Академический Документы
Профессиональный Документы
Культура Документы
2
Британский натуралист Шон Эллис посвятил жизнь выполнению странной и трудной задачи:
примирить двух хищников, враждующих с древних времен, — человека и волка. Конечная цель его
исследований — восстановление численности волков в дикой природе, что, по его теории, повлечет за
собой расцвет флоры и фауны, а в перспективе — исцеление изуродованной нами планеты. Но каким
путем он идет к этой цели!
Практик Эллис повергает в шок биологов-теоретиков, общаясь с волками на равных и полностью
разделяя их образ жизни. Шутка ли — уйти в горы, отыскать диких волков и почти два года прожить с
ними в качестве равноправного члена стаи? Есть и спать, как они, рычать и драться, выть по ночам,
участвовать в воспитании щенков? Для Эллиса все это и по сей день вполне обыденное
времяпрепровождение. История его жизни увлекательнее любого романа: головокружительные
приключения, каких не знал никто из ныне живущих, поразительные открытия и некий новый — или
очень древний? — способ смотреть на окружающий мир.
От автора
Когда живешь среди волков, все, что имеет значение, — это выжить самому и защитить стаю;
дни незаметно складываются в недели, недели — в годы. Время в обычном, человеческом,
понимании теряет смысл, поэтому прошу прощения, если я где-то неточен с датами. Я
никогда не вел дневника или постоянной переписки с кем-либо, не хранил всяких памятных
вещичек. Большую часть жизни все мое имущество помещалось в одном рюкзаке. Поэтому
оказалось довольно трудно установить, когда имело место то или иное событие в моей жизни
— для меня все случилось как будто вчера. Короче говоря, простите великодушно, если я что-
нибудь напутал с хронологией.
Было раннее утро. Я сполз с кровати и отправился в сарай — поспать немного вместе с
фермерскими псами. В детстве я частенько так делал, на что мои дедушка и бабушка
снисходительно закрывали глаза. Я не отличался общительностью, наша ферма стояла на
отшибе, и псы были моими самыми близкими и верными друзьями.
Проснувшись вновь, я обнаружил, что Бесс, старший пес, стоит прямо надо мной. Он
смотрел на дверь. Как только я шевельнулся, он тут же перевел глаза на меня и поднял бровь.
С первого взгляда мне стало ясно — случилось что-то из ряда вон выходящее. Его пасть была
приоткрыта, с языка капала слюна. Остальные псы лежали, свернувшись, по бокам от меня.
Как правило, Бесс всегда находился там же, среди них. Со двора доносился ужасный гвалт, в
котором я различил голос дедушки, выкрикивающий мое имя. Мне тогда было лет шесть или
4
семь, не больше, но эти воспоминания необычайно свежи до сих пор. Теперь я понимаю, что
они для меня послужили началом долгого пути, длиной в целую жизнь.
Как выяснилось, Бесс укусил одного из работников фермы. Рука бедняги была кое-как
перевязана носовым платком, на котором проступали пятна крови. С уст его сыпались
горькие упреки. Он вошел в сарай, чтобы взять бензопилу, лежавшую на полке прямо у меня
над головой. При этом ему и в голову не пришло осторожничать с собаками — ведь они
хорошо его знали. Да и от Бесса никто подобного не ожидал: пес прожил на ферме много лет,
и прежде ни разу не случалось, чтобы он напал на человека. Пострадавший был вне себя от
возмущения. Однако мой чудеснейший, мудрейший дед ухитрился как-то уладить это дело,
не доводя до крайности. Как и его отец, он всю свою жизнь провел рядом с животными и
сразу догадался, что же на самом деле произошло. Я настолько сроднился с местными
собаками, что Бесс, как старейшина этой стаи, считал меня одним из ее членов, и юнцом к
тому же. А тут работник неожиданно и бесцеремонно ввалился в сарай, разбудив его, да,
пожалуй, и всех остальных псов, а потом еще и затеял какие-то странные движения вблизи от
меня, спящего. Бесс подумал, что я в опасности, и кинулся защищать меня единственным
способом, который знал, — так же, как его дикие собратья защищают своих детенышей.
Дедушка решил, что в целях всеобщей безопасности следует прекратить мои ночные
экскурсии в сарай. Однако он понимал, что собаки играют в моей жизни очень важную роль и
для сохранения моего душевного равновесия придется завести домашнего пса, который будет
спать рядом со мной по ночам.
На соседней ферме как раз появились щенки, и вскоре после того неприятного
происшествия мы с дедом отправились выбирать мне собаку. Никакого автомобиля у нас не
было. Мой дедушка был простым фермером и едва сводил концы с концами. Многое из того,
чем мы питались, давала нам сама природа. Мы ходили стрелять зайцев и кроликов, голубей
и фазанов, но меня всегда учили умеренности в охоте, уважению к животным и умению брать
не больше, чем нужно, чтобы не нанести вреда их численности.
Я знал, как выпотрошить зверя и выбросить внутренности, чтобы ими смогли
полакомиться другие обитатели леса. Я нисколько не тревожился, убивая для ужина
кроликов или зайцев и снимая с них шкурки. Жизнь и смерть были всего лишь
естественными составляющими дикой природы — как, во многом, и наша ферма.
Я сказал — новорожденные щенки находились по соседству, но в нашем тогдашнем
мире соседями назывались те, кто жил на расстоянии одного дня пути. Мы вышли из дому,
едва рассвело. Было морозное утро. С каждым выдохом в воздух вылетало облачко пара. Я
был одет в теплые куртку и ботинки, а в моей охотничьей сумке лежали холодный чай и
бутерброды, которые бабушка собрала нам в дорогу. Долгие переходы были для меня делом
привычным. Дед частенько брал меня с собой в гости — по делу или просто так, повидать
соседей. Я получал истинное удовольствие от наших совместных прогулок. На окрестных
фермах не было других ребят, с которыми я мог бы играть. Я не знал ни телевидения, ни
видеоигр — ничего из того, чем развлекаются современные дети. Многие мили отделяли нас
от остального мира. Все, что у меня было, — это я сам, мои дедушка и бабушка, собаки и
животные, жившие на ферме и вокруг нее. Иногда, как мне сейчас кажется, ненадолго
откуда-то появлялась моя мать, но это случалось очень редко, а что до отца, то о нем я вообще
никогда ничего не слышал.
Но я вовсе не чувствовал себя несчастным или обделенным. Я обожал дедушку и
бабушку, и не было случая, чтобы мною пренебрегали. Мы с дедом часто бродили по округе в
сопровождении собак. Не пройдя и сотни шагов, он непременно останавливался, чтобы
показать мне что-нибудь интересное. Это могла быть любая примечательная вещь —
например, покинутое гнездо в зарослях, — тогда я слушал историю о птицах, которые его
оставили: сколько птенцов они вывели, как далеко простиралась их территория. Он рассекал
гнездо ножом, чтобы я мог оценить мастерство, с которым оно построено. Увидев разбитое
птичье яйцо на земле, мы предполагали, как такое могло произойти: возможно, его стащил
из гнезда какой-нибудь зверек? Или же дед поднимал с древесного пня совиный катышек и
разламывал его, обнаруживая внутри крошечные обломки костей — все, что осталось от
грызунов, которыми великий хищник ужинал нынешней ночью.
Иногда он приказывал мне закрыть глаза, а потом спрашивал, что я слышу.
Удивительно, но даже если до этого я думал, что вокруг совсем тихо, в такие моменты
выяснялось, что на самом деле со всех сторон несется оглушительный шум! Птицы громко
пели и чирикали, стрекотали и жужжали насекомые, мелкие зверушки с шорохом бегали в
траве. Издалека доносилось блеянье овцы или мычание коровы — так много звуков и песен,
самых разных! Бывало, мы отыскивали по всяким приметам кроличью нору. Находили и
угадывали следы оленей и других животных, оставленные в грязи. Каждую прогулку дедушка
5
превращал в приключение, полное необыкновенных, волнующих открытий. Я обожал
слушать, как он, со своим норфолкским акцентом, рассказывает, какие ягоды предпочитают
разные птицы и почему лиса убивает больше, чем она может съесть или унести с собой. А еще,
по моей просьбе, он мог поведать о тех временах, когда он сам был маленьким, примерно как
я сейчас. Это были истории о совсем другой жизни, не такой, как теперь. Ведь тогда еще не
было всех этих современных удобных вещей вроде холодильника, трактора или
электричества, и люди убирали урожай серпами, а коров доили вручную.
Приходя в гости к соседям, дедушка никогда не брал меня с собой в дом. Я оставался
снаружи вместе с собаками, а он отправлялся внутрь, повидать хозяина. Иногда визиты
затягивались на несколько часов — пока приятели не спеша распивали бутылочку-другую
крепкого портера, — но я всегда ждал спокойно и терпеливо. Мне никогда даже в голову не
приходило скучать или жаловаться — ведь я почти боготворил этого человека. Его авторитет
был для меня непреложным, и ничего в мире я так не жаждал, как его одобрения. К тому же я
твердо знал: не важно, сколько времени дед отсутствует — он обязательно вернется. Внезапно
появится на пороге со словами «Пошли, малыш», — и моя рука скользнет в его огромную,
грубую ладонь. Мы двинемся в обратный путь, чтобы по дороге найти множество новых,
удивительных вещей, безусловно стоящих внимания, и нашим разговорам не будет конца.
Точно так же в один прекрасный день мы пришли за щенком. Дед и хозяин соседней
фермы тепло поприветствовали друг друга словно сто лет не виделись, и скрылись в глубине
сарая, где пряталась мать с потомством. Я остался во дворе один. «Подожди тут, — было
сказано мне, — я сейчас вернусь». И вот, не задавая вопросов и изо всех сил подавляя жгучее
желание как можно скорее увидеть малышей, я выбрал себе местечко поудобнее и сел.
Внезапно дверь сарая распахнулась, как от порыва ветра. Оттуда выскочила огромная
собака и с яростным лаем бросилась ко мне. Ее уши были прижаты к голове. Я хорошо
понимал, что встретил отнюдь не теплый прием, и продолжал сидеть неподвижно, не
поднимая рук. Я не испугался — на ферме Бесс и другие псы часто кидались на меня, но как
бы враждебно ни звучал их лай, я всегда сохранял спокойствие, зная, что стоит им только
меня обнюхать и злость уступит место дружелюбию. Шерсть у собаки стояла дыбом, хвост
был напряжен. Подбежав поближе, она зарычала, показывая зубы. Сидя все так же тихо, я
позволил ей обнюхать мои ноги, руки и голову. Рычание прекратилось. Тогда я поднял
ладони, пахнущие сыром от дорожных бутербродов. Она облизала их и посмотрела на меня
уже совсем кроткими глазами. Я начал чесать длинный мех у нее под подбородком. Это явно
доставило ей удовольствие: она села рядом, прижавшись ко мне, чтобы мне сподручнее было
гладить ее шелковистую шкуру.
Дверь сарая снова заскрипела, пропуская дедушку и фермера. Собака вскочила и, глухо
рыкнув, кинулась к ним. Я предположил, что это и есть мать щенков. Судя по тому, что
последовало дальше, гостей она не жаловала. «А ну пошла в сарай!»— злобно крикнул ей
хозяин. Собака присела и попятилась обратно ко мне. «Спокойно, малыш, — предупредил
фермер, — не шевелись, и она тебя не тронет». Но все его поведение и пронзительные крики,
которыми он приказывал собаке вернуться в сарай, явно свидетельствовали, что он ни на
грош не доверяет животному. По мере его приближения собака, отступая, уперлась в меня
испуганно дрожащим телом, и я, вопреки совету сидеть неподвижно, начал снова ее чесать и
успокаивать тихими словами.
«Господи боже, посмотри-ка на это! — воскликнул фермер, в изумлении срывая с себя
шапку и почесывая в затылке. — Ни разу ничего подобного не видел! Эта псина в жизни
никого к себе не подпускала! Я держу ее только из-за того, что она хорошо помогает мне
управляться с овцами, но с людьми — это сущий кошмар». — «Моя жена говорит, у мальчика
дар в отношении собак, — ответил дед, держась поодаль, — она готова поклясться, что он
знает их язык».
Не веря в то, что собака не станет больше нападать, фермер запер ее, дабы мы смогли
спокойно войти в сарай к щенкам. Малыши лежали в небольшом ограждении за копнами
соломы. Всего их было пятеро — четыре девочки и мальчик, свернувшиеся в единый клубок
черного, белого и коричневого меха. Помесь ищейки с колли, они обещали в будущем
вырасти хорошими охотниками. Я решил взять щенка женского пола — дед рассказывал, что
они гораздо лучше псов заботятся о своей семье, а я хотел, чтобы моя собака стала мне
верным защитником.
Фермер достал откуда-то шнурок с привязанной на конце кроличьей лапкой, опустил в
загончик и начал болтать им, повизгивая на манер вспугнутого кролика. Щенки моментально
навострили ушки и принялись озираться по сторонам, ища источник беспокойства. Заметив
кроличью лапку, они разом набросились на нее. Как и следовало ожидать, девочки опередили
мальчика, а две из них достигли приманки быстрее остальных. Мой выбор пал на одну из
6
этих двух. Я взял ее на руки. И пока мой дед выкладывал соседу плату в размере пары
больших бутылей светлого эля, я услышал, сквозь неистовые проявления щенячьей любви,
слова фермера: «А мальчик-то знает толк! Я и сам не выбрал бы лучше, будь я на его месте».
«Ступай домой, малыш! — сказал он мне с лукавой улыбкой. — Да смотри, заботься о
ней хорошенько!»
«Не волнуйтесь, сэр, — ответил я, светясь от счастья, с теплым, извивающимся щенком
на руках, — я буду хорошо о ней заботиться».
Я назвал ее Виски. И тринадцать лет мы с ней были неразлучны.
Все детство меня преследовало странное наваждение. По ночам, лежа в кровати, я был
абсолютно уверен, что вижу волка за окном спальни. Скорее всего, это были просто очертания
древесных ветвей, оживленные моим воображением. Смешно даже предположить, что какой-
нибудь волк способен с улицы заглянуть в окно второго этажа. Но мне, ребенку, казалось, что
зверь самый что ни на есть настоящий. И я его ужасно боялся. Всю ночь я с головой прятался
под жестким черным одеялом, которым обычно укрывался, но не мог удержаться от соблазна
подсмотреть, как обстоят дела за окном — на месте ли волк или он уже ушел? Но он всегда
11
оказывался там, и я снова пугался до полусмерти. Точнее, это была только голова волка, с
навостренными ушами, смотрящая влево. Наутро, с первыми лучами солнца, волк бесследно
исчезал.
Тех животных, что окружали меня в лесу и на ферме, я изучил очень подробно — куда
лучше, чем большинство моих сверстников. Но я и понятия не имел о тех видах живых
существ, представители которых не встречались в наших краях. Я не смотрел передач о дикой
природе, ведь у нас тогда не было телевидения. А в зоопарке я впервые побывал уже почти
взрослым, лет в семнадцать. Пока я был маленьким, мы были слишком бедны, чтобы
позволить себе такие развлечения. Поэтому все мои скудные знания о больших и страшных
животных были почерпнуты исключительно из сказок и книг. Что касается волков, то их там
всегда описывали как коварных и кровожадных убийц. Со слов бабушки я примерно
представлял, как они выглядят. Эти жуткие истории всегда будоражили мое воображение.
Прошло много времени, прежде чем мне удалось победить порожденный ими страх.
А вот лис я почему-то совсем не боялся. Они казались мне даже милыми, несмотря на
то, что им тоже традиционно приписывались злоба и хитрость.
Как-то раз я проснулся среди ночи от шума и грохота, доносившихся со двора. Одна из
старых фермерских лошадей с топотом и ржанием носилась туда-сюда по лугу. Сияла полная
луна, да такая яркая, что снаружи было светло как днем. Я быстренько набросил на себя
какую-то одежду, шепотом приказал Виски сидеть смирно на ее обычном месте под кроватью,
а сам потихоньку выбрался из дому. Табун собрался поодаль, у самой опушки леса. Я стал
осторожно пробираться в том направлении, чтобы посмотреть, что же так напугало
взбесившуюся лошадь.
То, что я увидел, было похоже на волшебство. Когда я подошел совсем близко, лошади
уже почти успокоились. Но угадайте, кто резвился в траве между их огромных копыт?
Необыкновенно красивая лисица-мать с четырьмя маленькими лисятами! Они были так
увлечены, играя в догонялки и уморительно атакуя друг друга, что, казалось, совсем не
замечали моего присутствия. Подкравшись как можно ближе, я осторожно присел и замер,
затаив дыхание.
Зрелище было поистине захватывающим. Прежде я никогда не видел лисиц с такого
близкого расстояния. Я узнавал их по далеким отблескам рыже-коричневого среди полей или
по мелькнувшему в зарослях хвосту с белой кисточкой на конце. Такое часто бывало на охоте,
когда нашим собакам случалось вспугнуть лисицу и та со всех ног улепетывала с нашего пути.
А теперь, в полутьме, прямо передо мною, разворачивалась сценка из жизни другого,
неведомого мира, извечно скрытого от людских глаз. Я чувствовал себя посвященным,
свидетелем, допущенным к созерцанию удивительной тайны.
Дома я не стал распространяться о происшествии. А на следующую ночь все
повторилось снова — полнолуние, лошади и лисье семейство, резвящееся на опушке леса.
Видимо, их логово было где-то неподалеку, в лесной чаще, и они выбрали себе это открытое
место в качестве площадки для игр. Я снова подошел совсем близко, а они, как и накануне,
будто бы не замечали меня, так что я сколько угодно мог сидеть и наблюдать за ними,
замирая от счастья. Это продолжалось несколько месяцев, прежде чем лисята достаточно
подросли и окрепли, чтобы отправиться искать счастья в большом мире.
Каждую ночь я приходил на наши тайные свидания. В этом было что-то опьяняющее
— находиться так близко к существам, которые инстинктивно боятся человека. Они обычно
играли в пределах небольшого полукруга, прямо передо мной. При этом они никогда не
проявляли ни капли беспокойства по поводу моего присутствия и, кажется, вообще не
обращали на меня внимания. Один раз совсем рядом со мной, среди ветвей раздался
внезапный шорох. Секунду спустя из куста появился самый шустрый и смелый лисенок,
спрятался за мою спину и, как из засады, принялся нападать оттуда на своих собратьев. Таким
образом, хоть и ненадолго, я превратился из постороннего наблюдателя в непосредственного
участника игры.
Во время этих ночных сессий я узнал много нового о жизни лисиц. Я видел, как мать
приносит щенкам пойманную на охоте добычу. Это неправда, что лисы просто так, ради
удовольствия, убивают больше, чем они могут съесть или унести с собой. Люди
придерживаются такого мнения, потому что лисица с перепугу все бросает и убегает, когда ее
застигают врасплох. Я сам наблюдал, как, побывав в курятнике, охотница приносила кур,
одну за другой, пока не перетаскала всю убитую ею добычу. Лисы сразу съедали столько,
сколько могли, а остаток закапывали в землю, про запас. Ничего не пропадало зря. Все это я
видел собственными глазами. При этом мать воспитывала лисят со всей строгостью и учила
их, как правильно вести семейные дела и заботиться о себе.
12
Полгода спустя я стал свидетелем ужасного зрелища, причинившего мне
невыносимую боль. Гуляя по лесу с собаками, прямо перед собой я увидел свисающее с дерева
безжизненное, высохшее тело того самого шустрого и смелого из четырех лисят. Его задняя
лапка была крепко охвачена петлей веревочного капкана. Мой маленький друг умер долгой и
мучительной смертью. От того, что это волшебное, полное жизни и энергии существо,
которое я так близко узнал за несколько месяцев, было убито столь жестоким и подлым
способом, меня накрыла волна жгучего стыда за своих соплеменников. Я был в бешенстве и
чувствовал себя просто кошмарно. Кто позволил какому-то невежественному болвану забрать
эту трепетную юную жизнь, лишь потому, что у него хватило на это умения?
Индейцы, коренные жители Америки, сказали бы, что в тот момент определилась моя
судьба. Они считают, что своеобразный обет природе — всю свою жизнь помогать животным
— человек дает в раннем детстве. Это происходит в результате очень сильного переживания —
не важно, приятного или нет. И, оборачиваясь назад, я понимаю, что в тот миг, когда я увидел
своего чудесного маленького друга висящим на дереве, в моей душе случился перелом. Я
испытал сильнейшее отвращение к самому себе и к людям вообще. Во мне загорелось
отчаянное желание дистанцироваться от человеческой расы.
Моя любовь к лисам окончательно поставила меня вне деревенского сообщества.
Фермеры ненавидели лис за то, что они воруют новорожденных ягнят, егеря — за то, что они
истребляют фазанов. Поэтому сезон лисьей охоты продолжался круглый год, и дело это
считалось среди сельчан чем-то вроде популярного и почетного вида спорта. Результаты
были более чем удручающими.
Много раз в лесу мне случалось наткнуться на нору, из которой охотники выкопали
лисицу-мать, а лисят под землей отравили газом. Ужасный смертоносный запах все еще
витал вокруг. Иногда такие трагедии случались с семействами, за которыми я давно
наблюдал, глядел, как щенки растут, становясь с каждым днем все сильнее и отважнее. И вот
— все они были жестоко уничтожены, без единого шанса на спасение, лишь из-за ложного
предубеждения против лисиц, да из-за того еще, что горстке спесивых фермеров захотелось
немного поразвлечься.
Бабушка часто рассказывала мне по этому поводу показательную историю. Однажды в
полдень она делала весеннюю уборку в доме. Обе двери — парадная и черный ход — были
настежь открыты, чтобы впустить в помещение солнце и свежий воздух. Вдруг по садовой
дорожке стрелой пронеслась лисица, юркнула в одну дверь, скользнула мимо и тут же
выскочила наружу через вторую. Не прошло и двух секунд, как следом за ней ворвалась свора
гончих псов. Они накрыли гостиную, как цунами, прыгая через столы, опрокидывая стулья и
круша все на своем пути. Буфет был перевернут, фарфор оказался на полу, и мало что из него
уцелело. Чуть погодя подъехали охотники верхом на лошадях, и когда ошеломленная
бабушка спросила, что же теперь делать со всем этим, они лишь учтиво подняли шляпы и
поскакали прочь.
Мои выступления против охоты на лис никто не желал слушать. К тому же мальчишке
трудно перечить старшим без риска прослыть грубияном и невеждой. Но я решительно
утверждал, что защитить курятник от лис на самом деле проще простого — нужно всего-
навсего выстроить хорошее ограждение, и дело с концом. Мне казалось глупым и
несправедливым, что лисы подвергаются нападкам и уничтожению из-за того, что люди
слишком ленивы и не могут как следует позаботиться о своих курах. Но стоило затеять такой
разговор, как меня сразу упрекали в плохих манерах. Ничего не поделаешь — я был для них
всего лишь ребенком.
Лишь когда я вырос, много лет спустя, справедливость восторжествовала. Охота на лис
была запрещена на всей территории Англии и в Уэльсе. Пока в парламенте велись гневные,
жаркие дебаты, я в составе специальной комиссии изучал вред, наносимый охотниками
популяции лис. Наши идейные противники все твердили, что отстрелу якобы подвергаются
только старые и больные звери. Это неправда. Я много раз осматривал животных, которые
были убиты на охоте, и находил среди них лисят не более восемнадцати месяцев от роду —
слишком юных и неопытных, чтобы спасти свою жизнь.
Другой миф состоит в том, что когда собака, бегущая впереди, настигает лису, с
первым же укусом все кончается. На самом деле происходит другое. Псы гонят лису до
полного изнеможения. В итоге ее мозг начинает кипеть и разбухать от избытка жидкости,
легкие разрываются, и животное попросту захлебывается в собственной крови. Лиса зачастую
умирает прежде, чем ее горла коснутся собачьи челюсти. И иначе чем кошмарной такую
смерть не назовешь.
Но вернемся назад в шестидесятые. Раз уж к моему детскому мнению никто не
прислушивался, я быстро научился хитрить. Рано утром я уходил в лес с собаками, и когда бы
13
я ни вернулся с парой подстреленных кроликов или голубей, хоть поздно ночью, — никто не
задавал мне никаких вопросов. Между тем я проводил почти все время, изучая жизнь лисиц.
Долгие часы проводил я возле них, слушая и наблюдая. Но все удивительные факты и
открытия я хранил при себе. Я не доверял людям. Ведь узнай они о моем хобби, и к норам
моих друзей отправились бы кровожадные делегации, ведомые целью уничтожить в них все
живое. Сам того не зная, я сделался тем, кого индейцы называют «хранителем леса».
И вот в такой момент для меня настали действительно тяжелые времена. Мой детский
мир, полный радости, любви и безмятежности, внезапно начал рушиться. Однажды я пришел
из школы и обнаружил деда наполовину парализованным. У него случился инсульт. Это меня
просто наповал сразило. Мне никогда и в голову не приходило, что с ним может что-нибудь
произойти. Он всегда был таким сильным, надежным, учил меня законам деревенской жизни
и принимал решения за всю семью. Я не мог и не хотел представить себе его другим. Но в
один день все переменилось. Внезапно он стал немощным и хрупким, как тростник. Наши
чудесные совместные прогулки и беседы навсегда ушли в прошлое. Удар затронул его мозг, и
временами он даже не узнавал меня. Раньше я зависел от него; теперь он сам зависел от
окружающих.
Вскоре после этого с ним случился второй удар, ставший для него последним. Он умер,
лежа в гостиной на кушетке. Бабушка накрыла его старой курткой и сидела рядом, не
двигаясь, словно окаменев от горя, пока не пришел гробовщик. Они с дедушкой прожили в
браке более шестидесяти лет, были очень близки и нежно любили друг друга. Невозможно
вообразить, что для нее значило потерять его. Они все делали вместе, всюду ходили вместе, и
я никогда не слышал, чтобы они ругались или хотя бы спорили. Если бабушка отправлялась
за покупками, дед всегда выходил встретить ее, пешком или на велосипеде, и потом они
вдвоем возвращались домой.
Помню, как они однажды смеялись. После стирки бабушка всегда выносила мокрое
белье в сад, где стоял каток для отжима. Она подкладывала белье, а дедушка крутил ручку.
Как-то раз в такой момент он что-то сказал ей, отчего она начала хохотать, да так, что от
смеха не могла заправить белье под ролики.
Мне было всего тринадцать, когда его не стало. Всю свою жизнь — восемьдесят лет —
он жил и работал в Большом Мессинхэме. Он был известным и уважаемым человеком, и во
время похорон церковь Святой Марии была переполнена. Среди множества привычных лиц я
заметил группу каких-то незнакомцев в черных траурных одеждах. Когда служба
закончилась, они подошли к моей бабушке и заговорили с ней.
Оказывается, много лет назад этот человек и его сестра, будучи еще детьми, случайно
оказались в здешних местах. Они буквально умирали от голода. А мой дед, увидев их, взял
пару буханок хлеба с повозки булочника и подал им со словами: «Берите-ка и живо прячьте
за пазуху!»
Эти люди давно покинули наши края, но специально приехали издалека, чтобы отдать
долг памяти и уважения человеку, который когда-то, давным-давно, был так добр к ним.
Моего деда похоронили на церковном дворе, под сенью того самого каштана, где я когда-то
играл в конкерс.
С его смертью все изменилось. Нам пришлось искать другое жилье, потому что
прежний дом был предоставлен деду на время работы. И по причинам, которые не
обсуждались, мы разъехались. Моя бабушка, которая всю жизнь была мне как мать,
переселилась в муниципальный коттедж возле Джубили-Тэрис, где жили ее старший сын и
его семья. А мы с мамой оказались в крошечном съемном бунгало в округе Саммервуд, в
конце переулочка-тупика.
Я чувствовал себя жутко несчастным и обманутым. Да что там — я был просто убит
горем. Мне казалось, что все потеряно, что моя жизнь утратила всякий смысл. Мама никогда
особенно не заботилась обо мне; она не готовила мне еду, не гуляла со мной, не проводила со
мной время, ничему меня не учила. Все это делали мои бабушка и дедушка, а теперь они оба
меня покинули. Я не хотел жить с мамой и очень сердился на деда за то, что он умер именно
сейчас, когда он мне так нужен. Я был в ужасе и не понимал, что мне без него теперь делать.
Совсем недавно, в возрасте сорока четырех лет, стоя у могилы деда, я с удивлением
узнал, что бабушка пережила его на целых тринадцать лет. Я-то думал, она и месяца без него
не протянула. Не знаю, виделись ли мы с ней после переезда. Все, что я помню из того
времени, — это жгучее желание как можно скорее забыть о своей потере.
Скорее всего, маме тогда пришлось со мной нелегко. Я вымещал на ней всю свою
злость и обиду на жизнь. Меня перевели в другую школу, в Литчеме, милях в семи от
Большого Мессинхэма, а она каждый день, как и раньше, работала с утра до ночи. Я сделался
очень самостоятельным и практически вычеркнул ее из своей жизни. В школу и обратно я
14
ездил на большом голубом двухэтажном автобусе — единственном на всю округу. (Детей из
других школ возили на обычных, одноэтажных.) Он принадлежал компании «Картер» из
Литчема, и во время сильных снегопадов, когда слой снега достигал пяти футов, был только
один автобус, который, обгоняя увязшие машины и грузовики, пробирался вперед, — конечно
же наш!
Мы редко виделись с мамой. Когда я приходил домой из школы или на выходных, то
всегда находил себе какое-нибудь занятие. Я собирал урожай, носил воду, управлял
трактором, резал индюшек, стерилизовал свиней, принимал роды у коров. Словом, брался за
любую работу. А если таковой не было, я отправлялся на прогулку с Виски, моей верной
собакой. Иногда я отсутствовал целыми сутками, ночуя в амбарах и сараях. При этом мне и в
голову не приходило, что мама может беспокоиться обо мне. Я превратился в мрачноватого
отшельника, одиноко бродящего по лесам, по миру дикой природы. Там я чувствовал себя
лучше, чем среди людей. К тому же это было единственное место, где я мог плакать.
Оглядываясь назад, я с удивлением понимаю, что все события моей юности так или
иначе готовили меня к будущей жизни с волками, хотя частенько очевидной связи вроде бы и
нет. Однажды я с тремя моими приятелями оказался в Кингз-Линн. Одному из них были
срочно нужны деньги, и мы занимались тем, что взламывали автомобили в маленьких
безлюдных переулках и вынимали из них радиоприемники. Нельзя сказать, что я очень
горжусь этим. Вдруг один парень заметил, что в нашу сторону направляется парочка
полисменов. Мы побежали в сторону главной улицы — они последовали за нами. Нам нужен
был какой-нибудь крупный магазин, где можно затеряться в толпе. Но, видимо, был
выходной день или какой-то праздник, потому что, несмотря на ранний час, везде было уже
закрыто. Везде, за исключением призывного пункта. Внутри гостеприимно горел свет.
Задыхаясь, мы нырнули туда и заявили, что умираем от желания пополнить ряды британской
армии. Думаю, за всю неделю к ним не являлось столько новобранцев. Нас приняли с
распростертыми объятиями и сразу же увлекли в одну из внутренних комнат, где стали
показывать фильм об армейской жизни. Повезло так повезло.
Фильм произвел на меня впечатление. Да такое, что на протяжении следующих семи
лет все это стало частью моей жизни. В тот вечер мы все подписали контракт, но лишь один я
пошел дальше. Я прежде не думал о военной карьере, и, если бы нам не случилось тогда
удирать от полицейских, подобная мысль вряд ли пришла бы мне в голову. Но теперь, чем
больше я узнавал об армии, тем яснее мне представлялось, что служба родине — дело как раз
по мне.
18
Наши отношения со Сью к тому времени зашли в тупик. В свои двадцать два года я
был ужасно агрессивен, замкнут и нелюдим. Все, чего я хотел, — это поскорее убраться из
Норфолка. Казалось, здесь меня уже не ждет ничего хорошего. К тому же мне всегда
нравились жизнь на свежем воздухе и физические упражнения. Я был с детства приучен к
дисциплине и привык беспрекословно выполнять приказы — так меня воспитывал дедушка.
Как раз то, что требуется хорошему солдату. В одном интервью меня спросили, почему я
пошел в армию. В ответ я рассказал про радиоприемники. Кажется, они решили, что я шучу.
Первым делом меня отправили на учения в Вулидж. Я провел там пару месяцев. Двое
наших инструкторов были из 29-го особого полка Королевской артиллерии. Одного из них,
полковника запаса, звали Джон Морган. В свое время он был зачислен в спецназ, но из-за
полученной в процессе травмы не прошел последнего этапа отбора. Могучий,
уравновешенный, честный и рассудительный, он производил впечатление человека,
способного выстоять в любых испытаниях, и вместе с тем опасного противника, с которым
шутки плохи. Если бы я стал называть имена тех, кто был для меня в жизни примером
мужества, героем, вроде моего деда, то Морган, без сомнения, пополнил бы этот список.
Его коллегами были Ушастик Вильямс, прозванный так за большие уши, и коротышка
по фамилии Корбет, которого мы окрестили «Ронни», в честь известного актера. Это был не
человек, а динамо-машина. Он никогда не останавливался — лично мне казалось, что он и
ночью, во сне, продолжал кувыркаться и отжиматься. Инструкторы по очереди устраивали
нам то, что мы называли «бергенскими забегами». Нужно было пять или шесть миль бежать
в полном снаряжении, волоча в заплечном мешке всякой всячины килограммов на двадцать
пять. Это издевательство дополняло обычные учения и имело целью держать нас в должной
форме. Я всегда молился, чтобы в следующем забеге нас вел Джон Морган, потому что он
бежал в умеренном темпе, как и я сам. Остальные загоняли нас чуть не до полусмерти.
По результатам письменных тестов я был признан одним из лучших и получил
возможность выбирать, в каких войсках служить. Просмотрев фотографии, на которых люди
спускались с вертолетов на веревках и пробирались сквозь сугробы на лыжах, и
посоветовавшись с Джоном Морганом и Ушастиком Вильямсом, я остановил свой выбор на
29-м десантном полку Королевской артиллерии. В то время он базировался на корабле ВМС
под названием «Дрейк» — плавучей казарме на южном побережье, в трех милях к югу от
Плимута. Главный штаб полка располагался в величественной крепости семнадцатого века, в
самом центре Плимута, окруженной двадцатиметровыми стенами, построенными для того,
чтобы отражать атаки голландцев. Почти сотню лет эта цитадель обеспечивала надежную
защиту побережья. Правда, когда я прибыл на службу, в 1986 году, здание было на
реставрации, и весь личный состав штаба 29-го, воспользовавшись случаем, переместился в
более современную постройку конца XIX века.
29-й был полком артиллерийской поддержки — частью дивизии тяжелой артиллерии,
которая обеспечивала прикрытие 3-й десантной бригады морских пехотинцев. Проще говоря,
когда пехотинцы высаживались на побережье, мы должны были вести заградительный огонь.
На самом деле наш полк располагался, как говорится, между двух стульев. Нас нельзя было в
полном смысле слова отнести ни к морским войскам, ни к сухопутным — отчего и те и другие
нас в общем-то недолюбливали. Мы повсюду следовали за морскими пехотинцами, а так как
3-я бригада специализировалась на экстремальных климатических условиях, наши учения
проходили во всевозможных экзотических местах — на севере, в джунглях и в пустынях.
На «Дрейке» мне пришлось туго, как никогда, — и это говорит человек, который
несколько лет проработал кровельщиком, таская по лестницам целые штабеля черепицы. Мы
круглые сутки отжимались, подтягивались и делали приседания, тренируя силу и
выносливость. По сравнению с этим марш-броски под руководством Ушастика или Ронни
казались детскими игрушками.
День за днем мы тренировались до полного изнеможения. Иногда нам устраивали
тесты по три раза на день. Мы были загнаны, измучены, вымотаны до предела — морально и
физически. Вечером я падал в горячую ванну, уверенный, что никогда больше не смогу
ходить. Завтра всегда наступало слишком быстро. Но все эти мучения имели определенную
цель. Как солдаты спецназа, мы должны были уметь не просто выжить на вражеской
территории, но и сохранить присутствие духа, чтобы продолжать сражаться и защищать себя.
Иначе в подразделении от нас не было бы никакого толку.
В перерывах между выматывающими физическими упражнениями мы посещали
курсы военной тактики, проходили тренинги на выживание в экстремальных условиях,
учились читать карты, держать в порядке снаряжение и ориентироваться на местности.
Короче говоря, нас готовили к высадкам под покровом темноты на вражескую территорию —
«по морю, по воздуху и по земле», как гласил девиз подразделения.
19
В период обучения нас называли «шапками», что негласно рифмовалось с
«тряпками», так как мы носили неприметные береты грязно-красного цвета. Последним
шагом к получению вожделенных Зеленых Беретов должен был стать восьмичасовой марш-
бросок в тридцать миль вокруг Дартмура. Нужно было попеременно бежать и идти в полном
снаряжении. Обычно по итогам этого теста отсеивалось около сорока процентов участников.
Испытание было очень тяжелым, но вся наша команда уложилась в заданное время. После не
было ни наград, ни Церемоний. В конечном пункте нас ждала группа инструкторов, и когда
мы, еле волоча ноги, в полуобморочном состоянии, перевалили через финишную черту, они
швырнули нам по Зеленому Берету. Я до сих пор помню, каким был на ощупь материал и что
я испытывал, сжимая его в руках, когда мы, замерзшие и измученные, возвращались на базу
в кузове грузовика, а именно — чувство ни с чем не сравнимой гордости. Это было самое
грандиозное достижение за всю мою жизнь.
Но успех не принес нам послабления. Даже наоборот. Мы на восемь или девять
месяцев покинули базу, и места, в которых теперь проходили наши учения, были совершенно
невероятными. Я думал, что хорошо знаком с особенностями жизни на природе, но поля и
леса в дебрях Норфолка не шли ни в какое сравнение с ледяными пустошами зимней
Норвегии. Окажись там, в минус двадцать по Цельсию, человек без специальной подготовки
— он бы долго не протянул. Мы в совершенстве постигли науку выживания. Я узнал, как
правильно вести себя, чтобы не замерзнуть и не заболеть, какую пищу нужно есть, чтобы не
просто утолить голод, но еще и помочь телу сохранять тепло, в каких местах следует
переходить замерзшие озера и как обернуть особенности этой негостеприимной местности
себе на пользу. Например, можно повысить температуру окружающего воздуха с минусовой
температуры до плюс двух по Цельсию, попросту выкопав себе нору в снегу. Нас учили, где и
как это делать, чтобы затратить минимум времени и энергии.
Когда мы совершали дальние переходы, идущий первым — тот, кто прокладывает путь
в снегу — сменялся через каждые пятьсот метров. Его место занимал следующий в строю, а он
сам становился последним. Это делалось потому, что в глубоком снегу гораздо легче идти по
чьим-то, уже проложенным, следам, а так как предполагалось, что по достижении цели
нашего пути мы все должны будем сражаться в равных условиях, каждому солдату надлежало
сохранять хорошую физическую форму.
Меня всегда удивляло, как люди до этого додумались. Но однажды, наблюдая за
волками в горах Айдахо, я обратил внимание, что они используют тот же самый прием.
Идущий первым через какое-то время отходит в сторону, пропуская остальных, и замыкает
строй, чтобы к моменту, когда нужно будет убивать добычу, каждое животное сохранило
достаточно сил и энергии для эффективных действий. Думаю, что инуиты переняли этот
способ у волков, а от них уже ему научились наши специальные отряды, проходившие учения
в тех местах.
Армейская подготовка очень пригодилась мне во время работы с волками. Все, что я
узнал, было так или иначе применимо к их поведению. Разные техники выживания,
использование элемента неожиданности, атака на незнакомой для врага территории. У
одного нет шансов против дюжины, но ситуация радикально меняется в его пользу, если он
знает местность. Волки прекрасно это понимают. Они не нападают, не удостоверившись, что
ситуация обеспечивает им должное преимущество над противником. Я видел, как трое волков
одержали победу над огромным медведем, просто избрав для финальной схватки темное
время суток. Они выждали, пока сумерки станут достаточно густыми, чтобы медведь перестал
их видеть — он-то, по сути, дневное животное, в отличие от них.
Мое подразделение не посылали ни в Афганистан, ни в Ирак. Единственные военные
действия, в которых я принимал участие, проходили в Северной Ирландии. Зато нам
довелось побывать в так называемых «рейдах доброй воли» в составе делегации
Объединенных Наций. Особенно мне запомнилась операция на Кипре, где мы охраняли
нейтральную зону между турецкой и греческой частями острова. Однажды я выехал на
турецкую сторону, чтобы доставить провизию. Я сидел за рулем грузовика, и со мной был еще
один парень. Местные активисты сразу потеснили нас и начали сами раздавать еду. Если
возникали какие-то проблемы, они тут же прибегали к насилию. Я скептически оценивал эту
миссию — думаю, мы всего лишь помогали богатым стать еще богаче, а бедным — еще беднее.
Я стоял в стороне и ждал окончания процедуры. И тут мне на глаза попалась старушка,
с трудом катившая деревянную тележку по камням мостовой в направлении нашего
грузовика. Ее обветренное лицо было сплошь покрыто морщинами, одета она была в черное,
как и большинство местных женщин. Наши помощники не обращали на нее никакого
внимания, поэтому я между делом наполнил ее тележку всякой всячиной и, сопровождаемый
неясным бормотанием старухи, покатил обратно к дому, который находился метрах в
20
семистах от нас. Я ни слова не знал по-турецки, а она — по-английски. Но когда мы оказались
у двери, она молча поблагодарила меня, сжав мою руку в своих. После этого турчанка сделала
невероятную вещь — взяла с тележки самое красивое яблоко и стала настойчиво совать его
мне в руки. Я пытался объяснить ей, что это лишнее, что у меня еды вдоволь, но она и
слышать ничего не хотела. Нас-то кормили до отвала по три раза в день. А у нее не было
ничего! Такое великодушие вызывало благоговейный трепет. Традиции и воспитание не
позволяли ей оставить добрый поступок без награды. И как бы я ни восхищался
миллиардерами, которые жертвуют целые состояния на благотворительность, это ничто по
сравнению с простым жестом человека, умирающего от голода, но сохранившего честь и
достоинство.
Я любил армию по многим причинам, и подобные моменты были определенно из их
числа. Кроме того, после стольких лет одиночества я от души наслаждался чувством
товарищества. Мне нравилась активная жизнь на свежем воздухе, и я искренне верил во все
принципы, на которых держались вооруженные силы. Это помогало мне ощущать себя
нужным и значимым. Дисциплина и строгий порядок внушали мне спокойствие и
уверенность. Среди сослуживцев я был как в родной семье, и мне хотелось сохранить это
положение на долгие годы. Я думал, что всю свою жизнь проведу в армии. Позднее, ведомый
этой мыслью, я даже решил поступить в спецназ военно-воздушных или военно-морских сил.
Обычно из сухопутных войск можно было перейти в SAS, десантные части особого
назначения, а из военно-морского подразделения — в SBS, спецназ морской пехоты. Но
правительство как раз ставило эксперимент, в рамках которого допускался перекрестный
прием. Я вызвался добровольцем на серию пробных испытаний. Учения морского спецназа
проходили в Пулской гавани и ее окрестностях — тут я справился без особого труда. Далее я
отправился в Уэльс на учения SAS… и угодил в мясорубку. Правда, я прошел первый этап, но
до Херефорда, где находилась база, так и не добрался. Я, конечно, был огорчен, но утешался
тем, что хоть день выдержал. Из ста пятидесяти участников сорок рухнули на обочину дороги
еще до наступления темноты. Их измученные тела валялись по всему национальному парку
Брекон-Биконс как овечий помет.
Оказалось, что мне не суждено служить в спецназе. Как, впрочем, и сделать серьезную
военную карьеру. Но время, проведенное в армии, стало для меня бесценным периодом
подготовки к тому делу, которому я в итоге посвятил свою жизнь.
21
Я пережил настолько сильное и необычное чувство, глядя в глаза того волка в
зоопарке, что мне ужасно захотелось докопаться до правды. Не понаслышке зная, каково это
— находиться в лагере аутсайдеров, я ощущал инстинктивное, непреодолимое желание
помочь этим животным и в случае необходимости встать на их защиту.
Вскоре это превратилось в навязчивую идею. Я узнал, что в окрестностях Плимута, в
деревушке под названием Спаркуэлл, есть Дартмурский парк дикой природы, где обитает
стая волков. Отправившись туда при первой же возможности, я подошел к волчьему вольеру
и разговорился со смотрителями. Теперь все выходные я проводил в парке, предлагая свою
помощь, если у них возникала нехватка времени или персонала. Хозяином парка был Эллис
Доу. Он жил в самом центре, в большом, солидном доме. Я познакомился с ним, и мы
договорились, что я буду работать в Рождество и прочие праздники, когда другие смотрители
предпочитают взять выходной. В пристройке, где располагался персонал, была свободная
квартира, и мне предложили занять ее. Каждый отпуск, в то время как все мои друзья и
сослуживцы отправлялись по домам, я проводил в Спаркуэлле. Волки словно заменили мне
семью. Я не возвращался на родину, в Норфолк, более десяти лет.
