Федеральное государственное автономное образовательное учреждение

высшего образования «Национальный исследовательский университет

«Высшая школа экономики»

На правах рукописи

Локшин Илья Михайлович

Эндогенные ограничения демократизации

Специальность 23.00.02 — Политические институты, процессы и технологии

ДИССЕРТАЦИЯ
на соискание ученой степени
кандидата политических наук

Научный руководитель:
доктор политических наук,
профессор
Ильин Михаил Васильевич

Москва – 2017
 2

Оглавление
Введение ....................................................................................................................4
Глава 1. Теоретические основания исследования и модель эндогенных
ограничений демократизации ................................................................................. 20
1.1. Ключевые понятия ...................................................................................... 20
1.2. Эндогенные ограничения демократизации с точки зрения общей
проблемы демократизации .................................................................................. 29
1.3. Теоретические основания исследования ................................................... 30
1.4. Связи между политиками и избирателями и информированность
избирателей: теоретико-игровая модель ............................................................. 35
1.4.1. Вводные замечания ............................................................................... 35
1.4.2. Построение модели ............................................................................... 36
1.4.3. Анализ неповторяющейся игры ........................................................... 47
1.4.4. Повторяющаяся игра и стимулы политиков ....................................... 51
1.4.5. Следствия и модификации основной теоретической модели ............ 63
1.4.6. Паттерны связей между политиками и избирателями согласно
теоретико-игровой модели при неповторяющейся игре ................................. 68
1.4.7. Обобщение итогов теоретического моделирования ........................... 78
1.5. Заключительные замечания к главе .............................................................. 84
Глава 2. Эндогенные ограничения демократизации: эмпирический анализ ....... 88
2.1. Паттерны связей между политиками и избирателями: гипотезы ............... 88
2.2. Связи между инкумбентами и избирателями .............................................. 94
2.2.1. Операционализация волатильности предпочтений избирателей в
отношении инкумбентов .................................................................................. 94
2.2.2. Формирование выборки ........................................................................ 105
2.2.3. Регрессионный анализ........................................................................... 111
2.2.4. Операционализация клиентелизма ....................................................... 121
2.2.5. Паттерны сочетаний уровня клиентелизма и волатильности
предпочтений избирателей в отношении инкумбентов ................................ 123
2.3. Паттерны связей между политическими партиями и избирателями ........ 133
 3

2.3.1. Операционализация переменных ......................................................... 133

2.3.2. Паттерны сочетаний уровня клиентелизма и волатильности
предпочтений избирателей в отношении политических партий .................. 137
2.4. Импликации эмпирического анализа: предварительные итоги ................ 149
2.5. Демократические институты и подотчетность политиков населению:
иллюстративные эмпирические свидетельства ................................................ 159
2.6. Заключительные замечания к главе ........................................................... 168
Заключение ............................................................................................................ 170
Список источников ............................................................................................... 183
Приложение А. Доверительные интервалы для переменных, участвующих в
эффекте взаимодействия, для второй выборки ................................................... 203
Приложение Б. Разная выраженность популистской волатильности при
одинаковом уровне клиентелизма ........................................................................ 204
 4

Введение
Актуальность и исследовательская проблема. Изучение
демократизации, ее условий и характеристик – одно из ключевых направлений
исследований в сравнительной политической науке по меньшей мере последних
50 лет1; литература по этой тематике колоссальна, существует множество
мощных теоретических схем, накоплен не поддающийся полному обозрению
эмпирический материал. Тем не менее, осмысление многих сюжетов, связанных
с демократизацией, не закончено: как потому, что появляются все новые кейсы
демократизации со своими особенностями2, требующими специального изучения
и предоставляющими обширное пространство для сравнительного анализа, так и
потому, что и те страны, которые давно начали процесс демократизации,
испытывают разного рода колебания на пути продвижения к консолидированной
демократии. Подчас демократизация и вовсе трансформируется в
«автократизацию» или порождает такие «формы» демократии, которые трудно
осмыслить с точки зрения моделей либеральной демократии, возникших при
описании политических систем развитых стран Запада 3. Демократизация и
смежные или вытекающие из нее процессы столь растянуты во времени,
разнообразны и внутренне сложны, что даже огромная литература,
существующая ныне по этим темам, их не исчерпывает.

Конкретизируем проблему, которая будет занимать нас в настоящем

исследовании. Она состоит в том, что в литературе по демократизации имеется

1
Одними из первых значительных исследований на тему демократизации, проведенных в рамках уже
современной политической науки, можно считать классические труды С.М.Липсета (1960 г.), Г.Алмонда и
С.Вербы (1963 г.) и Б.Мура (1966): Lipset S.M. Political Man: The Social Bases of Politics. New York, 1960; Almond G.,
Verba S. The Civic Culture: Political Attitudes and Democracy in Five Nations. Newbury Park, 1989; Moore B. Social
Origins of Dictatorship and Democracy: Lord and Peasant in the Making of the Modern World. Aylesbury, 1974.
2
После «традиционных» кейсов Велибритании, Франции и других стран Западной Европы и их бывших колоний
появились кейсы Португалии, Испании, Греции, затем – такое поле для исследований, как Латинская Америка,
на рубеже 1980-1990-х гг. – посткоммунистическая Евразия, в начале 2010-х гг. новый импульс исследованиям о
демократизации был дан «Арабской весной».
3
См., например: Carothers T. The End of the Transition Paradigm // Journal of Democracy. – 2002. – Vol. 13, № 1. – P.
9-14.
 5

следующая лакуна: очень большое внимание уделяется «структурным» и

«агентным» условиям демократизации 4, однако с точки зрения этих двух
ключевых исследовательских традиций в своеобразном «слепом пятне» остается
вопрос о том, как на ход или даже результат демократизации могут влиять
имманентные свойства самого этого процесса; что если для демократизации
самой по себе «естественно» завершаться тем или иным образом, входить в ту
или иную «колею зависимости», а структурные и агентные условия имеют
значения как механизмы «компенсации» некоторой естественной (позитивной
или негативной с точки зрения демократического исхода) логики
демократизации? Словом, в настоящем исследовании мы попытаемся частично
восполнить пробел, связанный с недостатком внимания к имманентным
свойствам самого процесса демократизации как факторам, способным в той или
иной мере обусловливать ее динамику и исход.

Степень научной разработанности проблемы. Поставленная пока в

общих чертах проблема (она будет конкретизирована в первой главе) должна
рассматриваться в широком контексте изучения демократизации. С точки зрения
этого широкого контекста можно выделить три больших пласта литературы,
связанных с нашей темой:

- во-первых, это литература о благоприятных и неблагоприятных условиях

демократизации, которая, в свою очередь, может быть разделена на два больших
потока: в одном из них, как уже было сказано, в центре внимания находятся
«структурные» условия демократизации, а в другом – «агентные», или «актор-
ориентированные», условия;

4
Мельвиль А.Ю., Стукал Д.К. Условия демократии и пределы демократизации: Факторы режимных изменений в
посткоммунистических странах: опыт сравнительного и многомерного статистического анализа // Полис. – 2011.
- № 3. – С. 164-169.
 6

- во-вторых, это литература об условиях и основаниях демократической

консолидации, т.е. о факторах, которые способствуют упрочению
демократических практик, превращению их в «единственную игру в городе»
(“the only game in town”5), а также о факторах «углубления» демократических
практик и ценностей;

- в-третьих, это литература о режимах из «серой зоны» 6, то есть таких, которые

формируются и получают устойчивость в условиях «незавершенной»
демократизации или демократической консолидации.

Два обстоятельства затрудняют освещение литературы по нашей теме: 1)

границы между указанными пластами литературы очень условны, 2) каждому из
них может быть сопоставлено гигантское количество исследований, так что
назвать даже все статьи и монографии, претендующие на «звание» классических
или, тем более, просто влиятельных, нелегко. Тем не менее, в зарубежной и
отечественной литературе есть ряд исследователей, которые изобрели и
оформили сам язык, на котором сегодня размышляют о демократизации, и
предложили ключевые аргументы. В первом пласте литературы об условиях
успешной и неудачной демократизации особенно выделяются труды
Д.Аджемоглу и Д.Робинсона7, Г.Алмонда и С.Вербы8, Р.Барро9, Д.Берг-
Шлоссера и Ж. Де Мёр10, К.Боша11, Б.Вайнгаста12, Б.Геддес13, Р.Инглхарта и

5
Linz J., Stepan A. Problems of Democratic Transition and Consolidation: Southern Europe, South America and Post-
Communist Europe. Baltimore, 1996. P. 5.
6
Carothers T. Op. cit. P. 9.
7
Acemoglu D., Robinson J. Economic Origins of Dictatorship and Democracy. Cambridge, 2006.
8
Almond G., Verba S. Op. cit.
9
Barro R. Determinants of Democracy // Journal of Political Economy. – 1999. – Vol. 107. – P. 158-183.
10
Berg-Schlosser D., De Meur G. Conditions of Democracy in Interwar Europe: A Boolean test of Major Hypotheses //
Comparative Politics. – 1994. – Vol. 26, № 3. – P. 253-279.
11
Boix C. Democracy and Redistribution. Cambridge, 2003.
12
Weingast B. The Political Foundations of Democracy and the Rule of Law // The American Political Science Review. –
1997. – Vol. 91, № 2. – P. 245-263.
13
Geddes B. What Do We Know about Democratization After Twenty Years? // Annual Review of Political Science. –
1999. – № 2. – P. 115-144.
 7

К.Вельцеля 14, Х.Линца и А.Степана15, С.М.Липсета 16, Г.Любберта17, Б.Мура18,

Г.О’Доннелла, Ф. Шмиттера и Л.Уайтхеда 19, Р.Патнэма20, А.Пшеворского21,
Д.Растоу22, М.Росса23, С.Фиша24, С.Хантингтона25, Д.Эпстейна и соавторов26, из
отечественных исследователей – В.Я.Гельмана27, Б.И.Макаренко28,
А.Ю.Мельвиля, Д.К.Стукала и М.Г.Миронюка 29, А.М.Салмина30 (вновь
подчеркнем, что этот список не просто заведомо неполон, но включает в себя
лишь ничтожную часть исследователей, внесших заметный вклад в исследование
демократизации). Как уже было сказано, в целом исследования из этого блока

14
Inglehart R., Welzel C. Political Culture and Democracy: Analyzing Cross-Level Linkages // Comparative Politics. –
2003. – Vol. 36, № 1. – P. 61-79; Welzel C., Inglehart R. The Role of Ordinary People in Democratization // Journal of
Democracy. – 2008. – Vol. 19, № 1. – P. 126-140.
15
Linz J., Stepan A. Op. cit.
16
Lipset S.M. Op. cit.; Lipset S.M. Some Social Requisites of Democracy: Economic Development and Political
Legitimacy // The American Political Science Review. – 1959. – Vol. 53, № 1. – P. 69-105.
17
Luebbert G. Liberalism, Fascism, or Social Democracy: Social Classes and the Political Origins of Regimes in Interwar
Europe. Oxford, 1991.
18
Moore B. Op. cit.
19
O’Donnell G., Schmitter P., Whitehead L. (eds.). Transitions from Authoritarian Rule: Prospects for Democracy.
Baltimore, 1986; O’Donnell G., Schmitter P. Transitions from Authoritarian Rule: Tentative Conclusions about Uncertain
Democracies. Baltimore, 1986; O’Donnell G. A Partial Defence of an Evanescent “Paradigm” // Journal of Democracy. –
2002. – Vol. 13, № 3. – P. 6-12; Schmitter P. Twenty-Five Years, Fifteen Findings // Journal of Democracy. – 2010. – Vol.
21, № 1. – P. 17-28.
20
Putnam R. Making Democracy Work: Civic Traditions in Modern Italy. Princeton, 1993.
21
Пшеворский А. Демократия и рынок: Политические и экономические реформы в Восточной Европе и
Латинской Америке. М., 2000; Przeworski A. Democracy as an Equilibrium // Public Choice. – 2005. – Vol. 123. – P.
253-273; Przeworski A., Alvarez M., Cheibub J. A. et al. What Makes Democracies Endure? // Journal of Democracy. –
1996. – Vol. 7, № 1. – P. 39-55; Przeworski A., Limongi F. Modernization: Theories and Facts // World Politics. – 1997. –
Vol. 49, № 2. – P. 155-183.
22
Rustow D. Transitions to Democracy: Toward a Dynamic Model // Comparative Politics. – 1970. – Vol. 2, № 3. – P.
337-363.
23
Ross M. Does Oil Hinder Democracy? // World Politics. – 2001. – Vol. 53. – P. 325-361.
24
Fish S. Stronger Legislatures, Stronger Democracies // Journal of Democracy. – 2006. – Vol. 17, № 1. – P. 5-20.
25
Хантингтон С. Третья волна: Демократизация в конце XX века. М., 2003; Huntington S. How Countries
Democratize // Political Science Quarterly. – 1991-1992. – Vol. 106, № 4. – P. 579-616.
26
Epstein D., Bates R., Goldstone J. et al. Democratic Transitions // American Journal of Political Science. – 2006. – Vol.
50, № 3. – P. 551-569.
27
Gel’man V. Post-Soviet Transitions and Democratization: Towards Theory-Building // Democratization. – 2003. – Vol.
10, № 2. – P. 87-104; Gel’man V. Out of the Frying Pan, Into the Fire? Post-Soviet Regime Changes in Comparative
Perspective // International Political Science Review. – 2008. – Vol. 29, № 2. – P. 157-180.
28
Макаренко Б. Посткоммунистические страны: некоторые итоги трансформации // Полития. – 2008. – Т. 50, №
3. – С. 105-124.
29
Мельвиль А.Ю., Стукал Д.К. Указ. соч.; Melville A., Stukal D., Mironyuk M. Trajectories of Regime Transformation
and Types of Stateness in Post-Communist Countries // Perspectives on European Politics and Society. – 2013. – Vol.
14, № 4. – P. 431-459.
30
Салмин А.М. Современная демократия: Очерки становления и развития. М., Форум, 2009.
 8

распадаются на те, что ставят в центр внимания «структурные» факторы, такие

как экономическое развитие, поляризованность общества по этническим и
прочим критериям, политическая культура, доминирующая религия, объемы
запасов нефти и газа и т.д; и те, что обращают основное внимание на стратегии
агентов демократизации – главным образом политические элиты или элиты и
население.

Внутри второго пласта литературы, касающегося консолидации

демократии и условий ее устойчивости, можно выделить исследования К. фон
Бейме, К.Элги и Я.Зилонки 31, Д.Битэма32, М.Гасиоровски и Т.Пауэра 33,
Л.Даймонда34, Х.Линца и А.Степана35, Л.Морлино36, Г.О’Доннелла37,
Дж.Придэма38, А.Пшеворского39, К.Реммер40, М.Сволика41, Дж.Феарона42,

31
Von Beyme K. Institutional Engineering and Transition to Democracy / Democratic Consolidation in Eastern Europe.
Vol. I: Institutional Engineering, ed. by J.Zielonka. Oxford, 2001. – P. 3-24; Elgie R., Zielonka J. Constitutions and
Constitution-Building: A Comparative Perspective / Democratic Consolidation in Eastern Europe. Vol. I: Institutional
Engineering, ed. by J.Zielonka. Oxford, 2001. – P. 25-47.
32
Beetham D. Conditions for Democratic Consolidation // Review of African Political Economy. – 1994. - Vol. 60. – P.
157-172.
33
Gasiorowski M., Power T. The Structural Determinants of Democratic Consolidation: Evidence from the Third World
// Comparative Political Studies. – 1998. – Vol. 31, № 6. – P. 740-771.
34
Diamond L. Toward Democratic Consolidation // Journal of Democracy. – 1994. – Vol. 5, № 3. – P. 4-17.
35
Linz J., Stepan A. Op. cit.
36
Morlino L. Democracy Between Consolidation and Crisis: Parties, Groups, and Citizens in Southern Europe. Oxford,
1998; Morlino L. Anchors and Democratic Change // Comparative Political Studies. – 2005. – Vol. 38, № 7. – P. 743-
770.
37
O'Donnell G. Illusions About Democratization // Journal of Democracy. – 1996. – Vol. 7, № 2. – P. 34-51.
38
Pridham G. Assessing Democratic Consolidation in Central and Eastern Europe: The European Dimension // Acta
Politica. – 2006. – Vol. 41. – P. 342-369; Pridham G. Southern European Democracies on the Road to Consolidation: A
Comparative Assessment of the Role of Political Parties / Securing Democracy: Political Parties and Democratic
Consolidation in Southern Europe, ed. by G.Pridham. New York, 2003.
39
Пшеворский А. Указ. соч.; Przeworski A. Democracy as an Equilibrium // Public Choice. – 2005. – Vol. 123. – P. 253-
273; Przeworski A., Alvarez M., Cheibub J. A. et al. What Makes Democracies Endure? // Journal of Democracy. – 1996.
– Vol. 7, № 1. – P. 39-55.
40
Remmer K. The Sustainability of Political Democracy: Lessons From South America // Comparative Political Studies. –
1996. – Vol. 29, № 6. – P. 611-634.
41
Svolik M. Authoritarian Reversals and Democratic Consolidation // The American Political Science Review. – 2008. –
Vol. 102, № 2. – P. 153-168; Svolik M. Learning to Love Democracy: Electoral Accountability and the Success of
Democracy // American Journal of Political Science. – 2013. – Vol. 57, № 3. – P. 685-702.
42
Fearon J. Self-Enforcing Democracy // The Quarterly Journal of Economics. – 2011. - Vol. 126. – P. 1661-1708.
 9

С.Хантингтона43, А.Шедлера 44. Один из важных трендов в этом корпусе

литературы – концептуальное прояснение того, что вообще следует понимать под
«демократической консолидацией» и как ее нужно изучать. Другой тренд –
исследование факторов, детерминирующих закрепление демократических
правил как единственно приемлемых для элит и населения, причем здесь вновь
дает о себе знать разделение на «структурный» и «агентный» подходы.

Наконец, третий пласт релевантной литературы касается режимов, которые

вряд ли можно назвать консолидированными демократиями, но которые все же
возникают в странах, вошедших в ту или иную (чаще всего – в третью) волну
демократизации. Здесь следует выделить труды А.Гжималы-Буссе45,
Л.Даймонда46, Ф.Закарии47, Т.Карозерса48, С.Левитского и Л.Уэя49, Х.Линца50,
В.Меркеля 51, Г.О’Доннелла52, из российских исследователей – вновь
В.Я.Гельмана53, Б.И.Макаренко и А.Ю.Мельвиля 54, Д.К.Стукала,

43
Хантингтон С. Указ. соч.
44
Schedler A. How Should We Study Democratic Consolidation? // Democratization. – 1998. – Vol. 5, № 4. – P. 1-19;
Schedler A. Measuring Democratic Consolidation // Studies in Comparative International Development. – 2001. – Vol.
36, № 1. – P. 66-92; Schedler A. What Is Democratic Consolidation? // Journal of Democracy. – 1998. – Vol. 9, № 2. – P.
91-107.
45
Grzymala-Busse A. Beyond Clientelism: Incumbent State Capture and State Formation // Comparative Political
Studies. – 2008. – Vol. 41, № 4/5. – P. 638-673; Grzymala-Busse A. Political Competition and the Politicization of the
State in East Central Europe // Comparative Political Studies. – 2003. – Vol. 36, № 10. – P. 1123-1147; Grzymala-Busse
A., Jones Luong P. Reconceptualizing the State: Lessons From Post-Communism // Politics and Society. – 2002. – Vol.
30, № 4. – P. 529-554.
46
Diamond L. The Democratic Rollback: The Resurgence of the Predatory State // Foreign Affairs. – 2008. – Vol. 87, №
2. – P. 36-48; Diamond L. Thinking About Hybrid Regimes // Journal of Democracy. – 2002. – Vol. 13, № 2. – P. 21-35.
47
Zakaria F. The Rise of Illiberal Democracy // Foreign Affairs. – 1997. – Vol. 76, № 6. – P. 22-43.
48
Carothers T. Op. cit.
49
Levitsky S., Way L. The Rise of Competitive Authoritarianism // Journal of Democracy. – 2002. – Vol. 13, № 2. – P. 51-
65.
50
Linz J. The Breakdown of Democratic Regimes: Crisis, Breakdown and Reequilibration. Baltimore, 1978.
51
Merkel W. Embedded and Defective Democracies // Democratization. – 2004. – Vol. 11, № 5. – P. 33-58.
52
O'Donnell G. Delegative Democracy // Journal of Democracy. – 1994. – Vol. 5, № 1. – P. 55-69.
53
Gel’man V. Post-Soviet Transitions and Democratization: Towards Theory-Building // Democratization. – 2003. – Vol.
10, № 2. – P. 87-104; Gel’man V. Out of the Frying Pan, Into the Fire? Post-Soviet Regime Changes in Comparative
Perspective // International Political Science Review. – 2008. – Vol. 29, № 2. – P. 157-180.
54
Makarenko B., Melville A. How Do Transitions to Democracy Get Stuck, and Where? / Democracy in a Russian Mirror,
ed. by A. Przeworski. Cambridge, 2015. – P. 268-292; Мельвиль А.Ю. Задержавшиеся и/или несостоявшиеся
демократизации: почему и как? // Полис. – 2010. - № 4. – С. 73-76.
 10

М.Г.Миронюка55. Здесь особенно интересны исследования о «гибридных»

режимах, а также о режимах, принципиально совместимых с базовыми
демократическими институтами, но отклоняющихся от прочих «норм»
либеральной демократии.

Объект и предмет исследования. Объектом настоящего исследования

является демократизация, предметом – влияние внутренне присущих процессу
демократизации свойств на ход и результаты демократизации. В начале первой
главы мы приводим пояснения ключевых терминов, использованных при
формулировке объекта и предмета.

Цель и задачи исследования. Цель диссертационного исследования

состоит в установлении возможной обусловленности динамики и исходов
демократизации имманентными свойствами самого процесса демократизации.
Для достижения цели предполагается выполнить следующие задачи:

1) произвести концептуализацию основных понятий, используемых в

исследовании: демократия и демократизация, эндогенные ограничения
демократизации;

2) предложить теоретические модели, объясняющие, как внутренне

присущие процессу демократизации свойства могут приводить к тем
или иным его исходам; иными словами, теоретически обосновать
возникновение эндогенных ограничений демократизации;

3) на основании теоретических моделей сформулировать гипотезы,

которые могли бы быть проверены эмпирически; они будут касаться
прежде всего формирования разных паттернов связи между
политиками и избирателями в зависимости от возраста демократии и

55
Мельвиль А.Ю., Стукал Д.К., Миронюк М.Г. «Царь горы», или Почему в посткоммунистических автократиях
плохие институты // Полис. – 2013. - № 2. – С. 125-142.
 11

связанных с ним наличием или отсутствием условий, эндогенно

порождающих ограничения демократизации;

4) эмпирически протестировать гипотезы, сформулированные в рамках

третьей задачи;

5) выявить импликации и следствия теоретических моделей в свете

результатов эмпирического анализа и существующей литературы о
демократизации; более конкретно, речь пойдет об имманентно
свойственных для молодых демократий сложностях построения связей
между политиками и избирателями и связанных с ними «ловушках
демократизации».

Методологические основы исследования. В качестве методологической

парадигмы исследования будет использован один из подвидов «нового
институционализма», а именно институционализм рационального выбора.
Ключевые представления, содержащиеся в этом подходе и особенно важные для
настоящей диссертации, состоят в следующем: а) акторы (в нашем случае –
«политики» и «избиратели») рациональны в том смысле, в каком это принято
предполагать в теории рационального выбора 56; б) устойчивые паттерны
взаимодействия рациональных акторов – институты – могут быть
формализованы как равновесия (в нашем случае и чаще всего вообще – как
равновесия Нэша) в теоретико-игровом смысле этого понятия; в) в то время как
одни институты могут быть рассмотрены в качестве эндогенно возникающих во
взаимодействии акторов [пункт (б)], другие институты ограничивают набор
доступных акторам альтернатив и в той или иной мере определяют
«субъективную полезность» их действий (на языке теории игр – «платежи»)57.

56
Обзор многих аспектов этой темы дан, например, в книге: Anand P., Pattanaik P., Puppe C. (eds.). The Handbook
of Rational and Social Choice. Oxford, 2009.
57
Обсуждение этих сюжетов см. в: North D. Institutions, Institutional Change and Economic Performance.
Cambridge, 1990. P. 3-69; Shepsle K. Rational Choice Institutionalism / The Oxford Handbook of Political Institutions,
 12

Таким образом, мы будем рассматривать взаимодействие рациональных акторов,

приводящее к возникновению устойчивых практик (институтов) и, в свою
очередь, структурируемое и регулируемое (другими) институтами.

В исследовании применяются следующие методы: формальное

моделирование в рамках методологии теории игр и эконометрические и
статистические методы (регрессионный анализ, кластерный анализ,
корреляционный анализ).

Эмпирическая база исследования. Поскольку гипотезы, использованные

для косвенной эмпирической проверки теоретических моделей, касаются
закономерностей голосования за политических акторов, основными
эмпирическими данными послужили результаты президентских и парламентских
выборов в нескольких десятках стран («зрелых» или «старых» демократиях58 и
«молодых» демократиях) в разные периоды времени. Детали о пространственно-
временных характеристиках данных уточняются в соответствующем разделе
исследования. На основании результатов выборов, доступных в открытых
интернет-источниках и научных изданиях59, были получены оценки
волатильности предпочтений избирателей 60. В регрессионном анализе

ed. by R.A.W.Rhodes, S.A.Binder, B.A.Rockman. Oxford, 2006. – P. 23-38; Greif A., Kingston C. Institutions: Rules or
Equilibria? / Political Economy of Institutions, Democracy and Voting, ed. by N.Schofield and G.Caballero. Berlin, 2011.
– P. 13-43.
58
В данной диссертации мы употребляем понятия «”зрелые” демократии» и «”старые” демократии» как
взаимозаменяемые.
59
Танин-Львов А.А. Выборы во всем мире: Энциклопедический справочник. М., 2001; Nohlen D., Grotz F.,
Hartmann C. (eds.). Elections in Asia and the Pacific: A Data Handbook. Vol. I. Middle East, Central Asia and South Asia.
Oxford, 2004; Nohlen D., Grotz F., Hartmann C. (eds.). Elections in Asia and the Pacific: A Data Handbook. Vol. II. South
East Asia. East Asia and South Pacific. Oxford, 2001; Nohlen D. (ed.). Elections in the Americas: A Data Handbook. Vol. I.
North America, Central America, and the Caribbean. Oxford, 2005; Nohlen D. (ed.). Elections in the Americas: A Data
Handbook. Vol. II. South America. Oxford, 2005; PARLINE Database on National Parliaments. URL:
http://www.ipu.org/parline/parlinesearch.asp (дата обращения: 10.08.2016); ElectionGuide: Democracy Assistance
and Elections News. URL: http://www.electionguide.org/ (дата обращения: 10.08.2016); Psephos Adam Carr’s
Election Archive. URL: http://psephos.adam-carr.net/ (дата обращения: 10.08.2016); Norsk Senter For
Forskningsdata. URL: http://www.nsd.uib.no/european_election_database/country/ (дата обращения: 10.08.2016);
Global Elections Database. URL: http://www.globalelectionsdatabase.com/index.php/tables (дата обращения:
10.08.2016).
60
Частично данные были собраны под руководством автора исследовательской группой в рамках проекта
«Международный опыт партийного строительства (Франция, США и др.)», выполненного в Национальном
 13

использовались также данные об экономических параметрах (ВВП на душу

населения по ППС в постоянных долларах, инфляция и безработица),
предоставленные Всемирным Банком 61. Данные о политических параметрах,
таких как форма правления, состав правительства и парламентская поддержка
правительства, были получены из проекта “Database of Political Institutions”,
возглавляемого Ф.Кифером из Всемирного Банка 62. Данные о клиентелизме были
заимствованы из проекта “Democratic Accountability and Linkages Project”63,
проводившегося под началом Г.Китшельта (Университет Дьюка). В
исследовании использовались также разнообразные индексы: индексы
демократичности Polity IV64, Freedom in the World агентства Freedom House65 и
Democracy Index, выпускаемый журналом “Economist”66; и индексы из серии
Worldwide Governance Indicators, рассчитываемые Всемирным Банком 67.

Исследовательская гипотеза. Основная исследовательская гипотеза (в

диссертации имеются также вспомогательные гипотезы, формулируемые прежде
всего для того, чтобы косвенно протестировать теоретические модели,
разрабатываемые в первой главе) базируется на тезисе о том, что демократизация
ipso facto предполагает выстраивание «с нуля» или трансформацию прежде

Исследовательском Университете Высшая Школа Экономики; многие результаты проекта, в том числе с
использованием данных, о которых здесь идет речь, были опубликованы в монографии: Макаренко Б.И.,
Локшин И.М., Максимов А.Н. и др. Партии и партийные системы: современные тенденции развития. М., 2015.
61
The Quality of Government Institute. QoG Standard Data. URL:
http://qog.pol.gu.se/data/datadownloads/qogstandarddata (дата обращения: 10.08.2016).
62
Database of Political Institutions 2012 (updated Jan. 2013). URL:
http://econ.worldbank.org/WBSITE/EXTERNAL/EXTDEC/EXTRESEARCH/0,,contentMDK:20649465~pagePK:64214825~p
iPK:64214943~theSitePK:469382,00.html (дата обращения: 10.08.2016).
63
Democratic Accountability and Linkages Project. URL: https://sites.duke.edu/democracylinkage/data/ (дата
обращения: 10.08.2016).
64
Center for Systemic Peace. The Polity Project. URL: http://www.systemicpeace.org/polityproject.html (дата
обращения: 10.08.2016).
65
Freedom House. Freedom in the World. URL: https://freedomhouse.org/report/freedom-world/freedom-world-
2016 (дата обращения: 10.08.2016).
66
The Economist Intelligence Unit. URL:
http://www.eiu.com/public/topical_report.aspx?campaignid=DemocracyIndex2015 (дата обращения: 10.08.2016).
67
The World Bank. Worldwide Governance Indicators. URL: http://data.worldbank.org/data-catalog/worldwide-
governance-indicators (дата обращения: 10.08.2016).
 14

существовавших отношений между политиками и избирателями в соответствии

с демократическими принципами. Начальный период демократизации, в течение
которого происходит выстраивание или «демократическая трансформация» этих
вертикальных связей, в той или иной степени, но по необходимости,
характеризуется рядом черт, затрудняющих оценку избирателями действий
политиков (среди таких черт можно выделить слабо укорененные репутации
политических акторов68 и некоторые другие, о которых подробнее будет сказано
позже) и снижающих горизонт планирования политических акторов (это может
быть связано с высокой степенью открытости электорального рынка и
подверженностью избирателей влиянию новых политических акторов;
подробнее см. теоретическую модель в первой главе). Исследовательская
гипотеза заключается в следующем: эти свойства, имманентно присущие
процессу демократизации (во всяком случае, его начальной стадии),
препятствуют формированию таких связей между избирателями и политиками,
которые позволяли бы первым эффективно дисциплинировать последних. Тем не
менее, формируется какой-то иной вид связей, но дефектный с точки зрения
принципов либеральной демократии. Первая глава посвящена разработке
теоретических моделей, конкретизирующих эту гипотезу и ее следствия.

Положения, выносимые на защиту. Положения, выносимые на защиту,

таковы:

1. Демократические выборы как механизм дисциплинирования политиков

(политических партий) электоратом оказывается неэффективным 69 при
следующем общем условии: корреляция между вероятностью

68
Svolik M. Learning to Love Democracy: Electoral Accountability and the Success of Democracy // American Journal of
Political Science. – 2013. – Vol. 57, № 3. – P. 685-702.
69
За исключением случая, когда политики (политические партии) не склонны к оппортунизму даже в отсутствие
демократических выборов.
 15

политического актора на (пере)избрание со степенью его оппортунизма 70

не является одновременно сильной и отрицательной.

2. Одна из ключевых проблем, с которой сталкиваются молодые демократии

в плоскости выстраивания связей между политиками и избирателями по
демократическим принципам, есть проблема неполной или асимметричной
информации, и плодотворным методологическим подходом к изучению
«вертикального измерения» молодых демократий может быть экономика
информации.

3. При плохом выполнении своих функций как механизма

дисциплинирования политиков (политических партий) честные и
конкурентные демократические выборы могут приобретать другие
смыслы, как-то: i) решение о том, какой из элитных групп предоставить
возможность извлекать ренту, открывая ей доступ к власти (синдром
«бесплодного плюрализма»71); ii) решение о том, кому делегировать
властные полномочия, существующие в условиях слабой «горизонтальной
подотчетности» (синдром «делегативной демократии» 72); iii) решение о
том, как поддерживать потоки частичного перераспределения ренты от
политиков (политических партий) социальным группам (синдром
клиентелизма).
4. Волатильность предпочтений избирателей в отношении политических
партий при эффективной работе демократических выборов как механизма
дисциплинирования имеет тенденцию быть малой, при неэффективном
выполнении этой функции, но распространенных клиентелистских

70
Оппортунизм может быть определен как «эгоистический интерес, преследуемый посредством коварства или
обмана»: см. Williamson O. The Economic Institutions of Capitalism: Firms, Markets, Relational Contracting.
Chengcheng, 1985. P. 47.
71
Carothers T. Op. Cit. P. 10-11.
72
O'Donnell G. Delegative Democracy // Journal of Democracy. – 1994. – Vol. 5, № 1. – P. 55-69.
 16

практиках – малой или умеренной, при неэффективном выполнении

функции дисциплинирования и низком или умеренном распространении
клиентелистских практик – высокой.
5. Связи между избирателями и политическими партиями в большинстве
молодых демократий Латинской Америки и Азии существуют в рамках
развитых клиентелистских связей, в большинстве посткоммунистических
демократий Европы – либо в рамках развитых клиентелистских связей,
либо в контексте циклов обновления партийной системы как особой
стратегии политиков по обеспечению доступа к избираемым политическим
позициям.

Научная новизна. Научная новизна диссертационного исследования

выражается в следующих пунктах:

1. В диссертации теоретически обосновывается и эмпирически тестируется

новая гипотеза о том, что имманентные свойства процесса демократизации
влияют на ее динамику и возможные исходы. Обосновывается положение
о том, что демократизация является внутренне противоречивым процессом
в том смысле, что логика развития этого процесса естественным образом
склонна способствовать возникновению дефектных, с точки зрения
принципов либеральной демократии, связей между политиками и
избирателями, тем самым препятствуя консолидации либеральной
демократии.

2. В исследовании предлагается модель, эндогенизирующая возникновение

разных типов связи между политиками и избирателями в молодых
демократиях, а также указывается на родство этих типов связи с
синдромами политических режимов из «серой зоны», т.е. таких, которые
удовлетворяют базовым демократическим принципам, но не
удовлетворяют некоторым принципам либеральной демократии.
 17

3. В исследовании теоретически обосновывается и эмпирически выявляется

новая закономерность, связывающая уровень волатильности предпочтений
избирателей в отношении политических партий с уровнем клиентелизма в
странах с демократическим режимом.

4. На основании оригинальной теоретической модели обосновывается тезис

о том, что между демократическим и либеральным компонентом
либеральной демократии существует напряжение; этот тезис находит
косвенное подтверждение в эмпирических данных.

Теоретическая и практическая значимость. Теоретическая значимость

диссертационного исследования заключается в том, что в нем предлагаются
новые концептуальные и формальные модели к изучению процесса
демократизации и ее возможных исходов на уровне выстраивания связей между
политиками и избирателями. Практическая значимость исследования состоит в
том, что предложенные подходы могут углубить понимание как политическими
аналитиками, так и лицами, принимающими политические решения, сложностей,
с которыми сталкиваются молодые демократии. Эти подходы могут быть
полезны также при разработке сценариев режимных трансформаций в
среднесрочной и долгосрочной перспективах.

Апробация результатов. Тематика, связанная с режимными

трансформациями и типами/моделями демократии, составляла часть курсов,
которые в разные периоды в течение 2011-2016 гг. читались автором в
Национальном Исследовательском Университете Высшая Школа Экономики в
бакалавриате и магистратуре («Категории политической науки», «Законы
политической науки», “Political Science Laws”, «Современная политическая
наука», Научно-исследовательский семинар). Частично методология и
эмпирическая база исследования разрабатывалась и присутствовала в
исследовательском проекте «Международный опыт партийного строительства
 18

(Франция, США и др.)», в котором автор принимал участие (по материалам

проекта в 2015 г. была опубликована книга «Партии и партийные системы:
современные тенденции развития»73).

Материалы работы также апробированы на Общемосковском семинаре

Института Проблем Управления РАН «Экспертные оценки и анализ данных», г.
Москва, 14.12.2016 г. Тема доклада: «Ловушка демократизации? Связи между
политиками и избирателями в молодых демократиях».

Публикации по теме диссертации.

Локшин И. М. Игра в бисер? Конвенциональные количественные методы в

свете тезиса Дюэма-Куайна // Политическая наука. 2015. № 2. С. 80-103.

Локшин И. М. Политические режимы и качество функционирования

государства: анализ взаимосвязи // Полития: Анализ. Хроника. Прогноз. 2011. №
4. С. 74-92.

Макаренко Б. И., Локшин И. М. Современные партийные системы:

сценарии эволюции и тенденции развития // Полис (Политические
исследования). 2015. № 3. С. 85-109.

Макаренко Б. И., Локшин И. М., Мелешкина Е. Ю., Миронюк М. Г., Петров

Н. В. Партии и партийные системы: современные тенденции развития / Рук.: Б.
И. Макаренко. М. : Российская политическая энциклопедия, 2015.

Структура диссертационного исследования. Диссертация состоит из

Введения, двух Глав, Заключения и Приложений. В первой главе обсуждаются
концептуальные и теоретические основания исследования, а также предлагается
теоретическая модель эндогенных ограничений демократизации. Вторая глава

73
Макаренко Б. И., Локшин И. М., Мелешкина Е. Ю., Миронюк М. Г., Петров Н. В. Партии и партийные системы:
современные тенденции развития / Рук.: Б. И. Макаренко. М. : Российская политическая энциклопедия, 2015.
 19

посвящена эмпирическому тестированию гипотез, сформулированных в первой

главе. В Заключении обобщаются итоги диссертации и выделяются направления
для дальнейших исследований. В Приложениях проясняются или дополняются
некоторые пункты из основного изложения.
 20

Глава 1. Теоретические основания исследования и модель эндогенных

ограничений демократизации

1.1. Ключевые понятия

Наше исследование должно начаться с прояснения ключевых понятий:
«демократии», «демократизации» и «эндогенных ограничений демократизации».

Как известно, есть множество моделей74 и типов75 демократии, сама

демократия порой интерпретируется как сущностно оспариваемое понятие 76;
некоторые из трактовок демократии едва ли логически совместимы друг с
другом. В настоящем исследовании мы не ставим перед собой задачи охватить
все многообразие смыслов и моделей демократии и будем придерживаться
наиболее популярного, чаще других имеющегося в виду взгляда на современную
демократию, который фактически приравнивает современную демократию per se
с «либеральной демократией».

Это уточнение лишь сужает проблему, но еще не решает ее, потому как и
«либеральная демократия» не есть единое в себе явление. Мы, однако, примем на
вооружение минималистскую трактовку либеральной демократии, черты
которой разделяются, на наш взгляд, всеми ее разновидностями. Мы будем
считать, что либеральная демократия есть 77 политическая система, по
необходимости включающая в себя два элемента (компонента): «либеральный»
и «демократический» – и подразумевающая поддержание и усиление этими
элементами друг друга.

74
Held D. Models of Democracy. Comwall, 2008.
75
Kaiser A. Types of Democracy: From Classical to New Institutionalism // Journal of Theoretical Politics. – 1997. – Vol.
9, № 4. – P. 419-444; Lijphart A. Typologies of Democratic Systems // Comparative Political Studies. – 1968. – Vol. 1, №
3. – P. 3-44; Lijphart A. Patterns of Democracy. New Haven, 1999.
76
Gallie W. Essentially Contested Concepts // Proceedings of Aristotelian Society. – 1955-1956. – Vol. 56. – P. 167-198.
77
Уточним, что мы не даем здесь дефиниции либеральной демократии.
 21

Под «демократическим» элементом мы будем понимать элементы

«народовластия»78 в политической системе, т.е. возможность большой части
населения (всех совершеннолетних граждан, обладающих политическими
правами) «влиять на власть». Этот достаточно формальный признак базируется
на более глубинной предпосылке о том, что власть должна осуществляться в
интересах «народа» (сейчас для нас не важны разнообразные трактовки этого
понятия) и что наличие у самого народа властных инструментов есть лучший
гарант того, что эта предпосылка будет реализована.

При этом формы «влияния на власть» могут быть весьма многообразны, но

главная из них – возможность избирать лиц, отправляющих властные
полномочия согласно писаной или неписаной конституции и прочим законам 79.
В сущности, влияние на власть посредством возможности избрания правителей
есть форма власти в очень ограниченном и специальном смысле этого слова, но
принципиально здесь важны два обстоятельства: 1) очень большой
«селекторат»80, в чем и воплощается «демократический» элемент как таковой; 2)
роль законов, сильно ограничивающих правителей при отправлении власти и тем
самым смягчающих проблему того, что народ едва ли правит в действительности.

В этом втором пункте частично проявляется «либеральный» компонент

либеральной демократии. Его более полная трактовка, на наш взгляд, может быть
следующей: «либеральный» компонент либеральной демократии предполагает
защиту гражданина от двух сил: а) правителей, которые могут быть склонны к
использованию власти в своих целях и во вред гражданину; б) большинства,
которое представляет потенциальную опасность в любой политической системе,

78
Термин взят в кавычки в том числе из-за его неточности, что будет прояснено чуть ниже в тексте.
79
Отсюда также следует, что мы будем иметь в виду современную демократию, работающую в основном через
институты представительства.
80
Термин предложен Б. Буэно де Мескитой и его соавторами и означает множество акторов, имеющих какое-
либо реальное влияние (пусть и ничтожное, но действительно учитываемое) при определении правителя;
селекторат демократий много больше, чем селекторат авторитарных режимов. См.: Bueno de Mesquita B., Smith
A., Siverson R. et al. The Logic of Political Survival. Cambridge, 2003. P. 41-51.
 22

называющейся «демократией». Первый аспект «либерального» компонента

исторически был ядром либеральной идеологии как таковой и нашел наиболее
яркое выражение во «Втором трактате о правлении» Джона Локка 81. Второй
аспект «либерального» компонента был особенно важным для представителей
так называемого «аристократического либерализма» 82: в частности, Алексис де
Токвиль и Джон Стюарт Милль написали свои влиятельнейшие произведения,
явно или подспудно анализируя древнюю проблему «тирании большинства» в
преломлении современных обществ83.

В нашем исследовании мы будем прямо или косвенно рассматривать

отношение между «демократическим» компонентом либеральной демократии и
первым аспектом ее «либерального» компонента. Конкретизируем этот первый
аспект.

В нашей концептуализации он находит выражение в принципе

верховенства закона (rule of law). Смыслы этого понятия весьма многообразны 84,
но у них есть общая составляющая: правление закона предполагает ограничение
произвола людей, находящихся у власти, и тем самым верховенство закона
должно выступать гарантией негативно понятой свободы 85. Данная трактовка
роли верховенства закона указывает на очевидные пересечения с либеральным –
«негативным» - пониманием свободы86.

Включение принципов верховенства закона в понятие либеральной

демократии не является чем-то новым: эта же позиция может быть найдена у

81
Locke J. Two Treatises of Government. Cambridge, 2003.
82
Kahan A. Aristocratic Liberalism: The Social and Political Thought of Jacob Burckhardt, John Stuart Mill, and Alexis de
Tocqueville. Oxford, 1992.
83
De Tocqueville A. De la Démocratie en Amérique. Paris, 2012; Mill J.S. On Liberty. Kitchener, 2001.
84
Harvey B. The Rule of Law in Historical Perspective // Michigan Law Review. – 1961. – Vol. 59, № 4. – P. 487-500;
Tamanaha B. On the Rule of Law: History, Politics, Theory. Cambridge, 2004. P. 114-126.
85
Kant I. Aus der “Metaphysik der Sitten” (1797): Der Rechtslehre 2. Teil: Das öffentliche Recht / Kant I. Politische
Schriften. Wiesbaden, 1965. S. 175-219.
86
Berlin I. Two Concepts of Liberty / Berlin I. Liberty. Oxford, 2002. P. 166-217.
 23

таких исследователей, как Ю.Хабермас87, Х.Линц и А.Степан88, Л.Морлино89,

Г.О’Доннелл90, Й.Мёллер и С.-Э.Скаанинг91.

