Академический Документы
Профессиональный Документы
Культура Документы
В пути с товарищами - Арундати Рой
В пути с товарищами - Арундати Рой
scepsis.net /library/print/id_2813.html
Арундати Рой
В пути с товарищами
Конверт с короткой напечатанной на машинке запиской скользнул под мою дверь, приглашая на
встречу с главной угрозой внутренней безопасности Индии[1]. Я ждала этого несколько месяцев.
Намашкар Гуруджи. Значит ли это, что встречающий будет ожидать мужчину?... И нужно ли мне
приклеить усы?
Есть множество способов описать Дантеваду. Это оксюморон: пограничный городок прямо в
сердце Индии. Эпицентр войны. Этот город поставлен с ног на голову и вывернут наизнанку.
1/47
В Дантеваде полиция ходит в штатском, а повстанцы носят униформу. Начальник тюрьмы сидит в
тюрьме, а заключённые на свободе (триста заключённых бежали из старейшей тюрьмы города
два года назад). Женщин насилуют в полицейских участках, а затем насильники выступают на
городской площади.
Если верить, что призраки — это духи, оставшиеся после тех, кого уже нет, то новая
четырёхполосная магистраль, проложенная напролом через лес, являет собой прямую
противоположность призракам. Быть может, это предвестник того, что ещё впереди.
Силы, противостоящие друг другу в лесу, несоизмеримы и неравны практически во всём. С одной
стороны, массовые полувоенные подразделения, имеющие за спиной финансовую мощь,
поддержку СМИ и надменность формирующейся супердержавы.
Они близки по тактике и хорошо изучили боевые приёмы друг друга. Всякий раз казалось, что
маоисты (или их предыдущие воплощения) не просто терпели поражение, но были буквально,
физически истреблены. И всякий раз они возрождались — более организованными, более
решительными и более влиятельными, чем когда-либо раньше. Сегодня восстание вновь охватило
богатые полезными ископаемыми земли Чхаттисгарха, Джаркханда, Ориссы и Западной
Бенгалии. Одним — миллионам людей из индийских племён — это родина, другим —
корпоративному миру — лакомый кусок.
Либералам легко успокоить свою совесть, поверив в то, что война в лесах — это война между
правительством Индии и маоистами, называющими выборы обманом, парламент — свинарником и
2/47
открыто провозглашающими своей целью свержение индийского государства. Удобно забыть и о
том, что племена Центральной Индии имеют свою историю сопротивления, которая началась за
сотни лет до появления маоистов. (Но это банальность: если бы у племён не было этой истории,
их бы уже не существовало). Хо, ораоны, колы, санталы, мунда и гонды — все они не раз
восставали: против англичан, против заминдаров (наследственных держателей земли — пер.) и
ростовщиков. Эти восстания были жестоко подавлены, многие тысячи людей — убиты, но
племена никогда не покорялись. Даже после обретения Индией независимости племена стали
очагом первого восстания, которое можно назвать маоистским — восстания в деревне
Наксальбари в Западной Бенгалии (отсюда происходит слово «наксалиты», используемое сейчас
наравне с термином «маоисты»). С тех пор деятельность наксалитов была неразрывно связана с
восстаниями племен, что весьма красноречиво говорит как о племенах, так и о наксалитах.
Одним росчерком пера лишив людей земли и заставив их скатиться к крайней нужде,
правительство начало использовать бедность людей против них самих. Каждый раз, когда
требовалось переместить большое количество людей — для строительства плотин,
ирригационных проектов, копей — оно говорило о «приобщении племён к господствующей
культуре» и предоставлении им «плодов современного развития». Из десятков миллионов
перемещённых людей (более 30 миллионов было выселено только из-за строительства крупных
плотин) — беженцев, порождённых индийским «прогрессом» — подавляющее большинство
является представителями племенных народностей. Так что когда правительство начинает вести
разговоры о «благополучии» племён — самое время начать беспокоиться.
Недавно это правило вновь подтвердил министр внутренних дел П. Чидамбарам, заявивший, что
он не желает, чтобы племена существовали как «музейный экспонат». Вот только в бытность его
корпоративным юристом, представлявшим интересы нескольких крупных горнодобывающих
компаний, благополучие племён не являлось для него таким уж приоритетом. Поэтому стоит
задаться вопросом по поводу реальной природы внезапно появившегося у министра
беспокойства о жизни этих племён.
За день до моего отъезда моя мать вздохнула в полудрёме. «Думаю, — сказала она с тем
пророческим инстинктом, который бывает у матери, — революция — вот, что нужно этой стране».
Путь из Райпура в Дантеваду — это примерно десять часов езды по зоне, про которую говорят,
что она «кишит маоистами». Это не случайные слова. Глагол «кишеть» подразумевает
«паразитов» и переносимые ими болезни. Болезни должны быть излечены, паразиты —
4/47
истреблены. Маоисты должны быть стёрты с лица земли. Таким незаметным безобидным
способам язык геноцида проник в наш лексикон.
Чтобы защитить шоссе, силы безопасности «обезопасили» узкую полосу леса по обеим его
сторонам.
Мужчин учат бегать, ползать, прыгать с вертолётов и забираться на них, ездить верхом
(непонятно, зачем), есть змей и находить в джунглях достаточно пищи. Бригадного генерала
охватывает гордость, когда он натаскивает уличных псов на «террористов». Восемьсот
полицейских оканчивают школу каждые шесть недель. Двадцать аналогичных школ
запланировано создать по всей Индии. Полицейские силы постепенно превращаются в армию. (В
Кашмире мы наблюдаем противоположную ситуацию: армия превращается в раздутый
административный и полицейский аппарат). С ног на голову. Шиворот навыворот. Но в любом
5/47
случае врагом оказывается народ.
Уже поздно. Джагдалпур погрузился в сон, горят только рекламные щиты Рахула Ганди[4],
призывающие вступать в Индийский молодёжный конгресс. Ганди был в Бастаре дважды за
последний месяц, но не сказал о войне ничего стоящего. Быть может, для «народного принца»
затрагивать подобные вещи — это слишком низко. Занимающиеся его имиджем специалисты
должны решительно воспротивиться. То, что Салву Джудум («Очистительная охота») —
наводящую ужас и финансируемую правительством группу добровольцев, несущую
ответственность за изнасилования, убийства, сожжение целых деревень и изгнание сотен тысяч
людей из их домов — возглавляет Махендра Карма, депутат Конгресса, не часто упоминается в
тщательно продуманной кампании Рахула Ганди.
— А бананы?
На его ранце было написано «Чарли Браун — не какой-то там неуч[5]». Он сказал, что зовут его
Мангту. Вскоре я узнала, что Дандакаранья — лес, куда я должна была отправиться — полон
людей, у которых несколько имён и несколько жизней. Для меня это было как бальзам на душу.
Как это заманчиво: не быть привязанным к собственной личностью и стать ненадолго кем-то
другим.
Мы направились к автобусной остановке, всего в нескольких минутах ходьбы от храма. Она была
уже полна народу. События разворачивались быстро. Двое мужчин на мотоциклах. Никаких
разговоров — лишь быстрый взгляд, мелькающие люди, поток машин. Я не имела ни малейшего
представления о том, куда мы едем. Мы проехали мимо дома суперинтенданта полиции, который
я помнила по своему прошлому визиту. Он был прямолинейным человеком, этот суперинтендант:
«Видите ли, мэм, откровенно говоря, эту проблему не могут разрешить ни армия, ни полиция.
Проблема этих племён в том, что они не знают, что такое жадность. Пока у них не появится
жадность, у нас нет ни малейшего шанса. Я сказал своему начальнику: выведете войска и вместо
этого поставьте в каждый дом телевизор. Всё уладится само собой».
Через некоторое время мы вышли на белые песчаные берега широкой, но неглубокой реки. Её
питали муссонные дожди, поэтому сейчас она обмелела так, что в самом глубоком месте вода
едва доходила до лодыжки, и её легко было перейти вброд.
На той стороне уже был «Пакистан». «Здесь, мэм, — сказал мне прямолинейный суперинтендант,
— мои ребята стреляют на поражение». Эти слова всплыли в памяти, когда мы начали
переходить реку. Мысленно я увидела нас в прицеле винтовки — крошечные фигурки на фоне
пейзажа, которых так легко подстрелить. Но Мангту казался довольно беспечным, и я взяла с
него пример.
На другом берегу, в ярко-зелёной футболке с надписью «Horlicks!», нас ожидал Чанду, угроза
внутренней безопасности чуть постарше. На вид ему около двадцати. Он приветливо улыбается и
держит велосипед, канистру с кипячёной водой и множество пакетиков с глюкозным печеньем —
для меня от Партии. Мы перевели дыхание и вновь начали идти. Велосипед, как оказалось, был
отвлекающим манёвром. Почти вся дорога для него не годилась. Мы взбирались на крутые холмы
и спускались по каменистым тропкам вдоль опасных обрывов. Когда велосипед нельзя было
катить, Чанду поднимал его и нёс над головой с такой лёгкостью, будто тот ничего не весил.
Меня заинтриговал его скромный вид деревенского парня. Намного позже выяснилось, что он мог
обращаться с любыми видами оружия, «за исключением ручного пулемёта», как смеясь признался
7/47
он сам.
Примерно полчаса, пока наши дороги не разошлись, с нами шли трое красивых подвыпивших
мужчин с цветами в тюрбанах. К закату их заплечные мешки начали кукарекать. В них оказались
петухи, которых эти люди принесли на рынок, но не смогли продать.
Чанду как будто может видеть в темноте. Мне же приходится пользоваться фонариком.
Начавшийся стрекот сверчков скоро сложился в целый оркестр, накрывая нас, словно куполом.
Меня тянет взглянуть на небо, но нельзя: надо смотреть под ноги. Для каждого нового шага. Не
отвлекаться.
Доносится лай собак. Но невозможно понять, насколько они далеко. Земля под ногами
выравнивается. Наконец, украдкой решаюсь бросить взгляд на небо: оно завораживает.
Надеюсь, что мы вскоре сделаем остановку. «Уже скоро», — говорит Чанду. Его «скоро»
оборачивается более чем часом. Замаячили силуэты громадных деревьев. Наконец, мы на месте.
Деревня кажется большой, дома расположены довольно далеко друг от друга. Тот, в который мы
вошли, очень красивый. Горит огонь, вокруг него сидят люди. Ещё больше их снаружи, в темноте.
Сложно понять, сколько. Вокруг тихонько перешёптываются. «Lal Salaam Kaamraid» («Красный
привет, товарищ!»). «Lal Salaam» — говорю я в ответ. Я крайне утомлена. Хозяйка зовёт меня
внутрь и угощает цыплёнком карри, приготовленным с зелёной фасолью и бурым рисом.
Поразительно. Её ребёнок спит рядом со мной, серебряные браслеты на её ногах мерцают в
свете костра.
