ВОСПОМИНАНИЯ
Москва
Оригинал-макет финансирован
Музеем М.И.Цветаевой в Болшеве
ISBN 5-8474-0275-9
Подписано в печать 18.01.1996 г. Формат 60x90/16. Печать офсетная.
Бумага офсетная. Объем 28 п. л. + иллюстрации 5,5 п. л.
Тираж 5000 экз. Заказ 1240.
Издательство «Культура»
141200, Россия, Московская область, г. Пушкино, ул. Некрасова 5
Московская типография № 2 комитета РФ по печати. 129164 Москва, Проспект Мира, 105.
[2]
Человек, который так видит, так думает и так говорит, может совершенно положиться на себя
во всех обстоятельствах жизни. Как бы она ни складывалась, как бы ни томила и даже ни пугала
временами, он вправе с легким сердцем вести свою, с детства начатую, понятную и полюбившуюся
линию, прислушиваясь только к себе и себе доверяя.
Радуйся, Аля, что ты такая.
Б.Л.Пастернак
Письмо А.С.Эфрон от 5 декабря 1950 г.
[3]
[4]
АВТОБИОГРАФИЯ
Я, Ариадна Сергеевна Эфрон, родилась 5/18 сентября 1912 г. в Москве. Родители — Сергей
Яковлевич Эфрон, литературный работник, искусствовед. Мать — поэт Марина Ивановна Цветаева. В
1921 г. выехала с родителями за границу. С 1921 по 1924 г. жила в Чехословакии, с 1924 по 1937 г. — во
Франции, где окончила в Париже училище прикладного искусства Art Publicite (оформление книги,
гравюра, литография) и училище при Луврском музее Ecole du Louvre — история изобразительных
искусств. Работать начала с 18 лет; сотрудничала во французских журналах «Россия сегодня» ( «Russie
d’Aujourd’hui»), «Франция — СССР» («France - URSS»), «Пур-Ву» («Pour-Vous»), а также в журнале
на русском языке «Наш Союз», издававшемся в Париже советским полпредством (статьи, очерки,
переводы, иллюстрации). В те годы переводила на французский Маяковского, Безыменского и других
советских поэтов. В СССР вернулась в марте 1937 г., работала в редакции журнала «Ревю де Моску»
(на французском языке), издававшегося Жургазобъединением; писала статьи, очерки, репортажи;
делала иллюстрации, переводила.
В 1939 г. была арестована (вместе с вернувшимся в СССР отцом) органами НКВД и осуждена
по статье 58-6 Особым совещанием на 8 лет исправительно-трудовых лагерей. В 1947 г. по
освобождении работала в качестве преподавателя графики в Художественном училище в Рязани, где
была вновь арестована в начале 1949 г. и приговорена, как ранее осужденная, к пожизненной ссылке в
Туруханский р-н Красноярского края; в Туруханске работала в качестве художника местного районного
дома культуры. В 1955 г. была реабилитирована за отсутствием состава преступления.
[5]
[6]
1942 -1955
[7]
[8]
18 апреля 1942 г.
Дорогие мои Лиля1 и Зина2 , ничего не знаю про вас уж Бог знает сколько времени и пишу так,
на авось, потому что думается мне, что вы навряд ли остались в Москве. Но, в случае, если письмецо
мое вас застанет, умоляю сообщить мне, известно ли вам что-нибудь о папе, маме, Муре3 и Мульке4 . Я
много-много месяцев ничего ни о них, ни о вас не знаю и безумно беспокоюсь. Почтовая связь здесь
налажена очень хорошо, т.ч. ваше коллективное молчание, очевидно, никак нельзя отнести на счет
почты. Очень, очень прошу вас написать мне, даже если что с кем и случилось, всё лучше, чем
неизвестность.
Сама я жива, здорова, в полном порядке, работаю по-ударному, относятся ко мне все хорошо,
одним словом, обо мне можете не беспокоиться.
Итак, с нетерпением жду от вас ответа, крепко вас обнимаю и целую. Пишите!
Ваша Аля
1
Лиля — Елизавета Яковлевна Эфрон (1885—1976), сестра отца Ариадны Сергеевны, театральный
педагог, режиссер художественного слова.
2
Зина — Зинаида Митрофановна Ширкевич (1895—1977), подруга Е.Я.Эфрон. Они встретились и
подружились в самом начале 20-х гг. в местечке Долысы Невельского уезда, где Зинаида Митрофановна работала
в библиотеке и куда Елизавета Яковлевна приехала организовывать народный театр. В 1929 г. Зинаида
Митрофановна переселилась к ней в Москву, и они прожили вместе до конца жизни Елизаветы Яковлевны.
Будучи «лишенкой» как дочь священника, она была прописана у Е.Я.Эфрон в качестве домработницы. В военные
и первые послевоенные годы работала художником-прикладником.
3
Мур (в других письмах Мурзил) — Георгий Сергеевич Эфрон (1925—1944), брат А.С.
--------------------------------
* В 1-й части раздела «Письма» те случаи, когда адресатами являются Е.Я.Эфрон и З.М.Ширкевич, а к
ним обращена большая часть писем 1942—1955 гг., специально не оговариваются.
9
4
Мулька — Самуил Давидович Гуревич (1904—1952), журналист. Работал секретарем правления
Жургазобъединения, а затем заведовал редакцией журнала «За рубежом». Был связан с А.С. взаимной любовью;
письма, адресованные ей в лагерь, подписывал «Твой муж».
15 мая 1942 г.
Дорогие мои Лиля и Зина! Так давно, с самого начала войны, ничего о вас не знаю, что уж
стала терять надежду узнать что-нб. И не писала вам, т.к. была уверена, что вы эвакуировались.
Наконец, после долгого, долгого перерыва, получила письмо от Нины1 и узнала, что вы обе в Москве и
всё такие же хорошие, как и прежде. И вот пишу вам.
Дорогие мои, ну как же вы там живете все эти дни, и недели, и месяцы? Не могу передать вам,
как мне обидно и горько, что именно в это время я не с вами, в Москве! И как я соскучилась по всем
вам, по всем своим! От мамы и Мурзила известий не имею с начала войны, о папе просто ничего не
знаю, от Мульки последнее письмо получила в октябре, и с тех пор тоже ничего. Очень прошу вас,
если знаете адреса наших, пришлите мне, хорошо?
Также очень хочется мне узнать про Веру и ее мужа2 , про Кота3 , Нютю4 , Нюру и Лизу5 , про
милого Димку и про Валю6 — где кто и как? Если бы вы только знали, как часто вспоминаю всех и вся!
Сама я жива-здорова, чего и вам желаю (так домработница наших болшевских соседей7
начинала свои письма). Да, в данный момент желаю вам главным образом только этого — жизни и,
поелику возможно, — здоровья.
Остальное приложится.
Весна у нас по-настоящему начинается только теперь. Снег стаял совсем недавно, ночи, утра и
вечера морозные, еще выпадает снег, но тает моментально, а сегодня первый теплый, хороший день, и
в голубом, чистом небе красиво полощется красный флаг над нашим комбинатом. Живем мы здесь уже
скоро год — от прежнего места жительства отъехали на каких-нб. 10-12 километров. Здесь очень
просторно, много зелени, березки без конца — и этот кусочек жилой земли отвоеван у тайги. Часть
построек воздвигалась еще при нас, и весь наш поселочек, и весь комбинат приятно поблескивают
атласом свежеотесанного дерева.
Есть у нас цеха — швейный, ремонтный, обувной, кирпичный, столярный, слесарный,
предполагаются еще и другие. Всё у нас свое — и кухня, и баня, и прачечная, и пекарня, словом —
целый
10
Лилечка, у меня нет ни одной папиной карточки — если у Вас сохранились мои, то пришлите
мне, хорошо?
Если можно, пришлите мне карточки — ваши и родных и, если есть, снимки того лета, что мы
были вместе. Обнимаю вас, пишите, мои хорошие.
Ваша Аля
Позвоните Нине и попросите ее, чтобы, когда она будет писать мне, то прислала бы мне свою
карточку.
1
Нина — Нина Павловна Прокофьева-Гордон (р. 1908), подруга А.С., работала одновременно с ней в
Жургазобъединении.
2
Вера — Вера Яковлевна Эфрон (1888—1945), сестра отца А.С., актриса Камерного театра, затем
режиссер художественной самодеятельности; с 1930 г. работала в Гос. библиотеке им. В.И.Ленина. В 1942-м
выслана из Москвы в Кировскую область. Ее муж — Михаил Соломонович Фелъдштейн (1884—19397),
профессор, специалист по истории государства и права, переводчик. С 1934 г. работал в Гос. библиотеке им.
В.И.Ленина. В 1938 г. арестован, в 1939-м приговорен к расстрелу.
11
3
Кот — уменьшительное имя Константина Михайловича Эфрона (р. 1921), сына В.Я.Эфрон и
М.С.Фельдштейна. В 1942-м — студент биофака МГУ, вскоре был мобилизован в армию.
4
Нютя — Анна Яковлевна Трупчинская (1883—1971), сестра отца А.С., преподаватель истории.
5
Нюра и Лиза — Анна Александровна (1909—1982) и Елизавета Александровна (р. 1910) Трупчинские,
дочери А.Я.Трупчинской. Анна работала в это время в обсерватории, Елизавета была аспиранткой
Сельскохозяйственного института.
6
Димка — народный артист СССР Дмитрий Николаевич Журавлев (1901 — 1991), мастер
художественного слова, с начала 30-х гг. работавший в тесном творческом содружестве с Е.Я.Эфрон. Валя — его
жена Валентина Павловна Журавлева (р. 1906), певица.
7
Видимо, речь идет о «девочке Шуре», домработнице Клепининых, деливших с семьей М.И.Цветаевой
жилище в доме № 4/33 в поселке «Новый быт» в подмосковном Болшеве. О ней Цветаева упоминает в записи 5
сентября 1940 г. (см. Цветаева М. Неизданные письма. Париж: УМСА-Рге», 1972. С.630).
8
Е.Я.Эфрон ставила с детьми спектакли в Доме писателя, вела кружок художественного слова в
Центральном доме художественного воспитания детей.
9
Так первоначально называлась повесть М.М.Пришвина «Жень-шень» (1933).
Дорогие мои Лиля и Зина! Не так давно писала вам, с нетерпением жду ответа — не знаю,
дошло ли до вас мое письмецо? Ужасно хочется мне узнать, как вы живете, что у вас слышно — ведь
известий от вас не имею с самого начала войны, уже скоро год. Только благодаря Нинке недавно
узнала, что вы живы, здоровы и в Москве, и мне так захотелось хотя бы письменно услышать ваш
голос.
Лилечка, известно ли Вам что-нб. насчет Сережи1? Я пыталась навести о нем справки отсюда,
но ответа пока не имею. Сами можете себе представить, как мне хочется узнать, что с ним, где он? Я
очень о нем беспокоюсь.
На днях получила письмо от Мульки, из Куйбышева, и таким образом кое-что узнала насчет
мамы2 и брата, от которых тоже не имею известий с начала войны. Мулькино письмо очень меня
обрадовало — я уж не знала, что о нем и думать. С ноября прошлого года уже все регулярно получали
письма, только моя семья упорно молчала. И из-за этого молчания я чуть в самом деле с ума не сошла.
Стала было такой вспыльчивой, такой нестерпимой злюкой, что никто меня не узнавал. А с тех пор,
что получила первые весточки от Нины и от Мули, поуспокоилась и опять стала, как:
12
13
Дорогие мои Лиля и Зина! Ваше письмо с известием о смерти мамы получила вчера. Спасибо
вам, что вы первые прекратили глупую игру в молчанки по поводу мамы. Как жестока иногда бывает
жалость!
Очень прошу вас написать мне обстоятельства ее смерти — где, когда, от какой болезни, в чьем
присутствии. Был ли Мурзил при ней? Или — совсем одна? Теперь: где ее рукописи, привезенные в
1939 году, и последние работы — главным образом переводы — фотографии, книги, вещи?
Необходимо сохранить и восстановить всё, что возможно.
Напишите мне, как и когда видели ее в последний раз, что она говорила. Напишите мне, где
братишка, как, с кем, в каких условиях живет. Я знаю, что Мулька ему помогает, но — достаточно ли
это? Денег-то я могла бы ему выслать.
Ваше письмо, конечно, убило меня. Я никогда не думала, что мама может умереть. Я никогда
не думала, что родители — смертны. И всё это время — до мозга костей сознавая тяжесть обстановки,
в которой находились и тот и другой, — я надеялась на скорую, радостную встречу с ними, надеялась
на то, что они будут вместе, что, после всего пережитого, будут покойны и счастливы.
Вы пишете — у вас слов нет. Нет их и у меня. Только — первая боль, первое горе в жизни. Всё
остальное — ерунда. Всё — поправимо, кроме смерти. Я перечитывала сейчас ее письма —
довоенные, потом я ничего не получала — такие живые, домашние, такие терпеливые... Боже мой,
сколько же человек может терпеть, и терпеть, и еще терпеть, правда, Лиля, а потом уж сердцу не
хватает терпения, оно перестает биться. Напишите мне про мамины рукописи — это сейчас самое
главное.
Крепко обнимаю вас и целую обеих. Жду от вас писем. Благодарна вам бесконечно за всё то
добро, которое мы все от вас видели.
Ваша Аля
23 июля 1942 г.
Дорогие мои Лиля и Зина, писала вам два раза с тех пор, что получила ваше письмо с
известием о смерти мамы. Не знаю, дошли ли до вас мои письма. Еще раз повторяю вам большую мою
благодарность за то, что вы всё же решили сообщить мне об этом. Родные мои, я всегда предпочитаю
знать. И недаром говорит пословица: «много будешь знать — скоро состаришься». Сколько у меня
теперь седых волос!
14
В каждом письме задаю вам один и тот же вопрос: знаете ли вы, что с мамиными рукописями?
Очень прошу ответить. И еще прошу — если есть какие-нб. фотографии — мамы, папы, брата, мои
собственные, пришлите, у меня тут только две карточки мамы с братом.
От Мульки получаю известия более или менее регулярно, знаю, что и вам он написал. Он как
будто бы собирается, если удастся, съездить на месяц в Москву. Вот бы хорошо. Я бы тоже очень
хотела, но пока не могу! Но всё же не теряю надежды. Обо мне не волнуйтесь, родные мои. Я
нахожусь в полной безопасности, работаю, сыта — значит — жива. Что эта жизнь, особенно по
нынешним временам, никак меня не удовлетворяет, вы и сами знаете. Не могу сказать, как мне больно
и обидно, что всё это время я была не с мамой, не с вами, что была не в состоянии вам помочь. Если бы
я была с мамой, она бы не умерла. Как всю нашу жизнь, я несла бы часть ее креста, и он не раздавил
бы ее. Но всё, что касается ее литературного наследия, я сделаю. И смогу сделать только я.
Родные мои, переживите как-нибудь всю эту историю, живите, - как мне хочется отдать вам все
свои силы, чтобы поддержать вас. Но сейчас я ничего не могу сделать. Зато потом я сделаю всё, чтобы
вы были спокойны и счастливы. И так будет.
Напишите мне про родных — Мишу, Веру, Кота, Нюру, Лизу, известно ли что о Сереже, пишут
ли Ася и Андрей1? Что с Андреем? Ему уж пора быть дома — или на фронте. Что Дима и Валька?
Напишите!
Обнимаю вас и целую, родные мои.
Ваша Аля
1
Ася — Анастасия Ивановна Цветаева (1894—1993), сестра матери А.С. Была арестована в 1937 г. и в
1942-м находилась в заключении. Андрей — Андрей Борисович Трухачев (1912—1993), сын А.И.Цветаевой. В
1937—1942 гг. также находился в заключении, летом 1942-го мобилизован и как инженер-строитель направлен в
Архвоенстрой.
5.8.42
Дорогая моя Зина, получила сегодня Ваше письмо от 14.7, отвечаю немедленно. Спасибо Вам и
Лиле, родная, за вашу любовь, память, за ваше большое сердце. Дня два тому назад отправила вам
маленькую записочку с двумя рисуночками1. Вы, верно, ее уже получили. Боюсь, что в тот же конверт
случайно попал черновик моего заявления в Президиум Верховного Совета — если да, не удивляйтесь.
Моя рассеянность безгранична, вместо того, чтобы положить на-
15
званный черновик в пустой конверт, я, видимо, сунула его в письмо — не то к вам, не то к Мульке.
Сердце мое, мысли мои рвутся к вам. Вас обеих, всю вашу жизнь в эти страшные дни и месяцы
я представляю себе так, как если бы разделяла ее с вами 2. Много-много думаю о вас, и ужасно хочется
помочь вам, снять с вас часть всех этих внеплановых тягот — но, к сожалению, я совсем беспомощна,
могу только думать о вас да писать вам.
Моя жизнь идет всё по-прежнему, так же и там же работаю, работа не тяжелая, я свыклась с
ней. Вы беспокоитесь о моих легких, но производство не вредное, скорее наоборот — мы производим
зуб-
16
ной порошок, и от меня приятно пахнет мятным маслом, а хожу я в белом халатике, как медсестра. Я
рада, что работаю теперь не на швейной машине, — мне гораздо легче, меньше устаю, чувствую себя
лучше.
Отчего вы ничего не пишете мне насчет Димки? Мне очень за него тревожно — что он, где?
Напишите, пожалуйста. Грустно мне было узнать о смерти маленького своего племянника 3 , какой он
был славный и странный мальчик — как, впрочем, и все мальчики в нашей семье. Я помню, как
любила его Лиля.
Очень прошу вас, дорогие, написать мне про мамины рукописи — пишу вам об этом в каждом
письме, прислать адрес брата и, если есть, фотографии, кроме того, напишите, что известно вам про
Андрея и Асю. Как обидно, что Асе не пришлось увидеться с мамой!
Мамину смерть как смерть я не осознаю и не понимаю. Мне важно сейчас продолжить ее
дело, собрать ее рукописи, письма, вещи, вспомнить и записать всё о ней, что помню,— а помню беско-
нечно много. Скоро-скоро займет она в советской, русской литературе свое большое место, и я должна
помочь ей в этом. Потому что нет на свете человека, который лучше знал бы ее, чем я. Я не верю, что
нет больше ее зеленых глаз, звонкого, молодого голоса, рабочих, загорелых рук с перстнями. Не верю,
что нет больше единственного в мире человека, которого зовешь мамой. Но на всё это не хватает слов,
вернее — трудно писать об этом так, как пишу я это письмо — наспех, за общим столом в общежитии.
Об этом я впоследствии напишу книгу, и тогда хватит слов и все слова встанут на место.
От Мульки и Нины получаю письма не особенно часто, но регулярно. Я очень люблю их обоих
и очень рада, что оба они оказались друзьями на высоте, друзьями в тяжелые дни. И Сережа и мама
также очень любили их, да и вы к ним относитесь неплохо.
Ужасно мне надоело здесь, в глубоком тылу. Ужасно силой судеб оставаться в стороне, когда
гитлеровские бандиты терзают нашу землю. Все наши горести — их вина. Не знаю, помогут ли мои
заявления, но почему-то надеюсь.
Крепко обнимаю и целую обеих. Пишите.
Ваша Аля
1
Видимо, речь идет о письме от 1 августа 1942 г.
2
В письме Б.Я.Эфрон и З.М.Ширкевич от 1 августа 1942 г. А.С. пишет: «...недавно видела в кино Москву
и разбитый памятник Тимирязеву — какой ужас, ведь вы так близко!» Они жили в доме №16 по Мерзляковскому
пер., невдалеке от Никитских ворот, где стоял памятник Тимирязеву, пострадавший во время бомбардировки.
3
По дороге в эвакуацию из блокированного Ленинграда А.Я.Трупчинская с тяжело заболевшими
внуками Мишей Седых (р. 1934) и Сашей Прусовым (1939—1941) была снята с эшелона в Котельниче; в местной
больнице младший мальчик умер.
17
Ракпас, 17.8.42
Дорогие мои Лиля и Зина, пользуюсь нашим выходным, чтобы написать вам несколько слов.
Недавно получила Зинино большое письмо, которое очень обрадовало меня. Спасибо вам за вашу
любовь, память, чуткость. Очень люблю вас обеих, очень мечтаю вновь увидеть вас, я так по вас
соскучилась! Я ничего не написала Зине по поводу ее утраты 1. Да вы сами понимаете, что ни писать,
ни говорить по этому поводу нельзя, вернее — можно, только потом, когда мы, наконец, встретимся и
сможем крепко обнять, поцеловать друг друга. Всё это более чем горько, более чем обидно. Смерть —
единственное непоправимое.
Живу я всё по-прежнему. Так же встаю в 5 ч. утра, в 6 выхожу на работу, перерыв от 12 до 1 ч.,
кончаем в 7. Прошла уже пора, странная пора белых ночей. Казалось, именно в такую пору
библейский герой приказал солнцу остановиться — и всё замерло. Теперь — обычные летние ночи,
темные и короткие. Лето-то уж кончается. Была как бы долгая весна, и сейчас же за ней — осень.
Деревья, длинные наши «пирамидальные» березки, вот-вот пожелтеют, так и чувствуется, что уже
последние дни стоят они в зеленом уборе. За это лето мне удалось три раза сходить в лес по ягоды.
Ходили бригадами по 25 человек. Лес — не наш, почва — болотистая, ягоды — черника (разливанные
моря, всё черно!), морошка, брусника, клюква. Но в лесу — тихо, как в церкви, и вспоминаются все
леса, в которых я бывала. В которых мы бывали с мамой. В первый раз, что я попала в лес, — 12 часов
на воздухе (впервые за три года!), я буквально заболела от непривычного простора, солнца, от
необычности такой, по сути дела, привычной обстановки. Последующие два раза было просто очень
приятно.
О работе своей уже писала вам — работа легче, чище и приятней предыдущей. Сейчас работаю
на производстве зубного порошка, пропахла мятой и вечно припудрена мелом и магнезией.
Окружающие люди относятся ко мне очень хорошо, хотя характер мой — не из приятных, м.б.
именно потому хорошо и относятся. Я стала решительной, окончательно бескомпромиссной и, как
всегда, твердо держусь «генеральной линии». И, представьте себе, меня слушаются. Есть у меня здесь
приятельница2, с к-ой не расстаемся со дня отъезда из Москвы. Она — совершенно исключительный
человек и очень меня поддерживает морально. — Лилечка, Вы уже давно обещали мне прислать
карточки. Сделайте это, если Вам не трудно. Видаете ли Мульку? Известно ли что про Сережу, Асю,
Андрея? Лиля, если паче чаяния будет какая-нб. оказия ко мне, пришлите мне, пожалуйста, верхнюю
кофточку вязаную, просто кофточку вязаную, юбку и блузку, белья и чулки (всё это должно быть в
моем сундуке) — да, и резинки, а то я обносилась окончательно. Хорошо бы еще
18
и платок, а то впереди такая холодная зима! Хотя вряд ли такая оказия представится.
Крепко обнимаю и целую вас обеих.
Ваша Аля
1
В блокадном Ленинграде умерли от голода мать З.М.Ширкевич Ольга Васильевна и сестра Антонина
Митрофановна, по дороге в эвакуацию — десятилетняя дочь Антонины Митрофановны Галя.
2
Тамара Владимировна Сланская (1906—1994) в 1925—1929 гг. была работником советского
торгпредства в Париже. По возвращении в СССР жила в Ленинграде, работала в Совторгфлоте, училась на
факультете иностранных языков Гос. педагогического института им. А.И.Герцена, пела в самодеятельности.
Перед самым арестом была приглашена на роль Снегурочки в одноименной опере А.Н.Римского-Корсакова в
Ленинградский Малый оперный театр. Арестована в тот же день, что и А.С., — 27 августа 1939 г. Во время
следствия ее настойчиво расспрашивали о С.Я.Эфроне и его дочери, которых она не знала. А.С. расспрашивали о
Сланской, пытаясь «сшить дело» о шпионской группе. Впервые они увидели друг друга, когда их отправляли из
Бутырской тюрьмы на этап.
Коми АССР, Железнодорожный район, Комбинат ООС, Химцех. Ст. Ракпас. Эфрон А.С.
21 августа 1942
Дорогая моя Лилечка, получила Ваши открытки от 8го и Зго VIII. Известие о том, что мамины
рукописи целы, обрадовало меня невероятно. Не могу передать Вам, до какой степени благодарна Вам
за них — и за нее. То, что Вы пишете мне о Мурзиле, меня не удивляет, хотя мне и кажется, что многое
Вы преувеличиваете. Его письмо к Муле, пересланное мне, огорчило меня и удивило невероятной
практичностью и рассчетливостью, а также полнейшим отсутствием мамы, она как бы действительно
умерла в нем! Но я Мурзила знаю давно и хорошо и знаю, что никто не способен забраться в самую
глубину мальчишьей души. Ну, обо всём поговорим, когда, бог даст, встретимся. Письма со стихами, о
к-ом Вы пишете, я не получила еще.
У меня всё по-прежнему — работаю, здорова, рвусь ко всем вам. Чувствую, как вы измучены и
устали, несмотря на самые оптимистические ваши письма. Слишком хорошо вас всех знаю, да и
обстановку учитываю. Как мне хочется наконец увидеться с вами! — Пишет ли Нине Юз1?
Крепко, крепко целую вас обеих.
Аля
19
1
Юз (в других письмах — Кузьма, Кузя) — Иосиф Давыдович Гордон (1907— 1969), муж
Н.П.Прокофьевой-Гордон, режиссер-монтажер кино. В 1937 г. был арестован. Отбывал наказание на Колыме, в
мае 1945-го, получив паспорт с ограничением мест проживания, поселился в Рязани. В 1951-м арестован
повторно, сослан в Красноярск, реабилитирован в 1954 г.
Ракпас, 25.8.42
Дорогая Лилечка, дорогая Зинуша, получила вчера Лилину открытку, где она еще раз
подтверждает существование маминых рукописей и, хоть несколько слов, рассказывает о своей работе.
Я очень рада, что вы мне пишете <… (часть текста утрачена. — Р.В.) я соберу всех вас вместе, в один
прекрасный день или вечер, тогда я действительно окажусь «дома». Я удивлена, что Лиля не получает
моих писем, я пишу часто, хоть по несколько слов, хотя писать особенно нечего, всё убийственно по-
прежнему, и, в общем, всё неплохо. Послезавтра будет ровно три года, что я в последний,
действительно в последний раз видела маму1. Глупая, я с ней не попрощалась, в полной уверенности,
что мы так скоро с ней опять увидимся и будем вместе. Вся эта история, пожалуй, еще более
неприятна, чем знаменитое «Падение дома Эшер» Эдгара По — помните? Это не По, это не Шекспир,
это — просто жизнь. В общем-то, мой отъезд из дому — глупая случайность, и от этого еще обиднее.
Ну, ладно. Здоровье мое неплохо, лучше, пожалуй, чем раньше. Первое время, первые месяцы,
даже, в общем, первый год здесь, на Севере 2, мне было довольно тяжело в непривычной обстановке,
после того уединения, в котором я находилась последние полтора года в Москве3. Я всё, всё время
хворала, температурила и всё время работала. А теперь приспособилась, да и работа легче последние
три месяца. Окружающие относятся хорошо. Бытовые условия вполне приличные, ибо наш комбинат
— образцово-показательный. Но как-то скучно обо всём этом писать, хочется домой, вот и всё. Мне
еще тоскливее на душе, чем раньше, из-за того, что творится на свете, и полной невозможности
именно сейчас работать продуктивно и быть полезной.
Крепко-крепко целую вас, дорогие мои, и с нетерпением жду обещанных фотографий. Буду
иметь возможность переснять их — есть фотолаборатория. Пишите и, если какие неприятности, — не
скрывайте, раз на самом деле любите меня.
Ваша Аля
1
Об аресте дочери М.И.Цветаева пишет: «Разворачиваю рану, живое мясо. Короче, 27 августа в ночь
отъезд Али. Аля веселая, держится браво. Отшучивается.
20
Забыла: Последнее счастливое виденье ее дня за 4 на С.Х. выставке "колхозницей" в красном чешском
платке, моем подарке, сияла. Уходит, не прощаясь! Я — что же ты, Аля, так ни с кем не простившись? она, в
слезах, через плечо — отмахивается!» (Цветаева М. Неизданные письма. С. 630).
2
Из московской тюрьмы в лагерь на станцию Ракпас А.С. прибыла 16 февраля 1941 г.
3
Имеется в виду тюрьма.
Ракпас, 3.9.42
Дорогая Зинуша, получила Вашу открытку от 17.8, спасибо, что не забываете. Каждое письмо,
каждая весточка — такая радость!
Часто-часто перечитываю мамины письма и всё не могу себе представить, что больше никогда
не открою конверта, надписанного таким родным, таким живым ее почерком. Она не выходит у меня
из головы, а говорить о ней — не с кем.
Живу и работаю по-прежнему. Некоторое — приятное — изменение в нашей судьбе принесло
введение 10ти часового — вместо 12ти часового — рабочего дня. Остается побольше времени для сна,
для своих мелких делишек, штопки, стирки. Со всем этим ужасно хочется домой. Очень тоскливо на
сердце, тяжело. Муру писала, от него пока ничего не имею, кроме письма, еще мартовского, Мульке,
которое он и переслал мне. И за него очень беспокоюсь. У нас тоже было холодное лето, я даже не
заметила, что оно прошло. Жалко, что так идет время.
Теперь уже деревья пожелтели, уж небо осенью дышало. Необычайное здесь небо. Только с
ним говорю о маме.
Крепко, крепко целую вас обеих. Пришлите карточки, вы же обещали!
Ваша Аля
Ракпас, 11.10.42
Дорогие Лиля и Зина! Довольно давно не писала вам, а от вас получила две фотографии —
мамину и ту, где мы с Мурзилом на помосте для нырянья. Большое спасибо вам обеим. Это было очень
приятно. Мулька пишет мне реже, вероятно, очень занят, а от Мурзила письма приходят регулярно, и,
как правило, — письма очень умненькие. Лилечка, у Вас там остались папины вещи, кое-что из них
нужно продать для Мурзила, принимая во внимание, что вещи — восстановимы и что мальчишке,
который вот-вот будет призван на
21
фронт, необходимо обеспечить нормальное существование. Речь идет, конечно, о вещах новых, т.е.
имеющих ценность объективную, а не семейную. Я написала Мульке насчет своих вещей, но они все
порядочно потрепанные, и навряд ли удастся что-нб. на них выручить. В общем, всю эту операцию
следовало бы поручить Мульке, а Вас лично я бы только попросила выбрать из папиных вещей то, что
там наименее папино и наиболее магазинное. Я бы, конечно, не затрагивала ни этого вопроса, ни этих
вещей, если бы не военное время. Не сегодня-завтра Мурзил попадет на фронт, и неизвестно, увидим
ли мы его. Поэтому и хочется, чтобы последний его ученический год прошел бы для него без
всяческих материальных забот. Оказывать ему какую бы то ни было помощь отсюда я не в состоянии,
т.к. зарабатываю настолько мало, что об этом и говорить не стоит — мне-то хватает, т.к. я — на всём
готовом, но вообще-то зарплата ерундовская.
Вы не сердитесь на меня за то, что я касаюсь этих дел, но по Мулькиным намекам я догадалась,
что на Мурзилином фронте не всё благополучно. Ну, ладно.
У меня всё идет по-прежнему. Налаживается новое производство, которое очень меня
интересует, — игрушечное. Игрушки делаются из отходов швейного цеха — тряпья, ваты, тряпье
превращаем в пластмассу для кукольных голов, в частности, а из ваты, которую я превращаю по
изобретенному мною способу тоже в своего рода пластмассу, делаются очаровательные елочные
украшения. Мне ужасно жаль, что вы не можете на них посмотреть, они бы вам действительно
понравились. Я писала уже вам, что нашим драмкружком руководит режиссер Гавронский1, которого
Вы, Лиля, должны помнить, т.к. он Вас прекрасно помнит, равно как и всех артистов Завадского2. Он
— человек одаренный и культурный, работать с ним приятно, ибо эта работа что-то дает. Первый наш
спектакль — две ерундовских пьески и одна не ерундовская («Рай и ад» Мериме, знаете?) прошли с
небывалым у здешней публики успехом. Оформление (по принципу «из ничего делать чего») — мое.
Снисходительный режиссер нашел у меня «настоящий драматический дар» и сулит мне роль Василисы
в «На дне». Я ее когда-то играла, но была, как говорится, молода и неопытна, с неопределившимся еще
характером, и роль делала наугад, на слух и на ощупь. Теперь — не так, я чувствую, что внутренне до-
росла. Как бы не перерасти, черт возьми!
Дни стоят великолепные, и ночи тоже. Днем — всё голубое, даже снег, ночью — всё черное,
даже снег. А такое звездное небо, как здесь, не над каждой страной бывает. Слежу за тем, как
передвигаются и перемещаются созвездия — Орион, например, летом пропадает вовсе и возвращается
лишь поздней осенью. Это — одно из моих любимых созвездий, совершенно правильное. Жаль только,
что в карте звездного неба перестала ориентироваться — позабыла. А ре-
22
бенком знала ее настолько прилично, что вряд ли было что, видимое простым глазом, чему я не знала
бы названия.
Вновь появилось северное сияние — оно, между прочим, гораздо менее красиво, чем я
представляла себе по сказке Андерсена «Снежная королева».
Ответа из Президиума еще не получила, но по срокам он должен прибыть вот-вот. Вряд ли он
что-нб. изменит в моем существовании. Лилечка, а где Пастернак 3? Вы про него ничего не писали, а я,
кажется, не спрашивала.
Если будет минуточка времени, напишите мне о своей работе, давно Вы мне ничего о ней не
сообщали.
Пока крепко, крепко целую обеих, жду известий.
Ваша Аля
1
Александр Иосифович Гавронский (1888—1958). Происходил из семьи богатейших чаеторговцев
Высоцких. За революционную деятельность был приговорен царским судом к смертной казни, бежал за границу.
Окончил философский факультет Марбургского и филологический Женевского университетов, а также институт
Ж.Ж.Руссо. Автор работ «Логика чисел» и «Методологические принципы естествознания». В 1916—1917 гг.
работал режиссером Цюрихского и главным режиссером Женевского театров. По возвращении в Россию в 1917 г.
был режиссером Незлобинского театра, а затем ответственным режиссером Гостеатра-студии им. Шаляпина.
Один из первых режиссеров советского кино.
2
В 1924 г. молодой режиссер Юрий Александрович Завадский (1894—1977) с группой из шести актеров,
в числе которых была и Е.Я.Эфрон, ушел из Студии Е.Б. Вахтангова и начал строить новый театр. В 1924—1931
гг. Е.Я.Эфрон была режиссером этого театра и педагогом студии при нем. В 1931-м из-за тяжелой болезни ей
пришлось выйти на инвалидность.
3
14 октября 1941 г. Б.Л.Пастернак выехал в Чистополь к семье, но с конца сентября по 25 декабря 1942 г.
находился в Москве по издательским делам..
Ракпас, 12.4.1943
Лиленька и Зина, родные мои, пишу вам наспех, чтобы письмо поспело к именинам 1. Как бы
хотелось встретить их вместе с вами и как следует отпраздновать, радостно, по-весеннему.
Весна и у нас чувствуется, снег осел (не осёл, вы сами догадались!) — и почернел, ночью
подмораживает чуть-чуть слегка, а днем на солнышке тает. Дальний лес насторожился, чувствует
весну. Месяц совсем молодой, такой тоненький, такой хорошенький, остророгий. Вот месяц я люблю, а
луну — нет, таким от нее для меня веет холодом, даже в летнюю жару. И свет у нее не настоящий. Она
для меня как постоянное напоминание о смерти — душу леденит.
Живу без перемен. Всё живу, всё надеюсь на что-то хорошее. И
23
верю, что хорошее будет еще. А что касается каждого сегодняшнего дня — знаю, что бывает лучше, но
что бывает и значительно хуже, и не унываю.
Хочется вас всех видеть очень, хочется говорить с вами, утешить, когда грустно, и рассмешить
даже, ибо этой способности я еще не утратила. Я ведь еще очень веселая, родные мои, узнав много
горя, я всё равно не разучилась смеяться и даже радоваться. И это мне помогает вынырнуть из любого
убийственного настроения.
Родные мои, целую вас нежно-нежно обеих, всем сердцем всегда с вами.
Пишите мне — ведь от вас так давно ничего нет, да и от Нинки тоже.
Простите за краткость и несуразность, тороплюсь, следующее письмо будет большое и
подробное.
Обнимаю вас.
Ваша Аля.
1
18 сентября — день рождения А.С. и именин Е.Я.
1 сент. 1944
Дорогие мои Лиля и Зина! Давно не писала вам и от вас очень давно ничего не имела.
Получила от Зины открыточку давным-давно, после письма от 4го июля от вас, от Нины и от Мульки
ничего не получала. Такое всеобщее молчание бесконечно меня беспокоит. За полгода от Мульки
получила одну открытку, два письма — ведь это действительно чересчур мало, на него совсем не
похоже. Что там у вас делается? Очень-очень прошу писать хоть изредка, держать меня в курсе ваших
событий. Я надеюсь, дорогие мои, что все вы живы, если даже и не здоровы. Я ведь знаю — здоровых
у нас в семье нет! Еще и еще раз спасибо за присланное. Всё дошло, и, конечно, всё пригодилось.
Только ужасно жаль, что не прислали мне ничего из литературы, о к-ой я просила и без которой мы
пропадаем. Зина обещала какой-то альбом Родена, но и его не видать на горизонте. В первый раз в
своей жизни я нахожусь в таком бедственном — в плане чтения и рисовально-письменных пособий —
положении. Сейчас пишу, п.ч. на несколько минут дорвалась до ручки и чернил, вот и тороплюсь, как
на курьерский.
Чувствую себя значительно лучше, целый месяц каждый день пила помногу молока, покупала
масло и очень поправилась. Стала почти круглая, во всяком случае все мои острые углы закруглились1.
Работаю ужасно много, гораздо больше, чем от меня требуют, но иначе не могу, да и время идет
гораздо скорее. За работу свою каждый
24
месяц получаю премии и благодарности, несмотря на свои седые волосы, чувствую себя девчонкой.
Первой ученицей в классе.
Обо всех вас очень тоскую, с каждым днем всё больше и глубже. И всё больше и глубже
ощущаю свое сиротство и одиночество. Только мама была способна объединять семью, даже
рассыпавшуюся, а теперь ее нет, нет и «дома». «Дома» — это там, где мать. А теперь дома нет.
Людей кругом много, со всеми ровно-хорошие отношения. Товарищей много, друзей нет. У
меня их и раньше-то было немного, а в этой обстановке и вовсе нет. Увы мне, я чересчур требовательна
и, да простит меня Бог, чересчур умна!
Напишите мне, что с Мулькой, где он, если что с ним случилось, не скрывайте. От него нет ни
слова, ни звука уже третий месяц. От Мурзила получила за всё время одну записочку, на мои письма
ответа нет.
У нас здесь есть довольно захудалая карта Франции, я могла все эти дни следить за событиями.
До чего всё это интересно! И до чего же мне обидно, что никак я не могу в этих событиях участвовать,
как и сколько я ни работаю, мне всё кажется, что я сижу без дела, что нужно еще больше, еще лучше
работать. Пишите мне, дорогие мои. Большой всем привет — Нине, Мульке, Диме.
Крепко вас целую и за всё благодарю.
Ваша Аля
1 января 1945 г.
С Новым годом, дорогие мои Лиля и Зина! Дай нам Бог всем остаться в живых и встретиться
— нет у меня больше других желаний. Получила уже давно от вас обеих весточки в ответ на мой
запрос о Мульке. Свое молчание он мотивировал тем, что вот-вот ждал меня домой. Со дня на день. Я
на своем скромном опыте давно постигла,
25
что из дней слагаются годы, и поэтому предпочитаю, чтобы мне писали, и сама стараюсь писать по
мере возможности. Сама я рвусь домой безумно, безумно хочется к маминым рукописям, ко всему
тому, что от нее и о ней осталось. Память о ней не слабеет, и со временем горе и боль не утихают.
Думаю о ней постоянно, то вспоминаю, что было при мне, то каким-то, я уверена, не обманывающим
чутьем воссоздаю всё, что было без меня.
И вот мне хочется возможно скорее собрать всё и всё записать о ней — «Живое о Живом», как
называется одна из ее вещей — воспоминания1. Пока еще живы сказанные слова, люди, слышавшие
их, видевшие ее. Непременно напишите мне вот о чем: когда я уезжала с Севера, я оставила там на
хранение моей подруге мамины письма и фотографии, зная, что в дороге могу всё растерять. Вчера
получила от нее письмо, в к-ом она сообщает, что переслала это Вам, Лиля (по моей просьбе); но от
Вас подтверждений в получении не имеет. Ради Бога, Лиля, напишите скорее мне, получили ли Вы или
нет, и если да, то что именно? Я ужасно боюсь, как бы это невосстановимое не пропало, а у нее тоже
храниться вечно не могло, ведь мы подвержены таким случайностям! Так что подтвердите мне
получение или неполучение. Есть ли что-нб. от Мура? Если нет, то наводили ли справки? Я от него за
всё время получила одно письмо весною. М.б. и его больше нет в живых. — Да, если получили от
Тамары2 письма и карточки, передайте их, пожалуйста, Мульке, чтобы он приложил их к маминым
рукописям. И не показывайте чужим — это не стихи, не для всех. И стихи-то не для всех, а письма —
тем паче. Дай Бог, чтобы они до Вас дошли, — вот бы камень с плеч! Пишите мне, я очень одинока.
Под Новый год видела во сне Сережу, живого. И сердце мне твердит, что мы увидимся. Неужели и Мур
погиб? — Я живу и работаю всё так же. Чувствую себя, за исключением сердца, хорошо и впервые за
все эти годы действительно поправилась. Домой хочется.
Крепко обнимаю и люблю. Берегите себя — мы скоро опять будем вместе.
Ваша Аля
1
Название воспоминаний М.Цветаевой о ее близком друге поэте М.Волошине, написанных в 1932 г.,
сразу же, как только она узнала о его кончине.
2
Речь, видимо, идет о Тамаре Васильевне Сказченко.
1 января 1946
Дорогие мои Лиля, Зина и Кот! Получила от вас однажды одну-единственную телеграмму, а
больше ничего «в мой адрес» не посту-
26
пало. Кроме того, от Мульки получила, тоже однажды, тоже одну-единственную и тоже телеграмму.
Таким образом, узнала, что все вы живы, и временно успокоилась.
А если бы вы видели, какая в нашем цеху елка! Ужасно мне захотелось встретить этот новый (в
седьмой раз, всё новый и новый и всё одинаковый!) год «по-настоящему». И я прямо с 1 декабря
начала готовиться к празднику, заставляя решительно всех елочные игрушки делать после работы, и
все делали, ворча, неохотно, вздыхая о прошлом, отворачиваясь от будущего. Из старого журнала
«Смена», выкрашенного во все цвета радуги, наделали километры цепей, из старых коллективных
договоров и стенгазет сооружали самолеты, собачек, кошек, домики, мельницы, балерин, хлопушки и
вообще всё что полагается.
Прослышав, что для начальственной елки свечи готовятся, мы и себе выпросили 6 штук,
разрезали пополам, вышло 12 — одним словом, всё, кроме елки, готово, а вот самую елку достать
труднее всего, п.ч. хоть в лесу живем, а в лес не ходим. Ну вот всё же выпросили себе одну, нам
принесли, высоты и худобы необычайной, совсем лысую. Выпросили вторую, а та совсем кощей.
Потом, уже 31го, принесли сразу 5 мал мала меньше, хоть плачь. Ну, понарубили ветвей и из
нескольких елок сделали одну, зато такую красавицу, прелесть! Пока убирали ее игрушками, кошки
забрались в цепи и поразодрали их, пришлось подклеивать. И вот, когда всё готово, двери
распахиваются настежь и входит... нет, не Дед Мороз, значительно хуже! — начальник пожарной
охраны! Короче говоря, мы его задобрили игрушками, отделавшись испугом до полуобморочного
состояния.
А когда стемнело, зажгли свечи и все по-детски глядели на елку, и у всех в глазах отражались
такие же огоньки, как давно бывало. Все всё вспомнили, и всем было грустно.
Сегодня веселились до упаду. В 12 ч. дня было кино. В столовой набилось людей, как семечек в
стакане торговки. Ждем полчаса, час. Нет напряжения. Наконец оно появляется, легкое, как крылья мо-
тылька. На экране являются бледные тени имен режиссеров, кинооператоров, действующих лиц.
Потом показывается какой-то расплывчатый силуэт не то капитана, не то майора, но госбезопасности.
Потом всё исчезает с остатками напряжения вместе, из будки доносится явственно голос приезжего
кинооператора: «к любимой матери такую работу!» Он является зрителям, как некий полубог, собирает
звуковые киноманатки и... исчезает. Вот и вся картина. Называлась она, как говорили знатоки,
«Поединок».
Вечером зато был концерт. Участники хоркружка с успехом продемонстрировали нам
новогоднюю программу: «Догорай, моя лучина» и «В воскресенье мать старушка к воротам тюрьмы
пришла». В заключенье спели еще «Буря мглою» и руководитель кружка прочел
27
От Аси довольно часто получаю письма и сама пишу так часто, как только возможно.
10.1 Зиночка, родная, вот как долго лежат без движения мои письма! Получила Ваши 2
открытки, последнюю сегодня, где пишете, что в больнице1. Еще обидней, что я не дома и не могу
помогать Вам. Надеюсь, что теперь Вы уже поправились. Куда уехала Люба2? В Москве, видимо, была
проездом? Зина, пожалуйста, пришлите мне Нинин адрес, я его никогда не могла запомнить и в конце
концов потеряла. Или как-нб. дайте ей знать, чтобы она его прислала, а то никак не могу написать ей.
Только сегодня получила ее поздравительную телеграмму. <...> Мулька совсем меня забыл, мне это
очень горько, но вполне понятно. Даже не месяцами, а годами исчисляется наша разлука, что же
поделаешь! И я писать перестала впустую. Но всё равно время хоть и помаленьку, а идет, и мы уже
довольно скоро должны встретиться с вами. Обнимаю и целую моих родных.
Аля.
28
1
З.М.Ширкевич с детства была больна костным туберкулезом; в результате лишений военного времени у
нее началось обострение процесса.
2
Люба — Любовь Лонгва, отбывшая срок однолагерница А.С., которая до своего ареста была ученицей
Е.Я.Эфрон.
16 февраля 1946 г.
Дорогая Зина, дорогая Лиля, посылаю на ваше имя письмецо для Нины и прошу как-нб.
передать. Адрес ее я куда-то засунула так прочно, что разыскать невозможно, а на полученное наконец
письмо хочется, хоть коротко, ответить.
У меня всё по-прежнему, только в последнее время стала прихварывать, заразившись Зининым
примером. Но надеюсь, что теперь она уже совсем поправилась и давно дома. От Зины получила две
открытки, обе из больницы. Теперь жду открытки домашней. У этих открыток Зининых один
недостаток — тот же, что и у моих писем, — одни сплошные вопросы и никаких ответов — например:
«как вы поживаете? как ваше здоровье? получаете ли письма?» и т.д. А по существу-то очень, очень
мало и узнаешь.
Короче говоря, писать мне решительно нечего. День за днем, день за днем идут настолько
похожие друг на друга, настолько ничем не отличаются и не отделяются, что чувствуешь себя каким-то
потонувшим колоколом или кораблем и потихоньку обрастаешь илом и русалками. Никаких звуков
извне и никаких лучей. Хочется, наконец, выплыть на поверхность, поближе к солнцу. Хоть немного
поплавать, ежели ты корабль, хоть немного звякнуть, если ты колокол. Потом мне хотелось бы
послушать настоящей музыки, пусть в исполнении архаического репродуктора, висевшего когда-то у
Лили в ногах, но чуть повыше. Потом в театр сходить хотелось бы тоже.
Но всё это пустяки. Живу, в общем, неплохо. Сыта, работаю в тепле, работа легкая и даже
подчас творческая. А что однообразно — на то остается внутреннее разнообразие во всём его
неискоренимом великолепии. Но, в общем, есть Бог и для бедных людей. Только успела я пожелать
себе немного музыки, как открылась дверь, в нее вошла гитара, а за ней — старый, страшный, но по-
своему величественный гитарист, похожий на дон-Кихота в последней стадии. Сыграл мне «Чилигу»,
«Синий платочек», польку «Зоечка», вальс «На сопках», незаметно переходящий в «Дунайские волны»,
и в конце концов «Болеро». Встал, церемонно поклонился и сказал: «Больше ничем помочь не могу». Я
поцеловала его в ужасную, морщинистую и колючую щеку и, честное слово, расплакалась бы, если бы
слезы
29
все давно не иссякли. Передайте Нинке мою записочку. Крепко вас всех люблю и целую. Пишите.
Аля
7 ноября 1946
Дорогие мои Лиля и Зина! От Зины получила в прошлом месяце две открытки, одну совсем
старую, другую — новее, но обе еще с дачи. Как-то вы живете, мои дорогие? Ваши, такие редкие,
весточки всегда очень сдержанны на этот счет, остается только предполагать, а я, как чуткая натура,
всегда предполагаю правильно. Очень, очень я по вас стосковалась. Ведь так давно мы не виделись, и
особенно в последнее время я чувствую вес всех этих лет. Сегодня праздник, 29 ая годовщина великой
октябрьской социалистической революции. Своевременно поздравить вас не успела, т.к. была очень
занята, много работы было в связи с предоктябрьским трудовым соревнованием. Теперь полегче, и вот
— пишу.
Живу я по-прежнему, перемен особых нет, только разве что пайки изменились. Работаю так же
и там же, считаю дни, недели, месяцы, надеюсь на встречу с вами, впрочем, довольно
проблематическую, приехать к вам не удастся, разве что когда отпуск дадут, а до отпуска еще с августа
год работы — разве можно так далеко заглядывать и загадывать? Но надежда меня всё равно не
покидает, из меня ее и палками не выбьешь, всё же в самой глубине души, приблизительно на уровне
левой пятки, если еще не глубже, я — оптимистка.
Очень попрошу вас написать мне о Мульке. Писем от него не имею больше года и ничего о нем
не знаю. Если не трудно исполнить мою просьбу — позвоните ему, узнайте, как его дела, и напишите
мне. Я ведь очень беспокоюсь, я даже не знаю, жив ли он или нет, я помню, как меня мучили с
маминой смертью, всё скрывали, вот мне и кажется, что и тут — скрывают. Мне по сути дела во всей
этой истории только и важно, чтобы он был жив и здоров, ибо только смерть — непоправима. О себе, о
своей судьбе и о прочем «о» уже и не думается. Прошлое вспоминаю, а в будущее не заглядываю, оно
всё равно придет само.
Но всё же все силы приложу к тому, чтобы, как только будет возможность, малейшая, —
встретиться с вами.
Уже заблаговременно заготовляю скромные подарки — вяжу вам носки, варежки теплые, м.б.
удастся на кофточку, шарф пряжи подобрать. Если не смогу сама привезти, пришлю с кем-нб.
30
Здоровье мое ничего, если бы не грызла постоянная тревога за последних моих оставшихся в
живых. Всё же пишите почаще, хоть по несколько слов. Дай вам Бог здоровья и сил. От Нины не
получила ни письма, ни телеграммы. Передавайте ей от меня сердечнейший привет, пожелайте счастья
и покоя. Напишите о ней и Юзе, что знаете. И простите за постоянные поручения! Целую и люблю.
Ваша Аля
30 ноября 1946
Дорогие мои Лиля и Зина! От вас, конечно, опять давно вестей нет, а я за столько дней не могу
привыкнуть к вашему равнодушию к эпистолярному искусству и тревожусь — о вашем здоровье и
состоянии. У меня всё та же пустота и одиночество — среди стольких людей! Постоянное ожидание
чего-то, сама не знаю — плохого или хорошего. Вчера видела сон — глупо сны рассказывать, еще
глупее в письмах писать, но хочется поделиться: я в большом городе, вроде того, откуда я к вам
приехала1, ищу кладбище, где мама похоронена. Спрашиваю у встречного почтальона — «где
кладбище бедных и самоубийц?» Он мне указывает — «туда, на юг». Приезжаю, нахожу — между
четырех улиц — вроде пустыря, но там не земля, а пепел, прах. Ничем не огорожено. Разыскиваю
сторожиху, спрашиваю про могилу, причем во сне правильно указываю дату маминой смерти. Та
отвечает: «О, так давно... тела вы не найдете, мы их всех вместе хороним, тела сжигаем, а пепел — вон
он!» Я ищу в пепле — нахожу только черепа, но не те, страшные, а маленькие, темно-восковые лики,
похожие на лики мощей. Но мамы — нет. Подходит папа, спрашивает: «Нашла?» — «Нет». — «Ну, мы
тогда откупим у города это кладбище и сделаем одну большую могилу, поставим один большой
памятник — маме и всем тем, кто умер, как она». Мы идем с папой по улицам большого города, он
говорит: «Всё вышло, как она хотела. Ни ограды, ни могил, ничего, что душит. Этот пепел разойдется
по всему миру... Она ведь писала: "Схороните меня среди — четырех дорог" 2». Вот и всё. Самое
удивительное, что приблизительно такие строки есть среди ее стихов. Я проснулась с мирным,
хорошим чувством, сон был не горек и не страшен, просто мама дала мне знать, что делать, если я не
найду ее тела. Я ведь не знаю, где ее могила и есть ли она, а Мура, который знал, нет с нами...
Живу я по-прежнему, немного труднее. От Мульки ничего не получаю, наверное, и не получу.
По этому поводу мне более чем грустно.
31
Чувствую себя ничего, только дает себя знать большая усталость всех этих лет. Но теперь
осталось не так-то много, авось доживу как-нб. Не представляю себе только, куда деваться потом,
видимо, предоставлю себя воле Бога и администрации, куда пошлют совместно!
Целую вас крепко — да, забыла поблагодарить за телеграмму, она дошла. Привет Коту и Нине.
Аля
1
Из Парижа.
2
У М.Цветаевой в стихотворении «Веселись, душа, пей и ешь!..» (1916):
А настанет срок
— Положите меня промеж
Четырех дорог.
28 января 1947
Дорогие мои Лиля и Зина, получила вчера Лилину открытку, где она поздравляет с Новым
годом. Открытка обрывается на полслове, т.ч., возможно, в ней есть еще продолжение, затерявшееся
где-нб., или это просто эпистолярная незавершенка. Так или иначе, я очень обрадовалась этому
привету, т.к. довольно давно вестей от вас не имею.
Пишу вам в рассветной мгле, т.к. со светом и свободным временем у нас туговато, работы
много, письмо настоящее написать то некогда, то негде. И вот тороплюсь написать хоть немного, пока
рассветет окончательно.
Итак, если всё будет благополучно, мы с вами скоро встретимся, дай Бог! Правда, сейчас еще
не представляю себе толком ничего, не зная даже, отпустят ли меня по истечении договора, задержат
ли в той же должности и в том же положении 1, как бывает со многими. Если дадут уехать — то куда
ехать? Нигде никого у меня нет, да, в общем, что' вам рассказывать, я думаю, что вы сами
представляете себе мое положение.
Но, так или иначе, непременно хочу прежде всего постараться увидеться с вами, посмотреть на
вас, услышать ваши голоса, рассказать о себе, и чтобы вы многое, многое мне рассказали. Время идет
быстро, дело уже к весне, а этой осенью, дай Бог, будем — или побудем — вместе.
Я всё мечтаю о том, как я буду работать, а главное — зарабатывать, как буду вам помогать и
дарить вам много-много; присоеди-
32
нив к своей любви к вам и ту, глубокую, постоянную и горячую, которую ношу в своем сердце, —
любовь к ушедшим, отсутствующим.
На это Рождество устроила я хорошую елку в нашем общежитии и радовалась не только ей, но
и тому, что она, слава Богу, последняя здесь!
Желаю вам обеим здоровья и вечно тревожусь, зная почти наверное о том, что в этот самый
момент болеет либо одна, либо другая, либо обе вместе.
Целую и люблю.
Ваша Аля.
1
Т.е. заключенной в лагере.
9 марта 1947
33
Лиля, если возможно, пришлите в конверте несколько марок, у меня совсем не осталось, и,
бандеролью, парочку газет на курево.
Еще раз спасибо за всё. Дай вам Бог здоровья и сил! Целую и люблю.
Ваша Аля
1
Борису Леонидовичу Пастернаку.
2
Речь идет о переведенных Б.Пастернаком трагедиях Шекспира «Ромео и Джульетта», «Антоний и
Клеопатра», вышедших в 1944 г. отдельным изданием, и о книге его стихотворений «На ранних поездах» (1943).
3
Имеется в виду Саровская Успенская пустынь — мужской монастырь, основанный в ХVIII в. на
границе Нижегородской и Тамбовской губ. и прославившийся канонизированным в 1903 г. чудотворцем
Серафимом Саровским.
22 февраля 1948
Дорогие Лиля и Зина! Сегодня получила Лилину открытку и сейчас же оценила, какая я
свинья: не написала вам о результатах всех моих предварительных хождений по мукам 1, правда,
Мулька, с которым я говорила по телефону, обещал вам позвонить, но, конечно, обманул.
У меня пока что всё в порядке: завуч в конце концов вернулся и все мои дела оформил очень
быстро. На моем паспорте красуется долгожданная печать «Областного Рязанского художественного
училища», я зачислена на работу с 1го февраля и даже уже получила вчера свою первую зарплату —
около 200 рублей. Ставка, как видите, небольшая, 400 с чем-то, но не в этом соль на данном этапе!
Преподаю графику на всех четырех курсах. Первые занятия были мне, как сами представляете
себе, очень трудны, т.к. не только никогда не преподавала, но и училась-то очень мало. А нужно сразу
было взять нужный тон — кажется, это мне удалось.
