Печатается

по постановлению
Совета Министров СССР
от 10 декабря 1947 г.
 АКАДЕМИЯ НАУК С С С Р
институт русской ЛИТЕРАТУРЫ (пушкинский дом)

ЕЕ В Е Ж Ю Ш Е

ПОЛНОЕ СОБРАНИЕ
СОЧИНЕНИЙ
том
XIII

ИЗДАТЕЛЬСТВО АКАДЕМИИ НАУК С С С Р

М О С К В А
 АКАДЕМИЯ НАУК С С С Р
институт русской ЛИТЕРАТУРЫ (пушкинский дои)

ШЖШШМШШйЖММ

ТОМ ТРИНАДЦАТЫЙ

D U В I А

УКАЗАТЕЛ И

ИЗДАТЕЛЬСТВО АКАДЕМИИ НАУК СССР

/Л О С И D А

1 9 5 9
DUBIA
 ПРЕДИСЛОВИЕ

Предлагаемый вниманию читателя раздел «Dubia» состоит из ста­

тей, рецензий и заметок, приписанных в разное время разными исследо­
вателями В . Г. Белинскому, но не включенных в основной корпус издания,
так как принадлежность их критику в одних случаях не может быть при­
знана в достаточной мере убедительно аргументированной и, следователь­
но, нуждается в дополнительных доказательствах, в других — вызвала
со стороны отдельных исследователей возражения, которые, являясь
вполне правомерными в научном отношении, не дают, впрочем, достаточ­
ных оснований и для отрицательного решения вопроса.
История мировой литературы знает немало случаев, когда проблема
установления авторства рождала страстные споры, борьбу различных мне­
ний, вела к пересмотру установившихся точек зрения. Особенно большим
количеством произведений, авторство которых порождало длительные
споры, изобилует область классической филологии. Немало таких произ­
ведений литературы знает история западноевропейского Возрождения
и последовавших за ним эпох. Произведения анонимные, авторство кото­
рых устанавливается с большей или меньшей степенью вероятности,—
явление нередко встречающееся также в практике нашего советского ли­
тературоведения и в частности — в изданиях классиков русского худо­
жественного слова и публицистики. Отсутствие во всех собраниях сочи­
нений В . Г. Белинского, предшествовавших настоящему изданию, особо­
го раздела статей и рецензий «сомнительных» не исключало того, что фак­
тически процент спорных статей в них был гораздо выше, чем в издании
сочинений любого другого русского писателя, и это объяснялось как свое­
образными условиями, в которых протекала деятельность критика, так
и самой судьбой его литературного наследства.
В сил у традиций, сложившихся в русской журналистике 1830—1840 го­
дов вообще, в силу порядков, заведенных в изданиях А. А. Краевского
в частности, подавляющее большинство статей Белинского печаталось
анонимно. G другой стороны, тяжелые материальные условия, атмосфе­
ра политического недоверия и «доносительств», в которых приходилось
работать критику, не могли способствовать сохранению его автографов.
Вследствие этого уже редакторам первого собрания сочинений В . Г. Бе-

/
линского (M., 1859—1862, части I—XII) А. Д. Галахову и Н. X . Кетчеру
пришлось столкнуться с большими трудностями в определении состава
издания. В распоряжении редакторов СсБ находилась только 21 руко­
пись критика, тогда как число введенных ими в издание (частью тексту­
ально, а частью только в виде перечня заглавий) статей и рецензий дошло
до 927 названий. На какие же источники и показания опирались
А. Д. Галахов и Н. X . Кетчер в своей работе по разысканию произведений
Белинского в океане анонимных журнальных статей? Во многих случаях
(около 90) авторство критика было установлено редакторами СсБ на ос­
новании полных, сокращенных или псевдонимных его подписей под жур­
нальными статьями. Важным источником для определения состава СсБ
в процессе подготовки к нему служили также принадлежавшие А. Д. Га­
лахову особые тетради, в которые он, как доверенное лицо А. А. Краев-
ского, на протяжении 1839—1855 гг. записывал названия книг, разобран­
ных московскими сотрудниками «Отечественных записок» и «Литератур­
ной газеты» для рецензирования. Источник этот охватывал только часть
рецензированных изданиями Краевского книг и поэтому был не полон;
в тетрадях Галахова не нашли, например, никакого отражения ни жур­
нальный отдел «Театральная летопись», ни подотдел «Литературные и
журнальные заметки». Имя Белинского в тетрадях Галахова встречается
довольно редко (главным образом, в записях 1839 г., когда критик принад­
лежал к числу московских корреспондентов журнала Краевского). Тем не
менее рецензии, записанные Галаховым за M. Н. Катковым, П. Н. Куд­
рявцевым и другими лицами, также могут быть использованы для опреде­
ления объема и конкретного содержания деятельности Белинского-рецен­
зента, поскольку названные записи содержат свидетельства с отрицатель­
ным знаком, т. е. указывают на анонимные статьи и рецензии, не принад­
лежащие Белинскому. Следует сказать и о том, что журнальные записи
Галахова не всегда достоверны, так как в отдельных случаях розданная
работа перераспределялась между сотрудниками «Отечественных записок»
и вследствие этого предварительно намеченный автор той или иной рецен­
зии не всегда становился ее действительным автором. Вместе с тем из вось­
ми интересующих нас тетрадей А. Д. Галахова две тетради (№ 4 и № 5) со­
держат записи статей и рецензий самого Галахова, написанных им и от­
правленных в «Отечественные записки» и «Современник», с указанием
объема статей и причитающегося за них гонорара. Четвертая и пятая тет­
ради А. Д. Галахова являются, разумеется, источником, на который можно
вполне безбоязненно положиться. В сороковые годы прошлого века А. Д. Га­
лахов успешно усваивал общественно-эстетические взгляды и стиль
Белинского, вследствие чего статьи и рецензии Галахова неоднократно
были приписываемы перу великого критика. Именно поэтому наличие
вполне достоверных и конкретных сведений о сотрудничестве- Галахова
в «Отечественных записках» является также драгоценным источником и
для определения состава сочинений Белинского.
В свое время С. А. Венгеров высказал мнение, что, составляя списки
статей и рецензий для СсБ, А. Д. Галахов «удостоверялся всеми доступ1

8
ными путями в их правильности» (ПссБ, т. IV, стр. 537). Какими же «пу­
тями», кроме названных выше, убеждались редакторы СсБ в правиль­
ности установления авторства Белинского по отношению к многочислен­
ным статьям и рецензиям из «Молвы», «Телескопа», «Московского наблю­
дателя», «Отечественных записок» и «Современника»? В период осуществ­
ления первого издания были еще живы многие сотрудники названных
журналов (Н. А. Некрасов, M. Н. Катков, А. А. Краевский, П. Н. Куд­
рявцев и др.), которые могли дать ценные сведения о журнальной
деятельности Белинского. Обращалась ли редакция СсБ за помощью
к названным лицам? Составленный в 1848 году Н. А. Некрасовым и
адресованный Н. X . Кетчеру «Реестр бумагам, оставшимся от Белин­
ского», дает основание предполагать, что на начальном этапе подго­
товки к изданию СсБ Некрасову принадлежала видная роль 1 . Одна­
ко в самом осуществлении издания ни Некрасов, ни другие совре­
менники Белинского, за исключением А. Д. Галахова и Н. X . Кет-
чера, по-видимому, никакого участия не принимали. В противном слу­
чае было бы, например, трудно объяснить включение в СсБ рецензии на
вторую часть книги «На сон грядущий» В . А. Соллогуба, написанной Не­
красовым (см. ИАН, т. X , стр. 422—423), или, скажем, статейки «Литера­
турный заяц», принадлежавшей И. И. Панаеву (см. стр. 293).
Таким образом, приходится признать, что редакция СсБ не сумела
воспользоваться той помощью, которую могли оказать ей в издании актив­
ные участники русской журналистики 1830—1840 годов.
Осуществляя издание сочинений Белинского, Галахов и Кетчер очень
часто полагались на свои собственные припоминания. Широкое исполь­
зование «метода» припоминаний не могло не привести к появлению в СсБ
ряда статей и рецензий, не принадлежавших великому критику. Так, на­
пример, в приложенных к СсБ «Списках» рецензий, не вошедших в это
издание «по незначительности своей», Галахов называл рецензии на «Гра­
финю Евгению» Евпсихеева, «Талисман» и «Картины Бородинской битвы»
(СсБ, ч. III, стр. 654), а много лет спустя перечисленные рецензии были
приписаны Галаховым M. Н. Каткову (см. «Истор. вестник», 1888, № 1,
стр. 111). В I X части СсБ (стр. 161—169) напечатана рецензия на «Учеб­
ный курс словесности^), составленный В . Плаксиным. Включение назван­
ной рецензии в издание было явной ошибкой Галахова, так как в его же
собственных «Тетрадях» сохранилась запись о том, что рецензия на книгу
В . Плаксина была написана им самим и 5.IX. 1844 г. отправлена в редак­
цию «Отечественных записок» (см. «Тетрадь» № 5, л. 5 об.). Как уже ска­
зано, в числе рецензий Белинского в части VII СсБ (стр. 470) была оши­
бочно названа рецензия на вторую часть книги «На сон грядущий» В .А. Сол­
логуба. В X I части СсБ (стр. 268—280) была напечатана пространная
рецензия на «Векфильдского священника» Голдсмита. Позднее Галахов
включил эту рецензию в число собственных произведений (см. его статью
«Мое сотрудничество в журналах» в «Историч, вестнике», 1886, № И,
1
См. Записки отдела рукописей Госуд. библиотеки СССР им. В . И. Ленина.
Ред. Н. Л . Мещерякова. М., 1940, вып. I X , стр. 10—11.

9
 стр. 323—324). В VII части СсБ (стр. 470) среди произведений Белинского
указана рецензия на второй том книжки «Статейки в стихах», но при­
надлежность критику данной рецензии также вызывает законное со­
мнение (см. стр. 262). В 1891 г. И. Феоктистовым была приписана
Белинскому рецензия на «Новую библиотеку для воспитания» П. Ред-
кина (книги V, VI и VII), напечатанная в № 8 «Современника» за
1847 г. Согласно заявлению Феоктистова, о принадлежности рецен­
зии критику было «категорическое подтверждение» (устное) со сто­
роны А. Д. Г ал ахова (см. И. Ф е о к т и с т о в . Свод мнений Белинского
о детской литературе. 2-е издание, СПб., 1898, стр. V). Много лет спустя
B . C . Спиридонов установил, что Белинский не мог быть автором этой ре­
цензии, так как с 5 мая по 24 сентября 1847 г. критик был за границей и
за это время, по его же словам, «в Современнике" ничего не печатал»
(см. ПссБ, т. X I I I , стр. IV).
Подробный перечень аналогичных ошибок СсБ читатель найдет в «При­
ложении III» (стр.288—295 ). Названные ошибки свидетельствуют о том,что
приведенное выше мнение С. А. Венгерова об исключительной тщатель­
ности редакторской работы А. Д. Галахова может быть принято нами
лишь с оговорками.
К числу серьезных недостатков редакторской работы А. Д. Галахова
и Н. X . Кетчера следует отнести также неполноту первого собрания сочи­
нений В . Г. Белинского. В качестве примера можно сослаться на статью
критика о «Деяниях Петра Великого» Голикова, журнальный текст кото­
рой был безжалостно сокращен и искажен цензурой. Насыщенные пафо­
сом ненависти к самодержавию и изъятые цензурой места этой статьи
не были восстановлены в СсБ его редакторами. Ни единым словом не было
упомянуто в СсБ и знаменитое зальцбруннское письмо Белинского к
Гоголю, текст которого был впервые опубликован в первой книжке «По­
лярной звезды» Герцена за 1855 г. Само собою разумеется, что даже прос­
тое упоминание об этом письме в собрании сочинений критика потребова­
ло бы от редакторов большого гражданского мужества. Известно,
например, что попытка Г. Е . Благосветлова процитировать всего
несколько слов из названного письма в «Русском слове» (1860, кн.
IX) едва 'не привела к закрытию журнала1. Однако если нежелание ре­
дакции СсБ напомнить читателям о революционной сущности литератур­
ного наследия Белинского можно объяснить стремлением предохранить
издание от цензурных вмешательств, то пропуск в издании таких статей
и рецензий критика, как «Александрийский театр», «Петербургская ли­
тература» и другие, следует расценивать как недосмотр в редакторской
работе А. Д. Галахова и Н. X . Кетчера.
Все сочинения Белинского были разделены в СсБ на две группы:
«значительных», тексты которых были напечатаны в издании, и «незначи­
тельных», отмеченных в издании только в виде списков названий. След­
ствием такого разделения явилось то, что 467 статей и резензий из

1
См. «Литературное наследство», № 7 — 8, М., 1933, стр. 314—320.
10
 литературного наследия Белинского не- могли стать достоянием широких
читательских кругов, поскольку они не были представлены в издании
текстуально. Подразделение произведений критика на два разряда да­
вало широкий простор проявлению субъективных взглядов и вкусов ре­
дакторов, не говоря уже о том, что в отдельных случаях оно влекло за со­
бой и прямую порчу текстов Белинского. Так, например, из некоторых
театральных обзоров, каждый из которых был задуман критиком как еди­
ное целое, хотя и составленное из ряда рецензий, Галахов и Кетчер ис­
кусственно отбирали по две-три «значительные» рецензии и помещали
их в свое издание; что же касается «незначительных» театральных рецен­
зий, то они не только оставались за пределами издания, по и не были
отмечены даже в «Списках» Галахова (см. ниже примеч. к № 65). Сокра­
щение текстов Белинского производилось Галаховым не только по раз­
делу «театральных обзоров», но и в других случаях, правда, преимуще­
ственно за счет цитат из других авторов.
Редакторы СсБ проявили полное равнодушие как к изустным, так и
к проникшим в печать критическим замечаниям, которые шли в адрес
издания. Сочинения В . Г. Белинского, изданные под редакцией А. Д. Га­
лахова и Н . Х . Кетчера, неоднократно переиздавались (в 1895 году вышло
их 7-е издание), но допущенные в них ошибки продолжали оставаться
неисправленными. В частности, кеустраненным оставалось и подразделе­
ние произведений Белинского на «значительные» и «незначительные»,
хотя критика и указывала на антинаучный характер и практическое не­
удобство такого подразделения1.
Несмотря на отмеченные ошибки и неполноту первого собрания сочи­
нений Белинского, оно явилось крупным вкладом в научное изучение ли­
тературной деятельности критика и сыграло свою историческую роль по
внесению в русское общественное сознание передовых общественных
и эстетических идей великого критика. Выдающееся значение СсБ, по
мере выхода отдельных его частей, неоднократно отмечалось на страницах
«Современника» и других прогрессивных русских изданий.
Приветствуя в 1859 г. появление первого тома «Сочинений» В . Г. Бе­
линского, Н. А. Добролюбов писал: «Что бы ни случилось с русской лите­
ратурой, как бы пышно ни развивалась она, Белинский всегда будет ее
гордостью, ее славой, ее украшением < . . . ) . Россия еще мало* знает Белин­
ского. Он редко подписывал под статьями свою фамилию, и теперь, при
издании его сочинений; оказалось, что даже литераторы не могли навер­
ное указать всех статей, им писанных. Многие из читателей узнали его
имя более по статьям, писанным о нем уже после его смерти. Но теперь,
когда сочинения его собраны и издаются, всем читателям представляется
возможность ближе узнать этого человека, с его взглядами и стремления­
ми, с его влиянием на всю нашу литературу последних двадцати пяти лет.
Узнавши его, все читатели убедятся, что многое, чем они восхищались у
других, принадлежит ему, вышло от него; многие из истин, на которых
1
См. «Московский вестник» 1859, 17 октября, № 44, Библиографические за­
метки, стр. 557—558.

11
теперь опираются наши рассуждения, утверждены им, в ожесточенной
борьбе с невежеством, ложью и злонамеренностью своих противников,
при сонной апатии равнодушного общества... Да, в Белинском наши луч­
шие идеалы, в Белинском же и история нашего общественного развития,
в нем же и тяжкий, горький, неизгладимый упрек нашему обществу»1.
Заметный шаг вперед в деле упорядочения состава и научного изуче­
ния литературного наследия Белинского был сделан С. А*. Венгеровым,
приступившим в 1898 г. к изданию Полного собрания сочинений критика;
только смерть издателя не позволила ему завершить этот грандиозный
замысел (с 1900 по 1917 г. Венгеров успел выпустить 11 томов издания,
причем последние четыре тома не были им прокомментированы).
С. А. Венгерову пришлось работать над изданием в период, когда ни­
кого из современников Белинского не было в живых, что естественно за­
трудняло критическое отношение редактора-издателя к работе, выполнен­
ной А. Д. Галаховым. В основу нового издания С. А. Венгерова были по­
ложены произведения Белинского как напечатанные, так и перечислен­
ные в СсБ. От библиографа H. М. Лисовского С. А. Венгерову удалось
получить во временное пользование часть тетрадей А. Д. Галахова. На
основании изучения мировоззрения, эстетических взглядов, языка и
стиля Белинского Венгеров предпринял первую попытку взглянуть на
СсБ критически (см. ПссБ, т. IV, прим. 215, 219, 233; т. VII, прим. 169
и т. д.).
Возглавляя работу по изданию ПссБ, С. А. Венгеров стремился по­
полнить его затерявшимися в «Отечественных записках» и других изданиях
анонимно напечатанными статьями и рецензиями Белинского. Недостаток
документальных данных для осуществления этой цели заставлял исследо­
вателя обращаться также к другим способам определения авторства кри­
тика, а именно: установлению связи определяемой статьи или рецензии
с другими, уже известными произведениями Белинского, установлению
в определяемом произведении различных автопризнаний, а также харак­
терных для критика идейных, эстетических, стилистических и языковых
признаков. Венгеров первый из исследователей Белинского воспользо­
вался методом определения принадлежавших критику статей при отсут­
ствии документальных данных и «свидетельских» показаний современ­
ников.
Предпринятые Венгеровым розыски неизвестных текстов Белинского
базировались на предпосылке об исключительном своеобразии произве­
дений критика. Неповторимое своеобразие содержания и формы статей
и рецензий Белинского определяется особым местом, которое занял он
в истории русской общественной мысли как предшественник революцион­
ных демократов 60-х годов, а также особенностями его индивидуального
дарования. В русской журналистике 1830—1840 годов нельзя найти дру­
гого критика или публициста, чьи произведения носили бы на себе столь
же яркую печать авторской индивидуальности и самостоятельности, ка-
1
«Современник» 1859, кн. IV, «Соврем, обозрение», стр. 215—216; ср. Н. А. Доб­
ролюбов. Поли. собр. соч. в шести томах. Том I I . ГИХЛ, 1935, стр. 470—471.

12
кую носят на себе произведения Белинского. Хотя у великого критика
были последователи и подражатели, однако не подлежит сомнению, что
никто из них не возвышался до уровня своего образца. Если даже рассмат­
ривать произведения критика с точки зрения только одной их особен­
ности, а именно,своеобразия их языка, то и в этом случае нередко удается
установить «личную марку» критика, ему одному принадлежащие, непо­
вторимые черты. Немалое число отдельных понятий, слов и фразеологиче­
ских оборотов было пущено критиком в широкий обиход, однако в языко­
вом новаторстве критика есть и такие элементы, которые решительно ни­
кем более не повторялись (ср., например, «Прометеев огонь национальной
жизни», «таинственная Психея народного духа», «концепированное про­
изведение», «социабельный», «подьячизм», «кривосудие», «подвигополож-
ник» и многие другие). Изучение идейно-эстетических оценок, стилисти­
ческой манеры и языка Белинского позволило Венгерову пополнить фонд
произведений великого критика несколькими крупными статьями («Алек­
сандрийский театр», «Петербургская литература», «Сочинения в стихах
и прозе Дениса Давыдова» и др.), а также значительным количеством
(около 50) мелких статей и рецензий.
Труд Венгерова по упорядочению литературного наследия Белинского
заслуживает тем более высокой оценки, что редактору ПссБ приходилось
работать в условиях едва только возникавшего в то время научного изу­
чения критика. Важное значение выполненного Венгеровым труда не сни­
жается сколько-нибудь значительно тем, что в установлении состава
издания исследователь допустил ряд ошибок. Так, например, по недосмот­
ру Венгерова в ПссБ был пропущен отрывок «О народных сказках», напе­
чатанный по рукописи в СсБ (ч. V, стр. 204—227; ср. ПссБ, т. VI, прим.
516; ср. ИАН, т. V, № 77); без всякого объяснения выведены из состава
издания рецензии на издания: «История Киевской академии», «Лесной
словарь» и «Энеида» Вергилия; повторены некоторые ошибки СсБ, не
отмечена в должной мере вполне выявившаяся к тому времени путаница
в показаниях А. Д. Галахова и т. д.
Прямым продолжателем и последователем С. А. Венгерова по выявле­
нию литературного наследия Белинского был В . С. Спиридонов, завер­
шивший за период с 1926 г. по 1948 г. издание ПссБ (редакция т. т. X I I
и Х1П и составление комментария к т. т. VIII—XIII). В результате много­
летней кропотливой работы по изучению журнальной .деятельности Бе­
линского В . С. Спиридонов установил ряд ошибок, допущенных в СсБ
и ПссБ, и выявил большое количество (свыше 100) ранее неизвестных ста­
тей и рецензий Белинского («Руководство к всеобщей истории» Фр. Лорен­
ца, «История Малороссии» Н. Маркевича, «Руководство к познанию но­
вой истории» С. Смарагдова, «Месяцеслов на 1840 год» и мн. др.). Эти ста­
тьи и рецензии прочно вошли в обиход советского литературоведения,
расширили наши представления о великом критике, позволили глубже,
яснее понять развитие его общественно-политических и литературных
взглядов.
В своей работе по установлению авторства Белинского B . C . Спиридо-

13
 иов опирался на опыт, накопленный в этом отношении С. А. Венгеровым.
По свидетельству В . С. Спиридонова, подтверждаемому его текстологи­
ческими работами, авторство критика он устанавливал «почти исключи­
тельно на основании внутренних признаков» изучаемых статей. Призна­
ки эти В . С. Спиридонов объединял в шесть групп:
I. Идеологические признаки, под которыми подразумевалась главным
образом эволюция философских взглядов критика, нашедших выражение
в его работах.
II. Эстетические воззрения критика.
III. Автобиографические элементы в работах критика.
IV. Формально-стилистические особенности работ критика.
V. Повторные оценки (манера кршика переносить из одной статьи
в другую, часто дословно, свои излюбленные мысли, нередко целые рас­
суждения и конкретные оценки писателей и их произведений).
VI. Другие признаки (повышенный интерес к иллюстрированным из­
даниям и тому подобные склонности критика; см. ПссБ, т. X I I , стр. X I I I ) .
Придавая большое значение «внутренним признакам» определяемых
статей, B . C . Спиридонов тщательно изучал также мемуарную литерату­
ру, переписку Белинского и другие документальные источники, в том
числе и весьма содержательные рукописные тетради А. Д. Галахова.
Метод выявления авторства Белинского, которым пользовался
B . C . Спиридонов, не был изолирован ни от достижений советского лите­
ратуроведения в целом, ни, в частности, от успехов последнего в области
текстологии. Над совершенствованием названного метода и, практически,
над установлением принадлежности анонимных статей Белинскому па­
раллельно с В . С. Спиридоновым работали Н. Л. Бродский, Н. К. Пик-
санов, П. Н. Сакулин, В . М. Жирмунский и др% Группа молодых литера­
туроведов, работавшая в 1948—51 гг. по выявлению забытых и анонимных
статей Белинского для 55—57 томов «Литературного наследства»
(Л. Р. Ланский, Ю. И. Масанов и др.), добилась довольно значительных
успехов именно потому, что она опиралась на богатый опыт своих пред­
шественников.
Работу по выявлению литературного наследия Белинского нельзя
считать завершенной и в настоящее время. В пользу этого мнения гово­
рят, в частности, те статьи и рецензии, принадлежность которых Белин­
скому аргументируется в настоящем томе впервые.
Признавая огромную важность дальнейшего обогащения фонда про­
изведений Белинского, редакция, с другой стороны, считала не менее
важной задачу критического подхода к статьям и рецензиям, приписан­
ным Белинскому в разное время разными исследователями. Метод опре­
деления авторства по «внутренним признакам», при отсутствии прямых
документальных данных (автографов, авторитетных списков и т. д.) в
любом случае требует проявления максимальной осторожности. Следует
признать, что эта осторожность не всегда соблюдалась исследователями
текстов Белинского. Не свободными от ошибок оказались, в частности,
и два последние тома ПссБ, вышедшие под редакцией B . C . Спиридо-

14
нова и почти полностью состоящие из вновь приписанных критику
статей.
С целью освобождения основного корпуса сочинений Белинского от
произведений, принадлежность которых ему нельзя признать вполне до­
казанной, и, с другой стороны, для пополнения фонда апонимных статей,
принадлежность которых критику вполпе вероятна, и вводится в настоя­
щее издание раздел «Dubia».
Перечень статей названного раздела в основном определился в
процессе критического просмотра состава СсБ и ПссБ коллективом
научных сотрудников, работавших с 1951 г. по 1956 г. над подготовкой
академического издания Полного собрания сочинений В . Г. Белин­
ского.
Перемещение тех или иных статей и рецензий из основного корпу­
са сочинений критика в разряд «Dubia» осуществлялось редакционной
коллегией издания совместно с составителями и редакторами отдельных
его томов.
В ряде случаев подобпое перемещение производилось даже тогда, ког­
да прямых показаний против авторства Белинского не было, но самая аргу­
ментация принадлежности оценивалась редакционной коллегией как не­
достаточно убедительная.
Следует полагать, что коллегиальное обсуждение вопросов, имев­
шее целью определить состав издания, создавало наиболее верную
гарантию от проявления составительского и редакторского субъекти­
визма. Это, однако, не означает, что по всем вопросам «Dubia» члены
редколлегии придерживались одних и тех же мнений и что отдельные
решения редколлегии по столь сложному вопросу не могут быть кем-либо
оспорены.
Несмотря на то, что недостаточная доказанность авторства Белин­
ского является общим объединяющим признаком для всех статей и рецен­
зий «Dubia», все они в свою очередь разделены составителем на две группы
по степени вероятности принадлежности их Белинскому. В первую груп­
пу (стр. 19—256) отнесены статьи, принадлежность которых Белинско­
му весьма вероятна, а во вторую группу (стр. 257—266) вошли те статьи,
о которых можно сказать только, что принадлежность их критику не ис­
ключена. Первая группа статей представлена в книге текстуально, в то
время как вторая, в целях сокращения объема издания, дана лишь в виде
перечня названий.
По своему «происхождению» и «возрасту» атрибуции статей и рецен­
зий, вошедших в раздел «Dubia», дают довольно пеструю картину. Одни
из них были приписаны Белинскому уже Галаховым и Кетчером и ими
же были введены в СсБ; другие были приписаны критику Вьнгеровым
и Спиридоновым и вошли в состав ПссБ; третьи были приписаны Белин­
скому разными исследователями в их трудах, опубликованных на про­
тяжении последних десяти лет; наконец, четвертую значительную группу

15
составляют статьи и рецензии, принадлежность которых критику аргу­
ментируется в настоящем томе впервые.
Окончательное выяснение авторства напечатанных ниже статей,
столь затрудненное в настоящее время, станет вполне реальным в неда­
леком будущем, когда появятся обстоятельные исследования о русской
журналистике 1840-х годов, когда всесторонне и тщательно будет изучено
не только литературное наследие великого критика, но и творчество близ­
ко стоявших к нему современников (Герцена, Некрасова, Галахова, Кра-
евского, Кудрявцева и др.).
Не приходится сомневаться в том, что с течением времени значительная
часть помещенных в разделе «Dubia» статей с полным основанием займет
свое место в основном корпусе сочинений критика. Объединение их в спе­
циальном разделе привлечет к ним повышенное внимание исследователей
и будет способствовать как дальнейшему разысканию анонимных произ­
ведений критика, так и окончательному упорядочению его литературного
наследия.

Публикуемые в настоящем томе «Приложения» отчасти связаны с раз­

делом «Dubia». Связь с разделом «Dubia» «Приложения I» состоит в том,
что принадлежность Белинскому включенных в названное приложение
примечаний и заметок не во всех случаях доказана документально. Вклю­
ченные в «Приложение II» названия выполненных Белинским переводов
также разнохарактерны и разделены на две группы: в первую группу во­
шли переводы, принадлежность которых Белинскому доказана докумен­
тально; во вторую — предполагаемые переводы Белинского. Вместе с тем
первое и второе приложения следует рассматривать как дополнительные
материалы к изданию в целом. Дополнением ко всему изданию является
также «Приложение III», состоящее из перечня ошибочно приписывав­
шихся Белинскому статей и преследующее цели исключительно справоч­
ного характера.

Тексты «Dubia» подготовил и комментарии к ним составил

Ф. Я. Прийма. В отдельных комментариях составителем использованы
атрибуции, принадлежащие Е. И. Кийко (№№ 102 и 106), В . М. Морозову
(№№ 28, 42 и 92), В . С. Нечаевой (№ 9), А. М. Путинцеву (№ 99), М. Л.
Семановой (№№ 63, 64, 76 и 86), Е. П. Серебровской (№ 7) и В . С. Спири­
донову (№№ 48, 72, 79, 81, 82, 83, 87 и 90). Приложения I и II подготов­
лены В . С. Нечаевой.
В работе по подготовке к изданию текстов «Dubia» составителю при­
ходилось неоднократно пользоваться указаниями как членов редакцион-

16
ной коллегии, так и ряда других лиц. Особенно большая помощь соста­
вителю была оказана А. Н. Михайловой.
В справочном аппарате тома приняты следующие сокращенные обо­
значения:
Тетради Галахова—тетради или журнальные записи А. Д. Гала­
хова, содержащие в себе предварительную запись книг, предназначав­
шихся сотрудникам «Отечественных записок» и «Литературной газеты»
для рецензирования. Записи охватывают период с 1839 по 1855 год.
В конце прошлого века «Тетради» А. Д. Галахова были приобретены у его
наследников известным библиографом H. М. Лисовским, после смерти
которого (1920) перешли в собственность В . С. Спиридонова, а затем —
его вдовы, С. А. Спиридоновой. В 1959 году «Тетради» А. Д. Галахова
были приобретены Рукописным отделом Института русской литературы
(Пушкинский Дом) АН СССР.
«Списки Галахова» — составленные А. Д. Галаховым и Н. X . Кет-
чером и напечатанные в СсБ СПИСКИ рецензированных критиком книг,
отзывы о которых «по незначительности своей» не были напечатаны
в названном издании.
Л. Р. Ланский — Л. Ланский. Неизвестные страницы Белинского
(рецензии в «Отеч. записках» и «Литер, газете»), «Литерат. наел.», т. 56,
стр. 3—42.
В. С. Нечаева — B . C . Нечаева. В . Г. Белинский. Учение в универси­
тете и работа в «Телескопе» и «Молве» (1829—1836). Издательство
АН СССР, М., 1954.
В. М. Морозов.— В.М.Морозов. К вопросу об идейно-общественной
позиции журнала «Финский вестник». Ученые записки Карело-Финско­
го университета. Том V, вып. 1, Петрозаводск, 1955, стр. 82—112.
Летопись — Ю. Г. Оксман. Летопись жизни и творчества В . Г. Бэ-
линского. М., 1958.

2 Белинский, т. XIII
 I. СТАТЬИ, РЕЦЕНЗИИ И ЗАМЕТКИ,
ПРИПИСЫВАЕМЫЕ В. Г. БЕЛИНСКОМУ
(1834—1848)

1. Литературная новость
Amicitia сага et valde raral*
Спешим известить читателей, что роман г. Греча, под названием
«Черная женщина», о котором давно уже носились слухи, совершил на­
конец торжественное вшествие в печальную юдоль книжного света;
в «Северной пчеле» уже означена ему и такса**.
Нетерпеливо ожидаем благословенного времени, когда новорожден­
ный прибудет к нам в Москву, и тогда постараемся приветствовать его
'по достоинству: теперь ограничимся только несколькими замечаниями,
касательно объявления, помещенного об нем в № 126 «Северной пчелы»,
и великолепной, истинно достопримечательной похвалы ему, которую лкг
бопытные могут найти в № 127 той же газеты.
Начнем с №126. «Лишь только книга отпечаталась,— говорит
г. Греч,— то я послал по экземпляру к двум приятелям, прося их написать
известия об оной, одно для „Пчелыа, другое для „Библиотеки для
чтения14, обещая напечатать всё, что ни напишут».
Какое величавое спокойствие, какая благородная решимость! На­
печатать все, что ни напишут] Как жаль, что мы не принадлежим к чис­
лу приятелей г. Греча! Впрочем, он, кажется, не имеет причины почи­
тать нас и за врагов: следственно, мы можем ласкаться сладостной на­
деждой, что в «Пчеле» будет напечатано всё, что и мы напишем об его ро­
мане, разумеется, когда удосужимся прочесть оный.
Через три дня один из приятелей прислал статейку для «Пчелы», за
подписью В. В. В. Об ней поговорим ниже, а теперь заметим только одну
странность, общую почти всем рецензиям «Северной пчелы» и «Библио­
теки», именно, что рецензенты сих журналов обыкновенно подписываются
одной и той же буквой, три раза повторяющейся. Это обстоятельство,
а равно и сходство в способе выражения, наводит невольно на мысль:
* Дружба дорога и крайне редка! (Латин.).— Ред.
** За 4 части 15 рублей, с приложением за пересылку 2 рублей.
уже приятель В. В, В. не одно ли лице с г. О. О. 0\, быть может также
приятелем?
Дружба чувство такое благородное: зачем бы, кажется, отдавая от­
чет публике о впечатлении, произведенном сочинением приятеля, скры­
вать настоящее имя свое, подписываясь гиероглифически? Чего стыдить­
ся? Если мы ошибаемся, то нас извиняет наше расположение к автору.
Не так поступил г. Косичкин: он в статье «Торжество дружбы», вступаясь
за почтенного друга своего Александра Анфимовича Орлова, подписался
полным именем, тако: Феофилакт Косичкин. Почему бы г. В. В. В. не
взять его за образец?
Далее г. Греч сознается, что упомянутая статейка написана в тоне
лестном для авторского самолюбия, но слишком приятельском. «Затруд­
нительное дело,— восклицает он,— быть и сочинителем книг и в то же
время издателем журналов] Должно же случиться так, что почти все ли­
тературные петербургские журналы выходят из-под моей редакции!»
Напасть и в самом деле! Бедный г. Греч! Но в России, по его словам, из­
даются и другие журналы, которые поступят с новым романом строже;
а потому он решается предать статейку тиснению, услокоивая себя сле­
дующим неоспоримым доводом: «Что тут совеститься!» (Коротко и ясно!
И в самом деле, что такое совесть? Невидимка! капитал невещественный\
так что ж в ней и толку?). «Разве не бывает,— продолжает он,— в свете,
что председатель Суда в этом же суде укрепляет за собою благоприобретен­
ное имение? Разница у него с посторонним истцом та только, что надсмотр­
щик не требует благодарности)). Прекрасно! Жаль только, что comparai­
son n'est pas raison,* притом же г. Греч, по всей вероятности, надеется
получить благодарность от публики: он пишет с целию.
В № 127 «Пчелы» является и статейка приятеля г. В. В. В.
«Новый роман Греча!— вопиет он: — какая находка для публики и
журналистов!» Для публики — неизвестно; для журналистов — весь­
ма вероятно. За ним следует у него выходка против иностранной литера­
туры, каких-то поэтов, укушенных «Пчелой» (мы думали, что пчела толь­
ко .жалит!), наконец опять восклицание: «то-то пойдет перестрелка!»
Не знаем, каких это журналистов и поэтов разумеет рецензент; сам
г. Греч жалуется, что дочти все петербургские журналы выходят из-под
его редакции, а в других городах России, кроме «Телескопа», едва ли най­
дется еще журнал, в котором бы мог быть помещен критический разбор
романа; что касается до поэтов и авторов вообще, то, за исключением не­
скольких славных имен, петербургские писатели живут между собою
приятельски и составляют некоторого рода священную дружину, из­
бравшую для себя девизом известный девиз голландского червонца:,
concordiares parvae crescunt.** Следственно, кажется, опасения г. В.В. В.
с одной стороны вовсе излишни, и мы имеем причину предполагать,
что он своими намеками именно метит на один «Телескоп», тем более,
что, заключая статью свою, и проговаривается следующими словами:
* Сравнение не есть доказательство (франц.).— Ред.
** Согласием малые дела возрастают. (Латин.).— Ред.

20
«Беру перо, хочу уже писать статью, послать в „Телескоп"», и проч.
Но об этом после.
Далее, рецензент удивляется, когда успевает писать г. Греч, пре
следующий форсированным маршем современность, политику, новости
литературы, театра, музыки? «Преследующий форсированным маршем!»
словцо разительное, свидетельствующее об энтузиазме рецензента; оно
возводит г. Греча некоторым образом на степень литературного Суворо­
ва. Впрочем, нам желательно было бы, чтобы г. В. В. В. указал на те
политические статьи, коими, по его мнению, г. Греч отличился; уж не
рассуждая ли о глаголах и наречиях, нашел он способ придраться к полити­
ке! Затем следует патетическое описание хлопот почтенного издателя «Се­
верной пчелы», в число коих включены даже его прогулки по Невскому
проспекту и свидания с заезжими шарлатанами, которые торгуют
бальзамами, элексиром, чудесами разного рода\
За сим вкратце излагается содержание романа: он «начинается в цар­
ствование Екатерины и кончается при Александре». Не сказано только,
когда скончается! «Весь роман,— говорит критик-приятель,— представ­
ляет борьбу женского коварства и эгоизма с мужским простосердечием
и прямотою, борьбу упорную, хитрую, обдуманную, которая кончается
гибелью неправой стороны». Так и следует: мы уже сказали, что г. Греч
пишет с целию; вопрос только в том, всегда ли так бывает на деле? И,
следственно, много ли тут естественности, без которой жизни в романе
быть не может?
Потом исчисляются характеры; в том числе молодой моряк Ветлин,
лицо, по выражению г. В. В. В., совершенно оригинальное, хотя с пер­
вого взгляда он похож,— на кого бы вы думали? — на ТрелавнеяЩ
Очень любопытно. Сверх того, как из отчета г. В. В. В. видно, в этом
романе чего-чего нет: и Петр Великий, и Наполеон, и Бенжамен Констан,
и Казотт, и Суворов, и Державин, и Карамзин, и видение пред кончиной
императрицы Анны, и кровавое видение Густава короля шведского,
и землетрясение Лиссабона, и магнетическое ясновидение, и колдование
жидовки и проч. и проч., одним словом — целый складочный магазин!
Описаний всякого рода куча: и Петербурга и Каменного Острова, даже
Москвы, про которую рецензент элегически восклицает: «Наша добрая
Москва! когда-то я ее увижу»...
Обращаясь после сего к слогу, сочинитель статьи говорит: «Греч
сочинил такую толстую грамматику: где же его слогу быть тощим?»
Разумеется, доказательство самое убедительное!
Очень забавно и заключение этой, по собственному сознанию г. Гре­
ча, слишком приятельской статейки: г. В. В. В. ищет недостатков в этом
фениксе-романе; и что ж бы вы думали? Не находит ни одного. «Но на­
конец,— желая, вероятно, увенчать статью свою острым словцом,— от­
крыл, говорит, что Пелагея Степановна названа в одном месте Пелагеею
Сергеевною». Вот тут-то вырываются у него вышеприведенные нами сло­
ва: «Беру перо» и проч.
А мы с своей стороны предупреждаем г. В. В. В., что не только не об-

21
ратим внимания на типографические ошибки, но пропустим и граммати­
ческие промахи, не надеясь в этом случае — но, впрочем, только в этом —
выдержать соперничество с г. Гречем, который, по собственным сло­
вам рецензента, сочинил такую толстую грамматику\ напротив, упова­
ем, если будем иметь время, дать верный отчет о более существенных ка­
чествах романа, в котором г. В. В. В. не нашел недостатков, и в таком слу­
чае не последуем примеру г. критика: не будем излишне скромны, а под­
пишемся под статьею полным именем, которого теперь довольствуемся
поставить только окончательные буквы.
В заключение просим г. В. В. В. и всех его приятелей верить, что
мы выставили при начале сей статьи латинский эпиграф совсем не с тем
намерением, с которым, в прекрасной повести Рудого Паньки, Иван Ни-
кифорович выстроил гусиный хлев против дому Ивана Ивановича, а —
так — вздумалось!...

2. Ссыльный, русская повесть. Сочинение П а в л а Инозем­

ц е в а . В Университетской Типографии. 1833. 60.

Мы не много опоздали отчетом об этой книжке, в свою очередь тоже

очень опоздавшей. Это последнее обстоятельство извиняет нас; говорим не
шутя, что за радость спустя лето в лес по малину? Право, нашим поэтам не
мешало бы твердо помнить эту замысловатую русскую пословицу: куй
железо, пока горячо. Было время, когда так называемые романтические
поэмки писались, читались и благополучно сходили с рук... То было
золотое время — уже не воротить его! Разбирать в этой повести нечего:
это новая погудка на старый лад; в ней, как водится, много воды прозаи­
ческой, мало, очень мало поэзии, много стихов вялых, много напоминаю­
щих стихи известных наших поэтов, как, например, в посвящении брату:

Мой брат! прочти, ты всё оценишь;

Моим мечтам ты не изменишь...

Напрасно автор не подумал, что публика — не брат; напрасно не поза­

ботился он о требованиях современности и моды] напрасно не писал он
вместо этой водянистой повести, какого-нибудь психологическо-физио-
логического Романа с привидениями, чертями и ужасами, или Историче­
ской Драмы со гатями и анисовкой] право, это было бы повыгоднее для
него, если уже он хочет во что бы то ни стало добиться провинциальной
славы! Жалеем, искренно жалеем, что Феб, с избытком наградивши его
стихотворного охотою и терпением, обделил известного рода сметливо-
стию, которая привела в состояние некоторых наших новых гениев вос­
клицать, подобно купцам, упоминаемым Марлинским: велик бог Израи-
лев\ Оно и лучше: ведь слава, нас учили, дым\

22
 3. Езда в остров любви. Переведена с французского на Руской чрез
Студента В а с и л ь я Т р е д и а к о в с к о г о и приписана
Его Сиятельству Князю Александру Борисовичю Куракину.
Печатана с издания 1730 года. М. 1834. (12).
Много на многи книги вас, братец, бывало,
А на эту не ужли вас таки не стало?
В. К. Тредиаковский. Эпиграмма.

Вот новое состязание между Москвою и Петербургом! Наша добрая

старушка ни в чем не хочет отстать от своего молодого соперника: петро-
городцы теперь начали доброе дело — издание сочинений знаменитых
наших писателей — Державина, Карамзина, Батюшкова и других.
II в Москве принимаются за то же: мы читаем уже «Езду в остров любви»
В . К. Тредиаковского, напечатанную без малейшей перемены против
прежнего, даже со всеми типографическими ошибками, вкравшимися в
старинное издание!
О imitatoresl* Чего доброго! Не разживемся ли на будущий год и
мы какой-нибудь «Библиотекой для чтения»? Дело очень сбыточное:
у нас, как говорит Марлинскии, по сочинителей не клик кликать: стоит
крякнуть да денежкой брякнуть — набегут, налетят полторы тьмы с
потемками! За издателями тоже дело не станет: наши Лавока так любят
просвещение, так заботятся об литературе... Ну, право, мне смекается,
что у нас скоро явится «Библиотека для чтения», может быть даже —
свой Барон Брамбеус (наше место свято!...). Недаром теперь такая глушь
в литературе... Тишина бывает перед бурей... Недаром!...
Глухо всюду! темно всюду!
Быть тут чуду! Быть тут чуду!..
Но в ожидании этого чуда, а может быть и чудища, скажем несколько
слов о произведении В . К. Тредиаковского, поименованном в заглавии
статьи нашей.
Не понимаем, что за мысль была у издателя, напечатавшего теперь
эту книгу: думал ли он оказать этим какую-нибудь услугу литературе,
представить памятник языка Тредиаковского? Или это^ просто торговая
спекуляция? И в том и в другом случае расчет неверный: для литерату­
ры эта книга бесполезна; гораздо большую бы услугу оказал издатель,
употребивши издержки для напечатания этой книги, на издание хотя
нескольких сатир Кантемира, которые действительно теперь редки как
правда, дороги как брильянт**. Во втором отношении книга едва ли най­
дет читателей, тем менее покупателей. Впрочем, это до нас не касается
и мы будем говорить о том, что находится перед нашими глазами.
«Езда в остров любви», переведенная Тредиаковским, есть не что
иное, как аллегорическая повесть, вышедшая в Париже в 1713 г. Не
станем терять времени на рассказ ее содержания, а чтобы позабавить
* О подражатели! (Латин.).— Ред.
** Так гласит объявление об «Езде в остров любви», напечатанное в «Московских
ведомостях» и как будто бы взятое напрокат у «Зрителя», который постоянно судил
вкось и вкривь о разных заезжих шарлатанах, о представлениях под Новинским, о
фокусах и «Библиотеке для чтения». Соч<инитель>.

23
читателей, выписываем несколько мест из его предисловия, которое от­
личается какою-то детскою наивностию и показалось нам очень любопыт­
ным. В выписке соблюдаем орфографию Тредиаковского.
«Будучи в Париже я оную прочел с великим удовольствием моего
сердца усладившися весьма как разумным ея вымыслом, стилем корот­
ким, так и виршами очень сладкими и приятными, а наипаче мудрым
нравоучением, которое она в себе почти во всякой строке замкнула так,
что я в тож самое время горячее возъимел желание перевесть оную на
наш язык. И хотя силы я тогда, без самохвальства вам доношу, столько
и мог иметь дабы мне потрудиться в переводе сем, но в продолжении там
философии время мое к тому меня не допустило. Однако, как говори!ся,
чему быть у того не миновать: ибо способной случай сам себя мне подал
и переводу оныя таковым образом:
Когд^ я был в Гамбурге по случаю чрез несколкое время, где не имея
никакова дела со скуки я пропадал. Между тем Его Сиятельство Князь
Александр Борисович Куракин, которой отеческую и щедрую милость
и поныне мне кажет, повелел мне чрез одно свое письмо из Москвы пере­
весть какую-нибудь книжку французскую на наш язык, и то для того, что­
бы всуе мое время не тратилось. Желая дабы чрез скорое мое послушание
так великому и светлому моему благотворителю показать, что сколь свя­
то я имею его повеление,также с другой стороны дабы и скука моя не так
была мне чювствительна, долго я думал что какую бы то книжку француз­
скую начать переводить. Тогда впала мне на разум сия, которую я там
не без трудности сыскал у одной девицы очюнь охотницы до книг, и стал
оную переводить с таким великим прилежанием, что в месяц еще и менше
я совсем ея окончал; а каково,то в ваше доброе рассуждение и совестное
отдаю безпристрастие...
Впрочем я ей не чиню никаких похвал по обыкновению купцов с со­
вестной ревностию и худой свой товар похваляющих, ибо всяк меня само­
хвалом может за то назвать. А почему бы? Веть я оныя не творец? Правда,
да я лих оную переводил; а переводчик от творца только что именем роз­
нится. Еще донесу вам болше, ежели творец замысловат был, то перевод­
чику замысловатее надлежит быть (я не говорю о себе, но о добрых пере­
водчиках). А буде кто тому не верит,тому я способно могу доказать еще
Математическим Методом, что я правду сказал. Ау\ я не думая по фило­
софски уж и ссорюсь ни за что! но полно бранитцо, пора помиритцаъ.
Далее весьма забавно переводчик просит извинения у читателей, что
он книгу свою переводил не на славянской, а на чистый русской язык,
издеваясь в то же время над приверженцами к славянщизне:
«На меня, прошу вас покорно, не извольте погневаться (буде вы еще
глубокословныя держитесь славенщизны), что оную неславенским язы­
ком перевел, но почти самым простым Руским словом, то есть каковым
мы меж собой говорим. Сие я учинил следующих ради причин. Первая:
язык славенскойу пас есть язык церковной; а спя книга мирская. Другая:
язык славенской в нынешнем веке у нас очюнь темен, и многия его наши
читая не разумеют; а сия книга есть сладкия любви,тото ради всем должна

24
быть вразумителна. Третия: которая вам покажется может быть сама»
легкая, но которая у меня идет за самую важную, то есть, что язык сло­
венской ныне жесток моим' ушам слышится, хотя прежде сего не только-
я им писывал, но и разговаривал со всеми; но за то у всех я прошу проще­
ния, при которых с глупословием моим славенским и особым речеточцсм
хотел себя показать».
Конец предисловия, не менее любопытный, предоставляем прочесть,
самим охотникам до курьезных вещей. Для читателей наших прибавим,
что в конце книги помещены стихи на разные случаи, сочиненные Тредиа-
ковским на русском, французском и латинском языках и напечатанные —
по совету приятелей, ведущих в стихах силу.
«Ежели, охотливый читателю,— прибавляет Тредиаковский,— оные
вам покажутся, то обещаюсь и другими со времянем вас увеселять;
абуде не понравятся, то я вовсе замолчу и больше вам скучить не буду».
Не знаем, нравились ли стихи Тредиаковского современным ему чи­
тателям, знаем только, что это была не последняя жертва музам.
Вообще стихи Тредиаковского, здесь напечатанные, можно прочесть
с большим удовольствием; здесь является он и эпическим, и лирическим,
и дидактическим, и анакреонтическим поэтом, и везде один и тот же, везде
верен себе самому. Вот, например, Стихи эпиталамические на брак кн.
Куракина:
Во един день, прошлого в городе Гамбурге лета
При самом ясном небе от солнечна света
Влетел вестник М е р к у р и и . . .
Меркурий запыхался, поэт, смотря на него, испужался, вестник не отве­
чает на его вопросы и поэт стал его улещать,
То гладким, то сердитым его словом прельщать:
Что, сударь, тебе сталось Министр перва Бога!
Дышит Меркурии, а я: эх, сударь, уж скучишь!
Что хорошева? почто долго меня мучишь?
Веть я равно и тебе, как и Аполлону,
Служу, не болше' чести имам твоей ону.
Так-то, право, служи вам, а вы не глядите,
Не смотря на верность в смех все становите, и пр.

Сей последний упрек поэта Меркурию очень забавен.

Прочтите его пиесу: «Элегия о смерти Петра Великого» или Песенку
любовну — поэт неизменен. «Все служит красоте»,— говорил и доказы­
вал покойный «Дамский журнал», вечная ему память! Тредиаковский
любезничал в анакреонтическом роде право не хуже какого-нибудь Эрас­
та Чертополохова. Любопытные могут в этом удостовериться, прочтя его
стихи о силе любви или плач одного любовника, разлучившегося с своей ми­
лой, которую он видел во сне, или, например, на французском языке:
объявление любви одной девице, которая всегда любила чорнинъкую собач­
ку на руках держать.
Заметим в заключение, что Тредиаковский, писавший на русском язы­
ке вирши, скрыпучие, как неподмазанные колеса, на французском язы-

25
ке складывал стихи довольно сносные; конечно, в них нет поэзии, но, по
крайней мере, есть смысл; вот для примера одно и то же на двух языках:
Где бодрость! где надея!
От куду дики мысли?
Что случилось всех злея?
Мир сей из сердца вышли,
Все зло отстанет.
Трудно понять, что такое? Вот тот же самый куплет на французском:
Point de courage! point d'espoir!
Mille objets obsèdent mon âme!
Mais, d'où me vient ce penser noir?
Ah! l'amour du monde m'enflamme
Depuis le matin jusqu'au soir!
Тредиаковский не был поэт, но как человек ученый, как ученик Рол*
.леня, знал превосходно латинский и французский языки.

4. Журнальные заметки
Кто редактор «Библиотеки для чтения»? Читатели, верно, улыбнутся
лри этом наивном вопросе, но, ей-ей, мы говорим не в шутку. Знаем, что
прежде были редакторами гг. Сенковский и Греч, но Сенковский со 2-й
кн(ижки) «Библиотеки для чтения» от редакции отказался; остается
Греч; мы так и думали, и еще более уверились в этом, прочтя объявление
-его, г. Греча, об романе «Черная женщина», где он сам говорит, что почти
все журналы петербургские выходят из-под его редакции... Деятельный
Греч! Неутомимый Греч! Когда он находит время писать? — спрашивали
и восклицали читатели, вслед за рецензентами «Северной пчелы». Мы не
делали таких вопросов и восклицаний, видя только имя г. Греча на об­
вертках и заглавных листках журналов; мы думали, что г. Греч читает
по крайней мере корректуру издаваемых им журналов, и в простоте серд­
ца воображали его до выхода шестой книжки «Библиотеки для чтения»
редактором сего журнала. Но шестая книжка поставила нас совершенно
.в тупик: там в отделении библиографии сказано об романе «Черная жен­
щина»: «мы возвратимся к этому чрезвычайно занимательному роману,
но пока советуем читателям нашим прочитать его»*. Неужели добрый,
честный Греч станет сам так писать о своей книге, называть ее чрезвы­
чайно занимательною, советовать купить и пр.?.. Нет, этого быть не мо­
жет, это писал не Греч... Может быть, разве приятельская рука книго­
продавца-издателя удружила ему; мудреного нет: это бывает часто у книго­
продавцев: является 7-я книжка «Библиотеки для чтения», там Греч,
до того времени считавшийся образованным, умным литератором, знаю­
щим хорошо русский язык, там, говорю, Греч вдруг является гением! —
-«Библиотека для чтения» преклоняет пред ним колена, с торжеством при­
нимает в свои объятия — гения! Под статьей не подписано ни имени
барона Брамбеуса, ни О! О! О!, ни Тютюнджу Оглу — кто ж это писал?
* «Библиотека <для> чтения», к<ншкка> шестая.

26
Редактор Греч — быть не может! Тут мы вспомнили, что Греч послал два
экземпляра своим приятелям, чтоб они написали разбор его книги — один
для «Северной пчелы», другой для «Библиотеки для чтения».— Вот что!
Так это разбор приятельский! Г-н Греч торжественно объявил об этом.
Виноваты, было забыли. Так г-н Греч редактор «Библиотеки для чтения».—
Выходит восьмая книжка, раскрываем и что же? Снова, в «Библиотеке
для чтения», находящейся под редакцией г-на Греча, воскуряется фимиам
журналу, издаваемому им же, г. Гречем; вот что сказано там между про­
чим об «Сыне отечества»: «„Сын отечества" отдан в чужие руки на воспита­
ние, и новые его наставники рассказывают ему очень милые, очень любо­
пытные вещи; (слушайте!) сверх того, они выучили его великой добродете­
ли (слушайте! слушайте!), исправности, и теперь любо иметь дело с „Сы­
ном отечества" (sic!); всякую субботу регулярно является он к вам поутру
с чем-нибудь умным (слушайте!), хорошо написанным и с самыми новыми
политическими вестями!...» Брависсимо! Вот как у нас дорогу пробивают/
Неужели и теперь будете уверять, что Греч — редактор «Библиотеки?»...
Но, отложив шутки в сторону, спрашиваю вас самих, г. Греч, на что это
похоже? Как назовете вы литератора, который сам себе пишет хвалы в
журналах, печатает панегирики приятелей своим сочинениям в журна­
лах, им самим издаваемых? Милостивый государь! Где приличие, где
уважение к публике, где литературная совесть? Можно ли до такой сте­
пени унижать и литературу, и священное звание литератора и журна­
листа? Подумайте, г. Греч, подумайте об этом хорошенько!..

Кто что ни говори, а хорошо иметь литературных приятелей. Соп-

cordia res parvae crescunt.* Пример перед глазами: «Черная женщина»,
довольно обыкновенный роман в духе покойницы Жанлис, со шписов-
скими приправами, пробил себе дорожку, и с помощию приятелей авто­
ра — вырос до гениального произведения, которое пред всеми романами
кажется таким,
Какими кажутся слоны пред комарами!..

Читали ли вы 190 и 191 №№ «Северной пчелы»? Нет? О, прочтите,

ради бога прочтите! Вы там найдете прелюбопытную статью — «Письмо
Ливонского путешественника», сочинение известного романиста и нраво-
описателя Ф. В . Булгарина. Ф. В . Булгарин, друг и ученик Н. И. Гре­
ча, издателя Ланкастеровой методы взаимного обучения, Ф. В . Булга­
рин, руководствуясь сочинением друга своего и учителя, вздумал осно­
вать методу взаимного прославления... Эта метода оказывает удивитель­
ные успехи: по методе Жакото можно, говорят, выучиться языку в де­
вять месяцев; по методе Ф. В . Булгарина можно прославиться — в один,
много в два месяца... И как легко! Я напишу роман, вы критику — вы
скажете: роман г. N. N. прекрасен, превосходен; г-н N. N. истинный ге­
ний! Вальтер Скотт шарлатан! Я скажу: у нас есть критика, превосходная
* Согласием малые дела возрастают. (Латин.).— Ред.

27
критика, образцовая критика, критика г. N. N. N., по поводу выхода в
свет моего романа и пр., и пр., и пр. Чего же лучше и легче? Превосход­
ный роман, образцовая критика! Вы славны, я бессмертен! А там, смот*
ришь, сотня, другая и больше экземпляров романа раскуплена доверчи­
выми читателями! А там, смотришь, дюжина бутылок шампанского и жа­
реная индейка с трюфелями по-перигёзски попали на зубы приятеля, на­
шедшего истинную критику на земном шаре! Разумеется, приятель не
оделит приятеля. Оба славны и оба сыты — не одним дымом! Так точно,
почтенный Фаддей Венедиктович! Роман «Мазепа» — превосходный!
Критика на «Мазепу» — образцовая! Это два перла в русской литерату­
ре! О, любезнейший Фаддей Венедиктович! О, почтеннейший О! О! О!
Да здравствуют Оресты и Пилады! Да процветает метода взаимного про­
славления!..
5. Литературные известия. <0 «Грамматике» И.Ф. К а л а й д о в и ч а )
Наконец «Грамматика» г. Калайдовича, столь давно обещанная,
столь долго ожиданная, вышла, хотя и не вполне еще. Мы получили толь­
ко первую часть ее, которая в старые времена называлась этимологией.
Говорим, в старые времена, ибо «Грамматика» г. Калайдовича является
с резкими притязаниями на новость. Почтенный автор изменил многое
не только в систематическом расположении науки, но и в самой номенкла­
туре, освященной столькими веками древности. Сии нововведения, по
намерению своему, не имеют ничего предосудительного, напротив, дела­
ют честь автору как выражения самомыслптельности, без которой нельзя
сделать вперед ни одного шагу, невозможно и думать об усовершенство­
вании, об успехе. Особенно грамматика, загрязшая неподвижно в старой
колее в продолжение веков, имеет нужду в изменениях, сообразно с на­
стоящей степенью умственного образования, с нынешними понятиями об
архитектонике знания и методологии преподавапия. Пора избавить нам
грамматику, эту первую, насущную необходимость умственного образо­
вания, от тех ржавых пут, которыми оковали ее в стариннных школах,
от той варварской коры, по которой бродит ощупью, не видя ни зги,
слепая рутина. Достигают ли сей цели нововведения г. Калайдовича,
это вопрос, на который мы не хотим отвечать слегка из уважения к тру­
дам почтенного автора. Надеемся не замедлить подробным, отчетливым
разбором сей тяжкой, неблагодарной и вместе важной работы. Но пре­
дупреждаем заранее, что и критика и публика, столь давно подстрекае­
мые, едва ли найдут себя вполне удовлетворенными. Чем нетерпеливее
было ожидание, тем взыскательнее будут требования.
6. Танька, разбойница Ростокинская, пли Царские Терема
Историческая повесть XVIII столетия. С песнями, обрядами и праздне­
ствами тогдашнего быта (!!). Из преданий русской старины. Сочинение
С е р г е я . . . к о г о . М. В Ун. Тип. 1854. IV 4.-190—177—192—152.(8).
«Что у тебя за страсть, говорил мне один приятель, пападать на
вздорные книги, на безграмотных писак, смеяться над ними, ругать без

28
пощады? Ты сам говоришь, что презираешь мелочи, а это разве не мелочь?
Пусть пишет какой-нибудь Кузмичев, Сергей ...кий и пр., что тебе за нуж­
да? Их безграмотных сочинений никто читать не станет; они навсегда ос
танутся на полках книжных лавок; какой от этого может быть вред лите­
ратуре? Кого увлекут они за собою?»..
Может быть, это же самое скажут и многие из читателей, подобно
приятелю моему, незнакомых с ходом нашей книжной торговли и лите­
ратурной промышленности; а потому считаю обязанностию вывести их
жз недоумения.
По моему мнению, сочинения, подобные вышеприведенному, не толь­
ко вредны, но даже гибельны нашей литературе; они замедляют, останав­
ливают распространение книг дельных, хороших. Молодой человек недо­
статочного состояния, желая честным трудом приобрести себе необходи­
мое, с чистою любовию к наукам занимается переводом какого-нибудь
дельного сочинения; в полной надежде на успех, он идет с этим полезным
трудом к книгопродавцу, который, взвесив рукопись на руках, как па
безмене, с убийственным хладнокровием возвращает ее назад, говоря,
что эта книга не сойдет с рук, она-де ученая, а нам надо романов... В то
же время какой-нибудь отчаянный романист является с отчаянным рома­
ном; книгопродавец встречает его благосклонно, берет рукопись, не жа­
леет тысячи, другой, третьей, покупает, и роман расходится, не в Москве,
разумеется, а в глуши, в дальних провинциях... Бедный мечтатель, так
надеявшийся на свой перевод дельного сочинения, видит перед собой эту
сцену, слышит соблазнительный звон червонцев, и — прощай святое
чувство, святая любовь к науке! Он бежит домой, берется сам за роман,
а чтоб скропать роман — кому ума не доставало!.. Вы видите, вот первый
вред от этих романов; они расходятся: иначе стал ли бы писать г. Сергей
...кий, кажется, уже четвертый роман, если не более?
Теперь спрашивается: кто виноват в этом зле?
Сочинители? — Их нельзя винить: это не художники, это ремеслен­
ники, работающие на заказ. Чего хотите от них? Неужели святого чув­
ства поэтического, любви к искусству? У этих жалких людей, пишущих
на заказ?
Издатели? — Да, это народ опасный, очень опасный — издатели
безграмотные! На них бы напасть, на них, которые судят о сочинении.по
заглавию и по толщине. Они могут остановить это зло, могут обращаться
с советами к честным и благонамеренным людям. Больнее всего видеть
(к несчастию, теперь это у нас не редко), как какой-нибудь, может быть
и честный, но безграмотный приказный, покупает в рукописи вздорный
роман у ловкого сочинителя, который умеет сбыть товар лицом, посред­
ством приятелей, помощников etc., etc. После плачется с ним, да уж
поздно — а вперед все не научится.
Но чтобы зло пресечь — надобно в особенности напасть на газетных
крикунов! Ох уж эти крикуны! Как я острю на них зубы! В самом деле,
в провинции, в глуши, видят широковещательное объявление о вздорной

29
книге, верят ему, книгу выписывают,— обманываются, а всё не исправ­
ляются... Mundus vult decipi decipiatur! *
Вы видите, прав ли я, нападая на вздорные книги, по-видимому, не
стоящие внимания: это язва, это чума, против которой надо вооружаться...
II бойтесь, гг. сочинители, покупатели, издатели! ни одна спекуляция ва­
ша не уйдет от меня. Узнаю всё, прокрадусь в ваши углы, пролечу неви­
димо и неслышимо, как тень, как дух, как шапочка-невидимка, и позор
вагау мрака дети, я отдам на свист Молвы!
Но мы забыли Таньку, разбойницу ростокинскую. Правду сказать —
и помнить не о чем! Это прямой разбой: беспрестанные нападения на
грамматику, на бедный язык русский, на здравый смысл человеческий!
Здесь готов бы я был излить всю желчь и всю досаду; но это так мелко, так
мелко — что не стоит терять чернил и времени; дождемся чего-нибудь
покрупнее, и потому —

... Замолчим, покорствовать умея,

До первого глупца и первого злодея!

7. Московские записки
Внезапное оживление нашей сцены составляет теперь самую занима­
тельную новость. Г-н Гоголь, заслуживший громкую известность своими
повестями, отличающимися высокою художественностью, обратил дея­
тельность своего таланта на другую сторону искусства, комедию. Не
нужно говорить, какое обширное, какое славное поле открывается здесь
его деятельности; скажем только, что многого надеемся от г. Гоголя на
этом поприще. Его оригинальный взгляд на вещи, его уменье схваты­
вать черты характеров, налагать на них печать типизма, его неистощимый
гумор — всё это дает нам право надеяться, что театр наш скоро воскрес­
нет, скажем более — что мы будем иметь свой национальный театр, ко­
торый будет нас угощать не насильственными кривляньями на чужой ма­
нер, не заемным остроумием, не уродливыми переделками, а художест­
венным представлением нашей общественной жизни; что мы будем хло­
пать не восковым фигурам с размалеванными лицами, а живым созда­
ниям с лицами оригинальными, которых увидевши раз, никогда нельзя
забыть. Да, г. Гоголю предлежит этот подвиг, и мы уверены, что он в си­
лах его выполнить. Посмотрите, какие толпы хлынули на его комедию,
посмотрите, какая давка у театра, какое ожидание на лицах! Не припи­
сывайте этого одной новости: русский человек часто поддается обману,
увлекается мишурою, принимает новость за достоинство, но у него есть
свое чутье, которое, против его воли, заставляет его ценить истинно изяш-
ное, хотя бы это изящное не нравилось ему вследствие его образа мыслей
или даже оскорбляло бы его самолюбие. О, пусть только явятся драмати­
ческие таланты, а то у нас будет театр, будут даже актеры, будет и пуб-

* Мир желает быть обманутым — да будет он обманут. (Латин.) — Ред.

30
лика, многочисленная, внимательная, благородная. Нет ничего нелепее,,
как обвинять ее в холодности ко всему родному и пристрастии ко всему
чужому. Посмотрите, с какою жадностию она читает и покупает всё,,
и хорошее и худое, с каким мученическим терпением зевает в родном теат­
ре! Ей.нужны только дарования, которые пристрастили бы ее к одному
прекрасному, дали бы настоящее направление ее вкусу...
«Ревизор» г. Гоголя был дан четыре раза; но мы пока ничего не бу­
дем говорить ни о самой пьесе, ни об ее представлении: мы хотим глубже
всмотреться, полнее изучить ее, потому что эта комедия есть истинно"
художественное произведение, требующее основательного изучения.
Самая игра актеров достойна особенного внимания: она доказывает, что-
и артисты смотрят на эту пьесу не как на что-нибудь обыкновенное, но-
обдумывают и изучают свои роли. Мы скоро дадим полный отчет, как
в пьесе, и в ее представлении, а эти строки просим принять только за
извещение.

8. А. Тейльса, ручная библиотека для людей, употребляемых по рус­

скому сельскому, хозяйству и по части домоводства. 1838.
Москва. В типографии Н. Степанова. Семь книжек: I—55;
II—58; III—116; IV—45; V—39; VI—35; VII—42. (8).

