Княгиня Менжинская

Счастлив, что моя цель — рассказать о судьбе двух семей, Коллупайлов и Менжинских, — наконец-то осуществилась в полной мере.

Над трилогией я работал на протяжении десяти лет. «Вероотступ ник» — история любви Федора Коллупайло и панны Юлии из Толочек. Из романа «Княгиня Менжинская» читатель узнает о судьбе дочери этой четы — Марии. И, наконец, третья история — «Мазуровский волк» — посвящена судьбе сына Марии Менжинской, князя Сержа. Последнему досталось от деда, матери и отца приличное состояние. Князь много жил во Франции. Но о родине не забывал. В тридцатые годы XX столетия выкупил участок земли во дворе Гнезненского костела близ Волковыска и возвел на нем чудесный фамильный склеп, куда перенес тела деда, бабки и матери. Возможно, и сам питал надежду быть погребенным в нем...

Этот памятник (кстати, сохранившийся до наших дней) и навел меня на мысль записать эти три истории. Конечно, кое-что я присочинил. Но в целом все правда. Мне еще удалось застать в живых людей, которые знали Менжинских.

Теперь, когда выходит эта книга, думаю: а сколько других, не менее интересных житейских историй случилось в нашей сторонке в прошлом! И сожалею, что большинство их уже забыто...

Автор

Вероотступник

Глава I

Предположение

У крыльца перед красным дворцом хозяина Вердомичей пана Юзефа Толочки назревал скандал. Не умолкая лаяла по тревоженная Сити — собачонка дочки хозяина панны Юлии. Жестикулируя, о чем-то оживленно переговаривались приказчик со сторожем, к ним с разных концов усадьбы с выражением пугливого послушания спешили дворовые.

Неожиданно на крыльце появился сам пан Юзеф. Окинув двор взглядом ястреба, он крикнул:

— Гедька, Мостей! — и, заметив приказчика и сторожа, обратился к ним недовольным тоном: — Что, сучьи дети, опять упустили?

Его необыкновенная фигура — тонкие ноги и большой, отвис лый, будто мешок с житом, живот — могла бы быть объектом насмешек, если бы не сан и всем известная его гневливость. Слуги, как, впрочем, и хозяева соседних имений, побаивались пана Юзефа. Да и как было не бояться, коли он только тем, казалось, и жил, что выискивал, кого бы отчитать да высмеять. Крутой, своенравный, хозяин Вердомич был из тех, кому угодить было просто невозможно.

Пан спустился с крыльца, приблизился к согнувшимся в низком поклоне слугам.

— Чего стоите, камни?! Докладывайте!

— Не гневайтесь, ваша милость, виноваты. Обманул, чертяка, — осмелился заговорить приказчик Мостей. — Стоило Сити вспугнуть его, мы тут же кинулись...

— И что?

— Убежал. Махнул через ограду — и был таков.

— Безногие! А ну, ведите к тому месту!.. Дармоеды! И когда научитесь! — и пан первый двинулся в сторону парка — туда, где звонко, на разные голоса перекликались птицы.

Мостей и Гедька затрусили за ним, готовые угодить любому желанию. Впереди же понеслась, распугивая диких уток на канале, крошка Сити...

— Тот самый, что и в первый раз, я сразу его признал, — подобострастно рапортовал Гедька-сторож. — Как он влез на ограду, так я и признал. В той же рубахе с кружевами, в лайковых сапогах. Молодой, высокий...

Грозный взгляд хозяина заставил его умолкнуть. Пан Толочко ступал неуклюже, точно аист, но двигался быстро. Миновав мост через канал и пройдя по тенистой аллейке, троица вскоре свернула к зарослям давно отцветшей и уже выпустившей стручки сирени. Сити, доказывая преданность, бросилась в кусты. Через минуту она привела пана и слуг к тому месту, где совсем недавно был обнаружен незваный гость.

— Здесь, ваша милость, — указал на небольшую, обсаженную стриженым кустарником и молодыми деревцами белой акации поляну сторож. — Вот, еще трава примята. Лежал.

