Заблуждение

ЗАБЛУЖДЕНИЕ

Автор Ka Lip

Глава 1

Держа два повода в руках, Тёма пришпорил коня, чувствуя, как он гарцует под ним… Его ощущения были настоль реальны, что не хотелось открывать глаза, возвращаясь в этот мир.

Небольшой проем окна со старой застиранной шторкой, несколько бурно растущих цветков в темно-коричневых горшках с абстрактным орнаментом, ненавистный ковер на стене, который приходилось пылесосить каждые выходные и старая мебель по стенам: шкаф, узкая кровать, тумбочка, письменный стол, заваленный учебниками. Хотя все это не имело для него значения, когда он ставил в центр небольшого пространства стул со спинкой и садился на него верхом. К спинке стула он привязывал веревки, две – это были поводья, и тогда стул превращался в лошадь, а он во - всадника.

Еще раз бросив взгляд на раскрытую на тумбочке книгу, Тёма попытался повторить разбор двух поводьев в своих руках. Внимательно вникая в каждое слово, написанное там, он продел трензельный повод между мизинцем и безымянным пальцем, а мундштучный положил между безымянным и средним. Далее было сложнее понять то, что пытался автор книги донести до своих читателей. Книга хоть и была издана в 90-х годах прошлого века, вещала со своих страниц дореволюционным слогом. Постоянные «ять» попадались через слово, да и слова звучали непривычно, несовременно. Хотя понять суть написанного было можно.

Тёма уже освоил, что значит трензель, и что означает мундштук, и для чего находятся во рту лошади эти два железа , пристегнутые к уздечке. Но сама суть была в поводьях к ним. Вот именно с помощью них и шло то самое управление лошадью. Не одним поводом, как принято, а двумя. Это как игра на музыкальном инструменте. Не дрыньканье на балалайке – три струны, два аккорда, а музыка, сложная, но красивая в своем звучании. Тёма не хотел просто дрынькать, он открыл для себя настоящее искусство. Выездка, он и слово то такое раньше не знал. Да и откуда? В их Златоусте, затерянном в Уральских горах, о таком и не слышали. Здесь даже лошадей-то и не было. Еще в 90-х всех съели. Изредка в их город приезжал цирк, вот тогда Тёма и видел лошадей, и там он впервые увидел, что на лошадь надета уздечка с двумя поводьями. А потом девчонка, сидящая на этой лошади, улыбаясь публике, стала кружить по арене на коне. Казалось, что она и конь - едины в исполнении танца. Звучала музыка, лошадь танцевала, то замирая, то ускоряясь, вертелась вокруг, поднимала передние ноги, как балерина, останавливалась, а затем продолжала танец. И с этого мига он пропал. Его жизнь перевернулась в тот день, когда он увидел, что лошадь танцует. Он так захотел понять, как можно достигнуть такой гармонии и понимания от животного. Почему-то слово «гармония» всплыло в его голове. Вообще, в тот день в его голове произошел взрыв, и из обычного городского оболтуса, без целей болтающегося по улицам, он стал другим.

Все эти изменение, Тёма сначала не заметил. Только вот мысли о лошади, танцующей под ним, да, именно под ним, не уходили из его сознания. Теперь засыпая, он видел себя в седле на высоком, черного цвета, коне, который кружился в танце по залитой светом арене. Позже, листая найденные в местной библиотеке, некому ненужные журналы «Коневодство и конный спорт», Тёма открыл для себя другой мир, где, кстати, он узнал и о мастях, то есть, цветах лошадей. Оказалось, что черных коней не бывает, так же, как и белых, а есть вороные и серые. С этого момента он видел себе верхом на вороном коне. Читая эти журналы, Тёма, вообще, поразился, что оказывается конный мир, существует в параллели с их обычным миром. Учеба, школа, друзья, с которыми он встретил миллениум и вечно загруженные проблемами родители - все исчезло, как только он переместился в мир, где были лошади. Эти несколько журналов Тёма зачитал до дыр и знал их наизусть. На вопросы к библиотекарше, нет ли еще таких журналов, она вообще выставила его вон, сказав, что и эти-то давно хотела выкинуть, так как только место занимают, так теперь еще и ее время, раз он к ней с вопросами лезет.

Выслушав праведный гнев работника библиотеки, Тёма больше не спрашивал так напрямую о лошадях. Наводящими вопросами позже, он попытался выяснить, если что еще в библиотеке, где в рассказах есть лошади. Сказка про конька-горбунка его не устроила, и на этом оказалась вся литература закончилась. Вроде про лошадей была половина книг, стоящих на полках, но в них писали о людях, а не о лошадях, а лошадей упоминали лишь вскользь.

Телевидение тоже не дало ему ответ. Переключая немногочисленные каналы телепередач, Тёма случайно заставал отрывочные программы, где говорили о лошадях, только вот о танце на лошади – выездке, никто там не говорил.

Готовясь к выпускным экзаменам, по завершению нудной учебы в восьмом классе Тёма ходил в библиотеку и брал ту литературу, которую рекомендовали в методичке, скорее для проформы. Понятно, что ни читать, ни учить он это не будет. Ему, вообще, его учеба давалась с трудом, и если бы не мама, работающая в этой же школе преподавателем английского, его бы регулярно оставляли на второй год. Он, наверное, вообще бы школу никогда не окончил, но ради уважения к Лидии Николаевны Хрусталевой, ее сына, балбеса, тянули, и дотянули до восьмого класса. Ради мамы он и ходил в библиотеку за учебниками, которых даже не открывал.

В один из таких тоскливых дней, когда его допустили до библиотечных полок, так как все-таки он - сын учительницы, Тёма по списку, который держал в руке, выбирал нужные для подготовки к экзаменам учебники, и вдруг он увидел слова, нанесенные на корешке невзрачной книжки: «Основы выездки и езды». Автор книги – Джеймс Филлис, с трудом прочел он.

Воровато оглянувшись, он взял книгу с полки, быстро ее пролистал и засунул под футболку, затолкав под ремень джинсов. Он был готов на все, только не отдать эту книгу. Она - его, он узнал это сразу, как только взял книгу в руки.

Проходя мимо библиотекарши, Тёма почему-то был уверен, что она видит книгу, спрятанную у него под футболкой, и вообще, она видит его насквозь, она знает о его поступке и сейчас закричит: «Держите вора!». Но ничего такого не произошло.

Прижимая к себе ненужные учебники, Тёма несся на остановку автобуса в полуденном мареве так рано наступившей жаркой погоды, хотя и был только май.

