Вы находитесь на странице: 1из 31

http://papardes.blogspot.com/2009/11/blog-post_28.

html

КОНЦЕПЦИИ АРХИТЕКТУРНОГО ПРОСТРАНСТВА


УДК 72.01(47+57)

Обзор подготовлен Центральным научно-исследовательским институтом теории и истории


архитектуры (ЦНИИТИА) и рекомендован к изданию ученым советом института. Протокол №16.от
27 ноября 1987 г.

Автор кандидат архитектуры А.Г. Раппапорт

Государственный комитет по архитектуре и градостроительству при Госстрое СССР

Центр научно-технической информации по гражданскому строительству

и архитектуре

ЦНТИ. М.1988

ТЕОРИЯ И ИСТОРИЯ АРХИТЕКТУРЫ

Обзорная информация

Выпуск 1

Рассмотрены тенденции развития проблемы пространства в современных архитектурных


теоретических концепциях. Анализируется роль пространства как одной из основных категорий
профессионального архитектурного мышления. Особое внимание уделено формам
представления архитектурного пространства и языкам его описания: морфологии, символике и
феноменологии пространства в архитектуре. Даны выводы и рекомендации по рассматриваемой
проблеме.

СОСТОЯНИЕ ПРОБЛЕМЫ.

В отличие от восточной, в европейской архитектуре представление о "проблеме пространства"


как об основной проблеме архитектурной мысли возникло сравнительно недавно. Не только
проблем пространства как формы рационального осознания трудностей практической
профессиональной деятельности, но и самого термина "пространство" до второй половины XIX в.
в европейских архитектурных текстах почти не встречается.

В академических теориях архитектуры с пространственной проблематикой были связаны


вопросы разработки плана и определения размеров (здания или населенного места); анализа
архитектурных пропорций и построения архитектурных чертежей, перспективы. Однако ранее эти
вопросы не объединялись пространственной проблематикой, в то время как сегодня они далеко
не исчерпывают всего множества относящихся к ней проблем.

Понимание архитектуры как "искусства организации пространства" приводит в настоящее время к


тому, что всякий существенный вопрос архитектурного проектирования и любое теоретическое
исследование в архитектуре, так или иначе, связываются с пространственными
представлениями.

Специфика современного состояния проблемы пространства в архитектуре заключается в


широком взаимопроникновении архитектурных вопросов в область различных научных
исследований. Размытость" предметно-профессиональных границ пространственной
проблематики расширяет диапазон связанных с ней литературных источников.

Значение пространственной проблематики в теории архитектуры определяется:

необходимостью создавать новые эффективные пространственные конструкции, повышать


эффективность использования пространства разрабатывать более эффективные и гибкие
планировочные структуры, охватывающие все большие территории;

умением преодолевать архитектурные штампы, скудость архитектурного творческого замысла,


поскольку пространственное мышление лежит в основе формирования архитектурного образа.

Эти вопросы существенны для развития профессионального языка архитекторов как средства
творческого мышления, общения и подготовки архитектурных кадров. История развития
пространственных представлений в архитектуре рассматривается в paботе К.Э.Лехари.

Проникновение понятия «пространство» в архитектуроведческую литературу начинается с работ


философов-просветителей (Г.Лессинг, Д.Дидро), в эстетических концепциях которых
проводилось разделение временных и пространственных искусств, к последним из которых
относилась архитектура. Будучи важным достижением эстетической мысли, такое разделение
оказалось слишком схематичным и не учитывало взаимопроникновения категорий времени и
пространства в опыт реального постижения художественного произведения. Поскольку для
Г.Гегеля пространство было созначно материальности, а время - духовности, го прогресс
искусств виделся Гегелю как постепенное освобождение от пространственности.

Дальнейшее развитие концепции пространства в искусстве и архитектуре пошло по пути более


высокой оценки пространства как формы выражения духовных ценностей человеческой
культуры.

Первый этап этого развития связан с работами искусствоведов формальной школы в Германии и
Австрии конца XIX - начала XX в. Представители формальной школы (А.Ригль, Г.Вельфлин,
П.Франкль, А.Шмарзов, А.Бринкман и др.), озабоченные проблемами обновления традиций
академического искусства, обратили внимание на закономерности построения художественной
формы. Одним из основных формальных элементов искусства ими признавалось, наряду с
линией, светом и цветом, пространство. При этом, исследуя историю изменения
закономерностей построения пространственной формы в архитектуре и искусстве,
представители этой школы пытались встать на путь объективного «естественноисторического»
анализа изменений формы, создать историю искусств «без имен». На этом пути удалось
обнаружить культурно-историческую обусловленность формального языка искусства, по-новому
раскрыть содержательность художественных произведений, анализируя и типологизируя
многообразие пространственных форм и систем.

Подобный подход во многом соответствует идее о символических формах культуры. В


архитектуре пространственные формы, обусловленные культурой, преобразовывались
формообразующей волей зодчего. Взаимодействие этих начал стало предметом исследования
одного из представителей формальной школы Августа Шмарзова, впервые давшего определение
архитектуры как искусства формирования пространства.

На втором этапе развития пространственных идей в теоретической практике архитекторов


первой четверги XX в. интерпретация архитектурного пространства как формы культуры,
выражающей дух времени, приобрела активный созидательный характер. Художники и
архитекторы, объединенные в многочисленные творческие группировки и школы
(импрессионисты, экспрессионисты, футуристы, кубофутуристы, супрематисты и др.), пытались
разработать язык форм, в том числе пространственных, способных выразить разные стороны и
оттенки современной жизни, осмысляя в этих формах урбанистические и технические аспекты
культуры.

В пространственных концепциях советских зодчих тех лет противостоят идеи "рационалистов"


группы АСНОВА и конструктивистов.

Для членов группы АСНОВА проблемы организации архитектурного пространства в основном


сводились к поискам пространственных форм архитектурной выразительности. Итогом
деятельности этой группы впоследствии стал курс «Элементы архитектурно-пространственной
композиции», в котором геометрические характеристики пространства (величина, метрический
вид, положение) дополнялись категориями, заимствованными в работах формальной школы
(масса, глубина, плоскость и пр.).

К формальной школе близка также концепция А.Г.Габричевского, связавшая категории "массы" и


"пространства" с феноменологией движения человеческого тела, жестом и символикой
элементарных пространственных ситуаций. К сожалению, эти глубокие и оригинальные идеи
А.Г.Габричевского не получили развития в последующие годы и не нашли столь же широкого
применения в архитектурном образовании, как идеи рационалистов.

В теоретических концепциях функционалистов и, прежде всего М.Я.Гинзбурга, организация


пространства понималась не только как художественная задача, но, прежде всего, как
социотехническое средство утилитарно-технологической организации производственных и
бытовых процессов.

На третьем этапе развития пространственных представлений, охватывающих период 30-50-х


годов, основное внимание теоретиков архитектуры оказалось направлено в область научных
исследований.

В отличие от частичного обращения к научным идеям, служившим источником образных


ассоциаций или основой экспериментальных исследований восприятия пространства, интересы
исследователей середины XX в. обратились к научным эмпирическим исследованиям.
Одновременно и интерес к пространству был вытеснен исследованиями разных аспектов
расселения, урбанизации, социологии жилища и обслуживания. Однако этот период был, в
конечном счете, плодотворным для последующего возвращения к пространственной
проблематике, так как именно в это время архитекторы получили возможность более глубоко и
всесторонне ознакомиться с научной методологией, в частности с формами научного описания и
моделирования пространственных явлений, научными представлениями о пространстве.

Интерес к проблемам пространства в конце 50-х - начале 60-х годов оказался тесно связан с
миром научных представлений. Во-первых, встал вопрос о специфике профессионального
архитектурного мышления, захваченного многообразием научных предметов. Во-вторых,
категория "пространство", инвариантная многим научным, философским, искусствоведческим
концепциям, казалось, обещала возможность синтеза многообразных знаний.

С конца 50-х годов активизируются и творческие поиски сложных пространственных форм.


"Хабитат" М.Сэфди, сложные пластические композиции Дж. Иохансена, барочная пластика
П.Рудольфа и глубокая артикулированность объёмно-пространственных композиций Л.Кана,
стремление к пространственной сложности и противоречивости в работах Р.Вентури,
П.Порготезе и других архитекторов создали предпосылки и обусловили потребность более
емкого и выразительного способа осмысления пространства в теории архитектуры,

Поиски более сложных синтетических форм представления пространства могут характеризовать


особенность четвертого этапа развития пространственных концепций в архитектуре 60-70-х
годов.

Расчленение истории пространственных представлений на этапы в принципе верно, хотя и может


быть уточнено или расширено по материалам экспериментальных исследований пространства в
СССР в ГАХНе, ИНХУКе и других организациях в 20-х годах. В заключении работы К.Э.Лехари
подчеркивается необходимость синтеза многообразных пространственных представлений и
объединения их в "язык архитектора", состоящего из трех уровней, системно объединяющих
различные символические формы представлений архитектурного пространства.

Стремление использовать категорию "пространства" выражается в архитектурном мышлении в


"половодьи" сложных "пространственных" терминов. На протяжении только одной главы книги
западного архитектора и специалиста по культурной антропологии Амоса Раппопорта
"Человеческие аспекты городской формы" пространство специфицируется как проектное,
естественное, абстрактно-геометрическое, священное, профанное, когнитивное, субъективное,
сенсорное, обонятельное, культурное, воображаемое и т.д. Изобилие терминов, построенных на
основе категории "пространство", конечно, говорит о стремлении обрести общий понятийный
язык для выражения множества разнопредметных содержаний, и тем самым приблизиться к их
синтетическому объединению.

Однако искомое объединение пространственных представлений в объекте часто оказывается


иллюзорным. На это, в частности, указал М. Веббер, подвергший критике весьма популярную в
конце 60-х годов книгу Р.Мейера «Коммуникативная теория роста города» (Meier R.
Communication Theory of Urban Growth. - MIT. Press. Chicago, 1965).

М. Веббер (Webber M. Community without propinquity // Explorations into urban structure, Baltimore,
1968) указал на го, что социальное и городское пространство не имеют в физическом отношении
ничего общего между собой. Действительно, попытки обнаружить тождественность
("конгруэнтность") социального и физического пространства могут оказаться успешными далеко
не всегда, что заставляет предположить, что синтетическая роль категории «пространство»
состоит не столько в обозначении единого пространственного объекта, сколько в том, что с ее
помощью выявляются и формируются новые формы мышления, приобретающие все большую
роль в современном проектировании.

В современной архитектурной и проектной литературе можно выделить несколько подходов, в


которых разрабатываются средства теоретического синтеза многообразных аспектов проектной
деятельности, основанные на различных категориях.

В средовом подходе в качестве центральной категории выступает среда, понимаемая как


единство субъективных и объективных моментов живого организма и равновесие между
множеством процессов обмена организма со средой.

В культурологическом подходе универсальной категорией является категория «культурного


символа» или "знака".

Наконец, в методологическом подходе средства организации проектирования основываются на


категориях «система» и «деятельность».

Однако в «чистом» виде указанные подходы встречаются сравнительно редко. В теоретических


работах имеются фрагменты того или иного подхода и присущие им категориально—понятийные
формы мышления. Так, в работе Амоса Раппопорта /1/, лежащей в русле развития основных
идей средового подхода, встречается широкий спектр семиотических и культурологических идей
и методологических рассуждений. В гой же работе автор пишет, что пространственная
организация фактически является более фундаментальным аспектом спроектированной среды,
чем форма, материал и прочее, что можно рассматривать проектирование и планировку, начиная
с ландшафта района и кончая меблировкой интерьера, как организацию пространства.

