Эварт Окшотт
Археология оружия. От бронзового века до эпохи
Ренессанса
НИКУ, который сказал:
«Почему бы не написать книгу»…
Введение
Задача, которую должна выполнить лежащая перед вами книга, – дать читателю
представление о предмете колоссального объема, проследить за процессом
совершенствования оружия, подстегиваемым неутомимым стремлением человечества к
войне, и инструментов, которые они использовали для этой цели, и вспомнить, что говорили
те, кто занимался этим делом. Они любили свою работу. «Я пою об оружии и о людях», –
говорил Вергилий и при этом ставил оружие на первое место. С самого начала оно считалось
священным, несло в себе частичку божественного могущества. Следы этой традиции все еще
можно было обнаружить в культуре уроженцев Запада, живших в Америке сто лет назад; для
них даже такой малоромантичный механизм, как шестизарядный пистолет, сохранял отблеск
древней славы. Вероятно, это были последние люди, для которых неживой металлический
предмет нес на себе хотя бы частичку индивидуальности, которой так щедро наделяли свои
мечи, копья, щиты люди Древнего мира. Некогда оружие было постоянным спутником
человека, от него зависела пища, от него же часто зависела и жизнь. Оружие было
принадлежностью воина, а в некоторых случаях – знаком определенного социального статуса
или символом необыкновенного мужества бойца. Это верно было и для мужчины-
американца, не расстававшегося со своим кольтом во времена освоения Америки. Тогда
снова возник последний отблеск древней традиции.
Когда пытаешься писать исторический труд, всегда следует иметь некую точку отсчета.
В случаях, когда речь идет о развитии оружия и становлении военного искусства, принято
начинать с того момента, когда фактически завершился распад Римской империи. Я же
намерен впасть в другую крайность и начать свой рассказ с того момента, когда до постройки
Рима должно было пройти еще очень много времени. Где-то около 1900 г. до н. э. произошли
события, которые полностью изменили методику ведения войны, принятую у всех народов
Древнего Востока, и уничтожили тех, кто (как миролюбивый народ, живший в Мохендж-
Даро, в долине Инда) не сумел этого сделать. Наше исследование начнется с этого момента,
хотя наибольшее внимание в нем будет уделено периоду Средневековья.
Около 1900 г. до н. э. воинственные народы, происходившие из какой-то части Западной
Азии, начали наступление в южном и восточном направлении. В следующие двести лет из
южной части этих доисторических «клещей» произошли народы, которых мы знаем как
хеттов и мидян, оттуда же была навязана местным народам аристократия, представителей
которых Гомер называл «темноволосыми ахейцами» и которых мы зовем микенцами. Часть
из них продвинулась дальше, уничтожила слабое и зависимое правительство 14-й династии
египетских фараонов и на 200 лет оккупировала подвластные им земли. Восточная часть
завоевателей дошла до северо-запада Индии, разбив беспомощных в военном отношении, но
тем не менее великих и могущественных с точки зрения культуры людей Инда. Вероятно,
именно высокий культурный уровень развития помешал им стать великими воинами; но в тот
момент, когда создавались новые государства и шли широкомасштабные завоевания, культура
не только не помогла этой цивилизации выжить, но и, напротив, заставила навсегда
исчезнуть с лица земли.
Современные этнографы называют расу завоевателей индоевропейской. Вне всякого
сомнения, она дала начало миру, от которого произошли греки и римляне, многие индийские
народы, а также северные племена кельтов и тевтонов, индоевропейцы являются предками
как индийской, так и любой из западных цивилизаций. Причина их успешных завоеваний –
высокоразвитое искусство ведения войны, основанное на концепции сражения, практически
неизвестной во втором тысячелетии до н. э. Основным стержнем этой концепции было
использование в бою лошадей: не кавалерии в ее нынешнем понимании, а коней,
запряженных в легкие колесницы, в каждой из которых сидело по одному-два вооруженных
воина. Это было исключительно мобильное для того времени, хорошо защищенное боевое
транспортное средство. Когда такие колесницы объединялись в подразделения и действовали
совместно, они могли превратить в пыль древние колонны пеших копьеносцев. Мощь
Египта, еще недавно реальная, несмотря на беспомощность правительства, пала под
натиском боевых колесниц гиксосов, ненавистных обитателей пустыни или пастухов. Они
правили страной до тех пор, пока противники не воспользовались полученными навыками и
не обернули против них их же собственное оружие в 1580 г. до н. э., когда египтяне выгнали
гиксосов из страны, действуя с помощью армии, снабженной колесницами. Опыт
завоевателей многому их научил; благодаря ему Египет еще долго был могущественной
державой.
Записи древнеегипетских историков сохранили для нас множество сведений об
индоевропейских племенах, живших на Среднем Востоке, но еще точнее можно судить о них
по тем памятникам, которые они сами создали в те времена, когда еще не начали вести
оседлый образ жизни. Естественно, что эти памятники не были высечены в камне или отлиты
в бронзе; народам кочевников не свойственно оставлять после себя подобное наследие. Их
эпос, красочный и самобытный, в достаточной мере отражает жизнь племен, дает
представление не только о верованиях или воззрениях людей, но и об их повседневной
жизни, одежде, лошадях и конечно же об оружии. Самое яркое повествование, которое
оставили нам арии (индийская ветвь индоевропейской расы), это «Ригведа», многоплановый
труд, состоящий из множества эпических песнопений и повествовательных поэм. Он дает
замечательные портреты военных вождей своего времени и описывает армии, следовавшие за
ними; те же самые описания можно найти в древнеирландском эпосе, созданном значительно
позднее, но по языку во многом похожем на стиль «Ригведы».
Около четверти всех молитв, входящих в эту книгу, адресовано Индре, величайшему из
богов:
Эта часть эпической песни, созданной на равнинах Пенджаба три тысячи лет назад,
была бы вполне к месту во Франции XIII века.
«Пусть мы победим вместе с луком, с луком в битве, с луком в горячих схватках. Лук
приносит врагам горе и печаль, вооруженные луком, мы покорим все страны. Радостно, когда
тетива прижимается близко к уху и держит в объятиях любимого друга. Натянутая на лук,
она шепчет, как женщина, – та тетива, что защищает нас в сражении».
Здесь лук – любимое оружие, его тетива для воина звучит как ласковые слова женщины,
но чувство то же, что сквозит в романах эпохи рыцарства. Тут смешались восторг и
нежность, радость и уверенность в своих силах, родившаяся благодаря тому, что любимое
оружие позволяет эффективно заниматься любимым делом – сражаться. Ведь для шина, для
мужчины не было лучшего дела, более благородного занятия, чем идти на войну и
возвращаться с победой. Немудрено, что к предмету, который помогает в этом, относятся с
искренней привязанностью и обращаются к нему как к живому существу, а не как к
неодушевленной вещи.
Восемьсот лет спустя после описанных событий появились потрясающие поэмы Гомера
(мы не касаемся споров относительно личности поэта, но точно установлено, что он жил и
писал около 850 г. до н. э.). События, на которых были основаны поэмы, произошли за много
сотен лет до описаний, и рассказы о них передавались из уст в уста. Гомер изображает как
мысли, так и действия своих героев удивительно ярким и живым языком, и как в его время,
так и в Греции классического периода, да и в течение всей истории Римской империи и
периода Средневековья его рассказы считались абсолютно достоверными, пока скептики
XVIII–XIX вв. не нарекли их сказочками. Затем, в конце XX в., благодаря открытиям Генриха
Шлимана и сэра Артура Эванса они окончательно превратились из недостоверных легенд в
безусловные, доказанные исторические факты. Археологи обнаружили саму Трою, Золотые
Микены и дворец Миноса на Крите. Шлиман считал даже, что в одной из могил, открытых в
Микенах, ему удалось найти тело царя Агамемнона. Доказано, что этот человек жил
приблизительно тремястами годами раньше, чем герои Гомера; однако это никак не умаляет
величайших открытий человека, посвятившего свою жизнь тому, чтобы вернуть к жизни
легенду.
Вероятно, наиболее ценный результат этих археологических открытий – это
подтверждение того факта, что Троя была не вымыслом, а вполне реальным городом. Это
придает глубочайший реализм описаниям гомеровских персонажей, объясняет его внимание
к мельчайшим деталям их поведения. Так, мы ясно видим спящего Диомеда:
«Они подошли к Диомеду, сыну Тедея, и увидали, что он лежит на свежем воздухе
возле хижины, одетый в доспехи. Его люди спали вокруг, подложив под головы вместо
подушек щиты, воткнув копья заостренными концами в землю. Бронзовые наконечники их
сверкали издалека, как молнии Отца-Зевса. Нестор-колесничий подошел прямо к Диомеду,
разбудил его, толкнув ногой, и начал насмехаться, чтобы побыстрее поднять воина на ноги.
«Просыпайся, сын Тедея, – говорил он, – почему это ты с таким удобством проспал всю
ночь? Разве ты не заметил, что троянцы сидят на равнине над нами, а до их кораблей можно
без труда докинуть камень?»
Диомед, проснувшись и мгновенно вскочив, ответил, волнуясь: «Ты сильный человек, и
тебе не нужно и минуты на отдых. Разве ты самый младший во всей армии, чтобы бродить
здесь кругом и будить царей? Многоуважаемый господин, здесь нет никого, кто мог бы тебе
приказывать».
Здесь, надо сказать, легенда обретает плоть. Стоя на месте раскопок Шлимана, мы
стоим на той самой земле, по которой многие сотни лет назад ходили герои Гомера, где они
сражались и умирали, и как бы воочию видим события, о которых говорится в его поэмах.
Теперь мы подходим к тому моменту, когда можно начать сравнивать реальное оружие и
доспехи, найденные при раскопках, с тем, что говорят о них поэты. Как ни странно, но таких
описаний у Гомера очень мало. Возможно, это связано с тем, что жители Средиземноморья
никогда не относились к своему оружию с таким романтическим благоговением, как это
делали тевтоны, кельты и индусы, а также их отдаленные собратья по духу – японцы.
Минойцы, египтяне и шумеры, как и китайцы, не любили воевать и, напротив, высмеивали и
бранили солдат. Микенцы и греки классического периода относились к индоевропейским
народам, а значит, были грозными воинами, но считали оружие пригодным только для войны
и относились к нему без малейшего налета романтики, исключительно прозаически –
полезный инструмент, да и только. Конечно, и древние греки считали оружие достойным
объектом для украшения: единственный раз, когда Гомер позволил себе подробно
остановиться на описании доспехов, это песнь, в которой рассказывается о щите, выкованном
Гефестом для Ахилла. Однако даже здесь поэт описывает только чеканные рисунки,
которыми бог украсил щит. Конструкция защитного приспособления, по-видимому, его не
интересовала; только вещь, которую можно было назвать произведением искусства, поэт
считал достойной описания. Это говорит о том, что греки не видели в своем оружии
одушевленных предметов и уж тем более не поклонялись ему – всего лишь использовали во
время войны и откладывали в сторону, как только отпадала необходимость.
Пожалуй, римское отношение к оружию можно назвать еще более прозаическим,
близким к нашему. Гражданские лица боялись и избегали его, а военные относились как к
части обмундирования, чистили и содержали в порядке постольку, поскольку плохое
состояние оружия грозило неприятностями от начальства и ранами во время сражения, но не
питали к нему ни малейшей любви. Тацит, описывая особенно воинственное германское
племя, входившее в союз с Римом и заслужившее своим участием во время военных
действий особое отношение, говорит:
«Никакое дело, ни личное, ни общественное [говорил он], не ведут иначе, как при
оружии. Но есть одно правило: никто не должен поднимать оружие до тех пор, пока
государство не решит, что он сумеет правильно его использовать. Когда приходит время, то
один из вождей, или отец, или соплеменник на публичном совете дает юному воину копье и
щит».
«…Если они одобряют это, то лязгают своими копьями. Нет такой формы согласия,
которая была бы более почетна, чем та, что выражена с помощью оружия».
«Позор для вождя, если на поле брани кто-нибудь из воинов превзойдет его мужеством
(здесь имеются в виду воины, подчиненные лично ему) или не будет так же мужественен, как
и он сам. Что же касается до того, чтобы живым покинуть поле боя после смерти вождя, то
это позор и бесчестие на всю жизнь. Быть по-настоящему верным означает охранять и
защищать его, совершать подвиги ему во славу. Вожди сражаются ради победы, а воины –
ради своего предводителя. Многие знатные юноши в том случае, если в их родных землях
слишком долго царит мир, намеренно отправляются туда, где вскоре должна начаться война.
Германцы не любят жить мирно, поскольку имя себе проще заслужить в минуту опасности, а
большой отряд сподвижников можно собрать только обещанием насилия и боя. Воины без
стеснения взывают к щедрости своего вождя и вечно требуют: «отдай мне этого боевого
коня», или «отдай мне это кровавое и победоносное копье». Что до еды, простой, но
изобильной, то она считается платой за службу. Для того чтобы проявлять такое
великодушие, вождю необходимо постоянно сражаться и привозить домой добычу. Очень
сложно убедить германца обрабатывать землю и терпеливо ждать ежегодного урожая вместо
того, чтобы сразиться с врагом и ранами заслужить награду: он считает малодушными и
слабыми тех, кто просит вместо того, чтобы заплатить кровью за добычу».
И это написано римским историком эпохи Траяна? Отрывок больше похож на описание
жизни европейских рыцарей; людей, которые основным занятием считали войну, не мыслили
себя без оружия и были (по крайней мере, должны были быть) абсолютно преданы своему
господину. На основе отношения к вождям, которое практиковалось германскими племенами,
сложилась система вассальной верности, да и не только она. В некотором смысле воззрения
Древнего мира – это основа рыцарской философии; без таких понятий, как учтивость,
смирение, галантность (абсолютно неведомые диким германцам проявления более зрелой
цивилизации) и конечно же религиозность. Можно вполне обоснованно считать, что
последняя существовала у кельтских народов Галлии и Британии в латентном состоянии.
Слияние этих добродетелей с более суровыми тевтонскими идеалами со временем привело к
расцвету рыцарства.
Часть первая
ДОИСТОРИЧЕСКИЙ ПЕРИОД
Глава 1
«Безжалостная бронза»
Эти нации оказались силой, которая со временем заставила все тот же маятник снова
прийти в движение; варвары наполнили империю и действовали уже не с помощью колесниц,
как прежде, а с помощью тяжелой кавалерии. Оружие, предназначенное для
непосредственного соприкосновения с врагом, снова стало основным до тех пор, пока в XIV
столетии не ослабили его влияния английские лучники со стрелами длиной в ярд.
Окончательно оно вышло из употребления после того, как с усовершенствованием пороха в
XV в., в свою очередь, появилась принципиально новая концепция ведения военных
действий.
В моих рассуждениях пока было много обобщений; извинением мне служит тот факт,
что в этой книге необходимо было хотя бы упомянуть о потрясающих событиях,
предшествовавших периоду Средневековья. Другая причина состоит в том, что в истории
существовало только два периода, когда личное оружие, предназначенное для боя (в том
случае, если делалось качественно), было еще и прекрасным. Один из этих периодов
принадлежит к концу Средних веков, поскольку во второй половине XV в. практически
любое оружие или элемент доспехов, сделанных хорошим мастером, были сделаны красиво –
по форме, а не по орнаменту. Об этом мы узнаем позже; но второй период относится к
доисторическим временам. Во времена, которые можно относительно неточно называть
кельтским железным веком (или, более определенно, культурой Лa-Тене), оружие и доспехи,
хотя и гораздо реже, чем это было в XV в., отличались совершенством формы и при этом
были украшены необыкновенно впечатляющими, мастерскими рисунками. Я сожалею о том,
что вынужден обойтись без иллюстраций и ограничиться простым описанием, несмотря на
то что этого крайне недостаточно. Эти вещи являются великими произведениями искусства,
и говорить о них словами совершенно неуместно. Их нужно просто видеть – они сродни
самому лучшему, что смогла породить человеческая культура в области прекрасного.
Оружие, которое являлось постоянным спутником, неизменной принадлежностью
повседневной жизни и защитником, делали с любовью, и каждый предмет обладал
безусловной индивидуальностью. Среди изделий Древнего мира есть похожие, но нет
абсолютно повторяющихся – мастера вкладывали всю свою фантазию, создавая
произведения, на которые, безусловно, стоит посмотреть.
Основой любой тактики ведения сражений, которая оставалась неизменной в течение
приблизительно трех тысяч лет, несмотря на появление боевых колесниц или – позднее –
длинных луков, пушек или мушкетов, была рукопашная схватка, оружием в которой служили
меч и щит. Люди раннего бронзового века пользовались большими круглыми щитами и
превосходными мечами, пригодными как для нападения, так и для защиты. На вазах,
созданных в Греции классического периода, можно увидеть сцены сражений с применением
этого оружия. Точно так же воевали кланы шотландских нагорий, пользуясь палашами и
маленькими круглыми щитами.
Сам по себе щит – наиболее простой и примитивный вид защитного вооружения. Не
надо обладать чересчур живым воображением, чтобы представить себе охотника времен
палеолита, который хватает первое, что попалось под руку, пытаясь защититься от копья с
кремневым наконечником, брошенного рассерженным соседом по пещере. От этого совсем
недалеко до плетеной рамы, покрытой кожей. Щит – один из наиболее эффективных видов
снаряжения, предназначенного для защиты от врага, какой только можно придумать, при
этом он абсолютно универсален в использовании. Поэтому такой вид оружия сохранился в
горных районах Шотландии до XVII в., и даже в наше время все еще существует в своем
изначальном виде в тех частях мира, где люди живут в достаточном удалении от прелестей
баллистического оружия, хорошо знакомых современной цивилизации.
Западные круглые щиты, принадлежащие к бронзовому веку, обычно были плоскими, с
диаметром приблизительно два фута. В центре находилось отверстие с заклепкой, к которой с
внутренней стороны крепилась полоса, предназначенная для ручного захвата. Это вещи,
сделанные с большим мастерством; наиболее распространены щиты, украшенные округлыми
концентрическими бороздами, в промежутках между которыми рассыпаны маленькие
выпуклости. При их изготовлении на тонкий слой металла натягивали мокрую кожу,
прижимали ее к бороздам и оставляли сохнуть. Кожа сжималась, делалась жесткой и
превосходно обтягивала бронзовую основу щита, служа дополнительной защитой. Вероятно,
такие предметы экипировки носили исключительно вожди и знатные члены клана, однако
можно смело допустить, что в то время любой воин, имевший меч и щит, и был знатен, ибо
война была занятием элитным, требовавшим тренировок, которые начинались с самого
детства и не заканчивались до смерти (обычно сравнительно ранней, поскольку мало кто
доживал до старости в те беспокойные времена). Серьезное владение мечом – это искусство,
которое нельзя получить за один день, и оно вырабатывает навыки, требующие постоянного
развития и совершенствования. Даже огнестрельное оружие требует некоторого мастерства,
так что же говорить о бое на мечах, где все зависит от умения, хладнокровия и развитой,
отточенной реакции? Если к какому-либо землепашцу чудом и попадало оружие, он не всегда
мог им воспользоваться – на это способен только хорошо обученный воин.
В каменном веке люди сражалась топорами и копьями, но меч никогда не относился к
категории примитивного оружия; его самые ранние формы были столь же изысканными и
элегантными, как и самые поздние. В этом смысле бронзовый век стоит на одной ступени с
просвещенным двором короля Людовика XV, несмотря на то что их разделяют тридцать
веков. Первыми металлическими инструментами были топор и нож, причем и тот и другой,
хотя бы вначале, предназначались для хозяйственных нужд. На ранней стадии
совершенствования технологий вещи, изначально воплощенные в камне, стали изготовлять
из металла. Нож превратился в копье после того, как его просто-напросто насадили на
длинную палку, а первым метательным оружием сделался топор, насаженный на палку
покороче. Судя по всему, прототипом формы меча были ножи минойского Крита и кельтской
Британии, поскольку там он появился примерно в одно и то же время, между 1500-м и
1100 гг. до н. э. Как средиземноморский, так и западный типы мечей относились к категории
колющего оружия, рапир, но то, что предком последнего был нож, очевидно. Попытки
увеличить остроту этих ножей (или, если угодно, кинжалов) привели к изменению формы
лезвия: в кургане в Хельперторпе (Йоркшир) найден узкий бронзовый нож, снабженный на
конце тонким шипом (рис. 2, а). Скорее всего, изначально он был той же формы, что и лезвие,
нарисованное рядом. Это можно утверждать, представив себе, насколько эффективным нож
такой формы был бы в нападении. По-видимому, некоему кузнецу пришла в голову мысль
изготовить такой же, но только больше и лучше. Правда это или нет, но достоверно одно:
самые ранние мечи, найденные в Западной Европе, выглядели абсолютно так же.
Рис. 2. а – бронзовый нож из Хельперторпа (Йоркшир). Показано, как он
заточен для того, чтобы образовалось острие; b – лезвие похожего ножа,
незаточенное
Это было отличное оружие; ни в одной стране тогда не производили ничего, что могло
бы сравниться с мечом, который археологи обнаружили при раскопках в Ирландии (рис. 2, b).
Его длина составляет приблизительно 30 дюймов, а ширина не более ⅝ дюйма в середине
лезвия; сечение превосходной, сложной ромбовидной формы. Хотя область распространения
таких находок не ограничивается территорией Британских островов, они родились здесь,
причем, скорее всего, именно в Ирландии, поскольку лучшие из них, да, собственно, и
вообще подавляющее большинство были обнаружены не где-нибудь в другом месте, а
именно там.
Некоторые из этих рапир хранятся в коллекциях английских музеев. Тот экземпляр, что
вы видите на рис. 3, нашли в Сомерсете. Она довольно короткая и действительно похожа на
большой кинжал прекрасной формы (изгибы в верхней части изумительно симметричны).
Вдоль лезвия тянутся две ровно разделенные бороздки, поднимающиеся мимо изгибов к
шпеньку в форме веера, а здесь уже с помощью двух заклепок крепился эфес. Такая же
рапира, но немного больше по размеру, была обнаружена в Шапвик-Даун и сейчас находится
в Британском музее. Еще большую, 27 дюймов в длину, нашли в Темзе поблизости от Кью.
Она хранится в музее Бренфорд (владеющем превосходнейшей коллекцией бронзового
оружия). Однако ни одну из них нельзя сравнивать с мечом из Лиссена. Единственное, что
достойно такого сравнения, это меч с острова Крит, обнаруженный в склепе времен позднего
минойского периода II. Его лезвие той же длины, что и у лиссенского меча, хотя немного
шире, и он имеет почти такое же сечение (см. рис. 10, а).
По-видимому, в период позднего бронзового века (1100–900 гг. до н. э.) мечи этого типа
использовались на всей территории Европы, и вне зависимости от того, были ли они
большими и мощными или довольно-таки небольшими, форма их клинков, похожих на
удлиненный листок, практически не менялась. Кроме размера и периодического наличия
орнамента, разница между ними заключалась в форме плечиков, т. е. места, где клинок
переходил в рукоять. К концу бронзового века стали популярными мечи других типов,
существуют три различных варианта, которые были распространены на необыкновенно
большой территории (рис. 7). Происхождение двух из них – длинного гальштаттского меча и
сравнительно редкого типа, который британские археологи назвали «Язык Карпа», ведущего
свое происхождение из Южной Британии, – а также меча «Швед», или «Долина Роны»,
можно проследить до конкретного района, где появился оригинал.
Рис. 7. Три меча периода позднего бронзового века. Типы: а – «Гальштатт»,
b – «Язык Карпа», с – «Долина Роны»
Мечи типа «Долина Роны» по большей части сравнительно малы. Некоторые из них
скорее напоминают длинные кинжалы, однако встречаются и довольно массивные
экземпляры. У каждого из них рукоять отлита из бронзы по индивидуальному образцу
(рис. 9). Приблизительно такие рукояти мы видим на аттических краснолаковых сосудах
классического греческого периода: их сжимают в руках воины. Эти картины на 500 лет
старше бронзовых мечей, которые, очевидно, являются прототипами греческих образцов.
Возможно, что они попали в Элладу через колониальные порты в Марселе или на Антибских
островах или через другие порты, находившиеся поблизости от устья Роны. Рукояти мечей
этого типа, судя по всему, являются прямыми предшественниками «антенных» и
«антропоморфных» изделий позднего бронзового века. Здесь концы длинного навершия
разделяются на два длинных, тонких кончика, которые загибаются вовнутрь в виде спирали,
иногда в виде усов, а иногда – в виде тугого свитка из многих колец или двух ветвей,
похожих на поднятые вверх человеческие руки. Некоторые из рукоятей антенных мечей
напоминают тип «Долина Роны» и имеют нечто вроде короткой гарды в виде поперечины, в
то время как другие более похожи на бронзовые рукояти Северной или Центральной Европы.
Мечи этого типа находили в Скандинавии, Англии, франции и Моравии, но большая часть
приходит из Прованса и Северной Италии. Похожие мечи, также ведущие происхождение из
Италии, можно встретить в поздний гальштаттский период.
Бронзовые мечи из Скандинавии следует рассматривать как отдельную группу,
поскольку они резко отличаются от других своим превосходнейшим качеством и характерной
формой. Они более прямо восходят к минойско-микенским прототипам, чем какие-либо
другие мечи бронзового века. В то время скандинавы имели самые близкие культурные и
торговые связи с эгейцами, и фактически самые ранние образцы бронзовых мечей,
появившиеся на севере, могли быть завезены с юга1. Независимо от того, так это или нет,
рукояти датских мечей ранней части этого периода обладают характеристиками, присущими
минойским мечам, а все лезвия (которые обычно бывают длинными и очень тонкими) имеют,
как и микенские, жесткое ребро, идущее строго по центральной линии клинка. На севере не
находили ничего похожего на ирландские рапиры, но, судя по всему, практика фехтования
была сходной, поскольку элегантные, длинные и узкие клинки этих ранних мечей и
прекрасно выраженные центральные ребра ясно указывают на то, что они были
предназначены для нанесения колющих ударов. Как и ирландские рапиры, эти мечи уступили
место другим образцам, клинки которых были ближе к универсальной листовидной форме, а
рукояти делались не из твердой литой бронзы, а, подобно обычным европейским типам,
состояли из костяных или деревянных пластин, прикрепленных заклепками к очень
прочному, расширяющемуся на конце хвостовику. Ближе к концу этого срединного периода
мы обнаруживаем массивные клинки, в которых едва ли прослеживается сходство с
листовидными образцами: их кромки идут практически параллельно, а кончики, хотя и
соразмерные, никак нельзя назвать острыми. Техника исполнения по-прежнему достойна
восхищения, но стала гораздо проще: мечи перестают так мастерски украшать и тщательно
разрабатывать, как это делалось в более ранний период. Они столь же очевидно
предназначены для нанесения рубящих ударов, как их предшественники – для фехтования.
Таким образом, мы видим, что везде первые мечи предназначались для нанесения
колющих ударов; доказательством тому служат микенские, датские и ирландские образцы.
Затем постепенно фехтование уступает место рубке – более естественному, не требующему
особой тренировки способу ведения боя, и, как следствие, возникают клинки,
предназначенные для нанесения как колющих, так и рубящих ударов. Затем наконец
фехтование практически выходит из употребления, и мечи начинают делать с расчетом
исключительно на рубку – это можно видеть на примере бронзовых мечей позднего периода
(гальштаттский тип из Австрии или датские мечи).
1 В моей коллекции находится меч, который, судя по всему, может служить доказательством существования
торговых связей между Восточным Средиземноморьем и Западной Европой. Этот образец, характерный для
микенского типа, тем не менее найден в Темзе.
сложились две школы с противоположными мнениями по вопросу о предназначении мечей
бронзового века: служили они для фехтования или для рубки. Приверженцы каждой из
сторон твердо придерживаются крайних взглядов, но, судя по всему, к сожалению, их
исследования охватывают только скандинавские мечи, в то время как они стараются
применить свои теории ко всему бронзовому веку, вне зависимости от периода или региона, в
котором создано оружие. Между тем подобный подход представляется мне в корне
неверным: необходимо, объективности ради, выбрать одно из двух – либо заниматься
историей скандинавских мечей бронзового века и строить теории в этой области, либо все-
таки рассматривать оружие всех стран в означенный период и в своих рассуждениях
исходить из полной и детальной информации, на основе которой уже можно сделать
обоснованные выводы.
1. Говорят, что мечи бронзового века предназначались для фехтования «за счет своих
узких, остроконечных клинков с тонкими острыми краями, жесткого срединного гребня или
рубца и слабого соединения клинка и рукояти». Надо думать, что они ссылаются
исключительно на ранние типы оружия, но в то же время у нас пытаются вызвать
уверенность, что это определение относится ко всем мечам упомянутого периода.
Голословность этого утверждения ясно видна при одном взгляде на мечи середины или конца
бронзового века, у которых нет узких, остроконечных клинков. То же самое возражение
относится и к «слабому соединению клинка и рукояти». У ранних датских мечей, как и у
ирландских рапир, это соединение и в самом деле было довольно хрупким, поскольку
короткие рукояти из литой бронзы крепились на плечиках меча только заклепками, на
ирландский манер. Однако практически у всех мечей более позднего времени хвостовик (сам
по себе являвшийся рукоятью, которую нужно было со всех сторон прикрыть пластинами из
других материалов исключительно ради удобства) отливался вместе с лезвием и являлся его
частью, и, таким образом, для того чтобы сломать его, нужно было сломать сам клинок. Если
бы сторонники этой теории не пытались применить утверждение, верное для начала
бронзового века, ко всему периоду, оно не вызывало бы никаких возражений.
2. Далее утверждается, что «ни на одном из хорошо сохранившихся лезвий меча
бронзового века нет ни зарубок, ни других следов использования в качестве рубящего
оружия». Это нелепость. В музеях Европы выставлено бесчисленное множество бронзовых
мечей, очень хорошо сохранившихся и с зазубринами на лезвиях, имеющими вполне
понятное происхождение; кроме того, на лезвиях видны явные следы заточки и полировки.
Однако на скандинавских мечах таких следов нет. Практически на любом оружии
скандинавского бронзового века, будь то меч или топор, отсутствуют следы износа, а
найденные там щиты и шлемы – тонкие и хрупкие, без малейших выбоин. Существует
единое мнение, что этот период для Скандинавии был чем-то наподобие золотого века:
мирное, богатое время, расцвет культуры. Величественные и неизношенные мечи и боевые
топоры, красивые, но тонкие и бесполезные щиты и шлемы являются неплохим
доказательством этого; не обремененное необходимостью вести войну, это оружие являлось
скорее частью церемониального наряда и символом ранга своего владельца.
Те, кто придерживается «теории рубки», имеют более серьезные аргументы, но и они, в
свою очередь, игнорируют существование ранних фехтовальных мечей. Парадокс
заключается в том, что именно эти мечи являются одним из наиболее весомых аргументов в
пользу правильности их мнения. Как я уже говорил ранее, в девяти случаях из десяти
заклепки на рукояти британских мечей выскакивали со своих мест, пробивая слой бронзы на
клинке, потому, что мечи использовали не по назначению, нанося ими рубящие удары. Это
прямое доказательство того, что люди отдавали естественное предпочтение использованию
таких ударов в сражении с врагом. Между прочим, совершенно не важно, что до середины
XVIII столетия не существовало методики сражения, которая бы опиралась только на
фехтование, без применения рубящих ударов. Хотя итальянские и испанские фехтовальные
школы с начала XVII в. и далее делали основную ставку на колющие удары, многие выпады
включали в себя рубящий удар. Меч, предназначенный для того, чтобы колоть, даже
несмотря на то что для обращения с ним требовалось определенное умение, оставался
примитивным оружием; если им и могли рубить, то это проистекало от его слабости и
неадекватности, а не являлось результатом изощренного владения оружием, которым обладал
владелец. Колюще-рубящие мечи, которые не ломались в руках от удара, возникали в
результате мастерства воинов и не означали регресса. Добавочные доказательства того, что
переход от колющих к колюще-рубящим мечам был хорошо обдуманным шагом, можно
получить, проанализировав состав металла, из которого они делались. В начале бронзового
века сплав, из которого отливали это оружие, в среднем включал в себя 9,4 % олова, в то
время как в более поздних образцах это количество достигает 10,6 %. Этот сплав можно
сравнить с материалом, из которого в XIX в. делались стволы пушек и крепче которого вряд
ли можно что-либо найти: пушечный металл состоял из меди и 8,25–10,7 % олова. Таким
образом, мечи конца бронзового века были не менее крепкими, чем пушки, и вполне
годились для рубки.