После ужина я расстёгиваю молнию своего спального мешка. Странно назойливый звук большой
длинной молнии. Кто-то делает погромче радио, это индийская служба «Би-Би-Си». Англиканская
церковь вывела свои средства из проекта Веданты «Ньямгири» из-за ухудшения условий
окружающей среды и нарушения прав племени донгрия кондх. Прислушавшись, можно различить
позвякивание коровьих колокольчиков, сопение, шарканье — даже то, как скот пускает газы. Мир
не изменился. Наконец глаза закрываются.
Мы встаём в пять. Выходим в шесть. Спустя ещё пару часов мы пересекаем другую реку. Минуем
ещё несколько красивых деревень, в каждой из которых есть семейство тамариндовых деревьев,
охраняющих её, словно группа громадных благосклонных божеств. Сладкий тамаринд. К
одиннадцати часам солнце стоит уже высоко, и идти становится тяжело. Наконец,
останавливаемся на обед.
Кажется, Чанду знает людей в этой деревне. Красивая молодая девушка строит ему глазки. Он
выглядит немного смущённым, возможно — потому что рядом я. На обед сырая папайя с масур
дал (шлифованной чечевицей — пер.) и бурым рисом, приправленным порошком чили. Прежде,
чем вновь тронуться, мы ждём, когда солнце перестанет быть палящим, и дремлем на веранде. У
этого места есть своя скромная красота. Всё просто и закономерно. Никакой суеты. Чёрная
курица разгуливает по низкой глиняной стене. Бамбуковая ограда поддерживает балки
тростниковой крыши и служит вешалкой для разных вещей. Тут есть метёлка из травы, два
8/47
барабана, плетёная корзина из тростника, сломанный зонтик и целая груда смятых, пустых
картонных коробок. Что-то притягивает мой взгляд. Ищу очки. На картоне напечатано: «Ideal
Power 90 High Energy Emulsion Explosive (Class-2) SD CAT ZZ» (маркировка взрывчатого вещества
— пер.).
Около двух часов мы вновь отправляемся в путь. В деревне, куда мы идём, нас ждёт Диди
(Сестра, Товарищ), которая знает следующий шаг нашего путешествия. Чанду его не знает.
Информацию здесь тоже экономят. Нет никого, кто бы знал всё. Но когда мы добираемся до
деревни, Диди там нет. И нет никаких вестей от неё. Впервые вижу лёгкую тень волнения на
лице Чанду. Меня же охватывает сильная тревога. Не знаю, как устроена их система связи, но
что если она подвела?
Он объясняет мне, что это новый освобождёный район. Партия заняла его недавно.
Кажется, что война занимает в их сознании не главное место. Возможно, потому что их район
находится вне зоны досягаемости Салвы Джудум. Они только что закончили сегодняшнюю
работу: помогли построить забор вокруг нескольких деревенских домов, чтобы не пускать коз в
9/47
поле. Они веселы и интересуются всем, что происходит вокруг. Девушки уверены в себе и легко
общаются с юношами. У меня чутьё на такие вещи, и я поражена. Их работа, говорит Чанду, —
патрулировать и защищать четыре или пять деревень, а также помогать на поле, чистить
колодцы или ремонтировать дома — делать всё, что потребуется.
Диди до сих пор нет. Что делать? Ничего. Просто ждать. Пока можно немного помочь почистить
и нарезать еду.
После обеда мы без лишних слов строимся. Отправляемся. И всё отправляется с нами: рис, овощи,
кастрюли и посуда. Мы оставляем школу и идём в лес одной шеренгой. Меньше, чем через
полчаса, достигаем поляны, где собираемся устроить ночлег. Здесь ни звука. Через минуту все
уже развернули свои вездесущие голубые пластиковые палатки-джхилли (без которых не будет
революции). Чанду и Мангту делят одну палатку, а другую расправляют для меня. Они
подыскивают мне лучшее место, рядом с лучшим серым камнем. Чанду говорит, что он отправил
Диди послание. Если она его получит, то будет здесь уже утром. Если...
Это самое красивое место, в котором я отдыхала за последнее время. Личный номер в
тысячезвёдочном отеле. Я окружена странными, прекрасными детьми, с их диковинным оружием.
Несомненно, все они маоисты. Неужели им всем суждено погибнуть? Это они — мишень, по
которой учат стрелять в Школе боевых действий в джунглях? С тяжеловооружённых вертолётов,
при помощи тепловизоров и лазерных дальномеров?
10/47
Беседа с наксалитами
Но почему? Ради чего? Чтобы превратить это место в копи? Я помню свою поездку к карьерам
железорудных копей в Кеонджхаре, штат Орисса. Когда-то там был лес. И были дети, похожие на
этих детей. А сейчас земля там как кровоточащая рана. Красная пыль забивает ноздри и лёгкие.
Красная вода, красный воздух, красные люди с красными лёгкими и волосами. День и ночь
грузовики громыхают по деревням, бампер за бампером, тысячи и тысячи грузовиков, увозящих
руду в порт Парадипа, откуда она отправляется в Китай. Там она станет машинами, дымом,
внезапно возникающими и быстро растущими городами. «Темпами роста», которые заставляют
экономистов благоговейно замирать. Оружием для войны.
Все спят, кроме часовых, которые сменяются каждые полтора часа. Наконец я могу взглянуть на
звёзды. Когда я была ребёнком и росла на берегах реки Mиначал, то думала, что звуки, которые
издают сверчки — они всегда начинаются в сумерки — были звуками звёзд, которые
разгораются, готовясь начать светить. Удивляюсь тому, как сильно мне тут нравится. Нигде в
мире мне не хотелось бы быть сильнее. Кем я буду этой ночью? Товарищем Рахель под
звёздами[6]? А завтра, быть может, придёт Диди.
Они появляются сразу после полудня. Их видно издалека. Примерно пятнадцать, все в
камуфляжной форме, бегут в нашем направлении. Даже на расстоянии, по тому, как они
11/47
двигаются, можно понять, что это тренированные бойцы. Партизанская армия народного
освобождения. Вот на кого нацелены тепловизоры и лазерные дальномеры. Вот для борьбы с кем
создают Школы боевых действий в джунглях.
У них в руках серьёзное оружие: автоматы INSAS, SLR, у двоих — АК-47. Лидер группы —
товарищ Мадхав, присоединившийся к Партии в девять лет. Он из Варангалы, штат Андхра-
Прадеш. Он расстроен и пытается сгладить впечатление. Произошло огромное недоразумение,
какого обычно не случается. Предполагалось, что я прибуду в главный лагерь в самую первую
ночь. Но что-то пошло не так в почте джунглей. Мотоциклы высадили нас в совершенно другом
месте. «Мы заставили вас ждать, мы заставили вас так много пройти. Всю дорогу бежали, едва
получив известие, что вы здесь». Я ответила, что всё в порядке, что я пришла готовая ждать,
идти и слушать. Он предложил немедленно выступить, потому что люди в лагере уже давно
ждали и беспокоились.
До лагеря несколько часов ходу. Когда мы прибыли, уже начало темнеть. Минуем несколько
линий обороны и концентрических кругов патрулирования караулов. Нас встречает сотня
товарищей, выстроенных в две шеренги. Каждый из них вооружён. В том числе — улыбкой. Они
запевают: «Lal lal salaam, lal lal salaam, aane vaaley saathiyon ko lal lal salaam» («Красный привет
прибывшим товарищам»). Это поётся нараспев, напоминая народную песню о реке или цветущем
лесе. С этой песней мы приветствуем друг друга, пожимаем руки. Каждое отдельное приветствие
сливается в общий поток: «Lalslaam, mlalslaa mlalslaam…».
Приходят грустные вести, как часто бывает в этих джунглях. Почтальон с «печеньями»:
написанными от руки на клочках бумаги записками, свёрнутыми в маленькие брусочки. Его сумка
12/47
набита ими доверху, как пакет с чипсами. Это новости отовсюду. Полицией убито пятеро в
деревне Онгнаар, четверо ополченцев и один простой крестьянин: Санту Поттай (25 лет), Пхуло
Вадде (22), Канде Потай (22), Рамоли Вадде (20), Далсай Корам (22). Это могли бы быть ребята, с
которыми мы разделили прошлой ночью усыпанный звёздами ночлег.
Потом — хорошие новости. Это прибыла небольшая группа людей с полноватым юношей. Он тоже
в спецовке, но та выглядит совершенно новой. Все смотрят на него с восхищением и
приветствуют, едва заметив его знаки отличия. Он смущённо улыбается в ответ. Это доктор,
который прибыл жить и работать с товарищами в лесу. Последний раз доктор приезжал в
Дандакаранью очень много лет назад.
По радио передают новости о встрече министра внутренних дел с главами штатов, на которые
распространяется опасность «левого экстремизма», чтобы обсудить военные действия. Главные
министры Джаркханда и Бихара скромно воздержались от участия в этой встрече. Все сидевшие
вокруг радио-приёмника покатились со смеху. До её начала, — говорят они, — в процессе
предвыборной кампании и месяц или два спустя — когда правительство только сформировано —
все ведущие политики бросают фразы типа: «Наксалиты — наши дети». По тому, как они
изменяют своё мнение и начинают выпускать когти, можно сверять часы, ведь происходит это
прямо-таки по расписанию.
(Даже сейчас я постоянно вспоминаю о товарище Камле, думаю о ней каждый день. Ей 17. На
бедре она носит самодельный пистолет. А её улыбка... Но если она столкнётся с полицией, они её
убьют. Может быть, сначала изнасилуют. Не задавая вопросов. Потому что она — угроза
внутренней безопасности).
13/47
Товарищ Камла — мой улыбчивый телохранитель
После завтрака, сидя по-турецки на джхилли, меня ждёт товарищ Вену (Сушил, Сону, Мурали),
похожий на тщедушного сельского учителя. Мне предстоит выслушать урок истории. Или, точнее,
лекцию по истории последних тридцати лет в лесах Дандакараньи. Пиком этих событий стала
война, маховик которой раскручивается сегодня. Конечно, это история с точки зрения партизан.
Но разве не любая история — лишь чья-то точка зрения? Как бы то ни было, скрытая история
должна стать известной, хотя бы для того, чтобы её можно было оспорить, приведя иные
аргументы, вместо того, чтобы просто врать — а именно это сейчас и происходит.
У товарища Вену спокойная речь, хорошие манеры и мягкий голос, который, придёт день, я
услышу при таких обстоятельствах, которые полностью лишат меня мужества. Этим утром он
говорит несколько часов, почти не прерываясь. Он будто управляющий маленького магазинчика с
огромной связкой ключей, которыми можно отпереть целый лабиринт ящичков, полных историй,
песен и догадок.
14/47
Товарищ Вену был в одной из семи вооружённых групп, которые в июне 1980 года, тридцать лет
назад, переправились через реку Годавари и ушли из Андхра-Прадеша в лес Дандракаранья (ДК,
в партийной речи). Он один из поколения «сорок девятого». Они состояли в Группе народной
войны, фракции Коммунистической партии Индии (марксистско-ленинской), первой организации
наксалитов. Группа народной войны объявила о создании отдельной, независимой партии под
руководством Кондапалли Ситхарамьи. Группа народной войны решила сформировать
постоянную армию, для чего нужна была база. ДК должен был ею стать, и те первые группы
отправились туда произвести разведку местности и начать создавать партизанские районы.
