
ствии по Польше писателя сопровождал Збигнев достижения последних лет неизвестны широкому
Домино, именно тогда Астафьев познакомился с его читателю и мало включены в научный обиход. Для
биографией. Оказалось, что каждому из писателей большинства польских исследователей главным в
пришлось страдать на родине другого: «Когда крас- мировоззрении Астафьева является постановка и
ноармеец Астафьев воевал с немцами на жешувской поиски решения сложных эколого-философских
земле – родине Збышека Домино, тот боролся за вы- проблем, особого внимания, по мнению Рудзевич,
живание на родине русского прозаика». здесь заслуживают Валента Пилат и Теодор Сейка.
О дружбе двух замечательных писателей можно Первый рассматривает творчество писателя в
узнать из астафьевского рассказа «В Польше живёт контексте деревенской прозы, её обращения к про-
"сибиряк"», где автор пишет: «Пусть не очень весело, шлому и поисков общечеловеческих ценностей.
зато разнообразно живём – об этом я и пишу другу Второй, обращаясь к рассказам и повести «Послед-
Збышеку в Польшу и знаю, он погорюет за нас, о Си- ний поклон», стремился выявить также индивидуаль-
бири погорюет так же, как горюет и о своей родной, ные особенности художественного мира Астафьева,
до боли любимой Полонии». в том числе мотив памяти, воплощение народной
Астафьев любил театр, часто посещал спектакли, мудрости в образе бабушки, противопоставленной
как в Москве, так и в Красноярске. В рассказе «Всему войне, хаосу, смерти, испытание нравственных цен-
свой час» он с огромной симпатией описывает свои ностей персонажей через их взаимодействие с при-
впечатления о просмотре двух спектаклей: «Месяц родой. Скоро можно будет познакомиться ещё и с
в деревне» И. С. Тургенева, исполняемого труппой исследованием астафьевского творчества А. Бор-
Малого театра в Варшаве, и спектакля-капустника ковской.
по мотивам Шекспира «Башня под пороховницей»,
где играли только женщины, исполняя при этом Список литературы
мужские роли. Писателю оба эти спектакля понра- Астафьев В. П. «Нет мне ответа...». Эпистолярный дневник 1962–2001/ сост.,
вились, хотя они разные и неожиданные. В споре с предисл. Г. Сапронова. Иркутск: Издатель Сапронов, 2009. 720 с.
московским театральным критиком Астафьев раз- Борковска А. Детство в Сибири – Виктор Астафьев и Збигнев Домино /
Творчество В. П. Астафьева в контексте мировой культуры: Всероссийская
мышляет о подлинном новаторстве в искусстве и в конференция с международным участием. Красноярск, 26–27 апреля 2012
качестве хорошего новаторства приводит в пример года/ отв. ред. А. М. Ковалева; ред. кол.; Краснояр. гос. пед. ун-т им. В. П.
спектакли, увиденные в Варшаве. Астафьева. – Красноярск, 2012. – 408 с.
В небольшом рассказе «Показуха» писатель раз- Вахитова Т. М. Явные и скрытые сложности в изучении творчества В. П.
Астафьева, Творчество В. П. Астафьева в контексте мировой культуры:
мышляет об изменении отношений между мужчиной Всероссийская конференция с международным участием. Красноярск, 26–27
и женщиной и, отдавая предпочтение активности апреля 2012 года/ отв. ред. А. М. Ковалева; ред. кол.; Краснояр. гос. пед. ун-т им.
женщин, отмечает, что поляки к этой ситуации отно- В. П. Астафьева. – Красноярск, 2012. – 408 с.
сятся с юмором. В качестве примера он описывает Польская мелодия. Польские мотивы в творчестве В. П. Астафьева. Предисл.
А. Ф. Пантелеева. Красноярск: издатель «Национально-культурное общество
случай, когда один из польских магнатов, реклами- «Дом Польский», 2009. 48 с.

149
 И это всё о нём

Геннадий СТУПИН

***
Любимый мой пейзаж: бурьян и снег, дорога
И небо серое иль сизое над ней.
А ежели стожок да ивняка немного,
То нет и ничего не может быть милей.

А если над стожком иль ивняком – ворона

Да вдоль дороги телеграфные столбы,
То я готов шагать до края небосклона,
И больше ничего не надо от судьбы.

Чтоб только снег скрипел под валенком подшитым

И холодно глазам, а сердцу горячо.
И чтобы ветер пел о чём-то позабытом
Или неведомом, что ждёт меня ещё...

А ежели навстречь мохнатая лошадка

И видящий насквозь таинственный ездок,
То мне, как пацану, и боязно, и сладко,
И только б не спросил: «Далёко ли, милок?»

Поскольку я иду немыслимо далёко,

Минуя россыпи заманчивых огней,
Шуршит в бурьяне снег, теряется дорога,
Всё ниже небо опускается над ней...

А мне, как будто бы за пазухой у Бога,

Всё легче, и покойней, и теплей...
И веет сладкий воздух родины моей.

150
Сибирская школа
Литература * Театр * Музыка

Я верю, что рождается, скоро появится

художник, который будет так умён и велик,
что ему будет по силам творить не только
на ходу, но и на лету, и, возможно, гением сво-
им он наконец образумит людей, научит их
жить в мире и согласии, поможет излечиться
от недугов и недоверия друг к другу.

Виктор Астафьев

Кадр из фильма КГТРК «У астафьевских родников»

 Сибирская школа
Александр ШАХМАТОВ – русский певец, родился на чужбине, в патриархальной
казачьей семье, окончил русскую школу в Китае, колледж и консерваторию в Австралии,
стажировался в Италии, жил и работал во многих странах и всегда и везде был предан
своему Отечеству. В 18 лет покорил Зелёный континент, победив путём всенародного
голосования в вокальном телевизионном конкурсе. Он дерзнул исполнить очень
трудноисполнимую русскую народную песню «Эй, ухнем!». И англоязычная публика
оценила дерзкий выбор самородка из русского рассеяния. Эта победа и определила
его жизненный путь. Александр Шахматов, которого газеты назвали «новой звездой
русского бельканто», проехал с гастролями по всем материкам и везде был тепло
встречен публикой и прессой. «Лос-Анджелес Таймс» писала о нём: «В русском таланте
нет предела!»
Как только открылся «железный занавес», певец, философ и поэт в 1991 году всем сердцем рванулся в
Россию прославлять русскую культуру, он объездил всю страну, был и в Красноярске. В 1999 году получил
гражданство России. С 2000 года живет с семьей в Москве. Родному Отечеству Александр Васильевич
Шахматов посвятил не только песни, но и книги: «Вселенная Россия» – о том, как русские умы и таланты
повлияли на развитие всего человечества, «Русская Россия» – о том, как вдоль и поперёк несколько раз
проехал по шестой части белого света, знакомясь с выдающимися русскими талантами, умами и
простым народом. Написал роман о любви и страданиях женщины «Русская доля», собрал воедино в
русский сборник «Стихи, рассказы, былины, сказки, поговорки, афоризмы...». Воистину, в русском таланте

Я и один в поле – воин?!

нет предела! Впрочем, пусть скажет своё слово сам Александр Васильевич.

С
егодня исполняется 22 года, как я впервые
приехал в Россию, после бурной певческой
карьеры во многих странах мира! 22 года слу-
жения на родной земле, а всю остальную жизнь, с
детских лет, тоже было служение России, но по все-
му миру. Почему в названии стоят два знака – вос-
клицательный и вопросительный – потому, что был
рад ступить на родную землю, где родились мои
русские предки, и из-за того, что не узнал Россию,
о которой мне много говорили мои любимые роди-
тели на чужбине. Первое, что меня ударило, как но-
жом по душе, – то, что слово РУССКИЙ нельзя было
употреблять – устно и письменно.
Когда мне приходилось давать интервью для
Все-советского телевидения, радио, газет и журна-
лов, где я говорил о величайшей и мировой рус-
ской культуре, литературе и искусстве, то все ста-
рались поправить меня на советский лад. Всё это
казалось мне дикостью, и я решил организовать
праздники русской духовности и культуры: «Душа
России», «Сияние России», «Казачий Покров» и «Зов
Руси» – по городам, деревням и областям матушки-
России, в том числе и в Сибири, что и стало чудом –
началом духовного и национального очищения и
восстановления настоящей Отчизны!
Сразу же приступил и к основанию организации
Всемирное русское единство «Великая Россия» –
по всей вселенной, чтобы всем миром помочь лю-
бимой исторической Родине! Стал выступать перед
студентами – в школах и университетах; перед
военными – в училищах, дивизиях и гарнизонах;
перед казаками – в станицах, хуторах и на всех Все-
российских казачьих кругах; на съездах писателей
России и перед простым народом, как на Шукшин-
ских чтениях на Алтае; в музыкальных консервато-
риях и на фестивалях... Принимал горячее участие
в кинофестивале «Золотой Витязь», стоял плечом к
плечу с великим скульптором Вячеславом Клыко-
вым – во время воссоздания «Союза русского на-
рода». Сделал по всей России более 1000 докладов,
концертов, лекций и мастер-классов.
Пришлось бороться и с произволом в Москве,
например, с незаконным и опасным сооружением
ЛЭП, а также защищать русских узников совести,
чести и достоинства – Бориса и Ивана Мироно-
вых и других земляков, некоторые из них, к русской
боли, по сей день ещё томятся в заключении, на
сей раз в демократическом. Удалось мне занимать-
ся этими благими деяниями только 10 лет, так как
после начались перехваты и вталкивание палок в
колёса возрождения русского самосознания – и со
стороны безбожных интернационалистов, и со сто-
роны либералов-перестройщиков, что меня заста-
вило писать книги, которых ныне уже семь.
Но, к сожалению, книги молодёжь читает мало,
она больше времени проводит в Интернете, поэто-
му я решил создать Русскую академию националь-
ного воспитания и образования (РАНВО) в мировых
сетях, и пока что, слава Богу, этот просветительный
орган приносит плоды, то есть получаю много пи-
сем благодарности и добрых пожеланий!
Снялся в документальных фильмах «Притяже-
ние», «Русские гости», «Русская Австралия», «Лицом
к лицу»... За последние два десятка лет появились и
исчезли сотни «патриотических» организаций с ли-
повыми вождями, которые больше думали о себе,
чем о России. А я остаюсь верен себе. Если откро-
венно, то могу сказать, что не зря живу в России,
то есть на белом свете! Знаю, что некоторые неда-
лекие скажут: что это он расхвастался, но меня это

152

не беспокоит – потому что творю я для русского
народа, для Великой державы и подаю пример дру-
гим, что и один вначале может быть в поле воин. С
верою в Бога, любовью, надеждой и истиной можно
достигнуть жизненосных результатов! Поздравляю
себя и всех верных сынов русской земли с 22-лети-
ем служения родному народу и стране! Слава Богу!
Слава предкам и потомкам Великой России!
С Сибирью я связан кровно, отсюда родом мой
отец, он рода крепкого – русского-дворянского-
купеческого-крестьянского-староверческого. Нас,
братьев Шахматовых, пятеро – Павел, Виктор, Нико-
Сибирская школа
Сейчас в родове Шахматовых четыре поколения –
около 50 человек. Старший брат недавно закончил
писать книгу о нашем роде. Родовые корни Шахма-
товых уходят в XV век, в тверскую землю. Мы такие,
мы – тверские! Кланяюсь сердечно родной сибир-
ской земле и создателям и читателям альманаха
«Затесь» и с радостью представляю вашему внима-
нию сибирские отрывки из своей книги.
Александр Шахматов
3 сентября 2013 года
г. Москва

Вселенная по имени Россия

лай, Александр и Михаил. Ещё есть сестра Наталия.

По дорогам Сибири
Сергиев Посад, Москва ту сынов и дочерей, живущих и отшедших в другой
мир на чужой земле, молю простить и помочь мо-
...Я попросил Сашу повезти меня в Сергиев По- ему родному народу здесь, на Руси, очиститься и
сад, так как я дал себе слово первым долгом по- восстановить достоинство православного русско-
клониться и помолиться у раки святого Сергия го человека,чтоб ему жилось спокойно на святой,
Радонежского – чудотворца и заступника русско- намоленной, красивой и богатой земле».
го народа, матушки-Руси! Издалека уже засвер- Перекрестился и приложился к раке, и как толь-
кали кресты и купола храмов Свято-Троицкого ко я отошёл, сразу почувствовал душевное облег-
монастыря. Чем ближе подъезжали к святому ме- чение. А когда вышел из храма, то все встречные
сту, тем сильнее становилась греховная тяжесть. люди мне казались уже знакомыми, как будто я их
Около самого монастыря были толпы людей, при- всех уже видел, как будто я здесь всегда жил. Та-
ехавших со всех сторон, – и все к святому Сергию. кого со мной ещё не было. И после этого момента
Невозможно описать, что было у меня на душе в для меня не существовали ни законы, ни поли-
то время! Все эти великолепные храмы, несмотря тика, ни бюрократия, ни начальство... Впервые я
на то, что очень запущенные и нуждаются в вос- ощутил, что крепко стою на земле, и никто меня
становлении, сияли, благоухали, наполняли глаза не сдвинет. Мы выпили святой воды и, взяв её с
слезами, а душу радостью. собой, только физически покинули святой мона-
К святым мощам чудотворца русского, как и стырь. Потому что моя душа навсегда осталась
нужно было ожидать, длинная очередь, сотни здесь – молиться перед святым Сергием.
людей жаждут прикоснуться к раке. Встали и мы, ...На следующий день программа была насыщен-
грешные, блудные дети Отчизны. И вот я уже в хра- ной, а самое важное, был вечер газеты «Литера-
ме, осталось несколько человек передо мной. И турная Россия» под руководством замечательного
вдруг у меня потекли слёзы ручьем, что было для русского человека и писателя Эрнста Софонова,
меня, по натуре креп-
кого человека, неожи-
данным явлением. Жен- ...Как бы нас ни отрывали от родной земли – оторвать невозможно. Наши
щина, стоящая сзади, гены, душа и кровь не позволят... Русского можно изгнать из Отчизны,
спрашивает меня: «Что но Отчизну из русского человека – никогда!
с вами, молодой чело-
век, вам плохо?» Я гово-
рю: «Да что вы, нет, всё нормально». А слёзы на- где собрались многие известные русские писа-
чинают душить. Потом я говорю ей: «Да вы знаете, тели. Я пришёл и сел незаметно в конце зала. На-
ведь я родился на чужбине, и встать перед святым рода тысячи! На сцену вышел главный редактор
Сергием мне как русскому человеку нелегко, да и и по именам стал приглашать почётных гостей на
тяжесть грехов тоже даёт о себе знать». сцену. Тут я впервые увидел Валентина Распутина,
Теперь уже нет ничего и никого, что бы могло Василия Белова, Игоря Шафаревича, Юрия Кузне-
меня разделить со святителем, я стою на коленях цова... Начались выступления и речи, тема у всех
перед его святыми мощами и молю простить меня была одна: как защитить Отечество от злой ино-
за то, что так долго я бродил по свету... «...Не при- странной напасти, которая направлена на искоре-
касаясь к тебе, отче, молю простить и помолиться нение русского духа, культуры, литературы, быта...
за всех рассеянных кровавой революцией по све- Были противоречивые фразы, некоторые еще

153
 Сибирская школа
было не до еды, тем более когда
стали подъезжать к Тобольской
губернии, где родился наш папа,
Василий Симеонович Шахматов.
Не мог спать, всё уносились мои
мысли в далёкое прошлое, когда
в деревушке появился на белый
свет любимый отец, когда он, ма-
лютка, с братом и сестрёнками
бегал по этой священной земле,
не зная ни горя, ни бед, и не ду-
мал, что так жестоко развернутся
события и он вынужден будет ски-
таться сначала по родной земле, а
затем уйти в изгнание на чужбину.
Рано утром поезд подошёл
к красивому городу Тобольску.
Первым показался монастырь с
крестами и куполами на берегу
великого Иртыша. Не могу объ-
Везде хорошо. Но в России лучше! яснить, какое у меня было ощуще-
ние. Меня, как известного чело-
видели защиту в советской власти. Какой самооб- века, встретили местные начальники, накормили
ман! Какая разница между интернационалистом- завтраком и стали показывать город. Первым дол-
коммунистом и международником-демократом? гом повели в дом, где, как в ссылке, проживала
Если от ума, то никакой, те и другие против наци- царская семья, затем в монастырь, где молодой
онального самосознания, национальной государ- монах поведал, что будто бы икона Богоматери из
ственности, хозяйственной политики и экономики. этого монастыря попала в Австралию с русскими
Кто-то из сидящих в зале меня узнал и отпра- беженцами. Посетили и исторический музей, что
вил записку на сцену. Вдруг я слышу: «Минуточ- для меня было очень важно, всё хотелось узнать
ку внимания, дорогие посетители русского веча, о моих корнях. К вечеру состоялась встреча с де-
в зале присутствует Александр Шахматов, и его ятелями культуры. Выступали руководители, пи-
просят подняться на сцену». К этому я был совсем сатели, художники, музыканты... Мне всё было ин-
не готов, но не выйти тоже неудобно. Поднялся на тересно, тем более что сибиряки не москвичи, не
сцену, и мне сразу дали слово. «Ничего себе, – по- оторваны от земли, природы, души открытые... До-
думал я, – земляки не робеют!» Многие выступа- шла и до меня очередь сказать слово и поблаго-
ющие говорили «советская культура», «советская дарить за внимание. Встал, а голоса нет, открываю
литература», меня это очень угнетало. Я, как ни в рот, а звук не появляется, все начали перегляды-
чем не бывало, заявляю, что для меня звучит как- ваться. Такого ещё со мной не было. Подали мне
то странно, все говорят на русском языке, а куль- стакан воды, и только после того, как я выпил, у
тура, литература почему-то советская. По-моему, меня прорезался голос. Но я был так взволнован,
это неграмотно, ведь основой культуры и литера- что только сказал спасибо и сел.
туры является язык – значит, если мы говорим на И тут я почувствовал, что значит прикоснуться
русском языке, то о другом названии нашей вели- к корням, к родине отца. Я узнал, что есть необъ-
кой русской культуры и литературы нет речи. И, к яснимое чувство, родовая и отечественная при-
моему удивлению, зал взорвался аплодисментами. надлежность, и как бы нас ни отрывали от родной
Тогда я ещё добавил, что всё человечество знает земли – оторвать невозможно. Наши гены, душа
только русскую культуру и литературу, а мы, рус- и кровь не позволят. Конечно, той деревни, где
ские, нашему достоянию присвоили псевдоним. родился папа, уже давно нет, и точного места, где
Зал ещё сильнее загремел. отец первый раз вдохнул воздух, я не нашёл. По-
садили меня добрые мои земляки на поезд, и я по-
Тобольск ехал на родину матери, в город Челябинск...

Тем временем в Москве накалялась политиче- Омск

ская атмосфера, веял путчевый ветерок, и я решил
поехать в Сибирь, на родину родителей. Сел на по-
езд и поехал по русским просторам. Какая передо
мной открылась панорама! Ведь о русской приро-
де мы читали только в произведениях, а тут я вижу
наяву. Эти белые березы, цветущие яблони, поля
цветов и зелени – от всего захватывало дыхание. В
вагоне ехали простые и приятные люди со своей
домашней снедью и аппетитно закусывали. Но мне
В городе Омске встретил меня мой настоящий
земляк, казак Алексей Аксёнов, который тоже ро-
дился в Трёхречье – в Китае. Но мы с ним никогда
не встречались, он уехал из Маньчжурии с семьёй
в Россию в то время, когда Никита Хрущёв усер-
дно приглашал всех на родину, а родина оказа-
лась целинная, то есть всех отправили разрабаты-
вать дикую землю в Казахстане...

154

Встретились мы, как родные, и увёз меня Алек-
сей к себе домой, несмотря на то, что администра-
ция города хотела меня поместить в гостинице.
А так как я по бабушке Аникьевой имею казачью
кровь, то речь пошла о казачестве в наше время, о
том, как стали появляться ряженые казаки и атама-
ны, то есть люди, которые ничего общего с казаче-
ством не имели ни по крови, ни по духу.
После обеда глава города пригласил к себе
познакомиться и поговорить. В то время начала
перестройки журналисты особенно стремились
встретиться с приезжими людьми, а тут ещё как
с Луны – из Австралии, где все, наверное, ходят
вверх ногами. В вечерних новостях телевидение
и радио сообщили о моём пребывании в городе
Омске. Встреча с начальством была насыщенная,
много поступило предложений в мой адрес – дать
концерты, наладить деловые связи с Австралией...
Но так как я приехал в Россию не делать карьеру,
а помочь, как только можно, Отечеству в нелёгкое
время, то я предложил организовать что-нибудь
для поднятия духа в народе, для самосознания,
чтобы ему облегчить смутный период.
Начальник по культуре (есть такая должность
с не совсем подходящим, как мне показалось, на-
званием) спросил, что я имею в виду. «Давайте
проведём историческое событие – первый все-
российский фестиваль русской культуры в серд-
цевине матушки-Руси, то есть географически в
центре государства», – сказал я. После чего насту-
пило молчание, затем господин Шалак говорит:
«А может быть, лучше назовём – российской куль-
туры?» Тогда я спрашиваю: «На каком мы языке с
вами разговариваем?» «На русском», – ответил он.
«Так как же тогда, говорим на русском, а культура
российская? Ведь все мировые культуры основа-
ны первым долгом на языке – возьмите итальян-
скую, греческую... Язык, потом религия... Так поче-
му же мы прославленную по всей планете русскую
культуру дома не называем русской, родной?» Ви-
димо, начальству так хотелось, чтобы я играл хоть
какую-то роль в перестройке, что согласились. Так
и решили назвать – праздником русской культуры.
И мы договорились провести его в будущем году.
Я просидел всю ночь, сочинял и записывал про-
грамму на целую неделю фестиваля, так как меня
назначили артистическим директором фестиваля,
то есть я отвечал за дух и грамотность фестиваля.
Ещё один день знакомил меня Алексей с горо-
дом. Трогательно было посетить дом-музей Ф. М.
Достоевского; здание, где находилось управление
адмирала А. В. Колчака. Свозил меня в казачью
станицу, показал, как трудятся крестьяне. Дивный
казачий православный собор, но, к моему разоча-
рованию и скорби, внутри стоял орган и расстав-
лены стулья – это был концертный зал. Я говорю
Алексею: «И вы, казаки, это терпите?»
Колывань. Новосибирск
Посадил меня лихой казак на поезд. И поехал
певец в город Новосибирск, где начинался съезд
православной молодёжи. Поезд был ночной, и
Сибирская школа
рано утром меня встретили Саша Люлько и Вася
Дворцов. Я их ещё из Москвы предупредил, что
в гостинице я останавливаться не желаю, так что
повезли меня на квартиру. И какую квартиру! С за-
мечательной хозяюшкой Натальей Викторовной
Соковиковой – красавицей, заслуженной балери-
ной и общественным деятелем. От радости у меня
глаза засверкали. Василий Дворцов оказался её
мужем, и появилась очаровательная девчушечка
– доченька Настенька. Для меня, семьянина, это
было одно удовольствие! Вкусно закусили и запи-
ли чаем, стали знакомиться с программой съезда.
Узнал, что съезд в основном будет проходить в
деревне Колывань, недалеко от города Новоси-
бирска.
Перед началом съезда отслужили молебен в со-
боре, посадили нас на автобусы и повезли в си-
бирскую деревню. На автомобиле я уже привык
ездить по хорошим дорогам Европы, а тут прихо-
дится часто подлетать на сиденье или катиться то
в одну, то в другую сторону, но это тоже родное,
утешал я себя. А потом решил – ведь это замеча-
тельно! В западных странах люди тратят большие
деньги на всякие массажи и упражнения тела, а
тут раз проедешь по советским дорогам – и не
нужно беспокоиться о состоянии здоровья. Всё
разомнётся и встанет на своё место. Даже себя
рассмешил.
Приехали в деревню с деревянными домиками и
грязными улицами. Но это всё телесное удобство,
главное, это съезд православной русской молодё-
жи – духовная пища для души. Сбежалась забавная
деревенская детвора, и рассматривали нас с голо-
вы до ног, особенно нас, четверых приезжих из-
за бугра, как выразились соотечественники. Были
замечательные русские патриоты из Аргентины –
супруги Беликовы, русская девушка-патриотка из
США и я из Австралии с вселенным взглядом на
жизнь. Стояла старая полуразрушенная церковь,
школа, общежитие и натурально туалеты.
Молодёжи съехалось со всей России около
пятисот человек, в возрасте от двенадцати до
тридцати лет. Открытие проходило в большом
сельском зале. Приехали известные богословы,
писатели, учёные, деятели культуры... Нас, гостей
из изгнания, посадили в первый ряд. Первым под-
нялся на сцену архиерей богатырского вида, по-
приветствовал всех присутствующих и начал чи-
тать доклад. Очень грамотно и в тоне съезда. Но
после окончания доклада он вдруг, глядя на нас,
соотечественников-скитальцев, заявляет, что Рус-
ская Зарубежная Церковь ведёт подрывную рабо-
ту на нашей священной земле, то есть открывает
свои приходы, и поехал...
Я не знал, как это понимать – пригласили на
съезд и бухают прямо в лицо. А задавать вопросы
можно было только в письменном виде, и я решил
написать. Да, я против духовных подрывов, но ка-
кие могут быть подрывы Русской Церковью мате-
ри Церкви, это уже будет не русское и не христи-
анское явление, а политическое, сатанинское. Да
и этого не было – появились провокационные так
называемые зарубежные приходы. И последний
155
 Сибирская школа
вопрос к владыке: почему патриархия разрешает
открывать свои приходы там, где уже есть много
православных храмов, как, например, в Австра-
лии?
Прочитав мою записку, владыка сурово погля-
дел на меня и ничего не ответил, сошёл со сце-
ны. Что было удивительно для всей молодёжи: до
того красноречивый, тут архиерей вдруг ничего
не смог сказать. Такой разворот событий, видимо,
понравился молодёжи, и они попросили меня вы-
ступить со сцены. Я не докладчик и не готовился к
выступлению, потому отказался. Но молодёжь на-
стаивала. Пришлось выйти и сказать, что было на
душе.
Сказал, что как-то всё очень странно и обидно.
Ведь русские рассеяны по всем странам и матери-
кам и всюду служат Отечеству – остаются русски-
ми и православными, духовно, культурно и научно
обогащают всё человечество. За всё свое изгна-
ние с родной земли они по вселенной построили
более пятисот православных храмов, монастырей,
семинарий, немало старческих домов, культурных
центров, школ, театров, фабрик, магазинов, де-
ревень, городков – и всё это во имя России, а на
родной земле нас считают врагами. Где же здесь
логика? Зал так затих, что слышно было, как комар
пищал.
После длинной паузы зал взорвался аплодис-
ментами, что для меня тоже было неожиданно.
Я сошёл со сцены и сел на последний ряд: если
вдруг опять будет злое выступление, то я встану и
уйду. И слава Богу, больше не последовало отри-
цательных заявлений. Вечером все перезнакоми-
лись, пообщались и повеселились, как одна семья.
Назавтра опять доклады в том же зале. Мы, гости,
опять сидим в переднем ряду и внимательно слу-
шаем доклады. Большинство были очень интерес-
ные.
Ещё утром мы заметили двух молодых парней
странной наружности, которые уж очень недо-
бродушно смотрели на нас, но мы не обращали
внимания. Во второй части собрания появляется
на сцене юноша и начинает на нас прямо со сцены
нести, вроде того, что мы враги, и зачем нас вообще
пригласили... Вижу, пахнет провокацией, значит,
нужно в атаку, а то сядут и поедут, то есть сорвут
съезд и уже налаженную спайку среди молодежи.
Встаю и поворачиваюсь к публике. Говорю: «Про-
стите нас, люди добрые, мы сюда приехали с лю-
бовью и душой, но то, что сейчас я услышал, – это
оскорбительно и нечеловечно, разрешите уйти
из зала». Повернулся и пошагал в боковую дверь,
вышел в коридор. И думал, всё на этом закончит-
ся, но не тут-то было. Вдруг выбегает молодёжь из
зала, и подбегают ко мне две маленькие девочки,
и со слезами просят: «Не уходите, Александр Васи-
льевич, мы вас любим, останьтесь...» Ну, уж такой
картины я совсем не ожидал.
Вскоре подошли организаторы, священник и
начали меня упрашивать вернуться в зал. Тут я
смекнул, что из всего этого может получиться
очень полезное последствие. Особенно мою душу
захватили эти малютки. Тогда я говорю: «Дайте
156
мне минут десять на размышление». Поговорив со
многими, я решил вернуться в зал не из-за орга-
низаторов, а из-за молодёжи. Но прежде, чем вер-
нуться в зал, прошу, чтобы молодой человек со
сцены перед всеми извинился. На что священник
и руководители без замедления согласились. А
этот молодой человек в слёзы, оказалось, что два
те типа со странной внешностью его завербовали
и дали ему задание. И этому глупенькому русско-
му мальчику пришлось извиняться за чужую вину.
Я вернулся в зал, и доклады продолжились. Но
этот несчастный мальчик вынужден был удалиться
со съезда, так как с ним никто из молодёжи не хо-
тел общаться. А мне его стало так жалко! Сколько
ещё таких посредников зла? Это происшествие
нас, участников съезда, ещё сильнее сплотило.
Попросили, чтобы я дал концерт. Я поинтересо-
вался: «Как же вы в один день без рекламы со-
берёте людей и заполните большой зал?» На что
местные ребята ответили, что это их проблема –
«только согласитесь». Я согласился. Все так меня
расположили, да и хотел знать, как будут молодцы
собирать людей.
Утром ребята встали рано, надули горячим воз-
духом шар, привязали большую корзину, посади-
ли туда мальчугана, дали ему в руки большую тру-
бу и пустили в небо на верёвке. И он, летая над
деревней, кричит во всю-то трубу: «Все на концерт
Александра Шахматова из кенгуровой страны Ав-
стралии!» Глядя на такое зрелище, я смеялся от
всей души. Надо же додуматься! Смекалистый наш
мужик деревенский. Зал был переполнен, было
столько цветов, слёз и радостных крестьянских
лиц! Этого я не забуду никогда. После концер-
та мы вышли погулять по деревне, с нами была и
четырёхлетняя Настенька. Вдруг наша Настя как
запоёт: «Здесь русский дух, здесь Русью пахнет!..»
Томская область. Томск
В Томской области посетил вновь образован-
ный женский монастырь, где настоятель и осно-
ватель монастыря отец Иоанн рассказал мне, как
зародилась обитель. После того как умерла ма-
тушка, овдовевший отец Иоанн постригся в мо-
нахи. Стал служить Господу в большом городском
приходе. Стало приходить много молодёжи, что
не было угодно атеистической власти, и она ре-
шила убрать его с многолюдного прихода. Отпра-
вили отца Иоанна в деревню обслуживать десяток
старушек. Приехал отец Иоанн в Томскую область
и стал разыскивать верующих. Нашлось несколько
человек, и начали молиться в комнатушке. Благая
весть стала разноситься по деревне, и стал народ
приходить, а места для всех молящихся не хватает.
Пошёл смиренный монах к председателю колхо-
за и попросил его выделить участок земли, чтобы
можно было соорудить помещение для молящих-
ся крестьян.
Председатель сказал, что он неверующий, но
всё же разрешил монаху основаться на одном
из засорённых участков. Отблагодарил отец Ио-
анн председателя и пошёл со своими духовными
 Сибирская школа
чадами на участок. Расчистили участок и, под- как гостя. В город Томск я поплыл по реке Оби. И
правив покосившийся домик, начали молиться в какое это было плавание! Увидел красавицу-при-
домашней церкви. Через некоторое время стало роду совсем с другой стороны. Встретили меня
тесно и в этом Божием доме, во время литургии казаки в форме. И сразу повезли на круг. В зале
люди уже стояли на улице. Опять пошёл отец Ио- сидели казаки в мундирах. Со сцены выступали
анн к начальнику – попросить его помочь постро- атаманы, историки, учёные и простые казаки. Всё
ить храм. Главным образом нужен строительный мне было интересно. Во время перерыва я услы-
материал, а рабочей силы было уже много. шал брань казаков, думаю – чего они делят? Ока-
Видимо, у председателя душа была христиан- залось, в зале присутствовали ряженые казаки с
ская, и он сказал: «Будут подходить грузовики с подозрительным обликом и не хотели показывать
материалом, только указывайте, куда его уложить. удостоверения. Непонятно, кто их сюда направил,
И не спрашивайте, откуда он и кто распорядился». от какого казачества и атамана они появились
Тем временем стали приходить люди, мастера из здесь.
разных городов на день на два поработать. В те- Тогда томские казаки решили: не хотите пока-
чение нескольких месяцев построили трапезную, зывать, тогда снимайте форму, не позорьте каза-
кладовую, вскопали огород и посадили семена... А чество, и пообещали в случае неисполнения этого
когда расчищали участок под фундамент храма, то приказа выпороть плетью. Испуганные самозван-
обнаружили под слоем земли толстый слой опи- цы быстро поснимали форму и разбежались, как
лок с человеческими останками. Оказалось, что крысы с тонущего парохода. Во втором отделении
на этом месте я выступил с
был лагерь для кратким словом
заключённых и спел казачью
с лесопилкой, балладу «Жило
и, видимо, как двенадцать раз-
умирали люди бойников».
от голода и бо- После окон-
лезни, их здесь чания круга по-
же закапывали. дошёл ко мне
После такого атаман и пред-
открытия ещё ставился: «Я
больше стало белый атаман».
приходить ве- «Очень прият-
рующих с раз- но», – ответил я.
ных мест Рос- Через некото-
сии, и многие не рое время под-
хотели уходить. ходит другой
Стройка пошла атаман и гово-
ещё быстрее. рит: «Я красный
Стали прихо- атаман». «Очень
дить несчаст- С певицей Татьяной Петровой – на Байкале
приятно», – го-
ные женщины, ворю я. А потом
многие с детьми, избегая тяжести городской и подозвал обоих атаманов и говорю им: «Вы оба для
перестроечной жизни. Приходила молодёжь, ко- России предатели». Они оба от меня даже отско-
торая попала в плен сектантства-сатанизма. Мо- чили и в голос: «Как так?» «Очень просто, – ответил
лодые люди приходили, как бешеные. Дёргает я. – Вы знаете, кто хотел революцию, кто придумал
их, а отец Иоанн заводит их в Божий дом и читает ярлыки «красный» и «белый», кто устроил брато-
молитвы, чтобы выгнать поселившегося беса из убийство. Десятки миллионов невинного русского
человеческих тел. Через некоторое время прихо- люда, в том числе и казачества, было уничтожено.
дят в себя и не хотят уезжать из монастыря. Вот так И вы после этого ещё козыряете этими ярлыками
и основался монастырь на костях заключённых. и делитесь на вражеские группы. Кто же вы после
Чудо нашего времени на Руси! этого для Отечества? По-моему, предатели».
Было радостно наблюдать, как молодёжь тру- Они не ожидали такого разговора, оба опешили
дилась на благо восстановления православного и не могли вымолвить ни слова. Я им говорю: «По-
храма – всё делали вручную, без техники, но с та- жмите по-казачьи друг другу руки и обнимитесь,
кой любовью! К сожалению, моё время подходило как братья-казаки, верные сыны Отчизны, и за-
к концу, я вернулся в город Новосибирск, сделал будьте про злую расцветку, деление казачества на
выступление по телевидению, радио, дал интер- своих и чужих!» Тут меня пригласили дать интер-
вью для газет, затем выступил перед учёными в вью для телевидения, и я оставил двух атаманов
Академгородке, пообещал в следующий раз при- поразмышлять...
быть опять и дать концерт в Большом оперном те- Томск очень красивый город. Город молодёжи
атре Новосибирска. – студентов, здесь один из старейших университе-
Следующий город был Томск, там начинался тов Сибири. Много деревянной постройки с резь-
Всемирный казачий круг, куда меня пригласили бою на окнах и дверях. Посетил я и монастырь в

157
 Сибирская школа
руинах, где был похоронен старец Феодор Кузь- ко лет мучился с осколком в голове и затем умер в
мич, по преданиям, царь Александр Первый Бла- Китае. Братьев Маркела, Фёдора, Венедима увезли
гословенный. Сюда приезжали члены царской фа- в советские лагеря, а молодые семьи остались на
милии, как на паломничество... произвол судьбы в Трёхречье, в Китае. Отсидели
...Не успел доехать до Новосибирска, как меня ни за что много лет и вышли из заключения боль-
уже разыскивает телевидение Томска и просит ными. Маркел и Фёдор уже покойные, а Венедим
срочно вернуться обратно. Я спрашиваю: «В чём живёт в городе Щучинске с семьёй, которая при-
дело?» Милая девушка отвечает: «После показа ехала из Китая. А мы, сестра Анна и старший брат
вас по телевидению к нам обратилась ваша двою- Пётр, тоже клюнули на приглашение советских
родная сестра Татьяна и просила разыскать вас». вождей, в пятьдесят четвёртом году приехали на
Опять забилось сердце. Тогда я попросил админи- родину из Китая, и, как все, на целину – в Казах-
страцию города дать мне автомобиль с водителем, стан. Сейчас брат Пётр живет около города Орен-
а за ценой дело не станет. Сел на чёрную «Волгу» и бурга, а сестра Анна в Кустанае».
обратно в город Томск. Я рассказал о нашей семье, как она тоже по-
Около четырёх часов мы ехали по живописной скиталась и много пережила. К сожалению, у меня
русской природе. То лес, то поля, то реки рассти- времени было всего несколько часов, нужно было
лались перед нами. Подъехали прямо к телевизи- возвращаться в Новосибирск, чтобы сесть на ско-
онной студии, как и рый поезд. Родным не
договорились с де- хотелось меня отпу-
вушкой. Она пригото- скать. И я пообещал,
вила сценарий, чтобы что скоро вернусь.
заснять нашу встречу На обратной до-
для документального роге передо мной
фильма. У меня уже не проходили картины
было терпения, я ска- искалеченных жиз-
зал: «Везите к сестре». ней только что уви-
Подъехали к но- денных родных: как
вому многоэтажно- жена и мать, малютки
му зданию и со всей плакали и хватались
телеаппаратурой ручонками за отца,
поднимаемся в квар- когда его уводили
тиру сестры. Соседи интернационалисты-
смотрят и не пони- большевики, как уби-
мают, что происхо- тая горем мать теряла
дит, а свершалось сознание от вида са-
историческое со- танинской картины...
бытие – встречались Как русская кроткая
незнакомые родные. Красноярск. Фото на память с председателем женщина Марианна,
Открывается дверь, Красноярского отделения Союза духовного возрождения потеряв мужа, по-
встречает меня милая Отечества Людмилой Андросовой. 1991 лучает второй удар
женщина и говорит: – увозят молодых
«Здравствуй, браток!» И уже в её голосе я ощутил красавцев-сыновей... Не укладывается в разум та-
шахматовский тон. Краткая пауза и объятия двух кое бесовское явление. А ведь они были не одни
родных людей, жестоко разорванных судьбой. такие  – сотни, тысячи, миллионы русских семей
Здесь и муж, доченьки, сын, внуки – уже по много- были покалечены и погублены. И неужели дья-
численному семейству можно было убедиться, что вольские поступки пройдут безнаказанно?
это шахматовский род. Проехали полдороги. Начался ливень, вся до-
Все стоят взволнованные и не садятся. Затем са- рога в воде, маломощные автомобили уже вышли
мая боевая моя племянница Капа говорит: «Хватит из строя, стоят на шоссе, только наша «Волга», как
стоять, пора за стол!» Начались угощения, разго- танк, несётся вперёд. Вдруг видим: размыло доро-
воры, слёзы, воспоминания... Сестра Татьяна сразу гу, и все перед нами поехали в объездную. И тут
показала фотографии родных и родственников. мы забуксовали. Что делать? Надо вытаскивать
Она рассказала, что брата моего папы, то есть мо- «Волгу». Я в костюме иду ломать ветки, чтобы по-
его дядю Климента, расстреляли в тридцатые годы ложить под колёса автомобиля, а дождь продол-
за то, что он героически воевал во время Первой жает лить...
мировой войны с немцами и имел за отвагу орде- Принёс целый ворох веток, подложили под ко-
на. Всю жизнь пришлось пятерым сыновья и двум лёса. Включаем мотор, нажимаем педаль, а авто-
дочерям жить без отца. Спасибо дяде Васе, что мобиль ни с места, ещё глубже ушёл в землю. Оба,
приютил их в Маньчжурии, а то бы с голода по- я и водитель, уже мокрые и грязные. Положение
гибли... безнадёжное. Тут подъехал большой грузовик и
И Татьяна разрыдалась... А телевидение про- остановился. Подошёл здоровый парень и гово-
должает снимать. Придя в себя, она продолжила: рит: «Не волнуйтесь, сейчас покурю и вытяну вашу
«Брат Виссарион был ранен и контужен, несколь- "Волгу"». Полегчало на душе. Выкурив спокойно

158

сигарету, парень привязал нашу «Волгу» к грузо-
вику и, как щепочку, вытащил.
Отблагодарив спасителя, мы опять выехали на
дорогу и поспешили дальше. Вместо четырёх часов
проехали шесть, и, конечно, мой поезд уже ушёл.
Значит, так нужно, и что ни делается – всё к лучшему,
решил я. Отвёз меня лихой водитель Ваня до квар-
тиры Наташи и Васи. Увидели меня милые друзья и
начали от души смеяться. Я был такой грязный и мо-
крый. Привёл себя в порядок, напился горячего чаю
с сибирскими травами, позвонил в город Красно-
ярск и сказал, что приеду только через две недели.
Попросил переменить дату концерта и объяснил,
почему я задержусь. После такой встречи с родны-
ми и интересного приключения по дороге мне душа
подсказала сначала поехать к родным...
Барнаул. Сростки
В Барнауле ждали меня сибирские казаки во
главе с атаманом Белоозерцевым. Я им ещё на
большом казачьем круге в городе Томске пообе-
щал приехать и выступить. Встретили меня они со
всеми почестями и с лихостью. В тот же день была
организована встреча с деятелями культуры и вы-
ступление перед жителями Барнаула. И как по за-
казу, в Барнауле находилась моя аккомпаниатор-
ша из города Новосибирска, что облегчило моё
положение. Сразу, как говорится, с ходу спели.
Встреча была очень интересная, задавали умные
вопросы, особенно молодёжь. Её интересовало
общее положение человечества на планете, куда
его завела цивилизация.
Программу для казаков и казачек я приготовил
казачью, русскую, так что было много восклица-
ний «любо, любо!». Моё пребывание совпало ещё
и с «Шукшинскими чтениями» на родине русско-
го писателя Василия Шукшина. Для меня это было
большим подарком. Показали мне казаки города
Барнаул и Бийск и отвезли на гору Пикет, где про-
ходили эти ставшие традиционными чтения.
На горе в массе народа я встретил русского
режиссёра-документалиста Владимира Кузнецова
с супругой Любой из города Красноярска. Я по-
знакомился с ним ещё на съезде православной
русской молодёжи в деревне Колывань под Ново-
сибирском, где он начал снимать фильм «Русские
гости», для чего заснял и меня. Они привезли сюда
прекрасного русского писателя Виктора Петрови-
ча Астафьева, с ним меня сразу и познакомили.
Народу были тысячи, на площадке, специально
приготовленной для праздника, по очереди вы-
ступали писатели, певцы, музыканты, танцеваль-
ные ансамбли... Атмосфера была радостная, ис-
тинно праздничная. Собрались все крестьяне из
ближних деревень, поднимались в гору пешком,
Были столичные звёзды... Виктор Петрович, всеми
уважаемый писатель, сидел на почётном месте.
Для меня было такой радостью видеть столько
русских людей в одном месте, да ещё и на фоне
такой чудесной алтайской природы.
А тут ещё и объявляют, что здесь присутствует
известный русский певец из Австралии. И сказал
Сибирская школа
это не кто иной, как сам Виктор Петрович Аста-
фьев. Сначала народ не понял, в чём дело. Как так
из Австралии? Для алтайских крестьян это что-то
непонятное, при чем здесь русский... из Австра-
лии? Мне было интересно наблюдать за реакцией
людей. Старушки зашептались, молодёжь насто-
рожилась: откуда появиться здесь человеку-кен-
гуру?.. Этим дело не закончилось. Виктор Петро-
вич вызвал меня на площадку, что для меня было
полной неожиданностью.
Но все хотели посмотреть, что это за певец та-
кой, да ещё из какой-то Австралии. Поднялся на
площадку, поблагодарил Виктора Петровича за
внимание, низко поклонился всем стоящим вокруг
людям и сказал, что это от всего русского рассея-
ния. Рассказал, что наши русские братья и сёстры
уже в третьем поколении проживают во всех стра-
нах и на всех материках, но не утратили любви и
преданности Отечеству, они всюду служат России
как верные дети. Русского можно изгнать из От-
чизны, но Отчизну из русского человека – никог-
да! Мы на чужбине не считаем себя эмигрантами,
мы не признаём политических и географических
границ, нам навязанных. Мы жили Россией, живём
Россией и всегда будем жить Россией.
Ещё не закончил выступление, как раздались
бурные аплодисменты, чего я не ожидал. И боль-
шинство соотечественников, видимо, тоже не
ожидало такого выступления, думали, что ещё
один какой-то западник приехал их учить жить.
За такой тёплый прием я решил спеть, посвятив
свой романс русскому гению – писателю Василию
Макаровичу Шукшину. И запел «Гори, гори, моя
звезда». На открытом воздухе, на родной земле,
перед родным народом. Было такое настроение,
что я пустил весь свой голос мощно и от души так,
что микрофоны загудели, и народ стал подпевать
и громко аплодировать.
Потом, глядя на природу, я запел «Вижу чудное
приволье», здесь уже все запели родную русскую
песню. И когда я сошёл с площадки в народ, то
все стали подходить ко мне и со слезами благо-
дарить за сказанное и спетое. Подходили бабушки
и дедушки, родители и дети... Дарили мне всё, что
было у них в руках. И тут я вспомнил, как хорошо,
что я опоздал на поезд. Действительно, что ни де-
лается – всё к лучшему.
По окончании торжественного концерта мы
пошли пешком в дом, где родился и жил писатель.
Когда мы проходили по улице, все приглашали
нас зайти в дом. Зашли к одной старушке, так она
не знала, куда нас посадить, поставила на стол всё,
что у неё было, чтобы от души угостить. Тут я по-
думал, что, несмотря ни на что, русские как были
сотни лет тому назад добрые, гостеприимные,
наивные, так и остались такими. Вначале вроде
кажется, что осталась какая-то оболочка от совет-
ского периода, но когда ближе познакомишься и
они узнают, что ты родной, свой, русский человек,
то забывают всё и открывают свою душу. Такого
нет ни в каком другом народе.
Как я благодарен Богу, что родился русским!
Погода в этот день продолжала радовать, и мы
159
 Сибирская школа
решили поехать на рыбалку, а Виктор Петрович
Астафьев в качестве главного рыбака. Подъехали
на нескольких автомобилях к горной речке, все
именитые рыбаки вдоль берега. Виктор Петрович
взял удочку и сел на берегу. Мне тоже дали в руки
удочку и посадили недалеко от русского писате-
ля. Ребята уже развели огонь, принесли воды и на-
чали готовить чай.
Через некоторое время появились два местных
рыбака и, увидев Виктора Петровича, закричали:
«Это же Виктор Петрович, наш русский писатель!»
И от радости преподнесли ему большую бутылку
медовухи. Я решил, что это апельсиновый сок и с
удовольствием выпил стаканчик холодненького
напитка. А сами всё продолжаем ловить. Рыба не
клюет, даже у великого писателя. Но как же без ухи
на природе, да ещё у реки. Сжалились над нами
местные и отдали свой улов.
Володя Кузнецов и Валерий-полковник взялись
готовить уху, а мы продолжаем закидывать удочки
и попивать медовуху. Пришло время подняться.
Хочу встать, а ноги не слушаются, думаю – ну, на-
верно, отсидел. Пробую, опять не получается. Я и
так, я и сяк, всё равно не подчиняются. А Виктор
Петрович уже заметил и улыбается. Я ему говорю:
«Ноги не работают». А он меня спрашивает: «Ты
первый раз пьёшь медовуху?» Я ему говорю: «Да».
«Ну вот, теперь знай, что это такое!» – а сам ещё
громче рассмеялся. Пришлось мне чуть ли не на
четырёх конечностях ползти. «Вот ещё одно от-
крытие», – подумал я.
К вечеру подошли и коровки к реке напить-
ся после вкусной свежей зелёненькой травки. А
один из рыбаков возьми да оставь двери «Волги»
открытыми, с продуктами на сиденье. Бурёнка на-
пилась водички и, унюхав что-то хлебное в авто-
мобиле, решила попробовать. Залезла головой в
открытую «Волгу» и пожёвывает. Недалеко нахо-
дился хозяин, и он, увидев, что коровушка удоб-
но примостилась, закричал сыну, чтобы тот бежал
и скорее отогнал незваную гостью. Мальчишка
схватил большую палку и к месту преступления.
И с ходу хлоп её палкой. Бедная корова от испу-
га как рванула через салон, разворотила верх и в
противоположную дверь выскочила. Растерянный
мальчуган побежал к отцу, а отец палку в руки и за
пацаном. И такое я тоже видел!
Тем временем уха уже была готова, и мы с удо-
вольствием начали есть. Так было вкусно и при-
ятно! Когда солнце закатилось, сразу появились
громадные комары и какие-то мухи, которые хва-
тают за тело и выдирают кусочек кожи до крови.
Пришлось быстро собраться, поехать к милой
сестре Володи Кузнецова на ужин и продолжить
весёлое и здоровое времяпрепровождение. При-
соединился к нам и известный литератор, критик
Валентин Яковлевич Курбатов из города Пскова.
Там нас начала веселить малютка-девочка, дочь
хозяюшки, русскими песенками, да ещё и под-
плясывала. Какие красивые, ласковые и здоровые
дети в деревнях!
После медовухи и принятия нескольких рюмо-
чек водочки запел наш дорогой Виктор Петрович,
160
и таким приятным баритоном. А после запели и
все. Виктор Петрович, к тому же и замечательный
рассказчик, увлёк всех своими рассказами. Всё в
деревне было, но главного для души – православ-
ного храма – не было.
Красноярск. Овсянка
Утром меня отвезли к поезду, и я поехал дальше
навстречу жизни – в город Красноярск, где меня
уже заждались. Остановился на квартире у Оли и
Вовы Горностаевых – доктора и инженера. Тут у
меня уже было много знакомых среди казачества.
Приехали казаки, посадили в автомобиль и повез-
ли знакомить с городом. Сначала заехали в чудные
храмы. Затем в дом-музей художника Сурикова,
прославившегося картиной «Боярыня Морозова».
Здесь познакомились с замечательной русской
женщиной Людмилой Ивановной Андросовой (в
ту пору она возглавляла Красноярское отделение
Союза духовного возрождения Отечества. – Ред.).
После поехали к удивительному русскому писа-
телю-прозаику Анатолию Буйлову. Он ещё и про-
фессиональный охотник-тигролов, один из пой-
манных им тигров «служил» в московском цирке.
Он и незаурядный строитель – на берегу Енисея
построил себе трёхэтажный дом-терем. И, конеч-
но, повезли меня на природное творение в горы,
полюбоваться знаменитыми Красноярскими Стол-
бами. Как они основались и когда – секрет при-
роды.
Город мне тоже очень понравился, оригинален
по архитектуре и расположению. Вечером встре-
тился с пианистом, и прошли программу для завт-
рашнего концерта в концертном зале филармо-
нии. О моём пребывании красноярцы уже знали,
при встрече приветствовали и любезно раскла-
нивались. Перед началом концерта произошёл
небольшой скандал: администрация зала почему-
то не хотела пускать казаков в форме. Но казаки,
народ боевой, поднапёрли и всей ротой вошли, а
директор, учуяв, что дела неладны, сбежал из теа-
тра. Я, находясь в артистической, услышал гром-
кий шум и спросил руководителя закулисной жиз-
ни, в чём дело. Он ответил: «Ничего серьёзного,
директор... не любит казаков».
Пел я старинные русские романсы, казачьи пес-
ни. Акустика была хорошая, так что пелось легко и
приятно. А прежде, чем спеть романс «Гори, гори,
моя звезда», я сказал, что это был любимый романс
Александра Васильевича Колчака, и, когда я запел,
все казаки встали. Закончил намеченную програм-
му, а народ не расходится, просит ещё спеть. При-
шлось много петь на бис. По просьбе красивой
женщины Людмилы Ивановны Андросовой спел
«Утро туманное» на слова Тургенева.
Организаторы после концерта устроили мне
сюрприз – приготовили сибирскую баню с засто-
льем в деревне. Они узнали о моих сибирских кор-
нях, как же без баньки! Сели в автомобили и, как на
лошадях, помчались за город. Солнце только что
распрощалось с Красноярским краем, и на дво-
ре стало темнеть. У добрых хозяев стол уже был
 Сибирская школа
накрыт разнообразной сельской пищей. Все удоб- сердце опять запрыгало, но решил не сдаваться,
но расселись вокруг, выпили за успех концерта, ведь я сибиряк. Опять пошёл в жару, но попро-
начались речи, настоящий пир. Через час входит сил на этот раз без ласки веников... Побыл там
здоровый мужчина и громким голосом объявляет, несколько минут и ходу. Оставил их одних. А сам,
что баня готова. Ну, раз готова – значит, идём. как говорится, шапку в охапку и бегом под покров
Пошли я, Владимир, Сергей и специалист-бан- милой хозяюшки. Она мне сразу стакан сока из
щик. Заходим в предбанник, раздеваемся и входим смородины, отвела в комнату и сказала: «Отдохни
в следующую комнату, где тепло, стоят скамейки, немножко». Я помню, что прикоснулся к постели, а
маленький столик с бутылками кваса. Располо- потом уж больше ничего не помню. Уснул как ре-
жились и пьём квас. Думаю, как хорошо, ничего бёнок. Через несколько часов меня кое-как раз-
страшного, баня нравится. Вдруг наш полков- будили и пригласили за гостеприимный вкусный
ник-банщик как скомандовал: «Готовы, друзья?» Я стол.
спрашиваю: «Куда?» «В баню», – ответил он грозно. Через день вернулся домой Виктор Петрович
«А что это?» – Астафьев, и Во-
спросил я, ози- лодя Кузнецов
раясь вокруг. повёз меня к
«А это только нему в дерев-
начало», – ню Овсянку.
улыбнулся он. Не только по-
Моё сердце гостить у писа-
забилось силь- теля, но и снять
нее. Надевают нас вместе для
на меня рука- своего доку-
вицы, шапку и ментального
чулки. Думаю фильма «Рус-
– что же такое? ские гости».
Лето на дворе, Виктор Петро-
а на меня на- вич нас уже
девают всё это ожидал, приго-
и ещё в бане? товил закуску
Насторожился. и медовуху. Он
Опять команда жил в простом
– идём! Откры- деревянном
вается дверь домике зелёно-
ещё одной ком- На знаменитых Красноярских Столбах го цвета неда-
наты, а оттуда с группой местных кинематографистов леко от берега
такая жарища, реки. Располо-
что я сразу назад, меня ребята под руки, толкают жились во дворе за столиком, прямо под деревом
вперёд и приговаривают: «Какой ты сибиряк...» Это и начали вести разные разговоры, а аппарат Во-
задело моё самолюбие, и я добровольно пошёл. лодин стал всё снимать.
Вошли и закрыли дверь. «Ну, теперь ложись на Как я уже говорил, Виктор Петрович – умелый
гобчик, дорогой гостенёк». Я прикоснулся к нему – рассказчик, рассказывал много о войне, как он по-
как огонь. «Нет, не могу, – взмолился я, – подложи- терял глаз, о советской власти, о бесхозяйствен-
те что-нибудь». «Хорошо, – говорит полковник,  – ности, о тупиковом состоянии государства. Стали
вот потничек». Уложили и начали хлестать меня закусывать и выпивать, но я уже медовуху не тро-
вениками, я набрался мужества, терплю, молчу, гал, ещё свежа была память с Алтая. Так уютно и
хотя уж очень хотелось кричать... И вот чувствую, поучительно мы провели время у дорогого рус-
что мне плохо, прошу, чтобы перестали, что я уже ского писателя, и, прощаясь, он мне подарил не-
узнал, что такое русская баня, и простуда, которая сколько своих книг.
у меня была, уже выскочила без оглядки. «Ну лад- Теперь я ехал уже на родину другого великого
но, – сжалился полковник, – выходи». русского писателя – Валентина Григорьевича Рас-
Какое там выходи, кое-как выполз в среднюю путина. К батюшке Байкалу, в город Иркутск.
комнату, где на меня сразу вылили ведро холод-
ной воды. А сами вернулись обратно в баню па- Продолжение следует
риться. Я решил, что всё, слава Богу! Но не тут-то
было, минут через десять появляется полковник, Фото из архива автора
весь красный, как рак, и заявляет: «Пошли!» Моё

161
 Сибирская школа
Анатолий БАЙБОРОДИН – коренной сибиряк, начинал свой путь в литературу с
журналистики, преподавал в университете, возглавлял издательство «Иркутский
писатель», работал главным редактором альманаха народов Восточной Сибири
«Созвездие дружбы», в настоящее время – исполнительный редактор альманаха
«Иркутский Кремль». Но известным его сделали романы, повести, рассказы,
художественно-публицистические и научно-популярные очерки, которые печатались
не только на просторах России, в Сибири и в Москве, но и в Чехословакии, Германии,
Франции. Его писательские труды отмечены множеством литературных премий,
он лауреат Всероссийских конкурсов: «Литературная Россия», «Отчий дом» имени
братьев Киреевских», премии имени Василия Шукшина, Большой литературной
премии России, международного конкурса детской и юношеской литературы имени Алексея Толстого,
премии имени Н. М. Карамзина («Карамзинский крест»), неоднократный лауреат областных премий –
имени святителя Иннокентия Иркутского, губернатора Иркутской области.
Владимир Личутин в статье «Песнь родимой земле» писал: «Анатолий Байбородин писатель
талантливый. Обладает стилем, образным языком, музыкою слова, верным глазом, душою, чуткою
к душевным переживаниям героев. Природа щедро наделила Байбородина всеми литературными
качествами, из чего и вылепливается истинный народный художник. Читал книгу повестей и
рассказов и нарадоваться не мог: вот в глубине сибирской какой новый писатель возрос; своим
восторгом поделился с Валентином Распутиным, и тот подтвердил... Анатолий Байбородин в

«Если русская
Сибири и в России, может быть, один из немногих, а может, и из самых первых стилистов и знатоков
русского слова».

литература выживет...»
То, что не забылось

Л
итературная судьба – горькая полынь: тяжко
из целебной деревенской грязи угодить в
белоперчатные князья; а и грех жаловаться:
на склоне лет одобрительно похлопывают по пле-
чу былые мастера, а к сему, сподобился общаться
с писателями, коих при жизни величали русскими
классиками, а тех, кто в здравии, величают и поны-
не. Валентин Распутин, многая ему лета, изрядно
подсоблял мне, молодому и зелёному; с Владими-
ром Личутиным завязалась творческая и житей-
ская дружба; с Василием Беловым, Царствие ему
Небесное, обменивались книгами и письмами; не
единожды встречался и с Виктором Астафьевым,
Царствие Небесное и ему. Виделись в Красно-
ярске, Дивногорске, Овсянке, Барнауле, Бийске,
Сростках; беседовали с красноярскими и алтай-
скими книгочеями, сиживали рядом в дружеских
застольях; и, наконец, в домашнем архиве хранит-
ся даже и письмецо, где Астафьев толкует о моих
рассказах.
Писать обширные воспоминания о встречах с
Виктором Астафьевым непосильно: виделись го-
дом да родом, мимолётно, а привирать грех. Помя-
нулась расхожая на Алтае писательская байка... Как
из снежка, пущенного под гору, вырастает снежный
шар, так после смерти Василия Шукшина обильно
и стремительно вырос круг его «близких друзей».
И многие поминали встречи, беседы... И вот якобы
алтайские приятели, знакомцы Василия Макарови-
ча, устроили вечер памяти Шукшина; и вдруг само-
стийно пробился на сцену мужичок: мол, и я встре-
чался с Макарычем, хочу написать воспоминания.
«Помнится, вхожу в приёмную второго секретаря
Алтайского крайкома партии, чтобы на приём за-
писаться, а секретарша говорит: «У него Шукшин...»
О, думаю, подфартило: с Шукшиным увижусь, побе-
седую... Выходит Василий Макарович – как обычно,
в сапогах, кожаном пиджаке, и сердитый; ну, тут я
подбежал к нему: мол, здравствуйте, Василий Мака-
рович. А он махнул рукой: дескать, иди-ка ты... Вот
так и пообщались. Думаю воспоминания писать...»
Но смех смехом, а и Виктора Петровича, навер-
но, постигала та же посмертная участь обрести
тьму друзей. А к ним прибавился и сонм иссле-
дователей творчества; помнится, в Перми я даже
слушал профессорский доклад про эмоциональ-
но-семантическое значение многоточия в произ-
ведениях Виктора Астафьева. Будучи лишь знаком-
цем и поклонником его природных и деревенских
повествований, в своё время написал я статью, и –
не столь о творчестве, сколь о поздних воззрениях
Астафьева на Россию, русский народ, выраженных
в переписке с приятелями и читателями. Вот отры-
вок из той давней статьи...
«...На мрачном исходе прошлого века рождалась
эта статья, когда Виктор Астафьев, будучи в силе
и здравии, маятно, азартно, с болью за родной на-
род и с гневом писал свои последние произведения.
А потом... в оглушительном и скорбном разочаро-
вании людским миром, с тоской и мукой покинул

162

земную юдоль: «Я пришёл в мир добрый, родной
и любил его бесконечно. Ухожу из мира чужого,
злобного, порочного. Мне нечего сказать вам на
прощание». Господи, прими его душу во Царствии
Твоем и прости ему прегрешения вольныя и не-
вольныя. А на земле русской, коя и ныне спасается
праведниками, в людской памяти живут дивные и
добрые астафьевские произведения «Царь-рыба»,
«Последний поклон», «Ода русскому огороду», «Звез-
допад», «Пастух и пастушка», «Кража»; и будут
жить, будить от душевной дрёмы, согревать зяб-
нущие сердца, доколе жива русская словесность.
А кажется, ещё вчера съезжались писатели,
издатели, библиотекари России под Краснояр-
ском  – в городе Дивногорске и селе Овсянка – на
Всероссийские литературные чтения. Смеша-
лось в «чтениях» доброе, душеполезное, творче-
ски азартное с честолюбиво суетным. Всё было,
но слава Богу, что в кои-то веки нищие писатели
российской глухомани (для столицы и вовсе тму-
таракани) съехались для творческого, дружеского
общения. И уровень литературных чтений вышел,
опять же на диво по нынешним обездоленным вре-
менам, самый что ни на есть представительный,
начальственный. Сам Лебедь с армейской хрипот-
цой и генеральским юмором приветствовал писа-
телей и жал руки тем, кто пробился к нему сквозь
толпу журналистов, здешних и столичных...»
Отношение писателей к тем овсянским или аста-
фьевским чтениям, ежели говорить как на духу,
было разным: от восторженного до грустного и
даже ироничного. Писательская восторженность
бурлила от редкостной удачи – возможности об-
Сибирская школа
щаться со своими собратьями по ремеслу, обмени-
ваться книгами, литературными журналами; было и
радостно, и счастливо видеть и слышать Виктора
Астафьева; а он слыл и талантливым писателем, и
ярким, по-народному затейливым балагуром, ба-
ешником, каких в былые времена записывали шуст-
рые туристы-фольклористы.
Помнится, на читательской конференции, где
и мне довелось говорить, Виктор Петрович с го-
речью и свойственным ему народным юмором
толковал: «Если русская литература в нынешнем
XXI веке выживет, выстоит вопреки власти, то
литературе не грех поставить памятник – ве-
личавую скульптурную композицию: измождённый
писатель, которого подпирают две заморенные
бабоньки: библиотекарь и учитель литерату-
ры...» В застолье я, кажется, возразил Астафьеву:
де, колесил по Иркутской губернии, беседовал с
провинциальными библиотекарями, учителями
словесности и не встречал заморенных, все креп-
кие, ядрёные... В ответ, кажется, Виктор Петрович
подумал вслух: мол, картошку сажают...
Принародные и тихие застольные беседы с Вик-
тором Астафьевым я не запечатлел в «записной
книжке», а посему и вспоминаю смутно, пере-
сказываю своими словами. Несмотря на то, что с
иными его политическими взглядами не соглашал-
ся – я был в согласии с Распутиным – но художе-
ственное дарование его люблю и высоко ценю. И в
созвучии с астафьевскими «Затесями» писал я эти
«Путевые вехи», часть коих ныне вывожу на чита-
тельский суд.

Путевые вехи
Миниатюры, или краткие сказы

Зёрна
Р
усские писатели, в мысленном озарении, в душевном дивлении запечатлев на скорую руку тающее
мгновение, щедро засевали повествования зёрнами живых зарисовок, и зёрна либо светились
во мраке повествования звёздной россыпью, либо зёрна, засеянные не в камень, не в расхожий
проселок, но – в ласково вспаханную, нежно боронённую сказовую ниву, рождали обильное пове-
ствовательное жито. А ежели сочинитель не ведал, куда засеять зерно, или скорбел, что зерно сгинет
в долгой и мудрёной повести, то собирал зёрна в лукошко – рождались краткие сказы: «затеси», «зёр-
на», «подорожники», «камешки на ладони». Вот и я, грешный, измыслил «Путевые вехи», куда собираю
радостные и печальные, светлые и сумрачные заметы – впечатления, размышления, не дающие покоя
неприкаянной душе.

На покосе
С
еребрится росная трава, цветасто играет в утренней заре, сизый туман клубится над извилистой,
вкрадчиво шелестящей рекой, а в зарослях приречного тальника заливисто поют Божии птахи, сла-
вят утренний свет. О такую пору поминался Ивану старый отцовский покос, прибранный луг и зарод

163
 Сибирская школа
сена, похожий на дородную избу; поминался осиротевший после сенокоса балаган, крытый лиственнич-
ным корьём, притулённый к раскидистому листвяку. Грешную душу бы вынул, не пожалел – прими, Го-
споди, после покаяния, причащения и соборования, но дай сперва, Христа ради, полежать вволюшку
под свежим зародом, вдыхая с тихой усладой запахи свежескошенных трав, купаясь в засиневших не-
бесах, глядючи, как спеют вечерошние звёздочки, а над берёзовой гривой всплывает ржаным караваем
румяный месяц. В небе, в лугах и берёзовой гриве, в душе – вольный, ясный покой; и блазнится: летишь
к небесам, словно синичье пёрышко, летишь, задыхаясь от счастья, кружишь над родимым покосом, где
синим коромыслом выгибается река Уда, где белёсым хороводом плывут мимо луга девы-берёзы, обря-
женные троицкой листвой.
...Сенокосная страда. Захар, от горшка два вершка, лишь зиму отбегал в школу, а уж копны на кобыле
возил к зароду, где Захаровы старшие братовья, тятька и дед Любим метали сено. Иногда верхи едешь,
наяривая пятками по кобыльему животу, иногда пеши бредёшь, тянешь за недоуздок Гнедуху, жившую в
хозяйстве о ту пору, когда отец лесничил. А подросши, литовку в зубы – и пошел плечо зудить, пока не
разойдётся, пока солнечные лучи до шершавой сухости не вылижут росу с травы. Когда румяное сол-
нышко взойдёт, мать покличет к балагану чаевать. А пока коси. Отец не погоняет, но сам не присядет, и
другим совестно, – надо, кровь из носа, к Илье-пророку откоситься, ибо до Ильина дня в траве пуд мёду,
а после – пуд навозу: трава перестоит, посыплет семенем, або, хуже того, зарядят на Авдотью-сеногно-
тью гнилые дожди, жди потом, дожидайся погожих деньков и вороши прелую кошенину. Дед Любим
смехом пугает Захара: «Захарка, не кидай грабли вверх зубьями, – небо поцарапаешь, дождь пойдёт...»
Парнишкой же, бывало, бредёшь сырым лугом, и сморенная Гнедуха упирается, машет хвостом, пере-
дёргивается блестящей от пота кожей – пауты донимают, и с натугой тащит копну на волокуше. А босые
ноги твои по щиколотку тонут в зыби, а в следы насачивается ржавая вода. Пить охота, но терпи, казак,
терпи, атаманом будешь... Ступни режет остро подрубленная отава, пауты кружат перед носом, того гля-
ди и цапнут, окаянные; а под вечер мошка одолевает, тучами кружащая возле тебя и Гнедухи, к тому же
поедом едят осатаневшие на вечерней заре комары, и хочется, до слёз хочется встать под дымокур из
коровьего кизяка. И солёный пот застилает, разъедает глаза, и всё же радостно, вольно на душе – тятьке
подсобляешь... И кажется, тятька поглядывает, покачивает головой в диве: ишь ты, под телегу пешком
ходит, а уж подмога ладная; путный, однако, парень растёт – хозяин. Дай ему, Боже, воли и доли. А уж
как перепадёт парнишке ласково подмигивающий тятькин взгляд, – в лепешку бы расшибся, абы ещё за-
работать эдакий ласковый погляд. Бегом бы копны возил; сам бы, кажется, припрягся к Гнедухе, лишь бы
тятька глянул и с улыбкой покачал головой: дескать, о даёт парень, а! И утешно глянуть назад, увидеть,
как редеют копешки, как подбирается, светлеет луг, словно изба хозяйки-чистотки... и дышать легче и
вольнее...
А малым недоросточком сидишь, бывало, на Гнедухе, волокущей копну, глядишь, как отец с дядьями
мечут зарод, и гадаешь: а ежели бы сметать до неба синего, чего в небе узришь?.. Царя Небесного с Ца-
рицей, святых угодников?.. Поклонился бы Царю Небесному... нет, пал ниц у престола Божия!.. и слёзно
просил, чтоб тятька мамку не обижал, а то распалится другорядь, когда дела не ладятся, да и... с больной
головы на здоровую... мамку и облает. А мать ведёт кобылу на поводу, тяжело, по-утиному переваливает-
ся, – опять на сносях, но работушкой не попускается.
Помнится... уж большенький был, без матери копны к зароду возил... ступил нечаянно на скользкую
лягуху – подле болотины больших и малых тьма, так и пуляли из-под ног и лошажьих копыт, – так вот,
наступил на лягуху, с перепуга взревел лихоматом, упав на стерню. Прибежал от зарода тятька с вилами,
а как смекнул, что к чему, хотел было в сердцах вытянуть чернем продоль спины, чтоб не драл глотку по-
пусту, не отрывал людей от дела, но сжалился над парнишкой и лишь усмехнулся, и перед косарями на
посмех не выставил.
А за версту от старого покоса – извилистая Уда, и хоть узка речка подле вершины – курица вброд пере-
скочит и юбку не замочит – а разольётся вешняя либо после дождей-проливней, то мощная, бурливая,
коня с ног валит, и тогда с рекой шутки рисковы и бедовы. О ту памятную сенокосную страду Уда вольно
разлилась, взревела на перекатах, закружилась в зеленовато-сумеречных омутах. И однажды по полудню
сгребли зоревую кошенину, поджидали предсумеречный ветерок, дабы развеял зной и паутов, изнуря-
ющих Гнедуху и покосчиков. И надумал отец перегородить Уду сетью, добыть на жарёху ленков и хари-
усов. Обрыдла пресная еда, рыбки свеженькой поели бы в охотку... Дал тятя малому парнишке бечеву и
велел брести через перекат подле омутной заводи, откуда и решил шугануть рыбу в сетёху, – высмотрел
в улове хариусовые спинки, заманчиво темнеющие у илистого дна. Парнишка перекинул через плечо
пеньковую бечеву и – чуть не бегом по броду, а на стрежне сбило ревучим течением, понесло, колотя на
скользих, тинистых валунах, понесло прямо в глубокий омут. Долго ли, коротко ли волочило, обеспамя-
тевшего от страха, вдосталь хлебнувшего воды, да нагнал отец возле самого улова, поймал за шиворот и
вынес на солнышко сушиться.
А вечером в балагане со смехом и дивлением поминал:
– От ить, язви его в душу, а! Тонет, а маму рёвушком ревёт. А мать-то, она где?.. Мать на покосе, подле
балагана, а я вот он, подле. Дак нет же, «тятя» не ревёт – «мама»...
– А и в сам деле, прижмёт, мамку кричишь, батьку сроду не помянешь, – соглашается дед Любим.
– Бросить бы в речке, пусть бы мамка спасала, – посмеивается отец, весело мигает покосчикам.

