От редакции.

Известному казахстанскому философу, академику Национальной

Академии Наук Казахстана Жабайхану Мубараковичу Абдильдину исполнилось 80 лет.
Жабайхан Мубаракович сыграл исключительную роль в развитии казахстанской фи-
лософской мысли. Его работы широко известны и в России.
Он один из крупнейших специалистов в области диалектики, автор получивших
широкое признание оригинальных исследований, посвящённых важнейшим проблемам
философской теории. Под его руководством были подготовлены фундаментальные мно-
готомные труды по диалектической логике и истории диалектики. С его именем связаны
формирование и расцвет казахстанской школы диалектической логики, признанным лиде-
ром которой он является. Огромна его работа на ответственных научных и государствен-
ных постах. Наш журнал в течение не одного десятилетия успешно сотрудничает с самим
Жабайханом Мубараковичем и с возглавляемыми им казахстанскими коллегами.
От имени редколлегии и редакции “Вопросов философии” от всего сердца поздрав-
ляем нашего давнего друга с юбилеем и желаем ему доброго здоровья, новых творческих
замыслов и достижений.

Логика современного
научно-теоретического познания
Ж. М. АБДИЛЬДИН

Автору статьи исполнилось 80 лет. Он подводит некоторые итоги своих многолетних

исследований в области диалектики и логики современного научного познания.
The author of the article has turned 80 years. He summarizes many years of his researhes in
the field of dialectics and logics of modern scientific thinking.
КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: диалектика, теоретическое познание, стиль мышления, пост-
роение научной теории.
KEY WORDS: dialectics, theoretical knowledge, style of thinking, building a scientific
theory.

© Абдильдин Ж.М., 2013 г.

3
 В развитии современной науки большие перемены связаны с изменением логики
научно-теоретического познания. Внимательный анализ метода, природы современной
науки обнаруживает истинную связь ее с диалектикой, понимаемой как логика и тео-
рия познания марксизма. Такой характер науки – это не преходящее и не поверхност-
ное явление, не случайное совпадение обстоятельств, а закономерный процесс, который
инвариантен принципу тождества противоположностей. Поэтому следует принципи-
ально подчеркнуть, что диалектика не просто присуща всей нынешней науке, она яв-
ляется “душой”, стержнем, стилем современного способа мышления. Принцип проти-
воречия, являющийся ядром диалектики, все больше проникает в современную науку,
определяет ее стиль мышления, логику формирования и развития теоретического
знания.
В развитии культуры и науки изменение метода, стиля мышления имеет фундамен-
тальное значение. Дело в том, что прогресс в науке, в теоретическом познании связан
не только с открытием новых фактов, явлений, получением важных экспериментальных
данных, но также с изменением логических принципов познания. Речь идет об изменении
содержания фундаментальных понятий и принципов, с помощью которых человек мыс-
лит, осваивает факты, предметы действительности. Поэтому человечество всегда особо
выделяло и ценило тех ученых, которые совершили революцию в способе мышления.
В самом деле, в физике особый авторитет таких гениальных ученых, как А. Эйнштейн,
Н. Бор, М. Планк, связан не с тем, что они открыли какие-то удивительные факты, а с тем,
что они изменили способ, стиль мышления, пересмотрели такие кардинальные понятия,
как пространство и время, масса и энергия, относительное и абсолютное, прерывное и
непрерывное. Если ранее эти понятия мыслились раздельно, то Эйнштейн и Бор смогли
обосновать их единство в структуре физической теории.
В области философии К. Маркс, творчески преодолев старый тип мышления, обос-
новал диалектическую логику, которая является логикой современного научно-теоре-
тического мышления. Всесторонне и материалистически обосновав принцип развития,
противоречия и т.п., он принципиально по-новому понимал фундаментальные понятия
и категории материалистической диалектики, такие, как материя и сознание, отражение
и творчество, практическое и теоретическое, абстрактное и конкретное, историческое и
логическое, всеобщее и единичное и т.п.
Внимательный анализ метода, стиля мышления в развитых современных теориях
(теория относительности, квантовая механика и др.) все больше убеждает в том, что их
стиль мышления, методология совпадают с основными принципами диалектической ло-
гики, логикой “Капитала” Маркса. По логике “Капитал” является развитой формой совре-
менного теоретического знания. Поэтому систематическая разработка теории диалектики
должна опираться не только на историю познания и практики, но также на теоретический
анализ “Капитала” и других современных теорий. Основой такого рассмотрения является
сам предмет, единство логики и истории реально функционирующего мышления. Как
история абстрактна вне логики, так и логика предмета абстрактна вне истории своего
становления.
Наконец, диалектика не только определяет форму синтеза знания, не только является
стилем современного мышления, она является логикой и методологией современной нау-
ки, определяет и формирует процесс возникновения и построения современного научного
знания. В процессе формирования научно-теоретического знания, теории действуют не
только собственные, специфические принципы и законы, но и универсальные логические
категории диалектики, которые выполняют роль всеобщего условия развития и формиро-
вания научно-теоретического знания.
Велико методологическое значение универсальных логических категорий как в по-
строении теории в целом, так и в осмыслении ее конкретных этапов развития. Действи-
тельно, важнейшим моментом всякой научной теории является выбор предметной об-
ласти, выявление начала, обоснование всеобщего принципа, основного понятия теории
и выяснение диалектической связи сущности с формами проявления, эмпирическими
фактами.

4
 Вся теория в целом и ступени ее формирования необходимо предполагают последо-
вательное применение метода восхождения от абстрактного к конкретному, глубокое по-
нимание и осмысление таких диалектических понятий, как объект и субъект, отражение,
развитие, субстанция, сущность, противоречие, всеобщее, особенное и т.п. В процессе
построения теоретического знания фундаментальное значение имеют не отдельные кате-
гории, не отдельные понятия, а все категории, диалектико-логические идеи теоретическо-
го знания в целом.
Для того чтобы обосновать высказанные мысли, обратимся к такой сложной форме
теоретического знания, как теория. Кстати, в современном научном процессе теория вы-
ступает в качестве основной формы бытия научно-теоретического познания.
В объективном мире существуют различные системы: физические, химические,
органические, социальные и т.п. Задача науки – теоретически осмыслить эти системы.
В теории же идеально дается всеобщее условие формирования и функционирования, воз-
можности и действительности целостной реальности.
Построение всякой теории начинается прежде всего с выбора предметной области
(объективного конкретного), которая должна быть подвергнута теоретическому анали-
зу. С первого взгляда представляется, что предмет, предметная область неизменно даны
исследователю. При ближайшем рассмотрении выбор предметной области оказывается
сложным вопросом, так как она не дана раз и навсегда, а имеет относительную приро-
ду, выступает исторической проблемой. Правильное понимание и постановка проблемы
предметной области предполагают определенное понимание таких категорий материали-
стической диалектики, как объект и субъект, отражение и творчество, теоретическое и
практическое и т.п.
Если объективная реальность, материя существует сама по себе (абсолютно незави-
симо от субъекта), то понимание объекта (предмета) должно постоянно включать пред-
метную деятельность субъекта. Поэтому при определении, выборе предметной области
исследования необходимо учитывать и по возможности точно формулировать диалекти-
ческое отношение предмета (объекта) к субъекту.
Такая постановка проблемы является важнейшей отличительной особенностью
марксистского принципа познания, согласно которому в познании предмета, объекта и в
формулировке теоретических представлений и понятий о нем с самого начала подчерки-
вается активность познающего субъекта, учитываются его потребности, его конкретное
отношение к субъекту.
Согласно этой гносеологии, чтобы действительно познать предмет, составить о нем
понятие, необходимо с самого начала правильно поставить, указать ту систему, объек-
тивную позицию, относительно которой реально существует предмет, и подвергнуть его
теоретическому анализу. В данном случае практика непосредственно входит в формули-
ровку теоретического понятия. Если при формулировке, выработке понятия о предмете не
учитывать практическое отношение субъекта, то такое понятие ни в коей мере не является
конкретным. А с абстрактной, отвлеченной позиции невозможно понять такие понятия,
как “свобода”, “человек”, “одновременность” и т.п. Поэтому необходимо с самого нача-
ла указать ту систему отсчета, объективную позицию, которая входит в формулировку
теоретического понятия. Так, например, невозможно сформулировать конкретное понятие
свободы, если не указать ту систему отсчета (классы), относительно которой оно имеет
реальный смысл.
В современной науке этот методологический подход имеет универсальное значение.
При исследовании объекта, предметной области классическая физика пыталась по воз-
можности элиминировать субъекта, систему отсчета. Эйнштейн же доказал, что понятие
одновременности не абсолютно, оно имеет смысл лишь относительно той или иной инер-
циальной системы. Анализ показал, что одновременность во всех системах – фикция, а
в действительности события, одновременные в одной системе, вовсе не одновременны
в другой. Вследствие этого время относительно, и преобразования Лоренца есть резуль-
тат относительности одновременности, а не следствие механического сплющивания, как
предполагали Лоренц и Фицджеральд.

5
 То же самое происходит в области квантовой механики. Как доказал В.А. Фок, в
формулировку теории необходимо должна включаться характеристика прибора, влияние
прибора на микроявления.
Таким образом, выявление предметной области, первоначального целого играет важ-
нейшую роль в научно-теоретическом познании. Однако нельзя преувеличивать его зна-
чение, ибо задача познания – понять объект, теоретически выразить его в логике понятий.
Первоначальное целое является первоначальным потому, что оно еще не проанализирова-
но и дает, по выражению Маркса, только хаотическое представление о целом.
При всем своем значении рассмотрение предметной области является, по существу,
только подступом к действительному теоретическому познанию. В отличие от эмпириче-
ского теоретическое познание предполагает сведение многочисленных фактов, явлений
к единому и осмысление на основе этого единого. Здесь необходимо возникает вопрос о
начале теории. До выявления начала трудно говорить о систематическом, теоретическом
исследовании. Поэтому понятие начала – труднейший вопрос всякой теории, ибо система-
тическое познание почти невозможно, пока не выявлено начало развивающейся системы.
В самом деле, идет ли речь о “Капитале” Маркса, о теории империализма В.И. Ленина,
теории относительности, квантовой механике, теории элементарных частиц или о си-
стематическом построении теории материалистической диалектики (Логики с большой
буквы) – всюду возникает неизбежная для теоретика проблема начала, исходного пункта
построения теоретического знания, критериев и способов его нахождения.
Диалектическое понимание начала прежде всего связано с предметной характеристи-
кой объекта. Важнейшей предпосылкой марксистского понимания является также призна-
ние историчности системы. Исходное всеобщее понимается не как мысль (абстракция)
в оторванной от реальности замкнутой теоретической области, а как элементарная кон-
кретность, всеобщее, “клеточка “развивающейся системы.
В “Капитале” таким всеобщим является товар и товарное отношение, в квантовой
механике – корпускулярно-волновая природа микроявлений. В теории относительности
таким началом является принцип относительности. В диалектической логике не только
раскрываются определенности, критерии начала, но также обосновываются способы его
нахождения, т.е. речь идет о роли целостного подхода к обоснованию начала, о самообос-
новании и единстве исторического и логического в обосновании начала.
Итак, начало, его выявление – важнейший элемент в развитии и формировании теории.
Однако эффективное обоснование его предполагает ясную методологическую постановку,
четкое понимание ряда категорий материалистической диалектики, рассматриваемой как
логика и теория познания марксизма. Без определенной логико-теоретической постановки
невозможно обосновать начало теории, разрешить гносеологические трудности и пара-
доксы, возникающие в процессе ее формирования и развития.
Выявление начала, как видим, имеет фундаментальное значение в построении научной
теории. Однако нельзя преувеличивать его роль. Начало называется началом, “элементар-
ной клеткой” системы потому, что оно является наиболее абстрактной определенностью
системы в построении теоретического знания.
Теория, развитие и формирование ее выступают как ряд последовательных формооб-
разований, как процесс решения ряда противоречий. При этом возникает вопрос о следу-
ющем этапе в построении теории. Речь идет об обосновании всеобщих принципов теории.
Действительно, если в результате выявления и анализа исходного пункта объективного
конкретного делается первый шаг в теоретическом воспроизведении предмета, то в анали-
зе и обосновании всеобщей абстракции (принципа) теории делается следующий довольно
крупный шаг в научно-теоретическом познании действительности. Пока не обосновано
всеобщее, фундаментальное понятие теории, невозможно говорить о теоретическом поз-
нании действительности. На этом уровне научно-теоретического познания вся задача тео-
рии концентрируется вокруг правильного понимания и обоснования исходного принципа
теоретического познания действительности.
В обосновании всеобщего принципа теории четко выделяется коренное отличие
диалектико-логического подхода от формальных и эмпирических методов построения

6
знания. Действительно, невозможно эффективно обосновать всеобщий принцип теории,
если с позиции материалистической диалектики не применять такие фундаментальные
категории, как “субстанция” и “всеобщее”, “понятие”, “развитие” и т.п., которые, по су-
ществу, являются всеобщими условиями формирования принципа научной теории. При
формальном, недиалектическом понимании этих категорий возникают серьезные трудно-
сти на пути развивающегося знания. Так, например, вследствие непонимания диалектики
субстанции, всеобщего, категории субстанции-субъекта в научно-теоретическом позна-
нии возникает ряд односторонних способов понимания предмета. Одни с целью понять
предмет редуцируют сложное (конкретное) к более простому, другие, сталкиваясь с тео-
ретическими трудностями, обращают внимание на целостность, с помощью которой про-
блемные ситуации, возникающие в обосновании принципа, касаются фундаментальных
определений теории. Иными словами, последние решают вопрос на основе всесторонне-
го применения диалектико-логического понятия субстанции, всеобщего, историчности
субстанции и т.п.
Принцип, как было сказано, важен в построении и развитии теории, но он не явля-
ется всем ее содержанием. Поэтому в действительном формировании теории существен-
ное значение имеет обоснование ее основного понятия. В домарксовской философии на-
чало, принцип, основное понятие теоретического познания отождествляются. В рамках
диалектической логики они выступают тремя уровнями в построении целостной теории.
Как известно, исследование капитализма не заканчивается открытием стоимости, нужно
обосновать основное понятие теории – понятие прибавочной стоимости. Кстати сказать,
рассмотрение товара и открытие стоимости было осуществлено классиками английской
политической экономии. Заслуга Маркса состоит в том, что он более глубоко раскрыл
природу этой категории и исследовал ее связь с прибавочной стоимостью, которая непос-
редственно не вытекает из стоимости. В “Капитале” Маркс рассматривает сначала приба-
вочную стоимость в чистом виде, независимо от форм ее проявления, и затем раскрывает
их внутреннюю связь.
Так обстоит дело и в физике. Как известно, о принципе относительности и о конеч-
ности скорости света знали задолго до Эйнштейна, но эти положения тогда казались
несовместимыми. Заслуга Эйнштейна состоит в том, что он открыл то особое явление,
при помощи которого связал принцип относительности с постоянством скорости света,
т.е. открыл относительность одновременности и определил ее роль в преобразованиях
Лоренца.
В области квантовой механики мы наблюдаем ту же ситуацию. В виде волнового
уравнения было создано субстанциональное уравнение квантовой механики. В волновой
функции улавливается идеальное, объективное состояние микрообъекта, и оно непосред-
ственно не совпадает с картиной, которая наблюдается после фактического измерения.
В этой связи имеет глубокий смысл утверждение В.А. Фока, в котором строго отличается
возможное от действительного, как субстанция от формы проявления.
Таким образом, основное понятие теории имеет решающее значение в ее построе-
нии. Без фундаментального его обоснования трудно говорить о теории. В политической
экономии главные трудности возникали в процессе обоснования основного понятия капи-
тализма – понятия прибавочной стоимости, отчего зависело в основном и теоретическое
воспроизведение предмета.
Обоснование основного понятия теории – сложный и трудный процесс. При этом
возникает ряд логико-гносеологических трудностей, проблем и т.п. Поэтому успешное
решение данных вопросов возможно только путем последовательного применения диа-
лектики как подлинно универсальной методологии научного знания. Это означает, что в
ходе обоснования основного понятия теории надо руководствоваться теми логико-гно-
сеологическими условиями, принципами, категориями материалистической диалектики,
которые дают возможность успешно обосновать основное понятие теории и разрешить
трудности, возникающие в ходе разработки данного понятия. Прежде всего речь идет о
таких категориях, как “сущность”, “рассмотрение сущности независимо от форм проявле-
ния”, “противоречие” и т.п.

