Последний Свидетель

АЛЕКСАНДР КАЦО

СОЧИНЕНИЯ

Том 3

ПОСЛЕДНИЙ СВИДЕТЕЛЬ

Александр Кацо (Соколов Александр)

Избранное, том 3, Последний Свидетель, Повесть и пьеса.

Книга опубликована методом самиздата.

Aleksandr Katso (Sokolov Aleksandr)

Favorites, Volume 3, Novel and play.

The book was published using a self-publishing method.

© Александр Соколов (Кацо), 2017

© Обложка – работа художника Гульнары Циклаури – «Портрет Христа»

Копирайт Библиотеки Конгресса США

Copyright of Library of Congress, USA

Все права защищены. Никакая часть произведения не может быть воспроизведена, использована или распространена в какой-либо форме или посредством каких-либо средств без письменного разрешения владельца копирайта или его наследников.

По всем вопросам обращаться по емэйлу: akatso@hotmail.com

All rights reserved. No part of this publication may be reproduced or distributed in any form or by any means without the written permission of the copyright owner or his heritors.

All inquiries should be sent to: akatso@hotmail.com

От автора

Дорогие читатели,

повесть, которую вы найдёте в этом томе, написана на материале из времён Великой Отечественной войны. Она не о том, как было страшно людям, оказавшимся в концентрационных лагерях, а о том, что всякое преступление обязано завершаться возмездием.

Пьеса повествует о нашем времени, которое, как и все другие времена, определяется моральным выбором людей.

Автор пишет для Вас и ему не безразличен Ваш душевный отклик. Если у кого-то возникнет желание пообщаться с автором или потребность в доброжелательной критике, то Вы можете это сделать, прислав своё сообщение на e-mail:akatso@hotmail.com

Оглавление

Повесть «Последний свидетель»

Пьеса «Выбор»

ПОСЛЕДНИЙ СВИДЕТЕЛЬ

В конце 1961 года газета западногерманского города Н. на последней странице в разделе «Полицейская хроника» напечатала небольшую заметку. Вот её текст: «18 ноября в возрасте 36 лет скончался некто Ганс Клюге. Экономка фрау К., проживавшая в его доме, сообщила следующее: около 9 часов вечера на втором этаже, где располагались спальня и кабинет хозяина, раздался приглушённый выстрел. Почувствовав недоброе, она поспешила наверх и увидела хозяина, лежащим в неподвижной позе на кровати с пистолетом в руке. Перепуганная до смерти, она тут же сообщила в полицию о самоубийстве. Приехавшая полиция, однако, никаких следов самоубийства не обнаружила. Действительно, Клюге был мёртв, правая рука с пистолетом покоилась на груди, левая же свисала вниз. Возле неё валялся листок. На одной стороне его крупными буквами было написано БАУМ, а на другой множество зачеркнутых названий населённых пунктов. Как утверждает экономка, обычный порядок в спальне и кабинете нарушен не был. Единственное пулевое отверстие найдено на потолке. Не вызывает сомнения, что стрелял покойный. Остаётся только гадать, зачем был сделан этот выстрел. На тумбочке, возле кровати Клюге, нашли шприц и пустую ампулу от болеутоляющего наркотика. При вскрытии экспертиза установила, что смерть Клюге наступила в результате отказа почек. Экономка подтверждает, что хозяин жаловался на боли и рассказывал, что простудил почки во время войны. В экспертизе указывалось также, что не только почки, но и другие внутренние органы Клюге находились в критическом состоянии. Лечащий врач покойного сообщил, что Клюге регулярно принимал болеутоляющие наркотики, а от неоднократных предложений по трансплантации донорских почек отказывался, опасаясь смертельного исхода. Полиции удалось установить, что Ганс Клюге переехал на жительство в наш город в 1957 году. До этого он служил в кёльнской судебной канцелярии. Близкие родственники умерли. С 1957 года он жил замкнуто, одиноко. Фрау К., мать погибших на войне двух сыновей, довольно тепло отзывается о своём хозяине, пригревшем её на старости лет, и рассказывает, что он не работал, но много читал, особенно медицинскую литературу, и регулярно путешествовал. Несколько загадочные обстоятельства его смерти удивили фрау К.. Полиция просит родственников Ганса Клюге, 1925 года рождения, уроженца города Кёльна откликнуться для решения вопроса о наследстве. Мы также будем благодарны всем, кто прольёт свет на историю жизни покойного».

