Старая роща

Аннотация

Действие романа происходит в восьмидесятые-девяностые годы прошлого столетия. Старая роща — любимое место двух друзей Матвея Никифорова и Игоря Старцева, с которой связано немало увлекательных и опасных приключений. Противостояние с хулиганистым подростком, неожиданно возникшее у обоих чувство к приезжей городской красавице Инге Серебряковой вынуждает друзей решать трудные нравственные проблемы. Повзрослевших Игоря и Матвея жизнь разводит в разные стороны. Один попадает на войну в Афганистан, другой оказывается в прозаическом стройбате. Пройдя через драматические жизненные испытания, они остаются верными своей детской дружбе. Старая роща — опора в их жизни, родной уголок, куда они стремятся вернуться, в надежде вновь обрести утраченную гармонию с собой, с миром, со своим прошлым, настоящим и будущим.

Гордость иль обида,

Чтобы стало проще,

Удалюсь, забытый,

Я в твою обитель,

Старая роща.

В мае на зарнице

Лужною водицей

Страсти прополощет,

Бархат медуницы

Стелет чаровница —

Старая роща.

В переборе лиственном

Обновится искренностью

Талое прошлое.

С детства независимого

Ты — моя невысказанность,

Старая роща.

…На ночном, укутанном в сизую дымку небе мерцали необычные созвездия. Экипаж Ми-восьмого, доставлявший штурмовую группу в район боевых действий, осторожно обходил стороной затаившиеся в черной глубине позиции моджахедов, нацеливших в дымчатую высь крупнокалиберные пулеметы, «стингеры», зенитки и инфракрасные ракеты. Вспыхивали бледно-желтые огоньки осветительных ракет. Внизу проплывали дуканы, рынки, мечети, плоские крыши кишлаков, лепные дувалы.

По пыльной степной дороге между развороченными взрывами грузовиками и танками ехал, ревя изо всех сил мотором, рафик. Солдат на заднем сиденье передернул затвор своего короткоствольного Аксу. Откуда ждать опасности?

Над горными складками уходили в черную даль трассирующие светящиеся красные огоньки.

Надо было проскользнуть через открытое предгорное пространство, готовое в любое мгновенье вздрогнуть от кинжальных смертельных стрел.

Там, за ближней скалой, — спасение…

Глава первая

Дальняя поляна

Притихла в ожидании теплой июльской ночи Старая роща.

На краю засеки, выстроившись в ряд, застыли высокие темноствольные липы с размашистыми кронами. Непослушный кряжистый вяз бесстрашно выступил вперед, подставляя всем ветрам свои ветви-крылья, широко раскинув их в стороны.

На опушке в тени деревьев готовились к ночлегу погрустневшие цветы. Среди вездесущих бело-желтых лютиков и стрельчатых цветов донника бесстрашно и гордо возвышались фиолетовые султаны шалфея, принимая как должное покорные кивки синих растрепанных колосков пырея и коричневатых гроздьев пижмы, похожей на маленькую рябинку. На пригорках перешептывались золотистые кисти зверобоя и алые цветочки герани, а в низинках переглядывались встревоженно друг с другом потускневшие желто-фиолетовые анютины глазки. В лиловые поникшие колокольчики спешно прятались до утра мошки, жучки, белые мотыльки.

Со стороны Романских лугов налетел теплый пыльный ветер, пропитанный сладковатым ароматом цветущей люцерны, озорно потрепал доверчивые головки цветов, не успевших еще закрыться на ночь, с шумом прошелся по шершавой листве дерзкого вяза, яростно закачал плотные кроны лип и нехотя отступил, не в силах пробиться сквозь темную стену стволов.

Шум листьев взбодрил Матвейку, и он решительно шагнул в прохладные объятия вечерней Старой рощи.

Пройдя немного по тропе, змейкой петлявшей среди деревьев, он вдруг услышал по сторонам резкие всплески. Что это?

Матвейка присел и пригляделся к траве. Неожиданно прямо у него перед носом из-под корзинки высокого подлесника выпрыгнула серо-коричневая жаба и с треском плюхнулась на сухую подстилку. Да, это жабы вышли на вечернюю охоту. Матвейка знал, что днем они прячутся в листве, под кочками или где-нибудь в кустах. Увидеть их непросто — они сливаются с прошлогодней листвой, но если затаиться, можно разглядеть их вблизи. Глаза у жаб красивые, необычные: золотистые, с пятнышками. Говорят, их взгляд заставляет человека от страха бледнеть и обезображивает лицо, а дыхание может отравить. Когда они разозлятся, то брызгают ядовитой жидкостью, от которой на руках появляются бородавки. Но Матвейка на себе испытал — это неправда. Однажды капля жидкости даже в глаз ему попала — и ничего, он ощутил только легкое жжение. Матвейка не раз наблюдал за жабой, но как ни старался, никогда не успевал разглядеть, как она молниеносно выбрасывает язык, приклеивая к нему зазевавшегося комара или мошку.

