Кольцо Гитлера

Кольцо Гитлера

Владимир Титомиров

Copyright © 2013 by Vladimir Titomirov

Smashwords Edition License Notes

This ebook is licensed for your personal enjoyment only. This ebook may not be re-sold or given away to other people. If you would like to share this book with another person, please purchase an additional copy for each person you share it with.

70-летию снятия блокады Ленинграда,

памяти его жертв посвящаю.

Владимир Титомиров

Незабываемое пережитое.

Правда о невероятной блокаде Ленинграда,

70 лет спустя.

ДОКУМЕНТАЛЬНАЯ ПОВЕСТЬ

Гимн Петербургу,

реквием его защитникам

и отповедь виновникам

пролитой крови

Dixi et animam salvavi (лат.)

«Сказал и душу облегчил»

Блокада Ленинграда – кульминация

не только в истории одного города,

одной страны, одной эпохи,

но и во всемирной истории,

в жизни всего человечества.

Прочесть об этом,

Всё осмыслить

и понять должен каждый.

(Из послевоенного дневника автора)

Издание второе,

переработанное и дополненное.

Санкт-Петербург

2013 г.

К читателю электронной книги о её исключительных особенностях

Автор книги – участник Великой Отечественной войны, блокадник Ленинграда, награждённый медалью «За оборону Ленинграда».

Это – самая содержательная книга о самом невероятном историческом событии всех времён, написанная его непосредственным участником более полувека спустя, что особенно ценно. Событие это невероятно тем, что войска другой страны в течение всей войны, 2,5 года держали в окружении многомиллионный город, в голоде, без света, обстреливая и бомбя его, и так и не смогли захватить ! И половина его населения погибла. Конечно, страшно, когда на фронте свистят пули и рвутся снаряды и гибнут десятками солдаты рядом, но неповторимо страшно, когда всё это приходит в красавец-город, где ты живёшь... Всё это сопровождалось такими событиями, которые никогда не были ранее и никогда не повторятся. Они и описаны в книге.

Уже немногие из блокадников остались в живых. А предсказывали, что они все проживут после войны не более нескольких лет. Автор этих строк прожил долгую содержательную жизнь, и написал о себе :

«Я исключителен потому, что родился и прожил полную трудовую жизнь в великом Петербурге; сын исключённого из партии и узника ГУЛАГа; что – Владимир Ильич, что прожил полную блокаду и смог принять участие в обороне города; более 15 лет живу в Америке, в Вашингтоне, побывал почти во всех больших странах мира; посадил не одно дерево, в том числе – в парке Победы; написал книгу, родил сына и сделал ещё многое другое.»

Книга была начата фактически уже в блокаду – моими дневниками, а затем писалась в течение более полувека. На бумаге она была издана почти десять лет назад.

В книге личные воспоминания перемежаются историческими фактами. Она написана в форме разговора автора с современником, как бы через призму событий сегодняшнего дня.

Восприятию способствует большое количество иллюстраций, в том числе – сохранившегося в прекрасной форме чудо-города. В электронную книгу, по сравнению с бумажным изданием, добавлен очерк о Санкт-Петербурге. Он помещён в конце книги. Мало знающим этот город рекомендуем сначала прочесть этот очерк.

К моменту издания книги в электронном виде со дня прорыва блокады Ленинграда прошло 70 лет. А ещё через год – 70-летие полного снятия блокады

Книга была издана в типографии, на бумаге, в количестве 500 экземпляров и успешно реализована в торговой сети, а частично подарена. Её экземпляры имеются в библиотеках : Публичной и Смольного - в Санкт-Петербурге России, Конгресса и двух местных - в Вашингтоне США.

Пользуюсь уникальной возможностью представить читателю электронной книги отзывы читателей ранее изданного её бумажного варианта. Прочтя их, новые читатели будут сразу представлять, с чем они имеют дело. Краткие выдержки из отзывов следуют далее.

Благодарю Вас за книгу Кольцо Гитлера. Вы написали произведение, которое никого не оставит равнодушным... Передаю Вашу книгу в библиотеку Смольного, где, я не сомневаюсь, она найдёт многих читателей.

Губернатор Санкт-Петербурга

В.И.Матвиенко

C большим интересом прочитала твою книгу... Молодец - очень искренне, правдиво, с большой душой. Спасибо тебе.

М.Г.

Среди литературы, прошедшей через меня, это уникальный случай. Иначе не скажешь : Луч света в тёмном царстве"... По-моему здорово, что блокадные воспоминания всё время переплетаются с сегодняшним временем; ведь они умерли, но ради жизни, пусть других...

У Вас нет причин кривить душой. Тем ценнее для меня была Ваша книга. Думаю, Вы очень во-время её написали...

