Гобсек (Gobsek)

Гобсек

Гобсек

Барону Баршу де Пеноен.

Из всех воспитанников Вандомского коллежа, пожалуй, только мы с тобой встретились на литературном пути, — мы, увлекавшиеся философией в том возрасте, когда нам полагалось увлекаться только

Твой старый школьный товарищ

де Бальзак.

Зимой 1829/30 года, в час ночи, в салоне виконтессы Гранлье еще находились двое лиц, не принадлежавших к семье. Один из них, красивый молодой человек, ушел, как только послышался бой часов. Когда раздался во дворе стук его коляски, виконтесса, оставшись со своим братом и другом семьи,кончавшими партию в пикет{Пикет — старинная игра в карты для двух лиц.} , подошла к дочери, которая, стоя перед камином, с притворным вниманием рассматривала прозрачные рисунки на экране, но так явно прислушивалась к стуку коляски, что опасения матери укрепились.

— Камилла, — обратилась она к дочери, — если и в дальнейшем ты будешь вести себя с молодым графом Ресто так же, как сегодня вечером, ты заставишь меня больше не принимать его. Послушай, мое дитя, если ты доверяешь моей любви, то позволь мне руководить тобою в жизни. В семнадцать лет не умеют судить ни о будущем, ни о прошлом, ни о некоторых общественных отношениях, требующих осторожности. Я тебе укажу только одно. Мать Ресто способна проглотить миллионы, это женщина темного происхождения, — некая Горио в девичестве, — в свое время заставившая много говорить о себе. Она так дурно вела себя по отношению к отцу, что, конечно, недостойна иметь такого хорошего сына. Молодой граф обожает и поддерживает ее с сыновней преданностью, заслуживающей самой высокой похвалы; кроме того, он всегда проявляет исключительную заботливость к сестре и брату. Как ни замечательно такое поведение, — прибавила виконтесса с тонким выражением лица, — но пока жива его мать, каждая семья побоится доверить графу Ресто будущее и состояние молодой девушки.

— Я услышал несколько слов из вашего разговора, и мне захотелось вмешаться в него, — воскликнул друг семьи. — Я выиграл, граф, — обратился он к своему партнеру, — и оставляю вас, чтобы поспешить на помощь вашей племяннице.

— Вот что называется иметь слух поверенного в делах,— заметила виконтесса. — Мой милый Дервиль, как могли вы расслышать то, что я совсем потихоньку сказала Камилле?

— Я понял вас по взглядам, — ответил Дервиль, усаживаясь в глубокое кресло с подушками, стоявшее возле камина.

Дядя поместился возле племянницы, а г-жа де Гранлье села в мягкое кресло между дочерью и Дервилем.

— Как раз теперь, виконтесса, очень кстати рассказать вам одну историю, которая заставит вас изменить свое мнение о состоянии графа Эрнеста де Ресто.

— Историю? — воскликнула Камилла. — Начинайте же поскорей!