164
 Сибирская школа
– Не-е, паря, Захарку бросать нельзя, утопнет, – вмешался дед, – а кто будет копны возить к зароду?!
Такого работничка днём с огнем, ночью с лучиной не сыщешь. Без его как без рук...
Лежит малый на сухой травяной перине, притулившись к матери, гордится – работничек, без него по-
косчики как без рук, без него сена не накосишь. Мать, грустно улыбаясь отцовским говорям, скребёт в
сыновьей головушке тяжёлым охотничьим ножом, чтоб перхоть не заводилась. Ножом бы столовиком
сподручнее, да где его взять на покосе. А парнишонка вроде слышит: гудом гудят материны ноги, оса-
дистые, задеревеневшие от усталости, перевитые синими косичками вен, отходят с жалобным постоном,
избитые дневной колготнёй.
В балагане копятся зеленоватые сумерки, покосчики засыпают, млело поглядывая на чуть шающий
чёрными головнями костерок, что против балаганного лаза, и сквозь тёплую дрёму вполуха слушают
отца.
– Ишь какой заполошный – рысью кинулся через перекат. А с ём, паря, шутки плохи, до греха рукой
подать...
Мать, забываясь в дрёме, напевает сыну, словно малому титёшнику, колыбельную, печальную и по-
тешную:
Ой, баю, баю, баю,
Потерял мужик дугу,
Шарил, шарил, не нашёл,
И заплакал, и пошёл...
И вдруг случай на реке, потехи ради поведанный отцом, зримо оживает пред разбуженными мате-
риными глазами, да так ярко и жутко – «...и как не утоп, родименький?!» – что глаза её, часто и горестно
заморгавшие, набухают слезами, и слёзы, скопившись в тенистых глазницах, падают на сыновье лицо;
парнишка замирает, губы его подрагивают, и слёзы едко точат глаза. А мать, вжимая сыновью голову в
мягкую грудь, уже тихонько причитает по сыну, но тут отец сердито осекает:
– Хва причитать! Чего ты воешь, словно о покойнике... Наворожишь, накаркаешь, ворона... Не утоп
же?.. И неча слезу попусту тратить...
Мать затихает, крестится на месяц, поддевший рогом балаганный лаз, и, прижав парнишку к тугому,
опять не полому животу, тихонько засыпает, даже во сне не отпуская, оглаживая сына, когда того, будто
ознобом, окатывает в сновидениях пережитым страхом. И снится ему синее небо, лебяжье облако, где
на резном троне, в цветастом сиянии Сам!.. Царь Небесный, похожий на деда Любима: снежная борода
по пояс, волнистые волосы плывут на плечи, укрытые золотистым покровом. А вокруг ангелы кружат,
словно белые птицы с человечьими лицами, и ласково поют. Захар падает на колени, чтобы попросить
о матери и... вдруг срывается с облака и летит к сенокосным лугам, к речке Уде, к балагану, где ночуют
покосчики, и не страшно ему, и не разбиться ему оземь – за плечами вольные птичьи крылья.

Жизнь продолжается
22
июня... Знойный мираж, тяжкая и пыльная тополевая листва, городской угар, раскалённый пер-
рон на «Академическом» полустанке, выжженная белым зноем пустота, лишь под тенистым на-
весом на долгой, ядовито крашенной лавке, словно на смертном одре, спит седой, измождённый
шатун в лохмотьях... может, вот-вот помрет; и, глядя на спящего бродягу, думаю: что тебе снится, мил че-
ловек?.. может, видится мальчонка в белой рубашонке, бегущий по просёлку к маме, а встречь – высокие,
золотистые травы, и плывут голубоватые волны по травяной гриве, а на взгорке светятся купола и солнеч-
но сияют кресты храма... Глядя на спящего бродягу, грустно напеваю: «Что тебе снится, крейсер Аврора...»
Рядом с горемыкой, вывалив парящий язык, дремлет лохматая, измождённая дворняга – похоже, родня
бродяге, поводырь... И вдруг вспоминаю: шестьдесят семь лет назад, «двадцать второго июня, ровно в
четыре часа, Киев бомбили, нам объявили, что началася война...». Думаю обречённо: не спит стремянной
смерти, не дремлет, сатано, коль поперёк горла Россия, изножье престола Божия... Одолели черти святое
место. Чего еще сатано утворит на погибель земли русской?..
Но жизнь продолжается... Спит ветхий шатун, и, может, уже вечным сном... жизнь за горами – смерть за
плечами; дремлет древняя собака, а на другом краю лавки нетерпеливо озирается тоненькая, в белом
ромашковом платьице, русоволосая, синеокая дева... похоже, поджидает милого дружка; а рядом с де-
вицей потешная малышка кормит пшеном прожорливых голубей, и птицы, умостившись на девчушкину
ладонь, плеща крылами, склёвывают пшено из пригоршни; а я уныло парюсь на солнечной стороне
перрона, среди дачных баб и, глядя на бродягу, собаку, синеокую деву, потешную малышку и заполош-
ных голубей, улыбаюсь: жизнь продолжается, унынье – грех, но думаю тоскливо: тенистые березняки,
солнечные сосняки и вольные степи, серебристо сверкающие на солнце реки и синие озёра, росные
луга и сенокосчики – мужики и бабы, парни и девки, деревенские избы с алыми закатными окошками,
светлые и печальные сельские песни, звёздные небеса, осиянные голубоватым лунным светом – всё,
что безгрешно любил в молодые лета, будет жить, но уже без меня – на веки вечные!.. и без меня!.. и это
не вмещает душа моя. ...А что душу ждёт, грехом повитую, Бог весть – жил ни в рай, ни в муку, на скору
руку. Прости, Господи...

165
 Сибирская школа
Из знойного марева, словно подлодка из морской пучины, всплыла электричка; ожил сморенный на-
род, неожиданно проснулся лохматый шатун, сел на лавке, удивлённо оглядывая белый перрон и дачни-
ков, похожих на суетливых мурашей. Жизнь продолжается...

Дай удрал в Китай

Б
айкал, сливаясь синью с туманно-голубыми горными отрогами и снежными гольцами, ласковый и бла-
женно ленивый. Протяжно и счастливо оглядывая море, вдыхаю прибрежный ветерок с омулёвым
душком и дальше благодатно бреду по шпалам, правлю в селение, где заждалась меня моя сирая
избушка, все окошки насквозь проглядела, поджидаючи. Напеваю привычное: «Это русское раздолье, это
родина моя...»
Пересекаю Московский тракт, что жмётся к Байкалу. Заперт железнодорожный переезд, подле кото-
рого хищной сворой сбились визгливо-пёстрые заморские легковухи – пучеглазые лягухи. К переезду
ковыляют беспризорные дворняги – уродливые, страшные, с полувылезшей и закуделившейся шерстью, –
глядят старчески-слезливыми, гнойными глазами. Из чёрной «лягухи» выглядывает мордастый бритый па-
рень, кидает на обочину хлебную корку; собака подхватывает, грызёт на грязной, заплёванной машинами
обочине.
Небо блаженное – высокое, по-сентябрьски синее...
Матерясь и зло дёргая покорную девчушку, шатко бредёт иссохшая испитая тётка – тощая коза с пу-
стым выменем; нахально лезет к машинам, беспрокло христарадничает – не подают, пьяная. Девчушеч-
ка  – худая, бледная, ангельски смиренная, цепко держится за пьяную материну руку, больше ей не за
что держаться в жестоком мире. Мама, хоть и пьющая, гулящая – един свет в окошке. О Царе Небесном и
Царице Небесной кроха не ведает; да узнает ли?.. не уготовил ли супостат и девчушке безумную мамину
судьбину?.. А папу, ежели такой у девчушки водится, повесить бы на осиновом суку.
Вспоминаю бабоньку, что ныне видел в электричке... В тамбуре накурено, хоть топор вешай. Измождён-
ная, сухая жёнка торопливо и жадно смолит терпкую трескучую «Приму», воровато и опасливо огляды-
ваясь, – не застукали бы охранники, иначе ссадят на ближайшем полустанке, коль штраф не заплатишь.
В ногах бабёнки жалкий узел, на котором сидит чумазый малый. Просом просит:
– Мама, мама... дай пряник?
Мать тоскливо и зло:
– Дай удрал в Китай. Беги, догоняй...
А Байкал – тихий и синий, уплывающий в небеса, откуда тихо наплывает молитвенная песнь о небесной
вечности...

За други своя
В
селении, где моя дача, подле гривастого березняка живёт Кеша Манечкин – некогда рыжекудрый,
песельный, баешный, балалаешный, мастер резных потешек, а ныне, когда ему уже под восемьдесят,
похожий на деревенского дедка и Николу Угодника со старых сельских образов: залысевший... се-
дые кудерьки топорщатся над ушами... сивобородый, голубоглазый, и уж редко заливает байки, годом да
родом бренчит на балалайке – призадумался, пригорюнился на склоне лет, словно безлистный осенний
березняк, задумчиво взирающий в предзимнее, вечное небо. В соседях у Кеши Манечкина – Лёша Русак,
некогда процветавший, ныне прозябающий художник... ибо не по безродному и окаянному лихолетью
слишком русский и народный... с тоски вечно хмельной, но балагуристый, тоже пожилой, но до старости
величаемый просто Лёшей.
И вот прибежал я на электричке вешней порой, когда в сумрачных балках ещё светился снег, а на сол-
нечных угорышках, где по-летнему припекало, уже зазеленела ранняя мурава. Бреду, любуюсь зеленова-
той, сиреневой дымкой, укрывшей березняк и осинник, хвалю Господа за дарованную земле красу и вдруг
вижу: на сухой и бурой хвое под охватистой сосной спит, сомлев на солнопёке, Лёша Русак, а под боком,
словно жёнка родимая, полёживает расчатая бутылка. Видимо, брёл с полустанка, присел под сосной, по-
том принял с устатку на старые дрожжи, вот и развезло бедолажного. Думал: разбужу, потрепал за плечо,
но больно уж крепко и сладко спит, словно малое чадушко, насосавшись молочка из бутылочки с рыжей
соской. Махнул рукой: спи, товарищ, на сосновом свежем воздухе; отоспишься и добредёшь до родной
избушки. Взошёл на угор, завернул на подхребетную улочку, гляжу: Кеша Манечкин семенит, тележку ка-
тит. Спрашиваю:
– Ты куда это, Кеша, с тележкой побежал? По навоз?
– Какой, Тоха, навоз?! Счас Русака в тележку погружу, на дачу отвезу. Простынет – земля не прогрелась...
А сам не добредёт – отяжелел.
– Ну, беги, Кеша, выручай друга.
Попрощался и думаю: за други своя не жалеет живота, а у самого и живота осталось... добрести до по-
госта.

166
 Сибирская школа

Оратай Микула Селянинович

Е
два стаял снег, на солнопёках стеснительно, робко пробилась младенческая травка, набухли почки,
березняки потянулись голубоватым маревом, и гужом повалил народ из каменной духоты на лесные
просторы и дачи, что вот-вот проснулись от зимней спячки. Манит матерь сыра земля – дивное Тво-
рение Божие... Закурились дымки на усадебках, поплыл горьковатый запашок горелого листа, мурашами
забегали дачники меж грядок, парников и теплиц, подкармливая землю перегноем и навозом. Для по-
жилых дачников с их христарадной пенсишкой картошка-моркошка и всякий овощ – ладное подспорье,
с голоду не пропадёшь.
Вижу диво: по лесному дачному проулку тихо шуршит лаково блестящая, похожая на майского навозно-
го жука заморская легковуха: «мерседес», поди, – прикидываю я, а коль сроду не держал в руках баранку,
все иномарки для меня на одну заморскую харю. Крышка багажника открыта, а в багажнике... навоз. Я,
вечно мотаясь в садоводство на электричке, дивлюсь: имеющий эдакий лимузин мог бы запросто купить
той же картошки, моркошки, тех же цветов садовых, ан нет, самому охота сеять, в земле ковыряться. Манит
мать сыра земля... И видится: перелопатит мужик навоз из багажника в огуречный парник, истопит баньку,
выхлещет берёзовым веничком усталь и унынье и, не чуя плоти тихо ликующей душой, притулится к пе-
сенному застолью, и вдруг потянет дивом дивным явленное в душе: «Отец мой был природный пахарь, и я
работал вместе с ним», и сквозь слёзную наволочь вдруг узрит испоконное: сизый туман пасётся в речной
долине, а на солнопёчном взгорке оратай Микула Селянинович лиственничным корневищем раздирает
целик под пашню, весело судачит с мохноногим деревенским мерином, и вольный ветер гуляет в русой
бороде, полощет холщовое рубище, бодря закомлевшую распаренную плоть.
Преподобный Илия Муромец, богатырь святорусский, – сын пахотного мужика Ивана Тимофеевича из
села Карачарова, что под городом Муромом, отчего поганые да баре и бояре дразнили Илию деревен-
щиной. Но Святогор... его со стоном и слезьми носила на себе мать сыра земля, и он мог Илию вместе с
конём посадить в карман... но даже Святогор не тягался с природным пахарем Микулой Селяниновичем.
Да и какое там тягаться, Микулину сумочку перемётную и ту...
...не мог пошевелить;
Стал здымать обема рукама.
Только дух под сумочку мог подпустить,
А сам по колена в землю угряз...
Ибо в той сумочке тяга земная, одному оратаю Микуле Селяниновичу подсильная. Недаром ведь и Бо-
жьи посланники, калики перехожие, напоившие Илию святой водой, и те упреждали его:
Не бейся с родом Микуловым,
Его любит матушка сыра земля...
Ступаю босыми ногами по дачной земельке, прикидываю, где нынче капусту, картошку, моркошку по-
сею, где яблоню, грушу, сливу и вишню посажу, и чую: прохладная земная благость, сочась сквозь голые
ступни, вливается в уставшую душу.

От князя тьмы
З
емного, не юродивого Христа ради, раба... увы, не Божьего – мира сего... смалу и по сивую бороду
рвёт, словно одичалая вешняя вода дамбы и запруды, злоба к ближнему... а значит, и ко Христу Богу.
Злоба неправедная и злоба праведная – око за око, зуб за зуб – скручивает в собачьей сваре братьев
во Христе, кого обрекая лишь на смерть телесную, а кого лишая и спасения в жизни вечной. «Восстал Каин
на Авеля, брата своего, и убил его», – аки жертвенного агнца, зарезал кинжалом, «и сказал Господь Каину:
...голос крови брата твоего вопиет ко Мне от земли». И уподобились люди Каину, ибо речено Господом
Богом: «Предаст же брат брата на смерть, и отец – сына; и восстанут дети на родителей, и умертвят их».
Я вижу Каинов кинжал: хищно изогнутый, злобно сверкающий, с мудрёной резьбой на костяной ручке, я
вижу Каинов кинжал и скорблю: из колена в колено скудоверные дедичи и отчичи чад своих мало любви
поучали, но паче злобе иссушающей, в душу беса вселяющей... чтобы мог за себя постоять и оборонить
нажитого тельца, хоть и золотого, да тленного... с пелёнок приваживая к оружию... убивать ближних... из
века в век умудряя оружие, изукрашивая искусно, что воистину от искуса князя тьмы. При сем заманисто
узоря винные баклажки, бутылки и табачные пачки, чтоб заодно и сам себя убивал. Воистину, кто полагает,
что бесы бродят с хвостами и рогами, вечно будут их холопами.

Птички Божии не жнут, не сеют

С
тепенный зажиточный мужик ведает от святых отцов: в окно подать – Богу дать, что скупому человеку
Господь убавит веку. Вот и вырешил: на святой Пасхальной седмице тряхнуть мошной, авось не убудет.
Да и всё может случиться: и богатый к бедному стучится. Бывало, иной нажил махом – ушло прахом.

167
 Сибирская школа
Потчует богатый мужик голь перекатную – прошаков деревенских, христославов; стол и не ломится от
разносолов, да и не скуден ествой. Мог бы, что не мило, то и попу в кадило, но стыдно в святые дни уго-
щать объедками. Умилённо и сурово помолясь, истово перекрестясь, хозяин и христославы усаживаются
за столы дубовые, за скатерти браные, где яства сахарные, питья медвяные. По закуске и стол – престол.
«Не взыщите, братья, чем богаты, тем и рады. Третий год недород...» Хозяин смущённо краснеет, а до-
шлый прошак ухмыляется в реденькую бороду: де, упаси Бог тебе жить, как прибедняешься. Раньше был
Ваньча, теперичи Иван.
Искоса, словно волк на теля, поглядывает мужик на едоков и думает огрузлую, неповоротливую во-
ловью думу: «Браво живут, ни кола, ни двора, ни скотинёшки, ни ребятёшки; небесами облачаются, алы-
ми зорями подпоясываются, белыми звёздами застёгиваются... Ни забот, ни хлопот» «Вы масло-то на хлеб
мажьте...» – «Мажем, мажем, кормилец...» – «Кого же вы мажете?! Ломтями кладёте...» Прошаки, сутулясь под
тяжким взглядом, тихо и пугливо хлебают бараний кулеш, мажут коровье масло на ломти белого хлеба.
Чавкают голыми ртами, трут голыми дёснами хлебушек, чавкают, а про себя, поди, ворчат: корёная ества
поперёк горла топорщится...
Мужик с утра разговелся, щедро насытил утробу и молитовку деревенскую прошептал: «Слава Те, Го-
споди, Бог напитал, никто не видал, а кто видел, тот не обидел»; и, уже сытый, косится мужик на христосла-
вов-христарадников, на еству и вздыхает про себя: «Горбом всё добыл, в поте лица да в мозолях, а эти... –
насмешливо оглядывает едоков, – лодыри, до пролежней кирпичи протирали на печи да тяжельше ложки
ничего не подымали. Разве что христославить под окном мастаки...» Но вдруг вспомнил отца, что дожил
век в стуже и нуже, весело утешаясь: «Богачи едят калачи, да не спят ни в день, ни в ночи; бедняк чего ни
хлебнёт, да и заснёт, ибо мошна пуста, да душа чиста».
Сын, сам горбатясь от темна до темна, нанимая батраков на хлеба и покосы, зажил богато, веря: тот
мудрён, у кого карман ядрён. Но слышал он, трудяга, крот земляной, яко рече Господь: «Птички Божии
не жнут, не сеют...», но не может вместить в мужичью душу Божественные глаголы: да ежели все лю-
дишки обратятся в птах Божиих и перестанут пахать да сеять, вымрут же?.. Поминается евангелийская
Марфа, что «приняла Его в дом свой» и «заботилась о большом угощении», а сестра её Мария... нет бы
подсобить... «села у ног Иисуса и слушала слово Его». И когда Марфа посетовала: «Сестра моя одну меня
оставила служить? Скажи ей, чтобы помогла мне» – Иисус сказал в ответ: «Марфа, Марфа! Ты заботишься
и суетишься о многом; а одно только нужно: Мария же избрала благую часть, которая не отнимется у
ней». Вот и мужик деревенский навроде Марфы... но и хлопотливая, заботливая Марфа обрела святость,
как и молитвенная сестра Мария.
До святой Марфы мужику, что до синих небес, но охота вместить, и он усерднее угощает прошаков.
Поснедав, нищеброды-христославы помолились, перекрестились, благодаря Бога, что нынь борода не
пуста, затем поясно поклонились хозяину, коснувшись дланями матери сырой земли, и в голос: «Благо-
дарствуем, кормилец. Милость Божия, Покров Богородицы, молитвы святых тебе, добрая душа, и всей
родове твоей...» Мужик смутился, покраснел от стыда и невольно отмахнулся от поклона: «Не за что... Вам
поклон, что снизошли, добрые люди... Помолитесь за мою душу грешную...» И вдруг мужику стало легко и
светло на душе, словно слетели с горба долгие крестьянские лета, и он, отроче младо, умилённо обмер
в березняке, вечор черневшего посреди серого, предснежного неба, а нынь... в белоснежном покровце,
средь небесной голубизны... светлого, осиянного нежарким ласковым солнышком.

Русский
Б
ывший колхозный агроном, ныне зажиточный и работящий деревенский мужик, толковал мне в рож-
дественском застолье: «На сон грядущий, Тоха, книги читаю, да... О русских!.. В библиотеке-то шаром
покати, в город заказываю... Чита-аю, паря... Телевизор не гляжу – брехня собачья. А книги читаю... и даже
божественные. Я ведь, Тоха, крещёный, меня мамка исподтишка крестила при Никите Кукурузнике. Да... И вы-
читал я, Толя, что на весь мир лишь один народ богоносец – русский, прочие блудят во тьме кромешной. Во
как... Может, паря, богоносец был, да сплыл... Какой там богоносец, когда в деревне сплошь и рядом – пьянь
да рвань. А уж лодыри-и!.. каких белый свет не видал. В пень колотят, день проводят... И живут... без поста, без
креста. А тоже, паря, русские... Ага... Но, паря, интересно рассуждают: водку жрёшь, до нитки пропиваешься,
в канаве валяешься – русский, пашешь от темна до темна – жид, под себя гребёшь. Вот и пойми: русский
– он пахарь по натуре или пьянчуга горький?.. Хотя... лодырь да пьянчуга Русскую империю сроду бы не вы-
строил. Весь мир перед Русью шею гнул. Да-а... Но, видно, выдохлись мы, паря. Испокон веку мужика власть
ломала через колено и, похоже, доломала. Хана, однако... А может, одыбаем, как ты думаешь?..

Челобитная
В
инить царящую на Руси хазарскую нежить в том, что она спихнула русскую народную литературу с
корабля современности, жаловаться хазарскому правителю было бы смешно и горько. Это походи-
ло бы на то, как если бы мужики из полонённой Смоленщины и Белгородчины писали хазарскому

168
 Сибирская школа
правителю, лепили в глаза правду-матку и просом просили заступиться: мол, наше житье – вставши и за
вытье, босота-нагота, стужа и нужа; псари твои денно и нощно батогами бьют, плакать не дают; а и
душу вынают: веру хулят, святое порочат, обычай бесчестят, ибо восхотели, чтобы всякий дом – то со-
дом, всякий двор – то гомор, всякая улица – блудница; эдакое горе мыкаем, а посему ты уж, батюшка-свет,
укроти лихоимцев да заступись за нас, грешных, не дай сгинуть в голоде-холоде, без поста и креста, без
Бога и царя... А Васька слушает да ест... хазарский наместник ухмыльнулся бы в смолевую бороду, весело
комкая челобитную, – до ветру сгодится; ох, повеселила бы мужичья челобитная чужеверного правителя,
сжалился бы над оскудевшим народишком, как пожалел волк кобылу, оставил хвост да гриву...

Я б женился на тунгуске
Д
еревенская привычка: что вижу, то пою либо стишок плету. Помню, тёплым летним ветром словно
замахнуло меня, перекати-поле, в музей под открытым небом, что на сорок седьмом километре
Байкальского тракта. Бреду через бурятскую зону, мимо рубленых юрт, крытых берестой, листвен-
ничным корьём и зелёным дёрном, и вертится на языке потеха песенная: «Где ж ты, моя узкоглазая, где,
нет тебя в Бохане, нет в Усть-Орде...» А потом: «Вышла бурятка на берег Уды, бросила в воду унты...» Спох-
ватываюсь: не дай Бог, буряты услышат, оскорбятся, хотя... могу ответить: де, с любовию пою – люблю я
буряток с раскосыми птичьими очами, что целовались в степи с утренним солнцем.
Проходя мимо тунгусской зоны, изрекаю с поэтическим подвоем: «У тунгуски глазки узки и, как уго-
лья, черны, я б женился на тунгуске, говорят, они верны...» Думаю, тунгусы на куплет не обидятся.
А вот и русская зона... Видится широкая, словно ладья, русская баба; вздымается яром от реки, плавно
раскачиваясь под коромыслом, словно в больших вёдрах и не плещется вода, и в памяти всплывает:
«Коня на скаку остановит, в горящую избу войдёт...».
Мимо, словно тонконогие цапли, процокали копытами моложавые стильные женщины, чудом завер-
нувшие в этнографический музей, и вспомнилась усмешка фронтовика: ежели бы в войну не бабы, а
женщины жили, войну бы мы, брат, проиграли. Да!
Бреду по музею и думаю: лишь музейные зоны и остались от России-матушки, что умиляла и умудряла
поколения пословично-поговорочной цветастой речью, народными обрядами, обычаями, что духом
возносила народ к Небесам Божиим.

Ночная кукушка
М
осковские гулящие люди – муж да жена – гостили в байкальской деревушке, на постое у байкаль-
ской старухи, которая поила их тёплым парным молоком. Позаочь столичная семейка осуждала
старухино молоко: жидковато. Муж умудрённо толковал жене: «Байкал рядом, корова много воды
пьёт, вот молоко и жидкое. И, кажется, рыбой припахивает...» Хитрая жена – без году неделя в столице,
выросшая в деревне и смалу доившая коров – восхищённо глядит на дурковатого мужа: «Да-а?! А я, дура,
сроду бы не сообразила...» Польщённый муж ласково обнимает мудрую жену, которая ведает: ночная ку-
кушка дённую перекукует. Бабёнка улыбается и соглашается, когда муженёк в сердцах восклицает: «Ты
почему такая дура?!» – «Дак выросла подле болота...» «Вот за то, что ты дура, я тебя и люблю», – муж целует
ночную кукушку. Вот и живут в ладу, а то иной мужик, чтобы жить с шибко грамотной, поперечной бабён-
кой душа в душу, трясёт ее, как грушу.

Решительный бой
М
ужичок, пьяненький, махонький, эдакая конторская тля, с кряхтением, сопением раздевается в
прихожей; над мужичком зловеще нависает баба, подбоченясь, уперши веснушчатые руки в крутые
бока. Мужик заливает ей байку:
– Маша, бухой мужик привалил домой и спрашивает бабу: «Скажи, милая, что у меня в правом кар-
мане на букву «п». «Получка!» – гадает баба. «Нет, путылка... А что у меня в левом кармане на букву «а»?»
«Аванс!..» – «Апять путылка...»
– Счас, пьяная харя, будет тебе и на «а», и на «п»!..
Мужик боязливо постреливает юрким глазом на гром-бабу, но хорохорится, напевает... вернее, мычит...
в сырой утиный нос:
– Это е-есть наш после-е-едний и реши-и-ительный бо-о-ой!..
Тут гром-баба решительно, по-мужичьи широко отмахнувшись, даёт мужику затрещину; тот осаживает-
ся на костистый зад и, уткнув несчастное лицо в колени, плачет.
Баба круто разворачивается и уходит на кухню, где раздражённо бренчит, гремит посудой, хотя нет-нет
да и, замирая, прислушивается: чего мужик творит? Потом, не удержавшись, снова идёт в прихожую, где
мужик горестно сидит на полу.

169
 Сибирская школа
– Зарекался же не пить! – бранит мужа. – Или коза зарекалась в чужой огород не ходить...
– Дуся, сегодня хозяин велит: «Вася, заводи чёрную бухгалтерию. От налогов будем спасаться...» А я
говорю: «Я так не могу». «Почему?» – спрашивает. Отвечаю: «А мне совесть не дозволяет. У меня совесть
есть...» «Совесть?! – смеётся, сволочь. – Ну, Вася, – говорит, – будешь в мусорных контейнерах ковыряться
со своей совестью. Совок...» «Я не совок, – говорю, – хотя и не против советских людей. Я – православный,
и грех на душу не возьму...»
Мужик опять плачет, усунув лицо в колени. Жена тяжко вздыхает, не зная, что и думать: и про совесть
ведает – крещёная, и деньги нужны. Ничегошеньки не удумав, опускается на низенькую лавочку и, опять
тяжко, одышливо вздохнув, робко гладит мужа по лысеющему темени, потом прижимает к мягкой груди.
Мужик, малое время ещё содрогаясь в рыданиях острыми плечами, потихоньку затихает: чует, эдакая баба
не даст пропасть.

Блуд
В
ещий сон приснился после лихого ночного кутежа: скорбел мой ангел-хранитель, и думал я покаян-
но: котяры с кошурками мартовскими звёздными ночами вопят от похоти на дикие лады, а майскими
зорями сладко токуют тетери с тетёрками, глухари с глухарками, а у народишка и в крещенскую стужу
– март и май, успевай любовь справляй, и так круглый год; ладно молодые-зелёные, а то... седина в бороду,
бес в ребро... уж прах сзаду сыпется, нет, токуют тетери с тетёрками и вопят по-кошачьи; но тварь Божья
по промыслу свыше, ради зарождения жизни, а нынешний человечишко похоти ради, к тому же, в отличие
от народишка, скотина не впадает в содомский грех, не жрёт водку до ярого безумия, не курит табак, не
балуется дурманным зельем; так значит, скотина-животина – духовнее человечишки, хоть тот и подобие
Божие?..

Поднесеньев день
К
расные безбожники ворчали: мол, вам, боговерущим, сплошные праздники: то поднесеньев день, то
перенесение порток на другой гвоздок. А теперь праздников, кроме христианских, тьма-тьмущая, не
жизнь, охальной праздник. Нынешний календарь так и дразнят: пьяный календарь... Мой приятель-
художник, выпивоха добрый, в мастерской отмечал с дружком прописанный в календаре День озонового
слоя. Ныне, говорит, ожил и старинный праздник – синичкин день, величаемый днём зимующих птиц.
Опять бутылку брать, стол накрывать, гостей созывать. А недавно отрываю старые листья численника, ото-
щавшего к новолетью, и диву даюсь: оказывается и День Конституции прописан – опять гулять. И стишок
родился: «В Синичкин день гуляй все кому не лень. В День Конституции – гуляет коррупция. Грядёт и День
проституции».

Москва
В
кои-то веки выбрался в Белокаменную, где в последний раз гостил лет десять назад, где ныне, увы,
снежные и зоревые купола, луковки и маковки, кресты «сорока сороков» в визгливо-пёстром, иновер-
ном, иноземном рекламном смраде, и нужно душевное усилие, чтобы у паперти храма отвлечься от
содомского ора и визга, восприять молитвенный дух православной Москвы. И когда удаётся, то, огляды-
вая русские соборы, ощущая себя пред их величием червием земным, суетным и невыправимо грешным,
вновь и вновь дивишься, вроде и не веришь: русские ли мужики во славу Христову сотворили эдакую
божественную красу, коя иноземцам-иноверцам и не снилась даже в самом боговдохновенном сне?.. И
невольная гордость за родимых братьев и сестёр прямит ссутуленную спину, горделиво вздымает пону-
рую голову к сияющим куполам, словно и ты приложил дух свой и ремесло к дивному русскому величию.

г. Иркутск
2009, 2010, 2011

170
 Сибирская школа
Сергей АРИНЧИН – член Союза российских писателей, родился и вырос в Красноярске,
здесь же родились его стихотворные сборники «За яблочным вином», «Джеликтукон»,
«Возвращение на Джеликтукон», которые дышат ароматом Красноярского края и
Сибири, хотя стихи его далеки от пейзажных зарисовок и наполнены напряжёнными
философскими и духовными исканиями. Автор сам перелагает свои стихи на музыку
и исполняет их под гитару, записал диск со своими песнями. В 2013-м за новый
стихотворный цикл удостоен звания дипломанта краевого литературного конкурса
имени Игнатия Рождественского – поэта и любимого учителя Виктора Астафьева.

Но Россия сильней
этой смуты
Очередь
«И я оглянулся – посмотреть
На мудрость, на безумие и глупость».
Кн. Экклезиаст, гл. 11, ст. 12
«Что было, то и будет...» – в чём же спор?
И дальше: «Что творилось, то творится...»
Я оглядел скучающие лица
И тут услышал рядом разговор.

Я выстоял впустую пять часов, Там двум слепым, стоявшим битый час,
Смирив в себе тупое раздраженье. С участьем горьким женщина сказала:
А очередь вскипала у весов, – Вы попросите, пусть пропустят вас,
И шло в ней беспощадное сраженье. А в том, что здесь стоите, толку мало.

Галдел базар, навязчив и горласт. Они в ответ покорно говорят:

И в это незначительное утро – Нас гонят впереди, как ни просили,
Пытался я читать Экклезиаст И очередь свою мы упустили.
И вникнуть в человеческую мудрость. Вот так и ездим третий день подряд.

А крытый рынок алчностью дышал, Но в это время, словно дикий вал,

Угаром затхлым древней Палестины. Замешанный на зле и отчуждении,
Смешались тут цветы, и черемша, На очередь обрушился скандал
И всех мастей восточные мужчины, И вспыхнул, как пожар, в одно мгновенье.

Румяные торговки творогом, Чуть впереди гражданка средних лет,

Пропойца-бич, кулёчки с семенами, Дородным телом очередь тараня
Китаец с луком, тётка с огурцами... И осыпая всех площадной бранью,
И воробьи под самым потолком. Пыталась влезть в случившийся просвет.

Я видел, как, слоняясь вдоль рядов, Она орала: «Я с утра стою!

Умело воровали пять цыганок. Я заняла вот в этом самом месте!»
Весь пёстрый мир, галдевший спозаранок, Но каждый твёрдо спину знал свою
Спешил вкусить плоды своих трудов. И полон был решимости и мести.

«Всё – суета сует...» – читаю я. И «всё – как всем». Порядок отстояв,

А за спиною голосок старуший Умолк изгнавший трутня рой пчелиный.
Оповещал внимающие уши ...Я разбирал сплетенье древних глав,
О благах довоенного житья: Не понимая в них и половины.

– Достаток был во всём, что ни возьми, «Речь мудрого в спокойствии слышней»?

В те времена и люди лучше были, Но очередь вскипала то и дело.
И мужики гораздо меньше пили, Нетрезвый рубщик властвовал над ней
А нынче – вон что сделалось с людьми! И правил недостойно, но умело.

«Но если так, то кто же виноват?» – Мы движемся, как медленный поток.

Подумал я, но все вокруг молчали. Вдруг женщина подходит. Кто осудит?
А двадцать пять веков тому назад Её лицо и траурный платок
Соединились мудрость и печали. Без слов о горе говорили людям.
171
 Сибирская школа
Но бабка та, что первою была,
Упрятав прядь под свой платок цветастый:
– А справка есть? – крикливо обожгла. –
Нет справки, значит, нечего здесь шастать!
И отвернулась очередь от слёз,
Признав закон насторожённой стаи.
С каким же чудом должен был Христос,
Войти сюда, добро благословляя!
Что мог внести под этот вот навес,
Чтоб убедить осатаневший рынок?
...Но к нам Спаситель не сошёл с небес,
Как видно, мы всерьёз пред Ним повинны.
А над толпою взвился чей-то крик,
И подхватили все, что было силы:
– Нам не хватило! Всё! Нам не хватило!
И очередь распалась в тот же миг.
Мария
Черемши наелся до икоты,
Больше было нечем закусить.
С вермутом покончили мы счёты,
Оставалось только водку пить.
Мы сидим вдвоём со странным другом
В мастерской зачуханной его,
Голова плывёт гончарным кругом:
Слышу всё, не вижу ничего.
Говорил он, брызгая слюною,
Как велик он в горестных трудах,
Как сейчас покажет мне такое,
Что взойдёт нетленное в веках,
Что его ещё поставят рядом
С Босхом, Гойей, Врубелем, Дали...
Я хотел сказать, что врать не надо,
Но не стал и по глотку налил.
Но когда совсем осточертела
Мне его пустая болтовня,
Красота неведомых пределов
Вдруг с холста взглянула на меня.
От неё не по себе мне стало,
Как во сне – ни крикнуть, ни сказать:
Лишь лицо сияющим овалом,
Да на нём печальные глаза.
Как же ты, Пресветлая Мария,
Забрела неведомо куда,
Где в распадках кедры вековые,
Где на реках взгорбилась вода?
Неужели кореш мой случайный,
Что кривлялся с пеною у рта,
Лик Твой разгадал, и взгляд Твой тайный
Осветил угрюмые места?
172
Неужели над водой и твердью
Он Тебя провёл, как поводырь?
К Твоему взывает милосердью
Богом позабытая Сибирь.
Похотью реакторов и топок,
Жлобством пристяжных временщиков
Сыты мы по горло, в горле копоть,
Так спаси, Мария, дураков!
Может быть, Тебе виднее свыше
И Тюмень, и устье Колымы,
Весь тот край, откуда мы все вышли,
Так скажи – зачем на свете мы?
Ночь в окне, и льётся мрак бесшумный,
Спит художник мирно, как святой.
Успокой, Мария, неразумных,
Пусть они умолкнут пред Тобой.
Пусть по справедливости отметит
Взгляд Твой и трудяг, и подлецов,
Пусть не проклянут нас наши дети,
Как и мы не прокляли отцов.
От стыда вином не откупиться,
На чужом пиру не отдохнуть.
Посмотри, Мария, в наши лица,
Дай нам знак – туда ли держим путь?
Всё должно когда-то повториться,
Вновь придёт Твой Первенец на свет.
Посмотри, Мария, в наши лица,
Есть за нами правда или нет?
***
Светлой памяти моей мамы
Был Алтай, золотая пора,
Осень медлила с первым дождём.
А по Чуйскому тракту с утра
Торопились машины с зерном.
Эх, дорога, тебя ли воспеть!
Пыльный ветер, песок на зубах.
И бескрайняя рыжая степь,
И заплаты полей на холмах.
Это всё ещё есть наяву:
Спят курганы под жёлтым жнивьём,
Облака над Россией плывут
Караванным извечным путём,
Словно белый табун лошадей
На восток гонит скифская плеть
Над простором сибирских степей,
Только всадников не разглядеть.
Здесь пришло и ко мне в свой черёд
Это слово священное – Русь.

Был народ, и остался народ,
А о прочем судить не берусь.
По следам миллионов копыт
Здесь за плугом легла борозда,
И земля, словно зёрна, хранит
Для людей эту память всегда.
И над каждой забытой душой
Спелый колос – живой обелиск.
И плывут облака над землёй,
На которой и мы родились.
***
Прошу, Господь, Ты дай ответ:
Меня Ты помнишь или нет?
Я тварь, и это мой удел,
Воззвать к Тебе, Господь, посмел.
Прошу, Господь, Ты дай ответ:
Каким я был до многих бед?
Когда ещё сын мой был мал,
А я, Господь, Тебе внимал.
Есть слово тварь и слово тать,
Я их сумею обуздать.
Пусть мир ревёт со всех сторон,
Но слышу я молитвы стон.
Прошу, Господь, мне дай ответ:
Со мной теперь Ты или нет?
***
О Господь, создавший этот мир,
Разреши предстать листом зелёным,
Бью Тебе я низкие поклоны,
Жажду воскресенья хоть на миг.
Ты со мной порадуйся, душа,
Оживи в июльской круговерти.
Жизни жажду даже после смерти,
Песнями заветными дыша.
Дай, Господь, мне кануть на миру,
Мне не укрепиться в одиночку.
Дай раздаться Твоему звоночку –
С этой мыслью не навек умру.
***
Я прикрыл глаза в земной печали
И тотчас увидел пред собой –
Светлые три ангела стояли,
Воплощенье Троицы Святой.
И в единстве Троица воззвала,
И на зов открылся мир иной,
И тогда печаль моя пропала,
Покоряясь Троице Святой.
Тайна воплощенья – тайна Божья,
А за нею – истины покой.
Сибирская школа
Я ступил по жизни бездорожью
По веленью Троицы Святой.
Горний свет небесного сиянья
Ангельской наполнен красотой.
Высшая молитва – предстоянье,
Предстоянье Троице Святой.
***
«Окаянный, вернись в эти стены,
Ты разрушил их, – молвил Господь. –
Здесь поймёшь ты, дойдя постепенно,
Как душа ополчилась на плоть.
Что творил ты в своем разуменье?
Что хотел ты себе доказать?
Превратив во вражду все сомненья,
Не молиться хотел, а рыдать.
Но Россия сильней этой смуты,
Ты вернёшься к руинам, как знать,
Может, вспомнишь молитвы минуты,
Что творила пред Господом мать.
И услышишь ты звон колокольный,
Когда он разольётся окрест.
И поймёшь ты, что смуты довольно,
Православный наденешь свой крест».
***
Как страшно ждать мне Страшного суда,
В наивной жизни обретя порочность,
И ощутить, что значит «навсегда»,
Своих грехов не понимая точно.
Как устоять у бездны на краю?
Как вниз взглянуть, взглянуть и удержаться?
Очистить душу грешную свою
И перед Богом в низости признаться?
Как завершить земной круговорот,
Понять себя и с сердцем примириться?
Понять, что вечность словно год пройдёт.
Душа, очнись, чтоб к свету устремиться!
Там будет Свет за тусклой пеленой,
И он душе откроет мир иной.
***
Эта тонкая грань, за которой покой и молчание.
Это только игра в расставанье, которого нет.
Ты скажи мне, пророк, побренчав равнодушно клю-
чами,
Почему так влекут миражи, появляясь на свет.
То вино, то зеро?, то хранимый легендами опыт,
То внезапность открытья, а то мимолётность стиха.
На иконах моих настоялась столетняя копоть,
И никто не придёт посмотреть на меня, старика.
173
 Сибирская школа
Почему ты молчишь? Где храм Соломона?
Ты не знаешь, что дальше отмерить? Но Тора живёт,
Я на свет выхожу, точно старец, прошедший затвор. И псалмами Давида
Подбери-ка ключи, и открой наудачу мне двери, Народ столько лет
И забудь про меня и про этот пустой разговор. Обращается к Богу.
Избранники Божьи,
Я уйду, чтобы жить, на себя и на Бога надеясь, Вы сделали выбор!
Подвяжу деревца, пусть и дальше до неба растут. Христа не признав,
Я похож на отца и совсем не похож на злодея. Вы по свету скитались,
Дай мне, Бог, обрести в жизни новой по силам мечту. Хоть первыми, первыми были вначале.

Плач по иудеям ***

В реке со сладкою водой
Народ был рассеян, Таймень плеснулся, баламут.
И храм был разрушен. Прощай, тайга, прощай, покой,
Уста Моисея и сам Моисей на Оре остались. Иные промыслы грядут.

Скрижали пропали, Уймись и сердце успокой

Их не удержали Над этой северной рекой.
Четыре покрова, обеты и меры, Ведь на пути твоём лежат
кручёная шерсть, за перекатом перекат.
Нить багряного цвета,
Полотна сафьяна На юг, о Тембенче, на юг,
И кожи тюленьи, Сквозь белый обморок ночей.
Хлеба предложенья Перечеркнув полярный круг,
И золота тленье. На юг, в низовья, в мир людей.

Но там под руинами Когда выходишь из тайги,

Плача стена, Почуя дым издалека,
Рассеянным всюду, вам Тора дана. Ты забываешь все долги,
В которой есть названный Богом Израиль. А вслед тебе бежит река.
Вы в центр земли собирались с окраин.

Но где же Христос? Со стыдом почему ***

Вы имя Его опустили во тьму? На Виви, на перекате,
Он Сын, за которого стыдно Каменистый островок.
Пред Богом? Может, мне и вправду хватит
И свободы, и дорог.
В Святая Святых Может, тем и успокоюсь,
Как признанье обета Что останусь навсегда
Цвёл жезл Аарона? У реки, где мне по пояс
А ныне где это? Торопливая вода.
С кем нужно вам было идти и откуда,
На жезл опираясь, На безмолвный дикий берег,
На посох священный Светлый Отче, Дух Святой,
Из единорога? По моей любви и вере
Вы первые, первые были у Бога. Небо звёздное открой.
Разольётся свет меж нами,
Не надо свидетельств иных для народов. Как река без берегов.
За посохом шли, и расставлены вехи А душа под небесами
Такие, которых не скроешь вовеки: В них от века ищет кров.
Заласканы солнцем святые пустыни,
Вовек плодородны холмы Палестины,
А над Галилейским озером скинья, ***
И освящённый поток Иордана... И что бы я ни пел
Сколько дано вам от Божьего Дара! На сонном берегу
Пустынным островам,
Первые вы и в пути, и к обету, Отяжелевшим ивам.
Кто и за что вас рассеял по свету? Я не был среди них
Может быть, нужно искать в Берешит? Восторженно-счастливым,
За страхом закона – покорность запрету? И ничего я им
Но, Боже, молитва не ровня обету! Оставить не смогу.
Обет лишь уловка.

174

И как бы ни хотел,
Но мне не сохранить
Июльского тепла
На отмелях песчаных.
Но в ночь, когда пойдёт
Шуга в верховьях Кана,
Я, может быть, вернусь
В пустующие дни.
И Ты поймёшь, Господь,
Наивный мой побег.
Я всё равно приду
На голос сфер незримых.
И, любящий в миру,
И всё ещё любимый,
Мучительно втянусь
В теченье вечных рек.
Прощёное воскресенье
Романс
Первый снег над берегом осенним,
Слава Богу, нынче воскресенье.
Здесь сойдутся все мои друзья,
К ним навстречу собираюсь я,
собираюсь я.
Тихий снег, желанная погода...
Мне не ждать ни вечность, ни полгода.
Соберёт их преданность моя,
Вновь сойдутся все мои друзья,
все мои друзья.
«Чайки». Гравюра Оксаны БАРАНОВОЙ
Сибирская школа
Из тюрьмы, больницы, из могилы
Все придут ко мне порой унылой,
Ведь живу я ими и дышу,
Ради них о милости прошу,
милости прошу.
Дай нам, Бог, чтоб так жилось, как пелось,
Для Тебя великое ли дело,
Чтоб собрались все мои друзья,
Чтобы с ними встретился и я,
встретился и я.
К иконе Святой Троицы
Святая Троица, души моей твердыня,
Моя душа открыта пред Тобой.
Пути людей от века и доныне
Тебе открыты в пажити мирской.
Я предстоящий перед Вами странник,
Три ангела, три смысла Бытия.
И жизнь моя не кажется мне странной,
Когда со мною Троица моя.
Я видел мир, людей узнал я многих,
Но только в Вас неопалимый свет:
Три ангела, таинственных и строгих,
В моей душе иной твердыни нет.
г. Красноярск
2012–2013
г. Красноярск
175
 Сибирская школа
Геннадий КАПУСТИНСКИЙ – коренной сибиряк, из поколения подранков войны. Встал
на защиту родного Отечества после окончания Омского танкового училища. За
27 лет в рядах Вооружённых сил служил в знаменитой Кантемировской дивизии, в
Центральной группе советских войск в Чехословакии, в Сибирском военном округе.
Под командованием бывших фронтовиков участвовал в испытаниях нового вида
вооружения и в создании ракетно-ядерного щита страны. Сын фронтовика,
вернувшегося домой с боевыми ранениями и боевыми орденами, Геннадий Капустинский
в мирное время удостоен воинского ордена Жукова, ведомственных воинских орденов,
в том числе и «За офицерскую доблесть». Отслужив Отечеству верой и правдой и

Улица моя Аэродромная

дослужившись до звания полковника, вернулся домой, в Сибирь. Живёт в Красноярске.

Непридуманные рассказы
Автор этих документальных рассказов прошёлся памятью всего лишь по улице своего детства, а по-
лучилось, что рассказал он о ярких страницах истории своей страны. И поведал он нам вроде бы всего
лишь о судьбах соседей, а получилась яркая, не приукрашенная биография целого поколения, на долю кото-
рого выпала самая кровавая война и разруха. В этих небольших рассказах о послевоенной жизни жителей
окраинной улицы города Канска – жизни героической, а порою трагической, полной лишений и неистреби-
мой доброты – нет вымысла, нет и пафосных слов о любви к Отечеству, но любовь к нему, к своему роду, к
народу пронизывает всё повествование, ибо написано оно не пером, а любящим сердцем. Примите их как
благодарный сыновний поклон поколению отцов, не утративших, несмотря на все невзгоды, ни доблести,
ни чести, ни сердечной доброты.

Беглец
Это было весною, зеленеющим маем,
Когда тундра проснулась, развернулась ковром.
Мы бежали с тобою, замочив вертухая,
Мы бежали на волю, покати нас шаром...
Старая лагерная песня

П
ри постройке домов на улице Аэродромной все сталкивались с огромным дефицитом. Многого не
хватало для строительства, достать в ту пору что-либо из стройматериалов было весьма проблема-
тично. Не хватало даже гвоздей, из-за чего доски потолка нашего дома не были прибиты, а были про-
сто уложены и сверху присыпаны грунтом и шлаком. Внутри дома было не оштукатурено, не побелено, не
покрашено, на стенах между брёвен торчал мох. Но жить уже можно было – все окна, двери поставлены,
пол настлан, печка работала. Вот в такую избу мы и вселились в конце лета 1947-го, оттуда осенью того же
года я пошёл в школу, в первый класс.
Вскоре, поближе к зиме, у нас поселилась моя двоюродная сестра Елизавета, или просто Лиза. Она была
круглой сиротой. Её отец Александр Рогачёв, родной брат моей мамы, погиб на фронте, а мама её умерла.
Лиза была старше меня и училась в то время в Канском педагогическом училище. А до этого она жила в
Солянке Рыбинского района у бабушки и дедушки.
В один из предзимних вечеров, по-моему в ноябре, Лиза сидела дома и занималась своими учебными
делами. Мои родители и я уже спали. Стояла обычная ночная тишина. Вдруг с потолка возле печной тру-
бы посыпалась земля. Лиза сначала не обратила на это внимания, подумав, что это мыши бегают. Однако
земля снова посыпалась, и исчезла доска в потолке. Через образовавшийся проём стало видно крышу.
Испугавшись и почуяв недоброе, сестрёнка тут же разбудила моих родителей. Проснулся от этой су-
матохи и я. Дальше события развивались как в кино. Отец, схватив топор, вместе с Лизой выскочил на
крыльцо, повелев ей бежать к братьям за подмогой, а сам, вскинув топор наизготовку, как ружьё, громко
закричал в сторону чердака:
– Не шевелись! Стрелять буду!
Я всё это слышал и тоже хотел было выйти на крыльцо, интересно мне было, как отец из топора стре-
лять будет. Но мама мне выйти не позволила, быстро заперла двери на все крючки и засовы, тем самым
отрезав отцу путь к отступлению. А он тем временем продолжал держать «под прицелом» топора наш

176
 Сибирская школа
чердак и обещать все мыслимые и немыслимые кары затаившимся там неизвестным. Но оттуда не доно-
силось ни звука.
Между тем Лиза добежала до стоявших рядышком домов отцовых братьев Владимира и Фёдора и всех
подняла на ноги. Первым прибежал дядя Федя с супругой, и отцу уже легче стало оборонять дом. Поднять-
ся на чердак они не решились, но всячески давали понять неизвестным, что те обнаружены и им будет
сейчас очень плохо. Вскоре и дядя Володя подоспел, держа в руках трофейный немецкий пистолет люгер
– парабеллум. За ним прибежали младшая сестра отца Валентина и наша бабушка Катя. Её причитания
были слышны издалека:
– О! Божечка ж ты наш! О! Люди добрые! Ой, родненькие вы мои! – так она и бегала вокруг дома с этими
причитаниями.
Уже втроём братья решились подняться на чердак, откуда сразу же раздалось несколько выстрелов.
Это дядя Володя стрелял вверх перед трубой, за которой прятался неизвестный и размахивал дубиной.
Отец и дядя Федя быстро его скрутили, довольно жёстко ссадили на землю и ввели в дом.
Изба заполнилась возбуждёнными родственниками, которые вели «под конвоем» возмутителя спокой-
ствия. Это был здоровый молодой мужик лет 35–40, заросший щетиной и волосами. На нём была телогрей-
ка неопределённого цвета, на рукавах и плече которой торчала вата. Большие рваные штаны закрывали
обувь, которая была сделана неизвестно из чего и напоминала что-то вроде галош с остатками валенок.
Взгляд его был какой-то затравленный, глаза постоянно бегали. Он явно был испуган и метался, как за-
гнанный зверь.
Дядя Володя постоянно держал пришельца на мушке, хотя отец и дядя Федя уже успели связать ему
руки за спиной. Бабушка Катерина перестала причитать и всё время уговаривала своих сыновей:
– Родненькие, не бейте его! Не бейте!
Но его никто и не собирался бить. Незваного гостя усадили на табурет и стали расспрашивать, кто он,
откуда и что ему надо было в нашем доме. Мужик не отвечал ни на какие вопросы, притворяясь глухо-
немым. Только когда дядя Володя сунул ему под нос ствол пистолета, он заговорил. Путаясь и заикаясь,
мужик стал лепетать, что заблудился, что он из какой-то геологической партии, что замёрз и хотел просто
погреться.
Все слушали его и внимательно рассматривали. Вдруг дядя Володя, сделав про себя какие-то выводы,
прервал его россказни и чётко с уверенностью произнёс:
– Да это же враг! Чего тут с ним рассусоливать, и так всё понятно!..
Видимо, чутьё фронтовика ему что-то подсказало. Мужик замолк, сник и больше не произнёс ни слова,
только попросил воды. Оставив его под охраной братьев, дядя Володя побежал на краслаговский аэро-
дром, где он работал пилотом и где был телефон. Позвонив «куда следует», он быстро вернулся, благо
аэродром был совсем рядом. Через некоторое время к нашему дому подъехал грузовик с солдатами, и
мужика увезли. После этого случая надолго хватило разговоров и пересудов по всему нашему околотку
и посёлку.
Прошло несколько месяцев, и наш родственник, работавший следователем в Канском управлении
Краслага, рассказал отцу и его братьям об этом незваном госте всё, что ему удалось узнать, поскольку
он сам принимал участие в расследовании этого дела. Оказывается, тот мужик совершил побег из лагеря
близ посёлка Тугач Саянского района. Бежал он ещё в августе 1947 года, а осуждён был на десять лет как
власовец, то есть солдат РОА генерала Власова. В этом лагере отбывало срок много власовцев, и он был
одним из них. Уже после этого побега, когда беглецом вплотную и очень скрупулёзно занялись следо-
ватели МГБ (так тогда называлась госбезопасность), выяснилось, что это был не простой рядовой РОА, а
идейный каратель-провокатор с гестаповской выучкой.
По заданию гестапо он внедрялся в подразделения РОА, где выявлял недовольных, колеблющихся и
сомневающихся, а также бывших командиров и политработников Красной армии. Выявленных им людей
гестаповцы уничтожали или отправляли в лагеря смерти. Это был ценнейший гестаповский агент. На его
счету было несколько десятков лично им загубленных жизней. Видя неминуемый крах гитлеровской Гер-
мании и понимая, что бывшие покровители его просто бросили, он затаился в одном из подразделений
РОА, в составе которого и попал в плен, был осуждён и отбывал срок в лагере под Тугачом.
Всё складывалось для него удачно. Заметая следы, он отсидел бы срок, вышел бы на волю с новыми до-
кументами. Жил бы себе спокойно, так, чтобы никто и не догадался о подлом его прошлом. Но случилось
непредвиденное. Летом 1947 года в лагерь по этапу прибыла новая партия власовцев, и некоторые из них
опознали его как душегуба и гестаповского агента, но доносить лагерному начальству не стали, а реши-
ли сами свести с ним счёты. Он тоже узнал кое-кого из своих сослуживцев и понял, что над ним нависла
смертельная угроза – либо смерть от рук бывших «товарищей по оружию», либо высшая мера наказания
по приговору суда.
Улучив момент, используя гестаповскую выучку, он убил конвоира и с его оружием исчез в тайге. Пока
было тепло, были патроны, он успешно скрывался. У нас ведь в сибирской тайге можно целую армию
упрятать, и не найдёшь. Вот и его не нашли. Когда подошла осень, он, исчерпав все возможности такого
существования в тайге, решил определиться на зиму.
Как он сам рассказывал следователям, шёл в Канск целенаправленно, долго высматривал на окраине
города подходящую избу. Наконец выбрал свежепостроенную, чтобы ночью проникнуть в неё, убить всех,

177
 Сибирская школа
кто бы там ни находился, взять одежду, документы, еду, деньги. После этого он планировал сесть на по-
езд, доехать до Хабаровска или Владивостока, смотря по обстоятельствам, перейти нелегально границу
и проникнуть сначала в Китай, а после в Японию. Ну, а дальше уже как судьба распорядится, где и как за-
теряться.
При выборе избы он учёл, что хозяин болен (мой отец действительно в то время лечился от фронтовых
ранений и болезней), что в доме дети да женщина. Сопротивления он никак не ожидал. Учёл, кажется, все
факторы и даже дефицит гвоздей. Однако все его планы нарушила девчоночка – солдатская сирота, кото-
рая, по большому счёту, и спасла наши жизни.
Беглого власовца, конечно же, расстреляли. Но промелькнул он незабываемым эпизодом в моей жиз-
ни, так и остался в памяти тревожным отголоском войны.

Расстрелянная добродетель
Подобно тому, как мы определяем свои поступки,
так и наши поступки определяют нас.
Джордж Элиот

В
начале 50-х годов жил на Аэродромной улице Валера Карлов. Его папа в звании капитана служил
командиром конвойной роты в дивизионе охраны, а мама работала в нашей школе учительницей
– преподавала нам математику. Валера был из нашей компании и учился тоже в нашей школе, в па-
раллельном классе. Но в школу мы ходили все вместе, собираясь по утрам на улице.
Хорошая была школа. Здесь нас учили азам всех наук, от математики до рисования и пения. Здесь мы
получали трудовые навыки. В повседневной бытовой жизни мы умели пришить пуговицу, поставить за-
платку, заштопать носки. Мы знали, как исправить утюг, починить перегоревшие пробки, врезать замок.
Мы могли работать рубанком и долотом, могли пилить, строгать, скреплять и сажать на клей детали сто-
лярных изделий. Нам прививали любовь к земле, учили сажать картошку, полоть сорняки, выращивать
рассаду и ухаживать за домашней скотиной. Мы научились ориентироваться в лесу, читать приметы к
изменению погоды, определять съедобные грибы, травы и коренья, знали, как укрыться от грозы и раз-
жечь костёр.
Наш путь пролегал мимо огороженной высоченным забором из горбыля рабочей зоны, где труди-
лись заключённые, вылавливая и штабелируя брёвна из речки Тарайки – притока Кана. Это был так
называемый нижний склад при молевом сплаве леса, поставляемого из лесосек, что были в верховьях
Кана. Сверху забора с козырьками внутрь была натянута колючая проволока. По углам ограждения сто-
яли сторожевые вышки, на которых несли службу часовые, вооружённые автоматами ППШ. Это были
молодые ребята срочной службы, среди которых было много уроженцев среднеазиатских республик
– узбеки, киргизы, казахи, таджики... А мы их почему-то татарами называли.
На подходе к этой зоне мы доставали из матерчатых сумок (портфелей и ранцев тогда почти ни у
кого не было), где находились учебники и тетрадки, свои скромные съестные припасы, которые наши
заботливые родители укладывали для школьного обеда. Это действительно была сверхскромная снедь.
У кого краюха хлеба, у кого картошка варёная, огурец, капуста. У некоторых находился и кусочек сальца.
По тем временам это было роскошно, ибо жили все довольно трудно, и спасали народ в основном свои
подворья да огороды.
Так вот, приблизившись к зоне, мы все эти школьные яства укладывали в общий узелок и, подойдя к
забору вплотную, перебрасывали его на ту сторону. Мы рассчитывали на то, что с внутренней стороны
забора вдоль него по утрам после развода прогонят строем заключённых и кто-то из них подберёт этот
узелок. Так оно иногда и бывало, но не всегда. Зачастую эта еда доставалась сторожевым собакам, или
же её подбирали часовые. Кстати, они видели, как мы перебрасываем узелки с едой, но нам не мешали,
а иногда и «спасибо» кричали.
И вот задумались мы о том, как бы сделать так, чтобы наше угощение попадало заключённым, а не
собакам и охранникам. Может, так бы и закончилась ничем наша благотворительность, если бы Валера
Карлов не предложил другой вариант. От своего отца он узнал, что заключённых водят на работу из
другой, жилой зоны, расположенной примерно в полутора километрах от рабочей. Этот промежуток
между зонами они идут по поселковой улице через мостик, прямо на вахту рабочей зоны. Этим мы и
решили воспользоваться. Конечно, в наших поступках было больше игры, чем осознанной необходи-
мости. На экранах города шёл как раз фильм «Молодая гвардия» по роману Фадеева, и мы как бы под-
ражали молодогвардейцам, придумав себе такую игру. В конце концов мы решили прийти к месту, где
будет проходить колонна, и там в подходящий момент перед вахтой рабочей зоны отдать узелок с едой
прямо в руки заключённым.
И вот однажды, собрав в узелок всё съестное, мы подошли к выбранному заранее месту и стали ждать. Че-
рез некоторое время послышался лай сторожевых собак и глухой гул идущей толпы людей. Валера Карлов,
как самый отчаянный из нас, стоял с узелком наготове. Вот колонна поравнялась с нами. Люди шли строем,

178
 Сибирская школа
колонной по пять человек, шли тя-
жело, словно несли на своих спи-
нах какой-то общий тяжёлый груз.
Лиц заключённых нельзя было раз-
глядеть, так как было ещё темно, и
все они казались на одно лицо. С
обеих сторон колонны цепочкой
шли конвойные с собаками, шагая
уверенной профессиональной по-
ступью.
Уловив момент, Валера ныр-
нул в середину колонны, быстро
кому-то сунул узелок в руки и
почти у самой вахты, когда пе-
редние шеренги уже входили в
открытые ворота, выскочил из
этой серой массы людей и опро-
метью бросился в нашу сторону.
Выскочил он перед самым носом
конвойного, который от неожи-
данности отпрянул назад, а опом-
нившись, заорал что есть мочи:
– Стоит! Твой мама!
Он так кричал потому, что был не русский, а «татарин». По команде колонна сразу остановилась, и тут
же простучала автоматная очередь. Это «татарин»-конвоир открыл огонь по Валере, приняв его за од-
ного из заключённых, решившегося на побег. Мы, оцепенев, стояли возле мостика, не зная, что делать.
Пули со свистом пронеслись рядом, никого не задев, а некоторые шлёпались о землю прямо перед
нами. Вдруг Валера, сделав несколько шагов вперёд по инерции, упал.
К нему уже бежал лейтенант – старший конвоя с пистолетом ТТ в руке и несколькими конвойными.
Мы тоже подбежали. Валера лежал, распластавшись на животе, пальцы его конвульсивно сжимались и
разжимались. Изо рта и из-под него самого струйкой потекла кровь, от которой поднимался пар. Под-
бежавшие солдаты во главе с лейтенантом отогнали нас прочь, а сами, убедившись, что перед ними
лежит расстрелянный мальчик, а не зэк из колонны, подхватили его и бегом понесли на вахту. Колонну
заключённых быстренько загнали в рабочую зону и развели по работам, будто ничего и не произошло.
Потрясённые, мы помчались в школу, чтобы сообщить Валериной маме о случившемся. Нашли её
довольно быстро и наперебой стали рассказывать о происшедшем. Поначалу она, не вникнув в наши
разъяснения, всё спрашивала, где Валера, так как знала, что в школу он ходит всегда с нами. Но осознав
беду, она мгновенно метнулась к выходу и в чём была побежала на вахту. Отец Валеры уже знал обо
всём. Это его подчинённые несли в то злополучное утро конвойную службу, и один из них расстрелял
его сына. Отец лично в сопровождении дежурного фельдшера доставил Валеру в медсанчасть дивизи-
она, где ему срочно сделали операцию. Очередь прошила его почти по диагонали – от правого бедра
до левого плеча попало три пули. Одной слегка было задето лёгкое. Две пули перебили ноги.
Операцию сделал хирург, отсидевший в краслаговской зоне в Канске 10 лет. К этому времени он уже
был расконвоированным и работал в медчасти. Хирургом он был от Бога, раньше имел какие-то учёные
степени и звания и работал в Ленинграде в Военно-медицинской академии имени С. М. Кирова. Опера-
ция прошла удачно. Две пули достали, а одна прошла навылет. Валерина мама постоянно находилась с
сыном. После того как его из медсанчасти перевели в общую палату городской больницы, могли и мы его
навещать. Мы ходили к нему как своей командой, так и с ребятами из его класса. Почти полгода Валера
лечился, все помогали ему в учёбе, благодаря чему от своего класса он не отстал и перешёл в следующий.
Валерин отец после этого случая неоднократно подавал рапорты об увольнении. Его долго муры-
жили, не отпускали, стыдили. В то время офицер, подавший рапорт об увольнении со службы, считал-
ся чуть ли не дезертиром, предателем, позорящим высокое звание советского командира. Но он был
непреклонен и почти перестал ходить на службу. Его, конечно же, уволили, но не по его рапортам, а
по компрометирующим обстоятельствам, среди которых фигурировал и расстрел собственного сына.
Капитан Карлов был исключён из партии, уволен без всяких льгот и пособий и предстал перед судом
офицерской чести. В те времена такой суд в воинских частях был мощным средством воздействия на
офицерский состав для политработников и партийных органов и использовался ими на полную катуш-
ку. Система умела расправляться с ослушниками.
Вскоре и Валерина мама уволилась из школы, и вся семья Карловых после выздоровления сына, про-
дав домик на улице Аэродромной, уехала куда-то на запад. Больше мы о них ничего не слышали. Валеру
Карлова мы в своей мальчишеской компании всегда вспоминали только добрым словом. Кем он вырос?
Где он сейчас? Наверняка стал достойным человеком и это высокое звание с честью пронёс через свою
жизнь.

179
 Сибирская школа

Вражда
В этом мире враждебном не будь дураком:
Полагаться не вздумай на тех, кто кругом,
Трезвым оком взгляни на ближайшего друга.
Друг, возможно, окажется злейшим врагом.
О. Хайям

Л
етом 1950 года вырыл себе землянку и поселился на нашей Аэродромной улице сосед Павел Юро-
сенко со своей семьёй – с женой и сынишкой Лёшкой лет четырёх-пяти. Призвали его на флот ещё
до войны, и всю войну провоевал он в морской пехоте почти на всех фронтах. Закончил ее на Ти-
хоокеанском флоте в чине старшины. В сражениях с японцами потерял он левую руку и ступню левой
ноги. Лечился в разных госпиталях, пока не попал в Канск, откуда был родом. В Канском эвакогоспитале
он познакомился с медсестрой Валей, на которой и женился, пролечившись почти год. После выписки из
госпиталя они поселились у его матери на улице Московской, в маленькой однокомнатной деревянной
развалюхе с подпоркой и с удобствами во дворе. Тогда же у них и Лёшка родился.
Подлечившись и немного окрепнув, Павел решил построить своё жильё. В то время фронтовикам вы-
делялись земельные участки под строительство и разрешалось выписать некоторые строительные мате-
риалы со скидкой. Перезимовав в вырытой им землянке, он с каким-то фанатичным упорством на грани
одержимости, несмотря на свою инвалидность, взялся за строительство. Помогали ему и соседи – такие
же фронтовики. Так что к осени 1951 года довольно приличный по тем временам домишко был построен.
Справили новоселье, забрали к себе жить и мать, так как её развалюха подлежала сносу – там планиро-
валось что-то большое кирпично-каменное построить. Старушка была довольно бодренькая и оказыва-
ла сыну с невесткой посильную помощь по уходу за живностью, которой они успели обзавестись, да за
огородом. При доме у них был участок земли соток восемь, с которого они собирали кое-какой урожай.
Мало-помалу жизнь налаживалась, семья инвалида-фронтовика поднималась на ноги.
Глубокой осенью 1951 года неожиданно к ним нагрянул младший брат Павла Фёдор со всей своей
семьёй – женой Марией, детьми Славиком, Валеркой и Юркой. Приехали они из Хабаровского края, где
Фёдор отбывал срок за уклонение от воинской службы путём членовредительства. С началом войны, ког-
да ему пришла повестка, он, чтобы избежать отправки на фронт, топором пытался отрубить себе пальцы
на левой руке, но почему-то это у него не получилось, а руку окончательно покалечил – пальцы были как
грабли, не сгибались и не разгибались. За это и получил десять лет, которые отсиживал в хабаровских
лагерях. Каким-то образом он там женился на Марии, которая тоже за что-то сидела пять лет. Там они
и детей нарожали. Видимо, им послабление было, потому что осуждены они были не по политическим
статьям. Предстали они перед Павлом голимой нищетой, в рваных ватных телогрейках, каких-то непо-
нятных обувках. А младший сынишка Юрка вообще был без одежды и закутан в какие-то тряпки: он только
начинал ходить.
В общем, встретил их Павел по-родственному, разместил в той же землянке, которую он не разрушил, а
использовал в хозяйственных целях. За зиму, пользуясь своим положением фронтовика-инвалида, всеми
правдами и неправдами выхлопотал свободный участок на нашей улице для Фёдора с семьёй, и по весне
застучали топоры с молотками, зазвенели пилы, началось строительство. Так к зиме 1952 года вырос на
Аэродромной ещё один домик на десяти сотках. К этому времени братья уже и с работой определились:
Павел устроился мастером производственного обучения в ремесленное училище, а Фёдор – на лесозавод
столяром. Мы же по своей ребячьей линии познакомились с соседскими ребятишками, приняли их в свою
компанию, хотя они были немного моложе нас, и они на равных участвовали во всех наших детских забавах.
Но не прошло бесследно для Фёдора его лагерное прошлое. Местные урки в нём признали своего,
сильно зауважали, а он, несмотря на то, что с ними никаких криминальных дел не имел, от общения с ними
не отказывался. Шло время. Взрослые работали, обустраивали свои участки, дети росли, учились, взросле-
ли. Накануне нового, 1954 года к братьям Павлу и Фёдору приехал их самый младший брат Александр, или
просто Сашка, как его стали называть взрослые и дети за лёгкость характера. Он приехал тоже с семьёй
– женой Анной и двумя детьми, Танькой и Симкой – Серафимом, которые тоже впоследствии влились в
нашу босоногую компанию, ибо были нам почти ровесниками.
Сашка в войне не участвовал, в армии не служил и в лагере не сидел. Он всю войну и после неё работал
охранником в конвойных частях НКВД-МГБ в одном из лагерей в Иркутской области. Жил он там в ведом-
ственной квартире в деревянном двухквартирном доме, при котором был и огород, где хозяйничала его
жена Анна. На погонах у него красовались Т-образные лычки – старшина, значит. Так и жил бы он дальше
обычной жизнью вертухая, если бы с 1953 года после смерти «вождя народов» не стали расформировы-
вать лагеря. К тому же и дом, в котором они жили, сгорел – наверное, кто-то из бывших зеков «отблаго-
дарил» И остался Сашка в итоге без работы и без жилья, но с большой семьёй и большими проблемами.
Павел теперь уже младшего брата поселил в свою землянку. И всё пошло по наработанному сценарию.
Но в отличие от Фёдора уже к осени 1955 года Сашка с семьёй справил новоселье не рядом с братьями,
а поодаль, заняв участок, покинутый престарелым дедом, которого дети увезли в другой город. За этот

180
 Сибирская школа

участок отдал Сашка деду приличный армейский полушубок, добротные валенки и резиновые болотные
сапоги с высокими голенищами-раструбами. Вот так и поселились на нашей улице Аэродромной три род-
ных брата с семьями.
Всё шло у них на лад, ничто не предвещало никаких потрясений и испытаний. Жили они хотя и не
очень дружно, но без особых раздоров. Частенько, особенно летом, устраивали они совместные обеды,
на которых, прилично подпив, иногда начинали выяснять отношения. Но все конфликты всегда гасила их
мать, которой они никогда не смели перечить. Так они и жили бы дальше, если бы не вмешался роковой,
с каким-то мистическим оттенком случай.
Однажды кто-то из юросенковских ребят вынес на улицу бабушкину икону, на которой был изображён
неизвестный никому из нас святой в диковинных одеждах. В руке он держал длинный посох, а над головой
его был нарисован сияющий нимб. Никто из нас не понимал и не знал, что означает эта икона. Разгляды-
вать икону кроме «юросят» собралось много соседских ребятишек. И тут Славке с Валеркой вдруг пришла
мысль подправить изображение. Славка принёс чернила и подрисовал святому усы, как у Тараса Бульбы,
бороду, как у Емельяна Пугачёва, святой нимб превратил в будёновку со звездой, а посох – в винтовку.
Получилось что-то несуразное и для детской «самодеятельности» довольно смешное.
Всё это происходило на улице рядом с домами Павла и Фёдора. И вдруг в самый разгар «творчества»
и веселья к нашей компании подошла пожилая женщина, почти старуха, с девочкой лет десяти, видимо
внучкой. На правом плече у неё висела холщовая котомка, которую она придерживала рукой. В ту пору
часто ходили по улицам нищие-побирушки, кто в одиночку, кто с детьми. Они стучались в дома, христа-
радничали – милостыню просили. Мы и приняли эту пожилую женщину за одну из них. Она хотела что-то
у ребят спросить, но, увидев обезображенный лик святого на иконе, как истинная верующая не смогла
вынести такое святотатство. И обращаясь к Славке и Валерке, в руках которых в этот момент была икона,
она запричитала во весь голос:
– Ах! Ах! Окаянные. Креста на вас нет! Ироды проклятые! Будьте вы прокляты со своими ближними, при-
дёт на вас погибель! Будет вам кара Божия!
Всех нас после этих слов как ветром сдуло. Осталась на земле лежать одна изуродованная икона. Жен-
щина подняла её, отряхнула, положила в котомку и, позвав девочку, быстро удалилась. На перекрёстке
она остановилась, повернулась, погрозила нам кулаком и, плюнув, исчезла за углом. Откуда она пришла и
кто такая – не знали ни мы, ни взрослые.
Прошло некоторое время. Все уже забыли об этом эпизоде, а между тем вскоре у Юросенко стали про-
исходить странные события. У Сашки ночью сгорела баня. Располагалась она в огороде, на значительном
удалении от дома, поэтому ничего больше не пострадало. Через неделю-полторы у Павла стали дохнуть
куры. Вроде бы с вечера все были здоровые, а утром в курятнике хозяева обнаруживали 2–3 курицы до-
хлыми. Так за неделю все и передохли, несмотря на всяческие старания хозяев.
А в начале 1956-го внезапно умерла бабушка – мать братьев Юросенко. Некому стало гасить конфлик-
ты, и постепенно между ними стала разгораться вражда. Павел стал упрекать Фёдора и Сашку в трусости,
полагая, что он один за всех пострадал на фронте, и теперь они используют его в своих целях. Отсидев-
ший срок Фёдор в свою очередь возненавидел Сашку за его вертухайство. Вражда и распри мужиков
перекинулись и на их жён. Всё это выплёскивалось на улицу. Как подопьют, так ругань, скандалы, даже до
драк стало дело доходить с ломаньем штакетника в палисадниках и битьём стёкол в окнах, чего раньше
не было. Вражда разгоралась всё сильнее и жарче. В воздухе витало, что что-то должно было произойти
очень серьёзное, и оно произошло – как всегда, внезапно и, казалось бы, беспричинно.
Однажды Сашка по какой-то надобности зашёл к Фёдору. Оба были абсолютно трезвые. Как всегда,
Фёдор предложил Сашке самогонки. Посидели, выпили, закусили, снова выпили, потом ещё несколько
раз. В общем, хорошо поднабрались зелья, и их беседа, как всегда, превратилась в ссору с дракой. В при-
падке дикой злобы Фёдор начал мутузить Сашку прямо во дворе. Бабы крик подняли, пытаясь растащить
сцепившихся братьев. И когда казалось, что им это удалось, Сашка, вывернувшись, схватил лопату и со
всего маху обрушил её на брата, остриём перерубив ему горло. Кровь фонтаном брызнула из раны, голова
была почти отрублена и держалась только на мышцах шеи. Фёдор качнулся и рухнул на землю замертво.

