Фулюганы

Виктор Осипенко

Фулюганы

Сборник сатирических рассказов

Виктор Осипенко

Фулюганы: cборник сатирических рассказов / Виктор Осипенко. — Минск : И. П. Логвинов, 2014. – 306 с.

© Осипенко В., текст, 2014

© Logvino Literatūros namai, 2014

© ТАА Электронная кнігарня, 2016

Садясь за стол, я чувствовал в себе

Святую безоглядную отвагу,

И я марал чернилами бумагу,

Как будто побеждал её в борьбе.

Леонид Филатов

О чём не подумал — про то не расскажешь, о чём не поплакал — про то не споёшь...

При всей кажущейся сложности быть писателем с юмором просто. Главное — суметь сосредоточиться и поймать игривое состояние души. Потом быстро погрузиться в мир грёз и иллюзий, где особенно легко воспринимается непредсказуемость жизни. Этот шаг позволяет почувствовать себя то дерзким, то грустным, то злым, то озорным, то печальным, то безумно весёлым. Любому состоянию можно придумать правдоподобную легенду. Только скучному не место на празднике жизни. Быть скучным — преступление, которому нет оправдания.

Причудливый калейдоскоп событий столь разнообразен, что нелегко сделать писательский выбор. Выручает трагикомический взгляд на мир. Ощущение сродни тому, будто наблюдаешь за театром абсурда. Смотреть такой театр надо, словно через трещинку в стекле. Тогда мир видится слегка искажённым, а фантазия, ирония и гротеск дорисовывают картинку, смело идущую вразрез с привычными моральными устоями. Главное не перешагнуть ту грань, когда описываемая ситуация при всей своей смешливости и забавности перестанет быть безвредной. Определитель безвредности заложен у каждого человека свой.

Играя в мудрость и наивность, скромность и дерзость, весёлость и грусть, ухожу в своём творчестве в неприкрытую асоциальность. Не следуя реалиям, создаю вымышленный мир, в котором живут герои «легенд городских окраин». Хорошие и не очень, добрые и злые, простодушные и чудаковатые. Каждый из этих человечков сложнее Вселенной. Вся Вселенная легко помещается у них в голове и есть ещё место для странных и неожиданных поступков. Ещё вчера им казалось, жизнь летит в тартарары и вдруг — оп-ца, она уже не хуже, чем у других. Они рады, когда удаётся отыскать выход из сложной ситуации или выход невероятным образом находит их сам. Жизнь благоволит им, а вкус удачи делает поступки людей, живущих по правилу: «Проживая жизнь, не забывай о жизни!» — ещё более непредсказуемыми.

Чувство юмора позволяет мне и по сей день оставаться неугомонным выдумщиком, ценящим волшебство жизни. Умеющим признавать поражения и вновь находить мотивацию продлить движение по уникальной стезе правды и добра. Не боясь проиграть в том, что удаётся многим другим, не пожалею сил для победы в том, что удается мне одному.

Всё, что написал и ещё напишу, творится с верой, что на Земле станет больше весёлых и успешных людей, стремящихся жить радостной жизнью, ради которой мы все и пришли в этот Мир.

С искренней любовью 

к великому Сообществу Читателей,

Виктор Осипенко

Лекарь

После субботы приволокся мутный воскресный день и без церемоний отпечатался на Кабасяеве дикой усталостью. По-хозяйски лежащая на мужском сердце непомерная тяжесть придавила настрой к нулевой отметке. И как только над городом потянуло шашлычным дымком, Кабасяев, плюнув на житейские нелады, ушёл искать дар судьбы. Судьбоносный дар он искал основательно, как ищут грибы в осеннем лесу. Но ни одна сволочь не удосужилась потерять в этот день даже малюпасенький кошелёчек. Мало того — даже рваного рубля не валялось на пыльном тротуаре.

— Как это мелко, постыдно и глупо! — негодуя, Кабасяев сжал кулаки. — Наплодила мать-земля жмотов, а мне с ними живи, будто нет другой доли. Стране давно нужен другой народ! Но не моя забота, где его взять.

Жизненный путь Кабасяева был бугрист и извилист, а по сути своей непредсказуем. Ещё на седьмом году папашка слёзно умолял малолетку сбежать из дома. Но пацану хватило дури не поддаться на уговоры и продолжить хулиганить в своё удовольствие. Так он мстил родителям за свою некрасивую рожу. Кабасяев был ужасен лицом до такой степени, что учителя перед уроком пили водку, не помышляя о закуске.