Эти семь «книжек относятся к одному предмету — к сельскому хозяй­

ству, но содержание их различно: первая содержит в себе «краткое настав­
ление смотрителям овчарных дворов, извлеченное из сочинений гг. Коп-
пе, ГОмальца, Фриде, Тэера, Муравьева, Сабурова, и из изустно пере­
данных замечаний А. А. Левшина», вторая — «замечания для управляю­
щего сельским хозяйством, извлеченные из сочинений П. И. Рычковаг
А. Т. Болотова, Покровского, Тэера, H. Н. Муравьева, Шелехова и соб­
ственных наблюдений»; третья — то же, что и вторая; четвертая —
«беседы поселян»; пятая — «беседы престарелого священника, отца Хар-
лампия»; шестая — «советы экономкам»; седьмая — «письма гвардии
сержанта Ростокина, надзирающего по соседству за имением премиер-
маиора Бендерского».
Из этого перечня статей видно, что сочинение г. Тейльса разделяв!ся
на две части — экономическую, предмет которой есть преимущественно
практика сельского хозяйства, и нравственную, предмет которой есть
направление к хорошему нравственности господских людей. Предостав­
ляя людям, посвященным в таинства сельского хозяйства, оценить труд
г. Тейльса в первом отношении, мы с своей стороны, скажем, что «беседы
поселян» и «беседы престарелого священника, отца Харлампия» пред­
ставляют для крепостных людей полезное и назидательное чтение, сбор
истин, принадлежащих к быту этого сословия и изложенных с простотою
и ясностию, приноровленными к понятию людей этого сословия.
Издание было бы опрятно для всякого сочинения, а для хозяйствен­
ной книги оно просто великолепно.

31
 9. Журнальная заметка

В 28 № «Литературных прибавлений к Инвалиду» помещены три

сцены из драмы Шекспира «Ричард III», перевода Н. Мейстера. Душевно
радуясь новому и много обещающему в будущем литературному движе­
нию в пользу Шекспира и видя в г. Мейстере переводчика с талантом,—
мы спешим сделать несколько замечаний на его перевод, которые будут
ему не бесполезны. Эти замечания касаются только языка, потому что
в переводе г. Мейстера мы видим выполненными, более или менее удачно,
главнейшие условия перевода; но в отношении к языку этот перевод не­
чужд таких странностей, которые много могут вредить его достоинству
и успеху, без того вполне бы заслуженному. Зачем оставлять и малейшие
пятнушки, если их можно сгладить? Зачем подавать повод и к малейшим
придиркам, если их можно избежать? И еще более: зачем не устранить
всего, что хоть сколько-нибудь может вредить успеху перевода такого
поэта, которого славу у нас всеми мерами должно поддерживать и
распространять?
Вот несколько заметок.
1-й убийца. Я полагал, что ты решительнее.
2-й убийца. И я таков, чтоб жизнь его спасти.
Темно и неловко выражена мысль последнего монолога.
Пока не буду
Я осужден перед судом законным,
Вне всех законов смертью мне грозить.
Последний стих темен и неловок.
Нет, не смягчаются одни лишь звери,
Диаволы и дикий человек.
Здесь слово «диаволы», очевидно, поставлено для меры стиха вместо
«дьяволы».
Ты лед, твое участье дышит мразом.
Опять то же и по той же причине!
Я вздрогнул, ибо мне ирландский бард и проч.
Слово ибо неуместно в драматическом языке, и мы готовы побожить­
ся, что Ричард -III не употреблял его в разговоре...
Вот монолог убийцы Тирреля,— монолог, в котором особенно выра­
зились и достоинства и недостатки перевода г. Мейстера.
Кровавый, лютый подвиг совершен,
Гнуснейший подвиг страшного убийства,
Каким сей край досель не обагрялся!
Дайтон и Форрест, нанятые мной
Для исполненья зверского убийства,
Хоть взросшие в деяньях мерзостных,
Собаки кровожадные, они,
Проникнутые состраданием (j
И кротостью, рыдали, как ребенки,
Мне повествуя горестную весть

32
 О умерщвленьи. Так, сказал Дайтоы,
Покоились прелестные малютки)
Да, этак, Форрест возразил,— обняв
Друг друга белыми, как алебастр,
Невинными ручонками.
Уста их были
Четыре пышных розы на стебле,
Которые в своей весне лобзают
Одна другую. На подушке их
Молитвенник лежал. Сей вид почти
Мою решимость изменил... Но, дьявол]
Злодей на этом слове замолчал;
Тогда Дайтон сказал: мы задушили
Наилучшие создания природы.
Она подобных от начала мира
Еще не создавала]... От меня
Потом они ушли в отчаяньи,
Терзаемые совестью и страхом,
Почти не в силах говорить. Так с ними
Расстался я, чтоб этой вестью
Утешить кровожадного владыку.
Превосходно! Вот что значит переводить Шекспира! Побольше нам
таких переводов! Но как досадно в одном монологе, так прекрасно пере­
данном, дважды встретить сего и ребенки — слово, которого совсем нет
в русском языке. Слово ребенок во множественном имеет ребята, но в
таком случае его значение получает уже другой оттенок, отличающий его
от единственного числа.
Мы уверены, что г. Мейстер исправит все эти погрешности, которые,
вероятно, произошли от поспешности в переводе. Переводя Шекспира,
надо спешить тихо, а то как раз вместо: «Я все уступлю вам охотно, кро­
ме моей жизни, моей жизни, моей жизни» — можно перевести: «Из все­
го, что вы можете взять у меня, ничего не уступлю я вам так охотно, как
жчзнь мою, жизнь мою, жизнь мою».

10. Некролог
Последнее время было очень неблагоприятно для нашей литературы:
смерть лишила ее, одного за другим, самых примечательных ее деятелей,
и всё это в продолжение .двух последних лет. Пушкин, Дмитриев, Мар-
линский, Полежаев — сколько потерь и какие потери!.. Недавно выбыл
из пустеющих рядов нашей литературы и еще один из умственных деяте­
лей. Мы говорим об Иване Яковлевиче Кронеберге. Любя знание как
цель, а не средство, он не следил за ветреными прихотями толпы, не тол­
кался па рынке литературных' предприятий; но, в свободное от своих
гражданских обязанностей время, уединялся в тиши своего кабинета,
читал, перечитывал и изучал своего любимейшего поэта — Шекспира,
писал разборы и замечания па его драмы; исследовал разные эстетические
вопросы, преследовал судьбы искусства у древних и новых народов.
Наука древностей в особенности была предметом его занятий, и много ма-
3 Белинский, т. XIII оо
териалов изготовил он для огромного сочинения по этой части. Эта мир­
ная и чуждая претензий деятельность не могла доставить ему той блестя­
щей и часто мишурной известности, за которою так гоняется толпа; сверх
того, несколько тяжеловатый, мало литературный слог, обличающий
иностранца, был также причиною, почему труды покойного Кронеберга
пользовались не такою известностию, какой они заслуживали. Но люди,
которые понимают достоинство мысли и ищут не фраз, а истин,— знали,
знают и всегда будут знать Кронеберга. Глубокая мысль, оригинальность
и мужественная самобытность взгляда — плод глубокой души, богатой
опытами жизни, и огромной классической учености: вот чем ознаменованы
все труды Кронеберга. Юношество, стремящееся к мысли и знанию,
в брошюрках и разных статьях Кронеберга всегда найдет для себя о чем
подумать, чему поучиться.
Иван Яковлевич Кронеберг родился в Москве 19 февраля 1788 года.
В 1800 году он был отправлен, вместе с братом своим, в Германию, в педа­
гогическое заведение в Галле, где и пробыл до 1805 года, занимаясь под
руководством профессора Нимейера. Перешедши из Галле в Енский уни­
верситет, он начал было изучать юриспруденцию, но, «утомившись сухо-
стию сего предмета, взялся за философию и литературу. Ведя жизнь уеди­
ненную, я чувствовал какое-то неизъяснимое блаженство. Приятный кли­
мат и живописные окрестности, независимость и свобода, любимые за-,
нятия и незнание нужды, юность и поэзия — вот элементы этого блажен­
ства».* Из Ены он сделал два путешествия; одно пешком в Нирнберг,
другое в Брауншвейг. В 1806 году французская кампания прервала нить
его занятий. В это время он служил cicérone маршалу Дюроку. В 1807 го­
ду получил он степень доктора философии и вслед за тем был сделан чле­
ном Енского великогерцогского латинского общества. Через неделю пос­
ле этого он отправился в Россию. В 1814 году получил он диплом на чле­
на Енского великогерцогского литературного общества и в том же году
был назначен директором Коммерческого училища в Москве; здесь про­
был до 1818 года. В 1819 поступил адъюнктом в Харьковский универси­
тет и в том же году был сделан экстраординарным профессором. В 1821 го­
ду членом строительного комитета; в 1822 визитатором для осмотра учи­
лищ в Курской, Орловской и Воронежской губерниях. В 1826 году был
сделан ректором Харьковского университета и три раза был избираем
в эту должность. В звании профессора Харьковского университета про­
был он около 20 лет, и его лекции, полные мысли и жизни, сильно действо­
вали на умы его молодых слушателей и много способствовали к улучше­
нию состояния Харьковского университета. Кронеберг скончался скоро­
постижно 19 октября прошлого года/ в 8 часов вечера, на 53 году своей
жизни.
Много ученых трудов совершил Кронеберг, много услуг оказал он
нашей ученой литературе; время покажет, чего мы лишились в этом чело­
веке. Но какая потеря для тех, которые были к нему близки, которые
* Эти слова выписаны из дневника покойного сыном его, А. И. Кронебергом, от
которого мы и получили все эти подробности о жизни его отца.
34
знали его как человека!.. Душа юноши цвела в этом пятидесятилетнем
муже; интересы духовной жизни не оставляли его ни на минуту. Любо­
знательный, живой, всему доступный, с удовольствием, с участием и ра­
душием обращал он свое внимание на всёу в чем замечал жизнь, стремле­
ние. Как все юные, благодатные души, он и в преклонных летах любил
юность, охотно беседовал с нею, входил в ее интересы и забывал нера­
венство лет... Мир праху твоему, муж незабвенный!..
Вот перечень всех ученых и литературных трудов Кронеберга, из­
данных при его жизни:

I. Латинско-российский лексикон, с полным объяснением всех

свойств и звачений каждого латинского слова и с показанием соб­
ственных имен, до древней географии и мифологии относящихся.
2 части. Три издания.
II. Латинская грамматика, издана императорским Харьков­
ским университетом, 1825.
III. M. Tullii Ciceronis oratio рго lege Manilia in usum schola-
rum commentario perpetuo illustravit, adjeclis prooemio historico,
narratione de Magni Pompeji rébus in Asia gestis, et indice verborum
J . C. G. Chark. 1834.
IV. Censura ingenii et morum A. Persii Flacci.
V. Antiquitates Romanae in usum praelectionum suarum adum-
bravit. J . G. Chark. 1823.
VI. Horatii Flacci epistola ad Augustum. Commentario perpetuo
illustravit J . . C . 1823. Cum vita Horatii.
VII. Caji Crjspi Sallustii de Catilinae conjuratione liber. Commen-
tario perpetuo illustravit J . C. G. Chark. 1830. Cum additamentis.
1. De Senatu Romano. 2. De coloniis. 3. De Capitolîo. 4. De Со-
mitiis populi Romani. 5. De Sestertio. 6. De Massilia. 7. De tribunicia
potestate. 8. Bellum Maritimum. 9. Bellum Mithridaticum. 10. De
ordinibus populi Romani. 11. De patria potestate. 12. De patrocinio.
13. De libris Sibyllinis. 14. De referendi ratione in senatu. 15. De Pon-
tificatu. 16. Bella Macedonica. 17. De Tuscis et Tyrrhenis. 18. De
Consulibus. 19. De Praetoribus. 20. Fasti Romanorum.
VIII. Амалтея, или Собрание сочинений и переводов, относя­
щихся к изящным искусствам и древней классической словесности.
Харьков. 1824—6. 2 части.
Часть I:
1. Завоевания римлян.
2. Обозрение земель, принадлежавших Римской державе.
3. Афоризмы.
4. О изящных произведениях римлян.
5. Илиада.
6. Clavicnla Latina.
Часть I I :
1. Взгляд на древнюю Грецию.
2. Древняя Греция.
3. Илиада.
4. Clavicula Latina.
I X . Брошюрки, издаваемые И. Еронебергом. Харьков. 1830—
1833.
№ 1. Исторический взгляд на эстетику.
№ 2. Отрывки.
№ 3. Залив Неаполитанский. Сирия.
№ 4. Макбет.,
3*
36
 № 5. О переселении творений искусства из завоеванных земель
в Рим.
№ 6. Материалы для истории эстетики.
№ 7. Отрывки и афоризмы.
№ 8% Маргиналии и выписки: 1. Voyage de Houghton en Afrique.
2. Горнемана путевые записки от Каира до Мурзуха.
3. Мильмена энциклопедический магазин. 4. Кузена. введение
в историю философии. 5. Фикер. 6. Беттигер. 7. Геерен.
№ 9. Поэзия. Шесть од Горация. Вертер. Apocalypsis cum fi-
guris.
№ 10. Философия ноланская о причине, о начале и одном.
X . Минерва. Четыре части. Харьков. 1835.
Часть I:
1. О изобилии произведений пластического искусства у греков
и о причинах оного.
2. О переселении творений искусства из завоеванных земель в
Рим.
3. Исторический взгляд на эстетику.
4. Афоризмы.
Часть II:
1. Рыцарская поэзия германцев.
2. Гете. «Фауст», «Тассо», «Эгмонт», «Вертер».
3. Бюргер.
4. Дюрер.
5. Шекспир. История пьесы «Сон в летнюю ночь».
6. Шесть од Горация.
Часть I I I :
1. Илиада.
2. Маргиналии и выписки: 1. Фикера изучение древних класси­
ков. 2 Беттигера археология. 3. Геерена идеи о политике, быте и
торговле древних.
3. Земли древней Азии.
4. Взгляд на древнюю Грецию.
5. Залив Неаполитанский.
Часть IV:
1. О латинском языке относительно литературы латинской.
2. Краткое обозрение истории древних рукописей с IV по XV
столетие.
3. Исторический взгляд на литературу в средних веках. 400—
X I . Статьи, напечатанные в разных журналах:
1. Древняя география.
2. Об изучении словесности.
3. Древний Карфаген.
4. О сообщении путей у древних римлян.
В «Ученых записках Московского университета» помещено не­
сколько глав из последнего труда его «Основания науки Древностей»
В «Московском наблюдателе» за 1838 год помещены:
1. Письма (№№ 5 и 9).
2. Характеристика древних греков и римлян (№ 10).
3. Маргиналии и выписки: 1. Аст. 2. Гейпрот. 3. Риттер (№ 11).
В 13 № «Наблюдателя»"за 1838 год будет помещена его антикри­
тика на разбор г. Белинского «Гамлета», переведенного г. Полевым.
После покойного осталась бездна бумаг, из которых большая часть
относится к последнему и главному труду его «Основания науки Древ­
ностей».

36
 11. Несчастная. Роман из начала (?!...) царствования императрицы
Екатерины Алексеевны II, XVIII века. В двух частях. Москва.
В тип. В . Кирилова. 1839. В 12-ю д. л. В 1-й части 225, во Н-й
— 203 стр.
Бородинское поле, или Смерть за честь. Исторический роман. Москва.
В тип. Ивана Смирнова (,) при императорских московских
театрах. 1839. В 12-ю д. л. Три части. В 1-й— 115, во
П-й—95, в Ш - й — 9 5 стр.
Ротмистр чернокнижник, или Москва в 1812 году. Роман из походных
записок артиллерийского полковника. Москва. В тип. Н. Сте­
панова. 1839 г. Три части. В 12-ю д. л. В 1-й части 76, во П-й —
50, в П-й — 66 стр.

Вот эти три романа совсем не то, что «Полина» и «Новые повести»
г. Александра Дюма; хотя они и не уступят первым в нелепости содержа­
ния, но форма у них своя, им только свойственная и ни на чью другую не­
похожая. Эта разница в форме имеет свою причину: «Полина», например,
писана для черни салонной и черни средних обществ; а эти три романа
писаны для сидельцев мучных и авошных лавок, для площадных торговок
и целовальников. Впрочем, хотя они и не будут переведены ни на один
из европейских языков, но разойдутся всё-таки не хуже «Полины», по­
тому что о них, вероятно, будет заботиться какой-нибудь почтеннейший
книгопродавец, необыкновенно острый муж для сбыта подобных произве­
дений, которые он покупает в рукописях рублев по 20, 30 и 50 за штуку,
смотря по числу частей и весу тетрадей. Лишь только он выпустит такое
творение, как к нему явится варяг-ходебщик с огромным мешком и начнет
торговать у него новое творение оптом, с мешка; торг заключен — и но­
вое творение рыночного ума и рыночной фантазии является в Москве
и у Кремлевского сада, и в проходных воротах Никольской, Ильинки,
и на Толкучем, на Смоленском и других рынках, и на всех почти перекрест­
ках. Русский человек вообще боится тех лавок, где «не торгуются»,
и убегает их; но тут торгуйтесь сколько душе угодно; за роман просят
5 и 10 рублев, а отдают его за три гривенника, за четвертак, двугривенный,
пятиалтынный, гривенник и пятак серебра. Между тем «варяги» развозят
еще эти изделия по провинциям и обменивают их на крупу и овес; про­
винция скупа на деньги и особенно не любит сорить их на такие пустя­
ки, как книги. Кроме того, какой-нибудь житель провинции, соблазнен­
ный хитро-затейливым заглавием романа, крупно и разборчиво напеча­
танным в «Ведомостях», выписывает его за объявленную цену, т. е. за 10
или 15 рублей,— и, вместо ожидаемых трех или четырех толстых книг,
получает одну тоненькую книжечку, разделенную нумерациею на три
части, каждая страничек по сорока или, много, по семидесяти. Обманув­
шись раз, не убережется и на другой, а если и убережется, то покупщиков
и без него много на святой Руси. Видите ли, какие верные средства для
сбыта изделий площадного ума и фантазии? Барыш всегда несомненный!
Надобно сказать вам, что печатание книг и в лучших московских типо­
графиях — Семена и Степанова втрое дешевле, чем в Петербурге, а эти
произведения печатаются по большей части в типографиях гг. Смирнова,

37
 Кирилова, Евреинова, где печатание обходится так же дешево, как на­
бойка холстины для пестрых нарядов деревенских щеголих. Бумага на
них идет оберточная, которая в овощных лавках употребляется на за­
вертывание мыла и сальных свечей. Хвала мелкой книжной промышлен­
ности! Без нее некоторые книгопродавцы не были бы «почтеннейшими»,
фризурные писаки были бы без хлеба и без водки, а православный народец
был бы без книг и чтения!..
О первых двух из этих романов распространяться нечего; но о треть-
• ем нельзя умолчать. «Ротмистр чернокнижник» был уже напечатан еще,
кажется, в 1837 году, с имепем г. Вельтмапа, который, вступившись за
честь своего авторского имени, так обязательно и так наивно предаваемо­
го на позор и бесславие, вошел в дело и, кажется, успел остановить даль­
нейшую продажу нелепого романа. Теперь он является в новом виде: без
имени г. Вельтмана и с прибавкою к заглавию «или Москва в 1812 году,
роман из походных записок артиллерийского полковника». Так как кни­
жица напечатана на не совсем гадкой бумаге и в типографии г. Степанова,
отчего и отличается довольно благопристойной ыаружностию, а заглави­
ем своим и эпиграфами из Пушкина обещает многое,— то удивительно
ли, что найдет себе покупщиков! Но какова будет досада неопытных поку­
пателей, когда они увидят, что книга написана не умным и благородным
полковником артиллерии, а разве каким-нибудь писарем, и что в ней нет
и тени великого двенадцатого года, а есть один грязный и пошлый вздор?..
Забавнее всего начало романа: фризурный автор изображает провинциаль­
ное общество таким злым пером, что пе одна горничная, которой бы стал
читать он свое произведение, сказала бы ему: «Ах, какой вы критикана
Послушаем и и i немножко остроумного автора толкучего рынка:

Знаете ли вы, что такое бал у деревенского помещика? Это такая

омесь безвкусия, смешного, жалкого, что, право, никто не захочет
быть спокойным зрителем, а уйдет скорое в трактир, выкурит трубку
фалеру и выпьет бутылку пива, чтоб не видать этих танцев, где никто
не умеет танцевать, чтоб не слыхать этих истертых комплиментов,
которые попадают из передних столицы в залы городков — и прямо
в уста провинциальных дам.
Право, какой вы критикан-с, почтеннейший!.. Но вот наш критикан,
выпив бутылку пива и затянувшись фалером, заказал себе яичницу или
селянку — не помпим хорошенько — и велел подать себе можжевеловой,
и чрез то, возгорясь вящим жаром, начинает уверять, что на провин­
циальных балах дамы танцуют в ситцевых платьях и с пестрыми, изно­
шенными платками и шалями на плечах. Вот что значит выпить можже-
взловой-то! Право, большой критикан-с!..

12. Чижик. Повесть для детей. Перевод с французского. Издание

второе. Москва. В тип. И. Смирнова. 1839. В 18-ю д. л. 92 стр.
Недурная книжка, очень дурно переведенная. Читатели видят, что
это второе издание. Что помогло успеху книжки? Без сомнения-, она

34
понравилась маленьким читателям. В ней есть смысл и, что нас особенно
порадовало, рассказ. Но как нам, так, вероятно, и детям книжка понра­
вилась сравнительно, не более, как по отношению к другим издаваемым
у нас детским книжопкам. Между немыми и заика оратор. Все наши тре­
бования от детской книжки ограничиваются увлекательностью рассказа,
богатого подробностями, живого. Жизнь везде жизнь, на какой бы сту­
пени человеческого развития и в какой бы сфере деятельности вы ни взя­
ли ее. Возьмите же интересы жизни, доступные детскому возрасту, и из
них развейте рассказ, из них сильною рукою извлекайте частности и по­
дробности. Не нужно никаких нагих мыслей и, как язвы, берегитесь нрав­
ственных сентенций. Пусть основная мысль вашего рассказа деятельно
движется внутри, не давайте ей, для ней же самой, пробиваться наружу
и выводить детскую душу из полноты жизни, из борьбы и столкновения
частностей на отвлеченную высоту, где воздух редок и удушлив для сла­
бой груди еще несозревшего человека: пусть мысль кроется во внутрен­
ней, недоступной лаборатории и там переработывает свое содержание и
жизненные соки, которые неслышно и незаметно разольются по вашему
рассказу. Всё назначение детской литературы заключается в том, чтобы
животворно действовать на детское созерцание, расширять его, оплодотво­
рять его, наполнять его духовным содержанием. Под «духовным содер­
жанием» разумеем мы те высшие, небесные силы, которые объемлют и
развивают из себя весь мир и всё существо человека, те таинственные силы,
которые в природе обнаруживаются в бесконечной организации явлений,
которые горят на вечных сводах в сиянии светил,— которые трудятся
в непроницаемом мраке центральных переходов планет,— которые дышат
в веянии воздуха, вздымаются в волнах океана, движутся и говорят в
немой неподвижности камня и грациозно выработывают древесные лис­
тики, разрастаются в дремучие леса и слышатся в пении птиц и в рыкании
льва,— те светлые силы, из которых в сияющей красоте слагается суще­
ство человека,— которые зиждут и развивают из себя и внешний и внут­
ренний организм его,— которые горят в утренней вере чувства и игрою
лучей еще не восшедшего светила живительно потрясают сердце и объем-
лют его трепетным блаженством или священным стремлением,— которые
восходят наконец на пламенеющем востоке лучезарною мыслию, озаряю­
щею обратно самую же себя в немой и вместе говорящей, в неподвижной
и вместе деятельной, ни на минуту не отдыхающей вселенной. Не пугай­
тесь: эти требования удобоисполнимы: они осуществляются на каждом
шагу, в каждой минуте существования, они проявляются и в нас самих,
и во всем, что нас окружает; без них нет ни в чем жизни, без них все со­
жмется и превратится в нетающий лед полюсов. Когда эти силы покидают
человека, человек умирает; когда эти силы покидают государство — оно
гниет и распадается. Без них недеятельно слово, мертвы дела, не говорят
краски, не звучат звуки.
Их-то давайте и взрослым, и невзрослым, и в деле, и в слове, и в
звуке, и в образе. Всю полноту этих сил может исчерпать или вдохно­
венное чувство, или получувственная, полумыслительная деятельность

39
художника, или развивающая сила философского мышления. Отвлекает
or них и умерщвляет всё живое пустая деятельность рассудка. Вот где
полярные снега и вечный холод, в отвлечениях рассудка и в мертвых сен­
тенциях, величающих себя названием «нравоучений». Не все рождены
художниками, не все могут быть философами; но во всяком есть живая
душа и бьющееся сердце. -Из этих святых источников пусть струится
жизнь ваша и всё, что вы делаете или что вы говорите, и особенно всё,
что вы делаете и говорите для младенческих поколений, для будущей ни­
вы божией. И горе тем, которые, вместо живой души, предызбранной быть
сосудом божественного содержания, разовьют в малых сих одну формаль­
ную способность рассудка и, вместо святого начала, вместо любви христи­
анской, кроткой, блаженной и деятельной, посадят в их эгоистические
отвлеченные, так называемые моральные сентенции!..
Как же применить всё это к детской литературе? как согласить это
с нашим требованием, не простирающимся далее увлекательности расска­
за о богатой частностями и обособлениями жизни?
Для детей, естественно, недоступна еще область мысли, живущей
в самой себе и проявляющейся для самой себя. В нее открыт вход только
для взрослого человека, и то не для всякого, только для того, кто утра­
тил полноту чувства, кто истерзан рефлексией, т. е. деятельностию рас­
судка, не имеющего силы проникать во внутренность предметов и отра­
жаемого от поверхности каждого предмета назад на человека. Дети живут
в элементе чувства. Они еще не созрели даже и для созерцательной мысли;
их интересы еще тесны и малы и не могут обнять всей полноты духовной
жизни, воплощаемой в созданиях художественных. И область художе­
ственных образов доступна только для человека, вышедшего уже из
первоначальной детской гармонии с самим собою. Существо как мышления,
так и художественного созерцания есть примирение, примирение тех про­
тиворечий, на которые дробится жизнию целость духа человеческого.
Откуда же и как должно действовать на душу ребенка? Из непосредствен­
ного чувства, из блаженного, гармонического состояния души, из святой
христианской любви, которая есть и зерно и самая сила развития, непо­
средственным же чувством, блаженной гармонией, христианской лю­
бовью. Но здесь возникает затруднение. Непосредственное чувство не мо­
жет быть выражено и в объективном выражении передано другой душе.
Слово есть мысль. В таком случае детские книжки должны исполниться
одними восклицательными знаками с междометиями «ах», «ох» и проч.
Но в этих «ахах» и «охах» ничего не выражается, в них не определяется ни­
какое содержание. Послушайте, господа составители детских книг,не «ахов»
и не «охов» требуем мы от вас; мы требуем, чтобы в вас было живое,любящее
сердце, душа, доступная для святых ощущений, с чувством бесконечногог
с предчувствием духа... Если в вас это всё есть и если вы чувствуете, что
можете быть счастливыми только в деятельности для блага детей,— пи­
шите... Позвольте, однако, мы забыли еще одно важное и необходимое-
условие. Одно сознание, что вы призваны жить и действовать для детей>
недостаточно еще для того, чтоб вы могли стать писателем «детским»;

40
для этого тоже необходимо нужно и сознание, что вы рождены «писате­
лем». Деятельность для детей обширна: надобно и в ней избрать себе сферу.
Тот, кто может быть хорошим педагогом, хорошим воспитателем, мо­
жет быть плохим писателем. Как важное и существенное условие, мы долж­
ны также отнести сюда поэтический такт, особенное уменье если не вопло­
щать в образах мысли, то по крайней мере рассказом производить живое
впечатление. Как между писателями, так и между книжками детскими ес­
тественно должны быть различия и постепенности: овому талант, овому
два...
Такой писатель с живою душою, с талантом, с поэтическим тактом
возьмет какое-нибудь простое событие из сферы детского разумения; зор­
кий взгляд откроет в событии организацию, бесконечное разнообразие.
Рассказ польется тихо и ровно в беспрерывно изменяющихся берегах,
отражая в себе и лазурь неба, и зелень деревьев, и мирные села, и шумные-
города, и величественный храм, и одинокие, поросшие развалины, и в е ­
селые игры, и кресты брошенного кладбища... И пусть этот рассказ могу­
щественно увлечет в своем течении такую душу и вместе с нею исчезнет
в бесконечности океана... И тогда всё, что было благородного, святого
и великого в душе рассказчика, сообщится и душе юного читателя; по­
тому-то обе души сойдутся и обоймут друг друга в общем элементе беско­
нечного чувства...
Мы обещаем когда-нибудь, при случае более приличном, поподроб­
нее поговорить об этом важном и так часто упускаемом из вида предмете _
Мы и так уже слишком много распространились по случаю книжки, ко­
торая стоит не более пяти или шести строк.— Мы похвалили «Чижика»,
сказав, что* в этой повести есть рассказ,— рассказ, правда, плохой, но*
всё-таки рассказ, всё же есть хоть какой-нибудь интерес, между тем как:
в других издаваемых у нас книжках этого рода нет ничего, кроме самых
безжизненных нравоучений, извлекаемых из проступка Федюши, не по­
слушавшегося маменьки и съевшего сырое яблоко, или из послушания
Аннушки, помнившей данные ей наставления, и прочие вздоры.— Но мы,
как уже и прежде было сказано, похвалили эту повесть относительно;
кроме того, что и здесь рассказ далеко не то, чего бы мы желали от рас­
сказа, он также, к сожалению, пересыпан теми пошлыми сентенциями,
от которых мы просим беречься, как от язвы. Иногда, в этой маленькой
повести, резонерства становятся так несносны и так утомительно длин­
ны, что выкидываешь в чтении целые страницы. Перевод очень плох.
Картинка, приложенная к книжке и нисколько не имеющая связи с со­
держанием повести, еще и того хуже; она напоминает собою искусство'
пана Халявского (в повести. Основьяненко), так изящно раскрасившего'
куншты в книге своего отца.
13. Утренняя заря, альманах на 1840 год, изданный В . В л а д и -
с л а в л е в ы м . Второй год. С.-П-бург. В тип. А. Плюшара.
1840. В 16-ю д. л. 442 стр.
Альманахи г. Владиславлева, вот уже в продолжение трех лет, я в ­
ляются задолго до нового года, почти в одно время с английскими кипсе-

41
 ками, с которыми они могут поспорить и количеством п качеством своих
гравюр и которые далеко превзойдут достоинством своих статей. Мы, не­
дели две тому назад, получили несколько английских альманахов, напе­
чатанных на золотообрезной бумаге, в раззолоченных красивых перепле­
тах; но когда стали сличать с ними «Утреннюю зарю», вышедшую в про­
шлом же месяце, то увидели разпицу значительную. Разница эта—кто бы
подумал — заключается даже и в картинках! В кипсеках помещены не
vбoлee как миленькие картинки, которых содержание взято из легоньких
повестей и стишков, составляющих книжку и гравированных весьма нео­
динаково; но г. Владиславлев заказывал свои гравюры с картин, достой­
ных названия истинно художественных произведений, так что если он
будет продолжать дарить публику подобными гравюрами, то со временем
из альманахов его можно будет извлечь коллекцию картин, которая в ма-
-лом виде составит превосходную гравюрную галерею. Так, в вышедшей
теперь «Утренней заре» на 1840 год помещены: 1) Портреты их импера­
торских высочеств великой княгини Марии Николаевны и великой княж­
ны Ольги Николаевны с превосходной картины г. Нефа, в которой лица
отличаются чрезвычайным сходством, и вся картина запечатлена одним
глубоким, трогательным чувством; 2) «Девушка с тамбурином», гравюра
чз той известной всем любителям картины академика Тыранова, которая
восхищала всех на предпоследней выставке нашей Академии художеств
необыкновенным эффектом освещения, верностию колорита и даже самою
оригинальностию своею; 3) «Академическая набережная при лунном све­
те», гравюра, снятая с картины г. Бориспольца, которая также известна
всем любителям; 4) «Турчанка» — с акварельного рисунка К. П. Брю­
ллова; этот рисунок отличается обыкновенными достоинствами сего ге­
ниального художника, умеющего запечатлевать свои картины не только
наружными формами, но усвоивать им дух и характер той страны, в ко­
торой они писаны или из которой взят сюжет их; 5) «Мертвое море» —
гравюра с картины Воробьева, которая одна могла бы доставить бессмерт­
ное имя творцу ее. Издатель «Утренней зари» не мог сделать лучшего
подарка своим читателям, как представив им в прелестной, художествен­
ной гравюре эту знаменитую картину, которая, находясь в собственных
комнатах государя императора, не может быть видима для всех любите-
-лей; 6) «Семейство Корреджио» — также с акварельного рисунка
К. П. Брюлова, изображающего прелестную, грациозную сцену из домашней
жизни знаменитого творца «Ночи»; наконец 7) «Заглавная виньетта»,
в которой вы видите утреннюю зарю над памятником императора Алек­
сандра Благословенного. Эти гравюры и особенно пять из них: Портреты
их императорских высочеств великой княгини Марии Николаевны и ве-
-ликой княжны Ольги Николаевны, «Заглавная виньетта», «Турчанка»,
«Мертвое море» и «Семейство Корреджио» превосходят картинки некото­
рых английских кипсеков не только тем, что сделаны с таких картин, ко­
торые составляют замечательное явление в мире искусства, но и самым
исполнением, самою гравировкою. И не мудрено: все гравюры «Утренней
зари» заказаны были лучшим лондонским художникам: Робинзону,

42
Гретбаху, Рольсу, Флойду и другим, тогда как для английских кипсеков
не все картинки делаются лучшими художниками, а очень часто испол­
няются посредственными.
Что же касается до внутреннего достоинства статей, составляющих
«в нынешнем году альманах г. Владиславлева, то в этом отношении он да­
леко превзойдет не только английские кипсеки, но и немецкие альманахи,
которые, никогда не отличаясь красотою издания, всегда имели на своей
стороне перевес по своему внутреннему достоинству. «Утренняя заря»
в нынешнем году соединила в себе не только знаменитые литературные име­
на, как, например, Жуковского, Вяземского, Одоевского, Основьяненко,
Баратынского, гр-ни Р-ной, Д. В . Давыдова, Подолинского, Глинки,
Н. Ф. Павлова,— вой и пр., и пр., но и прекрасные статьи, под которы­
ми подписаны эти имена. Она состоит из 8 статей в прозе и 25 стихотворе­
ний.
Статьи в прозе суть пли повести, или рассказы, как и следует быть
в изящном сборнике, предназначаемом для легкого чтения.— Наш та­
лантливый живописец малороссийских нравов и увлекательный рассказ­
чик, которого, верно, давно уже полюбили читатели «Отечественных за­
писок»,— Основьяненко, одним словом,— поместил в «Утренней заре»
прекрасную повесть «Божие дети», которой основная мысль высказывает­
ся в самом конце статьи, именно: «Бог всегда посылает свою милость тем,
кто милует детей». Предмет не новый, но Основьяненко умел обновить
его своим неподражаемым искусством рассказывать: он соединил здесь
столько милых характеров, столько грации, столько простодушия и безыс­
кусственности, что повесть его читается и дочитывается до конца с ис­
тинным наслаждением.— Основная мысль «Черного демона» М. С. Ж-к-вой
•есть внутренняя борьба души, в которой безотчетные, пылкие влече­
ния юного чувства удерживаются и охлаждаются сомневающеюся мыс-
лию,— борьба, которая составляет необходимый момент в человеческой
жизни, оканчивающейся или здесь полным, совершенным примирением
•с действительностию, или там, за гробом; чаще же всего, у людей обыкно­
венных, он проходит в юности, как припадок душевной болезни, и унич­
тожается в апатии, в бесчувственности; у других, рожденных с высшим
настроем души, по слабости своей не могущей войти в отрадное при­
мирение с действительностию, этот недуг остается на всю жизнь и состав­
ляет мучение жизни. Г-жа Ж-к-ва заставляет страдать этим недугом жен­
щину, рожденную с пылким, любящим сердцем, готовую предаться самым
высоким человеческим ощущениям, но встречающую повсюду своего
черного демона, который под маскою любви указывает ей ледяное равно­
душие, под личиною дружбы обличает холодный, своекорыстный расчет,
иод видом доброжелательства — коварство. Эта мысль мастерски развита
в целой повести, дышащей тем теплым, искренним чувством, которым со­
греты все повести М. С. Ж-к-вой.— «Братья» — один из юмористических
•рассказов г. Гребенки, который всегда умеет выбрать из малороссийского
•быта какое-нибудь занимательное и забавное происшествие. Так и здесь
рассказ его о двух братьях, поссорившихся между собою при дележе

43
наследства, заключает в себе многие черты, верно схваченные из физионо­
мии Украины; портреты этих братьев смешны и оригинальны.— Сам изда­
тель «Утренней зари» поместил в нынешнем году один из военных своих
рассказов, под названием «Синьйор», статью, написанную с чувством,,
живо, просто, без претензий, и отличающуюся правильным, плавнымт
одушевленным слогом, какой обыкновенно находим мы во всех произве­
дениях г. Владиславлева.— Имя г. Загоскина, которое русская публика
с таким удовольствием и так часто привыкла встречать под его романами,.
едва ли не в первый раз является в альманахе: по крайней мере, мы не
помним ни одной статьи г. Загоскина ни в одном из известнейших русских
альманахов былого времени. Ныне г. Загоскин доставил «Утренней заре»
литературную статью — «Нескучное», или воспоминание об известном
всем москвичам Нескучном* саде. Автор рассказывает, и весьма занима­
тельно, историю этого "сада, известную ему, как московскому старожилуг
а между тем проводит и по этой статье главную, характеристическую чер­
ту всех своих сочинений, черту, на которую мы указали при разборе его-
«Тоски по родине» в XI-й книжке нашего журнала: это — насмешка над.
всем иностранным и похвалы всему русскому. Такая похвальная привя­
занность к своему у автора доходит до того, что он, говоря о просвещении
низших классов, уверяет, что просвещение для крестьянина — «c'est
du luxe»* и утверждает, что «лучше хлопотать поменее о просвещении про­
стого народа, а поболее заботиться о его счастии», убежденный, что сча­
стие весьма возможно без просвещения, и хотя приятель его уверяет, что
это «странный парадокс», однако автор упорно остается при своем мне­
нии, т. е. что «безграмотный мужик — не беда». Если и из читателей кто-
нибудь примет сторону приятеля автора, то за автором всё-таки останется
новость сказанной им мысли. Но вот уж истинно оригинальная новость,,
обещающая в будущем русской литературе совершенно небывалое произ­
ведение, не похожее ни на одно из известных: мы говорим о помещенном
в «Утренней заре» отрывке из романа князя Одоевского — «4338-й год»-
Действие этого романа, как видно из отрывка, происходит почти 2500 лет
спустя после нас, именно за год до того времени, когда, если верить вы­
числениям астрономов, комета Вьелы должна встретиться с землею. Ав­
тор представляет себе, что в 4338 году на земле существуют только два
огромнейшие государства: Россия и Китай, получивший, за 500 лет до.
начала романа, образование от России и во всем ей подражающий.
В России Петербург и Москва слились уже в один исполинский город,
центр которого близ Пулковой горы; самый климат в России уже пере­
менился посредством системы теплохранилищ, которые тянутся почти по.
всему северному полушарию от экватора, где «огромные машины вго­
няют горячий воздух в трубы, соединяющиеся с главными резервуара­
ми, а с этими резервуарами соединены все теплохранилища, особо устро-
енные в каждом городе». Люди уже не ездят на лошадях, которых самая
порода истребилась, но летают в аэростатах, переписываются посредством;
* это роскошь {франц.) — Ред.

44
телеграфов; русские ученые уже спорят о том, как назывался Петербург
в древности: Петербургом ли, Петрополем ли, или Петроградом, и так
как от нашего существования остались только кое-где обломки зданий
да несвязные буквы на полуистлевших хартиях, то один ученый очень
обрадовался, что нашел драгоценную древнюю рукопись, которую и
представил ученому конгрессу, утверждая, что древнее название Петер­
бурга было Питер. Этот памятник древности писан на ткани, которая
некогда называлась бумагою и которой тайна приготовления уже поте­
ряна. Вот что написано в этом памятнике: «Пишу к вам, почтенней­
ший, из Питера, а на днях отправлюсь в Кронштадт, где мне предлагают
.место помощника столоначальника... с жалованьем по пятисот рублей в
год...». Остальное истребилось временем. Ученые принялись рассматри­
вать эту драгоценную рукопись, и вот что придумали:

Очевидно, что это отрывок из письма, но кем и к кому оно было

писано? Вот вопрос, вполне достойный внимания ученого мира.
К счастию, сам писавший даёт уже нам приблизительное понятие
о своем звании: он говорит, что ему предлагают место помощника
•столоначальника; но здесь важное недоразумение: что значит слово:
«столоначальник»? Оно в первый раз еще встречается в древних
рукописях. Большинство голосов юго мнения, что звание столона­
чальника было важное, подобно званиям военачальников и градона­
чальников. Предполагают, и не без основания, что военачальник в древ­
ности заведовал военного частию, градоначальник— гражданскою, а сто­
лоначальник, как высшее лицо, р а спо ряжа л действиями сих обоих
•сановников. Слово «почтеннейший», которого окончание, по мнению
грамматиков, означает высшую степень уважения, оказываемого лю­
дям, показывает, что это письмо было писано также к важному лицу...
В сем случае существует только одно затруднение: как согласить
столь незначительное жалованье, пятьсот рублей, с важпостию такого
места, каково долженствовало быть место помощника столоначаль­
ника. Это легко объясняется предположением, что в древности слово
«рубль» было общим выражением числа вещей: как, например, слово
чшириада»... «Но, по моему мнению (говорит молодой китайский уче­
ный, описывающий эти ученые толки в письме к другу своему в Пе­
кин), здесь скрывается нечто важнейшее. Эта незначительность сум­
мы не ведет ли к заключению, что в древности количество жалованья
высшим сановникам было гораздо менее того, которое выдавалось
людям низших должностей, ибо высшее звание предполагало в чело­
веке, его занимавшем, больше любви к общему благу, больше само­
отвержения, больше поэзии; такая глубокая мысль вполне достойна
мудрости древних...».

Вообще же Россия в письмах молодого китайца представлена образо­

ваннейшим и счастливейшим государством, которое служит предметом
удивления по своей учености, разлитой в целом народе, по изобретатель­
ности и еще более по смелой мысли воспротивиться падению кометы. «По
одному этому,— говорит пекинский ученый,— можно судить об осталь­
ном: всё в таком же размере»... А между тем одичавшие американцы, за
недостатком других спекуляций, продают свои города с публичного тор­
га и приходят в Китай грабить; против одних только американцев и суще­
ствует теперь войско, и проч. и проч. Заметно, что отрывок, напечатан-

45
ный в «Утренней заре», составляет начало романа князя Одоевского-
Любопытно будет видеть, как автор разовьет в целом романе мысль свою„
как он избегнет противоречий и хотя легких несообразностей, которые,,
по-видимому, неизбежны в изображении этого фантастического, вероят­
ного мира. В самом деле, предприятие отважное: создать новый, полный
будущий мир, не просто что называется фантастический, а возможный,
который теперь существует только в зародыше; дать этому миру свои,
правила, выведенные из элементов нынешнего же действительного мира,
и заставить его неуклонно жить по этим правилам так же, как неуклонно
живет нынешний мир по своим. Мудрено, кажется, будет придать роману
и ту таинственность, которая составляет условие занимательности обык­
новенных романов; мудрено будет даже запутать завязку, потому что»
автор предполагает в людях того времени совершенную откровенность,
невозможность тайны. Чтоб объяснить читателям эту «невозможность»,
мы хотели бы из напечатанного отрывка представить здесь одно письмо-
молодого китайца, путешествующего до России и описывающего вечер
в доме русского «первого министра»; но такая выписка была бы очень ве­
лика, хотя это письмо чрезвычайно интересно, ибо представляет высший
круг русского общества в 4338 году, где всё служит представителем успе­
хов науки, искусства и гражданского образования, сделанных умом че­
ловеческим в продолжение 2500 лет, протекших после нас,— где прием­
ная министра устроена в крытом саду, наполненном редчайшими расте­
ниями,— где дамы одеты в платья из эластического хрусталя, в который
заплавлены редкие растения, бабочки, блестящие жуки, живые светя­
щиеся мошки, а уборки состоят из маленьких электрических снарядов,
из которых беспрестанно сыпятся искры,— где гости гуляют, говоряг
о предметах, достойных слова, говорят горячо, живо,— где вместо-на­
питков вдыхают в себя из графинов смесь возбуждающих газов, которые
разливают по всему удивительную живость и веселость — и пр. и пр. Но —
вот, по крайней мере, одна черта из этого письма:

Хозяин пригласил нас,— говорит путешественник,— в особое

отделение, где находилась магнетическая ванна. Надобно тебе ска­
зать, что здесь животный магнетизм составляет любимое занятие в
гостиных, совершенно заменившее древние карты, кости, танцы и
другие игры. Вот как это делается: один из присутствующих стано­
вится у ванны,— обыкновенно более привыкший к магнетической
манипуляции,— все другие берут в руки протянутый от ванны сну-
рок, и магнетизация начинается: одних она приводит в простой маг­
нетический сон, укрепляющий здоровье; на других она вовсе не дей­
ствует до времени; иные же тотчас приходят в степень,сомнамбулизма,
и в этом состоит цель всей забавы. Я по непривычке был в числе тех,
на которых магнетизм не действовал, и потому мог быть свидетелем
всего происходившего.
Скоро начался разговор преинтересный: сомнамбулы наперерыв
высказывали свои самые тайные помышления и чувства. «При­
знаюсь,—сказал один:— «хоть я и стараюсь показать, что не боюсь
кометы, но меня очень пугает ее приближение».— «Я сегодня нарочно
рассердила своего мужа,— сказала одна хорошенькая дама,—

46
 потому что когда он сердит, у него делается прекрасная физиономия».—
«Ваше радужное платье,— сказала щеголиха своей соседке,— так
хорошо, что я намерена непременно выпросить его у вас себе на фа­
сон, хотя мне и очень стыдно просить вас об этом».
Я подошел к кружку дам, где сидела и моя красавица. Едва я
пришел с ними в сообщение, как красавица мне сказала: «Вы не мо­
жете себе представить, как вы мне нравитесь; когда я вас увиделаг
я готова была Еас поцеловать!» — «И я также»; «И я также»,— вскри­
чало несколько дамских голосов; присутствующие засмеялись и
поздравили меня с блестящим успехом у петербургских .дам.

Следовательно , тайны здесь быть не может: магнетическая ваньа вве­

денная во всех образованных кругах русского общества 4338 года, тот­
час выдаст все задушевные помыслы и чувства; следственно, обыкновен­
ная пружина действия во всех романах — неизвестность — не может
уже иметь места в «4338-м годе», и автор должен придумать для него дру­
гого движителя. Всё это обещает нам в сем романе нечто совершенно но­
вое, совершенно оригинальное и в высшей степени замечательное, чего
мы и имеем полное право ожидать от таланта князя Одоевского. Главная
мысль романа, основанная на таком твердом веровании в совершенство­
вание человечества и в грядущую мир о объемлющую судьбу России, мысль
истинная и высокая, вполне достойна таланта истинного. Только попро­
сим автора не откладывать окончания своего романа в долгий ящик и ско­
рее подарить его русской литературе.
Последняя прозаическая статья в «Утренней заре» доставлена г-м
Кукольником; называется она «Антонио» и составлена, по-видимому, для
объяснения прелестного рисунка К. П. Брюлова «Семейство Корреджио».
Герой этого рассказа — знаменитый Антонио-Аллегри да Корреджио,
о котором существует столько противоречивых, может быть, и справед­
ливых, может быть, и ложных слухов. Г-н Кукольник говорит, что он
почти переписал этот рассказ «с итальянской рукописи XVI-ro столетия».
В сем рассказе выводится на сцену сумасшедший сын Корреджио, Лоренцо,
и рассказывает, что отец его, изменив жене своей, свел интригу с краса­
вицею Анджеликою, в которую влюбился и Лоренцо, не знав, что она была
любовницею отца его. Рассказ живой, прекрасный, и если г. Кукольник
мистифицирует нас: если эта итальянская рукопись XVI века писана
по-русски в X I X веке и самим г. Кукольником, то мы первые готовы при­
нести ему благодарность за прекрасное произведение, которое может стать
далеко выше всех его драматических фантазий; если же это действительна
памятник итальянской старины, то всё-таки читатели должны быть бла­
годарны переводчику за приятное знакомство с хорошим произведением»
Немного странным только показалось нам небольшое предисловие к этой
повести, которое г. Кукольник написал уже прямо от своего имени. Вот как
начинается это маленькое предисловие: «Величайшие счастливцы, по мо­
ему мнению, скрываются в неизвестности: их не заметит взор милостивца, ми­
нует почесть, забывает или, лучше, не помнит потомство.Ничтожество спасло
их от благодарности, славы и истории (?!) и схоронило без монументов
и похвальных слов... Завидная участь!» Не правда ли, странно?..

47
 Стихотворений в «Утренней заре», как мы сказали, 25. Между ими
•есть прелестная пьеса Жуковского: «Поэту Ленепсу», в ответ на его по­
слание по случаю посещения Саардама е. и. в. великим князем наследни­
ком цесаревичем; три стихотворения графини Е. П. Р-ной; три стихотво­
рения Баратынского; одно Подолинского; одно Ф. Н. Глинки; два —
Н. Ф. Павлова и одно из них — известный многим в рукописи прелестный
ч<Романс» его:
Она безгрешных сновидений
Тебе на ложе не пошлет
И для небес, как добрый гений,
Твоей души не сбережет
и пр.— «романс», заключающий в себе мысль поэтическую, глу­
бокую и * согретый огнем пламенного чувства; одно стихотворение
князя П. А. Вяземского «Самовар». В нем опять виден знакомый всем
лоэт, которого остроумие так резко, эпиграмма так метка, а чувство так жи-
во, и которого произведения ныне редко являются в русской литературе.
Послушайте хоть вот этот отрывок из «Самовара». Поэт, встретив в Франк­
фурте, в семействе г. Убри (которому и посвящено стихотворение), истинпо
русское радушие, гостеприимство и даже русский чай, говорит:
Прекрасно!.. Но один встречаю недостаток:
Нет быта русского — не полон отпечаток —
Где ж самовар родной, семейный наш очаг,
Семейный наш алтарь, ковчег домашних благ?
В нем льются и кипят всех наших дней преданья,
В нем русской старины живут воспоминанья;
Он уцелел один в обломках прежних лет,
И к внукам перешел неугасимый дед;
Он русский рококо, нестройный, неуклюжий,
Но внутренно хорош, хоть некрасив снаружи;
Он лучше держит жар, и под его шумок
Кипит и разговор, как прыткий кипяток.
Как много тайных глав, романов ежедневных,
Которых в книгах нет, как сладко ни пиши —
Как много чистых снов девической души,
И нежных ссор любви, и примирений нежных,
И тихих радостей, и сладостно мятежных —
При пламени его украдкою зажглось
И с облаком паров незримо разнеслось!
Где только водятся домашние пенаты,
От золотых палат и до смиренной хаты,
Где медный самовар, наследство сироты,
Вдовы последний грош и роскошь нищеты,
Повсюду на Руси святой и православной
Семейных сборов он всегда участник главный.
Нельзя родиться в свет, ни в брак вступить нельзя,
Ни «здравствуй», ни «прощай» не вымолвят друзья,
Чтоб всех житейных дел конец или начало,
Кипучий самовар, домашний запевало,
Не подал голоса и не созвал семьи...
Но вот последняя лебединая песнь нашего поэта-воина Д. В . Давы­
дова, которого так любила читать вся образованная Русь, от которого

48
так многого еще ждала русская поэзия, на которого такие блестящие на­
дежды возлагала история великой, священной нашей брани, бывшей также
поприщем славы и для Давыдова. Мы не знаем, что еще осталось от покойно­
го поэта, но нам известно, что помещенная в «Утренней заре» «Совре­
менная песня» писана им незадолго до его кончины и доставлена им же
самим издателю альманаха. Вот эта песня от слова до слова:

Был век бурный, дивный век, Что ж?—быть может, он богат

Громкий, величавый;
Был огромный человек,
Расточитель славы:
То был век богатырей!
Но смешались шашки,
И полезли из щелей
Мошки да букашки.
Всякий маменькин сынок,
Всякий обирала,
Модных бредней дурачок
Корчит либерала.
Деспотизма сопостат,
Равенства оратор*,
Вздулся, слеп и бородат,
Гордый регистратор.
Томы Тьера и Рабо
Он на память знает,
И, как ярый Мирабо,
Вольность прославляет.
А глядишь, наш Мирабо
Старого Гаврила,
За измятое жабо,
Хлещет в ус да в рыло;
А глядишь — наш Лафаэт,
Брут или Фабриций
Мужиков под пресс кладет
Вместе с свекловицей.
Фраз журнальных лексикон,
Прапорщик в отставке,
Для него Наполеон —
Вроде бородавки;
Для пего славнее бой
Карбонаров бледных,—
Чем когда наш шар земной
От громов победных
Колыхался и дрожал,
И народ, в смятенье,
Ниц упавши, ожидал
Мира разрушенья.
Что ж?—быть может,нашгерой
Утомил свой гений
И заботой боевой,
И огнем сражений?
Нет, он в битвах не бывал;
Шаркал по гостиным,
И по плацу выступал
Шагом журавлиным.
Счастьем семьянина,
Заменя блистанье лат
Тогой гражданина.
Нет; нахально подбочась,
Он по дачам рыщет
И в театрах, развалясь,
Все шипит да свищет.
Что ж?— быть может, старины
Он бежал приманок;
Звезды, ленты и чины
Презрел спозаранок?
Нет; мудрец не разрывал
С честолюбьем дружбы,
И теперь бы крестик взял —
Только чтоб без службы.
Вот, гостиная в лучах,
Свечи да кенкеты;
На столе и на софах
Кипами газеты;
И превыспренний конгресс
Двух графинь оглохших
И двух жарких баронесс,
Чопорных и тощих;
Всё исчадие греха,
Страстное новинкой;
Заговорщица блоха
С мухой якобинкой;
И козявка егоза,
Девка пожилая,
И рябая стрекоза,
С плетня з аписная ;
И комар, студент хромой,
В кучерской прическе;
И сверчок, крикун ночной,
Друг — Крылова «Моське»;
И мурашка филантроп,
И червяк голодный,
И Иван Иваныч клоп,
Муж женоподобный,—
Все вокруг стола,— и скок
В кипет совещанья,
Утопист, идеолог,
Президент собранья.
Старых барынь духовник,
Маленький аббатик,
Что в гостинных бить
привык

4 Белинский, т. XIII
49
 В маленький набатик,— Таска... да какая!
Все кричат ему привет И весь размежеван свет
G аханьем и писком, Без войны и драки!
А он важно им в ответ: И России уже нет!...
«Dominus vobiscum!»*
И раздолье языкам! Но на зло врагам — она
И уж тут не шутка! Всё живет и дышит,
И народам и царям — И могуча, и грозна,
Всем приходит жутко! И здоровьем пышет.
В с ё , что есть,— всё в пыль и Насекомых болтовни
в прах; Внятием не тешит
Всё, что процветает,— Да и места, где они,
С корнем вон! Ареопаг Даже не почешет.
Так определяет. А когда, во время сна,
И жужжит он, полн грозой, Моль иль таракашка
Царства низвергая, . Заползет ей в нос, она
А России— боже мой!— Чхнет— и вон букашка!

Какое глубокое, благородное негодование! какой звонкий, раздольный,

богатырский, прямо русский стих! Еще грустнее сделается, как прочтешь это
стихотворение и вспомнишь, сколько унес с собою в могилу этот «боец сын
Аполлонов»...
Сколько славных с ним пропало
Боевых преданий нам!
Как в нем друга жаль друзьям!

Издание «Утренней зари» истинно роскошное, соответствующее и изя­

ществу гравюр, и изяществу внутреннего содержания книжки. Говорят,
что издатель печатал несколько тысяч экземпляров своего альманаха,
что все эти тысячи разобраны только по подписке, так что ни один
экземпляр не поступил на продажу в книжные лавки, и что уж готовится
новое, второе, издание альманаха, которое выйдет к новому году: успех
вполне заслуженный.

14 Недоросль. Комедия в пяти действиях. Издание А. Кузнецова

Москва. В тип. И. Смирнова. 1839. В 24-ю д. л. 312 стр.

Нам стало жалко бедного, даровитого Фонвизина, когда мы увидали

это новое издание его лучшего произведения. Комедия его, хотя и не отно­
сящаяся в строгом смысле к сфере искусства, всегда однако ж останется
уважительным памятником в нашей литературе. Это сколки с нравов быв­
шей эпохи, это мастерские копии с натуры, сделанные человеком умным,
ловким, понимавшим хорошо свое время и по тому уже одному стоявшим
выше его. Всё то, чего можно требовать от копии, всё можно найти в фон-
визинском «Недоросле»; и всего того, чего нельзя требовать от копии, не

• «Господь да пребудет с вами!» (Латип.).—Ред.

50
должно искать и в нем. Оригинальности, смешные и нелепые особенности
века схвачены и списаны отчетливо, умно, забавно, увлекательно; но там,
где выступает положительная сторона, где начинает говорить истина, там
всё мертво, пошло, даже отвратительно. Но и эти мертвые места у Фон­
визина не должны быть упускаемы из вида, и не пропадут никогда совер­
шенно, потому что в них субъективно, от лица автора, выражался образ
мыслей того времени. Нам потому стало жаль Фонвизина, что новое изда­
ние его комедии есть не больше, как подвиг производительной промышлен­
ности толкучего рынка.

,'5. Песнь об ополчении Игоря, сына Святославова, внука Олегова.

Переложение Михаила Де Ла Рю. Одесса. В Городской тип.
1839. В 8-ю д. л. 78 стр.

Г-н Де Ла Рю имел самое благое намерение — не входя в ученые ра­

зыскания и исследования о достоверности известного «Слова о полку Иго-
реве, Игоря сына Святославля», переложить его в "нынешние звучные,
гладкие гекзаметры, чтоб сделать доступным для всех читателей, которым
непонятен язык этого древнего памятника. Таким образом, никто не имеет
права спрашивать почтенного переводчика, почему он так утвердительно
говорит- о «Слове» как о памятнике русской письменности X I I века, ни
оспоривать некоторые пояснительные примечания, приложенные им к кон­
цу книги: г. Де Л а Рю действовал тут как поэт, не как критик-археолог, и
как поэт, исполнил свое дело с совершенным успехом: его гекзаметры, после
тяжелых, прозаических переводов «Слова о полку Игореве», которые мы
до сих пор имели,— истинный подарок для читателей; их с удовольствием
прочтет всякий — и верующий и неверующий в древность и великорусское
происхождение этой поэмы.

16. Тоска по родине. Повесть. Сочинение M. Н. З а г о с к и н а .

Две части. Москва. В тип. Н. Степанова. В 12-ю д. л. В 1-й
части — 222, во 2-й — 300 стр.

Имя г. Загоскина достаточно говорит и о достоинстве, и о характере

его нового романа. Бедность содержания и местами растянутость выку­
паются в «Тоске» многими забавными сценами русского простонародия.
Слог плавный, чистый, правильный и живой. Вообще новый роман т. За­
госкина ничем не ниже его прежних романов, исключая «Юрия Милослав-
ского», который, по своему достоинству, составляет как бы исключение из
сочинений знаменитого нашего романиста.

17. Песнь об ополчении Игоря, сына Святославова, внука Олегова.

Переложение Михаила Де Ла Рю. Одесса. В Городской типо­
графии. 1839. В 8-ю д. л'. 78 стр.

«Слово о полку Игореве», как известно, не раз обращало на себя вни­

мание наших ученых и поэтов. Первые, исследуя его в отношениях исто-
рическом и филологическом, хотели уяснить и очистить его критически;
вторые, увлекаясь поэтическою стороною этого древнейшего памятника
русской поэзии, стремились восдроизвесть его в художественном отно­
шении; много было споров между нашими учеными, и дело по сию пору не
решено и, может быть, долго еще не решится, а между тем нельзя не побла­
годарить от души наших поэтов, которые с такой любовию занимаются
этим драгоценным памятником старины. Их поэтическое чувство иногда
может уяснить дело более, нежели холодная критика ученого, чему доказа­
тельством служит настоящее переложение г. Де Л а Рю: прочитав его, вы
до такой степени увлекаетесь поэтической стороной этого памятника, что
он представляется вам полным художественным произведением, и в душе
вашей возникает невольная досада против скептической критики, кото­
рая хочет отнять у вас это прекрасное произведение и иногда представляет
такие аргументы, что поневоле призадумаешься... Г-н Де Ла Рю перело­
жил «Песнь об ополчении Игоря» звучными, прекрасными гекзаметрами,
которые чрезвычайно хорошо подходят к характеру этой «Песни».
Издание книги, в типографском отношении, прекрасно.

18. Поправка

В третьем номере «Галатеи», в разборе «Утренней зари», изданной

В . А. Владиславлевым, между прочим, сказано, что «Литературная газета»
без ума от этого альманаха, и выписаны из первого номера «Литературной
газеты» в шутку пародированные стихи на известную оду Ломоносова, так:

Заря багряною рукою

От утренних спокойных вод
Выводит снова за собою
Литературный славы новый год!

В «Галатее» последний стих назван неудачной пародией. Точно, в та­

ком виде эта пародия неудачна; но это не наша вина, а вина «Галатеи»,
которая, без ума, мечтая о славе, должно быть, нечаянно ввернула в этот
стих славу. Что делать! знать, с языка сорвалось. В «Литературной газе­
те», помнится, просто было сказано:

Выводит снова за собою

Литературный новый год\

Может быть, пародия эта действительно неудачна — как быть! Ведь

и сама «Галатея» нынешнего года есть неудачная пародия на «Литератур­
ные прибавления к Русскому инвалиду» прошлого года, а мы молчали об
этом...

52
 19. Прекрасный, (запятая!) молодой человек. Роман П о л ь д е
К о к а . С портретом автора. Санкт-Петербург. 1840. В тип.
Конрада Вингебера и Сычева. В четырех частях. В 12-ю д. л.
В 1-й части 141, во П-й — 144, в II 1-й — 131, в IV-й 147 стр.
с эпиграфом:
Nous plaisons plus souvent, dans
le commerce de la vie, par nos
défauts que par nos bomnes
qualités.
«Maximes» de la Rochefoucauld*.
Этот «Прекрасный, молодой человек», с занятою и в четырех частях,
есть «Un jeune homme charmant» — без запятой и в двух частях, новый и
очень занимательный роман Поль де Кока, вышедший в самой Франции
только в прошлом,1839 году. Почитателей таланта забавного парижского
сказочника ожидает неисчерпаемое наслаждение: весельчаки найдут чему
посмеяться, а души чувствительные — и поплакать. В «Прекрасном мо­
лодом человеке» очень живо рассказывается о том, что может быть и дей­
ствительно бывает, и потому чтение этого романа всякому может принести
гораздо более удовольствия, нежели «Nttie Dame de Paris **», какой-ни­
будь «Аббаддонна» и другие подобные произведения — неистовые и сенти­
ментальные, в которых очень дико рассказывается о том, чего не может
быть и не бывает. Перевод не дурен. Портрет необыкновенно дурен, но
и за него всё-таки спасибо издателю: благодаря ему, многочисленные по­
читатели Поль де Кока увидят, что их любимый автор очень похож на
доброго и честного немецкого булочника, и что у него в лице — «физио­
номия и размышление».

20. Детский минералогический кабинет, книга, заключающая в себе

приспособленное к детским понятиям описание земель, камней,
солей, горючих веществ и металлов. А. К и с л о в а. С.-Пе­
тербург, в Гуттенберговой тип. 1840. В 16-ю д. л. 63 стр.

Вместе с двумя сказками Гофмана, изданными под названием «Подарка

на новый год», «Детский минералогический кабинет» есть лучшая детская
книжка не только в нынешнем году, но—смело можно сказать—в целой
русской детской литературе. Просто и ясно для детского понятия, увле­
кательно и живо для детского воображения вводит автор своих малень­
ких читателей в царство минеральной природы и без труда и усилия, толь­
ко искусно возбуждая их любопытство, заставляет их познакомиться
с целою отраслию человеческих знаний. Сделав для пнх общий очерк
ископаемого царства природы, он объясняет им роды и виды с ясным и
удовлетворительным описанием каждого. Чтобы это было для них яснее,
к книжке приложена коробочка с образчиками минеральных пород. Всё
это так хорошо, что, право, мы подозреваем тут большее или меньшее
участие дедушки Иринея: видно, старик вспомнил о своих маленьких

* «В сутолоке жизни мы чаще правимся нашими недостатками, чем нашими

достоинствами». «Максимы» Ларошфуко (Фро-нц.).— Ред.
** «Собор парижской богоматери» (франц.).— Ред.

53
приятелях! Впрочем, эта книжка полезна и для больших детей, даже ста­
рых детей, не только для маленьких.

21. Повести Марьи Жуковой. Суд сердца. Самопожертвование. Па­

дающая звезда. Мои курские знакомцы. С.-Петербург. В Гут-
тенберговой тип. 1840. Две части. В 8-ю д. л. В 1-й части 272,
во П-й 283 стр.