Категория "пространство" оказывается одной из основных категорий архитектурно—


пространственного мышления и в средовом и в культурологическом подходе. Это дает
возможность предположить, что совокупность исследований, направленных на разработку форм
представления пространства и языков его описания может рассматриваться как своего рода
«пространственный подход» в архитектуре. В работах Ю.Коновалова и А.Раппапорта ставится
вопрос о возможности развития пространственного подхода в проектировании.

В архитектурном мышлении универсальная категория «пространство» рассматривается как


средство построения более узкой категории – «архитектурное пространство». Формирование
представления об "архитектурном пространстве" сопряжено с решением следующих задач:

сведением множества научных знаний к единым языковым формам и мыслительным


представлениям, своеобразным их переводом на язык архитектора;

созданием понятийных форм и моделей, отражающих многообразные аспекты пространственных


условий человеческого бытия, которые одновременно были бы средствами конструктивной
работы по организации пространства;

созданием внутрипрофессионального языка архитектурного мышления, общения и воспитания


архитектурных кадров, с одной стороны, и языка общения с потребителями архитектуры, с
другой.

Имеющиеся работы показывают, что построение категории «архитектурное пространство» не


может ограничиться простым определением. Оно связано с разработкой системы понятий и
моделей, охватывающих разные стороны архитектурного профессионального мышления.
Понятие «пространства» в архитектуре впитывает множество пространственных представлений,
выработанных в науке и философии, однако акцентирует антропологические моменты в
интерпретации пространства, понимая пространство как специфическую действительность
человеческой деятельности. Пространство в архитектурном мышлении не похоже на абсолютное
пространство ньютоновской физики или на пространство-время общей теории относительности.
Скорее, - это культурное, переживаемое человеком пространство, которое не только отражается
в мышлении, но и порождается им.

В современном архитектурно-теоретическом мышлении сосуществуют разные формы


пространственных представлений и различные языки их описания: традиционные, издавна
присущие архитектурному мышлению, художественной теории и критике;

нетрадиционные, проникшие в сферу архитектуры из науки, техники или современных течений в


искусстве (в том числе таких его видов, как кинематограф, телевидение и пр.);

философско-методологические представления.
Разработка на их основе категории "архитектурное пространство" и системы вытекающих из него
понятий как фундаментальной категории профессионального архитектурного мышления и
составляет сущность проблемы пространства в современных архитектурных теоретических
концепциях.

ФОРМЫ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ И ЯЗЫКИ ОПИСАНИЯ АРХИТЕКТУРНОГО ПРОСТРАНСТВА.

Так как невозможно перечислить все многообразные понятий¬ные конструкции, в которых разные
авторы характеризуют архи¬тектурное пространство, необходимо выделить основные категории
и типы представлений, с помощью которых пространство отражается архитектурным
мышлением, сделав, таким образом, это мно¬жество обозримым, В большинстве теоретических
работ, посвященных архитектурному пространству, различается: реальное, пер¬цептивное и
концептуальное пространство.

Реальным называется пространство, в котором протекают различные процессы вне


человеческого сознания, перцептивным - реальное пространство, отраженное человеческим
восприятием, а концептуальным — идеальное, умозрительное пространство абст¬рактных
моделей и понятий. Будучи отражением друг друга, эти пространства все же различны. Так, часто
говорят, что перспекти¬ва имеет место в перцептивном пространстве, но не имеет места в
реальном (или физическом, объективном пространстве).

Считается, что произведения искусства (и архитектуры, в гой мере, в какой она выступает как
произведение искусства) нахо¬дятся в перцептивном пространстве, а научные, в том числе
ма¬тематические теории, всякого рода геометрии — в концептуальном.

Несмотря на широкое распространение этих категорий, их ис¬пользование часто порождает


трудности и противоречия. Так, реальное пространство - само по себе абстракция, ибо дано, нам
всегда либо в перцептивной, либо в концептуальной форме, перцептивное пространство не
зависит от концептуального и лишь корректируется мышлением, а концептуальное часто
выступает в виде наглядных образов, т.е. в визуальной перцептивной форме. Нет четкости в
различении перцептивного пространства, данного в любых формах чувственного восприятия и
визуального пространства, связанного лишь с каналом зрительных ощущений. Гот факт, что эти
категории определены относительно друг друга, указывает на их рефлексивный статус как
особых методологических абстракций, не всегда приложимых к выражению и описанию
архитектурного опыта.

Существуют и другие, распространенные, но почти не обсуждаемые специально способы


представления пространства в архитектуре как вместилища, структуры и образа.

Пространство как вместилище (резервуар, объем) рассматривается как пустота, способная


служить местом нахождения предметов или протекания процессов. В этом аспекте мышление
сосредоточено на параметрах пространства; длине, ширине, площади, объеме.

Пространство как структура рассматривается обычно как взаимосвязь объектов, помещений,


территорий (зон). При этом внимание обращается на особенности функционального
использования различных частей пространства; неодинаковые возможности движения в нем в
разных направлениях (анизотропность); конфигурации складывающихся в пространстве связей и
отношений между событиями и темпами их изменения.

Описания пространственных структур распадаются на геометрические и топологические. В


геометрических описаниях пространственные структуры характеризуются через внутренние
отношения параметров их линейных, плоских и угловых размеров, что выражается в языке фигур
(крест, решетка, звезда, окружность и пр.) и аналитической геометрии. Топологическое описание
не учитывает размерных (метрических) характеристик, сосредоточивая внимание на таких
свойствах структур как, например, непрерывность и прерывность, и может описываться в языке
алгебры.

В описании образного пространства используются метафорические и ассоциативные


представления, различные предметные языки и поэтические фигуры, а также языки
художественной графики, фотографии, кинематографии, живописи и пр.

Все это позволяет подчеркнуть значение графических, вербальных (словесных) и формально-


математических языков описания пространства. Графические формы образуют широкий спектр -
от геометрических и технических чертежей до импрессионистического рисунка, фотографии и
кинематографа, давая различные типы наглядных представлений и различные возможности
моделирования пространственных преобразований. Словесные (вербальные) языки охватывают
как область точных научных понятий, так и интуитивные образы и ассоциации. Наконец,
формальные исчисления покрывают широкий диапазон знаковых средств (графических и
вербальных): линейные формулы и цепочки их преобразований, матричные и табличные формы,
номограммы, графики и пр.

Для целей описания и систематизации пространственных концепций в архитектуре важно указать


разделение морфологических, символических и феноменологических представлений
пространства.

Морфологическое описание пространства - основная форма естественнонаучного и


математического представления — оперирует преимущественно количественными категориями и
дает точное и однозначное, независимое от субъективных оценок и условий восприятия знание.

Символическое описание имеет значение только в рамках гой или иной культуры, оно
характеризует значение пространственной формы. Один и гот же с морфологической точки
зрения пространственный факт (фигура, расстояние, величина) может иметь в разных
культурных системах разное значение и смысл.

Феноменологическое описание в большой степени связано с субъективными условиями


восприятия или оценки пространства. Значения феноменологических характеристик
(величественное, уютное, подавляющее и т.п.) не имеют установившихся объективных денотатов
и понимаются обычно вследствие сходства ситуаций общения тех или иных пространственных
фактов. Феноменологические описания постоянно употреблялись не только в обыденных
суждениях, но и в теоретических и искусствоведческих текстах.

Рассмотрим подробнее формы представления и языки описания архитектурного пространства.

МОРФОЛОГИЯ АРХИТЕКТУРНОГО ПРОСТРАНСТВА.

Морфологические представления архитектурного пространства делятся на три группы:

описания параметрических свойств пространственных форм;

анализ и построение эффективных функционально-планировочных структур;


пропорциональные закономерности в построении пространственной формы в архитектуре.

Практическое значение исследования параметрических свойств пространственных систем тесно


связано с поисками экономически эффективных методов освоения пространства как одного из
важнейших экологических ресурсов. Чем большие по абсолютным размерам пространства
приходится осваивать архитекторам и градостроителям, тем выше удельная значимость проблем
его эффективного использования. В архитектуре, как и в технике, оказываются значимыми
проблемы миниатюризации, хотя здесь они в большей мере ограничены антропометрическими и
психологическими свойствами человеческого организма.

Один из основных стимулов, толкающих архитекторов на поиски средств более эффективного и


плотного использования пространства — урбанизация и вызываемое ею повышение
концентрации производства и расселения. В связи с нехваткой городских территорий растет
значение многоэтажного строительства и использования подземного пространства. В книге Дж.
Данцинга и Т.Саачи рассматриваются возможности более эффективного использования
городского пространства путем создания многоуровневых мега-структур. В работах А.В.
Рябушина даны различные поисковые и экспериментальные проекты уплотнения жилой среды
путем концентрации в сфере жилища множества сервомеханизмов.

Достижение тех или иных параметрических значений «эффективности» использования


пространства связано с формами его структурной организации. Так уже на уровне разработки
архитектурных конструкций можно добиться различных значений их несущей способности только
путем изменения пространственного расположения элементов. Поэтому при разработке новых
функционально-планировочных структур архитекторы стремятся не только к достижению более
эффективного функционирования тех или иных процессов, но и сокращению требуемых для них
пространств, а также обеспечению возможности количественного роста архитектурных объектов,
не разрушающих их функциональной структуры.

В книге Ю. Бочарова и О.Кудрявцева рассматриваются планировочные структуры городов с точки


зрения оптимизации их функционирования с учетом роста и развития. Авторы пользуются для
описания планировочных структур геометрическими схемами и фигурами, отражающими
наиболее общие пространственные свойства разных типов архитектурно-планировочных
решений. Подобного рода схемы использовались в архитектуре и градостроительстве еще в
древности и в эпоху Возрождения при проектировании «идеальных» городов. Однако в работе Ю.
Бочарова и О.Кудрявцева, как и в других современных исследованиях планировочных структур,
эти схемы выступают не как идеальные проекты, но как пространственные модели, на которых
авторы исследуют возможности их преобразования с целью обнаружения оптимальных
градостроительных структур.

Ю.Бочаров и О.Кудрявцев выделяют три типа планировочных структур: статичные, гибкие и


полугибкие. Статичные структуры, изображаемые, как правило, с помощью правильных,
симметричных геометрических фигур (круг, крест, квадрат и пр.), сложились в эпохи медленного
развития городов. В условиях городской динамики функциональная согласованность статических
планировочных схем разрушается и образуются дисфункции городского плана. Более
соответствуют динамике городов "гибкие" структуры, имеющие линейно-осевое построение и
развивающиеся в направлении основной оси. Полугибкие схемы представляют компромиссное
сочетание гибких и статичных схем.

Пространственные схемы, лежащие в "концептуальном" пространстве градостроительной теории,


претерпевают в реальных топографических условиях модификации, не разрушающие
предельных значений их функциональных характеристик (длины маршрутов, радиусы
доступности, площади зон).

Значительно большей изменяемостью обладают топологические модели, используемые в работе


для анализа транспортных коммуникаций в городе. Чем меньшее число предметных
параметрических значений несет на себе пространственная модель, тем больше возможность ее
топологического представления и математического описания. Это обстоятельство возвращает
нас к проблеме пространственного синтеза. Обнаруживается принципиальная асимметрия между
разложением целостного архитектурного - объекта на ряд предметных пространственных
моделей и синтезом его целостной формы. Задача синтеза до сегодняшнего дня не имеет
теоретического решения и решается на основе использования образцов и прототипов,
выраженных, как правило, в виде набора типовых планировочных решений.