Территория парка занимала около двенадцати гектаров на склоне холма. Волчий
вольер располагался на самой его вершине, вдоль ограждения, за которым уже начинался
Дартмурский национальный парк. Это было совсем небольшое пространство — площадью
всего в полгектара, и на нем жили шестеро волков. По периметру оно было обнесено прочной
стальной сеткой под два метра высотой, с двойными воротами, чтобы волки случайно не
выскочили наружу, когда смотритель входит или выходит из вольера. Вся огороженная
территория была покрыта густым лесом. В глубине вольера находился земляной вал, на
котором деревья росли особенно часто. Там волки выкопали себе нору. Возле ворот
приютилась низкая прямоугольная постройка, похожая на бомбоубежище, а рядом — еще
одна, поменьше. На ее плоской крыше волки любили лежать в течение дня, греясь на
солнышке. Раз в несколько дней служители затаскивали в вольер очередную тушу. Помимо
этого, люди контактировали с животными лишь в том случае, если кому-то из них
требовалась помощь ветеринара. Смотрители вообще не совались на территорию вольера без
веской причины, а уж ночью, разумеется, никто и близко к нему не подходил. Парк
закрывался до наступления сумерек, и все сотрудники расходились по домам.
Никто не входил на территорию вольера, не вооружившись предварительно большой
палкой, — это была обычная практика, когда дело касалось крупных хищников. Но волки
никогда не проявляли агрессии. Наоборот, создавалось впечатление, что они сами боятся
людей. Когда человек заходил в вольер, они в панике убегали в дальнюю его часть или
прятались в нору, а к еде подходили, только удостоверившись, что поблизости никого нет.
Они вовсе не были похожи на кровожадных убийц, которые только и ждут удобного случая,
чтобы наброситься и перегрызть вам горло.
Моя любознательность вела меня все дальше. Я очень хотел изучить жизнь этих
животных и начал с того, что подолгу тихо сидел внутри вольера. Час за часом, в течение
нескольких недель, я сидел там и ждал, что волки, как в свое время лисы, начнут проявлять
ко мне интерес. Но ничего подобного не произошло. Потом я понял, в чем моя ошибка. Я
вторгался на их территорию при свете дня, когда я чувствовал себя комфортно, а они — нет.
Что, если попробовать проделать то же самое ночью, когда преимущество будет на их
стороне? Ведь с лисами было именно так. Возможно, тогда я смогу познакомиться с ними
поближе. То есть я применил принцип, которому научился в армии, только наоборот:
предоставить выгодную позицию противоположной стороне. Остальные сотрудники и без
того поражались моему желанию находиться в вольере днем. Когда же я сообщил им, что
собираюсь наведаться туда ночью, они решили, что я форменный псих. Но, к счастью, Эллис
Доу, владелец парка, с которым у нас сложились доверительные отношения, дал мне
разрешение на эксперимент.
До сих пор мне не вполне ясно, зачем и откуда появилась у меня эта жажда изучать
волков, что именно я хотел от них получить. Возможно, это был путь к самопознанию,
возможно, мной руководила потребность одержать победу над детскими страхами. Или же
волки напоминали мне собак, среди которых я вырос, и я стремился обрести в их компании то
же чувство защищенности и уюта, которое когда-то мне давали фермерские псы. Я не
испытывал его с тех пор, как умер мой дед. А может, я и впрямь сумасшедший. Но на тот
момент меня просто огорчало, что эти великолепные создания так запутаны, и я хотел
сделать их жизнь в неволе немного лучше.
И вот однажды ночью, в полнолуние, я надел спортивный костюм и, собрав всю свою
смелость, вошел в вольер и запер за собой ворота. Меня одолевал жуткий страх. По моим
сведениям, никто никогда не делал ничего подобного. Более того, на территории вольера
22
имело место множество несчастных случаев. Я не знал, что меня ждет — продолжат ли волки
прятаться или разорвут меня на части. Но мне почему-то необходимо было узнать это.
Спотыкаясь об упавшие стволы и торчащие из земли корни деревьев, я побрел в темноте к
вершине холма, где находился земляной вал, и сел, приготовившись ко встрече неизвестно с
чем. Ночные животные — обитатели парка, наполняли темноту странными звуками.
Непроглядный мрак стоял под деревьями. Но ничего не происходило, страх понемногу
отступил. Волки не появлялись. Мне вдруг стало спокойно и уютно. Я с раннего детства
любил темноту и звуки леса. Они успокаивали меня по ночам, когда я лежал под грубым
черным одеялом на втором этаже дома в Норфолке. Так и сейчас — я глубоко вздохнул и
неожиданно почувствовал себя в безопасности.
В течение полутора недель я постоянно ночевал в вольере. Я приходил в одной и той
же одежде, чтобы мой запах оставался неизменным. Правда, тогда я еще не знал, что рацион
тоже имеет значение. В те времена я ел самую обычную еду. Лишь позже я осознал, что
необходимо питаться иначе. Сначала три ночи подряд я проторчал на одном и том же месте.
Волки все еще держали дистанцию, но я заметил, что они понемногу начинают проявлять
любопытство. Следующей ночью, выждав некоторое время, я поднялся и отправился на
другую сторону вольера. Волки немедленно бросились врассыпную, как будто испугались, но
двое потом подошли, стали обнюхивать землю там, где я сидел, изучая мой запах, и метить
этот участок. Потом они снова отбежали на безопасное расстояние, но, несомненно,
продолжали наблюдать за мной. То же самое происходило еще несколько ночей. Волки явно
заинтересовались мною, но пока боялись встречи лицом к лицу.
На следующую ночь один из них, Рубен, который, как я знал, был бета-самцом,
отважился подойти совсем близко и принялся обнюхивать всего меня и воздух вокруг. Он не
прикасался ко мне, а просто знакомился с обстановкой. Так продолжалось две ночи подряд. А
на третью меня ждал сюрприз. Я, по обыкновению, сплел на земле, вытянув вперед согнутые
в коленях ноги. Тот же самый волк снова подошел, в точности повторил ритуал обнюхивания,
а потом внезапно бросился ко мне и пребольно укусил за колено.
На меня будто столбняк напал. Я лихорадочно думал, что же теперь делать. Если я
встану и побегу прочь — не погонится ли за мной вся стая? А соверши я ответный выпад — не
вызовет ли это еще больше агрессии? «Господи! — думал я в смятении. — Вот и доигрался —
тут мне, видать, и конец».
Волк вернулся и стоял, насмешливо глядя на меня — словно ожидая моей реакции.
Потом исчез в темноте, и больше в ту ночь я его не видел. В следующий раз он проделал то же
самое. И так повторялось каждую ночь, почти две недели, по истечении которых на моих
ногах просто-таки живого места не осталось. Назавтра он мог укусить за голень или за другое
колено, но суть процедуры не менялась. Меня снова ожидало обнюхивание, потом выпад,
укус и быстрое исчезновение. Иногда это повторялось по три раза за ночь.
Я не вполне понимал, зачем он это делает. Могу только сказать, что вряд ли он
действительно желал мне зла, так как никогда не проявлял особой враждебности и не звал на
помощь других волков. А своими челюстями, способными развить давление до пятнадцати
сотен фунтов на квадратный дюйм, при желании он мог бы запросто вырвать мне коленную
чашечку, но не делал этого. А я все продолжал приходить, каждую ночь. Следы от его атак —
тонкие линии на моих коленях и лодыжках — были больше похожи на проявления волчьей
любви. Я по-прежнему сохранял полную невозмутимость, и это, как выяснилось позже,
спасло мне жизнь.
Дело в том, что при встрече волки первым делом определяют, заслуживает ли
незнакомец доверия. Традиционный способ — проверка реакции на укус. Новоприбывший
волк сразу же подставляет уязвимое место — горло, чтобы показать: он пришел с миром.
Хозяин территории демонстрирует ему свое превосходство, пока не убедится, что опасности
нет. Если бы я тогда отпрянул или закричал — все было бы кончено в считаные минуты.
После двух недель испытаний укусами Рубен принялся делиться со мной своим
запахом. Он начал с ботинок. Ритуал состоял в том, что он терся о них мордой, зубами,
затылком, шеей и хвостом. Потом он переключился на мои ноги. Укусов больше не было — он
просто катался по мне. Если в процессе я пытался встать или просто подвинуться, он мог
резко тяпнуть меня и отскочить в сторону А так как после этого я обычно замирал, то он снова
подходил и продолжал свои дружеские упражнения. Я понял, что он просто меня
испытывает. Функцию бета-самца можно сравнить с работой вышибалы в клубе — он
защищает остальных и следит за тем, чтобы никто опасный или нежелательный не проник
внутрь стаи. Видимо, я прошел «входной контроль», потому что примерно через месяц он
начал приводить ко мне других волков.
23
Все происходило точно так же, как обычно бывает, если одиночка хочет
присоединиться к уже сформировавшейся стае. Но это я осознал позднее. Мои следующие
гости были волками высокого ранга, и они поначалу не подходили ко мне, а просто смотрели
и нюхали воздух, стоя позади Рубена, пока тот кружил около меня, то и дело прихватывая
зубами там и тут. За голову он кусал только сзади, и не так сильно, как за остальные части
тела, но тоже до крови. Если я при этом шевелился, в ход тут же снова шли челюсти —
независимо от того, было ли мое движение плавным или резким. Таким образом он
удерживал меня на месте и в то же время проверял, смогу ли я существовать в их мире, где
укусы — важный элемент общения.
Я знал, что запах важен при общении с волками, но не представлял насколько. Если я
приходил в новой одежде, или помывшись, или поев необычной еды, Рубен снова начинал
кусать меня, проверяя, не означает ли новый запах, что я буду иначе реагировать на его
приближение или как-то еще изменю свое поведение. Другие волки поступали так же, но не
все приходили меня изучать. Менее значимые члены стаи, узнал я впоследствии, не
оспаривают решения вышестоящих. Они — что-то вроде простых солдат в армии: выполняют
важные задачи, но думать им не положено.
Я был невероятно горд и польщен тем, что заслужил доверие этих великолепных
созданий. Они подходили ко мне, терлись о мою одежду, и я чувствовал себя на седьмом небе
от счастья. Никогда человеческие отношения не значили для меня так много. Весь день я
ловил себя на том, что с нетерпением жду наступления сумерек, чтобы поскорее встретиться с
моими новыми друзьями. Мы проводили вместе все больше и больше времени.
Как же это было здорово — находиться в кругу волчьей семьи и чувствовать, что в
какой-то степени я тоже ее часть. Удивительно, но существа, которые когда-то внушали мне
жуткий страх, вдруг сделались неотъемлемой составляющей моей жизни. Я привязался к ним
всей душой. Но кем был для них я? Они оживлялись и выказывали любопытство при моем
появлении. Но скучали ли они по мне, пока я отсутствовал? Задаваясь такими вопросами, я
как бы пытался приписывать волкам человеческие эмоции, мерить их привычной меркой. Но
в глубине души я чувствовал, что на самом деле все это не имеет никакого отношения к их
миру и, чтобы разобраться в нем, нужно измениться самому.
Через некоторое время они стали приветствовать мой приход не только ночью, но и
днем, каждый раз повторяя обычный ритуал встречи в знак того, что меня узнали и приняли.
Другие смотрители не могли не заметить особого внимания волков, которым я пользовался.
Их изумление забавляло меня. Было приятно наблюдать, как люди меняют свое
представление об этих существах, которых они привыкли отгонять палками. Со временем я
перестал различать ночь и день. Однажды я обнаружил, что провел с волками целую неделю,
выходя только для того, чтобы перехватить чего-нибудь поесть. Как-то раз я взял с собой в
вольер спальный мешок, но это оказалось ошибкой. Он не понравился моим мохнатым
друзьям и был немедленно разорван в клочья. Как выяснилось, они не признавали никаких
тряпок, кроме моей одежды. Да, по правде говоря, этот мешок был мне вовсе и ни к чему.
Когда я спал, волки ложились вокруг и согревали меня теплом своих тел. В такие моменты я
был несказанно тронут и счастлив. Мне с трудом верилось, что все это происходит наяву.
Впрочем, я не позволял себе особенно обольщаться. Я понимал, что играю с огнем и
нет никакой гарантии, что следующая встреча с волками закончится столь же удачно, как и
предыдущая. Каждый раз при входе в вольер меня охватывали тревожные сомнения. Что
произойдет сегодня? Наблюдая, как волки ведут себя друг с другом, глядя на их игры, стычки
и грызню, я понимал, что не смогу вынести подобного обращения. У меня не было такой
прочной шкуры, как у них, я не обладал плотным и густым мехом, и если бы им вздумалось
учинить что-нибудь подобное со мной, дело бы закончилось серьезными травмами. Я не знал,
понимают ли они, что мое тело устроено иначе. Их шея и горло — области, наиболее часто
задействуемые при общении — имели хорошую защиту. У меня же эти места, наоборот, были
самыми уязвимыми. Любой из укусов, какими волки щедро награждали друг друга, мог стать
для меня последним.
Чувство постоянной опасности одновременно и завораживало, и пугало до смерти. Это
как с фильмом ужасов — лежишь, спрятав голову под подушкой, не в силах выключить, не в
силах смотреть и не в силах перестать подглядывать. Но удовольствие от общения с волками
всегда пересиливало мой страх. Мне нравилось быть рядом с ними. Я восхищался тем, с
каким уважением они относятся друг к другу, как строго соблюдают правила внутри семьи,
24
наказывая тех, кто ведет себя недостойно или нарушает очередность при кормежке. Тогда я
еще не мог этого сформулировать, но главное, что привлекало меня, — чувство духовного
родства. Передо мной была группа самых опасных и грозных существ на Земле, и они
приняли меня как своего. Я подвергся жесткой проверке, находясь при этом на волосок от
гибели, но благодаря везению и интуиции выдержал экзамен.
Однако успех недолго кружил мне голову. Как-то вечером я пришел в вольер
измученный, после тяжелого дня, и лег спать. Вдруг, безо всякого предупреждения, подбежал
Рубен и запрыгнул прямо на меня, сверху, всеми четырьмя лапами. Сто двадцать фунтов
живого веса у вас на груди — будильник более чем действенный. Едва приземлившись, он
отскочил и теперь стоял рядом, игриво заглядывая мне в глаза. Потом прянул в сторону и
обежал круг, помечая территорию своим запахом. При этом он продолжал оборачиваться на
меня, будто призывая следовать за ним. И тут я совершил ошибку: снова заснул как ни в чем
не бывало. На свою беду, я не понял тогда, что он пытается привлечь мое внимание к своему
запаху. Это было существенной частью его работы. Рубен, как бета-волк, помечал долю
альфа-пары при дележе добычи. Любая еда, на которой был его запах, принадлежала им, и
никто другой не смел посягать на нее.
Альфы — самые значимые члены волчьей группы. Они принимают все важные
решения, и без них стая неуправляема. Поэтому их выживание — первостепенная задача
остальных. В тех случаях, когда еды не хватает на всех, альфы едят первыми, а другим может
и вообще ничего не достаться. Все прочие, включая волчат, останутся голодными, даже
погибнут, если это неизбежно. Но никто не должен прикасаться к пище, помеченной запахом
бета-волка. Это знание досталось мне дорогой ценой.
Охотничий сезон был в самом разгаре, и как-то раз местные парни принесли нам трех
подстреленных уток. В то время я еще не знал, как волки классифицируют и распределяют
между собой разные виды добычи. В холодные зимние месяцы утки, в которых много жира и
сала, — ценный источник энергии. Такая еда — привилегия животных высшего ранга. Альфа-
паре достались две из трех птиц. А я, хотя не был голоден, решил, что мне следует активнее
бороться за свою долю, и взял третью, не заметив, что бета-волк очертил вокруг нее дугу
своим запахом.
Через долю секунды я лежал на земле. Представьте себе столкновение с локомотивом,
несущимся на всех парах. С такой же мощью, с расстояния около десяти метров, на меня
налетел Рубен. Утку выбило из моих рук, я сам упал на спину и распластался лепешкой под
его весом. Волк схватил мое лицо всей пастью и сжал. Из его груди вырывалось глухое
рычание, с клыков стекала слюна. Я почувствовал, как мои лицевые кости гнутся под
напором его челюстей. При этом раздавался звук, похожий на хруст веток. «Мне конец, —
подумал я. — Сейчас он убьет меня, как пить дать». Что было делать? Придавленный к земле,
я, мягко говоря, не имел особого выбора. В панике я решил испробовать первое, что мне
пришло на ум и что всегда срабатывало, а именно — выказать ему доверие и уважение. Если
бы он действительно хотел убить меня, при его-то силище и острых клыках — я бы уже давно
в раю бабочек считал. Видимо, я просто заслужил очередной урок, и теперь следовало
показать, что он не прошел даром. Я попытался откинуть голову назад, насколько мог, чтобы
подставить волку незащищенное горло — жест, означающий смирение и послушание. Рубен
переместил свою хватку туда, помедлил еще пару секунд, отпустил меня и вернулся на свое
место, продолжая рычать и скалить зубы.
Если бы только я заранее заметил и правильно расшифровал те предостерегающие
знаки, что бета-волк подавал мне! Ведь он рычал все громче, пока я подходил к этой
злополучной утке. Но я не обратил внимания на предъявленный мне смертоносный арсенал,
вот и поплатился. Еще Рубен предупреждал меня особым положением ушей, опустив их
горизонтально, как крылья самолета, чтобы показать, что даже издали он защищает свою
собственность.
Этот случай заставил меня по-новому взглянуть на многие вещи. Я покинул вольер,
размышляя о том, кого же в действительности считать чудовищем на нашей планете. Люди
объявили волков кровожадными убийцами, но ведь истинная сила — в том, чтобы, имея
оружие, не пускать его в ход без надобности. Смог бы кто-нибудь из людей, обладая столь
сокрушительной боевой мощью, так же разумно и сдержанно пользоваться ею?
Я провел в армии семь лет. Мне часто доводилось видеть людскую жестокость, и
каждый раз я испытывал все больше ужаса и отвращения. Будь я человеком набожным,
возможно, обратился бы, подобно многим другим ветеранам, к Богу и церкви, чтобы
замаливать грехи — свои и всего человечества. Вместо этого я смотрел на волков и все сильнее
чувствовал некую духовную связь с ними. Тот палевый, в зоопарке, заглянул мне прямо в
душу и словно увидел запрятанные в ее потаенном углу детские горести. А теперь
25
спаркуэллские волки будто бы чувствовали мою тревогу, мой стыд и каким-то образом
предлагали ключ к спасению.
Как я уже говорил, служба в армии доставляла мне удовольствие. Причин тому было
множество. Во-первых, мне удалось объехать полмира. Во-вторых — я любил испытывать себя
на прочность, мне нравилось быть частью команды. Пьянящее чувство собственного
могущества охватывало меня, когда я управлял тяжелой артиллерийской установкой. Но
нынешние войны так далеки от реальности, что большую часть времени я даже не знал, с кем
и за что сражаюсь. Меня постигло глубокое разочарование. С детства я был приучен убивать
для разумных целей, с уважением к животному, у которого отнимаешь жизнь, и к его месту в
мире. А будучи солдатом, я составлял часть огромной бездушной машины, убивавшей из
других побуждений, совершенно мне чуждых.
Последней каплей для меня стала серия рейдов в Северной Ирландии. Вся округа там
была пропитана атмосферой вражды и сопротивления. Один раз среди бела дня я шел по
улице в униформе, и, представьте себе, на меня напала «банда» детишек лет шести-семи, не
старше! Они выкрикивали ругательства и бросали в меня палки и куски битого кирпича —
все, что находили на земле. Скорее всего, они видели, как взрослые делают то же самое, и
просто подражали им. Но сколько ненависти было у них в глазах! Этим малышам следовало
бы сидеть дома, играть в «Лего» и дочки-матери или смотреть «Улицу Сезам»; им следовало
бы находиться где угодно, только не здесь, не на этих улицах. Сегодня по примеру старших
они кидают кирпичи, а завтра по приказу командира будут сбрасывать бомбы.
Не знаю, убивал ли я людей в Северной Ирландии. Я стрелял в ходе сражения, и люди
умирали, но попадали ли в них именно мои снаряды — этого я не знаю и знать не хочу. Тошно
уже от одного того, что я участвовал в процессе. Это ничуть не напоминало честную битву.
Высшему командованию, по сути, было на нас плевать, а местные жители ненавидели нас
всей душой. Что бы мы ни делали, это только подливало масла в огонь. Проблему нужно
было решать как-то иначе, и через несколько лет враждующие стороны наконец додумались
сесть за стол переговоров.
Наблюдая за волками, я сразу обратил внимание на то, что они проявляют агрессию
совсем не так, как люди.
Думаю, много сотен лет назад мы были куда более похожи в этом отношении. Волки
прекрасно умеют убивать и постоянно угрожают пустить свои навыки в ход, но на деле
используют их лишь в тех редких случаях, когда это крайне необходимо. Например, они
готовы драться до последнего вздоха, чтобы защитить свою семью или сохранить доступ к
источнику пищи, который поможет им пережить холодную зиму. Вражда между двумя
стаями может быть смертельной. Но волк всегда уважает своего соперника и ценит его
способности. Мы же, как правило, цинично и пренебрежительно относимся к нашим
противникам — в современных условиях ведения войны нам даже не обязательно их видеть.
Мы убиваем простым нажатием кнопки, и рядовые бойцы зачастую вообще не в курсе, отчего
возник конфликт. Этические основания для такого бесцельного, никому не нужного убийства
весьма и весьма шаткие. Всем этим я был сыт по горло.
Волки завладели моим сердцем и, кажется, похитили рассудок. Я вдруг понял, что не
испытываю к своим собратьям — людям — ничего, кроме презрения. А эти создания,
напротив, вызывали у меня безграничное восхищение. Я понял, что хочу навсегда остаться
среди них. С ними я чувствовал себя гораздо лучше, чем с людьми. Только в их мире я мог
обрести столь необходимое мне ощущение порядка, безопасности и, что самое главное,
духовного родства.
В итоге почти сразу после ухода из армии я совершил поступок, безумный во всех
отношениях: продал все, что у меня было, и на вырученные деньги купил билет на самолет до
Америки. Я вознамерился лететь в чужую страну, где никого не знал, чтобы встретиться с
человеком, которого в жизни не видел, и работать по программе, для которой не имел
должной подготовки! Этот человек, по имени Леви Хольт, был индейцем из племени нез-
персэ. Он возглавлял учебно-исследовательский центр по изучению волков на землях,
принадлежащих его племени, недалеко от города Винчестер, в штате Айдахо. Там держали в
неволе стаю волков — в качестве наглядного пособия для публики, а также с целью
предоставить молодым членам племени возможность поближе познакомиться с традициями
и культурой предков. Параллельно Хольт вел вызвавшую в свое время немало споров
научную программу по внедрению диких волков в Скалистые горы, в которой участвовала
26
группа высококвалифицированных ученых-биологов. Мои же познания в этой области
равнялись нулю.
Все началось с того, что я увидел по телевизору передачу «Жизнь среди волков» об
американской семейной паре — Джиме и Джейми Датчер. Они прожили с волчьей стаей в
Айдахо шесть лет. Я был потрясен — эти люди занимались тем же, чем и я, и пришли к тем же
самым выводам о структуре волчьего общества, о статусе и роли каждого из членов семьи. Мы
с ними будто бы жили одной жизнью, но в разных уголках Земли. Через шесть лет у Датчеров
истек срок действия лицензии на содержание волков в домашних условиях, и они вынуждены
были искать новое пристанище для своих питомцев. Тут-то на помощь и пришло племя нез-
персэ, а точнее — Леви Хольт собственной персоной.
Я ни разу не видел Леви, мы только говорили по телефону. Я объяснил ему, что хочу
приехать в Айдахо, чтобы изучать жизнь волков. Идею он одобрил, но поскольку я не имел
соответствующего образования, мне предстояло сперва пройти курс начальной подготовки,
чтобы научиться правильно записывать данные и общаться с учеными-биологами на одном
языке. Когда Леви сказал, сколько это будет стоить, у меня просто дыхание перехватило. Там
фигурировала сумма в несколько тысяч долларов. На несколько секунд я потерял дар речи и
не мог выдавить из себя ни единого звука в ответ. Леви уловил мое замешательство и
спросил, в чем дело.
— Я продал все, что у меня было, — с трудом выговорил я, — и у меня едва хватает
денег, чтобы купить билет на самолет.
— И что же вы собираетесь делать? — поинтересовался он.
— Я слышал, что у вас есть стая волков, которую вы используете для просвещения
общественности. Я работал с волками в парке дикой природы и мог бы помогать вам
ухаживать за ними. Это позволило бы мне оплатить обучение.
— Но как вы будете все успевать?
— Ну, например, я мог бы днем работать, а ночью учиться, — не растерялся я.
— Минутку, — сказал он, — я правильно понял? Вы хотите приехать к нам и учиться по
ночам, а днем работать, чтобы платить за обучение?
— Да.
На несколько минут в трубке воцарилось молчание — он отправился советоваться с
коллегами. Мне показалось, что прошло несколько часов. Наконец я услышал:
— О’кей. Покупайте билет и приезжайте. Что-нибудь придумаем.
Представляю, как они там потешались над сумасшедшим англичанином, который
готов пересечь океан без гроша в кармане, чтобы спать в палатке. Впрочем, мое безрассудство
пришлось им по душе.
Через неделю я поднялся на борт самолета. Честно говоря, когда я всерьез
задумывался о своем положении, меня охватывал настоящий ужас. Я продал все — машину,
безделушки, ножи и большую часть одежды и снаряжения, — чтобы оплатить этот перелет. В
случае неудачи я оказался бы на мели, с пустыми руками. Отступать было некуда.
Я прилетел в Бойсе — столицу Айдахо, расположенную в юго-западной части штата. В
аэропорту меня встретил здоровенный ковбой по имени Рик. Он был женат на Кэти,
подвизавшейся волонтером в Центре под руководством Леви. Я должен был переночевать у
них, чтобы на следующее утро Кэти отвезла меня на машине в Винчестер. Они с мужем
оказались очень приятными людьми. Меня накормили вкусным ужином, устроили на ночь со
всеми удобствами, а с первыми лучами солнца мы отправились в путь. Мы — это я, Кэти и ее
подруга, которую она взяла с собой за компанию, чтобы веселее было потом возвращаться
домой. Рик остался дома с маленьким ребенком. Нам предстояло преодолеть четыреста
километров. Ветер крепчал, легкий снегопад вскоре превратился в настоящую метель, и нам
несколько раз приходилось вылезать из машины, чтобы надеть на колеса цепи или снова
снять их на более-менее чистых участках трассы. Но когда мы добрались до подножия
Скалистых гор, снег стал таким глубоким, что без цепей было уже не обойтись.
Теперь нас окружала страна волков — каменистая почва, сосновые леса и заснеженные
горные вершины. Многие приметы говорили о том, что здесь добывали строительный лес.
Туда-сюда сновали огромные фуры, груженные древесиной. Мы провели в пути почти весь
день. По дороге Кэти рассказывала мне про Центр и программу, в которой я вознамерился
принять участие.
Эта программа много лет была для политиков как жвачка на ботинке — с 1980 года,
когда американская Служба охраны рыбных ресурсов и дикой природы, защищающая редкие
виды животных от исчезновения, предложила план по восстановлению численности волков в
отдельных регионах страны. Волки были официально объявлены исчезающим видом в
сорока восьми штатах еще в 1978 году. Идея заключалась в возвращении волков в места их
27
прежнего обитания на северо-западе Монтаны, в центральном Айдахо и в Иеллоустонском
национальном парке. Но из-за многочисленных судебных исков — в основном от фермерских
сообществ, опасавшихся, как бы дикие хищники не перебили их скот, — план никак не мог
вступить в силу. Наконец, в 1994-м, после долгих прений и разбирательств, министр
внутренних дел подписал все документы, согласно которым контролировать новую
популяцию волков надлежало местным властям. Все три штата отказались сотрудничать. Но
потом племя нез-персэ разработало программу контроля для Айдахо, и в январе 1995-го
пятнадцать серых канадских волков были выпущены на свободу в Скалистых горах, на
территории национального заповедника площадью около пяти миллионов га. Двумя годами
позже к ним присоединились еще двадцать. Результаты были вполне обнадеживающими.
Специалисты утверждали, что уже через семь лет волков можно будет вычеркнуть из списка
исчезающих видов.
Мы прибыли в Центр, когда уже стемнело. Нам навстречу вышли все обитатели
лагеря. Думаю, им не терпелось взглянуть на чудака, приехавшего аж из самой Англии.
Лагерь располагался примерно в получасе езды от Винчестера вверх по горной дороге. Вокруг
было так красиво, что дух захватывало. Узкие линии заснеженных трасс сбегали вниз по
величественным горным отрогам, сплошь покрытым густым лесом. А какие могучие деревья
росли там! Гигантские желтые сосны и мощные раскидистые дугласии. Главной
достопримечательностью было большое озеро. Оно привлекало туристов — не меньше, чем
больших горных орлов и водоплавающих птиц. Летом на озере проходили соревнования по
гребле и другим водным видам спорта, а зимой по нему катались на коньках и ловили рыбу,
буря лед. Винчестер был совсем маленьким городком, с населением менее трехсот человек, и
вся его инфраструктура состояла из столовой, паба, продуктовой лавки и заправочной
станции. Каждую неделю мы спускались туда, чтобы закупить продуктов, принять душ и
постирать вещи.
В лагере не было водопровода и электричества. Воду здесь привозили снизу, из озера, а
пищу готовили на газовых горелках. Один из ученых-биологов устроил мне небольшую
экскурсию. Сотрудники Центра жили в отдельно стоящих типи. Маленькая палатка служила
уборной, а еще имелся большой шатер, где готовили еду. Там всегда стоял чан с горячим
кофе. Этот шатер совмещал в себе функции столовой и кухни. Он находился немного в
стороне от лагеря, так как из лесу в поисках пропитания часто приходили медведи, и все
съестное нужно было прятать или подвешивать повыше. Типи были расположены в
соответствии с рангом их обитателей. В самой середине жили руководители группы. А один
типи приютился на окраине лагеря, почти у самого леса. Он был самым жалким и
невзрачным из всех, с дыркой в крыше. «Вот бедолага — тот, кому досталось такое жилье», —
промелькнуло у меня в голове. И, представьте себе, этим бедолагой оказался я.
Изнутри типи представляли собой гораздо более основательные постройки, чем можно
было судить по их внешнему виду. В каждом — деревянный пол, кровать на деревянной
платформе, около метра высотой, и небольшой очаг, совершенно необходимый в такой
мороз. Ночью я сидел в своем новом доме, подбрасывал дрова в огонь и прислушивался к вою
волков, с которыми мне предстояло познакомиться утром. У меня не осталось ровным счетом
ничего, все свое снаряжение я продал, а спальный мешок взял взаймы, и он был слишком
коротким, так что я не помещался в нем целиком. У меня не было ни подушки, ни еще каких-
либо полезных вещей, как у других обитателей лагеря. Но когда я наконец опустил голову,
чтобы немного вздремнуть, на меня снизошло удивительное чувство уверенности и покоя.
Кажется, я нашел то, что так долго искал.
Утром я проснулся раньше всех. Перевозбуждение и неуютная обстановка не
способствовали долгому сну. Я влез в свои армейские ботинки, натянул брюки, несколько
свитеров под куртку и шагнул в предрассветные сумерки. Свитеров, надо сказать, могло бы
быть и побольше: мороз стоял — градусов пятнадцать. Но я надеялся, что армейские навыки
скомпенсируют мне недостаток теплой одежды. Я хорошо помнил золотое правило
выживания при сильном холоде — тщательно контролировать температуру тела. Очень важно
преодолеть соблазн надеть на себя все, что только можно. Иначе рискуешь перегреться и
вспотеть — тогда вещи станут влажными, и моментально окоченеешь. Когда над зубчатыми
вершинами гор показалось солнце, я смог в полной мере оценить окружавшее меня
великолепие. Чистейший снег по колено глубиной хрустел под ногами, тяжелыми шапками
лежал на ветвях и макушках потрясающих огромных деревьев — их необъятные стволы
уходили в небо метров на тридцать и источали легкий запах ванили. Тишина стояла такая,
что казалось, было слышно, как падают снежинки. Я попал в рай.
Волчий вольер находился в середине лагеря — там же принимали посетителей,
которые постоянно приходили поглазеть на волков и послушать о культуре и традициях
28
племени нез-персэ. Это было одно из главных развлечений для туристов в округе — здесь
людям помогали избавляться от страха и предубеждения против лесных хищников.
Одиннадцать серых европейских волков жили в лесу площадью около 19 га, обнесенном
двойным забором. В мои обязанности входило каждое утро проверять узкое пространство
между ограждениями на предмет брешей или высоких сугробов, которые позволили бы
волкам выбраться наружу.
После тесного вольера в Спаркуэлле было приятно видеть такое раздолье. Но вскоре я
заметил, что даже на большой площади волки все равно страдают от тех же поведенческих
расстройств, которые я наблюдал в маленьких вольерах и раньше связывал с недостатком
свободы перемещения. Казалось бы, здешние животные имели в своем распоряжении все, что
могла им дать природа, и даже больше. Тем не менее между ними возникали конфликты. Это
стало для меня важным уроком, из которого я сделал вывод, что пространство — не самый
важный фактор. Со временем я сообразил, чего им не хватало — конкурирующей стаи. Волки,
как и люди, объединяются перед лицом общей опасности. А если жизнь для них слишком
легка, пища достается без труда и нет непосредственной угрозы со стороны, они от скуки
ополчаются друг на друга.
Вернувшись в лагерь после очередного утреннего обхода, я заполнял служебный
журнал, отмечая необычные находки. Потом я шел на кухню и наливал себе кружку горячего
кофе или сначала варил его, если до меня никто не успел этого сделать. Кофе — единственное,
что предоставлялось бесплатно. Каждый сам покупал и готовил себе еду, но кофе было
сколько угодно круглые сутки. Так что первые три недели я питался исключительно кофе да
дешевыми конфетами со вкусом китайского финика ююбы, которые обнаружил в
продуктовом магазине в Винчестере. Я спускался туда пешком — прогулка занимала около
двух часов — и покупал сразу три фунта. Это стоило всего несколько центов, а хватало их на
целую неделю. Конфетки состояли почти из одного сахара, так что я от них испытывал
моментальный прилив сил, столь же быстро сменявшийся слабостью. Не лучший рацион для
человека, работающего по восемнадцать часов в сутки при минусовой температуре, но я не
мог позволить себе большего. К тому же мои жалкие финансы подходили к концу, и не за
горами был тот день, когда я не смог бы купить даже ююбу.
В лагере проживало всего человек двенадцать, в основном индейцы. Специалист по
работе с животными, двое менеджеров Центра, два или три биолога и пять-шесть студентов.
Это были старшекурсники или дипломники, они работали в лагере по три месяца. В плане
образования я им в подметки не годился и понимал, что мне выпал уникальный шанс. Я
постоянно жил в страхе, что мне вот-вот предложат собрать вещички и отчалить, так что изо
всех сил старался накопить как можно больше опыта в отведенное мне время. Благо учиться
было чему. Я считал за честь находиться рядом и общаться с коренными жителями Америки,
которые столетиями жили бок о бок с волками, воспринимая их не как врагов или низших
существ, а как братьев, сестер и наставников.
Леви Хольт оправдал все мои надежды. На вид трудно было определить его возраст —
думаю, ему было за пятьдесят. Выглядел он как самый настоящий индейский вождь:
изборожденное морщинами лицо, две черных как смоль косы до пояса. Он производил
впечатление человека, который все знает и ничего не говорит. В особых случаях он надевал
традиционный костюм своего племени, но обычно носил джинсы, свитер и куртку, как мы.
Все мои романтические представления о жизни индейцев, основанные на
американских фильмах про ковбоев и Дикий Запад, развеялись как дым. Я не увидел ни
пестрых вигвамов, ни мустангов, ни красочных одеяний, ни пасущихся бизонов на заднем
плане. Здесь, на территории Центра, мы действительно жили в типи, но где-то снаружи, в
резервации, эти люди ютились в бедных лачугах, носили обыкновенную американскую
дешевую одежду, ездили на раздолбанных автомобилях и едва сводили концы с концами. Это
были лишь жалкие тени когда-то великого народа, но они сохранили в своих сердцах любовь
и почтение к земле, рекам и всему окружающему миру, ибо никогда не теряли связь с
природой, которая поддерживала их существование. Воду им давала река, а пищу — земля и
те существа, что населяли ее. Я никогда не встречал настолько жизнерадостных людей. Они
готовы были веселиться по любому поводу, даже когда, казалось бы, радоваться нечему.
Каждый день для них начинался и заканчивался чудом, и ощутить себя частью их общества,
пусть даже ненадолго, было просто потрясающе. Меня поражало, насколько глубока их
духовная связь с семьями, предками и миром природы. Они не понимали, как может белый
человек так обращаться с землей — отравлять ее удобрениями, истощать чрезмерной
обработкой, спускать в реки химические отходы, вырубать леса, грубо нарушая естественный
ход вещей. Они мечтали выкупить свою землю, чтобы очистить ее и научить своих детей жить
на ней, вместе с ней и для нее. Помнится, мы смотрели в Винчестере документальный фильм,
29
снятый одним французом, в котором кого-то из окрестных фермеров спрашивали, как он
относится к требованию индейцев нез-персэ вернуть им их исконные территории. Его
позиция, которую, судя по всему, разделяло правительство, была такова: индейцы проиграли
войну — следовательно, земля им больше не принадлежит. И им остается только смириться с
этим.
Я спросил у них, что же в таком случае делать и нельзя ли им как-то помочь. И тогда
брат Леви сказал: «Нам просто нужен мессия, способный выступить за права нез-персэ. Но,
видишь ли, проблема в том, что у нас слишком много вождей и слишком мало индейцев».
Остальные тут же покатились со смеху.
Однажды старейшины племени пригласили меня на совет в качестве консультанта.
Дело в том, что ожидался визит в резервацию некоего молодого конгрессмена.
В палате представителей как раз шло обсуждение важного законопроекта, и он — как
они правильно догадались — намеревался заручиться поддержкой нез-персэ на грядущем
голосовании. Мне очень польстило их доверие, и, после некоторых колебаний, я решил
выложить им все, как есть. Стараясь смягчать выражения, я рассказал о том, что у политиков
есть привычка обещать золотые горы, а потом не выполнять и половины того. Индейцы
выслушали меня молча. Они сидели вокруг костра, курили трубки и грели у огня ладони. Их
лица были непроницаемы. Не похоже, чтобы они восприняли мои слова всерьез. Да и с чего
им было ко мне прислушиваться? Я покинул круг в самом невеселом расположении духа. С
прибытием конгрессмена оправдались мои самые худшие опасения. Его речи и манеры,
казалось, совершенно очаровали индейцев. Как восхищенные дети, они щупали его дорогой
костюм, дивились лакированным ботинкам и дружески хлопали его по плечу. Это
напоминало сцену из фильма или романа — нищие дикари впервые видят белого человека и
млеют от восторга. Они водили его по лучшим местам, представили всем важным персонам и
в довершение спектакля дали ему индейское имя, а это — величайшая честь, какой может
удостоиться посторонний человек. Они окрестили его Пеший Орел, и мне казалось, что это
звучит очень благородно, пока я не узнал, почему именно «пеший». Дескать, настолько полон
дерьма, что не может взлететь. Так что вовсе никого он не обманул. Видя этого человека
насквозь, они обставили его в игре, им самим затеянной, да еще и повеселились вволю.
Индейцы всегда сетовали, что мы, люди Запада, слишком серьезны и нам всем время
от времени нужно обращаться к доктору Койоту. Койот — величайший шутник, любитель
розыгрышей и веселья. Это дух-покровитель, знающий пути мертвых и живых, чья главная
цель — сбивать людей с толку и заставлять их смеяться. По этому поводу они рассказали мне
одну историю. Как-то раз к ним в резервацию пришел один белый. Он путешествовал ради
самопознания и явился к мудрым индейцам за ответами на вопросы бытия. Этот серьезный
молодой человек был в глубочайшей депрессии, он словно нес на своих плечах скорбь всего
мира. Один из старейшин сказал, что ему следует на три дня уйти в лес и собирать там помет:
олений, медвежий, волчий, лисий, койотов, кугуаров — словом, всего понемножку. Парень
вернулся с впечатляющей коллекцией. Далее старейшина велел ему смешать находки с водой
и растереть их в пасту. Это заняло еще два дня. То есть всего минуло пять дней, к тому же
стоял разгар лета, и на солнцепеке сие зелье просветления ужасно воняло и привлекало тучи
мух. Следующим указанием мастера было начертить по кругу в песке глубокую борозду,
заполнить ее магической пастой, сесть посередине и ждать, когда придет Койот и скажет, что
делать дальше. Прошло несколько часов, прежде чем до парня дошло. Он провел три дня,
собирая чужое дерьмо, и теперь сидел в самой его середине. Ирония ситуации открыла ему
глаза. Он сидел и хохотал от души, а всю его депрессию как рукой сняло.
Было бы ошибкой утверждать, что нез-персэ сохранили жизненный уклад своих
предков. Конечно же это не так. Но они следовали многим старинным обычаям. Шаман
продолжал играть важную роль в жизни общины. Не сдавал позиций и священный ритуал
бани, где посредством контакта со всепроникающим Духом-Создателем, помимо
физического, достигалось еще и духовное очищение и исцеление. Шаман управлял ходом
церемонии, вызывая духов предков и животных. Во время ритуала не применялось никаких
наркотических или галлюциногенных веществ, но внутри бани жарило так, что эффект был
почти такой же.
Баня представляла собой купол, сделанный, как правило, из толстых ветвей ивы —
дерева любви, ибо оно гнется, но не ломается. Сверху он был покрыт шкурами и одеялами.
Внутри, в небольшом углублении посредине, горел огонь. Раскаленные камни были
выложены вокруг огня в форме сердца. Их постоянно сбрызгивали водой, настоянной на
разных травах, чтобы усилить жар. В результате получался сухой пар, как в сауне, от которого
с человека сходит по семь потов. Помещение было низким и тесным: туда набивалось по
одиннадцать — двенадцать человек зараз, причем выпрямиться во весь рост не
30
представлялось возможным. Такая парильня символизирует материнскую утробу, темную и
влажную, с маленьким входом-выходом, расположенным на западе или на востоке — в
зависимости от того, кому вы направляете свои молитвы. Заходили туда спиной вперед и
обнаженными, как бы возвращаясь в чрево матери. В бане можно было находиться по пять
часов или даже дольше — разговаривать, молиться, благодарить духов, стихии и высшие
силы. А по выходе охватывало такое чувство, будто ты и впрямь заново родился — и
физически, и духовно.
Это было воистину удивительное переживание. Я помню, как старейшины племени
говорили мне там, внутри, что-то важное, но я ничего не понимал — мои мысли парили где-
то в пространстве, и я был совершенно не способен сосредоточиться, хотя и сознавал
торжественность момента. Но информация как будто, минуя свои обычные каналы,
напрямую врезалась мне в память. Той ночью я увидел нашу беседу во сне, а наутро, открыв
глаза, обнаружил, что помню каждое слово!
Прошло три недели с моего приезда в лагерь. Как-то раз после полудня я зашел в
палатку-кухню выпить черного кофе, чтобы немного согреться. Остальные в это время были
заняты приготовлением пищи. Один из биологов, увидев меня, спросил: «Ты что, вообще
никогда не ешь?» — «Ем, конечно, — соврал я, — просто мое время обеда не совпадает с
вашим».
Я отвернулся, и вдруг мои глаза встретились с пронзительным взглядом всезнающего
Леви. Он стоял, скрестив руки на груди, прямо напротив меня, у входа в кухню. «Я слышал
твои слова, — прочел я на его лице, — и знаю, что это неправда».
Этим дело вроде бы и кончилось. Однако пару недель спустя, пополняя в
винчестерской лавке свои запасы ююбы, я снова наткнулся на Леви. Когда я отошел от
прилавка с тремя фунтами конфет в бумажном пакете и уже собирался выйти на улицу, он
вдруг возник передо мной, словно ниоткуда, в той же самой позе, скрестив руки на груди и
глядя на меня в упор. «Наше время обеда не совпадает, не так ли?» — произнес он.
У меня внутри все оборвалось. «О господи, он меня вычислил, — подумал я, — и теперь
первым же самолетом отправит домой».
«Зайди ко мне в офис, когда вернешься», — сказал он и ушел.
