ИЗ ТЫСЯЧИ
космополитический формат: она станет
СТРОК…
Доктор филологических наук,
почетный профессор Челябинско-
го государственного университе-
та, литературовед, публицист и
культуролог Марина Викторовна
Загидуллина рассказывает о на-
чале своей научной деятельности,
современной российской гумани-
тарной науке и о ее будущем, а так
же об устройстве науки в целом.
Марина Викторовна, расскажите,
пожалуйста, как вы начали свое ше-
ствие по миру науки? Были ли каки-
е-нибудь факторы, которые разожгли
в вас интерес к научной деятельности?
Я думаю, что да. Во первых – влияние
родителей. Мои родители были доктор-
ами наук, правда, в другой области – пе-
дагогике. Они оба работали в универси-
тетах. Поэтому для меня деятельность
преподавателя высшей школы и иссле-
дователя была частью домашнего воспи-
тания. Я думаю, что это сильно повлияло
на меня. Мне кажется, что мы иногда не-
дооцениваем влияние домашней среды
на выбор профессии. Наверное, у меня
мог быть другой путь. Я не пошла по пути
педагогики, вслед за родителями – я от-
казалась от аспирантуры по педагогике в
Ленинграде (нынешнем Санкт-Петербур-
ге), потому что большое впечатление на
меня всегда производила художествен-
ная литература. Я думаю, что на интерес
к самой науке повлияли мои родители. А
вот конкретная наука – филология – это
был мой личный выбор. Хотя, на самом
деле я была филологом в третьем поко-
лении. То есть, как ни крути, гуманитар-
ная среда сказалась на моем выборе.
С какими трудностями вы столкну-
лись в начале своего пути? Какие из
них вы преодолели, а с какими сталки-
ваетесь даже сейчас?
Я думаю, что самым трудным было
начало. Начинать всегда тяжело. Научная
система всегда строилась на достижи-
тельности. Было понятие «кандидат наук»
– то есть, можно было защитить канди-
датскую диссертацию (такое вот «дости-
жение»). И это была моя цель. Но я тогда
работала в средней школе, а там была
очень тяжелая нагрузка: у меня были и
выпускные классы, и младший четвертый
класс… Я как вспомню, так вздрогну. Я
могла писать свою кандидатскую работу
только во время отпуска, который, сла-
ва Богу, был у учителей два месяца. Вот
наступает отпуск: я беру билет, уезжаю в
Москву, или в Ленинград, и два месяца,
не вылезая, сижу в крупных библиотеках
страны. Тогда, конечно, никакого Интер-
нета не было. Библиотека и книга – наше
все: реферирование, конспектирование
и т. д. Я пишу какойалибо кусок диссер-
тации, отвожу его своему научному руко-
водителю, он говорит: «Мне не нравится,
переделывайте». Я год с детьми в школе.
Снова наступают два месяца отпуска, и я
туда-сюда езжу, переделываю, привожу
ему. Он: «Мне опять не нравится». Вот так
пять лет я писала кандидатскую диссер-
тацию. Это была самая трудная часть мо-
его пути в науку. Сейчас я понимаю, что
моему руководителю не нравилось тогда
мое стремление охватить все аспекты
проблемы. Все-таки для исследования
нужно очень четко выделить один аспект
и обрубить себе всякие забеги в сосед-
ние отрасли. Иначе ты утонешь. Вот есть
проблема, я ей ограничилась и ее глубо-
ко исследовала. Этому я научилась, когда
защитила кандидатскую диссертацию.
Кандидатскую я писала без аспирантуры,
на своей силе воли, я бы сказала. Защити-
лась я в девяносто втором году. Это был
очень тяжелый год для всей страны: все
ломалось, все менялось, страна исчезала
на глазах и т. д., и т. п. Но именно тогда я
защитила кандидатскую и перешла на ра-
боту в университет. То есть моей жизни
все эти крутые перемены не помешали
сложиться так, как она сложилась. Даль-
ше, как мне кажется, все было проще.
Докторскую я уже писала просто в свое
удовольствие. Потому что уже не было
этой самой достижительности, ничего
такого.