Прежде чем закончить обсуждение этого вопроса, следует рассмотреть его с
практической точки зрения, перейдя непосредственно к оружию. Не раз высказывались
предположения, что для того, чтобы держать меч бронзового века, нужно иметь
исключительно маленькую кисть руки, поскольку его рукоять очень коротка. Все мы очень
хорошо знаем, что если инструмент держать неправильно, то его будет очень тяжело,
практически невозможно использовать для работы (попробуйте дать косу человеку, который
не знает, как ею пользоваться, и вы увидите, какие фантастические пируэты он будет
вытворять). С другой стороны, если вы держите правильно инструмент, то инстинктивно
будете знать, что делать. С мечом все обстоит точно так же, возможно, даже в большей
степени, чем с любым другим орудием, созданным человеком. Если вы берете в руки меч
бронзового века, не ждите, что вы ощутите то же, что и при использовании меча XVII в. или
современной рапиры. В противном случае вы не сможете оценить то, для чего он
предназначен. Еще менее верно делать заключение, что ваша рука слишком велика из-за того,
что все четыре пальца не умещаются на участке между навершием и плечами. Эти
выпуклости должны были служить для усиления хватки и при правильном использовании
дают возможность крепче держать и лучше контролировать оружие. Сжатие производится
тремя пальцами, указательный движется вперед и оказывается под плечиком, в то время как
большой крепко сжимает рукоять с другой стороны. Теперь ваш меч должным образом
сбалансирован, вы крепко держите его, можете контролировать движение и правильно
чувствуете его в руке. При хорошей хватке он, кажется, прямо-таки приглашает вас по
чему-нибудь ударить. Это очень важно – чувствовать оружие в руке, понимать, как оно
действует и как им удобнее распорядиться. В некоторых случаях действительно кажется, что
меч живой – он как бы подсказывает правильные движения, выпады и удары, диктует
поведение… но только в том случае, если вы точно знаете, как его держать.
Другой момент, о котором часто говорят, принижая достоинство таких мечей, это то,
что основной вес клинка приходится на переднюю часть, сосредоточен слишком близко к
острию, что он плохо сбалансирован, что им было бы невозможно фехтовать». Конечно же
это абсурд. Фехтование не имеет ничего общего с тем стилем сражения, для которого были
предназначены эти мечи. Возможно, что самым близким его подобием были бы сабельные
приемы, которыми пятьдесят лет назад пользовались кавалеристы. Нет, у мечей, которые
предназначались для таких целей, как эти (а каких именно, мы можем увидеть на любом из
бесчисленных образцов греческой керамики), основной вес должен был быть
сконцентрирован в верхней части клинка для нанесения и колющих и рубящих ударов. Для
рубки он должен был находиться в центре приложения удара, или «оптимальной ударной
точке», что означало просто-напросто, что максимальный вес концентрировался в той части
лезвия, что встречалась с объектом, который нужно было поразить. Если при нанесении
колющих ударов основной вес клинка приходится на переднюю часть, то, когда вы делаете
выпад, меч стремится вперед от плеча, что помогает достичь цели и добавляет скорости при
ударе. Это утверждение основано не на теории, оно является результатом многолетних
экспериментов со всеми типами мечей, поставленных с целью выяснить, для чего они
предназначены и каким образом наиболее хорошо выполняют свою задачу.
Существует еще один тип мечей, о котором необходимо здесь упомянуть. Это
исключительно редкий тип оружия; пока что найдено только три целиком сохранившихся их
образца, сломанная рукоять и копия из кремня. Я имею в виду однолезвийные мечи с
загнутым клинком; на рис. 12 изображен один из них, обнаруженный в Зеландии (теперь он
находится в Копенгагене), и читатель сам может увидеть, что за странное это оружие и,
однако, какое эффективное! Меч отлит цельным куском; клинок толщиной почти в ½ дюйма в
задней части, на изгибе находятся два бронзовых шарика и большое утолщение. Они служат
утяжелением клинка для нанесения удара. Это неуклюжий, но, возможно, наиболее
смертоносный меч. В течение всего железного века однолезвийные мечи были на севере
очень популярны, но, судя по всему, в бронзовом веке они стали редки. Кремневая копия их
выглядит абсурдно, но очаровательно: кажется, что вопреки всяческой вероятности
ремесленники пытались создать аналог современной металлической продукции. Еще лучшим
примером абсурда, выраженного в камне, может служить копия, также изготовленная в
Дании (где делали, пожалуй, самые лучшие кремневые инструменты в мире). Это модель
бронзового меча, сделанная из нескольких секций, причем каждая из них прилажена к
деревянной оси! Ничего смешнее просто быть не может – это восхитительное в своем роде
изделие, но смотреть на него спокойно совершенно невозможно.
Обратите внимание, что на рукояти этих мечей имеется небольшое кольцо. На первый
взгляд можно предположить, что в него нужно продеть указательный палец для более
надежной хватки, но в действительности оно находится не с той стороны: мечи этого типа не
поместились бы в ножны и, вероятно, кольцо предназначалось для крепления другого рода.
Этот меч так похож на образец, найденный в Скандинавии, что они, кажется, могли бы выйти
из одной мастерской. Нигде в другом месте не находили оружия такого типа, поэтому можно
было бы предположить, что перед нами исконно датский тип, но есть одна сложность:
украшения на мече из Зеландии сильно напоминают детали кинжала из Богемии. Тем не
менее это не означает, что они пришли оттуда: это просто еще одно доказательство
взаимосвязи культур.
Глава 2
Железо приходит в Европу: люди Гальштатта
2 Геродот. История. В 9 кн. / Пер. Г.А. Стратановского. М.: ООО «Издательство ACT», «Ладомир», 2001. 752
с. (Классическая мысль). (Примеч. пер.)
производственного центра, возникает искушение сказать, что эти мечи сделаны в одной и той
же мастерской. Напротив, железные мечи, несмотря на то что своими очертаниями
полностью повторяли бронзовые, находят в очень ограниченном регионе: в Баварии,
Вюртемберге, Бадене, Эльзас-Лотарингии, Бургундии и Оверни. Следовательно, мечи,
сделанные из старого материала, экспортировали народам, сохранившим культуру
бронзового века, а новые и, безусловно, более эффективные модели ревниво оберегали и
хранили для главенствующей касты воинов, которые одни только и пользовались ими.
Вполне логично – ведь эти изделия давали им преимущество перед другими народами, не
обладавшими таким эффективным оружием, как мобильные, хорошо держащие заточку (в
отличие от изделий из более мягкого металла, бронзы, которая в этом отношении вела себя
гораздо хуже) железные мечи. В этом смысле выгоды от экспорта никак не перевешивали
возможностей, которые открывались для обладателей технологической новинки того
времени, – собственно говоря, с таким мечом можно было добыть намного больше того, чем
принесла бы его продажа. Люди Гальштатта хранили свой секрет – и свое могущество.
Рис. 13. Три варианта формы кончиков лезвий мечей гальштаттского типа
По форме эти мечи повторяли все характерные черты ранних бронзовых прототипов, но
отличались по своему назначению. Это было длинное оружие, предназначенное для
нанесения рубящих ударов и использовавшееся возничими колесниц. Во многих случаях это
предназначение подчеркивается формой кончика лезвия, который, в сущности, вовсе не
является таковым, поскольку либо закруглен, либо обрезан так, что напоминает квадрат, либо
имеет форму, напоминающую рыбий хвост (рис. 13, а – с). Последняя черта таким же
образом вошла в моду семнадцатью столетиями позже, когда во второй четверти XVII в.
итальянцы начали делать рапиры с двумя маленькими плоскими язычками на конце длинного
тонкого клинка, который позволял эффективно использовать конкретный прием – страмазоне
(рубящий удар в лицо). Это один из классических ударов итальянской фехтовальной школы,
настолько характерный, что, как видите, для его выполнения даже создали специальное
оружие.
Некоторые из гальштаттских мечей настолько велики, что возникло предположение,
будто их употребляли только во время церемоний, но я так не думаю. Конечно, они намного
больше, чем какие бы то ни было из более ранних экземпляров (и намного больше тех, что
делали в последующие 1500 лет), но даже с учетом этого они не настолько велики, чтобы им
не мог орудовать человек высокого роста; многие из средневековых мечей, использовавшихся
постоянно, были даже еще крупнее. Вероятно, здесь, как и во многих других случаях, вопрос
был только в личном предпочтении владельца; для человека соответствующего
телосложения, пожалуй, даже удобнее было работать длинным и тяжелым оружием,
способным нанести противнику максимальный ущерб.
Вполне понятно, что производство таких мечей предполагает наличие каких-то
экспериментальных методов ковки. Судя по всему, сперва этот способ был перенесен в
регион, который римляне называли Нориком (это приблизительно территория современной
австрийской провинции Штирии). Здесь находились шахты, где добывали самую лучшую для
того времени железную руду. Из Норика происходило знаменитое кельтское железо римских
времен, а затем, в течение всего периода Средневековья, доспехи и клинки из Инсбрука и
Пассау входили в число лучших изделий Европы. Несмотря на то что в действительности
этот регион не был колыбелью железной металлургии, оттуда шло куда большее количество
высококачественного материала, чем из легендарной прародины железа. Кузнецам,
пришедшим (возможно) с Востока, требовался материал для работы, а Норик этот материал
поставлял, поэтому его можно с полным правом назвать местом возникновения европейского
железа.
На большей части территорий, находившихся под влиянием гальштаттской культуры,
мечи ранней бронзы мало различались по форме, в противовес множеству разнообразных
стилей изготовления, использовавшихся в середине и в конце бронзового века. Между 950-м
и 450 гг. до н. э. один за другим входили в обращение три главных типа оружия: сперва
промежуточный (длинный меч, сделанный из бронзы и предназначенный для нанесения
рубящих ударов), затем тяжелый железный меч, сохранивший форму бронзового оригинала,
и, наконец, короткий железный меч, ведущий свое происхождение от оружия, которое
использовали этруски и греки (начиная приблизительно с 600 г. до н. э. кельты все чаще
вступали с ними в контакт).
Как я уже говорил, несмотря на широкое распространение гальштаттского меча по всей
зоне влияния соответствующей культуры, его форма была очень стандартизирована. По-
видимому, единственные отклонения относились к длине оружия, хотя и здесь колебания
редко превышали несколько сантиметров. Кончики некоторых мечей имели тщательно
продуманную форму (как показано на рис. 13), но поперечное сечение клинков и форма
верхней части были одинаковыми. Рукоять крепилась таким же образом, как и на бронзовых
мечах, но формы плечиков клинка и хвостовика различались некоторыми деталями. Эти
различия можно оценить, сравнив рис. 10 с изображением бронзового меча, данном на рис. 6.
Некоторые рукояти этих мечей сохранились; в основном они похожи на те же детали
бронзовых предшественников, но навершие у них очень характерное и по форме напоминает
мексиканскую шляпу. Большая часть сохранившихся деталей сделана из слоновой кости или
рога, с украшениями из янтаря и золота. Особенно красивый железный меч, найденный в
погребении в Гомадингене (Вюртемберг), имел великолепную рукоять из рога или кости,
украшенную листовым золотом (рис. 14). Это один из самых больших мечей, примеры
которых я привожу в этой книге: его длина от навершия до кончика клинка составляет 42,5
дюйма3.
Ножны длинных мечей делали из дерева (возможно, таким же образом, что и ножны
бронзового века) и с наружной стороны обтягивали кожей, а с внутренней выкладывали
мехом. Они были снабжены бронзовой оковкой (металлическим наконечником)
оригинальной формы, в виде расходящихся в стороны крыльев или рогов. Можно подумать,
что подобный наконечник слишком утяжелял ножны, но эти предметы были довольно
красивы, и вполне возможно, что они были сделаны именно таким образом с определенной
целью. Предположительно они не были предназначены для утяжеления конца изделия, как
это делали с сабельными ножнами в XIX в. При ходьбе кавалерийские офицеры
демонстративно грохотали оружием по земле, в чем помогала оковка, но, как только воины
вскакивали в седло, все становилось на свои места. В данном случае, кроме декоративной,
тяжелая металлическая деталь играла и вполне практическую роль – не позволяла сабле
слишком сильно болтаться во время быстрой рыси. Теперь вообразите себе, что воин-варвар
сражается пешим или на колеснице и при этом у него под ногами болтаются длинные ножны
с шестидюймовой оковкой на конце; конечно же это было бы очень неудобно. Нет, такое
предположение трудно принять. В древности воины старались облегчить себе жизнь, а не
сделать ее труднее исключительно ради красоты, ведь их оружие имело сугубо практическое
назначение и от удобства любой детали в бою могла зависеть жизнь. Гораздо более вероятно,
что эта деталь была создана для того, чтобы помогать воину вытаскивать меч из ножен.
Исследование хорошо сохранившихся деталей датских мечей бронзового века показало, что в
Дании (а возможно, и везде) в то время меч носили на перевязи через плечо. На верхней
части ножен гальштаттского периода не было обнаружено ни следа металлического
крепления, так что можно предположить, что эти большие мечи свободно свисали с плеча
приблизительно таким же образом. Затем, практически наверняка, воин держал в левой руке
щит, а если так, то ему трудно было бы ухватить верхнюю часть ножен той же рукой, чтобы
правой вытащить меч. В этом случае меч, скорее всего, застрял бы и ножны просто
вращались бы из стороны в сторону на незакрепленной перевязи – и вот здесь становится
ясно, зачем понадобилась оковка, снабженная крылышками. Для того чтобы закрепить
ножны и не дать им раскачиваться из стороны в сторону, нужно было всего лишь ухватить
одно из крыльев и таким образом жестко зафиксировать его на то время, пока меч
вытаскивается из ножен (рис. 16). С любой точки зрения это вполне жизнеспособная теория;
можно быть уверенным, что теория аналогии с сабельной оковкой неверна, отчасти потому,
что она бессмысленна, а отчасти потому, что, хотя археологи находили множество таких
оковок, ни на одной из них нет ни малейших следов износа, которые непременно появились
бы при таком обращении. Согласитесь, что, когда металлический предмет постоянно
скребется о землю, камни и прочие твердые предметы, его поверхность не может остаться
такой же чистой и гладкой, как в том случае, когда он спокойно висит на плече владельца.
Таким образом, можно с уверенностью сказать, что оковки земли не касались, а если так, то
почему бы не принять теорию, которая вполне объясняет их возможное назначение?
Этот шит закрывал своего владельца целиком и был совершенно не похож на те, что
изображали в классических произведениях. Откуда появилась эта идея у Гомера? Как и во
многих других случаях, как только Шлиман обнаружил эти микенские картины, все стало
ясно (см. рис. 11). Похожие изображения щитов были найдены на Крите; возможно, их
использовали в качестве настенных украшений во дворце Миноса. Неизвестно, каким
образом летописцы забыли упомянуть о существовании подобных изделий, но факт остается
фактом – они не только использовались, но и были довольно многочисленны в те времена,
когда происходило действие произведений Гомера.
Дальше к востоку часто использовались шлемы и кирасы. вне зависимости от того,
насколько они были популярны или непопулярны в Центральной Европе. Греческие и
средиземноморские шлемы и защитные доспехи, которые использовались между 1000 г. до
5 Гомер. Илиада. Пер. М. Гнедича. (Примеч. пер.)
н. э. и окончанием римского периода в истории, были настолько многочисленны и
разнообразны, что о них возможно говорить только в самом широком смысле. Для того чтобы
углубиться в изучение этой темы, потребовалась бы отдельная книга или даже несколько
книг, но я не ставлю себе такой задачи. Хотелось бы только дать несколько общих примеров,
просто для того, чтобы дополнить общую картину. Во-первых, в «Илиаде» есть описание
шлема, который в свое время был довольно обычным, к началу великой осады считался
древним и совсем перестал существовать в классический период. Судя по всему, Гомеру
было очень трудно его описать, он даже подчеркивает, что и в то время он был очень
древним. Видимо, ко времени создания его произведений эта форма не только вышла из
употребления, но и успела забыться; сохранились только самые общие представления.
Шлем, о котором мы говорим, дали Одиссею, когда он вместе с Диомедом собирался на
разведку в лагерь Трои:
Как видите, это тщательное, точное и исчерпывающее описание. Судя по всему, даже во
времена Троянской войны такой шлем считался диковинкой; возможно, поэтому Гомер так
много о нем говорит, поскольку обычно при описании шлема он использовал простые
прилагательные: «блестящий» или «сияющий». Далее следует:
«Обратная сторона каждого из них была срезана и стала абсолютно плоской; на ней
было два отверстия, которые, вероятно, служили для того, чтобы прикреплять зуб к чему-
нибудь, возможно к лошадиной сбруе. Однако в «Илиаде» говорится, что такие клыки
использовались и для украшения шлемов».
При раскопках было найдено довольно много реальных образцов таких шлемов, вполне
достаточно для того, чтобы убедиться, что художники морочили голову будущим поколениям
ничуть не больше, чем это делал Гомер.
Рис. 23. Изображения с афинских краснолаковых ваз. V в. до н. э.
Глава 3
Галлы
Между 1874-м и 1881 гг. н. э. восточный конец озера Ньюшатель пересох; шведский
археолог Эмиль Вуг нашел в грязевых отмелях остатки деревянных свай, когда-то
поддерживавших мост, и развалины множества жилищ, стоявших на платформах, которые
опирались на эти сваи. Эти строения находились на самой кромке воды – в бывшем ложе
реки, задолго до 1874 г. превращенной в канал. Поднявшись выше по течению, в сторону от
отмели (давшей название самому месту – Ла-Тене), Вуг обнаружил еще несколько построек и
еще один мост. В грязи, окружавшей свай в Ла-Тене, нашли огромное количество предметов,
по большей части сделанных из железа. Там было около 100 мечей, более 200 наконечников
копий, большое количество брошей и застежек, несколько железных горшков и много
инструментов и приспособлений из железа: топоров, ножей, резаков, кос, а также несколько
золотых монет, браслетов и ожерелий. Среди всего этого богатства совсем не было предметов
домашнего обихода, которые всегда находили в доисторических жилищах, и, кроме того,
никаких вещей, принадлежавших женщинам: ни украшений, ни зеркал, ничего (найденные
броши предназначались для мужских плащей). Это полнейшее отсутствие предметов,
необходимых в обычной домашней жизни, говорило о том, что здесь был всего лишь
военный пост, а найденные там предметы либо хранились в армейском складе, либо
предназначались для торговли. Само место служило в этой торговле перевалочным пунктом
(жители Гельветии и Норика, находившихся дальше к востоку, были основными
поставщиками оружия для всей Европы). Здесь можно провести параллель со множеством
археологических материалов, обнаруженных в 1870 г. в ложе реки Соны, близ Шалона-на-
Соне. Там стояла древняя Кабиллона, один из основных городов эдуев. Известно, что она
служила военной базой и факторией. Найденные в этом месте развалины соответствуют
латенским: остатки свай и множество предметов, лежащих вокруг них в грязи. Большая часть
обнаруженных в этом месте объектов принадлежала латенской культуре, много было греко-
римских предметов, а несколько даже принадлежало к более позднему периоду, к эпохе
Меровингов.
Местечко Ла-Тене было особенно важно тем, что находилось на перекрестке между
долинами Роны и Рейна, по которым ценные железные изделия экспортировались из
Гельветии и Норика на запад. Период, названный по имени этого пункта, грубо говоря,
включал в себя последние пять столетий до нашей эры. Иногда его называют ранним, или
кельтским, железным веком. Датировка этого времени выглядит приблизительно таким
образом: Лa-Тене I (500–300 гг. до н. э.), Ла-Тене II (300–150 гг. до н. э.), Ла-Тене III (от 150 г.
до н. э.).
В предыдущей главе мы видели, как в самом конце бронзового века, в период
существования гальштаттской культуры, появились мечи, принципиально отличавшиеся по
форме от своих предшественников, и как затем их заменили мечи такого же типа, но
сделанные из железа. Длинный железный меч латенской культуры, который пришел затем,
был прямым предком рыцарских мёчей. Видимо, эти мечи имели мало общего с бронзовыми,
от которых сильно отличались своими очертаниями: их края были прямыми и шли почти
параллельно друг другу, а затем слегка сужались к одному концу, образуя закругленное
острие. Мы знаем, что последние бронзовые образцы предназначались для нанесения
рубящих ударов. В то время западные воины начали сражаться на колесницах, а в таком
случае мечом трудно сделать что-либо, кроме как ударить противника, к тому же для того,
чтобы достать до него, меч должен быть длинным. Таким образом, вполне логично было
придумать изделие, отвечавшее вышеперечисленным требованиям. Это одна причина, другая
же заключалась в свойствах материала, с которым работали кузнецы и который определял
форму их изделий. Из бронзы нельзя отлить очень длинный, плоский и тонкий клинок: он
может быть только цельным, а следовательно, и довольно-таки тяжелым. Примером очень
длинного бронзового меча может служить лиссенский, но он был при этом очень толстым,
узким и предназначался только для нанесения колющих ударов. С железом дело обстоит
совсем по-другому. Раскаленный металл не льют в заранее приготовленную литейную форму,
а расплющивают молотом; и чем больше по нему бить, тем тверже он становится. Кроме
того, при такой обработке он приобретет некоторую гибкость, так что, если его не сделать
очень толстым (и слишком тяжелым), то он не подойдет для фехтования, поскольку будет
гнуться при прямом ударе. В то же время ширина лезвия позволяла наносить очень
эффективные рубящие удары. Иногда мы слышим о том, что железные мечи раннего периода
гнулись в бою, владельцам приходилось выпрямлять их, наступая ногой (к примеру,
известно, что это случалось в битве при Секстовых водах в 102 г. до н. э., когда римляне под
командованием Мария сражались с тевтонами и кимврами). Однако это были издержки
начального периода, и довольно скоро кузнецы нашли способ делать не только гибкие, но и
упругие клинки, покончив с таким недостатком нового железного оружия.
В этот же самый период (Ла-Тене I) возродилась практика изготовления меча (метод
скрепления клинка и рукояти), которая была испробована и отвергнута в бронзовом веке, но в
железном отлично зарекомендовала себя и с тех пор использовалась повсеместно. Имеется в
виду изготовление хвостовика, представляющего собой одно целое с клинком, на котором
впоследствии собиралась рукоять из другого материала. Я думаю, что это также случилось
благодаря свойствам нового материала – железо в противовес бронзе и ковка в противовес
литью – и методике использования оружия, поскольку при попытке сделать такое крепление
на бронзовых изделиях вскоре оказалось, что тонкий хвостовик из этого материала слишком
легко ломается. Железный хвостовик делали в виде длинного широкого язычка, а рукоять
состояла из трех отдельных частей: крестовины, ручки и навершия. В каждой из них
проделывалось отверстие, по форме и размеру соответствующее нужной секции хвостовика;
все три части в нужном порядке нанизывались на него так, чтобы нижняя плотно сидела на
плечиках меча. Затем короткий кусок хвостовика, который выступал над навершием, жестко
заклепывали молотком, и он удерживал всю конструкцию на месте (рис. 25). Теперь видите,
что, как бы резко ни рубил клинок и какое бы серьезное сопротивление ни встречал, только
сломав хвостовик, можно было заставить рукоять меча рассыпаться. Сделать же это было
крайне трудно; защищенный верхними накладками металл не подвергался слишком
сильному воздействию при столкновении со щитом, шлемом или клинком противника, так
что, если в железе, из которого ковали клинок, не было изъянов, хвостовик мог переломиться
только чудом.
Латенские мечи последних пяти столетий до нашей эры в среднем были 36 дюймов в
длину или около того, из них 30 дюймов приходилось на сам клинок. Иногда лезвия
достигали 2,5 дюйма ширины у рукояти, а к концу сужались до 1⅞ дюйма. Некоторые из них
были превосходного качества и сделаны по определенному образцу, которому различные
мастера довольно точно следовали. Очень немногие из рукоятей мечей сохранились, и это
позволяет предположить, что они, как и более поздние образцы, найденные в датских
болотах, часто делались из кости, рога или дерева, которые со временем распадаются и
исчезают, в отличие от металлических пластин. Почти все континентальные мечи латенской
культуры сейчас состоят только из лезвий и основы ножен; сами по себе ножны чаще всего
делались из дерева, покрытого кожей, которое не могло сохраниться хоть сколько-нибудь
продолжительное время. Тем не менее иногда ножны все же делали из более прочных
материалов: сохранилось несколько экземпляров из бронзы и железа. В Британии мы видим
обратную ситуацию, поскольку большая часть ножен этого периода, обнаруженных
археологами, была изготовлена из бронзы. Поверхность некоторых бронзовых ножен из Ла-
Тене была покрыта тиснением, имитирующим кожу; ни на одной из британских находок
следов такой обработки обнаружено не было. По-видимому, этот местный вариант
украшения не смог распространиться достаточно широко.
Британские железные мечи образуют отдельный класс, поскольку в общем и целом их
клинки были намного тоньше и слабее, чем у превосходных континентальных образцов;
несмотря на это, их ножны, как я уже говорил, обычно делались из бронзы и часто
украшались удивительно красивым орнаментом; фактически некоторые из них представляют
собой те самые восхитительные произведения искусства, о которых я упоминал. Украшения
выполнены в особом стиле, присущем кельтам, которые мастерски использовали бегущие
узоры из простых на первый взгляд геометрических кривых. Впечатление это обманчиво,
поскольку, казалось бы, повторяющийся мотив на самом деле оказывается исключительно
сложным, живым и утонченным, как изгибы струй в бегущей воде; он выведен с силой и
точностью, которой может достичь только подлинный мастер своего дела. Присмотревшись к
образчику настоящего кельтского искусства, мы понимаем, что узор сложно было бы даже
воспроизвести карандашом на бумаге, а ведь в данном случае мастер имел дело с металлом!
Можно только удивляться сочетанию тонкого художественного вкуса с умением, которое
позволило вложить его в бронзовое изделие и превратить в настоящее произведение
искусства, достойное встать в один ряд с работами, имеющими мировое значение. После
этого уже довольно трудно говорить о «диких и варварских» племенах древних кельтов, даже
если больше ничего не знать об их религии, культуре и быте.
В большинстве случаев континентальные мечи представляли собой большое и тяжелое
оружие, и на всей территории распространения сохраняли примерно одну и ту же форму с
незначительными вариациями. Два главнейших типа представлены величественными,
хорошо сохранившимися образцами, один из которых был найден в Дании (и теперь
хранится в Датским национальном музее в Копенгагене), а другой – в Морингене, в
Швейцарии (Национальный музей в Цюрихе). У них много общего, и в то же время они
настолько хорошо демонстрируют основные различия между северноевропейским и
южноевропейским типом мечей, что я подробно их опишу.
Первый нашли в Зеландии, в болотах Линдхольмгарда, и, возможно, это один из
наиболее хорошо сохранившихся мечей латенского периода: по его виду невозможно
предположить, что он две тысячи лет пролежал в торфянике. Впрочем, стоит отметить, что
для оружия это достаточно благоприятная ситуация – позднее вы еще узнаете о находках,
сделанных в датских болотах.
Широкое лезвие меча (3,5 см) очень незначительно (до 3 см) сужается к концу. Говоря о
нем, не вполне правильно упоминать об острие, поскольку его, в сущности, нет. Клинок резко
заканчивается изящным двойным изгибом с небольшим выступом посередине, а в
центральной части лезвия проложены два углубленных канальца, разделенные небольшим
ребром. Эти канальцы украшены текстурой, которую образуют тысячи маленьких дырочек,
вытравленных на поверхности. Плечики меча сформированы в виде изящного двойного «S»,
над ними возвышается крестовина. Хвостовик очень длинный и сверху украшен маленьким
сферическим навершием из серебра, увенчанным железным блоком пирамидальной формы,
на котором заклепана оставшаяся часть стержня. Эта последняя черта предсказывает
появление очень похожей практики изготовления рукояти в XIII–XV вв. В нижней части
хвостовика находится металлический ободок, изначально являвшийся частью рукояти,
возможно окружавший ее в стиле некоторых римско-британских мечей и большинства
средневековых, существовавших в XV в. н. э. Ножны от этого меча сохранились, причем на
удивление хорошо; они сделаны из двух выпуклых пластин тонкого железа. Они очень
просты и не имели никакого орнамента, а подвешивались к перевязи с помощью двух
железных колец, одно из которых расположено на 1/5 высоты ножен, а другое – на другом
конце, примерно 8 дюймами ближе к кончику. Нижняя часть ножен, совершенно квадратная,
заканчивается чем-то вроде бронзовой лепнины. Верхняя основа ножен (устье), также
бронзовая, примыкает к рукояти так, что возникает ощущение двойной крестовины. В
Скандинавии и Северной Германии находили целые ножны или их части того же типа, так
что можно предположить, что он являлся характерным для данного района.
Рис. 26. Оковка бронзовых ножен для кинжала из Вандсворта. II или III в. до
н. э. Британский музей
Меч из Морингена во многом похож на тот, который я только что описал. Его лезвие
больше, но имеет примерно такую же форму, разве что немного резче сужается к широкому
кончику в виде лопаточки, а его плечики изогнуты менее круто. От рукояти ничего не
осталось, но хвостовик был такой же длины; заклепанному наверху кончику тщательно
придали молотком форму небольшой сферы. «Медальон», или верхнее основание ножен
этого меча, все еще на месте и говорит о том, что вешали его иначе, чем это обычно делали
северяне. Это петля, через которую протягивали ремень, надежно прикрепляющийся к поясу
или перевязи. Оковка ножен от этого меча утрачена, но сохранилось множество других – от
сходных образцов. Предположительно это результат дальнейшего логического развития
«крылатых» образцов, о которых я говорил в предыдущей главе. С изобретением петли для
ремня, который поддерживал ножны (в то время как ножны гальштаттских мечей, нужно
учитывать, можно было носить свободно, на ассирийский манер), отпала необходимость
прицеплять оковку крюком к ноге или локтю для того, чтобы достать оружие. Поэтому
крылышки тоже стали излишними; их стали плотно прижимать к нижней части ножен и
усложнять форму центральной части оковки (рис. 26). Конечно, это всего лишь теория; мы не
знаем точно, использовали ли крылатые оковки таким образом, как это только что было
сказано, или в латенский период I они модифицировались согласно моему предположению.
Такое умозаключение просто выглядит логическим.
Эти два превосходных экземпляра оружия, найденные в крайних точках района
распространения мечей такого рода, находятся как бы на разных полюсах, а между ними
расположены множество других, обнаруженных в погребениях или залежах. То, что во
времена античности многие из них были уничтожены, – трагедия для археологов. До сих пор
не обнаружено материалов этого периода, способных сравниться с датскими, но несколько
находок соответствуют информации, содержавшейся в комментарии Орозия, который
говорит в своем сочинении, посвященном победе кимвров над римлянами в 105 г.:
Кстати, стоит отметить, что здесь Орозий ссылается на «кольцевую броню», понятие, о
котором мало где упоминается и мало что известно. Это весьма интересный момент, на
котором стоило бы остановиться поподробнее, но я не ставлю себе задачи исследовать
происхождение и развитие защитных приспособлений иначе как в самых общих чертах: в
работах археологов им и без того уделяется большое внимание, а количество трудов по
происхождению, истории и изменениям в конструкции средневековых доспехов и вовсе
безгранично. Мне же хотелось бы большую часть книги посвятить оружию. Однако вернемся
к событиям, которые для археологов имеют огромное значение и которым мы обязаны
получением невероятного количества хорошо сохранившегося материала, во многих случаях
неизвестного доселе.
Юлий Цезарь, писавший пятьюдесятью годами позже Орозия, об обычаях галлов
говорит:
«Когда они решают идти на бой, то обыкновенно посвящают богу Марсу всю добычу,
которую надеются получить. После победы они приносят захваченных животных в жертву, а
все вещи собирают в одном месте. Во владениях многих племен на священной земле лежат
огромные кучи захваченного добра, и практически неизвестны случаи, когда кто-нибудь
осмеливался нарушить религиозные установки и принести свою добычу домой или взять
что-нибудь из того, что уже лежит в этой куче. Такое преступление наказывается ужасной,
мучительной смертью».
И далее: «Во многих государствах можно увидеть груды таких вещей, лежащих в
священном месте». Одним из таких мест был Ллин-Кериг, где по прошествии довольно
большого времени во время добычи торфа были найдены железные и бронзовые предметы.
Очевидно, их не оставили на открытом месте, а бросили в пруд. Обнаружено было несколько
мечей, сломанных и не отличавшихся особенно высоким качеством (с узким лезвием, слабым
и плохо обозначенным сечением). Другие такие залежи были открыты в Лиснакрогере, и в
них обнаружились несколько превосходных ножен и несколько клинков, по размеру меньше
обычных.
У ножен более позднего периода можно отметить одну характерную черту: все
украшения расположены на петле для ремня, которая теперь занимает центральное
положение, причем в верхней и нижней части ножен расположены украшенные орнаментом
завершения. В результате в подвешенном состоянии петля оказывается на внешней стороне, в
то время как прежде она была внутри. Кроме того, в данном случае узкий ремень с
параллельными сторонами расширен как выше, так и ниже петли для того, чтобы нести эти
завершения. Этот вариант является предшественником множества ножен позднего железного
века, т. е. первых трех столетий нашей эры. Эти британские ножны отличаются и тем, что на
некоторых находятся две декоративные бляшки (часто покрытые эмалью), которые крепятся
возле рукояти меча; подобные украшения находили на многих северных мечах вплоть до
начала эпохи викингов (рис. 27).
В Британии мечи в целом, судя по всему, появились позднее, чем на континенте (лишь
немногие были созданы раньше 150 г. до н. э.).
Возможно, что самые поздние из них представляют наибольший интерес, хотя качество
украшений на них сильно снижается, а на целиком сохранившемся экземпляре из Дурхема
(рис. 28, b) оно настолько плохо, что их можно без преувеличения назвать дешевыми и
вульгарными. Тем не менее у этих мечей хороший клинок, явно римского производства.
