ПОСЛЕСЛОВИЕ

ОТ АВТОРА

Настоящая книга «Свет Незримый», трактующая о высшей мистике или, что то же, о мистике божественной, составляет второй том задуманного нами большого труда, который мы предполагаем назвать «Мистической трилогией». Наша книга «Сверхсознание», дающая понятие о мистике вообще и о главных ее подразделениях, входит в этот труд как первый его том. Третий же том трилогии, приготовляемый ныне к печати, коснется исследования сверхсознания, развиваемого при злых человеческйх Страстях, коснется исследования мистики демонической.

Все эти книги, хотя и будут между собою в связи, но они представят каждай отдельный трактат, с которым читатель может знакомиться независимо от других частей. Таким образом и настоящая книга может быть усвоена без прочтения «Сверхсознания». Встречающиеся здесь ссылки на книгу «Сверхсознание» приведены для тех читателей, кои пожелали бы более подробно ознакомиться с данными, относящимися к трактуемым вопросам.

Третий том «Мистической трилогии», под наименованием «Мистика злой силы», предполагается к изданию в будущем году, по обработке собранных материалов.

С.-Петербург,

15 октября 1912 г.

М. Л.

ЭТА КНИГА ПОСВЯЩАЕТСЯ

Ольге Александровне Лодыженской.

ГЛАВА ПЕРВАЯ. Вступление

Будь безумным, чтобы быть мудрым, ибо мудрость мира сего есть безумие пред Богом.

Первое послание Ап. Павла к Коринфянам, 3:18,19.

Кто из нас не читал откровений Евангелия о Логосе? Кто не помнит начертанных там слов? «В начале было Слово (Λογος), и Слово было у Бога. Все через Него (Слово) начало быть. В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков».[1] И кто из нас не старался постичь глубокий смысл этих изречений?

Первое, что невольно отпечатлевается в мысли нашей после прочтения этих изречений, это то, что под Логосом здесь разумеется сила, — сила, зиждущая вселенную, и притом сила, творящая в человеке «свет». Какой «свет»? Конечно, свет разума, свет истинного познания, свет, просвещающий душу человека.

За этим является другой вопрос, который разрешить уже не легко, вопрос о том, в чем состоит это познание истины, где эта истина и как она познается? Иначе сказать, в каком познании заключается свет человеков, приносимый Логосом, тот свет, который, по словам Евангелия, во тьме светит и тьма не объяла его.

Итак, предстоит разрешить вопрос, в чем состоит это познание истины.

Но здесь скептический ум человека сейчас же наталкивает ищущего эту истину на мысль, что понятие об истине вообще относительно, что все философские системы имеют главную цель — познать истину, что это приводит лишь к тому, что у каждого человека своя истина. «Что есть истина»? — давно уже сказал Пилат.

Первое, что мы на эти сомнения можем ответить, это — что Иоанн Богослов, начиная свое слово, говорит в нем не об истинах, построенных человеком в условиях его земного Разума, а изрекает об истине Евангельской, пришедшей к человеку извне — путем особых восприятий, а именно: здесь говорится о «свете человеков», приносимом Логосом, а не о свете истин относительных, построенных на тех данных, которые дает рассудку человека его несовершенное и у большинства людей ограниченное сознание. И, конечно, скажем мы далее, «свет человеков», приносимый Логосом, не есть тот свет разумения, который нам дает, напр., материалистическая философия, утверждающая, что в мире существует только одна физическая материя, что в существовании только этой материи заключается неопровержимая истина; точно так же это и не тот свет истины, о котором проповедуют другие философские системы, признающие истину лишь в ощущениях наших пяти чувств, признающих истину только в нашем мозговом мышлении и сознании. Конечно, не о таких истинах говорит Евангелие, и мы, начавши с его основного положения о Логосе, не будем направлять нашу мысль на искание истины в этих системах. После всего того, что мы изложили в нашей книге «Сверхсознание», такие и подобные им толкования истины не могут уже удовлетворять нас. Если мы убедились, что кроме обыкновенного сознания нашего есть сверхсознание, то вышеприведенные толкования, исходящие из сферы ограниченного человеческого сознания, представляются нам воззрениями односторонними, не охватывающими всех бесконечно богатых проявлений мировой жизни и души человеческой, проявлений не только в сознании, но и в сверхсознании. Толкования эти суть толковании маленьких горизонтов; воззрения эти являют собою построения философов, просмотревших, по свойствам своего ограниченного зрения, весьма многое в мире, хотя и возомнивших о своем разумении, как о разумении, постигающем всю полноту знания.