Перед Ближней поляной потянуло легким медовым ароматом отцветающих лип. Послышалась переливчатая звонкая трель зарянки.

Матвейка отмахнулся от назойливого комара и заметил, как напуганный резким движением его руки белый мотылек угодил в сплетенную на нижней ветке орешника паутину. Шевельнулись листья, хрустнула наверху сухая ветка, и тут же оборвалась веселая птичья песенка. Пролопотала где-то наверху в кустах испуганно крыльями сорока. Матвейка был в растерянности: надо же, сколько маленьких событий произошло вокруг из-за неосторожного движения его руки!

Обойдя огромную фиолетовую лужу, покрытую мелкими пластинками ряски и давно превратившуюся в лесное болотце, Матвейка вышел на поляну.

По ней медленно растекался белесый туман, приобретая причудливые очертания сказочных существ. Рассекая туман, метались над поляной бесшумные черные тени. Матвейка пригнулся, опасаясь, что они могут его задеть острыми краями крыльев. Он знал: это летучие мыши. Бабушка рассказывала о них жуткие истории:

— На этих сущих вурдалаках отправляются в ад души грешников. Там, в аду, упыри эти служат самому сатане. Их облик принимают колдуны и ведьмы, а также оборотни — вампиры, которые высасывают кровь у спящих людей. Бывает, вцепятся они когтями в волосы и ни за что не отпустят. От верещания этих нечистей стынет кровь в жилах и может остановиться сердце…

Матвейка с опаской наблюдал, как метались над поляной черные тени. Он знал, что безобидные летучие мыши всего лишь охотились на комаров, но сейчас не очень верилось в это. Он прикрыл голову руками. Друг его Игорек Старцев рассказывал о способности летучих мышей проверять пространство перед собой звуком. Волосы на голове человека гасят звук, и «вурдалаки» могут на лету ткнуться в них, вцепиться когтями и запутаться.

От этой мысли Матвейка нервно поежился. Ему захотелось убежать без оглядки с поляны, но он представил насмешливый взгляд Игорька, которым тот его встретит, и сдержал себя. Нет, он должен дойти до Дальней поляны и принести вещественные доказательства, что он побывал на ней сегодня вечером: свежие кустики мяты. Она росла в овражке за поляной.

Дальняя поляна была запретным и потому манящим местом для деревенских мальчишек. Там находился небольшой пчельник. О его хозяине — пасечнике, угрюмом старике Тимофее по прозвищу Леший — говорили, что он знается со всяким лесным зверьем. Чуть ли не колдун. Пчел приручил как миленьких, мог их даже заговаривать. Когда он отлучался с пасеки, пчелы рьяно охраняли свои владения, жалили всех подряд, кто оказывался вблизи. Мимо пасеки никакой зверь безнаказанно не мог проскользнуть. Возвращался хозяин — они тут же успокаивались. Ни одна пчелка не жалила гостя в присутствии деда Тимофея.

У хозяина пасеки была огромная рыжая собака, свободно бегавшая по лесу. Будто бы она совсем одичала и ее укус смертелен. Даже если проберешься на поляну, все равно с нее не сможешь выйти без помощи деда Тимофея. А всех, кто осмеливался без спросу пожаловать на пчельник, тех хозяин хватал и запирал в старый темный омшаник, куда на цепь для устрашения сажал своего дикого пса. Бывало, что пес срывался с цепи от злобной ярости… Так рассказывали в деревне.

Редко кто решался пробраться туда.

Дальняя поляна особенно манила весной, когда на ее окраине в низине расцветали золотистые цветы купальницы, которую местные жители называют лазоревым цветом или лазорью. Тот, кому удавалось принести с поляны первый букет, становился деревенским героем. Об этом втайне мечтали многие мальчишки.

Матвейка с Игорьком прежде не решались на такой подвиг, но этим летом твердо настроились прорваться на пчельник. По одному. Так незаметнее. И лучше вечером. Днем опасно: пчелы злющие летают, да и на кусачую собаку можно запросто нарваться. По сведениям Игорька (он провел накануне разведку), дядя Тимофей на ночь собаку привязывал к омшанику, где хранились старые и запасные ульи, рамки, дымари, медогонка, кадушки для меда. Правда, сейчас, в двух шагах от Дальней поляны, Матвейка засомневался: зачем собаку на ночь привязывать? А кто же тогда охраняет крайние ульи?

