Батистовый платок

ст.

I

Публика собиралась медленно. В половине двенадцатого ночи громадная зала дворянского собрания была еще наполовину пуста. Но уже судя по посетителям, которые съехались пораньше, можно было безошибочно заключить, что сегодняшний маскарад должен привлечь общество гораздо высшего разбора, чем обыкновенная толпа петербургских публичных увеселений. Это в особенности чувствовалось по тем еще немногим домино, которые скользили за колоннами и позади киосков, не решаясь первыми выступить на блистающем паркете залы.

Между мужчинами, толпившимися преимущественно у входа, чтобы следить за вновь прибывающими масками, преобладали представительные фигуры всех возрастов, в сверкающих мундирах и великолепно скроенных фраках. Примелькавшиеся всему Петербургу физиономии, встречаемые только там, где собирается изящно-веселящаяся публика, производили на опоздавших сразу успокоительное впечатление: их присутствие являлось ручательством, что бал выйдет удачный.

В киосках медленно, с лицемерной гримаской принятой на себя скучной обязанности, рассаживались артистки. Их подведенные глазки зорко и пытливо оглядывали толпу, стараясь определить сразу число и качество знакомых мужчин.

В зале еще чувствовались пустота и выжидательная скука, но зато не замечалось того тусклого фона и накопленной в буфете шумливости, в которых обыкновенно тонут наши публичные праздники.

За одной из колонн, вблизи большой ложи, стояла маска, вся в черном, густо задрапированная бесконечными складками гипюра. Она была без домино, но кружева так плотно окутывали ее голову и плечи, что ее тонкая талия, затянутая в блестящий шелковый корсаж, едва обрисовывалась сквозь их узорчатую массу. Обшитая густым кружевом бархатная полумаска совсем скрывала ее лицо, и только красиво очерченные, продолговатые, черные глаза позволяли догадываться, что под маской скрывалась хорошенькая женщина.

Эта дама только что вошла в залу, и из-за колонны внимательно следила за вновь прибывавшей публикой. Когда у входа становилось тесно, она чуть-чуть приподнималась на носках, вытягивала шею и, не найдя того, кого очевидно искала, равнодушно принимала прежнее положение.

Но вот в ее глазах и во всей ее фигуре отразилось заметное волнение.

По широким, покрытым красным сукном ступенькам, спускался господин выше среднего роста, стройный, по не худощавый, лет тридцати двух-трех. Редкие, коротко остриженные волосы едва прикрывали заметную лысину; зато зачесанная к средине, темно-русая бородка и красиво растрепанные усы отличались густотою. Бойкие, несколько лукавые глаза смело глядели из-под высокого лба; в их выражении чувствовалось даже что-то наглое, не лишенное самоуверенной хищности. Господин этот был бесспорно красив, в походке и манерах его чувствовалась привычка к обществу, фрак и белье сидели на нем безукоризненно; но и в красоте его лица, и во всей его внешности можно было подметить отсутствие того серьезного, благородного и скромного изящества, которое дается тонкой культурой ума и наследственными инстинктами порядочности.

Звали этого господина Анатолием Викторовичем Уханским. Он был известен всему Петербургу, и преимущественно веселящимся сферам; в высшем обществе он появлялся мало, хотя старался туда проникнуть, и пользовался, говоря вообще, довольно неопределенной репутацией. У него были друзья, всюду его расхваливавшие, но многие находили его не то что подозрительным, но не внушающим особенного доверия. Он числился по одному из ведомств, не гонясь, впрочем, за служебной карьерой, и интересуясь гораздо больше некоторыми частными предприятиями, в которых участвовал, по словам одних — собственными капиталами, а по словам других — хорошо оплачиваемыми услугами, оказываемыми с помощью знакомств и связей. Обставлен он был весьма прилично, деньги у него всегда водились, и между позолоченною молодежью были люди, порядочно ему задолжавшие. С этими людьми, по большей части не совсем достойно носившими свои почтенные имена, Уханский всегда особенно дружил и, при случае, умел извлекать из них пользу.

Сойдя на середину залы, Уханский обвел глазами публику, теснившуюся за колонами и, заметив ожидавшую его Маску, тотчас направился к ней.

— Я не заставил себя ждать? — сказал он, пожимая узкую, маленькую ручку в черной перчатке. — Очень мило с вашей стороны, что вы приехали. Впрочем, я знал, что вы приедете.

— А я не знаю, зачем вы принудили меня сюда приехать. Разве только для того, чтобы потешиться своей мнимой властью надо мной… — проговорила маска, и глубокие черные глаза ее слабо блеснули.

Уханский улыбнулся, не выпуская ее руки из своей.

— Мнимой? — повторил он иронически. — Но мнимой власти не существует. Раз что она мнимая, ей не повинуются.

— Хорошо, не будем спорить, — проговорила маска. — Скажите лучше, зачем вы издеваетесь надо мной? Зачем вы преследуете, мучаете меня? Ведь это требование, чтоб я приехала в маскарад, эта присылка билетов с посыльными, эти письма — разве все это делается не для того, чтобы заставить меня дрожать каждую минуту, ждать катастрофы, скандала? Разве это не издевательство?

Уханский провел рукой по своим пушистым усам.

— Вы знаете, страсть неосмотрительна, она забывает предосторожности… — сказал он, заглядывая ей в глаза жадными глазами.

— И эта фальшивая, оскорбительная страсть, разогретая вашей порочностью, которая не привыкла встречать сопротивления — это тоже издевательство! — воскликнула молодая женщина, инстинктивно отступая перед его взглядом.

Уханский тоже сделал несколько шагов вперед и, указав на диванчик у стены, предложил сесть.

— Дорогая Римма, я сейчас объясню вам, зачем мне надо было вызвать вас сюда, — сказал он.

II

Молодая женщина опустилась на диван и нетерпеливым движением перебирала веер.

— Говорите, говорите, — повторила она.

— Во-первых, потому, что мне хотелось вас видеть, а у себя дома вы вечно боитесь, чтобы муж не перехватил наших взглядов, — объяснил спокойно, даже с некоторой шутливостью, Уханский. — Во-вторых, мне надо кое о чем переговорить с вами. И, наконец, в-третьих — ведь всегда бывает в-третьих, — мне хотелось посмотреть, действительно ли вы послушаетесь и тотчас приедете.

— Да, да, я знаю, вы играете мною, как жертвой, попавшей в вашу власть! — воскликнула маска. — И вы нарочно заставляете меня чувствовать это, чтоб я приучилась к этой петле на шее. И только благодаря тому, что я имела несчастье когда-то увлечься вами!

Уханский опять глядел ей в глаза жадно-любующимся взглядом.

— Иногда надо попробовать, крепко ли держит веревочка, — сказал он с наглостью, почти достигавшей благодушия.