Не такова Евангельская истина, заключающаяся в вышеприведенных изречениях о Слове. Евангельская истина гораздо шире этих относительных истин; она охватывает высший духовный мир и все бытие вселенной. Не такова истина Логоса, творящего «свет человеков» — свет, который неугасим тьмою человеческих заблуждений и противоречий.

Чтобы познать эту истину, скажем мы, нужен совсем иной путь постижения, — нужен путь отрешения от маленьких человеческих горизонтов, нужен путь духовного устремления в «мир иной», — путь устремления по тем вехам, которые уже положены великими авиаторами духа — христианскими подвижниками.

И истина Евангельская будет нам понятна, когда мы за ее разрешением обратимся к их творениям, к этим источникам, проистекающим не из нашего ограниченного сознания, а из сознания расширенного, когда мы обратимся к указаниям этих людей, шедших динамическим путем всей жизни своей к христианскому Логосу. Люди эти расширили свое сознание до пределов для нашего обыкновенного сознания необычайных; они достигли гениальной силы в разумении и толковании Евангельской истины. «Душа видит истину Божию по силе жития», говорит Исаак Сириянин,[2] или, переводя это изречение на наш язык — для познания божественной истины нужна, по пониманию Исаака Сириянина, активность святой жизни, нужна не ослабленная грехом сила проникновения, сила, постигающая истину через гениальную интуицию.

И действительно, по ознакомлении нашем с творениями христианских подвижников (собранных в «Добротолюбии»), мы нашли там эти гениально выраженные разъяснения вопросов о Евангельской истине.

На первом плане здесь нужно поставить философское изречение подвижника VI века Аввы Дорофея, высказанное им в особой схеме. Хотя это изречение мы уже излагали в нашей книге «Сверхсознание», тем не менее считаем нужным привести его и теперь, ибо в нем мы видим удивительное по глубине своей осуществление попытки облечь в философскую форму то, что было дано Евангельским откровением.

«Представьте себе круг, — сказал Авва Дорофей, — средину его — центр и из центра исходящие радиусы — лучи. Эти радиусы, чем дальше идут от центра, тем больше расходятся и удаляются друг от друга; напротив, чем ближе подходят к центру, тем больше сближаются между собою. Положите теперь, что круг сей есть мир, самая середина круга Бог, а прямые линии (радиусы), идущие от центра к окружности, или от окружности к центру, суть пути жизни людей. И тут тоже — насколько святые входят внутрь круга к середине оного, желая приблизиться к Богу, настолько, по мере вхождения, они становятся ближе к Богу и друг к другу... Так разумейте и об удалении. — Когда удаляются от Бога... в той же мере удаляются друг от друга, и сколько удаляются друг от друга, столько удаляются и от Бога. Таково и свойство любви: насколько мы находимся вне и не любим Бога, настолько каждый удален и от ближнего. Если же возлюбим Бога, то сколько приближаемся к Богу любовью к Нему, столько соединяемся любовью и с ближними, и сколько соединяемся с ближними, столько соединяемся и с Богом».[3]

Вдумываясь в глубочайший смысл приведенного изречения, нельзя не признать, что Евангельское откровение о свете Логоса, о «свете человеков» выражено здесь во всей полноте своей. Человек, проникнутый, согласно схеме св. Аввы Дорофея, духовною любовью, объединяющей людей в Боге,[4] и живет в сфере Логоса, т. е. в сфере той Силы, которая по Евангелию, творит «свет человеков». Мистический круг св. Аввы Дорофея и есть символ этой высшей сферы. Человек, осознавший всем существом своим эту сферу, этим самым начинает уже выбиваться из того круга идей, в котором он возрастал раньше. Он начинает уже жить вне того круга, центром которого он мнил себя самого, противопоставляя весь мир своему сознанию.