«Не везет мне», — с горечью подумал Матвейка. Они с Игорьком бросили монету — кому первому идти. Выпала Матвейкина решка. Игорек смелый, увертливый, ему ничего не стоило бы на поляну пробраться. Но теперь ничего уже не поделаешь.

Матвейка решил свернуть с тропы и выйти на поляну с противоположной от избенки пасечника стороны. Кеды насквозь промокли — роса выпала обильная. К ведрам.

Матвейке пришлось по краю поляны ползти на четвереньках через высокую густую траву. Он пропитался острым запахом сныти-трехлистки, лицо и руки безжалостно кусали комары, как будто понимавшие, что Матвейке нельзя делать резких движений и поднимать малейший шум. Хорошо хоть, что эти вредные кусачие писклявки отвлекли его от невеселых мыслей, и страх почти улетучился.

Матвейка прополз под ветвистую липу, кроны которой свисали до самой травы и прикрывали его от поляны. Среди сучьев наверху дерева висела ловушка для бешеного роя, но, к счастью, жужжания пчелиного не было слышно.

Матвейка осторожно выглянул из-под ветвей. Открывшийся вид заворожил его.

Воздух над поляной был будто разбрызган на множество мельчайших разноцветных частиц. Они переливались в лучах гаснувшего солнца. Пылинки, пыльца, пушинки, засохшие цветочные лепестки, подхваченные легким, едва заметным колыханием воздуха, медленно парили над темно-серыми крышами ульев, над заросшим коричневым мхом омшаником и, удаляясь в глубь поляны, вспыхивали на мгновенья золотистыми огоньками и тут же гасли под пологом в тени деревьев.

Трава окрасилась в нежный розово-голубой цвет и медленно-медленно тускнела.

Но вот над поляной вдруг засияла торжественно многоцветная корона закатной зари; золотая у кромки леса, а выше переливавшаяся лимонными, мягкими лазоревыми оттенками, которые постепенно по краю полукруга короны переходили в пурпурные, лиловые и фиолетовые тона. К востоку небо темнело, напоминая цвет моря в пасмурную погоду, и растворялось в темно-синих кронах лип.

С волнением наблюдал Матвейка, как на глазах погружалась в вечерний сумрак Старая роща. Сейчас исчезнет эта изумительная красота и никогда больше не повторится. У него возникло нестерпимое желание сохранить ее, взять кисть и перенести на бумагу этот вечерний пейзаж. Он сумеет подобрать цвета и оттенки к переливающемуся серебром воздуху, наполнить картину щемящим пением иволги, тревожным шелестом верхушек деревьев, медовым ароматом зверобоя и отцветающих лип, острой горечью прошлогодней листвы. Он обязательно напишет такую картину. Иначе как пережить переполнявшее его чувство восторга?

Жаль, что под рукой не было красок.

Залюбовавшись видом Дальней поляны, Матвейка утратил на несколько минут бдительность. Вот осторожный Игорек обязательно успел бы заметить кравшуюся в траве огромную рыжую собаку. Приблизилась незаметно, по-кошачьи. Присела, замерла на мгновенье и резким прыжком бросилась сбоку на Матвейку. Он перелетел через ветку орешника, кувырком скатился в углубление и только там сообразил, что на него напала собака. Он закричал изо всех сил. Но второго прыжка не последовало. Над лежавшим беспомощно в низине Матвейкой раздался глухой раздраженный голос деда Тимофея:

— Леший, назад! Чума ты болотная! Я кому сказал…

У него и пса, оказывается, звали Лешим. Четвероногий Леший гавкнул еще пару раз для острастки, помахал двуногому хозяину дружелюбно лохматым хвостом и, покорно прижавшись к его сапогам, презрительно взирал издалека на барахтавшегося в траве Матвейку. Тот осторожно встал, пытаясь унять дрожь в ободранных кустами коленках.

— Ты чего на пчельник залез, мошенник? — Дед Тимофей сверлил Матвейку зеленым насмешливым взглядом.

Одет пасечник был в длинную холщовую рубаху навыпуск непонятного цвета, стиранную-перестиранную, но все равно насквозь пропитанную стойким запахом дыма трутовика. На ногах — тяжелые заскорузлые кирзовые сапоги, доставшиеся ему, по слухам, от деда, который пришел в них еще с Крымской войны.