Это был очень долгий подъем по горной дороге. Я лихорадочно подыскивал
оправдания и не придумал ничего лучше, чем безоговорочная капитуляция. Извинюсь перед
ними, соберу вещи и попрошу кого-нибудь подкинуть меня до ближайшего аэропорта в
Льюистоне. В Англии меня ожидала полная неизвестность. Но, что бы ни случилось, я знал
одно: те четыре недели, что я провел здесь, были лучшим периодом в моей жизни. И,
учитывая, что я не имел должного образования и не платил за обучение, все-таки это
волшебное время продлилось на четыре недели дольше, чем я ожидал.
Но Леви прервал мою покаянную речь на полуслове. «Я поговорил с биологами, —
сказал он, — и они хвалят тебя. Говорят, ты здорово помогаешь им ухаживать за волками.
Поэтому я решил назначить тебе небольшую плату. Но я не буду давать тебе наличные, а
открою кредит в магазине, чтобы ты мог питаться нормально, как все остальные».
Я был совершенно счастлив. Несколькими словами он в корне изменил мою судьбу. У
меня будет доход, пусть и мизерный! Мало того что у меня не отняли крышу над головой и
право жить среди людей, которыми я искренне восхищаюсь, и заниматься при этом любимым
делом, — теперь я смогу еще и обедать по-настоящему! Все мои мечты сбывались на глазах. В
общем, я остался в лагере еще на пять месяцев. Думаю, моя готовность терпеть любые
лишения только ради того, чтобы быть с ними рядом и учиться у них, немало
поспособствовала укреплению добрых отношений с Леви и его сотрудниками. Я не раз
слышал, как они говорили новоприбывшим студентам, которые ныли по поводу условий
жизни в лагере: «Посмотрите-ка на этого парня! У него, между прочим, вообще ничего нет,
ему еле на еду хватает, и при этом он работает весь день и учится всю ночь!» Но я привык к
трудностям такого рода. Ребенком я часто спал на голом полу в сарае, и все здесь, в Айдахо, —
отсутствие запасной одежды, подушки и мебели — будто бы возвращало меня во времена
детства, по которым я так долго тосковал. Я чувствовал себя в своей стихии; иными словами,
я вновь обрел дом.
После обычного утреннего обхода на предмет проверки ограждения меня ждал
завтрак, а потом — уйма дел. Я рубил дрова для лагеря, ездил на соседние фермы за тушами
или, если нам сообщали, что где-то на дороге сбили животное, забирал труп оттуда. Я кормил
31
волков и следил за состоянием их здоровья, готовил типи к приезду новых студентов,
расчищал снег и занимался мелким ремонтом на территории лагеря. Когда Центр был
открыт для посещений, я водил на экскурсии группы туристов — показывал им интересные
места, развлекал историями и снабжал буклетами и сувенирами. Иногда я отправлялся с
биологами следить за перемещениями волков, выпущенных на волю в рамках программы
Леви. К каждому животному был прикреплен радиомаячок, так что мы всегда знали, где кто
находится, и на основании этого изучали их поведение, а также предупреждали фермеров,
если волк оказывался в опасной близости к их стадам. Подобные вылазки часто занимали
больше суток, и по ночам, когда температура воздуха резко падала, я очень жалел, что
прибыл в Айдахо без адекватного снаряжения или хотя бы пары более теплых носков.
Спасала меня только армейская подготовка, в особенности тренинги по выживанию.
По окончании дневных забот у меня начиналась ночная учеба. Подготовительный курс
охватывал множество направлений: принципы разумного и безопасного содержания волков в
неволе, сведения об их поведении и способах коммуникации, правила сбора и хранения
информации в полевой биологии. Я читал книги, изучал карты, слушал рассказы старейшин
племени. Иногда по ночам я сидел между двух линий ограждения или ходил вдоль границы
вольера, прислушиваясь к волкам и наблюдая за их общением между собой. Я старался узнать
их как можно лучше. Все, что я видел, слышал и обонял, я подвергал тщательному анализу,
пытаясь изучить повадки всех членов стаи, чтобы впоследствии было легче завоевать их
доверие.
Местные волки выросли рядом с людьми. Они выступали в качестве посланцев из
своего мира в наш и вполне с этой ролью справлялись. Чтобы войти к ним в вольер, не
требовалось особой смелости. Биологи часто делали это, правда, только в дневное время. При
этом они обращались с волками, как хозяева, и мне советовали действовать так же. Меня
учили, что я никогда не должен контактировать с животными, опускаться при них на землю
или смотреть им в глаза, а дотрагиваться до них можно только в случае крайней
необходимости, и то лишь в области шеи и плеч. Мне твердили, что стоит выказать хоть
малейшую слабость — и волк тут же возьмет над тобой верх.
На четвертой неделе пребывания в лагере я послушно заходил в вольер только днем и
вообще всячески демонстрировал биологам, что я абсолютно благонадежен и никаких
проблем со мной возникнуть не может. Но, глядя на наших животных, я с трудом верил, что
это волки. Они были больше похожи на тени волков — слишком ручные, заискивающие,
запуганные человеком. «Что, если я войду к ним ночью, в качестве члена стаи с низким
статусом, как в Спаркуэлле? — думал я. — Смогут ли они тогда вести себя со мной свободно,
как положено настоящим волкам? Начнут ли они проверять и воспитывать меня?»
Прошло шесть недель. Мне наконец-то удалось уговорить менеджеров на эксперимент.
И вот, с наступлением ночи, я подошел к воротам, привычным движением набрал код замка
— четыре нуля — и вошел в вольер. Обитатели лагеря считали меня сумасшедшим. То, что я
задумал, было неслыханно. Присоединиться к волчьей стае в роли скромного новичка — они
даже представить себе такого не могли. Это противоречило всем убеждениям. Но я хотел,
чтобы волки приняли меня в свой мир, чтобы они учили меня, а не наоборот. Я стремился
стать одним из них. А попытайся я навязать им свою волю, у меня ничего бы не вышло.
Биологи этого не понимали. Для них волки были предметом академического интереса, они
изучали их на расстоянии. Будто под микроскопом рассматривали их поведение и пытались
интерпретировать его со своей привычной, человеческой точки зрения.
Я не так уж много времени провел с волками, но уже знал, что видимость, как правило,
обманчива. Чтобы понять истинные мотивы их поступков, нужно пожить среди них,
почувствовать себя одним из них. Только умея думать, как волк, человек может
предотвратить то, чего боялись все, включая биологов. А именно — что однажды волки,
выйдя за границы парка, станут нападать на фермерский скот.
Я нервничал — но никому не показывал насколько. Как эти волки воспримут мое
появление на их территории в ночное время? Я нарушил все правила поведения в тылу врага,
которым меня учили в спецназе. Волков было одиннадцать, а я один. Притом, в отличие от
меня, они прекрасно видели в темноте. Все мыслимые преимущества были на их стороне, а я
проигрывал по всем статьям. Мне было страшно, хотя я знал, что самые жуткие моменты еще
впереди. Я брел куда-то в кромешной темноте, спотыкаясь и падая на камни, увязая в снегу,
проваливаясь в воду. Где я нахожусь, где сейчас волки, что готовит мне наша встреча — ни на
один из этих вопросов у меня не было ответа. Я чувствовал себя так, словно попал в Россию и
стою посреди Красной площади, а вокруг — люди, ни слова не понимающие по-английски, и
все они чего-то ждут от меня.
32
Но вскоре паника отступила. Я перестал ждать нападения и думать, что волки хотят
причинить мне зло. Для первого раза было достаточно. Следующей ночью я снова отправился
в вольер. В безоблачном небе висела луна, окруженная мириадами сверкающих звезд. Снег
искрился в их далеком сиянии, так что было почти светло, и я мог различать деревья и
тропинки, поэтому на сей раз обошлось без частых падений. Хищники не появлялись, и я
просто сидел и слушал звуки ночи. Уханье серой совы, вой одинокого койота, рычанье
медведя гризли раздавались порой слишком близко, не позволяя мне расслабиться. Но в
детстве я так часто засыпал под музыку ночного леса за окном, что звуки окружающей
природы, пусть сейчас они и отличались от тех, привычных, странным образом успокаивали
меня.
Теперь я приходил в вольер каждую ночь. События развивались по той же схеме, что и
со спаркуэллскими волками в Англии. Здешние обитатели сразу проявили ко мне интерес, но
поначалу сохраняли дистанцию. Постепенно она сокращалась, и в конце концов дело дошло
до проверочных укусов. Тяпнув меня за ладонь или предплечье, волки надолго уходили в
глубь вольера. Иногда я следовал за ними, стараясь изучить и запомнить их маршруты, чтобы
потом легче было передвигаться в темноте. Память играла важную роль в ориентировании не
только для меня, но и для них. Если появлялось что-то новое — например, упавшее дерево
поперек тропы, — они не всегда замечали его, а уж я-то и подавно.
Стая была большая, но все волки были здоровы и в хорошей форме, каждый выполнял
свою функцию, так что не возникало необходимости отселять кого-то из них. Стая — все
равно что семья. Они нуждаются друг в друге и остаются вместе, потому что им так удобнее.
Но если волкам в неволе урезать питание до минимума, то при отсутствии естественных
врагов численность стаи может сократиться до одной главной пары. Эта пара генетически
запрограммирована на выживание и размножение, а остальные члены стаи, ввиду недостатка
пищи, автоматически становятся их конкурентами. Между волками начинаются стычки,
соперников притесняют и не подпускают к еде. В естественных условиях аутсайдеры уходят с
территории и ищут себе другую стаю, где они окажутся полезными. А в неволе их судьба
зависит от смотрителей. Если таких волков вовремя не отселить, они неминуемо погибнут.
Шли месяцы, и у меня создавалось ощущение, что волки приняли меня в свою семью.
Они словно говорили: «Раз ты решил стать одним из нас, мы научим тебя законам нашего
мира. Ты должен понимать наши звуковые сигналы, узнавать всех членов стаи по запаху,
определять границы помеченной нами территории, на которой мы чувствуем себя в
безопасности. Вот здесь спишь ты, а там — я; если у тебя возникли какие-то проблемы,
обращайся к нему, а не ко мне; ну а к ней даже приближаться не вздумай. Я дам тебе знать,
когда можно подойти. С ним можешь общаться, когда пожелаешь, играть и кусать его сколько
душе угодно, но если попробуешь проделать то же самое со мной — укушу в лицо, чтоб
неповадно было». Я все лучше понимал язык взглядов и движений, на котором волки
объясняли мне эти правила. С каждым разом я делал меньше ошибок, но стоило мне
совершить промах, как за ним немедленно следовало наказание. И уроки эти ничем не
отличались от тех, что они давали своим сородичам.
Было бы просто замечательно навсегда поселиться в горах, среди нез-персэ, но по
истечении девяти месяцев я почувствовал, что пора двигаться дальше. Мое обучение подошло
к концу, и я должен был как-то зарабатывать себе на жизнь. Леви обеспечил мне пропитание,
но я не имел никаких источников дохода, а мой банковский счет пребывал в плачевном
состоянии. Мне ничего не оставалось, кроме как вернуться в Англию. Я с грустью покидал
места, ставшие мне родным домом, людей и волков, заменивших мне семью, но утешал себя
мыслью, что непременно вернусь сюда.
Теперь моя жизнь наконец-то обрела смысл. Волки научили меня законам своего
мира, и я видел, насколько это рискованно — быть его обитателем. Должен был найтись кто-
то, кто научил бы их законам нашего мира, некий посредник между волками и людьми.
Иначе их новая жизнь на воле продлится очень недолго. Я собирался стать этим
посредником.
33
хорошие друзья. А едва у нас начался роман, я улетел в Америку. Но Джен отнеслась к этому с
пониманием, и было чудесно увидеть ее вновь.
Потом я поехал в Дартмурский парк дикой природы в надежде, что Эллис примет меня
на оплачиваемую работу и я смогу применить знания, полученные в Айдахо, в общении с
моей спаркуэллской волчьей семьей. Эллис мне очень обрадовался и с интересом выслушал
рассказ о моих американских приключениях. Сезон уже заканчивался, но за лето из парка
уволилось несколько смотрителей, и нужен был человек для ухода за крупными хищниками
— не только за волками, но еще и за львами и тиграми. Вдобавок я получал бесплатное жилье
и пансион. Мне отвели комнату в том же крыле здания, где я частенько ночевал раньше, и
предоставили возможность питаться в местной столовой.
Все складывалось просто замечательно, кроме того, что Эллис не мог позволить себе
платить нам зимой, когда в Парке не было посетителей. И хотя я теперь имел крышу над
головой и столь желанную работу с волками, фактически я не получал за нее денег. Но, как
говорится, нет худа без добра — к началу лета на моем счету образовалась приличная сумма
за отработанные месяцы. Хотя репутация Эллиса была далеко не однозначной, ко мне он
всегда был добр, и я его очень уважал. Он старался заботиться о животных, как только мог, и
презирал бюрократию, сопутствовавшую его работе.
Эллис стал хозяином Парка еще в начале шестидесятых, и его раздражали новые
требования по охране труда и технике безопасности. Его методы были своеобразными, но,
руководствуясь ими, он много лет успешно ухаживал за животными. Например, в Парке жил
старый бизон, злобный как черт. Эллис усаживался на него верхом, чтобы загнать в стойло на
ночь. Он совершенно не боялся животных — никаких. Если же кто-то указывал ему, как вести
дела, он приходил в ярость. Когда инспекторы приезжали с очередной проверкой, его
старались к ним не пускать, чтобы он сгоряча не высказал все, что о них думает.
Я искренне восхищался Эллисом, но от некоторых его методов даже у самых смелых
смотрителей зоопарка волосы вставали дыбом. Взять хотя бы перемещение тигров. У них
было два вольера — дневной, просторный, где их могли наблюдать посетители, и ночной, где
они спали. Чтобы перевести тигров из одного в другой, нужно было пройти с ними метров
триста через самый центр парка, мимо обезьян, волков и енотов. Тигры очень любят
покушать, поэтому переводили их следующим образом. Один из смотрителей прикреплял
цепь к ошейнику тигра и крепко держал ее конец, а другой со всех ног бежал в другой вольер с
большим куском мяса в руках. Целью было достичь ворот быстрее тигра, чтобы закинуть мясо
внутрь и потом спокойно запереть зверя. В это время человек на другом конце цепи
волочился позади тигра, как на водных лыжах, так что успех всей операции зависел, в
сущности, от его веса. Если тигру случалось догнать того, кто нес мясо, он бросался на него
всем телом (четыре центнера!), сбивал с ног, садился сверху и жадно пожирал приманку.
Иногда этим человеком оказывался я. После трапезы тигр отнюдь не спешил в вольер. Ведь в
парке столько всего интересного! Тогда нам приходилось несладко.
Это было еще полбеды, но когда Эллис со своим внуком привез из города гору старых
полицейских щитов, которые используются при подавлении массовых беспорядков, и
сообщил, что ими впредь надлежит защищаться от тигров, мы дружно заявили: с нас
довольно!
Я с грустью обнаружил, что за время моего отсутствия волчья семья сильно
уменьшилась. Когда я жил с ними, их было шестеро, и все примерно одного возраста, причем
весьма преклонного. (В те времена это была обычная проблема с волками, живущими в
неволе.) Теперь их осталось только трое: Зак, альфа-самец, и две самки — Лаки и Дакота.
Дакота была позаимствована в другом зоопарке, и вскоре после моего приезда ее вернули
обратно. Потом умерла Лаки. Я провел рядом с ней последние полторы недели, тщетно
пытаясь вернуть ее к жизни. Волчица лежала, пристроив голову на моих коленях, а я по капле
вливал ей в рот воду. В конце концов она тихонько ускользнула в небытие.
Зак остался в одиночестве, и я составлял ему компанию в течение полугода, пока для
парка подыскивали новых волков. Днем я выполнял свою обычную работу, а ночь проводил с
ним в вольере. Каждый раз при встрече Зак выполнял один и тот же ритуал. Сначала он терся
о мои ступни, потом о голени, постепенно продвигаясь все выше, к голове, и, если я утрачивал
бдительность, он внезапно оказывался у меня за спиной и кусал в затылок — как правило, до
крови. Таким образом он испытывал меня, демонстрируя, что если он способен обойти меня
сзади и напасть, то сможет и враг. Это значило, что я плохо справляюсь с должностью
защитника стаи.
Незадолго до того, как Дакота покинула парк, ее снимали для передачи «Беседы с
животными», которую вела Шарлотт Уленброк. Часть заставки заключалась в том, что
Шарлотт выла по-волчьи, а Дакота как будто бы ей отвечала. Это, конечно, был монтаж, на
34
самом деле Дакота и не думала вступать в диалог. Только львиный рык вызывал у нее нужную
реакцию. А поскольку моей задачей, как смотрителя, было заставлять Дакоту участвовать в
представлении, мне приходилось бегать к вольеру со львами и дразнить их, пока кто-нибудь
не зарычит, — тогда в ответ раздавался вой Дакоты. Так я впервые приложил руку к созданию
телепрограммы.
Тогда же состоялось мое знакомство с волками из Лонглитского сафари-парка. Им
было суждено сыграть в моей жизни большую роль несколько лет спустя. Именно там
снимали основную часть передачи. Лонглит по праву считался ведущим парком дикой
природы во всей Англии, а может, и во всем мире. Я много раз бывал там в качестве
посетителя, но как профессионал посетил его впервые. Тамошние волки были гораздо более
дикими, чем спаркуэллские, они практически не имели никаких контактов с людьми.
Посетители наблюдали за ними из окон автомобилей, да и смотрители, как правило,
обслуживали их с транспортных средств. Я очень надеялся, что однажды вернусь сюда.
Как-то зимой я взял отпуск в Спаркуэлле и на несколько месяцев уехал в Канаду. Мне
уже доводилось бывать там — наш полк одно время базировался под Уэйн-райтом, в
провинции Альберта. Я тогда очень хотел увидеть койота, но это удалось мне только
единожды, да и то мельком. Эти зверьки очень пугливы. Теперь я, в составе группы
волонтеров, намеревался исследовать пути их миграции и по возможности составить карту.
Койоты стали все чаще нападать на домашних птиц, и было выдвинуто предположение, что
причина — в захвате их привычных мест обитания человеком.
Задача нашей группы состояла в том, чтобы по двенадцать ночей дежурить в разных
местах — смотреть, слушать и пытаться определить, где находятся койоты и в каком
направлении они движутся. И вот, я провел там три месяца, ночь за ночью сидя в темноте и
высматривая животное, которое индейцы называют шутником, и, представьте себе, за все это
время мне удалось увидеть только трех койотов, причем все они были мертвы — сбиты
машинами на трассе. Живых экземпляров не попадалось.
Ирония ситуации заключалась в том, что койоты-то как раз меня видели. Под конец
одного из наших бесплодных дежурств на морозе мы с товарищем-волонтером встретили
местного индейца. Он отвел нас к краю скалистой площадки, на которой располагался наш
наблюдательный пункт. Там, всего метрах в двадцати от стоянки, мы увидели в грязи
множество свежих отпечатков маленьких лап. Койот Вилли и его друзья все это время
наблюдали за нами и, без сомнения, животики надрывали от хохота. Моим приятелям из
резервации понравилась бы эта история.
Эта поездка напомнила мне о счастливой жизни в Айдахо, и я почувствовал
непреодолимое желание вновь встретиться со своими индейскими братьями. Я позвонил
Леви и спросил, нельзя ли к ним приехать. Я знал, что он не сможет платить мне за работу, но
сейчас это не имело значения. Мне просто необходимо было находиться там. Благодаря
Эллису с его нестандартной финансовой схемой той зимой у меня на руках оказалась почти
целая годовая зарплата. К тому же я время от времени подрабатывал охранником в ночных
клубах Плимута, так что денег накопилось вполне достаточно для нового путешествия.
Я взял билет до Льюистона — ближайшего к Винчестеру аэропорта, так что на этот раз
не пришлось долго ехать на машине через снега. Я испытал фантастическое чувство, вновь
очутившись на просторе, под бездонным небом, среди гигантских деревьев, гор, озер. Я с
наслаждением вдыхал чистейший горный воздух и блаженствовал, слушая скрип жесткого,
глубокого снега под ногами, звуки природы и голоса существ, населяющих эту волшебную
страну. Я обрадовался даже своему старому дырявому типи.
Леви встретил меня радушно, хотя никогда нельзя было точно сказать, что у него на
уме. Кроме вождя и еще пары знакомых биологов, в лагере я увидел сплошь новые лица. А
жаль. Ребята вечно дразнили меня за английскую страсть к крепкому пиву, и я прихватил из
дому бутылочку, чтобы их угостить. Впрочем, с новым коллективом оно тоже пошло неплохо,
так что мы быстро подружились. Мои рабочие обязанности остались прежними, так что
освоился я моментально — будто никуда и не уезжал. Это было самое настоящее возвращение
домой. Здесь я находился на своем месте и мог быть самим собой. Чем-то индейцы меня
приворожили — в Англии я постоянно ощущал, будто часть меня оставалась у подножия
Скалистых гор. Как здорово было снова слушать рассказы старейшин по вечерам или
погружаться в душный жар паровой бани, где можно сидеть часами в абсолютной гармонии с
окружающим миром.
Единственная серьезная перемена произошла с волками — то есть там, где я меньше
всего ожидал перемен. Когда я покидал стаю, в ней преобладало мирное равновесие, а теперь
каждое кормление сопровождалось мелочными ссорами и грызней. Иерархия нарушилась,
дисциплина ослабла. Я в общем-то не рассчитывал, что волки вспомнят меня. Уверен, они и
35
не вспомнили. Мне просто вновь позволили присоединиться к стае. Я опять прошел ритуал
посвящения, который не зависел от того, отсутствовал ли я несколько месяцев или всего
несколько часов: я оказывал почести особям высшего ранга, позволял им испытывать меня и
делиться со мной своим запахом. Я вел себя как любой волк, на время покидавший стаю. Он
приветствует остальных, припадая к земле, и таким образом заново утверждает свой статус.
Мне присвоили звание полевого биолога-ассистента, и теперь я регулярно ездил с
коллегами наблюдать за перемещениями диких волков. Леви предполагал, что они обитали в
Скалистых горах задолго до того, как в 1995-м в рамках программы выпустили на свободу
канадских волков. Он утверждал, что дикие волки могли вернуться на эту территорию по
старому миграционному коридору между Канадой, Монтаной и Айдахо. Мы пытались
проверить это. Судя по всему, он был прав. Выпущенные волки были снабжены
радиомаяками, но люди не вмешивались в их дальнейшее существование. Мониторинг
показывал, что волки, выпущенные попарно, тут же расходились в разные стороны. Это
свидетельствовало о том, что они искали другие стаи, к которым могли присоединиться.
Всего было выпущено на волю тридцать пять волков. Но программа столкнулась с
упорным сопротивлением. Местные фермеры в последний момент снова подали в суд на
ученых, опасаясь за свой скот, но власти не откликнулись на их призывы. Школьники, узнав о
программе, захотели дать всем волкам имена, но это тоже вызвало бурное возмущение
общественности. Родители боялись, что в таком случае дети станут считать волков милыми и
Дружелюбными и попытаются подойти к ним при случайной встрече. Поэтому вместо имен
волкам дали порядковые номера — по принципу В2М, B3F, B4F, В5М. Буквы «М» и «F»
означали пол. К 1998 году количество волков в регионе увеличилось до ста двадцати одного.
Это опять же подтверждало гипотезу Леви о том, что изначально волков было больше, чем
предполагалось.
Удобнее всего было отслеживать перемещения волков зимой, когда земля покрыта
снегом и на ней хорошо видны следы. Ведь, как и все животные, которые охраняют свою
территорию, волки метят ее и активно патрулируют. Поэтому, определив границы
территорий по снегу, мы потом легко могли их найти в любое другое время года. И снова мне
на помощь приходили армейские навыки — умение добывать пищу, сохранять тепло, избегать
перегрева или обезвоживания организма. При отрицательных температурах люди чаще
гибнут от подобных вещей, чем собственно от холода.
В Айдахо меня поражал ярко выраженный контраст между временами года. Это
напоминало мне детство — я так любил следить за изменениями в природе: вот новый
оттенок листвы в зарослях, день становится длиннее или короче, воздух — теплее или
холоднее. Правда, в Скалистых горах краски были другие, непривычные, но совершенно
феерические. Леви однажды рассказал мне легенду о том, почему осенью все становится
таким разноцветным. Мы с ним часто бродили по лесу вместе, совсем как когда-то с
дедушкой, и он точно так же останавливался тут и там и опускался на колени, чтобы
рассмотреть чей-нибудь помет или следы животного. Однажды во время прогулки он в
очередной раз припал к земле, как вдруг я увидел меньше чем в сорока метрах от нас
большущего медведя. «Медведь!» — воскликнул я в ужасе. «Я знаю, — невозмутимо ответил
Леви, — он наблюдает за нами уже минут двадцать».
Я не мог побороть охватившей меня паники. «Но это же настоящий огромный
медведь, а нам негде спрятаться, у нас нет даже машины, и мы здесь совсем одни!» Я где-то
слышал, что медведи способны бегать быстро, как лошади, и карабкаться на деревья. Но Леви
спокойно посоветовал мне расслабиться. Он сказал, что его народ заключил мир с медведями,
поэтому бояться нам нечего. «Когда-то, давным-давно, — неторопливо продолжал он, пока я
лихорадочно продумывал пути к отступлению, — трое охотников преследовали по лесу
медведя. Раненный в спину, он отыскал самую высокую и неприступную гору и залез на ее
вершину, куда почти невозможно было добраться. Но охотники не отставали. Тогда, в
отчаянии, медведь прыгнул на небо и продолжал бежать там. Охотники последовали за ним.
Их можно увидеть и по сей день — в созвездии Большой Медведицы. Каждую осень,
достигнув края неба, медведь переворачивается и начинает бежать в обратную сторону. В это
время кровь из его раны капает на землю и окрашивает багрянцем листья».
Сказки сказками, но реальность была такова, что в горах водилось полным-полно
опасных животных. Одна из студенток в тот год занималась бегом. Два раза в день — утром и
вечером — она пробегала в направлении города мили три или четыре и возвращалась
обратно. Как-то раз я выехал из лагеря за едой для волков и увидел следы девушки на свежем
снегу. Спустя примерно милю к ним присоединились следы большой кошки. Это был
огромный кугуар, который явно заинтересовался студенткой и шел за ней незамеченным
почти до самого лагеря. Возможно, он следил за ней и раньше — эти животные могут по
36
нескольку дней выслеживать добычу прежде, чем напасть. А она уже три недели повторяла
один и тот же маршрут. После этого девушка решила не испытывать судьбу и прекратила
свои пробежки.
Но опасности таились не только в лесу. Каждую неделю мы ездили в Винчестер, чтобы
принять душ и выпить пинту-другую пива. В один из таких вечеров мы случайно попали в
паб, где проходил турнир по караоке. На моей родине, в Англии, караоке считалось не более
чем развлечением для подвыпивших людей. Я, бывало, любил подрать глотку, залив в нее
предварительно пива столько, что хоть этикетку клей. Чем больше я пью — тем веселее мне
становится. Откуда мне было знать, что у местных жителей совсем другое отношение к
караоке — все певцы у них полупрофессионалы, и проводятся даже региональные первенства.
И вот дернул же меня черт вызваться поучаствовать. Как только я запел собственную версию
хита «Битлз» Yesterday: Leprosy… I'т just half the man I used to he… — которая всегда вызывала
бурю восторга у моих армейских друзей, — меня чуть не линчевали на месте, и я вынужден
был спасаться бегством.
Я никогда не злоупотреблял спиртным, но один из работников Центра регулярно
напивался до поросячьего визга и по утрам возвращался в лагерь, еле держась на ногах. Его
типи стоял совсем рядом с волчьим вольером, и он плелся домой вдоль ограды. Мы стали
замечать, что каждую субботу, когда он шел мимо, пьяный в хлам, шатаясь и распространяя
запах перегара, волки буквально впадали в бешенство. Они хорошо знали этого человека и
тем не менее вели себя как при виде добычи — кидались на ограду, носились взад-вперед в
охотничьем задоре. Мы решили, что, скорее всего, на них так действуют пары алкоголя,
потому как вообще-то они никогда не проявляли агрессии по отношению к людям — а к тем,
кто ухаживал за ними, и подавно.
Мы провели небольшой эксперимент. Сначала мы полили этого человека спиртом и
попросили его пройти мимо ограды ровной походкой, как ни в чем не бывало. Волки и ухом
не повели. Но когда он, будучи трезвым как стекло, начал шататься и спотыкаться — тут они
словно с цепи сорвались. Мы засняли все это на видео, чтобы разобраться, в чем тут дело. А
потом один из биологов принес сделанную им видеозапись, где волки охотились на стадо
бизонов. Один из телят был ранен. Когда мы сравнили его походку с пьяной поступью нашего
товарища, то сразу все поняли. Запах алкоголя был тут ни при чем. Просто волки видели в
нем добычу, которую без труда смогут завалить — если только доберутся до нее. И надо
сказать, наше открытие поставило под вопрос его дальнейшую работу со стаей.
Однако это была лишь первая ночь поисков. В течение дня я пытался прилечь
отдохнуть, но сон не шел ко мне — я был слишком перевозбужден, так что к вечеру не
чувствовал в себе сил для повторения эксперимента. Следующая вылазка состоялась только
через ночь. Я по-прежнему раздумывал, что делать, если волк снова завоет. Ответить ему,
призвав всех окрестных хищников на свою голову? Я твердил себе, что подожду, пока он (или
она) позовет меня, но на самом деле это была лишь отговорка. Я все еще трясся от страха.
Я нашел место для отдыха, где мог расслабиться и чувствовал себя в относительной
безопасности. Это была полянка километрах в двадцати пяти от тропы, где я видел волка.
Позади меня высилась скала. Отсюда открывался отличный обзор, и в случае чего я мог
увидеть опасность заблаговременно. Даже здесь я не позволял себе роскоши многочасового
отдыха и спал урывками, зато более или менее спокойно. Каждую ночь я покидал поляну и
отправлялся на поиски волка. Территория стаи обыкновенно имеет форму овала, поэтому я
бродил по овальной траектории. Каждый новый рассвет, заставший меня среди живых,
придавал мне уверенности в себе. Я все лучше и лучше ориентировался в темноте. Мои
чувства обострились — я мог расслышать звук падения сосновой иголки и то и дело чуял
запах разных животных, которые наблюдали за мной, пока я ползком продвигался по их
владениям. На свое ночное зрение я не особенно полагался, но это было уже и не так важно.
Лишь одно животное я так ни разу и не услышал, и не учуял — волка. Как ни печально,
он бесследно исчез. Поэтому по истечении некоторого времени я решил вернуться туда, где
лежал мой рюкзак, — посмотреть, нет ли там каких-нибудь новостей от Леви, и заодно
сообщить о своих последних приключениях. Я был близок к отчаянию. После внезапного
душевного подъема, который я испытал, оставшись в живых к концу первой ночи поисков,
меня вновь настигли тоска и разочарование. Мои нервы были расшатаны. Я словно попал на
эмоциональные американские горки и никак не мог взять себя в руки. Цель казалась очень
близкой, но в то же время бесконечно далекой. Я так и не узнал, был ли мой волк по-
настоящему диким, да и вообще — увижу ли я его когда-нибудь вновь? В который раз в мою
душу начали закрадываться сомнения насчет осмысленности всей этой затеи. Когда я достиг
условленного места, то не нашел там никаких посланий. Но следы вокруг подсказывали, что
Леви, или кто-то другой, недавно был здесь. Поэтому я нацарапал короткую записку в
блокноте, прихватил с собой недоеденные остатки солонины и двинулся в обратный путь.
Прошло еще добрых четыре недели, прежде чем мне удалось увидеть еще одного волка
— а может, и того же самого. Дело было ранним вечером. Я лежал в своем обычном месте
41
отдыха, на полянке. Ветер дул снизу в мою сторону. Это было очень удобно — таким образом
я мог учуять запах любого существа раньше, чем увижу его. С каждым днем мое
существование все больше уподоблялось жизни дикого хищника, и обоняние теперь играло
для меня очень важную роль. Да и в остальном я не отставал от лесных обитателей: несколько
месяцев ходил в одной и той же одежде, а все мои гигиенические процедуры ограничивались
периодическим ополаскиванием в реке лица и всяких интимных мест. Расческа и бритва
казались давно забытым мифом.
Волчище был большим и черным. Он вышел из-за деревьев и направился в мою
сторону. Не подходя слишком близко, он остановился и с полминуты издали смотрел на
меня. Потом свернул вправо и опять исчез в чаще. Не похоже было, чтобы он испугался или
удивился при виде меня. Подозреваю, он уже давно за мной наблюдал, а теперь по какой-то
причине решил обнаружить свое присутствие.
В течение следующего месяца волк появлялся через каждые два-три дня. Как правило,
это случалось в самые неожиданные моменты. Я мог идти по лесу и присесть отдохнуть,
прислушиваясь к звукам окружающей меня жизни, как вдруг замечал его силуэт вверху, на
плато. Или я устанавливал ловушку, или ел, или набирал воду в реке — и в какой-то миг,
подняв голову, видел большие янтарные глаза, глядящие на меня в упор. Создавалось
впечатление, что он следует за мной повсюду и знает обо мне гораздо больше, чем я о нем.
Однако я вел себя очень спокойно и хранил молчание. Мне не хотелось приучать его к мысли,
что я — человек, а следовательно, все люди — существа безобидные. В мои планы вообще
входило перед уходом из леса напугать волков, чтобы напоследок внушить им страх перед
людьми. Но это все потом. А сейчас мне нужно было завоевать их доверие. Поэтому каждый
раз при виде волка я аккуратно ложился, опираясь о локоть, чтобы продемонстрировать ему:
я не представляю никакой опасности.
Через пару недель наши отношения перешли на новую ступень. Как-то ранним утром,
еще не совсем проснувшись, я различил волшебный звук волчьего воя. И на этот раз в нем
отчетливо слышался вопрос. Что мне было делать? Промолчать или обнаружить себя? Я
постарался как можно хладнокровнее взвесить свои шансы. К тому времени территория уже
была мне знакома, и все следы, которые я здесь находил, принадлежали исключительно
оленям. Скорее всего, поблизости не водилось никаких хищников, если только они нарочно
не скрывали своего присутствия. В общем, я решил рискнуть. Сложив ладони, я поднес их ко
рту и издал протяжный ответ, которого, по моим представлениям, ожидал волк. От волнения
у меня перехватило дыхание. Несколько минут ожидания протекли как несколько часов. Но
вот тишину снова нарушил мелодичный вой, от которого у меня волоски на шее встали
дыбом. Волк говорил со мной! Это было похоже на чудо. Я просто ушам своим не верил. Он
звал меня! Или она? Я не успел как следует рассмотреть животное и определить его пол, но,
судя по размерам, это был самец. Хотя самки черной масти тоже часто бывают крупными.
Этот утренний диалог стал переломным моментом в наших отношениях. Следующие
две недели я видел волка почти каждый день. Это оказался молодой самец. Он не подходил
ко мне, а продолжал наблюдать издалека. Как только я ловил его взгляд, он медлил еще пару
мгновений и растворялся в чаще между деревьями. А по ночам мы то и дело
переговаривались, причем разделяло нас при этом, судя по звуку, не больше двухсот или
трехсот метров.
И тут я совершил самое чудесное открытие. Этот волк не был одиночкой! Он оказался
членом стаи из пяти волков, и я предположил, что либо он сам заинтересовался моей
персоной и затеял расследование, либо, что более вероятно, получил от альфы указание
выяснить, что я такое.
А произошло вот что. Однажды днем я, по обыкновению, сидел на поляне, спиной к
скале, как вдруг он — тоже по обыкновению — появился из-за деревьев. Теперь это часто
случалось. И вот, пока я смотрел на него, гадая, решится ли он когда-нибудь подойти ближе,
рядом с ним откуда ни возьмись возник еще один волк, а потом — третий, четвертый и пятый!
Они один за другим выбегали из лесу и прятались обратно, бросая на меня мимолетные
взгляды. Всего трое самцов и две самки. Наблюдая их вместе, я решил, что, скорее всего, мой
юный приятель — щенок прошлогоднего помета, а одна из самок — его сестра. Остальные
были совсем взрослые, причем ни один из них не соответствовал описанию кого-либо из
волков, выпущенных на волю по программе Центра. Я не опознал среди них ни В2, ни В3, ни
В4 или B5. Если только я не ошибся, мои новые знакомые были и вправду совсем дикими.
Моему восторгу не было предела. Неужели мне так повезло? Я увидел то, о чем
остальные могли только мечтать. Причем это не было случайностью — волки сознательно
решили ко мне выйти. Я парил на седьмом небе от счастья, но дальнейшие события быстро
вернули меня на землю. После этой встречи волки исчезли. Предполагая, что они хорошо
42
изучили мой режим, прежде чем показаться мне на глаза, я бродил по всей территории,
подолгу сидел на привычных местах, звал их по ночам, но они как сквозь землю провалились.
Я начал опасаться, что юный волк превысил свои полномочия, увлекшись общением со мной,
и теперь его наказали — стая покинула эти места. День за днем меня посещали самые
безумные гипотезы, но я упорно отбрасывал их в пользу первоначальной — волки поручили
молодому самцу исследовать меня.
Прошел месяц. Как-то раз я сидел на своей полянке, и внезапно вся стая появилась у
меня перед глазами, так же бесшумно и неожиданно, как и исчезла. Они где-то потеряли
одного из взрослых самцов, и теперь их поведение казалось более неуравновешенным и
хаотичным, чем в прошлый раз. Даже молодой самец был в каком-то смятении — в его
движениях проскальзывала тревога. Однако, несмотря на это, волки подошли довольно
близко и остановились примерно в сотне метров от меня, у опушки леса. Там они и провели
остаток дня, резвясь и играя. Молодые волки боролись друг с другом — рычали, кусались,
потом разбегались в разные стороны и снова сцеплялись, взвизгивая, если хватка противника
становилась слишком жесткой. Взрослые члены стаи взирали на это с недовольным
ворчанием, а когда щенки устали от буйных упражнений и уснули на снегу, они продолжали
нести караул.
Спустилась ночь, и я услышал, как вся стая завыла, видимо призывая пятого волка. Где
он был и что с ним произошло? Он мог погибнуть или потеряться в лесу за тот месяц, что я их
не видел, но также мог быть где-то неподалеку — например, следить за мной сзади и
готовиться к нападению. Мне хватало ума осознавать: если волки позволили мне наблюдать
за их отдыхом и играми, это еще вовсе не значит, что они видели во мне друга. Правда, кого
именно они во мне видели, по-прежнему оставалось загадкой. Как бы то ни было, вряд ли они
понимали, как я ликовал и как гордился тем, что мне удалось достигнуть такого прогресса в
наших отношениях.
А прогресс-то шел дальше. Теперь волки часто составляли мне компанию. Спал я на
прежнем месте, но каждый день приходил на поляну, где мы встретились впервые и
продолжали встречаться, хотя дистанция между нами сохранялась. Зато волки стали вести
себя в моем присутствии куда более непринужденно и спокойно. Еще три или четыре ночи
они выли, но потерянный член их семьи не откликался, и однажды я решился завыть вместо
него — так, как это сделал бы волк-одиночка, желающий присоединиться к стае. И тогда они
ответили мне, хором. Это был незабываемый момент. Я внезапно понял, что почти перестал
их бояться. Наоборот, рядом с ними мне было уютнее — как будто бы стая брала меня под
свою защиту в этой враждебной среде, где я столько месяцев в одиночку боролся за
выживание. Но больше я не чувствовал себя одиноким. И сам не заметил, как начал
нуждаться в их поддержке.
Сначала я думал, что волки будут постепенно сокращать дистанцию. Однако новый
поворот событий застал меня врасплох. Брат и сестра играли метрах в пятидесяти от меня, а
взрослая волчица сидела метрах в ста. Взрослого самца поблизости не было видно, и я
совершенно забыл о нем. Вдруг позади меня хрустнула ветка. Резко обернувшись, я увидел
волка — крупного, могучего зверя. Нас разделяло не больше десятка метров. Я сидел на снегу,
абсолютно беззащитный, и он мог бы расправиться со мной в мгновение ока. Я вновь остро
ощутил свою уязвимость, неприспособленность к жизни в этом диком мире. Но в его
поведении не было ничего угрожающего. Он даже не смотрел на меня. Его взгляд был
устремлен на резвящихся юнцов, и я вдруг понял, что он таким образом будто бы принимает
меня в семью — как те лисы в Норфолке, когда я был маленьким. Прежде я наблюдал за их
жизнью со стороны, не имея к ней прямого отношения. А сейчас — уж не знаю, обоснованно
или нет — меня охватило сильнейшее чувство причастности.
После этого случая события стали развиваться с головокружительной быстротой.
Прошло совсем немного времени. Как-то я сидел на плоском камне, глядя на их
повседневные игры. Внезапно тот же самый волк отделился от остальных и направился в мою
сторону. Я ожидал, что он, как всегда, вот-вот повернет обратно — однако он все
приближался. Вначале он передвигался трусцой, потом перешел на шаг и, наконец,
остановился метрах в семи от меня, подняв хвост. Я замер от страха, не понимая, что он
задумал. Моя позиция была не самой удачной для обороны. Я сидел на земле, подтянув к себе
согнутые в коленях ноги, и вряд ли смог бы в случае нападения вскочить достаточно быстро.
Более того, одно неосторожное движение — и все, что выстраивалось с таким трудом, могло
оказаться безнадежно испорченным. Постояв с минуту, волк снова осторожно двинулся
вперед, на этот раз припав к земле и вытянув шею, пока его нос не оказался сантиметрах в
тридцати от моей ноги. Он словно опасался подойти ближе, чем необходимо. Потом он
принялся обнюхивать мои ноги и ботинки — в особенности его заинтересовали подошвы.
43
Казалось, мое сердце вот-вот выпрыгнет из груди. Я гадал, как долго это будет продолжаться.
В конце концов, все так же деловито, волк отошел и вернулся к своим сородичам, помахивая
хвостом как ни в чем не бывало. Те встретили своего героя так, будто не видели несколько
недель, — принялись неистово вылизывать его рот и морду. Среди этого радостного безумия
волк вдруг повернулся к молодой самке, оскалился и зарычал на нее, отчего она тут же
шлепнулась на спину, всячески демонстрируя свою покорность. Секунду спустя она снова
была на ногах, и вся стая исчезла под сводами леса.
На следующую ночь они молчали, и это огорчило меня. Я все думал — что могло
заставить взрослого волка изменить традиционный порядок действий таким образом и так
внезапно? Каков будет его следующий шаг? Чего мне ожидать? Может быть, сходить на место
встречи ночью? Поразмыслив, я решил, что лучше этого не делать. В темноте все
преимущества окажутся на их стороне, и я буду чувствовать себя вдвойне уязвимым. Если
волк вздумает подойти ко мне ночью так же, как он сделал это днем, я, скорее всего, потеряю
самообладание, и тогда дело может кончиться плохо. Я решил не торопить события и
дождаться рассвета, утешая себя тем, что завтра непременно встречусь со всей стаей и
каждого из них поприветствую.
Ни в тот день, ни на следующий волки не давали о себе знать. Появились они лишь
после полудня третьего дня, как раз в тот момент, когда я решил немного вздремнуть. Они
выглядели куда более спокойными и вели себя тихо, как заговорщики. Похоже, у них
наметился некий план действий. У меня при виде них камень с души свалился, и я принялся с
радостным умилением наблюдать, как они резвятся и отдыхают. Но вот взрослый самец снова
отделился от остальных и направился ко мне. На этот раз волк держался куда более уверенно.
Теперь он уже не припадал к земле, а обнюхал меня стоя. Потом внезапно, без всякого
предупреждения, совершил резкий выпад и тяпнул меня за ногу, чуть пониже колена. Это
слишком уж напоминало ритуал, который совершал бета-самец в Спаркуэлле перед тем, как
принять меня в стаю. Ошибки быть не могло! Волк отскочил и внимательно посмотрел на
меня. Укус был до крови — болезненный, но не опасный. Мой рот так и норовил растянуться в
блаженной улыбке, но я тщательно контролировал ситуацию и не позволял себе никаких
проявлений чувств. Тогда он снова подскочил ко мне и сделал то же самое, и так — три раза
подряд. После каждого укуса он отходил и испытующе глядел на меня. Я усердно изображал
полную невозмутимость. Потом он вернулся обратно к своим сородичам и лег среди них.
Искушение последовать за ним было огромным, но я боялся нарушить магию момента.
Примерно через час они снова ушли в лес.
Через два дня, когда я сидел на том же камне, история повторилась. Только на этот раз
взрослого волка сопровождали двое юнцов. Во время ритуала они стояли с двух сторон от
старшего товарища и внимательно наблюдали за происходящим. Изредка он рычал или
огрызался на них, словно напоминая о дисциплине. Обнюхав мои ноги на предмет новых,
потенциально опасных для него и щенков, запахов, он несколько раз куснул меня за колено, а
потом вдруг принялся тереться о мои бока, точь-в-точь как собака. Затем он понюхал мой
затылок. Я почувствовал прикосновение волчьих клыков к шее и замер, с трепетом ожидая
момента, когда его челюсти сомкнутся, принося с собой либо смерть, либо признание. Однако
ничего не случилось. Потом молодой самец тоже тяпнул меня за колено, но гораздо слабее и
осторожнее. И тут старший волк неожиданно столкнул меня с моего каменного насеста.