7
 На самом деле, в обосновании основного понятия теории категория сущности выпол-
няет важнейшую логико-методологическую функцию. Предшественники Маркса, в том
числе Родбертус, не смогли обосновать понятие прибавочной стоимости, отождествляли
ее с особыми формами (прибыль, рента, процент), потому что исходили из эмпирического,
ограниченного представления о сущности. В их понимании сущность – это нечто общее и
одинаковое для данного класса явлений. Поэтому, чтобы выработать понятие прибавочной
стоимости, они брали за основу или эмпирическое общее, или просто описывали какую-
либо частную форму. Даже понятие стоимости они трактовали как абстрактно-общее, из
которого непосредственно пытались вывести особые, более развитые формы.
В ходе обоснования понятия прибавочной стоимости Маркс реализовал принципиаль-
но иное понимание сущности. По его трактовке, сущность – это не элемент, не абстракт,
а та особая форма развития субстанции, которая имеет всеобщее значение в данной си-
стеме. В понимании Маркса сущность выступает как особый “эфир”, который определяет
удельный вес всех сторон изучаемого явления.
В таком понимании сущность, разумеется, не покоится в эмпирической структуре
отдельного предмета, а реально существует в тех особых связях и отношениях, которые
этот предмет занимает внутри некоторого целого. Поэтому понять сущность предметов
и явлений означает раскрыть природу целостности, внутреннего движения, делающую
данный предмет тем, что он есть. Обычное же разложение (анализ) целого на составные
эмпирические элементы не только не способствует познанию сущности, а, наоборот, ведет
к ее потере. Вот почему в ленинском анализе сущность не изображается неким остаточ-
ным явлением, а рассматривается как реальное движение, смысл целого, возникающий
лишь в реальном отношении. На самом деле, сколько бы ни анализировали средствами
физики и химии вещественную природу золота, в нем невозможно найти то, что делает
золото всеобщим эквивалентом. Быть деньгами – это вовсе не природное свойство золо-
та; лишь определенные социально-экономические условия превращают золото в деньги,
дают возможность ему функционировать в этом качестве.
В обосновании основного понятия немаловажное значение имеет рассмотрение
сущности независимо от форм проявления. В обосновании основного понятия теории
(теоретического знания вообще) имеет важнейшее значение диалектический принцип
противоречия. Если все находится в постоянном развитии, противоречии, то это необхо-
димо должно относиться и к мышлению, формированию теоретического знания. Поэтому
диалектическая логика в построении теоретического знания широко опирается на этот
принцип. Правда, роль этого принципа решается не абстрактно, а конкретно, на основе
тщательного анализа проблемы. Противоречивость теоретического знания закономерна,
когда она отражает реальную противоречивость предмета и деятельности. Противоречие
в теории недопустимо, если оно следствие логических ошибок, если оно субъективно и
т.п. Поэтому противоречие в теории, понятии всегда запрещается лишь с позиции абст-
рактного, формального подхода к вопросу.
В действительности в процессе логического воспроизведения реальности мыслью
возникает противоречие – это несомненный факт. В этом отношении небезынтересна ис-
тория политической экономии. Вопрос о противоречии не мог быть в политэкономии, пока
она была описательной наукой. Когда Рикардо стремился понять развитые экономические
категории исходя из закона стоимости, то в теории необходимо возникало противоречие,
которое он выразил, но не смог теоретически разрешить. Подобным образом обстояло
дело в биологии, в современной физике.
Непонимание истинного содержания, продуктивного значения диалектического про-
тиворечия в формировании и развитии научно-теоретического познания характерно для
современной западной философии. Так, например, ее видный представитель К. Поппер
решительно отрицает универсальность принципа противоречия, его продуктивность в на-
учно-теоретическом познании. Основная слабость диалектико-логической концепции, по
его мнению, прежде всего проявляется в утверждении, что “противоречий избежать не-
льзя”, поскольку “они встречаются повсюду в мире”. Если мы признаем диалектический
принцип противоречия, решительно заявляет Поппер, то будем вынуждены “отказаться от

8
какой бы то ни было научной деятельности, а это ознаменовало бы абсолютный крах на-
уки”. Поэтому он предлагает исключить любую систему, в которой имеет место противо-
речие, т.е. предлагает отвергнуть такие системы. Однако в настоящее время такой подход,
абстрактное отрицание всякого противоречия в теоретическом познании не принимается
даже в рамках логико-методологических теорий, возникших в 50–60-х гг. ХХ в. на волне
кризиса позитивизма. В частности, И. Лакатос, критикуя эту сторону воззрений Поппера,
отмечает следующее: “Некоторые научно-исследовательские программы разрабатывались
на противоречивом фундаменте. Нередко наиболее хорошим правилом для ученого в та-
ких случаях оказывается на практике: “Идти вперед, а убежденность придет позднее”. Эта
антипопперовская методология гарантирует передышку как для бесконечно малых исчис-
лений, так и для теории простых рядов, когда логические парадоксы сбивали их с толку. И
действительно, если бы научная игра велась согласно Попперу, то статья Н. Бора 1913 г. не
смогла бы увидеть свет, поскольку она была противоречиво привита к теории Максвелла,
а дельта-функция Дирака оставалась бы неизвестной до Шварца. Все эти примеры науч-
ного исследования, базировавшегося на противоречивой основе, образуют дальнейшую
“фальсификацию” фальсификационистской методологии”1.
Принцип противоречия в формировании теории выполняет двоякую функцию. С од-
ной стороны, он является логической формой в обосновании основного понятия, а с дру-
гой – имеет продуктивное значение в осмыслении взаимоотношения основного понятия,
сущности с формами проявления. Рассмотрим кратко каждую из этих функций.
Противоречие – имманентная сущность всякого развивающегося предмета. Если
сущность не просто общее, а есть целостность, конкретность, то ее мера существования
есть тождество противоположностей. Если бы сущность предмета, которая воспроизво-
дится в теоретическом понятии, была бы просто общее, то не было бы необходимости в
диалектическом принципе противоречия. Поскольку в диалектической логике речь идет
о сущности как способе формирования предмета, то, естественно, встает вопрос о тож-
дестве противоположностей. Дело в том, что в процессе действительного формирования
предмет, имея свои особые определения, начинает включаться в состав другого целого,
движется по параметрам этого целого, обнаруживая себя как форма проявления этой сущ-
ности. Здесь его прежние определенности, реальное бытие выступают только как форма
проявления, как момент другого движения, которое теперь является для него подлинной
сущностью.
Познать сущность, способ формирования предмета означает понять его как противо-
речие, как диалектическое превращение одного в другое, обнаружение предметом себя в
виде формы проявления своей сущности. Отражение противоречивой сущности предме-
та, понимание противоречия было всегда камнем преткновения для всей домарксовской
философии. Платон, Аристотель, Гегель понимали сущность как способ формирования,
но мистифицировали и трактовали ее как нечто изначальное духовное, идею, форму и т.п.
Эмпирическая же философия, отождествляя сущность со сравнительно общим, не смогла
выявить подлинную сущность, всеобщую определенность предмета. Кардинально и про-
дуктивно данный вопрос был решен только философией диалектического материализма.
Всеобщим же условием решения этой сложной проблемы явилось соединение материали-
стического мировоззрения с принципом развития.
Противоречие, понимание противоречия пронизывают всю логику теории, начиная с
исходного пункта до заключительного результата. Однако значение принципа противоре-
чия особенно велико в обосновании основного понятия, так как именно здесь происходит
коренное превращение одного в другое.
Основное понятие имеет фундаментальное значение в построении теории. В нем, по
существу, схвачено главное противоречие конкретного целого. Однако обоснованием ос-
новного понятия теории задача теоретического познания действительности не исчерпыва-
ется. Возникает очередная задача научного познания – целостное и систематическое вос-
произведение предмета, которое необходимо предполагает развитие сущности (основного

1
Lacatos I. History of science and it’s rational.

9
понятия) предмета, постижение связи сущности с формами проявления и разрешение про-
тиворечий, трудностей, возникающих в процессе систематического познания предмета.
Целостное и систематическое воспроизведение предмета является сложнейшей задачей
науки. В теоретическом познании предмета не было бы никакой трудности, если сущность
предмета, отражающаяся в форме основного понятии теории, непосредственно совпада-
ла бы с формами проявления. Как уже было показано, такого совпадения нет и быть не
может. Этот факт сам по себе порождает непреодолимые трудности для эмпирической
философии, методологическая порочность которой состоит в том, что она, преувеличивая
значение непосредственного данного, фактов, отрицает объективное значение фундамен-
тальных понятий науки и трактует их как “удобные схемы”, субъективные творения чело-
веческого духа.
В действительности противоречие основного понятия теории с эмпирическими фор-
мами обусловлено тем, что при обосновании основного понятия предмет рассматривается
в чистом виде, идеализированно, отвлеченно от тех связей, которые реально влияют на
проявление сущности предмета. Другими словами, на стадии формирования основного
понятия теории предмет рассматривается сам по себе, и исследователь занят выявлением
тех связей (законов), которые вытекают из имманентного способа существования и функ-
ционирования предмета.
Чтобы теоретически воспроизвести целостную предметную область, необходимо
проследить развитие сущности и всесторонне вскрыть ее связь с особыми, эмпириче-
скими формами проявления. Следует подчеркнуть, что такое рассмотрение – труднейшая
проблема теоретического познания. Дело в том, что при попытке последовательно про-
вести монистическое понимание предмета возникает противоречие между сущностью и
эмпирическими формами, которое как бы ведет к опровержению исходного принципа.
Поэтому вполне закономерно развитие теории сводится к рациональному (диалектическо-
му) разрешению противоречий.
Методологическая продуктивность той или иной научной концепции главным образом
определяется ее отношением к противоречиям в развитии теории. Типичным примером
такого рода может служить история политической экономии. При попытке объяснения
экономических фактов, исходя из общего принципа, из понятия стоимости, как известно,
возникли противоречия, которые Рикардо выразил, но не смог теоретически разрешить,
так как не понимал диалектики сущности и форм проявления, развития сущности, не имел
представления об опосредствующих звеньях, в которых реально разрешаются противоре-
чия теории.
Когда впоследствии ученики Рикардо пытались освободить его теорию от противо-
речий посредством исправления исходного пункта, теоретическое рассмотрение проблем
было потеряно, возникла так называемая вульгарная политическая экономия. К. Маркс не
пошел по линии формального “исправления” теории, а на основе более глубокого рассмот-
рения вопросов разрешил противоречия и тем самым дал теоретическое и рациональное
объяснение экономическим явлениям.

10
 ФИЛОСОФИЯ И ОБЩЕСТВО

Арабское “возрождение”
как проект модернизации
Е. А. ФРОЛОВА

Может ли возродиться когда-то блестящая культура арабского Востока? На этот во-

прос, начиная с XIX в. и по настоящее время, пытаются ответить арабские философы,
политические и религиозные деятели. В зависимости от их позиции тема “возрождения”
оказывается связанной с понятиями модернизации, революции, просвещения, воскреше-
ния культуры прошлого, установлений раннего ислама. В центре внимания идеологов
“возрождения” – отношение к культуре Запада, самобытность собственной культуры, а
также изменение сознания нации, многие века находившейся в оковах консервативной
религии.
Shall we ever see a revival of a one-time brilliant culture of Arabian East? From 19th
century and up to the present day Arabian philosophers, politicians and religious figures try to
answer this question. Attitude-dependent topic of Revival turns out to be linked to the concepts
of modernization, revolution, enlightenment, resurrection of past culture and institutions of the
earlier Islam. The treatment of the Western culture, the singularity of their own culture, as well as
the demand for changing the nation’s consciousness, all these issues, which for many centuries
remained in the fetters of a conservative religion, comes now into the focus of the ideologists of
Revival attention.
КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: ислам, традиция, культурное наследие, возрождение, “нахда”,
модернизация.
KEY WORDS: Islam, tradition, cultural heritage, revival, “nahda”, modernization.

«Минуло столетие, которое прошлое поколение прожило как период созревания

“проекта возрождения”; а теперь живем мы, временами под той же вывеской, временами
под лозунгом “революции”. Содержанием же века является передышка, когда совершенно
законно и необходимо происходит пересмотр проблематики», – так ставит одну из самых
важных для сегодняшнего развития арабского мира проблем, – проблему его возрождения,
М.А. аль-Джабири [аль-Джабири 1982, 5].
В истории арабского мира известен период бурного его развития, расцвета, который
был определен образованием на основе новой, монотеистической религии ислама огром-
ной империи, включившей в себя многие народы и культуры. Коран, записанный на араб-
ском языке, положил начало письменной культуре всей империи, а обсуждение проблем,

© Фролова Е.А., 2013 г.

11
вызванных становлением богословия, развитием фикха, запросами нового общества, по-
родило огромный спрос на теоретическое их оформление и обоснование. Колоссальная
переводческая деятельность, использование античной мысли для осмысления собствен-
ных проблем, комментирование, интерпретирование этой мысли, поиски и нахождение
самостоятельных решений – все это в результате дало не просто оживление, но настоящий
расцвет исламской культуры. Некоторые исследователи (см., напр., [Мец 1973]) применя-
ют к этому феномену термин “возрождение”, однако то было не возрождение (иначе – воз-
рождение чего?), а рождение и расцвет новой культуры.
В ХХ веке с обретением арабскими странами политической независимости, с появле-
нием надежд на быстрое экономическое развитие и социальные преобразования понятие
“возрождение” (нахда) стало отждествляться с понятием “революция”. Привлекшее к себе
внимание еще в самом начале века, теперь оно наполнилось программным содержанием
(насеризм), а всемирные упования на научно-технический прогресс усилили значимость в
нем рационального и научного компонента.
В 1968 г. в Багдаде вышла книга Мухаммада Сабира Салима и Саада Абд аль-Вахаба
Надира “Новое в преподавании наук” (Ал-джадид фи тадрис ал-‘улум). Многое в ней на-
поминает лозунги, которые провозглашались в Советском Союзе в эпоху строительства
социализма. “Наша страна, – пишут авторы, – переживает эпоху возрождения в различных
областях производства, будь то сельское хозяйство или промышленность. И если каждый
соотечественник не засучит рукава во имя счастья отчизны и не сыграет роль в защите
этого возрождения, промышленное и сельское развитие страны затормозится. Фабрики
и заводы нуждаются в десятках тысяч рабочих рук, способных развивать производство”
[Салим, Надир 1968, 48].
Наука и техника оцениваются в книге как определяющий фактор мощи страны. Го-
воря о содержании науки, о богатстве добытых знаний, авторы выступают против тра-
диционного, характерного для средневековья понимания науки как суммы накопленных
сведений, истин, выдвигая на первый план не количественный их прирост, а методологию
как самый важный аспект научного знания. В качестве практического вывода авторы пред-
лагают методику преподавания естественных наук, а также социальных и гуманитарных
дисциплин, формирующих научное мышление.
Еще раньше Таха Хусейн настаивал на реформе образования, без которой немысли-
мо возрождение нации. В книге “Будущее культуры в Египте” (Мустакбал ас-c акафа фи
миср) [Хусейн 1939] он детально разрабатывает соответствующую программу, ориенти-
рованную на аль-Азхар, на обучение в начальных и средних школах, на высшее образо-
вание. Многие из его идей нашли воплощение, когда он в 1942–1944 гг. был советником в
министерстве образования.
Крах надежд на быстрые научные и экономические преобразования и усиление дви-
жений, выступавших против модернизации исламского общества, за сохранение тради-
ционной социальной системы и культуры, определяемой исламом, заставили арабских
интеллектуалов принять эти процессы как непреложную реальность. Они вновь стали об-
суждать тему “нахды”, но теперь их усилия сосредоточились на оценке социальной роли
религии, на поиске путей очищения ее от негативных элементов и раскрытия ее позитив-
ного содержания, которое способно стать стержнем, основой национального возрождения.
Хотя обсуждение понятия “возрождение” прочно связано с культурой ХIХ – нач.
ХХ в., в реальности тогда имело место скорее пробуждение (йакза) арабских народов, дол-
гое время находившихся под турецким притеснением – оживление (ихйа) экономической
деятельности, сопровождавшееся бурными процессами в области культуры и движением
за реформу религии. Если до того арабский мир был обращен к османскому Востоку, то
теперь снова, как когда-то в Средние века, он вступил в тесный контакт с Западом, ус-
певшим за прошедшие столетия достичь огромных успехов. Восторг перед его успехами,
стремление познакомиться с “новым” Западом и взять от него все лучшее – это, пожа-
луй, основной пафос “нахды” в тот период. Разум, наука стали главными ее символами.
С помощью западной культуры представители арабской культуры надеялись модернизи-
ровать свой мир.

12
 Речь прежде всего шла о возрождении рационалистической традиции, выразившемся
в увлеченном изучении соответствующих философских направлений Запада, новых на-
учных теорий, учений о западных формах устроения общества и т.д. Даже виднейшие
теологи-реформаторы Джемаль-ад-Дин аль-Афгани и Мухаммад Абдо в ранний период
своей деятельности (тем более, что какое-то время они жили в эмиграции во Франции)
находились под влиянием европейской мысли. Их усилия, направленные на реформиро-
вание ислама, поиск возможностей его совмещения с современностью определили основ-
ное идейное содержание “нахды”. Мухаммаду Абдо, ставшему муфтием Египта, удалось
провести некоторые реформы, в частности, модернизировать систему образования в аль-
Азхаре, дополнив программу обучения естественно-научными дисциплинами. Однако
по-настоящему глубокие преобразования не состоялись. Сделав достаточно много для
пробуждения нации, движение “нахды” в начале ХХ в. ослабло, а восторг перед Западом,
наукой и разумом несколько утих. И все же оно дало толчок к осмыслению культурной
ситуации, что выразилось также и в интересе к своей собственной культуре.
Этот аспект “нахды” выявлял не только культурную тенденцию, но и изначально
двойственную природу явления возрождения. Арабские страны, освободившиеся от вла-
дычества Османской империи, сразу же ощутили экономический и политический нажим
со стороны западных стран. “Колониализм”, “империализм” – эти понятия прочно вошли
в сознание арабских народов, определили настороженное, а нередко и враждебное вос-
приятие Запада. Желание сохранить свою самостоятельность побуждало настаивать на
ценности и самодостаточности собственной культуры, память о величии которой посто-
янно присутствовала у арабов.
В таком амбивалентном виде идея “нахды” продолжает и поныне волновать сознание
араба-интеллектуала. Но в ситуации второй половины ХХ в., она приобрела новое содер-
жание и поэтому часто называется “новой нахдой”. Понятие “нахда” стало относиться к
целому комплексу проблем: отношение к христианской культуре и к своей собственной,
религия и ее современное состояние, наука и ее связь с религией, пути преобразования
общества. В ХIХ в. речь шла прежде всего о “пробуждении от спячки”, в которую был пог-
ружен весь социум, теперь термин получил двоякий смысл: отчасти сохранилось прежнее
его значение (возродить страну, величие народа на современной основе), но появилось и
другое, имеющее смысл возрождения исконного – первоначальных основ организации об-
щества, заложенных Мухаммадом, “истинного”, не испорченного последующей историей
ислама. Это направление исследователи в отличие от “возрождения” называют “возрож-
денчеством”.
Иногда (и на это есть основания) в “возрожденчестве” видят сходство с протестантиз-
мом, полагая его аналогом лютеровской Реформации. Различия между ними, разумеется,
больше, чем подобия: главное – то, что “возрожденчество” не имеет характера мощного
культурно-религиозного движения, которое могло бы сейчас оказать глубокое воздействие
на развитие арабских стран. Всплески интереса к идеям “возрожденчества” не свидетель-
ствуют о неизменной устойчивости последних, об их определяющей роли в развитии
арабского мира. Стоит прислушаться к мнению видного философа Садика аль-Азма, ко-
торый, анализируя явления исламизма и фундаментализма, оцениваемые как своего рода
контрреформация, советует делать при этом акцент не на “контр”, а на “реформации”.
За возвратным движением он видит облеченное в религиозные формы поступательное
развитие и ту же модернизацию общества [аль-Азм 1993, 1994].
Религиозные движения современности, даже исламизм и фундаментализм, являются
весьма сложными, неоднородными и неоднозначными. В них участвуют и очевидно ра-
дикальные, экстремистски настроенные традиционалисты, и идеологи, вносящие в при-
вычные формы сознания новое содержание. Научные идеи часто опережают возможности
“преваривания” их обществом, превышают потенции неподготовленного социума, а пото-
му губительны для него. Когда действовавшие прежде в качестве социальных ферментов
культурные образования приобретают гипертрофированные формы и масштабы, в работу
включаются охранительные, на первый взгляд кажущиеся консервативными, идеологии.
Это не что иное, как противовес негативным процессам, наблюдаемым в странах запад-

