Магистраль

Часть 1.

ЛЕГЕНДА

Комар страшен не тем, что кусает, а тем, что поет. Поет же он, зараза, не где-нибудь, а всегда возле уха, как будто в других местах кровь невкусная.

Олег замер, позволяя наглой твари напиться и наконец-то улететь. Тварь жертвы не принимала и по-прежнему кружила где-то в районе левого виска. Олегу даже подумалось, что комар вовсе не голоден и явился с единственной целью — разбудить. Он наугад махнул рукой и опять замер. Насекомое что-то рассерженно прозудело и скрылось. Через несколько секунд оно объявилось вновь, но уже с другой стороны, — вероятно, облетело голову по длинной дуге.

Олег пробормотал пару привычных бытовых проклятий и открыл глаза. За окном неуютно устраивались серые сумерки. Начало четвертого, оценил он. Через час будет уже день, в июле это происходит мгновенно. И комары, между прочим, в июле самые лютые...

Сон пропал. Сказав вслух еще несколько жестоких и беспомощных слов, Олег поднялся и включил свет.

Ежась от неожиданной, совсем не летней свежести, он оглядел комнату в поисках будильника и, не найдя, вяло чертыхнулся. Вставать, не вставать? Да ведь и так уже встал.

Он протянул руку за шортами, но вместо них на спинке стула обнаружил старые спортивные штаны и байковую рубашку.

Совсем сбрендил... Постирал, что ли?

Однако утренняя прохлада давала о себе знать, и теплая рубашка оказалась кстати. Олег по-быстрому оделся и тут увидел на простыне комара — маленький скрюченный комочек с поникшими крылышками. Олег поднес насекомое к глазам и посмотрел сквозь него на люстру.

— Сдох, скотина? — прошептал он. — Вот так-то. Понял?!

Щелчком отправив мелкий труп куда-то в пространство комнаты, он толкнул дверь и тут заметил будильник. Часы почему-то стояли на телевизоре — странно, он никогда их туда не ставил, — и показывали половину десятого. Либо утра, либо вечера, хотя и то и другое было абсурдом. Рассвет еще только занимался — мутный, белесый, как огромное облако пара. Впрочем, будильник был куплен на барахолке, и Олег с первого дня ожидал от него провокаций.

Прежде чем покинуть комнату, он еще раз посмотрел на циферблат, потом на окно и, испытав какое-то невнятное беспокойство, вышел в коридор. Свет на кухне он вчера не погасил — ну, это дело обычное... а вот льющаяся в ванной вода его озадачила. Можно ведь и соседей залить... Во сколько он спать-то лег? В двенадцать примерно. А в четыре уже вскочил. Или не в четыре, а в три...

От этой мысли в голове сделалось совсем туманно.

На столике в прихожей лежали наручные часы. Пора менять батарейку, отметил Олег. Повернув их под углом к лампочке, он еще успел вспомнить, что вчера оставил часы не здесь, а возле кровати... или, кажется, вообще не снимал... но, разглядев цифры, сообразил, что беспокоиться надо не об этом. Старый «Ситизен» на желтом браслете показывал то же, что и будильник в комнате, но уже с большей определенностью: «21:31». Стало быть, девять — это не утра, а вечера. Выспался...

«Или это сон?» — мелькнуло заманчивое, расслабляющее.

Нет, ни хрена не сон.

Олег опомнился, что вода всё еще льется, и вошел в ванную. И увидел за полупрозрачной занавеской голую женщину.

Медленно, словно он находился среди драгоценных китайских ваз, Олег попятился и, тихонько прикрыв дверь, погладил лоб. Теплый, но не горячий. Нормальный лобик.

«Да ну, какая еще баба! — пристыдил его кто-то внутренний, безосновательно считающий себя умнее. — Олежек, ты спятил. Тебе б на самом деле бабенку, а то совсем уж... Неприлично даже».

Он тряхнул плечами и решительно распахнул дверь. Женщина за шторкой, кайфово переминаясь с ноги на ногу, поливала себя из душа. В процессе она поворачивалась то одним боком, то другим, и Олег, сам того не желая, рассмотрел ее полностью, как хорошую фотку в соответствующем журнале.

Незнакомка оказалась блондинкой, причем не крашеной, а натуральной, — сейчас в этом убедиться было легко. Лица Олег сквозь ребристый полиэтилен не разглядел, а возраст оценил как «двадцать пять, плюс-минус...». При том, что самому ему было двадцать семь — вполне даже подходяще.