Споры о том, должна ли коммунистическая партия иметь постоянную армию или «народную
армию», внутренне противоречивы и стары. Решение Группы народной войны выстроить армию
родилось из опыта Андхра-Прадеша, где её кампания «Землю — крестьянам» (Land to the Tiller)
привела к открытому конфликту с землевладельцами и вызвала полицейские репрессии, которым
Партия оказалась неспособна противостоять без собственной подготовленной и вооружённой
силы.
(К 2004 году Группа Народной войны объединилась с другой фракцией КПИ (м-л), называвшей
себя КПИ (м-л) Партийного единства (Party Unity), и Маоистским коммунистическим центром
(Maoist Communist Centre, MCC), которые действуют в большей части Бихара и Джаркханда. Так
они стали тем, чем являются сейчас — Коммунистической партией Индии (маоистской)).
Дандакаранья — часть того, что англичане, как это принято у белого человека, назвали
Гондваной — землёй гондов. Сегодня она поделена между Мадхья-Прадешем, Чхаттисгархом,
Ориссой, Андхра-Прадешем и Махараштрой. Раздробить непокорные народы на отдельные
административные образования — старый трюк. Но маоисты и поддерживающие их гонды не
особо обращают внимание на такие вещи, как границы штатов. В их головах — иные карты, и, как
и у других лесных созданий, у них есть собственные тропы. Для них дороги — это не то место, по
которому идут. Это лишь то, что нужно пересечь, или, ещё чаще — то место, где нужно устроить
засаду. Хотя гонды (которые делятся на племена койя и дорла) — явное большинство, есть также
небольшие поселения других племенных сообществ. Не относящиеся к адиваси, торговцы и
переселенцы, живут на краю леса, около дорог и рынков.
15/47
остальных товаров — печенья, мыла, спичек, масла — продающихся в сельских магазинах.
Частью движения «Хиндутва» стало и изменение названий деревень в поземельных книгах, так
что теперь большинство из них имеют два названия: народное и правительственное. Деревня
Иннар, например, стала Чиннари, а имена её жителей хиндуизированы для избирательных
списков (так Масса Карма обратился в Mахендру Kaрму). Тех, кто не желал сливаться с
индуистской культурой в объятиях, объявили «Katwas» (что означает неприкасаемые), позже они
и стали базой для маоистов.
Группа народной войны начала действовать в Южном Бастаре и Гадчироли. Товарищ Вену
описывает некоторые подробности первых месяцев: как сельские жители относились к ним с
подозрением и не пускали в свои дома, никто не предлагал им пищу или воду. Полиция
распространяла слухи, что маоисты были ворами, и женщины прятали украшения в золу своих
печей. Жестокие репрессии тоже не заставили себя ждать. В ноябре 1980 года в Гадчироли
полицейские открыли огонь по деревенскому собранию и убили целую группу товарищей. Это
было первое «вооружённое столкновение» в ДК. Это был тяжёлый опыт, и товарищи отступили
за Гондавари и вернулись в Адилабад.
Но в 1981 году они вернулись. И начали организовывать людей из племён, собиравших листья
дерева тенду (их используют, чтобы делать биди (индийские «сигареты для бедных» из
необработанного табака — пер.)), на борьбу за повышение их цены. В то время закупщики платили
3 пайса за связку из 50 листьев. Организовать на проведение стачки людей, совершенно
незнакомых с таким видом политической деятельности, потребовало огромных усилий.
16/47
По более реалистичным подсчётам эти цифры становятся в несколько раз больше. А
«величайшая угроза внутренней безопасности» получает ровно столько, чтобы не умереть с
голоду до следующего сезона.
Нас прерывает чей-то смех и появление Нилеша, одного из молодых товарищей из Партизанской
армии народного освобождения, быстро идущего по направлению к кухне и хлопающего себя по
телу. Когда он подходит ближе, становится видно, что он несёт свитое из листьев гнездо рыжего
муравья, и его разозлённые обитатели ползут по нему, кусая в руки и шею. Нилеш лишь смеётся.
«Вы когда-нибудь ели муравьиное чатни?» — спрашивает меня товарищ Вену. Я хорошо знаю
рыжих муравьёв по моему детству в Керале, они кусали меня, но я никогда их не ела. (Чатни
оказалось ничего. Кисловато. Много фолиевой кислоты).
Нилеш из Биджапура, центра активности Салвы Джудум. Младший брат Нилеша присоединился к
Джудум в одном из её разбойных нападений с грабежами и поджогами и был произведён в
должность особого полицейского уполномоченного. Он живёт с матерью в лагере Басагуда. Его
отец отказался уйти и остался в деревне. В результате, семья разделена кровной местью.
Позднее, когда у меня появилась возможность поговорить с ним, я спросила Нилеша, почему его
брат это сделал. «Он был очень молод, — сказал Нилеш, — у него появилась возможность
пуститься во все тяжкие, причинять вред людям и сжигать дома. Он сошёл с ума и совершил
ужасные вещи. Так он запятнал себя кровью. Он никогда не сможет вернуться в деревню. Его не
простят. И он это знает».
Мы возвращаемся к уроку истории. Следующее крупное сражение Партии, говорит товарищ Вену,
было против целлюлозно-бумажного комбината в Баллапуре. Правительство дало Гаутаме
Тапару 45-летний контракт на добычу 150 тыс. тонн бамбука под крайне выгодный
субсидированный процент (мелочь по сравнению с бокситами, но всё же). Людям из племён
платили 10 пайсов за связку из 20 стеблей бамбука. (Я не поддамся искушению сравнить это с
доходами, которые получил Тапар). Долгая агитация, забастовка привели к переговорам с
руководством предприятия, когда в присутствии большого количества народа закупочная цена
была утроена — до 30 пайсов за связку. Для людей из племён это стало огромным достижением.
Другие политические партии раздавали обещания, но и не думали их выполнять. Люди начали
приходить к Группе народной войны с желанием присоединиться к ним.
Но политическая деятельность сборщиков тенду, бамбука и прочей лесной продукции могла быть
лишь сезонной. Давней проблемой, по-настоящему отравлявшей людям жизнь, был крупнейший
землевладелец, Министерство лесного хозяйства. Каждое утро его сотрудники, даже самые
мелкие из них, появлялись в деревнях как кошмарное наваждение, и мешали людям распахивать
поля, собирать дрова, листья и плоды, пасти скот... мешали жить. Они приводили слонов,
которые вытаптывали поля и разбрасывали семена бабула (быстрорастущий соряк — пер.), чтобы
уничтожить почву. Людей избивали, арестовывали и унижали, уничтожали их посевы. Конечно, с
точки зрения Министерства лесной промышленности, эти люди находились здесь незаконно и
принимали участие в антиконституционной деятельности, а министерство лишь восстанавливало
17/47
верховенство закона. (А сексуальная эксплуатация женщин стала лишь ещё одной привилегией в
их нелёгком деле).
Для нынешней молодёжи Министерство лесного хозяйства — это далёкое прошлое, сказки
матерей о мифической эпохе неволи и унижений. Для старшего же поколения свобода от
Министерства лесного хозяйства означала подлинную свободу, которую они могли потрогать и
попробовать. Это значило даже гораздо больше, чем независимость Индии. И люди начали
сплачиваться вокруг Партии, боровшейся с ними вместе.
Группа из семи отрядов прошла долгий путь. Её влияние сейчас простирается на 60 тысяч кв. км.
лесов, на тысячи деревень и миллионы людей. Но уход Министерства лесного хозяйства
предвещал появление полиции, что влекло за собой начало кровопролития. Полицейские
зачистки, засады Группы народной войны... Распределение земли повлекло за собой другие
обязанности: орошение, сельскохозяйственная производительность и проблема увеличения
численности населения при недостачном количестве свободной земли. Решением стало
отделение «массовой» работы Партии от «военной».
«Сейчас у нас есть подразделение “Save the Jungle” (Спасти лес), — говорит товарищ Вену, — вы,
должно быть, читали в правительственных отчётах, что лес в контролируемых наксалитами
18/47
районах разрастается?»
По иронии, говорит товарищ Вену, первыми, кто выиграл от кампании Партии против
Министерства лесной промышленности, были мукхии (деревенские старосты — пер.) — те самые
твиджи. Пока дела шли хорошо, они использовали силу и своё влияние, чтобы захватить столько
земли, сколько могли. Но затем люди начали обращаться к Партии со своими «внутренними
противоречиями», как изящно формулирует это товарищ Вену. Партия начала уделять внимание
вопросам равенства, классов и несправедливости в племенном обществе. Крупные
землевладельцы почувствовали надвигающуюся угрозу. По мере того, как расширялось влияние
Партии, их влияние таяло. Люди всё чаще обращались со своими проблемами к Партии, а не к
мукхиям. Так был брошен вызов старым формам эксплуатации. В день первого дождя люди
традиционно должны были возделывать землю мукхии, до того, как перейти к собственной. Это
прекратилось. Люди больше не пожертвуют им собранную в первый день мадуку (мадука ценится
благодаря маслу, изготовляемому из её семян — пер.) или другие дары леса. С этим явно нужно
было что-то делать.
Затем, летом 2005 года, судьба оказалась к нему благосклонна. В апреле правительство
Чхаттисгарха, сформированное Индийской народной партией, подписало два Меморандума о
взаимопонимании на строительство нескольких сталелитейных заводов полного цикла (условия
которых засекречены). Один — на 7 тыс. кроров рупий с «Essar Steel» в Байладиле и другой — на
10 тыс. кроров рупий с «Tata Steel» в Лохандигуде. В тот же месяц премьер-министр Манмохан
Сингх сделал своё знаменитое заявление о том, что маоисты — «главная угроза внутренней
безопасности» Индии. (Весьма странное заявление, особенно тогда, когда на самом деле
происходило противоположное. Правительство ИНК в Андхра-Прадеше только что нанесло
крупное поражение маоистам, уничтожив их огромное количество. Они потеряли примерно 1,6
тыс. человек, и партийная деятельность оказалась в полном беспорядке). Акции добывающих
компаний взлетели вслед за заявлением премьер-министра. Оно также дало СМИ зелёный свет
на объявление маоистов законной целью для любого, кто решит на них охотиться. В июле 2005
19/47
Махендра Карма организовал тайную встречу со старостами в деревне Кутру и провозгласил
«Салва Джудум» (Очистительную охоту). Потрясающая смесь племенной приземлённости и
нацистско-двиджийской патетики.