Пан вышел на поляну, оглянулся и застыл на месте. Слуги посмотрели по направлению его взгляда. С низинного места, где они находились, за широким каналом, игравшим в этот погожий июльский день серебристыми бликами, отлично просматривалось здание дворца с пристроенной к нему высокой, напоминающей шахматную туру башней. Дворец был окружен сетью прудов и каналов, поэтому казалось, что он стоит на острове. В ту минуту, когда все оглянулись, возле его стен было безлюдно; над алой черепичной крышей, над помещением кухни, лениво вился седенький дымок...

— Ах, жалкий слизняк! — выругался пан. — Он смотрел на окна моего дома! — и с досады старик ударил себя ладонью по бедру.

Опять осмелился заговорить Гедька:

— Когда он оглянулся, я разглядел его.

— Ты узнал, кто это?

— Нет. Но готов побожиться, что это тот же самый. И лошадь та же.

— Лошадь?.. Какая лошадь?

— У него, ваша милость, в кустах, за оградой, была спрятана лошадь.

— Так чего ж ты сразу не сказал, олух! — рявкнул пан. Сообразив, что беглеца уже не догнать, он стал честить обоих: — Лентяи! Может быть, мне самому сторожить усадьбу?.. С сегодняшнего дня усилить охрану, добавить людей! Сторожам ходить вдоль изгороди днем и ночью! Мостей! Головой отвечаешь! Если этот шельма проникнет ко мне еще раз, шкуру с тебя спущу! Ишь, распустились! Скоро любой уличный станет по моему двору шастать. В спальню ко мне начнут заглядывать!.. Заруби себе на носу: если он опять объявится и ты не схватишь его, пеняй на себя!

— Поймаем, ваша милость. Вот как перед Богом, — пообещал приказчик. — Мы бы давно его схватили, да боязно: не из простых он, ваша милость.

— Мне все одно: будь он хоть Папой Римским! — отозвался пан. — У меня должно быть строго! Если ты благородный, то тем более — пройди в ворота, нечего через ограду! Озорства да беспутства я не терплю!

Сделав внушение, пан Юзеф зашагал в сторону глухой каменной ограды. Довольно высокая, в рост человека, та была выложена из булыжников и потому чем-то напоминала стену средневековой крепости. Приблизившись к ней, хозяин усадьбы не без удивления заметил:

— Да тут трюкачом нужно быть, чтобы перескочить! Слуги подобострастно закивали. Неожиданно пан наклонился и поднял с земли какой-то крошечный предмет.

— А это что? — спросил он, поднимая вверх маленькую белую пуговицу. — Чье, олухи?

Гедька и Мостей остановились, с недоумением уставились на найденную вещицу. Ответить им было нечего.

— Олухи, — уже снисходительней повторил пан.

Его увлекло рассмотрение найденного предмета. Пуговица оказалась обшитой золотыми нитками. Это означало, что ее хозяин был не из бедняков. Но вензелей или рисунков, которые могли бы указать, кто именно хозяин, на ней не имелось. Разочарованный, пан Юзеф опять стал мрачнее тучи.

— Остается сожалеть, что Сити, которая умнее, преданнее и проворнее вас, не умеет говорить, — проворчал он. — Уж она-то узнала бы этого проходимца, — он вдруг позвал: — Сити, Сити, поди сюда.

Когда собачка подбежала, пан присел и дал ей обнюхать пуговицу.

— Запомни, умница, хозяин этой вещицы — мой враг! Враг! Сити обнюхала пуговицу и зло зарычала: она прекрасно поняла, что ей сказали. Пан Юзеф поднялся, оглянулся на слуг.

— Вот, — сказал он, — берите пример. Животное, а понимает! Приказчик и сторож виновато переступили с ноги на ногу... Гедька наконец был отпущен. Пан Юзеф в сопровождении приказчика направился обратно.

