Борис Гречин

Клирики

повесть

Ярославль — 2012

УДК 82/89

ББК 84(2Рос=Рус)

Г81

Б. С. Гречин

Г81 Клирики : повесть / Б. С. Гречин — Ярославль, 2020. — 91 с.

«Повесть Бориса Гречина Клирики поднимает сложную и неоднозначную для России проблему — взаимоотношения православия и инославия (так для православных). За «инославие» в повести отвечает буддизм, община которого по сюжету появилась в среднерусском провинциальном и православном городе. Главный герой, дьякон Николай Яковлев, будучи православным человеком и клириком Русской православной церкви, знакомится с буддийским наставником, по имени Озэр, точнее наставницей. По воле епархии и собственному религиозному горению он пытается переубедить девушку буддийского исповедания. Конечно, никакого переубеждения не происходит. Но Клирики всё же не только о несовпадении православия и буддизма. Знакомясь ближе, вспоминая своё прошлое и совершая сложные жизненные выборы, Николай и Озэр осознают, как много и в другой религии, которая всерьёз, трудного, ответственного, жертвенного. Клирикам в какой-то момент приходится принимать непростые решения и делать выбор. Оба героя этот выбор сделали. Они не сменили религию, не изменили своей религии, но получили трудную судьбу. И при этом счастье остаться вместе».

ISBN: 978-1-311-46643-3 (by Smashwords)

© Б. С. Гречин, текст, 2014

© Л. В. Дубаков, предисловие, 2021

~~~~~~~

И ВМЕСТЕ ИМ НЕ СОЙТИСЬ?

предисловие Л. В. Дубакова1

[В связи с тем, что предисловие Л. В. Дубакова содержит отсылки к событиям романа, читатель должен решить сам, хочет ли ознакомиться с предисловием сейчас или после окончания чтения романа (прим. авт.).]

Повесть Бориса Гречина «Клирики» поднимает сложную и неоднозначную для России проблему — взаимоотношения православия и инославия (так для православных). За «инославие» в повести отвечает буддизм, община которого по сюжету появилась в среднерусском провинциальном и православном городе.

Наше время — это не время позапрошлого века. Четыре традиционных религии и иные практически везде сегодня собираются за одним столом, и если даже не решают общих проблем (а вероятно, особо и не решают), то, по крайней мере, произносят дежурные слова о мире и согласии в обществе. Что тоже неплохо: ведь и слова, которые мы произносим, определяют действительность. Да и без этих слов исконные религии в России сосуществуют сегодня вполне мирно. Практически во всех регионах. К счастью, в обществе на это есть запрос, и все, кто могут за этим следить, внимательно за этим наблюдают. Но это совершенно не отменяет несовпадения российских религий. Повесть «Клирики» окрашивает это несовпадение более мелодраматическими и юмористическими тонами, нежели драматическими, но сам факт и причины этого несовпадения проговариваются автором всерьёз.

Главный герой, дьякон Николай Яковлев, будучи православным человеком и клириком Русской православной церкви, знакомится с буддийским наставником, по имени Озэр, точнее наставницей. По воле епархии и собственному религиозному горению он пытается переубедить девушку буддийского исповедания. Конечно, никакого переубеждения не происходит. Не зря в повести вспоминается произведение Н. С. Лескова «На краю света»: православие, встречаясь не с природными культами, а с другой великой религией, промахивается мимо цели. Буддизм невозможно победить: его корни уходят в другую, но такую же великую мистическую глубину, как и корни христианства. Сама попытка победить выглядит неуместно. Буддизм и христианство — разные религии, это очевидно. Но дело не только в разнице в догматике, которая является облечённой в понятия, реже — в образы, отвердевшей мистикой. Верующим это менее важно, потому что большинству это просто трудно понять, да и мало нужно в повседневной жизни. Дело в другом — в том, как разные религии реагируют на внешний мир, своими оценками, реакциями, какие ритуалы они создают для связи горнего и дольнего. И вот это внешнее — конечно, при этом связанное с внутренним и при этом так же важное — и разводит верующих разных религий в стороны.

Но «Клирики» всё же не только о несовпадении православия и буддизма. Знакомясь ближе, вспоминая своё прошлое и совершая сложные жизненные выборы, Николай и Озэр осознают, как много и в другой религии, которая всерьёз, трудного, ответственного, жертвенного. Религия — это про иную реальность, которая предпочитается этой, земной. Но в земной реальности есть большая любовь, определённые предрасположенности к созиданию, простое человеческое счастье. Клирикам же в какой-то момент приходится принимать непростые решения и делать выбор. Оба героя этот выбор сделали. Они не сменили религию, не изменили своей религии, но получили трудную судьбу. И при этом счастье остаться вместе.

Повесть завершается весёлым смехом и тонкой печалью любви. Впрочем, этого могло и не случиться. В «Клириках» просто многое сошлось. Как, например, Тибет и Византия в облике Озэр Жамьяновны Самбаевой. Или родственные связи второстепенных персонажей. Но всё-таки если сошлось у героев, если они поняли и полюбили друг друга, значит, Запад и Восток, в частности — православие и буддизм в России могут более благожелательно относиться друг к другу, могут меньше произносить формальных слов (и уж тем более не пикироваться по неофициальным углам), не сосуществовать, а больше по-настоящему трудиться на общее благо одного большого народа и одной великой культуры.

Л. В. Дубаков

канд. филол. наук