В квартиру он просто влетел, сметая все на своем пути. Хорошо, что дома никого не было. Папа пахал на металлургическом заводе, мама была в школе. Этот миг тишины Тёмка очень ценил. Он закрылся в своей комнатушке и достал ворованную книгу, а открыв ее, пропал… Это было именно то, что он искал. Книга рассказывала, как выезжать лошадей, чтобы они танцевали. Жадно проглатывая страницу за страницей, он терялся в потоке получаемой информации. Кроме нереального объема всего нового, что обрушилось на него, так еще книга была написана через «ять». Не давая себя отчаиваться, он читал, так как других книг не было. Вообще, это было чудо, что такая книга оказалась в библиотеке города Златоуст. Видно, точно случайно, раз о ней даже библиотекарша не помнила. Он ведь спрашивал у нее книги о лошадях. Хотя, может библиотекарша просто решила, что такой, как он не может всерьез интересоваться лошадьми. А чем он должен всерьез интересоваться? На взгляд всех окружающих – особо ничем. Обычный проблемный подросток, без особых интеллектуальных задатков, способностей и желаний, чудной и вечно придуривающийся. Вот таким его видели родители, учителя в школе и все взрослые, с которыми приходилось общаться. Хотя, все же родители открыли в нем один незначительный талантишка – ему нравилось выступать на сцене. Или ему это не нравилось, но, сколько он себя помнил, его туда всегда выталкивали. Ведь мама учительница, а значит, ее сын должен активно принимать участие в жизни школы и города. Поэтому-то Тёма участвовал во всех школьных праздниках. Он был всегда гвоздем программы. Читал стихи, пел в хоре, участвовал в школьных постановках. Это же ему приходилось делать и на праздничных мероприятиях в жизни Златоуста. Если на центральной площади ставилась сцена, значит Тёма будет на ней. Его желания давно уже никто и не спрашивал, а по глазам мамы он читал, что она рада, что ее сын делает то, что ему нравится. Да и отец им гордился, хотя потом говорил, что все это - глупости, пока школу не окончит, а потом пойдет в ПТУ на токаря-фрезеровщика, и все эта блажь пройдет. Песни и пляски – не мужское это занятие. Вот получить профессию и стать заменой ему у станка – это дело жизни. На это Тёма кивал головой и улыбался. Он привык улыбаться глупой, дурашливой улыбкой, тогда от него отставали, видя, что все идет так, как должно быть.

Но все же пошло что-то не так. Книга, перевернувшая его жизнь, дала ему надежду. Он читал строки о загадочном англичанине Филлисе, жившем в девятнадцатом веке, который тоже был из обычной семьи, но увлекся лошадьми и поменял свою жизнь. Этот Джеймс прожил ту жизнь, которую хотел. Он выезжал лошадей и даже в семьдесят лет продолжал ездить верхом. Тёма усмехнулся: «Вот это да. Сильно!». Его впечатлил Филлис, а чем он хуже? Ведь нужно только захотеть.

***

Все время подготовки к экзаменам, да, как и сами экзамены, которых он и не помнил, Тёма штудировал Филлиса, а когда был дома один, седлал стул, привязывая к его спинке два повода и постигал основы этой самой выездки. Теперь-то он уже знал, что его нога, а вернее икра – это шенкель, которым двигают лошадь, дают ей посыл. Он усмехнулся. Это в обычной жизни – посыл звучит как оскорбление, а в конном мире, это означало передать лошади свое желание к движению вперед. И для этого ненужно ее хлестать нагайкой, как показывают в кино, а нужно чуть напрячь икру, сжав бока лошади, и она побежит. Это ведь чудо! Чуть сжать бока, так никто и не поймет, почему лошадь пошла вперед шагом или побежала рысью, или галопом – это будешь знать только ты и лошадь, твой диалог с ней. Твоя связь с конем, через незаметные движения – вот почему смотря тогда на девчонку на коне, он не понимал, почему она просто сидит, и улыбается, а лошадь под ней танцует. Теперь-то он узнал, как она управляла конем, но так незаметно, что казалось, конь читает ее мысли. Выездка – искусство, которое он хочет освоить. Для чего оно сейчас в двухтысячном году Тёмка об этом не думал. Он просто хотел жить так, как хочет. Ведь эта его жизнь, и она у него одна.

– Тимошка! – раздался голос из-за двери, – Иди помоги картошку почистить. Чем ты там занят?

– Ничем… сейчас иду, мам.

Для нее он ничем не занят. Тёма грустно улыбнулся, отвязывая поводья от спинки стула и пряча их. Воспоминания о разговоре с мамой, в котором он рассказал ей о своем желание выбора в жизни, до сих пор лежали неприятным осадком внутри. Он ведь даже книжку показал и о Филлисе ей рассказал, как тот, будучи никем, стал потом известным. Филлиса даже до революции в Россию приглашали обучать выезжать лошадей, да и книжку он написал, которую до сих пор читают.

Мама тогда горестно вздохнула, сказав:

– Я тоже в юности мечтала стать балериной… гастроли, выступления, поклонники, цветы.

Мама замолчала.

– А почему не стала? – спросил Тёма.

– Глупости все это… Жизнь она вот по-своему все делает. Папу твоего встретила, сестра твоя родилась… Да и какая из меня балерина, – она пригладила рукой темно-каштановые волосы сына.

Поцеловав его в макушку, мама ушла, а он думал, почему она не стала балериной. Мама и сейчас стройная, невысокая, а вспоминая ее фотографии, где она была заснята до замужества, так, вообще, как балерина выглядела.

Не понимая жизни мамы, он с этими размышлениями дожил до вечера. А вот вечером отец вызвал его на кухню, как он любил говорить – «провести беседу». Это, вообще, входило в часть его воспитания. Отец, сколько Тёма помнил себя, всегда проводил с ним беседу, как только он делал, что не так. Постепенно «не так» стало нормой жизни Тёмы, и беседы стали регулярными, за ними шло наказание в виде воскресной уборки квартиры – протирки пыли под всеми вазочками на ненавистной стенке в гостиной и пылесосенье всех ковров, как на стенах, так и на полах в их трех комнатах. Эта трудовая повинность должна была закрепить проведенную беседу.

Чтобы не унывать, Тёмка врубал музыку, ставя кассету в магнитофон и подпевая во весь голос, начинал усваивать воспитательные моменты.

Все эти беседы он давно пропускал мимо ушей, зная, что пылесосенья ковров все равно не избежать и полвоскресенья потеряно, пока его сверстники тусят по дворам или смотрят MTV.

Беседа, о принятом им решении в его жизни, прошла для него непросто. Отец рассказывал о своей жизни, которую он провел на Златоустовском металлургическом комбинате, о том, сколько раз он попадал там на доску почета, и о своей профессии токаря, которая теперь станет и Тёминой.

– Тебе же опять зарплату задержали…, – приведя веский аргумент, Тёма надеялся, что может это отрезвит отца от идиллии выбранной им профессии. Он перемялся с ноги на ногу. При беседах он должен был стоять перед отцом.

– Ничего… у завода сейчас не лучшие времена, но твоя профессия всегда будет в цене.

– Па… я не хочу быть фрезеровщиком…

– Токарем-фрезеровщиком, – перебил его отец, твоя профессия будет называться станочник широкого профиля, разряд тебе присвоят и сможешь работать на станках с ЧПУ.

– Я на лошадях ездить хочу… это искусство, их всему обучать.

Лошади у Степана Андреевича ассоциировались с колхозным мерином Буяном, на котором в деревне пасли стадо коров. Мерин был старым, слеповатым на один глаз, от него пахло конским потом. В чем здесь искусство?

– Сынок, а вот знаешь ты, что можно сделать из куска метала? – глаза Степана Андреевича загорелись, – Берешь болванку, зажимаешь ее в шпинделе станка. На шпинделе есть отверстие под квадратный ключ, им и затягиваешь болванку, – он говорил о том, что представлял перед своим мысленным взором, то, что проделывал тысячи раз. Пройдясь по комнате, продолжил: – Зажимаешь в держатель резец. Чтобы начать обрабатывать болванку, резец нужно выставить по центру болванки. Для этого включается станок на тысячу восемьсот оборотов. Край резца касается болванки, – он прищурил один глаз, как обычно делал это, совмещая край резца, – Резец самым краем проходит с торца болванки, делает касание… если резец выше центра или ниже центра, то резец отодвигается в исходное положение, и под него подкладываются пластины, и операция повторяется, – остановившись напротив сына, он пояснил: – всего в резцодержатель можно закрепить четыре резца под разные операции: проточный, отрезной, а о еще двух узнаешь в процессе учебы, – опять меряя шагами небольшое пространство комнаты, заговорил: – При обработке детали используется охлаждающая жидкость, бело-молочного цвета, жирноватая на ощупь, называется «Сож». Она не дает окисляться металлу, и он не ржавеет.