«Да, но откуда?! — пронзило мозги вязальной спицей. Остатки сна слетели вниз, на кафельный пол. — Откуда она тут?.. Что за баба?.. Кто ее пустил?!»

— Холодно... — сказала она спокойно.

Олег лишь сейчас сообразил, что занавеска — не тонированное стекло и что его тоже видели. Видели, как он тут торчит, наблюдает, и всё такое... видели — и не возражали.

«Решил, небось, вчера оторваться, вот и нашел себе отрывальщицу... Да... Только почему же я не помню ничего? Наркотиков, стерва, подсыпала! — повторно стрельнуло в мозгу. — Наркоты или клафелина, они много рецептов знают... Подсыпала — память-то мне и тю-тю... А что ж она не убежала?.. Дура, что ли? Мыться полезла. Извращение какое-то...»

— Э-э... — подал голос Олег, не вполне понимая, что он собирается говорить.

— Сказала же, холодно! — раздраженно бросила блондинка. — Шорохов, закрой дверь, слышишь?

Черт! Вот черт... Фамилию-то он зачем ей назвал?

«Не называл! — явилось очередное озарение. — Она сама... сама узнала. Документы проверяла. По карманам шарила. Скотина...»

Олег попытался вспомнить, сколько у него было денег. Вспомнить не удалось.

«Сколько бы ни было, взяла бы да отвалила, — подумал он, зверея. — Не взяла... Может, она не простая, а эта... с намерениями?.. с планами?..»

— Тебя как зовут? — вымолвил он, прихлопывая дверь. Из кухни действительно сквозило, совсем не по-июльски. У Олега возникло желание выглянуть в окно, но это он отложил на потом. Обнаженное тело за шторкой занимало его гораздо сильней. — Как зовут? — повторил он сурово.

— Ха-ха... — кисло произнесла женщина.

Олег ждал, что за этим последует какое-то продолжение, но продолжать незнакомка не собиралась. Она с мокрым шелестом сдвинула занавеску и, сняв с крючка полотенце, начала не спеша вытираться. Влажные волосы норовили свернуться в хитрые локоны и прикрыть глаза — не то чтобы совсем изумрудные, но всё же зеленоватые.

Женщина оказалась подозрительно мила: курносенькая, с неглупым взглядом и с высокими восточными скулами, хотя, кроме скул, ничего восточного в ее внешности не было. Зато была маленькая цветная татуи­ровка — морской конек. На левой груди.

«Под правую руку...» — отстраненно подумал Олег.

Блондинка заметила, что он на нее таращится, но не смутилась, а наоборот, задорно покачала бедрами и накинула полотенце ему на шею. Перешагнув через бортик ванны, она попала ногой в мягкий розовый тапок без задника и стала почти на голову ниже. Розовых шлепанцев Олег никогда не покупал, но сейчас ему было не до них. Рядом, всего в нескольких сантиметрах, проплывал симпатичный конек.

— Ты не ответила, — напомнил Олег. — Как тебя зовут?

— Ой, ладно, Шорохов, прекрати! Не смешно, — женщина надела махровый халат, такой же розовый и чужеродный, как тапочки, и, фамильярно пощупав Олега за штаны, улыбнулась. — Даже не мечтай. Ты сегодня наказан.

Оставив его в полной прострации, она направилась на кухню, при этом у нее еще хватило наглости пропеть пару строк из какой-то песни, — что-то там про любовь и вечные расставания.

Олег, возбужденный и злой, бестолково потоптался возле стиральной машины, провел ладонью по потному зеркалу и беззвучно, одними губами, выматерился.

— Как тебя зовут? — крикнул он.

— У тебя заело? — так же крикнула она, хозяйничая с чайником.

— В смысле?..

— Смени пластинку. Неинтересно. Что на работе?

— На какой работе? — проронил он, выходя из ванной.

— Ну не на моей же!

«Она и про работу знает, — отметил Олег. — В милицию позвонить?.. Стыдно. Чего доброго, приедут со съемочной группой из «Криминальной хроники». Потом на всю страну покажут. Вот потеха будет...»

— Слушай, я тебе ничего не должен? — спросил он. — Ну... за это... за услуги.

— Олег!.. — блондинка, нахмурившись, помахала ножом. — Прекрати, Шорохов, мне надоело. Чай будешь?