Падая, я инстинктивно выставил вперед руку, но вместо холодного снега она уткнулась в
мягкое и теплое плечо щенка. Он не отстранился, и моя ладонь утонула в его шерсти,
фантастической на ощупь — я никогда раньше не осязал ничего подобного. Меня вдруг
захлестнула теплая волна безграничной нежности к этому созданию и его семье, и мне
безумно захотелось стать среди них своим.
Теперь я твердо решил, что когда волки пойдут обратно к альфа-самке, я последую за
ними. Это должно было произойти сейчас или никогда. Пора было наконец удовлетворить
свое нетерпение и присоединиться к ним. Так что я пополз за ними на четвереньках — не
самый удобный и изящный способ, но они, оглядываясь, не проявляли никакого
беспокойства по этому поводу. Я уже почти не сомневался, что поступил правильно, но стоило
нам подойти к волчице, как все резко изменилось. Она восприняла мое появление в штыки:
не подпускала ближе чем на двадцать — тридцать метров, рычала, лаяла и вообще очень
разнервничалась. У всех остальных тотчас же сделался очень виноватый вид, как будто они
совершили серьезный проступок. Молодые встали по обе стороны от своей воинственной
44
начальницы, гневно сверкая глазами. Старший волк вначале, кажется, пытался сыграть роль
посредника и как-то сгладить ситуацию, но в конце концов не стал перечить
предводительнице. А та вскочила на лапы, прижала уши, оскалилась и несколько раз глухо
гавкнула, предупреждая меня: держись подальше! Потом она развернулась и, в
сопровождении щенков, исчезла за деревьями. Старший волк не спешил присоединиться к
ним. Лишь когда молодой самец вернулся и стал рядом, он помедлил еще секунду-другую, и
они оба ушли в лес.
На меня навалилось чувство горькой потери и разочарования. Но мгновение спустя я
напомнил себе, сколь многого мне удалось достичь сегодня. Трое из четверых волков
приняли меня. Оставалась альфа-волчица, и ее слово оказалось решающим, но это нисколько
не уменьшало моих успехов. С наступлением ночи я вернулся туда, где обычно спал по ночам.
Если бы все они приняли меня, я бы, наверное, отважился последовать за стаей в лес. Но
поскольку этого не произошло, находиться в темноте на их территории было небезопасно. Я
побаивался гнева волчицы.
Следующие полторы недели я их не видел и не слышал. Настало время вернуться туда,
где лежал мой рюкзак, и сообщить Леви и остальным, как обстоят дела. Тайник находился в
двух с половиной днях пути от места моего ночлега. По дороге я обдумывал случившееся. С
одной стороны, я был воодушевлен. С другой — глубоко разочарован. Я не имел никакого
представления о том, куда уходили волки, покидая меня, и полностью зависел от их желания
или нежелания общаться со мной. А теперь, раз я не пришелся по душе главной волчице, она
запросто может больше никогда не допустить их возвращения. Это было бы очень печально.
Я отыскал свой рюкзак, оставил записку для Леви и провел пару ночей, наслаждаясь
полноценным многочасовым сном — кажется, я не мог позволить себе этой роскоши уже
несколько месяцев. Потом я пошел обратно. Как здорово было поспать вволю! Меня уже
начинали прельщать мысли о теплом душе, дружеской компании и горячей еде, но сдаваться
теперь, подобравшись так близко к цели, представлялось немыслимым. Передо мной
маячила возможность внедриться в стаю диких волков, чего никому и никогда до меня
сделать не удавалось. Я просто обязан был вернуться.
Спустя два с половиной дня я уже ночевал «на посту», а наутро отмахал почти два
десятка километров до лесной поляны, где обычно происходили наши встречи.
И что вы думаете? Ни ответа ни привета! Я стал дежурить там каждый день, и через
неделю волки все-таки объявились. Они никак не предупредили о своем приближении —
просто неожиданно вынырнули из леса, все четверо. Где бы они ни пропадали, вид у них был
вполне сытый. Я, как всегда, сидел на камне. Взрослый волк и щенки сразу подбежали ко мне
как ни в чем не бывало, а волчица осталась на месте. В этот раз я решил уважать
установленную ею дистанцию. Вечером волки удалились в лес, а я вернулся на свое место
отдыха. Назавтра все повторилось снова. Так продолжалось недели две, а то и месяц. Иногда
я делал попытки приблизиться к волчице, но она по-прежнему рычала, прижимала уши и
убегала. Но с каждым разом критическое расстояние между нами уменьшалось. Дошло до
того, что мне удавалось подойти к ней почти вплотную, а она все так же стояла и рычала.
Иногда в такие моменты старший волк подбегал и отталкивал меня.
Что касалось общения с остальными — мой рейтинг явно возрастал. Наши отношения
постепенно становились все более близкими и доверительными. Чем-то эти волки очень
напоминали живущих в неволе, но в некоторых аспектах отличались от них, и весьма
значительно. Звуки и сигналы, составляющие их язык, были практически теми же, но эти
животные выглядели в целом более сильными. Они словно постоянно находились в
состоянии боевой готовности, чутко прислушиваясь ко всем звукам и запахам, ловя малейшее
изменение в воздухе. Один из них постоянно стоял на страже, и даже щенки то и дело
прерывали свои игры, чтобы оглядеться и прислушаться. Их схватки носили куда более
яростный и жесткий характер, чем у волков Центра. И кусались они больнее. Поблажек мне
не делалось никаких, и я ходил весь покрытый синяками и царапинами. Мой стеганый
комбинезон не спасал от сокрушительной мощи их челюстей, а когда волк всем своим весом
наваливался на меня и прижимал к земле, признаться, у меня поджилки тряслись от страха.
Но, в общем, все это было вполне терпимо.
Когда боль становилась совсем уж невыносимой, мне приходилось взвизгнуть, чтобы
меня отпустили. От этого звука волчица немедленно вскакивала на ноги и настораживалась.
Она не подходила, чтобы помочь мне, но ее явно интересовало происходящее. Мои попытки
приблизиться к ней наталкивались все на то же рычание и оскаленные зубы — симпатией тут
и не пахло. Единственное, что меня утешало, так это то, что к щенкам она относилась так же
нетерпимо, как и ко мне.
45
Ситуация зашла в тупик. С одной стороны, я вроде как стал членом стаи. Но не в
полной мере. Волки то и дело удалялись в лес, оставляя меня в одиночестве. Иногда они
выли, переговариваясь со мной, но это были не призывы, а скорее проверка связи. Они не
приглашали меня следовать за собой, и я все еще понятия не имел, где они бывали и что
делали, когда я оставался один.
Однажды ранним утром я пришел на поляну и снова увидел их, всех четверых, после
долгого отсутствия. По обыкновению, я припал к земле, признавая их превосходство. Волки
направились в мою сторону. На этот раз к ним присоединилась и суровая волчица. Она
остановилась метрах в десяти и смотрела, как взрослый волк приветствует меня. Я
чувствовал, что в поведении всей стаи что-то изменилось — они были явно более возбуждены
и энергичны, чем обычно. Волк прыгнул на меня и повалил на землю. Я нисколько не
переживал по этому поводу — он проделывал такое и раньше. Но прежде чем я понял, что
происходит, на его месте оказалась волчица! Как обычно, она фыркала и рычала, но теперь не
в тридцати метрах, а в десяти сантиметрах от моего лица! Я кожей ощущал ее дыхание. Она
оскалила клыки. На долю секунды мне показалось, что это конец. Волк попытался
вмешаться. Уж не знаю, что им руководило — желание спасти меня или помочь прикончить,
но предводительница укусила его за морду, и он ретировался. Я лежал на снегу совершенно
беспомощный, готовясь встретить печальную участь.
Следующие две или три минуты, пока волчица сидела на мне сверху, были самыми
длинными в моей жизни. Но я не получил даже царапины. Потом она спрыгнула с меня и
вернулась к остальным. Урок был окончен. Этот эпизод нисколько не изменил ее отношения
ко мне, но для меня он имел огромное значение. Теперь я знал, что волчица не собирается
убивать меня. Ведь, имея такую возможность, она сохранила мне жизнь. Раньше я считал ее
опасной, но отныне воспринимал просто как сварливую тетушку, умудренную опытом и
достойную всяческого уважения командиршу, обладающую на редкость скверным нравом.
Нам предстояло научиться выносить общество друг друга.
Каждый вечер я боролся с искушением остаться ночевать с волками. С ними мне было
бы в тысячу раз теплее, уютнее и безопаснее, но по привычке я продолжал покидать их с
наступлением темноты и возвращаться на рассвете. Однажды вечером, когда все они были
сыты и расслаблены и даже Тетушка Ворчунья пребывала в сносном расположении духа, я
рискнул остаться и посмотреть, что из этого выйдет. Вот это была ночка! Я ни на минуту не
сомкнул глаз — так будоражила меня смесь страха и любопытства. Зато вся стая безмятежно
дрыхла до самого утра. Проснувшись, молодой волк подошел и лег рядом со мной. Он не
касался моего тела, но я все равно ощущал его тепло. Это было так странно и приятно — после
стольких месяцев одиночества чувствовать рядом спящее живое существо. Я слышал, как он
дышит во сне, улавливал малейшее его движение. Наутро я чуть ли не на крыльях летал.
Вроде бы со мной не случилось ничего особенного — я всего лишь провел ночь среди волков.
Но это означало, что меня окончательно приняли в стаю. Я не испытал бы большего триумфа,
даже если бы выиграл подряд три марафона!
Теперь я собирался перейти к следующему шагу — последовать за ними в лес. Как и
любой новый этап в общении с волками, это было сопряжено с огромным риском. Если я и
смогу не отставать от них, что весьма маловероятно, и они заведут меня куда-то далеко, то
может статься, что я просто потом не найду дорогу обратно. А уж если они начнут охотиться, у
меня точно не будет ни малейшего шанса успевать за ними. Я останусь один, в совершено
незнакомом месте, потерянный и уязвимый. Но переживал я напрасно.
Всю следующую ночь волки бодрствовали, а с рассветом поднялись и отправились в
лес. Я изо всех сил старался не отставать, но вскоре потерял их из виду в темноте между
деревьями и вынужден был вернуться на поляну.
Печальный и разочарованный, я сидел там, надеясь, что вскоре увижу их вновь.
Ждать пришлось долго, но в конце концов они вернулись, а молодая самка даже
принесла мне угощение — ногу оленя! Она какое-то время поиграла с ней, а потом, явно
намеренно, бросила ее в мою сторону. Я принялся есть, а она спокойно сидела и смотрела, по
всей видимости одобряя мой поступок. Я был голоден, а после нескольких месяцев
крольчатины и прочей мелочи оленина казалась невообразимо вкусной. С тех пор так и
повелось. Волки уходили на охоту, а я оставался — так как даже при свете дня угнаться за
ними было выше моих сил. Но по возвращении они обязательно приносили мне что-нибудь
поесть. Я так понял, что они не нуждались в моей помощи во время охоты, но были рады
моей компании и кормили меня с удовольствием.
Иногда я выл, когда они уходили, и если расстояние между нами было не слишком
большим — таким, что мои уши могли уловить звук, — то я слышал их ответ. А уж на пути
обратно они теперь каждый раз предупреждали меня воем. Их голоса вызывали у меня очень
46
теплое и радостное чувство. Я понимал, что привязался к этим существам всей душой и их
общество стало для меня важным, почти необходимым. В их отсутствие я переживал за
каждого члена стаи — а вдруг кто-нибудь из них не вернется? Их могли ранить или, не
приведи господь, убить во время охоты — как это, скорее всего, произошло с пятым волком. Я
каждый раз с замиранием сердца ждал их прихода и вздыхал с облегчением, только когда
видел на поляне всех четверых. Я радовался даже альфа-ворчунье. Так мы обычно
тревожимся за близких, когда те подолгу не возвращаются домой. Наши приветствия были
необычайно бурными. Волки яростно вылизывали мне лицо и рот — так же как они
проделывали это друг с другом. А я был так взволнован и счастлив, что отвечал им тем же —
бегал от одного к другому, как маленький щенок, неистово вылизывал их, обнюхивал и
всячески добивался их внимания. Только волчица не подпускала меня к себе — впрочем, она
никого особенно не привечала.
Иногда я ловил себя на мысли: скажи мне кто-нибудь год назад, что я в один
прекрасный день буду чувствовать себя счастливым, голодая по три дня, а потом при виде
стаи волков метаться как безумный и вылизывать их морды, я бы только расхохотался в ответ.
Но сейчас эти волки стали смыслом моей жизни. Они были моей семьей, и я искренне любил
каждого из них. Хотя и понимал, что скоро нам придется расстаться.
Передо мной встала мучительная дилемма. Больше всего на свете мне хотелось
остаться с волками, однако в глубине души я понимал, что пора уходить. Предстояло принять
одно из самых непростых решений в моей жизни. Меня утешала мысль, что я поступаю
правильно: ведь мое пребывание здесь имело определенную цель, я действовал в интересах
науки. А теперь, думал я, моя миссия окончена. К тому же волки, привыкнув ко мне, могли
сделать вывод, что люди, все без разбора, — существа мирные и безобидные. А это подвергло
бы их жизнь серьезной опасности.
Я изо всех сил старался вести себя как волк, но все-таки, как ни крути, я был
человеком, и полностью изжить свою человеческую природу мне не удавалось.
Рано или поздно наступит весна, и, вероятно, в волчьем семействе будет прибавление.
Как это повлияет на мою роль в стае? Скорее всего, меня либо погонят прочь, либо оставят в
качестве няньки для новорожденных щенков, и тогда на меня ляжет большая
ответственность. Я не был уверен, что справлюсь. К тому же щенки, воспитанные человеком,
уж точно будут считать людей за своих и безоговорочно доверять им, со всеми вытекающими
последствиями. И вот, скрепя сердце и мысленно попрощавшись со своей новой семьей, я
отправился в обратный путь — туда, где ждал мой верный рюкзак.
Два дня и две ночи я шел по лесу и ревел во весь голос. Почему, спросите вы. Ну, во-
первых, у меня наконец-то появилась возможность издавать человеческие звуки — среди
волков я старался этого не делать. А во-вторых, меня переполняло чувство невосполнимой
утраты. Я снова и снова прокручивал в мозгу и перечислял вслух разумные и весомые
аргументы, которые заставили меня бросить стаю, но ничего не помогало. Мне казалось, что я
совершаю чудовищную ошибку. Я столько вынес, чтобы достичь того, что теперь покидал.
Много месяцев я жил взлетами и падениями, круглые сутки находясь на грани физического и
душевного истощения, на голых нервах, окруженный опасностью со всех сторон. И вот —
мучениям пришел конец: волки приняли меня как члена стаи, защищали и кормили.
Никто до меня не делал ничего подобного. Существуют истории о детях, выросших в
волчьей стае и вышедших потом из леса на четвереньках и без дара речи, но ни один человек
не уходил в лес специально, чтобы присоединиться к волкам. Дойдя до условленного места, я
понял, что не в силах с ними расстаться — с тем же успехом я мог бы попробовать улететь на
Луну. От себя не убежишь. Я оставил Леви короткую записку и повернул обратно.
За время моего путешествия погода переменилась. Зима была уже в пути, через
несколько недель должен был выпасть первый снег. Я полагал, что это привнесет некоторое
разнообразие в мое существование. Ходить станет труднее, зато я смогу сопровождать волков,
не боясь потерять их след. Наконец-то у меня появится возможность выяснить, где они
гуляют без меня. Однако кое-что в этой затее все еще вызывало сомнения. Сейчас от
цивилизации меня отделяли два дня пути. Я отлично изучил здешнюю местность и ее
обитателей и мог проделать этот путь даже в кромешной темноте. А если я вздумаю
последовать за волками и уйду достаточно далеко — на два или три дня, — то попаду в
совершенно новую для меня обстановку. Нет никакой гарантии, что я смогу выбраться оттуда,
47
случись в пути какая-нибудь неприятность — ну там, сломанная нога или что-нибудь в этом
роде. Но ставки были высоки, и у меня не оставалось выбора, кроме как рискнуть.
И вот, когда волки в следующий раз устремились в лес, я отправился за ними. К моему
удивлению, они теперь шли медленнее, чем обычно. Несомненно, они ждали меня! Даже
Ворчунья то и дело останавливалась и оглядывалась, чтобы удостовериться, что я не отстаю.
Мы направлялись на северо-запад и прошли за день километров пятнадцать, а то и двадцать.
Овраги попадались все чаще, а склоны их становились все круче. Мой спасительный мешок
лежал на юго-востоке — то есть в противоположном направлении, и мы стремительно от него
удалялись. Сначала я думал, что они ведут меня в свои охотничьи угодья, но вместо этого мы
оказались в густом лесу, на крутом склоне горы. Внизу в долине, метрах в шестистах от нас,
бежала река.
Снег пока еще не выпал, и земля была покрыта толстым ковром из сосновых иголок.
От них исходил удивительно приятный запах — впрочем, в тех местах это обычное дело. Еще
тут сильно пахло волками, и я догадался, что мои друзья частенько пользуются этой
стоянкой. Возможно, это было место их зимовья, или «родильный дом». Как бы то ни было,
они всячески показывали мне, что мы останемся здесь.
Они никогда не брали меня с собой на охоту. Если я пытался увязаться за ними,
старший волк с рычанием бросался на меня — такая у него была воспитательная методика.
Однако я редко оставался голодным. Волки то и дело приносили мне с охоты гостинцы, так
что я наедался до отвала. Это мясо было гораздо лучше и питательнее, чем то, что я мог
раздобыть сам. А чтобы утолить жажду, мне стоило только спуститься к реке. Пока волки
пропадали на охоте, я не упускал случая помыться. Ну то есть немного ополоснуться ледяной
водой. По крайней мере, мне удавалось соскрести с себя часть грязи и немного освежиться —
насколько это возможно, если носишь одну и ту же одежду, не снимая, почти полтора года.
Она уже начала кое-где изнашиваться, а комбинезон был изрядно подпорчен волчьими
клыками во время наших игр и приятельских стычек. И хотя из-за этого он утратил былую
водонепроницаемость, но продолжал верно защищать меня от холода, за что я испытывал к
нему безмерную благодарность.
Приближался сезон спаривания, и стаю охватили весьма буйные настроения. С
началом брачных игр я превратился в настоящую боксерскую грушу. Самцы боролись за
благосклонность альфа-волчицы. Она должна была выбрать того, кто сможет лучше
защищать ее, так что эти молодцы из кожи вон лезли, чтобы предстать перед ней во всей
красе. Волки готовы были наброситься на любого соперника, хотя бы теоретически
способного заявить о своих правах. Они так и норовили затеять драку, постоянно задираясь и
кусая друг друга за бока, а для меня, с моей непрочной защитой, все это было весьма
некстати. С помощью драк самцы поднимали уровень феромонов и адреналина в крови,
чтобы стать более привлекательными для самки. А чем ожесточеннее были их стычки, тем
выше оказывался этот уровень. В общем, они то и дело устраивали сражения, а потом
срывали злость на низшем по рангу, которым, к несчастью, был я.
Мне пришлось туго. Ошалевшие от гормонов, волки теперь обходились со мной
жестче, чем когда-либо. Под мышками, где мой комбинезон имел вентиляционные
отверстия, они вырывали зубами целые куски, порой размером с десятипенсовую монету, —
это адски больно. Перевозбужденные, кипящие от страсти, они рыли землю лапами, катались
по ней и метили тут и там, навязчиво рекламируя волчице свои достоинства. А та, в свою
очередь, всячески подавляла младшую самку.
Большинство ран и укусов, полученных мною, были довольно легкими. Если живешь в
стае волков, привыкаешь к такому обращению. Но даже теперь они не использовали свои
челюсти в полную силу и по-своему проявляли заботу обо мне, так же как и друг о друге. Они
вылизывали мои раны, что, видимо, служило хорошей защитой от инфекций. Но укусы — это
полбеды. Хуже, когда волки с налета вырубали меня ударом по голове или сбивали с ног.
Падая, я мог хряпнуться о землю с такой силой, что отбивал почки и потом несколько дней
мочился кровью.
А тут еще мой рацион начал вызывать некоторые сомнения. Очень долго мое меню
состояло из сплошных протеинов плюс иногда немного орехов и ягод. В течение первого года
такой диеты я чувствовал себя превосходно — лучше, чем когда-либо, но теперь, оказавшись
лицом к лицу с этими пышущими тестостероном волками, я обнаружил, что мне не хватает
запаса энергии, чтобы противостоять им.
Самцы не просто кусались и дрались. Они еще и постоянно пытались оседлать меня —
впрочем, как и остальных членов стаи. Это было что-то новое — вообразите рычащего
шестидесятикилограммового волка у вас на спине, сдавливающего вашу шею зубами и
когтистыми передними лапами. В такие моменты я был совершенно беспомощен. Мне ничего
48
не оставалось, как ждать, пока ему надоест и он соблаговолит слезть с меня. Иногда старший
волк нападал на меня сзади, иногда сбоку или спереди и при этом постоянно рычал на
младшего. Видимо, так он демонстрировал ему свое преимущественное право на спаривание.
А если я пытался пошевелиться или как-то вывернуться, хватка только ужесточалась.
Брачные игры длились, с небольшими перерывами, две или три недели, и это было
действительно тяжело — хуже, чем учения в спецназе. День и ночь я не мог прилечь, спал
стоя, и это отнимало уйму энергии. Меня будто подменили — вместо того, чтобы
наслаждаться миром и гармонией жизни среди волков, я ужасно злился на них за такое
обращение. Стоило мне только двинуться с места, как снова волк был тут как тут —
устраивался на мне сверху или награждал очередной серией укусов. Я чудовищно устал и пал
духом. У меня не осталось никаких сил. Я просто дошел до ручки.
Словно почувствовав мое критическое состояние, стая внезапно исчезла на полторы
недели. Для меня это стало спасительным облегчением. Я чуть не плакал от счастья.
Казалось, еще немного — и они бы меня доконали. Я был совершенно раздавлен, душевно и
физически. Куда уходили волки, так и осталось для меня тайной, но, судя по всему, там один
из самцов, а возможно, и не один, соединился с главной волчицей. Это факт, потому что, пока
они были здесь, на «стоянке», ничего такого точно не происходило. По возвращении их было
не узнать. Словно кто-то открыл клапан и выпустил пар. Они были спокойны и расслаблены.
Даже Тетушка Ворчунья была снисходительна — подошла и стала около меня без обычного
своего рычанья и ворчанья, будто понимая, что в ближайшие месяцы ей понадобится
присутствие и помощь всех членов семьи, без исключения. Я несказанно обрадовался таким
переменам. Ведь начни они вновь вести себя так же, как неделю назад, мне волей-неволей
пришлось бы их покинуть.
Жизнь вернулась в прежнюю колею. Теперь волки приносили с охоты очень много
еды. Мне, как обычно, выдавали мою долю, а остальное прятали тут и там в разных тайниках
— в основном на берегу реки. Грязь, знаете ли, прекрасный природный консервант. Я
предположил, что они делают запасы в расчете на трудные времена, когда добывать пищу
станет проблематично. Ведь альфа-волчица на последнем этапе беременности выйдет из
строя, и они потеряют главного охотника. Еще одно нововведение: когда остальные уходили,
молодой волк теперь иногда оставался со мной на склоне.
Период внутриутробного развития у волков длится шестьдесят три дня. К концу
второго месяца не оставалось сомнений в том, что альфа-волчица беременна. Она стала
медлительна и сонлива. Охотничьи вылазки значительно сократились. Живот Ворчуньи
заметно округлился, и вообще она вся как-то раздалась. Примерно в то же время она
принялась устраивать логово для щенков. Поднявшись метров на четыреста, к каменному
уступу, где заканчивался лес, она выкопала нору под самой скалой, потратив на это целую
неделю. Каждый раз, когда она спускалась, чтобы поесть и отдохнуть, ее лапы и шерсть были
испачканы грязью. Меня одолевало любопытство: ужасно хотелось посмотреть на
строительство. Но она, видимо, считала процесс слишком интимным и рычала на всякого, кто
пытался пойти за ней наверх. Так что я даже пробовать не стал и вместо этого размышлял,
какова будет моя роль в стае после рождения щенков. Волки не прогоняли меня — быть
может, инстинкт им подсказывал, что человек-защитник весьма полезен в мире, где царит
страх перед людьми?
И вот однажды волчица удалилась в нору и не показывалась оттуда полторы недели.
Все остальные ждали, спокойные и умиротворенные. Самцы все время проводили на
«стоянке». Только молодая волчица иногда отлучалась, но ненадолго — не более чем на
сутки. Порой она приносила с собой немножко еды, но не каждый раз. Если отцы и
волновались, то это никак не сказывалось на их поведении. Ясно было одно — каждый
понимал, что сейчас происходит в норе.
Когда волчица наконец вышла из норы, очень тощая и явно кормящая, ее было не
узнать. С какой радостью она заигрывала с волками, и даже с молодой самкой! Ее словно
подменили. Она бегала от одного к другому, покусывая наши рты в поисках пищи. Потом
спустилась к реке, выкопала два или три куска мяса и с жадностью набросилась на еду. И
только тут волчица-мать проявила свой прежний нрав: когда старший волк подошел
слишком близко, она с рычанием прогнала его. Не прошло и часа, как она снова взбежала
вверх по склону и скрылась в норе.
Неизвестно, скольким щенкам она дала жизнь и сколько из них уцелело. Судя по виду
волчицы, она кормила их молоком, но могла ведь и раздавить кого-то за эти дни или
отвергнуть. Точно мы все узнали лишь спустя пять недель. А до тех пор наша жизнь шла
своим чередом. Самцы по-прежнему не покидали «стоянки», а юная волчица иногда
охотилась. Без особого успеха — но то, что она приносила, мы честно делили между собой.
49
Кормящая мать лишь изредка выходила из норы, ела, пила из реки и тут же возвращалась
обратно. По истечении пяти недель она появилась, с ужасно деловым видом, рыча и
огрызаясь на каждого. Наша Ворчунья снова стала прежней. Она отправилась в лес, взяв с
собой старшего волка и волчицу, а мы с молодым самцом остались сторожить нору. Целый
день они отсутствовали, а к вечеру вернулись с набитыми животами, и каждый нес с собой по
большому куску мяса. Судя по всему, ребята завалили крупного оленя. Волчица прежде всего
поспешила накормить своих деток, и в этот момент мы все окончательно уверились, что ее
беременность не была фантомной. Мать поднялась наверх и позвала их, и мы услышали, как
они пищат, первый раз в жизни выбираясь из норы на мягкий вечерний свет. Мы не видели,
что там происходит, но, судя по звукам, щенков было больше одного. Волчица разжевала и
отрыгнула для них пищу, затем они все отправились спать в нору. Все остальные в это время
наслаждались сытным ужином — впервые за несколько недель. Я был чертовски голоден, и
еда казалась мне необычайно вкусной.
Еще примерно неделю волчица-мать охотилась каждый день, а однажды подошла к
старшему волку и заставила его отрыгнуть пищу, покусывая за губы. Потом они оба
поднялись наверх, и снизу мы услышали, как пищат волчата. Покормив их, волк спустился к
нам, а мать со щенками остались в норе. Теперь он кормил их по утрам и вечерам, пока в одно
волшебное утро мы не увидели, как волчица спускается с горы, а по пятам за ней катятся два
маленьких черных комочка.
Волки тут же пришли в необычайное волнение. Они карабкались друг на друга,
стремясь протиснуться ближе к щенкам, тыкались в них мордами, обнюхивали и всячески
изучали, но малышей это нисколько не тревожило. Наоборот, волчата падали и
переворачивались, показывая свои пушистые светлые животики — этому их научила мать в
норе, — а потом снова, вывернувшись, становились на лапки и шли искать еду. Они даже
меня не пугались, хотя я совершенно не походил на их родителей, и через пару минут уже
вовсю покусывали мои губы своими крохотными, острыми как иголки зубками. Их обучение
началось в норе, под землей, пока они еще были слепыми. Они знали, кому можно доверять и
как следует приветствовать старших. Мать заранее познакомила их со мной, как и с
остальными членами стаи. Каждый раз, выходя на поверхность, она терлась о нас, чтобы
принести наши запахи с собой в нору. Так что щенки уже знали всех нас и не сомневались,
что нам можно верить.
Наблюдая эту трогательную сцену, я в который раз поразился своей невероятной
удаче. Не зря я столько перенес за последние два года. Я все-таки стал частью этой
замечательной волчьей семьи. И сейчас, когда совершенно дикие пушистые малыши
пощипывали зубками мое лицо — человеческое лицо! — прося меня отрыгнуть для них пищу,
я чувствовал себя свидетелем настоящего чуда.
Мне всегда очень нравилось, что волки так высоко ценят семью. Но только теперь мне
удалось окончательно разобраться в сложных взаимоотношениях внутри стаи, в
распределении ролей и обязанностей. Примерная схема имелась у меня в голове и раньше —
я знал, что существует тот, кто наиболее силен и агрессивен, тот, кого все слушаются, и тот,
кто всегда на страже. Какая роль в этой структуре отводилась сейчас мне, оставалось пока
загадкой. Но похоже, моей задачей было играть с малышами и знакомить их с окружающим
миром.
В перерывах между охотничьими рейдами волки и сами не прочь были поиграть со
мной. Особенно их интересовала моя манера передвижения. Когда я бежал, они догоняли
меня и пытались опрокинуть, кусая за ноги, будто изучали мои слабые и сильные стороны.
Учитывая длительность их отлучек и скорость, которую они способны развивать, вполне
возможно, что по пути им встречались фермы или ранчо, а то и населенные пункты. Мир
людей так стремительно вторгался на их территорию, что вероятность контакта возрастала
день ото дня. Естественно, им необходимо было выяснить, кто мы такие и чего от нас ждать.
Как-то раз, когда щенкам исполнилось по девять недель, их мать и старший волк
отправились на охоту. Они отсутствовали дольше, чем обычно. Мы с молодым волком
дежурили возле норы, а юная самка, вопреки обыкновению, бродила по гребню скалы,
оглядывая окрестности, как заправский часовой.
Я чувствовал себя неважно. Погода стояла самая что ни на есть весенняя, и солнце
грело вовсю. Я постоянно потел, и вдобавок на меня навалилась ужасная слабость. Кружилась
голова, постоянно хотелось пить. Видимо, мой организм наконец взбунтовался против того
50
образа жизни, который я вел последнее время. К счастью, река была рядом, в шестистах
метрах внизу, и утолить жажду не составляло труда. Чуть ли не каждый час я бегал вверх-
вниз по склону, к воде.
Наступил вечер. Опять пересохло горло. Я встал и двинулся к реке, но не успел пройти
и нескольких шагов, как молодой волк налетел на меня и повалил на землю. Сил и веса ему
было не занимать, так что я шлепнулся, как регбист, которого блокировали захватом три
соперника одновременно, и остался лежать, не в состоянии ни дух перевести, ни даже
пошевелиться. Это было что-то новенькое, он никогда раньше так себя не вел, но шутками тут
и не пахло. Волк стоял надо мной, рыча и скалясь, его шерсть вздыбилась, а глаза сверкали.
Уши он держал горизонтально, бетонным домиком, а хвост поднял кверху. Мне нечего было
противопоставить ему, даже если бы я и не чувствовал себя так паршиво.
Продолжая смотреть так, будто собирается перегрызть мне горло, волк загнал меня в
большое дупло, очевидно проделанное когда-то молнией в стволе толстенного дерева. Я стал
пленником в тесной камере с обугленными стенками, а мой тюремщик продолжал нависать
надо мной, угрожающе клацая зубами каждый раз, как я пытался двинуться. Я понимал, что
эти зубы способны мгновенно раздробить любую кость в моем теле. Никогда прежде волки со
мной так не обращались. Даже во время брачного сезона, когда они были чрезвычайно
агрессивны и возбуждены, не случалось ничего подобного. Мне никогда и в голову не
приходило, что он захочет убить меня. Но сейчас я по-настоящему испугался. Еще целых три
четверти часа я провел в заключении.
Что в моем поведении могло так разозлить его? Я начал думать, что он, видимо, не
собирается убивать меня прямо сейчас, а подождет остальных. Вся жизнь пронеслась у меня
перед глазами. Я горько раскаивался и сокрушался. Как я мог быть таким ослом? Все,
решительно все говорили мне, что моя затея — идти к диким волкам и жить с ними — это
безумие. И вот — они оказались правы! Выходит, здешние волки отличаются от тех, что
живут в неволе, больше, чем мне казалось, и, будучи якобы принят ими, я на самом деле всего
лишь обманывал себя. Они могут терпеть присутствие человека какое-то время, но
расправляются с ним, когда он становится им не нужен. С каждой минутой страх терзал меня
все сильнее. Я никак не мог защитить себя. Вокруг на много миль раскинулся дикий лес. Я
начал даже мысленно призывать альфа-волчицу — она, как предводительница стаи, могла бы
спасти меня. Если я погибну, никто и никогда не найдет меня — ведь они даже не будут знать,
где искать.
Однако с наступлением сумерек поведение волка изменилось. Агрессия исчезла так же
внезапно, как и появилась. Он стал спокойным и уравновешенным, как обычно. Его взгляд
выражал уже не злобу, а мягкость, но я не спешил снова довериться ему. Мне казалось — он
хочет обмануть меня, внушив мне ложное чувство безопасности. Но вдруг он подошел и стал
облизывать мое лицо и рот, будто принося свои извинения за то, что вспылил. Это уже не был
тот волк, что хотел убить меня. Передо мной вновь стоял мой брат, которого я давно знал и
любил.
Все еще дрожа от пережитого шока, я сделал попытку выбраться из дупла. Волк не
препятствовал мне. Более того, он встал и сделал несколько шагов по направлению к реке —
туда, куда я собирался пойти, когда он напал на меня. Потом притормозил и обернулся, на
своем языке приглашая меня следовать за собой. Я так и сделал, а за мной увязались и
волчата. Пройдя метров семьдесят, он остановился и пометил место. Я посмотрел вниз и
остолбенел. Прямо перед нами, на земле, лежала огромная куча медвежьих экскрементов,
такого размера и запаха, каких мне никогда не доводилось встречать. Вокруг я увидел
глубокие следы и отметины на коре деревьев, несомненно, от когтей большущего гризли —
его визитная карточка. Позже индейцы рассказали мне, что медведь, оставляя на земле знаки
своего присутствия, сообщает о своих намерениях. И в данном случае знаки указывали на то,
что он затеял охоту на хищника.
Внезапно все стало ясно. Волк вовсе не собирался убивать меня. Наоборот — не
воспрепятствуй он мне три четверти часа назад, не миновать бы мне медвежьих когтей. Все
его агрессивные действия были продиктованы стремлением не пустить меня на верную
смерть и защитить логово с волчатами. Словом, он спас мне жизнь.
Прошло еще три недели. Как-то утром я умывался в реке и внезапно поймал в воде
взгляд своего отражения. Кто этот человек? Я не видел себя много месяцев и не сразу
сообразил, что худой, заросший дикарь со спутанными патлами, похожей на мочалку бородой
и запавшими, темными глазами и есть я сам. Ничто в нем не напоминало дюжего молодца,
который покинул Центр Леви Хольта два года назад. Я был потрясен до глубины души. Этот
случай окончательно убедил меня, что пора возвращаться домой. Мое здоровье явно
пошатнулось, я похудел килограммов на двадцать и долго в том же духе не протянул бы.
51
Щенки чувствовали себя отлично и не нуждались в моей опеке, так что настало время
позаботиться о себе, и как можно скорее. Перспектива помереть в этой глуши меня не
прельщала.
Я покинул «стоянку» на рассвете. По моим расчетам, от заветного мешка меня
отделяла примерно недельная пешая прогулка. Однако веселой ее никак нельзя было
назвать. Я находился на грани полного истощения. Последнее, на что у меня хватало сил, —
переставлять ноги. Я даже плакать не мог. Волки не пытались как-то остановить или
удержать меня. Впрочем, откуда им было знать, что я не собираюсь возвращаться. Я только
один разочек обернулся — посмотреть, не идут ли они за мной, — но нет, ничего такого. Они
как раз были на полпути вверх, к норе. Новый день начинался для них и для щенят. Жизнь
шла своим чередом, со мной или без меня.
Я прикарманил несколько кусочков мяса с последней кормежки и то и дело
останавливался, чтобы подкрепиться. Шел я медленно. Когда сомневался насчет
направления, ориентировался по течению реки; впрочем, большинство тропинок было мне
знакомо. По ночам я крепко спал, слишком измученный, чтобы опасаться хищников.
Кажется, я о них даже не вспоминал. Прошла и впрямь целая неделя, прежде чем я достиг
нужного места. Мой старый рюкзак висел на ветке, там же, где я его оставил. Он порядком
пострадал от непогоды и выглядел неважно — как и я сам. Я снял его и сел под деревом,
ожидая, когда кто-нибудь придет за мной. И тут только я сумел заплакать, и плакал очень
долго. Боль разлуки внезапно обрушилась на меня — как плотину прорвало. Я сидел и
всхлипывал без конца, слезы текли и текли по моим щекам, пока не вытекли все до единой.
Я не знал, продолжает ли Леви присылать за мной машину каждые два дня, как мы
когда-то условились. Ведь уже несколько месяцев от меня не было вестей, к тому же в
последней записке я поведал ему о своих планах, и он не мог не понимать, насколько это
опасно. Вполне возможно, меня уже считали мертвым и прекратили регулярные проверки.
За время ожидания я успел вдоволь поразмыслить о своих приключениях и в
очередной раз поразился тому, как часто оказывался на волосок от смерти. По-хорошему, ни
один человек не должен бы выйти живым из подобной передряги. Одни погодные условия
чего стоили, а если взять в расчет еще и постоянное недоедание и то, чем вообще я все это
время питался… Да вдобавок еще волки — крупные, сильные хищники, постоянный источник
физических травм и нервного напряжения. С другой стороны, именно волки помогли мне
выжить. Они кормили меня, согревали, защищали. Если бы молодой волк не набросился на
меня тем вечером на обрыве и не удержал от прогулки вниз, к реке, я без вариантов угодил
бы на ужин медведю. Единственное, в чем волки не могли мне помочь, — качество пищи. Мой
организм поначалу неплохо переносил сырое мясо, причем довольно долго, но это не могло
продолжаться бесконечно. И теперь, сидя и перебирая в уме все блага, которые сулило мне
возвращение в цивилизацию, я понял, что ужасно хочу меда.
Где-то через сутки я услышал заветный шум мотора. Машина, несомненно, пришла из
лагеря, но водителя я не знал. За два года персонал Центра сменился, так что метаморфозы с
моей внешностью не произвели на него должного впечатления. Зато мой запах наверняка
выбил его из колеи, хотя парень был слишком вежлив, чтобы показать это. Мы вообще
молчали почти всю дорогу. Я не знал, что сказать, хотя тем для разговора было полно. Но я
ведь два года прожил без человеческого общения, поэтому чувствовал себя не в своей тарелке.
Когда я предстал перед Леви, на его обычно бесстрастном лице отразился настоящий
ужас. Я, честно говоря, не ожидал такой сильной реакции. Однако это помогло мне понять,
что изменения, произошедшие во мне за эти два года, затронули не только внешность. И
когда он протянул руки, чтобы обнять меня, я потерял самообладание. Все, все во мне стало
другим. Масштаб пережитых испытаний начал потихоньку доходить до моего сознания. Я
выжил, но оставил позади все, что любил, весь тот прекрасный и дикий мир. Меня одолела
невыносимая слабость, я едва держался на ногах и плохо соображал. В лагере осталось мало
людей, но, как и Леви, при встрече они не могли скрыть потрясения. Им с трудом верилось,
что это действительно я. Когда меня спросили, чего мне принести, я ответил: «Меду!» — и
откуда-то тотчас же появилась целая банка. Я с налету умял половину, пока все стояли вокруг
и молча глазели на меня.
Дальнейшие события протекали словно в тумане. Почти сразу меня отвезли помыться
в Винчестер — помню ощущение теплой воды и мысль «вот она, цивилизация!». Душевой
служил какой-то полуразвалившийся сарай, напор был еле ощутимый, но я блаженствовал,
как в люксе отеля «Ритц». Без одежды я выглядел очень странно. Мое лицо и кисти рук были
темными и задубевшими от холода и непогоды, а все остальное — лилейно-белым. Когда я
побрился, мой облик приобрел контрастность логотипа. Я до того исхудал, что смахивал на
нечто среднее между дикарем и бомжом; от меня остались кожа да кости, к тому же покрытые
52
толстенным слоем грязи, которая потоками лилась из-под душа. Причем полностью
отмыться мне в тот раз так и не удалось. Мне как будто приставили чужие руки и чужую
голову, да еще и с широкой белой полосой вместо бороды. Я развлекался, пытаясь
представить себе, какое впечатление буду производить на соотечественников, когда вернусь в
Англию.
Все требовали рассказов о моих приключениях. Однако историй было так много, что
мне пришлось составить нечто вроде сжатого конспекта, строго придерживаясь фактов.
Биологи жаждали цифр и отчетов — сколько там было волков, как они выглядели,
спаривались ли сколько родилось щенков, где волки жили и охотились, какие тропы
использовали. Из моих описаний они сделали вывод, что эти волки действительно не похожи
на задействованных в программе по восстановлению численности и, скорее всего, я имел дело
с дикими волками, пришедшими сюда по одному из миграционных коридоров, о которых
говорил Леви. Все очень разволновались, узнав, что теория Леви подтвердилась. Однако
некоторые сотрудники Центра (в основном ученые) категорически не одобряли мой поступок.
Конечно, они поражались тому, что мне удалось выжить в таких условиях, сохранив здравый
рассудок, да еще и проникнуть в стаю. Это удивляло и меня самого. Но они вовсе не спешили
выставлять меня героем. Напротив, они обвиняли меня в безответственности: дескать, я
безрассудно подвергал опасности и себя, и волков. Остальные их коллеги считали мое
достижение невероятным и сенсационным. А вот индейцы воспринимали мой опыт как нечто
достойное, но отнюдь не исключительное. Ведь люди их племени жили в горах среди диких
животных сотни лет.
Мне не терпелось прыгнуть в самолет и улететь поскорее. Теперь, когда путь назад, к
волкам, я себе отрезал, мне хотелось только одного — домой. Я устал выслушивать как
похвалы, так и упреки. Но меня все-таки уговорили остаться в лагере на пару недель, чтобы
немного прийти в себя и восстановить силы. А это оказалось не так просто. Понятно, что мне
предстоял нелегкий период психологической адаптации. Но существовала еще одна проблема
— мой организм так привык к сырому мясу, что долгое время просто отказывался принимать
другую пищу! Я умирал от желания навернуть пиццы с пеперони, мороженого и прочей
съестной ерунды, но мой бедный желудок пока не способен был переварить все это. К тому же
он настолько сжался, что я мог есть только по чуть-чуть, маленькими порциями. Мне
требовалось три дня, чтобы съесть то, что сейчас я уминаю за один присест. А углеводы
добрых три недели мгновенно вызывали у меня тошноту и расстройство желудка.
Но труднее всего было вновь научиться жить среди людей. Мир, который я только что
покинул, был простым и гармоничным. В нем отсутствовали хитрость, злоба, обман и
бессмысленная жестокость. Там царил естественный и разумный порядок вещей. Волки
могли вести себя агрессивно и жестко, защищая свои интересы, но о близких заботились
нежно и преданно, что я испытал и на себе. Главной задачей этих животных было кормить и
защищать свою семью, но они также уважали и остальных существ, живущих рядом. Они
убивали только ради еды, а не ради забавы, и не больше, чем необходимо.
Люди же, напротив, обычно плюют на окружающий мир с высокой колокольни. Им
присущи жадность и эгоизм, они обращаются с природой так, будто все на свете существует
для них одних. Наше общество во многом несправедливо и жестоко. Дожидаясь своего рейса
в аэропорту, я наблюдал, как родители без всякого повода отчитывают и ругают своих
маленьких детей. Мне хотелось крикнуть им: «Немедленно прекратите! Это же ваши дети.
Научитесь ценить то, что имеете!»
И вот, после всей этой нервотрепки, я наконец-то очутился в Англии. Мои мысли
постоянно занимал вопрос, как улучшить жизнь волков в неволе. Теперь, когда я так глубоко
проник в их мир, мне открылись вещи, которые нельзя постичь, наблюдая за ними со
стороны. Как часто поведение волков толковалось неверно! Их истинные потребности
оставались без должного внимания, и я страстно желал помочь им.