Это написано для живых. Но есть и другой аспект - реквием жертвам... Как Вы сохранили мельчайшие детали быта в памяти и живые чувства в сердце?!.. Значит, всё это Вы бережно хранили всю жизнь...

Ещё раз большое спасибо за книгу !..

Сейчас Вашу книгу читают у меня на работе."

Н.Д.

(Работник Публичной библиотеки Санкт-Петербурга.)

С большим интересом прочитал твою книгу... Мой особый интерес обусловлен тем, что написанное тобой не компиляция обширной литературы о блокаде, а воспоминания очевидца-участника событий... Ты - молодец !

Т.Х.

После семейного прочтения Вашей книги узнали Вас совсем с другой стороны... Особо интересно описание жизни в семье и в городе.

Л.М.

И, наконец, твою книгу читают - это прекрасно... В любом случае, ты молодец. Многие и многие могут позавидовать тебе. И книга достойная.

Б.Р.

Я всё время возвращаюсь к твоей книге, перечитываю отдельные места и вновь переживаю прочитанное. Спасибо тебе.

С.К.

Я и раньше читал и слышал о блокаде Ленинграда. Посылаю Вам книгу о ней американского автора Солсбери 900 дней". Но только по Вашей книге я по-настоящему пережил и понял, что это было."

В.Б.

Вообще ты просто молодец ! Одобряю, поддерживаю и very proud of you... Полезная для молодого поколения, ошалевающего от постоянных изменений истории, информация ветерана и образованного интеллигентного человека. Да и мне было интересно, просветил и заставил думать.

Л.Х.

Вспоминала салют у моста. Не могла читать перед сном. Спать не могла, всё вспоминалось.

К.И.

5 экземпляров я подарила блокадникам, в том числе Ириной маме. На неё твоя книга произвела огромное впечатление. Она была просто в восторге. В её воспоминаниях много общего с твоими.

Л.П.

...Хочу поблагодарить Вас за то, что Вы дали нам возможность прочитать Вашу книгу. Она произвела очень сильное впечатление. Как Вы понимаете, мы относимся к поколению людей, которые не в первый раз читают о блокаде Ленинграда... Именно Ваша книга вернула мне те чувства, которые я испытывала... Вам замечательно удалось совместить документальность повествования с живым описанием Вашей жизни и Ваших переживаний, поэтому цифры, которые Вы приводите, воспринимаются не как сухая статистика, а как иллюстрация трагических судеб. Хочу добавить, что знакомство с автором усилило впечатление от прочитанного.

В.Г.

Заключительный отзыв после прочтения приведённых выше отзывов :

Отзывы получила и изучила. Я потрясена, что народ оценил и понял изюминку твоей манеры изложения. Я думала, что это я одна такая умная. Очень приятно было их читать, радовалась за тебя и вместе с тобою. Работай дальше и Бог в помощь. Жду продолжения.

Л.Х.

Вот чем отличается эта книга о блокаде от всех других, написанных ранее, десятки которых также изданы в интернете.

К читателю

Каждый пишет, как он слышит,

Каждый слышит, как он дышит.

Как он дышит, так и пишет,

Не стараясь угодить.

Так природа захотела

Почему, не наше дело,

Для чего, не нам судить.

Б. Окуджава.

Прежде, чем начать, предупреждаю, что писал с основной целью : рассказать о блокаде тем, кто мало об этом знает, ничего не приукрашивая и не преувеличивая, отражая по возможности разные стороны..

Мудрые слова С.Есенина, Лицом к лицу – лица не увидать, большое видится на расстояньи, считаю, как нельзя более, подходят ко мне, - по отношению к блокаде Ленинграда, отдалиться от которой больше, чем это сделал я, и во времени - на целых полвека, и по расстоянию на Земле, - оказавшись по другую её сторону, в Америке, просто не возможно ! Именно получив эти преимущества по сравнению со всеми другими, кто тогда это пережил, я и написал свою книгу.

Но в то же время в отношении содержания читатель вправе спросить, что нового можно было бы прибавить к тому, что уже сказали и пережившие блокаду, и пострадавшие от сталинского режима, и уехавшие за границу, как я, и петербуржцы, и россияне, и пережившие все беды ХХ века, и пострадавшие ещё и больше, чем я... И тем не менее у меня есть уверенность, что было что сказать. И мне очень хочется, чтобы вы поняли и поверили, что эта моя уверенность – не бахвальство, и основания для неё я привожу в дальнейшем. К примеру, из интервью многоопытного писателя я узнал, что он своё последнее произведение так и назвал : Вопросы остались, что красноречиво подтверждает полезность моих записок... Опять же известное высказывание классика, что умом Россию не понять, у многих встречает согласие, а я считаю, что общество не сможет добиться прогресса, если оно не понимает свою страну, её прошлое, особености своего народа и проч.