— Буду, наверно... — вякнул он.

Женщина плеснула ему заварки — чуть-чуть, как он любил, и насыпала три ложки сахара. С горкой. Как он любил.

Олег механически сел за стол и подпер щеки кулаками. Незнакомка выглядела слишком домашней. Некоторые дамы легко обживают холостяцкие кухни, но эта освоилась непозволительно быстро — и в холодильнике, и вообще...

Рядом с чашкой лежала трубка радиотелефона, и Олег, подмигнув блондинке, набрал «100».

«Сейчас всё прояснится. Часы она перевела, для этого много ума не надо. Майку с шортами спрятала, вместо них подсунула штаны и рубашку. Тоже не бог весть какой трюк. Потом разделась и залезла под душ. А, и еще халат с тапочками притащила... Да у нее, похоже, целый сценарий... Сейчас он ей всё популярно объяснит, и она, извинившись, уйдет. Жалко...»

— Точное время — двадцать один час сорок две минуты тринадцать секунд, — раздалось в трубке.

— Тринадцать секунд... — Олег хлебнул чая и, выглянув в окно, надолго закашлялся. Во дворе лежал снег.

Отдернув шторы, он рывком распахнул раму. Его тут же окатило жестким морозным воздухом, — выносной термометр показывал минус двадцать.

— Зима, что ли?.. — буркнул он. — Нормально... Слушай, девушка... Черт, да как тебя зовут?!

— Шорохов! — сказала она серьезно. — Я обижусь, в конце концов. Что за дурацкая игра?

— Но ведь снег...

— А что бы ты хотел в декабре? — спросила она с сарказмом. — Пальмы?

— В декабре, да?.. В декабре... — Олег оторвался от окна и посмотрел ей в лицо.

Он вспомнил — будто других забот у него и не было, — как женщина принимала душ, как она при нем вытиралась и как потрепала его за ширинку. Очевидно, блондиночка была уверена, что они знакомы, — давно и достаточно плотно. Олег, в принципе, не возражал: такая подружка его бы устроила. На первый взгляд — еще как устроила бы! Но только не в декабре. В декабре ему не нравилось ничего, особенно сам этот внезапный декабрь, наступивший на пять месяцев раньше положенного. Вчера, когда Олег ложился, был еще июль. И сегодня должен быть тот же июль. Не декабрь. И никакая блондинка не могла оправдать этого безумия.

— Я представляю, — усмехнулась женщина. Присев напротив, она медленно достала из пачки сигарету. — Это самая забавная часть, — заявила она, пристально глядя на Олега.

— Как тебя зовут?

— Ты уже пятый раз спрашиваешь.

— А ты что, считала?

— Конечно.

— Н-да?.. — больше Олегу сказать было нечего.

Женщина прикурила и, не сводя с него глаз, откинулась на спинку стула.

«Если до конца сигареты не объяснит, выгоню на улицу, — решил Олег. — Выгоню прямо в халате и в тапочках. Розовое на белом. Это будет красиво».

Блондинка сделала три затяжки и воткнула окурок в пепельницу.

— Как тебя зовут? — спросил Олег.

— Тебя ничего больше не волнует?

Он потряс головой.

— А что меня должно волновать?

— Например, зима на улице. Или еще что-нибудь такое... — она волнообразно пошевелила пальцами, изображая, видимо, «что-нибудь такое». — Ну-у... время, земля, человечество...

— Срал я на твое человечество, — мрачно произнес Олег. — Как тебя зовут?

— Тьфу! Ася меня зовут, Ася! И что?

— Не знаю. Наверно, ничего...

Олег всё не мог придумать фразу, с которой бы началось изгнание посторонней хамки, и это его бесило. Слова нужно было подобрать ироничные, но доходчивые. Что-нибудь такое: «Хорошая ты девушка, Ася, да только...» Дальше фантазия не работала. Признавшись себе, что он особо и не старается, Олег вздохнул.

— Ася... — сказал он безвольно. — А я Олег. Шорохов. Очень ­приятно.

— И мне приятно! — весело ответили из прихожей.

Кто-то прошел по коридорчику и спустя мгновение появился на кухне. Это был рослый мужчина лет пятидесяти с седеющей бородкой «клинышком», но с лицом достаточно широким, чтоб не вызывать банальных ассоциаций. На нем было расстегнутое пальто и шляпа, в двадцатиградусный мороз почти бесполезная. В зубах он держал погасшую трубку, от которой отчетливо веяло черносливом.