Проблемы синтеза пространственных форм рассматриваются в работах Кр. Александра "Заметки


к синтезу формы" и «Город не дерево». В этих работах Кр. Александер обращает внимание на
исторически сложившуюся значимость иерархических пространственных структур. Логический
синтез иерархических структур оказывается, по его мнению, не соответствующим
функциональным и образным свойствам архитектурного пространства, однако предлагаемый им
интуитивный способ построения такого рода структур (с частичным использованием ЭВМ)
практически может быть использован в проектировании, оставаясь все тем же образцом глубоко
индивидуального синтеза форм. Само пространство в анализе его структур обретает значение -
изолятора (разрывы) и коммуникатора (каналы, пути связи процессов), расширяя смысл
пространства как вместилища, резервуара.

Исследователи пропорций в архитектуре стремятся в едином морфологическом показателе


(числовом значении пропорциональных отношений параметров) выразить многообразие
эстетических, функциональных и других свойств пространственной формы и разработать такую
схему назначения размеров сооружения, при которой соблюдались бы требуемые
пропорциональные

отношения. Если считать, что прогресс человеческого мышления идет в направлении


дифференциации различных знаний, то универсальные законы пропорций можно назвать
архаической формой знания. На заре античности такая форма и была разработана в кругу
последователей учения Пифагора. В XIX в. значения "мистических" чисел рассматривались в
архитектуре преимущественно лишь в эстетическом аспекте, однако новые исторические
исследования позволяют обнаружить в них и внехудожественное содержание. Так, в работах
К.Афанасьева и других исследователей показывается функция пропорционального канона как
средства проектирования и организации строительных работ при отсутствии проектной
деятельности и строительного черчения.

Развитие стандартизации и индустриальных методов строительства связано с использованием


принципов кратных и гармонических пропорциональных отношений для обеспечения
модульности строительства. В большинстве пропорциональных систем, предложенных в
последнее время, авторы исходят из совершенствования "модулора" Ле Корбюзье, связывавшего
проблему модульности с задачей достижения оптимальных антропометрических и совершенных
эстетических форм. Подобные усовершенствования "модулора" предлагаются в работах И.
Шевелева и ряда других авторов. В этих построениях известные системы пропорционирования
сводятся воедино в графической форме "гномонов" или аналитических формул.

В работе Э.Г.Тинг делается попытка связать пропорциональные отношения с четырьмя


фундаментальными формами симметрии, определяющими, согласно концепции автора,
последовательность изменения и эволюции форм в природе и культуре. Это формы зеркальной,
круговой, винтовой и спиральной симметрии. Э.Г.Тинг приводит множество примеров,
подтверждающих закономерность смены этих форм симметрии, из области биохимии, биологии и
архитектуры. Чтобы объяснить закономерности эволюции архитектурных форм, она использует
идеи швейцарского психолога К.Юнга об архетипах культурного сознания, которые, по ее
предположению, также строятся на основе принципа симметрии.

В работе В.Н.Гамаюнова предлагается новый метод получения метрических проекций


правильных многогранников путем построения следов всех граней в одной из их плоскостей.
Подобного рода чертежами, названными автором моноэпюрами, развивают идеи проективной
геометрии Г.Монжа, но видеть в них универсальное средство архитектуры будущего, как это
делает автор, пока нет достаточных оснований.

Отличительной чертой почти всех пропорциональных концепций является способ истолкования


геометрических форм, игнорирующий исторический опыт истолкования и специфику различных
явлений культуры, искусства, биологии и пр. В связи с этим обобщения подобных теорий
остаются эмпирическими догадками.

СИМВОЛИКА АРХИТЕКТУРНОГО ПРОСТРАНСТВА.

Символическое представление связывает определенную морфологию пространства с


устойчивым культурным мифологическим, религиозным значением и истолковывает
пространственные системы символический текст.

Символика архитектурного пространства утверждается в проектах и обсуждается в работах


архитекторов, выдвигающих принцип символизации в качестве творческого метода
(Э.Мендельсон, В.Татлин, Л. Кан, К.Танге и др.), и в работах культурологов и историков, в
которых пространственным формам, воплощенным в архитектурных сооружениях,
приписывается определенное космологическое или иное символическое значение.

Существенно, что в работах обоих классов рассматриваются не только предметные,


пластические и фигуративные символы, но и дистанции, направления, формы
взаиморасположения предметов.

На развитие символического понимания архитектурного пространства большое влияние оказали


исследования в области философии культуры, этнографии и структурной поэтики.

Историки и археологи обнаружили важнейший принцип записи социальной и культурной


информации в системе пространственных категорий, названный В.Н. Топоровым "мировым
деревом". Отталкиваясь от используемого К. Леви-Строссом принципа описания культуры в
системе парных оппозиций, В.Н.Топоров установил, что совокупность фундаментальных
культурных оппозиций синкретически объединяется с системой пространственных оппозиций
"верх-низ", «правое-левое» и т.п.

В синкретических системах представлений типа "мирового древа" пространственные категории


нагружаются широким спектром космологических, мифологических и т.п. значений, которые в
свою очередь приобретают пространственный смысл. В ходе развития культуры эти системы
значений дифференцируются в особые языковые системы, первоначальный синкретизм
распадается. Но, как показывают исследования психологов и искусствоведов, в глубинах
сознания этот синкретизм сохраняет свою силу.

Недавно опубликованные работы историка древней литературы и фольклора О.М. Фрейденберг


показывают, как в религии, искусстве, литературе удерживаются архаические значения
доисторической, дописьменной культуры. Яркий образец такого «палеонтологического»
прочтения пространственной символики городских ворот дается, в частности, в ее статье "Въезд
в Иерусалим на оспе".
Символическое истолкование пространственных форм получило широкое распространение в
искусствознании. Еще в 1927 г. Э. Панофский опубликовал исследование «Перспектива - как
символическая форма» (идеи которого в дальнейшем развивались П.Флоренским, А.
Бакушинским и другими), где предложил

символическую интерпретацию обратной перспективы византийской

и русской иконописи, восточной аксонометрии и других форм

передачи пространства в изобразительном искусстве, в том числе

в современном (анализ сферической перспективы" К. Петрова-

Водкина и других художников XX в.). В

В литературоведении анализ пространственных форм стал одной из основных тем исследований


поэтики, анализирующей стилистические и художественные особенности отдельных жанров, эпох
и стилей. В работах М.Бахтина используется понятие «хронотоп» (время пространства) для
анализа эволюции литературных жанров. Ю.Лотман приводит анализ пространственных форм
отдельных литературных произведений и пространственного видения отдельных поэтов и
писателей.

Таким образом, пространство в культурологии и искусствознании стало истолковываться как


символическая форма, присущая видению эпох, народов, художественных школ, жанров и даже
свойственная отдельным авторам и произведениям. Это позволяет углубить понимание
общности таких, традиционно считавшихся различными, отраслей искусства, как литература,
живопись, музыка, архитектура.

Опираясь на исследования, выявляющие символику или семантику пространственных форм,


некоторые авторы выдвигают проблему построения семиотики архитектурного пространства,
включающей наряду с семантикой анализ синтаксиса или структурной связи элементарных
символических единиц, пространственных слов в языковом выражении. Трудность исследования
синтаксиса архитектурного пространства состоит в том, что в отличие от фонетических языков
его синтаксические структуры строятся не в линейном порядке, но в нескольких измерениях.
Столкновение линейных форм языкового мышления и многомерности синтаксиса архитектурного
пространства обещает стать одной из интереснейших проблем архитектурного пространства.

Исследования семантики и символики пространственных форм в искусстве показывают, что язык


искусства, в отличие от языка науки, не стремится к однозначности. Напротив, многозначность
художественных форм — основа их художественной действенности, вызывает широкий спектр
ассоциаций.

В последнее время интерес искусствоведов и лингвистов вновь привлекли работы выдающегося


советского кинорежиссера и теоретика искусства С.М. Эйзенштейна, обосновывавшего принципы
композиционного мышления в изобразительном искусстве действием скрытых, вытесненных в
подсознании значений художественных и, прежде всего, пространственных форм.

Результаты историко-этнографического и лингвистического анализа искусства и литературы


подтверждают догадки С.М. Эйзенштейна и открывают новые перспективы искусствоведческого
анализа архитектуры. Мы можем видеть в каждой архитектурной форме не одно значение, а
целый спектр значений, раскрывающихся в различных культурных контекстах и ситуациях. Линии
такого спектра - отдельные значения, взятые в узком культурно-историческом контексте, могут
быть использованы в специальных работах. В целом же совокупность этих линий образует
смысловую перспективу, ведущую от значений, присущих нашей сегодняшней точке зрения, и
уходящую к архаическому горизонту, на котором мы с помощью палеонтологического анализа
можем восстановить архаические значения.

В теории архитектуры наибольший интерес вызывают современный и архаический полюса


смысловой перспективы архитектурных форм. Направлением дальнейшего развития теории
архитектурных форм и теории архитектурно-пространственной композиции может стать
расширение области видимого семантического спектра.

Скрытые от сознания, но определяющие поведение людей значения пространственных форм


образуют область неявной культуры. Вероятно, большая часть латентных значений неявной
культуры восходит к архаике, устойчиво транслируясь из поколения в поколение. Менее древние
культурные значения пространственных форм стираются не только из явной, осознанной
культуры, но и из подсознания культурной памяти. Восстановление этих значений историко-
филологическими методами – одно из направлений культурно-исторических исследований,
способных обогатить пространственное мышление архитекторов, расширить его смысловое
богатство.

ФЕНОМЕНОЛОГИЯ АРХИТЕКТУРНОГО ПРОСТРАНСТВА.

Феноменология архитектурного пространства описывается в совокупности психологических и


философско-феноменологических исследований.

Современная психология восприятия архитектурного пространства опирается, преимущественно,


на эмпирические методы, но в отличие от чисто психологических работ, имеет не лабораторный,
но натурный характер. Этим она также отличается от ранних исследований восприятия
элементарных пространственных форм, проводившихся в 20-л годах в ГАХНе и ИНХУКе.

Так, в работах С.Соколова, Е.Беляевой рассматриваются формы восприятия городского


пространства при различных условиях движения человека в городской среде. Для
характеристики восприятия используются понятие "кадр", введенное Л.Тверским, а также
описания различных сюжетных и ритмических последовательностей кадров и планов, своего
рода кинофильмов восприятия пространственной среды.

Ф.Тиль в статье «Обозначение пространства, движение и ориентация» предлагает язык


графической фиксации отражения пространственной ситуации в зрительном попе, Дидие Буастро
использует для фиксации типов пространственных образов карты.

Однако в этих работах проводится достаточное различие между визуальным и


пространственным содержанием восприятия. Первое, как правило, отождествляется со вторым.

Более развитыми с теоретической точки зрения являются концепции, рассматривающие


восприятие как активный мыслительный процесс, в ходе которого сознание производит селекцию
перцептивного материала и приводит его к определенному числу устойчивых форм или схем. В
работе Амоса Раппопорта предлагается ступенчатая модель восприятия пространства, как
последовательной переработки зрительной информации в каскаде фильтров, каждый из которых
несет в себе определенную программу значащих форм (от врожденных до индивидуально
приобретенных). В связи с этим представляют интерес исследования когнитивных карт, го есть
тех концептуальных пространственных схем, которые хранятся в памяти и обеспечивают
ориентацию человека в пространственной среде или образуются в итоге ее практического
освоения.

Подобное представление о механизме пространственного восприятия позволяет поставить ряд


проблем. Во-первых, интересно исследовать сами схемы, определяющие формы восприятия
пространства, и формы их взаимодействия. Во-вторых, представляет большой интерес
соотношение активных видов пространственного воображения (в архитектурном творчестве или
искусстве), конструирующего пространственный образ, непосредственно чувствами не
воспринимаемый, и пассивного отражения пространственной ситуации. Эти вопросы связаны с
проблематикой визуального мышления, рассматриваемой, в частности, в работах Р. Арнхейма,
В.Зинченко и Н.Вергилиес.