13
ной цивилизации, призыв к передышке в стремительном развитии, дающей возможность
оглянуться и поразмыслить над подчас страшными итогами этого развития, соразмерить
свой разум и свои возможности.
Какими бы ни были ныне подходы к культуре ислама: критической ли ее оценкой с по-
зиций достижений западной экономики и науки, или (с оговорками) реабилитацией ее как
стабилизирующего механизма, – принадлежащие ей, живущие в ней люди хотят видеть
свои общества экономически и научно развитыми при том, что осуществление этого же-
лания вступает в противоречие с их же предполагаемой общечеловеческой спасительной
миссией. Вновь и вновь встает альтернатива: отстаивать ли свое “настоящее-прошлое”
как перспективу развития всего мира, выступая носителями прообраза будущего – или
признать путь, по которому шел и пока что идет западный мир.
Один из виднейших арабских философов второй половины ХХ в. (ум. 2010) Мухам-
мад Абид аль-Джабири в книге “Современный арабский дискурс” [аль-Джабири 1982]
обозначил основные темы, обсуждаемые в последние десятилетия в арабском мире. Цент-
ральной и, пожалуй, объединяющей все остальные, является новое арабское возрождение,
“новая нахда”.
Почему эта тема так актуальна сейчас и почему возникает дополнительное опреде-
ление возрождения как нового? Аль-Джабири отмечает, что “нахда” ХIХ в. не принесла
кардинального изменения сознания араба-мусульманина – его ценности остаются тради-
ционными. Идеологи прошлой “нахды” (имеются в виду М. Абдо и аль-Афгани) оказа-
лись не способны изменить культуру, воспрепятствовать ее упадку, успешно развернуть
ее в сторону будущего. “Мир в целом за это время совершил гигантские шаги в развитии
жизни человека во всех сферах, и вместе с тем участие арабов в этих шагах большей
частью остается несоразмерным их честолюбию” [Там же, 5]. Будет ли продолжаться
спячка, в которой арабы находились в девятнадцатом столетии, выполнит ли поколение
конца века двадцатого пока еще не осуществленный проект возрождения (который может
приниматься и как проект революции), сделает ли оно поступательные шаги и не даст об-
ществу соскальзывать назад, – эти вопросы в качестве главных ставит аль-Джабири перед
собой и своими читателями.
Это отмечал ранее и М. Беннаби. Возрождение, которое переживало арабское общество
в конце ХIХ – нач. ХХ в., не дало, писал он, эффективных результатов из-за “испорченной
социальности”, из-за того, что фундаментальная проблема исламской цивилизации была
заслонена задачами важными, но нередко сиюминутными. Болезнь мусульманского обще-
ства состоит в том, что оно хотело осуществить “ренессанс”, не освобождаясь от факторов,
которые привели к длившемуся последние столетия “декадансу”. Это уводило в сторону
от насущной задачи исследования условий цивилизации, от проблем культуры как тако-
вой, которая не воспринималась мусульманским миром как фундаментальная, требующая
постоянного внимания, осознания ее в качестве таковой (см. [Беннаби 1956, 299–300]).
У народов ислама было великое прошлое, были великие личности, представлявшие
его. Но это величие оказалось утрачено, на протяжении столетий мусульманские страны
переживали упадок. В ХIХ в. были предприняты попытки возродить продуктивный дух
ислама, но для успеха возрождения нужно прежде понять причины упадка. Мусульмане
должны отказаться от самолюбования, восхищения своей самобытностью и посмотреть
на себя через призму интернациональной, универсальной цивилизации, увидеть свое от-
ставание, которое может быть преодолено только через “революцию” – в соответствии с
Кораном, изменить состояние души, сознание, совершить тем самым “великий джихад”
(который как более важный религиозный акт противопоставляется политическому “джи-
хаду”). У народа надо пробудить “волю к цивилизации”, отказаться от парадигмы циклич-
ности истории и включиться в мировой процесс наравне с Европой, не позволяя истории
вращаться по кругу [Там же, 308]. Чтобы войти в цивилизацию, миру ислама надо созна-
тельно создавать свою социальную базу, ибо спонтанно складывавшийся социум (нередко
в навязываемых извне формах) не отвечает сегодняшним требованиям, находится в со-
стоянии болезни, наносящей по вере “удары изнутри” (coups de main intérieurs) [Там же,
288].

14
 Об этом же социальном аспекте проблемы, но уже с марксистских позиций, писал
в середине XX в. ливанский общественный деятель Жорж Ханна, рисовавший утопиче-
скую картину времени, когда распространится социализм, а мир, избавившийся от капи-
тализма, отдохнет от войн, капризов личной, классовой и империалистической алчности.
Ханна отвергал учения тех, кто уповает на спонтанное совершенствование человека, на
улучшение общественной морали. Они, писал он, “мечтают о реформировании человека,
реформе общества, политических, социальных и экономических систем, об улучшении
жизни обездоленных народов, о помощи отсталым народам и т.д. и т.п., но эти мечты они
связывают с такими реформами, которые ставят перед собой весьма робкие и скромные
задачи, и осуществить их предполагается посредством увещеваний, наставлений, убежде-
ний и благотворительности”, тогда как серьезные изменения может и должен совершить
сам народ (“Шумиха в философии”. Бейрут 1960 [Ханна 1960, 28]).
Иной радикальный взгляд, но уже обращенный на решение вопроса религиозного на-
следия, высказал в конце 60-х гг. прошлого столетия Садик аль-Азм. Никакие усилия в со-
циальной сфере, убеждал он, не приведут к успеху, пока не будет раз и навсегда покончено
с религиозным образом мысли, религиозной идеологией, с типичными для мусульманина
чертами личности – раболепием и пассивностью.
Что касается аль-Джабири, то он сочувственно вспоминает высказывание арабского
марксиста Ясина аль-Хафиза, писавшего в 1979 г., что “арабская нация, испытав полное
поражение, идет ощупью, а попытка третьего арабского возрождения потерпела крах”.
Да, замечает он, сегодня в объяснении арабскими мыслителями сути возрождения обна-
руживается намного больше противоречий и сомнений, чем это было с видением возрож-
дения в прошлом. Но вместе с тем аль-Джабири сомневается в эффективности марксист-
ской надежды на историческую закономерность (и на революцию как политический и
насильственный акт). Марксизм, достаточно влиятельный в прогрессивных кругах интел-
лектуалов, обнаруживает бессилие в решении проблемы возрождения. Призывающие к
безбожию, верящие в ленинизм, арабские марксисты в то же время не отвергают религию
и тем самым отходят и от научного социализма, и от материализма. Такая претендующая
на новизну форма выражения проблематики “нахды” является весьма противоречивой и
проку от нее не много.
Стремление увязать “упадок”, “поражение” с действием исторических законов, опре-
деляющих неизбежность падения, есть, согласно аль-Джабири, не что иное, как оправда-
ние бессилия, перекладывание собственной вины на “объективность” законов, на промы-
сел, на “колесо истории”, которое, обернувшись, сможет оживить мечту – обречь Запад
на неизбежное падение (и тогда исчезнет эта подавляющая внешняя сила) и, наоборот,
воскресить прошлое могущество арабской нации.
Существует, отмечает аль-Джабири, и чисто традиционалистская линия истолкования
упадка арабского мира, в не меньшей степени тормозящая возрождение. Здесь арабо-
мусульманская цивилизация предстает чистым, богатым по своим ресурсам источником,
который стал иссякать под действием внешних факторов, в частности капиталистического
Запада, мешающей развитию арабского Востока. Упадок в этой линии рассуждений пред-
стает исторической случайностью, а неудача нового возрождения возлагается на внеш-
нюю силу, разрушающую великую систему, созданную в прошлом. Согласно традициона-
листам, задача состоит, во-первых, в противостоянии этой внешней силе и, во-вторых, в
признании того, что возрождение есть просто возврат к тому, что было раньше. Подобно
тому как некогда арабский мир расцвел в результате падения Рима и Персии, так и теперь
возрождение зависит от ослабления Запада, от устранения его из жизни мусульман. Когда
это произойдет, арабы снова возьмут на себя руководство человечеством [аль-Джабири
1982, 30–32].
Эта позиция, обращенная, с одной стороны, к прошлому, которое желательно вос-
кресить, а с другой – к якобы переживающему упадок Западу, дает ложные ориентиры,
отвлекая от задачи понять истинные – внутренние – причины, тормозящие осуществле-
ние возрождения. Именно они, заключающиеся в традиционном “арабском разуме” (одно
из центральных понятий в концепции аль-Джабири), мешают возрождению культуры.

15
Необходимо совершить “эпистемологический разрыв”, ниспровергнуть старых идолов.
“Оружие критики должно сопровождаться критикой оружия, критикой разума, уготовлен-
ного для прошлого” [Там же, 7]. Начинать надо с себя, с ответа на вопрос: “Кто я теперь,
чем являюсь?” Надо “в первую очередь познать себя, освободить себя от пут, которыми
связывает нас власть образца, власть предков”, освободиться от авторитета традиции, ко-
торая становится “давящей, принуждающей властью, поглощающей сущность человека
[Там же, 56–57].
На Кувейтском форуме 1974 г. египетский философ-неопозитивист Заки Нагиб Мах-
муд отметил, что одна из причин культурной отсталости современного араба состоит в
стремлении принять современные науку и технику без обосновывающего их мировоззре-
ния, то есть в желании пользоваться всеми достижениями научно-технической революции
без изменения обычаев и привычек. Такая позиция, считает Махмуд, бесперспективна.
Но легко ли ее изменить? Аль-Джабири справедливо упрекает многих либералов, и в част-
ности З.Н. Махмуда, в том, что в отличие от традиционалистов, которые видят в культуре
нерушимое, неизменное, закрытое образование, либералы толкуют ее как то, с чем можно
обращаться произвольно, вне связи с традицией. И те и другие смотрят на возрождение
не как на творение истории, а как на “впрыгивание” в нее, “наскок”, “набег” (кафз ала
ат-тарих), будь то возврат к умме до возникновения в ней разногласий или обращение к
доколониалистским “европейским принципам”. Нужно освободиться от власти модели,
которая связывает возрождение арабов исключительно с возвратом к наследию. Нужно
сломать господствующую “фикховую” структуру, расшатать традиции. Но необходимо
также преодолеть и власть модели, в которой современность выражена исключительно
европейской мыслью: “истинная современность для нас – это мы, и мы должны реализо-
вать ее, сотрудничая с нашим наследием, а наше наследие – это, прежде всего, мы сами”
[Там же].
Сейчас, считает аль-Джабири, перед арабскими мыслителями стоит задача выявить
корни арабской философии, ее “национальную почву”, а значит, придется признать весо-
мость того, что относится к не-рационалистическому духовному наследию. Это меняет
всю окраску возрожденческой мысли, которая в период ее возникновения в XIX в. отлича-
лась радикальной рационалистической настроенностью, заметной даже в теологии. И аль-
Джабири спрашивает: если в наши дни добиваться возрождения, базируясь на “нерацио-
нальности”, то каким будет это возрождение и состоится ли оно вообще [Там же, 176]?
Стремясь отстоять значимость разума, аль-Джабири замечает, что в его понимание
необходимо внести поправки. Прежний “арабский разум” потерпел неудачу в деле нового
возрождения [Там же, 181], и теперь стоит задача критики этого унаследованного разума
и опоры на новый критический рационализм [Там же, 7, 189]. Только на основе форми-
рования нового “арабского разума” возможны пробуждение и подъем (нухуд) культуры
[Там же, 24]. В этой же плоскости обсуждается и философская проблематика: будь то тема
основ исламской философии, восходящих к средневековью, или включение в разработку
вопросов, связанных с отношением религии и государства, ислама и арабизма, секуляриз-
ма и демократии и т.п.
Параллельно с аль-Джабири в эти же годы тему нового возрождения поднимает и
преподававший в Сорбонне Мухаммад Аркун (к сожалению, тоже уже покойный). Хотя
к его высказываниям как высказываниям “отщепенца” многие арабские философы отно-
сятся настороженно, его позиция мыслителя, не порывавшего с несомненно близким ему
исламским миром, представляет интерес.
Аркун полагает, что возрождение не состоялось потому, что либеральные усилия
деятелей культуры, попытавшихся его осуществить, были “кратковременными, разроз-
ненными, стыдливыми и научно несостоятельными” (“Исконная арабская мысль и ее
трансформация”. Бейрут, 1999 [Аркун 1999, 83]). Однако идея возрождения, стремление
к нему не угасли и во второй половине ХХ в., только приобрели новое содержание. Из-
мененное отношение к религии маркирует, по Аркуну, отличие новейшего времени от
нового (modernité, хадаса), и связано это изменение с иным пониманием разума. Сыграв
свою великую историческую роль, разум модерна превратился в техно-сциентистский,

16
убивающий веру, религию, не сомневающийся в своей победоносности и, как следствие,
порождающий тоталитаризм, деспотизм, варварство [Там же, 240–241]. Такой разум от-
ветствен и за усиление фундаментализма, который в значительной мере является реак-
цией на негативные тенденции цивилизации модерна [Там же, 89]. Эта реакция создала,
считает Аркун, и такое движение, как “Джихад”.
Однако анализ коранической истории показывает, что картина, которую рисует фунда-
ментализм, не может приниматься мыслящими людьми как достоверная и единственная;
возможно и другое, нетрадиционалистское видение развития религии. Изучение пророче-
ского дискурса, сопоставление священного текста, речи Пророка, сознания тех, кто слу-
шал его, и теоретического осмысления, толкования текстов мутакаллимами показывает
сложность всего этого корпуса, предопределившего последующую многовекторность
развития религии.
Одну из задач нового возрождения Аркун видит в том, чтобы “пробудить внимание к
усилиям древних, направленным на выработку основ религии, понять корни веры и фикха,
возможность обосновать через них истину, будь то религиозную, научную, философскую,
моральную, политическую, экономическую или социальную” [Там же, 9]. А постоянное
присутствие коранического фактора не позволит сиюминутным политическим интересам
превратить религию в орудие прагматики, подчинить ее власти отдельных групп, лишив
духовно-нравственного содержания.
Но вопрос о каноническом тексте и сложившейся на основе его толкования тради-
ции вставал издавна, и в теоретической плоскости, и в политической. Можно отставить
в сторону проблему текста, как богооткровенного, признав его незыблемость (хотя сов-
ременные лингвисты полагают возможным вмешиваться в него). Но традиция – это уже
сугубо человеческое образование. Что же такое “исламская традиция”? Является ли она
единой для всех мусульман – Традицией с большой буквы? Кто ее создавал, или как со-
здавалось ее допускаемое единство? Что такое традиции местных форм ислама, его школ;
что объединяет, к примеру, суннитов и шиитов, насколько сильна их общность на основе
ислама?
Аркун обращает внимание на очень важный для понимания традиции момент. Извес-
тно и принято, что Коран передан Пророку на арабском языке и записан также на языке
арабов. Но помимо того, что текст Корана далеко не всегда ясен даже для его знатоков
(иначе бы столь остро не вставала проблема толкования), существовала и существует бо-
лее серьезная трудность – неграмотность того же арабского народа, который не может
читать Коран и воспринимает его только на слух. Проблема осложняется еще и тем, что
мусульманами являются не только арабы. Для миллионов людей, исповедующих ислам,
подлинное кораническое слово попросту недоступно, остается звуком, с которым они
пытаются ассоциировать веру в Аллаха. Чем же для них является Коран? – спрашивает
Аркун. Священная книга превращается в идола, а верование создается на основе народных
традиций, формируется проповедующими религию муллами, компетентность которых не
всегда высока. Выясняется, что обычное верование рядового мусульманина очень при-
митивно и оно позволяет политикам и религиозным идеологам манипулировать людьми,
подчинять своим корыстным целям. Появляются чуждые учению самого Мухаммада куль-
ты святых, вера в чудеса и прочие подобные наслоения. Потому-то и оправданны устрем-
ления сторонников возрождения первоначальной веры, очищения ее от вековых наростов,
естественно, если они не превращают это возрождение в противостояние разумным тре-
бованиям, выдвигаемым сегодняшним днем, но корректируют негативные последствия
современного развития. Какими бы ни были процессы, которые переживал и переживает
ислам, они не могут и не должны заслонить духовно-нравственного содержания веры,
которое, как надеются многие современные интеллектуалы в арабских странах, способно
стать основой преобразованного, развитого сознания эпохи постмодерна.
Дабы устранить стену, стоящую между верующим и Книгой, помочь понять содержа-
ние, смысл учения Мухаммада, была признана возможность перевода Корана с арабского
на другие языки. Однако наряду с этим в последние десятилетия усилилась тенденция к
сохранению статуса арабского языка как единственного языка Корана. Это “возвратное”