Первым делом я отправился в Плимут — повидаться с Джен. К тому времени у меня
совсем закончились деньги, и я активно взялся за поиски работы. Я хотел найти что-нибудь,
связанное с животными, предпочтительно из семейства собачьих, но в то же время
обеспечивающее достойный заработок. С помощью старых армейских связей мне удалось
устроиться на курсы инструкторов-кинологов при военном ведомстве в городке Мелтон-
Моубрей, в графстве Лестершир. Мы начали с основ дрессуры, потом были тренировки с
преследованием, когда пес должен догнать чужака и схватить за рукав, и напоследок —
53
правила ухода за служебными собаками. Курсы длились три месяца, и по окончании этого
периода я досконально знал все — от правил кормления и присмотра за животными до
методов обучения собак и людей, которым предстоит иметь с ними дело.
В армии у собак много работы. Специально обученные псы по запаху находят мины на
вражеской территории, патрулируют опасные зоны и, подобно полицейским собакам, могут
догнать и задержать врага, ухватив его за руку. Но в отличие от четвероногих стражей закона,
армейские собаки не живут вместе с людьми, и для них не существует четкого разделения на
«своих» и «чужих». Любой, кто заходит на территорию вольера в неположенное время, —
нарушитель, и они обязаны напасть и задержать его.
У меня не лежала душа к такому подходу, но я вынужден был идти на компромисс. По
крайней мере, здесь мне платили за работу с животными. Но армейский дух заведения давал
о себе знать: все — и люди, и собаки — безоговорочно подчинялись приказам. Главным над
нами был старшина Сид Гиллем, высокий, сухопарый человек, которого мы прозвали Блейки
в честь инспектора Блейка, сурового босса из старого комедийного сериала.
Блейки был совершенно несгибаем, когда дело касалось дрессировки собак.
Инструкторов учили жестко подчинять себе животных. О моей привычке представляться
членом стаи с низким статусом пришлось временно забыть. От меня требовали прямо
противоположного поведения. Но перечить командиру или ставить под сомнение его методы
не смел никто, в том числе и я, хотя мне-то было очевидно, что существует куда более простой
и гуманный способ заставить пса что-то сделать. Запугивание и наказание с помощью грубой
силы никогда не казались мне хорошей основой для взаимоотношений. Тем более что кое в
чем эти животные намного превосходили своих инструкторов — они были сильнее и быстрее,
а их органы чувств — совершеннее.
Но у индейцев я научился одному правилу — никогда не указывай другим, что им
следует делать. Поэтому я смиренно держал эти мысли при себе. Мои американские братья
говорили еще, что мечтать — это хорошо, но до тех пор, пока мир не готов принять и
исполнить твою мечту, проку от нее нет никакого. Блейки принадлежал к поколению,
воспитанному по строгим канонам. Он привык четко следовать правилам, и для него было
просто немыслимо изменить заведенный порядок. Он был абсолютно не готов воспринимать
что-то новое. Он даже не использовал еду в качестве поощрения, хотя это обычная практика
при дрессировке гражданских собак. С ним животные знали только один язык — насилия.
Блейки очень серьезно относился к работе, и мне ничего не стоило водить его за нос,
чем я и занимался. Каждое утро я прятал в кармане сосиску, украденную за завтраком. Мои
подопечные вели себя как шелковые и не отходили от меня ни на шаг, так что применять
силу просто не было нужды. После урока псы получали сосиску. Мои результаты всегда
оказывались лучшими в группе. Думаю, Блейки что-то подозревал, но ему так и не удалось
меня раскусить.
Вскоре после того, как я покинул Мелтон-Моубрей, старшину показали по телевизору.
Он участвовал в одном развлекательном шоу. Смысл был в том, что экспертов-кинологов
попарно объединяли со знаменитостями, которым они давали советы по дрессировке
домашних собак. Блейки угодил в партнеры к Джулиану Клэри с его маленькой комнатной
собачонкой. Очень тонко продуманное издевательство со стороны режиссера. Невозможно
представить себе двух более разных людей. Блейки, который тренировал огромных, свирепых
армейских псов, заставляя их проникать на вражескую территорию и возвращаться с
победой, — на государственном телеканале, рядом с Джулианом, держит на розовом поводке
комочек белого меха! Бедняга с трудом пережил такое унижение. При следующей встрече я
первым делом спросил, как поживает Джулиан. Побагровев, он схватил меня за ухо и
прошипел, чтобы я больше никогда не смел упоминать это имя в его присутствии. Но,
несмотря ни на что, я уважал Блейки. Он был неплохим человеком — и одним из тех
немногих, с кого я в жизни брал пример. Он не только заведовал тренировочной базой, но и
выполнял обязанности ветеринарного инспектора. Раз в три месяца он совершал обход,
проверяя состояние здоровья всех собак в казарме. После моего отъезда между нами
сохранились дружеские отношения. И, надо отдать ему должное, когда он увидел, как я
обращаюсь с собаками, то признал, что его старые методы несовершенны. А спустя несколько
лет Блейки приезжал в Девоншир — проведать меня и посмотреть на моих волков.
После окончания курсов я устроился помощником главного кинолога при штабе
сухопутных войск под Уилтоном, в графстве Уилтшир. В мое распоряжение поступили шесть
собак в казармах Эрскина. Их держали для охраны лагеря. Мне нужно было круглосуточно
поддерживать этих псов в состоянии полной боевой готовности. Я обнаружил среди них
несколько очень интересных типов. Не домашние любимцы, а настоящие работяги —
немецкие овчарки, специально выведенные для того, чтобы вступать в единоборство с
54
человеком. Эти непростые животные требовали предельно осторожного обращения, и я
искренне сочувствовал им. Собак к работе готовили по шесть — восемь недель, а людей —
всего по две. С моей точки зрения, все должно было быть ровно наоборот. Такая система
приводила к тому, что многие дрессировщики частенько вообще не знали, как подступиться к
псам, и не могли за ними угнаться.
В лагере был один симпатичный юный уроженец Бирмингема. За смешной
характерный выговор мы прозвали его Им-Ям. Он очень хотел стать дрессировщиком, но до
армии никогда в жизни не имел дела с собаками. Каждый раз, когда он спускал своего пса с
поводка, тот, вместо того, чтобы атаковать мишень, убегал мочиться на фонарный столб. Но
парень просто обожал этого неслуха. Даже, представьте себе, специально приходил пожелать
псу доброго утра, а потом еще долго бродил между клетками, приветствуя остальных собак и
обращаясь к каждой по имени. Однажды вечером я перебрал спиртного и, чтобы не тащиться
до казармы в таком виде, решил заночевать с собаками. Наутро этот чудак, как обычно,
появился, приговаривая: «Доброе утро, Шедоу! Привет, Дасти! Доброе утро, Келли!» В
темноте меня не было видно. И вот парень подходит совсем близко, туда, где я лежу в
обнимку с одним из псов. Но он-то этого не знает. А я вдруг возьми да и проворчи ему в ответ:
«Доброе утро, Им-Ям». Видели бы вы его лицо! Наверное, бедняга до сих пор уверен, что
собака ему ответила.
Да, в казармах Эрскина мы любили повеселиться. Старшину нашего подразделения
звали Тони Френгос. Мы с ним даже когда-то вместе служили: он в десанте, а я во
вспомогательных войсках. Он был сильным и подтянутым, но ростом не вышел. Уж не знаю
почему, но Тони неизменно служил объектом розыгрышей. Ох и доставалось же ему!
Однажды кто-то измазал его телефонную трубку малиновым вареньем. В другой раз мы
засунули его парадный берет в морозилку на ночь (а наутро ему предстояла ответственная
встреча со старшиной и еще какими-то важными шишками из десантного полка). Бедный
Тони сидел там, и ни одно слово не слетело с его мужественных уст, пока капли ледяной воды
стекали с тающего берета прямиком ему за шиворот. А за самую безобразную нашу проделку
мне до сих пор стыдно. Как-то раз командир базы обнаружил, что в одной развалюхе на
территории казармы, давно определенной под снос, пропадают вещи — медная арматура,
дверные ручки, молотки и прочая дребедень. Подозрение пало на людей Тони. Тот защищал
нас яростно, как тигрица — своих тигрят. Как только можно было подумать про нас такое! Он
заявил, что это низкая клевета и он готов головой поручиться за каждого. «Не бойтесь,
ребята, — подытожил он, рассказывая нам эту историю, — я не дам вас в обиду!» Но тут
словно запоздалая мысль посетила его, и он добавил: «Вы ведь не брали этот хлам, правда?»
Пришлось чистосердечно покаяться. Потому что все ящики в наших тумбочках были битком
набиты медью.
Но вернемся к моей работе. Проблема заключалась в том, что дрессировщики
совершенно не учитывали, что социальная функция собаки — качество врожденное, а потому
часто навязывали своим подопечным задачи, противопоказанные им самой природой. К
примеру, глупо науськивать на врага альфу. У альфы заложено в подкорке, что его задача —
принимать важные решения за всю стаю. Альфа — самый ценный кадр в собачьей семье. В
момент опасности вся его сущность требует спрятаться за спину инструктора. С другой
стороны, животные с низким статусом тоже не способны к нападению — у них маловато
агрессии и уверенности в себе. Идеальная боевая собака — это бета. Такая работа им как раз
по нутру, и они выполняют ее с удовольствием. Сильные и бесстрашные, они в буквальном
смысле созданы для драки. Из-за своей неспособности распознавать ранг армейские
дрессировщики перепортили множество отличных псов.
С пониманием собачьей психологии дела обстояли ничуть не лучше. Когда пес,
преследуя врага, хватал его за рукав и начинал трепать, дрессировщик кричал ему «Фу!» и
наказывал, если тот не подчинялся. Но никто не задумывался о причинах такого
непослушания. А все дело в том, что в природе, схватив убегающую жертву зубами, волк
держит ее мертвой хваткой до тех пор, пока та не прекратит трепыхаться. Иначе ему не
выжить и не прокормить стаю. Это врожденный инстинкт, и собаки устроены точно так же. И
вот представьте себе — пес вцепился в добычу, которая еще отнюдь не мертва, брыкается,
причем сильно, а тут он еще и слышит крик, который воспринимает как сигнал поощрения от
остальных членов стаи. С какой стати ему разжимать зубы? Но я понимал, что не так-то
просто мне, новичку, изменить сложившийся порядок, и не торопил события. К тому же,
прежде чем продвигать свои теории, мне нужно было проверить их на практике.
Что мне больше всего нравилось в моей новой работе, так это возможность находиться
с собаками сколько угодно, хоть круглые сутки. Никто не удивлялся моим ночным
дежурствам. Дрессировщики часто устраивали тренировки по ночам, когда вокруг нет
55
посторонних звуков и ничто не отвлекает внимание. Так что при желании времени хватало и
подработать на стороне. Гражданские сотрудники лагеря охотно доверяли мне своих
домашних питомцев и не менее охотно рассказывали обо мне знакомым. Я и оглянуться не
успел, как превратился в главного инструктора всех окрестных деревень. Впрочем, я был
доволен, видя, с какой благодарностью люди принимают мои советы. К тому же это
приносило дополнительный доход. В те времена в дрессировке господствовал традиционный
метод, основанный на грубой силе. Я же все перевернул, рекомендуя в качестве наказания
игнорировать животное и не кормить — так наказывают волки в природе, — а поощрять,
наоборот, едой и лаской. Еще я настаивал на том, чтобы на тренировки приходила вся семья,
так как собака инстинктивно ощущает себя членом стаи. Даже если с ней живут всего два
человека, работать над ее отношениями только с одним из них — неправильно, это сбивает ее
с толку. А если в доме к тому же есть маленькие дети, то любые ошибки в дрессировке могут
дорого обойтись.
Если что-то идет не так, в этом редко бывает виновата собака. Обычно проблема в
хозяевах, которые выбрали не соответствующего их условиям питомца и не смогли найти к
нему правильный подход. Ведь с собакой нужно общаться на понятном ей языке. Люди же
иной раз всеми силами стараются сделать как лучше, а в итоге выходит, что собака ими
помыкает и превращает их жизнь в ад.
Однажды ко мне обратилась семейная пара, у которой жил великолепный ретривер.
Раньше он был очень милым и послушным и с удовольствием приносил мячи и игрушки,
которые хозяева бросали ему. Но в один прекрасный день пес отказался отдать найденную в
траве вещицу и злобно зарычал при попытках отнять ее. Никто и не подумал перечить ему. И
вот к двум годам пес превратился в настоящего тирана. Несчастные хозяева вынуждены были
жить в кладовке под лестницей, потому что вся остальная территория находилась в его
власти. Стоило кому-то войти в комнату, как ретривер начинал рычать, да так злобно, что
бедняга замирал от страха. Владелец понимал, что если так пойдет дальше, то, как это ни
печально, с псом придется расстаться.
Дело в том, что, заставляя собаку принести и отдать нам какой-то предмет, мы
нарушаем ее природное, инстинктивное поведение. Ведь на воле все, что они нашли,
принадлежит им, и они показывают это, прижимая уши, тем самым как бы закрывая и
защищая добычу. Если пес опустил уши, как крылья самолета, это знак: держитесь от меня
подальше! Но из-за селекции, неразумно проведенной людьми вопреки законам природы, у
некоторых пород появились висячие уши — попробуй ими что-нибудь вырази! Вместо этого
они рычат. Если неглупый пес с высоким статусом однажды, зарычав на хозяина, стал
полноправным владельцем мяча, ему не составит труда сообразить, что таким нехитрым
способом можно завладеть чем угодно. Можно попробовать изжить эту манеру поведения, но
перевоспитывать придется не столько собаку, сколько хозяина — а это куда сложнее.
Помню, позвонила мне сотрудница ветеринарного центра и попросила оказать
помощь одному пенсионеру. Мол, деду за восемьдесят, а он завел себе восьмимесячного
щенка, нечистокровного колли, и не может с ним справиться. Сколько стоят мои услуги? Я
сказал — пять с половиной фунтов. Этого едва хватило бы, чтобы покрыть расходы на бензин,
но она принялась торговаться: «Да он же старик, пенсионер». «Ладно, четыре», — уступил я.
На том и сошлись. Я поехал по указанному адресу. Дорога уперлась в огромный роскошный
особняк. «Ну и ну, — подумал я, — и это дом бедного пенсионера?» Но я ошибся. Дом
пенсионера был следующим, и он оказался еще внушительнее. Более того, старик владел
половиной деревни. Про себя я уже наградил его всеми мыслимыми эпитетами, но когда он
предстал перед моими глазами, злость сменилась жалостью. Старик действительно любил
своего пса, но был так немощен, что едва переставлял ноги. А этот юный сорвиголова горел
желанием носиться по лугам и пасти овец. Похоже, случай попался действительно
безнадежный — пес и хозяин совершенно не подходили друг другу. Но у старика была
экономка. Я попросил их обоих выйти на задний двор, держа собаку на поводке, и взять с
собой немного еды. Потом я велел женщине стать на одном краю поля, а хозяину — на
противоположном и спустить пса с поводка. Он принялся носиться от одного к другому. Тот, к
кому он подбегал, давал ему кусочек еды и делал несколько шагов к центру площадки.
Получилось, что пес бегал туда-сюда, при этом как бы потихоньку собирая стадо овец. Это
удовлетворяло его природный пастуший инстинкт и заодно давало необходимую разминку.
Когда обе стороны сошлись в центре двора, старик взял пса на поводок, и все трое,
умиротворенные, вернулись в дом.
Для меня это было время экспериментов. Люди приходили как со щенками, так и с уже
взрослыми, но неуправляемыми собаками вроде упомянутых ретривера и колли, а я пытался
применить на практике знания, полученные мною от волков. Но это было только начало. Мне
56
предстояло еще многому научиться у волков. Так или иначе, всем — и мне, и владельцам
собак — эти занятия, безусловно, шли на пользу. Многие утверждали, что после моего
вмешательства их питомцев словно подменили. Казалось, на мою мельницу наконец-то
полилась вода. Все шло просто замечательно. Поднималась новая, свежая волна интереса к
волчьей и собачьей психологии. Люди начинали иначе смотреть на волков — как на средство
разгадать поведение своих домашних любимцев. Складывалось впечатление, что миру скоро
пригодится мой уникальный опыт изучения волков. Я ведь не просто наблюдал за их
поведением издали, как это делают ученые-бихевиористы. Я жил с ними, жил как они.
Однако случались и конфузы. Как-то раз я гулял в парке под Солсбери в обществе
пожилой пары с немецкой овчаркой, не желавшей их слушаться. Вдруг ко мне шагнула очень
решительная дама — ни дать ни взять Барбара Вудхауз — и спросила, есть ли у меня диплом
инструктора. Я ответил, что диплома нет, но я кое-что смыслю в этом деле и время от
времени помогаю друзьям советом. Она заявила, что ее колли — это сущий кошмар. Я вручил
ей свою визитную карточку и сказал, что если вдруг не удастся найти дипломированного
инструктора, она в любой момент может позвонить мне.
Минут через десять этот самый колли появился на аллее парка. Я сразу заметил его.
Дама, с которой мы только что беседовали, мчалась за ним по пятам. Как ни странно, колли
направлялся прямиком ко мне. Меня это несколько насторожило, но все обернулось хуже,
чем я мог вообразить. Пес бросился на меня, явно нацелившись на пах. Я едва увернулся — ну
то есть он вцепился зубами во внутреннюю часть бедра, буквально в миллиметре от всего
святого. Ногу пронзила адская боль — но страшно подумать, что бы было, не окажись моя
реакция столь быстрой. «Видите? — победоносно воскликнула дама. — Вот что он делает!» Я
больше не стал предлагать ей помощь.
Индейцы говорят, что если относиться к животному в неволе как к пленнику, оно так и
будет себя чувствовать. А если дать ему понять, что клетка не стесняет его, а, наоборот,
защищает от опасностей внешнего мира, и постараться всячески улучшить и разнообразить
его жизнь, то вольер будет восприниматься им не как тюрьма, а как тихая, уютная гавань. У
меня за годы работы сложилось ощущение, что большинство волков чувствуют себя в неволе
как взаперти. Они очень сильно отличаются от своих диких сородичей. Их природный,
вольный дух сломлен годами заключения. Даже если бы ворота оставались открытыми
настежь, большинству из них и в голову не пришло бы этим воспользоваться и обрести
свободу — они просто забыли, что это такое.
Я твердо верил, что смогу помочь волкам в зоопарках, приблизив условия их жизни к
естественным, но никто не желал меня слушать. Мой опыт работы с этими животными был
куда богаче, чем у любого биолога, но я не обладал ученой степенью, так что мое слово не
имело должного веса. Поэтому для начала я создал организацию Wolf Pack Management.
Единственным членом сего благородного учреждения был я сам, но мне казалось, что
название звучит внушительно. Мне не терпелось проверить свои теории на практике. В
дрессировке я достиг некоторых успехов, но все-таки я затеял все это дело ради волков, а не
собак, хотя мне и с ними нравилось работать. К счастью, неподалеку от Уилтона находилось
старинное поместье Лонглит с его знаменитым сафари-парком. Там, как я упоминал ранее,
благополучно обитала целая стая серых лесных волков.
Лонглит по сей день остается одним из крупнейших и самых уважаемых
национальных парков во всей Англии. Мне снова улыбнулась удача — это было превосходное
поле для моих исследований. Парк расположен на землях, прилегающих к роскошному
старинному особняку, принадлежащему седьмому маркизу Бата. Дом елизаветинской эпохи
— конца шестнадцатого века — и сам по себе неотразим, но главное — его окружает дивный
парк, спроектированный в XVIII веке знаменитым садовником-декоратором Ланселотом
Брауном. Площадь парка — около четырехсот гектаров, плюс еще гектаров триста занимают
поля, леса и озера. Одним словом, нетронутая сельская местность, насколько хватает глаз, —
самая подходящая среда для волков. Вольер, конечно, уступал размерами вольеру в Айдахо,
но во всех отношениях превосходил тесный загончик в Спаркуэлле. Я был приятно удивлен,
что волков — а также львов, тигров и множество прочих диких животных, каких только
можно вообразить, — содержат в Англии в таких хороших условиях.
Я познакомился с главным смотрителем парка, Китом Харрисом, рассказал ему о
своих планах и попросил разрешения проверить некоторые из моих теорий на местных
волках. Ведь, несмотря на прекрасные условия проживания, у лонглитских волков была одна
57
проблема. У них не рождались щенки. В те дни люди еще не понимали, что для эффективного
размножения в стае должны быть представлены как минимум два поколения с разницей в
четыре года. Лонглит же, как и все обычные зоопарки, одновременно приобрел нескольких
животных приблизительно одного возраста. Они уже становились слишком стары, чтобы
обзаводиться потомством.
В природе стая, как правило, включает в себя несколько поколений волков, и среди
прочих непременно должна присутствовать молодая самка. Она производит на свет новых
членов семьи, чтобы те защищали территорию, охотились и продолжали род. Но престарелые
волки в зоопарке не нуждались в защитниках — ведь никто не покушался на их владения.
Пища, причем отборная, поставлялась исправно, так что потребности в молодых охотниках
тоже не возникало. То есть выходило, что щенки им просто ни к чему. У волков есть
удивительная способность контролировать свои тела, и они могут сами решать, заводить
детишек или нет. У самок часто бывают фантомные беременности, да и в случае
беременности настоящей волчица способна сама прервать ее, когда сочтет нужным. Если она
решит, что в данной ситуации появление щенков будет некстати, то может приостановить их
внутриутробное развитие — зародыши растворяются в ее теле.
Я твердо верил, что мне удастся улучшить жизнь этих волков и — кто знает? —
возможно, даже подтолкнуть их к размножению. Но было непросто убедить в этом
администрацию парка. На что им сдался лишний работник? Животные и без того вовремя
получали еду и тщательный уход, они благоденствовали и были довольны жизнью. Однако
Кит Харрис с интересом выслушал мой рассказ о жизни у нез-персэ и разрешил мне
поэкспериментировать с его волками, но только на добровольной основе. И я согласился,
поскольку, во-первых, стоял на пороге исполнения своей мечты, а во-вторых, благодаря
работе в армии не бедствовал. Все равно лучшего поля для экспериментов мне было не найти.
Посетители приезжали в парк на машинах — сотни тысяч авто каждый год. Когда
Лонглит открылся в 1966 году, это был первый сафари-парк со сквозным маршрутом через
всю территорию, созданный за пределами Африки. Только здесь животных вместо
африканского буша окружали зеленые английские луга, а один вольер занимал всего-навсего
пару гектаров, а не несколько сотен, так что все звери были хорошо видны и совершенно не
боялись машин. Они подходили совсем близко, позволяя как следует рассмотреть себя через
окно. Позже множество зоологических парков во всем мире брали Лонглит за образец.
«Волчий лес» занимал площадь примерно в гектар, за львами и тиграми. Посередине
вольера раскинулась роща из древних, могучих дубов. Остальная территория представляла
собой заросшую травой пустошь. В самом углу находился искусственный пруд с питьевой
водой. Однажды я видел, как один молодой волк охотился на грача, которому вздумалось там
искупаться. Вначале зверь лежал поодаль и наблюдал. И видимо, подметил, что,
поплескавшись в воде, птица взлетает с некоторым трудом. Мокрые перья частично теряют
свои аэродинамические свойства, и чтобы подняться в воздух, грачу требовалось больше
времени, чем обычно. Улучив момент, волк, метров с пятидесяти, рванул с места. «Вот
дурачок, — подумал я тогда, — грача ловить удумал». И что б вы думали — поймал ведь!
Единственной постройкой на территории вольера был невысокий кирпичный барак
для ветеринарных нужд. Пользовались им только в случае необходимости. Как и все
остальные вольеры, «Волчий лес» был обнесен надежной оградой с воротами. С утра до
вечера, пока в парк пускали посетителей, смотрители сидели в джипах, раскрашенных, как
зебры, в черно-белую полоску, и следили, чтобы никто из проезжающих не выходил из
машины. Мне было искренне жаль волонтеров, надеявшихся поработать с животными, а в
результате вынужденных безвылазно сидеть в душных кабинах.
Автомобили здесь были привычной частью пейзажа, а вот пешеходы — нет. Животные,
такие милые, когда смотришь на них через ветровое стекло, вблизи могли оказаться
опасными. Мне так и не разрешили входить в вольер — администрация парка не осмелилась
пойти на такой риск, — поэтому я проводил все свободные от работы часы, наблюдая за
волками из окон своей машины. В то время у меня был белый фургончик «ситроен». Волки
вскоре привыкли к нему и всякий раз бежали мне навстречу и метили кузов и шины своим
запахом. Я не имел ничего против, пока не выяснилось, что моя машина вызывает чересчур
бурную реакцию у львов. По вечерам я покидал парк в компании нескольких смотрителей на
автомобилях. Когда мы проезжали мимо львов, те, не обращая ровно никакого внимания на
остальных, как по команде, мчались в мою сторону. Особенно нервничали львицы. Одна из
них как-то раз так заехала своей огромной лапищей по бамперу моего «ситроена», что он аж
весь затрясся. Я решил, что, ее скорее всего, возмутил волчий запах, и на следующий вечер,
перед тем, как покинуть парк, полил фургончик водой из шланга. Это помогло. Львы при
моем появлении даже головы не повернули.
58
Мне запретили соваться к волкам по ночам. Тогда я нашел себе наблюдательный пункт
в небольшом лесочке по ту сторону долины. От волков меня отделяло по прямой метров
пятьсот. Отсюда открывался отличный вид на происходящее в вольере, и я чудно проводил
время в компании фонарика, бинокля, бутербродов и термоса с горячим чаем, устроившись в
основании громадного старого дуба, полого внутри. Помимо меня, эти апартаменты
облюбовало семейство сов. Окруженный тьмой и звуками ночного леса, я чувствовал себя
уютно и комфортно, словно вернулся домой, в Норфолк, во времена моего детства, и
засыпаю, лежа под черным одеялом, слушая уханье совы и возню всяких ночных зверюшек,
спешащих по своим делам. Было в этом что-то сказочное, волшебное — сидеть посреди
самого чудесного дикого уголка во всей Англии и перекликаться в ночи со стаей волков. Я
выл, и — о чудо! — они мне отвечали.
Понаблюдав за поведением стаи несколько недель, я решился приступить ко второй
части своего плана. Выбрав пару подходящих мест, одним из которых был тот самый полый
дуб, я установил в них репродукторы. Теперь два раза в сутки оттуда раздавался волчий вой —
на закате и на рассвете, в то время, когда волки особенно активны. Это были магнитофонные
записи, сделанные мною в Айдахо. Мой замысел состоял в следующем: если волки поверят,
что в долине появилась еще одна стая, представляющая угрозу для их территории, это может
вынудить альфу задуматься о потомстве.
Волчья семья мгновенно мобилизуется, столкнувшись со стаей соперников,
претендующих на захват ее охотничьих угодий. Точно как люди, волки объединяются с целью
отразить вражеское вторжение. Они понимают, что их будущее в опасности, а в таких
условиях инстинкт самосохранения подсказывает увеличить численность вида, то есть
завести щенков. И если продемонстрировать альфа-волчице, что неподалеку появилась
другая альфа, претендующая на главенство в стае, то она либо примет вызов, либо
капитулирует, признав, что годы берут свое, и уступив должность более компетентной самке.
Так я рассуждал в теории, но сомнения меня не покидали. Ведь эти животные всю
жизнь провели в неволе. Сработает ли мой трюк, рассчитанный на поведение, свойственное
диким волкам? Я надеялся на их генетическую память.
Аппаратура моя выглядела весьма неуклюже. Я исходил из соображений удобства и
эффективности. Для имитации перемещения стаи «чужих» волков я собирался таскать
репродукторы с места на место, так что они должны были быть портативными, но в то же
время достаточно мощными, чтобы звук был слышен далеко вокруг. Я купил в магазине
электротоваров в Уилтоне спутниковую тарелку и приделал к ней магнитофон и
громкоговоритель. Смотрелось это не очень изящно, зато работало, и я без особого труда мог
перенести свое изобретение в любой уголок парка. Но моим оперативным центром оставался
полый дуб.
Записи сделали свое дело, и через несколько недель неопределенности альфа-волчица,
Мача, наконец-то выказывала все признаки беременности. Я знавал много волков, и среди
них было немало замечательных, но один, точнее, одна из обитательниц «Волчьего леса»
навсегда останется в моем сердце. Ее звали Дейзи. Мача назначила ее нянькой для своих
щенков. Это было великолепное, сильное животное, с высоким статусом, но, кажется, из тех,
кому суждено вечно выступать в роли «подружки невесты». Той весной в Лонглите она, как и
все мы, терпеливо ждала, когда ее предводительница даст жизнь потомству. И вот, по
истечении срока в шестьдесят три дня, волнующий момент настал. Мача надолго уединилась
в норе. Все время, пока она была там, Дейзи лежала рядом, под большим дубом, и терпеливо
ждала, пока не раздался первый писк новорожденных щенят — сигнал, что все в порядке.
Дейзи вскочила и стремглав бросилась ко входу в нору, жадно заглядывая внутрь. Роды
прошли нормально — двое здоровых малышей лежали рядом с матерью и сосали молоко.
Отчаявшись добраться до них, Дейзи вернулась на прежнее место. Ей пришлось ждать еще
пять недель, прежде чем приступить к своим новым обязанностям.
Пять недель — именно столько времени требуется волчатам, чтобы прийти в себя
после рождения и достаточно окрепнуть для встречи со внешним миром. Все это время в норе
рядом с ними находится мать. Она кормит и согревает их — то есть обеспечивает две
важнейшие составляющие волчьего благополучия. Неизвестно, как обстоит дело со статусом
— является ли он врожденным или приобретается в первые дни жизни? Что тут первично —
природа или воспитание? Точного ответа пока нет, но то, в каком месте щенок сосет мать,
явно имеет значение, причем волчица, несомненно, может влиять на это. Посередине
материнского живота молоко выходит легче, и оно более высокого качества. Волчонок,
оказавшийся в центре, получает самую лучшую пищу — и ему же достаются самые большие
порции. Как следствие, у него формируется более сильный запах. К тому же по бокам его
дополнительно греют братья и сестры. Волчица может сама выбирать, кого отпихнуть, а кого
59
пустить в серединку. Этот счастливец оказывается в выгодном положении, и впоследствии его
статус будет выше, чем у остальных. То есть в первые несколько недель у волчат
закладываются основы отношений в стае. Так и пойдет дальше — животные с более высоким
рангом и во взрослой жизни будут лучше питаться, сильнее пахнуть и пользоваться всеобщим
уважением.
За эти пять недель под землей щенки узнают кое-что еще. А именно — они заочно
знакомятся со всеми членами семьи и учатся приветствовать их. Каждый раз, выходя из
норы, волчица-мать трется о кого-нибудь из взрослых и возвращается обратно к щенкам с его
запахом на шерсти. Если это был волк высокого ранга, она аккуратно сжимает голову или
шею волчонка зубами и тихонько опрокидывает малыша на спину, показывая, что при
встрече с этим запахом следует выказывать знаки почтения и послушания. Так она
постепенно знакомит малышей с каждым из взрослых волков, и наоборот. В результате, когда
волчата, спотыкаясь на крохотных лапках, еще полуслепые, в первый раз предстают перед
лицом всей стаи, они уже знают, как себя вести.
Именно в этом возрасте — пять недель — начинается процесс перехода к твердой пище.
Сначала мать сама отрыгивает для щенков пережеванное мясо. Потом за дело берется нянька.
Малыши растут и вскоре начинают бесцеремонно клянчить еду у всех взрослых подряд,
покусывая их за губы своими маленькими, острыми как иголки зубками.
Пока мать или нянька присматривают за детьми, остальные члены стаи следят, чтобы
они не сидели голодными. Волки могут тащить кусок мяса десятки километров, чтобы
накормить альфу или ее помощницу. Другой вариант — кто-нибудь из волков временно берет
малышей на себя, пока воспитательница сбегает за своей порцией добычи, ориентируясь по
специально для нее оставленному следу.
Воспитание молодого поколения — общее дело всей семьи. Альфа-волчица активно
принимает в нем участие только на первых порах. Когда щенки становятся более
самостоятельными, она возвращается к своим обязанностям предводительницы стаи, а забота
о подрастающих малышах ложится на плечи сначала няньки, а позже — и всех остальных
волков.
С восторгом глядя на Дейзи и удивляясь ее терпению, мудрости и преданности, я
невольно вспоминал годы своего детства. Ведь, несмотря на то, что я просто обожал своих
дедушку и бабушку, меня все равно не оставляли обида и злость на маму. Мне казалось — она
переложила мое воспитание на плечи собственных родителей, чтобы таким образом
избавиться от меня. В семьях моих друзей все было устроено совсем иначе. Но, наблюдая за
поведением волчицы-матери, я оценил ситуацию по-новому. Сходство просто бросалось в
глаза! Получалось, что в детстве я вовсе не был обделен. Совсем наоборот. Мои дедушка и
бабушка обладали вековым запасом мудрости и терпения, пришедшим с годами, — чего маме
тогда, в молодости, скорее всего, недоставало. Она уходила на работу, чтобы кормить семью,
точно так же, как альфа-волчица уходит охотиться. А меня она оставляла на попечении тех,
кто мог дать мне больше, чем она сама. Картинка в моей голове наконец-то начала
складываться. Глядя на волчью семью, я чудесным образом примирился со своим прошлым.
62
В дикой природе такие конфликты разрешаются простым разделением. Лишний член
стаи уходит в поисках новой семьи, к которой он мог бы присоединиться. Но в неволе идти
некуда, поэтому волк, не желающий — а на самом деле просто неспособный — удалиться,
подвергается жестоким нападкам. Остальные начинают кусать его за основание хвоста, где
находятся железы, вырабатывающие запах. Если эти железы уничтожить, превратив в
открытую рану, животное теряет свою связанную с запахом индивидуальность, а вместе с ней
— статус. Ему не позволяют приближаться к еде, и оно вскоре умирает от голода или от зубов
бывших товарищей.
К счастью, Дейзи согласилась на понижение. Теперь нужно было заставить волков
выбрать новую предводительницу из числа своих: ведь альфы, своим воем сместившей Дейзи,
на самом деле не существовало. Я снова добавил к ее сольным выступлениям записи, на
которых выла стая, чтобы объединить их и подтолкнуть к выбору нового лидера. Еще я
настоял, чтобы в следующее кормление волкам принесли всю тушу целиком, а не в виде
отдельных кусков мяса. У диких волков дележ добычи играет очень важную роль в
утверждении статуса каждого едока. Пища в виде отдельных кусков стирает социальные
различия — каждый получает свою порцию, и дело с концом. А этой стае сейчас требовалось
выработать четкую внутреннюю иерархию.
Прошло еще пять дней, полных напряженного ожидания, прежде чем на очередной
вызов моей альфы ответила новая предводительница. Я так нервничал, что чуть не сгрыз все
ногти, но на пятое утро, после того, как прозвучала запись воя одинокой волчицы, тишину
наконец-то разрезал голос Зевы. Сомнений быть не могло — она вступила в должность. В ее
ответе слышалась яростная энергия и решимость защищать стаю и свое новое положение.
Чуть позже раздался целый хор — Зеве вторили подчиненные, в том числе и Дейзи. Она тоже
поддерживала свою юную преемницу.
Для меня этот момент был необычайно волнующим. Наконец-то мои усилия принесли
ощутимые плоды. Не зря я столько ночей мерз и мок под дождем! Конечно, оставалась
вероятность случайного совпадения, но она казалась мне совсем ничтожной. Иными словами,
мы совершили настоящий прорыв — внешним воздействием изменили структуру стаи! С
помощью обычных магнитофонных записей мы продемонстрировали, что можно на
расстоянии влиять на поведение волков и даже управлять им! Конечно, это была отличная
новость не только для нас, но и для ученых-биологов и для местных фермеров, которые
опасались за свой домашний скот. Я чувствовал, что это достижение открывает волкам
будущее полное надежды.
По иронии судьбы, Зева выбрала в няньки для своих новорожденных щенков — кого
бы вы думали? Дейзи! Старушка опять оказалась в привычной роли. И она не изменила себе
— присматривала за волчатами так же прилежно, как и раньше. А когда ее воспитанникам
стукнуло по восемнадцать месяцев, она легла в тени своего любимого дуба и мирно уснула
вечным сном. Это была удивительная волчица. Ее история тронула меня до глубины души, и
я искренне горевал по ней.
64
Я был потрясен и немедленно позвонил на Би-би-си, чтобы узнать, как такое могло
произойти. Служащий из производственного отдела ответил: когда они связались по
телефону с Лонглитом, им сказали, что я там больше не работаю и никто не знает, где меня
найти. Я кипел от ярости. В Лонглите отлично знали, где я — по уши занят программой по
размножению их волков, — и не хотели лишиться меня в такой ответственный момент, когда
дело только-только пошло на лад. Я прекрасно понимал причину их опасений, но принять
решение в их пользу предпочел бы самостоятельно.
Это было началом конца. Я задержался в Лонглите еще на несколько месяцев, но
понимал, что настало время уходить. Все шло наперекосяк. Они хотели от меня все больше и
больше, и это было уже, мягко говоря, слишком. Как-то обидно: я четыре года работал с их
волками, парк извлекал из моих исследований ощутимую пользу, а насчет вознаграждения,
хотя бы минимального, даже и разговора не заходило. Правда, они предоставили мне жилье,
но платил-то я за него сам. Мне приходилось экономить на всем подряд, а теперь эти люди
нанесли последний удар, лишив меня возможности заработать себе хоть какое-то имя и
деньги на телевидении. Я сказал им, что с меня хватит. Либо меня берут в штат и нормально
платят, либо мы расстаемся.
Если у меня и оставались какие-то сомнения на этот счет, то их вскоре окончательно
развеяла Джен. Однажды, войдя в гостиную, где в детской кроватке спала наша
новорожденная дочь Бет, она увидела, что прямо верхом на малышке, почесывая усы, сидит
огромная крыса. Джен вовсе не была трусихой — сколько раз она проявляла настоящий
героизм, помогая мне с волками, — но тут ее нервы не выдержали. Она объявила мне, что с
нее довольно — она с детьми возвращается в Плимут. Я и не подумал с ней спорить. Мы
собрали все свои сбережения и купили дом, недалеко от ее родителей. Забрав Кайру и Бет,
Джен переехала туда. Наш третий ребенок, Джек, вот-вот должен был родиться. Я сообщил в
Лонглит, что уезжаю, и отнес заявление об уходе в уорминстерский учебный центр.
Я всегда мечтал иметь своих собственных волков, и все вокруг об этом знали. Так вот,
как раз в тот период мне выпал шанс приобрести двух молодых самцов, трех месяцев от роду.
Предложение поступило от парка дикой природы Парадайз, что в Броксборне — я туда
иногда приезжал, когда им требовалась помощь. А тут оказалось, какой-то частный
коллекционер пожелал вырастить ручных волков, но к процессу воспитания приступил
слишком поздно. Убедившись, что домашних питомцев из этих щенков не выйдет никогда, он
решил от них избавиться. Зато мне бы они подошли идеально, да вот держать их было негде.
Поэтому, хотя мне до смерти хотелось сказать «да», я вынужден был отказаться. И
представьте себе, буквально через пару дней, во время очередного «воя при луне», я
знакомлюсь с двумя ребятами, которые занимаются исторической реконструкцией. Волки
вызывали у них особый интерес — ведь в Средние века английские леса просто кишели ими.
Слово за слово — в общем, я сказал им, что хотел бы обзавестись клочком земли. Они
посоветовали мне связаться с неким Стюартом Барнс-Уотсоном, австралийцем, который
недавно приобрел участок в пятьдесят акров на севере Девона. Как и они сами, он увлекался
реконструкцией средневековых событий, интересовался историей Англии и волками в том
числе. На этой территории он собирался оборудовать что-то вроде образовательно-
приключенческого лагеря для детей, где бы их обучали древним ремеслам и знакомили с
жизнью на лоне природы. Парни дали мне его номер телефона и убедили позвонить.
Я не стал откладывать дело в долгий ящик, и разговор у нас вышел весьма
многообещающий. Замысел Стюарта очень удачно вписывался в мои планы. Я сообщил ему,
что у меня на примете есть пара волчат, и ему необычайно понравилась идея подчеркнуть с
их помощью исторический колорит местности. По его приглашению я отправился в Ист-
Бакланд, чтобы поближе познакомиться с поместьем и его хозяином. Местечко было
отличное — хвойные леса окружали долину, по дну которой бежала река. Мы быстро нашли
общий язык и отлично провели время. Стюарт сказал, что я могу выбрать для волков любой
участок, какой мне придется по душе. Я остановился на низине у берегов реки — она
напоминала уменьшенную копию волчьих владений в Айдахо. Здесь, конечно, было не так
просторно, и лес гуще, и склон холма круче зато выглядело все это очень живописно. Мне
ясно представилось, как в утренней дымке из зарослей папоротника выходят волки. С каким
трепетом дети будут наблюдать за ними! Мне нравилось, как солнце просвечивает сквозь
листву, пятнами света ложась на землю, как на праздничной открытке. Построить здесь
вольер будет не самым легким делом, но лучшего местечка для моих питомцев не
придумаешь. Не теряя времени, я позвонил в Броксборн и сообщил, что беру щенков.
Я назвал их Тень и Бледнолицый. Пока я занимался строительством ограды, мои
волчата нашли временный приют в небольшом частном зоопарке Линтон, в Кембридже. По
счастливой случайности там оказался незанятым вольер для львов, прибытие которых
65
ожидалось через несколько месяцев. Владельцы зоопарка предложили и мне, и волчатам
пожить у них до тех пор, пока мы не сможем переселиться в Девон. Они не брали с меня
денег, а я, в свою очередь, проводил экскурсии для посетителей и помогал ухаживать за
животными. Помню, один раз мне поручили ощипать гору цыплят, пожертвованных
зоопарку какой-то птицефабрикой. Вот это была работенка! Их были сотни, и у всех перья
словно приклеены каким-то суперклеем.
Я временно обосновался в передвижном домике. Из кухонной утвари там была только
микроволновка, поэтому я одолжил у кого-то карточку мелкооптового магазина и закупил
лапши быстрого приготовления. Она не требовала варки и всегда казалась мне довольно
вкусной.
Один минус — оптом можно было взять только один вкус. Так я и ел лапшу «с курицей
и грибами» каждый день на завтрак, обед и ужин — два месяца кряду. До сих пор видеть ее не
могу.
Строительство вольера обернулось настоящим кошмаром. У меня было двое
помощников, и все мы чуть не надорвались. Арендованный мной грузовик с материалами и
инструментом постоянно застревал в грязи на лесной тропе. В итоге пришлось тащить все это
вниз самим, на расстояние около шестисот метров. По периметру вольера мы вырыли ров
глубиной в четыре фута, потому что волки — известные мастера делать подкопы. Потом мы
забетонировали столбы и натянули на них стальную проволоку. Конструкция получилась
прочной и безопасной. У меня в Плимуте был знакомый сварщик. По моей просьбе он загнул
верхушки столбов внутрь, под углом в сорок пять градусов, чтобы волки уж точно не смогли
выбраться наружу. Чего мы только не делали, чтобы раздобыть денег на строительство, —
просили, занимали, воровали, побирались у общественности, — но больше всего пришлось
вложить крови, пота и слез.
Стюарт подал заявку, чтобы получить лицензию на содержание опасных животных, и к
нам с проверкой направили специальную комиссию. В нее входили ветеринар, которого я
знал еще по Лонглиту, полисмен из отдела по работе с огнестрельным оружием и
представитель местных властей. Они долго проверяли надежность ограды, просматривали
документы, расспрашивали, как будет обеспечиваться безопасность, кто из нас имеет
разрешение на ношение оружия и будут ли эти люди поблизости, если волк все-таки сбежит.
Они ничего не упустили из виду и вроде бы покинули нас вполне удовлетворенные, сказав,
что сообщат о принятом решении. Мы не сомневались, что остальное — чистая формальность,
и я сразу отправился в Линтон за волчатами — львы должны были прибыть со дня на день, и
Ким, хозяйка зоопарка, уже начинала беспокоиться.
Мне позвонили в сочельник и сообщили, что наше заявление отклонено. Местные
жители выступили против содержания волков на близлежащих землях. Можно подать
апелляцию, но это будет стоить две тысячи фунтов. Я не верил своим ушам. Ужасная новость!
Я не мог больше держать волчат в Кембридже. У меня не было денег не то что на апелляцию,
а даже на рождественские подарки моим детям. Я совершенно отчаялся и не знал, что делать.
Рождество прошло не в самой радостной атмосфере.