— Узнай, кто из соседских молодых прибыл к родителям. Съезди в Порозово, Свентицу, Монтовцы. Мы должны знать, кто этот таинственный гость и что ему надо. Надеюсь, это не привидение.

Приказчик, рискуя прогневить хозяина, все же решился высказать предположение.

— Осмелюсь заметить, ваша милость, — пробормотал он,— уж очень похоже, что кто-то интересуется панночкой.

Лучше бы бедняга помалкивал. Его искренность привела хозяина в ярость.

— Интересуется? Тогда чего ж лезет через ограду? Что, ворот нету? — закричал он. — Так поступают только разбойники!.. Я покажу ему панночку! Я научу его! Только попадись он мне! Только попадись!

Пан Юзеф продолжал кричать. При этом его живот напоминал подпрыгивающий на телеге мешок, а глаза налились кровью. Всем своим нутром старик отказывался принять эту чуть ли не единственную правдоподобную версию. Как слепо любящий отец, он был уверен, что его дети не имеют отношения к этим визитам неизвестного.

Долго бушевал хозяин. От греха подальше слуги все попрятались. Когда он вот так расходился, они говорили, что у пана «черти повылазили», и при этом с уверенностью предрекали, что в скором времени с ним непременно случится беда.

Глава II

Росток влечения

Два молодых богато одетых всадника появились у главных ворот усадьбы. Это были дети пана Юзефа: взрослая дочь панна Юлия и шестнадцатилетний сын пан Фердинанд. Слуга распахнул ворота и низко поклонился. Стройная, в изысканном, отделанном кружевами платье, с белым бантом в золотистых волосах, панна Юлия привлекала внимание; впрочем, как и ее вороной масти лошадь с гривой, убранной в сотни косичек. Глаза панночки поблескивали от избытка неги. Она надышалась свежего воздуха, а потому чувствовала себя так, будто заново родилась. На ее высоком лбу и длинной белой шее угадывались голубые жилки. Панночка улыбалась. Лишь изредка на ее лице возникало выражение неудовольствия — причиной тому была несносная июльская жара.

Ее брат, напротив, внешне казался неинтересным и даже жалким. Он был невысок, сутул, угловат, выражением лица напоминал десятилетнего мальчишку. Одет он был просто, без шика. Оригинальным виделся разве его картуз, имевший чересчур длинный, как клюв у аиста, козырек. Кто знает, может быть, именно этот козырек и заставлял улыбаться панну Юлию...

Учитывая то, что юноша должен сыграть в нашей истории фатальную роль, скажем о нем подробнее.

Юный Фердинанд Толочко, с его склонностью к скептицизму, повзрослев, непременно должен был стать мизантропом. Он увлекался кабалистикой, спиритизмом, магией, верил в оборотней, мертвецов, надеваюших личину живых. Последние два года он из имения не выезжал. Отец нанимал ему учителей. Домашнее преподавание, скорее напоминавшее репетиторство, постоянная жизнь в деревне не могли не отразиться на характере панича: он считал более важными те науки и увлечения, которые его занимали, а не те, что навязывали ему панове учителя. Помимо того, в его характере развивались два почти несовместимых качества: доверчивость и честолюбие. С одной стороны, он чувствовал неоспоримое превосходство над деревенскими, с другой — был вынужден знаться только с ними. Может быть, честолюбие вылепило бы из него обыкновенного мелкого властелина, каковым, к примеру, являлся его отец, если бы не одно природное качество его души — ни с чем не сравнимая доброта. Пан Фердинанд мог рассердиться, мог проявить упрямство, но ему претило всякое жестокосердие. Деревенские чувствовали это, а потому любили его. Они были с ним даже откровеннее, чем это им дозволялось. Таким образом, он многому учился и у простых людей.