Я пришёл к пониманию многого в ходе моего кропотливого труда над этими записками. И вы, если хотите кое-что поглубже понять, должны не критиковать меня за стиль и длинноты, а смотреть в суть фактов и мыслей.

А я... Надо бы сокращать. Днём кое-как стараюсь, а ночами приходят новые мысли. И чего больше ? Жалко упустить, потом не вспомнить. Вот и дописываю.

Итак, задача моих записок – всё поставить на свои места, если сам с годами многое понял, то - и другим помочь разобраться.

Фактически в моём сознании зародилась мысль написать обо всём этом, если останусь в живых, в самый пик блокадного времени, - зимой её первого года. И с тех пор, пережив войну, я всю свою жизнь прожил с сознанием, что когда-нибудь, когда пойму, что пора, я возьмусь за перо и опишу всё, - всю правду, на основе того, что сам пережил и видел своими глазами. А уже потом созрела идея, - на основе узнанного из прошлого, пережитого в России после войны, в течение полувека рассмотреть место и значение блокады Ленинграда во всей цепи исторических событий. При этом я задался целью, и постарался так сделать, чтобы это был разговор с современником.

И выражаю свою благодарность Лидии Калининой и Джону Хольту, проявившим интерес в ходе работы, первыми ознакомившимся с рукописью, взявшим на себя труд проработать её и высказавшим ряд ценных замечаний.

Великая Отечественная война.

900 дней блокады Ленинграда

Счастлив, кто посетил сей мир

В его минуты роковые !

Его призвали всеблагие

Как собеседника на пир.

Он их высоких зрелищ зритель,

Он в их совет допущен был –

И заживо, как небожитель,

Из чаши их бессмертье пил !

Ф.И.Тютчев.

Стремглав проникнув на крыльцо,

Пытался враг пробраться сразу в дом.

Но встретил он сопротивленье в доме том.

Как ни пытался, он не смог его преодолеть...

И вам не передать того, что городу пришлось

перетерпеть,

Когда вокруг него замкнулось Гитлера кольцо.

Из стихотворения автора книги.

Часть первая

Первые 2,5 месяца войны, до начала блокады

Как я решил писать о войне

Хочу, чтобы читатель представил себе, что я мог бы расписать всё ужасное, что мы пережили, - я, мои родители, родственники и окружение, и это было бы откровенной правдой .

Но я поставил перед собой иную цель : писать не о том, что обрушилось на город, что и так многократно описано, а – что и как защищали и как выстояли; и за редкими исключениями я описывал те факты, которые сам видел и пережил.

Я считаю, что у читателя хватит мудрости и воображения, чтобы подчас за голыми цифрами, приведёнными для полноты картины, самому понять , что было, когда на многомиллионный город, ещё и перенаселённый в силу трагических обстоятельств, обрушились разом все беды, мыслимые и немыслимые, когда бежать было некуда и судьба каждого была ужасна... Ведь без всякого труда можно себе представить, что в таком городе ни один снаряд, и тем более – бомба, не обходились без жертв. А привожу цифры, именно чтобы читатель мог оценить динамику, масштаб, лишь по отдельным, пусть не самым страшным, описанным фактам, представив себе, что за этими цифрами может скрываться.

Далёкий, с другой стороны, от мысли что-либо лакировать, я решил позволить себе описать именно то, что читателю тоже интересно и надо знать и представлять : что у нас было в головах в то время, что позволило не свихнуться, остаться нормальными полноценными людьми, со здоровой психикой, и многим -прожить затем долгую счастливую послевоенную жизнь, поломав все прогнозы, что блокадники больше года не протянут.

Трагедия многомиллионного города, оказавшегося в блокаде, обречённого на смерть, но не сдавшегося, выстоявшего, и отличается от других трагедий, в которых массовая скорая гибель людей просто не оставляла им никакого шанса на спасение, что бы они ни делали.

Скажем откровенно, оставшиеся в живых, будучи в своей массе ещё далеко от счастливой жизни, в очень большом долгу перед теми, кто отдал свои жизни за счастье народа, за Победу.

Этими мыслями я решил начать мой рассказ о войне, чтобы сразу внести ясность. И начнем мы рассказ о войне с первого её дня.

Первый день войны и наша семья

Итак, уже в разгар лета, в середине июня 1941 года, мы с мамой, вместе с детским садом, уехали на Карельский перешеек под Ленинградом, который освободили от финнов совсем незадолго перед тем. Эти места были слишком близко к Ленинграду... Близкая граница к такому стратегически важному месту волновала россиян. И думал ли кто-нибудь тогда, что далёкой Германии надо было бояться больше, что именно немцы окажутся надолго у ворот города ?!..