Кроме того, мы будем считать, что полноценная либеральная демократия

предполагает поддержание и усиление «демократическим» и «либеральным»
компонентами друг друга. С точки зрения «демократического» компонента и
первого аспекта «либерального» компонента это взаимоусиление проявляется в
следующем. Возможность избирать правителей может быть воспринята как
форма их дисциплинирования, направленная на то, чтобы они придерживались
принципов верховенства закона92 (в данном случае смысл дисциплинирования
заключается в том, чтобы поддерживать сильную и положительную корреляцию
между интересами политиков и избирателей; это становится возможным тогда,
когда политики проигывают выборы, если интересы избирателей не реализуются
политиками, и выигрывают их в противном случае); в этом выражается
теоретическая фундированность первого аспекта «либерального» компонента в
«демократическом». В то же время, верховенство закона не только служит
защитой от произвола правителя, но и является манифестацией политического
равенства, которое по необходимости входит в любую трактовку демократии 93.

87
Habermas J. Die Postnationale Konstellation: Politische Essays. Frankfurt am Main, 1998. S. 176-177.
88
Linz J., Stepan A. Op. cit. P. 14.
89
Morlino L. What Is a “Good” Democracy? // Democratization. – 2004. – Vol. 11, № 5. – P. 10-32.
90
O’Donnell G. The Quality of Democracy: Why the Rule of Law Matters // Journal of Democracy. – 2004. – Vol. 15, №
4. – P. 32-46.
91
Møller J., Skaaning S.-E. Stateness First? // Democratization. – 2011. – Vol. 18, № 1. – P. 1-24.
92
Здесь возникает проблема: если правитель уже вышел за границы этих принципов, то что мешает ему
уничтожить дисциплинирующую роль демократических выборов? Мы оставляем эту сложность без
обсуждения, поскольку данный вопрос выходит далеко за пределы настоящего исследования. Укажем только
на принципиальную возможность его решения: к примеру, право на восстание против правителя,
злоупотребляющего доверием граждан; как известно, право на восстание, хотя и с многочисленными
оговорками, защищалось Дж. Локком во «Втором трактате о правлении», и хотя Локк не был «демократом» в
современном смысле этого слова, он был либералом, для которого принципы либерализма гарантировались
через отсылку к силе народа (возможность свержения монарха), т.е. в определенном смысле
«демократическому» элементу. Locke J. Op. cit.
93
Для древних афинян по крайней мере в течение некоторого времени понятие «демократии» имело синоним
– «исономия», что буквально переводится как «равнозаконность», или, точнее по смыслу, «равноправие». См:
Бузескул В.П. История афинской демократии. СПб., 2003. С. 206.
 24

Тем самым, первый аспект «либерального» компонента гарантирует компонент

«демократический».

Суммируем то, что особенно пригодится нам в дальнейшем: в настоящем

исследовании под демократией мы будем понимать «либеральную демократию»,
в которой необходимо наличествует по меньшей мере два компонента: 1)
«либеральный» компонент в двух его аспектах, первый из которых
подразумевает успешную реализацию верховенства закона; 2)
«демократический» компонент, предполагающий, что селекторат включает в
себя почти все взрослое население страны.

Под «демократизацией» мы будем понимать процесс продвижения к

консолидированной либеральной демократии (иными словами, демократическая
консолидация, рассматриваемся как процесс, трактуется нами как часть более
общего процесса демократизации 94); консолидированная либеральная
демократия – такая, в которой достаточно полно реализуются оба отмеченных
выше компонента и при этом вероятность «подрыва» этих компонентов может
быть оценена как очень низкая 95. Таким образом, движение к либеральной
демократии может подразумевать примерно одновременную реализацию обеих
этих черт или же их последовательную реализацию в том или ином порядке.

Теперь обратимся к понятию «эндогенных ограничений демократизации».

Для начала определим, что такое «ограничения демократизации». Под ними мы
будем рассматривать результат действия факторов, препятствующих
консолидации, или успешному продвижению к консолидации, либеральной
демократии. Мы будем выделять два вида такого «препятствования»: первый

94
Схожую позицию можно найти у К.Вельцеля: Welzel C. Theories of Democratization / Democratization, ed. by
C.Haerpfer, P.Bernhagen, R.Inglehart and C.Welzel. Oxford, 2009. P. 74-90.
95
Мы сознаем аморфность формулировки, включающей в себя слово «достаточно», но перед нами не стоит
задачи выработать однозначные критерии консолидированной либеральной демократии. Кроме того, мы не
проводим здесь четкого разграничения между «углублением» демократии и сокращением вероятности ее
краха.
 25

предполагает остановку демократизации в точке, которая не достигает уровня

консолидированной демократии; второй – срыв демократизации в смысле «де-
демократизации», или «автократизации», политического режима. Эвристически
два типа «препятствования», или два проявления ограничений, демократизации
представлены на Рисунке 1.

12
Уровень демократичности

10

0
0 4 8 12 16 20 24 26 30 34 38
Период

Уровень консолидированной демократии

Проявление ограничений демократизации: тип I
Проявление ограничений демократизации: тип II

Рисунок 1. Два проявления ограничений демократизации: эвристическое

представление
Факторы, препятствующие демократизации по типу I или типу II, могут
быть эндогенными или экзогенными. Под эндогенными факторами,
препятствующими демократизации, мы будем понимать такие факторы, которые
порождаются самим процессом демократизации, являются его неотъемлемой
частью. Эндогенные ограничения демократизации суть результаты действия
эндогенных факторов, препятствующих демократизации. Типы ограничений
демократизации, представленные на Рисунке 1, актуальны, разумеется, и для
эндогенных ограничений демократизации.

Исходя из приведенной выше концептуализации демократии и

демократизации, эндогенные ограничения должны быть связаны либо с
 26

недостаточной реализацией верховенства закона, либо с препятствованием

расширению селектората, либо с обоими явлениями одновременно.

В настоящем исследовании мы будем обсуждать ограничения

демократизации, связанные с недостаточным развитием первого аспекта
либерального компонента (верховенство закона). С одной стороны, это означает,
что наше исследование укажет лишь на один из возможных механизмов
эндогенных ограничений демократизации. С другой стороны, наше исследование
претендует на полноту в том смысле, что нам неизвестно о других причинных
механизмах, которые могли бы надежно считаться эндогенизировующими
ограничения демократизации 96.

96
Изначально мы рассматривали еще два предположительных сценария эндогенных ограничений
демократизации – помимо того, что представлен в настоящей работе. Первый из этих сценариев связан с
неопределенностью, с которой политики по необходимости сталкиваются в молодых демократиях в силу
неукорененности политических предпочтений избирателей. Наша гипотеза состояла в том, что такая
неопределенность стимулирует политиков на оппортунизм, подрывая принципы верховенства закона.
Внимательный анализ этой гипотезы привел к более сложным выводам: негативное влияние неопределенности
на стимулы политиков вполне возможно, но скорее в специальных (пусть и распространенных) условиях, чем по
необходимости. Второй из сценариев связан с неоплюралистской критикой ненейтральности государства:
государство заинтересовано в поддержании экономических агентов, включая крупные корпорации, поскольку
от их успеха зависит, помимо других важных параметров, объем ресурсов, используемых государством для
достижения своих целей (речь идет, например, о способности изымать большое количество ресурсов
посредством налогов). Это, в свою очередь, означает, что государство, в том числе демократически
управляемое, будет предоставлять преимущества одним группам интересов в ущерб других; результат этой
тенденции состоит в подрыве принципов демократического равенства (подробнее об этом см., например: Held
D. Op. cit. P. 158-184). Наша гипотеза состояла в том, что увеличение селектората ведет к необходимости
предоставлять больше общественных благ (Bueno de Mesquita B., Smith A. The Dictator’s Handbook: Why Bad
Behavior Is Almost Always Good Politics. New York, 2012), а это, в свою очередь, повышает потребность в изъятии
большого количества ресурсов - в случае демократического правления, главным образом в виде налогов.
Следовательно, растет и потребность в поддержании высокого уровня экономического развития. Отсюда в
логике неоплюралистов следует, что государство должно становиться ненейтральным, все больше влияния
придавая группам интересов, обеспечивающих экономический рост. Эта цепочка рассуждений, на наш взгляд,
верна не всегда – хотя бы потому, что изымать ресурсы, даже при большом селекторате и демократическом
режиме, можно не только полагаясь на поступление налогов от населения, но и, например, на подати от
зависимых политических образований (примерно так и происходило в древних Афинах: см. Белох Ю. Греческая
история в двух томах. Т. 1. М., 2009. С. 350-351; Суриков И. Античная Греция. М., 2008. С. 22-23); в более
релевантном для современности контексте можно говорить о большой роли того, в какой мере
сконцентрированы или, напротив, размыты среди экономических агентов источники государственных доходов
(непосредственное отношение к этому вопросу имеет концепция «объемлющего интереса» - «encompassing
interest» - М.Олсона: Olson M. Dictatorship, Democracy and Development // The American Political Science Review. –
1993. – Vol. 87, № 3. – P. 569). Именно то, что оба указанных здесь сценария требуют специфических условий, но
не порождаются полностью эндогенным образом самим процессом демократизации, заставило нас отказаться
от их подробного рассмотрения в настоящем исследовании.
 27

Теперь необходимо подробнее раскрыть, какие процессы мы связываем с

расширением селектората до почти всего взрослого населения страны. Прежде
всего, мы имеем в виду, что с точки зрения движения к либеральной демократии
это возможно почти исключительно через институт выборов и связанные с ним
механизмы политического представительства. Далее, мы полагаем, что
политическое представительство в контексте продвижения к либеральной
демократии реализуется в основном в институтах всенародно избираемого
парламента и, в ряде случаев, президента.

Таким образом, расширение селектората оказывается связанным с

построением или трансформацией вертикальных связей между населением и
политическими акторами, выполняющими те или иные представительские
функции97. В либеральных демократиях эти вертикальные связи поддерживаются
в основном через институт политических партий 98.

Итак, мы предполагаем, что демократизация в любом случае связана с

важными сдвигами в вертикальной интеграции общества в политической сфере.
Содержание этих сдвигов заключается в налаживании связей между
политическими представителями (будь то депутаты парламента или президент) и
электоратом, причем таких связей, которые, в теории, должны быть хорошо
совместимы с принципами либеральной демократии. Другими словами, эти
вертикальные связи должны выступать в качестве эффективных механизмов
представительства интересов электората («демократический» элемент
либеральной демократии), а также политической подотчетности политических
акторов электорату; эта подотчетность имеет задачу поддержания принципов

97
Специфика процессов сильно зависит от характера предшествующего политического режима. В контексте
демократизации Великобритании в XIX в. речь шла главным образом о выстраивании связей между
политической элитой и доселе не вовлеченными в политический процесс массами. В контексте
посткоммунистических трансформаций речь идет об изменении характера или сущности связей между
политическими акторами и электоратом.
98
О партиях как «вертикальных интеграторах» общества наряду с некоторыми другими структурами см.: Салмин
А.М. Ука. соч. С. 256.
 28

верхновенства закона (первый аспект «либерального» компонента либеральной

демократии).

Суммируем вышесказанное. Налаживание новых связей между

политиками и электоратом подразумевается самим процессом демократизации и
является его эндогенной характеристикой. Связи между политиками и
электоратом могут негативно сказываться на процессе демократизации, если они
препятствуют установлению эффективных механизмов политического
представительства и/или подотчетности, поддерживающей верховенство закона.

Теперь мы готовы дать более развернутую характеристику эндогенных

ограничений демократизации, как они будут рассматриваться в настоящем
исследовании: эндогенные ограничения демократизации проявляются в том, что
в процессе демократизации наличествует закономерная тенденция к
установлению таких связей между политиками и электоратом, которые дефектны
с точки зрения консолидации либеральной демократии; эта дефектность
выражается в том, что такие связи препятствуют эффективному
представительству интересов и/или установлению верховенства закона.

Подчеркнем: речь идет о том, что сама логика процесса демократизации

может порождать дефектные связи между политиками и электоратом 99. Мы не
имеем в виду совершенно жесткой детерминации, но только вероятностную
закономерность, проявляющуюся «при прочих равных условиях» (иными

99
Настоящее исследование концентрируется, таким образом, на вертикальном измерении молодых
демократий, подчеркивая возможные дефекты в функционировании вертикальных связей. Интересно, что в
литературе на проблему вертикального измерения в молодых демократиях не всегда обращают должное
внимание: так, один из виднейших исследователей демократизации Гильермо О’Доннелл отмечал, что сам факт
демократических выборов гарантирует приемлемый уровень вертикальной подотчетности, в то время как
главная проблема лежит в плоскости горизонтальной подотчетности (O'Donnell G. Illusions About Democratization
// Journal of Democracy. – 1996. – Vol. 7, № 2. – P. 9-10). Другой авторитетный исследователь Анна Гжимала-Буссе
указывала, что электоральная неопределенность сдерживает политиков, желающих извлекать ренту (Grzymala-
Busse A. Political Competition and the Politicization of the State in East Central Europe // Comparative Political Studies.
– 2003. – Vol. 36, № 10. – P. 23). Мы представим аргументы в пользу того, что по умолчанию признавать честные
демократические выборы гарантией хорошо работающей вертикальной подотчетности и сдерживания
оппортунизма политиков – слишком оптимистичная позиция.
 29

словами, те или иные контекстуальные факторы могут смягчать или усиливать

эту закономерность).

1.2. Эндогенные ограничения демократизации с точки зрения общей

проблемы демократизации

Предложенная выше концептуализация ключевых понятий нуждается в

комментариях, которые прояснили бы, как наша перспектива на демократизацию
соотносится с некоторыми иными перспективами, существующими в литературе.

Во-первых, мы рассматриваем демократическую консолидацию с точки

зрения достижения эффективной реализации как демократического, так и
либерального компонента либеральной демократии, и в этом смысле
демократическая консолидация трактуется нами фактически как «углубление»
демократии. В то же время, существует мнение, что демократическая
консолидация должна рассматриваться как процесс, сокращающий шансы на
возвращение к авторитаризму, иначе понятие демократической консолидации
рискует быть слишком размытым 100. Мы позволяем себе отклониться от этой
позиции, поскольку предотвращаем «размытость» понятия демократической
консолидации, поясняя, что оно значит в контексте нашего исследования. Кроме
того, как мы увидим далее, с точки зрения нашей теоретической перспективы
полезно не проводить очень четкой границы между «углублением» демократии
и сокращением ее шансов на возвращение к авторитаризму, потому что остановка
в «углублении» практик либеральной демократии может постепенно привести к
эрозии демократии и ее трансформации либо в «соревновательный
авторитаризм»101, либо в гибридный режим.

100
Schedler A. What Is Democratic Consolidation? // Journal of Democracy. – 1998. – Vol. 9, № 2. – P. 91-107.
101
Levitsky S., Way L. Op. cit.
 30

Во-вторых, анализируя роль эндогенных ограничений демократизации, мы

не имеем в виду предлагать соответствующую концепцию как альтернативу
существующим подходам к препятствиям демократической консолидации или
деградации демократии. Наша задача состоит лишь в том, чтобы пролить свет на
еще один потенциально значимый фактор режимной динамики. При этом наш
аналитический фокус весьма узок: мы не рассматриваем ни то, как факторы
эндогенных ограничений демократизации взаимодействуют с экзогенными
благоприятными или неблагоприятными условиями демократизации, ни то, как
они соотносятся с эндогенными факторами, благоприятствующими
демократизации, которые тоже могут существовать, или даже с прочими
эндогенными факторами, ограничивающими успех демократизации (если такие
все же имеются). В настоящем исследовании мы предпринимаем попытку
построить лишь частную модель, которая должна быть впоследствии встроена в
гораздо более обширную конструкцию факторов и сценариев демократизации102,
но само это «встраивание» уже не входит в наши задачи.

1.3. Теоретические основания исследования

Отправная точка для наших последующих рассуждений такова: начало
демократизации по определению предполагает отсутствие налаженных связей
между политиками и электоратом, которые были бы вполне благоприятны для
либеральной демократии 103. Отсюда возникает две возможности: 1) связи между
политиками и электоратом уже имеют место, но они дефектны с точки зрения
либеральной демократии (тогда вообще могут быть сомнения относительно того,
началась ли демократизация в действительности); 2) связи меду политиками и

102
Убедительную «апологию» заведомо ограниченных теоретических моделей предложил М.Фиорина: Fiorina
M. Rational Choice, Empirical Contributions, and the Scientific Enterprise // Critical Review. – Vol. 9, № 1-2. – P. 89.
103
О том, какой вид связей между политиками и электоратом вполне благоприятен для либеральной
демократии, речь пойдет позднее. Пока в общем плане отметим, что «вполне благоприятные» для
либеральной демократии вертикальные связи – такие, которые не являются дефектными в указанном выше
смысле.
 31

электоратом по принципам либеральной демократии нужно полностью или

почти полностью выстраивать «с нуля».

Если мы имеем случай 1, то на этом наш анализ может быть, вообще говоря,
закончен, так как связи между политиками и электоратом не могут быть легко
изменены с дефектных на не дефектные просто потому, что здесь весьма
правдоподобно предполагать действие тропы зависимости (path dependence104).

В дальнейшем мы будем рассматривать гораздо более интересный для нас

случай 2. Ситуация, описываемая случаем 2, характеризуется, в частности, тем,
что избирателям трудно корректно оценить «качество» 105 политиков или
действительный смысл их действий с точки зрения того, в какой мере эти
действия оппортунистические, а в какой – способствуют реализации интересов
граждан.

Можно выделить несколько факторов (как гипотетических, так и

практически несомненных), затрудняющих оценку «качества» или действий
политиков электоратом и при этом обусловленных самой молодостью
демократии:

- отсутствие развитых репутаций у политиков в контексте демократической

политики вследствие того, что с начала демократизации прошло еще слишком
мало времени106;

104
Pierson P. Increasing Returns, Path Dependence, and the Study of Politics // The American Political Science Review.
– 2000. – Vol. 94, № 2. – P. 251-267.
105
Под «качеством» политиков может подразумеваться по меньшей мере два аспекта: их квалификация и их
склонность к оппортунизму. В контексте настоящего исследования мы будем принимать во внимание
оппортунизм.
106
Svolik M. Learning to Love Democracy: Electoral Accountability and the Success of Democracy // American Journal
of Political Science. – 2013. – Vol. 57, № 3. – P. 3.
 32

- неразвитость навыков электората правильно считывать сигналы из публичной

сферы относительно качества деятельности политиков из-за неопытности
избирателей как граждан демократической политической системы;

- отсутствие сформированных репутаций у средств массовой информации,

сообщающих о деятельности политиков и характеризующих эти действия с
положительной или отрицательной стороны (неопределенность касается того,
как интерпретировать эти сообщения, в какой мере им доверять);

- размытость норм демократической политики в силу молодости демократии

(например, какие-то представления, «тянущиеся» со времен недемократического
режима, могут вступать в конфликт с представлениями о принципах либеральной
демократии и тем самым усложнять суждение о том, является ли действие
политика «оппортунистическим» или вполне приемлемым);

- начало демократизации характеризуется слабой институционализацией

политического поля, вследствие чего доступ к избирателям имеет большее
количество политических акторов (политиков, партий, других политически
ориентированных групп), чем в зрелых демократиях107; в условиях, когда к
избирателям апеллирует очень много политических акторов, оценить их и
сделать выбор о поддержке того или иного актора при прочих равных условиях
сложнее, чем когда акторов, вовлеченных в политическую конкуренцию,
меньше108;

- в первые периоды демократизации формальные и неформальные правила

политической конкуренции не вполне четки, из-за чего эта конкуренция может

107
Питер Мэйр говорит в связи с этим об «открытости электорального рынка», которой характеризуется
политика в молодых демократиях; его заключение состоит в том, что это обстоятельство наряду с некоторыми
сопутствующими условиями ведет к повышению агрессивности политических стратегий, а вместе с тем – к
сокращению шансов на «бархатную» стабилизацию демократии: см. Mair P. Party System Change: Approaches
and Interpretations. Oxford, 2002. P. 171-174.
108
См. также: Bielasiak J. The Institutionalization of Electoral and Party Systems in Postcommunist States //
Comparative Politics. – 2002. – Vol. 34, № 2. – P. 190.
 33

вестись с применением особенно агрессивных методов, ведущих к очернению

репутации политических соперников; в результате у избирателей может
формироваться искаженное мнение о тех или иных политиках, а общее
отношение к политическим акторам будет характеризоваться недоверием 109. В
свою очередь, недоверие к политическим акторам может снизить стимулы
избирателей к поиску информации о них, что приведет к дополнительному
возрастанию неопределенности относительно их «качества», но с
систематической склонностью к отрицательной оценке.

Неопределенность, характеризующая позиции избирателей относительно

«качества» политиков или их действий, может дополняться рядом факторов,
свойственных конкретному контексту демократизации; например, масштабность
и сложность политических, экономических и социальных трансформаций в
первые периоды демократизации привносит большой уровень «шума» в оценки
избирателями качества деятельности политиков (трудно отделить «достижения»
и «провалы» политиков от влияния «объективных обстоятельств» социальной,
политической, экономической трансформации).

Сделанные выше замечания о проблемах неинформированности

избирателей в молодых демократиях подтверждаются и эмпирически: так, в
исследовании Дж. Секхона проводится тщательный анализ, свидетельствующий
о том, что в США информированные и неинформированные избиратели с
близкими социально-экономическими характеристиками ко дню голосования
сближаются в своих предпочтениях, тогда как в Мексике такого сближения не
наблюдается110. Вероятное объяснение этому – наличие в старых демократиях
либо «функциональных заменителей» высокой информированности, либо, что, в

109
См. также: Ceka B. The Perils of Political Competition: Explaining Participation and Trust in Political Parties in
Eastern Europe // Comparative Political Studies. – 2012. – Vol. 46, № 12. – P. 1610-1635.
110
Sekhon J. The Varying Role of Voter Information Across Democratic Societies // APSA Working Paper. – 2004. URL:
http://citeseerx.ist.psu.edu/viewdoc/download?doi=10.1.1.463.3845&rep=rep1&type=pdf (доступ 16.10.2016).
 34

сущности, то же самое, наличие в них способов быстро и без больших издержек

компенсировать низкую информированность.

Итак, мы отталкиваемся от предположения о том, что избиратели в

молодых демократиях, желающие более или менее точно оценить «качество»
политиков или их действия, вынуждены нести больше издержек по получению
релевантной информации по сравнению с избирателями в демократических
обществах с устоявшимися вертикальными связями. Иными словами, для
избирателей в новых демократиях информация о «качестве» и действиях
политиков будет стоить сравнительно дорого (в указанном выше смысле
сопряженности с издержками по ее поиску).

Эта черта, по нашему мнению, практически неизбежно характеризует

начальный период демократизации в случае, если вертикальные связи не
являются уже в том или ином смысле дефектными. Таким образом, указанные
здесь черты начального периода демократизации эндогенны самому процессу
демократизации111.

Далее мы представим теоретическую модель, призванную при некоторых

вполне правдоподобных допущениях выявить следствия и импликации
указанных эндогенных свойств демократизации.

111
О том, в какой мере все эти абстрактные соображения соответствуют современным молодым демократиям,
будет много сказано во второй главе диссертации. Что касается демократий «первой волны», то и здесь сам
факт расширения электората за счет введения всеобщего избирательного права имел мощный
дестабилизирующий эффект, который в некоторых странах уравновешивался выраженностью социальных
расколов, в то время как в других был ключевым фактором, влиявшим на вертикальное измерение политики
молодых демократий того времени: см. Mair P. Op. cit. P. 189.
 35

1.4. Связи между политиками и избирателями и информированность

избирателей: теоретико-игровая модель

1.4.1. Вводные замечания

В настоящем разделе мы построим простую теоретико-игровую модель,
которая будет призвана выявить некоторые следствия и импликации разных
уровней информированности электората относительно характера действий
политиков. В центре анализа – вопрос о способности электората
дисциплинировать политиков. Этот вопрос исследовался неоднократно 112,
причем при помощи гораздо более изощренного математического
инструментария, чем собираемся применить мы. Тем не менее, нижеследующий
анализ может иметь определенную самостоятельную ценность ввиду его отличий
от предшествующих моделей.

Влияние несовершенной информированности избирателей на их

способность дисциплинировать политиков интересует нас не само по себе, а в
контексте слабости или отсутствия вертикальных связей (между политиками и
избирателями). В этом пункте заключается ключевое отличие нашего
аналитического фокуса от того, что предлагается в статьях Дж.Фереджона или
Т.Перссона, Ж.Роланда и Г.Табеллини (см. ссылку 112), у которых избиратели
также могут не обладать полнотой информации о действиях политиков. Более
конкретно, мы попытаемся вписать предположение о несовершенной
информированности избирателей в задачу формирования вертикальных связей
между ними и политиками.

Другое уточнение состоит в том, что в нашей модели будет предполагаться

два сценария развития событий, связанных с дефицитом информации

112
Barro R. The Control of Politicians: An Economic Model // Public Choice. – 1973. – Vol. 14. – P. 19-42; Ferejohn J.
Incumbent Performance and Electoral Control // Public Choice. – 1986. – Vol. 50. – P. 5-25; Persson T., Roland G.,
Tabellini G. Separation of Powers and Political Accountability // The Quarterly Journal of Economics. – 1997. – Vol. Vol.
112, № 4. – P. 1163-1202.
 36

относительно характера действий политиков. Один сценарий состоит в том, что

избиратели способны без больших издержек приобрести нужную информацию,
другой – что они на это неспособны. Это различение отличает нашу модель от
той, что рассматривается Р.Маккелви и П.Ордешуком, у которых избиратели
могут сравнительно легко приобрести недостающую информацию из доступных
источников, пользующихся доверием 113.

Наше ключевое предположение состоит в следующем: уровень

информированности избирателей о характере действий политиков и способность
отличать один вид действий от другого («честность» или «оппортунизм») влияет
на тип вертикальных связей, образуемых между этими двумя группами акторов:
к примеру, связи на основе идеологических программ и патрон-клиентских
отношений – две очевидные (но не обязательно исчерпывающие все
возможности) альтернативы. Итак, нижеследующий анализ будет нацелен на
прояснение того, при каких условиях между политиками и избирателями
выстраиваются дефектные вертикальные связи и какова «природа» таких связей.

1.4.2. Построение модели

Представленная ниже модель основывается на двух ключевых
допущениях: 1) политики склонны к оппортунистическому поведению 114; 2)
политики, ведущие себя оппортунистически, пытаются внушить избирателям,
что они на самом деле ведут себя честно (кроме того, мы допускаем, что
стоимость индоктринации для политиков пренебрежимо мала 115).

113
McKelvey R., Ordeshook P. Sequential Elections with Limited Information // American Journal of Political Science. –
1985. – Vol. 29, № 3. – P. 483.
114
Об оппортунизме здесь можно думать как о коррупционных практиках и вообще о нарушении принципов
верховенства закона в свою пользу.
115
Это допущение можно обосновать через то, что политики могут индоктринировать избирателей, например,
через сообщение не вполне корректной информации о своих поступках или создание имиджа, и такого рода
действия в самом деле логично признать не связанными с заметными издержками.
 37

В нашей модели будет два игрока: политик P и избиратель (или группа

избирателей), который ранее уже голосовал за политика P. Для каждого
избирателя (репрезентативного представителя некоторой группы избирателей)
имеется «свой» политик P116.

Тезис о том, что ранее избиратель уже голосовал за политика P, означает,

конечно, что ранее уже случались выборы, которые можно рассматривать,
например, как первые демократические выборы. Но на каком основании
избиратель произвел на них свой выбор? Будем считать, что на первых
демократических выборах, когда ни один политик еще не был инкумбентом в
новом режиме, избиратели делают выбор на основании некоего параметра z ,
который можно рассматривать как степень проявления совокупности
определенных качеств, субъективно воспринимаемых избирателем и
рассматриваемых им как ценные для политика. Можно сказать, что z отражает
субъективную оценку политика избирателем по качествам, не зависящим от
опыта пребывания на политическом посту, но имеющим значение (образование,
внешний вид, этническая принадлежность, имидж и т.д.). На первых выборах
избиратель делает свой выбор в пользу того кандидата, который, по его мнению,
обладает наибольшим значением z .

Политик P пытается выдать свои действия за «честные», если ведет себя

«оппортунистически», а избиратели могут быть способны или не способны
выявить настоящий образ действий политика.

116
Как будет видно из последующего изложения, такая интерпретация взаимодействия политиков и
избирателей не лишена некоторых проблем. В частности, можно возразить, что в самой модели не
представляется однозначного основания для различения между политиком P и его альтернативами (см. ниже).
Тем не менее, упрощенное различение между этими акторами все же проводится: избиратель взаимодействует
прежде всего с тем политиком, за которого он голосовал ранее, тогда как другие политики служат «фоном» для
оценки действий политика P. Эта асимметрия проистекает из допущения о том, что избиратели прежде всего
следят за тем политиком, за которого они уже ранее голосовали.
 38

Итак, релевантная для модели стратегия политика состоит в том, чтобы

выбрать стратегию «честности» или «оппортунизма».

Избиратели дважды выбирают свои стратегии поведения: 1) тратить

ресурсы на получение информации о реальных действиях (тех, которые могут
скрываться под «сигналами» о том, что политик ведет себя «честно») политиков
или не тратить; 2) голосовать ли на выборах за политика P или не голосовать.

Последовательность действий в игре такова:

1) сначала избиратели решают, тратить ли ресурсы на получение информации

о реальном образе действий политика P (стратегия INF) или нет (стратегия
noINF);

2) далее политик P, наблюдая решение избирателей, выбирает свой образ

действий: «честность» (стратегия G - от слова «good») или «оппортунизм»
(стратегия B - от слова «bad»);

3) а) если избиратель на шаге 1 принял решение вкладывать ресурсы в поиск

информации о реальных действиях политика P, то он наблюдает решение
P и корректно оценивает свои «реальные» платежи (из дальнейшего будет
ясно, что мы имеем в виду под этим); в итоге он делает выбор, голосовать
за политика P (стратегия P ) или голосовать за другого политика (стратегия
noP)117; б) если избиратель принимает на шаге 1 решение о том, чтобы не
тратить ресурсы на поиск информации о реальной направленности
действий политика P, то он не знает об избранной политиком стратегии, а
кроме того, в той или иной степени оказывается «жертвой» индоктринации
со стороны политика, если тот ведет себя оппортунистически; эффект этой
индоктринации состоит в том, что неинформированный избиратель будет

117
Для простоты мы допускаем, что избиратель в любом случае голосует за кого-либо.
 39

в той или иной степень полагать, что политик ведет себя «честно», когда на
самом деле он ведет себя «оппортунистически». Иными словами,
приобретение информации о действиях политика имеет два эффекта: 1)
избиратель наблюдает решение политика о его образе поведения; 2)
избиратель гарантирует, что не окажется жертвой индоктринации со
стороны политика, т.е. что не примет «оппортунизм» политика за
«честность».

Почему мы предполагаем, что политик может наблюдать, вкладываются ли

избиратели в поиск информации или нет? Здесь мы принимаем во внимание, что
политику доступны разнообразные социологические опросы, опыт повседневных
столкновений с избирателями и прочие сведения подобного рода. Другое важное
допущение состоит в том, что избиратель, если он вообще решит искать
информацию о политиках, непременно будет искать информацию также и или
исключительно о том политике, за которого он уже ранее голосовал.

Займемся теперь определением платежей в этой игре. Поскольку они

довольно сложны, начнем с простой иллюстрации нашей общей логики, не
имеющей прямого отношения к окончательному виду игры, а потом обогатим ее
необходимыми деталями.

Итак, представим себе пока более простую игру, в которой избиратель

принимает только одно решение: избрать ли стратегию P или noP; политик
принимает решение о выборе между стратегиями G и B . Сейчас для нас
неважно, принимаются ли эти решения последовательно или одновременно.
Обозначим в общем виде платежи этой игры в Таблице 1.

Платежи избирателя определяются, помимо прочего, следующими

факторами: 1) тем, будет ли политик P выбирать стратегию G или B ; 2) уровнем
«немотивированного оптимизма» [параметр (1  q ) ] избирателя в отношении
 40

того, что другой политик – тот, за которого избиратель готов проголосовать, если
он откажет в поддержке политику P, - непременно будет вести себя честно; 3)
тем, каковы, по субъективной оценке избирателя, показатели z у политика P и у
других политиков.

Табл. 1. Матрица платежей в упрощенной версии игры: исходный вид

Политик P
B G
P  a  ( z p  z i )  [  a q  b (1  q )]; y b  ( z p  z i )  [  a q  b (1  q )]; d
Избиратель
noP a  ( z p  z i )  [  a q  b (1  q )]; e  b  ( z p  z i )  [  a q  b (1  q )];  l

Все переменные, обозначенные в Таблице 1 латинскими буквами,

неотрицательны.

Пусть ( a ) означает платеж избирателя, получаемый им в случае, если

политик, за которого голосует избиратель, выбирает стратегию B
118
. Пусть b

обозначает платеж избирателя, получаемый им в случае, если политик, за

которого голосует избиратель, выбирает G . Параметр (1  q ) , как уже было
сказано, есть своеобразный коэффициент «надежды»: надежды на то, что
политик, являющийся альтернативой политику P, непременно будет вести себя
честно119. Фактически q указывает на уровень «пессимизма» (или «реализма»?) в
отношении политиков, являющимся альтернативой P.

Заметим, что, строго говоря, q не есть параметр, определяющий тип

политика («склонный к оппортунизму» или «склонный к честности»), который

118
Это суждение верно и в отношении политика P, и в отношении другого политика, который имеет значение,
если избиратель выбирает стратегию noP.
119
Более простая, но несколько более абстрактная интерпретация состоит в том, что q можно понимать как
показатель доверия к политикам, если определять доверие как «уверенность в доброй воли другого»
(“confidence in the other’s goodwill”). См. Ring P., Van De Ven A. Structuring Cooperative Relationship Between
Organizations // Strategic Management Journal. – 1992. – Vol. 13, № 7. – P. 488.
 41

является альтернативой политику P, и неверно было бы полагать, что политик P

может принадлежать к тому или другому типу политиков. Величина (1  q )

улавливает своего рода «неопытность» избирателей, верящих, что бывают

политики, сами по себе «склонные к честности», хотя они и никогда не видели
таких политиков. Именно поэтому мы назвали параметр (1  q ) коэффициентом
«немотивированного оптимизма». Сделанные же в данном абзаце замечания
особенно важны потому, что они указывают на разновидность выстраиваемой
игры: она не является игрой с неполной информацией, хотя, как мы увидим далее
(и как уже ясно из предшествующих комментариев) является игрой с
несовершенной информацией.

Что касается пункта (3) из приведенного выше списка, то пусть

характеристика политика P по показателю z есть zp . Условимся также, что
избиратель ранжирует всех остальных политиков, за которых можно
проголосовать, по показателю z , и тогда среди конкурентов P выявляется
политик с наибольшим значением z . Обозначим оценку избирателем
«дополнительных» качеств этого политика через zi .

Если избиратель голосует за политика P, то он тем самым отказывается от

полезности (положительной или отрицательной), которую принес бы ему другой
политик, в отношении которого избиратель имеет ту или иную степень
«немотивированного оптимизма»; голосуя же за другого политика, избиратель
отказывается от полезности (положительной или отрицательной), которую
принес бы ему политик P. В первом случае полезность, не полученная от другого
политика, составляет альтернативные издержки голосования за P; во втором
случае альтернативные издержки голосования за политика, отличного от P,
составляются полезностью, не полученной от голосования за P.
 42

Таким образом, платежи избирателя удовлетворяют следующему условию:

в случае, если для избирателя политик P и «альтернативный» политик ничем не
отличаются друг от друга, то избиратель получит платеж 0 вне зависимости от
того, за кого он проголосует. Такое положение вещей может показаться странным
с точки зрения того, что если политики воспринимаются избирателем одинаково
плохо, то избиратель будет полагать, что в любом случае понесет издержки, т.е.
что получит отрицательный платеж. Но мы заинтересованы не столько в том,
чтобы оценивать издержки избирателя «абсолютно», сколько в том, чтобы
прояснить его мотивации по голосованию того или иного политика в конкретном
контексте: тождественность политиков с точки зрения избирателя и следующий
отсюда платеж 0 означает, что выбор избирателя не имеет никакого значения для
его полезности.

Имея в виду эти условия, снова обратимся к матрице платежей из Таблицы

1, но уже, для облегчения восприятия, с приведением подобных членов в
формулах (Таблица 2).

Таблица 2. Матрица платежей в упрощенной версии игры с приведением

подобных членов

Политик P
B G
P q ( a  b )  z p  ( a  b  z i ); y z p  z i  q ( a  b ); d
Избиратель
noP ( a  b  z i )  z p  q ( a  b ); e z i  z p  q ( a  b );  l

Займемся теперь платежами политика. Наше общее допущение состоит в

том, что y  d  e  l .

Чем мотивированы эти допущения? Во-первых, в них отражена ориентация

политиков на оппортунизм, т.к. y  d и e  l . Во-вторых, их смысл связан с самой
идеей либеральной демократии, как она была очерчена в начале исследования:
 43

один из смыслов выборов как демократической процедуры состоит в контроле

избирателей за поведением политиков (в дисциплинировании политиков). Этот
контроль выражается в том, что честные и избранные на пост политики получают
большую полезность, чем нечестные и не избранные (т.е. d  e ). Другими
словами, если выборы хорошо исполняют свою дисциплинирующую функцию,
то политикам выгоднее вести себя честно, а не оппортунистически, хотя на самом
деле они более склонны к оппортунизму, чем к честности.

На это можно ответить, что не только посредством выборов и не только

избиратели дисциплинируют политиков. Это также могут делать, например,

- другие политики (данное явление называют «горизонтальной

подотчетностью»120 по аналогии с рассматриваемой в нашем исследовании
«вертикальной подотчетностью»);

- «внутренний цензор» в виде ценностей политиков, предостерегающих их от

оппортунистического поведения;

- какая-либо другая внешняя сила, например, другая страна, имеющая мощное

влияние на внутренние политические процессы в данной стране и
заинтересованная в демократическом развитии последней.

Все эти факторы могут воздействовать на нашу игру, сокращая величины

y и e и/или увеличивая величины d и (  l ). Конечно, мы признаем возможность
таких сценариев, но принципиально важным является тот факт, что они не входят
в нашу концептуализацию либеральной демократии; они могут иметь место, но
как часть особого благоприятствующего для верховенства закона контекста.
Наша позиция на этот счет подкрепляется известным определением демократии,
сформулированным Ф.Шмиттером и Т.Карл: «Современная политическая
демократия – это система правления, в которой правители подотчетны гражданам

120
O'Donnell G. Delegative Democracy // Journal of Democracy. – 1994. – Vol. 5, № 1. – P. 55-69.
 44

за свои действия, совершенные в публичной сфере, и где граждане действуют

косвенно через конкуренцию и кооперацию в лице своих представителей» 121. В
центре этого определения – идея подотчетности правителей гражданам, то есть
вертикальное измерение демократии.

Итак, если мы рассматриваем эндогенные факторы демократизации, то мы

должны не позволять сформулированным выше особым условиям оказывать
влияние на основную линию рассуждений.

Эти аргументы подкрепляются и некоторыми другими, хотя и менее

важными. Во-первых, влияние на политиков такой внешней силы, как политики
другой страны, ставит под сомнение, что мы вообще рассматриваем страну,
вступившую на путь построения либеральной демократии, так как суверенность
ключевых политических институций может рассматриваться как необходимое
условие демократии как таковой 122: иначе народ, как бы ни понимать этот термин,
имеет весьма призрачные инструменты влияния на власть.

Во-вторых, многие сослались бы на то, что полагать в качестве допущения

отсутствие у политиков сильного «внутреннего цензора» реалистичнее, чем
утверждать его наличие; общим местом является сентенция лорда Актона о том,
что «власть развращает, а абсолютная власть развращает абсолютно. Великие
люди – это почти всегда дурные люди…»123; Эдмунд Бёрк видел одну из главных
задач искусства политики в том, чтобы «стимулировать на хорошее поведение в
отсутствие хорошего характера»124; Никколо Макиавелли утверждал, что «люди
никогда не поступают хорошо, если их не понуждает к тому необходимость» 125.

121
Schmitter P., Karl T. What Democracy Is… And Is Not // Journal of Democracy. – 1991. – Vol. 2, № 3. - P. 76.
122
Schmitter P., Karl T. Op. cit. P. 81-82.
123
Dalberg-Acton J. Historical Essays and Studies. London, 1907. P. 504.
124
“To encourage good behavior in the absence of good character”. Цит. по: Rosenblum N. On the Side of the Angels:
An Appreciation of Party and Partisanship. Princeton, 2008. P. 121.
125
“…gli uomini non operono mai nulla bene, se non per necessità”. Machiavelli N. Discorsi sopra la prima Deca di Tito
Livio. URL: http://www.letteraturaitaliana.net/pdf/Volume_4/t91.pdf (дата обращения 30.08.2016).
 45

В-третьих, мы можем допустить, что горизонтальная подотчетность

достаточно эффективна, когда уже действует подотчетность вертикальная, но
пока мы рассматриваем ситуацию, когда эффективность самой вертикальной
подотчетности находится под вопросом. В этих обстоятельствах реалистичнее
допускать отсутствие или слабость горизонтальной подотчетности уже потому,
что это соответствует большей части исторического опыта подавляющего
большинства политических сообществ: ведь этот опыт есть существование в
условиях того или иного вида авторитарных режимов, включая олигархические,
когда имел место своего рода «сговор» примерно в одинаковой степени
влиятельных элит. Даже в современных западных демократиях исследователи
обнаруживают элементы олигархического правления, снижающего
горизонтальную подотчетность126.

Для облегчения записи в последующем анализе без потери общности

сопоставим переменным из платежей избирателя и политика конкретные числа,
которые будут соответствовать введенным выше условиям. Пусть, например,
ab  7 , y  10 , d  5, e  3 и l  2 .

Далее усложним платежи, чтобы сделать их соответствующими условиям

игры, анализом которой мы скоро займемся.

Итак, пусть f обозначает издержки избирателя на поиск информации о

раскрытии реального образа действий политика P.

Через k обозначим способность избирателя, решившего не искать

информацию о политике, не подвергаться индоктринации со стороны политика,
т.е. не путать его «оппортунистические» действия с «честными»; k можно

126
Помимо обширной литературы, указывающей на элитистские элементы внутри демократического порядка,
можно привести и примеры из другой области, например: Katz R., Mair P. Changing Models of Party Organization
and Party Democracy: The Emergence of the Cartel Party // Party Politics. – 1995. – Vol. 1, № 5. – P. 5-28.
 46

интерпретировать как гражданскую компетентность избирателя в отсутствие

релевантной информации; k  [ 0 ;1] .

Условимся, что f просто вычитается из ожидаемой полезности

избирателя, решившего искать информацию. Что касается параметра k , то при
сочетании стратегии избирателя noINF со стратегией политика B платежи
избирателя определенным образом «смешиваются» в пропорции,
детерминируемой k. Так, при k  0 избиратель будет думать, что
«оппортунистическое» действие политика на самом деле «честное»; при k 1 он
застрахован от таких ошибок. Как отмечено выше, k может принимать и
промежуточные значения между двумя этими крайностями. Нужно иметь в виду,
таким образом, различие между субъективным суждением неинформированного
избирателя относительно своих выгод от решения о голосовании (именно они и
учитываются в игре) и «реальными» выгодами. В указанном различии можно
увидеть сходство с проявлением «третьего лика власти»127.

При обозрении «дизайна» игры в целом может возникнуть следующий

вопрос: почему мы считаем, что избиратели способны иметь ненулевой уровень
«немотивированного оптимизма» в отношении политиков, за которых они ранее
не голосовали, но не в отношении политика P? Нужно, однако, иметь в виду, что
этот вопрос валиден лишь при поверхностной интерпретации модели:
функциональным эквивалентом ненулевого «немотивированного оптимизма» в
отношении политика P является близкий к 0 уровень гражданской
компетентности k. Можно сказать, что величина (1  q ) также представляет собой
оценку гражданской компетентности, но в отношении политиков, отличных от P,
и потому параметры (1  q ) и k содержательно связаны между собой.