Его представление о мире составляло некую середину между тем, что твердили наемные учителя, и тем, что от случая к случаю объясняли безграмотные, суеверные подданные. Склонность же к мистике и вера в сверхъестественное делали это представление почти невероятным. Когда, например, он отправлялся за пределы усадьбы, досужая фантазия рисовала ему всевозможные уподобления. Скажем, простой камень на болоте, изборожденный трещинами, панич воспринимал не иначе как голову чудовища. Он настолько привык к своим придумкам, что уже верил и гаданиям, и ворожбе, и пророчествам, и другим в некотором смысле пустым и никчемным предрассудкам. Пан Фердинанд верил в русалок и леших. В завывании ветра ему слышались стоны упыря, жаждующего крови человека. Когда ударял гром, он, по примеру деревенских, был уверен, что это Илья-пророк разъезжает в огненной колеснице, и считал, что каждая молния, упав на землю, обжигает дьявола. Ну а когда во время грозы вихрь образовывал столб пыли, панич утверждал, что это гуляет нечистая сила, и если подобраться под такой столб и ткнуть ножом в землю, то из нее брызнет кровь... В таком возрасте он начинал верить в судьбу и ее пророческий глас. А это уже граничило с чистым безумием.

Итак, въехав на территорию усадьбы, молодые спешились и, передав лошадей конюхам, направились тенистой аллеей к дворцу, красные стены и башня которого в зелени парка напоминали в эту полуденную минуту пламя высокого костра в лесу.

— Если этот хлыщ в белой рубахе еще раз посмотрит на тебя таким нескромным взглядом, я брошу ему вызов, — деланно мрачно заметил сестре юноша.

— Ты мне не жених, чтобы расправляться со всеми, кто на меня посмотрит, — отреагировала панночка.

— Я твой брат!

— Не понимаю, откуда в тебе неприязнь к человеку, которого ты не знаешь?

— Мне достаточно знать его фамилию. Это кровное.

— Надеюсь, это «кровное» не связано с твоим хобби?

— Причем тут хобби! Просто Толочки не забывают своих врагов! Панна Юлия пожала плечами.

— У такого юного — и вдруг враги!

— Месть, как и внешность, передается по наследству.

— Подумаешь, кто-то кого-то когда-то обидел. С того времени мир обновился сто раз. Пытаясь подражать отцу, пан Фердинанд нахмурил лоб.

— Не понимаю, почему ты заступаешься, — сказал он. — Ты что, влюбилась в этого долговязого?

— Ты с ума сошел, — последовал ответ. — Я всего два раза его видела. Отстань.

— Нет, ты от меня не скроешь! Видишь, как покраснела. Кажется, мне действительно придется разбираться с ним! Дуэль, дуэль!

— Ты успокоишься, храбрец?.. Кто бы говорил! Мальчишка! Да он и разговаривать с тобой не станет! И потом, как ты можешь судить о человеке, о котором ровным счетом ничего не знаешь!

— Он мне ненавистен уже только тем, что он — Коллупайло! Жалкий приверженец схизмы. Трус-одиночка...

— Фери, не говори дурно о людях за глаза! Некрасиво! Хочешь доказать свою правоту, иди и поговори с ним.

— И пойду! И поговорю!

— Вот. И чтобы впредь я не слышала от тебя необоснованных оскорблений в адрес кого бы то ни было!

Юноша насупился. Ему не нравилось, что сестра поучает его. Он и спорил-то с ней частенько не потому, что был не согласен, а потому, что ему не нравилось ее опекунство. Он считал себя вполне взрослым. Еще в детстве, после того как умерла их мать, панна Юлия скоро освоила подобный учительский тон. С того времени ее отношение к брату не менялось.

На крыльце детей поджидал пан Юзеф.

— О чем спор? — поинтересовался он. Брат и сестра так увлеклись, что этот вопрос заставил их вздрогнуть. Минуту оба помалкивали, словно уличенные в неприличном поступке. Потом панна Юлия, более рассудительная и последовательная, ответила:

— Только что на Перун-горе мы встретили всадника, — она оглянулась на низкорослого, с такой же толстой шеей, как у отца, брата и, видно, желая поддеть его, добавила: — Высокого и стройного.

— Ну и? — поторопил ее отец.

— И он посмотрел на меня — выразительно и галантно, как и подобает воспитанному пану. А Фери приревновал.