В литературе, как и во всем, существует своя мода, свой господствую­

щий вкус, свое временно характеристическое направление. Не пускаясь
далеко, возьмем нашу русскую литературу. Была пора — мы не знали,
куда деваться от торжественных од; пришла пора другая — наши журна­
лы, типографии и книжные лавки были завалены балладами; потом на­
стало время поэм и стихотворных повестей а 1а Вугоп; тогда всеми нашими
поэтами овладело отчаяние, на каждом шагу испытывали они утраты, каж­
дый день были жертвою разочарования — и мы не знали, куда деваться
от «элегических к у— к у»! После того мы ударились в романы; в наше
время роман обанкрутился, как весьма справедливо заметили Бальзаку
французские книгопродавцы, и господствующим родом в беллетристике
сделалась повесть и драма. Кто нынче не пишет драм и повестей, так точно,
как прежде кто не писал романов? И еще прежде, кто не писал романти­
ческих поэм и элегий? Талантливые и бесталантные, старые и малые, жур­
налисты и критики, всё ударилось в повести или в драмы, да еще как!
Нынче встречаетесь вы с знакомым;— он вам говорит, что написал по­
весть; вы с ним не виделись дня три — четыре, встречаетесь снова, и уж
он объявляет, что у него готова драма. Только и слышите со всех сторон:
«повесть» или «драма», «драма» или «повесть»!.
Само собою разумеется, такое предпочтительное направление извест­
ного рода в литературе всегда имеет свое основание: начало обыкновенно
возникает вследствие потребности, которая сама бывает следствием пред­
шествовавших обстоятельств; потребность в литературе угадывается людь­
ми, которые, в литературном смысле, стоят во главе своего времени и свое­
го парода; если потребность угадана и положено начало к удовлетворению
ее, это начало имеет успех, влияние, пробуждает деятельность и таланта
и бездарности; мелкая промышленность не дремлет в таких случаях: куда
конь с копытом, туда и рак с клешней. И вот, успех производит подража­
телей — и литература наводняется то романтическими поэмами, то ро­
манами, то повестями, то драмами.
При таких оказиях всегда повторяется одно и то же явление: чистое
и светлое остается и блестит на поверхности; сорное и тяжелое падает на
дно. Из множества произведений одного рода уцелеют те, которые запе­
чатлены силою таланта, а прочие пойдут на обвертку первых: так всегда
было и всегда будет.
В наше время, когда писать повесть считают своим призванием и назна­
чением все, к немногому числу из этих всех без всякого сомнения должны
мы отнести г-жу Жукову, которая в какие-нибудь два-три года успела

51
обратить на себя внимание всей читающей публики и занять почетное место
между русскими нувеллистами. Ее «Вечера на Карповке» вышли уже вто­
рым изданием, а между тем г-жа Жукова писала и печатала в журналах —
и у нее набралось еще два тома повестей, которые мы теперь рекомендуем
публике.
Из этих повестей две знакомы читающим русские журналы: «Падаю­
щая звезда» была напечатана в «Отечественных записках», «Мои курские
знакомцы» в «Библиотеке для чтения». Другие две являются в свет в пер­
вый раз.
При современной охоте писать и рассказывать повести, нам столько
приходится перечитывать их, что мы слишком мало скажем, если на каж­
дый день положим по одной повести; одни литературные журналы, для
которых повесть conditio sine qua non*, сколько наделяют ими нашу пуб­
лику! А ведь, кроме повестей журнальных, у нас выходят еще отдельные
собрания рассказов, былей, повестей всех родов, цветов и форматов; сча­
стие мало балует нас хорошими произведениями в этом роде, насылая,
напротив, кучи разного литературного хлама и мусора; зато как и обра­
дуешься, встретив между грудою вялых сочинений жалкой бездарности
живое создание, свежее, поэтическое!
И так точно обрадовались мы, читая повести г-жи Жуковой: сколько
удовольствия, сколько наслаждения доставили нам они, и наслаждения
совершенно нового! Это произведения самобытные, не носящие на себе
признака подражательности ни в содержании, ни в характере действую­
щих лиц, ни в манере рассказа, ни в силе. Вы переноситесь в новый мир,
читая страницы, в которых так простодушно, так верно сказывается сердце
женщины, с его сокровенными изгибами, с его человеческими интересами,
с его внутреннею, глубокою жизнию, с его тонкою наблюдательностию —
наблюдательности) сердца, а не ума, заметьте! — со всем тем, что состав­
ляет целый, особенный мир сердца женщины, преображающийся в то
время, когда на него смотрит и высказывает его мужчина, и являющийся
в другом виде, с другими оттенками, когда это сердце высказывается
устами женщины... Да, повести г-жи Жуковой веют женщиною, если
можно так выразиться: только женщина может так глубоко и верно понять
женщину, подсмотреть ее задушевную жизнь, только она в состоянии за­
метить такие тонкие, для мужского глаза недоступные черты.
Великий талант поэта-мужчины может создать женское лицо, кото­
рое будет глубоко очаровательно, художественно, может быть, еще более;
но это создание всегда будет лицо идеальное, а не портрет, снятый с при­
роды; при том создании вы скажете: «да, так может быть», а при этом:
«иначе быть не может».
И в сем отношении повести г-жи Жуковой превосходны: ее женские
портреты нарисованы разительно верно; по ним мы, мужчины, можем
изучать женщину. Но, с другой стороны, мужские фигуры у г-жи Жуко­
вой очерчены слабее, поверхностнее; они по большей части находятся на

* непременное условие (латин.).— Ред.

55
втором плане картины и оставляют в воображении читателя отпечаток
слабый, более памятный по своему пластическому очертанию, нежели
по глубине своего внутреннего значения.
Но верность и мастерство изображения женских портретов не есть
еще единственное достоинство повестей г-жи Жуковой; нет, она чарует
прелестию рассказа, заманчивого, одушевленного, согретого теплотою
чувства; в ее картинах нет никаких лишних утомительных подробностей; ее
описания сжаты, но полны, энергичны; в тех случаях, когда г-жа Жу­
кова хочет написать группу и в этой группе есть лицо женское, она всегда
умеет придать этому лицу такую позу, которая очарует вас своею грациоз-
ностию.
Наконец, не малое достоинство повестей г-жи Жуковой заключается
в прекрасном слоге, которым могут похвалиться немногие современные
русские нувеллисты.
Издание книги весьма красиво.
22. Герцогиня Лонгвиль. Эпизод из времен Фронды. Соч. С. Ф е ­
л и к с а . С французского. С.-Петербург. В тип. К. Вингебера.
1840. В 12-ю д. л. 249 стр.
Французская литература, богатая плодовитыми писателями, имеет
огромный запас хороших беллетрических произведений, из которых,
если выбирать с умом и со вкусом, можно бы составить в переводе очень
занимательную для русских читателей коллекцию романов и повестей.
Мы даже готовы были бы предложить это средство, как противоядие
от всех тех нелепых доморощенных произведений в беллетрическом
роде, которые ежемесячно и ежедневно являются к нам в пестрых оберт­
ках, с претензиями на внимание, на суд, на критику. У нас, правда, были
попытки на издание такого рода, в Петербурге г. Ротгана, в Москве
г. Улитина, ci-devant* H. H. Глазунова, но эти попытки не удались
по очень естественным причинам: один, вместо обещанных больших томов,
начал выдавать тоненькие, тщедушные книжонки, плохо переведенные,
плохо напечатанные; другой, вместо обещанного срока — в год издать
известное число томов, растянул это обещание на несколько лет, даже
до сего дня печатает в своем издании вещи или старые, или известные,
или плохие и плохо переведенные; очень понятно,что в таком виде издание
не может существовать, тем менее—иметь успех в публике. А, между тем,
примись за это расторопный книгопродавец, с небольшим капиталом,
пригласи какого-нибудь умного литератора, чтобы он читал и выбирал,
да набери себе несколько хороших переводчиков, и тогда смело выдавай
том за томом, роман за романом: публика будет почитывать да похвали­
вать, а сметливый книгопродавец очень простым средством будет уве­
личивать свой капитал. Одно только непременное условие надо приба­
вить к этому — дешевизнуу так что за роман, хоть и в четырех частях,
в 12-ю д. л., я бы не был принужден платить двенадцать или пятнад­
цать рублей.
* бывшего (франц.).— Ред.

56
 «Герцогиня Лонгвиль» в такой коллекции была бы очень уместна:
занимательная повесть, очень хорошо рассказанная, очень хорошо пере­
веденная и опрятно изданная — чего ж больше?

23. Записки Желябужского с 1682 по 2 июля 1709. Санкт-Петербург.

В типографии императ. Российской академии. 1840. В 8-ю
д. л. IV и 314 стр.

Составитель этих «Записок», Иван Афанасьевич Желябужский,,

жил в царствование Федора Алексеевича, в правительствование Софии
Алексеевны и наконец во время Петра Великого и занимал одно на
важнейших тогдашних государственных мест, — место окольничего;
следственно, он был современником величайшей эпохи в бытии России.
Не мудрствуя лукаво, записывал Желябужский то, что слышал, что-
читал, чему сам был свидетелем, и записки его оттого имеют для нас
всю важность достоверного исторического материала. Голиков, при
составлении «Деяний Петра Великого», весьма много пользовался имиг
как драгоценным пособием для знакомства с первыми двадцатью годами
царствования бессмертного преобразователя. Но до сих пор мы знали
эти записки только из изданного покойным Туманским «Собрания разных
записок и сочинений, служащих к доставлению полного сведения о жиз­
ни и деятельности государя императора Петра Великого»(СПб. 1786-—
1787). Ныненаш почтеныйи ученый археолог Д.И.Языков,имеяпод рукою
два списка с этих «Записок», взял на себя труд сличить то, что напечатана
у Туманского, с своими двумя списками, с выпискою, сделанною и&
Желябужского историографом Миллером, с журналом барона Гизена,
журналом Петра Великого, Марсовою книгою и пр. и, «составив (как
он выражается) для себя-список довольно исправный», напечатал его.
В выносках издатель показывает разноречия составленного им списка
с выпискою из записок Желябужского, находящеюся в «Собрании» Туман­
ского; важных разноречий между этими двумя текстами немного: у Туман­
ского оказываются большею частию описки, редко изменяющие смысл
до того, чтоб нельзя было догадаться, в чем дело.
Заметно вообще, что Желябужский вел свой журнал не беспре­
рывно: иное, кажется, записано им тотчас же, современно событию,
иное вставлено после, отчего оп часто и путается в годах, а другое так
и совсем пропускает. Так, например, у него ни слова не сказано о за­
точении в монастырь царевны Софии Алексеевны, по открытии покуше­
ния ее на жизнь Петра, хотя и говорится о казни Шакловитого; не
сказано о кончине патриарха и уничтожении партиаршества; нигде не-
упомянуто даже имя супруги Петра, Екатерины; сказано только при
описании взятия Алыста (Мариенбурга): «взята сенаторская дочь, да
пастор с женою и с детьми, и иные многие немки с детьми своими» (стр.
199); пропущены некоторые преобразования в частной и государствен­
ной жизни, введенные Петром Великим по возвращении его из первой
поездки, самое составление посольства, при котором он отправился,

57
.даже основание Петербурга и множество других важных фактов,— а
вставлены, например, весьма неважные для истории формулярные списки
двух полковников, Гулица и Вердена, и пр. Но всё это служит лучшим
ручательством в искренности, в чистосердечности рассказов Желя­
бужского: видно, что он записывал всё, казавшееся ему самому инте­
ресным, и записывал на память только для себя, а не для других, вероятно,
не думая, чтоб его домашняя памятная книга была когда-нибудь на­
печатана во всеуслышание. Иногда даже скорость следовавших одно
за другим событий мешала ему записывать, как сам он признается на
стр. 193.
Но что за наслаждение читать эти простые, бесхитростные записки!
От них так и веет на вас тою эпохою, которая отразилась в них, как в
зеркале. Это не история, не летопись, не рассказ: это живая, драма­
тическая картина, имеющая всю важность истории, всю обаятельную
<;илу летописи, всю прелесть рассказа.
Как материалы для политической истории, драгоценны в «Записках»
Желябужского подробные описания войны шведской до полтавской
битвы включительно и походов под Азов: у него вставлены не только
описания самих битв, но даже подлинные реляции, присыланные Петром
в Москву с театра войны; письма его к патриарху с известиями о победах,
читанные дьяками в соборе перед народом; письма в Посольский приказ;
разные известия, получавшиеся с почтою из тех мест, где действовали тог­
да русские войска, и даже известия о некоторых современных событиях
в Польше, взятые из «почтовых печатных польских и немецких курантов»
(газет). Равномерно важны некоторые подробности стрелецких бунтов,
Кожуховского похода, важнейшие подлинные узаконения Петра Вели­
кого, целиком внесенные в «Записки», и пр. и пр. Там и сям между этими
важными историческими фактами и без всякой связи с ними вы встреча­
ете, особенно в первой половине «Записок», заметки современника о по­
годе, о затмениях, о неурожаях, дороговизне хлеба и разных мелких
происшествиях, высказанные со всею патриахальною летописною наивно-
стию; например, между страшною казнию Шакловитого и сожжением
«ведомого вора и подыскателя московского государства Андрюшки
Безобразова», читаете, что в 1690 году: «была саранча во всехтородах и уез­
дах, и на Москве», а после казни Безобразова — что «был посол персид­
ской из Кизылбаш, от шаха персидского, с дарами и с зверьми, а зверей
€ ним прислано лев да львица»; то вдруг, перед походом на Азов, видите,
что «генваря 6 (1696), в Богоявлениев день,государю, царю и великому
князю Иоанпу Алексеевичу был на воду выход, а царю Петру Алексееви­
чу выходу на воду не было. И того числа было весьма тепло, власно так,
как в великой пост: растаяло, и лужи были, также и капели, и была
молния, и небо раззевалось»; во время же битв с турками «в Смоленске
была буря великая, половину церкви соборной сорвало и колокольню,
и колокола за город бурею сорвало»; перед самою Полтавскою битвою—
«морозы были великие; многие на дорогах помирали, также и снеги
были глубокие, а вода была великая на Москве, под Каменной мост под

58
окошки подходила и с берегов дворы сносила, и с хоромами и с людьми,
и многих людей потопила, также и церкви многие потопила, и у Ивана
Воинственника за Москвою рекою церковь божию потопила, вновь свя­
тили»; то вдруг было на Москве на небе явление: «стояла с полуденной
стороны звезда с хвостом»; то «гибло солнце рано поутру»... Всё это
имело таинственный смысл для наших стариков: или предвещало им раз­
ные беды и напасти, или служило знаменем гнева божия; всё, след­
ственно, интересовало их в высшей степени, и Желябужский вносил
эти события в свой журнал, как попало, в том порядке, в каком
они случались.
Но этот памятник, переживший с лишком сто тридцать лет и дошед­
ший к нам почти в первобытном своем виде, более всего драгоценен, как
беспристрастный глашатай старины, обличитель тогдашних нравов, вер­
ное зеркало Руси до Петровой и Руси, подвергшейся благодетельному
преобразованию при жизни Великого. Если собрать воедино все нахо­
дящиеся в «Записках» Желябужского заметки о частных событиях, об
уголовных процессах и вообще происшествиях, знаменующих тогдашнюю
степень нравственного состояния и образованности, то можно начертить
себе самую мрачную, самую грустную картину дикости, разврата, невеже­
ства, отсутствия всякой идеи о политическом и гражданском долге в самых
высших, следственно, образованнейших классах тогдашнего общества.
II вдруг посреди этого-то общества, сформированного только механи­
чески, еще не принявшего в себя начатки образования, но придвинутого
только к тому пути, по которому это образование должно в него проник­
нуть, является благодатное солнце, озаряет эту громадную глыбу лучами
своими, и эта глыба превращается в плодоносную почву, и всё оживает
в ней жизнию стройною, органическою; дух человечества проникает
в русскую землю, и русская земля превращается в великий народ, при­
общающийся к общим мировым интересам, вдвигающийся в систему
прогрессивного развития человечества... Какова должна была происхо­
дить борьба этого густого, векового мрака с лучезарным светом, почти
внезапно явившимся!..
В «Записках» Желябужского почти на каждой странице вас по­
разят такие отметки, в которых яркими чертами выразились нравы того
жалкого времени. Вы встречаете поминутно, что, например, такой-то
воевода бит батоги вместо кнута, такой-то думный дьяк бит плетьми
за воровское дело, а другой дьяк «подымай на козел и, вместо кнута,
бит батоги нещадно» за то, что поставил на правеж своего человека вместо
ответчикова* ;—такой-то князь бит кнутом за то, что жену убил; —
такой-то боярин «пытан в государственном в великом деле и в ночи
умер»; — такой-то боярин с людьми своими прибил такого-то стольника
и после многих запирательств, испугавшись «крестного целования»,

* Правежом называлось взыскание долгов: несостоятельных должников выво­

дили перед приказ, разували и, по приезде судей, били полками по голым ногам, что
продолжалось до выезда судей из приказа. Должник мог выставлять на правеж вместо
себя людей своих.
59
сознался, что он того стольника те помня, пьяным делом бил»; —«Иван
Петров, сын Бортенев, бит кнутом нещадно за то, что брал взятки,
также брал женок и девок на постелю»; — «Юрей Дохтуров, да Ва-
силей Долгой, да Семен Карандеев, да Тарбеев были у Страшной бого­
родицы, и побранились, и ножами порезались; сержантом взяты на По­
тешной двор и держаны»; а «в Земском приказе пытан Иван Петров,
сын Бунаков, по челобитью князь Василья Васильевича Голицына» (выс­
шего сановника в государстве, любимца Софии) «для того, что он вымал
у него след», т. е. вырезал ножом землю, на которой отпечатался след
боярина: существовало поверье, что если вырезать чей-нибудь след и
спрятать под матицу или кпязек, то тот, у кого вырезан след, начнет
тосковать, а потом сохнуть; и первостепенный, сильнейший вельможа
того времени велел по одному подозрению пытать какого-то несчастного
Бунакова, который — нечего делать — стал увертываться, выдумав,
что-де «землю для того в платок взял и завязал, что ухватил его утин
(геморроидальный припадок), и прежде сего то бывало; где ухватит,
тут-де землю и берет» — и пр.; или, наконец, читаете вот такую отметку:
В том же году (1688-м) князь Яков Иванов, сын Лобанов-Ро­
стовский, да Иван Андреев, сын Микулин, ездили на разбой по Троиц­
кой дороге, к Красной Сосне, разбивать государевых мужиков
с их великих государей казною, и тех мужиков они разбили, и казну
взяли к себе, и двух человек мужиков убили до смерти. И про то их
воровство розыскивано, и по розыску он, князь Яков Лобанов, взят
с двора и привезен был к красному крыльцу в простых санишках,
и за то воровство учинено ему, князь Якову наказанье: бит кнутом
в Жилецком подклете, по упросу верховной боярыни и мамы княгини
Анны Никифоровиы Лобановой-Ростовской. Да у него ж, князь
Ивана, отнято за то его воровство бесповоротно четыреста дворов кре­
стьянских. А человека его Калмыка да казначея за то воровство
повесили (стр. 19).
И такие отметки, рассеянные в разных местах «Записок», по всему
видно, что Желябужский делал только о людях именитых, знатных: что же
было в средних и нижних слоях общества? Страшно и подумать... Далеко
ли отошла Россия первых годов XVIII столетия от половины XV, с ко­
торой она — уже не княжества, враждующие между собою, но цело­
стное государство? И какой неизмеримый, невероятный шаг в продол-
жение менее нежели столетия, — от первых годов XVIII века до послед­
ней половины его, например, до царствования Екатерины Великой,
когда всё насажденное Петром начало приносить плод сторицею, когда
жизнь европейская,внедрившись в народность русскую, просветлила ее,
не исказив ее, и усыновила русский народ человечеству, сделав его одним
из важнейших его органов, одним из могучих действователей на попри­
ще исторического мира. И всё это сделано гением только одного человека
в продолжение каких-нибудь 25 лет!.. Непостижимо!.. Зато скольких
трудов, какого страшного борения стоило это перерождение! Ни в од­
ном государстве не было такой ужасной борьбы, потому что ни одно госу­
дарство не имело Петра, соединявшего в душе своей и планы гениальные,
и потребности высшие, и силу воли неодолимую. Он чувствовал, что

60
ему должно торопиться, он весь проникнут был своею всеобъемлющею
мыслию и, следственно, не мог откладывать, не мог ничего предостав­
лять времени. Да, необходимо было, чтобы —
Начало славных дел Петра
Мрачили мятежи и казни
И в «Записках» Желябужского много отметок, представляющих
живо это страшное время борьбы неумолчной, это «начало славных дел».
Вот, например, как рассказывает он о наказаниях, следовавших за от­
крытием, заговора Цыклера,Соковнина и Пушкина, замысливших, вме­
сте с выборными стрельцами, убить Петра за то, что он, собираясь в путе­
шествие, дал повеление послать в чужие край несколько молодых людей,
детей боярских и дворянских, чтоб там просветить их науками. Это была,
так сказать, первая фаланга, высланная закоренелым невежеством против
образованности.
Февраля в 24 день (1697), по извету стремянного пятисотного
Лариона Елизарьева, взят в Преображенское думный дворянин Иван
Елисеев, сын Цыклер, и роспрашиван и в очной ставке пытан. А го­
ворил на товарищев своих: на окольничего нэ Алексея Прокофьева,
сына Соковнина, и па сына его Василья, также на боярина на Матвея
Степанова, сына Пушкина, и нэ сына его Федора да на Алексея Обу­
хова, что полковник. И с очных ставок они пытаны и винились в во­
ровстве и в умысле на государское здравие, чего и в мысль человеку
не вместится...
За сим следует список последнего «наказа», написанного на «жестя­
ных листах на площади у каменного столба». В этом наказе излагаются
показания виновных о том, как они намеревались убить Петра и воз­
вести на престол «Иванушку-де Цыклера». Потом:
И на Красной площади, по указу великого государя, зачат
строить столб каменной, и марта в 4 день тот столб каменной доделан,
и на том столбу пять рожнов железных вделаны в камень, и того
числа казнены ведомые воры и изменники, которые умышляли на
государское здравие в Преображенском (следуют их имена). И в
то время к казни из могилы выкопан мертвый боярин Иван Михайло­
вич Милославский и привезен в Преображенское на свиньях, и гроб
его поставлен был у плах изменничьих, и как головы им секли, и
руду (кровь) точили в гроб на нево, Ивана Милославского *.

Через пять дней после этой казни (марта 10-го) «изволил государь
пойти за море, а Москва приказана ближнему стольнику князю Федору
Юрьевичу Ромодановскому».

* Об этой посмертной казни Милославского есть и у Туманского (ч. 1, стр. 227):

«Тело его, Милославского, в церкви святителя Христова Николая, имянуемого Стол­
па, что на Покровке, из трапезы вынуто, и понеже он всегда всякого любочестия и
властолюбия был исполнен и великим был желателем всякого всем зла, того ради
равномерную себе честь и пристойное награждение получил; ибо его смрадный труп,
до самого Преображенского приказу, с приличною ему честию везен был на тележке
о шести чудских свиньях, со брежением палаческим, и по привозе весь оный труп его,
от тех же заплечных мастеров, топорами на части рассечен и во всех застенках» (ком­
натах, где производились пытки) «под дыбами, на вечную его, Милославского, крово­
пролития бывшего память, оные скаредные части его закопаны, и умножаемою воров­
скою кровию и до ныне обливаются, по псаломскому слову: Мужа кровей и льсти
гнушается господь».
61
 Между тем, пока Петр знакомился с Европою, упорная старинэ
приготовила новые преграды благотворным начинаниям: составились
новые заговоры, начались новые возмущения. Выдвинуто последнее-
войско дикой, невежественной старины для того, чтоб не впускать в рус­
скую тьму света европейского, — новая борьба для Великого. «Августа
в 25 день (1698) великий государь царь и великий князь Петр Алексеевич
изволил приттпть из-за моря»; тотчас посланы были по городам грамоты
для отыскания стрельцов, которые, после бунта, происшедшего в его
отсутствие и ускорившего его возвращение, были распущены по. городам
без наказания; эти стрельцы привезены в Преображенский приказ.
И в Преображенске те стрельцы роспрашиваны порознь, и после
роспросов пытаны в разных застенках, и розыски были непрестанные.
А всех было 20 застенков, и в тех розных застенках были у всякого
застенку бояре, и окольничие, и думные дворяне... Также брали из
Девичья монастыря боярынь, и девок, и стариц в Преображенской*
и в Преображенску они роспрашиваны, и по роспросам пытаны; и Haï
виске (па дыбе) Жукова дочь девка родила.
И по розыску те стрельцы казнены розными казньми, и по всем
дорогам те стрельцы кладены на колеса тела их по десяти человек,1
и сквозь колеса в ступицы проткнуты колья, взоткнуты на те колья
их стрелецкие головы. А иные повешаны были по всему Земляному
городу у всех ворот по обе стороны, также и Белого города, за городом,.
у всехворотпообе ж стороны: сквозь зубцов городовых стен просунуты
были бревна, и концы тех бревен загвожденыЦзыли изнутри Белого*
города, а другие концы тех бревен выпущены были за город, и на тех
концах вешаны стрельцы. А иные вешаны на Девичьем поле пред мо­
настырем, и в руки воткнуты им челобитные, а в тех челобитных напи­
саны против их новинки. Также у их стрелецких съезжих изб они,
стрельцы, вешаны человек по двадцати и по сороку и болыпи. А пу­
щие из них воры и заводчики, и у них, за их воровство, ломаны руки
и ноги колесами, и те колеса взоткнуты были на Красной площади на
колья, и те стрельцы за свое воровство ломаны живые, положены были
на те колеса; и живы были на тех колесах не много не сутки, и на тех
колесах стонали и охали... И по указу великого государя один из них
застрелен из фузеи, а застрелил ево Преображенский сержант Алек­
сандра Меншиков. А попы, которые с теми стрельцами были у них в
полках, один перед Тимонскою избою повешен, а другому отсечена го­
лова и взоткнута на кол, а тело ево положено было на колесо, так же,
что и стрельцы. А в Преображенском у того розыску были и тех стрель­
цов казнили бояре и все полатные люди сами топорами и палашами...

Потом под 1702 годом читаете еще:

В том же году мучен разными пытками на Красной площади

ведомой вор Гришка Галицкой, в великом государственном деле, и
сожжен. И многие всяких чинов люди, и от приходов из монастырей
дьячки, ловлены и пытаны и розыски были великие...

Время тяжкое, события кровавые, — но этими жертвами искуплены

образование, сила и величие России! Правосудная строгость Петра,
как единственное средство совершить благодетельный перелом, отмечала
все дела до самой его смерти. И у Желябужского находите часто от-

62
метки, подобные следующим: «Полковник Иван Мокшеев в Прео­
браженском бит кнутом за ю , что отпустил раскольника, и от'полку от-*
ставлен»; или: «под Слюсиным (Шлюссельбургом) повешен Преображен^
ского полку прапорщик Нестер Кудрявцев, да солдат 22 человека за то,
что с приступу побежали»; «в летнем походе бит батоги Андрей Осипов
сын Мертвой за то, что он татарина порубил саблею»; «в том же году
(1702) во Пскове вожен на площадь в железах, и на руках колодка, Ивац
Михайлов Шмаков, и пробита у него левая рука ладонь ножом за то*
что он поколол полковника своего ножом». Эта строгость и нелицепри-
ятие Петра доказываются еще упоминаемым у Желябужского наказа­
нием думного дьяка Емельяна Игнатьевича Украиндова, который принад­
лежал к числу важнейших государственных людей того времени, был лю­
бим Петром и, несмотря на то, бит дубьем, и велено ему «за вину (?) сде­
лать на Преображенской и Семеновской полки епанчи да шляп 1400»...
Далее у Желябужского найдете известия о мерах, предпринятых.
Петром для преобразования частной русской жизни, например: «Авгу­
ста в 26 день (1700) прибиты по градским воротам указы о платье француз*
ском и венгерском и, для образца, повешены были чючелы, сиречь образ­
цы платью»; на свадьбе шута Ивана Шанского (1702), в насмешку,
«были бояре, и окольничие, и думные, и стольники, и дьяки во мхонех,
в ферезех, в горлатных шапках, также и боярыни»; или: «Иван Данилов,
сын Наумов, на смотре бит батоги нещадно за то, что у него борода и ус
не выбриты»; а «Григорий Григорьев, сын Камынин, бит плетьми за то,
что он был написан в славленъе, да не ездил». Это славленъе (известный об
ряд прославлять Рождество Христово о святках) служило Петру Великому
в числе средств для истребления местничества и спеси боярской. Государь
одевал надменнейших из бояр в старинное богатое платье и, под разными
названиями, водиЛ их по знатным домам, заставляя возглашать много-
летие хозяину и хозяйке дома, которые обязаны были потчевать их креп­
кими напитками, а молодые офицеры, сопровождавшие славельпшков,
приговаривали: «допивайте всё; так делали отцы и деды наши; а ведь,
старые обычаи лучше новых».
Много, много еще важных исторических дробностей найдете в
журнале Желябужского: и о свадьбе шута Тургенева, при которой
поезд ехал на быках, козлах, свиньях и собаках, и о том, как однажды
«закричал мужик караул и в роспросе сказал, что он, сделав крыле,
станет летать как журавель», и как он не полетел, и как за то «учинена
ему наказанье, бит батоги снем рубашку»; — увидите и публикацию
о первой русской лотерее, устроенной часового дела мастером Гасению-
сом, который объявил, что «будет скоро установлено счастливое воспита­
ние, по иноземчески называются лотори, в 80 рублев лот, с числами,
где всем охотникам или охотницам вольно свою часть испытать, како.
добыти тысячу рублев за гривну», и проч.и проч. Одним словом,если б мы
стали выписывать из «Записок» Желябужского всё интересное, никогда,
бы не кончили: каждая страница его—живая летопись, живой голос совре­
менника, простой, чистосердечный, безыскусственный: всё, рассказываемое:

63
им, как говорится, трепещет интересом минуты и в тысячу раз заниматель­
нее целых десятков русских романов. Самый язык Желябужского важен
для нас, как живой памятник разговорного и книжного языка того време­
ни: разговорным языком писана большая часть его «Записок», куда~,
вероятно, составитель заносил все, как ни попало, и писал, не думая о
слоге: а книжным написаны некоторые места их, каково, например,
описание сражения при Гумоловой мызе (стр. 188), где он захотел по-
ораторствовать. Язык этот гораздо ближе к языку летописи Несторовой,
чем, например, к языку Карамзина, хотя Желябужский от Нестора
был отделен пятью веками, а от Карамзина не более как одним веком:
вот что значит движение европейской жизни, данное Петром Великим
русской народности... Но всего забавнее какой-то дикий перевод «листа
Турского салтана к цысарю Леопанору (т. е. императору Леопольду),
каков писал салтан Турской»; Желябужский внес его почему-то в свои
«Записки», выписав из государственного Посольского приказа... Но
прочтите его сами: мы и без того уже сделали много выписок, поступив
против своего обыкновения; невозможно было удержаться: так все за­
манчиво и соблазнительно для рецензента в этой интересной книге...
Величайшую благодарность заслуживает Д . И . Я з ы к о в за издание
этого драгоценного памятника, но еще большую за то, что он издал его,
как следовало ученому археологу, снабдив его комментариями, при­
мечаниями и объяснениями столь подробными, что «Записки» Желябуж­
ского может читать всякий образованный человек, даже и мало знако­
мый с русскою стариною: его не остановят какие-нибудь давно вышед­
шие из употребления слова: «сеунчь», «жильцы», «площадные подьячие»,
«язык», «застенок», «иршеные», «каторга», «осил»;«завоеводчики», «бирюч»,
ни названия разных приказов и пр.: всё это ученый издатель объяснил
весьма удовлетворительно в «замечаниях», в конце книги, где также
приложен и азбучной указатель имен, в ней встречающихся. Таких
ученых и трудолюбивых издателей памятников русской старины у нас
весьма мало, и мы берем смелость от лица всех любителей отечествен­
ной истории просить г-на Языкова чаще и чаще дарить нас подобными
изданиями; за материалами дело не станет: была бы охота. Что же ка­
пается до принятия этих трудов просвещенною публикою, в этом также
нельзя отчаиваться...

24. Пантеон русского и всех европейских театров. Часть П. Редактор:

Ф. А. К о п и . Издание: Книгопродавца В . А. Полякова.
С. П-бург. В тип. А. Плюшара. 1840. В 8-ю д. л., в две колон­
ны. 55 и 67 стр.

Четвертая книжка «Пантеона» дарит нас драмою Александра Дюма

«Карл VII, король французский» — подарок недорогой, неблестящий,
но... за неимением лучшего спасибо и за это. Современное состояние
русской литературы приучило нас быть не слишком взыскательными
Г-н А. Дюма бывает очень несносен с своими дикими претензиями

64
на гениальностьй на соперничество с Шекспиром, с которым у него общего
столько же, сколько у петуха с орлом: тот и другой — птицы; но, кроме
того, он добрый малый и талантливый беллетрист. Самую нелепую
сказку умеет он рассказать вам так, что, несмотря на бессмыслен­
ность ее содержания, натянутость положений и гаэрство эффектов, вы
прочтете ее до конца. Он мастер так же слепить и драму, особенно
историческую, где содержание и характеры подает сама история, и
слвпить так, что ее можно и прочесть от нечего делать, и посмотреть
на сцене даже с удовольствием, если ее хорошо играют. Такова его пяти-
актная драма в стихах «Карл VII, король французский».
Карл Савуази, граф Сеньеле, давно женат на Беранжере, которую
очень любит и которая еще больше его любит. Она женщина примерная,
муж ее уважает и высоко ценит; но вот беда: она бесплодна, а мужу ее
страстно хочется иметь наследника, который продолжил бы род графов
Сеньёле. Графа нет дома. Он, псд видом богомолья, отправился для
исполнения политических поручений короля, и действие начинается тем,
что он возвращается в дом свой, в одежде пилигрима, не узнанный никем
из своих служителей, кроме Якуба. Этот Якуб — мухаммеданин, что
видно из того, что он беспрестанно клянется Мухаммедом. Граф, будучи
в Сирии, спас его от смерти, перевязав его рану и утолив его жажду
водою; потом привез его во Францию и надел на него ошейник раба, но
обращался с ним кротко. Слуги его не любят и беспрестанно оскорбляют,
и он отвечает им длинными монологами, великолепными фразами и
угрожает кинжалом. Один из них', Раймонд, пользуется почти дружбою
графа и особенно не любит Якуба, который, в свою очередь, видит в нем сво­
его смертельного врага, потому что Раймонд нанес ему в Сирии ту рану,
от которой он, без помощи графа, непременно бы умер. Очевидно, что
в лице Якуба Дюма субъективно изобразил свой идеал человека-героя,
т. е. человека с пламенными страстями, сильною волею и глубокою
душою. Разумеется, субъективность г. Александра Дюма сделала из
Якуба болтуна, резонера и человека зверски смелого и кровожадного.
Этот Якуб рассказывает случай, как он, будучи ребенком, подстерег следы
львицы, полз за нею целый день по степи, паше л ее в пещере, начал
с нею драться и, разумеется, победил ее, не заплатив за победу не толь­
ко жизнию или здоровьем, но ни одним волосом. Как дитя могло сла­
дить с львицею, как Якуб дрался с нею — на шпагах или на пистоле­
тах — об этом г. Александр Дюма не говорит ни слова, и мы должны
ему верить на слово, ибо Якуб — великий человек, как все герои пове­
стей и драм г. Александра Дюма, по мнению которого всякий великий
человек непременно должен один на один выходить на льва, тигра,
слона, удава и побеждать его, как поросенка. Таков уже образ мыслей
г-на Александра Дюма. Раймонд обижает Якуба; Якуб говорит предлин­
ные монологи, каждый — с добрую версту, и, наконец, закалывает Рай­
монда. Входит граф, сбрасывает с себя одежду пилигрима, плачет о смер­
ти Раймонда, клянется убить своею рукою его убийцу и спрашивает —
кто убийца? Якуб говорит — я! Узнавши, что его подвигло на убийство
б Белинский, т. XIII *к
мщение за рану, граф раздумывает собственноручно убивать Якуба
и хочет его судить. Вдруг докладывают о прибытии короля в замок.
Граф велит принять его без почестей и хочет, чтобы он, в качестве про­
стого человека, был свидетелем феодального суда. Входит Карл VII
с Агнессою Сорель. Граф предлагает Якубу прощение, если он скажет
ему, что у него нет больше врагов. Якуб отвечает, что есть у него еще
один смертельный враг и что это сам он, но что он его не убьет, помня его
благодеяние. Граф велит его казнить, но король спасает Якуба, объявив
его своим оруженосцем. Граф напоминает королю о феодальных правах,
а король графу — о королевских правах, и дело улаживается. Надо
сказать, что Якуб любит Беранжеру и готов по одному ее мановению
и сам зарезаться и всё человечество перерезать. Страшный человек,
бог с ним! Беранжера видит, что граф не заметил ее присутствия, и скоро
узнает от капеллана, что уже получена от папы ее разводная с мужем,
что она сейчас должна удалиться из замка, в который сейчас должна
вступить Изабелла Нарбон, чтобы венчаться с графом. Беранжера видит­
ся с графом, умоляет его подождать с разводом, пока она умолит бога
даровать ей сына. Граф отвечает, что не время ждать в годину междо­
усобной войны и кровопролитных войн, и дает ей ясно знать, что ей
ничего не остается, как сейчас же выехать из замка. Беранжера
одевает в свое платье служанку, которую и вывозят из замка вместо
нее. Еще и прежде Беранжера, зная о страсти к себе Якуба, поддержи­
вала ее, не подавая ему никакой надежды, но теперь она подает ему
явные надежды. Между тем граф убеждает Карла VII быть королем
не именем только, но и самым делом. Карл отшучивается и не хочет
слышать о своем государстве, которое терзают англичане и его собствен­
ные вассалы. Тогда граф нападает на любовницу короля, прекрасную
Агнессу Сорель, грозит ей проклятием отечества и возбуждает в ней
стремление действовать на короля во благо отечеству. Агнесса действу­
ет успешно: король просыпается от своего ленивого усыпления в одну
минуту,надевает шлем и латы, берет меч и, вместо .охоты, отправляется
на войну. Граф принимает невесту и ведет ее к алтарю, а Беранжера
между тем обольщает Якуба надеждами на взаимность и успевает согла­
сить его на убиение графа. В то время, как граф возвращается из церкви
с новобрачною, принимая поздравления от своих вассалов, и входит
с нею в спальню, Якуб поражает его кинжалом, а Беранжера, услышав
стон мужа своего, принимает яд. Следует эффектная сцена в неистовом
роде... Мы забыли сказать, что граф, чтобы отнять у Якуба всякую
причину к ненависти против себя, дал ему формальную отпускную. Якуб
бросается к Беранжере, чтоб бежать с нею, и видит, что она умирает,
объявив себя мужу его убийцею. Тогда Якуб показывает служителям
свою вольную, клянется Мухаммедом, называет их псами негодными,
говорит им, что он свободен и сейчас отправляется в пустыни. Тем и кон­
чается шутка. Почему Якуба не поразила смерть Беранжеры, показав­
шая ему, что графиня его не любила и обманула, употребив его орудием
своего мщения мужу; почему ненавидевшие его слуги графа не восполь-

66
зовались таким удобным случаем убить его, — об этом справьтесь у
талантливого автора, а мы не знаем.
Разумеется, в этой драме нет ничего и похожего на характеры,
а всё образы без лиц, особенно Якуб, который представляет собою вопло­
щенную фразу, преогромно вздутую наподобие мыльного пузыря. Впро­
чем, надо сказать правду: Карл VII очерчен недурно и хоть несколько
походит на более или менее удачно обрисованный характер.
Перевод «Карла VII» очень хорош. Правда, в нем встречаются ц
такие стихи, как, например:
Жезл,— mъяра (т. е. тиара) —всё. как надо...
(Преклоните и пр.)

Словно орел, ты свил себе гнездо

Когда, ваше величество, найдете.

В первом непростительная пиитичесхал вольность доброго старого

иремени; в двух последних нет меры. Кроме того, речи простолюдинов
уж слишком местами обрусены, как, например:
Ты поросенок! Я те дам лук трогать....
Смотри, брат, я ведь за вихор как раз.
Но эти маленькие недостатки выкупаются многими хорошими мес­
тами, как вот следующие:
... Не вспомните ль из песней вы одну,
Которую в вечерний час, бывало,
Перед шатром, на нильских берегах,
При наших дружеских пирах,
Нам черноокая красавица гевала?
Вы помните ее воздушный стан,
Взор огненный, пленительные речи,
И локон смоляной, и мраморные плечи,
И песни дивные — отраду мусульман!
Вы помните восторги огневые,
Как под прозрачной пеленой,
Кружась, она взор манит за собой,
И мой отец цехины золотые
Ей сыплет щедрою рукой!
Нет, милая Агнесса, счастье, радость —
Возможность быть с тобою целый день,
Тонуть в лазури глаз твоих небесных,
Усталую главу склонять к твоей груди,
И смешивать с твоим свое дыханье,
И в сладостном восторге трепетать,
И заглушать роскошным поцелуем
Твоей любви стыдливый легкий шепот!
Стихи, право, очень недурны, а таких много в целой драме. Желаем,
чтобы г. Межевич не ограничился одним этим опытом и принялся бы за

67 5*
''французские драматические произведения, передавая их нам хоть прозою,
хоть стихами — это всё равно для нас. Наша современная литература так
бедна, что почти нечего читать; а наш репертуар еще беднее — кроме воде­
вилей, не на что и посмотреть. И потому как бы хорошо было, если бы
искусная рука, переводя французские драмы, не слишком церемонилась
с ними, а переделывала и выправляла бы, сообразно с здравым смыслом
и эстетическим вкусом. Что-нибудь — лучше ничего. Где же взять худо­
жественных произведений!
За драмою Дюма следует в 4-й книжке «Пантеона» двухактный воде­
виль «Жозеф, парижский мальчик (Le Gamin de Paris)», очень недурно
переведенный г. Федоровым. Прочтя его, мы еще более убедились, что во­
девили и пишутся и переводятся для сцены, а не для чтения.
За водевилем следуют стихи гг. Алексеева, Ивельева, П. Федорова,
А. Марлинского и кн.Кропоткина. Между ими есть стихотворение г. Вельт-
мана.
За стихотворениями следует «Оборотень, рассказ шестидесятилетнего
гусара», соч. Александровой-Дуровой. Хотя «Пентеон» и уверяет нас, что
этот рассказ может быть и драмой и водевилем, но мы ему, на этот раз,
решительно не верим — по трем причинам: во-первых, из чего можно
сделать драму, из того нельзя сделать водевилями наоборот; во-вторых,
содержание этой повести не совсем правдоподобно, хотя она рассказана
и увлекательно; в-третьих, задачи для драм и водевилей всегда остаются
без выполнения, и «Пантеон» гораздо бы лучше сделал, если бы вместо
стихотворений и рассказов явился публике с тремя драматическими
пьесами.
25. Журналистика
Предчувствия наши касательно появления во второй половине июня
второй апрельской книжки «Сына отечества», выраженные в 43 № «Литера
турной газеты», сбылись: апрельская книжка этого журнала, подобно
заколдованной тени, явилась 18 июня, и как бы для того, чтоб вознагра­
дить своих читателей за долговременную неявку и пустоту своего содер­
жания, явилась с бранью на «Отечественные записки»— единственная
причина, по которой мы и заметили ее запоздалое появление. Статейка
«Сына отечества» носит два различных названия: внутри книжки она на­
звана «Литературными известиями», а на обертке «Журнальными дико­
винками». Последнее название особенно ей по шерсти: в самом деле, это
истинные диковинки. Мы выписываем их вполне, чтобы публика сама
могла судить. Просим прослушать:

В прошедшей книжке «Сына отечества» (стр. 70) мы поместили

несколько замечаний на странное мнение «Отечественных записок»
о русских современных литераторах и сказали, что желали бы слы­
шать ответ «Отечественных записок».— Ответа от них не было*. Зато
появилась ответная статья в «Литературной газете». Если угодно,
прочтите ее, но только в перчатках: так грязен, такими не литератур-
* Увы!..
68
 ными выражениями наполнен этот неприличный ответ на наши заме­
чания, в которых сохраняли мы всю вежливость, все приличие*. Нам
говорят, между прочим, что «Отечественные записки» «не хотят на­
клониться** до «Сына отечества». Но они могут быть уверены, что
«Сын отечества» не нойде! на поприще состязания с ними, боясь на­
ступить на них, любя опрятность***и уважая публику и своих читате­
лей. Мы поступаем откровенно, говорим прямо: не употребляем уло­
вок критических, презираем «Отечественные записки» открыто****
только для чести русской литературы указываем на странные мнения
«Отечественных записок», чюбы молчание наше не было почтено со­
гласием современников***** с их мнениями; но никогда не входили, не
входим и не будем мы входить в полемику и переговоры с ними.
Книжки наши не наполняются намт>(е)ками и открытою бранью на
редакторов «Отечественных записок», и если бы у нас и была ка­
кая-нибудь сподручная газета, мы не заставляли бы ее браниться
и кричать за нас, уверяя, между тем, что не только не хотим спорить
и рассуждать, но стыдимся даже унизить себя ответом противнику.

Вот первая часть «Журнальных диковинок» «Сына отечества». Мы

выписали ее всю, без пропусков, без искажений, не изменив ни одного
слова: пусть дело говорит само за себя и красота «Журнальных диковинок»
«Сына отечества» сама пленяет публику и выигрывает ее расположение.
Ни слова не скажем ни о тоне, ни о приличии, общественном и литератур*
ном, какими отличается эта выходка «Сына отечества»: и тон и приличие
ее — всё те же, как и во всех «журнальных диковинках»«Сына отечества»,
и напоминают собою вежливые, бонтонные отзывы о каких-то кликушах,
которые будто бы прячутся за имена Карамзиных, Дмитриевых,Озеровых,
Грибоедовых («Сын отечества» 1839, № I X , стр. 37); о г. Лажечникове, кото­
рый будто бы чертит карикатуры на великих людей русской земли («Сын
отечества» 1840 г., № 4, стр. 889); о гг. Павлове и Каменском, которые на­
званы— как бы вы думали? — кикиморами\.. («Сын отечества» 1840, № 4,
стр. 889); о г. Павлове, будто бы не знающем русского языка, о г. Панаеве,
который будто бы написал всего две-три очень плохие пьески, о г. Лер­
монтове, который ничего порядочного не написал, ибо-де всё, что он ни
писал, было очень плохо («Сын отечества» 1840, № 7, стр. 666); о г. Коль­
цове, что он степняк и мужик («Сын отечества» 1840, № 7, стр. 612); на­
конец, ни слова не скажем о грациозном суждении о повестях какого-то
г. Грузинова, будто бы содержащих в себе отвратительный рассказ о г-же
Воломирской и других развратных мерзавцах и мерзавках («Сын отечества»
1840, № 7, стр. 615)... Повторяем: мы говорим и доказываем фактами,
а каковы эти факты — предоставляем судить публике.. Есть дела и по­
ступки, которые в своей сущности, в своем характере заключают и свой
суд... Мы снисходительны и охотно извиняем даже самый дикий способ

* Конечно!..
** Совсем не наклонишься, а нагнуться: не хорошо с умыслом искажать чужие
слова!..
*** То есть чтобы не замарать «Отечественные ваписки»: странная любовь к опрят­
ности вчуже...
**** Благодарим: это презрение делает большую честь «Отечественнымзапискам».
***** Премудреная вещь: «Сын отечества» боится, что его молчание будет сочтено за
согласие каких-то и чьих-то современников*. Воля ваша, тут недостает, по крайней мере,
смысла.

69
 выражения. Но со всем тем мы не можем оставить без ответа нападки «Сына
отечества»: нам очень мало нужды до его о нас мнения, но нам до­
рого мнение хотя самомалейшей части публики.
Отвечаем по пунктам:
1. Презрение «Сына отечества» к «Отечественным запискам» подлежит
(к вящему нашему прискорбию) .сильному подозрению: кого презирают,
о том молчат, а «Сын отечества» заговорил (разумеется, по-своему) об
«Отечественных записках» еще с первой их книжки 1839 и не перестает
говорить до сих пор; между тем как «Отечественные записки» никогда не
заговаривали с «Сыном отечества», но только изредка отвечали ему, и то
не прямо, а через посредство «Литературной газеты». Это факт.
2. Что презрение «Сына отечества» к «Отечественным запискам» очень
подозрительно, это явствует еще и из того, что первые нападки его на них
были нерешительны, перемешаны пополам с похвалами, которых боль­
шая часть относилась к стихотворениям г. Лермонтова. Вообще было
видно, что «Сын отечества» стремился к уяснению своих отношений к «Оте­
чественным запискам» и рассчитывал так, чтобы его отзывы о них похо­
дили на изречения дельфийского оракула, т. е. могли б быть перетолко­
ваны в ту и другую сторону — и как брань, если бы «Отечественные за­
писки» отвергли искательства «Сына отечества», н как похвала, если бы
они низошли до этих искательств.
3. Помещенная в недавно вышедшем № 8 «Сына отечества» выходка
или, лучше сказать, брань на статью в 43 № «Литературной газеты» от­
нюдь не есть ответ на эту статью и только доказывает, что статья «Литера­
турной газеты» показалась ему очень горькою. В самом деле, против фак­
тов защищаться невозможно: улика налицо! В статье № 43 «Литературной
газеты» не выдумано ни одного факта, но при каждом указано на нумер
и страницу «Сына отечества», и не только не искажено ни одного слова, но
даже соблюдены все ошибки против языка и орфографии: почему же «Сын
отечества» в своих «Журнальных диковинках» не только не защищается
против этих фактов, но даже и не упоминает о них? Но мы снова напомним
ему их, хотя и вкратце:
а) «Сын отечества» отвергает всякий талант в г. Лермонтове, стихо­
творения которого сам превозносил назад тому год.
б) «Сын отечества» говорил, что не знает ни одного перевода г. Кат­
кова, между тем как в № 1 его за прошлый же год напечатан, против воли
переводчика, целый первый акт из «Ромео и Юлии», переведенный г. Кат­
ковым.
в) «Сын отечества» уличал «Отечественные записки» в несправедли­
вости к таланту г. Лажечникова, тогда как всем известно, что «Отечествен­
ные записки» всегда отдавали должную справедливость этому единствен­
ному русскому романисту, а «Сын отечества» всегда отнимал у него всякий
талант и прекрасные романы его называл карикатурами на великих людей
русской земли. Что значит этот факт, если не явное желание поставить
г. Лажечникова в приятных для «Сына отечества» отношениях к «Оте­
чественным запискам»?..

70
 г) Таким же точно образом «Сын отечества» вздумал уличать (без
всяких доказательств) «Отечественные записки» в несправедливости к бле­
стящим талантам и важным литературным заслугам кн. Вяземского и
г. Баратынского, о которых до того времени всегда неприлично отзывался,
постоянно отрицал в них всякий талант и не признавал никаких заслуг
их русской литературе.
д) «Сын отечества» вдруг вздумал хвалить г. Бенедиктова, на кото­
рого всегда нападал, чтоб только взвести виною (хотя бы и химерическою)
больше на «Отечественные записки».
е) «Сын отечества» отрицал всякий талант в гг. Панаеве и Павлове, ко­
торых недавно сам расхваливал, как первостепенные таланты современной
русской литературы.
ж) «Сын отечества» недавно (и еще не один раз) превозносил до небес
талант Основьяненки, но, видя, что этими похвалами нельзя ни унизить
Гоголя, ни достать себе статьи от Основьяненки, объявил, что Основья-
ненко не умеет писать по-русски.
з) «Сын отечества» спрашивал у «Отечественных записок»: «после
скольких сказочек и литературных статеек и стихотворений литератор
поступает у них в число лучших и известных!» «Литературная газета» от­
ветила ему, что «Отечественные записки» смотрят не на количество и меру,
а на качество и достоинство, меряют не аршином, саженью и пудами, а
эстетическим чувством и мыслию.
Почему же «Сын отечества» не ответил ни одного слова на эти обви­
нительные факты?.. Уж, конечно, не по презрению к «Отечественным
запискам», а по другому, очень понятному чувству... Как нечего говорить
противу правды, так поневоле придется выдумывать и отвечать не на воп­
рос. Впрочем, может быть, «Сын отечества» и забыл на что отвечал, помня
стихи из «Бориса' Годунова»:
Теперь не время помнить,
Советую порой и забывать.
А может быть и то: есть вещи, которые бьют так верно, что отшибают и па­
мять...
Теперь обратимся ко второй части «журнальных диковинок» в 8 №
«Сына отечества» и разберем ее подробно.
Уловки смешные, детские,— продолжает «Сын отечества»,—
как будто ие всякий читатель видит, что в каждой книжке «Отече­
ственных записок» раз по десяти принимаются непременно бранить
Полевого, унижают всё, что он писал и пишет, и разными уловками
стараются доказать и бессовестность, и безумие, и шарлатанство
его, и как будто не всякий, читающий «Литературную газету», видит,
что Полевой есть цель беспрерывных статей ее критических и литера­
турных, когда издатель и «Литературной газеты» и «Отечественных
записок» один и тот же! — Повторим: уловки смешные и детские! —
Полевой ни одного слова доныне не сказал в ответ на все вопли и
клики «Отечественных записок» и «Литературной газеты», и не ска-
жет*. Ручаемся за него и честь имеем объявить «Отечественным за-
* Воплей и кликов никаких не было ни в «Отечественных записках»,ни в «Лите­
ратурной газете», а были ответы на вопли и клики «Сына отечества», а при ответах
случились и вопросы, на которые трудно было отвечать «Сыну отечества».
71
 пискам» и «Литературной газете», что неприязнь их «Сын7 отечества»
считает себе величайшею похвалою после всего того, что в вих поме­
щается*. Просим читателей добросовестных разрешить: можно ли
входить** в какие-нибудь состязания с журналом, мнения кото­
рого переходят за пределы всех законов логики*** и даже больше,
нежели логики, и не должен ли всякий гордиться ненавистью такого
журнала, на мнения которого стоит только указать, то невольно воз­
буждается негодование каждого благомыслящего человека?**** Итак,,
ни слова в ответ «Отечественным запискам» и «Литературной газете».

Именно — ни слова, потому что во всей этой «журнальной диковинке»

нет ни слова в ответ на тяжкие обвинения «Литературной газеты». Оно»
и лучше: таким образом можно попасть в двойную цель: и увернуться от
затруднительного ответа, и щегольнуть презрением, которому, впрочем,,
никто не поверит, к нашему величайшему прискорбию!
Эта вторая часть «журнальных диковинок» «Сына отечества» рассе­
ивает несколько туман отношений этого журнала к «Отечественным за­
пискам» и к публике; но, чтобы совершенно рассеять его, мы должны пред­
варительно обратить внимание еще на одну страницу в 8 № «Сына отече­
ства», именно на страницу 903-ю, где находится нечто вроде отречения,
именно, отречение г-на Полевого от всякого участия, посредственно или
непосредственно, в «Сыне отечества», начиная с 9 № этого журнала. Из:
этой же страницы мы узнаем, что г-н Полевой в 1839 году был полным ре­
дактором «Сына отечества», а в нынешнем только отчасти, и именно по от­
делениям Критики, Библиографии и Смеси, и что, следовательно, во всех
обвинениях в «журнальных диковинках» виноват не «Сын отечества»,.
а г-н Полевой... Вот что! Давно бы так объясниться «Сыну отечества»,
тогда для нас и для публики были бы ясны все его диковинки!
Как бы то ни было, мы очень рады такому объяснению и с сей же самой:
минуты низко кланяемся «Сыну отечества», желаем ему всякого добра
и успеха; и если мы будем говорить о нем, то надеемся говорить хорошо,
но все наши неприязненные отношения с.ним от сей минуты кончены^
С господином же Полевым нам еще нужно объясниться, во исполнение-
русской пословицы: «еду — не свищу» и проч., которой мы крепко дер­
жимся. И здесь для большей отчетливости отвечаем по пунктам:
1) Ни в одной книжке «Отечественных записок» и никто не принимался
бранить г-на Полевого не только по десяти раз, но и по одному разу; о г-не
Полевом говорилось при разборе его сочинений и при разборе таких сочине­
ний, в которых говорится что-нибудь о его сочинениях. И хотя г-н Полевож
пишет много и часто, хотя г-н Булгарин еще больше и чаще (а притом

* То есть: после стихотворений Пушкина, Жуковского, кн. Вяземского, Бара­

тынского, Лермонтова, Кольцова, Красова, —0—, Ознобишина, переводов Каткова,
—вой, Аксакова; повестей Одоевского, Лермонтова, Соллогуба, Лажечникова, Осно-
вьяненки, Александрова, Жуковой, Даля, Панаева (И. И.); статей о. Иакинфа, Пе~
ревощикова, Венелина, Буняковского, Грота, Безгласного, Фарнгагена фон-Энзе,
Мельникова, Чаруковского, Срезеневского, проч. и проч.
** Так зачем же входите?..
*** Какой логики? уже не логики ли «Московского телеграфа»? Избави от нее бог-
всякого!..
**** Только, верно, не подписчиков на«Историю русского народа» и других недо­
конченных сочинений по подписке.

72
иногда и очень основательно) пишет о г-не Полевом, но всё-таки о г-не
Полевом говорилось и не в каждой книжке «Отечественных записок», и не
по десяти, а разве по одному или много-много по два раза в книжке. Оче­
видно, что такое преувеличение произошло вследствие пословицы: «У стра­
ха глаза велики».
2) «Отечественные записки» никогда не унижали того, что писал и пи­
шет г-н Полевой, но только произносили свое суждение о его писаниях,
и если это суждение не всегда приятно г-ну Полевому, то едва ли*это вина*
«Отечественных записок».
3) Равным образом, «Отечественные ваписки» никогда не думали»
разными уловками доказывать ни бессовестности, ни безумия, ни шарла­
танства г-на Полевого.
4) Что г-н Полевой ни одного слова не сказал в ответ (заметьте, в от-
вет\) на многочисленные правды, произнесенные о нем «Отечественными/
записками», — это совершенно справедливо, как и то, что он не скажет
ни одного слова по причинам, которые объяснены нами выше, т. е. что про­
тив правды и говорить нечего. Но что он беспрестанно, как говоритсяг
задирал «Отечественные записки», беспрестанно занимался ими, как будто*
бы они мешают ему жить, это опять-таки фактическая истина, которую-
мы не раз уже доказывали, и доказывали не рассуждениями, а указаниями
на статьи в «Сыне отечества», с выписками и означением страницы. Что же-
касается до того, что г-н Полевой, по открытому презрению к «Отечествен­
ным запискам» и по боязни замарать их, вследствие бескорыстной любви
к опрятности в других, не хочет говорить ни о них и ни с ними,— это лучше-
всего доказывают статья в 7 № «Сына отечества», на которую мы ответили
в 43 № «Литературной газеты», и статья в 8 № «Сына отечества», которую*
произвел наш ответ в 43 № «Литературной газеты».
Третья часть «журнальных диковинок» № 8 «Сына отечества» инте­
реснее двух первых и если кажется уж слишком диковинною, то не сама*
по себе, а потому, что попала в «Сын отечества»: мы говорим о суждениях
о Державине, Хемницере, логике Бахмана и «Слове о полку Игоревом»г
выписанных из книг «Отечественных записок» без всяких примечанийг
возражений и обвинений, выписанных просто, хотя и не вполне, отчего,
естественно, они много теряют. В самом деле, не удивительно ли встре­
тить в «Сыне отечества» дельные, основательные, совершенно новые, са­
мостоятельные критические идеи, хотя бы и чужие, выписанные из «Оте­
чественных записок»? Если бы эти суждения и не всем показались истин­
ными и основательными, то всякий, не лишенный здравого смысла, не мо­
жет не видеть, что писавшие их вникали в дело и что эти суждения не суть
избитые, общие места, всеми повторяемые и всем надоевшие, но что онет
новы и оригинальны.
Так, например, хотя в суждении «Отечественных записок» о Державине
этот поэт и не называется беспрестанно, для пущей важности, потомком
Багрима, ^ его произведения не сравниваются со всевозможными продук­
тами ископаемого царства природы,— однако ж в нем больше сказано-
о Державине, чем в иной раздутой из пустозвонных фраз статье,, в которой

73
 много наговорено и ничего не сказано, а в выносках разруганы мнения дру­
гих критиков, более основательные и заслуживающие внимания.
Суд «Отечественных записок» о Хемницере разве потому только ду­
рен, что согласен с мнением публики и противоречит мнению г-на По­
левого. Это еще не большая беда, да и самый предмет мнения не так ва­
жен, чтобы стоил спора.
Что же касается до суждения, произнесенного «Отечественными запи­
сками» 0 Бахмане и его бестолковой логике, г-п Полевой напрасно беспо­
коится о предмете, совершенно чуждом ему, хоть он и давно уже выдает
-себя за великого философа, который перелистовал между делом и отды­
хом и Капта, и Фихте, и Шеллинга, и Гегеля. При разборе «Очерков рус­
ской литературы» г-на Полевого («Отечественные записки» 1840, № 1,
49 и 54 стр. Библиографической хроники) мы разобрали и его дружеское
послание к г-ну Булгарину и вполне выказали, до какой степени глубок
и далек в философии г-н Полевой. Сверх того, «Отечественные записки»
судили о Бахмане на известных основаниях и доказательствах: так не
лучше ли было бы г. Полевому отвергнуть их, нежели просто выписать
из рецензии десяток строк, ничего не сказавши о них? Конечно, это с его
стороны осторожно: не запасшись кораблем и компасом, он не пускается
в неведомое ему море!..
Относительно же суждения «Отечественных записок» о «Слове о пол­
ку Игоревом» можем сказать, что как ни ново и ни резко оцо, но вер­
ность и справедливость его очевидны, как то, что 2-жды 2—4. В самом
деле, кто не согласится, что выражения: «Солнце ему тьмою путь за-
ступаша» и «уже пустыни силу прикрыла», бессмысл енн ? Кажется,
против этого никто не станет спорить, если г-н Полевой не возьмет на
•себя такого достойного его труда...
Итак, поздравляем «Сына отечества», что в его Смесь, находившую­
ся под реакцией г-на Полевого, попало несколько новых и дельных, хотя
и чужих суждепий о Державине, Хемницере, Бахмане и «Слове о полку
Игоревом», выписанных из «Отечественных записок»' Переройте все его
quasi-критики * и библиографические рецензии — и вы не встретите
в этой куче старых общих мест ничего подобного: как же не поздравить?..
Самые интересные места в критиках и рецензиях в «Сыне отечества»,
писанных г-ном Полевым, суть те, которые написаны под явным вдох­
новением гнева. Но вот пример, сколь опасно подчиняться такого рода
вдохновению: в числе «журнальных диковинок» № 8 «Сына отечества»
вы найдете брань на роман г-на Лермонтова «Герой нашего времени»,
а в одной брани таковую речь: «Но недавно еще в каком-то журнале ска­
зано было, что критика тотчас при выходе книги доказывает будто бы
зависть и желание убить книгу, внушить об ней неприязненное понятие
^читателгтм, ибо не всякий еще у нас самобытно судит и многие
всё еще держатся старой системы — верить критикам на слово» («Сын
^отечества», № 7, стр. 856). Какой смысл в этом наборе слов, так непра-

* мнимые критики (латин.).— Ред.

74
вильно расставленных? Поняли ль вы хоть что-нибудь?.. Повторяем:
после таких критик и рецензий читателям «Сына отечества», верно, при­
ятно было встретить что-нибудь даже и обыкновеннее суждений «Отече­
ственных записок».
Но, кажется, нечего доказывать, что г-н Полевой вырвал из «Отече­
ственных записок» несколько суждений совсем не для выражения своего
к ним презрения, а чтобы наполнить, по возможности, хоть и чужим доб­
ром, недостаток основательных и новых идей в критике «Сына отечества».
•Это тем яснее, что г-н Полевой и в своих статьях уже начинает повторять
мысли «Отечественных записок». В знаменитой эпистоле своей к г-ну
Булгарину он назвал X I X век индюстриальным и положительным, враж­
дебным поэзии; впрочем, это мнение было повторяемо и прежде и после
этой статьи и служило, так сказать, краеугольным камнем философии
«Сына отечества». В I книжке «Отечественных записок» 1840 года, именно
в критике на «Горе от ума» (стр. 11) было замечено, между прочим, что
индюстриалъностъ и положительность есть только одна из сторон мно­
гостороннего X I X века, который столько же индюстриальный и положи­
тельный, сколько и религиозный, и поэтический, и философский, ибо
ъ нем действовали Байрон, Вальтер Скотт, Купер, Шиллер, Гёте, Пуш­
кин, Фитхе, Шеллинг, Гегель. И что же? — в 8 № «Сына отечества»,
в статье «Обозрение событий 1839 года» (пастр. 867 и в «Смеси», стр. 893),
находится повторение наглей мысли, явно противоречащее всему, что
доселе говорил об этом предмете в «Сыне отечества» г-н Полевой.
Так исправляется наш век!.. Несколько раз повторял г-н Полевой,
что Гегель — жалкое явление после Шеллинга. Читателям известно наше
мнение о последнем философе нашего века. И что же? — в том же 8 №
«Сына отечества», в той же статье (на стр. 868 и 871) Гегель поставлен
яаряду со всеми гениями человечества, истинными и мнимыми, от Шиллера,
Байрона, Пушкина, Кювье, Гумбольдта, Гершеля до Жаккарда, Даг-
гера, Дрейшока и гг. Соколовского и Якубовича. Мало того: Гегелю при­
писывается участие в развитии новых идей и деятельности разработки
(чего? — не знаем).
Из всего этого ясно видно, до какой степени простирается открытое
презрение г-уна Полевого к «Отечественным запискам»; но мы снисходи­
тельны, нисколько па это не сердимся и от души желаем, чтобы-г-н Поле­
вой продолжал пользоваться «Отечественными записками» как сред­
ством и ему быть участником в развитии новых идей, с которыми он дав­
но уже прервал все отношения, п участником в деятельности какой-
то разработки, которой мы, впрочем, не понимаем. Что же до нас — мы
и прежде не презирали ни открыто, ни тайно «Сына отечества», держась
правила, что презирать или уважать можно только что-нибудь сущест­
вующее, действительное, а не призрак; теперь же, когда «Сын отечества»
лереходйт в полное заведование многоуважаемого нами и публикою ученого
л литератора А. В . Никитенко, мы даже уверены, что будем положительно
уважать его как нечто положительно, а не отрицательно существующее.
й наша уверенность тем действительнее, что основывается сколько на

75
личном нашем уважении к талантам и-познаниям почтенного А. В . Ники-
тенко, столько и на собственных словах г-на Полевого, который, извиня­
ясь перед публикою в несвоевременной выдаче книжек «Сына отечества»,
сказал (а собственное сознание паче всякого свидетельства): « Сын отече­
ства", и устарелый и запоздалый, искренно признается, что он уступает
своим юным товарищам, по русской поговорке, и книги, и колокола.
И нельзя иначе! Всякому свое время, и старое должно уступать юному,
разочарованное в мечтах — полному надежд и мечтаний» («Сын отече­
ства» 1839, N° 1, Библиография, стр. 39). Правда! правда! тысячу раз —
правда!..

26. Сочинения в стихах и прозе Дениса Давыдова, в трех частях.

Второе издание, исправленное и дополненное. <СПб., 1840>.