Задача моя очень усложняется необычайно пестрым контингентом учеников — от совсем
маленьких мальчиков и девочек до бывших фронтовиков на одном и том же курсе — причем все —
очень различных уровней развития, художественного и вообще. А главным образом усложняется она
тем, что сама я очень плохо подготовлена теоретически, да еще этот многолетний антракт. Книг и
пособий у меня никаких, а между тем такую ответственную область графики, как шрифты, я не знаю
совсем. Это просто ужасно меня тревожит. Просила Мульку помочь мне с литературой, но пока
результатов никаких. Мне нужны были бы пособия по шрифтам и по методике графики. Страшно
обидно будет, если из-за этого сорвется вся моя, на данном этапе такая удачная, работа. Ваши обе
книги я основательно
34
изучила, но практического материала там мало и, кроме того, они порядком устарели. Но тем не менее
они очень мне помогли. Нужны ли они вам? Я могу вам выслать бандеролью, а не то сама привезу в
свой следующий визит.
Время от времени получаю <...> письма от Аси. Она хочет летом ехать со мной в Елабугу. А я
— совсем не хочу. Хочу поехать сама или с Ниной, но никак не с Асей. Мое горе — иного диапазона и
иных проявлений — да тут и объяснять нечего, вы и так всё знаете и понимаете. Для меня мама —
живая, для Аси — мертвая, и поэтому мы друг другу — не спутники в Елабугу. Но как написать, как
отговориться — не представляю себе.
«Счастье — внутри нас» — пишете Вы, Лиленька. Но оно требует чего-то извне, чтобы
проявляться. И огонь без воздуха не горит, так и счастье. Боюсь, что за все те годы я порядком
истощила запасы внутреннего своего счастья. А чем их пополнить сейчас — не знаю еще.
Пока целую вас обеих очень крепко, жду весточки.
Ваша Аля.
Сердечный привет Коту.
И Нюрке-«анделу»2 тоже привет!
1
27 августа 1947 г. закончился срок заключения А.С., и, получив паспорт с ограничением мест
проживания, она поселилась в Рязани.
2
Нюрка-«андел» — Анна Егоровна Серегина, домработница соседей Е.Я.Эфрон и З.М.Ширкевич по
коммунальной квартире.
Н.Н.Асееву
3 мая 1948
35
ности назвать мне кого-нб. из лиц, бывших там в это время и могущих ответить на эти вопросы. Я хочу
во время отпуска побывать на могиле матери и очень боюсь, что не удастся разыскать ее после
стольких лет.
Мой брат Георгий, который писал мне о помощи, которую Вы оказали ему и нашей матери,
погиб на фронте.
Очень прошу ответить мне по адресу: г. Рязань. Почтамт, до востребованья, Эфрон Ариадне
Сергеевне.
Уважающая Вас
А.Эфрон
1
А.С. обращается к поэту Н.Н.Асееву, потому что он (наряду с К.А.Треневым) возглавлял группу
эвакуированных из Москвы в Чистополь писателей. Кроме того, А.С. было известно из писем брата, что весной
1941 г. М.И.Цветаева бывала в Москве у Асеева.
10.5.48
Дорогие мои Лиля и Зина! Получила от вас две хворые открытки и очень огорчилась вашим
болезням. Надеюсь, что теперь, с солнышком, стало полегче или хотя бы веселее на душе. Очень
огорчена, что мое поздравленье не дошло до вас — я посылала такую же «хворую»
двадцатикопеечную открыточку, т.к. совсем не было времени самой нарисовать что-нб.
приличествующее случаю. Ваша телеграмма пришла как раз к празднику и очень обрадовала меня.
Вообще на этот раз у меня получился настоящий праздник, т.к. на три дня приезжала Нина, привезла
чудный кулич, а пасху я сделала сама и даже на базаре достала пасочницу и покрасила несколько
яичек. Мы с Ниной ходили к заутрене, в церковь, конечно, и не пытались проникнуть, а постояли
снаружи, и было очень хорошо, только жаль, крестного хода не было, т.к. рядом какая-то база с
горючим и не разрешено. И погода все эти дни была чудесная. Мне вообще кажется, что для того,
чтобы поправиться, мне нужно только солнце, много-много солнца и воздуха. Чтоб выветрился и исчез
весь мрак всех тех лет. Да и вообще я, как и все сумасшедшие, очень сильно реагирую на погоду. И
какая погода, такое и настроение, и самочувствие. А когда я в пятницу была в церкви, то там пасхи
святили, такая огромная вереница куличей и пасох и огромная толпа народу. Я стояла позади и
смотрела, как старенький батюшка кропил пасхи, и вид у меня, наверное, был самый радостный,
потому что батюшка, случайно взглянув на меня, из всей толпы подозвал меня, дал крест поцеловать,
благословил и поздравил с праздником. И я вспомнила того Ивана Сергеевича, о к-ом вам рас-
36
сказывала, и почувствовала, что это как бы он меня благословил. Пока кончаю, скоро напишу еще, так
живу ничего, только бедность слегка заедает. Крепко вас целую.
Ваша Аля
Н.Н.Асееву
26 мая 1948
Многоуважаемый т. Асеев! Вы простите, ради Бога, но я забыла Ваше отчество, кажется мне,
что Александрович, но ведь это только «кажется», а спросить здесь не у кого!
Я бесконечно благодарна Вам за то, что Вы откликнулись на мое письмо и сообщили то, что
Вам удалось узнать насчет маминой могилы.
Вадиму Сикорскому1 я написала, но чувствую, что трудно, а может быть, даже и невозможно
будет ее разыскать.
Я давно, уже много лет назад, видела во сне, что ищу эту могилу в чужом городе, спрашиваю у
чужих людей, и всем всё равно, и никто ничего не знает. А потом кто-то говорит — «а вот оно,
кладбище всех самоубийц» — и я вижу просто высокую гору пепла на перекрестке. Рядом со мной
оказывается отец и говорит — «не плачь, она сама хотела так, помнишь, "схороните меня среди —
четырех дорог" — и тут как раз четыре дороги»...
Я и сейчас не знаю, ее ли это строки:
37
Н.Н.Асееву
39
Вот пока и всё. Если будете писать мне, то непременно расскажите про море.
Всего Вам хорошего.
А.Э.
1
Строка из стихотворения А.К.Толстого «Иоанн Дамаскин».
2
Стихи семилетней Али (К.Бальмонт характеризовал их как «совершенно изумительные») были
включены М.Цветаевой под названием «Стихи моей дочери» в книгу «Версты. Стихи» (Вып. 1. М., 1922), а
также в книгу «Психея. Романтика» (Берлин, 1923). В том же 1923 г. Цветаева намеревалась выпустить в свет
книгу «Земные приметы» — том 2-й этой книги должны были составить детские записи Али. «Такой книги еще
нет в мире, — писала Цветаева. — Это ее письма ко мне, описание советского быта (улицы, рынка, детского сада,
очередей, деревни и т.д., и т.д.), сны, отзывы о книгах, о людях — точная и полная жизнь души шестилетнего
ребенка» (Письма Марины Цветаевой к Роману Гулю // Новый журнал (Нью-Йорк). Кн. 58. 1959. С. 181). Книга
эта не была издана, но ряд сохранившихся детских записей А.С. включила в свои «Страницы воспоминаний» и
«Страницы былого» (см. Эфрон А. О Марине Цветаевой: Воспоминания дочери. М., 1989).
3
Видимо, Н.Н.Асеев прислал А.С. свою книгу «Высокогорные стихи» (М., 1938).
Н.Н.Асееву
Дорогой Николай Николаевич! Спасибо сердечное за лист письма и за лист в письме. Видимо,
мое предыдущее послание было и в самом деле «печеночным», судя по тому, что Вы меня почти
ругаете то ли за тон его, то ли за содержание. Правда, я очень болела тогда, когда писала Вам, и потому,
что, сверх всего прочего, я испытывала в это время боль физическую, всё казалось мне значительно
более больным, чем обычно. Ибо бессмертная душа значительно быстрее отзывается на боль,
испытываемую телом, чем последнее — на душевную. А Бог ее знает, бессмертна ли она, в конце
концов? На десяток, ну на сотню душ, переживших тело, сколько тел, переживающих душу! Насчет же
того, что «везде есть люди» (т.е. «души»!) — как Вы мне пишете, то для меня это совершенно не
требует доказательств. Я их встречала в самой преисподней. Они меня — тоже!
Но кое-что в Вашем письме мне неясно. Почему я должна радоваться хлебниковской цитате о
Пушкине и Лермонтове и считать, что это — тоже «Рязань» или — что «Рязань» тоже это?! 1 Нет, это не
«Рязань», ибо это непоправимо, а Рязань, в конце концов, может быть, и да. Непоправима только
смерть, а все прочие варианты вклю-
40
чают в себя какую-то долю надежды. Правда, что касается меня и Рязани, то я не надеюсь — но
мечтать мечтаю. Ибо поверить в то, что это — на всю жизнь, понять это — ужасно. Вот я и не верю, и
не понимаю, как до конца не поняла тех восьми лет, зачастую воспринимая их трагически, но никогда
— всерьез!
И потом — почему мы с Вами должны драться на рапирах, как мушкетеры или суворовцы? Я
совсем не хочу драться, я очень миролюбива! Не деритесь, пожалуйста, и Вы! В своем предыдущем
письме Вы говорили о «приятно и приютно», а в этом — уже вооружены. Да еще рапирой.
А еще мне хочется «внести ясность» вот во что: совсем не ужасно, когда «люди бросают то
место, в котором они воспитывались», если это место не является их родиной по духу. Франция,
которую я очень люблю, такой родиной для меня не была и быть не могла. И я никогда, в самые
тяжелые минуты, дни и годы, не жалела о том, что я оставила ее. Я у себя дома, пусть в очень тяжелых
условиях — несправедливо тяжелых! Но я всегда говорю и чувствую «мы», а там с самого детства
было «я» и «они». Правда, это никому не нужно, кроме меня самой...
Вот мама — это совсем другое. Пожалуй, она не должна была бы приезжать. Но судить об этом
трудно. Всё это было суждено не нами.
Дорогой Николай Николаевич, ран своих я не растравляю, ибо ни они, ни я в этом не
нуждаемся. Мы просто сосуществуем.
А жара стоит ужасная. Маленькая Рязань раскалена до неузнаваемости — представляю себе,
что делается в Москве. Хорошо, наверное, только там у Вас, на берегу тихого моря. Здесь цветут, точно
медом облитые, липы, но воздух так зноен, что кажется, что и липы, и цвет, и я сама находимся в
грандиозной духовке. Почти в печи крематория. Городок живет своей летней жизнью. Табунки
коротконогих девушек со стандартно низкоклонными прическами2 вечерами ходят по местному
Охотному Ряду — бывшей Почтовой, а ныне улице Подбельского. И ни одна из них не знает, что это за
Подбельский. Вообще никто не знает. В летнем саду выступают артисты сталинградского театра
оперетты. Как они выступают, я не имею понятия, но волоокие первые любовники и не сдающие
позиции отцы семейства (бывшие благородные) частенько заходят в помещение, где я, изнывая от
жары, меланхолически тюкаю пальцем на машинке. Дело в том, что наш бухгалтер является каким-то
уполномоченным «Рабис'а»3 по финансово-профсоюзным делам. Вот тут-то и начинается оперетта. В
воздухе летают произносимые осанистыми голосами жалкие слова «аванс», «по бюллетеню» — «мы с
женой и тещей по вызову Комитета по делам Искусств», «недоплатили», «позвольте» и «я буду
жаловаться министру», смешиваясь с нашими местными, привычны-
41
42
(пусть и тихим, и мелким) морем! Но если не удастся, то стихи пришлите, а сами — пишите. Мне и
вообще.
В общем, пока лето — все ничего. Но о неизбежной зиме думаю с содроганием. Всё так трудно,
особенно когда это «всё» совмещается с такой работой. Я просто устала очень, а мне никак нельзя ни
уставать, ни болеть.
Еще раз спасибо Вам за всё. Простите за такое длинное и несуразное послание. Голова у меня
какая-то замороченная — письмо, наверное, тоже.
Сердечный привет Вашей жене.
Ваша А.Э.
1
Так как неизвестно, где находятся письма Н.Н.Асеева к А.С., сущность спора не вполне ясна.
2
Местонахождение рязанских писем А.С. к Н.Н.Асееву (кроме писем от 3 и 26 мая 1948 г.) нам также
неизвестно, и мы печатаем их по кн.: Асеев Н.Н. Родословная поэзии. М., 1990. Однако мы позволим себе
предположить, что здесь следует читать не «низкоклонные прически», а «низкопоклонные» — А.С. иронически
обыгрывает газетный стереотип тех лет «низкопоклонство перед Западом».
3
Профсоюз работников искусств.
4
В письме Б.Л.Пастернаку от 1 августа 1948 г. А.С. пишет: «...ставка 360 руб. в месяц, а на руки, за
всеми вычетами, приходится чуть больше 200 — представляешь себе такое удовольствие! Работать приходится
очень, очень много. Все мечтала этим летом съездить в Елабугу, но, конечно, при таком заработке это совсем
неосуществимо. Асеев писал мне, что мамину могилу разыскать невозможно. Не верю» (Эфрон А. О Марине
Цветаевой. С. 301).
Н.Н.Асееву
Дорогой Николай Николаевич, спасибо за письмо и стихи. Они, видимо, оказали свое
освежающее действие на расстоянии, еще до того, как я получила их. Ибо Рязань вспомнила, что она
— не Рио-де-Жанейро, и благоразумно придерживается температуры от 18 до 22 градусов «с
кратковременными осадками грозового характера». Между прочим, «Латвия» звучит красиво,
спокойно и даже торжественно. А «латыш» почему-то нет. Вам не кажется? Т.е. Вам определенно не
кажется, потому что у Вас не про Латвию, а про страну латыша 1. Вот это самое «страна Латыша» не
совсем доходит до меня. М.б. потому, что это не просто звучит, а м.б. потому, что это — просто
непривычно, как, скажем, «страна русского» вместо России, «страна чеха» вместо Чехии и т.д. М.б.
потому, что это скупо зву-
43
чит — страна Латыша, пусть даже с большой буквы латыша. «Страна русских», или «чехов», или
«латышей» — как-то просторней и шире страны одного-единственного символического Гражданина
ее.
Сегодня я тоже видела сосны. За 20 километров от Рязани. Они, наверное, такие же, как те, о
которых Вы писали. В любую погоду верхушки стволов точно облиты солнцем, а низ — охвачен
тенью. И когда их, сосен, много, то распространяют они какую-то особенную тишину, как в готическом
храме. И будь они северные, рязанские или латвийские — запах их — благоухание — воскрешает в
памяти юг и зной. Тихая, пружинящая почва под ногами и яркие инкрустации неба над головой, а
вместо Вашей Балтики Ока, сама чешуйчатая, как сосна, только серебряная, а за Окой, за необычайно
рельефными на необычайно плоской равнине рыжими стогами — темно-синяя кайма горизонта —
леса Мещоры. Но это за 20 килом. от Рязани, а близко — некрасиво, однообразно и Ока какая-то
невыразительная. Обратно я оттуда ехала с попутной трехтонкой, через несколько сел привычного
вида, а одно, Поляны, такое страшное, с дырявыми крышами и грандиозными боровами посреди
улицы, что если бы не свиньи, то можно бы подумать, что к Плюшкину заехали. Над селом стоит
разрушенная церковь, на четырех ногах, как Эйфелева башня. Всё это ничего, но какая была гроза!
Небо чернее торфа вдруг ожило молниями, целый лес молний вырастал и гас от земли к небу, всё
кругом рычало и... (окончание письма не сохранилось. — Р.В.)
1
В стихотворении Н.Асеева «Ветер, сосну шелуша...» (из цикла «Рижское взморье» (Огонек. 1947. №
12)) есть строки: «блещет страна латыша», «здравствуй, страна латыша».
Н.Н.Асееву
Дорогой Николай Николаевич! Ваш «латыш» не нуждается в защите — даже в Вашей, ибо этот
«ребенок», несомненно, строен и красив. Но что же делать, если многие другие Ваши «ребята» мне
гораздо более по душе! Причем дело тут, видимо, только в самом слове «латыш». Не в понятии, а в
звучании. Короче говоря, сама не пойму, в чем дело. Со стихами — как с дружбой, с любовью: не в
красоте дело.
Приезжайте поскорее. Кудеяр1 может подождать. С 16го века он, несомненно, набрался
терпения. Кстати, какое оперное у него имя, даже противно немного. Ничего о нем не знаю, кроме
«сам Кудеяр-атаман». Даже сама не знаю, как найти меня в Рязани. Та тру-
44
щоба, в которой я живу, очень трудно находима. Телефон моей работы — 13-87, адрес — ул. Ленина,
30, Рязанское художественное училище. Но возможно, что с первых чисел сентября я буду работать
где-нб. в другом месте2, т.к., кажется, лица, окончившие, подобно мне, эту самую восьмилетку3, не
имеют права работать в системе народного образования. По-моему, это абсурд — я ведь только
технический секретарь. Но, как говорится, заступиться некому, а жаль. Я очень сдружилась с людьми и
с работой. Самое лучшее — пришлите телеграмму, сообщите, когда приходит пароход, я постараюсь
встретить. Даже если будет дождь. Если поездом — тоже сообщите, тоже встречу. Только приезжайте
поскорее, а то, если я впрягусь в другую работу, мне не дадут разгуливать, а пока я в училище —
можно. И погода пока хорошая. Только как мы узнаем друг друга? Вот моя карточка, если не узнаете
меня по наитию. За свое «наитие» не ручаюсь. Только привезите ее — она у меня одна-единственная.
Еще привезите стихов и спичек — ни того, ни другого в Рязани нет. Итак, очень жду Вас. Сейчас за
моим окном грустный, душераздирающий провинциальный вечер. Люди на порожках грызут семечки,
загораются огни, и какой-то орденоносец везет в колясочке двух небрежно брошенных близнецов.
Ваша А.Э.
1
Н.Н.Асеев, по всей вероятности, поделился с А.С. намерением писать о Кудеяре-разбойнике.
2
В письме Б.Л.Пастернаку от 14 августа 1948 г. А.С. пишет: «А сегодня мне объявили приказ, по
которому я должна сдать дела и уйти с работы. Мое место — если еще не на кладбище, то во всяком случае не в
системе народного образования. Не можешь себе представить, как мне жаль. Хоть и очень бедновато жилось, но
работа была по душе, и все меня любили, и очень хорошо было среди молодежи, и много я им давала. Правда. За
эти годы я стала много понимать и стала добрая. И раньше была не злая, а теперь как-то осознанно добрая,
особенно к отчаянным. И работалось мне хорошо, и я много сделала. А теперь, когда я всех знаю по именам и по
жизням и когда каждый идет ко мне за помощью, за советом, затем, чтобы заступилась или уладила, я должна
уйти. Куда — сама не знаю. Устроиться необычайно трудно — у меня нет никакой кормящей (в данной ситуации)
специальности, и я совсем одна. Еще спасибо, что по сокращению штатов, а то совсем бы некуда податься! Вот
ты говоришь — "не унывай". Я и не унываю, но, кажется, от этого не легче. Ты понимаешь, я давно пошла бы на
производство или в колхоз, сразу, но сил нет никаких, кроме аварийного фонда моральных. Пережитые годы
были трудны физически, и последний был не из легких. Вот и сейчас никак не придумаю — что делать?» (Эфрон
А. О Марине Цветаевой. С. 304).
3
Т.е. отбывшие восьмилетний лагерный срок.
45
Н.Н.Асееву
Дорогой Николай Николаевич! Где же Вы? Приезжайте, пока погода хорошая и пока собор (16
век, стиль украинского барокко) — не рухнул. Не знаю, нужен ли Вам Кудеяр, но мне Вы определенно
нужнее, чем ему. Дайте знать о приезде, когда и чем (поездом, пароходом, самолетом?) — я Вас
встречу1. Телефон мой — на всякий случай — 13-87, с 9 утра до 5 дня, адрес работы — ул. Ленина, 30.
Художественное Училище. По этому же адресу напишите, скорее дойдет.
Мои дела пока что утряслись, это была директива какого-то сугубо местного характера, т.е.
руководства, причем сугубо ошибочная.
Ну и Бог с ними, и с директивой, и с руководством. А вообще — тоска отчаянная, несмотря на
новые аттракционы в городском парке: «Альберто, мастер иллюзий и манипуляций» и «Полет в зубах
над публикой Анны Болховитиной». Честное слово!
Жду Вашей весточки и Вас самого.
А.Эфрон
1
Приезд Н.Н.Асеева в Рязань не состоялся. Имела ли эта переписка продолжение, установить не удалось.
Однако уже 26 августа 1948 г. А.С. писала Б.Л.Пастернаку: «Асеев иногда пишет мне письма красивые и гладкие.
Что-то в его письмах есть поверхностное, что заставляет подразумевать в нем самом нечто затаенное — не знаю,
как выразить, — в общем, все его легкие похвалы моему уму и трескучие фразы о маме не внушают того
простого человеческого доверия, без которого не может быть отношений, хотя бы приближающихся к
настоящим» (Эфрон А. О Марине Цветаевой. С. 305).
15 июня 1949 г.
46
не знаю, где мои вещи сейчас, еще в Рязани на квартире или их перевезли к Вам. Лилечка, я надеюсь,
что по приезде устроюсь на работу неплохо и смогу Вам помогать, а то всё Вы мне помогаете. Будьте
здоровы, мои родные, очень жду от вас весточки, приеду на место — сообщу подробно о себе.
Позаботьтесь о моих вещах и о деньгах, к-ые остались у бабки, где я жила, и к-ые мне будут оч. нужны
по приезде. Крепко вас целую всех.
Ваша А.Эфрон
Если можете — пришлите и напишите поскорее. Еще очень нужен пояс с резинками и майка
или футболка.
1
А.С. была арестована 22 февраля 1949 г.
25 июля 1949 г.
Дорогие мои Лиля и Зина! Пишу вам на пароходе, везущем меня в Туруханский край, куда
направляют меня и многих мне подобных на пожизненное поселение. Это — 1500 километров на север
по Енисею и еще сколько-то вглубь от реки. Точного адреса пока не знаю, телеграфирую его вам, как
только прибуду на место. Буду находиться в 300 кил. от Игарки, т.е. совсем, совсем на Севере. Едем по
Енисею уже 3 суток, река огромная, природа суровая, скудная и нудная. По-своему красиво, конечно,
но смотрится без всякого удовольствия. На месте работой и жильем не обеспечивают, устраивайся как
хочешь. Наиболее доступные варианты — лесоповал, лесосплав и кое-где колхозы. Всякий вид
культурно-просветительной работы нам запрещен. Зона хождений — очень ограничена и нарушать ее
не рекомендуется — можно получить до 25 лет каторжных работ, а эта перспектива не очень
воодушевляет. В Рязани ко мне на свидание пришли мои ученики, они сказали, что мои вещи и деньги
перевезены в Москву, я думаю, что они находятся у вас, а не у Нины. Сейчас у меня на руках есть
немного меньше 100 р., вначале деньги у меня были, но всё время приходилось прикупать продукты,
т.к. везде было очень неважно с питанием. По приезде на место телеграфирую вам и попрошу прислать
денег телеграфом, сколько можно будет из тех, что у вас (или у Нины) остались. Кроме того, мне
необходимы кое-какие вещи, ибо то, что у меня с собой и на себе, от тюрем и этапов уже пришло в
почти полную негодность. Если из Москвы не принимают, то м.б. можно будет организовать через
Рязань. Тася1 (Кузьма и Нина ее знают) не откажется послать. Мне совершенно необходимо белье,
большая моя простыня, синее платье, то, что покрепче из одежды, и то, что потеплее, — вязаные мои
кофточки и оставшиеся
47
клубки и мотки шерсти и ниток, а также мои вяз. спицы и крючки. Очень нужны какие-нб. теплые
штаны, Мурина вроде замшевая курточка, непромокаемый серый плащ. Кроме того, необходимы акв.
краски и кисти разн. размеров и возможно больше бумаги писчей и рисовальной, цветные, простые и
химич. карандаши, черн. порошок, чернильница пластмассовая. Всё это у меня имелось в наличии.
Теперь — необходим какой-нибудь минимум посуды — кружка и мисочка у меня есть — нужно хотя
бы 2 алюм. кастрюли с крышкой, 2 миски, 2 вилки, 2 ножа, 2 ложки больших и чайных и что-нб. из
пластмассы, какие-нб. тарелочки, завинчивающуюся коробочку, пару стаканчиков. Необходимы
ножницы (у меня было 2 пары — маленькие и побольше), иголки, нитки, пуговицы и щипцы для
ногтей, кот. у меня тоже были. Посуду придется купить из моих денег — если они вообще существуют
и находятся у вас (было 900 р., кот. прислал мне Борис накануне моего отъезда — я оставила их у
бабки). Т.к. нужно отправить много кое-чего, то м.б. принимают посылки багажом, это было бы проще
всего. Тогда можно было бы все послать в 1 и 2 чемоданах. Если Мулька цел и не отказался, то
надеюсь, что он поможет организовать отправку вещей. Да, у меня там был кусок сатина, пожалуйста,
пришлите тоже, и синенькие босоножки, и вообще не только нужное, а и что-нб. из приятного, п.ч. все
имеющиеся в наличии лохмотья совершенно осточертели. Но это, конечно, неважно.
Привет всем друзьям.
Ваша Аля
1
Таисия Трофимовна Чубукина, сослуживица А.С. по Рязанскому художественному училищу. Она и ее
жених, Анатолий Федорович Фокин, студент этого училища, добились разрешения на передачи и свидания с А.С.
в рязанской тюрьме.
здесь всё же должна быть почтовая связь телеграфом и самолетом. А еще на оленях и на собаках.
Морозы до 60 гр., сильные ветры, близко Карское море. Всё бы ничего, если бы не пожизненно, очень
уж страшно звучит — бедная моя жизнь! Дорогие мои, думаю о вас постоянно, счастлива, что хоть
повидаться удалось, многих везут сюда из лагерей без пересадки, люди даже не смогли повидать своих.
Мне
49
еще хорошо, я хоть немного отвела душу и подышала родным воздухом. Передайте Мульке, что я ему
напишу 25 п/о до востр., чтобы он это письмо непременно востребовал, а го он бывает очень
рассеянным по этой части. Передайте мою глубокую благодарность Нине и Кузе за их отношение,
пусть на меня не обижаются, я совсем ни при чем, что пришлось так скоро расстаться. Насколько
соображаю. Кузя пока ничем не рискует, но отношение к нему самое пристально-внимательное. Мне
кажется, он умеет держать себя, но — пусть избегает большого количества поверхностных знакомств.
Нине напишу подробнее на Валю. Целую очень крепко и люблю.
Аля
Простите за нелепое письмо, пишу в трудных условиях, жилья нет, угол найти нелегко, но я всё
же надеюсь, что хоть минимально всё наладится. Пока что рада очень, что удалось найти работу здесь,
на месте1. Хоть и тяжело мне будет, но хоть письма буду получать, если кто напишет. Если бы вы
знали, как я устала от всех этих переживаний и от всех этих дорог! Но пока что жива, несмотря ни на
что. Пишите мне авиапочтой. Получили ли мое письмо с парохода? Дорогие мои, простите за все
причиняемые вам хлопоты — ну что я могу поделать!
Ваша Аля
1
В последних числах июля пароход с партией ссыльных прибыл в с.Туруханск на Енисее. Было
объявлено, что те, кому в трехдневный срок удастся найти работу и жилье, смогут остаться здесь, прочих
отправят в дальний колхоз. А.С. страшила «перспектива быть отрезанной от почты, телеграфа, газет, одним
словом, от культуры», и она судорожно искала работу. «Боже мой, что это было, ни в сказке сказать, ни пером
описать. Кажется, не осталось ни одной двери, в которую я бы не постучалась и где бы не получила отказа», —
пишет она в письме от 1 августа 1949 г. Е.Я.Эфрон. Наконец, ей посчастливилось получить работу уборщицы в
школе.
23 августа 1949
Дорогие мои Лиля и Зина! Вчера вернулась с сенокоса и получила вашу открытку с Нютиной
припиской и тут же на почте неожиданно разревелась, наполовину от радости, наполовину от горя.
Боже мой, как мне хочется всех вас видеть! Мало удалось нам побыть вместе, но хорошо, что хоть это
удалось, хоть повидались — и я немного отогрелась возле вас — для того, чтобы стынуть и стынуть
вновь. Невероятно складывается жизнь вообще и моя в частности. Вместе с вашей открыткой получила
необычайно трогательное письмо от моих рязанских сослуживцев, где они рассказывают, как ребята
50
меня вспоминали на выпускном вечере и как сами они, т.е. сослуживцы, часто и добром поминают
меня.
Очень вкратце расскажу о себе. Партия, с которой я прибыла, была почти вся распределена по
местным колхозам, несколько человек, в том числе и я, были оставлены в Туруханске с условием —
найти работу и квартиру в трехдневный срок. Это было невероятно трудно, так мало это село
нуждается в рабочей силе и располагает жилплощадью. Наконец в самую последнюю минуту мне
удалось устроиться уборщицей в школе — оклад 180 р., и работа, принимая во внимание условия
Крайнего Севера, — тяжелая: сенокос, ремонт школы, пилка и колка дров плюс все остальные
уборщицыны обязанности. На покос добираться пришлось 8 километров на лодке по Енисею и
Тунгуске и еще какой-то безымянной речке. Оказались мы на каком-то первобытном острове, где было
не так много земли, как воды — ручьи, озера и болота. Сено косили на болотах, причем здешняя трава
совсем не похожа на ту, что у вас на даче. Растут какие-то дудки значительно выше человеческого
роста, а высыхая, превращаются в хворост. Комары и мошки — сплошной тучей, заедают и доводят до
иступления. Погода меняется 20 раз в сутки, всё время проливные дожди и пронзительный северный
ветер. Но птицы в этом краю — непуганые, людей совсем не боятся. Просыпаясь утром, вокруг
шалаша находили медвежьи и лисьи следы. За 22 дня пребывания на покосе перетаскала на себе 100
центнеров сена на порядочные расстояния. Всё это после тяжелой и долгой дороги и соответствующих
переживаний. Одним словом, устала я, Лиленька, ужасно, но не жалуюсь и не сетую, зная, что очень
многим приходится значительно труднее. Вернувшись с покоса, впряглась в работу в самой школе,
перед началом учебного года дела очень много не только педагогам и секретарям, как бывало в Рязани,
но и техничкам. Т.к. я долгое время отсутствовала, то до сих пор «документ» мой не оформлен, и я
смогу получить его только завтра и завтра же получу прибывшие на мое имя деньги — зарплата
настолько мала, что я проела ее, даже и не заметив, и вот уже несколько дней живу, как птичка
небесная и даже хуже. Квартиру мы с одной женщиной1 сняли пополам, угол в какой-то неописуемой
избушке, причем самое для меня страшное — клопы, которых гораздо больше, чем в нашей
энциклопедии. Воду таскаем из Енисея, далеко и сильно в гору, ну и вообще и т.д. Электричества в
селе нет, хотя стоят столбы и протянуты провода, но — никакой энергии, нет электростанции. Очень
много собак — пушистых лаек, которые совсем не лают и очень добрые. Зимой их впрягают в нарты и
на них возят — дрова, воду. Коренного населения мало, большинство приезжие вроде меня.
Цены московские, но ассортимент продуктов слабоват. Из жиров есть сливочное масло, мяса
почти никогда не бывает, свежей рыбы
51
тоже. Есть соленая рыба, крупа, американские консервы. Овощей почти нет, на базаре репа продается
поштучно — 1 р. штука. Конфеты — 65 р. кило, вообще ничего дешевого сладкого нет. Говорят, что
зимой с продуктами будет лучше. Пока что на мой заработок, без огорода и без приработка, прожить
просто невозможно. Одна подготовка к девятимесячной суровой зиме стоит очень больших денег. Но я
пока что счастлива тем, что не уехала дальше и глуше, где условия еще гораздо более суровые и
возможности заработка еще более шаткие, чем здесь. Все-таки село, в котором я нахожусь, —
районный центр, а это на данном этапе — очень много.
Лиленька, мне нужно всё что возможно из имеющегося в моих вещах теплого, кроме того
нужны простые чулки, майка и футболка, рейтузы, совершенно необходимы акварельные краски и
кисти (акварельные же) и если возможно — гуашь. Нужны карандаши, необходима бумага писчая и
рисовальная, конверты. Очень нужна пара алюминиевых кастрюль и немного пластмассовой посуды, с
посудой здесь очень неважно. Если можно, пришлите пластмассовых пуговок повеселей, обязательно
вязальные спицы и что возможно из моих шерстяных остатков — клубков, мотков и просто всякой
дряни, здесь шерсти нет никакой, а мне она очень нужна, у меня нет ни рукавиц, ни носков, ничего из
необходимого здесь. Телогрейку куплю себе здесь...
Родные мои, простите за все поручения, как ужасно, что я до сих пор ничем не смогла вам
помочь и всё вам приходится. Ради Бога, напишите, жив ли Мулька? Целую всех.
Ваша Аля.
1
Ада Александровна Шкодина (урожденная Федерольф, 1901 — 1996), отбыв лагерный срок (1937—
1947), поселилась в Рязани, где была повторно арестована. Знакомство, а затем дружба с А. С. Эфрон начались в
камере рязанской тюрьмы.
6 сентября 1949
Дорогие Лиля и Зина! Сегодня я получила вторую вашу посылку, отправленную Нютей: там
был сахар, сухари, баночка молока, пластмассовая посуда, чудная кастрюлечка, три блокнота, мыло
детское и хозяйственное, нож, вилка, три ложки, чеснок, кажется, всё перечислила. Спасибо вам всем,
дорогие мои. Я просто в отчаяньи от ваших хлопот и расходов, да еще и пересылка стоит 30 с лишним
руб. — это ужасно. Я знаю, как вы сами всегда перебиваетесь, как нуждаетесь в питании и отдыхе и
как вы всё это отрываете от себя ради меня. Я всё же надеюсь и верю, что хоть в этих краях я в не-
52
далеком будущем наконец стану на ноги и буду в состоянии хоть немножко вас поддерживать. Знаю,
что пока что эти слова звучат смешно и нелепо при 180 р. заработка, но я почему-то уверена, что всё
будет к лучшему. Впервые за много лет у меня такая уверенность, впрочем, пока что, к сожалению, ни
на чем реальном не основанная. Работаю пока что на прежнем месте, устаю зверски, настоящая
замарашка — но меня радует, что кругом столько ребятишек, шуму, нелепых прыжков, пронзительных
криков на переменах. Очаровательны все эти северные пионеры и пионерки в красных галстуках.
Сквозь закрытые и приоткрытые двери я слышу, как срывающиеся от волнения голоса рассказывают о
прошедшем, настоящем и будущем человечества, и о том, как Магеллан снова сел на «пароход» и
отправился открывать новые земли, и о том, что горизонт — от того, что Земля круглая, и о многом
другом. Маленькая девочка со смуглым плоским личиком и блестящими узкими глазками спокойно до-
казывает учительнице, что «"дер эзель" по-немецки обезьяна, а "дер аффе" — осел». Время от времени
по неизвестным причинам летят вдребезги стекла, падают доски, ломаются парты, а на дверях и стенах
возникают надписи, гласящие о том, что Вова — дурак, класс 5в — плохой, Клава — задается, а
учительница астрономии — беременна.
Учатся в две смены, что значит, что убирать помещения приходится ночью. Это очень
утомительно — м.б. оттого, что я еще слаба, — м.б. просто утомительно. А сколько эти маленькие
грамотеи щелкают кедровых орешков, заполняя скорлупой парты, чернильницы, печки и умывальники!
Боже мой, всё страшно интересно, только бы чуточку больше сил и зарплаты и — только бы всё не
навечно! Впрочем, в последнем я убеждена.
Дорогие мои, дровами на зиму я уже запаслась, не знаю, на всю ли, но на большую часть —
определенно. Купила себе телогрейку, материи на рабочий халат, а то обносилась и обтрепалась на
работе невероятно. Вчера удалось купить сапоги, совершенно необходимые здесь, где после каждого
дождя грязь по колено, а дожди не реже четырех раз в сутки. Это пока, а дальше будет значительно
пуще. Сапоги — 250 р., дрова — около трехсот, телогрейка — 111, халат — 75. Теперь вожусь с
ремонтом нашего жилья, заказала вторые рамы и прочие необходимые детали, без которых не
перезимуешь. Признаюсь, что эту зиму, такую дальнюю и такую в одиночестве ожидаю без особого
энтузиазма. Снега здесь наметает вровень с крышами, правда, крыши не особенно высокие, но всё же.
Очевидно, для того, чтобы попасть на работу, надо будет лезть в трубу.
Дорогие мои, пока кончаю свой очередной отчет. Сейчас буду пить брусничный чай с
московским сахаром и сухарями, только обстановка уже совсем не та.
53
А как хочется поскорее повидать вас, рассказать вам о своем житье-бытье и о том, какое здесь
необыкновенное небо, и земля, и вода, и люди, и собаки с пушистыми хвостами. Но всё же, несмотря
на то, что всё очень интересно, почему-то тянет домой, к вам. Сколько ни менялось у меня понятие
«дома» за эти годы, а всё же единственным оставалась Москва, Мерзляковский. Мне бы очень
хотелось получить что-нб. из домашних фотогр. — папу, маму, Мура и себя — только заказным.
Спасибо вам, дорогие мои. Привет всем. Пишите!
Ваша Аля,
Очень прошу, напишите мне, как Мулька, Нина и Кузя, как Ася. Ни о ком ничего не знаю уже
восьмой месяц.
Дорогие мои, еще немножко продолжаю утром. Дождь идет необычайный — вообще погода
здесь не похожа ни на одну из испытанных мной. Вообще всё абсолютно ни на что не похоже, поэтому
очень интересно. А главное, я счастлива, что благодаря вашей помощи я уже оживаю и чувствую себя
лучше. Еще недавно мне казалось, что такого путешествия мне не пережить, уж очень плохое было у
меня состояние, да и попала я сразу на очень для моих сил тяжелую физическую работу. А теперь
опять ничего, привыкаю еще раз к новым условиям, и опять моя новая работа кажется мне
увлекательной.
По-прежнему я рада, что живу в такой стране, где нет презренного труда, где не глядят косо ни
на уборщицу, ни на ассенизатора. Правда, я считаю, что, работая в другой области, я была бы более
полезна — это раз, и способна не только себя, но и вас прокормить — это два, но надеюсь, что и это
утрясется, не всё сразу. В школе я немножко буду работать и по специальности — пока что выкрасила
масляной краской все окна и двери, потом буду графически оформлять разные правила, таблицы и т.д.
Всё это, конечно, совершенно бесплатно, но надеюсь, что в скором времени смогу выполнять и кое-
какие платные заказы. Если бы у меня были масляные краски, то было бы совсем легко, т.к. местное
население испытывает величайшую нужду в разных ковриках с девами, гитарами, беседками и
лебедями, но здесь их не достать, а там покупать — безумно дорого. Ну, в общем, там видно будет.
Сейчас я изо всех сил готовлюсь к зиме — нужно заготовлять очень много дров — зима очень длинная
и суровая, нужно утеплять и ремонтировать квартиру — избушку на курьих ножках, состоящую
главным образом из щелей и клопов, всё обваливается, всё протекает, отовсюду поддувает и т.д. Нужно
закупить картошки, которая хоть и дорога по сравнению с вашими ценами, но всё же дешевле всего
остального. И всё это вместе взятое стоит сумасшедших денег и усилий. Спасибо вам и Борису 1 за
помощь, дрова я уже купила целый плот, теперь нужно организовать доставку и
54
распиловку. Часть перетаскали на себе, но мечтаю нанять лошадь, ибо всё же предпочитаю, чтобы
лошадиную работу выполняла именно она, а не я. Да, я узнала, что в этом году навигация будет
открыта приблизительно до середины октября. Если сможете послать еще посылку, то, пожалуйста,
вышлите и подушечку с одеялом, и большую простыню с мережкой, и наволочку (зеленую) с недавно
мною купленного матраца, а то я сплю на пальто с кулаком под головой, что не приносит пользы ни
мне, ни пальто. Пришлите и мою красненькую тканую сумочку, а то не в чем держать свои документы
и деньги, пришлите авоську и, главное, не забудьте хоть какую-нб. паршивенькую посуду, здесь ничего
нет — ни у хозяйки, ни у нас. Не забудьте и вязальные спицы и крючки подходящих размеров. И еще и
еще раз простите за бесконечные поручения, вы сами понимаете и догадываетесь, что я нахожусь в
условиях совершенно иных, чем в Рязани, и что предстоит мне зимовка очень серьезная. Если бы всё
было несколько проще, я никогда не позволила бы себе доставлять вам столько хлопот.
Как мне жаль, что я не виделась с Нютей! В последний раз мы виделись в том же Болшево, но
на другой даче2, и уже тогда она была совсем старенькая и седая, а с тех пор пошел одиннадцатый год!
Милые мои, как я счастлива, что нам удалось повидаться, что побывала я в вашей милой
комнатке, повидалась и с Котом и с Митей и что хлебнула я родного воздуха. Ведь и этого могло не
быть. Но, повторяю, мне отчего-то думается и чувствуется, что скоро мы с вами будем вместе и жизнь
наша — т.е., вернее, моя — изменится и наладится. М.б. это только оттого, что человек не может жить
без надежды? А м.б. и в самом деле предчувствие. Я вам писала, что 17 февр. видела маму во сне —
она мне сказала, что придет за мною 22го февр., что дорога моя будет вначале трудной и грязной, «но
это — весенние ливни», сказала мне мама, «потом дорога наладится и будет хорошей». И в самом деле,
22го я начала свой очередной новый путь3, не из легких, но убеждена, что дорога скоро наладится и что
всё будет хорошо. Крепко, крепко вас целую и люблю.
Ваша Аля
1
Б.Л.Пастернаку.
2
На уже упоминавшейся (см. письмо от 15 мая 1942 г.) даче в Болшево.
3
Т.е. была арестована.
8 ноября 1949
Дорогие мои Лиленька и Зина! С некоторым запозданием поздравляю вас с 32 годовщиной
великой октябрьской социалистической
55
революции и надеюсь, что вы хорошо провели этот замечательный праздник. Вы не обижайтесь, что не
смогла я вас поздравить своевременно, но вся подготовка к праздникам прошла у меня настолько
напряженно, что не было буквально ни минутки свободного времени. В этих условиях работать
необычайно трудно — у дома культуры1 ни гроша за душой, купить и достать что-либо для
оформления сцены и здания невозможно, в общем, намучилась я так, что и передать трудно. Сейчас,
когда эта гора свалилась с плеч, чувствую себя совсем, совсем больной, столько сил и нервов всё это
мне стоило.
Праздновать не праздновала совсем, а поработать пришлось много-много.
У нас уже морозы крепкие, градусов около 30. Представляете себе, какая красота — все эти
алые знамена, лозунги, пятиконечные звезды на ослепительно-белом снеге, под немигающим, похожим
на луну, северным солнцем! Погода эти дни стоит настоящая праздничная, ясная, безветренная. Ночи
— полнолунные, такие светлые, что не только читать, а и по руке гадать можно было бы, если бы не
такой мороз! Было бы так всё время, и зимовать не страшно, но тут при сильном морозе еще
сногсшибательные ветры, вьюги и прочие прелести, которые с большим трудом преодолеваются
человеческим сердцем и довольно легко преодолевают его.
В нашей избушке терпимо только тогда, когда топится печь. Топим почти беспрерывно. Дрова
всё время приходится прикупать, т.к. запастись на такую прожорливую зиму просто физически
невозможно. Воду и дрова возим на собаках — кажется, пишу об этом в каждом письме, настолько этот
вид транспорта кажется мне необычайным. Представляете себе — нарты, в которые впряжены 2-3-4
пушистых лайки, которые, лая и визжа, тянут какое-нб. бревно или бочонок с водой. Потом на них
находит какой-то стих, они начинают грызться между собой, и всё это сооружение летит под откос
кверху тормашками, сопровождаемое выразительным матом собачьих хозяев.
Здешние обитатели говорят на многих и разных языках, но ругаются, конечно, только по-
русски. Живут бедно, но зато празднуют так, как я в жизни не видывала, — варят какую-то бражку,
гулять начинают с утра, к вечеру же все, старые, малые и средние, пьяным пьяны. По селу ходят
пьяные бабы в красных юбках, ватных штанах и поют пьяными голосами пьяные душещипательные
песни, мужики же все валялись бы под заборами, если были бы заборы — но последние к зиме
ликвидируются, чтобы не пожгли соседи. Где-то кого-то бьют, где-то сводятся старые счеты, кого-то
громогласно ревнуют — Боже ты мой, как всё это далеко, далеко и еще тысячу раз далеко от Москвы!
Потом начинается утро, и — всё сначала.
Вот Нина мне пишет, что жить можно везде и всюду есть люди. Да, конечно, каждый из нас
живет до самой смерти там, где ему жить
56
приходится. Что же касается людей, то здешние совсем непохожи на тех, кого я знала раньше. Старики
доживают свой век, а молодежь растет в условиях очень необычных, и это наложило на всех глубокий
отпечаток.
Пишу вам в 6 ч. утра в пустом клубе, где дежурю на праздник. У вас сейчас только 2 ч. ночи.
Очень жду от вас весточки. Хочется, чтобы у вас всё было хорошо, а главное, чтобы были вы здоровы.
<...>
Очень крепко целую всех вас.
Ваша Аля
1
К началу учебного года А.С. так нарядно оформила школу, где она работала уборщицей, что уже 15
сентября ее перевели на должность художника РДК (Рабочего дома культуры Туруханска) с «окладом по смете».
19 ноября 1949
Дорогая Лиленька, я так давно ничего от Вас не имею, что начала ужасно беспокоиться, всё ли
у Вас благополучно, как здоровье. Я так далеко от Вас, и тем более хочется чувствовать Вас близко, а
Вы всё молчите. Всегда успокаиваю себя Вашей занятостью и нелюбовью к письмам, но всё же
предпочитаю быть уверенной в этом. Так что скорее напишите открыточку или заставьте вечную
жертву Вашей корреспондентской лени — Зину. Я очень, очень жду весточки от Вас.
Шла сейчас с работы и думала о том, что лет мне еще не так много, а я, как очень старый
человек, окружена сплошными призраками и воспоминаниями — как это странно! Почти всю свою
сознательную жизнь я, как только остаюсь наедине с собою, начинаю мысленно разговаривать с теми,
кого нет рядом, или с теми, кого уже никогда рядом не будет. И вспоминаю то, что никогда не
повторится и не вернется. Жизнь моя, кончившаяся в августе 39 го года, кажется мне положенной где-то
на полочку до лучшего случая, и всё мне кажется, что, оборвавшаяся тогда, она свяжется на том же
самом оторванном месте и будет продолжаться так же. Казалось, вернее. На самом-то деле я давно уж
убедилась, что всё — совсем иное, и всё же иной раз мне мерещится, что я вернусь в ту свою жизнь,
настоящую, где все и всё — по своим местам, где все и всё ждет меня.
Но бываю я наедине с собою только тогда, когда иду на работу — еще не рассвело — или с
работы — уже стемнело.
И всё кругом настолько странно и призрачно, настолько ни на что не похоже, что кажется —
еще один шаг, и вот я уже в той стран-
57
ной стране, которой нет на свете, — где ждет меня моя, уже так давно прерванная, жизнь.
Дорогая Лиленька, я сама чувствую, насколько бестолково всё то, что я пытаюсь Вам написать.
Я ужасно устала, все эти дни., когда праздники следуют за праздниками, проходят у меня в
постоянной, беспрерывной, совсем без выходных, работе, в работе очень плохо организованной и
поэтому гораздо более трудоемкой, чем ей полагалось бы. «Дома» почти ничего не успеваю делать, т.к.
тащу с собой опять-таки работу, над которой сижу очень поздно. Благодаря московской помощи хоть
топлю вдоволь, не сижу в холоде. Хоть и очень дорого это удовольствие обходится, но предпочитаю
себе отказывать в чем-нб. другом. Зато на работе частенько приходится мерзнуть. Вообще условия
работы очень нелегкие, всячески.
Лиленька, имеете ли известия от Аси и Андрюши? Если да, то напишите мне.
От Мульки давным-давно получила открыточку, на к-ую ответила дважды, и с тех пор ничего
от него не имею и о нем не знаю и, конечно, очень беспокоюсь. Была ли у Вас Татьяна Сергеевна 1? Как
она Вам понравилась? Она мне пишет чудесные письма, которые меня постоянно радуют. Она и ее
муж2 — действительно редкие люди. Бесконечно я им благодарна и за дружбу, и за помощь, и за всё на
свете.
Как только будет у меня выходной, напишу Вам как следует, а пока просто захотелось сказать
Вам о том, что я Вас люблю и помню постоянно, очень тревожусь, подолгу ничего не получая, и о том,
что человеческие слова вообще и мои, в частности, бессильны передать всё то, что так хотелось бы!
И на прощанье очередная просьба — очень нужен Мольер — скажем, «Лекарь поневоле» или
что-нб. в том же духе полегче из его вещей, для самодеятельности. У нас очень плохо с пьесами.
Целую Вас очень крепко. Напишите мне про Кота.
Ваша Аля
1
Татьяна Сергеевна Сикорская (1901 — 1984), поэт, переводчик. Вместе с группой писателей, в составе
которой была М.Цветаева, на пароходе «Александр Невский» была эвакуирована 8 августа 1941 г. из Москвы. За
десять дней пути до Елабуги она сблизилась с Цветаевой, но, устроив сына Вадима в Елабуге, вынуждена была
уехать в Москву, с тем чтобы возвратиться вместе с мужем. В 1948 г. А.С. по совету Б.Л.Пастернака написала
Т.С.Сикорской, прося рассказать о тех днях жизни Марины Ивановны, свидетельницей которых ей довелось
быть. Письмо это послужило началом их переписки.
2
Ее муж — Самуил Борисович Болотин (1901—1970), литератор.
58
Туруханск, 3.1.50
Дорогие мои Лиля и Зина! Под самый Новый год получила две Лилиных открытки, которые
как раз и создали мне что-то вроде новогоднего настроения. Только про Зину Лиля ничего не пишет,
надеюсь, это обозначает, что она здорова, насколько возможно. Безумно жаль, что посылку вернули —
без красок и кистей работать очень, очень трудно, а еще того более жаль, что вы столько денег
потратили. Ведь и краски, и кисти — дорогое удовольствие, да и сама посылка тоже.
Лиленька, Вы спрашиваете, с кем и как я живу. Живу с очень милой женщиной, с которой мы
ехали вместе с самой Рязани, она там тоже преподавала1. Живем с ней, в общем, довольно дружно,
хотя очень друг на друга непохожи — у нее кудрявая и довольно пустая головка, в которой до сих пор
прочно сидят воспоминания о браках, танцах и флиртах, хоть она и старше меня на 10 лет. Кроме того,
она, мягко выражаясь, чрезмерно разговорчива, что очень утомительно, т.к. я и без того целый день на
людях, но сердце у нее золотое и человек она благородной души и таких же поступков. Когда-то,
видимо, была очень хороша собой и пользовалась успехом, теперь прошли те времена и те успехи.
Квартирка у нас очень и очень неважная, холодная, сырая и неудобная. Вечером выдвигаем
наши койки на середину, а то за ночь одеяло примерзает к стене. Под кроватью — большой слой снега,
в общем, что-то вроде ледяного домика Анны Иоанновны. Помимо двух коек есть стол, табурет и
хромая скамейка. С нами же живет старая ведьма-хозяйка и ее внучонок, очаровательный шестилетний
мальчик. По здешним понятиям — квартира неплохая, ну и слава Богу. С продуктами после закрытия
навигации стало легче, т.к., кроме местного населения, никто ничего не покупает, а то всё
расхватывали пассажиры пароходов и прочих видов речного транспорта. В частности, стало легко с
хлебом, летом же это — большая проблема. Из продуктов есть крупа, конфеты, сливочное масло,
соленая рыба. Иногда бывает сахар. Картошки, каких бы то ни было овощей в каком бы то ни было
виде в продаже нет, как и мяса и, конечно, фруктов. Иногда охотники привозят мороженую дичь, и я
однажды впервые в жизни ела глухаря. Летом же ни конфет, ни сахара, ни масла в продаже не было, с
крупой бывали большие перебои. Да, Лиленька, если к маю будете посылать мне ту посылку, очень
попрошу прислать мне пары две простых чулок, здесь их нет и не бывает. Впрочем, до мая еще долго,
долго!
Бесконечно благодарна буду за Мольера, хоть и трудно будет оформлять его без красок, но всё
же постараюсь, чтобы была хоть иллюзия красочности. Очень хочется мне увидеть его на здешней
сцене, настолько он жизнерадостен и доходчив, что, кажется мне,
59
здешняя публика примет его хорошо. Участвовать в спектаклях я не буду, с меня будет вполне
достаточно, если смогу хорошо оформить спектакль с такими негодными средствами. Что есть
хорошего в Москве из одноактных пьес и скетчей для небольшого коллектива любителей? У нас тут
очень плохо с литературой, отсюда — расцвет так называемых «концертов», весьма низкопробных.
Правда, однажды ставили «Без вины виноватые», но на подготовку дали слишком мало времени, роли
знали плохо, а то и вовсе не знали, в общем, представляете себе. Руководитель драмкружка — рвач и
халтурщик, который безумно хвастается тем, что когда-то работал в Красноярске (!), но, видимо, и
Красноярск не смог вытерпеть его искусства, раз он очутился в Туруханском районном доме культуры.
А коллектив — молодежь — такая же, как везде: тянется к лучшему и легко поддается худшему. Очень
обидно мне, что здесь я, вспоенная в смысле сценического вкуса Вами и Дм. Ник., могла бы быть
очень полезной, но, увы, нельзя. Спасибо за то, что хоть временно удается работать более или менее по
специальности.
Вы спрашиваете насчет 100 р., посланных Вами в Куйбышев. Я их не получила, попробую
написать отсюда, ведь не должны же они пропасть. Спасибо вам за всё, за всё, мои родные.
Лиленька, еще одна просьба — если не очень это затруднит, но, я думаю, можно попросить
кого-нб. из Ваших учениц — купить в магазине ВТО на ул. Горького около Елисеева немного
театральных блесток, знаете, такие разноцветные? и прислать мне немного в 2-3 конвертах, так, чтобы
они не очень в конверте прощупывались. Также в письме попросила бы прислать мне немного красок
для х-б. тканей, ярких — напр, красную, желтую, зеленую, они очень бы меня выручили. Только
нужно, чтобы конверт был плотный, а то дорога ведь очень долгая.
Как хочется, чтобы здесь наконец были яркие, радостные, красивые спектакли, а всё выходит
таким серым и унылым из-за отсутствия материалов! Как хочется именно здешнюю публику радовать
— ведь снега бесконечные кругом, и, Боже мой, как же я беспомощна!
Как хочется, еще больше, чем радовать население села Туруханск, побыть хоть часок с Вами,
поговорить. Еще года нет с тех пор, как я была у Вас и смотрела на Ваши печальные глаза и
легкомысленный нос, а кажется мне, что очень, очень давно мы не виделись, будто этот перерыв еще
дольше того.
Работаю я бесконечно много. Ужасно, как никогда, устала и как-то опустошена — но что же
иного может дать усталость на усталость? С середины октября по сегодняшний день вряд ли было у
меня 3-4 выходных дня. Праздник за праздником, годовщина за годовщиной — оформление сцены,
стендов, фотомонтаж, писание лозунгов и
60
реклам, всё это без красок, кистей, на одной голой изобретательности. Да еще оформление концертов,
постановок, костюмы и пр. Но, с другой стороны, всё это, конечно, значительно интереснее и
приятней, чем, скажем, работа в лесу или рыбная ловля, о чем я никогда не забываю.
Получаю письма от моих рязанских учеников, необычайно сердечные и трогательные, таким
образом, я — по-прежнему в курсе всех дел своего училища. Под Новый год получила от них перевод
в 88 р. — они сложились и прислали мне от своей стипендии. Ждут меня обратно. Советуются насчет
дипломных работ и т.д. Лиленька, очень прошу Вас написать мне насчет Мульки. В единственной
открытке, к-ую я получила, уже давно, он жалуется на здоровье. Поправился ли он, уехал ли лечиться к
Сашке2, я ведь ничего яе знаю, и здоровье его очень меня волнует. Иной раз мне кажется, что м б. и в
живых его нет. Вообще всегда очень терзаюсь, когда долго нет известий, поэтому шлите мне хоть но
нескольку слов, но почаще.<…>
Крепко целую и люблю.
Ваша Аля
1
Ада Александровна Шкодина
2
Сашка — брат С. Д.Гуревича Александр.
11.1.50
Дорогая Зинуша! Только что получила Вашу «попытку письма» с амуром и с издевательским
пожеланием, чтобы меня настигла его стрела. Это в моем-то возрасте и при моих-то обстоятельствах!
Действительно, для полноты картины мне не хватает только влюбиться при помощи этого маленького
санкюлота. Я предполагаю, что Лиля и не подозревает об этом Вашем новогоднем пожелании, а то она
заступилась бы за свою племянницу, которая и так в течение многих лет является мишенью для острот
судьбы.
Что же касается змеи, которую на картинке попирает крылатый божок, то по мифологии она
обозначает измену, почему ее и попирают, а она выпирает. Кстати, здесь говорят не «муж изменил
жене», а «муж изменил жену», «жена изменила мужа» — в смысле «сменила».
Шутки в сторону — очень, очень рада была наконец получить от Вас весточку, еще не совсем
такую подробную, как мне хотелось бы, но всё же настоящую весточку. Я знаю, дорогие мои, как вам
трудно писать письма, и знаю, какая я свинья, что всё пристаю к
61
вам. Боюсь, что эта бесконечная переписка надоела вам, но тут я безумная эгоистка. Правда, когда
долго ничего не получаю, то всякая чушь лезет в голову и в сердце. Очень прошу написать про Мульку.
У меня пока что всё по-прежнему, т.е. работаю по 12-14 часов, совершенно изматываюсь, ни на
что, кроме работы, не остается времени. Что до некоторой степени является моим спасением — мысли
мои забиты поисками коровьей шерсти для изготовления кистей, напр., и всяким прочим тому
подобным. Так и живу — от мемориальной даты к празднику и т.д. Пишу массу лозунгов, готовлю
монтажи и всегда ужасно нервничаю — чтобы всё получилось как следует.