~~~~~~~

Сэнгэ Намгьялу

с пожеланием быть хорошим клириком

но избежать профессиональных заболеваний

1

В воскресенье, после Божественной литургии, отец Михаил заговорил о моём рукоположении (во иереи).

Было, скажу честно, у меня предчувствие, что совсем скоро он об этом заговорит. Дело в том, что на прошлой неделе, в начале февраля, у меня с его дочкой, Олей, совершилось что-то вроде объяснения.

И случилось оно, чего греха таить, вопреки тому, что до сих пор я не решил для себя однозначно, нужно ли его было совершать, верней, как мне к Оле относиться.

Оля Степанова — замечательная девушка. В этом году она заканчивает педагогический университет по специальности «Русский язык и литература». Но, думаю, от всех своих сокурсниц отличается, и, полагаю, они это чувствуют. Одевается Оля скромно: длинная юбка — уж это почти всегда. Косметикой, можно сказать, не пользуется: редко-редко тушью тронет ресницы. Обычный, в общем, «камуфляж воцерковлённой девы», сокращённо КВД, как у нас в семинарии шутили… но дело в том, что Оля — и сама такая. Она, если бы и не в семье священника родилась, одевалась бы так… но Оля не родилась бы в семье мирянина. Тут, разумеется, нужно сказать приличествующие слова о промысле Господнем, но оставим их лучше для будущих проповедей. Оля — внутри очень собранный, даже строгий человек. Именно что внутри, к себе самой: своей православной серьёзностью никого она не вымораживает, от назидательности она далека, а от показного религиозного рвения новоначальных — и куда далече. Вообще думаю я, что в её случае религия не определила характер, а естественным образом пришлась к нему. Будто ещё в детстве надела Оля на себя этакую старую куртку или бушлат, который до того уже сто лет носила, и сразу ей он оказался впору, так что она и не замечает вовсе этого бушлата, словно он — продолжение её кожи. Что ещё сказать? Оля миловидна, да почти хороша: волосы вот эти её тёмно-русые, толстая коса, синие строгие глаза, чуть полные губы, абсолютно русское лицо в духе Васнецова. И, конечно, по духу, по-человечески она мне ближе, чем любая из тех девушек, которых я знал раньше. Оля меня понимает с полуслова. (Она умна, хоть не любит этого нарочито демонстрировать.) Понимает, в том числе, кажется, даже то, что если её православие — часть её кожи, то моё — словно офицерская форма, которую на себя надел мальчишка: очень ему эта форма нравится, но… но «нравится» — ещё, пожалуй, не гарантия того, что однажды эту форму не проклянёшь (вот так мысли посещают дьякона Русской православной церкви Московского патриархата, вот так откровения!), а если и не проклянёшь, то из мамки тот самый мальчишка вылез всё же не в форме офицера, а голым, синим и сморщенным, как все нормальные дети. Понимает, но как будто избегает об этом говорить. Порой кажется, будто Оля меня лет на пять старше, а это не так: моложе на три года (ей — двадцать два).