Сохранилось несколько экземпляров с целыми или практически целыми рукоятями; по всему
видно, что это римско-британский, а не чисто кельтский тип (на рис. 28, а и 28, с изображены
два меча, датируемые I в. н. э.).
Рис. 29. Железный меч с одним лезвием. III в. до н. э. Северная Германия
В последней главе я описал греческий копис. В этот же период (последние два века до
нашей эры) в Скандинавии и на севере и северо-востоке Германии, на землях, которые
изначально занимали бургунды, можно было обнаружить оружие, очень похожее по форме на
греческое, даже по рукояти довольно странного вида (рис. 29). Я думаю, очень вероятно, что
эти мечи произошли от греческих кописов, поскольку в тех районах, где они, по-видимому,
использовались чаще всего, торговые пути пролегали вдоль текущих на юг рек Восточной
Германии и Польши (таких, как Одер или Вистула). По ним суда могли достичь Паннонии,
Дакии и Фракии, жители которых имели тесные контакты с греками. Этот тип меча (его
называют «сакс», и это не последнее упоминание о нем) до конца периода господства
викингов был популярен на севере и не менял своей формы. В Средние века он был известен
под именем «фальчиона», а в более новое время его называли саблей. Поскольку
происхождение этого оружия можно проследить вплоть до его древнеегипетского предка,
мало кто сомневается в том, что кавалерийская сабля имеет весьма почтенную историю, хотя
она известна далеко не всем, по крайней мере в полном объеме.
Прежде чем мы закончим описание мечей этого периода, нелишне будет поговорить и о
материале, из которого их делали. Принято считать, что сталь была неизвестна до более
позднего периода, но специальные анализы показали, что ее использовали при изготовлении
колесниц из Ллин-Кериг, а это позволяет предположить, что то же самое происходило и с
клинками мечей. У Плутарха есть интересный комментарий по поводу эффективности
кельтских мечей: он говорит, что во время кампании против галлов вынужден был спешно
приказать изготовить для большинства своих людей железные шлемы, которые могли бы
противостоять варварскому оружию.
Доказательством особой выделки этих мечей могут служить клейма кузнецов,
вытисненные на лезвии многих из них. Они сделаны совершенно таким же образом, как и в
период с XIV по XVII в. н. э., то есть отштампованы в металле, чаще всего возле рукояти, но
иногда и на хвостовике, под ней. Эти знаки имеют различную форму, в основном
воспроизводящую фигуры зверей или человека, к примеру вепря или согнувшегося мужчину.
На фрагменте меча из Марны, хранящемся в Британском музее, находится глубоко
вдавленное изображение половинки луны с человеческим лицом в ней, предвосхитившее
популярную немецкую марку XVII в. на тысячу восемьсот лет. Позднее, во время
исследования мечей первых трех столетий нашей эры, образцов, найденных в датских
болотах, мы еще встретимся с клеймами такого типа, а также с некоторыми другими.
Копье есть копье, вне зависимости от того, когда оно было сделано – в середине
бронзового века или в XIX столетии. Здесь мало простора для воображения, и одни и те же
формы сохраняются в любой век и в любом месте. Что ни говори, но из сочетания лезвия
ножа и палки (именно таково было происхождение первого копья) трудно извлечь нечто
новое; основные вариации здесь происходят в области наконечника, да и то их известно
довольно ограниченное количество. В латенский период наконечники копий были такого же
размера и формы, что и раньше; изменились только декоративные мотивы. Некоторые из них
были большими листовидными, некоторые – широкими и больше напоминали острия пик
XIX в. (рис. 30). Только один из типов, судя по всему, является характерным исключительно
для этого периода: волнообразный наконечник, похожий на малайский крис.
Щит латенского периода преимущественно имел овальную форму. Это ясно отображено
на нескольких галльских статуях, а в Британском музее есть маленькая оловянная фигурка,
похожая на средневековую эмблему пилигрима и изображающая воина с таким щитом в
руках. Похожие два щита были найдены в болотах Хьертспринг (приблизительно 300 г. до
н. э.); они изготовлены из дерева и имеют продолговатые выпуклости в центре, такие же, как
и на монументах. Видимо, по большей части щиты делали простыми и ничем не украшали,
но бывали и исключения: в Британии есть два щита периода Ла-Тене III, оба овальной
формы, но, в отличие от континентального варианта, имеющие небольшой перехват в
середине. Один из них, найденный в реке Уитем близ Линкольна, довольно велик (3 фута 8
дюймов в длину), другой, из Баттерси (найден в Темзе), меньше по размеру; оба сделаны из
бронзы и украшены орнаментом. Слой бронзы находится сверху и очень тонок, видимо,
изначально он был подбит несколькими слоями кожи. Важнее всего в этих щитах конечно же
украшения. На первом из них типично британский орнамент, который часто встречается на
ножнах и упряжи колесниц, но второй можно сравнить с лучшими шедеврами любого
времени и любого места. Это не просто превосходный образец работы по металлу: это
великое произведение искусства, которое должно стоять в одном ряду с Парфеноном или
статуей Давида работы Микеланджело. Невозможно отдать ему должное в описании; не
увидев это прекрасное произведение, нельзя понять его очарования. В нем нет ничего
агрессивного, боевого; он не очень большой, на нем нет ни драгоценных металлов, ни
ювелирной инкрустации. Цвета на нем спокойные, но блестящий румянец бронзы в
сочетании с малиновыми эмалевыми вкладками и с легким, артистичным дизайном оставляет
незабываемое впечатление. Из всего созданного людьми оружия это самое красивое.
Возможно, что археологам предстоит найти нечто еще более чудесное, но это нечто должно
быть исключительно прекрасным, чтобы сравниться со щитом из этого славного места.
Судя по всему, в течение всего кельтского бронзового века воины знатного рода вели
бои на колесницах. Хотя большинство повозок, найденных в гальштаттских погребениях,
было снабжено четырьмя колесами (например, те, что были обнаружены в скифских
гробницах и были сделаны между 600-м и 100 гг. до н. э.), изображение двухколесной
колесницы на стене шведского склепа бронзового века доказывает, что они были известны в
X в. до н. э. как на севере, так и на юге Европы. По свидетельству Полибия, в III в. до н. э.
галльский метод ведения сражений заключался не в том, чтобы с начала до конца сражения
биться сидя в колеснице, как это делали в Британии четырьмя столетиями позже; вместо
этого воины яростно бросались в колесницах на строй противника, осыпая его метательным
оружием и при этом стараясь поразить и (желательно) напугать его ревом боевых рогов и
грозными криками. После внушительной демонстрации своей мощи и решимости бойцы
спешивались и двигались дальше, чтобы сразиться в поединке с вражескими воинами,
оставляя колесницы поблизости на тот случай, если придется спешно бежать. Это сильно
напоминает поведение героев «Илиады» Гомера.
Описывая битву при Теламоне в 225 г., когда нашествие галлов в Италию удалось
повернуть назад, Полибий упоминает воинов, называвшихся «gesatae» (кельтский термин,
обозначавший копейщиков). Эти отряды похожи на более поздние ирландские «Fianna» –
вольный отряд воинов, живших бродячей жизнью наемников и не служивших никакому
конкретному племени. Особенность упоминаемых историком воинов заключалась в том, что
они сражались обнаженными. По-видимому, это был древний кельтский обычай, постепенно
отмиравший по мере того, как люди становились цивилизованнее. Делалось это не с целью
бравады, а для того, чтобы призвать милость божества. Тысячу лет спустя викинги –
берсерки вели себя подобным же образом.
Судя по всему, везде, где люди сражались на колесницах, использовался один и тот же
метод – воин атаковал противника с помощью лука, дротиков, или метательного копья, или,
на близком расстоянии, меча (в Британии сражающийся часто бежал впереди между двумя
лошадьми для того, чтобы подобраться к врагу как можно ближе). Второй же (не слуга, а
более молодой человек того же социального статуса) в это время правил лошадьми и
прикрывал первого своим щитом. Вполне логично будет предположить, что такой способ
ведения боя диктовал и форму этого самого щита: без сомнения, в колеснице продолговатый
вариант наподобие изделия из Баттерси был куда эффективнее круглого. Интересно, что
приблизительно в 1200 г. гиттиты использовали изделия, несколько похожие на британские –
они заметно сужались посередине. На рис. 31 (барельеф в храме Рамзеса III, в Фивах)
показано, как их использовали.
Греческий щит классического периода имел круглую или овальную форму и был
заметно выгнут, что позволяет обеспечить наилучшую защиту. По описанию Гомера можно
понять, что эти щиты делали из бронзы, возможно, подбитой кожей (но не «семикожными»,
как щит Аякса: эти, меньшего размера, должны быть относительно легкими, чтобы ими легко
было манипулировать). Рисунок на аттической вазе 480 г. до н. э. (рис. 32) дает вполне ясное
представление о том, как они выглядели внутри и снаружи и как их использовали воины.
Мужчина вверху слева изготовился к бою; на внутренней стороне щита можно разглядеть
широкий ремень, под который продета его рука, но ремешок меньшего размера, который он
сжимает в ладони, не виден. Заметно, что щит очень сильно выгнут и по форме напоминает
плоскую чашу, увеличенную во много раз. У двух людей, которых вот-вот должны будут
атаковать, нет щитов, но тот, что слева, обмотал левую руку своим коротким плащом
(круглый предмет, свисающий с его шеи, – головной убор, а не щит). В нижней части
картины двоих людей со щитами, по-видимому, атакует тот, у которого есть только меч и
плащ. Тот, что в середине, держит щит перед собой так, чтобы он закрывал его целиком,
тогда как другой выглядит очень неуклюже, держа свой горизонтально – в классическом для
греков положении перед атакой.
Здесь, всего в двух рисованных сценах, можно найти превосходное изображение
греческого оружия и узнать, как его использовали; и, поскольку мы знаем, что горцы точно
так же действовали своим широким мечом и круглым щитом, можно заключить, что люди
бронзового века в общем и целом сражались подобным образом. Вполне понятно, зачем во
время атаки щит держали горизонтально, будь то при ходьбе или при беге: если предмет
такого размера держать перед собой близко к телу, то колени будут задевать за его нижнюю
кромку. Щит нужно держать на отлете, но в положении, когда он всегда готов к защите, в то
время как мечом в другой руке можно ударить снизу в защитное приспособление противника
или, наоборот, сверху, целясь в шею.
По форме и размеру щит римских легионеров был похож на древнеегипетские, имел
нечто общее с кельтскими: он был прямоугольным, высотой от подбородка до колен и
закрывал все тело. Для своих целей это был очень эффективный образец, хотя его
применение было строго ограничено особенностями пехотной тактики. Римские кавалеристы
носили круглый щит меньшего размера, поскольку большим и прямоугольным было бы
совершенно невозможно действовать, сидя верхом.
Судя по всему, кельты носили шлемы двух вполне определенных типов: один
полностью принадлежащий им, а другой более «классический». Все шлемы первого типа
представляли собой вариации на тему круглой шапочки, закрывавшей голову и сделанной из
бронзы; на некоторых, найденных в Британии, был еще длинный выступ, торчащий над
глазами на манер козырька жокейского головного убора. Другие, обнаруженные во
французских захоронениях, напоминают высокие ассирийские шлемы: круглая основа без
полей, вверху сужающаяся и сходящаяся к высокому заостренному концу (рис. 33, а). Один
из этих шлемов ощутимо напоминает германские «pikelhaube» 1914 г., у которых не хватает
только острого выступа (рис. 33, с). Некоторые североитальянские щиты по форме более
изящны и похожи на так называемые «celata» конца XV в. Этот шлем лишь слегка
расширяется сзади, для того чтобы предохранить основание черепа, и нижний его конец
украшен так, чтобы попытаться создать впечатление волос, ниспадающих из-под кромки
(рис. 33, b).
Часть вторая
ГЕРОИЧЕСКИЙ ВЕК
Глава 4
Великое переселение народов
6 Хотя это часто приходится доказывать, но, без сомнения, так оно и есть.
Меровингов, наиболее кровавая и слабая из всех, которые когда-либо позорили нацию, и тем
не менее она дала свое имя прекраснейшим цветам средневековой Европы. В течение всего
этого времени франки представляли собой намного меньшую угрозу рушащейся империи,
чем готы или вандалы, но в конце концов, когда Карл Великий объединил их и создал
империю, они победили и впитали в себя все остальные народы (хотя к тому времени и готы
и вандалы уже исчезли со сцены). Это было то содружество германских племен, о котором
писал Тацит. Они пересекли Рейн и вошли в Галлию, следуя теми путями, по которым
раньше совершали свои грабительские набеги алеманны, прорвавшие границу в то время,
когда хватка Рима уже ослабла.
Собственно говоря, тех франков, которые единолично правили всей Европой и дали
свое имя величайшему государству, трудно сравнивать с их грубыми предками. На это
имеется две причины: во-первых, изначально франкских завоевателей римской Галлии было
сравнительно мало, и скоро (через одно-два поколения) они превосходно смешались с
римско-галльским населением, исключая правящий класс, который оставался исключительно
тевтонским по крови. Вследствие этого большинство франков стало цивилизованнее, хотя
властители династии Меровингов оставались варварами в самом худшем смысле этого слова.
Но, несмотря на это, недостойная династия прервалась и уступила место совершенно
другому семейству. Его родоначальником был Карл Мартелл, но того, кто объединил
практически всю Европу в единое мощное целое, звали Карлом Великим – Шарлеманем,
императором Запада. Благодаря этому замечательному человеку франки в VIII в. стали
ведущей силой в Европе, но только потому, что Карл объединил все, что было лучшего в
переселенцах, готах и лангобардах, и привил их систему ведения войны к традиционным
франкским методам. Результат получился ошеломляющий – в конце концов благодаря
усилиям одного-единственного человека образовалась держава таких размеров, какой
никогда уже больше не существовало на территории Европы. Нам трудно вообразить такие
свершения за недолгий период человеческой жизни, но тем не менее так оно и было. Если бы
дети Шарлеманя были достойны его имени, трудно представить, какой была бы политическая
карта мира через сто лет. Однако империя фактически просуществовала всего одно
поколение – как только ее основатель скончался, все вернулось на круги своя. Следовательно,
для того чтобы полностью изменить историю, усилий одного человека все-таки оказалось
недостаточно.
Вандалы отправились дальше других племен и в течение некоторого времени были
самыми удачливыми из переселенцев. Мы точно ничего не знаем о том, откуда они были
родом; вандалы появились в Северной Германии приблизительно в одно время с
лангобардами, то есть в начале I в. н. э., и поселились возле Одера. Сами они говорили, что
пришли из Скандинавии, но прожили в том месте, о котором я упомянул, приблизительно
четыреста лет, или двадцать поколений – достаточно времени для того, чтобы это место
можно было считать родиной. Только в начале V в. н. э. появились сообщения, что вандалы
начали продвигаться в западном направлении. Под новый год, в ночь, которая отделяла 405 г.
н. э. от 406-го, они пересекли Рейн и начали свое долгое путешествие под предводительством
исключительно энергичного вождя по имени Гейзерих. Он повел их на юг через Галлию и
Испанию до самого Средиземноморья, часть которого до сих пор носит имя этого племени –
Андалузия (там они прожили 20 лет, с 409-го по 429 г.). Затем Гейзерих во главе своего
народа пересек Гибралтарский пролив и вторгся в Северную Африку, где завоевал бывшую
римско-карфагенскую провинцию и создал удивительную империю вандалов, которая вскоре
стала таким же богатым и просвещенным государством, как и сам Карфаген, столица древней
финикийской цивилизации. Таким образом, на Средиземноморье начался период, сравнимый
со временами викингов, поскольку вандалы были нацией мореходов и на своих кораблях
плавали куда хотели, совершая такие же рейды, как и позднее викинги на севере или
сменившие их на этом берегу пираты-варвары. Вскоре и их империя стала ужасающей силой,
в 455 г. захватившей и разграбившей сам Рим. В 553 г. великий генерал императора
Юстиниана Велизарий разбил вандалов и уничтожил их государство, после чего они навсегда
исчезли из исторических хроник. Однако это имя стало нарицательным и сохранилось до
наших дней, напоминая о том ужасе, который эти варвары наводили на рушащийся мир Рима.
Надо отметить в скобках, что они не устраивали глобальной резни, не разрушали местные
святыни и вообще вели себя так, что вряд ли заслужили, чтобы слово «вандал» на многие
столетия стало синонимом грубого дикаря. Тем не менее страх побежденных, стократ
увеличившийся из-за того, что римляне не привыкли к поражениям, за многие годы
уверившись в абсолютной неприкосновенности Вечного города, запечатлелся в переносном
значении названия племени, которое давно уже исчезло с лица земли.
Впервые в поле зрения историков готы попали во времена владычества Каракаллы
(215 г. н. э.). К тому времени они были уже очень могущественной силой, поколениями
обитавшими на равнинах Польши и России. Место, где зародилось это племя, так же трудно
определить, как и в случае со всеми остальными, но возможно, что они пришли из Северной
Швеции; в любом случае, по свидетельству Пифея, они покинули ее приблизительно в 300 г.
и переселились на территорию нынешней Северной Польши. В 275 г. до н. э. они заняли
Дакию и с этого времени жили между Доном и Дунаем, где западную группу стали называть
вестготами, а восточную – остготами. Последние распространились далеко в глубь Западной
Азии и заняли те земли, где за семьсот лет до рождения Христа жили скифы. В 376 г.
произошло событие, имевшее огромное историческое значение: вестготы, часто
пересекавшие Дунай в погоне за добычей и сталкивавшиеся с римлянами, пришли туда как
просители. Они сказали, что ужасный народ, которому невозможно противостоять, занял их
родные земли, и попросили у императора Валента разрешения перейти Дунай и поселиться
во Фракии, пообещав, что всегда будут верным союзниками Рима. Валент (в то время
правивший восточной частью империи) согласился с условием, что вестготы придут
безоружными, отдадут римлянам своих детей в качестве заложников и примут крещение.
Согласившись выполнить все это, целый народ (говорят, что там было около миллиона
человек) получил разрешение пересечь реку.
Врагом, который так сильно напугал вестготов, оказались племена кочевников,
называвшихся хун-ну. В течение четырехсот лет они странствовали по пустыням Северного
Китая, но за время войны, которая длилась с 207 г. до н. э. по 39 г. н. э., военачальникам
династии Хан удалось вытеснить их все дальше и дальше на запад. Продвигаясь вперед, они
через некоторое время пересекли Волгу, и к концу IV в. оказались на территории Европы.
Вестготы только что успели расселиться по Фракии, когда их родичи остготы, в свою
очередь спасаясь от гуннов (в Европе так называли хун-ну), появились на берегах Дуная,
пытаясь к югу от него найти безопасное укрытие и новую родину. Валент, который и так был
обеспокоен количеством варваров, живших внутри границ империи, отказался дать
разрешение вестготам пересечь реку, но они все равно сделали это, не безоружные и мирные,
а вооруженные до зубов, твердо настроенные любой ценой оставить Дунай преградой между
собой и гуннами. Как только они сделали это, вестготы разорвали союз с Римом и
присоединились к своим сородичам. Надо сказать, что население империи встретило их не
слишком ласково; многочисленные набеги, от которых страдали жители приграничной зоны,
нельзя было так просто забыть, а вестготы (как и прочие варвары) не отличались мягкостью
характера и не привыкли к роли просителей. Из-за этого возникали многочисленные
конфликты, поэтому неудивительно, что вестготы предпочли объединиться со своими
кровными родичами остготами и заняться привычным делом – грабежом, вместо того чтобы
защищать подданных недавнего союзника, не очень-то хорошо их принимавших.
Валент, узнав о произошедшем, послал за помощью к Грациану, императору Востока;
затем, собрав все войска, которые возможно было найти на Западе, отправился во Фракию,
чтобы попытаться самостоятельно справиться с ситуацией. Грациан торопился на помощь
своему соправителю, когда узнал о его поражении и смерти в битве при Адрианополе (378 г.).
Он немедленно обратился к своему сподвижнику Феодосию, позднее прозванному Великим,
и вручил ему бразды правления Западной империей.
Феодосий понял, что избавиться от готов невозможно, и вместо этого постарался
использовать их для строительства своей империи. Ему удалось в какой-то мере сдерживать
непокорные племена; в то время, пока Феодосий правил в Константинополе, варвары мирно
жили в Римском государстве, но после смерти императора в 395 г. они снова пустились в
странствия. Сперва двинулись с места вестготы, под предводительством Алариха
направившиеся из Мезии и Фракии на юг. Они миновали Фермопилы и опустошили
практически всю Грецию, но оттуда их вытеснил Стилихон, главнокомандующий армией
Западной Римской империи. Ему удалось очистить Грецию от готов, но от этого дела пошли
только хуже: они не вернулись во Фракию, а пересекли Альпы и принялись сеять в Италии
страх и опустошение. Стилихон последовал за варварами, снова успешно разбил их в
Поллентии и под Вероной. Тогда Аларих собрал остатки своей армии и отступил назад, через
Альпы.
Однако в то время, как Италия праздновала победу над готами, на севере происходили
куда более тревожные вещи. Приблизительно в 400 г. множество германских племен –
бургунды, лангобарды, свевы, вандалы и герулы – пересекли Альпы и вошли в Северную
Италию. Это вторжение вызвало большую тревогу, чем появление войска готов, которые, по
крайней мере, были христианами (хотя и еретического, арианского толка), в то время как
новые орды под предводительством Радагайса таковыми не являлись. Ценой невероятных
усилий Стилихон собрал армию. В 406 г. Радагайс во главе 20 тысяч воинов осаждал
Флоренцию; Стилихон окружил варваров и принудил их сдаться (рис. 36).
7 Hungary (англ.).
дедом нынешнему правителю, Амальриху. Наместнику удалось успешно править двумя
независимыми народами: готами и итальянцами (не считая множества странных семей и
групп, состоявших из лангобардов, свевов, бургундов и т. д., все еще обитавших в Италии).
Каждый народ подчинялся своим собственным законам, однако все они уживались, и на
удивление мирно. Казалось, что страна стоит на пороге очередного периода величия под
властью новой императорской семьи. Однако ничего подобного не произошло; Теодорих
умер в 526 г., а в 527 г. императором Константинополя стал Юстиниан, исключительно
неприятный человек, тем не менее обладавший удивительной властью, которая часто
привлекает к самым несимпатичным властелинам способных и верных слуг. Примером тому
может служить Карл VII Французский, возведенный на трон Жанной д'Арк и получивший,
несмотря на свои личные качества, прозвище Charles le bien servi (Карл, за которого все
сделали другие). Юстиниану очень везло с главнокомандующими армией: сперва этот пост
занимал Велизарий, а после него – некий удивительный персонаж, восьмидесятилетний
евнух по имени Нарсес. Кроме того, его «консортом» была грозная Феодора; возможно, что
эта сильная личность послужила основным фактором, благодаря которому вызывающий
отвращение Юстиниан, то и дело предававший своих военачальников на поле боя,
ненавидимый и презираемый всем населением, крепко сидел на императорском престоле.
Больше всего на свете он желал остаться в истории под именем «Великий» и с этой целью
стремился вернуть Северную Африку и всю территорию Италии римлянам. В 534 г.
Велизарий легко победил вандалов (в то время ими правил Гейлимер, вождь, несравнимый по
темпераменту со своим предшественником Гейзерихом). Покорение Италии оказалось куда
более трудной задачей, поскольку готы оказывали императору долгое и серьезное
сопротивление. К этому времени они обладали первоклассной боевой силой, но Велизарий, а
впоследствии и Нарсес каждый раз превосходили их в искусстве ведения войны. В 553 г.
готов разбили, и они Согласились покинуть Италию вместе со своими семьями и Движимым
имуществом.
Для страны это оказалось самой настоящей катастрофой: Юстиниан, Велизарий и
Нарсес умерли в 563 г. с разницей в один месяц, и в 565 г., два года спустя, всю Северную
Италию заполонили лангобарды, или ломбарды, как их стали называть к тому времени. Они
поколениями перенимали военные приемы готов, своих близких родичей. Придя 8 Италию,
ломбардцы оккупировали район к северу от реки По (который с тех пор получил имя
Ломбардия) и распространили свое влияние в южном направлении; однако им не удалось
захватить Рим и остальную часть страны, оставшуюся провинцией Восточной империи. Со
временем язычники-ломбарды приняли религию и культуру народа, среди которого жили;
приблизительно 200 лет их короли правили из своей столицы в Павии и носили знаменитую
железную корону, сделанную в 591 г. для Агилульфа (говорили, что ее частью был гвоздь из
Истинного креста). В 636 г. королем Ломбардии стал Ротари, который свел все их законы в
единый письменный кодекс. В 652 г. трон захватил Гримуальд, герцог Беневенто. Умелый
солдат, он успешно отразил нападение императора (Констанса II), а также франков и аваров,
но вскоре после его смерти в 672 г. последовала серия восстаний. В 712 г. Луитпранд,
возможно, самый способный из ломбардских королей, взошел на трон и правил до 743 г.
Последний король, Дезидерий, вступил в борьбу с папой (в 773 г.), который обратился за
помощью к Шарлеманю. Владыка франков вторгся в Италию, разбил ломбардов, положил
конец правлению их королей и возложил на себя железную корону.
Правление вестготов в Испании длилось дольше, чем это произошло с каким-либо из
тевтонских королевств, поскольку после смерти Алариха II не было ни одной серьезной
попытки вторжения в эту страну вплоть до прихода арабов в 711 г. Величайший король
вестготов, Леовигильд, который начал свое правление в 568 г., отвоевал у римлян большую
часть Южной Испании, довольно сильно расширив свои владения. Его сын Реккаред усилил
свою позицию, отказавшись от арианства и перейдя в католическую веру. После этого готы
быстро переняли римскую культуру. Реккареду наследовала длинная череда королей, каждый
из которых избирался народом. Правя из своей столицы, Толедо, они сделали Испанию
самым цветущим из всех тевтонских королевств, однако оно пало, когда мавры начали
атаковать побережье. В великой битве возле Кадиса (она продолжалась целую неделю) вся
армия готов была уничтожена, а их короля, Родерика, никто и никогда больше не видел.
Можно сказать, что после вторжения ломбардов в Италию Великое переселение
подошло к концу. После этого ситуация в Европе более или менее стабилизировалась: из
конца в конец она находилась под властью монархов одного корня, во многих случаях
находившихся в близком родстве. Появился материал для новой империи, уже не римской, а
германской. За то недолгое время, пока эта империя существовала, Карл Великий (человек,
который наверняка заслужил это имя больше, чем любой другой правитель до или после
него) объединил практически всю Западную Европу в единое политическое целое; а сделав
это, в 800 г., рождественским днем, принял корону и титул римского императора в соборе Св.
Петра. Он был первым из династии правителей Священной Римской империи, которая, по
меткому выражению Вольтера, на самом деле не была ни священной, ни римской, ни даже
империей. Смерть Карла Великого в 814 г. положила конец существованию этого государства,
поскольку теперь его сыновья правили различными частями империи, и, хотя номинально все
они подчинялись новому верховному правителю, вскоре они разорвали союз. К концу IX в.
сформировались государства средневековой Европы: Франция, Германия, Италия и Испания,
каждое под властью своего короля. Практически долгие века империя номинально
продолжала существовать, но единственным правителем после Карла Великого, который
действительно владел большей частью Европы, был другой Карл, пятый по счету. К тому же
он правил не потому, что носил титул императора, а потому, что по праву наследия
одновременно являлся королем Испании и герцогом Бургундским.
Глава 5
Упадок Рима: готская кавалерия
Глава 6
Залежи в болотах Дании
Перед тем как подробно описать несколько видов оружия, найденного в датских
болотах, возможно, стоило бы взглянуть на весь спектр результатов этого археологического
открытия, поскольку в залежах содержалось множество разнообразных объектов. Благодаря
этому мы смогли увидеть, как одевались люди того времени, побольше узнать об их упряжи,
сельскохозяйственных инструментах, домашней утвари, посуде и приспособлениях для
приготовления пищи, телегах и инструментах, а также кораблях, лодках и обо всем, что к
этому прилагается. Множество из этих вещей имеет греческое или римское происхождение,
кроме того, найдено изрядное количество римских монет, позволивших уточнить датировку
объекта. Большинство вещей находится в превосходном состоянии, но не так уж мало
полностью испорчено и не подлежит восстановлению. Мы получили возможность по-
настоящему восхититься красотой и мощью военного снаряжения этих людей, хотя в
действительности все находки этого рода только подтверждают достоверность описаний,
содержащихся в норвежских сагах. Самая ранняя из них – это «Беовульф», где ярко отражена
любовь воина к своему оружию; здесь никогда не упоминается просто о шлеме или кольчуге
– поэт любовно описывает каждый предмет. Например:
Поэт представляет меч чуть ли не как живое существо, имеющее собственное имя;
какая другая причина, кроме любви, могла бы заставить воина так относиться к своему
оружию? Не говоря о многочисленных эпитетах, которыми награждали славные клинки, да и
другие виды оружия (чуть ниже мы встретимся с некоторыми из них), каждый меч имел свое
собственное название; к нему обращались с просьбами и приказами, с ним беседовали, как с
личностью, способной на понимание. Иной раз, в случае неудачи, воин обращался к своему
8 Кольчуга (англ.).
К счастью для героя, на стене пещеры висел меч, который смог ему помочь:
Беовульф достал его, убил ужасного тролля и отрубил мертвому Гренделю голову. Увы,
коснувшись крови демона, меч потек «железными сосульками», и Беовульф смог принести
Хротгару только волшебную рукоять. Наконец, после того как все было кончено, он вернул
Хрунтинг владельцу:
Вот насколько воины почитали мечи; мы читаем об этом в сагах, а позднее, в Средние
века, в романсах и хрониках. Традиция вполне естественно перешла от викингов к рыцарям,
причем в полном объеме. Даже христианская религия, являвшаяся одним из столпов
рыцарского идеала, ничего не могла поделать с обычаем, который иначе как языческим не
назовешь, – давать имя неодушевленному предмету и почитать его как уважаемого
соратника. Более того, церковь создала собственные традиции, но об этом позднее.
Любое оружие считали важным, лелеяли и уважали, но мечу воздавались особые
почести, дарилась особая любовь. Это был почти священный предмет: на нем приносили
нерушимые клятвы, и он же был порукой их выполнения. Относительно культа меча как в
эпоху викингов, так и в Средние века можно написать не одну, а несколько книг; это
практически неисчерпаемая тема, подтвержденная бесчисленным множеством исторических
примеров и литературных свидетельств.
Однако закончим рассказ о бессмертной героической поэме скандинавского эпоса.
Позднее, после уже описанных событий, мы читаем о том, как Беовульф вернулся домой и
его господин Хигелак, предводитель гаутов, наградил воина:
Это одно из многих свидетельств того, что мечи дарились в качестве богатой награды за
мужество. Вы видите, что конунг дал необыкновенно отличившемуся в сражении воину не
какое-то ординарное оружие, поскольку его называют златоблещущим и наилучшим из
гаутских лезвий. Дело здесь не просто в превосходном качестве клинка; он достался конунгу
от отца, который был вождем до него, – это наследное оружие, ценное своей историей. Такую
вещь ни в коем случае не могли передать кому попало – ее достоин был только великий
герой. Таким образом, конунг признавал, что действия его воина достойны наивысшей
оценки, какую только можно было получить.
Приблизительно те же эпитеты, которые, как мы только что увидели, относились к мечу,
нередко применяли к кольчугам и шлемам:
«Ты прислал нам мечи, которые могут разрубить любые доспехи. Железо, из которого
они сделаны, дороже золотых инкрустаций; они настолько отполированы, что тот, кто глядит
на клинок, видит в нем отражение своего лица. Кромки превосходной формы так правильны,
как будто выточены напильником, а не выкованы молотом в кузнице. Красиво вогнутая
средняя часть клинка кажется узорчатой, и столько теней играет на нем, что можно подумать,
будто в металле переплелись струйки разных цветов. Эти мечи настолько прекрасны, что
кажется, будто их изготовил Вулкан, который, говорят, кует так искусно, что его изделия
представляются работой не смертного, но бога».
Мы знаем наверняка, что там, где Кассиодор пишет «Вулкан», Тразамунд сказал бы
«Виланд». Кроме того, известно, что все сказанное об этих мечах было правдой, потому что
обломки нескольких таких клинков недавно нашли и заново отполировали, и выяснилось, что
они выглядят совершенно так же, как и пятнадцать столетий назад.