Сегодняшний день, как и триста шестьдесят пять ему подобных, был под завязку наполнен непониманием, чем себя занять. Ноги по привычке привели к знакомому глухому забору. Колотнув туфлёй по калитке, Кабасяев прислушался. Было тихо. Глаза резанула табличка с надписью: «Стучите громче, за забором глухая собака». На громкий стук из школьного двора, что был через дорогу, вышел дворник. Шваркая метлой по тротуару, он недобро зыркал в сторону Кабасяева. Когда под метлу попали кабасяевские ботинки, подметала глухо спросил:

— Ребёнка ждете?

— Нет, я всегда такой толстый.

— Шёл бы ты, толстяк, отседова. Работать мешаешь.

Кабасяеву захотелось по-крепкому, от души сумничать, типа: «Работа облагораживает человека. Поднимает в нём значимость. Когда человек значим, его не пугают фантомные потрясения. А безделье привораживает и одурманивает, принося фальшивое счастье, от которого не избавиться и которым не дано поделиться». Но вместо пафосной тирады скупо отбрехнулся:

— Клавдию Сергеевну жду!

— Зря ждёшь. У неё с другим сладилось. А тебя велела послать к евойной маме. А коли сам не пойдёшь, наказала метлой подсобить.

Кабасяев всё понял. Клавдия Сергеевна не простила его. После ширпотребных проституток он заселил Клавкину девственную флору богатым набором микроорганизмов, превратив ухоженную вагину в цветущую оранжерею. Помрачнев, ожидака развернулся и зашагал к автобусной остановке.

— Постой! — крикнул дворник.

— Стою, начальник метлы!

— Как же ты без Клавдии Сергеевны теперь жить будешь?

— А твоё какое дворнячье дело?

— Мужик ты с виду ничего. Могу сосватать на вечерок приличную подружку.

— Прибереги приличную к празднику, а сегодня обо мне две сестрички душевно позаботятся.

— Заниматься любовью с сёстрами — большой грех.

— Это не мои сестры.

Подошёл автобус, и Кабасяев с мыслью: «Куда повезёт, туда и поеду» вошёл в салон. На задней площадке стоял военный. Хотелось курить, и Кабасяев, укрыв зажжённую сигарету в кулаке, жадно затянулся и выпустил дым в открытое окошко.

— Курить в автобусе не положено! — услышал он за спиной суровый голос.

— Ты мне не указчик!– огрызнулся курец.

— Я кадровый офицер военкомата и требую подчиниться.

— Тебя, кадрового, народ в мирное время кормит, а начнись война, так ты в благодарность погонишь народ под пули. Но со мной твой фокус не пройдёт. У меня к службе нулевая пригодность.

— Все люди пригодны в окопах лежать.

— Говорю тебе — не пригоден. У меня уровень слуха на сорок процентов понижен.

— С таким слухом взрывов бояться не будешь.

— Гад ты, военкоматчик!

— Вы пьяны, гражданин военнообязанный!

— Да, пьян. Причём пьян постоянно. Пробовал трезвым ходить, так худшего получаса в своей жизни не приходилось пережить.

— Вот остановка, немедленно выходите! В этом месте такие, как вы, все бросили пить и курить.

— «Городское кладбище», — объявил остановку водитель.

— Не дождёшься! — сжал кулаки Кабасяев и взвыл от боли. Сигарета обожгла руку. Смазав слюной ожог, Кабасяев чертыхнулся и назло офицеру вышел на следующей остановке, сглотнув горечь от нечаянной встречи.

— Привет! — воскликнул он, входя бодреньким малым в продуктовый магазин. — Что хорошего было, пока меня не было?

— Всё было хорошо, пока тебя не было! — откликнулась толстенная бабёха, хохлаткой сидевшая на кассе.

— Люся! — Кабасяев помахал рукой продавщице в мясном отделе. — Сменила прилавок, а письмецо с новым адреском не удосужилась накалякать. Работёнки по старой памяти не найдется? За бутылёк винца и небольшой прикусончик рад буду постараться. Для меня винчик — как бальзам души на именины сердца после субботнего выпивона.

— Клянчишь винчик, а цветов ни разу не дарил.

— Так и ты, Люся, никогда пиво не дарила. Своим горбом опохмелон зарабатывал.

— У меня свой пивохлёб на диване дома лежит. А я не акробатка раскорякой меж вами стоять.

«А ведь стояла!» — чуть было не укусил Люську Кабасяев, но сдержался. Не захотел по пустяку ссориться. Поссориться получалось легко, а примирение превращалось в тягомотину.