В отличие от Джан Джагран Абхиян, Салва Джудум имела своей целью зачистку земли, что
означало — согнать деревенских жителей в придорожные лагеря, где бы они находились под
надзором и контролем полиции. На языке военных это называется созданием стратегических
деревень. Эта программа была разработана генералом сэром Гарольдом Бриггсом в 1950 году,
когда британцы вели войну против коммунистов в Малайе. Опыт Бриггса стал очень популярен в
индийской армии, которая использовала его в Нагаленде, Мизораме и Теленгане. Член
Индийской народной партии и главный министр Чхаттисгарха, Раман Сингх, заявил, что пока
дело касается его правительства, все не перебравшиеся в лагеря сельские жители будут
рассматриваться как маоисты. Таким образом, в Бастаре для обычного крестьянина просто
остаться дома, жить его привычной жизнью стало равнозначным участию в опасной
террористической деятельности.
Вместе со стальной кружкой чёрного чая в качестве особого угощения мне передают пару
наушников и маленький МРЗ-плеер. Это шипящая запись голоса господина Д. С. Манхара,
тогдашнего суперинтенданта полиции Биджапура, инструктирующего по радиосвязи младших
офицеров о вознаграждении и поощрении, которые правительство штата и Центральное
правительство предлагают «джагрит» («осознавшим») — деревням и людям, согласным
перебраться в лагерь. Затем он даёт чёткие указания о том, что отказавшиеся «сдаться»
деревни следует сжечь, а по журналистам, которые собираются освещать деятельность
наксалитов, следует стрелять без предупреждения. (Когда-то давно я читала об этом в газете.
Когда история получила огласку, для наказания — не очень понятно, кого — суперинтенданта
перевели в государственный комитет по правам человека).
Первой деревней, сожжённой Салвой Джудум (18 июня 2005 года), оказалась Амбели. Между
июнем и декабрём 2005 года Салва Джудум сжигала, убивала, насиловала и грабила всё на
своём пути, проходившем через сотни деревень южной Дантевады. Центром её активности были
районы Биджапура и Бхайрамгарха, близ Байладилы, где предполагалось построить новый завод
«Essar Steel». Не удивительно, что эти районы были оплотом маоизма, и джантана саркары
проделали там огромную работу, особенно по организации оросительных сооружений. Джантана
саркары стали особой целью атак Салвы Джудум. Сотни людей были убиты самыми зверскими
способами. Около 60 тысяч переместились в лагеря, некоторые сделали это добровольно, другие
бежали от террора. Примерно три тысячи из них были назначены на должность «особых
полицейских уполномоченных» (SPOs) с жалованием в 1,5 тыс. рупий.
Ради этих жалких крох молодые люди, такие, как брат Нилеша, приговаривали сами себя к
пожизненному заключению за колючей проволокой. При всей их жестокости, они, быть может,
стали самыми страшными жертвами этой ужасной войны. Никакое решение Верховного Суда
расформировать Салву Джудум не сможет изменить их судьбу.
20/47
Оставшиеся сотни тысяч человек выпали из поля зрения правительства. (Но средства на
развитие этих 664 деревень — нет. Что, кстати, происходит с этим маленьким «золотым дном»?)
Многие ушли в Андхра-Прадеш и Ориссу, куда они обычно мигрировали на сезонные работы по
сбору перца чили. Но десятки тысяч бежали в леса, где они всё ещё остаются без крыши над
головой, возвращаясь на свои поля и в дома только в дневное время.
Позади Салвы Джудум кружится рой полицейских участков и лагерей. Так планировалось
обеспечить «ковровую безопасность» для «ползучей» реоккупации подконтрольной маоистам
территории. Эта идея была основана на предположении, что маоисты не осмелятся атаковать
столь серьёзную концентрацию сил безопасности. Маоисты, в свою очередь, поняли, что если им
не удастся прорвать «ковровую безопасность», то это значило бы оставить людей, чьё доверие
они заслужили и с кем жили и трудились бок о бок 25 лет. Они нанесли ответный удар серией
нападений в самом сердце этой сети безопасности.
26 января 2006 года Партизанская армия народного освобождения атаковала лагерь полиции
Гандалаура и уничтожила семь человек. 17 июля 2006 года был атакован лагерь Салвы Джудум в
Эраборе, 20 человек было убито и 150 получили ранения. (Возможно, вы читали об этом:
«Маоисты атаковали лагерь по оказанию помощи, развёрнутый правительством штата для
предоставления крова сельским жителям, бежавшим из своих деревень из-за террора,
развязанного наксалитами»). 13 декабря 2006 года маоисты атаковали лагерь «по оказанию
помощи» в Басагуде, убили трёх «особых полицейский уполномоченных» и констебля. 15 марта
2007 года произошла самая дерзкая атака из всех.
Отряд в сто двадцать бойцов Партизанской армии народного освобождения атаковал ашрам
Рани Бодили Канья, женское общежитие, которое превратилось в бараки для 80 полицейских (и
особых полицейских уполномоченных) Чхаттисгарха, в то время как девушки остались там в
качестве живого щита. Партизаны проникли в ашрам, блокировала крыло, в котором находились
девушки, и атаковала бараки. 55 полицейских и «особых полицейских уполномоченных» были
уничтожены. Ни одна девушка не пострадала. (Прямолинейный суперинтендант из Дантевары
показал мне свою презентацию в «Power Point», с ужасающими фотографиями сожженных и
выпотрошенных тел полицейских среди руин здания школы. Они были настолько жуткими, что
невозможно было не отвернуться. Суперинтендант остался доволен моей реакцией).
Салва Джудум не просто потерпела неудачу, её действия обернулись против неё самой.
Как мы сейчас знаем, это была не просто локальная и кратковременная операция. Несмотря на
кампанию фальсификации в прессе, Салва Джудум оказалась результатом объединённой
операции правительства штата Чхаттисгарх и центрального правительства ИНК. Ей просто
нельзя было позволить потерпеть неудачу. Особенно — в тот момент, когда столько
Меморандумов о взаимопонимании ждут своего часа, как стареющие претенденты на брачном
рынке. На правительство оказывалось огромное давление, чтобы оно предложило новое
решение. Выход был найден: операция «Зелёная охота». Особые полицейские уполномоченные
Салвы Джудум теперь стали именоваться койя-коммандос. Правительство развернуло войска:
Вооружённые силы Чхаттисгарха (CAF), Центральные резервные полицейские силы (CRPF),
Пограничные силы безопасности (BSF), Индо-тибетскую пограничную полицию (ITBP),
Центральную группу промышленной безопасности (CISF), отряды «Гончих», «Скорпионов»,
«Кобр». И начало политику, нежно зовущуюся «Завоеванием разума и чувств» (Winning Hearts and
Minds).
Темно. В лагере кипит работа, но я ничего не вижу. Только пятна света, скользящие вокруг. И
сложно различить, где здесь звёзды, где — светлячки, где — маоисты. Маленький Мангту
появляется будто ниоткуда. Он один из десяти детей, первой группы выпускников Передвижной
школы молодых коммунистов (Young Communists Mobile School), которых учат читать и писать и
наставляют в духе базовых принципов коммунизма. («Идеологическая обработка неокрепших
умов!» — кричат наши корпоративные СМИ. А вот телереклама, промывающая детские мозги ещё
до того, как те успевают научиться думать, это совсем другое). Юным коммунистам не позволено
носить оружие и форму. Но они тянутся вслед за отрядами Партизанской армии народного
освобождения с горящими глазами, как поклонники за рок-группой.
23/47
Мангту принялся меня опекать в благородно-собственнической манере. Он наполняет мою
фляжку и говорит, что я должна собираться. Ветер доносит звук свистка. За пять минут голубые
палатки-джхилли разобраны и свёрнуты. Ещё один свисток — и вся сотня товарищей
выстроились в линию. Пять рядов. Командир — товарищ Раджу. Перекличка. Я тоже стою в
шеренге, выкрикиваю мой номер, когда товарищ Камла, стоящая напротив, подталкивает меня.
(Мы считаем до двадцати и потом вновь начинаем с единицы, потому что гонды умеют считать
именно до этого числа. Двадцать для них вполне достаточно. Возможно, этого вполне могло бы
хватить и нам). Чанду сейчас в спецовке, он несёт пистолет-пулемёт «Стен». Негромким голосом
товарищ Раджу инструктирует группу. Он говорит полностью на гонди, и я мало что понимаю,
улавливаю лишь слово «RV». Позже Раджу объясняет, что это означает точку сбора
(Rendezvous!). Так это слово и пришло в язык гонди. «Мы оговариваем точки сбора, чтобы люди
знали, где можно перегруппироваться в случае, если мы попадём под огонь и придётся
рассеяться». Он и не предполагает, какую панику у меня вызывают эти слова. Не потому, что мне
страшно попасть под обстрел, а из-за того, что боюсь потеряться. Я не ориентируюсь в
пространстве и способна заблудиться между собственной спальней и ванной. Что я буду делать
на 60 тысячах кв. км. леса? И пусть разверзнется сам ад или с небес обрушится потоп, я не
собираюсь отпускать рукав товарища Раджу.
Перед тем, как мы выдвигаемся, товарищ Вену подходит ко мне: «Вынужден Вас покинуть,
товарищ». Я захвачена врасплох. В окружении своих вооружённых до зубов телохранителей —
трёх женщин и трёх мужчин — он похож на маленького комара, нацепившего шерстяную шапку и
чаппалы (индийская обувь типа открытых сандалий — пер.). «Мы очень признательны Вам,
товарищ, за то, что Вы проделали весь этот долгий путь сюда». Ещё одно — прощальное —
рукопожатие и сжатый кулак: «Lal Salaam, товарищ». Едва он исчезает в лесу, этот хранитель
ключей, как вдруг начинает казаться, что его тут никогда и не было. Только чувство чего-то
пропавшего. Но со мной многие часы диктофонных записей. И когда дни обратятся неделями, я
встречу многих людей, которые добавят мазков и красок к тому наброску, что он для меня
нарисовал. Мы расходимся в противоположных направлениях. Товарищ Раджу, за километр
пахнущий мазью «Йодекс», говорит с довольной улыбкой: «Мои колени совсем плохи. Могу
ходить, только если приму горсть обезболивающих».
Товарищ Мальти оказалась одной из тех, на кого он указал. 22 января 2008 года, вместе с
несколькими другими людьми, арестовали и её. Основным обвинением против неё было то, что
она разослала по почте нескольким членам парламента диски с видеозаписями зверств Салвы
Джудум. Её дело редко удостаивалось проведения слушаний, потому что полиция понимала:
24/47
обвинение рассыпется. Но новый Специальный закон об общественной безопасности
Чхаттисгарха (Chhattisgarh Special Public Security Act) позволял полиции держать её несколько лет
без возможности освободиться под залог. «Теперь правительство развернуло несколько
батальонов полиции Чхаттисгарха, чтобы защитить несчастных членов парламента от их
собственной почты», — говорит товарищ Раджу. Его не схватили только потому, что в это время
он был на партийной встрече в Дандакаранье. С тех пор он остался тут. Его двоих детей-
школьников, оставшихся дома без старших, грубо допросила полиция. Затем они собрали свои
пожитки и отправились жить к дяде.
