Discover millions of ebooks, audiobooks, and so much more with a free trial

Only $11.99/month after trial. Cancel anytime.

Черепахи Тэсмана. Сборник рассказов
Черепахи Тэсмана. Сборник рассказов
Черепахи Тэсмана. Сборник рассказов
Ebook201 pages2 hours

Черепахи Тэсмана. Сборник рассказов

Rating: 0 out of 5 stars

()

Read preview

About this ebook

Американский писатель Джек Лондон (наст. имя Джон Гриффит; 1876—1916) прошел противоречивый и сложный творческий путь. В детстве он рано вынужден был искать заработок. Некоторое время бродяжничал, плавал матросом на промысловой шхуне, переменил множество профессий и, наконец, зараженный «золотой лихорадкой», отправился на Аляску. Золотоискательство стало темой первых его рассказов, довольно скоро принесших ему широкую известность. Романтика борьбы человека с природой вносит в произведения Лондона элементы, характерные для приключенческого жанра. В данном томе представлены повести и рассказы, созданные писателем в период с 1911 по 1916 год.
LanguageРусский
PublisherAegitas
Release dateJul 24, 2016
ISBN9781773135687
Черепахи Тэсмана. Сборник рассказов

Read more from Лондон, Джек

Related to Черепахи Тэсмана. Сборник рассказов

Related ebooks

General Fiction For You

View More

Related articles

Reviews for Черепахи Тэсмана. Сборник рассказов

Rating: 0 out of 5 stars
0 ratings

0 ratings0 reviews

What did you think?

Tap to rate

Review must be at least 10 words

    Book preview

    Черепахи Тэсмана. Сборник рассказов - Лондон, Джек

    Черепахи Тэсмана

    Черепахи Тэсмана

    I

    Законность, порядок и выдержка поработали своим резцом над лицом Фредрика Трэверса. Это было твердое, волевое лицо человека, который привык к власти, но пользовался этой властью умно и осторожно. Порядочная, чистоплотная жизнь сохранила свежесть его кожи, и морщины, проведенные ею, были благородными морщинами. Тяжелый, самоотверженный труд оставил на нем свои знаки — но и только. Все в этом человеке рассказывало одну и ту же историю — начиная с голубой прозрачности глаз и кончая густыми светло-русыми волосами, тронутыми сединой и разделенными посредине пробором над высоким строгим лбом. Вообще это был до конца выдержанный тип, и даже светлый летний рабочий костюм приличествовал его энергичному зрелому возрасту, не подчеркивая, впрочем, того обстоятельства, что обладатель его является одновременно обладателем многих миллионов долларов и всякого иного имущества.

    Впрочем, Фредрик Трэверс вообще не выносил чванства. Автомобиль, дожидавшийся его у подъезда, был скромного черного цвета. Это была самая дорогая машина в округе, но, конечно, он не старался выпячивать ее стоимость или мощность каким-нибудь красным сверканьем, озаряющим окрестности. Кстати сказать, эти окрестности тоже большей частью принадлежали ему, от песчаных дюн и вечного прибоя Тихоокеанского побережья, через плодородные долины и гористые пастбища, вплоть до дальних вершин, одетых краснолесьем и затянутых клубами тумана и облаков.

    Шуршанье платья заставило его взглянуть через плечо. Едва заметная тень раздражения мелькнула в этом движении; конечно, не подошедшая дочь была тому причиной — оно было вызвано тем, что лежало перед ним на письменном столе.

    — И что это опять за иностранное имя? — сказала подошедшая.— Я уверена, что никогда его не запомню: видишь, мне пришлось даже принести свой блокнот, чтобы написать.

    Голос у нее был низкий и холодный, а сама она была высокой, хорошо сложенной, свежей и молодой. И в голосе, и в манерах чувствовалась та же выдержка.

    На столе лежали два письма. Фредрик Трэверс разобрал подпись на одном из них: «Бронислава Пласковецкая-Трэверс» и медленно проговорил первую трудную часть — букву за буквой, пока дочь писала.

    — Вот что, Мэри,— прибавил он,— помни, пожалуйста, что Том всегда был несколько сумасбродным, и тебе много придется прощать этой его дочери. Имя у нее... действительно... невозможное... Я не видел Тома уже много лет, а что касается ее...— Красноречивое движение плеч закончило его мысль. Он усмехнулся с претензией на остроумие.— И тем не менее они для тебя такие же родственники, как и для меня. Если он мой брат, то для тебя он дядя. И если она — моя племянница, то вы с ней двоюродные сестры.

    Мэри кивнула головой.

    — Не беспокойся, отец. Я буду ласкова с этой бедняжкой. Какой национальности была ее мать? Такое ужасное имя!

    — Право, не знаю. Русская, или полька, или испанка, что-то в этом роде. Это было вполне в духе Тома. Она была не то актрисой, не то певицей... Не помню. Встретились они в Буэнос-Айресе. Он ее увез. Ее муж...

    — Разве она была уже замужем?