Недавно получила письмо от Бориса. Он тоже очень немного пишет о себе. Мне очень его жаль
— что его подружка «изменила его»1. Он писал мне, что был у вас и что вы мне о нем напишете, в чем,
конечно, жестоко ошибся. У меня к Борису совершенно особое чувство, большой нежности и гордости
за него, чувство, которое трудно определить словами, как всякое настоящее. Во всяком случае, он мне
родня по материнской линии, понимаете? так что мое чувство к нему плюс ко всему еще и кровное.
Денег из Куйбышева я не получала, теперь затребую через соответствующую инстанцию, так
вернее будет. Впрочем, м.б. вы лучше их затребуете себе?
Лиля пишет, что новосибирские морозы, передаваемые по радио, заставляют ее ежиться. А
здесь еще гораздо крепче Новосибирска. На Игарке часто бывает теплее, т.к. там море ближе, чаще
ветра, а при ветре редко бывают очень сильные морозы.
В январе потеплело, и у нас — 35°, что, по сравнению с предыдущими 50°, очень
чувствительно. Но всё же топить приходится беспрестанно, иначе температура комнаты немедленно
догоняет наружную.
Простите за нелепое письмо, я до того устаю, что к 12 ч. ночи по местному времени (или к 10
ч. вечера по московскому) у меня вместо головы на плечах оказывается что-то на нее похожее только
по форме, но никак не по содержанию. Забыла написать, что некоторое время тому назад получила 2 №
«Нового мира», где особенно заинтересовали меня статьи о советском кино и о советской сатире 2 — до
остального добраться еще не успела. Спасибо большое.
Дорогие мои, не забывайте меня и, если не можете часто писать, то хоть почаще меня
вспоминайте, всякую меня, и маленькой девочкой, и взрослой девушкой, и такой, какова я сейчас, под
холодной туруханской луной, среди до одури белых снегов, далёко, далёко от вас и всегда всем
сердцем с вами.
Крепко целую вас и люблю.
Ваша Аля
62
1
Речь идет об аресте О.В.Ивинской. В письме от 20 декабря 1949 г. Б.Л.Пастернак тоже иносказательно
сообщил А.С. об этом: «...милая печаль моя попала в беду, вроде того, как ты когда-то раньше» (Эфрон А. О
Марине Цветаевой. С. 334).
2
Видимо, статью Б.Горбатова «О советской сатире и юморе» (Новый мир. 1949. № 10).
7.2.50
Дорогие Лиля и Зина! Спасибо большое, большое за чудесные краски, которые дошли в
целости и сохранности. Я получила всего три конверта с красками — 2 пакета красной, 1 зеленой, 1
васильковой, 1 желтой. Теперь я смогу хоть какие-то яркие пятна бросить на декорации (попытку
декораций!) «Мнимого больного». Потом напишу вам поподробнее, как «оно» будет получаться. Очень
хочется сделать эту вещь поярче, поизрядней, ибо всю, всю зиму все наши постановки идут в очень
безрадостном декоративном и реквизитном окружении. А я без красок почти как без рук, да и
собственным глазам надоела эта бесцветность, как иногда надоедает пресная и однообразная пища, и
хочется чего-то острого или просто вкусного.
Еще и еще раз спасибо за краски!
Лиленъка, у нас день понемногу прибавляется, солнышко на несколько часов показывается на
небе, а то его вовсе и видно не было. И сразу на душе делается немного легче — как эта долгая,
безнадежная темнота, это существование с утра и до ночи при керосиновой подслеповатой лампе
действует на эту самую душу.
А главное — сегодня впервые за все зимние месяцы я услышала, как, радуясь еще не греющим,
но уже ярким солнечным лучам, зачирикала на крыше какая-то пичужка. Ведь зимой тут совсем нет
птиц, ни галок, ни ворон, ни единого воробушка. Как-то поздней осенью я, правда, видела стайку
воробьев, совсем непохожих на наших — белых, только крылышки немного рябенькие, а с тех пор ни
одной птицы. А сегодня вдруг защебетала какая-то одна, и сразу стало ясно, что весна несомненно
будет. Хоть еще очень, очень нескоро, ведь навигация у нас откроется только в июне!
Сейчас у меня много работы в связи с предвыборной кампанией, всё пишу лозунги, оформляю
всякую всячину и очень этой работе рада. Ведь здесь предвыборная кампания совсем не то, что там у
вас в Москве! Здешние агитаторы добираются до избирателей района на лыжах, на собаках, на оленях,
проделывают походы в несколько сот километров при 45-50° мороза. Избиратели нашего, да и не
одного нашего, а и более отдаленных районов живут не только в домиках и избушках, как здесь, в
самом Туруханске. Многие еще живут в чумах, учатся ходить в баню, печь хлеб, обращаться к врачу и
отдавать детей в школу. Представляете себе, насколько интересна и ответст-
63
венна работа агитатора в этих условиях? Мне только жаль ужасно, что я не имею возможности
работать так, как мне хочется и как я могу, — очень ограничено поле моей деятельности! тем не менее,
спасибо и за него.
В нашем поселке есть радио и некоторые учреждения электрифицированы. Когда утром бегу на
работу и вечером, слышу по единственному городскому репродуктору обрывки передач из Красноярска
и иногда из Москвы.
В 12 ч. дня, когда мы уже порядочно поработали и успели вторично проголодаться, нам
передают московский урок гимнастики со всякими прискоками и приседаниями и жутким в нашем
климате финальным советом: «Откройте форточку и проветрите комнату!» Сегодня, идя на работу, в
течение нескольких минут слышала голос Обуховой, паривший и царивший над всеми нашими
снегами и морозами. Правда, мешали какие-то посторонние шипящие звуки, благодаря которым
казалось, что певица занимается своими трелями и руладами, поджариваясь в это же самое время на
сковородке. Но всё же было хорошо и странно — этот такой московский голос над этим таким
туруханским пейзажем! Вообще же здесь кое-что бывает хорошо, а странным кажется всё и всегда.
Ничего нового у меня пока что нет, ни плохого, ни хорошего. По-прежнему устала, и по-
прежнему сердце на ниточке, и по-прежнему душа радуется каждому мало-мальскому просвету и
проблеску в жизни и в небе.
Крепко, крепко целую вас обеих, желаю вам побольше сил, здоровья и радости в жизни.
Напишите мне про Дм. Ник. — как и над чем он работает, много ли выступает, часто ли бывает
у вас? Поцелуйте его от меня.
Ваша Аля
8.2.50
Дорогая Лиленька! Только что отправила письмо Вам и Зине и сейчас же получила Ваши две
открытки. Я просто в отчаянье, что Вы так поняли все мои шутки насчет Вашего новогоднего амура!
Меня, правда, иной раз предупреждают, что мой юмор далёко не всегда доходчив, но я, честное слово,
никак не могла предположить, что до Вас-то он не дойдет! И что Вы всё это примете всерьез, тем
самым приняв меня за дуру и еще хуже — за неблагодарную, черствую дуру и эгоистку!
Дорогие мои, я же вас обеих так знаю, чувствую, понимаю и люблю, что весточки ваши мне
нужны только как какая-то осязае-
64
мость вашего существования. У меня просто нет иной возможности знать, что вы обе живы и очень
относительно здоровы. Обо всех прочих тонкостях я всегда и так догадываюсь и уверена, что очень
часто мысли мои о вас совпадают с вашими обо мне. И мне так хочется отсюда, из всех этих морозов и
льдов, согреть вас обеих моей постоянной к вам любовью, моей постоянной за вас гордостью,
постоянным к вам, и пожалуй, только к вам одним — да еще к Борису — человеческим доверием.
Возвращаясь же к амуру — он меня действительно очень тронул, растрогал и позабавил, этот
такой голый и такой крылатый малыш, залетевший в край, где зимой крылья увидишь только у
самолетов и где ходят в оленьих шкурах!
В своем, только что посланном вам письме я рассказывала вам о том, что зимой здесь совсем
нет птиц. Первыми сюда прилетают... снегири, правда, занятно? Я раньше и не представляла себе, что
есть такие снега, в которых даже снегирю зимовать холодно!
Что касается Туруханска, то, если Вы искали его в старой энциклопедии, то вряд ли могли его
там найти, вроде декабриста Морковкина1. Дело в том, что до революции назывался он селом
Монастырским и м.б. даже под этим названием не удостоился чести попасть в наш словарь. До
революции здесь был большей мужской монастырь — единственное каменное здание на тысячи
километров в округе — да несколько деревянных избушек. Теперь это порядочное районное село с
почтой, больницей и всеми полагающимися учреждениями. Некоторые дома электрифицированы, и
есть радиоузел. Мне очень жаль, что в избушке, где мы живем, нет радио, было бы в жизни хоть
немного музыки для нейтрализации всех жизненных какофоний! Вообще, Лиленька, я с большой
радостью пожила бы на Севере — конечно, в иных условиях, чем я сейчас нахожусь. Тут столько
интересного, что мало писем, чтобы хоть немножко рассказать обо всем, нужны книги, и я так хорошо
могла бы писать их — если бы могла! Сейчас это — самое для меня мучительное. Надоело
вынужденное пустое созерцательство многих лет, хочется писать, как дышать.
Письмишко это, как, вероятно, и все мои послания, вышло, должно быть, бестолковым и
сумбурным, вокруг меня целая орава ребятишек, хозяйкиных внучат, и гам стоит невообразимый.
Бабка — старая потомственная кулачка, поэтому, должно быть, и внучата ее — существа
хозяйственные, работящие и жадные до умопомрачения. «Сейчасошный» скандал у них разгорелся из-
за чьих-то 20 копеек и чьего-то карандаша — каждый старается присвоить себе эти сокровища.
Вообще самая ярковыраженная из их страстей — страсть к присвоению и накоплению. Правда, для
контраста есть среди них один, маленький и совсем не такой. Остальные считают его дурачком
65
27.2.50
Дорогие Лиля и Зина! Я очень удивлена тем, что вы, судя по Лилиной открытке, давно не
получаете от меня писем. Я ведь пишу очень часто. М.б. отправка почты отсюда иногда задерживается
из-за погоды, ведь письма идут только самолетом. Я же, наоборот, в последнее время часто получаю
ваши весточки, чему несказанно рада. Вести «с Большой земли» моя единственная радость, причем с
сожалением должна заметить, что доставляют ее мне очень немногие. Ножницы древней Парки
неумолимо отрезают все канаты, нити и ниточки чужих судеб от моей — и не только чужих! Написала
— и самой немножко смешно стало: очень уж высокопарно получилось — как у чеховского
телеграфиста, у которого, плюс к песеннику, была бы еще греческая мифология.
Живу я очень странной жизнью, ничуть не похожей на все мои предыдущие. Всё как во сне —
и эти снега, по которым чуть-чуть черными штрихами отмечены, очень условно, контуры предметов, и
серое низкое небо, и вехи через замерзшую реку, по которым и через которую медленно тянутся возы с
бурым сеном, влекомые местными низкорослыми Россинантами. И работа — как во сне: лозунг за ло-
зунгом, монтаж за монтажом, плакат за плакатом в какой-то бредовой и совсем для работы не
подходящей обстановке. Все мы — контора, дирекция, драмхор — и духовой кружки, и я, художник,
работаем в одной и той же комнате; в одни и те же часы. На столе, на котором я работаю, стоит ведро с
водой, из которого, за неимением кружки, все жаждущие пьют через край; на этом же столе сидят
ребята, курят и репетируют, тут же лежит чья-то краюха хлеба, тут же в артистичном беспорядке
разбросаны чьи-то селедки, музыкальные инструменты и всякая прочая белиберда. С утра до поздней
ночи стоит всяческий крик: начальственный и подчиненный, артистический и халтурный, культурный
и колоратурный. Зарплату, кстати, получаем совсем не как в Советском Союзе — денег не выдают
месяцами. За январь и февраль, например, я получила половину январского оклада, как и все прочие,
кроме директора, который по линии
66
всяких авансов уже, по моим расчетам, празднует май. Это положение вещей красиво иллюстрирует
поговорка, изобретенная работниками местного Дома культуры, — «жрать охота и смех берет».
Устаю я ужасно, причем утомляет не столько самая работа, как обстановка, как вся эта
ежедневная неразбериха, отнимающая уйму времени и сил. При любой, самой утомляющей, самой
напряженной работе я всегда чувствовала себя хорошо, лишь бы она, работа, была хорошо
организована, налажена. Здесь же этого нет, а наладить хотя бы свой участок работы я не в состоянии,
т.к. сие от меня не зависит. Главное, что основательно расклеилось сердце, которое, видимо, весьма
отрицательно относится к здешнему климату, в чем я ему вполне сочувствую.
Погода последнее время стоит замечательная, тихая, теплая, снежная, грустная какая-то. Всё
равно скоро весна: уже воробьи чирикают — откуда они взялись — не знаю, в морозы их совсем не
было. Видимо — перебрались сюда из Ташкента. <...>
Пока целую очень крепко, скоро напишу еще.
Ваша Аля
8 мая 1950
Дорогая Лиленька! Только что получила Вашу открытку от 2го мая. Она дошла в рекордный
срок, причем чисто случайно, т.к. сейчас, по случаю несомненной весны, погода в большинстве
случаев нелетная и почта к нам прибывает очень нерегулярно. Большое Вам спасибо за то, что смогли
передать письмо. Мне давно и бесконечно стыдно за все мои, такие трудновыполнимые, поручения. В
самом деле, для меня это — настоящее мучение, а для Вас — и говорить нечего! Вечно сознаю Вашу
беспомощность — все Ваши болезни и трудности, и вечно моя собственная беспомощность заставляет
меня обращаться к Вашей. Пишу Вам поздно ночью, а за окном светло, то ли еще, то ли уже.
Дни стали длинные и светлые, снег тает по-настоящему, и кое-где видна уже самая настоящая
грязь. Лужи, ручьи, всё честь честью. В Красноярске уже лед тронулся, значит, и у нас через недельку
тронется. Даже не верится, глядя на безупречно-ледяную поверхность наших двух рек! О весне я Вам
напишу в следующем письме подробно, она того стоит, а сейчас до того безумно устала, что она, весна,
долгожданная, даже на ум нейдет.
Я просила Бориса разыскать и прислать мне мамины стихи (циклы стихов) о Чехословакии1 , о
Пушкине2 и о Маяковском3 . Они дол-
67
жны быть у Крученых4 , а если там не удастся, то я очень попрошу Зину помочь Борису найти их в том,
что есть у Вас.
Я решила написать И.В.5 насчет мамы, ведь в 1951 г. будет 10 л. со дня ее смерти, а она сделала
для родной литературы несколько больше, чем, скажем, Вертинский6, к-ый преблагополучно
подвизается в СССР. Недавно слышала по радио объявление о его концерте где-то в Красноярске. Мне
бы очень хотелось, чтобы у нас вышла хоть маленькая книжечка ее очень избранных стихов, ибо у
каждого настоящего поэта можно найти что-то созвучное эпохе. Мне думается, что только И.В. может
решить этот вопрос, но написать я могу, только приложив хоть несколько стихотворений, поэтому они
мне так и нужны. Также мне думается, что письмо о ней (буду писать о ней и ни в коей степени о себе
самой) дойдет до назначения, я знаю, насколько он внимателен в таких вопросах. По крайней мере,
буду точно знать, да или нет.
Цикл стихов о Чехии — почти последнее, написанное мамой. Они (стихи) должны находиться
у Вас, только не знаю, есть ли перепечатанные или просто переписанные набело в одной из последних
тетрадей (тамошних), в здешних — почти одни переводы. Только смотрите, чтобы Борис ничего не
взял, он непременно потеряет, как потерял письма7.
С 1 июня меня увольняют с работы, т.к. наш клуб впал в окончательный дефицит и содержать
сотрудников не на что. Совершенно не представляю себе своего дальнейшего существования —
настолько, что даже не волнуюсь, ибо, если начну волноваться, то буду не в состоянии доработать
положенный мне срок, т.е. май месяц. Работы по специальности больше не найти, а не по
специальности — лес и колхоз, на что буквально сил нет.
В общем, обо всём на свете напишу поподробнее в сл<едующем> письме, а сейчас прямо
валюсь с ног от усталости — 1 мая, 5 мая — день печати, 7 мая — день радио, 9 мая — день Победы:
монтажи, лозунги, масса работы без передышки с увольнением в перспективе! Крепко вас, мои
родные, целую.
Ваша Аля
1
«Стихи к Чехии» (1938—1939) — антифашистский цикл, написанный М.Цветаевой в дни, когда бьла
расчленена, а затем оккупирована Чехословакия.
2
По всей видимости, здесь имеется в виду цикл 1931 г. «Стихи к Пушкину».
3
У М.Цветаевой есть стихотворение «Маяковскому» («Превыше крестов и труб...», 1921) и того же
названия цикл из семи стихотворений (1930).
4
Алексей Елисеевич Крученых (1896—1968), поэт, художник, коллекционер.
5
И.В.Сталину.
68
6
Александр Николаевич Вертинский (1889—1957), эстрадный певец, вернувшийся из эмиграции на
родину в 1943 г.
7
История пропажи писем М.Цветаевой к Б.Пастернаку рассказана им в гл.«Три тени»
автобиографического очерка «Люди и положения» (1957).
18.6.50
Дорогие мои Лиля и Зина! Давным-давно нет от вас ничего, и я, беспокоясь и волнуясь, всё же
и сама ничего не писала, т.к. опять выдался такой сумбурный и занятой период, что успевала только
думать о вас урывками, а написать хоть открытку не удавалось. И вот в первую свободную минутку
пишу через пень-колоду свои каракули, чтобы расспросить о ваших делах и вкратце рассказать о
своих. Во-первых — очень-очень соскучилась и стосковалась о вас, так безумно хотелось бы хоть
денек побыть с вами, возле вас. Так часто и с такой любовью думаю о вас, вспоминаю и во сне вижу.
Неужели не приведется нам больше встретиться иначе, чем в письмах или во сне? Дорогие мои, думаю
и знаю, что и вы часто думаете обо мне и что не пишете из-за занятости, усталости и из-за того, что
ежедневное в жизни так часто удаляет, отдаляет нас от главного!
Ледоход начался у нас только 20 мая, говорят, что это еще достаточно рано для здешних краев.
Сперва тронулся Енисей, через два дня — Тунгуска. Льдины неслись с безумной скоростью в течение
приблизительно 20 дней — сперва сплошной лавиной, потом нагромождением ледяных глыб, потом
всё более заметной делалась вода и всё более редкими — льдины. Предпоследние плыли почерневшие,
обглоданные дождем, водой и ветром, а последние походили на каких-то декадентских лебедей,
красивых и хрупких, — таяли они на глазах и вряд ли добрались до моря. Погода всё время стояла
препротивная, холодная, ветреная, то снег, то дождь. И только последние три дня настала настоящая
весна, почти лето, тепло, ясно, солнечно, и сразу всё преобразилось, стало почти привлекательным. Но
всё же ужасно, ужасно то, что я настолько крепко привязана всей душой и всей памятью своей, детской
и сознательной, к Москве, как к чему-то своему, родному, незаменимому и неповторимому, что по-
настоящему ничто меня больше не радует и не привлекает, хоть и понимаю всё разумом, и принимаю,
и даже любуюсь, но не сердцем, а глазами и рассудком. Самое забавное в этом то, что если бы и была у
меня такая возможность, то жить в Москве ни за что бы не хотела и работала бы непременно где-нб.
на периферии, но возможность Москвы непременно должна была бы быть в моей жизни, для того
чтобы в любых условиях я чувствовала бы себя почти совсем, а м.б. и совсем, счастливой. Но что
говорить о счастье, если я совсем забыла
69
вкус его, и то, что в прошлом было таким естественным, в будущем и настоящем кажется только
несбыточным и нереальным! Да и не только кажется.
Навигация началась в первых числах июня — пошли сперва местные катера, баржи и т.п.
мелочь, а потом и красноярские долгожданные пароходы. Когда пришел первый, «Иосиф Сталин», —
всё население бросилось на берег, это был настоящий праздник. Девушки надели кобеднишние платья
и шелковые чулки, очевидно, чтобы не поразить проезжающих и приезжающих своим обычным,
затрапезным видом, одним словом, «людей посмотреть и себя показать». Теперь уже три парохода
прошли Туруханск, направляясь еще севернее, до Дудинки, и два из них идут обратно, в Красноярск,
отвозя толпы зимовщиков южнее, южнее, к теплу и солнцу после такой темной, такой долгой, такой
суровой зимы! Сесть на первые пароходы, направляющиеся на юг, очень трудно, люди сутками
дежурят на пристани.
Наш пустынный и унылый берег теперь оживлен — прибывают и отправляются люди и грузы,
огромными тюками приходит и уходит почта, да и просто так, без дела, околачиваются люди — хоть
самим уехать нельзя, так хоть посмотреть на уезжающих! Как каждым летом, начинаются кое-какие
затруднения с продовольствием, т.к. зимние запасы съедены, а летние еще не прибыли. Нет картошки,
хлеб достать очень трудно, ни зелени, ни овощей, ни сушеных, ни консервированных, ни соленых
нигде никаких, ни за какие деньги.
Только сейчас копают огороды и сажают картошку. А там у вас небось уже и лук зеленый, и
редиска, и щавель, у нас же только начали распускаться почки, и показалась первая молодая травка, и,
кажется, скоро собирается зацвести черемуха. У меня большая радость, удалось перебраться на другую
квартиру, несравненно лучше предыдущей. Представьте себе маленький домик на берегу Енисея, под
крутым обрывом, настоящий отдельный домик — одна светлая и довольно большая комната, крохотная
кухонька с плитой, маленький чуланчик и
70
маленькие сени, вот и всё. Три окна, на восток, юг и запад. Домик в хорошем состоянии, что здесь
необычайная редкость, построен всего 2 года назад, оштукатурен и побелен снаружи и внутри,
настоящие двери с настоящими ручками, новый гладкий пол, высокий (по здешним понятиям) потолок.
(Там, где мы жили раньше, стоять во весь рост нельзя было.) Не знаю, каково будет зимой, но сейчас я
чувствую себя просто на даче, хоть и некогда отдыхать, а всё же на душе несравненно легче. Домик
этот стоит 2.500, и мы с приятельницей, с к-ой живем вместе, и думать не могли его купить, т.к. у меня
совсем никаких средств нет, а у ней — полторы тыс., высланные из Москвы за проданные за гроши
вещи. Но вы представьте себе, какое счастье — Борис прислал мне на днях 1000 руб., и мы этот домик
сразу купили. М.б. это ужасно неосторожно, т.к. остались совсем без ничего, но — подумали о том,
что, живя на квартире, переплатили хозяйке за 10 мес. 1500 р. за два ужасных угла с клопами, блохами
и прочей живностью, страшно мерзли зиму и никогда не чувствовали себя дома из-за отвратительной
хозяйки, старой потомственной кулачки, с которой было очень тяжело сосуществовать. Я не знаю, как
и благодарить Бориса за всё на свете и за это.
Я надеюсь, что вы не будете меня ругать за этот странный и м.б. опрометчивый шаг, но мы
решили — будь что будет, если не удастся м.б. нам прожить под этой крышей долго, — ведь всё так
непрочно в нашей жизни! — то хоть немного поживем спокойно, без соглядатаев, в относительном
покое.
Остальные мои дела таковы: из-за весьма дефицитного состояния моего «Дома культуры» меня
было уволили, но пожалели и оставили на половинной ставке, т.е. на 250 р. в месяц, да и те в летнее
время вряд ли смогут выплачивать — оставят до осени. Приятельница моя зарабатывает 380 р. в
месяц, на каковые живем, поскрипывая, т.к. жизнь здесь, из-за того, что всё привозное, дорогая. Но всё
же иногда что-нб. как-нб. удается, одним словом, живем помаленьку, очень помаленьку, в непрерывном
состоянии «нос вытащишь — хвост увяз» и т.д.
Т.С1 , мамина приятельница, что была с ней в Елабуге, к сожалению, писать мне не может пока
что, но я всю жизнь буду благодарна ей за ее отношение ко мне и к памяти мамы. Дай ей Бог счастья в
жизни за редкое ее сердце, ей и близким ее.
Чувствую я себя неважно, последний месяц ужасно мучила печень, к-ая не переносит ни
соленой рыбы, ни черного хлеба и, папино наследство, требует чего-нб. поделикатней.
Дорогие мои, как только, в течение ближайших нескольких дней, утрясется наша возня с новой
квартирой, начну рисовать и непременно пришлю несколько местных видов — Енисей и наш домик,
чтобы вы могли себе представить, где и как я живу. Если будет ма-
71
лейшая возможность, пришлите мне рисовальной бумаги (полуватман), у меня оставалось много, в
листах и альбомах, а то здесь ведь не достать. <...>
Удалось ли вам разыскать мамины стихи о Чехии? Борис мне прислал жалкие остатки
пушкинского цикла и, видимо, уехал на дачу. Мне очень хочется попытаться сделать хоть что-нб. для
мамы, а то поздно будет — жизнь не ждет, а слишком многое, ранее возможное, сделалось
неосуществимым, так не упустить хоть это.
Постараюсь летом писать вам почаще — летом письма опять по 40 коп., хоть и идут из-за этого
дольше. Хочется мне побольше быть с вами — хоть в письмах.
Горячо вас целую, мои дорогие. Желаю вам побольше здоровья и сил, хорошей погоды,
хорошего отдыха. Поцелуйте от меня, когда увидите, Митю и Кота. Глупая я, не послушала Митю,
думала — еще не раз услышу! Как он живет, над чем работает? Как Котишка, как ему живется, я ведь
давно о нем ничего не знаю. Видаете ли Нину? Большой всем привет, а также всем мерзляковским2 .
Ваша Аля
1
Т.С.Сикорская.
2
Т.е. соседям Е.Я.Эфрон и З.М.Ширкевич по квартире в Мерзляковском пер.
23 августа 1950
Дорогие мои Лиля и Зина! Только что получила вашу коллективную с Нютей открытку, которая
летела до меня всего 6 дней, т.е. почти с той же скоростью, с какой иной раз шли письма из Москвы в
Рязань. Очень рада, что получили мои рисуночки и безумно огорчена тем, что отправили мне посылки,
я ужасно не хотела этого. Меня всё время совесть грызет, что вместо того, чтобы вам помогать, я
бесконечно пользуюсь вашей помощью, зная и сознавая, насколько это вам трудно, насколько
ограничены ваши средства. Я писала вам и просила ничего не посылать мне, но письмо еще, наверное,
в дороге, так же как и посылки. Спасибо вам, мои родные, за всё, что делаете для меня, за всё тепло,
которое от вас исходит. Как хорошо, что Нютя смогла приехать хоть нанемного. Ей, наверное, очень
трудно живется, изо дня в день и из года в год, и тем более хорошо, что ей удалось хоть ненадолго
переменить обстановку и немного отдохнуть. Нигде и ни с кем так хорошо не отдыхается, как с вами и
у вас. И то время, что мы прожили вместе, осталось в моей памяти оазисом счастья и отдыха — перед
последующим трудным путем. Прочла на днях в Ли-
72
тературной газете обзор нового номера «Нового мира» и узнала, что там помещена статья о Борисе,
«ущербное дарование» которого, мол, мешает ему правильно улавливать философию гетевского
«Фауста» и, таким образом, правильно переводить его1. Очень меня это огорчило за Бориса. Перевод
— изумительный, как раз сейчас читаю его, а что касается «ущербности», то всерьез об этом может
говорить только тот, кто очень плохо знаком с творчеством Бориса, в самобытности своей гораздо
более современного, чем у многих из сейчас пишущих. Да что современного! Он многих переживет в
столетиях, как и Маяковский. Если бы мне было дано писать о Борисе, то я как раз, с точки зрения хотя
бы сегодняшнего дня, отметила бы его постоянный, подлинный творческий рост, всё большую
простоту и чистоту стиха. Его внутренний мир пережил первозданную путаницу, свет отделен от тьмы
и твердь от земли, всё стало стройным и полным чудесного равновесия. Очищенное страданием,
творчество Бориса полно радости и добра, и жаль тех, кто не может понять этого, кто не умеет
отличить восхода от заката.
Кстати, о закате — пишу вам, за окном всё — цвета воронова крыла — черно, отливает
синевой, грозовой и ночной, и только там, где уже давно закатилось солнце, — узкая, острая, как
лезвие, полоска невероятного цвета, апельсинно-кораллового. Тишина кругом такая же глубокая, как
чернота, и врывается в нее, вспарывая ее тоже лезвием, гудок какого-то невидимого катера.
Наша осень уже клонится к зиме. Недели через две-три выпадет снег, начнутся заморозки,
неприятно даже думать, а каково будет зимовать! К лету и солнцу привыкаю быстро и всю зиму только
и делаю, что отвыкаю и отвыкнуть не могу, до следующей весны. К зиме же привыкать и не пробую,
считаю ее затянувшимся и растянувшимся антрактом между двумя летами (?). Когда выдается немного
свободного времени, уже под вечер, бегаю в лес за ягодами и грибами. Грибы появились только
несколько дней тому назад и будут до морозов. Есть здесь подосиновики и подберезовики, грузди, вол-
нушки, маслята. Довольно много, т.к. я, уходя ненадолго и почти не отдаляясь от дороги, т.к. мест не
знаю и углубляться в лес боюсь, приношу с полведра грибов и литра 2-3 голубицы и черники. Сварили
немного варенья, а грибы сушим и солим, да и так едим, жареные. Ягоды и грибы — большое
подспорье в нашем меню, т.к. благодаря покупке домика с деньгами у нас трудновато. Грибов
постараемся на зиму запасти хоть сколько-нб., если удастся выкроить время, чтобы насобирать.
Всё же нынешним летом я очень довольна, т.к. было подряд около десяти дней теплых и
солнечных, чудесных. Жаль только, что из-за всяких домашних и хозяйственных хлопот не удалось ни
отдохнуть, ни порисовать как следует, а всё какими-то крадеными
73
урывками. Жить бесцельно ужасно, но тяжело также, если нет ни единого «бесцельного» дня — не
просто погулять, а непременно или топливо собирать, или грибы, или навоз для штукатурки и т.д.
Даже на небо как-то украдкой глянешь, на минутку оторвавшись от какого-нб. «дела», которое
сделаешь — и опять сначала. Ночью перед сном, когда бы ни ложилась, непременно хоть 15 минут
читаю, иначе не успеваю. Сейчас читаю присланный мне гетевский однотомник, превосходно
переведенный и очень прилично изданный. Многое хотелось бы написать по поводу того, что думается
над Гете, но — в другой раз, ибо так коротко, как о грибах, не напишешь!
Дорогие мои, крепко и нежно целую вас. Еще и еще раз спасибо за бесконечную вашу заботу
— мою единственную радость. Чем меньше остается своих — родных и близких, тем сильнее, нежнее
их любишь, за них самих и за всех ушедших. Я очень прошу еще раз прислать мне Нютин адрес, такая
свинья, с прошлого года никак не собралась ей написать и адрес потеряла. Не сердитесь за мою
безалаберность и пришлите — мне очень хочется написать ей. Еще раз целую. Пишите хоть открытки.
Ваша Аля
1
В «Литературной газете» от 8 августа 1950 г. А.Лацис в заметке «Литературная хроника», содержащей
обзор августовского номера «Нового мира», пишет о рецензии Т.Мотылевой «"Фауст" в переводе Пастернака»:
«Т.Мотылева убедительно показала, как особенности и слабости ущербного дарования Б.Пастернака — тяга к
иррациональному началу, безразличие к началу жизнеутверждающему — привели к искажению социально-
философского смысла "Фауста"».
7 сентября 1950
Дорогие мои Лиля и Зина! Получила ваше письмо, где пишете про Нютино пребывание,
неудачный пирог и приезд Кота. Письмо шло всего неделю; т.ч. получила совсем свежие новости.
Очень огорчена тем, что выслали целых три посылки. Моя приятельница, видя мое огорчение, сказала,
что, несмотря на все трудности, с посылками связанные, вам всё же «доставляет удовольствие»
отправлять мне их — я очень зло ответила, что предпочла бы доставлять вам удовольствие другого
рода, чем тянуть у вас последнее. Куда ездил Кот? На практику, наверное? Работает ли он уже и где?
Как выглядит Нютя? Наверное, как всегда, усталая, растрепанная и самоотверженная. Чем старше и,
вероятно, глубже становлюсь, тем больше понимаю и люблю всех старших своей семьи. Это чувство
трудно поддается словам, особенно моим, которые всегда наспех. Очень, очень мне жаль, что так мало
знаю о своей бабушке (Лилиной маме) и совсем ничего
74
о дедушке1. Даже странно — мне папа о матери рассказывал, когда я была маленькая, эпизоды,
доступные моему возрасту и связанные с его детством. Об отце мало говорил. А взрослой мне не
рассказывал о своих родителях по-настоящему. Маминых родителей я знаю гораздо лучше и полнее, и
отца, и мать, знаю их не только как «родителей», а просто как людей, и еще поэтому мне очень ясны и
мама, и Ася. Андрея, своего дядю, маминого покойного брата, я помню, а Валерию2, которая и сейчас
жива и с к-ой Ася переписывается, никогда не видела или, если видела, то в раннем детстве, — забыла.
Мама всегда с большой нежностью вспоминала Сережиного брата Петю, ведь у него была жена и дочь
(кажется, дочь?)3. Что с ними стало? А папа вспоминал с особенной нежностью маленького брата
Котика.
Петину маску я помню, даже помню, где она у мамы в комнате находилась, слева от входа, в
таком углублении вроде ниши. Лиленька, помните мамину комнату в Борисоглебском4? Слева стояло
вольтеровское кресло, под валики которого я запихивала манную кашу, у окна — письменный стол и
возле него небольшой секретер, на к-ом, среди всяких мелочей, была какая-то «железная дева»,
статуэтка, к-ая открывалась и внутри торчали гвозди. Над маминой постелью был папин портрет — в
шезлонге или кресле, на оранжевом фоне, с книгой в руке. Большой, во всю стену, работы
Н.Крандиевской5. В углу стоял большой секретер, на другой стене, напротив папиного портрета, висел
врубелевский Пан и еще что-то морское, врубелевское же, и шкурка Кусаки, а позже там была еще
полочка с самыми любимыми мамиными книгами. Люстра была старинная, синяя, хрустальная, и
белая медвежья шкура на полу. Обои были с розами, небольшими, на кремовом фоне.
Лиленька, о стольком хотелось бы Вас порасспросить, о Вас самой, и о Вашей семье, и обо
всех старших — подумать только, что когда была возможность и когда мы были вместе, то говорилось
почти всегда о чем-то более близком по времени и часто о совсем несущественном. А когда я приехала
тогда, в первый раз6, то ленилась бывать у Тямтяши , о чем сейчас тоже жалею, она ведь всех знала, и
помнила, и очень любила. Смолоду всегда кажется, что всё успеешь, а главное — бываешь очень
невнимателен (даже будучи человеком очень привязанным к семье) к своим близким. Кажется, что уж
с ними-то всегда успеешь поговорить и наговориться, и тянешься к чужим, прохожим в твоей жизни.
Как жаль, что у вас неудачное, в смысле погоды, лето! У нас хоть и вообще холодновато, но всё
же было дней десять—15 солнечных и безветренных, что здесь — чрезвычайная редкость. И вообще
не очень дождило — с перерывами и не целыми сутками. Конец же августа и начало сентября такие,
какие бывают в Москве, только «холоднее», но порции солнца и дождя нормальные, по сезону. Беспро-
75
светные дожди обещают во 2ой пол. сент. Я в отпуску с 1го по 15 сент., впервые за очень много лет, но
отдыхать совсем не удается, всё вожусь с домиком и «хозяйством», стараемся утеплиться и
подготовиться к зиме. Вчера все побелила снаружи и внутри, т.ч. само жилье готово к зимовке. Известь
так разъела пальцы, что еле держу перо. В этом году ужасно много грибов, приносили ведрами,
сушили и мариновали (подосиновики и березовики), немного насолили. Ягод не очень много, но всё же
по 2-3 литра приносила голубики и черники, и даже немного варенья наварили, можно бы и больше, но
из-за сахара дорого получается. Сейчас мучаемся с дровами, пока что безрезультатно. Всё решительно
перестирала и перегладила, в общем, дома — чистота и порядок. Кухня — под одной крышей, а то, что
на рисунке неоштукатурено, — сени. Теперь уже оштукатурены и побелены. Зиночка, большое спасибо
за /2 ватман. Нина, конечно, не присылала ничего. «Фауст» у меня есть, статьи о нем Мотылевой не
читала, но огорчена заранее. Ответа от И.В.8 еще не имею, как только и если получу, непременно
сообщу. Пока крепко целую.
Ваша Аля
В конце августа уже ночами были заморозки. А сейчас — осень, всё золотое и красное —
краски заката на земле.
1
Елизавета Петровна Дурново (1855—1910) происходила из старинного дворянского рода; муж ее Яков
Константинович Эфрон (1853—1909), уроженец Ковно, — из бедной еврейской семьи. Оба они — участники
народнических организаций «Земля и воля» и «Черный передел». В 1880 г. Е.П.Дурново при перевозке
нелегальной типографии из Москвы в Петербург была арестована и заключена в Петропавловскую крепость.
Будучи освобождена под большой залог, вскоре бежала в Швейцарию. Там она вышла замуж за Я.К.Эфрона и
родила трех старших детей. По возвращении в Россию Я.К.Эфрон долго не мог получить никакой работы по
специальности, т.к. состоял под гласным надзором полиции. Чтобы содержать семью (у них было девять детей),
он был вынужден поступить инспектором в страховое общество. В конце 90-х годов Елизавета Петровна
вернулась к революционной деятельности и в 1906-м вновь была арестована, но, вследствие плохого состояния
здоровья, была взята на поруки и переправлена за границу с младшим сыном Котиком (Константином, р. 1897
или 1898). Летом 1909 г. привезли в Париж и умиравшего от рака печени Якова Константиновича. В 1910 г.
внезапно повесился Котик, а на следующий день — Елизавета Петровна. Впоследствии А.С. на основе рассказов
Елизаветы Яковлевны написала о семье Эфронов в своих «Страницах воспоминаний» (впервые опубл.: Звезда.
1973. № 3).
2
Андрей Иванович (1890—1933) и Валерия Ивановна (1883—1966) Цветаевы, дети И.В.Цветаева (1847
—1913) от первого брака с В.Д.Иловайской (1858—1890).
3
Петр Яковлевич Эфрон (1884—1914), эсер-максималист, участник ряда экспроприаций банков,
дружинник во время Московского вооруженного восстания, актер. Вера Михайловна Эфрон, жена П.Я.Эфрона,
актриса. Их дочь Ирина (Ластуня) (р. 1908 или 1909) умерла в младенчестве.
4
В доме № 6 по Борисоглебскому переулку (ныне ул. Писемского) М.И.Цветаева прожила с осени 1914 г.
до отъезда за границу весной 1922 г. Ныне там находится Культурный центр «Дом Марины Цветаевой».
5
Надежда Васильевна Крандиевская (1891—1968), скульптор, живописец. Ею выполнены два ранних
скульптурных портрета М.И.Цветаевой и написаны портреты
76
23 октября 1950
Дорогие мои Лиля и Зина! Вы, наверное, уже вернулись с дачи и обессилены переездом и
переустройством на зимний лад, чем и объясняю очередное ваше молчание, которое, хоть и не сводит
меня еще с ума, но уже начинает тревожить. Когда соберетесь с мыслями и с силами, подытожьте для
меня ваш отдых хоть на открытке, расскажите, удалось ли отдохнуть и подышать воздухом, хороша ли
была осень после дождливого лета? Теперь, Лиленька, большая просьба к Вам, перешлите,
пожалуйста, прилагаемое письмецо Нюте, адреса которой у меня нет, главное, переписка директеман 1
ее, по-моему, не очень привлекает. Я была необычайно тронута и невероятно огорчена, получив от нее
на днях телеграфный перевод в 200 р., прямо как громом была поражена, увидев на телеграфном
бланке ее фамилию. Нютенька, которой самой так тяжело живется! Я так хорошо представляю себе и
ее возраст, и условия, и то, что представляет для нее эта сумма! Конечно, помощь эта пришла очень
кстати, т.к. именно в этот день подвернулась возможность купить дров с доставкой. Милая Нютя дала
мне много тепла физического и еще больше — душевного. Я чувствую, что старею, Лиленька, не
потому, что, скажем, и силы и здоровье не те, что раньше, а потому, что всё глубже, любовнее,
внимательнее задумываюсь над судьбами близких, и они, многое пережившие, много выстрадавшие,
раскрываются мне и во мне во всём величии (пусть это не прозвучит высокопарно!) своих
человеческих жизней. Насколько я была поверхностнее раньше, как невнимательна, несмотря на то,
что, несомненно, была и глубже и внимательней своих тогдашних сверстников! (Это не хвастовство,
это так и было и иначе вряд ли могло быть, ведь росла я в необычайной семье!) Самое тяжелое для
меня теперь — это то, что волей судеб и обстоятельств я совершенно лишена возможности как-то
проявлять ту глубину чувства и понимания, которая проснулась во мне, и не только потому, что многих
уже нет в живых. С самого детства и по сей день я не понимала смерти, жизнь ушедших переплеталась
во мне с жизнью живущих. Мне всегда как-то думалось о том, что жизнь огромна, смерть — минутна и
жизнь хоть бы по тому одному силь-
77
нее, жизнь, цепь человеческих действий, и смерть — действие вне-человеческое! Да, я знаю, что
ушедших нет больше с нами, но осознать и понять никак не могу, слишком они живы во мне живые.
Сейчас это чувство м.б. усугубляется во мне еще тем, что я так далеко от всех и от всего, от домов
живых и от могил умерших, и в памяти моей живы все. И тем не менее, даже тем более, я, из своего
прекрасного далека, ужасно цепляюсь за жизнь тех, кто живы, с какой-то материнской силой чувства
желаю им жизни, жизни, жизни, с какой радостью я иной раз думаю о том, что вот сейчас они,
наверное, делают то-то и то-то, спят, работают, живут!.. В общем, написала вам что-то в высшей
степени косноязычное, да и как оно может быть иначе к концу предпраздничного рабочего дня, когда
ум за разум заходит окончательно!
Сейчас у нас стоят теплые, снежные дни, совсем уже коротенькие, светает поздно, темнеет
рано. Небо страшно низкое, голубиного сизого цвета, и удивительно — сизое небо кажется теплым и
мягким, периной, начиненной снежинками, а точно такого же оттенка полоска незамерзшей реки
вызывает ощущение холода жестокого, режущего, стального. Не знаю, как будет в сильные холода, но
первые, пробные зимние испытания наш «кукольный» домик выдержал, тьфу, тьфу не сглазить, с
честью — нигде не дует, не промерзает, стены хорошо держат тепло. Топим пока что один раз в сутки,
когда обе приходим с работы. Спасибо всем родным и близким, и в первую очередь Борису, за
беленький домик на берегу Енисея! Дорогие мои, если бы вы только знали, как буквально на каждом
шагу помогают ваши посылки, всё, от содержимого до обшивки! Одна, например, была зашита в
чудесное желтое полотно, которого хватило как раз на три непрозрачных, когда смотришь снаружи,
чудесного солнечного цвета занавески. И окна у нас три. Ежедневно помогают в работе присланные
краски и бумага, уже много сделала красивого для праздничного оформления. Пишет ли вам Ася? Я от
нее письма получаю редко, очень тревожит ее зрение, которое резко ухудшается, болезнь
прогрессирует сама собой, да и условия тяжелые, по хозяйству приходится работать физически, что
совсем нельзя ей. <...>
Б<орис> прислал мне денег, т.ч. смогу докупить дров, картошки, зимнего необходимого.
Крепко целую и люблю, жду открыточки.
Ваша Аля
1
От фр. directement — прямо, непосредственно.
78
7 января 1951
Дорогие мои Лиля и Зина! Во-первых, большое, большое спасибо за присланную пьесу и
чеховские водевили, за которые я до сих пор не успела поблагодарить. Во-вторых — большое, большое
спасибо вам и Нюте за новогоднее поздравление, пришедшее как раз 1го января. В первый день нового
года вы были со мной не только мысленно, но и на телеграфном бланке! Вот только пишете вы, по
обыкновению, довольно редко, но встревожиться как следует я еще не успела, получив сперва пьесы,
потом телеграммы. Сама я тоже пишу Бог знает как редко, но вы не сердитесь, предпраздничная работа
совсем замучила меня, не оставляя и крошечки времени не только на письмо, но даже хоть на
открытку. А предпраздничный период начался у меня с середины октября — подготовки к 7 ноября —
и всё продолжается, пройдя через выборы в местные советы, день Конституции, день рождения
Сталина, Новый год и еще другие даты и дойдя до подготовки к следующим выборам в Верховный
Совет РСФСР. В последние дни прошлого года, в самый разгар приготовлений к встрече нового, я
ужасно простудилась, но побыть дома и подлечиться не удалось, ходила на работу с высокой
температурой, кашлем, ознобом и прочими удовольствиями. Только после 1го января удалось сходить к
врачу и немного отсидеться дома. Завтра — опять на работу, несмотря на то, что как следует
поправиться не успела, в общем, чувствую себя ничего, но застудила горло и совсем потеряла голос,
могу только шептать и изредка рычать. Не знаю, удастся ли мне при этих обстоятельствах совладать с
немногочисленной, но довольно-таки вредной бандой, именуемой драмкружком! Когда мы ставили
Мольера, то мои «артисты» выпили для храбрости, а т.к. их души определенно меры не знают, то
держали себя на сцене ужасающе, всё перепутали и переврали, получился ералаш невообразимый. В
других условиях я, после такого пассажа, без грусти и сожаления разогнала бы такой «актив» за
хулиганство и нарушение дисциплины, но, увы, другого актива не сколотить, к сожалению.
Морозы стоят страшенные, всё время ниже 50°, иногда еще вдобавок с резким, пронзительным
ветром. Я хоть за все эти годы и привыкла к Северу, но все же трудно — на самых малых расстояниях
мерзнешь на лету, как какой-нб. воробей, а главное, что и на работе очень холодно, приходится
работать не раздеваясь, от этого делаешься ужасно неповоротливой. Пишешь, пишешь лозунги прямо
на ледяном полу, дверь открывается поминутно, окутывая тебя, как некоего духа, клубами морозного
пара. И всё это вместе взятое утомляет не менее, чем сама работа. Но зато домик наш оказался теплым
и сухим. Это чудесно, это — самое главное в здешней жизни! Расписание работы у меня довольно
нелепое — с утра до 3х дня и с 6 веч. До ночи. В перерыв прибегаю домой (к счастью, дом недалеко от
ра-
79
боты), колю дрова, топлю печь, готовлю, в начале 6го с работы приходит Ада, обедаем, и я опять
убегаю. Так что свободного времени, времени для себя, почти совсем нет, главное, все вечера заняты и
выходные, особенно в ноябре-декабре, бывают очень редко. Каждую свободную минутку нужно что-то
чинить, зашивать, стирать, чистить и т.д. Спать ложусь в первом часу и перед сном непременно читаю
немного, а то иначе совсем некогда. Новый год встретили неплохо, до сих пор стоит у нас хорошенькая
елочка (уж чего-чего, а елочек здесь достаточно! — выбор большой), были у нас гости, 2-3 человека,
усталых, сонных и скучных, Ада напекла пирожков и приготовила всякой всячины, и не только
закусили, но даже и выпили немножко. Хоть это по-прежнему совсем не те встречи Нового года, о
которых я мечтаю так давно и так безрезультатно. <...> Конечно, особенно думалось обо всех дорогих
отсутствующих, надеюсь, что и вы меня вспомнили! В московскую полночь у нас было уже 4 часа
утра, но я еще не спала, ждала этого часа, чтобы мысленно побыть с вами, поздравить вас, пожелать
вам счастья, здоровья, покоя. Получили ли мои плохонькие картинки? Они, увы, год от года становятся
всё хуже, т.к. всё меньше и меньше времени остается для чего-то своего. Неизменно качественными
остаются лишь пожелания!
Напишите мне, как поживают Нина и Кузя, как здоровье, как дела? Что слышно о Мульке?
Здоров ли он? В своем последнем, кажется, еще летом мною полученном письме, он жаловался на
сердце и вообще на состояние здоровья. А главное, пишите о себе, о своих новостях, о самочувствии, о
здоровье. Как Зинино состояние после операции? Что пишет Нютя? Я ужасно жалею, что в этом году
мне не удалось подписаться на «Литературную газету», весь прошлый год я ее получала и была в курсе
литературных дел, да и вообще всего на свете. А теперь у меня чувство, что я как-то от всего
оторвалась, грустно! Дм. Ник. читала в «Лит. газете», мне очень понравилось.
Крепко целую вас, мои дорогие. С нетерпением жду писем или хотя бы открыток, одним
словом — весточек.
Ваша Аля
2 февраля 1951
Дорогая Зинуша! Только что получила Ваше письмо с двумя чудесными, неизвестными мне
карточками Мура. Дорогие мои, у меня всё время душа чуяла, что вы, наверное, болеете обе, я всё
ужасно тосковала и беспокоилась, всё думала, как-то вы там? Какая грустная вещь — разлука, и какие
мы беспомощные, каждая по-своему! Как получите это письмо, сейчас же сообщите мне, Зинуша, как
Лилино
80
здоровье, прошел ли грипп, как самочувствие вас обеих? Подумать только, что при самых
благоприятных климатических условиях письмо идет к вам десять дней, да от вас столько же, какая
даль! Моя простуда прошла благополучно, только голос, видно, до самого лета не наладится, как
только глотну морозного воздуха — опять горло перехватывает, а мороз всё время около — 50°, часто
еще ниже, счастье, что с работы и на работу недалеко, да и вообще всё близко, село ведь. Но я просто с
ужасом гляжу на возчиков, лесорубов, на всех тех, кому волей-неволей приходится работать на
воздухе, несмотря на температуру. У всех лица, как кипятком обваренные, все брови, ресницы в
ледяных сосульках, смотреть страшно. Воздух звенит от мороза, стены трещат. Даже и представить
себе трудно, какая здесь интересная зима, совсем непохожая на все другие, с которыми я
познакомилась за свою жизнь. Солнце встает не круглое, как ему полагается, а расслоенное, как плохо
собранная складная игрушка для детей дошкольного возраста.
Ночами ярко полыхает северное сияние — то зелеными лучами, то белесым туманом заполняет
небо. А звезды бывают необычайно яркие, и все чуть сдвинуты по сравнению с небом, которое над
вами. Например, Орион поднимается гораздо выше над нашим горизонтом, чем над вашим, а Полярная
звезда сияет настоящей маленькой луной — но только с отчетливо видными ярко-голубыми острыми
лучами. Но всё это великолепие не очень-то радует, когда ресницы слипаются от льда и мороз
забирается решительно всюду, где ему нечего делать. <...>
Зинуша, Вы спрашиваете насчет посылок, сейчас в этом письме ничего не хочется писать
насчет этого. Во-первых, нужно мне подкопить немного денег на пересылку необходимого и на
покупку, если будет возможно, кое-чего, в первую очередь красок, но об этом напишу попозже. А
насчет досылки вещей — прямо не знаю, пока у вас что-то хранится, у меня какое-то суеверное
чувство, что есть у меня «дом» и что-то «дома», правда. Если же всё окажется здесь, то будет просто
страшно. Я все равно чувствую себя непрочно здесь, все мне кажется, что опять придется куда-то
ехать, что-то везти с собой и на себе и всё остальное бросать. Или это просто какое-то неверие в
твердую почву под ногами, или псих какой-то, или в самом деле мне так на роду написано — вечно
странствовать — не знаю... Во всяком случае «домом» я считаю и чувствую вашу московскую
комнатушку, а всё остальное — транзит и «sic transit»1 .
А в общем, живу помаленьку, но на душе странно: как будто состарилась она. Эта жизнь меня
не радует больше, не потому, что она трудна (бывало и труднее), а потому, что она — не жизнь, вот и
является чувство, что жизнь уже прожита, а в сколько лет, не так уж важно, ибо прожила я жизнь
большую. Смерти я не желаю (ак-
81
тивно) и не зову, ибо отчаянья не испытываю и усталость моя позволяет существовать, но смерти не
боюсь, ибо жизнь отняла у меня больше, чем может отнять смерть. Простите за все эти грустные
размышления, но, во-первых, если вдуматься — они совсем не грустные, а во-вторых, кому же, как не
вам, могу я сказать об этом?
Эти дни у меня чуть легче с работой, и я смогла немного разобраться со своими домашними
делами, перестирала всё на свете, поштопала кое-что, довязала кофточку из папиного голубого свитера,
уже однажды перевязанную, и немного почитала Бальзака. Не перечитывала с детства и пришла в
ужас: редкие проблески гениальности тонут в хаосе всякой дребедени, еще хуже Эжен Сю «Les
mystères de Paris»2. Еще хуже Гюго, прозу которого не люблю из-за безумной фальши, которой он
сдабривает все им затрагиваемые социальные проблемы. Впрочем, это, конечно, дело вкуса, да и
возраста. Молодежи такие книги не могут не нравиться, ибо там всё преувеличено, всё смещено и
жизнь не жизнь, а сплошная романтика. Я, пожалуй, только в последние годы по-настоящему доросла
до Толстого, а уж если доросла, то до Бальзака нужно опять в детство впадать.
Дорогие, родные мои, крепко-крепко целую вас, люблю бесконечно, не болейте! Поцелуйте от
меня Нютю, Кота, Митю. Жаль, что ничего о Мульке неизвестно, ну что ж поделаешь!
Зиночка, если можно, пришлите в письме несколько негативов — маму, папу, меня — здесь
можно переснять. Очень, очень прошу!
Ваша Аля
1
Буквально: так проходит, здесь: преходящее (лат.) (первая часть поговорки «sic transit gloria mundi»
— «так проходит слава мира»).
2
Речь идет о романе Э.Сю «Парижские тайны».
Дорогие мои, я так обрадовалась Лилиной открытке, полученной мною сегодня после
порядочного перерыва! Спасибо, Лиленъка, что нашли время и силы написать хоть несколько слов, а
то я очень беспокоилась. Дай Бог, чтобы это лето оказалось для вас обеих удачным после такой
перенасыщенной всякими болезнями зимы! То, прошлое, было гнилым и дождливым, вы, наверное, и
воздухом не подышали как следует. Когда Зина соберется мне писать, пусть сообщит непременно,
наладили ли у вас наконец лифт и выходит ли Лиля на воздух? Сейчас, наверное, в Москве бывают уже
хорошие, предвесенние и совсем весенние дни, У нас тоже дело идет к весне, хотя бы уж по
82
одному тому, что день прибавляется, на работу и с работы ходим засветло и глаза переживают самое
приятное время — отдыхают днем от ночной тьмы, а ночью — от дневного света, как им и полагается.
Скоро опять будут они утомляться, на этот раз от круглосуточного дня, что всё же приятнее, чем
круглосуточная ночь! Погода у нас становится мягче, хотя это совсем не в ее природе. Переход от зимы
к весне происходит не постепенно, а скачками, рывками. Вы только себе представьте: третьего дня
было у нас 29° ниже нуля, вчера — 5°, сегодня — 33°! Оно и понятно, что сердце постоянно дает себя
знать, всегда ему всесторонне тяжело! Вообще климат не из приятных, но всё же он, кажется мне,
выносимее тропического, о котором всегда помышляла с ужасом. Кажется, Бог миловал!
Завтра — 8 марта. Что-то необычайно привлекательное есть для меня в каждом нашем
празднике, хотя самой праздновать почти никогда не удается. И нигде никогда я так не ощущала их, как
в Москве и здесь, на Крайнем Севере. Москва, кажется, создана для праздников, демонстраций,
народных гуляний, а здесь сама белизна снегов, сама длительность зим, сама будничность жизни
требуют праздников. И там и тут они всенародны. Как хорошо здесь празднуют, как трогательно! Под
каждую знаменательную дату белятся хатки (правда, только внутри!), скребутся полы, топятся бани,
девушки завивают тугие кудри и до самого вечера ходят в платках, повязанных под самые брови.
Ребята надевают белоснежные рубашки, обязательно раскрывая их у ворота в самый сильный мороз —
и вообще всё было бы в высшей степени мило, если бы не пили так, как только на Севере пьют. Пьют
здорово, пьют все, и на следующий день ходят понурые, пока не раздобудут хоть немножко денег на
«опохмелиться». Потом опять всё входит в cвою колею, причем от даты к дате вспоминают, как
«гуляли», и готовятся к новому «гулянью».
Эту зиму я никак не вылезу из различнейших гриппов, прямо не знаю, что это за напасть на
меня навалилась, раньше я совсем этого не знала. М.б. климат виноват, а м.б. и сама я дохлая стала, а
м.б. и то, и другое. Во всяком случае, как ни странно, эта зима мне дается труднее (в смысле здоровья),
чем предыдущая, несмотря на то, что живу в несравненно лучших условиях. У нас очень
83
славно в домике, на днях я тоже побелила, повесила на стены кое-какие Мурины и мамины карточки,
которые застеклила. Тепло и тихо — что может быть лучше зимой? И чистенько. Полы мою раз в
неделю, но они за неделю не очень пачкаются зимой — снег, подошвы чистые. Стираем сами, но вот на
днях решили отдать крупную стирку одной женщине, всё же облегченье. Мало времени на хозяйство, и
сил уходит на него порядочно. Но вот забавно — как бы ни упрочнялась жизнь, какую бы всё это ни
имело видимость настоящего дома, настоящего быта, всё же никак не могу принять это всерьез,
вглубь, понимаете, живу, как в гостинице, с чувством, что всё это — неправда, ненадолго, походя.