I

Если бы в юности Гансу Клюге предсказали всю его дальнейшую жизнь, он ни за что бы не поверил. Редко кому удаётся прожить в согласии со своими мечтами. Одни уступают лени, другие - внешним обстоятельствам, уповая втайне на чудо. Появление американцев в концлагере, где Клюге дотягивал свои последние дни, было из разряда тех чудес, которые рождают веру в сверхъестественное. Ведь освободи они концлагерь неделей позже и тогда... Синее небо закачалось в вышине и поплыло кругом, когда Ганса вынесли на носилках из барака смертников. Смерть уступала место жизни, ворвавшейся за колючую проволоку вместе с весенним солнцем. Территория лагеря напоминала растревоженный муравейник. Те из узников, которые могли передвигаться, переходили из барака в барак в поисках знакомых, обнимались, крушили ненавистные знаки и помещения. Случались и небольшие заварушки - кто-то сводил счёты... Полосатые одежды смешались о воинскими формами, слышалась разноязыкая речь. Однако, бурно выражать свою радость у бывших заключённых не было сил физических, а у их освободителей – душевных. Ганс плакал, не вытирая слёз. Вместе со многими другими его положили в госпиталь, организованный в помещении бывшей лагерной больницы, сером, двухэтажном, кирпичном здании, казалось, навсегда пропахшем лекарственными и трупными запахами. Койки стояли тесно, но никто не жаловался. Всех накормили вкусным гороховым супом со свининой и свежим хлебом, раздали курево. Можно было расслабиться.

Вскоре Ганс почувствовал, что теряет контроль над организмом, так долго боровшимся за существование.  Лечился он долго. Газеты и радио сообщали о полном и окончательном разгроме фашизма, и он верил им. Да и могло ли быть иначе, если государства потеряли в этой войне около 50 миллионов человек.

Лагерь и больницы надолго оторвали Ганса от нормальной жизни. Новый больничный ритм не требовал больших физических усилий, зато давал возможность подолгу беседовать с людьми, думать о смысле жизни. Ганс заново открывал для себя мир, но, словно весенний листок, поражённый внезапным снегопадом, он не мог уже жить полнокровно и радоваться, как большинство вступающих в мир людей. Он знал, что на долгую жизнь рассчитывать ему не приходится, слишком уж серьезный диагноз ставили врачи.

- Сколько мне ещё осталось? - спрашивал он.

Врачи уклонялись от прямых ответов. Многое зависело теперь от него самого.

- Длительный сон, рациональное питание, чёткий режим и никаких волнений.

Нет, теперь это было не для него. Раньше, до лагеря и там, в лагере стремление выжить, во что бы то ни стало, помогало ему справляться и с одиночеством, и с голодом, и с холодом, и с физическим нездоровьем, теперь же время обрело для него другую единицу измерения - долг. И когда он спрашивал врачей, сколько ему отпущено, то думал о том, чтобы хватило времени исполнить клятву, данную погибшим товарищам. В далёком будущем интересы его сходились с интересами большинства людей, но сейчас он не собирался погружаться в мирские заботы, понимая, что чем дальше, тем труднее будет мобилизовать себя на исполнение долга. Сравнивая свою новую, несколько замкнутую и аскетичную жизнь с существованием в концлагере, где каждый заключённый в любой момент мог превратиться в дым, Клюге находил её душевно более трудной. Люди расчищали завалы, сносили разрушения, строили новые дома, искали родных, работу, уютили свои гнёздышки и старались побыстрее забыть о прошедшем. Всё кругом благоустраивалось и расцветало. Гансу хотелось поездить по стране, посмотреть, что сталось с ней, о чём думают люди, но, где бы и как хорошо не было человеку, его всегда тянет к родному дому. Подобно рыбе, вылупившейся из икринки в какой-нибудь малой речушке, носимой по морям и океанам и вновь вернувшейся для продолжения жизни в ту же самую речушку, человек инстинктивно стремится приехать в места своего детства, ощутить родные сердцу запахи, вобрать в себя знакомые звуки и краски, наполнить душу воспоминаниями, которые лучше всяких лекарств возвращают к жизни. Люди несколько выбились из естественного развития природы. Для одних дом - это место, где они родились, выросли и живут, для других - родная страна, для третьих - вся Земля, для четвёртых - Вселенная, но, как бы там ни было, только у человека с повреждённым рассудком или разбитым сердцем не встрепенётся душа при виде памятных с детства мест.