– Па… не хочу я быть фрезеровщиком…, – поток непонятных ему слов, врывался в сознание чуждым, ненужным, тем, что хотелось вытолкнуть из головы и забыть.

– Ты просто не понимаешь, что из обычной болванки можно сделать болт! Берешь шестигранную болванку. Резцом срезается лишняя часть металла, – он с упоением рассказывал то, что делал сам тысячу раз в своей жизни, – затем в бабку, – продолжил Степан Андреевич, – которая стоит на станине, вворачиваешь патрон для крепления сверла. Бабка пододвигается к детали, вращающейся в шпинделе. Сверло при помощи ручки сзади соприкасается с деталью, при этом сверло стоит неподвижно. После высверливания технологического отверстия, бабка отодвигается, в патрон вставляется метчик, – увлеченно вещал Степан Андреевич, – на метчик поливается моторное масло для нарезки резьбы. Именно метчик №1 для первого прогона. Бабка подходит к детали с метчиком и легким, плавным движением заходит внутрь технологического отверстия, нарезая резьбу, – «вы*бу бабку», как говорят токари, мысленно улыбнулся он, точному определению действия, которое происходило на станке. Но сыну это еще рано знать, – А вот потом с помощью плашки нарезается резьба с наружной стороны болта.

– И…, – сдерживая зевоту, промычал Тёма.

– И получается болт! – видя непонимание в глазах сына, он с гордостью произнес, – Вот это и есть искусство! – опять зашагав по комнате, стал говорить, – У тебя будет план на болты, может, сто штук или тысяча…

– Я все понял па… Я мечтаю быть фрезеровщиком, ой, – поправил он себя, – токарем-фрезеровщиком, станочник широкого профиля, с разрядом, который мне дадут, и тогда я смогу работать на станках с ЧПУ. Это моя мечта!

– Не понял. Ты сейчас с издевкой это сказал? – смотря в светло-карие глаза сына он не мог понять, серьезен ли тот или опять придуривается.

– Вообще ни разу, – Тёма дурашливо улыбнулся, – Нет, что ты. Это точно моя мечта, – он очень старался придать голосу уверенность и не рассмеяться.

Слушая речь отца о своем будущем, Тёма думал о том, что неужели папа, действительно, думает, что можно хотеть в жизни стать фрезеровщиком, точить болты по тысячи штук… Ведь это от безысходности, идут на такую работу и работают всю жизнь. А потом, наверное, жалеют – жизнь-то уже не вернуть.… Тёма подумал о поводе в своей руке, двух поводьях, через которые он передает неуловимые для глаз сигналы лошади – команды, и она слышит его…

Вот этот разговор он вспоминал, чистя варенную картошку для салата оливье, и кладя ее в большой пластмассовый таз.

– Скоро молодожены приедут, а салат-то еще не нарубали, – забежав в кухню тетя Таня, стала помогать маме с нарезкой салата, беря из миски очищенную Тёмой картошку.

Какие они молодожены? Тёма достал еще одну картошку, думая о сестре, которой уже двадцать шесть и это ее второй брак. Да и жениху уже под сорок, тоже под молодожена не подходит.

– А Надька - молодец, – тараторила тетка, – такого жениха отхватила, будучи с ребенком. Как он, кстати, ее дочку от этого козла принял?

– Армен - порядочный мужчина, – ответила Лидия, помешивая скворчащее на сковородке мясо, – несмотря на то, что армянин. Главное - замуж взял, а то куда Наденьки с ребенком-то в наше время.

– Главное, что б в жизни возник настоящий мужчина, – подпел Тёмка, подражая манерам Сердючки,* которую часто пародировал, выступая на сцене.

– Это верно! – изрекла тетя Таня, взмахнув морковкой для салата.

И они заговорили о его сестре, а Тёма переключил мысли к странице книги, которую он сегодня усиленно изучал. Там этот Филлис сидел на коне, а конь делал под ним галоп назад. Теперь он уже знал, что оказывается лошади бегают тремя аллюрами: шаг, рысь, галоп. И вот галопом оказывается, лошадь может бежать не только вперед, но и назад. Даже в уме Тёма не мог себе такое представить. Это как нужно через повод и шенкель передать команды лошади, чтобы она скакала назад…

Филлис гениален! Я тоже смогу так же, как он, решил Тёма, продолжая чистить картошку.

Я научусь делать галоп назад, это как высшая точка достижения гармонии с лошадью. Он сможет ее постичь, ведь Филлис смог, и он сможет.

– А ты, Тимошка, – тетка потрепала его по голове, и Тёма изобразил стандартную глупую улыбку, ненавидя свое имя и все эти производные от него в виде Тёмки и Тимочки, и еще руки тетки в своих волосах, – о лошадях своих забыл? А то тогда Лидочка рассказала, что ты коневодом хочешь стать, коням хвосты крутить, вот мы смеялись то, аж до слез.

– Вообще, ни разу больше не вспоминал, – видя, что тетка не совсем вникла в смысл им сказанного, он пояснил,– Конечно, тетя, забыл, – он оставил на лице дурашливую улыбку, и подкинул очищенную картошку в воздух, ловко поймав ее, положив на разделочную доску перед тетей Таней.

– Коням хвосты крутить, – повторила тетка, и ее хихиканье перешло в похрюкивание.

– Да, у кого по молодости глупости всякие в голову не лезут, – как будто оправдываясь, сказала мама, – вот Наденька стюардессой хотела быть.

– Стюардессой, – хрюкнула тетка, – да ее самолет не поднимет, – засмеялась она, утирая глаза тыльной стороной ладони, и продолжила резать картошку на небольшие кубики.

– Зато Армен считает, что женщины должно быть много, – парировала мама.

– Слишком много, – хрюкнула тетка, – как, кстати, у Армена бизнес?

– Неплохие деньги его палатки приносят. Вот и нам помогает, денег дает и на Наденьку, и ее дочку не жалеет. Он квартиру оплатил, кооперативную. Так что скоро туда они и переедут. Не все же жилье снимать.

– Да, что ты! – в голосе тетки проскочило изумление, – Весь взнос внес?

– Немного не хватило. Но на свадьбу столько народу пригласили, его друзей, богатых, думаем с подарочных, как раз насобирают они для последнего взноса, и тогда заживут по-людски.

– Поэтому и в ресторане свадьбу не стали делать? – тетка, достав соль с полки, стала подсаливать нарезанный в огромный тазик салат.

– Да, дома дешевле. Им сейчас деньги на последний взнос нужны – две тысячи баксов.

– Друзья у Армена богаты, так что ты все правильно, Лидочка, сделала. Свадьбу и в квартире можно справить. Тем более она у тебя большая, все же трешка, в тесноте да не в обиде, – с намеком изрекла тетя Таня.

– Ма, я еще нужен? – с надеждой в голосе на избавление спросил Тёма, кладя последнюю дочищенную картофелину.

– Иди пока, сыночек. Как приедут гости, тогда я тебя позову.

Напевая слова песни о том, что главное, что б в жизни возник настоящий мужчина, – Тёмка выбежал из кухни.

