Багажъ: книга о друзьях

Андрей Битов

Писатель Андрей Битов стал лауреатом Платоновской премии-2015.

В июне этого года экспертный совет по присуждению Платоновской премии определил лауреата в области литературы и искусства в 2015 г. Им стал один из основателей постмодернизма в русской литературе, выдающийся писатель современности — Андрей Битов. В дни Международного Платоновского фестиваля А. Битову была вручена почетная премия «За эстетическую верность одинокому голосу человека и преданность общему делу возвращения наследия Андрея Платонова».

В издательстве «АрсисБукс» выпущены книги автора: «Битва», «Текст как текст», «БАГАЖЪ» и «Все наизусть».

Что дружба? Легкий пыл похмелья,

Обиды вольный разговор,

Обмен тщеславия, безделья,

Иль покровительства позор.

Пушкин, 1825

Золотые слова Пушкина насчет существующих и принятых многими правил о дружеских отношениях.

«Все, — говорил в негодовании Пушкин, — заботливо исполняют требования общежития в отношении к посторонним, то есть, к людям, которых мы не любим, а чаще и не уважаем, и это единственно потому, что они для нас — ничто. С друзьями же не церемонятся, оставляют без внимания обязанности свои к ним как к порядочным людям, хотя они для нас — все. Нет, я так не хочу действовать. Я хочу доказывать моим друзьям, что не только их люблю и верую в них, но признаю за долг и им, и себе, и посторонним показывать, то они первые для меня из порядочных людей, перед которыми я не хочу и боюсь манкировать чем бы то ни было, освященным обыкновениями и правилами общежития».

П. А. Плетнев — Я. К. Гроту,

1 апреля 1844

Автобиография 75

Потомственный петербуржец («сын дворянки и почетного гражданина», по определе­нию Мих. Зощенко) родился в Ленинграде 27 мая 1937 года.

Первое воспоминание — 1941 год, блокада.

Читать начал в 1946-м. Первой книгой был «Робинзон Крузо» (дореволюционное издание со старой орфографией; вообще, все мои первые книги были по старой орфографии).

Важность этого события нельзя преуменьшить: каждый писатель начинает как читатель. Я был очень горд тем, что сам прочитал свою первую толстую книгу от первого слова до последнего. С тех пор я стал последовательным читателем: читал только от начала до конца и каждое слово, как бы вслух про себя, как бы по слогам. Такая тупость привела к тому, что я стал читать книги, которые достойны такого моего черепашьего чтения, т. е. только очень хорошие, т. е. восхищаясь.

В 1949-м, в связи с двумя великими юбилеями Пушкина и Сталина, мне был поручен доклад о Пушкине. Я добросовестно прочитал «всего» Пушкина. Он мне понравился меньше, чем Лермонтов и Гоголь, но надолго залег в подсознание. Летом того же года я впервые увидел Эльбрус и влюбился в горы.

В 1951-м я в одиночку додумался до того, что впоследствии было названо бодибилдингом, и яростно занимался им, не пропуская ни одного дня несколько лет подряд. Я еще не знал, для чего мне это понадобится.

В 1953 году не стало Сталина, а я стал самым молодым альпинистом СССР.

В 1954-м, готовясь к вступительным экзаменам в Горный институт, я читал «Посмертные записки Пиквикского клуба» с таким восторгом, будто сам его писал.

В 1956-м, сразу по разоблачению культа личности, я стал писать стихи, влюбился в свою будущую жену, был исключен из института и попал в армию на Север в строительные части, которые были дислоцированы по только что опустевшим лагерным зонам. Это оказалась полезная «экскурсия»: освободившись, я женился, бросил писать стихи и взялся за прозу, что сразу стала получаться значительно лучше. Уже в 1963-м у меня вышел первый сборник рассказов.

Здесь у меня обрывается биография и начинается борьба за тексты внутри и снаружи параллельно с личной жизнью, женитьбами и рождением детей.