127
Льюкс С. Власть: Радикальный взгляд. М., 2010. С. 41-48.
 47

Теперь мы можем представить дерево игры при условии, что она играется
единожды, – см. Рисунок 1. (В дальнейшем мы обратимся еще к вопросу о том,
что происходит, если эта игра – повторяющаяся.) На нем римскими цифрами
отмечены вершины и информационное множество, в которых решение
принимает избиратель; греческими буквами α и β – вершины, в которых решение
принимает политик.

Рисунок 1. Неповторяющаяся игра в развернутой форме

Из рисунка видно, что избиратель (Voter), не тративший ресурсы на

извлечение информации, не знает, какое действие («оппортунистическое» или
«честное») совершил политик (Politician; имеется в виду политик P).

1.4.3. Анализ неповторяющейся игры

Далее мы рассмотрим лишь одну из возможных версий игры, которая
характеризуется одновременным соблюдением двух условий: 1) q  ( 0 ;1) , т.е. не
происходит так, что избиратели абсолютно убеждены в том, что политики,
составляющие потенциальную альтернативу политику P, будут вести себя
 48

«честно» или «оппортунистически»; 2) 7 q  7  zi  z p  7 q , т.е. zp и zi не

различаются «слишком» сильно. Эта версия как вполне правдоподобна, так и
наиболее интересна, потому что если кто-то из политиков имеет подавляющее
преимущество в характеристике z , то ясно, что прочие параметры модели не
играют большой роли.

Учитывая эту оговорку, найдем совершенные равновесия Нэша по

подыграм в чистых стратегиях. В зависимости от разных соотношений
переменных q , k , f и (zp  zi ) возможны разные равновесия; равновесия, которые
принципиально возможны с учетом двух условий, введенных в предыдущем
абзаце, отражены в Табл. 3 (выделены серым цветом), но не все они могут
соблюдаться одновременно; для краткости записи в Табл. 1 вместо ( z p  zi ) мы
пишем z .

Заметим, что все возможные равновесия, в которых политик может вести

себя честно, сводятся к случаям, когда он ведет себя честно, находясь в вершине
α; или, что то же самое, в вершине β политик в равновесных стратегиях всегда
принимает решение об оппортунистическом поведении. Это значит, что политик
может быть мотивирован на честное поведение лишь тогда, когда избиратели
приобретают информацию.

Сценарий, в котором политики ведут себя честно, реализуется,

следовательно, лишь в случае приобретения избирателями информации, т.е. в
сочетаниях стратегий (3; Б) или (4; Б). Необходимое условие выбора
избирателями стратегий (3) или (4) состоит в одновременном соблюдении
следующих трех условий:

 zi  z p  7 q

 f  7k .
 f  14q  7k  2(z  z )
 p i
 49

Первое из упомянутых условий говорит просто о том, что преимущество

альтернативного кандидата по сравнению с кандидатом P не должно быть
чрезвычайно большим. Интереснее второе и третье условия: их суть состоит в
том, что информация о действиях политика должна быть не очень дорогой.
Иными словами, в условиях дорогой информации нет шансов на реализацию
равновесия, в котором политик вел бы себя честно; в условиях сравнительно
дешевой информации такие шансы есть.

Табл. 3. Теоретически возможные равновесия Нэша в чистых стратегиях по

подыграм: выделены серым цветом (платежи избирателя указаны первыми)
 50

Если же избиратель не приобретает информацию, то в любом случае будет

реализовываться сценарий, в котором политик ведет себя оппортунистически,
однако могут быть разные варианты в отношении того, голосует ли избиратель
за политика P или нет. Необходимое условие для достижения равновесий (9; Б),
(11; Б), (15; Б), (11; Г), (15; Г) – т.е. таких равновесий, в которых избиратель не
приобретает информацию, политик P ведет себя оппортунистически, но
избиратель все же голосует за него – состоит в том, что

z p  zi
k  q  .
7

Напротив, необходимое условие достижения равновесий (10; Б), (12; Б),

(12; Г), (16; Г) – т.е. таких, в которых избиратель не приобретает информацию,
политик ведет себя в этом случае оппортунистически, а избиратель отказывается
голосовать за него – состоит в том, что

z p  zi
k  q  .
7

Подытожим полученные результаты, для простоты формулировок

подразумевая, что z p  zi :

 (1): реализация равновесий, в которых политики ведут себя честно,

возможна лишь тогда, когда избиратели приобретают информацию об их
действиях; в этих же случаях всегда реализуются равновесия, в которых
избиратели поддерживают политика P;

 (2): если информация о действиях политиков достаточно дорога, то

избиратели не приобретают ее, и тогда в любом случае будет реализовано
равновесие, в котором политики ведут себя оппортунистически;

o (2.1): если внутри этого сценария компетентность избирателей

достаточно низка и/или коэффициент «немотивированного
 51

оптимизма» достаточно высок, то будет реализовано одно из

равновесий, в котором политик P ведет себя оппортунистически, а
избиратели все равно голосуют за него;

o (2.2): если внутри этого сценария компетентность избирателей

достаточно высока и/или коэффициент «немотивированного
оптимизма» достаточно низок, то будет реализовано одно из
равновесий, в котором политик P ведет себя оппортунистически, а
избиратели отказываются за него голосовать 128.

Все эти выводы согласуются со здравым смыслом. Получение информации

избирателем будет стимулировать политика на то, чтобы ввести себя «честно», а
избиратели, зная о решении политика, будут поддерживать его на выборах.

Если избиратель не ищет информацию, но достаточно компетентен, чтобы

отличать «честные» действия политиков от «оппортунистчиеских», и/или не
слишком пессимистичен в отношении других политиков, то он будет отказывать
политику P в доверии; политик P, понимая это, будет вести себя
оппортунистически.

Если избиратель не ищет информации, но не компетентен и/или слишком

пессимистичен в отношении других политиков, то он будет голосовать за
политика P; благодаря этому последний не будет иметь достаточных стимулов к
«честному поведению».

1.4.4. Повторяющаяся игра и стимулы политиков

Могут ли избиратели стимулировать политиков на «честность» даже в том
случае, если они не приобретают качественной информации об их действиях

128
Логика, подобная той, что наблюдается в сценарии 2.2, рассматривается М.Своликом именно для молодых
демократий (в предположении о том, что репутации политиков еще не установлены и избиратели не могут
качественно дифференцировать их): Svolik M. Learning to Love Democracy: Electoral Accountability and the Success
of Democracy // American Journal of Political Science. – 2013. – Vol. 57, № 3. – P. 685-702.
 52

(разумеется, речь идет об избирателях с высокой степенью гражданской

компетентности)? Теория игр подсказывает возможность положительного ответа
на этот вопрос, если игра является повторяющейся и бесконечной 129. В нашем
случае «бесконечность» неприложима для политиков как индивидуальным
акторам, но может рассматриваться как потенциально правдоподобная идея в
контексте партий: их «продолжительность жизни» теоретически не ограниченна.

Бесконечно повторяющаяся игра интересует нас только в контексте ее

способности изменить характер игры, позволив избирателям дисциплинировать
политиков. Поскольку эта способность уже наличествует у избирателей, если они
приобретают релевантную информацию о действиях политиков, бесконечно
повтряющуюся игру разумно рассматривать только в отношении той подыгры, в
которой избиратели не имеют релевантной информации. Для иллюстрации того,
как бесконечно повторяющаяся игра может изменить стратегическое
взаимодействие, воспользуемся идеей триггерной стратегии. Ее можно описать
следующим образом: партия и избиратель перед игрой договариваются о том, что
партия ведет себя «честно», а ее избиратель продолжает оказывать ей поддержку.
После первого отклонения партии в сторону оппортунистической стратегии
избиратель во все последующие периоды будет голосовать за другую
политическую силу. Разумеется, последнее условие может соблюдаться лишь в
том случае, если избиратели с некоторым временным лагом обнаруживают
настоящий образ дейсвий партии (это возможно в случае, если, например,
избиратели не могут налюдать реальный образ действий партии
непосредственно, но способны судить о нем по косвенным признакам, которые
проявляются с запозданием; тем самым, повторяющаяся игра может быть
рассмотрена в контексте некоторого вида ретроспективного голосования, тогда
как неповторяющаяся игра – в контексте информированных избирателей,

129
Захаров А.В. Теория игр в общественных науках. М., 2015. С. 120-128.
 53

ориентирующихся в своем выборе на данные текущего периода). При каких

условиях в этом сценарии партия будет склонна придерживаться «честной»
стратегии?

Для ответа на этот вопрос будем опираться на платежи политика (партии)

из Табл. 2, где партия получает платеж y , если ведет себя оппортунистически и
поддерживается избирателем, платеж e - если ведет себя оппортунистически и не
поддерживается избирателем, платеж d - если ведет себя честно и
поддерживается избирателем; причем, как и ранее, y  d  e . Введем также
фактор дисконтирования   [ 0 ;1) , который можно трактовать двояко: либо сквозь
призму того, в какой мере платеж в период t 1 обесценивается по сравнению с
платежом в период t ; либо как оценку политика того, сколь долго продлится
игра: чем меньше  , тем более короткая игра ожидается политиком.

Вернемся к условиям триггерной стратегии, очерченным ранее, и для

удобства условимся, что игра начинается с нулевого периода. Тогда, если партия
не нарушает договора, то ее общая выгода UG от взаимодействия с избирателем

d
выражается как U  d   , где t обозначает период. Теперь предположим,
t
G
t0 1

что партия нарушает договор сразу же, как только начинается игра. Тогда она
получает немедленную выгоду от своего нарушения, но в дальнейшем терпит

e
ущерб, и ее общая полезность выражается как  y  e   y . Партии
t
UB U B
t 1 1

e
строго выгодно придерживаться договора с избирателем, если d
 y  , что
1 1

эквивалентно следующему условию:

yd
  . (1)
ye
 54

yd
Ясно, что 1. Это означает, что политик будет иметь стимулы не нарушать
ye

договор с избирателем, если его временной горизонт «достаточно» длинен, где

достаточность определяется выражением (1).

Разумеется, в предшествующем изложении было сделано несколько

упрощающих допущений, но ключевой его смысл состоит в том, что даже в
условиях отсутствия у избирателей релевантной информации о действиях
политических акторов последние могут быть дисциплинированы на
«честность», если они имеют достаточно длинный горизонт планирования.

Интуитивно этот вывод можно истолковать следующим образом:

учитывая, что в рассматриваемой повторяющейся игре избиратели приобретают
информацию о действиях политиков с временным лагом, только те партии будут
заинтересованы в «честном» поведении, для которых «честность» оказывается
инвестициями в будущее и выходит за рамки того временного периода, в котором
избиратели остаются неинформированными. Для партий, временной горизонт
которых настолько мал, что они могут не обращать внимания на решения
избирателей, получивших информацию, выгрышная стартегия должна быть
такой же, что и в неповторяющейся игре.

Эту простую идею следует теперь рассмотреть в конкретном контексте, нас

более всего интересующим: контексте молодых демократий. Какие
«качественные» выводы мы можем сделать относительно ожидаемой длины
горизонта планирования партий в молодых демократиях?

Сначала мы представим элементарную модель, способную пролить свет на

поставленный вопрос, а затем сопоставим ее с некоторыми эмпирическими
данными.
 55

Предположим, что весь электорат можно разделить на три группы: 1)

избиратели, которые старым партиям (ранее уже участвовавшим в выборах)
доверяют больше, чем новым; 2) избиратели, которые новым партиям доверяют
больше, чем старым; 3) избиратели, которые примерно в одинаковой степени
доверяют новым и старым партиям.

Чем больше доля избирателей из первой группы, тем сложнее, при прочих
равных условиях, новым партиям входить на электоральную арену, потому что
их потенциальная электоральная база ограниченна. Пусть 1  Et - доля

избирателей, предпочитающих старые партии новым в период t , тогда Et есть

доля избирателей, доступная для агитации со стороны новых партий; E t  [ 0 ;1) .

Величину Et назовем степенью открытости электорального рынка.

Избиратели, предпочитающие новые партии старым (вторая группа), составляют
долю электората, равную (1  w t ) E t , w t  [ 0 ;1] ; соответственно, избиратели из
третьей группы – те, которые подвержены влиянию как новых, так и старых
партий, - составляют wt Et .

Рассмотрим, какую долю электората может «захватить» партия, которая

является новой в период t и затем участвует в выборах в период t 1. Для
простоты предположим, что партия с одинаковой эффективностью апеллирует ко
всем группам избирателей, которые ей доступны. Наконец, предположим, что
выигрыш партии прямо и сильно коррелирует с долей электората, которую
партия сможет привлечь на свою сторону.

Обозначим эффективность электоральной кампании партии в период t

через st ; иными словами, st есть та доля доступного электората, которую партии

удалось привлечь. Тогда в период t , когда партия является новой, партия получит
st E t голосов на выборах. В период t 1, когда партия переходит в разряд старых,
 56

она привлекает на свою сторону долю электората, равную s t  1 (1  E t  1  w t  1 E t  1 ) .

Наконец, положим, что E t  a E t 1 , где a - некоторое число, такое что a E t  1  [0;1) .

В этих условиях партия увеличит свою поддержку (и, следовательно, свою

выгоду) в следующем периоде по сравнению с предыдущим, если

s t a E t 1
s t 1  . (2)
(1  E t  1  w t  1 E t  1 )

s t a E t 1
Пусть  M . Как изменяется M при изменении E t 1 и w t 1 ?
(1  E t  1  w t  1 E t  1 )

Проведем анализ сравнительной статики:

M a st
  0 ; (3)
 E t 1 (1  E t  1  w t  1 E t  1 )
2

и, кроме того,

M  E t 1
  0 . (4)
 w t 1 (1  E t  1  w t  1 E t  1 )
2

Содержательно эти результаты означают следующее: а) чем выше степень

открытости электорального рынка, тем сложнее партии увеличить свою
поддержку среди электората при переходе из разряда новых партий в разряд
старых [результат (3)], так как ужесточаются условия соблюдения неравенства
(2); б) чем ниже доля избирателей, предпочитающих новые партии старым, тем
менее жестки требования по соблюдению неравенства (2), т.е. тем легче партии
увеличить свой результат при переходе из разряда новых партий в старые
[результат (4)].

Эти выводы, разумеется, ограничены в своей валидности хотя бы тем, что

ничего не говорят о ситуации, когда партия участвует в третьих, четвертых и т.д.
выборах подряд. Обобщить модель на эти случаи можно через предположение о
 57

том, что в электорате есть группы, поддерживающие партии разных «типов», где
«тип» партии определяется тем, в каких по счету выборах она участвует. Общее
количество групп в электорате равно 2
n
1 , где n - количество «типов» партий (в
проанализированном сценарии мы имеем партии всего двух типов – «старые» и
«новые», соответственно, электорат делится на 3 группы). Но даже в этом
усложненном сценарии будет сохраняться главный «качественный» вывод нашей
элементарной модели: для старых партий будет, при прочих равных условиях,
невыгодна высокая степень открытости электорального рынка, а также высокая
доля избирателей, лучше реагирующих на более новые партии, чем на более
старые. Для упрощения рассуждений можно было бы предположить, что
существует два типа связи между репутацией и возрастом партии: 1) чем старше
партия, тем лучшее ее репутация как уже устоявшейся, показавшей свою
жизнеспособность политической силы; 2) чем моложе партия, тем лучшее ее
репутация как политической силы, еще не успевшей разочаровать избирателей.
Ясно, что старые партии будут, при прочих равных условиях, «проигрывать»,
если преобладает второй тип связи между репутацией и возрастом партии.

В конечном итоге, мы приходим к следующим «стилизованным выводам»:

а) при прочих равных условиях партиям будет сложно увеличивать свою
поддержку среди избирателей при участии в двух соседних выборах, если высока
степень открытости электорального рынка; б) при прочих равных условиях
партиям будет сложно увеличивать свою поддержку среди избирателей при
отрицательной корреляции репутации партии с ее возрастом.

Пункт (б) интуитивно ясен и вряд ли требует комментариев. Что касается

пункта (а), то приведем пример, проясняющий, как может «работать» наша
исходная модель. Предположим, что избиратели, предпочитающие старые
партии новым, составляют 10% электората; избиратели, предпочитающие новые
партии старым, - 20% электората; избиратели, подверженные влиянию партий
 58

обоих типов, - 70% электората. Тогда для новой партии доступный электорат
составляет 90% от его общего «объема», в то время как в следующий период
доступный электорат для этой же партии сократится до 80%. Чем выше степень
открытости электорального рынка, тем, ceteris paribus, уже потенциальная
электоральная база старой партии. Переход из разряда новых партий в разряд
старых, таким образом, способен снижать шансы на хороший результат выборов.

Как, однако, все эти соображения связаны с нашими предшествующими

рассуждениями о значении длинного временного горизонта партий для
возможности их дисциплинирования? Связь состоит в следующем: если
«старение» партии усложняет ее шансы на электоральный успех, то мы можем
ожидать относительно короткий временной горизонт. Чтобы убедиться в этом,
достаточно заметить, что в одной из интерпретаций фактор дисконтирования 

отражает именно представление партии о том, сколь долго продлится

взаимодействие с избирателем. При прочих равных условиях отрицательная
корреляция старения партии с ее электоральным успехом предполагает
сокращение  , а значит, сокращение шансов на то, что неравенство (1) будет
соблюдаться.

Отсюда следует, наконец, ключевой для нас вывод в этой части

рассуждений: мы можем ожидать, что способность избирателей
дисциплинировать политиков (партии) в условиях, когда релевантная
информация об их действиях не приобретается, будет сравнительно низкой при
высокой открытости электорального рынка и при высокой доле избирателей,
ориентирванных на новые партии / отрицательной корреляции репутации
политика (партии) со временем его (ее) пребывания в политическом
истеблишменте.

Наконец, нам нужно рассмотреть этот тезис с точки зрения политической

праткики в молодых демократиях.
 59

С теоретической точки зрения, у нас есть основания полагать, что в

молодых демократиях степень открытости электорального рынка особенно
высока. Это должно объясняться просто тем, что в молодых демократиях
избиратели еще не склонны формировать устойчивые политические
предпочтения и остаются открытыми к влиянию со стороны новых партий.

Вопрос о типе связи репутации партии с ее возрастом сложнее, но и здесь

есть правдоподобные аргументы о том, что она может быть отрицательной если
не с точки зрения всего электората, то по крайней мере с точки зрения не
пренебрежимо малой его части. Во-первых, политики (партии) в условиях
молодой демократии еще не успели сформировать хорошие репутации, но
восприятие политиков избирателями по умолчанию может быть негативным:
подобная позиция отражена не только в уже цитировавшейся фразе лорда
Актона, но и в ставшей банальной сентенции о том, что «политика – грязное
дело». Преимущество будут получать те акторы, которые будут подчеркивать
свою слабую связь с тем, как обычно «ведется» политика, и отрицать свою
тесную связь с политическим истеблишментом; в числе таких акторов
естественно ожидать и новые политические партии.

Во-вторых, в условиях молодой демократии правила политической игры

между политиками могут быть неустойчивыми и характеризваться дефицитом
норм (формальных и неформальных) о допустимых и недопустимых практиках;
в результате политические акторы могут активно – по крайней мере, активнее,
чем в старых демократиях – использовать не совсем «чистые» приемы и
прибегать к «черному пиару». Такого рода политическая борьба естественным
образом должна негативно сказываться на репутациях всех политических
игроков, уже присутствующих на политической арене. По сравнению с ними
преимущество будут получать новые партии, которые еще не успели получить
свою «порцию» «черного пиара».
 60

Но находят ли эти соображения какое-либо отражение в эмпирических

данных?

Для начала приведем данные из исследования Ричарда Роуза об

избирателях в посткоммунистических обществах 130. Явное ограничение этого
исследования с точки зрения наших целей заключается в том, что оно не
принимает в расчет молодые демократии из других регионов, но все же оно
проливает некоторый свет на нашу проблему и потому может послужить важной
опорой для общих выводов.

Данные из исследования Р.Роуза представлены в Таблице 4. Из нее можно

заключить следующее: 1) в посткоммунистических странах как относительно
такого представителя зрелых демократий, как Великобритания, так и в
абсолютном смысле (более половины электората) в первые годы после
установления демократии (эта оговорка, конечно, релевантна и далее) электорат
имеет слабую партийную идентификацию 131; 2) треть избирателей в случайный
момент времени (когда проводился опрос) не знают, за кого будут голосовать; 3)
три четверти или более избирателей не доверяет партиям.

Пункты (1) и (2) могут рассматриваться как свидетельство того, что степень
открытости электорального рынка весьма велика. Пункт (3) косвенно
свидетельствует о том, что значительная доля избирателей может быть очень
восприимчива к апелляции со стороны новых партий, если те подчеркивают свою

130
Rose R. Moblizing Demobilized Voters in Post-Communist Societies // Party Politics. – 1995. – Vol. 1, № 4. – P. 549-
563.
131
Схожие свидетельства приводят для ряда отдельных стран и другие исследователи: см., например: Wolchik S.
Democratization and Political Participation in Slovakia / The Consolidation of Democracy in East-Central Europe, ed. by
K.Dawisha and B.Parrot. Cambridge, 1997. P. 228; Plakans A. Democratization and Political Participation in
Postcommunist Societies: The Case of Latvia / The Consolidation of Democracy in East-Central Europe, ed. by
K.Dawisha and B.Parrot. Cambridge, 1997. P. 268; Raun T. Democratization and Political Development in Estonia, 1987-
96 / The Consolidation of Democracy in East-Central Europe, ed. by K.Dawisha and B.Parrot. Cambridge, 1997. P. 359.
См. также MacAllister I., White S. Conventional Citizen Participation / Democratization, ed. by C.Haerpfer,
P.Bernhagen, R.Inglehart and C.Welzel. Oxford, 2009. P. 194.
 61

дистанцию от политического истеблишмента и начинают деятельность при

сравнительно высоком уровне доверия.

Таблица 4132. Данные о приверженности избирателей политическим партиям в

посткоммунистических странах в первой половине 1990-х гг.133

Страны Великобри-
Центральная и
бывшего тания
Восточная Европа
СССР (1992)
Наличие партийной идентификации134
Есть идентификация с партией 27 15 92
Нет идентификации с партией 54 53 8
Затрудняюсь ответить 11 23 -
Отказ от ответа 8 9 -
За кого голосовал(а) бы на выборах, если бы они состоялись в ближайшие выходные?135
Затрудняюсь ответить 30 33 -
Показатели крупнейшей партии 21 11 -
Число названных партий более 13 более 18 -
Мобилизованный и демобилизованный электорат 136

Голосую, имею партийную

7 2 -
идентификацию, доверяю партиям
Голосую, имею партийную
17 18 -
идентификацию, не доверяю партиям
Голосую, не имею партийной
45 38 -
идентификации, не доверяю партиям
Голосую, не имею партийной
6 2 -
идентификации, доверяю партиям
Нет партийной идентификации, не
21 36 -
доверяю партиям, не голосую
Нет партийной идентификации,
2 2 -
доверяю партиям, не голосую
Есть партийная идентификация, не
3 3 -
доверяю партиям, не голосую

132
Rose R. Op. cit. P. 552-554. Данные отображают ситуацию на первую половину 1990-х гг. Для всех групп стран
представлены средние значения показателей.
133
Все данные кроме специально указанных случаев представлены в процентах от числа опрошенных.
134
В этом вопросе в число стран Центральной и Восточной Европы вошли Чехия, Словакия, Венгрия и Польша, в
число стран бывшего СССР – Беларусь, Украина, Россия.
135
В этом вопросе в число стран Центральной и Восточной Европы вошли Болгария, Чехия, Словакия, Венгрия,
Польша, Румыния и Словения, в число стран бывшего СССР – Беларусь, Украина, Россия.
136
В этом вопросе в число стран Центральной и Восточной Европы вошли Чехия, Словакия, Венгрия и Польша, в
число стран бывшего СССР –Россия.
 62

Нам могут быть также полезны данные об «обобщенной» репутации

политических партий, которая может быть измерена через восприятие степени
коррумпированности этих организаций. Приведем усредненные данные по этому
параметру для двух групп стран: молодых демократий и зрелых (данные
заимствованы из опроса Global Corruption Barometer организации Transparency
International137); возьмем две временные точки: 2004 г. (первый год, для которого
имеются интересующие нас данные) и 2009 г. (временной лаг выбран
произвольно).

Чем выше оценка, тем более коррумпированными граждане считают

политические партии; минимальное значение оценки – 1, максимальное – 5. В
2004 г. средняя оценка коррумпированности партий для группы зрелых
демократий составляла 3.65 баллов, для группы молодых демократий – 4.07. В
2009 г. аналогичные оценки составили 3.52 и 3.99 баллов соответственно (вообще
нужно отметить, что в обеих группах стран политические партии в среднем
считаются самыми коррумпированными из публичных институтов). На
основании этих данных нельзя, разумеется, делать никаких далеко идущих
выводов, однако они предоставляют определенное основание для предположения
о том, в молодых демократиях и в абсолютном, и в относительном смысле
избиратели могут легче подвергаться влиянию новых партий, имеющих еще не
запятнанную репутацию, - особенно таких, которые делают акцент на своем
разрыве с политическим истеблишментом.

Наконец, сошлемся на исследование Аллана Сикка, который обнаружил

свидетельства в пользу того, что в новых демократиях новизна партии является
выигрышной стратегией (предоставляет систематические преимущества) 138.

137
Global Corruption Barometer. URL: http://www.transparency.org/research/gcb/overview (дата обращения:
26.10.2016).
138
Sikk A. Newness as a Winning Formula for New Political Parties // Party Politics. – 2011. – Vol. 18, № 4. – P. 465-
486.
 63

Суммируя наши теоретические аргументы и косвенные эмпирические

свидетельства, мы можем признать по крайней мере вполне правдоподобной
гипотезу о том, что в молодых демократиях электоральный рынок действительно
является очень открытым и что доля избирателей, подверженных влиянию новых
партий велика по сравнению со зрелыми демократиями или даже в абсолютном
смысле. Обе закономерности в свете ранее составленной теоретической модели
должны вести к сокращению горизонта планирования со стороны политических
партий, а значит – к сокращению шансов на то, что в молодых демократиях
дисциплинирование партий возможно тогда, когда избиратели не приобретают
информацию о характере действий политических акторов.

1.4.5. Следствия и модификации основной теоретической модели

Глубже раскроем следствия основной теоретической модели (при
неповторяющейся игре).

Итак, мы выяснили, что если информация не очень дорога, то политики не

будут вести себя оппортунистически, а избиратели будут их поддерживать.
Налицо успешное функционирование механизмов вертикальной подотчетности.

Если же получение информации сопряжено с большими издержками, то

избиратели не будут ее искать, и тогда политики в любом случае будут вести себя
оппортунистически; в ответ избиратели при определенных условиях будут
поддерживать политика P даже несмотря на его оппортунизм, а при других
условиях – отказывать ему в поддержке. В этих сценариях вертикальная
подотчетность функционирует плохо.

Вспомним теперь, что по нашим исходным допущениям в молодых

демократиях избирателям сложно получать корректную информацию о
политиках и их действиях из-за неустановленности репутаций политиков,
средств массовой информации, даже самих «норм» поведения в публичном
 64

пространстве при демократии, большой подвижности политического поля,

большого количества кандидатов, которых нужно отличать друг от друга, и т.д.
Иными словами, наше исходное допущение состояло в том, что в молодых
демократиях получение релевантной и качественной информации о политиках и
их действиях сопряжено со сравнительно большими издержками (это допущение,
как мы указывали выше, имеет эмпирические подтверждения 139). Наша модель
подсказывает нам, что это будет вести к нарушению вертикальной подотчетности
и склонять политиков к оппортунизму.

Однако на этом наши выводы не завершаются. Когда информация стоит

дорого и, следовательно, политики выбирают оппортунистические действия,
избиратели могут в конечном счете видеть это (быть может, с определенным
временным лагом). Но разумно предположить, что избиратели обновляют свой
коэффициент «немотивированного оптимизма» в отношении политиков на
основании новой информации, предоставляемой им политиком P своим
поведением, если его реальная направленность в конце концов становится
известной (мы предполагаем, что, так как избиратели голосовали на прошлых
выборах именно за политика P и он является их «изначальной опцией» на
предстоящих выборах, то именно за ним они и следят в первую очередь). В
основании этого тезиса лежит правдоподобное допущение о том, что с точки
зрения избирателей «политический класс» обладает «коллективной репутацией»,
зависящей от репутации его отдельных членов 140: репутация одного политика
воздействует на репутацию других политиков (быть может, через представления
о том, каковы политики «вообще»).

139
Sekhon J. Op. cit.
140
Tirole J. A Theory of Collective Reputations (with applications to the persistence of corruption and to firm quality) //
Review of Economic Studies. – 1996. – Vol. 63. – P. 1-22.
 65

В предыдущем абзаце мы также затронули идею «обновления» убеждений,

описываемую формулой Байеса. Чтобы пояснить эту мысль лучше, примем
следующие обозначения:

 P(G) – вероятность того, что политик действительно ведет себя «честно»;

 P(B) – вероятность того, что политик действительно ведет себя

«оппортунистически»;

 P(G’) – вероятность того, что политик посылает сигнал, что он является

«честным».

Положим также, что политик, который в самом деле ведет себя «честно»,
посылает сигнал о своем честном поведении непроизвольно – именно своим
поведением. Далее рассмотрим ситуацию в случае неинформированных
избирателей.

Тогда, в согласии с формулой Байеса, для избирателей вероятность того,

что политик, посылающий сигнал о своем «честном поведении», в самом деле
ведет себя честно, будет выражаться так 141:

P (G ' | G )  P (G )
P ( G | G ')  . (5)
P (G ' | G )  P (G )  P (G ' | B )  P ( B )

Заметим, что P(B)  q , как q определена в игре (просто вероятность того,

что политик будет вести себя оппортунистически). В ситуации, когда политики
ведут себя оппортунистически, посылая сигнал о «честности» своих действий, и
когда реальное содержание их действий в конце концов становится известным,
для избирателей будет повышаться вероятность P (G ' | B ) , а значит, согласно
формуле (5), сокращаться вероятность P ( G | G ') . Иными словами, избиратели
будут все меньше верить, что сигнал о «честном поведении» действительно

141
Вертикальная черта означает «при условии», «если».
 66

подразумевает «честного политика», и, следовательно, все больше – что сигнал о

«честном поведении» сопряжен с «оппортунизмом». В итоге будет повышаться
субъективная вероятность P ( B | G ') . Поскольку же по нашему допущению в игре
ни один из политиков не посылает «плохих сигналов», то разумно положить, что
для избирателей примерно верно будет следующее: P(B ' | B)  P(B ' | G )  0 , т.е.
P (G ' | B )  P (G ' | G )  1 . Тогда получаем:

P (G ' | B )  P ( B ) P(B)
P ( B | G ')    P ( B ).
P (G ' | B )  P ( B )  P (G ' | G )  P (G ) P ( B )  P (G )

Иными словами, повышение P ( B | G ') будет на самом деле означать

повышение P(B) .

Итак, байесовская теория подсказывает, что чем больше избиратели

наблюдают политика P в качестве «оппортуниста», тем меньше будет их
«немотивированный оптимизм» в отношении политиков; таким образом, q будет
расти. Но если, например, в нашей игре изначально мы находились в сценарии
(2.2), то рост q может со временем перевести нас в сценарий (2.1). Смысл этого
изменения в том, что при большом недоверии к политикам избиратели будут
склонны поддерживать даже политика P, действующего оппортунистически: у
избирателей разовьется «толерантность к политическому оппортунизму». Этот
вывод еще пригодится нам в дальнейшем.

Рассмотрим последний «технический» сюжет. Ранее мы видели, что

неинформированный избиратель не будет поддерживать политика P на выборах,
если q намного меньше k . Однако политик P, вероятно, будет заинтересован в
обеспечении этой поддержки. Что он может сделать для этого?

Очевидный вариант состоит в том, чтобы «поделиться» с избирателем

частью своей «дополнительной» полезности – «дополнительной» в смысле
превышения его полезности, если он избран и ведет себя «оппортунистически»,
 67

над его полезностью, если он избран, но ведет себя «честно». Введем новую
переменную c , которая будет указывать на меру перераспределения части
полезности от политика P своему избирателю. Для большей ясности покажем
матрицу платежей подыгры с неинформированным избирателем и новой
переменной c (Таблица 5).

Таблица 5. Матрица платежей при неинформированном избирателе и

возможности перераспределения полезности политика избирателю

Политик P
G B
P 7 q  z p  zi ; 5 7 (q  k )  z p  zi  c; 10  c
Избиратель
noP  7 q  zi  z p ;  2 7 (k  q )  zi  z p ; 3

Итак, ясно, что политик не будет делать c больше 5 (для простоты мы

безболезненно для нашего общего анализа здесь и далее можем рассматривать
только строгие неравенства, в данном случае положим, что c  5 ). Избиратель же
всегда будет поддерживать политика P, действующего оппортунистически, при
условии, что c  2[ z i  z p  7 ( k  q )] .

Итак, вот условия для c, которые способствуют тому, что

неинформированный избиратель строго предпочитает поддерживать политика P,
действующего оппортунистически:

2[ z i  z p  7 ( k  q )]  c  5 .

z p  zi
Выполнение этих условий возможно только тогда, когда k  q 
5
 ,
14 7

z p  zi
или, эквивалентно, k  q
*
 , где q
*
 q 
5
, но это уже гораздо более
7 14

благоприятные для политика P – «оппортуниста» условия, чем в изначальной

 68

версии игры, когда добиться поддержки от неинформированного избирателя

z p  zi
можно было только при k  q .
7

1.4.6. Паттерны связей между политиками и избирателями согласно

теоретико-игровой модели при неповторяющейся игре
Теперь подведем некоторые общие итоги и выводы игры, для простоты
формулировок полагая, что z p  zi , а затем свяжем их с менее абстрактными
реалиями.

Итак, во-первых, наше исходное допущение состояло в том, что по ряду

причин в новых демократиях хорошая информация о политиках и реальной
направленности их действий довольно дорога; игра же показала, что именно при
этих условиях, то есть при достаточно дорогой информации, вертикальная
подотчетность перестает функционировать должным образом: политики
начинают вести себя оппортунистически.

Во-вторых, игра показала, что при достаточно высокой политической

компетентности избирателей и/или высоком «немотивированном оптимизме» в
отношении политиков вообще избиратели, не тратящие ресурсов на
качественную информацию, не будут поддерживать политиков, за которых
голосовали на прошлых выборах, а те будут вести себя оппортунистически.
Иными словами, при этих условиях мы должны наблюдать проблемы с качеством
политических институтов и верховенством закона, сопровождающиеся
значительной волатильностью: политики будут терять голоса избирателей,
которые голосовали за них на прошлых выборах (паттерн 1).

В-третьих, при достаточно низкой компетентности и/или низком

«немотивированном оптимизме» в отношении политиков вообще
неинформированные избиратели будут поддерживать даже политиков-
 69

оппортунистов; с одной стороны, это может быть следствием того, что политики
успешно манипулируют избирателями, с другой стороны – проявлением
«толерантности к оппортунизму». В этом сценарии мы должны наблюдать
проблемы с качеством политических институтов и верховенством закона при не
очень высокой волатильности: политики-«оппортунисты» не теряют поддержки
избирателей, голосовавших за них на прошлых выборах (паттерн 2).

Здесь нужно вспомнить нашу идею о снижении «немотивированного

оптимизма» в отношении политиков, когда избиратели обнаруживают, что
политики, которым они доверились, оказались оппортунистами 142. По этому
механизму паттерн 1 может трансформироваться в паттерн 2. Однако система
вертикальных связей может претерпевать и в этой точке дальнейшие изменения.
Итак, нужно учесть, что при паттерне 2 избирателям не очень свойственен
«немотивированный оптимизм» в отношении политиков, но при этом имеет
место и оппортунизм политика P. Нетрудно представить ситуацию, когда в этих
условиях на политической арене появляется совершенно новый, внесистемный
игрок, заявляющий свою политическую «чистоту» именно на основании своей
«внесистемности»; он также может провозгласить начало «антипартийной»
политики и объявить борьбу против политического истеблишмента, при котором
могла развиться «толерантность к оппортунизму». Все это – черты политика-
популиста, «играющего» на разочарованности избирателей в status quo143. Если

142
О чрезвычайно низких показателях доверия граждан к политическим акторам в посткоммунистических
странах см., например: Ceka P. Op cit.
143
Парадигмальные случаи этой последовательности событий в сравнительно недавней истории – восхождение
к власти А.Фухимори и У.Чавеса (Barr R. Bolivia: Another Uncompleted Revolution // Latin American Politics and
Society. – 2005. – Vol. 47, № 3. – P. 86; Kenney C. The Death and Rebirth of a Party System, Peru 1978-2001 //
Comparative Political Studies. – 2003. – Vol. 36, № 10. – P. 1234). О популистском уклоне новых партий в
посткоммунистических странах см. Sikk A. Newness as a Winning Formula for New Political Parties // Party Politics. –
2011. – Vol. 18, № 4. – P. 465-486; о популизме политических лидеров в молодых демократиях также см.
Weyland K. Neoliberal Populism in Latin America and Eastern Europe // Comparative Politics. – 1999. – Vol. 31, № 4. –
P. 379-401; Mudde C. In the Name of the Peasantry, the Proletariat and the People: Populisms in Eastern Europe //
East European Politics and Societies. – 2000. – Vol. 14, № 2. – P. 33-53; Макаренко Б.И., Локшин И.М. Современные
партийные системы: сценарии эволюции и тенденции развития // Полис. – 2015. - № 3. – С. 101.
 70

такому политику удается убедить избирателей в своей «чистоте», то это означает

достаточно резкое снижение q (повышение «немотивированного оптимизма»),
следовательно, мы вновь переходим из паттерна 2 в паттерн 1. Не прибегая к
теориям или эмпирическому анализу популизма, на основании нашей модели мы
можем сказать, что проблемы с верховенством закона и качеством политического
управления останутся: новый лидер-популист или группа таких лидеров также
будут склонны к оппортунизму (это прямо следует из модели).

Все это вновь может постепенно привести к повышению q по указанному

выше «байесовскому» механизму, потом вновь может появиться «челленджер»-
популист и т.д. Иными словами, в демократиях с преобладанием
неинформированного электората мы можем ожидать циклы колебаний между
паттерном 1 и паттерном 2. Но если популисты будут появляться в каждом
новом избирательном цикле, то реально мы будем наблюдать ситуацию,
эквивалентную паттерну 1: политики-«оппортунисты» теряют голоса из-за
появления на политической арене «челленджеров»-популистов. Назовем это
паттерном 1а.

Наконец, еще один паттерн – паттерн 3 – заключается в том, что политик-

оппортунист находит выход из описанной выше «дурной бесконечности»,
начиная разделять с избирателем часть своей большой полезности от
оппортунизма. Если это успешно ему удается, то мы попадаем в новое
равновесие: политик-«оппортунист» продолжает пользоваться поддержкой
избирателей, голосовавших за него ранее, находясь в сравнительно защищенном
положении от «челленджеров»-популистов, поскольку для их успеха необходим
заметно больший уровень пессимизма в отношении политиков вообще, чем в
предыдущем сценарии: как мы видели в предыдущем подразделе, порог
успешного входа популистов на политическую арену в паттерне 3 сильно
повышается (иными словами, чтобы преуспеть при этом сценарии,
 71

«челленджерам»-популистам нужно казаться избирателям гораздо «чище», чем

если полезность не перераспраделяется).

Но как мы можем охарактеризовать паттерн 3 в содержательных

терминах? Нетрудно увидеть, что в целом он характеризует клиентелистский
характер отношений между политиками и избирателями 144: клиентелизм
предполагает тот же взаимовыгодный обмен при возможности со стороны
политиков извлекать ренту благодаря своему статусу и доступу к
соответствующим ресурсам (часть их перенаправляется избирателям) 145.

Подведем промежуточный итог этим рассуждениям. Они сводятся к тому,

что в демократиях с плохо информированными избирателями мы можем ожидать
возникновения следующих паттернов:

 паттерна 1, который характеризуется следующим: политики ведут себя

«оппортунистически» (отсюда – проблемы с качеством функционирования
политических институтов и нарушения принципов верховенства закона);
избиратели меняют свою предпочтения в связи с тем, что имеют высокий
уровень «немотивированного оптимизма» в отношении политиков вообще:
они обладают достаточно большой надеждой на то, что следующий
политик, которого они изберут, будет в любом случае вести себя честно.
Таким образом, имеет место высокая волатильность предпочтений 146,

144
Одни из наиболее интересных исследований о формировании клиентелистских связей в молодых
демократиях проведены Ф.Кифером (Keefer P., Vlaicu R. Democracy, Credibility, and Clientelism // The Journal of
Law, Economics, & Organization. – 2007. – Vol. 24, № 2. – P. 371-406; Keefer P. Clientelism, Credibility, and the Policy
Choices of Young Democracies // American Journal of Political Science. – 2007. – Vol. 51, № 4. – P. 804-821). Нашу
модель можно считать дополнением работы Ф.Кифера и даже ее своеобразным обобщением, поскольку при
помощи единых концептуальных рамок мы иллюстрируем возникновение не только клиентелизма, но и других
видов связи между политиками и избирателями.
145
Ср. со следующей характеристикой клиентелизма: «Клиентелистская подотчетность представляет собой
трансакцию, прямой обмен голоса избирателя на прямые выплаты или продолжение доступа к работе
(employment), товарам и услугам [предоставляемых патроном – прим. И.Л.]» (Kitschelt H., Wilkinson S. Citizen-
Politician Linkages: An Introduction / Patrons, Clients, and Policies, ed. by H.Kitschelt and S.Wilkinson. Cambridge,
2007. P. 2.)
146
Здесь и далее, когда речь тоже идет о волатильности предпочтений избирателей в связи с представленной
теоретико-игровой моделью, можно выдвинуть очевидное возражение: при интерпретации модели мы не
 72

причем мы можем назвать ее «эксперименталистской волатильностью»

(избиратели «экспериментируют», пытаясь «отыскать» «честных»
политиков фактически методом проб и ошибок; проблема, однако, состоит
в том, что, если перефразировать Полония, though this be method, yet there
is madness in't);

 паттерна 1а, который характеризуется следующим: политики ведут себя

оппортунистически (отсюда – проблемы с качеством функционирования
политических институтов и нарушения принципов верховенства закона);
среди «челленджеров» особенно много популистов, то есть тех, кто
«играет» на разочарованности избирателей в публичной политике и
повышает уровень оптимизма относительно политиков; высокая
волатильность предпочтений избирателей имеет место в связи с тем, что
политики-«оппортунисты» относительно часто теряют голоса своих
избирателей из-за появления на политической арене «челленджеров»-
популистов; такую волатильность можно условно назвать «популистской
волатильностью»; заметим, что те «челленджеры»-популисты, которым
удается достичь власти, в определенных обстоятельствах могут быть

учитываем асимметрии между политиками: кто-то может терять голоса, а кто-то – набирать их, сохраняя
избирателей из прошлого электорального цикла. На это можно ответить тремя аргументами. Во-первых, наша
задача состоит в том, чтобы уловить лишь общие тенденции и паттерны связей между политиками и
избирателями, а не объяснить все детали. Во-вторых, модель может уловить эту асимметрию через
определенные соотношения переменных z p и z i (учет разных соотношений этих переменных просто сделал
бы текущее изложение намного более тяжеловесным) и/или изменения допущений о том, что q и k
принимают одни и те же значения для всех избирателей. Однако мы не видим надобности в усложнении этой
модели в настоящем контексте. Наконец, в-третьих, можно предположить, что способность политика P
привлекать избирателей, ранее голосовавших за политика Q, зависит от того, «разочаровались» ли избиратели
в политике Q или нет. При этом допущении представленная модель даже без дополнительных модификаций
учитывает основные закономерности (в рамках изначально сделанных допущений) во взаимодействии
политиков и избиретелей.
 73

способны частично свернуть демократические практики, что может

породить волатильность, свойственную паттерну 2 (см. ниже)147;

 паттерна 2, который характеризуется следующим: политики ведут себя

оппортунистически (отсюда – проблемы с качеством функционирования
политических институтов и нарушения принципов верховенства закона);
возможность входа на политическую арену для «челленджеров»-
популистов ограничена (например, политики-«оппортунисты»,
находящиеся у власти, тем или иным образом ограничивают политическую
конкуренцию); избиратели продолжают поддерживать политиков-
«оппортунистов», за которых голосовали ранее, либо из-за своей низкой
компетентности (они оказываются жертвами «третьего лика власти»), либо
из-за развития толерантности к оппортунизму (избиратели имеют низкий
уровень оптимизма в отношении политиков и потому не верят, что что-то
радикально изменится при смене власти, потому и не видят смысла в ее
смене), либо из-за взаимодействия этих двух механизмов; отсюда –
умеренная волатильность в предпочтениях избирателей; хотя здесь могут
действовать разные причинные механизмы, основной чертой этого
паттерна нам представляется тот, что связан с ограничением политической
конкуренции, иначе трудно объяснить, почему «челленджеры»-популисты

147
Популистская волатильность предполагает, что большую роль в формировании волатильности
предпочтений избирателей играет, на самом деле, сторона предложения, т.е. сами политики, запускающие
новые политические проекты, призванные, в наших концептуальных рамках, получить стратегическое
преимущество из-за самого факта своей новизны: см. также Tavits M. On the Linkage Between Electoral Volatility
and Party System Instability in Central and Eastern Europe // European Journal of Political Research. – 2008. – Vol. 47.
– P. 537-555. Однако те же эмпирические наблюдения могут быть дополнены и другой логикой: благодаря
неукорененности партий политики могут запускать новые партийные проекты со сравнительно низкими
издержками, и тем самым они могут избегать наказания со стороны избирателей (Zielinski J., Slomzcynski K.,
Shabad G. Electoral Control in New Democracies: The Perverse Incentives of Fluid Paty Systems // World Politics. – Vol.
57, № 3. – P. 367; Slomzcinsky K., Shabad G., Zielinski J. Fluid Party Systems, Electoral Rules and Accountability of
Legislators in Emerging Democracies: The Case of Ukraine // Party Politics. – 2008. – Vol. 14, № 1. – P. 92; Quimpo N.
The Philippines: Predatory Regime, Growing Authoritarian Features // The Pacific Review. – 2009. – Vol. 22, № 3. – P.
335-353). Но у этого второго объяснения есть, на наш взгляд, важное уязвимое место: оно предполагает, что
избиратели в своем выборе ориентируются в гораздо большей степени на партии, чем на конкретных
политиков.
 74

не способствуют повышению волатильности; потому мы назовем

свойственную паттерну 2 волатильность «авторитаристской
волатильностью»;

 паттерна 3, который характеризуется следующим: политики ведут себя

оппортунистически (отсюда – проблемы с качеством функционирования
политических институтов и нарушения принципов верховенства закона);
они также делят часть своей ренты со «своими» избирателями, то есть
распространены клиентелистские практики; волатильность предпочтений
избирателей низкая (во всяком случае, ниже, чем в паттерне 1а),
поскольку барьер успешного входа на политическую арену для
«челленджеров»-популистов сравнительно высок; назовем свойственную
паттерну 3 волатильность «клиентелистской волатильностью».