Часто утверждается, что результаты анализа восприятия пространства могут активно влиять на
процесс архитектурного формообразования. Этот, кажущийся самоочевидным тезис, однако, до
сих пор никак не подтвержден и представляется все более спорным с теоретической точки
зрения. Практически исследования по психологии восприятия архитектурного пространства чаще
используются для критики архитектурных решений, недостатки которых могут быть
проанализированы и в рамках традиционного архитектурно-композиционного анализа.

Обращение к психологии имеет, однако, идеологический смысл, выражая стремление


архитектурного мышления обнаружить более человечные и гуманные пространственные формы,
чем стереотипы проектирования, распространившиеся во второй половине XX в.

Еще в большей мере проблемы гуманизации архитектуры мотивируют обращение к


феноменологии архитектурного пространства, опирающейся на работы в сфере философской
феноменологии, в особенности, посвященные особенностям человеческого переживания
пространства (Г. Башляр, М. Хайдеггер, О. Больнов и др.).

Феноменологическое описание стремится выделить в потоке непосредственных впечатлений


устойчивые формы, которые, будучи интерсубъективными, в го же время не являются ни
морфологическими, ни символическими (с фиксированными значениями), ни психологическими
описаниями перцептивных образов. Поэтичные и метафорические феноменологические
формулы ближе всего к тем интуитивным образам, которые, рождаясь в творческом сознании,
но, не приобретая вербального выражения, являются внутренними ориентирами
художественного творчества. Условная и подчас необычная формулировка (например,
"счастливые пространства" Г. Башляра) понятна в том смысле, что рождает в разных людях
активные образные ассоциации, вызывает резонанс.

В статье "Пространство в архитектуре. Феноменологический анализ" Г. Сколимовский


подчеркивает, что феноменология пространства черпает идеи не из современных физико-
математических теорий, а из опыта человеческого переживания, обыденного сознания.
Феноменология подвергает материал этого обыденного мировосприятия философской
обработке, выявляя ряд феноменологических категорий. В их числе важное место занимает
категория "интенциональности", во многом сознанная категории "психологической установки",
введенной крупным советским психологом Д.Узнадзе. Интенция - намеренная, волевая
направленность сознания на предмет, позволяющая выделить его из потока ощущений. Здесь
подчеркивается не только активность сознания, но и его способность усматривать в текучей и
изменчивой среде определенное и устойчивое содержание, феномены. Особый интерес
представляют те феномены, которые не охвачены понятийными формами. В их выявлении и
описании феноменология сближается с художественным творчеством, выражая скрыто
присутствующие в нашем сознании устойчивые формы переживания пространственных
ситуаций.

Опираясь на работы известного польского феноменолога Р. Ингардена, Г. Сколимовский


подчеркивает важность феноменологического понятия "слой" для понимания переживания
архитектурного пространства. Р.Ингарден обозначал слоями совокупность содержательных
форм, выделяемых сосредоточенной интенцией в художественном произведении. Так, в
произведении живописи он выделяет слои цветовых эффектов, сюжеты, композиции и пр., в
стихотворении слои звучания предметных образов и т.д.

Архитектурное пространство так же многослойно, как и другие художественные произведения, в


нем можно выделить спой фактурных свойств, слой световых и цветовых отношений и
множество других слоев.

Автор статьи подчеркивает, что интенциональности в творчестве и восприятии, в отличие от


знаний, нельзя научиться, они даны нам в духе времени, в скрытых от ясного сознания
жизненных обстоятельствах, но их можно выделить апостериорно, рефлективно рассматривая
прошлый акт восприятия или художественного творчества.

Тем не менее, источники интенций Сколимовский видит в культуре и символических формах


восприятия мира.

Применительно к архитектуре можно рассматривать два типа феноменологических


представлений: феноменологию профессионального сознания и профессиональной интуиции и
феноменологию обыденного сознания, хотя эти типы феноменальных 'горизонтов" сознания
тесно связаны и плодотворны именно во взаимодействии.

Примером экспликации профессиональной интуиции архитектурного сознания могут быть


высказывания архитекторов и искусствоведов, в которых дается непосредственное описание
впечатления от произведения архитектуры или начальные этапы формирования замысла.

Блестящие образцы такого рода описания можно найти в работах Г. Вельфлина, А.


Габричевского или выдающихся архитекторов. Так, например, знаменитый вопрос Л. Кана "чем
хочет быть окно?" или "какова тень белого цвета?" дают примеры выражения тех
интенциональных устремлений, которые невозможно выразить в морфологической или
символической форме.

По этому поводу Ю. Курбатов пишет: "Возможно ли ... применить количественные критерии к


оценке пространствообразующих свойств цвета и света, корректирующих восприятие
пространства? Анализируя внутренне пространство, мы говорим: оно "сжато", "течет",
"пульсирует", "вибрирует". Но разве можно установить, в какой мере сжато, с какой скоростью
течет?

Феноменология обыденного восприятия пространства раскрывается в художественных или


философских сочинениях. К числу наиболее известных из них принадлежат "Поэтика
пространства" Г. Башляра, «Мысли о строительстве жилища» М.Хайдеггера, «Человек и
пространство» О.Ф. Больнова .

В этих работах, исполненных поэзии, граничащей с метафизикой, мы находим ряд гонких и


точных наблюдений, в которых сплавлены различные стороны жизненного опыта, культурных и
житейских ассоциаций, чувство движения, жеста, положения тепа (Г. Башляр подчеркивает
значение позы «свернуться клубочком»), взаимопроникновение восприятия и памяти, мечты и
сновидений.

Указанные автором представления исходят из идеи предметной соотнесенности


пространственных переживаний, приводящих нас к символической архетипике сознания. Так,
одной из основных схем, модифицирующих пространственные переживания человека, выступает
родной дом, воспоминания о матери, том раннем детстве, когда человек начинает осознавать
свое «я». В это время человек еще не противопоставлен миру, слит с ним. В образах детского
сознания откладываются существенные "интенции восприятия пространства, окрашивающие его
в дальнейшей жизни.

Феноменология архитектурного пространства имеет пограничный характер, ее образы лежат на


границе известного и неожиданного, осознанного и подсознательного. Синтезируя смысловое
богатство семантического спектра, они актуализируют культурную преемственность
архитектурного творчества в особой форме, созначной интимным переживаниям пространства,
как далекого, обжигого, таинственного. В них выражаются не только символические формы
научно-технического мира, но и дополняющие его мечты, воспоминания, предчувствия человека.

Особенностью феноменологических представлений архитектурного пространства является их


неопределенность. Источник этой неопределенности отчасти можно видеть в том, что
феноменологический подход к теории архитектуры делает лишь первые шаги, и не создал
устойчивой системы категорий и представлений. С другой стороны, феноменологические образы,
занимая пограничное положение между явной и неявной культурой, не могут быть столь же
однозначны, сколь символы явной культуры или морфологические характеристики объектов.
Наконец, мы имеем здесь дело с принципиальной неопределенностью описания пространства в
одном из типов указанных представлений.

Феноменологические представления столь же неопределенны в отношении морфологических


свойств пространства, сколько последние неопределенны относительно характера их
человеческого переживания. Последнее обстоятельство позволяет считать все три формы
представлений взаимодополнительными и скептически оценить редукционистские программы
сведения языка архитектурного пространства к какому-либо одному из указанных типов
описания. Полнота характеристик архитектурного пространства, как и полнота выражения
архитектурного замысла, предполагает использование всех трех типов представлений.

Рассматривая под этим углом зрения различные концепции архитектурного пространства, как
правило, можно обнаружить в них все три указанные формы, однако, во многих концепциях одна
или две формы оказываются доминирующими. В зависимости от того, какие формы доминируют,
можно строить соответствующую типологию архитектурных концепций.

Представление о действительном многообразии форм пространственного мышления можно


получить, приняв во внимание комбинации всех типов описаний. Тогда мы получим несколько
десятков развитых и столько же менее развитых форм представлений, которые, будучи
независимыми и давая разные оперативные и смысловые альтернативы, определяют
пространство формальных возможностей архитектурного мышления. Действительное богатство
мышления архитектора определяется тем, насколько он владеет указанными формами и каким
образом осуществляет переход от одних форм к другим, развертывая идею или замысел.

В связи с этим становится особенно важным понимание взаимоотношения различных форм


пространственного мышления и способов их синтетического объединения. В принципе
существует два различных пути синтеза пространственных представлений: объектный и
мыслительный.

В объектном синтезе все многообразие пространственных образов и характеристик связано с


описанием какого-либо архитектурного объекта - конкретного или абстрактного, типового.
Значение такого синтеза было велико в период архитектурного проектирования по прототипам,
хотя и сохраняется в настоящее время.

Другой тип синтеза объединяет различные формы пространственных представлений, не в


объекте, а в языке теории архитектуры. Пользуясь указанными дифференциальными формами,
мышление синтезирует, строит архитектурный проект. Однако конструктивная работа
архитектурного мышления с указанными формами не может быть уподоблена простой сборке
целой конструкции из отдельных деталей - элементов. Скорее здесь применим образ проекции
архитектурного объекта на плоскости грех указанных типов представлений, в которых архитектор
находит критерии оценки конструируемого целого.

Методологический и теоретический анализ архитектурного мышления, в котором бы


исследовались формы синтеза многообразных пространственных представлений, в настоящее
время только начинает развиваться. Многие его проблемы, вероятно, еще даже не поставлены.
Ниже мы попытаемся коснуться некоторых работ, идущих в этом направлении.

ПОИСКИ ТЕОРЕТИЧЕСКИХ ОБОБЩЕНИЙ.

Значение попыток построить теоретически обобщенные представления об архитектурном


пространстве шире суммы содержащихся в них идей, так как эти концепции создают платформу
для критического анализа и продолжения исследований в этом направлении.

Имеющиеся работы распадаются на два класса; собственно архитектурные концепции и


теоретические работы, лежащие вне архитектуры, но тесно граничащие с архитектурной
проблематикой. В числе архитектурных исследований можно выделить обзорные груды А.
Марколли и Дж. Роисекко, теоретические концепции, пример которых можно видеть в книге Кр.
Норберга-Шульца и методологические и методические концепции, представленные, например, в
работах Ф. Будона и В. Глазычева, а также автора настоящего обзора.

К неархитектурным обобщающим концепциям человеческого пространства можно отнести


проксемику, развиваемую в работах Э.Холла и его последователей, а также ряд географических
исследований пространства, в частности топофилию И Фу Туана и работы П. Хаггета.

Проксемика, как антропология пространства объединяет методы и знания разных областей


научного и культурологического изучения пространства, т.е. стремится к синтезу всех форм
пространства человеческого существования. В этом, безусловно, можно видеть причину близости
проксемики интересам архитекторов и градостроителей.

Однако проксемика строится не столько на единстве человеческих форм организации


пространства, сколько на единстве биологических форм его освоения, опираясь, прежде всего,
на зоопсихологию. В числе основных понятий проксемики находится понятие
«территориальности», которое можно отнести к пространственному распространению любого
биологического вида. Территориальность – понятие, охватывающее два аспекта занимаемой
живой популяцией территории: ее границ, которые для животных являются предметом защиты от
внешних вторжений, и плотности ее заполнения, скученности, которая выступает как мощный
регулятор жизни популяции.

Важнейшими для проксемики были данные зоопсихолога Хэйдигера, показавшего в опытах с


крысами, что количество пространства, приходящееся на единицу вида, оказывает сильное
воздействие на поведение особей независимо от дефицита пищевых ресурсов. Отталкиваясь от
понятия территориальность, Э.Холл строит теоретическое представление о системе
иерархически организованных пространств, в границах которых осуществляется человеческое
поведение. В это жизненное пространство входят и многочисленные концептуальные и
перцептивные пространства. Так, избыток информации оказывается аналогичным
пространственной скученности, а ее недостаток - разреженности.