— Молодец, Шорохов! — объявил мужчина, усаживаясь рядом с блондинкой. — Такое впечатление, что не я тебя проверяю, а ты меня. Может, тебе не тот сектор закрыли?

— Мне?.. Гм, гм... — Олег поискал свой «Кент» и, спохватившись, заглянул за штору. Пачка лежала, как всегда, на подоконнике, но сигарета в ней осталась только одна.

— Нет, ну ты посмотри на него! — воскликнул бородатый. Обращался он, понятно, не к Олегу, а к Асе. — Шорохов просто издевается над нами! Молоде-ец...

Мужчина снял шляпу и пижонским жестом бросил ее на стол. Под шляпой у него оказалась круглая, будто выбритая, плешь в обрамлении аккуратно подстриженных седых волос.

— Шока не было, — поделилась Ася. — Зато он семь раз спросил одно и то же.

— Форма непроизвольной защиты, — высказался мужчина. — Согласись, это далеко не худший вариант.

— Пожалуй, да.

Олег примял сигарету в пепельнице. Надо было что-то делать, и желательно быстро, однако он продолжал сидеть. Грабить гости, кажется, не собирались, убивать — тоже. Если б кого и посетила мысль его укокошить, то этот вопрос можно было уладить в подворотне с помощью кирпича. Нет, к таким, как он, киллер на дом не является. И уж тем более не посылает вперед блондинок с морскими коньками на груди...

Олегу вдруг стало любопытно, что это за парочка устроилась у него на кухне и чем вся эта ерунда закончится. Чтобы как-то себя занять, он взял с тарелки бутерброд и изрядно откусил.

— Превосходно! — констатировал бородатый. — Умная физиономия — половина успеха. Ведь пробка пробкой, а как держится! Молодец, Шорохов.

Определить возраст мужчины мешала теперь не только борода, но и лысина, однако первое впечатление было верным: что-то около полтинника. Брови у него тоже поседели, и тоже частично, а от носа к уголкам губ пролегли две глубочайшие складки. Лицо же было не просто широким, а скорее даже мясистым. Погасшая трубка всё еще торчала во рту — гость ее не зажигал, но продолжал изредка затягиваться, извлекая из мундштука глухой свист.

— Кушай, Шорохов, кушай, — сказал он душевно.

Олег перестал жевать и с трудом проглотил.

— Василий Вениаминович, по-моему, его можно открывать, — заметила Ася.

— Открывай, Василий Вениаминович, — подтвердил Олег. — Или башку тебе расшибу.

— Я пока переоденусь, — сообщила Ася, направляясь в комнату.

Олег тревожно посмотрел ей вслед.

Мужчина, лукаво поиграв бровями, откинул левую полу пальто, под которой оказался черный ремень с тремя узкими вертикальными карманами. Из ремня он извлек нечто продолговатое, похожее на алюминиевый футляр от сигары.

— Ну? — выдавил Олег. — Вам тут курительная комната или что?..

— Или что... — ласково ответил мужчина.

Олег вздрогнул и моргнул.

Блондинка отодвинула пустую чашку и затушила сигарету. Шорохов покосился на пепельницу — там лежало шесть длинных окурков от дамского «Салема».

Ася в сапожках и в шубе о чем-то разговаривала с Василием Вениаминовичем. Тот, попыхивая трубкой, выпускал сизые клубы дыма. Беседовали они, вероятно, уже минут пятнадцать. Да, четверть часа — это минимум. После импульса из мнемокорректора быстрее не очнешься.

— Пардон за «башку», Василий Вениаминович, — сказал Олег.

— Ничего, ничего, я от «закрытых» и не такое слышал. Ты умница, Шорохов. Мои поздравления. У тебя на редкость устойчивый психотип.

— Или на редкость пофигистический, — в шутку добавила Ася.

— Одевайся, и поехали, — Василий Вениаминович налил себе чая и взял с тарелки последний бутерброд.

Корректор он уже спрятал обратно в ремень. Впрочем, сам куратор учебной группы Лопатин назвал бы его «мнемокорректором импульсным», но, кроме него, этих премудростей никто не выговаривал. «Корректор» — вполне приличное слово, пусть и не совсем точное.

— Шорохов! — окликнул Олега Лопатин. — Ты что, действительно снегу не удивился?

