Публий Овидий Назон. Метаморфозы. Лирика

Метаморфозы

КНИГА ПЕРВАЯ

Дух мой стремится воспеть тела, облеченные в формы

Новые. Боги — вы ж их изменили — придите на помощь

Начинаньям моим, и прямо с начала вселенной

Непрерывную песнь до наших времен доведите.

ХАОС И СОТВОРЕНИЕ МИРА

Море сперва и земля и все покрывшее небо

Было ликом одним природы по целому миру.

То называлось хаос, сырая и грубая глыба,

Косная тяжесть одна, в одно сведенные вместе

Связанных плохо вещей враждебные только зачатки.

Миру не посылал никакой Титан еще света,

Не выправляла и новых рогов возрождаясь Феба,

Не повисала земля на воздухе все охватившем

Уравновешена ношей своей, и рук вдоль окраин

Протяженных земель не простерла еще Амфитрита.

Где находилась земля, там были и море и воздух,

Так была земля не тверда, вода не текуча,

Воздух света лишен, и формы ничто не хранило,

И одно враждовало с другим, ибо в теле едином

Холод боролся с теплом, сухое спорило с влажным,

Мягкое с твердым и то, что имело вес, с невесомым.

Бог и природа с ним лучшая эту борьбу разрешили:

Небо он отделил от земли и землю от влаги,

И над воздухом плотным приподнял текучее небо.

Это, когда отделяя из груды извлек безразличной,

Что разделилось по месту, связал он единством согласья.

Сила огня безо всякого веса на своде небесном

Засверкала и место себе избрала на вершине.

Воздух к нему и по легкости, да и по месту всех ближе;

Их плотнее земля, привлекая стихии погуще,

Собственной тяжестью сселась; а вкруг текущая влага

Даль захватила себе и круг земной обступила.

Как сложилось все так, то бог, какой неизвестно,

Груду всю разделил и развел, разделивши на части,

Землю сначала, чтобы не была отовсюду неровной,

Всю в одно он сплотил на подобие круга большого.

Дальше разлил он моря, повелев им вздыматься от буйных

Ветров, и огибать берега земли окруженной.

Тут прибавил потоков, озер и болот необъятных,

И наклонные реки обвел берегами кривыми,

Так что в различных местах их или земля поглощает,

Или в море они бегут и, равниной раздольной

Приняты вод, уже не в берега, а в прибрежья плещут.

Он повелел разметаться полям, углубиться долинам,

Рощам покрыться листвой, подняться горам каменистым.

И подобно тому как справа и столько же слева,

Небо два пояса делят, а пятый их всех горячее;

Тем же числом различил и всю окруженную тяжесть

Промысл божий, и столько же поясов врезано в землю.

Необитаем из них средний по сильному зною;

Два скрыл снег глубоко; меж ними двумя поместил он

Столько ж умеренных, где со пламенем смешана стужа.

Воздух над ними парит, который насколько и воды

Легче земли, настолько огня тяжелее он весом.

Там туманам и там облакам пребывать повелел он

И громам, чтоб они потрясали души людские,

И ветрам, которые с молнией холод рождают.

Им не дозволил, однако, строитель вселенной по воле

Воздухом целым владеть: и теперь, как уж каждый различно

Правил дыханьем своим, едва им противиться можно,

Чтоб не растерзан был свет: таков раздор между братьев.

Эвр отошел к Набатейским пределам и царству Авроры,

К Персии и к хребтам, лучам подверженным утра.

Вечер и те берега, что солнце, садясь, согревает,

Ближе к Зефиру лежат; а в Скифию, в край полуночный

От непрестанных сыра облаков и дождливого Австра.

Выше над этим текучий и безо всякого весу

Он эфир распростер, не имеющий праха земного.

Только что все разделил он так в неизменных границах,

Как, сокрытые долго и тяжестью сдавлены этой,

Начали звезды сверкать по всему небесному своду.

Чтобы страны не нашлось без живых существ ей приличных

Звезды и лики богов занимают небесную почву;

Блещущим рыбам затем сделались воды жилищем.

Звери наполнили землю, а птицы колеблемый воздух.

Но благороднее их и способней к высокому духу

Не было твари еще, чтобы властвовать ей над другими.