Нечего удивляться тому, что это оружие считали настоящим сокровищем, которое не
стали бы выбрасывать спустя десять – двадцать лет. Тогда почему же его клали в могилы? На
этот вопрос нельзя дать простой ответ: поверье, что оружие понадобится павшему воину в
другом мире, отчасти отвечает на него. Меч был для вождя символом власти, а для вассала –
символом его верности господину, поэтому нельзя было передать меч человеку недостойному
– и это обстоятельство выступает второй причиной того, что оружие хоронили с его
владельцем. Еще нельзя забывать, что для человеческого существа характерно желание взять
с собой в могилу любимую вещь. Люди не просто верили, что похороненное вместе с
хозяином оружие отправится вместе с ним в иной мир, где жизнь пойдет дальше своим
чередом. Если сын клал в могилу отца его любимое оружие, то поступал, как надлежит
хорошему сыну, который хочет обеспечить родителю защиту. Кроме того, это делалось и
потому, что оно принадлежало отцу и что имело свою собственную душу, которая должна
была перейти в царство смерти вместе с хозяином. Если бы кто-то взял его себе, оно могло
бы плохо служить не своему господину, или подвести в бою, или ранить, или (и это хуже
всего) умерший мог прийти за своей собственностью. Нельзя было допустить, чтобы у
покойника была причина возвращаться с того света, и потому все, что принадлежало
покойному, должно было лежать в его могиле. Богатые дары, которые мы находим в
погребениях, – не только дань уважения, но и защитная мера для живых; из этого можно
также заключить, что многие из предметов, лежащих в могиле, были не дарами, а вещами,
которыми покойный владел при жизни. Представление, что все материальные предметы в
этом мире имеют душу, – основа многих древних верований в загробную жизнь.
Кроме всего прочего, есть и еще одна причина таких вложений в могилу. У скандинавов
были куда более практичные воззрения: они считали, что люди должны не наследовать
сокровища своих отцов, а добывать сами свои собственные, иначе они станут слабыми и
ленивыми. Однако если человек показывал себя достойным, то могилу могли вскрывать и
часть сокровищ (обычно оружие) отдавать ему.
Все залежи в датских болотах археологи начали раскапывать практически
одновременно: в 50–60-х гг. XX столетия, а предметы в них датируются 50–450 гг. Многие из
обнаруженных предметов уникальны, но часть их приблизительно идентичны тем, что
находили раньше в могилах, некоторые довольно сильно повреждены. Древки копий и стрел,
луки, ножны сломаны, кольчуги и одежда порезаны и порваны, но аккуратно свернуты, а
черепа и кости лошадей расщеплены. Все это выглядит точно так же, как описывали в I в.
Орозий и Цезарь. Все рассуждения о том, что эти предметы просто утопили в болотах,
которые во времена античности были озерами, не выдерживают критики, стоит только
заметить, что глиняные сосуды набиты камнями, чтобы они быстрее и надежнее погрузились
в воду, а крупные предметы просто прикреплены ко дну большими деревянными крюками.
Район каждой залежи отмечен изгородью или рядом копий или мечей, вертикально торчащих
в грязи. Своей превосходной сохранностью эти предметы обязаны слою торфа, который
нарос вокруг них за прошедшие века.
Вероятно, самые примечательные находки были сделаны в Торсбъерге (Южная
Ютландия), поскольку таких предметов, как там, не находили больше негде. Работы велись в
течение шести лет, между 1856-м и 1862 гг., а материал датируется 60–200 гг. Там оказалось
много мечей (все обоюдоострые) с деревянными рукоятями, покрытыми бронзой и серебром,
и деревянными ножнами, обложенными металлическими. На оковке одного из них
обнаружена руническая надпись. Кроме того, была найдена перевязь для меча из толстой
кожи 3,5 дюйма в ширину и 41,5 дюйма в длину, много бронзовых пряжек от перевязей и
несколько железных более или менее сохранившихся луков, самый лучший из которых был
длиной 60 дюймов, причем с обоих концов его недоставало приблизительно одного дюйма;
много древков от стрел 26–35 дюймов длиной и приблизительно полдюйма толщиной. К
сожалению, все наконечники проржавели. Найдены остатки круглых, плоских щитов,
сделанных из нескольких тонких пластин. Самый большой из них был 42,5 дюйма в
окружности, самый маленький – 21 дюйм; толщина срединных пластин, которые обычно
были более тяжелыми, чем внешние, – от 0,5 до 0,25 дюйма. Рукояти и заклепки
обыкновенно сделаны из бронзы, но встречались и железные. Кроме того, нашли много
боевых топоров, сильно поврежденных, но с хорошо сохранившимися рукоятями из ясеня
или бука, длиной в 23–33,5 дюйма; несколько наконечников копий в хорошем состоянии и
другие, в плохом, но зато с рукоятями длиной 32, 98, 107,5 и 116 дюймов. Еще было много
сбруи, украшений, инструментов, несколько игральных костей из янтаря, предметы
домашнего обихода: чаши, ложки, кувшины, ножи и, кроме того, две пары штанов и рубаха.
Кроме того, были и менее ординарные предметы; прежде всего стоит упомянуть об
уникальном серебряном шлеме, кольчугах и круглых позолоченных пластинах из бронзы,
найденных на некоторых из них. Они напоминают римские phalerae – бронзовые пряжки,
украшенные золотом и серебром и скрепляющие кольчугу. Как я уже говорил, многие вещи
римского происхождения: на серебряной выпуклости в центре щита выгравировано имя
«Aelaelianus», одна из нагрудных пластин явно испытала на себе влияние классического
искусства, поскольку основной узор представляет собой изображения лежащих тритонов в
окружении рыб, однако его явно делали северные мастера. Была еще и рукоять римского
меча, похожая на ту, которую нашли в Помпеях, и другая (хранится в Британском музее),
Найденная в Англии. Обращает на себя внимание одна характерная черта: на рукояти
вытиснен в бронзе узор сложного плетения (рис. 37). Стоит отметить, что такой вид
декоративного орнамента был популярен в конце XVII и в начале XVIII в. Кроме того,
следует обратить внимание на го, что на средневековых монументах изображены рукояти
мечей с аналогичным тиснением, но, поскольку они сделаны из камня, невозможно
определить исходный материал. Всегда считалось, что такой переплетающийся узор
образовывали узкие кожаные ленты; возможно, это была ошибка. В Торсбъерге найдено еще
37 римских монет; самая ранняя принадлежит ко временам правления Нерона (60 г.), самая
поздняя – Септимия Севера (194 г.).
В залежах Вимозы (об этом поговорим позже) обнаружили 67 мечей, среди которых
были обоюдоострые и однолезвийные саксы. Кроме того, более тысячи копий, из которых
пять на древках, в длину соответственно 8 футов 7¾ дюйма, 9 футов 2 дюйма, 9 футов, 11
футов и 6 футов 6 дюймов. Древки сделаны из ясеня (факт, о котором часто упоминалось в
«Беовульфе» и различных сагах), наконечники некоторых копий украшены прожилками
золота, серебра или бронзы, образующими концентрические круги. Было много креплений
ножен, которые я буду описывать в соответствующем месте. Вдобавок в болотах Вимозы
обнаружили несколько кольчуг, превосходных в том смысле, что они были не только
хорошего качества, но и состояли из очень маленьких звеньев: около ⅛ дюйма в диаметре.
Некоторые фрагментарные остатки кольчуг позолочены. Найдена была и одна большая,
совершенно целая кольчуга с более крупными звеньями, диаметром приблизительно ¼
дюйма. Длина рубахи – около 3 футов, с вырезом в виде буквы V спереди и с короткими
рукавами. Также найдено много древков от стрел (сильно прогнивших), около 150 ножей, 390
фрагментов металлических или костяных креплений для ножен, множество пряжек, пуговиц
и фибул, немного лошадиных костей, много упряжи, лезвия кос, ключи, ножницы и иголки,
гвозди, жернов, наковальня, 6 молотов, 25 резцов, 3 железных напильника, 2 пары клещей,
много гребней, брошей и бусин и 4 игральные кости из янтаря.
В небольшом болоте под названием Крагехул обнаружены более ранние объекты,
принадлежащие к IV и V вв. Там был обычный смешанный набор мелких предметов, но
принципиальной оказалась находка десяти мечей, большинство с лезвиями «узорной
сварки», причем один в необыкновенно хорошем состоянии. Но ни один из предметов не
происходил из Рима. Но большая часть предметов связана в узлы.
Наиболее интересным по находкам оказалось болото Нидам, которое привлекло больше
внимания, чем другие, благодаря огромному кораблю, который там лежал. Когда это место
впервые открыли в 1863 г., было сразу же обнаружено четыре корабля. Два из них были
маленькими и не поддавались реконструкции, но два больших хорошо сохранились. Один,
тот, который откопали первым, был дубовым, второй, найденный чуть дальше, – сосновый.
Его полностью откопали и куски сложили на поле возле болота, прикрыв мхом до времени,
когда можно будет произвести реконструкцию. К сожалению, в 1864 г. разразилась война
между Данией и Германией, поэтому корабль оставили лежать где был; когда же война
закончилась, болото уже не принадлежало Дании, а перешло в руки немцев. Многие куски
соснового корабля исчезли, поэтому его удалось воссоздать только частично. Только сейчас
дубовый корабль восстановлен полностью, и мне приходится бороться с искушением описать
его здесь. Нас же больше интересует то, что в болоте оказалось 106 мечей, все
обоюдоострые, 93 из них с клинками в технике «узорной сварки», с рукоятями из дерева,
покрытого серебром, костью или массивом бронзы; на нескольких лезвиях латинские
надписи, а на одном – руны, выложенные золотом. Большая часть лезвий найдена без
рукоятей, согнутыми, с глубокими зарубками на лезвии. Но в общем и целом они прилично
сохранились, и их изучение много дало науке. Вдобавок там было 552 наконечника копий,
несколько из них с орнаментом из золота, и несколько сотен древков, а также и обычные
стрелы (многие с личным знаком владельца) и хозяйственная утварь. Было также 34 римские
монеты, отчеканенные между 69-м и 217 гг., но, вероятно, большинство предметов
датируется 200–350 гг.
Рис. 38. Меч кавалериста римского периода из Вимозы
10 Такой желоб представляет собой канавку или канал, идущий до середины лезвия. Он предназначен для
того, чтобы укрепить и облегчить клинок.
викингов и Средневековья, хотя и имели ту же форму. Однако в этих болотах найдено
несколько мечей совершенно другого типа, с такими очертаниями лезвий, которых мы
больше не встретим до 1350 г. Это оружие, длинное, тонкое, остроконечное, в сечении
имеющее форму срезанного ромба, использовала римская вспомогательная кавалерия. Два
или три экземпляра этого редкого типа были найдены в хорошем состоянии, лучшие из них,
возможно, происходят из болота Вимоза. Это ложнодамасские клинки общей длиной
приблизительно 40 дюймов, с рукоятью длиной 7,5 дюйма. Ширина у рукояти немного
больше 1,5 дюйма (рис. 38). Выглядящая очень массивной гарда сделана из полой бронзы, на
ней в качестве украшения вылиты две спирали, напоминающие латенский декоративный
стиль. Оставшаяся часть рукояти, первоначально сделанная из дерева или кости, утрачена, но
возможно, что она была такой же, как и рукояти коротких римских мечей – с большим
сферическим навершием. В этом случае его венчала элегантная бронзовая шишечка. В
болоте Нидам нашли еще два таких же клинка. Обычный легионерский меч в Дании нашли
только один.
Рис. 39. Часть лезвия меча из Нидама, на которой указано имя кузнеца
RICCIM и видны расширенные прямые плечики
Длинные мечи римских кавалеристов очень легко спутать с мечами второй половины
XIV в., потому что у них совершенно одинаковая длина, очертания, сечение и величина
рукояти. На мечи позднего Средневековья похож и римский меч из Линкольна. Сечение с
очень хорошо заметными срединными гребнями, идущими с каждой стороны от клинка до
острия, характерно для многих мечей конца XV в. (см. рис. 150).
Более поздние практики предвосхищает и другая характерная черта этих мечей: тот
метод, с помощью которого кузнецы ставили свои клейма или писали имена на клинке. Мы
видели, что в латенский период мастера раннего железного века оттискивали свои имена,
причем не только на широкой части лезвия под рукоятью, как это делалось раньше, но иногда
и на самом хвостовике, так что рукоять полностью его закрывала. Бывали клейма со звездой,
полумесяцем, с тремя маленькими выступами позади него, со скорпионом и чем-то вроде
«елочки». Последние два изображения часто встречаются гораздо позднее: скорпион в
различных видах часто использовался в качестве рисунка для клейма в 1490–1700 гг., а
елочка нередко попадается приблизительно в 1380 г. Кузнецы XIV–XV вв. нередко также
ставили свои знаки на хвостовике. Возле некоторых клейм стояли имена мастера – Ricus,
Riccim, Ranvici, Cocillus, Tasvit, маленькими буквами вытисненные в углублении
прямоугольной формы (рис. 39). В Этнографическом музее в Кембридже находится
маленький саксонский клинок с четким отпечатком маленькой свиньи с большими ушами.
Его нашли в реке Кем, в иле, поэтому его поверхность (и свинка на ней) хорошо сохранилась.
Возможно, что на многих мечах из англосаксонских погребений были клейма вроде этого, но
из-за плохого состояния, в котором они находятся, их невозможно рассмотреть. Начиная
примерно с 250 г. этот способ клеймения лезвий совершенно вышел из моды на ближайшую
тысячу лет; только в конце XIII в. мы можем обнаружить маленькие вдавленные знаки, в то
время как вытисненные на мече имена не появляются вновь до конца XVI в. Каким образом
помечали клинки в промежутке, мы узнаем в свое время.
Если вы посмотрите на рис. 39, то обнаружите, что существует еще одна характерная
черта, которую не все признают настолько древней. Плечики меча, на которых закреплена
нижняя часть рукояти, сильно расширены. Такой элемент конструкции отмечен у нескольких
мечей этого периода римской истории, и та же форма повторяется в течение всего периода
Средневековья; к концу XV в. она сделалась очень распространенной и в XVI–XVII вв. уже
использовалась повсеместно. Я полагаю, что это очень важный момент, поскольку многие
средневековые мечи считались либо подделками, либо продуктом более поздней эпохи
только потому, что у них были такие расширенные плечики. Трудно найти клинки, созданные
в более раннем Средневековье, чем эти, из Нидама, опущенные в озеро за пару сотен лет до
того, как Средневековье вообще началось!
Вспомните легенду об Артуре, короле, который получил свой меч Экскалибур на
редкость необычным путем. Вот как Томас Мэллори описывал это в 1475 г. в «Смерти
Артура»:
«Так скакали они и приехали к жилищу отшельника, а был тот отшельник добрый
человек и искусный лекарь. Осмотрел он раны короля и дал ему целебные притирания. Три
дня провел у него король, и зажили все его раны настолько, что он мог уже ездить верхом и
ходить пешком, и тогда они распростились и уехали.
В пути говорит король Артур:
– У меня нет меча.
– Не беда, – отвечал Мерлин, – тут поблизости есть меч, и, если я захочу, он достанется
вам.
Едут они дальше и видят озеро, широкое и чистое. А посреди озера, видит Артур,
торчит из воды рука в рукаве богатого белого шелка, и сжимает она в длани своей добрый
меч.
– Глядите, – сказал Мерлин, – вон меч, о котором говорил я вам.
Тут видят они вдруг деву, по водам к ним идущую.
– Кто эта дева? – спросил Артур.
– Это Владычица Озера, – отвечал Мерлин. – Есть на озере большая скала, а на скале
той стоит прекраснейший из замков, богато убранный. Сейчас дева эта приблизится к вам, и
вам надлежит говорить с нею любезно, дабы она отдала вам тот меч.
Вот приблизилась дева к Артуру и приветствовала его, а он ее.
– О дева, – сказал Артур, – что это за меч держит вон та рука над водой? Хотелось бы
мне, чтобы был он мой, ибо у меня нет меча.
– Сэр Артур, – отвечала девица, – меч этот мой, и, если вы отдадите мне в дар то, что я
у вас попрошу, вы его получите.
– Клянусь, – сказал Артур, – что подарю вам, что бы вы ни попросили.
– Хорошо, – согласилась дева, – войдите вон в ту барку и подгребите к мечу, и можете
взять его себе вместе с ножнами. А я попрошу у вас обещанный дар, когда придет срок.
Спешились король Артур с Мерлином и привязали коней к дереву, и вошли они в барку.
А когда поравнялись они с мечом, что держала рука, вынул Артур из руки рукоять меча и
взял его себе. А рука скрылась под водой».
И тем не менее в свете того, что мы знаем о залежах оружия в озерах, что в этом такого
странного, в конце-то концов? Не только мечи, но и множество других предметов можно
было найти в священных озерах, со временем превратившихся в болота, но изначально
бывших такими чистыми и сверкающими, как об этом говорится у Мэллори. Если мы
допустим, что легенды о короле Артуре хотя бы частично были основаны на реальных
фактах, как в случае с эпосом Гомера или сагами, то вспомним, что в это время
(приблизительно в 500 г.) идея опустить меч в озеро никому не показалась бы необычной,
даже если это и был древний и ценный клинок, достойный короля. Вполне вероятно, что в
XII в., когда Жоффрей Монмут записал легенды о короле, воспоминания об этом все еще
жили в памяти народа, хотя романтические дополнения вроде Владычицы Озера и руки в
белом шелковом рукаве, поднимающейся из воды, заменили древние легенды о жреце или
жрицах, охранявших священное место и позволивших выловить меч из этого хранилища и
даровавшие вождю некое сверхъестественное могущество.
Существует поэма, сложенная Сигватом в начале XI в. и обращенная к его господину,
королю Олафу Святому, которая хорошо демонстрирует значение меча в качестве дара,
привязывающего вассала к своему лорду:
«Я был доволен, когда получил от тебя меч, о Ньорд Битвы, и с тех пор мне не на что
было жаловаться, ведь он – моя радость. Это славная жизнь, Золотое Дерево; оба мы
поступили хорошо. Ты получил верного последователя, а я – доброго господина».
«В то время, когда король назначает нового телохранителя, перед ним не должно стоять
стола. Король должен оставить на коленях свой меч, тот самый, с которым он короновался;
он должен повернуть этот меч так, чтобы оковка [ножен] проходила под его правой рукой и
рукоять выступала над правым коленом. Затем он должен сдвинуть пряжку перевязи на
рукоять, сжать рукоять так, чтобы правой рукой закрыть и рукоять и пряжку. Затем тот, кто
будет телохранителем, должен упасть на оба колена перед королем… и положить правую
руку под рукоять, держа левую опущенной перед собой самым удобным образом, а затем он
должен поцеловать руку короля».
Я знаю мечи,
Что лежат в Сигарсхольме…
Один из них
Лучший из всех…
С кольцом рукоять,
А с мужеством – весь
На острие – страх
Тому, кто достоин.
В саге о Хрольфе Краки мы читаем такое описание его меча: «Он был лучшим из всех
мечей, какие только встречались в северных землях». Кроме того, мы узнаем, что клинок
громко кричал, завидев рану, и что он лежал в могиле вместе с конунгом. В более поздней
саге рассказывается, что Скегги, проплывавший мимо Роскильде, где был похоронен Хрольф
Краки, «сошел на берег, ворвался в гробницу Хрольфа Краки и взял Скофнунг, меч конунга».
Это произошло приблизительно через Двести лет после его смерти. В нескольких сагах мы
снова встречаемся со Скофнунгом. Как и большинство мечей такого рода, он обладал
определенными магическими свойствами (или все в это верили, что в конечном счете одно и
то же). Нужно было позаботиться о том, чтобы наложенные на него чары не ослабели,
поэтому с мечом следовало правильно обращаться: не позволять солнцу падать на его
навершие, не вынимать в присутствии женщины и не позволять никому видеть, как его
вынимают. На нем был «камень жизни», и рану, нанесенную Скофнунгом, можно было
исцелить, только потерев этим камнем. Такие предметы довольно часто встречаются в сагах,
но никогда специально не упоминалось ни о том, что они собой представляли, ни о том, как
крепились к мечам. В этой связи интересно будет упомянуть о том факте, что во многих
случаях, когда мечи находили в могилах, датирующихся 200–600 гг., там же возле рукояти
лежали крупные просверленные бусины из камня, керамики, стекла или пенки. То, что эти
предметы обнаруживаются очень часто и постоянно в одном месте: у рукояти меча, –
подсказывает очевидный ответ – они крепились ремнем или шнурком либо непосредственно
к ней (на манер шишечки), либо к верхней части ножен (рис. 40). В прошлом историки
скандинавской литературы, по-видимому, не имели ни малейшего представления о том, что
такое «камни жизни», а археологи не уверены в назначении этих крупных бусин. Сложив два
и два, мы в этом случае сможем вполне очевидно получить четыре, если только забыть о том,
что эти предметы находили рядом с мечами гораздо более раннего периода, чем описано в
сагах. Тем не менее мы знаем, что Скофнунг принадлежал Хрольфу Краки, который жил в
начале VI в. Следовательно, он и был старше, а впоследствии, по-видимому, секрет
изготовления «камней жизни» был утерян или в них отпала необходимость, но легенды
сохранились. Конечно, это допущение невозможно проверить; и тем не менее если
учитывать, что бусины должны были иметь какое-то значение, иначе бы их просто не стали
делать, то прямо-таки напрашивается вывод, что это и есть хорошо известные нам по
литературным источникам чудесные предметы, неизменные спутники древних клинков.
Однако теперь нужно вернуться к мечу из могилы великого конунга Хрольфа Краки, его
новому хозяину Скегги и упрямому молодому человеку по имени Кормак, который одолжил
Скофнунг, чтобы сразиться на поединке.
В то время в Исландии жил человек по имени Берси, который никогда не упускал
случая начать хольмганг (то есть постоянно участвовал в поединках). И делал он это
настолько часто, что его прозвали Хольмганг Берси, то есть, можно сказать, «Берси-киллер».
Как-то раз Кормак, устав от хвастовства этого человека, вызвал его на поединок. У Берси был
меч, названный Хвитингом, на котором был «камень жизни», и Кормак подумал, что ему
нужен похожий, такой, который мог бы сравниться с ним. Мать посоветовала ему
отправиться в Мидфьорд, найти Скегги и узнать, не согласится ли тот одолжить ему
Скофнунг. Скегги не хотел делать этого и сказал: «Вы со Скофнунгом различного нрава: он
медлителен, а ты слишком упрям и нетерпелив». Однако мать Кормака предложила ему
попробовать еще раз, и Скегги сдался. Он сказал Кормаку: «Тебе будет трудно справиться с
мечом. На нем чехол, который ты не должен трогать; он прикрывает рукоять, потому что
солнечные лучи не должны коснуться навершия меча, и, кроме того, ты не должен вынимать
Скофнунг из ножен, пока не будешь готов сражаться. Когда придешь на место поединка,
отойди в сторону, туда, где ты будешь один, и тогда достань меч. Подними лезвие и подыши
на него – из-под крестовины выползет маленькая змейка. Потом наклони меч и дай ей
спокойно вернуться обратно».
Кормак был склонен посмеяться над словами, которых не понял; он сказал Скегги, что
тот, должно быть, колдун; но Скегги ответил, что если Кормак сделает все как надо, то это
поможет ему в бою. Когда юноша вернулся домой со Скофнунгом, то попробовал вынуть его
и показать матери; но меч отказался покинуть ножны. Кормак рассердился, «он сорвал чехол
с рукояти и поставил ногу на крестовину; тогда Скофнунг закричал, но все же не вышел из
ножен».
Когда пришло время для начала поединка, Кормак и Берси поскакали к указанному
месту, и с ними было пятнадцать человек. Кормак спешился первым и сказал своему другу
Торгилсу, что хочет минутку побыть один. Он сел, отстегнул меч и снял чехол, но так
неосторожно, что солнечный луч упал на его навершие; затем он попытался вынуть
Скофнунг, но не смог этого сделать, пока не наступил ногой на крестовину. «Маленькая
змейка появилась, но с мечом обращались не так, как нужно, и удача его пропала. С ревом он
вышел из ножен».
Здесь мы находим много различных вещей: чары, удача, присущая мечу, его
собственный отказ подчиняться Кормаку – и все это ясно говорит о том, что этот предмет, по
представлениям современников, обладал чертами личности. Это вполне понятная ситуация
для того времени, о котором мы сейчас говорим, и здесь никаких вопросов не возникает. Но
что это за разговоры о маленькой змейке? Вы скажете, что упоминания о каком-то
пресмыкающемся достаточно, чтобы и все остальное (и «камень жизни», и прочую ерунду)
считать пустой болтовней. Что ж, на первый взгляд так оно и есть… однако это неверно.
Змейка на мече – это предмет, который является историческим фактом, таким же реальным,
как пирамиды. Нужно только знать, куда смотреть, и тогда даже самые неправдоподобные
утверждения из саг окажутся на деле абсолютно правдивыми. В данном случае дело было вот
в чем.
Большую часть мечей скандинавские кузнецы создавали сложным и восхитительным
способом: их клинки составлялись из трех отдельных частей, причем отдельно выковывали
две кромки, а центральная часть составлялась из множества узких железных полос. Именно
такие мечи Тразамунд послал Теодориху. Железные полосы складывали вдвое, охлаждали
различными способами, а затем проковывали; потом снова складывали вдвое и снова
проковывали, соединяя с отдельными кромками. После этого всю конструкцию крайне
осторожно шлифовали и полировали до тех пор, пока поверхность не становилась
совершенно гладкой; в результате этой работы центральная часть меча приобретала сложный
рисунок, составленный из повторяющихся через равные промежутки узоров, вделанных в
металл. Большая часть этих узоров походила на рисунок на змеиной спине. В «Беовульфе»
мы читаем о лезвии меча «пестром, как змеиная кожа», и эта тема возникает в подобных
произведениях снова и снова. Тот факт, что клинки делались именно таким образом
(восходящим еще к латенскому периоду), доказан учеными. Многие из таких лезвий наши
современники разбирали на части, делали их фотографии под микроскопом и проводили
исследования, а кроме того, существуют рентгеновские снимки внутренней структуры
дюжин различных мечей.
Теперь вы видите – или могли бы увидеть, если бы в данный момент держали в руках
хорошо сохранившийся меч, сделанный в технике «узорной сварки», то же, что должен был
увидеть Кормак, если бы сделал то, что велел ему Скегги. Если вы подуете на холодную
поверхность одного из таких клинков, то внезапно появится легкая тень гравированного
узора, который начнет как бы извиваться благодаря тому, что влага от вашего теплого
дыхания сконденсируется на поверхности. Через некоторое время он сам собой исчезнет.
Именно эту змейку имел в виду Скегги, и именно на змею такой узор похож больше всего –
аналогия напрашивается сама собой. То, что змея имела особое значение в мифологии
многих народов, не только скандинавов, то, что этот ритуал перед боем нес на себе
некоторый мистический оттенок, – все это верно, но тем не менее здесь имеется простой,
легко доказуемый исторический факт, а вовсе не легенда и не выдумка.
Другой факт, который можно обнаружить в скандинавских сказаниях, – это упоминание
о том, что мечи (а также большинство копий и некоторые боевые топоры) имели собственные
имена. Несомненно, этот обычай уходит в глубокую древность, и, как минимум, в своих
ранних формах имел близкое отношение к магии и к вере в то, что каждый предмет, а также
каждый человек или другое живое существо обладал душой, над которой имя имело
большую власть. Относительно людей это было настолько верно, что в некоторых культурах
существовал обычай давать ребенку два имени, из которых одно предназначалось для
повседневного использования, а другое знали только самые близкие люди. Считалось, что,
узнав истинное имя, его можно использовать во вред человеку и даже погубить его. Это
поверье, которого, как мы знаем, твердо придерживались жители северных земель до того,
как к ним пришло христианство, объясняет живые свидетельства о мечах, обладавших
чертами личности. Обычай давать мечам имена просуществовал в течение всего
Средневековья, даже несмотря на то, что официальная христианская доктрина отрицала
наличие души у кого-либо, кроме человека. Тем не менее люди всегда с неохотой
отказывались от своих давних верований и, судя по всему, уверенность, что мечи обладают
личностными качествами, никуда не исчезла, хотя об этом не слишком часто писали. Почему
– вполне понятно. Во времена Средневековья грамоте обучали только в монастырях.
Теоретически знатные юноши должны были 5?меть читать и писать, но практически вне стен
учебного заведения им уже не требовалось применять свои способности, не говоря уже о
том, чтобы писать книги или читать. Таким образом, вся известная история Средних веков
фактически создана лицами духовного звания, а от них трудно ожидать снисходительного
отношения к чисто языческим суевериям. В немногих светских романах того времени мы,
безусловно, встречаем отголоски обычаев викингов и их веры в одушевленность вещей, в
особенности оружия, но в хрониках об этом практически никогда не говорится.
Глава 7
Оружие периода великого переселения народов
Тот же тип (рис. 45) представляют несколько готских мечей, найденных в Тамани (юг
России). Они похожи по общим очертаниям, однако навершия у них другие: они сделаны из
большого куска камня, обычно халцедона, или из бронзы с украшениями в технике «cloison».
Безусловно, частично их происхождение можно проследить до клинков сарматов первых
нескольких десятилетий I в. Один из них создан во времена битвы при Адрианополе; это
очень простой меч совершенно без украшений, с большим бронзовым навершием
грибовидной формы, похожим по очертаниям на тот гальштаттский, что хранится в
Британском музее. Клинок очень длинный, сохранилась большая часть кожаных ножен. На
нижней гарде (по большей части более короткой, чем северные) других готских мечей были
украшения в той же технике «cloison»; кстати, стоит заметить, что готы, по-видимому, очень
любили гнезда в виде сердечек. На всех мечах из Клейн-Хуниген есть углубления похожей
формы, расположенные на золотых кнопках, украшающих ножны, так что можно
предположить, что все они сделаны одним мастером. Петли ножен на этих готских мечах не
похожи на другие и прямо происходят от аналогичных деталей, использовавшихся
сарматами; а те, в свою очередь, были той же формы, что и крепления древнекитайских
ножен времен династии Хан и могли происходить от них. Единственные готские ножны
(сделанные примерно во второй половине V в.), на которых сохранились эти крепежные
петли, найдены в очень хорошем состоянии. Они обнаружены, вместе с мечом, в Тамани
(Кубань), а теперь хранятся в музее Вальраф-Рихару (Кельн). Нижние края длинных полосок
из золота, с обеих сторон окружающих петлю, сделаны в форме головы хищной птицы; нечто
очень похожее мы еще увидим на ножнах следующего меча, о котором будем говорить.
Судя по району распространения мечей другой типа (II), можно предположить, что их
по большей части использовали германские народы, жившие в Центральной и Восточной
Европе. Напротив, тип 3, по-видимому, встречается исключительно на севере, причем
большую часть экземпляров нашли в Дании. Те два, которые я выбрал в качестве примера
мечей такого типа, обнаружены в Крагехуле; они настолько хорошо сохранились, что не
нужно сильно напрягать воображение для того, чтобы представить себе их вид до того, как
эти мечи «принесли в жертву» в 450 г. Они очень похожи, за исключением одной вещи: у
одного широкий клинок с тупым концом, а другой тонкий, остроконечный. Узость оковки
ножен, которая вполне сохранилась, доказывает, что клинок второго и был таким, а не
приобрел свою форму благодаря тому, что края подверглись коррозии от времени. Случается,
что из-за воздействия ржавчины или слишком частой заточки во времена использования
клинок становится намного уже и его очень трудно классифицировать, но здесь у нас есть на
что опереться. Судя по всему, форма рукояти является модификацией типа I, в ходе которой
концы рукояти были растянуты по поверхности нижней и верхней гарды и приобрели форму
конуса, а бороздки со всей поверхности переместились в центральную ее часть. Эти рукояти
выглядят неуклюжими, но в действительности они очень широкие и хорошо ложатся в руку.
Многие из них делали из дерева, покрытого бронзой, серебром или золотом, но встречаются
экземпляры, целиком отлитые из бронзы. В целом меч выглядит тяжеловатым, поскольку у
него не только массивная рукоять, но и совершенно особенная оковка, большая и серьезная.
Совсем недавно в Судане существовали мечи с рукоятями совершенно такого же вида; все
знают, какое оружие использовали в 1880 г. так называемые «фуззи-вуззи»; реже можно
встретить нечто похожее на рукоять скандинавских мечей IV в. На рис. 46 я набросал оружие,
которое увидел, когда отдыхал в отеле в Северном Девоне.
«На нем была шапка из Гардарики и серый плащ с золотой брошью на плече, а в руке
он держал меч. К нему подошли два мальчика. Старший сказал: «Что за человек
благородного вида сидит здесь? Я никогда не видел более красивого или более достойного
мужа». Торкель ответил: «Ты прав, меня зовут Торкель». Тогда мальчик сказал: «Должно
быть, меч, что в твоей руке, очень дорогой; могу я взглянуть на него?» Торкель ответил: «Это
необычная просьба, но я позволю тебе это сделать». Мальчик взял меч, повернул, развязал
ремешок добрых намерений и достал его. Когда Торкель это увидел, то заметил: «Я не сказал,
что ты можешь достать меч». – «А я и не спрашивал позволения», – ответил мальчик; затем
он взмахнул мечом, ударил Торкеля по шее и срубил ему голову».
Мечи с кольцом на рукояти предназначались только для вождей, именно поэтому они
так редко встречаются. Несомненно, «ремешками добрых намерений» пользовались, но нигде
не было найдено ни следа хотя бы одного из них. Видимо, кожа, даже самая крепкая,
рассыпалась от времени, а какого-либо специального крепления для ремешка либо вовсе не
предусматривали, либо оно было таким же непрочным, как и материал ремешка.
Рис. 47. «Меч с кольцом» из англосаксонского кладбища в Гилтоне. Кент.
VI в.
Торфинн отвечает:
– Ну, тебя так просто не напугаешь! Ни у кого до тебя не было охоты разрывать курган.