Дед Тимофей погрозил пальцем псу:

— Ух ты, ирод окаянный, чуть не набедокурил! Старый лапоть, а все озорничать норовишь.

Дед Тимофей оглядел со всех сторон Матвейку:

— Вроде цел. На людей-то Леший редко кидается. Может, за зайца тебя принял, обознался? Немолодой ведь уже. Любит он у меня зайчатину, набаловал я его. А ты чего мошенничаешь? Не медок ли часом захотел своровать?

Матвейка успел немного успокоиться:

— Нет, дядь Тимофей, заблудился я.

Тот недоверчиво присмотрелся к Матвейке:

— Заблудился, баешь? Негоже. Чего это на ночь глядя по лесу шатаешься, как медведь кружалый? Матушка-то, поди, блажью орет, места не находит…

— Не-е, она знает, что меня бабушка за мятой послала на Дальнюю поляну. Афанасьин день завтра…

Эту отговорку Матвейка с Игорьком придумали на случай провала, — откуда нелюдимый Тимофей-Леший может про этот старинный праздник знать?

— Чего ты городишь… Афанасий третьеводни был, солнышко в небе играло, по примете — к хорошему урожаю. А на днях подойдет святой Прокл, промокнет поле от росы — нелады, сеногнойная роса-то на Прокла. А мяту, чай на Троицу приносят, под тябло, под стол стелют — злых духов вывести. Так Троица прошла давно. А ну, говори как на духу: пошто на пчельник залез?

Пришла пора сдаваться.

— Ах ты, на спор с другом? Вот назола! Ай-яй-яй…— закачал дед Тимофей осуждающе головой из стороны в сторону. — А если бы тебя Леший загрыз? Отчаянный. А чей ты теперь будешь? Миколы Никифорова сын? А… Мы же с его дядькой Васянькой в детстве были не разлей вода. Да, давненько это было, сто лет чай прошло, а кажется, вчера. — Суровое лицо деда Тимофея смягчилось. — Ладно, идем в избенку, угощу тебя свежим медком.

Леший вился вокруг Матвейки уже совсем дружелюбно, повиливая беззлобно лохматым рыжим хвостом. Вот бы Игорек видел!

В бревенчатой избенке, похожей на старую баню, было прохладно и пахло медом и воском. На топчане валялся бараний шубняк. В мутные стекла единственного окошка бились обессиленные шальные пчелы.

В деревянную плошку дед Тимофей отлил из кувшина тягучего золотистого меда.

— Протведай-ка малость. Липовый он, самый полезный. Мы ведь с Васянькой на первую германскую вместе уходили. Он-то пропал, сгинул где-то, ты, чай, знаешь, а я вот воротился. В ногу только ранетый. Угощайся, чего ж ты, а я чарочку медовонькой опрокину, раз такое дело. — Выпил дед смачно, рукавом вытер усы и бороду. — Дружны мы были с Васянькой-то. Без штанов по деревне в детстве шастали, по садам вместе лазили, озорники были те еще… И на пчельник залезали, да не попадались, как ты, ротозей! По девкам лытали. Он в этом деле шустрее оказался. Мы оба к бабке твоей, Катерине, ластились, красавицей она была видной, но выбрала Васяньку. Статный был мужик, степенный на вид. На кулаках из-за нее с ним дрались не раз, а то… Я, знамо дело, покрепче был, коренастый, хоть и невысокий. Бока ему вдоволь намял, да что толку-то? А как вышло… Война началась с германцем. В некрута нас и забрили. Уходили вместе, в один день. Девки «сормача» горланили на прощание, слезы вышибали у родни. Катерина, знамо дело, больше всех причитала, кручинилась, будто чуяла чего-то. Спотыкнулась на горе Великанихе. А это, почитай, все. Нехорошая примета.

И воевали мы с Васянькой вместе. Попали на австрийский фронт. В пятнадцатом при отступлении в Галиции оглушило его гранатой. Свалился в траншею. Выручить его не было никакой возможности. Еле сами ноги унесли. Улепетывали мы тогда от австрийца, как зайцы от охотников, патронов было по одному на две винтовки. С той поры он и пропал, Васянька-то. Я жалел потом, локти кусал — остаться надо было с ним, вместе кручину перенести легче. Но это потом… Слухи ходили, будто бы он в плен попал, выжил, но не мог домой вырваться. Да ты об этом лучше бабку расспроси. Рвался я и на вторую войну с немцами-то. А что, мне тогда и полста еще годков не исполнилось. Думал, пройду по Германии да по Австрии, про Васяньку поспрашиваю, я немецкий знал мал-мало. Да не взяли, нога у меня правая, ранетая, плохо действовала. Ну а Катерина, бабка-то твоя, пока я по госпиталям мыкался, успела замуж выйти за твоего деда Ивана, брата Васяньки. А что ей было делать? Муж сгинул, ребятни орава — или побираться да с голоду помирать, или за мужика зацепиться. Что там говорить, ягодка была! Это теперь она пообносилась, худющая, что ветошь, стала.