181
 Сибирская школа
Мария и Анна застыли в шоке, словно каменные
статуи. А Сашка, отшвырнув лопату, молча вышел на
улицу и побрёл к себе домой. Мария, опомнившись,
первой бросилась к Фёдору, судорожно пытаясь
фартуком закрыть рану и остановить кровотечение.
Она ещё не поняла, что муж мёртв и все попытки
спасти его бесполезны. Анна стремглав метнулась к
Павлу и вместе с ним и его женой вернулась в Фёдо-
ров двор. Вскоре набежали соседи, поднялись гвалт
и суматоха. Приехали врачи скорой, но, убедив-
шись, что их помощь уже не нужна, погрузили тело
и с разрешения появившейся сразу после них мили-
ции повезли Фёдора в покойницкую. Сашку аресто-
вали у него дома и тоже увезли, но в милицию. С ним
разрешили поехать Павлу, который, вернувшись к
вечеру, сказал, что Сашку за убийство будут судить.
На похоронах Фёдора было много его знакомых урок и дружков, которые поклялись разобраться с
убийцей. Сашка же ещё сидел в тюрьме, следствие по уголовному делу шло своим чередом. Неожиданно
у него случился какой-то приступ в животе, и его определили в лазарет. Через несколько дней его жене
Анне и брату Павлу пришло уведомление, что её муж и его брат Александр Юросенко выбросился из окна
палаты тюремного лазарета с четвёртого этажа и разбился насмерть. Так как он ещё не был осуждён, да и
времена на дворе были уже другие, его тело отдали хоронить родным. Похоронили его рядом с Фёдором.
Через несколько дней его вдова Мария подобрала во дворе записку, в которой было написано: «Мы ото-
мстили за тебя, браток!» Так стала понятна истинная причина гибели Сашки.
Но на этом напасти для семьи Юросенко не закончились. После всего происшедшего Павел крепко за-
пил с горя, с работы его уволили за постоянные прогулы. Хотя и жалели как инвалида, но всему есть пре-
дел. Стал он целыми днями где-то пропадать, мог по два-три дня домой не являться. Валентина с детьми в
поисках мужа ходила по его новым приятелям-алкашам, находила его, приводила домой, но, протрезвев и
отоспавшись, он снова уходил и вусмерть напивался. Так продолжалось несколько месяцев.
Однажды, прождав неделю исчезнувшего Павла, пошла Валентина снова его разыскивать, но его в из-
вестных ей притонах не было – ни у дружков-забулдыг, ни у знакомых. И только на десятый день она
случайно наткнулась на его окоченевший труп в старой заброшенной землянке. Муж висел с поднятой
перед собой культёй левой руки, а культя на ноге выглядывала из-под задранной штанины. На полу стояла
бутылка с недопитым самогоном. Никаких записок, ничего больше не было рядом. Похоронили фронто-
вика рядом с братьями. Могилы обнесли общей оградкой, каждому поставили скромный металлический
памятник со звёздочкой, фотографией и датами рождения и смерти. Всем всего поровну. Это сделали уже
позже их вдовы и подросшие дети. Судьбы же детей сложились по-разному, и не всегда хорошо и гладко.
Много было на их жизненном пути житейских драм и даже трагедий.
Почему судьба так жестоко с ними обошлась? Уж не роковую ли роль сыграл тот день, когда вытащили
юросенковские ребятишки икону святого на посмешище, тот день, когда был проклят весь их род? Вопро-
шаю и не знаю ответа. Только один Господь его знает.

Праздник урожая
На суде Божьем право пойдёт направо,
а криво налево.
В. Даль

Н
а ОРТ шла передача Шкловского «Как это было», непосредственные участники исторических собы-
тий рассказывали о тех или иных громких событиях. А мне захотелось рассказать о заурядном собы-
тии. Произошло оно в Канске в конце сентября 1952 года, но так ярко запечатлелось в моей памяти,
что до сих пор помнятся все его нюансы и подробности.
Ещё был жив «вождь и учитель всех времён и народов» товарищ Сталин, ещё действовали во всю мощь
концлагеря, а над страной витал дух всесильного Берии. Ещё пела страна бодрые песни, а из всех репро-
дукторов и со страниц газет неслись победные реляции с самых разных трудовых фронтов. И вот однажды
мы с двоюродным братом стали случайными свидетелями одного такого трудового подвига.
К юго-востоку от Канска, в нескольких километрах от нашей улицы Аэродромной (она тогда была край-
ней, и по ней проходила граница города) за заболоченными озерками, в которых мы ловили гольянов,
располагался один из передовых колхозов, владения которого раскинулись вдоль берега Кана. По обе
стороны реки раскинулись колхозные земли, в том числе и хлебные нивы, на которых к этому времени
уже завершилась очередная «битва за урожай».

182
 Сибирская школа
В тот памятный день было сухо и тепло. Прекрасная погода способствовала уборке урожая и помогала
крестьянам. К концу сентября хлеб с полей в основном был убран, работы шли теперь на токах, где зерно
готовилось к вывозке. Уборку с полей этот колхоз завершил одним из первых в крае, о чём по инстан-
циям было доложено и отрапортовано. По этому случаю по разнарядке из райкома партии готовились
представления к высоким правительственным и государственным наградам на руководство колхоза и
некоторых колхозников. Ожидали наград и чиновники партийно-хозяйственного аппарата райкома и
края. По этому случаю для усиления эффекта, а также в целях пропаганды в колхозе готовился помпезный
праздник под названием «Первый хлеб нового урожая – Родине», именно отсюда должны были отправить
первый обоз с хлебом в город.
В тот солнечный сентябрьский день мы с братом пошли на озёра на рыбалку. Поднявшись на довольно
высокий холм за одним из озерков, увидели как на ладони центральную усадьбу этого колхоза. Рассто-
яние было относительно небольшое, поэтому нам было видно и даже слышно всё, что происходило в
селе. Наше внимание привлекло необычно оживлённое передвижение конных подвод, верховых и лёгких
бричек по центральной улице деревни, которая плавно переходила в дорогу, ведущую в город. У здания
правления колхоза собрались люди. Кто-то куда-то уходил, кто-то подходил к правлению и, видимо полу-
чив какие-то указания, снова уходил. Такая круговерть бывает только при подготовке важного меропри-
ятия. Перед правлением уже были установлены столы, покрытые красной материей, наверное для пре-
зидиума. На площади стояло несколько конных подвод, груженных мешками с зерном. На подходе были
ещё несколько. Почти каждая подвода была украшена транспарантами с лозунгами: «Наш труд Родине!»,
«Слава тов. Сталину!», «Принимай, Родина, наш урожай!».
С другой стороны деревни, за её околицей, в тени небольших лесочков-колков мы увидели четыре
только что подъехавших грузовика-«студебекера», из которых высаживались люди, в основном женщины,
но были среди них, кроме водителей-солдат, и мужчины в штатском, Мы поняли: привезли заключённых
из ближайшего женского лагеря. Женщины были одеты почти одинаково: белые и светлые кофты, тёмные
юбки и сарафаны, платки на головах. В руках у них были грабли, лопаты, деревянные вилы, косы, серпы, то
есть обычный сельскохозяйственный инвентарь. Мужчины тоже были одеты под среднестатистических
колхозников, но, судя по выправке, это были охранники. Выдавали их и оттопыренные задние карманы
брюк, где находилось оружие. Судя по всему, заключённые должны были изображать радостных колхоз-
ниц – участниц битвы за урожай, а их охранники – бригадиров и звеньевых. Приехавших было человек
семьдесят. Выгрузившись, они стали энергично строиться в колонну.
В это время со стороны города при въезде в село показались три легковых автомобиля «Победа» в
сопровождении нескольких конных экипажей – бричек. Это приехало краевое, районное и городское
начальство. На одной из бричек расположились кинооператоры. Вся эта процессия, подъехав к толпе,
собравшейся у здания правления, не спеша развернулась, из остановившихся машин и бричек величе-
ственно вышло начальство и направилось напрямую к столам президиума. Затрещали кинокамеры, за-
печатлевая сей важный исторический момент.
Вдруг со стороны лесочков-колков послышалась песня. Это шла колонна «колхозников» в сопровожде-
нии «бригадиров» и «звеньевых». На плечах они бодро несли ручные орудия труда и пели популярную тогда
песню «Широка страна моя родная!». Но как они её пели! Это было что-то необыкновенное. В это пение люди
вложили всю душу, всю скопившуюся за годы отсидки волю к жизни, к свободе. Это было поистине красивое,
завораживающее, я бы сказал, божественное пение. В этот миг всё вокруг в природе замерло. Казалось, что
сам воздух каждой своей молекулой полон этой песней. Казалось, всё окружающее – трава, деревья, листва
– колыхалось в такт этой мелодии, будто пела сама природа, сама жизнь. Всё это было столь необычно, что
казалось чем-то сверхъестественным. Мы с братом, очарованные таким удивительным исполнением знако-
мой песни, стояли, словно заколдованные, невольно покачиваясь в ритм мелодии.

183
 Сибирская школа
Все, кто был на площади, тоже замерли, с любопытством глядя на подходившую колонну. Наконец пе-
ние закончилось, и вместо аплодисментов нависла напряжённая тишина. Колонна молча подошла к за-
груженным подводам и остановилась. Настоящие колхозники и колхозницы с интересом рассматривали
прибывших. Начался митинг. Ораторов было много, они быстро сменяли друг друга. Вот где гремели апло-
дисменты и здравицы! Всё это бодро снималось кинооператорами на плёнку.
Как только митинг закончился, пришедшие с песней «колхозники» под присмотром всё тех же «брига-
диров» молчаливо, уже без песни, отправились обратно к поджидавшим их «студебекерам», чтобы вер-
нуться к своим лагерным будням. Они исполнили свою роль статистов на чужом для них празднике. И всё-
таки на какое-то мгновение они почувствовали себя свободными гражданами «широкой родной страны»!
Уехали они тихо и незаметно, как и появились.
А в это время по дороге в город из села вытянулась целая колонна. Впереди на «Победах» и конных
бричках ехало начальство в соответствии с субординацией и рангами. За ними шествовал конный обоз
примерно в двадцать подвод, украшенных зелёным хвойным лапником и кумачовыми транспарантами.
Перед ними на телеге ехал духовой оркестр и всё время играл патриотические мелодии и марши. Поза-
быв про рыбалку, мы с братом подошли к самой дороге, ведущей в город, и с любопытством глядели на
это зрелище. Когда процессия проплыла мимо нас, мы, выйдя на дорогу, пошли за обозом следом.
Вот так торжественно, под оркестровую музыку вместе с обозом и вошли мы в город, вернее на окра-
ину нашей Аэродромной улицы. Заслышав музыку, привлечённые необычным зрелищем, люди выходили
из своих домов. С других улиц тоже бежали любопытные. Молчаливо провожали они усталыми взглядами
проходивший обоз, прекрасно понимая, что этот хлеб предназначен не для них, что он исчезнет, как всег-
да, в бездонных и загадочных «закромах Родины».
Так был отмечен первый день досрочной сдачи колхозниками хлеба государству. Потом урожай пове-
зут уже обычным порядком, без помпы, без пышных торжеств, и он так же бесследно исчезнет в безмерных
«закромах». А люди привычно пойдут в ночь занимать очередь за хлебом, очередь, которая стала неотъ-
емлемой частью их бытия. Так это было.

Родник Перед прошлым склони голову,

перед будущим – засучи рукава.
Г. Менкен

Э
то кладбище на юго-восточной окраине Канска возникло ещё в довоенное время. На нем хорони-
ли погибших узников Краслага и в послевоенные годы. Оно было расположено недалеко от нашей
Аэродромной улицы, на высоком обрыве, а у его подножия широко раскинулась прибрежная забо-
лоченная пойма реки Кан с многочисленными озерками, куда мы ходили не только на рыбалку. На нижнем
склоне этого обрыва, ниже кладбища, в ту пору были буйные заросли шиповника, боярышника и черёму-
хи. И из этой кустарниковой чащи, радостно журча, вытекал небольшой ключ с вкуснейшей, необыкновен-
но чистой, прозрачной и холодной как лёд водой.
Мы своей детской дружной ватагой часто ходили сюда за ягодой и, набродившись вдоволь, усталые,
садились отдыхать у этого родника. Мы ловили губами его необыкновенно вкусную воду, подставляя лица
под журчащую струю, и радовались. После этой родниковой водицы быстро восстанавливались силы,
словно она была живой водой из народных сказок. Самое удивительное: после омовения этой водичкой
ссадин, царапин и ушибов, которых у нас было более чем достаточно, они быстро заживали. Порой и
взрослые отмечали удивительные свойства этой родниковой воды, когда мы приносили её домой.
...Спустя много лет мне довелось навестить эти незабываемые места далёкого детства. Нет там уже ника-
кого кладбища – вырос на его месте многоэтажный городской квартал. Нет больше и того удивительного
родничка, который щедро одаривал нас своей живой водой. Исчезли и заросли ягодных кустарников,
помогавших нам выживать в те давние несытные годы. Всё вырублено, затоптано, загажено отходами ги-
дролизного производства, залито вонючим лигнином...
Стоял я на этом «пепелище» и думал: а ведь неспроста родничок тот пробился тогда на волю. И где?
Прямо под захоронениями останков замученных и убиенных людей. И казалось мне – то слёзы их превра-
тились в родник и животворно текли, чтобы поддержать жизнь на нашей несчастной земле, чтобы, при-
падая к живому источнику, не забывали мы о них и помнили их. Как угодно можно относиться к мистике,
но очень уж очевидны последствия разрушения последнего приюта захороненных здесь узников. Возве-
дённая на людских костях больница «славится» высокой смертностью, горожане стараются не ложиться
сюда на лечение. Стоящие рядом многоэтажные панельные дома в отличие от более старых, построенных
ранее, быстрее их изнашиваются и разрушаются... Воистину так: созданное и возведённое на беде, горе
и страдании людей никогда не принесёт удачи и счастья. Только вот когда научимся мы извлекать уроки
из нашего прошлого? Когда перестанем уничтожать светлые родники? Когда перестанем топтаться на
костях своих предков?
Иллюстрации Марии ГЕЙН
г. Красноярск

184
 Сибирская школа
Сергей ПРОХОРОВ. «Восемь лет отсидел!» – говорит кавалер ордена «Культурное
наследие» поэт Сергей Прохоров, пугая своих слушателей на встречах. И на самом
деле сидел. Восемь лет от рождения своего он не мог встать на ноги. А потом (после
домашнего лечения, без помощи всяких врачей) встал и пошёл. Много земель обошёл
за эти годы Сергей Тимофеевич и даже морей, когда служил срочную службу на флоте,
но только на малой родине, на нижнеингашской земле себя и нашёл. Немало профессий
перепробовал, пока не понял окончательно: он служитель слова. Своим словом связал
он свою малую родину не только с Москвой и многими городами и весями России, но
и с Будапештом, где вступил в Международную федерацию русскоязычных поэтов, и
с Вашингтоном, который хранит в своей знаменитой библиотеке редактируемый
Сергеем Прохоровым толстый литературно-художественный и публицистический журнал «Истоки». В
64 года поэт, автор почти десятка сборников купил пианино, освоил и сочиняет замечательные пьесы и
романсы. С незапамятных времён Сергей Прохоров сочиняет песни и поёт их. Он пел, даже когда его везли
на операцию. Самое интересное, когда очнулся после клинической смерти, снова запел. Одним словом,

Ищи подснежники!
перед вами певец. Из самой что ни на есть глубокой сибирской глубинки.

*** От «а» до «я»

Твердят мне давно:
«Катит Русь наша к краю!» Тетрадь исписанных листов:
А мне всё равно – Любви, творенья, дел.
Я на скрипке играю. От «а» до «я» путь непростой,
Я септоль* играю, Не каждого удел.
Но в этом ли суть? От «а» до «я» так много слов
Я с этого краю Нам суждено открыть,
Россию спасу. Своё латая мастерство,
____ Другим мечту дарить.
* Септоль – особая ритмическая фигура из семи нот. От «а» до «я» немало лет
И терний на пути.
100-летию мамы Как мне себя преодолеть,
Чтоб «я» своё найти?
У кого-то годы – драмы, шрамы, срамы:
Мучают, калечат и гнетут.
У моей у мамы годы – словно храмы: Кое-что о звёздах
Причащают, холят, берегут
От беды, от напасти, от сглазу... Как по краешку неба, по жизни шагаю,
Столько было их – не счесть, увы. И судьбе предлагаю пари,
Но ни разу – за всю жизнь ни разу И погасшую в небе звезду зажигаю,
Не склонила мудрой головы. А она, хоть умри, не горит.
Не мечтая и совсем не чая Сколько тлеющих звёзд на российских просторах,
Лет до ста продолжить отчий род, На обочинах жизненных тризн...
С песней да молитвою встречая Горевать о несбывшемся – дело пустое,
Каждый Божий день и каждый год, Несерьёзный минутный каприз.
Век свой прожила, как скоротала А звезда, что упала и тут же сгорела –
Долгую декабрьскую ночь, Это просто вселенский маневр.
И ничуть от жизни не устала, И порой не до звёзд, если делаешь дело.
И ещё пожить совсем не прочь. Если день обнажён, словно нерв.
У кого-то годы – драмы, шрамы, срамы: Как по краешку неба, по жизни шагаю –
Мучают, калечат и гнетут. Восхищён, укрощён, обречён,
У моей у мамы годы – словно гаммы: И погасшую в небе звезду зажигаю,
Песни ей о вечности поют. И сгораю под звёздным лучом.

Связующая нить ***

Шёл я полем, лугом, лесом,
Москва – Ингаш. Московский тракт. На морях бывал,
Мы им, как нервом, связаны: И с огромным интересом
В Москве теракт, у нас – инфаркт – Жизнь я попивал:
Одной судьбой повязаны. Там глоточек, здесь глоточек –

185
 Сибирская школа
Жизнь так хороша!
Выпил её тыщу бочек
Даром – без гроша.
Пил взахлёб, не зная меры,
Пил и не хмелел...
Океанчик не заметил
Как и обмелел.
Жизни в общем не бездонной
Высох океан...
Пью по капельке, у дома,
И от капли – пьян.
Мой поезд
Без опоры нету силы.
Мир бессилен без опоры...
Катит поезд по России –
Поезд века, поезд скорый.
По бокам – высоковольтка
На стальных тугих опорах.
А в купе в стаканах водка,
А где водка, там и споры.
О политике, о жизни.
Кто в ней весь, а кто – по пояс,
О сплошной дороговизне –
Кому горе, кому польза.
Катит поезд. Скорый поезд.
Катит поезд по России
Через реку, через поле,
Где хлеба уже скосили,
Скот пасётся по стерне.
В закромах довольно ль жита?
Нынче хлебушко в цене.
Знать, деревня будет сыта.
...Водка выпита. И тару
Швырнув в урну сгоряча,
Мой сосед достал гитару,
Чтоб на скуку побренчать.
Я ж – в вагонное оконце,
Как в домашний кинескоп,
Где, покачиваясь, солнце
Вслед за нами высоко
Мчится, будто в догонялки,
Обгоняя облака.
И на чистый лист бумаги
Ляжет пробная строка...
Стих родится. Но не скоро
Обретёт себя сюжет...
Он как поезд. Поезд скорый
Будет мчаться в призме лет.
Сквозь мираж, смятенье, время
По тоннелям на просвет.
Где давно таится бремя
Лишь моих прожитых лет.
Там и сила, и опора.
Лучше где уже найти...
Мчится поезд. Поезд скорый
В моём жизненном пути.
186
Я весёлый добрый лирик
В этом милом чудном мире
Я весёлый, добрый лирик...
А чего мне унывать –
Есть и крыша, и кровать,
На которой я лежу,
В потолок, как в мир, гляжу.
Вижу небо в облаках
И парю птенцом в стихах.
Над собой и над рекой,
Над рождённою строкой.
Хоть и хвор уже, и стар,
Да мечтать не перестал!
Взятка – грядка
Мне дали взятку... овощами.
Я ж не чиновник – стихоплёт.
И за ушами так трещали
Морковка, редька... Полон рот
Землёй дарованных растений,
На грядках выращенных впрок.
И брал я взятку без стеснений
За поэтический урок.
Прости, Петрович!
В литературном конкурсе на премию
В. П. Астафьева могут участвовать поэты
не старше 40 лет. Это одно из условий
конкурса, таково пожелание писателя.
«За сорок лет уж не пущать
В поэзию поэтов», –
Великий классик завещал
Перед отходом в Лету.
Наверно, в чём-то он и прав.
Что взять с пенсионера?
В нём и фантазия стара,
И рифма, и манера...
И слог не тот, и взрыв не тот:
Не леденит, не тает.
И не читает их народ,
Поскольку не читает.
Прости, Петрович, им грехи,
Благослови на милость...
И пишут, пишут старики,
Чтоб молодость продлилась.
Читает мальчишка таёжную быль
Писателю-земляку Николаю Устиновичу
С обложки смахнув залежалую пыль,
Раскроет мальчишка потрёпанный томик –
Таёжных рассказов таёжную быль
Про лес, про зверей, про охотничий домик.
Пахнёт ароматом от хвойных ветвей,
Призывно качнутся грибные туманы.
Следы на снегу, следы на траве,

Зовут за собою в таёжные страны.
С потёртых, давно пожелтевших страниц,
Где каждая строчка – из самого сердца,
С таёжных глубин, что без дна и границ,
В таёжные дали откроется дверца.
В те дали когда-то и он уходил.
Сколь троп им исхожено трудных без лени.
И слово, как клад, он в тайге находил,
Учась языку у зверей и растений.
Прикроет мальчишка страничку, вздохнув,
Как дверь в мир таёжный тихонько прикроет.
На время прикроет, страничку загнув,
Чтоб снова вернуться к таёжным героям.
Малиновка
Течёт дорога по деревне
То на восток, а то на запад.
Растут в деревне хрен, да ревень,
Да мята, терпкая на запах.
Среди заросших мхом развалин
Куда ни глянь – кусты малинника.
От той деревни лишь название,
Одно название – Малиновка.
А мне в окошке грезится подсолнух
На улице мороз почти под сорок,
Потрескивает в сенцах в кадке лёд,
А мне в окошке грезится подсолнух –
Над изгородью яростно цветёт.
На пол у печки грохают поленья,
Ворчит жена, сметая снег с сапог,
А я уж в лете. Я бегу по лету,
За календарный проскочив порог,
За солнца круг, где золотится колос
И пахнут горизонты резедой...
Но сказку обрывает грозный голос:
– Кончай мечтать! Сходи-ка за водой!
Сибирская школа
***
Надоело уж о грустном
Думать и писать...
С крыши снег скатился с хрустом
Прямо в палисад.
«Чик-чирик!» – пропел воробыш,
В форточку влетев,
И строка весенней пробы
Вскрылась на листе.
***
А грустные стихи писать легко.
Они к тебе всегда приходят сами,
Печальными волнуя голосами,
Как песня с гор о милой Сулико.
А грустные стихи писать легко:
Поплакался слезами на бумаге
Про все невзгоды, горести, овраги,
И вроде бы как будто отлегло.
А грустные стихи писать легко,
Особенно когда грустишь не в меру.
Выходят строки, будто «под фанеру»,
Поёшь, а голос где-то далеко...
***
Ну вот и кончились морозы,
Февраль уже свернул к весне,
Сосулек звонкие наросты
Роняют капельки на снег.
На стрехе воробей ершится,
Ожив от солнечных лучей,
И что-то тайное вершится
Среди обычных мелочей.
***
Намедни февральская стужа,
А ныне вот март – отлегло,
И первая грязная лужа
Одна на всё наше село.
Её не ругают, ей рады,
Как первому тёплому дню,
187
 Сибирская школа
И звонко у каждой ограды
Свой пёс окликает родню.
Собачьему внемлю напеву,
И чудится, будто, как встарь,
Деревня готовится к севу,
Свой ветхий чиня инвентарь.
Незаметно-долго
Декабрь, январь, февраль и март –
Всего-то холодов осталось...
В Сибири долгая зима
И надоедлива, как старость.
Грущу в замёрзшее окно
Сквозь леденящие узоры,
В которых видится одно:
Дымки от изб, снегов заторы.
И так порой невмоготу,
Захочется тепла и солнца:
Отдать лучам всю наготу
На излечение до донца.
В Сибири долгая зима...
Но вот и первые капели!
Декабрь, январь, февраль и март
Так незаметно пролетели.
Ищи подснежники!
Что годы давят, не взыщи:
У времени свои законы.
Ищи подснежники, ищи,
Но не среди цветов оконных.
Пусть голова порой трещит
От дум и бед – забот незваных.
Ищи подснежники, ищи,
Но не на солнечных полянах.
Судьба не всё берёт на щит.
И будут раны, будут тайны...
Ищи подснежники, ищи
Под коркою людских проталин.
Связь времён
Рвутся нити – связи нити
Между нынешним и прошлым.
Вы ушедших помяните
Словом ласковым, хорошим.
Словом, всех, кого вы знали
И не ведали о ком.
Пусть чуток побудут с нами,
Трудно им – обиняком.
Сколько их – имён и судеб,
В прошлом судеб и имён,
Что и не жили, по сути.
Вы их сердцем нарисуйте –
Пусть продлится связь времён.
188
Ой ты, Родина моя!
Где меня бы ни спросили,
И хоть каждого спроси.
Уголочек есть в России –
Самый лучший на Руси,
Где прогорклый запах дыма
Слаще мёда по весне,
Где мы были молодыми
На родимой стороне.
Распускаются деревья,
Звонкой зеленью маня,
Ой ты, милая деревня!
Ой ты, родина моя!
Над бревенчатой избою
Синий стелется дымок.
Здесь завещан мне судьбою
Мой заветный уголок,
Где картофельные грядки
Расцветают там и тут,
Где весёлые двухрядки
Мне покоя не дают.
Над рекою тихо дремлет
Звёзд небесная семья.
Ой ты, милая деревня.
Ой ты, родина моя!
Домик у реки
Виктору Астафьеву
Прибывает в мае
Каждый год всегда
В тихой речке Мане
Вешняя вода,
Омывая робко,
Намывая ил,
Где прибрежной тропкой
Мастер проходил.
В жизни было всяко:
Радость и война...
Срублен дом в Овсянке,
Ладный, в три окна.
И крыльцо, и сенцы,

И дымок в трубе.
Затесью на сердце,
Затесью в судьбе.
На реке на Мане
Синяя вода.
Что же всех нас манит
Именно сюда?
В этот неприметный
Домик у реки,
В закуток заветный –
Храм души и скит?
Здесь когда-то мастер
Жил, дышал, творил,
Здесь когда-то «Здрасте!»
Всем нам говорил...
Прибывает в мае
Каждый год всегда
В тихой речке Мане
Вешняя вода.
Весна
Ручеёк под снегами потёк
От избытка небесного света.
Поставляет весну на поток
Золотая от солнца планета.
Жмурясь, смотрит на небо пацан:
Сколько света! – В глазах заискрило.
От небесных глубин до лица
Шлёт тепло золотое Ярило.
Тайга в апреле
Смола расплавилась на солнце,
Скользнув по панцирю ствола,
И стало радостно на сердце
От горько-хвойного тепла.
Я глажу ствол шершаво-липкий,
Сквозь крону небо отыскав,
Откуда лились солнца блики,
Тайгу апрелем обласкав.
Ещё в тени белеют горки –
Зимы минувшей талый лёд,
Но этот запах хвойно-горький,
Как самый сладкий майский мёд.
И мнятся ночи грозовые,
Дождей весенних апогей...
Сегодня я в тайге впервые,
Хотя всю жизнь живу в тайге.
Август
Куст алой рябины,
От алости густ.
И день ещё длинный,
И август двууст.
Налево, направо –
Всем дарит тепло,
И смотрит лукаво,
И любит зело,
Сибирская школа
И дарит объятия
Зреющих нив,
На серые платья
Парчу обронив.
Здравствуй, маэстро Сентябрь!
Будто цветными сетями
Спутана зелень лесов.
Здравствуй, маэстро Сентябрь,
Главдирижёр туесов!
По золотистому шёлку
Тропок лесных коленкор.
Кузовков и кошелок
Неподражаемый хор.
Эхом раскатисто-дальним
Тонут в листве голоса,
Чудом наполнив вокальным
Души и туеса.
Золото трав разгребая,
Словно в костре угольки,
Будут всю зиму грибами
Потчевать нас грибники.
И кто там в зеркале?
Перелистнул я жизнь, как дату.
А молодым ведь был когда-то.
И кто там, в зеркале, стоит –
Лицом знакомый мне старик?
Фантазёр я, мечтатель, поэт
Путь пройду свой от сих и до сих,
Что дано от рожденья до смерти,
По своей, по наклонной оси,
На которой земля меня вертит.
Фантазёр я, мечтатель, поэт.
Жаль, что это сегодня не модно,
Хотя жить с этим, в общем-то, можно,
Если вам лишь всего двадцать лет.
Я от жизни совсем не устал,
Как устать от неё, быстротечной,
Я хотел бы прожить лет до ста,
А любить так вообще – бесконечно.
Фантазёр я, мечтатель, поэт.
Жаль, что это сегодня не модно,
Хотя жить с этим, в общем-то, можно,
Если вам в шестьдесят – двадцать лет.
Отыскать бы такой эликсир,
Чтобы жизнь обратить свою в вечность
И уже по наклонной оси
Не идти, а лететь в бесконечность.
Фантазёр я, мечтатель, поэт.
Жаль, что это сегодня не модно,
Хотя жить с этим, в общем-то, можно,
Если в сердце бессмертия свет.
189
 Сибирская школа
Вся жизнь – таинство
Воображения ты плод
Иль наваждение...
По кромкам душ скользит тепло –
Изнеможение.
Твой силуэт в окне избы
Мигнёт лампадою.
Себя сомнением избив,
В твой омут падаю.
Но угли чар, взорвав костёр,
В золу оплавятся.
Где позже что-то прорастёт,
Умрёт, прославится.
Судьбы неведомы пути,
Вся жизнь – таинство.
Где потерять, где обрести
Себя, свой status quo?
Воображения ты плод –
Не наваждение,
Но мне от этого тепло.
И от падения.
В доме у старого бобыля
Пахнет в доме дымом и мочой,
Скисшею капустой, потрохами,
Местным диалектом: «Мы ничо?
Жисть у нас таперя не плохая».
Добродушный милый старичок
За рукав к столу меня потянет,
Вытрет стол застиранной портянкой,
Хлебушко нарежет и лучок.
Самогона мутного плеснёт
В серые немытые стаканы...
И про «жисть» свою опять начнёт,
И за печкой стихнут тараканы.
***
От конца ли, от начала –
То ли старец, то ли юн...
Эвон, троек сколь промчалось,
Троек времени – табун.
Ухватить судьбу за вожжи,
Повернуть бы тройку вспять
На тот путь, который прожит,
Чтобы снова, чтоб опять...
Только снег, да ветер в очи,
Да годочков перезвон.
Оглянуться нету мочи,
Кто там плачет?
Кто хохочет
Новогодней белой ночью?
Или это просто сон?
190
Мы
Из прошлого, из опыта, из дум
Мы состоим.
Мы любим очень быструю езду,
Когда стоим.
Мы груз Вселенной держим на плече,
Когда вдвоём,
Мы строим дом из милых мелочей
И в нём живём.
Мы – это ты, и я, и он, и все,
Кто влёт без крыл,
Кто босиком по утренней росе
Себя открыл.
Не заплутал средь снеговых порош
Кромешной тьмы.
Наверно, этот мир тем и хорош,
Что в нём есть мы
Из прошлого, из опыта, из дум,
А прочих – прочь...
Мы, любящие быструю езду,
Когда невмочь.
***
Не возьму я только
Себе в толк:
Как прожить и долго,
И не в долг?
И себе чтоб в радость,
И другим,
И чтоб жить как надо?..
А долги –
Все: свои, чужие –
Всё одно
Брать их нам у жизни
Суждено.
А нынче, так и быть уж, помолюсь
Как лягу спать, так молодость приснится:
Вдвоём с любимой в лодочке плывём,
А просыпаюсь – ноет поясница,
И надо к терапевту на приём.
От листопада и до снегопада,
От светлых зорь до жуткой темноты
Живём с тобою мы в стране распада,
Где строят и минируют мосты.
Не всяк идущий путь земной осилит:
Кто половину, ну а кто лишь треть...
А матушка одна у нас, Россия,
За всеми нами ей не усмотреть.
Я перед сном молиться не приучен,
А нынче, так и быть уж, помолюсь,
Чтоб под небесным светом без излучин
Не распадалась, а крепчала Русь.

Каюсь
Когда я каюсь, а я редко каюсь
(Не потому, что редко я грешу),
Душою будто к небу прикасаюсь,
Руками будто тучи развожу.
И на душе становится теплее,
И на земле становится светлей,
И кажется, весь мир ко мне добрее,
И кажется, что к миру я добрей.
И всё вокруг: поля, река и чащи –
Становятся вдруг ближе мне вдвойне.
Наверно, надо каяться нам чаще,
Чтоб было больше светлых в жизни дней.
Сибирская школа
Про снеги и про Стеньку
Когда припрёт подумать о душе,
Припомнятся, как гимн издалека,
Слова из песни Жени Евтушенко
Про «снеги» и про Стеньку-казака.
Прочтенье книг как бы прочтенье жизни –
Чужой, своей, с началом и концом...
Всё, что приходит к нам – приходит извне,
Чтоб утвердиться в ней душой, лицом.
Душа всегда бессмертия хотела
В небесной, Богу ведомой дали...
А голова у Стеньки отлетела,
И снеги идут в небо от земли.

Богатство
***
Жизнь подытожив, Путник, ты ногами пошевеливай
Обещаю И не жди у времени попуток.
Не ныть отныне. На пути, где запах можжевелевый
Всем, кому должен, Сладко тонет в раннем крике уток.
Я прощаю Хорошо шагать, когда шагается
Долги земные. По лесной тропинке в роще, по лугу...
Своё ж богатство, Ну а мне опять с ногами маяться,
Что скопил я И втирать в них всё, что только под руку.
(Скопил – не слопал), Ну а мне бы в дождь – лицом под тучкою,
Раздам и – баста! Ну а мне б в объятья ветра пьяного...
Разбив копилку Путник, ты возьми меня в попутчики,
С размаху об пол. Оторви от кресла окаянного!
Медь разлетится
Рублёвым звоном,
Скатясь за щели. На трассе Ингаш – Красноярск
Обогатиться
Вам даром оным – Морозы под сорок. Снега ж –
Душу защемит. С утра для лопаты работа...
Сосед заметит – На краешке края Ингаш –
И справедливо В край дивный сибирский ворота.
Похмельным гласом: Посёлок в две мили длиной,
Две горсти меди А щедрость его не измерить.
Как раз на пиво, Вас встретит здесь дух смоляной,
На пиво с квасом! И песня откроет вам двери.
Кто здесь побывал, тот не раз
Припомнит звучание музы...
Букварь По трассе Ингаш – Красноярск
Снуют без конца большегрузы.
Наверно, это неспроста
Легла строка на гладь листа Посёлок Нижний Ингаш,
Чернильным следом. Красноярский край, 2010–2013
Пером на белом поле взмыв,
Сверкнула и застыла мысль – Иллюстрации Виктора ПСАРЁВА,
Слов нервный слепок. пос. Нижний Ингаш
Перемежая все азы,
Живёт и властвует язык –
Наставник слову.
И человек, хоть Божья тварь:
Вынь да положь ему словарь –
Письма основу.

191
 Сибирская школа
Олег КУРЗАКОВ – священник, служит в Свято-Троицком храме города Шарыпова.
Коренной сибиряк, родился в маленькой деревеньке на юге Красноярского края. После
сельской школы окончил исторический факультет Хакасского государственного
университета, отслужил в армии, преподавал в сельской школе. В 2002 году выпустил
сборничек стихов «Колизей». Пять лет учился на дневном отделении Московской
духовной семинарии, что в Троице-Сергиевой лавре. После окончания вернулся в  Сибирь,
в 2012-м рукоположен во священнослужителя. Его литературные «Былинки»  – тоже
своего рода затеси, «заметки на полях своей жизни», как говорит автор.

Былинки
Олег КУРЗАКОВ

Приглашение к размышлению
И в поле каждая былина – святая Родина моя...
Роман Томберг, архидиакон

Былинки – это краткие по форме зарисовки и заметки о жизни, размышления над вполне обыденными
событиями, над тем, что было на самом деле и что оставило во мне свой след. Зачастую бывает так, что в
малом отражается вся повседневность наша, со всеми её изломами и извитиями. Вещи вдруг словно сами
проговариваются о своей сути. И заметить это – значит увидеть в перспективе тот путь, которым мы идём,
увидеть мир в его подлинности, настоящим. Мои былинки – это ненавязчивое приглашение к соразмыш-
лению над современностью, повод оглядеться и призадуматься.

Сны о детстве
П
отянет душу во дни вешнеталицы перелётным косяком на север, к родному домовью... Вспомнится
вдруг, как мы мальчишками, забравшись на обсохлый пригорок, искали уже наросшую заячью ка-
пусту, на вкус кисловатую и колючую. Складником (без которого ни один деревенский мальчишка
себя не мыслил) выкапывали хлипкие, с тонким стебельком хлебенки, напоминавшие сладившую кар-
тошку из погреба.
А солнышко полдневное и ветерок – тёплые да ласковые, что ладони мамы. И землёй так пахнет – не
сказать мне, слов таких не найти. Тогда мог, забыв обо всём, долго-долго смотреть, как меж травинок
трудолюбивый и мудрый муравей старается унести свою ношу. Вот ведь, не для себя, а к собратьям тя-
нет, хлопотливо суетясь. Зачем несёт, кто повелел и как дорогу находит? Всё удивляло тогда, до всего
было дело. Вот вымыло в колее с золотым блеском камушек – пирит. Что за камень, может, золото? Забот
на день.
Какая радость была в этих весенних днях: шумливые ручейки, резво несущиеся в лога, парчой сияю-
щий на солнце снег, уже осевший, по утрам лежащий твёрдым настом. На укатанной санными полозьями
дороге вытаивают конские катыши, очёски сена и соломенная полова. Потемневший лес за огородами
зябнет в сырости. Вот-вот скворцы прилетят, начнутся птичьи перебранки с воробьями по квартирному
вопросу.
Есть тайность и странность в человеческой памяти: детство навсегда прошло, но закрываю глаза – и
вот оно – рукой дотянуться можно и шагнуть из этих взрослых тяжёлых лет в ясносолнечный незаходи-
мый день, нескончаемо длящийся под высоким куполом неба. Иногда проснусь осеред ночи, в самый
глубокий час её – и с закрытыми глазами начинаю слушать настоявшуюся будто индийским чаем тиши-
ну. Как разливистым водопольем найдёт далёкое прошлое, и заторопит, и понесёт в свои невесомые
дали. И так вдруг покажется, что я ещё мальчишка, лежу на своей детской кровати в родном доме, а всё,
что потом, мне просто приснилось – и институт, и армия, и скитания, и утраты, и города, и разлуки. Надо
же – такое снится! Вздохнуть бы – и забыть этот сон, зная, что утром разбудит мама прикосновением
ласковой ладони – как того вешнего солнышка. Знать, что мамы не умирают, ведь не могут умереть они
– ясноглазые, самые добрые и нежные, похожие на ангелов.
Утром надо в школу, а уроки по математике с вечера не сделал. Может, всё-таки пронесёт. После уро-
ков будем с ребятами строить запруду на талом ручье. Но это всё завтра... Натянув на себя одеяло, вновь
засыпаю, уплывая восьмилетним капитаном в лазорево-дымчатый горизонт детства.

192
 Сибирская школа

Чтобы помнили
Д
очка начинает ходить. И боязно ей, и хочется пойти без опоры. Убирая руку от дивана, приседает
от неожиданности, вновь встаёт, что-то возмущённо лопочет. И вдруг с улыбкой поднимает личи-
ко. «Ведь правда, папа, я хорошая?!» Ах, дочка...
Вспомнилась мне поездка с одним иеромонахом, служащим при храме детского дома, в приют жен-
ского монастыря. Приехали поздравить с именинами воспитанницу детдома, переведённую сюда. У
монастырских ворот нас уже ждала девочка лет восьми, Аня, тонкая да звонкая, лёгкая да ясная, будто
ветерок летний, девочка с лицом ангела.
Были поздравления, подарки и чаепитие. Аня вся светилась от радости. Сёстры-воспитательницы
нахваливали: уж до чего прилежная и трудолюбивая, добрая да разумная! В приюте девочке так по-
глянулось после детдомовской казёнщины, что расцвела она отзывчивой душой и всяким умением. Аня
показывала и рисунки свои, и первую вышивку, и обширное монастырское хозяйство со всей его жив-
ностью. И всё же видно было, что в ней, как во всяком ребёнке, душа просилась в семейный уют, под
родительский кров, как просится в дом выброшенный на холод котёнок, слабыми коготками царапаясь
в дверь. «Ведь правда, я хорошая?! Ведь правда?!»
Ехали обратно сквозь багряно-янтарный лес. Среди разлившейся прозрачной тишины стояли ро-
щицы тонкоствольных берёзок под приглядом осанистых елей, застывших в вековечных думах. С их
разлапистых веток свисал зеленовато-пепельный мох, словно старческая проседь времени. Казалось,
мчалась ещё этим лесом конная дружина Евпатия Коловрата, позвякивая стременами и посверкивая
кольчугами, всё пытаясь настигнуть ворога, поганящего Русь. Неслись они, древние и седобородые
витязи, и не могли настигнуть, заставая на пути лишь пепелища и разор.
Осеннее шафрановое солнце катилось над нами по овершьям деревьев. Старинной исщерблённой
сталью взблескивали излучины тихих старорусских рек с певучими былинными именами. Изредка выбе-
гали на обочины нищие, точно разграбленные деревеньки и юродливо щурились подслеповатыми ок-
нами. Будто выпрашивая на опохмелку, пьяненько куражась и приплясывая, они всё выпячивали голые
рёбра скосившихся дощатых заборов. И грызли меня дорогой вопросы: где сейчас родители девочки,
оставившие её в детдоме? Как живётся-можется им? Как строят они своё счастье? И как спится им по
ночам, не ведавшим терзаний маленького детского сердца, всё пытающегося найти вину в себе за то,
что отреклись от него родители?
Стояла девочка у ворот и махала нам вслед своей тонкой рукой, что берёзка веточкой. В золотисто-
карих глазах её той же древней рекой сквозила совсем взрослая грусть, искрясь веселинками на пере-
катах, кружась омутами недетской женской печали. Чтобы мы не забывали её, так старающуюся быть
хорошей и нужной людям. Чтобы знали и помнили.

Не сошлись характером
Р
ушится семья близкого друга. Есть ребёнок, свой дом, работа, здоровье, достаток. Жена красавица,
муж работящий и домовитый, но вместе – невмоготу. Характером не сошлись. Кроха-сын, нерастор-
жимо единящий в себе их кровь, последней ниточкой соединяет двух людей, ставших чужими друг
другу. По вечерам, после рабочего дня, – крик и хлопанье дверями. И ещё не сказанное, но про себя
решённое почти наверняка: «Разводиться!»
Болит вот у человека рука – долго и нудно. И будет терпеть её, и лялькать, и лечить всеми мыслимы-
ми и немыслимыми способами. И на ампутацию согласится лишь тогда, когда уж будет прямая угроза
жизни. Даже с сохлой, скрюченной рукой согласится жить, чем без неё. Почему же половина современ-
ных браков избирает ампутацию – да на живую? Пожили, не сошлись характером, разбежались. Баба с
ребёнком, бросивший её мужик – кто, как не инвалиды? И среди кого они будут искать себе новую по-
ловинку? Принцы и принцессы их годков вышли, одна шваль осталась. Вот и будут они урывать мужатых
да женатых да рушить чужие семьи. И пойдёт их личная боль и злоба гулять по свету, калеча и коверкая
другие судьбы.
Рассыпается карточным домиком молодая семья, имеющая вроде всё внешнее, но не обладающая
лишь одним – любовью. Не той воздушно-порхающей влюблённостью, что переменчивее весеннего
ветерка, а любовью, которая «крепка, как смерть», которая «не превозносится, не гордится, не бесчин-
ствует, не ищет своего, не раздражает, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине, всё
покрывает, всему верит, всё переносит».
О чём же я? Разве есть у меня такая любовь? Разве могу осуждать? Значит, и во мне, как и во всех окру-
жающих нас, есть взаимная вина за случившееся. Мы научаемся друг у друга равнодушию, себялюбию,
неуступчивости. Упрямые в своей правоте и упорные в стягивании на себя общего одеяла, мы живём
будто в старой вселенской коммуналке, со скандалами и дрязгами у кухонной плиты, со сквозняками и
крысами, шастая по чужим постелям и карманам, толкаясь в очередях за счастьем.
Стоят два человека спиной друг к другу, сжав ладони в кулаки. Где найти доводы, способные убедить

193
 Сибирская школа
не делать последнего шага? И недоумённо смотрит на них сынишка очами Божьими, запрокидывая своё
личико и пытаясь обнять и смирить их, самых любимых и дорогих ему, готовых шагнуть в отверстую
пропасть.

За бортом современности
Н
а городской свалке возле моего дома каждый находит своё. Опухший от перепоя и побоев бездом-
ный перебирает пакеты в поисках объедков и тёплых вещей. До хрипоты заходится в кашле, заки-
дывая на плечо грязный мешок и отправляясь до следующего «острова сокровищ». Из ближайших
пятиэтажек наведываются таджики, забирая выброшенную мебель. Перед вывозом мусора на убитых
«Жигулях» появляется армянин с сыном: собирают металлолом. Дед-пенсионер волочёт рамы для те-
плицы и фанеру для дачи. Старая бабушка всё ахает и не может привыкнуть к такому, разбирая фасони-
стые платья: «Вот все плохо живут, а выбрасывают-то, выбрасывают-то! Да мы после войны о таких вещах
мечтали только, а сейчас на помойку, ведь новые!» Для своей собачки подбирает куски хлеба, встре-
чаются и целые буханки, видно перележавшие в холодильнике. Тяжело вздыхая, бредёт она до своей
квартиры, опираясь на самодельный батожок, в думах о болезнях и одиночестве да маленькой пенсии.
Выбрасывают и правда многое: двери и рамы после ремонта квартир, мягкую мебель, кухонные гарниту-
ры, посуду, одежду и обувь, детские коляски и вещи, старую бытовую технику. И ещё – книги. Ко всему я сдер-
жан, проходя мимо, хотя моё деревенское нутро протестует, когда вижу стекло, доски, фанеру. Но книги...
В первый раз я был потрясён, когда увидел выброшенные Евангелие, молитвословы, недорогие ико-
ночки. В кучу были свалены от руки переписанные последования богослужений, каноны и акафисты,
помянники с именами людей, о которых кто-то молился, набранная на печатной машинке Псалтирь. Всё
это было из того советского времени, когда оно переписывалось, передавалось, бережно хранилось.
Было похоже на то, что умерла бабушка, а весь её нехитрый скарб просто выбросили.
В другой раз среди выброшенных книг оказался учебник русской истории 1911 года под редакцией
проф. С. Платонова. Вот ведь кто-то всё советское время хранил книгу, за которую могли посадить, а в
наши дни «возрождения исторической памяти и национальной культуры» выбросили. Выбрасывается
техническая литература, медицинская, литературные журналы 90-х годов, школьные учебники. А как
же не выбросить: квартиру сделали под евроремонт, мебель новую купили, а тут эта макулатура портит
«дизайн» и лишнее место занимает. Кому это читать? Да и до чтения ли в наше время?
В помойной жиже разбросано собрание сочинений Гоголя. Почему-то именно классики очень много
оказывается на свалке. Тех советских изданий, за которыми стояли в очередях и доставали по блату.
Часто тома новенько похрустывают, когда открываешь их: десятка три лет простояли за стеклом в «стен-
ках» и так ни разу не были открыты для чтения, вплоть до выброса. Вот Чехов Антон Палыч интеллигент-
но и скорбно взирает сквозь своё неизменное пенсне с обложки книги рассказов, втоптанной в нечи-
стоты. По распахнутому развороту сборника стихов Есенина жирный и грязный отпечаток кроссовки,
словно по душе и совести народной...
Подбираю из груды валяющихся книг репринт-издание дореволюционных «Правил светской жизни
и этикета». Открываю наугад. «Вежливость есть плод хорошего воспитания и привычки обращаться с
людьми благовоспитанными»; «Уметь слушать столь же необходимо, как и уметь говорить... Ничто не
может быть более невежливым, как прерывать того, кто говорит»; «От большей части рюмок отказывай-
тесь и пейте лишь столько, чтобы постоянным отказом не обидеть хозяина»; «Надевать одновремен-
но красное с зелёным или розовое с жёлтым значит нарушать все принципы вкуса»; «Гораздо лучше
и приличнее вовсе не носить никаких драгоценностей, чем нацеплять на себя дешёвые подделки»;
«Уважающая себя женщина никогда не должна придерживаться моды, которая шокирует скромность и
стыдливость»; «Опрятная и приличная наружность почти всегда указывает на порядочность человека»;
«Мы должны искренно, до самоотвержения любить нашу семью»; «Исправляйте недостатки вашего ха-
рактера, они могут сделаться несчастием для всех окружающих вас»; «Избегайте всяких излишеств: они
позорят человека и расстраивают здоровье»; «Любите искренно ваше отечество. Храбрость, так же как
и любовь к отечеству, одна из величайших добродетелей гражданина. Любить отечество – это любить
своих сограждан, это сочувствовать их горестям, это заботиться о народном благополучии».
Да уж, куда, как не на помойку, подобную книжку. Мракобесие да ересь!
А впрочем, не будем о грустном. Мы ведь возрождаемся, растёт национальное самосознание, вступа-
ем в ВТО, строим Москву-сити, развиваем нанотехнологии. В ногу с современностью, товарищи-госпо-
да, не отставайте, бодрее и в ногу, в светлое нанобудущее!

Слушая тишину
К
омпания семиклассников идёт по заснеженной аллее. Мальчишки толкают девочек в снег, те виз-
жат, бросаются в ответ снежками. Всё это под весёлую заборную матерщину, в которой вроде и не
слышно злобы.

194
 Сибирская школа
– Машка, ах ты шмара! – смеясь, кричит мальчишка Машке. Она, миловидная, прилично одетая, отве-
чает «непереводимой игрой слов». Мальчик добавляет ещё тот набор похабнейших выражений и эпи-
тетов, который по отношению к девушке считается самым оскорбительным. Но никто не оскорбляется,
ребята весело продолжают играть в снежки.
Встречь устало топает бабка с тяжёлой кошёлкой. Но и её не замечают, да и она не обращает внима-
ния на матерящуюся ребятню. Я вдруг понимаю, что это не детское «дурак – сам дурак», а обыденный
привычный стиль общения. Они так разговаривают и, кажется, весьма удивляются, когда им делают за-
мечания. А что, собственно, такого? Так ведь все говорят. И в школе, и дома, и на улице. Ну, Марья
Ивановна, конечно, в школе не выражается, но, рассказывают, дома всё же позволяет себе в сердцах.
Дети весёлой гурьбой скрываются за углом, тихнут шаги, мягкой воздушной волной накатывает ти-
шина. Вот слышно стало, как тенькает синица и падает сухая веточка. Такая тишь, чистая, прозрачная,
невесомая! Закрыв глаза, стою и слушаю благоуханное безмолвие предвесеннего парка. Пахнет топо-
лиными почками и талым снегом. Может, я стареть начинаю: «А вот в наше время!..» Намолчать бы вот
так мудрости и тишины впрок – червлёным старинным золотом, напиться ими вволю из пригоршней
осенней задумчивой водой.

Предосенье
У
дивительные стоят дни, невесомо солнечные, с огромным куполом неба. И когда оказываешься в
степи с переплясом балок, оврагов, холмов и перелесков, легко и молодо взбегающих на них, этот
каскад небосвода словно обрушивается на тебя и захватывает воздушно-голубой рекой, властно
несущей в водопад горизонта.
Прошла первая декада сентября, и лето словно из затяжного излёта в последнем взмыве допархивает
всей своей солнечностью и благотворным теплом. Но уже тронуло леса будто иконописной позолотой,
и солнце лучистым ассистом брызнуло сквозь редеющие кроны, и киноварью по опуши прошлась ки-
сточка осени на лесных огорьях. Длятся и длятся эти дни, словно палые листья, занесённые в водоверть
и кружащиеся в ней до сладостной обморочности.
И, замерев на берегу этих дней, я вглядываюсь в своё прошлое, таящееся в их глубине. Жизнь моя,
любовь моя, червлёным золотом тонущая в светлоструйном Божьем промысле! Вернись живой водой,
по которой я пройду в цветных снах, и не превратись в крошащийся лёд забвения!
Ночами будто на заброшенном степном полустанке под огромной луной мается душа человека, а
мимо годы и годы проносятся в тяжёлом грохоте и перестуке. И распахивается на последнем вскате
голубо-солнечных дней осень жизни яснящимся горизонтом вечности.

Божий ребёнок
Д
ениска, Дениска... Встречаю случайно его на перекрестке, неопределённо смотрящего вдаль
поверх крыш в серый размытый горизонт октября. Я спешу по своим важным делам, скорее ма-
шинально спрашиваю, как поживает, и в своих мыслях торопливо иду дальше. Дениска начинает
взахлёб рассказывать о своей нехитрой жизни: «Ой, хоросо зыву, батюска! Хоросо! Автобус здал-здал,
замерсс совсем!..» Тщедушный, неопределённого возраста, он не отстаёт от меня, пытаясь рассказать,
как он живёт. А мне некогда, и совсем мне в другую сторону, я думаю о своём. Но Дениска не унимается,
и всё радостно о чём-то говорит, глотая слова в своей и без того невнятной речи.
Дениска – вечный ребенок. Катятся мимо него года, как переполненные троллейбусы по своим марш-
рутам с ярко освещёнными окнами, а он словно безбилетный пешеход, преисполненный детского лю-
бопытства, пытается заглянуть в окна, войти в жизнь важных и занятых людей. Но никому до него нет
дела, никому неинтересно, как поживает этот странный человек, навсегда оставшийся в детстве, неве-
домо чему улыбающийся. В этом мире Дениска как неправильный пазл, который никуда не подходит. И
подбрасывает его легко из угла в угол над плотно стиснутыми кубиками людского жительства.
Он похож на маленького чёрного муравья-мирмика, с лобастой головой на тонкой шее, чёрными
глазами с матовым блеском и редкими усиками, который заблудился и не может отыскаться, всё пытаясь
приткнутся к чужому теплу и уюту. Холодно стоять душе на ветру безлюбия, дрогнет сердце. От этого
его считают надоедливым и назойливым.
Каждое утро и вечер Дениска ездит в монастырь на окраину города. Нет у него никаких важных дел,
только одно. В просторном храме на вседневной литургии стоит он один перед Чашей. «Со страхом
Божиим и верою приступите!» – возглашает священник. И подходит раб Божий Дионисий ко Христу в
пустом храме, и драгоценным камнем славы Господней ложится душа его в золотую оправу, не нашед-
шая своего места во всем белом свете. А в троллейбусах и автобусах едут люди по своим самым важным
делам, мимо Бога и его возлюбленных вечных детей.

195
 Сибирская школа

Дитятко
Н
а вокзале маюсь на неудобном скользком сиденье, ожидая вечернего поезда. Напротив дедушка
бравого чапаевского вида по-старчески дремлет, рядом завал баулов, за которым сидит бабушка в
вязаном берете. Рядом с ней внук лет пяти, откормленный и холёный, надоевший всем хуже горь-
кой редьки. Бабуля, изнервленная его вертлявостью и бесперечной капризностью, уже переходит на
крик, зло одёргивая чадо. А чадо не унимается, выпячивая нижнюю губу: «Не буу я твоё печенье!» – «Ешь,
кому сказала! Ох, как ты мне надоел!» – «Я писать хочу!» – «Писай в бутылочку!» – «Не буу!!!»
Ребёнок отправляется по проходу между кресел, хватает батог дедушки, дедушка испуганно вздраги-
вает. Начинается делёж палки. Подлетает бабулька, хватает за шиворот внука и тащит обратно: «Я тебе
что сказала!» Внук отпинывается, изворачивается и плюёт бабушке в лицо, та, в свою очередь, с визгом
даёт ему подзатыльник. Раздаётся эпический рев обиженного барчонка. Через минуту бабушка уже об-
нимает и успокаивает дитя.
Обыденная сценка, в которой нараспах все действующие герои. И сытый распоясавшийся ребёнок, и
измотанная бабуля, и на заднем фоне в теряющейся перспективе дяди и тёти и вся сердобольная родня,
холящая, лелеющая, балующая этого ребенка. Он их золотко, дитятко, Андрюшенька, он ещё маленький,
вот тебе это, вот тебе то, да не простудись только и кушай, кушай самое вкусненькое и сладенькое!
Обыденная сценка: внучек плюёт в лицо бабушке за все её пирожки, а она утешает его. Да и как не
утешить – нажалуется, отнимут последнюю радость, и сиди в своей квартире одна-одинёшенька. Оттого
усиленно и прикармливает внученька, и не строжит, но уж совсем невтерпёж иногда становится. «Ох
и балованный, ох и вертлявый!» – хором возглашают родственники и балуют далее. Важно ходит Ан-
дрюшенька, подбоченясь пухленькими ручками, будто директор кондитерской фабрики. Потом пойдут
телефоны, компьютеры – и разговоры про ужасное влияние окружащей среды, СМИ, неблагополучных
компаний, вкупе испортивших славного Андрюшеньку...
Страшно увидеть и признаться в том, что главными развратителями детей сегодня являются их соб-
ственные родители и близкие. «Да как вы смеете!» А и посмеем! Приходит в храм бабка Агафья и мо-
лится Богу. Молится долго и слёзно и всё просит и просит только одного, как великого дара – смерти!
Прописала внучку, и завещание оформила, и спит теперь на полу под батареей, и всё один попрёк от
внучки: «Да когда ж ты сдохнешь, бабка! Надоела всем уже! Воняешь только!» Но не прибирает Господь.
«Я же всё для них делала, всё!» Слепо бредёт она из храма с заплаканным мокрым лицом, обжигаемым
злым ноябрьским ветерком.
И выворачивается каждый раз: в молодости родителям «лишние» дети не нужны были, в старости де-
тям лишние родители становятся не нужны. Да и с какой стати? Когда всё ради тебя, то почему ты ради
кого-то? Кто сегодня помнит об этих словах Писания: «Оставляющий отца – то же, что богохульник, и
проклят от Господа раздражающий мать свою». «Стыд отцу рождение невоспитанного сына». «Лелей
дитя, и оно устрашит тебя».
...Через час я уже шёл к поезду. Бабушка снова гонялась по вокзалу за внучком: старость и младость,
играющие в жмурки с мягколапым зверем самолюбия.

Бирюзовая высь
З
апотемилась душа, истомилась в бетонной неволе города. Роздыха бы, воли вольной, когда до го-
ризонта – луга да огорки, переходящие в березолесье. Серебристый ковыль на взгорье катится
волнами, и подхватывает душу легко и упруго, и несёт её, несёт в потоке ветра, в который, что ленты
в косу, вплетены запах душицы, и пижмы, и клевера.
С детства я был «походником». Уже лет в 12 я мог уходить на день из деревни и ходко идти в неведо-
мый горизонт. Был у меня обычно с собой лишь самодельный нож в самошитых ножнах да алюминиевая,
видавшая виды фляжка с водой. Иногда же брал молоко с хлебом. Но чаще уходил налегке, чтобы вы-
знавать да выведывать мир, безбрежным пространством легший вокруг деревни.
На север надо было идти вверх по речке Тагашетке до горы Гайдово, за которую и заворачивает не-
великая речонка, укрытая зарослями тальника и прибрежной лесной крапивы. У изножия раньше был
выселок, напоминанием от которого остался задичавший сад с акацией и дичкой да вымельчавшей и
кислой ранеткой. Гора начиналась крутым взъёмом, в подошве с буйством разнотравья, редеющего
выше, переходящего в сухие кисти ковыля и выступы рассыпчатого гранита, покрытого лишайниками
да заячьей капустой. Под ногами юркали изумрудные ящерицы и мыши-полёвки. Южные склоны наших
отрогов – безлесые.
На вершинах гор ещё встречались бетонные столбики, врытые геодезистами. Поднявшись на окатую
макушку, за овершьями берёзового леса можно было увидеть гористую даль, уплывающую на север.
Там, в голубовато-пепельной дымке уже начиналась тайга, до которой я так ни разу и не дошёл.
На юг горы начинали мелеть и скатывали вдалеке в пойму Тубы. Туда, к райцентру, вилевато бежала
из деревни гравийка, переходящая на асфальт. На востоке, где высится отвесной скалой Быстрянский

196
 Сибирская школа
Урал, у подножия его притулилась невеликая деревенька Нижняя Быстрая. Как и Тагашет, она утыкается
в «медвежий угол», где обрываются наезженные пути-дороги.
На западе вздымается гора Бесь, за которой вдалеке начинается пристепье. На вершине ее, в гранит-
ных выходах, росли раскидистые, суковатые сосны. Вёснами шли палы, по ночам ползающие огненной
лавиной по склонам. Сосны вспыхивали огромными факелами, с треском разбрасывая искры.
Всё помню я до разительной отчётливости, все знаемые тропки. Часто иду я ими во сне – и всё не могу
выйти к родной деревне. Меркнет закат, и синятся леса, погружаясь во мглу, в которой теряется бегучая
стёжка. И мрак беззвёздной ночи обступает непроницаемым покровом.
Уже ни земли под ногами нет, ни пространства. Как по реке, несёт душу, укутанную, словно в коконе,
невесомостью, несёт на край бездны. В полночный час выныривает она из её глубины на берег тела.
Тяжело стучит зашедшееся сердце. В такие минуты думается о том, какая громадность мира раскину-
лась перед малостью человека. Но в этой малости заключена такая великость, такое предощущение ее
тайности и непостижимости, что кажется: без человека не может быть мира, иначе вселенная должна
расточиться.
Говорят, после смерти тела душа обходит все памятные и любимые ею места. И потом уже отправля-
ется на поклон к Богу. И как же утешно пройти ей впоследок по русской земле, среди берёзовых пере-
лесков, празднично замерших в духовитой густой траве, по бережкам прозрачных студёных родничков,
умыться в хрустальном просверке луговой росы от всякой копоти нечистоты и помедлить на взгорье,
с которого видно это дивное раздолье. Полюбуйся на родную землю и отчий дом, оглянись, помолчи в
последней земной грусти. Ну, вот и всё. Легко и покойно теперь лети в бирюзовую высь.

г. Шарыпово,
Красноярский край

Гравюра Светланы КАРПОВОЙ,

г. Красноярск

197
 Сибирская школа
Протоиерей Валерий СОЛДАТОВ – коренной сибиряк, родился в Красноярске. После
окончания школы поступил в Красноярский медицинский институт, в 1988 году был
призван в армию. По возвращении 3 ноября 1990 года был рукоположен во диаконы,
а через год – во священники. Служил в приходах Красноярска, участвовал в создании
воскресных школ и курсов сестёр милосердия в городе, возглавлял отделы по
социальному служению и церковной благотворительности, по взаимодействию с
органами здравоохранения и с пенитенциарными учреждениями. Активно принимал
участие в общественных и научных проектах: выступал с докладами на региональных и
всероссийских конференциях. В последние годы священническое служение настоятелем
храма во имя святой мученицы Татианы при Красноярском государственном аграрном
университете сочетал с обязанностями помощника секретаря Епархиального управления и благочинного
Красноярского благочиния по информационно-аналитической деятельности. Скоропостижно скончался
в августе 2012 года.

В пасхальную ночь 2012-го преподнесла я в подарок красноярскому священнику Валерию Солдатову

альманах «Затесь», выпущенный нами к десятилетию кончины знаменитого нашего земляка – писателя
Виктора Петровича Астафьева. «Отец Валерий, – сказала я, – почитаете, вдохновитесь и напишете что-
нибудь для следующего номера альманаха». «Я?» – батюшка удивлённо приподнял бровь. «Вы. У вас полу-
чится», – убеждённо сказала я, ибо не раз слышала глубокие и художественно талантливые его доклады
и проповеди. В начале августа мне переслали по просьбе отца Валерия его рассказ «Решка». Прочитала,
захотелось позвонить и попросить, чтобы написал ещё хотя бы два рассказа, но не успела. Через несколь-
ко дней пришло горькое сообщение: отец Валерий Солдатов завершил свою короткую «духовную боевую
вахту» здесь, на земле. Похоронили его на Никольском кладбище рядом с недавно ушедшими родителя-
ми, которых, он, надеюсь, вымолил у Бога. Ушёл внезапно, «выполнив задание», в 42 года. А нам оставил
последнее своё слово – рассказ «Решка», написанный специально для альманаха «Затесь».
Валентина МАЙСТРЕНКО

Решка
Валерий СОЛДАТОВ

Документальный рассказ
Диакону Сергию Бурдину посвящается

«Hо какая-то часть истории ещё жива, и она болит в сердцах старых людей, бросает их память
в огонь прошедшей войны, где сгорела наша молодость, здоровье, пропали лучшие годы. Неужели всё
было зря? Неимоверные лишения, страдания, тяжкий труд, мужество, кровь, слёзы, потеря родных
и близких? И спрашивает, спрашивает, задаёт себе и обществу вопросы старый солдат – он-то,
он-то в чём виноват? Его-то жизнь за что и почему спалили, изработали, все соки высосали, всю си-
лушку выкачали? Кто у Бога, кто у попа, а кто у молодых учёных, кто и друг у дружки спрашивает об
этом. А есть ещё и такая штуковина, под названием писатель, – он всё знает, ему и пожаловаться
можно, а то и за грудки взять и гаркнуть: «Не береди раны! Не лезь в усталую душу!» И не лез бы, да
тоже под Богом хожу, и Он руководит не только жизнью, мыслями, но и действиями, и душой, кото-
рая тоже болит и хочет убавить своей боли...»
«А вон на острове Русский наша «яма» объявилась опять. А генералы и адмиралы нападают и
сетуют, что в таких книгах, как Ваша, позорится армия».
Виктор Астафьев,
«Прокляты и убиты», из комментариев автора.