Но поскольку, я знаю, мало проку от сокровищ, если закопать их в землю или положить в
курган, я не стану с тебя взыскивать, тем паче что ты мне все принес. И как ты добыл этот
добрый меч?
Греттир сказал в ответ:
Торфинн отвечает:
– Славно сказано! Но ты должен совершить какой-нибудь подвиг, прежде чем я дам тебе
этот меч. Ведь я сам так и не получил его от отца, покуда он был жив»11.
В конце концов Греттир добыл свой сакс; он носил его всю свою жизнь и всегда
предпочитал использовать в бою вместо Меча Поколений, который обладал свойством
приносить несчастье. Таким образом родовое оружие покинуло потомков Кара; однако, как
видите, его сын не Испытывал большого желания предъявить свои права на меч, который, по-
видимому, не заслужил. Конечно же он мог и не отдать Греттиру его находку, но, совершив
подвиг, на который никто другой не отважился, воин уже приобрел некие законные права на
часть клада; Торфинн мог Истребовать еще каких-то свершений для подтверждения этих
прав, но забрать себе сокровище, которого отец не посчитал его достойным, не мог. Таково
было отношение викингов к наследным правам – они действительно считали, что даже
сокровища отца его сын не мог получить просто так, задаром. Для этого нужно было доказать
свою силу и мужество, добыть что-то своими руками, в бою, и лишь тогда пользоваться
наследием предков. Суровая философия, но она не давала молодежи расслабиться и почить
на лаврах предков; каждый знал, что добыть себе золото и землю он может и должен сам, и
тогда, возможно, награда станет больше, чем казалась сперва.
Большая часть саксов из Вимозы и Нидама оказалась широколезвийным оружием,
слегка закругленным с задней стороны и гораздо больше – на конце, с острым кончиком и
изогнутой рукоятью, идущей как продолжение линии задней части клинка. Если не считать
того, что их никогда не снабжали гардой, они напоминают рукояти кавалерийских сабель
XIX в., а также рукояти греческих кописов. Эту деталь сакса всегда делали по принципу
сандвича, как и некоторые из рукоятей бронзового века, и детали скрепляли заклепками. У
некоторых мечей были более тонкие и менее сильно изогнутые клинки; один из таких найден
в залежах в Крагехуле, вместе с ножнами и довольно большой частью рукояти. Ножны по
своим очертаниям больше напоминают обычные, с двумя кольцами для подвешивания к
перевязи. Украшения интересны тем, что основным мотивом здесь является крест внутри
круга, древний символ солнца, характерный для бронзового века. В течение всего периода
Средневековья использовался этот рисунок в числе декоративных элементов оружия.
Для воинов, о которых рассказывается в сагах, копье было так же важно, как и меч; мы
12 Шведскими учеными недавно были высказаны некоторые сомнения по поводу точности этой
реконструкции; они предположили, что изначально он представлял собой овал.
Этот обод позволил определить диаметр щита (33 дюйма), который был заметно больше
других, найденных в болотных залежах. Справа от выпуклости находится полоска из
позолоченной бронзы, покрытый орнаментом остаток некогда полезной металлической
скобы, а слева – две кнопки, головки заклепок, крепящих скобу, сквозь которую продевалась
рука, державшая щит. Над выпуклостью расположена слегка покрытая орнаментом накладка
в форме летящей хищной птицы. Выше и позади глаза птицы находятся декоративная
полоска из фанатов, и другая, в форме груши, у бедра. Она напоминает упрощенное
изображение человеческого лица. Голова и ноги бронзовые, но складка позади головы
слеплена из штукатурки, покрытой листовым золотом. Под выпуклостью расположена еще
одна накладка, в форме восьминогого (или восьмикрылого) дракона. Она вылита из бронзы,
но последние две пары ног или крыльев также сработаны из штукатурки и покрыты золотом.
То же самое произошло и с несколькими из двенадцати драконьих головок, украшающими
бронзовый ободок щита. Эти кусочки штукатурки представляют собой результаты ремонта,
выполненного в давние времена, возможно, с целью заменить детали, потерянные или
поврежденные в бою. Они показывают, что щиту было уже довольно много лет – возможно,
он являлся фамильной ценностью – в то время, когда его положили в могилу. Это доказывает,
что щит ценили не только как полезное защитное приспособление, но и как произведение
искусства – в противном случае никого не заинтересовала бы отвалившаяся деталь-другая, и
уж тем более никто не стал бы тратить время на починку. Имея в виду прямое назначение
щита, от этого он хуже не стал; пострадали только украшения. А раз их тщательно
восстановили, значит, питали искреннее уважение к самому предмету и хотели видеть его
таким, каким он вышел из рук мастера.
Обратная часть щита позволяет понять, как его носили. Предплечье левой руки
проходило через кожаную петлю, в то время как ладонь сжимала металлическую планку,
которая пересекает заднюю часть полой выпуклости в центре щита. Эта ручка сознательно
сдвинута чуть в сторону от середины, чтобы позволить суставам пальцев войти в
образованное выпуклостью углубление, а предплечью ровно лежать на щите. Вверх и вниз от
этой планки идут полоски из позолоченной бронзы, украшенные головками животных и птиц
с гранатовыми глазами. Доски щита были обтянуты кожей, поверх которой располагались
украшения. Ниже расширения ручки на задней стороне помещалось посеребренное
бронзовое крепление с кольцом, на котором еще висит обрывок ремня. Другой его конец
обнаружили в верхней части крепления ручки. Ремешок предназначался для того, чтобы щит
можно было вешать на шею владельца, когда нужно (это предшественник средневекового
варианта крепления), или на стену за его креслом в зале в то время, когда тот в щите не
нуждался. Этот щит из Саттон-Ху, как и многие другие археологические материалы, по
характеру очень похож на предметы, найденные ранее в могилах Венделя, в Швеции.
В это время, как и в последующую эпоху викингов, щиты часто разрисовывали, а также
богато украшали. К примеру, в саге об Эгиле (гл. 82) читаем:
«Когда ярл выслушал стихи, то дал Эйнару очень дорогой щит; на нем были написаны
древние саги, и все свободное пространство между ними было покрыто пластинами золота и
усыпано драгоценными камнями. Когда он был готов, то отправился к сиденью Эгиля и
повесил над ним этот щит, велев слугам отдать его Эгилю, а затем уехал».
«Сигурд поскакал. Его щит состоял из многих слоев и был покрыт красным золотом, на
котором нарисован был дракон: в верхней части он был темно-коричневым, а в нижней –
светло-красным, и точно такого же цвета были шлем и седло. На Сигурде была золотая
кольчуга, все его оружие было отделано золотом и украшено изображением дракона, так,
чтобы каждый мог видеть, что это за человек, если только слышал о том, как Сигурд убил
дракона по имени Фафнир».
Обычай окрашивать снаряжение воина в различные цвета – один из тех, на основе
которых сформировалась вся средневековая геральдическая практика. Во многих сагах
рассказывается о щитах, различные части которых красили в свой цвет, а также покрывали
узорами или изображениями животных. Упоминание о золотой кольчуге Сигурда могло бы
раздражать читателя, как явное преувеличение, но это вполне могло выглядеть именно так.
Вспомним позолоченные пластины доспехов из Торсбъерга и кольчугу с позолоченными
кольцами, найденную в Вимозе, – они вполне могут служить доказательством истинности
этого рассказа. Судя по всему, кольца Сигурдовой рубахи были покрыты позолотой, как это
иногда делали в то время. Богатый наряд, спору нет, но отнюдь не невероятный.
Судя по всему, в основном по форме эти рубахи были такими же, как и сто лет назад, во
времена кельтского бронзового века, хотя встречаются и очень короткие, прикрывающие
только плечи и грудь. Вообще, на протяжении веков основная форма кольчуги менялась
удивительно мало – основная вариация здесь заключается в длине рукавов. Короткие
кольчуги во все времена делали редко, и это вполне понятно – при ее гибкости вполне можно
было сплести длинную рубаху и тем обеспечить защиту для частей тела, которые в
противном случае трудно было бы прикрыть (например, для бедер). Сама по себе, в
изначальном виде, кольчуга была настолько простым и практичным изобретением, что в ней
ни к чему было что-то кардинально менять.
Мы не слишком много знаем о шлемах этого периода, поскольку хотя археологи и
обнаружили несколько весьма примечательных изделий – к примеру, в Саттон-Ху, в
захоронениях Венделя и Вальсгерде, – однако все они представляли собой часть богатых
доспехов, принадлежавших вождям. Из поэм мы знаем, что простые воины тоже носили
шлемы, но от них до наших дней дошли только отдельные фрагменты. Даже этот
сравнительно часто встречающийся тип шлема «увенчан вепрем» – вдоль его верхней части
идет покрытый орнаментом гребень со стилизованной головой спереди, похожей на головы
кабанов или драконов из Саттон-Ху. Вепрь считался одним из основных воинских
талисманов, поэтому без его изображения не обходились даже самые скромные изделия.
Кстати, в этой связи стоит вспомнить шлемы героев Гомера – как вы помните, их тоже
украшали кабаньи клыки.
Самым ранним из наиболее примечательных изделий этого рода был серебряный шлем
из Торсбъерга. Он выглядит абсолютно классическим по стилю – собственно говоря,
напоминающим золотой шлем Мес-Калам-Шара, правителя Ура, принадлежащего к первой
династии (датируется 3000 г. до н. э!). Шлем из Торсбъерга точно таким же образом снабжен
забралом, прикрывающим лоб, щеки и подбородок (все в одном куске), и отдельно
изготовленной частью, прикрывающей голову, на которой нанесены линии, имитирующие
волосы.
Более или менее типичными для героической эпохи считаются шлемы типа «Вендель»
или «Саттон-Ху». Они происходят непосредственно от римских, а те, как известно, от
этрусских, греческих и минойско-микенских. Нельзя сказать, что они сильно отличаются от
галльских шлемов I в. н. э., изображенных на скульптурах триумфальной арки в Оранже,
поэтому можно также предположить, что эти шлемы ведут свое происхождение от широко
распространенного франкского прототипа. У них точно такие же шейные и боковые
пластины, но из всех остальных эти шлемы выделяет такая характерная черта, как забрало;
кроме того, вместо рогов, использующихся как воинский символ, здесь мы видим толстое
длинное ребро, идущее в продольном направлении по черепу и обычно заканчивающееся
традиционным изображением головы животного. В умах большинства людей очень глубоко
укоренилась мысль, что шлемы англосаксов и викингов неизменно были украшены рогами
или крыльями; напротив, современные ученые полагают, что этого не было. И надо сказать,
то же самое подтверждено археологическими свидетельствами (чрезвычайно
немногочисленными). Тем не менее возможно, что существовали именно так оформленные
шлемы, только их было очень мало. В Швеции найдено несколько бронзовых табличек,
использовавшихся для того, чтобы делать оттиски фигурок на тонких пластинках металла,
которыми украшали шлемы типа «Вендель». На них были изображены воины в полном
вооружении, на одном из которых был шлем с двумя огромными изогнутыми рогами. Шлем
из Саттон-Ху украшен подобными бронзовыми пластинками с тиснением, и на одной из них
есть фигура (рис. 50) в шлеме с рогами (или, возможно, крыльями). На других похожих
пластинах для шлемов вытиснены воины в шлемах более распространенного типа, очень
близкие по рисунку с находкой из Саттон-Ху, если не считать того, что у них на гребне очень
большие фигуры кабанов целиком и нет забрал.
«Это раса высоких людей, закованных в тесно прилегающие к телу доспехи с поясом,
обернутым вокруг талии. Они бьют топорами и бросают копья с огромной силой и при этом
никогда не промахиваются. Щитами эти люди действуют очень умело и бросаются на врага
так быстро, что, кажется, опережают полет копий».
Про копий во многом так же описывает ужасный рейд в Италию, который франки
предприняли в VI в.; Агафий через век говорит, что вооружение этого народы было очень
бедным, они не носили ни кольчуги, ни поножей. Однако он упоминает об очень характерной
пике, ангоне, которую они использовали постоянно и которая могла быть как режущим, так и
колющим оружием. Древко этой пики покрывали железом так, что дерева практически не
было видно; наконечник украшали два шипа. Франки метали ангон во время атаки; он
вонзался в щит противника, который уже не мог вытащить оружие, поскольку шипы
намертво застревали и не отпускали наконечник, не мог он и перерубить его благодаря
защитной железной оболочке древка. Вес копья тянул щит вниз, и владелец ангона мог
спокойно приблизиться, поставить ногу туда, куда вонзилась пика, прикончить врага, уже не
прикрытого щитом.
Этот тип копья, ангон, во многом похож на римский пилум и, по моему мнению,
именно от него и произошел. Франки (которые очень рано вступили в контакт с римлянами)
могли быть первыми из всех варварских племен, которые начали использовать такое оружие,
но они ни в коем случае не были единственными, кто это сделал; англосаксы и скандинавы
тоже сражались такими копьями, в особенности первые. В могиле Саттон-Ху оказалось семь
ангонов, а еще больше найдено в бесчисленных захоронениях от Норвегии до Испании.
Наконечники у большей части этих находок заметно больше по размеру, чем обычный
наконечник пилума, а древки не являются, как, по-видимому, предполагал Агафий,
деревянными планками в железном чехле, а, напротив, целиком состоят из железа и
выкованы так, что составляют единое целое с наконечником. Здесь действительно есть нечто
вроде чехла, от 4 до 8 дюймов в длину; он соединяется с длинной и тонкой, но твердой
шейкой наконечника (длиной от 10 до 30 дюймов), на конце которой расположена широкая
головка с шипами (рис. 55).
Другой тип оружия, очень характерный для франков, – это короткий и легкий
метательный топор. Латинские писатели всегда называли его «Francisca», и теперь трудно
сказать, происходило ли это название от народа, который часто использовал такое оружие,
или сам народ назвали по имени любимого боевого топора. Кроме того, в некоторых местах
мы читаем, что его еще называли «Frakki». Возможно, что последняя причина является
наиболее вероятной, поскольку вполне разумным выглядит предположение, что лангобардов
назвали так благодаря характерному оружию, и саксы, возможно, получили свое имя из-за
довольно характерной привязанности к мечу-саксу. Очень забавно думать о том, что гордое
имя Франции могло бы появиться благодаря маленькому боевому топору, принадлежащему
самой варварской из всех тевтонских рас (рис. 56). Этого нельзя ни подтвердить, ни
опровергнуть (во всяком случае, на основании Имеющихся источников), но есть достаточно
прямые ассоциации с историями других народов, говорящими в пользу правильности этой
теории.
Первое упоминание о том, что среди франков встречаются конные воины, принадлежит
Прокопию, который рассказывает о том, что, когда Теудеберт в 539 г. вторгся в Италию во
главе огромной армии, его окружали несколько всадников-телохранителей. В следующие два
столетия состав франкских армий, так же как и их вооружение, оставался практически без
изменений – это была большая толпа плохо вооруженных и недисциплинированных
пехотинцев, не носивших доспехов. Короля окружал небольшой отряд охраны, состоящий из
конных воинов. Судя по всему, их количество несколько возросло к концу периода правления
Меровингов; но по отношению к армии в целом оно было еще очень невелико.
Это был век героев, одни из них легендарные, другие – реальные исторические
личности: эпоха Сигурда и Артура, Беовульфа, Хрольфа Краки, Кловиса и Гейзериха и
Велизария; таинственная переходная зона истории, где факты и легенды перемешивались
между собой. С этого момента и далее мы окажемся на твердой исторической почве,
поскольку начиная с эпохи викингов история в том виде, в котором она существовала,
пришла на север. Однако в этом случае задача человека, изучающего археологию войны,
становится еще тяжелее, поскольку по мере того, как богаче становится документальный
материал, все меньше и меньше материала археологического. После этой эпохи больше не
встречаются залежи священных артефактов и языческие погребения; все, что осталось нам от
оружия, это находки, которые, по счастью, удается сделать в ложах рек или на полях
сражений. Теперь во многих случаях придется заменять реальные примеры их копиями со
статуй или иллюстраций к манускриптам, которым, впрочем, вполне можно доверять.
Часть третья
ВИКИНГИ
Глава 8
Мечи в эпоху викингов
«Когда Сигурд Хринг (конец VII в.), отец Рагнара Лондброка, король Швеции и Дании,
установил в обеих странах мир… то напомнил себе о королевстве, которым его соплеменник
Харальд Хилдитонн владел в Англии, а до него – Ивар Видфадми».
Тем не менее сами по себе эти мечи, более тяжелые и ужасающие, чем в предыдущую
эпоху, в то же время были куда более совершенны. Восхитительные клинки героической
эпохи, с лезвием и рукоятью работы искусных мастеров, часто выглядели некрасивыми и
неуклюжими, в то время как мечи эпохи викингов обычно обладали строгим совершенством
линий и пропорций, которое является самой сущностью красоты. Сравните украшения на
мече из Клейн-Хуниген (см. рис. 40) хотя бы с рис. 58 – изображением меча викингов
приблизительно 900 г., который обнаружили в реке Уитем, близ Линкольна. Первый украшен
золотом и драгоценными камнями, но не производит впечатления прекрасного; второй прост,
его единственное украшение составляют элементарные геометрические узоры, выложенные
на поверхности рукояти медью и латунью, – и тем не менее от него исходит дыхание
красоты. Кроме того, он просто живет в ваших руках. Когда ваши пальцы сжимаются на
рукояти, вы чувствуете характер оружия; положительно кажется, как будто оно само зовет вас
на бой. Нельзя ошибиться в его предназначении, даже после того, как этот клинок пробыл в
течение восьми столетий или около того в иле, воде и водорослях. Этот меч находится в
Британском музее. Взгляните на него, если отправитесь смотреть щит из Баттерси или
сокровища Саттон-Ху; я думаю, что вы не будете разочарованы.
Рис. 59. Норвежский длинный сакс
По моему мнению, тип IX представляет собой второстепенную форму типа VIII. Общие
очертания рукояти у них похожи, но на навершии вначале возникает разделение на верхнюю
и нижнюю части, а затем верхняя принимает преувеличенную форму треуголки. Ту, что
изображена на рис. 60, а, нашли в норвежском захоронении приблизительно 1000 г. Она
гораздо менее характерна для типа VIII, и нельзя сказать, что этот тип встречается в той или
другой местности, поскольку обнаружены только отдельные экземпляры, причем в разных
местах. Наиболее популярным и наиболее массивным был германский вариант 1250–1300 гг.
(рис. 60, b).
Есть еще один тип наверший, который следует включить в группу, относящуюся к эпохе
викингов. Он имеет форму толстого диска, иногда с краями, скошенными вниз. Практически
в каждой современной работе на любом языке, где обсуждается вопрос о средневековых
мечах, можно встретить утверждение: «Навершия в форме дисков использовались до XII
века». Существуют рисованные свидетельства, что это вовсе не так; их применяли в XI и
даже в X в., но этим свидетельствам недоставало поддержки в виде археологического
материала вплоть до 1950 г., когда в Финляндии нашли целую серию мечей викингов,
датировавшихся 1000–1100 гг. Там оказалось множество оружия с навершиями именно такой
формы, и это открытие дает нам возможность с полной уверенностью сказать, что такой
наиболее распространенный в период Средневековья, вплоть до 1550 г., тип навершия
использовали еще в 1050 г.14
14 Эту информацию я получил в ходе переписки с доктором Йормой Леппахо из Хельсинки. Она принимала
участие в расчистке могил с этими находками.
Рис. 61. Меч с массивной рукоятью, покрытой серебром. Музей Берген
Рис. 62. Меч типа III с рукоятью, украшенной серебром. Музей Берген
При взгляде на мечи эпохи викингов сразу же возникает впечатление, что украшения на
них делал оружейник, а не ювелир. В девяти случаях из десяти это простой орнамент,
который наносили на металл различными способами: в начале периода самым популярным
украшением служило листовое серебро, часто покрытое мелкими выдавленными точками
или крестами (рис. 61) или такими же мелкими геометрическими фигурами, в IX–X вв. на
эти листы часто наносили гравировку в виде переплетающихся узоров того же типа, который
украшал книги, иногда оттененного чернением (рис. 62). К концу этого периода мы можем
увидеть инкрустации из латуни в виде геометрических узоров на основе олова, причем
каждый из них был очерчен полосками медной проволоки. В течение всего периода
использовали простой и доступный способ украшения, который состоял в том, что всю
поверхность гарды и навершия покрывали близко расположенными вертикальными
полосками меди и олова, которые перемежались друг с другом и тянулись от края до края
каждого элемента (рис. 63). Иногда этот вариант усложняли с помощью узора «елочки»,
выложенной из различных металлов между вертикальными полосками. Часто эти украшения
превосходно выполнены и представляют собой по-настоящему мастерскую работу, дающую
эффект по-своему куда более красивый, чем работа древних ювелиров, поскольку прямая
простота орнамента хорошо сочетается с суровым достоинством клинка.
Рис. 63. Меч типа II с рукоятью, украшенной вертикальными полосками
серебра. Найден в Швейцарии. Цюрих, Национальный музей
Орнамент наносился на эти рукояти следующим образом: тонкие листы золота, серебра,
меди, латуни или оловянную фольгу с помощью молотка набивали на железную поверхность
детали, покрытую сетью зарубок соответствующей формы; более мягкий листовой металл
вливался в эти зарубки и надежно удерживался там. В некоторых случаях, когда листы были
украшены геометрическим или переплетающимся орнаментом, основа могла быть из олова
или серебра, сам узор – из латуни или золота, а отделка – из меди или бронзы. Иногда узор не
наносили в виде гравировки, а покрывали чернением. На рис. 62 изображен пример такого
типа работы, в то время как орнамент на мече из реки Уитем, хранящемся в Британском
музее, выполнен в более позднем стиле, в виде ромбовидной мозаики, обведенной по контуру
медью или бронзой. Благодаря долгому пребыванию в иле узор смылся с рукояти клинка,
поэтому мы можем вполне ясно увидеть, каким способом он был нанесен. В музее
Дорчестера (Дорсет) есть еще один меч, украшенный подобным образом, и еще много других
по всей Европе. Судя по всему, орнамент из меди, латуни и олова использовали в поздний
период (950–1050 гг.), в то время как более элегантное и часто гораздо более дорогое
сочетание золота, серебра и бронзы применялось раньше, приблизительно в 800–900 гг.
Использование орнамента из меди, как вы понимаете, заметно снижало стоимость всего
изделия и делало его доступным не только для вождей, но и для простых воинов.
На мечах типа V, которые, как уже было сказано, были, по всей вероятности,
изготовлены в Англии, украшения представляют собой толстые тисненые или гравированные
пластины серебра или бронзы; нашли одну или две из них, украшенные медальонами,
напоминающими монеты (но не реальные монеты). Они были выложены в виде мозаики в
центре навершия. Некоторые из мечей типа VI были украшены совершенно другим
орнаментом, похожим на побеги с листьями (рис. 64); это типичный для франков IX–X вв.
рисунок, и он подкрепляет предположение о том, что эти мечи делали во Франции.
15 До 1959 г. неизвестно было, находили ли такие мечи в Англии. В марте того года я смог с помощью
рентгеновских снимков определить, что на лезвии меча викингов, обнаруженного в Темзе близ Стаффорда и в
настоящий момент хранящегося в музее в Ридинге, выложено это имя.
имени другого великого кузнеца, Ингерли (Ingerli). По-видимому, какой-то менее удачливый
мастер пытался воспроизвести клеймо своего известного коллеги, но по причине
неграмотности не смог точно повторить надпись. То, что подделывали две различные марки,
доказывает, что эти Клинки считались лучшими из всех; иначе в воспроизведении клейма не
было бы никакого смысла.
Было найдено много мечей производства Ингерли, хотя и не так много, как у других, и
они появлялись в течение более короткого времени. Позднее я расскажу о них более
подробно, а сейчас нужно вернуться к Ульфберту и новой Манере маркировать клинки. Ни
один из них не был выполнен в технике «узорной сварки», поскольку их прочность зависела
не от сложной структуры, изобретенной столетие назад и создававшейся с помощью этой
техники, а от самого материала – жесткой и в то же время эластичной стали. Это была уже
настоящая сталь, а не железо, которому придали жесткость и прочность, собрав
бесчисленные перекрученные полоски в единую плоть клинка. Еще в 1889 г. были сделаны
анализы трех клинков «узорной сварки» из Норвегии, и они показали наличие
соответственно 0,414, 0,401 и 0,502 % углерода, в то же время показатель норвежского меча
Ульфберта – 0,75 %. Это пока не подтверждено достоверно, для того чтобы принять это в
качестве непреложной истины, нужно будет провести еще много исследований.
Названные кузнецы не штамповали свои имена маленькими буквами, как это скромно
делали Ранвик и Тасвит и другие мастера IV и V вв.; они выкладывали их большими,
неаккуратными буквами, неуклюже выступающими прямо посреди лезвия, часто в дюйм
высотой. Однако возможно, что они не были кичливее своих предшественников, просто дело
в том, что марки выкладывались железной проволокой, непосредственно включенной в сталь
клинка. После того как кузнец заканчивал очередной меч, он намечал на его поверхности
марку, которую хотел выложить, затем по этим пометкам проходился холодным зубилом,
оставляя глубокие борозды. После этого скрученные наподобие струны железные
проволочки резали на куски соответствующего размера, клинок раскаляли добела и холодные
кусочки металла молотом вбивали в подготовленные желобки. После этого меч опять
нагревали до температуры плавления (примерно до 1300 °C) и по инкрустации снова
тщательно проходились молотом. Наконец, клинок полировали до зеркальной гладкости, так,
что буквы с трудом можно было разглядеть. И все же имя оставалось здесь, являясь
неотъемлемой частью меча, и его можно было прочесть.
В написании всех вариантов имени Ульфберта, обнаруженных до сего времени,
присутствует крест; иногда их бывает и два, причем один из них стоит перед буквой «и», а
другой – либо между «r» и «h», либо между «h» и «t» (рис. 66). Второй крест присутствует
всегда, даже если первый и опущен.
Рис. 66
Меч, который впервые дал ключ к пониманию того, что выложенные таким способом
имена принадлежали кузнецам, обнаружили в озере Стрикхольм (Швеция). Он принадлежит
к типу VI и датируется приблизительно серединой X в. Все остальные клинки с маркой
Ingerii (до сих пор их найдено всего двенадцать) сделаны позднее, в X–XI вв. От клинков
Ульфберта они отличаются более тонко сделанными надписями и тем, что не содержат
крестов. К примеру, на мече, обнаруженном поблизости от Дрездена, с одной стороны
большими буквами выложена надпись «INGELRII», а на другой – гораздо более мелкими и
аккуратными слова «Homo Dei» (рис. 67). Люди, которые в 1099 г. отправились в Крестовый
поход, называли себя «Homines Dei» («люди Божьи»), и мы можем предположить, что в XII в.
один из них носил этот самый меч. В моей коллекции есть практически такое же оружие; на
одной его стороне написано имя (или часть его, поскольку последние буквы невозможно
разглядеть), а на другой – странного вида узор из линий и треугольников, выложенный медью
или латунью, а не традиционным железом. Это тот самый меч, о котором я уже упоминал,
добавив, что он имеет свою историю. Собственно говоря, с ним связаны даже две истории,
одна из которых совершенно не имеет значения (это рассказ о том, как я его получил), а вот
другая, которую рассказывает сам материал клинка, очень знаменательна.
Один мой друг купил меч в 1936 г. на Каледонском рынке в Лондоне, где он лежал на
булыжной мостовой, связанный вместе с двумя-тремя клинками с латунными рукоятями
времен битвы при Ватерлоо. На клинке все еще был толстый слой присохшего ила,
покрывавшего его в то время, когда изделия вытащили из воды. Тот факт, что грязь не успела
отвалиться, свидетельствует, скорее всего, о том, что это было сделано недавно и на
территории Англии. Мой друг купил меч (вместе с остальными) за четыре шиллинга и шесть
пенсов. Когда он снял часть грязи, то обнаружил явные признаки сетчатого орнамента,
выложенного желтым металлом на крестовине, и отдельные следы металла такого же цвета,
выложенные в виде узора на клинке. Поскольку он не слишком интересовался
средневековыми мечами, то вскоре расстался с клинком, который перешел к одному
коллекционеру, а тот, к сожалению, вымыл его раствором для удаления ржавчины, в
результате чего все следы украшений безвозвратно исчезли. В 1947 г. этот меч выставили на
аукционе «Сотби», где мне повезло удачно купить его (благодаря густому туману,
помешавшему другому моему другу, который тоже хотел его приобрести и располагал
гораздо большей суммой, чем я, вовремя приехать на распродажу).
Глава 9
Викинги в бою
Украшения обозначались словом Mae или Moel, но на самом деле еще чаще оно
использовалось в описании клинка меча – одна из вещей, которые сильно сбивали с толку
ученых до того времени, пока не были обнаружены мечи «узорной сварки». Очень часто
упоминались мечи-волны (Vaegir на древненорвежском и Waegsweord на староанглийском),
но еще более темными кажутся термины, обозначающие конкретные рисунки на мечах. К
примеру, Blood-eddy или Ann на древненорвежском обозначало груды скошенных стеблей
кукурузы (то же, что и Jan в немецком). Оба термина кажутся очень подходящими, если их
применить к узорам, изображенным на рис. 70. Более ясными выглядят два других термина,
которые появляются в поэме как черты или части меча: Blodvarp и Idvarp. Это могло бы (и,
вероятно, так оно и есть) относиться к стилю «узорной сварки», где рисунок образован
длинными параллельными полосками металла, бегущими по всей длине клинка. Varp в
ткацком деле означает «основа», а длинные, тонкие линии на клинке, таким образом,
ассоциируются с основой сети, которая становится законченной, когда лезвие обагряется
кровью или запятнано кусками жизненно важных органов (Blod – «кровь», a Idr —
«кишки»).
Для обозначения мечей использовали множество красочных названий: Пламя Одина,
Лед Сражения, Змея Раны, Пес Шлема, Боевая Змея, Огонь Щитов, Боевой Огонь,
Поджигатель Крови, Змея Кольчуги, Огонь Морского Владыки, Язык Ножен, Ужас Кольчуги,
16 Именно по этой причине я всегда говорю о мече, рассматривая его как бы сверху вниз, поскольку из
многих литературных упоминаний ясно, что именно так его воспринимали и описывали в древности.
Современные писатели в таких случаях начинают с нижней части клинка, а это привело бы в путанице в тех
случаях, когда викинги говорят о верхней и нижней гардах.
Наносящий Ущерб Боевому Полотну. Похожие и не менее красочные выражения
использовались в разговоре и о другом оружии; кольчуга (которая в этот период выглядела
так же, как и в предшествующие ему времена Великого переселения народов) называлась
Серыми Одеждами Одина, Сплетением Копий, Голубой Рубахой и Боевым Плащом, Плащом
Королей и Боевой Сетью и, как вы уже видели, Боевым Полотном. Если обратить внимание
на все эти постоянные упоминания о сетях и вязании, то общепринятое мнение,
существующее и в наши дни, будто кольчуга на Западе была совершенно неизвестна, пока
«крестоносцы не принесли ее из Палестины в XII в.», выглядит просто нелепо. Я уже писал,
что благодаря открытиям Шлимана и других археологов давно доказано, что описанные
поэтами виды оружия действительно существовали. Также мы не имеем оснований не
доверять и описаниям скандинавских скальдов. Судя по частоте упоминаний, кольчуга не
являлась такой уж большой редкостью во времена викингов; и все же многие продолжают
сомневаться в том, что она вообще была им известна. Вопрос, что же тогда эти ученые
вообще понимали под всеми этими красочными названиями, остается за кадром, а его стоило
бы задать – тогда все встало бы на свои места.
Некоторые из кольчуг, которые носили викинги, были очень короткими и прикрывали
только верхнюю часть торса, хотя встречаются упоминания и о другом типе, называвшемся
Spanga-Brynja, т. е. пластинчатая кольчуга. Возможно, это были доспехи наподобие
кольчужной рубахи с золотыми пластинами, которую нашли в болотах Торсбъерга, некий
переходный момент между защитными приспособлениями раннего периода и рыцарскими
латами.
Щиты во многом остались теми же, что и в предыдущий период, и описание щита из
Саттон-Ху в общих чертах подходит ко всем, которыми пользовались в течение следующих
четырех столетий. То, что они часто были такими же большими, можно вывести хотя бы из
подобных ссылок: «Тогда король… выбрал место для ночного отдыха, куда все люди сошлись
и легли на открытом пространстве, накрывшись своими щитами» (сага о святом Олафе, гл.
219). или еще: «Когда Олаф был в Силлингаре (острова Силли), отшельник предсказал, что
его серьезно ранят в бою и принесут на корабль на щите» (сага об Олафе Тругвассоне, Круг
Земной, гл. 32). Совершенно очевидно, что здесь речь идет о весьма крупных предметах,
способных целиком закрыть взрослого мужчину.
По-видимому, щитам посвящены еще более поэтичные имена, чем мечам: Солнце
Битвы, Солнце Одина (или, и в том и в другом случае, Луна), Сеть Копий (копья, в свою
очередь, называли Рыбой Щита), Доска Победы, Липа Войны, Колесо Хильд (валькирия) и
Стена Хильд, Солнце Морских Королей, Страна Стрел, Тропа Копий, Убежище в Битве,
Крыша Зала Одина, Город Мечей и т. д.