Сознание это, которое казалось ему полнотою всего, он признает теперь возросшим в условиях неполного зрения. Рассудок свой, который ему казался столь могущественным, он видит воспитанным в ограниченной сфере и ненормально развившимся. Такой человек претворяет уже всю свою психику в сознание иного разума — разума большого, озаряемого Логосом. И разум этот, зародившийся в лучах Благодати Божественной, исходящей из центра мировой жизни — разум этот, развиваясь в человеке, сам уподобляется своему источнику — Логосу. Итак, читатель теперь видит, что, благодаря гениальной схеме св. Аввы Дорофея, мы можем хотя несколько уяснить вышеприведенные слова св. Евангелия — «В Нем (Логосе) была жизнь, и жизнь была свет человеков».

Означенная схема св. Аввы Дорофея представляет, вместе с тем, яркий пример того, как человеческое мышление, озаренное светом большого разума (логоса), находит путь даже в графическом изображении выяснить отношение между Божеством и людьми, и как этим путем дается чувствовать людям, что кроме сферы эгоистического интеллекта (мир ментальный), во власти коего живет ныне громадное большинство людей, есть еще другая сфера — сфера Логоса, сфера эгостремительная (мир духовный), куда существо человека может проникнуть лишь через развитие в себе разума большого, уподобленного Логосу, разума; питаемого любовью Божественной.

В главе XIII нашей книги «Сверхсознание» мы приводили рассуждения русского философа Николая Бердяева, определяющие отношение между большим разумом (логосом) и малым разумом (ratio). Напомним читателям главные начала, высказанные Бердяевым. Он говорит, что «вечное религиозное выражение борьбы этих двух разумов дает Апостол Павел — «Будь безумным, чтобы быть, мудрым» и еще: «Мудрость мира сего есть безумие пред Богом»... Есть ограниченный разум, рассудок, разум рационалистов, — говорит далее Н. Бердяев, — и есть разум божественный, разум мистиков и святых... Величайшие философы христианские и языческие — те, для которых философия была священной, признавали существование высшего, божественного разума, логоса, в котором субъект и объект тождественны, и открывали действие Логоса в человеке»...

Этими терминами, большой разум и малый разум, Хоуод, и ratio, мы будем пользоваться во многих частях настоящего труда нашего; поэтому мы признаем необходимым высказаться об этих понятиях наиболее подробно, определив свойства каждого из этих разумов и их взаимные соотношения.

Начнем с малого разума (ratio).

Еще в V-ом веке христианский подвижник Иоанн Златоуст в одной из своих проповедей о чистой вере, между прочим, сказал, что «природа рассудочных доводов подобна лабиринту — нигде не имеет конца и не позволяет мысли утвердиться на каком-нибудь основании».[5]

Слова эти замечательны. Противопоставляя «природе рассудочных доводов» силу чистоты веры, силу духовной интуиции, Златоуст выразил этими словами свое суждение о ничтожности малого разума (ratio) в деле постижения духовных истин, истин, лежащих в основе бытия. По смыслу изречения св. Иоанна Златоуста, если разум человеческий не будет иметь живых корней в религиозном чувстве, то он и осужден на бесплодное блуждание в лабиринте.