1 Я сидел однажды на своём диване и смотрел

К
ак мы знаем, в русской речи существует два
наименования обеих сторон монеты. Та, кото-
рую венчают геральдические орлы, называет-
ся «орёл». Та, на которой мы видим её значимость,
номинал, именуется «решка». Две стороны одной
монеты. Этот рассказ я хотел бы посвятить двум,
точнее, одной из двух одинаково начинавшихся,
но, однако, совершенно по-разному проходивших
жизней. Итак – «решка».
тогда ещё свободно не транслировавшуюся по ТВ,
но уже разошедшуюся в дисках DVD трагическую
ленту Фёдора Бондарчука «9-я рота». И вот самое
начало фильма, весна 1988 года. Вокзал станции
Красноярск. Призывники отправляются на место
своей службы... Смотрю на них. И вдруг – вспышка,
озарение: так это же мой призыв! Ведь я мог быть
там же, с ними! Потом уже расскажут о неточностях
фильма – и название роты не то, и в числах ошибки,

198

и в количестве выживших. Но главное не это. Я мог
быть там, и я шёл туда, пока Господь «рукою креп-
кою и мышцею высокою» не устроил иначе.
2 подготовке домашних школьных пареньков к реа-
Без некоей предыстории об этом рассказать не-
возможно. Лет в пятнадцать произошло моё окон-
чательное воцерковление. С шестнадцати я уже
профессионально совмещал служение послушни-
ком в алтаре с учёбой в медицинском институте.
Пошёл туда не из-за неопределённости в выборе
жизненного пути, а из-за временного послушания
неверующим родителям. Временного потому, что
не считал возможным ослушаться их до достиже-
ния совершеннолетия или, как максимум, до про-
хождения срочной службы в Вооружённых силах.
С самого начала Господь чудесным образом подал
мне духовного руководителя – молодого и талант-
ливого дьякона, он был всего на семь лет старше
меня. Ко всему прочему, семейное воспитание и
острое нравственное чувство воспитали в нём не-
примиримого православного правозащитника.
Я тогда жил как все – и совсем не как все. Учил-
ся в медицинском, состоял в ВЛКСМ, но при этом
каждый воскресный день убегал в храм, где уже нёс
различные послушания. Зачитывался серьёзной
богословской литературой. Её тогда невозможно
было достать, но в силу особенностей характера
моего отца Сергия у него была по тем временам
огромная духовная библиотека. И вот однажды,
внезапно почувствовав моё духовное созревание,
отец дьякон призывает меня к себе и говорит: «От-
рок, а тебе не кажется, что с комсомолией пора
расстаться?»
– Так, отче, разве моё фиктивное пребывание
(как и большинства моих сверстников) мешает мне
стремиться быть достойным христианином и вы-
полнять церковные послушания?
Отец Сергий по-особенному улыбнулся и веско
произнёс:
– Разве не слышишь ты фактически ежедневно
читаемые слова апостола Павла к ефессянам на
благодарственном молебне: «И не приобщайтесь
к делам неплодным тьмы, паче же и обличайте»? А
теперь скажи, братец мой, комсомолия – это дело
света?
– Нет.
– А может, это плодовитое начинание? – Тут мы
оба улыбнулись, прекрасно понимая, что та фик-
ция, что в годы перестройки являл собой ВЛКСМ,
была просто абсолютно бесплодной и вредной.
– Ну, а дальше думай сам. Господь тебя благосло-
ви...
Не буду описывать все свои внутренние страхи
перед системой, те «синедрионы», собиравшиеся
неоднократно по поводу моего тогда сверхнебы-
валого прошения в комитет комсомола Краснояр-
ского медицинского института. Но вскоре я стал
свободен. Чувство глубочайшего удовлетворения,
выразившееся в словах благодарственного молеб-
на, окончательно убедило меня: Рубикон перей-
дён, мосты сожжены. Я стал настоящим человеком
Церкви.
Сибирская школа
3
Наступил год моей подготовки к службе в Во-
оружённых Силах. Тогда ещё существовала систе-
ма ДОСААФ, которая призвана была содействовать
лиям воинской службы. Предстоял момент выбора.
Из моих сверстников, наверное, соврёт каждый, кто
скажет, что не хотел служить в воздушно-десант-
ных войсках. Лихие молодцы в круто заломленных
беретах ежегодно поражали воображение и даже
немножко пугали обывателей. Выбор был сделан.
Пройдя достаточно сложный отсев, я был торже-
ственно избран в элитную команду.
Первое построение на плацу будущей «десанту-
ры». Прапорщик, говорящий высокие и пламенные
речи о нашем долге перед Родиной. И вот, обхо-
дя строй курсантов, совершенно неожиданно он
останавливается возле меня и спрашивает:
– Курсант, а почему вы не являетесь членом
ВЛКСМ? Вам необходимо вступить в эту организа-
цию. Иначе как же вы будете исполнять свой интер-
национальный долг в Афганистане?
– Если это так необходимо, – сказал я, поёжива-
ясь, – то готов уступить это место более достойно-
му товарищу...
Так закончилось моё довоенное обучение в вой-
сках ВДВ. А спустя несколько месяцев я уже пребы-
вал на гарнизонной пересылке, с самым последним
отрядом, с перспективами, ничего приличного в
дальнейшем не сулящими.
4
Стоит упомянуть и об одной военной хитрости.
Шёл 1988 год. Он был уже наполнен неким «пере-
строечным свободомыслием», среди призывников
появилось много беглецов и отказников. Чтобы
этот процесс остановить, военный комиссариат ча-
сто стал прибегать к одному, для непосвящённых,
оригинальному способу.
Однажды к нашему отряду подошёл офицер
морского десанта и несказанно обрадовал нас ут-
верждением, что нам выпала честь защищать нашу
Родину в рядах морских десантников. Наша наив-
ная радость была велика: во-первых, морская де-
сантура мало чем отличается по престижу от ВДВ,
во-вторых, служить там всего два года, в отличие от
рядов Военно-Морского Флота, где служить нужно
было на один год больше.
Образованную разношёрстную публику, то есть
будущих военных, отправили в аэропорт города
Владивостока, где нас встретил офицер ВМФ. Два
капитана отдали друг другу честь и вместе с честью
отдали и нас в ряды Краснознамённого Тихоокеан-
ского флота. Нас обдало трёхлетним холодом.
5
Как-то быстро стало известно, что мы отправля-
емся на остров Русский, а ещё быстрее нам «стар-
шие товарищи» объяснили все прелести бытия в
местных учебных частях. Наконец нас, ещё фактиче-
ски гражданских, без формы, личностно не повреж-
дённых, отправили на пересыльный пункт города
Владивостока.
199
 Сибирская школа
Хотелось бы рассказать о первом чудесном
событии во всём этом повествовании. Уходя в
армию, я оставил дома горячо любящей меня, но
воинственно атеистически настроенной мате-
ри икону Божией Матери «Взыскание погибших»
и сказал: «Мам, я понимаю, что тебе это дико, но
если почувствуешь со мной неладное, ты хоть как-
нибудь помолись». Распределение происходило в
день рождения моей матери, а что самое главное
– в день Рождества Иоанна Предтечи – Крестителя
Господня.
Трясясь, мы по очереди заходили в штаб, и там
усталый и озверевший срочник-старшина, как
античная мойра, распределял нашу судьбу и сча-
стье. А тут ещё пронёсся слух, что и здесь, в нашей
«юдоли печали», можно попасть служить сроком
на два года. Это военная авиация, военные по-
граничники и войска с неведомой аббревиатурой
БИФ. Только процент счастливчиков не очень вы-
сок: может, два, а то и меньше. Мои впереди сто-
ящие сотоварищи дарили старшине и чудом со-
хранившиеся деньги, и наручные часы. Он хмуро
кивал головой, якобы подавал надежду, но на вы-
ходе они замечали в своих военных листках суро-
вый приговор – три года.
И тогда я понял, что времени терять больше
нельзя. Сконцентрировавшись чуть ли не до кро-
вавого пота, приняв возле стены позу исихаста
(колени к груди), начал страстно молиться Богу,
Богородице и, конечно, Предтече, дабы минова-
ла меня «чаша сия». Могу свидетельствовать, что
такой отчаянной молитвы у меня не было ни до,
ни после. Как будто электрическая дуга Яблочкова
установилась между мной и Горним миром.
...Моя очередь. Вхожу. То, что происходило
дальше, иначе как чудом не назовёшь. Суровое
лицо старшины как-то посветлело, лицо стало до-
брее, и он устало спросил:
– Ну что, боец, поди, не хочется служить три
года?
– Не хочется.
– Ну и ладно...
И он заносит в мой листок три спасительные
буквы БИФ – береговые части флота.
6 Божий, помилуй мя, грешного», ум сам опускается
Отправление на остров Русский было традици-
онным, но нам ещё неизвестным. Шли на катере,
а с пирсов и окружающих кораблей злорадству-
ющие, уже «нюхнувшие пороху» моряки кричали:
– Куда идёте? На Русский? Вешайтесь! – и обе-
щали нам в случае неповиновения морским зако-
нам «отдых» на дне мазутных сливов...
7 востока перед тобой предстают полутораметро-
Первые дни на острове были особенно тяжелы.
Не будучи намеренным описывать все «прелести»
быта, упомяну лишь о страшнейшем моральном,
интеллектуальном и, конечно же, духовном го-
лоде. Неоднократно старшины, выстроив нас на
плацу, орали: «Мы заставим вас прекратить гадить
домашними пирожками». Это означало, что мы
должны утратить личностные качества, свои цен-
200
ности, особенности и слиться в одно полутора-
тысячное тёмно-синее тело, набираясь квазиво-
енизированности. Читать было нечего и некогда.
Туалетные клочки нелепой газеты «Боевая вахта»
даже радовали. У нас как-то неожиданно соорга-
низовалась группа из трёх друзей.
Однажды, встав за старой, ещё царских времён
казармой, мы, по-мушкетёрски складывая пальцы,
поклялись никогда не прекращать «гадить домаш-
ними пирожками». В ответ на интеллектуальный
голод стало рождаться творчество. Мы стали пи-
сать стихи и краткую сентиментальную прозу (но
это чуть позже). Обменивались работами и радо-
вались успехам товарищей. Чтобы не быть голос-
ловным, приведу своё экзистенциальное стихот-
ворение, родившееся где-то на третий-четвёртый
день службы на острове Русском.
Люди без настоящего
Мы люди, живущие будущим.
Имеющие лишь прошлое.
Мечтающие, что скоро будет, как было давно.
Всё раздавлено, растоптано звонким ударом
Ботинка о плац.
Всё моё разумное потоплено
В тихой бухточке, скрытой от глаз.
К чему нам разумное, доброе, вечное,
Зачем Достоевский, Толстой?
Вон из тумбочек всё человечное,
Уши заткни и глаза закрой.
Плевать на всё – ведь на шее болтается
Мой форменный воротник.
И рот у меня сам открывается,
И из души доносится крик:
«Я – матрос-краснофлотец».
8
Сейчас же вспоминаются слова известного
старца-утешителя отца Иоанна Крестьянкина. Од-
нажды у него спросили: «Скажите, какое время
в жизни вы считаете самым благодатным, духов-
ным?» Старец ответил внешне парадоксально:
«Время заключения и ссылок. Только тогда была
настоящая молитва». Могу свидетельствовать и я.
Когда в такт бесконечным пробежкам ты внутрен-
не произносишь: «Господи, Иисусе Христе, Сыне
в сердце, и ты испытываешь то, что потом в жизни
испытывать будешь очень редко.
9
А потом была Камчатка. Секретная часть, се-
кретный пост связи. Встреча с Камчаткой была
удивительной, её дал Бог. Сам бы я туда никогда
не выбрался. После позднеосеннего хиуса Влади-
вые снега, реально курящаяся Авачинская сопка,
заснеженная череда гор, минеральная вода, теку-
щая из-под земли, бассейны под открытым небом
зимой, наполняемые гейзерами, и, конечно же, хо-
лодный и чёрный Тихий океан, в котором вместо
плещущихся рыб и морских звёзд взгляд останав-
ливается только на расходящихся бурунах всплы-
вающих гигантов – подводных лодок.

10
Здесь произошёл некий конфуз. Администрация
части пропустила мою анкету, где в графе «веро-
исповедание» стояло: православный христианин.
Да ещё вдобавок и бандерольки со специальной
литературой, приходящие с Большой земли и,
естественно, просматриваемые. Достаточно позд-
но спохватившись, несмотря уже на конец 80-х,
администрация части поняла, что допустила куда
не надо «церковника». Но и признать ошибку ей
было сложно. Поэтому от всех секретностей я был
удалён, а в роту охраны не отправлен. И здесь ещё
одно чудо милости Божией – я получил достаточно
свободный график и возможность много читать.
Безмерное удивление библиотекаря:
– Дайте мне первый том Достоевского (Толстого,
Чехова, Лескова...).
Через три дня:
– Дайте второй том...
И так до конца службы: вся русская классика была
освоена мною за полтора года. Когда-то по глупо-
сти я считал, что армия – это два потерянных года.
А Господь устроил так, что именно здесь я нашёл
себя. Дома в окружении близких не было бы такого
напряжения мысли, молитвы, чтения, покаяния.
11
А дальше долгожданная демобилизация. Множе-
ство моряков вышло провожать, а молодёжь вклю-
чила по громкому радио: «...И билет на самолёт с
серебристым крылом».
12
Приехав по форме, не переодеваясь, сразу в
храм Господень. А там – венчание, бедное, даже
свидетеля нет.
– Молодой человек, постоите за свидетеля?
– Постою.
Так неким переходом к гражданской и церков-
ной жизни оказалось моё участие в венчании сви-
детелем – в военно-морской форме.
13
А как Господь хранил меня от политических и
вместе с тем моральных искушений! Поехал как-то
с другом в Тобольск на поезде. Замкнутая система.
Вдруг странное сообщение от ГКЧП по радио и
дальше – классическая музыка. На перронах из га-
зет только «Правда». Поезд был не «скорый», когда
мы приехали, путч уже окончился.
Сибирская школа
А что потом началось... Ветеранов Афганистана
стали просто демонизировать. Героев-интерна-
ционалистов пресса и общественное сознание
превращали в оккупантов. Всей стране известные
слова стали даже словами песни. Это звучало как
отповедь нового государства героям старого: «Я
вас туда не посылал». Страшные годы начала 90-х с
дегероизацией всего советского прошлого. А ведь
часто это было не советское прошлое, а прошлое
народов России, которым выпало жить во времена
социализма. Разница очень чувствуется.
14
Такими фильмами, как «9-я рота», нам возвраща-
ется афганская героика, и, несмотря на все ляпсу-
сы, слёзы наворачиваются. Представил я себя тогда
как путника возле камня у двух дорог. Как челове-
ка, бросающего жребий – орёл или решка. Выпала
решка.
Эпилог
Видится иногда духовным взором, как идут по
небу эти мало подготовленные к военному делу,
но всё же русские чудо-богатыри. Дружно про-
ходит над Россией эта рота, теперь уже небесных
защитников. Не зря я употребил слово «богатыри».
В русской иконописи, независимо от эпохи, святых
воинов принято изображать в доспехах, укутанных
в багряные – цвета крови и цвета воскресения –
плащи. Почему я говорю: «святые»? Независимо
от возможной нелепости отданных им приказов
и ненужности той войны, они выполнили одну из
важнейших Христовых заповедей: «Нет больше той
любви, как если кто положит душу свою за друзей
своих» (Ин. 15, 13).
Я же, оставшись здесь, на земле, неся свою ду-
ховную боевую вахту, счастлив, что, пройдя всё же
испытание Вооружёнными силами, получил от Бога
по чудесному благословению своего наставника –
диакона Сергия, совсем как бы не относящегося к
службе, хотя сам он воевал именно в Афганистане,
благую возможность не видеть той войны, никого
не убивать и, наконец, не быть убитым.
19 июля 2012 г.
Собор Радонежских святых,
г. Красноярск
Фото Валентины Вараксиной
201
 Сибирская школа
Юрий МАШУКОВ – из кабардинских князей Машуков, род которых поименован
так в честь знаменитой горы в Пятигорске Машук. Но родился он далеко от
родины предков – в Забайкалье, с 1947 года жил в Красноярске, здесь окончил школу и
политехнический вуз, преподавал в нём. Потом была аспирантура Новосибирска,
12 лет работы в знаменитом его Академгородке. В Красноярск вернулся директором
проектно-технологического института, который со временем был преобразован
в СКТБ «Наука». Времена перестройки заставили перейти из прикладной науки в
коммерцию и бизнес, но увлечение поэзией, которое пришло ещё в студенчестве,
пронёс через все годы. Азы поэзии осваивал в красноярских литобъединениях, пробовал
свои силы вместе с будущим корифеем русской литературы Валентином Распутиным,
будущим известным поэтом Романом Солнцевым... Со временем, не оставляя основного занятия, стал
работать в журналистике: спецкором газеты «Наука в Сибири», вице-шеф-редактором журнала «Лица
Сибири» и других изданий. «Эссе, очерки и заметки – это всегда было для души и познания, – говорит
Юрий Георгиевич, – сложнее было с поэзией. Лирика – это что-то более глубокое и интимное, то, что не
всегда хочется выставлять напоказ, поэтому писал стихи, как правило, для очень близких мне людей». Но

Астафьевские мотивы
проходят годы, уходят люди, а строки, рождённые сердцем, остаются, они – вне времени.

Близок лета исход

С видом ржавого осколка
Хорошеют хлеба. Стукнет землю – и молчок.
Наливаются силой земною,
Светозаров всполох озаряет поля Куст акации колючий
Предосенней ночною порою. Отзовётся в тишине,
Треск стручков его тягучий
Серебрятся овсы на загривках полей Вторит эхом в вышине.
С лёгким шорохом рясных метёлок,
И скрывают они жёлтой шапкой степной Муравьи спешат зарыться,
Вездесущих цыплят перепёлок. Белки – кормом запастись,
Птицы – гуще опериться,
Рожь озимая в рост человека стоит, Кто слабей – скорей спастись!
Катит волны от края до края;
Вихрь сильный пройдёт, разбушует её, Бабье лето, бабье лето,
Перекрутит, устелит, играя. Кто ему не рад бывал?
Здесь природа даровито
Уродила пшеничку родная земля, Правит свой осенний бал.
Впрямь, ложись на неё – не утонешь.
Из железных дробин колосок налитой,
Зазвучит, коль нечаянно тронешь. ***
Посыпалась изморось
В предосенние дни не скупится земля С небес, облаков.
И лелеет травинку любую – Мороз всё крепчает –
Холит солнцем хлеба, соком поит сполна Порядок таков.
Драгоценную гриву земную.
Гранёные льдинки,
Сверкая, кружат,
Бабье лето Как будто алмазы,
Солнце жарит – будто летом, На солнце блестят.
В небе – облачка пушок,
Днём вокруг всё перегрето, Подул хиусочек,
Ночью – слабенький ледок. Холодный и злой.
Лицо обжигает
На листве сплошная проседь Наждачной рукой.
Красноты и желтизны,
И стоит в округе осень Слепые глазницы
Небывалой крутизны. Окон и дверей
Беспомощно мёрзнут –
Слышно в тишине околка, Мороз всё сильней.
Как срывается листок,

202
 Сибирская школа
И редких прохожих В долгом ожиданье
Увидишь вокруг – Замер мир лесной,
Ядрёный морозец Оживёт он снова
Берёт на испуг. Только лишь весной.
Лишь мне не сидится
В тёплой избе – ***
Кружащая изморось Маленькая, нежная сосёнка
Тянет к себе. На скале гранитной проросла,
Хитростью лукавого бесёнка
Место там с рожденья обрела.
***
Ледостав проходит постепенно: Трещину в огромном великане
Заводи сначала закуёт, Заняла корнями, как смогла,
Забереги ростит незаметно, В каменном кармане, как в капкане,
Отшлифует ветром свежий лёд. Жизнь себе суровую нашла.
Долго по быстринам в схватке с спячкой Вознеслась сосёнка над камнями
Шебуршит кисельная шуга. Выше всех подруг, что там, внизу,
И гуляет по воде гордячкой Пышными зелёными ветвями
Ранняя струистая пурга. Украшая серую красу.
А потом торосы задыбятся, Поднялась она под небесами,
Затрещит игривая стрежа, Будто бы фонтан из недр бьёт
Но однажды мёртво застолбятся Дерева и хвои, что годами
Грозною щетиною ежа. Трещина гранитная даёт.
Закружится карусель позёмки
И потащит силой снеги вспять, ***
Зазвенит в торосах ветер звонкий, Лиственница старая –
И начнут здесь зимник прорубать. В три обхвата ствол,
Косогор некошеный
Для неё престол.
Поздняя осень
Кремовые краски Веток соплетенья
В зелени лесов, Нет на ней давно,
Ледяные забереги Только сучья дерева
Речек и ручьёв. Толщиной с бревно.

По утрам утюжит
Солнце свежий лёд
И шуга из листьев
По ручьям плывёт.

Занесла тропинки
Листьев шелуха,
Побурели всюду
Горы и луга.

Мёрзлые опята
На пеньках торчат,
Об ушедшем лете
Грустно говорят.

Божие коровки –
Лаковый наряд,
Капельками крови
На земле горят.

Головой наружу
Вертит так и сяк
Вполовину вмёрзший
Дождевой червяк.

203
 Сибирская школа
Гнутые, короткие
По бокам торчат
И глазами дьявола
Пристально глядят.

Сколь стоит – не помнят все,

Может, триста лет.
Одногодок, сверстниц ей
Всех в живых уж нет.

Помнят только жители:

Лет полста назад
Снёс верхушку дерева
Молнии разряд.

И с тех пор, как чудище,

Дерево стоит,
Не живет, не дышит уж,
Но и не лежит.

Весна
Залысели взлобки горок.
За неделю снег сошёл.
Жёлтый солнечный опорок
Весь на нет его извёл.
Яро пахнет день навозом,
Почкой свежей от берёз,
Утром – лёгоньким морозом
И капелью вешних слёз.
Первый выстрел из травинок
Землю копьями пронзил.
И пушистый лист осинок
Лес застывший обновил.
Муравейники ожили,
Муравьи, что чёрный ком,
Свой домишко облепили –
Как икрой обмазан холм.
Сок шумит водопроводом
По берёзовым стволам,
Мысли кружат хороводом
С ярким солнцем пополам.
И кудельным мягкостным обманом
Кажется сейчас она от сна.
Солнышко туманы раскатало,
Разогнало дрёму навсегда.
И гнусаво вмиг забормотала
Ранняя пастушечья дуда.
На дворах откликнулись бурёнки,
Забренцали ботала на них,
Скрип ворот добавил дню силёнки
И мелодий истинно дневных.
Тихо умирал туман в распадках.
Сонное предутрие прошло.
Солнце заиграло на маслятках
И во все росинки затекло.
***
Я знаю ночи у костра
На берегу у речки,
Сидишь и ловишь до утра
Огней весёлых свечки.

Плеск волн, шум ветра, гул тайги

Утро в деревне
Спит деревня. Ставни на запоре.
Не дымятся печи. Рань вокруг.
Крынки одиноки на заборе.
Пуст приречный деревенский луг.
Днём, неслышимая, речка разбухтелась,
Говорливей сделалась сейчас;
Расплескалась в шиверах, распелась,
Пробуждаясь в предрассветный час.
По распадкам, залитым туманом,
В ожиданье млеет тишина,
Ласкают слух степенно:
Коряги, сучья, плавники
Трещат в костре смиренно.
До дна пробили капли звёзд
Поверхность чёрной глади,
Теченье мочит их, несёт,
Но не способно сладить.
Они, как бакенов огни,
Подрагивают ярко,
И откровения одни
Звучат средь ночи жарко...

204

...И снова слабый огонёк
Из марева тумана.
И новый зоревый денёк
Со счастьем, без обмана.
Ледоход на реке
Лёд побурел, прогалины на солнце,
Потоки талые ударились в бега,
Скворцы семейной стаей прилетели
Расклёвывать речные берега.
Река жила в предчувствии начала,
И вдруг зашевелилась, пробудясь,
Вздохнула гулко, льдом заскрежетала
И к новой жизни быстро понеслась.
Хребет себе сломала без раздумий,
Стрежу вздыбила дряхлым белым льдом,
Разжёвывая белые поляны,
Устроила гоморру и содом.
Поплыли кренделя дороги зимней,
Тропинки, проруби, забытые леса,
Распёрло реку мощью издремавшей,
Затабунила льды подводная коса.
Безумное хмельное половодье
Разбушевалось волею судьбы.
Прибрежные постройки захрустели,
Поволоклись заплоты, жерди городьбы.
Понатолкало льда на огороды,
Пока высокий уровень стоял,
Он долго там лежал на солнцёпеке
И белыми заплатами сверкал.
Подснежник
На обдувном холме цветок
Проткнул кору земную,
В дитячьем слабеньком пере
Он жизнь начал лихую.
На месте чашечки цветка –
Мохнатая култышка,
Мерцает тоненькая в ней
Прозрачная ледышка.
Ветра студёные цветок
С холма долой сметали,
Но дерзкий маленький росток
Был словно лит из стали.
Не прячась в благостную тишь,
Он караулил солнце
И собирал лучи себе
В култышечке на донце.
Потом, разверзнув лепестки,
Дышал теплом светила
Сибирская школа
И головой за ним водил,
Пока оно светило.
Под вечер снова лепестки
Ворсисто-шерстяные
Сдвигались плотно в кулачки,
Как будто заводные.
И грустно засыпал цветок,
Головку опуская,
Но первый солнечный глоток –
Ему вода живая.
Погост
Утро. И солнце неяркое.
Дневной нарастающий гул.
Старушки, ногами шаркая,
Потоком к могилкам идут.
Платочки на них повязаны,
Согнувшись, с клюками в руках
Безудержно, будто обязаны,
Бредут на могильный прах.
Старушки предельно натружены
Идут говорить, горевать
К дедам, уж давно похороненным,
Семейный совет держать.
Привычно погладив памятник,
Им – «Здравствуй!» – всегда говорят.
И всё, что осталось в памяти,
Выплакивают им подряд.
Уборку поделав неспешную,
Подолгу в оградках сидят,
И думу свою безутешную,
Как старые фильмы, глядят.
Опоры у них не осталося,
Но нужно свой век доживать,
Им доля такая досталася –
Одним на миру вековать.
Старушки ту службу ратную
Отбудут, уйдут домой
И снова судьбу превратную,
Как крест, унесут с собой.
Иллюстрации Сергея ТИМОХОВА
г. Красноярск
205
 Сибирская школа
«Мы играли для вас и...
Марк Кадин:
для него»
Музыкальное посвящение Астафьеву
Н
еобычный концерт, посвящённый дню рож-
дения Виктора Петровича Астафьева, в Крас-
ноярске собрал полный зал, тот самый Малый
концертный зал, где так часто бывал писатель на
симфонических вечерах. Открывая его, вице-спи-
кер Законодательного собрания Красноярского
края, президент Фонда имени В. П. Астафьева Алек-
сей Клешко сказал:
– Совершенно не случайно наша встреча про-
ходит именно здесь, в Малом концертном зале
– в этом «храме музыки», и не случайно сейчас на
сцене находится Красноярский академический
симфонический оркестр. Виктор Петрович любил
музыку... он очень тонко чувствовал ее и понимал,
какую силу она в себе заключает. В музыке для него
заключалась «любовь человеческая». И потому он
в своей прозе – великий музыкант. Этот вечер па-
мяти будет пропитан музыкой, которую он любил,
и его прозой, которую так любим мы! Сегодня мы
услышим отрывки из замечательных произведений
206
Виктора Петровича, их прочтут близкие, друзья
Астафьева, его коллеги, общественные деятели –
те, кто так или иначе был и до сих пор связан с ним.
Примечательно, что отрывки для прочтения выбра-
ли сами исполнители – это их любимые фрагменты,
это их любимый Астафьев, неповторимый Астафьев.
А вместе с ним сегодня будут звучать Чайковский,
Свиридов, Калинников, Рахманинов... Литература и
музыка оживают и сливаются воедино в день рож-
дения Виктора Петровича Астафьева...
И вот на сцене в качестве ведущего астафьевско-
го вечера появляется инициатор и вдохновитель
этого концерта, художественный руководитель и
главный дирижёр Красноярского академического
симфонического оркестра Марк Кадин.
– Идея концерта вызревала давно, – сказал ма-
эстро. – Захотелось в день рождения писателя
собрать вместе близких ему людей – тех, кто знал
Виктора Петровича лично, и ценит и любит его
творчество. Я подбирал музыку, которую он любил,
 Сибирская школа
которая вдохновляла его на литературные шедев- «Постижение правды есть высочайшая цель че-
ры, так, чтобы она гармонично сочеталась со звуча- ловеческой жизни, и на пути к ней человек создаёт,
щим астафьевским словом, как бы продолжая его, не может не создать ту правду, которая станет
образуя единое целое и подчеркивая музыкаль- его лестницей, его путеводной звездой к высшему
ность астафьевского слога... свету и созидающему разуму».
Замечательно, что сегодня проза Астафьева И вот уже звучит в тон этим словам любимейшая
будет звучать прямо из зрительного зала! Риск- Астафьевым симфония № 1 Калинникова.
ну предположить, что сам писатель не очень-то Следом эстафету принимает Валентина Май-
любил помпезность и театральность. И сегодня стренко – председатель клуба почитателей В. П.
астафьевские произведения будут читать не про- Астафьева «Затесь» при Государственной универ-
фессиональные актёры, а люди, которые, каждый сальной научной библиотеке Красноярского края,
по-своему, любят неповторимое астафьевское сло- главный редактор межрегионального литератур-
во, пропускают его через своё сердце... но-художественного альманаха «Затесь», автор-со-
Первым дирижёр предоставил «читательское ставитель книг о писателе.
слово» губернатору Красноярского края Льву – Эти астафьевские слова запали в душу очень
Кузнецову. Известна его привязанность к писате- давно, – сказала она. – В ту пору, когда мы, журна-
лю, народ приметил, что губернатор старается по листы, ездили вместе с Виктором Петровичем на
возможности не упустить памятные астафьевские премьеру спектакля «Черёмуха», поставленного
даты. Как верно сказал на вечере дирижёр Марк по его пьесе на сцене знаменитого Минусинского
Кадин, приезжает глава края в Овсянку, на могилу драматического театра.
писателя без фанфар и пафосных речей, а просто, «Я спешу к вам, родные мои!.. – однажды восклик-
по-человечески, как и завещал Виктор Петрович. нул писатель. – Спешу, спешу, минуя кровопроли-
– Я не сибиряк по рождению, – сказал, сидя в тия и войны; цехи с клокочущим металлом; умни-
зрительских рядах, Лев Кузнецов. – Но было вре- ков, сотворивших ад на земле; мимо затаённых
мя, я специально и системно читал литературу о врагов и мнимых друзей; мимо удушливых вокзалов;
Сибири. Как говорится, вне рамок школьной про- мимо житейских дрязг; мимо газовых факелов и ма-
граммы. Хотел понять историю, жизнь людей, с ко- зутных рек; мимо вольт и тонн; мимо экспрессов и
торыми меня каждый день сводит судьба. И книги спутников; мимо волн эфира и киноужасов.
Астафьева оказались самой лучшей энциклопеди- Сквозь всё это! Туда, где на истинной земле жили
ей. Не преувеличу, если скажу, что книги Виктора воистину родные люди, умевшие любить тебя про-
Петровича – культурное наследие XX века. И не сто так, за то, что ты есть, и знающие одну-един-
только Красноярского края, но и всей России. Про- ственную плату – ответную любовь».
чту два отрывка из произведений Астафьева, кото- Он и сейчас спешит к нам на помощь. И мы, про-
рые близки мне... водя астафьевские вечера, работая над очередным
«Как часто мы бросаемся высокими словами, не выпуском альманаха, всегда помним о том, что «за-
вдумываясь в них. Вот долдоним: дети – радость, теси», оставленные Виктором Петровичем Аста-
дети – счастье, дети – свет в окошке! Но дети – фьевым на могучем стволе русской литературы...
это ещё и мука наша. Веч-
ная наша тревога. Дети
– это наш суд на миру,
наше зеркало, в котором
совесть, ум, честность,
опрятность нашу – всё
наголо видать. Дети мо-
гут нами закрыться, мы
ими – никогда. И ещё: какие
бы они ни были большие,
умные, сильные, они всегда
нуждаются в нашей защи-
те и помощи».
Эти астафьевские стро-
ки, наверное, особенно до-
роги Льву Владимировичу,
поскольку он отец боль-
шого семейства: пятеро
ребятишек в его семье! И
все они – «зеркало», и все
нуждаются в отцовской по-
мощи и защите. А второй
отрывок, который прочёл
губернатор, был о высоких
целях, без которых ладно Любимые отрывки из произведений Астафьева читает губернатор
жизнь не проживёшь. Красноярского края Лев Владимирович Кузнецов

207
 Сибирская школа
высокое слово его... помогает людям выйти к све-
ту».
И зазвучала, помчалась свиридовская «Тройка» –
дивная музыка из иллюстраций к пушкинской «Ме-
тели». И вот уже маэстро даёт слово двоюродной
сестре писателя Галине Краснобровкиной – заве-
дующей филиалом «Мемориальный комплекс Вик-
тора Астафьева» в Овсянке.
– Я зачитаю отрывок из «Последнего поклона», –
сказала она, – потому что всё мне в этой повести
знакомо, всё дорого, всё моё, я же тоже выросла в
Овсянке.
«Один я, один, а кругом жуть такая, и ещё музы-
ка – скрипка. Совсем-совсем одинокая скрипка. И не
грозит она вовсе. Жалуется. И совсем ничего жут-
кого нет. И бояться нечего. Дурак-дурачок! Разве
музыки можно бояться? Дурак-дурачок, не слышал
никогда, вот и...
Музыка становится мягче, прозрачней, и слышу
я, как отпускает сердце. И кажется мне, что музы-
ка эта течёт вместе с ключом из-под горы. Кто-
то припал к ключу губами, пьёт, пьёт и не может
напиться: так иссохло у него во рту и внутри. И
видится мне почему-то тихий в ночи Енисей, а на
нём плот с огоньком. С плота кричит неведомый
человек: «Какая деревня-а-а?» – и плывёт дальше. За-
чем? Куда? И ещё обоз на Енисее видится, длинный,
скрипучий. Он тоже уходит куда-то. Сбоку обоза
бегут собаки. Кони идут тихо, дремлют. И ещё мне
видится толпа на берегу Енисея и мокрое что-то,
замытое тиной, и деревенский люд по всему берегу,
и бабушка с распущенными волосами, рыдающая
надо мной.
Музыка эта говорит всё о печальном, о болезни
вот о моей говорит, как я целое лето малярией бо-
лел, и как мне было горько от хины, и как мне было
страшно, когда я перестал слышать и думал, уж
навсегда буду глухим, вроде нашего Алёшки, и как
являлась ко мне в лихорадочный сон мама и при-
кладывала холодную руку с синими ногтями ко лбу.
Кричал я на всю избу и не слышал своего крика».
И снова музыка Георгия Свиридова заполнила
зал. А после первый лауреат литературной пре-
мии имени В. П. Астафьева поэтесса Марина Савви-
ных – главный редактор выходящего в Красноярске
всероссийского литературного журнала «День и
ночь» – говорила о своём видении писателя:
– Астафьев для меня – большое напутствие, ощу-
щение подъёмной силы, почти физическое чувство
крыльев за плечами. Он вселил в меня веру в соб-
ственное предназначение. Книгу «затесей» аста-
фьевских в минуту жизни трудную читаю с любой
страницы – и всегда получаю помощь и ответ. Вот
как в этой «затеси».
«Уложили меня под прибор, новейший. Управляет
им молодой доктор, водит маленькой пластмас-
совой штукенцией с красным глазком в серёдке по
пузе моей, по груди, по бокам, переворачиваться
велит.
И – о чудо современной техники! Я услышал своё
сердце – этакое сырое хлюпанье, с пришлёпывания-
ми, хрюканьем, чмоком, каким-то поцелуйным всо-
сом.
208
– Какой отвратительный звук у работающего
сердца, – невольно вырвалось у меня.
– Нет, звук прекрасен! – непреклонно заявил док-
тор и с удовлетворением повторил:
– У работающего без перебоев сердца звук пре-
красен!
Так оно и есть. Будь то плотник, столяр, моло-
тобоец, артист, писатель, если он профессионал,
должен слышать предмет или объект своей рабо-
ты только прекрасным. Без любимого, без прекрас-
ного звука нет профессии, профессия же, исполняе-
мая без любви, – халтура, которая от веку и губит
Россию. Переставши слышать свой труд, любить
его «звук», мы теряем себя».
И как только затихают звуки музыки, продол-
жившей «сердечную тему» астафьевской «затеси»,
ведущий даёт слово ещё одному лауреату премии
В. П. Астафьева – Надежде Артамоновой, директору
знаменитой астафьевской библиотеки-музея в Ов-
сянке.
– Для меня Виктор Петрович Астафьев – самый
яркий писатель в литературе второй половины XX
столетия. Писатель-гуманист, писатель-философ.
Человек, наделённый природой редким литератур-
ным дарованием, чувством прекрасного, горячим и
добрым сердцем... А как пишет он о природе и о
народе!
«Любка считается верным приворотным сред-
ством не только в нашей местности, но и по всей
Руси. Хочешь развести парня с девкой или, наобо-
рот, завлечь его, неразделённую любовь хочешь сде-
лать взаимной – настоем корня любки незаметно,
по рюмочке, пои «предмет сердца» да шепчи при
этом складный приговор: «Пленитесь его (иль её)
мысли день и ночь, и в глухую полночь, и в кажен час,
и в минуту кажну, обо мне вечно. И казался бы я ей
(ему) милее отца-матери, милее всего роду-племе-
ни, милее красна солнца и милее всех частых звезд
ночных, милее травы, милее воды, милее соли, ми-
лее всего света белаго и вольнаго...»
Как доверительно, как простодушно-то! Только
неиспорченные, зла за душой не таящие люди могли
желать такого высокого и простого счастья себе
и возлюбленному. Так отчего же при такой откры-
той вере в любовь и добро столько зла на земле?
«Хочешь жить – убей!» Да я бы по всем лесам и бо-
лотам собирал любку, дни и ночи настаивал её ко-
решки и не рюмкой, а ковшом поил бы людей, толь-
ко чтоб одумались они, преисполнились уважения
друг к другу, поняли бы, что любить и страдать
любовью – и есть человеческое назначение, или ве-
ление Божье, или ещё там что такое».
Трогательным было слово о писателе Сергея
Кима – известного красноярского тележурналиста,
члена совета Гражданской ассамблеи Краснояр-
ского края, который немало помогал писателю, как
он сам говорит, был его «ординарцем в быту».
– Спасибо маэстро Кадину за подбор музыки. Бог
дал слушать некоторые из звучащих сегодня произ-
ведений рядом с Виктором Петровичем. Волнение
от воспоминаний о тех минутах необыкновенное!
Даже говорить трудно... Виктор Петрович для меня –
недосягаемый образец характера, целостности

и совестливости. Мыслитель планетарного, навер-
ное, даже вселенского масштаба. Писатель, которо-
го трудно, но необходимо читать. Человек, рядом с
которым было стыдно даже думать мелко и подло,
что абсолютно уберегало от подобных поступков.
Я прочитаю часть небольшой «затеси» Виктора
Петровича, написанной им в Овсянке 16 сентября.
Это из последних строк, написанных Астафьевым.
Не пройдёт и месяца, как я увезу его с любимой им
малой родины на «зимнюю квартиру». Мы приедем
с ним в Овсянку перед Новым годом на похороны
его любимого брата Алёши. И всё... Через год сты-
лым декабрьским днём я провожу его к месту веч-
ного покоя. Но пока ещё сентябрь, и Виктор Петро-
вич в любимой своей Овсянке.
«Я бывал в странах, где круглый год лето и всё
зелено, и уяснил, что те земли мне не полюбить,
не прижиться в них. Одно ожидание вечной весны
для русского человека чего стоит! Да если ещё жи-
вешь в Сибири, где зима так длинна и люта, если
весь истоскуешься
по теплу и зелёной
траве... Ценно то,
что редко даётся и
долго ждётся...
Я люблю весну
с босоногого дет-
ства, с игр в бабки,
в лапту на поляне,
но вспоминается
чаще и щемливей
в сердце всё же
осень с её пёстрым
празднеством и вытерла руки о пе-
грустным расста-
ванием с летом и
теплом...
Когда трудно
засыпается, а с го-
дами это стано-
вится навязчивой
и почти больной
привычкой, я воскрешаю в себе прошлые видения.
Вот неторопливо иду я по лесу, чутко вслушиваясь
и всматриваясь в глубь его, замечая всякое в нём
движение, взлёт, вскрик, наутре лесной птичий
базар. Всякий выход в лес, есть погода или нету,
праздник, ожидание чуда лесного, удачи, обновления
души, которая только тут, в глуби, в отдалении
от современного шума и гама, обретает полный,
глубокий покой. Иду, иду – и сердце мое изношенное,
больное тоже, успокаивается, гуще лес, тише даль,
наплывает сон.
О тайга, о вечный русский лес и все времена года,
на земле русской происходящие, что может быть и
есть прекрасней вас? Спасибо Господу, что пылин-
кой высеял меня на эту землю, спасибо судьбе за то,
что она сделала меня лесным бродягой и подарила
въяве столь чудес, которые краше всякой сказки».
И снова звучит музыка, которая «краше всякой
сказки», и эстафета продолжается.
Хранительница семейных ценностей Астафье-
вых, друг семьи писателя, директор Красноярского
Сибирская школа
краевого краеведческого музея Валентина Яро-
шевская заставила зал и сопереживать, и смеяться.
– Познакомилась я с творчеством Астафьева лет
в 20, будучи студенткой, мне очень понравилась
«Кража» и особенно «Пастух и пастушка», а когда я
прочла «Последний поклон», была просто потрясе-
на и восхищена. Образ бабушки Катерины Петров-
ны будто списан с моей бабушки Марины Андри-
яновны, которая меня растила сызмала. Поэтому,
когда мы подружились, я часто рассказывала Вик-
тору Петровичу о своём детстве, об эпизодах, свя-
занных с моей фанатично религиозной бабушкой.
Ему нравились эти рассказы. Говорю не хвастая –
правда, нравились. И вот один из них он положил
в основу затеси «Просьба пионерки». Нашей пио-
нерской организации было дано задание выявить
всех борцов за советскую власть. И вот прибегаю я
домой и первым делом задаю бабушке вопрос. Этот
разговор и изложил Виктор Петрович в одной из
«затесей»:
«– Баба, а баба,
скажи мне, кто у
нас в родне был ак-
тивным борцом
революции и уча-
ствовал в борьбе за
советскую власть?
Скажи, а я запишу и
на пионерской ли-
нейке доложу.
Бабушка подня-
ла голову от гряды,
которую полола,
редник и, размаши-
сто перекрестив-
шись, глядя в небо,
сказала:
– Бог миловал. Не
Вёл вечер маэстро Кадин. было, не было нико-
Дирижировал тоже он го из супостатов».
А каков был фи-
нал этого музыкального приношения, которое
так умело и душевно выстроила автор сценария
и режиссёр Любовь Сахарова! Полина Астафье-
ва – внучка писателя, выпускница Красноярской
академии музыки и театра, завершила вечер своей
любимой яростной фронтовой «затесью» «Мелодия
Чайковского». И как же звучал после этого отрывка
Пётр Ильич Чайковский! В полном созвучии с писа-
телем Виктором Петровичем Астафьевым.
«Почти неделю тянули ветры над землёй Цен-
тральной Украины, стелило полог мокрого снега.
Промокло всё, промокли все. В окопах, на огневых
позициях, даже в солдатских ячейках и ровиках чав-
кает под обувью, ботинки вязнут в грязи, сознание
вязнет и тускнеет в пространстве, заполненном
зябкой, беспросветной мглой. Я сижу на телефо-
не, две трубки виснут у меня по ушам на петлях,
сделанных из бинта. Подвески мокры, телефонные
трубки липнут к рукам, то и дело прочищаю кла-
пан рукавом мокрой шинели, в мембране отсырева-
ет порошок, его заедает, он не входит в гнёздышко
209
 Сибирская школа
телефонной па-
зухи. У меня про-
худились ботинки,
подошва на одном
вовсе отстала. Я
подвязал её теле-
фонным проводом.
Ноги стынут, а
когда стынут
ноги, стынет всё,
весь ты насквозь
смят, раздавлен,
повержен холодом.
Меня бьёт кашель,
течёт из носа, ру-
кавом грязной ши-
нели я растёр под носом верхнюю губу до ожога. Усов
у меня ещё нет, ещё не растут, палит, будто пер-
цем, подносье и нос. Меня знобит, чувствую тем-
пературу, матерюсь по телефону с дежурными на
батареях. Пришёл командир дивизиона, послушал,
поморщился, посмотрел на мои обутки, влипшие в
грязь ячейки, что вкопана в бок траншеи.
– Чего ж обувь-то не починишь?
– Некогда. И дратва не держится. Сопрела осно-
ва, подмётки кожимитовые растащились и рас-
трепались.
– Ну надо ж как-то выходить из положения...
Он уже звонил в тыл, ругался, просил хотя бы не-
сколько пар обуви. Отказали. Скоро переобмунди-
рование, сказали, выдадут всем и всё новое.
– Как-то надо выходить из положения... – по-
вторяет дивизионный в пространство, как бы и не
мне вовсе, но так, чтобы я слышал и разумел, что к
чему. «Выходить из положения» – значит снимать
обувь с мёртвых. Преодолевая страх и отвраще-
ние, я уже проделал это, снял поношенные кирзовые
сапоги с какого-то бедолаги лейтенанта, полёгше-
го со взводом на склоне ничем не приметного хол-
ма с выгоревшей сивой травой. И хотя портянки
я намотал и засунул в сапоги свои, моими ногами
согретые, у меня сразу же начали стынуть ноги.
Стыли они как-то отдалённо, словно бы отделены
были от меня какой-то мною доселе не изведанной,
но ясно ощутимой всем моим существом, молча-
ливой, хладной истомой. Мне показалось, помсти-
лось, что это и есть земляной холод, его всепрони-
кающее, неслышное, обволакивающее дыхание.
Я поскорее сменял те сапоги на ботинки. Они
были уже крепко проношены, их полукирзовые-полу-
парусиновые «щёки» прорезало шнурками, пузыря-
ми раздувшиеся переда из свиной кожи не держали
сырости, и вот словно бы пережжённые, из пробки
сделанные кожимитовые подмётки изломались.
Иду на врага почти босиком по вязкой украин-
ской грязи, и я не один, много нас таких идёт, то-
пает, тащится по позднеосенним хлябям вперед,
на запад. В одном освобождённом нами селе вослед
нам вздохнула женщина: «Боже! Боже, опять плен-
ных ведут». Скоро переобмундирование. Зимнее. Ни
в коем случае не надо брать полушубок и валенки.
Полушубок за месяц-два так забьёт вшами, что
брось его на снег – и он зашевелится, поползёт, в
210
валенках прота-
щись версту-две
по пахоте – и
вылезешь из них.
Я видел дырки в
размякшей пахо-
те, заполненные
водой и тёмной
жижей, это вновь
прибывший пе-
хотный полк вы-
шагнул из валенок
и рванул к шоссе
босиком... »
При воспоми-
нании об этом фи-
нале хочется долго молчать...
Да, это был воистину окрыляющий вечер, будто
сам Виктор Петрович Астафьев сидел в зрительских
рядах. Впрочем, не стоит удивляться такому чувству.
Дирижёр Красноярского симфонического оркестра
и ведущий вечера Марк Кадин так и сказал:
– Дирижёры, дружившие с Виктором Петрови-
чем, – Евгений Колобов, Иван Шпиллер посвящали
ему свои концерты-приношения к юбилеям при
жизни писателя.
Мы тоже играли произведения русских компози-
торов с трепетом и любовью для слушателей, сидя-
щих в зале, и... для него – для Виктора Петровича
Астафьева...
Соб. инф.
***
Так в преддверии 90-летия писателя Фонд име-
ни В. П. Астафьева в лучших традициях прошлого
открыл на красноярской земле череду юбилейных
мероприятий, посвящённых творчеству и судь-
бе писателя. Завершающим этапом вечера стало
вручение премии некоммерческого Фонда имени
В. П. Астафьева по итогам литературных конкурсов
2011–2012 гг. Трудно было членам жюри выбирать
из полутора тысяч работ, пришедших отовсюду и
даже из дальнего зарубежья. Лауреатами стали чет-
веро: два поэта и два прозаика. Интересны форму-
лировки, определяющие ценность литературных
произведений: «За неповторимое сочетание тон-
кой лирики и сочувственной боли», «за неторопли-
вость и глубину поэтической речи», «за воздушный
стиль и трепетное отношение к персонажам», «за
неподдельный трагизм под маской игривой жен-
ственности». Место жительства лауреатов тоже
любопытно: село Каратузское Красноярского края,
Красноярск, Пермь, Москва. А теперь назовём име-
на лауреатов, стихи и проза которых, возможно,
появятся и на станицах нашего альманаха: Николай
Вдовин, Алексей Евстратов, Анжела Пынзару, Ма-
рия Ряховская. Есть среди отмеченных и минчанин
Михаил Голденков, за свой роман он награждён
специальным дипломом.
Фото из архива Красноярского
академического симфонического оркестра
 Сибирская школа

«Цветаеву поют...»
О моноспектакле Светланы Сорокиной «Марина»

«П
ригвождена к позорному столбу – у сла- А может, и не в Сибири дело, а в личности? Не-
вянской совести стари-и-и-инной... » – ак- повторимая яркая личность, а значит и неповто-
триса пела Цветаеву. И как пела! Забыто, римый голос и манера пения. Этот дар присущ и
глубинно, народно, но не по-русски, и только ин- актрисе Светлане Сорокиной. Воспитанница зна-
туиция подсказывала, что по-древнеславянски. От- менитого режиссёра и педагога Петра Монастыр-
куда, из каких глубин веков взяла она это пение, от ского, она упорно идёт своим путём в искусстве.
которого мурашки по коже? Этого и сама Светлана Когда в «перестройку» вслед за столичными ак-
Сорокина не знает. Она известна многими драмати- тёрами рванула «на панель» и театральная про-
ческими ролями, сыгранными на сцене Краснояр- винция и стала враз фривольной, вдруг появля-
ского драматического театра имени А. С. Пушкина. ется спектакль Светланы Сорокиной «Мягче пуха,
И... удивительными песнями, есть среди них и стихи твёрже камня», созданный ею по ранним военным
знаменитых авторов, неповторимо пропетые ею. астафьевским рассказам, где она играет роль ма-
Помнится, как на юбилее в честь 75-летия Викто- тери предателя. Это сколько нужно было иметь
ра Петровича Астафьева, куда съехались именитые личного мужества, чтобы взвалить на себя такую
гости со всей страны, в их числе и экс-президент тяжкую ношу.
СССР Михаил Горбачёв, заслуженная артистка А когда фривольность на театральной сцене по
России Светлана Сорокина вышла бесстрашно всей Руси великой доходит до непристойности, и
перед огромным залом и прочитала отрывок из всеядный зал аплодирует ей, актриса, по множе-
«Царь-рыбы» – помните «Уху на Боганиде», где се- ственным просьбам красноярцев, возвращается к
веряне ждут весну «как своей любимой Мари-
милосердия Божьего»? не Цветаевой, воссоз-
И вдруг по заверше- даёт по стихам, днев-
нии чтения она запела никам поэтессы свой
без всякого сопрово- сценарий. Заслужен-
ждения: «Жавороо-о- ный художник России,
о-ночек... » Это была член-корреспондент
неслыханная никем Российской академии
прежде древнерусская художеств Анатолий
песня-закличка «Вес- Золотухин изумитель-
нянка» с бесподобным но оформляет сце-
птичьим курлыканьем ну  – будто рубленой
в небесах. цветаевской строкой,
– Как-то Виктор Пе- налитой соком ряби-
трович сказал мне: «Све- ны. И рождается моно-
та, ты настоящая русская спектакль «Марина».
актриса», – вспоминает Начинается спек-
Светлана Александров- такль с того, что юная
на. – Мне и до него го- талантливая девочка
ворили об этом, но его стучит в дверь знаме-
слова как-то особенно нитого поэта Макси-
запали в душу. Может, милиана Волошина
потому что в его похва- и обретает себя. За-
ле звучала особенная вершается тем, что,
астафьевская грусть... пройдя тяжкий земной
Русские песни стало путь, она теряет себя
петь непрестижно... Я в этом мире, где «наи-
слышала однажды, как чернейший сер», и сти-
пел сам Виктор Петро- рает себя с лица земли.
вич, у него был сильный, Много обретений и
приятный голос, и вы- потерь было на этом
водил он незнакомую пути. И актриса сжато,
мне песню как-то по- ярко его воссоздаёт  –
особому, по-сибирски через дневниковую
что ли... Светлана Сорокина в моноспектакле «Марина» исповедь, через стихи,

211
 Сибирская школа
через песни, и вмещает-таки целую жизнь в такой
короткий отрезок времени, что отпущен ей на
сцене Дома актёра!
Ох, грибок ты мой, грибочек, белый груздь!
То шатаясь причитает в поле – Русь.
Помогите – на ногах нетверда!
Затуманила меня кровь-руда!
Песня эта на стихи Цветаевой звучит как при-
читание, как стон сердца, и снова мураши по коже
от этого узнаваемого сердцем праматеринского,
ни на чьё другое не похожее пение.
Все рядком лежат –
Не развесть межой.
Поглядеть: солдат.
Где свой, где чужой?
Белый был – красным стал:
Кровь обагрила.
Красным был – белый стал:
Смерть побелила.
Песня звучит, а в сердце бьются где-то рядом
другие цветаевские отчаянные строки: «Кремль
почерневший! Попран! – Предан! – Продан! Над ку-
полами вороньё кружит...».
Когда-то Светлана Сорокина сказала об Аста-
фьеве с благодарностью: «Господи! Спасибо Тебе
за то, что послал нам Виктора Астафьева, за
его пронзительный дар, зовущий к самоочище-
нию». Подобное самоочищение происходит и на
её спектакле «Марина», независимо от того, зву-
чит ли гражданская лирика поэтессы или сугубо
женская, любовная. Какими чужими, какими далё-
кими, какими облегчёнными, невсамделишными и
лёгенькими кажутся бардовские распевы на стихи
Цветаевой после сорокинских.
гу служители сцены, выстояли, зовут к очищению.
Впервые актриса увидела Астафьева вблизи,
когда он читал перед труппой театра имени А. С.
Пушкина свою пьесу «Черёмуха».
– Читал ровным, тихим голосом, – вспоминает
она, – но голос его будил во мне какую-то тревож-
ную, щемящую, сладкую боль. У меня мелькнула
мысль, что он мог бы быть прекрасным, редким
артистом, про которого говорят – самородок... В
перерыве артисты ручейком выстроились к нему.
Когда подошла моя очередь, я протянула книжку в
серой обложке «Затеси». «Что тебе написать, Све-
та?», – спросил Виктор Петрович. «Не знаю. Мне
очень нравится ваше «Падение листа». Он тут же
вынул из кармана нужное слово и написал: «Свет-
лане Сорокиной для согрева души. Мой падающий
лист» – и нарисовал падающие листочки. Согрев
– слово-то какое! Действительно, согревающее,
родное, близкое и... далёкое. Далёкое, потому что
редко, чрезвычайно редко звучит оно в нашей се-
годняшней речи...
Так и песни Светланы Сорокиной, её спектакли,
её слово – очень близкие и далёкие, редко они зву-
чат в нашем возбуждённом и засоренном эфире. Но
когда звучат, как очищают они всё окрест! И устрем-
ляются люди к этому свету. Ибо, как писала Марина
Цветаева: «Не простой рыбацкий невод песенная
сеть моя!».
Соб. инф.

Вчера еще в глаза гляде-е-ел,

А нынче – всё косится в сто-орону!
Вчера еще до птиц сиде-е-л,
Все жаворонки нынче – во-о-о-ороны!

Только у Светланы Сорокиной так мощно, по-

народному вольно поются цветаевские стихи,
музыка к которым приходит из глубин сердца ак-
трисы и из глубин веков. И как удивительно род-
ственны: актриса и поэтесса.

И слёзы ей – вода, и кровь –

Вода, – в крови, в слезах умы-ы-ы-лася!
Не мать, а мачеха – Любовь:
Не ждите ни суда, ни ми-и-и-илости.

Да, снова оборачивается к нам жизнь мачехой.

Сколько людей потеряли себя в круговерти новой,
уже тихой, революции. Сколько артистов погибло
(кто телом, кто душой) за эти годы очередного
«переформатирования» нашего народа, которое
началось с «переформатирования» искусства. Но Моноспектакль «Марина»
остались ещё мужественные и верные своему дол- в оформлении Анатолия Золотухина

212
 Сибирская школа
«Марина» – камерный Прочитав ранний рас-
спектакль, наиболее сказ Астафьева «Солдат
подходящий для малой Марина МАЛИКОВА и мать», актриса просто
сцены. Но странный заболела им и захотела
парадокс: эта внешняя
камерность действа со-
четается с ощущением
После спектакля перенести его на сце-
ну. Она сама написала
сценарий, выполнив
бескрайней распахну- Актрисе Светлане Сорокиной, труднейшую задачу, –
тости – ведь Цветаева читающей Цветаеву перевела поэтический
устами актрисы об- язык астафьевской прозы
ращается не только к Не собой ты была – Мариной. в сценический, то есть в
нам, немногочисленным Её тенью живой, рябиной, диалоги... Ещё она вклю-
зрителям, как бы случай- Что рубиновым грела огнём, чила в сценарий стихи
но оказавшимся в тесном Полыхала и ночью, и днём. и песни, собранные в
пространстве, которое Овсянке студентами
и залом не назовёшь. Твои руки филологического факуль-
Она обращается сразу ко Безмолвно кричали – тета университета под
всем людям, к друзьям и Всё хотели спасти от печали руководством кандидата
врагам, к земле и звёзд- Ту, что в двух филологических наук
ному небу, и к самому Прожила измереньях: Антонины Фёдоровны
Богу, с которым у неё В душном быте, в крылатых твореньях. Пантелеевой. И был
отношения сложные... И побег чей создан незабываемый
Иван Родионов Из плена, из ада спектакль по рассказам
«Театральный бинокль» Был исходом, Астафьева «Мягче пуха –
Последней наградой. твёрже камня», который
поставила сама Светлана
Знала ты: Александровна и сыграла
Её думы двоились, в нём главные роли». Что
Мне повезло с Закипали, стихом становились, может быть мягче пуха и
художником. Член- Улетая в безмерную высь... твёрже камня? Конечно,
корреспондент Акаде- Ты венчала сердце матери.
мии художеств Анатолий Ту песнь и ту жизнь: Любовь Шейко,
Золотухин по образова- Ты журавушкой пела от боли, «Литературный Красноярск»
нию художник-декоратор О неженской совсем её доле.
и впридачу мой муж.
Этим обстоятельством я Как, когда Если женщина вообще
беззастенчиво пользова- Ты услышала это – загадка, то Светлана –
лась. Поскольку он знает, Этот голос большого поэта?! загадка вдвойне. Это её
что денег я просить не Как он в каждую клетку проник? тайна. И нам её не раз-
умею, а деньги для спек- Может, ты – гадать. Я думаю, она и
таклей нужны, поэтому я Это просто двойник – той Марины, сама не сможет ответить.
ему просто не плачу. Что с нами всегда, Просто в ней нет никакой
Светлана Сорокина, Над которой не властны года?! заданности, нарочитости,
заслуженная артистка игры. Она так и играет,
России как живёт, – естественно
и искренне.
Евгения Кузнецова,
спонсор первой постановки
У кассы драмтеатра им. Пушкина наблюдал моноспектакля «Марина»
такую сценку. Перед афишей «Императорского
дома» о чём-то спорила молодая пара.
– Скажите, – обратилась наконец к кассиру де- Светлана Сорокина была в этот вечер королевой
вушка в шубке, – кто сегодня в спектакле играет сцены. Но её замечательная игра в «Танго осенней
Екатерину Вторую? любви» вызывала не только положительные эмо-
– Светлана Сорокина, – послышалось из окошка. ции, постоянно возникал один и тот же вопрос:
– Ну, я что говорил! – воскликнул молодой чело- почему эта актриса практически не востребована
век. на сцене Красноярского драматического театра
– Два билета в партер. Пожалуйста... имени Пушкина?
Никакие катаклизмы последних лет не убавили Сергей Павленко,
интереса любителей театра к подлинному искус- театральный обозреватель
ству и большим талантам.
Юрий Никотин,
«Сибирская газета на Енисее» Фотографии из семейного архива актрисы

213
 Сибирская школа

Рождение романса
на стихи Астафьева

П
ремьера романса на Хотя... Когда я работала
стихи Астафьева. Это над книгой «Затесь на серд-
звучит невероятно, це, которую оставил Аста-
ведь Виктор Петрович не фьев», не без удивления
оставил своих стихов! Но обнаружила в районной га-
романс такой родился, и зете ещё одно астафьевское
премьера его состоялась стихотворение «Эх, года  –
на очередной встрече в не беда» и опубликовала
клубе почитателей Виктора его в книге. На том и завер-
Петровича Астафьева «За- шилось бы всё. Но вышел
тесь». Событие это неор- альманах «Затесь», который
динарное, поэтому вечер я отправила Владимиру
решено было провести на Яковлевичу Пороцкому в
широкую публику вместе с Германию, завязалась пере-
творческой гостиной Крас- писка с ним по Интернету.
ноярского отделения Рос- С Астафьевым на Енисее И когда я узнала, что у него
сийского клуба православных меценатов «Благо- где-то на антресолях лежит ещё один астафьев-
звучие», для её завсегдатаев это была 150-я встреча ский стихотворный текст, то... Можете представить
в стенах Государственной универсальной научной моё волнение от предощущения рождения нового
библиотеки Красноярского края. романса! И вот приходят мне из Германии стреми-
Астафьев нежно любил романсы и не думал, что тельные письма – ответы от композитора, одно за
окажется в числе авторов. И до последнего време- другим.
ни написанный в лучших традициях жанра романс «После того как появился романс, Виктор Пе-
Владимира Пороцкого на стихи Виктора Астафьева трович дал (вернее, прислал в Москву) ещё свои
«Ах, осень, осень!» оставался единственным. Счита- стихи с надеждой, что, может быть, что-нибудь
лось, что только однажды писатель-прозаик вы- получится. Те стихи, на мой взгляд, могли бы по-
плеснул свою боль в рифме. И эта боль была ус- служить основой для хорового сочинения. Но тогда
лышана. Вот как вспоминает сам композитор тот этого не случилось. Может быть, попробовать?!.
момент, когда он впервые увидел тот астафьевский Только нужно покопаться в своих архивах и найти,
текст: «Когда я его получил в руки и прочитал, меня потому что после стольких переездов всё переме-
по-настоящему резанула строка: «И улетают шалось...»
птицы, нами недобитые... То пролетают годы, «Ваше участие в исторической памяти о
нами недожитые». Пока я ехал в троллейбусе от В.  П.  Астафьеве меня сильно окрыляет и вдохнов-
филармонии до своего дома на улице Ма-
тросова, где-то минут 15, романс пол- Без поэтов, без музыкантов, без художников и созидателей зем-
ностью сложился в голове... так что мне ля давно бы оглохла, ослепла, рассыпалась и погибла. Сохрани,
оставалось лишь записать его». земля, своих певцов, и они восславят тебя, вдохнут в твои сты-
Самое интересное, что эти астафьев- нущие недра жар своего сердца...
ские стихи год пролежали в столе друго- Виктор Астафьев
го композитора. Но они не тронули его,
а когда попали к Владимиру Пороцкому,
сердце его пронзила боль. Это называется созву- ляет. Вот теперь уже определённо могу доложить.
чием. Композитор и писатель услышали друг друга. Стихи В. П. Астафьева нашёл, перерыв все антресо-
И если назвать памятный вечер премьеры нового ли. Есть его письмо и открытка, где он упоминает
романса одним словом, то я назвала бы его: «Созву- о своей находке в собственном столе (о стихах), а
чие». Так же как замечательный сборник издателя также интересуется подготовкой балета «Царь-
Геннадия Сапронова, посвященный громадной рыба», под редакцией Владимира Васильева. Как
роли музыки в творчестве Астафьева. Вы, вероятно, знаете, Виктор Петрович активно
Как бы то ни было, рассказав в предыдущем но- подключился к постановке, списался с Большим те-
мере альманаха «Затесь» об истории создания ро- атром. Меня приглашал к себе Васильев (он тогда
манса, который сразу же стал музыкальными позыв- был директором Большого), подключил Сергея Бо-
ными клуба «Затесь», мы подвели черту. Ясно было, брова, и машина закрутилась...»
что Астафьев – автор единственного романса «Ах, Вскоре пришла ко мне в Красноярск из Гер-
осень, осень!» То, что может появиться еще один, мании и астафьевская открытка в электронной
на другие его стихи, и в голову не могло прийти. версии, датированная 8 марта, с поздравлениями

214
 Сибирская школа
жене композитора, певице он так быстро напишет-
Ольге Синицыной. Кстати, ся и что так скоро я услы-
на открытке были не цве- шу его, даже и не мечтала.
точки, а наши знаменитые Спасибо Вам за Ваше от-
Красноярские столбы, а зывчивое сердце и за ту
если быть более точными, музыку, что родилась в
Третий столб. Виктор Пе- нём! Спасибо Ольге за пер-
трович писал: «Дорогой Во- вое исполнение. Здесь, как
лодя!.. Завершая работу с и в первом романсе, тоже
собранием сочинений, рыл- грусть, но только иная,
ся я в бумажном старье я бы сказала, даже более
и наткнулся на два тек- глубокая, грусть поздней
ста – может, они и лягут осени...»
тебе на душу... Что сказал И снова удивительная
Васильев по поводу твое- скорость написания и
го балета и вообще, как к Идёт домашняя, самая первая-первая, запись удивительное созвучие
тебе относится? Обни- только что рождённого романса на стихи писателя и композитора.
Астафьева. Поёт Ольга Синицына
маю. Виктор Именно бла-
Петрович». годаря это-
О балете му созвучию
«Царь-рыба», почти через
надеюсь, мы 20 лет после
расскажем в знаменитого
следующем первого аста-
номере аль- фьевского
манаха. А сей- романса рож-
час вернёмся дается новый!
к рождению Да, этот
романса. Вме- астафьевский
сте с открыт- романс со-
кой прислал вершенно
Владимир другой, пото-
Яковлевич и му что и Аста-
астафьевский фьев уже был
стихотвор- иной. Если
ный текст. Это в первом  –
было то самое драма, то во
стихотворе- втором – тра-
ние, что опу- гедия. Как и в
бликовала я в Отпечтанное Марией Семёновной стихотворение Астафьева, первом, сти-
своей книге. найденное композитором на антресолях, и открытка от Виктора Петровича х о т в о р н ы е
И снова пош- строки вы-
ли стремительные письма-ответы от композитора. плеснулись в трудную минуту жизни. Обращены
«Теперь о новом сочинении на стихи Виктора они к жене писателя – Марии Семёновне Астафье-
Петровича. Я поспешил написать о хоре... Всё-таки вой-Корякиной. Повенчанные фронтовыми дорога-
это – романс для голоса, а может быть, для дуэта. ми, прошли они, рядовые Великой Отечественной
Уже половину написал. По-моему, получается теп- войны, вместе долгий и трудный путь. Чего стои-
ло и искренне. Название пока условно, по первой ли бесконечные болезни (почитайте переписку:
строке: «Эх, года – не беда...» Очень пронзительные сколько их обрушилось на их головы!), сколько раз
стихи. Я хотел бы, чтобы его исполнила Лариса были они по очереди на грани смерти. Чего стоило
Марзоева в сопровождении Ларисы Маркосьян (фор- им похоронить двух дочерей, поднять двух внуков-
тепиано)». сирот, оставшихся совсем маленькими.
И наконец: И Виктор Петрович, и Мария Семёновна каждый
«Дорогая Валентина Андреевна! С Вашей легкой день молили Бога, чтобы «день пережить», не оста-
руки новый романс на стихи В. П. Астафьева готов. вить сирот, пока те не встанут на ноги. Это было
«Эх, года – не беда». Высылаю запись и ноты. очередное и, может быть, самое трудное их сраже-
Романс родился! И надо было поздравить компо- ние. А сил становилось всё меньше и меньше...
зитора с новорождённым. Я перечитываю строки. Это не стихи, это – горь-
«Дорогой Владимир Яковлевич! – написала я. кий вздох и попытка утешить теряющего силы сво-
– Какою радостью было для меня обнаружить два его товарища, с которым выпало не поле перейти,
Ваших письма с бесценными открытками и пись- а жизнь прожить.
мом Виктора Петровича! А уж о романсе я молчу. Я Эх, года, не беда, сколько бед, сколько горя,
уверена была, что вы его быстро найдёте, но что Сколь невзгод пережито и сколько потерь...