И снова на помощь мне пришел случай. Местная газета следила за развитием нашей
затеи, и когда все застопорилось, они прислали репортера взять у меня интервью. Обо мне
напечатали довольно большую статью. Стоило ей только увидеть свет, как мне позвонил Боб
Батчер, владелец парка динозавров и дикой природы Кум-Мартин, километрах в двадцати
отсюда, на побережье. Он сказал, что у него есть свободное пространство, и если я сам
выстрою вольер для моих волков, то он приютит их совершенно бесплатно. Расходы на
стройматериалы он берет на себя. Я пулей помчался в Кум-Мартин, вне себя от радости. Боб
произвел на меня очень приятное впечатление: он интересовался животными, заботился о
них и создал отличный парк, занимающий около десяти гектаров на границе Эксмура. Как
видно из названия, кроме диких животных, в нем установлены двигающиеся фигуры
динозавров, привлекающие толпы ребятишек. Однако здешняя фауна в то время не
отличалась особым разнообразием. Хищные птицы, снежные барсы, сурикаты, обезьяны,
морские львы и тропические бабочки. Негусто. Волки, безусловно, могли бы удачно
пополнить коллекцию, а моя слава исследователя — поднять статус зоопарка и стать хорошей
рекламой. На мой взгляд, единственное оправдание тому, кто держит в неволе диких
животных, — желание защитить их и сделать их жизнь лучше. Боб Батчер, похоже, именно к
этому и стремился.
Он показал мне пространство, выделенное под вольер, — меньше четверти гектара
очень влажной местности. Раньше здесь, вокруг пруда, обитали пеликаны, и хотя на берегу
росло несколько деревьев, все же воды было куда больше, чем земли. Но я не мог позволить
себе привередничать. Решил, что со слякотью как-нибудь справлюсь, а в остальном участок
66
очень даже неплох. Располагался он в низине, возле павильона с обезьянами, а дальше
тянулись поля и заросшие лесом холмы. Словом, я согласился, и мы с Бобом ударили по
рукам. В качестве платы за содержание волков я обязался проводить ежедневные
образовательные беседы с посетителями в течение всего сезона. Плюс за мной оставалось
право иногда ненадолго покидать парк для продолжения исследований.
Ким Симмонс из зоопарка Линтон любезно согласилась подержать у себя волчат еще
пару месяцев. А я немедленно приступил к работе. Мы наняли экскаватор и целыми днями
возили землю с вершины холма, обустраивая вольер. Потом настал мой черед гнуть спину —
рыть чертов ров по периметру. Ох и намучился же я с ним! Экскаватор туда подогнать было
невозможно, а лопата через каждые несколько дюймов упиралась в очередной толстенный
древесный корень. На участке было не так уж много деревьев, но их почтенный возраст
измерялся, наверное, столетиями — землю сплошь и рядом пронизывали гигантские корни.
Со мной работал ужасно забавный сварщик-шотландец по имени Артур. Он приваривал
стальную ограду к металлическим столбам. Как правило, обильный завтрак в закусочной
«Лондон Инн» был у нас с ним самым ярким событием дня, но особенно мне запомнилось вот
что. Пока он работал со сваркой, каждый раз, прикасаясь к ограде, я ощущал легкое
покалывание, словно слабый удар током. Я никак не мог понять, в чем дело, пока однажды не
заметил, что электрический кабель, идущий к его сварочному аппарату из обезьяньего
павильона, частично мокнет в пруду. Я спросил: «Эй, Артур, ты уверен, что тут все
нормально?» На что он, со своим раскатистым шотландским акцентом, ответил: «Никаких
проблем, дружище, я всегда так делаю».
Первый же сезон в Кум-Мартине прошел блестяще. После Рождества в газете
напечатали продолжение моей истории, и люди стали приезжать отовсюду, даже издалека,
чтобы посмотреть на волков. После обеда я беседовал с ними, потом шел в вольер и выл, а
волки всякий раз отвечали мне. Это безумно нравилось детям. А как я радовался, глядя на их
лица! Мне выпала изумительная возможность показать людям, что волки вовсе не
заслуживают своей демонической репутации.
Моим питомцам пришелся по вкусу их новый дом. Но мой собственный был в ста
тридцати километрах от парка, и меня там не очень-то привечали. В затею со строительством
я погрузился с головой, и это отнюдь не пошло на пользу нашим отношениям с Джен. Она
слишком долго играла в моей жизни второстепенную роль, и накопившееся напряжение
давало о себе знать. До Плимута было добрых полтора часа езды на машине, а я мотался туда-
сюда каждый день. Поэтому, когда Боб предложил мне снять у него комнату в доме на
территории парка, который он громко называл отелем, я недолго раздумывал. Там я и жил,
пока сокольничий, присматривавший за хищными птицами, не продал мне свой реликтовый
трейлер, припаркованный на стоянке у дороги, недалеко от волчьего вольера.
Я сказал — «на стоянке», но вернее было бы — «на вечной стоянке», так как дни его в
качестве транспортного средства были сочтены. Он попросту развалился бы при малейшей
попытке сдвинуть его с места. Я заплатил за него 20 фунтов — сущий грабеж! Внутри едва
хватало места для кровати и газовой плитки и спасу не было от вездесущей плесени. Туалет
отсутствовал, и мне приходилось использовать для своих нужд пластиковое ведро из-под
шпаклевки. Но в этой конуре я мог хотя бы ночевать. На большее все равно рассчитывать не
приходилось. У Боба в парке был магазин сувениров и всякой всячины, и я иногда выручал
немного денег от продажи кое-каких поделок. Но зарплаты я не получал, а мои прежние
сбережения подходили к концу.
Зато как здорово было иметь своих собственных волков! Никто не контролировал
меня, и я мог проводить с ними дни и ночи, кормить и изучать их. Это стало главным делом в
моей жизни. Теперь я задался целью раздобыть для них самку. Мне хотелось посмотреть,
позволят ли они мне воспитывать их щенков, и если да, то удастся ли мне передать новому
поколению знания о мире людей и мире волков — и о разнице между ними. Наконец на мои
мольбы откликнулся заповедник Хоулетс в графстве Кент. Им нужно было отселить
трехлетнюю самку по имени Илу. Это обычная практика — когда в одном зоопарке
недостаточно места или животное изгоняют из стаи и ему некуда идти, его отдают на сторону.
Илу оказалась очень красивой — вся черная. Меня сразу же поразила ее подвижность.
Я ни разу не видел такого беспокойного волка. Она шарахалась от своих сородичей, а когда
кто-нибудь подходил к ограждению, в панике кидалась в угол и буквально лезла на стенку. Я
даже усомнился, выдержит ли наше с Артуром творение такой напор — особенно в тех местах,
где я без особенного успеха воевал с корнями, — но ей явно больше нравилось лазить, чем
копать. Смотрители уверили меня, что если предоставить ей надежное убежище под землей,
она будет отлично себя чувствовать. Очень удачно — я как раз недавно обустроил логово на
территории вольера: сколотил деревянную раму, обтянул ее оштукатуренной сеткой и
67
прорезал отверстие для входа, — достаточно большое, чтобы я при необходимости сам мог в
него пролезть. Мы назначили дату, когда я приеду в Хоулетс забрать волчицу.
В условленный день, с утра, я отправился в путь в сопровождении троих волонтеров. Я
одолжил у одного из сотрудников парка старый облезлый фургон и поставил в кузов
большую клетку. Двое парней ехали вместе со мной в кабине, а третий сзади, на своей
машине — на случай, если наш ветеран сломается. Дорога была дальняя — шесть часов в один
конец. Зато, когда мы приехали, все было в полной готовности. В Хоулетсе работали
настоящие профессионалы. К моменту нашего прибытия волчицу уже осмотрел ветеринар, ей
ввели успокоительное, ее связали и уложили на носилки — словом, все шло как по маслу. Мы
перенесли Илу в клетку. Там я сделал ей инъекцию, чтобы нейтрализовать действие
транквилизатора и привести ее в чувство. Потом мы накрыли клетку брезентом и
отправились в обратный путь. Некоторые предпочитают транспортировать животных в
бессознательном состоянии, но я убежден — лучше, чтобы они понимали, что с ними
происходит. Особенно это касается волков. Многие из них погибли во время таких
путешествий. А если клетка накрыта и волк не видит, что творится вокруг, он относительно
легко перенесет поездку.
Не прошло и часа, как сзади раздался жуткий грохот и удары о прутья клетки.
Пришлось остановиться. Пока ребята доставали термос с горячим кофе, я отправился
взглянуть на волчицу. Она полностью пришла в себя и страшно нервничала. Будучи стайным
животным, она не привыкла к одиночеству и делала все возможное, чтобы вырваться наружу,
яростно кусая и царапая стены своей тюрьмы. Прочность клетки не вызывала у меня
сомнений — ее смастерил Артур, мой шотландский друг-сварщик. Она могла бы выдержать
носорога и весила соответственно. Но нам предстояло провести в дороге еще пять часов, а за
это время ошалевшая волчица могла пораниться, если стала бы продолжать в том же духе.
Нужно было срочно найти способ успокоить ее.
Не знаю, что на меня нашло в тот момент. Но такова, видно, моя судьба — всю жизнь
совершать поступки, кажущиеся безумными с точки зрения нормального человека. Короче
говоря, я открыл клетку и залез внутрь. Остаток путешествия до Кум-Мартина я просидел в
кубике шестьдесят на сто двадцать на сто пятьдесят см с опасным зверем, понятия не
имеющим, что такое человек.
У моих попутчиков челюсти отвисли от изумления. Они не верили своим глазам. Но
им ничего не оставалось делать, кроме как закрыть дверь, опустить брезент, оставив
небольшую щель, чтоб я мог видеть Илу, и поехать дальше. Волчицу же словно подменили.
Когда я вошел в клетку, она забилась в дальний угол, но рваться наружу перестала. Через
некоторое время она совершенно успокоилась, положила морду мне на ноги и всю
оставшуюся дорогу безмятежно грызла шнурки моих ботинок. Она даже с удовольствием
позволяла гладить ее и чесать ей спинку, как обычная собака. У меня до сих пор сохранились
клочки шерсти, которые я тогда из нее вычесал. Я был невероятно изумлен и польщен
оказанным мне доверием.
В Кум-Мартин мы прибыли поздно ночью, в темноте. Опасаясь, как бы мои волки не
приняли гостью в штыки, я решил не рисковать и пока поместил ее в другую клетку,
большего размера, рядом с моим домиком на колесах. В той же клетке и я просидел до утра,
составляя ей компанию. Меня порадовало, что в течение ночи она перекликалась с моими
волками снизу. Это был хороший знак. Утром мы с ней опять перешли в клетку поменьше.
Нас погрузили в кузов самосвала и отвезли в вольер. Получив свободу, Илу стремительно
кинулась все обнюхивать и метить территорию, не обращая никакого внимания на Тень и
Бледнолицего, а те следовали за ней по пятам, как по уши влюбленные школьники. От ее
прежней нервозности не осталось и следа. Мои ребята не видели самок с раннего детства, и,
видимо, Илу превзошла все их ожидания.
71
Глава 21. Есть контакт!
Я никак не ожидал, что Илу забеременеет в первый же год, но на всякий случай решил
присоединиться к стае за две недели до начала брачного сезона. Так я рассчитывал
проконтролировать процесс и заодно расположить ее к себе, чтобы она впоследствии
позволила мне нянчить щенков. Как ни странно, отцом семейства стал Бледнолицый, а не
Тень, который, безусловно, был доминантной особью. Пять лет я не мог объяснить такой
поступок Илу. Оказалось, Тень страдал пороком сердца. Он умер, когда его и самку из
Дартмурского парка, Леди Пенелопу, перевозили на время к коллекционеру в Оксфордшир, с
тем чтобы они произвели на свет потомство. Вскрытие показало порок сердца. Похоже,
болезнь досталась ему от рождения, и Илу, чувствуя это, выбрала Бледнолицего.
Все девять недель прошли как по маслу. Это была первая беременность Илу, но она все
делала правильно. Волки сообща нарыли множество маленьких норок для щенков. Эти норки
служат убежищем, чтобы малыши могли в случае чего спрятаться от опасности. Их вырывают
глубиной до метра под камнями или корнями деревьев там хищники не могут добраться до
щенков. Наши отношения с Илу налаживались. Я подражал поведению Дейзи из Лонглита,
когда та готовилась к роли няньки. Когда недель через шесть Илу принялась рыть между
корнями самого большого дерева в вольере, я разволновался. Неужели она хочет рожать в
собственном логове, а не в том, что сделал для нее я? Вот ведь незадача — случись что-нибудь
там, глубоко под землей, мы не сможем достать ни ее, ни щенков. К счастью, она вскоре
отказалась от этой затеи.
74
За два дня до появления малышей на свет я поехал на охоту и привез несколько
кроликов. Илу сцапала одного и спряталась в нору. Я устроил там специальную нишу для
щенков — когда-то подсмотрел, что волки так делают. На следующее утро оттуда донеслись
унылые завывания: видимо, она рожала. Никогда не слышал ничего подобного. Что
происходило под землей, узнать не было никакой возможности. Стоило кому-нибудь
приблизиться к логову, как Илу начинала рычать, да так, что незваный гость сразу понимал,
что он здесь не к месту. Судя по звукам, моя конструкция не пришлась Илу по душе и она
прокопала ход еще глубже. Добраться до нее теперь было невозможно — чего она, собственно,
и добивалась. Но земля над логовом шла под уклон, и в одном месте, где прорытый Илу
тоннель поворачивал и подходил слишком близко к поверхности, у него частично обвалился
потолок. Образовалось небольшое отверстие, через которое можно было, вооружившись
фонариком, наблюдать за ходом событий.
На восходе я услышал первые повизгивания. С бешено колотящимся сердцем я
ринулся к фургону за фонарем, посветил в нору и чуть не пустил слезу, как новоиспеченный
папаша: прямо подо мной в нише копошились щенки не более четырех минут от роду! Они
шевелились, они были живехоньки! Исполненный гордости за свою подопечную, я прикрыл
дырку здоровенным булыжником, чтобы в логово не попало ничего лишнего, и предоставил
остальное природе. Недель пять Илу предстояло ухаживать за ними самой, прежде чем я
смогу «вступить в должность».
Она показалась из норы через три дня, и это был первый тревожный звонок: обычно
мать как минимум неделю безвылазно сидит со щенками. В Айдахо волчица провела в норе
даже больше недели и вышла абсолютно истощенной. Я не знал, что и думать. Конечно,
рассуждал я, в неволе волки ведут себя иначе, чем на свободе, да и погодные условия здесь
мягче, чем в Скалистых горах. Но в любом случае малышам необходимо тепло матери,
поначалу они не умеют самостоятельно поддерживать необходимую температуру тела. К тому
же каждые два часа их нужно кормить. А Илу как будто и не собиралась лезть обратно в нору,
хотя прошло уже часа четыре.
Я не на шутку встревожился. Надо было как-то заставить ее вернуться к волчатам. Я
даже обложил вход в логово едой, надеясь, что она подойдет поближе и материнский
инстинкт проснется в ней, как только она услышит повизгивания. Но это не сработало. Она
явно старалась держаться от логова как можно дальше.
Речь шла о спасении щенков. Решение нужно было принимать быстро, а то спасать
будет некого. Я залез внутрь и достал четыре крошечных, пушистых, слепых комочка. Они
кряхтели и посапывали. Трое мальчиков свернулись в один общий клубок и выглядели
вполне бодрыми, а вот четвертая — девочка — лежала в полуметре от них, совсем холодная.
Похоже, Илу сама ее отпихнула и не хотела признавать. Все они страдали от обезвоживания.
У животных это легко определить, оттягиваешь шкурку и смотришь: если она быстро
разглаживается, то все хорошо, а если нет, то не очень. Шкурка на четвертом щенке стояла
как гребень динозавра.
Мы с волонтерами отнесли всех четверых в сарай из шлакоблоков, к моему фургону. Я
приготовил его для щенка немецкой овчарки — один из моих коллег в парке собирался
завести собаку. Пол там был уже устлан соломой. Мы положили в коробку грелку и застелили
ее меховым одеялом, надеясь, что это худо-бедно компенсирует малышам отсутствие матери.
Когда мы поднесли им бутылочки с молочной смесью для грудничков, мальчишки жадно
набросились на угощение. (Значит, Илу еще за пару часов до ухода из норы перестала их
кормить.) А вот девочка едва открывала рот. Пришлось засунуть бедняжку под куртку и греть
своим телом, по капельке вливая в нее молоко.
Я и раньше видел, как волки в неволе бросали щенков на произвол судьбы. Причины
тому могут быть самые разные. Иногда материнский инстинкт оказывается недостаточно
силен, иногда рядом нет старшей волчицы, которая подала бы незадачливой мамаше пример.
Парку Хоулетс, где родилась Илу, щенки были не нужны, и они держали самок и самцов
отдельно. Она никогда не видела, как другие волчицы рожают и растят потомство. В такой
ситуации есть два варианта: или спасать щенков, или оставить их погибать, надеясь, что мать
поймет, к чему привела ее халатность, и в следующий раз подобного не допустит. Это тоже
срабатывает, но иногда одной такой жертвы мало, и несколько пометов погибают целиком,
прежде чем самка осознает, что первые пять недель должна вскармливать щенков и все время
находиться рядом. Так что, по сути, выбора у меня не было — не мог же я оставить их умирать.
Спустя пару дней мне уже позарез требовалась помощь. Я постоянно нянчился с
крошкой Шайенн и не успевал кормить остальных. Днем выручали волонтеры, а вот что было
делать ночью? К счастью, Джен не отвернулась от меня в трудную минуту. Дорога до ее дома
занимала около двух часов — как раз перерыв между кормлениями. После того как малыши
75
поедят, я брал их, всех четверых, засовывал в коробку, укрывал, ставил на переднее сиденье и
— в дорогу. Ночью каждые два часа ребят кормила Джен, а я занимался Шайенн. С утра —
обратно в парк, а вечером… ну и так далее.
Мальчиков я назвал Тамаска, Мэтси и Яна. Было очень любопытно наблюдать за их
развитием. Почти сразу стало ясно, что Тамаска — самый крупный и самый жадный.
Поначалу все шло неплохо, даже Шайенн иногда выпивала полбутылочки зараз, и я начинал
надеяться, что она выкарабкается. Все время возил ее к ветеринару, хоть это и влетало мне в
копеечку. Этот ветеринар меня разорил подчистую! Хорошо, что на помощь пришла моя
знакомая, хозяйка зоомагазина. Она проявила невероятную щедрость, взяв на себя оплату
медицинских счетов. Две с половиной недели я упорно пытался вдохнуть в Шайенн жизнь.
Но однажды она вдруг стала тяжело дышать, и при этом у нее в груди как будто что-то
булькало.
Я знал, что это дурной знак. Врач диагностировал пневмонию, а анализы крови
показали, что иммунная система у нее вообще не развита. Она умерла у меня на руках по пути
домой. Я был безутешен, хотя врач и сказал мне, что все это время Шайенн жила только
благодаря моей неустанной заботе. В дикой природе она бы и дня не протянула.
Этот случай преподал мне важный урок. Ее мать знала, что малышка не выживет.
Помощи Илу ждать было не от кого, и она сосредоточилась на здоровом потомстве — так ей
велела природа. А я вмешался куда не следовало, ничего в этом не понимая. Я похоронил
Шайенн в коробочке, недалеко от моего фургона (сейчас там новый вольер для волков), и
посадил на могиле дерево. Никогда ее не забуду.
Трем оставшимся в живых щенкам срочно требовалась новая мама. Илу больше не
проявляла к ним интереса, так что мне ничего не оставалось, как взяться за дело самому.
Поначалу я думал, что она выберет меня в няньки, и готовился именно к этой роли, но
события приняли более серьезный оборот. Я не был уверен, что справлюсь. Выжить-то они у
меня выживут — в этом я не сомневался. Проблема была в другом: как воспитать волчат так,
чтобы они не сделались ручными? Мне очень хотелось, чтобы они выросли максимально
похожими на своих диких собратьев как инстинктами, так и повадками. Для меня всегда
существовало лишь одно оправдание тому, что волков держат в неволе, — желание понять,
почему эти животные в природе ведут себя вот так, а не иначе. То есть вникнуть в мотивы и
логику их поведения, чтобы в дальнейшем предотвратить нежелательные последствия их
столкновений с людьми в естественных условиях.
В Канаде несколько лет назад произошла трагедия: волки загрызли и частично съели
студента, отправившегося в одиночный поход по саскачеванскому лесу. Этот инцидент
конечно же сразу объявили вероломным убийством. Но, как я уже говорил, волки никогда не
совершают поступков без определенных на то причин. Ведь люди, по сути, хищники, то есть
не совсем обычная добыча. А за долгие годы жизни среди волков я удостоверился: они ни за
что не станут убивать ни человека, ни кого бы то ни было еще лишь потому, что подвернулся
удобный случай.
Охота для волков — дело тонкое и очень важное. К нему не подходят спустя рукава.
Обычно альфа-волчица нацеливает охотников на добычу, подходящую стае в данный период.
Пища играет основную роль в формировании и поддержке социальной структуры стаи:
каждому рангу — свой кусок. Альфа-пара всегда получает наилучшее мясо и внутренние
органы, поэтому их запах сильно отличается от запаха волков с низким статусом, которые
питаются не так роскошно.
Стая запросто может проигнорировать слабое животное, убить которое им не
составило бы труда, и целую неделю, а то и больше, гоняться за здоровой и сильной особью,
если сейчас им необходимо именно такое мясо. Например, поблизости появилась
конкурирующая стая, и волкам нужна высокоэнергетическая пища, чтобы оставаться в
хорошей форме для защиты своей территории. А когда альфа-волчица вот-вот разродится,
она намеренно указывает на больное или старое животное. Такая пища умеряет пыл всех
членов стаи, и они потом не слишком буйно ведут себя со щенками. Подобные традиции
передаются из поколения в поколение, и наблюдать их в действии очень интересно.
Волки весьма придирчивы в выборе жертвы. Альфа-волчица может заранее наметить
конкретную особь даже в огромном стаде, голов в триста. Главным ориентиром здесь служит
запах, который животное оставляет на земле. Если, например, у лося на ноге рана и она
76
загноилась, то след у него будет соответствующий. Волчица понимает, что этот зверь ослаб, и
начинает выслеживать его. Она нюхает траву, кусты, у которых он задерживался,
обгрызенные листья. Учуяв запах плохих зубов, она узнает, что лось немолод. Можно сказать,
что альфа предварительно собирает подробное досье на добычу. По мере приближения к
жертве ее внимание переключается с земли на воздух. Еще за три-четыре километра волчица
вдыхает частицы пыли и шерсти, которые приносит ветер, и обоняние подсказывает ей, что
это и есть тот самый зверь. Остается только убить его. Приняв решение, предводительница
срывается с места, а следом за ней, накапливая адреналин в крови, пускается бегом вся стая.
Поравнявшись с намеченной добычей, альфа указывает на нее хвостом, и охотники
заваливают кого велено, даже если другие животные из стада к ним гораздо ближе. Они
подчиняются приказам альфы.
В тех местах, где погиб студент, активно вырубались леса. Следовательно, привычная
добыча волков, теряя жизненное пространство, уходила прочь. Стая начала есть
мигрирующего лосося. Не то чтобы это было чем-то из ряда вон выходящим: иногда волки
лакомятся рыбой, но, конечно, в качестве основного блюда она никак не замена мясу. В этом
мог таиться ключ к разгадке. Я решил поставить небольшой эксперимент, благо под рукой
были мои волки в Кум-Мартине. Я продержал их несколько месяцев на рыбной диете — и вот
вам результат: структура стаи полностью разрушилась! Да оно и понятно, ведь все ели одно и
то же и никак не утверждали свои социальные функции: кому принимать за всех решения,
кому — наказывать непокорных, а кому — следить за дисциплиной. Мои волки превратились
в неуправляемую банду хулиганов. Видимо, в стае, убившей молодого человека, произошло
нечто подобное: там царила полная анархия, и некому было указать, что делать можно, а чего
нельзя.
Оставался еще один вопрос: почему они его обглодали? Волки — как дикие, так и
живущие в неволе — в принципе способны прикончить другого хищника. Я видел, как они
заваливали медведя, убивали койотов и кугуаров, но чтобы они их потом съедали — такого я
не припомню. Волки могут напасть на хищника, в том числе и на человека, и загрызть его
насмерть, защищая своих щенков или добычу. Но есть его после этого они точно не станут.
У меня имеется теория на этот счет. Может статься, что волки больше не видят в людях
хищников. Это вполне вероятно ввиду нашей нынешней диеты, состоящей в основном из
углеводов и фастфуда. Не говоря уже о том, что в последнее время развелось много
вегетарианцев. Из-за этого мы теперь пахнем не так, как хищники. И ведем мы себя иначе —
не как охотники, а как добыча. Наши предки не стали бы убегать от волка, медведя или
кугуара. Случись такая встреча, у них не заколотилось бы сердце, их бы не бросило в
холодный пот, они бы не начали хватать ртом воздух и закатывать глаза, словно насмерть
перепуганная зебра. Одним словом, когда-то дикие звери были привычными соседями
человека, с которыми он спокойно делил свой мир. В те времена люди знали, что если не
вставать между матерью и щенками и не подходить близко к логову, то никакой опасности
встреча с волком в себе не несет. Индейцы сохранили эти знания до сих пор. Дело в том, что
запах страха возбуждает хищников, делая жертву лакомым кусочком. И лишь добыча с
готовностью этот запах распространяет. Я думаю, что в ситуации со студентом этот момент
сыграл свою роль. Инстинкт подсказывал волкам, что для восстановления порядка в стае им
необходимо мясо, а тут, как на грех, подвернулся вот такой вот представитель современного
человечества.
Лесники говорят, что и с медведями происходит нечто подобное. В первый раз медведь
нападает на человека, чтобы защитить потомство или еду. Но почувствовав, что тот пахнет и
ведет себя как добыча, да и на вкус почти не отличается от нее, зверь и в дальнейшем охотно
убивает и ест людей.
Проблема в том, что, раздвигая границы цивилизации, мы понемногу отнимаем у
животных их привычный мир. Волки за сотни лет выработали четкие представления о том,
где следует охотиться, что есть и как строить свою жизнь. Они передаются из поколения в
поколение. И вот, откуда ни возьмись, появляются люди и вносят ужасную сумятицу в давно
заведенный порядок. Они вырубают леса и строят фермы в местах исконного обитания
волков, а потом еще удивляются, что у них пропадает скот. Конечно, он будет пропадать. Это
неизбежно ведь никакой другой добычи в округе не осталось. У волков просто нет выбора.
Человека называют царем природы, венцом творения. Но что это за правитель,
который не умеет грамотно обращаться со своими подданными? Мы разучились
поддерживать естественный, веками установленный ход вещей. А у животных это в крови.
Крысы и прочие паразиты в дикой природе — отнюдь не вредители. У них есть своя ниша —
они питаются падалью, а их численность ограничена имеющимися в их распоряжении
объемами пищи. А что происходит в городах? Огромные кучи мусора валяются прямо на
77
улицах! Неудивительно, что армии крыс там разрастаются до катастрофических размеров.
Если люди возьмутся за ум, животные перестанут им досаждать.
И вообще, вам не кажется, что мы как-то чересчур удобно устроились? Все мыслимые
блага и тотальное отсутствие контроля. А ведь это не очень-то полезно. Взять хоть то, чем мы
питаемся. Поглощаем горы низкокалорийной дряни, чтобы организму хватало топлива.
Индейцы в давние времена употребляли исключительно пищу, богатую калориями, но в
разумных количествах — и слыхом не слыхивали об ожирении, и здоровье у них было
великолепное. А нынче, питаясь тем же, что и белые люди Запада, они точно так же жиреют и
травятся пестицидами, да и онкологические заболевания распространяются среди них с
пугающей скоростью. У тех, кто плетет корзины старым способом, пропуская тростник через
рот, часто развиваются злокачественные опухоли губ, и прочие виды рака тоже не редкость.
Нам следовало бы учиться и учиться у животных. Они помогут нам исцелить планету
— стоит лишь прислушаться. Пора нам вернуться к своим обязанностям хранителей всего
сущего, оглядеться вокруг и постараться залечить те раны, что мы нанесли природе. У
каждого вида есть свое место и предназначение. Опасно думать, что можно безнаказанно
истребить всех прочих обитателей планеты и продолжать жить припеваючи. По убеждению
индейцев, все, что происходит с волками, непременно находит отражение в нашем мире, и
наоборот. Они говорят: «Он, я». Нам нужно заново научиться сотрудничеству, и тогда все
наладится само собой. В природе все действуют сообща, оттого и жестокость никому не
нужна. Да, стаи волков конкурируют друг с другом, но в их соперничестве есть смысл: так они
загоняют добычу на свою территорию. Животное ни за что не станет убивать ради забавы или
просто так, от скуки. Я не раз собственными глазами видел, как хищники и травоядные
мирно соседствуют у водопоя, как будто между ними отродясь не было никакой вражды. Ведь
куда удобнее спокойно утолить жажду до того, как налетят тучи насекомых. К чему же
лишний раз портить друг другу жизнь? Картина совершенно идиллическая — кажется, вот-
вот приплывет Ной на своем ковчеге.
В полноценной стае волков, которая к тому же правильно питается, всегда есть альфа-
пара. Это животные в расцвете сил. Ученые до недавних пор полагали, что именно они — и
только они — приносят потомство. Альфы принимают решения во благо всей семьи. Еще
непременно есть бета — блюститель порядка, и есть «контролер», проверяющий
компетентность товарищей. Далее идут средние особи с промежуточным статусом — от
высокого до среднего или от среднего до низкого. Омега играет самую скромную роль в
волчьем сообществе. Его функция — вмешиваться в ожесточенные поединки и принимать
огонь на себя, разряжая таким образом обстановку.
Позже мы перестали использовать эту терминологию: алфавитный порядок создает
иллюзию огромного разрыва между первыми и последними, которого на самом деле не
существует. Лучше называть альфа-особей «мозговым центром». Они выполняют эту
функцию, так как являются наиболее опытными в стае, но стоит им совершить ошибку, как их
место занимают другие — взять ту же Дейзи в Лонглите. Долгое время считалось, что альфы
— самые крупные и храбрые в стае, что они всегда в авангарде, будь то на охоте или при
разделе добычи, что они и близко не подпускают к еде остальных, пока сами не насытятся. Я
достаточно долго прожил с волками, чтобы понять: это не так. Альфы — голова стаи, а не
мускулы. Они самые умные животные, а следовательно, и самые ценные. Им не пристало
вступать в мелкие потасовки и подвергать себя опасности.
Конечно, мало кому придет в голову жить с волком, но многие люди заводят собак. И,
как правило, все проблемы с четвероногим другом возникают из-за нежелания человека
копнуть глубже и осознать сходство между этими двумя видами. Разница в ДНК у волков и
домашних собак — всего о,2 процента. За тысячелетия селекции люди вывели породы всех
доступных их воображению форм, размеров и цветов — от сенбернара до чихуахуа. Сейчас
даже «выпускают» собак, чья шерсть не вызывает аллергии. Но за фасадом из лоснящейся
шкуры, подрезанных коготков и умилительных коричневых глазок современные собаки
остаются очень похожими на диких волков. Конечно, они одомашнены, но
основополагающие инстинкты у них те же. Подобно волкам собаки — стайные животные. Мы
помещаем их в совершенно чуждый им мир, а потом удивляемся и злимся из-за того, что они
не всегда удачно в него вписываются. Обычно проблемы возникают потому, что люди заводят
животное не того ранга, который бы им подошел, или неправильно его кормят, что
отрицательно сказывается на его характере и манерах.
78
Многие уверены, что лучше всего выбрать альфу, причем они наивно полагают, будто
альфа — это самый храбрый щенок из помета, который первым выходит их встречать. На
самом деле в такой момент альфы забиваются в дальний угол — развитый инстинкт
самосохранения подсказывает им: не высовывайся. Если запахнет жареным — например,
возле логова появится разъяренный медведь, — альфа ни за что не станет встревать. Он
скорее будет сидеть себе в сторонке, глядя, как остальных членов стаи разрывают на кусочки,
чем рискнет своей жизнью. Альфы всегда помнят о том, что их главная задача — принести
потомство. Продолжение рода, как ни крути, превыше всего.
Альфа-щенка легко дрессировать, он учится с радостью. Но рано или поздно природа
непременно подскажет ему, что пора занять место вожака в стае. Он будет готовиться и ждать
подходящего момента, когда хозяин даст слабину, что на языке собаки означает: отныне
можно забыть о послушании. Это может произойти и в полгода, и в девять месяцев, и в два
года: как только вы перестанете постоянно опережать его на шаг, ваш любимый воспитанный
песик превратится в своенравную бестию, которой нет никакого дела до вас и ваших команд.
Некоторые хозяева жалуются, что их питомцы, стоит им только прийти в какой-нибудь
парк, как будто глохнут. Мол, дома они пай-собачки, а на прогулке становятся абсолютно
неуправляемы. На самом деле происходит вот что. Собачьи органы чувств гораздо
совершеннее человечьих. Гуляя в парке, пес точно знает, сколько там людей, собак и прочего,
ведь он видит лучше вас, слышит то, чего не может уловить ухо человека, и улавливает запахи
всех, кто был там за последний день. Понимая, что вы не в состоянии гарантировать
безопасность вам обоим, ваш друг просто берет ситуацию под личный контроль.
А вот щенок, который отважно выбежит вам навстречу, когда вы приблизитесь к кучке
пушистых комочков, как раз не альфа, а бета. Этот малыш — будущий вышибала,
телохранитель и блюститель порядка в стае. Он — воплощенная агрессия. Ему не до
размышлений, он просто кидается в самую гущу событий. Думать — не его обязанность, ведь
для этого в стае существуют альфы. Бета-особь следит за тем, чтобы все знали свое место и не
посягали на чужую долю. А в случае опасности извне он будет до последнего бесстрашно
защищать остальных.
В волчьей стае функции беты чрезвычайно важны. Но иметь такую собаку дома —
настоящая катастрофа. Ваши и его представления о реальной угрозе могут не совпасть. Он
увидит ее в другой собаке, в соседях, в ребенке, который пришел к вам в гости. Людям
подобная агрессия кажется бессмысленной, тогда как пес просто чует нечто нам недоступное
и действует согласно своей логике. Не исключено также, что бета станет насаждать «законы
стаи» у вас дома. Если, например, вы не разрешаете ему лежать на диване, он будет сгонять с
дивана и ваших детей. А если собака решит наказать ребенка, как щенка, это чревато
серьезной травмой, ведь у людей нет толстой шкуры, способной защитить от укусов, а собачье
воспитание, как и волчье, основывается на непосредственном контакте ученика с челюстями
учителя. Множество собак получили смертный приговор за то, что покусали людей, хотя
причиной тому — лишь невежество их хозяев. Они выбрали себе питомца, не имея
представления ни о его ранге, ни о принципах организации стаи, ни, следовательно, о том,
как обращаться с этим конкретным псом.
Теперь рассмотрим функцию «контролера». По статусу он «высший из средних», и его
задача — следить, чтобы остальные члены стаи справлялись со своими обязанностями. Если
он замечает, что кто-то по той или иной причине отлынивает от дел, то для восстановления
дисциплины подключается бета. Случается, что какой-нибудь волк не реагирует на
наказания, перестает выполнять свою работу и вообще приносить какую-либо пользу стае.
Тогда бета изгоняет его. Возвращаясь к собакам: пес-«контролер» весьма утомителен, он все
время испытывает своего хозяина, проверяет, достоин ли тот роли альфы.
Особи среднего и низшего ранга всегда нервные и подозрительные. В природе они
исполняют обязанности дозорных. Как правило, они бродят вокруг логова или обозревают
окрестности с какого-нибудь холма, чтобы в случае опасности заранее предупредить альфа-
пару. Из таких собак получаются хорошие питомцы, они никого никогда не испытывают и не
учат. Все, что им нужно для счастья, — это более или менее регулярное питание. Команды
будут выполняться беспрекословно, от кого бы они ни исходили. Щенки-дозорные не спешат
знакомиться с гостем, а смирно сидят в уголке. Зато «собачья покорность» — это как раз про
них. Повзрослев, они могут чересчур докучать вам лаем или проявлять агрессию, если им
страшно, но эти мелочи легко исправить грамотной дрессировкой. Впрочем, как и любые
другие черты, которые жизненно необходимы в стае волков, а в человеческом обществе
только мешают.
В стае есть три специальности: охотники, няньки — обычно это бабушки и дедушки —
и миротворцы. Все они пользуются большим уважением. Охотниками обычно бывают
79
волчицы, потому что они легче и бегают быстрее. Если намечается крупная добыча, бизон
или лось, то они сначала изнуряют зверя долгой погоней, а потом более сильные самцы
довершают дело. Задача охотников — выследить и убить, но не они решают, кого именно. Это
работа альфа-волчицы. Она бегает вместе с остальными и указывает им будущую жертву,
которую охотники потом настигают и заваливают. Ее выбор зависит от времени года и от
того, какое мясо в данный момент необходимо стае. Собаки-охотники — поджарые и
жилистые, с сильными мышцами, очень выносливые, остро реагируют на малейшее
движение. Это они любят гоняться за птицами на прогулке, ловить падающие листья, перья и
так далее.
Нянчатся со щенками, как правило, отставные альфы, чаще всего самки, но не
обязательно. Они берут малышей на воспитание недель с пяти-шести, а мать возвращается к
выполнению своих основных обязанностей предводительницы. Няньки защищают
детенышей, разжевывают и отрыгивают для них мясо, кормят их и обучают. Именно от няни
молодняк узнает, как защищать свою еду, охотиться и правильно вести себя в стае.
Выступать в роли голубя мира — тоже задача не из легких. Омега-волк поддерживает
спокойную атмосферу в стае, изображая из себя нечто вроде боксерской груши для
разгулявшихся товарищей. Волки часто дерутся между собой во время дележа добычи или в
брачный сезон. Я сполна хлебнул этой каши в Айдахо. Когда обстановка накаляется, стая
порой балансирует на грани братоубийства. Это критические моменты — каждый волк рвется
закрепить свою позицию на иерархической лестнице. Тогда миротворцы лезут в самое пекло
и принимают удар на себя. При этом сами они не теряют хладнокровия и не проявляют
агрессии, и в итоге драка заканчивается и все успокаиваются. Работенка у миротворцев
неблагодарная, и едят они последними, но нормальное существование стаи без них
невозможно. Случись собачья потасовка в парке, пес-миротворец полезет в самую гущу,
поднимет страшный шум, но на самом деле он таким образом разнимет драчунов.
Для счастливой жизни с собакой нужно обязательно знать ее социальный статус.
Только так можно понять, как правильно вести себя с ней и как ее дрессировать. Большинство
кинологов-бихевиористов при разработке своих методик ориентируются на поведение волков
и признают важность иерархии. Тут я с ними и не спорю. Однако, как я уже упоминал не раз,
наблюдая за животными на расстоянии, очень легко сделать ошибочные выводы об истинных
причинах их поведения — что часто и происходит. Только взглянув на стаю изнутри, можно
судить о протекающих в ней процессах. Хозяев всегда учили брать на себя роль альфы, и мы
сто раз видели по телевизору, какие чудеса творит этот подход с «трудными» питомцами. На
самом же деле он не всегда работает, а если работает, то не всегда долго…
Я не собираюсь критиковать кинологов-бихевиористов. Просто я на своем опыте
убедился, как важно уметь подражать поведению особей разных рангов, ибо несомненным
остается факт, что далеко не каждый пес способен терпеть своего хозяина в роли альфы.
Прежде ученые в один голос твердили, что волка и домашнего пса сравнивать
бессмысленно. Я провел много времени в компании тех и других и потому могу с
уверенностью сказать, что подобные заявления — полная чушь. Более того, я считаю, что те
знания, которые я получил, изучая волков, не просто полезны — они необходимы, когда дело
касается воспитания собаки. Ведь это самый настоящий ручной волк, живущий в вашей
гостиной.
Допустим, вы стали хозяином одного из тех беспокойных, пугливых песиков, которые
так и норовят забиться в угол и чей жалкий вид умиляет окружающих. Если вы попробуете
вести себя с ним как альфа или даже бета, вы попросту уничтожите его. Среди своих
сородичей этот пес занимал бы одну из последних позиций в стае, и дистанция между ним и
особью столь высокого ранга была бы огромной. То есть его бы, конечно, ценили и уважали,
просто эти двое друг к другу и близко не подходили бы. Абсурдная ситуация — это все равно
что поселить президента и чистильщика ботинок под одной крышей. Не торопитесь выбирать
боязливого щенка только потому, что вам его жалко. Обязательно надо брать в расчет
условия, в которых вы живете. Обычно в стае функция таких чутких, впечатлительных
животных — предупреждать остальных об опасности. Это их главная работа. Поэтому в
шумном городе с оживленным движением пес будет бурно реагировать на каждый звук в
радиусе пяти километров, а с подветренной стороны — и всех пятнадцати, сводя с ума и вас, и
соседей. Ну разве что вам удастся как-то убедить его, что у вас все под контролем.
80
Я не говорю, что такого пса нельзя перевоспитать. Правильной дрессировкой вполне
можно превратить его в уравновешенную городскую собаку, но делать это нужно с первого же
дня вашей совместной жизни. Хорошо, если на дворе лето, вечера светлые, погода ясная. Как
можно чаще выводите его на долгие, далекие прогулки. Главное — дать ему понять, что
вокруг нет никакой опасности. Ни собака, ни волк не будут реагировать на знакомые звуки
или запахи, так что пускай ваш друг как следует изучит окрестности. Если же он испугался
чего-то нового, несколько раз погладьте его вдоль всей спины и дышите при этом глубоко,
ровно — так успокаивают щенков матери. Имейте в виду, любой непривычный звук вызовет
продолжительный приступ лая, так что если промедлите с воспитанием, не будет вам покоя.
Вот взревет ночью сигнализация на каком-нибудь заводе километров за семь от вас — вы ее
даже не услышите, но спать вам до утра уже не дадут.
Не сотрясайте зря воздух, пытаясь кричать на пса, и вообще не повышайте голос —
поверьте, от этого станет только хуже. Он подумает, что вы просто поддерживаете его,
присоединяясь к его лаю. Собаки улавливают лишь интонацию и тембр — примерно как мы,
постучав по кружке, понимаем, полная она, полупустая или совсем пустая. Смысла слов они
не воспринимают. Исключение составляют команды, которым их обучили во время
дрессировки. Это должны быть простые и короткие приказы: «сидеть», «рядом», «ко мне»,
«лежать», «фу» или «тихо». Произносить их нужно уверенным тоном, делая необходимые
поправки на ветер и расстояние. Лучший способ заставить пса замолчать — спокойно, но
резко скомандовать ему: «Тихо!» А если вы хотите поощрить его, чтобы он продолжал делать
что-то, например, идти к вам, то, наоборот, смягчите голос. Процесс дрессировки состоит в
том, что за правильное поведение пес получает награду. Давая ему команду замолчать, вы тем
самым показываете, что слышите его предупреждение об опасности и примете необходимые
меры. Его миссия выполнена. Теперь ответственность за происходящее лежит на вас, а он
может расслабиться. Вот увидите, он с радостью уступит вам право принимать решения: в
стае этим занимаются другие, и он вовсе не хочет выполнять чужую работу.
Но сначала нужно установить причину лая. Порой информация о том, что к вашему
дому приближается какой-то незнакомец или на другой стороне улицы творится что-то из
ряда вон выходящее, может оказаться полезной. Времена, когда считалось, что «собака лает
— ветер носит», давно прошли. У собак, как и у волков, достаточно сложный язык,
предназначенный для передачи важных сообщений на большие расстояния. Возьмем,
например, такую ситуацию: вы живете в доме с садиком, и ваша собака, разумеется, считает
его своей территорией. Допустим, кто-то приближается к дому. Собака глухо зарычит, гавкнет
и снова зарычит. Это означает, что в окрестностях кто-то появился, но он еще довольно
далеко и волноваться пока рано — может, он и не к вам вовсе. Предположим, чужой подходит
еще ближе. Собака гавкнет раза три и продолжит рычать. Если вы никак не реагируете на
предупреждение, а незнакомец тем временем уже ступил на садовую дорожку, ведущую к
вашей двери, злостно нарушив границу территории, — вот тут-то вы и получите пулеметную
очередь. Однако если вы до этого доводить не станете, а вовремя посмотрите в окно и дадите
псу команду замолчать, то он тут же успокоится. Первые шесть месяцев дрессировки сыграют
решающую роль в ваших дальнейших отношениях. От них зависит, будет ли ваша совместная
жизнь долгой и счастливой.
Но далеко не всегда собака попадает в руки человека щенком. Собак ведь не
обязательно покупают у заводчиков. Их нередко забирают с улицы или из приютов, и жизнь
до этого у них, скорее всего, была не сахар. Мы узнаем, что пса били, мучили, морили
голодом, рыдаем от жалости и твердо обещаем ему новую жизнь. Но стоит бедняге испортить
ковер, как наши благие намерения испаряются. Мы тут же списываем все на прошлые травмы
и тем или иным способом возвращаем его в тот самый кошмар, из которого он так рад был
выбраться. На самом деле только людям свойственно зависеть от прошлого; собаки же, как и
волки, живут настоящим. Ваш незадачливый питомец думает: «Ага! Новая стая, новый
вожак, все будет отлично!» Говорят, старого пса новым фокусам не научишь. А по-моему —
очень даже научишь. Надо только воспроизвести период, когда животное наиболее
восприимчиво к новой информации.