Никак не могу пустить корни в этот снег, в этот лед или в гальку енисейских берегов. Сама не пойму, в
чем тут дело. Во всяком случае, не в том, что мне здесь «не нравится», моя земля вся моя, как на юге,
так и на севере, но всё же здесь только ветки мои, а корни мои — всю жизнь московские, хоть и жила-
то я там так немного! Или это бродячая моя жизнь последних — да и не только последних — лет
приучила меня к такому состоянию, или какое-то внутреннее чутье подсказывает, что не кончать мне
именно здесь свой век — кто знает! Я достаточно разумна, чтобы вполне понимать свое положение,
свою судьбу, и, пожалуй, не менее разумна, когда ожидаю от нее совсем другого.
А так у меня всё без перемен, если не считать того, что руководство в «моем» клубе сменилось
в шестой на моей памяти раз, и на этот раз дела пошли несколько лучше (говорю не лично о себе, а о
работе вообще, клубной). Это, конечно, очень приятно. И работаю я с еще большим воодушевлением;
хотя неполадок в работе еще очень и очень много и так нелегко налаживать, хоть и общими силами, то,
что в течение ряда лет разваливалось и разбазаривалось прежним неумелым и равнодушным
руководством. Но о работе я напишу вам в следующий раз, я думаю, вам будет интересно?
А пока крепко-крепко целую вас обеих, жду ваших весточек с нетерпением и, главное, желаю
вам поправиться и не хворать.
Будьте здоровы, мои дорогие (это не ответ на чих, а пожелание!).
Еще целую.
Ваша Аля
20 марта 1951
Дорогие мои, как ваше здоровье, ваши дела? У нас уже два дня, как стоит необычайно теплая
для наших мест и этого времени года погода (даже в рифму получилось!), и мне сразу захотелось поде-
84
литься с вами этим кусочком весны, пусть еще обманной, но всё же, вот сейчас, сегодня, несомненной.
Шла сегодня с работы и думала — какой невнимательный у нас в молодости глаз, у
большинства из нас (Бориса, конечно, из этого большинства исключаю!). В юности глаза, любуясь,
скользят по поверхности, как если бы всё окружающее было обтекаемой формы, а начиная с моего
теперешнего возраста и далее — глаз остер и точен, как инструмент в руках хирурга. Вот сейчас, видя
меньше, количественно и качественно, чем в молодости, я замечаю гораздо больше, и ярче, и глубже,
чем раньше. И у вас, наверное, так — правда?
Что видно мне с высоты моего холма? Большое, белое поле, по горизонту ограниченное тайгой.
По белому полю редкие черные фигурки — вот и всё. А на самом деле — не так.
На самом деле в эти первые весенние дни отовсюду — с неба на землю, с земли на небо падают
чудесные голубые тени, всё дышит голубизной, всё излучает ее, и голубизна эта дает необычайную
глубину и насыщенность немудреному пейзажу. По краю земли густо синеет тайга, из-за нее,
окрашенные той же краской, но разведенной расстоянием, встают на цыпочки и потягиваются дальние
горы, мягкая волнистая линия холмов. За ними — зеленовато-голубая даль, так явно, так ощутимо
являющаяся лишь преддверием, обещанием иных, еще более дальних далей, еще более прозрачных и
голубых, что кажется — вся душа туда уходит, как в воронку! Мертвое снежное поле оживает, это уже
не поле, а какая-то лунная страна. Вставшие на дыбы у слияния Енисея и Тунгуски ледяные глыбы
сияют каждая по-своему, как будто бы освещенные изнутри, одни — почти алмазы, другие — опалы.
Все они подчеркнуты ярко-бирюзовыми тенями. Бирюзой налиты следы полозьев, следы лыж, мелкие
цепочки птичьих следов, отпечатки круглых собачьих лап и человеческие следы — неуклюжие следы
валенок, пимов, меховых лунтайев. Сильными, смелыми бирюзовыми мазками отмечены все ранее
незаметные углубления снежной поверхности, всё вырытое, перепаханное, передвинутое и вновь
заглаженное здешними свирепыми ветрами. И видишь, и веришь — ничего здесь нет мертвого, всё
лишь замерло в самый разгар движения — и ждет только знака весны, чтобы двинуться вновь,
сбросить все ледяные условности, закипеть, забурлить, зажить. Но это еще не скоро, еще помучают
морозы, еще изведут ветры и бураны, еще не раз погребут всю эту чудесную голубизну, всю эту
чудесную синеву снега, снега и еще раз снега...
С каким нетерпением я жду весны, если бы вы только знали! А между прочим, совершенно
неизвестно, принесет ли она мне что-нибудь хорошее. Хотя что уж слишком много ждать от нее — и
сама приходи, да еще и приноси!
Заканчиваю свое пейзажное послание. Новостей у меня, слава Богу, никаких, настроение
неважное, самочувствие тоже, но всё это
85
ерунда и всяческая суета. Очень вас люблю и крепко целую. Поцелуйте от меня очень крепко милую
мою Нютю. Жду весточки.
Ваша Аля
Дорогие мои Лиля и Зина! Спасибо вам огромное за вашу чудесную посылку, которую я
получила вчера, по возвращении из колхоза, где пробыла ровно месяц. Колхоз — 28 кил. отсюда,
маленький, всего несколько изб и 48 колхозников — в том числе и рыбаки, и охотники, и сенокосники,
и огородники и т.д. Расположен в изумительно красивом месте, на высоком, скалистом берегу Енисея,
окружен тайгой, в которой каждое дерево — совершенство. Работала по уборке урожая, который как
раз в этом году очень неважный из-за ранних заморозков, убивших до тла и цвет и ботву картошки —
таким образом, уродилась такая мелочь, что и собирать ее не хотелось. Трудишься целый день, и
никакого толка! Погода первое время стояла сносная, потом пошли дожди, и наконец — снег, морозы,
зима. Жили мы (три женщины, посланные в помощь колхозу) в большом старинном доме, вернее —
избе, у старухи, бывшей купчихи, которой этот дом раньше частично принадлежал. На стенах висели
портреты людей небывалой комплекции в невероятных шубах — купеческая родня, по углам стояли
венские стулья да кованые сундучки, — мне показалось, что попала я в какой-то стародавний мир, о
котором знала лишь понаслышке. Старуха прожила в этом доме 40 лет (вышла сюда «взамуж» из
Енисейска), а другая, 80-летняя, старуха, тут и родилась. Рассказывали они много интересного, как
после февральской революции останавливался здесь Сталин, как заезжал сюда освобожденный
революцией из ссылки Свердлов, рассказывали и про других революционеров-сибиряков,
находившихся здесь в ссылке. Рассказывали, как до революции священники крестили местных
жителей-националов прямо в Енисее, как колдовали шаманы, как одну шаманку похоронили, а она
«вставала из могилы и гонялась за проезжающими, пока священник не всадил ей осиновый кол в
спину», как купцы меняли водку, топоры, дробь и бусы на драгоценную пушнину, на красную рыбу. В
общем, много интересного наслушалась я вечерами после работы. Работали мы наравне с
колхозниками и неплохо им помогли, но под конец я уж сильно утомилась и хотелось домой, а попасть
обратно — трудно, нет транспорта, все люди заняты, перевозят сено с того берега, а посуху не
дойдешь, путь один — водный. Особенно грустно мне показалось, когда выяснилось, что не только
день рождения, но и именины приходится провести на работе. Наконец, кое-как выбрались и
добрались. Очень на-
86
зяблись дорогой, всё время снег валил. И вот поздно вечером прихожу домой, дома чисто, тепло, полно
цветов, срезанных и пересаженных Адой, — астры, маки, настурции, ноготки, анютины глазки и на
празднично убранном столе ваша посылка и Адины подарки. Я сперва отмылась хорошенько, а потом
стала всё разбирать. В самые лучшие мои времена я не получала столько чудесных, радостных,
праздничных подарков, и это мое возвращение в тепло, чистоту, к цветам, к сонму разнообразных,
красивых, душистых, вкусных, любящими руками собранных и подаренных вещей показалось мне
особенно праздничным после ночной дороги по огромному, темному Енисею под снегом, в непогоду.
Спасибо вам еще и еще, мои родные, за всё! Это моя первая весточка по приезде, на днях напишу обо
всём подробней, а пока целую вас и благодарю бесконечно, мои дорогие!
Посылка пришла сюда 19 сентября.
Какой дивный альбом вышивок и какая прелесть книга о декабристах! И какой вкусный
шоколад!
Ваша Аля
10 ноября 1951
Дорогие мои Лиля и Зина! Большое спасибо вам за поздравление с 34 годовщиной Октября. А я
не поздравила вас — не из-за невнимания, но просто все предпраздничные дни была, во-первых, дико
занята, а во-вторых, сидела без копейки: на письмо не было времени, на телеграмму — денег. Эта
осень у меня выдалась особенно трудная материально, т.к. мое месячное пребывание в колхозе, где я
заработала всего 60 р., довольно невыгодно отразилось на моих финансовых делах, а главное, осень —
время всяческих закупок и запасов, от дров и картошки до всего прочего. Ведь и такие продукты, как
мука, жиры, сахар, обычно появляются у нас в предпраздничные дни, а потом быстро сходят на нет.
Правда, весь год мы не чувствовали никакого недохвата в крупе, и то очень хорошо. Короче говоря, мы
с Адой впервые залезли в долги, теперь понемногу рассчитываемся. Тут вообще жизнь довольно
дорого обходится — находясь в двух шагах от Заполярья, мы не пользуемся ни одной из заполярных
льгот. В Заполярье завозится несравненно больший ассортимент товаров и продуктов, чем к нам,
ставки по сравнению со здешними удвоенные и т.д. Кроме того, мы были очень удивлены, когда,
вскоре после последнего снижения цен на прод. и промтовары, вдруг цены оказались повышены на всё,
кроме хлеба, муки и круп, причем на некоторые товары и продукты довольно чувствительно. Когда мы
стали спрашивать, в чем тут дело, нам объяснили, что это «мероприятие» местного
87
порядка, что-то связанное с наценкой на перевозки грузов на дальние расстояния. Вот и получается,
что живем мы от всего и всех далеко, в тяжелых условиях и трудном климате, а за товары и продукты
почему-то должны платить дороже, чем все прочие граждане Советского Союза, проживающие в более
приятных местах. Ну, в общем, всё это неважно, жить можно и здесь, и сравнительно неплохо! Зима у
нас в полном разгаре, стоят большие холода, еще, как обычно, усугубляемые сильными ветрами. Из-за
этого опять не смогла состояться демонстрация в нашем Туруханске, уже который год приходится
ограничиться коротеньким, но задушевным митингом на «площади» нашего села. Очень я люблю эти
митинги — красные полотнища в белых снегах, заиндевевшие речи ораторов, румяные от мороза щеки
и носы, седые от мороза волосы присутствующих трудящихся райцентра, дружные и глухие
аплодисменты в рукавицах. Только музыки у нас нет — духовой оркестр что-то не работает, да и трубы
не выдерживают такой температуры, приходится их промывать чистым спиртом, что несерьезно
настраивает самих музыкантов. Я дома два послепраздничных дня, отдыхаю, отсыпаюсь и
отогреваюсь, т.к. в клубе такой сумасшедший холод, что иной раз совсем невтерпеж кажется. Впрочем,
это только кажется, т.к. всё же под крышей, в помещении, а не на свежем воздухе, где работают всю
зиму очень и очень многие.
Каждый раз, когда пишу вам, хочется еще и еще благодарить вас за всё то, что вы мне
прислали. Все присланное мне так дорого, так нужно, так ценно, за что ни возьмись. Спасибо вам, мои
родные!
Дни у нас сейчас стоят коротенькие, но светлые и ясные. Небо очень красивое и постоянно
полное каких-то сюрпризов — например, на днях видела восход солнца — на горизонте встает одно
настоящее и на равных от него расстояниях, справа и слева, — два ложных солнца, чуть поменьше и
потусклее подлинного. Это — к морозу. Удивительная картина, как будто бы не с Земли смотришь на
привычное нам солнце, а с другой планеты. Да и так похож наш Туруханск на иную планету — такой
снежный, такой ледяной! <…>
Нет ли у вас пришвинского «Жень-шеня»? Так хотелось бы перечесть, а в здешней библиотеке
совсем нет Пришвина. Очень жду вестей о вашем лете и о жизни. Крепко и нежно целую.
Ваша Аля
3 января 1952 г.
Дорогие мои Лиля и Зина! Вот, слава Богу, и закончились новогодние праздники, которые
принесли мне столько хлопот по офор-
88
млению клуба. Теперь это позади, и я отсыпаюсь вовсю. Причем правда, что чем больше спишь, тем
больше спать хочется! Поработала я много и с удовольствием — всё помещение клуба украсила
большими панно на темы русских народных и пушкинских сказок в лубочном стиле, получилось
неплохо и нарядно. Но труда пришлось положить немало, т.к. рисовать приходилось на оберточной
бумаге, тонкой и неважного качества, причем порезана она была небольшими кусками, которые
приходилось склеивать. Причем склеивала я их уже нарисованными, как складывают лото, а сразу
целыми панно рисовать их не удавалось из-за размера — в больших помещениях клуба слишком
холодно, чтобы там работать, а рабочая, относительно теплая комната мала, и приходилось всё
рисовать по кусочкам. Сделали хорошую елку, сцену украсили тоже сказочно той же оберточной
бумагой, в общем, гости наши остались довольны. Сама я, как все последние годы, Новый год
встретила в довольно растрепанном и не вполне отмытом виде, дома с Адой. Комнатку я успела
побелить, Ада всё прибрала, перестирала и приготовила ужин, украсила елку. Елочка у нас небольшая,
но чудесная, правда, здесь в лесу выбор большой. Настроение у нас было несколько пониженным и не
вполне праздничным, т.к. Ада как раз под 1 января лишилась работы, а это, конечно, неприятная
история, учитывая, что ей около 50 лет, здоровье у ней не ахти, на тяжелую работу она не способна, а
легкую пойди найди! Я счастлива, что у меня пока есть работа и заработок, на который какое-то время
можно прожить и вдвоем благодаря тому, что есть жилье, дрова и сколько-то картошки, т.е. самое
основное. Денег, которые некоторое время тому назад мне прислал Борис, я решила касаться только в
случае самой крайней нужды, мало ли что может случиться! Получили ли вы мои картинки вовремя,
послали ли Нюте? Очень хотелось бы знать, как вы встретили праздники? «Дождь» Антонова1 я не
читала, т.к. на всю библиотеку только 1 «Новый мир» и его никогда не добьешься, но зато совсем
недавно с большим удовольствием прочла книгу его рассказов «По дорогам идут машины» — очень,
очень хорошо, по-настоящему талантливо. Погода у нас по обыкновению сумасшедшая, от 50 до 5
градусов и обратно, и как всегда безумно красиво. Но красота эта, наводящая на ощущение бренности
всего земного, равнодушия всего небесного и собственного одиночества отнюдь не подбадривает!
Крепко целую вас, мои дорогие, пишите!
Как Нина и Кузя?
Ваша Аля
1
Рассказ С.Антонова «Дожди» был опубликован в № 10 «Нового мира» за 1951 г
89
28 января 1952 г.
90
рость, и болезни — это та самая чудесная, талантливая, шаловливая, юная Ася! Как всё трудно,
Лиленька! Крепко целую вас, мои родные.
Ваша Аля
5 февраля 1952 г.
91
чивало сквозь туманную толщу неба, как желток яйца сквозь скорлупу, а по правую и левую сторону
его, на равных расстояниях, светило два маленьких обманных солнышка, будто мать вышла погулять с
детьми-близнецами. Потом ложные солнца стали овальными, сверху и снизу у них появилась радужная
полоса, всё увеличивавшаяся и наконец превратившаяся в огромный мягких, расплывчатых, туманных
оттенков радужный круг.
Дни у нас заметно удлиняются, часов с 10 утра до 5 вечера уже можно работать при дневном
свете. Скоро и у нас весна. Лиленька и Зина, спасибо вам за всё, мои родные. А за Пришвина — особо.
Крепко вас целую и люблю. Скоро напишу еще. Вам я легко пишу, просто разговариваю с вами,
какая бы ни была — сонная, усталая...
Ваша Аля
5 марта 1952 г.
Дорогая Лиленька! Наконец-то в основном завершены все наши с Вами гоголевские труды в
туруханском плане, и я могу в свой первый свободный за полтора месяца день рассказать Вам
поподробнее обо всём, сделанном нами с Вашей и Зининой помощью.
Выставка получилась очень неплохая в пределах возможного: 5 больших стендов (точнее —
два стенда и 3 стены) по разделам: «Театр Гоголя», «Ревизор», «Мертвые души», «Вечера на хуторе»,
«Миргород». На каждом стенде были Ваши плакаты на данную тему, мои рисунки с репродукций
Боклевского, Агина, Соколова, Маковского и наших современных художников, цитаты Белинского,
Чернышевского, Писарева, Пушкина, Гоголя и т.д. плюс один стенд с моими эскизами к нашей
постановке. Для того, чтобы создать единый фон для всех репродукций и иллюстраций и чтобы скрыть
наши корявые стены, мне пришлось выпросить в райисполкоме щиты, из которых у нас делают
избирательные кабины. Эти щиты состоят из деревянной рамы, обтянутой оливковым репсом. Репс я
сняла с рамок, натянула на стены и стенды, а с боков, где не хватало материала, протянула по две
полосы довольно приличной обойной бумаги, гармонирующей с материалом. На этом фоне разместила
все иллюстрации и плакаты, подписи и цитаты. Конечно, всё это очень скромно, но всё же совсем
неплохо, интересно, разнообразно и, главное, решительно всем понравилось. Меня даже хвалили, что
случается здесь настолько редко, что даже достойно упоминания. Теперь о самом спектакле: на мой
взгляд, прошел он так себе, но, учитывая все трудности подготовки (занятость участников,
невозможность собирать их одновременно,
92
93
8 апреля 1952 г.
Дорогие мои Лиля и Зина! Поздравляю вас с наступающим праздником, целую вас, желаю вам,
чтобы вы встретили его хорошо, радостно и, встречая, не забывали бы вспомнить маму, папу, Мура и
меня, всех нас, всю семью объединили в ваших сердцах и мыслях в этот день...
Посылаю вам две плохоньких картинки — на одной — ранняя наша весна, на второй —
маленький тунгус с лайкой. Обе картинки нарисованы плохо, но в какой-то мере похожи. А на собаках
здесь возят воду и дрова, они все очень кроткие, не лают, несмотря на свое имя, и не кусаются. Их
здесь великое множество, причем часть из них дежурит у магазина, где продают хлеб. Стоят на задних
лапах и выпрашивают довески.
Лилину открытку получила на днях, рада, что у вас, видимо, всё в порядке. Обычно, долго не
получая от вас известий, очень беспокоюсь, не заболели ли. У нас тут многие болели каким-то
жестоким гриппом, и я всё боялась, что м.б. в Москве тоже грипп и Лиля болеет, я ведь знаю, как она
его тяжело переносит.
У меня всё по-прежнему, началась предмайская подготовка, но эта работа уже привычная и
поэтому не кажется такой интересной, какой была предыдущая, к гоголевским дням. Фотографий у
нас, конечно, нет, если вам интересно, могу прислать мои эскизы. Опять с весной подходят мои
волненья — с открытием навигации и до осени клубная работа обычно сокращается, вот и боюсь, как
бы с ней вместе не «сократилась» и я. А ведь Ада моя без работы с 1 января, живем на мой заработок,
так что мне остаться без работы совершенно невозможно... Вот уж никогда не думала, что мне
придется тревожиться о хлебе насущном! И правда, останься я в Рязани, так давно прочно встала бы на
ноги, а тут всё время хвост вытащишь, нос увяз, нос вытащишь — хвост увяз, и т.д. А главное,
совершенно не умею я жить бесперспективно, без завтрашнего дня, да это и в самом деле очень
трудно, и очень размагничивает день сегодняшний! Ведь корни идут из прошлого, ветви — в будущее,
а у меня получается ни то ни сё — обрубок, чурбан какой-то! И людям мне стало трудно писать —
всем, кроме вас. Описывать северную природу не всегда хочется, а о самой себе, об условиях жизни и
работы — получается довольно нудная повесть, которая может звучать как намек о том, что я, мол,
нуждаюсь в помощи, а это впечатление производить — ужасно неловко и неприятно. Вообще же — ну
сколько раз человек может тонуть? ну раз, ну два, но не может же он постоянно находиться в
состоянии утопления — могут вполне справедливо подумать мои корреспонденты — все, кроме вас!
Да, по сути дела, корреспонденты мои раз, два и обчелся! Да и не в них дело, дело в самой себе, в том,
что нарушено какое-то внутреннее равновесие и всё время заставля-
94
ешь себя жить и действовать так, как будто бы никто и ничто не думало его нарушать.
А дни у нас стоят один другого краше, и ярче, и длиннее, но солнце почти совсем еще не
пригревает. В этом году, наверное, не будет такого сильного наводнения, как в прошлом, зима была не
очень снежная. Прошлой весной Енисей плескался у самого нашего домика, и мы очень волновались,
не хуже его самого!
Зинуша, мне более чем стыдно утруждать Вас своими неиссякаемыми просьбами, но больше
некого! Если только будет возможно организовать мне посылку, то очень попрошу прислать или мамин
большой синий платок, или клетчатый плед, к-ый оставался у Нины. Дело в том, что мне совершенно
нечем застилать постель, зеленое одеяло, к-ое взяла с собой, износилось совершенно, а покупать новое
не по средствам, да и нелепо, если осталось еще что-то свое. Кроме того, мне очень нужны две
акварельные кисти — 1 средняя и 1 маленького размера, и две плоских кисти для живописи, прибл. 4-6
№, для писания некрупных шрифтов. <…>
Крепко, крепко, крепко целую вас, мои родные, и люблю.
Ваша Аля
12 июля 1952 г.
Дорогие мои Лиля и Зина! Так давно ничего от вас не получаю, что начинаю серьезно
беспокоиться о вашем здоровье, а кроме того, до сих пор не знаю вашего дачного адреса и боюсь, что
мои весточки подолгу залеживаются в Москве. Так хочется хоть вкратце знать о вас, о вашем
самочувствии, о вашем лете. Бесконечно много думаю о вас, и, хоть мы в разлуке и, по сути дела, так
мало были вместе за нашу жизнь, — вы обе всё глубже и полнее раскрываетесь мне — и во мне.
Несмотря на расстояние, несмотря на то, что письма ваши так редко ко мне приходят... Очевидно,
каждая человеческая встреча бросает семена в нашу душу, — немногие дают всходы, и еще меньшие
приносят плоды. Причем никогда не знаешь, что за растения и что за плоды дадут эти семена! И самой
мне и странно, и сладко сознавать и ощущать теперь, столько лет спустя, и глубину корней, и прелесть
цветения в душе моей «встречи» с Вами, Лиля. Пусть звучит смешно — какая же это «встреча», когда
Вы знаете меня с моего рождения... И долго и бледно рос во мне этот стебелек — Лиля — среди цветов
и дерев моего детства и моей юности, креп незаметно и рос незримо, и в дни печальной зрелости моей
оказался дивным, бессмертным растением, опорой и утешением, родством души моей. И незаметно
для меня вплелись в Ваши корни и корни Зининого дерева,
95
стали едины во мне, обе родные, обе вложившие в меня лучшее свое и лучшее, доставшееся вам от
старших. Чудесная тайна душевного зерна! Из одного вырастает тоска и опустошение, из другого —
противоядие всех зол, сила и любовь.
Простите мне эту лирическую ботанику, просто очень по вас соскучилась.
Лето наше холодное, но всё же пока с хорошими проблесками солнца, окрашивающего всё
окружающее в невероятные, какие-то субтропические цвета.
Но всё же в одном платье ходить не приходится — холодно. Весна была совсем неудачная,
похожая на позднюю осень, ну а лето — вроде ранней осени, только пока еще без желтизны. Пока я
вам пишу, рабочие (соседи, плотники — отец и сын) разламывают стены и разбирают крышу нашей
кухни, одна стена которой прогнила, ну а крыша вообще превратилась в труху. Приходится частично
перестраивать. Это только написать просто — «перестраивать», а для того, чтобы добыть необходимый
строительный материал, пришлось нам с Алой повалить в лесу, далеко, за несколько километров, 22
сосны, с невероятным трудом — добывать грузовую машину, грузить и вывозить ночью лес, таскать на
себе мох, землю, опилки и т.д. Потом, когда плотники закончат, будем штукатурить, белить. А как
трудно было доски достать на крышу! Для пола еще не достали. И, конечно, всё обходится очень
дорого и, конечно, стоит много сил. Ну и, кроме основной работы, кроме очередных бытовых дел,
кроме строительства, предстоит еще заготовка дров, энное количество воскресников «по
благоустройству райцентра» и, финалом летнего сезона, — месячная поездка в колхоз на уборочную.
Впрочем, всё это малоинтересно. В свободные минуты с неизменной проникновенной радостью
перечитываю Чехова — рассказы и «Сахалин». В том же томе, где «Сахалин», есть заметки о Сибири и
в них чудесные строки о Енисее1.
Цветы растут, но неохотно — холодно им. Цветут поздно, в прошлом году только что зацвели
маки — и снег...
Была сегодня в лесу, ходила за мхом для прокладки между бревнами в кухонной стене. Кроме
мха и комаров ничего не заметила! Крепко, крепко целую вас и очень люблю, мои дорогие.
Ваша Аля
Пришлите адрес!
96
1
В очерке «Из Сибири» А.П.Чехов пишет: «Не в обиду будь сказано ревнивым почитателям Волги, в
своей жизни я не видел реки великолепнее Енисея. Пускай Волга нарядная, скромная, грустная красавица, зато
Енисей могучий, неистовый богатырь, который не знает, куда девать свои силы и молодость. На Волге человек
начал удалью, а кончил стоном, который зовется песнью; яркие, золотые надежды сменились у него немочью,
которую принято называть русским пессимизмом, на Енисее же жизнь началась стоном, а кончится удалью, какая
нам и во сне не снилась. Так, по крайней мере, думал я, стоя на берегу широкого Енисея и с жадностью глядя на
его воду, которая с страшной быстротой и силой мчится в суровый Ледовитый океан. В берегах Енисею тесно.
Невысокие валы обгоняют друг друга, теснятся и описывают спиральные круги, и кажется странным, что этот
силач не смыл еще берегов и не пробуравил дна. На этом берегу Красноярск, самый лучший и красивый из всех
сибирских городов, а на том — горы, напомнившие мне о Кавказе, такие же дымчатые, мечтательные. Я стоял и
думал: какая полная, умная и смелая жизнь осветит со временем эти берега!» (Чехов А.П. Поли. собр. соч. М.,
1972. Т. 14. С. 35).
8 ноября 1952
Родные мои, опять так долго не писала вам, а только бесконечно думала о том, что надо
написать. В этой тактике и практике мы, кстати, схожи! Вы, конечно, поняли, что мое молчание
связано с подготовкой к ноябрьским праздникам, когда я обычно не успеваю даже есть и спать, и,
надеюсь, не тревожились о своей блудной дочери-племяннице. Работала не переводя дыхания,
написала около 50 лозунгов, нарисовала на фанерных щитах карикатуры для украшения фасада,
подготовила выставку по докладу Маленкова на XIX съезде, выставку карикатур «Они и мы»,
оформила всё наше нелепое здание снаружи и внутри, оформила сцену для торжественного заседания,
и только собралась сама отдыхать и праздновать, как получила 6 го ноября записочку карандашом от
Бориса о том, что его в тяжелом состоянии (инфаркт) положили в Боткинскую больницу1. И сразу у ме-
ня опустились и руки, и крылья и на душе стало тоскливо и жутко. Я очень прошу вас — напишите
или, если можно, телеграфируйте мне о нем, мне очень тревожно, а иначе как узнать? Я даже не знаю,
как зовут его жену или кого бы то ни было из домашних, чтобы о нем справиться, и вообще ничего не
знаю.
Морозы у нас почти всё время сорокаградусные, и лета в самом деле как ни бывало, ничто не
напоминает о нем, о самой возможности его существования и возникновения. Кругом всё забито,
зацементировано снегом, а Енисей весь вздыбился торосами, весь в ледяных волнах. Небо по-
прежнему изумительное, представьте себе луну, очертившую вокруг себя настоящий магический круг,
в котором, через правильные промежутки, тускло мерцают маленькие туманные луны, а посередине
сияет она, единственная, подлинная. Я как-то следила за возникновением этого круга. В сильный
мороз, когда звезды светят особенно ярко, не затмеваемые сиянием луны, вдруг начинаются сполохи
северного сияния. Туманные, неяркие, чуть зелено-
97
ватые лучи прощупывают небо, вспыхивают и вновь туманятся, вздымаются очертаниями призрачных
колеблющихся знамен. Но вот все эти лучи, знамена, светлые туманности встречаются с не видимым
простым глазом препятствием — они не могут подойти к луне вплотную, они как бы разбиваются об
этот, еще не очерченный, но тайно существующий круг. Всё небо в хаосе, в движении, в коротких
вспышках и угасаниях, а луна ни во что не вмешивается и близко к себе не подпускает. Тогда у ног
(если можно сказать!) луны, на самой границе еще невидимого круга, рождается первая ложная луна,
круглая туманность. От нее, справа и слева, протягиваются молочно-белые, туманные же щупальцы, на
концах которых на глазах рождается еще по одной ложной луне. Всё это движется обнимающим
настоящую луну движением, образовывая уже видимое очертание магического круга. Дойдя до
половины его, ложные лучи останавливаются, выпуская из себя еще два луча, на концах которых вновь
появляются луны. Они бегут по кругу навстречу друг другу и, наконец встретившись, сливаются и
смыкают круг, внутри которого — кусок чистого, яркого неба с блистательной подлинной луной, а во-
вне — тихий хаос северного сияния. Тут и залюбуешься, и задумаешься, и невольно поддашься
магической силе светил, во все века указывавшим человечеству путь к науке и к суеверию, к вере и к
ереси.
Так же, как и в прошлые годы, морозными утрами восходят троекратные, тускло-горячие
солнца, отражаемые и сопровождаемые радужными столбами. В воздухе — ни звука, в небе — ни
птицы. Тишина, белизна...
Я тут пережила тяжелые дни — узнала, что написан приказ о моем увольнении (конечно, не в
связи с тем, что я, скажем, плохо работаю или недостаточно квалифицированна) — но пока как-то
утряслось, временно, конечно. Я привыкла к своей работе, на которой нахожусь уже четвертый год, ко
всем трудностям, ее сопровождающим в данных условиях, ко всем радостям, которые она, несмотря ни
на что, дает, к своему коллективу, и оказаться за бортом именно этой, культурно-просветительной,
работы мне показалось просто ужасным. Да оно и на самом деле нелегко. Устроиться куда-нибудь
уборщицей или ночным сторожем тут тоже непросто, оставаться без работы, т.е. без заработка,
невозможно, и т.д. Кроме того, что и говорить, просто обидно! Ну, пока что рада, что хоть сейчас не
трогают, а, однако, тревога о будущем не оставляет. Это ведь может случиться каждый день!
Как-то вы живете, мои дорогие? Как здоровье, главное? У вас, наверное, зима только
начинается, зима веселая и нарядная, не то что наша ведьма. Дай Бог, чтобы у вас всё было ладно и
хорошо, а главное, чтобы вы были обе здоровы и чтобы Борис поправился. Как
98
я за него беспокоюсь и как я далеко от него и от вас! Каждый день, каждую минуту я зову на помощь
чудо, которое вернет меня в мир живых, в нормальную, осмысленную жизнь, когда я буду делать,
видеть, слышать, а не мечтать, вспоминать и представлять себе! И сама не пойму, дура ли я с этим
самым своим ожиданием чудес или умница, знающая, что правда и право свое возьмут? Нет, кажется,
все-таки дура!
Лиленька, очень прошу Вас поблагодарить и поцеловать за меня Нютю, недавно приславшую
мне 100 р. Сама не пишу, т.к. не уверена, что этим доставлю ей большое удовольствие. По совету
Бориса читаю «За правое дело» Гроссмана2, начало нравится.
Крепко целую вас, родные мои, очень жду весточки о вас и о Борисе.
Ваша Аля
1
Это произошло 20 октября 1952 г.
2
Роман В.С.Гроссмана «За правое дело» печатался в № 7—10 журн. «Новый мир» за 1952 г.
99
градусный денек, нам кажется, что весна наступила! Топить можем только раз в сутки, т.к. обе
работаем с утра и до вечера без обеденного перерыва, и наш домишко промерзает насквозь, стены
(внутри) в снегу, вода на полу замерзла, кот сидит в духовке, а собака явно грелась на кровати. К тому
же темно 22 часа из 24 возможных, и глаза болят от непрерывного керосинового, притом же
недостаточного, освещения. Подумать только — это моя четвертая зима здесь! Очень приятно!
Прочла я «За правое дело», о котором писали мне и вы, и Борис, но, увы, не в восторге, хоть и
отдаю должное и наблюдательности, и уму автора. Но книга без хребта и без единого героя, и т.к. автор
— не Толстой (единственный писатель, которому удалась книга с несколькими главными героями,
«Война и мир»), и — поэтому книга не едина, а рассыпается на отдельные кадры, как фильм. В таком
виде, в котором она сейчас, — это не книга, а только подготовка к ней, хроника, отдельные удачные и
неудачные записи и зарисовки. Не согласны?
В кино не хожу почти никогда, м.б. оттого, что оно у меня под боком и мне слышно всё
звуковое оформление, все диалоги каждой картины. Наши концерты и постановки не смотрю никогда,
чтобы не расстраиваться, т.к. всегда что-нб. да не так! Но за кулисами бываю часто и всё равно
расстраиваюсь оттуда. По части всяких сценических неполадок одну, забавную, рассказал мне наш
художественный руководитель: на одном любительском спектакле герой поцеловал героиню так
крепко, что его чересчур сдобренные клеолом черные усы оказались приклеенными на ее лице.
Пришлось закрыть занавес, публика же не могла успокоиться в течение двадцати минут.
Сейчас у нас готовится «Женитьба» Гоголя, несколько одноактных пьес, концерт ко дню
рождения т. Сталина и программа к новогоднему балу-маскараду. Работы уйма, особенно у меня
(декорации, костюмы, фотомонтажи и выставки, лозунги, плакаты, рекламы). Если успею, вложу в это
письмо несколько новогодних картинок, чтобы вы поздравили кого захотите. Если нет — вышлю
следующим письмом.
Целую вас крепко и люблю.
Ваша Аля
Слышно ли что про Нину, Кузю, Мульку? Где и как они?
1
Вероятно, это письмо написано после отправки предыдущего, датированного тем же числом, и
получения открытки, телеграммы и денег.
100
2 января 1953 г.
Дорогие мои Лиля и Зина! Наконец могу хоть немного поговорить с вами, после многих и
многих дней отчаянной работы в условиях отчаянной здешней зимы. Во-первых, огромное спасибо за
снег, бахромки и елочных зверей (последние пришли как раз 30 декабря в целости и сохранности).
Такие очаровательные игрушки, еще не видела таких. Их я, конечно, оставила себе. К сожалению, снег
дошел не весь, два конверта, в одном из которых, судя по вашему письму, должен был быть счет,
пропали. Очень подозреваю, что пропали они именно здесь, но, увы, доказать ничем не могу.
Напишите хотя бы так, без счета, сколько стоили бахромки и снег, наш директор обещал всё равно
оплатить и просит передать вам свою благодарность за внимание к нашему далекому Дому культуры.
Такой холодной зимы, как эта, мы еще не переживали здесь. Все время t° колеблется между 40°
и 50° с достаточно сильными ветрами. Снега пока что, по сравнению с прежними годами, очень мало
(по здешним, конечно, понятиям!), что имеет свои преимущества, т.к. ходить можно по хорошо
утоптанным дорожкам и тропкам, не проваливаясь то по колено, то по пояс в очередной сугроб. Но
холодно почти что нестерпимо, «почти что» потому, что нет такого холода, которого не преодолевал бы
русский человек. Так же возят дрова из леса, сено из-за реки, воду из Енисея, так же ходят в школу и
на работу. В нашем же клубе как раз в период подготовки к Новому году совсем не было дров, и пока
дирекция с величайшим трудом добывала их, мы все работали в помещении, где стояла такая же стужа,
как на улице, только разве что без ветра. Больше всего доставалось мне, которой почти всегда
приходится работать на полу, т.к. обычно размеры рисунков, плакатов, лозунгов, декораций не
позволяют расположиться на столе. Краски и вода замерзали немедленно, кисти превращались в
ледяные, несгибаемые, да и сама я превращалась в сосульку. На всё огромное здание горела одна
железная печурка, да и то с большими перерывами. В таких тяжелых условиях пришлось готовить всё
новогоднее, праздничное, сказочное, веселое оформление. Только в последние дни декабря удалось
наладить отопление, и теперь всё слава Богу! Со всеми своими «оформительскими» задачами
справилась, правда, с большим трудом и напряжением. Ведь вы представьте себе — после 12-14 часов
работы на таком морозе приходишь домой, где тоже всё застыло, колешь дрова, затапливаешь печь, с
нетерпением ждешь тепла, а оно приходит так медленно! И надо еще и готовить, и стирать, и прибрать,
и всё на свете! А тут еще под конец года у нас оказались по всем статьям израсходованы все средства,
очень задержали зарплату — одним словом, всё одно к одному. Ада тоже работала очень много,
приходила поздно, бились мы, бились и, наконец, кое-как спровадили этот несчастный
101
холодный декабрь. Теперь верим и надеемся, что 1953 будет для нас всех теплым, добрым,
милостивым!
Сегодня у меня, наконец, выходной день, после стольких дней рабочих. Я сижу в одной ночной
рубашке и пишу вам, ожидая, пока согреется вода (вернее — талый снег!) для мытья головы и всей
собственной персоны. Время — уже двенадцатый час, но пишу еще при лампе. День начинает немного
прибавляться, о чем знаем пока что из календаря, а так, простым глазом, еще не видно. И всё же скоро
настанут белые ночи, вернее — сплошные, круглосуточные, дни, которые так же надоедят, как
сплошная зимняя ночь.
Новогодние праздники у нас в клубе прошли удачно, своим оформлением я, в общем, довольна,
т.е. на нем нет и следа тех климатических трудностей, которые приходилось преодолевать, осуще-
ствляя его. С большим трудом, чуть ли не со «слезьми» удалось выпросить в одном магазине 30 метров
коричневой оберточной бумаги по 5 р. килограмм. (Другой бумаги вообще в природе нет!) И вот на
этом фоне я расположила маскарадные фигурки, пляшущие вокруг елок, пляшущих же Дедов
Морозов, разбрасывающих подарки, звезды и всякое новогоднее волшебство. Так были украшены
большими панно все стены фойе; в зале же были просто флажки да снежки, нанизанные на нитки и
поднятые к потолку. Елки были две, по обеим сторонам сцены. Украсить их удалось неплохо, а вот с
освещением их вышло неважно, т.к. были только обычные, комнатные лампочки, слишком для елки
яркие, заглушавшие все игрушки и украшения. На сцене повесили два задника — на первом, темном,
был 1952 год — Дед Мороз, уходящий — и большой листок календаря с датой 31 дек. В полночь этот
задник отдернули и на втором, красном, появился Новый год — ребенок, летящий на самолете в
сопровождении голубей мира, и листок календаря с датой 1 января.
Особенно удачно прошел у нас вчера детский бал-маскарад. Чудесны были праздничные,
умытые ребятишки, с такой радостью игравшие во все игры, так тепло встречавшие наших артистов, с
таким восторгом теребившие Деда Мороза! Были чудесные костюмы, Крокодил, Слон, Заяц, Охотник,
Рыбак, ну и, конечно, множество Голубей мира, Снежинок, Снегурочек и т.д. Сами дети тоже много
выступали, читали, пели, плясали, некоторые очень хорошо. В общем, все остались довольны и у меня
как-то потеплело на сердце после этого праздника — без
102
пьянки, без хулиганства, без всего того, что в здешней глуши так часто уродует каждый праздник.
Причем были все возрасты детства, и такие товарищи, которые еле-еле выучились ходить
самостоятельно, и мальчуганы с ломающимися голосами и пробивающимися усиками, и девочки,
робко и гордо несущие свою пробуждающуюся девичью красоту, и милые существа в марлевых
костюмчиках, существа с одинаково угловатыми движениями, одинаково звонкими голосами, не
мальчики и не девочки, а просто «дети».
Новый год мы с Адой встретили вдвоем, начерно, усталые, но дружные, немножко выпили,
немножко закусили и легли спать сейчас же после того, как Новосибирск поздравил нас с Новым годом
по радио. Собираемся еще раз встретить его хоть по старому стилю, по-настоящему, с елкой, чистые,
отдохнувшие и даже нарядные. Надеемся, что нам это удастся. Ведь из-за моего расписания работы мы
никогда ничего толком не празднуем!
Вот сколько наговорила вам всякой всячины. Пора заканчивать. Спасибо вам, дорогие, за
подарки, письмо, за новогоднюю телеграмму. Всё пришло как раз к празднику. Еще раз поздравляю вас
с Новым годом и желаю большого, большого счастья. Спасибо вам за всю вашу доброту, за всю вашу
любовь, за вечно молодое и отзывчивое ваше сердце, за то, что вы — моя семья.
Очень продолжаю беспокоиться о Борисе — хоть и радуюсь вестям о том, что он поправляется,
но какая это мучительно-долгая история и как ему, наверное, тоскливо в больнице!
Крепко целую вас и люблю. Пишите!
Ваша Аля
16 марта 1953 г.
Дорогие мои, как была счастлива, получив вашу телеграмму, ведь с самого начала года не
имела от вас ни строчки и безумно волновалась. Слава богу, что вы, поелико возможно, здоровы, а
больше мне ничего и не нужно от вас, лишь бы были здоровы! Хоть и знаю, что здоровье ваше состоит
из сотни болезней, а всё же обрадовалась.
У нас потеплело, мороз около — 15°, и кажется — жарко, душно, трудно дышать — честное
слово! Солнце начинает пригревать, дни — длиннее, скоро прилетят первые здешние птицы —
снегири, похожие на белых воробьев, трогательные предвестники той необычайной катавасии, которая
здесь называется весной. Сейчас, пожалуй, самое для меня приятное время года — уже не холодно,
еще не
103
тепло, не тревожат душу плеск воды, шум птичьих крыльев, гудки пароходов, мороз уже не сковывает,
ночь не угнетает, день не будоражит. И было бы хорошо и тихо на душе, если бы тихо было в мире. Но
увы, это совсем не так...
Эти дни особенно много работала над декорациями к пьесе «За вторым фронтом»1, которая у
нас вчера, наконец, была поставлена. Декорации, учитывая наши весьма ограниченные возможности,
получились неплохие, но я никогда не бываю вполне довольна своей работой, хоть и лезу из кожи вон,
чтобы сделать хорошо. Меня до сих пор выручают присланные вами краски, кисти. Ваша забота всегда
со мной. Спасибо вам за всё.
9 марта мы вместе со всей страной провожали в последний путь товарища Сталина. Всё
население села собралось на маленькой площади перед трибуной, слушали траурный митинг на
Красной площади, и Москва была близко, как никогда. Всем было очень грустно, многие плакали,
особенно во время речи Молотова. Странным казалось всё это, нереальным, и эти траурные знамена, и
имя Сталина в сочетании со словом «смерть» — взаимоисключающие слова! Вообще же смерть я
пойму, наверное, тогда, когда сама умирать буду. А так — все ушедшие мне дорогие, всё равно живут,
во мне и со мною.
На душе у меня всё время грустно-грустно, хоть я и бодра и, вероятно, даже внешне
жизнерадостна. А как хотелось бы посидеть рядом с вами, поговорить и, может быть, даже помолчать,
просто побыть рядом. Тут ведь так далеко, так отчужденно и одиноко!
Сейчас уже поздняя ночь, очень тихая и темная. И звезда с звездою говорит. Крепко целую вас
и люблю, мои дорогие. Всегда всей душой с вами. Пишите хоть открытки, хоть изредка, я ведь очень о
вас беспокоюсь. Скоро напишу еще и, надеюсь, менее непутево.
Ваша Аля
1
Пьеса украинского советского писателя В.Н.Собко.
6 апреля 1953 г.
Дорогая моя Лиленька! Ваше письмо с цикламенами получила в субботу накануне Пасхи.
Очень ему обрадовалась — еще бы! Первое письмо за этот год! Но зато огорчило состояние Вашего
сердца и этот припадок. Т.к. сейчас опять все медицинские светила на своих местах1, надеюсь, что
сердцу Вашему будет лучше! Моему, определенно, стало легче. Страшно было представить себе
возможность существования такой дикой группы в наше время и, главное, в нашей
104
105
15 июня 1953
Дорогая Лиленька! Сегодня, наконец, после очень долгого перерыва, получила сразу от Вас две
открытки и письмо, а также письмо от Нюти. Спасибо сердечное Вам обеим за вашу неизменную
заботу и любовь. Насчет заявлений, о к-ых вы пишете, скажу вот что: во-первых, многие уже отсюда
писали и уже получили ответ, отрицательный, все, как один. Во-вторых, мое «дело» как таковое, лично
мое, конечно, существует, соответствующим образом оформленное много лет тому назад. Тем не менее
мое твердое убеждение таково: это «мое дело» — пустая проформа, всё заключается в том, что я дочь
своего отца, и от отношения к нему зависит и отношение ко мне. Я не сомневаюсь в том, что до этого,
основного, дела доберутся, как и до тех, кто его в то время разбирал или запутывал. Тогда, и только
тогда, решится и моя участь. Писать же об этом я не могу, т.к. дела не знаю совершенно, могу лишь
догадываться. Мое же дело настолько стандартно, что я рискую только получить стандартный же отказ
и на том успокоиться. Так что, короче говоря, нет у меня ни малейшего желания писать, ибо это будет
не по существу, а написать по существу также лишена возможности, т.к. более чем нелепо
основываться на предположениях и догадках, как бы ни были они близки к истине. Еще буду думать,
м.б. соображу, как, в какой форме я могла бы написать именно об отце. <...>
Тяжелый этот год, с болезнью Бориса и авт. катастрофой Дм. Ник. 1 Я как раз много-много о нем
думала и вспоминала его: готовила выставку о Пушкине и поместила туда две фотографии Дм. Ник. —
одну из «Путешествия в Арзрум»2 и читающего — долго берегла их, вырезав из старых «Огоньков». И
как-то эти карточки много мне напомнили — хорошего, светлого, истинного. Не помню, рассказывала
ли я Вам, что давно, в 39-40 году, идя по длинным этим коридорам, я увидела афишку с объявлением о
Митином концерте в их клубе3 и была довольна этой встречей хотя бы с его именем... Надеюсь, что всё
будет хорошо с ним, дай Бог!
Ледоход у нас прошел благополучно, писала вам о нем во всех подробностях, повторяться не
буду, не потому, что сказать нечего, а — безумно некогда. Холодно у нас нестерпимо, еле-еле
пробивается травка, всё время ждем, не дай Бог — выпадет снег. Отвоевались с огородом, картошка
показывает крохотные листочки. Устали неимоверно — но обо всех подробностях (бытовых) нашей
весны — в следующем письме. А пока крепко целую вас, мои дорогие, желаю отдохнуть и
поправиться и чтобы всё было хорошо. Поцелуйте и поблагодарите от меня Нютю, когда она приедет.
Как я устала и как мне всё здесь надоело! Кстати, с открытием навигации здесь свиреп-
106
25 августа 1953 г.
Дорогие мои, часто пишу вам, да не знаю, доходят ли до вас мои письма, т.к. весточек от вас
почти не поступает. За всё лето получила от Лили одну открыточку, а от Зины вообще ничего.
Надеюсь, что всё у вас хорошо, насколько возможно, — часто мысленно разговариваю с вами, даже во
сне вас вижу, а больше ничего сделать не могу для того, чтобы вам и к вам быть ближе.
У нас осень, холодно, уже были заморозки. Случаются чудесные ясные и яркие дни, когда
природа раскрывается во всей своей простоте и мудрости, а потом опять наползают тучи и не
разберешь что к чему. Хожу в лес — он желтеет на глазах — так хочется остановить падение листьев,
увядание, бег времени! Много ягод — наварила черничного и голубичного варенья, собрала ведро
брусники. Далеко в тайгу не хожу, боюсь заблудиться, плохо ориентируюсь в лесу, увлекаясь ягодами,
теряю направление и забываю, где право, где лево!
Лето было жаркое и сухое, все лесные болотца пересохли, только на дне маленьких озер
осталось немного воды. Летом коровы ходят пастись в тайгу (пастбищ тут нет), заходят далеко, за
много километров, и лес, куда редко люди заходят, полон тропинок, протоптанных скотом. Попадешь
на такую тропку и непременно она тебя приведет к какому-нб. совершенно тебе ненужному водопою.
Хорошо сейчас в лесу! Уже никто не кусает — комары исчезли, пропадает и мошка, не
переносящая холода, — никто не мешает любоваться кедрами, соснами, лиственницами, березами,
никто не мешает вспоминать, думать и даже мечтать по-детски. По-прежнему много работаю,
несмотря на то, что получила отпуск. Взяла заказ на оформление клуба — не нашего, а другого,
небольшого, профсоюзного — те же лозунги, плакаты, монтажи, диаграммы, так что от-
107
дохнуть не придется, но денег подработаю рублей 300. Осенью их уходит особенно много, т.к. всё
приходится закупать на зиму, и топливо, и овощи, и сахар покупать на зимнее варенье и т.д. Потом
зимой легче в этом отношении. В этом году нам обещают электричество, привезли мощный
локомобиль, и как будто бы будут снабжать электроэнергией всё село. Вот было бы хорошо, а то у меня
от керосинового освещения очень устают глаза, трудно постоянно работать при лампах, да и возни
много с керосином.
Ночь постепенно прибавляется, но дни еще большие. Как не хочется расставаться со светом,
залезать в долгую зимнюю темноту! Я ведь уже пятый год здесь — время идет беспощадно!
31 августа будет мамина годовщина1, я надеюсь, что в этот день вы с Зиной вспомните о ней
теплее, чем это могу здесь сделать я...
Я маму особенно вспоминаю в лесу — она так любила природу и так привила мне любовь к
ней, что сама для меня как бы растворилась во всём прекрасном, не человеческими руками созданном.
Если только погода позволит, 31го пойду в золотую тайгу и там одна вспомню маму.
Ну вот, дорогие мои. Крепко целую вас и люблю. Отдыхайте и поправляйтесь и, главное, будьте
здоровы.
Ваша Аля
1
Годовщина смерти М.И.Цветаевой.
12 октября 1953 г.
Дорогие Лиля и Зина! Сегодня, наверное, последний мой выходной день до ноябрьских
праздников, и поэтому хочется воспользоваться им и немного поговорить с вами. У нас всё еще стоит
небывалая осень — ночные заморозки быстро исчезают утром, стоят теплые, иногда немного
дождливые дни. В прошлом году снег выпал числа 25го сентября и больше не стаял, а в этом году мы
его еще и не видели по-настоящему. Кончилась навигация, прошли последние пароходы, а на Енисее
еще ни льдинки, и мы до сих пор полощем белье в реке. Только ночи по-зимнему длинны да всё короче
делаются дни. Природа проделала всё, что ей по календарю положено, опали листья, завяли травы, и
всё стоит голое и удивленное тем, что нечем прикрыть наготу. Только жаль, что я всегда так занята и
некогда сходить в лес, я так люблю его ранней весной и поздней осенью, когда он стоит творческой
схемой, до мельчайших подробностей продуманным замыслом, не приукрашенный листвой и
цветением, не озвученный
108
шорохами и шелестами. Да что говорить — всегда и всяким люблю я его, в любое время года!
А живу я как-то нелепо и всегда наспех, нет времени на то, чтобы хоть когда-нибудь, хоть над
чем-то сосредоточиться. Это меня мало трогало бы, будь я помоложе, но после сорока впереди
остается мало, ужасно мало творческого времени и поэтому обиден каждый день жизни,
раздробленный и размолотый мелочами. Много работаю, а всё без толку, и всё сделанное проходит
бесследно, как уходит вода, ежедневно приносимая мною с реки. Всё же на редкость нелегкая
досталась мне судьба, и не в том дело, что просто нелегкая, а в том, что тяжесть эта — бессмысленна,
как говорится — ни себе, ни людям! Ну, не буду больше ворчать, слава Богу, хоть это-то не в моем
характере. Учитывая мою тяжелую долю, создатель для равновесия дал мне легкий характер — с
которым, авось, и доживу до лучших дней. Еще и еще хочется мне благодарить вас за ваши посылки, за
такую внимательную вашу заботу. Всё, что меня окружает красивого и приятного, всё, что у меня
припрятано вкусного для всяких знаменательных дат, — всё прислано вами. И тем более всегда
обидно, что мы так далеко друг от друга, — вещи близко, а люди далеко. И все разговоры — только
мысленно и только во сне! Прямо мистика какая-то.
Сейчас перечитываю «Анну Каренину», и вновь эта вещь хватает меня за душу — в который
раз! Между прочим, последняя прозаическая вещь Бориса1 напоминает мне Толстого, и не могу
уловить чем и в чём сходство и родство двух таких разных писателей. Впрочем, может быть, и сходства
нет, а сама я лишь теперь по-настоящему доросла до обоих, и мое взрослое и зрелое восприятие
роднит их для меня? Нет, есть родство, есть, есть, но для того, чтобы мне найти ключ к нему, как раз и
нужно сосредоточиться, как раз и нужно побродить одной по первозданному лесу, притихшему в
ожидании зимы. Ах, какой предварительной работы требует всякое откровение, и сколько сил нужно
положить на то, чтобы Сезам открылся!
Когда наберетесь сил на очередное послание, непременно напишите мне. Я не знаю, в Москве
ли вы уже или еще на даче, и это — второе письмо, которое пишу вам по московскому адресу. Да,
Лиленька, читали ли Вы Говарда Фаста «Последняя граница» и «Дорога свободы» — мне очень
понравилось, я раньше читала только коротенькие его статьи в «Литер, газете». Недавно слышала
Наталью Григорьевну2 по радио, мне нравится, как она читает.
<...> Крепко целую вас и люблю.
Ваша Аля
1
Роман Б.Л.Пастернака «Доктор Живаго».
109
2
Н.Г.Ефрон (1896—1973), актриса театра и кино, чтица. Подготовила с Е.Я.Эфрон ряд концертных
программ.
10 ноября 1953 г.
Дорогие мои Лиля и Зина! Простите, что не поздравила вас с 36 годовщиной Октября — это не
забывчивость и не невнимание. Я дней за десять до праздников заболела, простудилась во время
воскресника (белили всё помещение клуба) и так до сих пор толком не поправилась — всё еще кашель
мучает. Конечно, всё это время пришлось напряженно работать, и я из-за нездоровья впервые не
смогла осуществить всё, что задумала сделать к празднику, в том числе и телеграмму поздравительную
вам не отправила. Всё время с температурой, то горло болит, то зубы, то ухо, то просто кашель с
насморком — кое-как вытянула со всевозможными порошками и пилюлями, от кальцекса до
пенициллина, но всё еще слабая и разбитая, как после настоящей болезни. <…>
На днях неожиданно получила письмо от Нюти, в котором она пишет, что дома у нее не так
хорошо, как хотелось бы, но в чем плохое, совсем не пишет, и вообще о себе, кроме того, что занята и
устает, ничего не сообщает. Она просит у меня маминых стихов, надеясь, что что-нб., м.б., удастся
опубликовать, но у меня здесь ведь нет ничего, всё, что уцелело, — у вас. Только одна к вам просьба —
никогда и ни для кого, кто бы он ни был, не расставайтесь с мамиными подлинниками, ни с книгами ее,
изданными при жизни, и так остались крохи, и самый любящий и внимательный человек может
потерять, как это было с ее письмами в руках Бориса, с фотографиями и книгами, хранившимися у М1.
У нас уже долгие темные ночи и вся жизнь окружающая делится на черное и белое — черные ночи,
белый снег. Весной будет наоборот — белые ночи, а земля почернеет — только не скоро это.
Спасибо вам большое за ваши телеграммы — только почему две? Первая была получена
седьмого, а вторая восьмого, с одинаковым текстом, только в первой было просто «поздравляем», а во
второй «поздравляем праздником». Долго гадала, в чем дело, так и не догадалась. Это, наверное, мне в
укоризну, мне, не приславшей ни одной? <...> Простите за нудное письмо, немного оживу — напишу
получше. Будьте здоровы.
Ваша Аля
1
У С.Д.Гуревича (Мули).
110
10 мая 1954 г.
111
они нужны потолще — в общем, Зина сама разберется. Если, Бог даст, дело мое разберут
благополучно, то уж тогда не буду хоть поручениями этими надоедать! Крепко целую вас и люблю,
мои родные!
Ваша Аля
1
Круглов Сергей Никифорович, с августа 1953 г. министр внутренних дел СССР.
2
На приеме у Николая Семеновича Тихонова, писателя, депутата Верховного Совета СССР от
Ленинграда, побывала А.Я.Трупчинская с просьбой о помощи в реабилитации А.С.
3
Дина — Надежда Вениаминовна Канель (р. 1903). В одной камере с нею А.С. в 1939—1940 гг. провела
первые шесть месяцев — время допросов — во Внутренней тюрьме на Лубянке. Впоследствии А.С. оказалась в
одной камере с Юлией Вениаминовной Канель (Лялей) (1904—1941) и смогла рассказать ей о сестре. Прочитав в
газетах сообщение об аресте Берия, А.С. немедленно отправила в Прокуратуру СССР письмо, в котором
сообщала то, что было ей известно об истязаниях, которым подвергались сестры Канель.
4
Адольф Вениаминович Сломянский (1901—1985), ученый, специалист по локомотивостроению.
5
Их родители, Ю.В.Канель и ее муж, были расстреляны.
Н.В.Канель
27 мая 1954
Дорогая Динуша! Наконец-то я дождалась от тебя весточки, мне кажется, что еще не успела я
бросить в ящик свое письмо, как уже начала бегать на почту узнать, не пришел ли ответ. Ты все-таки
абсолютно ничего не пишешь о себе, а я так хочу всё узнать и надеюсь, что ты всё же выкроишь время
и напишешь мне обо всём подробно. Я бы на твоем месте не утерпела бы, честное слово!