215
 Сибирская школа
Даже по оригиналу, который бережно сохранил
композитор Владимир Пороцкий, видно, что эти
стихотворные строки он видел романсом, потому
у самой последней строки: «Нам бы только сей-
час вот сей день пережить» – и написана ремарка:
«Тихо, почти шелестя губами, как бы молясь...» Вот
так благодаря нашему альманаху, спустя почти два
десятилетия после написания романса «Ах, осень,
осень!», снова оказывается астафьевский листочек
со стихотворным текстом в руках Владимира По-
роцкого. И именно сейчас, когда и его голова по-
седела, когда столько испытано самим, эти строки
пронзают его душу. И от этого созвучия писателя
и композитора рождается ещё один астафьевский
романс.
Владимир Яковлевич прислал его в домашней
записи по Интернету в исполнении своей жены –
народной артистки России Ольги Синицыной. На-
Премьера романса в Красноярске в клубе «Затесь».
помню её биографию. С отличием окончив в 1971 Поёт Лариса Марзоева
году Ленинградскую консерваторию, она работала
солисткой-вокалисткой в Приморской краевой ски это выглядело так: был найден текст, затем
филармонии, а с 1987 по 1996 гг. – солисткой Крас- в голове сложилась музыка, потом я её записал, про-
ноярской государственной филармонии. Это она верил с Ольгой все вокальные обороты и интона-
нашла первого исполнителя романса «Ах, осень, ции – как говорится, сделал «примерку платья», по-
осень!» красноярского певца Бориса Ванетика. Па- том сделал фонограмму на компьютере, а затем
мятно исполнение этого романса самой Ольгой уже наложением записали голос... Она в точности
Владимировной вместе с солистом театра оперы и выполнила все мои требования и, будучи опытной
балета Олегом Алексеевым, хором под управлени- исполнительницей, внесла в романс всю глубину
ем Константина Якобсона «Тебе поемъ» и русским астафьевского смысла».
филармоническим оркестром под управлением Ту самую глубину, что «выше неба» и «шире
Анатолия Бардина. Затем была Москва. Гастрольные моря». Впервые исполнить романс «Эх, года – не
её поездки в стране и за рубежом увенчались запи- беда» выпало волею композитора на долю музы-
сью в фонды Гостелерадио и на Всесоюзной фирме кантов, известных в Красноярске.
грамзаписи «Мелодия», где вышла её пластинка. «Этот романс несколько сложнее, чем преды-
Ольга Владимировна первой погрузилась в глу- дущий, – писал мне Владимир Яковлевич, – более
бины нового романса. Композитор писал: академичен, и вокальная партия интонационно
«Примите нашу огромную благодарность за труднее. Здесь требуется крепкое вокальное ма-
все Ваши труды, связанные с пропагандой творче- стерство и опыт, поэтому я обратился к Ла-
ства. Только ощущение, что твоя музыка кому-то рисе Марзоевой...» – народной артистке России,
приносит радость, заставляет неустанно тво- солистке Красноярского театра оперы и балета.
рить и создавать новые сочинения». А  поскольку в романсе сложнейшее музыкальное
«Я даже не знаю, как описать работу, – отвечал сопровождение, выбор композитора пал на заслу-
Владимир Яковлевич на мои вопросы. – Техниче- женную артистку России, солистку Красноярского

Лариса Маркосьян: «С композитором Пороцким «Эта музыка мне глубоко созвучна». Впечатлениями
мы знаком давно, понимаем друг друга с полуслова» от премьеры романса делится Михаил Бенюмов

216

камерного оркестра под управлением Михаила Бе-
нюмова – Ларису Владимировну Маркосьян.
Премьера – это всегда волнение, какими бы
опытными ни были артисты. А народу собралось –
полный зал. И завсегдатаи клуба «Затесь», и завсег-
датаи творческой гостиной «Благозвучие», и про-
сто поклонники – и писателя, и композитора... И
это напряжение. И это явление романса, который
вошёл в людские сердца... И эта просьба к исполни-
тельницам повторить романс...
А потом делились своими размышлениями: худо-
жественный руководитель Красноярского камер-
ного оркестра, заслуженный артист России, про-
фессор Михаил Иосифович Бенюмов; заслуженный
Владимир Пороцкий: «Самое моё счастливое время
жизни и творчества прошло на берегах Енисея».
Композитор на берегу Рейна
работник культуры России Галина Александровна
Шелудченко; друг семьи Астафьевых, автор семей-
ной их скульптуры в Овсянке скульптор Владимир
Алексеевич Зеленов; сын астафьевского однопол-
чанина Георгий Георгиевич Васильев...
– Да, – сказал Михаил Иосифович Бенюмов, –
Этот романс не отнесёшь к числу популярных хи-
тов. Это настоящая, серьёзная музыка, которая мне
глубоко созвучна...
И по Интернету полетели в Германию тёплые
строчки. Профессор Красноярской академии му-
зыки и театра Евгений Николаевич Лаук, поздравив
композитора с замечательным романсом, сказал о
том, что надо теперь открыть ему на путь большую
сцену. А Лариса Владимировна Маркосьян пред-
ложила записать романс на радио. Как с ними не
согласиться, но наши времена – это вам не време-
на «застоя», когда так стремительно прорвался к
огромному числу слушателей первый романс. По-
этому мое поздравление было не без грусти.
«Дорогие наши Владимир Яковлевич и Ольга
Владимировна!
Сегодня у нас был поистине Владимиров день. Две
Ларисы Владимировны, Ольга Владимировна, да ещё
Сибирская школа
со мною в числе организаторов была Елена Влади-
мировна (Воронова – хозяйка творческой гостиной
«Благозвучие», координатор Красноярского клуба
православных меценатов. – В. М.) и со всеми был
Владимир Яковлевич! Но не было у меня ещё такой
презентации по силе сопротивления ей! С самого
начала, как её задумала...
И всё-таки премьера романса состоялась. И
даже радио утром коротенько сообщило о ней, дав
мне полминутки. И телевидение коротенько по-
казало. Это для современных СМИ подвиг, потому
что сейчас погоня за пожарами, грабежами, убий-
ствами. Не до романсов. (К нам телевизионщики
приехали с забастовки.) И всё-таки мы прорвались!
И народу был полный зал. И я поздравляю вас с пре-
мьерой! И исполнители были на уровне. Марзоева...
когда попросили её повторить финал, так вошла
в роль, что блеснула уже как драматическая ак-
триса. Бенюмовы, надеюсь, вам всё рассказали по
скайпу. А они просто чудо. И Лариса – солнышко яс-
ное (аккомпаниатор романса. – В. М.), и милейший
Михаил Иосифович, который интересно выступил
и пообещал непременно быть на вечере, посвящён-
ном «Царь-рыбе»...
Дважды романс звучал в записи в исполнении Оль-
ги Владимировны. Мы её просто полюбили. Такая
трагическая глубина! Спасибо Вам, дорогая Ольга
Владимировна! Голос Ваш до сих пор звучит в серд-
це. Наши знакомые из Дивногорска вели съёмку, и я
надеюсь, что вы увидите кое-что своими глазами...
Пусть дойдёт до вас обоих благодарность всех нас
и словно свежей росой омоет ваши сердца!»
И тогда Владимир Пороцкий прислал мне ответ-
утешение, где есть эти замечательные слова:
«...Сейчас в моде корпоративы и прочие развле-
чения для богатых и власть держащих, о духовно-
сти и о качестве пекутся лишь некоторые одиноч-
ки, оставшиеся верными качественным идеалам.
Поэтому так трагично выглядят слова В. П. Аста-
фьева в эпитафии в конце моего ностальгического
клипа: «...Я пришел в мир добрый, родной и любил
его безмерно. Ухожу из мира чужого, злобного, по-
рочного. Мне нечего сказать вам на прощанье...»
Но мне также хочется привести и другие слова
Астафьева, с которых начинался этот клип:
«...Без поэтов, без музыкантов, без художни-
ков и созидателей земля давно бы оглохла, ослеп-
ла, рассыпалась и погибла. Сохрани, земля, своих
певцов, и они восславят тебя, вдохнут в твои
стынущие недра жар своего сердца...»
Вот такой завет великого Писателя-Человека
позволяет оптимистично смотреть в будущее.
Слава Богу, не всё ещё продаётся и покупается, раз
чтится его незабвенное имя».
И имя чтится. И романсы пишутся. Значит, они
кому-то ещё нужны!
Валентина МАЙСТРЕНКО
Фото из семейного архива композитора.
Фото с премьеры романса –
Валентины Швецовой
217
 Сибирская школа

Эх, года – не беда

Стихи В. Астафьева Музыка В. Пороцкого

218
Сибирская школа

219
 Сибирская школа

220
Сибирская школа

221
 Сибирская школа

222
 Сибирская школа

«Астафьевская тень
на берегу»
Премьера романса

Э
тот романс композитора Маргариты Петровой
впервые прозвучал в майские астафьевские
дни на музыкальном вечере клуба «Затесь»:
«Поём Астафьева. Поём об Астафьеве. Любимая му-
зыка Астафьева».
Удивительный это был вечер в Государственной
универсальной библиотеке Красноярского края,
где не раз писатель сам читал свои произведения.
На какое-то время салон в отделе литературы по
искусству имени В. П. Астафьева (он отвоевал это
крыло для библиотекарей!) превратился в музы-
кальный корабль, плывущий по волнам времени.
Звучала воспетая в астафьевской «затеси» «Аве
Мария» и песня-романс «Жди меня» на стихи лю-
бимого Астафьевым с фронтовых лет Константина
Симонова в исполнении лауреата международных Клуб «Затесь». Поёт Евгений Балданов. Первое
конкурсов, лауреата всероссийской премии «Из- исполнение романса «Астафьевская тень на берегу»
вестность» солистки Красноярского театра опе-
ры и балета Анны Киселёвой. Звучал любимый им
Георгий Свиридов. Помните «затесь» «Выстоять» и
астафьевские слова: «Люди плачут, слушая музыку,
плачут от соприкосновения с чем-то прекрасным,
казалось бы, умолкнувшим, навсегда утраченным...»
И трогательно было видеть, как молодой семей-
ный инструментальный ансамбль-квартет: Елена,
Ирина, Наталья Чепурных и Сергей Гавриленко ис-
полняли свиридовские иллюстрации к пушкинской
«Метели»...
Новый романс Владимира Пороцкого на аста-
фьевские стихи «Эх, года – не беда», премьера ко-
торого состоялась на предыдущем вечере в клубе
«Затесь», вдохновил к написанию своего романса
на те же стихи заслуженного работника культуры
России Галину Александровну Шелудченко. В этот
вечер, впервые исполнив свой романс под гитару Клуб «Затесь». Звучит романс об Астафьеве «Горечь
на публике, она явила любовь к писателю, с кото- калины». Поёт Анна Киселёва
рым была в дружеских отношениях, и
верность любимому жанру, которым
радует своих поклонников на про- «Музыка, быть может, самое дивное создание человека, его веч-
тяжении многих десятилетий. Восхи- ная загадка и услада... Музыка возвращает человеку всё лучшее,
щенные выкрики с мест были живою что есть в нём...»
благодарностью слушателей Галине Виктор Астафьев
Александровне. Состоялась премье-
ра еще одного астафьевского романса, жаль, что ваны в предыдущем номере альманаха). И «Горечь
нет его пока в нотах. калины» тоже услышали на этом музыкальном ве-
Но это был вечер двух премьер. Все мы знаем, чере гости клуба «Затесь» в исполнении Анны Ки-
как любил Виктор Петрович романсы, и именно ро- селёвой.
мансом «Горечь калины» откликнулись на его уход, А потом была премьера нового романса Мар-
на эту неизбежную горечь расставания поэтесса гариты Петровой «Астафьевская тень на берегу»,
из Железногорска Нина Гурьева и композитор из написанного на стихи всё той же Нины Гурьевой.
Зеленогорска Маргарита Петрова (ноты опублико- Автор семи поэтических сборников, на которые

223
 Сибирская школа
сложено немало песен, Нина Герасимовна, к горь-
кому сожалению, недавно ушла от нас. И новый ро-
манс на её стихи из астафьевского цикла прозвучал
светлой памятью о Викторе Петровиче Астафьеве и
об этой замечательной сибирской поэтессе.
Над Дивногорьем властвует весна!
Макушки сопок всё ещё в снегу.
Мне видится с утра и дотемна
Астафьевская тень на берегу.
О чём она грустит или скорбит?
Понять её и сложно и легко.
Душа жива, по-прежнему болит
И улететь не может далеко...
Очень тепло приняли слушатели новый романс с
благодарностью и к композитору, и к автору стихов,
и к певцу. Первым его исполнителем стал Евгений
Балданов – лауреат международных конкурсов,
солист Красноярского театра оперы и балета, ко-
торый давно любим публикой и за его трепетного
Ленского, и за другие оперные партии, за романсы
и за неаполитанские песни.
Сколько дивных слов сказано писателем о песне!
Помните астафьевскую «затесь» «Есенина поют».
Как замечательно читал её любимый артист писа-
теля Михаил Ульянов: «Хочется куда-то побежать,
обнять кого-нибудь живого, покаяться перед всем
миром или забиться в угол и выреветь всю горечь,
какая только есть в сердце...» Когда после высо-
копрофессиональных певцов перед слушателями
предстала, сильно волнуясь, ученица выпускного
11-го класса Настя Миляйс и запела: и астафьев-
ские романсы, и песни об Астафьеве, и просто пес-
Маргарита ПЕТРОВА –
член Союза
композиторов-
песенников
Красноярского края,
неоднократный
лауреат краевых
конкурсов
композиторов
«Песни над Енисеем»,
«Красноярская песня», Всесибирского конкурса
«Песни на Иртыше» и других, автор более трёхсот
песен и романсов на стихи классиков поэзии,
поэтов России и Красноярского края. Маргарита
Анатольевна – руководитель и концертмейстер
«народного» вокального объединения «Камертон»,
награждена нагрудным знаком Министерства
культуры РФ «За достижения в культуре»,
почётным знаком «За заслуги перед городом».
224
ни, от которых комок в горле, музыкальный вечер
поднялся ещё на одну ступенечку к небесам.
Школьники-астафьеведы из далёкого речного
посёлка Подтёсово, где в школе имени Виктора Пе-
тровича Астафьева есть астафьевский музей, при-
ехали в гости в клуб «Затесь» во главе с замечатель-
ной своей наставницей – заслуженным педагогом
Красноярского края, отличником народного про-
свещения Татьяной Дмитриевной Губаревой. Юные
почитатели писателя привезли из Енисейского
района целую программу. Но особенно памятен
будет этот день 18 мая 2013-го тем, что в Красно-
ярске в клубе «Затесь» состоялся первый в жизни
сольный концерт Насти Миляйс, который она за-
вершила любимым многими романсом Владимира
Пороцкого (стихи Виктора Астафьева) «Ах, осень,
осень!».
После такого яркого выступления молодых не-
вольно родилось радостное чувство – ответ писа-
телю: «Выстоим!». Ну а эпиграфом ко всему вечеру
прозвучали астафьевские по духу строчки музы-
канта Натальи Ерышевой:
Увидеть среди капелек дождя
просвет,
Дождаться солнца.
И, ликуя,
От радуги принять привет,
Благословляя жизнь земную...
Помните астафьевские слова из последней его
«затеси»: «Спасибо Господу, что пылинкой высеял
меня на эту землю...» Они прозвучали для всех в
этот вечер светлым пасхальным приветствием.
Нина ГУРЬЕВА –
сибирячка, родилась
в маленькой деревне в
Тюменской области.
С 1969 года до самой
кончины в 2012 году
жила в Красноярском
крае, в закрытом
городе Железногорске.
Её творчество сродни
живому звенящему роднику, берущему начало из
глубины земли-матушки. Стихи напевны, лиричны
и в то же время – горько правдивы, поскольку
по натуре Нина Герасимовна была человеком
честным и прямым, но не утерявшим при этом
веры в добро. На её стихи написаны песни. Два
романса композитора Маргариты Петровой
на стихи Нины Гурьевой «Горечь калины» и
«Астафьевская тень на берегу» посвящаются
Виктору Петровичу Астафьеву.
Фото с вечера в клубе «Затесь» –
Валентины Швецовой
 Сибирская школа

Астафьевская тень на берегу

Стихи Нины Гурьевой Муз. Маргариты Петровой

225
 Зрячий посох
Сибирская школа
Отклики, рецензии, комментарии
Золотое русское слово
К выходу первого номера альманаха
Ехать или не ехать в Крас-
ноярск на встречу клуба по-
читателей Виктора Астафье-
ва? Туда да обратно шестьсот
километров пути?..
А ведь не поехали бы – не
замирать бы мне сейчас над
страницами альманаха в об-
ложке цветом «под траву», с
дивной фотографией – бе-
лые стволы берёз, обёрнутые
берестой с поперечными, как чёрным каранда-
шом прочерченными линиями, уходят вверх, где
из букв тёплого цвета, как из дерева вытесанных,
складывается слово «ЗАТЕСЬ». Литературно-худо-
жественный альманах.
Среди рабочего дня, среди вороха бумаг, среди
интернетовской «скороговорки», одинаково по-
верхностно равнодушной к светской ли сплетне, к
стихийной ли трагедии, к человеческой ли драме,
открываю страничку с портретом Виктора Петро-
вича:
«...Прощайте, люди! Умолкаю, слившись с при-
родой. Я слышу новое зачатие жизни: дыхание жар-
кое, шёпот влюблённых... И не хочу печалить их
собою, дарю им яркий листик древа моего. И мысль
последнюю, и вздох, и тайную надежду, что зача-
тая ими жизнь найдёт мир краше, современней.
И вспомнит, может быть, да и помянет добрым
словом... меня над озарённым Енисеем, и в зеркале
его мой лик струёю светлой отразится. И песнь,
мной недопетая, там зазвучит...»
И я мысленно отвечаю ему, распахнувшему мне
навстречу лёгкую улыбку: «Виктор Петрович, мы
помним, мы поминаем». Глубокая затесь – заруб-
ка на нашей памяти фотография на 6-й странице.
Впервые она была напечатана в нашей нижнеин-
гашской «Победе». Сергей Прохоров в октябре
1989 года, когда судьба подарила нам, «победов-
цам», встречи с Виктором Петровичем Астафье-
вым не только на вечере «Литературной России»
в Большом концертном зале в Красноярске, но и
в его доме в Овсянке, и на даче Анатолия Буйлова
на Мане, – много снимал писателя на свой совет-
ский «Зоркий». Та плёнка пролежала почти чет-
верть века, и уже давно цифровые фотоаппараты
оттеснили «оптику», а вот как оно получилось –
сегодня эти фотографии особенно ценны, потому
что таким Астафьева никто не увидел...
226
А тогда среди десятков маститых российских
литераторов Виктор Петрович Астафьев, который
на правах хозяина принимал их на берегах Енисея,
заметил нашего Сергея Тимофеевича, выделил его
стихи и благословил на творчество. Счастливо
благословил. Рассказ Прохорова об этом чистом
истоке, который вынес поэта из Нижнего Ингаша
на фарватер профессиональной литературы и
широкой известности, и вот эти тридцатилетней
давности, теперь бесценные его снимки вош-
ли в альманах «Затесь». Вошли наряду с другими
великолепными, честными, осенёнными любо-
вью к «золотому русскому слову» публикациями,
собранными «под сводами» альманаха. «Так же
когда-то собирал Виктор Петрович Астафьев со
всей страны в Овсянку на «Литературные встречи
в русской провинции» своих собратьев», – пишет
основатель и главный редактор альманаха «За-
тесь» Валентина Майстренко, которая создала и
возглавила клуб почитателей В. П. Астафьева при
государственной универсальной научной библи-
отеке Красноярского края.
Настоящее творчество вызывает сотворчество,
вдохновляет, пробуждает, рождает новые идеи.
«Свет имени» – так названа одна из рубрик аль-
манаха – высвечивает и известные, и новые имена
тех, кого писатель по духовному родству называл
или назвал бы «родные мои». Свет имени «Аста-
фьев» призвал Валентину Майстренко на вахту
памяти Виктора Петровича, чтобы, как написал,
приветствуя издание «Затеси», известный критик
и писатель Валентин Курбатов, «держать родное
слово в достоинстве и наследованной чистоте».
«...Ищу ключ к будущей книге и наконец ясно
вижу, как всё выстроить: надо пойти по следам
его тетрадок из «Затесей»! Что такое затесь,
долго описывать не надо – это зарубка топором
на дереве, чтобы видно было, какой дорогой выхо-
дить из дремучей тайги. Так, идя по астафьевским
«затесям», «прорубали» мы свои... И вот 26 марта
2011 года в стенах краевой научной библиотеки,
где не раз писатель читывал свои произведения,
состоялось первое заседание клуба почитателей
Виктора Петровича Астафьева «Затесь». Решили
не просто собираться, предаваясь воспоминани-
ям, а отыскивать факты народного почитания
писателя, собирать их. А они есть! Есть и музеи
его имени! И вузы его имени! Много чего есть. И
много чего делается. Разумеется, интересные ма-
териалы должны быть опубликованы, но где? Так
родилась идея издания астафьевского альманаха
"Затесь"...» (Валентина Майстренко).
Издан альманах на личные средства Петра Ми-
хайловича Гаврилова, генерального директора

Железногорского горно-химического комбината,
он отдал свою премию, которую получил от ГК
«Росатом» как научный руководитель молодых
учёных, одержавших первые победы. Объединено
под зелёной с белыми свечами берёз обложкой
много славных имён, много рассказов, воспоми-
наний, стихов, музыки (с нотами!), любимых песен,
фотографий, много иллюстраций к астафьевским
произведениям и детских сочинений. И, несмотря
на посвящение альманаха скорбной дате – деся-
тилетию со дня ухода Виктора Петровича «...туда,
откуда я пришёл. Куда пойду уж безвозвратно,
простившись с вами, люди, навсегда», – чтение
его наполняет душу таким светом, такой силой, та-
кой гордостью! «Читаешь альманах страницу за
страницей и по прочтении видишь: не согнулось
под жестокими ударами нашего неласкового вре-
мени старшее поколение, да и меньшее держит
удар» (Валентина Майстренко. Колонка редактора
«Я спешу к вам, родные мои!»).
Это впечатление сложилось ещё до чтения
альманаха, на той встрече, посвящённой десяти-
летию кончины В. П. Астафьева и выходу в свет
первого номера «Затеси». Уже заполнен был не-
большой зал краевой научной библиотеки до от-
каза, а люди всё шли и шли, и каким-то образом
все устраивались, и так тепло, так единодушно
слушали. Откликались сердцем: и на детское
солнечное стихотворение Даши Гусаровой, и на
классическое исполнение романса Пороцкого
на стихи Астафьева «Ах, осень, осень!» молодыми
оперными певцами, и на «Девушку из маленькой
таверны» под гитару известной исполнительницы
романсов Галины Шелудченко, которая прошлась
по опубликованному впервые на страницах аль-
манаха дневнику-песеннику молодого послевоен-
ного Астафьева.
С благодарным восторгом принимали слуша-
тели песни Сергея Прохорова, которого ведущая
вечера Валентина Майстренко представила с
огромным уважением к издаваемому им журналу
«Истоки» и к его «серебряному голосу», и рассказ
тележурналистки Лидии Рождественской с чте-
нием стихов её отца – Игнатия Рождественского,
известного красноярского поэта и учителя Вити
Астафьева в игарской школе. Погружались в еди-
ном переживании в трагическую глубину аста-
фьевской военной прозы через драматическое
искусство заслуженной артистки России, актрисы
драмтеатра имени А. С. Пушкина Светланы Со-
рокиной, которая создала по военным рассказам
Астафьева моноспектакль «Мягче пуха, твёрже
камня».
Сопереживали всем залом рассказу заслу-
женного работника культуры, ветерана Великой
Отечественной войны Ильи Лазаревича Клейми-
ца. Будто своими глазами увидели, как он привёз
в больницу, где тогда лечился писатель, запись
первого исполнения романса композитора По-
роцкого на стихи Астафьева «Ах, осень, осень!».
(В. Я. Пороцкий известен многими выдающимися
произведениями, среди которых музыка к балету
«Царь-рыба», созданному по мотивам знамени-
Сибирская школа
того астафьевского произведения). Посмеялись
воспоминанию Клеймица, как на официальном
торжестве в Большом концертном зале по случаю
юбилея Астафьева юбиляр без церемоний отпра-
вил «баб» – жену свою Марию Семёновну и жену
Горбачёва Раису Максимовну из-за кулис в зал... И
было столько искреннего желания у всех участ-
ников поделиться своей любовью к Астафьеву и
друг к другу: воспоминаниями, мыслями, своими
произведениями, книгами, альбомами. Фальши не
было.
Авторы альманаха «Затесь» – родные люди
Виктору Петровичу Астафьеву, даже если он ни-
когда их не знал. И, будто по наследству пере-
данные им, стали многие из них родными людьми
Сергею Прохорову, авторами журнала «Истоки»,
сотрудничеством своим выражая нижнеингаш-
скому толстому литературно-художественному и
публицистическому журналу и одобрение, и до-
верие. Через Астафьева пришла в «Истоки» высо-
чайшей нравственной строгости и объективности
литературовед Антонина Фёдоровна Пантелеева.
И – ведь как жизнь монтирует – именно у нас, в
«Истоках», была впервые напечатана вступитель-
ная статья к её грандиозному труду – книге «Река
жизни Виктора Астафьева» (автор-составитель Ва-
лентина Швецова).
А в «Затеси» читаю, не могу оторваться: вот
«Солнечная родня. Записки из Овсянки» Антони-
ны Пантелеевой. Это тоже об Астафьеве, но через
его родню, через Анну Константиновну Потыли-
цыну, жену Кольчи-младшего, через песни, кото-
рые люди пели, спасаясь ими в самое «надсадное»
время, как молитвой. Это рассказ о том, чем дер-
жится русская душа – жертвенностью, терпением,
состраданием чужой боли, любовью, верой. В од-
ной из главок «Такие шаньги на столе!» Антонина
Фёдоровна рассказывает, как пели они однажды
вечером с Виктором Петровичем и Валентином
Курбатовым «до изнеможения» на берегу Енисея,
сидя на «толстенном бревне», и как потом Вален-
тин Яковлевич провожал её к Анне Константинов-
не, а она жадно «слушала его дивные рассказы и
его дивную речь». Вот так же читаются её дивные
записки, её дивный русский язык.
А ещё и в «Затеси», и в «Истоках» родные люди:
Марина Маликова, Анатолий Третьяков, сама Ва-
лентина Майстренко, Сергей Кузичкин, Сергей
Ставер, Валентин Курбатов и много других аста-
фьевского духа людей. Астафьев же воин был. «Вся
жизнь его была сраженьем – великим сраженьем за
души человеческие и за русский народ. Сражение
продолжается, – написала Валентина Майстрен-
ко. – Читайте!»
Лилия ЕНЦОВА
заместитель редактора газеты «Победа».
пос. Нижний Ингаш, Красноярский край
227
 Сибирская школа
Сохрани, земля,
своих певцов
Книга длиною в жизнь
«Река жизни Виктора Аста-
фьева» – так называется книга,
вышедшая в красноярском из-
дательстве ИПЦ «КАСС» (2010
г., 528 с.), обращённая к широкому кругу читателей,
необходимая для изучения творчества Астафьева.
Она имеет подзаголовок «По страницам публика-
ций», содержит большой материал из эпистолярного
наследия, архивных документов и фотодокументов
фондов библиотеки-музея В. П. Астафьева в Овсянке
и Дивногорского городского музея и личных фото-
графий. Составитель летописи – главный хранитель
библиотеки-музея В. П. Астафьева в Овсянке Вален-
тина Георгиевна Швецова.
С одной стороны, книга сближается со справоч-
ными и библиографическими изданиями, с эписто-
лярным дневником «Нет мне ответа... 1952–2001»
(Иркутск, 2009, 720 с.), где в предисловии Геннадия
Сапронова представлена личность писателя как
человека чуткого к чужим бедам, желающего поде-
литься с близкими ему и радостью, и огорчением,
как человека свободного «и в жизни, и в творчестве».
С другой стороны, «Река жизни Виктора Астафье-
ва» не несёт в себе строгой библиографической ин-
формации, отличается от предшествующих изданий
богатством привлечённого материала и стремле-
нием хронологически представить жизнь писателя
в полном объёме. Книга В. Г. Швецовой – это и не
библиографическое издание, и не исследование, не
эпистолярий, а работа, синтезирующая эти аспек-
ты. Главное для составителя – воссоздание судьбы
Астафьева с опорой на его воспоминания, много-
численные интервью в «Комсомольской правде»,
«Красноярском рабочем», журнале «День и ночь»,
материалы из книг о нём: М. Корякиной-Астафьевой
«Знаки жизни» (1994), Н. Яновского «Виктор Аста-
фьев» (1982), Т. Брискман «Виктор Петрович Аста-
фьев. Жизнь и творчество» (1999).
Летопись разделена на семь частей, каждая из
которых посвящена конкретному периоду жизни.
Первая часть – с рождения до 1960 года открыва-
ется астафьевскими строчками из автобиографии:
«Родился-то я в бане, в доме всё было занято, ро-
диться в избе негде было...»
Вторая часть охватывает время с 1959 по 1975 год,
когда Астафьев входил в литературу и утверждался в
ней, а потом отразил этот путь в книге «Посох памя-
ти» (1980), в переписке с критиком и старшим това-
рищем по цеху В. Макаровым (Астафьев В., Макаров
А. Твердь и посох. – 2005) и писателем и публици-
стом В. Курбатовым (В. Астафьев, В. Курбатов. Крест
бесконечный. – 2002). Использованы также статьи Н.
Волокитина, Е. Городецкого, А. Щербакова, опубли-
кованные в «Енисее». Хронологически этот период
совпадает с переездом Астафьева из Перми в Волог-
ду и работой над одним из вариантов «Пастуха и па-
стушки», глав «Последнего поклона» и «Царь-рыбы»,
228
«Кражи», присуждением в 1978 году Государствен-
ной премии РСФСР.
Коротенькая третья часть летописи посвящена
четырём трудным годам в жизни Астафьева, из ко-
торой видно, как рвётся в Сибирь его сердце. По-
купает дом в Овсянке, едет в Игарку, к месту своего
взросления. Удостоен звания «Почётный гражданин
Игарки». В августе 1980 года окончательно переез-
жает из Вологды в Красноярск в Академгородок на
Гремячей горе.
Небольшой отрезок времени с 1980 по 1985 год
лежит в основе четвёртой части. Из переписки с
коллегами по цеху В. Курбатовым, А. Борщаговским,
композитором Г. Свиридовым и другими жизнь
Астафьева предстаёт насыщенной и бурной: поста-
новки его произведений на сцене театров, съёмки
фильмов, поездки за рубеж – в Болгарию, Японию,
Грецию, Египет, Турцию, Израиль, многочисленные
встречи с читателями. Писатель в самом расцвете
сил. Отзывается о творчестве Николая Рубцова, Ва-
силя Быкова, Валентина Распутина, «лучшего друга
Евгения Носова» и других. Завязывается дружба с
актёрами Анатолием Папановым, Михаилом Улья-
новым, Львом Дуровым. Композитор О. Меремкулов
обращается к прозе Астафьева и пишет Третью сим-
фонию («По прочтении Астафьева». – Ред.), Аркадий
Нестеров создаёт оперу «Современная пастораль»
по мотивам «Пастуха и пастушки».
Уже существует библиотека в Овсянке. Отовсю-
ду идут к Астафьеву письма от читателей. В связи с
60-летием он награждён орденом Трудового Крас-
ного Знамени. Продолжает работу над повестью
«Весёлый солдат», пишет роман «Печальный детек-
тив». Выход «Проклятых и убитых» (1992 год) ещё
впереди, но весь четвёртый раздел летописи про-
никнут астафьевским желанием осуществить этот
грандиозный замысел: «О войне мне хочется писать
по-своему» (с. 261).
Из писем, отзывов читателей на «Печальный де-
тектив», «Всему свой час», «Жизнь прожить», высту-
плений Г. Бакланова, Г. Троепольского в правлении
Союза писателей в 1986 году по поводу рассказа
«Ловля пескарей в Грузии», из работы над дополни-
тельными главами «Последнего поклона» и пятнад-
цатитомным собранием сочинений, из сотрудниче-
ства с театральными коллективами в постановках
своих пьес, из встреч с писателями и актёрами, по-
литическими деятелями (с Рейганом в Москве) пред-
стаёт насыщенная и нелёгкая жизнь писателя.
В летописи приводятся яркие впечатления от по-
ездки на греческий остров Патмос и посещения пе-
щеры апостола Иоанна Богослова, от бессмертной
книги «Апокалипсис». На родной земле – встречи
как с детдомовцами, так и с первыми секретарями
райкомов, горкомов. Ходатайство о реабилитации
группы крестьян из Овсянки по обвинению органа-
ми ОГПУ весной 1931 года в создании контррево-
люционной вооружённой организации в селе. При-
своение звания Героя Социалистического Труда с
вручением ордена Ленина и золотой медали «Серп
и Молот» (1989). «Самоотвод» в 1989 году по поводу
выдвижения в кандидаты в народные депутаты СССР.
Но за всем этим житейским и суетным стоит
огромный творческий порыв и желание работать.

В письме к В. Курбатову от 2 декабря 1989 года Аста-
фьев пишет: «<...> ото всех всеми силами отбива-
юсь <...> Спасаюсь музыкой, дома слушаю» (с. 361).
В. Курбатов А. Борщаговскому сообщает: «Виктор
Петрович много работает. В очередной раз перепи-
сал (опять ужесточив) «Пастушку», начал наконец так
давно обещаемый роман о войне <...>
«Прокляты и убиты» будет называться роман, и
я предчувствую, что он, не ставя себе этой задачи,
многое объяснит и в нынешнем безумии, в нынешнем
бодром шествии к нравственной смерти. Навалят-
ся на Виктора Петровича за этот роман и левые,
и правые, и наши военные, и чужие, потому что он
отказывает войне в праве называться героической
и отказывает человечеству в праве называться че-
ловечеством, пока этот способ решения проблем
остаётся возможен» (с. 362–363) (курсив выделен
мной. – Н. Щ.).
Шестая часть книги-летописи охватывает пять лет
(1991–1996). Материалом для неё послужили упоми-
навшиеся выше источники. Большая роль отводится
книге В. Астафьева и В. Курбатова «Крест бесконеч-
ный» (2002), изданной уже после смерти писателя.
Проступает активная позиция радетеля за русскую
литературу (выступление Астафьева на симпозиуме
в Шотландии, г. Эдинбург); за русский театр, «свой»
театр, который вправе иметь и Анатолий Папанов, и
Михаил Ульянов, и Лев Дуров (письмо к вдове А. Па-
панова Н. Ю. Папановой от 7 сентября 1992 г.). В 1992
году Астафьев становится членом Академии творче-
ства, вручать удостоверение приезжала большая де-
легация, в которую входили Дмитрий Лихачёв, Евге-
ний Нестеренко, Ирина Архипова, Чингиз Айтматов.
1991 год ознаменован присуждением Астафьеву
Государственной премии в области литературы за
повесть «Зрячий посох», а в 1994-м он награждён
орденом Дружбы народов и Государственной пре-
мией Российской Федерации за дилогию «Прокляты
и убиты», а также премией «Триумф», вручённой в
Бетховенском зале Большого театра.
На праздновании 70-летия писателя побывал
первый президент СССР М. С. Горбачёв, позже в
Красноярск приезжал Б. Н. Ельцин. 21 июня 1994
года состоялась встреча Астафьева с Солженицы-
ным, заехавшим по дороге из Вермонта в Москву: «С
Солженицыным проговорили около трёх часов «без
свидетелей». Вот это была беседа полноправная,
с полуслова понимали друг друга, разночтений не
было  – Великий муж Александр Исаевич, Великий! С
ним общаться нелегко, ответственно, но интерес-
но и, надеюсь, взаимообогащающе» (с. 391).
Астафьев пишет повесть «Обертон», новый вари-
ант «Весёлого солдата». Регулярно на красноярской
земле проходят «Литературные встречи в русской
провинции», на которые съезжаются писатели М.
Кураев, Г. Прашкевич, Л. Бородин; критики и литера-
туроведы В. Курбатов и М. Чудакова; О. Либова (РНБ).
Гостями В. П. Астафьева в Овсянке были артисты О.
Табаков, А. Петренко, В. Золотухин, Д. Хворостов-
ский; писатель Г. Бакланов и др.
Со слов Марии Семёновны Корякиной-Астафье-
вой, приведённых в летописи, читатель узнаёт об
усталости писателя, о том, что он «все силы свои до
предела» отдаёт на «Литературные встречи» и на
Сибирская школа
15-томное собрание сочинений с комментариями.
В 1998 году состоялось освящение храма в Овсян-
ке, построенного по его инициативе. В этом же году
писатель удостоен премии Международного лит-
фонда «За честь и достоинство таланта» с вручением
скульптуры Дон Кихота.
Совсем коротким представлен в книге В. Г. Шве-
цовой последний период жизни Виктора Астафьева
(1999–2001 гг.). К уже ранее использованным источ-
никам добавляется широко цитируемая мемуарная
книга «И открой в себе память...»: воспоминания о
В. П. Астафьеве – материалы к биографии писателя,
выдержавшей два издания (Красноярск, 2005, 2008),
и странички из дневника составительницы летопи-
си В. Г. Швецовой, доносящие читателю во многом
бытовые подробности жизни Астафьева, а также
переживания, вкусы, привычки. В качестве эпиграфа
взяты его слова: «Сохрани, земля, своих певцов, и они
восславят тебя...» (с. 430).
Накануне 75-летия писателя выходит фотоаль-
бом «Рождённый Сибирью» с вступительной статьей
Г. М. Шлёнской. Писатель вручает премию фонда име-
ни Астафьева молодым представителям творческой
молодёжи, журналистам, деятелям искусства, поддер-
живая одарённых молодых авторов, проводит семи-
нар литераторов, даёт многочисленные интервью.
«Музыкальное приношение Виктору Астафьеву»
преподнёс в Красноярске руководитель московско-
го театра «Новая опера» Евгений Колобов, в честь
юбиляра в Малом концертном зале филармонии он
дирижировал симфоническим оркестром. Писатель
подружился с композитором. Обнаружились общие
привязанности к музыке практически неизвестного
итальянского композитора Томазо Альбинони. Сти-
хотворение Астафьева «Ах, осень, осень!» положено
на музыку В. Пороцким.
Много материалов в «Реке жизни Виктора Астафье-
ва» посвящено коллективу библиотеки в Овсянке, его
связи с писателем. По существу это место стало для
него родным домом, где был маленький кабинет «От-
дел книг В. П. Астафьева», гостиная для посетителей,
хранилище рукописей. Болезни, недомогания писате-
ля требовали к нему внимания и заботы. Их проявля-
ли не только друзья и родные, но и работники библи-
отеки и составитель летописи Валентина Георгиевна
Швецова, как видно из её воспоминаний. Отметили 25
лет библиотеке, в 1994 году построено новое здание,
она преобразована в библиотеку-музей.
20 лет минуло, как вернулся на родину Виктор
Астафьев. Он по-прежнему устраивал «Литератур-
ные встречи в русской провинции». Последней на-
градой в апреле 2001 года стала премия театра-сту-
дии Олега Табакова «За великую любовь к людям». А
31 мая 2001 года состоялась научно-практическая
конференция «Виктор Астафьев: 50 лет в литерату-
ре». 10 октября 2000 года Астафьев был последний
раз в своём доме в Овсянке.
Скончался в Красноярске 29 ноября 2001 года.
Летопись заканчивается лирическим благода-
рением жизни и его глубокими мыслями: «Я думаю,
что, в конечном счёте, всё же главное вот это – Ени-
сей, берёза на скале, светлая осень, и когда придёт
последний час, всё это и будет видением, а не злодеи,
лжецы, лицемеры и ворьё... И спасибо жизни за жизнь, а
229
 Сибирская школа
памяти за то, что она очищает прошлое от сквер-
ны» (с. 500).
Уникальность книги В. Г. Швецовой с метафори-
ческим названием «Река жизни Виктора Астафьева»
в охвате всего жизненного пути русского класси-
ка, который ни в одном из предшествующих изда-
ний в таком объёме не представлен. Составитель с
большой любовью к личности писателя стремится
донести до читателя не только масштаб личности
Астафьева, но и радости и печали, тяготы и заботы,
творческие муки и сомнения, его большое жизне-
любие. Книгу можно поставить в ряду с работами из
Моя поэзия – судьба, а не профессия
О поэзии Нины Карташевой
От иных стихотворений Нины Карташевой теря-
ешься: как о них писать? А как наловить полное лу-
кошко солнечных зайчиков? Или впрок заготовить
пучки солнечных лучей? У кого помощи-то искать,
если ты неискусен? Конечно, у Того, у Кого ищет по-
мощи сама поэтесса, что умеет принимать дары от
Самого Господа. Пишет: «Бог дал мне характер лёг-
кий». Однако надо ещё уметь даром воспользовать-
ся: нужно вести себя соответственно:
И нет ни к кому упрёка,
Вся память моя светла,
Хоть жизнь-то была нелёгкой,
Да я легко прожила.
Такой вот секрет. У Нины Карташевой их много.
Вот поэтесса нам сообщает: «Росла, как все, в кра-
пиве, под забором». И заброшенность, и бедность, и
беды, много всего, от чего можно просто сгинуть, но
Нина Карташева знает, что спасительно, к чему свои
стопы направить и взоры устремить, на что решить-
ся: «...тянуться к Свету». Всегда выбирать Свет. И
вот: «Цветёт в бурьяне нежное растенье, Самой
себе и всем на удивленье».
А что же стоит за чеканно выраженным «кредо»
поэтессы Нины Карташевой? Вот оно:
Моя поэзия – судьба, а не профессия,
Моя религия – Христос – не чужебесие,
Моё Отечество – Святая Русь Державная.
Всё остальное для меня – не главное.
Да это же, дорогие мои, настоящий рецепт истин-
ного счастья! Постигай жизнь во Христе, и не зата-
щит тебя куда ни попадя, не застрянешь в духовном
невежестве, оградит тебя свет Христов: молитва,
красота духовной жизни и культуры, ведь всё на-
стоящее искусство духовно. Недаром же А. С. Пуш-
кин сказал, что культуру подлинную нам сохранили
монастыри. Хоть немного думающий человек может
понять, что есть храмовое зодчество, архитектура,
есть храмовая живопись, церковное пение, бога-
тейшее прикладное искусство.
А если вникнуть в понятие Русь Святая, с кем по-
встречаемся? Со святыми и преподобными, и путь
откроется: «с преподобным – преподобным буде-
ши, с нечестивым развратишися». Наверное, только
ленивому уму это надо непременно «перевести».
Впрочем, можно и перевести: народная мудрость
гласит: «с кем поведёшься, от того и наберёшься».
230
серии «ЖЗЛ», только выполненную в своеобразном
жанре публицистического эссе. Она открывает но-
вые возможности будущему углублённому изучению
творчества Астафьева.
Нэлли Щедрина
доктор филологических наук, профессор кафедры
русской литературы ХХ века Московского госу-
дарственного областного университета.
г. Москва
Вестник МГОУ. Серия «Русская филология».
№ 3/ 2013
Человек идёт креститься – ангела-хранителя об-
ретает, молитву к нему. Решает человек в церкви
твёрдо стать, веру глубже познать – вскоре духов-
ного отца обретёт, общину, семью духовную, где
все братья и сёстры, ибо у них есть общий Отец
Небесный. Числа нет спасительным обретениям во-
церковляющегося человека: «раскроются духовный
взор, духовный слух, духовный глас дойдёт до ожи-
вившейся души», откроется духовный смысл и зна-
чение культуры, ибо «культуры нет, коли культуры
нет в народе», – делится с нами поэтесса. Если рас-
крыть, то есть рассмотреть, что главное для Нины
Карташевой, то увидим – она не только определяет
путь всяческого духовного возрастания человека,
но воистину она даёт секрет счастья: ведь вне Бога
счастья просто не бывает.
Поставим вместо слова «поэзия» любое избран-
ное человеком дело и подумаем: что нужно для
того, чтобы оно стало судьбой? Знание дела, мастер-
ство, чтобы оно приносило радость, чтоб пироги не
пекли сапожники и наоборот. То есть бывает, по на-
блюдению Нины Карташевой, что «законы стряпчие
готовят, законы Божии поправ». И это грозит бедой,
плодятся кругом «и трусость, и обман». И кто, как
не Господь, укажет нам, что делать в таких обстоя-
тельствах. «Смиряться надо перед Богом, но не сми-
ряться перед злом», утверждает поэтесса, чтущая
заповеди Божии. Со Христом человек не станет ни
рабом денег, ни
обстоятельств, ибо
Господь всегда
готов нам помочь,
если мы ведём
себя как Его чада:
«Не были русские
люди рабами, кро-
ме Христа, никому,
и не будем».
Невероятно
интересно читать
строки поэтессы,
когда она пишет
о семейной, лич-
ной жизни. Столь-
ко в этих строках
доброго юмора,

игры! Вот речь об удачно сложившейся семье, где
«всё пережито – радости, невзгоды, всё так же чист
венчальный мой покров», но
Пусть есть и недостатки, не перечу.
Я тоже не безгрешный идеал.
Прекрасный муж? Конечно, нет! – Отвечу:
Какой уж есть, какого Бог мне дал...
Или вот такая сценка.
Ведь я христосуюсь с тобой, а ты целуешься!
Какой нахал! Пожалуйста, не смей.
Ах, ты обрядом не интересуешься?
Какой и вправду хитрый лицедей!
И что делать с таким человеком? Не драться же с
ним, когда «окончен пост. Идёт седмица Светлая, И
радовать друг друга Бог велит. Я не сержусь»... Но тут
же, используя ситуацию, лирическая героиня совету-
ет: «Вот нам с тобой призыв, верней, призвание – Вой-
ти туда, где бьют колокола». Переиграла все-таки,
перевернула его нахальство.
Человек всегда стоит перед выбором, верующий
не исключение. Вот как говорит поэтесса о пред-
почтениях: «Нет, я люблю не битву, а уют, Детей,
наряды, музыку, природу». А если за уют потребуется
плата, которую душа верующая принять не может и
не должна? Ибо она – Божья!
Но за уют я не пойду в полон.
Напрасно ворон надо мною кружит.
Как испокон, я встала у икон,
Сняла кольцо, чтоб ты купил оружье.
Нина Карташева очень глубоко понимает несча-
стье бездуховности, опасность её, понимает при-
чины её, – десятилетия безбожия: «Выросли без ма-
теринской заботы. Слепы и глухи, и наги духовно».
И нет иного выхода, как уразуметь, обрести самим
путь свой: «Братья и сёстры, время молиться, Чтоб
исцелиться и освободиться». Необходимо понять:
...О чём мы рыдаем и плачем?
Утомлённые солнцем, унесённые ветром,
Побеждённые веком!
Слишком мало мы верим, поэтому мало и значим.
Кто-то уже возмутился: как это мы мало значим?
Много надо разума, молитв, Божией помощи, чтобы
правде в глаза заглянуть, понять, что мы на краю по-
лыхающей бездны.
Мы отвергли любовь,
И Господь нас, отвергших, не знает.
Мы давно безнадёжны и столь же равно бесполезны.
Пустота в наших душах заблудших зияет.
Не умеем любить, ненавидеть – и то разучились.
Измельчали для подвига.
Духа дары растеряли.
Как мы смеем надеяться, злые, на Божию милость?
Мы не Русью Святой, мы даже Россией не стали...
Иногда поэтесса сомневается, что народ спосо-
бен очнуться: «Устала душа народная, Приученная
терпеть. Лжёт снова власть подколодная...»
Сама поэтесса, как всякий православный, молит-
ся «о властех и воинстве», как положено, но ведь
нельзя же закрыть глаза на то, что «повсюду нажи-
ва и срам». И нередко кажется, что «только Силы
Небесные остались на помощь нам». Господи! Вра-
зуми наши власти, чтобы они увидели готовность
народа поддержать все шаги, Богу и народу не
противные!
Сибирская школа
Как, например, понимать рейтинги российских
миллионеров и миллиардеров? Кто их составляет?
Неужели они сами не могут вмешаться, чтобы их не
позорили СМИ как выживших из ума и сжегших со-
весть без остатка – хвалящихся срамным богатством
перед нищим народом.
Это уже чисто автора статьи «отступление лири-
ческое», Нина Васильевна здесь ни при чём. Хотя и
ей иногда казалось, что с неё хватит:
Я поцелую землю на прощанье.
Взойду по трапу. Жутко оглянусь
На это оскуденье, обнищанье,
На этот Свет, моя Святая Русь...
Не улетит она. Сойдёт обратно – ибо видит Свет.
Предпочтёт иное: «Пусть будет мне, как всем здесь,
тяжело, Пусть будет мне страдать с тобой от-
радно В беде, трудах, постах...» Страшно этой радо-
сти не знать, не знать благодати. Света Святой Руси
не видеть! И выхода-то нет иного у человека, как
веру обрести, но...
По выгоде в нас не бывает веры.
И храм Христа на лжи не основать.
– Но жизнь одна, – вздыхают лицемеры.
И смерть одна. Её не миновать.
Материальный мир красив, но груб,
Хоть жизнь сама хрупка необычайно.
Что тело без души? Холодный труп.
А что душа без тела? Божья тайна...
Есть ли какой-то выход у новых русских, «новых
православных», которые верят, что можно купить
«за деньги всё, и чувства, и искусство, Рабочих труд,
как в рабстве – задарма». Лучше всего, разумнее
всего, спасительнее, по мнению Нины Карташевой,
сделать вот что:
Поверьте русским православным старым:
Не скроешься от Божеских очей,
Продали то, что получили даром.
Но Бог изгнал из храма торгашей.
Душа поэтессы открыта для всех, кто нуждается
в её поддержке, она гражданка Святой Руси и Не-
бесной – в будущем веке. Чувствуют люди мира, что
надеяться по-настоящему можно только на Россию,
именно по этой причине. Как сильно выразила
Нина Карташева сочувствие Сербии в 1999-м, когда
вот что творилось:
Орда потешается дикая,
как ей от хозяев приказано.
Россия, родная, великая,
сама по рукам крепко связана,
Смерть падает с неба белёсого
на православное Косово.
Молюсь преподобному Сергию:
Пошли своих отроков в Сербию!
Так что православные могут и на расстоянии по-
мочь силой Божией, молитвой к Нему, к святым Его.
Поэтический мир Нины Карташевой светел, не
боится мрака, всё видит, обо всём судит. Её радует
то, что не может не обрадовать нормального чело-
века:
И русские красавицы встречаются,
И есть красавцы, как бывало ранее,
И верится, что красота умножится
И убелится чистотою праведной,
И верится: Святая Русь продолжится.
231
 Сибирская школа
А стихи о природе надо читать своими глазами:
они у поэтессы получаются такими чудными, как
строки из акафиста «Слава Богу за всё»! Приведу
только несколько строк: «Я в невесомом снежном
серебре дышать от восхищенья перестану»... Такой
же силой обладает музыка. От церковного хора и
колоколов может случиться даже, что «заговорят
по-славянски иконы». Укрепимся, православные, у
нас такая сила! Поэтесса Нина Карташева утверж-
дает:
Убитая Русь встанет в Боге Святая.
Так и Великая. Так и Державная. Знаю!
И потому никогда не солгу перед нею,
Даже упав, я подняться сумею.
Истинно верующий человек – счастливый чело-
век! Так мудры родители, что приучают детей мо-
литься. Поэтесса и сама их учит: чтобы с утра
О всех, кого любим на свете, Господу помолились,
Боже, спаси Россию!
Боже, спаси Россию – молитвами мира нетленного
Царевича Алексия, отрока убиенного!
Боже, великий и сильный! В путях Твоих правда хо-
дит:
Пусть власти стоят за Россию
И думают о народе.
Пусть русские любят друг друга,
В беде не бросают брата,
Пошли нам Святого Духа, да будет Россия свята!
Откуда взялась у нас такая поэтесса?
Родилась она в древнем городке Верхотурье
Свердловской области. По отцу – потомственная
княжна из рода княжеского Оболенских. По ма-
тери  – потомственная крестьянка. В этот городок
была сослана бабушка Нины – Нина Ипполитовна
Оболенская-Кейкунатова. Туда же была сослана
семья зажиточных крестьян Егоровых из Остров-
ского уезда Псковской области. Там и встретились
вернувшийся с войны к матери – с двумя орденами
Славы и пулей в лёгком – рядовой Красной армии
князь Василий Оболенский и красивая русская де-
вушка Галя Егорова. От их брака и родилась «ба-
рышня-крестьянка», как шутят друзья Нины, в честь
бабушки так наречённой.
Мать Нины рано умерла, и воспитывала её бабуш-
ка; отыскала ссыльного профессора Вячеслава Фё-
доровича Шахова, который давал девочке уроки му-
зыки на фортепьяно. Потом бабушка отвезла Нину
поступать в Ленинград в музыкально-педагогиче-
ское училище, которое она и окончила успешно.
Воспитывала её бабушка, монахиня в миру, строго
до самого замужества, до коего, по милости Божией,
дожила. Стихи Нина писала с детства.
Есть нечто символическое в появлении поэтессы
в Красноярске. Группу москвичей – двух великолеп-
ных музыкантов братьев Клепаловых и прекрасную
певицу Татьяну Петрову с поэтессой Ниной Карта-
шевой привёз в Сибирь не кто-нибудь, а претен-
дент на пост президента России красноярец Пётр
Романов. Та встреча в краевой научной библиотеке
незабываема. Поэзия Нины Васильевны меня так по-
разила, так покорила, что я никогда не переставала
о ней молиться.
Есть в её появлении на родине Астафьева и некая
мистика. Кто читал «затесь» – астафьевский рассказ
232
«Блажь», тот поймёт, о чём тут речь. Писатель рас-
сказывает о том, что у него, как у всех много чита-
ющих мальчишек, в детстве, а потом в юности был
свой идеал – своя «принцесса». Когда он увидел
фильм о французском сопротивлении фашистам,
то понял, что это ОНА – княгиня Вера Оболенская.
Родители её были вынуждены эмигрировать во
Францию, когда она была ещё маленькой. Выросла
на чужбине, но русский язык знала. Любила Россию,
поэтому оказалась в рядах Сопротивления, но, если
бы в фашистской тюрьме под Берлином она на тю-
ремной бумажке написала, что не имеет никакого
отношения к России, осталась бы жива. Не захотела
отречься. И ей, на 33-м году жизни, отсекли голову.
Не буду пересказывать текст – желающие прочтут,
скажу только, что всю жизнь Виктор Астафьев носил
её образ в душе. И уже в возрасте, маясь больными
ногами, оказался он на могиле Ивана Алексеевича
Бунина, на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. Знал
он, что на этом кладбище похоронены и участники
Сопротивления. Но привёзший его туда корреспон-
дент «Литературной газеты» Кирилл Привалов точ-
но не знал где. А кладбище, если кто в кино видел, и
со здоровыми ногами не обойти.
Набродившись до упаду, Виктор Петрович при-
сел на скамейку и... «упёрся взглядом в ту, что была
против меня: с фотографии, чуть большей нашей
паспортной, смотрела на меня открыто и прямо
красавица, причёсанная по-русски – гладко, на про-
бор. Глаза её были доверительно распахнуты, глаза
как бы вопрошали: «Ну, узнаёшь?»
Я, конечно, сразу узнал её, и сердце во мне, как и
полагается в такую торжественную минуту, дрог-
нуло, куда-то покатилось так быстро, что меня
маленько и шатнуло даже со скамейки».
Это была Вера Аполлоновна Оболенская, урож-
дённая Макарова. «На мраморной плитке и на кар-
точке княгини легла сыпь от пыли или от сыпких ка-
пелек дождя. Я ладонью отирал от пыли пластинку,
как бы издолбленную птичьими клювами, неосознан-
но надеясь, что она через руку мою в глубокой земле
почувствует тепло своей российской земли, такой
далёкой, такой недосягаемой и единственной.
Посвящённый во всю эту историю, Кирилл «нет-
нет и взглядывал на меня со скрытой значительно-
стью, ровно прикидывал: могла ли почувствовать
русская княгиня, знатный человек, героиня Сопро-
тивления, такого вот сибирского лаптя с побиты-
ми в походах, порченными застарелой болезнью но-
гами, далее окопного солдата так и не выбившегося
ни в какие чины? Да ещё на таком беспредельном
земном расстоянии и пространстве чувствовать.
Но вопрос этот задал Сам Господь, Сам же на него и
ответил».
Думаю, что это будет интересно Нине Васильев-
не Оболенской-Карташевой, которая признавалась:
«Астафьева я люблю за русскую душу и правду. Нын-
че уже так не пишут и так природу и человека не
чувствуют», и велела передавать поклон Красно-
ярску, «земле великого Сурикова и Астафьева».
Антонина Пантелеева,
кандидат филологических наук
г. Красноярск
У астафьевских
родников

Если бы всё в мире делалось по желанию

и разуму детей, не ведающих зла...

Виктор Астафьев

Фото Сергея Прохорова

 У астафьевских родников
Евгения Андреева родилась в Красноярске. Окончила Иркутский государственный
университет, по специальности – историк. Работала в Красноярске: в краевой
юношеской библиотеке, в школе, в краевом научно-учебном центре кадров культуры.
С 2009 года трудится в государственной универсальной научной библиотеке
Красноярского края, в отделе литературы по искусству, при котором и действует
клуб почитателей В. П. Астафьева «Затесь».

Он называл библиотеки
Евгения АНДРЕЕВА

родным домом
Астафьевские хроники

Б
ывают градообразующие предприятия, что
определяют судьбы, интересы и благополучие
целых поселений. Вот таким «градообразую-
щим» для красноярского сообщества был – и от нас,
от осознания потомков зависит, чтобы оставался
навсегда – писатель Виктор Астафьев. Отношение
Виктора Петровича к библиотекам и библиотека-
рям – уважительное, даже благоговейное, заслужи-
вает особенного внимания.
Чудо, которое он сотворил для библиотеки род-
ной Овсянки, вошедшей в число главных досто-
примечательностей Красноярского края, известно,
наверное, всем красноярцам и даже России. Но
при этом добрые отношения и помощь – словом
и делом – связывали его со многими – возможно,
даже десятками российских библиотек, так же как
и музеев, школ, интернатов... И, конечно, история
и судьба главной библиотеки Красноярского края
тоже многие годы тесно переплетена с личностью
и именем писателя.
Для краевой научной библиотеки писатель Аста-
фьев прежде всего – самый яркий, непревзойдён-
ный пример того, как один человек может фор-
мировать читательскую культуру и литературные
предпочтения огромного региона. По желанию
Астафьева почти все его творческие и юбилейные
вечера, авторские чтения многие годы проходили в
стенах нашей краевой библиотеки. Самые полемич-
ные произведения – «Людочку», «Печальный детек-
тив» «оттачивал» он на людях, читая их в её стенах.
По свидетельству Людмилы Николаевны Жуков-
ской, бывшей в ту пору заместителем директора,
знакомство писателя с коллективом краевой би-
блиотеки состоялось еще в 70-е годы, но особенно
часто Астафьев заходил сюда в начале 80-х годов,
когда только переехал в Красноярск, и велика была
потребность в новых сближениях, в общении с зем-
ляками. Писатель пользовался фондом библиотеки,
много работал с периодикой, просматривал газету
«Правда», которую домой не выписывал. Присут-
ствовал на обсуждениях книг различных авторов.
Заходил с разными людьми, поначалу часто бывал
вместе с жившим неподалёку от библиотеки Оле-
гом Пащенко, с которым в то время ещё хорошо,
по-отечески общался. Замечу, что в эпоху крушения
старой системы, когда среди писателей началась
вражда, посыпались тяжёлые оскорбления и начал
делиться единый красноярский Союз писателей, в
библиотеку продолжали приглашать на литератур-
ные встречи и левых, и правых.
В библиотечной хронике сохранились некото-
рые, наиболее памятные выступления Астафьева
перед читателями. В их числе вечер встречи 26
марта 1985 года, творческий вечер 26 декабря 1986
года... совместная встреча с В. П. Астафьевым и мос-
ковским писателем М. Н. Алексеевым в мае 1987
года. 16 февраля 1989 года Астафьев был в числе
участников встречи с редколлегией альманаха
«Енисей». 23 марта 1989 года он читал в краевой
библиотеке свой новый, вскоре прозвучавший на
всю перебаламученную гласностью страну рассказ
«Людочка». Подобные события в библиотеке тогда
назвали «Астафьевскими чтениями».
В 1993 году в стенах краевой библиотеки отме-
тили 40-летие творческой деятельности писателя.
В 1994 г. он принял участие в презентации нового
журнала для семейного чтения «День и ночь», а 26
января 1995 года сам представлял очередной его
выпуск. 26 мая 1995 года в библиотеке случилось
два торжественных события с его участием: откры-
тие салона искусств – того, что на втором этаже, и
здесь, в камерной обстановке, при участии узкого
круга посвящённых – вручение Астафьевской пре-
мии первым лауреатам.
8 апреля 1996 года писатель участвовал в пре-
зентации поэтического сборника «Династия».

234
 У астафьевских родников
В  1997 году состоялся совместный творческий талий Соломин, постеснявшись уточнить вопрос о
отчет М. С. Корякиной и В. П. Астафьева (самый гонораре.
первый творческий вечер Марии Семёновны был Неоценима помощь Астафьева в решении вопро-
27  февраля 1986 года). 28 марта 1997 года обще- са о расширении площадей библиотеки. Об этом
ственность Красноярска собралась на представле- стоит сказать подробнее. Книжные фонды в восьми-
ние первого тома 15-томного собрания сочинений десятые-девяностые годы расширялись стремитель-
В. П. Астафьева, и в октябре того же года состоялась но – писатель это видел, и на один из просмотров
встреча писателя с участниками Международного в Красноярскую киностудию, где присутствовало
съезда русистов. краевое начальство, пришёл вместе с директором
9 декабря 1998 года с участием губернатора библиотеки (в то время была Нина Васильевна По-
Красноярского края Александра Лебедя состоя- чапская) и её замом. И – как он это умел, – устроил
лась презентация всего астафьевского пятнадцати- «непринуждённую» беседу о нуждах библиотеки с
томника. 2 мая 1999 года прошла уникальная юби- Валерием Ивановичем Сергиенко, тогдашним пред-
лейная встреча, посвящённая 75-летию писателя. А седателем исполкома Красноярского краевого Со-
сразу после неё было «Музыкальное приношение вета народных депутатов. Немедленно подготовили
Астафьеву» в Малом концертном зале филармонии, письмо в крайисполком, подписанное В. П. Астафье-
когда Евгений Колобов дирижировал Краснояр- вым, и в 1993 году было принято решение о посте-
ским академическим симфоническим оркестром... пенной передаче соседнего смежного здания по
«Из личного»: мне запомнилась встреча, которая проспекту Мира, 93, где располагались различные
была, кажется, в 1987 году – уже даже тем, что не органы управления народным хозяйством, краевой
хватало мест в битком научной библиотеке.
забитом актовом зале, Красноярскграж-
студенты стояли вдоль данпроект разработал
стен, толпились в две- проект реконструкции,
рях. Народ жаждал в 1995 году на новых
гласности, а Астафьев площадях второго эта-
много, тяжело говорил жа расположились от-
о работе над романом делы литературы на
о войне. Сказывалось иностранных языках,
колоссальное напря- информационно-би-
жение и усталость. блиографический, от-
Ругал советскую воен- дел автоматизации,
ную прозу за враньё и обустроен был и салон
романтизм, говорил о искусств. Более того,
писательской совести. когда в конце 90-х го-
Поразило среди проче- Краевая библиотека. Писатель беседует дов возникла вероят-
го, как по-режиссёрски с заместителем директора Л. Н. Жуковской. ность, что часть пло-
он держал публику. щадей, где были уже
Сгустившуюся атмосферу разряжал весёлыми бай- расположены фонды, но не произведена рекон-
ками о своей поездке во Францию, рассказывал, струкция, у библиотеки заберут, библиотекари за
как торговал детской книжкой в каком-то книжном помощью опять обратились в Овсянку, к Астафьеву.
магазине одновременно с Мариной Влади, пред- В ноябре 2005 года были введены в эксплуата-
ставлявшей французам свои воспоминания о Вла- цию площади первого этажа, где расположился
димире Высоцком. И какой она ему показалась ми- обновлённый отдел литературы по искусству. А
лой, простой, ненакрашенной – не чета нашим-то, сейчас, когда Государственная универсальная на-
размалёванным, – похвалил-таки великодушно вкус учная библиотека края отдаёт под филиал Прези-
Владимира Семёновича. Рассказывал о своей при- дентской электронной библиотеки часть своего
думанной романтической любви к княгине Вере пространства, к ней перешли и все остававшиеся
Оболенской, которую обезглавили фашисты, о клад- до 2012 года на Мира, 93, площади. Таким обра-
бище Сент-Женевьев-де-Буа – и опять возвращался зом, площадь библиотеки отныне составляет более
к войне, к послевоенным мукам народа, к могилам 10 квадратных километров, в результате вся вос-
молодых женщин, заполонившим русские кладбища точная часть площади Революции – центральной
после войны... Война не отпускала его. парадной площади Красноярска – превращается
Можно сказать, что – хотя в те времена при кра- в единый «библиотечный проспект». И не стоит
евой научной библиотеке не был ещё официально забывать, что этот маховик был в своё время запу-
создан попечительский совет – Астафьев был ей щен словом Астафьева. В библиотеке, к сожалению,
истинным попечителем и радетелем. Своим авто- только при входе в отдел литературы по искусству
ритетом он мог помочь библиотеке в самых разных (где проходит большинство литературных встреч)
ситуациях, быстро организовать, например, встре- есть памятная доска, свидетельствующая о том, что
чу со столичной знаменитостью. Очень забавно дополнительные площади получены при поддерж-
Людмила Николаевна Жуковская рассказывала, ке писателя Виктора Петровича Астафьева.
как выступал однажды с подачи Астафьева перед Астафьев мог не только помочь расширить площа-
нашими читателями народный артист России Ви- ди, а ещё и подарить замечательнейшее обоснование.

235
 У астафьевских родников
Доказательством тому – история ещё одной кра-
евой библиотеки, сделаю ради неё ещё одно «ли-
рическое отступление». Теперь, в наступившие
цифровые времена повсеместно осознана необ-
ходимость превращения традиционных библиотек
в городские гостиные, мультимедиацентры, зоны
интеллектуального общения. Но даже библиотека-
ри не все знают, что впервые идея создания подоб-
ного комплекса на базе библиотеки была подана
Астафьевым и реализована в Красноярске коман-
дой Алины Ивановны Баженовой ещё в 1990 году.
Будучи директором Красноярской краевой юно-
шеской библиотеки, она воевала тогда за открытие
филиала в доме, построенном МЖК. Библиотека
расположилась в правобережном районе Красно-
ярска, населённом тогда работниками разваливаю-
щихся (теперь уже развалившихся) промышленных
предприятий. И вот Астафьев рассказал директри-
се, как выступал в Германии
в некоем заведении, где под
одной крышей объедине-
ны библиотека, видеоцентр,
спортивный зал. И та, вздымая
письма, подписанные Аста-
фьевым, как священную хо-
ругвь, пошла по инстанциям.
И открыли на новых площадях
юношеской библиотеки моло-
дёжный комплекс, оборудо-
вали спортзал. Нашлись энту-
зиасты-эмжэковцы, которые
своими руками вытачивали на
«Сибтяжмаше» детали для тре-
нажёрного зала, даже сауну в
цоколе оборудовали...
Астафьев был на открытии
этого Молодёжного центра.
Выступал в мягком, добром на-
строении, рассказывал какие-
то светлые моменты своей
биографии... Жаль, что Алина
Ивановна Баженова так рано
ушла. Яркая, энергичная, она
жила на одной эмоциональ-
ной волне с Астафьевым. Ког-
да на девятый день, день поминовения, собрались
подруги Алины Ивановны, рассказывала Галина Пе-
тровна Дураева, её бывший зам, – над кладбищем
непрестанно вспыхивал смех: вспоминали её сло-
вечки, ситуации, в которые она попадала. Вот она в
созданном композитором Владимиром Пороцким
плейкасте по романсу на стихи Астафьева: улыба-
ется рядом с писателем в каком-то застолье, здесь
же много и другого замечательного красноярского
люда из тех, незаметно ушедших в прошлое и уже
потому кажущихся замечательными времён.
Но вернемся к краевой научной библиотеке.
Когда по инициативе Виктора Петровича в Красно-
ярском крае впервые были проведены «Литератур-
ные встречи в русской провинции» (15–17 августа
1996 года), в них принимали активнейшее участие
все краевые библиотеки, многие другие учрежде-
ния, и львиную долю организационной, координи-
236
рующей работы – а это приглашение, встреча, раз-
мещение более ста человек – всегда несла краевая
научная. По замыслу Астафьева, «Литературные
встречи в русской провинции» должны были по-
мочь объединить усилия писателей, библиотека-
рей, издателей, литературоведов «по воскрешению
и укреплению духовного здоровья нашей общей
многотерпеливой Родины».
При жизни В. П. Астафьева такие встречи прош-
ли трижды: в 1996-м, 1998-м и в 2000 году. Впо-
следствии, по предложению краевой научной би-
блиотеки, в знак уважения к памяти писателя было
решено «Литературные встречи в русской про-
винции» переименовать в «Астафьевские чтения»
и проводить их в Красноярске один раз в три года.
В 2007 году центральные библиотеки Красноярска,
Вологды и Перми, с которыми были связаны жизнь
и творчество писателя, – подписали соглашение,
в соответствии с которым
«Астафьевские чтения» стали
проводиться в этих городах
ежегодно по очереди, таким
образом, организуя «чтения»
в каждом городе один раз в
три года. У нас в Красноярске
такие чтения прошли в 2004,
2006, 2009-м и 2012 годах.
В семью писателя из крае-
вой библиотеки были вхожи
немногие. По делам библио-
теки Мария Семёновна «до-
пускала» Людмилу Николаев-
ну Жуковскую, замдиректора.
Знаю, что Наталья Петровна
Богомолова, работающая в
обменно-резервном фонде,
в последнее десятилетие по-
могала Марии Семёновне
разобраться с книгами семей-
ной библиотеки, помогала по
мере возможности и в быто-
вом плане, когда у той уже
стоял кардиостимулятор. На-
талья Петровна и рассказала о
судьбе семейной библиотеки
Астафьевых. Книги – в основном сочинения писате-
лей-фронтовиков с посвящениями семье Астафье-
вых – после смерти писателя, по желанию Марии
Семёновны, поступили в обменно-резервный фонд
– для передачи библиотекам края. Оказывается,
сама она предполагала передать их в Иршинское
профессиональное училище № 68 им. В. П. Астафье-
ва, что в Рыбинском районе (это специальное учи-
лище, там много сирот, неблагополучных ребят). К
сожалению, библиотека училища констатировала,
что не сможет гарантировать их сохранность. И
чтобы семейная книжная коллекция сохранилась в
целости, обменно-резервный фонд нашей библио-
теки передал ее всё-таки в Овсянку.
Все сотрудники подчёркивают доброе отноше-
ние Виктора Петровича, отзывчивость и внимание
к нуждам краевой библиотеки, ответственное от-
ношение к творческим встречам, отсутствие какой-

либо заносчивости, мощную харизму и редкий ар-
тистизм писателя. В буклет, посвящённый 60-летию
краевой, Астафьев написал строки, которые здесь
любят и часто благодарно цитируют:
«Далёк и сложен путь книжки к читателю, путь,
чем-то похожий на человеческую судьбу. Велика
при этом, несомненно, роль библиотекаря, про-
фессионального пропагандиста книги. Читателю
порой трудно самому определить: хорошо, плохо
ли то, что стоит на книжной полке. Считаю, что
наличие огромного количества книг в библиотеке,
пусть и мудрых, не освобождает библиотекаря от
самостоятельных мыслей и поступков.
Как и писатель, библиотекарь просто не имеет
права быть личностью, остановившейся в своём
развитии. И в этом наши профессии родственны.
Будьте привлекательными. Будьте яркими! Эта
суровая, может быть, требовательность, по-
верьте, от глубокого уважения к людям, как и мы,
работающим для читателей, во имя читателей,
заслуживающим, безусловно, доброго слова и благо-
дарной любви нашей».
Главная задача библиотеки по отношению к пи-
сателю – достойное комплектование, сбережение
и, конечно, популяризация его книг. Эту задачу
коллектив краевой научной библиотеки профес-
сионально выполняет на протяжении многих лет.
Только электронный каталог библиотеки (который
ведётся с 1993 года) даёт ссылку на 583 книжных
издания из фонда, так или иначе связанных с име-
нем В. П. Астафьева, 709 статей в базе периодики.
И базы эти – поскольку коллектив почти в полном
составе занимается ретровводом старых изданий
в электронный каталог – пополняются ежедневно.
Дважды библиотека выпускала библиографиче-
ские указатели по творчеству писателя: в 1999 и
2009 годах. Особой гордостью является библио-
графический указатель «Дар слова», подготовлен-
ный к 85-летнему юбилею писателя совместно с
Красноярским педагогическим университетом. Он
был выпущен в Иркутске издательством Геннадия
Константиновича Сапронова и презентовался на
«Астафьевских чтениях» одновременно с эписто-
лярным дневником Астафьева «Нет мне ответа...».
«Дар слова» включает хронограф, указатель лите-
ратуры о сочинениях и литературной деятельно-
сти Астафьева – 2832 источника, и 33 качественные
литературоведческие работы. Труд Татьяны Пав-
ловны Медведевой по составлению сборника был
отмечен дипломом лауреата Всероссийского кон-
курса научных работ по библиотековедению, би-
блиографии и книговедению за 2009–2010 годы в
номинации «Лучшая научная работа региональных
библиотек».
Фонд произведений В. П. Астафьева в краевой
научной библиотеке, неоднократно исследован-
ный нашими специалистами, впечатляет по разным
критериям. Помимо прочего, книги эти представ-
ляют большую ценность потому, что многие из них
держал в своих руках автор и оставил в них авто-
граф. В первом томе четырёхтомного собрания со-
чинений 1979 года автор написал: «Красноярской
краевой библиотеке с земным поклоном от земля-
У астафьевских родников
ка. Желаю, чтоб читателям-сибирякам ещё долго
было что любить и хранить на родной земле, чтоб
Сибирь согревалась этой любовью и не перестава-
ла цвести и дышать могучей грудью. В. Астафьев.
2 ноября 1981 года». Отрадный автограф есть и на
титульной странице первого тома пятнадцатитом-
ника: «Моему родному дому – краевой научной би-
блиотеке». Удивляет обилие автографов, датиро-
ванных одним днём. Так писатель «отработал» один
из своих визитов в библиотеку.
Как явствует из указателя «Дар слова», хроноло-
гия изданий астафьевской прозы занимает 60-лет-
ний период – с 1953 года. Очень многими ранними
публикациями – как в литературных журналах, так и
отдельными изданиями, располагает краевая науч-
ная библиотека. Обнаруживаются даже и газетные
заметки журналиста Астафьева, не имеющие ещё
отношения собственно к литературе. Переводить-
ся произведения Виктора Петровича начали с 1964
года. Известно не менее 115 переводов писателя
на английский, болгарский, немецкий, польский,
чешский, словацкий и другие европейские и ази-
атские языки. К сожалению, далеко не всеми этими
изданиями располагает Красноярск. Но есть и не-
мецкий перевод «Царь-рыбы», и рассказы на ан-
глийском, испанском, арабском, японском языках...
Несколько слов о недавних изданиях Астафьева.
Сегодня, когда специалисты криком кричат о кол-
лапсе серьёзного чтения и когда так много альтер-
натив традиционной книге, возрастают требования
к полиграфическому исполнению хорошей литера-
туры. Счастье, что есть издания сибирской литера-
туры высочайшего класса, шедевры книгоиздания.
Речь идёт в первую очередь о книгах, выпущенных
так рано ушедшим от нас иркутским издателем Ген-
надием Константиновичем Сапроновым, которого
мы тоже считаем добрым другом краевой библио-
теки. Все сапроновские издания есть в наших фон-
дах: от «Созвучия» – совершенно очаровательной
книжки, содержащей произведения Астафьева, по-
свящённые музыке, и размышления дирижёра Евге-
ния Колобова, – до сверхплотного по содержанию,
не вполне ещё осмысленного специалистами эпи-
столярного дневника Астафьева «Нет мне ответа» и
роскошной выставочной «Царь-рыбы» с иллюстра-
циями Сергея Элояна.
Мне представляются очень важными слова ли-
тературоведа Галины Максимовны Шлёнской о
необходимости расширения контекста, в котором
должны прочитываться личность и творчество
Астафьева. Так вот, многие сапроновские издания
работают на «расширение контекста» не меньше,
чем иные литературоведческие работы. Вот альбом
художника Юрия Селивёрстова, изданный Сапро-
новым. Художник и философ, Юрий Селивёрстов
вёл собственный сложный духовный поиск. Он, как
известно, оформлял и «Слово о полку Игореве», и
первое в России после 1917 года издание Нового
Завета, а главным трудом жизни стала графическая
серия «Из русской думы». Превосходные, очень
характерные портреты русских гениев врезаются
в память моментально и навсегда. В основном это
писатели, религиозные философы от начала XIX до
237
 У астафьевских родников
первой половины ХХ Шлёнской была озву-
века: Пушкин, Гоголь, чена глобальная за-
Толстой, Флоренский, дача (а идея была ещё
Владимир Соловьёв, ранее подана извест-
Сергей Булгаков... Из ным красноярским
современников ху- библиофилом Ива-
дожника – философы ном Маркеловичем
Бахтин, Лосев, ком- Кузнецовым) – соз-
позиторы Свиридов дание Астафьевской
и Гаврилин. Ищем энциклопедии. Безус-
писателей: Астафьев, ловно, это и вопрос
Солженицын... Всё. подвижничества,
Чем не тема для аста- и – самое, пожалуй,
фьеведа? сложное – преодоле-
...С Галиной Мак- ния межведомствен-
симовной Шлёнской, ной разобщённости...
любимой «профес- Вопрос времени.
соршей» писателя, ве- В России не так много
дущей его творческих персональных писа-
встреч, Красноярск тельских энциклопе-
простился в прошлом дий. Первая из них
году. На недавнем – Лермонтовская  –
вечере её памяти вышла в 1981 году,
директор краевой через 140 лет после
библиотеки Татьяна гибели поэта, Булга-
Лукинична Савельева ковская – в 1996 году,
рассказала о том, как спустя 56 лет после
Шлёнская привозила смерти Михаила Афа-
в библиотеку писате- насьевича, Бажов-
лей, издателей, кри- ская – через 57 лет...
тиков со всей России Есть и Розановская,
и мира. Благодаря и энциклопедия Льва
таким величинам, как Николаевича Толсто-
Астафьев и Шлёнская, го, созданная одним
здесь шёл живой ли- автором-составите-
тературный процесс, лем  – Н. И. Бурнашо-
не многим библиоте- вой.
кам свойственный. В Наверное, и Аста-
лучшие времена (ко- фьевская энцикло-
нец 80-х – начало 90-х педия, если ей будет
годов) на литературные встречи приходили, без суждено овеществиться, будет подытоживать до-
преувеличения, толпы. Потом круг людей, живущих стижения астафьеведения за много-много лет, и не
литературой, стал сжиматься... одни только, как настаивала Г. М. Шлёнская, линг-
Не случайно у вспоминающих Шлёнскую часто вистические и литературоведческие аспекты аста-
возникают библейские образы. Даже её вечный фьевского феномена будут в ней отражены. О са-
призыв к молодёжи: «Не спите!» – студентка Гали- мом сложном, противоречивом, трагичном должны
ны Максимовны осознала как евангельское «Бодр- будут высказаться историки, социологи, экологи,
ствуйте!..» А Андрей Бардаков, директор Архиерей- философы, богословы, политики... И конечно, это
ского образовательного центра и фонда «Ладанка», должен быть мощный издательский проект... Оче-
который теперь носит имя Г. М. Шлёнской, сказал видно одно – потенциал государственной уни-
то, что не дерзнули бы сказать люди невоцерков- версальной научной библиотеки Красноярского
лённые: Шлёнская по сути своей была апостолом, края, – и информационный, и профессиональный,
несла служение литературе как апостольское слу- и, смею надеяться, человеческий, должен быть в
жение и владела чудодейственным даром исцеле- полной мере задействован для реализации этого
ния от беспамятства и равнодушия. благого дела.
Хотелось бы напомнить, что ещё на первых г. Красноярск
«Астафьевских чтениях» в 2004 году профессором

238
 У астафьевских родников
Анастасия МИЛЯЙС – выпускница нынешнего года Подтёсовской средней
общеобразовательной школы № 46 имени В. П. Астафьева, окончила два отде-
ления Детской школы искусств. Истинная почитательница творчества писа-
теля. Пять лет была в активе школьного астафьевского музея, написала четы-
ре исследовательские работы по его творчеству, которые побеждали в районных
конкурсах и на Астафьевских чтениях в г. Чусовом. Последняя её исследовательская
работа, которую мы предлагаем вашему вниманию, связана с ее увлечением
музыкой. Работа эта заняла первое место не только на районной научно-
практической конференции, но и на «Малых астафьевских чтениях» в г. Чусовом
и на конференции в Красноярском государственном педуниверситете им.
В. П. Астафьева. И при этом Настя замечательно поёт! В этом году она заняла
1-е место в зональном смотре краевого конкурса «Таланты без границ», исполнив
романс Владимира Пороцкого на стихи Виктора Астафьева «Ах, осень, осень!».