Поскольку моя литература не могла быть востребована режимом, я писал свободно как от социального заказа, так и от потенциального читателя, интересуясь только воплощением собственного замысла и посильным качеством его воплощения, руководствуясь пушкинским принципом «не продается вдохновенье, но можно рукопись продать». Торопиться мне было некуда, писал я редко и быстро, романы складывались десятилетиями.

Однако в советских условиях никуда не торопясь, по определению критики, я написал:

первый любовный роман «Улетающий Монахов» (1960–1976);

первый постмодернистский роман «Пушкинский дом» (1964–1971);

первый экологический роман «Оглашенные» (1970–1993).

Они, наряду с «Путешествиями», сложились в итоговую, а-ля Пруст, эпопею «Империя в четырех измерениях», 1996. Это мой основной труд.

К нему примыкает «Пятое измерение» — о русской литературе, на протяжении своей короткой истории (от Пушкина до Солженицына) последовательно выразившей состояние нашей империи: ГУЛАГ КАК ЦИВИЛИЗАЦИЯ.

После «Пушкинского дома» началась и не кончается моя, уже сознательная, пушкиниана: «Пушкинский том» теперь равен «Пушкинскому дому». Венчается все джазом. Черновики Пушкина, со всеми вычеркиваниями и вариантами читаются под импровизацию джазового квартета. Случилось это спонтанно в Нью-Йорке в 1998-м. Первый пласт вдохновения гения оказался превосходной именно джазовой партитурой: до аудитории было, наконец, донесено то, чем занимались одни лишь специалисты.

И наконец, по определению той же критики…, первый философский роман «Преподаватель симметрии» (1971–2007).

И хватит. Я теперь гораздо больше горжусь тем, что мне удалось пробить во Владивостоке установку памятника Осипу Мандельштаму к 60-летию его гибели (1998), а также, уже по собственному проекту, памятник зайцу в селе Михайловском, остановившем Пушкина от ссылки еще дальше, в Сибирь (декабрь 2000, к 175-летию восстания декабристов), а также памятник Хаджи-Мурату (последнему произведению), открытый к столетию ухода Льва Толстого (2010) в том месте, где ему в голову пришел замысел, прекрасно описанный на первой же странице повести.

Мне не нравится, что меня объявляют стилистом и интеллектуалом, много работающим над словом и много знающим. Темен я, но просвещен, как все мое поколение, до всего доходившее «своим умом», пишу редко, спонтанно и набело, поправляя едва одно-два слова на странице. Т. е. мои беловики суть черновики. Я верю лишь в дыхание, единство текста от первого до последнего слова. Это не я работаю над словом, а слово — надо мной.

«Произведение — это то, чего не было, а — есть». Мне нравится это определение.

У меня четыре ребенка от четырех женщин, в разных эпохах (от Хрущева до Горбачева), и пять внуков. Эти произведения останутся после меня незаконченными.

Две первые жены стали видными прозаиками — Инга Петкевич и Ольга Шамборант.

Всё, что мог, написал. Однако в работе еще одна книжка «Автогеография» — о различии менталитетов, и в мечтах — хотя бы одна пьеса (жанр, не поддающийся моему разумению).

Авторитетов cреди современников для меня никогда не было. Я всегда пытался обратить свою зависть в восхищение, восхищение — в дружбу и передружить между собою этих людей. Происходило это на подсознательном уровне. В эпоху застоя я попытался сделать это осознанно. Попытка создать консорт «Багажъ» осталась виртуальной, — чему и посвящена эта книжка. Индивидуальности не пролетарии, чтобы объединяться, и оруженосцами им быть не пристало. Ревность и соревнование — однокоренные слова. У нас побеждала только дружба.