Тут родился человек: от семян ли божественных вывел

Сам его зодчий вещей и лучшего мира начало,

Иль молодая земля, разлучившись недавно с эфиром,

Удержала еще семена родного ей неба,

Как рожденный Инетом, смесив ее с влагой речною,

Образ слепил из нее богов, заправляющих миром.

Между тем как, понурясь все смотрят животные в землю,

 Дал человеку он лик возвышенный, дал ему небо

Лицезреть и с поднятым челом к звездам обращаться.

Так земля, что недавно была и груба и безлична,

Восприняла, превратясь, людей незнакомые лики.

ЧЕТЫРЕ ВЕКА

Первым век золотой народился, который без кары,

Добровольно, не зная законов, блюл верность и правду.

Казни и страха не ведали, грозных словес не писали

На меди, и толпа молящих еще не боялась

Лика судьи своего, а все без судей были целы.

Срубленная на родимых горах сосна, чтоб увидеть

Чуждые страны, еще не спускалась в текущие волны;

Смертные кроме своих берегов никаких не знавали.

Не окружали еще городов глубокими рвами;

Тут ни труб из прямой, ни рогов из меди загнутой

Не было, ни мечей, ни шеломов. Не зная солдата,

Люди сладкий досуг безопасно тогда проводили.

Без принужденья, сама собою земля все давала;

Пищей довольные все, ее выводить не стараясь,

По терновникам терн, по горам землянику сбирали,

И плоды дерена, и с грубых ветвей шелковицу,

Или упавшие желуди, с Зевсова пышного древа.

Веяно стояла весна и нежно зефиры ласкали

Теплым дыханьем цветы, что без семени сами родились.

Вскоре и без пахоты земля плодов приносила,

И без залежи поле седело от тяжких колосьев:

Реки текли молока и реки нектара тоже,

И желтеющий мед из зеленого дуба струился.

После того, как Сатурн во мрачный был тартар отправлен,

Мир к Зевсу попал: серебряный век народился,

Хуже золота он, но желтой все меди ценнее.

Время древней весны стянул в границы Юпитер,

И посредством зимы и лета и осени шаткой,

Да короткой весны, четыре дал времени года.

Тут-то воздух впервой, иссушающим жаром палимый,

Накалился, и лед, ветрами навеян, повиснул.

Тут-то укрылись в домах: домами были пещеры

Да густые кусты и лозы, скрепленные лыком.

Хлебные тут семена по бороздам длинным впервые

Стали запахивать, и под ярмом закряхтели телицы.

Третьим медное уж наступило затем поколенье,

Нравом суровей уже и склоннее к страшным доспехам,

Но не преступно еще. Последним был веком железный

Тотчас в век из руды наихудшей все злодеянья

Ворвались; удалились и стыд, и правда, и верность;

Вместо которых явились обманы, коварства и козни,

И с насилием вместе преступная алчность к наживе.

Паруса ставил ветрам, но не знал их еще хорошенько

Кормчий, и те, что так долго в горах стояли высоких,

По неизвестным волнам качаться отправились лодки.

Общую до тех пор, как солнечный свет или воздух,

Землю хитрец землемер обозначил длинной границей.

Но не жатвы одной и не должной лишь пищи просили

У богатой земли; а сошли в утробу земную,

И что скрыла она и к Стигийским запрятала теням,

Все те роют богатства, одно возбуждение злобы.

Золото вышло; явилась война, прибегая к обоим,

И кровавой рукой потрясла загремевшим оружьем.

Все живет грабежом: хозяин уж гостю не верит,

Зятю тесть, и любовь между братьями редкостью стала.

Муж хочет смерти жены, а она ищет смерти супруга,

Грозные мачехи уж аконит мешают смертельный,

О родительских годах заранее сын вопрошает,

Благочестье убито; последней из жителей неба

С кровью залитой земли уносится дева Астрея.

ГИГАНТЫ

Не безопасней земли был и самый эфир вознесенный:

Говорят, восхотели небесного царства гиганты,

И к высокому небу, содвинув, подстроили горы.

Тут всемогущий отец Олимп расколол, посылая

Молнию и Пелион столкнул, наваленный на Оссу.

Как под собственной грудой их страшные трупы лежали,

То, говорят, земля, обагренная кровью сыновней,

Пропиталась, и их горячую кровь оживила.