Наименьшей и подвижной единицей территориальности оказывается индивидуальное или


персональное, по терминологии Р. Зоммера, пространство, окружающее тело человека.
Пересечение границы персонального пространства вызывает агрессивную реакцию, если особи
не находятся в отношении родственного союза. Многообразные границы освоенных территорий
служат основой делений занимаемых популяциями пространств на свои и чужие, ориентация в
которых составляет одну из основных поведенческих функций.

Уже эти немногие проксемические понятия дают основу для проведения экспериментальных и
эмпирических наблюдений над пространственным поведением людей. В ходе таких наблюдений
обнаружилось, что представители различных культурных общностей имеют разную
чувствительность к скученности или разреженности и, соответственно, к неприкосновенности
границ их персонального пространства. Эмпирические исследования позволили также с большой
полнотой вскрыть явления неявной культуры, неосознаваемые нормы пространственного
поведения.

Последнее особенно существенно для архитектурного проектирования, которое в условиях


проектирования без прототипов строилось, прежде всего, на данных явной культуры.
Проксемические исследования показывают, что этого недостаточно.

Несмотря на известный эклектизм теоретической основы, проксемика привлекает архитектурную


мысль своей синтетичностью, попыткой построить единую систему представлений о
человеческом пространстве. Синтетические задачи проксемики разрешаются в этой науке на
объективной, естественной или натуралистической основе. Здесь нет места критико-
методологической рефлексии форм самих пространственных представлений, проксемика
строится по образцу естественнонаучных дисциплин. В этом, конечно, можно видеть слабость
проксемики, но, с другой стороны, принимая во внимание, что естественные представления
являются дополнительными по отношению к искусственным и образуют с ними единое целое,
попытки развития естественных концепций человеческого пространства следует признать
необходимыми. К сожалению, в самой проксемике эта установка выполняется далеко не
последовательно, и, сталкиваясь с более сложными формами человеческого поведения в
пространстве, проксемика прибегает к недопустимым в естественнонаучном описаний методам
феноменологической интроспекции.

В книге П. Хаггета дается сводка морфологических форм описания пространства в


экономической географии, а в ряде работ американского географа И Фу Туана и, в частности, в
книге "Топофилия", делается попытка сведения воедино антропологических представлений о
географическом пространстве. Как и проксемические работы, исследования И Фу Туана связаны
с интересами архитекторов и градостроителей, что позволяет говорить о близости между ними.
Традиционные различия между географией и архитектурой начинают размываться, что может
быть подтверждено сближением:

предметов архитектуры и географии в области масштабных интересов к пространству (в


архитектуре возникает интерес к макропространству, в го время как в географии к
микропространству);

их методов (в архитектуру, традиционно бывшую конструктивной отраслью организации


пространства, проникают исследовательские и описательные методы, а география из
описательной дисциплины превращается в конструктивную);

аспектов интереса к пространству (в архитектуре занимают все большее место экономические и


экологические аспекты, в го время как география все большее место отводит эстетическим
свойствам земного пространства).

Эрозия границ между архитектурой и географией является одним из свидетельств становления


пространственного подхода в современной науке.

В числе собственно архитектуроведческих работ следует, прежде всего, назвать груды А.


Марколли «Теория пространства» и Дж. Роисекко "Пространство, развитие понятия в
архитектуре", в которых суммируются и систематизируются основные формы представления
архитектурного пространства и дается исторический обзор некоторых концепций пространства в
теории архитектуры.
А. Марколли сводит многообразие представлений о пространстве в четыре класса: геометрико-
интуитивные, гештальтистские, топологические и феноменологические. Дж. Роисекко предлагает
классификацию, включающую следующие виды пространства: геометрическое, символическое,
предметное пространство человека, иллюзионистическое, пространство цвета, метафизическое,
современное, утопическое, пустота.

Однако большой интерес представляют опыты теоретического и методологического синтеза


подобных категорий, представленные работами, рассматриваемыми ниже.

Концепция "экзистенциального пространства"' Кр. Норберга-Шульца принадлежит к числу


теоретических работ. Изложению этой концепции посвящена книга "Экзистенция, пространство и
архитектура" (1971), в которой автор изменил свое скептическое отношение к пространству, как в
фундаментальной категории теории архитектуры, высказанное им ранее в книге "Интенции в
архитектуре" (1965), где он видел в пространстве внешнюю, неустойчивую и неуловимую
феноменологию зрительного восприятия. Однако, выделяя устойчивые феноменальные формы
пространственных представлений, образующие экзистенциальное пространство человека, во
второй книге Кр. Норберг-Шульц не отказывается от основного теоретического понятия
промежуточного объекта, построенного им в первой работе. Промежуточный объект - это
результат восприятия внешних объектов, модифицированного ценностями культурного сознания.
Поскольку системы ценностей устойчивы, то и модификации объектов внешнего мира
оказываются устойчивыми, т.е. объектными. Пространство, модифицированное системами
ценностей и культурными символами, и образует экзистенциональное пространство.

Архитектура понимается автором книги как искусство «конкретизации» промежуточных объектов


и, в частности, воплощения экзистенциального пространства. Поэтому в числе идейных
предшественников своей концепции Норберг-Шульц перечисляет идеи тех архитекторов,
историков архитектуры и искусствоведов, которые пытались выделить в многообразии
архитектурных композиций устойчивые схемы и формы, имеющие экзистенциальный смысл.

К числу таких категориальных форм автор относит различие раздельного и составного


пространства П. Франклем, внутреннего и внешнего пространства в концепции З. Гидиона,
«целостности» пространства Г. Янтцена. Автор ссылается также на важность введения в
архитектурный обиход понятий «широкого» и «узкого» пространства в работе швейцарской
исследовательницы У.Фогт-Гокниль, но особенно выделяет работы Г.Нитчке (Анатомия
переживаемого пространства, 1968), выделяющего категорию «центр»; Рудольфа Шварца
(Церковь воплощенная, 1958), подчеркнувшего значение вертикали; Д. Фрея (Основания
сравнительного искусствознания, 1949), введшего понятия «пути» и «цепи», и К. Линча (Образ
города, 1961), использовавшего для описания восприятия городского пространства категории
«дорога», «район», «граница», «место», «ориентир».

Истолковывая эти категории архитектуроведческого анализа в свете феноменологических


исследований М. Хайдеггера, Г. Башляра, О.Ф. Больнова и данных психологии восприятия в
теоретическом освещении Ж.Пиаже, Кр. Норберг-Шульц и формулирует основные положения
теории экзистенциального пространства.

Автор строит свое исследование из двух частей: в первой он описывает фундаментальные схемы
пространственного восприятия, которые образуют сферу экзистенциального пространства, а во
второй - реализацию этих схем в архитектуре.

Формы экзистенциального пространства характеризуются набором фундаментальных элементов,


масштабными уровнями их воплощения и образуемыми на их пересечении сложными
структурами.

В числе фундаментальных элементов экзистенциального пространства Кр. Норберг-Шульц


называет категории: «центр и место», «направление и путь», «область и домен».
Концепция центра и места связывается автором с феноменологией переживания "самости"
человека, его "я" и соответственно феноменологическим воззрением - родного дома. Центр и
место есть точка жизненных устремлений, цепь вечного возвращения человека. В европейской
культуре, однако, центр труднодоступен и достигается ценой усилий. Концепция места в
экзистенциальном пространстве Норберга-Шульца отличается от категории "персонального
пространства" проксемики тем, что последняя индивидуальна, в го время как все
экзистенциальные категории имеют характер коллективных представлений.

Направление ориентирует движение человека к тому или иному месту, само же движение
определяет путь. Важнейшим направлением в европейской культуре является вертикаль,
мировая ось, толкающая архитектуру на строительство башен и высоких сводов, связывающих
мир горний и дольный. Здесь архаическая символика фаллического и тотемического типа
обретает формы религиозной символики. С религиозной символикой связано и другое
важнейшее, по мнению автора книги, направление "восток-запад". Путь схематизируется либо как
непрерывный поток, либо как дискретная, ритмически упорядоченная цепь пространственных
ситуаций и событий.

В отличие от места, область и домен являются ограниченными территориями. В зависимости от


типов границ они делятся на естественные и искусственные.

Взаимопересечение указанных схем образует элементарные структуры экзистенциального


пространства, среди них особенно важны пересечения границы и пути, образующие
многообразие проемов. Входы, окна, двери и прочее связывают внешнее и внутреннее
пространство домена, артикулируя степень его замкнутости или открытости. В таких местах, как
мост, перекресток, пространство концентрируется, сгущается, становится напряженным. Здесь в
теории Кр. Норберга-Шульца возникает категория "плотности" в несколько отличном от
проксемики значении.

Автор выделяет пять масштабных уровней экзистенциальных пространств: географический,


ландшафтный, городской, масштаб дома и, наконец, масштаб вещей, являющихся фокусными
точкам дома.

Экзистенциальные схемы разных масштабных уровней гоже вступают во взаимодействие: дом


вписывается в пространство города, вещь может проецироваться восприятием на пространство
ландшафта и г.д. Экзистенциальные схемы разных уровней могут взаимно символизировать друг
друга. Так, дом - это своего рода космос, в го же время любое пространство, в которое попадает
человек, предстает его сознанию в схеме дома.

Взаимодействие уровней и схем экзистенциального пространства образует сложное,


напряженное динамичное поле, мотивирующее стремление к жизненно оправданной сложности
творческих замыслов архитектора.

Рассматривая реализацию введенных экзистенциальных схем в истории архитектуры (этому и


посвящена последняя работа автора 'Значение в европейской архитектуре", 1975), Кр. Норберг-
Шульц подчеркивает важность их выражения в архитектурной композиции, так как с их помощью
устанавливается не только ориентация человека в мире, но и интеграция людей. Особенно
важен статичный характер экзистенциальных схем. Здесь мысль автора книги полемически
направлена против концепции мобильности, динамизма и изменчивости архитектурных форм. Кр.
Норберг-Шульц исходит из дополнительности категорий статики и динамики и их связи с
категорией свободы. Он считает, что подлинную свободу человек обретает только по отношению
к устойчивым неподвижным символам. Чрезмерный динамизм, изменчивость порождают хаос и
бесформенность современной городской среды, заставляющих архитекторов вновь обратиться к
источникам схематической ясности и статики. В обретении ясности построения окружающего
мира Норберг-Шульц видит высшую этическую миссию архитектора.
Попытка Кр. Норберга-Шульца синтезировать многообразие пространственных представлений в
виде совокупности устойчивых схем все же оказывается частичной. В его теории явно
доминируют символические и феноменологические формы представления архитектурного
пространства, тогда как морфология пространства остается в тени, а архетипические символы
мирового дерева не исчерпывают символического многообразия пространственных форм.
Схематика Кр. Норберга-Шульца остается безразличной к своеобразию пространственных
образов разных эпох и стилей, выделяя в них лишь вечные схемы дома, пути, стены, храма и т.п.

С другой стороны, попытка синтезировать многообразие форм, представления архитектурного


пространства в виде устойчивых идеальных объектов приводит теорию экзистенциального
пространства к нормативизму» Совокупность идеальных пространственных объектов нормирует
результаты пространственного мышления архитектора или его аксиомы. Логика комбинирования
исходных образов и способов оценки пространственных решений, т.е. формы пространственного
мышления в теоретической концепции Норберга-Шульца остаются невыявленными.

