Вы находитесь на странице: 1из 5

«Бытие и событие»

Медитация 2. Платон.

«Если одного нет, ничего нет»


«Парменид» Платон

Онтологическое решение, из которого происходит мой тезис о не-бытии одного,


как раз развернуто дано у Платона в диалектических следствиях, в самом завершении
«Парменида». Этот текст посвящен, как мы знаем, «упражнению» чистого мышления,
которое старый Парменид предлагает совсем юному Сократу, и целью этого упражнения
являются следствия для одного и для того, что не есть оно (то, что Платон называет
«другими»), которые влекут за собой все гипотезы, которые можно сформулировать о
бытии одного.
Их обычно обозначают как гипотезы шесть, семь, восемь и девять, и условием их
рассмотрения является тезис «одного не существует»:
- качества или положительные причастности одного (гипотеза 6)
- негативные качества (гипотеза 7)
- позитивные качества другого (гипотеза 8)
- их негативные качества (гипотеза 9, последняя в диалоге)
Тупик в «Пармениде» - в установлении того, что и одно, и другие обладают и не
обладают всеми мыслимыми определениями, что они полностью всё (πάντα πάντως ἐστί) и
им не являются (τε καὶ οὐκ ἔστι). На первый взгляд, диалектика одного завершается
полным разрушением мышления как такового.
Тем не менее, я приостановлю это движение в тупик в следующей симптоматичной
точке: абсолютная неопределенность не-существующего-одного и других
устанавливаются не идентичными друг другу процедурами. Или: аналитика
множественного по существу асимметрична аналитике самого одного, что касается
гипотезы не-существования одного. Движущая сила этой асимметрии заключается в том,
что не-бытие одного не проанализировано как не-бытие, и ничего не сказано о понятии
одного, в то время как для других-чем-одно речь о существовании идет таким образом,
что гипотеза «одного не существует» удостоверяет бытие, как сообщающее нам о
множественном.
Посмотрим, например, какие операции Платон производит с одним. Опираясь на
софистскую матрицу, которую можно найти в трудах Горгия, он полагает, что решить, что
«одного не существует» можно, допустив минимальную причастность одного бытию,
которое является не-существующим-бытием (τὸ εἶναι μὴ ὄν). Это не-существующее-
бытие, в итоге, является оковами (δεσμὸν), которыми одно, если оно не есть, может быть
прикреплено к не-бытию, которым оно есть. Иначе говоря, закон рационального
именования не-существования предоставляет тому, что не есть, бытие в отсутствии того
не-существующего, о котором говорят, что его нет. То, что не есть, обладает, по крайней
мере, бытием, которым можно указать не-бытие, или, как об этом говорит Платон, нужно,
чтобы одно было бы не-существующим-одним (ἔστιν τὸ ἕν, οὐκ ὂν).
Итак, у нас нет ничего, что касается одного как чистого понятия, потому что
рассуждения не выявляют ничего, кроме довольно общей онтологической теоремы: то, о
чем можно решить, что оно не существует, должно, по меньшей мере, вызывать в
существовании свое собственное имя. Платон недвусмысленно формулирует в своем
языке такую теорему: «Не-существование участвует, конечно, в не-существованности не-
существующего-не-бытия, но также в существованности не-существующего-бытия, чтобы
не-существование не было бы завершенным образом»1. Мы легко узнаем в парадоксе
участия одного, которого нет, в существованности не-существующего-бытия, абсолютную
1
перевод оригинала на французский принадлежит Бадью, перевод на русский сделан с французского
необходимость обозначить в некотором пространстве бытия то, не-бытие чего
обозначается, а именно чистое имя одного, которое тут заключено в понятии
минимального бытия не-существующего-одного.
Однако об одном тут ничего не помыслено, кроме как о законе, которому
подчиняется наше говорение о нем, как о том, чего нет. Одно не мыслится как понятие,
которое вне гипотетического характера своего не-бытия. Если бы речь шла о другом, о
котором предполагается, что его нет, то парадокс доступа не-существования окольным