И, чтоб память какая-нибудь ее рода осталась,

В образ ее обратила людей. Но и это отродье

Презирало богов и, стремясь к жестоким убийствам,

Было буйно: легко в них признать из крови рожденных.

ЛИКАОН

Как Сатурний — отец увидал это с вышних чертогов,

То вздохнул и, припомнив пока неизвестное дело

Гнусного пира недавнего за столом Ликаона,

В духе исполнился страшного, Зевса достойного, гнева,

И позвал он совет: ни что не замедлило званых.

Есть возвышенный путь, на небе безоблачном видный;

Млечным он называется, блеском своим он заметен:

Этот то путь для богов к чертогам самим Громовержца,

К царскому дому идет. И справа и слева преддверья

Знатных богов посещаются в двери раскрытые настежь.

Небожители властные в ряд разместили пенатов.

Вот то место, которое, если дозволено слово,

Не побоюсь я назвать Палатами вышнeго неба.

Вот, как только во мраморном боги расселись покое,

Выше их сам, опершись на скипетр из кости слоновой,

Трижды, четырежды он головой тот волос ужасный

Встряс, пред которым дрожат земля и море и звезды,

И с такими словами уста, негодуя, раскрыл он:

«Я за владычество миром нисколько не больше страшился

В те времена, как еще сто рук закинуть готов был

Каждый из змееногих на покоренное небо.

Ибо как ни свиреп был враг, война тем не меньше

Исходила из шайки одной и из той же причины.

Ныне же я, по кругу всему, что Нерей обмывает,

Должен смертных род погубить. Клянусь реками

Преисподними, что в Стигийской роще спадают

В землю, я все испытал: но неизлечимую рану

Надо отрезать мечем, чтоб здоровая часть не погибла.

Есть у меня полубоги и сельские боги, есть Нимфы,

Фавны есть и Сатиры, есть горные тоже Сильваны;

Хоть удостоить их почестей мы не хотели небесных,

Но на земле им дарованной жить без обид дозволяем.

Вы полагаете ль, боги, что жить им вполне безопасно,

Ежели мне, что держит и гром и властвует вами,

Ковы строить дерзнул Ликаон, по зверству известный?

Все содрогнулись, и требовать стали того, распалившись,

Кто на такое дерзнул. Так точно, как руки нечестья

Вздумали Цезаря кровью изгладить Римское имя,

Ужасом был потрясен, в виду разрушенья такого,

Весь человеческий род, и круг весь земной содрогнулся;

Чувство любви не меньше в своих тебе, Август, приятно,

Чем в тех было Зевсу, который, как голосом только

И рукой своей ропот унял, все разом умолкли.

Только что там позатих, влияньем правителя сдержан,

Снова Юпитер прервал молчание речью такою:

«Тот наказанье свое — уж будьте покойны вы — принял,

В чем однако вина, и как он наказан, открою.

Слух до наших ушей дошел о развратности века:

Ложь в нем желая найти, с высот нисхожу я Олимпа

Слишком долго рассказывать, сколько нашел я повсюду

Гнусного. Слава худая далеко отстала от правды.

Я перешел чрез Мэнал, свирепых зверей логовища,

И с Цилленой Ликей холодный, заросший лесами.

Тут в Аркадскую область под кров суровый тирапна

Я вхожу, как за сумраком поздним уж ночь наступала.

Подал я знак, что бог к ним пришел, и народ стал молиться.

Тут сперва Ликаон насмеялся над их благочестьем,

А потом говорит: испытаю я, бог ли он точно,

Или смертный, чтобы не была сомнительна правда.

Ночью сном отягченного, он нежданной смертью

Вздумал меня погубить: в том видел разгадку он правды.

Но не довольствуясь тем, одному из посланцев Молоссов,

В виде заложника, он перерезал горло кинжалом,

И полумертвые члены сварил отчасти в горячей

Тут же воде, а отчасти огонь подложивши, изжарил.

Только поставил он их на стол, как пламенем мщенья

На достойных владыки Пенатов обрушил я крышу.

В страхе он сам убежал и, достигнув безмолвия поля,

Взвыл и тщетно хотел говорить. Из него самого же

Рот всю злобу собрал, и привычную жажду убийства

Он обратил на скотов, и кровь ему радость поныне.