Ну, — взглянул пристально на Матвейку дед Тимофей, — пойдем теперь в омшаник…

Матвейка замер: неужели посадит его под замок в омшаник дед Тимофей и оставит наедине с кусачим псом на ночь?

— Ты чего оробел? — оглянулся удивленно тот. — А… слышал я басни про себя. Никакое я не чудище лесное, хочу вот гостинец с приветом твоим родителям передать, пусть помянут добрым словом Васяньку-то, хороший был мужик.

…Из Старой рощи Матвейка принес не только пучок пахучей мяты, но и пчелиную рамку с липовым медом.

«Игорек Старцев ахнет, — думал он. — Три дня будет с открытым ртом ходить…»

Глава вторая

Встреча

— И-и-го-орь!..

Он мгновенно проснулся, выскочил из шалаша и побежал с полной выкладкой в ту сторону, откуда донесся крик друга о помощи. Он бежал напрямую, не обращая внимания на густые заросли крапивы, обжигающей лицо и руки, не чувствуя острых уколов репейника. Только прикрывал ладонью глаза от хлестких ударов гибких веток орешника, царапающих щеки шершавыми листьями.

Во рту пересохло. Здесь, на мелколесье, было жарко и сухо, в спину палило безжалостно июльское солнце. Заходилось сердце, сбивалось дыхание, как там, в горах. И пульсировала бешено в голове единственная мысль: успеть! Он хорошо знал, что делали «духи» с пленными. Бывало, попав в окружение, из которого не вырваться, ребята подрывали себя гранатой. Последней.

Он должен успеть.

Правая рука потянулась за спину, где должен был висеть на истертом ремне «калаш» с полным рожком. Но, к ужасу Игоря, ничего не нащупала. Он потрогал пояс — ни одной гранаты… Забыл в спешке? Но ни разу, даже во сне, не забывал он оружия. Ладно, сейчас выскочит на мгновенье из укрытия, отвлечет «духов» на себя, а там посмотрим.

Выбежав на мелколесье, он остановился. Впереди было открытое пространство. Игорь непонимающе покрутил головой по сторонам: почему так тихо вокруг? Он еще не слышал ни одного взрыва, ни одного выстрела. Ни шума «вертушки», ни гула самолета. Ослепительно желтые краски постепенно тускнели, растворялись в густой зелени серо-коричневые горы, и каменистая долина, по которой он бежал на выручку другу, вдруг превратилась в широкую лесную просеку. Стрекотали кузнечики, звенели комары, беззаботно куковала в стороне кукушка, тренькал бодро дятел, и лениво посвистывали синички…

На краю оврага раздвинулись ветки осиновой поросли, и из них вылез Матвей Никифоров. Вид у него был совсем мирный: гражданская в синюю клетку рубашка, на голове странная шляпа из связанных лопухов. В руках он держал бережно рыжеватый живой комочек:

— Вот, посмотри, лисенка нашел! В яму попал на дне оврага. Пищал страшно, я думал, ногу сломал. Кусался, но теперь ничего, успокоился…А ты чего такой взбудораженный?

— Ты звал меня, чтобы лисенка показать?

— Не только. На той стороне оврага я наткнулся на нетронутый малинник. Ягоды от спелости осыпаются. — Матвей, улыбаясь, протянул Игорю зверька. — Хочешь подержать?

— Что? — Игорь рассеянно смотрел на друга, не сразу поняв, что тот хочет от него. — Пошел ты со своим лисенком! — Сорвал горстку листьев с ветки липы, сунул в рот, начал с жадностью жевать. — Здесь есть где-нибудь вода?

Игорь ощущал неловкость перед Матвеем. Он видел по глазам, что тот понял его состояние, сочувствовал ему, и это еще больше его злило. Ничего, это Старая роща его расслабила, сейчас все пройдет.

— Там, в овраге, по тропинке направо Студеный ключ…

— Помню!..

Матвей опустил на траву лисенка и, зверек, блеснув рыжим огоньком, мгновенно исчез под кустами орешника.

— У тебя кровь на плече. Приложи трехлистку.