Со дня нашего приезда на дачу не прошла и неделя. Было 22 июня, воскресенье, - выходной день для советских граждан, - и к нам приехал папа.

Ничего не подозревая, с утра мы втроём отправились гулять.

Мы ходили по оборонительным сооружениям построенной финнами линии Манергейма, осматривали ДОТ’ы (долговременные огневые точки), противотанковые рвы и надолбы. Поражались, как хорошо, добротно, была построена эта линия обороны, и гордились нашей славной советской армией, которая прорвалась через такие укрепления ! Мы слышали, и тогда обсуждали, что вторая подобная оборонительная линия была во Франции, - линия Мажино.

У меня был с собой тот самый, подаренный родителями, фотоаппарат. И это был как раз тот удобный случай, о котором я мечтал.

Найдя подходящую берёзку, и установив аппарат на треногу, мы с папой поочерёдно сделали два портрета (См. фото 26, внизу слева), без мамы, т.к. она к этому времени ушла от нас , озабоченная делами в детском саду, поскольку там не могло быть долгого отсутствия взрослых даже в воскресенье.

Думали ли мы, что эти мои первые снимки будут символизировать не начало счастливой мирной жизни, после малых войн на границах страны, а окажутся – в первый день той войны, после которой всё предшествовавшее ей стало несравнимо мелким ?!

Мы ещё не знали, что уже несколько часов прошло с момента внезапного, вероломного, без объявления войны, нападения Гитлера на нашу страну, что где-то вооружённые до зубов, скопившиеся в огромном количестве у нашей границы, немцы проникли на нашу землю, и уже гибли наши люди, много людей...

Далее, как вы понимаете, нам уже было не до того, но, как я уже говорил, в первое время, вернувшись в Ленинград, мы где-то в глубине души ещё таили несбыточную мечту на быстрый и счастливый исход, да и толком не знали, прервав свои планы, что делать. Поэтому я всё-таки выкроил подходящее время до осени и сделал фотокарточки, которые сохранил, и здесь помещаю (См.).

А в тот день, когда мы с папой, не спеша, вернулись с прогулки, нас встретила мама. И по её лицу мы поняли, что что-то случилось. Она сообщила нам : Хотя пока никто толком не верит, но говорят, будто началась война.

До этого момента слово война было для нас именем несуществительным. Всё, что было до войны отрицательного, рассматривалось как явление временное, преходящее, - болезни роста, как-будто это происходило не с нами, не с нашей страной. И даже теперь, когда война в самом грозном виде ворвалась в нашу страну, мы ещё долго не воспринимали её всерьёз. Так нас ослепили, так внушили ! Похоже, пока каждый не сталкивался впрямую с личной бедой, не верил никому. А уж я-то, подросток, и вовсе верил в чудеса... И только теперь, оглядываясь на то, какими силами Гитлер обрушился на нашу страну, я могу повторить, высказать уверенно, мысль, что не будь российской революции, ему было бы не мобилизовать германский народ на это чудовищное истребление людей.

Сейчас я даже подумал, что и войну-то мы выиграли всё с тем же наваждением, с той же идеей-фикс : пожить, во что бы то ни стало, при коммунизме. И пока были препоны извне, боролись, не щадя живота своего; и понадобилось ещё почти полвека, чтобы самим понять, сколь велико было это заблуждение.

День 22 июня всегда был для нас особенным, - самым лучшим в году, самым летним ! Мы знали, что это – самый долгий день, и ночь – самая короткая, самая белая. Думалось, что именно эту ночь имел ввиду Пушкин, когда писал, что одна заря сменить другую спешит, дав ночи полчаса.

Когда после холодной зимы и долгой весны наступало, наконец, наше долгожданное короткое лето, мы ощущали его с особенным чувством подъёма и радости. Для ленинградцев, - жителей города, который по-особенному славен белыми ночами, где их особенно чтили, праздновали, проводя всю ночь на многолюдном берегу Невы, это было вдвойне несправедливым ударом судьбы. А для меня, - после школы, да ещё в преддверии отдыха в новом курортном месте, с обоими родителями, да с теми перспективами, мечтами и надеждами, о которых вы уже знаете, - и тем более.

И вдруг среди этого невероятно ясного и сказочно счастливого неба – такой несправедливый к нам гром ! За что ?!

Всё ещё казалось, что где-то кто-то сыграл злую шутку, и придёт опровержение, и кто-то свыше всё поставит на место.

Для нас всё выглядело, как на огромном корабле, на его прекрасных верхних палубах, который вдруг, где-то там внизу, получил пробоину; о ней сказали, и никто не верит, что за этим последует ужасное... Вот таким Титаником, с сотнями миллионов пассажиров, оказалась вся наша страна.