Концепцию архитектурного пространства, в которой предметом анализа становится логика


пространственного мышления, содержат работы Ф. Будона, В. Глазычева.

В книге французского архитектора и теоретика архитектуры Ф. Будона "Об архитектурном


пространстве" дается эпистемологическая теория архитектурного мышления.
Эпистемологический или методологический подход состоит в том, что используется не само
архитектурное пространство, но те формы, в которых оно воспроизводится архитектурным
мышлением.

Опираясь на эпистемологические концепции Г.Башляра, основная область исследований


которого не феноменология пространства, а история и эпистемология науки, Ф. Будон
формулирует ряд важных методологических принципов.

Прежде всего, он разделяет теоретические концепции, имеющие место в сфере архитектуры, на


архитектурные и архитектурологические. Архитектурными автор называет концепции, созданные
самими архитекторами как суммы принципов, которыми данный архитектор руководствуется в
творческой деятельности. Такого рода концепции могут казаться бессодержательными и
алогичными с научной точки зрения, но играют важную роль в творческом мышлении зодчего,
освобождая его интуицию от ряда предпосылок и переводя их в план явно выраженных формул.
Напротив, архитектурологические концепции, по Ф. Будону, строятся на научных основаниях. Их
предметом является не сама архитектура, но отношение между фактами реальной архитектуры и
теми творческими теоретическими концепциями, в которых архитектура осмысляется проектным
сознанием.

С точки зрения архитектурологии, которую стремится построить Ф. Будон, архитектура есть не


что иное, как мышление о пространстве. В попытках построить теорию архитектуры как форму
мысли о пространстве не удалось до сих пор преодолеть, согласно автору, двух
эпистемологических препятствий, анализу которых в книге уделено значительное место.

Первое препятствие автор книги анализирует на примере работ Б. Дзеви и А. Фосийона, в


которых архитектура представлена именно как пространство. Оба исследователя настаивают на
важности внутреннего пространства для понимания сущности архитектуры. Однако, как
показывает Ф. Будон, способы выделения внутреннего пространства и противопоставления его
внешнему, у этих авторов содержит двусмысленность.

С одной стороны, внешнее пространство противопоставляется внутреннему как интерьеру. С


другой стороны, всякое пространство в этих работах, как внешнее, противопоставляется
движению человека в нем. Существенной для понимания внутреннего пространства автор
считает мысль Л е Корбюзье: "в архитектуре всякое пространство - внутреннее", выражающее го,
что организованное пространство становится тем интерьером, который освоен человеком и в
котором воплощены "внутренние" интенции человеческого духа.
Фиксируя многозначность и противоречивость понимания внутреннего пространства в
архитектурных концепциях, Ф. Будон предлагает свое понимание того, почему именно оно
теоретически отождествляется с архитектурой. Дело здесь, по мнению автора, в неопределенном
эпистемологическом препятствии, донаучной мыслительной привычке отождествлять все
внутреннее с сущностью, а внешнее считать несущественным. Этот тип умозаключения Ф. Будон
вслед за Г. Башляром называет субстанциализацией внутреннего, формой донаучного
натурализма.

Принципиально иное препятствие научной мысли автор книги рассматривает на примере книги
известного американского искусствоведа Э. Панофского "Готическая архитектура и схоластика".
Э. Панофский в этой работе рассматривает архитектурное мышление средних веков и
показывает, что оно, как и всякое средневековое мышление, обусловлено определенным
набором логических форм, которые были ясно осознаны не в архитектуре, а в схоластике.
Сопоставляя нормы схоластической диалектики со структурой готического собора, Э. Панофский
демонстрирует их тождественность. Ф. Будон выдвигает по поводу метода исследований Э.
Панофского два возражения.

Во-первых, он показывает, что логические структуры, выявляемые в архитектуре готического


собора, могут быть с равной убедительностью обнаружены в творчестве других эпох, например в
постройках О. Перре, который едва ли следовал в своем творчестве нормам схоластики.

Во-вторых, в работе Э. Панофского оказалось возможным обойтись без рассмотрения самого


архитектурного пространства, на важность которого указывают почти все архитекторы и
искусствоведы.

Феноменология готического пространства здесь оказалась излишней. Ф. Будон заключает, что


недостаток исследования Э. Панофского, состоит в отсутствии рефлексии, неразличении
собственных логических схем и структур предмета исследования. Историзм Э. Панофского,
проецирующего собственные логические конструкции на исторический материал, во многом
оказывается иллюзорным. Это Ф. Будон называет рационализмом, функционализмом, как
непреодоленным вторым эпистемологическим препятствием. Ф. Будон предлагает концепцию
архитектурного пространства, которая, как ему представляется, обходит указанные
методологические трудности.

Для понимания концепции автора важно соотношение между мыслью о пространстве и


пространством самой мысли. Последнее есть не что иное, как концептуальное пространство, в
котором мышление строит модели реальности. Важно иметь в виду две особенности
концептуального пространства мышления.

Во-первых, оно принадлежит определенному научному предмету, и исследователю следует


выбрать именно го концептуальное пространство, в котором можно выразить или отобразить
анализируемое явление. Следуя, в какой-го мере Б. Дзеви, Ф. Будон подчеркивает, что
архитектурное пространство требует своего, специфического предметного отображения и не
может быть выражено в социологических или психологических моделях, обращает внимание на
го, что формы отображения архитектурной реальности являются своего рода абстракциями, а
архитектура переживается не как абстракция, а как конкретное пространство, на что указывают и
Б. Дзеви и А.Фосийон.

Во-вторых, концептуальное пространство научной мысли как система абстрактных понятий и


моделей обладает собственной геометрией, т.е. структурной схемой организации понятий. Здесь
Ф. Будон вновь ссыпается на работы Г. Башляра, показавшего, что элементарные процессы
научной абстракции предполагают геометрическую схематизацию исследуемого материала.

Рассуждения Ф. Будона приводят к противоречивой задаче. С одной стороны, необходимо


построить знание о "конкретном" пространстве архитектуры, с другой - это знание должно быть
научным и, следовательно, абстрагироваться от объекта с помощью своего рода геометрической
схематики.

Ф. Будон пытается разрешить это противоречие, беря в качестве предмета архитектурологии


соотношение двух пространств: геометрии концептуального и геометрии реального пространства.
Это отношение, по его мнению, выражается в архитектуре (и только в архитектуре!) понятием
архитектурного масштаба.

В отличие от параметров сооружений и их пропорций здесь мы имеем дело не с размерами


самого архитектурного пространства реальных объектов и не с их отношением друг к другу, а с
отношением принципиально иного рода: отношением мыслимого пространства к реальному.
Выражением такого отношения и являются, согласно Ф. Будону, феноменологические
характеристики архитектурного пространства как величественного, малого, интимного и пр.
Трудно отказать автору в оригинальности решения сложной задачи, которую он сам перед собой
поставил, и все же в концепции Ф. Будона можно увидеть ряд уязвимых мест.

Во-первых, трудно представить себе, а автор не показывает, каким образом можно сопоставлять
и вычислять отношения мыслимого и реального пространства. Ведь для этого их необходимо
свести к единой форме, к единому языку. Но не будет ли такое сведение означать уничтожение
того самого рефлексивного отношения между ними, которое по мысли Ф. Будона и играет роль в
феномене масштабности.

Во-вторых, возникает подозрение, что рефлексивное отношение, на которое столь точно указал
Ф. Будон, является обязательным условием любого образного мышления, причем диапазон
образного мышления, существенный для понимания архитектурного пространства, намного шире
представлений о масштабности, хотя и включает их. Более пристальное внимание к научному
анализу источников образности архитектурного пространства неминуемо привело бы Ф. Будона
не только к анализу отношения феноменологического и морфологического пространства (что,
фактически, и рассматривает автор в понятии «масштаб»), но и включению в эти отношения
символического пространства, что сразу же усложнило проблему и не позволило ограничиться ее
решением, указанным Ф. Будоном.

Поэтому концепция архитектурного пространства, данная Ф. Будоном, оказывается попыткой


разрешить проблему путем отвлечения от ряда ее важнейших условий, го есть дать частное
решение.

В статье В.Глазычева мы видим иной подход к решению по сути дела гой же проблемы.
В.Глазычев различает две основные формы, в которых архитектурное пространство осваивается
творческим мышлением: вербальную (П), выраженную в понятиях, и образную, выраженную в
наглядных представлениях, перцептах (О). Мышление архитектора в каком случае можно
представить как переходы от вербальных форм к образным. Автор рассматривает различные
комбинации линейных структур типа

П-О-П, О-О-П и пр. и дает им содержательную интерпретацию.

В статье приводится сопоставление европейских понятий, фиксирующих пространственные


образы, с японскими, которые показывают, что на востоке диапазон и дифференцированность
пространственных образов, получивших точно определенные имена, значительно шире. В
процессе взаимодействия европейской и восточной культуры, ставшего особенно интенсивным в
XX в., и в европейских языках (особенно в профессионально-художественном мышлении) растет
число образных представлений, выраженных в понятиях.

В. Глазычев отмечает важность именования пространственных образов: «Придание имени


категории - образу, скрыто содержавшейся в сознании художника, радикально преображает ее за
счет рефлексии. Расширение емкости представлений о структурировании пространства делает
процесс его восприятия активным мыслительным процессом» (с. 164).
Однако для тренированного художественного сознания не менее важна способность мыслить
наглядными пространственными образами. Количество образных единиц, которыми оперирует
архитектурно-художественное мышление, по В. Глазычеву составляет около пятнадцати тысяч,
го есть приближается к словарному фонду речи. Таким образом, проблема взаимодействия
понятийных и образных представлений в архитектурно-художественном мышлении становится
сопоставимой с проблемами психолингвистики.

Указав специфику билингвизма, двуязычия архитектурного мышления, В.Глазычев переходит к


методическим наблюдениям, опирающимся на опыт собственной проектной работы. Он отмечал
любопытный процесс превращения понятий и категорий, не имеющих пространственного смысла,
в совокупность характеристик проектного пространства. Проектное сознание оказывается
способным к ассоциативному образованию синкретических понятий, подобно архаическим
символам, сплавляющим топологические образы с различными явлениями культуры. В.
Глазычев указывает на особенную действенность драматургических категорий в
пространственном мышлении, разработанных автором, американским дизайнером Дж.
Нельсоном и, как выяснилось позже, распространенными в японском языке.

Подобного рода ассоциативные образы играют важную роль как в организации творческой
работы самих проектировщиков, так и в коммуникации проектировщиков с потребителями,
заказчиками, консультантами.

В итоге В.Глазычев указывает на важность научного исследования специфики пространственного


мышления художников и архитекторов и на возможность расширения методического опыта
построения языков проектного мышления в организации творческой деятельности и обучения
архитекторов.

Подчеркивание методического уровня работы особенно ценно, так как именно в нем возможно
преодолеть разрыв между теоретико-методологической архитектурологией и архитектурным
творчеством.

Проблема вербализации пространственных образов, затрагиваемая в статье В.Глазычева в


аспекте анализа проектного мышления, действительно представляет огромный интерес. Опыты
эмпирического исследования форм вербализации пространственных образов в
непрофессиональном сознании, проведенные в Лундском университете, показывают, что все
многообразие пространственных образов обычно описывается в понятиях, соответствующих
восьми категориям (приятность, сложность, единство, закрытость, потенциальность, социальный
статус, эффективность, оригинальность), имеющих ассоциативный характер. Однако образные
ассоциации, выявленные в эксперименте (проводившемся на основе изучения словесного
описания слайдов), оказались весьма неопределенными и варьировались у разных людей.