Игорь кивнул.

Он спустился на дно оврага по узкой, едва заметной тропинке. Она вдруг напомнила ему горную тропу. Ту, по которой их группа возвращалась как-то с очередного боевого задания. Шли по незнакомой местности. Разведка донесла, что на привычном пути может ожидать засада, замечены подозрительные передвижения бородатых. Все были измотаны. В висок бились предательские мысли: добраться скорее «домой», до своей заставы, хлебнуть хоть глоток воды — фляжки давно были пусты. Вернуться группа должна была еще вчера, но поступил приказ обойти знакомые места, где могла ожидать засада.

Впереди, на склоне, показался кишлак. Неожиданно из него донеслись резкие сухие щелчки. Группа рассредоточилась. Прочесали селение. Ничего серьезного: мальчишки баловались, бросая в костер патроны. Спросили их жестами: где арык? Один из подростков — Игорь запомнил вспыхнувший огонек в его бесцветном взгляде — показал рукой на тропу за дувалом.

Командир группы послал бойца. Тот прошел вниз по тропе метров двадцать, и вдруг грянул взрыв мины у него под ногами. Солдат отлетел в сторону с окровавленными ногами. Кто-то вскинул автомат в сторону убегавших подростков.

— Не стрелять! — выкрикнул командир. — Перевязать раненого, берем его и уходим домой!

Спасти того солдата не удалось, потерял много крови, на «черном тюльпане» через неделю отправили в Союз…

Игоря раздражала крепко засевшая в нем с Афганской войны привычка везде и во всем ожидать опасность. Но он не мог от нее избавиться. И сейчас спускался по тропе в овраг осторожно, внимательно вглядываясь в заросли травы по сторонам, как будто оттуда кто-то мог на него напасть или дать очередь из автомата…

Внизу было свежо и прохладно. Игорь зачерпнул пригоршней хрустальной прозрачности воду из ключа. В обжигающих губы ледяным холодом глотках он ощутил пряный, отдающий перцем привкус прошлогодних листьев и кисловато-горький оттенок копытня.

Игорь присел на поваленную поперек оврага засохшую осину. Не хотелось уходить отсюда. Он закрыл глаза.

Какая безмятежность вокруг… Сквозь вкрадчивый шепот травы чуть слышно журчал внизу ручей. Шелестела листва наверху. Пересвистывались на все лады птицы. Шуршали стрекозы. Назойливо звенела мошкара. Вдруг в мерный приглушенный шум резко ворвалось громкое жужжание шмеля. Игорь вспомнил, как в детстве они с Матвейкой изучали засушенного шмеля, стараясь понять: как он может летать при его солидном весе и таких маленьких крыльях? И тут же память снова унесла его в прошлое, на войну, и он снова слышал стрекот вертолетных лопастей и гул истребителей. Поплыли перед глазами афганские горы. Он увидел их впервые в иллюминатор самолета, который доставил их на аэродром в Баграме. С огромной высоты горы казались нереальными, картинными. Бесконечные округлые гряды нависали над ущельями, будто сказочные великаны — стражники, охраняющие долины. Белели кое-где горные вершины. Казалось, серо-голубые тучи цеплялись ватными краями за гребни хребтов. Иногда у подножий гор проявлялись остатки глиняных дувалов — там были раньше кишлаки, — а в жилых селениях просматривались беспорядочно раскиданные округлые жилища из серой глины. Потом Игорь не раз бывал в кишлаках, хорошо изучил их. Дувалы, которые ограждали жилища, — это небольшие постройки из прутьев и камней, обмазанные саманом. Во двориках — яблони, только не такие, что растут у них в родном саду; а еще непривычные для России персиковые и абрикосовые деревья.

Не раз он наблюдал за горами из кабины «вертушки». За хребтом медленно открывалось новое межгорье. Узкий распадок уходил вверх, к горному гребню, над которым часто можно было увидеть парящего ягнятника. Весь день стоял мучительный зной, от которого горы раскалялись и выглядели красно-коричневыми. Лишь холодно и ребристо блестели изломы скал. Все вокруг ожидало в томлении спасительного вечера. А ночи в горах были холодными, можно обморозить пальцы…

Он открыл глаза. Прямо перед ним на цветок колокольчика опустилась бабочка-крапивница. Она потянулась свернутой в трубочку спиралькой на дно цветка. Трубочка раскрутилась, и через нее бабочка стала высасывать сладкий нектар. Насытившись, перелетела на соседний цветок.