Лиля напрасно боялась, что ты напишешь мне о Мульке, она должна была догадаться, что я
человек грамотный и газеты читаю внимательно. Таким образом я всё узнала еще в феврале прошлого
года1, и у меня сразу же появилось чувство, что его нет в живых — учитывая все известные, а тем
более неизвестные обстоятельства. Ну, а потом у меня появилась надежда, что м.б. он остался жив и
выбрался, поэтому-то я и написала тебе, ты бы об этом узнала. Тем не менее, если только ты найдешь
возможным и удобным для себя, узнай — писал ли он откуда-нб. кому-нб. или просто сразу исчез?
Кроме того — известно ли что-либо о Сашке2? Где его жена и дочь? Обо всём же, что я пережила,
переживаю и буду переживать в связи с
112
этим, распространяться нечего, в таких случаях помогает только религия, а я человек ну совершенно
неверующий!
<...> За эти годы мой разум научился понимать решительно всё, а душа отказывается понимать
что бы то ни было. Короче говоря, — всё благородное мне кажется естественным, а всё то, что принято
считать естественным, мне кажется невероятно неблагородным. Как совершенно естественные явления
я принимаю и твою дружбу, и ваши отношения с Адольфом, и отношение Адольфа к Лялиным детям и
к тете Жене3, и то, что бедная, тяжело больная старая тетя Лиля в каждую навигацию шлет мне «из
последнего» посылки, — а ведь ее помощь сперва маме и Муру, а потом мне длится целых 15 лет! А на
самом-то деле, с точки зрения сложившихся в последние годы человеческих отношений, естественным
было бы, если Адольф женился бы в 1940 г., дети росли бы в детдоме, а моя тетя Лиля «испугалась»
бы меня полтора десятка лет назад и т.д.
И пожалуй что связывавшая нас с Мулькой крепкая, «окопная» дружба и основывалась отчасти
на том, что «естественное» для Шуры4 было противоестественным для меня. О себе я еще раз
написала в Прокуратуру СССР, теперь буду ждать. Каковы бы ни были результаты, ждать придется
долго. Но хоть надеяться можно, и то хорошо. У нас еще снег идет, правда, тут же тает, но на весну в
привычном смысле этого слова непохоже. Начался ледоход, зрелище огромное и унылое. Лето здесь
короткое и тяжелое — погода обычно очень неважная, неописуемое количество комаров и мошки (что-
то вроде москитов) и масса воскресников и «кампаний» — по уборке каких-то помоек, то рытье
котлованов и благоустройство дорог, посевная, уборочная и т.д. Силенок мало, а отсюда и желанья.
Диночка, очень жду много-много подробных писем и не признаю никаких отговорок. Сама я
тебе пишу в 2 ч. ночи, а светло, как днем. Единственное утешение и единственная компенсация за
здешнюю беспробудную зиму. Крепко целую и люблю тебя, сердечный привет всем твоим.
Твоя Аля
1
Об аресте С.Д.Гуревича сообщалось в статье Н.Козева «О революционной бдительности» (Правда.
1953. 6 нояб.)
2
Брат С.Д.Гуревича, Александр Давидович Гуревич, был арестован в 1950 г.
3
Евгении Юлиановне Сатановской, сестре матери Н.В. и Ю.В. Канель.
4
Шура — жена С.Д.Гуревича.
3 июня 1954 г.
Дорогие Лиленька и Зина, пишу вам совершенно безответно — и в который раз! От вас с самой
зимы нет весточек, кроме привет-
113
ственных телеграмм, но ведь в них ни слова не сказано о вас самих. А так хочется знать, как ваше
здоровье, как жизнь, какие планы на лето. Я говорю «планы», а вы, возможно, уже выехали куда-нб.
Постоянно забываю разницу в климате, и мне всё кажется, что и у вас еще выпадает снег, ночью
заморозки, а днем дует «сивер».
Пишу вам в поздний час, но у нас давно уже белые ночи; лето будет дождливое и холодное, т.к.
Енисей прошел «своей водой», т.е. ледоход на Енисее прошел раньше, чем на его притоках, и потому
«большой воды» совсем не было, а ледоход продолжается с 19 мая, и по сей день ему конца не видно.
Только вчера пошла Тунгуска — и тоже «своей водой», без притоков. В этом году наводнения нам бо-
яться не приходится, вода идет метрах в 25 от нашего жилья.
Я вам писала, что по совету Нюти обратилась к Тихонову, но ответа никакого не получила.
Письмо, наверное, дошло, т.к. отправляла заказным, но это еще не значит, что оно «дошло» до
Тихонова, видимо, на этот вариант я напрасно рассчитывала. Теперь, недели две тому назад, написала
на имя генерального прокурора, с уведомлением о вручении. Уведомление уже получила обратно,
теперь буду ждать дальнейшего. Также Ада написала и уже получила ответ, что дело пересматривается
и о результатах будет сообщено. Только всё это очень долгая история, можно себе представить,
насколько прокуратура загружена подобными жалобами и заявлениями и как долго приходится искать
правды в каждом таком плохо скроенном, но крепко сшитом деле, когда до него, наконец, доходит
очередь! Окончательного решения нужно ждать никак не меньше года.
Но перемены в наших краях всё же чувствуются большие. Получили паспорта греки, когда-то
сосланные из Крыма, немцам, сосланным из Поволжья, разрешают выезжать (главным образом, на
Алтай и на Урал), нам облегчено передвижение в пределах края — но еще не во все населенные
пункты. Несколько человек, правда пока очень немногие, — получили реабилитацию, кое-кто —
снятие ссылки. Говорят, что получают паспорта и те, у кого срок был 5 лет, т.е. что амнистия
распространяется теперь и на эту категорию. Как же и где теперь будут Нина с Юзом? Квартиру ведь
Нина потеряла?
Получила от Дины второе письмо — ответ на мое — она пишет о том, как через приятельницу
узнала мой адрес и как родные опасались, как бы она (Дина) не сообщила мне о Мульке. Я ведь еще в
феврале 1953 г. прочла о нем, но главного
114
не знала, что он уехал1 еще в 1950 г., а поэтому думала, что уехал он значительно позже, и надеялась,
что таким образом он дожил до разоблачения Берия. Видимо, это не так и его давно нет в живых.
Иначе он был бы реабилитирован в числе самых первых, как Дина. Ах, еще бы немножечко дотянуть, и
остался бы жив человек. Мне только этого нужно было от него — о себе я уж много лет как перестала
думать. С каждой человеческой потерей немного умираю сама, и, кажется, единственное, что у меня
осталось живого, — это способность страдать еще и еще. Совсем я состарилась душой.
Напишите же мне о себе! Бесконечно летят с юга птицы, скоро придут пароходы. Целую вас и
люблю.
Ваша Аля
1
То есть был арестован.
20 июля 1954 г.
Дорогие Лиля, Зина, Нютя! спасибо большое за весточку, очень обрадовавшую меня, особенно
потому, что Нютя, наконец, рассказала мне про дачу так, что я смогла себе представить, впервые за
многие годы, вашу летнюю жизнь. Об этой ужасной жаре я каждый день с сочувствием слушаю по
радио. Теперь я тоже очень плохо ее переношу, даже здесь, на огромной реке, откуда постоянно (даже
чересчур!) веет прохладой. Впрочем, в этом году нам на жару жаловаться не приходится, ибо о лете
напоминают, главным образом, комары. Представляю себе, насколько Лиле с ее сердцем тяжело
переносить жару, тем же, кто в городе, так просто нестерпимо. Я очень мало работаю, день раздроблен
по мелочам, и ни на чем, по сути дела, не успеваешь сосредоточиться, ничего не доводишь до конца, и
это самое тяжелое. Репетиции, лозунги, монтажи, опять репетиции, опять доски почета, и всё наспех, и
всё ужасно низкопробно. «Мероприятия» у нас проходят два раза в неделю и каждый раз что-то новое,
при очень ограниченном количестве участников, не особенно развитых, не знающих, не понимающих
и не чувствующих сцены. С ними нужно заниматься долго и упорно, но вот на это-то не хватает
времени и у них, и у меня. А у меня к тому же никаких знаний, кроме чутья да чего-то на лету
подхваченного у Лили. Короче говоря, всегда устаю и всегда очень недовольна результатами.
На свое заявление, отправленное 18 мая на имя Руденко1, я до сих пор ответа (стандартного,
отпечатанного на бланке, что, мол, дело ваше направлено туда-то на рассмотрение) не получила. Аде
ответ
115
пришел через 10 дней. Настоящий же ответ, о результатах пересмотра, приходит через несколько
месяцев (6-9 приблизительно). Вообще-то, говорят, есть какое-то решение чье-то от 31 мая этого года о
снятии ссылки как «повторной» меры за одно и то же, и мы уже видели тут первых людей,
освобожденных от ссылки. Это, вероятно, коснется всех, и очень это хорошо, но я, конечно, мечтаю о
пересмотре и реабилитации, т.к. при снятии ссылки остаются прежние ограничения 39й статьи
паспортизации, т.е. не разрешается проживать там, где хочется, а только в районных центрах, и прочие,
исходящие из одного этого, ограничения и огорчения. Вообще же, если, как я очень надеюсь, дождусь
я этого счастья, то совершенно не представляю себе, что с ним делать, куда и на какие средства ехать и
чем заниматься, чем зарабатывать на жизнь и где? За нашу хибарку, стоившую нам с Адой 2000, в
случае отъезда не дадут и 500 р., настолько здесь подешевели дома из-за отъездов, принявших
действительно массовый характер, за всё же прочее барахло никто и гроша ломаного не даст, настолько
всё это старое, немодное и никому не нужное. Не везти же это всё с собой в неведомое «куда-то»?
Вчера вернулась с воскресника (трехдневного). Ездили в один из соседних колхозов на
заготовку силоса. Слава Богу, погода была на редкость удачная, только комары заедали. Я немного
помирилась с Енисеем, проехав по нему в общей сложности около 80 километров в оба конца, красиво
донельзя, если бы не портили всё впечатление сонмы комаров. Деревенька маленькая, ветхие домики с
двухскатными замшелыми крышами все повалились в разные стороны, как после землетрясения. Тайга
и река. Край света. Приехала, огляделась и почувствовала, что, действительно, дальше ехать некуда!
Кстати, это чувство охватывает вас на каждом здешнем станке. Пока кончаю, т.к. день явно дошел до
предела, перейдя в следующий, и всё равно не поймешь, утро ли, вечер ли. Светло. Письма Чехова я
тоже сейчас читаю. Целую вас всех и люблю.
Ваша Аля
Особое спасибо за марлю в посылке. Спим под пологом, как боги! На воскресник брала с собой
полог и спала отлично.
1
Руденко Роман Андреевич, с августа 1953 г. Генеральный прокурор СССР. В заявлении на его имя А.С.,
в частности, писала: «Меня избивали резиновыми "дамскими вопросниками", в течение 20 суток лишали сна,
вели круглосуточные "конвейерные" допросы, держали в холодном карцере, раздетую, стоя навытяжку,
проводили инсценировки расстрела. <...> Я была вынуждена оговорить себя... Из меня выколотили показания
против моего отца...» (цит. по ст.: Кудрова И. Сергей Эфрон в застенках Лубянки // Русская мысль (Париж). 1992.
9 окт.; републ.: Кудрова И. Последнее «дело» Сергея Эфрона // Звезда. 1993. № 10. С. 113).
116
14 августа 1954 г.
117
рассказать, столько всего накопилось за эту разлуку! Столько лет было потрачено зря, что теперь
дорогим кажется каждый день, не говоря уж о месяцах! По времени (своему, рабочему) я могла бы
выехать сразу после ноябрьских праздников, а вернуться в начале декабря, чтобы успеть подготовиться
к Новому году. Вот и не знаю, как всё это решить, — с одной стороны, я свято знаю, что я вправе на
этот отпуск, а с точки зрения материальной выходит, что это — причуда и что если я могла ждать
столько, то могу подождать и еще годик.
За эту зиму нужно решить, куда выбираться, в случае если на наши ходатайства о
реабилитации не будет еще ответа или если ответ будет отрицательным. В случае реабилитации
человек имеет право поступить на ту же работу в том же учреждении, откуда его когда-то взяли (в
первом или во втором случае, на выбор), имеет право жить там же, где когда-то был прописан, и даже
получает двухмесячный оклад с последнего места работы. С нашей же 39 ст., вы сами помните, какая
морока. Я бы на какое-то время осталась здесь, заключила бы м.б. даже договор на 3 года (договор в
условиях Крайнего Севера дает порядочные льготы, в том числе двухмесячный отпуск ежегодно, со
второго года дорога оплачивается), но жалко расставаться с Адой, с которой мы очень свыклись, а ей
здесь делать нечего, по специальности она преподаватель вуза (английский язык), значит, работать
может только в областном центре. Кроме того, остаться здесь одной — немыслимо, мы и вдвоем еле
справляемся. А куда ехать на авось, не знаем!
Сейчас стоят последние ясные дни, такие редкие здесь и чудесные. В нашем садике цветы
цветут великолепно, как никогда. Настурции — огненные и немного желтых, глазастых — окружают
весь наш домик, а по фасаду — разноцветный душистый горошек, матиолы, перед домом клумба
ноготков и еще клумба всякой смеси — ромашки, васильки, маки садовые, огородные, махровые и
разные пестрые безымянные. Сколько с ними было возни, пока они были слабенькой (особенно маки!)
рассадой, а как они хороши и самостоятельны теперь! Я радуюсь каждому ясному дню, любуюсь
цветами и окружающим видом, прекрасным при солнце и грандиозно-унылым в дождливую погоду.
Да, Лиленька, никогда я не думала, что в жизни может быть так, что счастье приходит слишком
поздно — пусть не счастье, а просто радость. Слишком много пережито, слишком многие не дожили, и
это всё омрачает. А люблю я Вас, Лиленька, бесконечно. В Вас сосредоточилось для меня всё тепло,
всё добро ушедших, всё их несказанное душевное благородство. И поэтому мне с Вами легко и просто
— Вы так всё знаете, и понимаете, и чувствуете. Пусть это — ужасное свинство, но вот этой близости
у меня никак не получается с Асей. Я очень ее люблю и жалею, но мне всегда нужно так много
118
терпения, она так не проста при всей ее ангельской доброте, так высокомерна при всей ее кротости,
так... так... так... И так безгранично несчастна! Все Маринины качества и недостатки в ней, как в
кривом зеркале, и мне это — мучительно, она очень напоминает маму, и в какой-то степени сходство
это карикатурно. Крепко, крепко целую вас и люблю.
Ваша Аля
Лиля, я хотела бы переслать Вам бандеролями несколько книг Бориса с дорогими мне
надписями, сейчас, пока навигация и почта дешевле. Можно? Ответьте.
4 октября 1954 г.
Дорогие мои Лиля и Зина, только что получила Лилино письмо опять из Болшева. Видимо,
Лилечка, здоровье лучше, раз Вы опять там и работаете. Слава Богу, я очень беспокоилась, что вам
пришлось из-за болезни перебраться в Москву. На предыдущее ваше письмо я ответила по
московскому адресу, да вы, наверное, получили. Командировочные удостоверения постараюсь взять не
только от клуба, но и от местного отдела культуры, все-таки посолиднее. Кроме того, постараюсь
добыть от здешнего главврача направление на лечение или на консультацию. Думаю, что ни те, ни
другие мне не откажут, да кроме того и в самом деле врачам нужно будет показаться, да и клуб с
отделом надают мне немало поручений — приобретение репертуара, нот, маловольтажных лампочек
для елки и пр.
Работы у меня сейчас ужасно много, больше, чем обычно в предноябрьский период, т.к. все
работники у нас новые, все — не специалисты, и приходится не только помогать, но зачастую и просто
работать за них. Штат довольно большой, но толку пока что довольно мало. Так что уеду я, как
сумасшедшая, авось в дороге очухаюсь. Самолеты в праздничные дни не ходят, или если совершают
рейсы, то нерегулярные, и мне нужно будет постараться успеть или в предпраздничные дни вылететь,
что навряд ли удастся, или сейчас же после праздников. Я Вам писала, кажется, что Борис предложил
мне остановиться у них на даче, с тем чтобы днями (в дневное время), когда он работает, я могла бы
ездить по своим делам, а вечера проводить в Переделкино. М.б. действительно так и сделаю, во-
первых, повидаюсь с ним как следует, он почитает мне свое новое, а во-вторых, это — не так на глазах,
хоть времена и изменились, но всё же не настолько, чтобы я чувствовала себя абсолютно спокойно в
московских гостях. М.б. хоть несколько дней так, а еще несколько — иначе, понемногу могу гостить и
у Т.С.1, к-ая теперь живет в вашем
119
же переулке, и у Дины. Хотелось бы узнать насчет временной прописки, м.б. это сейчас легко и просто,
тогда — я бы прописалась недели на 2 по любому адресу и была бы спокойна. Писала ли я Вам о том,
что Эренбург обещал помочь с пособием (ежемесячным) от Литфонда для Аси? Хоть бы Литфонд не
отказал! Тогда я была бы за нее (материально) спокойна, кто ей помогает, продолжал бы помогать, а
кроме того, у нее был бы какой-то постоянный прожиточный минимум, а это ужасно важно.
Как подумаешь — и все мысли в одно упираются, в реабилитацию. Тогда всё было бы
несказанно легче и проще. А как представишь себе отъезд отсюда в полнейшую неизвестность, нигде
ни квартиры, ни работы, ничего надежного — и руки опускаются. Сил-то мало, сколько раз можно всё
начинать сначала, бороться всё с теми же нелепостями? Все, кроме Вас и Бориса, ругают меня за мою
отпускную затею, — справедливо в отношении бесхозяйственного расходования денег, которых всегда
слишком мало, и несправедливо во всех прочих отношениях, но я уверила себя, что делаю правильно.
Весной уедешь куда-нб. опять к черту на рога, опять впряжешься в какую-нб. нудную работенку и так
еще долго ни с кем не увидишься. Трудно всё это.
Целую вас крепко и люблю.
Ваша Аля
Р.S. Дина писала мне об афишах Митиных и Ваших в Москве — хочет пойти послушать. Как
его здоровье, совсем ли поправился? Дай Бог всем здоровья!
Зиночка дорогая, какие дивные апельсинные корки, а в одной коробочке с земляничной
примесью! Спасибо, родная! Целуем обе.
1
У Т.С.Сикорской.
30 ноября 1954 г.
Дорогие мои Лиленька и Зина! Пишу вам, чтобы успокоить насчет дальнейшего моего
путешествия — в одном купе со мной оказался чудесный попутчик, к-ый сходит в Красноярске и
дальше летит до Норильска, т.ч. нам и с вокзала и до аэродрома — по дороге. Это очень удачно, один
будет доставать машину, другой сторожить вещи и т.д. Так что не тревожьтесь, всё будет в порядке.
Будьте все здоровы, мои дорогие. Пишите хоть по чуть-чуточки, чтобы эта теплая ниточка не
прерывалась и не переходила в «гольное воображение». Очень вас всех люблю.
Ваша Аля
120
Еду очень хорошо, чудесный вагон, хорошие спутники и обслуга, только вот направление...
11 февраля 1955 г.
Дорогие мои Лиленька и Зиночка! Слава богу, Зинуша «раскошелилась» на письмо, и я немного
успокоилась. Как-то по-сумасшедшему быстро идет время в суете и сутолоке и как много его погло-
щают мелочи! С самого своего приезда без передышки пишу лозунг за лозунгом, делаю монтаж за
монтажом, перескакиваю с декорации на декорацию, никогда не успеваю отдохнуть, собраться с
мыслями, и главное, чтобы эти мысли были ясными и бестревожными! У нас такой нетрудоспособный
и малоразвитый коллектив, что приходится делать всё за всех, а это значит, что на свое не остается
необходимого времени и всё делается скоро и плохо.
Я до того акклиматизировалась здесь, что совсем перестала понимать, когда тепло, а когда —
холодно. Вижу солнце, кажется — тепло, а оказывается — минус сорок! Несмотря на все «минусы»,
погода с полмесяца стоит хорошая, с каждым днем солнце отвоевывает себе всё больше и больше неба,
а земля всё больше и больше солнца.
121
Ветров настоящих не было, так что и морозы не страшны. Небо здесь — чем не устаю
хвастаться во всех своих письмах — изумительное, ненаглядное! Про ложные солнца я вам писала, а
вот еще бывает, что солнце всходит, разрезанное на несколько отдельных (горизонтально) — ломтей,
потом они все соединяются, но контур солнца еще не гладкий, ровный, а зигзагообразный. Еще
полчаса — и настоящее солнце! Всё мне кажется здесь необычайно близким к мирозданию, точно Бог
еще всё лепит и пробует — как лучше? А какие здесь тени на снегу! Синие, глубокие, прочные, так что
и на тень не похоже, кажется, можно этот ультрамарин выкопать, вырубить, вытащить с корнем, такие
они (тени!) весомые и осязаемые. И тишина здесь первозданная.
Никаких ответов ни из каких на свете прокуратур нет, и я, пожалуй, не решусь ехать без
реабилитации. По-прежнему ехать некуда, и 90% наших товарищей, выехавших с этими
«недоделанными» паспортами, устроились плохо, несмотря на семьи, квартиры и т.д., а то и вовсе не
устроились. Несколько человек уже вернулись обратно. Не знаю, не знаю...
Ехать куда-то «под Москву» и долго-долго околачиваться без работы неизвестно на чей счет? И
при малейшей дополнительной тучке на горизонте рисковать вновь «загреметь», как я в свое время
«загремела» из Рязани?
А вы как думаете? М.б. умнее ждать на месте окончательного разрешения дела и потом, в
зависимости от того, каково оно будет, решать всё окончательно? Я так привыкла, что за меня решают
стихии, что сама — боюсь! Напишите!
Крепко вас целую и люблю.
Ваша Аля
От Бориса за всё время ничего не имела.
Спасибо за картинки, здесь они пользуются заслуженным успехом.
Над чем работаете с Д.Н.? А с учениками?
Что с делом Аванесова-отца1?
Жив ли он?
1
Отец соседей Е.Я.Эфрон по квартире, Юрия и Левона Аванесовых, Петрос Сергеевич Аванесов (1889—
1956), преподаватель истории в Коммунистическом университете народов Востока, а затем в Высшей
пограничной школе. В 1938—1948 гг. отбывал срок по 58 ст., а в 1949 г. сослан в Красноярский край, где
находился, по словам Ю.П.Аванесова, в инвалидном доме для заключенных. В 1957-м посмертно
реабилитирован.
122
Дорогие мои, сперва хотела позвонить вам по телефону, а потом побоялась не столько
обрадовать вас, сколько напугать и решила ограничиться телеграммой. Вызвали меня в здешнее
РОМВД, я, конечно, забыла сразу о возможностях каких-либо приятных вариантов и шла туда без
всякого удовольствия. Войдя в натопленный и задымленный кабинетишко, бросила привычный
незаметный взгляд на «ихний» стол и увидела среди прочих бумажек одну, сложенную, на к-ой было
напечатано «справка об освобождении», тут у меня немного отлегло от сердца. Мне предложили сесть,
но в кабинетишке не оказалось стула. Вообще насчет обстановки плоховато, стол, кресло «самого» и на
стене выцветший квадрат от бывшего портрета. Ну, стул мне принесли, я села, они молчат, и я молчу.
Помолчала-помолчала, потом решила начать светский разговор. Говорю «самому»: «Интересно, с чего
это вы так потолстели?» Он: «Рази?» Я: «Точно!» Он: «Это от сердца, мне здесь не климат!» Я:
«Прямо!» Он: «Точно!» Помолчали опять. Он сделал очень суровое лицо и спросил, по какому
документу я проживаю. Я непринужденно рассмеялась и сказала: «Спрашиваете! По какому вы мне
дали, по такому и проживаю!» Он сделал еще более неприступный вид и сказал: «Теперь можете
получить чистый паспорт и ехать в Москву». Я рассмеялась еще более непринужденно и сказала:
«Интересно! Тот паспорт давали, то же говорили!» Он: «Нет, тот — с ограничениями, а этот совсем
чистый!» И дает мне преогромное «Определение Военной коллегии Верховного Суда СССР», в к~ом
говорится, что свидетели по моему делу (Толстой1 и еще двое незнакомых) от своих показаний против
меня отказываются, показания же Балтера2 (его, видно, нет в живых) опровергаются показаниями
одного из тех незнакомых, и что, как установлено, все те показания были даны под давлением
следствия, и что ввиду того-то и того-то прокуроры такие-то и такие-то выносят протест по делу
Эфрон А.С. Дальше идет Определение Коллегии о реабилитации. После всего этого данную бумагу
отбирают, а мне дают «Справку» управления МВД по Красноярскому краю от 18 марта, за № 7349...
«Определением Военной коллегии Верховного Суда СССР от 19.2.55 постановления Особого
совещания от 2 июля 1940 г. и от 18 мая 1949 г. в отношении Эфрон А.С. отменены, дело за
отсутствием состава преступления прекращено». Теперь остается приклеить на эту справку
фотографию, а в паспортном столе мне на нее еще одну печать поставят и потом буду всю жизнь
носить ее за пазухой, т.к., мол, она «при утере не возобновляется». Теперь я здесь получу «чистый»
паспорт, потом в Москве достану метрику и на основании ее буду добывать московский паспорт, т.к.
мой год рождения нужно исправить (у меня везде 1913). Таким образом, получив четвертый за год
паспорт, я.успокоюсь. Теперь только Аде дождаться,
123
и всё будет хорошо! Следующее письмо, надеюсь, будет более толковым, а пока целую, пусть только
Митя попробует не поздравить меня персонально!
1
Павел Николаевич Толстой, племянник А.Н.Толстого. Будучи в Париже, А.Н.Толстой просил
С.Я.Эфрона, одного из руководителей «Союза возвращения на Родину», помочь племяннику вернуться в СССР. В
1939 г. П.Н.Толстой был арестован и на очных ставках с Т.В.Сланской показал, что С.Я.Эфрон давал ему
шпионские задания, а Сланская служила у них связной. (По рассказу Т.В.Сланской.)
2
Павел Абрамович Балтер, архитектор. Был связан с Эфронами еще по Франции, где принадлежал к
«Союзу возвращения» и сотрудничал в журнале «Наш Союз». По возвращении на родину был репрессирован.
[124]
ПИСЬМА
1955 -1975
[125]
[126]
И.Г.Эренбургу
28 августа 1955
Дорогой друг Илья Григорьевич! Нежно и бережно передаю Вам эти письма1, сбереженные
мамой через всю жизнь — и всю смерть! Сами подлинники хранятся где-то там — где? она не успела
сказать мне, а я тогда не успела спросить толком, как всегда думая, что всё — впереди. Я не могу
отдать Вам их, переписанные ее рукой, т.к. в той тетрадочке2 еще несколько писем не Ваших — очень
немногих и не очень верных друзей.
И вот возвращается в Ваши руки кусочек той жизни и той дружбы3, то бывшее в движении и
теперь окаменевшее — не знаю, то ли я говорю, но у меня такое чувство, что уцелевшее письмо — та
же Самофракийская победа, сохранившая в складках своей одежды то стремление и тот ветер — и во
всей каменности своей и сохранности такая же беззащитная, как эти письма на бумаге.
Почему всё прошлое, сбывшееся — всё равно беззащитно перед будущим?
Отчего-то в моей памяти весь тот Берлин4 пропах апельсинами, и всю жизнь этот грустный
запах воскрешает всё то не-грустное, всех вас, молодых и сильных творчеством, — и через все войны
— весь строгий город, залитый солнцем.
И еще: с тех пор я Вас всю жизнь помню поэтом — не писателем, не публицистом и не
несомненным борцом за гадательный Мир — только поэтом!
Спасибо Вам большое за то, что так отозвались на мою просьбу — сейчас иду к Вам за
машинкой, а в субботу буду Вам звонить.
Целую Вас и Любу5!
Ваша Аля
1
У нас нет сведений о том, какие именно письма И.Г.Эренбурга к М.И.Цветаевой были пересланы ему А.
С.
2
Тетрадь находится в РГАЛИ, в той части фонда М.Цветаевой (ф. 1190), которая закрыта по воле дочери
поэта до 2000 г.
127
3
Знакомство М.И.Цветаевой с И.Г.Эренбургом завязалось в 1917 г., тесное общение и переписка
относятся к 1921—1922 гг.
4
М.И.Цветаева с дочерью приехала в Берлин 15 мая 1922 г. и поселилась в пансионе на Прагерплац в
комнате, которую им уступил И.Г.Эренбург.
5
Любовь Михайловна Эренбург-Козинцева (1890—1971), жена И.Г.Эренбурга, художница.
И.Г.Эренбургу
4 октября 1955
Дорогой Илья Григорьевич! Не знаю, вернулись ли Вы, а звонить — стесняюсь, т.к. звонки
всегда мешают.
Посылаю Вам (из маминой записной книжки1) два письма к Вам, первое из которых Вы,
наверное, впервые получите только сейчас, тридцать три года спустя. Знали ли Вы Чаброва2, о котором
рассказывает мама? Мы видели его в последний раз в Париже, в тридцатых с чем-то годах,
ожиревшего, в засаленной рясе, с тонзурой. Принял католичество, сделался священником, получил
нищий приход где-то на Корсике. Только глаза у него оставались лукавыми, но все равно мы все себя с
ним чувствовали очень неловко. Чабров-кюре! Какой-то последний маскарад. Ужасно! Что это за
человеческие судьбы? Что ни судьба — то чертовщина какая-то.
Насчет второго письма — а как всё же отмелись сами мамины Дон-Жуаны и плащи3. Я как раз
перепечатывала стихи тех лет, и так многое мне там «против шерсти». Театральность была не по ней
— т.е. образ в образе — уже однажды придуманный Дон-Жуан — прошедший через литературу, театр,
музыку, пришедший к ней уже истасканным так, как может быть только Дон-Жуан, — и плащ такой
же! и из всей этой истасканности и выжатости и изжатости что она могла сделать? Жест, поза, магия
самого стиха, т.е. стихотворного приема, больше и нет ничего. Ее самой нет. А вот насчет Царь-Девиц,
Егорушек и Руси4 — не знаю. Нет, это, конечно, не второстепенное, «Егорушку» Вы знаете?
Еще посылаю выписки из той же книжки, стихи («явно после ряда бесед с Э-гом» 5). Как там
хорошо про глиняный сосуд (Адам, созданный из глины!) и про остатки звериной крови в нем, в него! 6
И еще — стихи, написанные Вам вслед («Вестнику») 7. Есть ли у Вас (наверное, есть!) стихи, тоже Вам
посвященные, тоже 1921 г., там, где «Вашего имени "р"»8, — и помните ли, по какому случаю они
были написаны?
Илья Григорьевич, я подобрала и перепечатала лирику, к-ая, думается мне, «пошла бы» для
книги.
128
Могли ли бы Вы прочесть и сказать, что Вы думаете, одним словом — посоветовать? Если да,
то когда можно будет занести (или прислать) Вам стихи?
Я видела Тарасенкова9, у него есть проза10, к-ой у меня нет (вообще у меня прозы сохранилось
мало), и много книг, к-ых у меня тоже нет — он думает, что надо готовить настоящее посмертное
издание — и с поэмами, и с пьесами, и с прозой — а мне что-то страшно так размахиваться. Уж если
сейчас не пропустят книгу, так это будет очень надолго, мне думается, что лирика сама по себе лучше
пройдет? Вообще же ничего толком не знаю. А главное, как Иван-дурак на распутье, так и не могу
решить, к кому идти с рукописью? Все мне одинаково страшно неприятны (мало сказать!) и так
непорядочны! Где найти чистые руки, в которые вложить эти стихи?
О Боже мой, кому повем печаль свою?
Целую Вас и Л<юбовь> М<ихайловну>.
Ваша Аля
1
Хранится в закрытой части фонда М. Цветаевой в РГАЛИ.
2
В мартовском письме 1922 г. к И.Г.Эренбургу М.И.Цветаева так пишет об артисте и режиссере Алексее
Александровиче Чаброве-Подгаецком (1888 — 1935): «Чабров — мой приятель: умный, острый, впивающийся в
комический бок вещей <...> прекрасно понимающий стихи, очень причудливый, любящий всегда самое
неожиданное и всегда до страсти!» (цит. по кн.: Эфрон А. О Марине Цветаевой. С. 111). В статье М.Цветаевой
«Поэт о критике» (1926) мы также находим упоминание о нем: «...больше критиков и поэтов ценю слово
А.А.Подгаецкого-Чаброва (человек театра)» (Цветаева М.И. Об искусстве. М., 1991. С. 35). Ему М.Цветаевой
посвящены поэма «Переулочки» (апрель 1922) и стихотворение «Не ревновать и не клясть...» (1922).
4
Речь идет о циклах стихотворений М.Цветаевой «Дон-Жуан» (1917) и «Плащ» (1917 — 1918). В главе
книги «Люди, годы, жизнь», посвященной М.Цветаевой, И.Г.Эренбург приводит выдержку из черновика ее
письма к нему от 9 февраля 1923 г., по всей вероятности, пересланного ему А.С.: «Тогда, в 1918 году, Вы
отметали моих донжуанов ("плащ", не прикрывающий и не открывающий), теперь, в 1922 году, — моих Царь-
девиц и Егорушек (Русь во мне, то есть вторичное). И тогда и теперь Вы хотели от меня одного — меня, то есть
костяка, вне плащей и вне кафтанов, лучше всего ободранную. Замысел фигуры, выявление через — все это для
Вас было более или менее бутафорией. Вы хотели от меня главного — без чего я — не я...» (Эренбург И.Г. Люди,
годы, жизнь. М., 1990. Т. I, кн. 2. Гл. 3. С. 241).
4
«Царь-Девица» — поэма-сказка, написанная М.Цветаевой в 1920 г. Издана в Москве и в Берлине в 1922
г. Над поэмой «Егорушка» работа шла зимой-весной 1920 — 21 гг., вплоть до отъезда семьи за границу; над
второй частью поэмы (так и оставшейся незаконченной) Цветаева работала во Франции в 1928 г.
5
По-видимому, слова самой М.Цветаевой.
6
Стихи М.Цветаевой «про глиняный сосуд» и «про остатки звериной крови в нем» не опубликованы и
текстом их мы не располагаем. К теме «Адама, созданного из глины», «звериной крови» и «звериного тепла»
И.Эренбург неоднократно возвращался в сборниках «Раздумья», «Звериное тепло» и «Опустошающая любовь»,
изданных в 1922—1923 гг.
7
Уезжая за границу в марте 1921 г., И.Г.Эренбург обещал М.И.Цветаевой разыскать С.Я.Эфрона и вез
ему от нее письмо.
129
8
Строка из стихотворения М.Цветаевой «Небо катило сугробы...» (1922, цикл «Сугробы»), посвященного
И.Эренбургу.
9
Анатолий Кузьмич Тарасенков (1909—1956), литературный критик, в военные и послевоенные годы
занимал руководящие посты в журналах «Знамя» и «Новый мир», заведовал редакцией поэзии в издательстве
«Советский писатель», библиофил. Его уникальным собранием русской поэзии первой половины XX в.
пользовалась в 1940 г. М.Цветаева при подготовке своего сборника для Гослитиздата. (Об участии
А.К.Тарасенкова в подготовке первой посмертной книги М.Цветаевой см. «Воспоминания о Казакевиче»
А.С.Эфрон в настоящем издании.)
10
Цветаева М. Проза/ Предисл. Ф.Степуна. Нью-Йорк: Изд-во им. Чехова, 1953.
Э.Г.Казакевичу1
5 октября 1955
Милый Эммануил Генрихович, сегодня я отнесла Тарасенкову мамины стихи — те, что
подобрала для «мечтанного» издания2. Очень жаль, что Вас нет в Москве и что Вы не можете
посмотреть их: там есть много неизданного, в частности — весь цикл стихов о Чехии, последнее по-
настоящему написанное, завершенное ею при жизни3. Впрочем, я просто возьму да пришлю Вам их в
этом же письме4. Ведь Вы-то стихов не собираете ради коллекции, как марки и как бабочек? (Это — не
камень в тарасенковский огород — пока что.)
У меня есть к Вам очень большая просьба: если не трудно, зайдите к Марии Степановне
Волошиной5 с моей записочкой, попросите ее доверить Вам единственную мамину карточку, которая у
нее есть (там мама с Пра6, матерью М.Волошина, — она же (Пра) — моя крестная — а звали, вернее,
прозвали ее так, считая ее «праматерью» всей тогдашней коктебельской литературной молодежи) — и
переснимите ее, т.е. дайте переснять. Или, если она (М<ария> С<тепановна>) не захочет отдать
снимка, м.б. можно будет фотографа туда привести? Одним словом, пожалуйста, придумайте и
осуществите что-то с этим снимком. Мне очень хочется, чтобы он у меня был — маминых фотографий
тех лет почти не осталось.
Простите, что так вдруг — поручение, но как же иначе быть? Посмотрите хорошенько
волошинский домик и башню, посмотрите, цел ли медный гонг — и богиня7? Я всё это смутно-смутно
помню, мне было лет пять, когда я там была. Мы как-то с мамой приехали ночью, у Пра в башне
горела маленькая керосиновая лампочка, был ветер и очень шумело море, на столе лежали большие
хлеба, мне хотелось спать... Это был наш последний приезд, а еще до этого помню розы, жару, сушь,
ежика, к-го мне подарила Пра, себя такую
130
маленькую, что была ниже уровня моря — море мне казалось стеною! Волошин меня таскал на плече,
я боялась, потому что вдруг — далеко! где-то там внизу.
Ну, всего Вам лучшего, еще раз извините за просьбу, и — спасибо заранее!
Ваша АЭ
1
Письмо адресовано в Коктебель, где Э.Г.Казакевич находился в это время в Доме творчества писателей.
2
Для первого посмертного издания стихотворений М.Цветаевой. Об участии Э.Г.Каэакевича в его
подготовке см. «Воспоминания о Казакевиче» А.С.Эфрон в наст. изд.
3
Последнее стихотворение цикла «Стихи к Чехии» — «Не умрешь, народ!..» — датировано 21 мая 1939
г. В журн. «Нева» (1982. № 4. Публ. Е.Коркиной) и в кн.: Цветаева М. Сочинения: В 2 т. Т.1. М., 1988 (сост. и
подгот. текста А.Саакянц) опубликованы более поздние стихотворения поэта: «Douce France» («Мне Францией —
нету...»), датированное 5 июня 1939 г., «Двух — жарче меха! рук — жарче пуха!..», «Ушел — не ем...», «Пора!
для этого огня...», «Годы твои — гора...», «Не знаю, какая столица…» (все 1940), «Пора снимать янтарь...» и
«Все повторяю первый стих...» (оба 1941).
4
В письме к А.С. от 10 октября 1955 г. Э.Г.Казакеаич пишет о впечатлении от полученных стихов:
«Большое спасибо Вам за стихи, глубоко поразившие меня своей силой. Эти стихи могут явиться основой
сборника стихов Марины Ивановны, который, как надеюсь, скоро станет реальным делом. Я, по крайней мере,
сделаю все, что смогу» (цит. по кн.: Казакевич Э. Слушая время. М., 1990. С. 367).
5
Мария Степановна Волошина (Заболоцкая) (1887—1976), вдова поэта М.Волошина.
6
Елена Оттобальдовна Кириенко-Волошина (1850—1923).
7
Вероятно, А.С. имеет в виду слепок головы древнеегипетской скульптуры, изображающей жену
Аменхотепа III. «Огромное каменное египетское лицо... "царевны Таиах" в кабинете Макса» вспоминает и
М.Цветаева в очерке «Живое о живом».
А.А.Шкодиной
2 декабря 1955
Дорогой Адкин1, получила твое письмо насчет посылки и очень огорчилась тем, что ты плохо
ешь присылаемое. Я не для «баловства» присылаю продукты, а чтобы ты питалась приличнее. При
твоих условиях жизни приличное питание и достаточный сон -— необходимы. Со сном помочь не
могу, а продукты ты не ешь; и это просто глупо. <...> Обувь тебе припасу за зиму. Писала уже на этот
счет, жду ответа. Мне очень важно знать, что ты ешь как следует, это же сейчас необходимо при такой
большой затрате сил.
131
Стихов не присылаю только из-за запарки, устаю и ничего толком не успеваю, совсем
обалделая. Подготовку предполагаемого сборника закончила совсем, рукопись (в 2-х экз.) уже в
Гослитиздате, первое впечатление приличное, хотя редакторы в отсутствии и речь велась с замами.
Через некоторое время видно будет, как обернется дело. Спасибо Казакевичу и Тарасенкову, они пока
что хорошо помогают с книгой. Работу мне обещают и в Гослите (переводную), сейчас делаю какую-то
дребедень для Больш. Сов. Энциклопедии — как ни странно — с русского на французский. Я
подзабыла язык, но в процессе работы припоминается. Звоню К<ириллу>2, в трудных случаях он
помогает — у него великолепные словари, да и практика большая, он работает в Радио, во фр. отделе.
На днях разделалась с Крученых и с Асеевым (Крученых скупал у Мура мамины рукописи и
торговал ими, а про Асеева, руководившего группой эвакуированных в Елабугу, я тебе рассказывала).
Сперва звонил Крученых — я его напугала без памяти, пригрозила отдать под суд за торговлю — в
частности, письмами — он, видимо, позвонил Асееву, а тот — мне: «А.С.? с Вами говорит Н<иколай>
Н<иколаевич>. — Вы надолго приехали?» — «Навек». — «Когда Вы к нам придете?» — «Никогда». —
«Почему?» — «Сами можете догадаться» — вешаю трубку. Снова звонок: «А.С., я не понимаю... меня,
видно, оклеветали перед Вами... Ваши письма из Рязани я берегу, как самое дорогое(!!!)». — «А я,
Н.Н., как самое дорогое берегу последнее письмо матери к Вам, где она поручает Вам сына». — «А.С.
— это подлог (!) — это ненастоящее письмо!3 Я хочу объясниться с Вами!» — «Н.Н., всё ясно и так,
прошу Вас не звонить мне и не советую встречаться». Вешаю трубку. И сразу на душе легче стало.
Нет, ведь каков сукин сын! — Теткам 4 несколько лучше, и Зина начинает вставать, но хозяйство меня
заедает и все эти диеты. Купила тебе хороший пояс лакированный узкий — такие носят на зимнем
пальто, потом пояс ученический, пряжку (некрасивую, других нет) и пуговицы (хороших нет по всей
Москве) и небольшой набор мулине — там есть свекольные, и ярко-красные, и красивый бледно-
травяной, остальные — ерунда, но авось пригодится. Это тебе будет ко дню рождения — вышлю
бандеролью. Пока целую крепко и люблю.
Твой З.5
1
Адкин — А.А.Шкодина. Она еще не была полностью реабилитирована, ей только разрешено было
перебраться из Туруханска в Красноярск.
2
Кирилл Викторович Хенкин (р. 1916).
3
Подлинник предсмертного письма М.И.Цветаевой к Н.Н.Асееву, его жене К.М.Асеевой (урожд.
Синяковой) и ее сестрам, также находившимся в то время в Чистополе, существует, он хранится в ее фонде (ф.
1190) в РГАЛИ. Приводим текст письма по оригиналу:
132
Умоляю Вас взять Мура к себе в Чистополь — просто взять его в сыновья — и чтобы он учился. Я для
него больше ничего не могу и только его гублю.
У меня в сумке 450 р. и если постараться распродать все мои вещи
В сундучке несколько рукописных книжек стихов и пачка с оттисками прозы. Поручаю их Вам, берегите
моего дорогого Мура, он очень хрупкого здоровья. Любите как сына — заслуживает.
А меня — простите. Не вынесла
МЦ
Не оставляйте его никогда. Была бы без ума счастлива, если бы он жил у вас.
Уедете — увезите с собою.
Не бросайте!
Письмо написано карандашом на обеих сторонах почтовой открытки и вложено в конверт с адресом:
Письмо опубликовано в кн. М.Белкиной «Скрещение судеб. Попытка Цветаевой, двух последних лет ее
жизни. Попытка детей ее. Попытка времени» (М., 1988. С. 326; 2-е изд. М., 1992. С. 327) по копии, сделанной
рукой З.М.Ширкевич с некоторыми неточностями. Остается не до конца проясненным, почему подлинник
оказался в архиве М.Цветаевой. Некоторым косвенным указанием на знакомство Н.Н.Асеева с этим письмом
может служить мой (Р.В.) разговор в 1966 г. с Ксенией Михайловной Асеевой: она передавала содержащиеся в
письме подробности и цитировала целые фразы из него.
4
«Тетками» А.С. называет не только сестру отца Е.Я.Эфрон, но и ее подругу З.М.Ширкевич.
5
«Твой 3.», т.е. «Заяц». Так называла А.С. ее подруга.
Э.Г.Казакевичу
22 декабря 1955
Милый Эммануил Генрихович, Вам, наверное, будет интересна эта мамина анкета 1926 г.1,
напечатанная когда-то в одном из парижских литературных журналов. Это — очень «она» тех лет.
Потом уже отошли и Наполеон, и Гюго, и молодость, и дворянство. Княжество, природа, стихи,
одиночество — главное — одиночество! остались до конца, до самого отъезда — куда — не скажу2 .
133
Копию посылаю Тарасенкову, для восполнения пробелов его коллекции (кстати, глупое слово
— годится только для бабочек!). Анкету эту получила вчера от людей, столько лет ее хранивших! Всего
Вам доброго и еще раз спасибо за всё.
Ваша АЭ
1
Анкету, предназначенную для биобиблиографического «Словаря писателей XX века», прислал
М.Цветаевой из СССР Б.Пастернак. Опубликована она почти полностью в кн.: Райнер Мария Рильке, Борис
Пастернак, Марина Цветаева. Письма 1926 года. М., 1990. С. 69—72.
2
Последняя фраза анкеты: «Жизнь — вокзал, скоро уеду, куда — не скажу».
А.К.Тарасенкову
7 февраля 1956 г.
Милый Анатолий Кузьмич, спасибо за весточку — дошла она до меня 6го с последней вечерней
почтой, шла как раз как от Москвы до Омска, а это не со всяким письмом случается.
Как Вам эти морозы? Как дышится Вам и сердцу? Спасибо за Сонечку1. Мама очень любила ее
в «Белых ночах», только она эту самую «mis en scène» помнила несколько иначе, чем Яхонтов
рассказывает2, — не сидела Сонечка в кресле, а стояла, опираясь обеими согнутыми в локтях руками о
спинку стула, так, как обычно о подоконник опираются, выглядывая наружу, знаете? и рассказывала,
чуть покачиваясь, и все были не то что очарованы — зачарованы! Тут где-то рядом с нами живут ее
родственники или близкие друзья3, от которых я весной 1937 г. узнала о ее смерти.
Кто ее помнит сейчас? Ее час еще не пробил, она пока живет на дне железного сундучка, как
еще не проклюнувшееся зернышко собственной славы — в маминой повести. В один прекрасный день
они воскреснут обе — мама и Сонечка, рука об руку. И опять все их будут любить. Не скоро приходит
эта, самая настоящая, посмертная любовь, так называемое «признание», куда более прочная и
непоправимая, чем все прижизненные.
Непоправимая, неутолимая наша любовь к Пушкину, и к Маяковскому, и многим поныне
живым — но рукой не достанешь и голоса не услышишь.
Новостей нет. Все заморожено4. Что будет — напишу. Деборд-Вальмор5 подается и поддается.
Но хуже, чем если бы у меня была своя собственная комната6, свой собственный стол и свое
собственное
134
время. Пока что из всех (пока что) переведенных (еще начерно) строк мне нравятся только две:
Чуть было не поссорилась с Пастернаком, да еще по телефону, да еще из-за Казакевича. Его
удержало то, что «ты — женщина, и тебе всё можно», а меня то, что он — это он. Но воистину ларец
его неожиданностей неисчерпаем. Интересно, да? а ведь я Вам так и не расскажу, в чем суть дела,
пусть всухую будет интересно.
Что еще? «Из Ленинграда сообщают», что на каком-то вечере памяти Блока 8 Берггольц в своем
выступлении сказала о том, что в этом году выходит сборник Цветаевой. Она куда лучше
информирована, чем мы с Вами.
Целую Вас с той же непринужденностью, с к-рой Вы некогда мою тетю.
Ваша АЭ
1
В своем письме от 22 января 1956 г. А.К.Тарасенков переслал А.С. выписку из рукописи книги чтеца
В.Н.Яхонтова «Театр одного актера» об исполнении актрисой Второй студии МХТ Софьей Евгеньевной
Голлидэй (1894—1934) моноспектакля по повести Ф.М.Достоевского «Белые ночи». Дружбе М.Цветаевой и
С.Голлидэй мы обязаны циклом 1919 г. «Стихи к Сонечке»; отпечаток ее индивидуальности носят женские
образы цветаевских пьес этого года: Авроры в «Каменном ангеле», Розанетты в «Фортуне», Девчонки в
«Приключении», Франчески в «Конце Казановы». Первая из этих пьес посвящена «Сонечке Голлидэй —
Женщине — Актрисе — Цветку — Героине». Узнав о ее смерти, М.Цветаева написала «Повесть о Сонечке»
(1937), первая часть которой была опубликована в «Русских Записках» (Париж; Шанхай. 1938. № 3), вторая часть
в кн.: Цветаева М. Неизданное: Стихи. Театр. Проза (Париж, 1976), а также стихотворение «Были огромные
очи...» (1937).
2
«Л.В.Гольденвейзер на руках выносил ее на сцену в розовеньком платьице с крапинками, усаживал в
кресло и сам бежал открывать занавес. А Сонечка Голлидэй, помолчав минутку, начинала читать монолог
Настеньки из "Белых ночей" Достоевского. Это было самое талантливое, самое яркое, что мне приходилось в те
годы видеть» (Яхонтов В.Н. Театр одного актера. М., 1958. С. 206).
3
Семья Рогозинских — друзья семьи Цветаевых-Эфронов еще со времен Коктебеля.
4
Речь идет об издании книги М.Цветаевой.
5
А.С. переводила стихи французской поэтессы М.Деборд-Вальмор (1786— 1859), включенные в очерк
С.Цвейга «Марселина Деборд-Вальмор. Жизнь поэтессы».
6
После возвращения из Туруханска А.С. жила у Е.Я.Эфрон в крошечкой, загроможденной вещами
комнатке, где заниматься было почти невозможно, т.к. Елизавета Яковлевна после перенесенного инфаркта
работала со своими учениками-чтецами дома.
7
В окончательном варианте (см. Цвейг С. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. М., 1956. С. 111):
135
А.К.Тарасенкову
11 февраля 1956
Милый Анатолий Кузьмич! Марселина лягается2: «Я влекусь туда, где слышен звон цепей; я
творю суд моими слезами, я даю отпущение моими страданиями; я вздымаю мое вдовое сердце к богу
несчастных; это мое единственное право на доступ в небо, и я стучусь туда за них». — А ну-ка
попробуй втисни в четыре рифмованных строчки! Я и так, я и эдак, а она никак. Тут, к счастью,
подоспела Ваша весточка, и я с удовольствием сменила труд на отдых, как велит Конституция. Лучше
напишу Вам, чем без толку стучаться в небо вместе с этим своеобразным юристом. Тот,
несвоеобразный, юрист3 не виноват; я просто как-то позвонила раза два подряд, а потом успокоилась
сама и его не беспокоила. И подумать только, что еще не так-то давно весьма авторитетные товарищи
считали меня девушкой, способной перевернуть мир! А вышло, как с чаплиновской касторкой, —
лошадь подула первая!4
Правда, я дозвонилась до Сучкова5, он мне сказал всё то же, что Вам уже известно, т.е. что
сборник включен в план6, а план на утверждении в Главиздате7, что инстанция эта не вредная, но «Вы
же сами знаете, что бывают всякие неожиданности» и т.д. Прослышав про неожиданности, я живу
тихо-тихо и жду себе конца месяца, а там — «как Господь».
Вы ошибаетесь — доброта и широта Пастернака совсем не внешние, иначе и не было бы тех
требований, что он предъявляет к людям и к эпохам. Требования же, которые предъявляют ему люди
нашей эпохи и эпоха наших людей, широтой и добротой даже внешней не отличаются. Хорошо быть
человеком сегодняшнего дня — да уж больно скоро и больно навсегда умираешь!
Я еще не вернула Лескова, т.к. читаю его очень медленно — потому что мне очень нравится8 .
Когда не нравится, я быстро проглатываю. Ничего, что я немного задерживаю книгу?
В Москве есть вторая книга маминой прозы9 — не знаю точно, у кого, но знакомые знакомых
видели ее у знакомых знакомых.
Я в отчаянии от количества несделанных визитов, и неосуществленных телефонных звонков, и
ненаписанных писем. Не могу себя заставить. Мне, верно, мало жить осталось, ненавижу терять
время!
136
И.Г.Эренбургу
22 апреля 1956
Милый друг Илья Григорьевич, — вот заявление той женщины, о которой я Вас просила 1. Я
знаю ее 8 лет — речь о помощи могла идти раньше, когда мы все в ней нуждались, сейчас же речь идет
просто о спасении человека qui n’en peut plus2. Дорогой спаситель утопающих, еще раз помогите еще
одному очень хорошему, очень
137
Сейчас купила «Знамя» с «Оттепелью»3. Отдельной книгой выйдет? Журнал — совсем не то.
Только что перевела очень интересного Арагона о фр. литературе4 — письмо по поводу нашей статьи.
1
Речь идет об А.А.Шкодиной.
2
Больше не может (фр.).
3
Повесть И.Эренбурга «Оттепель» была напечатана в журн. «Знамя» (1954. № 5 (первая часть), 1956, №
4 (окончание)).
4
Какую статью Луи Арагона перевела А.С., установить не удалось. Впоследствии ею было сделано
много переводов его стихотворений и поэм для журн. «Иностранная литература» (1965, № 4) и для т. 9 его Собр.
соч. (М., 1966).
Э.Г.Казакевичу
27 апреля 1956
Милый Эммануил Генрихович, я всё собиралась Вас навестить, пока у Вас, как у Ахиллеса,
болела пяточка, но она уже срослась, и, таким образом, предлог отпал. Но я к Вам не по поводу
пяточки: Маша1 Вам, верно, рассказала, что я дерусь с Сергиевской2 (это редактриса маминого
сборника <...>). Она выкинула из сборника несколько лирических стихов под предлогом непонятности
— в том числе одно из лучших стихотворений «Писала я на аспидной доске» — она не понимает, что в
последней строфе говорится об имени, написанном внутри обручального кольца, не проданного в
голодные годы...3 Она не понимает стихотворения «Занавес». Она не понимает антибуржуазной
сущности «Оды пешему ходу», направленной против «безногого племени» богачей — «паразитов
пространства», «алкоголиков верст» (эта тема развивается и во втором стихотворении, к-ое
Сергиевская неожиданно поняла и приняла). Больше же всего ее пугает слово «скоропадские» — она в
нем видит родственников гетмана,
138
139
И.Г.Эренбургу
22 мая 1956
Дорогой друг Илья Григорьевич! Гослитиздат должен был направить Вам рукопись маминой
книги. Они, т.е. она, редакторша книги, Сергиевская, конечно, хочет выбросить несколько хороших
стихов под самыми разными предлогами. И сама-то я уже, по-моему, достаточно исковеркала книгу,
придав ей наибольшую, такую не свойственную маме, обтекаемость, но когда туда же и рак с клешней,
тогда делается совсем нестерпимо. В общем, я ей сказала, что ни с ее мнением, ни с мнением
редактора редакции, ни с мнением вообще каких бы то ни было редакционных работников я считаться
не могу, не считая их достаточно сведущими в вопросах поэзии, и что предлагаю им обратиться с
этими спорными стихами к Вам — как Вы скажете, так пусть и будет. Я не уверена, что они направили
Вам и эти, спорные, по их мнению, — стихи, поэтому переписала некоторые из них на Ваш суд.
Стихи «Писала я на аспидной доске» они считают непонятными — особенно последнее
четверостишие. Они не понимают, что имя написано внутри обручального кольца, что оно может
жалить сердце, что оно могло остаться непроданным вместе с золотым кольцом в те годы, когда
загонялось всё ради куска сомнительного хлеба, одним словом, они ничего не понимают. А я считаю
этот стих вообще одним из лучших.
«Занавес» они считают непонятным.
«Напрасно глазом — как гвоздем» — тоже считают непонятным. Как это, мол, умерший может
остаться «в нас», т.е. в памяти нашей, и вместе с тем «совсем уйти, со всем уйти»1?
Кстати, этот стих печатался в «Современных Записках», тогда редакция выкинула без маминого
ведома 5ое четверостишие, про попов2, — а здесь и вовсе не хотят печатать.
И теперь «Германии».
Эта редакторша считает, что стихотворение направлено против Германии как таковой, а не
против фашистской Германии, т.к. в нем ни разу не сказано слово «фашизм». Будь, мол, оно
озаглавлено «Фашистской Германии»... и т.д. По-моему, это просто возмутительно! Весь стих говорит
именно о фашизме, именно о войне — а у них и войны как не бывало, и фашизма как не бывало, и той
Германии, с которой мы сражались, тоже как не бывало.
Стихотворение из того же цикла, «Взяли» («Брали скоро и брали щедро»), они тоже не хотят
брать, ни скоро, ни щедро, т.к. там в эпиграфе сказано «Чехи подходили к немцам и плевали». Потому
что в эпиграфе не сказано, на каких немцев они плевали? Ибо ведь бывают всякие немцы — а вдруг
чехи плевали на хороших, на симпа-
140
тичных немцев? А это некультурно, и, кроме того, мы сейчас стараемся урегулировать свои отношения
с немцами. Вот если бы в эпиграфе было сказано, что они плевали именно, скажем, на гестаповцев...
Почему это у нас уж если бьют (немцев, французов и прочих шведов), так уж до смерти, а если
лижут — так до беспамятства?
Я не хочу калечить этот цикл, и, думаю, Вы тоже не захотите.
И еще кое-какие стихи они хотят выбросить, но я с переполоху даже не могу припомнить,
какие. Я запомнила то, с чем более не согласна.