    В этом восклицании неудержимо прорвалось все искреннее негодование Мэри, а раздраженная нотка в голосе отца стала еще заметнее. Он совсем не намеревался говорить об этом. Как-то само вырвалось.

    — Ну, конечно, потом был развод. Я, впрочем, вообще никогда не интересовался деталями. Мать ее умерла потом в Китае, нет, в Тасмании. В Китае было другое — Том...

    Рот его сомкнулся сразу — почти с шумом. Очевидно, нельзя было допустить, чтобы вырвалось еще что-то. Мэри подождала, потом повернулась к двери.

    — Я велела приготовить для нее комнаты над цветником с розами,— сказала она.— Пойду посмотреть еще раз.

    Фредрик Трэверс повернулся к столу, чтобы убрать письма, но передумал и еще раз медленно перечел их, взвешивая каждое слово:

    «Дорогой Фред!

    Давно я не был так близко к старому, родному гнезду, и вот мне захотелось заглянуть к тебе. К несчастью, я опять свалял дурака с моим юкатанским предприятием — кажется, я писал тебе об этом,— и я, по обыкновению, на мели. Можешь ты авансировать мне кое-что на поездку? Я хотел бы приехать в первом классе. Полли со мной; ты знаешь? Представляю себе, как вы будете выглядеть рядом.

    Том.

    P.S. Если не очень трудно, вышли ближайшей почтой».

    «Милый дядя Фред,— начиналось другое письмо, написанное, несомненно, женской рукой и так, как пишут по-английски иностранцы,— папа не знает, что я пишу. Он сказал мне, о чем написал Вам. Но это неправда. Он едет домой умирать. Он этого не знает, но я ведь говорила с доктором. И потом ему надо ехать домой, потому что у нас совсем нет денег. Мы живем сейчас в маленькой скверной гостинице, а это совсем не место для папы. Он всю свою жизнь помогал другим, теперь надо помочь ему самому. Он вовсе не свалял дурака в Юкатане. Я же была с ним и знаю. Он вложил туда все, что у него было, а его обокрали. Он не мог действовать теми же средствами, как ньюйоркцы. Вот и все; и я очень горжусь, что он не мог.

    Он всегда смеется надо мной и говорит, что я никогда не сумею поладить с Вами. Но я с этим не согласна. И потом я еще в жизни своей не видела ни одного настоящего живого родственника, а ведь у Вас есть дочь. Подумать только — настоящая живая двоюродная сестра!

    С ожиданием

    Ваша племянница

    Бронислава Пласковецкая-Трэверс.

    Лучше пришлите деньги телеграфом, а то вовсе не увидите папу. Он не знает, насколько серьезно болен, и если только встретит кого-нибудь из старых друзей, непременно пустится опять в поиски какой-нибудь жар-птицы. Он и то уже поговаривает об Аляске. Говорит, что это лучшее средство вылечить его лихорадку. Пожалуйста, не забудьте, что мы должны по счету в гостинице. А то нам придется уехать без вещей.

    Б. П. Т.»

    Фредрик Траверс открыл дверцу большого несгораемого шкафа и аккуратно сложил письма в ящичек под этикеткой: «Томас Трэверс».

    — Бедный Том! Бедный Том! — громко вздохнул он.

    II

    Большой дорожный автомобиль дожидался у станции, а Фредрик Трэверс, стоя на перроне, чувствовал легкую дрожь,— как и всегда, впрочем,— прислушиваясь к далекому свисту поезда, спускавшегося по долине реки Айзик-Трэверс. Из всех белых людей Запада Айзик Трэверс первый смотрел на эту роскошную долину, на реки ее, переполненные рыбой, на ее богатые пастбища и девственные леса. Он посмотрел, схватил — и уже не выпустил.

    Здесь его прозвали «попрошайкой» — это в первый период колонизации. Все это было в те дни, когда здесь не было ни железных дорог, ни грузов, которые можно было бы перевозить на парусных баржах между опасными рифами, тогда, когда его одинокая мельница работала под вооруженной охраной, разгонявшей мародерствующих кламатов, пока перемалывалось зерно.

    Сын был в отца, и то, что удалось забрать Айзику Траверсу, Фредрику Трэверсу удалось удержать. У обоих была одинаково крепкая хватка. Оба были дальнозорки. Оба видели впереди преображение Крайнего Запада, проложенные железные дороги и возникновение нового государства на Тихоокеанском побережье.

    Фредрик Трэверс потому, может быть, чувствовал легкую дрожь в ответ на свистки паровоза, что эта железная дорога была его дорогой,— больше, чем кому бы то ни было, она принадлежала ему. Отец его, умирая, мечтал проложить дорогу через горы, хотя каждая миля этой дороги должна была поглотить сто тысяч долларов. Он, Фредрик, провел эту дорогу. Он ночами сидел над планами и картами; он покупал газеты, занялся политикой, субсидировал покупку машин; и не один раз за свой собственный счет совершал паломничества к железнодорожным королям Восточной Америки. Все кругом знали, конечно, сколько верст пути было проложено по его земле, но никто не представлял себе, сколько тысяч долларов вложил он в гарантийные и железнодорожные акции. Он много сделал для этой страны, и железная дорога была его последним и самым значительным делом, заключительным аккордом работы Траверсов — делом грандиозным, сказочным, о котором вчера еще не могли бы и думать. Она была в ходу всего два года, а уже предвиделись дивиденды — высшее доказательство успеха для Трэверса. Предвиделись и другие выгоды. Все знали прекрасно, что будущий губернатор Калифорнии будет называться Фредриком А. Траверсом.