– Дурной он у тебя, – изрекла тетя Таня, – но веселый, – подытожила она.

– С осени в ПТУ пойдет, повзрослеет, – ответила Лида, переключив внимание на скворчащую сковородку.

***

Приезд гостей Тёма и сам услышал. Музыка из машин орала так, что окна звенели во всем доме. Он опять с сожалением закрыл книгу – все равно почитать не дадут.

Оглядев комнату, увидел свою жизнь. Здесь он рос, вот только не помнил он особо себя и свою жизнь. Взгляд упал на книгу, которая стала решающей для него. Пора, нужно собираться. Главное ее не забыть.

Он положил книжку в свою потрепанную школьную черную сумку на длинном ремне, которую столько лет носил на плече. Туда же пихнул пару маек, носки и трусы.

Взяв листочек бумаги, который вырвал из ненужной никогда, и тем более теперь тетрадки по русскому, и повертев ручку в руке, написал:

«Мама и папа, я уехал поступать в мореходное училище во Владивосток. Хочу быть капитаном и бороздить просторы морей».

Именно бороздить, такую фразу он почему-то запомнил. Учат ли во Владивостоке на капитанов, он не знал, но то, что Владивосток находится рядом с морем, помнил из уроков географии.

Помедлив, подписал: «Тёма».

Ненавистное имя. Неужели из всех имен нужно было его называть именно этим? Вот, например Сергей – Серега, круто, или Коля – Колян, тоже. А он - Тимошка…

Положив записку под подушку, Тёма вышел из своей комнаты, захлопнув дверь. Сумку с книжкой повесил в прихожей, спрятав ее под ворохом вещей.

Гости уже заполонили квартиру. Они были везде. Незнакомые ему люди, трепали его по голове, называли Тимошкой, а он дурашливо улыбался, радуя всех такой улыбкой, помня слова отца: «Улыбайся, и люди к тебе потянутся». Только зачем ему эти люди?

Потом началось застолье. Тёма смотрел на гостей, слушал их тосты, и глупо улыбался. Его маме говорили комплименты, какой у нее хороший сын. Он не понимал, это из-за его вечной улыбки или из-за того, что он постоянно пляшет и поет на сцене? А папа рассказывал гостям о будущем Тёмы – как тот пойдет по его стопам, и вскоре фотография Хрусталева Тимофея Степановича будет висеть на доске почета в проходной завода.

Тёма поддакивал, кивал головой и улыбался.

Наконец, перешли к смене блюд, а в комнату внесли плетенную корзинку с бантом на ручке. Гости по очереди вставали, говорили молодоженам напутствия в их нелегкой, совместной жизни, и клали в корзинку деньги, кто в конвертах, кто просто купюры, доллары или рубли.

Тёмка тоже произнес поздравления сестре, которую он особо и не помнил-то. Она была старше его на десять лет. Поступив в медицинский, залетела, вышла замуж, работала потом медсестрой, затем развелась. Как мама говорила – все у Нади, как у всех. Сестра не жила в этой квартире, вот поэтому у Тёмы и была своя комната. Родители жили в своей, и была еще общая, третья комната, где стояла ненавистная стенка с вечной пылью на ней. За то, что сестра дала возможность ему жить в отдельной комнате, он был ей благодарен, это было единственное, что он испытывал к сестре.

Порядком напившись, гости стали вставать. Зазвучала музыка из длинного серебристого магнитофона с двумя круглыми черными динамиками. Магнитофон подняли выше, и под забойную попсу народ начал выплясывать между столом и стенкой, на пороге входа в гостиную, а затем танцы перетекли и в коридор.

Тёма, ловко маневрируя, проскользнул между танцующими, и незаметно просочился в родительскую спальню. Там на их кровати стояла корзина с деньгами. Он быстро собрал деньги, запихивая их в карманы синих джинсов. Видя, что деньги не влезают, он стал пихать конверты с ними за пазуху. Раскрывать конверты сейчас, не было времени. Заправленная в ремень джинсов, белая футболка с лицами Бевис и Баттхеда, оттопырилась на животе. Прижимая руку к животу, Тёма выскользнул в коридор, откопав в вещах свою синюю ветровку Адидас, быстро надел ее на себя, застегнув молнию.

– Тёмыч, – прокричал пьяный мужчина, – хватая его за рукав ветровки, – Плясать будешь?

Это был один из друзей отца, тоже токарь-фрезеровщик. Тёма его смутно помнил. Отцепиться от пьяного фрезеровщика было тяжело. Но тут из динамиков их оглушил голос Сердючки.

Тёмка пустился в пляс, крича в лицо пьяному мужику слова песни: «В деле любви, я - первый проводник. Ой, не надо мне никакого чина…».

В задорном танце ворвался в зал, и, запрыгнув на стул, совместно с Сердючкой запел, указывая на Армена: «Главное, что б в жизни возник настоящий мужчина..».

Все гости, подхватив задор, идущий от приплясывающего парня, повставали со своих мест, и понеслось.

Схватив первого попавшегося за руку, Тёма, спрыгнув со стула, потащил его за собой, продолжая горланить слова песни. Тот, кого он тащил за собой, схватил за руку стоящую тетку, она вцепилась в руку мужика, и вскоре в небольшом помещении извивалась длинная змея из людей, держащих друг друга за руки.

А Тёмка, будучи во главе этой змейки, орал громче Сердючки:

«Я рождена для любви,

В душе огонь, а в руках мимоза.

Ну где ж ты мой юный пион?

Ждет тебя твоя майская роза».

Отпустив ладонь того, кого он держал, Тёма поднырнул под руки людей и стал маневрировать между колец змейки. Так ему удалось прорваться в коридор, где он выхватил спрятанную там сумку, шмыгнул за порог. В таком веселье вряд ли о нем быстро вспомнят.

Сбежав по лестнице, он позвонил в квартиру Серого, живущего этажом ниже.

– Те чо? – хмуро спросил его бывший школьный приятель.

– Слыш, Серый, выручай. Достали с этой свадьбой. Скажешь, если спросят, что я к Димке пошел, с ним тусоваться.

– Скажу… а сам куда пойдешь?

– Так к Димке и пойду, – Тёма глупо улыбнулся.

Видя придурочную улыбку на лице Тёмного, Серый захлопнул дверь. Этого шута он никогда не любил, хорошо, что школа закончилась. Вернее, она закончилась для Тёмного, который пойдет в ПТУ после восьми классов, а он сам будет продолжать учится еще два года.

Выдохнув, Тёмка выбежал из подъезда, и видя подходящий к остановке автобус, пулей помчался к нему. Когда за ним закрылись двери, он опять выдохнул, раскрыл сумку, самое ценное было в ней. Корешок книги с загадочными словами: «Основы выездки и езды», изменившие его жизнь, просматривались между футболкой и трусами.

С автобусом ему тоже повезло. На нем он доедет до остановки тридцать пятого, а затем, пересев на тридцать пятый, доедет до окраин города. Там пешком дойдет до трассы М-5. Не близко, конечно, но дойти можно. Они часто с пацанами ходили к трассе, просто так на проезжающие фуры посмотреть. Вот там он надеялся тормознуть фуру, едущую на Москву. Деньги-то теперь у него есть. Ему нужно было добраться до Москвы. Есть ли в других городах лошади, он не знал. Но в Москве точно должны быть. Как же в главном городе страны и без лошадей…

Тёма убрал с лица ненавистную ему дебильную улыбку. Сейчас он мог быть без нее.