— Приревновал? — на лице хозяина усадьбы появилось выражение комического изумления. — Что за новости?

— Тятя, — отозвался Фердинанд, — это был Коллупайло. Добрую минуту после этого ответа старик-отец не отрываясь смотрел на юношу. Глаза его слезились. Отдуваясь, он наконец произнес:

— Что за бред, что ты выдумал, скверный мальчишка! Какой, к дьяволу, Коллупайло! Не смеет Коллупайло топтать землю Толочек! Ты обознался!

— Нет, тятенька, я не лгу. Это Федор Коллупайло. Мне говорили деревенские, — ответил Фердинанд. — Не первый раз вижу его в пределах нашей земли. Не знаю, чего он рыщет.

Пан Юзеф застонал. Напоминание о Коллупайлах, видимо, разбередило какую-то давнюю незаживающую рану.

— Поверите ли, — обращаясь к отцу, продолжал юноша, — я готов был бросить ему вызов. Меня просто взбесило то, как он посмотрел на Юлию!

— Постой-постой, — перебил старик. — Какой это Федор? Уж не сын ли Андрея Коллупайло, владельца Герутево?

— Не знаю, Андрея ли, Матвея. Уверен только, что если б случилось с ним драться, то я бы задал ему трепку.

Панна Юлия покрутила головой. На ее лице появилось выражение презрительной усмешки.

— Надутые индюки,— бросила она. — И чем вас так достали эти Коллупайлы?

— Давно вы его видели? — словно не услышав ее замечания, спросил сына пан Юзеф.

— Четверть часа назад, — ответил Фердинанд.

— Он был верхом?

— Да.

— В белой рубахе с кружевами? — продолжал допытываться отец.

Удивленные, брат и сестра переглянулись, после чего юный дуэлянт отозвался:

— Верно. Откуда вы знаете, тятенька?

— Ах, мерзавец! — воскликнул пан Толочко и сжал кулаки.— Надо сейчас же выслать за ним людей! — и он громко позвал: — Гедька, Мостей!

Почувствовав, что дело обретает нешуточный характер, панна Юлия вступилась за несчастного.

— Тятенька, только, пожалуйста, без самоуправства! — назидательным тоном сказала она. — Вам мало случая, когда вы полдня продержали в леднике пана Малаховского, а после объяснялись с урядником?

— Этого негодяя следовало бы до конца жизни запереть в том леднике. Он оскорбил честь твоей матери!

— Он хотел ее похвалить!

— Он сказал, что у нее была большая грудь!

— Нет, он сказал, что у нее была красивая грудь. Я сама слышала.

— Он не смел так говорить! Твоя мать была святая женщина! И всякие замечания о ее телесных достоинствах или недостатках есть оскорбление! Я доказал этому индюку, что не с его соломенными мозгами делать комплименты!

— Ничего вы не доказали — вы обидели его. Он уже год не ездит к нам. И теперь вы хотите повторить ошибку. Эти Коллупайлы ни в чем перед вами не виноваты. И не надо внушать ненависть сыну.

— Дочка, не защищай того, кого не знаешь. Коллупайлы — наши извечные враги. И теперь, когда они опять зашевелились, я должен их успокоить. Щелчок по носу им не помешает. В конце концов, они сами провоцируют меня на выпад!

— О чем вы, тятя? Этот молодой пан был здесь?

— Если этот щеголь еще раз проникнет в наш парк, я разберусь с ним по-своему! И никто не посмеет осудить меня! Посажу в ледник и буду держать там до судебного разбирательства!

Когда пан Юзеф горячился, у него стекленели глаза. Вот и теперь казалось, что еще минута — и его охватит безумие. Неожиданно он махнул рукой и, повернувшись, направился в дом...

Панна Юлия была удивлена. Она не верила, что причиной отцовского гнева является какая-то мифическая родовая ненависть. Ей хотелось думать, что у него просто плохое настроение.