Кроме того, посылаю Вам мамин ответ на анкету, видимо, 1926 г., к-ая м.б. пригодится Вам для
предисловия, из-за биографических данных. Библиографические же данные там далеко не полные,
Среди сборников тех лет не упомянуты «Стихи к Блоку», «Стихи к Ахматовой», «Разлука» 3 и вообще
многое упущено.
Ах, Боже мой, как я счастлива, что Вы будете писать предисловие! 4 Вы единственный, который
может это сделать — и сердцем, и умом, и знанием ее творчества, и чистыми руками!. А у остальных
— если сердце есть, так в голове не хватает, умишко есть, так сердца недостает, а о чистых руках и
говорить не приходится. Чаще же всего совсем ничего «не дадено». И я злею с каждым днем. Очень
хочется Вас увидеть. Когда будет минутка свободная — позовите меня, я очень Вас люблю!
Ваша Аля
Ради Бога, сообщите мне, когда и если будет какой-нб. ответ насчет моей приятельницы. Это
такой груз на моей душе!
И из прокуратуры ни ответа, ни привета уже третий год. «Пересматривается» и всё тут. Всё же
нестерпимые сроки — для еще живых людей!
В конце этого месяца должно быть заключение прокуратуры по папиному делу, видимо,
посмертно — благополучное5.
Целую Вас и Л<юбовь> М<ихайловну>.
1
Речь идет о последней строфе стихотворения «Напрасно глазом — как гвоздем...» (1935, из цикла
«Надгробие»): «И если где-нибудь ты есть — // Так — в нас. И лучшая вам честь, // Ушедшие — презреть
раскол: // Совсем ушел. Со всем — Ушел». .
2
В первой публикации (см. Современные Записки. 1935. № 58) отсутствовали строки: «Не ты — не ты —
не ты — не ты. // Что бы ни пели нам попы, // Что смерть есть жизнь и жизнь есть смерть — // Бог — слишком
бог, червь — слишком червь».
3
Книга М.Цветаевой «Стихи к Блоку» (Берлин: Огоньки, 1922); «Стихи к Ахматовой» напечатаны в сб.
ее стихов «Версты. Стихи» (Вып. 1), а также в сб. «Разлука. Книга стихов» и «Психея. Романтика».
4
Предисловие И.Г.Оренбурга «Поэзия Марины Цветаевой», предназначенное для первого посмертного
советского сборника стихотворений М.Цветаевой, было напе-
141
чатано как вступительная статья к публикации ее стихотворений в сб. «Литературная Москва» (Сб. 2. М., 1956) с
редакционным примечанием: «Публикуемая статья Ильи Эренбурга будет напечатана в качестве предисловия к
однотомнику стихов Марины Цветаевой, подготовленному к печати Гослитиздатом».
5
Определением Коллегии Верховного Суда СССР от 22 сентября 1956 г. С.Я.Эфрон-Андреев был
полностью реабилитирован.
Е.Я.Эфрон и З.М.Ширкевич1
1 августа 1956
Дорогие мои, пишу вам вечером, уже лежа, поэтому заранее извиняюсь (т.е. прошу извинения)
за то, что коряво получится. Всё очень хорошо — занятный старый дом (3 комнаты, из к-ых 1 очень
большая, кухня, обитаемый чердак, 2 террасы), великолепный запущенный сад, густо заросший
розами, флоксами, лилиями, настурциями, причем среди «культурных» цветов на равных правах растут
и полевые... из деревьев липы, дубы, березы, ивы, орешник. Заросли сирени и жасмина, уже
отцветших, и в самом саду и овраги, и лужайки, и всё это над своевольно и вместе с тем мягко
вьющейся и льющейся Окой. Чудесные виды — холмы и долины, поля и пойменные луга, еще не
выкошенные, по обилию и разнообразию цветов и красок напоминающие альпийские луга моего
детства (вернее — отрочества). Постепенно входит в меня вся эта красота, постепенно и тихо
проникаюсь сознанием, что она, красота эта, вырастила, вскормила и вспоила маму и что крепче, чем
все Италии и Франции, вошла в ее творчество именно эта, русская, тарусская, сила и прелесть. Вот
она, ее бузина, и вот они, ее деревья и облака, и ее глаза, зеленые и ясные, как отражение ив в
серебряной Оке.
Жила маленькая мама2 совсем неподалеку от теперешнего домика В.И. и ходила по
воскресеньям в церковку, где теперь пекарня.
Городок маленький и разлатый, провинциальный до умиленья и весь не только «до», но и
совершенно «вне»революционный. Большая-пребольшая мощеная розовыми булыжинами площадь,
окруженная двухэтажными купеческими домками с каменным фундаментом и деревянным верхом,
лабазами и «домами с мезонином». В окнах необычайно цветут белые «невесты» и домовитая герань.
Собор, в котором служил дядя И.В.Цветаева, Добротворский3, хоть и превращен в клуб, но всё равно
упорствует, и сквозь все наслоения облупленных стен проглядывают неувядаемые богородицы и
чудотворцы. Уцелел и двухэтажный домик Добротворских4, и серебряное от старости жилье
хлыстовок5. Людей везде немного, это так успокаивает после московских полчищ и столпотворений. В
самом дедушкином имении,
142
где теперь дом отдыха, еще не была, пойду туда с В.И., к-ая обещает же показать и рассказать.
В.И. очень мило встретила нас, очень гостеприимна и внимательна, хоть и не без цветаевских
вообще и лично своих странностей. К лично ее странностям можно отнести... козу, находящуюся «на
вооружении» в ее хозяйстве. Это совершенно идиотская животина, а молока с нее, как с козла. Сейчас
12 часов, свет вот-вот погаснет, и потому закругляюсь. Целую вас крепко. Как Зинина лапка, заживает
ли? Не скучаете ли без меня? Наверное, да, я ведь в свободное время бываю очень милая. Только
свободного времени-то нет! Аде тут очень нравится <...>.
Ваша Аля
Ада целует вас.
1
Письмо написано из Тарусы, куда А.С. пригласила погостить Валерия Ивановна Цветаева. В
дальнейшем А.С. называет ее В.И.
2
Цветаевы снимали дачу под Тарусой с 1892 по 1910 г.
3
Дядя И. В. Цветаева Александр Васильевич Цветаев (1834—1898) и его свекор Зиновий Алексеевич
Добротворский — оба священники. Сведений о том, что А.В.Цветаев или 3. А. Добротворский служили в
тарусском соборе, обнаружить не удалось.
4
Речь идет о доме двоюродной сестры И.В.Цветаева Елены Александровны и ее мужа Ивана
Зиновьевича Добротворских. И.З.Добротворский — «земский врач, энтузиаст своего дела, отдавший смолоду [с
1881 г.] и до самой смерти всю силу Тарусе. Каменная больница (стационар) — это детище Ивана Зиновьевича,
при нем выстроена...» (Цветаева В.И. Записки. Воспоминания. — РГАЛИ, ф. 1190, оп. 1, № 11, л. 93).
5
См. о «хлыстовском гнезде» в автобиографической прозе М.Цветаевой «Хлыстовки. Кусочек моего
раннего детства в гор. Тарусе» (впервые опубликована в парижском журн. «Встречи» (1934. № 6); в СССР — под
названием «Кирилловны» в альм. «Тарусские страницы» (Калуга, 1961)).
В.Ф.Пановой
2 сентября 1956
Милая Вера Федоровна, мне Маша Тарасенкова передала Ваши добрые слова, а также Вашу
просьбу прислать Вам для альманаха1 что-нибудь из маминой прозы и стихи об искусстве.
Помню, Анатолий Кузьмич посылал Вам полученных от меня «Хлыстовок» и, кажется, еще
что-то из детских воспоминаний. Что именно? Думаю, что смогу подобрать что-нибудь третье, тоже о
детстве, небольшое. «Чорта»2, о котором говорила Вам Маша, мне бы не хотелось сейчас печатать, еще
жива старшая мамина сестра, Валерия, которой в «Чорте» отводится почетное, но не почтенное место,
и очень многое там может ее жестоко обидеть. Ах да, вспомнила, у
143
Вас есть «Открытие Музея»3, да? Вот это хорошо бы напечатать. Только это не воспоминания
«детства», а юности ее. В 1913 г., в год открытия музея , уже я родилась на свет. Что Вы хотели бы?
Воспоминания детства или воспоминания вообще? И в каком объеме?
Теперь насчет стихов об искусстве. [Ни ] такой темы стихотворной у мамы нет, ни такого
цикла. Есть отдельные стихи, в которых эта тема звучит, но их мало, и я боюсь, что такое объединение
нескольких, очень немногих стихотворений разных лет может оказаться искусственным. Вот что я
могу Вам предложить взамен: подобрать из ее, в основном никогда и нигде не печатавшихся, записных
книжек мысли об искусстве. Можно было бы присоединить и отрывки из ее статей об искусстве. Мне
кажется, это было бы в высшей степени интересно — с прозой ее у нас совсем незнакомы, стихи же
начинают появляться на свет божий.
Напишите мне, что Вы думаете обо всём этом.
Что у вас будет за альманах? и об этом расскажите.
Этим летом я была в Тарусе, с которой Цветаевы связаны уже более ста лет, разыскала
старенький домик над Окой, где жила мама маленькой, и плохо скроенный, да ладно сшитый
хлыстовский домок, и дом с мезонином, в котором жил мой прадед5, и собор, в котором служил какой-
то из моих пра-дядек, кладбище, на котором похоронены родственники, о которых и мамина старшая,
73х-летняя сестра Валерия, уже с трудом вспоминает, так давно это всё было.
По-прежнему стоит на площади городка белый каменный лабаз, в котором когда-то развешивал
муку бородатый хлыстовский Христос...
Всё записала, что смогла, со слов тетки6 (она там живет летом), но, к сожалению, она
рассказывает неохотно и с большим удовольствием возится со своей собственной, персональной,
препротивной козой. Коза, кстати, высококультурная и доится только под пение. Поет Валерия
Ивановна — английские колыбельные и французские романсы. Молока же, кроме теткиной собаки,
никто не пьет. <...>
Что написать о себе? Живу, как умею, а умею плохо.
Жду Вашего ответа насчет маминых вещей.
Всего Вам доброго!
Ваша А.Эфрон
1
Ленинградский альманах, в котором В.Ф.Панова хотела опубликовать цветаевскую прозу, не вышел в
свет.
2
Мемуарный очерк М.Цветаевой «Чорт» (1935) впервые опубликован в журн. «Современные Записки»
(1935. № 59).
3
Очерк «Открытие музея» (1933) впервые опубликован в журн. «Встречи» (Париж. 1934. № 2).
4
Музей Изящных Искусств имени Императора Александра III при Императорском Московском
Университете был открыт 31 мая (по ст. ст.) 1912 г., А.С. родилась 5 (18) сентября того же года.
144
5
Дом деда М.И.Цветаевой по материнской линии Александра Даниловича Мейна (1837—1899)
сохранился; ныне в нем находится Тарусский музей семьи Цветаевых.
6
В РГАЛИ, в фонде М.И.Цветаевой, хранится тетрадь А.С. с карандашной надписью «Таруса», в ней
содержатся записи о М.А.Мейн со слов В.И.Цветаевой и размышления о семье Цветаевых.
Вспоминаю, как мама, бесконечно читая и перечитывая одну из своих любимых книг, «Детские
годы Багрова-внука», восхищалась образом матери Аксакова и говорила, что она напоминает ей ее
собственную мать.
Женщина с сильным и своеобразным характером, не нашедшая применения своим духовным
силам ни в семье, ни в хозяйстве, Мария Александровна не могла ни дать счастья другим, ни быть
счастливой. Мужа она уважала — но и только, большой любви, которая была бы ей по плечу, она в
своей жизни не встретила.
Музыка в ее жизни была только «для себя», ведь в то время не было принятым, чтобы семейная
женщина, мать четверых детей, выступала с публичными концертами. Муж музыки не понимал, да и
был поглощен своим любимым делом, дети, с младенчества перекормленные музыкой, хоть и были в
меру музыкальными, но этой материнской страсти не унаследовали.
Мария Александровна мечтала создать детей абсолютно по своему образу и подобию, — это ей
не удалось, а большого внутреннего сходства своего, скажем, с той же Мариной, она не уловила, ибо
это было сходством более тонким, нежели то абсолютное тождество, которого она требовала и желала.
Между прочим, в какой-то мере так же было и с моей мамой, Мариной. В детские годы она
властно лепила меня по-своему, создавала меня как-то наперекор моей сущности, и когда я, подрастая,
становилась самой собой, а не точным ее повторением, была горько во мне разочарована. Впрочем, всё
это было в гораздо меньшей степени между моей матерью и мною, чем между ею самой и ее матерью.
Интересно, что это родство душ, это внутреннее сходство между матерью и дочерью понимала именно
не Мария Александровна, а сама Марина, понимала и чуяла это с самого детства, и любила она свою
мать именно как человек одной с ней породы. Причем любовь эта возрастала, углублялась и
осознавалась моей мамой всё больше по мере ее собственного душевного роста. О матери своей она
писала, сравнявшись с ней в возрасте и превзойдя ее в понимании — и матери, и самой себя.
145
И.Г.Эренбургу
2 сентября 1956
Дорогой Илья Григорьевич! Очень большое спасибо Вам за Валерию Ивановну — Ваше
письмо в Тарусский горсовет помогло, она получила от них бумажку, в которой говорится, что они не
посягают на ее владения — и слава Богу. Уж очень хороши там цветы и хорош простор и покой, в
котором старятся эти странные и милые люди — он1 над составлением латинского словаря, она — над
разведением парковых роз и какой-то французской ремонтантной малины. Спасибо Вам за то, что Вы
помогли им сохранить все эти богатства. Валерия Ивановна — дочь моего деда от первого брака, и
через всю жизнь она пронесла — с юной силой и непосредственностью — ненависть к мачехе (матери
моей мамы) и желание не походить на сестер от второго брака. Так, она абсолютно не понимает стихов
и считает, что мама моя всю жизнь занималась ерундой, в то время как могла бы делать что-нибудь
полезное. Свое отличие от Цветаевых она подчеркивает, скажем, тем, что «держит» козу, на что,
конечно, никто из наших не был бы способен. Коза отвратительная, бодучая, молока с нее, как с козла,
и все с ней aux petits soins2, но зато она — живая реальность, скотина, ничего общего не имеющая с
поэзией и прочими цветаевскими фантазиями.
Что это за сукин сын, который написал свои соображения (свои ли?) по поводу Вашей статьи о
Слуцком3? Для простого преподавателя физики, или химии, или Бог знает чего там еще он удивительно
хорошо владеет всем нашим (советским) (не советским!) критическим оружием — т.е. подтасовками,
извращениями чужих мыслей, искажением цитат, намеками, ложными выводами и выпадами. Кто
стоит за его спиной?
А все-таки хорошо! Не удивляйтесь такому выводу — мне думается, хорошо то, что истинные
авторы подобных статей уже не смеют ставить под ними свои имена, ибо царству их приходит конец,
они прячутся по темным углам и занимаются подстрекательством, но оружие, которым они так
мастерски владели, уже выбито из их рук. И вот они пытаются всучить его разным так называемым
«простым людям», тем самым «простым людям», той категории их, которой каждый из нас имеет
право сказать: «сапожник, не суди превыше сапога»4!
Ну, ладно.
Мамина книга тихо продвигается по гослитовским дорожкам, оформление уже готово, видимо,
скоро сдадут в печать. 31го августа было 15 лет со дня маминой смерти. Этот день, верно, помним
только мы с Асей (кстати, она переехала в г. Салават, к сыну Андрею, к-ый недавно освободился). В
альманахе московских поэтов5, к-ый должен
146
выйти в сентябре, тоже будут мамины стихи, к сожалению, с тарасёнковским очень плохим введением,
или как его назвать. Целую Вас и Л<юбовь> М<ихайловну>.
Ваша Аля
1
Сергей Иасонович Шевлягин (1882?—1965), муж В.И.Цветаевой, преподаватель латинского языка.
2
Здесь: носятся (фр.).
3
«Литературная газета» 14 августа 1956 г, поместила письмо преподавателя физики московской школы
№ 715 Н.Вербицкого «На пользу или во вред?» по поводу статьи И.Эренбурга «О стихах Бориса Слуцком»
(Литературная газета. 1956. 28 июля).
4
Неточная цитата из стихотворения А.С.Пушкина «Сапожник. Притча». Правильно: «Суди, дружок, не
выше сапога...».
5 «День поэзии 1956». М., 1956.
В.Ф.Пановой
22 октября 195б
147
тенька, а в какой ящик?» Мой ответ теряется, как и я сама, в грохоте и в скорости.
Письмо так и не дошло. Честный ребенок явно бросил его в мусорный ящик, вполне оправдав
мои расходы «за беспокойство».
С тех пор мальчик вырос. Вот я и думала — не ему ли, выросшему, Вы доверили то свое
письмо?
Когда я жила в Туруханске и работала в качестве клубного художника, среди прочего
приходилось делать фотомонтажи. Фотографий и иллюстрированных журналов было так мало, что
картинки приходилось переклеивать с одного монтажа на другой. И так немало лет кочевали Вы у меня
с монтажа «Лауреаты Сталинских премий»5 на монтаж о дне 8 марта, а оттуда — на «день
Конституции» (все права предоставлены трудящимся, в том числе и право книжки писать) и на «день
окончания войны» («Спутники») и т.д., и т.д. Особенно запомнилась мне выставка, организованная
районной библиотекой на тему «наши любимые советские авторы». Вы, взятая у меня напрокат
библиотекаршей, оказались в компании лежащего под дубом Льва Толстого, Короленко и почему-то
Ким Ир Сена, не считая других звезд меньшей величины. Библиотека была не ахти, но тем не менее,
благодаря полнейшей политической невинности ее работников, это была, пожалуй, единственная в те
годы открытая публичная библиотека в нашей стране, где можно было читать Киршона6, Мальро,
Жида и других.
А портрет Ваш был огоньковский, в полосатом ярком платьице, и я его помню, пожалуй, еще
лучше, чем Вы сами.
Забавно всё это и далеко — восемь тысяч километров отсюда, Приполярье, 60 километров от
Полярного круга. Кстати, одна из библиотекарш была внучатой племянницей ссыльного Джугашвили.
Напишите мне, когда у Вас там прояснится с альманахом. Не прояснится — тоже напишите!
Всего Вам самого хорошего!
Ваша А.Эфрон
1
Рыбкин (Дар) Давид Яковлевич, писатель, муж В.Ф.Пановой.
2
В 1938 г. А.С. приезжала в санаторий под Одессой (в Аркадию), где лечился ее отец.
3
С.Д.Гуревичу.
4
Елизавета Меркурьевна Бём (1843—1913), художница. Альбомы и открытки ее работы, изображавшие
детей в русских костюмах, пользовались большой популярностью на рубеже веков.
5
В.Ф.Панова получила Сталинскую премию в 1946 г. за повесть «Спутники».
6
Владимир Михайлович Киршон (1902—1938), драматург. Был репрессирован и расстрелян.
148
Андре Мальро (1901—1976) и Андре Жид (1869 – 1951), французские писатели. Их книги были
запрещены в СССР после того, как они напечатали свои впечатления о посещении страны в предвоенные годы.
Э.Г.Казакевичу
10 июля 1957
Милый Эммануил Генрихович, ужасно жалею, что не смогла с Вами повидаться до своего
отъезда — звонила не раз, но, видимо, никого не было в Москве. Очень хочется знать, что и как у Вас,
прояснилось ли насчет альманаха1, каков состав редколлегии? М.б. будете у Константина Георгиевича2,
вспомните и обо мне, я тут недалеко.
Над чем работаете и работается ли? Как себя чувствуете? как Галюша и девочки?3
И<лья> Г<ригорьевич> посоветовал мне повременить и никуда не соваться, впрочем, я и сама
догадалась. Это как раз тот вид деятельности, к-ый мне лучше всего удается. Что Вам сказать о себе —
Вы и так всё знаете. Душа болит за Марину4, впрочем, это уже не ново и, видно, на всю жизнь. А в
остальном — живу на ягодно-грибной диете, что весьма способствует расширению моих габаритов,
несмотря на то, что и грибы, и ягоды добываю в поте лица своего. Работаю довольно безуспешно над
одной замысловатой редактурой. Всего, всего Вам доброго, сердце друга!5 Поцелуйте от меня Галю и
дочек.
Ваша АЭ
1
Альманах «Литературная Москва», главным редактором которого фактически являлся Э.Г.Казакевич, а
в редколлегию вошли М.И.Алигер, А.А.Бек, В.А.Каверин, А.К.Котов, К.Г.Паустовский. В.А.Рудный и
В.Ф.Тендряков. В феврале-марте 1957 г. в печати и на 3-м Пленуме Московского отделения СП СССР против
редколлегии альманаха было выдвинуто обвинение в «нарочитом подборе произведений, охаивающих советскую
действительность». На заседании ЦК КПСС, куда был приглашен ряд писателей, Н.С.Хрущев провел параллель
между ситуацией, создавшейся в то время в советской литературе, и декабрьским восстанием 1956 г. в Венгрии:
«Они хотели устроить у нас "кружок Петефи"» (см. Каверин В. Эпилог. М., 1989. С. 353).
2
На даче К.Г.Паустовского в Тарусе.
3
Жена и дочери Э.Г.Казакевича.
4
Во втором сб. «Литературная Москва» были опубликованы стихи М.Цветаевой со вступительной
статьей И.Г.Эренбурга. «Крокодил» (1957. 20 февр. № 5) поместил по этому поводу фельетон И.Рябова «Про
смертяшкиных». В выступлении на 3-м Пленуме Московского отделения СП СССР В.А.Каверин характеризовал
этот фельетон как «позорную попытку загрязнить память М.Цветаевой», а Л.К.Чуковская назвала его «об-
149
В.Ф.Пановой
Е.Я.Эфрон и З.М.Ширкевич
Среда. Дорогие мои, я, дура, не попросила Зину захватить Лиле варенье, и оно так и осталось
(земляничное). Зинуша, если будете в городе, захватите его, пригодится до нового урожая.
Видела Ольгу1 и говорила с Б.2 по тел., он чувствует себя неплохо, настроение хорошее. Книга
вышла у Галлимара à Paris 3, в одной из газет была статья «Слава России» — три портрета — Б.,
Уланова и Шостакович. Б. ничего не пишет, не переводит, а только переписывается с почитателями.
Уеду завтра-послезавтра, везу массу работы. Нюте здесь ночевать в самом деле не стоит,
действительно есть распоряжение4. Не стоит портить себе самим последние нервы.
Целую!
1
Ольгу Всеволодовну Ивинскую.
2
С Б.Л.Пастернаком.
150
3
Роман Б.Пастернака «Доктор Живаго» вышел в 1958 г. в переводе на французский язык в известном
парижском издательстве «Галлимар». А.С., постоянно обсуждавшая с Пастернаком и Ивинской события,
происходившие вокруг романа, делилась их подробностями с адресатами письма: они и их ближайший друг
Д.Н.Журавлев были слушателями, а затем читателями раннего варианта романа. Окончательная редакция «одним
из первых» была дана «на прочтение... Мерзляковско-Вахтанговскому объединению» (как писал Пастернак 15
октября 1955 г. А.С., имея в виду адреса Эфронов и Журавлевых).
4
А.С. предостерегает ленинградку А.Я.Трупчинскую об очередном ужесточении паспортного режима в
Москве.
Е. Я. Эфрон и З.М.Ширкевич
<октябрь 1958>
Дорогие Лиля и Зина, получила ваши записочки и деньги — напрасно деньги. В силу
способностей прибрала к вашему приезду, вымыла окно и все финтифлюшки и т.д. С Б<орисом>
Л<еонидовичем> говорила по телефону, он очень удручен, завтра увижу его. Как всё обойдется, еще
толком неизвестно1, но есть шансы, что всё войдет в более разумное русло. Лишь бы здоровье его не
подкачало в эти дни.
Друзей возле него сейчас мало, но настоящие. Врагов много, и тоже настоящие. Остальные —
середняки, куда ветер дует! Эти никогда настоящими не бывают. Правление Союза уже собиралось
дважды на предмет исключения, но это еще не состоялось и назначено на завтра2. Будьте здоровы,
целую!
1
После присуждения Б Л.Пастернаку 23 октября 1958 г. Нобелевской премии в СССР началась его
травля на «обсуждениях» и в печати.
2
27 октября 1958 г. объединенное заседание президиума Правления СП СССР, бюро Оргкомитета СП
РСФСР и президиума Московского отделения СП СССР исключило Б. Л.Пастернака из Союза писателей; 31
октября 1958 г. общее собрание писателей Москвы единогласно одобрило это решение и обратилось в Президиум
Верховного Совета СССР с просьбой о лишении Пастернака советского гражданства и высылке его за границу.
Е.Я.Эфрон и З.М.Ширкевич1
1 ноября 1958
Дорогие мои, простите, что не приезжала эти дни — был такой круговорот и смерч событий!
Одно время еще было возможно как-то всё исправить, но Б<орис> Л<еонидович> вел себя нелепо,
медлил,
151
мямлил, делал всё не то и не так и не отдавал себе отчета в серьезности и реальности происходящего.
Наверное, к тому времени, что вы приедете, уже будет результат — судя по всему, его лишат
гражданства и вышлют за пределы СССР. То, что он отказался от премии, уже не спасло положения —
сделал он это слишком поздно и, конечно, не в тех выражениях!2
Глаз мой почти совсем хорош. Всё прибрала, перетерла, много повыкидывала, но просторнее у
нас будто не стало. Зинуша, простите, Ваш халат не успела выстирать — не знала, что попутная
машина будет так внезапно. Боюсь, что долгожданный сюрприз — розетка для лампы (клетчатую
лампочку можно приспособить над Вашей кроватью) — слишком высоко, ну и то хлеб!
Целую крепко, будьте обе здоровы!
Ваша Аля
1
Уезжая на зиму в Тарусу, А.С. оставила записку с надписью «Лиле и Зине» в комнате Е.Я.Эфрон и
З.М.Ширкевич в Мерзляковском пер.
2
29 октября 1958 г. Б.Л.Пастернак послал в Швецию в Нобелевский комитет телеграмму: «Ввиду того
значения, которое приобрела присужденная мне награда в обществе, к которому я принадлежу, я вынужден от
нее отказаться. Не примите в обиду мой добровольный отказ» (цит. по кн.: Пастернак Е. Борис Пастернак. Мате-
риалы к биографии. М., 1989. С. 650).
А.А. Ахматовой
26 декабря 1958 г.
Дорогая Анна Андреевна! Желаю Вам счастья и здоровья в наступающем 1959 г. — счастья,
недоданного за все ушедшие годы.
Вы должны подарить мне свою новорожденную книжечку1, хотя бы в возмещение того, что
мамина книжка не вышла и не выйдет! А попытаться купить Вашу, вышедшую, так же бесполезно, как
и мамину невышедшую.
Целую Вас, сердечный привет и пожелания Вашему сыну.
Ваша Аля Эфрон
1
Ахматова А. Стихотворения. М., 1958.
152
12 января 1959
Дорогие Лиленька и Зинуша! Спасибо вам огромное за ваши рождественские дары, которые
побывали и на вашем Сочельнике, и поспели к нашей елке. Этот год я под Рождество была совсем одна
— как вам известно, мой «напарник»1 был в Москве. Всё я убрала, прибрала, вымыла полы,
собственноручно испекла слоеный пирожок с яблоками и заварным кремом и ждала, когда зажжется
свет, чтобы заняться елкой. Но, как у нас часто здесь случается, свет не зажегся — очередные
неполадки на электростанции. При двух керосиновых лампах я водружала елку — настоящую, под
самый потолок! (Правда, потолки у нас не московские, но все же!) Всадила ее в ведро с песком, к-й
полила, и до того устала, что украшала елку чуть ли не до 5 ч. утра! При всём при том не ела до звезды
не во имя соблюдения благородных традиций, а потому что всё возилась и возилась, и всё было как-то
некогда. (Сейчас пишу вам — это один вид общения, а второй — то, что слушаю 5 й концерт Бетховена,
который, вероятно, в это же время слушаете и вы.) Когда я закончила все свои одинокие
рождественские приготовления, то вымылась, облачилась в халат и зажгла елку. Смотрела на
прелестные огоньки и не то чтобы вспоминала былые елки и всё, что с ними связано в жизни, — а ведь
от них вся радость — детства, а от него и последующих лет!— а как-то ушла в невозвратную и всегда
близкую страну, где все — вместе и все — счастливы, хотя бы раз в году, хотя бы в ночь под
Рождество. И, знаете, я не была ни одна, ни усталая в эту ночь перед этой елкой — я была удивительно
покойна, внутренне безмятежна, наполнена неувядаемой свежестью ушедших лет и душ. Все мои,
живые и ушедшие, всё мое было со мною. Сейчас пишу вам, и мне уже грустно — потому что это уже
не та ночь, когда все милые души прикоснулись к моей душе, и я об этом уже только вспоминаю.
А какова была сама ночь, мои дорогие! Небо было той густо-туманной синевы, которая,
переходя у горизонта в черноту, на самом деле струит неуловимый свет, и он везде просачивается
сквозь все небесные поры. Тишина была необычайная, и, казалось, тот легкий звон в ушах, что
рождаем тишиной, идет издалека-издалека, от звезд, от той звезды... Деревья стояли в сказочном,
только что выпавшем, нетронутом снегу — каждая тончайшая веточка в искрящемся пуху. Тихо-тихо, и
темно, и светло, и покойно, и вместе с тем настороженно — мы все, и небо, и звезды, и деревья, и
домишки под белыми шапками, и я, — прислушивались к дальнему, давнему, вечному чуду...
Целую вас крепко-крепко обеих, спасибо еще раз за всё милое в вкусное, а особенно мне
понравилась бонбоньерка с клюковкой —
153
она висит на нашей елке и никому не признается в ошибках молодости, т.е. в том, что когда-то
содержала в своих недрах английскую соль!
Я буду сидеть в Тарусе2, пока меня не вызовут подписывать договора или получать деньги.
Возможно, Ада приедет 20го за пенсией и пробудет в Москве дня два. Надеюсь, что вы ее приютите, как
обычно.
Целуем вас обеих мы обе.
Ваша Аля
1
А.А.Шкодина.
2
В.И.Цветаева отрезала А.С. от своего участка в Тарусе узкую полосу, на которой А.С. и А.А.Шкодина к
сентябрю 1958 г. построили домик. А.С. жила в Тарусе круглый год.
А. А.Ахматовой
29 мая 1959
Дорогая Анна Андреевна! Большое, большое спасибо за книгу, которая только вчера дошла до
меня. Это ничего, что обломки1, — Венера Милосская и та без рук; вся история — осколки; всё
прекрасное, прежде бывшее, дошло до нас в виде черепков — и всё равно встало во весь рост, стоит и
стоять будет. Так и эта книжечка, как и любая — поэта — лишь скорлупки яйца, давно уже не
вмещающего размаха крыльев птицы.
Теперь у меня две Ваших книжечки, одна ранняя, подаренная мне маленькой2, и вот эта, и
между ними - целая жизнь, которую прожить — не поле перейти.
Получила на днях письмо от одного давнего знакомого из Чехословакии, а там, т.е. в письме:
«Петр Николаевич» (Савицкий)3 «получил томик стихов Анны Андреевны с дарственной надписью.
Человек я не завистливый и к земным благам равнодушный, а тут позавидовал...» Я ему пошлю Вашу
книгу, п.ч. у меня есть один экземпляр, к-ый я выменяла на двух Стивенсонов, одного Шейнина и
«Женщину в белом» Коллинза. Пусть завидует «только» дарственной надписи.
Вообще же не встретила ни одного человека, который книгу бы просто купил. Каждый или
выменял, или отнял, или украл, одним словом, «достал».
Некоторое время тому назад мы наконец познакомились с женой О.Э. 4, и всё получилось
совсем неожиданно: четыре часа ехали вместе в машине и тихо, вежливо и ядовито ругались всю
дорогу. «Не сошлись характерами» буквально с первого взгляда, как обычно влюбляются. Она сидела
— шерсть дыбом — в одном углу, со своим Ман-
154
дельштамом, а я в другом — тоже шерсть дыбом — со своей Цветаевой, и обе шипели и плевались.
Мне кажется, что Вам бы понравилось, но вместе с тем боюсь, что нет. А в общем — всё суета сует.
У Б<ориса> Л<еонидовича> всё как-то утихло, слава Богу. Получил какие-то деньги за
переводы и что-то будет переводить. Чувствует себя и выглядит, тьфу-тьфу не сглазить, хорошо. Пишет
письма и стихи.
Целую Вас и еще раз благодарю. Главное, будьте здоровы в эту холодную весну!
Ваша АЭ
1
А.А.Ахматова прислала А.С. свою только что вышедшую книгу с дарственной надписью: «Ариадне
Сергеевне Эфрон не без смущения эти обломки Ахматова 4 янв 1959 Ленинград». Состав этой первой после
Постановления ЦК ВКП(б) «О журналах "Звезда" и "Ленинград"» (1946) книжечки (всего 2,5 печ. листа, включая
переводы) был искажен редактурой А.А.Суркова.
2
Книга А.Ахматовой «Подорожник» (Пг.: Петрополис, 1921).
3
Петр Николаевич Савицкий (псевд. П.Востоков, С.Лубенский, Петроний) (1895—1968), экономист,
историк культуры, географ, профессор, один из теоретиков и руководителей евразийского движения (Пражская
группа). В конце второй мировой войны был арестован в Праге органами НКВД, заключение отбывал в
советских лагерях. В одном из мордовских лагерей встретился с А.С. и 20 июня 1947 г. посвятил ей
стихотворение «Пожелание» (см. Востоков П. Стихи. Париж; Нью-Йорк, 1960. С. 43).
4
Вдова Осипа Эмильевича Мандельштама, Надежда Яковлевна Мандельштам (1901—1980), в это время
жила в Тарусе.
Г.О.Казакевич
9 июня 1959
Милая Галюша, Анне Ивановне мы написали о том, что Женя1 будет в первых числах августа в
Красноярске, что м.б, остановятся у нее на первое время, и просили помочь чем возможно. Будем
ждать ответа, к-ый может несколько задержаться, т.к. А<нна> И<вановна> человек цивилизацией не
тронутый, короче говоря — неграмотный, и письма за нее пишут заходящие на огонек племянники.
Кроме того, у Ады Александровны, моей приятельницы, с к-ой живем вместе, есть хорошие друзья в
Красноярске, чья помощь тоже сможет пригодиться. Они люди интеллигентные, работают в городе
несколько лет (он — инженер, она — финансовый работник) и, возможно, смогут рекомендовать кого-
нб. на правобережье, у кого можно бы снять квартиру. Во всяком случае, с ними можно обо всём
посоветоваться, и во всём, чем смогут, помогут, т.к. сами пережили немалые труд-
155
ности с устройством в городе — да и люди порядочные и хорошие. А.И. живет, конечно, на левом
берегу. Я думаю (если у Жени пока нет других вариантов), если от А.И. придет положительный ответ
насчет квартиры, то Жене лучше всего, несмотря на далекое расстояние от места работы, пока
устроиться у А.И. У нее чисто, дружелюбно, спокойно, женщина она порядочная, не назойливая.
Очень важно иметь спокойный угол у хорошего человека — на первое время, пока не осмотришься и
не выберешь что-то более подходящее.
Красноярск расположен нелепо: левый берег — старая часть города, там, при всём жилищном
кризисе, всё же возможно найти жилье, с хорошей оплатой даже вполне приличное. Правый берег —
новые заводы, новые жилые дома и... жалкие лачуги. И если человек не получает квартиры от
организации, в к-ой работает, ему приходится или ютиться бог знает где и как, или жить на другом
берегу, что непомерно удлиняет путь с работы и на работу. В новом же доме на правобережье снять
что-либо очень трудно, т.к. обычно люди получают там площадь достаточно ограниченную и
излишками не располагают. Впрочем, все эти трудности утрясаются в ближайшее же время, как только
обзаведешься знакомствами, кроме того и завод может обеспечить Женю каким-то жильем. Оба берега
соединяются разводным мостом, ночью он разводится и по реке идет грузовой транспорт. Сообщение
городское — автобусы, к-ые ходят пореже, чем в Москве. Город — громадный, широко и бестолково
раскинутый, вечерами — всё на запорах, засовах, замках — даже оконные ставни. Во многих дворах
еще сохранились кольца и цепи, на которых, еще на памяти пожилых людей, держали вместо собак...
медведей! А теперь — соединение бывших купеческих обычаев с наиновейшими, население —
пестрее, чем в Париже, с (еще 3 года тому назад) более значительной, чем в Париже, прослойкой
бывшего, настоящего и будущего уголовного элемента. Думаю, что за 3 года многое изменилось к
лучшему, но тем не менее пишу про все эти трудности, чтобы Женя знала, что самое первое время всё
ей может показаться хуже, чем окажется в дальнейшем, и чтобы она к этому была готова. Конечно, всё
может и сразу устроиться очень хорошо, но всегда приходится готовиться к худшему, ожидая лучшего.
Только тогда и получается хорошо.
Громадный вклад в тот Красноярск, к-ый знала, — приток молодежи московской и
ленинградской. Женя сразу же встретит немало вчерашних студентов, уже прошедших все трудности
первых недель, и сразу же получит и совет, и помощь, и поддержку. «Одним воином в поле» она не
окажется. Во всяком случае, до ее отъезда мы непременно повидаемся и обо всем поговорим более
толково, чем в письмах. Я попрошу Женю захватить какие-нб. «сувениры» нашим красноярским
знакомым, и ей тогда будет еще легче прийти к
156
неизвестным ей людям, к-ые встретят ее — я убеждена — тепло и приветливо. Потолкуем и о том, что
ей взять с собой, а что дослать посылками, и вообще обо всём на свете практически.
Спасибо Э<ммануилу> Г<енриховичу> за хлопоты о моих делах, мне кажется, что ничего не
выйдет с железобетонными товарищами из Гослита2, я к этому готова, и меня это не огорчит. Они мне
противны, как та «грубая сила», о к-ой писали Вы мне, — да и являются они одним из самых тяжелых
ее проявлений. Бороться? задавят. Сосуществовать? совесть не позволяет.
А впрочем, всё суета сует — «и это пройдет»!
Целую вас всех крепко, будьте здоровы все оптом и в розницу. Удается ли что с путевкой
Эммануила Генриховича? Галюша, когда Женя «приземлится» в Красноярске, поедем с Вами ее
проведать, посмотрим Сибирь? Я обожаю Сибирь — со всеми ее красотами и уродствами, это край
такого величия, такого огромного будущего! Настоящему человеку столько там радостного, насущного
дела! Завидую безмерно Жениному возрасту, ее специальности, ее великолепному трудовому
будущему!
Всего вам самого хорошего, дорогие друзья!
Ваша АЭ
1
Дочь Э.Г. и Г.О. Казакевичей Евгения (1936—1974) после окончания МГУ получила направление на
работу в Красноярск, и А.С. связала ее с красноярскими друзьями и знакомыми А.А.Шкодиной.
2
Э.Г.Казакевич добивался выполнения договорных обязательств по представленной в Гослитиздат, но не
вышедшей в свет книге М.Цветаевой и поддерживал в А.С. уверенность, что «она все равно выйдет» (см.
Казакевич Э. Слушая время. С. 458, 472).
Г. О. и Э.Г. Казакевичам
26.12.59
С Новым годом, милые мои Казакевичи, самые большие, и те, что поменьше, и совсем
маленькая! Хоть и поразъехались Казакевичи по всей стране, а всё равно все вместе, и поэтому и
поздравление шлю «в один адрес».
Милый Эммануил Генрихович, ужасно рада была узнать, что чувствуете себя лучше и
работаете. И что выйдут «Двое в степи» 1 Но как, неужели с какими-то переиначиваньями? Не дай бог,
если от двоих в степи останется только полтора в сквере. Кроме того, слышала, что вышел
«Буратино»2, к-го Вы, по-моему, переводили, почивая на терниях «Лит. Москвы». Если да, то отложите
и для меня, пожалуйста, одного Буратинчика, т.к. в Тарусе они не водятся, а в
157
Москве, наверное, уже всё раскуплено. Недели две тому назад видела редактрису редакции «Русской
классики» 3, где погрязла мамина книга, сказала, что так мол и так, материально мы с Гослитом в
расчете, договора на книжку нет, а только договоренность о ее издании и что я прошу дать мне в
первых числах января окончательный ответ: выйдет ли книга в Гослите? у меня, мол, есть другие
предложения, и если Гослит издавать не собирается, то я передам рукопись другому издательству. Тут
мадам слегка запрыгала и завертела шеей и сказала, что книга у них запланирована (6 п<ечатных>
л<истов> вместо бывших 8), но утвердят ли план? что лично она за, ибо книга интересная, а поэтесса
талантливая, и т.д. Со всей большевистской прямотой я ей заявила, что речи эти я слышу четвертый
год, и что, вероятно, они ошибочно планируют «Сказку про белого бычка», а не сборник Цветаевой, и
что если в январе не получу твердого ответа, то эту же самую рукопись передам в более надежные
руки.
Бедная я хвастунишка! где эти самые «надежные руки»?!
Ну, итак, с Новым годом! Да принесет он нам всем побольше радостей, да будет добр и щедр, и
да останутся за его порогом все огорчения, болезни, разлуки и тревоги!
Будьте все здоровы, мои дорогие, это — главное.
Крепко целую вас всех.
Ваша АЭ
Сердечный привет и поздравления от А<ды> А<лександровны>.
1
Журнальный вариант повести Э.Г.Казакевича «Двое в степи» (см. Знамя. 1948. N 5) вызвал поток
разгромных статей в прессе и резкую критику в Постановлении ЦК КПСС «О журнале "Знамя"» (см. Культура и
жизнь 1949. 11 янв.). В Детгизе был рассыпан набор книги Казакевича, в которую быль включена эта повесть.
Лишь после того, как в 1959 г. автор в письме в ЦК КПСС обещал внести существенные исправления, «Двое в
степи» были включены в его кн. «Повести» (М., 1962).
2
В переводе Э.Г.Казакевича повесть итальянского писателя Карло Коллоди «La aventure di Pinocchio,
storia di un burattino» называлась «Приключения Пиноккио. История деревянного человечка» (М,, 1959). По
мотивам этого произведения Коллоди А.Н.Толстой в 1936 г. написал «Золотой ключик, или Приключения
Буратино».
3
Речь идет о заведующей редакцией Н.Н.Акоповой.
Э.Г.Казакевичу
21.1.60
158
своем щите ослиные доблести — упрямство и терпение... до полного осла только ушей не хватает, но
не теряю надежды.
Ленивый народ, кстати говоря, и сами писатели, и их жены. Ну что бы стояло написать
словечко «за жизнь» — мне ведь интересно, как у вас там и, главное, как девочки? А<да>
А<лександровна> что-то говорила, что они приезжали обе на Новый год, правда? Как вы их нашли, как
они нашли вас и что дальше? Напишите!
Как Ваше здоровье, Эммануил Генрихович? как диета? удается иногда съесть что-нибудь
стоящее или держит Вас в тисках голубая манная каша, обезжиренный творог и прочая абстракция? И,
главное, как работается? Боюсь, что на манной каше «не потянешь». Хотя Толстой тянул. Интересно,
как бы он тянул, не будучи вегетарианцем?
Не слышно ли чего насчет маминой книги? В январе должны были утверждать план. Боюсь,
что эта сказка про белого бычка переживет меня и дети мои не подержат эту книгу в руках, ибо нет ни
детей, ни книги. Разве что внуки... В моем возрасте только внуки могут родиться.
О себе и рассказать-то нечего. Кончила обойму переводов, теперь буду долго сидеть на мели и
раздумывать на тему, что между Тарусой и Туруханском не так уж велика разница. Зимой здорово
смахивает на ссылку. Особенно после того, гак городишко подключили к Мосэнерго. Светло стало, как
в железнодорожном клозете в период гражданской войны.
Хочется на волю, на волю, в пампасы3. Всё же не правы товарищи из Моссовета, отказавшие
мне в «площади» под весьма капиталистическим предлогом, что у меня таковой и не имелось. Когда я
вспоминаю об этом, то пепел Клааса начинает стучаться в мою грудь4 и — хватит ныть, так как бумага
кончается и я не успею сказать вам самое главное, а именно — что я вас очень люблю, мои дорогие,
будьте здоровы все, от мала до велика, и пусть у вас всех всё будет хорошо. Целую вас.
Ваша АЭ
1
В переводе Э.Г.Казакевича это Страна Развлечений.
2
В книге Коллоди ленивые дети превращаются в осликов.
3
Восклицание сумасшедшего учителя географии из «Золотого теленка» И.Ильфа и Е.Петрова (гл. «Ярбух
фюр психоаналитик»).
4
Эти слова в «Легенде об Уленшпигеле, или Тиль Уленшпигель» Шарля де Костера повторяет Тиль, отец
которого Клаас был сожжен по приговору инквизиции.
159
И.Г.Эренбургу
6 марта 1960
Дорогой Илья Григорьевич! <...> На днях буду в Москве, пойду узнавать, в план какого
столетия включена — если включена — книга. Здание издательства у меня на втором месте после
Лубянки. Коридоры, лестницы, запах бумаг, расправ, клозетов. Навстречу и с тыла — «сотрудники».
Конечно, в подобных ассоциациях повинна больше Лубянка, нежели Гослит, с 39 года меня мутит от
одного вида самого мирного учреждения столичного, а не сельского типа. И всегда кажется — даже
уверена — что не туда попала, и душа уже с порога втайне взывает о реабилитации, о Господи!
Не думайте, что я хамка, если пишу Вам только тогда, когда мне нужно о чем-нб. Вас просить
или — реже — что-нб. Вам сказать. Это вовсе не хамство, а, честное слово, деликатность! Они где-то
граничат. Мне часто хочется написать Вам «просто так» — но что было бы с Вашим временем, если
все начали бы писать Вам «просто так»!
Мало на свете людей, чье время так дорого мне, как Ваше.
Живу я как-то не по-настоящему, всё перевожу стихи, которые никто — единственное
утешение! — и читать не станет. Сейчас из-под моего пера выскакивают, например, вьетнамцы 1,
похорошевшие, как после визита премьера. Но меня, увы, это хорошеть не заставляет. Несмотря на что
крепко Вас целую, всегда люблю. Правда! Есть за что.
Ваша Аля
Целую Любовь Михайловну.
1
Переводы для кн.: То Хыу. Стихи, М., 1961.
Э.Г.Казакевичу
23 июна 1960
Милый Эммануил Генрихович, я, хамка, только сейчас собралась написать Вам, спросить о
здоровье Галины Осиповны. А собиралась каждый день, и каждый день был свободен. Но на душе
была такая муть и тоска, что вместо письма получился бы сплошной скулеж, а кому нужны такие вести
с рубежей нашей Родины? Ибо мы с А<дой> А<лександровной> осваиваем балтийские рубежи, гуляем
по Латвии автобусным и пешим ходом и всему удивляемся, а паче всего тому, что способность
удивляться не перегорела в нас.
160
Тут всё еще напоминает о прошлой войне, хотя на местах, где были дома, разбиты красивые
скверы, и в семьях, куда не вернулись мужчины, подросли сыновья... Здесь все всё помнят, чем
главным образом и отличаются от русских. На нашей землице что ни посей — всё вырастет, а на
здешней почве туго-туго пробиваются «ростки нового».
Наша штаб-квартира — в Либаве1, занятный тихий городок, похож на немецкий, одних церквей
не сосчитать, в воскресенье я сигаю из костела в православный собор, оттуда — к баптистам, оттуда —
к староверам, оттуда — обратно к католикам, только вот синагогу взорвали фрицы. Кладбища —
изумительные — православное, католическое, просто немецкое и немецкое-баронское, а главное — ев-
рейское совершенно поразительное.
Одним словом, как видите, развлекаюсь, как умею. Идешь-идешь по улочке — и вот тебе дом, в
котором Петр I останавливался, и всё вокруг — так, как тогда, та же мостовая и тумбы-коновязи, и
остальные дома — те же.
И море. «Приедается всё, лишь тебе не дано примелькаться» ...2
А сколько же здесь морячков и, соответственно, притончиков и недобитых бардачков! Правда, в
некоторых из них вполне мирно и достойно проживают ответственные сов. работники, «сушатся
пеленки, жарится пирог»3... но зато в других всё, как в лучших портовых городах мира — ставни
закрыты, а двери гостеприимно распахнуты, а на пороге стоит этакая особа со свалявшимся
перманентом и в стоптанных шикарных туфлях времен Ульманиса4 и орлиным оком озирает
окрестности. Кстати, вернее некстати, «порядочные» женщины здесь не курят, и я ежечасно рискую,
что меня — меня! какой-нб. недальновидный пограничник примет за б...дюгу, pardon!
Уже скоро едем обратно, мечтаем завернуть в Таллин, если выйдет с деньгами и вообще.
Очень, очень Вас прошу, напишите мне словечко на Тарусу — как дела дома и в Красноярске, как
Галино здоровье! В Москве буду только проездом, постараюсь позвонить вам, но вряд ли кого-нб.
застану — вы все, верно, на даче. Поцелуйте за нас обеих Галю и девочек. Желаем вам всем всего
самого доброго и радостного!
Ваша АЭ
1
До 1917 г. официальное название г. Лиепая (Латвия).
2
Цитата из поэмы Б.Пастернака «Девятьсот пятый год» (1925—1926, гл. «Морской мятеж»).
3
Цитата из стихотворения В.Инбер «Сороконожка».
4
Карл Ульманис (1877—1942), латышский государственный и политический деятель. В 1936—1940 гг.
был премьер-министром правительства, а также президентом Латвии.
161
Е.Я.Эфрон и З.М.Ширкевич
10 июля 1960
Е.Я.Эфрон и З.М.Ширкевич
15 июля 1960
Дорогие Лиленька и Зинуша, получили ваше большое письмо, обрадовались. Погода у нас,
тьфу, тьфу, наладилась, т.е. дня четыре подряд стоит солнечная, временами даже жаркая. Много часов
подряд проводим на пляже, бездумно загораем, купаемся. Купаться я начала
162
уже давно, когда t° воды была еще градусов 15, т.е. производила довольно сильное впечатление на
спину и живот. Теперь она — вода — достигла 18°, и купаются все на свете — и стар и мал. Пляж
огромный и в длину и в ширину, белый, песчаный и по всему побережью можно купаться без всякого
риска, т.к. дно опускается настолько постепенно, что идешь-идешь чуть ли не полкилометра, и всё тебе
море по колено. Я понимаю деда1, предпочитавшего Северное море южному — здесь всё — тончайшая
живопись творца, ни следа олеографии; а там — чересчур ярко — красота бьет в глаза, бьет через край
и лишает тебя возможности открывать ее в неярком, в суровом.
Море напоминает мне Атлантику, только более ручное окружение. Либава, к счастью, совсем
не курорт, и нет на ней налета дешевки и развлекательности; это — трудовой маленький городок,
окруженный водой как полуостров — с одной стороны — огромное озеро, с другой — море, и от озера
до моря идет большой судоходный канал. В нем покачиваются и корабли, и кораблики, торговые и
рыбачьи суда и суденышки. По обеим сторонам канала — старинные кирпичные склады, мне кажется,
еще петровских времен. Кстати, сохранился и деревянный домик под высокой черепичной кровлей, где
два раза за одно десятилетие жил Петр I. Немало в городе точно таких же домиков, ровесников этому, а
не то и постарше.
Есть изумительная Растреллиева церковь католическая, строгая, необычайного благородства
линий и пропорций, чуть прикрашенная едва уловимым барокко. Кажется, писала вам, что церквей
много — православных, католических, протестантских, была даже синагога, к-ую взорвали немцы.
Дивные кладбища...
Во всём чувствуется благодатная отдаленность от центра — и в ином темпе и укладе жизни, и в
большом количестве служащих, т.е. действующих, церквей, и даже в том, что местный, лиепайский, те-
атр подготовил к двадцатилетию Советской Латвии пьесу под манящим названием «Сезонная
ведьмочка» (?!)2. Своими глазами видела объявление в газете «Коммунист»!
Но время бежит, а завтра уже будем заказывать обратные билеты. Побывали мы и в Литве — в
Паланге, красивом курортном местечке, и в чудесной Клайпеде, старинном портовом городе. Всё время
грустим, что вас нет с нами, и стараемся всё увидеть и за вас. Крепко, крепко вас целуем и Нютю, если
приехала!
Ваши А. и А.
1
Прадед А.С. по материнской линии Александр Данилович Мейн был остзейским немцем, уроженцем г.
Ревеля (нынешнего Таллина).
2
Речь идет о поставленной в Музыкально-драматическом театре Лиепаи комедии Эльмара Ансена
«Сезонная чертовка».
163
Е.Я.Эфрон и З.М.Ширкевич
19 июля 1960
Дорогие Лиленька и Зина, с ужасом каждый день узнаю по радио о том, какая жара стоит,
представляю себе, как это для вас мучительно. Включаете ли хоть вентилятор, он ведь немного
помогает? Здесь и в солнечные дни прохладно, и вообще частые дожди, так что всё время свежо, вот
для вас был бы идеальный климат, только добраться до него далеко. Вчера утром случайно оказалась
возле церкви, она была открыта, зашла, и, подумайте, какое чудо — был Сергий Радонежский, папин
святой. И я смогла хоть раз в жизни помолиться в полупустой, тихой церкви обо всех живущих и
ушедших, поставить свечечки за всех. А после обедни батюшка по моей просьбе отслужил молебен во
здравие, а потом панихиду обо всех наших, кого я только помню, и о Борисе Леонидовиче 1, и было
тихо и хорошо очень. Вот я только забыла имя Зининой мамы, т.ч. только за отца Митрофана2
помолилась.
Священник здесь не старый, в моих годах, Зинин земляк, белорус, и служит хорошо, но всё
слышатся белорусские нотки в произношении.
Бедный он очень, приход бедный, а церковь хорошая, не тронутая войной.
Посылаю вам картинки здешние, м.б. пригодятся кого-нб. с чем-нб. поздравить!
Целуем крепко
А. и. А.
В.Ф.Булгакову1
21 октября 1960
Простите меня, дорогой Валентин Федорович, за молчание — я несколько дней была в Москве,
и Ваши весточки приходили сюда без меня... Бесконечно благодарна Вам за воспоминания 2, во-первых,
и за желание перепечатать их для меня, во-вторых. Умоляю Вас, не
164
торопитесь и не торопите машинистку, ведь самое главное то, что это — написано, а с получением
могу ждать сколько угодно.
Ваша, очень для меня дорогая, книга4 сейчас кочует по друзьям и знакомым. Я, хоть и очень
жадный (только в отношении книг, и то немногих!) — человек, всё же пустила ее по рукам, и не
жалею, т.к. каждый из прочитавших становится не только Вашим другом, но и посетителем той Ясной
Поляны. Ваша книга — настоящее чудо настоящей любви, той скромной, самозабвенной и
неприметной любви, на которой мир стоит.
Когда-то меня «гнали этапом» с Крайнего Севера в Мордовию — шла война, было голодно и
страшно, долгие, дальние этапы грозили смертью. По дороге завезли меня в какой-то лагерь на
несколько дней — менялся конвой. Отправили полы мыть в столовой; стояла зима, на черном полу
вода замерзала, сил не было. А дело было ночью — мою, мою, тру, тру, вошел какой-то человек, тоже
заключенный, — спросил меня, откуда я, куда, есть ли у меня деньги, продукты на такой долгий и
страшный путь? Ушел, потом вернулся, принес подушечку-думку, мешочек сахару и 300 р. денег —
большая сумма для заключенного! Дает это всё мне — чужой человек чужому человеку... Я спрашиваю
— как его имя? мол, приехав на место, напишу мужу, он вернет Вам долг. А человек этот — высокий,
худощавый, с живыми веселыми глазами — отвечает: «Мое имя Вы всё равно забудете за долгую
дорогу. Но если и не забудете и мужу напишете, и он мне "вернет долг", то денежный перевод меня не
застанет, сегодня мы здесь, а завтра там — бесполезно всё это». — «Но как же, — говорю я, — но кому
же вернуть — я не могу так просто взять?» — «Когда у Вас будет возможность, — отвечает он, —
"верните" тому, кто будет так же нуждаться, как Вы сейчас. А тот в свою очередь "вернет" совсем
другому, а тот — третьему... На том и стоим, милая девушка, так и живем!» Он поцеловал мне руку и
ушел — навсегда. Не знаю до сих пор, кто он, как его зовут, но долг этот отдавала десятки и сотни раз
и буду отдавать, сколько жива буду. «Думка» его цела у меня и по сей день, а тот сахар и те деньги спа-
сали мне жизнь в течение почти трехмесячного «этапа».
Мне трудно объяснить Вам, в чем связь между Вашей книгой и этой историей — и множеством
подобных историй, — но Вы сами это почувствуете. Какая-то есть великая «круговая порука добра»5, и
Ваша книга — одно из звеньев этого необъятного круга. «На том и стоим, тем и живем».
Боюсь, что очень невнятно всё это написала, но сердцем Вы поймете то, что сердцем я хотела
сказать6.
Приятельница, с которой живу вместе, недавно встретила здесь, в Тарусе, Паустовского,
передала ему Ваш привет. Константин Георгиевич сказал, что отлично Вас помнит, и добавил к этому
всякие милые и сердечные слова о Вас и о Вашей книге. Он неважно себя
165
чувствует, страдает от астмы, особенно в такую неустойчивую погоду, как сейчас, но работает и иногда
ходит на рыбную ловлю. Возвращается повеселевший и, конечно, без рыбы.
Он еще лучший человек, чем писатель, и человеческое свое звание доказывал не раз в трудные
минуты, часы, годы.
Заезжал сюда ко мне один незнакомый мне мамин почитатель, я показала ему спасенные Вами
ручку и перстень7. И вот теперь, месяца через два, получаю от него стихотворение, посвященное его
посещению Тарусы, и там такое четверостишие:
Таким образом «две чудом спасшихся реликвии» опять вошли в поэзию, пусть любительскую,
но всё же! Ведь это — тоже чудо, пусть и не такое уж большое!