В сообществах с преобладанием хорошо информированных избирателей

(т.е. преимущественно в зрелых демократиях) мы должны наблюдать

 паттерн 4, который характеризуется следующим: политики отказываются

от оппортунистического поведения, а избиратели склонны вновь
поддерживать их на выборах.

Итак, наша теоретическая подсказывает, что может возникать пять

паттернов – пять типов – связей между политиками и избирателями 148 и
свойственные этим паттернам типы волатильности в предпочтениях избирателей,
которые можно ранжировать по их величине:

148
Опираясь на другие критерии, Г.Китшельт выделяет три вида связей между политиками и избирателями: а)
основанные на идеологических программах, б) основанные на клиентелизме, в) основанные на харизме
(Kitschelt H. Linkages Between Citizens and Politicians in Democratic Polities // Comparative Political Studies. – 2000. –
Vol. 33, № 6/7. – P. 845-879). Из-за разных исследовательских целей классификация Г.Китшельта и наша не могут
быть прямо сопоставлены друг с другом. Заметим только, что акцент на харизму особенно ожидаем, вероятно,
в рамках паттерна 1а.
 75

 высокая волатильность:

1) эксперименталистская волатильность;

2) популистская волатильность;

 низкая волатильность:

3) авторитаристская волатильность;

4) клиентелистская волатильность;

5) волатильность паттерна 4.

По раскрытым выше причинам мы полагаем, что первые четыре типа

волатильности должны быть свойственны молодым демократиям (хотя есть
сложность в том, что режимы с ограниченной конкуренцией трудно относить к
демократиям; впрочем, понятие «молодая демократия» здесь условно, так как все
«молодые демократии» в наших моделях не являются консолидированными
демократиями, т.е. они обладают еще и той или иной совокупностью
«гибридных» черт), пятый тип – зрелым демократиям.

Далее возникает вопрос: от чего зависит то, формируется ли в данном

сообществе с плохо информированными избирателями тот или иной паттерн и
тот или иной тип волатильности?

Это сложный вопрос, заслуживающий отдельного исследования, поэтому

здесь мы ограничимся только очень общими соображениями.

Во-первых, резонно предположить, что эксперименталистская

волатильность свойственна самым первым периодам существования
демократии, когда оптимизм (или даже «наивность») относительно политических
элит еще достаточно высок (не упал в связи с наблюдением их
оппортунистического поведения).
 76

Во-вторых, авторитаристская волатильность по условию должна быть

свойственна режимам с ограничением политической конкуренции.

В-третьих, клиентелистская волатильность предполагает наличие

инфраструктуры, через которую возможно было бы частично перераспределять
плоды извлечения ренты от политиков к избирателям; но установление такой
инфраструктуры, очевидно, сопряжено с некоторыми издержками 149; ввиду этого
мы могли бы включить в анализ модели, приведшей нас к выявлению паттерна
3, не только переменную c , но и другую переменную, которая указывала бы на
стоимость создания клиентелистской инфраструктуры: если она достаточно
велика, то вряд ли можно ожидать возникновения паттерна 3. Таким образом,
клиентелистская волатильность наиболее вероятна тогда, когда по тем или
иным причинам создание клиентелистской инфраструктуры обходится дешево.

Наконец, в-четвертых, популистская волатильность должна возникать как

«остаточное» явление, то есть при соблюдении следующих трех условий: а)
избиратели уже достаточно пессимистичны в отношении «системных»
политиков, чтобы не надеяться на «эксперименты» с элитами; б) по тем или иным
причинам политики, получившие поддержку избирателей на прошлых выборах,
не в состоянии эффективно ограничить политическую конкуренцию; в)
клиентелистские практики не очень распространены.

Разумеется, все четыре рассмотренных выше паттерна являются

идеальнотипическими; в реальности должно иметь место их смешение. Тем не
менее, мы полагаем, что выделение этих паттернов и типов волатильности может
оказаться полезным аналитическим инструментом для характеристики стратегий
связей политиков и избирателей и вообще политических режимов,

149
Grzymala-Busse A. Beyond Clientelism: Incumbent State Capture and State Formation // Comparative Political
Studies. – 2008. – Vol. 41, № 4/5. – P. 646-647; Kitschelt H., Wilkinson S. Op. cit. P. 24.
 77

формирующихся в сообществах с преобладанием плохо информированных

избирателей.

В данном подразделе нам остается рассмотреть последний вопрос: если мы

считаем, что возможны изменения q, то возможны ли и изменения f , т.е.
стоимости информации, такие, что избиратели начинают приобретать точную
информацию о политиках и их действиях, и результаты меняются: политики
отказываются от оппортунизма и пользуются поддержкой избирателей? Мы
полагаем, что ответ на этот вопрос не может быть двусмысленным: да,
принципиально такое изменение f возможно. Например, с течением времени
может происходить лучшее «узнавание» политиков избирателями, и последние
начинают легче отличать – или даже верно предсказывать – их образы поведения
f
(иными словами, мы предплагаем, что  0 , где t - время). Тем не менее, время
t

само по себе может приводить к формированию равновесия из паттерна 4

только при определенных условиях. Так, если сравнивать паттерн 4 (где
избиратель приобретает информацию) с паттерном 1а (где «работает»
популистская волатильность), выясняется, что избиратель будет мотивирован
на приобретение информации, если

f  14 q  7 k  2( z p  zi ) ;

однако если «челленджерам»-популистам то и дело удается повысить уровень

«немотивированного оптимизма» избирателей, то q будет довольно близка к 0, а
значит, условия для соблюдения приведенного выше неравенства будут
ужесточаться. Иными словами, само время не будет способствовать
формированию паттерна 4, если на политической арене часто появляются новые
лица – с еще не устоявшейся репутацией и/или эффективно внушающие
избирателям мнение о своей политической «чистоте». «Стилизованный факт»,
 78

следующий из этого наблюдения, таков: время само по себе не будет приводить

к формированию паттерна 4 при очень открытом электоральном рынке.

Далее, на фоне паттерна 3 с клиентелиссткой волатильностью

избиратель будет мотивирован на приобретение информации, если

f  7k  c .

Отсюда прямо следует, что более интенсивное перераспределение ренты

ужесточает условия для формирования паттерна 4. Таким образом, время само
по себе будет тем меньше способствовать достижению благоприятного для
либеральной демократии равновесия, чем более развиты клиентелистские
практики.

In summa, наш анализ подсказывает, что время не следует считать

фактором, который автоматически устраняет дефектность связей между
политиками и избирателями.

1.4.7. Обобщение итогов теоретического моделирования

В завершение этого подраздела подведем итоги, рассмотрев сделанное
ранее на более высокого уровне обобщения: это важно для того, чтобы яснее
вскрыть содержательную сторону технических деталей и допущений.

Основной вывод таков: политики могут быть дисциплинированы либо

тогда, когда граждане приобретают качественную информацию об их действиях,
либо тогда, когда политические акторы действуют в достаточно длинном
временном горизонте.

Обратимся сначала к роли информации. Учитывая эффекты приобретения

информации в нашей модели, мы можем высветить более глубокий смысл
указанного выше каузального механизма: он состоит либо в том, что избиратели
самостоятельно способны отличать «оппортунистические» действия политиков
от «честных»; либо в том, что существуют институты и практики, способные
 79

посылать избирателям надежные сигналы о том, каков истинный характер

действий политиков.

В первом случае требуется одновременное соблюдение двух условий: а)

избиратели способны наблюдать действия политиков; б) избиратели способны
верно их трактовать, т.е. собственно отличать «оппортунистические» действия от
«честных». Условие (а) может требовать, например, эффективной работы средств
массовой информации, которым доверяли бы избиратели; условие (б) –
определенного уровня гражданской компетентности. Во втором случае важную
роль может играть такая институциональная и информационная инфраструктура,
которая компенсировала бы недостаточную компетентность избирателей или их
интерес к политике надежными и легко считываевыми сигналами о действиях
политиков или их «качестве» (например, принадлежность политика к старой
политической партии, пользующейся большим авторитетом и уважением, может
служить сигналом о том, что за такого политика можно голосовать: избирателям
достаточно в этом случае просто знать о факте партийной принадлежности
кандидата, что не налагает сколько-нибудь больших требований на уровень их
компетентности и информированности). Но в молодых демократиях гораздо
вероятнее отсутствие такой институциональной и информационной
инфраструктуры, также как и наличие устоявшихся – и подтвержденных –
репутаций средств массовой информации. Это положение дел, как мы отмечали
выше, может усугубляться и другими факторами, такими как имманентно
свойственной молодым демократиям открытостью электорального рынка, что,
при прочих равных условиях, повышает требования к избирателям в плане затрат
на поиск качественной информации о политиках.

Из этих рассуждений можно, хотя и с осторожностью, сделать более общий

вывод.
 80

Согласно нашей модели в случае информированных избирателей шансы

политика на поддержку со стороны ранее голосовавшего за него электората
сильно коррелируют с характером его действий: если он ведет себя «честно», его
поддерживают, если «оппортунистически» - по крайней мере его бывший
электорат отворачивается от него. Для неинформированного электората с
высокой степенью гражданской компетентности верно другое: политик всегда
ведет себя оппортунистически, его бывший электорат всегда имеет тенденцию
голосовать за других политиков, если уровень «немотивированного оптимизма»
достаточно высок. Для неинформированного и некомпетентного электората
оппортунизм политика всегда связан с продлением поддержки со стороны его
избирателей. Иными словами, в случае неинформированного электората
сильную и положительную корреляцию между шансами политиков на
переизбрание и характером их действий ожидать не следует: некомпетентность
электората порождает отрицательную корреляцию, а компетентность в условиях
неинформированности не позволяет установить сильную и положительную
корреляцию ввиду невозможности надежно наблюдать действия политика
(прямо либо косвенно – через сигналы институтов с надежной репутацией) перед
совершением выбора.

Итак, более общий вывод (хотя и менее надежный, потому как он вытекает
из нашего анализа лишь как косвенное следствие основной линии рассуждений)
состоит в том, что для эффективного дисциплинирования политиков
избирателями требуется сильная и положительная корреляция между шансами
политиков на (пере)избрание и характером их действий, определяемым в
терминах «честности» и «оппортунизма». Этот вывод важен ввиду следующего.
Общим местом в теории демократии является положение о том, что политическая
конкуренция есть несомненно положительный факт, так как она, во всяком
случае, позволяет проводить селекцию правителей и некоторым образом
 81

дисциплинировать их. Однако не так часто обращают внимание на условия, при

которых политическая конкуренция будет выполнять эти функции: по крайней
мере одно из этих условий состоит как раз в том, что корреляция между
характером действий политиков и шансами на электоральный успех должна быть
сильной и положительной.

С одной стороны, этот вывод достаточно очевиден. Более того, он лежит в

основании обычных рассуждений о недостатках диктатуры, где такая корреляция
действительно слаба или даже отрицательна. Важно, однако, что нет никаких
априорных оснований полагать, что в демократиях корреляция «честности»
политиков с исходом выборов будет сильной и положительной150. В тех случаях,
когда такой корреляции действительно не наблюдается, отличия демократий от
недемократических режимов с точки зрения эффективности стимулирования
политиков на «хорошее правление» должны быть вовсе не так сильны, как это
часто предполагают по умолчанию.

Укажем на еще один важный сюжет: речь идет об эффективности

дисциплинирования политиков избирателями лишь по шкале «честности –
оппортунизма», но не, к примеру, по шкале качества принимаемых решений. Это
неслучайно. Один из древнейших аргументов против демократии и правления
большинства состоит именно в том, что большинство граждан недостаточно
компетентно для различения «хороших» решений и «плохих»: мощная критика
демократии в этом ее измерении присутствует уже в диалогах Платона 151, но и в
XX в. – веке, когда демократия стала несомненной публично признанной нормой,
- в подобных аргументах тоже нет недостатка 152. Эмпирическая политическая

150
К схожему выводу, но в ином исследовательском контексте, приходит Адам Пшеворский: Przeworski A.
Minimalist Conception of Democracy: a Defense / Democracy’s Values, ed. by Ian Shapiro and Casiano Hacker-Cordón.
Cambridge, 1999. P. 31-39.
151
См., например: Платон. Апология Сократа // Платон. Диалоги. Книга Первая. М., 2008. С. 101.
152
В качестве одних из наиболее известных работ можно выделить следующие: Lippman W. Public Opinion. New
Brunswick and London, 1998; Kornhauser W. The Politics of Mass Society. Glencoe, 1959.
 82

наука предоставляет весьма весомые аргументы в пользу того, что рядовой

избиратель действительно обладает скудными знаниями о политике и не
соответствует идеалу прекрасно информированного гражданина153; даже
ретроспективное голосование, основывающееся на динамике основных
параметров жизни общества при данном инкумбенте, не соответствует
реальному поведению избирателей 154. Мы не собираемся (и, вероятно, даже не
можем всерьез) оспаривать тезис о некомпетентности «рядовых избирателей» в
его «стандартной» формулировке. Повторим, в чем состоит эта «стандартная»
формулировка: большинство избирателей по тем или иным причинам не
способно систематически избирать оптимальный политический курс из набора
предлагаемых альтернатив. Выбор оптимального курса из набора альтернатив
предполагает существенные издержки, связанные с усилиями, вложенными в
аккуратный рациональный анализ этих альтернатив; со временем, потраченным
на рассмотрение нюансов разных политических курсов; с определенным уровнем
экспертного знания и т.д. Нет ничего удивительного в том, что большинство
избирателей способно систематически ошибаться в указанном отношении.
Однако избрание политиков не по критерию качества представляемых ими
политических курсов, но лишь по критерию их «честности» или «оппортунизма»,
есть задача гораздо более легкая: здесь, по меньшей мере, не требуется
экспертного знания (поскольку нормы должного и допустимого содержатся в
публично признанных «этических кодексах»). Участие политика в
непозволительных с точки зрения публично признанных представлений
действиях (будь то открытая коррупция или очевидное нарушение базовых
моральных норм, даже если последнее не является уголовным или иным

153
См., нарпимер, классическое исследование Ф.Конверса: Converse P. The Nature of Belief Systems in Mass
Publics (1964) // Critical Review. – 2006. – Vol. 18, № 1-3. – P. 1-74. Из недавних работ см.: Caplan B. The Myth of the
Rational Voter: Why Democracies Choose Bad Policies. Princeton, 2006; Achen C., Bartels L. Democracy for Realists:
Why Elections Do Not Produce Responsive Government. Princeton, 2016.
154
Achen C., Bartels L. Op. cit. P. 16.
 83

преступлением с юридической точки зрения) достаточно для потери доверия со

стороны избирателей. Таким образом, если демократия зачастую плохо
работает на уровне выбора политического курса, она может работать гораздо
лучше на уровне «отсеивания» политиков, которые явно ориентированы на
оппортунизм. Если недопущение к власти политиков-«оппортунистов» - ущерб
более тяжкий, чем избрание неоптимального курса при участии «честных»
политиков, то демократия по-прежнему может рассматриваться как вполне
эффективный политический строй (не говоря уже о прочих ее преимуществах) 155.

В этом пункте мы возвращаемся к ключевому сюжету нашего

предшествующего анализа: для отсеивания политиков-«оппортунистов»
избирателям может и не требоваться экспертного знания, но им требуется
информация о характере действий политиков. Как мы неоднократно отмечали
ранее, проблема молодых демократий состоит в том, что в них с большой
вероятностью отсутствует достаточно эффективная информационная
инфраструктура для того, чтобы избиратели могли надежно судить о характере
действий политиков. Отсюда проистекает повышенная вероятность того, что
молодые демократии будут неэффективны даже в плоскости недопущения к
власти политиков-«оппортунистов», не говоря уже о выборе оптимальных
политических курсов.

Второй важный тезис состоит в том, что дисциплинирование политиков

избирателями возможно даже тогда, когда последние не приобретают
качественную информацию о характере действий первых, но для этого
необходимо, чтобы политики (политические партии) имели достаточно длинный

155
Эти рассуждения могут рассматриваться как «срединный путь» между категорической критикой демократии
как неэффективного политического устройства, основанного на некомпетентности избирателей (см., например:
Caplan B. Op. cit.; Somin I. Voter Ignorance and the Democratic Ideal // Critical Review. – 1998. – Vol. 12, № 4. – P.
413-458), с одной стороны и отрицанием серьезных проблем, связанных с информационным дефицитом у
избирателей, - с другой (Wittman D. Why Democracies Produce Efficient Results // Journal of Political Economy. –
1989. – Vol. 97, № 6. – P. 1395-1424).
 84

временной горизонт. Мы привели теоретические и эмпирические аргументы в

пользу того, что партии в молодых демократиях скорее будут тяготеть к
короткому временному горизонту, чем к длинному.

Общий вывод наших моделей состоит в том, что в молодых демократиях

шансы на дисциплинирование политиков посредством выборов относительно
низки, т.к. имеет место дефицит условий, при которых такое дисциплинирование
возможно. Следовательно, в молодых демократиях резонно ожидать
формирование дефектных связей между политиками и избирателями; виды этих
связей мы также описали при рассмотрении модификаций основной
теоретической модели.

1.5. Заключительные замечания к главе

В этом разделе мы кратко воспроизведем общую логику настоящей главы,
чтобы еще раз указать на главные пункты внутри общей теоретической
конструкции.

Итак, мы начали с того, что под демократией в нашем исследовании мы

понимаем либеральную демократию, характеризуемую прежде всего двумя
компонентами: 1) либеральным компонентом, в который мы включили а)
эффективную реализацию верховенства закона как защитный механизм от
произвола правителей и б) гарантированность прав и свобод меньшинств против
возможных посягательств на меньшинства со стороны большинства; 2) широтой
селектората (демократический компонент), что проявляется в институтах
представительства и всенародных выборах, посредством которых можно
«менять» политические элиты. Мы сконцентрировались на анализе «отношений»
первого аспекта либерального компонента и демократического компонента. Мы
также отметили, что в либеральной демократии эти два аспекта должны
поддерживать и усиливать друг друга: электорат способен дисциплинировать
политиков, мотивируя их на обеспечение и/или сохранение верховенства закона,
 85

а верховенство закона воплощает в себе политическое равенство, служащее

фундаментом демократии.

Далее мы отметили, что демократизация может сталкиваться с

ограничениями и не приводить к достижению консолидированной либеральной
демократии. Это может проявляться либо в том, что эффективная реализация
принципов верховенства закона не имеет места, либо в том, что не соблюдаются
права меньшинств, либо в том, что селекторат остается ограниченным (при этом,
как мы указывали выше, в данном исследовании вопрос о правах меньшинств мы
не рассматриваем); отдельно можно указать и на возможность того, что два
анализируемых компонента либеральной демократии не поддерживают и не
усиливают друг друга, но реально это будет, скорее всего, иметь проявление в
«проблемах» с верховенством закона: если электорат не способен
дисциплинировать политиков, то они будут готовы вести себя
оппортунистически, нарушая принципы верховенства закона; аналогичные
эффекты будут иметь место, если проявятся эксцессы демократии: они тоже в той
или иной мере приведут к нарушению верховенства закона, но уже с точки зрения
подрыва принципов всеобщего равенства.

Относительно последнего пункта можно сделать оговорку: элементы

либеральной демократии могут не поддерживать друг друга, но верховенство
закона будет иметь место, а эксцессы демократии не будут проявляться благодаря
действию каких-то сил, не входящих в нашу концептуализацию либеральной
демократии. Хотя мы признаем саму эту возможность, мы не рассматриваем ее в
нашем исследовании, потому что ведем речь об эндогенных факторах
демократизации, то есть таких, которые имманентно свойственны этому
процессу и нашей концептуализации демократии.

Далее мы предположили, что можно выделить эндогенные свойства

демократизации, проистекающие из самого факта молодости демократий: они
 86

связаны с отсутствием или слабостью связей между политиками и избирателями,

выстроенных по демократическим принципам. Более конкретные проявления
этих свойств состоят в том, что 1) избиратели могут получить достаточно точную
информацию о реальном смысле действий политиков (в терминах наших моделей
- «оппортунистические» они или «честные»), только понеся относительно
большие издержки (они будут, скорее всего, временными, но не обязательно
исключительно временными); 2) временной горизонт, в котором действуют
политические партии, относительно короток.

Мы составили теоретическую модель для вскрытия следствий и

импликаций этих эндогенных свойств процесса демократизации. Мы пришли к
выводу о том, что в условиях дорогой информации о действиях политиков и
короткого горизонта планирования политических акторов последние будут
избирать оппортунистическую стратегию поведения. Кроме того, при помощи
анализа разных аспектов теоретико-игровой модели мы выявили разные
паттерны взаимодействия политических элит и неинформированного электората,
в каждом из которых наблюдаются дефективные связи между либеральным и
демократическим компонентами либеральной демократии.

Итак, наш анализ указал на формирование связей политических элит и

электората, которые в молодых демократиях обладают следующими свойствами:
1) они складываются под воздействием эндогенных свойств процесса
демократизации и в этом смысле естественны для процесса демократизации; 2)
они склонны быть дефектными с точки зрения принципов либеральной
демократии, но при этом равновесными; сочетание этих характеристик
предполагает препятствование консолидации либеральной демократии. Таким
образом, если наша логика верна, то процесс демократизации склонен эндогенно
порождать причинные механизмы, препятствующие его успешному
завершению. Огрубляя формулировку, но не слишком далеко отходя от ее
 87

смысла, можно отметить, что демократизация является внутренне

противоречивыми процессом: средство (установление в начале демократизации
связей между политиками и избирателями, функционирующих в условиях
конкурентной электоральной борьбы) имеет свою «имманентную логику»,
которая легко может препятствовать достижению цели.

Эти же выводы могут быть сформулированы на языке «равновесий» (в

теоретико-игровом смысле) или институтов (как устойчивых социальных
практик и моделей поведения акторов). С точки зрения этих концептуальных
рамок мы показали, что при определенных вполне правдоподоных допущениях
либеральная демократия в ее «вертикальном» измерении является отнюдь не
единственным – и, мы склонны думать, даже не самым естественным –
«институциональным комплексом», способным возникнуть из начальных
условий процесса, называемого демократизацией. Условия продвижения к
либеральной демократии оказываются также условиями формирования других –
менее привлекательных с нормативной точки зрения – форм взаимодействия
между политиками и избирателями, причем, возможно, последние являются
более вероятным результатом «демократизации», чем сама либеральная
демократия. С этой точки зрения то, что мы называем «демократизацией», можно
было бы называть «ловушкой демократизации».

В следующей главе при помощи эмпирических данных мы рассмотрим

некоторые из сюжетов, затронутых в теоретической части исследования.
 88

Глава 2. Эндогенные ограничения демократизации: эмпирический анализ

2.1. Паттерны связей между политиками и избирателями: гипотезы
Вопрос, который будет занимать нас на всем протяжении этой главы, таков:
в какой мере гипотезы, сформулированные на основании нашей модели, находят
отражение в эмпирических данных? Для составления общей стратегии
исследования суммируем определяющие характеристики паттернов
волатильности предпочтений избирателей (Таблица 6), выявленных в ранее.

Таблица 6. Паттерны волатильности предпочтений избирателей согласно

теоретической модели из первой главы

Механизм,
Уровень волатильности обусловливающий уровень «Вид» демократии
волатильности
Клиентелизм Молодая демократия
Ограничение конкуренции Молодая демократия156
Низкая или умеренная
Поддержка политиков, Зрелая демократия / молодая
волатильность
воздерживающихся от демократия при сочетании
оппортунизма особых условий157
«Эксперименты»
избирателей со сменой Молодая демократия
политических элит
Высокая волатильность «Челленджеры»-популисты
«играют» на
Молодая демократия
разочарованности
избирателей в политиках
Поясним некоторые детали этой таблицы. Во-первых, наименование
«молодая демократия» здесь условно: согласно нашим моделям, молодым
демократиям довольно «естественно» быть в той или иной степени
отклоняющимися от модели, наблюдаемой в зрелых демократиях. Согласно
нашим моделям, «молодые демократии» существенно отличаются от зрелых в
области вертикальных политических связей, то есть речь идет о несколько
различающихся политических режимах или системах. С другой стороны, модели

156
В действительно речь идет, скорее, о гибридном режиме; об условности термина «молодая демократия» в
Таблице 4 см. рассуждения ниже в основном тексте.
157
См. ниже Рисунок 2.
 89

предсказывают, что эти режимные различия зависят отнюдь не только от

возраста демократии, но и, например, от того, сопутствовали ли процессу
демократизации особые благоприятные обстоятельства, которые экзогенны
самому процессу демократизации, или нет (если наша теоретическая модель
оправданна, то такие особые обстоятельства должны «компенсировать»
негативную эндогенную логику демократизации). Если такие благоприятные
обстоятельства имели место, то успешная демократическая консолидация
намного более вероятна, чем в противном случае. Чтобы внести еще большую
ясность в термины, мы предлагаем схему, изображенную на Рисунке 2.

Молодые
демократии

Молодые Молодые
демократии без демократии с
благоприятных благоприятными
условий условиями

Сильно Слабо выраженный

Слабо выраженный
выраженный клиентелизм ->
клиентелизм и
клиентелизм -> средняя или
низкая или средняя
низкая высокая
волатильность
волатильность волатильность

Рисунок 2. Классификация молодых демократий с точки зрения ожидаемого

уровня волатильности предпочтений избирателей
Кроме того, из Таблицы 6 видно, что зрелые демократии ассоциируются с
одним уровнем волатильности и одним причинным механизмом, в то время как
молодые демократии - со многими. Можно сказать, что это лишь переложение
толстовской сентенции о том, что счастливым можно быть только одним
способом, а несчастным – многими. Ясно, что существуют демократии, обычно
относимые к зрелым, но функционирующие в условиях относительно развитого
 90

клиентелизма (например, Италия 158 и Япония159). Ясно также, что некоторые из

зрелых демократий испытывают периоды умеренной или даже высокой
волатильности (как это было, например, в Нидерландах в 1990-2000-х гг.). Кейс
Италии или Японии можно объяснить, внеся некоторые модификации в нашу
теоретическую модель (подробнее об этом речь пойдет позднее), а кейс,
подобный нидерландскому, следует признать исключением, связанным с
действием довольно специфических обстоятельств (в то время как модель
призвана улавливать лишь общие тенденции).

Задачи почти всей оставшейся части этой главы так или иначе будут
связаны с содержанием Таблицы 6. Мы попытаемся проверить, в какой мере
эмпирические данные не укладываются в эти паттерны, а в какой – соответствуют
им. Однако по многим причинам мы не можем претендовать на корректное
эмпирическое отображение всех причинных механизмов, упомянутых в Таблице
6, поэтому в свете эмпирического анализа она будет несколько упрощена.

Наша теоретическая модель отталкивается от некоторых имманентных

свойств периода начала демократизации; потому для эмпирического анализа
нужно отобрать а) страны, в которых действительно началась демократизация, б)
страны в периоды начала демократизации (чтобы причинные механизмы,
освещенные в модели, действовали наиболее явно).

Сочетание условий (а) и (б) ведет к тому, что из выборки фактически будут
исключены страны с систематическим ограничением конкуренции, то есть 2-й
причинный механизм из Таблицы 6 не войдет в наш анализ.

158
Graziano L. Clientelismo e sistema politico: il caso dell’Italia. Milano, 1980; Leonardi R., Wertman D. Italian Christian
Democracy: The Politics of Dominance. New York, 1989. P. 249.
159
Scheiner E. Clientelism in Japan: The Importance of Limits of Institutional Explanations / Patrons, Clients, and
Policies, ed. by H.Kitschelt and S.Wilkinson. Cambridge, 2007.P. 276; Watanuki J. Japan / The Crisis of Democracy:
Report on the Governability of Democracies to the Trilateral Commission, ed. by M.Crosier, S.Huntington and
J.Watanuki.New York, 1975. P. 126.
 91

Два последних причинных механизма трудно отделить друг от друга даже

аналитически, так как успешная апелляция «челленджеров»-популистов к
избирателям может рассматриваться в свете «эспериментов» последних по смене
политических элит. Таким образом, последний механизм можно считать просто
частным случаем предпоследнего. Различие между ними практически
невозможно провести и эмпирически, потому мы будем рассматривать
категорию высокой волатильности как более или менее гомогенную с точки
зрения причинных механизмов.

В итоге Таблица 6 упрощается так, что в нашем эмпирическом анализе мы

будем учитывать лишь три фактора: уровень волатильности предпочтений
избирателей, клиентелистские практики и возраст демократии.

Далее возникает вопрос о том, каких акторов мы будем считать

«политиками», фигурировавшими в нашей модели. Общий ответ, который будет
конкретизирован позднее, таков: либо а) политических акторов, претендующих
на замещение самых значимых политических позиций (в зависимости от формы
правления это политические партии, претендующие на выдвижение премьер-
министра, или кандидаты в президенты); либо б) все политические партии,
входящие в политическую систему160. Эмпирическая глава будет разделена на
части в соответствии с «типом» «политиков».

Перед тем, как двигаться дальше, нужно сделать несколько замечаний

относительно типа политиков из пункта (а). В этой перспективе должны
учитываться инкумбенты, занимающие самый влиятельный политический пост
(далее для краткости – просто «инкумбенты», но мы всегда будем иметь в виду
инкумбентов на самой значимой всенародно избираемой – прямо или косвенно -
политической позиции). Однако известно, что на голосование с участием

160
Смысл этой оговорки о «вхождении» в политическую систему будет прояснен в свое время.
 92

инкумбентов влияет множество факторов, включая, например, показатели

экономики (предполагается, что голосование хотя бы отчасти ретроспективно).
В связи с этим при оценивании волатильности предпочтений избирателей в
отношении акторов, претендующих на самые влиятельные политические
позиции, было бы разумно сделать поправку на факторы, влияющие на
поддержку инкумбентов. Однако ясно, что эту поправку логичнее всего делать
не для данных о волатильности в отношении всех кандидатов на ведущие
политические позиции, а только в отношении инкумбентов. Иными словами,
если мы желаем «очистить» данные от влияния факторов, не играющих сколько-
нибудь важной роли в нашем исследовательском контексте, следует
рассматривать голосование за инкумбентов отдельно от голосования за прочих
кандидатов на ведущие политические позиции.

Здесь, однако, мы сталкиваемся с другой проблемой. Если мы будем

рассматривать волатильность в отношении инкумбентов изолированно от
волатильности в отношении всех других акторов, претендующих на высшую
политическую позицию, то мы не сможем напрямую применять нашу
теоретическую модель. Причина этого состоит в том, что она способна объяснить
только ту часть волатильности при голосовании за инкумбента, которая связана
с «перетеканием» электората от него к другим кандидатам, но не ту, которая
связана с «перетеканием» электората от других кандидатов к инкумбенту.

Из этих соображений рождается следующая дилемма: с одной стороны,

желательно «очистить» данные о волатильности в отношении акторов,
претендующих на высшие политические посты, от влияния факторов,
определяющих голосование за инкумбента, и потому проще всего анализировать
только волатильность предпочтений избирателей в отношении инкумбента; с
другой стороны, если анализировать волатильность предпочтений избирателей
только в отношении инкумбента, то мы не сможем напрямую применить к такому
 93

эмпирическому анализу нашу теоретическую модель. Существует ли более или

менее «безболезненный» выход из этой дилеммы?

Мы полагаем, что ответ на этот вопрос положителен. Он состоит в том, что

волатильность в отношении инкумбентов можно считать хорошей proxy-
переменной для «обобщенной» волатильности (т.е. в отношении всех
политических акторов, претендующих на самую значимую всенародно
избираемую политическую позицию). Каковы основания для такого
предположения? Ключевый аргумент состоит в том, что волатильность в
отношении инкумбента есть составная часть «обобщенной» волатильности,
причем, ввиду того, что инкумбенты набирают обычно довольно много голосов,
- большая составная часть. Отсюда следует, что естественно ожидать сильную
корреляцию между волатильностью в отношении инкумбента и «обобщенной»
волатильностью. Если такая сильная корреляция имеет место, то использование
волатильности в отношеии инкумбента как proxy-переменной оправданно.
Существуют ли, однако, условия, при которых эта корреляция будет слабой или
даже отрицательной? Теоретически – да: это может случиться, если
волатильность в отношении не-инкумбентов высока при низкой волатильности в
отношении инкумбента или наоборот, причем на систематической основе. В
нашем контексте «систематичность» касается связи между уровнем
волатильности и возрастом демократии. Тогда обозначенное условие
подразумевает, что если, к примеру, голосование за инкумбентов примерно
следует закономерности, согласно которой более высокая волатильность
характерна для более молодых демократий, то голосование за не-инкумбентов
должно описываться какой-то явно иной закономерностью (отсутствием связи
между волатильностью и возрастом демократии или, чтобы интересующая нас
корреляция была действительно слабой, даже положительной связью). Едва ли
нужно прибегать к эмпирическим свидетельствам, чтобы убедиться в
 94

неправдоподобности этой гипотезы (в действительности очень трудно найти

даже теорию, которая ее поддерживала бы). Таким образом, мы можем надежно
заключить, что волатильность в отношении инкумбентов, занимающих самую
значимую всенародно избираемую политическую позицию, является proxy-
переменной для волатильности в отношении политических акторов,
претендующих на такую позицию.

Таким образом, мы сконцентрируемся на изолированном рассмотрении

волатильности в отношении инкумбентов, но всегда будем предполагать, что наш
анализ распространяется на «обобщенную» волатильность в отношении акторов,
претендующих на самую значимую всенародно избираемую политическую
позицию.

2.2. Связи между инкумбентами и избирателями

В этой части главы нас будут интересовать паттерны сочетаний
клиентелизма и волатильности предпочтений избирателей в отношении
инкумбентов в старых и новых демократиях. Сначала мы опишем
операционализацию волатильности и клиентелизма, затем – критерии
формирования выборки, после чего приступим к анализу паттернов сочетаний
интересующих нас характеристик.

2.2.1. Операционализация волатильности предпочтений избирателей в

отношении инкумбентов

2.2.1.1. Общая стратегия операционализации волатильности в отношении

инкумбентов
Ясно, что волатильность в отношении инкумбентов можно получить
только из данных о динамике электоральной поддержки инкумбентов. Сбор
данных об этой динамике между соседними выборами не является проблемой.
 95

Более интересный вопрос – можно ли использовать эти данные для наших целей
напрямую?

На этот вопрос мы уже фактически ответили в конце предыдущего раздела,

но теперь ответим на него полнее. Мы склонны полагать, что использование
«сырых» данных о динамике поддержки инкумбентов было бы не вполне
корректно, потому как волатильность в отношении инкумбентов интересует нас
только в разрезе возраста демократии, но сама эта волатильность может
определяться множеством сторонних факторов. На основании предыдущих
исследований можно указать на две главные (влиятельные, универсальные в
пространстве и постоянные во времени) группы факторов, определяющие
уровень электоральной поддержки инкумбентов: состояние экономики и
разделение ответственности между политическими институтами 161.

Таким образом, в нашем основном анализе требуется использовать такие

данные о волатильности электоральной поддержки инкумбентов, которые были
бы «очищены» от влияния этих двух групп факторов. Нужные оценки
волатильности можно получить в две стадии:

1) применить регрессионный анализ, в котором зависимой переменной

выступали бы исходные данные об электоральной поддержке
инкумбентов, а независимые переменные включали бы в себя факторы из
двух указанных выше групп (состояние экономики и разделение
политической ответственности). Остаточный член регрессионной модели,
т.е. показатели электоральной поддержки, которые «не объяснены»
предикторами (независимыми переменными), можно рассматривать как
«очищенную» электоральную поддержку;

161
Duch R., Stevenson R. The Economic Vote: How Political and Economic Institutions Condition Electoral Results.
Cambridge, 2008; Bingham Powell G., Whitten G. A Cross-National Analysis of Economic Voting: Taking Account of
Political Context // American Journal of Political Science. – 1993. – Vol. 37, № 2. – P. 391-414.
 96

2) трансформировать показатели очищенной электоральной поддержки в

показатели волатильности посредством расчета модулей значений
очищенной электоральной поддержки.

2.2.1.2. Зависимая переменная в регрессионном анализе: кого считать

«инкумбентом»?
Теперь, когда ясна общая стратегия операционализации волатильности в
отношении инкумбента, нужно рассмотреть вопрос о том, каких акторов считать
инкумбентами.

Напомним, что в действительности речь идет об инкумбентах, занимающих

наиболее значимую всенародно избираемую политическую позицию в
соответствующих политических системах.

Произведем довольно тонкое различение в понятии инкумбента,

теоретическая мотивированность которого прояснится ниже. Итак, мы будем
различать в инкумбенте две составляющих: «статическую» и «динамическую».
«Статическая» составляющая инкумбента – это совокупность его политически
релевантных характеристик, не меняющихся от выборов к выборам;
«динамическая» составляющая есть совокупность политически релевантных
характеристик, меняющихся от выборов к выборам. Статическая составляющая
инкумбента будет отождествляться нами с партией, которая «поставляет»
политических лидеров (премьер-министров или президентов); тем самым мы
предполагаем, что «партийность» описывает такие стабильные признаки, как,
например, общая идеологическая позиция. Динамическая составляющая
инкумбента будет ассоциироваться нами с лидером или «лицом» партии.

Теперь мы можем сформулировать более точную (но еще

предварительную!) операционализацию зависимой переменной в регрессионном
анализе: это электоральная поддержка статической составляющей инкумбента; о
 97

том, какую роль играет в нашем анализе динамическая составляющая

инкумбента, будет ясно из подраздела о контрольных переменных.

Какие выборы следует учитывать для того, чтобы идентифицировать

статическую составляющую инкумбента? Является ли этот тип выборов одним и
тем же в разных странах? Едва ли это так: в парламентских системах президент
и вовсе не избирается всенародно, и ключевую роль играют парламентские
выборы, в то время как в президентских и президентско-парламентских системах
особенно велико значение президентских выборов и именно президент несет
наибольшую ответственность за внешнюю и внутреннюю политику (и это, надо
полагать, совпадает с восприятиями электората).

Учитывая это, вынесем следующее предварительное решение: в тех

странах, где президент избирается всенародно, в качестве статической
составляющей инкумбента будет восприниматься партия, к которой
принадлежит президент, а сама личность президента – в качестве динамической
составляющей инкумбента; в прочих случаях mutatis mutandis то же должно быть
сказано про премьер-министра и ассоциированную с ним партию.

Сформулированный критерий представляется достаточно разумным,

однако в нем имеется деталь, которая может вызвать сомнения: всенародное
избрание президента не всегда сопряжено с большими полномочиями
президента, заложенными в конституции, а значит, электорат, хотя и избирает
президента напрямую, может отдавать себе отчет в его ограниченной
политической роли.

Более конкретно, всенародное избрание президента имеет место в

президентских, премьерско-президентских и президентско-парламентских
 98

республиках162. Однако есть серьезные основания полагать, что по объему

политических полномочий президент в премьерско-президентской республике
намного слабее президента в двух других типах республик и близок по этому
параметру к президенту в парламентских системах 163. Таким образом, проблема,
зафиксированная в предыдущем абзаце, теоретически возникает в отношении
только премьерско-президентских республик.

Однако и последний вывод нуждается в корректировке в силу того, что

премьерско-президентская республика не является внутренне гомогенной
категорией. К примеру, по формальным параметрам (главный из которых –
отсутствие прямой политической ответственности премьер-министра перед
президентом) и Франция, и Монголия должны быть отнесены к премьерско-
президентским республикам, хотя при принятии во внимание контекстуальных
признаков можно попытаться обосновать, что президент Франции в отношении
даже внутренней политики более сильная политическая фигура, чем президент
Монголии (вероятно, это может быть связано и с до сих пор ощущаемым
наследием Шарля де Голля, придавшего позиции президента во Франции особый
характер, лишь отчасти улавливаемый формальными критериями 164), и электорат
Франции теоретически может связывать с президентом Франции заметно
большую политическую ответственность, чем электорат Монголии – со своим
президентом. Таким образом, едва ли можно найти какое-то универсальное
правило для того, чтобы судить, где всенародное избрание президента может
выступать в качестве свидетельства в пользу того, что именно президентские

162
Shugart M., Carey J. Presidents and Assemblies: Constitutional Design and Electoral Dynamics. Cambridge, 1997. P.
18-27.
163
Локшин И.М. Индекс величины политических ставок / Препринт серии «Политическая теория и политический
анализ» Национального Исследовательского Университета Высшая Школа Экономики. URL:
https://www.hse.ru/pubs/share/direct/document/96217535 (дата обращения: 13.08.2016). В Таблице 2 из
препринта, которой мы пользуемся, к сожалению, перепутаны названия столбцов: названия «Политический вес
нижней палаты парламента» и «Политический вес верхней палаты парламента» должны поменяться местами.
164
Duverger M. A New Political System Model: Semi-Presidential Government // European Journal of Political
Research. – 1980. – Vol. 8. – P. 165-187.
 99

выборы должны приниматься в расчет при операционализации волатильности

предпочтений избирателей в отношении инкумбента.

Учитывая это, мы примем двухуровневую, хотя и несколько рискованную

в силу ее неполной формализации, процедуру рассмотрения этого вопроса: 1) на
первом этапе в качестве предварительного решения страны будут делиться по
критерию политических систем на президентские и президентско-парламентские
с одной стороны и парламентские и премьерско-президентские – с другой; 2) на
втором этапе для премьерско-президентских систем мы будем экспертным
образом решать вопрос о политическом статусе и влиятельности президента по
сравнению с главой правительства.