— Почему же? Удивился...

— А с виду как будто не очень.

— У меня и другие удивления были...

— Правильно, что ты на девушке внимание зафиксировал, — похвалил Василий Вениаминович. — Чем ближе к бытовухе, тем лучше. И что время по телефону узнал — тоже правильно. С глупыми расспросами не полез, молодчина.

— Только имя мое требовал, — фыркнула Ася. — Семь раз!

— А тебе самой голых мужиков не подсовывали? — огрызнулся Олег.

— Ты себя, что ли, предлагаешь? Прелесть какая...

— Иди, Шорохов, иди, — велел Лопатин. — Вы еще поругайтесь тут! Каждому по двадцать лет закрою, оба у меня в детский сад отправитесь!

Олег вошел в комнату и, увидев будильник на телевизоре, раздосадованно щелкнул пальцами. Часы всегда стояли возле кровати. Зачем переставил?..

Отодвинув зеркальную дверь шкафа-купе, он порылся в постельном белье и вытащил свою одежду. В июле ее еще не было: эти джинсы, этот свитер и всё прочее появилось у Олега значительно позже, потому он и закопал их поглубже. В июле у него много чего не было. И многое было по-другому. Да практически всё. Вот и часы... Надо же, забыл, где они должны стоять... Конечно, здесь, ближе к подушке. Чтоб не прыгать через комнату, а «хлоп!»... врезать по пимпочке ладонью — движение отточенное, ни за что не промахнешься. Странно. Забыл, где стояли... Сегодня он должен был это вспомнить. Вчера — другое дело, вчера он помнил лишние полгода с июля по декабрь, но сегодня ему их «закрыли», и эта квартира вместе с душным летом, вместе с проклятым будильником для него превратилась в единственное и неповторимое «сейчас».

Заключительный тест мало кто проходил с первого раза. На этом незатейливом испытании сыпались и лучшие, и худшие — сыпались, возвращаясь на переподготовку целыми группами. Шорохов шел последним в списке — такая уж фамилия, — и он почти не надеялся. После провала одиннадцати сокурсников двенадцатому остается уповать лишь на чудо.

Собственно, на него Олег и уповал — заранее зная, что готовиться бесполезно, поскольку тест выявляет не то, что человек усвоил, а то, как он изменился. Всё, что Олег узнал за последние полгода, и сами эти шесть месяцев жизни были заперты в блокированном секторе памяти, ему же осталась интуиция и рефлексы. Способность быстро сориентироваться и не впасть в истерику. Или неспособность — у кого как...

Тактика, психология, спецоборудование, по старинке называемое «матчастью», — всё это могло помочь, но только при условии, что ­человек будет находиться в здравом уме. С памятью дело обстоит гораздо хуже.

Пока Олег натягивал джинсы, его не покидало ощущение, что он всё же допустил какую-то ошибку. Он не мог поверить, что это окажется так просто, — не сам тест, о котором он уже был наслышан, а его выполнение. Судя по отзыву Лопатина, весьма успешное. А он всего-то и сделал, что посмотрел в окно, увидел июльский снег и тихо ошалел. Или нет... сначала увидел Асю в ванной. И тоже ошалел...

Ася сказала: «Время, земля и человечество». То есть нет, «Земля» — с большой буквы, она же не почву имела в виду, а планету...

«Дурдом! — подумал Олег, доставая из шкафа зимние ботинки. — Они что же, все такую пургу гонят? «Время», блин, «Земля», блин и это еще... «человечество». Здрасте... «Человечество»! — повторил он, впихивая ногу в тяжелый «докер». — Без меня этому человечеству, наверно, кранты... Ну надо же! Заснет человек летом, проснется зимой, и нет у него других забот, как о времени, о Земле и о...»

— Шорохов, ты скоро?!

— Готов! — отозвался Олег.

«...и о человечестве... — додумал он про себя, торопливо завязывая шнурки. — Да, но девять из десяти на этом тесте валятся. Неужели они все об одном и том же?.. Время, Земля... Идиотизм!..»

Выпрямившись, Олег окинул взглядом комнату — как и тогда, в июле. Вроде ничего не забыл. Всё, что нужно, он взял еще в прошлый раз. Он уже уходил из дома, уходил навсегда. В июле. Стояла жара, и... будильник стоял не на телевизоре, а возле кровати.