путем (через имя) к бытию был бы идентичен следствию данной теоремы. Этот парадокс
вовсе не парадокс одного, поскольку он представляет собой всего лишь повторение
парадокса Горгия о не-бытии в отношении одного. Бесспорно, конечно, что определенное
не-бытие должно иметь, по крайней мере бытие своего определения. Но высказанное
вовсе не определяет определение, которым утверждают бытие. Оказывается бесполезным,
что речь идет об одном.
Совсем иначе происходит в случае, когда нет не-существующего-бытия: гипотеза
не-бытия одного, напротив, порождает точный концептуальный анализ, поистине полную
теорию множественного.
Платон прежде всего отмечает, что то, что не есть одно, должно бы быть другими
(ἄλλα), должно быть схвачено в своем отличии, гетерогенности: ἄλλα ἕτερα ἐστιν, которое
я перевожу как «другие являются Другими», простая другость (другой) отсылает тут к
основополагающей другости (Другой), то есть к мышлению чистого отличия, мышлению
множественного как гетерогенного рассредоточения, а не как простой повторяющейся
различности. Но Другой, ἕτερος, не может тут означать разрыв между одним и иными-
чем-одно, поскольку одного не существует. Из этого следует, что по отношению к самим
себе другие являются Другими. Из того, что одного нет, неизбежно следует, что другой -
это Другой, который другой в качестве чистой множественности, полного рассеивания
себя.
В этом содержательном и превосходном тексте Платон старается помыслить,
очевидно, противоречивую множественность2, т.е. (см. медитацию 1) чистую явленность,
которая предшествует любому влиянию-одного, любой структуре. Поскольку бытие-
одним запрещено другим, то, что являет себя, одновременно и насквозь, бесконечная
множественность - или, точнее, если мы придерживаемся смысла греческого ἄπειρός
πλήθει, множественность, лишенная всех границ в своем разворачивании-
множественностью. Таким образом Платон формулирует сущностную онтологическую
истину, что в полном отсутствии бытия одного, множественное противоречиво в
явленности множества бесконечных множеств, множеств, не имеющих
основополагающей для их прекращения точки. Безграничное рассредоточение - это сам
закон явленности: «Для того, кто думает близко и чётко, каждое одно кажется
множественностью без границ, следовательно одно, не существуя, для него отсутствует».
Сущность множественного - умножаться имманентным образом, и это способ
рождения бытия для того, кто мыслит близко (ἐγγύθεν), исходя из не-бытия одного. Как
было бы невозможно сложить множественное-без-одного, множественное-в-себе, так и,
напротив, собственное бытие одного, не существуя, отсутствует у него, что Платон
отважно воплощает в удивительной теоретической метафоре сновидения: «Если взять
точку бытия, которая кажется наименьшей, как сновидение во сне, она очевидно
принадлежит множественному, несмотря на её подобие на одно, и вместо её наибольшей
малости, вполне большая, по сравнению с рассредоточением, которое она есть
относительно самой себя.»
Почему бесконечная множественность множественного изображена как
сновидение? Зачем нужен этот ночной пример, сон мышления, для того, чтобы
предвидеть любой предполагаемый атом? Потому, что, в итоге, противоречивая
множественность, как таковая, немыслима. Любое мышление предполагает ситуацию
2
понятие, которое Бадью ввел в 1-м размышлении
мыслимого, то есть структуру, счет-за-одно, где явленное множественное -
непротиворечиво, исчислимо. Вне влияния-одного, которым оно структурировано,
противоречивое множественное, следовательно, всего лишь горизонт несхватываемого
бытия. Платон нам хочет сказать, и в этом он протокантианец, что для мышления форма
объекта не в состоянии объединить и сделать непротиворечивой чистую
множественность, множественное без-одного, то есть, едва ли она [множественность]
происходит из явленности, в которой растрачивается, или, скорее, что её не-
происхождение делает её сравнимой с перетеканием сцен сновидения. Платон пишет:
«Необходимо, чтобы любое разрозненное существующее прекращается, как только я
схватываю его дискурсивным мышлением». Потому что живое мышление (διανοίᾳ) - если
оно не является чистой теорией множеств - не получает ничего вне являемого, которое и
есть множественная явленность. Ему необходимо посредничество не существования
одного.
Однако - и в этом загадка окончания «Парменида» - действительно ли метафора
протекания и обрывочности сна олицетворяет множественное? Девятая гипотеза,
окончательная развязка диалога, поистине так натянута, так близка к драме понятия, что
кажется, что она разрушает всё только что сказанное, опровергая тезис о том, что, если
одного нет, другость других-чем-одно может позволить помыслить себя как
множественное: «Другие не будут более многими (πολλά). Потому что в существующих-
многих, также будет одно. […] И поскольку одно не существующее в других, другие не
будут ни многими, ни одним.» Или, более формально: «Без одного невозможно иметь
мнение о «многих».
Таким образом, после того, как было вызвано сновидение множественного в
качестве неограниченной противоречивости множественности множественностей, Платон
смещает множественность, и, очевидно, назначает, поскольку одного нет, на её место
других не мочь быть Другими ни согласно одному, ни согласно множественному. Отсюда
следует совершенно нигилистический вывод, его можно услышать в «Городе» Клоделя,
инженер Исидор де Бесм, готовый к повстанческому погрому, говорит: «Если одного нет,
ничего (οὐδέν) нет».
Но что же такое «ничего»? Греческий язык говорит более непосредственно, чем
наш, […]. Потому что «ничего нет» говорится как «οὐδέν ἐστιν», то есть «ничего есть».
Нужно, скорее, думать, что «ничего» - это имя пустоты, и переписать высказывание
Платона следующим образом: если одного нет, на место «многих» приходит чистое имя
пустоты, в качестве единственного, что продолжается как бытие. «Нигилистическое»
следствие возвращает, через оппозицию одно/многое (ἓν/πολλά), точку бытия ничего,
коррелят (являемый как имя) этого безграничного, или противоречивого, множественного
(πλῆθος), сновидение которого было вызвано не-бытием одного.
И это привлекает наше внимание к различию в именовании, в котором
раскрывается секрет: неограниченность множественности множественностей,
осколочность которых распознается как ослабление дискурсивной мысли, и многость, для
определения которой другие, не существующее одно, не могут стать основой называются
разными греческими словами. Первое - это πλῆθος, которое единственное заслуживает
быть переведенным как «множественность», второе - это πολλά, многие, множество.
Противоречие между аналитикой чистого множественного и отбрасыванием любой
множественности, в обоих случаях при гипотезе не-бытия одного, следовательно, только
видимость. Мы можем считать, что πλῆθος означает противоречивую множественность,
бытие-без-одного, чистую явленность, а πολλά - непротиворечивую множественность,
составленную из единиц. В первой одно исключено, она не только совмещается со своим
не-бытием, но и доступна единственно, будь то даже в сновидении, исходя из своего
онтологического аннулирования. Вторая предполагает, что можно считать, и, что счет-за-
одно структурирует явленность. Но структура, вместо того, чтобы предполагать бытие-
одного, τὸ ἐν τὸ ὄν, перенаправляет его в чистое операциональное «иметь место», она
допускает бытие-как-таковое, произошедшее в явленности, только как противоречивую
множественность, делающую её [структуру] немыслимой. «Имение места», действующее
при помощи одного, позволяет только то, что может быть многим (πολλά), однако перед
этим воздействием, в соответствии с чистым не-бытием одного, появляется, чтобы
исчезнуть, неявляемая множественность, πλῆθος, которая - для грека - безграничность,
άπειρός, говорит о том, что она не несет в себе ни одной мыслимой ситуации.
Если допустить, что быть - это быть-в-ситуации, то есть, для грека, преодолевать