17
движение выразилось не просто в поощрении изучения арабского языка, но в предписа-
нии (например, в иранской Конституции 1979 г.) изучать его во всех школах.
Для того чтобы найти пути обновления культуры, ее возрождения, определить роль
религии в современном обществе, нужно, считает Хасан Ханафи, заново пересмотреть
историю становления и развития основных ее составляющих. “Философия истории есть
объяснение сознания через историю и в то же время воспитание, вырабатывание этого
сознания” [Ханафи 1982, 346]. Свое видение истории ислама и его перспектив он изложил
в работе “Исламские исследования” (1982).: “В наше время важно изучать науку основ
религии (‘илм ’усул ад-дин) и ее трансформацию в революционную идеологию, которая
обозначит единение нации и интересов масс мусульман” [Там же, 32]. Ханафи обращает
внимание на то, что Европа прошла несколько исторических этапов, начиная с Рефор-
мации и последующего Возрождения в XVI в., через взлет рационализма XVII в., соци-
альную революцию XVIII, промышленный переворот XIX и кончая технологизмом XX в.
Конечно, арабский мир не должен в точности воспроизводить эту историю, но ему также
предстоит пройти путь от религиозного реформирования (ислах), которое связывается с
именем Абдо и движением “первой нахды”, через переживаемое сейчас новое возрожде-
ние (“новую нахду”), чтобы “последующие поколения смогли перейти уже от возрождения
к законченной рациональности, а затем от нее к социальной революции” [Там же, 279].
В реформе начала ХХ в. выразилось стремление возвратиться к первоначальной “чистой”
форме религии – ее идеи сохраняют в интеллектуальных кругах свое значение и сейчас,
однако не могут и не должны быть их простым повторением и сводиться к одному только
религиозному преображению (упрек в адрес Османа Амина, связывающего и возрожде-
ние, и революцию лишь с процессами в сфере религии, что попросту повторяет установки
ранней нахды).
Размышляя над вкладом исламской цивилизации в развитие культуры средневековой
Европы, Ханафи упрекает своих соотечественников в постоянном привязывании нынеш-
ней своей судьбы к процессам, происходящим на Западе, и невнимании к прошлому, а
по сути, и современному состоянию народов Востока. “Мы взаимодействуем с западной
цивилизацией вне цивилизации восточной. Для нас существует только один критик фи-
лософской мысли в нашей современной культуре – французский, немецкий, британский
или американский. И мы не видим в своих размышлениях связи с цивилизациями персид-
ской, индийской, китайской, какими они были в древности и какими являются сейчас”
[Там же, 89]. Экономические и культурные процессы последних десятилетий свидетель-
ствуют о кардинальных изменениях роли Востока в мировом пространстве. Он перестает
быть пассивным объектом устремлений Запада и превращается в самостоятельный субъ-
ект, заявляющий о своих претензиях на равное партнерство при решении международных
проблем. В то же время Запад сам начинает ощущать “ветер с Востока” и отходит от свое-
го нарциссизма, культурного расизма, культурного шовинизма. Так в конечном счете раз-
мышления о задачах и предмете “нового возрождения” подводят к перевороту во взгляде
на перспективы общемирового развития.

ЛИТЕРАТУРА

аль-Азм 1993, 1994 – Al-Azm S. Islamic Fundamentalism Reconsidered: A Critical Outline of

Problems, Ideas and Approaches // South Asia Bulletin, Comparative Studies of South Asia, Africa and
Middle East. 1993.Vol. XIII; 1994. Vol. XIV. № 1.
аль-Джабири 1982 – аль-Джабири М.А. Ал-хитаб ал-арабийй ал-муасир. Бейрут, 1982.
Аркун 1999 – Аркун М. Ал-фикр ал-усулийй ал-арабийй ва истихалат ат-тасил. Бейрут, 1999.
Беннаби 1956 – Bennabi M. L’afro-asiatisme. Le Caire, 1956.
Мец 1973 – Мец А. Мусульманский ренессанс. М., 1973.
Салим, Надир 1968 – Салим М., Надир С. Ал-джадид фи тадрис ал-улум. Багдад, 1968.
Ханафи 1982 – Ханафи Х. Ад-дирасат ал-исламиййа. Бейрут, 1982.
Ханна 1960 – Ханна Ж. Даджжа фи сафф ал-фалсафа. Изд. 4. Бейрут, 1960.
Хусейн 1939 – Хусейн Т. Мустакбал ас-сакафа фи миср. Каир, 1939.

18
 Философия управления
Д. А. НОВИКОВ, Е. Ю. РУСЯЕВА

Проведен анализ ключевых понятий и соотношения разделов научных дисциплин:

философии управления (раздела философии, исследующего общие проблемы теории и
практики управления), кибернетики (раздела науки об управлении, обобщающего мето-
ды и результаты решения теоретических задач управления) и “философии” менеджмента1
(раздела науки об управлении, обобщающего опыт успешной практической управленче-
ской деятельности).
Analysis of key concepts and relations of scientific disciplines: control philosophy
(philosophy branch, studies the common problems of control theory and practice), cybernetics
(the control science branch, the synthesis methods and results of the theoretical problems of
control) and “philosophy” of management (section of management, summarizing the generalized
experience of successful managerial practice) is carried out.
КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: философия управления, наука об управлении, кибернетика,
менеджмент, управленческая деятельность.
KEY WORDS: control philosophy, control science, cybernetics, management.

Введение

Специалисты каждой науки, достигнувшей определенного уровня гносеологической

зрелости, осуществляют “рефлексию”, формулируя общие законы и закономерности этой
отрасли знания, то есть создают соответствующую метанауку. С другой стороны, любая
“зрелая” наука становится предметом философских исследований. Например, именно та-
ким образом на стыке XIX и XX вв. появилась философия физики [Гейзенберг 1990; Готт
1972].
Исследования в области науки об управлении, зародившейся в середине XIX в., при-
вели к созданию в середине XX в. своей метанауки – кибернетики [Бир 2005; Винер 1983;
Глушков 1964; Эшби 1959], а затем и системного анализа [Волкова, Денисов 1999; Пере-
гудов, Тарасенко 1989]. Кибернетика, в свою очередь, очень быстро стала предметом фи-
лософских исследований как самих “отцов” кибернетики, так и профессиональных фило-
софов (см., например [Бирюков 1974; Жуков 1976; Клаус 1968]).

© Новиков Д.В., Русяева Е.Ю., 2012 г.

19
 Активно развивавшийся на протяжении XX в. менеджмент [Акофф 2002, Друкер
2008; Мескон, Альберт, Хедуори 1992; Минцберг 2002] – раздел науки об управлении,
изучающий практику управления организациями2 – породил к началу XXI в. “филосо-
фию” менеджмента. Именно в это время начали появляться книги и статьи с названия-
ми “Философия управления”, “Философия менеджмента” и т.п. (см., например [Бессонова
2005; Голубкова, Розин 2010; Диев 2010; Диев 2005; Канке 2010; Мирзоян 2010; Поликар-
пов 2001; Киркеби 2000]), причем авторами этих работ являются, как правило3, профес-
сиональные философы. В целом же можно констатировать, что назрела необходимость бо-
лее четкого взаимного позиционирования философии и управления.
Последующее изложение имеет следующую структуру. В первом разделе проводит-
ся анализ категории “управление”. Второй раздел посвящен рассмотрению соотношения
между понятиями “управление”, “менеджмент” и, соответственно, между одноименными
разделами метанауки об управлении. Третий – анализу взаимоотношений категорий “фи-
лософия” и “управление”. Заключение содержит основные выводы и обсуждение возмож-
ных перспектив дальнейших исследований.

Управление

Термин “управление” имеет русскую этимологию, определяемую древнерусским сло-

вом “праведный” и старославянским “право”. Приведем ряд распространенных опреде-
лений.
Управление – “элемент, функция организованных систем различной природы: био-
логических, социальных, технических, обеспечивающая сохранение их определенной
структуры, поддержание режима деятельности, реализацию программы, цели деятельно-
сти”. [Философский энциклопедический словарь 1983, 704; Большой энциклопедический
словарь 2002, 1252].
Управление – “направление движением кого/чего-нибудь, руководство действиями
кого-нибудь” [Ожегов 1988, 683].
Управление – “воздействие на управляемую систему с целью обеспечения требуемого
ее поведения” [Новиков 2007, 9].
Управление – “целенаправленное, специально организованное входное воздействие
на объект для удержания его в заданном состоянии или в заданном режиме, несмотря на
действие различных помех, возмущений и заданий” [Бутковский 2010, 7].
Википедия предлагает следующее определение: “Управление – действие субъекта,
направленное на себя или на внешние, по отношению к себе, объекты, субъекты с целью
их преобразования или изменения их свойств”.
Глоссарий.ру дает следующий набор определений (не всегда корректных):
“Управление – как наука – система упорядоченных знаний в виде концепций, теорий,
принципов, способов и форм управления.
Управление – как искусство – способность эффективно применять данные науки
управления в конкретной ситуации.
Управление – как функция – целенаправленное информационное воздействие на лю-
дей и экономические объекты, осуществляемое с целью направить их действия и полу-
чить желаемые результаты.
Управление – как процесс – совокупность управленческих действий, которые обес-
печивают достижение поставленных целей путем преобразования ресурсов на “входе” в
продукцию на “выходе”.
Управление – как аппарат – совокупность структур и людей, обеспечивающих исполь-
зование и координацию всех ресурсов социальных систем для достижения их целей”.
Существует и множество других подходов, в соответствии с которыми управление
определяется как: элемент, функция, система, воздействие, способность, деятельность,
процесс, результат, выбор и т.п.

20
 Частным случаем является ситуация, когда управление осуществляет субъект4; то-
гда управление следует рассматривать как деятельность [Новиков, Новиков 2007]. Такой
подход: управление – вид практической деятельности (управленческая деятельность) –
объясняет “многогранность” управления и примиряет между собой различные подходы к
определению этого понятия. Если управление – это деятельность субъекта, то осуществ-
ление этой деятельности является его функцией, процесс управления соответствует про-
цессу его деятельности (управленческой), управляющее воздействие – ее результату и т.д.
[Новиков, Новиков 2007]. Изучением организации управленческой деятельности (инди-
видуальной или коллективной) занимается методология управления [Новиков, Новиков
2007; Новиков 2012]; описание ее основ можно найти в [Новиков (ред.) 2011].
Приведенные выше определения управления рассматривали его как объект практи-
ки. Но термин “управление” многозначен – им обозначается еще и наука об управлении, и
объект – аппарат управления, структура (например, подразделение), включающая субъек-
тов, осуществляющих управление.
Наряду с термином “управление” часто употребляется термин “менеджмент”, а уже
ставшее устойчивым словосочетание “философия менеджмента” встречается в научных
публикациях гораздо чаще “философии управления”. Поэтому рассмотрим, как соотно-
сятся управление и менеджмент.

Управление и менеджмент

Webster’s dictionary предлагает следующие значения терминов “control” и

“management”, которые соответствуют (в зависимости от объекта управления5) русско-
му термину “управление”: “control – an activity or organization that directs or regulates an
activity”; “management – art or science of directing, conducting and administering the work of
others to achieve defined objectives”.
Любая наука детерминируется своими предметом и методами исследования. Пред-
метом исследований науки об управлении является управление системами самой разной
природы – техническими, экономическими, социальными, биологическими и др. Предме-
том исследований менеджмента является управление организациями. Что касается мето-
дов, то менеджмент как наука опирается в основном на описательные методы, в то вре-
мя как наука об управлении в целом использует и эмпирические, и теоретические методы
[Новиков, Новиков 2007]. Так как менеджмент имеет более узкий предмет исследований
и использует более ограниченный набор методов исследования, то менеджмент является
разделом науки об управлении. Следовательно, и философия менеджмента должна рас-
сматриваться как раздел философии управления.
Обоснованная выше “вложенность” менеджмента в управление наверняка может вы-
звать возражения как специалистов по менеджменту (что вполне естественно, так как
представителю любой науки свойственно гиперболизировать ее возможности и место в
системе наук), так и ученых-гуманитариев, занимающихся философией управления. Под-
тверждением данного тезиса является либо некорректное употребление терминов “управ-
ление” и “менеджмент” как синонимов (см., например, [Диев 2010]), либо ошибочные, с
нашей точки зрения, утверждения о том, что менеджмент “поглотил” и управление, и ки-
бернетику (см., например, [Мирзоян 2010, 35]).
Некоторым оправданием может служить следующее. Под термином “наука об управ-
лении” (или иногда не очень корректно – “теория управления”) зачастую неоправданно
узко понимают формальную (математическую) теорию управления (наука об управлении
включает в себя множество таких теорий). Боязнь же некоторых гуманитариев математики
настолько велика, что многие специалисты по менеджменту или философии менеджмента
(цитаты приводить не будем, дабы никого не обидеть) постулируют принципиальную не-
возможность использовать математические методы для их предмета исследований (в силу
сложности, многосторонности и т.п. последнего).

21
 Это приводит к ошибочному противопоставлению менеджмента и математических
теорий управления. На самом деле они должны дополнять друг друга. Можно выделить
четыре уровня абстракции/конкретности рассмотрения управленческой деятельности
[Новиков (ред.) 2011]:
1) концептуальный уровень (использующий максимально общие категории и не пре-
тендующий на операциональность управленческой деятельности, тем более в конкретных
условиях);
2) уровень анализа (декомпозирующий и детализирующий описание деятельности
объектов управления, позволяющий обнаруживать общесистемные закономерности их
функционирования);
3) уровень синтеза (агрегирующий и конкретизирующий описание деятельности объ-
ектов и субъектов управления, позволяющий находить наиболее эффективные закономер-
ности их функционирования);
4) уровень реализации (максимально конкретный, операциональный, учитывающий
все существенные аспекты, как управленческой деятельности, так и деятельности объек-
тов управления в конкретных условиях).
Традиционно менеджмент уделял основное внимание самым верхним и самым ниж-
ним уровням приведенной иерархии (соответственно, концептуальному уровню и уровню
реализации). Математические теории управления, наоборот, исследовали, в основном, мо-
дели реакций управляемой системы на те или иные управляющие воздействия и решали
задачи синтеза оптимальных управляющих воздействий, что соответствует средним двум
уровням.
Поэтому на сегодняшний день задача состоит в том, чтобы дополнить менеджмент
средними уровнями (анализ и синтез), а математические теории управления – верхним
(концептуальным) и нижним (реализации) уровнями. Другими словами, в менеджменте
остро ощущается необходимость перехода от несистематизированного и подавляющего
своим объемом набора лучших практик к комплексу инструментов управления [Новиков
(ред.) 2011].

Философия и управление

Рассмотрим различные связи между категориями философия и управление, трактуе-

мыми максимально широко, то есть, включая в философию онтологию, гносеологию, ло-
гику, аксиологию, этику, эстетику и т.д.; а управление рассматривая и как науку, и как вид
практической деятельности. Ключевыми представляются три области (связь между этими
областями рассматривается в [Новиков 2012]).
1) Философия управления (как раздел философии). С исторической точки зрения до
определенного периода времени исследование проблем управления (впрочем, как и пред-
метов большинства других современных наук) было прерогативой философии. Действи-
тельно, по словам Р. Декарта: “вся философия подобна дереву, корни которого – метафизи-
ка, ствол – физика, а ветви, исходящие из этого ствола – все прочие науки”.
Прав Р.А. Мирзоян, считающий, что историко-философский анализ дает основание за-
ключить, что первыми теоретиками управления были именно философы [Мирзоян 2010].
Конфуций, Лао-Цзы, Сократ, Платон, Аристотель, Н. Макиавелли, Т. Гоббс, И. Кант, Г. Ге-
гель, К. Маркс, М. Вебер, А.А. Богданов – все эти и многие другие философы создали ос-
нову для появления современной науки управления, для развития и совершенствования
управленческой практики.
На сегодняшний день конкретные проблемы управления уже перестали быть пред-
метом собственно философского анализа, так как философия, как “форма общественного
сознания, учение об общих принципах бытия и познания, об отношении человека к миру;
наука о всеобщих законах развития природы, общества и мышления” [Философский эн-
циклопедический словарь 1983, 726], изучает ОБЩИЕ проблемы и закономерности, выде-
ленные специалистами тех или иных конкретных наук.