Если говорить о моей эволюции как
ученого, то я чувствую, что она не пре-
кращается. Я все время чувствую, что
постоянно меняю свой взгляд на иссле-
дования, на то, что такое настоящая на-
ука. Я постоянно «прокачиваю» свои ис-
следовательские навыки, и я не вижу, что
достигла какой-то вершины. Я все время
в пути. И мне кажется, что это единствен-
Фото с сайта Wikipedia.com
ное правильное, что может быть. Если
остановился – значит все, «до свидания».
Наука тебя обгонит, а надо с ней идти в
ногу, а то и впереди.
Я все время в пути. И мне ка-
жется, что это единственное
правильное, что может быть.
Вы уже сказали, что нужно сделать
упор на одну область. Расскажите, по-
жалуйста, есть ли у вас какая-нибудь
специализация в науке? Такое направ-
ление, с которым вам интереснее все-
го работать? Была ли в вашей деятель-
ности смена этой специализации?
Как я уже сказала, я пошла по фи-
лологическому пути. Моя кандидатская
диссертация полностью была посвяще-
на классической литературе: Пушкину
и Достоевскому. И моя докторская тоже
была посвящена филологии. Но уже в
докторской, которую я защищала в 2002
году, я чувствовала, что мне тесно в ли-
тературе, что просто литература, текст,
красота текста меня не интересуют. Я не
хочу это исследовать, посвящать этому
жизнь. Поэтому докторская уже была по-
священа вопросам социологии литера-
туры, массовому восприятию классиче-
ского текста. Там уже была куча опросов
людей, социологические методы. В этой
моей диссертации появился живой чи-
татель. И мне было страшно интересно
этим заниматься. Поэтому, когда я защи-
тила докторскую диссертацию, мне при-
глашение на журфак показалось очень
органичным. Думаю: что ж, это новое,
современное, намного интереснее, чем
моя филология, немножко архаичная. В
2003 году я перешла сюда, на факультет.
Однако когда я попала в журналистское
пространство, сначала мне все каза-
лось чужим, неинтересным и каким-то
инородным. Но, потихонечку все это ос-
ваивая, я вышла на понимание теории
коммуникаций как того самого, чем мне
интересно заниматься. Это невероятно
широкая область. В нее входит все: от
технологий, вообще техники, до психо-
логии. Это поле настолько разнообразно,
что я в нем себя чувствую хорошо. Меня
все время занимает возможность сме-
ны ключевого термина, если можно так
сказать. Вот информационные потреб-
ности: я разобралась с ними усвоила их,
написала все труды, которые хотела. Все,
я на какое-то время ухожу от этой темы
к следующей. Например, сейчас мы зани-
маемся медиаэстетикой – это тоже очень
интересно! Там я «прокачиваю» все, что
могу. Я закрою эту часть исследования
определенным текстом (главой в коллек-
тивной монографии, статьями) и перейду
к следующему фрагменту. Я чувствую, что
постоянно заполняю какие-то пробелы
своего знания, и это не цепочки отдель-
ных знаний, это система. И это мне очень
помогает.
Марина Викторовна, вы часто
посещаете международные конфе-
ренции. У вас богатый опыт общения
с иностранными учеными. Расскажи-
те, пожалуйста, есть ли какие-нибудь
особенности, характерные только для
российской научной мысли?
В гуманитарных науках мы очень
сильно отстаем. Я не могу похвастаться
тем, что российская научная мысль яв-
ляется флагманом, на который бы ори-
ентировались другие люди. В прошлом у
нас есть очень хорошие исследователи.
В той эре, которая была подвластна од-
ному человеческому мозгу, т. е. у одного
человека была возможность охватить
информационный поток целиком. Сейчас
такое невозможно. Нет человека, кото-
рый скажет: «Я все прочитал по теории
коммуникаций». Вам не хватит жизни.