Примечания:

* Верка Сердючка - Я рождена для любви текст песни

Глава 2

До трассы М-5 Тёма добрался быстро. Ноги сами несли, даже не устал, вышагивая семь километров бодрым шагом. Поездка на поезде до Москвы в его случаи была неосуществима. С поезда его быстро в милицию отправят и родителям вернут, как несовершеннолетнего. Сейчас он больше всего жалел, что ему только шестнадцать. Вот было бы восемнадцать, получил бы паспорт совершеннолетнего гражданина и уехал, а так приходится сбегать. Не выдержит он еще два года в ненавистном ПТУ учится на фрезеровщика.

Июль был жарким, стирая пот со лба, Тёма думал о Москве, лошадях, и о том, что обязательно освоит это загадочное искусство – выезжать лошадь. Мысль о сворованных деньгах у сестры всплывала в его сознании лишь в параллели с тысячью четыреста долларами и восьми тысячами рублями, которые он пересчитал и разложил по карманам. Большую часть денег убрал в сумку. Вот такова оказалась сумма подарочных на свадьбу. Теперь эти деньги помогут ему жить так, как он решил. Мысли о маме, папе и сестре стали растворяться и исчезать, как будто они остались в далеком прошлом. Он думал о будущем, это было важнее всего.

Выйдя на трассу, осмотрелся. Мимо прошла фура, это редкость, движение здесь было неоживленное. Он не успел сориентироваться, хотя с чего он решил, что фурщик остановится.

Зная, в каком направлении Москва, Тёма пошел по обочине дороги. Сдаваться он не будет, как Ломоносов пешком дойдет до Москвы… хотя тот в Питер шёл, вспомнил он это из школьной программы. Об этом Ломоносове он слышал на уроки истории, только так и не понял, почему тот пошел пешком, когда можно было доехать на лошади. А вот в его случае идти пешком глупо, это он явно погорячился. Ночью здесь и медведи водятся. Тёма поежился, но до ночи еще полдня. Значит нужно пытаться остановить фуру.

Впереди, у обочины дороги стояла фура, и двое мужчин что-то делали около нее. Один был высокий, худой, одетый во все черное, а второй - невысокий, коренастый. Водители всегда ездили по двое, одному небезопасно, значит, это - водители фуры, Тёма уже не сомневался в этом.

Наверное, поломка, подумал он, ускоряя шаг. Это его шанс. Тем более фура стояла на стороне движения в Москву. Пусть хоть куда довезут, только подальше отсюда. Он еще прибавил шаг, в очередной раз закинув сумку на плечо.

Дверь кабины была открыта, из нее звучал рок. Сначала слов было не разобрать, но приближаясь, Тёма все отчетливей их слышал. Он не любил рок, считая его грузиловым мозга с тупым текстом и громкой музыкой, под которую не поплясать. Ему нравились веселые песни.

Приближаясь к машине, он видел, как один водитель копошится в ящике с инструментами, доставая их и передавая второму, который залез под машину.

Остановившись у согнувшегося у ящика с инструментами водителя в черной косухе, Тёма замер, видя, что тот так увлечен перебором гаечных ключей, что даже не замечает его. Еще Тёмка видел, что водитель совсем молодой парень. Он сидел на корточках, его руки были перепачканы, а сам он подпевал, повторяя звучащие слова песни.

Тёма замер, слушая его.

– Возьми моё сердце! Возьми мою душу!* – чуть хрипловато пропел парень, вторя голосу исполнителя.

– Нафига мне твоя душа, – засмеялся Тёма, смотря, как парень вздрогнул от неожиданности и поднял голову, – да и сердце мне твое ненужно, ну, вообще, ни разу, – добавил он, хихикая.

– Пошел отсюда.

В голосе парня Тёма почувствовал реальную угрозу. Он улыбнулся еще шире.

– До Москвы довезешь? – спросил он то, что ему было нужно, а на злой блеск в темных глазах парня ему было наплевать.

– Я сказал – крути педали, пока не дали!

Встав, парень оказался наголову выше Тёмы. Тот смотрел на него снизу вверх, но отступать не хотел.

Видно, услышав их перепалку, из-под машины вылез мужчина лет под сорок. Посмотрев на него, Тёма сразу понял, кто здесь, действительно, водитель. Надо же, как он ошибся, думая, что этот в косухе здесь главный.

– Дяденька, до Москвы довезите? – прогнусавил Тёма, – Пожалуйста, – помедлив, он достал заранее приготовленные сто долларов, – У меня деньги есть, я заплачу.

– Ограбил что ль кого, – растерявшись на такой напор, ответил мужчина, – хотя мелкий ты еще для таких дел. Лет-то тебе сколько, сынок?

– Восемнадцать, – гордо произнес Тёма, смотря тому в глаза и улыбаясь.

– Бать, врет он все.

– Харитош, ну, что ты так сразу. Не все же врут. А в Москву тебе зачем?

Чуть не прыснув со смеху, от имени «Харитоша», Тёма, быстро стал придумывать самую убедительную версию, зачем ему нужно в Москву.

– В художественное училище поступать буду, художник я, – пояснил Тёма.

– В смысле, художник, – сплевывая, произнес Харитон, утомившись смотреть на явный развод этого мелкого.

– Да! Художник, – гордо повторил Тёма, – а в Златоусте нет художественного училища. А я рисовать хочу, понимаете, я всю жизнь рисую. Даже выставки моих работ были. Знаменитые художники их смотрели и все говорили – учиться тебе Николай нужно, ты в Москву поезжай, поступать в училище.

– Колян, значит, – опять сплюнув, произнес Харитон,– бать, да сколько этого можно слушать, нам выбивать крестовину надо.

– Разбило крестовину на кардане, – удрученно пояснил мужчина, опять залезая под машину, до темноты надо успеть поменять, – сынок, дай-ка зубило.

– Бинго, – сплюнул под ноги Тёмы Харитон, и присев у ящика с инструментами, казалось, забыл о его присутствии.

Видя, что отец с сыном продолжили свое занятие, Тёма, помявшись, присел на корточки рядом, и стал наблюдать, как Харитон извлекает из ящика с инструментами то, что говорит ему отец.

– Кувалду передай мне, да не «Машку», а другую, – раздался голос из-под фуры.

Парень, кивком головы убрал падающие на глаза черного цвета пряди волос, достал небольшую кувалду.

– Бать, держи.

Тёма твердо решил, что не уйдет от этой фуры, почему-то веря в то, что они его не бросят здесь на дороге. Он видел, как недобро на него зыркает этот Харитон. Тёма же в ответ лишь глупо улыбался смотря, как это бесит рокера. Точно, рокер, решил он, рассматривая парня: черные узкие джинсы, черная футболка с надписью Metallica, на ней - череп, окровавленное сердце в костлявой руке. От такой зловещей картинки по спине Тёмы пробежали мурашки. Поверх футболки на парне была надета черная косуха с металлическими клепками и шипами, а сбоку джинсов висела цепь, идущая от ремня к карману.

Да еще музыка, дополняла образ этого рокера, продолжавшая звучать из касетника в машине. Правда, больше Харитон не пел, наверное, Тёмино присутствие его так сильно напрягало.

Игнорируя взгляды Тёмы, Харитон полез под фуру.

– Бать, ну, что там?

– Кардан не отстегивается… дай зубило, срублю гайки. Значит все же слизало шлицы.

В течение двух часов из-под машины несся мат и удары кувалды.