«И еще комар, — спохватился Олег. — Поискать его ради хохмы? Ведь правда же где-то летал. Откуда, интересно, он взялся — в декабре?..»

— Шорохов!!! — гаркнул, теряя терпение, Лопатин.

Олег снова осмотрелся. Кажется, ничего не забыл...

* * *

Учебная база находилась в двадцати километрах от Москвы, в бывшем пансионате Министерства обороны, и уже сам этот факт многих разочаровал. Кто-то надеялся на царскую охоту, кто-то грезил золотыми пляжами, Олег же ни о чем таком не мечтал и реликтовые красные звезды на воротах воспринял спокойно.

За воротами было чистенько и скупо: газоны, плиточные дорожки, несколько двухэтажных корпусов из белого кирпича и приподнятый помост танцплощадки, окруженный лавочками, — всё как пола­гается.

Три замызганных автобуса въехали на территорию и остановились. Расхлябанный дежурный на КПП что-то беззвучно проартикулировал и взмахнул рукой. Тогда, в июле, никто не подозревал, что роль законно оборзевшего «полторахи» в пилотке набекрень играет лейтенант спецназа ГРУ. Люди в раздолбанных икающих ЛиАЗах смотрели в окна и скептически цыкали.

Двери в автобусах открылись лишь после того, как сомкнулись глухие створки ворот, — это чем-то напоминало работу шлюза, но в начале июля такие странные мысли никого еще не посещали.

Шестьдесят человек выбрались из бензиновой духоты на пыльное пекло. Откуда-то возник прапорщик наихудшего комедийного пошиба: усатый, пузатый и как будто слегка хмельной. Позже выяснилось, что прапор на базе такой же декоративный, как и солдатики, но тогда, в первый день, он произвел впечатление даже на Олега. Захотелось плюнуть и вернуться домой.

— Зачем нужен старшина, всем ясно? — осведомился прапорщик. — Нет?.. Вот и мне тоже — не ясно. На всякий случай довожу: с просьбами и пожеланиями обращайтесь не ко мне, а к своим инструкторам.

— Молодой человек, лично я в армии не бывала, — бойко произнесла какая-то девушка. — Нельзя ли чуть конкретней и без вашего портяночного юмора?

— Сказал — не доставайте! У женского пола вообще отдельная история... мне еще вас не хватало... В три шеренги!

— А можно повежливей? — спросила она. — Я сюда не маршировать приехала.

— Серьезно, старшина, — подал голос парень в сетчатой маечке, чулком обтягивающей бугристое тело. — Я уже отслужил.

— Я тебе медаль за это должен?

— Если тут будут строевые занятия или что-то такое, тогда до свидания. Я учиться приехал!

Народ дружно расхохотался — в устах культуриста это звучало противоестественно.

— Хорошо... — прапорщик внимательно оглядел толпу и вытащил из нагрудного кармана толстый металлический карандаш. — Поди-ка сюда. Значит, учиться? Сейчас поучимся.

Кнопку на мнемокорректоре никто не заметил. Кнопка была маленькая, в самом низу, и нажимать ее следовало мизинцем, но об этом все узнали позже.

Парень в майке почесал нос и сказал:

— Серьезно, старшина. Я уже отслужил.

Некоторые еще досмеивались и не поняли, о чем речь. Некоторые поняли сразу и сделали шаг назад. Нетвердый.

— И что дальше?.. — поддержал прапорщик.

— Если тут будут строевые занятия или что-то такое, тогда до свидания. Я учиться приехал, — заявил культурист.

Теперь дошло до всех. Люди прекратили хихикать и расступились полукругом, оставив парня в одиночестве.

— Он не помнит, — пояснил прапорщик. — Минус сорок пять секунд, столько я ему закрыл. Вспомнит, когда я захочу. Но обратный процесс малоприятен. Наверно, эти сорок пять секунд того не стоят... Налево, — вяло скомандовал он.

Новоиспеченные курсанты — кто с чемоданом, кто с полиэтиленовым пакетом —нестройно повернулись.

— Иногда умение забывать ценится выше, чем умение помнить, — продолжал прапор. — Существует такая информация, по сравнению с которой архивы любой разведки — это ворох фантиков. Есть уровни секретности, при допуске к которым человека надо сразу закатывать в бочку. Испугались, нет?.. Зато у нас после службы никаких подписок о неразглашении. Разглашать вам будет нечего. Марш!

