Lavka drevnostej. Tom 2: Russian Language

ПОСЛЕДНЯЯ.

I.

Теперь мы вернемся к нашему старому знакомому, Киту, но не потому только, что имеем возможность прервать на время нить рассказа: самый рассказ настоятельно того требует и мы с величайшим удовольствием снова займемся судьбой забытого нами приятеля.

Пока описываемые нами в последних 15-ти главах происшествия чередовались одни с другими, Кит успел настолько свыкнуться и сжиться с семьей м-ра Гарланда, что считал всех её членов -- даже служанку Барбару и лошадку -- своими друзьями, а дом его -- своим домом.

Остановимся на минуту. Слово произнести недолго, но если оно дасть неверное понятие о том, что мы хотели им выразить, оно сослужить нам плохую службу. Да не подумает читатель на основании вышеприведенного известия о Ките, что, попав в роскошь, он стал забывать о родительском доме или с пренебрежением относился к своему прежнему житью. Напротив, он постоянно и с любовью думал о своих родных. Ни один отец, восторгающийся смышленностью и необыкновенным дарованием своего первенца, не мог бы порассказать о нем таких чудес, какия, бывало, Кит рассказывал о своем любимце Яше, беседуя вечерком с Барбарой. Ни одна женщина, какая бы она ни была хорошая, не могла, по его словам, сравниться с его матерью. Слушая его, каждый мог воочию убедиться в том, что бедность не помеха людскому счастью.

Любовь к семье и домашнему очагу гораздо ценнее в бедной среде, нежели в богатой. Привязанность богатого человека к своему дому есть чисто земная привязанность: он любить свои великолепные палаты, свои поместья, полученные им по наследству, как часть самого себя, как атрибуты своей родовитости, своего гордого могущества.

Любовь же бедняка -- его единственное имущество -- к своему убогому жилищу, из которого завтра же его могут выгнать, коренится глубже, на более чистой почве. Она исходит от Бога. Его домашние пенаты не сотворены из золота, серебра и драгоценных камней -- они живые Божьи существа. И если голые стены и кирпичный пол неприглядной хижины освящены и согреты такой божественной любовью, такой семейной привязанностью, эта хижина становится храмом.

Если бы те, от кого зависят судьбы людей, почаще останавливались на этом вопросе, если бы они знали, как трудно зародиться любви к семье, к домашнему очагу, -- этому источнику всех семейных добродетелей, -- в сердцах людей, живущих огромными скученными массами, среди которых, большею частью, отсутствует даже понятие о благопристойности; если бы они, эти могущественные люди, хоть изредка, сворачивали с больших улиц, застроенных великолепными дворцами, в те захолустные переулки, где ютится беднота, и старались, по мере сил и возможности, улучшить условия домашней жизни бедняков, тогда, я уверен, многия из этих убогих хижин с большим правом могли бы указывать на небо, чем те высокия колокольни, которые, горделиво возвышаясь среди притонов порока, преступления и всяких болезней, с презрением и насмешкой смотрять на них с высоты своего величия. Эта истина -- не новая. Ее давно уже выкрикивают глухими голосами несчастные, томящиеся в больницах, тюрьмах и рабочих домах. И это не только вопль трудящихся масс, не только вопрос о народном здравии и благосостоянии, который можно освистать в парламенте, а ни больше, ни меньше, как вопрос национальный. Кто любит свой дом, тот любить и свое отечество, и в годину бедствий скорее можно положиться на человека, владеющего хоть пядью земли на своей родине, чем на того, которому негде преклонить голову.

Кит не мог интересоваться этими отвлеченными вопросами: это было не по его части. Он знал только, что мать его живет в убогом домишке, что настоящее его помещение несравненно лучше прежнего, и тем не менее он с любовью вспоминал о своей жизни в родительском доме и всячески заботился о своих родных: часто писал матери и посылал ей деньжонок, в которых у него теперь не было недостатка, благогаря щедрости молодого хозяина, очень к нему благоволившего. Когда его посылали с поручениями в город и ему случалось быть недалеко от дома, он непременно, хоть на минуту, забегал к своим, и надо было видеть, с каким восторгом дети бросались к нему на шею, как все во дворе приветствовали его и с каким любопытством слушали его рассказы о диковинках, которыми кишел коттэдж м-ра Гарланда.