Мы давно уже имели издание стихотворений нашего знаменитого

партизана-поэта Давыдова, которыми еще в 1832 году подарил публику
московский книгопродавец Салаев. Теперь издание это, впрочем доволь­
но неполное, сделалось редко. А. Ф. Смирдин оказал многочисленным^
почитателям таланта Д. В . Давыдова истинную услугу, издав теперь-
полное собрание его сочинений. В начале первой части приложен очерк
жизни Давыдова, написанный пером бойким и увлекательным. Хотя-
сам Давыдов говорит, что очерк этот составлен его другом и сослуживцем
О. Д. О-ским, но, пробегая эти строки, полные воинского и поэтического
увлечения, невольно приходишь в искушение и не можешь отбиться от
мысли, что этот очерк — не что иное, как автобиография. Между сти­
хотворениями находим многие, которых не было в прежнем издании,
но с которыми мы уже встречались в некоторых периодических изданиях.
Многие из стихотворений Давыдова сделались достоянием народа: вот
лучшая похвала, которую можно высказать покойному поэту. Он сам
говорит:
Я не поэт — я партизан, казак,
Я иногда бывал на Пинде, но наскоком
И беззаботно, кое-как,
Раскидывал перед кастальским током
Мой независимый бивак.
Нет! Не наезднику пристало
Петь, в креслах развалясь, лень, негу и покой;
Пусть грянет Русь военною грозой —
Я в этой песне— запевало.
Первая часть «Сочинений Дениса Давыдова» заключает в себе 54
стихотворения. Во второй и третьей части помещены статьи прозаические,
известные уже публике по журналам и альманахам, в которых они явля­
лись. Между ними особенного внимания заслуживают статьи, собственно
относящиеся к партизанским действиям: вопрос о том, «Мороз ли истребил
французскую армию в 1812 году?»; «Встреча с великим Суворовым»; «Взя­
тие Дрездена в 1813 году»; «Воспоминания о Кульпеве в Финляндии».
Всех статей, в обеих частях, двенадцать. Издание чрезвычайно опрятно;

76
первая часть украшена картинкою, весьма хорошо исполненною, но до*
яольно дурно сочиненною: она нисколько не выражает стихов —
Помню, други, вас и я,
Испивающих ковшами
И сидящих вкруг огня
С красносизыми носами.
На затылке кивера,
Доломаны до колена,
Сабли, шашки у бедра,
А диваном — кипа сена!

Сказать откровенно, все три части «Сочинений Давыдова» могли бы

поместиться в одну часть, но это — маленькая спекуляция книгопродав­
ца Смирдина, которая, впрочем, делает ему честь.

21+ Сицкий, Капитан фрегата. Соч. кпязя H. M ы ш и ц к о г о.

Три части. СПб. 1840.
Марлинский, как и всякий писатель с талантом, наделал много зла
литературе. Он написал «Капитана Белозора» и «Фрегат Надежда», изво­
лил опоэтизировать до идеала наших моряков от лейтенанта и мичмана
до капитанов всех рангов, публика прочла его повести с удовольствием, —
и вот захлестали в нее капитанами, сценами на море, морскими сценами...
всё море, всё вода! Того и гляди, что вся литература пропадет от наводне­
ния. «Сицкий» тоже роман водяной, который однако заключает в себе и
сушь; притом это роман

Отменно длинный, длинный, длинный.

Нравоучительный и чинный
Без романтических затей.

Роман, который написан чуть-чуть не в восточном вкусе, где автор на

каждом шагу подносит вам перлы метафор, славит Аллаха и его пророка.
Цель сочинителя самая похвальная, нравственная, рассказ не лишен даже
некоторого рода занимательности, преисполнен описаниями моря во всех,
возможных видах: при восхождении и закате солнца, при луне и в без­
лунную ночь, — описаниями, которыми, вероятно, воспользуется первый
компилятор, который затеет издать хрестоматию, но в целом романе есть
за автором маленькая недоимка — именно идея. Что и в нравственной це­
ли, когда результат ее доказывает только, что белое не черно и наоборот
или что 2 x 2 = 4? Впрочем, автор выступает в первый раз на поприще
литературы, а мы приняли за правило не в пример другим журналам об
начинающих не трезвонить во все колокола критики и не смешивать перво-
родков их с прахом. Мы лавируем между обеими крайностями и на этом
основании скажем: «Г-н капитан Сицкий! Благородный, нравственный, го­
рячий капитан Сицкий! Идеал балтийского и черноморского флотов! Вы
.очень легко обогнули подводные камни критики! Ступайте .с богом в
обширное море русской читающей публики, в нем много фарватеров и есть

77
плавание для всякого корабля, вам приветно светит Маяк. Ступайте, сту­
пайте {Каждому свое! Желаем вам попутных ветров и чин контр-адмирала!!
Наше почтение!»
28. Русский театр в Петербурге! |
На сей раз наша театральная летопись будет очень невелика Новых
пьес, т. е. новых переделок французских пьес и новых переводов, мало;
а те, которые есть, почти все так скучны, что и самый отчаянный фельето­
нист не нашелся бы что-нибудь сказать о них.
Иные из новых пьес порядочно разыгрываются и потому на сцене сно­
сны; но читать их, но говорить о них... Боже мой!..
1) Ш е к с п и р н а р о д и н е . Драма в четырех действиях, соч.
Карла Гольтея, перевод с немецкого Р. М. Зотова.
Виллиам Шекспир приводит в восторг весь Лондон своею драмою-
«Ромео и Джюльета»; товарищи его, актеры, боготворят его и, в доказатель­
ство своего уважения и любви к нему, нещадно пьют на его счет в тракти­
ре, куда приходит один журналист, театральный рецензент, как я же,
ваш покорнейший слуга. Он бранит новую пьесу Шекспира; актеры хотят
его бить; но Шекспир унимает их, скромно заводит спор с зоилом, и только,
что начинает отвечать на его критические вопросы, как приходит лорд
Генрих Сутгамтон, становится перед Шекспиром на колени и просит его-
дружбы. С тех пор Шекспир и лорд Сутгамтон живут друг с другом, как
два голубя в басне Крылова. Лорд Сутгамтон только и делает, что твер­
дит всем и каждому, что не он Шекспиру, а Шекспир ему делает честь сво­
ею дружбою, что все лорды, сколько их пи есть и ни будет в Англии, ум­
рут и будут забыты, а Шекспир будет жить, и... и прочая. Шекспир же,
с своей стороны, пользуется дружбою лорда, но не превозносится ею, как
оно и прилично скромному молодому человеку с талантом. Шекспир
г. Гольтея одарен какою-то неотразимою силою обаяния: кто с ним ни по­
говорит, тут же и влюбится в него; а другу его, лорду Сутгамтону, это об­
стоятельство слаще меда и сахара. Таким образом, Шекспир в одну минуту
успел рассеять предубеждения матери своего друга, леди Сутгамтон, ари­
стократическую гордость которой тревожила дружба ее сына с актером,
комедиантом. Но Шекспиру не все сходит с рук без щелчков: за его любов­
ницею, Розалиною, волочится лорд Люсси Чарлькотс и, подстерегши его*
свидание с нею, ругает его на чем свет стоит и из друга становится врагом.
Чтобы, как говорится, доконать своего соперника, он едет на его родину
и узнаёт, что у Шекспира есть старик-отец, старуха-мать, жена и малень­
кая дочь, которых он покинул в бедности. Отец не может и слышать о сво­
ем Виллиаме, как комедианте, публичном шуте, потешающем толпу не­
благопристойными представлениями и потому заживо отдавшем душу свою-
врагу человеческого рода, дьяволу. Что делать? — не один отец Шекспира
имел такое странное понятие об изящпых искусствах! Лорд открывает от­
цу Шекспира, что знает его сына, что он славен и богат. Старый Джон при­
ходит в бешенство и хочет проклясть своего Виллиама; по Мери, жена егоя.
просьбами заграждает ему уста.

78
 В Лондоне, при дворе дается маскарад. Шекспир узнаёт тут, что друг-
его, лорд Сутгамтон, отбил у него любовницу, Розалину, и при сей верной
оказии отпускает с дюжину общих реторических мест против друзей,
всех женщин и особенно любовниц. Вдруг является неизвестная дама, под.
вуалем, и читает Шекспиру его апологию; Шекспир догадывается, что не­
известная дама — сама королева Елизавета, бросается перед нею на ко­
лени; но дама быстро уходит, а он наедине и на досуге предается мелодра­
матическим восторгам. Вдруг приходит лорд Люсси Чарлькотс и начинает
поддражнивать Шекспира; но видя, что тот непоколебим как скала, при­
бегает к последнему средству сразить его наповал: объявляет ему, что ви­
дел его отца и мать, но, к величайшему своему удивлению, видит, что Шекс­
пир с участием расспрашивает о них и плачет от умиления, — говорит
ему, что видел его жену и дочь, и подает ему букет цветов от дочери; Шекс­
пир рыдает, целует букет, прижимает к сердцу и проч. и проч. Тогда лорд,
тронутый благородством Шекспира, признается побежденным и искренна
примиряется с ним. Лорд Сутгамтон, узнавши обо всем этом, обнаружива­
ет Шекспиру свой стыд и раскаяние в том, что обманул его, отбив у него-
любовницу; Шекспир, разумеется, прощает его. Тогда лорд Сутгамтон кля­
нется помирить его с отцом во что бы то ни стало.
Лорд является к отцу Шекспира в простом платье и, после разных
хитростей, добивается наконец до того, что убеждает старика, что-де ны­
нешние «ахтеры» и «сочинители» совсем не то, что были прежде, а в дока­
зательство начинает читать монолог из драмы Шекспира «Генрих IV».
Старик Джон, услышав в монологе воззвание короля к англичанам против
французов, как истинный англичанин, приходит в неистовое одушевление
и чуть не бьет лорда Сутгамтона, приняв его за французскую армию.
Лорд делает знак Шекспиру и представляет его Джону в качестве своего
приятеля, как автора трагедии, воспламенившей патриотическое чувство
в его старческом сердце. Джон, не узнав сына, тем не менее в восторге от
такого знатного сочинителя. Входит мать Шекспира и узнает сына, потом
вбегает его жена и дочь — следуют слезы, ахи, охи, объятия, крики и все
эти мелодраматические чувствительные семейные сцены, которые в чтении
наводят только зевоту, а на сцене, будучи ловко разыграны, приводят
толпу в неописанный восторг. Что делать? — толпа — всегда толпа,
а люди, посвященные в таинства искусства, всегда относятся к ней, как
единица к тысяче...
Из нашего изложения читатели могут ясно видеть, что «Шекспир на
родине» одна из тех дюжинных немецких мелодрам, которые с таким усер­
дием и, к сожалению, так хорошо переводит г. Ободовский. Она вся слеп­
лена из обыкновенных мелодраматических эффектов; Шекспир ее так же
похож на истинного Шекспира, как походил бы Александр Македонский,
сыгранный водевильным актером, на исторического Александра Македон­
ского. Но тем не менее мы рады этой пьесе и благодарны г. Зотову за его
выбор: несмотря на всю ее незначительность, она в мильон раз лучше ори­
гинальных водевилей и драм, равно как переводов и переделок с француз­
ского. В ней есть хоть смысл, даже удачные эффекты, как, например,

79
 сцена королевы Елизаветы, написанная, если не с умением и талантом, то
л жаром и одушевлением, свидетельствующими о благородном удивлении
автора пьесы к величию Шекспирова гения. Кроме того, она, лучше самих
драм Шекспира, познакомит толпу с именем великого. Толпа равнодушна
•я даже с зевотою будет смотреть на драму Шекспира, превосходно играе­
мую превосходнейшими актерами, — потому что ровно ничего в ней не
пэймет; и толпа же будет в восторге от Шекспира, увидев его карикатуру
в дюжинной мелодраме, ловко сыгранной в эффектных для нее местах сви­
дания и объятий, — потому что тут ей всё по плечу. Только такими произ­
ведениями и можно поселить в толпе уважение к великому имени Шекспи­
ра, и когда ей, в таких пьесах, потолкуют о Шекспире, — она, чтоб не от­
стать от других, будет приходить в восторг и от драм Шекспира...
2) Т а й н а . Драма в трех действиях, переведенная с французского П. В .
Первое действие этой запутанной драмы называется «Игрок», пото­
му что г-на Евгения Дарбера, парижского банкира, друзья уверяют, что
принятый им недавно в кассиры молодой человек Альфонс Ловиль — иг­
рок. Но Альфонс Ловиль оправдывается перед ним, чистосердечно при­
знавшись, что только один раз в жизни имел поползновение к игре, и при
.сей верной оказии, рассказывает ему длинную историю, как одна дама
приняла в нем участие на бале, где он проигрался. Второе действие назы­
вается «Бриллианты», потому что Люсталь, брильянтщик (связанный с
Дарбером какою-то тайною, за сохранение которой он обучает его) просит
у него денег и предлагает ему в залог брильянты, а Дарбер узнает в них
брильянты своей жены. Он уже давно ревнует ее к Ловилю и, застав ее
наедине с ним, требует, чтоб она показала свои брильянты; жена не согла­
шается, и муж, изобличив ее в обмане, бросает ей в глаза полученные им
от Люзталя брильянты и, для большего эффекта, называет ее «бесчестною
женщиною». Третий акт называется «Портфель», а почему именно — труд­
но и рассказать, благодаря запутанности и бестолковости действия. Дело,
кажется, в том, что Ловиль действительно влюблен в г-жу Дарбер еще
с тех пор, когда она приняла в нем участие на роковом бале, где он проиг­
рался; но она в него не влюблена, а принимает в нем участие потому, что
узнала в нем сына человека, который сделался банкротом от ее мужа,
утаившего поднятый им на улице портфель с 10 000 франков. Она где-то
и как-то достает этот портфель и вручает его своему мужу с приличным
объяснением, что не она бесчестная женщина, а он бесчестный человек,
и что она вела интригу с Альфонсом для того, чтоб, во-первых, узнав от него
его тайну, добыть портфель от Люсталя за цену своих брильянтов, и, во-
вторых, для того, чтоб помешать Альфонсу выполнить его клятву —
убить убийцу своего отца. Разумеется, Дарбер раскаивается, просит у нее
прощения. Она спрашивает у него, где Альфонс, он вспоминает, что толь­
ко сейчас убил его на дуэли. Только что г-жа Дарбер хочет упасть в обмо­
рок, как мертвец входит, говоря, что он не убит, а только слегка ранен.
Следуют объятия, к немалому утешению верхнего, среднего и нижнего
райка, который не может видеть без восторга, как на сцене обнимаются...
Без всякой нужды в пьеску вмешаны еще три лица — Вернеля, сочини-

80
теля, Аврелии, жены его, Юлия Обри, друга его. Длинно, скучно и при­
торно!
3) Д е н ь г и , или С т о л и ч н о е ж и т ь е . Комедия-воде­
виль в одном действии, переделанная из пьесы Скриба и Баяра П. С. Фе­
доровым.
Молодые супруги, Василий Львович Критский и Надежда Петровна
Критская, умеют любить друг друга со всем жаром водевильной любви,
но не умеют распоряжаться деньгами и скоро проматываются. Муж узна­
ёт, что жена наделала долгов, а она узнает, что муж наделал долгов. Сле­
дует размолвка. В то время, как их осаждают кредиторы, является брат
Надежды Петровны, Федор Петрович (фамилия его не означена на афишке)
и объявляет, что он разорился и что ему через пять часов непременно нуж­
но 10 000 р., —или он погиб. Критский, сколько из желания утаить от
зятя своего грехи, столько и из искреннего желания помочь ему, обещает
достать ему, через пять часов, 10 000 рублей. В его жену влюблен Андрей
Андреевич Васильков, хозяин дома, в котором они нанимают квартиру.
Узнав о их нужде, Васильков предлагает им деньги, а вместе с деньгами
отдает Надежде Петровне и любовное объяснение. В жаркой сцене, где
Критский требует удовлетворения от Василькова, а тот требует своих
денег, Федор Петрович вдруг отдает ему деньги и, когда сконфуженный
Васильков уходит, объявляет им, что его банкротство было — мистифи­
кация, что он хотел их испытать и, уверившись в добром сердце своего
зятя, дает ему хороший урок и средства выйти из запутанного положения.
Пьеса эта играется очень хорошо, а так как она и недлинна, то ее с удоволь­
ствием можно видеть на сцене.
4) М а к а р А л е к с е е в и ч Г у б к и н , или П р о д о л ж е ­
ние Студента, Артиста, Хориста и Афериста.
Оригинальная шуточная оперетта в одном действии, соч. актера П. И.
Григорьева.
Макар Алексеевич Губкин просится в труппу содержателя театра в
Курске, Поликарпа Федосеевича Черткова, а тот ему отказывает, под­
жидая к себе из Воронежа актера и режиссера Гнусенко. Тогда Губкин
мистифирует его, являясь к нему то Гнусенко, то Толчковским, провин­
циальным актером, то Звонаревским, семинаристом, который просится в
актеры. Главное действие этой пьесы состоит в том, что Поликарп Федо-
сеевич Чертков беспрестанно, кстати и некстати, употребляет поговорку
«волки меня ешь»; а успехом своим она обязана действительно прекрасной
игре артиста, играющего роль Губкина.
5) А в о с ь , или С ц е н ы в книжной л а в к е . Шутка-
водевиль в одном действии, соч. ***
У актера нет пьесы для бенефиса; вот он, поймав в книжной лавке
приятеля своего, сочинителя, просит его написать ему пьесу. Тот отказы­
вается за недосугом, и актеру приходит в голову мысль записывать всё,
что происходит в лавке, чтобы склеить какой-нибудь водевильчик. Прихо­
дит барыня и требует Поль де Кока; является какой-то юноша и требует
книжек с картинками; какой-то автор детских книжек навязывает им свои
6 Белинский, т. XIII о;
сочинения. Пока все довольно скучно и незатейливо; но вот к книгопродав­
цу приходит журналист Барбосов и предлагает ему принять его в долю
по типографии; увидя идущего журналиста Зажигина, Барбосов прячет­
ся в другую комнату; Зажигпн делает книгопродавцу те же предложения
и, увидя входящего журналиста Крапивина, прячется в другую комнату.
Крапивин ругает Барбосова и Зажигина, а те, не вытерпев, выбегают из
своих убежищ и начинают ругагь книгопродавца за то, что он, каждому
обещавшись иметь дело с одним из них, торговался со всеми. Шум, крик,
чуть не драка; тут еще прибегает мальчик с бутылкой шампанского для
Барбосова и сует ее в руки книгопродавцу, который не знает, как отде­
латься от напавших на него «сочинителей». Наконец, Крапивин выходит
из лавки с восклицанием: «и это литература!», а актер между тем, распо­
ложат на столе, как будто нарочно поставленном для него посредине лав­
ки, записывает с др'угом своим «сочинителем» и кстати делает очень остро­
умные и колкие замечания, достойные Ивана Александровича Хлестакова
или друга его, Тряпичкина. Наконец, образовавшись, что ему удалось со­
стряпать водевильчик и «окритиковать в своей литературе» журналистов,
поет заключительный куплетец, в котором истощает весь запас своего ост­
роумия, так что теперь прежде году, вероятно, не будет в состоянии сле­
пить другой «шутки-водевиля». По одной замашке — заставить актера за­
писывать, что делается в книжной лавке, — читатели уже могут судить,
что эта пьеса есть именно не другое что, как «шутка-водевиль». Эх, господа
сочинители водевилей и шуток! Куда уж вам подниматься на оригинальные
шутки своего изобретения! Перешучивайте уж французские водевили и
шутки; право, это будет лучше, потому что больше по плечу вам...

29, Всеобщая география. Соч. Г. Ф. Б л а н к а . Перевод с немец­

кого, с четвертого издания. Три книги в девяти выпусках.
Выпуск 1. Санкт-Петербург. В тип. Ильи Глазунова и К°.
1840. В 8-ю д. л. 182 стр.
Превосходное сочинение, лучшая география, какой только можно
было желать на русском языке! Так как это еще только третья доля пер­
вого тома,— доля, оборвавшаяся даже не на точке, как это часто случает­
ся с сочинениями, издающимися par livraisons, тетрадями, то мы и предо­
ставляем себе поговорить об этой книге поподробнее после выхода третьей
ее тетради. Пока же ограничиваемся советом г. переводчику избегать тя­
желых и угловатых канцелярских выражений. Равным образом советуем
ему не пестрить своего опрятного издания без всякой нужды большими
литерами, не кланяться ими по-китайски таким словам, каковы: обсер­
ватория, историк, университет, библиотека и т. п. Согласимся, что по­
нятия, выражаемые этими словами,— почтенные понятия, но всё же не
мандарины 5-го класса... Не понимаем, вследствие какого (т. е. челове­
ческого или другого какого) смысла некоторые люди (большею частию
старинного образования, учившиеся по академической грамматике)
употребляют большие буквы в словах: французский, немецкий и т. п. За

82
что такая честь французскому супу или немецкой колбасе, что им кланяются
большим Фертом и Нашем! Большие буквы должны писаться в словах,
выражающих единично-индивидуальное существование, а французских
или немецких предметов бесчисленное множество, не считая супа и кол­
басы...

30. Песни народные. (,) собранные из уст простого народа. Изданы

М. С у х а н о в ы м . Книжка 1. Санкт-Петербург. В тип.
А. Сычева. 1840. В 16-ю д. л. 111 стр. С эпиграфом.

«Выдаваемые мною народные песни (,) в первой книжке нахо­

дящиеся (за исключением тринадцати песен), все собраны были в Архан
гельской губернии, в течение двадцати с лишком (слишком!) лет моего там
пребывания, и все эти песни были петы, (запятая!) тамошними сельскими
красавицами, добрыми молодцами и людьми военными. Многие из них
оставались и остаются по ныне (поныне!) неизвестными, как-то: печальное
мое сердце, не ясен сокол и проч. Представляя народные песни на суд пуб1
лике, счастливым почту себя, если мой труд удостоится их (т. е. публики —
галантерейное, черт возьми, обхождение!) внимания и одобрения».
За сим курьезным предисловием следует белая страница с эпиграфом:

Ты воспой-ка, воспой, млад жавороночек,

Ты воспой, воспой на проталинке весной!

Переверните — и снова увидите белую страницу, но уж вот с каким эпи­

графом, который, вероятно, смастерен самим издателем:

А х , молодость, молодАсть!
Приятная молодость!

Короче: г. Суханов, и не думал собирать песен «из уст народа», как уве­
ряет в предисловии, но просто-напросто выписал кой-какой дряни из пло­
хих песенников и продает эту дрянь по пяти копеек серебром за книжку.
Песни, собранные им в этой неопрятной книжонке, трех родов: 1) про­
стонародные, которые можно найти в любом плохом песеннике; 2) лакей­
ские, т. е. чувствительные романсы, из которых некоторые некогда пева-
лись в салонах, а теперь все поются только в провинциальных лакейских,
как-то: «Прощаясь, ангел мой, с тобою», «Не нежна горлица порхает»,
«Кончен, кончен дальний путь», «Ударил час, медь зазвучала», «Я вечор
в лугах гуляла», «Выйду ль я на реченьку», «Вечор поздно из лесочка»,
«В коленях у Венеры», «Если б завтра да ненастье», «Катя в рошице гу­
ляла» и пр.; и наконец 3) некоторые произведения известных поэтов, как-
то опростонародившиеся, каковы: «Черная шаль» Пушкина и «Тройка»
Ф. Н. Глинки. С последним г. Суханов поступил варварски: исказил смысл
и напечатал безграмотно:

Ему сгруснулось (ся) втиши;

И он запел проясни (про ясны) очи.
И г. Суханов почитает себя литератором, а не литературщиком, подобно
многим штукарям, величающим себя литераторами и находящим какое-
то сходство в своих подозрительных и жалких поступках с поступками
Шиллеров и Гёте. О литераторы!
31 t Господин Трупо и его дочь. Сочинение П о л ь д е К о к а . Пе­
ревод с французского. Санкт-Петербург. В типографии А. Сы­
чева. 1840. Четыре части. В 12-ю д. л. В 1-й части 77, во 11-й —
405, в Ш-й— 101, в IV-й— 140 стр.

Принимаясь за этот роман, мы обещали себе много веселого и лег­

кого удовольствия, какое доставляет почти каждое новое произведение
доброго и почтенного г. Поль де Кока всему читающему миру, не исклю­
чая даже и брюзгливых моралистов, которые тем ревностнее читают его
тайком, чем громче бранят открыто. Но каково же было наше удивление,
когда мы с первых страниц узнали что-то знакомое, уже читанное нами
в французском оригинале... Всё старые знакомцы! Этот «Господин Трупо и
его дочь» никто другие, как знаменитая «Белльвилльская девственница»—
«Pucelle de Belleville». Но, боже мой! как она переменилась в русском пе­
реводе, несмотря на то, что он сделан и со смыслом и довольно гладенько!
Бедная девушка, милая Виргиния, ты, которая во французском подлин­
нике так жива, весела, остроумна, хитра, наивно-ловка, притворна и вме­
сте так благородна и великодушна, ты, которая так прекрасна и свежа,—
отчего ты в русском переводе так бледна, желта, словно тотчас после ли­
хорадки, так плоска, пошла, непривлекательна?.. Это обстоятельство
объяснило нам причину, почему на Поль де Кока многие нападают с таким
ожесточением за его плоскости и сальности: Поль де Кока надо читать
только по-французски, ибо он решительно не переводим ни на какой
в мире язык. У Поль де Кока самый язык проникнут добродушным комиз­
мом; в языке его именно и заключается особенная прелесть и увлекатель­
ность рассказа, а совсем не в забавных сценах и смешных случаях и столк­
новениях, на которых стараются выезжать его переводчики. Так, напри­
мер, в «Белльвилльской девственнице», самое смешное лицо — тетушка
Белловуан; но если пересказать все ее привычки, особенности и все слу­
чаи ее жизни,— выйдет довольно плоская и сальная картина; когда же
вы слышите ее самоё, то весело смеетесь и невольно любуетесь ее характе­
ром, не исключая даже понятий ее о «приличии», состоявшем в ношении
даже женщинами такого рода платья, которое по-русски не называется пе-
чатно, а по-французски не оскорбляет слуха; невольно забавляетесь слу­
чаями ее жизни, не исключая и знаменитого «казакирования». Так как
переводчику всё это показалось, вероятно, слишком резким, то он выпус­
кал, сокращал и сглаживал,— следственно, в переводе действительно
остались только плоскость и сальность, и из довольно большого романа
в двух частях вышли четыре тоненькие и серенькие книжки. Да, те, ко­
торые судят о Поль де Коке по переводам и особенно русским, справед­
ливы, почитая его площадным писакою, без вкуса и занимательности,
пошлым и грязным!

84
 32. Тридцать лет (,) или Жизнь игрока. Драма в трех действиях.
Сочинение В и к т о р а Д ю Г а н ж а и Д и н о. Перевод
с французского. Издание второе. Санкт-Петербург^ В тип.
Ильи Глазунова и К°. 1840. В 12-ю д. л. 142 стр.

Эта пьеса вся составлена из резких сценических эффектов, но ее эф­

фекты имеют смысл и доброе намерение, и потому «Жизнь игрока» может
доставлять публике большое удовольствие на сцене при хорошей игре
и обстановке и уже доставляла это удовольствие на театрах обеих сто­
лиц наших.
В чтении она тоже не без занимательности, по крайней мере, в тыся­
чу раз лучше невинных произведений водевильной музы, которыми уго­
щается известный разряд публики в «Репертуаре» г. Песоцкого. Перевод
недурен. Странно только, что в нем встречаются такие выражения, как, на­
пример: «девки несут корзины» (стр. 89). Слово девки имеет место только
в ревизских сказках, равно как и слово жонки, да еще в русских помещиц-
ких домах, где беспрестанно раздаются клички: девка, малый, Ванька,
Филька, Полашка, Машка и подобные им «славности», как выражается
у нас один писака, плохо знающий русскую грамоту.

33. Памятная' книжка на 1841 год. Санкт-Петербург. В военной ти­

пографии. • 1840. В^ 64-ю д. л. 352 стр.

В самый новый год вышла и «Памятная книжка», которая уже не­

сколько лет сряду появляется в этот день, как прекрасный подарок на
праздник. Изящество и, можно сказать, великолепие издания этой щеголь­
ской книжечки возрастает, кажется, с каждым годом. Картинки ее—истинная
прелесть: смотришь, не налюбуешься.
Читатели, верно, давно уже знакомы с содержанием «Памятной
книжки», издающейся всегда по одному и тому же плану, который прекра­
сен и как нельзя лучше удовлетворяет потребности образованных военных
людей. И в нынешнем году «Памятнаякнижка» содержит в себе: ^месяце­
слов с пробелами для отметок, 2) расписание чинов главных управлений
Российской империи, 3) расписание храмовых праздников, 4) известия
о времени отправления и получения почт в Петербурге и Москве, 5) таксу
для сбора за письма и посылки, 6) правила, установленные по высочай­
шему повелению в случае возвышения воды-в С.-Петербурге, 7) расписа­
ние формы одежды для генералов, штаб- и обер-офицеров, 8) указание
домов, занимаемых министрами, их департаментами и прочими местами
и лицами главных управлений империи и дипломатического корпуса.
Следственно, здесь собрано всё, что нужно для справок чиновникам воен­
ного и гражданского ведомства, и даже больше, нежели что нужно. Это
русский военный календарь, столь же необходимый преимущественно для
военного офицера, как обыкновенный календарь необходим для всякого
грамотного человека.

85
 Почти все картинки в нынешней «Памятной книжке» гравированы тем
же искусным художником, г-м Гобертом, который ежегодно украшает это
издание своими отчетливыми произведениями. Вот содержание этих пре­
лестных картинок: 1) Село Коломенское близ Москвы, 2) Город Ялта в
Крыму, 3) Бахчисарайский дворец, 4) Обсерватория на Пулковской горе,
5) Спуск 120-пушечного корабля «Россия», 6) Ориаяда, императорское
имение в Крыму, 7) Зальцбрунн в Силезии, 8) Окрестности замка Фюр-
стенштейна в Силезии, 9) Московская военная богадельня в селе Измай­
лове. Сверх того, в конце книжки помещены четыре миньятюрные, но пре­
лестно гравированные рисунка, изображающие времена года, а на заглав­
ном листе '— виньетта, где представлена арка Главного штаба и взвод ка­
валергардов, выезжающий из нее. Таким образом, в нынешней «Памятной
книжке», как и в прошлогодней, четырнадцать гравированных картин,
и опять та же неимоверно дешевая цена—2 рубля серебром — в кожаном
переплете. Это, просто, даром!

34. Русский театр в Петербурге

П о д с т а в н о й и о т с т а в н о й * Водевиль в двух действиях,

переведенный с французского.

Деливье находится в интриге с хорошенькою банкиршею Синклер,

которая в ссоре с своим глупым мужем. У г-на Синклер, кроме жены, есть
еще хорошенькая племянница, молодая девушка, в которую Деливье
влюбляется. Чтобы жениться на ней, он мирит между собою ссорившихся
супругов, ее дядю и тетку, а на тетушку выпускает известного волокиту
и дамского угодника Рифоле, который разом ухаживает и за тетушкой, и за
племянницей. Когда Рифоле начинает хвалиться перед Деливье успехом
своего волокитства за г-жою Синклер,— Деливье смеется над ним, называя
его подставным. Рифоле обращается исключительно к племяннице и за­
ставляет Деливье обнаружиться перед г-жою Синклер. Г-н Синклер рад
отдать свою племянницу за Рифоле, потому что ревнует его к жене, а г-жа
Синклер согласна отдать свою племянницу за Рифоле, потому что хочет
отмстить своему любовнику Деливье. Таким образом, Рифоле женится
на хорошенькой и богатой девушке и отмщает Деливье, сделав его и под­
ставным, и отставным. Вообще, этот водевиль на сцене очень интересен
и жив.
Этими двумя пьесами оканчиваются все новости петербургской сцены
перед великим постом. Новый театральный год начнется уже в апреле
после святой недели. Теперь же Александрийский театр ежедневно огла­
шается музыкою; концерты и живые картины привлекают в него слуша­
телей и зрителей.

86
 35. Византийские легенды: Иоанн Цимпсхий. Быль X века. Соч.
Н. П о л е в о г о . Москва, 1841. Две части. С эпиграфом
(из второй части):
В вечной борьбе, которую жизнь естественная
должна выдерживать против жизни неестественной,
в битве между умеренностью и излишеством являются-
опасные мгновения, и тогда-ю настает время]
показать нашу добродетель, нашу доблесть.
Симплиций Киликийскнй, Epictetae philosophiae
monumenta*.
Во всякой литературе бывают особенного рода неутомимые деятели,
которые пользуются часто большою пзвестностию, слывут за людей даро­
витых, но которые, в самом-то деле не будучи людьми бездарными, более
«способные и ловкие, нежели талантливые люди. Они берутся за всё и,
относительно, во всем успевают и во всем обнаруживают ту степень уменья
и ловкости, которую толпа охотно признает за талант и даже гений. Слов­
но чутьем знают они, когда надо писать стихи, когда историю, когда
романы и повести, когда драмы, водевили и либретто для опер, когда
рассуждать о санскритском языке, политической экономии и даже о
«философии — предметах, сбивчиво и темно известных им, даже и по слу­
хам. Разумеется, успехи их основываются на причинах чисто внешних,
как-то: на том, что их произведения по плечу близорукой толпе,
на бедности литературы, лености истинных талантов и пр. Легкие и много­
численные сочинения таких «готовых гениев» расходятся во множестве,
читаются с жадностью и потом скоро забываются, сменяемые подобными
же, только новыми эфемерами. Имена таких писателей пользуются при
жизни громкою известностию, но по смерти тотчас же исчезают, уступая
место другим, подобным же знаменитостям. Бывают для этих господ ми­
нуты критические, случаи роковые: они иногда выписываются, повторяют
•одно и то же, видят при жизни опасных себе соперников в людях одинако­
вого с ними разбора. Но ловкость и тут не оставляет их: они иногда замол­
кают, выжидая благоприятного времени, и если, на их счастье, истинные
таланты почему бы то пи было перестают действовать, а соперников нет,—
они принимаются за старое — и старое сходит у них за новое. При упадке
литературы или временном ее затмении, когда не выходит ничего НОЕОГО
и примечательного, всё бывает хорошо и благосклонно принимается пуб­
ликою, которой надо же что-нибудь читать и которая, за неимением изящ­
ного, бывет благодарна и за посредственное.
Всё сказанное нами писколько не может относиться к почтеннейшему
Н. А. Полевому. Он пользуется громкою известностию в русской литера­
туре, и его известность основана на истинной заслуге. Издатель замеча­
тельного у нас журнала, он составил им эпоху в нашей литературе и имел
на нее сильное влияние. В этом случае великая заслуга его неоспорима,
и его успехи нельзя отнести ни к каким внешним причинам: то и другое
основывалось на уме, таланте и деятельности. Что же до поэтических
произведений г. Полевого,— их успех основан более всего на успехе «Мо­
сковского телеграфа», равно как и успех подписки на его неоконченную

* Памятники философии Эпиктета. (Латин.).— Ред.

87
«Историю русского народа». Впрочем, его романы и повести и сами по себе
не без достоинств как произведения легкой беллетристики. С 1837 года
г. Полевой заметил, что настало время театра и драматической литерату­
ры: переделка «Гамлета» Шекспира, исправление «Мнимого больного»
Мольера и множество драм и водевилей были плодом этой сметливости.
В этих произведениях и работах его было много достоинств, но только
отрицательных; г. Полевой имел полное право сказааь мпогим нашим дра­
матургам, которые ему же указали путь: «Оно, положим, плохо, да сде-
лайте-ко лучше, а главное — поделайте-ко больше». Драматургам нашим
пришлось бы ответить на этот грозный вопрос скромным молчанием; а по­
беда и без того была на стороне г. Полевого. Но вот уже почтеннейший Ни­
колай Алексеевич перестал пожинать лавры Мельпомены и Талии и, видя,
что Пушкина нет и «Арапа Петра Великого» кончить пекому, Гоголь не пи­
шет, Лажечников молчит, гг. Загоскин, Булгарин и Греч больше романов
не пишут, а Вельтман редко является в свет, и что только гг. Зотов и Во­
скресенский изредка радуют российскую публику своими произведения­
ми,— решился приняться за старое. Сказано — сделано. И вот напечатан
вторым изданием «Аббаддонна»— и притом без конца, который, вероятно,
скоро будет напечатан первым изданием; теперь вышли «Византийские
легенды». Они были написаны давно уже — еще в то время, когда г. По­
левой занимался романами и вообще вещами, которые труднее писать, чем
бенефисные пиески или драмы, вроде «Уголино». Хорошо сделать во время
хороший запас: благодаря ему никогда не выпишетесь и в удобное время
и в добрый час, при общем молчании, будете оживлять заспувшую лите­
ратуру...
Итак, «Византийские легепды»— новость, написанная давно: их ожи­
дали под именем «Синих и Зеленых», но почтенпый автор, желая придать
своему произведению сколько можно более характер новости, выпустил
их под новым названием. Тем не менее, его «Византийские легенды»—
явление очень приятное. Так как основной предмет их содержания —
история, а не вымысел (который непременно требует от автора фантазии
и таланта поэтического), то они читаются легко и с большим интересом.
Картина Византийской империи изображена г. Полевым с замечательным
успехом. Слог жив и прост и только местами впадает в декламацию,
напыщенность и реторику. Мы уверены, что все прочтут «Византийские
легенды» с удовольствием, чего мы от души желаем нашему почтенному
драматургу — историку — романисту.

36. Русский театр в Петербурге

К л е в е т а (La calomnie). Комедия в пяти действиях, соч. Скриба
(члена Французской академии), превод П. С. Федорова.
Содержание этой комедии Скриба должно быть хорошо известно рус­
ской публике: она читала ее в двух переводах, напечатанных в «Пантеоне»
и «Репертуаре». Посему мы только слегка коснемся общей идеи пьесы.—
Эта пьеса взята из современной французской жизни, следовательно, из

88
политической жизни, и, как картина французской общественности и фран­
цузских нравов, имеет неотъемлемое достоинство: ее приятно прочесть и
еще приятнее увидеть хорошо разыгранною па сцене.— Министра Раделя
преследует ненависть и клевета потому только, что он министр; самые
лучшие дела и поступки его толкуются в дурную сторону. Но Радель —
человек столько же энергический, сколько и благородный: клевета не
пугает его, не лишает присутствия духа, но только раздражает его энер­
гию и закаляет его волю на борьбу и битву. Сестра министра — женщина
тщеславная, завистливая, кокетка — замужем за богатым банкиром Ги-
бером, надутым глупцом, которого она, во что бы то ни стало, хочет сде­
лать товарищем министра. Разумеется, брат отказывает ей в этом наотрез.
Действие происходит на водах в Дьеппе, куда сперва приезжают воспи­
танница Раделя, молодая девушка Цецилия, дочь его задушевного друга,
ее старая кузина, маркиза де-Савене (бог знает для чего пережалованная
переводчиком в тетушку и княгиню) и г-жа Гибер с мужем. С ними же
приехал и жених Цецилии Люциан де Вильфран, человек благородный,
но бесхарактерный. Ждут министра и встречают его просьбами о местах
и интригами. От ничтожного случая распространяется молва о мнимой
связи министра с его воспитанницею; потом говорят, что эта девушка имела
уже одного, двух, трех и т. д. любовников. Жених Цецилии отвергает се
руку, но когда невинность ее открывается, она уже сама отказывается от
руки человека, который так мало понимал ее и так легко поверил гнусной
клевете. Тут Скриб взялся за старую, истертую в нравственных комедиях
прошлого века пружину: оказывается, что Цецилия давно любила втайне
своего благодетеля Раделя, и он с радости от такого известия сам влюбляет­
ся в нее. Между тем Радель узнает, что клевета вышла от его сестры, и что
его сестра играла действительную роль в соблазнительном случае, ложно
приписанном Цецилии. Он не хочет срамить сестру из уважения к седи­
нам своего отца. Шепнув на ухо кое о чем сестрице, он заставляет ее бла­
госклонно смотреть на свою невесту, ненавистную ей Цецилию. Видя это,
двое из действующих лиц так оканчивают эту комедию: — «Бедная сестра!
Заставляет ее силой! Это просто деспот! — Тиран! — Подлец!»
«Клевета» прекрасно исполняется на петербургской французской сце­
не, и кто хочет видеть ее в полном блеске, тому советуем идти посмотреть
ее в Михайловский театр.

Б о я р с к о е с л о в о , или Ярославская кружев­

н и ц а . Драма в двух отделениях, соч. П. Г. ОбодоЕскогог
содержание 1-го акта заимствовано частию из французской
пьесы.
Из сухих и безвкусных крох убогой драматической трапезы творца
«Параши Сибирячки» г. Ободовский слепил и свою драму вроде знамени­
той и легкой «Руки»... Первый акт этой русской пьесы он, по собственному
признанию, заимствовал из французской пьесы, и потому в этом 1-м акте
есть нечто похожее на связь и драматический интерес, хотя то и другое
натянуто до того, что беспрестанно рвется и держится только узелками,

89
довольно грубо и шершаво сделанными. Зато второй акт — собственной
работы г. Ободовского.
Публика хочет знать содержание всего, что видит в театре; она и не
подозревает, что это за тяжкий труд для рецензента... Делать нечего: надо
повиноваться ее деспотической прихоти... Ну, бедный рецензент, прини­
майся за работу: перевози публике содержание драмы г. Ободовского!..
-Первый акт,назван «Ужасною ночью», хотя бы его приличнее было
назвать самою невинною, т. е. самою усыпительною ночью. Молодой
князь Пронский, приверженец Владислава, волочится за кружевни­
цею Варварою и приходит к ней ночью в дом. Она его бранит, как это имели
привычку делать наши дамы старого доброго времени, а Пронский хочет
•ее бить, как тоже было в употреблении у наших кавалеров в обращении
-с их дамами. Ни к селу, ни к городу, Варинъка проговаривается о своем
отце, которого изменник боярин убил в польском стане; ни к селу, ни
к городу, Пронский признается, что он убийца ее отца. Она и пуще на­
чинает ругаться, а он отделывается в великолепных реторических моно-
лощх. Наскучив, однако, друг другу, они решились разойтись... или нет,
не так: наскучив высокопарным болтаньем Пронского, козыръ-дивка Ба­
рынька выгоняет его вон. Входит тетка Вариньки, глупая купчиха Мар­
фа Петровна. Вдруг на улице шум, выстрелы; вбегает Силушка, жених
Вариньки, и в великолепной демосфеновской речи с простонародными рус­
скими поговорками рассказывает, что приверженцы Владислава не хотят
присягать законному царю, и что он, Силушка, застрелил Пронского. По­
том все зачем-то выходят. Варинька одна. Вбегает раненый Пронский;
Варинька опять принимается упрекать его, но уже из сострадания: в ста­
рину, изволите видеть, был свой особенный способ выражать сострадание.
Она требует от Пронского клятвы, что если спасет его, то он будет верный
слуга законному царю. Пронский клянется, но она заставляет его клясться
перед образами. Пронский трагически рисуется, говорит надутые фразы —
неудачное подражание речам героев Тита Ливия. Варинька прячет его
{т. е. Пронского, а не Тита Ливия) в погреб. Вбегают стрельцы: они ищут
Пронского. Варинька опять бранит Пронского, как убийцу отца своего;
•стрельцы были мертвецки пьяны, поверили ей на слово и ушли без обыска.
Пронский вылезает из погреба, называя Вариньку ангелом; потолковав
<с полчаса, она дает ему кафтан и ружье Силушки. Дверь остается отво­
ренною, и хоть в нее должна врываться метель, а на улице слышно народ­
ное волнение, но Варинька этого не замечает, ибо так нужно г. сочини­
телю. Соседка видела в окно, как Варинька целовалась с Пронским, и рас­
сказала стрельцам. Оправданий Вариньки не слушают; Силушка от нее
отрекается, как от признанной любовницы Пронского; ее ведут в тюрьму,
и «ужасная ночь», к немалому утешению зрителей, оканчивается.
Второй акт называется «Правый не погибнет». В действительности это
часто бывает наоборот, но в плохих романах, повестях и драмах правые
решительно никогда не погибают. Из самого названия акта видно, что
отец Вариньки' окажется в живых. В самом деле, к ней в тюрьму вводят
старика-нищего, который потолковав с нею часа полтора, начал без умолку

90
повторять: «Она чиста как белый голубь». Действие тянется, тянется, тя­
нется. Наконец, сжалившись над публикою, входит Пронский с воеводою,
народом, стрельцами и Силушкою. Невинность Варинъки обнаружи­
вается. Пронский был в Москве, вымолил у царя прощение и получил от
него золотую гривну. Силушка простит у Вариньки прощения, но она не
хочет и смотреть па него — говорит: иду-де в монастырь. Пронский объ­
являет, что и он идет на год в монастырь — каяться в убиении отца Ва­
риньки. Тогда нищий объявляет себя отцом Вариньки (объятия, охи, ахи,
вздохи), он рассказывает, что был не убит, а тяжело ранен и пр. Варинька
•его не узнала в продолжение длинной беседы (а не виделась с ним всего
два года) и узнала именно в самую пору, т. е. когда г. сочинителю нужен
был эффект.
Воевода объявляет, что он нарочно звал нищего в тюрьму к Ва-
риньке, чтобы тот сам уверился в невинности своей дочери. Нищий опять
кричит: Она чиста, как белый голубь] Варинька так обрадовалась своему
сходству с белым голубем, что помирилась с Силушкою, чем и заключилась
драма.
Русского духа в пьесе г. Ободовского — видом не видать, слыхом не
•слыхать] всё одни слова, да и те не всегда русские: глупая купчиха Мар­
фа Петровна жалуется Силушке на то, что по улицам нельзя ходить «по­
рядочным людям». Жаль, что она не выразилась еще точнее, т. е. людям
comme il faut*, хотя она сама принадлежит к людям comme il ne faut pas**.

Г а б р и е л ь , и л и А д ъ ю т а н т ы . Комедия-водевиль в 2-х
действиях, переведенная с французского П. С. Федоровым.
Г-н Фэдоров удачнее всех наших водевилистов умеет выбирать и пе­
реводить французские водевили. Это, конечно, потому, что он — реши­
тельно лучший из наших водевилистов, сколько их ни состоит налицо, на­
чиная от действительно хороших (??) до г. Коровкина включительно.
ч<Габриель» — премилеяький и преумненький водевильчик. Рассказ его
содержания не может быть особенно занимателен для публики, потому
что содержание его довольно обыкновенно; но особенно хорошо изложе­
ние, которое всё-таки интересно на сцене, а не в рецензии. Двое адъютан­
тов явились в замок к баронессе Нанжи, и один из них принял на себя
имя своего главнокомандующего, герцога Вандомского. Шалость его была
наказана тем, что он не шутя влюбился в очаровательную Габриель. Она,
не подозревая обмана, пишет потом к нему письмо, которое, разумеется,
попадается в руки настоящего герцога. Старик думает, что случай посы­
лает ему легкую и приятную победу, и велит позвать к себе автора письма.
Габриель в смущении, увидя в герцоге незнакомого человека, но оправ­
ляется и начинает его интриговать. Однако же дело обнаруживается —
адъютант за самозванство должен быть предан военному суду и расстре­
лян, но ловкость Габриели и великодушие герцога спасают его, он

* добропорядочным (франц.).— Ред.

** не добропорядочным (франц.).— Ред.
91
делается мужем прелестной баронессы Нанжи. На сцене этот водевиль
чрезвычайно занимателен.

Л ю б о в н ы е з а п и с к и м у ж а . Водевиль в 1-м действии, пе­

ределанный из комедии «Un roman intime*» актером П. И. Гри­
горьевым.

Очень забавная шутка для сцены! Муж хочет излечить молодую жену
свою от романтической настроенности воображения. Для этого он подки­
дывает ей страстные письма, писанные будто бы каким-то молодым, инте­
ресным страдальцем. Но мы рассказывали уже содержание этого водевиля
в 1-й книжке «Отечественных записок» сего года, под рубрикою «Фран­
цузский театр в Париже» (Смесь, стр. 73).
Хотя в этом водевиле только два лица, но он так хорошо завязан и раз­
вязан, что не дает зрителю ни разу зевнуть, тем более, что роль жены пре­
красно выполняется на сцене Александрийского театра.

37. Русскпй театр в Петербурге

Месяц май был особенно плодороден для репертуара русских театров:
страшно сказать — тринадцать новых пьес в один месяц! Конечно, это
много только для нас, но ведь все количества бывают важны или не важны
только относительно и сравнительно,— а кому не известно, что паша дра­
матическая фантазия никогда не бывала в нормальном состоянии, а теперь
неизлечимо больна двумя противоположными болезнями — то чахоткою,
то водяною. Несмотря па прекрасное, сухое и теплое время, каким порадо­
вал нас май,— паш репертуар страждет теперь не сухоткою, не чахоткою,
а водяною, вследствие преобладания слизистого, лимфатического начала.
И вот причина, почему соединенные силы всех наших великих и знамени­
тых драматургов меньше чем в месяц времени разродились вдруг трина­
дцатью пьесами. Ужасающее количество! Кровь стынет в жилах при мысли
о нем. Вы смеетесь, читатели, а я так плачу: ведь мне надо рассказать вам
содержание каждого из этих великих творений, а это, поверьте, пытка,
ничем не легче труда Данаид или Иксиона. Из одиннадцати пьес одна, толь­
ко одна оригинальная, да и та не новость по своему содержанию: это фрак,
сшитый из поношенного сюртука, это комедия, переделанная из понести
тою же творческою иглою, которою была сшита и повесть. Всё остальное —
или подражания, или переделки, или переводы франпугских пьес; тут наши
авторы хлопотали только воспользоваться «сюжетцами» французских во­
девилистов, добросовестно не посягая на присвоение их легкости, весело­
сти, игривости, а особенно — занимательности и остроумия. Все эти
двенадцать переделок, подражаний и переводов разделяются на два раз­
ряда — на имеющие сценический смысл и обладающие некоторой степенью
занимательности и на лишенные и сего, и оного... Итак, мы начнем с ори-

* Интимный роман (франц.).— Ред.

92
гинальной переделки, продолжим переводными со смыслом, а заклю­
чим теми скромными пьесами, которые чужды особенных претензий на
смысл. В этом случае мы постараемся соблюсти необходимую посте­
пенность, так что последняя пьеса оправдает собою пословицу — «конец
венчает дело». Кстати, мы ошиблись в счете: переводных пьес только один­
надцать, а двенадцатая — оригинальная, но ею-то мы и заключим нашу
1еатральную летопись за апрель, потому что эта пьеса — нелепость пер­
вой величины, способная повершить и затмить собою тысячи переводных
и перевозных нелепостей.

Шельменко-денщик. Оригинальная комедия в пяти дей­

ствиях, в прозе, сочинение Грицька Основьяненко.
В одном периодическом издании г. Основьяненко напечатал свою по­
весть «Украинские дипломаты». Повесть была очень длинна и потому удоб­
на к переделке в другую литературную форму меньшего объема, и вот из
нее явился теперь «Шельменко-денщик», комедия в пяти актах, в прозе. Так
и должно поступать с повестями: их надо шить как можно шире и длиннее,
да еще оставлять запас, чтоб они были удобны, когда поизносятся и по­
изотрутся, к перешивке на что-нибудь другое,— на комедию, например.
Вот содержание комедии г. Основьяненка. Гаврило Петрович Шпак зани­
мается политикою, зараз прочитывая прошлогодние газеты и толкуя о
доне Карлосе и христоносах, а дочь его Присинъка (какое благозвучное
имечко! как веет от него добродушною Малороссиею!) любит капитана
Скворцова, который, с своей стороны, обожает ее столько, сколько способ­
но капитанское сердце к обожанию какой-нибудь идеальной Присинъка.
Шельменко, денщик Скворцова, принужден уладить свадьбу, вопреки воле
непреклонного Шпака. За Присиньку сватается Лопуцьковский — ду­
рак, который вояжировал из Чернигова в Воронеж и обратно. После
долгих колебаний, приличных добродетельной девице, Присинька тайно
от своих глупых родителей выходит в сад проститься с пламенным капи­
таном. Разговор их самый чувствительный, самый романический, он
составлен из «ах», «ох», «боже», «я люблю тебя», «я умру без тебя». Наш
Ромео в капитанском ранге умоляет свою [Юлию, или свою Присиньку,
уйти с ним и тайно обвенчаться. Шельменко на карауле; он накидывает
на панночку офицерскую шинель и фуражку; в эту минуту входит в сад
Шпак. Беда! но, к счастию, дело было ночью, а ночь, как нарочно, была
темна. Шельменко попался, потому, что он бил на обе руки: палки понуж­
дали его служить капитану, палки же заставляли его служить и Шпаку,
во вред капитану. Но Шельменко и тут извернулся: он уверяет Шпака,
что девушка — дочь его соседа Тпрункевича, с которым он, Шпак, был
во вражде и в тяжбе по поводу несогласий в политических мнениях (Шель­
менко еще прежде обещал Шпаку женить капитана на дочери Тпрунке­
вича). Шпак в восторге от этого мщения. Он благословляет, как отец,
собственную дочь, думая благословить дочь врага своего, и после венца
просит влюбленных тотчас же приехать к нему на обед. Разумеется, они

93
приезжают,— и торжество Шпака превращается в позор; разумеется, мо­
лодые умоляют о прощении, которым и заключается пьеса. В пьесе есть
содержание, хотя и довольно истертое; пет характеров, но есть карикатуры,
более или менее удачно начерченные. Роль Шельменка написана даже до­
вольно естественно и сбивается на характер. После Шельменкп лучшее
лицо — жена Шпака, Фенна Степановна. Все другие — карикатуры, до­
вольно смешные на сцене, исключая капитана и Присиньки, которые очень
карикатурпы и нисколько не забавны. Вообще, пьеса не без комических
сцен в частностях и не без занимательности в целом. Оттого она и принята
публикою Александрийского театра с восторгом. Этому приему ее много
содействует и хорошее выполнение ролей Шельмепки, четы Шпаков и Ло-
пуцьковского. Конечно, малороссияне не остались бы довольны ни
выговором Шельменка, ни колоритом как его, так и всех прочих лиц, но
для не знающих Малороссии и это больше, чем удовлетворительно.

17 и 50 л е т , д в е г л а в ы из ж и з н и же нщ и н ы. Комедия-
водевиль в двух действиях 1Г. С. Федорова (сюжет заимство­
ван из Скриба).

Марья Андреевна Кочкина хочет отдать свою дочь, 17-летнюю Соню,

за богатого сорокалетнего купца Буракова, а Соня любит 25-летнего
Стрелкина, который живет против ее окон. Соня и руками и ногами от
брака с Бураковым, но вот вносят корзинку от ее жениха; в корзинке
и кружева, и блонды, и прелестная шляпка, и богатая турецкая шаль,,
и брильянтовые серьги; бедная девушка и плачет о своем возлюбленном,
и приходит в восторг от подарков, и примеривает их. Вдруг является сам
жених, дарит брильянтовый фермуар, показывает в окно на свою новую
карету, дарит билет в 10 000 рублей,— Соня и пуще плачет о Стрелкине,
и пуще восхищается подарками; наконец, осаждаемая матерью, дает сло­
во. Мать с женихом едет в магазин за платьем; к Соне входит подруга ее
Снуркова, которой она со слезами и рыданьем рассказывает свое горе, со
слезами и рыданием показывает подарки жениха и Еместе с нею восхкшает
ся ими. Потом отдает ей на сбережение свою переписку с Стрелкиным.*
Приезжает жених, потом мать и рассказывает, что против них чуть ли не
застрелился сосед; Соня в отчаянии; жених и мать торопятся разузнать де­
ло; вдруг вбегает Стрелкин — Соня в обморок, занавес опускается.
Второе действие происходит через 33 года. Буракову уже 73 годаг
Соне — 50 лет; у них сын 23 лет и воспитагшица-сирота, дочь быЕшей
подруги Сони, Снурковой. Соня — ханжа и скряга и держит своего мужа
в ежовых рукавицах. Сын их любит сироту Анюту, но мать приискала
ему приличную партию, а Анюту хочет сбыть в компаньонки к графине
Ханжихиной. Ей показалось невыгодно занимать много комнат, и она
велела прибить к воротам билет, что отдается квартира. Вдруг входит че­
ловек, ищущий квартиры. Это Стрелкин, ему уже 58 лет. Он узнает горе
влюблепной четы и узнает, что он в доме своей быглпей возлюбленной,
с трепещущим сердцем готовится к свиданию с нею и видит в ней скаред-

94
ную старуху, табачницу, алтынницу и ханжу. Между тем Анюта достав­
ляет ему пакет от своей матери — в нем переписка Стрелкпна с Сонею»
Посредством этой переписки Стрелкин заставляет старую скрягу и ханжу
согласиться на брак сына с Анютою. Надобно заметить,что пекогдаон при­
волакивался и за подругою Сони, Сашею Снурковою, и говорит: «Счастие
мое жило в одном со мною коридоре, а я не знал этого!» Увы, добрый мой
читатель, таковы все люди: они всегда готовы променять счастие, живущее
с ними в одном коридоре, на призрак счастия, который разделен с ними
хоть улицею!.. С удовольствием смотрели мы на эту умную, заниматель-
ную пьесу, в которой есть даже и содержание, и характеры, и от души бла­
годарили г. Федорова, который всегда умеет выбрать из французского ре­
пертуара что-нибудь хорошее, занимательное. Роль Сони выполняется
г-жою Самойловою, и в первом действии выполняется прекрасно; во вто­
ром действии Мартынов превосходен.

Р о з а и К а р т у ш . Водевиль в одном действии, переделанный

с французского П. С. Федоровым.

Г-н Мордашев никак не может ужиться с своею невестою: он не тер­

пит Картуша, ее любимой собаки, и потому у них беспрестанные ссоры.
К Мордашеву приезжает приятель его Карминский, которого будущий
тесть Мордашева, Куропаткин, добряк, женатый на молоденькой,
принимает, по своему обыкновению, ласково, т. е. беспрестанно целуясь
с ним, что он делал со всеми. Карминский узнал в ней и ее мачехе тех двух
дам, которых он избавил в маскараде от какого-то наглеца. Погнавшись
за ним, он не нашел их в ложе и удовольствовался тем, что поднял с полу
белую розу, которую видел в руке одной из дам. С тем пор он носил эту
розу в своем бумажнике. В невесте своего друга он узнал обладательницу
розы и еще больше в нее влюбился. И вот он начинает ее расстроивать с
женихом и успевает уговорить его уехать из дому будущего своего тестя,
а сам предлагает руку и сердце его невесте. Отец ее, ревновавший Кармин-
ского к своей жене, радехонек этому случаю; Вера тоже рада, потому что
она не любила Мордашева. Тот, между тем, спохватился и воротился и,
желая расстроить затеи своего приятеля, объявляет всем тайну белой
розы, но это производит совсем противное тому действие, какого он ожи­
дал, и он остается с носом. Водевиль составлен очень искусно; в нем есть
нечто похожее на характеры, а это очень много на русской сцене. Играет­
ся он порядочно, особенно хорошо выполняются роли Мордашева и К у-
ропаткина.

Ш и л а в м е ш к е не у т а и ш ь — д е в у ш к и под зам­
к о м н е у д е р ж и ш ь . Водевиль в двух картинах, соч.
Н. А. Перепельского

Студент влюблен в воспитанницу старого ювелира, который, по пра­

ву опекуна, хочет сам на ней жениться насильно. Студент мистифируег

95
 брильянтщика, явившись к нему под именем барона и приглашая его
к своему дяде, которому будто бы нужно купить тысяч на пятьдесят бриль­
янтов. Между прочим, он предупреждает его, что на его дядю находят
иногда припадки помешательства, в которых он воображает себя лекарем.
В 2-м акте мы видим студента на квартире лекаря, которому он говорит,
что привез своего дядю графа, помешанного на том, что он брильянтщик,
и что он может приступить к лечению.— «Но тих ли он?»— спрашивает
лекарь.— «Тих»,— отвечает мнимый барон: — «а если бы и нашло на него
бешенство, вы можете приказать связать его; вот вам право на это, подпи­
санное всею нашею роднёю».— Сказав это, студент уходит другими дверь-
ми с ящиком брильянтов под мышкою. Лекарь велит ввести брильянтщи­
ка, и начинается сцена, исполненная самого забавного комизма. Оба обма-
лутые величают друг друга «вашим сиятельством»и смотрятодин надругого,
как на помешанного. Дело доходит до того, что лекарь велит связать бриль­
янтщика и насильно вливает ему в рот лекарство. Наконец, мало-помалу
.дело объясняется, они оба видят себя обманутыми, а студент, между тем,
успел обвенчаться с своею возлюбленною, явился с нею и, как водится,
ломирился с обманутым опекуном. Водевиль очень забавен на сцене, и это
тем приятнее, что он — первый опыт в этом роде нового лица, выступаю­
щего на драматическое поприще. Есть и недостатки — автор, по неопыт­
ности в этом новом для него деле, часто прибегает к пустым эффектам, ос­
нованным на беспрестанно, кстати и некстати повторяемой брильянтщи-
ком поговорке: «окзло того»; но, несмотря на то, желательно, чтоб г. Пе-
репельский не оставлял поприща, так удачно им начатого. Одна газета про­
возгласила, что г. Перепельский есть не г. Перепельский, а кто-то другой,
яо дело не в имени, притом же, и зная настоящее имя автора, газета или
журнал могут и должны не знать его: литература имеет свои законы при­
личия, нарушение которых обнаруживает грубость, невежество и страсть
к сплетням.

Ф е о к л и с т Онуфри'ч Боб, или Муж не в с в о е й

т а р е л к е . Оригинальная комедия в одном действии, соч.
Н. А. Перепельского.

Второй опыт г. Перепельского был не так удачен, как первый. Это про­
изошло, как можно заметить, более от поспешности в сочиненьи и неопыт­
ности, чем от неумения. Пьеса пала, но в ней всё-таки заметна способность
автора. Некоторые сцены смешны, и г. Мартынов в роли Боба очень заба­
вен. Содержание довольно неправдоподобно, да мы и не совсем поняли его.
Дело, кажется, в том, что в то время, как Боб был в Петербурге, во Пско­
ве полиция искала какого-то молодого человека и вместо его привязалась
к Кротову, брату Сибиряковой, подруги г-жи Боб, С Кротовым почему-то
не было его бумаг, и в ту минуту, как г. Боб приехал, жена его, для
опасения Кротова, решается признать его своим мужем и, вследствие
этого, отрекается от своего настоящего мужа. Комические сцены, бывшие
.следствием этого столкновения обстоятельств, несколько искупают урод-

96
ство целой пьесы. Советуем автору больше трудиться над композициею
содержания и меньше прибегать к карикатурам, вроде дядюшки Сыромо­
лотного, и ктривьяльным эффектам, вроде табаку и чудовищно огромных
табакерок: это может нравиться разве только балаганной публике.

Волки в овчарне. Комедия-водевиль в двух действиях.

Какие-то два молодца, одетые в платье пилигримов, забрались в жен­
ский пансион, один для объяснения в любви «милой воровке своего по­
коя», а другой так, из шалости. Между тем как одни довольно пошло изъ­
яснялся с своею любезной, другой пил вино и, для компании, предло­
жил пьяное сердце подруге любезной своего приятеля. Затем следует
свадьба — и конец галиматье.

Л а у р е т т а , и л и К р а с н а я п е ч а т ь . Комсдия-всдевиль
в 1-м действии, перевод с французского С. С. Солоььева.
Плохая переделка известной повести Альфреда де Виньи. Повесть хо­
роша и по содержанию, и по рассказу, а комедия водевиль из рук вон
нелепа своим сладеньким, сантиментальным характером. В повести
капитан корабля знал, что его арестант находится на корабле с своею же­
ною, и любит обоих их без всякого к ним отношения, только потому, что
их любовь друг к другу возбуждает все участие его благородного сердца.
Негодуя против неправой власти Директории, он тем не менее исполняет
ее варварское приказание расстрелять арестанта при переезде через эк­
ватор. В водевиле — Лауретта оказывается его племянницею, а сперва
он считал ее за мальчика, потому что она была в мужском платье. Потом
он велит их обвенчать, а сам в это время читает .роковой пакет за красною
печатью. Тут следует ряд конфектно-трагических сцен. Велев расстрелять
племянника, капитан хочет застрелиться, но только ранит себя, а Лаурет­
та спасает обоих, найдя, что капитан прочел не всю бумагу, и что в ней
стоит фамилия ее мужа, но имя другое. Всё это растянуто, вяло, скучно,
безвкусно и приторно.

Новый Отелло, и л и Б е з д я д и не обойдется.

Комедия в одном действии Я. Я . Фейгина.
Так как мы совсем забыли содержание этой комедии и никак не можем
его вспомнить, то и не пересказываем его публике. Да и для чего? Ведь
и она тотчас же забыла бы его...

Квакер и танцовщица. Водевиль в одном дегСТЕИИ, Г О

реведенный с французского.
Я нахожу Александрийский театр чрезвычайно неудобным в следую­
щем (чисто архитектурном) отношении: чуть пьеса плоха или бестолкова,
ничего пе расслышишь, что говорится на сцене, и не поймешь, в чем дело.
7 Белинений, т. XIII о?
Вот отчего никак не могу себе припомнить, какое содержание «Квакера
и танцовщицы». Впрочем, кажется, что-то сладенькое и чувствительное.

Комнатка с отоплением и прислугой, или

Танцмейстер и студент. Оригинальная шутка-
водевиль.

Фарс довольно забавный на сцене, но без всякого содержания.

У б и й ц а с в о е й ж е н ы . Водевиль в двух отделениях, переве­

денный с французского.

Г-н Пупинель любит великолепные фразы и вместо ног ходит на траги­

ческих ходулях. Желая однажды попугать жену и думая, что пистолет
не заряжен, он выстрелил, а в пистолете был холостой заряд. Жена упа­
ла в обморок, а Пупинель, думая, что она убита, убегает и, сделав одну
глупость, делает множество других, в которых так мало смыслу, что мы
совестимся пересказывать их читателю.

Представление французского водевиля в

р у с с к о й п р о в и н ц и и . Шутка-водевиль вг!-мдействии.

Фарс до крайности бессмысленный в чтении и до крайности забавный

на сцене; за последнее он обязан г. Мартынову, который играет свою роль
сперва в ложе второго яруса, а потом на сцене.

G уЛд п у б л и к и , и л и В о с с т а н и е в т е а т р а л ь н о й
б и б л и о т е к е . Фантастический водевиль в 2-х отделе­
ниях, соч. г. Куликова.

Берег, берег, читатели! Но, ради бога, осторожнее высаживайтесь:

вас отделяет от вожделенного берега довольно неопрятная лужа — не
замочите ног, не замарайте платья. Случалось ли вам читать или видеть
на сцене аллегорические пьесы? — Г-н Куликов (имя, не совсем безызвест­
ное читателям театральных афиш, но совершенно неизвестное в литерату­
ре) приглашает вас на одно из таких аллегорических представлений.
Герой пьесы — публика] наперсник—здравый смысл; прочие лица —
журналы и театральные пьесы. Очень затейливо! Вот выходит карика­
турный волк: это Кай Марциевич (о, верх закулисного остроумия!) Ко-
риолан. Здравый смысл доказывает этой пьесе, что она так нелепа, что
не может быть допущена на сцену, ибо герой ее безнравственно поступил
с своей матерью и своим отечеством. Каково? — Ай да г. Здравый смысл!..
Пьеса отвечает, что ее родитель — Шекспир. Г-жа Публика возражает
ему, что она уважает Шекспира потому-де, что он был знаком с Здравым
смыслом (бедный Шекспир,—он был знаком с здравым смыслом автора!..),
но, что, если бы он воскрес, то отказался бы от такого детища, как Ко-

98
риолан... Вот именпо киргиз-кайсацкая эстетика!.. Чудо как хорошо!
Советуем автору поставить свою пьесу на масленице в театрах Исаакиев-
ской площади (там она будет иметь огромный успех), потому что публика
тех театров увидит себя, как в зеркале, в г-же Публике г-на Куликова
и будет уметь засвидетельствовать ему свою благодарность за такое лест*
иое с его стороны к ней внимание.,,

38. Журналистика

В нашей журналистике мало движения, потому что в ней мало жизни.