Ну вот и всё пока. Простите за сумбур, это, увы, качество мое собственное, а не
наследственное!
Желаю Вам и жене Вашей сил, здоровья, радости, обнимаю вас обоих и рада, что вас нашла —
долог во времени, да и в пространстве — путь от Вшенор8 до Ясной Поляны и Тарусы, и, однако же,
мы встретились, пусть хоть в письмах!
Всего, всего вам всем хорошего!
Ваша АЭ
1
Валентин Федорович Булгаков (1886—1966), последний личный секретарь Л.Н.Толстого, его биограф,
мемуарист. С 1923 г. находился в эмиграции в Чехословакии, где был председателем «Союза русских писателей».
По настоянию Булгакова денежное пособие, которое выписывал М.Цветаевой «Союз», она продолжала получать
и после отъезда во Францию. В своих «Страницах былого» А.С. отмечает его «исключительную
восприимчивость к Марининому творчеству "сложного периода", невнятному огромному большинству ее
зарубежных современников» (Эфрон А. О Марине Цветаевой. С. 196).
2
В Тарусу.
3
Речь идет о воспоминаниях В.Ф.Булгакова о М.Цветаевой, позднее опубликованных О.В.Булгаковой-
Пономаревой в журн. «Отчизна» (1991. № 12); отрывки из них были включены А.С. в «Страницы былого».
3
А.С. имеет в виду только что вышедшее в свет переиздание кн. В.Ф.Булгакова «Лев Толстой в
последние годы его жизни» (1-е изд. М., 1911).
4
Перифраз строки из стихотворения монахини Ново-Девичьего монастыря, приведенного М.Цветаевой в
ее ст. «Искусство при свете совести» (1932).
На этот рассказ В.Ф.Булгаков отозвался в письме к А.С. от 29 октября 1960 г.: «Спасибо за чудное
письмо, дорогая Ариадна Сергеевна! — за рассказ о том, как гуляет по свету, повторяясь и разрастаясь, крупица
любви. У Толстого на эту тему написана повесть "Фальшивый купон". Там показывается такое же
распространение и рост зла и нелюбви».
166
7
В 1936—1937 гг. М.Цветаева передала В.Ф.Булгакову для организованного им в Збраславе под Прагой
Русского культурно-исторического музея свою бамбуковую ручку и серебряный перстень-печатку с вырезанным
на нем корабликом. Вернувшись из немецкого концлагеря в 1945 г. в разграбленный музей, В.Ф.Булгаков в хламе
и мусоре обнаружил эти цветаевские реликвии. В сентябре 1960 г. он подарил их дочери поэта. Теперь они
находятся в Государственном Литературном музее в Москве.
8
Вшеноры — пригород Праги, где в 1920-е гг. жили семьи Булгакова и Цветаевой.
В.Н.Орлову1
3 января 1961
167
Я готова Вам всячески помочь и в составлении книги и в Вашем, если захочется и потребуется,
более глубоком знакомстве с творчеством моей матери. С ее жизнью. У меня многое сохранилось из
изданного и неизданного, также есть довольно полные библиографические материалы. Думаю, что на
большинство вопросов, которые могли бы у Вас возникнуть в работе над предисловием, я могла бы
ответить. Словом, сделала бы всё, что в моих силах, чтобы облегчить Вам этот труд.
Кстати, составить (даже только составить!) первую — после сорокалетнего перерыва — книгу2
— чтобы она была по возможности «обтекаемой» и «проходимой» — оставаясь цветаевской — тоже
нелегкая задача! Легких задач тут вообще нет... Неужели и это не привлечет Вас?
Ответьте мне! Мой адрес: г. Таруса Калужской обл., Iя Дачная 15. Зовут меня Ариадна
Сергеевна. Фамилия моя Эфрон.
Ваша АЭ
1
Владимир Николаевич Орлов (1908—1985), в 1956—1970 гг. главный редактор серии «Библиотека
поэта». Подготовил много изданий и публикаций по истории русской литературы и общественной мысли; автор
работ о русской поэзии конца XVIII, первой половины XIX и начала XX в. Исследователь жизни и творчества
А.А.Блока, редактор и издатель его сочинений.
2
Последняя книга М.Цветаевой, вышедшая в России до эмиграции, — «Версты. Стихи» (2-е изд. М.:
Костры, 1922).
В.Н.Орлову
Милый Владимир Николаевич! письмо Ваше очень обрадовало меня. Адрес Ваш, несмотря на
который мое письмо всё же дошло до Вас, при мне был извлечен из адресной книжки С<оюза>
с<оветских> п<исателей> — правда, человеком близоруким и к тому же фантазером. Но не в этом суть,
а вот в чем: ни в коем случае предисловие нельзя доверять Асееву: Вы, верно, не знаете, но он сыграл
большую и отвратительную роль в маминой гибели, будучи руководителем литфондовской группы
эвакуированных в Чистополь, в 1941 г. Обо всём этом я как-нб. расскажу Вам при встрече; его и близко
подпускать нельзя к книге. И, когда я сдавала рукопись в Гослит, именно это было моим единственным
условием.
Тихонов, по-моему, не подходит потому, что он вряд ли знает — и даже понимает (тем
внутренним любовным пониманием, к-ое не-
168
обходимо) — Цветаеву1 . Согласитесь, что это так. Без этого не напишешь. А если и напишешь, то это
настолько трудно технически, даже если подойти к предисловию поверхностно, что, кажется мне,
Тихонов на это не пойдет.
Скажу Вам со всей большевистской прямотой, что кроме Вас я действительно никого не вижу.
Имя Ваше известно — что не такая уж редкость, и чисто, что редкость необычайная и что меня
пленяет чрезвычайно. Просто передать не могу, как хотелось бы, чтобы предисловие написано было
чистыми руками, без дегтя и без меда, а так, как нужно по существу и можно — «на сегодняшний
день». Притом я нисколько не закрываю глаза на очень большие трудности, большие до нелепости, в не
таком уж, казалось бы, сложном деле, как написание хорошего предисловия к хорошей книге. Но о
верблюде и игольном ушке притча старая2, что о ней толковать!
Вообще же, если даже «можно» сегодняшнего дня и перетянет «нужное по существу», — то
день завтрашний простит нам это. Важно, чтобы книга (книжечка!) вышла. И хорошо бы «закрыть»
открытый вопрос о предисловии, т.е. чтобы Вы остановились на себе же.
От добра добра не ищут.
Очень жаль, что мы не повидались с Вами в Ваш последний приезд в Москву, тем более что и я
там была в это время, что со мной случается не часто; самый мой верный адрес — тарусский, и здесь я
почти всегда. Не столько (и не только) из-за любви к природе, но главным образом потому, что в
Москве — только прописка да телефон, а жилья нет, что невероятно усложняет жизнь и работу над
маминым архивом делает просто невозможной в течение зимних месяцев. Не могу же я таскать взад-
вперед ее чудом уцелевшие тетради по поездам и автобусам!
«После России»3 (сборника) у меня нет (есть стихи из него все), «Лестница»4 — есть,
«Крысолов»5 только в машинописном недостоверном списке, пьесы почти все, а м.б. даже и все,
начиная с никому не известного «Червонного Валета»6 . «Проза»7 есть, и есть даже «Лебединый стан»,
вышедший в... Мюнхене года 2-3 тому назад цикл стихотворений, воспевающих гражданскую войну с
точки зрения, так сказать, визави8. <...>
«Лестницу» перепечатаю и пришлю Вам, она у меня есть здесь. Сейчас у меня под рукой
только прилагаемая мамина фотография чешского периода — если Вам не трудно (а вероятно, это
легче осуществить в Ленинграде, чем в Тарусе!), дайте ее переснять, а подлинник мне верните, он мне
дорог — на днях прислал мне его герой «Поэмы Конца»9. И снимок этот времен поэм «Горы» и
«Конца», никому не известный.
Только мама была более светлой масти, чем на этой фотографии. И глаза у нее были
удивительного светло-ярко-зеленого цвета.
169
Составлять сборничек гослитовский тоже мудрено, ибо «раскритикованная» тема смерти идет
через всё творчество, и лучшие стихи, даже самые ранние, — об этом; да и «колдовская» тема ранних
стихов тоже не весьма «проходима» с точки зрения этого, первого, сборника. Труднее же всего период,
затрудненный по форме, «после-российский» (вплоть до самых последних творческих лет жизни). Мне
кажется, что я оттуда выбрала всё что возможно, но Вы посмотрите еще. М.б. из цикла о Петре 10 что-
нб. еще можно выбрать? Кроме «Поэт и царь»?
М.б. стоит поместить несколько переводов? Они — все бесспорные и все блестящие; к
сожалению, у меня их почти нет, но найти, думаю, нетрудно.
То, чего очень трудно избежать, — количественного разрыва (в составе сборника) между
ранними и поздними стихами, и на это, верно, придется пойти — во имя всё той же проходимости.
Рада, что запланирован том в «Биб. поэта», и, когда дойдет дело до осуществления, помогу
всем возможным и невозможным.
Пока что, в первый же свой приезд в Москву, постараюсь подобрать для Вас кое-что мамино и
о ней, чего Вы не знаете и что Вам раскроет ее еще больше и поэтически и человечески.
Всего Вам самого доброго, пишите!
Ваша АЭ
1
Речь идет о поэте Николае Семеновиче Тихонове. Внутренняя рецензия Тихонова на книгу
М.Цветаевой «Избранные произведения», подготовленную в 1965 г. в Большой серии «Библиотеки поэта» (далее
— ИП-65) , подтверждает оценку А.С.
Тихонов писал о Цветаевой как о таланте, «заблудившемся в лабиринте собственных переживаний <...>
не нашедшем сил в свое время вернуться на родину». «Многие ее произведения... трудно воспринимаются.
Метафоры стилизованы в духе ушедшего времени, имеют поэтически исторический интерес. Иные — увы —
скучны». Упоминание во вступительной статье В.Орлова о самоубийстве Цветаевой и о том, что ее могила
затеряна, вызвало резкие возражения рецензента: «Так ли все тут правильно... получается, что она была вне
писательской общественности, никому не нужна, и так даже простого человека не хоронят, чтобы уже никто не
пошел за гробом. Сомнение еще в том, действительно ли это было в Елабуге или в другом месте. Разве она была
не в Чистополе? Допустим, что все было, как написано, и в Елабуге, и ни одного человека, и могила затеряна, но
как-то другими словами можно об этом сказать» (ЦГАЛИ, ф. 283, В.Н.Орлова, оп. 1, № 349, л. 78).
2
См. Матфей 19:24, Лука 18:25.
3
См. Цветаева М. После России. 1922—1925. Париж, 1928.
4
«Поэма Лестницы», 1926. Впервые была напечатана под названием «Лестница» (Воля России. 1926.
XI).
5
Поэма «Крысолов. Лирическая сатира» (1926) (впервые опубл.: Воля России. 1925. № 5—8, 12; 1926. №
1).
6
Пьеса «Червонный Валет» (1918) (впервые опубл.: Цветаева М. Театр. М., 1988).
170
7
См. примеч. 10 к письму И.Г.Эренбургу от 4 октября 1955 г.
8
См. Лебединый стан / Подгот. текста Г.П.Струве; вступ. ст. Ю.Иваска «Благородная Цветаева». Мюнхен,
1957.
9
Константин Болеславович Родзевич (1895—1988).
10
Возможно, А.С. имеет в виду цикл «Стихи к Пушкину». К нему отнесены в ИП-65 стихотворения
«Петр и Пушкин» («Не флотом, не по'том, не задом...») и <«Поэт и царь»> («Потусторонним...»).
И.Г.Эренбургу
<Телеграмма>
Вас поздравляю молодой седой драчливый добрый хмурый в день Вашей свадьбы золотой с
бессмертною литературой. Точка. Обнимаю Вас Любу Ирину2.
Аля
В.Н.Орлову
28 марта 1961
172
потребуется Ваш совет. Есть вещи, которые бесспорно могут пойти — (драматургия, в частности) —
есть спорные, но нужные, есть бесспорно-спорные. Кроме того, есть вещи незавершенные — большая
поэма «Егорушка»4 (откуда «Плач матери» из сборника), поэма, небольшая, «Автобус»5, — с авторским
планом развития и завершения, поэма о швее6 — и т.д. Нужно подумать всерьез о том, как «уравно-
весить» раннее и позднее в составе такого сборника, и вместе с тем раскрыть кое-что из раннего
неопубликованного или малоизвестного, забытого (т.е. опять-таки усилить количественный перевес
раннего над поздним?) — и т.д.
Очень, очень я хотела бы этим заняться. Это — моя единственная возможность сделать что-то
для памяти матери — и еще записать, что помню. Записываю.
Когда мама умерла, в Елабуге было немало эвакуированных из Москвы литераторов, а в
Чистополе и того больше. (Этой группой — Чистополь-Елабуга — руководил Асеев.) Все эти люди —
(кто больше, кто меньше, кто в кавычках, кто без) — «любили и понимали» стихи. И не нашлось ни
одного — слышите, Владимир Николаевич, — ни одного человека, который хоть бы камнем отметил
безымянную могилу Марины Цветаевой. Я в это время была «далеко», как деликатно пишет
Эренбург7, отец погиб в том же августе того же 41 го года8, брат вскоре погиб на фронте9. От могилы нет
и следа. Это ли не преступление «любителей поэзии»?
«Так край меня не уберег — мой...» — писала мама10 .
И действительно — так не уберег, что, кажется, хуже не бывает.
К чему это я? К тому, что остается единственная возможность памятника — беречь и, по
возможности — издавать живые стихи, записать и сберечь живую жизнь. И, конечно, тут мне
хотелось бы сделать всё, что только возможно.
У меня сохранилась одна из маминых книг с надписью «Але — моему абсолютному
читателю»11. И, пожалуй, единственное, чем я в жизни богата, — так этим самым качеством
«абсолютного читателя». Во всех прочих качествах совершенно не уверена...
Знаю, что Вы очень заняты, но тем не менее очень жду вестей от Вас. Пожалуйста, напишите,
как и что.
Еще раз благодарю за всё и еще раз желаю всех и всяческих успехов и — дай Бог!
Всё равно до скорой встречи!
Ваша АЭ
1
Анна Александровна Саакянц, в то время редактор Государственного издательства художественной
литературы, готовила вместе с А.А.Козловским первую в СССР посмертную книгу М.Цветаевой «Избранное»
(М., 1961), впоследствии сотрудничала
173
Е.Я.Эфрон
11.4.1961. Таруса
Дорогая Лиленька, пишу страшно наспех, т.ч. заранее прошу простить за последующую
невнятицу. Вчера получила Ваше письмо, написанное в стр<астную> пятницу, рада была ему и,
конечно, всё поняла и увидела. Когда читала о спешке и взаимных обидах, предстала квинтэссенция
всего этого — наша И. Бесконечные послания под копирку с жалобами, обидами и суетой, и не просто
всечеловеческой суетой, а именно с библейской, с «суетой сует и всяческой суетой». Иеремиады по
поводу резинок в трусах; глистов; каких-то втулок и штепселей; и т.д. Будто и нет неба над головой,
почек на деревьях, ледохода, птиц, собак — а о людях уж и не говорю. Где душа, ум, сердце, талант?
Где совесть, наконец, ибо всю жизнь совестить других, не глядя внутрь себя, может только человек,
лишенный совести!
174
<...> Почему пишу об И.? П.ч. она, слава Богу, исключение. Всех нас загрызает суета, но есть
минуты, часы, дни, когда каждый из нас расправляется, счастливый великим в малом и малым в
великом. Потому что нарушения нашего «Я» — не внутри нас, а вне — нарушение, ускорение бега
времени, нарушение каких-то норм поведения, быта, и т.д. И вот мы устаем, отстаем, сами себя
догоняем, но это мы, всё те же мы, к-ые до самой смерти не утратим эластичности внутренней
пружины: то сплющимся, то развернемся! А вот когда суета проникла внутрь — это гибель, распад.
Так вот у И. А с нами ничего не случится, что бы ни случилось!
Я вот думаю о чем: детство — это открытие мира. Юность — открытие себя в мире. Зрелые
годы — открытие того, что ты — не для мира, а мир — не для тебя. И — установив это (или то, что ты
— для него, а он — для тебя — что м.б. даже чаще бывает) — успокаиваешься. Когда ты внутренне
спокоен — суета тебя охватывает, одолевает физически, а душа не тонет...
Простите за философию в телеграфном стиле! Надеюсь, что Ада будет у вас на Святой и
притащит вам для развлечения моего Арагона1. У меня на Пасху был и кулич, и яйца, и кусочек
пасочки, и в гостях была. В церковь не пошла — грязь невылазная, 15 км в оба конца, уходят вечером,
приходят утром, всю ночь на ногах — в пути и в церкви... Ближнюю церковь на том берегу закрыли:
«поп пил, с бабами путался», а дальняя существует, ибо «поп только пьет» (по старости!).
Обнимаю обеих.
Ваша Аля
1
См. примеч. 4 к письму И.Г.Эренбургу от 22 апреля 1956 г.
И.Г.Эренбургу
5 мая 1961
Дорогой Илья Григорьевич! Как кретинка, прособиралась целую вечность, чтобы написать Вам
— ожидая «свободного времени», которое давным-давно не существует в природе, и ясной головы,
которая вполне очевидно не собирается вернуться на мои плечи и заменить тот дырявый котелок,
который служит мне «вместо». Скажу лишь одно: все эти годы Париж был для меня прочтенной и
поставленной на полку книгой. А Ваши воспоминания1 заставили меня гру-
175
стить о нем, о том, что я никогда больше не встречусь с этим городом-другом, стерли подведенный
жизнью итог магической силой настоящего искусства, когда перестаешь сознавать, что, как, зачем
написано, а просто оказываешься сам в книге, и книга уже не книга, а сплошное «воскресение» из
мертвых, прошедших, ушедших, без вести пропавших, вечных. Мне много и хорошо хотелось сказать
Вам, и будь я проклята, если этого не сделаю! А пока только скажу Вам спасибо за воскрешенных
людей, годы, города. Мне ли не знать, какой тяжелый труд — воспоминание, вспоминание, когда уже
целым поколениям те времена — то время — только спеленутый условными толкованиями
последующих дней — Лазарь2.
Кстати — Вы не из добрых писателей, Вы из злых (и Толстой из злых), так вот, когда злой
писатель пишет так добро, как Вы в воспоминаниях, то этому добру, этой доброте цены нет; когда эта
доброта, пронизывая все скорлупы, добирается до незащищенной сути людей, действий, событий,
пейзажей, до души всего и тем самым и до читательской — это чудо! (как смерть Пети Ростова у
Толстого и иногда бунинские глубочайшие просветления). Крепко обнимаю Вас, мой самый злой, мой
самый добрый, мой самый старый друг. — Я как-нб. разыщу то, что записано мною о Вас в моих
детских дневниках3, к-ые случайно сохранились, — это тронет Вас и позабавит.
Теперь — относительно той части воспоминаний, что о маме — я жалею, что тогда, у Вас, не
читала, а глотала, торопясь и нацелясь именно на маму. А теперь, перечитывая, увидела, что об отце
сказано не так и недостаточно. Дорогой Илья Григорьевич, если есть еще время и возможность и не
слишком поздно «по техническим причинам» для выходящей книги, где-нб., в конце какого-нб. абзаца,
чтобы не ломать набор, уравновесьте этот образ и эту судьбу — скажите, что Сережа был не только
«мягким, скромным, задумчивым». И не только «белогвардейцем, евразийцем» и «возвращенцем»4. Он
был человеком и безукоризненной честности, благородства, стойким и мужественным. Свой
белогвардейский юношеский промах он искупил огромной и долгой молчаливой, безвестной, опасной
работой на СССР, на Испанию, за к-ую, вернувшись сюда, должен был получить орден Ленина; вместо
этого, благодаря (?) тому, что к власти пришел Берия, добивший всё и вся, получил ордер на арест и
был расстрелян в самом начале войны (они с мамой погибли почти вместе... «так с тобой и ляжем в
гроб — одноколыбельники»5). Об этой стороне отца необходимо хотя бы обмолвиться, и вот почему.
Мама свое слово скажет и долго будет его говорить. И сроки не так уж важны для таланта (чего не мог
понять Пастернак со своим «Живаго»), и сроки непременно настают, и они длительней человеческих
жизней6. Часто именно физическая смерть автора расщепляет атом его таланта для остальных;
докучная современникам личность автора больше не ме-
176
шает его произведениям. И мамины «дела» волнуют меня только относительно к сегодняшнему дню,
ибо в ее завтра я уверена. А вот с отцом и с другими многими всё совсем иначе. С ними умирает их
обаяние; их дела, влившись в общее, становятся навсегда безвестными. И поэтому каждое печатное
слово особенно важно; только это останется о них будущему. Тем более Ваше слово важно. Сделайте
его полнее, это слово, т.к. Вы-то знаете, что не папина мягкость, скромность и задумчивость сроднили
его с мамой на всю жизнь — и на всю смерть. Поймите меня правильно, не сочтите назойливой и
вмешивающейся не в свое дело, простите, если не так сказано; я бы и так сумела сказать, если бы не
спешка и не застарелая усталость, забивающая голову. Впрочем, Вы всё понимаете, поймете и это.
Стихотворные цитаты7: стр. 99, правильно: «Ох ты барская, ты царская моя тоска» .
стр. 101 «Я слишком сама любила смеяться, когда нельзя»9 .
«Отказываюсь — быть. В Бедламе нелюдей отказываюсь — жить»10.
«Целые царства воркуют вкруг...» (а не «вокруг»)11.
В Базеле не архив М<арины> Ц<ветаевой>, а 2 вещи, к-ые она по цензурным соображениям не
хотела везти сюда: «Леб<единый> стан»12 и «Поэма о царской семье»13; м.б., если говорить об архиве,
то это еще привлечет внимание тамошних «издателей» к Базелю? М.б. сказать, что там незначительная
часть архива, или еще как-нб. иначе?
Мама привезла значительную (а не небольшую, как сказано у Вас) часть архива своего сюда —
т.е. большую часть рукописей стихотворных, прозу напечатанную и выправленную от руки и часть
прозаических рукописей, зап. книжки подлинные или переписанные от руки. Большинство этого
сохранилось (у меня сейчас) так же, как часть писем к ней — Рильке, Пастернак. Недавно получила ее
письма к герою поэм «Горы» и «Конца». Вообще архив пополняется, жаль, что так затруднена связь с
заграницей — мне бы многое прислали, но как?
Вот и всё пока. Обнимаю Вас, сердечный привет Любови Михайловне. Спасибо за всё.
Ваша Аля
1
Речь идет о воспоминаниях И.Г.Эренбурга «Люди, годы, жизнь».
2
См. Иоанн 3:11—44.
3
Записи об И.Г.Эренбурге из своих детских дневников А.С. приводит в воспоминаниях «Страницы
былого» (см. Эфрон А. О Марине Цветаевой. С. 246—249).
4
Так характеризовал С.Я.Эфрона И.Г.Эренбург в гл. 3, кн. 2 своих воспоминаний.
177
5
А.С. неточно цитирует вариант 35—36-й строк из посвященного С.Эфрону стихотворения М.Цветаевой
«Как по тем донским боям...» (из кн. «Ремесло»). Правильно: «Так вдвоем и ляжем в гроб: // Одноколыбельники»
(ИП-90. С. 677).
6
Об этом см. в письме А.С. к Б.Л.Пастернаку от 28 августа 1957 г.: «...написанное тобой и мамой
доживет до поколений, которых мы сейчас и угадать-то не можем, и с ними вы будете "на ты"» (цит. по кн.:
Эфрон А. О Марине Цветаевой. С. 459).
7
А.С. указывает страницы по публикации воспоминаний И.Г.Эренбурга в «Новом мире».
8
Строка из стихотворения «Над церковкой — голубые облака...» (1917) из кн. «Лебединый стан»
(впервые опубл. в сб. «13 поэтов» (Пг., 1917). Сост. И.Эренбург)).
9
Строки из стихотворения «Идешь, на меня похожий...» (1913). Строки из стихотворения «О слезы на
глазах!..» (1939, цикл «Стихи к Чехии»).
10
Строка из стихотворения «Сколько их, сколько их ест из рук...» (1921, цикл «Хвала Афродите»).
11
В 1938 г., перед отъездом в СССР, М.Цветаева, переписав набело неизданную книгу стихов 1917—1920
гг. «Лебединый стан» и поэму 1928—1929 гг. «Перекоп», оставила их на хранение профессору Базельского
университета Б.Э.Малер. В настоящее время рукопись находится в библиотеке Базельского университета.
12
«Поэма о царской семье», над которой М.Цветаева работала с конца 20-х гг. по середину 30-х, не
сохранилась, кроме варианта пролога «Сибирь» (впервые опубл.: Воля России. 1931. № 3—4).
В.Н.Орлову
1 июня 1961
178
раз то «проходимое» из последних стихотворений, что я с таким трудом наскребла. Это очень
обескровит книжку, к-ая таким образом потеряет большинство своих «первых публикаций», во-
первых, а во-вторых, в памяти, увы, свежа «Литературная Москва» со всеми ее последствиями. — М.б.
всё это ерунда, конечно, т.е. все мои опасения. Ладно. Поживем — увидим.
— «Новогоднее» — это вторая мамина (небольшая) поэма, посвященная Рильке. Первая — «С
моря»3. Когда получите «Бычка» — расскажу Вам, кому эта вещь была посвящена 4, почему написана; я
еще очень многое помню о том, как писались те или иные вещи, очень хочется к каждому такому
произведению, вернее, о каждом — написать, записать. Некоторые темнейшие, казалось бы (как
«Бычок»!), по содержанию вещи на самом деле очень просты.
Куда едете отдыхать? Красиво ли? Тихо? «Тишина, ты лучшее...»5. Сегодня — второй день
второго года без Б<ориса> Л<еонидовича>. В ночь с 30 на 31 я вышла в свой садик, посидела одна-
одинешенька под громадной луной, под седой, грозовой, расцветшей до предела сиренью, слушала
соловьев в пастернаковской тишине и думала без слов о них, о маме, о Б.Л.
Кто теперь нам скажет несказанное о несказанном!
Таруса очень хороша. Тут еще цел домик, где жила семья моего деда — Цветаева, мама —
девочкой. Тому больше полстолетия. А Ока всё та же, хоть и столько воды (и не только воды!) утекло.
М.б. в августе, когда будете в Москве, найдете время заехать сюда? У нас тут, правда, не ахти как
комфортабельно — но зато кругом изумительно хорошо. Так мне по крайней мере кажется.
Адрес свой летний присылайте непременно — буду сообщать Вам новости — если они, не дай
Боже, будут! Pas de nouvelles – bonnes nouvelles...6
Всего Вам самого доброго!
Ваша АЭ
1
А.Дымшиц в ст. «Мемуары и история» (Октябрь. 1961. № 6) упрекал И.Эренбурга в том, что «в
портретах М.Цветаевой и О.Мандельштама им поэтизируются очень старые и ветхие представления о
художнике, его миссии и судьбе»; там же говорилось об «идейных и творческих связях с декадансом»
М.Цветаевой.
2
Речь идет о кампании в прессе, развернувшейся по поводу статьи И.Эренбурга «О поэзии Марины
Цветаевой», опубликованной в альм. «Литературная Москва» (Кн. 2).
3
Обе поэмы — «С моря» (май 1926) и «Новогоднее» (7 февр. 1927) — опубликованы в сб. «Версты»
(1928. № 3).
4
А.С. имеет в виду поэму «Красный бычок» (1928). Она была написана на смерть Владимира
Александровича Завадского (1896—1928), брата подруги М.Цветаевой Веры Аренской. Опубл. в журн. «Воля
России» (1928. Кн. 12).
5
Строка из стихотворения Б.Пастернака «Звезды летом» (1922).
179
6
А.С. имеет в виду фр. пословицу: отсутствие новостей — хорошие новости.
В.Н.Орлову
14 июля 1961
Милый Владимир Николаевич, простите ради Бога меня, кретинку! Вместо того чтобы
доставить Вам удовольствие стихами, я то то пропускаю при переписке, то это, а время идет, и Ваш
собственный сборничек «ЛС» остается неосуществленным. Виной тому не небрежность или
рассеянность, а усталость — переписываю поздно вечером, клюю носом, и вот результат!
Всё время кто-нб. гостит и приходит на огонек, и я кручусь у керосинок и по хозяйству целыми
днями, бессмысленно и утомительно. Быт труден, и на «бытие» времени не остается.
Через два дня уедут очередные гости — тогда напишу Вам, а вот пока стихи:
Кремлю:
180
Еще раз прошу простить за невольные мои небрежности, я очень огорчена этим, т.е. ими.
Что Вам известно из прозы? Напишите! Если замыслы насчет издания в Библ. Поэта
осуществятся и Вы будете писать большую статью, то проза поможет Вам во многом разобраться не
менее, чем поэзия, с к-ой Вы хорошо знакомы. Да и, независимо от статьи, просто многое будет Вам
интересно. Рада буду сделать для пополнения Вашего цветаевского собрания что смогу, и постараюсь
без огрехов.
Будьте здоровы, отдыхайте хорошо! Всего Вам — и иже с Вами — доброго.
Ваша АЭ
1
Стихотворение М.Цветаевой из кн. «Лебединый стан». Впервые опубл. в сб.: Поэзия революционной
Москвы / Сост. И.Эренбург. Берлин, 1922.
2
Речь идет о стихотворении «Бальмонту» («Пышно и бесстрастно вянут...», ноябрь 1919) из книги
«Лебединый стан».
3
Это стихотворение маленькой Али предшествовало стихотворению «Я эту книгу поручаю ветру...» и
служило эпиграфом к разделу «1920».
В.Н.Орлову
9 сентября 1961
Интересно, сколько дней будет идти это письмо с залихватским самолетом на конверте — из
Тарусы через Калугу в Ленинград?!
1
В.Н.Орлов телеграфировал А.С., что 5 сентября 1961 г. книга М.Цветаевой «Избранное» была
подписана к печати.
181
В.Н.Орлову
3 октября 1961
182
1
Кн. «Юношеские стихи» при жизни М.Цветаевой не была издана. Впервые полностью опубл. в кн.:
Цветаева М. Неизданное: Стихи. Театр. Проза. Рукописный и машинописный (с авторской правкой) экземпляры
хранятся в РГАЛИ. Какие именно стихи из этого сборника были посланы адресату — неизвестно.
2
«Поэма Заставы» («А покамест пустыня славы...», 23 апреля 1923).
3
Из стихотворения «Не самозванка — я пришла домой...» (1918, цикл «Психея»).
Э.Г.Казакевичу
12 октября 1961
Милый друг Эммануил Генрихович! Спасибо за Ваши сердечные слова1. Они очень дороги мне
в эти дни — радостные и нестерпимо-печальные. Где-то у мамы в записной книжке есть слова о том,
что живому поэту посмертная слава не нужна, и вот через это никакой моей радости по поводу
книжечек, книг или собраний сочинений не перешагнуть. Я рассудком (хоть и мало у меня его) —
знаю, что всё это нужно и хорошо — книги имею в виду, а сердце ничуть не радо — пепел Клааса
сильней всего, пусть он только пепел. Ни до чего мама не дожила — мало сказать не дожила! Ах,
Эммануил Генрихович, как мне мертвы многие живые, как мне живы мертвые — не дожившие. Я не
только о маме — я о времени, о великой забывчивости живых. Впрочем, всё это словам неподвластно,
сказать об этом дано лишь тем, кто рано умолкает, кому время — любое — всегда затыкает глотку.
Я с глубоким-глубоким, несказанным чувством посылала Вам эту книжечку, помня (навсегда),
как она начиналась2. Вы первый — вместе с Анатолием Кузьмичем — бросили эти зерна в каменистую
почву Гослитиздата — помните? Сколько, черт возьми, терниев там произросло (не говоря уж о
лопухах, к-ые не в счет!), пока пробилась книжечка — с чисто цветаевским упорством, помноженным
на еще многие упорства. И вот теперь рвут ее на части — и, верно, не столько настоящие читатели,
сколько те самые «читатели газет»3 — имя им легион. Впрочем, и легион настоящих тоже
приумножился.
Я часто вспоминала всех вас, знаю, что все болели, резались, ужас что такое. Писала вам, но
отвечать было некому и некогда, а помочь не могла ничем, все из-за той же вечной отдаленности и
неустроенности.
По-прежнему трудно живется и до зарезу нужна не комната даже, а целая квартира, да, да, чтоб
было где жить по-человечески и разместить архив не в собачьей конуре на Мерзляковском, а в полном
183
просторе, который мы с архивом заслужили, как никто другой. Я старею, милый друг (надеюсь, что Вы
— нет, мы с Вами ровесники!), мне осточертел деревенский быт с разваливающимися печами,
тасканьем воды и всеми неисчислимыми pro и contra. Всё это пожирает время, память, жизнь, а у меня
уже недостает этого всего на бесконечное самообслуживанье, а на то, чтобы обслуживал кто-то, —
денег нету и никогда не будет в достаточном количестве. Простите ради Бога, что я вдруг так гнусно
разнылась. Просто очень хочу — нужно — заняться всем маминым, а всё не пускает.
<...> Осень хороша здесь; зелень порыжела, облетела, стало далеко-далеко видно, и как бы я
иной раз ни злилась на то или другое, а мудрый этот покой всё равно лечит душу.
Обнимаю Вас, Галю, девочек. Как они — старшие — устроены? Довольны ли? Буду в Москве
зимой.
Ваша АЭ
Что Вам в книжечке больше всего по сердцу? Жаль, есть там и слабые стихи — из ранних.
1
Э.Г.Казакевич 7 октября 1961 г. написал А.С.: «Сегодня я видел вышедший в свет томик стихов Марины
Цветаевой. Поверьте, выход этой книги — великий и торжественный момент не только в Вашей, но и в моей
жизни, не говоря уже о том, что все это значит для нашей литературы.
Поздравляю Вас и приглашаю присоединиться к моему уже не новому, таящему в себе много
печального, но все-таки утешительному выводу: ничто великое и прекрасное не может пропасть» (цит. по кн.:
Казакевич Э. Слушая время. С. 502).
2
На книге М.Цветаевой «Избранное», подаренной Э.Г.Казакевичу, А.С. сделала надпись: «Дорогому
Эммануилу Генриховичу, первому зачинателю этой книги — с любовью и благодарностью. Таруса, октябрь 1961
г. А.Э.».
3
Для М.Цветаевой «читатели газет» — «доильцы сплетен» (см. стих. «Тоска по родине! Давно...»), а
газета — «стихия людской пошлости» (см. ее письмо А.В.Бахраху от 17 августа 1923 г.: Мосты (Мюнхен). 1960.
Кн. 5. С. 318).
В.Н.Орлову
15 октября 1961
Милый Владимир Николаевич! Рада, что мамины строки доставили Вам удовольствие. Они, во
всей совокупности их судьбы, — тоже чудо. В ответ на чудо, совершившееся в огромной степени
благодаря Вам. Еще раз — и навсегда — спасибо Вам. Пусть это не звучит высокопарно, но, знаю,
наша литература благодарит Вас — что с ней не так уж часто случается. Со мной, впрочем, тоже!
Ага, значит, «солдатки-ребятки» — Ваше соавторство? Я утешена, ибо, при всей своей
дотошности к маминому, ухитрилась ей всучить коня лохматого вместо косматого в «Цыганской
свадьбе»1. Тоже
184
хорошо. Поотчаивалась и перестала, поняв, что надо было быть еще внимательней, это раз, а считку
производить только до первых признаков утомления; внимание притупляется. Мы же с А<нной>
А<лександровной> этого не учли, спутав «больше» с «лучше».
<...> У портрета, конечно, надо было отретушировать волосы — какие-то досадные рога
получились, тень над подбородком жестка, во всё это огрехи типа пятен на солнце. Хороша книжечка.
Этим чувством я постепенно пропитываюсь, сразу не почувствовала, столько ждала, что, дождавшись,
и не удивилась, и не испугалась радостно внутренне. «Обыкновенное чудо»!2
О том, что «против шерсти» — в другой раз, сейчас не хочется, да и всё это уже в прошлом.
В Москве книжку распродали буквально в четверть часа. Лавка писателей дала заявку на две
тыс., получила пятьсот. В остальных магазинах продавали только по предварительной записи
(записывали весной). 800 экз. пошло в книжный киоск, к-ый будет «обслуживать» участников съезда.
В «Лавке писателей» дежурили покупатели целыми днями, до закрытия магазина — «выбросят?»
— «не выбросят?». А не дежурившие обрывали телефон. Продавцы удивлялись, что нашелся bestseller,
перекрывший все... евтушенковские рекорды.
<...> Что же до меня, то я получаю почти гагаринскую почту — уж столько оказалось у меня
друзей, знакомых и даже… родственников в эти дни, что и не рассказать.
Эренбургу книгу послала, Z3 — нет, т.к. он был как раз из тех «старых друзей», которые
обошлись с мамой по-хамски, когда она так нуждалась в поддержке, из тех, кто из родины создал ей
тот Бедлам не-людей4, в котором она погибла. Конечно, то были хамские — да и хуже — времена, но...
бытие определяет сознание (либо отталкивая его от бытия, либо сливая с ним), — Z в свое время
прочно слился с тем бытием, как и многие. И не винила бы его в этом, если бы не Мама. Тут уж у меня
«подход» субъективный, семейственный, и я его никому не навязываю...
Теперь о том, о чем уже писала Вам вкратце в предыдущем письме, т.е. о калужском издании
Цветаевой5. Эта затея тревожит меня невероятно. <...>
Цветаеву можно и нужно издавать без всякого ажиотажа, без спешки, тщательно, ювелирно, с
серьезнейшими комментариями, т.е. таким образом, каким может издать только Библ. поэта. Любое из-
дание требует огромнейшей подготовки и должно осуществляться чистыми и умелыми руками. Я
очень была рада, что Вы подумали именно об А.А.Саакянц для сотрудничества в предполагаемом томе
Биб. поэта; она очень хороший, настоящий, по влечению, знаток Цветаевой. У нее очень много
собрано. Она человек спокойный и порядочный и никогда на таком — да и на любом другом деле — не
будет
185
нагревать руки... Впрочем — что я Вам буду рассказывать, как издавать Цветаеву нужно! Уж Вы-то
знаете.
Вы умница — подумайте. М.б. следовало бы вот сейчас создать комиссию по лит. наследию
Цветаевой, к-ая осуществляла бы некий контроль за посмертными изданиями? Как оградить и память
мамы и ее сложное, взрывчатое в неумелых и жадных руках — творчество от не тех людей? В такую
комиссию должны были бы войти писатели, поэты — не причинившие ей зла при жизни, без Асеевых
и Z, и достаточно именитые, чтобы одною ловкостью да с черного входа их нельзя было бы «обойти».
(И не только писатели и поэты, а также люди вроде А<нны>А<лександровны> — т.е. те, у к-ых есть
время, возможность, силы, чтобы и работать, не только представительствовать.) Я подумала бы в
первую очередь о Вас, об Эренбурге, о Твардовском (давшем такую хорошую рецензию... она очень
помогла книжке, да и украсила ее «Тоской по родине...»6). Вообще что-то придумать надо и поскорей,
чтобы не допускать невежественных, скороспелых изданий. <...>
Разберетесь ли в моем многословии? Пишу бегом, как всё приходится делать... Жду Вашего
ответа, а пока всего Вам самого доброго! Сердечный привет Ел<ене> Влад<имировне>7!
Ваша АЭ
1
«Цыганская свадьба» («Из-под копыт...», 25 июня 1917).
2
Так называется пьеса Б.Л.Шварца (1956).
3
В данном случае фамилию опускаем, т.к. в письме к тому же адресату от 18 ноября 1962 г. А.С. пишет:
«Я провела целое следствие, чтобы добраться до первоисточников слухов о непорядочном отношении Z к маме в
трудное время. Он ничего плохого не сделал (правда, ничего хорошего тоже!). И слава Богу, что плохого не было.
По тем временам и минус — плюс (т.е. — минус «только» равнодушия)...».
4
У М.Цветаевой в стихотворении «О слезы на глазах!..» есть строки: «Отказываюсь — быть. // В
Бедламе нелюдей // Отказываюсь — жить...».
5
Калужское издание двухтомника М.Цветаевой не состоялось.
Во внутренней рецензии на кн. М.Цветаевой «Избранное» (М., 1961) для издательсгва «Художественная
литература» А.Т.Твардовский писал: «...мне жаль, например, что в сборнике нет прекрасного стихотворения
эмигрантских лет "Тоска по родине — давно разоблаченная морока...", где все читай наоборот, как в "Гимне
богатым", и где такое пронзительное чувство любви к родной земле, к "кусту рябины"». Впоследствии эта
рецензия с некоторыми изменениями и сокращениями была опубликована в журн. «Новый мир» (1962. № 2) и в
Собрании сочинений Твардовского (Т. 5. М., 1980).
7
Елена Владимировна Юнгер, друг В.Н.Орлова, актриса Ленинградского Театра комедии.
186
В.Н.Орлову
20 октября 1961
Милый Владимир Николаевич <...> у меня такое чувство, что с опубликованием маминых
вещей не следует торопиться. Каждое издание — пусть с опубликованного — чрезвычайно сложное
дело. Скажем, проза, с которой проще, чем со стихами. Такой Н. воображает, что взял, мол, книжку
прозы, изданную в США1, и валяй оттуда. На самом деле они допустили во многих случаях купюры,
искажения, кое-где даже добавляли (!) из других вещей. Надо сличать; с подлинниками, когда они
сохранились; даже с черновиками, если они есть; или с ранними публикациями, до к-ых добраться не
так-то просто. В некоторых случаях придется аж заграницу запрашивать, т.к. в наших хранилищах есть
далеко не всё, а что есть, то пропадает. Т.е. попутно с любым (Васюковским ли, столичным ли)
изданием надо проделывать настоящую исследовательскую работу, ибо она еще никем не велась и на
готовое рассчитывать не приходится (разве что на Западе, но маловероятно, так как у них нет
достаточно материалов и возможностей). Может быть, я «мудрю» и всякое даяние благо? («Бойтесь
данайцев...»)
Скажу по совести, что меня чрезвычайно радует и привлекает мысль о Библ. поэта. Там можно
будет всё подготовить с цветаевской дотошностью, без огрехов и случайностей, всерьез, семь раз
отмерить, сверить, выверить — и один — печатать. Очень хотелось бы, чтобы вступительная статья
была опять же Ваша, хитроумный Улисс2! А я уж постаралась бы снабдить Вас всем — даже самым
подспудным, чтобы облегчить Вам Ваше лоцманство. Комментарии нужны прямо академические...
Кстати: жаль, что не дали комментария к «Гвиане» в «Стихах Сироте» («В Гвиане, в Геенне») 3.
Гвиана — это же каторга (во Франции каторжников ссылают в Гвиану...). Это важно было бы для боль-
шего проникновения в стих. А то для непосвященного Гвиана может показаться лишь некой
отдаленностью. Еще есть опечатка там же — «тоска поколенная», а надо «подколенная»4 (такое
чувство предобморочное, когда «ноги отнимаются» — именно в углублении сзади колена). Эти стихи
не сличались с подлинником, и, возможно, опечатка перекочевала из напечатанного.
Вы знаете, мне не очень нравится оформление — вегетарианское. Не нравится голубое и белое
— то же самое черным по неокрашенному холсту — или темно-синим, или вишневым м.б. было бы
лучше. Эти девичьи цвета уж очень не гармонируют с содержанием. Т.е. не нравится именно
раскраска. У католиков голубой цвет — цвет Девы Марии; есть у них занятный обычай: еще не
родившегося ребенка посвящать Богородице. Такое дитя нарекается «Enfant de
187
Marie»5 и обязано всю свою жизнь посещать храмовый богородицын праздник и участвовать в
процессии одетым в цвета Марии — голубое с белым. Особенно это красиво получается в Бретани, где
очень много верующих. Идет громадная процессия — духовенство, плывет древняя позолоченная
статуя, наряженная в кружево, а за ней enfants de Marie по ранжиру — от двухлетних голубеньких с
беленьким до столетних. Особенно поражал мое воображение местный мясник, краснорожий, пузатый,
в небесной ряске и белом стихарике...6
Всё это, конечно, к книжке отношения не имеет, просто так, к слову пришлось!
Всего Вам самого доброго!
Ваша АЭ
1
См. примеч. 10 к письму И.Г.Эренбургу от 4 октября 1955 г.
2
Улисс — латинский вариант имени Одиссея; здесь: мудрый кормчий.
3
Строка из стихотворения «На льдине» («На льдине, в Гвиане, в Геенне — любимый!») (1936, цикл
«Стихи Сироте»).
4
Там же: «Тоской подколенной // До тьмы проваленной // Последнею схваткою
чрева — жаленный!».
5
Дитя Марии (фр.).
6
Стихарь — длинная, с широкими рукавами одежда священнослужителя. Здесь речь идет о стихарном
покрое.
И.Г.Эренбургу
8 ноября 1961
Дорогой Илья Григорьевич, очень рада книге1, очень благодарна за дополнительные строки о
2
папе , несколько — насколько сейчас можно — уравновешивающие всё. Хорошо издана книга, хорошо
и веско ложится в ладонь; нравится и размер, и обложка, и шрифт. Прекрасно. Сама книга — событие,
Вы об этом знаете. Многие, многие — уже безмолвные, равно как и огромное племя безмолвных,
лишь чувствующих — немо — читателей, благодарны Вам — Вы знаете и это. Вы сумели этой книгой
сказать «Солнце — остановись!» — и оно остановилось, солнце прошедших дней, ушедших людей.
Спасибо Вам, дорогой друг, за всех, за всё — за себя самоё тоже.
О Глиноедском3: имени-отчества его я не помню, мы все звали его товарищ Глиноедский. Не
знала и его жены. Человек он был замечательный и очень мне запомнился. Офицер белой армии, а до
это-
188
189
липкие сырые пузатые стены, корытообразные стоптанные ступени, бесцветность света, еле
пробивающегося сквозь от века грязные стекла.
Помню, рассказала папе — оказалось, что Глиноедский давно уж был без работы, пробавлялся
случайным и редким, голодал. Ему помогли — с той деликатностью, с какой папа умел. Кормежку
стали «отпускать в долг», какой-то заработок устроили, всё пошло лучше.
А когда началась Испания, Глиноедский первым попросил его отправить туда. Тот разговор его
с папой, при котором я случайно присутствовала, размалевывая в «кабинете» секретаря стенгазету, то-
же запомнился, не сам, в общем, разговор, а Глиноедский — совсем другой, оживленный,
помолодевший, распахнутый, оживший, а не оживленный! Стесняясь высокопарности слов, он
говорил о том, что, согрешив оружием, оружием же и искупит, но не так великопостно это звучало, как
у меня сейчас. Искупил-то он жизнью. Говорят, что в Испании он проявил себя великолепным
организатором, что было тогда так важно. Что был он отчаянно храбр, и более того — мужествен.
Да, был он полковником царской армии. Так мы иной раз звали его в шутку, «полковник
Глиноедский», он очень обижался.
Но того» что Вы хотели узнать — имя-отчество Глиноедского, историю его женитьбы, я просто
не знаю. Пусть Наташа6 напишет Савицкой Вере Михайловне, Сталинград «24», д. 117, кв. 6. Она тоже
была в Союзе Возвр. (потом, уже после гибели Глиноедского, и в Испании), Глиноедского должна
помнить и, м.б., знает о нем больше, чем я. Я даже не знала, что он был женат. (Адрес Савицкой я даю
верный — пусть не покажется неполным, там что-то литерное, то ли завод, то ли верфь.)
Вот и всё, как всегда на скорую руку. Обнимаю Вас
Ваша Аля
Любовь Михайловну крепко целую.
1
Отдельное издание воспоминаний И.Г.Эреибурга «Люди, годы, жизнь» (Кн. -2. М., 1961).
2
«Сергей Яковлевич был человек обостренной совести» (Кн. 2, гл. 3. С. 372) и
3
«С.Я.Эфрон стал одним из организаторов "Союза возвращения на Родину". Он показал себя
мужественным» (Там же. С. 377).
4
Владимир Константинович Глиноедский (в некрологе журн. «Наш Союз» (1937. № 3—4 (87—88)) он
назван Глиноецким), полковник-артиллерист. Участвовал в гражданской войне в Испании под именем Хименес.
Возглавлял ударный батальон на Арагонском фронте и погиб 27 декабря 1936 г. в бою под Бельчитой.
Сведения о Глиноедском (Хименесе) А.С. сообщала по просьбе И.Г.Эренбурга, написавшего во 2-м томе
своих мемуаров о встречах с ним во время испанской войны. «Человеком он был на редкость привлекательным,
смелым, требовательным, но и мяг-
190
ким. Прошел он нелегкий путь, это помогало ему терпеливо сносить чужие заблуждения. <...> Два раза
анархисты хотели его расстрелять за "восстановление порядков "прошлого", но не расстреляли — привязались к
нему, чувствовали, что он верный человек. А Глиноедский говорил мне: "Безобразие! Даже рассказать трудно...
Но что с ними поделаешь? Дети! Вот хлебнут горя, тогда опомнятся..." Член военного совета Арагонского
фронта полковник Хименес как-то сидел со мной и расспрашивал про Россию, вспоминал детство. Я сказал ему:
"Ну вот после войны сможете вернуться домой..." Он покачал головой: "Нет, стар я. Это, знаете, хуже всего —
оказаться у себя дома чужим человеком..."» Эренбург И.Г. Люди, годы, жизнь. Т. 2, кн. 4, гл. 19. М., 1990. С. 107
—108).
4
Соблюдающий дистанцию при общении, благовоспитанный (фр).
5
На ул. Бюси в Париже, где размещался «Союз возвращения на Родину» и редакция журн. «Наш Союз».
6
Наталья Ивановна Столярова (1914—1984), секретарь И.Г.Эренбурга.
В.Н.Орлову
17 ноября 1961
191
192
бо, и воздух, душный от запаха цветов (неподалеку были громаднейшие цветочные плантации фирмы
«Коти»).
Да, да. И пошла я, и поехала — и всё было, кроме «макаронной фабрики», если не считать мою
работу в «Жургазобьединении» под руководством Кольцова11 именно выпусканием в свет макаронных
изделий? — и кроме Венеции. Были и «верблюжьи пятки», и голова, стриженная под машинку в тифу,
— и даже муж был — такой, который даруется единожды в жизни, да и то не во всякой! Его
расстреляли в последние дни Бериевского царствования, накануне падения всех этих колоссов на
глиняных ногах...
Простите меня за неожиданное отклонение от альманаха! Итак: поэма Корнилова12
сохранилась, ибо в последний момент какие-то строки оттуда выкинулись. Так или иначе, поэма как
поэма, и что было шум поднимать? из-за чего? — Рассказы Казакова13 мне не понравились, ибо самого
Казакова я там не усмотрела: увидела лишь очень умелое овладение «жестким» Чеховым и тем же,
м.б., Буниным; это само по себе не мало, но нового, собственного я не увидела, не говоря уж о том, что
датировать (особенно первые два рассказа) можно бы и девяностыми годами, и самым началом века...
Сильно, но не свое. А Паустовский — свое, да слабо...
Мамин раздел до того пестр и лоскутен, что злит, но, верно, только меня одну, так что с этим
нечего считаться. Да и Ивановское вступление14 не шедевр — с этим, по-моему, все согласны!
Всего Вам самого доброго!
Ваша АЭ
1
В первой публикации стихотворения «Идешь, на меня похожий...» (Северные записки (Пг.), 1915. № 5—
б) после 4-й строфы следовали строки: «Я вечности не приемлю! // Зачем меня погребли? // Я так не хотела в
землю // С любимой моей земли!» (ИП-65. «Варианты». С. 699).
2
См. последнюю строфу стихотворения: «Как луч тебя освещает! // Ты весь в золотой пыли... // — И
пусть тебя не смущает // Мой голос из-под земли».
3
«Тарусские страницы» — литературно-художественный иллюстрированный сборник (Калуга, 1961.
Сост. Н.Оттен).
4
«Воспоминания, заметки, записи о В.Э.Мейерхольде» А.К.Гладкова.
5
Мемуарные очерки дочерей художника В.Д.Поленова: Е.В.Сахаровой «Народный театр семьи
В.Д.Поленова» и О.В.Поленовой «Поленовские рисовальные вечера».
6
«Будь здоров, школяр!».
7
В «Тарусских страницах» напечатана гл. «Иван Бунин» из книги К.Г.Паустовского «Золотая роза».
8
См. Бунин И.А. Повести. Рассказы. Воспоминания. (М., 1961. Вступ. ст. К.Г.Паустовского).
9
В 1933 г. И.А.Бунину была присуждена Нобелевская премия.
193
10
Эспадрильи — холщовые туфли на веревочной подошве.
11
Жургазобъединение — см. в наст. изд. автобиографию А.С.Эфрон. Михаил Ефимович Кольцов (1898—
1939), журналист, писатель.
12
Поэма В.Н.Корнилова «Шофер».
13
В сборнике опубликованы три рассказа Ю.П.Казакова: «Запах хлеба», «В город», «Ни стуку, ни грюку».
14
Публикацию цветаевского раздела предваряет вступительная заметка Всеволода Вячеславовича
Иванова «Поэзия Марины Цветаевой».
В.Н.Орлову
Милый Владимир Николаевич, с Новым годом поздравляю вас обоих и желаю вам доброго
здоровья и вдохновения, а остальное приложится. <...>
Большая разгромная статья, посвященная «Страницам» появилась в калужской газете «Знамя»2.
Статья написана сдержанно и «культурненько», что наводит на мысль о согласовании с вышестоящими
инстанциями, сами калужане так бы не написали, они народ простой.
О Цв<етаевой> там говорится следующее: «Наряду с талантливыми стихотворениями
М<арины> Ц<ветаевой> редколлегия сборника сочла нужным опубликовать стихи, в к-ых явно видно
влияние декадентских настроений. Таких стихов немало. Отрывок из поэмы "Лестница", написанный в
стиле футуристической зауми, полон смятенных чувств, растерянности перед жизнью.
...Эту поэзию мятущихся, недосказанных мыслей понять до конца трудно, а полюбить нельзя,
хотя Вс<еволод> Ив<анов> в вводной заметке и уверяет, что "вчитавшись, мы полюбим и поймем ее
поэзию, непонятные доселе строки станут совершенно понятными". Идеалистическое восприятие
жизни сказывается в стих. "Деревья", "Листья", "Душа", "Облака", "Заочность", "Сад". Названные
произведения М.Ц. имеют известное истор.-литер. значение, и они могли бы быть опубликованы в
"Лит. Архиве" или подобных ему изданиях. Но что они могут дать массовому читателю, к-му
адресован сборник?»
Посылаю Вам мамину карточку, к-ую так изуродовали в «Страницах»; снимок без всякой
ретуши, с пятнами на лице, но всё же хороший. Нимб от старинного кресла, а ожерелье на шее —
бабуш-
194
кино, сердоликовое. Маме нет двадцати лет — что-то около восемнадцати-девятнадцати. Второй
снимок — около тридцати лет спустя, последний мне известный. Третий — плохая фотокопия
стихотворения «Эмигрант» (вошедшего в «После России»), недавно обнаруженного в пастернаковском
архиве3. Вот и всё, чем я сейчас богата и могу поделиться.
Зима всерьез. Минус тридцать пять — от печки тепло, от стен холодно, за окном красиво, но
несколько чересчур по-сибирски. Скарроновские строфы4 мерзнут на лету. Водопроводная колонка
вышла из строя, и воду приходится таскать из «святого» источника, вся святость которого заключается
в обратном от него пути, напоминающем Голгофу. И т.д.
Всего Вам доброго!
Ваша АЭ
1
Судя по излагаемым в письме фактам оно относится к декабрю 1961 г.
2
Далее цитируется статья Н.Кучеровского и Н.Карпова «Во имя чего и для кого?» (Знамя (Калуга). 1961.
23 дек. С. 3—4), посвященная альманаху «Тарусские страницы».
3
Стихотворение «Эмигрант» (9 февр. 1923) посвящено Б.Л.Пастернаку.
4
Переведенные А.С. комедии в стихах французского поэта и драматурга Поля Скаррона (1610—1660)
«Жодле-дуэляит», «Нелепый наследник, или Корыстолюбивая девица» и «Саламанкский школяр, или
Великодушные враги» вошли в его кн. «Комедии» (М., 1964).
В.Н.Орлову
15 января 1962
Милый Владимир Николаевич, очень хорошо, что на праздники побывали вне города. Наверно,
приятно было. Новый год по-настоящему наступает — подступает — в природе, особенно когда снег и
лес где-нб. неподалеку. <...>
Статья в Лит. газ. (о «Страницах»)1 напомнила мне знаменитые в Париже проповеди
эмигрантского митрополита Евлогия2. Они всегда были на тему «с одной стороны и с другой стороны»,
а в середине как-то ничего не оказывалось. Православные расходились с миром на лбу и с пустотой во
лбу — так и тут. Зато были очень ругательные статьи в калужской газете и в... тарусской3 (есть и такая).
Эти я читала с большим удовольствием, особенно тарусскую, где очень мило
195
писали о «страничных» очерках. В одном автор спрашивает свинарку, почему... свиньи не на привязи, а
та отвечает, что их погулять пустили...4
Простите за всю эту ахинею. Я уже третью неделю никак не выберусь из гриппа и глупею на
глазах. Героически перевожу своего Скаррона, но на одном героизме далеко не уедешь. На гриппе
тоже.
Да, с «Крысоловом» трудно, но город Гаммельн 9 надо бы! «Лестница», хоть и трудная, но, по-
моему, «проходимая». А вот «Сибирь», увы, отрывок из «Поэмы о царской семье», его нельзя. В марте
получите всё что захочется из архива. Еще раз простите весь этот сумбур. Всего вам доброго обоим —
и счастливого года!
Ваша АЭ
1
Статья Е.Осетрова «Поэзия и проза "Тарусских страниц"» (Литературная газета. 1962. 9 янв.).