Космами стали одежды, а руки стали ногами:

Стал он волком, следы сохраняя и прежнего вида.

Та ж у него седина и то же нахальство во взгляде,

Также сверкают глаза и та же жестокость по виду.

Дом разрушен один. Но был достоин погибнуть

Дом не один; чтоб Эриннии царствовать в целой вселенной.

Скажешь, быть злыми клялись. Пускай же скорей по заслугам

Все, таков приговор, получат они наказанье.

Речи Зевеса одни одобряют и грозного больше

Подстрекают, другие ж свой долг исполняют согласьем.

Жаль однако же всем погибели рода людского,

И каков будет вид, в грядущем земли после смертных

Осиротелой, они вопрошают. Кто ладону станет

На алтари приносить? Населит ли он землю зверями?

При вопросах таких, — ибо сам уже все он устроит, —

Царь богов запретил им боязнь, и потомство народа,

С прежним несходное, им обещал с чудесным началом.

ПОТОП. ДЕВКАЛИОН И ПИРРА

Уже по всей земле собирался он молнии кинуть,

Но убоялся, чтобы священный эфир не зажегся

Пламенем стольких огней, и длинная ось не вспылала.

Да и решенье судеб он вспомнил, что время настанет,

Море когда и земля и неба чертог воспылавши

Вспыхнет, и будет беда искусной громаде вселенной.

Стрелы он отложил, что ковались руками Циклопов.

Выбрал иную он казнь и род людской под волнами

Хочет сгубить и ливни пустить уже с целого неба.

Тотчас в пещеры Эола он заключил Авкилона

И все ветры, что могут угнать сгущенные тучи,

И лишь Нота спустил. Нот мокрые крылья раскинул,

Страшный свой лик прикрывая, как смоль почерневшим туманом;

Виснет с дождей борода, с седин его влага струится,

Тучи стоят на челе и с груди и с крыльев потоки.

Там, где рукой он сожмет широко простертые тучи,

Слышится треск; и с эфира спадают сгущенные ливни.

В разноцветной одежде Ирида, предтеча Юноны,

Черпает воду и тучам приносит питание снова.

Распростерты хлеба, оплаканы все упованья

Земледельца лежат, и год трудовой погибает.

Гнев Зевеса своим недоволен небом, а синий

Брат вспомогательными ему пособляет волнами.

Тот все потоки созвал; как те в жилище владыки

Только вошли своего, «тут нечего тратить, сказал он,

На увещанья слова; изливайте могущество ваше;

Так это нужно; дома растворите и, снявши плотины

Со всех рек вы своих, совершенно вожжи им бросьте.

Отдал приказ. Те вернулись и устья ключам разрешили,

И в необузданном беге они устремились в море.

Сам он в землю ударил трезубцем своим и, вздрогнувши

От удара, она раскрыла дороги потокам.

Разливаясь бегут по полям открытым все реки

И с посевами вместе деревья и скот весь уносят,

И людей, и дома, и храмы со всею святыней.

Ежели дом остался какой и мог устоять он

Перед бедой, то всю его крышу волна покрывает.

Уже не стало различия между землею и морем:

Морем все было и уж берегов у моря не стало.

Тот взобрался на холм, другой на изогнутой лодке

Там налегает на весла, где сам пахал он недавно,

Тот над жатвою едет или над дачею даже

Затонувшей, а этот поймал на ясени рыбу.

На зеленой долине, быть может, кидается якорь,

Или кривые челны виноградник залитый цепляют;

Там, где траву недавно щипали поджарые козы,

Ныне покоят свое безобразное тело тюлени.

Под водою дивятся на рощи, дома и. посады

Нереиды; в лесах очутились дельфины и в ветви

Высоко забрались и толкают дубы, сотрясая.

Плавает волк средь овец, лев желтой несется волною,

Тигра уносит волна; ни в силе, с молнией сходной,

Пользы нет кабану, ни оленю в ногах его быстрых.

Долго напрасно ища земли, чтоб было присесть где,

Птица на крыльях паря измученных, падает в море.

Уже покрыла холмы беспредельная вольность стихии,

И небывалые воды плескались по горным вершинам.

Большая часть потонула в волнах, а кого пощадили

Волны, тех медленный голод гнетет убогою пищей.