Мелодия звёзд,
Анастасия МИЛЯЙС

мелодия вечной жизни

Музыка в творчестве Астафьева

В
ероятно, в произведениях писателя что-то осо- Ой, да как по то-о-ой
бенное, раз они привлекают внимание компо- По реке-е-е-е...
зиторов. Что же? Литературовед, корректор Песня про реченьку протяжная, величественная.
пятнадцатитомного астафьевского собрания со- Бабушка всё уверенней выводит её, удобней дела-
чинений А. Ф. Пантелеева вспоминает: «Астафьев ет для подхвата. И в песне она заботится о том,
мечтал писать так «...чтобы писанное и не чув- чтобы детям было хорошо, чтоб всё пришлось им
ствовалось вовсе, а душа читателя таяла, знобило впору, будила бы песня только добрые чувства друг
бы кожу у него, и от восторга, от любви захотелось к другу и навсегда оставляла бы неизгладимую па-
бы ему поцеловать каждое деревце в лесу, и понял бы мять о родном доме, о гнезде, из которого они выле-
он, человек, что назначение его на земле – творить тели, но лучше которого нет и не будет уж никогда.
добро, понимать добро, утверждать его, а не дово- Бабушка хоть и плакала, но не губила песню, вела
дить человека до самоистребления и уничтожения её дальше к концу, и когда, звякнув стёклами, в рас-
всего живого на земле – есть истинное и высшее на- пахнутые створки окон улетели последние слова
значение». «Реченьки» и повторились эхом над Енисеем-ре-
Именно так писал Виктор Петрович Астафьев, и кой, над тёмными утесами, в нашей избе началось
использование музыкальных фраг-
ментов помогало ему в этом. Проза Астафьева наполнена музыкой. Вот почему, наверное, про-
читав первую же его книгу, я знал, что рано или поздно попыта-
Музыка детства юсь с помощью нотных знаков перенести на бумагу то, что им же,
Астафьевым, спето, но только мной услышано.
Музыка оказала огромное влияние Композитор Олег Меремкулов,
на будущего писателя ещё в самом автор симфонии «По прочтении Астафьева»
детстве, ведь именно тогда он полю-
бил русскую песню, которая сопро-
вождала его всю жизнь. В материнской родове – в повальное целование, объяснения в вечной любви, за-
семье Потылицыных одним из самых ярких празд- глушаемые шмыганьем потылицынских носов, заце-
ников был бабушкин день рождения, когда вся мо- пившись за которые и большой ветер остановится
гучая родня собиралась за одним столом. И, конеч- и про которые, хвалясь, говорят: пусть небогаты,
но же, в этот вечер из окон избы лилась песня... зато носы горбаты!» Необыкновенную нежность
«Бабушка запевала стоя, негромко, чуть хрипло- к родной земле, уважение писателя к традициям и
вато и сама себе помахивала рукой. обычаям своего народа чувствуешь, читая рассказ
Чем ближе подводила бабушка запев к общеголо- «Бабушкин праздник».[4]
сью, чем напряжённей становился её голос и блед- А вот рассказ о первой встрече с музыкой. И ка-
ней лицо, тем гуще вонзались в меня иглы, казалось, кой встрече! – «сердце моё, занявшееся от горя и
кровь густела и останавливалась в жилах. восторга, как встрепенулось, как подпрыгнуло, так

239
 У астафьевских родников
и бьётся у горла, раненое на всю жизнь музыкой». Со-
стоялась эта встреча в раннем детстве, летней но-
чью на окраине родного села, в пышных зарослях
травы и кустарников. Полонез Огинского играл на
скрипке сторож-поляк, не зная о случайном слуша-
теле. В названии рассказа «Далёкая и близкая сказ-
ка» уже есть обещание, что должно произойти чудо.
Этим чудом и стала музыка. Чудесно было её рожде-
ние в ночи, когда казалось, что она живёт в приро-
де, сливается с нею: «Из-под увала, из-под сплетений
хмеля и черёмух, из глубокого нутра земли возникла
музыка и пригвоздила меня к стене...». В эти минуты
не было вокруг зла. Мир был добр и одинок... «Му-
зыка льётся тише, прозрачней, слышу я, как отпу-
скает сердце... Мир не сгорел, ничего не обрушилось.
Всё на месте. Луна со звездою на месте. Село, уже без
огней, на месте, кладбище в вечном молчании и по-
кое, караулка под увалом, объятая отгорающими
черёмухами и тихой струной скрипки...»
Прослушав музыку Васи-скрипача, мальчишка
вдруг понимает: «Что-то произошло, изменилось
вокруг. Предчувствие будущих бед и страданий
жило во мне сейчас». И уже зрелый герой Астафьева
продолжит: «Предчувствие оказалось точным. Му-
зыка не обманывает». Спустя много лет он солда-
том стоит на часах в только что освобождённом от
немцев польском городе и слышит то же произве-
дение. И вновь происходит сказочное чудо: «Музы-
ка гремела над городом, глушила разрывы снарядов,
гул самолетов, треск и шорох горящих деревьев. Му-
зыка властвовала над оцепеневшими развалинами,
та самая музыка...». Как интересен этот автобиогра-
фический рассказ с точки зрения пробуждения в
маленьком ребёнке процесса самосознания и вли-
яния музыки на человека, рождающей в его сердце
высшие чувства: добро, сострадание, милосердие.
Музыка природы
Есть у Астафьева рассказ «Зорькина песня», где
слово «песня» уже о многом говорит. Автор вос-
хищается и нас приглашает восхититься красотой
природы. Но как же неотрывна она от прекрасной
музыки. «И правда, на голос зорьки-зорянки ответи-
ло сразу несколько голосов – и пошло, пошло! С неба,
с сосен, с берёз – отовсюду сыпались на нас искры и
такие же яркие, неуловимые, смешавшиеся в единый
хор птичьи голоса. Их было много, и один звонче дру-
гого, и всё-таки зорькина песня, песня народившего-
ся утра, слышалась яснее других. Зорька улавливала
какие-то мгновения, отыскивала почти незамет-
ные щели и вставляла туда свою сыпкую, нехитрую,
но такую свежую, каждое утро обновляющую песню.
Птицы всё так же громко и многоголосно славили
утро, солнце, и зорькина песня, песня пробуждающе-
гося дня, вливалась в моё сердце и звучала, звучала,
звучала...»
Виктор Петрович использует разные средства
выразительности в изображении музыки, напри-
мер, он сравнивает её с поздней осенью: природа
засыпает, наступает тишина, но ещё есть отголоски
лета и тот таинственный звон, предупреждающий
о преддверии зимы. «Вышел утром на берег реки, а
240
по ней звон, тонкий-тонкий, еле уловимый. Не сразу
понял, в чём дело: река уходила в зиму высокая, при-
брежные кусты затоплены, ночью ударил заморо-
зок – вода «подсохла», – и на всех веточках, побегах
талышков и на затопленной осоке настыло по ле-
дышке. Висели они колокольцами над водой, струя-
ми шевелило тальники, льдинки позванивали едва
внятно, а когда занимался ветерок, звон густел,
угрюмая, бурная, всё лето недовольно гудевшая река
начинала искрить из конца в конец, открываясь до-
брым материнским ликом.
В тихом, отходящем звуке, в лёгком свечении пу-
стынной, всеми забытой реки чудилась вроде бы
даже покаянная виноватость – была вот всё лето
злая, мутная, неласковая, затопила птичьи гнёзда,
не оделила добычей рыбаков, не одарила радостью
купальщиков, распугала с берега детей, отпускни-
ков...
Поздняя осень, чуть греющее позднее солнце, но
сколько от него светлого свету! И чуть слышный
хрустальный звон кругом, россыпь искрящихся ко-
локольчиков над берегами – голос грустного пред-
зимья по всему поднебесному миру» (из затеси «Хру-
стальный звон»).
Виктор Петрович слышал музыку во всём, он да-
рит музыку даже звёздам на небе, и они становятся
живыми существами, способными слышать прекрас-
ное, как в затеси «Гимн жизни»: «И вдруг купол над
ней зацвёл звёздами. Такими же звёздами, какие она
привыкла видеть с тех пор, как научилась видеть. И
откуда-то с высот, нарастая, ширясь и крепчая, по-
лилась музыка. Лина слышала эту музыку не раз. Она
даже знала, это музыка Чайковского, на мгновение
увидела сказочных лебедей и тёмную силу, подстере-
гающую их. Нет, не для умирающих лебедей была на-
писана эта музыка. Да и написана ли? Музыка звёзд,
музыка вечной жизни, она, как свет, возникла где-то
в глубинах мироздания и летела сюда, к Лине, долго-
долго летела, может, дольше, чем звёздный свет.
Звёзды сияли, звёзды лучились, бесчисленные, веч-
но живые звёзды. Музыка набирала силу, музыка ши-
рилась и взлетала к небу всё выше, выше. Рождён-
ный под этими звёздами человек посылал небу свой
привет, славил вечную жизнь и всё живое на земле.
Звёзды, вечные звёзды, как вы далеки и как близки. Да
разве есть такая сила, которая могла бы погасить
вас, заслонить небесный свет? Нет такой силы и не
будет. Люди не захотят, не могут захотеть, что-
бы звёзды погасли в их глазах.
Музыка уже разлилась по всему небу, она достигла
самой далёкой звезды и грянула на весь необъятный
поднебесный мир».
Здесь Астафьев использовал такой художествен-
ный приём, как градация. Вот глаголы, взятые им для
описания музыки: полилась музыка, возникла где-то
в глубинах мироздания, долго-долго летела, музыка
набирала силу, музыка ширилась, взлетала к небу
всё выше, разлилась по всему небу, достигала самой
далёкой звезды, грянула на весь поднебесный мир,
гремела. А теперь проанализируем влияние музыки
на состояние героини: слышала, увидела сказочных
лебедей и тёмную силу, хотелось вскочить и крик-
нуть, приподнялась с сиденья и устремилась ввысь.

Иногда ничего не говоря о музыке, а просто опи-
сывая картины природы, Астафьев словно пере-
лагает свою прозу на музыку, как в этой очень ко-
роткой затеси: «Пёстрый лист. Красный шиповник.
Искры обклёванной калины в серых кустах. Жёлтая
хвойная опадь с лиственниц. Чёрная, обнажённая
в полях земля под горою. Зачем так скоро?!» Здесь
нет ни слова о музыке, но затесь называется «Ме-
лодия». И мы слышим эту мелодию осени, мелодию
падающего листа, мелодию уходящей жизни.
Впечатляюще показана связь музыки и природы
в затеси «Выстоять»: «Музыка возвращает человеку
всё лучшее, что есть в нём и пребудет на земле. Я
думаю, что музыку человек, может быть, услышал
раньше, чем научился говорить. Возникает кра-
мольная мысль, что вначале был шум ветра, плеск
волн, пенье птиц, шелест травы и звон опадающей
листвы. И только переняв у природы звук, человек
сложил из него слово.
...Я имею в виду настоящую музыку, а не то бесов-
ство, не ту оглушающую вакханалию, которая за-
кружила человека в безумной дикой пляске, ввергла
его в какое-то инстинктивное подражание воюще-
му и ревущему зверю, которому пришла пора на-
помнить, откуда мы взялись и чей образ и подобие
утратили».
Природа у Астафьева живая, бессмертная, как
и музыка, как и душа человека: «Может, и я думал
песней, звучал на ветру вместе со всеми будущими
братьями, ещё не ощущая их, несясь вместе с ними
каплей дождя, белой снежинкой, диким семечком,
проблеском света над землёй».[6]
Музыка войны
Казалось бы, какая музыка может быть на войне.
Но так устроен человек, что прекрасное даже в са-
мое трудное и жестокое время способно затронуть
душу, подсказать, как жить, как вести себя, как не по-
терять душу. Музыка помогает людям всегда и везде,
а в страшные дни войны она поднимала дух и вселя-
ла надежду на победу.
Неоконченной симфонией назвал жизнь компо-
зитора Шуберта Астафьев. А после смерти Виктора
Петровича другой русский гений, дирижёр Евге-
ний Колобов назвал неоконченной симфонией его
жизнь, а его роман «Прокляты и убиты» – неокон-
ченной симфонией о России. И это не случайно.
Ведь несмотря на все ужасы войны, изображённые
в романе, герои Астафьева способны слушать и по-
нимать музыку: «Старшина Шпатор, спустивши
босые ноги с топчана, сидел, полуоткрыв рот, оша-
рашенно слушал мощно гремевшую многоголосую
армию, слушал свою роту, свой первый батальон и
ничего не мог понять – он не ведал такого батальо-
на, такого праведного, душу разрывающего востор-
га и гнева».
А вот восприятие музыки солдатом в окопе: «Я
ещё никогда не слышал этой песни. Новые песни
ведь медленно на передовую пробирались. Но всё,
что в ней было, всё, о чем она рассказывала, я уже
знал, перечувствовал, выстрадал, и думалось мне:
"Как же это я сам не догадался спеть эту песню!
У астафьевских родников
Ведь про себя-то я пел её, дышал ею". Мне не хоте-
лось шевелиться. Я даже дышать громко боялся.
Но я не мог слушать один, не мог не поделиться с
товарищами тем, что переполняло меня. И я уже
хотел бежать и разбудить их. Но они сами почув-
ствовали песню, сидели на бровках окопов и, когда
я подбежал к ним, зашикали на меня: "Слушай!" И я
слушал».
«...Это было давно, в войну. Но где бы и когда бы я
ни слышал арию Каварадосси, мне видится весен-
няя ночь, темноту которой вспарывают огненные
полосы, притихшая война и слышится молодой,
может, и не совсем правильный, но сильный голос,
напоминающий людям о том, что они люди, луч-
ше агитаторов сказавший о том, что жизнь – это
прекрасно и что мир создан для радости и любви!»
(рассказ «Ария Каварадосси»).
Пронзительно описывает Виктор Петрович пе-
ние в военной повести «Обертон»: «Сотня давно
спевшихся, по клеткам распределившихся сорти-
ровщиц, изливая душу, возносилась голосами до
такой пронзительной высоты и слаженности, что
коробило жадностью и восторгом спину, шевелило
волосья на голове, каждый корешок по отдельности
мелким людом кололся под кожей. Как пели! Как пели
эти отверженные всеми, вроде бы забытые, в без-
донный омут войны кинутые девчонки. Захлёбыва-
лись они от песен своими слезами, давились рыда-
ниями, отпаивали друг дружку водой. Вроде и не из
глотки, не из груди, не из чрева человеческого, а из са-
мого пространства возникал густой звук. Мужским
почти басом заполнилось казённое помещение. Зву-
чащей небесной дымкой обволокло всё сущее вокруг,
погрузило в бездну всяческих предчувствий – беды ли
неотмолимой, судьбы ли непроглядной. Тревожно и
сладостно было сердцу, щемящий холодок проникал
в него, как чей-то зов, как слабая надежда на спасе-
ние и утешение».
Астафьев опытно утверждает: музыка на войне,
где, несмотря ни на что, люди не теряют способ-
ности чувствовать, любить, сопереживать, способ-
на объединить людей, настроить на преодоление
самых непреодолимых, казалось бы, трудностей. А
ещё он говорит: музыка – это душа человека, а душу
убить нельзя.
Музыка совести
Музыка способна проникать в самые потаённые
уголки души, вызывать улыбку, радость, светлые
воспоминания, она может заставить человека пла-
кать, сожалеть о чём-то, она помогает людям обре-
сти ту гармонию с самим собой, которой порой не
могут дать люди.
Например, в повести «Кража» автор заставляет
читателя задуматься, насколько равнодушен и бес-
сердечен мир вокруг, и всё же есть такие люди, как
музыкант, который исполнил мечту Толи и дал ему
возможность попасть в прекрасный мир музыки...
«Музыка была, как глаза скрипача: зовущая, груст-
ная. В ней не гремели барабаны, не брякали тарелки.
В ней пели скрипки, журчала вода, шумел дождь, шёл
белый снег. Потом музыка завихрялась весёлостью
241
 У астафьевских родников
и раздольем. Но весёлость была такая, что от неё
щипало глаза». «Обо всём на свете забыл Толя. Му-
зыкант лучше всех понимал, что у парнишки, как у
всех прочих людей, тоже бывают свои печали, свои
мечты и своя, пусть ещё мальчишеская, жизнь. И
принимал он его как равного, со всеми бедами и ра-
достями, со своей ещё маленькой жизнью и с толь-
ко-только нарождающейся жаждой любви, о кото-
рой парнишка и сам-то ничего не знал, а в снах, что
виделись в последнее время, признаться себе сты-
дился».
Для того чтобы понять музыкальное произве-
дение, надо научиться самому простому: слушать
и уважать тех, кто дарит вам прекрасное. Об этом
пишет В. П. Астафьев в затеси «Постскриптум»: «Я
сидел, ужавшись в себя, слушал, как надрываются
музыканты, чтоб заглушить шум и ругань в зале, и
мне хотелось за всех за нас попросить прощения у
милой дирижёрши в чёрненьком фраке, у оркестран-
тов, так трудно и упорно зарабатывающих свой
честный, бедный хлеб, извиниться за всех нас... Она-
то, певица, уж никогда не услышит моего раскаяния,
не сможет простить меня. Зато, уже пожилой и се-
дой, я содрогаюсь от каждого хлопка и бряка стула в
концертном зале. Меня бьёт по морде матерщина
в тот момент, когда музыканты изо всех сил, воз-
можностей и таланта своего пытаются пере-
дать страдания рано отстрадавшего близорукого
юноши в беззащитных кругленьких очках. Он в своей
предсмертной симфонии, неоконченной песне сво-
его изболелого сердца, более уже века протягивает
руки в зал и с мольбой взывает: «Люди, помогите
мне! Помогите!.. Ну, если мне помочь не можете,
хотя бы себе помогите!..»
К сожалению, далеко не все умеют так слушать.
Но, может быть, прочитав это похожее на раскаяние
признание автора, хоть кто-то задумается, что же
означает фраза: «Хотя бы себе помогите!».
С лампадой добра и путеводной звездой сравни-
вает автор музыку в затеси «Выстоять». К чему дол-
жен стремиться человек в своей жизни? К тому, что-
бы любить родную землю, родную музыку, родную
природу. Об этом мечтает писатель. Он хочет, чтобы
люди стали лучше, стремились к совершенству. Об
этом очень хорошо сказано в затеси «Мечта»: «Как
бы хотелось, чтобы человек в развитии своём до-
стиг такого совершенства, при котором, покинув
сей свет, мог бы он слушать музыку родной земли.
Лежал бы на вечном покое, отстранённый от суе-
ты и скверны житейской, а над ним вечная музыка.
Для него только и звучит. И всё, что он не смог ус-
лышать и дослушать при всей своей бедовой и хло-
потной жизни, дослушал бы потом, под шум берёз,
под шелест травы и порывы ветра... Вот это и
было бы бессмертье, достойное человека, награда
за муки его и труды».[3]
Музыка в переписке
Для писателя на протяжении всего его творче-
ства тема музыки была одной из главных, она всю
жизнь волновала его, воспитывала и учила быть
добрым, открытым, милосердным, честным. Всё это
242
воспитывает он и в нас. Подтверждение своим мыс-
лям я нашла в переписке Виктора Петровича.
В письме литературоведу А. Ф. Абрамову читаю:
«Только поэзии, да ещё и музыке, и дано растрево-
жить в нас никем ещё не понятое и не объяснённое,
слава Богу, чувство, в котором тоска по прекрас-
ному, по лучшей своей человеческой доле, мечты
о всепрощении, желание любви, и братства, и ещё
чего-то как бы приближаются к тебе, делаются
осязаемей. Недаром от музыки и поэзии люди пла-
чут. Это плачут люди о себе, о лучшем в себе, о
том, который задуман природой и где-то осущест-
влён даже, но самим собою подавлен, самим собою
побуждён ко злу и малодоступен добру».
Из письма композитору Г. В. Свиридову: «Я, Геор-
гий Васильевич, не гурман, а всего лишь слушатель
благодарный, многое в «сложной» музыке не «волоку»,
как нынче говорят, но чем-то и чего-то чувствую.
Когда я впервые слушал капеллу Юрлова (слава ему
во веки веков за его подвижническую жизнь, за его
нравственность и духовный подвиг!) – это было
двадцать уж с лишним лет назад, в Латвии, на Де-
каде русской культуры, в Домском соборе, – то по-
нял тогда, что перед этой музыкой, перед таким
великим искусством все равны и все виноваты в
том свинстве, какое люди развернули на земле сре-
ди людей.
А в моей родной деревне осталась ещё родня,
и иногда мы все поём, и осколки семей наших дере-
венских тоже ещё поют, иногда протяжно, вольно
со слезою. Вот эти часы я очень люблю, всегда они
меня трогают и не дают вовсе упасть духом. Но все
родичи уже старые, и как «упадёт» один из хора – об-
разуется дыра, и никто её уже не затыкает, ибо не
знают нынешние парни и девки наших старых пе-
сен, стыдятся их, зато вихляться задами по-бабьи
не стыдно. Ну что ж, наверное, самая отрадная и
закономерная поговорка: «Другие времена, другие
песни», не хочется с этим соглашаться, не хочет-
ся слышать какие-то завыванья на нерусский лад,
и вывёртывать горло не по-нашему тоже больно и
неловко».
В письме дирижёру Е. Ф. Светланову Виктор Пе-
трович пишет: «Музыка – это самое честное из все-
го, что человек взял в природе и отзвуком воссоздал
и воссоединил, и только музыке дано беседовать
с человеком наедине, касаться каждого сердца по
отдельности. Лжемузыку, как и массовую культуру,
можно навязать человеку, даже подавить его инди-
видуальность, сделать единице-массой в дёргаю-
щемся стадо-человеке, насадить, как картошку,
редиску и даже отравно горькую редьку, но съеда-
емую, потому что все едят. Настоящая музыка
содержит в себе тайну, ни человеком, ни человече-
ством, слава Богу, не отгаданную. В прикосновении
к этой тайне, тайне прекрасной, содержащейся и в
твоей душе, что сладко томит и тревожит тебя в
минуты покоя и возвращения к себе, есть величай-
шее, единственное, от кого-то и от чего-то нам
доставшееся, даже не искусство это (слово, к сожа-
лению, как-то уж затаскано и не звучит), а то, что
называется волшебством, я бы назвал – молитвою
пробуждения человеческой души, воскресения того,

что заложено в человеке природой и Богом – для
сотворения красоты и добра. Настоящая музыка
– как и поэзия великая, они возвышают человека, а
многое другое спешит унизить, дурно влиять на
всё, что есть вокруг».
Своеобразную параллель музыки и литературы
проводит Виктор Петрович в письме читателям от
17 августа 1979 года: «То, что вы называете «рит-
мом прозы», Бунин называл просто и точно – «зву-
ком». Слова без звука нет, и прежде чем появится
слово, появился звук. Так и в прозе: прежде чем воз-
никнет сюжет, оформится замысел, вещь должна
«зазвучать», родиться в душе «звуком», оформить-
ся в единую мелодию, а всё остальное потом, всё
остальное приложится. И горе, если во время рабо-
ты обстоятельства уводят от работы надолго и
мелодия вещи начинает умолкать в душе, рваться,
и тогда замечаются сбои в прозе. Видите, как пи-
шущий заметался, появилась разностильность,
что-то сломалось, «оглохло» в прозе – значит не
«звучит».
Сейчас у нас много прозы «глухой», составленной
из слов, как из кирпичей. Но настоящая русская про-
за, даже критика (Писарев, Белинский, Добролюбов;
современные: Щеглов, Лакшин, Курбатов и др.) –
тоже имеют свой «звук». Я думаю, лучшей проверкой
достоинства того или иного произведения была бы
его проверка на слух, т. е. чтение на аудиторию, но
это великое мерило литературы и соотношения её
с читателем, увы, утрачено».
Астафьев не разделял музыку и литературу, счи-
тал их взаимосвязанными. Вероятно, именно поэто-
му многие композиторы пишут музыку на его про-
изведения.
Астафьевская проза в музыке
Олег Меремкулов. Автор симфонии «По про-
чтении Астафьева» красноярский композитор
Олег Иванович (Ованесович) Меремкулов был
первым заведующим кафедрой истории и теории
музыки Красноярского государственного инсти-
тута искусств (ныне Академия музыки и театра),
способствовал открытию Красноярской организа-
ции Союза композиторов России и был её первым
председателем (1983–1988). Однако неверно было
бы думать, что творчество Меремкулова носит ло-
кальный характер. Его сочинения регулярно звучат
на престижнейших концертных площадках Москвы,
Ленинграда. А в последнее десятилетие премьеры
сочинений сибирского автора, изумляющих слуша-
телей искренностью высказывания и художествен-
ными находками, становились заметными события-
ми музыкальной жизни обеих столиц.
Олег Меремкулов – художник, особенно остро
проживающий в своих сочинениях связь времён,
трагическое переплетение судеб – родной земли,
народа и конкретной личности. В его столь разных,
но неизменно оригинальных замыслах всегда ощу-
щается напряжённое осмысление процессов, про-
исходящих в духовно-историческом пространстве
России. Причем автор, развёртывая свою мысль,
словно вступает в диалог с великими предшествен-
У астафьевских родников
никами или современниками, потому так важна в
его сочинениях роль слова – заголовка, эпиграфа,
явной или скрытой литературной основы.
Так, в симфонии «По прочтении Астафьева» для
русского народного оркестра каждая часть цик-
ла имеет заголовок: «Голос из детства», «Таёжные
сны», «Сиреневая пастораль», «Посреди России», и
каждой предпослан эпиграф из произведений Аста-
фьева.
«Только сердце моё, занявшееся от горя и востор-
га, как встрепенулось, как подпрыгнуло, так и бьёт-
ся у горла, раненного на всю жизнь музыкой». («Голос
из детства».)
«Почему так тревожно и горько мне? Что произо-
шло, что изменилось вокруг? Предчувствие будущих
бед и страданий жило во мне тогда...» («Таёжные
сны».)
«Ещё я помню театр с колоннами и музыку... про-
стенькая такая, понятная и сиреневая. Я почему-
то услышал сейчас ту музыку и как танцевали двое
– он и она, пастух и пастушка – вспомнил. Лужай-
ка зелёная... пастух и пастушка... Они любили друг
друга, не стыдились любви и не боялись за неё. В до-
верчивости они были беззащитны. Беззащитные
не доступны злу – казалось мне прежде... Чёрная не-
нависть, чёрная кровь задушили, залили всё вокруг:
ночь, снег, землю, время и пространство...» («Сире-
невая пастораль».)
«Спит родная земля, глубоко спит, натруженно
дышит, и витают над нею беды и радости, лю-
бовь и ненависть – и всё горит, всё не гаснет моя
серебряная паутинка. Но свет её всё отдалённей,
слабей, утихают во мне звуки прошлого, блекнут
краски, чтоб снова озариться, засиять, когда сде-
лается мне невыносимо жить и захочется успокое-
ния». («Посреди России».)
Уже по этому видно, насколько важен писатель-
ский текст для композитора, что ещё раз подчёр-
кивает тесную взаимосвязь музыки и литературы.
Симфония неоднократно исполнялась в Краснояр-
ске, в том числе оркестром им. Н. П. Осипова (дири-
жёр В. Тарасова, 1987 г.), в Новосибирске (дирижёр
В. Гусев). Дважды во второй редакции звучала она в
Москве (в марте 2004 г. и в октябре 2006 г.) в Боль-
шом концертном зале Российской академии музы-
ки им. Гнесиных (дирижёр профессор В. Петров).
В 2006 г. она была включена в программу Второго
всероссийского фестиваля современной музыки
для русского народного оркестра и признана спе-
циалистами одним из значительных произведений,
созданных в этом жанре.
Работая преимущественно в жанрах симфониче-
ской, камерной и хоровой музыки, Олег Меремкулов
выработал индивидуальный стиль высказывания,
основанный на свободном владении современной
композиторской техникой. Его авторский стиль от-
личается оригинальным сочетанием колоссального
энергетического заряда, определяющего психоло-
гическую глубину, яркую экспрессию, подлинное
симфоническое развитие материала, и эпичности,
картинности, «фресковости», что не удивительно,
ведь он из рода знаменитого московского зодчего
Матвея Казакова.
243
 У астафьевских родников
Аркадий Нестеров. Народный артист РСФСР театра Владимир Федянин. Была написана парти-
композитор Аркадий Александрович Нестеров не тура балета, которой заинтересовался директор
сибиряк, он почётный гражданин Нижнего Новго- и художественный руководитель Большого театра
рода. За 60-летний период творческой деятельно- России Владимир Васильев.
сти, плодотворно начавшийся ещё в студенческие – Я даже счастлив, что балет был поставлен
годы, им накоплен обширнейший багаж, в жанровом не сразу, – рассказывает Владимир Пороцкий. – Ва-
отношении исключительно многогранный: оперы, сильев предложил мне в качестве постановщика
балеты, симфонии, симфонические поэмы, концер- ученика Юрия Григоровича, солиста Большого теа-
ты, многие другие сочинения. Тема Великой Отече- тра, талантливого молодого балетмейстера Сер-
ственной войны, героической борьбы с фашизмом гея Боброва, который как нельзя лучше воплотил в
особенно близка композитору. Глубокое вопло- танце философские мысли Астафьева о смысле на-
щение получила она в операх «Летят журавли» по шего бытия.
пьесе В. Розова «Вечно живые» и «Пастух и пастуш- От первоначальной балетной версии ничего
ка» по одноимённой повести В. Астафьева, обе они не осталось. Многое пришлось переписать и в
поставлены Горьковским театром оперы и балета музыке. И не стоит, конечно, «читать» балет до-
(1970 и 1985 гг.). Ясность и доступность музыки со- словно. Это не астафьевская книга. Он символи-
единяются у Нестерова с высоким профессиональ- чен, построен на контрастах. Никто на сцене не
ным мастерством. сидит у рыбацкого
Масштабность костра и, есте-
образного вопло- ственно, не ловит
щения, драматур- сетями царь-рыбу.
гическая насыщен- Царь-рыба – она
ность, интенсивное же Шаманка, она
музыкальное раз- же – Природа, кара-
витие, большое ющая человека за
полифоническое изуверство над со-
и оркестровое ис- бой. Часть приро-
кусство  – неотъем- ды – человек. Он не
лемые качества его понимает, что все
композиторского его попытки поко-
письма. рить окружающий
Владимир По- мир, вторгнуться
роцкий. Главным в него своей раз-
сочинением крас- рушающей силой
ноярского периода – это собственная
композитора Вла- гибель....
димира Яковлеви- Сам Астафьев
ча Пороцкого стал очень любил музыку.
балет «Царь-рыба» И «Царь-рыба» на
(1990), написанный Клуб «Затесь». Романc Астафьева «Ах, осень, осень!» сцене Красноярско-
поёт Анастасия Миляйс
по мотивам знаме- го оперного стала
нитого произведения Виктора Петровича Астафье- подарком не только ему, но и всем, кто любит и
ва. Это грандиозное по своему объёму сочинение, ценит прекрасное, кто задумывается о смысле бы-
созданное по заказу Красноярского театра оперы тия. Для кого в печальных сумерках нашей жизни от-
и балета, потребовало большого числа исполните- крывается и восходит Солнце – символ жизни, веры
лей – хора, оркестра, балета. Причём хор выступил и надежды».
как действующее лицо. Богатейший язык писателя, В. Размахнихина в газете «Красноярский рабо-
насыщенность книги сибирскими поговорками, чий» писала: «Спектакль Владимира Пороцкого
прибаутками, жемчужинами народной мудрости, «Царь-рыба»... приурочен к 75-летию Виктора Аста-
с одной стороны, и философичностью – с другой, фьева как подарок к юбилею писателя. Вместе с ним
способствовали созданию ярких хоровых страниц подарок получил Красноярск. На премьере высокий
партитуры. смысл этого дара был воспринят с особой остро-
Эта премьера стала настоящим событием в теа- той и вызвал ответную волну признательности,
тральной жизни не только Красноярска, но и всей обращённой и к автору прославленной книги, и к
страны. Журналистка Н. Сангаджиева пишет: «За- театру, столь выразительно воплотившему её
мысел создания балета возник давно, ещё в годы важнейший мотив. Сценарий балетмейстера Сер-
великих сибирских строек, на которых довелось гея Боброва и композитора Владимира Пороцкого
побывать с концертами композитору Владимиру – это не инсценировка повести с буквальным соот-
Пороцкому. В первоначальном варианте музыкаль- ветствием героев и обстоятельств, а перевод её
ная трактовка «Царь-рыбы» представляла собой на язык музыкального театра.
небольшую симфоническую поэму. Затем появи- Впечатление глубокое, сильное, освежающее.
лась идея соединить музыку с пластикой, и её осу- Словно приоткрылся потаённый мир, «тайник все-
ществил балетмейстер Красноярского оперного ленной», где свершается вечное бдение незримых

244

охранительных сил. Музыка Владимира Пороцкого
обрушивается грозовой увертюрой вначале и за-
тем множеством мелодичных оттенков раство-
ряется в яви человеческих борений и драм (дирижёр
оркестра – Анатолий Чепурной). Народная в самой
основе, она преображает фольклорные мотивы в
завершённый порыв духа, сообщая ему масштаб-
ность глобальной мистерии.
Зрительно эта мистерия развёртывается в
пространстве, исполненном символического смыс-
ла. Образ заповедной природы – таинственной,
магической, всевластной – создан средствами той
театральной условности, которая достоверней
любого натурализма. Художник-постановщик Дми-
трий Чербаджи (Москва) «сгустил» образный строй
повести. Тайга – не собственно тайга, а её скрытая
сущность, лишь в моменты прозрений доступная
человеческому глазу и слуху. Восход солнца, этот
слепящий, завораживающий каскад света, – знак
пробуждения на всём просторе земли. По контра-
сту с ним – абсолют недвижного звёздного покоя. В
каждой картине – свой зрительный мотив в созву-
чии с музыкальным. И образ-символ невероятной,
фантастической Рыбы – олицетворение природ-
ных глубин. Она поистине царит на сцене, всякий
раз являясь на грани катастроф как предостереже-
ние и недрёманный страж.
Конфликт балетного спектакля, как всегда, рез-
ко противопоставляет тёмные и светлые силы.
Тут ничего не спутаешь, нигде не заблудишься, и с
первой минуты ясно, кто есть кто. Светлый, легко
и пластично ведущий свою партию Аким (солист
Большого театра, заслуженный артист Республи-
ки Марий Эл Константин Иванов) и виртуозно ди-
намичный Герцев (солист Большого театра, заслу-
женный артист России Марк Перетокин) являют
два полюса. Аким вызывает ассоциации с давним
Берендеем. Он неотделим от зачарованного мира
природы в её благодатном проявлении и потому
исполнен любви, доброты, веры. Герцев – чужак, раз-
рушитель, холодное сердце. Им вызвано «смятение
родного края», представшее на сцене в феерическом
танцевальном каскаде. И «любовный треугольник»
высветил эту полярность, представив словно бы
два различных женских образа в исполнении солист-
ки Большого театра Марианны Рыжкиной (Анаста-
сия): болезненный, мучительный излом в дуэте с Гер-
цевым и лирическая свобода, струящаяся пластика,
воздушность в дуэте с Акимом.
Особый акцент в этот лирический строй вно-
сит партия Касьянки (София Дауранова) – задор-
ная, взвихрённая первой влюблённостью девчонка,
она и забавна, и трогательна, а главное – исконно
своя в корневой народной стихии.
Эта стихия и определяет общий строй спек-
такля. В звучании хора (хормейстер Наталья Буш),
в отдельных партиях и массовых сценах, в самом
развитии конфликта и его разрешении ощутим по-
ворот к народности в её первородном смысле, без
преходящих наслоений и фальши. Потому и приро-
да здесь – тютчевская природа: «в ней есть душа, в
ней есть язык». Добавим: и благодатный, и гневный.
Партия Шаманки (Наталья Хакимова) выявляет
У астафьевских родников
множество поэтических оттенков этого языка,
претворяя своеобразный приговор человеческой
глухоте.
Зал аплодировал стоя, цветам не было конца, по-
здравлениям Виктору Петровичу и театру – тоже.
Возвышенную ноту внесло присутствие на пре-
мьере директора и художественного руководителя
Большого театра России Владимира Васильева и
Екатерины Максимовой – великих и всегда любимых
артистов отечественного балета. Владимир Ва-
сильев высоко оценил постановку. Добрый знак для
нашего оперного театра, с которым продолжает-
ся это плодотворное содружество».
Композитор Владимир Пороцкий, который в на-
стоящее время живёт в Германии, живо откликнулся
на наше письмо: «Большое спасибо за письмо и ещё
большее за Вашу деятельность по увековечению
памяти В. П. Астафьева. Нас связывала многолет-
няя дружба. Романс «Ах, осень, осень!» был написан
по его просьбе, так как ему дороги были эти стихи,
посвящённые его другу П. Дееву. Подробней об этом
можно узнать из недавно вышедшего в печать аль-
манаха «Затесь» (редактор В. Майстренко). Что ка-
сается балета «Царь-рыба» – это целая история.
Для начала я дам Вам ссылку на плейлист на сайте
Youtube. В этом плейлисте представлен балет
целиком, а также есть файл «Авторский монолог
о балете "Царь-рыба"», в котором я рассказываю
историю создания балета. Посылаю Вам редкую
фотографию... Если Вас будут интересовать какие-
либо подробности, обращайтесь ко мне без всякого
стеснения. Желаю всяческих успехов в Вашем благо-
роднейшем труде».
(Историю создания двух романсов Владимира
Пороцкого на стихи Виктора Астафьева опуска-
ем, так как об этом подробно написано в выпу-
сках альманаха «Затесь». – Ред.)
Всё говорит о том, что произведения Астафьева
музыкальны, в них своим, особым звуком наполне-
но каждое слово. Таким образом, можно сделать
вывод, что музыка в произведениях Астафьева и
произведения Астафьева в музыке взаимосвязаны,
они не исключают, а взаимообогащают друг друга,
существуя в единстве. Думаю, что данная тема ис-
следования особенно актуальна сейчас, потому что
и сегодня существует музыка и лжемузыка, которой
намного больше, чем музыки настоящей, этого и бо-
ялся писатель, всем творчеством своим отстаивая
настоящую музыку. По его книгам до сих пор созда-
ются музыкальные произведения, а это значит, что
земля ещё не оглохла от какофонии и люди слышат
его.
Пос. Подтёсово
Енисейский район
Список использованной литературы:
Астафьев В. П. «Затеси». – Красноярск: Красноярское книжное
издательство, 2003.
Астафьев В. П. Полное собрание сочинений, т. 4. – Красноярск: Офсет, 1997.
Альманах «Затесь» № 1. – Красноярск, 2011.
Майстренко В. А. «Затесь на сердце, которую оставил Астафьев». –
Красноярск, 2009.
Сапронов Г. К. Сборник «Созвучие». – Москва – Иркутск: Сапронов, 2004.
«Рождённый Сибирью» / альбом. – Красноярск, 1999.
Меремкулов О. «По прочтении В. П. Астафьева». olegmeremkulov. narod.ru
245
 У астафьевских родников

Ледник Астахова
Валентина ШВЕЦОВА

Знаменитые выходцы из Овсянки

П
ётр Георгиевич Ну, как бы то ни было,
Астахов родил- был отец настоящим
ся 16 июня 1933 мастером-кузнецом.
года в селе Овсянка. В восьми киломе-
Отец – Георгий Аста- трах от Овсянки – На-
хов (уходил на войну гиев луг, их заимка.
в 1941-м Осиповичем, Там срубили из ли-
вернулся в 1945-м Ио- ственниц сруб, при-
сифовичем!) всю жизнь везли и поставили
проработал кузнецом, дом. Этот дом не раз
писать-читать не умел, ремонтировали, но ос-
пил крепко, но детей новная часть сруба  –
(пять сыновей и двух лиственница, потому
дочерей) «в люди вы- он и крепкий. Отец на
вел». Мама – Анна всю округу своим ма-
Семёновна, была гра- стерством славился,
мотной, работала на приезжали к нему из
сплаве леса, почталь- разных селений, вся-
оном, продавцом и, кие кузнечные работы
естественно, вела своё выполнял, какие-ника-
хозяйство (корова, се- кие деньги постоянно
нокос, огород). Снова на родине. Пётр Георгиевич Астахов в Овсянке. водились, вот и нала-
Бабушка (ангел-хра- дился выпивать с дру-
нитель, как называет её Пётр Георгиевич) – На- зьями.
дежда Антоновна Астахова, урождённая Бабичева, Первый ребёнок в семье умер, а в 1925 году ро-
читать-писать не умела, но слыла знахаркой, почти дилась Клава, старшая сестра. В речном училище в
колдуньей, по нынешней терминологии «целитель- Красноярске выучилась на радиста, думала плавать
ницей». Знала она полезные и лечебные травы, кое- по Енисею на катерах. Во время войны это было. Но
что успела передать внукам. Бабушка была един- её и не спрашивали, чего она хочет, отправили в
ственной акушеркой не только в Овсянке, но и на Арктику на Диксон. Там она и работала полярным
все соседние деревни. Лечила не только людей, но радистом. В тридцать третьем году родился у Аста-
и животных. ховых сын Пётр. В это время в России, и в Сибири
Родители рассказывали, что предки Астаховых в том числе, был очередной голодный год. С 1941
появились в Сибири не по своей воле. За какую-то по 1950 год учился он в Овсянской средней школе.
провинность их прадедушку и прабабушку высла- – Мои детские и школьные годы не были розо-
ли в Сибирь да ещё и отлучили от церкви. Такое выми и безоблачными, – вспоминает Пётр Георги-
было наказание – отлучение от церкви. Отлучили, и евич. – Но учителя наши – Антонина Иннокентьев-
стал считаться их брак незаконным, поэтому детей на Вычужанина, Михаил Петрович Морозов, Иван
записывали по фамилии матери – Астаховыми. Но Семёнович Забелин учили нас не столько знани-
потом, когда наказание закончилось, стали писать ям, сколько учили учиться. То есть не только и не
детей по фамилии отца – Коваленко, прадед был столько кормили рыбой, сколько учили ее ловить...
выходец с Украины. Поэтому в одной близкой род- Так закладывались основы характера. Петя ма-
не были и Астаховы, и Коваленко. ленький был, но с другими ребятами постарше
Когда Георгий Осипович Астахов появился в Си- лазил в пещеру, что в скале на противоположном
бири, он уже был кузнецом. Поселился в Овсянке берегу Енисея. Там было много летучих мышей. Ре-
по улице Набережной, 103 (ранее улица Берего- бятишки, радостные, приносили их домой. Никто
вая). Рядом стояла кузница. В деревне мало кто сей- из них в детстве этих мышей не боялся, не было
час знает, как лошадей подковывают. Четыре стол- нынешнего суеверного страха. Окончил паренёк
ба, станок, там – специальное устройство, лошадь школу и прямым ходом за знаниями – в Томский
подвешивают и по очереди ноги подковывают. Это университет.
большое искусство, рискованное. Можно лошадь – И чего я туда поехал, не имея никакой мате-
испортить, если гвоздь не туда пойдёт, в ногу попа- риальной возможности? Семья наша всегда была
дёт, а надо, чтобы только в копыто, да ещё по дуге. бедная, здесь-то школа рядом, и то трудно было

246

нас учить: всех ребятишек одеть надо во что-то, на-
кормить. А я вдруг в университет... Правда, там да-
вали стипендию, но всё равно. На каникулы летние
и зимние добирался домой на крыше вагонов...
В 1950 году Пётр Астахов поступил в Томский
госуниверситет (в то время он назывался инсти-
тут имени В. В. Куйбышева) на радиофизический
факультет деревенским мальчишкой, а в 1955 году
окончил его физиком, специалистом по радио-
электронике. Оставляли его даже в аспирантуре,
но Клава, старшая сестра, работала тогда на Диксо-
не, стала звать к себе. И он не устоял.
Семь лет отработал на острове Диксон в радио-
метцентре. Сначала грузчиком, потом техником, за-
тем инженером, начальником смены передающего
радиоцентра, главным инженером обсерватории, а
уж потом – и начальником геофизической станции
«Колба». Кстати, на Крайнем Севере сибирская за-
калка ему пригодилась: в 1956 году на IV Всеаркти-
ческой спартакиаде (Диксон) Пётр Астахов занял
1-е место в беге на 3000 метров с результатом 9.37,8, лярную ночь при минус 70 градусах, – вспоминает
установив новое спортивное достижение Арктики.
В 1962-м он сделал решительный поворот в жиз-
ни: перешёл работать в Арктический и антарктиче-
ский научно-исследовательский институт (ААНИИ),
которому отдал 24 года. И в том же 1962-м отпра-
вился на Южный полюс. Первой в его жизни была
8-я Советская Арктическая экспедиция, где Астахов
был начальником геофизического отряда. В 1963
году в письме из Антарктиды в Овсянку своей лю-
бимой учительнице Антонине Иннокентьевне Вы-
чужаниной он, как всегда шутливо, пишет: «Мечтал
стать лётчиком или геологом, сделать что-то
выдающееся, а получился из меня геофизик. Сейчас
находимся в Мирном, ведём научные наблюдения за
северным сиянием, магнитным полем Земли, зем-
ными электрическими токами, сейсмическими яв-
лениями, состоянием ионосферы, галактическими
радиошумами, прохождением радиоволн наземных
станций и, когда это возможно, сигналов спут-
ников. Кроме этого ведём наблюдения за погодой
Набивка кошелей. Пётр. Овсянка. 1955 г. и уважением».
У астафьевских родников
(температура, давление, влажность, ветер, снег,
лёд)».
В очередном письме Антонине Иннокентьевне в
октябре 1965-го Пётр Георгиевич сообщает, что за-
нимается в группе английского языка с далеко иду-
щими целями: включён в «резерв экспертов ООН»
– так называют специалистов, которых направляют
для работы в развивающиеся страны. Курс изуче-
ния языка рассчитан на два года; после этого могут
предложить «съездить помочь соседям».
Так оно и получилось. В 1966 году Астахов рабо-
тал в Афганистане по проекту Всемирной метео-
организации ООН «Радиометеокоммуникации».
В 1967 году была 12-я Советская Антарктическая
экспедиция. Астахов – «обменный учёный» в Аме-
риканской Антарктической экспедиции. Зимовали
на станции Амундсен – Скотт на Южном полюсе. И
снова пригодилась сибирская закалка.
– Надо было отремонтировать очень ценную для
науки антенну на мачте высотой 27 метров в по-
Петр Георгиевич. – Американский инженер замёрз
на половине мачты, спустился. Я проработал три
часа, всё сделал, не замёрз...
Американцы честно доложили об этом эпизоде
адмиралу эскадры-экспедиции, своей Академии
наук, Антарктической комиссии Конгресса, сво-
ему Географическому обществу (ведь перерыв в
наблюдениях за ионосферой, космосом без аста-
ховского ремонта мог прерваться не на сутки, а на
восемь месяцев). Американское правительство по
достоинству оценило работу Петра Георгиевича –
на карте Антарктиды «маленькую льдинку» назвали
«ледник Астахова».
В книге «Русские и советские географические
названия на картах Антарктики», изданной в Ле-
нинграде в 1976 году, в разделе «Географические
названия, присвоенные иностранцами в честь вы-
дающихся представителей русского и советского
народа» имеется информация:
Астахова, ледник (Astakhov glacier). 70о 45' ю. ш.,
163о 21' в. д.
На северном побере-
жье Земли Виктория.
Назван американцами
в честь советского гео-
физика Петра Георги-
евича Астахова (род. в
1933 г.), работавшего в
1967 г. в качестве пред-
ставителя САЭ на аме-
риканской станции
Амундсен – Скотт.
Эту бесценную
книжку Пётр Георгие-
вич выслал в подарок
любимой учительни-
це с надписью: «Моей
Первой Учительнице
Антонине Иннокен-
тьевне Вычужаниной
от ученика с любовью
247
 У астафьевских родников
Пётр, Коля, Люба, Толя, мама – Анна Семеновна,
бабушка Надя. 1951г.
Пётр Георгиевич как бы отчитался перед нею о
пройденном пути, ещё раз сказал, что не напрасно
она вкладывала свою душу и сердце в своих уче-
ников, отдавая им знания и опыт, много сил и здо-
ровья.
В декабре 1967 года в очередной раз получила
Антонина Иннокентьевна «тёплый привет с ледя-
ного дна нашего многострадального глобуса!» и
сообщение: «Зимую на американской станции "Юж-
ный полюс" в качестве обменного ученого». В апре-
ле 1971 года Пётр Георгиевич Астахов побывал в
родной Овсянке, где у него состоялись интересные
встречи с земляками.
1972 год – снова полюс: станция «Восток», где
П. Г. Астахов был начальником станции. В 1978–1979
годы работал в Пакистане по линии международ-
ного обмена. Вели радиолокационное наблюдение
в целях предупреждения наводнений (от ливневых
дождей).
– В Пакистан, Афганистан и на Южный полюс по-
падал совершенно случайно, – говорит Астахов. –
Во всех случаях был дублёром...
В 1982 году он четвёртый раз в Антарктиде в
качестве начальника станции «Восток» 27-й Совет-
ской Арктической экспедиции. Тогда 12 апреля и
случился пожар по вине сварщиков-буровиков из
Горного института.
– Но моей вины, даже административной, не
было, так как группа буровиков была «независи-
мой», – говорит Пётр Георгиевич.
В 1986–1990 гг. дорабатывал в Арктике на стан-
ции «Югорский шар». На последнем партийно-
хозяйственном активе выступил с требованием
обеспечить станцию дозиметрами, так как специ-
248
На бонах-саликах Люба, Толя, Коля. 1951 г.
алисты станции постоянно работают с приборами,
а совсем недалеко находятся атомные подводные
лодки. После этого выступления в зале повисла
полнейшая тишина. Вскоре Астахова поторопи-
лись отправить на «заслуженный отдых». Каких-то
больших регалий он так и не получил.
– Кандидатскую диссертацию «Морфология и
динамика полярной ионосферы над Южным по-
люсом» написал, сдал экзамены, кандидатский ми-
нимум, но представить к защите не успел, так как
опять отвлекся на женщин, экспедиции и другие
соблазны... – самокритично говорит Астахов.
Пётр Георгиевич дважды был женат, у него трое
детей, хлопот с ними хватало, со всеми общается.
В 2000 году трагически погиб сын Виталий. Он был
очень «трудный ребёнок», много огорчений при-
носил и себе, и родителям. Но когда стал самостоя-
тельным, стал помощником, случилась вот эта тра-
гедия. А вскоре ещё и обокрали квартиру.
«Как раз получил я письмо от Виктора Петро-
вича Астафьева. Папку с его письмами наркоманы
унесли вместе с радиоаппаратурой, одеждой и би-
блиотекой. Стыдно и виноват, что не ответил
Виктору Петровичу. Передайте ему моё «Прости,
Виктор Петрович...», – писал он мне в 2000-м в Ов-
сянку, в библиотеку-музей.
Переписка с Астаховым началась у меня в фев-
рале 2000 года. Поводом послужили его письма
Антонине Иннокентьевне Вычужаниной, которые
она передала в астафьевскую библиотеку-музей
в Овсянке. Письма Петра Георгиевича наполнены
раздумьями и болью воспоминаний.
«Саша Фокин (Александр Алексеевич). Их семья
жила напротив. Бабушка моя говорила, что это

была большая работящая непьющая семья, имели
две коровы и две лошади (сейчас-то я понимаю, что
это прожиточный минимум фермера, крестьяни-
на), но ходили «в опорках». Батраков не было – рас-
кулачили. Семья уничтожена, исчезла. Земля осиро-
тела. Саша Фокин в 8 лет в Игарке (!) один (!) (сын
кулака!) хоронил свою мать. В Овсянке появился
(точно не помню) в 5-м классе. Мы дружили. После
занятий заготавливали в лесу берёзовые дрова для
школы. Так из нашей той зарплаты т. Сталин вы-
чел налог за бездетность! Если прямо из нашей зар-
платы, то юмор на всю деревню. А если оформлены
были не мы с Саней, а взрослые, то вопрос: в Игарку
ребёнка изгнать можно, а позволить работать и
заработать нельзя?»
Аналитический склад ума, беспокойный харак-
тер, боль за Россию – всё это нашло отражение в
письмах Петра Георгиевича. В 2003 году порадовал
отца сын. Максим Петрович Астахов – физик-ледо-
исследователь был включён в состав экспедиции
«Северный полюс – 32». В связи с отсутствием фи-
нансирования с 1991 года были прекращены экспе-
диции на станцию. И вот Ассоциация полярников
России, возглавляемая Артуром Чилингаровым, на-
шла спонсоров, и экспедиция в составе 12 человек
в апреле 2003-го отправилась на Северный полюс.
Через год полярники вернулись домой. Максим
оказался достойным сыном своего отца.
Овсянка – удивительный уголок России, взра-
стивший, напитавший живительными соками детей
своих. Суровая сибирская природа закалила этих
детей, сформировала сильные характеры настоя-
щих мужчин, готовых выдержать любые испытания
– и физические, и моральные. И эти сильные духом
сибиряки прославили Овсянку на весь мир – Вик-
тор Петрович Астафьев и Пётр Георгиевич Астахов.
Виктор Петрович шутливо говорил: «Мы с Петром
Астаховым – два академика на всю Овсянку!» Это
была высокая оценка писателем своего земляка.
Хочется особо сказать об удивительном роде
Астаховых. Кузнец Георгий
Остапович Астахов выковал
крепкие, мужественные ха-
рактеры у своих сыновей.
Славно потрудились все на
благо Отечества. Назову их
поимённо.
Сергей Георгиевич Аста-
хов – бортинженер-инструк-
тор самолётов МиГ, Ил-14,
Ил-18, Ту-154; инструктор
тренажёра Ту-154.
Анатолий Георгиевич
Астахов – командир корабля
самолёта Як-40.
Валентин Георгиевич
Астахов – капитан Енисей-
ского пароходства, теплоход
«БратскГЭС», дизель-элек-
троход «Бородин».
Все они родом из Овсянки,
окончили Овсянскую сред-
нюю школу, которой ныне,
У астафьевских родников
увы, нет. Сыновья продолжают дело отцов. На-
пример, Владимир Сергеевич Астахов – командир
корабля Ил-86. Не забывают братья свою Овсянку,
наведываются. 30 сентября 2001 года на праздник
330-летия родного села собралось всё большое
семейство Астаховых, не было только Петра Геор-
гиевича. Из-за безденежья не смог он приехать из
Санкт-Петербурга. Лишь в июне 2003-го удалось
ему собрать нужную сумму для поездки. Спешил
на встречу с любимой учительницей – Антониной
Иннокентьевной Вычужаниной, на ее 80-летний
юбилей.
Их встреча, встреча с родным селом и односель-
чанами состоялась спустя 30 лет. Привёз тогда Пётр
Георгиевич для своего личного фонда в библиоте-
ку-музей В. П. Астафьева свои личные вещи поляр-
ника, фотографии, документы, книги с автографами.
На книге «История ледовой авиационной разведки
в Арктике и на замерзающих морях России» один
из авторов написал:
«Дорогому Петру Георгиевичу Астахову на до-
брую память. У нас с тобой родственные души:
одинаково любим природу, Арктику и Антарктику.
Одинаковы и увлечения: пчёлы, охота, работа на
земле. С большим удовольствием дарю эту книгу,
которая напомнит тебе о Крайнем Севере и край-
нем Юге нашей планеты. С наилучшими пожелани-
ями. В. И. Шильников. 10.04.2002».
Пётр Георгиевич не сдаётся на милость годам,
полон сил и энергии, живёт по-прежнему в Санкт-
Петербурге, продолжает трудиться и не теряет свя-
зи со своей родной Овсянкой, что, как та «проход-
ная» в песне, вывела его в люди, в большой мир и
благословила на большие дела во славу Отечества.
Дивногорск – Овсянка
При написании статьи использованы документы
из личного фонда П. Г. Астахова библиотеки-музея
В. П. Астафьева в Овсянке.
Фото автора
249
 У астафьевских родников
Уважаемая редакция альманаха «Затесь», посылаю вам рассказ моего земляка – соседа и друга из мо-
его далёкого деревенского детства Сергея Константиновича Суховеева. Жили мы рядом в селе Возне-
сенском Венгеровского района Новосибирской области. Дружили крепко семьями. Наши отцы вместе
воевали на Дальнем Востоке с японцами. А прадеды в одно время были переселены с семьями в Сибирь
с Украины. Их – с Черниговской, а наш – с Полтавской губернии. В их семье было 8 детей, а в нашей, то
есть папиной – 9. Всё такое знакомое, родное, далёкое... Главный герой повествования дядя Костя жи-
вёт в Новосибирске, ему 97 лет, а сын его Сергей живёт в Венгерово.
С поклоном родной сибирской земле –
Людмила Андросова
г. Звенигород

Старик и цапля
Сергей СУХОВЕЕВ

История семьи – история Отечества

Моему отцу Константину Васильевичу спрашивал он меня. А ещё он любил вечерами на-
Суховееву и его поколению посвящается блюдать, как уже второе лето над нашей оградой
низко пролетала цапля. Утром она летела на уро-
1 чище в Таи, а вечером, как по расписанию, изогнув

О
тцу не спалось. Он долго ворочался с боку
на бок, но сон не шёл. После перенесённой
операции он после обеда ложился отдыхать,
но на этот раз уснуть не мог. Какое-то тревожное
предчувствие охватило его. Он оделся и вышел в
ограду. Светило ласковое августовское солнце. Я
возился в гараже с машиной. Старик сел на удоб-
ную скамью, застеленную шкурой, и подставил тё-
плым лучам солнца лицо. Он любил сидеть здесь,
любил беседовать со мной и вспоминать свою про-
житую жизнь. Природа наградила его щедрым да-
ром – отличной памятью. Он и сейчас в уме может
сосчитать сумму покупок, помнит друзей детства,
одноклассников; помнит солдат и командиров, с
которыми вместе пришлось воевать, и многих, с
кем пришлось жить и работать.
После смерти мамы отец второе лето проводил
у меня, в селе Венгерово. Ему было спокойно здесь
после городской суеты. Это, можно сказать, была
его вторая родина. По утрам он ходил в магазин за
продуктами, заходил на базар, вглядывался в лица
людей, стараясь найти знакомых, но их уже не было.
На базаре молодой подвыпивший парень спросил
как-то: «Старик, ты кого ищешь?» «Знакомых ищу,
да не нахожу», – ответил отец. Вечером он садил-
ся на скамью, слушал записанные на кассету песни
«Золотого кольца» и предавался воспоминаниям.
Я, сам немолодой уже человек, охотно поддержи-
вал разговоры отца, чему-то возражал, с чем-то со-
глашался. После городского «заточения» ему надо
было высказаться, того требовала его открытая
крестьянская душа.
Но уже ушло его поколение, изменился строй,
народились новые люди, появились другие от-
ношения между ними. Уже нет былой доброты и
открытости, а больше сдержанность и отчуждён-
ность. «Что же люди такие недружные стали?», – всё
шею, медленно пролетала над оградой и садилась
на Овечье озеро, расположенное на окраине села.
«Смотри, сын, как тихо летит, – сказал как-то отец.
– Старая, наверное, устала, да и седая, как я. Она
правильно делает, что ночует на Овечьем озере,
в селе её никто не тронет, поэтому она и летит к
людям». Пригрело солнышко, и мысли отцовские
опять «улетели» в прошлое.
2
Родился он в 1916 году в семье переселенцев.
В 1896 году двадцать восемь семей приехали из
Черниговской губернии на территорию нынеш-
него Венгеровского района. На высоком берегу
реки Тартас им отвели свободные земли, надели-
ли покосами и пашней, и началась у людей новая
жизнь. Назвали село Бровничи, по имени родного
села, оставшегося на Украине. Это было последнее
село, основанное переселенцами в Венгеровском
районе. Первые годы жили в землянках. Люди по-
добрались дружные, трудолюбивые. Они умели де-
лать всё, и немудрено, что село быстро разрослось,
расстроилось. Зимами селяне ходили в тайгу на ле-
созаготовки, а вёснами сплавляли лес по реке. Ос-
новной доход крестьян был от разведения скота. В
первые годы было даже перепроизводство молока,
поэтому перерабатывали его в масло и продавали
в соседнем райцентре Чаны. Большим подспорьем
для крестьян было земледелие – разрабатывали
целину и сеяли зерновые и технические культуры.
В общем, «дорвались» люди до свободной и сытой
жизни. В 1911 году в селе насчитывалось уже 465
жителей. В 1928 году были застроены уже две ули-
цы.
Мой дед, Василий Макарович Суховеев, при-
ехал по переселению уже женатым человеком, со
своей семьей, со своими родителями, братьями и

250

сёстрами. Приехали и родственники по линии его
супруги Евгении Моисеевны. Среди них были хо-
рошие плотники, и Василий Макарович собрал
строительную бригаду. Нанимались они на строи-
тельство школ, церквей, домов... В семье Василия
Макаровича было восемь ребятишек, с ним же
жили и родители. Отец мой был седьмым ребёнком.
Хорошо помнит он своё детство. Помнит, как его,
ещё небольшим мальчишкой, брали в поездку в
Чаны посмотреть железную дорогу. Помнит, какие
весёлые и многолюдные ярмарки проходили в Вен-
герово, они обязательно заканчивались забегами
на лошадях. Помнит, как на своём скакуне завоёвы-
вал первые места.
В годы нэпа в селе народилось много детей. Они
стали подрастать, и их надо было учить. Школы в
селе не было, и ребята, которые постарше, ходи-
ли учиться в соседнее село Усть-Изес. В 1925 году
Василий Макарович на сходе односельчан предло-
жил заготовить лес и общими усилиями построить
свою школу. Большинство жителей поддержало эту
идею. Весной пригнали из тайги по реке лес, и ле-
том бригада Василия Макаровича с помощью жите-
лей построила школу. Выписали учителя – Алексея
Николаевича Нечаева. В его семье тоже было во-
семь ребятишек. Две старшие дочери Саша и Маша
помогали отцу вести уроки. Школу отапливали
всем селом, селом же содержали и семью учителя.
Ученики были уже переростками, школа была пере-
полнена.
У отца была неуёмная тяга к новому, к знаниям,
но учиться ему не пришлось, он окончил только
три класса. А дальше началась школа жизни, и учи-
ла она его сурово. Во времена нэпа и после него
жизнь сельчан значительно улучшилась. Перед
коллективизацией половина домов в селе была
покрыта железом. Большинство крестьян жило в
достатке, бедных семей было мало, все жили друж-
но. Но тут в районе, как и по всей стране, начались
попытки организации коллективного труда кре-
стьян – создание коммун. Однако коммуны себя не
оправдали и быстро развалились. Тогда крестья-
нам был предложен другой путь – создание колхо-
зов. Начались политические баталии, повсеместно
шли собрания, митинги. Попытки загнать крестьян
в коммуны и колхозы только раскололи их, развели
по разные стороны. Много было и колеблющихся.
И тогда на всю мощь заработал пропагандистский
аппарат и репрессивные органы. Началась конфи-
скация имущества крепких крестьян и передача
его в колхозы.
Вся беда многочисленной семьи Суховеевых
состояла в том, что к 1930 году она не успела раз-
делиться. В 1928 году построили себе новый дом.
В 1929 году построили дома и отделили старшего
сына Фёдора и дочь Евдокию. Начали строитель-
ство дома сыну Григорию. Уехали в поисках своего
счастья сыны Михаил и Александр. Но ещё четыре
семьи проживали в одном доме, вели общее хозяй-
ство. Василию Макаровичу Суховееву был уж 61
год, но он занимался хозяйством и строительством.
«Зачем нам нужен колхоз, у нас и так создан стро-
ительный колхоз, – думал наивный старик. – Нас
У астафьевских родников
не тронут – работников чужих мы не держим». Но
у них были большие дворы, амбары и другие по-
стройки, много скота. И их «тронули». Имущество
конфисковали...
3
30 января 1930 года из деревни Бровничи вы-
селяли «за болота», на вечное поселение, сразу
восемь семей, в том числе и семью Василия Ма-
каровича и семьи его родных сестёр – Коваленко,
Бабичевых, Власенко. На сборы дали всего полдня.
Срочно стали собирать всё необходимое для пере-
езда – одежду, продукты. Василий Макарович взял
с собой набор плотницкого и шанцевого инстру-
мента. Морозы стояли страшные. Санные обозы со
ссыльными, под конвоем милиции, сначала пошли
на Венгерово, а потом уж в Северный район. По
дороге к ним присоединялись всё новые и новые
обозы со ссыльными из других деревень, районов
и даже других областей. Выселение репрессиро-
ванных за Васюганские болота шло через село
Кыштовка и деревню Горемычка Северного райо-
на. А обозы всё шли и шли, увозя тысячи людей на
вымирание. Всего тогда на север Томской области
было выслано более 15 тысяч крестьянских семей.
Слёзы людей, проклятия, брань и угрозы конво-
иров – всё это навечно осталось в памяти моего
отца – четырнадцатилетнего паренька.
И как забыть? ...Вот шедший по болоту обоз оста-
новился. На впереди идущих санях беременной
женщине пришло время рожать. На санях рассте-
лили попону, женщину прикрыли тулупом. Конво-
иры поторапливали – скорее, скорее. Женщина
родила, её спасли, а ребёночка живым выбросили
в сугроб. Это была первая жертва раскулачивания,
которую увидел отец своими глазами.
Через несколько дней пути через болото обозы
остановились на высоком берегу реки Чузик Том-
ской области. Ближайшим населённым пунктом
была деревенька Шерстобитово. Здесь в лесу уже
были высажены тысячи ссыльных. Кругом горели
костры, и люди грелись около них. Кто плакал, кто
смеялся, кто плясал, стараясь согреться. Конечно,
это была бравада. Среди ссыльных было много об-
мороженных, и были уже замёрзшие.
Василий Макарович, как старший, пользовался
непререкаемым авторитетом среди родичей. Он
распорядился подыскать место повыше и присту-
пить к строительству землянки. «Долго мы у костров
не продержимся, – сказал он, – а ссылка, видимо,
надолго». На высоком берегу реки разгребли снег
и стали долбить мёрзлую землю. Вот когда приго-
дился его инструмент. Четыре семьи – мужчины,
женщины, старики и дети, день и ночь долбили и
долбили землю. Поджимали морозы. Ссыльных всё
больше и больше умирало от морозов. Это подго-
няло, работали день и ночь, ведь от этого зависела
их жизнь. Когда большая яма была готова, стали ва-
лить близлежащий лес и делать перекрытие – на-
кат из целых брёвен, сверху брёвна засыпали зем-
лёй. Пол застелили хвойным лапником. Надолбили
глины и соорудили подобие печи, которая больше
дымила, чем грела. Окон, конечно, не было, вместо
251
 У астафьевских родников
двери висела конская попона. Но мороз был уже не
так страшен. Из дупляного дерева сделали вытяж-
ную трубу – стало легче дышать. Из жердняка со-
орудили нары. Печь топили круглые сутки. Много
ссыльных погибло в ту страшную зиму, а они спас-
лись. Четыре семьи, объединённые родственными
узами и стремлением выжить, прожили в этой зем-
лянке полтора года.
Обозы, привезшие ссыльных, вернулись назад,
но выброшенным на болото крестьянам на каж-
дую семью разрешили оставить по одной лошади.
Василию Макаровичу в ближайшей деревушке уда-
лось купить соломы и этим прокормить и спасти
лошадь. У большинства ссыльных этой же зимой
лошади пали от голода. На семейном совете реши-
ли подыскать подходящее место для строительства
деревеньки и сельхозработ. Весной смастерили
большую лодку и прошли вверх и вниз по реке, но
подходящих земель не было, а одной охотой такой
коллектив не прокормишь. Тогда Василий Макаро-
вич организовал производство кадушек и других
столярных изделий. Всё это грузили на лодку, вез-
ли в деревеньки и на заимки, где изделия меняли
на продукты. Примитивным снаряженьем ловили
рыбу. И так выживали.
С наступлением тепла пришло новое испытание
– гнус. Он был везде, и, если человек был слабым,
мог до смерти заесть. Особенно страдали дети. В
это время старший сын Фёдор, оставшийся с се-
мьёй в Бровничах, написал письмо в Москву на
имя правительства: «Мой отец и братья незаконно И дедушка, и бабушка Сергея Суховеева –
репрессированы и высланы в Томскую область. выходцы из семей переселенцев
Батраков семья никогда не имела, а наоборот, се-
мейной бригадой нанимались на строительство и ской области в Бровничи пришла весточка, что се-
заготовку леса...» Это письмо подписали более ста мья будет выходить из ссылки на Горемычку. Костя
жителей деревни. В середине лета в Томск из Мо- на лошадях поехал их встречать. Ждать пришлось
сквы пришло решение о реабилитации и освобож- долго. Уже растаял снег, вскрылось болото, а их всё
дении семьи из ссылки. Такое же письмо пришло и не было. Тогда он нанялся к местным крестьянам в
в Венгерово. Но местные органы власти всячески работники – боронить пашню. Приехавшие с про-
тормозили освобождение. И тогда на семейном со- веркой работники милиции отобрали у парнишки
вете ссыльных было решено – зимой, когда устано- лошадей и отправили их зачем-то в город Куйбы-
вятся морозы, самостоятельно пробиваться домой шев. Оставшиеся за болотом родные и родственни-
через болото. ки смогли вернуться домой только с началом зимы
И только непокорный отцовский брат Григорий 1931–1932 года.
и его дядька Трифон Коваленко решили идти не-
медленно, не дожидаясь зимы. Продукты были на 4
исходе, и до зимы они могли не дожить. Прово- Несмотря на трудности и испытания, все члены
ды были недолгими. С собой Григорий взял самое семьи снова собрались в своём родном доме, но,
дорогое, что у него было – четырёхлетнего сына хотя они были реабилитированы, их скот был кон-
Петю. Остальных двоих детей оставил с женой, фискован, дворы, амбары и мастерская были разо-
с расчётом: если они пропадут, эти выживут. На браны и увезены. Вещей, одежды и продуктов в
следующее утро Трифон и Григорий, посадивший доме не было. Надо было всё начинать сначала. У
на плечи сына, ступили на зыбкую тропу непрохо- бабушки «на чёрный день» были припрятаны золо-
димого Васюганского болота. Не менее страшным, тые монетки царской чеканки, полученные Васили-
чем болото, были чёрные тучи гнуса. Они прошли ем Макаровичем за строительство Усть-Изесской
непроходимую зыбь. Они вынесли все трудности и церкви (при царском правительстве за строитель-
сохранили Петю. К концу четвертого дня вышли к ство церквей платили золотыми монетами). Бабуш-
людскому жилищу. Но на всю жизнь остался у них ка дала часть монет сыновьям Григорию и Степану
вопрос: за что? на обзаведение. Братья купили себе одежду, посу-
Отца моего – тогда ещё подростка Костю из-за ду и инструмент. И тут же нагрянули с обыском два
болота вывел, спасая, Митрофан Невтис, и стал он милиционера, хотя ордера на обыск у них не было.
жить опять в Бровничах, в семье своей старшей Василий Макарович в это время находился на за-
сестры Евдокии. Ранней весной 1931 года из Том- готовке дров, дома были только бабушка и внуки.