Здесь интересно отметить, что такому рассуждению мы находим подтверждение в признаваемой ныне многими бесплодности работ так называемой новой научной философии, заложенной еще Декартом, противопоставлявшей свое рационализированное мышление бытию и в одном только мышлении своем возомнившей найти полноту всего знания. Философам этого толка мышление человеческое представлялось основой самодовлеющей, незыблемой, как бы абсолютной, могущей чистою логикой своей постичь истину; между тем, мышление человеческое по существу своему есть такое же бытие, как и то бытие, которое оно изучает, и оно — это мышление — не может быть силою самодовлеющею, а есть сила производная; зависящая от многих сил и, главным образом, от нравственных и других импульсов, направляющих мысль человека. Если же мышление это оторвать от жизненных корней, питающих его в человеке, то и останутся тогда только одни рассудочные доводы, «природа коих, как говорит Златоуст, подобная лабиринту, не позволяет мысли утвердиться на каком-нибудь основании». Мало того, оторванное от бытия, мышление может даже дойти до отрицания того самого бытия, которое оно изучает, сводя понятие о мире на понятие о представлениях кажущегося мира, на понятие о представлениях, совершающихся лишь в мозгу человека. Некоторые рационалисты и дошли до возможности такого отрицания.[6]

Но подобная философия, конечно, не могла и не может быть прочной. Шаткость ее и усматривается ныне в том кризисе философской мысли на Западе, который теперь переживается этой новой философией после того как философские воззрения Канта были исчерпаны в учении его эпигонов. Картину этого кризиса очень талантливо передает один из русских философов Вл. Эрн в своем сочинении «Борьба за Логос». В означенном его сочинении мы, между прочим, читаем следующее характерное место, суммирующее в сжатой форме главные, относящиеся к этому вопросу, заключения:[7] «Дерево для своей жизни нуждается как в корнях, уходящих в землю, так и в листве и в цветах, купающихся в небесной лазури; и гибнет, если ствол его отделить от корней и ветвей. Новая философия Запада, определив с самого начала принципом своего философствования ratio, во имя этого принципа стала, уже с Декарта и Бекона, подрубать как корни живого дерева человеческой философии, так и ветви. Этот процесс двойного отрыва (от земли и от неба), предопределенный самой концепцией ratio, проходит исторические этапы все большего развития и достигает своих вершин в монументальной философии немецкого идеализма Гегель окончательно валит дерево, ток живых и творящих сил прекращается, и гордое здание европейской философии рушится с катастрофической силой. Вся дальнейшая философия Европы есть попытка оживить умерших: пустить новые ростки из уже мертвого ствола. Отсюда беспримерное падение философии после Гегеля, развитие схоластики и эпигонства».[8]

Весьма интересные черты того же кризиса отмечает другой русский философ Вячеслав Иванов.

«В результате неокантианских исследований, говорит этот философ, субъект познания, в который обратилась личность, видит себя замкнутым в неразрывном круге. Все, что внутри круга, относительно: все, что за кругом — неопределенная данность»... и положение это ведет к отрицательному выводу, долженствующему совпасть с положениями эллинского софиста Горгия: «бытия нет; если бы оно и было, все же было бы непознаваемо, если бы даже она было познаваемо, оно было бы невыразимо и не сообщаемо». Жить, как учит такая гносеология, нельзя, — заключает свое слово Вячеслав Иванов.[9]

С внешней стороны кризис этой новой философии проявляется в том, что движения философской мысли раздробились в настоящее время на массу школ, причем спорящие не могут даже сговориться в точной терминологии, чтобы иметь возможность ясно понимать друг друга...

И все это столпотворение происходит потому, что люди жестоко ошибаются, думая обрести первоисточник всякой истины в формалистической логике нашего малого разума, могущего будто бы быть всегда и везде не обманывающим орудием человеческого мышления, могущего кроме того во всех вопросах быть судьею беспристрастным.

Если этому разуму удалось уловить точные законы в безразличной математике и в родственной ей астрономии, если он ощупью добрался до приблизительного, со стороны формы, познания физических законов,[10] если он усовершенствовал технику и стал овладевать природой, то отсюда еще очень далеко до овладения им истин в вопросах бытия, в вопросах о душе человеческой, которая во многом для него всегда будет неразрешимою загадкою. Бессильным оказывается интеллект наш и в разрешении вопросов, близко связанных с душою человека — вопросов нравственных. В нашей книге «Сверхсознание» мы приводили наглядные примеры блуждания человеческой мысли, пораженной атеистической болезнью, весьма свойственной малому разуму; мы приводили образчики того, в какой лабиринт человеческой логики может забраться оторванная от религиозных корней мысль человеческая при разрешении нравственных вопросов.[11] Не будем приводить здесь новых примеров. То, что там нами приведено, достаточно убедительно. К тому же надо заметить, что все эти примеры уродливых проявлений человеческого мышления не представляют собой особых исключений, ибо малый разум, в силу свойств существа своего, свойств своей природы — и не может своими только силами разобраться в подобных вопросах. Свойства же эти, характеризующие природу малого разума, могут быть изучены при анализе самого существа этого разума.