    Двадцать лет прошло с тех пор, как он видел своего старшего брата, а перед тем был промежуток в десять лет. Он очень хорошо помнил эту ночь. Том был единственным человеком, который мог рискнуть пробраться через рифы в темноте, и в тот раз, в быстро сгущающихся сумерках, он, пользуясь юго-восточным бризом, дважды — взад и вперед — провел свою шхуну. Никто не был предупрежден о его приезде: стук копыт в полночь, загнанная лошадь на конюшне, и Том появляется с еще не обсохшими солеными брызгами моря на лице — так утверждала, по крайней мере, его мать. Он пробыл только час и уехал на свежей лошади, а дождь хлестал за окнами, и ветер стонал в соснах, и воспоминание о его появлении было острой, напряженной вспышкой из чужого, дикого мира. Неделю спустя прибыл, наконец, потрепанный морем и рифами береговой катер «Медведь», и в местной газетке целый столбец был посвящен предположениям о большом грузе опиума и о напрасных поисках таинственной шхуны «Гальциона». Только Фред и его мать да кое-кто из индейской деревни знали о загнанной лошади и об окольных тропинках, которыми добрались контрабандисты до рыбачьей деревни.

    Несмотря на прошедшие двадцать лет, из вагона ловко выскочил тот же Том Трэверс. Брату он не показался больным. Постарел — это правда. Панама не скрывала его седых волос, а широкие, мощные плечи были чуть-чуть опущены. При виде молодой женщины, которая вышла за ним, Фредрик Трэверс ощутил несомненное неудовольствие. Он почувствовал это очень резко, хотя и не мог бы объяснить причину. Вся она была вызовом и насмешкой над всем тем, что было в нем самом, что было его сущностью, и однако он не мог бы указать, в чем именно это выражалось. Быть может, все дело было в полотняном костюме иностранного покроя, в мужском поясе с бросающейся в глаза каймой, в пышности ее черных волос, или в пучке ромашек на широкой соломенной шляпе, или, наконец, в яркости ее красок — ее черных глаз и бровей, розового зарева ее щек, белизны зубов, обнажавшихся слишком часто. «Избалованный ребенок»,— подумал Фредрик Трэверс, но у него не было времени разбираться в своих ощущениях, так как рука его брата уже лежала на его руке, и он должен был знакомиться со своей племянницей.

    И вот опять. Вспыхивая вся, она говорила то же, что ее краски, и притом говорила преимущественно руками. Он не мог не отметить, что руки эти были удивительно маленькие. Они были нелепо маленькие, и, взглянув на ее ноги, он сделал точно такое же открытие. Не обращая ни малейшего внимания на любопытную толпу, заполнявшую станционную платформу, она предупредила его намерение подать ей руку и вести к автомобилю и сделала так, что братья шли рядом. Том принял это со смехом, но его младшему брату было не по себе под взглядами его многочисленных сограждан. Он признавал только старые пуританские обычаи. Семейные интимности могли, по его мнению, иметь место только в тесном семейном кругу и ни в коем случае не перед посторонними. Он был рад, что она не вздумала еще целовать его. Даже удивительно, что не вздумала. Именно этого можно было ждать от нее.

    Она пронизывала их обоих своими солнечными, горячими глазами, которые, казалось, видели все насквозь — все, что их вообще касалось.

    — Да, вы действительно братья! — воскликнула она, всплескивая руками.— Это всякий, конечно, заметит. И все-таки есть разница — не знаю в чем. Не могу объяснить.

    На самом же деле с тактом, далеко опередившим заученную выдержку Фредрика Трэверса, она просто не решилась сказать. Своими глазами художника она сразу увидела и почувствовала все острое и глубокое различие. Они были очень похожи, это была та же порода — все черты их указывали на общее происхождение; но на этом и кончалось сходство. Том был выше дюйма на три, и его длинные усы викинга красиво поседели. У него был тот же орлиный нос, что и у брата, только он был действительно орлиный, и такими же орлиными были его голубые глаза. Черты лица были крупнее, скулы шире, впадины щек глубже, обветренная кожа — смуглее. Это было вулканическое лицо. Огонь был прежде в этом лице и продолжал тлеть в нем еще и сейчас. Около глаз у него сплелось больше смеющихся морщинок, а в самых глазах таилось обещание подлинной серьезности — большей, чем у брата. Фредрик был настоящим буржуа в своем автомобиле, а в Томе чувствовался небрежный и своеобразный аристократизм. Это была одна и та же кровь колониста Айзика Трэверса, но в различной химической обработке. Фредрик был прямым

    Enjoying the preview?
    Page 1 of 1