Игорь даже здесь не мог не думать о событиях последних дней, случившихся в их фирме. Прокручивал вновь и вновь разговор с Толей Васиным перед своим кратковременным отъездом в родную деревню. Толя неожиданно пригласил его на прогулку. Когда они по набережной удалились от офиса, заговорил вполголоса:

— Игорь, ты выбрал неудачное время для поездки. Что за срочность?

— Завтра день нашей встречи с лучшим другом детства. Мы дали слово перед армией, что встретимся через три года после дембеля, чего бы в нашей жизни ни случилось. Я не могу не поехать. Пара дней ничего не решит.

— Как сказать, — у Толи заиграли желваки. — Факс от швейцарской фирмы о переносе встречи не случаен, он настораживает. Что-то происходит. И Садовников раздражен тем, что мы не поставили его сразу в известность о наших переговорах со швейцарцами.

— Это в нашей компетенции.

— Конфликт с ним нам ни к чему.

— Конфликт стал неизбежен. Мы не можем позволить ему наложить лапу на контракт. Это слишком. Он и так получает солидный процент.

— Садовников может сорвать переговоры, ты же знаешь, какое у него влияние.

— Как? К нам есть доверие, мы работаем чисто. Швейцарцы сами проявили инициативу. Они же ни с кем больше не захотели иметь дело. Садовникову придется смириться.

Толя выждал паузу, о чем-то размышляя.

— Еще один тревожный симптом: он пригласил меня завтра на свою дачу для приватной беседы. Просил дружески не говорить об этом никому. Даже тебе…

— Даже мне? А вот это уже интересно. Президент фирмы пока еще я.

— Он пригласил меня, как только узнал, что ты уезжаешь на несколько дней. Теперь ты понимаешь, что тебе сейчас нельзя отлучаться ни на час?

— Похоже, он хочет купить тебя.

— Не думаю. Он умный мужик и должен понимать, что это невозможно. Тут что-то другое.

— Я вернусь через два дня. — Игорь протянул Толику руку. — Не звони мне, я отключу телефон.

…Он прислушался вновь к убаюкивающему шуму Старой рощи. Пересвист синичек, стрекотание сороки, треньканье пеночки — неужели это еще существует на свете? Игорю подумалось, что, несмотря на хрупкость окружающего его сейчас лесного мира, все может измениться мгновенно с первым порывом ветра, первым раскатом грома, — он нигде не ощущал себя таким защищенным, как здесь, в Старой роще.

Пора было выбираться из оврага.

Матвей колдовал у костра над шашлыком. Аппетитно пахло поджаренной бараниной и острой приправой. Игорь понял, что у ключа он просидел долго.

— Ты не помнишь, где мы закопали бутылку водки перед уходом в армию? — спросил Матвей.

Игорь пожал плечами:

— Приблизительно. Я и забыл о ней. Ты уверен, что она сохранилась?

Они подошли к высокой ветвистой сосне на краю старой вырубки, успевшей густо зарасти крапивой и осиновой порослью. Матвей стал тыкать заостренной палочкой в дерн вокруг дерева.

— Есть!

Игорь вдруг поймал себя на мысли, что его раздражает детская наивность Матвея: лазит по оврагам за лисенком, радуется поспевшей нетронутой малине, устраивает шалаш, увлеченно, как сыщик из старинной книги, разыскивает бутылку в земле…

Матвей перехватил ироничный взгляд друга. Скрывая смущение, выбросил в траву нервно вырезанную из коры плошку:

— Помнишь, как мы пили водку из груздя? Лови! — он бросил бутылку Игорю. — Давай первым. За встречу. Из горла.

Игорь сделал несколько глотков. Совсем не ощутил горечи. Вернул бутылку Матвею. Тот отпил немного и поставил бутылку на пень.

— Я должен был попасть туда вместе с тобой. Если бы не…

— Брось! — Игорь не дал ему договорить. — Все случилось правильно.

— Получилось так, что я бросил тебя.

— Бросил… Слово это совсем другое означает. Однажды мы прорывались на выручку попавшим в окружение сбитым вертолетчикам. На низкой высоте «вертушка» попала под «стингер» и вынуждена была срочно приземляться. «Духи» поджидали вертолетчиков в долине. Мы только из боя вышли, измотаны все были, но об усталости вмиг забыли, знали, что «духи» с пленными делали. Вертолетчики те неделю назад, рискуя жизнью, нас от плена спасли, подобрали под самым носом у разъяренных моджахедов. Рванулись мы в долину, но не успели, «духи» раньше нас захватили высоту над ней. А в горах кто выше, тот и хозяин. Мы все же пошли вперед, паля яростно из всего, что у нас было. Понесли большие потери. По связи доложили, что приближается еще один отряд «духов». Был дан приказ отходить. Мы видели издалека, как избивали душманы наших ребят, одному горло демонстративно перерезали, а остальных увели с собой… Вызванные нами «вертушки» пришли с опозданием. Меня до сих пор мучает тот кошмар. Мы бросили их. Был же какой-то выход. Может, надо было снова прорываться, несмотря на потери, продержались бы до подмоги. Но и видеть, как твоих ребят косят… Не знаю. Потом выбили «духов» из того района. Подобрали погибшего вертолетчика. С отрезанными носом и ушами, с перерезанным горлом…