От Этейских полей Эонию делит Фокида,

Там земля, быв землей, плодоносна была; в это ж время

Стала частью моря и полем нахлынувшей влаги.

Там вершиной двойной гора подымается к небу,

По прозванью Парнасс, и она вознеслась за тучи.

К ней как Девкалион, — ибо прочих всех море покрыло, —

С соучастницей ложа свой плот убогий причалил

К нимфам они Корицийским и к горным богам замолились

И к Фемиде вещающей, здесь содержавшей оракул.

Не было лучше его и к правде приверженней мужа

Ни одного, и нигде ей божием страхом подобной.

Как Юпитер узрел, что землю покрыли болота,

И увидал, что из стольких тысяч один лишь остался,

И увидал, что из стольких тысяч одна лишь осталась,

Оба праведные и оба поклонники неба,

Тучи он разделил и, дожди разогнав Аквилоном,

Землю он показал небесам и земле свод небесный.

Море не гневно уже, и, свой отложивши трезубец,

Унял волны владыка морей и, грудью из бездны

Вышедшего и всего по плечам в родимых улитках,

Синего он Тритона зовет и трубить заставляет

В звонкую раковину, и поданным знаком закликать

Реки и токи назад. Взял этот трубу извитую,

Что начинался снизу, все шире идет загибаясь;

Ту трубу, что хотя набирается духу средь моря,

Звуки несет к берегам, лежащим под двойственным Фебом.

Также и тут, только уст она бога коснулась при каплях

Мокрой его бороды, и отбой по приказу сыграла,

Все услыхали ее потоки на суше и в море

И, все ее услыхавшие волны, она укротила.

Стали потоки спадать, и видно, как холмы выходят.

Берег у моря уж есть, к руслу собираются реки,

Выплывает земля, и из волн вырастают лужайки;

После долгих дней обнаженные кажут вершины

Рощи, оставшийся ил еще сохраняя на ветках.

Мир возвращен был теперь; но, его увидавши порожним

И запустевшую землю, лежащую в мертвом молчании,

Девкалион так сказал со слезами невольными Пирре:

«О сестра, о супруга, о женщина ты остальная,

Общий которую род и по дяде родство и за этим

Ложе связало со мной, а ныне напасти связуют:

Вот по целой земле с восхода и до заката

Мы вдвоем весь народ; остальных поглотила пучина.

Да и поныне для нас безопасность полная жизни

Не довольно верна, и тута все душу пугают.

Что бы было, когда б без меня ты спаслась от несчастья,

У бедняжки тебя на душе? Ну как бы одна ты

Страх могла перенести? Кто в горе тебя утешал бы?

Я то, поверь уже мне, когда б тебя море сокрыло,

Вслед за тобою, жена, и меня бы море сокрыло.

О, если б мог я народ возродить отцовским искусством

И дыханьем своим оживить слепленную землю,

Ныне весь род человеческий только в нас двух остается.

Так восхотелось богам. Образцами людей мы остались».

Рек, и заплакали оба. Решились богам помолиться

И совета искать, прибегая к святым изреченьям.

Без замедления вместе идут они к волнам Цефиза,

Хоть и несветлым еще, но в русле уж знакомом бегущим.

Тут, когда они воду черпнув, окропили одежды

И свои головы, то стопы обратили к святому

Храму богини, на кровле которого гнусная тина

Все желтела, и самый алтарь без огня оставался.

Как достигли они ступеней храма, то оба

Пали ничком, лобызая холодные камни в смятении,

Й сказали: коль боги молитвою праведной могут

Быть смягчаемы и отменить свой гнев могут боги,

То скажи нам, Фемида, чем гибель мы нашего рода

Можем исправить, и мир потонувший спаси милосердо.

Тронута этим, богиня рекла: «Ступайте из храма

И закройте вы головы, пояс одежд развяжите,

И за спины бросайте великой матери кости».

Долго стояли они изумясь, но, молчанье прервавши,

Пирра сперва богини приказ исполнять отказалась.

Молит пощады себе устами дрожащими; — страшно

Ей так кости бросать и матери тень потревожить.

Стали думать они о неясном значении темных

Слов прорицанья, и взвешивать начали их меж собою.