Товарищ Раджу получил от них первую весточку лишь несколько недель назад. Что даёт ему эту
силу, эту способность так язвительно шутить? Что поддерживает их всех, несмотря на всё
пережитое? Я сталкиваюсь с этим вновь и вновь, среди самых глубоких, самых личных чувств.
25/47
автомобиль следует спрятать, а не сжечь. Так что его можно будет собрать, если появится
необходимость). Интересно, следует ли мне написать пьесу «Ганди, возьмись за оружие!»? Или
меня линчуют за такую крамолу?
Это самая прекрасная вещь — идти по лесу вечером. И я буду делать это вечер за вечером.
Мы идём на празднование столетней годовщины восстания 1910 года в Бхумкале, когда койя
поднялись против британцев. Бхумкал значит «землетрясение». Товарищ Раджу говорит, что
люди будут идти вместе целыми днями, чтобы попасть на праздник. Лес будет полон идущими
людьми. Празднества пройдут во всех частях ДК. Нам повезло, потому что товарищ Ленг, знаток
церемоний, идёт с нами. На гонди Ленг значит «голос».
Товарищ Ленг вступил в Партию в 1977 году и стал по-своему знаменитым певцом. Он жил в
Андхре во время жесточайших репрессий, в период «случайных» убийств, когда друзья погибали
практически каждый день. Однажды ночью его самого забрала с больничной кровати женщина-
суперинтендант полиции, переодетая доктором. Его привезли в лес неподалёку от Варангалы,
чтобы «случайно» убить. Но к счастью для него, говорит товарищ Ленг, Гадар узнал об этом и
сумел забить тревогу. Когда Группа народной войны решила начать «культурную работу» в
Дандракаранье в 1998 году, товарища Ленга направили возглавить Труппу уличного театра. И
вот он здесь, идёт со мной, в футболке цвета хаки... и почему-то в фиолетовых пижамных штанах
с розовыми зайчиками. «Сейчас в Народном театральном фронте 10 тыс. членов, — говорит он
мне, — у нас 500 песен на хинди, гонди, чхаттисгархи и халби. Мы издали книгу со 140 нашими
песнями. Каждый пишет песни».
26/47
сказал товарищ Ленг на хинди с очаровательными нотками телугу, — почему ты думаешь, что
наксалиты вот такие?». И он живо изобразил выходящего из леса человека, держащего АК-47
наперевес, однако затравленно пригибающегося к земле, и сделал это так уморительно, что
заставил нас кататься со смеху.
Нельзя сказать, что я с нетерпением ожидаю праздника Бхумкал. Боюсь, что увижу там
приправленные маоистской пропагандой риторические боевые выступления и покорных зрителей
со стеклянными глазами. Мы достигаем подмостков довольно поздно. Там уже установлен
временный памятник, подпираемый лесами из бамбука, завёрнутыми в красную ткань. На верху,
над серпом и молотом маоистской партии, установлены лук и стрела джанатана саркара,
обёрнутые серебряной фольгой. Соответственно иерархии. Огромная сцена, тоже временная,
стоит на крепких подмостках, покрытых толстым слоем глины. Вокруг разложено несколько
маленьких костров — это прибывшие люди начали готовить свой ужин. Но впотьмах различимы
лишь силуэты. Мы прокладываем свой путь сквозь них («лалсалаам, лалсалаам, лалсалаам!») и
продолжаем идти ещё около пятнадцати минут, пока вновь не входим в лес.
На месте нашего нового лагеря мы просто валимся с ног. Ещё одна перекличка. Затем инструкции
о расстановке часовых и «секторах обстрела» — решение о том, кто и какой район будет
контролировать в случае нападения полиции. Снова назначаются точки сбора.
Ужин нас уже ждёт, так как передовые отряды Партии давно пришли на место. На десерт Камла
приносит мне дикую гуаву, которую сорвала по пути и захватила для меня. К рассвету возникает
ощущение, что всё больше и больше народу стекается на празднество. Нарастает гул волнения.
Люди, долго не видевшие друг друга, встречаются вновь. Слышно, как проверяют микрофоны.
Взмывают флаги, знамёна, плакаты. Одновременно с нашим появлением приносят плакат с
изображениями пяти мученников, убитых в Oнгнааре.
Мы пьём чай с товарищами Нармадой, Маасе и Рупи. Товарищ Нармада рассказывает про многие
годы работы в Гадчироли до того, как стала главой Революционной организации женщин-
адиваси (Krantikari Adivasi Mahila Sanghathan, KAMS) Дандакараньи. Рупи и Маасе работали в
городской сети в Андхра-Прадеше и говорят о долгих годах борьбы женщин в Партии: борьбы не
только за свои права, но и за то, чтобы Партия приняла, что равенство между мужчинами и
женщинами — ключевой момент на пути к справедливому обществу. Мы говорим о 70-х и о
судьбах женщин, присоединившихся к движению наксалитов, но разочарованных своими
товарищами-мужчинами, считавшими себя великими революционерами, но не снявшими старые
шоры патриархальности и шовинизма. Маасе замечает, что с тех пор положение дел серьёзно
изменилось, хотя всё ещё есть, куда развиваться. (В Центральном Комитете Партии и в
Политбюро до сих пор нет ни одной женщины).
Около обеда прибывает ещё одна группа Партизанской армии народного освобождения. Её
возглавляет высокий гибкий мужчина, похожий на юношу. У этого товарища два имени — Сукхдев
и Гудса Усенди — и ни одно из них ему не принадлежит. Сукхдев — имя замечательного
товарища, ставшего мучеником. (На этой войне лишь мёртвые находятся в достаточной
27/47
безопасности, чтобы использовать свои настоящие имена). Что же касается Гудса Усенди, то
многие товарищи, так или иначе, были Гудса Усенди. (Например, несколько месяцев назад им был
товарищ Раджу). Гудса Усенди — так в Дандакаранье называют человека, уполномоченного
представлять Партию. Так что даже если Сукхдев проведёт со мной весь остаток пути, я не
уверена, что смогу найти его снова. Пусть даже я могу узнать его смех где угодно. Он
рассказывает, что пришёл в ДК в 1988 году, Группа народной войны решила направить сюда
треть своих сил из Северной Теланганы. Он хорошо одет, в «сивил» (на языке гонди —
гражданская одежда, как противоположность «дрес» — маоистской форме), и мог бы легко
сойти за молодого администратора. Я спрашиваю, почему он не носит форму.
Он отвечает, что уезжал в горную цепь Кешала, это около Канкера, и только что вернулся
оттуда. Там нашли месторождение бокситов — три миллиона тонн — на которое компания
«Веданта» положила глаз.
Сукхдев говорит, что отправился туда, чтобы узнать настроение людей. Посмотреть, готовы ли
они к борьбе. «Сейчас они ждут наших бойцов. И оружие». Он откидывает голову и хохочет: «Я
сказал им, что это не так просто, бхаи (братья — пер.)». По случайным обрывкам разговоров и той
лёгкости, с которой он держит свой АК-47, можно понять, что он занимает ответственный пост и
принимает активное участие в деятельности Партизанской армии народного освобождения.
Приходит «почта джунглей». Есть «печенье» и для меня! Оно от товарища Вену. На крошечном
кусочке бумаги, согнутом несколько раз, он написал слова песни, которую обещал мне отправить.
Товарищ Нармада улыбается, когда читает их. Она знает эту историю, берущую начало в 1980-х,
примерно в то время, когда люди начали доверять Партии и обращаться к ней со своими
проблемами — «внутренними противоречиями», как определил это товарищ Вену. И женщины
приходили одними из первых. Однажды вечером старая женщина, сидевшая у огня, поднялась и
спела песню для «Dada log». Она была из племени маадийя, у женщин которых есть обычай после
замужества снимать блузки и оставаться с обнажённой грудью.
Это была первая женская проблема, против которой решила выступить Партия. С ней следовало
работать очень деликатно, что называется, с хирургической точностью. В 1982 году Партия
основала Организацию женщин-адиваси (Adivasi Mahila Sanghathana), которая со временем
превратилась в Революционную организацию женщин-адиваси (Krantikari Adivasi Mahila
Sangathan) и объединяет ныне 90 тыс. человек. Возможно, это самая крупная женская
организация в стране. (Между прочим, все они маоистки — все 90 тысяч. Неужели им всем
суждено погибнуть? А что насчёт 10 тысяч членов Народного театрального фронта? Им тоже?).
Революционная организация женщин-адиваси проводит кампании против традиционных для
адиваси похищений невест и насильственных браков. Против обычая изгонять женщин во время
месячных из деревни в лесную хижину. Против двоежёнства и домашнего насилия. Эта
организация не одержала победу во всех своих битвах, но какие феминистки могут похвастаться
хоть чем-то подобным? К примеру, даже сегодня в Дандакаранье женщинам нельзя сеять
семена. На партийных собраниях мужчины соглашаются, что это неправильно и с этим
необходимо покончить. Но на практике они просто не позволяют женщинам сеять. Поэтому
Партия приняла решение, что женщины будут сеять на общих землях, которые принадлежат
джантана саркарам. На этих землях они сеют, выращивают овощи, строят дамбы. Но пока это
только половина победы, и до настоящей — ещё далеко.
У товарища Ринки очень короткие волосы. Она гордится этим, потому что здесь короткая
стрижка означает, что ты маоист. Для полиции этого более чем достаточно для быстрой
29/47
расправы. Деревня товарища Ринки, Корма, подверглась в 2005 году совместному нападению
батальона Нага и Салвы Джудум. В то время Ринки состояла в деревенской милиции. Как и её
подруги Лукки и Сукки, которые тоже были членами Революционной организации женщин-
адиваси. После сожжения деревни солдаты батальона Нага забрали Лукки и Сукки и ещё одну
девушку, изнасиловали их и убили. «Они изнасиловали их на траве, — говорит Ринки, — но после
того как всё закончилось никакой травы там не осталось». Сейчас прошли годы, батальона Нага
больше нет, но полиция всё ещё приходит. «Они приходят всякий раз, когда им нужны женщины
или цыплята».
У Аджиты тоже короткая стрижка. Салва Джудум пришла в Корсил, её деревню, и убила трёх
человек, утопив их в горном потоке. Аджита вместе с милицией проследила за Джудум до
деревни Парал Нар Тодак. Она видела, как не далеко от неё Джудум изнасиловали шесть
женщин и убили мужчину, выстрелив ему в горло.
Товарищ Лакшми, красивая девушка с длинной косой, рассказывает мне, что Джудум сожгла
тридцать домов в её деревне Джоджор. «Тогда у нас не было оружия, — говорит она, — мы
ничего не могли сделать, только смотреть». Вскоре после этого она вступила в Партизанскую
армию народного освобождения. В 2008 году Лакшми была среди 150 партизан, которые шли
через джунгли три с половиной месяца, из Найягарха в Ориссу, чтобы совершить рейд на
полицейский склад оружия, в котором они захватили 1,2 тыс. винтовок и 200 тыс. патронов.