Все в доме любили Кита, начиная с старого барина до Барбары включительно. Но никто не выказывал ему такого расположения, как капризная лошадка. Она стала как шелковая; за то, кроме Кита, никто не мог к ней подойти, словно она решила, во что бы то ни стало, удержать его около себя и заставить своих хозяев дорожит таким конюхом. Впрочем, случалось, что она и при нем выкидывала разные штуки и не раз пугала своими шалостями старушку-барыню; но так как Кит постоянно уверял м-с Гарланд, что это она только так, играет, ластится к своим хозяевам, старушка наконец вполне уверовала в его слова, и если бы теперь пони вздумал даже опрокинуть кабриолет, старушка утешалась бы мыслью, что у него ничего дурного не было на уме.

Кит в короткое время сделался полезным членом в доме. Из него вышел не только хороший конюх, но и порядочный садовникь. Кроме того, в свободное время он прислуживал в комнатах и ходил за молодым барином, который без него не мог обойтись и с каждым днем оказывал ему всё более и более доверия. И нотариус тоже дружелюбно относился к Киту. Сам м-р Чекстер порой удостаивал его своим взглядом или кивком головы и даже обращался к нему с шуточками, хотя всё тем же покровительственным тоном.

Как-то раз Кит привез молодого барина в контору нотариуса, что случалось нередко, и уже готов был отъехать в наемную конюшню -- покормить лошадку, как этот самый Чекстер вышел из конторы и во всё горло крикнул на пони:

-- О-о-о!

Он долго тянул на одной ноте, хотел ее испугать и тем заставить непокорное животное смириться перед его законным властелином-человеком.

-- Стой ты, сноби, обратился он к Киту.-- Тебя зовут в контору.

-- Уж не забыл ли чего м-р Абель? удивился Кит, слезая с козел.

-- Не спрашивай, сноби; пойдешь и узнаешь.-- И он опять крикнул на лошадку:-- О-о-о! Еслиб она была моя, я-б ее вымуштровал.

-- Будьте с ней поделикатнее, если не хотите нажить беды, вступился Кит за свою любимицу. -- И не дергайте ее за уши. Она этого не любит.

-- Идите, молодой человек, туда, куда вас зовут, да возвращайтесь поскорее, а это не ваше дело, отрезал Чекстер, гордо и с презрением посмотрев на него.

Молодой человек повиновался, а Чекстер заложил руки в карман и стал насвистывать: дескать, он вовсе не приставлен смотреть за лошадью, а просто вышел поглазеть, что делается на улице.

Прежде чем войти, Кит тщательно обтер ноги, -- в нем еще не изгладилось то чувство благоговения которое охватило его при виде кип деловых бумаг и металлических ящиков, аккуратно расставленных на полках, когда он в первый раз входил в контору, -- и постучал в дверь. Ему отворил сам нотариус.

-- А! Это ты, Христофор! войди сюда, сказал м-р Визерден.

-- Это тот самый мальчик, о котором вы мне говорили? спросил нотариуса какой-то пожилой, но еще очень свежий, плотный господин.

-- Тот самый, отвечал нотариус.-- М-р Гарланд, мой клиент, совершенно случайно встретил его у моего подъезда. Парень, кажется, славный. Будьте уверены, что он скажет вам всю правду. Поэвольте, сударь, познакомить вас с м-ром Абелем Гарланд, молодым хозяином этого мальчика, -- он мой ученик и большой приятель. Мой большой приятель, повторил нотариус и, вынув из кармана шелковый платок, помахал им себе в лицо.

-- Очень, очень рад, сказал незнакомец.

-- Очень приятно познакомиться, кротко отозвался на это приветстние молодой человек.-- Вы, кажется, сударь, желали поговорить с Христофором?

-- Да, если позволите.

-- Сделайте одолжение.

-- Зачем же вы уходите? сказал незнакомец, заметив, что м-р Абель и нотариус собираются выйти из комнаты.-- Дело, по которому я явился сюда, не тайна, то есть я хочу сказать, что я вовсе не намерен делать из него тайны для присутствующих. Мне только надо расспросить этого мальчика об одном содержателе лавки древностей, у которого он служил и в котором я принимаю горячее участие. Господа, я долго жил заграницей, отвык от обычаев моей родины, поэтому простите, Бога ради, если я покажусь вам слишком бесцеремонным.