Сразу после рождения мир волка или собаки предельно узок. Вся его жизнь вертится
вокруг норы или какой-нибудь картонной коробки. Кормясь молоком матери, щенок
усваивает элементарные сигналы и систему вознаграждений, осознает свое место в стае и
учится способам общения с сородичами. Затем, через пять недель, когда рацион пополняется
пережеванным мясом, а границы мира расширяются до области вокруг логова, уроки
становятся труднее: как вести себя с другими членами стаи, как отстаивать свое право на еду,
что делать и куда податься в случае опасности. Таким образом, к девяти месяцам он уже
обладает всеми необходимыми социальными навыками и способен выжить самостоятельно.
81
Я уже упоминал раньше, что питание играет важнейшую роль в общественной жизни
волков и даже может полностью изменить структуру стаи. Эксперимент с рыбой послужил
тому подтверждением. Главной волчице это хорошо известно. Прежде чем представить своих
щенков остальным, она выбирает на охоте либо старых животных, либо совсем юных,
которые еще питаются молоком. Молоко из желудка добычи оказывает успокаивающее
действие на всех участников трапезы. Взрослые волки становятся мирными,
снисходительными и даже ласковыми, будто сами превращаются в огромных щенков. Куда
только деваются их обычные драки и агрессивность во время еды! Глядя на это, нетрудно
поверить в легенды о волках, приютивших и вырастивших человеческих детенышей. Не
исключено, что самка, чьи щенки по какой-то причине погибли, с радостью возьмется
вскармливать кого угодно.
Так rot, чтобы перевоспитать взрослого пса, нужно кормить его как малыша: молоком,
мелко рубленным или прокрученным мясом, напоминающим твердую пищу, которую
отрыгивала для него мать, преподавая первые уроки жизни. Пара месяцев на такой диете — и
ваша собака тиха, послушна и готова внимать наставнику. Главное, на мой взгляд, ни в коем
случае не применять силу — это попросту не поможет. Пусть вознаграждение будет щедрым, а
наказание — чисто символическим. Если пинать собаку ногами, она только обозлится и
скорее укусит. Ведь именно такими ударами защищаются от хищников крупные травоядные,
на которых сам бог велел охотиться.
Учить собаку следует, показывая ей, что и как нужно делать, а наказывать — холодом.
Именно так поступают с волчатами матери — они отталкивают провинившихся, лишая их
тепла и ощущения безопасности.
Значение пищи для поддержания иерархии внутри стаи невозможно переоценить.
Питание у волков выполняет три основные функции: во-первых, поддержание здоровья и
физической формы; во-вторых, накопление запасов энергии для выживания в суровых
условиях — тут особо ценится добыча с толстой жировой прослойкой; и, в-третьих, каждой
ступеньке на общественной лестнице положена определенная доля.
Альфа-пара для поддержания своего статуса должна поедать много внутренних
органов и мяса с конечностей или крестца. Плюс немного овощей, которые содержат
полезные для здоровья элементы. Поскольку жертвы волков, как правило, травоядные,
овощи они получают из кишечников своей добычи. Бета-особи — самые могучие и
агрессивные — употребляют только мясо с конечностей и овощи. Далее идет верхняя
прослойка среднего класса — «контролеры». Около четверти их рациона составляют овощи,
остальное — мясо со спины и других мест, кроме конечностей. В рационе волков рангом ниже
мясо и овощи распределены равномерно. Ну и у последних в списке четверть доли мясо, а три
четверти — содержимое кишечника.
Разводя домашних собак, люди чудовищно исказили естественный порядок вещей:
всех кормят одинаково, независимо от статуса. И в основном это либо сухой корм, либо
консервы, где все смешано в единую субстанцию, да еще собачье печенье — при том, что ни
один дикий волк в жизни не пробует пшеницы! В итоге собака сбита с толку и не понимает,
какую социальную функцию ей выполнять. А тут еще мы усугубляем положение бездумной
дрессировкой — например, заставляем гордых лидеров ложиться или садиться на глазах у
собачонок мелкого пошиба.
В погоне за эстетикой мы отняли у многих собак их исконные средства коммуникации.
У одних теперь плоские морды, за которые не укусишь, — следовательно, традиционное
наказание, которое тысячелетиями практиковали их предки, отпадает. У некоторых пород
висячие уши — попробуй такими ушами что-нибудь покажи. А иным до недавнего времени
купировали хвосты — слава богу, в Великобритании это теперь запрещено. А ведь хвост —
важнейший компонент собачьего языка, его используют для распространения в воздухе
своего запаха — как вентилятор.
После смерти Шайенн я пару месяцев держал трех щенков Илу в сарае. За это время
они уже стали есть с молоком и мясо — я старался нарезать его как можно мельче, имитируя
субстанцию, которую отрыгивала бы для них мать. Они заглатывали угощение как миленькие
и вскоре отказались от молока, а там перешли и на куриные крылья. За них мальчишки даже
дрались между собой, рычали и фыркали. Им требовалось все больше и больше места, но
делить вольер с Тенью и Бледнолицым они, конечно, не могли. Пришлось принять меры. Мне
помогали шестеро волонтеров. Совместными усилиями мы огородили соток двадцать на
82
самой границе парка, рядом с моим фургоном. Я поместил взрослых волков туда, а щенков
перевел в вольер ниже по склону, где они родились, и поселился там вместе с ними.
Мне одному пришлось отвечать за все сразу. Будь мы на воле, ухаживать за волчатами
помогали бы другие члены стаи, а роль няньки заключалась бы только в воспитании и
присмотре. А тут я сам должен был и согревать их, и кормить, и следить, чтоб не
покалечились, и приводить на ночь спать в логово. Переложить часть обязанностей было не
на кого. Я вроде как считался взрослым, но практических навыков, по сравнению с волком,
мне явно недоставало. Тем не менее в целом все шло неплохо — они даже послушно уходили
вместе со мной спать в нору. Но впоследствии выяснилось, что все-таки кое с чем я
переборщил. Возьмем, к примеру, Тамаску: бета-самец, огромный и бесстрашный, готовый
защищать стаю. Лишь одна вещь с детства повергала его в ужас — гроза. Стоило сверкнуть
молнии, как он, совсем малыш, бежал ко мне, скуля и прося защиты. (Мы тогда еще не
переехали в вольер, ютились в сарае.) Его нужно было взять на руки и согреть. Я клал его на
шею и носил, как шарф. Успокоившись, он рефлекторно искал что-то, хоть чуть-чуть
напоминающее грудь матери, желая подкрепиться. Это всегда оказывался мой нос. Он
посасывал его минут двадцать, после чего мирно засыпал, и я относил его к остальным.
Ага, когда милый пушистый трех-четырехнедельный комочек присосется к твоему
носу — это приятно и ужасно трогательно. Все вокруг чуть не плакали от умиления. Одного я
не учел: первый наставник — это на всю жизнь. Вот и представьте себе взрослого, огромного
волка, в шестьдесят килограммов весом, который во время грозы сидит где-нибудь под
деревом, взгромоздившись мне на колени, и сосет мой нос. Только теперь его пасть слишком
велика, и Тамаска просто крепко зажимает кончик моего носа меж резцов. Поэтому
обращаюсь к владельцам собак: будьте осторожнее! Все, чему вы учите щенков в раннем
детстве, они будут помнить до конца дней.
Было еще одно упущение, в котором мне потом пришлось раскаяться. Поначалу после
кормления я брал волчат в логово под землю, греться. К шести месяцам они уже достаточно
выросли, чтобы большую часть времени проводить снаружи, предпочитая в плохую погоду
лежать под деревьями. Только если ливень продолжался несколько дней, мы, промокнув
насквозь, забирались в нору. Спальные места под землей мы четко между собой
распределили: я, Мэтси и Яна залезали поглубже, свернувшись в один клубок, а Тамаска,
самый крупный, лежал у входа, повернувшись к нам задом и наполовину высунувшись
наружу. Все было ничего, пока он был щенком. Но когда он подрос, то стал закрывать собой
весь проход и к тому же неистово пускал ветры. Наевшись сырого мяса, он проделывал это
каждые четверть часа. Иногда вонь стояла такая, что он сам поворачивался, принюхивался и
смотрел на нас, будто бы вопрошая: «Это кто же здесь такого натворил?» А каково было нам в
дальней части норы, которая никак не проветривалась! Вот и выбирай: лезть наружу, под
ливень, или сидеть в этой жуткой вонище, пока не потеряешь сознание.
Если меня заставят признаться, кто из этой троицы мне милее всех, я скажу: Тамаска.
Он такой интересный. Но мы все одна семья, так что я стараюсь никого не выделять. Мне
досталась странная роль. Я должен был научить каждого из них выполнять свою социальную
функцию, не являясь при этом их лидером. Ниже меня был только Мэтси — пугливый,
беспокойный и не очень крупный, но двух остальных следовало подготовить к высоким
позициям. Я учил их исключительно своим примером, желая, чтобы будущие лидеры
запомнили и усвоили: вести себя нужно спокойно и уравновешенно. Я никогда не бил их,
если они делали что-то не так: провинившийся временно лишался тепла, пищи или воды, как
это происходит в естественных условиях. Мне хотелось вырастить из них не полуручных, а
настоящих, диких волков. Если мне требовалось продемонстрировать свое превосходство, я
делал это в игровой форме. А когда им удавалось вконец разозлить меня, я просто уходил и
ложился поодаль — не хотел, чтобы моя агрессия портила воспитательный процесс.
С индивидуальным меню тоже пришлось разбираться самому — учить каждого, как
опознать свою часть добычи и как ее защищать. Уже к шести неделям стало ясно, у кого какой
будет статус. И когда я впервые делил между ними кролика, то позаботился о том, чтобы
каждый получил соответствующую долю. Мэтси, как младшему по рангу, я отдал желудок,
Тамаске, с его бандитскими замашками, типичными для бета-особи, — мясо с конечностей, а
Яне, которого природа, без сомнения, наделила умом, — внутренние органы.
Когда я впервые приволок в вольер тушу, то сделал все возможное, чтобы Яна проник
внутрь реберного каркаса и съел сердце, печень и почки. Тамаску я всеми силами удерживал в
районе крестца и шеи, но он был такой жадный, норовил сожрать все, до чего мог дотянуться,
поэтому мы с ним постоянно цапались. Я пытался запугивать его, в точности подражая диким
волкам: сначала скалил зубы (типа угрожал оружием) и рычал, высовывая кончик языка.
Если не помогало — кусал его сбоку за морду, чтобы заставить отойти в сторону. Часто
83
указанное мной место ему не нравилось, и тогда он предпочитал дать сдачи. У меня все лицо
было в мелких шрамиках от его острых как иголки зубов, да еще он вечно каким-то образом
умудрялся ободрать мне нос.
Однажды у него в пасти оказалась вся моя нижняя челюсть. Клыки больно давили на
мягкое место под языком. Я же, со своей стороны, мертвой хваткой вцепился ему в загривок.
Так мы и стояли, рыча и ворча друг на друга. Это была настоящая битва характеров. Если бы
не его сравнительно юный возраст, он не оставил бы мне ни единого шанса, но в тот короткий
период его жизни я, как нянька, был все же выше рангом, и в итоге ему пришлось уступить. Я
любил шутить, мол, мы с Тамаской так часто ссоримся, что вполне можем сойти за
супружескую пару.
Не менее важно было предотвратить травмы во время игр. Обладая такой мощью и
темпераментом, волк должен быть крайне осторожен, чтобы ненароком не нанести
противнику смертельную рану. Обычно, если один волк причиняет другому боль, то жертве
стоит только взвизгнуть, как ее тут же отпустят. Я много раз убеждался в этом — ведь кожа
человека куда тоньше волчьей шкуры, и мне частенько приходилось просить пощады. Долг
требовал как-то научить этому моих воспитанников, однако при моих весьма ограниченных
бойцовских возможностях причинить им боль было не так-то просто. Я выбрал своей
мишенью уши и губы. В наших игровых баталиях я кусал волчат так, чтоб они запищали, и
сразу же отпускал. Потом опрокидывал щенка на спину и стоял, по классическому волчьему
обычаю, слегка сдавив зубами его горло, показывая тем самым, что мне можно доверять.
Кроме того, я прививал им самоконтроль, играя в хоту. Собаки, готовясь к прыжку,
принимают позу так называемого низкого старта. У волков я бы назвал это «резким стартом»:
из такого положения, присев и напружинившись, они могут совершить молниеносный скачок
на два метра в любом направлении. Наши игры обычно начинались с такого «резкого
старта», после чего мы носились наперегонки, толкаясь и опрокидывая друг друга. Если
страсти слишком накалялись, я возвращался в исходную позицию. Погоня сразу же
прекращалась, все успокаивались и приходили в себя, чтобы продолжать игру в безопасном
режиме. Я встраивал в них своего рода переключатель с максимальной скорости на нулевую,
который всегда удерживал бы юных волков в разумных рамках. Игры играми, но поранить
нечаянно братишку — последнее дело.
В ходе наших учебных сражений я сделал одно интересное открытие. Оказывается, в
процессе драки поднимается уровень адреналина и феромонов в крови — и у человека, и у
волка, — что на время дает участникам схватки известное преимущество над остальными.
Если я, например, не мог заставить Тамаску отойти от добычи, то устраивал небольшую
потасовку с Мэтси, минут на десять. И когда я возвращался обратно, Тамаска отступал, чуя,
что я разгорячен и со мною шутки плохи.
Еще один важный урок — самосохранение. Они должны были научиться распознавать
сигналы — позы и звуки — и правильно на них реагировать ради собственной безопасности.
Волки пользуются определенной звуковой системой. Любой высокий звук расценивается как
призыв или поддержка. Если щенкам грозила опасность, я звал их, пронзительно поскуливая,
и они сразу прибегали. Тогда я успокаивал их более низким, приглушенным звуком. Еще
один «сигнал тревоги», наземной или воздушной, — отрывистое тявканье. Я издавал его, если
над нами кружил канюк либо просто вертолет пролетал или самолет, — и щенки тотчас
мчались ко мне в поисках защиты.
Низкий же звук всегда так или иначе предостерегает. Глубокое гортанное рычание
означает, что тебе тут не рады, а подробности сообщает поза животного и его оскаленные
зубы. Чем солиднее зверь, тем выше он держит голову. Доминирующий волк зарычит, если
волк рангом пониже при встрече не «поклонился» соответственно своему статусу. Впрочем,
собаки в парке ведут себя точно так же. Среди них сразу устанавливается старшинство, и если
кто недостаточно почтителен, на него будут рычать и ворчать, а то и по шее надают. Но
вернемся к волкам. Если наглец упорствует и не желает выказать уважения, рычание
нарастает, потом возле его морды клацают челюсти. Это последнее предупреждение, после
которого уже начинается лапоприкладство. Повалив нахала, старший отступает и снова
рычит, ожидая выражения покорности. Поверженный противник должен виновато
приникнуть к земле, признавая, что погорячился.
Нечто подобное происходит и во время трапезы. Взрослые волки, по сути, защищают
свою долю ушами. Стороннему наблюдателю покажется, будто смотреть нужно на челюсти,
чтоб на них не напороться. Вовсе нет, главное — уши. По ним четко видно, что вам тут можно,
а чего нельзя. Если волк стоит над тушей с горизонтально распластанными, как крылья,
ушами, значит, его статус выше вашего, так что не надо зариться на его кусок, если не хотите
неприятностей. Попробуете подойти ближе — он зарычит, оскалив зубы и высунув кончик
84
языка. Если вы не отступите, рычание усилится, затем последует щелчок зубами — последнее
предупреждение, а дальше уж пеняйте на себя. Но если, допустим, справа подойдет
соплеменник еще выше рангом, то правое ухо нашего волка повернется в сторону и назад,
показывая тем самым: пожалуйста, проходите. Левое ухо он, однако, оставит в
горизонтальном положении, продолжая защищать от посягательств свою порцию. Но как
научить этому щенков, если у тебя человечьи уши? Я попробовал закрывать свой кусок всей
головой, и, похоже, они уловили смысл.
Самым трудным для наставника с человеческим сердцем оказалось распределить
между волчатами роли. Если вожаку стаи угрожает опасность, волки должны пожертвовать
даже целым пометом щенков: ведь на следующий год они дадут новое потомство, а потеря
вожака может привести к гибели всю стаю. Соответственно, и волчат высокого ранга, как
будущих лидеров, защищают активнее других. На этих уроках мы играли в догонялки. Я
кусал своих подопечных за спины и за лапы — как будто за ними гонится взбесившийся волк.
Это напоминало игру в охоту, только тут я прицельно направлял их в сторону норок-укрытий.
Единственным способом избежать укусов было нырнуть под землю, оставив «врага» с носом.
Существо, превосходящее размерами трехмесячного волчонка, в эти норки попросту не
пролезало. И оттуда я уже не мог их выманить ни за какие коврижки — они понимали, что
спастись можно только там. Скрепя сердце я следил, чтобы они прятались по старшинству, то
есть чтобы Тамаска и Мэтси оставались снаружи, пропуская Яну вперед.
Слава богу, это были только уроки.
Мы прожили вместе полтора года: вместе ели, спали и развлекались. Все это время я
не ел никакой человеческой еды типа кофе или сэндвичей, не переодевался, не принимал
душ и не мыл голову. Я спал исключительно на твердой земле, мочился, как и волки, прямо в
вольере, метя таким образом территорию, а прочие экскременты из соображений гигиены
аккуратно складывал в пакетик и отдавал волонтерам. Единственной роскошью, которую я
себе позволял, была туалетная бумага. Ее запасы мне оставляли в промежутке между двумя
воротами. Я ни разу за все это время не покидал вольера — да мне это и в голову не
приходило. Я был совершенно счастлив и доволен жизнью. Волчата стали моей семьей, я
знал их куда лучше, чем собственных детей, и чем дольше я жил среди них, тем сильнее мне
хотелось остаться с ними навсегда. Их мир меня полностью устраивал. Как с любыми детьми,
с ними порой бывало нелегко, но, глядя, как они растут и обретают уверенность в себе, как
развиваются их характеры, как проявляются и оттачиваются их способности, я испытывал
непередаваемые чувства. Подумать только — я для них не чужой и вообще все это отчасти
моих рук дело!
Мои контакты с окружающим миром сводились практически к нулю. Что происходило
за пределами загона, я не знал и знать не хотел. Только связывался с волонтерами по рации,
чтобы заказать еду и обсудить, чья именно туша нам достанется. Эту информацию я учитывал
при организации игр, надеясь, что мои волчата научатся ассоциировать разные методы охоты
с разными видами пищи. Кроме того, время от времени я просил волонтеров повыть или
поставить запись воя то одной, то другой стаи — в качестве прививки от лишней
самоуверенности, такого сигнала, мол, вы тут не одни.
Первые несколько месяцев я кормил щенков, как положено, понемножку, но часто, но
как только они подросли, переключил их на режим питания, обычный в естественных
условиях: голодовка — добыча — обжираловка. Я не просто так упорно стремился привить
волчатам повадки их диких сородичей, несмотря на то, что им суждено было до конца дней
жить в неволе. Я рассчитывал, что они передадут полученные от меня знания своему
потомству, а те — своему, и так далее, из поколения в поколение. И если когда-нибудь
британские волки вновь обретут свободу, они сумеют о себе позаботиться самостоятельно.
Моя заветная мечта — чтобы им хватило сноровки для выживания и в своем мире, и в нашем.
Итак, мы ели раз в двое суток. Один день целиком посвящался охотничьим играм, то
есть моральной и физической подготовке, и только на закате либо на рассвете следующего
дня начиналось пиршество. Больше всех охотиться у нас любил Мэтси, самый быстрый и
ловкий поэтому за неимением самок я назначил его загонщиком, а на себя брал роль альфа-
волчицы, указывая ему мишень. В Айдахо я понял, как важно для волка умение делать запасы
— от этого нередко зависит его жизнь. Мои мальчики твердо знают, что изобилие не вечно,
что порой в окрестностях подолгу не встречается никого съедобного, что бывают периоды,
когда стая не может выходить на охоту. Я закапывал куски мяса в мягкую землю вокруг
85
пруда, поглубже, ниже уровня воды, и оно там хранилось, как в холодильнике. В какой-то
момент волонтеры по моей просьбе задерживали поставку очередной туши, растягивая таким
образом нашу голодовку до трех или даже четырех дней, и я показывал волчатам, как извлечь
заначку, чтоб перекусить в ожидании свежей добычи. Заодно с едой я припрятывал и
отдельные части туши, которые потом служили нам наглядными пособиями: оленьи рога и
ноги, обрывки шкуры кролика, коровы или овцы, фазаньи перья.
В день подготовки в зависимости от обещанного мне по рации меню я выкапывал
какой-нибудь занимательный предмет и раззадоривал своих воспитанников. Если, допустим,
у нас планировался фазан, я размахивал перьями, дразня волчат и поднимая вожделенную
игрушку повыше, чтобы им пришлось за ней попрыгать. Так мы узнавали, какой была наша
еда при жизни: вот эта, например, умела летать, на земле ее не поймаешь. Я даже просил
ребят кидать нам птицу через забор — какой-никакой, а все ж полет. Рыбу я утаскивал в пруд
и держал у дна, вынуждая волчат не только лезть в воду, но еще и нырять. Если же местный
фермер жертвовал нам целую охапку кроликов после удачной охоты, я доставал кусочек меха,
лапку или ухо, а если кто-то привозил оленя — игра строилась вокруг ноги.
Оленьи ноги я хранил бережно, и непременно вместе с копытами. Бегая с такой ногой,
бросаясь из стороны в сторону, то и дело резко меняя направление, я изображал удирающее в
панике животное, а волчата гонялись за мной, пытаясь завалить добычу. Поначалу они
норовили схватить меня сзади и в ответ получали знатный апперкот копытом, а вместе с ним
— ценный урок: у кого есть копыта, тот ими брыкается. Я-то предпочел бы вдолбить им, что
пинок в горло от защищающего свою жизнь лося приводит к летальному исходу. От моих
ударов они останавливались на месте как вкопанные, но боль, похоже, проходила довольно
быстро.
Рога помогали мне довести до их сведения следующее правило: атаковать спереди
тоже опасно, к тому же жертва в любой момент может развернуться. Как только кто-то из них
давал до себя дотянуться, я колол его в бок — между прочим, и настоящие волчьи няньки
проделывают нечто подобное. Довольно быстро волчата сообразили, что единственный
способ повалить меня на землю — это слаженное, тактически выверенное нападение
треугольным построением сбоку. Только выполнив его безупречно, они получали мясо.
После еды мы сначала учились оборонительным воем предупреждать наглых
любителей дармовщины: «у нас кусок не отнимешь!», а потом метили территорию через
равные промежутки в несколько метров (живи мы в диком лесу, это были бы несколько сотен
метров), словно бы запирая на замок ворота крепости. На второй день мы отдыхали и
переваривали пищу, а дальше цикл начинался заново.
Как только волонтеры закидывали тушу в вольер, начиналась битва за места, в которой
пуще всех страдал наставник, не позволяющий никому зариться на чужую долю. Чем крупнее
и сильнее становились мои ученики, тем больше крови я проливал в этих жарких сражениях.
В течение девяти месяцев я питался точно так же, как они: вгрызался в сырое мясо бок
о бок с Яной, рыча и клацая зубами, чтобы защитить наши законные ребра от посягательств
Тамаски. Потом наконец вспомнил печальный опыт Айдахо и забеспокоился о своем
здоровье. Отныне волонтеры поджаривали для меня мясо и клали в пакет с кое-какими
овощами, а потом засовывали все это в тушу. Проблема была в том, чтобы найти пакет
прежде, чем до него доберутся волки. Периодически им это удавалось. В особенности
интересовался моей порцией Тамаска: жареное мясо почему-то приводило его в экстаз. И тут
я сталкивался с классической ситуацией, когда ученик таки превосходит учителя. Завладев
пакетом, он показывал все, чему научился: рычал и скалился на меня так, что ой-ой-ой.
Вернуть мой обед в таком случае не представлялось возможным и приходилось вновь
перебиваться сыроедением.
Через полтора года я начал время от времени покидать загон примерно на час,
возвращаясь обратно с добычей. Как будто отправлялся на охоту. Поначалу я далеко не
уходил — залезал на вершину холма и смотрел, что творится в вольере. Мое отсутствие очень
тревожило волков, и больше всех — Тамаску. Но им стоило только позвать меня, как я выл в
ответ, сообщая, что я совсем рядом. Первые пару раз они так пугались, что выли не
переставая, но вскоре связали мои отлучки с появлением еды и успокоились. Однажды
Тамаска отличился — издал потрясающий вой, какого я никогда не слыша,!. Четыре
отрывистых звука и один протяжный — определенно это был сигнал тревоги, и я со всех ног
бросился обратно. Оказывается, по соседнему обезьяньему вольеру каталось сдутое откуда-то
ветром белое пластиковое ведро. Непонятный шум напугал Тамаску, и он послал
предостережение отсутствующему члену стаи. А ведь мы ничего подобного еще не проходили.
Зато он уже владел призывным воем и коротким оборонительным лаем, вот и соединил два
86
сигнала, получив в итоге «авральную телеграмму» для дальних расстояний. Для меня это был
незабываемый день. Ученик выступил с блеском, вновь превзойдя учителя.
О расставании больно было даже думать, но я понимал, что ребятам пора осознавать
себя как полноценную стаю, независимую от моей персоны. И хотя наша совместная жизнь
продолжалась еще полгода, я все больше времени проводил вне вольера. На один из таких
периодов и пришелся переломный момент в моей судьбе — я познакомился с Хелен Джеффе.
Я вполне допускал, что рано или поздно кто-то оторвет меня от животных и вытащит обратно
в человеческий мир, но даже не подозревал, что меня туда потянет так внезапно и с такой
силой.
Однажды вечером я твердил себе, что не надо лезть в вольер, а тут как раз в парке
объявился мой приятель с воплями, что в местном баре дают две порции по цене одной. Не
очень-то мне хотелось с ним идти, но я все же поддался на уговоры. А Хелен зашла выпить с
подругой. Вооб-ще-то она этот бар не любит, по ее же собственному признанию, ее проще
убить, чем затащить туда, но день выдался у них таким паршивым, что по дороге с работы
дамы не удержались. Я называю это счастливой случайностью, Хелен — провидением. Она
меня узнала, поскольку, во-первых, обо мне уже шла молва в тех краях, а во-вторых, имелись
недвусмысленные подсказки, как то: убийственная вонь, бородища почти двухлетней
давности, длинные нечесаные космы и шрамы по всей физиономии. Я, конечно, не щеголял в
комбинезоне и ботинках, которые носил в загоне, — уходя во внешний мир, я оставлял их
возле фургона, чтобы не пропитались посторонними запахами, — но все равно разило от
меня, надо полагать, будь здоров.
Хелен выразила интерес к моей работе с волками, и в итоге мы с ней проболтали
больше часа, пока наши спутники общались между собой, а прощаясь, договорились
встретиться еще раз. Удивительно красивая женщина, с длинными светлыми волосами и
огромными голубыми глазами, на год меня младше, она немного напоминала Мишель, мою
первую любовь в Норфолке. Работала она в то время в местной школе, сыну ее было восемь, с
мужем они жили под одной крышей из практических соображений, но на самом деле их
супружеская жизнь давно себя исчерпала. Зеркальное отражение моих отношений с Джен —
официально наш брак еще существовал, в мимолетном приступе оптимизма мы даже успели
зачать четвертого сына, Сэма (он родился в марте 2004-го, незадолго до волчат), но любовь
прошла давным-давно, и у Джен был другой мужчина.
Взаимное влечение вспыхнуло между Хелен и мной с первого взгляда. Она жила в
скромном домике на другой стороне долины — довольно далеко, если ехать по дороге, но
фактически нас разделяло километра полтора, не больше. И пока я доживал последние дни с
Яной, Тамаской и Мэтси, мы с ней перекликались через долину на волчьем языке.
Незадолго до того, как я снова стал спать в фургоне, кто-то попытался отравить
щенков. Вечером того дня я вошел в вольер, чтобы, как обычно, провести там ночь, и увидел
Яну в крайне подозрительном состоянии: он был будто пьян, причем в хлам, едва на ногах
держался. Никогда не видел, чтобы волк так себя вел. Если бы я не испугался за него, то
нашел бы зрелище даже забавным: он не мог нормально ходить, но и на месте ему не
сиделось. Бедняга сшибал все на своем пути, натыкался на деревья, на камни, на
заграждения. К тому же его все время тянуло в пруд, только вытащу его, он уже снова там —
трясется от холода, но все равно лезет в воду. На мое присутствие он никак не реагировал —
похоже, просто не замечал меня. Волк совершенно ничего не соображал и вдобавок продрог
до костей, хотя ночь была довольно теплая.
Я не понимал, что с ним творится, и до ночи просидел в вольере, раз за разом тупо
вылавливая его из пруда. Меня пугало, что он такой холодный, и полночь я встретил уже на
грани истерики. И тут меня посетила безумная идея… Паника придала мне сил, так что я
исхитрился вытащить Яну за ворога, отпихнув попутно его братишек, и донести до фургона.
Там я уложил его в постель, включил обогреватель и лег с ним под плед, прижимая его к себе
и пытаясь согреть своим телом. Взрослый волк — по крайней мере, с виду, — сейчас он не мог
даже пошевелиться.
Яна как будто высасывал из меня тепло, и через пару минут я уже сам стучал зубами.
Приходилось то и дело вскакивать, чтобы, завернувшись в одеяло, посидеть у обогревателя.
Потом я возвращался под плед и снова отдавал «накопленное» тепло волку. Так мы
развлекались почти до рассвета, пока он не начал понемногу приходить в сознание… и не
попытался первым делом меня укусить. Наверное, все еще не узнавал. Я зажал его морду в
87
кулак и сказал себе: может, хоть знакомый голос его успокоит. В Айдахо я, помнится, ни разу
не издал человеческого звука, и со своими волчатами тоже старался этого не делать, но они
все-таки иногда слышали, как я говорю по рации или — в случае крайней необходимости —
по телефону. Словом, ничего более умного мне в голову не пришло, поэтому еще пару часов я
угрохал на светскую беседу: обсуждал с ним погоду, свою личную жизнь, планы на будущее и
т. д. и т. п.
Когда он наконец полностью очухался, мое обиталище чуть не разлетелось на кусочки
— что ж, вполне нормальная реакция для взрослого вменяемого волка, ни с того ни с сего
очутившегося в незнакомом тесном помещении. К счастью, мне удалось вовремя накинуть
ему на шею цепь и выволочь на улицу, где мы еще долго ходили кругами, пока он совсем не
выдохся. Вернувшись в фургон, я принялся ведрами вливать в него воду, чтобы вывести из
организма все лишнее. Вскоре процесс пошел, и после полудня я уже со спокойной совестью
водворил Яну обратно в вольер, к братьям. Анализ экскрементов показал огромную
концентрацию фенобарбитала — этот препарат входит в состав антиконвульсанта, который
часто используется для подавления эпилептических припадков. Моя рабочая гипотеза: кто-то
напичкал лекарством кусок мяса и бросил его через забор, а Яна, альфа-самец и вожак,
пользуясь правом первого подхода, мигом сожрал прилетевшее угощение.
Среди моих друзей-индейцев бытует поверье, что если охотник и медведь ранят друг
друга до крови, они сделаются как одно существо и охотник того медведя застрелить уже не
сможет никогда, где бы они ни встретились. В Айдахо мне сказали бы, что после этого
происшествия между мной и Яной установилась особая связь. А я бы ни за что не поверил,
но…
Несколько месяцев спустя лежим мы с Хелен в постели в моем фургончике, как вдруг у
меня начинает невыносимо ныть левая рука. Я давай ее чесать, рассматривать ладонь в
поисках занозы, или мелкого пореза, или чего-то подобного. Ничего не вижу, прошу Хелен
взглянуть. Ее осмотр тоже не дает результатов: покраснение есть, а отчего — непонятно. А
ощущение, как будто заноза засела под кожей и все вокруг воспалилось до такой степени, что
даже не притронешься, чтобы попробовать ее вытащить. Боль невыносимая, всю ночь не дает
мне глаз сомкнуть. Наутро мы отправляемся в вольер. Хелен только ушла вперед — и тут же
возвращается бегом.
— Ты не поверишь! — кричит. — Яна хромает на левую переднюю лапу!
— Укусили, наверное, — машинально отмахиваюсь я и иду посмотреть, в чем дело.
Переворачиваю его, хватаю пострадавшую лапу, гляжу — а в ней колючка застряла, в
том же примерно месте, где у меня болит рука. Кончик занозы едва нащупывается, но я все-
таки кое-как подцепляю ее ногтями и выдергиваю.
— Просто лапу занозил, — объясняю Хелен, сосредоточившись на Яне и ни во что
толком не вникая.
А она в ответ:
— О господи.
— Ты чего?
— Твоя рука ночью. Заноза.
И что это было? То ли самое загадочное совпадение в моей жизни, то ли
подтверждение индейской мудрости: если вытащишь зверя с того света, быть вам впредь
единым целым и чувствовать друг друга на расстоянии.
Хелен и я становились все ближе, несмотря на то, что большую часть времени мы
проводили либо в вольере с волками, либо в моих чудовищных апартаментах. Она с самого
начала понимала, во что ввязалась, и не строила никаких иллюзий на мой счет. Я обожал ее
за то, что она невозмутимо принимала все как есть. Проводила ночь в фургоне, в котором нет
не то что горячей воды, а даже и отхожего места, потом в 5:30 вставала и ехала к Аррану, пока
муж не ушел на работу. Я-то из-за волков привык просыпаться с восходом солнца, но она,
мягко говоря, не находила в этом особенного удовольствия. А дома ей еще надо было
быстренько принять душ, накормить сына завтраком и бежать с ним в школу. Муж Хелен не
имел ничего против ее образа жизни. Когда однажды мы приехали вместе, и он, и Арран
встретили меня очень дружелюбно. Но все же такой режим дня изматывал Хелен. После того
как мы провели выходные в отеле в Майнхэде, где я впервые за долгое время принял
настоящую ванну — обычно мне приходилось довольствоваться холодной водой из шланга, —
она решила, что хватит с нее половины шестого утра и всей этой беготни ни свет ни заря. Они
88
с Арраном куда-нибудь переедут, а я смогу приезжать, когда работа позволит отлучиться. Так
она и поступила: сняла себе отдельный домик, а я навещал их — правда, не так часто, как мне
бы хотелось.
В парке была уйма дел. Мне предложили взять двух европейских волков, трехлеток,
собственность какого-то богача. Он хотел поскорее сбыть их с рук. Я подумал, что если не
возьму, то предлагать кому-то еще их не станут, а сразу усыпят. У того парня денег было явно
больше, чем мозгов. Я не против людей, которые тратят деньги на дорогие игрушки, но если в
груди их собственности бьется сердце, это уже не какая-нибудь безделушка, от которой можно
избавиться в два счета. Я поехал к нему посмотреть на животных и узнал, что произошло.
Оказывается, его недоумок сынишка пинал футбольный мяч в вольере с волками и в какой-то
момент один из них, не выдержав искушения, цапнул парня. Звали этих несчастных Тотто и
Нанук. Я на скорую руку огородил участочек рядом со своим фургоном, чтобы не смешивать
разные подвиды, и перевез их в Кум-Мартин.
Место им понравилось, а вот я — не сразу. Слишком их до этого испортили. Первую
неделю без какого-нибудь кролика в руках к ним и соваться не стоило: уж очень они были
скоры на расправу. Следовало дать им понять, что тот, кто приносит им еду, сам в их меню не
входит. Через какое-то время к ним присоединился еще один постоялец — Зарнести, которого
я знал еще малышом в Броксборне. Мать вскоре после рождения повредила ему челюсти, из-
за чего он смахивал на недотепу Гуфи. Именно он, Зарнести, растрогал до слез мальчика-
инвалида.
Волков теперь было целых девять. Тень, Бледнолицый и Илу — в одном вольере, три
щенка Яна, Тамаска и Мэтси — в другом, плюс трое европейцев. Не хватало еще чтоб они
размножились! Поэтому я два года подряд колол единственной самке, Илу, контрацептивы.
Они были предназначены для собак, но до поры до времени действовали и на нее. Однако я
не учел потрясающей способности волков контролировать свой организм. Они же могут
растворить в собственном теле целый выводок щенков, если понимают, что в изменившихся
обстоятельствах их потомству не выжить, и все в таком духе. Илу просто-напросто задержала
течку, пока препарат не перестал действовать, и забеременела. Через девять недель
появились щенки: столько же, сколько и в первый раз, только девочка не погибла. Я назвал ее
Шайенн, а трех самцов — Натаа, Тиджес и Нануз.
К сожалению, у Илу так и не выработалось материнского инстинкта, и она опять
покинула логово, оставив новорожденных на произвол судьбы. Пришлось самому о них
заботиться. Я кормил всех четверых крошечных проглотов из бутылочки каждую ночь недель
пять-шесть, а как только они перешли на твердую пищу — спихнул их Яне, Тамаске и Мэтси в
надежде, что те дадут щенкам более аутентичное воспитание.
Хотя пополнение рядов и не входило в мои планы, щенки пришлись как нельзя кстати.
Я не терял связи с Бернардом Уолтоном, продюсером сериала Би-би-си «Беседы с
животными». У него теперь была своя компания, Aqua Vita Films, и, узнав, как я воспитывал
щенков в Кум-Мартине, он захотел снять об этом документальный фильм. И не только о
волчатах, но и обо мне, и о моей карьере вообще, и об исследованиях в Польше. Новый
выводок дал идеальную возможность воспроизвести ход событий, и мы отсняли с ними
огромное количество материала. Кроме того, мы ездили в Польшу, Финляндию и Америку,
где тоже снимали волков и беседовали с авторитетными специалистами, в том числе с Леви
Хольтом. В Америке фильм показывали по National Geographic Channel под названием
«Человек среди волков» (A Man Among Wolves), а в Великобритании — по Channel Five под
названием «Человек-волк» ('The Wolfman). Чтобы осветить противоположную точку зрения
— и заодно добавить перцу, разведя дебаты, — Бернард попросил группу ученых
прокомментировать мой эмпирический подход.
Пренебрежительное, а подчас и откровенно враждебное отношение ученых меня не
удивляло. Складывалось впечатление, что молодые специалисты зашорены, не решаются
ставить под сомнение общепринятые теории, ибо опасаются погубить на корню свою карьеру.
Но вот с Дугом Смитом, возглавляющим программу по восстановлению популяции волков в
Йеллоустонском национальном парке, у меня состоялся продуктивный разговор. Мы сидели
на плато Блэктейл-Дир, любуясь великолепным видом на парк, и я в кои-то веки чувствовал
себя спокойным и раскованным. Впервые на горизонте забрезжил свет надежды. До сих пор
мне ни разу не удавалось вступить в нормальный диалог с биологом, обменяться идеями.
Конечно, мы работали на камеру, но в итоге оба признали, что компромисс и возможен, и
необходим.
Дуг соглашался, что вой и запах — ключевые элементы волчьей коммуникации, но при
этом самые малоизученные. Что у каждого волка свой голос, он тоже знал, а вот в то, что
хоровые завывания имеют целый спектр разных значений, кажется, не очень-то верил.
89
В Йеллоустоне разработали блестящую программу, которая послужила примером для
других регионов, в том числе и для Айдахо, однако и в ней, на мой взгляд, были допущены
ошибки. Ученые, глядя на этот изумительный заповедник с его бескрайними просторами,
живописными долинами, лесами и реками, решили, что волкам тут будет раздолье, а публика
с радостью вывернет карманы, чтобы поглазеть на грозных хищников, гуляющих на свободе.
Но добавить волков к ландшафту — это лишь часть уравнения. Выгнав всю свою
потенциальную еду за пределы парка, волки волей-неволей вынуждены были ее преследовать
и на чужой территории, чем моментально восстановили против себя окрестных скотоводов. В
природе стаи-конкуренты высаживают друг к другу боевые десанты, гоняют добычу туда-
сюда, соблюдая некое равновесие, благодаря которому границы в целом не нарушаются. А
если у нас нет запасной стаи соперников, ее, как подсказывает мой опыт, вполне заменит
аудиозапись. Искусственный вой напугает травоядных, они вернутся в родной парк, и у
волков отпадет необходимость соваться к людям. Но высокоученые координаторы
программы вечно тряслись над своим авторитетом и не допускали мысли, что
альтернативные методы какого-то психа самоучки могут оказаться полезными.
Еще мы с Дугом долго обсуждали сходные черты волков и собак, особенно их
врожденные социальные функции. В Айдахо, помнится, я вновь и вновь поднимал эту тему, а
мне дружно затыкали рот. Я просто нутром чуял, что собака — ключ к волку, и наоборот. Если
мы хотим, чтобы люди научились понимать и ценить волка, надо им объяснить, как он похож
на их старых верных четвероногих друзей. Но биологи и слушать меня не желали, все
твердили, что это совершенно разные животные и проводить между ними какие-либо
аналогии бессмысленно. И нате вам — десять лет спустя Дуг Смит, эксперт с мировым
именем, говорит практически то же самое, что и я, и с его мнением считаются. Только
представьте, скольких проблем можно было бы избежать, если бы биологи не прикидывались
глухими все эти годы.
Когда я последний раз навещал образовательный центр в Айдахо, их стая, за которой я
так долго ухаживал, представляла собой жалкое зрелище. Волков осталось всего трое, что
неудивительно: слава о них распространилась так широко, что чуть ли не каждый обыватель
знал их по именам. А ведь когда-то, давным-давно, собаки почти не отличались от волков.
Мы приручили их, поселили у себя дома — и они изменились.
Люди, по глубинной сути своей, одиночки. То есть нам нравится иметь семью, но в
крайнем случае мы всегда можем без нее обойтись. Собаки, тысячелетиями жившие с нами
бок о бок, переняли от нас эту особенность. А теперь и волки, обитающие в неволе, ступили на
тот же путь. Они злобятся друг на друга, дерутся и порой убивают сородичей, снижая
численность стаи. А все почему? Потому что в неволе никто не покушается на их владения,
голодная смерть им не грозит стопроцентно, а раз так, то и семья, получается, не нужна. В
природе каждый ранг должен быть представлен, каждый должен работать на выживание, в
природе стая — это всё. Но человек влияет на волков — даже на совсем диких! — все сильнее,
и их поведение меняется.
Волк как никто умеет адаптироваться — эту истину в меня накрепко вбило племя нез-
персэ. Они и сами в свое время находились на грани вымирания и брали с волка пример,
искали у него совета и помощи, потому что волки, как показывает история, —
непревзойденные мастера отступать от края могилы. Природа, частью которой они являются,
всегда найдет выход. Мне так хочется верить, что в один прекрасный день человек перестанет
демонстрировать свое превосходство и прислушается! Биологи используют волков как
дорожку к ученой степени; индейцы же видят в них символ жизни и надежды. Они
рассуждают так: если волк может вернуться на свою землю, то и мы когда-нибудь сможем.
Поэтому посиделки на плато я воспринимал как серьезный прорыв. Дуг испробовал научный
подход, убедился, что этого недостаточно, и, в отличие от большинства своих коллег,
огляделся в поисках дополнительных инструментов. Остается надеяться, что его пример
вдохновит и других.
Фильм «Человек среди волков», он же «Человек-волк», вышел на экраны в марте 2007
года и произвел порядочный фурор. Мы чуть не взяли «Эмми», но Meerkat Manor увел
награду буквально у нас из-под носа. Перед премьерой меня отправили в Штаты участвовать
во всяких рекламных мероприятиях, и как-то вдруг оказалось, что едва ли не каждый
встречный знает меня в лицо. Хелен ездила со мной, и мы бесподобно провели время. Нас
поселили в очень симпатичном отеле. Такой огромной ванны, как в нашем номере, я в жизни
не видал и плескался в ней, почти не вылезая, — это был рай на земле. Однажды вечером мы
с Хелен решились предпринять самостоятельную вылазку и посетили какое-то шоу на
Бродвее. На обратном пути я чувствовал себя как вытащенная из воды рыба, да и выглядел,
наверное, не лучше, а тут еще заметил прямо по курсу компанию ребят в фуфайках с
90
капюшонами. Парни цеплялись к прохожим, явно нарывались на приключения, и мне тут же
вспомнились все фильмы про Нью-Йорк, где непременно кого-то грабили и насиловали на
улицах. А хулиганы, как назло, двигались в нашу сторону, поэтому я предупредил Хелен, что
сейчас толкну ее в ближайшую подворотню и попытаюсь отбиться, а она пусть бежит со всех
ног. Они тем временем приближались — четыре, пять, нет, целых шесть человек. Сердце
колотилось как бешеное. Ни дикие волки, ни даже медведи не внушали мне подобного ужаса.