Применение метода семантического дифференциала для анализа образных ассоциаций


пространственного восприятия показало также, что в число ассоциативных категорий легко
включаются антропологические образы и психологические характеристики (молчаливый,
агрессивный и пр.). Авторы исследования не дают теоретического обобщения своим
наблюдениям, но сам материал их исследования показывает, что ассоциативная свобода
формирования пространственных образов может находиться в обратной зависимости к
развитости системы понятий, языковых форм, отображающих пространство. Европеец как бы не
знает имени того или иного пространственного образа, в го время как для японца существует
огромный символический словарь, в котором обозначены почти все возможные типы
пространственных ситуаций. Если это действительно так, го мы можем говорить о специфике
пространственного мышления европейцев, имеющей значение и для теории архитектурного
пространства.

Вопрос о соотношении пространственного и вербального мышления рассматривается также в


работе В.В.Иванова «Чет и нечет», в которой автор, лингвист и филолог, исходит из
обнаруженной психологами и физиологами асимметрии функций

больших полушарий головного мозга. Правое полушарие специализировано на языке


пространственных представлений (образов, схем ориентации, жестов и пр.), а левое - на
фонетическом языке и его грамматике. Пространственно-вербальный билингвизм свойственен,
таким образом, не только архитекторам, но и всем людям.

Гипотеза автора состоит в том, что как мозг отдельных людей, так и целые культуры могут
обладать асимметричным развитием. В современной европейской культуре в отличие, скажем, от
древнеегипетской, преимущественное развитие получил вербально-фонетический язык, а
пространственные образы понятийно неопределенны. Однако в настоящее время процесс
развития визуальной культуры и художественного, в том числе архитектурного творчества, может
постепенно привести к изменению соотношения пространственных и вербальных форм в
культуре. Концепция В.В.Иванова позволяет с большим оптимизмом смотреть на перспективу
развития архитектуры, так как кризисное положение современной архитектуры, отмечаемое
многими авторами, иногда связывают с развитием письменности, на что в свое время указывал
В.Гюго в романе «Собор Парижской Богоматери» в главе «Это убьет го» (Имеется в виду, что
письменность, книга убьют архитектуру).

В процессе исследования пространственного мышления архитектора необходимо рассмотреть


вскользь упомянутые В. Глазычевым графические формы фиксации пространственных
представлений. Ссылки автора на архетипические паттерны архитектурного пространства (крест,
круг и пр.) показывают, что в нем живы следы пиктографического мышления. В восточных
культурах с иероглифической письменностью, как показано в работе В.В. Иванова, графический
горизонт мышления имеет большое значение, не совпадая ни с вербальным мышлением, ни с
наглядными образами реального пространства.

В европейской культуре, где общеупотребимым является фонетическое письмо, а графические


языки стали уделом специализированного инженерного и художественного мышления,
пространственные образы обрели понятийную неопределенность, открывающую, правда,
широкое поле для ассоциативного воображения. Наконец, включение в анализ
пространственного мьшления многообразных форм инженерной, научной и художественной
графики может иметь и методическое значение, что подтверждается опытом практической
работы, в том числе и опытом методической рефлексии в работах В.Глазычева.

Ряд исследований архитектурного пространства в последние годы был проведен автором


настоящего обзора.

В статье «Межпредметное пространство» проблема соотношения внутреннего и внешнего


рассматривается с точки зрения феноменологии зрительного восприятия. Исследуется
восприятие плоских фигур, и полученные результаты затем переносятся в область восприятия
трехмерного мира. С помощью этого приема удается расширить обычное для психологии
восприятия понятие фигуры о плоской - на трехмерную, и в соответствии с этим переосмыслить
специфические особенности таких элементов фигуры, как граница и центр. В статье
показывается, что понятие «граница и центр» сопряжено взаимно-дополнительной связью: чем
определеннее выражен центр фигуры, тем неопределеннее может быть ее граница и наоборот.

Под межпредметным пространством понимается такая "фигура", центр которой совпадает с


точкой зрения человека, местонахождением его глаза и одновременно его индивидуального
сознания. Феноменологический анализ восприятия архитектурного пространства в статье, таким
образом, связан с анализом восприятия плоских изображений, более того, высказывается
предположение, что исторический опыт восприятия плоских изображений должен учитываться
как важный фактор восприятия архитектурного пространства и понимания его смысла. В статье
предпринята попытка анализа основных моментов в истории развития живописи и опыта ее
восприятия.
Центральная для анализа восприятия архитектурного пространства категория фигуры при этом
рассматривается в ряду других категорий: пятно, предмет, понятие, так как эволюция понимания
живописи и архитектуры сопряжена с изменением роли и рефлексивной выделенности этих
категорий. Они же играют первостепенную роль в механизмах восприятия и постижения
окружающего мира, прежде всего его зрительного постижения.

Подобного рода подход, не повторяя выводов и не противореча гипотезе В.В.Иванова о


чередовании фаз и типов восприятия и вербальных смыслов, позволяет наметить новые грани в
истолковании этих фаз и их переходов друг в друга. В частности, в статье показывается, что,
несмотря на го, что в так называемом средовом подходе, получившем распространение в
современной теории архитектуры, пространство занимает центральное место, по природе своей
средовой подход и соответствующее ему средовое видение ориентированы не на категорию
фигуры, а на категорию пятна, или на мозаичное множество

фигур, образующее нечто вроде фона. Таким образом, здесь мы получаем возможность нового
истолкования изменения соотношения категории фигура и фон, но взятых уже как элементы
психологии зрительного восприятия, а как' категории культурно-исторической эволюции сознания
и понимания внешнего мира человеком.

В статье «Пространство города и театра в Европе ХУ1 -ХУП вв.» эта линия - исторического
анализа феноменологии восприятия архитектурного пространства - конкретизируется в связи с
пониманием пространства в барокко. Здесь в качестве центра восприятия и переживания
пространства оказывается сознание, ориентированное на игровое отождествление с
героизированным персонажем, с некоторой ролью, разыгрываемой в определенной сценической
ситуации. Архитектура, уподобляясь декорации, начинает, в таком случае играть роль игрового
аксессуара, входить в ткань идеализированного представления о внешнем мире, фантазия и
реальность здесь спиваются в субъективном сознании, наделенном определенной свободой
творческого воображения. Эта структура свойств восприятия и переживания пространства
оказывается существенной не только для эстетики, но и для философии архитектуры, так как от
нее прямые связи тянутся к утопическим проектам и идеально-утопическому профессиональному
мышлению, получившему столь широкое распространение в европейской архитектуре в новое
время.

Игровое переживание пространства связано не только с пониманием архитектуры как


сценической декорации персонажа. Одновременно сам этот персонаж определяет свою роль,
опираясь на костюм и комплекс свойств поведения. Поэтому для феноменологического анализа
ключевую роль начинает играть исследование жеста, позы, хореографии естественных и
условных движений.

На значение жеста в переживании архитектуры человеком указывал в 20-х годах еще


А.Г.Габричевский. Однако с тех пор проблема; жеста и жестикулятивного анализа архитектурного
пространства оставалась без внимания. В первой главе монографии "Архитектура и
эмоциональный мир человека" А.Г. Раппапортом предпринята попытка продолжить анализ
архитектурного пространства с точки зрения связи форм организации пространства и
особенностей его переживания и осмысления с жестами и жестикулятивным анализом
человеческого поведения.

Продуктивность такого подхода легко видеть, прежде всего, в том, что исследования жеста дает
нам новый инструмент связи пространства и времени, так как и архитектура и жестикуляция
пронизаны определенными ритмическими структурами, которые в том и в другом случае
неразрывно связывают пространство и время. Но если пространство и время в архитектуре
связаны как бы объективно, го в движений человека эта связь дается субъективно. Переход от
субъективного переживания жеста, его ритмики, его пространственных координат к объективной
структуре архитектурного пространства и служит механизмом, связывающим творческую
интуицию и архитектурную композицию, интимное чувство и архитектурную форму.
В, главе также рассматривается исторически своеобразный тип жеста, который, по мнению
автора, играет огромную роль не только для понимания современной архитектуры. В качестве
такого жеста рассматривается, «парение» или свободный полет, в котором нейтрализовано
чувство тяжести, гравитационные эффекты. Привлекательность чувства парения для человека
само по себе является загадкой психологии и истории культуры. Стремление человека к полету
фиксируется не только в характере некоторых эйфорических сновидений, но и постоянной тягой к
строительству летательных аппаратов - от Леонардо да Винчи до космических кораблей нашего
времени, от свободного парения человека в открытом космосе до массового увлечения
дельтапланеризмом и легкими летательными аппаратами. Если гипотеза автора главы имеет
некоторую достоверность, то можно было бы говорить о тесной связи архитектуры не только с
эмоциональной сферой гипнотических парений, но и корреляции каких-го существенных
стимулов развития человеческой культуры и художественного творчества.

В главе понятие жеста и движения трактуется также шире. Под понятие движения подводится не
только физический, мускульный жест человека, но и движение сознания, мышление и движение
истории, изменение исторических форм культуры. Сопоставляя и частично связывая характер
переживания этих движений, автор приходит к выводу, позволяющему по-новому оценить
значение эстетических концепций современной архитектуры, одновременно выражающих и
тенденции культурно-исторического движения человечества и го чувство новой свободы
движения, которую несет в себе демократическая культура и ее искусство.

В го же время доминирование пространственности, имеющее место в современной архитектуре,


предстает и как некая историческая односторонность эстетических ценностей, созначная
склонности современной архитектуры к фантазиям и утопическому представлению
действительности. Таким образом, эмоциональный и смысловой планы профессионального
сознания в этой работе удается связать в единый исторический конкретный тип мышления и
переживания.

А. Г. Раппапорт подчеркивает, что логическое противопоставление пространства и массы,


пространства и пластики, предпринимавшееся многими зодчими и теоретиками истории
архитектуры XX в., реализовалось с некоторым сдвигом в сторону пространственности, в го же
время как категории массы, пластики, цвета, конструкции не получили подобного развития и не
стали столь же универсальными категориями профессионального сознания и мышления. Из
этого наблюдения делается вывод, что в будущем, возможно, категория пространства
перестанет занимать монопольное положение в теории архитектуры и станет рядом с другими,
не менее важными для целостного развития зодчества категориями.

Анализ различных концепций пространства в архитектуре, науке и искусстве в течение


последнего столетия позволил А. Раппапорту выявить ряд важнейших функций, которые
пространственные представления выполняют в мышлении и культуре.

1.Гносеологическая, состоящая в том, что всякое знание рассматривается как знание о


действительности, имеющей определенное пространство существования, задаваемое родом и
видом существующего, его свойствами.

2.Онтологическая, состоящая в том, что знание полагается существующим в виде гой или иной
материи, субстанции, объективной реальности. Это, так сказать, онтологическая объективация
гносеологического пространства, превращение его в некую более или менее отчетливо знаемую
реальность.

3.Субстанциальная функция, как способность наделять логически возможное свойствами


материи или субстанции. В таком случае говорят, что свойства тех или иных вещей, предметов и
т.п. обусловлены свойствами субстанции, материи, из которой созданы эти вещи и предметы.
Аналогичным образом в архитектуре самые различные свойства пространственных форм
интенционально относятся к свойствам самого «архитектурного пространства».
4.Эпистемологическая функция или способность пространства становиться своего рода языком
описания качественно различных вещей, предметов и явлений. Здесь пространство выступает
как языковая основа описания мира.

5.Функция познавательной коммуникации. С помощью пространства и пространственных


представлений удается обобщить разнопредметные явления и тем самым установить между
ними общность или увидеть некоторые максимально общие закономерности их существования.
Таким образом, возникает возможность через язык пространства связать самые разные по
предметности описания событий и вещей в действительности познания.