Поднявшись к себе, панночка вызвала приказчика. И тот рассказал ей о том, что случилось получасом раньше. Новость не уменьшила удивления панны Юлии — напротив, помимо любопытства, возбудила странное волнение. Бедняжке захотелось узнать побольше о таинственном незнакомце, который, рискуя быть пойманным, уже не раз проникал в их парк. Что ему было нужно? И точно ли это пан Федор? Кого он высматривал?.. Прямых ответов на эти вопросы красавица не знала. Но ее проницательность кое-что подсказывала. Панночка была почти уверена, что это действительно тот всадник, которого они встретили с Фердинандом, и что он появлялся в их парке с единственной целью — увидеть ее. И, может быть, в недалеком будущем ей предстоит объяснение с ним... Эта подсказка сердца необычайно взволновала девушку. Таинственная фигура пана Федора, неприязнь родителя к нему невольно, колдовски внушали ей симпатию к герутевскому хозяину. Ей захотелось увидеться и поговорить с ним. Она заранее испытывала приятное чувство от его объяснений. Панна Юлия желала быть его покровительницей, хотела предупредить. Более того, она уже сейчас видела себя его спасительницей. В ее душе пустило первый росток страстное влечение.

С этого дня она стала задумываться о том, о чем мечтает любая девушка, — о замужестве. Пытаясь угадать, каким будет ее супруг, она зачастила в деревню, где всякий раз обязательно бросала в колодец камень. Красавица верила, что если камень упадет тихо, без плеска, то ее супруг будет спокойным и добрым, если с громким плеском — злым и шумным. Но камни падали всегда по-разному.

Глава III

Откровенная неприязнь

Читатель ждет разъяснений такой откровенной неприязни пана Толочки-отца к Коллупайлам. Что ж, удовлетворим это любопытство. Пожалуй, даже сам пан Юзеф не смог бы объяснить это достаточно ясно. Потому что причин как таковых не было. Ну а если и были, то, как говорится, мхом поросли. Вражда двух семей превратилась в обыкновенную традицию, суть которой в описываемое нами время можно понять уже с трудом.

Старинный православный род Коллупайлов, согласно преданию, был известен еще во времена Витовта. Славные сыны этой фамилии сражались под знаменами грозного воителя против крестоносцев, доказывая мужество и преданность князю, но главное — любовь к отчизне. О тех временах Коллупайлы говорили с гордостью, передавая из поколения в поколение даже интонацию своих рассказов, словно именно они, представители этой фамилии, являлись главными вершителями истории своей державы. Говорили, между прочим, что за героизм и верность князь наградил их землей. Герутево, Красные Груды, Терешки — вот та вотчина, которой надлежало стать их собственностью на века.

Но при Сигизмунде I Коллупайлы пострадали. Король хоть и не отличался щедростью, но, желая укрепить власть, случалось, дарил отдаленные земли своим верным служакам. В те далекие времена в этих местах впервые поселились Глинские, Толочки, Хлебовичи, Баки. Они-то и потеснили Коллупайлов. И если последние, отстаивая свое право на землю, спосылались на указы князя, то их новоявленные соседи — на грамоты и реестры короля.

И все же не земля поссорила Коллупайлов с соседями. Главной причиной раздора стала религия. Тогда как все панство в округе придерживалось католичества, Коллупайлы упорно продолжали оставаться в схизме. Поэтому их никто не принимал, в любомаристократическом обществе над ними смеялись, с ними искали предлога для ссоры. Были времена, когда у Коллупайлов ни с того ни с сего загорались постройки, хлеба. Говорили: «Бог судит неверных». Но Бог тут был ни при чем. Виной всему являлись его недостойные дети. И все же Коллупайлы не сдавались: продолжали почитать религию дедов, молились, как и большинство бедного деревенского люда, в православных церквях и на языке народа. И, конечно, их упрямство не могло не гневить соседей...