Люди подавленно плелись по тропинке, прикидывая, насколько им всё это нужно. Олег тоже сомневался, но как-то не сильно, наполовину. В конце концов, условия увольнения он знал и сам, — это было то немногое, что им сообщили заранее.

Старшина шагал рядом — кажется, он остался доволен. Позже Олег убедился, что этот экспромт с корректором был отнюдь не случаен. Подобные демонстрации входили в программу обучения.

Меньше чем через неделю на занятиях с матчастью действие импульсного мнемокорректора испытали все, — им закрыли по две минуты. В этом не было ничего страшного, это и обнаружить-то было невозможно — до тех пор, пока заблокированные участки памяти не открыли вновь. Как и обещал прапор, «вспоминание» оказалось неприятным. После физического ступора, из которого большинство выкарабкивалось около часа, наступил паралич эмоциональный.

— Хорошему человеку маленькая депрессия никогда не помешает, — изрек тогда инструктор. — Привыкайте, такое с вами будет часто. И учитесь справляться сами — без водки, таблеток и психоаналитиков, — он благожелательно улыбнулся и запер группу в классе.

К тому моменту двенадцать человек из шестидесяти уже отсеялись, по двое в день. Но эти шесть дней до первого теста нужно было еще прожить...

Дорожка привела к парадному входу с чудовищной военно-морской мозаикой. Каждый корпус был украшен кафельным панно, посвященным какому-нибудь роду войск. По соседству стояло здание с циклопическим десантником в устрашающей позе, правее находилась двухэтажка с фантазией на тему ПВО.

Кроме прапорщика и дежурного, Олег заметил двоих солдат с метлами, больше на территории никого не было.

Часть сокурсников он успел разглядеть еще в автобусе, пока короткая колонна ехала от автовокзала на «Щелковской». Мужчин оказалось чуть больше, но не намного. Всем пассажирам было где-то от двадцати пяти до тридцати, однако критерия отбора Олег так и не уловил. В автобусе сидели и яркие самки почти модельной внешности, и откровенные дурнушки, одетые черт знает во что. Мужики тоже собрались как будто из разных муравейников: небритые субъекты с ранними животами, спортивного вида красавцы, принявшиеся подбивать клинья еще в дороге, пара босяков в заштопанных брюках и несколько человек вовсе без имиджа — заурядных, как сам Олег.

В холле их ждала женщина-офицер. Китель у нее был черный, а просветы на погонах красные. Олег задумался, как же к ней всё-таки обращаться — «товарищ майор» или «товарищ капитан третьего ранга».

— Ася, расквартируй девочек, — распорядился прапор, и Олег запоздало сообразил, что для майора она слишком молода.

Женщина затушила окурок о край эмалированной урны и повела свою часть группы вверх по лестнице. Во второй раз Олег увидел Асю только через два дня, и она была уже в полевой форме морской пехоты — лихо приталенной, с лейтенантскими погонами. На голову она надела зеленый берет. Морпехи таких не носят, но ей было всё равно, просто Ася решила, что он неплохо смотрится с ее глазами. За эти два дня Олег уже усвоил, что воинские звания здесь отсутствуют в принципе.

Мужчин расселили на первом этаже, в четырех десятикоечных кубриках без всякого намека на удобства. Побросав вещи в тумбочки, люди начали активно знакомиться, словно до этого, минутой раньше, их что-то останавливало. Олег жал руки, многократно повторял свое имя и слышал в ответ чужие, большинство из которых тут же забывал. Единственным, кого он запомнил сразу, был печальный тип, длинный и какой-то нескладный, с нереальным сочетанием Иван Иванович Иванов. Иван Иванович выглядел лет на сорок — в действительности ему было двадцать шесть, — и производил впечатление добровольного девственника. Раскрыв на кровати смешной потертый чемоданчик, он выложил две толстых книги: иллюстрированную энциклопедию дохристианской Руси и потрепанный вузовский справочник по физике. Олег предпочел свернуть беседу и отправился искать туалет.

Побродив по корпусу, он выяснил, что прапорщик вместе с морским майором Асей уже ушли, приказав народу устраиваться и готовиться к обеду. Шестьдесят человек принялись гулять, курить, трепаться, но главной темы — цели их приезда — впрямую никто не касался.