22
 Как считает В.С. Диев, философия управления – “система обобщающих суждений
философского характера о предмете и методах управления, месте управления среди дру-
гих наук и в системе научного знания в целом, его познавательной и социальной роли в
современном обществе” [Диев 2010, 36].
По мнению А.Г. Бутковского, философия – “наука о смысле всякой реальности (сущ-
ности)” [Бутковский 2010, 5]. То есть “философия управления” может определяться как
наука о смысле управления.
По аналогии с приводимыми в [Философский энциклопедический словарь 1983]
определениями терминов “философия истории”, “философия культуры”, “философия
права” и т.п. можно определять философию управления как раздел философии, связанный
с осмыслением, интерпретацией управленческих процессов и управленческого познания;
исследующий сущность и значение управления. Это значение термина “философия управ-
ления” имеет свою богатую внутреннюю структуру и включает гносеологические иссле-
дования науки об управлении, изучение логических, онтологических, этических и других
оснований, как науки об управлении, так и управленческой практики.
Основными целями исследований в философии управления представляются:
1. Выявление содержания управления как отрасли науки и как вида практической дея-
тельности; анализ предмета науки об управлении и ее места в системе научного знания;
2. Осуществление мировоззренческого, методологического и логико-гносеологиче-
ского анализа основных идей, понятий, результатов, методов, функций и теорий в науке
об управлении;
3. Трансляция законов философии для обогащения содержания законов управления;
4. Использование достижений теории и практики управления для обогащения содер-
жания категорий и законов философии;
5. Обоснование возможности и условий использования единых подходов к проблемам
управления системами различной природы, создания единой теории управления;
6. Методологический анализ управления в приложении к различным областям челове-
ческой деятельности и различным классам объектов управления;
7. Философское обоснование основных направлений управленческой теории и прак-
тики.
8. Систематизация и классификация учений об управлении;
9. Выявление и систематизация аксиологических доминант в науке и практике управ-
ления;
10. Формирование интегративного понятийного аппарата науки управления, вклю-
чающего терминологию всех ее теорий.
Сформулируем ряд “вопросов”, определяющих перспективные направления исследо-
ваний в философии управления (то есть вопросы, которые с точки зрения специалистов в
науке управления лежат в плоскости философии управления).
Что законы философии и изучаемые ею общие закономерности могут дать для управ-
ленческой теории и практики? Какие из современных направлений философских иссле-
дований могут найти и/или уже нашли применение в науке управления (структурализм,
постструктурализм, герменевтика и др.)? В чем и как сказывается общенаучная значи-
мость и взаимообусловленность используемой терминологии?
В чем заключается гносеологическая специфика науки об управлении? Существуют
ли общие подходы к постановке и решению управленческих задач? Каково позициониро-
вание наук об управлении в системе наук? Каков эпистемологический статус позиции ис-
следователя в системе теория/практика управления?
Как такие базовые категории философии, как язык, обыденное сознание, мораль (эти-
ка), право, философия, наука, искусство, религия, политическая идеология и др. соот-
носятся с категориями управление, деятельность, организация, принятие решений? Как
последняя группа категорий соотносится с категориями человек, природа, общество, про-
изводство.
Какие закономерности (особенности) в становлении метанауки об управлении мож-
но выделить в исторической ретроспективе и на современном этапе ее развития? Каково

23
взаимоотношение управленческой теории и практики (в исторической ретроспективе и в
перспективе)?
Как философия как “квинтэссенция культуры” влияет на формирование “организаци-
онной культуры” в теории и практике управления? Каким образом общие, универсальные
принципы, закономерности и особенности развития отдельно взятых организационных,
социальных, культурных образований соотносятся в науке/практике управления? И т.д.
2) Кибернетика (как раздел науки об управлении, исследующий наиболее общие его
теоретические закономерности). Как отмечает В.С. Диев: “… для большинства академи-
ческих дисциплин существует круг вопросов, которые относят к их основаниям и тра-
диционно обозначают как философию соответствующей науки, управление не является
исключением в этом ряду” [Диев 2010, 36]. К основаниям науки об управлении можно до-
бавить и общие закономерности эффективного управления, являющиеся предметом ис-
следований в кибернетике.
3) “Философия” менеджмента (как раздел науки об управлении (точнее – раздел ме-
неджмента), обобщающий закономерности успешной управленческой практики). Это на-
учное направление на сегодняшний день наиболее эклектично, а соответствующие книги
представляют собой изложение основ десятков теорий менеджмента в философских тер-
минах.
Если проанализировать современные учебники по менеджменту, то можно выделить
основные категории6, используемые для описания управленческой практики (см. [Нови-
ков 2012]).
На верхнем уровне этой пирамиды находится “философия” менеджмента, как его вер-
шина, то есть максимально абстрагированный обобщенный уровень описания и рассмот-
рения способов решения проблем, возникающих в управленческой практике.
Дискуссии о том, что понимать под “философией” менеджмента, каковы ее предмет
и основное содержание, ведутся очень интенсивно. Например, Л.А. Бессонова считает,
что “возможно, философией менеджмента может быть (и является) прагматизм, в кото-
ром сущностной характеристикой человека является действие, целенаправленная деятель-
ность. Познание законов человеческой деятельности и должно стать объектом философии
менеджмента” [Бессонова 2005]. В.С. Диев утверждает, что философия управления рас-
сматривает аксиологические, гносеологические и методологические основания человече-
ской деятельности в процессах управления [Диев 2005].
Примеры разнородности определений можно продолжать и дальше – в зарубежных
(вслед за ними, и в российских) учебниках по менеджменту все чаще употребляется тер-
мин “личная философия управления” – “подобно тому, как есть множество мнений о том,
какими качествами должен обладать хороший лидер, есть множество различных филосо-
фий” [Киркеби 2000, 4]. То есть “философия” менеджмента иногда трактуется и обыден-
но – как исследование совокупности качеств, которыми обладают эффективный менеджер
и принимаемые им решения, приведшие к успеху.
Почти все авторы едины в том, что “философия” менеджмента – это система идей,
взглядов и представлений менеджеров, выработанная преимущественно опытным путем,
о природе человека и общества, задачах управления и моральных принципах поведения
менеджеров. Такое определение представляется нам эклектичным и неоперациональным.
Мы предлагаем под “философией” менеджмента (как “вершиной менеджмента”) пони-
мать раздел науки об управлении, занимающийся обобщением закономерностей успеш-
ной управленческой практики.

Заключение

Итак, выше проведен краткий анализ соотношений философии управления (как разде-
ла философии, исследующего общие проблемы теории и практики управления; см. более
подробное описание структуры философии управления в [Новиков 2012]), кибернетики
(как раздела науки об управлении, обобщающего методы и результаты решения теорети-

24
ческих задач управления) и “философии” менеджмента (как раздела науки об управлении,
обобщающего опыт успешной практической управленческой деятельности). На сегодняш-
ний день ни одно из этих трех направлений не сформировалось до конца, не превратилось
в “нормальную науку” (в терминах Т. Куна [Кун 2003]). Быть может, со временем они со-
льются в единое научное направление, так как связь между ними очень тесная. По край-
ней мере, взаимодействие между ними представляется взаимообогащающим. Отдельного
краткого обсуждения, на наш взгляд, заслуживает эволюция кибернетики.
“Судьба” кибернетики. Мнение Р.А. Мирзояна о том, что “кибернетика, как научная
дисциплина, разумеется, осталась, но исчезли ее претензии на роль некой всеобъемлю-
щей науки управления” [Мирзоян 2010, 35] отчасти справедливо. Дело в том, что в сере-
дине 40-х гг. XX в. кибернетика зародилась как наука об “управлении и связи в животном
и машине” (см. название пионерской монографии [Винер 1983]), можно даже сказать –
как наука об ОБЩИХ законах управления. Триумфальные успехи кибернетики в 50–
60-е гг. XX в. – появление технической, экономической, биологической и других киберне-
тик, их тесные связи с исследованием операций, развитие математических теорий управ-
ления, а также интенсивное внедрение результатов при создании новых и модернизации
существующих технических и информационных систем – все это создавало иллюзию уни-
версальности кибернетики и неизбежности дальнейшего столь же быстрого ее прогресса.
Но в середине 70-х гг. развитие затормозилось, целостный поток разветвился на множест-
во частных и, наконец, “потерялся в деталях”: число научных направлений росло, каждое
из них продолжало развиваться, а общих закономерностей почти не выявлялось и не си-
стематизировалось. В этих условиях носителями канонических кибернетических тради-
ций оставались, как ни странно, философы, а специалисты по управлению, в большинстве
своем, утратили веру в могущество кибернетики.
Но так продолжаться до бесконечности не может. С одной стороны, философам жиз-
ненно необходимы знания о предмете, причем знания уже обóбщенные. Действительно,
как отмечает В.В. Ильин: “Философия есть рефлексия второго порядка; она является тео-
ретизацией иных способов духовного производства. Эмпирический базис философии –
специфические отражения различных типов сознания; философия тематизирует не в себе
и саму по себе реальность, а обработки и проработки реальности в образных и категори-
ально-логических формах” [Ильин 2005].
С другой стороны, специалистам в науке об управлении необходимо “за деревьями
видеть лес”. Поэтому можно выдвинуть гипотезу, что кибернетика должна и будет играть
роль своеобразной “внутренней философии” науки об управлении. При этом основной ак-
цент должен делаться на дальнейшее конструктивное развитие кибернетики, то есть фор-
мирование ее содержания за счет получения конкретных (быть может, сначала – частных,
а уже потом – более общих) результатов.

ЛИТЕРАТУРА

Акофф 2002 – Акофф Р. О менеджменте. СПб.: Питер, 2002.

Бессонова 2005 – Бессонова Л.А. Философские аспекты теории и практики менеджмента // Ве-
стник ТИСБИ. 2005. № 3.
Бир 2005 – Бир С. Мозг фирмы. – М.: УРСС, 2005.
Бирюков 1974 – Бирюков Б.В. Кибернетика и методология науки. М.: Наука, 1974.
Большой энциклопедический словарь 2002 – Большой энциклопедический словарь. М.: Боль-
шая российская энциклопедия, 2002.
Бутковский 2010 – Бутковский А.Г. К методологии и философии кибернетики. Краткие тезисы.
М.: ИПУ РАН, 2010.
Винер 1983 – Винер Н. Кибернетика или управление и связь в животном и машине. М.: Наука,
1983.
Волкова, Денисов 1999 – Волкова В.Н., Денисов А.А. Основы теории систем и системного ана-
лиза. Изд. 2-е. СПб.: СПб.ГТУ, 1999.
Гейзенберг 1990 – Гейзенберг В. Физика и философия. Часть и целое. М.: Наука, 1990.

25
 Глушков 1964 – Глушков В.М. Введение в кибернетику. Киев: Изд-во Академии наук УССР,
1964.
Голубкова, Розин 2010 – Голубкова Л.Г., Розин В.М. Философия управления. Йошкар-Ола: Ма-
рийский ГТУ, 2010.
Готт 1972 – Готт В.С. Философские вопросы современной физики. М.: Высшая школа, 1972.
Диев 2005 – Диев В.С. Философия управления // Личность. Культура. Общество. 2004. Том 6.
№ 3 (23); 2005. Том. 7. № 1 (25).
Диев 2010 – Диев В.С. Управление. Философия. Общество // Вопросы философии. 2010. № 8.
Друкер 2008 – Друкер П. Классические работы по менеджменту. М.: Альпина Бизнес Букс,
2008.
Жуков 1976 – Жуков Н.И. Философские основы кибернетики. Минск: БГУ, 1976.
Ильин 2005 – Ильин В.В. Философия и история науки. М.: Изд-во МГУ, 2005.
Канке 2010 – Канке В.А. Философия менеджмента. М.: Кнорус, 2010.
Киркеби 2000 – Kirkeby O.F. Management Philosophy: a Radical-normative Perspective. –
Heidelberg: Springer, 2000.
Клаус 1968 – Клаус Г. Кибернетика и общество. М.: Прогресс, 1968.
Кун 2003 – Кун Т. Структура научных революций. М.: АСТ, 2003.
Мескон, Альберт, Хедуори 1992 – Мескон М.Х., Альберт М., Хедуори Ф. Основы менеджмента.
М.: Дело, 1992.
Минцберг 2002 – Минцберг Г. Структура в кулаке. Питер, 2002.
Мирзоян 2010 – Мирзоян Р.А. Управление как предмет философского анализа // Вопросы фило-
софии. 2010. № 4. С. 35–47.
Новиков 2007 – Новиков Д.А. Теория управления организационными системами. 2-е издание.
М.: Физматлит, 2007.
Новиков, Новиков 2007 – Новиков А.М., Новиков Д.А. Методология. М.: Синтег, 2007.
Новиков (ред.) 2011 – Механизмы управления / Под ред. Д.А. Новикова. М.: Ленанд, 2011.
Новиков 2012 – Новиков Д,А. Методология управления. М.: Либроком, 2012.
Ожегов 1988 – Ожегов С.И. Словарь русского языка. М.: Русский язык, 1988.
Перегудов, Тарасенко 1989 – Перегудов Ф.И., Тарасенко Ф.П. Введение в системный анализ.
М.: Высшая школа, 1989.
Поликарпов 2001 – Поликарпов В.С. Философия управления (эссе). Ростов-на-Дону – Таганрог:
ТРТУ, 2001.
Советский энциклопедический словарь 2002 – Советский энциклопедический словарь. М.:
Большая российская энциклопедия, 2002.
Философский энциклопедический словарь 1983 – Философский энциклопедический словарь.
М.: Советская энциклопедия, 1983.
Эшби 1959 – Эшби У.Р. Введение в кибернетику. М.: Изд-во иностранной литературы, 1959.

Примечания
1
Употребление кавычек обусловлено тем, что философия менеджмента, в силу семантики рус-
ского языка, является разделом философии, в то время как под “философией” менеджмента понима-
ют раздел науки менеджмента.
2
Под организацией в настоящей работе будем в соответствии с [Философский энциклопедиче-
ский словарь 1983] понимать организационную систему – объединение людей, совместно реализую-
щих некоторую программу или цель и действующих на основе определенных процедур и правил.
3
Есть и немногочисленные исключения – например, блестящая работа [Бутковский 2010].
4
Этим исключаются из рассмотрения системы автоматического управления, в которых управле-
ние осуществляет техническая система (так как деятельность имманентна только человеку). Кроме
того, существуют процессы саморегуляции в биологических и экологических системах. Они близки
к управлению, но в строгом смысле им не являются.
5
Как правило, если речь идет об управлении технической системой, то используется термин
“cоntrol”, если об управлении субъектом (индивидуальным или коллективным) – “management”.
6
Следует отметить, что в работах по менеджменту эти ключевые термины, как правило, не
определяются явно и используются достаточно произвольно.

26
 Кредитная природа социальных
отношений
В.В. МАРТЫНЕНКО

В статье обосновывается необходимость философского переосмысления концепции

социального развития, а также подходов к определению стратегических задач, функций
и эффективности деятельности государства. Подчеркивается важность изменения ракур-
са зрения на естественно-исторические процессы и закономерности формирования прав
и обязанностей членов общества. В контексте решения фундаментальных проблем соци-
ального развития раскрываются условия и предпосылки для формирования в обществе та-
ких правовых отношений, которые были бы по преимуществу нацелены на обеспечение
социального развития.
The article makes the case for philosophical rethinking of the concept of social development,
as well as approaches to the definition of the strategic objectives, functions and performance
of the State. The author emphasizes the importance of changing perspective on the historical
process and patterns of public rights and duties. Addressing the fundamental problems of social
development he reveals the conditions and preconditions for the formation in the society of legal
relations, which are mainly aimed at achieving social development.
КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: государство, денежная политика, кредитные отношения,
право, социальная политика, социальное развитие, социальное страхование.
KEY WORDS: Government, monetary policy, credit relations, law, social policies, social
development, social security.

Процесс социального развития – условие реализации эмпирически неопределенной

величины разнообразных физических и интеллектуальных возможностей, заложенных в
человеке (как интегральном понятии, включающем способности различных индивидов).
Он находит свое отражение во все увеличивающемся разнообразии индивидуальных спо-
собностей людей в рамках постоянно развивающегося процесса разделения труда. Поня-
тие “социальное развитие” наполняется смысловым содержанием только в случае, если
оно включает в себя приращение и изменение социальных связей в направлении большего
учета индивидуальных возможностей и способностей каждого человека в обществе, по-
явление новых и расширение круга ранее известных сторон разнообразной человеческой
деятельности, все большее осознание ценности каждой человеческой жизни.

© Мартыненко В.В., 2012 г.

27
 Конечно, оставаясь на научных позициях, в полной мере ответить на вопрос, почему
и зачем этот процесс происходит, вряд ли когда-нибудь удастся. По крайней мере, все по-
пытки дать на него ответ приводили лишь к появлению новых религий, социальных и по-
литических мифов, создатели которых претендовали на “абсолютное” знание, на познание
природы, смысла и цели человеческой жизни. Они называли “искусственным человеком”
государство, общество или систему, наделяя их божественными или мифическими свой-
ствами. Определяя в качестве цели человеческой жизни стремление к счастью или благу,
хотя и по-разному понимаемому, авторы данных теорий одновременно возлагали задачу
обеспечения человеческого счастья и блага на государство или общество. Это приводило
к постоянному конструированию таких “идеальных” моделей государственного и обще-
ственного устройства, воплощение которых на практике оказывалось несовместимым с
принципами социального развития, с условиями, необходимыми для раскрытия возмож-
ностей и способностей человека. Дело в том, что теоретические выкладки, описывающие
идеальное общественное устройство, в явном или скрытом виде предполагают заверше-
ние процесса разделения труда. Но этот процесс, как и история человеческой жизни, не
останавливается, раскрывая дополнительные возможности и способности людей, а вместе
с тем и ограниченность абстрактных концепций социально-политического устройства.
Разочарование в социальных теориях, претендовавших на знание законов и путей по-
строения совершенного общества, но запятнанных результатами опытов по их практи-
ческому воплощению, привело к появлению постмодернистских концепций. Сторонники
постмодернизма в массе своей отрицают наличие общих законов общественной жизни,
социальной эволюции и саму идею социального прогнозирования. Они заявляют о невоз-
можности выделения какого-либо определенного направления для происходящих соци-
альных перемен. Одновременно делается вывод об отсутствии потребности и необходи-
мости в разработке теории и стратегии социального развития. Широкое распространение
различных постмодернистских направлений можно рассматривать в качестве проявления
кризиса устоявшихся стереотипов “социологического мышления”. Однако предлагаемая
постмодернистами форма преодоления или противодействия негативным явлениям в со-
циологии и обществе путем отказа от самой идеи разработки полноценной теории соци-
ального развития не может не вызывать негативной реакции. При таком подходе фактиче-
ски отрицается возможность выработки относительно объективных критериев для оценки
направлений, функций и результатов деятельности государственной власти, что крайне
необходимо для повышения социальной ответственности властных структур. Кроме того,
те, кто полагает, что можно пренебречь задачей разработки новой концепции социального
развития, предлагая ограничиться решением конкретных социальных проблем, на самом
деле часто действуют на базе прежних идеологических установок, окрашенных в вульгар-
но либеральные, социально-дарвинистские или марксистские полутона.
Научное осмысление результатов действия законов социального развития приводит
к пониманию, что раскрытие человеческих способностей оказывается возможным только
при наличии взаимодействия людей, т.е. в обществе, при расширении и углублении разде-
ления труда между индивидами. Но одного такого понимания оказывается недостаточно.
За этой эмпирически познаваемой реальностью требуется еще распознать дополнитель-
ную причину и базовое условие социального развития. Эта причина заключается в том,
что одни люди, обладая более высокими способностями и реализуя их на практике, по
собственной инициативе стали делиться (даже не будучи связанными тесными родствен-
ными узами) результатами своей деятельности (включая знания и опыт) с другими, удов-
летворяя их потребности. От того, насколько в обществе осознаются и формируются пред-
посылки для сознательного принятия индивидами такой позиции, от понимания ее как
естественной нормы социальной жизнедеятельности, во многом зависели и зависят усло-
вия развития человека и человечества. На практике указанная норма социальной жизни
закрепляется тем, что за человеком, который обеспечивает результатами своей деятельно-
сти удовлетворение чужих потребностей, естественным образом может признаваться пра-
во требовать удовлетворения своих потребностей за счет других людей.