...На следующий день к пану Юзефу приехал сосед пан Хлебович, хозяин Полонки. Старик встретил его в тенистой беседке, поведал о случившемся. Гость, не столько согласуясь с убеждением, сколько просто желая угодить, ответил так:

— Эти Коллупайлы — прескверный народ. Отщепенцы. Чтобы с нами, панством, когда позастольничать, поговорить — боже упаси! Только с чернью своей и знаются. Не люблю я их.

— А кто их любит, — поддержал лицемера пан Толочко. — Сыч — он и в Африке сыч. Ему сидеть в углу и пугать глазищами. Ну да ничего! Я его, мерзавца, еще прижму! Я проучу его! Нечего тайком в чужой огород лазить!

— Верно, стоит проучить! Чтоб знал! — поддержал подхалим.

— Каков молокосос, а! Что удумал! — с воодушевлением продолжал хозяин. — Заглядывать в окна моего дома!

— Уж не влюбился ли он в панну Юлию? — с деланной тревогой поинтересовался гость. — Если так, то всыпьте ему, пан Юзеф, пару горяченьких и от меня. Будет, шельма, знать, как глазеть на мою пассию! А нет, так я сам его накажу!

Длинные, как две курительные трубки, усы пана Толочки подскочили, он усмехнулся, заметил:

— Тоже мне, заступник нашелся. Вы, отец мой, хоть держали когда саблю? Ваши нежные ручки, небось, только и делали, что пироги мяли. Нет, — с убеждением добавил он,— в помощниках не нуждаюсь. Сам с этим щенком разберусь.

— Обижаете, пан Юзеф, — ответил собеседник. — На сабельках я этому сопляку еще и фору дам. Хозяин громко рассмеялся.

— Сопляку — может быть, — сказал он сквозь смех. Давая понять, что обиделся, гость вдруг выпалил:

— Да я хоть сейчас под знамена белого орла! Я служил в драгунском полку!

— Ну все, остыньте, отец мой, — остановил его пан Толочко. Ему не нравилось бахвальство прибывшего. — Я да я! Знаю, что вы храбрец... на словах. Да разговор-то нынче не о вас. Видите, беда у меня, — он оглянулся на пруд — в ту сторону, где плавала пара белых лебедей, помолчал, успокаиваясь. Потом добавил: — Мне бы только поймать его! Уж я бы отбил ему охоту хаживать сюда! Стал бы он объезжать Вердомичи стоверстной дорогой!..

Оба притихли, явно раздраженные: один тем, что его осадили, другой мыслью, что непрошеный гость еще не пойман. Пан Юзеф недолюбливал хозяина Полонки, считая его бездельником и хвастуном, а тот открыто набивался к нему в зятья. Когда же между ними заходил разговор о женитьбе, пан Юзеф отвечал: «Стары вы, отец мой. Вдвое старше Юленьки». На что сосед отшучивался: «Старый конь борозды не портит». Однако дальше подобных диалогов дело со сватовством не продвигалось. Да и сам холостяк, хоть и мечтал обзавестись семьей, кажется, сильно сомневался, что его женой станет именно панна Юлия...

Хоть пан Юзеф без доверия относился к хозяину Полонки, в этот раз он, тем не менее, решился спросить его:

— А что вам, отец мой, известно об истинной личине этого юнца? Где учился? Какие у него склонности, характер? Согласитесь, врага следует знать как самого себя.

Гость заерзал на лавке, горделиво поднял голову — раздражение его сразу улеглось. В эту минуту он напоминал солдата, к которому обратился сам генерал.

— Характера он спокойного, — ответил пан Хлебович с таким выражением, будто знал Федора с пеленок. Между тем слышал о нем едва ли три фразы да и видел всего однажды — в толпе на ярмарке. — Достаточно взрослый, не мальчик. Закончил курсы по агрономии. Ничем не прославился. Слышал я, что отец его пресерьезно болен — у него грудная жаба — и скоро отдаст Богу душу...

— Не о нем речь. Кого-кого, а старого Коллупайло-то я знаю. Ты мне о молодом!

— После учебы осел дома, в Герутеве. Хозяйство теперь на нем. Кажется, справляется.