Под жизнию и движением мы разумеем развивающуюся мысль. Но как
не каждый человек, особо взятый, живет, т . е . мыслит, но большая часть
людей заживо покоится непробудным сном смерти, т. е. ест, пьет, поку­
пает, продает, но не мыслит,—так точно и большая часть наших журналов
движется только потому, что, начиная год первым № книжки или лист­
ка, оканчивает его — кто 12-м, кто 52-м, кто 300-м. При этом регулярном
движении у наших журналов есть еще и другое: одни отстают выходом,
другие умирают скоропостижно, третьи тихо кончаются естественною
смертшо, а на месте их появляются другие. С 1834 года в нашей журна­
листике безусловно владычествовала «Библиотека для чтения». Она пере­
жила «Телескоп» и «Молву», своих ожесточенных врагов, которые давно
уже томились смертною агониею и оживились было на минуту ненавистию
к новому и толстому журналу. «Современник» поддерживался только име­
нем своего основателя и, в 1837 году, его посмертными творениями, ко­
торые печатались в нем. В 1835 году в Москве явился новый непримири­
мый враг «Библиотеки для чтения» — «Московский наблюдатель»; но,
поддерживаемая умом, дарованием и ловкостию своего издателя «Библио­
тека для чтения» сделала вид, что даже и не заметила этого нового врага.
На другой же год своего существования «Московский наблюдатель» на­
чал засыпать, говоря рыболовным термином. В 1838 году он вздумал было
ожить, из желтого цвета — эмблемы головной боли, облекся в зеленый
цвет — эмблему надежды; но хотя его надежды и были велики, однако,
покоряясь воле судьбы неумолимой, он скончался вмале. Между тем
владычество «Библиотеки для чтения» было давно уже утверждено на проч­
ных основаниях. Успех ее был чудовищный и, разумеется, заслуженный,
если только успех всегда может служить оправданием делу. Впрочем, по­
чему же бы и не так? Что ни говорите о Тамерланах, Чингисханах и Ат-
тилах, но они — великие люди: при жизни их никто не смел сомневаться
в этом, а когда они умерли, все трепетали тени их и, таким образом, при­
выкли видеть в них великих людей. И в самом деле, теперь, когда уже
«Библиотека для чтения» совершила полный свой цикл, когда ее конец
уже граничит с началом и кольцо — символ вечности — готово сомкнуть­
ся, т. е. голова готова уцепиться за хвост,— теперь смешно было бы не
видеть и не признавать в «Библиотеке для чтения» журнала, замечатель­
ного по многим достоинствам, а в ее издателе — человека с умом, талантом
и журнальною ловкостию. Одна оригинальность есть уже доказатель-
Ство неоспоримого достоинства; посредственность всегда ползет по прото­
ренным тропинкам и никогда не дерзает пролагать новой дороги, хотя бы
это было только в орфографии и касалось заменения больших букв малень­
кими в прилагательных, от собственных имен происходящих, каковы:
французский суп, вяземские пряники и т. п., и отменения странного обы­
чая кланяться известным званиям большими буквами, как в словах:
Майор, генерал, князь и т. п. Г-н Сенковский первый понял, какой формы
Для журнала требует русская публика — и смело начал выдавать двена­
дцать больших книг, вместо 24 тощих; для скорости издания ввел нуме­
рацию по отделениям и с тех пор эта форма осталась господствующею до
сих пор. В первом году «Библиотеки для чтения» публика видела в ней
произведения Пушкина, Жуковского, кн. Одоевского и других ува­
жаемых ею писателей; журнальная ловкость издателя не замедлила воз­
вестить о появлении новых гениев — гг. Кукольника и Тимофеева. До
нового все охотники, актов чем-нибудь успел и говорит смело и уверитель­
но, тому все верят, и потому «Библиотека для чтения» явилась полною пред­
ставительницею русской литературы: в ней должны были кончить свое
поприще старые литераторы, в ней должны были продолжить давно уже
и с блеском начатое поприще литераторы еще в полноте сил своих, и в ней
Же должны были начать свое поприще возникающие таланты. Много ум­
ных статей в отделе «Наук и художеств», забавная перечень книг, разно­
образная и живая смесь, — всё это делало «Библиотеку для чтения» в
глазах публики чудом чудным и дивом дивным. Самая критика ее по­
казалась на первых пэрах необыкновенно оригинальною и глубокомыслен­
ною, ибо состояла из одних выписок из разбираемой книги и похвал, вроде
следующих: не дурно, хорошо, очень хорошо, прекрасно, превосходно, ве­
ликий Гете, великий H'. В. Кукольник—становлюсь перед вами на коленки.
Наконец, самое отсутствие мысли в «Библиотеке для чтения» для многих
казалось достоинством. Но тут была другая причина: постоянное гоне­
ние идеи, нападки на умозрение, на систему, на убеждение, на веру в воз­
можность знания, в непреложность истины, словом гонение на разум,
в пользу произвола понятий и неразумности,— всё это есть своего рода
убеждение, система, мысль, словэм — доктрина, какая бы ни была
ее причина и цель, и всё это гораздо лучше, нежели решительное отсут­
ствие всякого взгляда, всякого воззрения на всё, кроме личной выгоды и
карманной пользы. Но вот проходит год — имена с обертки «Библиоте­
ки для чтения» исчезают; настоящие литературные знаменитости публич­
но отрекаются от всякого участия в этом журнале; старые журналы гром­
ко вопиют против него. Но «Библиотека для чтения» уже ничего не бо­
ится; она себе на уме: лишившись содействия настоящих знаменитостей,
она обратилась к будущим, зная, что от ее собственной воли зависит наде­
лать их сколько угодно. Притом же дело было уже сделано — около
5000 подписчиков приобретены, соперников не являлось, ум и ловкость
издателя были те же, система его — та же: по-прежнему он нападал на по­
лемику, почитая ее несовместною с достоинством «Библиотеки для чте­
ния», и по-прежнему нападал на кого хотел и отвечал кому хотел в «Ли-

100
тературной летописи» (вся тонкость политики издателя заключалась в
том, чтобы нападать и защищаться мимоходом, при разборе разных книжо­
нок, а не в особых статьях под названием рекритик и антикритик)\
по-прежнему критики его состояли из выписок из разбираемой книги и
из общих мест собственного изобретения; по-прежнему в отделе словесно­
сти были плохие стихотворения, а оригинальные повести по-новому стали
плохи, переводные же всегда были, по крайней мере, занимательны, а
иногда и действительно хороши; в отделении паук по-прежнему встреча­
лись дельные и занимательные ученые статьи; «Литературная летопись»
по-прежнему была нередко плосковата, иногда остроумна и всегда умори­
тельно забавна, а смесь разнообразна и интересна; выход книжек по-преж­
нему был точен и неукоснителен. И потому всё шло как нельзя лучше;
публика и пригляделась и привыкла к «Библиотеке для чтения», как при­
выкает она к одному и тому же актеру и рукоплещет ему если не по на­
стоящим его заслугам, то по воспоминанию о прошедших; как привыкает
она к одному и тому же магазину и неохотно меняет его на новый и луч­
ший. Привычка — вторая натура! Однако ж под луною всему бывает
конец — не избежать его не только земному шару, но и «Библиотеке для
чтения». Надо заметить, что ход этого журнала с самого его начала был
под гору, а не в гору, следственно, ход более быстрый и блестящий, чем
прочный и долговременный: с каждым годом подписчики «Библиотеки для
чтения» хоть десятками, да убавлялись, а не прибавлялись; но как число
ее подписчиков с первого же раза было необыкновенно велико, то убыль
несколько лет была для нее незаметна, т. е. пока десятки не превратились
в сотни, а сотни не стали угрожать соединением в тысячи. 1839 год был
эпохою кризиса для «Библиотеки для чтения». Она как-то видимо по­
блекла, как будто утомилась. Остроты ее приелись публике и набили
ей оскомину: одно и то же прискучило. В «Библиотеке для чтения» стали
являться какие-то странно и дико написанные длинные и непонятные
статьи о художествах. Наконец, «Библиотека для чтения» начала запазды­
вать и отстала от других журналов целою книжкою. Всё это не могло не
действовать на публику, глаза которой были уже обращены на другой
журнал, в котором она провидела более существенную и выгодную
для нее замену «Библиотеки для чтения». Теперь дело «Библиотеки для
чтения» кончено; она — вопрос решенный. По-видимому, ее издатель как
будто утратил свой журнальный такт, которым он был одарен так богато:
в «Библиотеке для чтения» нынешнего года мы с удивлением увидели
«Витторию Аккоромбону», давно уже прочитанную русскою публикою в
«Отечественных записках»; увидели какой-то роман, который, без всякой
связи, уже несколько месяцев испытывает терпение публики; увидели,
в целых двух книгах, какие-то странные рассуждения о версификации и
Гомере,— рассуждения, доказывающие, что и тот и другой предмет со­
вершенно выходят из сферы знакомых и доступных для автора пред­
метов... «Литературная летопись» давно уже еле дышит и ее «разди­
рательные» остроты давно уже не выходят из пределов двух или трех стра­
ничек... А жаль, всё-таки жаль: что ни говорите, а «Библиотека для чтения»

101
была замечательным явлением в нашей журналистике, и с ее кончиною
публика лишится журнала, который в свое время был очень хорош...
В начале настоящего года наша журналистика как будто оживилась
и зашевелилась. Явились «Русский вестник» и «Москвитянин»; «Сын
отечества» перешел под новую редакцию и подвергся преобразованию.
Из этих трех новинок самая лучшая — последняя. В «Сыне отечества»
попадаются интересные литературные статьи; политические всегда ин­
тересны, потому что всегда написаны умно и живо; смесь часто бывает
остроумна. Издание «Сына отечества» изящное, напоминающее собою
«Rçvue de Paris»*. Как жаль, что этот журнал почти не читается рус­
скою публикою,— так что его издатель принужден перепечатывать из
него свои статьи в «Библиотеке для чтения», отчего они, впрочем, не де­
лаются известнее неблагодарной публике. «Русский вестник» успел заинте­
ресовать некоторую часть публики одним из тех ловких объявлений, на
которые так искусна «Северная пчела», о чем бы ни шло дело — о но­
вом ли романе которого-нибудь из ее издателей, о новом j и журнале,
в котором участвует один из ее издателей, или о новой кондитерской, но­
вой табачной лавке. Программа доставила бы значительный успех антре­
пренерам «Русского вестника», если бы они имели осторожность по­
медлить выдачею первой книжки; но книжка явилась рано, и мы, право,
не знаем, издается ли еще «Русский вестник»... Теперь нам следует сказать
несколько слов о «Москвитянине», что мы и сделаем в одном из сле­
дующих номеров.

39. Русский геатр в Петербурге

Л е в Г у р ы ч С и н и ч к и н и М а к а р А л е к с е е в и ч Губ­
к и н , п р о в и н ц и а л ь н ы е а к т е р ы . Оригинальная
шутка-водевиль в одном действии, соч. г. Ровбе.
Всякая удача производит множество неудач. Г-н Ровбе, взманенный
успехом известного водевиля г. Ленского и думая, что всё дело в имени
«Лев Гурыч Синичкин», скропал какую-то бессмыслицу и вздумал выдать
ее за шутку, да еще не простую, а оригинальную, и притом за водевиль
в одном действии.— Чертиков, содержатель провинциального театра,
влюбился в Лизу, дочь Синичкина, и хочет на ней жениться, чего очень
желает и отец ее, потому что Чертико.в обещает ему сдать свой театр.
Но Лиза любит Долинского, кавалерийского офицера, который хочет на
ней жениться. Губкин вызывается помочь любовникам. Вдруг к Чер-
тикову и Синичкину является майор, дядя Долинского, объявляет пле­
мянника своим наследником; застращав Чертикова, заставляет его от­
казаться от невесты, и соблазнив деньгами Синичкина, преклоняет его
на сторону любовников. Вдруг входит другой майор и говорит, что он
всё слышал за дверьми и на всё согласен. Оказывается, что роль первого
майора сыграл Губкин, и — галиматье конец.

* «Парижское обозрение» (франц.).— Ред.

102
 К р е о л и к р е о л к а . Водевиль в двух действиях, перевод с
французского И. А. Аничкова.

Креол—негоциант из Гавра, Генрих Жервен, женится на богатой де­

вушке Цецилии. Когда брачный контракт был подписан, являются при­
ехавшие из Мартиники земляки Жервена, креолы — Зилия и Франц.
Из всех слов и движений Зилии видно, что она любит Жервена, который
признается ей, что он женится по расчету, для поправления своих рас­
строенных дел. Вдруг Франц объявляет ему, что отец Цецилии обанкру-
тился. Жервен в восторге, Зилия еще больше. Дестиле, друг обоих семейств,
тащит Жервена к венцу, но когда тот объявляет ему о слухах
касательно банкрутства своего будущего тестя — Дестиле останавли­
вается, потому что принимает участие в женитьбе Жервена, надеясь по­
лучить от него свой долг. Между тем приезжает сам отец Цецилии —
слухи о его банкрутстве ложны — и Жервен обвенчан. В это время Зи­
лия получает из Мартиники письмо, из которого узнает, что ей доста­
лось большое наследство, но входят повобрачные — и Зилия падает без
чувств.
Во втором акте Жервен — муж Цецилии, которая разоряет его своею
ветреностию. Зилия, скрыв свое богатство, служит Цецилии горничною;
та дурно с нею обращается. Франц, без памяти влюбленный в Зилию, от­
крывает Жервену глаза на поступки его жены с Зилиею и открывает вместе
с тем, что Зилия богата и что она уплатила многие долги его. Цецилия тре­
бует, чтоб Зилия была прогнана; Зилия объявляет, что она едет в Мар­
тинику. Жервен, после долгих недоразумений поняв, наконец, что Зи­
лия любит его, а не Франца, решается ехать вместе с нею, тайно от своей
жены. Между тем жена его объявляет, что она беременна, он остается,
Зилия уезжает с Францем. Вообще эта пьеса на сцене очень эффектна и
даже умно эффектна. Жаль только, что она немного растянута и что в ней
очень дурно развиты отношения Жервена к Зилии: он не видит, что она
его любит, хлопочет о ее свадьбе с Фрапцем, и когда она довольно ясно
намекает ему о своей любви — вы всё-таки не знаете, любит он ее или
нет; разумеется, после того решимость его уехать с нею от жены как-то
странна. На нашей сцене эта пьеса идет довольно педурно.

Я к о в Шишиморин, портной из Л о н д о н а , за
Знаменским м о с т о м . Водевиль в двух отделениях,
переделанный с французского Ф. К. Дершау.

О содержании этого водевиля читатели могут получить понятие

в «Театральной хронике» третьей книжки «Отечественных записок» ны­
нешнего года. По-французски эта пьеса называется «Le Tailleur de la
Cité» *»; по-русски этот водевиль — верх нелепости: г. переделивателк/

* «Городской портной» (франц.).— Ред.

103
угодно было перенести действие из Лондона в Петербург, с английскими
именами и без всяких других изменений. Несмотря на то, превосходная
игра Мартынова делает этот водевиль очень забавным и даже занима­
тельным.

Д о ч ь в о р а . Водевиль в одном действии, перевод с французского.

Сын богатого купца Бюршона любит бедную девушку, сироту, швею

Нелли. Отец его добрый человек: ему и жаль сына и не хочется бедной
снохи. Брат Бюршона, доктор, нарочно приехал, чтоб не допустить доб­
ряка до согласия на этот брак. Тут как-то явился капитан корабля, ко­
торый сказал доктору, что он знает тайну рождения молодой швеи и что
имя ее отца напечатано в сегодняшней газете. Доктор и Бюршон берут
газету — и прямо им в глаза — известие о смерти одного знаменитого вора,
который был сослан в Ботани-бэй и так разжился там, что оставил после
себя десять мильйонов. Тут следуют комические сцены, как оба брата ста­
раются сладить свадьбу влюбленных. Свадьба состоялась, но не так, как
они желали: капитан объявил себя братом Нелли, а об отце своем велел про­
честь пониже, где объявлялось о смерти банкира, который разорился, же­
лая честно удовлетворить своих кредиторов. Благодаря игре гг. Марты­
нова и Каратыгина 2-го, водевиль на сцене забавен.

Купцы. Оригинальный водевиль в двух действиях.

За дочь купца Лизоблюдова сватается купец с Апраксина двора Пра-

ходкин; но дочка любит Рудкова, сироту, которого ее отец был опеку­
ном и который у ее отца был сидельцем. Желая оттягать у него дом, Ли­
зоблюдов подал на Рудкова жалобу, что тот растерял его товары. Кни­
ги, которые могли обличить его в обмане, он припрятал, а расписку Рудко­
ва в приеме товара сберег. Же&их с Апраксина двора одобряет его планг
тем более, что Лизоблюдов обещает дом в приданое дочери; несколько куп­
цов охотно вызываются быть свидетелями против Рудкова. Остается
склонить Усова, градского главу, и Лизоблюдов, по совету Праходкинаг
дарит ему 100 рублей. Но этим он и обнаружил свое коварство: Усов —
страшный резонер, говорит всё сентенциями, и потому-«честный человек».
Дура Домна, глухая кухарка Лизоблюдова, ни с того, ни с сего вздумала
вдруг притащить с чердака книги, где записывались проданные товары.
Рудков оправдан и женится на Маше; Праходкин прогоняется, а Лизоблю­
дов исправляется. Купцы в этой пьесе скопированы со всей грубою верно-
стию, это и хорошо: так и должно изображать бороды и зипуны. Жаль
только, что Усов представлен дураком.— Г-н Григорьев 2-й в роли Праход-
кина неподражаем, и мы думаем, что эта пьеса будет одолжена ему своим
достоянным успехом так же, как и «Ложа 1-го яруса».

104
 Ж и з н ь за ж и з н ь . Драма в четырех действиях, (оч. г. Бе­
клемишева.

Возвращаясь домой после долговременной разлуки, один добрый муж,

некто г. Трелан, нашел обожаемую супругу свою при смерти, а в руке
ее увидел медальон с мужским портретом. Жена умерла — и он с горя
начал отыскивать ее обольстителя, ходя по белому свету с портретом
в руке. Нашед его в Париже, г. Трелан волочится за его женою. Сначала
вы думаете, что г-жа д'Эперноз готова изменить мужу за его непостоян­
ство и ветреность; но после узнаете (от сочинителя, а не от ней самой),
что она действительно «обожает» Трелана. Забравшись в спальню Кле-
менции, Трелан уходит ни с чем, пораженный любовшо и благородством
этой женщины. Потом он режет ее мужа кинжалом и читает над его тру­
пом плохие стихи, между темкакКлеменция, стоя на коленях перед уби­
тым мужем, выражает свои чувства в прозе — больше междометиями...
Эта драма, очевидно, взята из известной повести Шарля Бернара «ираво
возмездия», напечатанной в «Литературных прибавлениях к Русскому
инвалиду» 1838 года. Хотя г. сочинителю и следовало бы указать под­
линник своей переделки, но это ничего: хуже всего то, что драма его-
очень растянута и совсем некстати оканчивается плохими стихами — об­
стоятельство, без которого она была бы довольно сносною драмою на сцене,
тем более, что на нашей сцене очень недурно выполняется, благодаря
игре г. Каратыгина 1-го (Трелан), г. Максимова 1-го (д'Эперноз), г-жи
Дюр (Клеменция д'Эперноз).

Н о ч ь н а н о в ы й г о д . Драма в двух отделениях, переве­

денная с немецкого.

У лесничего и лесничихи при смерти ребенок. Лесничий в глухую мо­

розную ночь ушел в город за лекарем, а лесничиха осталась говорить наду­
тые фразы о материнской любви и ломаться над колыбелью своего ребен­
ка. Служанка вводит к ней знахарку, которая велит ей идти в «Долину
мертвецов» и взять с дуба моху, не оглядываясь и не предаваясь страху,
какие бы ни увидела ужасы. Пришед туда, она делается свидетельницею,
как стрелки, занимающиеся запрещенною охотою и злые на лесничего-
за его строгий надзор, схватывают ее мужа и хотят его убить. Она прини­
мает величественную позу; стрелки принимают ее за привидение и разбе­
гаются — такие глупые! Но лесничего не обманешь: наговорив короба
три разной дичи, он выстреливает в жену. Прибегает служанка и объясняет
всё, прибавляя, что приехавший из города лекарь уже вылечил ребенка
(славный лекарь!). Тогда лесничий начинает молоть восторженную не­
лепицу о материнской любви, о суеверии и о прочем и уводит раненую*
жену и примерную мать, чем галиматья и оканчивается. К довершению
удивления, эта удивительная штука написана каким-то странным сло­
гом — не то стихами, похожими на дурную прозу, не то прозою, похо­
жею на плохие стихи.

105
 Кум И в а н . Оригинальная русская быль в двух отделениях,
соч. Е. В . А.

Переделка одной плохой и забытой повести, как царь Иоанн Гроз­

ный, заблудившись на охоте, переночевал в избе у мужика, который один
на всем селе принял его к себе, и как царь избавляет доброго мужичка
от жестоких притеснений головы, женит сына головы на свояченице му­
жичка и крестит у мужичка ребенка. Пьеса эта была бы на сцене доволь­
но забавна для известной части публики, если б в ней было побольше
правдоподобия: желая во что бы то ни стало сделать водевиль с русски­
ми песнями, г. переделыватель заставил своего мужичка петь за ужи­
ном песни, а мужичок тому и рад: он был охотник попеть и так разохотил­
ся, что снова распелся и чуть не пустился вприсядку.

Ж е н и х при ш п а г е . Комедия в двух действиях, переделап-

ная с немецкого.

Г-н Масленков был за границею и потому ужасно глуп, как бывают

глупы, по мнению наших остроумных водевилистов, все ездившие за
границу. Явившись в дом к будущему тестю, он очень затрудняется своею
шпагою и тихонько кладет ее между спинкою и подушкою дивана. После
обеда будущая теща разлеглась на диване и заснула, а г. Масленков, ста­
раясь достать из-под тещи свою шпагу, выдернул се из ножен: теща про­
снулась и закричала «режут»; все гости сбежались на крик; жених прогнан,
а невеста выходит за того, который ее «обожает» и которого она «боготво­
рит»... Много нелепостей случается нам видеть на сцене, по нелепее «Но­
чи на новый год» и «Жениха при шпаге» — признаемся — мы еще не
видели.
Горькая участь драматического рецензента на святой Руси! Пушкин
сказал:
Ох, лето красное! любил бы я тебя,
Когда б не зной, да пыль, да комары, да мухи!
Мы смело можем повторить эти стихи, хотя в них и вмешался зной—
качество, довольно чуждое петербургскому лету, хотя нельзя также по­
жаловаться и на излишнее обилие мух, а о комарах в большом городе,
разумеется, не может быть и помину. Но зато всё это с избытком бывает
летом на петербургской сцене во время бенефисов, а следовательно, и но­
вых произведений наших затейливых и остроумных водевилистов и дра-
матиков... Что за бесплодная почва! что за верх бездарности! что за тор­
жество посредственности! И откуда берутся эти великие люди на малые
дела? Право, если нами случается говаривать о некоторых из них доброе
словцо, вроде: «сносно», «педурно», «порядочно» и т. п., так это по сравне­
нию, относительно: ведь готов плакать от радости, если встретишь в иной
гпьесе хоть что-нибудь похожее на смысл, а об остроумии, даровании, изо­
бразительности мы уж и не мечтаем: наши драматистыинаши драматиче-

106
ские журналы заставили нас считать всё это за мечту несбыточную... В са­
мом деле, если в последних и встретишь что-нибудь сносное или даже хо­
рошее, так уж это верно — перевод...

40. Учебная книга Всеобщей исторнп (для юношества). Сочинение

заслуженного профессора И. Кайданова. История трех по­
следних веков и первой половины (?) X I X века, от конца XV
и начала XVI веков до 1831 года. Издание книгопродавца Пет­
ра Заикина. Санкт-Петербург. В тип. С. О. Глинки и К°. 1841.
В 8-ю д. л. IV, X I I и 480 стр.

Решительно, что ни говорите, а всё на свете идет вперед, т. е. совер­

шенствуется. Да, все, не исключая и «Всеобщей истории» г. Кайданова.
Это последнее издание третьей ее части привело нас в изумление. Мало то­
го, что она увеличена мпогими фактами, заменившими собою моральное
пустословие и реторический пустоцвет,—в ней уже нет и заветной фразы:
«Логика страстей восторжествовала, и поход Франциска I открылся в Ита­
лию». Мало и этого: в ней уже почти все прилагательные начинаются, как
и должно, маленькою буквою—баварский, австрийский и пр., хотя гер­
цоги, князья и генералы всё еще продолжают рябеть в глазах читателя
пестротою прописных букв. Удивительный шаг вперед! Неслыханное явле­
ние! Третья часть «Всеобщей истории» из реторического опыта в «историче­
ском» пустословии, из книги собственных имен, потонувших в пресной во­
де моральных фраз, превратилась — если не в учебную историю, то в по­
рядочную историческую книгу, в перефразировку Гереновой истории трех
последних столетий! Теперь в ней можно найти по возможности удовле­
творительное изложение истории открытия и завоевания испанцами Аме­
рики; более подробное и ясное, против прежних изданий, изложение исто­
рии отторжения от Англии ее американских колоний; все события доведены
до 1831 года, даже и прежние представлены в более полном и удовле­
творительном изложении. Жаль, что г. Кайданов избрал довольно сбив­
чивый порядок в синхронистическом расположении фактов и, как гово­
рится, кое-как скомкал конец своей истории: почти вскользь упомянул
о греческой революции, ни одним словом не упомянул о Лудовике-Филип-
пе, который является действующим лицом на сцене истории до 1831 года;
почти ничего не говорит о последних преобразованиях в Бельгии, Порту­
галии и Испании.— Еще более жаль, что в своем обозрении успехов ума
человеческого он вздумал примирять прежние издания своей истории
с собственным успехом в ходе вперед и к числу великих писателей России
прибавил Крылова, Жуковского и Пушкина, не выключив Сумарокова и
Хераскова, или уж не прибавил к ним Тредьяковского, Поповского,
Яиколева, Станевича, Свечина, Пуговошникова, Орлова (А. А.) и дру­
гих столь же знаменитых российских сочинителей.— Жаль также, что,
говоря об английской литературе, г. Кайданов с Шекспиром и Байро­
ном поставил рядом Грея, Гловера и Юнга,'ж забыл из-за них Мильтона,
Томаса Мура, Вордсворта, Коупера, Вальтера Скотта, Купера и др.;
подобное забвение напоминает стих Крылова: «слона-то я и не заметил».—

107
Жаль также, что, говоря о немецкой литературе, г. Кайданов не забыл
ни Опица, ни Галлера, ни Гагедорна, ни Галлерта, ни Елопштока, ни
Глейма, ни Рамлера, ни Клейста, ни Матиссона, ни Виланда (люби­
мых своих писателей), а забыл Гуфланда, Жан Поль Рихтера, Уланда,.
Гейне и др.—Жаль тоже, что неразделимые великие имена Шиллера и Г ё ­
те г. Кайданов разделил маленьким, микроскопическим именем Виланда.—
Жаль, что, говоря о французской литературе, г. Кайданов упомянул
о каком-то Берту, о какой-то Марии Щонъе, о Делавине и Ламартине>
но не упомянул об А. Шенье, Жильбере, Беранже, Барбье, Жорж Занд.
и др.— Жаль что, говоря о великих композиторах и не забыв Обера и
Россини, г. Кайданов забыл — о ком бы вы думали? — о Бетховене...
Вот уж подлинно «слона-то он и не приметил!...» Жаль также, что тут уж
кстати не вспомнил он о Перголезе, Себастиане Бахе, Мендельзоне,
Шуберте и др.—Жаль, что, говоря о великих натуралистах, г. Кайданов-
не упомянул о Жоффруа де Сент-Илере и Гёте.— Но еще большего со­
жаления заслуживают фактические ошибки г. Кайданова в событиях сколь­
ко важных, столько и близких к нашему времени. Так, например, г. Кай­
данов выдумал никогда не бывавшего при Лудовике XVI министра
д'Ормгссона, возложив это звание на простого депутата д'Ормессона;.
а время казни Дантона и Робеспьера перемешал навыворот, заставил
Дантона умереть через два месяца после Робеспьера, тогда как Дан­
тон, вместе с Камилл ом Демуленом, казнены 16 жерминаля (5 апреля
1794 ), а Робеспьер — 10 термидора (28 июля 1794 ), следовательно, через-
три месяца и 23 дня после Дантона! Подобные ошибки тем удивительнее
со стороны г. Кайданова, что он легко бы мог избежать их даже при помощи
известного довольно плохого сочинения, впрочем, великого человека,,
именно «Истории Наполеона» Вальтера Скотта, довольно грамотно пере­
веденной с французского по-русски покойным де Шаплетом. К числу факти­
ческих ошибок в истории г. Кайданова мы относим также и неудачные эпи­
теты, которыми он часто совсем невпопад характеризует исторические-
события и лица, как, например: коварный и дерзкий Фома Минцер, раз­
вращенный фанатик Иоанн Беккольд, гениальный Неккер и т. п. Если
Минцер был коварен, а Беккольд развращен, то почему же Лютер и Me-
!ланхтон — прекрасные люди, по мнению г. Кайданова?— Первые,
так же, как и два последние,— религиозные реформаторы. Если же есть-
факты из жизни, доказывающие коварство и развращение, то об этих фак­
тах следовало бы упомянуть, или уже следовало бы не употреблять по­
пусту ругательных эпитетов, несовместных с достоинством истории {особенно-
учебной), которая не терпит суесловия. Что же до Неккера,— эпитет
«гениального» к нему решительно не идет, и мог бы очень удачно быть за­
менен эпитетом «недалекого».— Мудрено также показалось нам, каким об­
разом заглавие книги г-на Кайданова обещает рассказать нам историю
первой половины X I X века, тогда как мы всего-на-всё прожили только со­
рок один год этого века, и как то же самое заглавие обещает довести исто­
рию только до 1831 года. Таких несообразностей множество в самой кни­
ге...

108
 Много исключил г. Кайданов из своей истории пустых рассуждений и мо­
ральных возгласов (он даже не говорит уже, что Наполеон, надев ко­
рону, является низким похитителем престолов); вместо их, много прибавил
существенного и дельного, т. е. фактов; но всё-таки он сделал это впо­
ловину, поъумерою: много еще остается исключить, многое сократить,
особенно же — выкинуть и остальные рассуждения и эпитеты. Историк
должен говорить фактами и заставлять самые события говорить за себя,
а не разглагольствовать, не «мудрствовать лукаво». Вообще г ; Кайданов
не может написать хорошей учебной книги: ему мешает плодовитость слов,
отсутствие сжатости, простоты, наукообразности в изложении и пр.;
но он мог бы (сколько видится по этому последнему изданию третьей части
его истории) составить большую и систематическую историю для чте­
ния юношества, нуждающегося в большом запасе фактов, систематически
изложенных. Чем обширнее будет такая история, тем больший круг чита­
телей найдет для себя; двенадцать таких книг, как этот третий том, еще
не составили бы слишком огромного сочинения,—и будь оно пущено по цене
сколько возможно дешевой, нашлись бы десятки тысяч читателей.

41. Александрийский театр

Шкуна Н ю к а р л е б и . Исторический анекдот «времен Петра
Великого, в двух действиях. Сочинение Ф. В . Булгарина.

Глядч на драматические подвиги наших драматургов, которые, впро­

чем, никогда не думали быть драматургами, потому что и сама природа
никогда не думала делать их драматургами,—глядя на эти подвиги, гово­
рим — не знаешь, чему более удивляться: добродушию ли публики,
которая готова смотреть всё, что ни покажут ей со сцены, или добро­
душию наших «сочинителей», которые готовы почесть за роман, за по­
весть или за драму всё, чем ни измарают они несколько листов бумаги.
Как бы то ни было, но, вследствие этого обоюдного «добродушия», наша
драматическая литература удивительпо расплодилась трудами, тщением
и прилежанием наших досужих «сочинителей». Скоро вся литература рус­
ская превратится в драму и водевиль. После этого удивительно ли, что
и г. Ф. Булгарин решился сделаться драматическим сочинителем? На этот
раз выбор г. Булгарина пал на исторический анекдот оэ освобождении
князя Я . Ф. Долгорукова из одиннадцатилетнего шведского плена,
Нет нужды рассказывать, как это было: всякому русскому это событие дол-
жно быть хорошо известно. Дело в том, что оно годится для романа или
повести не более, как эпизод, но из него невозможно сделать ни повести,
ни романа, тем менее драмы. Но истинный гений везде найдется —
иг. Булгарин тотчас нашелся. Правда, он прибег к общему избитому месту
всех посредственных сочинителей — выдумал любовника, любовницу и
разлучника-злодея. Но расскажем по порядку содержание этой драма­
тической новинки.

109
 На судне разговаривают двое шведских солат. Один бранит русских*
второй беспристрастен и рассуждает так умно, как сочинитель: не унижая
своего короля, он выказывает столько расположения к русским, что похо^
дит на русского в шведском платье. Поговорив с полчаса добрых, один
уходит, а другой остается на часах. Является г-жа Адлер и лейтенант Ле~
зеншиерна; г-жа Адлер рассказывает ему историю стрелецких бунтов
и своей жизни — итак, вот и повесть в драме: на зло себе, сочинитель ос­
тался верен своему нравоописательному направлению. Лезеншиерна,
чтоб поблагодарить г-жу Адлер за длинную повесть, или, может быть,
чтоб скрыть свою зевоту, признается ей в любви к ее племяннице и про­
сит руки и сердца «милой воровка своего покоя». Надежда как тут была;
при виде ее лейтинант Миловзор... нет, кажется, Милон или Модест,,
да — Лезеншиерна уходит. TeiKa спрашивает у племянницы, любит
ли она лейтенанта. Но племянница колеблется между двумя — лейте­
нантом и Алешею, русским пленным на шкуне Нюкарлеби, и не знает, что)
отвечать. Тетка уходит, и из окна каюты выскакивает на палубу Алеша.
Вдруг — беда: выползает на палубу комиссар Кнакер, глупый шут и по­
рядочный негодяй, старик и начальник русских пленных. Алеша успел
спрятаться в пустую бочку и покрыться рогожею. Кнакер подольщается
к Надежде и предлагает ей руку с 6000 талерами. Она упрекает его в вар­
варском обращении с русскими пленниками, а он хвалится тем, что кор-
мит их гнилым горохом, приобретая се.бе через то полновесные талеры.
Вдруг он замечает спущенный вниз канат, по которому Алеша вскочил
на палубу. Чтобы отвлечь его внимание, Надежда поет русскую песню>
но, несмотря на то, Алеша открыт. Что ж делал в это время часовой?—
Он был так любезен, что заснул: он, конечно, знал, что при нем никто не
стал бы говорить, и драмы не было бы. Чтоб публика не почла этого за.
натяжку, Кнакер замечает очень кстати, что войны Карла истребили,
весь молодой народ, оставив одних стариков и калек, которые спят на
часах. Тонкая черта драматической находчивости!.. Кнакер велит Алешу
заковать. Алеша сбрасывает его в море, раек рукоплещет, занавес опу-
скатся.
Второй акт открывается беседою на палубе князя Я . Ф. Долгорукого*
с его племянником, князем Андреем Борисовичем (фамилия неизвестна),
дипломатическим чиновником. Но — увы! — вместо энергического, ве­
ликого духом Долгорукого, мы увидели кого-то, который декламирует
фразы, вроде следующих: «Не увижу тебя, о моя родина; мои кости сгни­
ют в чужой земле», и т. п. Вбегает старый русский матрос и, подобно вест­
нику в классической трагедии, вещает о несчастии Алеши. Лейтенант-
выводит на палубу всех русских пленных и просит от них честного слова
не искать средств к побегу; в надутых фразах Долгорукий отказывается; за
ним все другие пленные. Тогда Кнакер настаивает, чтоб усилить надзор,
за пленными, а Алешу расстрелять. Надежда в отчаянии, из которого па­
стушок-лейтенант с водевильным отчаянием узнает в Алеше своего со­
перника. Алеша дарит перед смертию Надежде свой крест. Тетка узнает-
в нем своего племянника — родного брата Надежды. Чувствительная сце-

ПО
 на — ахи, охи, вздохи, объятия. Кнакер, под условием пощадить Алешу,,
исторгает у Надежды согласие на брак с ним и дает ей ключ от своей каюты.
Но как вместе с этим ключом был и ключ от арсенала, то пленные и восполь­
зовались, через Алешу, этим обстоятельством; шведы, видите, были так
глупо оплошны, что пленные среди белого дня расхитили из арсенала ору­
жие. (Здесь искажен исторический анекдот.) Затем — пальба, сражение;
шведы гибнут, русские торжествуют. Кнакер, для потехи райка, спрятал­
ся в пустую бочку и покрылся рогожею; матросы находят его и хотят
убить, но Долгорукий спасает его. Кнакер бросается перед ним на ко­
лени. «У нас лежачего не бьют»,— говорит Долгорукий; Кнакер бросает­
ся на пол, крича: «Лежу! лежу!» Раек хохочет и хлопает. Долгорукий
говорит Лезеншиерне, чтоб он вел шкуну в Россию, или был готов взлететь
с нею на воздух; затем соединяет его руку с рукою Надежды. «Я пленный
и должен повиноваться»,— говорит лейтенант, умильно смотря на свою
«прелестницу»; ни в лице, ни в словах его ни малейшей печали о тор­
жестве врагов, о позоре шведов, о необходимости умереть в чужой земле,
очевидно, это один из тех людей, которым ubi bene, ibi patria...*
Просим y читателей извинения, что так долго занимали их этим, но
нельзя же коротко рассказывать содержание пьесы, где нет ни характеровt
ни лиц, ни образов, ни действия, ни правдоподобия, где всё вертится на
внешних подставках, на общих местах. Просим извинения и у почтенного
автора, что потревожили уже успокоившуюся на лоне мира тень недавно
скончавшейся пьесы его. Увы! она была принята сухо; раек хлопал толь­
ко тому, как Алеша выбросил за борт Кнакера, да еще немного удер­
живало от сна публику карикатурное лицо Кнакера, которое г. Караты­
гин 2-й умел сделать забавным и потешным своею игрою. Вообще все
актеры играли прекрасно, но пьеса осилила их старания и таланты: ведь
и сам гений из ничего не сделает ничего... Впрочем, если «Дедушка рус­
ского флота» г. Полевого есть гениальное создание в сравнении с «Шку-
ною Нюкарлеби», то «Шкуна Нюкарлеби» всё-таки немногим чем ниже
«Иголкина», «Русский i °ловек добро помнит» г. Полевого и «Нет имени
ему» г. Зотова...

П и к н и к в Т о к с о в е , или П е т е р б у р г с к и е удо-
в о л ь с т в ц я. Шутка-водевиль в двух картинах П. Кара­
тыгина; сюжет заимствован из рассказа г. Воскресенского

Читателям «Пантеона», издаваемого книгопродавцем Поляковым, из­

вестно содержание забавного рассказа г. Воскресенского; следственно,
нам не для чего и повторять его. Г-н Каратыгин не во многом отступил от
рассказа г. Воскресенского; он прибавил только водевильную любовь,
спас знаменитый футляр да заставил одно из действующих лиц быть теа­
тральным рецензентом «Отечественных записок» и «Литературной газеты»:
это, вероятно, острота, по мнению г. Каратыгина; не будем разуверять его
в этом и скажем, что, несмотря на эту тонкую остроту, пьеса его на сцене —

* где хорошо, там и родина. (Латин.).— Ред.

111
«очень забавный фарс, тем более, что хорошо выполняется артистами и что
сам г. Каратыгин прекрасно играет в нем свою роль.

Чудак-покойник, или Т а и н с т в е н н ы й ящик.

Новая комедия-водевиль в одном действии, переделанная с фран­
цузского П. Каратыгиным.

Это едва ли не самая удачная переделка с французского, на какую

только можно указать в репертуаре современного русского театра. Один
богатый чудак завещал большое наследство тому из своих родственников,
который решится, надев на себя костюм сапожника, хранившийся в одном
ящике с деньгами, пройти в нем по городу. Наследники, узнав об этом
условии, отказываются от наследства. Эти наследники: барон и баронес­
са, г-жа Рапе, содержательница табачного магазина, Мермом, мыльный
фабрикант, и Дероше. моральный писатель с фарисейскою физиономиею,
сентенциями на устах, корыстолюбием, завистью и другими низкими стра­
стями в сердце. Сюда еще должно причислить Сен-Феликса; это актер,
страстно любящий свое ремесло, но бездарный в высшей степени, бед­
ный добряк, беспечный, как артист, оригинал и чудак. Где ни играл он,
.за какие роли ни брался, всегда и везде был освистан; однако ж это не
излечило его от страсти к сцене. В то время, как нотариус читает завещание,
наш актер не понимает, в чем дело, и просит у нотариуса взаймы 45 фран­
ков, чтоб выкупить свой костюм, в котором ему через два часа должно иг­
рать на сцене. Все уходят; он.один остается в страшном горе; помощник
нотариуса, влюбленный в дочь Сен-Феликса, предлагает чудаку надеть
костюм, лежащий в ящике. Чудаку такой и нужен был костюм; с востор­
гом одевается он сапожником и бежит в театр. Между тем наследники один
по одному идут к нотариусу с секретным изъявлением своей решимости
надеть роковой костюм; лишь вошел второй, первый спрятался за ширму;
вошел третий — второй прячется, и т . д . Начинается спор, кто пришел
лрежде — и все выбегают из своих засад. Вдруг является печальный Сен-
Феликс: увы! он освистан провинциальною публикою. У знав о своем бо­
гатстве, он половиною делится с роднёю и решается завести домашний
театр, пригласив па него всех освистанных актеров — с тем, чтоб хло­
пать им и слышать себе аплодисманы. Вообще эта пъеса основана на харак­
терах, из которых лучше всех очерчены Сен-Феликс и моральный пи­
сатель. Пьеса идет на сцене прекрасно, и лучше всех выполняет свою
роль (актера) г. Каратыгин 2-й, почему публика и обязана ему двойным
удовольствием.

П р и к л ю ч е н и е на и с к у с с т в е н н ы х в о д а х , или
Что у к о г о болит, тот о том и г о в о р и т .
Во1евиль в двух действиях, переделанный с французского
(«Bocquet père et fils»*) П. Каратыгиным.
Молодой человек должен, по желанию своего отца, жениться на
дочери его друга; дочка принимает его худо, боясь, по молодости и по

* «Боке-отец и сын» (франц.).— Ред.

112
внушениям директрисы пансиона, мужчин. Молодой человек употребляет
хитрость: прикидывается влюбленным в другую и этим возбуждает в
сердце Оленьки сознание любви и ревность. Но у ней есть приятель­
ница — вдова, которая ненавидит мужчин и потому всеми мерами ста­
рается отвести ее от брака. У жениха же есть приятель, который вызывает­
ся ему помочь. Оказывается, что приятель есть муж мнимой вдовы, бро­
сивший ее за сварливость и капризы. Она трепещет, чтоб он не объявил
о своих отношениях к ней, и должна интриговать осторожно. Из этого
выходит множество комических сцен, в которых главную роль (прекрасно
выполняемую г. Каратыгиным 2-м) играет муж. Пьеса, разумеется, окан­
чивается браком. Это тоже одна из лучших пьес,какие случалось нам видеть
на сцене Александрийского театра: в ней есть характеры и интрига.

Д ж а р в и с , с т р а д а л е ц ч е с т и . Драма в двух действиях,

соч. Карла Лафона, перевод с французского П. Зубова.
Джарвис, английский купец, осужден на смерть за измену. Преступ­
ление его состояло в том, что он знал о заговоре и не донес; узнали же
об этом по перехваченному письму Джарвиса к одному из заговорщи­
ков; в письме была фраза: «Не бойся, дочь твоя не останется без отца».
Выслушав приговор, Джарвис за поручительством одного из друзей
своих на честное слово отпускается домой до утра. Тая от дочери ужас­
ную тайну, он старается поскорее соединить дочь свою с своим поверен­
ным в делах, заметив их взаимную склонность. Но дочь догадалась об
ужасной тайне и решилась спасти отца, подсыпав ему в вино усыпитель­
ного порошку и сонного перевезши в карете на корабль, который отпра­
вился в Голландию. Поручитель Джарвиса был изгнан; корабль, на кото­
ром он выехал из Англии, был разбит бурею, и сам он утонул. Узнав об
этом, Джарвис сходит с ума и не может без ужаса видеть своей дочери,
погубившей безвозвратно его честь. Листок газеты извещает его, что пору­
читель чудесным образом спасся,— это возвращает Джарвису рассудок.
Между тем агент английского правительства ищет его, но Джарвис не ду­
мает скрываться и с радостью фанатика чести готовится ехать на казнь
в свое отечество. Кончись драма здесь—окончание было бы торжествен­
ное, полное высокой идеи и трагического величия, тем более, что вся пье­
са составлена очень умно и ловко; но вдруг вбегает жених Корделии и
извещает о перемене правительства в Англии, о прощении всех, заме­
шанных по заговору:—ахи, охи, вздохи; раек рукоплещет — трагедия
сменяется водевилем.

42. Шекспир. С английского. Н. К е т ч е р а . Выпуск четвертый.

Генрих IV (часть 2-я). Москва, 1841, 363—506 стр.
В предыдущей книжке «Отечественных записок», по поводу третьего
выпуска перевода «Шекспира» г. Кетчера, мы сказали несколько слов о
характере принца Генриха, с таким глубоким значением являюще­
гося в трех пьесах Шекспира; теперь мы считаем нелишним, для общего
8 Белинский, т. X I I I -iio
изъяснения всех исторических пьес Шекспира, представить читателям суж­
дение одного русского критика, глубоко проникавшего в сущность искус­
ства, глубоко изучавшего Шекспира и сказавшего о нем много такого,
что и в самой Германии сделало бы ему громкое имя. Мы говорим о по­
койном профессоре Харьковского университета, И. Я . Кронеберге, ко­
торый целую жизнь свою изучал Шекспира и оставил несколько таких
характеристик драм великого драматурга, которые, в свою очередь, за­
служивают глубокого изучения. Вот его суждение о восьми историче­
ских трагедиях Шекспира:

Из творений Шекспировых восемь (Ричард II, Генрих IV, 2 ча­

сти, Генрих V, Генрих VI, 3 части, и Ричард III) исполинских пред­
ставлений из истории Англии составляют одну величественную тра­
гедию, объемлющую войны Алой и Белой розы, или борьбу двух
линий королевского дома за корону. Король Эдуард I I I , общий родо­
начальник всего поколения, свирепствующего против самого себя, и
старший сын его, цвет британского рыцарства, герой всех героев,
прославившихся в английской истории, — так называемый Чер­
ный Принц, незабвенный подвигами при Пуатье и Кресси, оба уже
в гробе, когда драма начинается. Они и их век проницают всю траге­
дию: чем более несчастные потомки, предоставленные поэтом самим
себе, погибают, тем яснее выступают из своих гробов родоначальник
их и несравненный принц, не описываемый Шекспиром, но озаряемый
воспоминанием целого королевского поколения. До Эдуарда III на­
следственное право королей английских сохранялось почти непри­
косновенным; Черный Принц пал в цвете лет своих; поэтому
наследовал Эдуарду III его внук, слабый и недостойный сын Черного
Принца — король Ричард II. Англия привыкла видеть на престоле
своем королей характера сильного; личное достоинство и корона
долгое время были неразлучны. Ричардов характер мало соответство­
вал престолу и не равнялся с достоинством предков. Эдуард JII имел
других, лучших внуков от прочих своих сыновей;опи,чувствуя свои си­
лы,низвергли с престола слабого Ричарда, и сие судьбою допущенное
преступление влечет за собою множество злодеяний и мерзостей.Англия
обагряется королевскою кровию; право короля подвержено сомне­
нию, и каждый член знаменитой фамилии стремится присвоить его
себе; преступления умпожаютск и возрастают, пока из этой крови
порождается наконец чудовище, хромое, безобразное, гнусное, опе­
редившее всех прочих, собирающее на главу свою все проклятия
и убийства,— чудовище, падением которого судьба опять примиряется
с Англиею: это король Ричард I I I . В очищенном блеске, подобно
юному солнцу, является корона на челе Генриха VII, деда Елизаветы.
Слабый король Ричард II в первых двух действиях возбуждает
наше негодование недостойным своим обращением с родственни­
ками. Он, который не должен был отделяться от сердца и собствен­
ности своего народа, он за деньги отдает в залог и народ и землю,
отдает Англию на аренду. Недостойный наказуется: родственник
его, Боллинброк, низвергает его с престола и занимает опый под
именем Генриха IV.
G вырученнымР1 за Англию деньгами Ричард отправляется в
Ирландию для прекращения возникших там беспокойств; между тем
встуиает в Англию Боллинброк, как возмутитель, и общий бунт
его подкрепляет. Известие о сем пробуждает в Ричарде всё чувство
его королевского права; он проникнут сознанием, что он помазан­
ник; каждая капля крови в нем взывает к нему: «ты король!» Он ле-

114
тит в Англию, целует, при вступлении в пее, землю. «Когда солнце
медлило у антиподов,— говорит он,— тогда только мятежники
и бунтовщики могли дерзать, под защитою ночи, нарушить покой Ан­
глии; при восхождении оного на востоке сыны ночи сокроются опять
в свои ущелия». Ричард опирается на священное свое право, ТРМ более
одушевляясь невидимою святостию своего назначения, чем более
его верные от HFTO отпадают. Он не пользуется земными средствами
для защищения себя; он еще ожидает помощи от ангелов божих,
когда трон его уже опрокинут и когда Генрих IV (Боллинброк) над
ним возвысился.
Когда Геприх IV (Боллинброк) низвергнул короля Ричарда II
с престола в безумие и могилу, тогда Англия потеряла и невинность
рыцарскую Англия теперь совсем другая, совсем не та, какою была
в то время, когда во всей чистоте и непорочности являлась в священ­
ных войнах и под предводительством Черного Принца на полях
Франции. Недоверчивый и молчаливый похититель престола, прибли­
жаясь к старости, скрывается во внутренности своего дворца .Эдуа рд III
и Черный Принц, в деяниях своих и явлениях истинные цари,
могли ежедневно показываться народу во всяком виде: никто не мог
забыть священного права царской крови и подвигов, подкрепляю­
щих опое. Напротив того, похититель престола, Генрих IV, рассуж­
дая о разгульной жизни сына своего, наследного принца (Генриха V),
говорит, что должно редко показываться, и притом с важностию и
торжественностию, должно кокетствовать любовью народною. Это
ясно доказывает, что невинность короны утрачена, что наружность
п виды должны замепить деяния правосудия. Даже и принц валлий­
ский (1 енрих V) не совсем свободен от сего кокетства. Он намерен,
говорит он сам, обращением с развратными людьми и необузданною
жизнию возбудить в народе дурное о себе мнение и невыгодные ожи­
дания, дабы впоследствии, при восшествии на престол, всех изумить
и превзойти всякое ожидание. Мир действительно в распадении:
раскаяние воссело на престол в трагическом виде, размышляя о
путях судьбы, порождая в себе унылые мысли о недостаточности сил
человеческих, жалуясь на бремя короны, завидуя кратковременному
сну матроса в мачтовой плетушке. Бедность, малодушие и последствия
развратной жизни поселились, напротив того, в трактире, в комиче­
ском виде: своеволие, беззаконие, обман беспрестанно сменяются,
обт.емлемы будучи одним и тем же элементом неисчерпаемой остроты.
Наследный принц то тут, то там; из трактира переходит во дворец,
от сухощавого короля к толстобрюхому Фальстафу, от важности
к шуткам, как и сам поэт от комической музы к трагической. В первой
части эго колебание прерывается на мгновение ревпостию наследного
принца к молодому, рыцарского духа преисполненному храброму
Перси: тут поэт становится невыносимо велик. На иоле брани, где
оба соперника сражаются и Перси погибает, комическое в Фальстафе
достигает высочайшей точки Чрезмерный смех, глубоки^, трагиче­
ские чувствования и слезы, быстро сменяясь, более и более взаимно
умеряются, так, что остается одно спокойное чувство. Беспрестанная
молния и сильные дожди могут лишь очистить воздух и восстановить
в атмосфере равновесие.
Воздух очищен, но только на короткое время, ибо готовятся еще
большие тревоги. Во второй части делается новый заговор против
несчастного похитителя престола: проложившие ему преступи и че-
ский путь не хотят, чтоб он ими повелевал, находя благовидный
пррдло; в том, что он никогда не перестанет ненавидеть помощников
своего преступления. Сыновья королевские побеждают мятежников;
 ?
яо скорбь уже истощила его жизнь, и самое известие ô поражении
врагов убивает его. Принц валлийский уже более на королевской
стороне; только один раз, и то на короткое время, показывается он
в сфере Фальстафа. В сей второй части неблагородный свет отделился
от благородного, и принц, служивший прежде посредником между
'обоими, более приближается к престолу и переходит, у изголовья
умирающего отца, вовсе на трагическую сторону. Так являются в сей
драме комедия и трагедия в соединении, как части высшей трагедии.
Через поле брани под Азенкуром поэт препровождает любимца
своего, Генриха V, до бракосочетания его с Екатериною, принцес­
сою французскою. Судьба, кажется, примирилась; спокойное насле­
дие королей восстановлено; прекрасные дни храброго рыцарс!ва
возвратились. Но внезапная, преждевременная смерть истребляет
всё.Генрих умирает и оставляет королевство малолетнему Генриху VI.
Внуки и правнуки Эдуарда возобновляют свои требования; Фран­
ция обнажает меч мщения; внутренние и внешние войны свирепствуют,
настали ужаснейшие для Англии дни; преступления, измены, убий­
ства опустошают ее. Таково содержание трех частей Генриха VI.
Наконец все претенденты престола мужской линии судьбой истреб­
лены и изгнаны; является последний,ужасающий— Ричард Йоркский!
Вдовы и сироты королевские около него без защиты. G падепием сего
тирана судьба примиряется; но рыцарский век Англии действительно
миновался. G королем Генрихом VII, преемником Ричарда I I I , на­
ступает новый век для Англии,— эпоха коммерческого ее величия,
которой поэтическое, всемирное значение для Шекспира было еще
«сокрыто.

Мы считаем излишним говорить о том, какую важность имеет новый

перевод Шекспира для русской литературы: всякий, сколько-нибудь чув­
ствующий Шекспира, поймет нас. Немцы и теперь еще, при всяком слу­
чае, не наговорятся о том огромном влиянии, какое имел перевод Шекс­
пира на немецкую литературу и на эстетический смысл нации. Энтузиазм,
с каким был принят «Гамлет» не только в Петербурге и Москве, но и в от­
даленных провинциях, достаточно свидетельствует о том, что в духе рус­
ского общества лежит глубокая симпатия к гению мирового поэта. И это
тем более разительно, что большинство нашей публики едва ли понимало
сущность этой драмы, истинный характер Гамлета, и то глубочайшее миро­
созерцание, которым поэт облек свое любимое создание.-Мы не думаем
противоречить себе, говоря, что в этом непонимании и энтузиазме видим
доказательства симпатии руской души с поэзиею великого художника. Дух
человеческий может принимать в себя какое-либо содержание и не подвер­
гая его исследованию ума. Часто,общество не в состоянии дать себе отче­
та о том, что его тревожит, но тем не менее оно может глубоко и сильно чув­
ствовать. Гамлет трогал нашу публику своими созерцаниями жизни чело­
веческой, своим меланхолическим духом и грустною ирониею над глупо-
стию и бездушностию, своею теплою, на всё отзывающеюся человечно-
стию. Публика не понимала отношения безумия Офелии к Гамлету, забы­
вала понимать его, и плакала, видя этот трогательный образ душевной
простоты и невинности, слушая ее заунывные песни.
Конечно, с одной стороны, этот повсеместный успех «Гамлета» нельзя
не приписать переделке г. Полевого: он сделал ее языком легким и разго-

116
ворным. Правда, он свел «Гамлета» с его шекспировского пьедестала,
но этим самым приблизил его к смыслу большинства нашей публики, на
которую «Гамлет» во всей шекспировской полноте не мог бы произвести
впечатления столь сильного. Она потерялась бы в поэтической метафо­
ричности языка его, в быстроте и молниеносности шекспировской мысли,
в сжатости и необыкновенности выражения, в этом, всегда неожиданном,
обороте языка, в его мировом юморе. В «Гамлете» г. Полевого ничего этого
нет, так что почти можно сказать: в недостатках «Гамлета» г. Полевого
заключалась и причина его успеха. В развитии художественного вкуса об­
щества надобно, как и во всем, начинать с низших ступеней; надобно пере­
давать ему мировые создания в форме, доступной ему: общество лишь по­
степенно доходит до высшего и идеального разумения их. Но, с дру­
гой стороны, Шекспир есть единственный в мире поэт, которого ни­
какой перевод не в силах лишить его величия; и потому всегда, не­
смотря ни на бесталанность переводчика, ни на отсутствие художествен­
ного такта в переделывателе, всякую сколько-нибудь чувствующую ду­
шу Шекспир непременно исполнит чувством величия и возвышенности,
в которых так всегда бывает отрадно человеческой природе... У нас был,
до переделки г. Полевого, перевод «Гамлета» г. Вронченки, перевод, сде­
ланный тяжеловатым языком, но отчетливый, верный, поэтический. Мно­
гие ли читали его? И один ли язык мешал успеху «Гамлета» г. Врончен­
ки? — Столь отчетливый, верный перевод требовал от читателя в извест­
ной степени литературной образованности, а главное — сосредоточенно­
го внимания и размышления — двух качеств, недостаток которых осо­
бенно ощутителен в нашей публике. Лишь переделка г. Полевого заставила
обратить внимание на перевод г. Вронченки, и теперь в книжных лавках
невозможно отыскать ни одного экземпляра этого перевода.
Надобно сказать вообще, что переводы Шекспира в стихах — пока
еще роскошь для нашей публики; и переводчики глубокомысленные, как
гг. Вронченко и А. И.Кронеберг *, не должны оскорбляться холодным при­
емом благородных трудов их, достойных живейшей благодарности и пол­
ного внимания**. Наша публика вообще еще чужда той идеальной сферы,
в какой движутся многие драмы Шекспира и почти все его комедии. Для
многих его пьес надобно иметь значительное идеальное развитие, не затруд­
няться оборотами языка, сжатостию и неожиданностию метафор, надобно
иметь очень развитую восприимчивость размышления, чтобы схваты­
вать молниеносность мысли его, облеченную в роскошь сравнений и поэти­
ческих образов. Естественно, что все эти характеристические свойства
Шекспира в стихах становятся труднее для разумения нашей публики,
не любящей читать с размышлением. Вследствие этого у нас явилось тре­
бование легких и общедоступных переводов — и дошло до смешного.
Отсутствие всякого эстетического образования довело до того, что

* Сын покойного профессора И. Я. Кронеберга. Прекрасный перевод его драмы

Шекспира «Двенадцатая ночь, или Что угодно» был помещен в «Отечественных за­
писках» нынешнего года (т. XVII, кн. 7).
** Известно, что «Макбета», перевода г. Вронченки, разошлось весьма небольшое
количество экземпляров.

117
требуют, чтоб и сам Гомер был переведен языком разговорным, обыкновен­
ным, общедоступным. Истинно наивное требование! Эти добрые люди забы­
ли, что мы отдалены от гомерического миросозерцания почти на 3000 лет,
отдалены величайшею эпохою, которую когда-либо переживало человече­
ство, и что только одною наукою можем приблизиться к нему. Впрочем, не
стоит терять времени на доказательство нелепости подобных требований...
Если перевод Шекспира может теперь иметь влияние на русскую ли­
тературу, то, конечно, перевод в прозе. Русской публике надобно сначала
освоиться с манерою Шекспира, с его кистью, сблизиться с ним, почув­
ствовать его миросозерцание, его дух. Тогда только публика будет в со­
стоянии оценивать переводы Шекспира в стихах; теперь же в ней мало
того идеального созерцания и гибкости фантазии, того нравственного и
эстетического развития, какие необходимы для полного разумения Шекс­
пира. Мы пока еще любим, чтоб в чтении нашем участвовали только зре­
ние и воображение, и бросаем книгу, которая не может быть понята без
размышления. Многие привыкли указывать нашим переводчикам Шекс­
пира на перевод Шлегеля. По большей части такие указания делаются или
понаслышке, или для обнаружения вящей «учености». Но, кроме род­
ственности английского и немецкого языков, простирающейся до такой сте­
пени, что иногда стих английский не нужно переводить, а только написать
почти те же слова немецкими буквами — разве перевод Шлегеля сделан
разговорным, общедоступным языком? И кто не почувствует тяжеловатости
его, сравнив стихи Шлегеля с стихами не только Шиллера и Гёте, но
даже с стихами других, второстепенных поэтов германских? Сжатость
и упругость языка Шлегелева зависела от сжатости и энергической уп­
ругости английского языка, разительности и молниеносности шекспиров­
ских образов. Но немцы, любящие читать с размышлением и читать не
для одного провождения времени, не жалуются на упругость и тяжелова­
тую сжатость перевода Шлегеля, имея в виду лишь духовно-буквальную
точность, с какою он передает Шекспира.
Несмотря на верность, чистый, правильный, энергический язык пере­
вода г-на Кетчера, мы предупреждаем «любителей чтения», что Шекспира
и в прозе нельзя читать, как читаются иные французские романы и по­
вести, для которых нужно только зрение и воображение. Шекспир, пере­
данный и в прозе, требует сосредоточенного внимания, деятельности
мысли, размышления. Нет такого истинно духовного наслаждения, ко­
торому бы не предшествовали труд и изучение.

43. Двадцатипятилетие Европы в царствование Александра I. Вто­

рое издание, исправленное. Санкт-Петербург. 1841. В тип.
А. Сычева. В 8-ю д. л. Две части. В 1-й— III, IV и 246, во
И-й — III и 311 стр.
Двадцатипятилетие Европы в царствование Александра I! Изображе­
ние первой четверти X I X века, порожденного великим всемирным пере­
воротом и изменившего всё лицо земли,— этой четверти века, в которой
события толпятся массами, обгоняя друг друга, в которой возникают ты-

118
сячи новых имен, лиц и характеров, рушатся царства и создаются новые,
падая мгновенно в свою очередь,— сменяются целые династии на престо­
лах, народы сшибаются между собою в страшной схватке, о какой не мечта­
лось и Гомерам, пятисоттысячные армии переходят с одного конца Ев­
ропы до другого, оставляя за собою моря крови и обновляя землю,—
общества человеческие перестроиваются в своих основаниях, возникают
новые, неслыханные создания ума человеческого, являются силы дотоле
неведомые, и всё кипит, всё волнуется, не зная ни отдыха, ни усталости—
океан бездонный и безграничный... Боже мой! да у кого поднимется рука
написать картину первых двадцати пяти лет этого страшного, этого
необъятного, великого X I X века?... Однако ж поднялась рука, как вы
видите, и вот вам на русском языке целая книга... Но, по крайпей мере,
в нескольких стах томах? — Нет, всего-на-всёв двух.— Но эти томы—
фолианты огромные, толстые, тяжелые, равные нескольким стам то­
мам? — Нет, томики в 8-ю долю: в обоих только 35 листов.— Но, по край­
ней мере, эти листы напечатаны стереотипно в несколько столбцов, так
что нельзя читать их без помощи увеличительного стекла?— Нет, напе­
чатаны они с большими полями, очень разгонисто, так что все эти 35 листов
не равняются и одной книжке «Отечественных записок».— Да что ж это
такое? — Это... как бы сказать? компиляция, набор оттуда-отсюда, на­
бор, не могущий идти в сравнение даже с изображением первой четверти
X I X века, сделанным в последнем издании «Истории» г. Кайданова.—
Однако ж... такое громкое, всеобъемлющее имя для такой ничтожной
книжки... Кто же составил ее? — Господин Р. М. Зотов.— А! понимаем...

44. История Петра Великого. G 500 оригинальными рисунками, гра­

вированными в Лондоне. Издание Ф. И. Эльснера. Санкт-
Петербург, 184*. В тип. Карла Крайя. В 8-ю д. л. Выпуск Т.
32 стр.
Если эта первая тетрадь «Истории Петра Великого», соч. г. Ламбина,
€ 500-ми рисунками служит образчиком исторических идей и историче­
ского таланта составителя, равно как и дарований рисовальщиков, —
то всё издание рекомендует себя не совсем хорошо. Во введении, на
30 страничках, автор обозрел историю России, политическое и нравствен­
ное состояние ее до Петра Великого. Обзор этот — голая реторика в духе
г. Кайданова. Между прочим, в этом кратком очерке, где с трудом можно
было бы показать общеисторическое развитие России, г. Ламбин нашел
место повторить все сказки о происхождении Руси и баснословном ее пе­
риоде: он говорит о Рюрике, называет Олега воинственным, говорит о
набеге его на Константинополь; мудрая Ольга устрояет у него государ­
ственный порядок и смягчает полудикие нравы племен славянских; Свято­
слава называет он «первообразом норманского рыцаря», тогда как по
известию Льва Диакона, собственными глазами смотревшего на Святосла­
ва при свидании его с Иоанном Цимисхием, это был «первообраз азиатского
витязя», и пр. Если позволено судить по начинаниям г. Ламбипа, то мож­
но быть уверену, что «История» его будет весьма плохою компиляциею»

119
составленною без всякой мысли. Нигде так ясно не выразилась бы мысль
автора, как в общем очерке истории России до Петра; читатель по од­
ному этому очерку мог бы уже видеть, чего ожидать от последующих тет­
радей,— и теперь полное право имеет не ожидать ничего. Впрочем, подоб­
ное издание при недостаточности текста могло бы еще щегольнуть картин­
ками, но и картинки решительно плохи и по композиции, и по выпол­
нению.