28
 Осознание данных обстоятельств позволяет сделать следующие выводы. Никакое рас-
ширение и увеличение разнообразия человеческих сил и способностей не могло происхо-
дить без формирования в социуме той или иной формы кредитных отношений, т.е. таких
отношений, при которых одни члены общества (будучи более сильными, ловкими, сообра-
зительными) предоставляли другим больший объем услуг, чем получали в обмен. В ответ
они могли получать лишь обязательства в виде признания их прав как кредиторов общест-
ва. Понятие “кредитор”, соответственно, не должно, как это часто сегодня практикуется,
ограничиваться узко экономической интерпретацией. Этот термин включает в себя глубо-
кое социальное содержание.
Необходимо, конечно, принимать во внимание, что кредитные отношения способны
приобретать форму, которая не столько стимулирует, сколько тормозит социальное раз-
витие. Имеются в виду такие отношения, за которыми скрывается сознательное стрем-
ление кредитора воспользоваться временной слабостью или затруднительным положени-
ем должника, а не желание содействовать более полной реализации его возможностей и
способностей (например, в области предпринимательской деятельности). Указанная фор-
ма характеризует появление “неполноценных” кредитных отношений – она близка, но
не совпадает по своему значению с термином “ростовщичество”. Под ростовщичеством,
как правило, понимается (и одновременно далеко не всегда обоснованно осуждается) лю-
бая форма кредитных отношений, которая предусматривает предоставление денежных
средств под проценты (“в рост”). Между тем сам факт наличия в кредитных договорах
условия возврата денежных средств с уплатой процентов еще не означает, что такие кре-
дитные отношения не способствуют социальному развитию или что кредитор сознатель-
но использует в своих эгоистических интересах временные трудности должника. Возник-
новение “неполноценных” кредитных отношений на самом деле всегда было обусловлено
появлением у кредитора искусственно созданных и поддерживаемых монопольных при-
вилегий, которые, как правило, обеспечиваются с помощью насилия.
Анализ естественным образом формирующихся норм социальной жизни свидетель-
ствует, что именно кредиторам общества предоставляются определенные права и приви-
легии. Наделение кредиторов общества такими правами одновременно предполагает ес-
тественное принятие на себя должниками соответствующих обязательств. Такой подход
позволяет отказаться от религиозно-мистического определения понятия “естественного
права” (включая вопрос о правах человека), основанного на представлении о том, что че-
ловек получает указанные права по факту рождения.
На протяжении почти всей истории цивилизации концепция естественного права как
права, данного Богом каждому человеку при рождении, применялась и для целей сакра-
лизации государства, и в качестве антитезы позитивного права, устанавливаемого госу-
дарственными законами. Основанная на указанной концепции теория государства как об-
щественного договора, предполагавшая передачу каждым человеком своих естественных
прав государству (в процессе организации гражданского общества), до сих пор находит
отражение в ряде действующих конституционных норм. Неизменным остается положе-
ние, согласно которому при провозглашении прав человека высшей ценностью каждый
отдельный человек (гражданин) как представитель народа (гражданского общества) мо-
жет обладать лишь теми правами и обязанностями, которые установлены для него госу-
дарственной властью. На практике это выливается в тот факт, что со стороны различных
государственных структур выдвигаются лишь требования к гражданам относительно со-
блюдения ими обязательств, установленных властью. Одновременно, применяя различ-
ные формы насилия, представители государственной власти пытаются закрепить за собой
и приближенными социальными группами монопольные привилегии. В рамках либе-
ральных концепций естественные права и свободы человека также трактуются как дан-
ные свыше. Более того, если естественные права признаются за человеком от рождения,
то установление обязанностей человека относится исключительно к прерогативе государ-
ства. При таком подходе неизбежно оказывается, что государственной власти приписыва-
ются если не божественные, то сверхъестественные мифические полномочия. Не случай-
но различные варианты либеральных доктрин, включая доктрину прав и свобод человека,

29
неизменно демонстрируют наличие логических противоречий, а государства – несоблю-
дение декларируемых прав человека на практике.
В обществе объемы прав и обязанностей изначально формировались в зависимости
от внесения каждым конкретным его членом соответствующего вклада, способствующего
развитию и раскрытию способностей других людей. На практике такой подход реализует-
ся через вполне доступную пониманию норму социальной жизни: если человек получа-
ет удовлетворение своих потребностей за чужой счет, не предоставляя ничего взамен, то
у него возникает естественная обязанность. И наоборот, за тем, кто на том или ином вре-
менном отрезке предоставляет другим результаты своей деятельности (товары, услуги и
т.п.), но не получает взамен ничего, что может удовлетворить собственные потребности,
естественным образом признаются определенные права. Таким образом, социальные от-
ношения могут быть закономерно рассмотрены также и под своеобразным “кредитным
углом”. Если не учитывать кредитную природу социальных прав, то вопрос об объемах
и источниках прав граждан, которые определялись бы независимо от норм положитель-
ного права, установленного силой власти, как и вопрос о нормах положительного права,
которые не обусловливаются интересами представителей власти, не получает рациональ-
ного решения.
При рассмотрении общества как формы взаимодействия людей социальное развитие
может быть определено как процесс постоянного поиска, нахождения и воспроизводства
адекватной системы прав и обязанностей членов общества, позволяющей поддерживать
их необходимый баланс. Адекватной эта система оказывается тогда и до тех пор, пока
она способствует естественному расширению кредитных отношений в обществе. Только в
этом случае обеспечиваются условия для раскрытия возможностей и способностей инди-
видов, что проявляется в расширении свободы их творчества, углублении разделения тру-
да и одновременно в укреплении социальной интеграции, повышении уровня социальной
взаимозависимости и социального партнерства.
Характер и объемы естественно возникающих прав и обязанностей с неизбежностью
должны меняться по мере расширения общества и сдвигов в его структуре. Появление ес-
тественного права у кредиторов, включая признание их права на власть, собственность и
т.д., не могло и не может само по себе сохраняться в течение неограниченного времени.
Это право в своем естественном (или справедливом) значении ограничено периодом, в
течение которого результаты деятельности кредиторов способствуют реализации челове-
ческого потенциала, включая потенциал той или иной формы организации социума. Ве-
личина потенциала того или иного общества проявляется в предельно возможном уровне
разделения труда и развития способностей людей при данной форме организации обще-
жития, при действующей системе установленных и поддерживаемых силой власти (поло-
жительных) прав и обязанностей. Между положительными и естественно признаваемыми
правами и обязанностями неизбежно возникают несоответствия. Когда указанные несоот-
ветствия становятся очевидными, в обществе получают распространение представления о
том, что сложившаяся система прав и обязанностей не является справедливой. Изначаль-
но вожди или старейшины родов и племен должны были выступать в роли кредиторов об-
щества. Данное обстоятельство обеспечивало естественное признание их прав, а также
осознанное подчинение их требованиям со стороны других членов общества. Оно также
привело к представлениям о вождях как о “благодетелях” общества. Однако при образова-
нии более крупных человеческих сообществ ситуация не могла не измениться. Появление
государств с установлением обязательного порядка взимания с граждан налогов и сборов
неизбежно приводило к тому, что теперь члены общества в рамках их взаимоотношений с
представителями власти оказывались в роли кредиторов, а государственная власть – в по-
зиции должника. При такой “смене сторон” рассмотрение государя в качестве “благоде-
теля” общества (источника “общего блага”) оказывалось рудиментом прежних представ-
лений, которые в изменившихся условиях могли использоваться только для того, чтобы
вводить граждан в заблуждение. Полномочия государей (князей) не могли уже основы-
ваться на естественном признании их прав как кредиторов общества. Поэтому источни-
ки государственной власти и права стали выводиться главным образом из божественных

30
установлений. При этом поддержание представлений о государе и государстве как источ-
никах общего блага приводило к неправомерным умозаключениям относительно функций
государственной власти и к ложному восприятию представителями самой власти своих
обязанностей. Естественно, что при углублении разрыва между идеализированным пред-
ставлением о государстве и реально ощущаемыми в обществе последствиями деятельно-
сти представителей государственной власти, которые “общее благо” рассматривали ис-
ключительно через призму собственного благополучия, периодически воспроизводилась
революционная ситуация.
Закрепление за кредиторами общества определенных прав происходило в процессе
становления таких социальных институтов как государство и деньги. Иными словами, го-
сударство и деньги следует рассматривать в качестве основных социальных инструмен-
тов фиксации и реализации прав кредиторов общества. Условия и характер последующего
функционирования указанных социальных институтов привели, однако, к тому, что их ба-
зовый смысл начал сознательно затуманиваться, представляться в извращенном свете, что
и сегодня накладывает свой негативный отпечаток на их восприятие в общественном со-
знании. Между тем социальную основу права, государственной власти и денег невозмож-
но в полной мере понять, если не рассматривать эти категории в качестве производных от
необходимо возникающих в обществе кредитных отношений между людьми.
Заметим, что широко распространенное сегодня веберовское определение сущности
государства как монополии на легитимное насилие на самом деле мало способствует адек-
ватному пониманию основных задач и целей государственной деятельности. В словосоче-
тании “легитимное насилие” сторонники такого определения сущности государства обыч-
но выделяют слово “легитимное”, подразумевая под этим термином насилие, которому
люди подчиняются добровольно в виду признания ими авторитета власти. Однако, во-пер-
вых, сохраняется вопрос о том, каким образом на практике авторитет власти (реальный
или мнимый) может поддерживаться без применения насилия и манипулирования обще-
ственным мнением. Во-вторых, история не знает примеров того, чтобы какая-либо орга-
низация или группа лиц в обществе, добившаяся монополии на применение силы (наси-
лия), не рассматривала бы и не добивалась бы признания этой монополии (по крайней
мере, на некоторое время) в качестве легитимной. В этой связи само понятие легитимно-
сти при наличии у кого-либо монополии на насилие оказывается более чем условным. По
своему смысловому содержанию легитимность монополии на насилие близка понятию
“право сильнейшего”, которое, как и насилие, получало свое обоснование и оправдание в
той мере, в которой являлось принципиальным ограничением на применение силы (наси-
лия). Вместе с тем, как справедливо отметил еще Ж.-Ж. Руссо, “право сильнейшего” мо-
жет называться правом только “в ироническом смысле”, хотя “в действительности его воз-
водят в принцип”. Если предположить, что право сильнейшего существует, то, как заметил
Руссо, “в результате подобного предположения получится только необъяснимая галима-
тья, ибо, если это сила создает право, то результат меняется с причиной, то есть всякая
сила, превосходящая первую, приобретает и права первой… Но что же это за право, кото-
рое исчезает, как только прекращается действие силы? Если нужно повиноваться, подчи-
няясь силе, то нет необходимости повиноваться, следуя долгу, и если человек больше не
принуждается к повиновению, то он уже и не обязан это делать”. Руссо также подчерки-
вал, что “самый сильный никогда не бывает настолько силен, чтобы оставаться постоян-
но повелителем, если он не превратит своей силы в право, а повиновения ему – в обязан-
ность” [Руссо 1998, Кн. I, гл. III]. Такого превращения никакая монополия на насилие сама
по себе обеспечить не может. При этом все рассуждения о “правовом” государстве также
повисают в воздухе.
Если действия государственной власти должны согласовываться с правом, т.е. быть
справедливыми, то само определение права должно выходить за рамки положительных за-
конов, устанавливаемых государственной властью. Понятие “право” не может ограничи-
ваться чисто юридическим его толкованием, например, как совокупности норм и правил
поведения, в установленном порядке предписанных соответствующими органами госу-
дарственной власти. А смысловое содержание “справедливости” и “несправедливости” не

31
должно сужаться до проблемы правомерного толкования и применения законов, включая
основной закон государства – Конституцию. В противном случае получается, что любая
власть, издающая и устанавливающая законы, по определению всегда должна считаться
справедливой. Следовательно, все рассуждения о “правовом” государстве как справедли-
вом государстве, т.е. действующем в соответствии с правом, неизбежно оказываются в по-
рочном кругу. Если даже под основание права или легитимности подвести так называе-
мую волю большинства граждан (которая на деле, как правило, оказывается фикцией), то
и в этом случае мы не получим ничего иного, как все то же “право сильнейшего”, т.е. вы-
ведение права из силы. А результатом такого выведения, оказывается, если использовать
терминологию Ж.-Ж. Руссо, “необъяснимая галиматья”, которая на практике обнаружива-
ется в крупномасштабных формах беззакония: в повсеместной коррупции, в сращивании
государственного аппарата и криминальных структур, в недееспособности судебной вла-
сти и т.д.
Государство оказывает положительное воздействие на социальное развитие лишь при
условии, что представители государственной власти либо оказываются в роли кредиторов
общества, либо обеспечивают плацдарм для полноценного развития кредитных отноше-
ний. С этим связано то особое значение, которое имеет уровень доверия в обществе пра-
воохранительным органам и суду, банковской системе и деньгам. Наличие такого доверия,
являясь важнейшим индикатором состояния общества, выступает условием существова-
ния полноценных кредитных отношений, одной из форм которых является и механизм го-
сударственного социального страхования. Обладая большей безопасностью на случай не-
предвиденных или негативных для них социальных и иных изменений, члены общества
имеют более оптимистичное мировоззрение, большую веру в собственные силы и способ-
ность оказывать необходимую поддержку другим.
Как свидетельствует исторический и жизненный опыт, такая уверенность – лучшая
моральная атмосфера для социально-экономического развития, чем неуверенность и
страх. Страх, как и любое насилие, конечно, могут побуждать людей к дополнительным
усилиям. Но положительный эффект от этих усилий, если и будет, то только скоропрохо-
дящим, а негативные последствия оказываются долговременными. При этом страх и от-
чаяние культивируют рабскую психологию в обществе, которое от этого становится не бо-
лее устойчивым, а более хрупким, подверженным угрозе глубокого раскола.
Социальное значение и роль частной собственности также следует оценивать в кон-
тексте обеспечения прав разнообразных кредиторов общества. Кроме того, эффективное
функционирование частной собственности предполагает обеспечение наиболее полной
реализации собственности человека на свою рабочую силу, физические и умственные спо-
собности (с учетом полученного образования и профессиональной подготовки) в рамках
непрекращающегося процесса разделения труда между членами общества. Любая форма
частной собственности всегда являлась и является производной от собственности челове-
ка на свою рабочую силу (физические, умственные, организаторские способности и так
далее). При этом право частной собственности получает широкое социальное признание
и поддержку только в том случае, если оно оказывается производной от прав кредиторов
общества. Вместе с тем государственная власть может девальвировать социальное значе-
ние частной собственности посредством поддержания монополии “избранных”, а также
путем такого налогообложения, которое фактически лишает любых кредиторов законных
прав, уничтожая также всякую заинтересованность и возможность проявления индивиду-
альной инициативы.
При оценке социальной функции системы государственного налогообложения важно
ясно осознавать, что сам факт оплаты членами общества установленных налогов и сбо-
ров по своему значению равносилен покупке обязательного полиса социального страхова-
ния. Поэтому в случае неправомерного покушения на их собственность, утраты трудоспо-
собности и имущества в связи со стихийными бедствиями, несчастными случаями и тому
подобными явлениями они вправе рассчитывать на оказание помощи со стороны соци-
альной конструкции, называемой государством. Вместе с тем требуется понимание того,
что государство при оказании финансовой и иной помощи лишь использует средства чле-