С другой стороны, шлемы, по-видимому, не удостаивались таких фраз. Иногда мы
читаем, что у них были собственные имена: так, например, шлем короля Адилса назывался
Hildigolt (Боевой Кабан). Как уже должно быть ясно из тех немногих частей «Беовульфа»,
которые я процитировал в главе 7, кабан часто возвышался на шлеме как плюмаж или
украшение и имел значение сильного защитного символа, поэтому ссылки на кабанов часто
указывают на шлем. Со времен эпохи викингов не сохранилось практически ни одного
шлема. В саге о людях из Лососьей долины читаем:
«Он был в чешуйчатом панцире, и на голове у него был стальной шлем, края которого
шириной с ладонь. Он перекинул через плечо сверкающую секиру, лезвие которой было
примерно с локоть. У него было смуглое лицо и черные глаза, и у него был вид викинга».
Чаще всего в передней части шлемов рисовали «боевой знак» (Herkumbl), по которому
люди, следовавшие за вождем, могли распознать своих соратников; нечто вроде рудимента
кокарды эпохи викингов. Такие знаки были очень практичными: их легко было разглядеть
даже в самом жарком бою, когда лицо, залитое кровью или перепачканное грязью, уже
неразличимо; по нему же можно было опознать своих убитых. Некоторым образом это тоже
были предшественники геральдических символов более поздней эпохи – именно в это время
постепенно складывалась система, которая потом просуществует века (еще и сейчас люди
благородного происхождения обладают гербами, не говоря уже о странах и отдельных
городах).
В эпоху викингов боевые топоры стали намного популярнее, теперь к ним относились с
большим уважением, чем раньше. Мы читаем о топорах с дорогими украшениями, которые
даровали в награду, как и мечи: «Когда они расставались, ярл дал Олафу Хоскульдссону
очень дорогой топор с золотыми украшениями».
17 Некоторые из шлемов, изображенных на манускриптах эпохи Каролингов, так походят на рисунки конца
римского периода, что нельзя не задавать себе вопрос, не были ли одни ухудшенными копиями других, а не
реальными, использовавшимися в то время. Однако большая часть остального оружия: мечи, копья, щиты,
седла, стремена и кольчуги – явно не имеют никакого отношения к Риму, скорее их можно принять за франкские
изделия IX в.
Рис. 72. Лезвие топора викингов из Темзы. Лондонский музей
Эти топоры были намного более эффективным оружием, чем изделия прошлых
столетий. Недавно вы читали о человеке очень воинственного вида, носившем шлем и в
руках державшем топор с лезвием, «которое, кажется, было около двух футов длиной».
Комментарий принадлежал пастуху, решившему предупредить Хельги Хардбейнссона, что
компания людей ищет его, чтобы убить; он с успехом мог решить, что оружие действительно
так массивно, как и было сказано, поскольку топоры викингов были невероятно большим и
ужасающим оружием (рис. 72), лезвие которых достигало в длину 12 дюймов (множество
таких выловлено из Темзы и хранится в Британском и Лондонском музеях). Конечно, пастух
сильно преувеличил, но что оружие было действительно крупное и устрашающее – этого
никто не смог бы отрицать. Это уж точно боевые топоры; никто не мог бы, как это бывало
раньше, спутать их с хозяйственным инструментом. У этого оружия тоже были поэтические
имена: Друг Щита, Боевая Ведьма, Волк Раны – причем слова «друг» и «ведьма» относились
почти исключительно к ним; к примеру, «ведьма» щита, доспехов, кольчуги, шлема и т. д.
Огромный двуручный топор, которым король Гарольд сражался при Сенлаке, относился к
этому же типу, как мы без труда можем увидеть на гобелене из Байе.
Точно так же, как топоры обычно называли «ведьмами», пики носили прозвание
«змея»: Змея Крови или чего-нибудь другого, что только может придумать поэт. Иногда, как
мы видели, копье называли Рыбой Щита или боевой сети; в других местах мы встречаем
вариант – и он почти так же хорош, как и гомеровское «копье, оставляющее за собой
длинную тень», – «летучий дракон сражения». Копья, которые действительно использовали в
бою, по-видимому, сильно отличались от находок в огромных болотных залежах, если не
считать того, что в конце периода, как и более поздние мечи, они снабжались довольно-таки
простым украшением: оно состояло из узких перемежающихся лент белого и желтого
металла (похожего на веревочную обмотку), которые снова и снова обвивали древко, причем
нередко между каждой лентой была маленькая вставочка из пенки.
Викинги (и, без сомнения, их предки) имели строгий кодекс, определявший правила
поединков, как это было и во Франции в 1720-х годах. Существовало два типа поединков:
более или менее неофициальная схватка один на один (Einvigi), и очень формальный
хольмганг. Дословно это означает «отправляться на остров»; действительно, там, где это
было возможно, поединки проводили на небольших островках, а если нет – очерчивали на
земле некоторое пространство (похожее на боксерский ринг и приблизительно такого же
размера). Эти поединки – хольмганги часто использовали в качестве законного средства
разрешить спор из-за женщины, точно так же, как это делали в Средние века. К сожалению, в
них часто вмешивались грубые субъекты, наподобие профессиональных участников
поединков или берсерков, желавшие заполучить чужую жену или землю, хотя случалось, что
на хольмганг вызывали и просто для того, чтобы лишить человека какой-то собственности.
Для некоторых же поединок был просто развлечением (вспомним Хольмганга Берси, который
упоминается в саге о Кормаке (см. гл. 6). В этой саге мы видим одно из самых лучших
описаний правил хольмганга. Вы помните, как Кормак одолжил Скофнунг у Скегги для этого
поединка. Теперь посмотрим, что из этого вышло:
«Под ноги им постелили плащ. Берси сказал: «Ты, Кормак, вызвал меня на хольмганг;
но вместо этого я предлагаю тебе эйнвиги. Ты молод и неопытен, а в хольмганге сложные
правила, не то что в поединке, о котором говорю я!» Кормак ответил: «Я не буду лучше
драться на эйнвиги, поэтому лучше рискну, чтобы во всем быть наравне с тобой». – «Тогда
делай как знаешь», – ответил Берси».
Правила хольмганга были таковы: плащ под ногами сражающихся должен быть десяти
футов из конца в конец и с петлями в каждом углу, сквозь которые продевали колышки с
головкой вверху. Все это называлось тьеснур. Затем вокруг плаща нужно было нарисовать
три квадрата на расстоянии одного фута друг от друга. За ними нужно было поместить
четыре столба под названием хослур (ореховые колья). Все вместе называлось Ореховым
полем (рис. 73). У каждого из сражающихся должно было быть по три щита, и когда они
приходили в негодность, то владельцы обязаны были вернуться на плащ, даже если до того
сошли с него, и защищаться оставшимся оружием. Тому, кто получил вызов, принадлежит
право ударить первым. Если кого-либо ранили так, что кровь попадала на плащ, он мог
прекратить сражение. Если один из противников выходил за колья одной ногой, считалось,
что он отступает; если двумя – что он бежал с поля боя. Перед каждым бойцом кто-то должен
был держать щит. Тот, кто получит больше ран, обязан был заплатить хольмслаусн (выкуп за
то, чтобы освободиться от боя) в три марки серебром.
Торгилс держал щит перед своим братом, а Торд Арндисарон – перед Берси, который
нанес первый удар и расщепил щит Кормака. Он точно таким же образом ударил по Берси, и
так каждый разбил по три щита противника. Затем Кормак должен был нанести удар; он
сделал это, но Берси отбил его своим Хвитингом. От удара у Скофнунга отвалилось острие и
упало Кормаку на руку, ранив его в большой палец так, что из сустава кровь потекла на плащ.
После этого вмешались те, кто стоял вокруг, и не дали им продолжать бой. Кормак сказал:
«Хотя сейчас мы и расстаемся, но вряд ли Берси победил из-за того, что со мной произошел
несчастный случай»18.
Этот конкретный хольмганг оказался довольно спокойным, но в большинстве случаев
лилось куда больше крови, чем капало из разрубленного сустава Кормака:
«Недалеко от моря было хорошее поле, отмеченное кольцом из камней, где должен был
состояться хольмганг. Льот прибыл вовремя, вместе со своими людьми, вооруженный копьем
и мечом. Это был очень большой и сильный человек, и, когда он прибыл на поле хольмганга,
в нем проснулась ярость берсерка, так что воин издавал громкий вой и кусал край своего
щита. Эгиль тоже приготовился к хольмгангу – взял старый щит, меч Надр, который
прицепил к бедру, а другой, Драгвандил, нес в руках. Он вошел внутрь знаков, которые
отмечали поле сражения (квадраты, расположенные вокруг плаща), но Льот еще не был готов
начать бой. Эгиль поднял свой меч и запел.
После того как песня завершилась, Льот вышел вперед и провозгласил закон хольмганга
– тот, в котором говорилось, что если сражающийся выйдет за пределы камней, которыми
огорожено поле боя, то после этого его будут называть нитингом (трусом).
Потом они набросились друг на друга, и Эгиль ударил Льота мечом, а тот прикрылся
щитом в то время, как его противник наносил один удар за другим, так, чтобы Льот не мог
18 Сага о Кормаке, гл. 10.
ответить. Он отступил назад, чтобы свободно взмахнуть мечом, но Эгиль быстро
продвинулся вперед и продолжал яростно рубить. Таким образом, Льот вынужден был выйти
за камни и двигаться то в одну, то в другую сторону по полю. Он попросил соперника дать
ему отдохнуть, и Эгиль согласился на это. Так закончилась первая схватка.
Затем он предложил Льоту приготовиться, сказав: «Я хочу, чтобы мы закончили наш
поединок». Тот вскочил на ноги, а Эгиль бросился вперед и немедленно ударил; при этом он
подошел так близко, что вынудил Льота отступить, так что щит перестал его прикрывать.
Затем Эгиль ударил противника под коленом и отсек ему ногу. Льот упал и тут же умер» 19.
«Потом к конунгу Олаву отправили послов, поручив сказать ему, что конунг
Адальстейн хочет сразиться с ним и предлагает как место битвы долину Винхейд возле леса
Винуског. Он хочет, чтобы Олав пока не разорял его страну, а править будет тот из них, кто
победит в этой битве. Конунг Адальстейн предложил, чтобы они встретились для битвы
через неделю и чтобы тот, кто придет раньше, ждал другого. А тогда был такой обычай: когда
конунгу назначали место битвы, он не должен был опустошать страну, пока битва не
закончится, если он не хотел покрыть себя позором. Конунг Олав остановил свое войско и
больше не опустошал страну, дожидаясь назначенного дня. Когда пришло время, он привел
свое войско на равнину Винхейд».
Адальстейн прибыл вместе со своим войском, и было много переговоров, пока вожди с
обеих сторон еще надеялись предотвратить большую и кровавую резню. Но с точки зрения
Адальстейна Олав требовал чересчур много, поэтому переговоры прервались. Конунг скоттов
планировал без предупреждения напасть первым и отправил часть своих воинов (уэльский
отряд под командованием Адилса и Хринга), чтобы они ранним утром ударили по тому
месту, где находились Альфгейр и Торольф:
«Когда стало светло, дозорные Торольфа увидели войско; Прозвучал призыв к боевой
готовности, и воины надели доспехи, а затем Торольф начал строить их для предстоящего
сражения в две колонны. Одной из них командовал Альфгейр, поэтому впереди несли его
боевое знамя. В его колонне были люди, которые признавали его вождем, и их было больше,
чем в отряде Торольфа. У Торольфа был большой, толстый щит, на голове – очень крепкий
шлем, а в руках меч, который он звал Ланг (длинный), – большое, хорошее оружие. Кроме
того, при нем было копье с лезвием в четыре фута длиной и Четырехугольным наконечником.
Верхняя часть лезвия была Широкой, а древко – длинным и крепким. Ручка была не слишком
длинной, но очень толстой, окованной железом. Копья такого типа называли Бринтвари
(Протыкатель Кольчуг). У Эгиля было то же снаряжение, что и у Торольфа. Меч его звали
Надр (Гадюка), и он получил его в Курляндии – это было превосходное оружие. Ни один из
них не носил кольчуги. Военачальники подняли свое знамя, и Торфинн Твердый понес его. У
всех их людей были северные щиты, и все их снаряжение было норвежским».
Адилс бросил своих воинов на колонну Альфгейра, которая дрогнула и побежала. Они
поскакали на юг вместе со своим предводителем; он боялся встретиться лицом к лицу с
Конунгом, поэтому продолжал двигаться в том же направлении и сел на корабль,
отправлявшийся во Францию, где У него была родня, «и с тех пор ни разу не был в Англии».
«Когда Хринг увидел это, он принялся убеждать свое войско не позволять одному
человеку победить таких гордых людей, как они. Он кричал: «Где Сторкуд, который до сих
пор всегда нес самый высокий щит?» Сторкуд ответил: «У нас много дел, но мы попытаемся
победить, если сможем, хотя там, где находится Убби, можно до конца проверить силу
любого человека». Повинуясь уговорам правителя, он бросился прямо на Убби, и между
ними произошла тяжелая схватка, отмеченная многими мощными ударами; ни один не ведал
страха. Через некоторое время Сторкуд тяжело ранил своего противника и сам получил
шесть ран, и ни одна из них не была легкой. Он подумал, что никогда еще ни один человек
его так жестоко не теснил. Поскольку поток войска был очень плотным, их разлучили, и
таким образом закончилась эта схватка. Затем Убби убил Агнара, прекрасного воина, и
расчистил себе путь, обеими руками нанося удары; руки его были в крови по самые плечи.
После этого он напал на людей из Телемарка. Когда они увидели его, то сказали: «Теперь нам
нет нужды куда-то идти, но давайте некоторое время будем стрелять в этого человека из
луков, и, поскольку о нас здесь совсем не думают, покажем, что мы храбрые люди». Самые
умелые из телемарканцев, а именно Хадд Твердый и Хроальд Toe, начали стрелять в Убби;
они были превосходными лучниками и успели выпустить ему в грудь двадцать четыре
стрелы; так много было нужно, чтобы лишить воина жизни. Эти люди его убили, но не
прежде, чем сам он уничтожил шесть лучших воинов, жестоко ранил еще одиннадцать и
убил шестнадцать готов и шведов, которые стояли в передних рядах во время наступления.
Вебъёрг, командир отряда, решительно атаковала противника; она напала на
Сокнарсоти, славного воина; эта девушка настолько привыкла пользоваться шлемом,
кольчугой и мечом, что стала одной из лучших в Риддараскаре (буквальное значение этого
слова – конные тренировки), как говорил Сторкуд-старший. Она наносила Сокнарсоти
тяжелые удары и долго атаковала его, одним взмахом меча пробив ему щеку, челюсть и
подбородок; ему пришлось зажать во рту бороду, чтобы удержать подбородок на месте. Она
совершила множество великих деяний, но немного позднее один из лучших воинов Хринга,
Торкель Упрямый, встретился с ней, и они яростно напали друг на друга. Наконец Вебъёрг,
сплошь покрытая ранами, пала с великой славой».
«Когда Хрунг увидел телегу Харальда пустой, он понял, что предводитель убит. Тогда
он велел трубить в рога и объявил, что войска должны прекратить сражение. Когда даны
поняли, что битва завершена, он предложил всему войску Харальда заключить перемирие,
что и было сделано».
Глава 10
От Шарлеманя до норманнов
«Ты должен прийти в Стасфурт на Боде к 20 мая со своими людьми, готовыми нести
воинскую службу в любой части королевства, в какую я их направлю; а это значит, что тебе
нужно принести с собой все оружие, и принадлежности, и воинское снаряжение: одежду и
продовольствие. У каждого всадника должен быть щит, копьё, меч, кинжал, лук и колчан. На
телегах у вас должны быть пригодные к употреблению лопаты, топоры, копья и окованные
железом шесты, и все другие вещи, нужные войску. Еды должно хватить на три месяца, а
одежды – на шесть. По пути вы не должны причинять вреда нашим подданным и касаться
чего бы то ни было, кроме воды, дерева и травы. Твои люди должны идти вровень с телегами
и лошадьми (по-видимому, имелись в виду запасные лошади) и не покидать их до тех пор,
пока ты не придешь на место сбора, так, чтобы они не разбежались и не натворили бед. Если
ценишь наше доброе расположение, проследи, чтобы все было выполнено в точности».
В исходном латинском тексте шлем короля назван ferrea cristata galea, а это
подразумевает, что он был украшен гребнем, возможно похожим на те, что изображены на
многих рисунках того времени (как показано на рис. 71), или представлял собой более
ранний образец, наподобие шлема из Моркена. О рукавах здесь говорится так, как будто они
не являются частью кольчуги: подобные вещи были широко распространены в позднем
Средневековье. Возможно, что в VIII в. существовали длинные кольчужные рукава,
призванные дополнить обычные, доходившие до локтя. Поножи выглядят вполне обычными
и напоминают о находке из Вальсгерде и изображении на вазе из Нагисзентмиклоса
(практически современной Шарлеманю). На ней изображена фигура воина, очень похожая на
21 Перевод этого отрывка вызывает некоторые вопросы: к примеру, не существует свидетельств, говорящих о
том, что щиты делали из простого железа или хотя бы покрывали его слоем этого металла.
данное монахом описание Карла (см. рис. 52). Столетием позднее появляются новые
доказательства того, что железные поножи (ноголенники) были в ходу.
А как же насчет «непобедимого меча» Карла? Каждый слышал о бессмертном мече
Жуайёзе (Радостном), и большинство знает о том, что в Лувре хранится Коронационный меч
королей Франции, который всегда называли мечом Шарлеманя. Приблизительно пятьдесят
лет назад все еще сохранялось убеждение, что он действительно принадлежал великому
императору, однако некоторые любители старины конца XIX в. с мелочным скептицизмом
начали искать доказательства того, что это было не так, и меч представлял собой всего лишь
подделку XII в., призванную заменить настоящий. Мало известно случаев, когда форма и
декоративные украшения настолько ясно указывают на определенный период; в этом случае
они говорят о том, что изделие принадлежит к IX, а вовсе не к XII в. Помимо этого факта, нет
причины, по которой это прекрасное оружие должно было хотя бы связано с Шарлеманем
при жизни его или сразу после смерти. В 1803 г., когда Наполеон приказал приготовить меч
для своей коронации, к его рукояти литого золота добавили новый черенок, а лезвие
(сделанное по типу, вполне характерному для IX в.) полировали и натирали так долго, что
оно стало очень тонким, гораздо уже, чем было изначально. Тому, кто задумал бы убедить
себя, что это и есть Жуайёз, понадобилось бы приложить много усилий; однако нет никакого
сомнения, что клинок сделали через несколько десятилетий после коронации Карла в Риме,
на Рождество 800 г.
В Вене хранится еще один великолепный меч, владельцем которого считают
Шарлеманя. Согласно легенде, он был подарен королю Гаруном аль-Рашидом, легендарным
калифом Багдада, но, судя по искривленному лезвию и рукояти странной формы, очень
напоминающим персидские и североиндийские мечи XVII и XVIII вв., это не восточное
оружие; ранние мечи там всегда были прямыми. Такой тип оружия в IX и X вв. часто
использовали в Венгрии, и доказательством этому служат многочисленные находки,
сделанные в могилах того времени. Более всего на венский образец похожа находка из
погребения в Таркзале (Токайские горы); накладки ножен здесь похожи на аналогичные
детали меча Шарлеманя, но меч (или, по крайней мере, могила) принадлежит к более
позднему, X в.
Лезвие этого меча слегка искривлено и заточено с двух сторон чуть менее чем на
половину длины; крестовина короткая, с закругленными концами, украшенными арабесками
и рельефами; навершие, в форме слегка закругленной шапочки, оформлено подобным же
образом. Рукоять покрыта рыбьей кожей, ее обвивают три золотые ленты с драгоценными
камнями (более позднее добавление времен Средневековья, рис. 74). Этот меч, так же как и
оружие из Лувра, использовали при коронации императоров. В 814 г. закончилось правление
Шарлеманя, и, как только эта потрясающая фигура сошла со сцены, империя начала
распадаться на части. В течение следующего столетия Франция и Германия стали
самостоятельными государствами.
Рис. 74. Меч Шарлеманя. Императорская сокровищница, Вена
В 936 г. королем Германии стал Оттон I, потомок Шарлеманя. В 962 г. в Риме его
короновали как императора Запада, и с этого времени вплоть до 1806 г. правители Германии
носили этот титул. Отгона I заслуженно называли Великим; он основал династию, из которой
в Средние века вышли самые яркие и способные монархи. Под властью этого короля и его
ближайших последователей Германия стала ведущим партнером в огромном семейном
предприятии, основанном Шарлеманем. Вклад его был настолько велик, что имя монарха
дало название целому культурному периоду: мы говорим об искусстве эпохи Отгона точно
так же, как и об искусстве эпохи Каролингов. И для этого есть основания. В то время как
викинги давали материал для саг, которые слагали северные скальды, свет христианского
учения, такой же яркий, как и свет учения языческого, бережно хранили в великих
монастырях, таких, как Фульда, Райхенау и монастырь Св. Галла, спрятанных в самом сердце
Германии, вдали от побережья, которое опустошали скандинавы. В их стенах находили
убежище ученые и художники, которых изгнали из Ионы, Линдисфарна, Клонферта, Бангора,
Клонмакнойза, Льежа, монастыря Св. Тронда и Мальмеди. Они покидали свои аббатства,
проклиная край, который оставили, но, убегая, забирали с собой множество драгоценных
книг. В скрипториях этих тихих убежищ многие художники работали рука об руку с
учеными, иллюстрируя манускрипты, которые те писали или копировали. В то время как
норвежские герои сражались со скоттами и ирландцами, а даны – с саксами и франками, они
мирно рисовали картинки о подвигах Саула, Давида и братьев Маккавеев. По милости
Провидения, которую нам следует благословить, они знали об этих древних героях только то,
что сказано в Ветхом Завете, и рисовали их в костюмах своего времени. Отгон служил
моделью для Давида, а его бароны и рыцари – для воинов-филистимлян. Таким образом,
благодаря тому, что художники Райхенау не разбирались в археологии, они смогли дать нам
полное представление о том, как был одет и вооружен воин X в.
Нам вдвойне повезло и в том, что викинги способны были рассказывать такие живые
истории о своих героях и так подробно, и в том, что в другой части Европы, вдали от них,
существовали художники, которые умели рисовать оружие тех самых героев. Сравнив
изображение с описанием, а потом и то и другое – с сохранившимися кусками, мы можем с
уверенностью сказать, что в IX–X вв. по всей Европе воины носили похожее вооружение.
Прошло чуть больше столетия с тех пор, как норвежцы поселились на землях, которые
закрепил за ними договор 911 г., и их напоследок обуял древний дух бродяжничества. В
1038 г. сыновья Танкреда де Хотвилля во главе военного отряда отправились на юг Италии,
где за удивительно короткое время смогли стать хозяевами Апулеи и Сицилии, основать
королевство, которое жило и процветало в течение следующих 200 лет. Гораздо более
масштабным стало вторжение герцога Уильяма Бастарда в Англию в 1066 г. Я назвал его где-
то (фраза, которую я заимствовал у сэра Мортимера Уилера, не в силах противиться
искушению) «кульминационным приключением эпохи викингов», хотя возможно, его не
стоит рассматривать как таковое в отрыве от других исторических событий. Был ведь
великий набег норвежского конунга Харальда Хардреде, которого король Англии Гарольд
столь блистательно разбил на Стамфордском мосту, всего за три недели до Сенлака. Этими
двумя экспедициями, одной столь катастрофичной и другой столь же триумфальной,
закончилась эпоха викингов, но прежде, чем мы расстанемся с ней, уместно будет
рассмотреть оружие и методы ведения войны норманнов. У нас есть два документа, из
которых можно извлечь необходимую информацию: гобелен из Байе и длинная поэма на
норманндском диалекте под названием «Роман о Ру». Он представляет собой нечто вроде
пересказа саги, поскольку излагает историю Хрольфа (Ролло) и его последователей, герцогов
Нормандии, и заканчивается описанием битвы при Сенлаке. Поэма была написана спустя
девяносто лет после сражения, очень плохо рифмованным стихом, изобилующим
неточностями в словоупотреблении, поэтому его совсем не стоит считать литературным
шедевром, хотя произведение это очень живое и красочное. Гобелен из Байе широко известен
специалистам и является одним из важнейших предметов изучения археологии оружия. Было
бы педантизмом называть его по-другому, хотя в точном смысле слова это вовсе не гобелен:
все фигуры вышиты на материи, а не вытканы вместе с ней. Материалом послужил грубый
холст, а сама вышивка сделана двумя видами шерстяной нити восьми цветов: три оттенка
синего (один из них настолько темный, что кажется почти черным), светло– и темно-зеленый,
красный, желтый или желтовато-коричневый и серый. Изображение по стилю очень
напоминает иллюстрации к книгам того же времени или несколько раньше. Это
существенный, хотя и не единственный и даже не самый лучший источник информации о
том, как вооружены были люди ближе к концу XI в. Вероятно, гобелен вышили
приблизительно через двадцать лет после норманнского нашествия по приказу епископа Одо
из Байе для нового аббатства, которое он там строил. Все признаки говорят за то, что работа
велась в Англии. Это единственная сохранившаяся вещь такого рода, хотя встречались
упоминания и о других. К примеру, в саге о Вольсунгах рассказывается, как Брунгильда в
своем доме в Хлимдале сидела, покрывая золотом ткань и затем вышивая на ней
изображения великих деяний Сигурда: «Сидела, покрывая одежду золотом и поверх него
вышивая повесть о великих делах, которые совершил Сигурд; о том, как он убил Червя и
забрал его богатство».
И даже еще более близкую параллель можно провести с занавесями, которые подарила
кафедральному собору Эли Этельфлэд, вдова Биртнота, павшего в битве при Малдоне в 991 г.
Они вдохновили создателя последней и самой благородной поэмы на староанглийском – той,
что заканчивается прекрасными строками:
Не правда ли, чувства были одинаковыми, как на полях Потье и Азенкура, так и в небе
над Кентом в 1940 г.
«Роман о Ру» написал приблизительно в 1160 г. Роберт Уэйс. Он служил в Байе и,
возможно, использовал гобелен как один из источников информации. Как он сам говорит,
другим источником выступал его отец, который мог рассказать кое-что из своих собственных
воспоминаний. На основе всего этого и был написан один из величайших памятников если не
мировой литературы, то хотя бы мировой истории. Теперь мы можем воспользоваться им в
качестве одного из свидетельств относительно того, каким же оружием и доспехами
пользовались европейские воины в период, который описан в этой главе.
И норманны и саксы носили точно такие же доспехи, какие были в моде за сто лет до
1066 г. и остались спустя почти сто лет после: шлем в форме конуса, с пластиной,
защищающей переносицу, или без нее, длинный щит, кольчужную рубаху с рукавами до
локтя и подолом, ниспадающим до колен, с разрезами внизу для удобства верховой езды. Во
всех сценах битвы при Сенлаке на герцоге Уильяме надеты доспехи, с которыми мы прежде
не встречались, – его икры защищены чулками из кольчужного полотна, а не рейтузами или
полотняными штанами, как у других.
Другая часть доспехов, которая часто вызывает замешательство, – это хаубержон. Уэйс
рассказывает, что герцог Уильям, собирая своих людей на бой, son bon haubert fist demander,
в то время как его кузен епископ Одо un haubergeon aveit vestu. Сам герцог вооружился
копьем и мечом (один-два раза на гобелене его можно увидеть с дубиной в руках, но об этом
не упоминается в поэме). В то же время епископ был легко вооружен, и в «Романе о Ру»
особо упоминается, что из-под края его хаубержона видна была белая туника, так что, по-
видимому, он представлял собой короткую броню, доходящую только до талии, а не до колен,
как кольчуга. Мне бы хотелось снова сослаться на манускрипт св. Галла, относящийся
приблизительно к 900 г. В одной из боевых сцен из истории Маккавеев некоторые воины
носили длинные кольчуги, а другие – короткие хаубержоны, от края которых ниспадали до
колен белые туники. Вспомните, что говорилось о кольчугах викингов: некоторые из них
были очень короткими. По-видимому, этот тип родственен хаубержону и появился
одновременно с ним, хотя викинги такие доспехи использовали довольно редко.
Упоминая о доспехах в манускрипте св. Галла, я сказал, что, как только воины
спешивались, их полы переставали походить на штанины. На гобелене все выглядит иначе:
они тесно прилегают к бедрам, если не считать изображений того, как доспехи стаскивают с
мертвых. При существовании почти неопровержимых свидетельств того, что в конце X в.
таких кольчужных комбинаций не существовало, можно заключить, что люди, которые
работали над фигурами (или, возможно, художник, причем очень хороший, который
нарисовал эскиз для вышивки), не были уверены, как лучше изобразить длинную кольчугу с
разрезами спереди и сзади.
22 Это изображение царей, пришедших к Ироду. Солдаты – часть отряда его телохранителей.
Рис. 83. Штандарт в виде дракона из «Золотого Псалтыря» монастыря Св.
Галла. До 883 г.
Люди из Бурфорда в Оксфордсшире ежегодно в течение 150 лет носили фигуру дракона
«во всех концах города, в великой радости, и к ней добавляли изображение великана» в честь
победы над королем Мерсии Этебальдом, после которой он потерял свой «штандарт, на
котором изображен был Золотой Дракон». В описании сражения, произошедшего перед
битвой при Бруненбурге (сага о Бойле), мы читали о том, как Торольф велел трубить в рога,
издавать боевой клич и развернуть штандарты. Здесь не говорят, что это был за клич, и в
целом все саги об этом умалчивают.
Это, возможно, был один из самых распространенных боевых кличей язычников-
викингов, который их христианские потомки все еще использовали в моменты высочайшего
напряжения. В начале битвы при Сенлаке саксы кричали: «Святой Крест» и «Всемогущий
Боже», но по мере того, как сражение делалось жарче, они перешли на простое «Прочь,
прочь!». Уэйс в «Романе о Ру» рассказывает нам об этих криках.
Тактическое использование лука, без сомнения, ускорило поражение саксов, поскольку,
если бы в критический момент сражения, когда его самые стойкие воины изнемогали под
ливнем стрел, Гарольд не был бы выведен из игры, то за стеной из щитов вокруг штандарта
они могли бы продержаться до ночи и тогда исход сражения, возможно, стал бы иным.
Однако в Гарольда попала одна из стрел, а норманнский воин зарубил его мечом, когда
«рыцари Уильяма прорвались и растоптали штандарт с Драконом и знамя короля, Бойца».
Когда спустился вечер, небольшая группа ближайших сподвижников сражалась до самого
конца над телом короля и павшим штандартом. Такое мужество заслужило высокую похвалу
их противников. «Бушует храбрость англичан и вся их слава», – говорит Норманнский
Дракон, Уильям Потье: «Они всегда готовы были ударить сталью, эти сыновья древней
саксонской расы, самые бесстрашные люди на земле». К рассвету 14 октября 1066 г.
закатилась звезда этой расы и закончилась эпоха викингов. Завоеватель и его воины сами
были норвежцами, но не оружие и тактика дедов-викингов дали им победу, а наследие готов,
за семьсот лет до того уничтоживших власть Рима. В течение 300 лет, начиная с этого
момента, закованный в броню всадник был лучшим инструментом войны. После того как
полностью было вырезано войско Гарольда Норвежского и уничтожена армия англичан, во
всей Европе не осталось дисциплинированных сил пехотинцев старой норвежской традиции;
только на Востоке эти силы просуществовали еще несколько лет – в виде варяжской гвардии
императоров Константинополя, да и ту в 1096 г. изрубили в куски норманнские конники.
Таким образом, изменения в способах ведения войны, впервые возникшие при
Адрианополе, разрастались, пока не стали достоянием всей Европы. В течение семисот лет
сила броненосного всадника росла, и еще долго он царил на полях сражений Европы. По
иронии судьбы лишить его превосходства должны были потомки саксов, вырезанных при
Сенлаке, поскольку в тот день, когда английские стрелы покончили с французской
кавалерией на поле Креси в 1346 г., ее могуществу пришел конец.
Часть четвертая
ВЕК РЫЦАРСТВА
Глава 11
«Веселая наука» рыцарства
Роберт Уэйс из Байе поведал нам свою бессмертную историю о Тайлефере, наполовину
берсерке и наполовину жонглере, вплоть до смерти героя при Сенлаке, у стены из саксонских
щитов. Конечно, Уэйс был занят тем, как бы рассказать замечательную историю, и совсем не
заботился о достоверности исторических фактов, почему боевые подвиги Тайлефера можно
считать легендой; однако «Песнь о Роланде», которую он декламировал, сидя верхом на коне,
подбрасывая в воздух и снова ловя свое копье, достаточно реальна. Единственной
литературной параллелью ей является «Илиада». «Песнь о Роланде» стала для средневековой
Франции тем же, чем произведение Гомера было некогда для Греции: национальным эпосом
не только по сюжету, но и по происхождению. Как и «Илиада», поэма рассказывает об
исторических событиях, которые будоражили кровь обывателя, хотя бой в Ронсевальском
ущелье трудно сравнить с великой осадой Трои. Однако точно так же, как и в гомеровском
эпосе, окончательную форму произведению придал поэт, идеализировавший не менее
героическую историю, послужившую основой произведения, и превративший в гармоничное
целое сырой материал: баллады и легенды, которые родились среди людей, принимавших
участие во всем, что случилось. За «Песней» стоят несколько веков песен и рассказов, как за
«Илиадой» – гомеровский цикл. В своей нынешней форме она появилась, вероятно, в одно
время с гобеленом из Байе; если Тайлефер действительно пел ее при Сенлаке, то это была
более ранняя версия. Кто бы ни сложил эту поэму, он должен был гордиться результатом
своей работы, поскольку она в одночасье стала гимном Франции, евангелием рыцарства.