Кроткою сын Прометея тут дочери Эпиметея

Речью: «или, — сказал, — изменяет мне прозорливость,

Или оракул священ и не даст нечестивых советов?

Нам земля ведь великая мать, полагаю, что камни

Значат тут кости земли: кидать их за спины велят нам».

Хоть и склонили отчасти Титанию доводы мужа,

Но в сомненьи еще надежда; не верят и оба

Подлинной воле небес. Но чем повредит испытанье?

Разошлись и, головы скрыв, распоясали платья,

И за собою во след, как сказано, камни бросают.

Камни, — кто бы поверил, когда б не свидетельство древних? —

Начали твердость свою покидать и свою загрубелость,

И, понемногу смягчаясь, формы затем восприяли.

Скоро возросши они вещество получили нежнее,

Так что, хотя и не явно совсем, а форма людская

Стала видна, но как бы расчатая в мраморе только

Без окончанья еще, лишь образам грубым подобна.

Но те части у них, в которых был сок или влага

Или земля, то они обратились в создание тела,

А что гнуться не может, по твердости стало костями;

То, что жилами было, осталось при том же названии;

В скором времени по изволенью всевышних все камни,

Кинуты мужа рукой, мужские восприняли лики,

И от бросания женского женщина снова явилась.

Вот почему мы столь твердый род и в бедах терпеливый

И доказательство в нас, из какого исходим начала.

ПИФОН

Прочих различного вида животных земля породила

Уже сама по себе, затем как прежнюю влагу

Солнечный жар прокалил, и иль и полные лужи

Стали от зноя густеть, и семя грядущих творений

Жизнь набирая в земле, у матери словно в утробе,

Рост начало, принимая помалу известные виды.

Так, коли с влажных полей удаляется Нил семиустный

И в былое русло свое возвращает теченье,

Да под созвездьем небесным оставшийся ил раскалится,

Пахари многих животных находят, ворочая глыбы.

Часть их только в зачатке, как раз в минуту рожденья

Самого, а другая с числом всех членов неполным.

Видят, что в теле одном и том же нередко жива уж

Часть одна, а другая все грубой землею осталась.

Ибо когда с теплотой как должно смешается влага,

То зарождают они, и от двух этих все происходит.

Как сразится с водою огонь, то из влажного пара

Все создается и в мирном раздоре зародышам любо.

Вот как с потопа недавнего илом земля еще скрыта,

Силой эфирных лучей и небесного жара нагрелась,

То родила она множество видов, отчасти вернувши

Старые формы, отчасти рождая и новых чудовищ.

Хоть против воли, она и тебя громаду Пифона

Породила тогда, новым людям столь дивного змия.

Страшен ты был: такое горы ты занял пространство.

Луком владеющий бог, который такое оружье

Прежде только на серн обращал да на коз быстроногих,

Ранивши тысячью стрел и колчан почти истощивши,

Все же его умертвил, яд вылив из ран его черный.

И чтобы подвига намять за древностью лет не исчезла,

Он священные игры со славной борьбой устроил.

Их называют Пифийскими, именем павшего змия.

Тут, кто из юношей всех победил кулаком иль ногами,

Иль в колеснице, тот брал в награду дубовую ветку.

Не было лавра еще, красивые волосом длинным

Феб виски украшал свои со древа любого.

ДАФНА

Первою Феб увлечен был Дафной, Пенеем рожденной;

Эту не случай любовь даровал, а гнев Купидона.

Делий недавно еще, гордясь победой над змием,

Видел, как тот, тетиву напрягая, свой лук выгибает:

«Что тебе, мальчик шалун, оружия храбрых касаться?

Молвил он; сбруя такая лишь нашим раменам прилична,

В зверя попасть наверняка и ранить врага мы лишь можем;

Брюхом заразным своим, десятин придавившего столько,

Мы бессчетными только свалили Пифона стрелами.

Будь доволен, не знаю какую любовь разжигать ты

Факелом там, и наших заслуг не ищи добиваться».

Сын Венеры ему отвечал: «пусть все поражает

Лук твой, о Феб! но мой то тебя; на сколько отстали

Твари от бога, на столько ты славою мне уступаешь».

Так он сказал, и подвижными крыльями воздух разрезав,

Торопливо достигнул тенистых высот он Парнасса,

И из тугого колчана достал две стрелы он немедля

Качеством разных. Та гонит любовь, а эта внушает.