его границу, будет верно, что упраздняя «имение места» одного, упраздняется всё, т.к.
«всё» - это обязательно «многое». Следовательно, имеет место только ничего. Но если
имеют ввиду бытие-как-таковое, множественное-без-одного, то верно, что не-бытие
одного - такая истина, воздействие которой заключается в формировании сновидения
безгранично рассеянного множественного. Творение Кантора этому «сновидению»
придало устойчивость мысли.
Апоретическое заключение Платона можно интерпретировать как тупик бытия, с
помощью которого разрывается пара противоречивого и непротиворечивого
множественного. «Если одного нет, ничего нет» означает: только из промысливания до
конца не-бытия одного, происходит то, что имя пустоты - это единственная постижимая
явленность влияния-одного (неявляемое, которое несет в себе в качестве чистой
множественности все разнообразные явленности).
Исходя из очевидной пары одного и других, Платон вводит четыре понятия:
существующее-одно, «имение места» одного, чистая множественность (πλῆθος), и
структурированная множественность (πολλά). Узел из этих понятий в финальной апории,
в которой мы наблюдаем триумф пустоты, распутывается потому, что разрыв между
предположением бытия одного и операцией его «имения места» остается непомысленным.
Однако в работах Платона этот разрыв много раз был назван. Он, в итоге, дает
ключ к платоновскому par excellence понятию, понятию причастности. Сократ в самом
начале «Парменида» не зря использует его, перед тем как на сцене появляется старый
учитель, призванный разложить на части аргументы Зенона об одном и множественном.
Идея (с большой буквы) у Платона, как мы знаем, происходит из существования
мыслимого. Там её точка бытия. Но она должна, с другой стороны, нести в себе участие,
т.е. факт того, что я мыслю одним существующие множественности, исходя из её бытия.
Люди, волосы, лужи грязи, являемы для мышления только в той мере, в какой некоторое
влияние-одного дает им происходить в точке бытия идей, в интеллигибельном месте, где
эк-зистируют Грязь, Волос, Человек. В-себе Идеи [в-себе - Им. падеж, Идея - Род. падеж,
ед. число] - это её эк-зистирующее бытие, способность участия - её «имение места», т.е.
ключ к воздействию Идеи. В ней самой мы найдем разрыв между предположением её
бытия (интеллигибельное место) и установлением влияния-одного, которое она несет в
себе (участие), она - чистое «имение места», избыточное для своего бытия с точки зрения
чувственной явленности и внутримирских ситуаций. Идея - это, в то же время, и когда
одно «имеет место», исходя из неё и вне её самой. Она - это её бытие, и не-бытие её
воздействия. С одной стороны, она предшествует любому существованию, и, таким
образом, воздействию одного, а с другой, только из неё, следует, что «имели место»
действительно мыслимые сложения-единиц.
Итак, ясно, почему Идея одного, строго говоря, «не имеет места». В «Софисте»
Платон перечисляет то, что он называет высшими видами, или абсолютно
основополагающими Идеями диалектики. Пять его Идей таковы: бытие, движение, покой,
то_же и другое. Идеи одного среди них нет. Потому что одного, на самом деле, нет.
Бытие, отделенное от одного, непостижимо, и это, в сущности, установлено в
«Пармениде». Одно лежит в основе любой Идеи, схваченной в аспекте её воздействия
(участия), а не в аспекте бытия. «Имение места одного» касается любой Идеи, однако
осуществляет счет множественного и вынуждает следование одного, будучи тем, чем
удостоверяет, что та или иная существующая (явленная) вещь - это то или иное.
«Имение места» одного не имеет бытия, и гарантирует, таким образом, для любого
идеального бытия, действенность его функционирования в явленности, его
структурирующего функционирования, которое размыкает, сквозь своё воздействие,
несхватываемое πλῆθος (избыток бытия) и мыслимую связность πολλά - господство числа
над действительными ситуациями.

Вам также может понравиться