32
нов общества. При этом между всеми членами общества распределяются риски потери
средств (например, от неудачных научно-технических проектов), а также риски, связан-
ные с возможностью того, что положительные социальные результаты от использования
указанных средств не будут получены в течение жизни тех, кто направил часть своих до-
ходов (в виде налогов) на указанные цели.
Социальное страхование по существу означает распределение издержек, обусловлен-
ных наличием соответствующих рисков, а значит, и выгод между заранее неограниченным
числом членов общества, включая всех, кто может оказаться жертвами непредвиденных
событий, стихийных бедствий и других несчастий.
В условиях углубления процессов глобализации в высшей степени серьезной пробле-
мой, нерешенность которой чревата крайне негативными последствиями, является обес-
печение страхования на случай глубоких структурных изменений и спадов экономической
активности. Такие изменения неизбежно сопровождаются ростом массовой безработицы и
обострением социальной напряженности. Это требует формирования страхового механиз-
ма, позволяющего не только сглаживать негативные последствия, связанные с поражени-
ем тех или иных участников в конкурентной борьбе, но и препятствовать формированию
монополий, поддерживать рыночные конкурентные принципы хозяйствования. Оказание
действенной помощи тем участникам рынка, которые на время проиграли в конкурент-
ной борьбе, но способны произвести необходимую перегруппировку сил для ее продол-
жения, следует считать одним из главных направлений социального страхования. Доста-
точно распространенная в либеральных теориях точка зрения, согласно которой опора на
внешнюю помощь всегда деструктивна для независимости индивида, не учитывает важ-
ность кредитных отношений, а также ряд других существенных социальных аспектов.
Указанная точка зрения обосновывается тем, что, поскольку один человек ставится в зави-
симость от милости другого, это ведет к уменьшению ценности самостоятельных усилий.
Утверждается также, что такая помощь и зависимость являются компенсацией за неудачу,
которая легко превращается в поощрение безответственности. Однако если подобную по-
мощь рассматривать в контексте правовых отношений, основанных на развитии кредит-
ных отношений и обязательном социальном страховании, то невозможно не заметить, что
она идет на пользу социально-экономическому развитию. Более того, такую помощь мож-
но определить как условие сохранения конкуренции и препятствие монополизации.
При этом особенность (по сравнению с любыми другими страховыми компаниями)
адекватного выполнения государством страховой функции заключается в том, что основ-
ное внимание государственная власть должна уделять не формированию страховых фон-
дов в денежной форме, а созданию соответствующих материальных резервов, а также раз-
витию социальной и экономической инфраструктуры.
Вместе с тем негативной оценки заслуживает участие государственных структур в
капитале коммерческих организаций, а также ориентация деятельности государственных
компаний на получение прибыли. Поскольку все государственные предприятия были соз-
даны за счет налогообложения членов общества, то увязывать вопрос получения прибыли
с фактором риска потери сбережений собственника (в лице государства) в данном случае
не приходится. Более того, риск организации производства никому не нужной продукции
изначально был распределен государственной властью на всех налогоплательщиков, кото-
рые одновременно оказываются и кредиторами государственных предприятий, и потреби-
телями их товаров или услуг. В этой связи цены на указанные товары и услуги, оплачивае-
мые гражданами, следует рассматривать как форму их дополнительного налогообложения,
доходы от которого идут на оплату государственных служащих и другие текущие нужды
государственных предприятий. Соответственно, если говорить о прибыли государствен-
ных предприятий, то ее, по определению, либо вообще не должно быть, либо она должна
вся поступать в государственный бюджет. По крайней мере, использование данной при-
были, как и размеры получаемых доходов рабочих и служащих государственных пред-
приятий, должны контролироваться и утверждаться органом законодательной власти в по-
рядке, предусмотренном для государственных бюджетов соответствующего уровня. Ведь
все объекты государственной собственности были созданы, а персонал государственных
2 Вопросы философии, № 5 33
предприятий был нанят за счет средств налогоплательщиков. По существу, получается,
что налогоплательщики, выступая в роли потребителей, часто оказываются вынужденны-
ми повторно оплачивать производимые на государственных предприятиях товары и услу-
ги (за которые они уже заплатили как налогоплательщики).
Рациональное объяснение социальной природы прав и обязанностей членов общества
выводит на необходимость рассмотрения денег как важнейшей формы социально-право-
вых связей в обществе1. Речь идет о понимании института денег как социально обуслов-
ленного инструмента фиксации прав кредиторов, который возник в процессе развития
кредитных отношений между относительно независимыми членами общества (т.е. между
членами общества, которые уже не составляли одну семью, племя или род). До настояще-
го времени такое понимание денег не получило должного распространения. При этом зна-
чительная часть проблем, связанных с выбором адекватной стратегии социального разви-
тия, во многом оказывается следствием политической реализации ложных теоретических
установок и идеологии денежной политики2.
Хотя мало у кого вызывает возражения тот факт, что деньги всегда предоставляли и
предоставляют их держателям вполне определенные права (которые признавались в чело-
веческом обществе еще до появления первых государств), о деньгах сохраняется ложное
представление как о некоем особом или даже условном товаре, непонятным образом полу-
чившем статус “всеобщего эквивалента”. Укреплению в социальном сознании таких пред-
ставлений способствовал тот факт, что во всех теориях денег (начиная от определений де-
нег у Аристотеля) их авторы фактически подменяли вопрос о происхождении денег темой
необходимости денег для развития товарооборота.
Корни теоретической ошибки, связанной с выведением денег из товарного обмена, ле-
жат в непонимании или нежелании признавать социальную природу естественных прав
как прав кредиторов общества. Они также обусловлены отсутствием должного внима-
ния к тому обстоятельству, что никакая форма денег не могла получить признание товаро-
производителей, а также обеспечить возможность объединения социальных субъектов в
пространстве и во времени, если бы за этой формой с самого начала не стояли признавае-
мые права держателей денег как кредиторов. Именно путем выделения и использования
общей формы кредитных инструментов и инструментов обмена могло происходить при-
знание относительно обособленными членами общества своей потребности в результатах
деятельности друг друга и своей взаимозависимости, а, следовательно, взаимное призна-
ние прав и обязанностей, естественным носителем которых стали деньги. Если замыкать-
ся на анализе исключительно товарообменных отношений между людьми, то невозможно
выявить момент появления у контрагентов (покупателей и продавцов) прав или обязанно-
стей. Обмен (или рынок) можно рассматривать лишь как социальный механизм, обеспе-
чивающий реализацию уже имевшихся у контрагентов прав, в частности, на те или иные
товары или услуги. Результатом недостаточного понимания со стороны теоретиков основ
формирования социальных прав и обязанностей, происходящих от кредитных отношений,
оказалась “потребность” наградить деньги определением всеобщего эквивалента [Марты-
ненко 2008, 143–154].
Уяснение кредитной природы денег позволяет понять, что в настоящее время денеж-
ная эмиссия, с одной стороны, должна основываться на развитии кредитных отношений,
а с другой – обеспечивать условия для этого развития. Это предполагает иные принци-
пы организации банковской системы, иные ориентиры деятельности и функции коммер-
ческих банков, иные механизмы их взаимодействия с Центральным банком, а также все-
го банковского сектора (или совокупной “денежной власти”) с исполнительной властью
(правительством).
Еще один важный аспект, нуждающийся в осознанном понимании, заключается в не-
обходимости четкого разделения функций коммерческих банков и инвестиционных бан-
ков, что предполагает применение различных методов регулирования их деятельности.
Кроме того, в отдельную группу целесообразно выделить и те банки, которые занимаются
преимущественно предоставлением потребительских кредитов населению, а также ипо-
течным кредитованием.

34
 Коммерческие банки в виду их особой роли, связанной с формированием денежной
массы, должны быть ограничены в возможности участия как на фондовом рынке, включая
предоставление кредитов инвестиционным компаниям, так и в выдаче потребительских
кредитов населению. Более того, коммерческие банки следует ориентировать преимуще-
ственно на предоставление краткосрочных (до одного года) кредитов представителям ре-
ального сектора экономики. Эти кредиты должны быть нацелены в основном на креди-
тование предпринимательской деятельности, направленной на расширение и изменение
структуры предоставляемых товаров и услуг. Данная мера нацелена на снижение рис-
ка инфляционного давления и предотвращение возможных злоупотреблений со стороны
коммерческих банков. Она предполагает предоставление кредитов только на таком этапе
предпринимательской деятельности, на котором можно с достаточной точностью пред-
сказать заинтересованность потребителей в дополнительном объеме или в новых видах
создаваемых товаров или предоставляемых услуг. Только в этом случае дополнительные
объемы формируемой коммерческими банками денежной массы могут быть обоснован-
ными и не имеющими негативных инфляционных последствий.
При отсутствии экономических ограничителей, позволяющих сдерживать масштабы
строительства финансовых пирамид в определенных пределах, это не только выливается
в невозможность исполнения финансовыми рынками основной социально-значимой за-
дачи (обеспечение формирования и расширение масштабов инвестиционной деятельно-
сти), но и оказывает пагубное воздействие на условия социально-экономического разви-
тия в целом.
Возможности социального развития не смогут быть в достаточной мере реализованы,
если в обществе сохранится непонимание необходимости противодействия любым моно-
полистическим устремлениям (как со стороны государственной власти, так и отдельных
банков) установить контроль над банковской сферой и развитием денежно-кредитных от-
ношений.

ЛИТЕРАТУРА

Мартыненко 2008 – Мартыненко В.В. Социальная философия денег // Вопросы философии.

2008. № 11.
Руссо 1998 – Руссо Ж.-Ж. Об Общественном договоре, или Принципы политического права.
М., 1998.

Примечания
1
Возникнув как инструмент фиксации прав определённых кредиторов, деньги в процессе всё
более широкого использования в расчётах за товары и услуги (то есть реализации кредиторами
своих прав) приобретали анонимный по отношению к каждому конкретному кредитору характер.
В результате у некоторых индивидов появилась возможность, став обладателями денег, приобрести
права и привилегии без особых усилий, не становясь кредиторами общества и не исполняя необхо-
димых обязанностей. Можно сказать, что, закрутив спираль кредитного и товарного кругооборота,
деньги превратились в анонимный кредитный инструмент, наделяющий правами любого их держа-
теля. Тем самым они оказались объектом поклонения и, образно говоря, браконьерской охоты со
стороны всех заинтересованных в легкой добыче. Однако законы социального развития неизменно
дают о себе знать. Если масштабы подобной “охоты” существенно расширяются, то это ведет к
разрушению полноценных кредитных отношений и обесценению используемой формы денег (ин-
фляции). Такая ситуация провоцирует возникновение экономических и социально-политических
кризисов, падение производства товаров и услуг, замедление социально-экономического развития
или даже социальный регресс.
2
В настоящее время на различном уровне обсуждается вопрос, касающийся изменения соот-
ношения между национальными и наднациональными целями, принципами и механизмами регули-
рования финансовых и денежно-кредитных рынков. Согласно точке зрения ряда политиков и эко-
номистов, нынешний кризис, с одной стороны, отражает необоснованность надежд на способность

2* 35
финансовых рынков к саморегулированию, а с другой – демонстрирует непригодность регулиро-
вания указанных рынков, основанного на принципах национального суверенитета, что приводит к
появлению “финансового протекционизма”, угрожающего подорвать и даже разрушить междуна-
родные финансовые рынки. Отсюда делается вывод о том, что международным рынкам необходимо
международное регулирование, соответствующее требованиям современного процесса глобализа-
ции. При всей видимой логичности указанных утверждений и предложений они поднимают больше
проблем, чем предоставляют ответы на стоящие как перед национальными государствами, так и
перед мировым сообществом вопросы. Начнем с того, что крайне расплывчато определяются цели и
средства международного регулирования, не говоря уже о проблеме контроля самих “регуляторов”.
Давно известно, что бездумное применение определенных направлений и методов регулирования и
злоупотребления со стороны регулирующих органов способны вызвать разбалансированность фи-
нансовой системы и привести к глубокому кризису. При этом в настоящее время некорректно гово-
рить о полном отсутствии международного регулирования финансовых рынков. В ведущих странах
мира в течение последних 30 лет деятельность участников рынков подвергалась всё более жесткому
регламентированию с учетом предложений международных организаций. Нынешний кризис возник
после принятия странами МВФ в качестве законодательных норм рекомендаций Базельского коми-
тета по банковскому надзору. Подразумевалось, что эта мера, приведшая к ужесточению нормативов
деятельности банков и финансовых институтов, направленная на повышение транспарентности и
унификацию методов их регулирования в различных странах, обеспечит снижение рисков и повы-
шение надежности функционирования банковских систем и финансовых рынков. Похожие надежды
возлагались, в том числе высокопоставленными чиновниками Банка России, на повсеместное внед-
рение международных стандартов финансовой отчетности. Однако на практике результат получился
совсем иным.

36
 Идейные баталии первой половины
50-х годов ХХ века в Италии:
Норберто Боббио и коммунисты
в дискуссии о политике и культуре
А. В. НИКАНДРОВ

Статья посвящена дискуссиям итальянского ученого в области философии права и

политики Норберто Боббио, приверженца либерального мировоззрения, с теоретиками
итальянской компартии и с ее лидером П. Тольятти. Вопросы соотношения политики и
культуры, политической роли интеллектуалов в демократическом обществе, политиче-
ской ангажированности и ответственности интеллектуалов подводят участников диспута
к постановке проблемы свободы в сферах политики и культуры. Диалог коммунизма и
либерализма в лицах Пальмиро Тольятти и Норберто Боббио представляет собой интерес-
нейшую страницу интеллектуальной истории послевоенной Западной Европы.
The article is devoted to the discussions of italian scientist of the philosophy of the politics
and law Norberto Bobbio, the supporter of a liberalism, with theorists of the communist party of
Italy under the leadership of P. Togliatti. The questions of the relationship between politics and
culture, of the political role of intellectuals in democratic society, of the political engagement
and responsibility of intellectuals conducts the participants of the debate to the formulation
of the problem of freedom concerning politics and culture. The dialogue of the communism
and liberalism in the persons of Togliatti and Bobbio represents the most interest page in the
intellectual history of the postwar Europe.
КЛЮЧEВЫЕ СЛОВА: органический интеллектуал, ангажированность, политика
культуры, негативная свобода, автономия культуры, автономия интеллектуала, демокра-
тия, социализм, либерализм
KEY WORDS: organic intellectual, engagement, politic of culture, negative freedom,
autonomy of culture, autonomy of intellectual, democracy, socialism, liberalism

Идейные баталии итальянских коммунистов, преследующие цель, сформулирован-

ную Антонио Грамши, – завоевание культурной гегемонии, – представляют интерес не
только для историков коммунистического движения в послевоенной Западной Европе в
контексте формирования и дальнейшего противостояния политико-идеологических бло-

© Никандров А.В., 2013 г.

37
ков холодной войны, но также и для тех, кто интересуется интеллектуальной историей Ев-
ропы. В ходе большой послевоенной полемики, посвященной теме отношений политики
и культуры, инициированной итальянской компартией, были поставлены и заострены в
ходе дискуссионной проработки важнейшие общекультурные вопросы, сформулированы
проблемы, представляющие общекультурную значимость, выдвинуты с разных сторон
идейной баталии тезисы, представляющие большой интерес для историков политических
теорий.
В диалоге лидера итальянской компартии Пальмиро Тольятти и молодого ученого из
Туринского университета, преподающего философию права и интересующегося вопроса-
ми политической философии, Норберто Боббио (1909–2004), выразился накал страстей
послевоенного спора о культуре и политике, перешедшего в противостояние главы ком-
партии Италии с выразителем либеральных ценностей и защитником автономии культу-
ры по вопросу о понимании свободы. В определенном смысле (историческом и логиче-
ском) этот диспут Тольятти и Боббио явился завершением большой волны послевоенных
итальянских дискуссий о политике и культуре, о ценностях коммунизма и либерализма,
об оценке демократической состоятельности СССР с этих точек зрения, о политической
роли, задачах и ответственности интеллектуалов, о должном отношении интеллектуала и
партии. Представляется, что было бы интересно рассмотреть вкратце историю дискуссии
Норберто Боббио с интеллектуалами ИКП, предшествующую прямому диалогу Тольятти-
Боббио, а также рассказать об обстоятельствах, вызвавших эту дискуссию и сопутствую-
щих ее ходу.
Основные положения культурной политики ИКП были сформулированы на V съезде
партии. Смысл и цель этой культурной политики, в свете концепции Грамши об органи-
ческом интеллектуале и гегемонии, а также в свете нового партийного курса, нацеленного
на борьбу за прогрессивную демократию, сформулированного П. Тольятти, – развернуть
борьбу за достижение культурной гегемонии партии в Италии. С этой целью коммунисты
должны постоянно работать над усилением собственной культурной компетенции, уси-
ливая присутствие марксизма и влияние императивов компартии в культуре; вовлекая в
сферу культурного влияния партии интеллектуалов, сочувствующих коммунистической
платформе, и усиливая интенсивность пропаганды в среде интеллектуалов, индифферент-
но относящихся к политике.
“Культурный прозелитизм” компартии, поставившей задачу превращения традици-
онных интеллектуалов в органических по отношению к себе, предполагал прежде всего
диалог: как еще, если не с помощью убеждения в ходе интеллектуального диалога, скло-
нить сомневающихся левых интеллектуалов к признанию ценности, если не превосход-
ства, идей коммунизма, превратить их в органических интеллектуалов партии? Но диалог
предполагает борьбу идей, сомнения, доводы и доказательства, он противостоит догма-
тическим императивам и постулированиям истин в последней инстанции; участниками
диалога могут являться интеллектуалы, осознающие собственную интеллектуальную ав-
тономию и не склонные доверяться “жрецам истины”. Таким образом, амбициозная цель
ИКП, поставленная Тольятти, – завоевание гегемонии в культуре – могла быть достигнута
исключительно интеллектуальными методами, а это означало споры, столкновения, дис-
путы и дискуссии.
Основная интенция ИКП – преодоление старого отношения интеллектуала и полити-
ческой реальности, опровергнуть концепцию автономии интеллектуала, показать необос-
нованность его претензий полагать себя “критической совестью”, действующей с позиции
универсальной истины, в отрыве от масс и политики. Однако многие интеллектуалы, в
том числе и члены компартии, имели отличное от “генеральной линии” представление
о своей роли и задачах в культуре. К тому же уже в ходе Сопротивления многие, если не
большинство, интеллектуалы стали активно участвовать в политике: к действию на поли-
тическом поле их подтолкнула сама жизнь, необходимость противостояния фашизму с его
притязаниями в области культуры. Среди интеллектуалов рождается понятие политиче-
ского обязательства, обязанностей по отношению к культуре (impegmo), которые опреде-
ленным образом влияют на его деятельность, придавая ей ряд новых функций. Это касает-