6.Наконец, наиболее важной в данном исследовании признается функция реонтологизации. Эта


функция пространственных представлений выступает как промежуточное звено при смене
разных картин мира, разных культурных схем или парадигм мышления и сознания. Старая
парадигма исчезает, новая модель мира только формируется. Между ними важную роль
начинают играть пространственные представления, некие образы пространства, в которых как бы
растворяются свойства старого мира и из которых кристаллизируются формы новой структуры
или модели мира.

Функция реонтологизации проявляется и в общем историко-культурном процессе, и в локальных


актах проектно-изобразительного мышления, когда творческое мышление уничтожает старые
вещи и создает проекты новых вещей, перераспределяя функции и формы, имеющиеся в его
познавательном арсенале.

В исследовании делается попытка на конкретных исторических примерах рассмотреть моменты


становления пространственных представлений и формирования пространственного мышления,
усвоенного современным архитектурным философским, научным и художественным сознанием.

На архаической стадии формирования пространственных представлений, следы которой отчасти


зафиксированы в языке и поддаются палеонтологической реконструкции, а также в архаическом
искусстве можно усмотреть ряд важнейших для пространственного мышления моментов:

распад синкретической предметно-деятельной ситуации и обособление пространственных,


временных, вещных и вещественных представлений; в связи с этим делается предположение о
существовании танцевальной культуры, в которой организационные формы человеческой
деятельности основывались на синкретических образцах целостного, жестко ритуализованного и
ритмически организованного движения и употребления вещей;

расщепление первоначального синкретизма и обособление идей места и вещи, ранее слитых в


едином, целостном жестикулятивно-хореографическом движении; прогресс познания
обособленности вещи и места был, согласно этой гипотезе, оплачен возникновением
представлений о хаосе и целым комплексом устрашающих первобытное воображение образов
хтонических существ, у которых вещь и ее место оказывались в фантастических гибридных
смещениях;

победа сознания над «хаосом» и формирование космического

мировоззрения, установление образа мирового порядка, данного уже не практическому


движению, а статичному представлению, закрепленному в слове, но все еще опирающемуся на
соответствующий, ритуал;

рефлексия космического порядка в категории "закон", "число", "фигура";

натурфилософская рефлексия космического порядка в категориях субстанции. Здесь


фиксируется натурфилософская интерпретация числа и фигуры, в частности в типологии фигур-
субстанций (земля, воздух, огонь, вода) и пр.;
возникновение идеи трансцендентных миров, логическая рефлексия космического порядка и
обособление представлений об идее, понятии, категории - как шаг в сторону
десубстанциализации космических представлений. В этой связи рассматривается идеализм
Платона; аристотелевская интерпретация платоновских идей как форм и введение ума в
структуру мироздания;

неоплатонический синтез, позднее связавший античные концепции пространства с научным и


художественным мышлением средних веков эпохи Ренессанса и нового времени.

Детальная история формирования пространственных концепций нового и новейшего времени в


исследовании только намечена в виде плана. Здесь опора делается на обобщающие
исследования М. Джеммера, ряда теоретиков архитектуры и искусства. Но в целом эта работа
мыслится как задача будущих исследований.

Наиболее важным для теории архитектуры является предлагаемое в исследовании


противопоставление пространства и пространственных форм. Само пространство выступает как
исторически формирующаяся категория мышления, вызванная необходимостью перестройки
онтологических представлений. Что же касается пространственных форм, го это уже новые
образования, построенные на основе пространственных представлений и составляющие фонд
реальных средств, которыми оперирует научное и проектное мышление. Пространственные
формы в отличие от пространства конкретны и могут использоваться наряду со схемами вещей
для компоновки архитектурного проекта.

Теоретическое учение о формах распадается на теорию или методологию анализа форм и на


поэтику, го есть на техническое учение о многообразии конкретных форм. Поэтика как
техническая дисциплина была со времен античности основным разделом теории архитектуры. В
период смены архитектурных традиций она уступила месго философским и теоретическим
концепциям аналитического плана. Что же касается самой поэтики, го это учение синтетическое и
практическое. Пространственные архитектурные формы строятся с помощью грех видов
описаний: морфологических, символических и феноменологических, они могут использоваться в
проектировании как конструктивные элементы, монтируемые в проект.

В настоящее время уровень разработанности поэтики пространственных форм в архитектуре


недостаточен, чем отчасти и объясняется засилие стереотипных решений, пресловутых
«коробок» в массовом проектировании и строительстве. Для повышения художественного уровня
архитектурного проектирования необходимо, наряду с развитием теоретического и творческого
мышления архитекторов, целенаправленно создавать соответствующие поэтические системы, в
первую очередь пространственных форм, которые накоплены историей архитектуры. В
настоящее время функцию такого рода технического каталога форм и выполняет история
архитектуры и градостроительства, хотя эта функция может быть вынесена из истории и тем
самым высвобождены сипы для собственно исторических исследований эволюции форм. Что же
касается систематизации форм и их характеристики, го здесь требуется как раз поэтика как
система художественных форм, удобная и широко доступная для практикующих архитекторов.

ВЫВОДЫ И РЕКОМЕНДАЦИИ.

На основании рассмотренных материалов могут быть сделаны следующие выводы.

1. В современных теоретических архитектурных концепциях по-новому осмысляются результаты


исследований архитектурного пространства, ведущихся в европейской архитектурной теории
последние сто лет, так как в настоящее время ясно осознана роль категории "пространство" как
одной из основных категорий профессионального архитектурного мышления при решении задач
архитектурно-проектного синтеза.

Выявление и осмысление внутренней связи различных форм представления "архитектурного


пространства" и составляют содержание проблемы пространства в современных архитектурных
теоретических концепциях.

2.Многообразие смыслов понятий, построенных на основе категории "пространство", отражает


как многоаспектность архитектурного мышления, так и его причастность разным аспектам
научного, технического и художественного освоения мира.

3.Важнейшим типом представления и описания архитектурного пространства являются


морфологические описания.

Морфологические описания архитектурного пространства служат способом отражения некоторых


обобщенных свойств пространства и выступают в качестве моделей, которые могут быть
использованы в исследованиях самого различного рода: анализа социального
функционирования архитектурных объектов, исследовании конструктивных свойств сооружений и
пр.

Особенностью морфологического описания является го, что оценка или измерение


пространственной формы базируется на фиксированной процедуре, чем обеспечивается
надежность описания и инвариантность его относительно различных случайных или
индивидуальных обстоятельств.

Морфология архитектурного пространства включает параметрические и структурные описания


архитектурного пространства.

4.Символическое описание архитектурного пространства указывает значения пространственных


форм в рамках гой или иной культуры. При этом в качестве символического предмета выступают
не только фигуры или пластические тела, но и расстояния между ними, способы взаимного
расположения предметов, направления их связи.

Повышение интереса к символике архитектурного пространства отражает, с одной стороны,


стремление архитекторов увеличить значимость и гуманистическую осмысленность
проектируемых пространственных форм и структур и, с другой - влияние научных исследований в
области культурологии, этнографии и т.п. дисциплин, в которых описываются различные
символические формы отношения человека к пространству.

5. Феноменологические характеристики архитектурного пространства не совпадают ни с его


морфологическими, ни с его символическими описаниями. Их главное отличие - неустранимое
участие субъективного сознания в восприятии и понимании пространственных ситуаций. Однако
сходство различных субъективных впечатлений показывает, что в феноменологических
представлениях могут быть выявлены инвариантные моменты, описание и систематизация
которых представляет интерес для творческого мышления.

Исследования феноменологии архитектурного пространства служат поискам более гуманных


образов и в значительной мере противостоят формализму и техницизму в архитектуре.
Вербализация феноменологических образов имеет и большое культурное значение, расширяя
язык, отражающий пространственные условия человеческой деятельности, и способствует
обогащению архитектурных замыслов, установлению более глубокой коммуникации между
архитекторами и потребителями архитектуры.

6. Важнейшей проблемой исследований архитектурного пространства является проблема


взаимосвязи разных форм его представления и языков описания. В методологических
исследованиях рассматриваются отношения между различными формами пространственного
мышления, в частности анализируется понятие архитектурной масштабности, в котором
объединяются феноменологические представления (значимости пространства, его кажущейся
величины и величия) и морфологические описания подлинных параметров архитектурных
объектов. В методических исследованиях на первый план выходит анализ некоторых конкретных
образно-синтетических категорий, в частности драматургических.

Важнейшей задачей будущих исследований оказывается, в частности, анализ взаимодействия


графических, словесных и формально-математических средств выражения архитектурного
пространства, развитие этих средств от традиционных к новым, проникающим в архитектурное
творчество из областей естественных наук, математики, вычислительной техники, различных
отраслей искусства и литературы, философии и этнографии.

Особенно важны исследования текстов, фиксирующих образное восприятие памятников


архитектуры в работах искусствоведов, писателей, мемуаристов и пр. Задача такого рода
исследований - выявить формы и типы образных представлений архитектурных сооружений,
зафиксированных в литературе. Такого рода анализ позволил бы провести сопоставление языка
самих архитекторов, вербально выражающих свой замысел, и языка искусствоведов, историков,
писателей и поэтов.

Большой интерес представляет сравнение пространственных образов и ассоциаций в других


отраслях искусства: живописи, скульптуре, музыке, кинематографе, которые могут оказаться
весьма плодотворными для развития образно-пространственного мышления архитекторов. В
этой сфере исследований актуальны методические разработки, облегчающие перенос
представлений из одной сферы деятельности в другую.

7. Рассмотренные работы убедительно показывают плодотворность анализа пространства как


для архитектуры, так и для более широкой сферы культуры и изобразительного искусства.

Однако было бы ошибкой абсолютизировать значения пространства, пространственных


категорий и пространственного мышления. Эти формы играют важную роль наряду с другими,
которые в настоящее время в известной степени заслонены пространственными категориями и
изучаются явно недостаточно. К числу таких проблем относится проблема массы и пластики в
архитектуре, света и цвета, контура и силуэта, жеста и других категорий.

В равной мере недостаточно изучены и осмыслены причины и мотивы, которые побудили


исследователей, теоретиков и практиков придать категории пространства столь большое место в
ущерб другим категориям. Исследования этих причин должны были бы стать самостоятельной
темой архитектуроведения, призванного заниматься вопросами развития архитектурной мысли.

8. Последний вопрос, при более широком подходе к теме является частью иного - исследования
развития и генезиса пространственных представлений в архитектуре в связи с генезисом и
развитием их в других областях культуры. Расширяя это направление исследований, можно было
бы указать на возможность проведения в жизнь комплексной программы историко-
методологических исследований основных представлений, играющих ключевую роль для
архитектурного мышления, так как подлинное понимание закономерностей развития
архитектурной мысли без такой предварительной проработки истории соответствующих
представлений не может дать оригинальных и достоверных результатов.

9. Теоретико-методологические исследования архитектурного пространства требуют более


широкого литературного обеспечения. Представляется необходимым наметить ряд изданий, в
которых суммировались бы достижения в области анализа архитектурного пространства и
вопросы, непосредственно примыкающие к этой теме.

Было бы целесообразно издать основные груды советских авторов, посвященные теории


архитектурного пространства, многие из которых вышли в 20-30-х годах и давно стали
библиографической редкостью. Оправданным представляется и издание основных работ
зарубежных исследователей, посвященных этой важной проблеме архитектурного творчества.

Ведущиеся в настоящее время исследования и разработки проблематики архитектурного


пространства нуждаются в координации. Необходимо планировать специальные периодические
или непериодические издания, научные конференции и семинары, с помощью которых
исследователи смогли бы обменяться мнениями и методами исследования архитектурного
пространства.
Опубликовано 28th November 2009 пользователем А.Раппапорт

Вам также может понравиться