2
Евлогий (в миру Василий Георгиевский, 1868—1946), митрополит, глава Русской православной церкви
в Западной Европе.
3
Тарусская газета «Октябрь» опубликовала 14 октября 1962 г. статью М.Климова «Неудавшиеся очерки о
героях наших дней (К выходу в свет сборника "Тарусские страницы")».
4
Ситуация очерка Ф.Пудалова «Спортивная закалка» несколько заострена.
5
Роман Ф.Рабле «Гаргантюа и Пантагрюель» в переводе Николая Михайловича Любимова (1912—1992)
вышел в свет в 1961 г.
6
Воронков К.В. — оргсекретарь СП СССР.
7
Комиссии по литературному наследию М.Цветаевой.
8
Речь идет о доме № 52 по ул. Воровского (бывш. Поварской), где с 1934 г. находится Правление СП
СССР. В свои «Страницы воспоминаний» А.С. включила
196
детскую запись («1 мая 1919 г.») — рассказ о посещении «Дворца Искусств» (см. также в «Воспоминаниях о
Казакевиче» в наст. изд. и письмо Э.Г.Казакевичу от 17 января 1962г.).
9
«Город Гаммельн» — глава поэмы М.Цветаевой «Крысолов».
Э.Г.Казакевичу
17 января 1962
Милый Эммануил Генрихович, спасибо за весточку! 5го я была в Союзе по поводу комиссии —
она всё в том же виде, т.е. на бумажке — Паустовский, Орлов, еще какой-то критик (забыла, Воронков
возвел оче горе и сказал, что критик уж так любит Цветаеву — и фамилия у меня тут же вылетела из
головы, Макаров1, кажется), я попросила «себе» Твардовского и Эренбурга и Аню Саакянц (ред.
маминой гослитовской книжечки, хорошая девочка, хорошо, по-настоящему знает мамино творчество
и работать будет); Аню мне тут же очень охотно пообещали, а тех, недосягаемых товарищей, просить
будут. Вышла из Союза, огляделась, загрустила. Вот в этом флигеле жил Луначарский со своей
Розанелью2 и с двумя сыновьями, а в том — художник Милиотти 3 сын мариниста, с женой, дочкой и
керосинкой. Он реставрировал иконы почему-то. В подвале главного здания была громаднющая темная
кухня с котлами какими-то и своды, как у Гюстава Доре. В полуподвальной комнате жила слепая ста-
рушка, бывшая крепостная бывших владельцев особняка. Комнатенка была заставлена и завалена
всякими интереснейшими вещами, а на стене висела картина — сказочный король пил из кубка и
глядел на старушку такими же светлыми, как у нее, глазами... В другой комнатенке жила тетя Катя —
она всё мастерила туфли на веревочной подошве и очень хорошо пела слезные мещанские песни. Над
головой крепостной старушки топотала молодая советская литература, молодые советские искусства
сосуществовали со старыми дореволюционными — всегда было шумно и многолюдно во «Дворце
Искусств», и юбилеи, и диспуты, и поэтические вечера — чего-чего и кого-кого только не было в
поразительных атласных гостиных, под сенью мраморных Психей! На весь этот милый, пестрый,
голодный Вавилон была одна распроединственная машинка, где-то там, далеко-глубоко и робко-робко
она стукала, исподтишка порождая огромный, железобетонный, неукоснительный и неистребимый
бюрократизм — и вот он, батюшка, во всей красе. Голые, чистые коридоры, как на Лубянке, двери,
двери, двери, как в Новинской тюрьме, а за дверями —
197
машинки, машинки, машинки, а во дворе - машины, машины, машины — тю... твою мать!
Это очень здорово, если можно будет раздобыть мамину «прозу». Это что, Вы мне почитать
дадите или совсем подарите? Вопрос первостепенной важности! <...>
Сижу как проклятая с утра и до ночи и перевожу сломя голову (свою и авторову). Хочу в марте
выбраться в Москву, повозиться с маминым архивом, пожить интеллигентно — с ванной, паровым
отоплением и пирожными. При социализме, одним словом. До которого Таруса не скоро дойдет. Вас
бы сюда с Вашей электрической бритвой! Бороду бы свечкой подправляли, ибо свет гаснет так часто,
верней, зажигается так редко, что в антрактах успеваешь основательно соснуть. Но в общем хорошо,
потому что ТИХО и никто, кроме собак (голодных, бродячих), не заглядывает...
Всего Вам доброго, будьте здоровы, люблю и обнимаю Вас и иже с Вами.
Ваша АЭ
1
Имеется в виду литературный критик Александр Николаевич Макаров (1912— 1967). Об отношении
Макарова к творчеству Цветаевой говорит его внутренняя рецензия от 12 июня 1961 г. на «Избранное»
М.Цветаевой: «Молодые поэты и особенно поэтессы ("грабительницы мертвых") без зазрения совести
обкрадывают Цветаеву, выдавая давно прошедшее за новые открытия. И совершенно необходимо ввести в
литературный обиход не только ее имя, но и творчество, дабы развязать руки критике псевдоноваторства.
Я не принадлежу к поклонникам яркого, но очень субъективного, изломанного судьбой и
обстоятельствами таланта Цветаевой. Среди ее обширного наследия найдется, может быть, 10 стихотворений,
что вызывают у меня неподдельное восхищение. Ущербный гедонизм ее поэзии далек от нашего времени. <...>
Широкой популярности ее стихи не завоюют, им скорее не "настанет свой черед", а прошел черед.
В.Н.Орлов во вступительной статье очень красиво вывел Цветаеву из декадентства, хотя, если не считать
стихов последних лет, Цветаева целиком там. Крайний индивидуализм, сознательная глухота к общественным
вопросам, народным нуждам, воспевание плотских радостей, любви к гибели — вот признаки декадентства. <...>
Поклонники Цветаевой и без рекомендаций раскупят книжку, а пропагандировать ее, право, ни к чему...»
(РГАЛИ, ф. 283, оп. 1, № 349, л. 50).
2
Наталья Александровна Луначарская-Розенель (1902—1962), жена А.В.Луначарского, актриса.
3
Василий Дмитриевич Милиотти (1875—1943), художник, критик, организатор выставок.
198
Г.О.Казакевич
26. 1.1962
Милая моя Галюша, спасибо Вам за весточку, она меня обрадовала, давнешенько ничего от Вас
не получала. Я написала А<нне> А<лександровне>, она позвонит Вам и с Вашего (бесспорного!!!) со-
гласия зайдет к Вам за книжками. Хорошо? Не имеет смысла посылать их сюда.
Я тружусь, как оглашенная, но почему-то время летит куда скорее, чем работа, несмотря на все
мои марафонские потуги. Постепенно дичаю и превращаюсь в снежного человека; думаю, что
переводы мои как раз на уровне его развития — а прочее — напр., «холодная» уборная — тоже. На
уровне его гималайского быта. Но последнее преувеличиваю. Живется, в общем, неплохо. Есть
молоко; папиросы «Прибой»; частный сектор короводержателей режет телят и таскает прямо на дом.
Иногда действует водопроводная колонка. Газеты приходят с опозданием только на сутки, а письма —
на 3-й, 4-й день. Есть для души великолепная кошка и Рабле в переводе Любимова.
Как Вы, милый мой? Как Э<ммануил> Г<енрихович> — над чем работает? Как девочки?
Мышка1, небось, так выросла, что и не узнаю... А наша красноярская «крестница»2?
Главное же, как здоровье? Ваше и Э.Г.? Желаю вам всем всего самого доброго, что только есть
в нашем человеческом ассортименте; обнимаю.
Ваша АЭ
Передайте, пожалуйста, Э.Г. — но он, верно, и без меня знает: «мамина» комиссия утверждена
в составе: Эренбург, Паустовский, А.Саакянц (ред. маминой гослитовской книжки), Макаров, пред. —
Орлов (ленинградский). И я еще.
Рецензия Твардовского3 — та, «внутренняя», к-ую он дал Гослиту на рукопись (вышедшей
книжки). Около года тому назад. Вторую написать, для «Н<ового> М<ира>», он не почухался.
Впрочем, и эта неплоха. Бог с ним. Почти всякое даяние — благо!
1
Младшая дочь Г.О. и Э.Г. Казакевичей Оля. Женя Казакевич.
2
Речь идет о публикации рецензии А.Твардовского в «Новом мире» (1962. № 2). См. о ней письмо
В.Н.Орлову от 15 января 1961 г.
199
Э.Г.Казакевичу
12.2.1962
Милый Эммануил Генрихович, боюсь, что идея слишком хороша, чтобы быть осуществимой1.
Ведь самое трудное — это квартирные дела, и, по-моему, Эренбург с большей верой в успех
ходатайствует за отмену смертной казни какому-нб. Джеку-потрошителю, чем за комнатешку
порядочному гражданину в каких-нб. там Мневниках (б. село «Малые Говнюки»). И легче добивается.
Но — всё в руце божьей.
Итак: 1) В Москве я прописана постоянно с 22 июня (!) 1955 г. по адр. Мерзляковский пер., д.
16, кв. 272.
2) Никакой своей площади у меня не было.
3) Ничего в свое оправдание добавить не могу. В СССР я приехала в 1937 г., когда никаких
«площадей» не было, ничего не строилось. Обязаны меня были обеспечить как репатриированную, да
не чем было. Правда, в 1939 г. нашли выход. Лучше бы не находили.
4) В 1955 я вернулась из Туруханской ссылки, следуя примеру т.т. Свердлова и Сталина. В
смысле жилплощади повезло мне не лучше последнего. Как и он, сама виновата; т.е. я лично явилась к
тем же тетям, что и в 37м году, и прописалась постоянно, а надо бы временно, и надо было бегать и
кричать, что тетки выгоняют и т.д., одним словом, хитрить и лукавить с советской властью.
5) А я подала заявление в Моссовет — ничем и никем не заручившись и не приготовив
«подарка», ибо сама в то время оглядывалась, кто бы чего подарил. (Мне.) Я думала, что достаточно
иметь право, на этот раз в качестве реабилитированной.
6) И, представьте себе, пришла какая-то моссоветовская дама <...> В руке она держала рулетку,
а другую держала горсточкой. Подарка не последовало. Тогда она сказала, что комната вполне
подходящая для трех персон и чтобы я не падала духом — тетки помрут когда-нб. — всё мое будет.
7) И через некоторое время я получила соответствующий отказ из «самого» Моссовета. На
бланке. Что обеспечить не могут, ввиду.
8) Тогда я удалилась в Тарусу.
9) Не сразу; я еще попыталась пожить с тетками. Они — сплошное очарованье, изумительные
старухи. Но им нужен свежий воздух, поэтому окно у них открыто настежь всю зиму. Потом старшая
тетя преподает художественное чтение, и целыми днями у нее толпится народ.
10) «Квартира»: полутемная комната (окно выходит в стену) — 10 метров с сантиметрами. Там
две тети; обе — пенсионерки; одна — персональная (за революционные заслуги!) и имеет право за
персональность и по болезни — на дополнительную площадь.
200
Темная прихожая — без окна, без отопления — 6 метров. Там — я, мамин архив, 5 сундуков, 2
шкафа, стол и еще много всяких мелочей вроде Брокгауза и Ефрона. Но всё вместе взятое — 16
метров, значит — «норма», да еще с лихвой. Т.ч. с одной стороны — жить немыслимо, с другой —
«норма».
11) В прошлом году тетям разрешили улучшить жил. условия, т.е. в той же квартире занять
лучшую комнату, когда съедут соседи. Но соседей вызвали в тот же Моссовет и предложили, как
партийным, подождать еще около... 5 лет, пока что-то там выстроят; т.ч. всё осталось и все остались на
местах.
Я просто не представляю себе, что что-то может получиться, правда.
Однако, если бы кто-нб. (не та дама, а человек!) посмотрел бы своими глазами на эти «16
метров», — кто знает, м.б. и проняло бы?!
201
Э.Г.Казакевичу
23.5.1962
Дорогой мой Эммануил Генрихович! Очень давно ничего не знаю о Вас — от Вас, — а только
краем уха от посторонних, в частности, что побывали в Италии1. Очень рада за Вас, хоть эта самая
Италия уже в прошлом, а «еврей вчерашним обедом не сыт», как уверяла меня одна очень милая
старая дама (иначе не назовешь ее, вспоминая!), уроженка города Белостока и к тому же сестра пяти
коммивояжеров. Но права ли она? «В сём, христианнейшем из миров»2 мы (евреи т.е.!) часто бываем
сыты столь же вчерашними, сколь завтрашними обедами! Короче говоря, меня печалит
«безответность» моих писем к Вам, а посему напишите хоть словечко, пожалуйста. А если трудно
(впрочем, наверно, трудно без всяких если) , то м.б. Галюша напишет — как Вы и вы все и что
хорошего (помимо вчерашней Италии). Где Вы? На даче, наверное? У нас тут третий день весна
наконец, и всё сразу раскрылось — и черемуховые цветы, и яблоневые, и тюльпаны, и «разбитые
сердца» диклитры. И соловьи. И вообще — хорошо. До этого был всемирный потоп, лило месяц и всё
завершилось апофеозом — грозой с градом. Вода в двух местах разорвала пополам Серпуховское
шоссе, и до Москвы я добиралась со всякими дорожными приключениями. Погода, кажется,
наладилась, а шоссе, естественно, не.
Очень много работаю над сбором материалов для комментариев к будущей маминой книге,
трудно всё чрезвычайно, ибо — сплошная целина; некоторые промежутки времени (применительно к
комментариям) — сплошные белые пятна, нет возможности обнаружить как первоиздания, так и
первопричины; но зато по целому ряду стихов многое удалось узнать, прояснить. Даст Бог — хорошо
должно получиться. Но работа громадная; и вообще над архивом работа громадная (безотносительно к
данной книге). Тут надо буквально несколько лет работать, не отрываясь, ведь многое помню и знаю
лишь я одна — пожалуй, последний живой свидетель всей маминой жизни, день за днем. — Не
отрываясь. А всё отрывает. А время идет. И оттого, что всей шкурой ежеминутно чувствую, что оно
идет, уходит, проходит, успеваю меньше, чем могла бы — будь я сама попроще. И будь попроще время,
кстати...
30го молитесь обо мне, должны меня принимать в Союз3, и, знаете, предчувствую, что примут
по шее. Поскольку Вы сами из тех товарищей, которым чаще дают по шее, чем гладят по головке, то
посочувствуйте, ради Бога. Впрочем, моя выя настолько натренирована, что вряд ли переломится по
данному поводу. Да, цветаевскую комиссию удалось собрать в прошлом месяце, и среди всяких
разумных решений одно из разумнейших было «доизбрать» Маргариту
202
Иосифовну4 в состав этой самой комиссии. Наш секретарь, Аня Саакянц, второй месяц не может
пробиться к Воронкову с ходатайством перед Секретариатом об утверждении данной кандидатуры.
Monsieur не сидит на дарованном ему кресле, а заседает в каких-то других, и поймать его никак не
удается. Стыдобушка. Мне просто неловко перед М.И., у которой торжественно испрашивала согласия,
а воз и ныне там. Ну, ладно! Обнимаю Вас и вас оптом и в розницу, будьте все здоровы. А<да>
А<лександровна> шлет сердечный привет.
Ваша АЭ
1
В начале 1962 г. Э.Г.Казакевич в составе писательской туристической группы побывал во Флоренции на
конгрессе Европейского сообщества писателей.
2
Строка из 12-й главки «Поэмы Конца» (1924) М.Цветаевой: «В сем христианнейшем из миров // Поэты
— жиды!».
3
Сообщение о приеме А.С в СП СССР появилось в газ. «Московский литератор» (1962. 30 дек. №46).
4
М.И.Алигер.
Е.Я.Эфрон и З.М.Ширкевич
11 июля 1962
Дорогие Лиленька и Зинуша, пишу вам рано утром под шум дождя, увы, заглушающего шум
моря. После нескольких солнечных дней, которые мы, отчасти знакомые с капризами прибалтийского
климата, провели целиком и полностью на пляже, дождь заладил вновь, как видно, с серьезными
намерениями. Впрочем, в каждый мало-мальский просвет мы вырываемся — с упорством, достойным
лучшего применения, — наружу и отправляемся гулять. Я очень довольна, всё здесь по мне, даже
разверзающиеся без всякого повода хляби небесные — почва здесь песчаная и никогда не бывает
грязи. Живем мы этот год совсем в другом конце Лиепаи, чем тот раз, уже почти за городом, в новом
строющемся районе, близко от моря — т.е. совершенно «на даче», кругом виднеются приземистые,
крепкие и какие-то замкнутые, как и здешние люди, — каменные одноэтажные домики-коттеджи; при
каждом — удивительно обработанный огородик и уйма цветов. Даже огороды, так называемые
коллективные, по обочинам дорог, «утопают в цветах» — цветы везде, это тоже часть национального
обихода, и как это хорошо! Вообще везде всё необычайно чисто и аккуратно — городок старинный,
утративший прежнее значение, а посему небогатый, но обитатели его заботятся о его
203
Посылаю еще одну «нетипичную» открытку1 — все типичные распроданы еще до революции.
Правда, есть тут и такие сосны, и такие озера, но суть здешних пейзажей в чем-то ином
трудноопределимом, м.б. в том, что даже, когда море далеко, во всём чувствуется его присутствие, его
дыхание. А Лиепая расположена между морем и озером, огромным, суровым, конца-края не видно, над
ним летают чайки с птенцами и редко-редко проезжают моторные лодчонки, выродившиеся потомки
петровских кораблей. На всём — городе, пригородах печать двух несовместимостей: немецкого
порядка и российского запустения. Обнимаю!
1
На обороте фотография: Латвийская ССР. Озеро у Морданга.
И.Г.Эренбургу
15 июля 1962
Дорогой Илья Григорьевич! Пересылаю Вам Ваши — сорокалетней давности — письма маме.
Они переписаны ее рукой в маленькую записную книжку, очевидно накануне отъезда в СССР, году в
1938-
204
39; кроме Ваших, там два письма Белого и не полностью переписанное пастернаковское (одно,
первое). Записная книжечка озаглавлена «Письма друзей». Подлинники писем не сохранились; думаю,
что не только в мамином здешнем архиве не сохранились, а пропали вообще, со всем парижским
цветаевским архивом, оставленным на хранение Вл<адимиру> Ив<ановичу> и Марг<арите>
Ник<олаевне> Лебедевым1 и затопленным водою во время войны в подвале дома 18 bis rue Denfert-
Rochereau2. Теперь и улица эта переименована — что, впрочем, отношения к делу не имеет.
Переписала для Вас письма моя приятельница, которой Вы неск. лет тому назад помогли
выдраться из чрева китова3 и получить реабилитацию et tout ce qui s’en suit4.
Сидим с ней обе в Вашем избирательном округе — т.е. в Латвии5, где погода переменная,
осадки в виде того-сего и т.д. Городок Лиепая (б. Либава), утратив свое прежнее портовое и курортное
значение, не стал от этого захолустным или провинциальным, нет — просто ушел в себя; не дай Бог,
однако, чтобы вышел из. Каждое утро, отворяя окно в окружающую строгость, стройность и
отчужденность, так и тянет задать захаянный современностью вопрос: «Какое, милые, у нас
тысячелетье на дворе»6?
Впрочем, окраины городка новехонькие, в центре имеется также новехонький разухабистый
памятник, на котором, вернее, на постаменте которого железобетонные матрос, рабочий и женщина
неопределенных занятий размахивают гранатами, напоминающими пивные бутылки. Так и хочется
вызвать наряд милиции. Редкие прохожие стыдливо опускают глаза.
В магазинах дополна тканей, изделий из янтаря и гончарных, редиски, творога, а также
дамской обуви местного производства — фасончики всё какие-то лоцманские, боцманские,
шкиперские; цены — доступные.
В местном музее — великолепная выставка прикладного искусства, работы выпускников
лиепайского худ. техникума.
Море и ветер всё те же, о к-ых Вы писали маме 40 лет назад.
Обнимаю Вас и Любовь Михайловну, А<да> А<лександровна> шлет самый искренний привет.
Будьте здоровы!
Ваша Аля
1
Владимир Иванович Лебедев (1884—1956), один иэ редакторов журн. «Воля России», выходившего
сначала в Праге, а позднее в Париже, и Маргарита Николаевна Лебедева (1885—1958), его жена. Друзья
М.Цветаевой. А.С. говорит о дружбе Цветаевой с Лебедевыми как о «единственной по высоте, глубине, простоте,
верности и протяженности» (Эфрон А. О Марине Цветаевой. С. 204).
2
О доме Лебедевых на ул. Данфер-Рошро см. в мемуарном очерке А.С. «Самофракийская победа» в кн.
Эфрон. А. О Марине Цветаевой.
205
3
И.Г.Эренбург помог А.А.Шкодиной добиться освобождения из ссылки.
4
Все, что из этого следует (фр.).
5
И.Г.Эренбург был в это время депутатом Верховного Совета СССР от Лудзенского окр. Латвийской
ССР.
6
Строки из стихотворения Б.Пастернака «Про эти стихи» (предп. лето 1917, из кн. «Сестра моя —
жизнь»).
В.Н.Орлову
7 августа 1962
Милый Владимир Николаевич, простите за долгое молчание, столько всего навалилось, что
никак не расхлебаю. Еще когда была в Лиепае, начался, после короткой передышки, поток дел и
делишек, завершившийся водопадом безумных телеграмм о мамином «самодеятельном» памятнике;
тут окончательно захирел злосчастный и нелюбимый Скаррон, а об отдыхе, даже под проливным
дождем, конечно, уж и речи не могло быть.
Господи! Господи! Еще раз убедилась в том, что рождена для звуков тихих и молитв1, но
почему-то никто и ничто не принимает во внимание эту милую мою особенность.
Приехав в Москву, получила ордер на квартиру; поскольку это первый в моей жизни ордер не
на арест, пришла в смятение; вот тебе квартира с недоделками по дефектной ведомости, с
великолепным видом на соседний корпус, с масляными пятнами на обоях, со стенным шкафом, с 19
метрами «жилой» и 10 — «полезной» площади, и пр. и пр. В квартире, кармане и голове — одинаковая
гулкая пустота; всё нуждается в меблировке; больше всего — голова, ибо без нее не наполнишь
карман, а без него — не «обставишь» квартиру. Друзья, недруги, знакомые и чужие наперебой
принимают во мне участие, каждый норовит утешить сироту колченогим стулом, ржавым кроватным
остовом или прелестным бабушкиным, прилично сохранившимся, гардеробиком размером в
небольшую синагогу. Отбрыкиваясь — рискую прослыть неблагодарным нищим, принимая дары
(бойтесь данайцев!), рискую стать обладателем лавки весьма сомнительных древностей, к тому же
разномастных, пегих и в яблоках до невозможности; словом, уже тошнит от радости, а как подумаю о
частных и государственных (Литфонд ведь государство в государстве? а ссуда возвратная?!) — долгах
в почти 2 новых тысячи, то и вовсе шарахаюсь от инфаркта к инсульту, не видя пока что иного выхода
из «интересного положения». В Тарусе в это время <…> навалились и тревоги — непосредственные —
о самодеятельном камне; о прочем уж и не упоминаю, хоть и его, прочего, предостаточно.
206
207
2
Очерк «Хлыстовки», написанный в Париже в 1934 г., кончается словами: «...я бы хотела, чтобы на
одном из тех холмов, которыми Кирилловны шли к нам в Песочное, а мы к ним в Тарусу, поставили, с тарусской
каменоломни, камень:
В.Н.Орлову
15 августа 1962
Милый Владимир Николаевич, мнение Ваше насчет памятного камня получила, оно, конечно,
вполне соответствует моему. Эренбург, как мне сообщила Алигер, по моей просьбе говорившая с ним
по этому поводу, тоже против данной идеи (сейчас) и данного воплощения оной. Посоветовавшись с
Казакевичем — первейшим из первых зачинателей той, первой, гослитовской книжки, к тем же
выводам пришла и сама Алигер. Паустовскому я не писала, чтобы не беспокоить его в его
послеинфарктном состоянии; остается один Макаров — не трудно себе представить, что и он не
окажется на стороне Островского (воздвигателя!). — Я только что из Тарусы, провела там три дня,
узнала историю во всех подробностях. Конечно и несомненно — Островский чудесный мальчик,
вполне, весь, с головы до ног входящий в цветаевскую формулу «любовь есть действие», мне
думается, что, когда соберем мнения всех членов комиссии по поводу его великолепной романтической
затеи, надо будет написать ему от имени комиссии премудрое письмо, т.е. суметь и осудить необдуман-
ность затеи, и... поблагодарить его за нее. Мальчишка совершенно нищий, в обтрепанных штанцах, всё
сделал сам, голыми руками, — на стипендию — да тут не в деньгах дело! Сумел убедить исполком,
сумел от директора каменоломни получить глыбу и транспорт, нашел каменотесов — всё это в течение
недели, под проливным дождем, движимый единственным стремлением выполнить волю... И мне, мне,
дочери, пришлось бороться с ним и побороть его. Всё это ужасно. Трудно рассудку перебарывать
душу, в этом всегда есть какая-то кривда. В данном случае — кривда вполне определенная. Что делать!
Что поделаешь! <…>
— О прочих делах потом, а на это откликнитесь скорее.
Всего Вам и Е<лене> В<ладимировне> самого доброго!
Ваша АЭ
208
В.Н.Орлову
30 октября 1962
209
Мне кажется, за всё время «дельного» (в пределах возможного) была пока что только
гослитовская книжечка, без всего прочего можно было бы обойтись — без преждевременных
«памятников» и сомнительных «подборок». Только поймите правильно слово «сомнительные»... Опять
же разумом не уверена в правильности своей точки зрения — что-то все, или почти все,
придерживаются противоположной. А сердцем — убеждена, что я права..
<...> Переезжать в Москву всерьез смогу только после окончания подготовки маминой книги,
переезд потребует немало времени, а к тому же и денег, пока ни того, ни другого нет. А квартирка
московская очень мила, со временем будет даже уютной.
Теперешний же ее неуют заключается для меня в том, что всё, за исключением, пожалуй,
выключателей и звонка, — в долг. Довольно странное ощущение собственности. Ну, да всё это — суета
сует.
Надеюсь, что Вы и Елена Владимировна хорошо отдохнули и отдышались и что недоданное
нам всем этим летом солнце было к вам милостиво... Желаю вам обоим всего самого доброго!
Ваша АЭ
1
Евгений Борисович Тагер (1906—1984), литературовед, автор эссе «Из воспоминаний о Марине
Цветаевой» (см. Тагер Е. Избранные работы о литературе. М., 1988). Ему посвящены стихотворения Цветаевой
1940 г.: «Двух — жарче меха! рук — жарче пуха!» (7 января), «Ушел — не ем...» и «Пора! для этого огня...» (оба
23 января); навеяно встречей с Тагером и стихотворение «Годы твои — гора...» (29 января).
П.Г.Антокольскому
14 ноября 1962
210
«Фортуна»), написана в первые годы Революции, в тот единственный период маминой жизни, когда
она приблизилась к театру, писала театральные вещи (позднейшие драм. произведения к сцене, к
зрительному — отношения не имеют)1.
В мамином архиве не сохранилось почти ничего об этом времени, к-ое Вы хорошо помните.
Помогите мне определить — во времени и обстоятельствах — situer!2 этот период ее творчества. Это
ведь было время становления Вахтанговского театра?
1) Как тогда назывался будущий театр им. Вахтангова? Третья студия? Когда она зародилась?
Когда преобразилась в театр?3
2) Кого из участников Студии мама знала, если Вы помните? Кто входил в кружок людей,
сблизивших ее с театром? Я помню Вас, Завадского, Володю Алексеева (имел ли он непосредственное
отношение к Студии?), Сонечку Голлидэй — кто еще из — тогда — молодых? Из старших помню
Стаховича, Мчеделова...4 Была ли мама знакома с Евг<ением> Багр<атионовичем>5? — Кто из этого
кружка кем стал (знаю только о Вас и Завадском)?..
У мамы сохранилась запись о заказах Студии на переводы песенок, пьесы. Помните ли Вы что-
нб. об этом?
Простите меня за наивность и невежество некоторых вопросов, но: долгие, слишком долгие
годы своей жизни я в лесу пням молилась, и было мне не до истории и предыстории Вахт. театра;
пока что я еще живу в Тарусе и все процедуры проникновения в московские библиотеки и
поиски литературы очень для меня затруднены и отнимают куда больше сил, а главное, времени, чем
надо бы.
Основное же: убеждена, что Вам, тому Павлику, не трудно помочь мне, той Але, в работе над
книгой М.Ц.
Ответьте мне, пожалуйста, по адресу:
Таруса Калужской обл., 1я Дачная 15, Эфрон Ариадне Сергеев-
Вот еще что: не знаете ли случайно, где можно найти Мемуары Казановы6? Нужны до зарезу
для комментариев, в Лен. библ. нет.
В декабре должен быть вечер памяти мамы (в этом году ее семидесятилетие) в С<оюзе>
П<исателей>. Не хотели бы Вы выступить? Сказать? Прочесть? Мало ведь осталось ее современников,
соратников — всё чужие. Обнимаю Вас
Ваша АЭ
М.И.Алигер сказала мне, что Вы помогли мне одолеть паевой взнос за квартиру. Спасибо Вам
большое. Как только немного встану ноги, хоть на одну! — верну.
211
1
Пьесы в стихах М.Цветаевой из цикла «Романтика» — «Метель» (1918), «Приключение», «Фортуна»,
«Феникс» (все 1919) — были написаны для Вахтанговской студии.
2
Располагать, определять (фр.).
3
В 1918 г., когда М.Цветаева познакомилась с вахтанговцами, Студия именовалась Студенческой
драматической студией под руководством Е.Б.Вахтангова. Но москвичи обычно называли ее Вахтанговской или
Мансуровской (по местоположению в Мансуровском пер.). В 1920 г. она вошла в число студий МХТ как Третья
студия МХТ. 13 ноября 1921 г. состоялось официальное открытие театра под этим названием; имя Е.Б.Вахтангова
театру присвоено в 1926 г.
4
Юрий Александрович Завадский — актер, режиссер и педагог. Участник Вахтанговской студии, первый
исполнитель главной роли в спектакле «Чудо святого Антония» и роли Калафа в «Принцессе Турандот».
М.Цветаеву с ним познакомил в начале 1918 г. П.Антокольский. Отпечаток личности Завадского носит ряд
произведений Цветаевой 1918 г.: стихотворение «Beau ténébreux! — Вам грустно. — Вы больны...», цикл из 25
стихотворений «Комедьант», для него в том же году написаны роли Господина в «Метели», а в следующем —
Лозена в «Фортуне». Он также один из героев «Повести о Сонечке».
Владимир Васильевич Алексеев (1892—1919), участник Студии Вахтангова. В «Повести о Сонечке» его
именем названа Вторая часть, см. о нем также в дневниковой записи 1919 г. «Моя встреча со Стаховичем».
Алексей Александрович Стахович (1856—1919), гвардеец, адъютант Великого князя, затем актер МХТ,
один из организаторов Второй студии, ее режиссер и педагог. Ему посвящены дневниковые записи М.Цветаевой
1919 г. «Смерть Стаховича» и «Моя встреча со Стаховичем» и стихотворения «Памяти А.А.Стаховича» (1919) и
«Ex – ci - devant. Отзвук Стаховича» (1920).
Вахтанг Леванович Мчеделов (наст, фамилия Мчедлишвили, 1884—1924) — также один из
организаторов Второй студии, ее режиссер и педагог.
5
Евгений Багратионович Вахтангов (1884—1922), актер МХТ и его Первой студии, основатель и
руководитель Третьей студии. В «Повести о Сонечке» М.Цветаева вспоминает о чтении пьесы «Метель» «перед
лицом всей Третьей студии <...> и главное перед лицом Вахтангова, их всех бога и отца-командира». Ему
посвящены стихотворения М.Цветаевой «Заклинаю тебя от злата...» и «Серафим — на орла! — Вот бой!» (оба
1918).
6
Речь идет о многотомных мемуарах знаменитого итальянского авантюриста Джованни-Джакомо
Казановы (1725—1798). Казанова — главное действующее лицо в пьесах М.Цветаевой «Феникс» и
«Приключение».
П.Г.Антокольскому
24 ноября 1962
212
лоди Алексеева... И многих, и многое, и ту, сейчас просто не мыслящуюся, Москву. Я так была мала,
что и булыжники, и звезды были одинаково близко — рукой подать. Господи, какое же у меня было
счастливое детство и как мама научила меня видеть... А помните тот Дворец Искусств,
поразительный, чудесный, с яблоньками-китайками по фасаду, с Луначарским в правом флигеле, с
Милиотти в левом и со всей литературой (и какой!) посередке. А в подвальной комнатке, там, внизу, в
недрах, рядом с кухней (которую воспроизвести смог бы разве Gustave Doré для какой-нб. из сказок
Перро)3, еще жила слепая старушка, бывшая крепостная бывших владельцев... Когда я впервые после
многих-многих лет зашла в этот же особняк, я почувствовала себя... да что об этом говорить! Подумать
только, что тогда же, в те несказанные годы, зарождались и учреждения. Как они одолели всё! — Но я
ушла в сторону, в ту сторону... Скажите, а Чабров? Имел ли он отношение к будущему Вахт. театру?
Мне кажется, он появился гораздо позже, но м.б. путаю. Вы его помните? Если да, то знаете ли, к чему
он пришел и чем кончил?
А те спектакли я помню. Кстати, и Вашу пьесу4. «Чудо св. Антония» не видела, конечно, но
немало ночей снились страшные сны, после того как мама рассказала мне ее содержание.
Очень рада, что Вы будете на мамином вечере. Я настолько загодя знаю, что будет не то и не те
(не обо всём и не обо всех речь!) — что тем более насущно Ваше присутствие. Вы будете то и
скажете то. Ну — дай Бог! Этими словами мама начинала каждую новую работу — и тетрадь...
Обнимаю Вас. Всего Вам самого доброго.
Ваша Аля
1
В «Повести о Сонечке» М.Цветаева пишет об этом приезде Антокольского в Париж: «Рядом со мною и
по другую мою руку в шаг моему двухлетнему сыну, идет Павлик А., приехавший со студией Вахтангова»
(Цветаева М. Неизданное: Стихи. Театр. Проза. С. 356).
2
Порывистость, стремительность, пылкость (фр.).
3
В гл. «Из самого раннего» «Страниц воспоминаний» А.С. рассказывает о том, что «в пузатом
секретере» в материнской комнате стояла «большая книга в красном переплете — сказки Перро с иллюстрациями
Доре, принадлежавшая еще Марининой матери».
4
Речь идет о пьесе П.Антокольского «Кот в сапогах».
213
В.Н.Орлову
18 декабря 1962
Милый Владимир Николаевич, не в пример Вам в Москве я побывала (по усам текло, в рот не
попало!) — несколько дней проработали с А<нной> А<лександровной>. Как ее еще с работы не
выгнали из-за Цв<етаевой> — диву даюсь. Вечер отложен на 26 декабря*, причина — бдительность
дир. Ц<ентрального> Д<ома> Л<итераторов> Филиппова, к-ый, в свете посещения руководителями
партии и правительства выставки в Манеже1, второпях спутал живопись (причем «абстрактную») — со
стихами и решил еще раз «согласовать» прогр. вечера. И согласовал. И всё осталось, по-видимому, в
силе. Официальный предлог — якобы «отсутствие докладчика» — какого? Что до Эренб<урга>, то тот
рвал и метал и так же был на месте, как будет и 26го. Вечера, его устройства, программы и проч. я не
касаюсь и мизинцем — только составила список маминых сверстников, в надежде, что им пришлют
пригл. билеты, ибо сверстникам уже ждать некогда — и немного их остается. — Интерес к вечеру
огромный. Дай Бог, чтобы всё сошло хорошо; но вторично вряд ли выберусь — погано себя чувствую,
а дорога зимой сложна и, главное, отнимает слишком много времени. Оно же сейчас не мое, а
книжкино, и я его очень берегу, ибо остается мало, а работы невпроворот. В Москве (на собственном
пепелище) буду вторую половину января и весь февраль — «дотягивать» с А<нной>
А<лександровной> книгу. Тут очень некстати всякие «плохие» сердца и прочие гипертонии, быстро
устаю, голова болит. Врачи — им-то что! вообще рекомендуют бросать работу, что осуществимо
только на том свете! На который не хочется. А еще Вы на меня насылаете юных скульпторш — у меня
тут своих дополна...
Всё, что Вам обещала, сделаю, не беспокойтесь, повремените еще немножко. В частности, с
детск. записями2 о вечере Блока дело обстоит так: тетрадь эта пропала, остались другие — тоже
занятные, но не «по Вашей теме»! Но сама запись сохранилась у одного знакомого3, два года тому
назад приехавшего сюда насовсем — «оттедова». (Ему мама дала переписать давно, когда готовила
выступление о Блоке (в Париже)4.) Он мне об этом говорил, но я, убежденная в том, что сохранился
подлинник, этим не заинтересовалась; теперь перепишу у него для Вас — как только закончу книгу,
сейчас просто ни на что времени нет. Запись интересна, конечно, лишь достоверностью увиденного и
услышанного, но это ведь и есть самое главное. Потом поищу в маминых зап. книжках — должны
быть беглые записи на
------------------------
* Первоначально вечер был назначен на 14/ХII. (Примеч. А.С.Эфрон.)
214
самом вечере или же на сл. день. Безумно жаль, что текст ее выступления о Блоке не сохранился.
Память у нее была поразительная. У меня хоть и не поразительная, но Блока по сей день помню.
«Возмездие» читал он в тот вечер; был бледный, худой, усталый, читал медленно и глухо, не «по-
московски». Народу было много, но не «битком». Просили его прочесть «Двенадцать», но он не стал...
Начала вспоминать и задумалась — и слов нет. Были бы слова соответствущие думам — и я была бы
поэтом. Мама (вполне справедливо!) говорила о том, что быть «поэтом в душе» так же немыслимо, как
быть боксером в душе!
Всего доброго Вам обоим. Пишите хоть изредка!
Ваша АЭ
1
Посещение Н.С.Хрущевым, М.А.Сусловым, Д.А.Поликарповым и др. руководителями партии и
правительства выставки «30 лет МОСХа» в Манеже состоялось 1 декабря 1962 г. За этим последовал доклад
Л.Ф.Ильичева «Творить для народа и во имя народа» и 17 декабря — прием деятелей литературы и искусства на
Ленинских горах.
2
Впоследствии запись восьмилетней Али «Вечер Блока» была включена в ее «Страницы воспоминаний».
3
Владимира Брониславовича Сосинского (1903—1987), литератора.
4
Доклад М.Цветаевой о Блоке состоялся 2 февраля 1935 г.
П.Г.Антокольскому
1 января 1963
Дорогой Павел Григорьевич! Простите, что с таким запозданием поздравляю Вас с Новым
годом и с маминым вечером в Союзе. Болела, не было сил. Но хочется всё же, чтобы в первые дни
наступившего года Вы получили, «в потоке приветствий», и мою весточку. Множество писем я
получаю в эти дни от самых разных, близких и совсем далеких людей, побывавших на вечере. Все в
восторге от Вашего и Эренбургова выступления. «Восторг» не то слово — люди плакали. А в наши
времена это значит, что и камни плакали. Да, милый друг, Вы с Эренбургом — старые и вечно юные
друзья, ибо друзья ее юности — за руки ввели ее в жизнь живых людей, вот в этот день 26го декабря
1962 г. Ее, такую же юную, как в те годы, ибо «мертвые остаются молодыми»1.
Это хорошо. Это ее явление — об руки с Вами, которому дарила она «железное кольцо» 2, — и
с И<льей> Г<ригорьевичем>, к-му посвящены те сугробы той Москвы3, — сродни ей, т.е. это —
воистину ее явление.
215
Спасибо Вам и от меня в числе всех бывших и не бывших на вечере. Я крепко обнимаю Вас.
Желаю Вам и Вашей семье светлых, счастливых дней в 1963 — и не только в этом году, а еще многие,
долгие годы. Будьте здоровы, и, надеюсь, до скорой встречи.
Ваша Аля
Стенограмма вечера есть, говорят, и я смогу всё прочесть, когда буду в Москве.
1
Ассоциация с названием романа немецкой писательницы Анны Зегерс «Мертвые остаются молодыми»
(1949).
2
В «Повести о Сонечке» М.Цветаева рассказывает о подаренном ею П.Г.Антокольскому перстне:
«немецкий, чугунный с золотом, с какого-нибудь пленного или убитого — чугунные розы на внутреннем золотом
ободе: с золотом — скрытым, закрытым. При нем — стихи» (стихотворение 1919 г. «П.Г.Антокольскому» («Дарю
тебе железное кольцо...»)).
3
Речь идет о цикле стихотворений М.Цветаевой «Сугробы» (1922), посвященном И.Г.Эренбургу.
П.Г.Антокольскому
6 января 1963 г.
Дорогой Павел Григорьевич, только что получила Ваше письмо и текст выступления,
тронувшие и обрадовавшие до слез. Спасибо, милый Павлик, Павлик маминой юности, моего детства,
тот самый Павлик! — Хоть и грустно, что не попала на вечер, а нет худа без добра: десятки и десятки
писем людей из зала говорят мне о возвышенной, нет, не то слово подвернулось! о высокой радости и
грусти этого вечера, о торжественности и сердечности его. Все пишут, что такого не бывало — (как,
впрочем, не бывало и такой!). И вот сейчас я всё вижу и слышу сотнями глаз и ушей и чувствую
сотнями сердец. За это и Вам спасибо, взволновавшему, и разбудившему, и растревожившему многие
души. Дай Вам Бог (а сегодня Сочельник — наших далеких детств любимый праздник) всего самого
светлого в жизни... Светлого, как та магическая звезда над теми яслями, как звезда нашей памяти,
нашего чувства, нашей совести. Пусть не меркнет!
Рада, что у Вас есть сколько-то Казановьих томиков, м.б. как раз то, что нужно, найду. Я буду в
Москве прибл. через неделю —
216
дней 10, и довольно надолго, сейчас же позвоню Вам, повидаемся. Сюда1 ехать ей-Богу не стоит
наспех в зимнюю несуразицу. А вот весной или летом буду ждать Вас в гости непременно. Покажу Вам
мамины места, и домик, в котором она выросла, и ель, — ели, посаженные дедом в честь детей, и надо,
чтобы в Ваш приезд Ока была живая, как при маме, а не скованная льдом. Мы с Вами вместе пройдем
по местам маминого детства. Здесь родились на свет ее первые стихи, от которых всё и пошло. Зима
тоже хороша, но — обезличивает. Я рада, что Вы «нашлись».
А ведь последняя мамина проза — о Вас, о вас всех, тех, юных, — мамина «Повесть о
Сонечке». Знаете?
Удивительная вещь — жизнь! Удивительно смыкаются круги — возвращается ветер на круги
своя2 — и безвозвратное еще раз берет тебя за руку — и за душу…
Обнимаю Вас, милый Павлик тех и этих лет! Простите за несуразицу чувств и слов.
Ваша Аля.
1
В Тарусу.
2
См.Екклезиаст 1,6.
Г.О.Казакевич
15 января 1963
217
несу, если буду в Москве, — конечно, не для сборника, а просто, чтобы где-то осталось еще одно
свидетельство любви, и огромного уважения к нему, и безмерной благодарности за то, что он успел
сделать, за то, что он был. Он не просто «был», он и остался.
Простите сбивчивость и никчемность этих строк. Обнимаю Вас и Женю. Будьте все здоровы.
Приеду в Москву — позвоню — м.б. повидаемся?
Ваша А.Эфрон.
1
Э.Г.Казакевич скончался 22 сентября 1962 г.
2
См. «Воспоминания о Казакевиче» в наст. изд.
Е.Я.Эфрон
23 февраля 1963
Дорогая Лиленька, сегодня утром вспомнились Ваши слова о том, что мама не поняла (или
тогда не понимала) Ю<рия> 3<авадского>. И подумала о том, что мама за всю свою жизнь правильно
поняла одного-единственного человека — папу, т.е. понимала, любила и уважала всю жизнь. Во всех
прочих очарованиях человеческих (мужских) она разочаровывалась; очарование могло длиться, только
если человек оставался за пределами досягаемости жизненной (скажем, Пастернак) или за пределами
жизни (зримой!) — т.е. умирал, а умирая — вновь воскресал для нее. Именно в этом, пожалуй,
разгадка ее творчества, в котором не признавала она сегодняшнего дня, которое всегда было над и вне,
в котором она видела заочно. Именно в этом (уже в человеческом плане) разгадка ее «непонимания»
Зав<адского> (если оно было, о чем не могу судить, не зная Завадского). Ибо Ю<рий>
А<лександрович> был человеком театра, т.е. области, наиболее чуждой маминой сущности, области
зримого мира. В этом, пожалуй, разгадка той отчужденности, к-ая у нее к нему всегда была: во-первых,
в душу он проник «через зрение» (красоту), во-вторых, призванием его был мир зримый, т.е. театр,
зримый мир для зрителя... Театр — пусть самый «заочный», т.е. не- и анти-реалистичный (особенно в
те годы), — всё же зрелище, т.е. нечто чуждое маминой сущности человеческой и творческой. Все
остальные члены того студийного кружка были дороги ей как раз не приверженностью к «зримому»,
т.е. театру: Павлик — поэт, собрат; Володя Алексеев — бросил «зримое» и ушел в армию, на смерть,
ушел в «незримое»; Со-
218
нечка Голлидэй, по отзыву Мчеделова, могла играть только себя, т.е. свою душу-живу, т.е. не была
актрисой при всём своем таланте; да никто из тех, кто тогда маме был близок, не связал своей жизни с
театром впоследствии. (Сонечка была чтицей, т.е. и для нее слово стало сильнее зримости, было
отделено ею от зримости театра...)
В театре уцелел только 3<авадский> (не будем говорить, как уцелел, в этом не он виноват!).
Всё дело в том, что в маме и в Ю.З. встретились по-своему «материя с анти-материей», мир зримый,
мир через зрительность, с миром невидимым, незримым, подспудным. И, встретившись (через слово,
через стихию слова, роднящую оба этих мира), — взаимоуничтожились друг для друга и друг в друге.
Ю.З. ведь тоже не понял маму, как чуждое, как «антимир».
Не знаю, разберетесь ли Вы в этом, для меня самой недостаточно продуманном... надеюсь, что
голова не разболится от моих каракуль. Забыла (всегда что-нб. забываю!) захватить виноградный сок
для Вас; в следующий раз привезу. Крепко целую обеих.
Ваша Аля
П.Г.Антокольскому
13 марта 1963
Дорогой Павел Григорьевич! Гатов1 сказал мне, что в каком-то переводческом ежегоднике
(простите за «каком-то» — м.б. это очень знаменитый ежегодник, да я — невежда!) собираются
поместить мамину статью о «Двух лесных царях»*, Вы, верно, ее знаете. Он хочет просить Вас
написать коротенькое вступление о Цв<етаевой>-переводчице, о том же и я очень прошу Вас2.
Посылаю Вам те крохи, что . наспех собрать перед отъездом: мама начала заниматься переводами в
1919 г.3, когда перевела для 2 й студии «On ne badine pas avec l’amour»Musset4 (рукопись не сохранилась,
но, видно, хорошо было сделано — в тот самый поток ее собственных пьес!). Потом, в 30е годы, в
Париже, она увлеклась переводами революционных (старых) русских песен — в т.ч. «Замучен тяжелой
неволей» и «Вы жертвою пали» блестяще переведены ею на фр. (Переводила для заработка, но с
увлечением.) В 1934 перевела на фр. ряд современных революц. и советских песен, к-ые и сейчас
поются в Париже (в т.ч.
-------------------------------
* В 1934 г. опубликованы в «Числах» № 10, 1934 г. (Париж). (Примеч. А.С.Эфрон).
219
«Полюшко-поле», «Марш» из «Веселых ребят» и др.). В 1936 перевела много пушкинских стихов (на
фр.), из к-ых в Париже было опубликовано два (всего лишь! — но всё же больше, чем здесь!) — песнь
из «Пира во время Чумы» и «К няне». В 1939-40-41м много переводила уже здесь — чехов, белорусов,
немцев, Важа Пшавела, англ. баллады, Бодлера... всего не помню5. Во Франции перевела на фр. своего
«Молодца» (Гончарова сделала к нему иллюстрации); 1-2 главы были опубл. в Бельгии, в 30х годах. В
Москве в 40м году перевела на фр. ряд стихотворений Лермонтова.
С одинаковой взыскательностью относилась к переводам и сильных, и слабых поэтов, к
последним еще взыскательнее, ибо задача — труднее.
О переводившихся ею (для общества «France - URSS») на фр. революционных песнях писала в
30е годы: «Ces chants révoulutionnaires sont les chants de la pitié humaine, un appel à une vie meilleure,
l’essor des grands actions et des grandes résolutions... Je suis toujours prête à traduire des chants de travail,
d’avenir, de bonté, de sympathie humaines...»6.
У меня хранится много ее переводов; громадное количество черновиков — свидетелей
громадной работы в глубину, не по поверхности.
А теперь о другом: я мало сказать «рада» — счастлива была видеть Вас. Это со мной так редко
случается при встречах с людьми — слишком изменилась сама, слишком изменились они, и как-то — в
разные стороны. А Вас встретила, как родного. Мало нас, родных друг другу, остается на свете.
Обнимаю Вас, милый Павлик. В апреле буду недолго в Москве, м.б. увидимся.
Ваша Аля
Простите за каракули, за бессвязность. Тороплюсь.
1
Александр Борисович Гатов (1901—1986), поэт, переводчик, ответственный секретарь редколлегии сб.
«Мастерство перевода».
2
Публикация статьи М.Цветаевой «Два "Лесных царя"» (ноябрь 1933) была осуществлена в ежегоднике
«Мастерство перевода 1963» (М., 1964) с послесловием П.Г.Антокольского.
3
В юности М.Цветаева перевела пьесу французского поэта и драматурга Эдмона Ростана «Орленок»
(перевод был ею уничтожен) и роман «La nouvelle ésperance» («Новое упование») гр. Анны Елизабеты де-Ноайль,
опубликованный в журн. «Северные записки» (1916. № 9—12).
3
«С любовью не шутят» А.Мюссе.
4
В журн. «Иностранная литература» (1940. № 11—12) были опубликованы стихи чехословацкого поэта
Ондры Лысогорского в переводе М.Цветаевой, в журн. «Дружба народов» (1941. № 8) — стихи современных
польских поэтов Юлиана Пшибося, Адама Важика и Люциана Шенвальда (см. примеч. 1 к письму В.Н.Орлову от
26 февраля 1964 г.)-
220
В 1941 г. по просьбе пианиста Генриха Нейгауза М.Цветаевой был сделан перевод Песни Старика («Годы
учения Вильгельма Мейстера» В.Гете) (впервые опубл. в кн.: Цветаева М. Просто сердце. Стихи зарубежных
поэтов. М., 1967). Ранее, в марте 1940 г., ею были переведены английские народные баллады (перевод баллады
«Робин Гуд и Маленький Джон» был опубликован при жизни Цветаевой в журн. «Иностранная литература»
(1941. № 6), баллада «Робин Гуд спасает трех стрелков» — в сб. «Баллады и песни английского народа» (М.,
1942). В сентябре 1940 г. поэтом переведены также немецкие народные песни (впервые опубл.: Дон. 1966. № 2).
6
«Эти революционные песни — песни человеческого сострадания, призыв к лучшей жизни, к великим
действиям и к великим решениям... Я всегда готова переводить песни о труде, о будущем, о доброте, о
человеческом сочувствии...».
П.Г.Антокольскому
18 марта 1963
Милый Павел Григорьевич, да, конечно же, Вы совершенно правы, именно Германия —
высокого романтического лада — ключ к высокому Романтическому Ладу маминого творчества, сути
ее, да и всей ее жизни. Родина маминого творчества. Именно германский Романтизм — французский
был ей чужд многословием страстей, об английском же и говорить нечего, он вовсе не был ей сродни.
Очевидно, еще тут важна гибкая лаконичность самого языка — лаконичность от богатства языкового
— то же, что и в русском, что и русскому свойственно.
Если хотите, подвиг ее пересказа Пушкина на французский — и подвиг, что — на французский,
а не на немецкий...
Мама перевела не то 14, не то 18 пушкинских стихов1; простите за «не то», но у меня в голове
сейчас такая мешанина из подготавливаемой книги, что обо всём прочем могу говорить (наспех) лишь
весьма приблизительно. «Песню» из «Пира» и «К няне» я назвала Вам как единственно
опубликованные из всего количества. Есть и «Стихи, сочиненные во время бессонницы», и «Герой», и
«Что в имени тебе моем», и «Поэт! не дорожи любовию народной...». Кажется, и «Приметы», и «Для
берегов...», и «Анчар», и «Заклинание», и, конечно же, «К морю». Оно, действительно, начинается
«Adieu, éspace des éspaces»2, но «Flots qui passent»3, по-моему, нет. И переведено оно было не в 1928, а
году в 1934-35; надо будет посмотреть в черновиках точную дату (даты) .
По-моему, по пушкинским переводам уцелели все черновики, т.е. видна вся
последовательность работы, то, чего и как она добивалась. А вот беловая тетрадь — с пропусками
некоторых строк, к-ми осталась недовольна. Говорят, в Ленинграде у кого-то есть машинописная копия
всех пушкинских переводов в окончательном ва-
221
рианте; если это точно, постараюсь достать (вернее, А.А.Саакянц достанет, ибо это идет — слух об
этом — от знакомых ее знакомых). Если раздобудем и если машинопись без маминой правки, надо
будет сверить с черновыми вариантами (их много по каждой строфе, а то и каждой строке). Конечно, я
была бы очень, очень рада, если бы Вы занялись этой (пушкинской) темой <...>
Вам я помогу, само собой разумеется, всем, чем смогу. Есть интереснейший черновик письма к
Жиду — конечно же, не удостоившему ответом — по поводу Пушкина. Там мысли по поводу того, как
нужно — и как нельзя — переводить поэтов... Обнимаю Вас сердечно.
Ваша Аля
1
Ю.П.Клюкин в ст. «Иноязычные произведения Марины Цветаевой» (см. Научные доклады высшей
школы. Филол. науки. 1986. № 4 (154)) называет 20 стихотворений А.С.Пушкина, переведенных М.Цветаевой.
2
«По-французски нет прямого эквивалента русскому слову "стихия": l’élément, les éléments — то и
другое не соответствует нашему образу первоначально-первозданной антично-языческой стихии.
У Марины Цветаевой это звучит так:
(Антокольский П.Г. Путевой журнал поэта. М., 1976. С. 137 (гл. 4: «Пушкин по-французски»)).
3
Волны, валы, которые проходят (фр.).
В.Н.Орлову
3 апреля 1963
Милый Владимир Николаевич, отвечаю наспех, хочу, чтобы письмо застало Вас в Ленинграде,
к-ый Вы, по-видимому, в апреле покидаете.
Относительно книги1: рады, что она произвела на Вас в общем благоприятное впечатление;
само собой разумеется, с рядом Ваших пожеланий и соображений согласны (книга составлялась с
учетом несколько иных возможностей и теперь требует определенного remainement2); с рядом других
согласиться нельзя, т.к., приняв их, нарушили бы самый принцип композиционного единства,
отказались бы от, поелику возможно, правильного отображения развития творческого пу-
222
ти поэта (пути в развитии), что, собственно, и является первоочередной задачей первого серьезного —
прижизненного и посмертного — ряздания. Только не думайте, что, составляя сборник, мы
руководствовались лишь соображениями собственного вкуса! Циклы и стихи отбирались не только по
одной примете их «хорошести» (в сб. входит около 1/3 всего поэт. наследия и за пределами его
остается в любом случае немало хорошего!) — главным образом, преследовалась цель, соблюдая
соотношение частей, отразить при отборе циклов и отдельных стихов — многообразие творческих
русел и наиболее характерных лирических тем, последовательное их изменение, переосмысление и
зачастую перерастание их — автором.
К примеру: кратковременная, но яркая линия в раннем творчестве — линия увлечения театром
(и это при органической нелюбви к зрелищам) — работой 2й и 3й студии, людьми и репертуаром тех
лет — нами представлена и сформированными в 38-40 гг. циклами «Комедианта» и «Сонечки», и
циклом того же русла «Плащ», и рядом стихотворений, по-разному утверждающих ту же — театра —
тему, и пьесами «Метель» и «Приключение» (ибо последующая драматургия уже не театр!).
Всё это соблюдая и экономию места (кстати, если объем превышен, то лучше, как ни жаль ее,
пожертвовать «Метелью», нежели рядом стихов) — и гармонию общей композиции, и учитывая
удельный вес самой темы в общем составе. Вы предлагаете увеличить «Комедианта», сократив
«Плащ», — а зачем? Не лучше ли показать и «Комедианта» (человека театра), и «Плащ» (идущий от
репертуара?). Как, игнорируя маскарадно-театральный «Плащ», понять и ценить превращение его,
именно его, в суровый плащ Ученика3? Это — один пример из многих...
Самый интересный не только для биографа и исследователя творчества Цв<етаевой>, а
следовательно, и для читателя момент — это внезапный, казалось бы, ни из чего предшествующего не
вытекающий переход из открытости поэтических русел в их «послероссийскую» запечатленность.
Это начинается буквально с Берлина. Как же объяснить этот период скрытого реализма, как сорвать с
него маскировочный балахон, игнорируя 1923 г., выбрасывая почти все стихи, как если бы ни года, ни
стихов и не бывало? Как обосновать и чем доказать немедленное, с первых же шагов по ту сторону
границы отрицание поэтом чужеродности чужбины и чуждости эмиграции, обособление себя от них,
превращение поэта, только что широко общительного и звонкоголосого, в одинокого духа? О скрытом
реализме я говорю не случайно — помимо самих стихов, вопиющих в той пустыне, есть немало
материалов, которыми я и собиралась поделиться с Вами, когда Вы приметесь за статью. Мне
представляется, что с этими материалами и по этому сборнику ей, статье, не так трудно будет
рождаться, как той, первой.
223