Та, что внушает, из золота острый конец ее блещет,

Та, что гонит, тупа, и свинец в тростнике ее только.

Этой бог в Нимфу стрельнул Пенеиду, а той поразил он

Аполлона, его до мозга костей проницая.

Тотчас один полюбил, а другая и слышать не хочет

Про любовника, радуясь тени лесов и добыче

Ею сраженных зверей, равнялся с Фебой безбрачной.

Волосы просто свернувши, она подбирала повязкой.

Часто сватались к ней, но она отвергала просящих

И, чуждался мужа, искала лесов неприступных,

А Гименея, Амура и всякую свадьбу забыла.

Часто отец говорил: «мой зять еще, дочь, за тобою».

Как преступленья она чуждалась факелов брачных,

И в прекрасном лице разгоралась стыдливою краской,

Ласково шею отца обнимая своими руками,

Говорила: «дозволь, дражайший родитель, мне в вечном

Девстве пребыть. Ведь древле отец то дозволил Диане».

«Тот то согласие дал. Но твоя красота возбраняет

То него просишь, и стадность твоя враждебна желаньям».

Феб влюблен и, Дафну увидя, желает с ней брака,

И в надежде успеть. Обманул его свой же оракул.

Как сжигается легкое жниво, по снятии колосьев,

Как пылает плетень от факела, если случайно

Близко его прохожий поднес или утром покинул,

Так и бог воспылал, так все его сердце горело,

И напрасную он любовь упованьем питает.

Видит висящие он по плечам волоса в беспорядке

И: «что если бы их причесать?» говорит; видит взоры,

Что, как звезды блестят, и видит уста, что глядевши,

Не наглядишься; и хвалит он пальцы, и кисти, и руки,

И обнаженные плечи более, чем вполовину;

Кажется лучшим еще, что скрыто. Она же быстрее

Ветра бежит и никак постоять на зов не согласна.

«Нимфа, постой, Пенеева дочь! умоляю, не враг я:

Нимфа, постой! от волка так агнцы, от льва так олени,

От орла так, спасаясь, голуби летом несутся,

Всяк от врага своего. Бегу за тобой по любви я.

О, я несчастный! смотри не споткнись и ног ты безвинных

Терном не рви, чтобы не был тебе я причиною боли.

Дики места, где бежишь ты. Потише беги, умоляю,

Сдерживай бег, и сам погонюсь за тобою я тише.

Но разбери, кому нравишься ты. Не житель я горный,

Не загрубелый какой я пастух гурты или стадо

Здесь стерегу; ты не знаешь, безумная дева, не знаешь,

От кого ты бежишь; потому и бежишь. Мне в Дельфийской

Служат стране, мне Кларос, Тенедос и Патара покорны.

Мне Юпитер отец. Чрез меня, что было и будет,

Что и есть, узнают. Чрез меня ладят с песнями струны.

Верны все стрелы мои, но одна и моих то вернее

Та, что мне причинила в груди не занятой рану.

Медицина мое изобретенье, в свете слыву я

Исцелителем, и покорствует злаков мне сила.

Но, увы мне! любовь никакие не пользуют травы,

Не помогает владыке искусство, что всем помогает!»

От говорящего далее дочь Пенея умчалась

В робком побеге, его оставляя с неконченым словом.

Все же прелестна она. Обнажили все тело ей ветры,

И колебались одежды под их дуновением встречным,

И слегка ветерок назад ей отбрасывал кудри,

Бег придавал красоты. Но юноша-бог не стерпел уж

Дальше моленья терять и, насколько гоним был любовью

Сам, на столько за ней спешил он, побег ускоряя.

Как собака из Галлии в поле открытом увидит

Зайца, и ищет в ногах добычи, а тот лишь спасенья:

Та, как будто поймав, вот-вот схватить уповает,

И растянувшаяся вся, щипцом прикасается к лапам,

А другой не поймет, что будет ли пойман, но только

Рвется из хваток самих и бежит от коснувшейся морды,

Так-то дева и бог: тот быстр от надежд, та от страха.

Но бегущий во след, при помощи крыльев Амура,

Все же быстрей и не даст ей вздохнуть и к телу бегущей

Близок, и ей в волоса, на плечи упавшие, дышит.