Дервиль бросил на г-жу Гранлье взгляд, давший ей понять, что рассказ должен ее заинтересовать. Виконтесса де Гранлье по своему состоянию и старинному имени была одной из самых знаменитых женщин Сен-Жерменского предместья[1]; и если не совсем понятно, как парижский адвокат мог говорить с ней на правах короткого знакомства и вести себя в ее доме столь непринужденно, тем не менее это легко объяснить. Г-жа де Гран-лье, возвратившись во Францию вместе с королевской семьей, поселилась в Париже, где первое время жила на пособие, назначенное Людовиком XVIII из сумм, находившихся в его личном распоряжении, — положение невыносимое. Поверенный в делах случайно открыл некоторые формальные неправильности, допущенные в свое время Республикой при продаже особняка Гранлье, и сделал заключение, что он должен быть возвращен ей. По договору с виконтессой Дервиль начал судебный процесс и выиграл тяжбу. Ободренный успехом, он так хорошо повел кляузное дело с какой-то богадельней, что добился возвращения виконтессе Лиснейского леса. После этого он вернул несколько акций Орлеанского канала и кое-какое недвижимое имущество, пожалованное императором общественным учреждениям. Таким образом состояние г-жи Гранлье, восстановленное благодаря ловкости молодого поверенного, давало почти шестьдесят тысяч франков годового дохода, да по закону о возмещении ей вернули огромные суммы. Человек высокой честности, знающий, скромный и порядочный, поверенный стал после этого другом семьи, и хотя его поведение в делах г-жи Гранлье снискало ему уважение и клиентуру в лучших домах Сен-Жерменского предместья, он не воспользовался этой удачей так, как ею мог воспользоваться какой-нибудь честолюбец. Он противился настояниям виконтессы, которая убеждала его продать контору и перейти в суд, где при ее покровительстве он добился бы быстрого повышения. За исключением дома г-жи Гранлье, где он иногда проводил вечера, он бывал в свете только для того, чтобы поддерживать связи. Он был вполне счастлив тем, что благодаря преданности г-же Гранлье его дарование стало заметным: таким образом ему удалось избежать опасности загубить свое дело. Дервиль не был поверенным по призванию. С тех пор как граф Эрнест Ресто появился в доме виконтессы и Дервиль заметил, какую приязнь чувствует Камилла к молодому человеку, он стал частым гостем у г-жи де Гранлье, словно денди с Шоссе д’Антен[2], недавно принятый в обществе аристократического предместья. За несколько дней до этого вечера Дервиль очутился рядом с Камиллой на одном балу и сказал ей, указывая на молодого графа:

— Не правда ли, как неприятно, что у этого мальчика нет двух или трех миллионов?

— Разве это несчастье? Я так не думаю, — ответила она.— Господин Ресто очень даровит, образован. Министр, при котором он состоит, хорошего мнения о нем. Я уверена, что он станет человеком весьма выдающимся. Этот мальчик получит такое состояние, какое захочет, в тот день, когда придет к власти.

— Согласен. А если бы он уже был богат?

— Если бы он был богат? — спросила Камилла, покраснев. — Ну, тогда все эти молодые особы, присутствующие здесь, оспаривали бы его друг у друга, — прибавила она, показывая на танцующих кадриль.

— И тогда, — добавил поверенный, — девица де Гранлье была бы не единственной, на которую он посматривает. Почему вы покраснели? Вы чувствуете к нему влечение, не так ли? Ну, сознайтесь.

Камилла поднялась резким движением.

«Она его любит», — подумал Дервиль.

С того дня Камилла начала проявлять к поверенному необычное для нее внимание. Она поняла, что он одобряет ее склонность к молодому графу. До этого времени, хотя она и знала все, чем ее семья была обязана Дервилю, она относилась к нему скорее с уважением, чем с истинной дружбой, проявляла не столько приязнь, сколько вежливость; ее манеры, так же как и тон ее голоса, всегда давали ему чувствовать расстояние, которое установил между ними этикет. Благодарность — это долг, который дети не всегда относят к своим обязанностям.

— Этот случай, — продолжал Дервиль, помолчав, — напоминает мне единственные романтические обстоятельства моей жизни. Вы уже заранее смеетесь, — прибавил он, — приготовившись слушать рассказ поверенного в делах о его романе. Мне тогда, как и всем в свое время, было двадцать пять лет, но уже в этом возрасте я видел странные вещи. Я должен начать с рассказа об одной личности, которую вам не довелось знать. Речь идет о ростовщике. Постарайтесь представить себе бледную, тусклую физиономию, которую я хотел бы, с разрешения Академии, назвать лунным ликом. Она напоминала облезшее позолоченное серебро. Волосы у моего ростовщика были прямые, тщательно причесанные, серо-пепельного цвета. Черты его лица, столь же бесстрастные, как у Талейрана, казалось, были вылиты из бронзы. Маленькие глаза, желтые, как у куницы, были почти без ресниц и боялись света; козырек старого картуза защищал их от него. Кончик его остренького носа, жестоко изрубцованный оспой, походил на буравчик. У него были тонкие губы, как у алхимиков и старичков, изображенных Рембрандтом или Метсу. Этот человек говорил тихо, сладким голосом и никогда не горячился. Его возраст был загадкой: нельзя было понять, состарился ли он преждевременно или сохранил свою молодость,