В конечном итоге, мы приходим к следующему правилу: для

операционализации оценки электоратом качества деятельности инкумбента в
президентских и президентско-парламентских системах всегда будут
рассматриваться президентские выборы, в парламентских системах – всегда
парламентские выборы, в премьерско-президентских системах – либо
президентские, либо парламентские выборы в зависимости от экспертного
решения по поводу политического статуса и влиятельности президента.

Наконец, заметим, что в случае президентских выборов, проводящихся в

два тура, мы будем учитывать результаты первого тура, чтобы повысить
сравнимость во времени и между кейсами.

Если в случае президентских выборов ясно, как определять статическую

составляющую инкумбента (это просто партия, к которой принадлежит
 100

президент165), то этот вопрос требует дополнительного обсуждения для

парламентских выборов.

В сущности, варианта всего три: это 1) либо все партии, входящие в

правительство; 2) либо партия, имеющая большинство в правительстве; 3) либо
партия, к которой принадлежит глава правительства. По причинам, изложенным
ниже, мы предпочитаем вариант (3).

Общий аргумент состоит в том, что вариант (3) в наибольшей степени

сохраняет однозначность понятия инкумбента, несущего в глазах электората
наибольшую политическую ответственность. Рассмотрим этот аргумент
подробнее при сравнении варианта (3) с другими вариантами.

Сомнительность варианта (1) можно сформулировать в следующих

вопросах: можно ли считать «полноценной» частью инкумбента, несущего
политическую ответственность (речь идет о правительстве, зависящем от
парламента), партию, имеющую совсем небольшое парламентское
представительство и малое число министерских портфелей? Когда избиратели
голосуют или не голосуют за малые партии, входящие в правительство, но не
обладающие там значительным весом, имеют ли они в виду, что такие партии
ответственны за успех или неудачи проведения той или иной политики в той же
мере, что и ключевые для правительства партии? На оба вопроса мы склонны
отвечать скорее отрицательно. Первый вариант имеет еще и тот недостаток, что
усложняет ситуацию при сравнении однопартийных и коалиционных
правительств: совокупная электоральная поддержка последних может оказаться

165
Исключениями являются случаи, когда президент беспартиен или когда из контекста ясно, что партия,
ассоциированная с президентом, является не самостоятельной политической силой, а силой, зависимой от
самого президента; тогда мы имеем «два тела президента»: он сочетает в себе одновременно и статическую, и
динамическую составляющую инкумбента; однако в нашей выборке такие случаи очень редки.
 101

систематически большей, чем поддержка первых, просто по причине большего

количества входящих в коалиционное правительство партий.

Второй вариант, на наш взгляд, хуже третьего, потому что если

большинство в правительстве и премьер-министр принадлежат разным партиям
(редкая, но возможная комбинация), то электорат с большей вероятностью будет
ассоциировать политическую ответственность с премьер-министром и его
партией по меньшей мере в силу координирующей и направляющей роли
премьер-министра в правительстве.

Таким образом, для парламентских и некоторых премьерско-

президентских систем в качестве зависимой переменной мы будем рассматривать
электоральную поддержку партии, к которой принадлежит глава правительства.

В связи с выбранной операционализацией зависимой переменной

возникает очевидный вопрос о том, сравнимы ли данные об электоральной
поддержке на президентских и парламентских выборах.

Мы полагаем, что сопоставление просто данных об электоральной

поддержке президента и партии премьер-министра далеко не всегда корректно
по ряду причин, пояснять которые в данном контексте нет необходимости.
Поэтому нужно принять меры для увеличения сравнимости данных.

В нашем исследовании таких способов увеличения сравнимости два: 1)

рассмотрение разностей в электоральной поддержке инкумбента (президента или
партии премьер-министра) на соседних выборах вместо исходных данных о
поддержке; 2) введение в анализ контрольных переменных, улавливающих
контекстуальные различия между президентскими и парламентскими выборами
(и тем самым хотя бы частично нейтрализующих эти различия).
 102

Первый способ в действительности имеет более широкий смысл, чем

просто повышение сравнимости стран по критерию природы инкумбента: 1) он
приводит нас к данным о динамике поддержки инкумбента, а именно это и есть
наша цель в связи с тем, что потом мы перейдем к данным о волатильности; 2) он
открывает перспективу для использования регрессионных моделей, основанных
на первых разностях (first differences), которые применяются для анализа
панельных данных166.

Ключевое значение моделей первых разностей (как и моделей с

фиксированными эффектами) состоит в том, что они позволяют имплицитно
контролировать влияние всех переменных, значения которых не меняются между
двумя соседними периодами167. Благодаря этому мы можем резко сократить число
предикторов в наших моделях (к примеру, можно опустить, по-видимому,
предиктор избирательной системы, который был бы важен в контексте
«обычной» регрессионной модели), одновременно расширив выборку (через
включение в нее более чем одного периода одновременно); эти обстоятельства
позволят увеличить надежность стандартных ошибок коэффициентов регрессии.
Подробнее о технических деталях регрессионного анализа речь пойдет в
соответствующем подразделе.

2.2.1.3. Независимые переменные в регрессионном анализе

Мы будем использовать три переменные из группы экономических
показателей, которые и в литературе считаются основными 168: а) ВВП на душу

166
Cameron C., Trivedi P. Microeconometrics: Methods and Applications. Cambridge, 2005. P. 704-705.
167
Речь идет о тех переменных, которые по отдельности определяют значение зависимой переменной в период
t и в период t  1 , но не о таких переменных, которые определяют разность в значениях зависимой
переменной между двумя периодами.
168
Bengtsson A. Economic voting: The Effect of Political Context, Volatility, and Turnout on Voters’ Assignment of
Responsibility // European Journal of Political Research. – 2004. – Vol. 43. – P. 753; Lewis-Beck M., Paldam M.
Economic voting: An Introduction // Electoral Studies. – 2000. – Vol. 19. – P. 114; Whitten G., Palmer H. Cross-National
Analyses of Economic Voting // Electoral Studies. – 1999. – Vol. 18. – P. 52. Тем не менее, в отношении
экономических показателей имеется ряд сложностей: а) объективные экономические показатели могут
отличаться от субъективных оценок граждан; б) можно делать акцент на агрегированных показателях (для
 103

населения с учетом ППС в постоянных долларах (на 2005 г.); б) уровень

безработицы; в) уровень инфляции.

По причине использования модели первых разностей, все эти переменные

будут преобразованы: во внимание будут приниматься разности в их значениях
между двумя соседними периодами, поделенные на число лет между выборами
(иными словами, будет учитываться среднегодовое изменение показателей).

Другая важнейшая группа независимых переменных должна отражать

степень, в которой инкумбентом разделяется политическая ответственность.
Руководствуясь предшествующими исследованиями на эту тему 169, разделение
политической ответственности мы будем измерять через следующие показатели:
а) парламентская поддержка правительства; б) разделение властей; в)
коалиционность правительства.

В случае слабой парламентской поддержки правительства, четко

выраженного разделения властей и коалиционного правительства политическое
влияние и политическая ответственность инкумбента будут значительно
ограничены. Как показывают исследования, на которые мы ссылались выше, в

страны в целом), а можно – на экономическом положении конкретного респондента; в) можно учитывать

ретроспективное голосование, а можно – проспективное (Anderson C. The End of Economic Voting? Contingency
Dilemmas and the Limits of Democratic Accountability // The Annual Review of Political Science. – 2007. – Vol. 10. – P.
274). Поскольку наша цель состоит не в том, чтобы создать точную модель экономического голосования, но в
том, чтобы очистить данные о голосовании от хотя бы сильнейших эффектов экономики, мы считаем
возможным применение здесь самых простых моделей экономического голосования. Этот выбор тем более
обоснован, что изощренные модели не гарантируют преимущества в точности и надежности: «Типичное
развитие событий таково. Сначала X представляет впечатляющее исследование V- или P-функции для страны Z,
2
с хорошей теорией и – что самое главное – с прекрасными эконометрическими результатами: высоким R ,
значимыми, с запасом, t-статистиками и, в добавление ко всему, новым эконометрическим фокусом вроде
  -теста из последних номеров журнала «Эзотерика». Все впечатлены – до тех пор, когда несколько лет
спустя Y демонстрирует, что достаточно одного крошечного изменения, чтобы результаты X пошли прахом»
(Paldam M. How Robust Is the Vote Function? A Study of Seventeen Nations Over Four Decades / Economics and
Politics: The Calculus of Support, ed. by H.Norpoth, M.Lewis-Beck, J.-D.Lafay. Ann Arbor, 1991. P. 9-10).
169
Bengtsson A. Op. cit.; Bingham Powell G., Whitten G. Op. cit.
 104

этих обстоятельствах электорат склонен меньше «наказывать» инкумбентов за

неудачную политику в экономической сфере.

Мы примем простую кодировку всех трех показателей: а) если

правительство имеет абсолютное большинство в парламенте, то припишем
переменной парламентской поддержки значение 1, в противном случае – 0; б)
если разделение властей фактически отсутствует (парламентская система), то
припишем этой переменной значение 1, в противном случае (все другие формы
правления) – 0; в) если в парламентской системе правительство составлено одной
партией или если это президентская система, то припишем показателю
некоалиционности правительства значение 1; если это смешанная форма
правления, то значение 0.5 (учитывая влияние на правительство как президента,
так и парламента); если в парламентской системе правительство коалиционное,
то припишем переменной значение 0.

Для сокращения числа предикторов и в соответствии с практиками,

встречающимися в литературе 170, мы составим единый показатель, вложив в него
информацию из трех упомянутых выше переменных (простым сложением
значений трех переменных для каждой страны). Учитывая описанные выше
правила кодировки, эту единую переменную верно будет называть переменной
ясности политической ответственности инкумбента: чем выше ее значение, тем
меньше сомнений, что именно инкумбент несет политическую ответственность.

Мы также будем использовать переменную взаимодействия (interaction

variable) ясности политической ответственности инкумбента и одного из
экономических показателей (только одного – чтобы смягчить проблему
мультиколлинеарности): при меньшей политической ответственности, ceteris
paribus, экономические неудачи должны в меньшей степени приниматься

170
Bengtsson A. Op. cit.
 105

населением в расчет, т.е. можно ожидать чуть более высоких уровней поддержки
инкумбента, делящего ответственность с другими политическими акторами 171.

Наконец, мы будем использовать переменную, которая призвана учесть

изменение голосования за статическую составляющую инкумбента при
изменении его динамической составляющей (иными словами, изменение
голосования за партию при смене ее кандидата на пост президента или премьер-
министра по сравнению с предыдущими выборами); этот аспект важен с двух
точек зрения: 1) избиратели могут приписывать разные уровни компетентности
разным лицам, даже если они представляют одну и ту же партию; 2) могут
происходить изменения в структуре партии (например, раскол), и мы будем
считать такие изменения значимыми для избирателей, если при этом меняется
релевантное для анализируемых выборов «лицо» партии.

2.2.2. Формирование выборки

При формировании выборки стран для анализа применялось несколько
критериев.

Два, вероятно, ключевых решения были призваны увеличить каузальную

гомогенность выборки – для придания большей осмысленности последующему
эмпирическому анализу 172. Разумеется, сама наша теоретическая перспектива
указывает на определенную каузальную гетерогенность, которую мы
попытаемся косвенно исследовать; однако нужно исключить из выборки страны,
в отношении которых предложенные теоретические механизмы могут быть
заведомо неверны.

171
Bingham Powell G., Whitten G. Op. cit. Мы неслучайно делаем акцент именно на неудачах, потому как
избиратели, судя по имеющимся данным, сильнее реагируют на экономические кризисы, чем на успехи:
Roberts A. Hyperaccountability: Economic Voting in Central and Eastern Europe // Electoral Studies. – 2008. – Vol. 27.
– P. 533-546.
172
Подробнее см.: Локшин И.М. Игра в бисер? Конвенциональные количественные методы в свете тезиса
Дюэма-Куайна // Политическая наука. – 2015. - № 2. – С. 80-103.
 106

Первое из этих решений состоит в том, что в выборку попадают только

страны с населением не менее 1 млн человек на момент интересующих нас
выборов. Предположение, стоящее за этим решением, состоит в том, что
политика в малых странах, особенно с точки зрения представительства, может по
ряду важных параметров отличаться от политики в больших странах, так что
сравнимость стран друг с другом не была бы обеспечена.

Второе решение состоит в том, что в выборку не включаются страны

Африки. Это решение вызвано тем, что даже если по индексам демократичности
африканские страны являются демократиями, на деле существует множество
нюансов, ставящих грубую количественную оценку под сомнение (это особенно
верно для стран южнее Сахары). Подтверждением этого является то, что
выживание демократии и формирование партийных систем объясняется в
африканских странах уникальным контекстом 173 (это может выражаться и в
статистической значимости дамми-переменной Африки в регрессионном
анализе174).

Далее нужно было отобрать страны, которые считаются в нашем

исследованиями «молодыми демократиями». Это было сделано на основании
субиндексов из проекта “Polity IV”175. Более конкретно, страна считалась
демократией с соответствующего года, если в этот год начинали одновременно
соблюдаться следующие три критерия:

 переменная XRCOMP принимает значение «2» или «3»;

173
Weghorst K., Bernhard M. From Formlessness to Structure? The Institutionalization of Competitive Party Systems in
Africa // Comparative Political Studies. – 2014. – Vol. 47, № 12. – P. 1707-1737.
174
Wright J. Political Competition and Democratic Stability in New Democracies // British Journal of Political Science. –
2008. – Vol. 38, № 2. – P. 242.
175
Center for Systemic Peace. The Polity Project. URL: http://www.systemicpeace.org/polityproject.html (дата
обращения: 10.08.2016).
 107

 переменная XROPEN принимает значение «3» или «4»;

 переменная PARCOMP принимает значение «3», «4» или «5».

Переменная XRCOMP отражает степень конкурентности при

рекрутировании лиц в исполнительную власть; значение «2» означает
«переходное» состояние (transitional), когда институционально закреплен
временный механизм, обеспечивающий передачу власти от правителей,
получивших политические полномочия благодаря селекции (назначение на
должность), к правителям, получающим политические полномочия посредством
выборов; значение «3» означает выборную исполнительную власть 176.

Переменная XROPEN отражает степень открытости системы при

рекрутировании лиц в исполнительную власть; значение «3» означает, что имеет
место совмещение наследования власти с выборами главы исполнительной
власти; значение «4» означает открытую конкуренцию за пост главы
исполнительной власти 177.

Переменная PARCOMP отражает степень конкурентности политического

участия. Значение «3» означает конкуренцию на основе соперничества «факций»
(например, групп, основанных на этнических различиях), которые борются за
реализацию своих частных интересов в ущерб интересам прочих групп; значение
«4» означает конкуренцию «переходного» характера, то есть включает в себя
элементы политической конкуренции, характерной для зрелых демократий.
Значение «5» означает наличие сравнительно устойчивых светских политических
групп, соревнующихся за политическое влияние посредством выборов на

176
Marshall M., Gurr T., Jaggers K. Polity IV Project: Political Regime Chracteristics and Transitions, 1800-2015. Dataset
Users’ Manual. URL: http://www.systemicpeace.org/inscr/p4manualv2015.pdf (дата обращения: 13.08.2016).
177
Ibid.
 108

общенациональном уровне; правящие группы передают власть победителям на

выборах; политическая конкуренция редко сопровождается насилием 178.

Описанные критерии были выбраны в соответствии с логикой,

предложенной в самом проекте Polity IV: в структуре кодирования режимов все
значения указанных переменных прибавляют баллы к компоненту демократии.
Однако мы опустили одну переменную, которая в проекте Polity IV также может
свидетельствовать о большей демократичности режима: XCONST (степень
ограничений, накладываемых на исполнительную власть). Решение не учитывать
эту переменную вызвано тем, что она явно коррелирует с контрольной
переменной, включающей в себя информацию о разделении властей: именно,
наибольшие баллы по XCONST склонны получать парламентские системы. Если
бы, таким образом, эта переменная была включена в критерий отбора стран, то
мы имели бы смещение выборки в отношении контрольной переменной, что не
позволило бы интерпретировать последнюю с желательной надежностью.

По дополнительным критериям из выборки были исключены следующие

страны, прошедшие «первичный» отсев: Армения, Босния и Герцеговина,
Грузия, Ливан, Молдова, Тайвань, Таиланд, Уругвай, Швейцария.

Ливан был исключен из выборки в связи с отсутствием достаточных

сведений: только две избирательные кампании в Ливане пришлись на время
перехода к демократии по названным выше критериям (в 2005 и 2009 гг.), но
выборы 2005 г. в связи с их переходным характером проводились по такой
системе, что голосование по ним весьма трудно агрегировать в вид, подходящий
для исследования в контексте принятого дизайна регрессионного анализа; но без
выборов 2005 г. данные для Ливана оказываются нерелевантными, поскольку

178
Ibid.
 109

зависимая переменная основана на изменении электоральной поддержки

инкумбента и потому требует результатов не менее чем двух выборов.

Армения и Грузия были исключены по схожей причине – слишком малого

количества выборов (президентских), удовлетворяющих изложенным выше
критериям включения в выборку.

Уругвай был исключен потому, что в релевантный период (до 1997 г.) в
стране действовала уникальная избирательная система, связывающая
президентские выборы с парламентскими и не позволяющая прямых сравнений с
остальными избирательными системами из выборки даже с учетом поправки на
динамику электоральной поддержки: ключевая неясность касается того,
включать ли в анализ голосование за партии или за кандидатов в президенты 179.

Швейцария была исключена также по причине институционального

своеобразия: коллективный глава государства делает затруднительным
сравнение Швейцарии с прочими странами в нужном для нас аспекте.

Таиланд был исключен по причине того, что, хотя страна может считаться
по обозначенным выше критериям «молодой демократией» с конца 1970-х гг., в
этот период в политике страны большую роль по-прежнему играли военные.
Таким образом, демократический статус особенно важных в контексте
исследования первых выборов в период демократизации оказывается несколько
сомнительным.

Босния и Герцеговина не включена в выборку по причине

неоднозначности, связанной с тем, кто является инкумбентом, поскольку

179
Подробнее см.: Nohlen D. (ed.). Elections in the Americas: A Data Handbook. Vol. II. South America. Oxford, 2005.
P. 491.
 110

заметную роль в политике страны играет Верховный представитель, следящий за

исполнением Дэйтонского соглашения.

Молдова и Тайвань были исключены из выборки в связи с коренным

изменением политической системы: в начале демократического транзита в
Молдове президент избирался всенародно, а потом - парламентом, в Тайване
произошли обратные изменения.

Следующий вопрос касается временных периодов, которые должны

учитываться в анализе.

Для молодых демократий выборы интересовали нас прямо

пропорционально их близости к началу демократизации, поэтому мы опирались
на сбор информации о первых трех электоральных циклах (число 3 выбрано здесь
достаточно произвольно). Учитывая же, что зависимая переменная
операционализируется через разности в поддержке инкумбента на соседних
выборах, результаты по трем выборам порождают два наблюдения для каждой
страны (изменение в поддержке между вторыми и первыми выборами и между
третьими и вторыми).

В рассматриваемом отношении зрелые демократии отличаются от молодых

по двум важным аспектам: во-первых, число выборов, релевантных для анализа,
здесь для каждой страны больше; во-вторых, мы не привязаны к какому-то
конкретному периоду, как это имеет место для молодых демократий (начало
демократизации). В то же время, для сравнимости групп зрелых и молодых
демократий также желательно было собрать по два наблюдения для каждой
страны (разности в поддержке инкумбента между двумя соседними выборами).

Возникает вопрос о том, за какой период учитывать выборы для старых

демократий. Решение проблемы было компромиссным и основывалось на том,
 111

что среди молодых демократий выделяются две большие группы стран:

посткоммунистические страны и страны Латинской Америки (хотя есть и третья
небольшая группа азиатских государств); среди вторых демократизация в целом
началась несколько раньше (в начале и середине 1980-х гг.), чем среди первых (в
самом конце 1980-х гг.); поэтому было решено составить два варианта выборки
зрелых демократий: одну – с выборами за период 1980-х гг., в целом
совпадающий с периодом релевантных выборов в странах Латинской Америки,
другую – с выборами за период 1990-х гг., примерно параллельными первым
демократическим выборам в посткоммунистических странах.

Таким образом, мы получили фактически две выборки стран: эти две

выборки различаются по составу зрелых демократий, но практически идентичны
по составу молодых демократий.

2.2.3. Регрессионный анализ

2.2.3.1. Предварительные замечания

Общий вид нашей регрессионной модели таков:

 E L _ S U P P it   o   1  U N E M P L _ A V it   2  G D P _ P C _ A V it   3 L O G  IN F L _ A V it   4  L E A D it 

 5 R E S P _ C lA R it   6 (  E C O N ( J ) it  R E S P _ C L A R it )   it ,

где знак  означает разность в значениях переменной для страны i между

соседними выборами ( t может принимать только два значения: 1 или 2; t 1

указывает на период между первыми и вторыми выборами, t  2 - на период

между вторыми и третьими выборами), элемент названия переменных «AV»
означает, что мы принимаем в расчет среднегодовое изменение значения
переменной между выборами (от “average”), EL _ SU PP - электоральная
поддержка статической составляющей инкумбента, UNEM PL - уровень
безработицы, GDP _ PC - ВВП на душу населения по ППС в постоянных
долларах, L O G  IN F L - логарифм по основанию 10 разности в уровне инфляции
 112

между двумя временными периодами (логарифмирование вызвано тем, что

разности в уровне инфляции по выборке растут примерно экспоненциально),
LEAD - дамми-переменная смены лидера у партии, принятую за статическую
составляющую инкумбента, RESP _ C LAR - степень ясности политической
ответственности инкумбента, переменная ECON (J ) принимает значение UNEM PL

при j  1 , GDP _ PC при j  2 и L O G  IN F L при j  3 (т.е. мы включим в модель

только одну переменную взаимодействия экономического показателя с ясностью
ответственности),  - ошибка,  - регрессионный коэффициент.

В действительности мы можем использовать и частные случаи описанной

выше этой модели (когда некоторые из предикторов отсутствуют).

Для удобства интерпретации результатов представим описательные

статистики переменных (Таблица 7) из первой версии выборки (где зрелые
демократии взяты в период 1980-х гг.)180.

Таблица 7. Описательные статистики переменных из первой выборки

Стандартное
N Минимум Максимум Среднее
отклонение

EL _ SU PP 122 -42.1 27.2 -6.17 11.35

UNEM PL _ AV 117 -3.55 17.6 0.4 2.23

GDP _ PC _ AV 122 -0.11 0.15 0.02 0.03

L O G  IN F L _ A V 120 -1.88 3.2 2.86 0.45

LEAD 122 0 1 0.43 0.5

RESP _ C LAR 122 0 3 1.86 0.69

180
Из последующего изложения будет ясно, что мы примем первую выборку в качестве основной, а вторую
будем использовать лишь для проверки устойчивости результатов, полученных на первой выборке.
 113

Кратко скажем о принципах представления результатов регрессионного

анализа.

Ключевое положение состоит в том, что мы отказываемся от

традиционного акцента на тестах статистической значимости. Существует
несколько оснований, по которым конвенциональная практика представления и
интерпретации статистических результатов с опорой на тесты статистической
значимости ущербна 181:

 в конвенциональных применениях тестов статистической значимости

слиты друг с другом два разных подхода к определению сущности уровня
значимости (p-value): подход Р. Фишера воспринимает уровень значимости
как эвристический инструмент для вынесения суждения о верности
нулевой гипотезы в отношении полученных данных, в то время как подход
Неймана-Пирсона рассматривает уровень значимости как индикатор того,
какое решение следует принимать в отношении нулевой гипотезы:
отвергать ее или нет182;

 в основании большинства тестов статистической значимости лежит

нереалистичное допущение о нулевой гипотезе, которая гласит, что
оцениваемый параметр в буквальном смысле равен 0 183;

 в конвенциональном использовании тестов статистической значимости

часто смешивается статистическая и содержательная значимость 184;

181
Общий обзор проблемы представлен, например, в статье: Локшин И.М. Игра в бисер? Конвенциональные
количественные методы в свете тезиса Дюэма-Куайна // Политическая наука. – 2015. - № 2. – С. 80-103.
182
Gigerenzer G. Mindless Statistics // The Journal of Socio-Economics. – 2004. – Vol. 33. – P. 589-592.
183
Meehl P. Apprasing and Amending Theories: The Strategy of Lakatosian Defence and Two Principles That Warrant It
// Physchological Inquiry. – 1990. – Vol. 1, № 2. – P. 124.
184
Gill J. The Insignificance of Null Hypothesis Significance Testing // Political Research Quarterly. – 1999. – Vol. 52, №
3. – P. 657-658.
 114

 уровень значимости, строго говоря, не предоставляет информацию о том,

насколько верна или неверна нулевая гипотеза, но лишь о вероятности
получения оценок, которые в самом деле были получены, при условии, что
нулевая гипотеза верна 185;

 разница между «статистически значимым» и «статистически незначимым»

результатом часто сама статистически незначима 186.

В социальных науках все большую популярность набирает подход,

основанный на анализе не тестов статистической значимости, а доверительных
интервалов: они содержат намного больше полезной информации, чем уровень
значимости187. Опора на анализ доверительных интервалов также несвободна от
недостатков188, однако в рамках парадигмы частотной вероятности акцент на
интерпретации доверительных интервалов представляется нам наиболее
разумным; в нижеследующем анализе мы будем придерживаться именно этого
подхода.

2.2.3.2. Результаты регрессионного анализа

Мы сразу сфокусируем внимание на моделях, которые, на наш взгляд,
являются наиболее осмысленными; критерии их отбора таковы:

 теоретическая обоснованность;

 устойчивость результатов на двух выборках;

 величина скорректированного коэффициента детерминации;

185
Cohen J. The Earth Is Round (p < .05) // Amercian Psychologist. – 1994. – Vol. 49, № 12. – P. 998-1000.
186
Gelman A., Stern H. The Difference Between “Significant” and “Not Significant” Is Not Itself Statistically Significant //
The American Statistician. – 2006. – Vol. 60, № 4. – P. 328-331.
187
Cumming G. The New Statistics: Why and How // Psychological Science. – 2014. – Vol. 25, № 1. – P. 7-29.
188
Morey R., Hoekstra R., Rouder J. et al. The Fallacy of Placing Confidence in Confidence Intervals // Psychonomic
Bulletin & Review. – 2016. – Vol. 23, № 1. – P. 103-123.
 115

 относительно слабая выраженность проблемы мультиколлинеарности в

связи с включением в число предикторов переменной взаимодействия.

Ниже представлены данные о нескольких моделях с разным набором

предикторов (в том числе для демонстрации устойчивости регрессионных
коэффициентов) для первой (Таблицы 8 и 9) и второй (Таблица 10) выборок.

Все доверительные интервалы рассчитаны при уровне доверия в 95% с

учетом робастных ошибок, найденных по методу А.Хэйеса и Л.Кай189. Тем самым
нивелируется возможная проблема гетероскедастичности ошибок.

Табл. 8.. Модели, полученные на первой выборке (I)

Модель 1а Модель 2
Коэфф. Довер. интервал VIF Коэфф. Довер. интервал VIF
Константа 1.99 (-16.17; 20.15)
0.12 (-6.69; 6.93)
Δ u n e m p l_ a v -1.41 (-2.32; -0.5)
-1.46 (-2.27; -0.65) 2.79 2.96
Δ gdp_pc_av 88.88 (11.44; 166.32)
89.99 (14.39; 165.59) 1.2 1.22
lo g  in fl_ a v -0.67 (-6.73; 5.39)
1.14
lead -4.78 (-8.92; -0.64)
-4.84 (-8.92; -0.76) 1.05 1.06
re s p _ c la r -2.99 (-6.18; 0.2)
-3.03 (-6.19; 0.12) 1.03 1.03
 u n e m l_ a v × re s p _ c la r 0.17 (-0.25; 0.59)
0.19 (-0.17; 0.55) 3.07 3.44
R
2
скоррект. 0.171 0.164
N
116 116
F-тест
5.78 4.79
Модель 1а (для первой выборки) и Модель 1б (для второй выборки), т. е.,
упрощенно, Модель 1, представляется наилучшей из тех моделей, которые
включают в себя предикторы из всех групп факторов, описанных в разделе о

189
Hayes A., Cai L. Using Heteroskedasticity-Consistent Standard Error Estimators in OLS Regression: An Introduction
and Software Implementation // Behavior Research Methods. – 2007. – Vol. 39, № 4. – P. 709-722.
 116

независимых переменных. Эффект взаимодействия включает в себя переменную

о безработице, а не другие экономические показатели, из-за сравнительно слабо
выраженной проблемы мультиколлинеарности. В этих моделях в число
предикторов не вошла переменная инфляции, поскольку ее объяснительная сила
невелика, точечная оценка регрессионного коэффициента, судя по
доверительным интервалам, ненадежна, а ее исключение из модели не вызывает
больших изменений для прочих предикторов.

Таблица 9. Модели, полученные на первой выборке (II)

Модель 3 Модель 4а
Коэфф. Довер. интервал Коэфф. Довер. интервал
Константа
0.04 (-6.85; 6.93) -5.37 (-8.52; -2.22)
Δ u n e m p l_ a v
-0.94 (-1.47; -0.41) -0.97 (-1.47; -0.48)
Δ gdp_pc_av
82 (8.74; 155.26) 85.36 (13.29; 157.43)
lo g  in fl_ a v

lead
-4.96 (-9.1; -0.82) -4.83 (-8.93; -0.73)
re s p _ c la r
-2.84 (-5.91; 0.23)
 u n e m l_ a v × re s p _ c la r

R
2
скоррект. 0.172 0.149
N
116 116
F-тест
7.02 7.79
Кроме того, регрессионные коэффициенты для набора предикторов из
Модели 1 оказались устойчивыми при переходе от одной выборки к другой.

По всем этим параметрам Модель 1 может считаться по умолчанию

основной, однако этот вывод еще не окончателен: нужно также обратить
внимание на интерпретацию регрессионных коэффициентов.
 117

Результат для ВВП на душу населения предсказуем и согласуется с

теориями и здравым смыслом: повышение ВВП на душу населения довольно
надежно связано с увеличением электоральной поддержки инкумбента (хотя мы
не можем дать хорошей точечной оценки из-за очень широких доверительных
интервалов). Что касается смены лидера партии-инкумбента, то Модели 1а и 1б
свидетельствуют о том, что смена лидера связана с падением уровня поддержки.
Это не значит, однако, что партии ошибаются, сменяя лидеров: скорее партии
меняют лидеров в периоды кризисов своей поддержки или прогнозируя их, так
что полученные регрессионные коэффициенты поддаются правдоподобной
интерпретации.

Таблица 10. Версии Моделей 1 и 4 для второй выборки

Модель 1б Модель 4б
Коэфф. Довер. интервал VIF Коэфф. Довер. интервал
Константа
-1.35 (-8.91; 6.21) -3.67 (-6.74; -0.6)
Δ u n e m p l_ a v
-1.19 (-5.72; 3.34) 6.6 -1.02 (-1.67; -0.37)
Δ gdp_pc_av
64.87 (-12.51; 142.25) 1.15 65.82 (-5.52; 137.16)
lo g  in fl_ a v

lead
-5.59 (-9.59; -1.59) 1.04 -5.53 (-9.33; -1.73)
re s p _ c la r
-1.24 (-4.51; 2.03) 1.04
 u n e m l_ a v × re s p _ c la r
0.08 (-3.78; 3.94) 6.74

R
2
скоррект. 0.153 0.162
N
118 118
F-тест
5.27 8.6
Сложнее обстоит дело с интерпретацией коэффициентов для переменных
безработицы и ясности ответственности инкумбента, а также для переменной их
взаимодействия: из-за наличия в модели переменной взаимодействия эффект
этих переменных, взятых отдельно, на зависимую переменную с учетом
 118

доверительных интервалов выявить не так легко 190. Рассмотрим по отдельности

эффект на зависимую переменную изменения в уровне безработицы на 1
процентный пункт и затем – эффект ясности ответственности (пока только для
первой выборки). Ниже представлены соответствующие графики (Рисунки 3 и 4)
с доверительными интервалами в 95%.

2
Эффект на изменение

1
0
поддержки

-1 0 1 2 3
-2
-3
-4
Ясность ответственности

Вклад безработицы в изменение поддержки инкумбента

Нижняя граница доверительного интервала
Верхняя граница доверительного интервала

Рисунок 3. Эффект изменения безработицы в 1 процентный пункт на уровень

электоральной поддержки инкумбента при разных значениях переменной
ясности ответственности (выборка 1)
20
Эффект на изменение

10
поддержки

-10

-20
Динамика уровня безработицы

Вклад ясности ответственности в изменение поддержки инкумбента

Нижняя граница доверительного интервала
Верхняя граница доверительного интервала

Рисунок 4. Эффект изменения ясности ответственности на 1 пункт на

уровень электоральной поддержки инкумбента при разных значениях
переменной динамики безработицы (выборка 1)

190
Об этом см.: Brambor T., Clark W., Golder M. Understanding Interaction Models: Improving Empirical Analyses //
Political Analysis. – 2006. – Vol. 14. – P. 63-82.
 119

Из этих иллюстраций следует два важных вывода. Во-первых,

доверительные интервалы весьма широки, так что точечные оценки отнюдь не
являются надежными. Во-вторых, и это еще важнее, из рисунков видно, что
повышение ясности ответственности связано с положительной динамикой
влияния безработицы на поддержку инкумбента, а повышение безработицы – с
положительной динамикой эффекта ясности ответственности на поддержку
инкумбента. Те же результаты мы получили и для второй выборки (см.
Приложение А). Эти результаты контринтуитивны и противоречат другим
эмпирическим тестам, нацеленным на проверку именно этих соотношений 191.

Может существовать немало факторов, приводящих к разрыву между

нашими результатами и результатами других исследователей: состав выборки,
операционализация переменных, период, за который проводится анализ, набор
предикторов, спецификация модели и т.д. Но напомним, что мы прибегаем к
регрессионному анализу вовсе не для того, чтобы установить точные факты о
соотношении переменных, о которых идет речь; наша цель скромнее и менее
требовательна: получить «очищенные» от нерелевантных эффектов оценки
электоральной поддержки инкумбента. В связи с этим нет необходимости
выяснять истинные причины получения странных результатов, освещенных
выше.

Тем не менее, они свидетельствуют о том, что Модель 1 сомнительна, и

потому мы не будем использовать ее для получения очищенных оценок
голосования за инкумбентов. Мы воспользуемся более простыми, но менее
спорными моделями. Оборотная сторона этого решения будет состоять в том, что
наши оценки окажутся более «грязными», чем если бы Модель 1 получилась бы
удачной, но, на наш взгляд, издержки от этого «шума» будут меньше, чем

191
Bingham Powell G., Whitten G. Op. cit.
 120

издержки от использования Модели с теоретически необоснованными

импликациями.

Итак, наше решение подразумевает, что мы должны использовать модель

без эффекта взаимодействия; но без него в целом становится сомнительным и
включение в модель переменной ясности ответственности инкумбента. Потому
наша модель будет включать в себя только три предиктора: динамику в уровне
безработицы, динамику в уровне ВВП на душу населения и смену лидера.
Результаты регрессионного анализа для этих моделей представлены в Таблице 9
(Модель 4а, первая выборка) и Таблице 10 (Модель 4б, вторая выборка). В этой
модели эффекты ВВП на душу населения и смены лидера сохраняются; что
касается эффекта безработицы, то ее увеличение достаточно однозначно связано
с падением поддержки инкумбента, что вполне соответствует ожиданиям.

Далее будем вести речь о Модели 4а (т.е. для первой выборки), приняв ее
за основную.

Что еще можно сказать о качестве этой модели? Очевидно, что

скорректированный коэффициент детерминации весьма мал, но нужно иметь в
виду, что мы преследуем цель не как можно лучше предсказать зависимую
переменную, а только очистить ее от вариации, которую она делит с
экономическими показателями. Потому низкий коэффициент детерминации не
является проблемой, перечеркивающей наши усилия.

Кроме того, поскольку мы используем модель первых разностей, мы

провели тест Дарбина-Уотсона на автокорреляцию ошибок; тест показал, что
нулевая гипотеза об отсутствии автокорреляции не отвергается: статистика
Дарбина-Уотсона оказалась равна 2.02, что однозначно указывает на отсутствие
связи между ошибками для разных периодов.
 121

Проверим качество спецификации модели при помощи теста RESET (тест

ошибки спецификации регрессионной модели - regression specification error test);
напомним, что в данном тесте сначала нужно получить предсказанные значения
отклика из исходной модели, а затем добавить в качестве предикторов три новых
переменных – полученные на предыдущем шаге предсказанные значения,
возведенные в квадрат, куб и четвертую степень, а затем провести F-тест на
предмет совокупной значимости этих трех добавленных переменных. F-
статистика (3, 110) оказалась равна 1.54, где 3 и 110 – степени свободы; при такой
F-статистике следует признать совокупную статистическую незначимость трех
новых предикторов даже при сравнительно низком уровне доверия в 90%.

Таким образом, мы не получили оснований для суждения о том, что

спецификация модели неверна. На основании Модели 4а мы можем получить
приемлемые очищенные оценки электоральной поддержки инкумбентов; ими
будут «остатки» в регрессионной модели вида 4а.

От этих остатков легко перейти к волатильности поддержки инкумбентов:

достаточно взять их абсолютные значения.

Итак, у нас есть данные о волатильности предпочтений избирателей в

отношении инкумбентов; теперь нам нужно получить данные о клиентелизме.

2.2.4. Операционализация клиентелизма

При операционализации клиентелизма нашей точкой отсчета является
исследовательский проект со свободно доступными данными о клиентелизме,
выполненный под руководством известного исследователя партийных систем
Герберта Китшельта192. В рамках этого проекта в 2008-2009 гг. были проведены
экспертные опросы, выяснявшие, помимо прочего, интенсивность

192
Democratic Accountability and Linkages Project. URL: https://sites.duke.edu/democracylinkage/data/ (дата
обращения: 10.08.2016).
 122

клиентелистских связей между партиями и избирателями. На основании этих

опросов Герберт Китшельт и его соавтор Дэниэл Ксельман составили индекс
клиентелизма193; в своем исследовании мы точно воспроизводим его, опираясь на
допущение о том, что клиентелизм при инкумбентах-патронах, как мы их выше
определили, сильно коррелирует с клиентелизмом при партиях-патронах. В
результате мы получили оценки клиентелизма для большинства стран из нашей
выборки.

Имеет место, однако, следующая проблема: в нашей первой выборке, на

которой мы и сконцентрируемся 194, учитываются в основном 1980-е гг. для стран
Латинской Америки и зрелых демократий, а также для некоторых молодых
демократий Азии, и 1990-е гг. – для посткоммунистических стран и оставшихся
азиатских демократий. В то же время, данные по клиентелизму на основе
исследований Г.Китшельта доступны только для 2000-х гг.

Эта сложность заставляет нас искать proxy-переменную для клиентелизма.

Вероятно, лучшим из вариантов является использование оценок коррупции.

Мы сопоставили индекс клиентелизма Г.Китшельта и индекс Control of

Corruption за 2006 г. из базы данных Worldwide Governance Indicators 195.
Корреляция оказалась очень сильной ( r   0 .9 ) . Для иллюстрации силы связи
196

между показателями полезно также визуализировать ее: на Рисунке 5 приведен

график рассеяния.

193
Kitschelt H., Kselman D. Economic Development, Democratic Experience, and Political Parties’ Linkage Strategies //
Comparative Political Studies. – 2013. – Vol. 46, № 11. – P. 1453-1484.
194
У нас нет оснований полагать, что результаты для первой выборки, которые мы будем получать в
дальнейшем, были бы невалидны для второй выборки: они различаются только в подмножестве зрелых
демократий, в которых паттерны демократической политики достаточно стабильны.
195
The World Bank. Worldwide Governance Indicators. URL: http://data.worldbank.org/data-catalog/worldwide-
governance-indicators (дата обращения: 10.08.2016).
196
Причина получения отрицательного коэффициента корреляции состоит в том, что используемые индексы
имеют разную ориентацию шкал.
 123

Таким образом, индекс Control of Corruption можно использовать в

наших целях как proxy-переменную для показателя клиентелизма.

Теперь мы можем решить обозначенную выше проблему с периодом, взяв

в качестве оценки уровня клиентелизма индекс Control of Corruption за 1996 г.:
середина 1990-х гг. вполне удовлетворит нас, учитывая, что показатели
коррупции (и, вероятно, клиентелизма) не меняются быстро.

Рисунок 5. График рассеяния уровня коррупции (2006 г.) и клиентелизма (2000-е

гг.) для используемой выборки
Итак, теперь у нас имеются оценки и очищенной волатильности
предпочтений избирателей в отношении инкумбентов, и оценки клиентелизма.
На основании их анализа мы можем вернуться к нашей основной задаче –
сопоставлению их конфигураций с нашими гипотезами.

2.2.5. Паттерны сочетаний уровня клиентелизма и волатильности

предпочтений избирателей в отношении инкумбентов
В этом разделе нас в действительности будет интересовать соотношение
трех элементов, а не двух, как указано в его названии: 1) уровень клиентелизма
 124

(операционализированный через уровень коррупции 197); 2) волатильность

предпочтений избирателей в отношении инкумбентов; 3) возраст демократии.

Перед тем как описывать эмпирические результаты, напомним наши

исходные теоретические предсказания:

a) в зрелых демократиях волатильность предпочтений избирателей должна

быть относительно низкой или умеренной, причем минимален должен
быть уровень клиентелизма;

b) в молодых демократиях без благоприятных условий низкий уровень

волатильности ожидается только при сильно выраженном клиентелизме,
в других условиях для них ожидается средняя или высокая волатильность;

c) в молодых демократиях с благоприятными условиями должен

проявляться низкий или умеренный уровень волатильности (примерно как
в зрелых демократиях) при невысоком уровне клиентелизма.

Напомним также, что для молодых демократий мы получили результаты о

волатильности для двух периодов: между первыми и вторыми выборами, а также
между вторыми и третьими. Для зрелых демократий это различение, конечно, не
имеет самостоятельного смысла: просто учитывались выборы примерно из того
же периода; тем не менее, для зрелых демократий выборы делились на две
указанных группы для удобства сравнения с молодыми демократиями. Таким
образом, всю выборку можно условно поделить на две части: период между
«первыми» и «вторыми» выборами и период между «вторыми» и «третьими»
выборами (номер выборов мы взяли в кавычки ввиду оговорки о зрелых
демократиях).

197
Чтобы большая оценка соответствовала большему уровню клиентелизма, значения индекса Control of
Corruption были помножены на (-1).
 125

Для идентификации паттернов сочетаний волатильности и клиентелизма

мы воспользовались методами кластерного анализа; на наш взгляд, наиболее
осмысленными198 оказались результаты, полученные при помощи метода Уорда с
измерением дистанции между кейсами через квадрат евклидова расстояния при
выделении 7 кластеров (эта процедура применялась для обоих временных
периодов). Наконец, чтобы процедура придавала обоим переменным одинаковый
вес, данные о волатильности были стандартизированы (proxy-переменная
клиентелизма стандартизирована изначально: так данные представляются в
индексах Worldwide Governance Indicators).

Ниже представлен график рассеяния для периода между первыми и

вторыми (Рисунок 6) выборами. Принадлежность наблюдений к кластерам
обозначена той или иной фигурой.

В Таблице 11 приведены сведения о принадлежности стран к кластерам,

отмеченным на Рисунке 6.

Проинтерпретируем полученные данные.