27 сент. 2011, СПб ; 13 января 2012, СПб

Рождение идеи «Консорта»

Уж как я всю жизнь терпеть не мог аббревиатуры! ВКП («и маленькое бе» в расшифровке Юза Алешковского), КПСС, МПС, ППС, МВД, КГБ, а теперь ФСБ, РПЦ (и даже РКПЦ — вот уж наказание Божье: лишиться слуха!) «Дети, поздравляю вас: появилось новое сокращение ВОСР!» — вспоминает о своей начальной школе Ольга Шамборант (имеется ввиду изгнание маленького бе из аббревиатуры нашей революции (Октябрьского переворота).

Но как бы я ни ненавидел аббревиатуры, БАГАЖЪ — это она же. Родилась она так.

Во время застоя дружба оказалась еще и спонсорством. Поскольку денег ни у кого не было, она принимала форму взаимопомощи. Особенно это стало ощутимо в годы окончательного запрета на профессию, начавшегося для меня в 1977 году. Я жил одиноко, бездомно, еле сводя концы с концами. Кроме немногих близких мне по духу друзей-коллег, в моей жизни появился и бескорыстный читатель-почитатель Андрюшатик (Андрей Эльдаров), человек настолько же несносный, сколь и обаятельный, безработный искусствовед, любимец и любитель дам. Времени у него было много больше, чем денег, зато тратил он его по-гусарски. Помогать и мешать гонимому любимому автору (мне) на время стало почти его призванием. Постепенно он привел ко мне всю свою компанию: Сергея Салтыкова, талантливого поэта-барда, слишком тонкого, чтобы быть признанным, и молчаливого, и громоздкого ГБ (Георгия Борисовича), полковника в отставке. Все трое, в прошлом переводчики-синхронисты, сошлись и спились где-то в Африке, в горячих советских точках. Про ГБ мне почти нечего сказать, кроме единственной информации, которую он с гордостью выдал: «я дедушка и внучок одновременно». Имелось ввиду, что он из всех нас уже дедушка в то время, как у него все еще жива бабушка. Но это именно он заронил в мое сознание слово «багаж».

Однажды мне пришлось одновременно уезжать и переезжать: уезжать в Ташкент писать за кого-то сценарий, а переезжать с квартиры на квартиру в том же доме. Я попросил Андрюшатика помочь мне без меня с переездом, а он привлек для помощи свою команду. Вернувшись, я отблагодарил всех скромным застольем в новой квартире. Тогда-то ГБ и произнес вторую свою примечательную фразу: «Я тоже поучаствовал в переноске литературного багажа». Позднее, гуляя по родному Невскому, я увидел на расчищенном фасаде проступившее дореволюционное слово БАНКЪ. «Вот когда была твердая валюта!» — констатировал я. Так аббревиатура БАГАЖЪ образовалась раньше, чем была осознана. Не было у меня более твердой валюты, чем дружба! Юз Алешковский, Саша и Роза Великановы, Белла Ахмадулина и Борис Мессерер, Резо Габриадзе и Грант Матевосян, Жванецкий и Юра Рост… Из Беллы Ахмадулиной, Гранта и Габриадзе, Алешковского и Жванецкого и сложилось впервые слово БАГАЖ, твердый знак укреплял его. Битов был тоже на букву Б, и все мы были так или иначе писатели. Твердый знак зато был богаче по профессиям: архитектор Великанов, художник Мессерер, фотограф Рост, певица Виктория Иванова…, а позднее даже барабанщик Владимир Тарасов.

БАГАЖЪ!!! Как было обозначить это объединение? Ничто не подходило. Рост предложил слово консорт, которое подходило больше других хотя бы по непонятности. Резо нарисовал клеймо: Театр книги «Багажъ», и, в горбачевскую вольницу, я клеймил им все книги со своим участием. Некоторое время под крышей Ролана Быкова существовал даже Фонд «Багажъ». Все это было виртуально и эфемерно, как историческое время: как было составлено из имен, так на них и распалось. «А упало, Б пропало…» Значит, уже есть, что