— Ты же знаешь, я всё могу: и мешки за ушки потягать, и на мешках душа в душу вложиться.

— Люсь, это тот самый с тем самым? — спросила бакалейщица, разглядывая Кабасяева.

— С тем самым, чёрт бы их обоих побрал! — откликнулась Люся.

— С чёртом они оба ещё успеют побрататься. А нам лекарь нужен, забыла, что ли?

— Лекарь? В каком смысле лекарь, позвольте спросить? — насторожился Кабасяев.

— Поговаривают, есть у тебя штучка, слаще сахарной глазури на шоколадном пироге.

— Бухтеть народу не запретишь. К чему разговор клонишь?

— Мужик-интимщик нам нужен. За прилавком целый день на ногах стоять — тяжкая доля. Покупатели грубят, а на их брех отбрехнуться нельзя — работу потеряешь. Дома та же суматоха. Кухня, муж, соседи. При такой беготне дети растут без присмотра.

— Мне-то какой резон о твоих детях думать? Конкретику говори, не танцуй вокруг да около.

— Слушай конкретику, коль просишь. Если нашей Никитишне приглянешься, будешь мороженое есть и конфетами закусывать. Директриса второй день влёжку лежит, требуя мужика за мужиком. Но с приличным к ней ещё никто не заходил. Растревожат, а нам отдувайся за нелепых воздыхателей. Пескоструит Никитишна за каждый пустячок. Лекарь ей нужен, способный покрыть своим телом, как горчичник больное место. Чем работёнку попрошайничать, лучше женщине помоги своей взведённой штучкой.

— Без взведённой штучки мужика не назовёшь мужиком. Главное — добиться естественности в совокуплении. Этот навык после долгой практики приходит. Непрактикующим жлобам не понять, что кондом мешает приятным ощущениям.

— С твоим правильным пониманием приятных ощущений ты легко Никитишну ублажишь. Главное, чтобы ноги твои в постели не пахли. Не любит Никитишна смрадных запахов. Коль вопросов нет, Верка-практикантка сведёт тебя в директорский кабинет.

Верка, схватив Кабасяева за рукав, потянула в подсобку.

— Постой, Вер! Дай-ка тебя поцелую. Страшно к вашей Никитишне соваться без поцелуя на дорожку. То ли человек за дверью ждет, то ли сущий зверь.

— Целовать не дамся. Мама заругает, если забрюхатюсь от первого встречного.

— Дура ты. От поцелуя не беременеют.

— Никитишна! — тоненьким голоском позвала Вера приложив ухо к двери. — Тук-тук-тук! Веду к вам посетителя по важному делу, — открыв дверь, Верка толкнула Кабасяева внутрь кабинета.

Никитишна поднялась из-за стола.

— К деловым отношусь с уважением, лишь бы деловой оправдал мои ожидания.

Кабасяев попятился. Перед ним была не обещанная звезда, а обдолбанная в хлам звездища. Страшная, блин, как капец! Дверь приоткрылась, и опешившему гостю кто-то сунул в руку стакан, наполненный до краёв.

— Что это?

— Антишоковый раствор для снятия стресса: спирт с глюкозой пятьдесят на пятьдесят, — прошептала девчонка в ответ.

— Выпивай! Полезное средство! Пиццей закусишь. В пицце калории. Без калорий тебе со мною не справиться. Пиццу на двенадцать частей поделить или с шестью управишься?

— Режьте на шесть. Двенадцать для меня многовато будет.

— Как скажешь, — и Никитишна, прицениваясь, оглядела Кабасяева с ног до головы. — Не люблю дарить сердце, когда нет ощущения взаимной тяги. Хочу видеть в бесштанном человеке мужественность и томность, чувственность и участие. Для своих пигалиц я директриса, а ты будешь звать меня Манюня, если того заслужишь.

«Вот так эйнц-двейц-трейц, — вспотел Кабасяев и почухал макушку костяшкой большого пальца. — Обалдела Манюня. С её фигуры только роман писать «На развалинах бюста».

Никитишна достала из сейфа бутылку коньяка.

— Держу для настоящих гостей, ценящих полноту женского тела.

Кабасяев облизнулся. После бутылки любого пойла из него получался отменный оценщик женской красоты. И чем больше была женская попка, тем аппетитнее она ему казалась.

— Я, это, того. Схожу, если позволите, ноги помою. Не хочу в кабинете смрадить. Целый день по городу шастал. Ноги улицей пахнут.