Слишком много написано. А тогда был
период, когда можно было сказать «Я все
прочитал по философии культуры». У нас
там были гигантские мыслители: такие,
как Бахтин, Лотман, Якобсон, который
вроде и на наш, но все равно наш – тоже
на русском языке думал. Этих людей ци-
тирует весь мир. Но в современности
мы таких ученых не найдем. Например,
всем интересен Бруно Латур, Мишель
Фуко, Жак Дерида. Их знает весь мир. А
у нас, даже если называть ярких фигур в
теории коммуникаций – Дзялошинский,
Засурский, Вартанова – для России это
крупные имена, но для мира нет. То есть
они не попадают в «обязательный» на лю-
бом языке перечень «об этом писали та-
кие крупные ученые, как…», и не потому,
что все ненавидят Россию, а потому что,
во-первых, российская аналитическая
мысль не дотягивает до мирового уров-
ня и, во-вторых, она герметично закрыта
в русском языке. Когда мы переходим на
английский язык – язык международного
общения, мы теряем сразу 25% нашей
яркости, просто потому что мы не уме-
ем по-английски думать как по-русски. Я
сейчас не про произношение, я про стиль
мышления, отражаемый в научном труде.
Во-вторых, у нас нет структурного пред-
ставления об этом труде. Русская научная
гуманитарная мысль любит рассуждения,
метафоры, красивые сопоставления, она
любит уходить в некие облака публици-
стики. Когда вы читаете русскоязычную
научную статью, вы это сразу чувствуете.
Для английского языка это смерть смерт-
ная: человек вообще не может это читать.
Он чувствует, что это вата какая-то, и за-
брасывает статью. И это очень большой
вызов российской гуманитарной науке: с
одной стороны ей не хочется отказывать-
ся от своей философской базы, с другой
стороны, она не может транслировать эту
базу а англоязычное пространство. Пока
что здесь больше проблем, чем решений.
Что, по вашему мнению, нужно,
чтобы начать заниматься наукой? Ка-
кие качества должны быть у человека,
чтобы он стал успешным в этой обла-
сти?
Во-первых, любознательность. Долж-
но быть интересно что-то узнавать. Если
у человека любознательности нет, он об-
ращен в свой внутренний мир, то, навер-
ное, из него исследователь не получится.
Во-вторых, умение и готовность очень
много читать, ни дня без строчки. То есть,
ты не пишешь ни одной строки научной
работы, не прочитав тысячу строк других
людей. Именно так: на одну твою строчку
должна быть тысяча прочитанных строк,
причем не просто «проглоченных». Ты
должен прочитать, переварить, понять.
Только тогда ты найдешь свое место,
что ты хочешь сказать. А не так, чтобы
склеить какой-то наукообразный текст,
который удовлетворяет внешним при-
знакам научной работы – этого навалом
в российской науке. Читать ты точно дол-
жен, еще и с удовольствием читать. Ну и,
конечно, у тебя должен быть критически
устроенный аналитический мозг, (любо-
знательность, которая ведет к аналити-
ке). Без аналитики исследователь не по-
лучится. В итоге, три качества.
Марина Викторовна, вы сказали,
что российская наука пока что отстает
от зарубежного уровня. А каким вы
видите будущее российской науки, в
общем, и гуманитарной ее отрасли,
в частности? Как, по вашему мнению,
будет меняться медиапространство в
обозримом будущем и на что необхо-
димо обратить внимание современ-
ным исследователям журналистики?
Не надо сравнивать гуманитарные
и точные науки. Наша российская наука
занимает очень прочное место в физике,
в астрономии, в биологии, в химии и т.
д. Потому что там сам текст научного ис-
следования универсален. Он от языка не
зависит – человек работает с формулами,
с цифрами. Содержанием его статьи яв-
ляется цепочка формул. Хоть ты китаец,
хоть индус, ты будешь писать на универ-
сальном языке формул. Поэтому там кос-
мополитическое научное поле. Там мы
хорошие места занимаем. У нас сильные
позиции. Гуманитарные науки, как я уже
сказала, хуже из-за языка. Но я думаю, что
рано или поздно вся наука повернется в
суше, строже, она будет больше опи-
раться на теоретические основания, на
серьезную начитанность автора. Наука
будет меньше прикрываться псевдонауч-
ными рассуждениями, словопрениями,
восклицательными знаками, псевдонауч-
ной публицистикой, которой у нас сейчас
очень много. Я думаю, что мы пойдем по
пути осушения науки. Возможно, это даст
хороший результат в сочетании с россий-
ским способом философствования. Пото-
му что в основе всей гуманитаристики ле-
жит философия. Должны прийти ученые,
и я думаю, что они скоро придут, кото-
рые системно, очень глубоко и серьезно
видят мир вокруг и могут рассказать об
этом по-английски. Все, больше ничего не
надо. Конечно, русский текст может быть
переведен на английский и без воли этих
людей, но в современной действительно-
сти, когда у тебя национальный уровень,
ты не заметен в мировой практике, ты не
интересен людям с другим языком. Это
случайность, если ты попадешь туда.