-- Помилуйте, сударь, ни о каком извинении тут не может быть и речи, протестовали в один голос и нотариус, и м-р Абель.

-- Когда я наводил справки об этом старике у его бывших соседей, мне сказали, что этот мальчик служил у него, и указали дом его матери, а она направила меня сюда. Вот почему я и явился сегодня в вашу контору.

-- Какова бы ни была причина вашего посещения, я очень рад, что она доставила мне удовольствие и честь познакомиться с вами, сказал нотариус.

-- Милостивый государь, вы говорите как светский человек, а я вас ставлю выше этого; поэтому, прошу вас, не унижайте себя и не обращайтесь ко мне с такими пустыми любезностями.

-- Гм! Однако, вы уж очень откровенны, заметил нотариус.

-- Да, я имею обыкновение говорить правду и поступать по правде, возразил незнакомец, -- к чему, как видно, здесь не привыкли. Если мои чистосердечные слова показались вам оскорбительными, я надеюсь, сударь, загладить неприятное впечатление моими чистосердечными поступками.

И точно, нотариуса несколько покоробило от черезчур развязного обращения незнакомца. A Кит слушал его, разинув рот от удивления: если он с нотариусом не считает нужным церемониться, каким же языком он заговорит со мной, подумал он! Опасения его, однако, не оправдались. Незнакомец обратился к нему весьма мягко, хотя в его словах и жестах проглядывала некоторая раздражительность и суетливост.

-- Ты, может быть, думаешь, дружище, что я навожу все эти справки о старике с какой нибудь личной целью? В таком случае ты очень ошибаешься, могу тебя уверить, говорил он, -- Я разыскиваю его, потому что желаю помочь ему и его внучке. Дело в том, государи мои, -- и он повернулсяк нотариусу и его ученику, -- что я ехал в Лондон в полной уверенности что мне, наконец, удастся осуществить мою заветную мечту. Мне и во сне не снилось, что на моем пути могут встретиться препятствия. Но я на первых же порах наткнулся на какую-то непостижимую тайну, и чем больше я стараюсь ее разгадать, тем больше она запутывается и затемняется. Открыто действовать я не могу из боязни, чтобы те, которых я ищу, не ускользнули от меня навсегда. Когда бы вы знали, господа, какой камень отвалился бы от моей груди, если бы мои поиски увенчались успехом, вы, наверно, не отказали бы мне в вашем содействии.

Эти простые, искренния слова нашли отголосок в сердце добрейшего нотариуса. Он отвечал ему в том же духе: незнакомец, мол, не ошибся, обратившись к нему: он готов сделать всё, что от него зависит, чтобы ему помочь.

Незнакомец подробно расспрашивал Кита о его старом хозяине и его внучке, о их уединенной, замкнутой жизни. Кит рассказал ему решительно обо всем без утайки: как старик каждую ночь уходил куда-то, оставляя девочку одну в доме; как он внезапно заболел; как Квильп завладел его домом и всем имуществом, после чего старик скрылся вместе с внучкой. Кит прибавил, что дом, принадлежавший старику, отдается в наем в настоящее время и что к двери прибито объявление: желающие, мол, нанять его могут обращаться к адвокату Самсону Брассу в Бевис-Марксе. Не может ли барин узнать чего нибудь о старике у этого самого адвоката?

-- Уж у него-то я спрашивать не стану, сказал незнакомец, качая головой.-- Я его знаю, я живу у него в доме.

-- Как! Вы живете у адвоката Брасса? изумился нотариус, хорошо знавший по делам эту почтенную личность.

-- Как только я прочел объявление, о котором говорит этот мальчик, я тотчас же отправился к нему и нанял у него квартиру. Мне было решительно всё равно, где ни жить, а там я надеялся получить такия сведения, каких я не мог бы добыть в другом месте.-- Да, я живу у Брасса, к стыду моему, не правда ли?

-- Нет, отчего же, это дело вкуса, и нотариус пожал плечадии.-- Правда, он пользуется несколько сомнительной репутацией...

-- Сомнительной? переспросил незнакомец.-- Мне даже приятно слышать, что есть хоть какое нибудь сомнение на его счет. A я думал, что его репутация давным-давно вполне установилась. Не позволите ли мне, сударь, сказать вам два слова наедине?