Не рассказать, что мы передумали в те первые военные дни. И я, как мог, постарался передать вам наши мысли и чувства того далёкого и незабываемого предвоенного времени, чтобы вы теперь представляли наш ужас при мысли, что теперь этому уже не быть никогда ! Я отдаю себе отчёт, что современный читатель способен вообразить конкретные события, но – не беду подобного масштаба. Ведь даже пережившие, помнящие об этом, только моментами, эпизодами, проникаются тем, что было, и сами удивляются, что это было с ними.

О первом дне войны потом писали свои воспоминания очень многие, кому посчастливилось выжить. И вот только теперь написал я...

Памятные первые дни войны. Отъезд в Валдай

Итак, война где-то шла, а мы всё равно продолжали думать, надеяться, что как-нибудь обойдётся, пройдёт стороной : недолго, какие-нибудь недели, ну, месяцы, и всё. Были же и озеро Хасан, и Халкин-Гол, и финская... И недолго ! Думали : остановят, разобьют, или договорятся; что-нибудь да сделают; Сталин что-нибудь придумает.

Но... Не остановили, не разбили, не договорились...

И только потом, уже после смерти великого полководца, когда, наконец-то, начала открываться правда, мы узнали, что он сам-то меньше всего ожидал и больше других растерялся. Да так, что за целых две недели, до 3-го июля, не сказал народу ни единого слова ! Тоже непостижимо, но факт.

Хочу отметить теперь, что этот факт его молчания уже сам по себе очень красноречив. Он самым очевидным образом разоблачает всю лживость Сталина по отношению к народу, показывает всё его ничтожество, если было чуть-чуть покопаться. Очевидно, он струсил, не за страну, что он её проиграл, а за себя, - что теперь ему этого уже никто не простит, если вообще оставят в живых - что всё навсегда для него кончено, даже если народ выстоит... Но великий русский народ легко верит и легко прощает, если ему красиво пудрят мозги. Ходынку царю простить не мог, а тут, коварному кремлёвскому горцу, погубившему миллионы, всё простил...

А уж 3-го июля, после того, как его ближайшие соратники, и сами перетрухавшие, намекнули, (о чём мы, разумеется, узнали намного позже) попросили, что надо, он, наконец, выступил по радио с речью и сказал : Над нашей родиной нависла серьёзная опасность...

Передо мной газета Пионерская правда (моя любимая в то время газета; и сохранил же !) от 3 июля 1941 года с портретом Сталина и текстом этого выступления, а также – сводка От Советского информбюро (см.)

А мы с мамой ко времени этого обращения уже почти целую неделю были не в Ленинграде, где оставался наш папа, а с ним, естественно, теперь – и рыбка, а с детским садом, в Валдае, - посредине между Ленинградом и Москвой. Война началась 22-го, а уже 29-го июня (невероятная поспешность !) мы уже уехали. Я был намного старше детишек детского сада, и опять мне разрешили быть с мамой-воспитательницей. А отправили в те места из города практически всех детей дошкольного возраста, - в эвакуацию, так как было принято (кем и зачем ?!) решение якобы уберечь детей и освободить взрослое население от забот о детях... И что же из всего этого вышло ?

Не исключаю, что эта нелепая эвакуация детей из Ленинграда показала, что есть вещи, которые нельзя трогать, чтобы они лучше сохранились; а тронешь, - сам разрушишь, и уже тогда нечего будет и защищать. Думаю, эта эвакуация детей послужила важным уроком, - на всю блокаду, и потом, даже в ужасно стеснённых условиях, всё делалось, чтобы Ленинград выглядел как можно более живым. И призываю читателя эту мысль не забывать при дальнейшем чтении.

Второй месяц войны. Первое боевое крещение

Есть в жизни даты, которые помнятся всегда. Первой такой военной датой было, очевидно, начало войны. Вторая – 29 июня, наш отъезд из Ленинграда. А третья – нашего возвращения, 23 июля. С этого времени, до самого конца войны, всю блокаду, я ни разу не выезжал за пределы блокадного кольца (Фото 36).

Итак, в Валдае мы прожили всего 3 с половиной недели. А потом разными способами (после этой дополнительной и оказавшейся никчемной душевной травмы всему населению города) все дети вернулись опять в Ленинград.

Не знаю, как возвращались другие, а за нами приехал папа.

Из Валдая в Ленинград, по его договорённости, мы ехади втроём ночью, одни, в товарном вагоне. В вагоне этом, помню, ничего не было, кроме сложенных один на другой нескольких волосяных матрасов. Так бывает, что состав, нагруженный в одном направлении, обратно идёт порожняком. Повидимому, движение пассажирских поездов было нарушено. И как вскоре стало ясно, в других вагонах этого товарного состава ехали такие же, как мы.