— Ишь, сопляк, — искренно удивился пан Юзеф. — То-то мне говорили, что Коллупайлы насадили всякой всячины: и бобовых, и гречихи. Где веками сеялась рожь, там у них теперь фасоль, горох. Он что, вегетарианец?

Гость подобострастно захихикал, пожал плечами. Пан Юзеф, в свою очередь, нахмурил лоб, буркнул:

— Когда поймаю, обязательно поинтересуюсь! Это была шутка. Собеседник понял и громко, уже не опасаясь, что его осадят, рассмеялся. Смех вспугнул стайку воробьев, примостившихся на крыльце беседки. За гостем засмеялся хозяин. У пана Юзефа смех был не из разряда приятных. Может быть, как раз по этой причине пан Хлебович, смеясь, вытирал платком вместе со слезинками и капельки пота на лбу. Кто-кто, а уж он-то знал, что от своенравного хозяина можно ждать любых подвохов. Через минуту тему поменяли. Заговорили о новости, которая взбудоражила всю округу: о том, что на Мазуровском болоте, в лесу, объявился волк-людоед. Пан Толочко уже слышал об этом. Знал он и том, что в Мазуровском лесу нашли мальчика с выеденными внутренностями. Сегодня пан Хлебович привез еще одно известие: будто бы в одной деревне, недалеко от того же леса, пропала баба. Матерого уже видели. Сказывали, что у него изувечена морда. Деревенские возле болота ставят капканы.

— Мазуровское болото на моей земле, — заметил пан Толочко.— Знать, и этим делом придется заняться мне, — и вдруг опять пошутил: — Буду ловить двух волков сразу!

Гость не замедлил прыснуть. Но на этот раз хозяин не поддержал его. Лоб пана Юзефа опять омрачила тень тревоги.

— Неизвестно еще, — угрюмо добавил он, — кто из них страшней.

Глава IV

Пророчество

В тот же день хозяин Вердомичей, его дети и пан Хлебович отправились в сопровождении ключника Терешки посмотреть гордость пана Юзефа — недавно построенную фамильную часовню-усыпальницу.

Тенистая липовая аллея длинной дугой проходила через яблоневый сад и выводила на возвышение. Там, на берегу довольно большого пруда, и стояла новая часовня.

Ее стены были отделаны гранитным камнем, а крыша покрыта жестью. Первое, что бросалось в глаза, — это бронзовый петух на верхушке главного фасада. Громадные — во всю ширину стен — окна часовни украшали витражи. По этой причине в иной погожий день, глядя на нее издали, можно было подумать, что за стенами местится само небесное светило. Вход в усыпальницу представлял собой овальную нишу, украшенную лепниной в виде листочков дуба. В глубине ниши находилась полукруглая массивная дверь, при взгляде на которую почему-то сразу возникало ощущение, что перед тобой те самые библейские «врата рая». Над дверью, на верхушке треугольного портика, и красовался, задрав голову, бронзовый петух.

— Вижу, вас удивляет птица, — заметив недоумение на лице гостя, сказал пан Юзеф. — Все очень просто, отец мой. Я распорядился установить ее в память о моей благословенной супруге. Как вам известно, она была из немок. А там, на Неметчине, такой петух — на каждом культовом здании. Эта птица должна напоминать о кратковременности земного пребывания.

— Совсем как в Евангелии, — заметил гость. — Прежде чем пропоет петух...

— Да, — согласился пан Толочко, — это действительно евангельский петух, символ неизбежности. Он подсказывает, что впереди другая жизнь и что к ней надо готовиться.

Терешка открыл дверь — и все проследовали в часовню. В зале был устроен алтарь. Полы украшала узорчатая плитка, голубая с белым. За алтарем располагался вход в склеп. Именно там, в подземном этаже, и стояли гробы с телами пращуров пана Юзефа.

— Кроме жены, я перевез сюда своего деда, а также отца и мать. Недалек тот день, когда и сам переселюсь в это пристанище. Надеюсь, дети побеспокоятся.

— Не будем об этом, тятенька,