Попробуем сделать этот анализ. Рассмотрим свойства, присущие малому разуму.

Начнем с одного весьма интересного определения А. Безант, относящегося к этому предмету. Она говорит, что интеллект человеческий, ясно различающий «я» от «не я», сознает в полной мере только одного себя, а все остальное «мыслит как внешнее и чуждое для себя».[12] Проверяя это определение на самом себе, каждый из нас должен согласиться с истинностью этого определения. А если это так, то отсюда несомненно следует, что интеллект по существу своему имеет первое и основное свое свойство отгораживать себя от внешнего мира, отгораживать субъект от объекта.

Из этого основного свойства нашего рассудка (интеллекта) — понимать субъект и объект разъединенными проистекают другие характерные его особенности — его эгоцентричность и его эгоизм. Поясним это подробнее: исходя из своего малого «я», интеллект каждого человека прежде всего склонен в своем «я» утверждать свою точку зрения, склонен мыслить себя самого центром, для которого и существует все, окружающее его в мире. Отгороженный от всего, что есть «не я», интеллект человеческий склонен взирать и на свои способности и силы преимущественно с одной только стороны, а именно со стороны осуществления своего права импонировать на этот внешний для него мир, — права, осуществляемого тем свободнее, чем менее оно, это право, связано препятствующими условиями внешнего мира.

Засим человек, развивший в себе такое сознание, если он, при своих эгоцентрических воззрениях и стремлениях, сталкивается с кем-либо из ему подобных, преграждающих ему дорогу, то он совершенно естественно всем существом склонен говорить последнему: «Я существую, не мешай мне. Ты своим бытием мне мешаешь; уйди или исчезни».

Далее, в связи с этими естественными свойствами малого разума — быть эгоцентричным и эгоистичным — развивается в нем свойство мыслить о себе не бесстрастно, а с некоторым услаждением себя самого достигнутыми результатами, добытыми борьбою, в сознании своей силы, в сознании своего могущества и превосходства. Дух самоутверждающейся гордыни, и есть естественный атрибут малого разума человеческого. Все мышление его обыкновенно совершается в сознании своего значения в деле постижения истины и в самообольщении себя этим своим значением, но как только малый разум начинает услаждаться мыслью об этом значении, он делается склонным дорожить истиною уже не как таковою, а как своим созданием, почему и утрачивает в огромном большинстве случаев свой верный критерий между истиной и заблуждением...

Об этой склонности разума человеческого (малого разума) — быть горделивым — весьма определенно высказывались христианские подвижники; они относились к такому разуму, преувеличивающему свое значение, с осуждением. Приведем следующий пример из сборника Добротолюбие. Подвижник VII века св. Максим Исповедник, называя мышление такого, проникнутого своим значением, разума гордостным мудрованием и противопоставляя этому мудрованию знание Божественное (т. е. то, что по нашей терминологии дается большим разумом), говорит, что это гордостное мудрование состоит из двух неведении или незнаний — из незнания Божеской помощи и из незнания о своей немощи. В результате этого и является лишение человека «Божественного и человеческого знания».'