252

Под нажимом милиции бабушка призналась, что
остались золотые монеты. Она знала, что лучше не
спорить, вынесла кошелёк и, сказав милиционеру:
«Подставляй ладони, кошелёк не отдам», – высыпа-
ла в ладони милиционера последние сбережения.
Милиционер, увидев золото, замешкался, а бегав-
шая по кухне внучка со словами: «Никому так нико-
му», – ударила милиционера снизу по руке. Монеты
со звоном покатились по полу. Оба милиционера
бросились их собирать. А собрав, ушли, пообещав,
что ещё «доберутся до них».
А коллективизация продолжалась, как говорит-
ся, «дожимали» последних. Недалеко от Костиного
дома жил бедный крестьянин Ефрем Лакин, у кото-
рого было девять ребятишек и больная жена. Дома
хоть шаром покати, но каждую осень на уборку
урожая нанимал Ефрем работника, так как сам не
успевал убирать хлеб. И объявили Ефрема кулаком-
эксплуататором, и сослали его в ссылку, где он и
погиб. Жена его вскоре умерла, а детей развезли
по детским домам. Весной 1931 года крепкому кре-
стьянину Константину Бабичеву, имевшему масло-
бойку, на которой кроме членов его семьи рабо-
тали постоянно два работника, предложили отдать
маслобойку в колхоз, он отказался. Тогда было при-
нято решение: Бабичева и его семью арестовать
и выслать на вечное поселение, а всё имущество
передать в колхоз.
Утром следующего дня, когда милиция, колхоз-
ные активисты и просто деревенские зеваки приш-
ли в дом Бабичевых, они никого там не обнаружили.
Из дома ничего не было взято, но жильцов не было.
Были посланы по дорогам гонцы, прочесали при-
легающие леса и болота, но они как в воду канули.
Через пять лет родственники получили с Колымы
весточку: живы Константин и все члены его семьи.
В ту тревожную ночь Бабичев не стал дожидаться
прихода непрошеных гостей, взял небольшой за-
пас продуктов, посадил всю семью на проходящие
по реке плоты и уплыл от села родного. Плыли но-
чами, днём отсиживались в прибрежных кустах, а
когда отплыли подальше от Венгерова, пешком до-
брались до железной дороги и уехали на Колыму,
где и затерялись среди тысяч беженцев и ссыльных.
Шло время. Колхозы начали укрепляться, и для
них нужны были подготовленные кадры. В Венге-
рово была открыта ШКМ (школа крестьянской мо-
лодёжи), где готовили ветеринаров, агрономов и
счетоводов. Отцу удалось поступить в класс счето-
водов. Всё было для паренька новое и интересное
– большое село, преподаватели, много молодёжи.
Но недолго пришлось учиться. Через три недели
приехала комиссия НКВД, проверила списки уча-
щихся, и его отчислили из школы как сына кулака
и врага народа. Крепко приклеилось это незаслу-
женное клеймо к членам их семьи, и не раз ещё они
будут страдать от этого. Два дня, пока шёл Костя из
Венгерова домой, слёзы сами катились из глаз. И,
как прежде, мучил вопрос: за что?
Через два года, в 1934-м, устроился он работать
в магазин в родной деревне. Дела у него пошли хо-
рошо. Он отлично считал, составлял отчёты. Умел
общаться с покупателями. Через год его перевели
У астафьевских родников
продавцом в село Урез, а ещё через год старшим
продавцом в село Первая Петропавловка. Жизнь
стала налаживаться. Он регулярно получал зар-
плату, купил новую одежду, велосипед, ружьё. Но...
будто какое-то проклятие висело над их семьёй.
С обвинениями во вредительстве арестовали его
братьев – Михаила, Александра и Степана. Летним
днём 1935 года они поехали на озеро на рыбалку.
Рядом с озером был колхозный покос, и в ту зло-
получную ночь кто-то украл из колхозных косилок
режущие ножи. Разбираться не стали, арестовали
всех троих с формулировкой: «вредительство про-
тив социалистического колхозного имущества».
Через месяц их выпустили, – сами колхозники
нашли ворованные ножи у молодого колхозного
активиста (!). Но пятно на семье осталось – «сиде-
ли». Отца, как сына кулака и врага народа, не взя-
ли в армию. Осенью 1937 года были арестованы
и посажены в концлагеря его братья Григорий и
Степан. Волна арестов проходила организованно и
с большим размахом. Сначала людей по деревням
собирали в школах, конторах, а потом подъезжа-
ли машины и увозили их в райцентр, в Венгерово.
Долго бежал за машиной и махал отцу любимый
сын Григория Петя, которого он вынес на плечах
из-за болот. Увидятся они только через 17 лет.
В Венгерово привезли арестованных из Кыштов-
ского района, и большая колонна людей была от-
правлена пешком в город Куйбышев. Никто ничего
не объяснял. На все вопросы был один ответ: «Там
разберутся». «Разборка» затянулась на одиннад-
цать лет. По пути в куйбышевскую тюрьму в колон-
не арестованных Григорий познакомился с моло-
дым мужчиной из Кыштовского района. Он работал
в колхозе, и его, как и Григория, арестовали, не
предъявив обвинения. «Григорий, – спросил он, –
как ты думаешь, нас скоро отпустят?» – «А ты торо-
пишься?» «Работы до зимы много, да и ребятишки
маленькие ждут», – ответил кыштовец. «Разберутся
и отпустят», – сказал утешительно Григорий, хотя
что-то ему подсказывало, что быстро их не выпу-
стят.
В куйбышевской тюрьме проводили допросы с
пристрастием. Через два дня по прибытии вызва-
ли Григория. Был конец рабочего дня. В кабинете
с уставшими лицами сидели двое следователей, им
уже надоели эти бесконечные допросы. «У нас есть
письменные показания двух свидетелей из вашей
деревни, которые подтверждают, что ты выступал
против колхозного строя, против покупки обли-
гаций государственного займа, против Сталина»,
– сказал один из следователей. «Нет, – ответил Гри-
горий, – я всё это отрицаю». «Всё равно ты призна-
ешься», – и, вызвав конвоиров, приказали ввести
предыдущего допрашиваемого. Через несколько
минут ввели под руки молодого мужчину, он еле
стоял на ногах. Всё лицо его было в крови и обе-
зображено побоями, правая рука висела плетью.
Григорий узнал в нём попутчика из Кыштовки. «Вот
видишь, он тоже не хотел подписывать показания...
Подписал».
В камере Григорий рассказал о допросе Степа-
ну, и, чтобы не подвергаться побоям и истязаниям,
253
 У астафьевских родников
братья решили подписать предъявленные им обви-
нения. Решением «тройки» они были осуждены на
11 лет каждый. Им милостиво разрешили написать
домой письма и сообщить об этом родным. Так на-
чалась их лагерная жизнь. То было мрачное время:
недоверие, слежка и доносы были обычным явле-
нием. Репрессивная машина по выявлению врагов
народа работала на полную мощь. Тучи сгустились
и над Костей. В петропавловское сельпо пришло
срочное указание из милиции: принять у него мага-
зин и склад, от работы освободить, окончательный
расчёт не выдавать. Это означало, что завтра утром
его арестуют. Подлежали аресту и два его земля-
ка – братья Михаил и Иван Ганюковы.
Когда стемнело, отец пешком отправился в Бров-
ничи, ночью простился с родителями. Ганюковы
уже ждали его. Родителям они сказали, что поедут
на Колыму – там скрывались от незаслуженных го-
нений тысячи людей. Крадучись, не дожидаясь утра,
они втроём направились на станцию Чаны. Мили-
ция не нашла их, и через два дня поезд уже вёз бе-
глецов на восток. Наступала зима, тёплой одежды
и денег у беглецов не было, поэтому они изменили
маршрут и поехали в Приморский край, где климат
был значительно теплей. Там, в глухом посёлке Но-
восысоевка, нанялись на лесозаготовки.
5 ны японцев и изнуряющее напряжение ожидания
Жизнь менялась, как в калейдоскопе. Весной, по-
сле окончания заготовки леса, отец устроился про-
давцом в местный магазин. Работа эта ему была зна-
кома, и дела пошли хорошо. Он навёл в магазине
образцовый порядок. В Приморском крае, куда они
попали, к счастью, меньше занимались политикой и
ценили людей по их делам. Вскоре он был призван
в армию, где завоевал уважение комсостава за вы-
носливость, трудолюбие и дисциплинированность.
Ему было присвоено звание сержанта, и он стал
командиром пулемётного расчёта. И тут же гряну-
ло серьёзное испытание его боевой подготовки –
начались боевые действия у озера Хасан. Многое
стёрлось из памяти, но никогда не забудет отец от-
равленные японцами колодцы, невыносимую жаж-
ду, когда без воды совершали многокилометровые
переходы, и короткие кровопролитные стычки с
японскими солдатами.
Через год новое испытание – боевые действия в
Монголии на реке Халхин-Гол. И опять отцовский
«максим» длинными очередями косил японскую
пехоту. Всем было ясно, что японцы готовятся к
большой войне. Началось невиданное укрепление
восточных границ – строительство дорог, аэро-
дромов, создание сети укрепрайонов. Создавались
стратегические запасы оружия, боеприпасов и
продовольствия. В тайге прокладывали железнодо-
рожные ветки, рядом настилали брёвна и доски, на
которые выгружали из вагонов запасы зерна, муки,
крупы и прочего продовольствия. Всё закрывали
брезентом и выставляли охрану. Копали большие
ямы (как силосные), застилали их соломой и заса-
ливали в них рыбу – кету и горбушу. Не раз во вре-
мя войны солдаты вспоминали эти засолочные ямы.
Вот здесь, на формировании стратегических скла-
254
дов и пригодился отцовский опыт ведения склад-
ского хозяйства.
В конце 1939 года он был демобилизован, но
недолго пришлось наслаждаться мирной жизнью.
Грянула большая война, но не на востоке, а на за-
паде, с Германией. Объявили всеобщую мобилиза-
цию, и снова отец надел военную гимнастёрку. По-
рой одно слово, одна фраза может изменить судьбу
и жизнь человека. На мобилизационном пункте
председатель комиссии, боевой генерал спросил
Константина Суховеева: «Не боишься идти вое-
вать?» «Не впервой, уже воевал на Хасане и на Хал-
хин-голе», – последовал ответ. «Выйти из строя»,
– скомандовал генерал. Все, кто имел боевой опыт,
были оставлены для прохождения службы на вос-
точной границе. Неизвестно как бы сложилась
жизнь, если бы попал он на западный фронт.
Служил отец в отдельном артиллерийско-пуле-
мётном батальоне.
Службу несли в мощнейших железобетонных
долговременных огневых точках укрепрайона на
реке Иман. Каждое сооружение имело орудия трёх
калибров, зенитные установки, пулемётные гнёзда,
убежища, запасы воды и продовольствия. Эти укре-
пления предназначены для круговой обороны. До-
лина реки была наиболее удобна для наступления
японских войск. Постоянные провокации со сторо-
атаки продолжались четыре года. Укрепрайон на-
ходился в трёхстах метрах от границы. Работали
днями и ночами, укрепляли оборонительные со-
оружения. Питание было очень скудное – вымочен-
ная солёная рыба из засолочных ям.
В 1944 году отец вступил в партию, и ему было
присвоено звание старший сержант. Закончилась
война с Германией, и на восток страны потяну-
лись эшелоны с войсками и техникой. Все знали
– будет война с Японией. До начала боевых дей-
ствий оставались считаные дни, и солдаты-старо-
жилы знакомили прибывших с планом местности.
Маньчжурская операция началась в 1 час ночи
(по хабаровскому времени) 9 августа 1945 года.
В Приморье шёл ливневый дождь. Но ещё накану-
не в 9 вечера, в кромешной тьме, под проливным
дождём солдаты укрепрайона, среди которых был
и мой отец, переправились через реку, уничтожи-
ли японскую погранзаставу и подали своим частям
сигнал к форсированию реки Иман.
Наступление наших войск было стремительное.
Очень хорошо было налажено взаимодействие
с авиацией и артиллерией, но решающее слово
оставалось за пехотой, и пулемёт старшего сержан-
та Суховеева не умолкал. Отцу везло – в одном из
боёв тяжёлый осколок ударил в каску, но не про-
бил, а только сделал вмятину. Его сильно оглушило,
но на другой день он опять был в строю. Особенно
запомнился бой за небольшой городок, который
японцы превратили в неприступную крепость, а
всех местных жителей убили. Когда к городу подо-
шла наша пехота, японцы открыли плотный огонь.
Идти в лобовую атаку означало идти на верную
смерть. Наши отцы-командиры уже научились бе-
речь солдатские жизни, срочно был дан приказ

отойти на один километр. Ни разу больше отцу не
приходилось видеть такой работы нашей авиации.
Самолёты шли волна за волной, расчищая путь
пехоте. Не помогли японцам ни многометровые
бетонные укрепления, ни слои противобомбовой
резины на них, ни подземные убежища.
К вечеру авианалёт закончился, и отец в составе
разведгруппы из десяти человек пошёл в крепость
на разведку. Им уже никто не оказывал сопротивле-
ния, и разведчики привели в часть большую груп-
пу пленных. Нельзя сказать, что война с японцами
была лёгкой прогулкой. Были потери и с нашей сто-
роны, иногда значительные. В бою за безымянную
сопку наш батальон окружил японскую часть. Япон-
цы по подземным ходам подтянули подкрепление
и пошли в атаку, но батальон стоял стойко, и лобо-
вые атаки японцам ничего не дали. Перегруппиро-
вавшись, противник ударил во фланг нашему бата-
льону, его прикрывал пулемётный расчёт, которым
командовал мой отец. Подпустив поближе плотный
строй противника, он дал длинную очередь во всю
пулемётную ленту, быстро перезарядил пулемёт и
послал ещё ленту вдогонку. Несколько раз пыта-
лись пробиться японцы на их фланге, но безуспеш-
но. Поняв, что к своим не пробиться, японцы сда-
лись, но и наших солдат остались единицы.
Один месяц официально длилась война с Япони-
ей, но оставались небольшие гарнизоны японских
смертников, которые не признавали капитуляции
и не сдавались в плен. Бои с ними шли на уничто-
жение. С этими смертниками Константину Сухове-
еву, как опытному солдату, и пришлось сражаться.
В одном из таких боёв 26 сентября 1945 года раз-
рывная пуля японского снайпера попала ему в ле-
вое плечо. Так закончились для
него боевые действия. Ранение
было тяжёлым, но через месяц он
продолжил службу. К концу года
из-за открывшейся раны опять
попал в госпиталь, а зимой 1946
года в сопровождении медицин-
ской сестры был отправлен к
родителям в деревню Бровничи.
Так спустя девять лет отец сно-
ва оказался на родине. Не забыл
он долгий путь домой, много-
численные воинские эшелоны с
демобилизованными солдатами.
Какая была радость – война окон-
чилась, и солдаты возвращались
домой. На каждой станции воен-
ные эшелоны встречали вдовые
женщины и предлагали одино-
ким солдатам остаться здесь для
создания семьи.
У астафьевских родников
сверстников, односельчан. Многие уехали из села.
Оказалось, что с родным братом Александром они
целый год питались в одной столовой, а с двоюрод-
ным братом Петром Дыбо воевали в одном полку,
но так и не встретились. Братья Григорий и Сте-
пан по-прежнему находились в заключении. Отец
Василий Макарович работал в колхозе и в 76 лет
был награждён медалью «За доблестный труд в Ве-
ликой Отечественной войне». Не раз его трудолю-
бие, смекалка и доброта помогали людям в трудную
минуту. Если выдавалась свободная минута, он сто-
лярничал или рыбачил, благо в те годы было много
рыбы. Себе запасов не делал, а сдавал в колхоз или
раздавал многочисленной родне и соседям. Не раз
котелок рыбы был для них единственной едой в те
тяжёлые годы.
Вскоре отец вылечился, женился и был направ-
лен на работу в Вознесенский сельский совет.
В  селе Вознесенском он прожил самые лучшие
годы своей жизни. Были, конечно, и трудности, но
они преодолевались, жизнь налаживалась. Работал
он в сельском совете, заместителем председателя
сельпо, заготавливал и сплавлял лес, а в последние
годы орудовал в колхозной мастерской. В 1948 году
вышли из заключения братья Григорий и Степан, но
жили они уже своими семьями. Григорий не смог
смириться с перенесёнными унижениями и побоя-
ми, не мог быть долго среди людей и пошёл рабо-
тать промысловиком в тайгу.
Брат Степан поселился со своей семьёй в ма-
ленькой деревне Моряк и работал на ферме. На-
ступила «хрущёвская оттепель». Однажды к нему
на лошади подъехал бригадир и с озабоченным
лицом сказал: «Степан, только что звонили из

6
За эти годы в Бровничах про-
изошли большие изменения.
Умерли дедушка и бабушка. По-
гибли брат Михаил, племянни-
ки Василий и Николай. Много
погибло двоюродных братьев, Отец и сын Суховеевы на родных сибирских просторах

255
 У астафьевских родников
Венгерова, из милиции, сказали, чтобы ты немед-
ленно явился к начальнику. Возьми мою лошадь и
поезжай поскорее». В очередной раз жуткий страх
охватил его. «Что случилось? Зачем?» – вертелось
в голове. Подъехав к дому, Степан как можно спо-
койнее сказал жене, что ему надо съездить в Венге-
рово в милицию. Тут уж все заподозрили неладное,
беспокойство охватило всех.
Приехав в Венгерово, привязал лошадь, зашёл в
здание милиции и доложил о прибытии. Его сразу
же провели в кабинет начальника милиции. На-
чальника на месте не было, и Степана оставили
одного. Он сидел и терялся в догадках, перебирал
всю свою жизнь и не мог найти причину для такого
вызова. Вошёл подполковник и с ним молодой май-
ор, явно не здешний. Степан встал и доложил, что
явился по вызову. «Садитесь», – сказал начальник,
сел за стол и стал рыться в бумагах. Сидящий на-
против майор поглядел на Степана и спросил: «Ты
чего трясёшься, отец, или боишься чего?» «Пуганая
ворона каждого куста боится», – ответил он.
Начальник милиции наконец нашёл нужную бу-
магу и встал. Встал и Степан. «Именем Союза Совет-
ских Социалистических Республик, – стал читать
подполковник, – вы признаны невиновным по всем
статьям обвинения и полностью реабилитированы.
Лично от себя приношу извинения».
Как током ударило Степана это известие, под-
косились ноги, он сел на стул, из глаз потекли слё-
зы. Сразу навалилось всё пережитое – и высылка
за болото, и аресты 1935 года, и лагеря НКВД, и то,
как его, чуть живого, в лагере вытащил из ямы с тру-
пами брат Григорий и выходил. Майор подал Сте-
пану стакан с водой, вывел из кабинета и передал
дежурному. Дежурный милиционер вывел его на
улицу и посадил на подводу. Как в тумане ехал он
домой и всё время повторял одну и ту же фразу: «За
что? Зачем нужны были эти жертвы?»
Шла зима 1959 года. Однажды к отцу на зимнюю
рыбалку приехал брат Григорий. Рыбалка была
успешной, вернулись вечером с хорошим уловом.
Не успели они сесть за стол, как в дверь постучали,
вошёл, прихрамывая, красивый мужчина средних
лет. Это был Минченко – работник горисполкома
города Татарска, заядлый охотник, старый знако-
мый отца. Он заезжал к нему, когда ездил на охоту.
Тут же отец решил познакомить с ним брата. «Васи-
лий», – сказал Минченко, протягивая руку. «Очень
приятно. Григорий. Но мы давно знакомы с вами»,
– ответил брат. «Я что-то не помню, чтобы мы зна-
комились», – возразил гость. «Неужели вы всё за-
были?», – спросил Григорий. – Во время войны вы
были заместителем Сиблага по снабжению, а я бри-
гадиром заключённых. Я вам шил сапоги, но они не
подходили на вашу больную ногу. Вы меня этими
сапогами по лицу и лупили». «Не может быть, я что-
то не припомню», – пробормотал Минченко. «А я
запомнил это на всю жизнь, – сказал Григорий, –
только зла я не держу, ушло уже всё зло, жить надо,
а не злиться». И, с трудом преодолевая возникшую
неловкость, все сели за стол хлебать наваристую
уху.
В 1962 году Григорий со своей второй супру-
256
гой Анисьей Петровой, тоже бывшей ссыльной,
поздней осенью поехал на танкетке за болото на-
брать клюквы. Чем дальше они ехали на север, тем
тяжелее становилось на душе. Путь лежал по зна-
комым местам, по «дороге смерти», как её назы-
вали в 1930 году. Проехали места лагерей первых
партий ссыльных, и всё встало перед глазами, как
будто и не было прожито тридцать лет. Места эти
были очень богаты ягодой, но всё тревожнее и тя-
желее становилось в груди. Пугала даже звенящая
тишина, всё медленнее работали руки, и скоро они
прекратили сбор ягод. У Анисьи началась от плача
истерика, тяжело было и Григорию. Наплакавшись
и немного успокоившись, Анисья сказала: «Гриша,
мне здесь тяжело, давай уедем отсюда. Мне кажет-
ся, что это не ягоды лежат на мху, это кровь по-
гибших выступила из земли». И они переехали на
другое место.
Пока живы были братья, они часто собирались
вместе, но какой бы ни был праздник, религиозный
или светский, всегда заводили разговоры на тему
коллективизации, на проведённое в ссылке вре-
мя, на аресты 1935 и 1937 годов. Вспоминали всех
ссыльных и погибших в лагерях односельчан. На-
столько глубоко засели эти события в души людей.
Со временем они многое узнали: кто писал на них
доносы, кто, используя своё служебное положение,
сводил с ними счёты, кто на этом сделал карьеру.
Но даже в тяжёлые годы и в НКВД находились
люди, которые умели разобраться в ситуации и не
махать «карающим мечом» налево и направо.
На реке Тартас между сёлами Второе Сибирце-
во и Георгиевка когда-то была водяная мельница. В
1942 году возле мельницы была ветхая переправа.
Вот через эту переправу моей маме Клаве Гейдо,
ещё молодой девушке – трактористке Урезского
МТС предстояло на маленьком колёсном тракторе
переправить большой прицепной комбайн. Была
поздняя осень, кругом непролазная грязь. Подъ-
ехав к переправе, Клава вместе с помощницей,
такой же молоденькой девушкой, нарубили палок,
напихали их в колёса комбайна, так как тормозов
на нём не было, и начали спуск с крутого берега.
Но слишком тяжёл был комбайн, чтобы его на скло-
не мог сдержать лёгкий колёсник. Поломав палки,
комбайн боком начал скользить в воду. «Клавка,
прыгай! – кричала бежавшая рядом помощница.
– Утонешь!» Но Клавдия не прыгала, а двигателем
трактора изо всех сил тормозила катившийся в
воду комбайн. Махина комбайна и маленький трак-
тор легли на бок возле самой воды, а она улетела
в реку.
Проезжавшие мимо люди немедленно сообщили
о случившемся в МТС. Приехали механик и дирек-
тор. Крики, ругань, угрозы. Через несколько часов
приехал пожилой работник НКВД. В милицию сооб-
щили, что в разгар уборочных работ враги народа
пытались уничтожить комбайн, а это «тянуло» как
минимум лет на десять. Да, видно, хороший был
человек. Посмотрел на дрожащих и плачущих дев-
чонок, на лежащие возле воды комбайн и трактор,
на поломанные в колёсах палки, померил шага-
ми тормозной путь, сделал внушение директору

и механику МТС и уехал. На другой день пригнали
гусеничные трактора, поставили на колёса ком-
байн и колёсник и общими усилиями переправи-
ли на другой берег. Повезло маме, всё обошлось,
только холодком обдало.
7 разрушать их.
А жизнь шла, жизнь продолжалась. В колхозах от-
менили трудодни, ввели гарантированную оплату
труда, пенсионное обеспечение. Отца теперь уже
звали по отчеству – Константином Васильевичем.
Построил и он новый просторный дом. На глазах
менялся быт крестьян, жизнь улучшалась. Мать ра-
ботала дояркой, председателем сельсовета, брига-
диром по животноводству. Подрастало четверо де-
тей. Удачное расположение села Вознесенского и
грамотное руководство позволяли хозяйству всег-
да быть в лидерах по сельхозпроизводству. Плохое
стало забываться.
Хотя село Вознесенское было многонациональ-
ное (много было ссыльных людей), ушли недове-
рие, подозрительность. Появились дружелюбие,
открытость, воцарилась простота человеческих от-
ношений. Шпильные, Украинцевы, Филипповы, Лы-
ковы, Кузьмины, Беличи, Дыбины – никогда не забу-
дет отец этих добрых людей, их доброе отношение,
их трудолюбие, их стремление прийти на помощь.
Сейчас их нет в живых, их дети разъехались по
стране, но добрая память остаётся в сердце навсег-
да. Социалистические отношения и христианские
ценности, которыми тысячелетие жили предки,
переплелись после всех испытаний и укрепились.
Коренным образом менялся быт сельчан. В рай-
оне велось строительство – школ, клубов, про-
изводственных корпусов и жилых домов. На всех
центральных усадьбах колхозов и совхозов заас-
фальтировали улицы. У людей было естественное
стремление строить больше, получать больше, и
все были рады приходу к власти в стране прави-
теля-реформатора. Чем обернулись его реформы,
познали позже.
Отец по-прежнему работал в колхозе. Дети вы-
росли, все получили высшее образование и уехали
из гнезда родного. Народились внуки. Незаметно
пришла старость. В 70 лет он ушел на пенсию. Мож-
но было жить и радоваться, нянчить внуков, как на
страну пришло новое испытание – к власти приш-
ли младореформаторы с личными интересами и
политическими амбициями. Огромная страна была
поделена на «удельные княжества». Были расфор-
мированы с кровью и болью созданные колхозы. В
районе в два раза сократились посевные площади,
прекратилось строительство, стали закрываться
предприятия. Большой жизненный опыт подсказы-
вал, что нельзя ломать не строя. Но простых людей
никто не спрашивал.
Огромная политическая партия, зашореная и за-
организованная, оказалась неспособной защитить
интересы простых людей. Новая пропагандистская
машина заработала на полную мощь. Люди стали
У астафьевских родников
меняться на глазах, появились новые ценности,
воцарились отчуждённость и недоверие. В райо-
не появились безработные. Обнищавшим семьям
и пенсионерам стали давать социальные подачки.
Нельзя было репрессивными методами загонять
крестьян в колхозы, нельзя было и одним взмахом
Мамы не стало, и в 2004 году отец переехал жить
в Новосибирск к дочери. Здесь отношения людей
оказались ещё сложнее, чем на селе. И хотя он уе-
хал из села, осталась в нём тяга к земле, забота о
ней. Он постоянно звонил на родину в контору ак-
ционерного общества, сыну, знакомым и интересо-
вался, как идёт сев, уборка, есть ли запчасти на ре-
монт, что построено. Сельская жизнь по-прежнему
интересовала его. Он читал районную газету и
делился новостями по телефону со своим старым
другом В. Т. Тимошкевичем.
8
Однажды, вновь и вновь рассуждая о жизни,
отец сказал мне: «В жизни должны происходить
изменения, но не таким путём. Такова диалектика
жизни». «А что такое диалектика?», – спросил я, как
бы желая проверить отца. «Это значит, что в жизни
нет ничего постоянного, всё меняется, и если изме-
нения происходят медленно, естественным путём,
то никакого вреда они людям не приносят, а толь-
ко пользу. Если политики хотят ускорить процесс
и сделать всё быстрее и свои интересы защитить,
то идёт ломка и страдают простые люди. За свою
жизнь я это не раз видел и испытал на себе».
...Солнце зашло за тучу, и отец от своих мыслей о
прошлом вернулся к настоящему. «Что такое случи-
лось, – спросил он меня, по-прежнему работавше-
го в гараже, – времени всего четыре часа, а цапля
летит уже на своё озерко? Никогда она так рано не
возвращалась». Я выглянул из гаража – цапля низко
пролетала над оградой. «Сегодня открытие охоты,
вот, наверное, и распугали птицу на Таях». Спла-
нировав, птица медленно опустилась на озерко.
Через несколько минут над озером прогремел вы-
стрел. «Где это?» – встрепенулся отец. «На Овечьем.
Наверное, цаплю убили», – ответил я.
Звук выстрела ошеломил старика. Как так, разве
это можно? Цапля два года искала защиты у людей,
а её убили. Кто тот человек, который поднял ружьё?
После этого случая он загрустил и каждый вечер
подолгу смотрел на закат с надеждой – а вдруг она
пролетит. Но цапля больше не пролетала. Через
две недели отец уехал в город и в Венгерово боль-
ше не появлялся. Ему шёл тогда девяносто пятый
год.
Прошёл год. Другая цапля появилась в наших
местах и облюбовала новое место, она поселилась
на озерке на улице Луговой, но на Овечьем озере
цапли больше не появлялись.
Село Венгерово
Новосибирская область
257
 У астафьевских родников
Сергей Николаевич Кузичкин – коренной сибиряк, член Союза писателей России,
главный редактор красноярского альманаха «Новый енисейский литератор» и
редкостного для нашего времени детского альманаха «Енисейка». Автор семи книг
прозы, изданных в Москве и Красноярске. Режиссёр-постановщик (иначе не назовёшь)
весёлых красочных массовых литературных праздников с участием авторов, что
печатаются в этих изданиях. Собираются они вместе от мала до велика и являют
не только литературные, но и свои певческие, танцевальные, актёрские таланты.

Воспоминание
Сергей КУЗИЧКИН

о белом журавлике
Прочтите детям

М
не было тогда лет восемь. Хорошо помню:
я окончил первый класс, и родители отпра-
вили меня в деревню, как они выражались,
«к старикам». Старики мои – бабушка и дедушка –
оказались не такими уж древними, а вполне ещё
крепкими людьми. Правда, бабушка была уже на
пенсии, а дедушка работал лесником.
Итак, мне было восемь лет, и то лето я проводил
в деревне.
Поначалу мне нравилось вставать ранним
утром, перед выгоном коров на пастбище, и, вы-
пив молока, бежать кормить кур и гусей, которых
я поначалу побаивался. Мне нравилось гладить по
молоденькой шёрстке тёлочку Звёздочку и играть
с псом по кличке Трезор. Нравилось ходить с де-
душкой в лес, где я впервые в жизни увидел живых
бурундучка и белочку. Нравилось вечером вместе
с бабушкой встречать корову с пастбища, давать
корм поросятам и, уже после вечерней дойки,
когда солнце пряталось за огородами, слушать
бабушкины рассказы о деревне и незаметно за-
сыпать.
Правда, полный восторг от деревенской жизни
я испытывал лишь первую неделю. Мальчишек в
деревне было мало, особой дружбы я ни с кем не
завёл, а потому мало-помалу начал тосковать по
дому, по родителям, по оставшимся во дворе дру-
зьям. Я даже поплакал как-то тихо за сеновалом –
до того мне захотелось домой. Не знаю, чем бы всё
закончилось, наверное, тем, что вызвали бы моих
родителей, и они увезли бы меня в город. Но вот
однажды...
Однажды я проснулся от равномерного посту-
кивания в окно и подумал, что начался дождь, но
на улице было ясно. Стоявший на комоде будиль-
ник показывал без четверти шесть. Бабушка суети-
лась возле стола, готовила завтрак и собиралась
идти доить корову, но стук привлёк и её внимание.
– Игнатий! Глянь, Игнатий! Никак журавель за
окном? А белый какой!
– И хде? – спросил дедушка. Он сидел в кухне на
табуретке и натягивал на ноги сапоги.
– А вона, во дворе у нас. В избу, что ль, просит-
ся? Ишь как в окно стучит.
Дедушка выглянул из-за перегородки и осто-
рожно стал подходить к окну.
– Ну, дела! Белый, что снег! Журавель ведь, точ-
но журавель. А крупный какой! – удивлялся дедуш-
ка, стоя напротив окна в одном сапоге.
– Журавлик? Где журавлик?!
Я соскочил с постели и бросился к окну. Осле-
пительно-белый журавль стоял за нашим окном
во дворе и, как мне показалось, с любопытством
смотрел на нас. Помню, он нисколько не испугал-
ся, когда я выскочил на крыльцо, а потом стал при-
ближаться к нему, протягивая на ладони кусочек
хлеба. Журавлик спокойно взял клювом с моей
ладони хлеб, и я, не удержавшись, погладил его
по мягким белым пёрышкам. Наверное, я ему по-
нравился, потому что он тут же потёрся клювом о
моё плечо, а потом зашагал по двору, не обращая
внимания ни на стоявших на крыльце дедушку с
бабушкой, ни на мирно дремавшего в будке Тре-
зора, ни на непоседливых воробьишек, в такую
рань уже копошившихся возле собачьей будки и
склёвывавших остатки Трезорова ужина.
Прошагав через весь двор, журавлик напра-
вился к огородам. Он легко перемахнул через
изгородь и, приземлившись на другой стороне,
посмотрел на меня, будто приглашая с собой. И я
последовал его примеру. Перебежав огороды, мы
выскочили на скошенные луга.
– Журавлик! Журавлик! Ура, у меня есть журав-
лик!
Встающее над лесом солнце ласково светило в
глаза. Журавлик летел не очень высоко впереди
меня, и я, пытаясь догнать его, бежал босиком по
колкой траве в промокших от росы штанах и ра-
достно кричал...
Журавлик стал моим другом. Он поселился у
нас на чердаке, по соседству с голубями. Я принёс
ему немного сена, и он сам устроил себе подобие
гнезда. Голуби, куры, Трезор и все остальные наши
домашние животные вели себя по отношению к

258

новому жильцу совершенно спокойно. По утрам
журавлик будил меня стуком в окно, потом мы
вместе умывались (он чистил перья), завтракали и
отправлялись через огороды на выкошенные луга.
Там мы играли с ним «в догоняшки».
Догнать журавлика было нелегко – он лов-
ко изворачивался и взлетал, но иногда, высоко
подпрыгнув, мне удавалось легонько задеть его
по лапке, и тогда радости моей не было границ.
Устав, я с разбегу нырял в какой-нибудь стог сена
и неподвижно лежал. Журавлик пристраивал-
ся рядом. Я смотрел на проплывающие по небу
облака и думал о том, что хорошо иметь такого
друга, как журавлик, и мне уже нисколечко не
хотелось домой. Я даже представлял всех своих
друзей здесь, в деревне, на лугах, играющих с жу-
равликом.
И почти всегда я как-то незаметно для себя за-
сыпал.
Мне снился один и тот же сон: мы летим с жу-
равликом высоко-высоко, обгоняя проплываю-
щие облака; облака расступаются, и перед нами
открывается тёмная необъятная даль с множе-
ством маленьких, как звёзды, огоньков, и мы летим
среди этой темноты, и страх и восторг переполня-
ют меня. Мы приближаемся к одному из огоньков,
который становится всё больше и больше и пре-
вращается в зелёный шар. А потом я вижу город
далеко-далеко внизу, внутри шара, и чувствую, что
начинаю падать.
На этом мой сон почти всегда прерывался. Лишь
один раз было его продолжение: я видел людей –
за спиной у них виднелись крылья. Они улыбались
мне, и я тоже улыбался, но вдруг чувствовал, что
со мной нет журавлика, и испуганно кричал. Когда
же я открывал глаза и видел его, спокойно чистя-
щего пёрышки, то думал: «Как хорошо, что это был
лишь только сон!»
Домой мы приходили к вечеру. Бабушка немно-
го отчитывала меня и, покормив, заставляла по-
могать по хозяйству. Журавлик же залетал к себе
на чердак и не показывался оттуда до самого утра.
Так продолжалось с неделю – до того дня, пока не
появился откуда-то человек в зелёном комбине-
зоне. У него была какая-то странная машина без
колёс и, как я определил, без мотора – передви-
галась она без шума. Он подъехал к нам, когда мы
собирались домой.
– Мальчик, это твоя птица? – спросил он меня.
– Моя, – не совсем уверенно ответил я.
– А твой дедушка – лесник?
– Да.
– Всё правильно – внук лесника с белой птицей.
Это то, что я искал, – проговорил он и снова об-
ратился ко мне, говоря сбивчиво:
– Понимаешь, мальчик... Мне очень нужна твоя
птица... Она совсем не то, что ты думаешь... Она
– или, правильнее, он, журавлик, – вовсе не пти-
ца, вернее, для тебя – птица, а на самом деле это
представитель другой планеты, понимаешь? Не
вашей... Он, журавлик этот, и ещё несколько таких,
как он, летели на Землю, но во время полёта у них
что-то там произошло, и он прибыл к нам, вернее,
У астафьевских родников
к вам раньше намеченного срока... На целых три-
ста лет... Где потерялись остальные, я не знаю, а
вот этого я наконец нашёл... Он попал в ваше вре-
мя вместо нашего. Ты понимаешь, о чём я говорю,
мальчик? Впрочем, вряд ли. Извини, я, видимо, не
имею права называть тебя мальчиком. Ведь между
нами солидная разница в возрасте...
Я молчал. Я понял тогда только одно: у меня хо-
тят забрать мою птицу, моего журавлика! И слёзы
покатились из моих глаз.
– Ты ведь отдашь мне птицу, мальчик?
– Нет... Нет! Нет! – закричал я и заплакал...
– Мальчик, у меня нет времени на разговоры с
тобой! Пока я разговариваю с тобой, на половине
планеты нет электроэнергии. Она отключена, по-
тому что я здесь, понимаешь?
Я, обняв журавлика за шею и опустившись на
коленки, плакал.
– Ну, тогда пусть птица сама решает, как ей быть!
Она всё, как я вижу, понимает...
Человек подошёл к машине и включил тумблер
на приборной доске. В воздухе вначале заскреже-
тало, потом засвистело, но вскоре свист стал раз-
лагаться на какие-то странные, похожие на музыку
звуки. Журавлик встрепенулся у меня в руках и по-
шёл – нет, поплыл в их сторону.
– Журавлик! Журавлик! – закричал я и бросился
следом.
Он повернулся.
– Ты уходишь, журавлик?.. Уходишь от меня, да?
Журавлик... – не то говорил, не то шептал я сквозь
слёзы.
Он опустил голову.
– Пойми, мальчик, так надо, – сказал человек
в зелёном комбинезоне. – Он не должен быть
здесь... В это время он ещё не родился...
– Но ты же вернёшься, да? Вернёшься ведь, жу-
равлик? – продолжал плакать я, не обращая вни-
мания на слова «зелёного».
И он, мой милый, мой умный журавлик, глядя в
мои заплаканные глаза, кивнул!
А потом, как тогда, в то утро нашей встречи,
снова потёрся о моё плечо.
– Может, и вернётся, – сказал человек в зелёном
комбинезоне.
Я закрыл лицо руками, чтобы не видеть, как жу-
равлик уедет от меня на машине без колёс.
– Ну, бывай, браток, – так, кажется, говорили в
ваше время? – сказал мне на прощание «зелёный».
Я крепче прижал к глазам ладони.
Когда же через несколько минут я опустил руки,
передо мной никого не было. Только звучала ещё
в ушах прекрасная музыка и кружилось в воздухе
белое журавлиное перо...
Тогда я не придал большого значения ни само-
му перу, ни изображённому на нём рисунку в виде
двух положенных одна на другую вверх дном та-
релок с вытянутыми краями и множеством точек
внутри. Поклявшись никому не показывать перо
до возвращения журавлика, я уехал с дедушкой
на следующий день в город и спрятал пёрышко «в
одно надёжное место».
Прошёл год, затем второй, третий...
259
 У астафьевских родников
В моей жизни появились новые заботы, радости
и огорчения. Увлёкшись то собиранием почтовых
марок, то занятиями в спортивной секции, то ещё
чем-нибудь, я, взрослея, стал постепенно забы-
вать эту историю с белым журавлём. Всё чаще и
чаще она казалась мне далёким сном, и всё реже
и реже любовался я белым журавлиным пером. Но
вот однажды, листая книгу по астрономии, я уви-
дел очень знакомый рисунок, напоминающий две
уложенные вверх дном одна на другую тарелки с
вытянутыми краями и множеством точек внутри.
Эта была схема нашей Галактики!
Я бросился к тайнику. Но... пера там не оказа-
лось. И напрасно я перерыл всё вокруг – оно ис-
чезло, и ни на другой, ни на третий, ни на четвёр-
тый день найти его я не смог.
И теперь, вспоминая эту историю, я часто пыта-
юсь восстановить все подробности моей встречи
с журавликом.
Кем же был мой белый журавлик? Пришельцем
из другого мира? Живым существом или роботом,
ищущим разум во Вселенной? А человек в зелё-
ном комбинезоне – человек из будущего? А его
машина – машина времени?
Я задаю себе эти вопросы и хочу найти на них
ответ, но пока...
А пока в период перелёта журавлей, приезжая
в деревню, я забираюсь на чердак и долго-долго
смотрю в небо. Я жду своего белого журавлика и
верю, что однажды утром, покружив над лугом, он
опустится во двор и, постучав клювом в окно, как
и тогда, снова разбудит меня. И мы опять умчим с
ним по огородам на скошенные луга и, как в далё-
ком детстве, будем играть «в догоняшки».
Я верю.
Я очень хочу верить в это...
г. Красноярск

Детский журнал
в «новом веке»
Какой журнал нужен современному ребёнку? – этот вопрос стал ключевым на форуме «Новый век
детского журнала», прошедшем недавно в Иркутске. Инициатором этой всероссийской встречи вы-
ступила редакция иркутского литературно-художественного журнала «Сибирячок». Форум прово-
дился в этом сибирском городе впервые. К участию в нём были приглашены издатели и редакторы
российских детских средств массовой информации, писатели, члены редакционной коллегии дет-
ских журналов, художники, библиотекари, педагоги, родители и юные читатели. В Иркутск съехались
гости из Москвы, Забайкальского и Красноярского края, Бурятии, из Иркутской области. Они предста-
вили публике современные детские журналы и альманахи: «О Русская земля», «Читайка» и «Путевод-
ная звезда» (Москва), «Сибирячок» (Иркутск), «Золотой ключик» (Улан-Удэ), «Енисейка» (Красноярск)...
Гостями форума были писатели Владимир Крупин (Москва), Николай Ярославцев (Чита), иркутя-
не Анатолий Горбунов, Валерий Хайрюзов, Светлана Волкова и др. Редакторы и писатели встрети-
лись в библиотеках Иркутска и в редакции журнала «Сибирячок» со школьниками из Иркутска и Ан-
гарска, пробующими свои силы в литературном творчестве, провели мастер-классы. В библиотеке
им. Молчанова-Сибирского работали секции «Интерактивные детские издания в России. Диалог в
электронном формате с читателями, педагогами, психологами, журналистами», «Журнал от А до Я.
Направления развития детских печатных изданий, содержание журнала, его оформление». В режи-
ме «свободного микрофона» своё мнение высказывали эксперты, родители, студенты. Все участники
были единодушны в том, что детский журнал «нового века» – это журнал, ориентированный на каче-
ственную литературу, качественные иллюстрации и высокий уровень издания.
– Есть идея, – говорит участник форума, главный редактор красноярского детского журнала «Ени-
сейка» Сергей Николаевич Кузичкин, – следующий форум провести в Красноярске. Ищем единомыш-
ленников для её осуществления...

260

День рождения
Фазиль ИРЗАБЕКОВ
Омара Хайяма
Отрывок из неправдоподобно грустной повести
Всё на свете, и хорошее, и дурное –
даётся человеку не по его заслугам,
а вследствие каких-то ещё неизвестных,
но логических законов,
на которые я даже указать не берусь,
хотя иногда мне кажется, что я
смутно чувствую их.
И. С. Тургенев
«Степной Король Лир»
У астафьевских родников
Д
ом этот принялись возводить, когда двадца-
тый век отсчитал первую дюжину несхожих
смутных лет, и сложили быстро, за год с не-
большим. И хотя разменял он пятый десяток на-
половину, стоял всё так же уверенно, с молчали-
вым достоинством взирая большими окнами трёх
высоченных этажей на неказистые строения, что
лепились кругом, словно испрашивая подаяния у
внезапно разбогатевшего сородича, явно не торо-
пящегося раскошелиться. Да ещё на ржавые, изло-
манные сумасшедшими ветрами деревья, все как
одно согбенные, повёрнутые туда, к югу, к слабо раз-
личимому отсюда тёплому морю... Привычно про-
вожал пустыми глазницами высеченных по фасаду
каменных своих чудищ дребезжащие трамвайные
вагоны, противно лязгающие на стыках рельсов, ца-
рапающие изношенными деревянными туловища-
ми извилистый горб древней бакинской улицы.
Косматые львиные морды привычно стерегут
парадный вход с мозаичным мраморным salve, не-
страшно грозя редкими уцелевшими клыками... обе-
регают хрупкий покой своих жильцов, их незатейли-
вые радости и неподдельные муки. И пусть каждый
занимается в этот час своим привычным делом – не
оставалось теперь почти никого, кто сомневался бы
в том, что это всё-таки случится ...
...Душным июльским вечером Зейнаб вошла-таки
в этот ненавистный отныне дом – прокралась по-
лутёмным парадным и воровато пробежала мимо
самых окон Азизы, словно можно было этим сейчас
хоть что-то исправить. Ничто, впрочем, не укрылось
от внимательных взоров: и то, как она приостанови-
лась, даже попятилась робко, пытаясь повернуть, но
передумала и с чуть преувеличенной решимостью
двинулась дальше, на ходу то и дело поправляя и
без того правильно завязанную косынку, сильно
потряхивая при этом большой дерматиновой чёр-
ной сумкой... Едва ли это быль жест, заслуживающий
хоть какого-то внимания, но и он не остался неза-
меченным.
Да, всё в ней было сегодня необычно: и то, что
приберегла этот дом напоследок, чего раньше не
случалось, и то, что почту начала разносить не в
привычном своём, годами заведённом порядке, а
спешно взобралась на четвёртый, чердачный полу-
этаж, что было непросто для немолодой женщины
в самом конце многотрудного почтальонского дня.
Самым же невероятным было то, что всё это
она проделывала молча, лишь мимолётными, не-
впопад, кивками отвечая на шумные приветствия
261
 У астафьевских родников
высыпающих навстречу хорошо знакомых ей людей.
С плотно сомкнутыми устами проносилась по бес-
конечным лестницам и внутреннему, заморского
итальянского покроя, кольцевому балкону третьего
этажа самая болтливая в округе женщина. Нам не
понять этих мук, эту снедающую чуть не с рождения
и лишь усиливающуюся с годами главную жизнен-
ную страсть, эту пагубу: всегда всё про всех знать и
всем всё обо всех рассказывать.
То привечаемая и желанная, а то прогоняемая с
бранью и клятвенными обещаниями впредь не под-
пускать и близко к порогу глупую сороку – в зависи-
мости от принесённой в клюве информации, – была
она сейчас нема. И недобрым веяло от этого её
молчания. Так живёт, до поры затаившись, зловещее
ожидание беды в стволе оружия, даже незаряжён-
ного, если в него заглянуть...
...Любопытствующая публика заполняла внутрен-
ний балкон, окна нижних этажей тоже не пустовали,
из последних сил тянули шеи за край карниза люди
с чердачной надстройки. Впрочем, заметно было
по лицам, что многим уже известно что-то и им не
терпится поделиться завидной своей осведомлён-
ностью с недоумевающими простаками, которые
живут и живут себе на белом свете, не утруждая
себя вопросом: а что же в нём на самом-то деле
происходит?!
...В нерушимом молчании, вжав птичью головку
в костлявые плечи, почтальон Зейнаб спускалась
всё ниже и ниже, а следом за ней, как тускнеющий
шлейф за низвергнутой королевой, опускалось над
маленьким двором безмолвие, вздымая крошечные
облачка пыли с отбитых ступеней старой лестницы...
...и это напоминало чем-то театр перед самым
262
началом представления, тот волшебный миг, когда
медленно гаснут светильники и смолкают шорохи,
затихает речь и наступает тот непередаваемый тре-
петный миг, когда всё уже потонуло во тьме, а зана-
вес вот-вот упадёт...
В надвинувшемся зловещем затишье неуютно по-
чувствовали себя дети – стайка мальчишек, сбивших-
ся в тесную кучу под чёрной дворовой лестницей.
В этот невыносимо душный липкий час в навечно
пропахшем кошками углу, пиная друг дружку лок-
тями, толкая в грудь, а кто позадиристей – и в лицо
кулаком, затыкая болтунам рты перепачканными ла-
донями, шикая непрестанно, то и дело прикладывая
указательный палец к губам и страшно тараща глаза,
громко сопя и брызгая слюной, сочиняли они какой-
то важный документ. Слог и содержание рождались
буквально в муках. И было это нечто страшное и тор-
жественное: не то клятва, не то приговор.
Заметно выделялся среди них смуглый кучеря-
вый мальчик, пожалуй, самый младший в компании,
с большими, прекрасно опушёнными грустными
глазами на некрасивом худом личике. Некоторые
из взрослых поговаривали о нём с лёгкой опаской,
что, мол, умён и грамотен не по годам, а что растёт
медленно, так это именно потому, что рано и о мно-
гом начал разуметь.
Он сидел сейчас в белых коротких штанишках на
пяти сложенных кирпичах и старательно записывал
что-то в тонкую ученическую тетрадь, которую при-
держивал на подранных коленках. Был серьёзен и
держался с подчёркнутым достоинством, а писал
почему-то химическим карандашом, часто смачивая
его полными, красиво изогнутыми, словно с чужого
лица, перемазанными губами.
Валентина Мстиславовна, одиноко доживающая
в тесной комнатке на втором этаже, этот последний,
тускнеющий осколок некогда знатного рода, на-
рекла эту его особенность «луком амура». Манера
изъясняться несколько вычурно была, похоже, ее
последней, чудом сохранившейся дворянской при-
вилегией. Но это шло ей, хотя и вызывало нередко
плохо скрываемые насмешки, но она, казалось, и не
замечала их вовсе. Более того, шло удивительно,
как фарфоровые, промытые до единой, тонкие мор-
щинки – её умному личику, хранящему следы былой
привлекательности, застиранные кружева – немно-
гим ветшающим туалетам, да поблекшим, в мелкий
цветочек, обоям – подслеповатые дагерротипы её
славных родичей, давным-давно вымерших.
Ребятня охотно оказывала даме разные мелкие
услуги: сбегать за хлебом, вынести мусорное ведро
или поднять уроненную во двор бельевую при-
щепку. Словом, все те пустяки, которых домашние
добивались от них нередко боем. И ведь дело не
только в конфетах или печенье, неизменно возна-
граждавших услужливость, вовсе нет. Дело тут было
в ином: каждому ребёнку страстно хотелось хотя б
один-единственный разочек побывать в её удиви-
тельном, не похожем на многие иные, жилище из
другого, загадочного времени, что однажды так на-
всегда и таинственно оставило нас.
В особенные минуты чрезвычайного располо-
жения духа увядающая аристократка обращалась
 У астафьевских родников
к знакомым мужчинам всех возрастов с капризным грубо расхватали цветные карандаши и жадно при-
полушутливым требованием обращаться к ней ла- нялись за творчество: отпихиваясь пыльными голо-
сково, а именно: свет моих очей. Так и звали её за вами, больно наступая на растопыренные пальцы,
глаза насмешливые туземные соседки. высунув пересохшие языки, размывая кой-где ри-
Девочки обмирали, слушая рассказы счастлив- сунки каплями обильного пота... шумно дыша ши-
чиков. Каждая мечтала подержать в слабеющих от роко раскрытыми ртами – совсем как стая взбешён-
восторга, самим себе не верящих руках изящный ных от жары собак. Всё молча.
лорнет с ажурной рукоятью из слоновой кости. Или И хотя мальчик любил рисовать, он незаметно по-
обмахнуться, раскрыв во всю его фантастическую кинул единомышленников и вынырнул во двор, ко-
ширь, сказочным веером из перьев настоящего торый сразу же показался лучшим местом на земле
страуса, дабы вдохнуть, замирая, от плавного его после затхлого сумрака с его вечной сыростью и ед-
качания, вместе с горестным запахом неумолимого кой неистребимой вонью, толстой доисторической
тлена дряхлеющий аромат полузабытых умирающих чёрной паутиной, покрытой плотным слоем мах-
духов. Можно ещё – если уж совсем повезёт – поли- ровой пыли, с узорчатыми липкими блёстками, что
стать, всякий раз в предвкушении чуда, бархатные оставляют на облупленных, затянутых бархатистой
неподъёмные альбомы с золочёными вензелями, а в плесенью стенах неспешные фиолетовые слизни, да
них – стихи, выведенные старательной рукой безна- ещё гадкими назойливыми насекомыми и ещё чем-то
дёжно влюблённого каллиграфа... Но тщетно! Путь невыразимо мерзким, что доживает, пугая маленьких
сюда был им заказан на веки вечные. «Свет моих детей, в заброшенных подвалах старых домов.
очей» чуралась всех женщин, независимо от воз- Первоначально затея эта целиком и полностью
раста, делая исключение лишь для немногих, но и с принадлежала кучерявому писарю, и ему так хо-
теми общалась неохотно, дозированно (ее словеч- телось вместе с посвящёнными довести её до фи-
ко!), разве только в случае крайней нужды. нала, а потому он оставлял их сейчас неохотно. Но
Бездетная, к мальчику она относилась с деятель- то, что должно было произойти здесь сегодня, – он
ной нежностью, грозилась выковать из него истин- чувствовал это всей своей кожей – волновало его
ного рыцаря, каждый раз плохо сдерживая востор- больше. Ибо речь шла о друге.
ги от лицезрения его лубочных губ и ресниц. И не Тем, кто и вправду считал их друзьями, оста-
только ровесницы из соседней школы для девочек валось лишь недоумевать по поводу такой вну-
и молодые соседки по дому, но даже их мамы и шительной – аж в девять лет! – разницы, которая
старшие сёстры считали необходимым при встрече должна бы изрезать это космическое пространство
подробно расспросить второклашку об учёбе, здо- частой сетью глубоких незаполнимых рвов. Но это-
ровье домашних и прочих глупостях, откровенно го всё не случалось. У каждого из них, конечно же,
любуясь этими его «прелестями». была куча приятелей из числа сверстников, что не-
Дерзить тогда он ещё не умел, был по-восточному постижимым образом никак не мешало их взаимной
вежлив, но смущался безумно, а потому взял при- приязни, которая всё росла.
вычку, беседуя, как можно дольше не смыкать век, Младшие пацаны решили было поначалу, что в
от чего глаза потом чесались и краснели, приходи- основе её лежит вполне конкретный практический
лось часто моргать. Губы же он прикусывал – они
потом кровоточили и покрывались изнутри не за-
живающими долго язвочками. Не помогали даже
угрозы домашних, что от этого может случиться
страшная болезнь – рак.
...Теперь, когда Зейнаб решилась-таки прийти в
этот дом, и с её появлением над обычно шумным дво-
риком нависла недобрая тишина, мальчик первым
высунулся из укрытия. Его охватило волнение. Поду-
малось, что вот оно наконец и наступило... он спешно
уговорил соратников перейти в подвал, подальше,
чтобы уже там, и как можно быстрее, всё наконец и
завершить.
Старательно выведя последнее слово, он обмак-
нул лиловыми губами карандашный огрызок, поста-
вил три восклицательных знака и закрыл кавычки.
Затем бегло, сильно понизив голос, перечёл текст.
После чего в последний раз попытался убедить
мальчиков заменить одно очень нехорошее слово
на просто нехорошее. Наткнувшись на единодуш-
ный отказ, вздохнул и, кажется, смирился. Дело было
за малым: аккуратно переписать вымученное на
большой белый лист. И только потом пририсовать
по углам таинственные символы и грозные знаки.
Спешно расстелили в два слоя старые газеты,
положили на них бумагу, придавили её коленками,

263
 У астафьевских родников
интерес. Чингиз (для своих просто Чина) рос един-
ственным субтильным ребёнком в интеллигентной
семье и, конечно же, нуждался в защитнике. Отчасти
это и было правдой, но лишь отчасти. Кто же, давай-
те вспомним, в этом возрасте не бредит старшим
братом – сильным и отважным. Всеми этими и даже
куда большими качествами как раз и обладал Али, в
этом мальчик был убеждён. Что-то он, несомненно,
дорисовывал, а что-то и наверняка заштриховывал
подсознательно, доведя образ юноши до слёзной
чистоты кристалла. Ну а то, что этот подретуширо-
ванный Алик никоим образом не противоречил
вполне земному реальному парню... ну что ж, неуж-
то мы позабыли очаровательную магию этого воз-
раста.
Так ведь правдой было и то, что Чина ни разу не
воспользовался высоким покровительством, даже
когда его, подло подкараулив в парадном, больно
поколотил этот верзила Лёшка, чтобы он не смел
подкармливать красавца Джульбарса, который от
этого, оказывается, добреет, что будущему погра-
ничному псу не к лицу. Это не могло не вызвать ува-
жение дворовой ребятни.
Что же до того случая, о котором немногие ста-
рожилы улицы помнят до сих пор, то после него
верное сердечко Чины дрогнуло, сдвинулось с при-
вычного своего места и надолго – тогда казалось,
что на всю жизнь, – привязалось к этому рослому
загорелому парню с непрестанно улыбающимися
тёмно-карими глазами.
Случилось это на самом исходе августа, ког-
да старшие ребята из соседних домов решили
наконец-то свести счёты с давними своими против-
никами. «Будем бить этих фраеров на их же улице!»
– так или приблизительно так прозвучала дерзкая
заявка.
Боюсь, сформулировать сейчас изначальный мо-
тив застарелой вражды с молодыми обитателями
дальней бухты Баилово было бы непросто. Он слабо
проступал в очертаниях знакомой формулы, слу-
жившей, впрочем, достаточным основанием для из-
рядной потасовки, а именно: когда-то кто-то из них
264
тронул кого-то из наших, который гулял с какой-то
их девчонкой (за что, собственно, и «тронул»). Но
факт оставался фактом и торчал упрямо и укориз-
ненно: была задета честь улицы.
Драться решили на горе, неподалёку от зоопар-
ка. В условленный час враждующие стороны и со-
шлись здесь, сбившись в две волнующиеся стаи.
Заметно было, что местных пришло чуть меньше,
нежели ожидалось, но держались они спокойнее,
наглее, разговаривали нарочито развязно и громко,
прохаживались с вызывающим видом, часто и шум-
но сплёвывая, упорно стараясь не глядеть в против-
ную сторону. Чина тоже оказался здесь и вертелся в
числе прочей мелюзги добровольным ординарцем
возле старших парней.
Условились заранее, что драка будет честной – на
кулаках – без применения какого-либо оружия, будь
то жёсткая самодельная плётка-татарка, сплетённая
из разноцветных телефонных проводов, велосипед-
ные цепи с приваренными рукоятями или кожаные
армейские ремни.
Впрочем, в отношении последних, доставав-
шихся по наследству от старших братьев и друзей,
отслуживших в армии, уговор, как правило, не вы-
полнялся почти никогда. Их судорожно срывали с
залатанных брюк, уклоняясь от встречных ударов, в
кризисный момент рукопашной, чтобы хоть как-то
уберечься от неминуемого позора. Когда же пре-
восходство явное и уже слышна виктория, все на-
падающие, как один, словно повинуясь чьему-то
неслышному жестокому приказу, намотав крепкую
кожу на грязные, разбитые в кровь кулаки и разма-
хивая натёртыми до умопомрачительного блеска
медными бляхами, с диким улюлюканьем и разбой-
ничьим посвистом, с визгливой грязной руганью
преследовали поверженных, и без того оставляю-
щих поле брани – спешно и бесславно.
...Прошло около четверти часа, как Алик ото-
шёл потолковать один на один с местным предво-
дителем, Робиком, по прозвищу Чёрный. Это был
долговязый жилистый парень с очень смуглым пот-
ным лицом и непомерной шапкой жгучих чёрных

вьющихся волос, почти полностью прикрывающих
мутноватые смолянистые глаза. Одет он был осле-
пительно мрачно: чёрные, сильно расклешённые
перешитые флотские брюки, такой же масти башма-
ки и рубаха, надетая под немыслимую антрацитовую
кожаную куртку, вопреки зною. Довершал портрет
обугленный циферблат больших наручных часов. И
в самом деле, чёрный.
«Долго межуются», – нарочито громко произнёс,
ни к кому конкретно не обращаясь, Чина. Общаясь
с ребятами постарше, он стремился приправлять
собственную речь, как острыми специями, грубо-
ватыми жаргонными словечками. Любой другой
наверняка схлопотал бы за это по загривку, но на
него сейчас не обратили внимания, все были напря-
жены... Долгожданного сигнала к бою всё не было.
Зато Алик развернулся и подчёркнуто неспешным
шагом направился к своим, а подойдя вплотную,
заявил, стараясь держаться как можно небрежнее:
«Вот что, господа, драки не будет». И далее, не да-
вая никому опомниться: «Общей драки не будет...
будет дуэль... всё!» Затем, всё в той же непривычной
манере, театрально шаркнув разношенными санда-
лиями, шутливый полупоклон в сторону Чины: «Вас,
сударь, попрошу быть моим секундантом!»
Ничего не поняв толком, мальчик тем не менее
расплылся в счастливейшей из улыбок; остальные
же зароптали разом, зашумели, требуя разумных
объяснений, не скрывая при этом явного своего не-
удовольствия. Предводитель же заметно не спешил.
Похоже, он наслаждался сейчас произведённым
эффектом: совсем как мистер Шерлок Холмс по-
сле очередного заковыристого сногсшибательного
умозаключения. И только то, что заговорил он как
«Свет моих очей», изъясняясь почему-то на велико-
светский манер, чего за ним не водилось, выдавало
опытному глазу нешуточное волнение. И ведь было
отчего!
Как выяснилось немногим позже, он и вправду
предложил почему-то Чёрному заменить массовое
побоище поединком. Причем уговорить того было
непросто, что тоже вполне объяснимо: мужчины со-
брались подраться, у всех кулаки чешутся, а тут на
тебе – дуэль! Блажь да и только. Но Алику всё-таки
удалось каким-то манером склонить мрачного пол-
ководца к согласию, сыграв, как видно, на его не-
уёмном стремлении к экстравагантности.
Суть же затеи состояла вот в чём: сейчас вся
орава перекочует в зоопарк (за большим волье-
ром с орлами есть лаз в стене, местные проведут).
Кормление животных, судя по времени и заметному
оживлению, доносящемуся из-за высокой каменной
ограды, только началось, и зверьё наверняка не
успело сожрать свою порцию, что и было необхо-
димым условием для поединка. А требовалось по
его условиям всего-то ничего – достать голой рукой
мясо из клетки льва, уведя его, таким образом, из-
под самого носа, чуть не из самой пасти не насытив-
шегося хищника...
Бросили монету, и первым выпало Алику. Чёрный
вздохнул при этом с таким заметным облегчением,
шумно выпустив из лёгких воздух, что некоторые
из его старших ребят зыркнули на атамана укориз-
У астафьевских родников
ненно. Да и сам он сразу как-то обмяк: глаза уже не
таращились угрожающе, жило в них сейчас одно
лишь жестокое детское любопытство – что-то будет
дальше?!
А дальше было вот что. Все сгрудились вокруг
большой клетки, впрочем, вряд ли она казалось та-
ковой косматому её обитателю, который возлежал
сейчас, шумно отфыркиваясь, мотая непомерно
крупной рахитичной головой и судорожно поводя
впалыми боками, крепко держа в передних лапах
крупную, сильно пахнущую мясную кость, которую
грыз неспешно, часто слизывая большим розовым
языком.
Посетителей в будние дни бывает немного, а те,
что прохаживались возле, сами отошли, от греха
подальше, при виде ватаги недобро настроенных
парней.
Следовало, однако, поторопиться: всё ведь могло
случиться, а главное, в любую минуту мог нагрянуть
милицейский патруль, такое случалось, а перспек-
тива принудительного контакта с суровыми мужчи-
нами в синей форме никого, понятно, не радовала.
В наступившей тревожной тишине – слышно
только, как хищник рвёт жёлтыми клыками мясо и
смачно его жуёт, – Алик мягко оттолкнулся и пере-
валил через невысокий барьер, приблизившись к
толстым прутьям клетки почти вплотную. Зверь тот-
час скосил на него один свой внимательный глаз,
продолжая, впрочем, неспешно есть, и только уши
– чуткие, торчком – выдавали в нём злую насторо-
женность.
Очень нужно было хоть как-то, на один-един-
ственный миг оторвать его от этой проклятой кости.
Смельчак инстинктивно обернулся к своим: было
бы славно, если бы ребята как-нибудь вспугнули
льва. Но это противоречило одному из двух главных
условий – только одному. И только руками...
Позади маячил вконец размякший Чёрный. Даже
не видя его, Алик всей спиной ощущал наглый са-
мовлюблённый взгляд, которым тот подталкивал
его сейчас с самодовольной ухмылкой: «Ну чё,
струхнул, керя? А зря, я тя предупреждал». И крупно
пожалел он, наверное, в этот момент об этой своей
затее... следом припомнил, как откровенно вздох-
нул Чёрный после жеребьёвки (у, трус поганый!), и
нешуточная злость подкатила к скулам, прихватив
накрепко присохший к нёбу неживой язык. С те-
лом своим он сейчас совладеть не мог, оно словно
вышло на время из его подчинения. Противно ви-
брировали ладони. Слушалась только голова, на-
полненная лёгким противным звоном, и он снова,
на сей раз неспешно, повернул её в сторону своих.
...Ребята стояли, сбившись в тесную кучу, рази-
нув от волнения рты и впившись в его фигуру вы-
таращенными глазами, в которых только надежда и
страх. И были они в эту минуту немного смешны и
до того похожи, – ну, все до единого, – что парень
невольно улыбнулся. Чина, как и всегда, счёл этот
знак обращённым к нему лично, а потому не за-
медлил просиять в ответ, да ещё подмигнул другу,
подбодрив его своим маленьким, перепачканным
в извёстке, воинственно сжатым кулачком. Алик
тоже подмигнул ему, а заодно и всем своим парням,
265
 У астафьевских родников
глазам его вернулся прежний, такой знакомый всем
озорной блеск.
В следующий миг он стремительно зашёл сбоку и
неожиданно сильно дёрнул льва за кисточку на кон-
чике хвоста, что свешивалась, нервно подрагивая,
из-за прутьев клетки. Огромная кошка вскочила рез-
ко, отбросив кость к самому краю. Всё произошло
так стремительно, что зверь и рявкнуть не успел.
Уязвленный, он стоял сейчас на мягких своих, мо-
гучих лапах и, не мигая, всматривался в лицо этого
самоубийцы, который невольно отшатнулся от тя-
жёлого недоброго взгляда. Зрители разом и как-то
утробно охнули, когда лев вскинулся, но продолжа-
ли стоять всё так же, пригнувшись к барьеру, вце-
пившись в перила побелевшими пальцами, ожидая
развязки.
Хозяин клетки, между тем, пребывал всё в той
же позе, смахивающей на собственное изваяние, и
только едва различимо недовольно урчал. В глазах
его не было уже прежней озлобленности. В их не-
проглядной желтоватой глубине притухли на время
зеленоватые сполохи, а взор всё легчал, утрачивал,
светлея, колючую свою, пугающую тяжесть, пока и
вовсе не стал прозрачным. Сейчас он ясно струил-
ся, не задевая, впрочем, ни этого высокого бледно-
го юношу, стоявшего перед ним, ошеломлённого от
собственного же безрассудства, ни столпившихся
за барьером мальчиков, взмокших от страха и вол-
нения, разинувших глупые рты...
...минуя холмистое, объятое острым, щекочущим
ноздри нечистым звериным духом опостылевшее
пространство с пыльной листвой полуживых дере-
вьев и дохлой затоптанной травой, взор его устре-
мился вниз, к начинающему свежеть вечернему
266
морю, и уже там, легко скользнув по прохладной
солоноватой воде, прочь бегущей от изнурённого
убийственным зноем тёмного песчаного берега, он
мирно отплывал, минуя благополучно маяк на даль-
нем острове, за призрачную линию горизонта ...
...Оправившись от давешней дерзости, Алик
вновь заметно осмелел. В следующий миг он про-
сунул руку между толстыми металлическими пру-
тьями и, нащупав кость, сжал её. Всё так же не отры-
вая пристального, в упор, взгляда от успокоенного,
казалось, хищника, он медленно, очень медленно
потянул руку обратно. Оставалось совсем уже не-
много: поднести её бережно к самому краю и вы-
дернуть сильным рывком.
Тут-то и произошло непредвиденное... В самой
глубине клетки, из овального обгрызенного отвер-
стия в толстой деревянной перегородке раздался
угрожающий рык, и оттуда тотчас высунулась голо-
ва рассерженной львицы. Парень вздрогнул от не-
ожиданности, мгновенно переведя взгляд со льва
на его оскорблённую подругу, но добычи своей
почему-то не выпустил, словно забыл о ней вовсе.
И тогда случилось самое ужасное: изловчившись,
одним точным движением лев накрыл руку парня
своей мощной лапой. Похожим жестом дети ловят
кузнечиков... Вокруг завопили, всех точно прорва-
ло... Львица выпрыгнула из укрытия, Алик же... Алик
молча, закусив посеревшие губы, дёрнул изо всех
сил руку и вырвал её, окровавленную, так и не вы-
пустив то, что было зажато в ней теперь намертво...
Что тут началось!
Кричали что-то бестолковое ребята, разом бро-
сившись к своему вожаку и перетаскивая его через
барьер, кидались на прутья клетки взбешённые
львы, грозя разорвать всех в клочья. Они прыгали,
встав на задние лапы, как гигантские разъярённые
собаки, потрясая всё пространство вокруг диким
оскорблённым рёвом. Ярость их немедленно пере-
далась обитателям соседних клеток, потом её под-
хватили и в дальних... Отовсюду бежали сюда люди,
их оказалось неожиданно много.
А посреди этой паники, оглушённый невообра-
зимым гвалтом, не слыша ничего и виновато улыба-
ясь, правда, одним только бескровным пересохшим
ртом, застыл красивый бледный юноша, цепко сжи-
мая в разодранной до кости, изуродованной руке
странный трофей – большую, сильно пахнущую
мясную кость.
О том, что происходило после, он узнал в душе-
раздирающих подробностях от младшего друга,
который пересказывал ему все перипетии того
злополучного дня. Что до самого героя, то больше
других ему запомнилась женщина, та единственная,
что не потеряла самообладания в жуткой нераз-
берихе, и, пока кто-то бежал наконец на поиски
телефона, решительно, но бережно, дабы не при-
чинить излишней боли, усадила парня на заднее
сиденье своей «Победы», не побоявшись испачкать
кровью светлые парусиновые чехлы, куда следом
влез почему-то Чёрный и прошмыгнул Чина, свято
соврав, что он родной брат пострадавшего... ещё
запомнилось нагромождение склонившихся над
ним потных возбуждённых лиц и бешеная езда по

неровным улочкам, напоминающая частой сменой
окон, стен домов и вывесок магазинов кадры виден-
ного-перевиденного детектива... да ещё, пожалуй,
тот накативший внезапно, так некстати, тяжёлый
приступ тошноты...
Из потока звенящих вокруг фраз слух выхватил и
впечатал в память слово, повторяемое чаще других,
пульсом бьющее в самый висок, а потому пугающее
– столбняк! Неумолимо разрасталась в израненной
руке большая боль...
Когда же в первой попавшейся на пути аптеке
рану стали обрабатывать, он изо всех сил старался
не срываться на крик, резко играя при этом мыш-
цами упругого живота. Всё происходящее казалось
до того неправдоподобным и пугающим, что Чина
вжался в самый дальний угол кабинета, объятого
сейчас испарениями йода и нашатыря, и только
нижняя челюсть его дрожала мелко-мелко.
Исчез, словно испарился, Чёрный, когда вошёл
провизор, огромного роста и обхвата молодой
мужчина, неожиданный обладатель красивого жен-
ского голоса. Стоя со сложенными на самом верху
колыхающегося живота маленькими, ослепительно
чистыми ладошками и заняв, таким образом, чуть не
половину помещения, перекрывая вскрики Алика и
причитания двух девушек, напрочь забывших о при-
лавке, он угрожал, требовал милицию, с какой-то
особенной интонацией выпевая слова «криминал»
и «протокол». Это вконец доконало мальчика, и без
того насмерть перепуганного...
Домой мужчины возвращались всё на той же «По-
беде», расположившись на заднем сиденье. Чина
всю дорогу молчал и только робко отвечал на не-
многие вопросы водителя. Затих и Алик, виновато
уставясь в спину женщины, такой необычной, неве-
домо каким ветром занесённой в этот южный при-
морский город.
А непохожим в ней было всё: и то, что вела ма-
шину (такого здесь не случалось!), и то, что курила
открыто, но не отставив манерно пальцы, как ку-
рят женщины в трофейных кинолентах, но и не так
противно, как Азиза; она курила так, как делают это
немногие из мужчин – глубокими неровными затяж-
ками, как последним воздухом дыша этим дымом и
не умея надышаться. Непостижимо, но это никоим
образом не убавляло её удивительной женствен-
ности. Напротив, приметное наблюдательному
глазу изящество виделось во всём, но проявлялось
отчего-то сдержанно, чуть не робко, словно долго и
вынужденно таилось.
У астафьевских родников
Могло ещё показаться всё подмечающему зорко-
му взору, что эта всё еще молодая женщина непре-
станно занята напряжённым вспоминанием чего-то
очень важного, возможно, себя самой. Желанием
вновь обрести то, чем обладала прежде, но почему-
то утратила, было в ней, похоже, всё: и щемящая
угловатость, надломленность жестов, и фасон лет-
него платья, который наверняка казался ей черес-
чур легкомысленным, и даже сам её голос. Каждую
новую фразу после долгой паузы начинала она с вы-
сокой, чуть резкой ноты, но, словно опомнившись,
меняла её звучание, наполняя теплом и мягким ча-
рующим тембром – как отогревала в горячих ладо-
нях выпавшего из гнезда примороженного птенца...
Эти мысли – непривычные, неожиданные – неужели
они сейчас переполняли голову измученного юно-
ши? Вряд ли.
Это случится потом, много позже, томя неис-
кушённую душу незнакомым прежде волнением,
неизъяснимой тревогой... Сейчас же он, как заво-
рожённый, всё пытался поймать в прыгающем во-
дительском зеркальце её глаза, стараясь запомнить.
Никогда прежде не встречал он таких удивительных
глаз. И дело было вовсе не в том, что были они осо-
бенно хороши. Тут было иное: никогда прежде не
приходилось ему встречать такого взгляда, он и не
подозревал, что человек способен так смотреть.
Глаза её жили, казалось, своей, совершенно
особенной, отделённой ото всего жизнью, но, что
поражало в них больше всего, – это оставшееся
почему-то, странным образом задержавшееся в са-
мой глубине зрачков явственное ощущение муки,
минувшей, быть может, давно. Наверное, так же дол-
го и мучительно болит и ноет уже несуществующая
ампутированная конечность у инвалида.
Бесчисленное количество раз потом, много поз-
же, не умея подавить в себе неослабевающего ин-
тереса, будет он вспоминать эту женщину, пытаясь
воссоздать её мысленно, вспомнить всю... все юно-
шеские видения так и останутся чужими портрета-
ми других неинтересных женщин, незрячих к тому
же, без её глаз.
...Так кто же была она, эта женщина? Как оказалась
она в этом городе? И чем была так терзавшая её, так
надолго поселившаяся во взгляде, эта пожизненная
боль?!
Иллюстрации Анны ПАСЫНКОВОЙ
г. Калининград
267
 У астафьевских родников

Иллюстрируем Астафьева!
К 90-летию выдающегося русского писателя, нашего земляка

Коллективный портрет студийцев Красноярской студии ксилографии (аппликация).