Они отправились в кабинет и через четверть часа вернулись в контору. Во время этой непродолжительной беседы между ними установились самые дружеския отношения.

-- Я не буду тебя задерживать, дружище, сказал незнакомец, кладя талер в руку Кита. -- Мы еще не раз увидимся с тобой; а пока, слышишь? ни слова никому о том, что я здесь говорил, кроме твоих господ, разумеется.

-- Мама рада была бы узнать, нерешительно начал Кит.

-- Что узнать?

-- Хоть что нибудь о мисс Нелли... что с ней не случилось никакого несчастия...

-- В самом деле? Так ты и ей можешь рассказать, если только ты уверен, что она не проболтается. Если же кто из посторонних будет спрашивать, -- ни гу-гу, понимаешь?

-- Будьте покойны, сударь; никто ничего не узнает. A затем, счастливо оставаться. Покорнейше благодарим за подарок.

По какой-то случайности, в то время, как незнакомец, разговаривая с Китом, вышел на улицу, Дик Сунвеллер оказался тут же, неподалеку, и увидел их. И вот что вышло из этой неожиданной встречи.

Чекстер, как человек, обладающий тонким умом и развитым вкусом, принадлежал к той самой ложе Славных Аполлонистов, в которой Дик считался пожизненным гроссмейстером. Пожизненным же гроссмейстерам статутом вменялось в обязанность, при встрече с кем либо из членов братства, обращаться к нему с речью для поддержания в нем бодрости духа. Увидев одного из членов братства, упорно глядевшего на пони, Дик перешел через улицу. Он попал в эти места по какому-то поручению своего патрона; благославив брата и поговорив о погоде, он случайно вскинул глазами и... к удивлению своему, увидел жильца Брасса, очень серьезно разговаривавшего с Китом.

-- Вот-те на! Кто это такой? спросил Дик.

-- A кто его знает? Я его вижу в первый раз; пришел к хозяину, в контору.

-- Ну, а фамилию его вы знаете?

Тот отвечал слогом, приличествующим славному аполлонисту, что он благословен навеки, если знает его фамилию.

-- Одно только могу сказать, прибавил Чекстер, проводя пальцами по волосам:-- из-за него я цельных 20 минут стою здесь на тротуаре. Я его ненавижу всей душой и, кажется, всю жизнь готов был бы подставлят ему ножку, если бы у меня было на это вревии.

Пока они беседовали, жилец Брасса -- он, повидимому, не узнал Дика Сунвеллера -- опять вошел в контору, а Кит вернулся к лошадке. Дик и к нему обратился с расспросами, и также безуспешно.

-- Хороший барин, а больше я ничего о нем не знаю, отвечал Кит.

Чекстера взорвал этот ответ и он не утерпел, чтобы не сказать -- так, между прочим, будто ни на кого лично не намекая, -- что не мешало бы скрутить шею и свернуть нос всем вообще снобам. Однако, собрат его по ложе не поддержал его мнения -- он, очевидно, был занят: соображал что-то. Минуту спустя, Дик спросил Кита, в какую сторону он едет. Оказалось, что их путь лежал в одном направлении, и Дик изъявил желание отправиться вместе с Китом, в его экипаже. Тот с удовольствием отклонил бы от себя эту честь, но Дик уже сидел рядом с ним, и ему оставалось только одно -- попробовать насильно избавиться от него. С этою целью он так дернул и погнал лошадку, что Чекстер не успел проститься как следует с гроссмейстером и, вдобавок, пони отдавил ему мозоли. Понукаемая Диком -- тот в продолжение всего пути не переставал и свистеть, и гикать, и кричать, -- застоявшаяся лошадка помчалась во весь опор, еще чаще, чем обыкновенно, наезжая то на фонарный столб, то на повозку. Не раз она выказывала желание забраться на тротуар и почесать бока о кирпичные стены. Следовательно, разговаривать не было никакой возможности. Но вот она влетела во двор, где Кит ее всегда кормил, и помчалась прямо в конюшню -- кабриолет так и застрял в дверях; когда его оттуда вытащили и привели всё в порядок, Дик пригласил Кита распить с ним бутылку пива после таких трудов. Тот сначала отговаривался, но потом согласился и они отправились в пивную.