Интересно также относящееся к этому предмету изречение св. Апостола Павла. Апостол Павел говорит: «любы созидает», а «разум кичит» (гордится).[13]

Кроме означенных свойств малого разума (эгоцентричности, склонности к эгоизму и гордости), нужно указать еще на то, что по условиям всей нашей жизни — интеллект человеческий, как мы уже это выяснили в нашей книге «Сверхсознание», воспитывается в атмосфере, далеко не способствующей развитию в человеке беспристрастного, не потемненного умозрения. Атмосфера эта, в которой живут люди, в том числе и философы, есть атмосфера тщеславия, и все мы знаем, как вообще трудно и даже иногда невозможно отделаться человеку от тщеславных ассоциаций, присущих его ratio. Если во времена первохристианства подвижники говорили: трудно избегать помысла тщеславия, ибо что ни сделаешь к прогнанию его, то становится новым началом движения его,[14] то теперь, когда с тщеславными мыслями никто не борется, а, наоборот, все их в себе развивают, мысли эти суть, воистину, та атмосфера, в которой подвизается в огромном большинстве случаев мышление человеческое, стремящееся в этом тумане тщеславия и призрачного представления о своем значении осуществлять невозможное — ясно видеть и безошибочно ориентироваться в вопросах об истине.

Повторяем: люди жестоко ошибаются, полагая, что интеллект человеческий имеет свойство быть всегда объективным, что он легко может себя освободить от подобных вышеупомянутых ассоциаций. Как бы человек ни был зорок и стоек, эти ассоциации в большинстве случаев все-таки прорвутся в поле его сознания. Даже крупные человеческие умы, и те не избавлены от ошибок, когда принимают за свободное решение своего сознания такие свои заключения, корень которых лежит в жажде интеллекта себя прославить и придать своим силам преувеличенное значение. Доктор философии Карл Дюпрель говорит, что у огромного большинства людей возникают не объективные мысли, а только мысли, порождаемые их эгоистическою волею, интересом, потребностью, что даже большая часть книг научного содержания заслуживает еще и теперь порицания, выраженного Бэконом Веруламским в словах: нельзя назвать человеческий ум чистым светом, так как он испытывает на себе влияние воли и чувств.[15] В эту область воли и чувств входят ментальные страсти, о могуществе которых мы подробно говорили в «Сверхсознании», и «приражения сии не прекращаются, пока стоит мир сей», говорит христианский подвижник Исаак Сириянин.[16]

Здесь кстати будет отметить характерное мнение о малом разуме, высказанное этим же подвижником. По терминологии Исаака малый разум называется им «первою степенью ведения». Он говорит, что «в ведении сем насаждено древо познания добра и зла, искореняющее любовь. В нем качествуют над- мение и гордыня. Кичится оно, а между тем ходит во тьме — и ценит достояние свое по сравнению с тем, что на земле, и не знает, что есть нечто лучше его».[17]

Что малый разум (ratio) бывает часто небеспристрастен в деле философских исследований, это доказывает нам все направление позитивной философии, столь увлекавшее людей в прошлом столетии, относительно коей наш великий писатель Л. Н. Толстой решился высказать, что позитивная философия Конта была восторженно принята людьми главным образом потому, что она стремилась оправдать существующее зло людских обществ.[18]

Наконец, если признать, что у некоторых исключительных людей интеллект может быть беспристрастным и чистым в суждениях, касающихся вопросов бытия, вопросов о душе человеческой, то и тогда разум этот, по свойствам сил своих, не может быть признан орудием, способным разрешать подобные вопросы, ибо самые интеллектуальные средства человека весьма в этом отношении ограничены. Истину эту начинают сознавать философские школы, имеющие в последнее время значительный успех на Западе. Так, один из представителей прагматизма Лири Бергсон в своих философских исследованиях ставит под большой знак вопроса значение интеллекта в деле постижения вопросов о жизни души Человеческой и выдвигает другое орудие для этого познания, орудие по природе своей совершенно противоположное интеллекту, а именно интуицию. В развитии в будущем этого орудия он видит ключ к означенному постижению. В своем сочинении «Творческая эволюция» (L’evolution crealrice) Бергсон утверждает, что интуиция идет в направлении самой жизни, интеллект же прямо в противоположном, что в человечестве, часть которого мы составляем, интуиция была почти целиком пожертвована в пользу интеллекта, что если эта интуиция сохранилась, то лишь как смутная и отрывочная, что она походит на почти погасшую лампу, которая вспыхивает время от времени всего на несколько мгновений. «Правда, этот свет — колеблющийся и слабый, говорит Бергсон, но он все же проясняет ту ночную тьму, в которой оставляет нас интеллект.[19]

Нельзя не согласиться с этим мнением Бергсона, ибо, в самом деле, каким образом может, напр., интеллект постичь такие проявления души человека, как вдохновение творчества; каким образом может понять все подобное рассудок человека, прикованный, по природе своей, к исследованию в статическом разрезе, к исследованию в форме схемы, прикованный к своей формалистической логике...