45. История Петра Великого. G 500 оригинальными рисунками, гра­

вированными в Лондоне. Издание Ф. И. Эльснера. Выпуск I I .
33—64 стр.
Второй выпуск «Истории Петра Великого», соч. г. Ламбина, при­
обретшей себе незавидную известность, не уступает первому, а последую­
щие, вероятно, превзойдут и первый и второй, по пословице: «Чем дальше
в лес, тем больше дров». Всякий взглянувший на суздальские политипажи
этого издания, гравированные однако же в Лондоне (вероятно, в гостинице
«Лондон», что на углу Гороховой улицы и Исаакиевской площади), вся­
кий, взглянувший на них, согласится, что не было на Руси предприятия
более оскорбительного для зрения, для эстетического чувства и здравого-
смысла. Конечно, всякий по-своему может изъявлять усердие к памяти ве­
личайшего из царей земных, о котором память вдвойне священна для серд­
ца русского: Екатерина Великая не только не была оскорблена плохими
портретами своей особы, издававшимися для простого народа, но еще-
изъявила свое удовольствие, что ее народ любит изображение своей монар­
хини, не умея, в простоте своей, судить о верности его с подлинником.
Но эта жалкая и безобразная компиляция и спекуляция издается не для
мужиков, а для людей образованных, которые видели и знают, как изда­
ются такие вещи в Европе, которые недавно раскупили «Историю Напо­
леона» ради рисунков Ораса Берне. Мы уже не говорим о том, что у нас
есть Академия художеств, есть даровитые художники, следственно, есть
все средства выполнить подобное предприятие не только прилично, но и
изящно...
Взглядитесь же, бога ради, в эти лубочные пятна, где нет ни рисунка,
ни отделки, ни исторической верности, ни изобретения, ни смысла — что
это такое? Неужели эта фигура, красующаяся на 40-й странице, тотчас
после смерти царя Алексея, описанной (стр. 39) в лицах, неужели, спра­
шиваем мы, это прекрасная Наталья Кирилловна, урожденная Нарышки­
на, мать Петра Великого, оставшаяся после смерти супруга в полном
развитии красоты своей?.. Вглядитесь в политипаж 41-й страницы: ком­
ната, на стене ландкарта, в стороне черная доска для ученических уп­
ражнений, задом к ней сидит на креслах гембсовской работы (по форме)
какой-то человек с книгою; возле него стоит другой человек с закину­
тыми назад руками, а за ним следует пушка на лафете; подле пушки трое-
детей, из которых у одного на голове что-то вроде огромной трехугольной
шляпы, закрывающей до половины его лицо. Вы ищете объяснения этого<
«кунштика» в тексте и находите там, что царевич Петр с самых юных лет

120
любил воинские упражнения, которыми каждый день тешился с своими*
сверстниками, детьми придворных царицы, матери своей. Как же —
спросите вы — зашла такая огромная пушка в учебную комнату? На это-
ищите объяснение у Голикова, в первом томе, на странице 139: там ска-
зано,что царевич тешился с детьми и на дворе,что родитель его,«видя толи-
кую к военным действиям в нем наклонность, собрал нескольких дворян­
ских единолетних с ним детей и, сделав приличное их возрасту оружие,
велел их обучать военным выметкам». Текст г. Ламбина есть не что иное,
как отрывки или переделка, ипритом нескладная, апатическая, бездуш­
ная, одушевленного и живого, хотя и простодушного, почти безграмотного-
рассказа Голикова. Но об этом после; обратимся опять к суздальским
«кунштикам». На стр. 44-й, изображающей сцену жалобы царевича Пет­
ра на дерзость боярина Ивана Языкова, царь Федор Алексеевич представ­
лен в короне, которая чуть не вдвое длиннее всего лица и головы его,
а юный Петр в костюме, в котором ходят в наше время благородные дети от
трех до семи лет. На стр. 53-й царевна Софья представлена в бальном
костюме дамы нашего времени. Мы не говорим, что ни в одной из этих фи­
гур на этих политипажах нет ничего типического, характеристического,
нет жизни, выражения; мы говорим только, что они непохожи ни на
какие фигуры. Это просто расштрихованные плохим карандашом кара­
кули...
Текст «великолепной» истории, как мы уже и заметили выше, есть не
что иное, как плохая перефразировка Голикова, часто прикрашивае­
мая реторическими фразами. Так, например, где Голиков рассказывает
просто — «было», там г. Ламбин, или г. Эльснер, или оба они общими
силами прибавляют «одно современное сказание уверяет», не указывая
на источник, откуда взято ими «современное сказание». Чтоб показать
нашим читателям, как г. сочинитель «великолепной» истории перефразиро-
вывает Голикова, делаем, для сравнения, выписку из того и другого:

Г-н Л а м б и н .
Одно современное сказание уверяет, что еще в младенчестве
сказался воинственный дух царевича; когда в третье его тезоименит­
ство один купец, между прочими подарками, поднес ему маленькую
саблю, царевич так был восхищен этим подарком, что, не обращая
внимания на прочие игрушки, с жадностию схватил саблю, расцело­
вал купца (реторика!) и побежал к царю, прося, чтоб он наградил
(почему же не прося наградить?) купца, а его самого препоясал саб­
лею. Царь исполнил желание сына: купца пожаловал гостем и, па
прочтении духовником молитвы, сам препоясал его тою саблею,
как бы посвятив в витязи. С то времени сабля была любимою игруш­
кою отрока и неразлучным сопутником его повсюду; нередко он и за­
сыпал с нею. Такая черта (?) ребенка, прибавляет сказание (?!), была
предметом многих разговоров (,) и все удивлялись, говаривали (по­
чему же не просто — говорили?), что отроча сие будет, когда возму­
жает!

121
 Голиков.
С самых первых младенческих лет Петра I примечена в нем глав­
нейшая склонность к военным действиям: ибо когда в третье его тезо­
именитство поднес ему один купец маленькую саблю, то царевич
на все прочие дары взирал равнодушно а саблю с такою принял ра-
достию, что велел купцу тому себя приподнять, поцеловал его в го­
лову и, спрося имя и прозвание его, сказал, что он будет его
помнить; а царя, родителя своего, просил пожаловать его, а
себя опоясать тою саблею. Царь, в удовольствие его, купца
пожаловал гостем, и саблею тою, по прочтении духовником
молитвы, его опоясал. Обрадованный царевич приказал сыскать
купца того, сам ему объявил милость царскую, а саблю не могли уже
-с него и спять, да нередко и засыпал он с нею. Великий родитель его,
видя толикую к военным действиям в нем склонность, собрал несколь­
ко дворянских единолетних с ним детей и, сделав приличное их воз­
расту оружие, велел их обучать военным выметкам; что толико обра­
довало царевича, что он, ц^луя руки его, пролил из благодарности
слезы, и с того времени лучшее было его веселие, в чертогах и на
дворе, с теми детьми упражняться в военных учениях. Таковая вели­
кая СКЛОЕШОСТЬ в столь малолетнем отроке была предметом всех раз­
говоров, и удивляючися тому говаривали: «Что отроча сие будет,
когда возмужает?»
Голиков — единственный источник г. Ламбина, и г. Ламбин следует за
Голиковым, подобно тени, забавно передразнивая его. Впрочем, в конце
второго выпуска есть ссылка на какое-то сочинение г. Масальского, которо­
го г. Ламбину не заблагорассудилось поименовать, хотя бы в выноске, как
этого необходимо требует всякое историческое сочинение. Не зная или
•не помня никакого исторического труда г. Масальского, мы вправе ду­
мать, что выписка сделана «великолепным» историком либо из забытого
теперь публикою посредственного романа г. Масальского «Стрельцы»,
-либо из забытой теперь публикою плохой повести его«Бородолюбие»...
Весьма приличный источник для истории г. Ламбина, который, в пер­
вом выпуске, ведь цитировал же стихи из «Ильи Муромца», да еще
поправленные и переделанные его пиитическим пером!..
Говорят, что один «известный и опытный» литератор и сочинитель
^взялся выправлять слог г. Ламбина, движимый одною бескорыстною
любовию к русской истории... Не знаем, как далеко простирается
действительное участие оного сочинителя в компиляции г. Ламбина и
спекуляции г. Эльснера, но это бескорыстие невольно наводит нам на
'-память стих из одной старинной и известной всем поэмы:
Из чести лишь одной я в доме сем служу...
А между тем, говорят, приготовлялась к печати «История Петра
Великого» с картинками Брюллова, т. е. Карла Брюллова, нашего гени­
ального художника и, может быть, первого живописца в Европе нашего
времени...
Одно только можно сказать в пользу «великолепной» истории: она
печатается на хорошей бумаге и хорошим шрифтом; но и тут не без греха:
печать изуродована безобразною пестротою заглавных букв, без всякой

122
оадобпости, вопреки правилам орфографии, употребляемым везде, даже
« названии месяцев...
Нет, мы уверены, что русская публика не поддержит своим участием
предприятия, которое должно оскорблять ее национальное чувство...
Говорят — о ужас!— г. Эльснер хочет издать свою жалкую компиляцию
на иностранных языках: что подумает Европа о наших литераторах
й историках, что подумает она о состоянии искусств в России — отечестве
Брюллова, творца так хорошо известного ей «Последнего дня Помпеи»?..

46. Памятная книжка на 1842 год. Санкт-Петербург. В военной ти­

пографии. 1841. В 64-ю д. л. 360 стр. (Цена 2 р. сер.; с перес.
2 р. 25 к. сер.).
И в нынешнем году «Памятная книжка» — этот изящный календа­
рик — явилась в обычный срок свой: утром в самый день нового года.
Красотою, щеголеватостью и даже роскошью издания нынешняя «Па­
мятная книжка» превосходит все прежние. В ней четырнадцать гравиро­
ванных картин в величину книжки, четыре гравированные рисунка,
представляющие эмблематически четыре времени года, и заглавная виньет-
та; итого девятнадцать гравюр, сделанных в Лондоне отличным масте­
ром.
На картинках изображены: Преображенский собор в Петербурге,
церковь Андрея Первозванного в Киеве, Петергофский дворец, Алексан­
дрийский театр, монумент Петру Великому, Петербургская биржа,
Царскосельская железная дорога, вид Казани, Тифлиса, крепости Поти,
русская эскадра под стенами крепости Пендераклия, Русский дом в Потс­
даме, Деревня в окрестностях Москвы и Русский крестьянин.
Что касается до содержания «Памятной книжки», оно так же полно
и сообразно с потребностями не только военного офицера, но и всякого об­
разованного человека,как бывало и прежде.В ней так же заключается пол­
ный месяцеслов с пробелами, расписание храмовых праздников, дни при­
хода и отхода почты в Москве и Петербурге, такса для сбора за письма
и посылки, форма одежды при разводах и в течение дня и — главнейшее —
состояние чинов военного и других ведомств по 1-е января 1842 года, чего
нигде еще найти невозможно, потому что это состояние чинов значительно
изменяется почти перед самым новым годом, и только неимоверной исправ­
ности военной типографии должно приписать это раннее сообщение столь
важных и для всех интересных известий.
Мы всегда удивлялись необыкновенно низкой цене этого роскошного
альманаха: в нынешнем году должны удивляться еще более, ибо хотя в нем
число гравюр увеличено пятью (а такое увеличение стоит весьма не де­
шево), но цена его осталась почти та же.

47. Библиографические и журнальные известия

Издатель разных учебных руководств г. Эйнерлинг предпринял новое
издание «Истории государства Российского» Карамзина. Он хочет

123
 напечатать все 12 томов с полными «Примечаниями» — компактно, в двеа
столбца, четким шрифтом, в большом формате, так, чтоб все 12 томов уме­
стились только в три тома. Предприятие весьма полезное; давно была,
пора подумать о нем! Компактные издания в Европе размножаются с
каждым днем всё более и более. Теперь вы можете иметь всех знаменитых.
писателей, от Геродота и Гомера до Виктора Гюго и г. Ламартина вклю­
чительно, за самую умеренную цену. Громада сочинений Вольтера, стоив­
шая прежде около 500 рублей, теперь уместилась в 12 компактных томах,
и стоит с небольшим 100 рублей. Гиббон, Тьерри,Робертсон, Декарт,Бэкон,
Цицерон, Сенека, Тацит, Бюффон, Мальбранш и проч. и проч., изда­
ваемые под общим названием «Panthéon Littéraire» * и продаваемые от­
дельно, доступны теперь для самого небогатого человека, потому что ценьи
этих книг уменьшены впятеро против прежних цен. В этом-то и заклю­
чается выгода компактных изданий: тут сберегается бумага и меньше пла­
тится за печатание. У нас, до сих пор, издан был компактно только Фон­
визин (в 1838 году, в Москве), и это издание достигло своей цели: оно стои­
ло не более 5 руб. а с е , втрое или вчетверо дешевле прежних. Г-н Эйнер-
линг назначает компактному изданию «Истории» Карамзина цену —
50 рублей ассигнациями] следственно, только вдвое дешевле против того,
что стоило второе полное издание этого творения, надечатанное на иж­
дивении Олениных, и двадцатью рублями дороже издания, сделанного*
два раза Смирдиным... Не наше дело входить в расчеты издательские;,
но как мы в отношении к издателям книг составляем также часть публики,
то не можем не заметить, что цена, назначенная г. Эйнерлингом за но­
вое издание «Истории» Карамзина, довольно высока. Если бы он за пол­
ные «Примечания», с которыми намеревается напечатать «Историю», приба­
вил немного, например, рублей пять, к цене, по которой Смирдин прода­
вал свое издание, то, верно, нашел бы больше подписчиков, и в России
разошлось бы еще несколько тысяч экземпляров знаменитого творения.
Конечно «Примечания» составляют весьма важную, едва ли не важнейшую-
часть труда Карамзина в ученом отношении,— но это для ученых; большин­
ство же публики, которое имел в виду Смирдин, издав «Историю» Карам­
зина с сокращенными примечаниями и которое раскупило уж теперь до
10 000 экземпляров этой книги, едва ли нуждается в полных «Примечани­
ях», довольствуясь текстом, так увлекательно написанным, и указаниями,
которые находились в примечаниях сокращенных. Притом же, если
двенадцать томов просторной печати неширокими полями Смирдин про­
давал по 30 руб. а с е , то как продавать компактные три тома по 50 руб.
асе?.. Будет ли это выгодно для самого издателя?.. Но, повторяем: это
не наше дело; мы же, с своей стороны, желаем от всего сердца, чтоб пред­
положения наши не сбылись и чтоб предприятие г-на Эйнерлинга имело та­
кой успех, какого он надеется. Всякий лишний экземпляр такого творения,,
как «История государства Российского», проданный в публику, есть успех в
народном образовании. В программе издания г. Эйнерлинг говоритг

* «Литературный Пантеон» (франц.).— Ред.

124
что он имеет в виду, между прочим, и учащееся юношество; но для уча­
щегося юношества при «Истории» Карамзина необходим и «Ключ» к ней,
«составленный П. М. Строевым по изданию Слениныхь. Даже оба издания,
сделанные Смирдиным, были неудобны именно потому, что к ним не при­
ходился этот «Ключ», и г. Эйнерлинг, нам кажется, для пользы собствен­
ного предприятия должен бы был приобресть право напечатать этот
-«Ключ» так же компактно, как намеревается напечатать и всю «Историю»:
тогда, по крайней мере, хоть немного оправдалась бы увеличенная цена,
которую он назначил. Но, к сожалению, он ничего не говорит в программе
•своей об этом необходимом пособии для употребления «Истории государ­
ства Российского».— Первый том издания г-на Эйнерлинга выйдет не поз­
же марта; второй — спустя шесть месяцев позже; третий и последний —
к январю 1843 года. По отпечатании первого тома—сказано в программе—
цена книги для неподписавшихся возвысится (?!). За пересылку каждого
тома прилагается весовых за четыре фунта.

В конце прошлого месяца, когда уже оканчивалась печатанием

эта книжка нашего журнала, мы получили «Стихотворения» Аполлона
Майкова — нового замечательного таланта, с которым уже отчасти знакомы
читатели «Отечественных записок». В будущем месяце мы поговорим
об этом отрадном явлении.— Роман г. Кукольника «Эвелина де Валье-
роль», напечатанный в девяти книжках «Библиотеки для чтения» про­
шлого года, издан теперь отдельно в четырех весьма красивых томиках.
Мы уже сказали отчасти свое мнение об этом произведении в отделе крити­
ки первой книжки нынешнего года (стр. 45). Нам не удалось еще видеть
лервого выпуска «Сочинений» Гёте, на днях вышедшего, и поэтому ничего
не можем сказать об этом предприятии.

«Литературная газета» в нынешнем году сделалась гораздо полнее

•и разнообразнее. Перемена формата много послужила ей в пользу. Вы­
ходя один раз в неделю тетрадями, заключающими в себе 20 и иногда 24
•страницы, напечатанные в два столбца убористым шрифтом, и заключая
в каждом нумере своем от 40 до 50 страниц обыкновенной печати, она еже­
месячно представляет статей на целый том в 160—200 страниц обыкновен­
ного журнального формата. В первых четырех нумерах ее напечатаны
статьи Лажечникова, Основьяненко, Гребенки, Подолинского и других;
постоянно печатаются разборы новых театральных пьес, через несколько
дней после представления их на сцене; «Смесь» пестрая, разнообразная
и современная; «Библиография» полная, следящая за всеми новыми русски­
ми книгами, тотчас по появлении их в книжных лавках; разборы книг боль­
шею частию отличаются основательностию и правдою. Так, например,
в 4-м нумере замечателен разбор «Репертуара русского и Пантеона всех
европейских театров на 1842 год» — этого забавного издания, чего-то
жроде литературной двуутробки, тощей и бледной... Да, позвольте! Где

125
же недоданные восемь книжек «Пантеона» за 1841 год и двенадцатая книж*-
ка «Репертуара» за тот же год?.. Не понимаем, как у людей достает духу,.
не оканчивая одного издания, начинать другое под тем же названием!:
Неужели тут есть какой-нибудь расчеткнигопродавческий? Избави бог!..
Как бы то ни было, только недоданные книжки «Репертуара» и «Пантеона»-
не выходили еще, а уж «Репертуар» и «Пантеон» кинулись в объятия друг'
друга и торжественно слились в одно целое] но это целое только кажу­
щееся: целого тут нет, есть только часть, т. е. остался прежний
«Репертуар» во всей красе своей — издание пустое, бесцветное и весьма
жалкое: европейских театров, т. е. европейской драмы тут и слыхом не-
слыхать; всё своя, доморощенная дребедень.

48. Русская грамматика Александра Востокова, по начертанию его»

же сокращенной грамматики полнее изложенная. Издание пя­
тое. Санкт-Петербург. В тип. императорской Академии наук.
1842. В 8-ю д. л. X X I I и 417 стр.
Грамматика г. Востокова до сих пор лучшая и единственно хорошая
русская грамматика. Преподаватели и учащиеся жалуются на тяжелова­
тость изложения его грамматики; до некоторой степени нельзя не согла^
ситься с справедливостью этих жалоб, и вообще в ней найдутся, может
быть, некоторые другие недостатки. Но, несмотря на то, до сих пор, она —
лучший и единственный сборник превосходных материалов для составле­
ния хорошей учебной русской грамматики. А пока она лучшая и между
учебными грамматиками: спросите любого ученика, чья система спряже­
ний и вообще глаголов понятнее и проще — г. Востокова, или г. Греча,—
и ученик ответит вам... Да что ученик?— спросите лучше самих себя„
в состоянии ли вы сами понять хоть что-нибудь в системе глаголов и спря­
жений г. Греча?

49. История Петра Великого. С 500 оригинальными рисункамиг

гравированными в Лондоне. Вып. I I I . 32 стр.
Об этом издании нового говорить нечего: оно продолжает быть все
тем же и таким же, чем и каким было вначале, по тексту и картинкам.
Когда оно переменится к лучшему в том или другом или в обоих этих
отношениях, мы не замедлим поговорить о подобной чудесной метаморфозе;
но как это чудо еще не совершилось, то мы пока скажем о том, что случи­
лось уже.
В № 34 «Северной пчелы» прочли мы странную рекритику на дель­
ную статью г. Полевого об издании г. Эльснера.
Г-н Полевой сказал несколько горьких истин об историческом т а-
л а н т е г. Ламбина и изяществе рисунков; отзыв его показался слишком
холодным г. Булгарину, и он грянул в 34 № «Северной пчелы» следующею-
декларациею:
Нам весьма неприятно,что мы должны разногласить с п о ч т е н ­
н ы м H. А Полевым, которого литературные труды и заслуги мы
вполне уважаем. При всех своих познаниях и при всей своей блаю-

126
 намеренности H. А. Полевой доказал критикою («Русский вестник» v
№ 10, 1841, стр. 158—188) на первую тетрадь истории г. Ламбина,
истину древнего правила, чю никло не может быть судиею в собствен­
ном деле. Н. А. Полевой, как известно, печатает теперь большую
историю Петра Великою, и во время его занятий ему предложили
составить « К р а т к у ю и с т о р и ю » для политипажного изда­
ния. Любя искренно свой предмет, Н. А. Полевой согласился на пред­
ложение и написал уже более половины «Краткой истории», как вдруг-
вышла в свет первая тетрадь г. Ламбина, и труд Н. А. Полевого остал­
ся под спудом! Событие это, х о т я и н ы м и с л о в а м и (?), рас­
сказано самим H. А. Полевым на стр.161—163 «Критики». Мы нисколь­
ко не сомневаемся, что никакое расчетливое побуждение не руково­
дило пером критика, но, зная сердце человеческое,
нельзя не согласиться, что к р и т и к н е м о г о с т а в а т ь с я
х л а д н о к р о в н ы м в э т о м д е л е . Н.А. Полевой утешался
надеждою, что жизнеописание его любимого героя будет издано со^
всевозможною роскошью и затмит политипажное издание жизни На­
полеона, и вдруг все надежды рушились! Спрашиваем всех психологов
( з а ч е м же н е п р о с т о — ч е с т н ы х л ю д е й?): может
ли нам правиться предмет, разрушивший наши любимые надежды?—
Надобно быть более, нежели стоиком, чтоб отвечать утвердительно!
А в этом случае п о ч т е н н ы й Н . А . Полевой высказал мало
стоицизма. Он разгневался, и проч.

Вот язык истинной дружбы! Так должны писать истинные литера­

торы!..

50. Русский театр в Петербурге

М а к с и м С о з о н т о в и ч Б е р е з о в с к и й . Оригинальная
историческая быль в двух действиях, с прологом, соч.
П. А. Смирнова.

Первый опыт в драме нового дарования, успевшего проявиться еще-

только в двух посредственных комедиях — «Сбритая борода» и «Сваха-
стряпчий»... Березовский, студент академии, даровитый компонист, хо­
чет жениться на Анюте, страстно влюбленной в пего девушке, дочери его
хозяйки. Музыкальное сочинение его доставляет ему похвалу Академии
и покровительство графа Алексея Васильевича (фамилия скрыта автором),
который дает ему возможность отправиться в Италию. Восторги артиста-—
отчаяние невесты — клятвы в ненарушимости слова со стороны жениха.
Воротившись в отечество, Березовский влюбляется в дочь графа, своего
покровителя. Зачем-то и как-то в доме графа является Анюта и возбуждает
подозрение в женихе графини, бароне Клоке, который и застает любящих­
ся в нежном объяснении. Граф с бесчестием выгоняет Березовского из
дому. Он отравляется и умирает с разными монологами, при воплях Аню­
ты и ее матери, которые бог знает откуда взялись тут; прибегает графиня
Марья Алексеевна и падает на колени перед трупом — занавес опускает­
ся, публика хлопает в ладоши и кричит: «Каратыгина, Дюр!.. Дюр, Ка­
ратыгина!»...

127
 М а с к а р а д при Л у д о в и к е X I V . Комедия в трех действиях,
переведенная с французского П. С. Федоровым.
Содержание этой пьесы хорошо известно посетителям французских
спектаклей Михайловского театра; для всех прочих — это уже старая
новость, да нам и некогда рассказывать, нас ждут еще: «Отец и дочь», «Рим­
ский боец» и «Елена Глинская»... Сверх того, хорошо рассказать содер­
жание такой чисто французской пьесы едва ли не так же трудно, как и на­
писать ее: в ней вся калейдоскопическая живость и грациозная игривость
французской жизни, французского юмора, ума, остроумия, драматиче­
ского гения... И, боже мой! как невыразимо хорошо идет эта пьеса на Ми­
хайловском театре! Как хорош г. Аллан в роли герцога Валуа—настоя­
щий герцог, не слуга в герцогском платье!.. Как хороша г-жа Аллан в
роли герцогини Валуа — настоящая герцогиня, не горничная в платье
герцогини! А несравненный Берне в роли Шарло! Какая жизнь, какое дви­
жение, быстрота, истина в сцене маскарада, где герцог волочится за мас­
кою, не подозревая, что это — жена его! На русской сцене не дурен г. Мак­
симов 1-й в роли Шарло; только жаль, что он мало похож на француза...

Всё кончилось благополучно! Водевиль в одном

действии, с французского.
Переделка на русские нравы французского водевиля «La mère et
l'enfant se portent bien»*, который на французской сцене забавен и мил,
но содержание которого не имеет ни малейшего отношения к русским нра­
вам.
У ж а с ы в ш е с т о м этаже, или У с т р а х а глаза
в е л и к и . Водевиль в одном действии, перевод с французского.
Фарс, который непременно должен быть разыгран французскими арти­
стами, чтоб не быть грубо пошлым.

Сваха-стряпчий. Оригинальная комедия в трех действиях,

соч. Смирнова.
Г-н Смирнов есть автор «Сбритой бороды»: этого достаточно, чтоб
.отгадать достоинство «Свахи-стряпчего».

Военные граждане, или Русские в гостях.

Анекдотический водевиль в одном действии, соч. Г. П. П.
Анекдотический вздор, о котором не стоит говорить, но который
можно посмотреть на сцене — ради игры г. Мартынова.

М у ж , ж е н а и з н а т н ы й д р у г . Комедия-водевиль в од­
ном действии, взятая с французского П. И. Григорьевым
Комедия в подлиннике принадлежит Скрибу: это обстоятельство до­
статочно ручается за ее достоинство. Что же до переделки этой комедии
* «Мать и дитя здоровы» (франц.).— Ред.

128
 на русские нравы — искусство г. Григорьева изображать людей поря­
дочного общества и «знатных друзей» подвержено большому сомнению.

Лев Гурыч и Ульяна Осиповна Синичкины,

или О ы у ней п е р в ы й , а о н а у н е г о вторая.
Комедия-водевиль в 5 картинах. Переделка с французского.
Одно и то же надоедает: пора бы перестать и Синичкиным торчать в
афишах, особенно таким, которые подали нам повод вспомнить о них.
Пошутить хорошо раз п от себя; продолжать же чужую шутку — скучно
и пошло.

С и м о н - с и р о т и н к а , или Д а л ь ш е моря, м е н ь ш е
г о р я . Водевиль в одном действии, перевод с французского
Соловьева.
Мы ничего не скажем об этой пьесе, кроме того, что дальше вздора —
меньше скуки.
П а в е л П а в л о в и ч с с у п р у г о ю . Комедия в одном действии,
сокращенная из старинной комедии П. Каратыгиным.
В этой «сокращенной» комедии представлены случаи, совершенно
певозможпые в русском быту, а действующие лица в ней — русские и
действие в Петербурге.

Е щ е п у т а н и ц а , и л и Т а к в о т ч т о . Водевиль в одном дей- •

ствии, переделанный из старинной комедии.
Новое доказательство, что одна и та же шутка не должна повторять­
ся два раза, под опасением сделаться плоскою и скучною.

51. История Петра Великого. С 500 оригинальными рисунками, гра­

вированными в Лондоне. Выпуск IV. (Цена каждого вып.
60 к. сер.; за пересылку доставляется 1 р. 50 к.)
Предприятие г. Эльснера так довольно собою и бескорыстным заступ­
ничеством одного знаменитого сочинителя, что и не думает изменяться
к лучшему. Это обстоятельство и нас делает постоянными в наших отзы­
вах о щгохой компиляции- г. Ламбина, о суздальских картинках
и о предприятии благонамеренного г. Эльснера. Вглядитесь в картинку
на 93-й странице: юного Петра представляет безобразная куколка, стой­
мя надетая, а не посаженная на коня; кругом псовые охотники с лукош­
ками на головах и в руках; с правой стороны вы видите толстого мужи­
ка верхом на лошади — он держит сосворенных собак; задом к нему зрит­
ся другая мужицкая фигура на лошади же: лукошко на голове фигуры
№ 2 приросло своею верхушкою к обнаженной голове фигуры № 1, а сле­
тевшее с фигуры № 1 лукошко приросло к спине фигуры №. 2. Целое
этой картинки невыразимо прекрасно! Для остроумного и забавного пера
9 Белинский, т X I I I 7PQ
содержание картинок на 107 и 108 страницах могло бы подать повод к
большой критической статье: это неисчерпаемая бездна смешного! Что
именно хорошо,— так это ревильоновские виньетки, ни с того, ни с
сего щедрою рукою рассыпанные по безобразному изданию.
Теперь о тексте. Неподражаемое перо г. Ламбина очаровательно в ис­
торическом повествовании: без всяких усилий, но с большим успехом со­
впадает оно то с тацитовским слогом г. Кайданова, то с чувствительным то­
ном «Ильи Муромца», то с эпическою высокопарностию «Марфы Посад­
ницы»... Об идеях и взглядах г. Ламбина нечего и говорить; г. Ламбин
берет их целиком и готовыми из богатого в этом отношении источника —
«Деяний» Голикова, которые он с таким чудовищным успехом перефрази-
ровывает.

52. Кесари. Сочинение Ф. д е Ш а м п а н ь и . Санкт-Петербург.

1842.

Сочинение Шампаньи «Цезари» (Les Césars) первоначально было ря­

дом журнальных статей, которые с 1835 года, от времени до времени, яв­
лялись в «Revue des Deux Mondes»* . Потом г. Шампаньи сделал из них
отдельное и самобытное историческое сочинение, которое, не будучи кон­
чено, тем не менее представляет собою нечто целое и последовательное.
Разумеется, такая перемена произведена не чрез собрание этих статей
в одной книге, но чрез большую или меньшую переделку самых статей,
сообразно с требованиями отдельного сочинения. В новом виде сочинение
г. Шампаньи вышло в Париже в 1841 году в двух томах, под названием:
«Les Césars, par le c-te François de Champagny» **. После предисловия оно
начинается, как и следует, «Юлием Цезарем», которого история служит,
так сказать, введением в историю Римской империи, сменившей собою Рим­
скую республику. С именем Юлия Цезаря неразрывно соединяется мысль
о той великой и страшной революции, зерном которой была вечная борьба
римской аристократии с римскою демократиею (разрешившаяся, наконец,
в террористическое владычество Суллы и Мария); последним результатом
и первым представителем этой революции был Юлий Цезарь. Люди, по­
добные Гракхам, были поистине «последними римлянами», может быть,
самым великим, самым блестящим, но вместе с тем и последним проявлением
римской республиканской доблести. Гракхи явились в свое время; они дей­
ствовали и умерли как истинные римляне, не думая, чтоб вместе с ними
умер и древний Рим. А он, этот вечный Рим, действительно умер вместе
с ними,—умер прежде, нежели мысль о близкой кончине могла предста­
виться смущенному уму его, умер в цвете могущества и силы, мечтая о
вечном существовании... Бедный Рим! Вершина его могущества была для
него Тарпейскою скалою, откуда низвергал он и своих врагов и друзей
своих; пышный цвет его развития принес горький плод смерти, ядовитые
семена разрушения и гниения!..

• «Обозрении двух миров». (Фраки.).— Ред.

• • «Цезари», графа Франсуа де Шампаньи. (Франц.).— Ред.

130
 Древние государства существовали не на таких основаниях, как но­
вейшие, и законы их развития, возрастания и падения были тоже совсем
другие, нежели у новейших народов. К числу самых характеристических
черт этой разности принадлежит, во-первых, кратковременность существо­
вания древних государств и долговременность,если не бесконечность,суще­
ствования новейших; во-вторых, то, что как внутренние потрясения, внеш­
ние бедствия, изменение нравов и верований укрепляют, так сказать, но­
вейшие государства, так разрушали они древние. В самом деле, посмотрите,
как быстро и каким пышным, благоуханным цветом расцвела и отцвела
прекрасная Эллада, подобно тому тропическому растению*, которое раз
в году распускается огромнейшим, прекраснейшим цветом, но для того
только, чтоб удивлять и очаровывать им чувства на какие-нибудь четыре
часа!. ,Век Алкивиада был эпохою полного развития духовных сил Греции—
и он же был эпохою их упадка... В самом деле, какое время! Едва ли
десять лет протекли от смерти гениального Перикла до начала полити­
ческого поприща гениального Алкивиада, сменившего кожевенника
Клеона... Алкивиад — полный представитель афинского духа: легкомыс­
ленный и гениальный, честолюбец, интриган и пламенный патриот,
развратный сатрап в Персии и суровый спартиат в Лакедемоне, человек,
которому ничего не стоило переходить из одной крайности в другую, ко­
торый строго и ненарушимо хранил нечеловеческие законы Ликурга —
и в то же время обольщал жену спартанского царя Агиса — «не для того
(говорит он), чтобы нанести Агису оскорбление, или из сластолюбия, но
чтобы мои дети царствовали над лакедемонянами»; наконец, человек,
которого не тщетно приветствовал и благословлял Тимон-мизантроп,
предвидя в нем пагубу для афинян. И, действительно, едва ли кто-нибудь
сделал столько зла афинянам, как Алкивиад; но и никого не было выше
его даже из людей, которые с дарованиями соединяли суровую и чистую
любовь к республике!.. А между тем не Алкивиад, но время погубило
афинян: они слишком высоко стали и должны были пасть; они достигли
своей апогеи — и должны были склоняться вниз... Не забудьте, что со­
временниками Алкивиада были два великие лица, подобно погребальным
светочам предвозвестившие появлением своим закат жизни еще прекрасной
и великой Эллады: мы говорим о философе Сократе и комике Аристофане.
Сократ разлагающею и разрушающею силою мышления окончательно
подточил, так сказать, ужей без того давно потрясенный организм мифи­
ческой и поэтическо-созерцательной жизни Эллады. Его обвиняли к неува­
жении к богам, в антирелигиозном направлении, а он утверждал, на­
против, что всегда учил почитать и любить богов. Бесчестные, разврат­
ные афиняне! добродетельный Сократ! — восклицаете вы в негодовании,
слушая рассказ о мученической смерти праведника, с чашею цикуты в
руках, вдохновенно и спокойно беседовавшего с своими учениками
о бессмертии души... Вы нравы: Сократ точно был и велик и добродетелен,

* Известному под именем тысячелетнего алоэ.

жертва и мученик истины и добра; но палачи его, афиняне, писколько не
были ни бесчестны, ни развратны, хотя они и погубили Сократа. Ве­
ликий мыслитель уважал и любил богов; но эти боги для него были уже
не прекрасные божественные личности, царившие на Олимпе, а мифы,
скрывавшие в себе философские понятия: Сократ учил уважать и любить
идею, а не мифической образ, истину, а не статую... Во время Сократа вера
в богов была уже поколеблена, формалистика и суеверие давно уже за­
ступили ее местом только слепая, невежественная чернь в выполнении об­
рядов видела всё; образованные же люди видели в обрядах только обряды,
в жертвоприношениях — обычай предания; глубокий, мифический смысл
обрядов и пиэтизм религиозный давно уже были утрачены. Сократ первый
смело и сознательно выговорил то, что робко и бессознательно таилось
во всех; масса народа не могла не принять его учения за национальное
оскорбление, за подрыв греческого верования, греческой нравственности:
ибо массы и доселе еще живут и понимают непосредственно, по обычаю,
преданию и привычке, в сознании основательно видят естественного врага,
разрушающего и подтачивающего бессознательную непосредственность
их нравственного существования. И удивительно ли, что Сократ встре­
тил себе врага в массе народа, если в его время и между аристократиею
были люди суеверные и если он встретил себе врага в самом Аристофане?
В наши* исторических учебниках обыкновенно представляют Аристо­
фана типом разврата и безнравственности греков того времени: ибо-де
он был так пагло бесстыден, что не посовестился даже осмеять самого
добродетельного Сократа в своей гнусной комедии «Облака». Оставим в
стороне наши добрые и невинные учебники и скажем прямо, что с поня­
тием об Аристофане должно соединяться понятие о благороднейшей и
нравственнейшей личности. Последний афинянин, достойный украшать
собою времена лучшие, Аристофан с грустию видел падение поэтических
верований гомерической Эллады, желчным сарказмом преследовал растле­
ние общественной нравственности и думал помочь горю, защищая стари­
ну против нового, осуждая новое во имя старого и приняв охранитель­
ное оппозиционное положение в отношении к движительному действова-
нию Сократа. Бедный Аристофан! ему жаль было прекрасных богов своей
родины, которым он остался верен до гроба, в качестве поэта, по при
роде своей склонного к непосредственным верованиям и чуждого духу раз
лагающего мышления! Он не видел и того, что сам не менее других помо
гал разложению прежней органической жизни своей родины: в лице его
греческое искусство совершило полный круг свой, сошло с возвышенного
пьедестала идеального величия, чтоб рисовать прозу жизни, пафос спокой­
но глубокого созерцания жизни заменить пафосом сарказма и насмешки,
а идеальных героев и полубогов заменить кожевенниками и другими ли­
цами ненавистной ему охлократии,— а всё это было диаметрально про­
тивоположно духу греческого искусства... Вот- что называется трагиче­
ским положением, в которое ставит благороднейшие личности историче­
ский ход общества! Аристофан отравляет жизнь свою едким чувством
грусти, не понимая необходимости разрушения прошедшего, ненавидя

132
великого человека, выговорившего слово этого разрушения, и сам, волею
или неволею, содействуя успехам этого разрушения!.. С другой стороны,
великий мыслитель, которого вся жизнь была подтверждением истины
проповедуемых им начал, испивает чашу смерти, как преступник или
злодей!.. И, повторяем, его осудила оскорбленная им нация, а не шайка
безнравственных людей, и, с ее точки зрения, осудила справедливо: Греция
долго еще и после смерти Сократа цвела умственною жизнию; великому
учителю наследовал великий ученик — божественный Платон, учитель
гениального Аристотеля; эллинский гений блеснул древнему миру неопла­
тоническою школою в Александрии; и даже во времена всеобщего гниения
древнего мира Афины считались отчизною ума и вкуса, и Нерон ездил
гуда за наградою в качестве певца. Но то была жизнь отдельных лиц, уже
не нации* Аристофан остался последним поэтом Греции, и со времени Фи­
липпа Македонского, современника Аристотелю и отца Александра Вели­
кого, Греция лишилась навсегда своей политической самостоятельности;
думая возвращать себе свободу, она только меняла одно иго на другое...
Жизни в настоящем не было: жизнь заменялась воспоминанием прошед­
шего, от которого удержала она одни формы, не удержав духа. И потому
Сократ, Платон и Аристотель были более полезны для человечества, чем
для Греции: торжество философии их было великолепным, но заходящим
солнцем эллинской жизни, которое уже не восходило более на горизонт
ее в блеске лучей утренних... И вот где заключается поразительное раз­
личие между древними и новыми государствами, о которых мы говорили
выше: дух сомнения и отрицания, столь враждебный обычаю и преданию,
дух рефлексии, разлагающий на чистые понятия разума органическую
целостность мифических и догматических верований и столь враждебный
радужным и обманчивым покровам фантазии,— этот дух для новой, хри­
стианской Европы всегда был духом жизни и обновления; его чистое
пламя если и сожигало ее на время, то для того только,чтоб, подобно басно­
словному фениксу, она возрождалась из собственного пепла в новой кра­
соте, в новом могуществе. Так возродило Европу от невежества и диких
нравов феодализма скептическое направление, данное ей открытием но­
вого света, изобретением пороха, книгопечатания и проч. И теперь фило­
софия и поэзия идут в ней дружно, не только не мешая и не вредя одна
другой, но взаимно помогая друг другу... Не так было в древних язы­
ческих государствах: переворот в нравах, вследствие изжитого запаса
жизни, губил их; выходя из выраженной ими сферы жизни, они пе нахо­
дили нового духовного елея для поддержки огня своего нравственного,
а следовательно, и политического существования, и остальная часть их
бытия всегда представляла собою грустное зрелище формы без духа,
громких фраз без доблести, словом, чисто внешней, механической жиз­
ни, которая есть не что другое, как медленная смерть... Успехи граждан­
ственности, промышленности, торговли, народное богатство возвышают
и укрепляют новейшие государства, тогда как, напротив, они убивали древ­
ние порчею нравов, истреблением духа республиканской добродетели
и доблести.

133
 Так было и с Римом. Счастливое окончание пунических войн, покоре­
ние царств, происшедших из огромной монархии Александра Великого,
предвозвещало, что Рим скоро будет владыкою всего мира, и вознесло его
на опасную вершину величия и могущества. Борьба кончена; остались
легкие уже завоевания и сладкие плоды долговременных, тяжких тру­
дов. Но в этих трудах заключался источник жизни римской, развившейся
в бурях бедствий, воспитанный в школе суровой борьбы с судьбою:
с прекращением их должен был обмелеть и иссохнуть источник римской
жизни. Подобно нынешней Англии, духовный образ древнего Рима являл­
ся двойственным: доблесть, могущество, великодушие, прямота, герой­
ство во всем, что касалось чувства национального самосохранения и нацио­
нальных интересов,— и всегда эгоизм, коварство и предательская поли­
тика в отношении ко всем другим народам, врагам и друзьям... Первое
делало Рим достойным быть владыкой мирд по праву; второе навлекло на
него ненависть и проклятия мира... И это проклятие не замедлило отяго­
теть 4страшною карою над тираном царей и народов; собранные в вечном
городе сокровища, омытые кровию и слезами человечества, припесли ему
богатый рост: республиканская доблесть поколебалась, суровость древ­
них нравов растлилась сибаритством, непомерно усилившаяся роскошь
родила страсть к стяжанию, сделала правосудие продажным, а подкупы
обратила в обычай... Вскоре после смерти Кайя Гракха началась война
с Югуртою, который называл Рим «продажным городом». Уж нельзя было
ожидать нового Кайя Гракха, который доблестно стал бы против касты
патрициев за права народа, не имевшего даже гнезд и нор, которые были
у птиц и зверей; сенату уже нечего было страшиться «lex agraria» и «]ех
frumentaria» *.. .Правда, из праха, омоченного кровию великого гражданина,
мстящие подземные боги воздвигли страшного Мария; но то было послед­
нее и бесплодное возмездие кичливой и своекорыстной касте... Вместо
этих энергических лиц, отлитых из бронзы в древнюю форму, вместо Грак-
хов и Мариев, вдали показывались уже другие лица, великие более
для себя, чем для общего, характеры себе на уме: великодушный сласто­
любец Лукулл, аристократический Помпеи, гениальный Цезарь, герой
и гуляка Антоний, Цицерон — великий оратор, но характер ничтожный
и мелкий, а за всеми ими Октавий... Цезарь должен был одолеть Помпея
Великого: на его стороне были сильные союзники — гений, молодость
и счастие. При всем этом успех Цезаря обеспечивало, по-видимому, простое,
но в сущности весьма мудрое убеждение, что в то время все средства долж­
ны были казаться равно позволительными, что тогда прав был не правый,
а победивший, виноват не виноватый, а падший... Август должен был одо­
леть Антония, и недаром египетский гадатель говорил Антонию: «Твой
гений боится гения Цезаря; он горделив и высок, когда один, но бледнеет
в присутствии Цезаря». Август не мог не успеть: за него работало время,
а Октавий был истинный «герой своего времени»... Что пользы, что и при
этих людях являлись еще доблестные характеры в древнереспубликан-

* «аграрного закона» и «хлебного закона». (Латип.).— Ред.

134
 ском вкусе, каковы: Катон Младший, Брут и Кассий? Кинжалы заговор­
щиков как будто для того только сразили гениального льва, чтоб очистить
дорогу гениальной лисе...
Да, то было уже лисье время; и не зло, а великое благо принесло бы
миру владычество Юлия Цезаря, которого все достоинства принадлежали
его великой личности, а недостатки — времени. Чтоб дать понятие об
общественной нравственности римлян этого времени, достаточно следую­
щего факта. Когда Юлий Цезарь был избран претором в Испанию, заимо­
давцы, которым он должен был до шести миллионов ассигнациями на наши
деньги, не выпускали его из Рима. Цезарь прибегнул к Крассу, за по­
рукою которого и мог отправиться к месту своего назначения. Пробыв
в Испании один год, он в этот короткий срок выплатил все свои огромные
долги. Возвратясь в Рим, он был избран в консулы, и этот выбор стоил ему
двадцать миллионов сестерций (4 000 000 рублей асе.)!..
Из всего этого ясно, что не Цезарь и не Август превратили в империю
Римское государство, а предшествовавшая революция в нравах, междо­
усобные гражданские войны, и что Октавий только по имени был первым
императором, а на деле разве шестым: ибо кто же, как не императоры,
были Марий, Сулла, Помпеи, Цезарь и Антоний, не считая Лепида и Крас-
са?.. Великие исторические события не являются случайно или вдруг,
сами из себя или (что всё равно) из ничего, но всегда бывают необходимыми
результатами предшествовавших событий. Октавий не был похитителем ко­
роны, так же как Нерон не был тираном: тот и другой были только людьми
в духе своего времени и делали то, что каждый делал бы на их месте. И по­
тому начинать историю римской империи прямо с Октавия так же нелепо,
как начинать историю Наполеона прямо со дня его коронации, не сказав
ни слова о революции, о жиронде, горе, терроре, директории и консуль­
стве. Шампаньи, основательно изучавший по источникам предмет своей
книги, не мог не начать ее с истории Юлия Цезаря, которую, в свою оче­
редь, не мог начать, не коснувшись хотя в легком обзоре, вечной борьбы
за поля между аристократиею и демократиею,— пунических войн, терро­
ристического владычества Суллы, Мария и пр. Семьдесят четыре страни­
цы заняты у Шампаньи статьею «Последние времена республики»; за нею
следует статья «Цезарь», содержащая в себе биографию этого великого
лица древности; затем уже идут, непосредственно одна за другою и в свя­
зи между собою, биографии императоров: Августа, Тиберия (ч. I), Кали­
гулы, Клавдия и Нерона (ч. II).
Почему же, спросят нас, русский переводчик начал свой перевод
прямо с Нерона? Не трудно дать самый удовлетворительный ответ на та­
кой основательный вопрос. Наша литература, наши литературные нра­
вы и обычаи, равно как и требования нашей публики, находятся еще в со­
стоянии младенчества; а потому неопределенность, случайность, отсут­
ствие причинности составляют отличительный их характер. Слова: «поче­
му»?, «зачем»?, «как»? и т. п.— решительно не удобоприложимы к боль­
шей части наших литературных предприятий. В литературах зрелых,
выросших и развившихся из почвы общественности и цивилизации,

135
литературные труды и занятия отделены друг от друга границами опреде­
ленными, чертами резкими, так что соединение нескольких разнородных
занятий в деятельности одного человека составляет исключение из общего
правила, свидетельствующее о многосторонности призвания и способно­
стей его. У нас напротив: у нас литератор есть сочинитель, т. е. человек,
сочиняющий книги, а книга есть собрание печатных листов. Кто умеет
написать роман, тому не поверят другие, да не поверит и он сам, чтоб
он не мог сочинить арифметики или фортификации; кто век свой был
учителем грамматики, тому написать грамматику — трын-трава, а если
написал и, преимущественно, если напечатал грамматику,— заказывайте
ему роман, повесть, трагедию, водевиль, историю, поэму — словом,
что угодно. Тут ремесло, и нет вопроса о любви, склонности, способности
к предмету; о таланте, изучении, знании еще менее хлопочут. Наш «со­
чинитель», когда ему нечего делать или когда нет у него денег (два великие
движителя авторской деятельности большей части наших «сочинителей»),
думает, что бы ему издать? Роман — да нет сюжета! Ничего: сюжет даст
кто-нибудь из приятелей. Но роман много потребует времени: лучше по­
весть, или драму, или водевиль; кстати же актер, приятель его, готовится
к бенефису. Или уж написать историю вместе с статистикою: авось
пойдет! Или не перевести ли чего-нибудь — не надо головы ломать из
вымысла. Да что же перевести? А вот пойду во французскую книжную
лавку:— не попадется ли чего на глаза. И наш «сочинитель» идет, выби­
рает глазами заглавие или формат, или имя — и это уже много! Имя
автора решает его выбор. Смотришь: через месяц является книга, которой
никто не ожидал, для появления которой не было никакой вероятности,
кроме случайности. И это многие называют «литературою»!..
Как бы то ни было, но нельзя не порадоваться и появлению одного
клочка, оторванного от конца сочинения Шампаньи. Всё же лучше, чем
ничего! Не знаем, выполнит ли переводчик свое обещание перевести всю
книгу Шампаньи: не знаем, потому что знаем много, очень много ори­
гинальных и переводных книг на русском языке, которые остановились
или на конце, не дошедши до начала, или на начале, не добравшись до
конца... И потому, так или сяк, но порадуемся биографии Нерона, вышед­
шей на русском языке под заглавием «Кесари». Русская литература бедна
не только хорошими, но и плохими историческими сочинениями; а книга
Шампаньи принадлежит к числу хороших исторических творений. Глав­
ное ее достоинство — живость и беллетрическая красота изложения,
при богатстве фактического содержания, которое было плодом ревностного
и добросовестного изучения источников. Такие книги особенно полезны
большинству нашей публики, еще не готовому для принятия умственной
пищи, более питательной, чем сладкой. И потому недостаток сочинения
Шампаньи, состоящий местами в поверхностном взгляде на предметы,
в личных мнениях, независимо от современных успехов науки, в узенькой
морали, в тесноте и тусклости исторического созерцания,— этот недостаток
не столь велик и вреден, как велики и полезны хорошие стороны его сочи­
нения. Взглянем сперва на его хорошую сторону, а потом поговорим и о

136
дурной. О последнем надо поговорить, а первое нельзя сделать иначе, как
представив читателям отрывки из книги, которые дали бы им понятие
сколько о личности Нерона и о духе его времени, столько и об искусстве
(истинно французском) автора живо, образно и увлекательно излагать
события, даже такие, на которые он смотрит не совсем прямо. Начнем
с картины религиозного состояния Рима при первых императорах:

Греция сделала божество доступным, близким, ровным человеку,

если не подчиненным ему. Каждый имел своего любимого божка,
которому оказывал милость — ублажал его маленьким домашним
служением; тучные гекатомбы приносились только ему, другим остав­
ляли овец тощих. Этому божку открывали свои дела, доверяли любов­
ные страсти, просили его покровительствовать хозяйству. Его бла­
годарили, бранили, любили, наказывали. На него гневались, оборачи­
вались к нему спиною, не давали ему более жертв или, разбив его ку­
мир, предавали пламени домашнее капище. Александр, в печали своей
о потере друга, повелел сжечь храм Эскулапа за то, что он не умел
возвратить ему здоровье!
Уже было объяснено, каким образом вера бывает народною, как
религия становится законом для одного народа, а не догматом для
всех, и как народ соделывается владельцем своих богов. Выше до­
казано тоже, сколь мало мнения народные подходили под понятия
абсолютной истины; следовательно, религия и философия не могли
идти тогда рука в руку; одна была местная и относительная, другая —
упитанная космополитизмом и отвлеченностью; им было невозможно
встретиться. В Афинах философия, может быть, еще должна была
окружать себя некоторыми предосторожностями; она должна была
выражаться с меньшею ясностью; сильно проповедывая атеизм, не
называть его по имени, тихонько выкрадывать из обращения божество,
по примеру эпикурейцев, не произнося личностей против того или
другого божка. Религия шла своим путем, мысль — своим. Этой
иногда приходилось только стать к стороне и кланяться; та требо­
вала гекатомб, а не верования. Для римлян она была политикою;
для греков — поэзиею; для всех— привычкою, обиходом; но ни для
кого уже она не была учением. Она была законом, а не верою.
Не думайте, однако ж, что философия имела в свете сильнейшую
власть, нежели религия; напротив, нет эпохи, более преисполненной
суеверия. Мы уже сказали, что боги римские были не в чести; они
пали с политическим порядком, который поддерживали; но они еще
имели поклонников: Юпитер в Капитолии был окружен доброволь­
ными служителями всякого рода; ликторы стояли вокруг его трона;
камердинеры-докладчики (nomenclatores) возвещали ему о входящих;
другие, исправляя должность аугменов, говорили ему, который час.
Юпитер не умел различать часы! Парикмахеры терли и умащали его
статую, точно так же, как женщины чесали каменные волосы Минер­
вы, в то время, когда другие держали перед нею зеркало! Так-то
справедливо, что, по общему мнению, идол— уже не изображение
божества, но самое божество. Угодно убедиться в этом еще более?
Посмотрите: вот человек, требующий, чтобы кумир явился пред
судей свидетельствовать в его пользу; там другой подает кумиру
прошение; здесь старый лицедей повторяет перед ним свои роли и,
освистанный публикою, решается играть только для богов! Калигула
был не безумный, но только походил на целый свой век, когда разго­
варивал с богами. Юпитер имел любовниц, которые вздыхали о нем
и пренебрегали открыто ревностью Юноны!
Выйдем из Рима. Сирия плачет о своем Адонисе и поклоняется

137
 таинственной богине. Африка, несмотря на римскую полицию, еще
приносит детей в жертву старому, вечному Ваалу. Германик посвя­
щается в грубые мистерии Самофракии, в тайны сложения толсто­
брюхих кабиров. Он, Агриппина и Веспасиан вопрошают божества
Египта. Греция сохраняет свою гомерическую религию; склончивая
я потворственная, она смешивает с религиею поклонение импера­
торам, сажает кесаря на роскошный трон Юпитера из слоновой кости,
а возле целомудренной Дианы своей помещает всех Юлий и Друзилл
Рима. Не заключайте из этого, что она отложилась от древнего своего
верования, что Елевзия лишена служителей, что в этом народе бож­
ков самый даже ничтожный не имеет маленького храмика, что двести
лет спустя Павзаний не будет описывать еще тысячи капищ, храмов
и статуй; нет, Эфес существует только своим храмом; огромный разряд
мастеровых продаст беспрерывно маленькие золотые и серебряные
статуйки великой Дианы, и когда лицом к лицу с этою грубою во­
сточною аллегориею святой Павел проповедует о распятом боге, его
изгоняют, вопия: «Да владычествует великая Диана Эфесская!».
Этого еще недостаточно стремлению природы к тому, что пре­
выше ее: к науке будущего, к сношениям сверхъестественным, к миру
заземному, божественному. Желания человечества, законные в осно­
ваниях, тем более ненасытимы и безумны, чем более испорчена пища,
которою они подкрепляются. Рим требует верований, богов; он сзы­
вает их всех! G отдаленнейших оконечностей империи всякое дураче­
ство льётся в Рим, в эту «сточную яму света», как называет его Та­
цит, в это «сокращение всех суеверий», по выражению другого писа­
теля. «В добыче каждой победы своей Рим находит нового бога»;
это обратилось даже в политическую основу; Рим кадил богам, чтобы
приобретать народы; за их имущества он платил обожанием. Вот
почему и религия греков стала безразличною от религии Рима; вели­
кая богиня (черный камень), по повелению сената, была торжественно
привезена из Вифинии; вот почему консул не мог найти ни одного
рабочего, чтобы разобрать капище египетских богов. Эти «мещанские
божки» имели более славы и успеха, нежели устарелые боги, с кото­
рыми сжились с незапамятных времен.
У кого Рим не спрашивает богатства и удовольствий, благ, до
которых он столь жаден? Кто может успокоить тайный ужас, который
его преследует? Небо гневно: кто примирит с ним Рим? Это чувство
ужаса пред лицом разгневанного бога есть характеристическая черта
древнего суеверия; оно от него получило даже свое наименование
(SeiaiSainovta, боязнь богов). Кто даст Риму молитв, обожании,
-средств очиститься? Под своенравным деспотизмом кесарей, создаю­
щим и уничтожающим человека между утра и вечера, к кому не при­
бегнут люди, чтобы просить безопасности своим, охранения имуще­
ству, пощады жизни или, может быть, одного из тех ужасающих три­
умфов, которые внезапно возносят раба па вершину величия? На
земле, в небе, в преисподних ада, везде, где только может найтись
власть, более умолимая и менее безумная власти кесаря, будут ее
искать, изведают всё, чтоб склонить ее в свою пользу! В кровавых
обрядах Мифры станут под железные решетины, чтоб омочиться
кровию жертвы. Слабая женщина пойдет раздробить лед Тибра, чтоб
очиститься в холодных струях, и после, полунагая, трепещущая,
повлечется чрез Марсово поле на окровавленных коленах!
Рим преисполнен шатающихся религий, нищенствующих по
улицам. Вот жрецы Цибелы, охриплые, с растрепанными волосами;
предводитель их, огромный ростом, заглушающий своим ревом бой
их барабанов, раздирая члены своего тела ударами ножа, заставляет
верных собирать кровь свою и ею знаменует их чело! Вот, при резких

138
 звуках цитры, являются другие нищие: то жрец Изиды, с обритою
головой, в льняной одежде; то Анубис псоголовый: «божество гнев­
но!— кричат они— страшитесь!!». И народ внемлет им, объятый
ужасом! «Осень грозит! Сентябрь чреват бедствиями! Страшитесь!!
Бегите в море за водою, за водою Нила; омойте ею ступени храма
Изиды! Сотню яиц первосвященнику Беллоны! Одежды ваши жрецам
великой богипи! Бедствие повешено на волосе над вашими головами!
Несите ваши туники служителям великой Изиды! Мир и всепрощение
дадутся вам на целый год!».
Найдется ли достаточно кудесников и гадателей, чтоб обещать
будущее этому народу, чувствующему омерзение к настоящему?
Официальная наука Этрурии впала в презрение; авгуры не могут
без смеха взглянуть один на другого: тайна их обнажилась. Но древ­
няя ученая Азия, может быть, еще представит нам обманы не столь
грубые? Армянские авспиции, халдейские астрологи, фригийские
авгуры, гадатели индийские, бегите, растолкуйте римскому народу
•сон, который его тревожит. Обещайте ему духовную старика, кото­
рого он отягощает своими неслыханными попечениями и который не
хочет умирать. Гроза ударила сюда! Что это зпачит? — Видите,
какие полосы на моей ладони! Что они пророчат?! Для каждого при­
знака и предзнаменования есть особенный гадатель; инкантатор —
не астролог; хиромантик не имеет сношений с мертвыми. Считают
более ста разнородных гаданий; но поклоняйтесь наиболее вот тому ве­
ликому человеку: он мученик астрологии, самой уважаемой из таин­
ственных наук, самой гонимой властию, которая ее преследует, по­
тому что ей верит. Поклоняйтесь ему, на нем следы железа; он долго
жил на скале Серифской; военачальник, которому он обещал победу,
был побежден и вверг его в темницу; кесарь с трудом простил его!
Если вы богаты, сделайте его домовым гадателем. Нужно иметь у
себя слугу-астролога, точно так же, как слугу-повара, слугу-литера­
тора и слугу-врача; за условленную ежедневную плату вы будете
иметь при своей особе поверенного богов! Подкупный, продажный
род, на котором не могут утвердить своего доверия ни власть знат­
ных, ни надежды меньших! Вы будете иметь одного из тех людей,
которых Рим беспрерывно изгоняет и беспрерывно хранит в своих
стенах. «Ни один астролог не будет иметь гения (известности), если
не был осужден». (Стр. 5—13).
Затем автор резкими чертами характеризует римскую философию
щ период времени от революции до Нерона. В ней отразилось полное отри­
цание верований, потерявших смысл свой. «Никто из детей не верит уже
Хароновой лодке и черным лягушкам, обитающим в болотах Стикса»,—
говорит Ювенал. Еще Юлий Цезарь в полном собрании сената проповедо­
вал уничтожение души после смерти, и Катон Младший сказал ему в воз­
ражение не то, что это не справедливо, а то, что это выходит из границы
официального верования. Цицерон допускал богов и бессмертие души
только как возможность. Но всего поразительнее в философии того времени
страшное отчаяние, составлявшее, так сказать, ее основное начало.
Единственное утешение, какое могла она подать человеку,— это надежда
на смерть и уничтожение, и Плиний сожалеет о божестве, если есть боже­
ство, потому что оно не может произвольно прекратить своего существо­
вания и лишено утешения прибегнуть к самоубийству: «Посреди всего
этого слепое человечество позволяет опутывать себя столькими сомне­
ниями, что остается достоверным только одно то, что нет ничего досто-

139
верного и нет ничего, что б могло сравниться с нищетою человека и с его
высокомерием. Другие животные имеют одну заботу — жить; природа
дала им роскошные средства к ее удовлетворению; они наделены высочай­
шею выгодою не иметь надобности мыслить ни о богатстве, ни о славе, ни
о почестях, ни о смерти, что всего важнее...Природа человеческая представ­
ляет, напротив того, утешения самые несовершенные... и даже божество
не может ни даровать людям бессмертие, ни себе доставить то величайшее
благо, которое ниспослано от него людям в этой, столь ничтожной жизни —
оно не может, по собственному хотению, отнять от себя существование»
(стр. 19).
П это очень попятно в обществе, которого жизнь иссякла, которое по­
ходило на часы с лопнувшею пружиною, с заржавевшим механизмом:
стрелки можно двигать пальцем, но сами они уж не движутся! Общество
живо только тогда, когда в нем таится идеал жизни и есть стремление
к осуществлению этого идеала на самом деле. Так, Рим был могущ, когда
гражданская свобода одушевляла сынов его и была невидимым рычагом,
который двигал политическим составом его общественности. При импера­
торах осталось одно чувство, одно побуждение, служившее и источником
и связью общественной жизни: это — чувство личного самохранения на
чужой счет. Всякий губит другого, чтоб спасти себя. Всякий думает о дру­
гом: «Он не сделает мне ничего дурного; но это всё равно — он погубит меня
при первой возможности, а потому я должен предупредить его». И так ду­
мал отец о сыне, сын об отце, брат о брате, мать о дочери и дочь о матери!
Истинное осуществление страшного суда божия! Крайность родит край­
ность: чувство самосохранения родило в Риме и чувство презрения к жиз
ни. Послушайте Шампаньи:

Взгляните— нравственность рабов в ту эпоху представляет

ли что утешительное? Ничего; единственное прибежище их и пособие
от страданий заключалось в бунте тела, а не в бунте духа; в восста­
нии не к добродетелям, но к беспорядку, к неустройствам Наконец
что находите вы последним и единым средством примирения? — са­
моубийство, самоубийство!.. И что же? Сенека по этому поводу с вос­
торженным уважением упоминает, между прочими примерами, о
гладиаторе, которого везли в цирк и который с веселою решимостью
сунул свою голову между спиц колеса, перемявшего и раздробившего
ее движением! Во всем, для всего, для пресыщения богача и для отчая­
ния бедняка — самоубийство представляется крайним прибежищем!
Оно последнее слово этого общества и довершитель его разрушения.
По выражению Сенеки, «убивали себя из боязни смерти»; гопения
сильно поддерживали эту наклонность. Завидовали, удивлялись,
превозносили людей, умевших исторгнув или, как выражались
украсть свое тело у тирана самоубийством. Когда Кремуций Корд
обвиненный при Тиверии, лишил себя жизни голодом,— общество
открыто радовалось; оно торжествовало, что эта жертва вырвана из
ненасытной пасти кровожадных волков-предателей! Подобные при­
меры до того приучили к смерти, что люди лишали себя просто от
скуки, от праздности, из моды. Сенека упоминает об «утонченно-
стях», с которыми пресыщенные совершали самоубийства. В другом
месте он говорит: «Появилась странная мания, своенравный вкус
к смерти, ветреная наклонность к самоубийству овладевает не только
140
 храбрыми, но иногда и трусами; одни убивают себя из презрения
к жизни, другие оттого, что жизнь им надоела. Многим стало неснос­
но и видеть и делать всё одно и то же. Жизнь не ненавидят, но чув­
ствуют к ней совершенное отвращение; спрашивают: какой будет
конец всему этому? Просыпаешься, засыпаешь, ощущаешь холод,
жар — бесконечно одно и то же; тот же круг беспрерывно вертится
и возвращается. Ночь после дня; осень за летом; потом зима, потом
весна,1 и всё то же, и всё проходит, чтоб опять настать! Ничего но­
вого! Этого не могут переносить; многие лишают себя жизни не пото­
му, что она тягостна, но потому, что она излишня». (Стр. 27—29).

Понятно, какую философию и каких философов могло произвести

такое положение общества! Сенека может служить и представителем совре­
менной ему философии и вместе указанием, до какой степени возможно
было проявиться практической философии того времени. В следующих
строках из книги Шампаньи читатели увидят верный портрет римского
философа времен империи.

Враги Сенеки говорят ему: «Зачем твоя жизнь столь ниже твоих
речей? К чему эта изукрашенная вилла? Эти пиры, несообразные
с правилами твоей философии, это вино, гораздо старшее тебя ле­
тами? К чему это имущество богатого семейства, в подвесках серег
носимое твоей женою? Подать ie6e обед — наука; расставить твое
серебро на буфете— искусство; накрыть твой стол— талантИ
Человек, который разрезывает у тебя мяса,— художник?!» Так, но
Сенека сам дополняет эти укоры своих врагов: «Прибавьте еще,—
говорит он,— к чему богатства, которых счета я не знаю; рабы, ко­
торые мне не известны?». И тут же отвечает с редкою у древних скром­
ностью, которую я ценю выше гордой бедности многих: «Я не мудрец,
да успокоится ваша завистливость; я никогда не буду мудрецом Я не
помышляю сделаться равнымс лучшим иземертных, но стараюсь только
быть лучше самых худших. Я довольствуюсь уничтожением ежедневно
хоть одного иа моих пороков, исправлением хоть одией из моих оши­
бок. Я чувствую, что еще глубоко погрязаю во зле... Я восхваляю
добродетель, а не себя. Когда вооружаюсь против пороков, то прежде
всего против собственных моих»... (Стр. 42).
Сенека уже не признает бога слепого, бессильного, телесного,
бога стоиков;«как хотите называйте ее:судьбою,природою, фортуною,
провидением,— говорит он,— по есть воля высшая, бестелесная, не­
зависимая, первая причина всякой вещи: пред нею всё остальное
ничтожно, она сама в отношении к себе необходимость; она создала
мир и прежде, нежели создать его, носила его в своей мысли»; этот
бог уже не равнодушен к делам света; он любит людей, «мы его уча­
стники и члены,— между им и людьми добра существует дружба,
родство, сходство, души их суть лучи его света, никто без него не
может быть мужем правды, и когда добродетель соделает нас достой­
ными соединиться с ним, он шествует сам к нам, он становится блин
нас, этого мало — он вселяется в нас. В сердце каждого добродатель
ного обитает бог, не знаю какой, но бог обитает в нем».
«Божественная душа человека правого, живя с людьми, остается
нераздельною с своим началом: так луч, освещающий нас, не отде­
ляется от солнца. Она связана с богом, она созерцает его, получает
от него свою силу; ее бог — отец ее, подобно ему, она живет в весе­
лии, которого ничто не может нарушить,подобно ему, она счастлива без
богатств земли! Роскошь и наслаждение могут ли быть почитаемы
благами, если бог ne пользуется ими?» Да совершает же человек путь,

141
 указываемый ему судьбою, да подражает он богу! Да создает он в себе-
подобие бога! Подобие бога создается не из злата, не из серебра; из
грубых металлов можно ли сделать что-либо, подобное богу? Высшее-
благо есть не что иное, как прямая душа и чистый разум. Да перено­
сит человек всё терпеливо; бог любит его крепкою, но не слепою и
нежною любовью матери, а любовью отца. Мы с удовольствием удив­
ления смотрим на храброго юношу, мужесавенно борющегося с ди­
ким зверем... ребяческое зрелище! Зрелище, достойное бога, бой,
созерцание которого может отвлечь и его от великих его деяний, есть
борьба мужа высокого сердцем—с злосчастием. (Стр. 45—48).