Марина Викторовна, вы являетесь
почетным профессором ЧелГУ, вы ак-
тивнее всех занимаетесь наукой на
нашем факультете, вы разработали
авторский курс «Социум как объект
журналистской деятельности», вы по-
стоянно дорабатываете и совершен-
ствуете его. При этом, вы – один из
самых популярных преподавателей.
Вас очень любят студенты. Вы хоро-
шо владеете английским языком. При
всем этом у вас экстремальное хобби
– вы занимаетесь рафтингом. Расска-
жите, пожалуйста, как вам удается
все успевать, есть ли какой-то секрет
успеха?
Я думаю, это не преувеличение, что
я успеваю очень много. Я успеваю, на-
верное, больше, чем многие мои колле-
ги, хотя бы в области научного знания.
Я думаю, что успешность здесь (или до-
стижение какого-то уровня) связаны ис-
ключительно с личностным тайм-менед-
жментом. Тут нет универсальных советов.
Человек просто должен знать период
своей работоспособности. Например,
«моя работоспособность лучше с пяти
утра до семи утра», тогда он должен ор-
ганизовать жизнь так, чтобы в это время
ему не нужно было никуда отходить от
рабочего стола. Другой человек лучше
работает с двенадцати ночи до двух. Тогда
ему никуда не надо двигаться до девяти
утра, чтобы он выспаться успевал и берег
свое рабочее состояние. Я могу сказать
«спасибо» университету за то, что мои
лекции не нарушают мой тайм-менед-
жмент. Таким образом я могу выживать.
Что такое тайм менеджмент? Это дедлай-
ны, которыми я пичкаю все первые кур-
сы. То есть, я ставлю им какие-то рамки.
Когда есть дедлайн хоть в чем-то – это
уже хорошее начало тайм-менеджмента.
Ты точно знаешь, что тебе надо вот эту
задачу решить до этого дедлайна. И сам
распределяешь ее выполнение в своем
личном времени. Здесь все равно важен
жизненный опыт. Просто «по книжке» не
сделаешь «с восьми до десяти то, с десяти
до двенадцати это».
Конечно, ко мне тоже приходит фея
прокрастинации. Она приходит ко мне
периодически, достает из своих кармаш-
ков какие-то печеньки, вконтакты, фейс-
буки и т. д. И это тоже большая проблема.
У каждого человека должен быть свой
способ преодоления этого. Конечно,
самый лучший способ – это «отдаться»
феям на растерзание, потратить какое-то
время на что-то «боковое» и перейти по-
том к творческой работе, чтобы потом не
висело над душой, что ты что-то должен
сделать.
Но в связи с тем, что у меня сейчас
очень много тяжелых задач (таких как
гранты, которые требуют огромной кон-
центрации, подтаскивания коллектива),
прокрастинация терзает меня все реже.
Если бы я была одиноким грантополуча-
телем, я бы была счастлива, что я только
за себя отвечаю. Но я еще отвечаю за дру-
гих – это требует больше времени. Поэто-
му сейчас я использую жесткие методы
пространственно-временной организа-
ции. Я не еду ни на какие мероприятия,
которые можно пропустить. Я отключаю
телефон, и до меня нельзя дозвониться. Я
включаю телефон с 13:30 до 14:30 каждый
день. Тут у меня период, когда мне надо
немного отдохнуть, и у меня работает те-
лефон. Если кто-то в это время попал, то
мы поговорили. Не попал – увы. У меня
вечером будет какой-то час, когда я почи-
таю все сообщения, прослушаю голосо-
вую почту в телефоне, еще что-то сделаю,
отвечая на все просьбы. То есть потрачу
еще час на это. Но это будет, когда мне
удобно, а не когда это удобно другим. И
тут я понимаю, что я какой-то монстр и
эгоист своего времени.
Тимур Саитгалин