Товарищ Сумитра вступила в Партизанскую армию народного освобождения в 2004 году, до того,
как Салва Джудум начала свои бесчинства. Она говорит, что сделала это, потому что хотела
сбежать из дома. «Женщин контролируют во всём, — рассказывает она, — в нашей деревне
девушке нельзя забраться на дерево; если она это сделает, то должна будет заплатить штраф в
500 рупий или отдать курицу. Если мужчина ударит женщину, и она ударит его в ответ, она
должна будет отдать деревне козу. Мужчины на целые месяцы уходят охотиться на холмы.
Женщинам нельзя появляться около места охоты, и лучшая часть добычи достаётся мужчинам.
Есть яйца женщинам тоже нельзя». Веская причина для того, чтобы стать партизаном?
Сумитра рассказывает историю двух её подруг, Телам Парвати и Камлы, которые работали с
Революционной организацией женщин-адиваси. Телам Парвати была из деревни Полекайя в
Южном Бастаре. Вместе с остальными жителями она наблюдала, как Салва Джудум сожгла её
деревню. Поэтому она вступила в Партизанскую армию народного освобождения и ушла работать
в горы Кешкала. В 2009 году она и Камла только что закончили подготовку к празднованию 8
Марта. Они были вместе в маленькой хижине, недалеко от деревни Вадго. Ночью полиция
окружила хижину и открыла огонь. Камла начала отстреливаться, но её застрелили. Парвати
удалось скрыться, но на следующий день её обнаружили и тоже убили.
Это произошло в прошлом году в Международный женский день. А вот статья из национальной
газеты о нём же, но в этом году:
30/47
Кхан, «Мейл Тудей», Райпур, 7 марта 2010.
Вероятно, правительство уже сняло все ограничения, которые могут мешать борьбе с маоистской
угрозой в стране. Но у части мятежников в Чхаттисгархе имеются более неотложные проблемы,
чем собственное выживание. С приближением Международного женского дня маоисты в Бастаре
призвали к недельным «празднованиям» в защиту прав женщин.
Повсюду в Биджапуре, части района Бастар, были расклеены плакаты. Призыв самозваных
защитников женских прав изумил полицию штата. Генеральный инспектор Бастара T. Дж.
Лонгкумер сказал по этому поводу, что «никогда не встречал такого призыва от наксалитов,
которые верят только в насилие и кровопролитие».
«Думаю, маоисты пытаются противопоставить что-то нашей весьма успешной Джан Джагран
Абхиян (кампания массового осознания). Мы затеяли настоящую кампанию с целью получить
широкую поддержку операции «Зелёная Охота», которую начала полиция, взяв прицел на
искоренение левых экстремистов», — отметил генеральный инспектор.
В этой смеси злобы и невежества нет ничего необычного. Гудса Усенди, партийный летописец
текущего момента, знает об этом больше, чем кто бы то ни было. Его маленький компьютер и
диктофон полны отчётов, опровержений, поправок к материалам СМИ, партийной литературы,
списков погибших, телевизионных клипов и аудио- и видеоматериалов. «Худшая обязанность
Гудса Усенди, — отмечает он, — состоит в написании разъяснений, которые никогда не будут
опубликованы. Мы могли бы собрать толстый том из наших неопубликованных ответов на ту ложь,
которую они о нас говорят». В его речи нет ни намёка на негодование, на губах даже играет
улыбка.
Он задумывается:
— В 2007 году нам пришлось заявить «Nahi bhai, humney gai ko hathode say nahin mara» («Нет,
брат, мы не убиваем коров молотками»). В 2007 году правительство Рамы Сингха объявило «гай
йоджану» («коровий план»), предвыборное обещание — корову для каждого адиваси. В один
прекрасный день телеканалы и газеты сообщили, что наксалиты напали на стадо коров и забили
их до смерти — молотками — потому что были против индуизма, против Индийской народной
партии. Можете представить, что тут началось. Мы опровергли это обвинение. Но едва ли это
опровержение кто-то напечатал. Позже выяснилось, что человек, которому доверили
распределить этих коров, оказался жуликом. Он продал их и сказал, что это мы напали на него из
засады и убили коров.
— А самое серьёзное?
— Ох, таких случаев дюжины, они же ведут против нас кампанию. Когда появилась Салва
31/47
Джудум, в первый же день они атаковали деревню под названием Амбели, сожгли её, а потом
все: особые полицейские уполномоченные, батальон Нага, полиция — двинулись по направлению
к Котрапале... Должно быть, вы слышали о Котрапале? Это знаменитая деревня, её сжигали
двадцать два раза за отказ подчиниться властям. Когда Джудум достигла Котрапалы, наша
милиция её уже ждала. Мы устроили засаду. Двое особых полицейских уполномоченных были
уничтожены, ещё семерых захватила милиция, остальные бежали. На следующий день газеты
сообщили, что наксалиты устроили бойню несчастным адиваси. Некоторые сообщили, что мы
убили сотни. Даже уважаемые журналы, такие, как «Фронтлайн», сообщили, что мы убили
восемнадцать невинных адиваси. Даже Kандалла Балагопал, правозащитник, обычно столь
щепетильный в отношении фактов — даже он утверждал подобное. Мы выпустили
опровержение, но никто его не опубликовал. Позже в своей книге Балагопал признал это
ошибкой... Но кто это заметил?
— Районный комитет созвал «джан адалат» (народный суд). На него пришли четыре тысячи
человек. Они выслушали все обстоятельства дела. Двое особых полицейских уполномоченных
были приговорены к смерти. Пятерых предостерегли и отпустили. Таково было решение народа.
Даже в присутствии информаторов — которые сейчас становятся серьёзной проблемой — люди
выслушивают каждое дело, истории, признания и говорят: «Iska hum risk nahin le sakte» (Мы не
готовы взять на себя риск довериться этому человеку) или «Iska risk hum lenge» (Мы готовы взять
на себя риск довериться этому человеку). Пресса всегда сообщает о казнённых информаторах. И
никогда — о тех многих, которых отпустили. Никогда — о людях, которых убили эти
32/47
информаторы. Так что складывается впечатление, что народный суд — это какая-то
кровожадная процедура, в результате которой всегда кого-то убивают. Но дело тут не в мести,
он совершается ради выживания и спасения жизней в будущем... Конечно, есть и проблемы, мы
совершаем ужасные ошибки, мы даже убивает не тех людей, совершая засады, думая, что они
были полицейскими, но всё происходит не так, как это рисуют СМИ.
— Ужасные народные суды. Как мы можем с ними мириться? Как можно принимать эту форму
примитивного правосудия?
Солнце сильно печёт. Речь держит товарищ Ленг. Вслед за ним — несколько значимых лиц из
разных джантана саркаров. Товарищ Нити, выдающаяся женщина, бывшая с Партией с 1997
года, является такой серьёзной угрозой государству, что в январе 2007 год более 700
полицейских окружили деревню Иннар, когда узнали, что она там. Товарищ Нити считается столь
опасной и за ней так отчаянно охотятся не из-за того, что она организовала множество засад
(что она также сделала), но из-за того, что она женщина адиваси, которую любят сельские
33/47
жители и которая действительно вдохновляет молодёжь. Она говорит с автоматом Калашникова
на плече (У этого автомата есть история. Практически у каждого автомата есть история. У кого
его отняли, как и кто это сделал).
Труппа Народного театрального фронта играет пьесу о восстании Бхумкал. Злые белые
колонизаторы носят шляпы и белую солому вместо волос, запугивают и избивают адиваси, и их
игра вызывает у публики неподдельный бесконечный восторг. Другая труппа из Южного
Гандалаура играет пьесу под названием «Нитир Джудум Пито» (История кровавой охоты). Джури
переводит мне всё, что происходит на сцене. Это история двух пожилых людей, которые ищут
деревню своей дочери. Идя по лесу, они не могут понять, где оказались, потому что всё сожжено
и от этого неузнаваемо. Салва Джудум сожгла даже барабаны и музыкальные инструменты.
Золы тоже нет: её смыл дождь. Они не могут найти дочь. Опечаленная пожилая пара начинает
петь, и, услышав их, дочь поёт в ответ из развалин. «Звуки нашей деревни смолкли, — поёт она.
— Теперь не дробят рис, нет больше радостного журчания родника. Не осталось ни птиц, ни
блеющих коз. Тугой узел нашего счастья разорвали».
Отец поёт ей в ответ: «Моя прекрасная дочь, не плачь сегодня. Каждый рождённый должен
умереть. Эти деревья вокруг нас опадут, цветы расцветут и увянут, однажды и этот мир
постареет. Но ради кого мы умираем? Однажды все наши мучители поймут, что Истина
восторжествует, и наш народ никогда тебя не забудет тебя, даже за тысячи лет».
Ещё несколько речей. Затем начинаются бой барабанов и танцы. У каждого джантана саркара
есть собственная труппа. Каждая труппа подготовила свой танец. Они выходят одна за другой с
огромными барабанами и выражают в танце дикие истории. Единственный персонаж, который
повторяется в каждом сюжете — Плохой Человек из горнодобывающей компании, в строительной
каске и тёмных очках, обычно курящий сигарету. В их танцах нет ничего неестественного или
механического. Танцуя, они поднимают клубы пыли.
Барабанный бой накатывается, как волна, и постепенно передаётся всей толпе. Она делится на
короткие ряды в шесть или семь человек, мужчины и женщины отдельно, сцепляющиеся руками
за талию друг друга. Тысячи человек.
Вот ради чего они пришли. Ради этого. Здесь, в лесу Дандакаранья, очень серьёзно относятся к
счастью. Люди готовы пройти вместе многие мили, дни напролёт, чтобы праздновать и петь,
украсив перьями тюрбаны и цветами волосы, обнять друг друга, пить мадуку и танцевать всю
ночь. Никто не поёт и не танцует один. И это более, чем что-либо другое, демонстрирует их
вызов той цивилизации, которая пытается их истребить.
Не могу поверить, что всё это происходит прямо под носом полиции. Прямо в центре проведения
операции «Зелёная Охота».
Председатель Мао. Он тоже здесь. Быть может, немного одинокий, но он всё равно
присутствует. Тут его фотография, на высоко поднятом красном полотнище. И Маркс. И Чару
Мазумдар, основатель и теоретик движения наксалитов, чья достаточно спорная риторика
фетишизирует насилие, кровь и мученичество и часто содержит столь грубые выражения, что
они почти не отличимы от призывов к геноциду. Оказавшись теперь на празднике Бхумкал, я не
могу избавиться от мысли, что его анализ, жизненно важный для формы этой революции, при
этом столь далёк от её эмоций и содержания. Когда он говорил, что лишь «кампания тотального
истребления» может создать «нового человека, который презреет смерть и будет свободен от
любой мысли о какой бы то ни было выгоде» — мог ли он представить, что этот древний народ,
танцующий в ночи, станет тем, кто поднимет на своих плечах его мечту?