Довольно выписок; предоставляем любопытным самим познакомиться,.

из книги Шампаньи, с личностию и подвигами императора-артиста, це­
заря-певца, несравненного Нерона. Это знакомство будет для них весьма
полезно: оно заставит их и содрогаться и хохотать — действие, которое-
может произвести на душу читателя только биография тирана-паяца, зло­
дея-шута, подобного Нерону! Нам интереснее было намекнуть на досто­
инство сочинения Шампаньи такими выписками, которые знакомят с об­
щественным состоянием императорского Рима. Теперь скажем слова два-
о том, что мы называем недостатками сочинения Шампаньи.
Все они заключаются в ограниченном взгляде на события и факты,
прекрасно изложенные. Этот недостаток особенно свойственен большей час­
ти произведений полуученой и полубеллетрической французской лите­
ратуры; немцы впадают в противоположную крайность: здраво и глубок о»
мысля, они плохо делают. Разумеется, в обоих случаях не без блестящих
исключений, но вообще и большею частию живое изложение при ограни­
ченности философического созерцания принадлежит французской нацио­
нальности; а глубокомыслие и верность взгляда, при отвлеченном, иногда*
и сухом, тяжелом изложении, взяла на свою долю немецкая националь­
ность. Шампаньи видит в Нероне «тип римского императора»: вот уже
первая ошибка; а ею начинается жизнеописание Нерона! В самой книге
Шампаньи можно найти опровержение этого взгляда. Нерон — школь­
ник, которому судьба дала возможность и средства резать людей для пре­
провождения времени и который воспользовался этою возможностию, как:
истинный школьник. Вот и всё. Сначала он шалит довольно робко, как
школьник, который еще'только пробует свои силы в кровопролитии. Убие­
ние матери не обошлось ему даром: «Когда преступление было совершено,
Нерон почувствовал весь ужас его. То не были глубокие угрызения со­
вести, которые Тиберий скрывал; сила души Нероновой не соответствовала
великости его преступления; он провел целую ночь в бреду, по временам,
мгновенно содрогаясь». Даже гораздо позже, когда уже он имел время
созреть в злодействе, тень Агриппины не переставала преследовать це­
заря: когда в Дельфах оракул сравнил его прямо с Алкмеонами и Оре­
стами, убийцами матерей своих,— он в ярости конфисковал земли боже­
ства и приказал завалить вход в пещеру, где вдохновлялась пифия;
но, прибыв в Элевзиюи услышав, что провозвестник элевзинских таинств,
отвергает от них всех безбожников и преступников, этот убийца своей мате­
ри удаляется, не дерзая даже просить о допущении его к таинствам..,.

142
Тиберий — вот истинный тип римского императора, душа низкая, но силь­
ная, злодей и изверг по призванию! Как можно сравнить с ним этого
полоумного мальчишку Нерона, который злодействовал потому только,
что не боялся розог и которого злодейства так походили на дурачества
школьника, забывшего стыд и приличие не по злобе развращенного
сердца, а по ограниченности ума и абсолютной безнравственности обще­
ства! Если хотите видеть истинный тип римского цезаря — посмотрите
на Тиберия, этого кошку-тигра, посмотрите на него в его логовище —
неприступном и мрачном дворце на прекрасной Капрее, запертого с другом
своим Сеяном: оттуда видимо и невидимо, лично и заочно, действовал он
на свою огромную империю,приводя в движение страшную машину доносов
в оскорблении величества, машину, которая, с скоростию и вер-
ностию гильотины, губила всё, что еще оставалось в Риме доблестного и
даровитого. Тиберий действовал не как безумец, а как злодей-лицемер;
он притворялся уважающим законы и нравственность; он видел в своей
империи республику, а в себе — не деспота монархии, но главу респуб­
лики; с постным лицом являлся он в сенат, к patres conscripti *, говорил
речи, полные уважения к сословию сенаторов, которое трепетало его;
речи его были исполнены духа умеренности и кротости, отличались длин­
нотою и хитросплетениями. Ужаснейшие беззакония совершал Тибе­
рий на законном основании, не оскорбляя святости форм; ядом, железом,
петлею и подобными тому средствами он действовал только во мраке,
следовательно, и тут не нарушая формы справедливости. Тиберий был
достойным наследником Августа, который был прототипом римских
императоров и в котором, как дерево в зерне, заключались все последо­
вавшие за ним цезари: Август был огромным деревом, опушенным густыми
листьями,— Тиберий был пышным его цветом; Калигулы, Нероны и про­
чие были уже только, ягодами и червями плодородного и вместе гнилого
дерева. Август построил здание своей политики и администрации на
краеугольном камне лицемерства и притворства, внешнего, обрядного
уважения к формальной законности и внутреннего презрения ко всему,
что в доброе старое время почиталось добродетелью, доблестью, справед­
ливостью, законностью, нравственностью. Взамен всего этого он дал
Римской империи спокойствие, затворив храм Януса,— но широко рас­
творялись потом двери темниц и тюрем... Что же может быть лучше спо­
койствия, хотя бы это было спокойствие, происходящее от смрадного гние­
ния общества? В ножны мечи, на стену щиты; к чему слава? Ее так много
осталось от времен былых,что не изжить и в вечность!... Лейся же, фа-
лернское, в золотые чаши, увитые плющем и розами; пой, Гораций, бла­
женство спокойствия, пой смело, не боясь, что общественные смуты
лишат тебя твоих вилл и твоих рабов, тебя, нов о отпущенника Августа
и Мецената!.. Тиберий не только усвоил, но и развил далее основной
принцип Августа — лицемерство. И что за лицо этот Тиберий: смеш­
но и жалко вспоминать при нем о Нероне!.. Нерон боялся не только

* сенаторам (латин.).— Ред.

143
трупов, даже теней их; Тиберий, напротив, обессмертил себя выражением,
что «труп врага хорошо пахнет». Даже какая разница в самой наружг
ности: Нерон был недурен собою, притом молод; Тиберий, старый Ти­
берий, с редкою седою бородою, с лицом, покрытым гнойными прыщами
и язвинами, сутуловатый, сгорбленный, был до того отвратителен, что
приводимые к нему жены и дочери римских патрициев, несмотря на не­
сомненно ожидавшую их страшную казнь, отказывались удовлетворять
его гнусным желаниям.
Злодейства Нерона отличаются характером мальчишества. В них
нет ни цели, ни смысла. Как оратор, он приказывает присудить себе паль­
му красноречия без конкурса, потому что говорил очень плохо; из чу­
жих стихов и полустиший составляет он поэмы своего изделия; он был
живописцем, ваятелем, музыкантом на лире, певцом; он был даже куче­
ром,— и его подданные под страхом казни должны были верить, что ему
нет соперников во всех этих искусствах. Сперва на домашнем театре,
потом, по просьбе хитрого царедворца — народа, он поет в цирке, но не
просто: ему тогда нужен хор сенаторов, консулариев и римских матрон.
На олимпийских играх он падает с колесницы на землю — и провозгла­
шает себя победителем. Один певец осмелился петь перед народом луч­
ше Нерона: народ греческий, народ-художник, с жаром аплодирует пев­
цу; но Нерон мигнул — и актеры, игравшие с певцом, прислоняют его
к колонне и мечами пронзают ему горло... Зато какой • щедрый человек
этот Нерон: в царствование свое он роздал друзьям более 400 000 000 руб­
лей! К довершению всего этого Нерон, пробуя острие двух мечей и не ре­
шаясь заколоться, проливал слезы, восклицая: «Какого художника ли­
шится свет!». Насилу-насилу мог он перерезать себе горло — и то уж
тогда, как заслышал топот коней искавшего его центуриона... Бедный!
Он знал, что сенат приговорил его — быть засечену розгами! Достойная
казнь слабоумному мальчику!
И после этого-то г. Шампаньи восклицает:
Который из цезарей видел Рим столь подлым, столь низко лежа­
щим под его ногами? Который из них столь высоко вознес на алтарь
и трон свои страсти, свое безбожие? Что такое был старый, грустный,
Тиберий, человек чуждый всем наслаждениям страсти? Что такое
был грубый Калигула, который, не более трех лет поиграв кой-ка­
кими воинскими и властительским игрушками, позволил зарезать
себя жалким образом в бане? Что такое был безумный Клавдий, ма­
шина для дипломатов и судейских решений? Что были все они перед
виртуозом, оратором, поэтом, бойцом, перед всеобъемлющим Не­
роном — владыкою мира с двенадцатилетнего возраста (depuis douze
ans maître du monde)? Если несколько отдельных лиц протестовали
в пользу человеческого достоинства, то никогда большинство не скло­
няло столь низко чела своего во прах, как перед этим воспитанником
двух развратниц — Лепиды и Агриппины, перед этим дурно органи­
зованным умом, не постигавшим прямого значения ни одной вещи,
перед этим обоготворенным уличным мальчишкою, Нероном!
Хорош злодей! Можно ли перед уличным мальчишкою унижать тако­
го мужа злодейства и крови, каков был Тиберий!..

144
 Нам кажется также не совсем истинным и верным взгляд Шампаныг
и на преступления, злодейства и разврат общества римского: он всё как
будто обвиняет в них общество, как будто от воли этого несчастного об­
щества зависело быть не таким, каково оно было. Древний языческий
мир изжил всю свою жизнь, и с Августа должна была начаться его агония,
его предсмертные, судорожные биения внутри и кровавые, гнойные язвы
снаружи. Общество живет идеями, а не формами,— и ни по чему так вер­
но нельзя предузнать его близкой смерти или страшного болезненного
перелома, как по принципу лицемерства, которое внутренно смеется над
тем, что чтит наружно, из приличия, или по привычке, или потому, что
надо же обществу чтить что-нибудь, хоть на словах, хоть для шутки.
С Тиберия в Римской империи уже стало невозможно злодейство и пре­
ступление: они сделались обычаем, как прежде были исключением из
общего порядка. Кормить мурен живыми рабами, присутствовать при му­
чениях людей, лить кровь человеческую реками, купаться в ее багро­
вых волнах — в Риме это было тогда невинным развлечением, забавою
от праздности, занятием от скуки. Это не удивляло ни жертв, ни пала­
чей: те и другие смотрели на это, как на вещь слишком обыкновенную...
Вот он, вот тот страшный суд божий, который уже не раз призывал перед
себя и народы и человечество и который еще не раз призовет их перед се­
бя!.. Здесь мы не можем не вспомнить глубокомысленных и красноречивых
строк автора* статьи «О трагическом характере истории Тацита»,— не­
многих строк, которые лучше всей книги Шампаньи объясняют идею пя­
тисотлетнего террора, который, от первого Августа до последнего Авгу­
ста, составлял жизнь и историю Римской империи: «Воспитанный в школе
стоицизма, Тацит находит другое, сильнейшее утешение в том, что показы­
вает, каким образом, среди развращенного произвола деятелей его исто­
рии, владычествует строгая и неумолимая Немезида, которая всегда во­
время настигает виновных и, разрушая бренные сосуды истории, из времен­
ной борьбы спасает лучшее достояние человека — веру в вечную правду,
в кару небесную, восстановляющую чрез гибель виновных нарушенное их
произволом равновесие законов нравственного мира...» «Чернь (в Риме)
губит виновных не потому, что они нарушают правду и нравственность,
за которую она вступается, а потому, что произвол черни — этого Сто­
главого чудовища, сильнее произвола индивидуумов. Этот народ, губя­
щий виновных, и сам впадает в вину, ибо губит их несправедливым обра­
зом. Всякое наказание вины есть новая вина, и тем ужаснейшая, что это
не есть вина индивидуума, но вина целого народа. Здесь, следовательно,
нравственное и субстанциальное вне народа римского. Наказание, пости­
гающее равно и народ и индивидуумов, совершается во имя человече­
ской нравственности, стоящей выше нравственности римской. Здесь чело­
вечество впервые выходит за пределы ограниченного момента жизни
римской, ибо в трагическом столкновении индивидуумов и народа всё
римское гибнет, и на развалинах римского возникает идея общей.

* Г-на Крюкова.
10 Белинский, т. XIII
всечеловеческой нравственности. Здесь кара вины, а следовательно, и при­
мирение совершается не для римского народа, который и сам гибнет за
свою вину, но для человечества, которое, лучшее, благороднейшее,
спасается из общей гибели всего римского. Нравственность оставляет на­
род римский, совесть человечества совершенно и навсегда отделяется от
римской. Она вселяется в душу историка, который, будучи ее носителем,
преломляет жезл свой над Римом».
Жалеем, что недостаток места не позволяет нам выписать этих
строк вполне, без выпусков. Эти строки заключают в себе и прево­
сходно уясняют идею и философское значение истории Римской им­
перии...
Морализм Шампаньи так велик, что он разонерствует себе даже
по поводу таких предметов, перед которыми с благоговением должен
останавливаться каждый мыслящий человек. Так, например, он
осуждает Сенеку, одно из отраднейших явлений того времени, за гор­
дость. Высота мыслей Сенеки слишком не по плечу г-ну Шампаньи.
Посмотрите сами, что может быть возвышеннее, благороднее подобных
мыслей?
Ты несчастлив — мужайся! Судьба почла тебя достойным для
себя противником; она поступает с юбою, как со всеми великими
людьми! Тебя ведут на казнь — мужайся! Вот крест, вот кол, кото­
рый раздерет твою внутренность, вот все орудия палача; но зато вот
и смерть! Тут враг, жаждущий твоей крови; но тут же и смерть: смерть
да утешит тебя!
И в самом деле, какое другое утешение, в эпоху террора, может оста­
ваться для страдальца, если не благодетельная смерть, вырывающая,
так сказать, жертву из губительных рук палача? Природа уравновесила
меру человеческих страданий с мерою человеческого терпения: есть пре­
дел, далее которого физическое мучение не может идти,: этот предел —
смерть, благодетельная смерть, не страшный остов с косою в руках, а крот­
кий, примирительный ангел, веянием крыла своего тихо и успокоительно
снимающий с нас тяжкое бремя жизни, мгновенно излечивающий нас от
горького недуга существования!.. И разве не утешение думать, что стра­
дание жертвы минет свой предел, а злоба палача не возьмет же с жертвы
больше того, что можно взять; что страдание жертвы излечится смертию,
а неудовлетворенная злоба палача тщетно будет рвать зубами бездуш­
ный труп жертвы, накажется сознанием своего бессилия сделать ей зло
и, может быть, позавидует ее вечному миру, ее независимости от всех зол
бытия?.. Смерть, смерть — это лучшая, сладчайшая надежда; только
мысль о ней и может поставить нас выше пытки и истязаний...
Чтоб еще более познакомить читателя с высокою стоическою филосо-
фиею Сенеки и с ограниченностью взгляда на нее г. Шампаньи, сделаем
еще выписку:
Посмотрите, каким странным образом этот нежный сын, в ссылке,
утешает свою мать: он припоминает ей все другие несчастия, потерк)
мужа, брата — «и эту грудь, согревавшую трех внучат, а теперь

146
 согревающую только их кости». «Ты не можешь обвинять меня в ро­
бости, — говорит он: — я раскрыл перед тобою все твои бедствия;
я сделал это от глубины сердца, потому что не могу обманывать твоей
.скорби, но хочу победить ее... Да, рана твоя ужасна: разорвав твою
грудь, она проникла во внутренность; но взгляни на старых воинов,
разве трепещут они под рукою хирурга? Нет, они позволяют ей углуб­
ляться в язву или отрезывать члены, как будто бы члены те принад­
лежат не им... И ты, воин злосчастия, удержи крик на устах, забудь
жалобы, пренебреги женским страданием. Если ты не научился тер­
петь, то беды твои не принесли тебе плода. Ты втуне утратил все твои
не счастия».
Подобные слова готовы у него для каждой матери и каждого
горя. «Потеря сына не есть злосчастие, — повторяет он: — безумно
оплакивать смерть смертного. Мудрый может лишиться сына: мудрые
умерщвляли сыновей своих».
Высок идеал мужа добра, по учению Сенеки: «Никто не имеет власти
сделать ему добро или зло; оскорбление до него не доходит, он уразуме­
вает собственное величие». Г-н Шампаньи приписывает это гордости, а по­
тому находит дурным. Добродетель, по идеалу Сенеки, кажется г-ну
Шампаньи ложною и предосудительною потому именно, почему она истин­
на и высока — по ее бескорыстности и безвозмездности, потому что она
не имеет вне себя цели, и есть сама себе цель, потому что она не торгуется
и не продается ни за деньги, ни за мечты, ни за фантазии... Гордость!..
Да, милостивые государи, гордость личности только тогда предосудитель­
на, когда не опирается на силе и доблести души, когда является во имя
самой личности, а не во имя человеческого достоинства...
Посмотрите, как рассуждает этот гордец о рабах, которыми в то время
богачи живьем кормили своих мурен: .
Божественный разум может принадлежать рабу, точно так же,
как римскому всаднику. Что означают слова:,раб, отпущенник, всад­
ник? Названия, созданные тщеславием и презрением. Из темного угла
хижины душа может вознестись до самого неба. Добродетель не исклю­
чает никого — ни раба, ни отпущенника, ни государя. Всякий чело­
век благороден, потому что происходит от бога; если в генеалогии
твоей есть ступень темная, грязная,— перешагни через нее, иди выше;
на конце лестницы ты найдешь благородство знаменитое Дойдем до
первоначального происхождения нашего: мы все сыны бога!
«Нужно быть справедливу,— сухо говорит Цицерон,— даже к
людям самого низкого состояния; состояние самое низкое есть состоя­
ние рабов; с ними надлежит поступать, как с наемниками, требовать
от них услуг, но давать им необходимое». Сенека говорит уже совер­
шенно иначе: «Это рабы?... Скажите лучше: люди, нахлебники,
друзья; не столь благородные, но друзья; скажите более— они то­
варищи рабства, ибо права судьбы над ними и над нами одинаковы;
тот, кого ты называешь рабом, произошел от одного с тобою корня...
Советуйся с ним, допускай его к разговору, к столу; не ищи в нем
одной только боязни; довольствуйся тем, чем довольствуется бог:
уважением и любовию».
Кто, наконец, из древних, кто из римлян сожалел о человеке,
«священной вещи», когда его бросали зверям и железу амфитеатра?
Кто осмеливался удерживать народ римский, выговаривать ему,
когда он убивал без боязни, без гнева, для того только, чтоб иметь
какое-нибудь зрелище? Кто почувствовал в себе достаточно сильное
 человеколюбие, чтобы воскликнуть: «Вы бросаете этого человека
зверям, он преступник, говорите вы, он заслужил смерть. Прекрасно]
Но вы сами какое совершили преступление, чтоб быть зрителями его
казни!'»
Впрочем, в книге Шампаньи встречаются мысли дельные, красноре­
чиво изложенные,— и одною из таких мы заключим нашу статью: «Осте­
режемся и мы веровать в фатализм добра, точно так же, как в фатализм
зла. Века успеха да не исполнят нас гордою надеждою, как века упадка
переполняли древность отчаянием. Если фанатизм стремит свет к лучше­
му, то к чему же нам в пользу его трудиться! Если успех находится одною
гсилою обстоятельств, то зачем же хлопотать об успехе? Неверный опти­
мизм (который силятся обратить в философию), убеждение в неотразимом
усовершенствовании, несмотря на неопределенность свою, не впадает ли
в то гордое, но глубоко жалкое спокойствие бездеятельности, которое,
полагаясь на свободную силу обстоятельств или на что-либо столь же га­
дательное и неточное, складывает руки и пребывает ко всему равнодуш­
ным?»
53. Русский театр в Петербурге
Брюзга, ИЛИ Максим П е т р о в и ч Недоволин.
Комедия-водевиль в одном действии, переделанная с француз­
ского П. Каратыгиным.
Г-н П. Каратыгин пишет иногда очень умные и милые водевили:
«Брюзга» один из таких его водевилей. Впрочем, содержания его расска­
зать невозможно: оно очень просто и основано на характерах или, по
крайней мере, на чем-то похожем на характеры. В представлении этот во­
девиль очень жив и забавен, чем особенно обязан игре гг. Мартынова и
автора водевиля.

Три з в е з д о ч к и , или У р о к в л ю б в и и в а с т р о н о м и и .
Водевиль в одном действии, перевод с француского П. Кара­
тыгина.
Чтоб оценить этот водевиль, надо его или прочесть, пли увидеть
в подлиннике на французском театре: известно, что некоторые из наших
артистов бывают не в своей тарелкег когда играют непеределанные на рус­
ские нравы французские пьесы. Впрочем, просидев пять действий и один
пролог драмы г. Ободовского, потом водевиль «Брюзга» (итого семь),
мы уже не имели терпения досмотреть «Трех звездочек»— ...«Хорошего
понемногу», говорит русская пословица, а тут еще вместо хорошего пять
действий и один пролог: чьего же терпения станет на это?..

П о х о ж д е н и я П е т р а С т е п а н о в а , с ы н а С т о л б и к о в а.
Ксмедия в четырех действиях, с куплетами, соч. гг. Гри­
горьева 1-го, Федорова и Перепельского.
Эта комедия с куплетами и с подьяческим заглавием, заимствована
из романа г. Основьяненка, вышедшего в конце прошлого года. Читателям
известно наше мнение об этом романе, впрочем, весьма почтенного писа-

148
теля, равно как и самый роман. Комедия — как надо быть комедии, вы­
кроенной из неудавшегося юмористического романа нашими доморощен-'
ными водевилистами: тут и преувеличенные против образца фарсы, и по­
требное количество двусмыслиц, и куплеты — главное куплеты, в которых
остроумию составителей обыкновенно бывает полный простор. Столбиков
комедии не похож на Столбикова романа: у г. Основьяненка он то несбы­
точный пошлый идиот, то очень умный и нравственный человек, которому
автор сильно сочувствует; в комедии он — лубочно-смешной и круглый
дурак, который, при такой же неестественности, по крайней мере одина­
ков.

Б а р с к а я с п е с ь п А н ю т и н ы г л а з к и . Водевиль в одном
действии, переделанный с французского Дм. Ленским.

Г-н Ленский, как известно, иногда весьма удачно переделывает на рус­

ский лад парижские водевили, разумеется, сколько позволяет ему самый
быт русский сохранять французскую игривость; но эта переделка не из
самых удачных, по отсутствию всякой естественности ее в русском быту.
Водевиль вертится вот на чем. Какой-то, видите, помещик, большой охот­
ник до зайцев и до молодых крестьянок, женат на княжне, которая вос­
питана в столице, терпеть не может ничего деревенского и, следовательно,
«никак ему не пара». Она-то и есть барская спесь. У бывшей княжны есть
родственник, с которым она когда-то кокетничала; молодой человек, уехав­
ший за границу, теперь должен приехать из Парижа. В числе крестьянок
у барина-охотника есть красавица Анюта, за которую сватается молодой
парень их деревни, живший в Москве в трактире и там развивший вполне
способность свою плутовать, быть себе на уме. Барин очень ласково пошу­
чивает с Анютою. Она по какому-то случаю кстати просится у него замуж,
как вдруг лакеи приводят ее жениха, который убил барского зайца.
Помещик бесится, мужик ловко отлыгается. Барыню в этот день кто-то
спас от бешеной лошади, на которой она прогуливалась. Как получено
известие о возврате Мотылькова, то она уверена, что избавитель ее—он,
и с нетерпения и благодарности пишет к нему пренежное письмо. Являет­
ся приезжий, и она не узнает его: так он переменился! Нелепая карикату­
ра юноши, испорченного Парижем: он и трус, и эгоист, и в чахотке от
распутства, и хвастун, и наглец, и что угодно. Основываясь на письме,
он домогается короткости от своей родственницы; барин продолжает уха­
живать за Анютиными глазками, а барыня, разочаровавшись решительно
в Мотылькове, от скуки посматривает на Анютина жениха так, что тот
понял дело слишком по-своему.— Вообще ни интрига, ни случайности
в этом водевиле нимало не похожи на правду.

Фонарь. Оригинальный водевиль в трех декорациях, соч. ***.

Несравненный и — увы! — неизвестный виновник этого несравнен­

ного и — увы!— уже окончательно забытого водевиля превзошел в своих

149
«трех декорациях» все, что можно еще превзойти в пошлости водевильных
эффектов. Зато ему «поделом была и честь». Мы помним, как во время
бенефиса г-жи Дюр звонкий и радушный смех с самых верхних возвышен­
ностей театральной залы приветствовал замысловатые остроты полицей­
ского фонарщика, главного лица в водевиле, по близости его к фонарю,
на котором вяжется всё дело...

54. Жизнь и приключения Робинсона Крузо, описанные им самим.

Соч. Д. Д е ф о . Новый переводе английского, П. А. К о р-
с а к о в а. Издание, украшенное 200 рисунками Гранвиля.
Санкт-Петербург. В тип. Фишера. 1842. 160 стр. В 8-ю д. л.
Выпуск первый. (Цена каждого выпуска 1 р. сер., с перес.
1 р. 50 к. сер., всего сочинения 5 р., с перес. 6 р. сер.).
Робинсон Крузе. Роман для детей. Сочинение К а м н е . Перевод
с немецкого. С картинками, рисованными г. Тиммом и выре­
занными на дереве бароном Неттельгорстом. Часть вторая
Санкт-Петербург. 1842. В тип. С.-Петербургской городской
полиции. В 12-ю д. л. 259 стр.
Кому известно прекрасное французское издание «Робинзона Крузз»
соч. Дефо, тот поймет, что такое и русское издание этой книги. Г-н Корса­
ков задумал благое дело. Перевод его хорош, а издание хоть и не фран­
цузское, но очень опрятное и красивое, одно из лучших русских изданий
в этом роде. Цепа, по изданию, не высока,— и нам несравненно выше
кажется издания «Робинзона» Кампе, ибо оно на серенькой бумажке,
чересчур скромненько напечатано, и всего-на-всё с тремя политипажами.
Впрочем, скромный переводчик Кампе уже объявил, что эти два издания
не иовредят друг другу, ибо-де одно для богатых, другое для бедных.
Стало быть, последнее стоит копеек сорок серебром?— Нет: два рубля
серебром!.. Странно!

55. Всеобщая география. Соч. Г. Ф. Б л а н к а . Перевод с немец­

кого. (С четвертого издания). В трех томах. Том I. СПб.
В тип. Ильи Глазунова и К°. 1842. В 8-ю д. л. 183—707 стр.
Это продолжение или второй выпуск труда, о котором мы говорили
уже. Внимательно пересмотрев это продолжение, мы остались при том же
мнении о русском переводе и издании географии Бланка. География эта
полна, обширна, составлена дельно, умно, с истинно немецкою аккурат -
ностию в делах такого рода. Перевод мог бы быть гораздо лучше, всё-таки
не будучи отличным. По крайней мере исключение некоторых канцеляр­
ских фраз не сделало бы его хуже. Издание крайне дурно: бумага толстая,
серая, чуть,не оберточная, опечаток бездна, а от изобилия прописных букв
рябит в глазах. Словом, такая книга стоила бы и лучшего перевода и хоть
сколько-нибудь сносного издания.
Этим выпуском оканчивается первая часть (всех будет три). Кроме
предварительных понятий астрономических и до математической и физи­
ческой географии относящихся, первый том, содержит в себе географию
Пиренейского' полуострова, Франции, Британского королевства, Нпдер-

Щ
ланд, Швейцарии и скандинавских государств, с краткою политическою
историею каждой из этих земель. Аналитического алфавита нет; но, дол­
жно думать, он будет приложен при третьем томе; если же его совсем не
будет, то книга потеряет половину своей цены, о чем мы не преминем
поговорить в свое время.

56. Жизнь и приключения Робинсона Крузо, описанные им самим.

Соч. Д. Д е ф о . Новый перевод с английского П. А. К о р-
с а к о в а. Выпуск второй. 161—320 стр. (Цена каждого вы­
пуска 1 р. сер., с перес. 1 р. 50 к. сер., всего сочинения 5 р.
с перес. 6 р. сер.).
Перевод «Робинсона Крузо» соч. Дефо безостановочно подвигается
вперед: в предыдущей книжке «Отечественных записок» говорили мы о пер­
вом выпуске, теперь является второй. Повторяем: эта книга чрезвычайно
полезна для детей по содержанию и духу своему, а прекрасное издание
и 200 превосходных политипажей всего лучше могут приохотить детей
к чтению. Русский перевод весьма хорош, как этого и должно было
ожидать от такого опытного литератора, как г. Корсаков. Цена книги
очень дешева, если взять в расчет изящество издания и необходимые для
него значительные издержки. Разумеется, для бедных такие роскошные
издания не по силам; но еще дороже для них плохая компиляция Кампе,
напечатанная на серой бумаге, с двумя политипажами, и стоящая два
рубля серебром.
57. Русский театр в Петербурге
Н е р о в н ы й б р а к (с к у п л е т а м и ) . Драма в одном дей­
ствии, соч. Скриба. Перевод К. В — ра. Куплеты П. С. Федо­
рова.
Не знаем, право, почему над именем этой пьесы стоит в афише: «в пер­
вый раз». Пьеса эта была уже когда-то играна на русской сцене; следова­
тельно, это старая шутка, которой содержание нечего и рассказывать,
тем более, что оно известно каждому образованному петербургцу по
французскому театру. Глядя на эту пьесу в Александрийском театре,
мы сперва было стали, как и все, смотреть на сцену, но это занятие очень
скоро нам наскучило, и мы погрузились в невыразимо сладостное мечта­
ние о дивной игре г-жи Аллан в роли жены негоцианта Рикбура, о благо­
родной, исполненной глубины и нежности чувства игре г. Брессана в
роли Жоржа, об исполненной грубого, но истинного чувства искусной игре
г. Дюфура в роли негоцианта Рикбура... Потом мы снова взглянули
на сцену и увидели... не то, о чем мечтали... От этого обыкновенного об­
стоятельства нам вдруг захотелось пройтись по коридору, за креслами,
и когда мы воротились, в первый раз даваемый «Неровный брак» уже кон­
чился, и мы дали себе слово, при первом же случае, опять посмотреть
в Михайловском театре «La famille de Riquebourg, ou le mariage mal asso**
ti»... *
* «Семья Рикбур, или Неудачно устроенный брак». {Франц.).— Ред,
151
 У ч и т е л ь . Комедия-водевиль в двух действиях. Соч. 13. 3.

Молодой человек с душою и сердцем, с умом и образованием дошел

до бедственной необходимости быть домашним учителем в провинции.
На сцене бал. Гости и гостьи оскорбляют учителя своими мнениями и гру-
бостию, и они же считают себя оскорбленными им и требуют, чтоб его про­
гнали. Каким-то образом в дочери своего хозяина, сговоренной за старо­
го проныру и негодяя, доктора Муса, он узнает свою возлюбленную. Чтоб
вызвать ее, он играет на фортепьяно любимую ее пьесу, и когда Марья
Ивановна входит, он поздравляет ее с бокалом в руке, а она, как водится,
«ах!» да и в обморок. Доктор оказывается дурным человеком; он обманом
обобрал дядю Гладина и тем лишил Гладина наследства. Гладин при всех
уличает его, тот — просьбу, донос. Ходаков (хозяин дома) не знает, что
и делать: все с ним рассорились за учителя, а он не имеет духу отказать
ему от дому. Но Гладин, после эффектной сцены с своею возлюбленною,
решается у всех просить извинения — и у самого Муса, который прекло­
няется на мир тем, что Марья Ивановна обещает выйти за него замуж.
В пьесе нет истины, но есть что-то похожее на вероятность; в куплетах и
некоторых монологах Гладина заметно чувство; но пьеса так дурно сло­
жена, так в ней много самых ребяческих эффектов, что она не могла не
упасть сразу, хотя и заслуживала бы лучшей участи. Видно, что сочини­
тель еще слишком молод, а принялся за дело, которое требует опытности
и знания жизни.

Обойщик. Драма в трех действиях, соч. Баяра и Дюмануара*

Г-н Дюваль женится на Элизе Дидье. У него есть сын Артюр, ремес­
лом обойщик, которого он признает своим сыном только наедине с ним.
Артюр обожает своего отца со всем жаром простого и искреннего сердца.
Призванный в дом невесты для отделки комнат, он нечаянно узнает, что
невеста отца его любит другого. Между тем отец его обвенчался.
В эту минуту является и любовник. Г-н Дюваль, ничего не подозревая,
приглашает его к себе на дачу. Но Артюр сторожит за ним и перехва­
тывает его письмо к своей мачехе. Раз г. Дюваль увидел из саду, что
жена его позволила целовать свои руки какому-то мужчине. Артюр,
боясь сделать несчастным отца своего, открыв ему всё, дает любов­
нику средство скрыться, и г. Дюваль застает своего сына в комнате
с женою. Он выгоняет его с проклятием, и тщетно Артюр клянется в своей
невинности, на коленях умоляя не лишать его любви родительской.
Наконец, Артюр перехватывает письмо любовника к одному из его прия­
телей; из этого письма видно, что он обманывает г-жу Дюваль мнимою
любовью, чтоб, уговорив ее бежать с ним, воспользоваться ее деньгами
для поправления своих расстроенных мотовством дел. Артюр доставляет
это письмо г-же Дюваль и идет драться с г. Мориньи (любовником), уби­
вает его и раненый возвращается в объятия отца, который публично
признает его своим сыном. Эта прекрасная по мысли и хорошо изложенная

152
пьеса и у нас шла очень недурно, благодаря игре самого бенефицианта,
г. Максимова 1-го, г. и г-жи Каратыгиных и г. Мартынова.

В ы б о р ы , или За с п о р о м д е л о с т а л о . Водевиль в од­

ном действии, соч. г. Н. П.

Максим Кузьмич Ведерников — человек с слабым характером, а жена

его, Матрена Афанасьевна, женщина с сильным характером, и потому он
ее боится больше смерти. Племянница их, Наташа, любит г. Шумского,
а тетушка хочет отдать ее за г. Бульбасова. Матрене Афанасьевне хочет­
ся, чтоб ее муж был выбран в предводители, а муж ее готов быть чем ей
угодпо, лишь бы она его не бранила. Бульбасов обещается хлопотать
на выборах в пользу Ведерникова — и обманывает, а Шумский в пользу
его сам отказывается от предводительства. Наташа, между тем, действует
так, как будто ей приятно выйти за кого ни прикажет тетушка, для чего
мистифирует своего возлюбленного мнимою холодностию, а с Бульбасо-
вым обходится до времени, как с женихом, и таким образом проводит
всех и достигает цели своих желаний. Будь у сочинителя хоть крошечка
таланта, он сделал бы из этого сюжета прекрасный водевиль, но как «та­
кового» не имеется, а к тому же он вовсе не знает, как совершаются выборы,
то и вышла на сцене препустая пьеса.

Сын м и л ь й о н е р а . Водевиль в трех отделениях; сюжет заим­

ствован из французской повести того же названия.

На воды ждут сына мильйонера; матушки не дремлют и дочкам зевать

не велят. По ошибке совсем другого принимают за сына мильйонера, некое­
го г. Ласточкина, который влюблен в Александру Петровну, дочь Софьи
Алексеевны Сердечной. Ласточкин никак не может понять, отчего все
мужчины лезут к нему в друзья, а женщины так и вешаются ему на шею.
^Дела его с Александрою Петровною пошли хорошо, но когда матушка ее
узнаёт, что он не «сын мильйонера», запрещает ей любить его. Ласточкин
заболел, и его возлюбленная решается войти к нему в комнату: он забыл­
ся в креслах и во сне произносит ее имя: глупо-сантиментальная сцена.
В конце водевиля любовники, по обыкновению, женятся. За исключени­
ем приторно нежных сцен любви, грязных двусмысленностей, которым,
впрочем, ужасно аплодировали и кричали «фора», водевиль не дурен.

Супружеское счастье, или Старый холостяк.

Две четы супругов обольщают своего приятеля, старого холостяка,

блаженством супружеской жизни, чтоб женить его на дочери Петра Ивано­
вича (фамилии не означено на афишке). Видя, как счастливо его приятели
живут с женами, холостяк было и разнежился, но жены не вытерпели —
брань, крик, чуть не драка с мужьями, а холостяк давай бог от супруже­
ского счастия. Водевиль на сцене забавен.

153
 К а п и т а н в т о р о г о ранга и жена первой статьи.
Комедия-водевиль в одном действии, переделанная с фран­
цузского г. Н. П.
Капитан Алышов бежал из Риги от своей жены по причине крутости
ее характера. Через несколько лет, поселившись в Петербурге в собствен­
ном доме, он скучает, но, по совету своего управляющего, берет себе в
компаньонки бедную девушку, живущую в его доме с своею матерью.
В девушке он узнаёт свою дочь и через нее опять сходится с грозною своею
супругою.
Д е д у ш к а Н а з а р А н д р е е в и ч . Водевиль в одном дейст­
вии, соч. Скриба, переделанный с французского П. С. Федо­
ровым.
Дедушка Назар Андреевич до того любит своих внуков, что они де­
лают из него, что хотят. Один из них, видя, что соперник отбивает у них
любезную, велит дедушке за нее свататься и чуть не женит его на ней,
Этот водевиль, как видно, совершенно во французских нравах; переря­
дившись же в русские нравы, он превратился в фарс, который игра г. Мар­
тынова сделала очень забавным.
Барабанщик. Водевиль в одном действии, переделанный с
французского.
Содержание этой пьесы до того запутано, бестолково и натянуто, что
мы на другой же день забыли, что такое в ней представлялось.
Ф о р т у н к и н , или Муж с места, д р у г о й на м е с т о .
Водевиль в одном действии, переделанный с французского
Д . Ленским.
Промотавшийся Фортункин живет в гостинице, но кредиторы заста­
вили его убраться вон. Нумер его заняли приезжие, муж с женою. В их
отсутствие является Фортункин (видно, нумер не был заперт) и ложится
спать. Горничная Л елевых принимает его за барина и просит у него позво-.
ления отправиться в маскарад; из-за занавесок кровати он отпускает ее,
и она уходит с своим любовником, цирюльником Тетеревым. Приезжает
Лелева — забавная сцена, приезжает Лелев — другая, и т. д. Весь во­
девиль забавен.

58. Русский театр в Петербурге

К о р о л ь Э н ц и р . Историческая драма в трех действиях и пяти
отделениях, в стихах, соч. Раупаха, переделанная с немецкого
В. 3. Отделение первое: Паж и пленник. Отделение второе:
Могильщик. Отделение третье: Локон. Отделение четвертое:
Гроб. Отделение пятое: Тюрьма и корона.

Сардинский король Энцио в плену у болонцев. У него умер любимый

паж, на место которого просится переодетая пажом женщина, влюблен­
ная в Энцио. Энцио скоро поладил с этим пажом, который назывался —

154
Люция де Виаджиоли. Она предлагает следующее средство к побегу коро­
ля: лечь в гроб умершего пажа и быть таким образом вынесенным за го­
род для погребения (а за городом стоят уже сардинские войска). Когда
Энцио надо было ложиться в гроб, он, вероятно, находя стихи Раупаха,
переделанные г. В . 3., необыкновенно хорошими, принялся за длинную
декламацию; Люция ему не уступала. Наконец, она хотела отрезать
у него на память локон, но не успела: вошли могильщики (хозяин кото­
рых — жалкая пародия на могильщика в «Гамлете» — был подкуплен).
В городских воротах обман был открыт, по причине * высунувшегося из
гроба локона. Подеста, играющий в этой мелодраме роль злодея, заклю­
чает Энцио в тюрьму, под полом которой есть сухой колодезь, куда Энцио
и должен быть заключен навеки. G отчаяния Энцио венчается (за кулиса­
ми) с Люцией, после чего навеки прощается с нею, но она уговаривает его
позволить ей разделить с ним его гроб: — чувствительная сцена, в которой
слов — что песку на морском берегу! Когда супруги опустились в под­
земелье, в тюрьму вбежал злодей Подеста с начальником стражи Маттео
(тоже страшным негодяем), и последний опустился в подземелье, чтоб
убить Энцио. Но вот врываются в тюрьму овладевшие Болониею сардин­
ские солдаты. Тогда из подземелья появляется эффектная группа: Энцио,
держащий в объятиях мертвую Люцию, и зарезанный Маттео. Люция
приняла, видите, на свою грудь удар Маттео и тем спасла Энцио, за что
Энцио объявляет ее своей женой и королевою, а она от этого воскресает.
Подесту опускают в подземелье с мертвецом Маттео и машину, посредст­
вом которой можно было опускаться туда и подниматься оттуда, уничто­
жают.
Во всей этой пьесе нет ни действия, ни правдоподобия — одни моно­
логи, одна реторика, одни разговоры, одни слова да ребяческие, смеш-
иые эффекты. Публика слушала ее, кашляла, в зале было тихо, и пьеса,
за свою невинность, удостоилась самой мирной кончины.

Наука и женщина. Комедия в двух действиях, соч.***.

Действие 1: Кокетство и Химия. Действие 2: Одна свадьба
вместо двух.

В этой пьесе выведен какой-то семинарист в ботфортах с кисточками,

в длинном сюртуке; он говорит в глаза женщинам грубости, достойные
деревенского пономаря, и по всему этому назван «ученым». У него живет
молоденькая и хорошенькая сиротка, и к нему ездит какая-то графиня,
которая отклоняет какого-то Холмоградского, светского молодого чело­
века (что-то вроде laquais endimanché * ) , жениться на сиротке и доводит
«ученого» до сознания, что женщина необходима в жизни, и до женитьбы
на сиротке. Прекрасная игра г-жи Каратыгиной 1-й придала заниматель­
ность и прелесть этой галиматье.

* Празднично наряженного лакея (франц.).— Ред.

155
 Т е т у ш к а и д о б р о д е т е л ь ! ! Водевиль в одном действии,
переделанный с французского (La tante mal gasdée *).

Наследник имения старого дяди, женатого на молодой женщине,

боясь других наследников, не дает покоя своей тетке, присматривая за
ее поведением. Старик имеет к ней полную доверенность; она не решается
изменить доверенности мужа и хочет проучить докучного присмотрщика,
для чего и делает вид, что имеет тайные свидания с молодым человеком,
которого она, действительно, когда-то любила. Из всего этого выходит
целый ряд смешных и забавных сцен, которые, впрочем, нисколько не в
правах нашей русской жизни.

Солдат и пастух. Комическая опера в одном действии.

Было уже одиннадцать часов, когда началась эта пьеса, последняя

в бенефисе г. Толченова 1-го, а мы сидели в театре с шести часов с поло­
виною и так были употчеваны угощением бенефицианта, что вышли ив
театра, почитая себя вправе не слушать оперы, исполняемой драматиче-
с к им и артистами.

Первый д е н ь брака ч е р е з 30 л е т п о с л е свадь­

бы, и л и Л у ч ш е п о з д н о , ч е м н и к о г д а . Комедия в
одном действии, переведенная с французского Д. Ленским.

Молодого графа Могальяра женили на одиннадцатилетней девочке

и тотчас же отправили в Бразилию, а жена его осталась в Париже. Супру­
ги встречаются через 30 лет и хотят развестись, потому что Могальяр хо­
чет жениться на своей молоденькой воспитаннице, а г-жа Могальяр тоже
намерена выйти замуж за одного молодого человека. Но этот молодой
человек любит воспитанницу Могальяра, которая, с своей стороны, тоже
неравнодушна к нему. Молодые люди проводят старых и женятся, а ста­
рые мирятся и начинают жить вместе. Роль г-жи Могальяр у нас прекрас­
но выполняется г-жою Каратыгиною 1-ю.

59. Русский театр в Петербурге

П е р в а я и п о с л е д н я я л ю б о в ь К а р л а XII. Драма
в одном действии, в стихах, переведенная с немецкого П. Г.
Ободовским.
Элеонора, дочь графа Пипера, министра Карла X I I , любит своего
двоюродного брата Фердинанда, графа Дротенгольма. Карл X I I где-то
видел Элеонору и влюбился в нее. Он приходит в дом Пипера под именем

* «Тетушка под плохим присмотром». (Франц.).— Ред.

156
полковника Эрихсона, обращается с Элеонорою, как капрал с рекрутом,
уверяя ее, что он на ней женится; Элеонора ему не уступает. Фердинанд,
которого Карл застает в горестном прощании с невестою, в отчаянии про­
сит Карла послать его на верную смерть в опасной битве в награду за
жизнь, которую он ему спас некогда. «Возьми вот эту крепость, которую
и король твой не мог взять!» — говорит Фердинанду Карл, указывая на
Элеонору, соединяет их руки и утирает свои глаза.— Совершенно немец­
кое сочинение, ибо оно и основано не на историческом факте, и лишено
всякого знания и такта действительности, и написано стихами! Карл
X I I выставлен каким-то сантиментальным драгуном — совершенно не­
мецкая драма.

Кто и з н а с ? и л и Т а й н а , к у п л е н н а я н е о б ы к н о-
в е н н о й ц е н о й , Комедия в двух действиях, соч. Скриба,
переведенная с французского.

Адвокат Дик Стеффенс не знает своих родителей и горько тужит

об этом, потому что без имени не может жениться на своей возлюбленной
Эффи, дочери маркизы Пемброк. Тим Диксон, добрый и ветреный малый,
неспособный ни к какому делу, страстно любит Стеффенса и из всех сил
хлопочет открыть его родителей. Надо сказать, что оба они, и Стеффенс
и Диксон, были принесены еще в детстве в воспитательный дом. Один
аферист, Стоум, знающий тайну рождения Стеффенса, обещает открыть
ее Диксону, но не иначе, как за 200 гиней. Диксон продает за 200 гинеи
свои зубы доктору, которому нужно сделать опыт выдергивания зубов.
Тогда Стоум открывает Диксону, что Стеффенс — сын его приятеля, та­
кого же мошенника, как и он сам, и что Диксон — сын лорда такого-то,
которого его приятель украл в надежде выручить от родпи большие день­
ги, но, испугавшись деятельных мер полиции, отнес его, вместе с своим
сыном, в воспитательный дом, падев на своего сына белье лордова сына,
а лордова сына нарядив в лохмотья своего ребенка. Затем Стоум вручает
Диксону документы, доказывающие справедливость его известия. Вообра­
зите горе бедного Диксона: он, безграмотный невежда, сын лорда, а его
друг, образованный, умный, которого он всегда считал сыном какого-ни­
будь герцога,— сын мошенника! Но Диксон и тут нашелся: он обещает
большие деньги Стоуму, чтоб тот подделал документы в пользу высокород­
ного происхождения Стеффенса. Уладив дело, он в восторге, но — увы! —
дочь маркизы Пемброк оказывается родною сестрою Стеффенса — стало
быть, ему нельзя на ней жениться! К счастию, Стоум не мог или не умел
подделать документов, и Диксон, объявляя себя лордом, дает половипу
своего огромного наследства сестре, а Стеффенса уверяет, что его отец был
бедный, но честный офицер. Комедия эта сложена с обыкновенным искус­
ством неистощимого Скриба; на сцене она очаровательна. У нас ее недурно
играют; особенно прекрасно выполняется (г. Каратыгиным 2-м) роль
Стоума и (г. Максимовым 1-м) роль Диксона.

157
 II и н е т т а - п а с т у ш к а, пли З а п а д н я . Водевиль в одном
действии, переведенный с французского.
П е р в ы й дебют, или З р и т е л ь п о н е в о л е . Воде­
виль в одном действии, переведенный с французского.

Не только трудно и скучно рассказывать содержание каждого водеви­

ля, но иногда и бесполезно, ибо всё достоинство иного водевиля состоит
в искусном расположении сцен, при самом простом и обыкновенном сю­
жете, почему иной водевиль па сцене гораздо лучше, чем в чтении или
головоломном и коротком пересказе. Поэтому мы будем ограничиваться
изложением содержания только особенно примечательных, положительно-
или отрицательно, пьес, а о прочих только высказывать наше мнение,
без изложения содержания. «Нинетта-пастушка»—довольно миленький
водевиль на сцене; «Первый дебют» — один из тех водевилей, которые
пишутся для одного артиста, долженствующего играть в нем несколько»
ролей, и которые, следственно, бывают хороши или дурны, смотря по тому,
как выполняется главная роль. Впрочем, содержание «Первого дебюта»
можно рассказать в нескольких словах: придворный актер не хочет при­
нять на театр дочь канатного плясуна, думая, что такого происхождения
девушка не может иметь таланта; чтобы доказать ему противное, Катери­
на Бианконелли морочит его, являясь к нему то в виде молочницы, то в
виде знатной дамы, то в виде барабашцика. Г-жа Самойлова 2-я очень
недурно выполняет эту роль.

М а т е р и н с к о е б л а г о с л о в е н и е , или Бедность
и ч е с т ь . Драма в пяти отделениях, с куплетами, перевод
с французского Н. А. Перепелы кого. Отделение первое: Старый
волокита; отделение второе: Молодой любовник; отделение
третье: Савойские песни; отделение четвертое: Безумная; отде­
ление пятое: Развязка.
Несмотря на особенные названия каждого отделения (обыкновенная
бенефисная проделка в наше время!), пьеса, переведенная г. Перепель-
ским, очень удачно выбрана. В «Отечественных записках» прошлого года
(т. X V , отд. Смеси, стр. 47) изложено содержание этого водевиля, кото­
рый по-французски называется «A la gr£ce de Dieu» *; там же было сказа­
но, что в этом водевиле есть чему и посмеяться, и поплакать— большая по­
хвала для водевиля! Это не похоже на наши «трагедии», и оригинальные
и переводимые с немецкого: в них есть только то, над чем можно позевать
и поспать. Куплеты «Материнского благословения» переведены очень
мило. Пьеса шла, вообще, недурно. Г-жа Дюр, игравшая главную роль,
была во многих местах очень хороша. Вообще пьеса произвела сильное-
впечатление.

* «На божью милость» (фраМ-)- — Ред-

15S
 О д н а з а д р у г у ю . Комедия в одном действии, перевод с фран­
цузского.
Добрый и уже немолодой человек женат на молоденькой; у него
в доме живет сестра его, молодая вдова; за вдовою ухаживает приятель
ее брата, но он ухаживает только для отвода подозрения: ему больше
нравится жена друга, чем сестра его, но ему совестно обмануть приятеля.
А приятель, который ничего не видит и не подозревает, разрешает его от
нерешимости, толкуя ему, что волочиться за чужою женою всего лучше
и что у него самого есть любовница. Сестра представляет брату неприлич­
ность его поведения, советует ему меньше рыскать бог знает где и чаще
быть с женою дома или ожидать чего-нибудь худого. Чудак приходит
в смущение, в нем возбуждается ревность,— и он начинает замечать, что
дал приятелю хороший совет на свою беду. Но как было еще время всё
поправить, то водевиль и окончивается благополучно для недальновидного
супруга. Водевиль этот жив, весел, исполнен игры характеров и комиче­
ских сцен. В нем были превосходны г-жа Каратыгина 1-я и г. Каратыгин
2-й.

П р о т и в о я д и е . Комедия-водевиль в одном действии, перевод

с французского.
Г-ну Трюмону очень хочется быть выбранным в депутаты, но выбор
этот зависит от г. Эрнеста, которому очень хочется разделить права г-на
Трюмона на его молодую жену, а г-ну Трюмону этого страх как не хочет­
ся. Итак, он стоит между двумя огнями: между желанием быть депута­
том и страхом быть с рогами, между страхом не попасть в депутаты и же­
ланием избегнуть рогов... Племянник г. Трюмона, молодой повеса, доб­
рый малый, беднрй студент, берется, за 1000 франков, устроить дело так,
что дядя избавится рогов, не боясь через это потерять депутатство. Для
этого он волочится за своею теткою и толкует дяде, что, возбуждая к себе-
любовь его жены, он дает ей этим противоядие от яда любви к Эрнесту.
Оканчивается тем, что чудак не попадает в депутаты, Эрнеста прогоняет
и в слепоте своей удерживает при жене противоядие, т. е. повесу-племян­
ника. Водевиль очень мил на сцене, благодаря игре гг. Максимова 1-го
и Мартынова.

60. История государства Российского. Сочинение H. М. К а р а м ­

з и н а . Издание пятое, в трех книгах, заключающих в себе
двенадцать томов, с полными примечаниями, украшенное
портретом автора, гравированным на стали в Лондоне. Изда-
дание И. Эйнерлинга. Книга II (томы V, VI, VII д VIII).
Санкт-Петербург. В тип. Э. Праца. 1842. В 8-ю д. л. 242, 228,
142 и 188 стр. текста, 178, 104, 68 и 82 стр. примечаний. (Цена
за всё сочинение 50 р. а с е , за каждую книгу отдельно 5 р.
сер., весовых каждой книги за 4 фунта).
Прекрасное издание г-на Эйнерлинга продолжается безостановочно
и снискивает себе более и более похвалы в публике. Теперь вышла вторая
книга, вмещающая в себе пятый, шестой, седьмой и восьмой томы «Истории

159
государства Российского» со всеми относящимися к ним примечаниями
и дополнениями, сделанными после историографом. Остается издать
еще последние четыре тома с «Перечнем происшествий до вступления
на престол дома Романовых», «Статьею о древней и новой России» и «Азбуч­
ным указателем», который вновь переделывается для этого издания г-м
Строевым, и тогда предприятие г-на Эйнерлинга вполне будет кончено.
Удобство компактного печатания нигде так ясно не обнаруживалось,
как в этом издании. Книга, заключающая в себе полные четыре тома «Ис­
тории» со всеми «примечаниями», в переплете, будет не толще каждого
из прежних 12-ти томов тон же «Истории», а между тем шрифт, которым
напечатана книга, несмотря па сжатость, весьма удобен для чтения. Ду­
шевно желаем, чтоб кто-нибудь, побужденный успешным примером г.
Эйнерлинга, предпринял подобные же издапия всех сочинений Ломоносо­
ва, Державина, Жуковского и даже литературных произведений Карам­
зина. О компактном издании Пушкина мы и думать не смеем: вероятно,
долго еще его не дождемся.
61. Письма с дороги по Германии, Швейцарии и Италии, Н и к о ­
л а я Г р е ч а . Санка-Петербург. 1843. В тип. Н. Греча.
В 8-ю д. л. Три части. В 1-ой части— 268, во П-ой— 314,
в Ш-ей— 314 стр. (Цена 4 р. сер., весовых за 2 фунта).
Эти «Письма с дороги» — не новость в русской литературе: они долго
наполняли собою столбцы «Северной пчелы», к немалому утешению чита­
телей этой газеты. Нового в них одни картинки, да и те старые: издатель
приобрел доски, приписал русские подписи,— ну, а уже оттиснуть-то
не мудрено! Оно и не убыточно и для расхода книги хорошо: на картин­
ки любят смотреть и дети и взрослые...
Приступая к описанию своего путешествия, г. Греч изъясняет, что глав­
ною побудительною причиною его путешествия за границу было — рас­
стройство пищеварения. Ничто не помогало — ни диэта, ни леченье, надо
было ехать в Эмс. «Но как оставить мои дела, „Пчелу" и т. д.?»—воскли­
цает г. Греч. «Но это недоуменение (продолжает он) разрублено было ост­
рою уланскою саблею, превращенною в не менее острое перо. Ф. В . Бул-
гарин прекратил все мои колебания и сомнения. «Вздор, братец\ —
вскричал он, узнав о совете доктора: — здоровье дороже всего, и здоро­
вый ты наработаешь в два месяца более, нежели больной в два года.
А уже „Пчелу" мы, с твоим сыном, кое-как прокормим. Да. и ты, когда
вазудят пальчики авторские (,) в Немеции, не оставишь прислать статееч­
ку, другую». Это значило: поезжай и пиши! Слушаю, ваше благородие:
поехал и пишу!» (стр. 1—2).
Объяснив так удовлетворительно причины своего путешествия, г. Греч,
по примеру всех великих эпических поэтов, призывавших, в начале пер­
вой песни, муз и Аполлона, восклицает: «Почтенная госпожа — мадам
Курдюкова! дай мне перышко из крылышек, которые носили тебя по под­
небесью, и игривыми своими стихами оживи мою скучную, вялую прозу!
После этой дамы, как будто совестно и ездить, и писать, и купаться. Со-

160
вестно\ Старый журналист заговорил о совести! Видно в самом деле при­
хварывает!» (стр. 3).
Что сказать вообще о книге г. Греча? Путешествиями богаты все лите­
ратуры, но хороших путешествий очень мало во всякой. Для составления
хорошей книги в этом роде, кроме таланта, потребно многое... потребно
живое чувство современности. Для последнего надо быть автору в тех еще
летах, когда сладкие воспоминания о добром старом времени не притуп­
ляют восприемлемости впечатлений и не принуждают его смотреть на
новое глазами старого, и, вместо характеристики и физиономии той или
другой страны, представлять выписки из разных «Itinéraires» и «Guides
pour les voyageurs»... * Лучшее из новейших путешествий на русском язы­
ке есть, без всякого сомнения, книга г. Строева «Париж в 1838 и 1839
годах». Главное ее достоинство — жизнь; уж и видно, что писано моло­
дым человеком! Не таковы письма г. Греча. Он сам признается, в преди­
словии к своей книге, что «для людей, читавших на чужих языках подроб­
ные описания изображаемых им стран, в очерках будет мало нового».
На 11-й странице вступительной главы г. Греч говорит:
Занимать ли вас подробностями обыкновенной, вседневной, про­
заической жизни? Толковать ли о гостиницах, о ценах и т. п.? Для
чего нет? — спрашивают читатели с правой стороны. На что нам
это!— вопиют читатели елевой. На которую сторопу склониться?
Думаю, на правую. Я заметил, что многие путешественники запасают­
ся моими Путевыми письмами именно потому, что в них находятся
практические замечания и указания, что эти письма служат для них
путеводителем. Отмечаю и пишу всё, что мне кажется и полезным
и любопытным, предоставляя каждому читателю выбирать, что ему
угодно или приятно.
Вследствие этого в книге г. Греча явилось много подробных и по воз­
можности одушевленных описаний трактиров и гостиниц, где, как и чем
кормят, по скольку берут и проч. и проч. Во всем этом есть своя жизнь.
Что же касается до остального — он ограничился общими местами и вы­
писками из разных «путешествий» и «дорожников», а для того, чтоб при­
дать нечто похожее на жизнь этим сухим и скучным повторениям извест­
ного и переизвестного всем и каждому, сочинитель скрасил свою книгу
патетическими местами в роде и тоне следующего.
Разлука с близкими нашему сердцу тяжела и мучительна: это
смешение чувств самых противоположных, тоски, надежды, грусти,
ожидания страха, доверия к провидению. Лики, взоры любезных
нам исчезают из глаз наших на несколько месяцев; мы в это время не
услышим звука их голоса, не поделимся сними ни мыслью,ни словом;
изредка только будем беседовать сними, и то на бумаге. Да еще, —нет!
нет! Ах, если бы не было в мире разлуки!

Всё это, конечно, правда; но всё это следовало б выразить не слогом

плохих сантиментальных романов прошедшего века, не холодными фра­
зами... Кстати о слоге и фразах: слог г. Греча везде грамматически прави-

* «Маршрутов» и «Путеводителей для путешественников». (Франц.).— Ред.

11 Белинский, т. XIII -^61
лен и чист, как во всех сочинениях, в которых живое нетерпеливое чувство
и оригинальная самобытная мысль не борются с трудностию выражения.
Что касается до фактической стороны путешествия,— в ней много, много
можно найти промахов и ошибок; но скромное сознание в них, со стороны
автора, обезоруживает нас. Он сам говорит, в предисловии к своей книге:
«Срок пребывания моего в чужих краях был очень ограничен, и потому,
конечно, не мог я избежать в описании моем ошибок и неверностей».
Вообще книга г. Греча, при всей внутренней ее незначительности, еще не
большая беда, по правилам критической юриспруденции: она издана оп­
рятно; охотников на картинки везде много, а картинки ведь можно и вы­
резать...

62. Русский театр в Петербурге

Ж е н а т ы й п р о к а з н и к, или Р и с к п у л д а и зака­
я л с я ! Комедия в трех действиях, соч. Скриба, перевод с
французского.
Ничего нет легче, как излагать содержание пошлой, нелепой драмати­
ческой пьесы, и ничего нет трудпее, как излагать содержание умно заду­
манной, хорошо развитой и на игре характеров основанной пьесы. Такова
прелестная пьеса Скриба «Оскар», нелепо названная по-русски «Женатый
проказник, или Рискнул да и закаялся!» — Муж молодой и прекрасной
жены счастлив своей семейной жизнию, но, начитавшись «неистовых»
романов, захотел изменить жене и через письмо выпросил у какой-то гос­
пожи тайного свидания — и получил его. Оказалось, что эта какая-то
госпожа была жена его. Восхищаясь мыслию, что он обманывает свою
жену и в то же время мучась этою мыслию и боясь жены, он беспрестан­
но переходит от робкой покорности к правам хозяина дома, и наоборот;
запутывается в собственных сетях и, наконец, делает всё, как хочется жене.
В искусном, одному Скрибу свойственном развитии самого простого сю­
жета на игре и столкновении характеров, комизме положений — состоит
всё достоинство комедии. Поэтому передать коротко ее содержание нет воз­
можности, а рассказывать подробно — надо написать целую статью,
которая была бы немного меньше самой комедии, а это скучно и для
рецензента и для читателей. Впрочем, легкий очерк ее представлен был
нами в 7-й кн. «Отечественных записок» нынешнего года в статье о фран­
цузском театре (Смесь, стр. 37).

К о л ь ц о м а р к и з ы , и л и Н о ч ь в х л о п о т а х . Воде­
виль в одном действии, переведенный с французского Н. А. Пе-
репельским.

Очень хорошенький водевиль, если его хорошо обставить и хорошо

разыграть на сцене. Минетта, горничная, примеривает, из шалости,
маскарадное платье своей госпожи; в этом костюме ее застает обожатель
госпожи и, приняв Минетту за г-жу Боливе, разменивается с нею коль-

162
цами. Руже, садовник г. Боливе и жених Минетты, всё видел и, желая от­
мстить своему господину, который всегда смеялся над его рыжими во­
лосами и безобразной фигурой, доносит ему на свою госпожу. Муж рев­
нует, бесится, но дело объясняется — и Руже с носом.

Вся б е д а , ч т о п л о х о о б ъ я с н и л и с ь . Комедия в одном

действии, перевод с французского С. Соловьева.

Насчет этой комедии мы точно в таком же затруднении, как и на­

счет Скрибова «Оскара», или, как окрестило его остроумие переводчика,
«Женатого проказника, или Рискнул да и заклялся». Вся основа этой
умной и прекрасной комедии лежит на характере Боплана.— Этот Боп-
лан, старик и страшный добряк, без памяти любит свою дочь, готов отдать
ее за кого ей угодно. Для этого он старается выведать склонность своей
дочери — смотрит в оба, беспрестанно ошибается и каждый раз в во­
сторге от своей проницательности. В упрек этой комедии можно поста­
вить одно — она немножко растянута.

Д в а д в о р а . Комическая опера в одном действии,переведенпая

с французского П. С. Федоровым; музыка Маурера.

Музыка здесь — не наше дело, а о содержании пьесы можно сказать,

что оно занимательно, игриво и забавно. В дом к новобрачному поли­
цейскому чиновнику забираются два вора: один хочет похитить брачный
букет, другой — ящик с брильянтами. Первый — маркиз Соланж,
второй — Жак Бове, известный мошенник и вор, чуть ли не из шайки
Картуша. Маркиз хитростию удаляет новобрачного из дома, а новобрач­
ная хитростию и находчивостию через маркиза спасается от Бове, а че­
рез Бове — от маркиза.

И н т е р е с н ы й с л у ч а й , или Х у д о ж н и к и заве­
щ а н и е . Водевиль в одном действии, в двух отделениях,
соч. П. И. Григорьева.

По завещанию бабушки или тетушки наследство в полмильйона долж­

но достаться Леонии де Серне только в таком случае, когда эта Леония вы­
слушает завещание, уже будучи замужем. Дядя и мать Леонии, проню"
хавшие о содержании завещания, ищут жениха; брат Леонии обещался
прислать из Парижа друга своего детства, Анатоля Бишоно; день вскрытия
завещания наступил; посылают в контору дилижансов — Бишоно прие­
хал. Его сажают в коляску и везут. Но только это не тот Бишоно, а дру­
гой — живописец, бедный и голодный. Он не понимает, чего от него хотят,
и поневоле, сам того не ожидая, женится и делается богатым. Фарс этот
па сцене очень забавен. Г-н Максимов 1-й хорошо играет Бишоно и сыграл
бы еще лучше, если б не прибегал к средствам, не совсем приличным артисту.

163 11*
 63. Камчадалка. Соч. И. К а л а ш н и к о в а . Второе издание.
Санкт-Петербург. 1842. В тип. А. Иогансона. Четыре части.
В 12-ю д. л. В 1-й части 114, во П-й — 115, в I I I — 127,
в IV-й — 96 стр.

«Камчадалка» была вторым и, как обыкновенно у писателей без при­

звания, слабейшим произведением г. Калашникова, тогда как и первое-то
его произведение — «Дочь купца Жолобова» — было довольно слабо. Содер­
жание «Камчадалки» составляют разные небывалые и невероятные при­
ключения, дурно намалеванные картины сладенькой пряничной любви,
мелодраматических злодейств, с детоубийствами, плохими куплетами и
тому подобными странностями. Между всем этим изредка попадаются,
как оазисы в пустыне, любопытные подробности о природе Камчатки и
нравах ее туземцев. Жаль, очень жаль, что г. Калашников, вместо пло­
хих романов, не издает чего-нибудь вроде записок о Сибири!
Это второе издание «Камчадалки» серо и неопрятно, и все четыре
части его легко бы уместились в одной.