Перейдем теперь к большому разуму.

* * *

Приступая к выяснению этого понятия и присущих большому разуму свойств, мы должны начать со следующего положения.

Первичная истина, определяющая смысл жизни, озаряющая сознание человека своим светом, исходит не из рассудочного мышления, а из сердца человека (из его эмоциональной сферы). Это сердце познает истину своим особым путем, своим особым процессом проникновения, своею особою интуицией, для нашего мозга неуловимой и непостижимой. В означенном процессе интуитивного проникновения — процессе, корень которого (питание) лежит в сфере эмоциональной (в высших эмоциях) — процессе, зарождающемся в сердце, не загрязненном злыми страстями, борющимися с ними, и заключается работа большого разума, зародыш которого живет в сердце каждого человека. Зародыш этого большого разума, живущий в сердце, можно развить до его самосознания, т. е. до особого и совершенно независимого от мозга ощущения человеком своего высшего «я» в сфере своего сердца. Истину эту можно было бы осознать каждому из нас путем опытного самонаблюдения, если бы мы предприняли великий труд очищения себя от злых человеческих страстей. Но, по нынешним временам, мы едва ли найдем в нашей интеллигентной среде людей, способных на такие опыты... Приходится за доказательством этого положения обращаться к другим данным.

Вспомним о Толстом. Вспомним то место исповеди Толстого, где он говорит, что его влечение к Божеству (искание Бога) вытекало не из рассуждения, а из сердца.[20] Это влечение не было стремлением рационалистическим, оно, наоборот, было для его рассудка совсем бессознательно. Зародыш этого влечения и крылся в большом разуме Толстого. Несмотря на рассудочную жизнь, которой Толстой тогда предавался и которая, как он сознается в своей исповеди, чуть не довела его до самоубийства — большой его разум не мог, в силу особых свойств гениального писателя, замереть в нем окончательно. Он все-таки жил и работал, этот большой разум, обитавший в сердце Толстого, и предъявил путем иррациональным (не через мозг, а от сердца) свои требования к познанию истины в Боге.

Для подкрепления этого же положения о большом разуме, скажем еще о следующих опытных данных, извлеченных из жизни подвижников, прошедших путь праведной жизни, очистивших свое сердце.

В книге нашей «Сверхсознание», в рубрике об умной молитве,[21] мы, говоря об условиях ее достижения, привели, между прочим, выработанное практикою подвижничества указание на то, что молящийся должен при молитве погасить сознание своего низшего разума (мозговое сознание), и зажечь другое сознание — сознание в жизни сердца. Как помнят читатели, Григорий Палама и другие выражают это указание в форме такого требования: «Понудь свой ум сойти из головы в сердце и держи его там». На вопрос о том, что значит зажечь сознание в жизни сердца — мы тогда ответили, что, чтобы понять это — надо вспомнить, что сердце подвижника, который вступил на путь умной молитвы, совсем не то сердце, которым обладают люди этого мира, почти не живущие жизнью сердца. Мы сказали тогда, что кто живет жизнью сердца, кто чувствует, напр., слова св. Иоанна Златоуста «да поглотит сердце Господа и Господь сердце и будут два сии едино» — тот понимает истинную жизнь сердца, понимает, что значит выражение «зажглось сердце» или «зажглось сознание в жизни сердца».