Путь Китая изменился. Сейчас Китай стал империалистической силой, для которой другие
страны, чужие ресурсы — лишь добыча. Но Партия по прежнему права, только Партия встала на
другую позицию. Когда Партия (как это происходит сейчас в Дандакаранье), добивается
расположения народа, проявляя внимание ко всем его нуждам — тогда это подлинно Народная
Партия, и её армия — подлинно народная армия. Но как легко это взаимное увлечение может
превратиться после революции в горький брак. Как легко народная армия может обернуться
против народа. Сейчас в Дандакаранье Партия хочет сохранить бокситы в горах. Не изменит ли
она своё мнение завтра? Но можем ли мы, должны ли мы позволить опасениям по поводу
будущего остановить нас в настоящем?
Танцы будут продолжаться всю ночь, а я возвращаюсь в лагерь. Маасе там, она не спит. Мы
болтаем до поздней ночи. Я даю ей свои «Стихи Капитана» Неруды (захватила их просто по
случаю). Она спрашивает снова и снова: «Что они там — во внешнем мире — думают о нас? Что
говорят студенты? Какие проблемы у женского движения?» Она расспрашивает обо мне, о моих
произведениях. Честно пытаюсь помочь ей разобраться в этом сумбуре. Затем она начинает
говорить о себе, о том, как она вступила в Партию. Она рассказывает мне, что её супруга убили в
прошлом мае, якобы во время столкновения. На самом деле его арестовали в Нашике и увезли в
Варангал, чтобы убить там. «Перед этим они его ужасно пытали». Маасе узнала о его аресте как
раз по пути на их встречу. С тех пор она в лесу. После долгого молчания она говорит мне, что
была замужем в первый раз несколько лет назад. «Он тоже погиб во время столкновения, —
произносит она и добавляет с заставляющей сжаться сердце отчётливостью, — но тогда оно
было на самом деле».
Лежу без сна в моём джхилли, думая о затянувшейся печали Маасе, слушая барабаны и звуки
долгого счастья с подмостков и размышляя об идее Чару Мазумдара о затяжной войне и
основной заповеди маоистской партии. Это то, что заставляет людей думать, будто предложения
маоистов начать мирные переговоры — ложь, уловка, чтобы получить передышку и
перегруппироваться, перевооружиться и вернуться к затяжной войне. Что такое затяжная
война? Это ужасная вещь-в-себе или она определяется природой войны? Что было бы, если бы
люди здесь в Дандакаранье не вели свою затяжную войну последние тридцать лет? Где бы они
были сейчас?
И разве маоисты единственные, кто верит в затяжную войну? Практически с момента обретения
Индией независимости, она превратилась в колониальную державу, аннексирующую территории,
развязывающую войны. Она никогда не колебалась, если нужно было использовать военную силу
для решения политических проблем: Кашмир, Хайдарабад, Гоа, Нагаленд, Манипур, Телангана,
Ассам, Пенджаб, восстание наксалитов в Западной Бенгалии, Бихар, Андхра Прадеш и сейчас —
в районах проживания племён в Центральной Индии. Десятки тысяч безнаказанно убиты, сотни
тысяч подверглись пыткам.
36/47
И всё это под маской «доброй демократии». Против кого были развязаны эти войны? Против
мусульман, христиан, сикхов, коммунистов, далитов, племён и прежде всего — против бедных,
которые осмеливаются оспорить свой жребий вместо того, чтобы соглашаться на те крохи,
которые им великодушно кидают. Не сложно заметить, что индийское государство — это, по сути,
государство индуистов из высшей касты (безотносительно к тому, какая партия находится у
власти), которое питает рефлекторную враждебность ко всем «иным». Государство с истинно
колониальным стилем поведения, посылающее нага и мизо драться в Чхаттисгархе, сикхов — в
Кашмир, кашмирцев в Ориссу, тамилов — в Ассам, и так далее. Что это, если не затяжная война?
Безрадостные мысли на фоне прекрасного, звёздного неба. Сукхдев улыбается, его лицо
освещено экраном портативного компьютера. Он безумный трудоголик. Спрашиваю, что его так
рассмешило. «Вспомнил о журналистах, которые пришли в прошлом году на празднования
Бхумкал. Они пробыли здесь всего день или два. Один из них сфотографировался, позируя с
моим АК, а когда они вернулись, то назвали нас машинами для убийства или что-то вроде того».
Танцы не прекратились, хотя уже светает. Ряды танцоров вся ещё кружатся, сотни молодых
людей всё ещё танцуют. «Они не остановятся, — говорит товарищ Раджу, — до тех пор, пока мы
не начнём собираться».
Не говоря уже о малярии, остеопорозе, ленточном черве, отите, зубных инфекциях и первичной
аменоррее — когда из-за недоедания во время полового созревания женский менструальный
цикл прекращается или вовсе не начинается.
«В лесу нет больниц, не считая одной или двух в Гадчироли. Нет врачей. Нет лекарств».
Товарищ Раджу говорит, что для нас не безопасно оставаться в лагере. Мы должны уйти. Уход с
37/47
праздника Бхумкал — это множество долгих прощаний:
Она никогда не проходит легко, церемония прибытия и прощания, потому что каждый знает, что
когда говорит «мы скоро встретимся» в действительности это означает «мы можем никогда не
встретиться». Товарищ Нармада, товарищ Маасе и товарищ Рупи идут разными путями. Увижу ли
я их когда-нибудь снова?
Итак, мы вновь в пути. С каждым днём становится жарче. Камла срывает для меня первый плод
дерева тенду. По вкусу он как саподилла (саподилловое дерево выращивается для получения его
млечного сока — латекса, из которого индийцы делают чикл, основу для жевательной резинки, так
что первый плод тамаринда напоминал жвачку — пер.). Я становлюсь настоящей грозой
тамариндов (растение семейства бобовых, также называемое за вкусовые качества «индийским
фиником» — пер). На этот раз лагерь разбит около ручья. Женщины и мужчины поочерёдно
купаются небольшими группами. Вечером товарищ Раджу приносит полный карман «печенья».
Новости.
60 человек, арестованные в округе Манпур в конце января 2010 года, всё ещё не предстали
перед судом.
8 ноября 2009 года в деревне Качларам были убиты Биджапур Джила, Дирко Мадка (60) и
Ковасм Суклу (68).
11 декабря в деревне Гумиапал, округ Дарба, были убиты 7 человек (имена пока неизвестны).
15 декабря в деревне Котрапал убиты Веко Сомбар и Мадави Матти (обе члены KAMS).
30 декабря в деревне Вечапал убиты Пунем Панду и Пунем Моту (отец и сын).
38/47
В январе 2010 (дата неизвестна) был убит глава джантана саркара в деревне Кайка, Гандалаур.
10 февраля (день Бхумкал) Кумли изнасиловали и убили в деревне Думнаар, Орчха. Она была из
деревни Пайвер.
Также пришло несколько старых газет. Много написано о наксалитах. Один кричащий заголовок
превосходно отражает политический климат: «Khadedo, Maaro, Samarpan Karao» («Уничтожайте,
Убивайте, Заставьте их сдаться»). Ниже приписка: Varta ke liye loktantra ka dwar khula hai («Двери
демократии всегда открыты для переговоров»). Второй заголовок гласит: «Маоисты выращивают
коноплю ради денег». Редакторская колонка заявляет, что район, через который мы прошли и
где разбивали свой лагерь, полностью находится под правительственным контролем.
Юные коммунисты разбирают вырезки, чтобы попрактиковаться в чтении. Они ходят по лагерю,
громко читая анти-маоистские статьи в стиле радиоведущих.
Новый день. Новое место. Мы разбиваем лагерь на краю деревни Юсир, под огромными
мадуками. Мадука только начала цвести и роняет свои бледно-зелёные бутоны, похожие на
драгоценные камни, на лесной ковёр. Воздух наполнен лёгким дурманящим ароматом. Мы ждём
детей из школы Бхатпала, которую закрыли из-за столкновения в Онгнааре и превратили в
лагерь полиции, а детей отправили по домам. Это верно и для школ в Нелваде, Мунджменте,
Эдке, Ведомакоте и Дханоре.
39/47
«Три красные сестры»
Товарищ Нити (особо опасная) и товарищ Винод предлагают пойти посмотреть на систему
водосборных сооружений и ирригационные пруды, построенные местным джанатана саркаром.
Товарищ Нити рассказывает о ряде сельскохозяйственных проблем, с которыми они столкнулись.
Орошаются только 2% земель. В Орчхе ещё 10 лет назад ничего не слышали об обработке земли
плугом. С другой стороны, в Гадричоли прокладывают себе путь гибридные семена и пестициды.
«Нам нужна срочная помощь в области сельского хозяйства, — говорит товарищ Винод, — нам
нужны люди, знающие о семенах, органических средствах для борьбы с вредителями,
пермакультуре. С небольшой помощью мы могли бы сделать очень много».
Задумываюсь над тем, что он сказал мне: «Они хотят уничтожить нас не только из-за полезных
ископаемых, но и из-за, что мы предлагаем миру альтернативную модель».
Пока это ещё не Альтернатива, идея Грам Сварадж (букв. «свое правление»; основной лозунг
национально-освободительного движения в колониальной Индии. Левое крыло движения
понимало сварадж как призыв к борьбе за полную национальную независимость, умеренные же
выступали за самоуправление в рамках Британской империи — пер.) с оружием в руках. Здесь
слишком сильный голод, слишком много болезней. Но, конечно, это создаёт возможности для
появления альтернативы. Не для всего мира, не для Аляски или Нью-Дели, вероятно, даже не
для всего Чхаттисгарха, но во всяком случае — для себя. Для Дандакараньи. Это самый
тщательно хранимый секрет в мире. Но и сама альтернатива, бросающая вызов истории,
заложила основы для собственного уничтожения. И всё же, против крупнейших трудностей они
выковывают проект собственного спасения. Им нужны помощь и воображение, им нужны врачи,
учителя, крестьяне. Но не нужна война.
«Однажды они увели целую деревню, сказав, что все мужчины были наксалитами». Сукхияри и
все остальные женщины и дети отправились вслед за ними. Они окружили полицейский участок и
отказались уходить, пока не отпустят их мужей. «Если они забирают кого-то, — говорит Сукдай,
— вы должны немедленно идти и вырвать этого человека из рук полиции. Надо успеть до того,
как они напишут отчёт. Если они сделают отметку в своей книге, спасти человека становится
очень сложно».
Сукхияри, которую ребёнком похитили и насильно выдали замуж за мужчину старше её (она
сбежала и ушла жить к сёстрам), сейчас организует массовые митинги, выступает на собраниях.
Мужчины обращаются к ней за поддержкой. Я спрашиваю, что для неё значит Партия.
41/47
«Naxalvaad ka matlab humaara Parivaar (Наксалваад значит наша семья). Когда мы слышим о
нападении — это как будто удар был нанесён нашей семье» — говорит Сукхияри.
Спрашиваю, знает ли она, кто такой Мао. Она смущенно улыбается: «Он был вождём. Мы
воплощаем его видение».