Мыть ноги Кабасяев не собирался. Просто задумал сбежать от греха подальше. Но глюкоза рвалась наружу, и пришлось беглецу заскочить в сортир по нужде. Присев на корточки, Кабасяев по привычке задумался. Философские мысли скопом прилетели и тут же улетели, не запятнав сознание. Зато два красных кружка от ладоней отпечатались на коленях.

— Ну, как дела? — спросили из соседней кабинки.

— В целом ничего, — не счёл нужным открываться незнакомцу Кабасяев. — За малым исключением, можно сказать, нормально.

— Делать всё-таки что будешь?

— Домой пойду. Пускай Никитишну олени трахают. Даже коньяк меня не возбудил, а это плохой симптом.

— Слышь, Коля! Я тебе позже перезвоню. Какой-то идиот из соседней кабинки на мои вопросы отвечает.

На выходе из туалета Кабасяева ждали два мясника с измазанными кровью руками и налипшими ошмётками мяса на фартуках.

— Вы кого, ребята, ждёте? — почуяв недоброе, спросил Кабасяев.

— Тебя, дорогуша.

— Из меня сытного фарша не сделаешь. Котлета никотином отрыгаться будет.

— Никитишне ты глянулся. Ждёт тебя.

— Извините, но сексуальный голод меня не душит.

— Много на себя берёшь, — и Кабасяева толкнули в спину чем-то твёрдым. — В этих подсобках слово Никитишны — закон. Её выбор избранниками не обсуждается.

— Что у вас за выборы, если мужчину лишают права выбора.

— Гордись, что великая женщина на тебя глаз положила.

— Буффонада это, а не серьёзный спектакль.

— Тут тебе не театр, а мы не массовка. Будешь артачиться — кастрируем и закатаем твоё хозяйство в консервную банку. Ступай! Не заставляй даму беспричинно ждать.

Дверь в директорский кабинет распахнулась, и Кабасяев увидел Никитишну, стоявшую на столе в кружевном белье с фужером коньяка в руке.

— Любая живая плоть прекрасна, а нагота не постыдна. Нет некрасивых людей, есть нелюбезные люди! — воскликнула она и залпом осушила бокал.

Мясники поклонились и прикрыли за Кабасяевым дверь.

— Считаю своим долгом вас предупредить. Я… — Кабасяев запнулся, подбирая нужное слово, — …не трудоголик в том смысле, на который вы рассчитываете. Даже кролики прерываются на сон.

— Фу-у-у! Ты так больше меня не пугай! Ведь я, дура, слушая тебя, подумала было, что враги мне импотента подсунули.

А поутру он проснулся

То, что пьяная женщина доступнее непьяной, Макафаев знал не понаслышке. Не раз он вёл себя с подвыпившими подругами как настоящий холостяк, с удовольствием подчиняясь волевым командам: «Быстрее! Глубже! Нежнее!».

Желание подпоить женщину возникало у Макафаева в пятницу после пяти. В деле подпоя он верил в неизбежную удачу и в силу простецкого заклинания:

— Ложись, девка большая, ложись, девка малая!

С приходом первых заморозков Макафаев предпочитал охотиться на толстушек. Толстушки служили ему естественным средством спасения от ночных холодов.

Макафаева все без исключения признавали редкостной сволочью, причём сволочью не по воспитанию, а по рождению. Дитя органов из несросшейся семьи, он так и не нашёл причастного к этим органам папашку, чтобы отомстить за вживленный порок.

Полезностью мститель не блистал и заслуженно считался человеком тяп-ляп. Если на участке пропадал шанцевый инструмент, бригадир косо смотрел на работничка.

— Не брал! — гыркал тот, словно бил свёрнутой газетой надоедливую муху.

— Значит, не отдаст! — вздыхал в бессильной злобе бригадир.

Раздолбанные топоры, лопаты, грабли Макафаев неприметно подбрасывал в каптерку и, ехидно улыбаясь, поспешно рассовывал по карманам чужих брюк использованные презервативы. Была надежда, что жёны, обнаружив находку, собьют спесь с заносчивых работяг.