Во-первых, из Рисунка 6 и Таблицы 11 ясно следует, что зрелые

демократии («кластер ромбиков») в основном характеризуются низкой
волатильностью и низким уровнем клиентелизма, однако есть все же ряд и таких

198
В отношении слова «осмысленность» в настоящем контексте неизбежно возникает «двусмысленность»: с
одной стороны, исследователь, постулировавший определенные гипотезы, может интерпретировать как
«осмысленные» те результаты, которые в наибольшей степени удовлетворяют его гипотезам; с другой стороны,
нельзя отрицать и того, что «экспертное» знание или хотя бы здравый смысл должны дополнять операции
вычислительных машин, и такое дополнение тоже может лежать в основании результатов, называемых
«осмысленными». Границу между этими двумя версиями «осмысленности» прочертить тяжело, потому как у
исследователя, выдвинувшего гипотезы, «экспертное» знание и здравый смысл могут определяться отчасти его
собственными гипотезами. Ситуация далее осложняется тем, что сами факты являются теоретически
нагруженными (Quine W. Two Dogmas of Empiricism // The Philosophical Review. – 1951 – Vol. 60, № 1. – P. 20-43).
Как бы то ни было, наш возможный произвол ограничивается тем, что мы можем «подгонять факты под
теории» только вопреки нашим эксплицитным пожеланиям и что мы не выходим за рамки интерпретации
«фактов» (ведь «подгонять факты под теории» можно и подбирая должным образом «факты»).
 126

зрелых демократий («кластер кружков»), в которых наблюдается умеренная или

даже высокая волатильность.

Кипр явно является особым случаем (как и, в другой группе стран, Панама,
в одиночку составляющая «кластер плюсов»); в Дании, Нидерландах и
Тринидаде и Тобаго (последний, вообще говоря, может быть отнесен к группе
зрелых демократий с некоторым сомнением) – странах с парламентскими
системами – в период, взятый для анализа (1980-е гг.), наблюдалась
трансформация партийных систем, выраженная в большей или меньшей степени.

Рис. 6. График рассеяния волатильности и proxy-переменной для клиентелизма

в период между первыми и вторыми выборами
Именно, в Дании в тот период Консервативная Народная Партия вытеснила
Либеральную Партия Венстре как вторую по силе партию в стране (после
Социал-Демократической Партии), и именно Консервативная Народная Партия
 127

стала «поставлять» премьер-министров (вместо Социал-Демократической

Партии, как это было ранее).

В Нидерландах в то время начался процесс, когда Лейбористская Партия

стала уступать позиции Христианским Демократам; наконец, в Тринидаде и
Тобаго завершилась эпоха безальтернативного правления Национального
Народного Движения (во многом в связи со смертью основателя Движения и
чрезвычайно важной для Тринидада и Тобаго фигуры Эрика Уильямса).

Таблица 11199. Кластеры стран, указанных на Рисунке 6

«Кластер
«Кластер «Кластер «Кластер «Кластер «Кластер «Кластер
песочных
кружков» ромбиков» квадратов» треугольников» крестиков» плюсов»
часов»
Кипр Австралия Коста-Рика Албания Эстония Бразилия Панама
Дания Австрия Чехия Аргентина Греция Хорватия
Франция Бельгия Венгрия Бангладеш Италия Монголия
Нидерланды Канада Польша Болгария Корея Парагвай
Тринидад и Финляндия Испания Колумбия Латвия
Тобаго
США Германия Гватемала Румыния
Исландия Гондурас Россия
Ирландия Индонезия Словакия
Израиль Литва Шри-Ланка
Япония Македония Турция
Новая Зеландия Мексика Украина
Норвегия Непал
Португалия Пакистан
Словения Филиппины
Швеция Венесуэла
Великобритания

Относительно высокая волатильность в США обусловлена мощным

выступлением Рональда Рейгана на президентских выборах 1984 г., когда он
набрал почти 60% голосов (ни один из кандидатов после Рейгана не набирал

199
В Табл. 11 и 12 страны, выделенные жирным шрифтом, учитывались как молодые демократии, т.е. они
рассматривались в период начала демократизации.
 128

больше), а во Франции – гораздо лучшим выступлением Франсуа Миттерана в

первом туре выборов 1988 г., чем 1981 г.

Во-вторых, мы действительно наблюдаем сочетание высокого уровня

клиентелизма и низкой волатильности («кластер треугольников»), почти
полностью состоящий из молодых демократий (за исключением Венесуэлы, где,
кстати, в рассматриваемый период начался распад демократического режима, в
конечном итоге завершившийся приходом к власти У.Чавеса). Однако есть также
ряд стран из «кластера крестиков» (Латвия, Россия, Украина) и «кластера
песочных часов» (Хорватия, Парагвай), где высокий уровень клиентелизма
сочетается с высокой волатильностью. С одной стороны, мы должны признать,
что эти кейсы не объясняются нашей теорией без дополнительных гипотез. С
другой стороны, для этих кейсов все же можно представить объяснения, правда,
нет ясности в том, какое из них наиболее корректно.

Итак, одно из объяснений может заключаться в том, что стратегия

клиентелизма просто не всегда успешно работает из-за ряда организационных
сложностей, главное из которых – способность патрона контролировать своих
клиентов. Другое объяснение связано с неточностью нашей операционализации
клиентелизма. Напомним, что в качестве точки отсчета мы взяли оценки
клиентелизма, полученные для политический партий, в то время как наш анализ
инкумбентов принимает в расчет и президентов. То, что президенты, как правило,
бывают связаны с партиями, служит обоснованием допущения о том, что наша
операционализация клиентелизма все же в целом корректна; но нельзя исключать
и того, что уровень коррупции коррелирует с клиентелистскими практиками
партий лучше, чем с клиентелистскими практиками более широкого круга
политических игроков. Если это действительно так, то не удивительно, что мы
получили результаты, не укладывающиеся в нашу теоретическую перспективу.
 129

Как бы то ни было, уже сейчас можно признать, что наш теоретический анализ
имеет лишь ограниченную валидность для инкумбентов.

Но вернемся к интерпретации результатов кластерного анализа. Итак, в-

третьих, наш теоретический анализ предсказывает, что в молодых демократиях с
не очень высоким уровнем клиентелизма волатильность должна быть
относительно большой: этот паттерн в целом отражается «кластером крестиков»
кроме уже упомянутых «пограничных» случаев России, Украины и Латвии;
пограничными кейсами являются здесь также Италия и Греция.

Наконец, интересен «кластер квадратов», состоящий из молодых

демократий, но с точки зрения сочетания волатильности и клиентелизма
пограничный между молодыми и зрелыми демократиями. Этот кластер состоит
из «исключительной» для Центральной Америки демократии – Коста-Рики,
Испании, а также из особенно успешных с точки зрения демократизации
посткоммунистических стран – Польши, Венгрии и Чехии. Любопытно, что
Португалия и Словения попали в кластер зрелых демократий. Эти данные могут
быть сопоставлены с нашим теоретическим предположением о возможной
значимости экзогенных благоприятных факторов, которые позволяют избежать
«ловушки демократизации»: в случае Португалии, Испании, Польши, Венгрии,
Чехии и Словении явно большую роль играла «европейская идентичность» и/или
«притяжение» Европейского Союза.

Рассмотрим, но уже без подробной интерпретации, конфигурации

интересующих нас переменных для периода между вторыми и третьими
выборами (Рис. 7 и Табл. 12).

В Таблице 12 приведены сведения о принадлежности стран к кластерам,

отмеченным на Рисунке 7.
 130

Общий паттерн, состоящий в том, что зрелые демократии имеют

сравнительно невысокую волатильность, а молодые демократии - разные
сочетания волатильности и клиентелизма, наблюдается и в этом периоде.

Кроме того, теперь группа стран с предположительно «плохо работающим

клиентелизмом» «набирается» уже не из отдельных кластеров, а представлена
особым кластером – «кластером овалов». В целом сохранились и «кластер
треугольников» вместе с «кластером крестиков», характеризующиеся высоким
уровнем клиентелизма и низкой волатильностью и средним уровнем
клиентелизма и умеренно-высокой волатильностью соответственно.

Рис. 7. График рассеяния волатильности и proxy-переменной для клиентелизма

в период между вторыми и третьими выборами

Кейс Тринидада и Тобаго еще более выдается как исключение в связи с

продолжающейся трансформацией партийной системы.
 131

Табл. 12. Кластеры стран, указанных на Рисунке 7

«Кластер «Кластер «Кластер «Кластер «Кластер «Кластер «Кластер

звездочек» ромбиков» квадратов» треугольников» крестиков» овалов» плюсов»

Кипр Австралия Коста-Рика Аргентина Литва Албания Эстония

Польша Австрия Чехия Бангладеш Монголия Гватемала Индонезия

Тринидад и
Португалия Бельгия Греция Бразилия Непал Парагвай
Тобаго

Канада Венгрия Болгария Никарагуа Украина

Дания Италия Колумбия Панама Венесуэла

Финляндия Корея Хорватия Румыния

Франция Сальвадор Словакия

Германия Гондурас Шри-Ланка

Исландия Латвия

Ирландия Македония

Израиль Мексика

Япония Пакистан

Нидерланды Филиппины

Новая Зеландия Турция

Норвегия

Словения

Испания

Швеция

Великобритания

США

Особенно интересно появление нового «кластера звездочек», который

состоит из Кипра (там высокая волатильность наблюдалась и в предыдущий
период), а также молодых демократий Польши и Португалии, которые ранее
входили в «промежуточный» «кластер квадратов» (это случай Польши; там
 132

имела место легкая победа Александра Квасневского в первом туре

президентских выборов 2000 г.) и «кластер ромбиков», или зрелых демократий
(это случай Португалии; там имело место чрезвычайно успешное выступление
Социал-Демократической Партии на парламентских выборах 1987 г. во главе с
А. Каваку Силвой). Эти кейсы также довольно плохо укладываются в нашу
теоретическую перспективу, если только не делать специальной поправки на то,
что в молодых демократиях в среднем должна быть выше общая неустойчивость
предпочтений избирателей по сравнению со зрелыми демократиями просто
ввиду несформированности идеологических и каких-либо иных релевантных
предпочтений. «Кластер квадратов», который можно воспринять и как
продолжение «кластера ромбиков», состоит в основном из молодых демократий,
притом все они характеризуются относительно незначительным уровнем
клиентелизма, и все эти молодые демократии испытывали либо особенно сильное
притяжение Европы (Чехия, Греция, Венгрия) либо США (Корея), что можно
посчитать благоприятным фактором, который сопутствовал процессу
демократизации.

Подведем итог этой части эмпирического исследования.

Наши теоретические ожидания оправдались в следующем. Во-первых, в

целом подтвердилось наше предположение о том, что в зрелых демократиях
волатильность предпочтений избирателей в отношении инкумбентов в среднем
низка. Во-вторых, среди молодых демократий со слабо выраженным
клиентелизмом низкая волатильность в отношении инкумбентов, как мы и
предсказывали, наблюдалась только там, где процессу демократизации
сопутствовали благоприятные условия вроде сильного влияния Европы или
США (Португалия, Словения, Чехия, Польша, Венгрия, Испания для разницы
между вторыми и первыми демократическими выборами и Словения, Испания,
Чехия, Венгрия, Греция, Корея для разницы между третьими и вторыми
 133

демократическими выборами). В-третьих, сочетание «умеренного» клиентелизма

и средней или высокой волатильности действительно имело место в основном в
молодых демократиях без очевидных благоприятных условий (Монголия,
Бразилия и страны из «кластера крестиков» из Таблиц 11 и 12).

С другой стороны, есть по крайней мере два устойчивых эмпирических

наблюдения, которые наша теоретическая перспектива в ее исходном виде
объясняет плохо или не объясняет вовсе. Во-первых, трудно объяснить то, что в
странах с сильно выраженным клиентелизмом волатильность предпочтений
избирателей могла быть как небольшой, так и очень существенной. Во-вторых,
не поддается однозначной интерпретации тот факт, что молодые демократии из
«кластера квадратов» (Таблицы 11 и 12) все-таки более «склонны» к
клиентелизму (измеряемым, напомним, через коррупцию), чем зрелые
демократии, а также могут иметь то низкий, то высокий уровень волатильности
(кейсы Польши и Португалии). Быть может, на какую-то из этих сложностей
отбросит свет анализ связей между партиями и избирателями, к которому мы
сейчас приступаем.

2.3. Паттерны связей между политическими партиями и избирателями

2.3.1. Операционализация переменных
Для начала опишем инструментарий, который мы будем использовать в
этом разделе. Как и прежде, главную роль будут играть показатели
волатильности предпочтений избирателей (правда, теперь в отношении только
политических партий) и клиентелизма.
 134

В данном разделе для операционализации волатильности предпочтений

избирателей мы воспользуемся привычными инструментами, основанными на
индексе Педерсена; он рассчитывается по следующей формуле200:

n
1
IP 
2
 p i ,t  p i ,t 1 , (6)
i 1

где p i , t - процент голосов, полученный партией i в выборы t .

Однако общую волатильность предпочтений, фиксируемую формулой (6),

можно разложить на две составляющих, каждая из которых представляет
обособленный интерес: а) волатильность в отношении партий, исчезающих из
партийной системы или новых; б) волатильность в отношении стабильных
партий (сохраняющихся в партийной системе от выборов к выборам). Эта
декомпозиция индекса Педерсена была предложена Э.Пауэлл и Дж.Такером
вместе с соответствующими формулами для расчета 201:

n m
1
Vol _ A 
2
 p o ,t  1   p w ,t , (7)
o 1 w 1

где p o ,t 1 - «старые» партии, входившие в партийную систему на выборах t 1, но

исчезнувшие из нее на выборах t ; p w ,t - «новые» партии, не входившие в

партийную систему на выборах t 1, но появившиеся в ней на выборах t .

k
1
Vol _ B 
2
 p s,t  p s ,t 1 , (8)
s 1

200
Pedersen M. The Dynamics of European Party Systems: Changing Pattern of Electoral Volatility // European Journal
of Political Research. – 1979. – Vol. 7. – P. 1-26.
201
Powell E., Tucker J. New Approaches to Electoral Volatility: Evidence from Postcommunist Parties. URL:
https://www.researchgate.net/profile/Eleanor_Powell/publication/228129142_New_Approaches_to_Electoral_Volatil
ity_Evidence_from_Postcommunist_Countries/links/53cef5f90cf25dc05cfad7b2.pdf (дата обращения: 13.08.2016);
индексы в формулах (17) и (18) были изменены, чтобы сделать их полностью сопоставимыми с формулой (16),
заимствованной из оригинальной статьи М.Педерсена.
 135

где p s ,t - процент голосов «стабильной» (остающейся в партийной системе на

двух соседних выборах) партии s , полученный на выборах t .

Ясно, что

IP  V o l _ A  V O L _ B .

Что следует понимать, однако, под партиями, «изчезнувшими» из

партийной системы или «вошедшими» в нее? Этот вопрос открывает сюжет о
правилах и допущениях расчета двух субкомпонент индекса Педерсена. В этой
области определенный волюнтаризм неизбежен, но некоторая произвольность
допущений, если они разумны, не искажает общую картину изменчивости
предпочтений избирателей, а кроме того, негативный эффект этой
произвольности сокращается, если эксплицировать правила и допущения,
которыми мы руководствовались при расчете индексов 202.

Итак, мы считали партию входящей в партийную систему, если на выборах

она набирает 1% голосов или более. Независимые кандидаты при расчетах
индексов не учитывались. В случае двухтуровой избирательной системы мы
принимали во внимание результаты первого тура. Страны со смешанной
несвязанной избирательной системой мы исключали из анализа, поскольку, на
наш взгляд, нет никакого хорошо обоснованного способа обобщить результаты
выборов по мажоритарной и пропорциональной системе, если они сильно
расходятся между собой. Для партий или партийных альянсов, набиравших 10%
и более голосов на выборах и появившихся в партийной системе в результате
заключения союза между партиями, ранее входившими в партийную систему, а
также для партий или партийных альянсов, набиравших 10% и более голосов на

202
Индекс Педерсена и его субкомпоненты были самостоятельно рассчитаны автором на основе данных,
собранных частично своими силами, частично – исследовательской группой под руководством автора
диссертации в рамках работы над проектом «Международный опыт партийного строительства (Франция, США и
др.)», реализованного в Национальном Исследовательском Университете Высшая Школа Экономики в 2014 г.
 136

выборах и распавшихся на партии, входящие в партийную систему, мы

рассчитывали индексы в следующем предположении:

PA
p i ,a  p i , a  n
,
 p i , a
i 1

где p i ,a - оценка процента голосов партии i внутри альянса/объединенной

партии, p i , a - процент голосов партии i вне альянса/объединенной партии,

полученный на предыдущих или последующих выборах (в зависимости от того,
уничтожается ли альянс или формируется); PA - процент голосов
альянса/объединенной партии.

Данные по индексу Педерсена и его субкомпонентам были собраны за

период с начала демократизации примерно до 2000 года для
посткоммунистических стран, стран Латинской Америки и Азии, попавших в
«третью волну» демократизации, и примерно с 1980 г. по 2000 г. для старых
демократий. Ограничение 2000-м годом достаточно произвольно; за ним стоит
пожелание придать наибольший вес нескольким первым избирательным
кампаниям, но, учитывая медленность изменений в уровнях волатильности (если
они вообще происходят), наши выводы должны будут в целом сохраняться и для
более поздних периодов.

Что касается клиентелизма, то мы вновь воспользуемся индексом,

составленным Г.Китшельтом и Д.Ксельманом, но уже не отыскивая для него
proxy-переменную, а применяя в анализе непосредственно. Возможное
возражение против этого состоит в том, что данный индекс улавливает степень
клиентелизма для 2000-х гг., однако едва ли значения этой переменной
изменяются быстро. Иными словами, мы делаем допущение, что уровень
 137

клиентелизма в первое десятилетие XXI века сильно коррелирует с уровнем

клиентелизма в более ранние периоды 203.

2.3.2. Паттерны сочетаний уровня клиентелизма и волатильности

предпочтений избирателей в отношении политических партий

2.3.2.1. Вводные замечания

Наш первый шаг в этом разделе будет носить предварительный характер и
заключаться в выделении двух разновидностей демократий, обычно относимых
к числу зрелых. По критерию клиентелизма кластерный анализ (многие методы
дают примерно одни и те же результаты, то есть они довольно устойчивы)
выделяет две группы стран из указанного множества: зрелые демократии со
слабой выраженностью клиентелистских практик 204 и с умеренной
выраженностью клиентелистских практик 205.

Это различение важно, так как в теоретической части исследования мы

говорили только о зрелых демократиях без выраженных клиентелистских
практик. Соответственно, «для чистоты эксперимента» из эмпирического анализа
мы исключим эту группу стран, которая заведомо будет искажать
представленную теоретическую логику.

Этот шаг может показаться странным: будто бы речь идет о «подгонке»

фактов под теорию. В действительности это не так: наша теоретическая
перспектива вполне может описывать и случаи зрелых клиентелистских

203
Косвенное свидетельство в пользу устойчивости этого индекса состоит в том, что он сильно коррелирует с
индексами коррупции, а серьезные изменения в индексах коррупции происходят очень редко и медленно.
204
В нашей выборке это Австралия, Австрия, Бельгия, Канада, Дания, Финляндия, Франция, Германия,
Ирландия, Нидерланды, Новая Зеландия, Норвегия, Швеция, Великобритания и США.
205
В нашей выборке это Колумбия (включение страны в группу успешных демократий обусловлено значениями
по индексу Polity IV за релевантные периоды), Коста-Рика, Греция, Индия, Израиль, Италия, Япония, Португалия,
Испания. Греция, Португалия и Испания изначально рассматривались нами как молодые демократии, но
включение их в группу фактически зрелых демократий обусловлено уже неоднократно упоминавшейся
условностью наименования «молодая демократия». По ряду причин демократия в этих странах достаточно
быстро приобрела основные черты зрелой демократии.
 138

демократий, однако для этого ее нужно немного усложнить (см. ниже и

Приложение Б). Мы же собираемся тестировать более простую, «базовую»
версию теоретической модели. In summa, если подтвердится «базовая» версия
модели, то, поскольку усложненная версия способна объяснить кейсы зрелых
клиентелистских демократий, эта усложненная версия также может считаться
косвенно подтвержденной.

Каким же образом развитая в предыдущей главе теоретическая

перспектива может объяснить существование зрелых клиентелистских
демократий? Напомним, что для простоты расчетов в нашей основной модели
переменные, отвечающие за платежи политика, мы заменили числами. В
частности, платеж политика, если он удерживает своих избирателей (или, тем
более, привлекает новых) и при этом ведет себя оппортунистически, принимался
равным 10. Однако это конкретное число, разумеется, может быть заменено
другим, в частности, меньшим.

Зрелые демократии с клиентелистскими практиками могут возникать с

точки зрения нашей модели в следующих условиях: оппортунизм политиков в
них ограничен, но не только посредством вертикальной подотчетности (можно
допустить, что информированной является лишь часть электората), но и
благодаря каким-либо прочим факторам (например, горизонтальной
подотчетности); в силу этого в них платеж политика, стремящегося вести себя
оппортунистически и сохраняющего избирателей, будет менее 10, но больше, чем
платеж при сохранении избирателей и отказе от оппортунизма (в исходной
версии игры – 5). В этих условиях механизм клиентелизма может продолжать
действовать, но масштабы его применения и его полезность как для политика, так
и для его клиентов-избирателей, будут меньшими.

Далее нужно определить, следует ли проводить анализ по «очищению»

данных о волатильности от влияния сторонних факторов, подобный тому, что
 139

был проведен при анализе волатильности в отношении инкумбентов. При ответе

на этот вопрос следует учитывать, что теперь мы рассматриваем «смешанную»
выборку – в том смысле, что в некоторых случаях в ней присутствуют
инкумбенты (ведущие партии в парламентских системах), как они были
операционализированы в предыдущем разделе, а в других случаях – нет. Отсюда
следует, что «очищение» данных от эффектов, связанных с голосованием за
инкумбентов, следовало бы проводить, учитывая эффект взаимодействия формы
правления с динамикой экономических показателей, а также формы правления с
(модифицированным 206) показателем ясности ответственности. Такая стратегия
кажется сомнительной уже ввиду того, что а) два эффекта взаимодействия с
участием одной и той же переменной наверняка создадут такую проблему
мультиколлинеарности, что она не позволит делать из полученных моделей
сколько-нибудь надежные выводы; б) эффект ведущих партий в парламентских
системах в любом случае будет «разбавляться» эффектом от всех прочих партий
в парламентских системах, что также снизит надежность регрессионных
моделей. Наконец, анализ, проведенный на выборке инкумбентов, косвенно
свидетельствует о том, что эффект «очищения» данных должен быть невысок:
едва ли можно ожидать большого коэффициента детерминации. Все эти
аргументы говорят в пользу того, что «очищение» данных по аналогии с
предыдущим разделом является, с одной стороны, бесперскпетивным, а с другой
– в сущности, излишним. Потому сейчас мы будем анализировать только
исходные данные о волатильности предпочтений в отношении политических
партий.

206
Из него следовало бы убрать сведения, касающиеся формы правления.
 140

2.3.2.2. Анализ паттернов сочетаний клиентелизма и волатильности в

отношении политических партий
Рассмотрим графики рассеяния для оставшихся в выборке стран для
следующих пар переменных:

- волатильность типа B («стабильные» партии) и волатильность типа A (новые

партии и партии, покинувшие партийную систему);

- волатильность типа B и клиентелизм;

- волатильность типа A и клиентелизм.

Итак, начнем с сопоставления друг с другом двух типов волатильности

(Рисунок 8).

Рисунок 8207. График рассеяния двух типов волатильности

207
Кривая на графика является кривой LOESS (Locally Weighted Scatterplot Smoothing), которая учитывает
локальные особенности распределения данных в гораздо большей степени, чем простая линия регрессии.
 141

На Рисунке 8 довольно хорошо прослеживаются по крайней мере два

кластера стран, подчиняющихся, судя по всему, разным закономерностям.
«Кластер квадратов» состоит из стран с очень разными уровнями волатильности
типа B, но стабильно очень высокой волатильностью типа A; иными словами,
партийные системы в этих странах характеризуются тем, что в них постоянно
появляется много совершенно новых партий при «отмирании» старых. «Кластер
кружков» состоит из стран, для которых можно условно вывести следующую
закономерность: среди них наблюдается расширение диапазона изменчивости
волатильности типа A при увеличении волатильности типа B (для «кластера
кружков» в иллюстративных целях проведена кривая LOESS). Кроме того,
внутри «кластера кружков» можно выделить две подгруппы: а) «кластер черных
кружков» и б) «кластер белых кружков».

Интересно рассмотреть состав этих кластеров. «Кластер квадратов»

включает в себя следующие страны: Эстония, Латвию, Литву, Польшу, Корею,
Никарагуа, Украину; «кластер черных кружков» - США, Австралию, Германию,
Великобританию, Финляндию, Австрию, Бельгию, Гондурас, Мексику, Швецию,
Бангладеш, Нидерланды, Данию, Шри-Ланку и Ирландию. Таким образом,
«кластер квадратов» состоит только из молодых демократий, причем почти
исключительно посткоммунистических стран; «кластер черных кружков»
представляет собой смесь молодых демократий со зрелыми с явным
преобладанием последних. Эти наблюдения наводят на мысль о том, что имеет
смысл выделить три группы стран: 1) зрелые демократии; 2) молодые
посткоммунистические демократии; 3) молодые демократии Латинской Америки
и Азии.

С учетом этого деления стран рассмотрим графики рассеяния для

переменных волатильности и клиентелизма (Рисунки 9 и 10). На них
 142

посткоммунистические страны представлены квадратами, зрелые демократии –

кружками, молодые демократии Латинской Америки и Азии – треугольниками.

Из графика рассеяния волатильности типа B и клиентелизма видно

следующее. Во-первых, зрелые демократии концентрируются в зоне слабо
выраженного клиентелизма и низкой или умеренной волатильности. Во-вторых,
молодые демократии Азии и Латинской Америки концентрируются в зоне сильно
выраженного клиентелизма и очень разной волатильности (от низкой до
высокой). В-третьих, посткоммунистические страны концентрируются в
основном в зоне умеренно выраженного клиентелизма и волатильности от
умеренной до высокой. Более развернутую содержательную интерпретацию
этого графика разумно отложить до момента после рассмотрения Рисунка 10.

Рисунок 9. График рассеяния клиентелизма и волатильности типа B

 143

Рисунок 10. График рассеяния клиентелизма и волатильности типа A

На Рисунке 10 (соответствие между группами стран и их обозначениями

сохранилось) заметны следующие общие тенденции. Во-первых, зрелые
демократии группируются в зоне слабо выраженного клиентелизма и очень
низкой волатильности. Во-вторых, молодые демократии Латинской Америки и
Азии концентрируются, за исключением Кореи и Никарагуа, в области сильно
выраженного клиентелизма и волатильности низкой или умеренной. В-третьих,
посткоммунистические страны в целом разбиваются на три группы: а) сочетание
умеренного клиентелизма и очень высокой волатильности (Литва, Латвия,
Эстония, Польша и Украина); б) сочетание сильно выраженного клиентелизма и
низкой или умеренной волатильности – паттерн, близкий к странам Латинской
Америки и Азии (Албания, Румыния, Венгрия, Болгария, Монголия); в)
сочетание слабо выраженного клиентелизма и умеренной волатильности –
паттерн, близкий к зрелым демократиям (Словения, Чехия, Словакия).
 144

Учитывая содержание двух разных типов волатильности, мы можем теперь

дать более развернутую характеристику обнаруженным паттернам.

 Западные демократии характеризуются сочетанием слабо выраженного

клиентелизма, низкой или умеренной волатильностью для «стабильных»
(укоренившихся в партийной системе) партий и почти отсутствующей
волатильностью, связанной с трансформацией партийной системы
(исчезновение старых партий и появление новых).

 Молодые демократии Латинской Америки и Азии в основном

характеризуются сочетанием сильно выраженного клиентелизма, слабой
или умеренной волатильностью, связанной с трансформацией партийной
системы, и очень разными уровнями волатильности для «стабильных»
партий.

 Посткоммунистические страны делятся на три группы, одна из которых в

целом близка по рассматриваемым параметрам зрелым демократиям,
другая – молодым демократиям Латинской Америки и Азии, третья же
демонстрирует свою особую логику функционирования партийной
системы, где умеренная выраженность клиентелизма сочетается с очень
высокой волатильностью обоих типов.

Перед тем как делать дальнейшие выводы, рассмотрим еще один сюжет,
связанный с идентификацией общих закономерностей.

Рисунок 10, как мы уже выяснили, указывает на существование трех групп

стран. И достаточно очевидно, что на нем связь волатильности и клиентелизма
является нелинейной; причем в качестве аппроксимирующей закономерности
разумно испробовать версию как параболической связи, так и связи,
описываемой нормальным распределением.
 145

Для параболической версии формула, описывающая связь между

клиентелизмом и волатильностью типа A, имеет вид
V o l _ Ai   a C i  b C i  d   i ,
2
(9)

где Ci - уровень клиентелизма для страны i , a  0 ,  i - остаточный член для

страны i .

Оценить коэффициенты a , b и d из формулы (9) можно стандартным

методом – наименьших квадратов.

В итоге формула (9) принимает вид:

V o l _ A i   1 1 .7 7  C i  6 0 .1  C i  5 9 .0 5   i
2
. (10)

Мы не приводим подробных данных о результатах этого регрессионного

анализа, так как он применяется исключительно в иллюстративных целях.

Проиллюстрируем, как соотносятся между собой предсказанные и

реальные данные при помощи параболической связи (Рисунок 11).

50

40
Волатильность типа A

30

20

10

0
1 1.5 2 2.5 3 3.5 4
-10
Клиентелизм

Реальные наблюдения Оценки

Рисунок 11. Сопоставление реальных наблюдений и оценок по формуле (10)

Разумеется, оценки, полученные при помощи формулы (10), весьма

неточны, но они неплохо улавливают общий эмпирический паттерн (и
 146

описывают данные гораздо лучше, чем линейная модель: коэффициент

детерминации равен 0.28 против 0.05 для линии регрессии).

Еще более точной была бы, вероятно, следующая функция:

  1 1 .7 7  C i  6 0 .1  C i  5 9 .0 5   i , е с л и C i  [1; x )  ( y ; 4 ];
2

V o l _ Ai   , (11)
 k , е с л и C i  [ x ; y ].

где x  2 .4 5 , y  2 .7 , k  35 .
Наконец, можно заметить, что и функция (10), и функция (11) не имеют
«физического» смысла при Ci  1, поскольку тогда V o l _ Ai  0 , чего быть не может.
В соответствии с рекомендациями Рейна Таагеперы, обращавшего внимания на
подобные «нелепости» в построении статистических моделей для политических
явлений208, мы можем предложить еще одну версию функции (10), для которой
V o l _ A  0  C i : C i  [1; 4 ] :

  6 .7 4  C i  3 3 .8 5  C i  2 7 .1 1   i , е с л и C i  [1; x )  ( y ; 4 ];
2

V o l _ Ai   , (12)
 k , е с л и C i  [ x ; y ].

где, по-прежнему, x  2 .4 5 , y  2 .7 , k  35 . Хотя, разумеется, функция (12)

несколько хуже предсказывает значения зависимой переменной, чем функция
(11).

Теперь испробуем альтернативную версию – закономерность между

клиентелизмом и волатильностью типа A, описываемую нормальным
распределением. Для оценки коэффициентов в модели используем утилиту
Microsoft Office «Поиск решения»; тогда искомая связь будет выражаться
формулой (13):

2 6 .3
V o l _ Ai  2
 i , (13)
2 .6 8 7 ( C i  2 .4 5 )
e

208
Taagepera R. Adding Meaning to Regression // European Political Science. – 2011. – Vol. 10. – P. 73-85.
 147

где С i - уровень клиентелизма для страны i , 2.45 – средний уровень клиентелизма

по выборке.

График рассеяния переменных при использовании формулы (13) отражен

на Рис. 12.

50
45
Волатильность типа A

40
35
30
25
20
15
10
5
0
1.0 1.5 2.0 2.5 3.0 3.5 4.0
Клиентелизм

Реальные данные Оценки

Рисунок 12. Сопоставление реальных наблюдений и оценок по формуле (13)

И визуальный анализ, и коэффициент детерминации ( R 2

 0 .3 7 4 ) говорят о
том, что эмпирическая модель, основанная на нормальном законе, даже удачнее
параболической модели. Так или иначе, для нас важен сам факт того, что мы
обнаружили явно нелинейную связь между показателями, причем такую,
которую предсказывали наши теоретические положения.

Но можно ли все же каким-то образом ослабить наше исходное допущение

о невключении в выборку «клиентелистских демократий»? Принципиально –
скорее да, чем нет, однако аккуратно это сделать тяжело из-за множества
технических тонкостей. Тем не менее, общая стратегия могла бы состоять в том,
чтобы включить в параболическую модель переменную возраста демократии и
эффект взаимодействия возраста с клиентелизмом (чтобы модель могла
 148

«отличить» молодые и зрелые демократии с примерно одинаковым уровнем

клиентелизма).

Можно, совершенно не заботясь о технической строгости, исключительно

в иллюстративных целях построить очень грубую эмпирическую модель.
Создадим простейшую переменную возраста демократии, просто разделив все
страны на три группы: 1) страны, в которых демократия установилась до 1955 г.
(«зрелые демократии»); 2) страны, в которых демократия установилась между
1955 и 1980 г. (условно – «демократии начала “третьей волны”») 3) страны, в
которых демократия установилась после 1980 г. («молодые демократии»).
Включим в модель предикторы клиентелизма, квадрата клиентелизма, возраста
демократии и эффекта взаимодействия возраста демократии и клиентелизма. Эта
модель не может быть воспринята всерьез с технической точки зрения хотя бы
из-за серьезных проблем, связанных с мультиколлинеарностью и
гетероскедастичностью; тем не менее, она показывает принципиальную
возможность демонстрации того, что найденная эмпирическая закономерность
сохраняется также и на выборке с включением «клиентелистских демократий» и
может быть объяснена в рамках нашей теоретической модели (см. основной текст
ниже и Приложение Б). График рассеяния исходных данных и оценок
волатильности типа А посредством описанной выше грубой модели представлен
на Рисунке 13.

Как бы то ни было, в целом мы можем говорить о нахождении новой,

насколько нам известно, эмпирической закономерности, связывающей уровень
клиентелизма с уровнем волатильности типа A, для молодых и зрелых
демократий.
 149

50
45
40

Волатильность типа А
35
30
25
20
15
10
5
0
1 1.5 2 2.5 3 3.5 4
Клиентелизм

Реальные данные Оценка

Рисунок 13. Соотношение клиентелизма и волатильности типа А при

включении в выборку «клиентелистских демократий»
2.4. Импликации эмпирического анализа: предварительные итоги

В данном разделе мы рассмотрим три вопроса: 1) как проделанный

эмпирический анализ соотносится с теоретическими перспективами из первой
главы; 2) как можно интерпретировать и чем можно объяснить выявленные выше
региональные различия (подразумевая, что зрелые демократии – это в основном
западные демократии и их бывшие колонии, такие как США, Канада, Австралия,
Новая Зеландия); 3) как выявленные здесь паттерны соотносятся с данными,
которые мы получили для инкумбентов.

Итак, в отношении проанализированной выборки и волатильности типа A

наша модель предсказывала низкий уровень волатильности и клиентелизма для
зрелых демократий, а для молодых – либо низкий/умеренный уровень
волатильности при сильно выраженном клиентелизме (клиентелистская
волатильность в сочетании с характерной для молодых демократий
неустойчивостью предпочтений избирателей), либо умеренный/высокий
 150

уровень волатильности при популистской или эксперименталистской

волатильности, предполагающих, что клиентелизм не выражен сильно.

Эти предположения можно считать подтвержденными с одной оговоркой

о «клиентелистских демократиях», которую мы в общих чертах уже
формулировали ранее, но к которой чуть позднее еще вернемся. Интересно, что
молодым демократиям Латинской Америки и Азии соответствует
клиентелистская волатильность, а посткоммунистическим странам – разные
типы волатильности: популистская или эксперименталистская для стран
Прибалтики, Польши и Украины, клиентелистская для таких стран, как
Албания, Болгария, Монголия и даже Венгрия, волатильность паттерна 4 с
элементами популистской/эксперименталистской волатильности для Чехии,
Словакии и Словении209.

Как, однако, интегрировать эти выводы с наблюдениями относительно

волатильности типа B?

Кейс со зрелыми демократиями едва ли требует комментариев: здесь

низкий уровень клиентелизма сочетается с общей стабильностью партийной
системы.

В молодых демократиях Латинской Америки и Азии мы, за редкими

исключениями, обнаружили сильно выраженный клиентелизм, разнородную
волатильность предпочтений в отношении стабильных партий и низкую или
умеренную волатильность, характеризующую трансформацию партийной
системы. Относительно низкую волатильность типа A мы уже предложили

209
Хотя мы получили довольно хорошее эмпирическое подтверждение гипотез, сформулированных на основе
теоретической модели, нужно иметь в виду, что наше объяснение различий в уровне волатильности является
лишь одним из возможных и, вероятно, должно восприниматься как часть более широкой картины. Примеры
других объяснений см. в: Kitschelt H. Formation of Party Cleavages in Post-Communist Democracies: Theoretical
Propositions // Party Politics. – 1995. – Vol. 1, № 4. – P. 464-465; Bakke E., Sitter N. Patterns of Stability: Party
Competition and Strategy in Central Europe Since 1989 // Party Politics. – 2005. – Vol. 11, № 2. – P. 243-263.
 151

объяснять через клиентелистские практики: из-за них, как предполагает наша

модель, новым «челленджерам»-популистам сложнее проникнуть на
политическую арену, да и всем прочим партиям это сделать нелегко, так как для
этого требуется потеснить уже существующие клиентелистские сети. Иными
словами, издержки входа на «политический рынок» при клиентелизме как
механизме связи между политиками и избирателями достаточно высок для того,
чтобы сделать волатильность типа A относительно низкой.

Что касается волатильности типа B, то резонно предположить, что

избиратели могут менять своих «патронов» в зависимости от прагматических
соображений; в сущности, при клиентелизме именно такие соображения и
управляют связями между политиками и избирателями и здесь не играют
большой роли ценностные или идеологические аспекты, которые могли бы
сделать «переходы» избирателей от одной партии к другой более редкими; к
этому можно добавить также общую неустойчивость даже идеологических
предпочтений в молодых демократиях. Все это хорошо объясняет очень
разнородные уровни волатильности типа B в демократиях Латинской Америки и
Азии.

Для посткоммунистических стран картина более сложная. Во-первых,

кейсы Чехии, Словакии и Словении стоят особняком из-за их близости к зрелым
демократиям, и это можно объяснить ролью благоприятных факторов,
сопутствующих процессу демократизации - «притяжением» Европы, прямо и/или
косвенно дисциплинировавшим политиков.

Во-вторых, в некоторых странах относительно волатильности типа A

наблюдается примерно тот же паттерн, что и в молодых демократиях Латинской
Америки и Азии, но он сочетается со стабильно высокой волатильностью типа B.
Потому можно предположить схожую логику функционирования партийных
 152

систем с точки зрения ее склонности к радикальным трансформациям (эта

склонность низка), но в то же время избиратели во всех посткоммунистических
странах с клиентелистскими связями имеют, по-видимому, обыкновение менять
«патронов». Это может быть связано, например, с тем, что избиратели здесь в
среднем меньше зависят от патронов, чем в более бедных странах Латинской
Америки и Азии210, и, следовательно, патронам сложнее контролировать
клиентов, а также избиратели-клиенты проще относятся к риску потери вообще
всякого патрона при отказе от поддержки прежнего.

В-третьих, страны Прибалтики, Польша и Украина демонстрируют

популистскую и/или эксперименталистскую волатильность.

Из этих двух видов волатильности, скорее всего, более точно описывает

причины действительной трансформации партийных систем популистская
волатильность: применительно к партиям «стратегия популизма» заключается в
том, что сама новизна партии является стратегическим преимуществом:
избиратели могут доверять ей только потому, что она еще не успела растерять
кредит доверия211; однако, удачно выступая на выборах, некогда новая партия
отдает голоса еще более новым партиям, и этот цикл оказывается достаточно
стабильным. Налицо «игра» политиков на разочарованности избирателей в
партиях и их недоверии к политическим институтам.

210
О связи между клиенетлизмом и экономическим развитием см., например: Kitschelt H., Kselman D. Op. cit.
211
О создании новых партий на выборах как об особой стратегии получения поддержки см. (описания кейсов и
аргументы согласуются с нашей теоретической моделью): Sanchez O. Guatemala’s Party Universe: A Case Study in
Underinstitutionalization // Latin American Politics and Society. – 2008. – Vol. 50, № 1. – P. 130; Sanchez O. Party Non-
Systems: A Conceptual Innovation // Party Politics. – 2009. – Vol. 15, № 4. – P. 487-520; Haughton T., Deegan-Krause K.
Hurricane Season: Systems of Instability in Central and East European Party Politics // East European Politics and
Societies and Cultures. – 2015. – Vol. 29, № 1. – P. 61-80. Последняя из упомянутых статей свидетельствует о том,
что проблема высокой волатильности акутальна для посткоммунистических партий даже спустя 20-25 лет после
начала демократизации; наша теоретическая модель, предполагающая, что популистская волатильность
соответствует определенному равновесию в теоретико-игровом смысле слова, т.е., фактически,
институционализированным практикам, объясняет эту устойчивость.
 153

Концепция популистской волатильности также объясняет тот факт, что

высокие уровни волатильности в некоторых посткоммунистических странах
связаны со «стороной предложения» не в меньшей степени, чем со «стороной
спроса»: новизна («игра» на разочарованности избирателей) является настоящей
политической стратегией, функционально эквивалентной тому, что делают
«челленджеры»-популисты в нашей теоретической модели.

Наконец, существует описание посткоммунистических партийных систем

как систем «структурного дисбаланса», или, если переводить точнее,
«структурного не-равновесия» (structural disequilibrium)212. Наш анализ показал,
что эту в целом полезную характеристику можно скорректировать в двух
аспектах. Во-первых, посткоммунистические партийные системы,
демонстрирующие высокие уровни волатильности, функционируют в разных
логиках, которые оказываются сокрытыми от взгляда исследователя, если
обращать внимание только на общие уровни волатильности, но не на ее
декомпозицию на типы A и B и их сочетания с уровнем клиентелизма. Во-вторых,
даже для тех кейсов, где наблюдается высокая волатильность обоих типов,
понятие «структурного не-равновесия» является точным лишь в ограниченном
смысле, потому как стратегии политиков, ведущие к появлению этого паттерна
волатильности, являются, с точки зрения нашей модели, равновесными в
теоретико-игровом смысле (популистская волатильность).

Наконец, есть еще очень интересный вопрос, связанный с этими же

сюжетами: как объяснить разные логики функционирования партийных систем в
разных молодых демократиях? Почему, к примеру, страны Прибалтики
демонстрируют популистскую волатильность, а Албания – клиентелистскую?

212
Rose R., Munro N. Parties and Elections in New European Democracies. Colchester, 2009. P. 43.
 154

Почему большинство стран Латинской Америки и Азии демонстрируют именно

клиентелистскую волатильность?

На наш взгляд, этот вопрос заслуживает отдельного исследования, и сейчас

мы не можем претендовать на сколько-нибудь полный ответ. Тем не менее, у нас
есть одно соображение, способное частично объяснить найденные различия. Оно
касается природы авторитарного наследия: во многих странах Латинской
Америки и Азии партийные структуры, созданные в период авторитаризма,
продолжили достаточно успешно существовать и в демократической период: там
не было их радикальной деконструкции. Из-за этого в этих странах уже
существовали партийные структуры, которые можно было использовать для
построения или развития клиентелистских сетей; парадигмальными кейсами
являются здесь Аргентина с ее перонистским наследием 213 и Мексика с
мощнейшей инфраструктурой Институциональной Революционной Партии214. В
странах этой группы существовали «организационные якоря», позволявшие
значительным политическим силам создавать клиентелистские сети без очень
больших издержек.