Я познакомилась с товарищем Сомари Гауде. Ей двадцать лет, и она уже отбыла двухлетнее
тюремное заключение в Джагдалпуре.
Она была в деревне Иннар 8 января 2007 года, в тот день, когда 740 полицейских оцепили
деревню, стремясь арестовать товарища Нити. (Товарищ Нити действительно была там, но ушла
ещё до их прибытия). Но сельская милиция, в которой состояла Сомари, оставалась в деревне.
Полиция открыла огонь на рассвете. Были убиты двое молодых людей: Суклай Гавде и Качру
Гота. Затем они поймали ещё троих: двух юношей — Дусри Салама и Рамая — связали и
застрелили, а Сомари избили до полусмерти. Затем полиция взяла трактор с прицепом и
погрузила на него мёртвые тела. Самари заставили сесть рядом с телами и увезли в Нараинпур.
Я познакомилась с Чамри, матерью товарища Дилипа, которого застрелили 6 июля 2009 года.
Она рассказывает, как полиция привязала тело её сына к жерди, словно тушу животного, и
забрала с собой. (Им нужно предъявить тело, чтобы получить денежное вознаграждение, пока
кто-нибудь другой не заявит свои права на этот труп с той же целью). Чамри бежала за ними всю
дорогу до полицейского участка. Когда они добрались до него, на теле Дилипа не было уже ни
клочка одежды. По пути, говорит Чамри, полицейские, останавливаясь в дхабе (закусочная —
прим. пер) выпить чаю с печеньем (за которые они не платили), бросали его тело на обочине.
Представьте на мгновение эту мать, следующую на расстоянии за телом её сына через лес и
останавливающуюся в ожидании того, когда его убийцы допьют чай. Они не позволили ей
забрать тело сына, чтобы она могла устроить достойные похороны. Они позволили ей лишь
бросить горсть земли в яму, в которой закопали и других, убитых в тот день. Чамри говорит, что
она хочет мести. Badla ku badla. Кровь за кровь.
В этом тихом на вид лесу жизнь сейчас кажется полностью военизированной. Люди выучили
такие выражения, как «окружить и зачистить», «огонь!», «вперёд!», «отходим!», «ложись!»,
«пошёл-пошёл!» (все эти команды отдаются на английском, а не гонди — прим. пер.). Чтобы
собрать свой урожай, они просят у Партизанской армии расставить дозоры и патрули. Поход на
рынок — настоящая военная операция. Рынки полны мукхрибов (осведомителей), которых
полиция подкупила из числа деревенских жителей (1 500 рупий в месяц).
Мне рассказали, что в Нараинпуре есть «мукхриб мохалла» — колония осведомителей — где
живёт по меньшей мере четыре тысячи мукхрибов. Мужчины больше не могут ходить на рынок.
Женщины ходят, но за ними пристально наблюдают. Если они купят чуть больше, чем обычно,
полиция тут же обвинит их в том, что они покупают это для маоистов. У аптекарей есть
инструкции не отпускать медикаменты больше самого необходимого минимума. Пища по низкой
цене по целевой программе Системы гражданского распределения, а так же сахар, рис и
керосин хранятся на складе в полицейском участке или около него, что делает их приобретение
практически невозможным для большинства людей.
Кажется, наша ходьба вконец меня утомила. Я очень устала. Камла откуда-то достаёт мне
ведёрко горячей воды. Я тихонько моюсь в сумерках, прячась за деревом. Но уже нет сил
поужинать, и я просто заползаю в свой спальный мешок. Тем временем товарищ Раджу
объявляет, что надо двигаться дальше.
Конечно, такое случается весьма часто, но по вечерам это особенно тяжело. Мы стояли лагерем
в открытом поле. Издалека доносятся отголоски стрельбы. Нас сто четыре человека. Снова
одинокая колонна в ночи. Цикады. Аромат чего-то, напоминающего лаванду. Должно быть, был
уже двенадцатый час, когда мы добрались до безопасного ночлега. Голые камни. Построение.
Перекличка. Кто-то включает радио. Би-Би-Си сообщает о нападении на лагерь Восточных
пограничных стрелков в Лалгархе, Западная Бенгалия. Шестьдесят маоистов на мотоциклах.
Четырнадцать полицейский уничтожено. Десять пропало без вести. Захвачено оружие. По
шеренгам проносится одобрительный шёпот. У маоистского лидера Kишенджи взяли интервью.
43/47
«Когда вы прекратите это насилие и перейдёте к переговорам?» — «Передайте Чидамбараму, мы
будем говорить сразу же, как только прекратят операцию “Зелёная охота”». Следующий вопрос:
«Сейчас стемнело, вы заложили фугасы, а полицейские силы вызвали подкрепление, нападёте
ли вы и на него тоже?» Kишенджи: «Да, конечно, иначе люди побьют меня». Смех в шеренгах.
Сукхдев объясняет: «Они всегда говорят “фугасы”. Мы не используем фугасы. Мы используем
самодельные взрывные устройства».
Ещё один номер-люкс в тысячезвёздочном отеле. Я чувствую себя неважно. Начинается дождь.
Тихий смех. Камла набрасывает на меня джхилли. Чего ещё можно пожелать? Остальные просто
вползают в свои джхилли.
К следующему утру счёт убитым в Лалгархе увеличивается до двадцати одного, десять пропали
без вести.
В одну из ночей люди теснятся, как мотыльки, вокруг источника света — маленького компьютера
товарища Сукхдева, питающегося от заряда солнечной батареи, и они смотрят «Мать Индия»[8], и
дула их винтовок принимают замысловатые очертания на фоне ночного неба. Камлу, кажется, это
совсем не интересует. Я спрашиваю, нравится ли ей смотреть кино. «Nahi didi. Sirf ambush video.»
(Нет, диди. Только записи наших засад). Позже я спросила товарища Сукхдева, что это значит.
Не моргнув глазом, он показал мне одну из записей.
На первых кадрах Дандакаранья: реки, водопады, голые ветви дерева крупным планом,
испуганные крики птиц. Затем внезапно появившийся в кадре товарищ протягивает растяжку к
самодельному взрывному устройству, скрытому сухими листьями. Проносится кавалькада
мотоциклов. Через секунду — уже изуродованные тела и горящие мотоциклы. Захваченное
оружие. Троих контуженных полицейских быстро связывают.
Кто это снимает? Кто руководит операцией? Кто обнадёживает пойманных полицейских, что их
отпустят, если они сдадутся? (Позже я выяснила, их действительно отпустили).
Вечером по радио сообщают о ещё одном нападении наксалитов. На этот раз в Джамуи, Бихар.
Говорится, что сто двадцать пять маоистов напали на деревню и убили десять человек из
племени кора, отомстив тем самым за то, что они сообщили полиции информацию, которая
44/47
привела к смерти шестерых маоистов. Очевидно, что это сообщение может быть как правдой, так
и ложью. Но если это правда, то это непростительно. Товарищ Раджу и Сукхдев выглядят явно
растерянными.
На встрече люди, пришедшие из мест, находящихся за многие мили отсюда, говорят те же самые
вещи, которые мы слышим годами. Нас затопят, но мы не уйдём! Они взволнованы тем, что здесь
присутствует кто-то из Дели. Я говорю им, что Дели — это жестокий город, в котором никто о
них не вспоминает, и никому нет до них дела.
Всего за несколько недель до того, как я пришла в Дандакаранью, я посетила Гуджарат. Плотина
Сардар Саровар более или менее достигла сейчас своего предела наполнения. И практически
всё, предсказанное Движением в защиту реки Нармада (Narmada Bachao Andolan),
осуществилось. Перемещённое население не было восстановлено в правах, но это ни для кого не
стало удивительным. Каналы не построены. Нет денег. Так что воду из реки Нармады отвели в
пустое русло Сабармати (которая сама была давным-давно запружена). Большую часть воды с
жадностью поглотили большие города и крупная индустрия. Влияние низовой стороны плотины
— затекание солёной воды в устье без реки — становится невозможным смягчить.
Вера в то, что Большие Плотины — это «храмы современной Индии», всегда была ложной, но
раньше её можно было хоть как-то понять. Но сегодня, после всего, что случилось и что мы
узнали, приходится признать, что Большие Плотины — это преступление против человечества.
После протестов местного населения в 1984 году строительство плотины Бодхгхат было
45/47
отложено. Но кто остановит его сейчас? Кто не даст заложить первый камень в её основание?
Кто не даст украсть Индравати? Кто-то должен...
В последний вечер мы разбили лагерь у основания крутого холма, на который хотели подняться
утром, чтобы выйти на дорогу, с которой меня забрали бы мотоциклисты. Лес успел измениться
даже с того момента, когда я впервые в него вошла. Уже цветут чиронджи, капок и манговые
деревья.
Крестьяне из Кутура передали в лагерь огромный котелок с только что пойманной рыбой. И
специально для меня — список из семьдесят одной разновидности фруктов, овощей, бобов и
насекомых, которых они добывают в лесу и выращивают на своих полях, рядом указана рыночная
цена. Это всего лишь список. Но это также карта их мира.
Приходит почта джунглей. Два «печенья» для меня. Стихи и высушенный цветок от товарища
Нармады. Прекрасное письмо от товарища Маасе. (Кто она? Узнаю ли я когда-либо об этом?)
Товарищ Сукхдев спрашивает, может ли он закачать музыку из моего Ipod'а в свой компьютер. Мы
слушаем Икбаль Бано, поющую «Hum Dekhenge» (Мы встретим день) Фаиза Ахмада Фаиза на
знаменитом концерте в Лахоре, когда страна была на пике репрессий в годы диктатуры
Мухаммеда Зия-уль-Хака.
Jab ahl-e-safa-Mardud-e-haram,
Masnad pe bithaiye jayenge.
Sab taaj uchhale jayenge
Sab takht giraye jayenge
Hum Dekhenge
Наш министр внутренних дел давно расточает завуалированные угрозы в адрес тех, кто
«запутавшись, предлагает маоистам интеллектуальную или материальную помощь». Подходит ли
под это описание Икбаль Бано?
Он падает на камень от смеха. Поднимаемся наверх примерно час. Там, словно отряд в засаде,
занимаем каменистую нишу, расположенную чуть ниже дороги и полностью скрытую от
посторонних глаз. Прислушиваемся к звуку моторов. Когда приедут мотоциклисты, прощание
будет недолгим. Лал салаам, товарищи!
Обернувшись, всё ещё вижу их стоящих на том же месте. Машут на прощанье. Маленькая
группка. Люди, которые живут своими мечтами, в то время как остальной мир живёт своими
кошмарами. Каждую ночь я думаю об этом путешествии. Ночное небо, лесные тропы. Я вижу
пятки товарища Камлы в её стоптанных чаппалах, выхваченные из темноты моим фонариком. Я
знаю, что она в пути. В походе. Не только для себя, но чтобы сохранить нашу надежду живой для
всех нас.
21 марта 2010 г.
47/47