Слушателей, для которых она пелась, мало занимали сухие исторические факты: не реальный
Роланд командовал арьергардом Шарлеманя во время испанской кампании 778 г., как
говорится в песне, – Роланд был создан воображением поэта. Воин VIII в. превратился в
национального героя, который вобрал в себя идеалы и вдохновение нарождающейся эпохи
рыцарства.
К тому времени как «Песнь о Роланде» начала приобретать громадную популярность,
т. е. к середине XI в., феодализм уже возник. Как военная система он сформировался в IX в.,
в качестве лучшей защиты от армий захватчиков: викингов, сарацин, мадьяр и славян,
которые угрожали христианству. Система, основанная на использовании одетых в броню
всадников и укрепленных замках, более или менее спонтанно превратилась в способ
локальной защиты в ситуации, когда правительства оказывались слишком слабыми, чтобы
организовать сопротивление всей нации. Рыцари, которым приходилось справляться с
нападавшими, не были вежливыми джентльменами, исполненными милосердия и
набожности, – это были ужасающие задиры, переполненные энергией и боевой яростью (как
Торольф при Бруненбурге). И хотя они христиане, но так же жестоки, как и их противники.
Рыцарь был всего лишь свободным человеком, имевшим коня, которому Карл Лысый
приказал взять в руки оружие. Приблизительно к 1030 г. эти люди уже выполнили свою
задачу. Захватчики либо смешались с местным населением, либо были вытеснены обратно на
родину. Даны успокоились, сделались хорошими католиками и жили во Франции и
Восточной Англии; сарацин успешно заперли в Испании; мадьяры и славяне вернулись к
себе за Одер. Однако феодальная знать сохранилась: она, с ее ужасающей кавалерией и
неприступными замками, оставалась непобедимой и не менее опасной, чем прежние враги.
Теперь задачей каждого монарха и прелата было найти какое-нибудь средство против этой
угрозы до того, как христианство развалится на части. Решение появилось на вермонтском
соборе в 1095 г., когда Урбан II провозгласил Крестовый поход, который воспламенил
воображение целой Европы – и не только знати, – и отправил рыцарей, горожан и крестьян,
воодушевленных святым рвением, освобождать из рук язычников Иерусалим.
Таким образом, церковь нашла занятие для безработных европейских разбойников. В то
же самое время папа Урбан издал указ, что каждый человек благородного звания по
достижении двадцати лет должен принести торжественную клятву перед епископом и
обещать «прежде всего защищать угнетенных, вдов и сирот и что особой его заботой будут
пользоваться высокородные дамы». Эта идея была не нова: к примеру, по свидетельству
греческого географа Страбона, писавшего приблизительно в 20-х гг. до н. э., галлы «легко
восстают и всегда готовы к войне. Рассерженные, они бросаются прямо на врага и храбро, в
открытую, нападают на него; однако их легко одолеть хитростью. Их можно заставить
сражаться когда угодно и где угодно, причина тут не имеет значения. Тем не менее эти люди
просты, непосредственны и охотно вступаются за обиженных».
Папская булла достигла ушей людей, готовых к ней прислушаться, поскольку на почве
французской знати легко было взрастить рыцарский идеал; неудивительно, что он впервые
появился и расцвел пышным цветом именно там, ведь ее жители принадлежали к той самой
цивилизации, которая просветила своим учением Западную Европу – даже в XII в., который в
противном случае можно было бы назвать ужасным. Франки всегда были романтической
нацией; таковыми они остались и по сей день, поэтому легко представить себе, что
посеянные семена упали на благодатную почву. Религиозное рвение завоевало французам,
как в древности иудеям, славу «избранников Господа». Это был законченный итог периода
1080–1130 гг., когда жили Вильям Потье и его трубадуры, Пьер Абеляр и Вильям
Шампаньский, когда монастырь Сен Дени стал центром европейского искусства.
Самое полное выражение рыцарский идеал нашел в цикле «Chansons de Geste», где он
тесно связан с землей, на которой возник. И в «Песне о Роланде», и в других подобных
произведениях основным мотивом была богоизбранность Шарлеманя и его франков, которые
должны были оказаться победителями в нескончаемой войне с неверными. Верность здесь
была ключевым словом. Рыцарь должен был быть неизменно предан Богу, господину,
которому дал клятву вассала, и своим убеждениям. Идеал был суровым и кровавым, но зато
величественным – церковное благословение древним тевтонским добродетелям и
величественному кличу кельтов. Это выражено во многих местах «Песни о Роланде»: к
примеру, когда главный герой видит, что приближается огромная армия сарацин, больше
всего он жаждет показать себя верным вассалом императора. Он говорит своему другу
Оливеру:
«Император дал нам эту армию французов: двадцать тысяч пикинеров, среди которых,
как он знает, нет ни одного труса. Мужчина должен выносить великие тяготы ради своего
лорда; он обязан страдать от голода и холода, приносить в жертву плоть и кровь. Рази своим
копьем, а я буду сражаться Дюрандалем, добрым мечом, который дал мне Карл. Если я умру,
то мой наследник скажет: «Это был меч благородного вассала».
В то же самое время архиепископ Тюрпин обращался к баронам, готовя их к сражению.
«Бароны, – говорил он, – Карл дал нам это задание; мы должны умереть за своего
короля. Христианство в беде – помогите ему. Теперь вы пойдете в бой и увидите перед собой
сарацин. Исповедуйтесь в грехах и попросите Господа простить вас. Я отпущу вам грехи,
чтобы спасти души. Если умрете, то станете святыми мучениками и завоюете место в раю».
Затем – и эта сцена множество раз повторялась во времена Крестовых походов – воины
падают на колени и епископ благославляет их, а в качестве епитимьи во искупление грехов
приказывает крушить врага. С точки зрения евангельских идеалов мира, всепрощения и
кротости это, Конечно, выглядит несколько странно; но если взглянуть в Библию, то мы
увидим, что такие вещи полностью соответствуют ее духу. Очень много времени пройдет до
того, как смирение и вправду станет добродетелью – рыцари были горды, воинственны и
жестоки, как и положено настоящим воинам. Церковь только освятила их порывы, но не
изменила характера. Впрочем, перед ними появился враг, сражение с которым можно было со
спокойной совестью назвать богоугодным делом.
В эти годы (1090–1150) рыцарь обязан был выполнить религиозную миссию; с начала
своей военной карьеры и до ее конца он считался слугой церкви, и в его кодексе чести на
первом месте стояла защита христианства. Этьен де Фужер, епископ Ренна, в своей книге под
названием «Livre des Manières» (XII в.) говорит, что св. Петр принес Христу два меча: один
для духовенства, чтобы оно наказывало недостойных отлучением от церкви, а другой – для
рыцарей, которым положено было убивать врагов церкви. Призванием клирика было
молиться, так же как призванием рыцаря – защищать веру; таким образом освящался его меч.
Оружие было освящено алтарем, призвано было защищать христиан и после смерти
владельца должно вернуться на алтарь. (Как мы увидим позже, этот комментарий опирается
на результаты археологических исследований.)
В «Chanson d'Antioche» рыцаря называют «кавалером Иисуса.
В то же время рыцари играли более практическую роль в обществе: они составляли
особую касту, созданную для определенной цели. «Рыцарство, – говорит Джон Солсбери, –
это вооруженная рука государства. Нужно было тщательно подобрать сильных,
дисциплинированных, мужественных воинов, связанных клятвой служить своему королю, но
никогда не в ущерб своему долгу защищать церковь. Это во все времена было
первоочередной задачей. Винсент Бюве определил: «Задача организованного рыцарства
состоит в том, чтобы защищать Церковь, атаковать неверных, почитать духовенство,
помогать в беде бедным и хранить покой государства». Таков был взгляд церкви; рыцари
считались не придворными или представителями высшего класса общества, а
ответственными должностными лицами, вооруженной государственной полицией.
В эпической поэме, о которой мы говорили, речь идет только о войне и нерушимой
верности рыцарства своему королю и вассальной присяге, но не о любви к женщине, которая
вскоре станет самой характерной чертой рыцарства. «Эти воины, – сказано в одной
эпической поэме, – больше думали о хорошем ударе копьем и добром боевом коне, чем о
прекрасных дамах». Практически единственное упоминание о женщине в «Песне о Роланде»
– это эпизод, в котором его нареченная, прекрасная Ауда, узнает о смерти своего жениха и
умирает при этом известии. Когда герой находится на краю смерти и думает о самых дорогих
для него вещах, об Ауде он не вспоминает. Роланд тоскует, что никогда больше не увидит
прекрасной Франции, что его король Шарлемань потеряет доброго вассала и что прекрасный
меч останется без хозяина. Это безразличие к женщине характерно для произведений того
времени, но отражает только один аспект рыцарского мышления. Невозможно поверить, что
благородные люди не слышали ничего, кроме воинственных песен, что их ушей никогда не
касались популярные лирические напевы; поверить в то, что они не интересовались ни
любовью, ни чувствами, которые с ней связаны. Среди бесчисленных латинских стихов X и
XI вв., написанных во Франции и Германии, мы находим столь же красивые, как и те,
которые в XII–XIII вв. писали трубадуры. К примеру, в ужасном, омраченном набегами
викингов X в. создана одна из самых романтичных и очаровательных любовных песен всех
времен, «Iam, Dulcis Arnica». Из нее я процитирую четыре куплета:
23 Не может быть хорошим воином тот, кто не умеет крепко любить (староангл.).
«Тот, кто не любит, – человек лишь наполовину». Это основа, потому что больше всего
общество нуждалось во влиянии, которое смогло бы сделать грубых мужланов галантными
рыцарями. Этого не понимали и жестоко порицали два столпа XIX в., Фримен и Грин. Надо
отдать им должное, рыцарство выглядело ужасным, если сравнивать со стандартами их
времени, поскольку две его основные стороны одинаково претили обществу Викторианской
эпохи: римско-католическая церковь и незаконная любовь. Не надо забывать: да, любовь, о
которой пели трубадуры и во имя которой сражались рыцари, не была освящена узами брака.
Женатое состояние было не благополучным завершением куртуазной любви, а наиболее
серьезным и опасным препятствием на пути к ней. Дам поощряли находить утешение в
незаконных отношениях и учили, какими дьявольскими уловками можно обмануть внимание
мужей, а рыцари и сквайры должны были, согласно общим ожиданиям, завоевать
благосклонность женщины (не важно, замужней или нет) и затем сделать ее смыслом своей
жизни. Теоретически считалось, что такая любовь должна быть абсолютно безгрешной;
рыцарь не ждал, чтобы дама дарила ему что бы то ни было, кроме оружия, лошадей или
денег. Таким образом, рыцарская интрига должна была превратиться (а часто так и было) в
колоссальную систему двоебрачия, когда каждая дама имела и мужа и любовника, а каждый
истинный рыцарь, кроме женщины, которую брал в жены по деловым соображениям,
поклонялся богине, ради которой сражался и каждому слову которой обязан был
повиноваться без малейшего колебания. Но случались и исключения – к примеру, в браке
Эдуарда III и Филиппы или Черного принца и Джоан Холланд, для которых жены были
одновременно и богинями.
Церковь не одобряла систему галантной любви и боролась против нее, не столько из-за
нарушения моральных норм, сколько потому, что она отвлекала рыцарство от борьбы с
неверными и походов для освобождения Святой земли. Тем не менее очень быстро она стала
третьим и завершающим элементом этого идеала. Сказано было, что лучшими
отличительными чертами рыцаря являются честь, набожность и способность любить, а
худшими – жестокость, надменность и похоть. Достоинствами считались отвага, вера и
преданность, порицались убийства, нетерпимость и неверность. Если мы признаем правой ту
или другую сторону, станем делить все на черное и белое и не заметим того, что рыцарство
являло собой фантастическую смесь добродетелей и пороков, плохого, хорошего и среднего,
как и все, созданное человеком, то получим о нем крайне неверное представление. В общем и
целом этот период весьма часто идеализируют, представляя женщин ангелами, а рыцарей –
какими-то бесплотными духами, парящими на крыльях высоких чувств и никогда не
спускающимися на грешную землю. Конечно же так думать не стоит. Прежде всего, в каждое
мгновение своей жизни эти люди были воинами; наибольшее счастье доставляли им
сражения, и даже в мирное время они ухитрялись скрещивать мечи на турнирах (о них мы
поговорим чуть позже). Религия и служение дамам несколько облагородили облик диких
воителей, но не изменили их сущности – в целом эпоха рыцарства была не менее жестокой и
кровавой, чем предыдущие периоды.
Существовала еще одна обязанность, которую должен был выполнять тот, кто хочет
стать образцовым рыцарем: всегда, при любых обстоятельствах быть веселым.
Жизнерадостность, даже в самой печальной ситуации, стала признаком истинно рыцарского
поведения. То, что это не было просто поверхностным легкомыслием, быстро забываемым во
время жестокой войны, подтверждается бесчисленным множеством случаев, причем не
только из времен Средневековья, но и гораздо позже. Благодаря этому качеству мы можем
простить многое из того, что не в состоянии одобрить.
В качестве самых бросающихся в глаза характеристик средневекового общества можно
назвать формализм и любовь к церемониям. Уважение к именам и словам, определениям и
правилам восходит к доисторической эпохе, к магии слов и символов. Все признают институт
рыцарства в его образном значении, но легко забывают о том, что эти люди действительно
жили, так сказать, внутри аллегории и то, что нам кажется абсурдным или фантастическим,
для них таковым вовсе не являлось. В душе рыцаря никогда не остывал идеал, который делал
его внутренне свободным, но заставлял подчиняться определенным правилам поведения. В
церемонии посвящения все имело символический смысл: действия, оружие и одежда.
Древний церемониал отличался простотой и, можно сказать, первобытностью. Под влиянием
церкви он сильно изменился. Церемония посвящения в рыцари не только поднимала
социальный статус неофита – она делала его другим человеком, и прежде всего это осознавал
он сам. В общем и целом этого результата и добивались с помощью символических обрядов,
совершаемых с благословения и под покровительством церкви; прежде всего рыцарь обязан
был стать защитником религии, а из этого следовало все остальное. Конечно, ритуал
производил свое действие – столетия, в течение которых люди привыкли совершать действия
такого типа, не могли глубоко не запечатлеться в сознании.
Когда, в начале XII в., рыцарство достигло своего расцвета, символизм,
сопутствовавший посвящению, стал более замысловатым. Накануне того, как неофит должен
был присоединиться к ордену, друзья-оруженосцы торжественно снимали с него одежду и
опускали в воду, в знак очищения. Затем на него надевали белую тунику, эмблему чистоты
(как и в случае с баптистским крещением), и алый плащ, эмблему знатности, а также черные
чулки и башмаки, как знак смерти и земли, в которой он со временем будет лежать. Затем
будущего рыцаря опоясывали белым поясом (символ целомудрия) и вели в церковь или
замковую часовню, где он всю ночь должен был молиться в одиночестве, сложив руки перед
алтарем. Наутро неофит исповедовался и слушал мессу, а затем наступал великий момент: по
завершении последнего гимна молодой человек передавал свой меч священнику, тот клал его
на алтарь и призывал Господне благословение, а затем возвращал с торжественными
словами. Принимая меч, неофит должен был трижды взмахнуть им, вложить в ножны и
вручить своему покровителю, которым мог быть сеньор или просто другой рыцарь,
поскольку любой получивший посвящение мог провести этот обряд, а затем произносил
перед ним рыцарскую клятву. Потом друзья и спутники надевали на нового рыцаря полные
доспехи, но только покровитель мог опоясать его мечом и дать посвящение – в виде удара по
плечу либо плоской стороной меча, либо кулаком. Наконец, рыцарь получал четыре заповеди:
не иметь дела с предателями, не давать даме (не важно, замужней или нет) дурного совета, он
должен был всегда защищать ее и относиться к ней с глубочайшим уважением. Кроме того,
он должен был соблюдать целомудрие, поститься, каждый день слушать мессу и заказывать
службы в церкви24. Об этом говорится в нравоучительной истории о рыцаре, который, не
слушая своего нетерпеливого оруженосца, настоял на том, чтобы перед выходом на турнир
прослушать мессу. После этого он получил от Пречистой Девы чудесную помощь в
сражении.
24 Конечно же этим церемониям следовали не всегда. Возможно, каждый оруженосец мечтал получить
посвящение на поле боя. В таких случаях все, что было нужно, – это посвящение, полученное из рук господина
или вождя.
ломали копья и которую вручила леди, был живой медведь! Можно представить себе, что
испытывал рыцарь, которому требовалось забрать приз такого рода. Впрочем, по счастью,
наверняка он был не единственным – согласно обычаю, рыцарю в любом случае
принадлежали кони и доспехи всех, кого он победил, а и то и другое стоило весьма недешево.
Так что, по всей вероятности, медведь оказался самой скромной частью награды (хотя
конечно же самой колоритной и запомнившейся).
Часто рассказывается о трогательных жалобах рыцаря на то, что церковь запретила
турниры и тем лишила его смысла жизни. Конечно, где еще молодой воин мог показать свою
удаль, а старый – вспомнить былое? Что же касается дам, ради взгляда которых сражались на
турнирах, то они лишались не только красочного и веселого зрелища, но и возможности
увидеть поклонника во всем блеске, так что запрет на турниры доставлял неприятности
многим.
На всей территории Западной Европы состязания и подготовка к ним были самыми
серьезными занятиями для рыцарей, когда они не занимались охотой с собаками или
соколами. Для человека этого класса, если только он не был духовным лицом, война являлась
не просто работой, но и самым волнующим, увлекательным приключением, а турниры
напоминали скачки. Все виды веселья и развлечений, которые только встречались в
средневековой жизни, присутствовали на ярмарках (они были существенной частью
состязаний). На них веселилась вся округа – от рыцарей до оруженосцев и простонародья.
Приглашались все желающие, все, кто способен развеселить публику, – бродячие актеры и
поэты, жонглеры, акробаты и музыканты. Во времена принца Джона некий Джон Рампан
переоделся жонглером и бил в барабан на турнире во Франции. Вполне естественно, что
празднество, на которое собиралось так много людей, давало прекрасную возможность
поиграть в азартные игры, попьянствовать и побуянить. Без сомнения, это было одной из
причин, почему церковь их осуждала. Кроме того, особенно в первые дни существования
рыцарства там погибло слишком много благородных людей, как, например, Жоффрей де
Мандевилль, граф Эссекский, которого убили в 1216 г. в Лондоне, на турнире more
Francorum (эта фраза говорит о том, что в то время их еще считали чисто французским
обычаем). Согласно распоряжению церкви о запрещении турниров, погибших таким образом
лишали христианского погребения. По рыцарским воззрениям, после этого их души не могли
попасть в рай, но можно предположить, что их это не слишком волновало. «Поскольку в ад, –
говорит Окассин, – отправляются добрые священники и хорошие рыцари, которые погибают
на турнирах и в великих войнах, и добрые солдаты, и настоящие мужчины, с ними я и сам
хочу пойти. И кроме того, туда же отправляются прекрасные, куртуазные дамы, у которых
было два или три любовника, помимо мужей; и туда же – золото, и серебро, и богатые меха;
и туда же – арфисты, и менестрели, и мирские короли».
История происхождения турниров, как и самого института рыцарства, восходит к
доисторическим временам, но на основании появившихся в настоящее время свидетельств
можно заключить, что предшествовали ристалищам «троянские игры» периода римского
владычества. Некоторые говорят, что от их латинского названия, Ludus Troiae, произошло
само слово «турнир» (Torneamentum). Галлы, а некоторые из них были превосходными
всадниками, отнеслись к ним снисходительно, а у готов и лангобардов были сходные
традиции. Да и норвежцы тщательно разработали правила одиночных поединков, и логично
предположить, что похожие формальности соблюдали их родичи, осевшие на юге Европы.
Как бы то ни было, но первое в истории описание средневекового турнира (его сделал
Нидхард, сам при этом присутствовавший) относилось к 875 г., когда сыновья Луиса де
Дебонера, Карл и Луис Германские, решили поделить между собой владения своего брата
Лотара. Вассалы обоих королей столкнулись в конном бою. Говорят, что Генрих Птицелов
(876–936), отец Оттона Великого, привез турниры из Франции в Германию. Стефена жестоко
порицали за то, что по своей слабости он не смог отменить турниры, которые происходили в
Англии, но Генрих II очень жестко положил им конец – если его рыцари хотели сойтись в
поединке, то должны были отправляться за море. Граф Жоффрей Бретонский покинул
английский двор и нашел утешение в возможности «помериться силами с добрыми рыцарями
на границах Нормандии и Франции». Ричард I снова разрешил проводить в своем
государстве турниры, отчасти для того, чтобы «французы не могли смеяться над английскими
рыцарями, именуя их неумелыми и неуклюжими» (сообщает Мэттью Парис), а отчасти с
целью добыть денег для Крестового похода. Это он сделал, даруя баронам разрешение
проводить состязания в специально отведенных местах. С высоты нашего переполненного
лицензиями на то и на се времени мы можем с сочувствием взглянуть на Роджера
Мортимера, который дал лицензию на турнир, но был сурово за это наказан.
В XIII в. турниры стали популярнее, чем когда бы то ни было, и к концу века появились
первые признаки превращения чисто военных упражнений с боевым оружием 25 в
изощренные и сравнительно безобидные зрелища, которые мы видим уже в XV в. Самая
ранняя запись об использовании на турнире особого оружия касается королевских
состязаний, проходивших в Виндзорском парке 9 июля 1278 г. Все доспехи, о которых
говорится в этой записи, были кожаными (даже шлемы), поскольку против мечей из китового
уса не нужно было ничего более прочного. Это был, так сказать, «облегченный» вариант
турнира, где пострадать кто-либо мог лишь по досадной случайности.
О любви, которую рыцари питали к турнирам, можно судить по частоте попыток их
запретить, то есть запретить те, которые происходили без разрешения короля. Эдуард II,
например, издал ряд указов, воспрещающих любому человеку участие в ристалищах.
Может показаться чересчур суровым запрещение людям биться на поединке, или искать
приключений, или разъезжать «при оружии» без особого разрешения. Объясняли приказ
страхом «нарушить спокойствие и испугать мирных людей». К примеру, в радиусе шести
миль от Кембриджа запрещено было устраивать состязания. Вполне естественно, что
суверены ревновали ко всему, что могло чересчур взволновать их вассалов, поскольку, без
сомнения, неразрешенные турниры становились местом встречи для людей неуправляемых и
зачастую превращали баронские замки в личные боевые школы. В те времена, когда власть,
как правило, основывалась более на силе, чем на праве, королю опасно бывало позволять
могущественным баронам собирать вокруг себя целое войско из рыцарей, всегда готовых
вступить в схватку. В такой ситуации у хозяина местности, где проводился турнир, могли
возникнуть намерения, могущие привести к тому, что покой в государстве сменится кровавой
междоусобицей. Кроме того, проводя турниры без позволения, бароны стремились посягнуть
на прерогативы властителя, он же не мог допустить (ради собственного спокойствия), чтобы
прямой приказ остался неисполненным.
25 В какой-то момент до 1200 г. в целях безопасности в турнирах начали использовать копья с укороченным
наконечником, часто в форме короны, который мог достаточно крепко зацепить броню противника, чтобы
стащить его с коня, но не пробивал его и рыцаря не ранил. Позднее они стали известны как «куртуазные копья».
Рис. 84. Поединок. С незаконченного рисунка в Кодексе Вильгельма. Прибл.
1335 г.
Приблизительно начиная с 1250 г., а затем в течение всего XIV в. турниры переживали
золотой век, поскольку сопровождались множеством пышных зрелищ и отличались
исключительной галантностью. Рыцари сражались друг с другом как до смерти, так и для
развлечения, впоследствии формальности в организации турниров сделали их менее
опасными, и они оставались веселым, очаровательным зрелищем, во время которого
храбрецы бились «на взмыленных конях, с мечами и сердцем полным дружелюбия», а
прекрасные дамы с энтузиазмом смотрели на арену (рис. 84). В наиболее привлекательном
описании турнира, относившемся к XIII в., рассказывается, что дамы отдавали свои шарфы и
перчатки избранному рыцарю, который должен был носить их как знак особой милости, но
по мере того, как возбуждение росло, срывали с себя и бросали «покрывала и шапочки,
накидки и туники (в оригинале «chemises»), рукава и платья, пока все не оставались с
непокрытой головой и не начинали смеяться над беспорядком в одежде друг у друга».
В начале XV в. английский трон захватили члены весьма практичного по своей природе
дома Ланкастеров, и в турнирах в Англии появились новые черты. Наш пуританский герой
Генрих V считал их легкомысленной, пустой тратой времени; он отказался устроить игрища,
когда венчался с Катариной Французской. «Я скорее, – сказал он при этом, – позволил бы
королю Франции и его слугам осадить город Сенс…»
Война стала делом серьезным, приближался конец эпохи рыцарства. Однако неужели
она не была такой раньше, когда Генрих II постоянно сражался со своими неуправляемыми
вассалами, Эдуард I пытался подчинить себе скоттов, а Эдуард III – получить корону и земли
прекрасной Франции? Да, возможно, это все было серьезно для королей и прелатов, занятых
политикой, а также для некоторых знатных лордов, которым была поручена организация
военных действий и которые добывали деньги для того, чтобы их оплатить. Для горожан и
крестьян это был вопрос жизни и смерти, ведь их постоянно убивали и грабили, жгли их
дома; но для простого рыцаря, который сражался во время войны, это если и было серьезным
делом, то совсем с другой точки зрения. Это было нечто вроде того, как профессиональные
футболисты и атлеты относятся к своей игре, если не считать того, что во времена
Средневековья это было приправлено и расцвечено великими и мрачными чарами. Даже
такие бродяги-наемники, как странствующие рыцари, для которых война (любая, до тех пор
пока был лорд, которому они служили, а у того были деньги) являлась работой и которые
зарабатывали себе на жизнь мечом, даже они жаждали магии боя. Когда мы слышим о том,
что рыцари в течение целого месяца стояли лагерем у моста и защищали его от всех, кто
приближался, то это вовсе не романтическая сказка, а самая настоящая быль. До конца XIV в.
такие вещи случались постоянно. Случались и более Удивительные события: в 1350 г. между
Англией и Францией было заключено перемирие. Никто не воевал, и маленький гарнизон
замка Джоселин в Бретони заскучал. Сенешаль сэр Роберт де Бьюманор, который берег
Джоселин для Франции и герцогства Монфор, отправил вызов в соседний замок Плормель,
который принадлежал Англии и графу Карлу Блуа и охранялся капитаном наемников,
английское имя которого поставило в тупик Фройсара; он называет его «Брандебург», но кто
это был в действительности, неизвестно – во всяком случае, этот человек стоял во главе
горстки рыцарей и тяжеловооруженных всадников. В своем послании Бьюманор предлагал
Брандебургу прислать одного, двух или трех своих лучших людей, чтобы они могли
сразиться на мечах с тем же количеством его людей ради любви своих дам. «Нет, – ответил
тот, – наши леди не захотели бы, чтобы мы рисковали собой ради призрачного шанса в
одиночной схватке; выберите двадцать или тридцать своих товарищей, и мы сразимся с ними
в чистом поле». Таким образом, было выбрано по тридцать лучших воинов с каждой
стороны. Они отстояли мессу, вооружились и отправились на место сражения (поле,
находившееся посередине между Джоселином и Плормелем), причем двадцать пять
двинулись пешком и пять – верхом. Затем они сразились, и через некоторое время утомились
настолько, что оба вождя отвели своих людей, чтобы передохнуть. Бьюманор сказал, что
хочет глотнуть воды, и один из его спутников сказал: «Пей свою кровь». Затем они
продолжили бой, и многие как с одной, так и с другой стороны были убиты, и наконец
англичане проиграли. Те, кто не погиб в бою, оказались пленниками. Французы благородно
заботились о них до тех пор, пока не излечили от ран, а затем освободили, получив выкуп.
Сидя за столом короля Карла VI, Фройсар видел одного из этих людей, бретонского рыцаря
по имени Ивейн Чаруэлз, и «его лицо было настолько изрезано и изрублено, что сразу видно
было, каким суровым оказался бой».
Можно удивляться такой бессмысленной храбрости и жажде сражения ради сражения,
но смеяться над ней нельзя – и презирать тоже. Война отвратительна, но такие происшествия
уменьшают тяжесть горя, которое от нее неотделимо. Эти воины, хотя мы вряд ли можем как
следует понять их чувства, хотели воевать и, если надо, умирать ради славы. При этом они
сражались без личной ненависти друг к другу; если гибли – их хоронили с почетом, если
были ранены, за ними заботливо ухаживали, и здесь не делали разницы между другом и
врагом (использовавшиеся в Средние века для лечения ран средства были намного
эффективнее тех, которыми пользовалась Флоренс Найтингейл при Скутари в 1854 г.). Если
воины попадали в плен, к ним обычно относились вполне дружелюбно и окружали заботой
до тех пор, пока они не смогут собрать денег для выкупа. Одним из рыцарских правил
считалось не требовать от пленника выкупа, который мог бы совершенно разорить его. Он
должен был сказать, сколько может позволить себе заплатить, и тот, кто взял его в плен,
принимал предложенные условия. Однако были случаи, когда захваченных рыцарей бросали
в башню, где, как говорит дю Гесклен, «крыс и мышей больше, чем певчих птиц», но, к
счастью, такое недоброжелательство встречалось сравнительно редко; прекрасным примером
того может служить пленение Ричарда I Леопольдом Австрийским и императором Генрихом
VI.
Турнир состоял из схваток двух типов: одиночное сражение или рыцарский поединок
(верхом или пешими) с копьем, мечом, боевым топором или кинжалом и общая схватка,
похожая на битву в миниатюре. В этом ограниченном смысле «битву тридцати» вполне
можно назвать турниром. На игрищах в Чавенси в 1285 г. поединки были организованы
таким образом: в первый день, т. е. в воскресенье, был большой праздник, на который
собирались все сражающиеся и зрители; понедельник и вторник посвящали поединкам. В
среду отдыхали и выбирали тех, кто примет участие в турнире в четверг. Каждый вечер,
после сражений, все вместе пели, танцевали, праздновали и веселились. Участники
состязаний в большинстве случаев не питали друг к другу никакой вражды (хотя иной раз
случалось, что турнир использовали для сведения счетов), так что вполне могли вместе пить
и веселиться, а наутро вступить в смертный бой, который сами считали не более чем веселой
забавой.
Мы часто читаем о благородных и галантных деяниях, совершенных при более
серьезных обстоятельствах, во время войны. В хронике злосчастного Крестового похода,
совершенного Людовиком IX (Святым) в 1250 г., которую написал господин де Жуэнвилль,
сенешаль Шампани, можно обнаружить множество выдающихся примеров рыцарского духа
в действии в его наилучших проявлениях. К примеру, один из эпизодов напоминает сцену из
«Песни о Роланде», где главный герой отказывается протрубить в рог и позвать на помощь
Карла; он доказывает, что поэтический идеал рыцарской чести не гас и в реально
безвыходной жизненной ситуации. Крупные силы сарацин окружили Жуанвилля и его
рыцарей, многие из которых были тяжело ранены и надеялись только на помощь святых. В
критический момент один из них заметил поблизости на поле боя графа Анжуйского с его
войсками, но не стал звать на помощь, не спросив предварительно своего предводителя,
будет ли это согласоваться с рыцарской честью. Жуанвилль рассказывает, как к нему пришел
этот рыцарь: жуткая фигура с перерубленным носом, свисающим над верхней губой (он
сражался без шлема), и сказал: «Сэр, если вы думаете, что ни я, ни мои наследники не
заслужат этим упрека, то я пойду искать помощь у графа Анжуйского, которого я видел
здесь, в поле». – «Милорд Эверард, – ответил сенешаль, – мне кажется, что вы заслужите
великие почести, если отправитесь спасать нашу жизнь; ведь ваша жизнь тоже подвергнется
большой опасности». Он добавляет, что говорил правду, поскольку вскоре сэр Эверард от
полученных ран скончался. Рационального в таком поступке ни на грош, зато он ярко рисует
нравы, царившие среди рыцарей, – этот человек предпочел бы погибнуть сам и погубить всех
своих людей, чем поступиться родовой честью и навлечь позор на свою семью.
В другом месте Жуанвилль рассказывает об одном отважном человеке, епископе
Суассона лорде Джеймсе Кастеле:
«Когда он увидел, что французы отступают к Дамиетте, то, имея огромное желание
быть с Господом, не ощутил желания вернуться на родину, поэтому он поторопился к Богу, и
пришпорил своего коня и в одиночку напал на сарацин, которые и убили его своими мечами,
отправив к Создателю, включив в число мучеников».