Наконец, прозвучало:

– Держи, сынок, зубило.

Харитон успел отскочить в сторону, когда следом за зубилами ему в ноги упала кувалда. Затем вылез мужчина, таща за собой то, что он называл – мать, его в душу, кардан.

– Смотри, Харитош, нужно обстучать хвостовик кардана, да щеткой обчистить его не забудь, а я в кабину полезу, посплю чуток.

– Хорошо, батя, – видя, что тот что-то хочет сказать. Харитон добавил, – и про запорные кольца помню. Я сам смогу выпресовать старую крестовину и заменю на новую.

– Давай, сынок, глаза бояться – руки делают.

– Точно, бать.

И опять Тёма наблюдал, как ловко парень орудует молотком и кувалдой, борясь с этой деталью, пока все это время его отец спал в машине.

– Бать! Сделал, – через час раздался голос Харитона.

Зевая, мужчина вылез из машины, и забрав из рук сына то, что называлось карданом, опять полез под фуру.

– Сынок, шприц дай, зашприцую крестовины.

– Сейчас набью шприц литолом, – Тёма заворожено смотрел на перепачканные руки Харитона, которыми он что-то заливал в шприц, – держи, бать.

***

– Вот мы и починили нашего Мурзика, - произнес мужчина, пытаясь оттереть руки ветошью, – Харитош, салярку в ведро налей, руки отмоем.

– Почему Мурзик? – спросил Тёма, которого впечатлило то, что эту машину взрослый человек называет кошачьим именем.

– А ты еще здесь? – только сейчас, отойдя от ремонта, мужчина увидел опять рядом с машиной паренька, – МАЗ 504 В, потому что, – пояснил он и искренни улыбнувшись, добавил, – Мурзик, – поглаживая капот машины. – Харитош, ты инструментальный ящик закрыл?

– Да, бать, и инструменты все собрал, поехали, – выплеснув ведро с соляркой на обочину, Харитон стал закреплять его под прицепом.

– Дядь, меня возьмите, пожалуйста, – прогнусавил Тёма, бросаясь наперерез мужчине, преграждая ему путь к фуре.

Вздохнув, и видя, что темнеет, мужчина махнул рукой.

– Залезай.

– Бать, ты что этого возьмешь? – из кабины машины на Тёму, зло сверкая глазами, смотрел Харитон.

– Темнеет, не бросать же пацана на дороге. Довезем до людных мест, там и оставим. Так как тебя говоришь зовут, художник?

– Николай, – улыбаясь, произнес Тёма, – Коляном зовите.

– Ну, художников Колянами не зовут, – залезая в кабину, смеясь, произнес мужчина, – меня дядей Володей зови, а сына моего ты уже знаешь – Харитоном зовут.

– Харлей, – не пропуская Тёму в кабину, произнес парень.

Видя, что единственный вариант попасть в машину, это признать, что Харитошку зовут Харлеем, Тёмка, протягивая слова произнес:

– Харлей.

– Бинго, – сплевывая, сказал Харитон, отходя в сторону.

Тёма сразу догадался, что полка за сидениями и есть его место в этой машине. Он быстро залез туда, выдохнув. Все-таки он сделал это!

– Темнеет здесь быстро, – включая дальний свет, дядя Володя вырулил на дорогу.

– Ты говорил, что километров через тридцать может стоять караван.

– Что за караван? – слыша новое для себя, Тёма не смог сдержаться, чтобы не спросить.

– Небезопасно здесь ночевать одним. Вот фурщики и сбиваются в караваны на ночь, – спокойно пояснил дядя Володя.

– И сколько там фур?

– Ты, вообще, затыкаешься когда-нибудь? – Харлея бесил этот малолетка в дурацкой футболке с лицами Бевиса и Баттхеда.

– Вообще, ни разу, – стягивая кроссовки с ног, и пихая их в руки рокера, улыбнулся Тёмка.

Харлей, брезгливо бросил темно-синее кроссовки с белыми подошвами себе под ноги, переводя взгляд от дебильной улыбки доставшего его парня к дороге.

Вытянувшись на полке, Тёма затолкал поглубже свою сумку, поверх нее положил ветровку Адидас и перевел взгляд на дорогу. Правда обзор ему закрывала голова Харлея. Его неровно стриженные черные прямые волосы всклокочено торчали в разные стороны.

Почувствовав у себя в волосах руку, Харлей моментально ее перехватил и выкрутил.

– Пусти, придурок, – Тёмка выдернул руку, видя на запястье следы от чужих пальцев, – за твоим хаером ничего не видно.

– Вот и я говорю Харитону, что пора подстричься, – дядя Володя выжал сцепление и переключился с третей на четвертую, – вот у тебя Коля нормальная стрижка, а не это воронье гнездо на голове. Ну, ничего, осенью Харитона в армию забирают, вот там и сделают из него человека.

– Призывник мой мальчик, Лёха, нынче в армию пошел, что же делать, коль мальчишке девятнадцатый пошёл,** – пропел Тёма.

Харлей аж развернулся, прожигая его ненавистным взглядом, на что Тёма состроил ему смешную рожицу и дурашливо заулыбался.

– Тебе не на художника нужно учиться, а на артиста, – оценил качество исполнения дядя Володя, а зная взрывной характер своего сына, он краем глаза наблюдал, как тот ели сдерживается.

– Не… вообще ни разу. У меня талант рисовать. А петь я просто люблю.

– В смысле? – с издевкой спросил Харитон.

– Вообще, ни разу, – парировал Тёма.

– Ребят, не ссорьтесь, – делая голос строгим, подвел черту под назревающим конфликтом дядя Володя.

***

До места ночной стоянки добрались в молчании, каждый думал о своем. Правда Тёмке очень хотелось прижать рукой торчащие в разные стороны волосы Харлея, вот точно – воронье гнездо. Но помня, что им еще ехать до Москвы, он решил пока не нарываться, а то, что его из этой фуры не выгонят, он был в этом уверен.

Уже в полной темноте, которую прорезал свет фар, дядя Володя припарковал свою фуру к стоящим на расширении дороги еще пяти фурам.

Из машины он вышел один, бросив взгляд на сына, который кивнул в ответ. Тёма видел, как парень достал из-под сиденья обрез и со знанием дела стал его осматривать. Это поразило Тёмку, но он вспомнил рассказы пацанов о том, что фурщики всегда ездят вооруженными.

– А мне выйти можно? – ловко просачиваясь между сиденьями, спросил он.

– Вали отсюда, – несмотря на него, ответил Харлей, только когда дверь кабины за вылезшем парнем практически захлопнулась, он крикнул ему вдогонку, – далеко не отходи, придурок.

То, что папа с сыном знают что-то большее, о чем недоговаривают, Тёма чувствовал, но его мысли были о Москве, которая ждала его, поэтому он смело пошел в кусты справлять естественную нужду.

Там его, уже одевшего штаны и нашел Харлей с обрезом в руке.

– Придурок, сказал же по-русски – далеко не отходи.

– Почему?

– Потому, – зло сплюнув, Харитон пошагал вперед. Ему не нравился этот малолетний пацан, который явно все врет, так за него еще и волноваться приходится. Хотя искать этого дебила его отправил отец. Сам бы он не пошел, наверное, не пошел бы…

– Так, все, едим, и спать, – пихая в руки Тёмы железную кружку с горячим чаем, сам дядя Володя полез на полку, – сынок, в пять разбуди, в это время уже светает, можно будет ехать.