Процесс спаивания случайных подружек Макафеев довёл до полного совершенства. Многократные опыты помогли обнаружить чуть заметный пограничный промежуток между просто пьяной женщиной и очень пьяной. Промежуток был полон муками совести: «Приличные Девушки Так Себя Не Ведут!», «Ой, Завтра Мне На Работу!», «Ой, Что Он Обо Мне Утром Подумает?!». С «муками совести» Макафаев боролся точно вымеренной дозировкой. За удачную дозировку он не ленился мысленно себе аплодировать. Просто похлопать ладонью о ладонь, наслаждаясь успехом, не решался. Хлопки глухой болью отдавались в грудине. Как-то по пьяни Макафаев позволил себя уговорить и поехал с дайверами снимать подводные киношоки в коралловых рифах. В экспедиции Макафаеву доверили приманивать с лодки кусками сырого мяса кровожадных акул. За съемки ожидался хороший барыш, который акулий кормилец собирался истратить на совершенствование мастерства по спаиванию женщин. Скрип уключин убаюкал акульего кормильца, наполнив сердце восторгом, близким к неземному блаженству. Вот тут-то подлая хищница, хватанув мясо, оттяпала в прикуску два макафаевских пальца. С тех пор незадачливый помощник дайверов немного прихрамывал и невнимательно застёгивал брюки.

В память о поездке бедолага привёз обезьянку. Поглазеть на коренную островитянку собрался весь двор.

— Маклуха! Дитё привез, а мамка где? Как ты без мамкиного молока дитё взрастишь?! — ехидно издевались бестолочи.

Полгода дулся Макафаев на дураков, пока не открыл для себя истинность настоящей женской красоты. Истинность состояла из груди немыслимых размеров и не менее впечатляющей задницы.

В один из зябких осенних вечеров макафаевский зоркий глаз высмотрел соблазнительно полненькую Аннель. Напоить толстушку было невероятно трудно. Аннель имела перекосы резьбы в голове и легко отвлекалась по любому пустяку, забывая о налитом стакане.

Макафаев, не лишённый дара уличного артиста, решил использовать впечатлительность выбранной подруги в своих полных коварства замыслах. Роль заискивающего пса на коротком поводке показалась ему подходящей для данного момента.

— Уломаю Аннульку обмакнуть губы в рюмочке с водкой, — подкручивал себя настырный Макафаев, — а дальше всё пойдёт самотёком.

По повадкам Аннушка походила на «женщину-кошку». К жизненным целям шла медленно, мягко огибая препятствия и подчиняясь разумному соблазну. Зато Макафаев, напоминавший мужчину-пса, привык бежать к намеченному, высунув язык, не вникая в тонкости женственных натур. «Не давшая баба — крепись, а давшая — держись», — любил приговаривать он в ожидании любовного удовольствия.

Аннушка, шатенка с карими глазами, без талии и с немалой массой тела на лице, сидела за столиком в кафешке «Лукоморье» и запивала «Фантой» жирный гамбургер. Весь вечер ей чего-то хотелось, а вернее — кого-то. Мешали затянутые в джинсу суетливые студентки, уводившие одного за другим приглянувшихся пышке кавалеров.

Заметив Анькину невостребованность, Макафаев, хищно скалясь, потирал руки:

— Да быть такого не магёть, чтоб ты поверженной к ногам моим не пала.

Вечер начинался поэтично, и откладывать на завтра ту, которую хотелось сегодня, было бы неоправданным расточительством. Без нудных церемоний ухажёр подсел к девушке за столик. Два бокала пива и бутылка водки стали его долей к началу разговора.

— Вы, дядя, что от меня хотите? — юно и непорочно встретила продуманного приставалу полнушка.

— Пока только вместе выпить. Ещё стих хочу рассказать. Сам сочинил:

Я иду по росе,

Я в ней ноги мочу.

Я такой же, как все,

Пиво с водкой хочу.

— Это хорошо, когда у человека есть потенция к творчеству! — одобрительно кивнула головой Аннушка. — «Иду, мочу, хочу» — не слова, а пробоины в моём сердце.

— Спасибо, Аня. Высокое искусство не каждому дано понять. За возникшее между нами понимание предлагаю выпить мою мешаночку — вкусную и забористую «пивоводочку». Она так же хороша, как и всё остальное, что есть у меня, — и, не дожидаясь ответа, Макафаев стал смешивать водку в пиве, дуя в соломинку.

— Ой! — хлопнула в пухлые ладошки Анюта. — Ты прикольно делаешь пузырики! Сам болтушку выпьешь?

— Нет, с тобой поделюсь! И делать это будем так! — Макафаев прямо из бутылки сделал несколько глотков. — Водку пью просто для запаха. Дури своей хватает. А теперь ты хлебни мякенькой «пиво-водочки», закусив моим стишком.

Аннушка мотнула головой, отнекиваясь не то от питья, не то от стишка.

— Ну, как хочешь! —