Хроники Столетней войны переполнены историями о том, как в то время, когда два
войска стояли одно против другого в ожидании начала сражения, одинокие рыцари выезжали
вперед и вызывали участника с другой стороны сразиться во имя любви дам.
Глава 12
Типы мечей и надписи на них. 1100–1325 гг
26 Великолепный меч типа VI, принадлежащий к эпохе викингов, выловили в другой части реки Уитэм. Он
хранится в Британском музее.
Рис. 86. Типы мечей. 1100–1325 гг.
При перечислении типов мечей я начну прямо там, где заканчиваются мечи викингов,
поскольку развитие оружия средневекового периода началось непосредственно от них. Таким
образом, первый пункт в этой типологии будет идти под номером X. Он представляет собой
результат дальнейшего развития типа VIII с незначительными модификациями. Этот меч
использовали начиная с конца X в. и, возможно, до первой четверти XIII в. Навершие здесь
имеет форму бразильского ореха, довольно широкая крестовина почти всегда прямая (хотя
есть и несколько изогнутых экземпляров), а лезвие широкое, той же формы, что и у мечей
Ульфберта, с широким, неглубоким желобом. На ранних экземплярах выложены железом
буквы, такие же большие, как и в случае с надписями «Ingelrii» и «Ulfberht», но с одним
примечательным отличием: на стороне, обратной той, где выложено имя кузнеца, вместо
древних узоров из линий и диагональных крестов или других появляется новый девиз:
«INNOMINEDOMINI». Часто его писали с ошибками или искажали, но он однозначно
указывает на то время, когда христианство взяло верх над старыми богами севера. В
Археологическом музее в Кембридже хранится прекрасный меч этого типа; сделал его мастер
по имени Констейнин (имя выложено крупными, беспорядочными буквами эпохи викингов),
а на обратной стороне похожим шрифтом выложена молитва. Для датировки этого объекта
есть две надежные отправные точки: одна в виде рисунка, а другая – из области археологии.
Первая содержится в Евангелии Оттона III, очень красивом манускрипте, который создали в
Райхенау в 983–991 гг.; на нем изображен воин, держащий меч в то время, когда взошедший
на трон император принимает присягу четырех наций (рис. 87). Археологическим
подтверждением правильности датировки может служить меч из Дрездена с именем
INGELRII на одной стороне и фразой «HOMO DEI» на другой, который относится к 1100 г.
Судя по моему собственному мечу с клеймом «Caroccium», можно назвать XI век, но это
менее надежное свидетельство.
Тип XI, который, по-видимому, был популярен между (приблизительно) 1120-м и
1200 гг., демонстрирует совершенно иной стиль изготовления клинка, более тонкого и
довольно элегантного, чаще всего более длинного, чем его предшественники. У него всегда
узкий, хорошо выраженный дол, который начинается непосредственно внутри рукояти, на
хвостовике, и заканчивается в одном-двух дюймах от кончика. На многих из этих клинков
видны надписи из очень тонко выложенных железных буковок в стиле «Homo Dei», но на
многих встречается и другой тип надписей, из очень аккуратно выложенных букв, с
прекрасными очертаниями, образованных кусочками проволоки из белого или желтого
металла – серебра, олова или меди (не золота, как можно было бы предположить). Они были
простыми и чистыми, буквы расположены на большом расстоянии друг от друга и
складывались в религиозный призыв, как, например, «BENEDICTUS DEUS MEUS», или
«SES (Sanctus) PETRNUS», или «IN NOMINE DOMINI». Имя кузнеца больше не появлялось;
обе стороны меча отдавались святыням.
У большинства мечей типа XI навершие имеет закругленную, укороченную форму
бразильского ореха, но у многих оно дисковидное. Есть, как минимум, два отправных пункта
для подтверждения датировки: меч, найденный на месте сражения между Генрихом II и
графом Ланкастерским, произошедшего в 1171 г. (Форнхем, Норфолк), у которого
дисковидный наконечник, и надписи, звучащие как «SES BENEDICTAS» и «IN NOMINE
DOMINI», с небольшим клеймом в виде поднятой руки у края каждой фразы. Второй – это
величественное оружие, до недавнего времени бывшее одной из королевских регалий
империи. Известно оно (бог весть почему) как меч Св. Мориса, находится в необыкновенно
хорошем состоянии и хранится в императорской сокровищнице Вены. Ценность в качестве
помощника в датировке ему придают гравировки на толстом слое серебра навершия: с одной
стороны три леопарда Англии, а с другой – герб императора Отгона IV. Это дает нам
возможность определить время изготовления – 1200–1214 гг., поскольку договор о
сотрудничестве между Отгоном и королем Джоном, заключенный против Филиппа-Августа
Французского, просуществовал до того времени, пока он и его союзники не были разбиты в
1214 г. при Бовиньи27.
Тип XII, который относится к 1180–1320 гг., отличается большим клинком, по форме
очень похожим на клинки Ульфберта, но по большей части с более заостренным кончиком, а
также сильно выраженным и немного более широким долом; иногда присутствует два или
более мелких желобков. Навершие обыкновенно имеет форму толстого диска, иногда с
опущенными вниз концами, а иногда в форме так называемого колеса. Крестовина чаще
всего прямая, круглого сечения и расширяющаяся на концах, но встречаются образцы и с
квадратным сечением или изогнутые, с декоративными элементами на концах. Надписи на
мечах, сделанных после 1200 г., снова несколько отличаются от остальных: буквы
расположены ближе друг к другу, иногда так близко, что их почти невозможно различить;
и вместо разборчивых религиозных лозунгов здесь присутствует груда повторяющихся букв,
которые выглядят совершенно бессмысленными.
27 На серебряном покрытии крестовины этого меча выгравированы слова «CRISTUS VINCIT. CRISTUS
REINAT. CRISTUS INPERAT»: боевой клич христианских войск, которыми Филипп I командовал во время 3-го
Крестового похода.
Рис. 88. Меч Дитриха фон Брена. Собор в Нюмбурге
Точную датировку этого типа мечей дают два экземпляра, найденные в ручье на месте
сражения, которое произошло в 1234 г. близ Олденбурга, и еще один исключительно
интересный образец, у которого сохранились кожаные ножны, поясные крепления и
веревочная оплетка рукояти. Его обнаружили у тела одного из сыновей короля Испании
Альфонсо Мудрого, Фернандо де ла Серда (1270 г.), когда в 1943 г. вскрыли его склеп.
Существует бесчисленное множество скульптур и рисунков в манускриптах, на которых
изображены мечи такого типа, но один из них нужно здесь описать. На рис. 88 вы видите
величественную фигуру графа Дитриха фон Брена, одного из жертвователей Нюмбургского
собора, с мечом в руке, созданную приблизительно в 1265 г. Навершие меча выполнено в
одном из наиболее редких стилей. Меч с таким же навершием нашли в Венгрии, кроме того,
в Археологическом музее Кембриджа есть еще один экземпляр, очень похожий на этот.
Рис. 89. Фигура из Апокалипсиса св. Иоанна. Англия. 1300 г.
Мечи типа XIII имеют впечатляющую, очень индивидуальную форму: некоторые из них
очень велики – «мечи войны», как называли их на пике популярности, приблизительно в
1280–1340 гг. Эти Epées de Guerre представляют собой массивное оружие, но их не нужно
путать с двуручными мечами. Еще в 1350 г. существовало несколько таких экземпляров, но
они были заметно больше и всегда назывались Epées a deux Mains или даже Twahandswerds.
У «меча войны» клинок был длиной 36–40 дюймов, с очень длинной рукоятью (6–8 дюймов
между крестовиной и навершием), но им можно было сражаться одной рукой, хотя рукоять
вполне приспособлена и для двух. Большая часть мечей XIII типа имеет такие размеры, но
есть и несколько экземпляров более привычного вида, хотя по отношению к клинку их
рукояти все равно непривычно длинны. Они широкие и плоские, кромки идут практически
параллельно до острия в виде лопаточки; это может показаться уродливым и неуклюжим, но
в какой-то мере этому препятствует легкое, но очень заметное расширение ниже рукояти,
благодаря чему они отлично делают работу, для которой предназначены: наносить
необыкновенно широкие, медленные, размашистые режущие удары с коня. Судя по всему,
этот тип был характерен для Германии, хотя много иллюстраций этого можно найти на
страницах английских манускриптов конца XIII–XIV в. Очень хороший экземпляр этого типа
обнаружили в Англии, в Темзе близ Темпля 28, но, к сожалению, его нельзя использовать как
отправную точку для датировки. Однако в Датском национальном музее в Копенгагене есть
практически идентичный меч, который нашли на месте битвы при Ноннеберге,
произошедшей в 1340 г., а значит, он был сделан до этого времени. Оба меча очень велики:
клинок лондонского имеет 39¾ дюйма в длину с рукоятью 7¾ дюйма. Датский меч
приблизительно того же размера, с разницей в один дюйм или около того; у обоих очень
тяжелые «колесные» навершия. В центре этой детали у лондонского меча выложен медью
маленький крест. Среди континентальных ученых широко распространено мнение, что
обладатель меча с таким навершием должен был принадлежать к одному из военных
орденов. Есть некоторые основания предполагать, что оружие из Темзы могло принадлежать
храмовнику.
Тип XIV сильно отличается от прочих; обычно это очень короткий меч с широким и
плоским конусообразным лезвием, в верхней части снабженным долом. Крестовина обычно
длинная, тонкая и изогнутая, навершие имеет форму колеса, но очень плоского и широкого.
Сохранилось не так уж много образцов этого типа, но в свое время (приблизительно 1280–
1320 гг.) скульпторы и художники изображали их, возможно, чаще, чем какие бы то ни было
другие. Я не знаю реально существующего меча, который мог бы послужить отправной
точкой для датировки ни по обстоятельствам, при которых он был найден, ни по известному
владельцу, поэтому приходится опираться только на изображения. Начать с того, что
приблизительно на восьми из десяти поминальных табличек в Англии 1290–1330 гг.
изображены мечи этого типа (хотя в некоторых случаях трудно быть уверенным, потому что
часто на рисунках отсутствует рукоять; тем не менее короткие конусообразные клинки ясно
видны). Затем, практически на всех аналогичных предметах Эльзаса и Лотарингии, которые
датируются 1300–1330 гг., изображены такие мечи. Особенно хороший образец находится на
мемориальной табличке Робера д'Артуа (1319 г.) в Сен Дени (рис. 93). На основании
гробницы Эдмунда Ланкастерского в Вестминстерском аббатстве есть нечто вроде фриза из
нарисованных рыцарей, все с мечами типа XIV; кроме того, на одной из самых известных
мемориальных досок страны, принадлежащей сэру Роберту де Бюру, которая находится в
Суффолке (он умер в 1302 г.), есть еще одно изображение (рис. 94).
Хотя один или два из этих предметов находили в Германии (в земле и на скульптурах), в
основном этот стиль относится к Италии, а также, если судить по многочисленным
скульптурным изображениям и рисункам, был распространен во Франции и Англии. Хорошо
известный экземпляр итальянского происхождения находится в руках одной из фигур в
крытой галерее монастыря Аннунциата, во Флоренции. Эта скульптура приобрела большую
известность благодаря тому, что здесь можно увидеть самое раннее (приблизительно 1320 г.)
изображение части пластинчатых доспехов, которую носили на ногах. Позднее мы подробнее
остановимся на этом аспекте. Стоит отметить, что начиная с самых ранних времен на юге
Европы отдавали предпочтение стилю боя с использованием колющего оружия, в то время
как северяне и тевтоны предпочитали рубящее. К примеру, в Италии найдено очень мало
гальштаттских мечей, в то время как в последней фазе этого периода короткий бронзовый
меч для нанесения колющих ударов, изобретенный там, постепенно заменял длинные
гальштаттские образцы. Точно таким же образом в середине XVI в. итальянцы изобрели
длинную, тонкую рапиру. В течение XIV–XV вв., как можно заметить, мечи итальянского
производства одинаково хорошо подходили и для колющих, и для рубящих ударов. Несмотря
на то что тевтоны откровенно предпочитали рубку, фехтование несомненно
демонстрировалось во время боя на мечах. На рис. 95, «Победа Смирения над Гордостью» из
«Зерцала юной девы», созданного приблизительно в 1200 г., есть очень живое описание
уловки, полезной в схватке; кроме этого, существует несколько столь же убедительных
рассказов об эффективных приемах фехтования. Иногда мы видим (и читаем об этом), что
меч засовывали под мышку справа и использовали как копье.
Рис. 95. «Победа Смирения над Гордостью» из «Зерцала юной девы». Прибл.
1200 г.
29 Три из Германии, один из Финляндии, недавно еще один нашли в Англии. Финский экземпляр обнаружили
надписи (имя на одной стороне и лозунг на другой), и все они относятся к типу XI. До
недавнего времени неизвестный образец (самый лучший из всех) лежит передо мной в то
время, когда я пишу эти строки. Его приобрели (увы, не я) при обстоятельствах, относящихся
к области исключительного везения; это просто мечта коллекционера, которая, к сожалению,
слишком редко становится явью. Впрочем, по счастью, такие случайности все-таки бывают, и
им мы обязаны множеством потрясающих находок. Тому примером история, которую я
обязательно должен рассказать в этой книге.
Весной 1958 г. мой друг купил в Шафтсбери несколько книг. В то время, когда он ждал,
что ему завернут покупку, он заметил связку мечей XIX в., которая стояла в темном углу,
прислоненная к стойке для зонтиков. Поскольку моего друга интересуют мечи любого
периода, он подошел взглянуть поближе и в середине увидел черное навершие в форме ореха
и прямую крестовину меча, явно относившегося к Средневековью. Он спросил о цене всей
связки и услышал в ответ о сумме, которая не была чрезмерной за четырнадцать мечей
XIX в., – что-то около 7 шиллингов и шести пенсов за штуку. После хорошо разыгранной
паузы, предполагавшей раздумья, деньги перешли из рук в руки, а связка мечей отправилась
в его машину, на которой он немного отъехал по проселочной дороге, остановился и
освободил черный меч от столь неподходящего соседства. Нетрудно представить себе его
радость при виде нового приобретения. Даже потом он так и не смог до конца понять, что за
редкое и прекрасное оружие ему досталось (рис. 96 и 98).
Через несколько недель он принес его мне для более подробного исследования. К этому
времени надписи уже невозможно было прочесть, хотя очевидно было, что на клинке
в могиле викинга позднего периода, датирующейся приблизительно 1100 г. Этой информацией поделилась со
мной в ходе частной переписки доктор Йорма Леппахо из Хельсинки, которая сама его обнаружила.
выложены буквы. Крестовина, с резко опущенными вниз концами, имела форму, которая
редко встречается в XII в. (разве что на иллюстрациях к манускриптам), хотя она достаточно
характерна для XIV и XV вв. Завершающие элементы крестовины были даже еще более
уникальны: каждый из них просто, но артистично закруглялся, образуя головку животного
(рис. 96). Эти изображения и стиль чеканки на них происходили прямо от древних
зооморфных наверший Норвегии с мечей типа III (V в.). Существует несколько практически
идентичных экземпляров, сделанных в той же манере и с аналогично расположенными
зарубками от чекана. У меча Шарлеманя в Лувре тоже похожие, хотя и более сложные
завершения крестовины. И как будто всего этого недостаточно, на навершии сохранилась еще
довольно большая часть позолоты 30. Точное место, где нашли этот меч, неизвестно, но не
вызывает сомнений, что это было сделано где-то рядом с местом продажи. Я почистил меч
(однако не слишком сильно); на нем оказалась красивая черно-синяя патина, но сверху
собралось довольно много ржавчины. Если бы не это, клинок выглядел бы как новый: на
лезвии есть несколько зазубрин, появившихся при использовании и в результате неровной
заточки, но поверхность совершенно нетронута. Надписи с каждой стороны я тщательно
очищал до тех пор, пока исходная поверхность стали не освободилась от черного налета; на
этой стадии можно было увидеть только, что она была составлена из маленьких буковок,
выложенных железной проволокой. На одной стороне виднелись литеры IN…E, на другой О,
но больше ничего разглядеть было нельзя. Однако после того, как я оставил меч в покое на
месяц или около того, большая часть надписи проявилась под влиянием естественных
причин (рис. 98). Вообще, в таких случаях самое главное – это не торопиться и действовать
очень осторожно. Неумелая чистка может совсем погубить древний клинок, не говоря уже о
надписи на нем, поэтому нужно всегда действовать с максимальной аккуратностью.
В Англии есть еще три меча с такими мелкими железными инкрустациями, оба
принадлежащие к типу XI, а еще несколько находится на континенте. Два хранятся в
Линкольне: первый появился раньше всех изделий из этой группы, его нашли в 1788 г. в р.
Уитем. По форме он похож на меч из Форнхема, хотя весит несколько меньше; датируется это
оружие приблизительно серединой XII в. и может быть реликтом битвы Стефена при
Линкольне в 1141 г. Поверхность клинка подверглась такой сильной коррозии, что можно
различить всего лишь несколько букв из всей надписи на одной стороне, причем прямо в
этом месте меч был сломан. В древности его пытались починить, присоединив две трети
другого клинка (значительно худшего качества) к обломку таким же образом, каким на
клинок из моей коллекции накладывали заплату. Другой меч также хранится в Линкольнском
музее, но его купили в Лондоне, и происхождение его неизвестно. Оружие находится в
хорошем состоянии, но надпись трудно разобрать. Я безуспешно пытался сделать это, однако
уверен, что, имея терпение и время, вполне возможно добиться успеха. Третий – это
величественный клинок, который в последние семьдесят или более лет хранился в частной
коллекции и о нем неоднократно писали (фактически в каждой работе, посвященной оружию
и написанной на английском языке за последние полстолетия, вне зависимости от ее объема),
но содержание надписи не приводилось никогда. На фотографиях ясно видно, что она
существует и гласит «INNOMINEDOMINI», но ни один писатель ни разу не упомянул ни об
30 Владелец вполне справедливо отказывался верить, что это была оригинальная позолота, до тех пор, пока
мы не отправили ее на анализ в лабораторию Отдела памятников древности.
этой надписи, ни о той, что находится на другой стороне клинка. Что-то наверняка можно
разглядеть, потому что меч находится практически в идеальном состоянии. Вот еще один
пример того безразличия, с которым английские ученые относятся к средневековым клинкам.
К сожалению, мне ни разу не удалось увидеть меч, поэтому я ничего не могу прибавить к
имеющейся информации.
Рис. 99
Рис. 100
Рис. 101
Рис. 102
Значение этих слов неясно, однако по своему рифмованному стилю они до некоторой
степени напоминают об экземпляре из Дюссельдорфа, а имя Конрада фон Винтерштеттера
достаточно легко прочесть. Это историческая личность: великий барон, который был в
большой милости у императора Фридриха. Вероятно, нет ничего удивительного в том, что
сделанный для церемониального использования меч украшен стихами с комплиментами в
адрес своего будущего владельца.
Несмотря на разукрашенное и снабженное надписью навершие и крестовину, меч
представлял собой обычное боевое оружие. Надпись «Gladius Rotgieri», которая
располагается на клинке прекрасного меча типа XII, датируется приблизительно 1300 г.
Возможно, что в очень редких случаях на мече писали имя владельца; на иллюстрациях к
манускриптам можно найти один или два подобных случая. К примеру, в «Энеиде герцога
фон Велдеке» на мече, которым пронзили бедного Дидо, было написано то же имя; на
барельефе из песчаника, относящемся к концу XI в., который находится в Цюрихе,
изображена батальная сцена, в которой воина пронзают мечом с клинком, на котором можно
ясно разглядеть надпись «GUIDO».
Рис. 103
Рис. 104
В XIII в. оружейники снова начали ставить на клинки свои личные клейма. Нужно
отличать торговую марку от религиозного символа; к примеру, изображения в круге
принадлежат к религиозным призывам группы «О Sancta»; крест внутри круга, казалось бы,
относится к тому же классу, но в действительности это такое же клеймо, как и древний
символ бронзового века, и его использовали в течение всей последующей эпохи вплоть до V
или VI в. Он внезапно вновь стал популярным после того, как на 800 лет вышел из
употребления, и приблизительно начиная с 1250 г. этот знак ставили на многие клинки.
Трудно провести четкое разделение между торговой маркой и религиозной символикой;
к примеру, сердце (в круге или без оного) могло быть и тем и другим, однако, если мы
встречаем шлем, щит или меч (такое изображение выложено на клинке типа XIII), или
головы быка (меч прибл. 1300 г., Копенгаген), или известное клеймо «Wolf», которое впервые
было обнаружено на клинках XIII в., – тут уже никаких сомнений нет 31. Легко перепутать с
клеймом Пассау «Wolf» другое, с изображением единорога, поскольку оба животных
изображены всего несколькими легкими штрихами, и даже для того, чтобы просто различить
их, нужен зоркий глаз. Те экземпляры единорогов, которые видел я, отличаются от
изображений волка только длинной прямой чертой впереди (рис. 105). Более редкой маркой
из той же категории является пеликан. Клейма мастеров раннего периода выложены тонкими
линиями из белой или желтой проволоки тем же образом, что и надписи, а не отштампованы
в металле, как это делалось в римском железном веке. Этот стиль снова вошел в
употребление позднее, в конце XIII в.
Глава 13
Навершия и крестовины
31 Превосходный экземпляр приблизительно 1300 г. есть на клинке типа XIII из коллекции сэра Джеймса
Манна. Он хранится в Лондонском Тауэре. Другой, несколько более поздний, нашли в Темзе в феврале 1959 г., и
теперь он в музее.
Рис. 106. Типы наверший. 1100–1325 гг.
Рис. 108. Св. Петр в Гефсиманском саду (на главной двери собора во
Фрейбурге)
Тип. О. Довольно любопытно, что практически у каждой резной фигуры воина во
Фрейбургском соборе навершие меча имеет такую необычную форму – у св. Петра в
Гефсиманском саду (рис. 108), св. Георгия и Себастьяна (у этих двоих «мечи войны» с
длинными рукоятями), на изображениях на западном фасаде и у одного из спящих воинов
возле Гроба Господня. Все эти фигуры созданы приблизительно в 1300 г. Одно из наверший
такого типа есть и в Библии Масейовски. Единственный реальный экземпляр, который мне
известен, ранее хранился в коллекции Гимбела, но его нынешнее местонахождение мне
неизвестно; нашли его в Германии.
Рис. 110. Меч типа XIV из манускрипта «GREGORA MORALIA SUPER JOB».
Колледж Эмилии, Кембридж
Рис. 112. Меч Жоаба из Библии Велислава, с кожаной деталью «chappe» над
устьем ножен. Прибл. 1380 г.
В том же списке значатся и другие мечи, описание которых дает некоторый намек на то,
как они были украшены; здесь есть «меч, отделанный кожей» и «еще один, с вышитым
гербом Несле». То, что все эти «отделки» относятся не к ножнам, а именно к самим мечам,
ясно из других записей, как, например: «Также меч с красными ножнами, отделанными
серебром» и «еще один, с зелеными шелковыми ножнами, покрытыми гербами». Возможно,
фраза «отделанный кожей» относится к рукояти меча, точно так же, как и гербы Несле могли
быть вышиты на ее обшивке, хотя в обоих случаях вполне вероятно, что описание имело
отношение к детали под названием «chappe». (Нечто вроде полей из кожи или ткани,
находившейся между нижней частью рукояти и крестовиной. Они ниспадали с каждой
стороны до центральной части последней и прикрывали верхнюю часть ножен.) Отчасти этот
предмет, несомненно, выступал в качестве украшения, а отчасти предназначался для того,
чтобы дождь не попадал внутрь ножен (рис. 112). Такие экземпляры встречались очень редко;
надо сказать, что мне знаком только один, у которого эта деталь все еще на месте, хотя
рукоять утеряна, – это сломанный меч приблизительно 1250 г., хранящийся в Британском
музее. Впрочем, это вполне логично – сделанный из довольно-таки непрочного материала
предмет неизбежно должен был разрушиться при постоянном соприкосновении с землей или
водой (вы помните, что многие знакомые нам экземпляры мечей доставали со дна рек).
Поэтому о существовании защитных приспособлений такого рода мы в основном знаем
благодаря средневековым рисункам и иллюстрациям к манускриптам.
Мы еще встретимся позднее с мечами, на рукояти которых изображены гербы (хотя и с
помощью более прочных материалов). Интересно будет остановиться еще на двух пунктах:
«Также 10 мечей без серебряных украшений: cs. Также генуэзский меч, украшенный
серебром: xl». Это дает некоторое представление о разнице в стоимости простых, ничем не
примечательных мечей (100 шиллингов за 10 штук) и одного особого оружия, отделанного
серебром (10 фунтов). Примером мечей такого рода (между прочим, вполне возможно, что
это то же самое оружие – итальянский меч приблизительно 1300 г., отделанный серебром)
может служить экземпляр из моей собственной коллекции. (Если бы вы знали, какое
удовольствие для меня писать это!)
Обстоятельства, при которых он оказался в моих руках, достойны упоминания,
поскольку вполне возможно, что в результате обнаружатся и другие посеребренные рукояти,
доселе выглядевшие как обычное черненое железо, в точности как и рукоять моего меча в тот
момент, когда я обратил на него внимание. Тогда она была целиком покрыта темной сине-
черной патиной. Это оружие выкопали из земли, но несмотря на это, оно, что необычно,
осталось совершенно целым; предыдущий владелец (имя его неизвестно) или тот, кто сделал
эту находку, позаботились ее тщательно очистить. С помощью электролиза с клинка удалили
черную патину, и в результате к нему вернулась большая часть прежнего блеска; кромки
лезвия заточены хотя и не до бритвенной остроты, но гораздо лучше, чем мне когда-либо
удавалось наточить разделочный нож. Мудрые люди не стали касаться рукояти, поэтому она
осталась такой же, как была, – дерево, обтянутое кожей, причем на последней (как можно
легко разглядеть) имеются следы намотанного по спирали для украшения изделия ремня или
веревки. Благодаря жесткой хватке владельца они глубоко впечатались в кожу и дерево. Когда
я обследовал поверхность этой рукояти, мне показалось, что для простого железа патина
имеет очень странный цвет; поэтому потребовалось еще немного почистить ее, но я не стал
скрести или тереть, а вместо этого подковырнул верхний слой острым концом шила,
наклоненного под углом 45° к поверхности, и сильно нажал. От этого мелкие чешуйки
патины отвалились, и из-под них показался яркий белый металл. Когда я почистил
поверхность еще, увидел, что в некоторых местах металл потускнел и приобрел почти
оттенок берлинской лазури, такой, какой бывает на серебре. Я продолжил работу и очистил
одну сторону навершия и крестовину, попутно воспользовавшись средством для чистки
серебра, – и прекрасный меч (точно такой же у меня перебили на лондонском аукционе в
1945 г., и потом я десять лет жаждал его заполучить) превратился в предмет невероятной
красоты. Грубость поверхности, находящейся под слоем серебра, объясняется тем, что мягкое
железо в некоторой степени подверглось коррозии. Заметно, что она полностью отсутствует
на пирамидальной заклепке в верхней части навершия, которая сделана из высокопрочной
стали. Примерно то же самое можно заметить на железном, густо позолоченном навершии
красивого маленького меча, который нашли в Нормандии 32. Как я уже говорил, возможно,
существуют и еще мечи с подобными посеребренными навершиями, которые невозможно как
следует оценить из-за покрывающей их патины.
Я предполагаю, что в тех случаях, когда рукояти мечей не покрывали золотом, серебром
или медью, их расписывали; ни на одном из дошедших до наших дней экземпляров,
известных мне и датирующихся рассматриваемым периодом, такие росписи не сохранились,
а почти каждый меч на иллюстрациях к манускриптам если не позолочен, то покрыт той же
серой краской, что и кольчуги, шлемы33 и другие изделия в том же роде. Однако на многих
изображениях (в частности, снова в Библии Масейовски) видны раскрашенные в красный,
синий или зеленый цвет (или все вместе) шлемы, а также и навершия мечей. Часто в этих
случаях краска покрывает только часть навершия, к примеру в случае с дисковидной формой,
ее центральную часть.
На многих дисковидных и «колесных» образцах выложены цветной эмалью или
выгравированы на вставленной в железную основу серебряной пластинке гербы. В нью-
йоркском музее «Метрополитен» есть дисковидное навершие типа G, где на одной стороне
виден эмалированный герб знаменитого графа Питера Дрю, друга, соратника и товарища по
плену Людовика Святого, который делил с ним ужасы Крестового похода 1250 г. На другой
стороне изображен красный крест34. Навершие отломано от меча. Это очень жаль, поскольку
иметь даже часть меча такого знаменитого барона очень приятно, но каким сокровищем был
бы он сам, целый и невредимый! Это навершие приобретено в Дамаске, а в музей
«Метрополитен» оно попало в 1939 г. На мемориальной табличке графа Питера в аббатстве
Св. Иведа в Брэйне (вблизи Суассона) он изображен с мечом, на навершии которого можно
33 Фройсар упоминает о том, что чемпион на коронации Генриха IV был одет в ярко-красную кольчугу.
34 Роджер де Ховеден, который писал приблизительно в 1188 г., рассказывает, что командиры во время
сражений с сарацинами «для того, чтобы различать войска определенных государств, ввели отличительные
знаки для себя и своих людей. Знаком короля Франции и его воинов был красный крест; король Англии и его
люди носили белые кресты, а Филипп, граф Фландрский, и его последователи – кресты зеленые».
разглядеть такой же герб. К тому времени геральдика уже в достаточной мере
сформировалась для того, чтобы герб был у каждого знатного человека; теперь этот
отличительный знак начал появляться и на оружии.
Множество стилей изготовления крестовин, использовавшихся между 1100-м и 1325 гг.,
имели не меньше модификаций, чем стили изготовления наверший, но их также можно
классифицировать и свести к семи основным формам, детали которых мастера меняли,
подчиняясь личным вкусам. Несмотря на то что к рассматриваемому периоду это
умозаключение имеет наиболее прямое отношение, его можно применить и ко всему периоду
позднего Средневековья. Позднее середины XIV в. можно выделить определенные модные
течения, а в отдельных случаях с большой уверенностью сказать, что крестовина, сделанная
в том или ином стиле, с теми или иными декоративными элементами, изготовлена в датской,
фламандской или итальянской манере.
Я разделил свои семь стилей на две группы: в первой представлены прямые варианты
(1–5), во второй – изогнутые (6 и 7), но прошу обратить внимание на то, что вопрос, делать
ли прямую или изогнутую крестовину, относился только к области личных предпочтений и
ни в коей мере не определялся периодом или районом изготовления. При желании прямую
крестовину можно без труда изогнуть, и за исключением двух конкретных стилей мы увидим,
что все изогнутые крестовины некогда были прямыми.
На рис. 113, а изображены пять прямых вариантов:
На рис. 113, b видны два единственных стиля крестовин, которые с самого начала были
задуманы изогнутыми, а не сделаны таковыми впоследствии.
Один из этих мечей – фальчион. Предком его был древненорвежский сакс, или, скорее,
его удлиненная разновидность; если судить по иллюстрациям к манускриптам, можно
сказать, что со временем фальчионы приобрели популярность на всей территории Европы.
В XIII в. форма этого меча существенно изменилась: клинок в оптимальной точке удара стал
очень широким. Такое изменение можно вполне отчетливо заметить на многих изображениях
(рис. 116), но, кроме того, сохранилось, как минимум, два реальных экземпляра. Один из них
нашли в 1861 г. в том месте Парижа, где стоит тюрьма Шатле; на бронзовом навершии
обнаружен герб провоста. Другой – это гораздо более красивое оружие, в превосходном
состоянии. Оно находится в библиотеке собора в Дурхеме. У него большое, широкое лезвие,
похожее на то, что изображено на рис. 116, но кончик его закруглен, так что острием его
назвать нельзя. Возможно, что это результат слишком частой заточки и правки, из-за которой
клинок потерял форму, но, поскольку в действительности его вряд ли когда-либо
использовали в сражении (мы еще узнаем почему), более правильным будет предположить,
что его сделали таким с самого начала. Бронзовая рукоять некогда была позолочена, и следы
этого процесса все еще видны. Навершие принадлежит к типу H, крестовина выполнена в
стиле 4, или, скорее, в его несколько уплощенной модификации с резко повернутыми вниз
концами.
Навершие и крестовина украшены довольно хорошо выполненной гравировкой с
орнаментом из листиков, причем на каждом конце располагались маленькие дракончики или
виверны. На навершии к этому узору добавлены эмалевые гербы, расположенные по обеим
сторонам: на одной три леопарда Англии, на другой – черный орел империи. Может
показаться странным, что его вывели на оружии однозначно английском по своему
происхождению, но, судя по форме, оружие было сделано в середине XIII в.; однако в то
время у Генриха III и его брата Ричарда, графа Корнуолльского (первого министра и верного
сторонника короля, определенно помогавшего ему своим умом и твердостью характера,
которой его величеству так недоставало) были гербы с изображениями леопарда и орла.
В таком случае почему по всем признакам это именно английский меч? Даже тот факт,
что в течение семи столетий он хранился в одном и том же месте этой страны, не дает
оснований утверждать, что именно там его и сдел