-- Выпьем за здоровье нашего приятеля, как бишь его? молвил Дик, поднимая стакан со свежим пенистым пивом, -- да тот, что еще с тобой разговаривал сегодня. Я его знаю, он хороший человек... только большой оригинал... ведь, как нарочно, забыл его имя.

Кит выпил.

-- Он живет в моем доме, т. е., собстаенно говоря, этот дом принадлежит фирме, в которой я состою главным компанионом. У него трудно что нибудь выведать, но мы всё-таки его любим. Мы его любим, повторил Дик.

-- Мне, сударь, пора уходить, сказал Кит, вставая.

-- Ну, чего ты спешишь, Христофор? выпьем-ка лучше за здоровье твоей матери, уговаривал его Дик.

-- Очень вам благодарен, сударь.

-- Твоя мать чудо какая женщина, Христофор! Кто первый спешил меня поднять, когда я падал, и целовал меня в больное место, когда я плакал?

-- Конечно, моя мать...

-- Она была прелестная женщина... Я знаю, этот господин очень щедрый. Мы заставим его раскошелиться для твоей матери. Он с ней знаком, Христофор?

Кит отрицательно покачал головой, лукаво взглянув на своего собеседника, поблагодарил его за угощение и улепетнул прежде, чем тот успел вымолвить слово.

-- Гм! Странное дело! Всё, что имеет соприкосновение с домом Брасса, окружено какой-то таинственностью. Попробую-ка и я быть осторожнее. До сих пор всякий мог выведат у меня всё, что хотел. Теперь баста. Никому ни гугу о своих делах. Странно, очень странно, рассуждал про себя Дик.

Углубившись в свои размышления, -- скорчив при этом необычайно умную физиономию, -- он просилел еще некоторое время за бутылкой пива, потом подозвал к себе мальчишку-полового, всё время наблюдавшего за ним у двери, и, вылив остаток пива, в виде жертвоприношения, на песок, велел ему снести пустую бутылку и стаканы в контору и кланяться от него хозяину. Вместо того, чтобы дать мальчику на водку, он дал ему совет: вести скромную жизнь и воздерживаться от всяких возбудительных напитков. Свой совет, -- как он сам очень умно заметил, -- он считал гораздо ценнее какого нибудь полпенса. A затем пожизненный гроссмейстер Славных Аполлонистов заложил руки в карманы и удалился из пивной, всё еще раздумывая о чем-то.

II.

Не смотря на то, что Киту пришлось до вечера прождать м-ра Абеля в городе, он не зашел к матери. Он не хотел предвосхитить те радости, не хотел, так сказать, дробить те удовольствия, которые предстояли всей семье на следующий день. A день приближался знаменательный. Наступал срок его трехмесячной службе у нового хозяина: завтра он получит четвертное жалованье, т. е. четвертую част шести фунтов стерлингов, назначенных ему в год -- шутка ли, сколько денег, целых 30 шиллингов!-- и завтра же хозяин отпускает его на весь вечер домой. Боже мой! сколько удовольствия им предстоит в этот вечер: они побывают в театре и зайдут в ресторан, чтобы показать Яше, как едят устриц.

И ведь надо же, чтобы выбрался такой счастливый денек! Всё благоприятствовало празднику. Хозяин и хозяйка заранее предупредили Кита, что не станут высчитывать из его жалованья те деньги, которые он получил на обмундировку, а вручат ему всё сполна; а тут еще, как нарочно, Бог послал этого милого барина, который подарил ему 5 шилл.-- такое счастье другому и во сне не приснится! В довершение же всего, и Барбара завтра получит свое четвертное жалованье и отпуск на весь вечер, и они вместе с её матерью отправятся к его матери, и таким образом между обеими семьями завяжется знакомство.

Кит спозаранку поднялся с постели, чтобы посмотреть на небо, нет ли тучек; Барбара тоже не утерпела бы ранехонько выглянуть в окошечко, если бы ей не пришлось чут не всю ночь напролет провозиться с разглаживанием и прилаживанием разных кусочков, оборочек и обшивочек, из которых должно было выйти великолепное платье для предстоявшего праздника. Как бы то ни было, оба они встали раньше, чем обыкновенно, ничего не ели за завтраком и обедом и вообще были очень возбуждены. Явилась мать Барбары, объявляя, что погода восхитительная, что не мешало ей запастись огромным зонтиком -- без него и праэдник не в праздник для таких особ, и наконец настала торжественная минута, послышался звонок сверху, господа зовут получать жалованье.