64. Голос за родное. Повесть соч. Ф а н - Д и м а . 1842. В привиле­

гированной типографии Фишера. Санкт-Петербург. В 8-ю
д. л. 332 стр.
Kummu, или, по-русски, Катерина Васильевна, дала себе и своим быв­
шим подругам — воспитанницам Екатерининского института, слово не­
навидеть всех англичан и даже мстить им, если возможно За что же это?—
За то, что один английский турист не совсем хорошо отозвался о России
и, не поняв институтских терминов «обожать» и «презирать», сделал по
ним невыгодное заключение об институтках вообще. Всё это было выска­
зано ужасным туристом в присутствии Китти, и Китти поспешила уви­
деться с бывшими своими подругами, составила совет, и на совете взаим­
ною клятвою было утверждено «презирать» англичан. Года через полтора
после этого «патриотического» события Китти встретилась еще с одним
английским туристом — Генрихом Осбальдистоном, который ее полю­
бил и которого она также полюбила. Сэр Генрих уже считал себя близким
к счастию, как—не тут-то было: Китти помнила свою клятву, и англичанин
ускакал с горя в Москву, с предлинным носом. Воротившись, он, разу­
меется, женился на Китти (какая же повесть кончится не браком?) Леди
Осбальдистон была в ужасном смущении, представляя институткам свое­
го мужа: ей, видите, совестно, что она изменила клятве... Итак, повесть
основана на ребяческом патриотизме девочки-институтки, которая, и вы-
шедши замуж, осталась «кофейного»... Но зато вся повесть проникнута
насквозь «кофейностыо», она растянута донельзя, разведена тепленькою
водицею сладких и приторпых чувств, поношенного остроумия и вышедшей
из моды любезности чиновнического круга... Но не в этом состоит «Голос за
родное»: сэр Генрих восхищается Каратыгиным и с презрением отзывает­
ся о г-не и г-же Аллан, которые, по его словам, были второстепенными
талантами на каком-то бульварном парижском театре (это, по мнению
голландца Фан-Дима — русский патриотизм!...), а Китти убеждает его

164
в высоких литературных и поэтических достоинствах гг. Марлинского,
Кукольника, Полевого и Сенковского.. Не можем расстаться с этим
милым «Голосом за родное», не выписав из него несколько патриотиче­
ских звуков:
— Так вы не ездите по магазинам?
— Что я не охотница сорить деньгами по бесценным магазинам,—
отвечала Китти,— ю об этом ведает кошелек некоторого почтенного
баловника, который, в противном случае, не сумел бы отказывать
своей Китти.
— Правда,—сказал отец, правда также и то, что Китти до глупости
ожесточена против иностранных магазинов. Недавно еще эта малень­
кая капризница не хотела принять от меня прелестной мантильи
оттою только, что я купил ее у Сихлер.
— Да вы, мисс Китти, пе шутя хотите идти войною против мага­
зинов? — смеясь спросил Осбальдистон.
— У нас все знаменитые магазины не русские,— отвечала она,— а
я ненавижу все иностранное!— отрывисюи резко произнесла эти слова
Китти. Осбальдистон смутился; Василии Аполлонович закусил губу
и с изумлением взглянул на Китти. Он, казалось, хотел упрекнуть
дочь в забвении вежливости или иностранного происхождения того,
с кем она говорила. Между тем, эти же слова привели в совершенный
восторг Александра (мальчик, cousin Китти, влюбленный в нее);
не в состоянии будучи удержаться от изустного изъявления своего
восторга, Саша закрыл рот сьой обеими руками и чуть слышно, про­
тяжно, с глубоким чувством шепнул: «Душечка Китти]», сопровож­
дая эти слова тысячью мысленных поцелуев.

Мы думаем, что эту повесть, или этот трактат в форме повести о нена­
висти к иностранным магазинам, лучше был: о бы назвать вместо «Голоса
за родное» — «Бурею в стакане воды»: это лучше соответствовало бы содер­
жанию повести, да и повесть более показалась бы новою, потому что под
названием «Голоса за родное», она уже была напечатана в одном мало из­
вестном русском журнале, а теперь перепечатана особою книжкою.

65. Русский театр в Петербурге

Г у с а р с к а я с т о я н к а , следовавшая за «Женитьбою», вполне
утешила публику за неудавшуюся^пьесу Гоголя... Чудесное
произведение — эта «Гусарская стоянка»! Что всего лучше в
ней, так это — «светский тон»: сам Анучкин был бы удовле­
творен ею, с этой стороны...

Помешанный. Драма в двух действиях.

Вместе с другими эмигрантами возвратившись во Францию, графиня

Карадек находит всё изменившимся. Племянник ее пропал без вести,
старые слуги разбежались. В замке ее есть помешанный молодой чело­
век, которого все колотят и который спал" в собачьей конуре вместе с со­
бакою. Какой-то старик вручил ему какие-то бумаги и называл его марки­
зом и Артуром. Бумаги эти у него выманивает плут-парикмахер, которому
хочется влезть в родство с каким-нибудь аристократическим домом.

165
Графиня хоть и ужасается манер этого племянника, но рада,что нашла его.
В это время вступает в замок полк, и в его командире графиня узнает
своего бывшего слугу. Храбрый и честный воин, кровью заслуживший
свои генеральские эполеты, и не думает скрывать своего происхождения.
Между тем племянник-самозванец, бывший парикмахер, павлинится своею
новою участью, но племянница генерала Жоржетта хитростью, через свое­
го дядю, обнаруживает его плутни. Помешанный оказывается племянни­
ком графини; увидя нечаянно учебную комнату своих детских лет, он
приходит в рассудок и память. Эта пьеса прекрасно развита и на сцене
чрезвычайно занимательна.

Честь мужа и честь купца. Драма в трех действиях,

переведенная с французского.

Из двух конторщиков негоцианта Эмери один — Проспер Дюбрейль—

лентяй и негодяй, а другой — Альфред Мерар — в связи с женою своего
хозяина. Дюбрейль залезает ночью в контору и похищает кассу, но в то
время, как он готов уже выпрыгнуть в окно, он слышит шум и прячется
за дверь соседней комнаты. В контору входит г-жа Эмери; ее тяготит рас­
строенное положение торговых дел мужа, ее терзают мучения совести за
измену, хотя и нелюбимому ею, но благородному и великодушному Эмери,
и она хочет разорвать связь с Альфредом, которого страстно любила еще
до своего замужества. Вдруг в отворенное окно конторы влезает Альфред.
Через несколько минут на дворе слышен шум: приехал г. Эмери,
бывший в отлучке по делам своим. Любовник и вор бросаются в окно и
исчезают. Вдруг раздается выстрел, и входит г. Эмери. Вбежавший садов­
ник Пьер рассказывает, что он ранил из ружья давно уже подмеченного
им какого-то вора, который посещает по ночам их сад. Г-жа Эмери в от­
чаянии. На другой день происходит следствие о покраже, а между тем
кредиторы неотступно просят уплаты по векселям: коммерческая честь
г-на Эмери висит на волоске. Подозрение в воровстве падает на Проспера
Дюбрейль, но он вдруг является и ловко разыгрывает роль невинного.
Входит Альфред Менар, бледный, трепещущий; когда у него пожимают
руку, он едва держится на ногах. Дюбрейль шепчет ему, что если он обна­
ружит его воровство, то погубит свою любовницу. Альфред предлагает
Эмери нужные тому 50 000 франков и вдруг падает в обморок; ему помо­
гают и вдруг вскрикивают: «кровь!» Итак, Альфред — вор! Он признает­
ся в воровстве, говоря, что несчастная страсть к игре довела его до этого
преступления. Г-н Эмери прекращает следствие,» судья уходит, а за ним
и все прочие. Г-н Эмери остается один, в тоске от своего стесненного поло­
жения. Вдруг Пьер подает ему письмо, поднятое им на том месте, где он
ранил вора. Г-н Эмери видит, что это письмо его жены к ее любовнику
Альфреду. Между тем кредиторы шумят в приемной зале; г. Эмери слы­
шит слова «банкротство, банкрот». Входит Альфред и подает г. Эмери
50 000 франков. Г-н Эмери отвергает их, и Альфред видит, что оскорблен­
ному супругу всё известно... Честный старик Бардо, кассир г-на Эмери,

166
умоляет своего хозяина воспользоваться предлагаемою суммою — ужас­
ная минута борьбы между честью негоцианта и честью мужа: негоциант
побеждает. Здесь бы и следовало кончиться этой прекрасно концепирован-
ной и прекрасно развитой пьесе, ибо в этом последнем явлении заключает­
ся смысл ее — борьба чести негоцианта с честью мужа; но автор прибавил
еще третье действие, где г-жа Эмери играет роль сумасшедшей. Прос-
пер Дюбрейль забирается в спальню ее мужа, чтоб зарезать его, а она
спасает мужа, мирится с ним и прочее. Краткое изложение содержания
этой пьесы, называющейся по-французски просто: «Emery le Négociant» *,
находится в последней книжке «Отечественных записок» прошлого года,
в статье «Французский театр в Париже», но там оно рассказано со слов
парижского фельетониста, и потому, увидев пьесу сами, мы почли не лиш­
ним вновь рассказать ее.

К р у г о в а я порука. Комедия-водевиль, переведенная с

французского.
Содержание этой пьесы, называющейся по-французски «Manchea
Manche», тоже изложено, и притом уже довольно давно, в «Отечественных
записках». А так как мы не нашли противоречия в словах парижского
фельетониста с тем, что сами увидели в этой пьесе, то и отсылаем любопыт­
ных к XVII тому «Отечественных записок» 1841 года.

Ш к о л ь н ы й у ч и т е л ь , или Д у р а к о в у ч и т ь , что
м е р т в ы х л е ч и т ь . Водевиль в одном действии, переве­
денный с французского П. А. Каратыгиным.
Забавный фарс почти без всякого содержания, хотя он оканчивается
и женитьбою! Плохой учитель плохой деревенской школы в отчаянии от
предстоящего публичного экзамена: его ученики ничего не знают, а на
-экзамене будет сам г. советник. К довершению несчастия, старший класс,
состоящий из одного только человека, именно из двадцатилетнего болва­
на, решительно отказался учиться, захотев жениться — именно на хо­
рошенькой дочери своего учителя, который за то и прогнал его, а тот,
в свою очередь, отказался явиться на экзамен. Как быть? Но хорошень­
кая Шарлотта, на условии согласия на брак, вызвалась помирить старший
класс с его учителем. Однако ж новая беда: ни младший, ни старший
классы ничего не знают, хотя и всему учились. Чтоб помочь беде, были
расписаны на особых бумажках ответы. Тут опять новая беда: ответы вто­
ропях были перемешаны — и потому на вопрос из истории ученик отвечал
из географии и наоборот. Учитель потерялся — в отчаянии, но оказалось,
что советник, почтивший своим присутствием экзамен, глух, а адъюнкт —
глуп у и дело прекрасно сошло с рук. «Старший класс» выиграл два венка—
лавровый и брачный. Трудно вообразить что-нибудь веселее и забавнее
этого фарса.

* «Негоциант Эмери» (фрапц ).— Ред.

167
 66. Основное учение, беседы для народного чтения. Издание Е. Фи­
шера. В 12-ю д. л. X I I и XVI стр. с таблицею.
Сельские беседы для народного чтения. Издание Е. Фишера. Санкт-
Петербург. 1842. В тип. Фишера. 9 книжек в 12-ю д. л.
X V I I I , 19, 16, 18, 16, 24, 33, 14 и 26 стр.

Все эти книжицы или книжечки одеты в пестрые разнообразные оберт­

ки; на одних выставлена римская I, а на других II, на третьих III, нако­
нец есть кпижки вовсе без нумерации.
Первая из поименованных нами книжечек, неизвестно, впрочем, когда
и где напечатанная *, служит, кажется, началом для прочих; так по край­
ней мере можно догадываться из того, что она начинается предисловием
«От издателя» и в ней же напечатана статья «Азбука». Из этой неизвест­
ного происхождения книжечки мы узнаём, во-первых, что содержание бе­
сед разделяется на три главные отдела: Основное учение, Хозяйство
и Чтение. Этим-то трем отделам и соответствуют римские цифры, выстав­
ленные на заглавных листках. Но в числе поименованных нами девяти
книжечек на четырех нет никакой нумерации, вероятно, потому, что они
не подходят ни к одному из тех отделов. Ноне в том вопрос; главное,
какая цель самого издания? Этого в предисловии издатель, г. Е . Фи­
шер, не говорит ясно, хоть и указывает (стр. II), что редакция хочет
«доставить сведения хозяевам и отцам семейств, непосредственно годные
для них; желает передать им в то же время и руководства к тем познаниям,
в которых могут нуждаться они сами или их дети», и что та же редакция
«посредством вымышленных рассказов и исторических повествований
будет знакомить простой класс с понятиями о потребности науки для улуч­
шения своего (?) быта, для услаждения досуга занятием столь же прият­
ным, сколько полезным, с событиями отечественной истории и с чувством,
которое оживотворяет частного человека при несении нередко тяжких обя­
занностей своего долга» (стр. X ) . Следственно, остается самому читателю
определить цель издания,— назначается ли оно для всех классов, пли
только для простого народа? Читая предисловие, широковещательное и
сбивчивое, никак не подумаешь, чтоб редакция обращалась к простона­
родью; но содержание самых статей склоняет к убеждению, что они на­
писаны, по крайней мере, не для образованных читателей. И с этой точки
зрения мы должны смотреть на эти удивительные книжицы.
Начнем с азбуки. Во введении сочинитель объясняет (кажется, для
учителя), что начинающему трудно понять склады, затвердив славянские
названия букв: аз, буки и проч., или русские: а, бе я проч., и, вследствие
того, предлагает выражать название букв так: Л, Бъ, Въ, Гъ, Дъ, Жъ, Зъг
Й,1, Къ, Лъ, Мъ,Нгт& проч. Не знаем, согласятся ли опытные педаго­
ги с наставлением сочинителя. Нам кажется, что едва ли для начинающе­
го не труднее будет выучиться произношению букв по новой методе, не­
жели складам по обыкновенной. Дело в том, что, произнося, например,
согласные буквы обыкновенным образом: бе, ее, ее, de, дитя слышит

* Вероятно, печатать книжки таким образом без означения места и времени

принадлежит также к числу преимуществ привилегированной типографии г. Фишера?

168
звук, уже давно произносимый им в разговоре, и потому ему остается
только заметить графический знак; тогда как по методе сочинителя начи­
нающему надобно приучиться к звукам, совершенно для него новым и
чрезвычайно неявственным, каковы, например, Фъ, Хъ, Лъ, Нъ\ а уж,
например, звук Мъ мы не знаем, как и произнести. Так, желание упро­
стить вещь часто бывает только мудрованием, не приносящим делу суще­
ственной пользы! Сочинитель говорит, например, что начинающему нелег­
ко понять, что бе-а будет Ба\ но отчего же легче ему понять, что И-мъ—я,
будет Имя, а не Имъя? Чтение есть само по себе дело механическое, а по­
тому старание совершенно отстранить заучивание и принятие вначале
некоторых правил на веру — дело невозможное. К этой же кни­
жице приложена живописная азбука, т. е. старые типографские
виньетки с изображениями разных предметов в азбучном порядке.
Но выбор этих виньеток чрезвычайно неудачен: например, изображения
Надгробной и Источника трудно различить одно от другого; притом
последнее изображение представляет собственно не источник, а фонтан,
какие строятся на Востоке; слово надгробная никогда не употребляется
в смысле существительного, т. е. памятника. Говорится только «надгроб­
ная надпись». Изображение под словом «Ангел» представляет скорее мифо­
логическую Славу, нежели бесплотного духа, по христианским понятиям;
Лира есть предмет вовсе недоступный понятию простолюдина; под словом
Юноша изображено молящееся дитя, а не юноша... Вся беда произошла
оттого, что издатель г. Фишер не заблагорассудил заказать нарочна
политипажные картинки для этой азбуки, а просто оттиснул те виньет­
ки, которые нашлись в его «привилегированной» типографии.
Но далее в книжицах, означенных цифрою I, заключаются статьи:
«Дивны дела твои, господи»; «О главных способах обработки земли»;
«Домашние животные, бык». Лучшая, сравнительно с прочими, из этих
статей — первая, если б она не была так длинна. В статье «О главных спо­
собах обработки земли» автор хотел объяснить для простого народа на­
чала систем хозяйства: переложного, трехпольного и плодопеременного!
Дело не шуточное, а обращается в шутку. Величайшее заблуждение —
учить простой народ синтетическим способом, начиная с общих начал,
с конечных результатов. Он ничего тут не поймет и дело будет слушать^
как сказку. Простой, здравый смысл показывает, что крестьянина надоб­
но начинать учить с того, что ближе к нему; расскажите ему сначалаг
в чем он погрешает в обыкновенных своих способах хозяйства,—тогда он
поймет вас. А если вы начнете свысока, как начал сочинитель означенной
статьи, то крестьянин будет слушать, почешет затылок да и скажет: «Оно1
так! ты, барин, красно баешь, да не для нас».— Это о направлении статьи,
вообще; но взгляните на частности. Прежде нежели сочинитель (который,,
как сам говорит [стр. 4], ходил с икрой в Неметчину) добрался до насто­
ящего предмета, распространяется, ни мало ни много, на 10 страницах
(а и всего-то в статье 19 страниц) о всякой всячине, о былях и небылицах,
например, что в немецкой земле на четырех десятинах города стоят с при­
селками (стр. 5). Всё это, разумеется, приправлено остротами,, вроде

169
 Прута Растегаича и сватьи Крапивы Обжоговны, и оттого статья прини­
мает вид шуточный. Почтенные или даже почтеннейшие наши сочинители
-заметили, что русский народ любит шуточки, а не знают того, что он ни­
когда не шутит в деле. О деле он изъясняется коротко и положительно;
если же иногда и приправит свой рассказ поговоркою, то эта поговорка
имеет значение афоризма, а не шутки. Тот же существенный недостаток
бросается в глаза и в статье «Быт: посторонним россказням и отступлени­
ям в ней несть конца; говоря о быке, сочинитель вдруг начинает толковать
•о ели... Было бы гораздо ближе к делу, если б, вместо всех этих расска­
зов, сочинитель объяснил, как надобно кормить рогатый скот, как предо­
хранять его от заразы, лечить от болезней,— но ничего этого нет в статье.
Вообще видно, что редакция не вникла в потребности простонародья,
не знакома близко ни с бытом его, ни с языком, и составляет свои статьи
из книг, а не из дела. Впрочем, в этом случае она осталась верною своей
программе, в которой сказано, что по части «хозяйства все общие основа­
ния этого рода сведений будут сосредоточиваемы в небольших поверхно­
стных статьях... Это суть не более, как краткие теоретические обзоры,
знакомящие только с общим порядком, связью и значением предметов»
(стр. IV и V). Не понимаем пользы поверхностных Статей и теоретических
обзоров — для простонародья!
Следуют статьи в книжечках, на которых нет никакой цифры. Это
значит, как выше замечено, что сама редакция не знала, к какому отделу
своей программы отнести их. Набрать нравственных сентенций и
фраз очень не мудрено: в каждой хрестоматии их неистощимый запас;
следовательно, против содержания такой, например,статьи, каково «Слово
русского человека», сказать нечего. Можно только заметить, что она пи­
сана не совсем по-русски: например, «правду себе на ус смотайте» (стр. 1).
По-русски говорится: на ус намотать, а не смотать, что имеет совер­
шенно противоположный смысл, и пр. Вообще это «Слово» писано, как
подобает писать всякое «Слово»— в тоне больше лирическом. Например:
«Поведу я к вам речь, люди русские, не о том, как встарь на помеле ведь­
мы летали иль красные девки об женихах гадали; не о том, как богатыри
русские на войну хаживали, а гусляры им в честь песни улаживали, да
л не о том, как жили да были во времена прошлые, времена давно минув­
шие», и проч. (стр. I и II).
В статье «Ученье свет, а неученье тьма» рассказывается, между
прочим, о Кириле и Петре, что Кирило был кроток и покорен, а Петр
упрям, что отец сколько ни старался отучить Петра от его глупости и
упрямства, но не мог. И что же? Петр исправился от своего упрямства
лод старость! Есть ли в этом рассказе что-нибудь естественного? Неспра­
ведливо, что дитя, при рачении, какое прилагал отец о Петре, нельзя ис­
править, и распространять подобные понятия в простонародье зпачит
уничтожать всякую мысль о необходимости воспитания. В повести, весьма
многоречивой, выведены на сцену добрейший и почтеннейший генерал
{стр. 14). Эти эпитеты как-то странно отзываются в языке крестьянском.
Но всего курьёзнее сказка «О белой царице Русь-девице и о чудо-

170
богатыре славном царевиче».— Дело, изволите видеть, вот в чем: «У пра­
вославного народа, у русского люду, от дедов до внуков, обычай таков,
что всякое дело начинается крестом, мир дракой, а сказка присказкой».
Но мы оставим в стороне присказки, а послушаем сказку. История начи­
нается в некотором царстве, в стране, как оригинально выразил сочини­
тель, Чуж-далекой. Там жил-был король Поколено-борода, у него была
молодая красавица королева. Был он, как заря утренняя, ясен (т. е.,
думать надо,красив), был высок и дороден; только одна беда: бог не порадо­
вал короля детушками. Но король, кажись, не так грустил об этом, как
королева, которая поехала размыкать свое горе, да и очутилась у даль­
ней границы, подле зимнего царства, где царил (т. е., говоря просто, царст­
вовал) царь Мороз Снегович. Тут королева остановилась, велела разбить
шатры. Вдруг, откуда ни возьмись, сам царь Мороз Снегович, да прямо
в шатер. Кланяется он королеве в пояс (человек он был учтивый), целует
ее во уста сахарные и желает ей здравия на тысячу лет с сотнями. «Улы­
бается королева; не видывали ее оченьки такого молодца, красавца-бога­
тыря, да еще царевича (как царь преобразился в царевича — не знаем:
это не наше дело). Заводит она с ним речь приветную (слушайте, слушай­
те!), а Мороз Снегович за словом в карман не ходит, словно не зубы у него
во рту, а гусли; потчует королеву пряником печатным (?!) да орехами
калеными. Долго ль беседовали они, неизвестно; только говорит, наконец,
царевич королеве: «Не плачь, королева прекрасная (извольте заметить:
прежде королева улыбнулась, а тут стала плакать: видно, было о чем!);
знаю твою кручину; не печалься. Не пророк я, а угадчик: родится у тебя
дочь такая красавица, что ни в сказке сказать, ни пером написать. Только
примешь ты с ней горя от своего старого мужа, ревнивого короля»...
{стр. 5 и 6-я).
Мороз Снегович, точно, был малый не промах, а угадчик. Королева
воротилась домой. Пошли пиры, а между тем «доходят до королевского
слуха недобрые речи» (впрочем, справедливые, заметим мимоходом).
«Принимала-де королева неизвестного гостя. А она становится тяжелой»
(стр. 8). Некрасиво выражено, а точно! — «Видно,— продолжает наш
сказочник,— не в радость королю желанные дети (да кому ж в радость
подобные дети!). Не хочет он видеть королеву; не хочет об ней ничего
слышать. Родит она мне, говорит он, сына — не жить этому сыну ни часу.
Родит она мне дочку, такая же будет участь» (стр. 8).
Королева родила дочь. «Разгневался король, ходит меж бояр, как
козел меж баранов (какое гомерическое сравнение!), велит бросить мла­
денца в глубокое море». Бросились бояре; рады сорвать головы друг
с друга (чесо ради толикая ярость бысть — неизвестно!); но королева
умолила мужа просто положить дочку в колыбель и отнести куды глаза
глядят. Сказано, сделано. Девочку отнести в такую землю, где находят­
ся озера широкие, леса дремучие, реки гремучие, морозы трескучие. Не
знаем, в какой земле находятся реки гремучие и как они гремят: так ли,
как гром или как гремучие змеи; но что задело до этого! Кончим скорее
курьезную историю... Девочка выросла, сделалась девицею, стали за

171
нее свататься цари разные; да невеста-то была разборчива, женихами
брезгала. Вот, наконец, ветер говорит ей; есть на свете новое чудо; в го­
сударстве христианском (заметьте, царевна была язычница!), в городе-
православном царит витязь царской крови, богатырь русского рода
у него между прочими чудесами (стр. 19) «бедные реки ходят в колесах»...
Это в самом деле чудо! Сам этот витязь в темном зеленом кафтане; молодец
статный, кудрорусый (?!?!), с челом думным. Разумеется, что этот витязь
задумал жениться, а царевне (т. е, не то, чтобы царевне, а того... как
бы это сказать... ну, да вы понимаете!) видится витязь во сне, а потом яв­
ляется к ней наяву и, осияв (??!!) ее светлыми очами (стр. 23), изъясняет­
ся в любви и, как следует, венчается с нею.
Вот и вся сказка. Вся?— Да, вся. И ничего более?— Решительно
ничего. Между тем сочинитель хотел... что бы вы думали — сделать?—
Ни мало, ни много: представить в своей сказке судьбу России. Витязь
в зеленом кафтане, кудрорусый, есть не кто иной, как Петр Великий
(у которого, впрочем, были темные волосы), а царевна не кто иная, как
наша матушка Русь православная! Скажите, сделайте милость: есть ли
тут какой-нибудь смысл? Только болытс s воображение может представить
государство в виде такой девицы... Притом же Русь-девица сама по себе;
над Русью царствует (виноват, царит) кудрорусый витязь, и ищет оную
красавицу Русь-девицу, и на ней женится... Скажите, бога ради, что это
такое? И это пишется для народного чтения... Хорошо еще, если эту
повесть писал какой-нибудь безбородый, бездарный юноша, которому
хочется проложить себе дорогу в сочинители: в таком случае, мы посове­
товали бы ему отложить попечения и бросить нелепости, подобные «Русь-
девице», в которой у него, кроме других бесчисленных красот, реки
стучат и гремят, жареные быки выступают, являются мосты самодвиги
и пр. и пр.
Вообще «Сельские беседы для народного чтения» — пе заключающие-
смысла даже в самом заглавии своем, ибо что такое беседы для чтения! —
нимало не уступают прежним предприятиям известного типографщика
и издателя г. Е . Фишера, как, например, «Памятник искусств» и др.
Такие же красивые оберточки, такая же хорошая печать, то же отсутствие-
всякой общей мысли и определенной цели, тот же "брод статей ниже
всякой посредственности, и по языку и по содержанию. Остается только
пожалеть о «привилегированных» типографских станках его, которые,,
как существа безответные, трудятся, бедные, понапрасну!

67. Русский театр в Петербурге

П е р в а я г л а в а , и л и К о н е ц в е н ч а е т д е л о. Комедия
в одном действии, перееденная с французского.

Молодой маркиз Эрнест де Ласкур, от нечего делать, поклялся в люб­

ви к молоденькой пансионерке, которая поклялась ему в том же, нисколь­
ко не думая шутить. Через год они увиделись; он говорит сестре о своей

172
невесте, а Сесилия (уже вышедшая из пансиона), подслушав разговор,
относит это к себе — и в восторге от своего счастия. Но вот ветреник полу­
чает известие о том, что его, невеста выходит за другого. Он проклинает
женщин и понять не может, как они решаются играть клятвами. Сестра
ловит его на этом слове и напоминает ему его собственную историю по '
части играния клятвами. Шалун насилу вспомнил о своих проказах и,
как водится, повершил дело женитьбою на Сесилии. Из этого видно, что
в маленькой, игривой, умно составленной французской комедии больше
мысли, чем во сте пудах немецких драматических буттербродов, которыми
угощают нас поэты Александрийского театра. На Михайловском театре
эта пьеса, при игре г-ж Аллан и Александр-Майер и г. Брессана, имела
.большой успех; на Александрийском же театре она совершенно пала.

Заколдованная я и ч н и ц а , или Глаз видит,

д а з у б н е й м е т . Водевиль в одном действии, переве­
денный с французского.

Котильяр, конторщик, приходит к своей любовнице Розе, Иимочен-

ный дождем и усталый, прямо с балу. Ро^а приготовила ему яичницу, но
лишь только он примется есть — войдет то хозяйка дома, то хозяин, ко­
торый, в отсутствие жены, позвал к себе хорошенькую швею — тоже
приятельницу Котильяра. Котильяр подслушивает из шкапа, куда то
и дело прячется, заводит сцены то с тем, то с другими, всех обманывает
и дурачит. На французском нашем театре этот фарс очень мил и забавен.

68. Петербургская хроника

Масленица была бы в самом разгаре, если б не была залита пролив­
ным дождем... Но мы не будем на этот раз говорить о ней,— ничего не
«скажем ни о беспрестанных балах и маскарадах, ни о спектаклях, ни даже
о том, что делается на гулянье в балаганах. Кому будет приятно читать
•описание того, в чем можно участвовать самому, что можно своими глаза­
ми видеть? Лучше же самому идти на гулянье и насладиться всеми его
*приятностями. Итак, отлагая беседу о масленице до того времени, когда
.масленица перейдет для всякого в предмет воспоминаний, мы теперь сооб­
щим читателям известие печальное, которое многим, может быть, пока­
жется даже неуместным в такое веселое время... В оправдание свое на­
помним, что на пиршествах обитателей древнего Египта всегда находил­
ся безмолвный гость—скелет человеческий. Байрон пил из черепа...
Вот наше горестное известие: 19 октября, прошлого 1842 года, скончал­
ся в Воронеже, на 32 году от рождения, известный поэт русский, Алексей
Васильевич Кольцов Ослабление физических сил, болезнь, с которою крепкая
натура покойника постоянно боролась целые два года, и наконец ранняя
и горестная кончина поэта произошли вследствие тяжелой, страдальче­
ской жизни, среди ближних ему, но не понимавших его людей, среди еже­
минутных огорчений, душевных и горьких разочарований... Страсть

173
к поэзии была для Кольцова источником вражды и ненависти его семейст­
ва. Прошедшее его было черно и безрадостно; настоящее однообразно,,
безнадежно, мучительно; будущее не представляло ничего отрадного...
Его пожирала необыкновенная внутренняя жажда: он сознавал в себе
дарование, он стыдился своей малообразованности, он так горячо, так жад­
но желал учиться,— а ледяная рука обстоятельств тяготела над ним
сильнее и сильнее. В малолетстве Кольцов выучился грамоте и получил
необыкновенную страсть к чтению, которую удовлетворял всем, что толь­
ко попадалось ему под руку. Дружба с одним бедным, но умным и дарови­
тым молодым человеком, Серебрянским, который уже не существует, много*
способствовала внутреннему развитию Кольцова. Впоследствии судьбг*
свела Кольцова с одним добрым и благородным человеком, который
тоже умер, но долго будет жить в памяти знавших его людей, и чрез него
Кольцов вошел в литературный круг, к которому жадно стремился.
Издание небольшой книжки стихотворений доставило Кольцову знаком­
ство со многими литераторами — Пушкиным, Жуковским, князем Вязем­
ским, князем Одоевским, которые приняли его радушно и обласкали.
Кольцов видался с ними во время поездок по делам отца в Петербург, и
эти свидания были счастливейшими минутами его жизни. Время от 1836
до 1840 было самое благоприятное для его развития: тогда он имел возмож­
ность часто бывать в Москве и Петербурге, где запасался книгами и в бе­
седе с образованными людьми, умевшими ценить его, почерпал сведения,
в которых чувствовал недостаток. Ум Кольцова был глубок и ясен, и тем
мучительнее было для него сознание в себе недостаточности образования.
Характер его был кроткий, осторожный, с направлением несколько иро­
ническим, происшедшим, вероятно, вследствие тяжелых житейских ис­
пытаний; терпение его равнялось только ожесточению тех, с которыми
он жил и поступки которых были причиною его преждевременной смер­
ти... Друзья покойного поэта намерены издать в свет собрание лучших
его стихотворений. Следовательно, мы еще будем иметь случай поговорить
о Кольцове как поэте, сказав теперь о нем как о человеке...

69. <Примечание к первой публикации «Измаил-Бея» Лермонтова»)

В то время как второе (полное) издание стихотворений Лермонтова
вышло в свет, я случайно и неожиданно получил целую поэму Лермонто­
ва, еще не известную публике. Это одно из первых, одно из самых ранних,
можно сказать, детских произведений покойного поэта, и, конечно, он
никогда не напечатал бы его при своей жизни. В «Измаил-Бее» всё не
зрело — и план целого и отделка подробностей; мпогие места слабы и
растянуты, многие стихи даже поражают неточностию и прозаичностпк>
выражения; но, несмотря на то, концепция поэмы, тон ее выражения,
многие отдельные места, многие отдельно взятые стихи носят на себе отпеча­
ток мощного и глубокого духа поэта, и вообще всё это произведение может
служить фактом поэзии, духа и характера Лермонтова. Тут читатели встре­
тят, в герое поэмы, тот же колоссальный, типический образ, который,,

174
с ранних лет, был избранным, любимым идеалом и является потом во всех
произведениях поэта, в котором Россия безвременно утратила, может быть,
своего Байрона... Каждая строка, каждое слово такого поэта должно быть-
сохранено как общее достояние современного общества и потомства,— и
мы уверены, что, помещая «Измаила-Бея» в нашем журнале, делаем истин­
ный подарок образованной части русской публики, хотя по причинам,,
от нас не зависящим, мы и не могли напечатать вполне всю поэму.

70. Про былое на православной Руси. Книга для грамотных людей.

Соч. Л ю б и м о в а . Санкт-Петербург. 1843. В тип. Экспед,
ааготов. госуд. бумаг. В 12-ю д. л. 92 стр.

Книжка эта — опыт истории России для простолюдинов. Намерение

ее сочинителя, без всякого сомнения, благое и полезное; жаль только, что-
исполнение не соответствует цели. Сочинитель, как видно по его слогу,
нисколько не знает людей, которых желает иметь своими читателями:
русские поговорки и маленько мужицкие словца его ужасно не клеятся
с книжным тоном всего рассказа, а рассказ ужасно холоден, сух и мертв.

71. Русский театр в Петербурге

Еще Р у с л а н п Л ю д м и л а , и л и Н о в ы й д о м су­
м а с ш е д ш и х . Шутка-водевиль в одном действии г. Н. Ак­
селя (сюжет заимствован с французского).

Тульский помещик Петр Петрович Рябцов завел у себя дом сумасшед­

ших. Проезжий корнет Лазаревич влюбился в дочь Рябцова и, чтобы
сблизиться с нею, прикинулся сумасшедшим, назвался Русланом Лаза­
ревичем и начал ездить верхом на палочке. Видя, что за его любезную
сватается толстобрюхий и глупый уездный доктор Тетеркин, он, по праву
сумасшедшего, бьет его по роже, валяет на пол, дергает за фалды фрака
и, наконец, сбрасывает в бассейн с водою, а на голову надевает ему жестя­
ное ведро — и тот поет из бассейна арию головы из оперы «Руслан и Люд­
мила». Во всем этом видно необыкновенное знание русских нравов, правдо­
подобие, ум, остроумие и приличие, и всё это так понравилось образован­
ной публике Александрийского театра, что она хлопала, кричала и, на­
конец, вызвала сочинителя...

К а м и л л а , и л и С е с т р а и б р а т . Комедия в одном дейст­

вии, соч. Скриба и Баярда; переведена с французского П. С. Фе­
доровым.

Надо отдать полную справедливость г. Федорову: не в пример драма­

тургам Александрийского театра, он умеет и хорошо переводить и удачно
выбирать для перевода французские пьесы. «Камилла» — прекрасная
пьеса, если ее хорошо играют. Основная мысль ее заключается в том,
что бедная девушка, воспитанница в доме одной дамы, жертвует послед-

175
ним своим достоянием, навлекает на себя подозрения со стороны своего
жениха и чуть не делает себя на век несчастною — и всё это из любви
к ветренику-брату, желая скрыть его проказы, уплатить долги, чтоб не
помешать его женитьбе на племяннице своей воспитательницы. Разумеет­
ся, как водится в романах и особенно водевилях, благородство ее поступ­
ка обнаруживается, и всё оканчивается благополучно. Пьеса располо­
жена и развита с свойственным Скрибу искусством.

Л ю б о в н ы е п р о к а з ы , и л и Н о ч ь п о с л е б а л а . Ко­
медия-водевиль в одном действии, взятая с французского
актером П. И. Григорьевым 1-м и А. Б.
Тимолеон, резчик, пришедши с бала домой, жалуется на холодность
Жюльетты, которую он любит. Вдруг раздается на улице женский крик —
Тимолеон бросается и приносит в свою комнату бесчувственную Жюльет-
ту. Когда она очувствовалась, он упрашивает ее отужинать с ним и го­
ворит о любви своей, но она, украв ключ от комнаты, выскакивает вон,
а его запирает и из-за двери спрашивает его, где живет крестный отец
ее (не помним фамилии). Тимолеон толкует ей так, что она должна к нему
же прийти, только с другого хода. Между тем он надевает седой парик,
изменяет лицо свое красками, и когда она пришла, он интригует ее под
именем ее «крестного», потом искусно подсовывает ей в руки письмо ее
приятельницы Сусанны, которая, влюбясь в Тимолеона, из ревности
умела очернить его в глазах Жюльетты. Дело оканчивается переменою
холодности Жюльетты на любовь к Тимолеону. Веселенькая пьеса —
и на Михайловском театре должна быть занимательна и забавна до край­
ности. Впрочем, гризетку очень недурно играет и г-жа Самойлова 2-я.
В конце пьесы переводчик, вероятно, от себя придумал остроумное (во
вкусе Александрийского театра) обращение к публике, называя ее «крест­
ным» и намекая ей, что приданое у нее в руках.

Час в тюрьме, или Еще в ч у ж о м пиру похме­

л ь е . Водевиль в двух действиях, переведенный с французского
актером Д. Ленским.
Г-н Машу ар, чтоб проучить непослушного своего сына, который
не хочет, подобно ему, дергать зубы, а хочет быть живописцем, посылает
его с письмом от себя к смотрителю тюрьмы, но сын, подозревая умысел,
просит отнести письмо своего двоюродного брата Фанфана, страшного
дурака, который охотно берется за это поручение и таким образом попа­
дает в тюрьму, делая там разные глупости. Через час дело объясняется,
и отец мирится с сыном.

72. <Примечанпе к статье H. М. «Голос из провинции

о поэме Гоголя „Похождения Чичикова, или Мертвые души"»)

С удовольствием помещая эту прекрасную статью, доставленную нам

из Екатеринославля, и видя в ней выражение самостоятельного и вместе

176
© тем не противоречащего духу нашего журнала мнения, мы желаем
в этом случае быть только посредниками между публикою и неизвестным
нам автором этой статьи, напечатанной здесь без всякой перемены, в том
виде, как она прислана. Обещанный же нами ряд критических статей бу­
дет продолжаться, прерываясь по временам статьями другого рода. Чтоб
переход от Державина к Пушкину не был слишком резок, в особенной
предварительной статье будет обозрен весь период литературы от Дер­
жавина до Пушкина; за разбором сочинений Пушкина последует разбор
всех сочинений Гоголя (следовательно, и «Мертвых душ»); разбором со­
чинений Лермонтова заключится это критическое обозрение целой лите­
ратуры русской, в лице ее замечательнейших представителей.

73. Сельские беседы. В Конторе привилегированной типографии Фи­

шера, состоящей по Екатерининскому каналу, в доме гр. Мо­
ден под № 5. Цена 20 к. сер. 1843. В 12-ю д. л. 75 стр.
Книжица, носящая на себе этот ярлык, есть, по-видимому, продолже­
ние или окончание пресловутого издания привилегированной типогра­
фии г. Фишера «Сельские беседы для народного чтения», о котором мы уже
извещали читателей («О.З.», 1843, кн. 2-я, Библ. хроника, стр. 84—88).
Говорим «по-видимому», потому что на первой странице развертываем
и видим вдруг страницу 115-ю, между тем как в прежде издан­
ных «Беседах» вовсе не было страниц. Потом, прежняя книжица
носила название: «Сельские беседы для народного чтения»; но оно столь­
ко возбудило смеха (ибо что такое беседа, разговор и пр. для чтения? \),
что издатель теперь выбросил роковое слово — для чтения и назвал свою
книгу просто: «Сельские беседы». Но, несмотря на эти различия двух из­
даний, мы не колеблемся признать в «Сельских беседах для народного
чтения» и в «Сельских беседах» просто одно и то же книжное предприятие:
то же отсутствие идей, те же темные статьи, бог знает чьего изделья, с
теми же притязаниями на народность, ту же серую бумагу, те же
присказки и прибаутки...
Стоит одному даровитому человеку подать пример какого-нибудь
нового рода произведений; стоит ему показать новую стезю, по которой
он достиг успеха и обратил на себя общее внимание,— и вот целая толпа
безыменных писак, целый строй «сочинителей», которые, по весьма по­
хвальному чувству самолюбия, никогда не выставляют своих имен и кото­
рых можно бы назвать, по примеру Стернова нищего, gens de lettres hon­
teux *, бросаются дружно на подражанье, переворачивают новый род
на все роды, перефразировывают свои образцы и таким образом навод­
няют литературу произведениями без мысли, без смысла, без жизни...
В начале этого года появилось прекрасное и совершенно новое в своем
роде произведение, под назвапием «Сельское чтение». Тут мы видели име­
на, известные в нашей литературе, видели статьи превосходные, мастер­
ски приноровленные к делу. Огромный успех этого издания возбудил

* стыдливыми литераторами (фгмпц.).— Ред.

12 Белинский, т. XIII /77
в некоторых темных углах русского книгоделья бессильные подражания —
и вот являются «Сельские беседы для чтения», и наконец просто «Сельские
беседы». Вот вкратце содержание просто «Сельских бесед».
Открывается грязно-голубая обертка, и вы читаете: Беседа X. Избы.
Какой-то старик Варфоломей сидит в избе; к нему приходит Андреюшка,
у которого он спрашивает на книжном наречий: «разве тебе не охота ве­
селиться?». На что Андреюшка отвечает, что он от веселья не прочь, да
тоска находит: надоело холостое житье, «хотелось бы уж завестись и хо­
зяюшкой». На это глубокомыслящий Варфоломей с необыкновенною
важностью отвечает: «Жена не рукавица, с белой ручки не стряхнешь,
да за пояс не заткнешь, иди к барину, скажи, что желаешь осемьяниться,
что отцовская изба тесна, а потому хотелось бы срубить свою». С этого
натурального повода Варфоломей рассказывает, как тот, получив от ба­
рина место и позволение, должен строиться. Все его наставления в этом
роде: двор делай не большой, но просторный\ бревна бывают разной толщины;
толстых дерев идет на избу менее, а тонких более; крестьянские избы не
обшиваются досками, а в городах обшиваются; чтоб рассчитать число
досок, нужных для строения, сперва надо узнать величину досок, а потом
и рассчитать по строению. Окопные рамы и двери делают столяры; их
мастерство разнится от плотпичного большею аккуратностью, для кото­
рой (!) придуманы разного рода инструменты, и т. п. Наговорив пять стра­
ниц этих пустяков, Варфоломей, будучи, вероятно, укоряем совестью;
что учит тому чего сам не знает, говорит Андреюшке: «Рассказал бы тебе,
как лучше строить, да я и сам не знаю; я не мастер этого дела. Если б
я был хороший плотник, так растолковал бы тебе» (стр. 123). После тако­
го откровенного объяснения самого Варфоломея не уместно было бы с
нашей стороны доказывать, что действительно по его наставлениям в
строительном искусстве нельзя выстроить не только избу, но и собачью
конуру. Сверх того, мы должны заметить почтенному Варфоломею сле­
дующее: во-первых, он, как мужик, говорит маленько мужицким слогом,
делает много грамматических ошибок, а как мужик грамотей говорит
иногда целиком из книг такие фразы, которые более похожи на рассуж­
дения какого-нибудь школьника или недоучившегося педанта, нежели
на живые заметки здравомыслящего поселянина. Например, он говорит:
ни по чему нельзя так хорошо судить о целом народе, как по наружному
виду его жилищ; — или «украшения разными досками показывают только
досужство (вместо досужество) и врожденное человеку желанье чем-
нибудь отличиться». Эти рассуждения по поводу резной доски или наруж­
ного вида жилищ вовсе не естественны в устах старого поселянина. К грам­
матическим ошибкам принадлежат, например, фразы: «строя дом, нужно,
чтоб» и пр.; или: строя дом, дурно не заботиться», и множество других.
Беседа XI. Риги. На сцене тот же Андреюшка, но на этот раз настав­
ник его в деле устройства риг кто-то неизвестный. Хотя в конце этой бе­
седы неизвестный наставник и не признается, подобно Варфоломею, что
он не мастер этого дела, однако это обстоятельство не ускользает от чита­
теля, потому что всё наставлепие об устройстве риг заключается в том,

178
что ригой называется место, куда возят хлеб сушить и молотить; что не
должно устраивать дурных риг; что печь в риге главное дело, но что
о преимуществах и недостатках разных овинных печей говорить теперь
не приходится.
Беседа XII. Леса. Здесь беседующие Конон Степанович и неизвестные.
Входит Конон Степанович. Ему кто-то говорит с натяжкой: «садись,
так гость будешь». «Ну, что у вас новенького!» (первый вопрос в крестьян­
ском быту!). На это пришедший начинает жаловаться, что ему не прихо­
дится сидеть на приманке рябчиков, потому что новый лесничий завел
разные строгости в лесу и делает крестьянам разные неприятности, между
прочим, собирает и читает им неловкие переделки из какого-то курса лесо­
водства — о пользе лесов для хозяина. Для убеждения слушателей он
старается говорить им только вещи самые неопровержимые: например,
что из леса строятся избы; что в морозы топят печи дровами и освещают
избы лучиною; из леса же делаются сохи, плуги, телеги, доски, корьиа
Потом укоряет их без всякого толку, зачем они нисколько не заботятся
о лесах и рубят их, как сорную траву (которой не рубят!). На это слуша­
тели, очевидно, принадлежащие к сословию помещичьих крестьян, могли
бы весьма справедливо заметить своему оратору, что как же им заботить­
ся о лесах, которых у них нет, как у всех вообще помещичьих крестьян,
которым повсеместно даются только пахотные земли. Но они предпочли
смолчать с явным желанием покровительствовать «Сельским беседам»,
потому что после такого ответа все четыре следующие беседы, заключаю­
щие в себе наставления в садоводстве для помещичьих крестьян, у которых
нет леса, сами собою должны были бы исчезнуть с лица земли. Слушатели
это смекнули и смолчали. Рассказчик продолжает говорить им о разных не­
былицах. Объяснив весьма убедительно, что если нерассчетливо пользо­
ваться лесом, то он истребляется, рассказчик живописно восклицает:
А!х чего я не натерпелся!.. и тем заключает беседу.
Следующую затем Беседу XIII Конон Степанович открывает расска­
зом — как рубить бревна и дрова, и говорит при этом случае величайший
вздор, будто рубить в лесу бревна всего лучше летом. Почему же? «Зимой
дерево становится крепче от холода и рубится труднее; при глубоком сне­
ге пни остаются высокие, отчего бревна выходят короче тех, которые сру­
баемы были у самого корня до нападения снегов. Изба, построенная из
вырубленных летом бревен, стоит долее». Из этого явно открывается, что
лесовод, который говорит эти пустяки, вовсе не мастер своего дела и не
знает нисколько лесоводства: всякому сколько-нибудь сведущему в этом
деле человеку известно, что, напротив, зима самое удобное время для руб­
ки строевого леса. Зимою древесный сок, находясь в сгущенном состоянии,
в сваленном дереве частью испаряется, частью высыхает; испарение его
происходит медленно и повсюду равномерно: а потому он не легко под­
вергается брожению и гниению. Напротив того, при рубке летом, когда
дерево в соку, малейшее препятствие останавливает испарение этих соков
в поваленном дереве, и они скоро переходят в брожение и гниение. Таким
образом, зимняя рубка представляет следующие преимущества: древесный
 сок, испаряяс • медленно и повсюду равномерно, не легко подвергается
брожению и порче; от этого дерево не шелится и не коробится, между тем
как эти недостатки всегда свойственны толстомерпому дереву, срублен­
ному в сочное время; лес зимней рубки не так подвержен истачиванию
червей, бывает плотнее, крепче и тяжеле. По опытам известного фран­
цузского натуралиста, Дюгамеля, вес леса зимней рубки относится к весу
леса летней рубки, как 340 к 297. То, что говорится в «Сельской беседе»,
будто зимой рубить лес труднее, потому что он крепче,— сущий вздор:
напротив, когда лес в соку, тогда топор труднее забирает, а если бы и
так, то что значит это труднее, когда лес зимней рубки для дела несрав­
ненно лучше? Всем, кроме рассказчика «Сельских бесед», известно, что
строевой и крупный лес зимней рубки вообще прочнее леса, срубленного
летом. По этой-то именно причине в Германии, классической стране ле-
лесоводства,где лесоводы знают свое дело получше нашего рассказчика, за­
коном предписано в некоторых государствах рубить лес с 15 ноября по 15
февраля. Зимою, при глубоком снеге, свалка и вывозка толстомерного леса
делается без вреда для молодого подроста, между тем как рубка и вывозка
леса в летнее время, особенно в смешанных и средних лесах, всегда сопряже­
ны с порчею подроста. Но главное то, что летом рубка леса отвлекла бы кре­
стьянина от полевых работ, которые, по краткости у нас теплого времени,
едва-едва могут быть окончены рачительным крестьянином к заморозкам.
Всё, что можно к этому прибавить, состоит в том, что не должно рубить
леса во время очень сильных морозов и при сильном ветре: потому что в
первом случае дерево слишком хрупкой ломко и при падении легко трес­
кается по всей длине, а во втором порубщики не в силах валить дерево
па назначенное место.
Не зная, в чем собственно дело, рассказчик «Сельской беседы» (13-й)
прибегает к общим местам, говорит пустяки, которые всякому известны,
или такие вещи, с которыми не согласится никто, знакомый с делом.
В 14-й беседе Конон Степанович без толку толкует о том, что такое
расчистка леса. Худо тому «крестьянину, который сам хлеб покупает
(!?). Для этого (для чего?) надобно просить лесной почвы (просить поч-
<ы — маленько мужицкое словцо!) под расчистку (вместо для расчист­
ки) и делать так, как лесничий велит: ведь он хозяин лесу».
После такой логики, которая нисколько не относится к чести мозго­
вой организации Конона Степановича, объясняется столь простая и каж­
дому мужику известная операция расчистки: нужно вырубить лес, сло­
жить ег© в кучки да и пожечь. Дело, кажется, простое; но пет! и тут Конон
Степанович нашел удобный случай наделать несколько промахов против
науки и грамматики... Впрочем, довольно смешно разбирать серьезно
лесоводственные сведения почтенного Конона Степановича, когда он го­
ворит, например: надобно садить липу около домов: вто дерево не требует
забот (напротив, требует столько же, сколько и другие деревья) и растет
даже тогда, когда вы спите. Это верх чудес! Советовать разводить дерево
потому, что оно растет в то время, когда вы спите! Да разве другие дере­
вья, во время сна людей, останавливаются в росте?..

180
 В 15:й беседе, названной Безлесье, какие-то ребятушки собрались
все около седой головы какого-то дедушки и с подобающим уважением слу­
шали, как этот дедушка говорил им, не краснея от стыда за произносимую
им чепуху: «Родная сторона моя на широком Днепре (вы готовы сказать,
что Днепр имеет около 2000 верст и что нет возможности, чтоб какой
бы то пи было дедушка, хоть бы с седой головой, вокруг которой собира­
лись все ребятушки, родился на протяжении 2000 верст; но это не наше
дело: так изъяснился седой дедушка), который течет в Черное море
(славу богу: хоть Дпепр-то попал куда следует!). Там (где?) нет таких
глубоких снегов и долгой холодной зимы, как вдесъ». (Конечно, мы не знаем,
где вся эта сцена происходит, но заметим дедушке с седой головой, что
если он говорит о Смоленской или Могилевской губерниях, где также
протекает Днепр, то известие его о бесснежип тамошних зим и о легких
морозах — есть его собственная выдумка. Там бывают весьма глубокие
снега п крепкие морозы). Далее: чземля наземистая, и хлеб родится бег
навозу)). (Опять-таки: Днепр течет на протяжении 2000 верст, и о всем этом
пространстве сказать, что там земля наземистая и хлеб родится без на­
возу, никак нельзя тому, кто знает, например, губернии Смоленскую,
Могплевскую и даже Киевскую, где земля не наземистая и хлеб не родит­
ся без навозу).— Чтобы показать, как нехорошо слишком истреблять лее,
седой дедушка рассказывает какую-то небывалую штуку, будто в каком-
то имении, но вырубке всего леса, крестьяне должны были пойти по
миру, причем у рассказчика умерла сперва хозяйка, а потом детище
и наконец сгорел дом, после чего (говорит он) я остался седым сиротой1.
16-я беседа посвящена наставлениям той же силы и того же смысла
об уходе за домашним скотом. После некоторых прибауток, приправлен­
ных маленько неправильными выражениями и грамматическими ошибка­
ми, рассказчик советует для предохранения скота от повальных болезнен
учреждать в каждом селении скотские лазареты и говорит, что в селениях,
лежащих на таких трактах, по которым гоняют гурты, должно проводить,
для их прогона, особую обходную дорогу. «Если же сего исполнить не­
возможно, то каждый гурт должен прогоняться сколько можно скорее,
не позволяя скотникам останавливаться или заходить в стороны» (т. е.
гурт, или стадо волов не должно позволять своим провожатым заходить
в сторону); ни после того (после чего?) прогонщики должны собрать весь
кал, вынести из селения и сожечь». После такого всесожжения рассказчик
очень обрадовался случаю снять с себя роль учителя и, воскликнув:
вот и вся моя статейка: на втот pas довольно для вас, разгопяет своих слу­
шателей по домам.
Наконец последняя, 17-я беседа, названа Досуги.
Какие-то добрые молодцы, ясные соколы, седые старички и головы ра­
зумные, завидя дядю-балагура, говорят ему без затей: ты наш соловей.
А дядя-соловей обрадовался этому случаю и отпустил ясным соколам
дюжину поговорок без смысла, но с рифмами, да и начал переворачивать
своими словами давно известную русскую сказку о славном и храбром
рыцаре русском витязе Илье Муромце.

181
 Этот дядя-балагур, как видно, читал когда-то «Илью Муромца» в 1-й
части собрания русских народных сказок г. Сахарова, да плохо вспоми­
нал и начал путать. Например, у г. Сахарова сказка начинается: «Во
славном было городе во Муроме, во том ли селе Карачаеве, .жил-был
крестьянин» и пр.; а дядя-балагур перепутал и говорит: «Ой ты, Русь
православная! В некотором царстве, в некотором государстве, в славном
городе Муроме, в селе Карачеве» и пр. Отчего же дядя-балагур говорит, что
в «некотором» царстве и государстве, когда сам же потом говорит, что это
было в Муроме, который, как известно дяде-балагуру, находится и на­
ходился всегда в России? Кажется, что дядя-балагур не понял толком,
в чем состоит тон древних русских сказок, и, желая под него подделаться,
впал в пустословие, усеяв свой рассказ, для вящего услаждения ясных
соколиков, которым он рассказывает, разными прибаутками с рифмами,
не в мужицком, а уже в лакейском вкусе, и всё это изукрасил ужасными
ошибками против языка. Например, что такое усы бравые; или не гневи
бога за его святую волю на нагиу горькую долю? Очевидно, что желание за­
ставить римфовать волю с долею внушило дяде-балагуру самый дикий обо­
рот: гневить кого-нибудь за его волю. Все чудеса богатырства Ильи Му­
ромца, составляющие сущность этого рода сказок и выраженные в подлин­
ной сказке хоть иногда чудовищно, но всегда сильно,— рассказаны
дядей-балагуром вяло и вовсе неживописно; особенно песчастная страсть
говорить в рифму вовлекает его, видимо, во многие пустые выражения.
Например, чтоб выразить богатырскую силу Ильи, дядя-балагур говорит,
что он стал ходить крепко, на стороны не шататься, от венгру не валять­
ся, за углы не зацепляться. Что за богатырь, который только что от ветра не
валяется и за углы не зацепляется? Легко догадаться, что это всё прибавки
остроумного дяди-балагура и что в подлинпой сказке этой изящной, хотя
и рифмованной, фразы не находится.— Так продолжается до конца иско­
верканный рассказ дяди-балагура. Всё, что было в сказке хорошего, са­
мородного, сильного, отчасти фантастического и поэтического, исчезло
в неловкой переделке. Из всего этого вышло сплетение одпих смешпых по­
хождений, рассказанных в рифму и сокращенных в тех местах, где не пред­
ставлялось случая срифмовать два словца.
Таковы эти «Сельские беседы»! Если это не произведение хозяйствен­
но-коммерческое, написанное с ремесленною целью заработка, то во вся­
ком случае слабый опыт каких-нибудь неловких людей, у которых более
охоты, чем уменья, писать, более смелости, чем яспыхпонятий о вещах.
Истина всякому известная, но не всяким охотно применяемая к самому
себе: чтоб писать для народа, не довольно уметь кое-как ворочать пером
и иметь столько смелости, чтоб говорить о вещах, которых сам не пони­
маешь.
Просим извинения у читателей, что так долго останавливали их вни­
мание на маленькой и пустой книжонке в 75 страничек. Но что делать?
Она заглавием своим просится к народу, продается по невысокой цене:
следственно, может соблазнить доверчивых покупателей книг, которые
могут принять ее за что-то дельное, не подозревая, что это не более, как

182
книжный продукт с заманчивым, новомодным названием,— продукт,
еработанный с обыкновенного промышленного целию. Таких продуктов
разводится у пас всё более и более... Пора бы уж и честь знать!

74. Библиографические и журнальные известия

Вышел второй выпуск «Божественной комедии» Данте, заключающий
в себе шесть песен (от шестой по одиннадцатую включительно) с картин­
кою Флаксмана при каждой. Перевод, конечно, не без недостатков, кото­
рые, впрочем, происходят не от незнания языка подлинника, а разве от
непонимания поэтического и исторического значения поэмы великого
поэта католической Италии средних веков. Но и сколько-нибудь порядоч­
ный перевод в прозе лучше перевода тяжелыми терцинами какого-нибудь
бесталанного стихослагателя, напоминающими октавы одного нововво-
дителя, известные не менее гекзаметров Тредьяковского,— стихокропате­
ля, который мог бы прочесть, как акт самосознания, вот эти стихи:
Как гусь, подбитый на лету,
Влачится стих его без крылип;
По напряженному лицу
Текут следы его усилий.
Вот после муки голова
Стихами тяжко разродилась:
В них рифма рифме удивилась
И шумно стреснулись слова.
Не в светлых снах воображенья
Его поэзия живет;
Не в них он ловит те виденья,
Что в звуках нам передает:
Но в душной кузнице терпенья
Стихом, как .молотом стуча,
Кует он с дюжего плеча
Свои чугунные творенья.
Переводить стихами поэта может только поэт, и великого поэта —
великий поэт. Пушкин написал два небольшие отрывка в духе и тоне Дан-
товой поэмы, и эти два отрывка дают о поэме Данте лучшее понятие, чем
всевозможные посредственные переводы в стихах и даже длинные педан­
тические диссертации-компиляции из многотомных комментарий на Дан­
те. Перевод в прозе — другое дело: если он буквально близок, он дает по­
нятие по крайней мере о содержании произведения, и для не знающих
языка подлинника может служить мерилом верности или неверности сти­
хотворных переводов.
Некоторые жалуются на роскошное изящество издания «Божествен­
ной комедии», потому что оно возвышает плату за него. Но что же делать
переводчику? Издай он просто и дешево—разошлось бы десятка два эк­
земпляров, а остальные были бы проданы на вес для оклейки комнат. Для
нашей публики еще не настало время интересоваться создапиями великих
поэтов: она пока еще в восторге от сказок и маленьких книжек с картин­
ками... Поэтому роскошное издание Данте с рисунками Флаксмана еще

183
может надеяться на расход. Иной господин купит его, не зная, что был поэт
Данте и даже что есть на свете поэзия, великолепно переплетет и будет
любоваться книжкою, не читая ее. Это напомнило нам недавний и очень
забавный анекдот. Один русский журналист, говоря об огромном числе се-
веро-американских журналов, у которых так много подписчиков, несмот­
ря на ограниченное народонаселение, восклицает: «Неужели же в России,
состоящей из 60-ти миллионов народонаселения, не достает подписчиков
на какой-нибудь десяток журналов»? Этот господин не взял в соображение
весьма простого обстоятельства — именно того, что в Северо-Американ-
ских штатах каждый гражданин есть грамотный человек и каждый гра­
мотный человек не может существовать без журналов, как без хлеба.

75. Русский театр в Петербурге

З а л о ж е н и е С а н к т - П е т е р б у р г а . Русская драматиче­
ская быль в двух действиях.
Какой-то князь Милославский, в юности увлеченный злыми людьми в
стрелецкую крамолу, тридцать лет скрывается на берегу Невы у рыбака,
немца Кунтса, любит дочь его Бетти и, между делом, говорит громкие
фразы о том, что он злодей и что не видать ему родной Москвы. Наконец,
его схватили, и он ждет себе смертного приговора, а Бетти сходит с ума и
пугает ночью Балакирева, который думает в ней видеть русалку, тем бо­
лее, что она бросилась в Неву. Какой-то генерал в полночь подслушивает
Милославского, который, сидя в лодке, под дождем, скованный, кричит,
не жалея горла и груди и неся разную высокопарную дичь, из которой ге­
нерал заключил о его раскаянии, садится в лодку, отплывает и на дороге
спасает Бетти. Во втором акте — па сцене Шереметев, Меншикови Бала­
кирев; преступник ждет казни, но по случаю заложения Петербурга про­
щается, тем более, что государь узнал о его раскаянии. Милославский це­
луется с Бетти, которая и кстати выздоровела, и кстати пришла в рассу­
док, хотя и не переставала кривляться и кричать.— Публика была в во­
сторге от этой пьесы, требовала автора, который, впрочем, за дальностию,
не мог к ней выйти, ибо находился в это время в Москве,

П р о к а з ы б а р ы ш е н ь на Ч е р н о й р е ч к е . Шутка
водевиль в одном действии. Соч. П. С. Федорова.
Мы ровно ничего не поняли в этой шутке, за отсутствием в ней того,
что понимать можно. Впрочем, шутка, должно быть, очень забавна, пото­
му что хлопаньям, хохоту и вызовам конца не было. Так как заключитель­
ная пьеса в бенефисе г. Куликова—«Актеры между собою, или Первый де­
бют актрисы Троепольской»— старая пьеса, то, благодаря этому вожде­
ленному обстоятельству, мы вышли из театра в одиннадцать часов и
кстати уж хотели было зайти, по соседству, к знаменитому киту, показы­
вающемуся тут же на Александрийской площади, но нам сказали, что кит
давно уж спит и никого не принимает.

184
 76. Сельское чтение. Книжка, составленная из трудов: А. Ф. Вельг-
мана, Н. С Волкова, С. С. Гадурина, В . И. Даля, П. И. Ива­
нова, М. Н. Загоскина, П. И. Победина, К. Ф. Энгельке,
князем В . Ф. О д о е в с к и м и А. П. 3 а б л о ц к и м.
Издание второе Санкт-Петербург, 1843. В тип. Министерства
госуд. имуществ. В 8-ю д. л. 133 стр.
Второе издание этой книжки, вышедшей первым изданием в нынеш­
нем году, есть лучшая критика на нее и лучшая ее рекомендация. Всякая
публика знает, что ей нужно. Публику «Сельского чтения» тысячу раз
потчевали досужие литераторы своими изделиями, в которых они, сверх
сюртука, фрака и лакированных сапог, напяливали на себя зипун и лап­
ти; но публика эта отворачивалась от немецких подделок под ее русские
щи; когда же появилось «Сельское чтение», она бросилась на него с жадно­
стью и меньше, чем в год, расхватала целое издание, состоявшее и»
шести тысяч экземпляров. Причина такого необыкновенного успеха заклю­
чается не в поддельной тривиальности языка, а в простом и ясном изложе­
нии простых и ясно понятых авторами предметов. Язык же вельского чте­
ния» потому ясен, что выражает ясные понятия, а не потому, что похож
на мужицкое наречие. Русский мужик не слишком падок на мужицкое на­
речие в печати: напротив, он не доверяет ему, всегда ожидая от него по­
басенок и вздоров. По его понятию, книга вещь важная и должна говорить
ему таким языком, который возбуждал бы его внимание и уважение. Он
знает, что в Писании и в царских указах нет балагурства, но что там речь
важная и разумная: этого же он требует и от всякой книги, от всего пе­
чатного. В этом видно много непосредственной разумности: русский мужи­
чок чувствует, что грамота должна поднять его до грамотных людей, а
не грамотных людей унизить до него. Так русскому человеку велел ду­
мать его божественный Прометеи — Петр Великий, и русский человек так
и думает, сам того не зная.
«Сельское чтение» не щеголяет, не франтит мужицшмами, если мож­
но так выразиться: оно только старается говорить просто, ясно и вразу­
мительно и только тогда прибегает к простонародным словам и оборотам,
когда видит, что иначе быть понятно не может. Вот, по нашему мнению,
одна из главных причин необыкновенного успеха «Сельского чтения» в про­
стонародной публике.
Скоро выйдет вторая книжка его, и мы уверены, что, разманив внима­
ние и любопытство грамотного простонародья, «Сельское чтение» с каж­
дою новою книжкою будет более и более приближаться к языку простому,
который равно чужд обеих крайностей — и падутой книжности и грязной
народности.

77. Русский театр в Петербурге

П р а в д а — л у ч ш и й д р у г ц а р ю . Драматическое представ­
ление в трех действиях и четырех картинах. Сюжет заимство­
ван из повести Н. В . Кукольника.
Кто читал повесть г-на Кукольника «Сказание о синем и зеленом сук­
не», о которой мы в свое время отдали отчет, тот знает сюжет новой драмыу

185
которая есть не что иное, как выписанные из повести разговоры, сшитые
•белыми нитками, выпряденными фантазиею какого-то непризванного
драматурга. Что в повести делается в продолжение нескольких дней, то
в «драматическом представлении» совершается в несколько минут, через
переписку, как, например, гнев Петра Великого на Долгорукого и оправ­
дание последнего. Вообще, повесть г. Кукольника прекрасна, а «драма­
тическое представление)) очень плохо. Но сюжет так запимателеп, что пье-
«са, видимо, понравилась всем.

Н е в е с т а реки, или С у д ь я - г е н и й . Водевиль в двух

действиях, переведенный с французского.

У л и ц а л у н ы , и л и В о з в р а щ е н и е и з А ф р и к и . Во­
девиль в одном действии, переведепиый с французского Г ***

Содержание обеих этих пьес таково, что если они обставлены и выпол­
няются хорошо, то забавляют зрителя, но, во всяком случае, тотчас же
забываются по выходе зрителя из театра. С нами случилось именно послед
яее обстоятельство.

78. Русский театр в Петербурге

М о н у м е н т , исторический анекдот в трех картинах, в стихах и в
прозе, соч. Н. В . Кукольника.
Увидев на афише в числе действующих лиц имя Голикова и вспомнив
известный анекдот из жизни этого замечательного человека, мы как-то не­
вольно расположились ожидать от пьесы г. Кукольника чего-нибудь по­
рядочного, но увидели совсем не то. Исключая второй картины, где Иван
Голиков, посаженный за долги в тюрьму, рассказывает брату своему о
деяниях бессмертного преобразователя России, окруженного достойными
-его сподвижниками,— «этим лесом людей, посреди которого, подобно ве­
личественному дубу, гордо возносил главу свою к небесам Петр Вели­
кий»,— две остальные лишены всякого сценического интереса.
В первой картине — отставной генерал времен Петра, хилый, дрях­
лый старик, которого выносят на креслах, по случаю открытия монумен­
та раздает в приемной своей разные милости: пиите велит дать 50 рублей,
салопнице 5 рублей, всей своей дворовой челядимужеска пола по 5, ажен-
€ка по 3 рубля и проч. Здесь же, кстати, вспоминает он о Голикове и весь­
ма сожалеет, что уже не может его спасти, потому-де, что приговор, ли­
шающий его доброго имени, уже произнесен. Затем за сценой слышна пу­
шечная пальба при открытии монумента... Зрители в нетерпении — они
ожидают, что перед ними откроется величественная картина — этот ска­
чущий всадник, окруженный толпами народа, с радостными криками про­
стирающего к нему руки... Ничего не бывало! Занавес поднимается — на
сцене тюрьма и Голиков. В третьей картине, наконец, является глазам
зрителя монумент. Но как?.. Как никогда, ни в какое время дня не бывает,