Выпускница творческой мастерской графики Российской академии художеств в Красноярске
Анна Постникова у своей работы.

К
расноярская студии ксилографии и мастерская книжной графики Красноярского государственного
художественного института (руководитель – народный художник России, действительный член Рос-
сийской академии художеств профессор Герман ПАШТОВ), клуб почитателей В. П. Астафьева «Затесь»
при Государственной универсальной библиотеке Красноярского края и редколлегия межрегионального
литературно-художественного альманаха «Затесь» (главный редактор – член Союза журналистов России
Валентина МАЙСТРЕНКО) приглашают художников-графиков принять участие в их совместном проекте
«Иллюстрируем Астафьева!», посвящённом 90-летию со дня рождения писателя. В рамках проекта пред-
полагается:
создание иллюстраций к астафьевским произведениям студентами КГХИ под руководством профес-
сора Г. С. Паштова;
выставка студенческих иллюстраций к 90-летию писателя (отмечается 1 мая 2014 года);
объединённая выставка художников Красноярья «Иллюстрируем Астафьева!», где будут представле-
ны работы членов Красноярской студии ксилографии и студенческие астафьевские иллюстрации, а также
иллюстрации прошлых лет;
издание каталога с иллюстрациями к астафьевским произведениям;
издание альбома с лучшими иллюстрациями красноярских художников к произведениям Астафьева.
выпуск очередного – четвёртого номера альманаха «Затесь» в юбилейном 2014 году с иллюстрация-
ми лучших работ красноярских художников к астафьевским произведениям;
презентацию альманаха «Затесь» в государственной универсальной научной библиотеке Краснояр-
ского края (клуб почитателей В. П. Астафьева «Затесь» совместно с мастерской книжной графики Красно-
ярского художественного института).

268
 У астафьевских родников

Post Scriptum
Фирменный почтовый поезд «Затесь»

Когда-то при жизни писателя довелось мне вести рубрику в краевой газете «Из почты Виктора Аста-
фьева». Письма эти переворачивали душу. К сожалению, лишь крошечная часть этих изумительных
посланий, адресованных Виктору Петровичу, вошла в его прижизненное полное собрание сочинений
в 15 томах. Минуло с тех пор почти два десятилетия, за это время мы лишились писателя, которому
народ мог изливать свою душу, и практически лишились писем: телеграфически краткие эсэмэски вы-
теснили их. И все-таки почтовые ящики еще не исчезли, и бросают в них не только деловую переписку,
и, самое удивительное, хоть и не может быть уже писем «из почты Виктора Астафьева», но в нашем
редакционном «портфеле» есть письма нашего времени об Астафьеве.

Перечитываю Астафьева...
Д орогая редакция! Давно собиралась написать вам, поблагодарить за первый номер альманаха
«Затесь», который я прочитала от первой до последней страницы. Во-первых, мне очень понрави-
лось внешнее оформление: замечательные русские берёзы, обложка зелёная, травяная, сказочная.
Во-вторых, тронуло обращение главного редактора к читателю. И в-третьих, конечно же, тронула с фото-
графии пронзительная улыбка Виктора Петровича Астафьева с его прощальными словами к людям.
Как хорошо, что люди помнят и чтят нашего великого писателя, о чём свидетельствуют опубликованные
в альманахе письма, стихи, песни, воспоминания. Очень хочется, чтобы такой альманах выходил периоди-
чески. И дай вам Бог здоровья и сил выпускать его! Думаю, люди, читающие и почитающие нашего писате-
ля-земляка, будут вам благодарны и признательны.
Лично я очень люблю Виктора Петровича и его произведения, исключительно классические, трогатель-
ные, пронзительные, восхитительные и печальные... Недавно я начала перечитывать его заново, хотя всег-
да читала по мере выхода его книги, следила за публицистикой и всегда гордилась тем, что этот писатель,
чудный, замечательный, – наш земляк.
Какая трагическая судьба у этого человека, это даже трудно представить: сиротство, детдом, голодное
и холодное детство; война, фронт, ранения; потеря двух дочерей, родных и близких; напряжённая писа-
тельская жизнь, исполненная неимоверных трудов; бесконечные болезни и боль, боль о судьбе России, о
её народе. Читаю сейчас эпистолярный дневник 1952–2001 «Нет мне ответа» иркутского издателя Генна-
дия Сапронова и только чуточку соприкасаюсь с любовью и муками этого выдающегося мастера слова, и
как же всё это отзывается во мне сопереживанием и болью. Препятствий было на его пути – не счесть! И
огорчений тоже.
Из письма В. Я. Курбатову 12 июля 1985 года: «В "Новом мире" набрали два моих рассказа, безобиднень-
ких в сравнении с романом, но так их «отредактировали», что я вынужден был просить второй рассказ
снять – одна от него шкурка осталась. Они мне в ответ упрёк: как, мол, так, мы всё согласовали с Вами,
мы хорошие, а хитрые ж все... стали, спасу нет! Звонили без конца, согласовывая обороты, слова, даже
слово «капалуха», и меня умилило: во работают с автором. А от текста осталось – хер, да и тот с со-
ломинку толщиной... Но всё равно к зиме думаю составить сборник на 20 листов».
Перечитывая Астафьева, снова восторгаюсь, задыхаюсь, волнуюсь, плачу, смеюсь и не могу словами
передать, почему я покорена всем, что он пишет? Может, потому, что всё написано про меня? Я, как и он,
прошла в Сибири через голодное детство. Оно у меня выпало на войну. Что мы ели? Лепёшки из розового
клевера; саранки, тоже, как он, копали, варили, парили; ждали, когда появятся побеги на соснах, чтобы
полакомиться; черемшу жарили-парили, она наша спасительница, но долго я не могла смотреть на неё
после этого. А свои первые буквы писали на полях старых газет чернилами, сделанными из сажи. Никогда
не забуду, как, учась уже в городе, в педучилище, я впервые отведала булочку с чашечкой горячего какао.
Мне это показалось роскошной, небесной трапезой. Но за это мне пришлось сдать 250 граммов крови.
Стипендии были маленькие, поэтому зарабатывала я на хлеб тем, что сдавала кровь, за что давали немного
денег и вот эти булочки с какао.
И выросла я в своем Нижнеингашском районе тоже среди тайги. Перечитывая Астафьева, заново оча-
ровываюсь его поистине художественными картинами. Приведу небольшой отрывочек из повести «Пере-
вал»: «Бывают летним вечером самые тихие и торжественные минуты, когда вся природа, разомлев под
солнцем и натрудившись за день, медленно-медленно погружается в сгущающиеся сумерки. Заря почти

269
 У астафьевских родников
отцвела...» И вот тут, на этих словах, вспоминаю вдруг о своём учителе. Кстати, любить и поминать своих
учителей – этому тоже учит Астафьев. Так вот, вспоминаю я, как училась в городе Канске, в педучилище. У
нас был замечательный преподаватель русского языка и литературы Виктор Андреевич Кирюшкин, кото-
рый учил нас подбирать, искать в произведениях наших классиков описания природы, погоды: день-ночь,
лес-степь и т. д. Он заставлял нас находить их, выписывать и заучивать наизусть, а потом мы писали сочи-
нения, изложения, диктанты по этим отрывкам.
Так Виктор Андреевич учил нас понимать красоту и понимать русскую классическую литературу. Пом-
ню, как мы подбирали огромные, очень длинные предложения с описанием украинской степи, кавказской
ночи, сибирской тайги и многое-многое другое. И это осталось на всю жизнь: Толстой, Бунин, Тургенев,
Лермонтов и ещё огромная плеяда наших замечательных русских писателей. И сейчас, на склоне лет, я го-
ворю своему учителю: спасибо, Виктор Андреевич, вы научили нас любить русскую литературу, это такое
счастье! И когда я читаю повести, рассказы, затеси Виктора Петровича Астафьева, я всегда вспоминаю о
своем учителе Викторе Андреевиче Кирюшкине. Будто с ним вместе постигаю всю глубину, очарование
астафьевского слова. И по привычке юных лет выписываю самые интересные описания.
«В яркие ночи, когда по небу хлещет сплошной звездопад, я люблю бывать один в лесу, смотрю, как звёз-
ды вспыхивают, кроят, высвечивают небо и улетают куда-то. Говорят, что многие из них давно погасли,
погасли ещё задолго до того, как мы родились, но свет их всё ещё идёт к нам, всё ещё сияет нам». Это из
повести «Звездопад». Невозможно остаться равнодушным после прочтения её, «Перевала», «Стародуба»,
«Кражи»... Мне довелось большую часть жизни трудиться в детдоме, поэтому о его детдомовских годах
читаю взахлёб. Астафьев пишет так, будто он на протяжении твоей жизни был с тобою рядом. Это удиви-
тельный дар.
В его письме к жене от 22 июня 1979 года чуть-чуть приоткрывается завеса: как это ему удавалось про-
никать в наш внутренний мир: «Однажды я шёл пешком с красноярского базара. Нарочно шёл пешком и
смотрел на лица людей – ты же знаешь эту мою слабость – читать лица, – и сколь много повстречалось
мне хороших лиц, особенно женских... Хорошо одетые, свободные по случаю выходного дня, как прекрасны
были люди, и как не хотелось мне заглядывать им «за спину», угадывать их судьбы, ибо я заранее знал, судь-
бы их хуже их. Ах, если б люди походили на себя в жизненной сути, помнили бы, как они добродушны, хороши
и светлолики...»
Я люблю его произведения, люблю самого Астафьева, молюсь, чтоб Бог дал мне сил, жизни и зрения,
дабы не разлучить с писателем. Это глыба. Это самородок. Это трудяга до кровавого пота. Это Человек и
Писатель с большой буквы. Больной, израненный, измученный трудной жизнью с детства и до старости,
откуда этот человек брал силы, чтобы так высоко творить, говорить, писать, бороться?.. Всю жизнь навали-
вались на него болезни, словно неведомые чёрные силы останавливали перо писателя, чтобы прекратил
писать. Приведу несколько выписок из его писем, когда ему было всего лишь за 30.
26 апреля 1956 г. Чусовой. (Адресат не установлен.) «С ноября до середины февраля я лечился электри-
чеством. Уколами, микстурами и прочей дрянью. Добился очень немногого».
1956 г. Чусовой. (В. А. Черненко.) «Я сейчас, несмотря на болезнь, много и упорно тружусь над романом».
13 октября 1958 г. Чусовой. (Адресат не установлен.) «Но вообще мне стало трудно работать. Лит.
выучка даёт себя знать, да и здоровьишко никудышнее. Безумно болит голова. Работаю лишь утром. А к
вечеру полный дурак и немощный, как Казанова в старости».
С возрастом груз болезней станет ещё жестче, еще тяжче, а писательский труд каторжней. Из письма
жене от 22 июня 1979 г.: «Так никто и никогда не узнает, как, преодолевая свои недуги, я садился за стол и
заставлял себя работать и в кровь разбивал морду ... Я уж много-много раз ловил себя на мысли: «Умереть
бы...» – как избавительной». Но он вставал и снова шёл вперёд, солдат Великой Отечественной, солдат
Великой русской литературы. Переписка астафьевская душу переворачивает. Особенно меня покорили
письма из Курска писателя-фронтовика Евгения Ивановича Носова. Может, потому, что у нас с ним оди-
наковое отношение к Астафьеву, к его творчеству? Письма Евгения Носова из всей обширной переписки
писателя считаю самыми трогательными, искренними, наполненными сердечной любовью и добротой.
Май 1980 года. «Я по-прежнему полон к тебе неувядаемой нежности, и из всех людей, каких помню, ты
остался для меня единственным светом и примером».
1989 год. «Дорогой Виктор! Получил твои светлые, чистые, как облака, книжки «Последнего поклона», а
ещё хорошее, умиротворённое, ровное письмо, похожее на поставленную свечу в тихой часовне. Я страш-
но всему этому обрадовался, весь ослабел, даже обессилел от радости. И только билась мысль: надо от-
ветить поскорее... Сказать тебе спасибо за добрые слова. А ещё сказать, что я неизменно и тихо люблю
тебя...».
Только у читателей – почитателей Астафьева встречаешь в переписке подобные, исполненные любви
письма. Таких читательских писем много. Приведу лишь два отрывочка в качестве примера. Осень 1986 г.
Парфёнов. г. Ковров. «Прочёл Ваш новый сборник «Жизнь прожить»... Откуда в Вас столько силы, добро-
ты, мужества. Столько русского!.. Я не завидую Вашей жизни (о нападках на Вас из-за «Ловли пескарей...» не
обращайте внимания)... но хочу прожить свою так же на пределе сил, отпущенных природой, – честно,
достойно, как Вы».
13 июня 1987 г. Л. М. Стенина. Москва. «Я никогда не входила в переписку ни с «модными» писателями, ни
с актёрами, но уж очень грязное дело было затеяно вокруг Вашего имени... Достаточно прочесть хотя бы

270
 У астафьевских родников
один Ваш рассказ, чтобы понять, что Вы – человек необыкновенно честный, чистый, много переживший,
– незамутнённый, несмотря на всё то, что выпало Вам в жизни испытать. А Ваша «колючесть» – от неж-
ного и уязвимого сердца. Когда-то, по-моему, у Гейне я вычитала такую фразу: «Его сердце было окружено
колючками, чтобы его не глодала скотина». ...Берегите своё здоровье и не обращайте внимания на клопи-
ные укусы Ваших «доброжелателей».
Не знаю, кому как, а мне эта астафьевская эпитафия: «Я пришел в этот мир добрый, родной и любил его
безмерно... Ухожу из мира чужого, злобного, порочного...» кажется кратким выражением тяжкого его жиз-
ненного пути, наполненного болью, страданием, трудом каторжным и просто тяжёлой жизнью человека,
страны, нашей Родины, Земли – планеты всей. Он знал не понаслышке, как содрогают эту планету войны,
как калечат её, как калечат человеческие судьбы.
Передо мною лежит астафьевская пастораль «Пастух и пастушка», и я по привычке ищу отрывок, прон-
зивший меня, и тут же нахожу: «В глазах её стояли слёзы, и оттого всё плыло перед нею, качалось, как море,
и где начиналось небо, где кончалось море – она не различала. Она отыскала могилу...» Астафьев, получив-
ший за свою правду о войне уже не «клопиные укусы», а удары под дых, посмел взяться за непостижимый
разумом труд, за который надеяться на благодарность было бы наивно. Но читающий народ понял его.
«Дух русского солдата водит Вашей рукой, а мужества Вам не занимать», – так откликнулся на роман
«Прокляты и убиты» один читатель-фронтовик.
Мой брат Василий Петрович Трубачёв, тоже 1924 года рождения, как и Виктор Петрович, тоже воевал,
дошёл до Берлина. Когда он вернулся с фронта, мне было 10 лет, вся деревня радовалась, встречая героя
войны, но он никогда ничего не рассказывал о ней. Судьба его сложилась трагично. Выйдя живым из этой
страшной мясорубки, именуемой войной, он погиб молодым. Фашисты его не убили, а бывший зэк убил...
Так вот, когда я читаю произведения Виктора Петровича о войне, я принимаю, почему было так трудно
моему брату что-то рассказать о ней. Астафьев взял на себя эту муку.
В одном из писем он пишет (о Пушкине): «Дар Божий – это награда и казнь». Он с благодарностью при-
нял дарованную свыше награду – писательский дар и с солдатской терпеливостью претерпел муки, ко-
торые сопутствуют всякому, кто даром Божиим честно служит людям... Издавайте и дальше альманах «За-
тесь». Храните астафьевское имя! С благодарностью

Таисья ТРУБАЧЁВА,
заслуженный учитель России,
создатель авторской школы социальной реабилитации для детей-сирот
г. Красноярск

Последние победители
Когда последний фронтовик
Глаза сомкнёт совсем,
Наверно, в этот самый миг
Нам плохо станет всем...
Николай Березовский

В
девятнадцатом веке Россия участвовала в 29 войнах и военных конфликтах, в которых потеряла
853 717 человек. Военные лихолетья объединяли людей, и тогда война с захватчиками становилась
всенародной, общенациональной. Среди всех этих войн и конфликтов особо нужно выделить вой-
ну 1812 года, хотя бы потому, что эта война была поистине народной, Отечественной. В ней Россия по-
теряла 115 тысяч своих сынов. Она стала уроком и примером того, что великую победу может одержать
только поистине великий народ – сплочённый, решительный и самоотверженный. Все эти качества рус-
ского народа ярко проявились в главной битве 1812 года – Бородинском сражении, 200-летний юбилей
которого Россия отметила недавно.
По всей стране прошли торжественные собрания, заседания круглых столов. Были обновлены памят-
ники, памятные знаки на местах сражений и других связанных с войной местах. На Бородинском поле
состоялись реконструкции главного сражения Отечественной войны 1812 года. Были проведены и дру-
гие патриотические акции. Конечно, фактор времени играет важную роль в формировании историче-
ской памяти. Стирается острота восприятия этого события, ведь произошла не одна смена поколений.
Эта война теперь уже воспринимается как историческая веха России, как далёкое прошлое. Но народ
помнит и чтит память о героях той далёкой войны.
А вот как отмечался 100-летний юбилей этого исторического события в августе 1912 года, рассказали
многие архивные документы – свидетельства того времени. Инициатором празднования стал великий
князь Сергей Александрович Романов. Он готовил указы, уложения, манифесты и другие основопола-
гающие документы по празднованию юбилея для царской подписи. Во исполнение этих документов к

271
 У астафьевских родников
юбилею были открыты памятники героям 1812 года в Полоцке, Витебске, Смоленске. Был организован
Комитет по устройству музея 1812 года в Москве и начат сбор средств. Координатором был назначен
генерал Владимир Гаврилович Глазов.
К юбилею начали готовиться заранее. За семь лет до него, с 1905 года, записывались на граммофонные
пластинки произведения, посвящённые Отечественной войне 1812 года, печатались книги, открытки и
мемуары. К торжествам были изготовлены памятные медали четырёх степеней: I – Большая золотая – для
возложения на гробницы Александра I и его полководцев – Кутузова, Багратиона и Барклая-де-Толли;
II – Золотая медаль – для представления государю-императору Николаю II, императрицам и наследнику
престола; III – Светло-бронзовая – для представления остальным членам императорской фамилии; и
IV– Нагрудная светло-бронзовая медаль – для награждения воинских частей, участвовавших в войне,
и всех лиц, состоявших на государственной службе. Все эти медали выпускались под одним грифом: «В
память 100-летия Отечественной войны 1812 года».
Кроме того, были изготовлены «бородинские рубли», напоминавшие изображением известную ме-
даль 1812 года. Помимо этого перед юбилеем и сразу же после него были созданы такие общественные
организации, как «Общество потомков Отечественной войны» со своим уставом, своим журналом. В
этом обществе предусматривались стипендии для неимущих потомков участников Отечественной вой-
ны или же бесплатная учёба в учебных заведениях. Это общество существовало на средства от взносов,
пожертвований, концертов, лотерей и чтений, от изданий документов, статей и др. Сегодняшние наши
«Дети войны» чем-то напоминают то давнее общество. Возникали и другие общественные объединения,
например, «Бородинское общество» (22.03.1913), Общество охраны памятников и многие другие.
Юбилейные торжества проходили три дня. В Москве прошёл парад на Ходынском поле, были отслу-
жены панихиды по воинам в храме Христа Спасителя, на стенах которого были выбиты имена героев
войны, и во всех храмах России. В Историческом музее была организована «Выставка 1812 года» и издан
каталог. Кроме всего прочего, повсеместно служились молебны, устраивались крестные ходы и т. п. Ос-
новные торжества сосредоточились на Бородинском поле, где к тому времени уже были установлены
памятники героям и частям, участвовавшим в той войне. Сюда прибыл сам государь-император Нико-
лай Второй с семьёй и множество представителей царствующего дома Романовых. По России устраива-
лись праздничные обеды для рабочих с раздачей брошюр о войне.
Накануне этого важнейшего для России события, в 1911 году, было разослано по губерниям высо-
чайшее предписание – разыскать современников и участников тех сражений. Из губернаторских кан-
целярий полетели реляции в города и уезды: «Распоряжением губернатора предлагается найти участ-
ников или очевидцев славных событий Отечественной войны, коих предлагается направить в Москву
для участия в праздновании». Было найдено 25 человек – живых участников и свидетелей героических
событий 1812 года. Все они были в возрасте от 108 лет и старше. Например, Иван Машарский (108 лет)
был очевидцем сражения под Клястицами. Самому старшему из них – бывшему фельдфебелю А. И. Вик-
тонюку было уже 122 года! Он не мог ходить. Из этих двадцати пяти только пятеро смогли прибыть на
торжества в Бородино. После объезда войск государь Николай Второй подошёл к победителям. Они
хотели подняться, но он не позволил, а сам поклонился каждому. Это же сделали и великие князья со
свитой.
Вот имена, которые с трудом удалось установить: фельдфебель А. И. Виктонюк, Максим Пяточенков,
Степан Жук, крестьянин Котлов, Иван Машарский. В городе Ялуторовске Тобольской губернии (ныне
Тюменская область) был найден ещё один герой Бородинского сражения – Павел Яковлевич Толсто-
гузов. Ему в 1912 году исполнилось 117 лет. В Тюмень была отправлена телеграмма от ялуторовского
градоначальника: «Сообщаю Вашему превосходительству, что в городе проживает участник событий
1812 года Павел Яковлевич Толстогузов...» Далее сообщалось, что ему 117 лет, «но старик сравнительно
бодрый, хотя и глуховат и плохо видит, но отличается ясной памятью». В архиве сохранилась и эта
депеша, и фотография ветерана вместе с молодой 80-летней женой, запечатлённая присланным фото-
графом. Финал этой истории грустен. Павла Яковлевича стали готовить к поездке на торжества в Мо-
скву, но он не дождался этого часа – умер, то ли от волнения, то ли от старости. Да и как бы 117-летний
ветеран-долгожитель перенёс дальнюю дорогу, хотя к тому времени в Ялуторовск прибыл из Тюмени
первый поезд и заработало уже северное крыло Транссиба.
Сибирская земля породила чудо-богатыря, который 17-летним воином плечом к плечу со всем рус-
ским воинством под предводительством фельдмаршала Михаила Илларионовича Кутузова стоял, по-
ливаемый картечью неприятеля, на Бородинском поле, пережил четырёх императоров и закончил свой
земной путь при последнем российском царе Николае Втором. Возникает одна знаковая историческая
параллель. В 2011 году, когда Россия стала готовиться к 70-летию парада на Красной площади 7 ноября
1941 года, точно так же, как и в приведённой выше истории, стали искать участников этой памятной
акции, проведённой в нескольких десятках километров от линии фронта. И выяснилось, что во всей
Тюменской области лишь в Ялуторовске (!) живёт и здравствует участник этого легендарного парада
Михаил Алексеевич Воробьёв, кавалер двух орденов Красной Звезды. Шагнув от стен Кремля прямо в
пекло войны, он с честью прошёл через великие сражения Второй мировой войны, как и далёкий его
предшественник Павел Яковлевич Толстогузов. Да, у каждого своё Бородино.

272
 У астафьевских родников
2
И кто после этого посмеет усомниться в ратных качествах сибиряков?! Отечественная война 1812 года
с публикацией Манифеста Александра I нашла широкий отклик в сердцах сибиряков. Именно в Отече-
ственной войне 1812 года впервые прославились невиданным мужеством и стойкостью сибирские полки.
Перед войной была сформирована 12-я Сибирская дивизия численностью 17 343 солдата, состоявшая
в основном из рекрутов-сибиряков. Когда началась война, из Сибири было вывезено семь регулярных
полков и две артиллерийские роты, в т. ч. 94-й пехотный Енисейский полк. Всего в составе Русской армии
сибирские пехотные и кавалерийские части насчитывали 27 000 человек.
Именно после Смоленского сражения 4 и 5 августа 1812 года французы заговорили о сибиряках с ува-
жением и страхом. Командовал сибиряками генерал-майор Антон Антонович Скалон (1767–1812 гг.),
француз по крови, сибиряк по рождению, сражавшийся против французов и погибший в неравном бою
за Смоленск. Потомственный генерал родился на Алтае, в Бийске. Его отец Антон Данилович Скалон уча-
ствовал в нескольких военных кампаниях, возглавлял все войска Сибири, имел чин генерал-поручика.
В Бородинском сражении Сибирские полки стяжали неувядаемую славу. Доблестная 24-я пехотная ди-
визия сибиряков, героически оборонявшая Смоленск, практически полностью пала смертью храбрых на
Бородинском поле, защищая батарею генерала Раевского. 24-й дивизией сибиряков командовал генерал-
майор Пётр Гаврилович Лихачёв, кавалер ордена Святого Великомученика и Победоносца Георгия 4-й
степени. В Бородинском сражении, будучи больным (из-за сильных болей в ногах он почти не мог ходить),
он руководил сибиряками, сидя на походном стуле в переднем углу редута под градом пуль, ядер и гра-
нат. Вокруг него беспрестанно падали убитые и раненые, но он мужественно ободрял своих молодцев.
«Смелее, ребята! – говорил он. – Помните, мы дерёмся за Москву!» Во главе солдат с обнажённой шпагой
в критическую минуту он бросился в атаку. Раненый, исколотый штыками и повергнутый на землю при-
кладами, еле живой, он был взят в плен и представлен Наполеону...
Генерал Лаптев лично вёл Ширванский полк 24-й дивизии в атаку на занятую французами батарею, и
три раза сибиряки при барабанном бое пробивали штыками и прикладами себе дорогу сквозь многочис-
ленную французскую конницу. Командир 3-го кавалерийского корпуса генерал-майор Крейц получил в
бою шесть ран, дважды под ним убивали коня. Генерал-майор Понсет, искалеченный в предыдущих боях,
стоял перед своей бригадой на костылях и говорил, что умрёт, но не отойдёт ни на шаг.
Сибирский и Иркутский драгунские полки принимали участие в кавалерийской схватке, развернув-
шейся за ключевую позицию Бородинского поля – Курганную батарею. К вечеру в Сибирском драгунском
полку остались лишь 125 рядовых и три офицера. 95-й Красноярский полк, отбивая атаки Морана и Бру-
сье, потерял 20 офицеров и 712 нижних чинов.
Коренной сибиряк подполковник В. М. Шухов в походах против Наполеона прошёл путь от Москвы до
Парижа. В сражениях с неприятелем он участвовал с июня 1812 года по март 1814 года. Был под Варшавой,
в Силезии, в Богемии, в Саксонии, сражался под городами Дрезден, Лейпциг, Магдебург, Гамбург, брал
Париж. За боевые заслуги перед Отечеством подполковник В. М. Шухов был награждён двумя боевыми
орденами и двумя медалями. Майор Иркутского гусарского полка Александр Григорьевич Меретеев в
военную службу вступил в 1780 году. Принимал участие во всех сражениях во время войны 1812 года под
Смоленском, Дорогобужем, Вязьмой, Гжатском. На Бородинском поле был ранен и за отличие в этом сра-
жении был награждён орденом Св. Анны 4-й степени, участвовал в Заграничных походах 1813–1814 годов.
Будущий первый гражданский губернатор Енисейской губернии (с центром в Красноярске) Александр
Петрович Степанов также участвовал в Отечественной войне 1812 года. Он сформировал из крестьян
под своим командованием конный отряд в 140 сабель и вступил в Калужское ополчение. Участвовал в
боях по взятию Вязьмы и преследовании французов. За отличие в сражениях награждён орденами Св.
Владимира IV степени с бантом и Св. Анны II степени.
В Отечественной войне 1812 года принимал участие Даниил Корнильевич Делие (Ачинский). Его рат-
ный путь прошёл и через Бородинское поле. Бог хранил его: из восьми человек, обслуживающих артил-
лерийское орудие, в живых остались только двое – он, командир орудия, и ещё один солдат. Вместе с
русскими войсками, обращая противника в бегство, дошёл артиллерист Делие до Парижа. Впоследствии
он угодил из царской армии в Сибирь на каторгу, куда пришёл с преступниками в кандалах. Получив сво-
боду после каторги, водворился Даниил в Ачинске, а вскоре переехал в деревню Зерцалы, что под Ачин-
ском. Со временем, став знаменитым праведным старцем Даниилом Ачинским, он был известен далеко за
пределами Приенисейского края, ныне прославлен в сонме сибирских святых.
В списке священников, награждённых медалями за участие в сражениях Отечественной войны, 12 имён.
В их числе тоже есть сибиряки. Священник Бутырского полка о. Василий Галченко, Томского – о. Ники-
фор Дмитровский, Тобольского – о. Фёдор Сперанский, Селенгинского – о. Иоанн Еланский. Военный
священник 19-го егерского полка, сформированного в Омске, о. Василий Васильковский, получивший
в боях ранения и тяжёлую контузию, стал первым из духовных наставников в Русской армии, удостоен-
ным за мужество высшей военной награды России – ордена Св. Великомученика и Победоносца Георгия
IV степени. Защищая родную землю, вместе шли в бой представители всех конфессий, находящихся на
огромной территории России. Священники благословляли воинов, патриотическим словом призывали
смело сражаться с вражьей силой. И вместе с солдатами гибли.

273
 У астафьевских родников
3
Стремительный бег времени не знает ни замедлений, ни остановок. Вот уже и ХХ век со всеми его вели-
кими свершениями и грозными катаклизмами перешёл в разряд минувших, стал ещё одним закончившим-
ся этапом всемирной истории. Неразрывной составной частью вошла в него история нашего Отечества.
В российской истории обе эти войны носят название Отечественной.
Отечественная война 1812 года и Великая Отечественная война 1941–1945 годов имеют ряд сходных
черт. Отечественная война 1812 года началась 24 июня, когда в 6 часов утра Великая армия Наполеона,
объединившая под своими знамёнами практически всю Западную Европу, перешла без объявления вой-
ны приграничную реку Неман. Великая Отечественная война 1941–1945 гг. началась в 4–5 часов утра 22
июня, когда немецко-фашистские войска с их союзниками (опять объединённая Западная Европа!) без
объявления войны вторглись по всей границе на территорию СССР.
После начала вторжения Наполеон сказал: «Шпага обнажена, надо загнать русских в их льды, чтобы и
через 25 лет они не смели вмешиваться в дела цивилизованной Европы. Я подпишу мир в Москве! И двух
месяцев не пройдёт, как русские вельможи заставят Александра его у меня просить!» А вот что говорил
Гитлер о Москве: «Город должен быть окружён так, чтобы ни один русский солдат, ни один житель – будь
то мужчина, женщина или ребёнок – не мог его покинуть. Всякую попытку выхода подавлять силой... Там,
где сегодня стоит Москва, должно возникнуть море, которое навсегда скроет от цивилизованного мира
столицу русского народа».
В обоих случаях армии противников встречались на полях сражений до начала Отечественной войны.
Первая такая встреча состоялась 2 декабря 1805 года, когда русско-австрийские войска под Аустерлицем
потерпели поражение. А гражданская война в Испании в 30-е годы ХХ века стала прологом к событиям
Великой Отечественной войны. Ход военных действий в обеих войнах тоже был схож. В 1812 году русские
войска отступали до самой Москвы, где произошло генеральное сражение под Бородино, ставшее пере-
ломным моментом в войне и приведшее Великую армию Наполеона к разгрому, а Францию к поражению.
В 1941 году Красная армия тоже отступала по всему фронту, но при всей схожести стратегии это было
вынужденное отступление до самой Москвы. Битва под Москвой в 1941 году тоже стала решающей, опре-
делила дальнейший ход войны и стала предтечей поражения гитлеровской Германии во Второй мировой
войне. И снова сибиряки стояли насмерть, защищая на этот раз столицу.
Как и в Отечественную войну 1812 года, в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг. широко раз-
вернулось партизанское движение, когда даже женщины, старики и подростки уходили партизанить – по-
тому что желали помочь своим мужьям, отцам и сыновьям одолеть врага. Великая Отечественная война
длилась 1418 дней и ночей. Победа в ней – это поистине величайший патриотический и интернациональ-
ный подвиг нашего народа. Сегодня та самая обозначенная Гитлером европейская цивилизация как раз и
пользуется благами мира, завоёванного советским народом и его армией. И чем дальше в прошлое уходят
события Великой Отечественной, тем полнее и ярче раскрывается величие нашей победы.
Великая Отечественная война, как и Отечественная война 1812 года, велась в первую очередь в за-
щиту свободы и независимости нашей Родины. В жесточайшей борьбе за Отчизну советские воины, как
и их предшественники в 1812 году, от рядового до маршала продемонстрировали беспредельный па-
триотизм, мужество, стойкость, массовый героизм и высокое боевое мастерство. Героические подвиги
фронтовиков и сегодня являются важнейшим источником патриотического и нравственного воспитания
нынешней молодёжи.
Безжалостное время и боевые раны опустошают редкие уже ряды бойцов Великой Отечественной вой-
ны. В 2011 году в России ушли из жизни 136 тысяч ветеранов Великой Отечественной войны. 503 ветерана
перешагнули 100-летний рубеж, а самому старшему из них – уроженцу Дагестана Аппасу Илиеву 1 июля
2012 года исполнилось 116 лет. В Красноярском крае проживает сейчас немногим более трёх тысяч участ-
ников Великой Отечественной. С каждым годом их становится всё меньше и меньше.
Наши ветераны – люди особые. Они не умеют говорить так красиво и складно, как американцы и ан-
гличане, они не умеют своими рассказами вызывать жалость и сострадание, как это часто делают немцы.
Из наших ветеранов почти невозможно вытянуть историй о героизме в сражениях, хотя их было на самом
деле множество. Все они, по скромности своей, считают себя обычными тружениками войны. Но каждый
год, каждый день вместе с ветеранами уходит живая память о войне.
В декабре 2012 года мы простились с 91-летним ветераном-фронтовиком Георгием Александровичем
Васильевым (о его фронтовых дорогах, которые перекрестились с фронтовыми дорогами Виктора Петро-
вича Астафьева, читайте в альманахе «Затесь» №1-2011. – Ред.). Полковник в отставке, кандидат истори-
ческих наук, доцент СибГТУ, член Красноярского краевого совета ветеранов, он прожил долгую, честную и
достойную жизнь. Войну встретил 22 июня 1941-го лейтенантом, командиром взвода разведки 200-го гау-
бичного артиллерийского полка. На дорогах войны командовал взводами разведки и связи, был начальни-
ком связи полка, начальником штаба отдельного дивизиона. Четырежды был тяжело ранен. В бою в Карпатах
получил пятое, последнее ранение, которое оказалось серьёзнее предыдущих – ему ампутировали голень
левой ноги. Окончание войны застало Георгия Александровича в госпитале в Тбилиси. После госпиталя он
продолжил военную службу, но фронтовые раны дальше служить в армии не позволили.
За свои ратные подвиги Г. А. Васильев награждён орденом Боевого Красного Знамени, двумя ордена-
ми Отечественной войны I степени, орденом Красной Звезды и медалями «За отвагу», «За оборону Со-

274
 У астафьевских родников
ветского Заполярья», чехословацкой «Честь и Слава дукельским героям», а впоследствии также орденом
Жукова и многими юбилейными и общественными медалями и наградами. И как грустно было оттого, как
обыденно прошли похороны этого легендарного человека, заслужившего при прощании самые высшие
воинские почести и почести от властей.
Наверное, настало время и для нас взять на поимённый учёт всех живущих ветеранов-победителей
этой ужасной войны. Они достойны и нашего внимания, и того, чтобы их проводы в последний путь были
торжественными, со всеми почестями, которые они заслужили всею своею жизнью. И пора, наверное,
красноярским властям подумать о принятии правового документа, определяющего церемонию захоро-
нения, общее место захоронения фронтовиков. Это может быть и «Аллея славы» на Бадалыке, и специаль-
но отведённый участок. Наивным было то поколение или нет, не нам судить. Люди честно прожили жизнь,
мужественно защищая Отечество, обустраивая его после разрухи, и имеют право на особо уважительное
отношение к ним.
Сейчас настал тот момент, когда после тяжелейших войн и репрессий Россия подошла ещё к одному
переломному этапу в своей истории. Вот здесь-то и необходимо вспомнить о подвигах, совершённых
предками. Вспомнить о том, как умеет Россия побеждать, набирать мощь, потому что живёт в ней народ
необыкновенный, неповторимый, преданный своей родной земле, готовый в нужный момент стать несо-
крушимой стеной на пути захватчиков. В этом сила русского народа, и все воинские победы – это наше
национальное достояние.
Геннадий КАПУСТИНСКИЙ,
полковник в отставке, ветеран военной службы,
почётный ветеран Красноярского края

При работе использованы интернет-источники:

http://homofestivus.ru/1812-1912.html
zvercorner.com/?p=8541
http://ru.wikipedia.org/wiki/
http://www.banopart-napoleon.com/news/geroy_voyni_iz_YAlutorovska.
html
http://kuraev.ru/smf/index.php?topic=608716.0

Такие открыточки вместе с сувенирами раздавались

населению в честь 100-летия победы над французами,
для рабочих устраивались праздничные обеды.

Город Енисейск. На поклон к участнику Отечественной войны 1812 года Даниилу Корнильевичу Делие
приехали участники реконструкции Бородинского сражения в честь 200-летия победы России над Наполеоном.
Члены военно-исторического клуба города Лесосибирска во главе с руководителем клуба А. Э. Островским – у часов-
ни праведного старца Даниила, что стоит на территории Иверского женского монастыря.

Фото Игоря МИНДАЛЁВА

275
 У астафьевских родников
Он снова в памяти, живой, и – рядом
(сердце не обманешь!).
Ушёл в работу с головой...

Романсы слушали земляне...

Вспоминая этот вечер, ощущаешь присутствие живого Виктора Петровича Астафьева, его сокровенную
грусть и искреннюю весёлость, его любовь к Енисею, к природе, к людям. Он, как пророк Иеремия, стре-
мился всё время сказать непременно что-то самое главное, что-то утишающее душу, помогающее чело-
веку в трудный час. Он торопился это делать всегда. Отсюда и полновесные, душевные его ответы на все
приходящие к нему письма, его открытость и доступность для всех, в каком бы ранге человек ни состоял.
Особенно чуток был Виктор Петрович к собратьям по перу, и прежде всего к поэтам, понимал, насколько
ранимы их души. И делал всё для того, чтобы
На пульсе времени душа – не замерла, не остудилась.
И даже, истину верша, от боли – заново родилась...
Выстраданы и выверены слова Виктора Петровича о том, что жизнь человеку даётся судьбой, но от него,
от человека, зависит, управлять ли ею, или же плыть, куда понесёт. Кстати, жизнь, полная страданий, утрат
и множества трудностей, заставляет глубже, обострённее видеть и чувствовать мир и доброту как высшую
человеческую ценность.
Нам бы вернуться к его высоте!
Но времена, видно, в мире не те.
Чтобы так жить и так чувствовать жизнь,
Надо пройти те, его рубежи...
А какой молодой, любящей, светлой, зрячей была его душа! Это знают все, близко знавшие Виктора Пе-
тровича: его родные, коллеги, друзья. Приведу строки самого Астафьева, посвящённые памяти ушедшего
друга, которые давно уже стали романсом.
Над Енисеем осени круженье,
И листья светло падают в реку,
И облака плывут, как листьев отраженье,
А сердце рвётся вслед прощальному гудку...
Нет более трогательного, более исповедального романса, чем этот, ставший для красноярцев родным,
почти молитвой для души. И не случайно появление, правильнее сказать, рождение второго романса на
стихи Астафьева «Эх, года – не беда!», премьера которого состоялась в клубе «Затесь». Для нас, для всех
присутствующих и для его друзей, это был подарок самого – живого! – Виктора Петровича. Представляли
романс, хоть они находятся и на почтительном расстоянии от Сибири, автор обоих этих романсов ком-
позитор Владимир Пороцкий и его жена – народная артистка России Ольга Синицына, приславшие по
Интернету запись из Германии. А вживую впервые исполнила романс на этом вечере по просьбе компо-
зитора известная оперная певица, народная артистка России Лариса Марзоева в сопровождении талант-
ливой Ларисы Маркосьян (фортепиано). Грусть поздней осени в новом астафьевском романсе прозвучала
трогательно, проникая в самые глубины сердца.
Чтобы широко показать его публике, собрались вместе клуб почитателей В. П. Астафьева «Затесь»
в  содружестве с гостиной «Благозвучие» Красноярского отделения Российского клуба православных
меценатов. Организатором и ведущей этого вечера была журналистка Валентина Майстренко, она же –
председатель клуба «Затесь». Низкий поклон ей от всех друзей Виктора Петровича! Реальную помощь в
презентации романса оказала координатор Красноярского клуба православных меценатов Елена Воро-
нова. А сколько знакомых лиц можно было увидеть в стенах краевой библиотеки! Сколько любящих пи-
сателя людей собралось! Литературовед, корректор астафьевского пятнадцатитомника А. Ф. Пантелеева;
устроительница первых клубов книголюбов в Красноярске К. И. Зайцева; скульптор, друг семьи Астафье-
вых В. А. Зеленов; семья известных красноярских музыкантов Бенюмовых; ветеран Красноярского радио,
любимая многими исполнительница романсов Г. А. Шелудченко; составитель биографической книги «Река
жизни Виктора Астафьева» В. Г. Швецова вместе со своим мужем, замечательным мастером фото- и видео-
съёмок А. А. Швецовым; писатель Э. И. Русаков, поэты Г. Г. Васильев, Ю. Г. Машуков; музыковеды; сотрудни-
ки библиотеки-музея В. П. Астафьева в Овсянке...
Непередаваемо ощущение от встречи с астафьевскими романсами. Но я всё-таки попыталась передать
атмосферу астафьевского присутствия:
Как в церкви, свечи воссияли! Их свет живой нас согревал.
Романсы слушали земляне – он в них незримо пребывал...
Марина МАЛИКОВА
г. Красноярск

Пишите нам по адресу: mtina@rambler.ru

276

Как мне хотелось, чтоб все люди нашей земли жили бы по совести,
под вечным солнцем, и свет любви и согласия никогда для них не угасал!
Приветное слово
Первые отклики на первый номер альманаха «Затесь»
Валентин КУРБАТОВ,
член правления Союза писателей России, член
Академии современной русской словесности,
член общественной палаты Российской Феде-
рации, г. Псков:
Ура! Книжки пришли. Не наглядеться.
А я-то печалился, что забвение подкрадывается
к Виктору Петровичу, да оно от одного этого сбор-
ника кинется сломя голову и больше не вернётся.
Сколько имён, сколько благодарности! Сколько
памятливых людей. Ах, какие вы все там молодцы!
И как хорошо, что вы вместе...
Ну, теперь буду потихоньку читать и укреплять-
ся. Даже и болеть как-то стыдно... Поклонитесь на
презентации всем. Пусть и не знают, от кого. Про-
сто встаньте и молча р-раз всем во всю русскую
ширь!
...А иллюстрации, иллюстрации-то. Это скоко
же талантливого народу читает Виктора Петрови-
ча! И как читает! Загляденье. А стихи-то, стихи! И
Коля Гайдук хорош – прямо Рубцов! А самарский
Сивиркин! Умелости-то поменьше, чем у Коли, а
свободы сколько. А иронии, а печали! Где только
нашли? Антонине Пантелеевой поклон и спаси-
бо за пироги Анны Константиновны! («Солнечная
родня». – Ред.).
Владимир УСОЛЬЦЕВ,
профессор кафедры менеджмента и внешне-
экономической деятельности предприятия
Уральского государственного лесотехническо-
го университета. г. Екатеринбург:
Сегодня, в условиях... когда впервые в истории
России государство сняло с себя ответственность
за материальную и духовную жизнь общества, ког-
да всеми СМИ активно пропагандируется культ
насилия и наживы, приоритета материального
благополучия, олицетворяемого нашей «псевдо-
элитой», обезумевшей от свалившихся им на го-
лову миллиардов, поддерживать и сохранять тот
предельно истонченный, но тем не менее сохра-
нившийся слой духовной элиты общества, ярким
У астафьевских родников
Виктор Астафьев
представителем которой был великий гражданин
России Виктор Петрович Астафьев, чрезвычайно
важно.
Это важно не только нынешнему поколению,
пострадавшему от так называемых «реформ», но,
что важнее, – будущему поколению, о котором так
беспокоился писатель. Каким оно предстанет, это
будущее поколение, сохранит ли оно наследие
духовной элиты России, будет ли развивать его и
дальше в духе русской соборности, – вопрос, ко-
торый задавал Виктор Астафьев и не знал на него
ответа.
Сегодня важно также оградить светлую память
Виктора Петровича от тех, которые при жизни его
не очень-то жаловали, а теперь возлюбили, чтобы
не случилось то, о чем пел Булат Окуджава: «Все
враги после нашей смерти запишутся нам в дру-
зья». К сожалению, это у нас не редкость. Поэтому
ваш вклад в сохранение памяти о писателе, в ох-
рану его имени, как от злобных выпадов недругов,
так и от дифирамбов подвизавшихся новых «дру-
зей», несомненно, будет приобретать все большее
значение и смысл. Успехов Вам в Вашем благород-
ном деле!
Владимир ПОРОЦКИЙ,
композитор, Германия: приветствие участни-
кам презентации «Музыкальное путешествие по
страницам альманаха «Затесь»:
Я восхищен вашей деятельностью, связанной
с памятью о В. П. Астафьеве. Безусловно, только
творческая работа талантливых, искренне увле-
ченных людей может дать результат, соответству-
ющий... жизни великого человека. От «официоза»
этого не дождёшься! Так что желаю Вам удач-
ного «путешествия». Мне очень приятно, что в
этом есть и мой скромный вклад в виде романса
«Ах, осень, осень!» (ведь и композитор Огинский
остался известен и памятен благодаря только од-
ному «Полонезу»!..) Передайте привет и искрен-
нюю благодарность исполнителям и всем участ-
никам презентации.
277
 У астафьевских родников
Чэнь ШУСЯНЬ,
китайская русистка, в недавнем прошлом пре-
подавательница Нанкинского университета:
Дорогая госпожа Валентина! Очень благодарна
Вам за посланный альманах «Затесь»! Прошу изви-
нения за то, что не могла вовремя написать ответ-
ное письмо. Дело в том, что с ноября прошлого
года по апрель сего года я отдыхала на юге Китая,
в городе Санья, у самого синего моря, меня лечи-
ли природными, минеральными горячими водами,
загорела сильно.
После возвращения в Пекин я... начала читать
альманах... он очень содержательный, хотя не
успела прочитать полностью. Мне удалось про-
читать «Прощаюсь» В. Астафьева, и я пролила
слезы. Пусть он, как сам писал: «Улетаю ввысь,
чтоб в землю лечь на высоте». Пожелаем ему Цар-
ства Небесного! Еще раз благодарю Вас! Желаю
блестящих успехов в работе, счастья и радости
в жизни!
Ян ЧЖЭН,
китайский ученый-русист, аспирант Московско-
го государственного университета:
Альманах «Затесь» получен... Он мне очень по-
нравился, читаю его с удовольствием. Большое
вам спасибо! Всего вам доброго! (Позднее Ян при-
слал своё исследование астафьевского «Послед-
него поклона» – научный труд, который лег в ос-
нову его кандидатской диссертации. – Ред.)
Людмила АНДРОСОВА,
кандидат философских наук, преподаватель
Свято-Тихоновского гуманитарного универси-
тета. Звенигород Московской области:
Огромное спасибо за альманах! Читаю, окуна-
юсь в наше сибирское далёко, и туда же вовлекаю
свое непомерно разрастающееся семейство. Все
мы восхищаемся любовью, объединяющей столь-
ко сердец вокруг творчества Виктора Петровича
и памяти о нём. Сердечный привет всем авторам
альманаха и всем ныне его читающим! Обнимаю с
восторгом.
Анатолий ЗОЛОТУХИН,
член-корреспондент Российской академии ху-
дожеств, заслуженный художник России, Крас-
ноярск: первое знакомство с альманахом:
Спасибо за очень большое внимание ко мне
лично. Особенно рад той байке (кстати, это сто-
процентная правда), как вручалась Петровичу
«Царь-рыба». Спасибо!
278
Сергей ПРОХОРОВ,
член Международной федерации русскоязыч-
ных писателей, главный редактор межрегио-
нального литературно-художественного журна-
ла «Истоки», пос. Нижний Ингаш Красноярского
края:
Какой чудесный альманах!!! – от первой до по-
следней страницы. С утра (натощак) пересмотрел,
перелистал, насытился. И дизайн – прелесть, и
берёзы на обложке с потрясающими строками
Анатолия Преловского. Эту книгу, открыв, обяза-
тельно прочтут. Колоссальная работа! Всё понра-
вилось. И не только потому, что там мои работы
пригодились, за что отдельное спасибо! Спасибо
и за прекрасный литературно-музыкальный вечер
памяти Виктора Петровича. Такое долго не забу-
дется. Всю долгую дорогу домой об этом только
и говорили.
Ещё раз огромное спасибо от меня и моих дру-
зей-журналистов: Л. Енцовой и И. Рупп. Низкий
Вам поклон от Нижнего Ингаша.
Татьяна ГУБАРЕВА,
отличник народного просвещения, заслужен-
ный педагог Красноярского края, почетный ра-
ботник образования Енисейского района, шко-
ла № 46 им. В. П. Астафьева. Поселок Подтесово
Енисейского района
...Спасибо огромное за альманах «Затесь»! Су-
пер! Понравилось всё: прочла на одном дыхании
от первой до последней страницы. Сколько инте-
ресного, а в нашем случае еще и полезного, для
наших исследовательских работ, просто клад!
Татьяна АКУЛОВСКАЯ,
руководитель Красноярского филиала право-
славного Центра во имя святителя Луки (Войно-
Ясенецкого), Красноярск:
...Поздравляю, это вещь!!! Не зря такие иску-
шения, такие силы были брошены – есть что по-
читать, всё и красиво, и нарядно, и по-семейному
тепло! Очень-очень хорошо. Спасибо! Поздрав-
ляю тысячу раз, обнимаю.
Анатолий БЫЗОВ,
фотохудожник, Иркутск:
Сегодня получил Вашу бандероль с двумя жур-
налами – огромное Вам спасибо за внимание! Ещё
не читал, но уверен, что получу удовольствие от
содержимого! Еще раз большое спасибо! Нахо-
жусь в предвкушении удовольствия от прочитан-
ного!
До свидания! Творческих Вам успехов!
 У астафьевских родников

Господи! Где наш предел? Где остановка? Укажи нам, окончательно заблудившимся, путь
к иной жизни, к свету и разуму. И прости нас, Господи! Прости и помилуй. Может, мы ещё
успеем покаяться и что-то полезное, разумное сделать на этой земле и научим разумно,
не по-нашему распоряжаться жизнью своей и волей наших детей и внуков. Прости нас
на все времена, наблюдай нас и веди к солнцу, пока оно не погаснет...
Виктор Астафьев

И в самом конце – неизменный приз альманаха «Затесь» всем нашим читателям.

Ведь чтение книг, журналов, альманахов в традиционном их бумажном одеянии
вполне можно причислить в наше рыночное время к безумным подвигам,
которыми прославился любимый Астафьевым благородный идальго Дон Кихот
Ламанчский. Сам же писатель получил в дар эту замечательную скульптуру
от Международного литературного фонда в 1998 году. Это была дорогая его
сердцу премия «За честь и достоинство таланта». Так сложилось, что именно
ею завершился громадный труд: издание в Красноярске собрания сочинений
писателя в 15 томах с комментариями самого автора.

«Имя Дон Кихота стало нарицательным для обозначения человека, чье

рыцарство, благородство, великодушие и готовность на рыцарские подвиги
вступают в трагическое противоречие с действительностью», – утверждает
знаменитый словарь Владимира Даля. Не правда ли, это определение вполне
годится и для главного героя нашего альманаха, и для наших авторов, и для
наших читателей.

Фото Анатолия Белоногова

279
 Наши авторы
Наши авторы
Евгения Петровна АНДРЕЕВА – стр. 234
Сергей Александрович АРИНЧИН –
стр. 171
Анатолий Григорьевич БАЙБОРОДИН –
см. стр. 162
Валерий Викторович БАЙДИН – стр. 88
Светлана Ивановна БЕЛИКОВА – стр. 107
Мария Евгеньевна ГЕЙН –
сибирячка, родилась, живёт и работает в Красно-
ярске. Окончила в 2010-м Красноярский государ-
ственный художественный институт, творческая
мастерская «Искусство книги» профессора Г.С.
Паштова. Член Красноярской студии ксилографии.
Участница выставок в Москве, Санкт-Петербурге,
Барнауле, Нальчике.
Иван Анатольевич ГУРЬЕВ –
родился во Владимирской области, с 13 лет живёт
в Красноярском крае. Окончил сельхозтехникум,
работал на железной дороге. В настоящее время
работает профессиональным фотографом. Живёт
в Красноярске.
Нина Герасимовна ГУРЬЕВА – стр. 224
Ольга Остаповна ДАЦЫШЕНА – стр. 24
Лилия Александровна ЕНЦОВА –
окончила филологический факультет Иркутского
госуниверситета, работала в школе рабочей моло-
дёжи, затем – секретарём по идеологии Нижне-Ин-
гашского райкома партии. С 1999 по 2009 г. – глав-
ный редактор нижнеингашской районной газеты
«Победа». В настоящее время – заместитель главно-
го редактора. Победитель многих журналистских
конкурсов. Была депутатом Красноярского краево-
го совета первого перестроечного созыва.
Валентина Мефодьевна ЕФАНОВА –
стр. 103
Тимур Касымович ЗУЛЬФИКАРОВ –
поэт, прозаик, драматург, киносценарист – автор
сценариев более 20 художественных и докумен-
тальных фильмов, публицист, автор и исполнитель
280
песен и романсов. Родился в г. Душанбе. Отец – Ка-
сым Зульфикаров был крупным партработником,
репрессирован в 1937 году. Мать, Л. В. Успенская,
известный таджикский филолог, профессор. Окон-
чил Литературный институт им. А. М. Горького в
Москве. Автор 20 книг уникальной прозы и поэзии,
тираж которых превысил 1 миллион экземпляров.
На Западе писателя Тимура Зульфикарова называ-
ют «Данте русской литературы», на родине – «по-
этом от пророков». Основные его произведения
переведены на 12 языков мира. Награжден пре-
мией «Ясная Поляна», национальная премией «Луч-
шая книга года – 2005», лауреат премии им. Антона
Дельвига, премии «Пророк Мухаммад – Милость
для Миров», премии Василия Белова «Всё впере-
ди». Живёт в Москве.
ИРЗАБЕКОВ Фазиль Давуд оглы –
в крещении Василий. Родился в г. Баку, выпуск-
ник Института русского языка и литературы имени
М. Ф. Ахундова. Преподавал русский язык ино-
странным студентам в Азербайджанском госуни-
верситете, работал заместителем председателя
республиканского Совета по делам иностранных
учащихся. В 2001 году по благословению патриарха
Московского и всея Руси Алексия Второго создал
и возглавил православный Центр во имя святителя
Луки (Войно-Ясенецкого). Автор популярных книг
«Видеть Христа», «Тайна русского языка. Заметки
нерусского человека» и др. Живёт в Москве.
Геннадий Петрович КАПУСТИНСКИЙ –
см. стр. 176
Светлана Владимировна КАРПОВА –
родилась в Красноярском крае, окончила Красно-
ярское художественное училище им. В. И. Сурикова
и Красноярский государственный художественный
институт, творческая мастерская «Искусство кни-
ги» профессора Г. С. Паштова (2007). Член Красно-
ярской студии ксилографии. Участница выставок
в Москве, Санкт-Петербурге, в г. Акуи Термо (Ита-
лия). Стажёр творческой мастерской графики Рос-
сийской Академии художеств в Красноярске.
Анатолий Алексеевич КОЗЛОВ – стр. 135
Мария Семёновна КОРЯКИНА-АСТАФЬЕВА –
родилась в городе Чусовом Пермской области в
многодетной семье. Окончила Лысьвенский механи-

ко-металлургический техникум, работала на Чусов-
ском металлургическом заводе. В войну окончила
курсы медсестёр и в 1943 году добровольцем ушла
на фронт. После Победы с мужем-фронтовиком В. П.
Астафьевым вернулась на родину, работала на раз-
ных работах, в т. ч. и радиожурналистом. Первый её
рассказ «Трудное счастье» был напечатан в перм-
ской газете «Звезда» в 1965 году. Мария Семёновна –
автор 16 книг, посвященных своему роду и народу.
Анна Михайловна КОВАЛЁВА – стр. 148
Сергей Николавеич КУЗИЧКИН – стр. 258
Валентин Яковлевич КУРБАТОВ – член
редколлегии альманаха «Затесь», далее см. стр. 141
Олег Николаевич КУРЗАКОВ – стр. 192
Валентина Андреевна МАЙСТРЕНКО –
главный редактор литературно-художественного
альманаха «Затесь», журналист, литератор, изда-
тель. Автор-составитель книги-альбома «Затесь на
сердце. Астафьев в памяти людской», книги «Затесь
на сердце, которую оставил Астафьев» и др. Живёт
в Красноярске.
Марина Григорьевна МАЛИКОВА –
сибирячка, родилась в Красноярском крае, ра-
ботала учителем, химиком-огнеупорщиком в за-
водских лабораториях крупных промышленных
предприятий. Печатать стихи начала с 1988 года,
автор восьми поэтических сборников. Живёт в
Красноярске.
Юрий Георгиевич МАШУКОВ – стр. 202
Николай Алексеевич МЕЛЬНИКОВ –
член Союза писателей России, лауреат литера-
турной премии имени поэта-песенника Алексея
Фатьянова, прожил всего сорок лет (1966–2006).
Родился на Брянщине, в селе, где практически со-
шлись воедино Россия, Украина, Белоруссия. Сой-
дутся они воедино и в сердце будущего поэта, ак-
тёра, режиссёра. Получил образование в Москве
на престижном режиссёрском факультете ГИТИСа.
Вместе с Николаем Бурляевым был в числе орга-
низаторов кинофестиваля «Золотой витязь» и был
его вице-президентом. Автор видеофильма «Игорь
Шафаревич: Я живу в России». Часть своих стихов
переложил на музыку.
Анастасия Николаевна МИЛЯЙС –
стр. 239
Александр Михайлович МОРШНЁВ –
стр. 146
Наши авторы
Олег Алексеевич НЕХАЕВ – стр. 10
Антонина Фёдоровна ПАНТЕЛЕЕВА –
сибирячка, родилась в Красноярском крае окон-
чила педагогический институт в Енисейске, аспи-
рантуру в Москве, преподавала в Красноярском
государственном университете, кандидат филоло-
гических наук. Автор литературоведческих статей
в научных сборниках и журналах. Со студентами
собрала уникальный фольклорный материал для
сборника «У астафьевских родников». Научный
консультант книги-летописи «Река жизни Виктора
Астафьева» и других астафьевских изданий. Член
редколлегии альманаха «Затесь». Живёт в Красно-
ярске.
Анна Викторовна ПАСЫНКОВА –
сибирячка, окончила Кемеровское художествен-
ное училище и Красноярский государственный
художественный институт, творческая мастерская
«Искусство книги» профессора Г. С. Паштова (2011).
Член Красноярской студии ксилографии. С недав-
них пор живёт и работает в Калининграде.
Пётр Иванович ПИМАШКОВ –
депутат Государственной думы VI созыва. Родился в
семье учителей в деревне Бовки Могилёвской об-
ласти Белорусской ССР. Служил в армии, участник
боевых действий на острове Даманский. Работал
слесарем-сборщиком, инженером-конструктором,
заместителем, а затем начальником цеха на Красно-
ярском комбайновом заводе. В течение шести лет
был главой администрации Свердловского района.
С декабря 1996 года по декабрь 2011-го – глава го-
рода Красноярска. Окончил СибГТУ, затем с отли-
чием Красноярскую академию цветных металлов
и золота, в 2000 году защитил докторскую диссер-
тацию по экономике, автор нескольких десятков
научных работ, профессор. Искренний почитатель
Виктора Петровича Астафьева.
Владимир Леонидович ПОЛУШИН –
литературовед, поэт и писатель, кандидат филоло-
гических наук. Автор многочисленных работ о Гу-
милеве, о Пушкине, огромной монографии о пуш-
кинских потомках, автор книг о генерале Лебеде.
Родился в Тирасполе, окончил Одесский электро-
технический институт связи им. А. С. Попова и Ли-
тературный институт им. А. М. Горького в Москве.
Лауреат всероссийской Пушкинской премии «Ка-
питанская дочка» и обладатель других наград.
Ныне – помощник депутата Государственной Думы
России П. И. Пимашкова .
Анна Николаевна ПОСТНИКОВА –
сибирячка. Живет и работает в Красноярске. Окон-
чила Красноярский государственный художествен-
281
 Наши авторы
ный институт, творческая мастерская «Искусство
книги» профессора Г. С. Паштова (2007), выпуск-
ница творческой мастерской графики Российской
академии художеств (2013). Член Красноярской
студии ксилографии. Участница выставок в Москве,
Санкт-Петербурге, Барнауле, Пекине, Харбине, в г.
Акуи Термо (Италия).
Герман Суфадинович ПАШТОВ –
народный художник России, академик Россий-
ской академии художеств, профессор, основатель
творческой мастерской «Искусство книги» в Крас-
ноярском художественном институте, руководи-
тель творческой мастерской графики Российской
академии художеств в Красноярске, основатель и
руководитель первой в России студии ксилогра-
фии – редкого ныне искусства гравюры на дереве.
Родился в Кабардино-Балкарии, окончил художе-
ственное училище имени М.Б. Грекова в Ростове-
на-Дону и Украинский полиграфический институт
имени Ивана Фёдорова во Львове. Участник более
300 международных и всероссийских выставок.
Член редколлегии альманаха «Затесь». Живёт и ра-
ботает в Красноярске.
Маргарита Анатольевна ПЕТРОВА –
стр. 224
Владимир Яковлевич ПОРОЦКИЙ –
уроженец города Орска Оренбургской области.
После окончания музыкального училища служил
в ансамбле песни и пляски Краснознамённого
Северного флота. Окончил Новосибирскую госу-
дарственную консерваторию и Горьковскую го-
сударственную консерваторию. Член Союза ком-
позиторов СССР. Работал в Благовещенске, во
Владивостоке, в Красноярске. В 1996-м переехал в
Москву, работал секретарём Союза композиторов
России. Заслуженный деятель искусств Российской
Федерации, лауреат Международного конкурса.
Главным сочинением красноярского периода стал
балет «Царь-рыба» (1990), написанный по мотивам
знаменитого произведения Виктора Петровича
Астафьева, автор двух романсов на его стихи. В на-
стоящее время живёт в Германии, где создал сюиту
«Сибирская вольница» и симфонию «Суриковская
Русь», которые нашли живой отклик в России.
Сергей Тимофеевич ПРОХОРОВ – стр. 185
Николай Михайлович РУБЦОВ –
(1936–1971) – русский поэт. Родился в Архангель-
ской области, рано остался сиротой. Детские годы
прошли на Вологодчине, в Никольском детдоме.
Вологодская малая родина дала ему главную тему
будущего творчества. Служил на Северном фло-
те, учился в Москве  – в Литературном институте
282
им. А. М. Горького. Автор поэтических сборников,
часть из них издана посмертно. Трагически погиб
в Вологде.
Владимир Петрович СКИФ (Смирнов)
Из-за изобилия в литературе Смирновых псевдо-
ним ему подарили друзья, шутливо прокомменти-
ровав его так: «Расшифровывается-то как: «Смир-
нов, который изменил фамилию!» Далее см. стр. 76
Татьяна Ивановна СМЕРТИНА – стр. 33
Валерий Дмитриевич СОЛДАТОВ –
стр. 198
Геннадий Леонтьевич СТУПИН –
(1941–2011) родился в Саратовской области. Окончил
Московский заготовительный техникум по специаль-
ности охотовед-зверовод. Вернувшись из армии, ра-
ботал в Твери, Подмосковье и Москве. В  1991–1993
годах учился на Высших литературных курсах Литера-
турного института им. А. М. Горького в Москве. Публи-
коваться начал почти в сорок лет, автор ярких поэти-
ческих сборников, где звучат размышления о Родине,
о русской душе, о русском народе.
Сергей Константинович СУХОВЕЕВ –
коренной сибиряк. Сызмала работал в колхозе, где
получил в 17 лет тяжёлую травму. После ампутации
ноги уехал в Новосибирск. Работал в институте
аэроклиматологии, окончил Новосибирский ин-
ститут народного хозяйства по специальности  –
экономист-финансист. Вернулся в родной район.
С 1974 по 2009 год трудился в должности началь-
ника управления финансов администрации Венге-
ровского района. Живёт в селе Венгерово Новоси-
бирской области.
Михаил Александрович ТАРКОВСКИЙ –
стр. 103
Сергей Владимирович ТИМОХОВ –
родился в Белоруссии, окончил Красноярское ху-
дожественное училище им. В. И. Сурикова и Крас-
ноярский государственный художественный ин-
ститут, творческая мастерская книжной графики
профессора Г. С. Паштова, а также творческие ма-
стерские графики Российской академии художеств
в Красноярске (2004). Член Союза художников
России. Член Красноярской студии ксилографии.
Участник выставок в Москве, Санкт-Петербурге,
Дели, Пекине, Харбине, Нальчике, Норильске. Жи-
вёт и работает в Красноярске.
Таисья Петровна ТРУБАЧЁВА –
заслуженный учитель России, создатель уникаль-
ной авторской школы реабилитации детей-сирот.

Коренная сибирячка, родилась в Красноярском
крае, окончила Канское педагогическое училище,
Красноярский пединститут, Ленинградский педин-
ститут имени Герцена. Долгие годы была директо-
ром красноярской школы-интерната № 24 (ныне –
№ 4). Живёт в Красноярске.
Елена Борисовна ФЁДОРОВА –
сибирячка, родилась, живёт и трудится в Красно-
ярске. Окончила Красноярское художественное
училище им. В. И. Сурикова и Красноярский госу-
дарственный художественный институт, творче-
ская мастерская книжной графики профессора
Г. С. Паштова. Член Союза художников России, член
Красноярской студии ксилографии. Выставлялась
в Москве, Пекине, Харбине, Шэньчжэне, Санкт-
Петербурге, Нальчике.
Валентина Георгиевна ШВЕЦОВА –
сибирячка, родилась в Красноярском крае. С 1983
года живёт в Дивногорске. С 2000 по 2011 год  –
главный хранитель фондов библиотеки-музея
В. П. Астафьева в Овсянке. В 2010-м в Красноярске
вышло подготовленное ею как автором-состави-
телем монументальное издание «Река жизни Вик-
тора Астафьева» на основе архивных материалов
библиотеки-музея в Овсянке. Член редколлегии
альманаха «Затесь».
Нэлли Михайловна ЩЕДРИНА –
доктор филологических наук, профессор кафедры
русской литературы ХХ века Московского госу-
дарственого областного университета. Окончила
Благовещенское педагогическое училище, Баш-
кирский госуниверситет, аспирантуру и докто-
рантуру в Московском государственном универси-
тете. Тема докторской диссертации «Исторический
роман в русской литературе последней трети ХХ
Наши авторы
века». Научные интересы связаны с современным
литературным процессом, проблемами развития
исторической прозы ХХ века и литературы русско-
го зарубежья, с творчеством Солженицына и Аста-
фьева. Участница международных конференций по
творчеству Астафьева в Красноярске, юбилейных
Солженицынских конференций в Москве, член
редколлегии солженицынского сборника в Благо-
вещенске, астафьевского альманаха «Стародуб» в
Красноярске. Автор пяти монографий, имеет более
180 публикаций. Печатается за рубежом – в Чехии,
Словакии, Болгарии, Румынии, Испании, Сербии,
Польше, Китае, Турции, а также в странах ближнего
зарубежья. Живёт в Москве.
Александр Илларионович ЩЕРБАКОВ –
коренной сибиряк, родился и вырос в селе Таскино,
на юге Красноярского края, в крестьянской семье. В
различных вузах окончил факультеты истории и фи-
лологии, экономики и журналистики. Работал учи-
телем, корреспондентом краевых и центральных
изданий. Член Союза писателей России, возглавлял
Красноярское отделение Союза писателей. Автор
более 20 книг, в том числе прозаических  – «Свет
всю ночь», «Деревянный всадник» (Москва), «Ме-
сяц круторогий», «Душа мастера», поэтических  –
«Трубачи весны» (Москва), «Глубинка», «Жалейка»,
«Хочу домой», «В краю снегирином». Печатался
во многих журналах: «Наш современник», «Моло-
дая гвардия», «Уральский следопыт», «Сибирские
огни», «Дальний Восток»... Заслуженный работник
культуры России. Лауреат первой премии междуна-
родного конкурса имени А.Н. Толстого за лучшую
книгу для юношества (проза), первой премии име-
ни И. Д. Рождественского за лучшее стихотворение
о Сибири, дипломант VII Московского международ-
ного конкурса поэзии «Золотое перо» и др. Живёт
в Красноярске.
283
 ГЛАВНЫЙ РЕДАКТОР
ВАЛЕНТИНА МАЙСТРЕНКО

РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ: Аделя БРОДНЕВА (Красноярск), Николай ДРОЗДОВ (Красноярск),

Валентин КУРБАТОВ (Псков), Игорь МИНДАЛЁВ (Красноярск), Антонина ПАНТЕЛЕЕВА (Красноярск),
Герман ПАШТОВ (Красноярск), Татьяна Савельева (Красноярск), Валентина ШВЕЦОВА (Дивногорск),
протоиерей Геннадий Фаст (Абакан)

Ответственный секретарь и литературный редактор Валентина МАЙСТРЕНКО

Научный консультант – Антонина ПАНТЕЛЕЕВА
Корректор – Ольга УСКОВА
Дизайн и вёрстка – Елена ГРЯЗНЫХ

На 1-й и 4-й стр. обложки – картина народного художника России

Германа ПАШТОВА «Тишина» (холст, масло).
На 2-й и 3-й стр. обложки – фотокомпозиции из Овсянки Ивана ГУРЬЕВА.

Журнал подготовлен к печати издательством «Енисейский благовест» (Красноярск)

Поддержка на сайте www.enisey.name

Отпечатано в ИД «Класс Плюс»,

г. Красноярск, ул. Маерчака, 65 (строение 23), тел. 259-59-60