Некая пытливая девица настойчиво намекала на какой-то бункер — мол, всё более-менее секретное должно находиться под землей. С ней не спорили, но разыскивать бункер никто не торопился. Не выдержав, она спустилась по служебной лесенке в подвал и возле стальной двери наткнулась на какого-то солдата.

— Вам чего, тетенька? — спросил тот, сверкая глазом на ее узкие шорты.

— Мне?.. Так, ничего...

— У нас тут бойлерная, — сказал солдат. — Будет время — заходите, в домино сыграем. На раздевание, конечно.

Поднявшись обратно, девица сделала вывод, что особых секретов в подвале нет, но соваться туда всё же не стоит, — и с ней опять-таки не спорили.

В постижении местных порядков было что-то от естественного отбора — безликое и неотвратимое. Ни Устава Службы, ни правил поведения курсантам не объясняли. На простой вопрос о требованиях следовал такой же простой ответ: «Пока вы не приняты в Службу, от вас не требуется ничего».

Дисциплину курсантам не навязывали — ни прапорщик, ни Ася, ни инструкторы, появившиеся в группе уже к вечеру. Им ничего не запрещали, хотя и разрешали немногое — но это если спросить. Если же не спрашивать, то почти всё было дозволено.

Дежурный у ворот за пределы территории никого не выпускал, но когда тот же качок в майке у него на глазах полез через забор, он и не почесался. Правда, культуриста после этого на базе больше не видели.

Спустя некоторое время одна девушка надумала отметить день рождения и уговорила какого-то солдатика сбегать за бутылкой. Тот особенно не возражал и даже законного стопарика не принял, сказал: «Празднуйте, мне не жалко». Пол-литра выпили на пятерых, всё вышло весьма культурно.

На следующее утро пятеро трезвых, ничего не подозревающих курсантов получили по импульсу из корректора и, по-прежнему ничего не подозревая, очнулись в собственных квартирах. Включив дома телевизоры, они вдруг обнаружили, что каким-то образом перенеслись на несколько дней вперед, — или не перенеслись, но умудрились прожить эти дни так, что в памяти не осталось и следа. Однако эта проблема касалась лично их, к Службе она уже не имела ни малейшего отношения. И, разумеется, им не пришло в голову связать свою амнезию со скромным подмосковным пансионатом — ни базы, ни момента вербовки они также не помнили. Всё то, что в их жизни началось словами «Для тебя есть работа, слегка странная, но тебе она понравится...», закончилось раньше, чем эти слова были произнесены.

Со временем все «можно» и «нельзя» проявились сами. Курсанты начали чувствовать запреты интуитивно, и вот тогда в группе возникла дисциплина — сознательная и добровольная, основанная на элементарном здравом смысле. Но это пришло поздно, когда группа уже сократилась наполовину.

Одной из тех немногих вольностей, что игнорировались начальством, была личная жизнь. Полгода — это гораздо больше, чем может показаться с другой стороны, из-за забора. Через два месяца воздержания сломался даже Иван Иванович. В октябре начался период повальной полигамии, но длился он совсем недолго: людей отчисляли, круг сужался, и в какой-то момент в группе воцарились братско-сестринские отношения, не мешавшие, однако, сестрам и братьям забираться друг другу в постель.

Пару курсантов, мужчину и женщину, — иных пар, слава богу, не складывалось, — всё же турнули, но не за распущенность, а скорее за рассеянность. Сама будущая мамаша даже не знала, с кем это она промахнулась, и вообще ни о чем таком не догадывалась — срок был небольшой. Тем не менее начальство нашло и второго виновника. Оба помолодели памятью на сто десять суток и отправились по домам.

Олег пытался вообразить, каково это — проснуться не в том месяце. Тогда, ближе к зиме, среди курсантов уже ходили слухи о выпускном тесте, и каждый волей-неволей примерял эту ситуацию на себя. То, что им успели рассказать, объяснить и главное — показать, на последнем экзамене не имело никакого значения. Минус шесть месяцев — от тихого шепота за спиной: «Для тебя есть работа...» — до торжественного рукопожатия куратора группы Василия Вениаминовича. После корректирующего импульса в памяти не останется ни слова из учебного курса. Ни конспекта, ни шпаргалки — только ты сам, наедине со своим недоумением.

Женщины долго донимали Асю, уговаривая ее поведать об этом кошмарном тестировании. Она уходила от ответа сколько могла, но в итоге не выдержала и произнесла одну фразу, после которой от нее отстали:

— Прелесть этого экзамена