Игорь снова отхлебнул из бутылки. Матвей заметил, как нервно дернулась щека у друга.

— А из детства я долго не мог простить себе, что отпустил тебя одного на пасеку к деду Тимофею. Все мерещилось, как разрывает тебя на части Леший. Мама твоя выпытывала, где ты, а я молчал, хотя дрожал от страха, — Игорь впервые с момента их встречи улыбнулся. — Но ты вернулся победителем. Знал бы, как я тебе завидовал…

— Да, дед Тимофей не таким уж страшным оказался. Говорят, Леший до сих пор рыскает среди заброшенной пасеки в поисках хозяина, которого давно уже нет в живых.

— Там я часто вспоминал рассказ о брате твоего деда Василии, который воевал с Тимофеем в Первую мировую войну и оказался в плену. Такая судьба могла повториться и с нами, если бы ты попал со мной в Афганистан. Может, Бог вмешался? Я разрушал, ты строил. У меня ощущение, что душа раскололась на две части: одна там осталась, другая живет здесь. И это не дает покоя ни днем ни ночью. Иногда невыносимо хочется вернуться туда. Там была настоящая жизнь, открытые честные отношения. Был уверен в своих друзьях, как в самом себе… — Игорь взглянул внимательно на друга. — А как ты перенес службу в стройбате с твоей тонкой натурой?

— Иронизируешь?

— Нет. Ты же занимался живописью всерьез. Не бросил? Стройбат не очень способствует творчеству.

— Это мой приговор на всю жизнь. После лопаты и лома опасался, что огрубевшие руки не будут чувствовать кисть и что живопись для меня потеряна. Но ничего, научился заново. Стройбат с его монотонной, часто бессмысленной работой с утра до вечера дал мне практическую профессию и возможность зарабатывать на жизнь. С моим сослуживцем организовали строительную бригаду. Так что зарабатываю на стройках возможность творить.

— Хотел бы твои вещи посмотреть. Ты выставляешься, продаешь картины?

— Сейчас никуда не пробьешься без денег, без знакомств. А картины раздариваю друзьям и знакомым.

— Я могу тебе помочь. Жена моего друга и компаньона Толи Васина Лейсан — искусствовед. Она вхожа в круг столичных художников и организаторов выставок. Разбирается в конъюнктуре рынка. Ты передашь мне слайды твоих картин, а я покажу ей. Она поможет организовать выставку.

— Затраты берешь на себя?

— Дам в долг. И не обольщайся, если Лейсан не оценит твои шедевры, помогать не буду. В безнадежное дело денег не вкладываю. Продашь картины — вернешь.

Неожиданно над Старой рощей прогрохотали раскаты грома. И сразу же бешено закачались верхушки деревьев. Стало сумрачно. Где-то наверху треснул и завалился с шумом тяжелый сук. Гулко застучали по крайним листьям крупные капли дождя.

— Давай спрячемся под липой, сейчас ливень начнется! — крикнул Матвей. Игорь нехотя последовал за ним.

Дождь расходился все сильнее и сильнее. Сначала капли прыгали по веткам, соскакивая вниз с одного листа на другой, потом стали сливаться в узкие ручейки, которые проникали в глубь плотных липовых крон.

— Смотри, иволга… — прошептал Игорь.

Пережидая дождь, золотистая иволга притаилась в развилке тонких веточек прямо над ними.

Они стояли, не двигаясь, прислонившись спинами к стволам, боясь вспугнуть чуткую птицу. А она и не собиралась улетать. Грозный шум вокруг страшил ее больше, чем близкое присутствие людей. Лишь когда приутих ливень, ее черный хвостик дернулся, и она легко вспорхнула, тут же затерявшись в колыхавшемся зеленом пространстве.

Можно было перевести дыхание.

— Ты ничего не слышал об Инге Серебряковой? — вдруг спросил Игорь.

Странно, Матвей тоже только что подумал о ней.