В 7 часов утра, недалеко от станции Бологое, когда наш поезд по какой-то причине стоял, мы получили первое боевое крещение : на наш эшелон напали самолёты немецких фашистов и обстреляли нас из крупнокалиберных пулемётов.

Не передать паническое состояние ехавших в поезде. Мы не знали, что делать. Мама в страхе выскочила из вагона и побежала вдоль состава вместе со многими из других вагонов; а мы с папой, как подобает мужчинам, старались держать марку. Наивно думая, что это чем-то сможет помочь, а с другой стороны стараясь попросту делать хоть что-то, мы обложили изнутри стены вагона теми самыми матрасами и остались в вагоне. Ну, и польза была соответствующая : самоуспокоение.

Вскоре самолёты улетели, так же внезапно, как и появились. И всё вокруг заполнила редкостная тишина.

Какое-то время казалось, что попросту никого не осталось в живых. Но постепенно то там, то тут послышались голоса. А вскоре, о радость ! Выяснилось, что всё каким-то чудом обошлось без жертв.

Мы продолжили путь и приехали домой без повторных нападений.

Очень хотелось думать, что самолёты улетели, - и на этом для нас вообще закончилась война. Правда, какой-то внутренний голос предостерегал не очень-то путать желаемое с тем, что скорее всего могло быть. И только потом стало понятно, насколько даже самые худшие предположения были далеки от последовавшей действительности.

Не думали мы и что эта наша поездка будет единственной за пределы области за всю войну.

Как и мы, за первые недели после начала войны, по разным причинам, в надежде на спасение, веря в незыблемость красавца-города, в Ленинград съехались различные беженцы, увеличив его население в полтора раза. Так в Ленинграде, насчитывавшем перед войной около 3 миллионов, к началу блокады оказалось, как можно представить, около 4,5 миллионов человек.

Как вы увидите далее, многое по ходу удалось учитывать и подсчитывать. Но вот сколько в самом деле в нём тогда было человек, и сколько погибло на самом деле, так и остаётся неясным.

Короче, наш приезд домой оказался спасением от относительно малой угрозы в преддверии большой. И теперь наступило время обо всём рассказать, без стремления сгустить краски и расписывать ужасы.

Наш блокадный дом. Наша квартира

Война, эта рукотворная огромная угроза смерти, которой нет ничего страшнее, нависшая над всем населением огромной страны, обернулась тем, что оторвала одних, многих навсегда, от родного дома, а к другим пришла прямо в дом. В том числе и – к нам.

Теперь, когда я ко всему вас подготовил, к тому же вы заведомо уже знаете Петербург, предлагаю вам познакомиться с домом, не только типичным для этого города, но в котором я начал войну.

Именно 5-этажные, реже – 6-7-этажные, дома составляли подлинный Петербург самого лучшего и типичного для него времени. Именно таким пятиэтажным домом был и наш, о котором, и - нашей комнате в нём, я уже упоминал. А теперь опишу подробно, чтобы вы лучше себе представляли, как жили трое в одной комнате, не считая золотой рыбки.

Итак, после всех известных вам довоенных мытарств, мы троё, мои родители и я , надолго оказались в той же 18-метровой комнате, в 3-комнатной квартире на 1-м этаже. И плохим утешением могло быть лишь то, что в городе были люди, которые и этого не имели.

Эта наша комната одной стеной примыкала к комнате моего двоюродного дяди, - дяди Вани, жившего там с тётей Аней. Другая же стена была одновременно капитальной стеной арки нашего дома, через которую был единственный вход и въезд во двор. Эта наружная стена в разное время года покрывалась сыростью и плесенью, а в зимнее блокадное время – даже просто – льдом.

Пол наш был вровень с землёй, а под ним, очевидно, были ходы сообщения, по которым и разгуливали с незабываемым весёлым визгом крысы; иногда это были несколько тоненьких голосов и топот многих ножек, и я догадался, что была это – стайка крысенят. Признаться, ответного веселья это у нас не вызывало. Но приходилось с этим мириться, т.к. при всей противности мы не могли найти способа от них избавиться. Однако, избавление пришло... Но какой ценой ! В блокаду всех этих крыс все-таки умудрились переловить и съесть, вместе с голубями, кошками, собаками, лошадьми, - всем и всеми, что и кого только можно было есть. Но это я опять забежал вперёд. А обещал я описать обстановку, к которой перед войной только и добавился, как вы знаете, аквариум с золотой рыбкой...

Представьте себе вначале квартиру. До революции это была дворницкая большого богатого 5-этажного доходного дома. Его бывший хозяин, по фамилии – Вин, лишённый после революции своей собственности, до самой войны жил в нашем доме, в одной из квартир, - наравне со всеми советскими людьми. Подобных домов в городе было множество, и построен он был типично доходным, т.е. приносящим доход, - сдаваемым квартирантам : в виде колодца, образованного четырьмя флигелями; и если бы не вертикальный просвет в одном из углов, между двумя флигелями, было бы и днём очень темно; но дома без такого просвета в городе тоже были...