Там же, где партии додемократического периода оказывались по тем или

иным причинам сломленными (что и произошло во многих
посткоммунистических странах), таких «якорей» не существовало; любые
партийные клиентелистские сети должны были создаваться с чистого листа, но

213
Levitsky S. Argentina: Democratic Survival Amidst Economic Failure / The Third Wave of Democratization in Latin
America: Advances and Setbacks, ed. by F.Hagopian and S.Mainwaring. Cambridge, 2005.
214
Levitsky S. From Populism to Clientelism? The Transformation of Labor-Based Party Linkages in Latin America /
Patrons, Clients, and Policies, ed. by H.Kitschelt and S.Wilkinson. Cambridge, 2007. P. 219-220. См. также Geddes B. A
Comparative Perspective on the Leninist Legacy in Eastern Europe // Comparative Political Studies. – 1995. – Vol. 28,
№ 2. – P. 242-243; о похожих кейсах в Азии см. Hicken A., Kuhonta E. Shadows From the Past: Party System
Institutionalization in Asia // Comparative Political Studies. – 2011. – Vol. 44, № 5. – P. 572-597, где также
подчеркивается большая роль институционального наследния авторитарного режима в разрезе партийной
системы. В чем-то схожая ситуация наблюдалась и в Италии после Второй Мировой войны, когда Христианско-
Демократическая партия Италия использовала в качестве своей организационной основы католическую
социальную инфраструктуру: Leonardi R., Wertman D. Op. cit. P. 21-22.
 155

это требует больших издержек. Отсюда следует, что в таких контекстах партии
могли выбрать более «дешевую», хотя и менее надежную, стратегию
популистской волатильности. Хотя эти рассуждения кажутся довольно
правдоподобными, они не позволяют хорошо объяснить различия внутри группы
посткоммунистических стран (хотя, возможно, ключевую роль здесь играет
стратегия бывшей коммунистической партии: удалось ли ей приспособиться к
новой демократической политике или нет и в какой мере ей удалось сохранить
организационные и прочие ресурсы предшествующей эпохи).

Пришло время вспомнить о важной оговорке, которую мы только

упомянули в начале этого подраздела. Она связана со следующим: на
определенной стадии анализа мы исключили из эмпирического анализа
«клиентелистские демократии», имплицитно подразумевая, что в них имеет
место сравнительно высокий уровень клиентелизма; мы анализировали как часть
нашей выборки посткоммунистические страны, определенное число которых
характеризуется популистской волатильностью, но для этих же
посткоммунистических стран свойственен и «умеренный» уровень клиентелизма
– в «абсолютном» измерении примерно такой же, как и для «клиентелистких
демократий».

«Приписывая» некоторым посткоммунистическим странам популистскую

волатильность, мы предполагали, что клиентелизм в них функционирует не очень
эффективно. «Приписывая» некоторым демократиям клиентелизм и исключая их
из выборки, мы предполагали, что клиентелизм в них функционирует достаточно
эффективно. Иными словами, для одной группы стран мы фактически
проигнорировали действие клиентелизма, для другой – сделали его основанием
для исключения из эмпирического анализа, однако в этих двух группах уровни
проявления клиентелизма примерно одинаковы. Не слишком ли мы увлеклись
теорией, начав подгонять ее под наблюдения?
 156

В общем смысле мы, разумеется, не можем заявлять, что развитая нами

теоретическая перспектива непогрешима; более того, мы изначально
предполагали, что она захватывает лишь один из многих возможных каузальных
механизмов, имеющих отношение к делу. Тем не менее, мы считаем, что
описанная в предыдущем абзаце сложность разрешима внутри нашей
теоретической перспективы. Общую аргументацию мы предоставим в основном
тексте, а более формально разберем ее в Приложении Б.

Итак, ключевая идея состоит в том, что средний, или умеренный, уровень
клиентелизма указывает на то, что клиентелизм как стратегия связей между
политиками и избирателями присутствует, но не является совершенно
доминирующей стратегией; иными словами, при среднем уровне клиентелизма
разумно предположить смешение разных стратегий. Тогда эффективность
клиентелизма будет зависеть отчасти от того, с какой именно стратегией он
«смешивается».

В «клиентелистских демократиях», таких как Италия или Япония, по тем

или иным причинам имеет место достаточно эффективное ограничение
оппортунизма политиков, которое может быть объяснено не только или даже не
столько вертикальной подотчетностью (но и, например, эффективно
действующей горизонтальной подотчетностью или тем, что значительная часть
электората все же является информированной и способна дисциплинировать
политиков, тогда как другая часть электората – не способна это делать). Средний
уровень клиентелизма может быть объяснен здесь тем, что оппортунизм
политиков не является очень выраженным и потому они не могут
перераспределять в пользу своих клиентов большие объемы ренты (в отличие,
например, от ситуации во многих латиноамериканских или азиатских молодых
демократиях). В посткоммунистических молодых демократиях средний уровень
клиентелизма также может объясняться тем, что перераспределение ренты от
 157

политиков к гражданам осуществляется в не очень больших объемах. Но

причина этого может быть совсем не той, что в «клиентелистских демократиях»:
если в последних ограниченное перераспределение ренты обусловлено, по-
видимому, невозможностью для самих политиков извлекать большую ренту, но
возможностью эффективно перераспределять ее клиентам (благодаря хорошо
институционализированным клиентелистским каналам), то в
посткоммунистических молодых демократиях ограниченное перераспределение
ренты может быть обусловлено тем, что политики способны извлекать большую
ренту, но не способны эффективно перераспределять ее клиентам из-за слабости
соответствующей инфраструктуры.

Если эти предположения верны, то недоверие к «политическому классу» в

посткоммунистических молодых демократиях должно быть выше, чем в
«клиентелистских демократиях» (политики извлекают обильную ренту). Это
создает стимулы для «челленджеров»-популистов. А не очень высокий уровень
клиентелизма ставит не слишком серьезные преграды к их проникновению на
политическую арену. Именно поэтому в посткоммунистических молодых
демократиях может наблюдаться ярко выраженная популистская
волатильность, тогда как ее нет в клиентелистских демократиях, хотя уровень
проявления клиентелизма в них примерно одинаков.

Наконец, обратимся к вопросу о том, как соотносятся между собой

результаты эмпирического анализа для партий и для инкумбентов.

Для зрелых демократий (со слабо выраженными клиентелистскими

практиками) результаты оказались содержательно идентичными.

Молодые демократии Латинской Америки и Азии в анализе для

инкумбентов в основном входили (были, разумеется, и исключения, но мы
говорим об общей тенденции) в «кластер треугольников», то есть в группу стран
 158

с высоким уровнем клиентелизма и низкой/умеренной изменчивостью

голосования за инкумбента. Аналогичные результаты мы получили и при анализе
партийных систем.

Наиболее сложная картина вновь наблюдается в отношении

посткоммунистических стран.

С одной стороны, есть случаи, когда мы получали схожие результаты для

обеих стадий анализа: так, Чехия и Словения в том и другом случае оказались
близкими к группе зрелых демократий, в то время как, например, Албания и
Болгария сочетают высокий уровень клиентелизма с умеренной волатильностью
предпочтений (хотя нужно иметь в виду, что в разрезе партийной системы
умеренна только волатильность типа A). С другой стороны, для некоторых стран
наблюдаются разные закономерности: Польша, к примеру, оказалась близка к
зрелым демократиям в части анализа голосования за инкумбентов, но в группе
стран популистской волатильности во второй части анализа; Венгрия была
близка к группе зрелых демократий в первой части анализа и к кластеру
умеренного/высокого клиентелизма и умеренной волатильности типа A – во
второй части.

Сейчас мы можем дать только очень общее и предварительное объяснение

расхождению закономерностей для разных частей эмпирического анализа. Нам
представляется, что здесь особенно большую роль может играть два фактора: а)
инкумбенты могут иметь в среднем более легкий доступ к ренте, чем не-
инкумбенты; б) благоприятные внешние факторы (вроде «притяжения» Европы)
могут накладывать на разных политических акторов ограничения разной силы в
зависимости от политической ответственности этих акторов.

Первое соображение важно потому, что оно может объяснить гораздо

более слабую выраженность популистской волатильности для анализа
 159

голосования за инкумбентов, чем за партии: инкумбенты, имеющие доступ к

ренте, в большей степени пользуются стратегией клиентелизма, а партии,
особенно те, которые не имеют доступа к власти, вынуждены прибегать к
стратегии «новизны» (или «популизма»).

Второе соображение может быть значимо для объяснения, например,

указанных расхождений в закономерностях для Польши и Венгрии: инкумбенты
как акторы с большей политической ответственностью вынуждены в большей
степени считаться с требованиями и ожиданиями Европейского Союза, чем
партии, претендующие только на попадание в парламент и потому лишь в малой
степени политически ответственные. За счет этой разницы в мотивациях акторов
Польша и Венгрия могут оказываться рядом со зрелыми демократиями с точки
зрения анализа голосования за инкумбентов, но в других группах – с точки зрения
анализа голосования за партии.

2.5. Демократические институты и подотчетность политиков населению:

иллюстративные эмпирические свидетельства
В этом небольшом разделе мы коснемся еще двух вопросов: 1) о времени
как возможном объясняющем факторе трудностей демократической
консолидации; 2) о соотношении демократического компонента и компонента
верховенства закона в процессе демократической консолидации.

Существует мнение о том, что для полноценной консолидации молодым

демократиям просто необходимо время: построение новых институтов – очень
сложный процесс, который не может быть завершен в короткие сроки. Наша
теоретическая перспектива указывает на то, что время не приводит к прогрессу
демократизации автоматически, но только при определенных условиях
(причины этого были рассмотрены в предыдущей главе). Отсюда должно
следовать, что в отсутствие благоприятных условий, возникающих экзогенно по
отношению к процессу демократизации и подрывающих логики популистской
 160

или клиентелистской волатильности, прогресс в обеспечении верховенства

закона в самом начале демократических преобразований должен сильно
коррелировать с этим прогрессом в будущем.

Кроме того, наша теоретическая модель предполагает, что существует

определенное внутреннее напряжение между демократическим и либеральным
компонентом либеральной демократии. Демократический компонент,
заключающийся в расширении селектората почти до всего взрослого населения
страны посредством введения института честных демократических выборов,
вовсе не является гарантом эффективной работы вертикальных общественных
связей: честные, регулярные и свободные выборы не способны сами по себе
обеспечить очень высокое качество подотчетности политиков населению.
Таким образом, наша гипотеза состоит в том, что в молодых демократиях должны
иметь место относительно большие разрывы между качеством демократического
компонента либеральной демократии и качеством ее либерального компонента,
связанного с верховенством закона и функционированием правительства.

Проверка этих двух гипотез сложна по причине большого количества

нюансов, которые едва ли возможно учесть. Здесь мы лишь рассмотрим общую
ситуацию «с высоты птичьего полета», чтобы получить примерное
представление о том, правдоподобны ли наши предположения или же их можно
уверенно признать ошибочными.

Для этого воспользуемся индексами, которые будут служить proxy-

переменными для оценки демократического компонента демократии и
компонента верховенства закона. Особенно интересен для нас Индекс
Демократии журнала “Economist”, потому что в нем содержатся субкомпоненты,
отражающие, в сущности, оба нужных нам показателя: первый носит название
 161

«Electoral Process and Pluralism», второй – «Functioning of Government»215. Однако

для визуального представления использование этих индексов не очень удобно,
поскольку шкала Индекса Демократии довольно ограниченна, из-за чего на
графике рассеяния одна и та же точка соответствует сразу нескольким странам.
Для смягчения этого неудобства мы воспользуемся субкомпонентом «Electoral
Process and Pluralism», сопоставляя его на графиках рассеяния с оценкой
верховенства закона согласно индексу Rule of Law, публикуемого Всемирным
Банком216, а субкомпонент «Functioning of Government» мы применим для других
целей, о которых скажем ниже.

Другая проблема индекса журнала “Economist” состоит в том, что он

появился только в 2006 г., тогда как нам хотелось бы иметь данные и за 1990-е
гг. Для восполнения этого пробела мы воспользуемся известным индексом
демократии Freedom in the World217.

По сути стоящего перед нами вопроса желательно учесть разные

временные периоды, так что мы рассмотрим три случая соотношения индексов
демократии и верховенства закона: 1996 г. (Freedom in the World и Rule of Law),
2006 г. и 2015 г. (оба раза - Index of Democracy и Rule of Law). Графики рассеяния
наблюдений в пространстве указанных переменных представлены на Рисунках
14-16. На всех рисунках страны, учитываемые в нашем основном анализе как
зрелые демократии, обозначены ромбиками, как зрелые демократии с
клиентелистскими практиками – квадратами, посткоммунистические страны –
кружками, молодые демократии Латинской Америки и Азии – треугольниками.

215
The Economist Intelligence Unit. URL:
http://www.eiu.com/public/topical_report.aspx?campaignid=DemocracyIndex2015 (дата обращения: 10.08.2016).
216
The World Bank. Worldwide Governance Indicators. URL: http://data.worldbank.org/data-catalog/worldwide-
governance-indicators (дата обращения: 10.08.2016).
217
Freedom House. Freedom in the World. URL: https://freedomhouse.org/report/freedom-world/freedom-world-
2016.
 162

Рисунок 14218. Соотношение уровня демократичности и верховенства закона

для стран выборки на 1996 г.
Из рисунка для 1996 г. видно следующее. Во-первых, молодые демократии
Латинской Америки и Азии сильно отстают от зрелых демократий и по
параметру демократичности, и по параметру верховенства закона. Во-вторых,
видно, что посткоммунистические страны разбиваются на две группы: те,
которые изначально имели сравнительно высокое качество компонента
верховенства закона (Словения, Чехия, Польша, Венгрия), и те, у которых это
качество было изначально низким (Албания, Украина, Болгария, Латвия). В-
третьих, даже у наиболее успешных демократий из числа посткоммунистических
стран качество соблюдения принципов верховенства закона заметно ниже, чем у
зрелых демократий.
На Рисунке 15 представлено соотношение индексов демократичности и
верховенства закона за 2006 г., и здесь мы наблюдаем примерно ту же картину,
что и на предыдущем графике, хотя есть и точечные изменения: например, по

218
Для сравнимости этого графика с двумя последующими индекс «Freedom in the World» был преобразован по
формуле: F iW _ tr a n s f  8  F iW , где F iW _ tr a n s f - трансформированные значения индекса Freedom in
the World, F iW - исходные значения индекса.
 163

сравнению с периодом десятилетней давности Украина значительно улучшила

свои показатели по уровню демократичности.

Рис. 15. Соотношение уровня демократичности и верховенства закона для

стран выборки на 2006 г.

Рис. 16. Соотношение уровня демократичности и верховенства закона для

стран выборки на 2014 г.
 164

Наконец, для 2014 г. общие паттерны, видимые еще с 1996 г., сохраняются,
хотя частные колебания тоже есть (так, Украина практически вернулась по
показателю демократичности к уровню 1996 г.). Наш предварительный вывод
состоит в том, что относительный разрыв между странами по критерию
верховенства закона является более или менее постоянным на протяжении по
меньшей мере двух десятилетий, хотя по уровню демократичности его может не
быть вовсе (как в случае Чехии, Словении, Польши) или он может претерпевать
большие изменения (как в случае Украины). Иными словами, а) положение
вещей в плоскости верховенства закона представляется заметно более
устойчивым, чем в плоскости базовых демократических институтов вроде
честных, свободных и регулярных выборов; б) даже очень высоким показателям
по индексу демократии могут соответствовать очень разные показатели по
индексу верховенства закона. В свете нашей теоретической перспективы пункт
(а) объясняется равновесиями в той области функционирования политики,
которая связана с соблюдением или несоблюдением принципов верховенства
закона, зависящими от вертикальной подотчетности; пункт (б) может быть
интерпретирован в духе того, что хорошо функционирующий демократический
компонент действительно не является достаточным условием для качественного
соблюдения верховенства закона. Наконец, тот факт, что только зрелые
демократии имеют сочетание высоких уровней демократичности с высоким
качеством соблюдения верховенства закона, в то время как молодые демократии
бывают близки к зрелым по первому критерию, но в меньшей степени – по
второму, может служить косвенным свидетельством в пользу того, что молодые
демократии сталкиваются с особенными трудностями при «построении»
верховенства закона.

Обратимся теперь к другому субкомпоненту из Индекса Демократии

журнала “Economist”: «Functioning of Government». Сравним разрывы между
 165

значениями по этому индексу и индексу «Electoral Process and Pluralism»,

измеряющему, по нашей концептуализации, сугубо демократический компонент.
Мы обнаружим, что средний «отрыв» значений второго индекса от первого для
2006 г. равен 2.89 для молодых демократий, имеющих значения по индексу
электорального процесса и плюрализма более 8, и 0.74 для зрелых демократий
(без «клиентелистских»); для 2014 г. аналогичные показатели равны
соответственно 2.73 и 1.03. Налицо больший разрыв между показателями для
самых «благополучных» по критерию базовых демократических институтов
молодых демократий, причем за 10 лет он почти не сократился. Этот грубый
расчет вновь может служить косвенным свидетельством в пользу того, что даже
хорошо функционирующие базовые демократические институты отнюдь не
обеспечивают качественной подотчетности политиков населению.

Разрыв между демократическим и либеральным компонентами

либеральной демократии видится, таким образом, вполне естественным. Это
наблюдение само по себе имеет ряд интересных следствий. Помимо
определенных политических импликаций он проливает новый свет, например, на
методологические нюансы измерения демократии и использования индексов
демократичности в количественном анализе. Так, напряжение между двумя
компонентами либеральной демократии предполагает, что индекс
демократичности не всегда полезно сводить к одному числовому показателю:
интересно рассматривать его и как пару чисел (индекс демократического и
индекс либерального компонента). Такой подход – как мы попытались показать,
теоретически оправданный – мог бы позволить провести более тонкий анализ
связи между демократией и некоторыми другими важными характеристиками,
такими как экономический рост или качество функционирования государства. В
частности, перспектива, отображенная в настоящем исследовании,
предсказывает, что связь между демократией и качеством управления
 166

(governance) должна быть более сложной, чем это обычно предполагается –

именно из-за внутренней разнородности самой категории демократии219.

Но вернемся к основному сюжету наших рассуждений. Обозначенные до

сих пор тенденции носят лишь ограниченный характер, потому как учитывают
только относительные значения показателей. Полезным может быть
рассмотрение и их «абсолютной» динамики; к счастью, индексы Всемирного
Банка предоставляют возможности сравнения значений во времени 220.

Сравним динамику средних значений индекса верховенства закона для

трех групп стран: зрелые демократии (исключая «клиентелистские»);
посткоммунистические страны, в итоге вошедшие в Европейский Союз;
остальные молодые демократии из выборки по волатильности предпочтений
избирателей в отношении партий. Цель этого сравнения состоит прежде всего в
том, чтобы грубо оценить роль отсутствия внешнего благоприятного фактора в
виде «притяжения» Европы. Мы получили график, изображенный на Рисунке 17.

2
Верховенство закона

0
1996 2006 2014
-1
Год

Страны, вошедшие в ЕС
Посткомм. страны, не вошедшие в ЕС, и страны Лат. Америки и Азии
Зрелые демократии

Рисунок 17. Динамика показателя верховенства закона для трех групп стран

219
Bäck H., Hadenius A. Democracy and State Capacity: Exploring a J-Shaped Relationship // Governance: An
International Journal of Policy, Administration, and Institutions. – Vol. 21, № 1. – P. 1-24; Локшин И.М. Политические
режимы и качество функционирования государства: анализ взаимосвязи // Полития. – 2011. – Т. 63, № 4. – С. 74-
92.
220
Kaufmann D., Kraay A., Mastruzzi M. Governance Matters VIII: Aggregate and Individual Governance Indicators
1996-2008. URL: http://documents.worldbank.org/curated/en/598851468149673121/pdf/WPS4978.pdf (дата
обращения: 14.08.2016).
 167

Из Рисунка 17 видно, что посткоммунистические страны, вошедшие в

Европейский Союз, улучшали ситуацию с верховенством закона, в то время как
прочие молодые демократии, в сущности, оставались на месте. Однако ясно, что
из этого графика нельзя делать далеко идущих выводов, потому как нам
неизвестна каузальная структура явления: быть может, большую роль сыграло
преимущество в стартовых позициях стран, в итоге вошедших в ЕС, или то, что
ЕС принимал страны, которые заведомо имели наибольший успех на прогресс в
области верховенства закона, и т.д. Сейчас мы не можем проверить все эти
гипотезы аккуратно, потому что они заслуживают быть темой отдельной
диссертации. Но преимущественно в иллюстративных целях можно сравнить
динамику значений по индексу верховенства закона для стран, в итоге вошедших
в ЕС и имевших изначально наихудшие стартовые позиции из этой группы
(Болгария и Румыния), с аналогичными показателями для стран из группы
остальных молодых демократий с наилучшими исходными позициями из группы
(за исключением Кореи, для которой благоприятным фактором могло быть
влияние США, это Монголия, Аргентина, Шри Ланка и Турция); результаты
представлены на Рисунке 18221.

Повторим, что график ничего не доказывает; но он может служить

косвенным, «анекдотическим» свидетельством в пользу того, что молодые
демократии, не испытывающие влияния благоприятных факторов в процессе
демократизации, склонны либо «застревать» в политической конфигурации с
низким качеством соблюдения верховенства закона, либо даже деградировать в
этом отношении (кейсы Аргентины, Монголии и Шри Ланки). В то же время,
Болгария и Румыния заметно улучшили свои показателя в 2014 г. по сравнению

221
О возможном влиянии перспектив вступления в Европейский Союз на качество государственного управления
в Болгарии и Румынии см. Spendzharova A., Vachudova M. Catching Up? Consolidating Liberal Democracy in Bulgaria
and Romania After EU Accession // West European Politics. – 2012. – Vol. 35, № 1. – P.39-58.
 168

с 1996 г. И вновь, все это можно считать иллюстративными свидетельствами,

повышающими правдоподобие нашей теоретической перспективы.

0.4
0.2
Верховенство закона

0
1996 2006 2014
-0.2
-0.4
-0.6
-0.8
-1
Год

Болгария Румыния Монголия Аргентина Шри Ланка Турция

Рисунок 18. Динамика показателя верховенства закона для молодых

демократий с самыми благоприятными позициями из числа тех, что не вошли в
ЕС, и для молодых демократий с худшими стартовыми позициями из числа
тех, что вошли в ЕС
2.6. Заключительные замечания к главе
Наши общие выводы по данной главе состоят в следующем.

Во-первых, конкретные теоретические предсказания, сделанные в

предшествующей главе, частично подтвердились при эмпирическом анализе
голосования за инкумбентов и подтвердились практически полностью при
эмпирическом анализе голосования за партии. Мы также выдвинули возможные
объяснения тому факту, что на выборке инкумбентов наша теоретическая модель
работает хуже, чем на выборке партий.

Во-вторых, мы коснулись более общих следствий нашей теоретической

перспективы и нашли иллюстративные эмпирические свидетельства
следующему тезису: в условиях отсутствия экзогенных благоприятных факторов
даже качественное функционирование базовых демократических институтов,
связывающих политиков с избирателями (прежде всего, речь идет о честных и
свободных выборах), отнюдь не является гарантом качественного соблюдения
 169

верховенства закона, но скорее ведет к возникновению «равновесия»,

заключающегося в стабилизации качества соблюдения верховенства закона на
среднем уровне, или даже к деградации этого качества (здесь полезно вспомнить
«эвристические паттерны» ограничений демократизации, представленные в
самом начале первой главы).

В целом, вполне приемлемое отражение наших гипотез в эмпирическом

материале косвенно свидетельствует о правдоподобности исходной теории.
Разумеется, здесь сохраняется еще множество проблем, включая
фундаментальную проблему индукции. Тем не менее, резонность допущений, на
которых построена наша теоретическая перспектива, вкупе с полученными
эмпирическими подтверждениями позволяют говорить о ней как о вполне
имеющей право на существование.
 170

Заключение
В настоящем исследовании была представлена первая попытка в явном
виде проанализировать влияние имманентных свойств процесса демократизации
на результат этого процесса. Мы теоретически рассмотрели, как эти свойства
могут оказываться факторами, препятствующими успешной консолидации
либеральной демократии или даже способствовать эрозии демократических
практик; мы также получили эмпирические свидетельства, которые частично
соответствуют теоретическим предсказаниям при операционализации
«политиков» как кандидатов на самые значимые политические посты и
действительно хорошо соответствуют им при операционализаци «политиков»
через политические партии. В целом эмпирический анализ продемонстрировал
правдоподобие представленной в первой главе теоретической перспективы.

Мы находим у идеи «эндогенных ограничений демократизации» несколько

любопытных импликаций, немедленно из нее следующих.

Во-первых, сам процесс демократизации трудно отнести либо к

«структурным», либо к «агентным» факторам, и потому он попадает в «слепое
пятно» с точки зрения двух этих доминирующих подходов к изучению
демократизации.

Во-вторых, идея эндогенных ограничений демократизации проливает

новый свет на некоторые из «благоприятных факторов» демократизации: их
смысл состоит в значительной мере в том, чтобы компенсировать «негативную»
инерцию этих эндогенных ограничений и/или преодолеть их влияние.

В-третьих, идея эндогенных ограничений демократизации может быть

полезна для углубления понимания того, почему процесс консолидации
демократии даже в самых благополучных случаях «третьей волны» затягивается
на десятилетия и все же не приводит к такому же качеству демократии, какая
 171

наблюдается в наиболее развитых странах Запада или даже в более успешных

молодых демократиях222. Разумеется, причины этого могут быть разнообразны,
и, к примеру, структурный подход оказывается здесь чрезвычайно полезным.
Однако не исключено, что его имеет смысл дополнить причинными
механизмами, порождаемыми «эндогенной логикой» демократизации.

Если предложенная теоретическая перспектива на демократизацию

содержит в себе часть правды, то это значит, что естественная логика
демократизации может препятствовать успешной консолидации демократии 223.
Тем не менее, едва ли кто-то будет оспаривать, что в современном мире
существуют либеральные демократии, хотя и не соответствующие абстрактному
идеалу в полной мере, но все же довольно хорошо воплощающие в реальной
политической практике основные принципы либеральной демократии; иными
словами, в мире существуют либеральные демократии, которые можно считать
консолидированными. Сам факт их существования указывает на то, что им
удалось преодолеть «эндогенные ограничения демократизации». Это простое
соображение наводит на мысль о благоприятных факторах, сопутствующих
процессу демократизации и позволяющие избежать «ловушки демократизации».

Каковы, однако, эти факторы? Нет сомнения, что многие из них уже были
исследованы, и потому сейчас нет нужды подробно их обсуждать. Однако нужно
иметь в виду, что не все причины, ведущие, согласно литературе, к
демократизации, являются также благоприятными факторами, позволяющими
выйти из «ловушки демократизации». «Ловушка демократизации» прежде всего
предполагает дефектные вертикальные связи между политиками и избирателями,

222
О «застревании» молодых демократий в «середине» пути к демократии или формировании дефектных
демократий см.: Croissant A. From Transition to Defective Democracy: Mapping Asian Democratization //
Democratization. – 2004. – Vol. 11, № 5. – P. 156-178; Schmitter P. Dangers and Dilemmas of Democracy // Journal of
Democracy. – Vol. 5, № 2. – P. 59; Merkel W., Croissant A. Formale und Informale Institutionen in Defekten
Demokratien // Politische Vierteljahresschrift. – 2000. – B. 41, № 4. – S. 24-25.
223
Мы используем здесь аккуратную формулировку со словом «может» потому, что мы не исследовали
эндогенные факторы, благоприятствующие успешной демократизации, если такие вообще существуют.
 172

ведущие к тому, что демократический компонент либеральной демократии либо

перестает поддерживать ее либеральный компонент в виде верховенства закона
(как, например, в случае с популистской волатильностью), либо вовсе
противоречит ему (как в случае с клиентелистской волатильностью 224). Иными
словами, «ловушка демократизации» касается возможного сбоя в связях между
демократическим и либеральным компонентами либеральной демократии.
Потому благоприятные факторы, позволяющие избежать «ловушки», - такие,
которые способны компенсировать этот сбой, служить хотя бы паллиативом, на
основе которого в дальнейшем вертикальные связи перестанут быть дефектными.

Какими могут быть формы этой компенсации? На наш взгляд, основных

формы две: 1) сдерживание оппортунизма политиков (их дисциплинирование)
экзогенными (с точки зрения нашей концептуализации либеральной демократии)
факторами; 2) дисциплинирование политиков избирателями.

Можно составить очень условный список возможных благоприятных

экзогенных факторов, позволяющих избежать «ловушки демократизации»:

 благотворное влияние внешней политической силы, сдерживающее

оппортунизм политиков;

o этот фактор сыграл определенную роль, например, в становлении

демократий в Германии и Японии после Второй Мировой войны;

224
Здесь вновь становится очевидной двойственность соотношения клиентелизма и либеральной демократии,
потому как клиентелизм продолжает служить формой вертикальной интеграции общества, вполне совместимой
с демократическим компонентом либеральной демократии, но едва ли – с ее либеральным компонентом. См.
также: Hilgers T. Democratic Processes, Clientelistic Relationships, and the Material Goods Problem / Clientelism in
Everyday Latin American Politics, ed. by T.Hilgers. New York, 2012. P. 3-22. Схожая двойственность характерна,
разумеется, и для популизма: Kaltwasser C. The Ambivalence of Populism: Threat and Corrective for Democracy //
Democratization. – 2012. – Vol. 19, № 2. – P. 184-208.
 173

o он также – в виде «притяжения» Европы и Европейского Союза –

способствовал более успешной демократизации ряда
посткоммунистических стран 225;

 высокий уровень экономического развития, снижающий притягательность

для политических элит оппортунистического поведения 226 (в сущности,
этот фактор связан не с дисциплинированием политиков в строгом смысле
слова, а с изменением их платежей, однако эффект функционально
эквивалентен);

 «внутренний цензор» - ценности ключевых политических акторов 227;

 функционирующие и соблюдаемые принципы верховенства закона в

период до расширения селектората (кейс «соревновательной олигархии»,
прежде всего в Англии до реформ XIX в.), т.е. наличие эффективной
горизонтальной подотчетности 228, снижающей значение эффективной

225
Schweickert R., Melnykovska I., Belke A. et al. Perspective NATO or EU Membership and Institutional Change in
Transition Countries // Economics of Transition. – 2011. – Vol. 19, № 4. – P. 667-692; Way L., Levitsky S. Linkage,
Leverage, and the Postcommunist Divide // East European Politics and Soceities. – 2007. – Vol. 21, № 1. – P. 48-66;
Ekiert G., Kubik J., Vachudova M. Democracy in the Post-Communist World: An Unending Quest? // East European
Politics and Socieities. – 2007. – Vol. 21, № 1. – P. 22-23; Cameron D. Post-Communist Democracy: The Impact of the
European Union // Post-Soviet Affairs. – 2007. – Vol. 23, № 3. – P. 185-217.
226
Przeworski A. Democracy as an Equilibrium // Public Choice. – 2005. – Vol. 123. – P. 253-273; Acemoglu D.,
Robinson J. Economic Origins of Dictatorship and Democracy. Cambridge, 2006; Boix C. Democracy and Redistribution.
Cambridge, 2003; Lokshin I. Total Factor Productivity and the Institutional Possibility Frontier: An Outline of a Link
Between Two Theoretical Perspectives on Institutions, Culture and Long Run Growth // National Research University
Higher School of Economics Working Paper. URL: http://papers.ssrn.com/sol3/papers.cfm?abstract_id=2699107 (дата
обращения: 14.08.2016); Ахременко А.С., Локшин И.М., Юрескул Е.А. Экономический рост и выбор
политического курса в авторитарных режимах: «недостающее звено» // Полития. – 2015. – Т. 3, № 78. – C. 50-74.
227
Большой вес этому фактору придает, по-видимому, Майкл Макфол, а также С.Мэйнвэринг и А.Перес-Линан:
McFaul M. The Fourth Wave of Democracy and Dictatorship: Noncooperative Transitions in the Postcommunist World
// World Politics. – 2002. – Vol. 54, № 2. – P. 212-244; Mainwaring S., Perez-Linan A. Lessons From Latin America:
Democratic Breakdown and Survival // Journal of Democracy. – 2014. – Vol. 24, № 2. – P. 124. См. также Grzymala-
Busse A. Rebuilding Leviathan: Party Competition and State Exploitation in Post-Communist Democracies. Cambridge,
2007. P. 20-21.
228
Р.Роуз и Д.Шин видят ключевое различие между демократизацией стран первой волны и третьей волны
именно в том, что в первом случае демократизация происходила, как правило, в контексте уже неплохо
функционирующего государства, в то время как во втором случаи процессы демократизации и
государствостроительства либо переплетались, либо второе даже следовало за первым. Этот второй тип
последовательности воспринимается исследователями как особенно проблематичный (Rose R., Shin D.
Democratization Backwards: The Problem of Third-Wave Democracies // British Journal of Political Science. – 2001. –
 174

вертикальной подотчетности по крайней мере в начальные периоды

демократизации229;

 общие представления населения о границах поведения политиков,

совместимых с принципами верховенства закона230;

 длинный временной горизонт, в котором действуют политические акторы.

Чуть подробнее обсудим последний тезис. Как подсказывает простая

модель из первой главы, длинный горизонт может обеспечиваться закрытостью
электорального рынка и непритягательностью для избирателей в молодых
демократиях новых партий; как мы утверждали ранее, естественными для
молодых демократий являются скорее противоположные условия, но и
обозначенные здесь условия могут возникать в силу благоприятных экзогенных
факторов: например, в силу того, что демократизация происходит уже в
обстоятельствах сформированных электоральных предпочтений. Эта ситуация
была достаточно распространенной для первой волны демократизации, когда
расширение селектората, включающего в себя теперь рабочих и крестьян,

Vol. 31, № 2. – P. 331-354). Данный аргумент естественно соотнести с идеями С.Хантингтона о трудностях,
возникающих из расширения политического участия в условиях отсталых политических институтов: Хантингтон
С. Политический порядок в меняющихся обществах. М., 2004. Однако релевантность этого разграничения
ставится под сомнение другими исследованиями: см., например, Møller J. Medieval Roots of Democracy // Journal
of Democracy. – 2015. – Vol. 26, № 3. – P. 110-124. И все же последовательность государствостроительства и
демократизации может быть значимой с точки зрения того, что в условиях слабого государства возрастают
ставки в политической игре и стимулы к оппортунизму, что вкупе с конкуренцией может привести к особым
стратегиям «захвата государства»: см. O’Dwyer C. Runaway State Building: How Political Parties Shape States in
Postcommunist Eastern Europe // World Politics. – 2004. – Vol. 56, № 4. – P. 520-553. Другой весьма интересный
аргумент на ту же тему состоит в том, что низкая инклюзивность политической системы может оказаться
благоприятной средой для установления джентльменских и терпимых отношений внутри элиты (Даль Р.
Полиархия: Участие и оппозиция. М., 2010. С. 46) и, значит, способствовать развитию демократической
политической культуры толерантности и аккоммодации (Almond G., Verba S. The Civic Culture: Political Attitudes
and Democracy in Five Nations. Newbury Park, 1989. P. 5-10).
229
Несовершенный функциональный заменитель горизонтальной подотчетности – политическая конкуренция
как таковая; однако эффективность конкуренции ограничена как сроками пребывания у власти, так и силой
связи между шансами на (пере)избрание и поведением политиков. О преимуществах политической
конкуренции как таковой в данном контексте см. Grzymala-Busse A. Rebuilding Leviathan: Party Competition and
State Exploitation in Post-Communist Democracies. Cambridge, 2007. P. 3-4.
230
Этот фактор был отмечен Барри Вайнгастом: Weingast B. The Political Foundations of Democracy and the Rule of
Law // The American Political Science Review. – 1997. – Vol. 91, № 2. – P. 245-263.
 175

произошло уже в условиях идеологизированности этих групп населения

благодаря работе социалистических и прочих партий, в то время как буржуазия
имела устойчиве предпочтения в отношении более правых партий кадрового
типа231. Эти же закономерности с разных сторон описываются С.Липсетом и
С.Рокканом в их исследовании фундаментальных социальных расколов,
повлиявших на формирование европейских партийных систем 232, и Б.Маненом,
описавшим специфический модус представительства, названный им «партийной
демократией» и так характерной для XIX в.233 К этому можно добавить, что до
современной эпохи вход новых игроков на электоральную арену был затруднен
хотя бы потому, что социальные расколы были заданы заранее и политики могли
надеяться в основном на свою способность удачно их мобилизовать, в то время
как в эпоху современных СМИ и «аудиторной демократии» политики могут
надеяться на то, что им удастся актуализировать дотоле латентные социальные
расколы234; это обстоятельство может повышать стимулы к созданию новых
партий и способствует большей открытости электорального рынка. Наконец, в
первую волну демократизации многие политические партии либо уже
существовали как партии (в случаи буржуазных партий) до расширения
селектората, либо существовали как полуподпольные организации и
объединения (в случае социалистических партий), могло сказаться на том, что
демократизация происходила уже в условиях сформированных репутаций
политических лидеров, начавших действовать просто в новом для себя контексте.
Это также могло облегчить дисциплинирование политиков избирателями.

Иными словами, мы предполагаем, что в специфических обстоятельствах

первой и, вероятно, также и второй волны демократизации существовали

231
Дюверже М. Политические партии. М., 2002. С. 116-123.
232
Lipset S., Rokkan S. Cleavage Structures, Party Systems, and Voter Alignments: An Introduction / Party Systems and
Voter Alignments: Cross-National Perspectives, ed. by S.M.Lipset and S.Rokkan. New York, 1967. P. 1-61.
233
Манен Б. Принципы представительного правления. СПб., 2008. С. 256-270.
234
Там же. С. 256-290.
 176

экзогенные условия, способствовавшие достаточно успешному решению

проблемы дисциплинирования политиков. Это соображение, разумеется, не
претендует на то, чтобы быть окончательным вердиктом, но оно проливает свет
на возможные дальнейшие направления исследований. Кроме того, эти идеи, как
и практически вся наша теоретическая перспектива, могут быть применены для
альтернативного объяснения разных паттернов волатильности предпочтений
избирателей в старых и новых демократиях235.

Последняя серия выводов и следствий из нашего исследования касается

типов режимов, которые могут образовываться, когда эндогенные ограничения
демократизации действительно «срабатывают».

В теоретической главе мы кратко обсудили тривиальный случай, когда

политический актор, достигший власти, ограничивает политическую
конкуренцию в своих целях, и его мотивация к такому шагу может быть тем
выше, чем менее предсказуемы его перспективы на переизбрание. Мы также
выделили три более интересных случая, связанных с паттерном 1а (ему
свойственна популистская волатильность); тем аспектом паттерна 2, который
проявляется в случае пессимизма избирателей относительно честности элит, а
также паттерном 1; паттерном 3 (ему свойственна клиентелистская
волатильность).

Паттерн 1а, вообще говоря, предполагает обновление надежд избирателей

на политиков на фоне предшествующей разочарованности в них. Удачливый
«челленджер»-популист получает власть на фоне того, что избиратели возлагают
на него новые надежды, причем в контексте его критики существующего
политического истеблишмента236. Такой контекст, в свою очередь,

235
Mainwaring S., Zoco E. Political Sequences and the Stabilization of Interparty Competition: Electoral Volatility in Old
and New Democracies // Party Politics. – 2007. – Vol. 13, № 2. – P. 155-178.
236
Сама “внесистемность” челленджера-популиста освобождает его от пут негативной коллективной репутации
истеблишмента.
 177

подразумевает, что новый лидер не должен сильно сдерживаться этим

истеблишментом, ведь именно в том и состоит пафос его прихода к власти, что
этот новый лидер антитетичен истеблишменту, репрезентирует интересы и волю
избирателей в противовес оппортунизму тех, кто давно находится на
политической арене. Когда «челленджер»-популист пытается стать частью
партийной системы, мы можем ожидать появления на каждых выборах новых
партий, старающихся «сыграть» на разочарованности избирателей и захватить их
голоса; когда речь идет о президентских выборах, описанная ситуация хорошо
согласуется с тем, что Гильермо О’Доннелл назвал «делегативной демократией»:
в ней также предполагается популистский оттенок, слабость горизонтальной
подотчетности и цикличность, связанная со способностью избирателей быстро
разочароваться в «спасителе нации»237. Выборы могут все еще быть честными и
конкурентными, но смысл их будет состоять не столько в дисциплинировании
политиков, представляющих интересы электората, сколько в делегировании
власти, слабо ограниченной горизонтальной подотчетностью.

Наши теоретические модели указывают на то, что политики могут

рассматривать пребывание у власти как возможность для извлечения ренты; это
поведение политиков может сопровождаться тем, что избиратели, наблюдая их
образ действий, пытаются их сменить (паттерн 1) или смиряются с ситуацией
(паттерн 2, подразумевающий устойчивое недоверие избирателей ко всем
политикам). Особенно для паттерна 2 верно то, что сами избиратели начинают
воспринимать выборы, в сущности, как механизм, посредством которого
решается, кому из политиков позволить извлекать ренту (отсюда – их
политическая пассивность и пессимизм – то, что мы назвали ранее
«толерантностью к оппортунизму»). При этом сами выборы могут все еще быть
честными и конкурентными. Данная картина в целом согласуется с тем, что

237
O'Donnell G. Delegative Democracy // Journal of Democracy. – 1994. – Vol. 5, № 1. – P. 55-69.
 178

Томас Карозерс описал как «бесплодный плюрализм» (feckless pluralism):

граждане слабо вовлечены в политику, все политические акторы
воспринимаются как коррумпированные и неэффективные, их смена у власти не
имеет реальных последствий для основных сфер жизни общества 238. Очень
похожее положение дел фигурирует под названием «равновесия
соревновательного захвата [государства]» у Эндрю Барнса: «…страна наблюдает
парад захватчиков [государства. – прим. И.Л.], что в конечном итоге порождает
систему, где ни одной конкретной группе не удалось захватить государство, но
где оно так и не стало нейтральным. <…> …вероятный среднесрочный исход –
генерализованная коррупция без какой-либо доминирующей группы»239. Наша
теоретико-игровая модель придает термину «равновесие» из характеристики
Э.Барнса точный смысл. Э.Барнс отдельно подчеркивает, что такая система не
основана на клиентелизме, поскольку «захватчики государства» не имеют
обязательств перераспределять ренту своим сторонникам240. Это полностью
соответствует и нашим выводам241.

Наконец, паттерн 3, предполагающий распространенные клиентелистские

практики, хорошо известен; он может легко сочетаться с достаточно честными и
конкурентными выборами, как это показывают, например, кейсы Италии,
Японии или Индии. Смысл выборов с точки зрения избирателей, участующих в

238
Carothers T. Op. cit. P. 10-11.
239
Barnes A. Extricating the State: The Move to Competitive Capture in Post-Communist Bulgaria // Europe-Asia
Studeis. – 2007. – Vol. 59, № 1. – P. 73-74.
240
Ibid. P. 92.
241
Еще одну похожую картину посткоммунистической политики нарисовал Венелин Ганев: «Алчные элиты
предпочитали действовать в темноте [извлекая ренту благодаря своему доступу к властным позициям. – прим.
И.Л.], они не желали быть замеченными и не имели никаких серьезных стимулов к подрыву электоральных
процедур и многопартийной политики» (Ganev V. Post-Communism as an Episode of State Building: A Reverse
Tillyan Perspective // Communist and Post-Communist Studies. – 2005. – Vol. 38. – P. 440). Наконец, эксплуатацию
государства как особую форму оппортунистического пребывания у власти, совместимую с политической
конкуренцией, рассматривает А.Гжимала-Буссе: Grzymala-Busse A. Beyond Clientelism: Incumbent State Capture
and State Formation // Comparative Political Studies. – 2008. – Vol. 41, № 4/5. – P. 640.
 179

клиентелистских связях, здесь состоит в поддержании уже установленных

потоков распределения ренты.

Из этих рассуждений следует по меньшей мере два важных вывода. Во-

первых, наша теоретическая перспектива фактически позволяет
эндогенизировать три синдрома режимов из «серой зоны» 242: сочетание черт
демократической политики с прочими чертами, которые едва ли согласуются с
принципами либеральной демократии; все эти синдромы («делегативная
демократия», «бесплодный плюрализм», клиентелизм) могут рассматриваться
как специфические следствия и проявления эндогенных ограничений
демократизации.