Громила с бандитской рожей, по виду их предводитель, подошел ко мне вплотную, ткнул в
плечо и… заорал: «Эй, народ, это ж Человек-волк!» Пожав мне руку, он дружелюбно
поинтересовался, как дела, а я все думал про себя: как же это тебя угораздило в пятницу
вечером засесть дома, да еще смотреть канал National Geographic?
Хелен между тем сделалась неотъемлемой частью моей жизни. Чем дольше мы
общались, тем яснее я понимал, что прежде никогда не любил по-настоящему и даже не
представлял себе, каково это. Меня поражала новизна ощущений: предвкушение, смех,
потребность постоянно быть рядом, знать о ней абсолютно все. У нас обнаружилось столько
общего! Она души не чаяла в детях, я — в волках, казалось бы, такие разные интересы, и тем
не менее наши мечты и жизненные принципы во многом совпадали. Хелен работала
помощницей школьного психолога, но ее взгляды на воспитание детей, особенно детей-
инвалидов, почти так же шли вразрез с традициями, как и мои методы изучения волков. Мы
даже сталкивались со схожими трудностями: она воевала с косностью школьной
администрации, тогда как я тщетно пытался достучаться до ученого сообщества. День за днем
я убеждался в том, что обрел родственную душу, нашел человека, который мне нужен…
единственного на свете человека, который мне нужен не меньше, чем волки.
Несколько месяцев спустя Арран заявил, что хочет вернуться домой и жить с папой.
Арран проницательный мальчик; думаю, он прекрасно понимал, что у мамы кто-то есть, а
папа одинок. Хелен ужасно расстроилась. Я считал, что Арран мал еще принимать подобные
решения, и уговаривал ее не идти на поводу у ребенка, но она поступила по-своему. Надо
отдать ей должное, Хелен не придавала значения возрасту: она всегда уважала сына и
прислушивалась к его мнению, поэтому отпустила безропотно, хотя сама потом вся извелась.
И ведь она оказалась права. Мне-то казалось, что это детские капризы, что Арран через пару
недель запросится обратно, — ан нет! Он до сих пор живет с отцом, но и с мамой видится
очень часто, так что все довольны.
Когда стало ясно, что Арран не собирается возвращаться, мы начали подумывать о
совместном проживании. Съемки фильма дали положительный побочный эффект: Боб вдруг
решил, что мой раздолбанный фургончик своим неопрятным видом портит пейзаж, и
подарил мне новый, побольше, двухкомнатный, с душевой кабиной и туалетом. Не бог весть
какая роскошь (водонагреватель дышал на ладан и скоро совсем сломался, да и газовая
плитка так и не вышла на пенсию), но теперь у меня хоть было где повернуться, а главное —
многострадальное ведро более не служило нам ночной вазой.
Хелен все активнее помогала мне, постепенно теряя интерес к собственной работе.
Каждую свободную минуту по вечерам и в выходные она проводила со мной. Она так хорошо
ладила с животными, что в конце концов я предложил ей уйти из школы и присоединиться
ко мне всерьез. И вот она съехала из своего уютного деревенского домика с кухней, ванной и
горячей водой, бросила работу, отказалась от стабильности, от нормальной жизни и
вселилась в фургон с газовой плиткой к мужику, от которого за милю несет волчьими
ароматами. Я не устаю восхищаться этой женщиной.
Так уж совпало — как сказала бы Хелен, случайных совпадений не бывает! — что ровно
в то утро, когда она согласилась связать со мной свою дальнейшую судьбу, у меня состоялась
встреча, посвященная поискам темы для нового документального сериала. Битан Корни,
редактор телеканала Channel Five, всегда меня очень поддерживала и теперь хотела снять
серию двухчасовых фильмов о текущих событиях в нашей с волками жизни. Но в каком
ключе это сделать? Битан приехала в Кум-Мартин в сопровождении моего нового агента
Хилари Найт и Кэт Мур, исполнительного продюсера бристольской компании Tigress. Мы
уселись за стол у меня в фургоне, и за чашкой кофе я поделился с дамами новостью: мол,
Хелен теперь будет постоянно работать со мной в парке. «А кем?» — оживилась Кэт. Я
объяснил, что сначала должен буду научить ее правильному обращению с волками. У Кэт
загорелись глаза, и в тот же миг родился проект «Мистер и миссис Волк» (Mr. and Mrs. Wolf).
На третьем, кажется, месяце съемок к проекту подключился канал Animal Planet —
американский рынок тоже заинтересовался нашим материалом. В США планировалось
выпустить двенадцать получасовых программ под общим названием «Жизнь с Человеком-
волком» (Living with the Wolfman).
91
Хелен всегда знала, что ее призвание — дети. Она всю жизнь работала с ними,
наблюдала, как выстраивается иерархическая лестница в классе и на игровой площадке, и,
сравнивая наш профессиональный опыт, мы с ней выявили в этой сфере замечательные
параллели между детьми и волками. Я воодушевился: если мне удастся как следует ее
подготовить и внедрить в стаю, из нее получится идеальная няня для волчат! Мне давно было
любопытно, существует ли у волков гендерная солидарность (я подозревал, что да). У меня
близкие отношения складывались исключительно с волками мужского пола — значит ли это,
что женщина теоретически способна завоевать доверие Шайенн так, как мне и не снилось?
Почти двухлетняя Шайенн достигла детородного возраста; если бы она забеременела, мы
получили бы отличную сюжетную основу для сериала: успею ли я за девять недель научить
Хелен всему, что ей нужно знать о мире волков? И сумеем ли мы убедить Шайенн выбрать ее
няней?
Съемки начались в конце февраля. Брачный сезон был в самом разгаре, и волки
постоянно дрались между собой. Я поместил Шайенн в один загон с Яной, Тамаской и Мэтси,
уверенный, что из них троих она выберет Яну — альфа-самца. Он был ее сводным братом, но
что за беда — волки постоянно скрещиваются с членами своей семьи, как в неволе, так и в
природе, и ничего страшного не происходит. По крайней мере, нет никаких оснований
полагать, что это портит генетическую линию. Родные братья Шайенн жили по соседству за
забором. Между двумя вольерами имелся проход, который в случае необходимости можно
было закрыть. Но пока что семеро волков бегали все вместе, как одна стая. Натаа, Нануз и
Тиджес еще не доросли до брачных игр, а если кто-то из них и проявлял вдруг инициативу,
старшие тут же отгоняли его прочь.
Спаривание для волков — дело интимное. Они на удивление застенчивы и
щепетильны в этом вопросе. Все обычно совершается вдали от посторонних глаз или под
покровом темноты. Прежде мне ни разу не удавалось понаблюдать непосредственно за актом,
но телевизионщики собирались заснять весь процесс на камеру. Поэтому, заметив, что
Шайенн готова, я глаз с нее не спускал, боясь упустить момент, когда Яна перейдет к
решительным действиям. Но он и в ус не дул! Вместо этого, во второй половине дня, вскоре
после кормежки, Шайенн выбрала себе в партнеры Мэтси — самого низкого по рангу! Я
глазам своим не поверил. Это опровергало прописные истины! Биологи утверждали, что во
время брачных игр альфа-самец в корне пресекает притязания всех прочих претендентов. А
тут мы стали свидетелями такой, казалось бы, нелепой ситуации. Я был уверен, что Шайенн
поступила так не случайно, но почему? На следующее утро она еще раз спарилась с Мэтси. А
ночью вроде бы — хотя трудно сказать наверняка, слишком темно было между деревьями —
позволила наконец и Яне исполнить «супружеский долг».
На следующее утро я на скорую руку угощал съемочную группу кофе с бутербродами в
своем фургончике, как вдруг у меня зазвонил мобильник. Линда и Роджер, сотрудники парка,
вопили, чтобы я скорее бежал в загон, ибо там творится нечто невероятное. Мы чуть не
кубарем скатились вниз с холма — и что б вы думали? Шайенн и Тамаска, бета-волк,
развлекались вовсю. Получалось, что за два дня она спарилась со всеми тремя ухажерами!
Насколько мне известно, ничего подобного люди до сих пор не видели. Позже мы
возьмем анализ крови у всех щенков, чтобы установить, кто чей отец. У собак часто бывает,
что в одном помете родятся щенки разных пород: к примеру, один — чистокровный лабрадор,
а другой — явная помесь с колли. У волков, видимо, происходит то же самое. По моей теории,
волчица выбирала самцов разного ранга, чтобы сложить такую новорожденную
иерархическую лесенку — от каждого по щенку. Эдакое программирование будущих волчат.
Может, конечно, она просто по неопытности пошла вразнос, но может, и наоборот — ею
двигали сложные мотивы, способные полностью перевернуть нынешние представления о
волках.
Теперь нужно было выяснить, забеременела ли Шайенн в результате всех этих
коллизий, и соответственно составить расписание дальнейших съемок. Самый надежный
способ — УЗИ, но я не хотел подвергать волчицу такому стрессу. Поэтому, выждав две недели,
мы попробовали сразу два других варианта. Во-первых, отправили ее экскременты в
лабораторию, которая обычно обслуживала львов и других больших кошек, но согласилась на
экспериментальный анализ, а во-вторых — применили обычный человеческий тест на
беременность. Когда мы с Хелен покупали его в аптеке Кум-Мартина, все вокруг так
понимающе уставились, что мы поспешили объяснить, мол, это не для нас, а для волчицы.
92
Следующей задачей было собрать мочу. Я, как привязанный, таскался за Шайенн с
баночкой по территории двух вольеров и валился на землю всякий раз, когда она собиралась
— или делала вид, что собирается — присесть. Вопреки собственным ожиданиям я все же
достиг заветной цели. Мы торжественно отнесли образец в мой фургон и опустили в него тест.
Видно было очень плохо, но мне показалось, что в окошке проступил бледный крестик.
Пришлось еще три недели ждать результатов из лаборатории. Шайенн тем временем
вела себя как беременная: набирала вес, копала нору и ямки-укрытия, как это делала при мне
в лесу дикая альфа-волчица. Когда мы наконец получили окончательное подтверждение из
лаборатории, была объявлена готовность номер один. У нас оставалось всего несколько
недель, чтобы убедить Шайенн, что Хелен достаточно компетентна для роли няньки.
Она и раньше заходила в вольер, но теперь настала пора активных действий. Каждый
день мы вместе навещали будущую мать. Хелен предварительно набивала рот кусочками
сырой говядины и фарша и отрыгивала их по первому требованию Шайенн, когда та кусала
ее за губы. Это первая и главная обязанность няньки — кормить малышей таким образом. Я
делал то же самое. Шайенн обзавелась знатным аппетитом и требовала еды до того жадно,
что видок у нас вскоре стал — будто мы целовались с кактусом! А после нескольких недель
подобных упражнений губы болели так, что невозможно было пить горячий кофе из кружки.
Настал долгожданный день родов. Нора была заранее оборудована инфракрасными
камерами, расставленными во всех мыслимых углах. Как бы ни легла Шайенн, хоть один
объектив да ловил ее. Снаружи, на маленькой площадке перед вольером, где я обыкновенно
общался с посетителями, установили монитор, и мы могли наблюдать за происходящим под
землей. Волчица залезла в нору и сначала долго суетилась, словно не находя себе места, но
потом успокоилась. Помня, что ее мать ушла в логово за два дня до родов, я покамест и не
ждал большего. А потому отправился перекусить, пока Хелен и Джуд — волонтер, работавшая
с приматами — дежурили у монитора. Я сменил их на посту где-то в 11 вечера. А около часу
ночи Шайенн снова забеспокоилась и принялась выкапывать нишу для новорожденных,
умудрившись в процессе частично засыпать землей одну из камер. Я позвал Хелен и Джуд, и
очень скоро мы услышали странные звуки и стали свидетелями необычайного зрелища.
Шайенн обрывала шерсть вокруг сосков, чтобы щенкам удобнее было сосать молоко. Я
никогда не видел — и даже не слышал, — чтобы волки так делали. Мы наблюдали нечто
совершенно уникальное.
Между четырьмя и половиной пятого утра родился первый щенок — крохотное
создание очень темного цвета. Мать схватила его зубами и довольно бесцеремонно подняла.
На миг я испугался и даже крикнул вслух: «Осторожно, Шайенн!» Но щенок пискнул, она тут
же ослабила хватку и аккуратно опустила его вниз, к животу, где он принялся жадно сосать
молоко. Мы дружно вздохнули с облегчением. У Шайенн родился щенок, живой и здоровый.
Волчица явно знала, что делает, и мы позволили себе немного расслабиться. Далее с той же
легкостью последовали второй, третий и четвертый. Мы были на седьмом небе от счастья. Все
получилось! Хелен достала свою камеру, чтобы заснять сюжет для видеодневника, который
она вела. Шайенн вылизывала и умывала детенышей. Можно было идти домой отдыхать.
Наша девочка справилась лучше некуда. Как мы и ожидали, она произвела на свет четверых
здоровых волчат. Образцовые роды.
Но внезапно я заметил, что Шайенн снова тужится и на этот раз безрезультатно.
Бедняжка нервничала все сильнее. Она скулила, рычала, выла — эти звуки, наверное, будут
преследовать нас с Хелен в страшных снах до конца жизни. Это продолжалось часа полтора.
Но иногда последний щенок рождается очень долго, и я старался не поддаваться панике.
Однако когда прошло уже два часа, я струхнул не на шутку. На рассвете я решил попытаться
вытащить Шайенн из норы и заставить немного пройтись — вдруг это ускорит процесс. Хелен
и Джуд позвали ее. Она вылезла, посидела перед входом минут пять, вылизывая низ живота,
потом снова забралась в нору, свернулась в клубок и продолжала тужиться. Ей явно
становилось все хуже. Я опасался, что мы ее потеряем: если щенок мертв, он вот-вот начнет
отравлять ее организм. Поэтому я вызвал ветеринара, которого пришлось ждать целую
вечность.
Врач согласился, что щенок, скорее всего, мертв, и предложил укол, чтобы
спровоцировать выкидыш. Тогда она сможет спокойно вернуться к живым волчатам. Мы
снова позвали Шайенн, и ветеринар сделал инъекцию. Однако ничего не случилось. Она
лишь стала хуже стоять на ногах. Он удвоил дозу, но волчица все равно не разродилась и в
полубессознательном состоянии очень больно укусила меня за ладонь. Ветеринар не мог
извлечь щенка на месте. Требовалось доставить Шайенн в местную клинику, до которой было
двадцать минут езды, и сделать кесарево сечение.
93
Перед нами встала мучительная дилемма. В худшем случае мы могли потерять
Шайенн. А если ее надолго разлучить со щенками — на время операции и всех этих
переездов, — то они наверняка погибнут. Если же мы достанем их из норы и станем сами
кормить из бутылочек, то велика вероятность того, что, вернувшись обратно, мать не
признает их.
Я принял компромиссное решение — достать волчат и отвезти их в клинику вместе с
Шайенн. И пока Хелен и Джуд переносили бесчувственную волчицу в клетку, стоявшую в
кузове машины ветеринара, я полез в нору за щенками. Шайенн прорыла ход еще метра на
два вглубь, чтобы никто крупнее ее самой не мог добраться до волчат. Точно так же поступила
в свое время ее мать. Я еле-еле протиснулся в узкий тоннель и полз по нему, как дождевой
червяк. В одном месте он искривлялся вниз буквой U — видимо, для того, чтобы в этой
впадине собиралась вода и нишу со щенками не затопило. Когда тоннель нырнул вниз,
наверху я заметил выступ, казавшийся прочным. Но, неосторожно задев его, я понял, что это
просто излишки разрытой земли, которая — оп! — посыпалась мне прямо в лицо. Я не мог ни
двинуться, ни вздохнуть. Единственное, что мне оставалось, — во всю глотку звать на помощь
в надежде, что кто-нибудь услышит мой голос. Но все были так заняты погрузкой Шайенн,
что им было не до меня. Хорошо, что рядом оказался сынишка Хелен, Арран. До меня
донеслись его испуганные крики: он просил взрослых вернуться к норе. Хвала небесам, двое
смотрителей послушались его, и в тот самый момент, когда я понял, что задыхаюсь и мне
никогда отсюда не выбраться, крепкие руки ухватили меня за ноги и вытащили на свет
божий. Ход окончательно обрушился, и у нас не было другого выхода, кроме как выкопать
волчат из ниши. Я положил их в коробку, укрыл свитером, поставил на переднее сиденье
своего внедорожника вместе с бутылочками молочной смеси и помчался вслед за Хелен. Она
уже уехала, потому что Шайенн начала приходить в себя и нужно было торопиться.
Когда мы прибыли в клинику, волчицу уже прооперировали. Я оставил щенят с
нашими помощниками, которые предпринимали героические попытки влить в малюток хоть
немного молока, и отправился проведать их маму. Наши опасения подтвердились: большой
мертвый щенок (девочка) застрял в родовом канале и естественным путем никак не смог бы
выйти наружу. К счастью, мы успели как раз вовремя. Шайенн нормально перенесла
операцию, но нам предстояло много хлопот с новорожденными — и еще как минимум сутки
без сна.
Не знаю, что подтолкнуло меня к дальнейшим действиям. Я решил, что раз щенки
хоть немного сосали молоко у матери, то между ними возникли, пусть и хрупкие,
родственные узы, которые можно восстановить. Но захочет ли Шайенн? Она перенесла такие
муки, роды закончились самым жутким образом, а ее логово разрушено. Однако я надеялся
на лучшее. Оставив Хелен присматривать за волчицей, я прихватил с собой щенков, вернулся
в парк и принялся за тщательную реконструкцию логова, чтобы Шайенн по возможности не
заметила разницы. Я устал как пес и работал на чистом адреналине, но не мог принять
ничьей помощи: если бы нора пахла кем-то еще, кроме меня, шансы на успех резко упали бы.
Я собирался вернуть щенков в их подземное убежище и убедить Шайенн присоединиться к
ним. А стоит волчице учуять посторонние запахи, она и близко не подойдет к норе, уж это
точно.
По окончании работы я поместил пищащие, извивающиеся меховые комочки на
прежнее место, и тут же подъехала Хелен на фургончике, в кузове которого стояла клетка с
Шайенн. Мы сняли ее и открыли дверцу. Перепачканная кровью, на дрожащих лапах,
волчица проковыляла на свободу. Вид у нее был жалкий. Она попыталась бежать, но тут же
свалилась в пруд, и мне пришлось вылавливать ее оттуда, так что мы оба промокли до нитки.
Остальные волки были заперты в соседнем вольере, и Шайен отчаянно рвалась к ним.
Казалось, она напрочь позабыла о щенках и вообще обо всем, что произошло до операции. Я
не знал, что и делать. Пошатываясь от слабости, Шайенн бродила туда-сюда вдоль
ограждения. Открой я ворота — она бы и не взглянула на своих детенышей.
Внезапно меня осенило. Я подошел к ней и принялся скулить и умоляюще хныкать.
Этот звук был ей хорошо знаком. Я терся об нее, пытаясь привлечь к себе внимание, как это
обычно делают волки. И она начала отвечать мне. Понемногу, шаг за шагом, я отходил назад,
не прекращая звать ее, и так мы прошли полдороги от пруда к норе. Медленно-медленно мы
двигались вперед, но когда от входа в логово нас отделяло всего каких-нибудь десять метров,
она внезапно развернулась и кинулась обратно к ограждению.
Бесценные минуты утекали как песок сквозь пальцы. Я не мог позволить себе
повторить процедуру сначала. Щенки под землей жалобно скулили, требуя пищи и тепла.
Если мне не удастся заманить ее в нору в самое ближайшее время, то все будет кончено. Мне
бы только подвести ее достаточно близко, чтобы она услышала, — возможно, голоса волчат
94
пробудят в ней материнский инстинкт. Поэтому я остался у норы и продолжал скулить, пока
не охрип. Я сутки ничего не ел и не пил, даже не успел умыться после подземных работ. Сорок
восемь часов я бегал как заведенный и устал ужасно. Наконец волчица все же направилась в
мою сторону и приближалась, пока между нами не осталось метра полтора. Я попятился к
самому входу, продолжая ныть и хныкать. Она подошла и ткнулась мордой мне в лицо, как
будто прося еды, и в этот момент я понял, что она услышала щенков. Ее голова склонилась
сначала в одну сторону, потом в другую. Она навострила уши, прислушиваясь. Потом
осторожно, все еще дрожа, просунула в нору голову и плечи. Я с трудом удержался, чтобы не
подтолкнуть ее, — но она тут же отбежала в сторону и села под деревом.
Я с новой силой возобновил свое нытье, и мне удалось заставить ее подойти опять. Она
принялась облизывать мне рот. Тогда я сунул голову в нору. Она последовала моему примеру.
Я медленно отполз. Ее голова и шея все еще оставались внутри, и тут уж я не вытерпел —
подставил сзади плечо, отрезав ей путь к отступлению. Щенки уже не пищали, а
оглушительно визжали, и внезапно сопротивление под моим плечом исчезло. Я повалился
вперед, а Шайенн скрылась под землей.
Прошло несколько секунд. Щенки продолжали верещать. Я попытался представить,
что там происходит: неужели она снова вылезет наружу? А вдруг ляжет и раздавит малышей?
Мое сердце стучало, как кузнечный молот, я мысленно скрестил все пальцы на руках и на
ногах. Когда я шел к выходу из вольера, навстречу мне, рыдая, бросилась Хелен. Она
наблюдала за норой у монитора.
— Что случилось? — просипел я. — Шайенн их съела?
— Она кормит их! — ответила Хелен, смеясь сквозь слезы.
«О господи», — только и подумал я.
Что за чудо эти волки.
Встреча Хелен с Тамаской так и не состоялась: за две недели до окончания съемок у нее
сдали нервы. Поначалу мы условились снимать по два-три дня в неделю, что было бы вполне
терпимо, но потом от Animal Planet пришло распоряжение сжать сроки. Они давили на
Tigress, а те, соответственно, на нас. Нужно было набрать материал на двенадцать
получасовых передач для Америки и на два фильма, каждый по часу, для британского
Channel Five. Итого — несколько сотен часов, и наше с Хелен участие требовалось почти везде.
Съемочная кабала теперь занимала шесть, а то и все семь дней в неделю. Мы начинали
в полвосьмого утра, а заканчивали, бывало, и в половине десятого вечера, еле держась на
ногах от усталости. А ведь Хелен и без того подвергалась жуткому стрессу. Экспресс-курс
подготовки к должности волчьей няньки заставил ее полностью изменить образ жизни. К
дому, больше похожему на ящик, она уже привыкла, но теперь пришлось еще и на диету
садиться. Как и большинство людей, Хелен любила всякую съестную дребедень вроде пиццы,
пасты и гамбургеров, не говоря уж о сладостях — их она просто обожала. А теперь… Нельзя
сказать, что она была без ума от сырой печени, на почки же и вовсе смотреть не могла, не то
что в рот брать. А такие жертвы были необходимы, ведь чтобы стая приняла ее запах, она
должна была питаться, как волк высокого ранга, то есть именно печенью, почками, сердцем,
отборным мясом и сырыми овощами. Сверх того, как няньке, ей приходилось пережевывать
полусырые потроха для Шайенн и волчат. И нельзя было даже пропустить рюмочку, чтобы
хоть как-то расслабиться.
Еще одно радикальное новшество: Хелен была вынуждена заниматься в тренажерном
зале, чтобы стать сильнее. Я составил специально для нее программу, куда, кроме беговой
дорожки, входили подтягивания и отжимания. Она ненавидела физические упражнения, и
никогда в жизни ничем подобным не увлекалась, но это было действительно важно для ее
безопасности. Я хотел, чтобы в случае столкновения с волками она могла защитить себя. Я и
сам, будучи куда сильнее, не пренебрегал тренажерами и каждый день бегал — и до сих пор
бегаю — по утрам, чтобы держать мышцы в тонусе. Лишь человек в отличной физической
форме имеет шанс выстоять против шестидесятикилограммового волка, сплошь состоящего
из мышц и клыков. Впрочем, даже моя безупречная подготовка не дает гарантии, что в
очередной схватке мне не свернут шею.
График съемок был сам по себе изматывающим. А ведь он наложился на наши
ежедневные заботы. Я по-прежнему должен был выполнять свои основные обязанности:
присматривать за животными, дважды в день проверять ограждения вокруг вольеров,
поддерживать отношения со всеми стаями, включая европейских волков, которые в съемках
не участвовали. Плюс включать им магнитофонные записи с воем других стай, кормить раз в
несколько дней и организовывать доставку туш со скотобойни. Еще оставалась моя
договоренность с Бобом Батчером, хозяином парка. Съемки, как назло, пришлись на самый
горячий сезон, и он весьма настойчиво требовал, чтобы я общался с посетителями. Многие из
них видели меня по ТВ и специально приезжали на мои презентации. А я уже год как не
видел детей и терзался муками совести: мы с Джен боролись за родительские права, дело
дошло до суда. Между тем наша жизнь с Хелен напоминала бесконечный марафон: мы
работали по шестнадцать — семнадцать часов в день, и эта гонка продолжалась неделями. У
нас катастрофически не хватало времени друг для друга, даже чтобы поговорить. С другой
стороны, мы были вынуждены находиться рядом круглые сутки, без перерыва, не имея
возможности ни отдохнуть друг от друга, ни отвлечься на что-либо постороннее. Подобной
нагрузки не выдерживают ни люди, ни отношения. День за днем мы неотвратимо
приближались к краю пропасти. Напряжение становилось невыносимым, и развязка не
заставила себя ждать.
Мы одолели примерно три четверти пути, когда все затрещало по швам. Хелен
готовилась к встрече с Тамаской, телохранителем, самым крутым парнем в стае. Она
прекрасно понимала, что это значит. Мэтси, несмотря на все свое коварство, был всего лишь
проверяющим, он не наказывал и не учил. Его работа — выявить твои слабости и
продемонстрировать их остальным членам семьи. С ним опасность грозила лишь в одном
случае — если потеряешь самообладание, начнешь паниковать. Да и встреча с Яной, хотя ее
тоже никак нельзя было назвать воскресной прогулкой, не таила в себе серьезной угрозы для
жизни. Хелен следовало просто выказать свое почтение вожаку. Будучи альфой, он вел себя
98
осмотрительно. Вздумай он проучить ее, ему стоило только подать голос или принять
определенную позу, чтобы за дело взялся кое-кто другой.
Кое-кто другой — то есть как раз Тамаска. С ним Хелен должна была вести себя
безупречно, ибо он не прощал ошибок. По закону стаи он имел право — и, безусловно,
возможность — применить к ней любую меру наказания, какую сочтет нужным, и я был бы не
в силах ему помешать. Если бы он вынес Хелен обвинительный приговор, все, что я мог
сделать, — это временно отвлечь огонь на себя, дать ей несколько секунд, чтобы покинуть
клетку, не более. А мне пришлось бы сцепиться с волком, хотя вся моя сущность восставала
против этого. И не факт, что я выбрался бы живым из подобной схватки. Чем дольше я
наблюдал за Хелен, тем меньше верил в то, что она справится с этим последним испытанием.
Я начинал волноваться. С каждым днем она выглядела все более подавленной и усталой —
непривычная диета, тренировки и общее напряжение явно сказывались на ней.
Все это напоминало мне учения спецназовских подразделений, в которых я служил.
Любой человек в нормальной физической форме вполне может без особого труда выполнить
такой комплекс упражнений, но делать это каждый день или даже по два раза в день в
течение восьми — десяти недель — сущее мучение. Вот Хелен и мучилась. Волки выматывали
ее до предела и морально, и физически, к тому же в наших отношениях творилось черт знает
что. И незадолго до запланированной встречи с Тамаской все рухнуло.
Не помню точно, с чего это началось — кажется, с какой-то мелочи: то ли я воду за
собой не спустил в туалете, то ли молока купить забыл. Что бы то ни было, оно послужило
последней каплей. Чаша переполнилась. Мы отчаянно нуждались в передышке. Никто из нас
и не думал, что это навсегда. Она сказала только, что ей необходимо отдохнуть от волков и
всего, что с ними связано. Мы на многие вещи реагировали по-разному, хоть и прожили
вместе уже три года. Она пыталась преодолеть кризис, вновь став нормальным, обычным
человеком, а я прятался у волков. Мы оба возвращались к своим мирам. Как будто свет в
конце тоннеля, по которому мы шли рука об руку, вдруг наглухо закрыла кирпичная стена.
Ссора не была такой уж страшной — бывало и похуже, и мы мирились. Это и на ссору-то не
особенно походило. Просто наш разговор все время заходил в тупик. Хелен отправилась в
кровать, я лег на диване. Наутро ситуация ничуть не улучшилась. Мы снова все обсудили и
решили, что каждому из нас сейчас нужно немного одиночества и личного пространства.
На дворе стоял сентябрь. Работа над фильмом шла уже больше семи месяцев, нам
оставалось несколько недель съемок. Конечно, над нами висел контракт. Но мы были в таком
состоянии, что, когда съемочная группа приехала, мы сказали им, что сегодня ничего не
получится. Мне нужно было вырваться куда-нибудь из фургона, и я поехал в город. А когда
вернулся, никого уже не было: ни Хелен, ни телевизионщиков. Немного позже она прислала
мне сообщение, что в фургон вернуться не может и что ей надо все обдумать.
Тогда-то я и узнал, что значит быть знаменитостью. Едва новость о разрыве достигла
ушей наших американских партнеров, как перед моим носом возник навязчивый микрофон,
за ним камера, а вокруг всего этого — хоровод одних и тех же вопросов о нашем
самочувствии. Которому в тот момент ничто не вредило так, как публичное внимание. Слава
богу, сотрудники Tigress пришли на помощь. Мы с ними успели стать добрыми друзьями —
столько всего пережили вместе. Они заявили: «У себя в Америке делайте что хотите, но здесь
мы так не работаем. Дайте ребятам немного передохнуть, а когда они разберутся между
собой, мы снова возьмемся за дело». Не думаю, что это понравилось Animal Planet. Похоже,
они не прочь были приправить наше шоу элементами мыльной оперы. Как бы то ни было, не
предоставь они нам короткий отпуск, мы бы, наверное, вообще не смогли продолжить. Нам
дали неделю.
Хелен позже призналась мне, что это были худшие дни в ее жизни. Она совершенно не
знала, что делать. Я искал утешения у волков. Все ночи после ее ухода я проводил с ними. Но
они, как оказалось, тоже скучали по ней. Когда опускалась тьма, они собирались вместе и
звали ее, как зовут отбившегося от стаи волка, долго и протяжно, так, что кровь стыла в
жилах. Я мучительно ждал, что она ответит с другого конца долины, как в прежние времена,
но напрасно. Так продолжалось пять ночей. Мое сердце разрывалось от горя. Она открыла
передо мной новый мир, которого я не знал прежде, мир, полный смеха и любви, а теперь его
ворота захлопнулись, оставив меня ни с чем. Я безумно хотел, чтобы она вернулась и
впустила меня обратно. Не мог вообразить себе жизни без нее.
Мы с Хелен даже не разговаривали во время этого перерыва. Кэт Мур связалась с
каждым из нас отдельно, и мы разрешили Tigress запечатлеть наш разрыв на пленке. Для
американского документального сериала придумали новую концовку: Хелен уходит в новую
жизнь, а я остаюсь один среди волков. Приятного мало, но еще труднее оказалось изображать
99
перед камерами любящую пару, когда приходилось доснимать какие-то эпизоды для монтажа
предыдущих серий. Это был сущий ад.
На самом деле нам позарез требовалось побыть некоторое время вдали друг от друга.
Кто знает, может, мы и сумели бы как-то спасти наши отношения или, по меньшей мере,
остаться друзьями. Если бы только могли без спешки все обдумать, подлечить свежие раны.
Но такой роскоши нам не позволили. Съемки, прежде столь увлекательные, превратились в
непрерывный кошмар, поскольку вынуждали нас постоянно находиться вместе.
И кошмар этот съемками не исчерпывался. Контракт предусматривал наше участие в
рекламных мероприятиях. Так что в довершение всего нам еще пришлось вместе ехать в
Америку и выступать тут и там перед показом «Жизни с Человеком-волком». Всего пара
недель отдыха от фальшивого безоблачного счастья перед объективом — и мы уже сидели
рядышком, как ни в чем не бывало, с шутками и прибаутками, на кушетках студий всех
популярных телепередач в Нью-Йорке. Притворялись, будто ничего не произошло. Хелен с
воодушевлением рассказывала, как здорово жить с Человеком-волком, а я завывал, рычал —
в общем, всячески развлекал зрителей. На Animal Planet решили до поры до времени
сохранить в секрете последние события нашей жизни, а в последней серии все выложить как
затравку для следующего цикла передач: разбежались навсегда или еще помирятся? Было
такое чувство, что наше горе используют, чтобы поднять рейтинги.
А ведь предыдущее совместное путешествие в Нью-Йорк было просто сказочным. Тем
тяжелее нам приходилось теперь. Мне кажется, мы не то чтобы непременно хотели расстаться
навсегда, мы просто запутались, не понимали, что и как можно исправить. Нас даже в
аэропорт повезли на разных машинах. И в самолете мы сидели в разных концах салона, и в
отеле жили в разных номерах, никак и нигде не пересекались по личным вопросам, но перед
камерами снова становились неразлейвода. Знакомые места, люди, сладкие воспоминания о
прошлом визите причиняли мне невероятные страдания. В лесу с таким не сталкиваешься.
Постоянная борьба за выживание, вечные физические травмы: раны, укусы, ушибы —
детские игрушки по сравнению с этой новой для меня душевной болью. Всю жизнь я глубоко
прятал свои чувства, а теперь они оказались у всех на виду, в свете прожекторов. Я не
представлял, как буду жить дальше.
По утрам я с огромным трудом заставлял себя встать с постели. Приходилось
постоянно напоминать себе о необходимости сделать еще один вдох, выдох. Никогда в жизни
я не был в столь жутком состоянии, и оно немедленно отразилось на волках. Прежде они
меня страдающим не видели, и я не мог предсказать, как они на это отреагируют. Однако в
итоге именно они меня и вытащили. Они звали и звали ее, но когда пропала последняя
надежда, перестали. Они оплакали свою потерю, Хелен, и жизнь продолжалась. Если стая не
может найти замену, она перестраивается изнутри. Заработали социальные механизмы, и
роли распределились несколько иначе. Нам всем нужно было двигаться вперед.
Однажды утром, уже после Нью-Йорка, Хелен, к крайнему моему удивлению,
позвонила мне на мобильный и попросила выгулять ее собак. «Зачем? — опешил я. — Что
случилось?» Ее голос звучал как-то странно. Она ответила, что не может встать с постели.
Увидев ее, я просто остолбенел. Она выглядела пустой человеческой оболочкой, даже на
разговоре не могла толком сосредоточиться, то и дело «уплывая» куда-то очень далеко. Ее
будто подменили. Я не понимал, что произошло и чем тут можно помочь. Но женщина в
кровати была не та Хелен, которую я знал, и я, признаться, испугался не на шутку. Я быстро
управился с собаками и позвонил телевизионщикам. Мы еще снимали последние эпизоды
американского сериала, и я сообщил им, что Хелен работать сегодня не сможет ни при каких
условиях. Возможно, завтра ей станет лучше. Но они ответили, что нельзя и дальше так
терять съемочные дни: дескать, время — деньги, да и Animal Planet дышит в затылок. В США
уже показали первые две серии, и сроки поджимали. Мне сказали, чтобы я постарался все
уладить сам или вызвал врача.
Совет оказался очень даже дельным. Я отвез Хелен к терапевту, и ему хватило одного
взгляда на нее, чтобы направить нас в больницу, к специалистам. Там поставили диагноз:
полное нервное и физическое истощение. Ее организм не выдержал перегрузок.
Следующие два месяца Хелен почти не вставала с постели. Малейшее движение
вызывало у нее упадок сил. Я ухаживал за собаками, но в остальном старался держаться
подальше, понимая, что от моего присутствия ей станет только хуже. Кроме того, нужно было
продолжать съемки и работу с волками. Я обратился к Джуд, и та согласилась помочь. Они с
Хелен успели подружиться, а поскольку Джуд тоже работала в парке, она сообщала мне, если
я мог чем-то помочь.
В последние дни съемок мы столкнулись с большими трудностями. Хелен была вне
игры, так что для заключительных серий Tigress пришлось сделать нарезку из отснятых ранее
100
материалов. Я беспокоился за нее, да и сам вместо жизни влачил какое-то номинальное
существование. Но надо было спешить — времени оставалось совсем мало. Мы исчерпали
ресурсы и Tigress, и Animal Planet в плане как финансов, так и терпения, и все же нам, к
счастью, удалось объединить усилия и с честью довести дело до конца. И сериал, и два
часовых документальных фильма для Великобритании мы таки сделали! Неожиданно, после
десяти месяцев суматохи, все исчезло — бесконечные рабочие дни, видеокамеры и провода в
моем фургоне. На горизонте маячило Рождество, и меня наконец-то оставили в покое.
Друзья, державшие паб неподалеку, пригласили меня на праздничный ужин, но
сначала я решил устроить пир с волками. Торговец индейками привез нам кучу второсортных
тушек, которые не сумел продать, так что моих ребят ждало рождественское угощение. Одна
пикантная деталь: птицы были не ощипаны, а в вольерах в тот день под ногами хлюпала
жуткая грязь. Молодые волки видели индеек впервые в жизни и страшно обрадовались —
белый пух так и летел во все стороны. Выбравшись от них всего за полчаса до ужина, я
выглядел так, будто меня нарочно облили смолой и обваляли в перьях.
Горячей воды в фургоне не было уже несколько месяцев. В сорок три года я стоял под
ледяной струей из шланга, пытаясь привести себя в порядок перед рождественским выходом
в свет, и думал: пора что-то менять в жизни.
В паб я потащился зря. Надеялся проветриться, а в итоге лишь разбередил раны. Мы
часто захаживали сюда с Хелен, и на меня тотчас же нахлынули воспоминания. Вдобавок чуть
ли не все столики были заняты влюбленными парочками, вокруг хлопали хлопушки, все
шутили, смеялись и веселились вовсю, а я сидел один как перст и чувствовал себя бесконечно
несчастным.
103
центры, где ручные волки общаются с публикой, тоже постоянно сообщают, что если человек
страдает каким-либо недомоганием, животные сразу это чувствуют.
Однажды Хелен подвела к вольеру человека средних лет. Ему задали стандартные
вопросы, в его поведении и внешности не было ничего необычного. Но стоило ему подойти к
ограде вплотную, как один из волков вдруг начал лизать его руку. Не агрессивно, но с
упоением — будто никак не мог нализаться. Необычное зрелище, чтобы не сказать —
абсурдное. Я шепотом спросил у Хелен, нет ли тут какой-нибудь патологии. Она ответила: он,
мол, заверил ее, что абсолютно здоров. Я выкинул из головы это странное происшествие,
списав его на загадочную волчью душу. Но когда наш посетитель в сопровождении Хелен
поднимался на холм, у него по пути началась сильная одышка. Выяснилось, что этот человек
страдает неким заболеванием крови, которое периодически дает о себе знать таким образом,
но он то ли забыл, то ли не посчитал нужным сообщить нам об этом. Из такой удивительной
волчьей способности к диагностике тоже можно извлечь пользу.
Еще я очень хочу помочь нез-персэ. Американское правительство не верит в их
компетентность, считает, что они не сумеют разумно распорядиться землей, даже если им ее
вернуть. А я бы привез нескольких представителей племени сюда, в Англию, и дал бы им
возможность доказать, что их метод восстановления земельных ресурсов работает. Хорошо
бы открыть летние лагеря для детей, где бы им объясняли, как важно уважать и беречь
окружающий мир, и учили бы всяким полезным вещам — например, как очистить
непригодный для питья ручей с помощью камней, животных и растений. У меня такое
чувство, что люди все острее ощущают потребность вернуться в лоно природы, найти
естественные пути к исцелению нашей планеты. Мне хочется принять активное участие в
этом процессе.
Еще непременно нужно заняться собаками. Я хочу организовать курсы дрессировки,
чтобы помогать людям лучше понять своих четвероногих друзей. Как гласит старая
поговорка: нет на свете плохих псов, есть плохие хозяева. Проблемы начинаются с покупки
неподходящей собаки и предъявления к ней требований, противоречащих ее характеру. В
этом отношении собака от волка ничем не отличается. Я видел множество неудачных
попыток воспитать ручного волка: хозяева понятия не имеют, как с ним обращаться, и в итоге
животное становится опасным для окружающих и попадает в собачий приют. Это настоящие
современные оборотни, вервольфы во плоти. С виду вроде волк, а по сути — типичный
деклассированный элемент, невежественный и неуправляемый бандит.
Надеюсь, что моя мечта находит отклик и в ваших сердцах.
Жаль, что не все биологи одобряют мою деятельность. Некоторые утверждают, что,
внедрившись в стаю, я мог нанести вред диким животным. Думаю, их опасения
необоснованны. За два года, проведенные в горах Айдахо, я не раз убеждался в том, что после
общения со мной волки ни в коем случае не перестанут бояться людей. Они же не считают
друзьями всех своих собратьев без разбора. Щенков учат доверять только членам семьи. К
любому чужаку, будь то человек или волк, они относятся с одинаковым подозрением. Моим
главным аргументом остается то, что польза от моих исследований превышает
потенциальный ущерб. Ведь я узнал о жизни диких волков вещи, которые невозможно
выяснить никак иначе, хоть годами лазай по Скалистым горам с самым мощным на свете
биноклем. Хочется верить, что рано или поздно мы с учеными объединим усилия и наладим
разумный обмен информацией.
Все волки, с которыми я когда-либо имел дело, жили бок о бок с людьми, и поэтому им
было действительно необходимо лучше узнать наш мир. Я бы никогда не полез в стаю где-
нибудь в арктической глуши или в российских степях, где нет ни деревень, ни скота, ни
конфликтов. Таким волкам с людьми делить нечего, и вмешиваться в их жизнь из чистого
любопытства было бы безответственно. Мои интересы сосредоточены в той области, где наши
миры пересекаются. Я хочу научиться говорить от имени этих благородных созданий, языка
которых пока никто больше, кажется, не понимает. Некогда они жили рядом и делились с
нами ценными знаниями об искусстве выживания, преданности и семье. Большинство этих
знаний сегодня утрачено, забыто, человечество почти все время блуждает в потемках… Но
все-таки я не теряю надежды, что однажды нам хватит мудрости снова начать учиться у
волков.
104
Благодарности
Ссылки
Содержание
От автора ……………………………………………………………………………………….. 3
Предисловие. Пробуждая чувства…………………………………………………… 3
Глава 1. Особые отношения……………………………………………………………… 4
Глава 2. Детство в норфолкской глуши …………………………………………… 7
Глава 3. Волк за окном …………………………………………………………………… 11
Глава 4. Растраченная впустую юность …………………………………………… 15
Глава 5. За родину, за королеву ………………………………………………………. 18
Глава 6. Холодно, теплее…горячо! ………………………………………………….. 21
Глава 7. Моральные принципы ………………………………………………………. 24
Глава 8. Билет в новую жизнь ………………………………………………………... 26
Глава 9. Пойман с поличным …………………………………………………………. 31
Глава 10. Зарабатывая на хлеб ……………………………………………………….. 33
Глава 11. На зов природы ……………………………………………………………….. 37
Глава 12. В ожидании ……………………………………………………………………... 41
Глава 13. Терпение приносит плоды ……………………………………………….. 44
Глава 14. Топот крохотных лапок ……………………………………………………. 47
Глава 15. Из последних сил ……………………………………………………………… 50
Глава 16. Новый подход ………………………………………………………………….. 53
Глава 17. Чтобы судить о пудинге… ………………………………………………….. 57
Глава 18. Двойная жизнь …………………………………………………………………. 60
Глава 19. В поисках приюта ……………………………………………………………… 63
Глава 20. Польша ……………………………………………………………………………..68
Глава 21. Есть контакт! …………………………………………………………………….. 72
Глава 22. Суровый урок ……………………………………………………………………. 74
Глава 23. Мы состоим из того, что едим ……………………………………………. 76
Глава24. Каждому по его способностям ……………………………………………. 78
Глава 25. Возвращаясь к истокам ……………………………………………………… 80
Глава 26. Семейные ценности …………………………………………………………… 82
Глава 27. Жизнь врозь ……………………………………………………………………… 85
Глава 28. Странное совпадение …………………………………………………………. 87
Глава 29. Родственная душа ……………………………………………………………… 88
Глава 30. Что за чудо эти волки ………………………………………………………… 92
Глава 31. Через край …………………………………………………………………………. 95
Глава 32. Срыв …………………………………………………………………………………..98
Глава 33. Моя мечта ………………………………………………………………………….. 101
Благодарности ……………………………………………………………………………………105
Ссылки ………………………………………………………………………………………………………………..105
106
107
108
109
110
111
112