Выходивший на улицу флигель, - парадный, внешне красивый, с высокими потолками (единственное преимущество, которое распространялось и на нашу дворницкую) и окнами на две стороны дома, - был с просторными многокомнатными квартирами, ставшими потом в большинстве своём, как и почти все в других домах города, коммуналками, т.е. в каждой комнате уже проживала целая семья из нескольких человек, и тем более – перед блокадой и в блокаду, когда понаехади беженцы. Но в ряде квартир парадного флигеля и после революции сохранились старожилы Петербурга. Это была научная интеллигенция, далёкая от политики, к которой коммунисты относились лойяльно. Так, например, в нашем доме жили академики Орбели, Тарле, Струве, профессор Холодецкий. Жалею, что на доме нет мемориальных досок, которых, правда, и так наплодилось - в честь революционеров.

Квартиры в боковых флигелях нашего дома были попроще, да и окна их выходили во двор; а самого низкого уровня был задний флигель; в нём была комнатная система, т.е. не квартиры, а коридоры на весь этаж и цепи комнат, одни – окнами во двор, другие – на задний двор; этим жильцам повезло меньше всего, и жил так самый бедный люд.

Хочу, однако сказать, что распределение жильцов в доме, как и распределение всех благ в стране, было чётким до революции, - у кого какие были деньги; а тут богатые от бедных мало чем отличались, вот и пошло распределение по самым разным причинам : по знакомству, по чьему-либо приказу, просто – кто больше понравится; всё это называлось – по блату. Это и была одна из причин краха коммунизма. Но вернёмся к описанию нашего жилья.

Вход в нашу квартиру был – прямо под аркой : прямоугольное отверстие в каменной стене, закрытое простой деревянной, обитой снаружи дерматином, дверью, нижний край которого был на высоте с пол-метра от земли; под дверью – каменная плита-ступенька; очевидно, это позволяло в своё время дворнику быстро выходить к воротам на звонок запоздалого жильца. Этот порядок,- закрытие ворот на ночь,- сохранялся какое-то время даже после войны; а потом не стало и дворников.

В отличие от всех нормальных улиц, имеющих либо название, либо номер, относящиеся к обеим их сторонам, на Васильевском острове с петровских времён, когда был замысел прорыть, как в Венеции, каналы (и даже, говорят, было, начали, а потом зарыли), основные улицы рассматривались как две линии домов; и соответственно, каждая сторона такой улицы,- линия, имеет свой, присвоенный ей, порядковый номер. Так, наша сторона улицы называется – 11-я линия, а противоположная сторона этой же улицы, соответственно, - 10-я линия. Таким образом, школа, в которой я тогда учился, была напротив моего дома и – на другой, 10-й, линии.

В то время на нашей улице, как и на большинстве других, асфальта не было. Вдоль домов была панель : тротуар, выложенный каменными квадратными, чуть меньше метра, плитами – панелями; средняя же,проезжая, часть называлась мостовая и была выложена (вымощена) булыжниками, с большой апельсин каждый; поэтому, когда по такой мостовой ехала телега, за лошадью, то раздавался громкий цокот копыт и дробь – от перекатывания колёс с металлическими ободами. Между мостовой и панелью была открытая земля, на которой тогда ничего не росло, и только после войны, через много лет, посадили деревья.

Опишу заодно и обстановку на улицах.

Зимой по мостовой катались дети : на лыжах и,- за грузовиками,- на коньках, зацепившись за борт специально для этого сделанными крючками. Кстати, долгое время можно было видеть подростков, ездивших как сзади, так и даже спереди трамвая – на колбасе, т.е. на металлической балке, служившей для сцепления вагонов.

В то время трамваи имели открытые подножки и поручни у дверей, так что можно было ездить, держась за ручку и стоя на подножке, и прыгать в трамвай и из него на-ходу, т.к. скорость его была невелика. Делал это и я.

Кстати, после войны в трамваях для безопасности всё это убрали, а двери закрываются автоматически. И теперь, хотя трамваи опять еле ходят из-за разбитых путей, молодежь уже лишена былой романтики на улицах.

Но это – к слову, поскольку по нашей улице трамваи никогда не ходили. А вот что было, так это частые, чего сейчас тоже не допускают, похоронные процессии, проходившие по улицам : гроб – на открытом сзади кузове грузовой машины, за ним – духовой оркестр, далее – процессия, иногда более ста человек.