38
ся прежде всего левых интеллектуалов, из которых очень многие в 1944–1945 вступили в
ряды ИКП (к примеру, Гальвано Делла Вольпе (1895–1968) и Рануччо Бьянки Бандинелли
(1900–1975), о которых пойдет речь ниже, вступили в партию в 1944 г.). Так “в контексте
левых политических и социальных движений возникает фигура интеллектуала с несколько
необычными функциями, – фигура, которая достигает высшей точки популярности, начи-
ная свое восхождение в период сразу после войны и действуя до середины 70-х годов. Это
интеллектуал, который принимает позицию (или которого призывают принять позицию) в
отношении самых разнообразных вопросов публичной политики”1. Но интеллектуалы не
могут мыслить одинаково и единодушно следовать призывам партии: они не могут даже
одинаково понимать интенции и императивы компартии, и уж тем более марксистские
принципы. Ясно, что и свои политические обязанности интеллектуалы понимали и фор-
мулировали по-разному; и поскольку это так, – были неизбежны столкновения и споры.
Первое крупное столкновение компартии в борьбе за свои культурные императивы
произошло уже в 1946 г. по поводу журнала “Политекнико”, издаваемому с сентября
1945 г. коммунистом, участником Сопротивления Элио Витторини (1908–1966). Девиз
нового журнала – новая культура: программная статья в первом номере так и называлась –
“Новая культура”. Эта культура предполагала активную борьбу за свободу людей, за
преодоление старого элитарного интеллектуализма, за вовлечение в культуру трудящихся
масс. При всех этих лозунгах не предполагалось никакого контроля и руководства со сто-
роны партии: “Политекнико” не имел намерений стать идеологическим рупором партии.
Такой подход к культуре стал мишенью для партийной критики.
С главной интеллектуальной трибуны коммунистов – со страниц журнала “Ринашита”,
первый номер которого вышел уже в июне 1944 г., – прозвучало обвинение в неправиль-
ной политике, проводимой Витторини в его “Политекнико”. В №5–6 (июнь–июль) 1946 г.
“Ринашиты” была опубликована статья (скорее установочное письмо: всего полторы стра-
ницы текста) Марио Аликаты, одного из руководителей партии, согласованная с Тольят-
ти, о еженедельнике “Политекнико”. В статье руководителю журнала были предъявлены
обвинения как члену компартии: претензии партии сводились к тому, что Витторини и его
журнал проводят культурную политику, не сообразующуюся с установками ИКП, а также
впадают в грех интеллектуализма, склоняясь к абстрактным поискам нового, вместо того
чтобы вести свою интеллектуальную политику в соответствии с официальной линией
партии. Было очевидно, что интеллектуальную свободу, декларированную на V съезде,
компартия понимает исключительно в рамках собственной идеологии, называя при этом
интеллектуализмом любую инициативу интеллектуала (даже если он и состоит в партии),
идущую вразрез с буквой партийных документов.
В своей ответной статье “Политика и культура” (в № 31–32 “Политекнико” за июль–
август 1946 г.) Витторини выразил недоумение, почему его интеллектуальный журнал
автоматически считают коммунистическим только на том основании, что им руководит
коммунист, и предъявляют требование следовать официальной линии. Обоснованием
самостоятельности и независимости от доктрины партии политики журнала Витторини
полагает принцип первенства потребностей культуры в сравнении с политическими об-
стоятельствами и сиюминутными требованиями. Культура, полагает Витторини, не просто
имеет политическую ценность, она первична в отношении политики, – его принцип таков:
политика как хроника, культура как история. Руководство культурой с позиций обладателя
истины может обернуться, считает Витторини, бедой для нее.
Сильная как в полемическом, так и в теоретическом смысле статья Витторини спрово-
цировала “выход в поле” самого Пальмиро Тольятти: ведь речь шла о принципах. Статья
лидера итальянских коммунистов (№ 10 “Ринашиты”, 1946) “Письмо Витторини” под-
тверждала обвинения М. Аликаты и, отвергая формулировку отношений политики и куль-
туры, защищаемую Витторини, постулировала принцип первичности политики: политика
и культура находятся в отношениях теснейшей взаимосвязи при главенстве политики.
Культура должна энергично бороться против клерикализма и американского империализ-
ма, врагов новой “прогрессивной демократии”. Руководитель коммунистов находился в то
время под влиянием концепции Жданова, выражающей сталинские притязания в отноше-

39
нии культуры фактически как “служанки политики” (или, как позднее говорили критики
коммунизма и СССР, “марксистско-ленинской теологии”). Ответственным по вопросам
культуры в итальянской компартии был в то время Эмилио Серени (1907–1977), которо-
го называли “итальянским Ждановым”. Как видно, принцип автономии интеллектуала и
культуры, защищаемый Витторини, шел вразрез с тогдашней политикой партии. Желание
интеллектуалов-антифашистов “иметь настоящую трибуну для сопоставления мнений,
для самого серьезного обсуждения всех национальных проблем”2 не согласовалось с пре-
тензиями ИКП на руководство культурой.
Полемика продолжалась. Витторини продолжал упорствовать в своей защите автоно-
мии интеллектуала в “Письме Тольятти” (№ 33–34 “Политекнико” за 1946 г.). У деятеля
культуры, настаивал он, свои приоритеты и внутренние потребности, отличные от поли-
тики: интеллектуал не обязан “по приказу партии трубить в горн революции”. Политика
оказалась сильнее: журналу было отказано в поддержке, и последний номер “Политекни-
ко” вышел в декабре 1947 г. Покинув в 1951 г. ряды партии, Элио Витторини опубликовал
в “Стампе” (6 сентября 1951 г.) статью “Пути бывших коммунистов”, в которой объясняет
свой уход принципиальным несогласием с политикой партии, проводимой ею в отноше-
нии культуры.
Статья Витторини, выражающая либеральные взгляды на проблему автономии куль-
туры, равно как и уход его из партии, разозлили Тольятти. Ничем иным, кроме как край-
ней степенью раздражения, невозможно объяснить его выступление в “Ринашите” в адрес
Витторини, названное язвительно-издевательски “Витторини, на кого ж ты нас бедных
покинул” (№ 8–9 за 1951 г.). Как видно из начала статьи (“Сказать по правде, – в наших
рядах немногие это заметили. Немногие, собственно, и до этого-то обращали внимание
на его пребывание в наших рядах” и т.д.), именно выход Витторини из партии вызвал
гнев Пальмиро Тольятти, – и даже до такой степени, что его выпады напоминают его же
язвительные замечания и постоянные уколы в адрес защитника классического либерализ-
ма и бескомпромиссного борца с марксизмом в Италии Бенедетто Кроче3. Помимо всего
прочего, глава ИКП в своей статье защищает Жданова от обвинений в обскурантизме,
выдвинутых Э. Витторини, называя их абсурдными.
Гнев Тольятти все же не помешал ему извлечь уроки из диалога с Витторини: стало
ясно, что симпатии интеллектуалов не могут быть завоеваны методами наскока и партий-
ных директив. Работа по пропаганде коммунизма и “наращиванию присутствия марксиз-
ма” в среде итальянских интеллектуалов в соответствии с задачами, сформулированными
компартией, предстояла долгая и кропотливая – с начала 50-х годов стало ясно, что про-
тивостояние коммунизма и антикоммунизма принимает позиционный характер, о чем и
учил Грамши. Методы Жданова, которые пытался использовать в итальянской культуре
Э. Серени, не могли быть действенными и воспринимались интеллектуалами-некомму-
нистами в лучшем случае в качестве “сталинской экзотики”: “Было сложно представить
что-либо более далекое от намерений Тольятти, состоящих в акклиматизации коммунизма
в стране, где преклонение перед гуманистической культурой и гуманистическая риторика
так явно доминировали”4. Поэтому в том же 1951 г. Серени был заменен на своем посту
ответственного за культуру в руководстве партии.
Эмоциональность Тольятти может быть оправдана тем, что начиная с послевоенного
времени нарастало противостояние коммунизма и антикоммунизма, и когда (можно на-
звать почти точную дату: август 1949 г., успешное испытание советской атомной бомбы)
стало ясно, что военное противостояние невозможно, война “блоков”, или “полюсов” пе-
реместилась в сферу культуры и идеологии, и не было сомнений в том, что такое противо-
стояние будет весьма далеким от академической сдержанности и корректности. Поэтому
диалог Норберто Боббио с идеологами компартии, который будет носить черты акаде-
мизма и взаимоуважения сторон (правда, без колкостей и упреков совсем уж обойтись
не могло), представит собой в некотором смысле выдающееся и необычайно интересное
явление в итальянской интеллектуальной культуре всего ХХ в.
Массимо Мастрогрегори, посвятивший полемике 50-х годов с участием Н. Боббио
обстоятельное исследование, несколько раз повторяет, что на протяжении всего ХХ в. “от-

40
ношения между политикой и культурой разворачивались в пространстве, враждебном для
культуры”5. Противостояние блоков в области культуры с начала 50-х годов нарастало,
события разворачивались стремительно. В 1950 г. в Берлине состоялось первое заседание
учрежденного в Америке Конгресса за свободу культуры (Congress for Cultural Freedom), с
которого началась деятельность Конгресса в Европе: в 1951 г. действовали семь европей-
ских комитетов Конгресса. Организация создавалась как принципиально антикоммунис-
тическая, главным ее постулатом был тезис о том, что тоталитаризм и тоталитарные идео-
логии (под которыми подразумевался прежде всего коммунизм) угнетают и порабощают
культуру; спасение культуры заключается в следовании американскому опыту демокра-
тии и технического развития без диктата какой-либо идеологии. В соответствии с уста-
новкой бороться с коммунизмом и марксизмом методами культуры, то есть с помощью
“контрмарксистских” культурных концептов, выраженной Мелвином Ласки, под эгидой
Конгресса разрабатывалась, помимо всего прочего, идея конца идеологий: этот посту-
лат (сам по себе вполне идеологический) был с особой силой теоретизирован миланской
сессией Конгресса 1955 г. (Д. Белл, Р. Арон, Э. Шилз).
Итальянский комитет Конгресса за свободу культуры – Итальянская Ассоциация за
Свободу Культуры (Associazione Italiana per la Libertà della Cultura, AILC), возглавленная
Игнацио Силоне (1900–1978), бывшим видным коммунистом, стоявшим у истоков основа-
ния ИКП, но уже в начале 30-х годов порвавший с коммунизмом, выпустила в 1951 г. свой
Манифест, написанный профессором из Рима, учеником Бенедетто Кроче Карло Антони
(1898–1959) по просьбе И. Силоне. К. Антони не призывает, подобно Артуру Кестлеру
в выступлении на берлинском заседании Конгресса 1950 г., к крестовому походу против
коммунизма, но вполне в духе Конгресса (спустя небольшое время его стали называть
“НАТО в культуре”) в Манифесте заявляется о запрете участия коммунистов в деятель-
ности организации. По мнению автора Манифеста, идеи и цели компартии несовместимы
с ценностями свободы (под запрет участия попали также и демохристиане, члены ХДП)
по причине их декретируемой ангажированности в пользу таких идеолого-политических
систем, которые предполагают императивное воздействие на культуру. Известный архео-
лог и историк античной культуры, коммунист Рануччо Бьянки Бандинелли (в рядах ИКП с
1944 г.) публикует 13 декабря в газете “Унита” статью, в которой, выражая озабоченность
негативным влиянием американской культуры с ее постулируемыми “американскими цен-
ностями” на культуру Италии, обвиняет Конгресс в пропаганде и нарушении собственных
принципов: о какой культуре может идти речь, если Конгресс изначально против диало-
га!
Ответ Карло Антони – статья “Старая ошибка” от 29 декабря 1951 г. в еженедельнике
“Иль Мондо” – знаменует начало большой дискуссии, так как обоснование К. Антони по-
зиции Конгресса переводит спор в теоретический план, в поле противостояние коммуниз-
ма и либерализма в понимании свободы. “Старая ошибка”, совершаемая коммунистами,
восходит к volonté générale Руссо и заключается в постулировании необходимости отказа
от собственной индивидуальности, от индивидуальной свободы в пользу тотальности
государства (или нации, церкви, партии и т.д.). В дальнейшем К. Антони сопоставил рус-
соистскую “старую ошибку” с отождествлением индивидуального и универсального, про-
водимым в актуализме Джентиле с целью оправдания фашизма6. Дискуссия продолжается
на страницах различных интеллектуальных журналов и в 1952 г., когда к ней “подключа-
ется” Норберто Боббио, к тому времени выступивший со своим программным заявлением
“Приглашение к беседе”, обращенным прежде всего к коммунистам.
“Приглашение к беседе” Н. Боббио опубликовано впервые в 1951 г. на страницах
французского журнала “Comprendre”, выражающего позицию Европейского Общества
Культуры (Società Europea della Cultura), основанного весной 1950 г. и нейтрального по
отношению к блокам7. Как само общество, так и журнал возглавлял Умберто Кампаньоло
(1904–1976). После его смерти журнал возглавит Н. Боббио. Членом этого Общества и
состоял Н. Боббио, ученый из Турина, специализирующийся в области философии права.
К тому времени Боббио, участник Сопротивления, член Партии действия, решает для себя
проблему, поставленную в 1927 г. Жюльеном Бенда в знаменитой книге “Предательство

41
интеллектуалов”, “что означает для интеллектуала не предавать в тот момент, когда массы
врываются на политическую сцену и все приобретает настолько огромные размеры, что
невозможно умиротворенно и спокойно вести культурную деятельность”8. Решение Боб-
био проблемы непредательства при сохранении автономии интеллектуала заключается в
постулировании диалога, в “идее культуры, которая была бы посредническим диалогом
между враждебными лагерями и между интеллектуалами, которые без особых раздумий
принимают логику противостояния”9.
Хотя Н. Боббио и был среди тех, кто подписал Манифест Антони-Силоне, полити-
ческое манихейство и антикоммунизм Конгресса не соответствовали его предпочтению
диалога, и Боббио сохраняет верность Обществу культуры, не принимая призывов Кон-
гресса к “крестовым походам”. С другой стороны, Боббио – противник концепции анга-
жированности, “придуманной” Сартром и трактуемой к тому времени коммунистами как
обязанность интеллектуала принимать участие в политической борьбе на стороне прогрес-
сивных сил, то есть коммунистов, против клерикализмам и американского империализма.
Интеллектуал, постулируемый в “Приглашении” как человек культуры, имеет свой способ
общественно-политической деятельности, заключающийся в обдумывании проблем, из-
учении и обсуждении их в свободной дискуссии, в которой он должен выступать от имени
культуры, протагонистом которой он является, а не от имени какой-либо определенной
партии или политической силы. Участие в политической партии с ее индоктринированно-
стью (которая свойственна любой партии) и партийной дисциплиной представляет угрозу
для автономии человека культуры.
В “Приглашении к беседе” поднимается вопрос о ценности индивидуальной свободы
и о правоте либерализма, защищающего так называемые “буржуазные свободы”, которы-
ми коммунисты, называя их “формальными”, готовы пожертвовать во имя свободы более
высокого порядка. В полном согласии с принципами либерализма, выраженными в “Ста-
рой ошибке” К. Антони (и это отмечает сам Антони в письме Боббио от 5 января 1952 г.),
Боббио пишет: “История человечества от племени к правовому государству является труд-
ным процессом освобождения индивида от тотальности общества. Либеральное общест-
во – лишь этап в этом процессе признания прерогатив индивида в противовес прерогатив
церкви или государства”10.
С 1952 г. завязывается переписка и обмен статьями между Боббио, Бьянки Бандинел-
ли и Антони. Так, Боббио пишет Бьянки Бандинелли о своем несогласии с антикомму-
нистическим и антиклерикальным духом Манифеста Антони, заявляя о том, что людям
культуры не подобает вести крестовые походы. Н. Боббио хочет “прекращения огня”, с
тем чтобы от конфронтации блоков перейти к диалогу. В этом диалоге туринский фило-
соф защищает свои принципы, и делает это в соответствии с этикой диалога как прин-
ципом взаимоуважения сторон. Какие бы темы ни поднимались в ходе этого, основным
вопросом остается вопрос о понимании свободы. Отношения политики и культуры, как
их понимают представители разных мировоззрений, – наиболее полно раскрывают это
понимание. В статье Боббио “Культурная политика и политика культуры” в русле ин-
теллектуальных интенций Европейского Общества Культуры и его основателя Умберто
Кампаньоло проведено различение культурной политики (politica culturale), допускаю-
щей руководство культурой со стороны политических сил, и политики культуры (politica
della cultura). Эти два принципа отношения к культуре связаны с различным пониманием
свободы коммунистами и либералами. Проведение коммунистами в жизнь принципа пар-
тийности культуры выражает их уверенность в обладании истиной, а это характерно для
индоктринированной философии, для догматизма, тогда как важнейший принцип либе-
рализма – историчность истины. Защита свободы – это защита определенной концепции
свободы, а таковая, по определению, не может быть абсолютной истиной. Анализу и
критике принципа партийности в отношении культуры и в отношении истины посвяще-
на статья Н.Боббио “Защита свободы” (сентябрь 1952 г.), являющаяся письмом-ответом
Бьянки Бандинелли на одну из его статей в ходе дискуссии. С особой страстью Боббио
критикует догмат о партийности науки, принятый в СССР, называя его реакционным.
Принцип партийности науки ярко показывает понимание партии в СССР самой себя как

42
обладательницы абсолютной истины, а это, по Боббио, не согласуется с декларируемыми
марксизмом принципами.
Диалог Боббио и Бьянки Бандинелли выдержан в вежливых тонах, каждый контестант
хочет доказать своему оппоненту правоту своей позиции и ее обоснованность; но никто не
отступает от своих принципов и не делает уступок: Боббио тверд в защите либеральной
свободы индивида как высшей ценности и вытекающей из этого как следствие автономии
культуры и интеллектуала; Бьянки Бандинелли приводит свои аргументы в защиту про-
грессивности коммунизма и отсталости либеральных формальных свобод, пытаясь приве-
сти “традиционного интеллектуала” Боббио на свою сторону. Коммунизм как учение был
на тот момент в некоторой степени привлекателен для Боббио, поиски нового были важны
для итальянской демократии, которая, по Боббио, была нездоровой и нефункциональной.
Но каким бы ни было уважение Боббио к коммунистам и как бы ни был он разочарован в
послевоенной политике Италии, – все это никоим образом не отражалось на принципах
либерализма, исповедуемых и защищаемых им. Защита этих принципов велась филосо-
фом на столь высоком интеллектуальном уровне, что не могла не заинтер