И как всё это вышло хорошо! С каким добродушием старичок-барин обратился к Киту:

Христофор, вот твое жалованье: ты вполне его заслужил, а старушка-барыня -- к Барбаре: А вот и твое, Барбара; я очень довольна тобой!

После этого Кит расписался в получении на своем листке, а Барбара -- на своем, и рука у неё при этом порядком дрожала. Потом старушка угостила мать Барбары вином. Ta, подняв стакан, сказала:

-- За ваше здоровье, сударыня, и за ваше, сударь таких добрых господ дай Бог всякому; и за твое здоровье, милая дочка, и за ваше, г-н Христофор.

И долго-долго тянула она вино, как будто в руках у неё был не стакан, а большой кубок. И такая она была нарядная, в перчатках, -- точно барыня. Вдоволь они посмеялись потом, вспоминая обо всем во время путешествия на имперꙗле, и не раз от души пожалели тех, для кого этот день не был праздником, как для них.

A мать Кита! Глядя на нее, каждый сказал бы, что это барыня, жившая весь век в довольстве. Всё у неё было в порядке, всё блестело, чайный прибор мог бы служить украшением любой посудной лавки, а как мило дети были причесаны и одеты! Можно было подумать, что костюмы на них с иголочки, тогда как в сущности платьица были совсем старенькия. Вот они уселись за стол. Не прошло и пяти минут со времени знакомства между обеими дамами, как уже хозяйка любезно объявила своей гостье, что она ее представляла себе именно такой, как она на самом деле. Гостья отплатила ей таким же точно комплиментом, и заодно уже поздравила ее с таким славным сыном, как Кит, а хозяйка, в свою очередь, поздравила гостью с такою славной дочерью, как Барбара; и пошло, и пошло. Барбара же была в восторге от детей, и надо было видеть, как маленький Яша жеманился, чувствуя, что им любуются, и как скоро между ними завязалась дружба.

-- И ведь обе-то мы вдовы! Нам словно суждено было сделаться друзьями, молвила мать Барбары, приходя в умиление.

-- И говорить нечего, что было суждено, вторила хозяйка.-- Как жаль, что мы раньше не познакомились с вами!

-- A мне еще вдвое приятнее, что всё это устроилось через наших детей; вы как находите?

Мать Кита, разумеется, согласилась с гостъей, и разговор незаметно принял еще более интимный характер: безутешные вдовы стали вспоминать о виновниках как их прежнего семейного счастья, так и их теперешней горькой доли, -- о своих умерших мужьях -- и эта тема оказалась неистощимой, сравнивали дорогих покойников, их жизнь, обстоятельства, сопровождавшия смерть обоих, их похороны и т. д., и находили во всем необыкновенное, удивительное сходство. Начать с того, что оба были красивые, видные из себя мужчины, затем один был старше другого ровнехонько на 4 года и 10 месяцев и, наконец, один умер в среду, а другой в четверг, и т. д. Однако, эти грустные воспоминания грозили омрачить праздник. Поэтому Кит поспешил переменить разговор, и общее веселье скоро восстановилось. Он рассказывал им о своем прежнем хозяине, восторгался красотою Нелли, о которой уже тысячу раз говорил Барбаре, но его восхваления не произвели ожидаемого эфекта. Даже мать его, взглянув, будто украдкой, на Барбару, заявила, что, точно, Нелли очень хорошенькая дввочка, но она еще ребенок и что есть много таких же прелестных девушек, как она. На это Барбара кротко заметила, что она вполне с ней согласна и уверена, что Кит слишком увлекается и преувеличивает красоту Нелли. Кит недоумевал, откуда явилось такое недоверие к его словам. тут мать Барбары вставила свое слово; дити, мол, в 14, 15 лет страсть как меняются; из прелестных детей выходят совсем некрасивые взрослые люди, чему она привела бездну самых веских доказательств. Да вот и у них был один знакомый, прекрасный молодой человек с большими способностями и хорошей карьерой впереди. Он ухаживал за Барбарой, а та о нем и слышать не хотела, и хотя всё устроилось к лучшему, но, право, даже жалко вспомнить об этой неудаче. Кит, по простоте душевной, тоже согласился, что жаль, и, к удивлению своему, заметил, что после его слов Барбара смолкла -- словно воды в рот набрала -- а мать его с упреком посмотрела на него: дескать, он не должен был этого говорить.