Вот это указание на состояние молящегося, при каковом состоянии зажигается сознание в жизни сердца, и поясняет вопрос о трактуемом нами большом разуме. Сознание в жизни сердца, которое так пламенно горит в высокие минуты умной молитвы и о котором говорят подвижники, и есть, по существу своему, сознание того большого разума, о коем говорим теперь мы. Но только при молитве жизнь этого большого разума, благодаря воздействию на человека Благодати Божественной, проявляется в исключительных степенях своей полноты и силы. Ощущение этой жизни при этих особых условиях столь интенсивно само по себе, что другое сознание человека, сознание мозговое (ratio), не чувствуется человеком. Выражаясь иначе, духовное сверхсознание, о котором мы говорили в нашей книге «Сверхсознание», и есть по существу своему сознание большого разума — но сознание, доведенное до своего апогея, доведенное до проявления высших способностей человека (духовное зрение).

В каждом из нас тлеет зародыш этого большого разума — разума, который может развиться в возвышенные чувства сердца — чувства любви и единения, но не всем дано сознать это, ибо жизнь наша протекает всецело в сфере рассудочной (в сфере ментальной), глубоко отравленной эгоизмом всех и каждого, и громадное большинство людей живет в полуанестезии своего высшего «я», в полуанестезии своего большого разума. Но если, по каким-либо условиям жизни человека, большой его разум выйдет из состояния летаргии (как это было с Толстым, который в сердце своем почувствовал стремление к Божеству) и если разум этот начнет в человеке возрастать, то все существо человека, все его воззрения на мир и окружающее, вся его мудрость преобразовываются. Человек тогда как бы весь перерождается.[22] Устремляясь сердцем к Логосу, он начинает отдавать себя великой цели, великому служению — быть, по мере сил своих, проводником Его жизни, изливающейся в мир. Такой человек воспринимает уже мир как совокупность сил, исходящих из единого Божественного центра, воспринимает явления человеческой жизни, как переходные ступени к раскрытию в людях высшей жизни, к раскрытию в них того соборного (церковного) сознания, которое так гениально выразил св. Авва Дорофей в данной им схеме. Следует заметить, что означенное развитие большого разума совершается независимо от того, на какой ступени стоит интеллектуальное развитие человека. Христианским подвижником св. Макарием Великим упоминается в его сочинениях про такие случаи, когда невежда (т. е. человек необразованный, с неразвитым малым разумом) возрождается духовно, преобразуется в мудрого и известны ему делаются сокровенные тайны, а по существу он невежда. И эта мудрость, утверждает св. Макарий, превосходит своею высотою естественное знание, которое дается усилиями философской мысли.[23]

Выяснивши, что надлежит понимать под большим разумом (Λογσς), противопоставляемым малому разуму (ratio) или, как говорит св. Апостол Павел, «мудрости мира сего», будем говорить о наиболее характерных свойствах большого разума.

На основании опытных данных из жизни христианских подвижников следует прежде всего сказать, что большому разуму принадлежит его характерное качество: способность чувствовать и осознавать Бога. Подвижник VI века Исаак Сириянин говорит, что «человек вкушает ощущение Бога ощущением чувств духовного ума».[24]

Об этой способности большого разума чувствовать Бога Антоний Великий и говорит в следующем характерном изречении: «Как тело, не имеющее очей, слепо, не видит солнца, освещающего всю землю и море, не может наслаждаться светом его, так душа, не имеющая благого ума (большого разума) и доброй жизни (питающей этот ум) слепа: не ведает Бога... и войти в наслаждение его нетлением и вечными благами не может».[25]

Надо заметить, что в громадном большинстве случаев процесс этого осознания Бога человеком совершается не сразу, а путем последовательного, постепенного развития. У человека, проснувшегося для духовной жизни, начинающего жить большим разумом (вернее, зародышем его) — первые ощущения, ведущие к осознанию Бога, обыкновенно выражаются смутно и слабо, как отдаленная заря приближающегося света, но, с прояснением зрения и с устремлением к солнцу (прилагая при этом, конечно, усилия самого человека), восприятие это развивается. Зародыш большого разума, согреваемый лучами над- мирной Силы именуемой христианскими теологами Благодатью Божественной, начинает