Клюге понимал, что гнездо его, скорее всего, разорено, что в нём, наверное, гуляет ветер и что придётся обзаводиться новым, но сила, которая была выше его, тянула туда, где он родился, вырос и похоронил всех близких. Отца убили в Польше перед началом войны с Россией. Чего только не говорили о поляках! Радио и газета призывали показать полякам их место, трубили о величии немецкой нации, о немецком патриотизме, будущих перспективах... Кто виноват, что за четверть века многие уже забыли, как начинаются войны и как они кончаются?!

Когда старший брат Ганса принёс призывную повестку, все собрались за столом в гостиной. Стоящие за спиной у матери большие, напольные часы в ореховом футляре отмеряли время. Мать склонила голову на грудь и положила на белую крахмальную скатерть перевёрнутые лодочки рук. Она молчала и гладила скатерть подушками пальцев, Ганс с братом тоже молчали. Ганс смотрел на огрубевшие от работы руки матери и думал, что ей сейчас тяжелее всех. Каждая мать жива до тех пор, пока цела её семья, и умирает постепенно с уходом каждого из близких. А дети, не чувствующие близости матери, существа, готового отдать за них жизнь, слабеют духом, и земля колеблется у них под ногами. Мать сидела подавленная новым, обрушившимся на неё горем, брат же был возбуждён и еле сдерживался. Он водил пятернёй по своим ершистым волосам, выдавая беспокойство, только-только начиная осознавать, что означает для него эта повестка. Повестка лежала посреди стола - маленький, невзрачный клочок бумаги, Ганс старался не смотреть на неё, но она уже вошла в его сознание и стояла перед глазами. Даже если бы внезапный ветер распахнул окно и сдул её со стола, для него она всё равно бы осталась там, потому что за ней стояла суровая реальность. Он чувствовал состояние матери и брата и молчал, потому что ничем не мог им помочь. В детстве Ганс, играя, представлял себя волшебником. И вот теперь он пытался сделать то же самое: закрыл глаза, напряг воображение, но ничего не получилось: мир не менялся, контуры предметов не расплывались, все цвета оставались прежними, и только лицо брата ещё больше заострилось и побледнело.

- Я отомщу за отца! - сквозь зубы, медленно и жестко произнёс он.

Мать подняла на него свои тяжёлые глаза и снова опустила их, уставившись на белый саван скатерти.

- Я отомщу им! - снова, но уже тише, повторил брат.

- Кому? - сдавленным голосом опросила она.

«Кому?.. Кому?.. Кому?..». Ни понять этого вопроса, ни ответить на него Ганс не мог, слово каталось в голове, как камень в пустой бочке, не давая сосредоточиться. Противоречивые чувства наполнили всё его существо, вытеснив мысли куда-то за пределы сознания, и из участника разговора он на время превратился в беспомощного созерцателя.

- Этим свиньям полякам ...- громко ответил брат.

- А если бы его убили в Чехословакии?

Мать сидела всё так же, не поднимая головы, и казалось, что не она, а кто-то другой, невидимый, спрятавшийся в шкаф или часы, сказал эти слова. Брат с недоумением уставился на неё. От волнения он так же плохо соображал, как и Ганс.

- Но его убили в Польше...

«В Польше..., поляки ..., в Польше ...» - застучало в голове у Ганса.

Резко проревела сирена проехавшей полицейской машины. Действительность напоминала о себе. Потом снова всё стихло, и, казалось, где-то далеко-далеко раздавалось еле слышное тиканье часов.

- Если бы не они, отец сейчас был бы с нами,- сказала