И вот, уж поскольку она так умна, то не могла не понять, что чувство душевной близости, и естественная человеческая симпатия, и даже моя симпатия к ней как к молодой девушке — это ещё не совсем вся любовь. Какого-то общего безумия не хватает нам, причём не только с моей, но, может быть, и с её стороны. Или про неё это я ошибся? Возможно, женщины любят иначе, возможно, им вообще не нужно безумия, и насколько значимы, насколько мудро сказаны Лермонтовым в «Герое нашего времени» слова о том, чтó важно для женщины. («Вы, мужчины, — говорит Вера Печорину, — не понимаете наслаждений взора, пожатия руки, а я, клянусь тебе, я, прислушиваясь к твоему голосу, чувствую такое глубокое, странное блаженство, что самые жаркие поцелуи не могут заменить его».) Читайте, господа, усердно читайте русскую классику. Опять же, и не все женщины — Веры, и веруют тоже не все… но так чёрт знает куда можно углубиться. Важно, что понимаем мы оба, что друг другу дороги и что — не в смысле любовника или любовницы, а в смысле мужа и жены — едва ли для себя найдём кого лучше. Оля в этом уверена процентов этак на девяносто пять. Я — на семьдесят… И все эти мысли были нами на прошлой неделе вполне обнажённо озвучены, и даже прямо с этими процентами. И, учитывая как раз «проценты», мы решили, что самым лучшим для нас будет пока не венчаться, а обручиться — и ждать, положим, год, в качестве испытательного срока. Вот так и решили, словно какие-нибудь немцы (или словно старик Болконский), очень здраво… но прагматизм и сдержанность этого решения в самом конце разговора Олю вдруг так смутили, что она покраснела как маков цвет и принялась мне торопливо объяснять: это только потому, что человек себя мало знает, да и вообще мы молоды, но если я считаю нужным не ждать год… то есть она, со своей стороны… Я её успокоил, приобнял, погладил по волосам, поцеловал в щёку (ничего более откровенного между нами до сих пор не было, за это она мне тоже нравится), произнёс что-то прочувствованное. И сам, конечно, был тронут. Кажется, вопрос тогда так и повис в воздухе.

(Здесь необходимо небольшое отступление для тех читателей, кто мало знаком с внутрицерковными порядками, ведь и их глаза могут пробежаться по этим страницам. Согласно древним канонам, священнослужитель уже к моменту рукоположения во д-ь-я-к-о-н-ы должен определиться со своим семейным положением и далее не изменять его. Но есть каноны, а есть живая жизнь, каноны же могут быть обойдены так называемой икономией, то есть разрешением от правящего архиерея клирику его епархии отступить от строгого соблюдения того или иного правила. Владыка Иринарх мне милостиво такую икономию попустил, с тем, разумеется, условием, что к моменту поставления во священство я уж обязательно найду себе спутницу жизни. Дело, как я слышал от знакомых клириков, совсем не такое редкое, хотя, конечно, зависит от епархии.)

Отцу Оля, видимо, сказала. Разумеется, не побежала докладывать, но он спросил, и она не стала отпираться. Думаю, даже и не покраснела. Вот мой потенциальный тесть и поднял тему, окликнув меня уже у церковных ворот, как окликает обычно:

— Слышь, Некрасов…

Некрасов — оттого, что я — Николай Алексеевич, хотя фамилия моя Яковлев. Мы вместе шагали по направлению к его дому. Батюшка кряхтел, очёсывал пятёрней широкую мужицкую бороду и лохматил той же пятернёй свою густую непокорную шевелюру, которую даже не пытается заплетать в косицу (за что не раз уже получал замечание от викария, отца Ферапонта).

— Слышь, Некрасов… Что вы