Во-вторых, очень важно следующее наблюдение как таковое: выборы

могут быть честными и конкурентными, то есть в целом соответствовать
демократическим принципам по формальным критериям, но их смысл может
быть разным: а) дисциплинирование политиков, представляющих интересы
электората, в случае «полноценной» либеральной демократии; б) делегирование
власти со слабой горизонтальной подотчетностью в случае синдрома
«делегативной демократии» (теоретически этот концепт с необходимыми
поправками можно распространить и на парламентские выборы, если в них
участвуют «антипартийные» партии); в) решение о том, кому позволить
извлекать ренту в случае синдрома «бесплодного плюрализма»; г) поддержание
потоков распределения ренты в случае синдрома клиентелизма. «Смысл»
демократических выборов243 есть материя гораздо более тонкая, чем их
соответствие формальным демократическим принципам, но от этого смысла во
многом и зависит «форма» демократии и реальный смысл связей между
политиками и избирателями. «Форма» демократии может меняться без каких-

242
Carothers T. Op. cit.
243
Для разных органов власти «смысл» демократических выборов может быть разным в один и тот же период.
 180

либо изменений в области законодательства, если трансформируется «смысл»

выборов. «Эрозия» демократии может происходить незаметно – именно в
плоскости метаморфоз этого «смысла». Идея об изменчивости «смысла»
демократических выборов может также пролить свет на тезис Г.О’Доннелла о
«двух транзитах»: первый заключается в установлении демократических
институтов как таковых, второй – в консолидации демократического режима 244;
«смысл» демократических выборов относится, очевидно, ко «второму» транзиту.
Как замечал Г.О’Доннелл, успех «первого» транзита не является гарантией
успеха «второго»245. Почти весь наш предшествующий анализ может быть
воспринят как развитие и конкретизация этой идеи.

Наконец, в-третьих, кажется важным сам факт выделения разных «форм»

неконсолидированной, «неполноценной» демократии, потому что такое
выделение является плодотворной аналитической альтернативой простому
различению «градаций» демократии, которое принято проводить в связи с
индексами демократичности. «Формы» неконсолидированной демократии
позволяют глубже понять сущность режимов, формирующихся в «серой зоне».
Они также могут быть отделены от «гибридных» режимов, если под последними
подразумеваются авторитарные режимы, «маскирующиеся» под
демократические: в последних имеются недостатки в плоскости формальных
демократических практик даже на фундаментальном уровне, в то время как в
первых, как мы уже указывали, формальные демократические практики могут
соблюдаться достаточно хорошо, но «буква» либеральной демократии не всегда
совпадает с ее «духом».

***

244
O'Donnell G. Delegative Democracy // Journal of Democracy. – 1994. – Vol. 5, № 1. – P. 56.
245
Ibid.
 181

Данная диссертация оставляет гораздо больше вопросов, чем ответов: и в

плоскости дальнейшей теоретической разработки ключевых идей, и в плоскости
их эмпирической проверки. Вот лишь некоторые из широких направлений для
последующих исследований:

 более глубокое прояснение обстоятельств, позволяющих успешно

преодолевать эндогенные ограничения демократизации;

 рассмотрение того, как эндогенные ограничения демократизации

соотносятся с другими факторами, препятствующими и
благоприятствующими демократизации;

 повышение реалистичности теоретических моделей через ослабление

наиболее жестких допущений;

 проведение более глубокого эмпирического анализа, в частности – с целью

контроля на факторы, детерминирующие волатильность предпочтений
избирателей наряду с клиентелизмом, а также case studies для более
полного отражения релевантного контекста в особо интересных случаях;

 эмпирическая проверка «промежуточных» гипотез, связывающих

допущения теоретической модели с ее наиболее общими выводами
(которые и тестировались эмпирически в данной диссертации).

Может статься, что в каких-то эпизодах наша логика не вполне обоснована

из-за слишком «смелых» ходов мысли246, а эмпирический анализ недостаточно
глубок для однозначных заключений. Тем не менее, мы будем считать свою
задачу выполненной, если сама идея эндогенных ограничений демократизации

246
Одна из основных функций использованных в теоретической части методов формального моделирования
состоит как раз в том, чтобы эксплицировать основные допущения и этапы рассуждений, тем самым облегчая
идентификацию возможных недочетов в них. Другая важнейшая функция заключается в выведении
макросоциальных эффектов из микрооснований (microfoundations), свойственных «методологическому
индивидуализму» теории рационального выбора.
 182

привлечет внимание; реальная цель настоящей диссертации как научной работы

заключалась в том, чтобы указать на проблему, а не в том, чтобы ее решить. Это
тем более верно в свете того, что практика научных исследований гораздо больше
учит скромности, чем истине.
 183

Список источников

1. Ахременко А.С., Локшин И.М., Юрескул Е.А. Экономический рост и

выбор политического курса в авторитарных режимах: «недостающее
звено» // Полития. – 2015. – Т. 3, № 78. – C. 50-74.
2. Белох Ю. Греческая история в двух томах. Т. 1. М., 2009.
3. Бузескул В.П. История афинской демократии. СПб., 2003.
4. Даль Р. Полиархия: Участие и оппозиция. М., 2010.
5. Дюверже М. Политические партии. М., 2002.
6. Захаров А.В. Теория игр в общественных науках. М., 2015.
7. Локшин И.М. Игра в бисер? Конвенциональные количественные методы в
свете тезиса Дюэма-Куайна // Политическая наука. – 2015. - № 2. – С. 80-
103.
8. Локшин И.М. Индекс величины политических ставок / Препринт серии
«Политическая теория и политический анализ» Национального
Исследовательского Университета Высшая Школа Экономики. URL:
https://www.hse.ru/pubs/share/direct/document/96217535 (дата обращения:
13.08.2016).
9. Льюкс С. Власть: Радикальный взгляд. М., 2010.
10. Макаренко Б. Посткоммунистические страны: некоторые итоги
трансформации // Полития. – 2008. – Т. 50, № 3. – С. 105-124.
11. Макаренко Б.И., Локшин И.М. Современные партийные системы:
сценарии эволюции и тенденции развития // Полис. – 2015. - № 3. – С. 85-
109.
12. Макаренко Б.И., Локшин И.М., Максимов А.Н. и др. Партии и партийные
системы: современные тенденции развития. М., 2015.
13. Манен Б. Принципы представительного правления. СПб., 2008.
 184

14. Мельвиль А.Ю. Задержавшиеся и/или несостоявшиеся демократизации:

почему и как? // Полис. – 2010. - № 4. – С. 73-76.
15. Мельвиль А.Ю., Стукал Д.К. Условия демократии и пределы
демократизации: Факторы режимных изменений в посткоммунистических
странах: опыт сравнительного и многомерного статистического анализа //
Полис. – 2011. - № 3. – С. 164-183.
16. Мельвиль А.Ю., Стукал Д.К., Миронюк М.Г. «Царь горы», или Почему в
посткоммунистических автократиях плохие институты // Полис. – 2013. -
№ 2. – С. 125-142.
17. Платон. Диалоги. Книга Первая. М., 2008.
18. Пшеворский А. Демократия и рынок: Политические и экономические
реформы в Восточной Европе и Латинской Америке. М., 2000.
19. Салмин А.М. Современная демократия: Очерки становления и развития.
М., Форум, 2009.
20. Суриков И.Е. Античная Греция. М., 2008.
21. Танин-Львов А.А. Выборы во всем мире: Энциклопедический
справочник. М., 2001.
22. Хантингтон С. Третья волна: Демократизация в конце XX века. М., 2003.
23. Acemoglu D., Robinson J. Economic Origins of Dictatorship and Democracy.
Cambridge, 2006.
24. Achen C., Bartels L. Democracy for Realists: Why Elections Do Not Produce
Responsive Government. Princeton, 2016.
25. Almond G., Verba S. The Civic Culture: Political Attitudes and Democracy in
Five Nations. Newbury Park, 1989.
26. Anand P., Pattanaik P., Puppe C. (eds.). The Handbook of Rational and Social
Choice. Oxford, 2009.
 185

27. Anderson C. The End of Economic Voting? Contingency Dilemmas and the
Limits of Democratic Accountability // The Annual Review of Political
Science. – 2007. – Vol. 10. – P. 271-296.
28. Bakke E., Sitter N. Patterns of Stability: Party Competition and Strategy in
Central Europe Since 1989 // Party Politics. – 2005. – Vol. 11, № 2. – P. 243-
263.
29. Barnes A. Extricating the State: The Move to Competitive Capture in Post-
Communist Bulgaria // Europe-Asia Studeis. – 2007. – Vol. 59, № 1. – P. 71-
95.
30. Barr R. Bolivia: Another Uncompleted Revolution // Latin American Politics
and Society. – 2005. – Vol. 47, № 3. – P. 69-90.
31. Barro R. Determinants of Democracy // Journal of Political Economy. – 1999. –
Vol. 107. – P. 158-183.
32. Barro R. The Control of Politicians: An Economic Model // Public Choice. –
1973. – Vol. 14. – P. 19-42.
33. Beetham D. Conditions for Democratic Consolidation // Review of African
Political Economy. – 1994. - Vol. 60. – P. 157-172.
34. Bengtsson A. Economic voting: The Effect of Political Context, Volatility, and
Turnout on Voters’ Assignment of Responsibility // European Journal of
Political Research. – 2004. – Vol. 43. – P. 749-767.
35. Berg-Schlosser D., De Meur G. Conditions of Democracy in Interwar Europe:
A Boolean test of Major Hypotheses // Comparative Politics. – 1994. – Vol. 26,
№ 3. – P. 253-279.
36. Berlin I. Liberty. Oxford, 2002.
37. Bielasiak J. The Institutionalization of Electoral and Party Systems in
Postcommunist States // Comparative Politics. – 2002. – Vol. 34, № 2. – P.
189-210.
 186

38. Bingham Powell G., Whitten G. A Cross-National Analysis of Economic

Voting: Taking Account of Political Context // American Journal of Political
Science. – 1993. – Vol. 37, № 2. – P. 391-414.
39. Boix C. Democracy and Redistribution. Cambridge, 2003.
40. Brambor T., Clark W., Golder M. Understanding Interaction Models:
Improving Empirical Analyses // Political Analysis. – 2006. – Vol. 14. – P. 63-
82.
41. Bueno de Mesquita B., Smith A. The Dictator’s Handbook: Why Bad Behavior
Is Almost Always Good Politics. New York, 2012.
42. Bueno de Mesquita B., Smith A., Siverson R. et al. The Logic of Political
Survival. Cambridge, 2003.
43. Cameron C., Trivedi P. Microeconometrics: Methods and Applications.
Cambridge, 2005.
44. Cameron D. Post-Communist Democracy: The Impact of the European Union //
Post-Soviet Affairs. – 2007. – Vol. 23, № 3. – P. 185-217.
45. Caplan B. The Myth of the Rational Voter: Why Democracies Choose Bad
Policies. Princeton, 2006.
46. Carothers T. The End of the Transition Paradigm // Journal of Democracy. –
2002. – Vol. 13, № 1. – P. 5-21.
47. Ceka B. The Perils of Political Competition: Explaining Participation and Trust
in Political Parties in Eastern Europe // Comparative Political Studies. – 2012. –
Vol. 46, № 12. – P. 1610-1635.
48. Center for Systemic Peace. The Polity Project. URL:
http://www.systemicpeace.org/polityproject.html (дата обращения:
10.08.2016).

49. Cohen J. The Earth Is Round (p < .05) // Amercian Psychologist. – 1994. – Vol.
49, № 12. – P. 997-1003.
 187

50. Converse P. The Nature of Belief Systems in Mass Publics (1964) // Critical
Review. – 2006. – Vol. 18, № 1-3. – P. 1-74.
51. Croissant A. From Transition to Defective Democracy: Mapping Asian
Democratization // Democratization. – 2004. – Vol. 11, № 5. – P. 156-178.
52. Crosier M., Huntington S., Watanuki J. The Crisis of Democracy: Report on the
Governability of Democracies to the Trilateral Commission. New York, 1975.
53. Cumming G. The New Statistics: Why and How // Psychological Science. –
2014. – Vol. 25, № 1. – P. 7-29.
54. Dalberg-Acton J. Historical Essays and Studies. London, 1907.
55. Database of Political Institutions 2012 (updated Jan. 2013). URL:
http://econ.worldbank.org/WBSITE/EXTERNAL/EXTDEC/EXTRESEARCH/
0,,contentMDK:20649465~pagePK:64214825~piPK:64214943~theSitePK:469
382,00.html (дата обращения: 10.08.2016).

56. De Tocqueville A. De la Démocratie en Amérique. Paris, 2012.

57. Democratic Accountability and Linkages Project. URL:
https://sites.duke.edu/democracylinkage/data/ (дата обращения: 10.08.2016).

58. Diamond L. The Democratic Rollback: The Resurgence of the Predatory State
// Foreign Affairs. – 2008. – Vol. 87, № 2. – P. 36-48.
59. Diamond L. Thinking About Hybrid Regimes // Journal of Democracy. – 2002.
– Vol. 13, № 2. – P. 21-35.
60. Duch R., Stevenson R. The Economic Vote: How Political and Economic
Institutions Condition Electoral Results. Cambridge, 2008.
61. Duverger M. A New Political System Model: Semi-Presidential Government //
European Journal of Political Research. – 1980. – Vol. 8. – P. 165-187.
62. Ekiert G., Kubik J., Vachudova M. Democracy in the Post-Communist World:
An Unending Quest? // East European Politics and Socieities. – 2007. – Vol.
21, № 1. – P. 7-30.
 188

63. ElectionGuide: Democracy Assistance and Elections News. URL:

http://www.electionguide.org/ (дата обращения: 10.08.2016).

64. Epstein D., Bates R., Goldstone J. et al. Democratic Transitions // American
Journal of Political Science. – 2006. – Vol. 50, № 3. – P. 551-569.
65. Fearon J. Self-Enforcing Democracy // The Quarterly Journal of Economics. –
2011. - Vol. 126. – P. 1661-1708.
66. Ferejohn J. Incumbent Performance and Electoral Control // Public Choice. –
1986. – Vol. 50. – P. 5-25.
67. Fiorina M. Rational Choice, Empirical Contributions, and the Scientific
Enterprise // Critical Review. – Vol. 9, № 1-2. – P. 85-94.
68. Fish S. Stronger Legislatures, Stronger Democracies // Journal of Democracy. –
2006. – Vol. 17, № 1. – P. 5-20.
69. Freedom House. Freedom in the World. URL:
https://freedomhouse.org/report/freedom-world/freedom-world-2016 (дата
обращения: 10.08.2016).

70. Gallie W. Essentially Contested Concepts // Proceedings of Aristotelian

Society. – 1955-1956. – Vol. 56. – P. 167-198.
71. Ganev V. Post-Communism as an Episode of State Building: A Reverse Tillyan
Perspective // Communist and Post-Communist Studies. – 2005. – Vol. 38. – P.
425-445.
72. Gasiorowski M., Power T. The Structural Determinants of Democratic
Consolidation: Evidence from the Third World // Comparative Political
Studies. – 1998. – Vol. 31, № 6. – P. 740-771.
73. Geddes B. A Comparative Perspective on the Leninist Legacy in Eastern
Europe // Comparative Political Studies. – 1995. – Vol. 28, № 2. – P. 239-274.
74. Geddes B. What Do We Know about Democratization After Twenty Years? //
Annual Review of Political Science. – 1999. – № 2. – P. 115-144.
 189

75. Gel’man V. Out of the Frying Pan, Into the Fire? Post-Soviet Regime Changes
in Comparative Perspective // International Political Science Review. – 2008. –
Vol. 29, № 2. – P. 157-180.
76. Gel’man V. Post-Soviet Transitions and Democratization: Towards Theory-
Building // Democratization. – 2003. – Vol. 10, № 2. – P. 87-104.
77. Gelman A., Stern H. The Difference Between “Significant” and “Not
Significant” Is Not Itself Statistically Significant // The American Statistician. –
2006. – Vol. 60, № 4. – P. 328-331.
78. Gigerenzer G. Mindless Statistics // The Journal of Socio-Economics. – 2004. –
Vol. 33. – P. 587-606.
79. Gill J. The Insignificance of Null Hypothesis Significance Testing // Political
Research Quarterly. – 1999. – Vol. 52, № 3. – P. 647-674.
80. Global Corruption Barometer. URL:
http://www.transparency.org/research/gcb/overview (дата обращения:
26.10.2016).
81. Global Elections Database. URL:
http://www.globalelectionsdatabase.com/index.php/tables (дата обращения:
10.08.2016).

82. Graziano L. Clientelismo e sistema politico: il caso dell’Italia. Milano, 1980.

83. Grzymala-Busse A. Beyond Clientelism: Incumbent State Capture and State
Formation // Comparative Political Studies. – 2008. – Vol. 41, № 4/5. – P. 638-
673.
84. Grzymala-Busse A. Political Competition and the Politicization of the State in
East Central Europe // Comparative Political Studies. – 2003. – Vol. 36, № 10.
– P. 1123-1147.
85. Grzymala-Busse A. Rebuilding Leviathan: Party Competition and State
Exploitation in Post-Communist Democracies. Cambridge, 2007.
 190

86. Grzymala-Busse A., Jones Luong P. Reconceptualizing the State: Lessons

From Post-Communism // Politics and Society. – 2002. – Vol. 30, № 4. – P.
529-554.
87. Habermas J. Die Postnationale Konstellation: Politische Essays. Frankfurt am
Main, 1998.
88. Haerpfer C., Bernhagen P., Inglehart R., Welzel C. Democratization. Oxford,
2009.
89. Harvey B. The Rule of Law in Historical Perspective // Michigan Law Review.
– 1961. – Vol. 59, № 4. – P. 487-500.
90. Hayes A., Cai L. Using Heteroskedasticity-Consistent Standard Error
Estimators in OLS Regression: An Introduction and Software Implementation //
Behavior Research Methods. – 2007. – Vol. 39, № 4. – P. 709-722.
91. Held D. Models of Democracy. Comwall, 2008.
92. Hicken A. Clientelism // The Annual Review of Political Science. – 2011. –
Vol. 14. – P. 289-310.
93. Hilgers T. (ed.) Clientelism in Everyday Latin American Politics. New York,
2012.
94. Huntington S. How Countries Democratize // Political Science Quarterly. –
1991-1992. – Vol. 106, № 4. – P. 579-616.
95. Inglehart R., Welzel C. Political Culture and Democracy: Analyzing Cross-
Level Linkages // Comparative Politics. – 2003. – Vol. 36, № 1. – P. 61-79.
96. Kahan A. Aristocratic Liberalism: The Social and Political Thought of Jacob
Burckhardt, John Stuart Mill, and Alexis de Tocqueville. Oxford, 1992.
97. Kaiser A. Types of Democracy: From Classical to New Institutionalism //
Journal of Theoretical Politics. – 1997. – Vol. 9, № 4. – P. 419-444.
98. Kaltwasser C. The Ambivalence of Populism: Threat and Corrective for
Democracy // Democratization. – 2012. – Vol. 19, № 2. – P. 184-208.
99. Kant I. Politische Schriften. Wiesbaden, 1965.
 191

100. Katz R., Mair P. Changing Models of Party Organization and Party
Democracy: The Emergence of the Cartel Party // Party Politics. – 1995. – Vol.
1, № 5. – P. 5-28.
101. Kaufmann D., Kraay A., Mastruzzi M. Governance Matters VIII:
Aggregate and Individual Governance Indicators 1996-2008. URL:
http://documents.worldbank.org/curated/en/598851468149673121/pdf/WPS497
8.pdf (дата обращения: 14.08.2016).
102. Keefer P. Clientelism, Credibility, and the Policy Choices of Young
Democracies // American Journal of Political Science. – 2007. – Vol. 51, № 4.
– P. 804-821.
103. Keefer P., Vlaicu R. Democracy, Credibility, and Clientelism // The
Journal of Law, Economics, & Organization. – 2007. – Vol. 24, № 2. – P. 371-
406.
104. Kenney C. The Death and Rebirth of a Party System, Peru 1978-2001 //
Comparative Political Studies. – 2003. – Vol. 36, № 10. – P. 1210-1239.
105. Kitschelt H. Formation of Party Cleavages in Post-Communist
Democracies: Theoretical Propositions // Party Politics. – 1995. – Vol. 1, № 4.
– P. 447-472.
106. Kitschelt H. Linkages Between Citizens and Politicians in Democratic
Polities // Comparative Political Studies. – 2000. – Vol. 33, № 6/7. – P. 845-
879.
107. Kitschelt H., Kselman D. Economic Development, Democratic
Experience, and Political Parties’ Linkage Strategies // Comparative Political
Studies. – 2013. – Vol. 46, № 11. – P. 1453-1484.
108. Kitschelt H., Wilkinson S. (eds.) Patrons, Clients, and Policies.
Cambridge, 2007.
109. Kornhauser W. The Politics of Mass Society. Glencoe, 1959.
 192

110. Leonardi R., Wertman D. Italian Christian Democracy: The Politics of

Dominance. New York, 1989.
111. Levitsky S. Argentina: Democratic Survival Amidst Economic Failure /
The Third Wave of Democratization in Latin America: Advances and Setbacks,
ed. by F.Hagopian and S.Mainwaring. Cambridge, 2005.
112. Levitsky S., Way L. The Rise of Competitive Authoritarianism // Journal
of Democracy. – 2002. – Vol. 13, № 2. – P. 51-65.
113. Lewis-Beck M., Paldam M. Economic voting: An Introduction //
Electoral Studies. – 2000. – Vol. 19. – P. 113-121.
114. Lijphart A. Patterns of Democracy. New Haven, 1999.
115. Lijphart A. Typologies of Democratic Systems // Comparative Political
Studies. – 1968. – Vol. 1, № 3. – P. 3-44.
116. Linz J. The Breakdown of Democratic Regimes: Crisis, Breakdown and
Reequilibration. Baltimore, 1978.
117. Linz J., Stepan A. Problems of Democratic Transition and Consolidation:
Southern Europe, South America and Post-Communist Europe. Baltimore,
1996.
118. Lippman W. Public Opinion. New Brunswick and London, 1998.
119. Lipset S.M. Political Man: The Social Bases of Politics. New York,
1960.
120. Lipset S.M. Some Social Requisites of Democracy: Economic
Development and Political Legitimacy // The American Political Science
Review. – 1959. – Vol. 53, № 1. – P. 69-105.
121. Lipset S., Rokkan S. (eds.) Party Systems and Voter Alignments: Cross-
National Perspectives. New York, 1967.
122. Locke J. Two Treatises of Government. Cambridge, 2003.
123. Lokshin I. Total Factor Productivity and the Institutional Possibility
Frontier: An Outline of a Link Between Two Theoretical Perspectives on
 193

Institutions, Culture and Long Run Growth // National Research University

Higher School of Economics Working Paper. URL:
http://papers.ssrn.com/sol3/papers.cfm?abstract_id=2699107 (дата обращения:
14.08.2016).
124. Luebbert G. Liberalism, Fascism, or Social Democracy: Social Classes
and the Political Origins of Regimes in Interwar Europe. Oxford, 1991.
125. Machiavelli N. Discorsi sopra la prima Deca di Totp Livio. URL:
http://www.letteraturaitaliana.net/pdf/Volume_4/t91.pdf (дата обращения
30.08.2016).
126. Mainwaring S., Perez-Linan A. Lessons From Latin America:
Democratic Breakdown and Survival // Journal of Democracy. – 2014. – Vol.
24, № 2. – P. 123-137.
127. Mainwaring S., Zoco E. Political Sequences and the Stabilization of
Interparty Competition: Electoral Volatility in Old and New Democracies //
Party Politics. – 2007. – Vol. 13, № 2. – P. 155-178.
128. Mair P. Party System Change: Approaches and Interpretations. Oxford,
2002.
129. Marshall M., Gurr T., Jaggers K. Polity IV Project: Political Regime
Chracteristics and Transitions, 1800-2015. Dataset Users’ Manual. URL:
http://www.systemicpeace.org/inscr/p4manualv2015.pdf (дата обращения:
13.08.2016).
130. McFaul M. The Fourth Wave of Democracy and Dictatorship:
Noncooperative Transitions in the Postcommunist World // World Politics. –
2002. – Vol. 54, № 2. – P. 212-244.
131. McKelvey R., Ordeshook P. Sequential Elections with Limited
Information // American Journal of Political Science. – 1985. – Vol. 29, № 3. –
P. 480-512.
 194

132. Meehl P. Apprasing and Amending Theories: The Strategy of Lakatosian

Defence and Two Principles That Warrant It // Physchological Inquiry. – 1990.
– Vol. 1, № 2. – P. 108-141.
133. Melville A., Stukal D., Mironyuk M. Trajectories of Regime
Transformation and Types of Stateness in Post-Communist Countries //
Perspectives on European Politics and Society. – 2013. – Vol. 14, № 4. – P.
431-459.
134. Merkel W. Embedded and Defective Democracies // Democratization. –
2004. – Vol. 11, № 5. – P. 33-58.
135. Merkel W., Croissant A. Formale und Informale Institutionen in
Defekten Demokratien // Politische Vierteljahresschrift. – 2000. – B. 41, № 4. –
S. 3-30.
136. Mill J.S. On Liberty. Kitchener, 2001.
137. Møller J. Medieval Roots of Democracy // Journal of Democracy. –
2015. – Vol. 26, № 3. – P. 110-124.
138. Møller J., Skaaning S.-E. Stateness First? // Democratization. – 2011. –
Vol. 18, № 1. – P. 1-24.
139. Moore B. Social Origins of Dictatorship and Democracy: Lord and
Peasant in the Making of the Modern World. Aylesbury, 1974.
140. Morey R., Hoekstra R., Rouder J. et al. The Fallacy of Placing
Confidence in Confidence Intervals // Psychonomic Bulletin & Review. – 2016.
– Vol. 23, № 1. – P. 103-123.
141. Morlino L. Anchors and Democratic Change // Comparative Political
Studies. – 2005. – Vol. 38, № 7. – P. 743-770.
142. Morlino L. Democracy Between Consolidation and Crisis: Parties,
Groups, and Citizens in Southern Europe. Oxford, 1998.
143. Morlino L. What Is a “Good” Democracy? // Democratization. – 2004. –
Vol. 11, № 5. – P. 10-32.
 195

144. Mudde C. In the Name of the Peasantry, the Proletariat and the People:
Populisms in Eastern Europe // East European Politics and Societies. – 2000. –
Vol. 14, № 2. – P. 33-53.
145. Nohlen D. (ed.). Elections in the Americas: A Data Handbook. Vol. I.
North America, Central America, and the Caribbean. Oxford, 2005.
146. Nohlen D. (ed.). Elections in the Americas: A Data Handbook. Vol. II.
South America. Oxford, 2005.
147. Nohlen D., Grotz F., Hartmann C. (eds.). Elections in Asia and the
Pacific: A Data Handbook. Vol. I. Middle East, Central Asia and South Asia.
Oxford, 2004.
148. Nohlen D., Grotz F., Hartmann C. (eds.). Elections in Asia and the
Pacific: A Data Handbook. Vol. II. South East Asia. East Asia and South
Pacific. Oxford, 2001.
149. Norpoth H., Lewis-Beck M., Lafay J.-D. (eds.) Economics and Politics:
The Calculus of Support. Ann Arbor, 1991.
150. Norsk Senter For Forskningsdata. URL:
http://www.nsd.uib.no/european_election_database/country/ (дата обращения:
10.08.2016).

151. North D. Institutions, Institutional Change and Economic Performance.

Cambridge, 1990.
152. O’Donnell G. A Partial Defence of an Evanescent “Paradigm” // Journal
of Democracy. – 2002. – Vol. 13, № 3. – P. 6-12.
153. O’Donnell G. The Quality of Democracy: Why the Rule of Law Matters
// Journal of Democracy. – 2004. – Vol. 15, № 4. – P. 32-46.
154. O’Donnell G., Schmitter P. Transitions from Authoritarian Rule:
Tentative Conclusions about Uncertain Democracies. Baltimore, 1986.
 196

155. O’Donnell G., Schmitter P., Whitehead L. (eds.). Transitions from

Authoritarian Rule: Prospects for Democracy. Baltimore, 1986.
156. O’Dwyer C. Runaway State Building: How Political Parties Shape States
in Postcommunist Eastern Europe // World Politics. – 2004. – Vol. 56, № 4. –
P. 520-553.
157. O'Donnell G. Delegative Democracy // Journal of Democracy. – 1994. –
Vol. 5, № 1. – P. 55-69.
158. O'Donnell G. Illusions About Democratization // Journal of Democracy.
– 1996. – Vol. 7, № 2. – P. 34-51.
159. Olson M. Dictatorship, Democracy and Development // The American
Political Science Review. – 1993. – Vol. 87, № 3. – P. 567-576/
160. PARLINE Database on National Parliaments. URL:
http://www.ipu.org/parline/parlinesearch.asp (дата обращения: 10.08.2016).

161. Pedersen M. The Dynamics of European Party Systems: Changing

Pattern of Electoral Volatility // European Journal of Political Research. – 1979.
– Vol. 7. – P. 1-26.
162. Persson T., Roland G., Tabellini G. Separation of Powers and Political
Accountability // The Quarterly Journal of Economics. – 1997. – Vol. Vol. 112,
№ 4. – P. 1163-1202.
163. Pierson P. Increasing Returns, Path Dependence, and the Study of
Politics // The American Political Science Review. – 2000. – Vol. 94, № 2. – P.
251-267.
164. Powell E., Tucker J. New Approaches to Electoral Volatility: Evidence
from Postcommunist Parties. URL:
https://www.researchgate.net/profile/Eleanor_Powell/publication/228129142_
New_Approaches_to_Electoral_Volatility_Evidence_from_Postcommunist_Co
untries/links/53cef5f90cf25dc05cfad7b2.pdf (дата обращения: 13.08.2016).
 197

165. Pridham G. (ed.) Securing Democracy: Political Parties and Democratic

Consolidation in Southern Europe. New York, 2003.
166. Pridham G. Assessing Democratic Consolidation in Central and Eastern
Europe: The European Dimension // Acta Politica. – 2006. – Vol. 41. – P. 342-
369.
167. Przeworski A. (ed.) Democracy in a Russian Mirror. Cambridge, 2015.
168. Przeworski A. Democracy as an Equilibrium // Public Choice. – 2005. –
Vol. 123. – P. 253-273.
169. Przeworski A., Alvarez M., Cheibub J. A. et al. What Makes
Democracies Endure? // Journal of Democracy. – 1996. – Vol. 7, № 1. – P. 39-
55.
170. Przeworski A., Limongi F. Modernization: Theories and Facts // World
Politics. – 1997. – Vol. 49, № 2. – P. 155-183.
171. Psephos Adam Carr’s Election Archive. URL: http://psephos.adam-
carr.net/ (дата обращения: 10.08.2016).

172. Putnam R. Making Democracy Work: Civic Traditions in Modern Italy.

Princeton, 1993.
173. Quimpo N. The Philippines: Predatory Regime, Growing Authoritarian
Features // The Pacific Review. – 2009. – Vol. 22, № 3. – P. 335-353.
174. Quine W. Two Dogmas of Empiricism // The Philosophical Review. –
1951 – Vol. 60, № 1. – P. 20-43.
175. Remmer K. The Sustainability of Political Democracy: Lessons From
South America // Comparative Political Studies. – 1996. – Vol. 29, № 6. – P.
611-634.
176. Rhodes R., Binder S., Rockman B. (eds.) The Oxford Handbook of
Political Institutions. Oxford, 2006.
 198

177. Ring P., Van De Ven A. Structuring Cooperative Relationship Between

Organizations // Strategic Management Journal. – 1992. – Vol. 13, № 7. – P.
483-498.
178. Roberts A. Hyperaccountability: Economic Voting in Central and
Eastern Europe // Electoral Studies. – 2008. – Vol. 27. – 533-546.
179. Rose R. Moblizing Demobilized Voters in Post-Communist Societies //
Party Politics. – 1995. – Vol. 1, № 4. – P. 549-563.
180. Rose R., Munro N. Parties and Elections in New European Democracies.
Colchester, 2009.
181. Rose R., Shin D. Democratization Backwards: The Problem of Third-
Wave Democracies // British Journal of Political Science. – 2001. – Vol. 31, №
2. – P. 331-354.
182. Rosenblum N. On the Side of the Angels: An Appreciation of Party and
Partisanship. Princeton, 2008.
183. Ross M. Does Oil Hinder Democracy? // World Politics. – 2001. – Vol.
53. – P. 325-361.
184. Rustow D. Transitions to Democracy: Toward a Dynamic Model //
Comparative Politics. – 1970. – Vol. 2, № 3. – P. 337-363.
185. Sanchez O. Guatemala’s Party Universe: A Case Study in
Underinstitutionalization // Latin American Politics and Society. – 2008. – Vol.
50, № 1. – P. 123-151.
186. Sanchez O. Party Non-Systems: A Conceptual Innovation // Party
Politics. – 2009. – Vol. 15, № 4. – P. 487-520.
187. Schedler A. How Should We Study Democratic Consolidation? //
Democratization. – 1998. – Vol. 5, № 4. – P. 1-19.
188. Schedler A. Measuring Democratic Consolidation // Studies in
Comparative International Development. – 2001. – Vol. 36, № 1. – P. 66-92.
 199

189. Schedler A. What Is Democratic Consolidation? // Journal of

Democracy. – 1998. – Vol. 9, № 2. – P. 91-107.
190. Schmitter P. Dangers and Dilemmas of Democracy // Journal of
Democracy. – Vol. 5, № 2. – P. 57-74.
191. Schmitter P. Twenty-Five Years, Fifteen Findings // Journal of
Democracy. – 2010. – Vol. 21, № 1. – P. 17-28.
192. Schmitter P., Karl T. What Democracy Is… And Is Not // Journal of
Democracy. – 1991. – Vol. 2, № 3. - P. 75-87.
193. Schofield N., Caballero G. (eds.) Political Economy of Institutions,
Democracy and Voting. Berlin, 2011.
194. Schweickert R., Melnykovska I., Belke A. et al. Perspective NATO or
EU Membership and Institutional Change in Transition Countries // Economics
of Transition. – 2011. – Vol. 19, № 4. – P. 667-692.
195. Sekhon J. The Varying Role of Voter Information Across Democratic
Societies // APSA Working Paper. – 2004. URL:
http://citeseerx.ist.psu.edu/viewdoc/download?doi=10.1.1.463.3845&rep=rep1
&type=pdf (дата обращения 16.10.2016).
196. Shapiro I., Hacker-Cordón C. (eds.) Democracy’s Values. Cambridge,
1999.
197. Shugart M., Carey J. Presidents and Assemblies: Constitutional Design
and Electoral Dynamics. Cambridge, 1997.
198. Sikk A. Newness as a Winning Formula for New Political Parties // Party
Politics. – 2011. – Vol. 18, № 4. – P. 465-486.
199. Slomzcinsky K., Shabad G., Zielinski J. Fluid Party Systems, Electoral
Rules and Accountability of Legislators in Emerging Democracies: The Case of
Ukraine // Party Politics. – 2008. – Vol. 14, № 1. – P. 91-112.
200. Somin I. Voter Ignorance and the Democratic Ideal // Critical Review. –
1998. – Vol. 12, № 4. – P. 413-458.
 200

201. Spendzharova A., Vachudova M. Catching Up? Consolidating Liberal

Democracy in Bulgaria and Romania After EU Accession // West European
Politics. – 2012. – Vol. 35, № 1. – P.39-58.
202. Stefes C. Understanding Post-Soviet Transitions: Corruption, Colluion
and Clientelism. New York, 2006.
203. Stokes S. Perverse Accountability: A Formal Model of Machine Politics
with Evidence from Argentina // The American Political Science Review. –
2005. – Vol. 99, № 3. – P. 315-325.
204. Svolik M. Authoritarian Reversals and Democratic Consolidation // The
American Political Science Review. – 2008. – Vol. 102, № 2. – P. 153-168.
205. Svolik M. Learning to Love Democracy: Electoral Accountability and
the Success of Democracy // American Journal of Political Science. – 2013. –
Vol. 57, № 3. – P. 685-702.
206. Taagepera R. Adding Meaning to Regression // European Political
Science. – 2011. – Vol. 10. – P. 73-85.
207. Tamanaha B. On the Rule of Law: History, Politics, Theory. Cambridge,
2004.
208. Tavits M. On the Linkage Between Electoral Volatility and Party System
Instability in Central and Eastern Europe // European Journal of Political
Research. – 2008. – Vol. 47. – P. 537-555.
209. The Economist Intelligence Unit. URL:
http://www.eiu.com/public/topical_report.aspx?campaignid=DemocracyIndex2
015 (дата обращения: 10.08.2016).

210. The Quality of Government Institute. QoG Standard Data. URL:

http://qog.pol.gu.se/data/datadownloads/qogstandarddata (дата обращения:
10.08.2016).
 201

211. The World Bank. Worldwide Governance Indicators. URL:

http://data.worldbank.org/data-catalog/worldwide-governance-indicators (дата
обращения: 10.08.2016).

212. Tirole J. A Theory of Collective Reputations (with applications to the

persistence of corruption and to firm quality) // Review of Economic Studies. –
1996. – Vol. 63. – P. 1-22.
213. Way L., Levitsky S. Linkage, Leverage, and the Postcommunist Divide //
East European Politics and Soceities. – 2007. – Vol. 21, № 1. – P. 48-66.
214. Weghorst K., Bernhard M. From Formlessness to Structure? The
Institutionalization of Competitive Party Systems in Africa // Comparative
Political Studies. – 2014. – Vol. 47, № 12. – P. 1707-1737.
215. Weingast B. The Political Foundations of Democracy and the Rule of
Law // The American Political Science Review. – 1997. – Vol. 91, № 2. – P.
245-263.
216. Welzel C., Inglehart R. The Role of Ordinary People in Democratization
// Journal of Democracy. – 2008. – Vol. 19, № 1. – P. 126-140.
217. Weyland K. Neoliberal Populism in Latin America and Eastern Europe //
Comparative Politics. – 1999. – Vol. 31, № 4. – P. 379-401.
218. Whitten G., Palmer H. Cross-National Analyses of Economic Voting //
Electoral Studies. – 1999. – Vol. 18. – P. 49-67.
219. Whitten G., Palmer H. Cross-National Analysis of Economic Voting //
Electoral Studies. – 1999. – Vol. 18. – P. 49-67.
220. Williamson O. The Economic Institutions of Capitalism: Firms, Markets,
Relational Contracting. Chengcheng, 1985.
221. Wittman D. Why Democracies Produce Efficient Results // Journal of
Political Economy. – 1989. – Vol. 97, № 6. – P. 1395-1424.
 202

222. Wright J. Political Competition and Democratic Stability in New

Democracies // British Journal of Political Science. – 2008. – Vol. 38, № 2. – P.
221-245.
223. Zakaria F. The Rise of Illiberal Democracy // Foreign Affairs. – 1997. –
Vol. 76, № 6. – P. 22-43.
224. Zielinski J., Slomzcynski K., Shabad G. Electoral Control in New
Democracies: The Perverse Incentives of Fluid Paty Systems // World Politics.
– Vol. 57, № 3. – P. 365-395.
225. Zielonka J. (ed.) Democratic Consolidation in Eastern Europe. Vol. I:
Institutional Engineering. Oxford, 2001.
 203

Приложение А. Доверительные интервалы для переменных, участвующих

в эффекте взаимодействия, для второй выборки

2
Эффект на уровень

1
поддержки

0 0

3
2.2

2.5

2.8
0.1
0.2
0.3
0.4
0.5
0.6
0.7
0.8
0.9

1.1
1.2
1.3
1.4
1.5
1.6
1.7
1.8
1.9

2.1

2.3
2.4

2.6
2.7

2.9
-1
-2
-3
-4
Ясность ответственности

Вклад безработицы в изменение поддержки инкумбента

Нижняя граница доверительного интервала
Верхняя граница доверительного интервала

Рисунок Г1247. Эффект изменения безработицы в 1 процентный пункт на

уровень электоральной поддержки инкумбента при разных значениях
переменной ясности ответственности (выборка 2)

20
Эффект на уровень

10
поддержки

0
-9.18
-8.18
-7.18
-6.18
-5.18
-4.18
-3.18
-2.18
-1.18
-0.18
-11.18
-10.18
-14.18
-13.18
-12.18

0.82
1.82

12.82
13.82
14.82
2.82
3.82
4.82
5.82
6.82
7.82
8.82
9.82
10.82
11.82

15.82
16.82
-10

-20
Динамика уровня безработицы

Вклад ясности ответственности в изменение поддержки инкумбента

Нижняя граница доверительного интервала
Верхняя граница доверительного интервала

Рисунок Г2. Эффект изменения ясности ответственности на 1 пункт на

уровень электоральной поддержки инкумбента при разных значениях
переменной динамики безработицы (выборка 2)

247
Здесь и далее доверительные интервалы рассчитаны при уровне доверия в 95%.
 204

Приложение Б. Разная выраженность популистской волатильности при

одинаковом уровне клиентелизма
Для начала воспроизведем в слегка измененном виде матрицу платежей из
нашей теоретической модели для неинформированного электората (Таблица Д1).

Таблица Д1. Матрица платежей при неинформированном избирателе и

возможности перераспределения полезности политика избирателю

Политик P
G B
P 7 q  z p  zi ; 5 7 (q  k )  z p  zi  c; d  c
Избиратель
noP  7 q  zi  z p ;  2 7 (k  q )  zi  z p ; 3

Отличие Таблицы Д1 от аналогичной Таблицы 5 из первой главы состоит

лишь в том, что в платежах политика мы заменили 10 на d.

Теперь предположим две возможности: 1) политик может

перераспределять ренту избирателю неограниченно (он располагает хорошо
работающей клиентелистской инфраструктурой); 2) политик может
перераспределять избирателю лишь ограниченный объем ренты (он не
располагает хорошо работающей клиентелистской инфраструктурой).

Предположим также, что в первом сценарии общий объем ренты,

доступный политику, меньше, чем во втором сценарии.

Эти два условия призваны уловить различия между «клиентелистскими

демократиями» (первый сценарий) и посткоммунистическими молодыми
демократиями в соответствии с предположениями об этом из основного текста.

Итак, обозначим объем ренты, доступный политику в первом сценарии,

через d * , а во втором – через d '; обозначим объем ренты, который теоретически
 205

может перераспределять клиентам политик в первом сценарии, через c*, а во

втором – через c '. Тогда, согласно одному из приведенных выше условий, d '
 1.
d *

Распределяемый объем ренты есть некоторая доля от общего получаемого

политиком объема ренты, т.е., в общем случае, c  pd , где p  [ 0 ;1] . Положим, что
c*   d * и c' d ', где   [ 0 ;1] и   [ 0;1] . В соответствии с первым из озвученных

условий (об ограничениях по распределению ренты) 1 . Уровень проявления


клиентелизма будем считать равным соответственно c

*
и c
'
.

Вспомним также о «байесовском механизме» изменения коэффициента

«немотивированного оптимизма» в отношении политиков. Этот механизм
предполагает действие во времени: коэффициент изменяется в следующем
периоде в зависимости от того, какое поведение политика P наблюдали
избиратели в текущем периоде. В свою очередь, мы предположили, что
релевантный в данной ситуации параметр поведения политика P – это степень
оппортунизма, который в настоящей модификации модели операционализруется
через d . Иными словами, q t 1 есть некоторая функция от dt , т.е. q t 1  f ( d t ) . Для
dt
простоты положим, что q t 1  , где d m ax есть максимально возможный объем
d m ax

извлечения ренты (он может определяться, например, объемом экономики).

Вернемся теперь к двум сообществам, характеризуемым двумя

сценариями, описанными в начале Приложения, соответственно. Положим, что в
них уровень клиентелизма проявляется в одинаковой степени, т.е. c*  c ' , или

d*  d ' . Это означает, что и удовлетворяет эксплицированным
d '

 d *

условиям.
 206

Каков, однако, будет q для этих сообществ в некотором периоде t 1, если

в периоде извлекалась рента соответственно в объеме и d '? Пусть

*
t d * q t 1 -
уровень доверия к политикам в период t 1 в обществе, условно
соответствующему «клиентелистской демократии», а - аналогичной
'
q t 1

показатель для условной посткоммунистической молодой демократии. Положим

для простоты, что в этих двух обществах теоретический максимальный объем
* '
dt dt
извлечения ренты одинаков, т.е. d m ax  d m ax . Тогда , т.е.
* '
q t 1    q t 1
* '

d m ax d m ax

избиратели в период t 1 будут более пессимистичны в отношении политиков в

посткоммунистической молодой демократии, чем в «клиентелистской
демократии». В свою очередь, это означает, что избиратели в молодой
демократии могут оказаться более легкой «добычей» «челленджеров»-
популистов, чем в «клиентелистской демократии» (барьер для эффективного
проникновения «челленджера»-популиста на политическую арену ниже), и
потому здесь мы вправе ожидать более выраженную популистскую
волатильность.

Таким образом, мы показали, как в рамках нашей модели можно объяснить

то, что при примерно одинаковом уровне клиентелизма в одних странах
наблюдается выраженная популистская волатильность, а в других – нет.