– Хорошо, бать, не волнуйся,– усаживаясь поудобнее на водительском сиденье, и держа обрез между ног, Харитон отхлебывал чай из такой же кружки.

– А ты что спать не будешь? – обжигаясь чаем, Тёма взял разложенный на газете между сиденьями бутерброд с колбасой.

– Бинго.

Видя по злому лицу Харлея, что разговаривать он не намерен, Тёма поел, а затем, свернувшись калачиком на сиденье справа, попытался уснуть. Хорошо, что, вылезая из машины, он надел на себя ветровку. Ночью было холодно. Руки мерзли. Он, сложив ладошки вместе, засунул их между колен, так было теплее.

Проснулся Тёма от голосов, еще не понимая, где он, стал тереть глаза. С его плеч сползло одеяло. Он помнил, что, засыпая мерз, а потом стало тепло.

– Ну, вот ребята, кажется, переночевали без происшествий. Пора ехать.

Возвращаясь в машину и ежась от утренней росы, Тёмка с надеждой посмотрел на переднее сиденье. Его взгляд перехватил Харлей.

– Даже не думай, – он указал рукой на полку, – твое место, плечевой.

– Харитон! – раздался голос дяди Володи.

– А что значит – плечевой? – не понимая, почему они замолчали, Тёма переводил взгляд с отца на сына.

– Маленький еще, подрастешь – узнаешь.

Дурашливо улыбаясь, Тёма залез на полку. Харлей его бесил своим высокомерием и тем, что строил из себя крутого парня, хотя старше его всего на два года, как оказалось.

Видя, что мальчики опять ссорятся, дядя Володя поставил кассету в магнитофон и зазвучали песни, которые Тёма тоже не любил – блатные, как их называли. Там пели про Сибирь, нары, отсидку, и не понятную ее любовь. Он поудобнее улегся на полке, опять кинув в руки Харлея свои кроссовки, а сам достал книжку.

– Ты еще и читать умеешь, – не слыша шебуршания за спиной, Харлей решил посмотреть, чем занят парень.

– Вообще ни разу, – не задумываясь, ответил Тёма.

– В смысле? – не понял Харлей, сжимая кулаки. Если бы не батя, он давно надавал бы тумаков этому наглому малолетки.

– А что за книжка? – дядя Володя решил разрядить опять накаляющуюся обстановку в машине.

– Для художников, вот видите, как нужно рисовать лошадь, – Тёма протянул раскрытую книгу, где была нарисована лошадь и человек на ней.

– А… – кивнул дядя Володя.

– Дай, посмотрю, – Харлей выхватил книгу, захлопнул ее и прочел название: «Основы выездки и верховой езды».

– Отдай, придурок, – ловко выхватив книгу, Тёма забился с ней в самый угол.

– Оставь пацана, ты же старше, – рассудительно произнес дядя Володя, остужая моментально вскипевшего сына.

Харлей сжал кулаки жалея, что ему не удается накостылять этому парню, который явно все врет, а отец верит каждому его слову.

Тёма же читал главу о сборе лошади. Он долго вникал в суть этого слова «сбор», пытаясь понять, о чем хотел сказать Филлис, и наконец, понял. Сбор, это и есть та точка гармонии, при которой лошадь несет всадника, повинуясь невидимым глазу командам. А вот как достичь этого сбора, вот это была целая наука, и Филлис начинал объяснять это с начала, с момента, как он покупал еще незаезженную лошадь и постепенно начинал ее обучать. Тёма восхищался этим англичанином, который тратил годы жизни, чтобы постепенно научить всему лошадь и придти с ней к гармонии. Еще он узнал, что лошадей работают. Именно работают, и в это слово входит все: почистить лошадь, поседлать, поездить на ней, обучая и потом расседлать, все это объединяло слова – работа. Он хотел работать лошадей, вот так правильно из года в год, идя к результату.

Он еще раз перечитал слова Филлиса, ставшие для него целью, которую он обязательно достигнет: «Если ездоку удалось достигнуть такого совершенства, то и он и лошадь сливаются в одно целое. Ездок до такой степени «входит» в лошадь, что каждое ее движение мгновенно и непосредственно отражается в его мозгу, а каждое его воздействие на лошадь так строго соответствует данному движению и так точно выражено, что лошадь, инстинктивно ожидая его, поддается и мгновенно подчиняется ему. Сознание лошади подчиняется и сливается с сознанием человека. Движения лошади становятся отраженными и вызываются волей одного существа, волей ездока. Я не ошибаюсь, признавая такую гармонию человека и лошади идеалом».***

Тёма верил словам англичанина, он тоже достигнет идеала.

***

На обед остановились в придорожном кафе. Судя по количеству припаркованных здесь фур, это было популярное место на трассе.

Столики стояли как внутри, так и снаружи. Дядя Володя здоровался с водителями, его многие знали, так же знали и Харлея, к которому обращались как к равному. А вот Тёму воспринимали как подростка, но он не обижался, только улыбался и поддакивал на приколы о втором сыне у дяди Володи. Это еще больше взбесило Харлея, который был явно не рад, что Тёмку причислили к их семье.

– Володь, тебе как обычно? – нависая над севшим за стол дядей Володей, промурлыкала пышногрудая официантка.

– Да, Оленька, как обычно, и еще у меня пополнение, ему тоже самое, что и нам, – он кивнул на Тёму.

Официантка, немного помедлив, и бросив на дядю Володю томный взгляд, удалилась.

– Я заплачу, – Тёма достал из кармана джинсов несколько купюр по сто рублей.

– Ты у нас прямо богатый, – произнес дядя Володя, смотря на деньги в ладошке парня, – убери. Солдат ребенка не обидит. Покормлю я тебя, чай не обеднею.

Тёма пожал плечами. Ему сейчас деньги нужны, так что, хорошо, что поест за чужой счет. При этом он чувствовал на себе злобный взгляд Харлея, на что в ответ стал ему улыбаться, что его еще больше взбесило.

– А почему Харлей? – спросил Тёма.

– Заткнись, – убивая его взглядом, сквозь зубы произнес Харитон.

– Харитош, ну, что ты так. Ведь можно же просто объяснить. Харитон мотоциклами с детства увлекается. Ява у него 200-я сначала была, хороший мотоцикл, потом Урал полноприводный. Он его сам переделал, коляску с него снял, но он о Харлей Дэвидсоне мечтает. Вот и зовут его все Харлей, он - байкер… это так мотоциклистов теперь называют. Но мечта мечтой, а деньги зарабатывать нужно. Так что после армии, жениться, девушка у него есть,– подмигнул сыну дядя Володя, – Будет у них все, как у людей, а для семьи деньги зарабатывать нужно. Сам фуру водить станет, а я лишь подменять его буду, – улыбнулся он.

– Мечта значит, – а вот про все, как у людей, Тёма уже слышал в своей жизни.

– Бинго, а теперь заткнись, – ставя перед собой дымящийся борщ, Харлей бросил убийственный взгляд на лицо Коли с его дебиловатой улыбкой. Рука так и чесалась заехать по этой улыбке кулаком.

– Ешьте, ребята, не ссорьтесь.

С удовольствием съев первое, второе, третье в виде компота и пирожка к нему, Тёма откинулся на спинку стула, обозревая кафе.

– Ты куда, – увидев, что Коля встал, спросил дядя Володя.

– Мороженое хочу, – направляясь к холодильнику с мороженым, Тёма двинулся к цели. Дома ему редко удавалось его поесть. Денег-то своих не было, а мама считала, что для его горла холодное вредно. Но теперь-то у него есть деньги.