Силы утратив свои, она побледнела, и быстрым

Бегом умучена, как завидела волны Пенея:

«О, помоги мне, воззвала, отец, коль властны вы реки!

Лик, изменив, погуби, которым некстати я правлюсь!»

Только утихла мольба, онеменье объяла все тело,

Нежная грудь окружается тонкой древесной корой,

Листьями волосы стали, и руки подъемлются в сучья,

Ноги, что были резвы, недвижными стали корнями.

Скрыла вершина лице, одна красота в ней осталась.

Но и такою ее Феб любит, к стволу приложивши

Руку, он чувствует все под корой трепетание сердца,

И, обнявши суки руками своими как члены,

К древу лобзаньями льнет, но древо дичится лобзаний.

Бог же сказал: «ты хотя не можешь моей быть супругой,

Деревом будешь моим ты верно: и вечно на кудрях

Будешь ты лавр, ты на цитре и ты на моем же колчане,

Ты Лациума вождей не оставишь тогда, как веселый

Голос триумф возвестит и пойдет торжество в Капитолий,

И у порога ты Августа тоже, как сторож вернейший,

Будешь стоять пред дверями и дуб охранять в середине.

Как юна все моя голова в неостриженных кудрях,

Так и ты навсегда сохраняй украшение листьев».

Кончил Пэан. Молодыми ветвями кивнул в подтверждение

Лавр, и казалось, как бы голова наклонилась к макушке.

ИО. АРГУС. СИРИНГА

Есть в Гэмонии роща, ее окружал со скалами

Лес, зовут ее Темпе, по ней из самого Пинда

Изливаясь, Пеней проносится пенистой влагой;

И в падении тяжком легчайший туман подымая,

Тучи сбирает кругом, кропит вершины лесные,

И за окрестности даже далеко свой шум рассылает.

Тут и дом и престол и святыня великого тока.

Здесь в пещере из скал загроможденных он восседая,

Слал законы волнам и нимфам в волнах тех живущим.

Тут впервые сошлись окрестные реки, не зная

Поздравленья ль принесть, иль отцу подавать утешенье,

Сперхий среди тополей и с ним Энипей безусталый,

И старик Апидан и с тихим Амфризом и Эас;

Вскоре и реки иные, что, как их стремление гонит,

Так они к морю несут усталые в странствиях волны.

Не было только Инаха, сокрывшись в глубокой пещере,

Множит он воды слезами и, бедный о дочери Ио

Плачет утраченной он. Жива ль она, сам он не знает,

Или у манов она. Но нигде ее не нашедши,

Он считает что нет ее, худшего в сердце страшась.

Видел Юпитер ее, как она возвращалась с отцовской

Речки, и так ей сказал: «о дева, достойна Зевеса,

Ложем не знаю кого своим ты должна осчастливить;

В тень лесную ступай, — и тень указал он лесную, —

Тою порой, что солнце палит с высочайших пределов.

Если одна ты боишься идти к логовищам звериным,

То в глубину ты лесов пойдешь под охраною бога.

И не из низких богов; я тот, что скипетр небесный

Властной рукою держу и молний лучи рассылаю.

Ты не беги от меня!» Ибо та убегала. Уж Лерны

Долы минула она и Лирцея поля с деревами,

Как темнотой наведенною бог пространное место

Скрыл, задержал ее бег и похитил невинность.

Между тем в середину полей Юнона взглянула,

И удивилась, что тонкий туман подобие ночи

Придал ясному дню; что он изошел не из речки

И не из влажной земли, она немедля узнала,

И осмотрелась кругом, где муж ее, — так как нередко

Уже застигнутого проделки узнала супруга.

Не найдя его в небе, она сказала: «иль только

Я ошибаюсь, иль тут мне обида» и, с неба спустившись,

Стала на землю она, и туману исчезнуть велела.

610 Предугадавши супруги приход, в блестящую телку

Он Инаховой дочери вид превращает немедля.

Но и телицей прекрасна она. Хотя неохотно

Чудную телку Сатурния хвалит, и чья, и откуда,

И из стада какого, как будто не зная, пытает.

615 Лжет Зевес, что она из земли родилась, чтоб владельца

Не искали уже. Сатурния в дар ее просит.

Что ему делать? Предать свою