Тогда я думал, что так же было на всех улицах, и только теперь понял, что у нас это было особенно часто из-за близости кладбища. К процессиям этим невозможно было привыкнуть, мы выглядывали на улицу : похоронный марш брал за душу.

А о доме остаётся добавить, что в нём были чердаки и подвалы с окнами, в полный человеческий рост. На чердаках сушили бельё, развешивая его на протянутых верёвках; в подвалах были сараи для дров.

Ни о каких лифтах в то время не было и речи; при высоких потолках на 5-й этаж было трудно подниматься; у нас не было телефонов; отопление было печное; готовили на примусах и керосинках, утюги были угольные и т. п.

Из двора на задний двор вела вторая арка, под которой всегда были баки с мусором. На заднем дворе вдоль забора, отделяющего территорию дома от соседней, где был родильный дом, выходивший уже на 12-ю линию, тянулись ещё сараи, являя собой убогое зрелище.

Остаётся ещё напомнить, что по краю двора были такие же булыжники, а в середине – квадрат открытой земли, где, как я уже говорил, весь день толпились дети всего дома; входные ворота были из металлической решётки, покрытой листовым железом, обычно - выкрашены в чёрный цвет. Ещё по бокам перед въездом в арку стояли две старинные чугунные тумбы, назначение которых я никогда до сих пор не пытался себе представить; теперь понимаю : чтобы транспорт при въезде не сбил углы; тумбы эти за мою жизнь ушли в землю почти целиком, за счёт наслоений при реставрациях улиц, - так называемого культурного слоя (это теперь в Америке сначала срезают асфальт, а потом кладут столько же). Соответственно, у нас на глазах за один век все дома города ушли под землю более чем на пол-метра; снизились и арки, а плита, которая была нашей ступенькой, сверху изрядно стёрлась и почти полностью ушла под асфальт. Но и этот экскурс в будущее – для ориентации.

А впрочем, быть может, вам будет ещё интересно узнать, что в 1997 году судьба занесла меня именно туда, и в ожидании людей для посещения с ними именно здания бывшей нашей школы, я забрёл в наш дом и оценил, что за это время мало что изменилось : подвалы и наш вход под аркой заделаны; разумеется, нет сараев, т.к. – паровое отопление; вдоль лестниц навешены наружные лифты; и что я видел, но снаружи мало заметно, дом несколько лет назад, один раз за всё это время, был капитально отремонтирован, т.е. старыми остались только наружные каменные стены. Полагаю, не стало и такого раздолья под полами для крыс. Так же реставрируются многие дома в городе, с сохранением, в основном, внутренней планировки.

Думаю, вы уже всё себе представляете, что меня окружало. Остаётся войти в нашу комнату. А чтобы это сделать, мы, придя домой, не звонили в дверь, где был механический звонок с надписью Прошу повернуть, а стучали в окно нашей комнаты с улицы, благо до него мог дотянуться даже я – подросток.

Комната, в которой жили мы трое, не считая золотой рыбки

Отдавая себе отчёт, что рискую утомить читателя, тем более, что подробные описания обстановки были более уместны во времена Гоголя, да ещё и с его талантом, не вижу другого выхода, как всё-таки это сделать, т.к., повторяю, столько времени в одном месте, как я – там, проводят разве что заключённые. Кроме того, уж во всяком случае всё это может пригодиться постановщикам фильма. Итак, я ещё не познакомил вас с тем, как выглядела моя камера заключённого.

Комната наша в чём-то была типичной для жителей среднего достатка как и мы, если не считать присущих каждому индивидуальных особенностей. Ни о каком стиле мебели, разумеется, не могло быть и речи. Когда я появился на свет, почти всё уже так и было, т.е. для меня было всегда. И если что-то перемещалось, то, думаю, по моей вине, т.к. я подрастал и занимал всё больше места, а места и так уже не было...Вот и выкраивали.

За исключением книжного шкафа из прямых крашеных досок и фанеры, и упомянутого ранее, тоже фанерного, ящика с пластинками, всё остальное было создано до революции, и было добыто не новым, от прежних владельцев, неведомо как, моим папой либо дядей Ваней, если не ещё раньше, - тётей Аней.

Всё было очень старое, но вполне исправное, и из-за ограниченности плацдарма – самое, что ни есть, необходимое.

Всё содержимое нашей комнаты занимало жизненное пространство так, что пройти можно было вдоль стола, стоявшего посредине, либо согнув ноги в коленях над стульями, либо задвинув стулья под стол.

Стол был для нас центром всей деятельности. За ним, подложив на скатерти и клеёнке ещё газеты, я делал уроки; папа всегда вечерами писал различные бумаги по работе, остававшиеся после дневных дел; а мама постоянно что-нибудь шила или вязала; иногда она это делала на швейной машине, которая стояла у стены; при этом, если