Однако, пора было подумать и о театре. Сами знаете, сколько времени требуется на сборы. Дамы надели шляпы и шали, наложили в один платок апельсинов, в другой -- яблок -- с ними ведь не легко справиться: то-и-дело из одного узелка выскочит апельсин, из другого яблоко; наконец всё сладилось, всё было готово и компания двинулась в путь.

Впереди шел Кит; с одной стороны он вел за руку маленького Яшу, другую руку предложил Барбаре. Обе маменьки шли сзади -- мать Кита с малюткой на руках -- и восхищались этой семейной картиной, приводя в смущение молодую девушку.

-- Полно, мама, полно, останавливала она мать, рдея как маков цвет.

Кит успокаивал ее: не стоит, мол, на это обращать внимания, а бедная Барбара и не подозревала, на сколько слова его были чистосердечны, и как он был далек от мысли ухаживать за своей дамой.

Вот они подошли к театру. Двери еще заперты. Народу видимо-невидимо. Маленького Яшу чуть не задавили, малютку затолкали на руках у матери. У Барбариной матери оттерли зонтик из рук; хорошо, что нашелся добрый человек, -- подал его через головы соседей. Одному Кит порядком съездил по голове мешком с апельсинами за то, что он без всякой, по его мнению, надобности толкнул его родительницу в бок, и поднялась перебранка. Наконец добыли билеты в кассе, вошли в театр и уселись на своих местах. A места вышли на диво лучше и выбрать нельзя было бы. Вся компания в восторге; посмеялись над недавними злоключениями, которые теперь представлялись им лишь забавными, и забыли о них.

A что за чудный цирк, этот цирк Эстлии Раскрашенный, раззолоченный, весь в зеркалах! В воздухе разлит лошадиный запах, заранее возвещающий публике о предстоящих удовольствиях. Арена посыпана свежими опилками. Великолепный занавес спущен, -- он скрывает до времени чудеса театральной залы от любопытных глаз. Публика постепенно входить в зал и занимает места, а музыканты лениво настраивают инструменты и небрежно оглядывают входящих: дескать, для нас тут нет ничего интересного, заранее знаем всё, что будет. Как вдруг всё осветилось вокруг них, когда поднялся целый ряд сверкающих лампочек! Вот раздался звонокь. Оркестр с барабанами и бубнами заиграл марш, и нашей компанией овладел какой-то лихорадочный трепет. Барбара не знала, что делать, смеяться или плакать от восторга, а мать её объявила, что во всем театре нет лучших мест, чем в галерее; и она, мол, удивляется, почему за них берут дешевле, чем за ложи в бельэтаже.

Началось представление. На арене закружились лошади, которых маленький Яша сейчас же признал за живых. Что же касается гарцовавших дам и кавалеров, не было никакой возможности убедить его, что это настоящие, так как он ничего подобного в жизни не видал. Послышался выстрел. Барбара вздрогнула. Она вся превратилась в слух и зрение и с живейшим участием следила за пьесой: плакала, когда героиня в отчаянии металась по сцене, дрожала от страха, когда появлялся тиран, и от души смеялась, когда горничная героини пела дуэть и танцовала с каким-то господином. И маленький пони при виде убийцы, взвившийся на дыбы и не желавший опуститься на передния ноги до тех пор, пока не арестовали преступника, и клоун, потешавший зрителей фамильярным обращением с каким-то военным в мундире и высоких сапогах, и наездница, благополучно перепрыгнувшая через 29 обручей и очутившаяся, как ни в чем не бывало, на спине своей лошади, -- всё это было восхитительно, великолепно. Маленький Яша так усердно бил в ладоши, что руки у него заболели. Кит кричал бис после каждого номера, даже после трехактной драмы, а мать Барбары так неистово стучала зонтиком, что он весь истрепался за этот вечер.

И однако, не смотря на это ослепительное зрелище, Барбара не могла забыть о том, что Кит говорил за чаем. Когда они возвращались из театра домой, она вдруг спросила его, как-то неестественно захихикав, уж не находит ли он, что мисс Нелли такая же хорошенькая, как та дама, что прыгала