– Мне вот эти три! – выкладывая смятую сотку, сказал Тёма.

Вернувшись к столу, положил на него мороженое. Делиться им он не собирался, но вспомнив о приличиях, все же формально спросил:

– Хотите?

– Ешь, – ответил дядя Володя.

Харлей же только брезгливо поморщился.

– А Харитоша, вообще, не любит сладкое, – пояснил его отец, вставая и идя к другому столу, где сидели водители, с которыми он стал что-то бурно обсуждать.

Выдохнув, Тёма с удовольствием стал заглатывать мороженое. Вот эта жизнь – когда есть деньги можно позволить себе то, что хочешь.

Видя, как мелкий поглощает мороженое, Харлей не смог отвести взгляд.

– Смотри, не заболей, – сам не зная, с чего, сказал он. Хотя здоровье этого парня его мало интересовало.

– Вообще, ни разу,– вылизывая бумажку от мороженого, Тёма подмигнул Харлею, – Жить нужно сегодня!

В кафе постоянно заходили все новые и новые люди. Во время обеда здесь было оживленно. Один из пришедших поставил на стол магнитофон. Из него достаточно громко звучала музыка, именно та, которую любил Тёма, веселая и задорная.

Теперь, объевшись мороженым, и будучи практически счастливым, он стал подпевать. А когда прозвучали слова песни: «В деле любви, я - первый проводник. Ой, не надо мне никакого чина. Главное, что б в жизни возник настоящий мужчина»,**** Тёмка вскочил со стула, и стал петь громче Сердючки, при этом кривляясь на ее манер.

Народ со свистом и хлопками одобрил эту импровизированную пантомиму.

В этот момент своей жизни Харлей впервые мечтал провалиться сквозь землю. Ему хотелось объяснить всем, что этот дебил не с ними, и он, вообще, его не знает, но приходилось сидеть и с каменным лицом смотреть, как мелкий изображает певицу Веерку Сердючку, вторя ее словам: «Я рождена для любви, В душе огонь, а в руках мимоза. Ну, где ж ты мой, юный пион? Ждет тебя твоя майская роза».

Причем, что отметил Харлей, парадировал парень ее неплохо, но сам факт такого позора, который навлек на их столик кривляющийся мелкий, перечеркивал всю картину его выступления.

Бросив взгляд на отца, Харлей видел, что батя с улыбкой воспринимает кривляние пацана и ему совсем нестыдно, что это чудо с ними.

– Ну, все, нам пора, – вставая, и прощаясь с водителями, сказал дядя Володя.

– Братан, удачной дороги!

– Оленька, спасибо, золотко, покормила так от души, – он положил деньги на прилавок перед улыбающейся официанткой.

Идя к выходу, дядя Володя обменивался рукопожатиями с другими водителями.

Харлей пулей вылетел из кафе, сгорая от стыда, а когда артист-недоделанный, как он его мысленно назвал, пролезал мимо него на свое лежачие место, больно пнул его кулаком в ребра.

– Еще раз такое выкинешь, мимоза гребенная, в морду получишь.

– Да больше вообще ни разу, – не показывая, как болят ребра от удара, улыбнулся Тёма, смотря в злые глаза.

– Придурок!

– Ребята, не ссорьтесь!

Машина тронулась, Тёмка разлегся на полке и открыл книгу.

Он читал о том, как важна посадка всадника в управлении лошади. Это была основа всего. Всадник должен был сидеть на коне так, чтобы стать с ним единым целым – слиться в движении. Он вспомнил, как красиво седела девчонка на коне. А ведь конь то бежал вперед, то замирал, то опять продолжал движение, а она сидела и улыбалась восторженной публике.

Еще сегодня Тёма открыл для себя новое о том, что оказывается, на лошади ездят строевой или учебной рысью. Строевая, это когда привстают то вверх, то вниз. Такое он помнил по фильмам. Там всегда красноармейцы рысили, вставая, и затем садясь в седло. А вот учебная рысь, это когда всадник сидит в седле. Он вспомнил девчонку в цирке. Она ведь не привставала на коне. Она сидела. Значит, это и есть учебная рысь. Но как ей научится ездить? Он внимательно прочел умный текст о движении поясницы по седлу вперед, попытался изобразить это движение, которое вызвало у него хихиканье. Слишком оно напоминало пошлые движения бедрами. Потом он решил попробовать изобразить строевую рысь. Стал привставать, но делать это лежа вообще было неудобно. Он пожалел, что сейчас под ним нет его поседланного стула, с привязанными к нему веревками. На нем бы он смог изобразить и строевую, и учебную рысь.

– Достал уже, – злой голос Харлея вернул его к действительности, – у тебя что - блохи? Весь дерганный.

– Вообще ни разу.

– В смысле.

– Ребята, не ссорьтесь.

Примечания:

* Ария - Возьми моё сердце

**Алена Апина - Ох, Лёха, Лёха, мне без тебя...

*** Джеймс Филлис «Основы выездки и езды» 1890 год

**** Верка Сердючка - Я рождена для любви текст песни

Глава 3

Продолжая читать Филлиса, Тёма погружался в неизведанный ему мир. Он узнал, что оказывается лошадь, может бегать не просто рысью, а рабочей рысью, средней и прибавленной. Тёма жалел, что в книге практически не было иллюстраций, а понять, как это выглядит без картинок, было тяжело. Но он не отчаивался, просто запоминал, решив, что когда увидет лошадь, то тогда точно сможет узнать, какой рысью она бежит.

Еще он прочел, что лошади, двигаясь в бок, делают элемент, который называется – принимание. Как выглядит это принимание, он вспомнил. Тогда девчонка в цирке ехала на коне сначала в один бок, потом - в другой. Причем, делала это принимание она на галопе. В книге он прочел, что принимание бывает не только на галопе, но и на рыси.

Тёма мысленно представил себя сидящем на коне. Он поставил руки так, как будто в них держал поводья: перед собой, на уровне живота и затем, следуя словам Филлиса, сместил их чуть в сторону, влево, при этом правую ногу, то есть, шенкель прижал к боку лошади, и она уступила… Это слово «уступить» в конном мире значило начать движение в ту сторону, куда просит всадник. Хотя и в обычным мире это слово тоже означает – уступить, согласиться с чем-либо.

Вот так он философствовал о двух мирах: конном и обычном, лежа на полке с книжкой в руке.

От чтения Тёму отвлек голос дяди Володи:

– На Киров поедем другой дорогой, эта хоть и прямая, но ее нет. Водилы рассказали, один поехал по ней, так от машины ведро болтов осталось.

Харлей кивнул, смотря в окно, за которым были видны хребты Уральских гор. Осень в этой местности была красива, а вот зима несла смерть тем, кто решился преодолевать четыреста километров горной дороги: крутые спуски, заносы, зыбкие обочины, встав на которую, фура ложилась на бок, гололед и те, кто поджидал одиноких фурщиков с их грузом. Сколько неизвестных могилок таили в себе близлежайшие леса, никто никогда не узнает… Все это Харлей знал не по наслышке. С батей он ездил уже третий год, многое повидал.

Дядя Володя видел, как серьезен его сын. Он гордился тем, что у него такой пацан вырос. Решив разрядить атмосферу, достал кассету из бардачка. Поставив ее в магнитолу, нажал на пуск. Зазвучала песня, возвращающая его в юность, когда ему было столько же, как и Харитону, тогда он