(из цикла «Мир еврейских местечек»)

В Кишинёве проживает любимец евреев - певец Слава Фарбер. Но не все кишинёвцы, вероятно, знают,
что Слава более пятидесяти лет назад родился в маленьком еврейском местечке Вертюжаны, расположенном на высоком берегу
Днестра. На севере от Вертюжан примерно в 40 километрах находятся Сороки, на юге - Флорешты, на востоке - Каменка, на западе
- Бельцы. О местечке Вертюжаны у меня сложилось несколько личных воспоминаний разных лет.

Первое - детское. Примерно в 7-8 м классе (начале 1960-х годов) я оказался впервые в Вертюжанах в детском спортивном лагере.
Удивило месторасположение местечка: с одной стороны - вроде бы в степи, с другой - на высоком, крутом берегу Днестра, причём
между местечком и рекой - довольно густой лесок, характерный вообще для правобережья этой реки, если там нет просто голых
камней. Одна-две центральные улицы были вымощены булыжником. Дома на этих улицах - в основном так называемого
еврейско-молдавского типа: с широкой неостеклённой верандой по фасаду, центральным входом, одной-двумя жилыми
комнатами и «гостевой», именуемой по-молдавски - «каса маре» («большая, или гостевая, комната»). Второй вход-выход
(запасной) вёл на задний двор, где располагались сараи, погреба, другие приусадебные строения. А ещё был тип домов в еврейских
Вертюжанах - «дом-башка» (башня) - обычно двухэтажный, построенный на высоком фундаменте с большим подвалом
(погребом), где жилые комнаты располагались одна над другой: на первом этаже - гостиная, на втором - спальни. Местечко
производило впечатление уютного, опрятного и чистого.

Второе впечатление - юношеское. Ещё через несколько лет я оказался в Вертюжанах со своим школьным другом, будущим
доктором химических наук Исааком (Изей) Билькисом, и меня тогда поразило, что все еврейские ребята, собравшиеся вместе,
пересказывали наизусть друг другу эпизоды из романа Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев». Четверо еврейских ребят из
местечка Вертюжаны учились два года со мной в Сорокской средней школе имени Пушкина: Лиза Бузило, Люба Шварц, Рая
Надлер, Изя Билькис. Надя Наглер до сих пор проживает во Флорештах и преподаёт в школе русский язык и литературу.

1
Далее следуют впечатления последних лет. Оказавшись в Израиле, я получил как-то газету из Сорок, где описывалось местечко
Вертюжаны середины 1990-х годов, и в статье называлась единственная оставшаяся там еврейская семья Шмила и Эли Фарбер.
Потом со Шмилом мы встретились уже в Израиле, в Доме бессарабских евреев, а совсем недавно я познакомился там же с его
сыном Славой, который продолжает, в отличие от отца и старшего брата Яши, оставаться в Кишинёве и который, насколько мне
известно, приобрёл там известность замечательного певца на языке идиш...

Опять же недавно оказался я среди бывших вертюжанцев: в день памяти об ушедшем из жизни Лёне (Лёве, Лэйбе) Пависе. И вдруг
услышал там песню, которую никогда прежде не слышал. А Исаак Билькис сказал мне, что слышал эту песню в своём местечке
ещё в детстве. Я её так и называю - «Песней вертюжанских евреев»:

I. Хитуп дус бысалэ койх, II. Кимот ди ганцэ вэлт

хитуп дус бисалэ гэзынт, бин их ойсгэфурн,
эс лойнт зих ништ брэхн дэм мойх, ин мэнчн асах
ди юрн - зи лойфн ви а-вынт. багэгн об их,
амбицис цу штейбн
Айнрасн вэлтн от дус
лойнт зих ништ, ис ба еден фаршиден,
вал оф енер велт немын нит выфл ейнер от,
мит зих гурнышт мит. а-лумер югтер зих,
мы лойфт, мы югт ви а-вынт,
Хитуп дус бысалэ койх, мы шанывыт нышт дус гэзинт...
хитуп дус бисалэ гэзынт,
эс лойнт зих ништ брэхн дэм мойх, Хитуп дус бысалэ койх,
ди юрн - зи лойфн ви авынт. хитуп дус бисалэ гэзынт,
эс лойнт зих ништ брэхн дэм мойх,
ди юрн - зи лойфн ви авынт.

Мой вольный перевод этой песни: «Береги немного свои силы, береги своё некрепкое здоровье! Не стоит в голову всё брать:
ведь годы мчатся, словно ветер! Не стоит рвать мир на куски, потому что на тот свет всё равно с собой ничего не
возьмёшь! Береги немного свои силы, береги своё некрепкое здоровье! Не стоит в голову всё брать: ведь годы мчатся, словно
ветер! Почти весь мир объехал, и многих я людей встречал, у каждого - свои стремленья и амбиции, и каждому отмерено
столько, сколько положено, но торопить ничего не следует - всё придёт своим чередом и пронесётся, как ветер! Поэтому
береги немного свои силы, береги своё некрепкое здоровье! Не стоит в голову всё брать: ведь годы мчатся словно ветер!»
2
Вот такую философскую песню-притчу прислал мне Ицик Горешник! А от его жены, тоже уроженки Вертюжан, Рахиль
Горешник-Зельцер, я получил две редкие книги: одну на идиш, другую - на иврите. Первая книга (автор её - Фалик Лернер) - «А
бэссарабэр штэйтл (Лэавэнтейгер. Билдер. Гэштелтэн. Зихронот)» {«Бессарабское местечко (Образ жизни. Картины. Рассказы.
Воспоминания(»} - вышла в далёком уже 1958-м году в Буэнос-Айресе (Аргентина). Вторая (автор её - Давид Винницкий)
называется «Бэссарабия а-иудит бэ Мааркотия» («Еврейская Бесарабия в совокупности»). Это фундаментальное исследование,
вышедшее в Иерусалиме в 1971-м году одновременно с энциклопедией «Еврейство Бессарабии» (на иврите). В обеих книгах
значительное место уделено Вертюжанам. Вот как передала мне сжато содержание первой книги на идиш знаток этого языка Лиза
Звоницкая (уроженка Бершади, проживающая ныне в Кармиэле).

Вертюжаны
 Давид Хахам Слава Фарбер История бессарабских местечек

«Местечко Вертюжаны - одно из местечек в цепи еврейских сельскохозяйственных колоний, которые

были основаны в ХIХ столетии на севере Бессарабии, когда царь Николай I решил колонизировать земли, что перешли к России
после русско-турецкой войны.

Начало этой колонизации - почти неизвестная глава в истории евреев южной России. По воспоминаниям очевидцев, это были дикие
места: непроходимые заросли вокруг хутора или поселения, ночью там страшно было выходить из домов, чтобы не оказаться
растерзанными дикими зверями. Во все времена в большинстве бессарабских местечек евреи жили как настоящие сельские
труженики - даже задолго до того, как были изданы различные царские указы о привлечении евреев к производительному труду.
Вертюжаны выделялись тем, что в местечке проживали исключительно евреи, если не считать те несколько нееврейских семей,
которые органично влились в еврейскую жизнь местечка, выполняли необходимые работы в субботу (так называемые «шабат-
3
гойим»), служили в богатых еврейских семьях горничными, прачками, поварами, садовниками, водителями, техниками,
извозчиками. Эти неевреи прекрасно знали идиш, одевались как евреи, знали еврейские традиции и нормы поведения не хуже самих
евреев.

Евреи Вертюжан тяжко трудились. В местечке было несколько табачных плантаций. Доходная и распространённая в Бессарабии
сельскохозяйственная культура требовала каторжного труда в течение всего года, являлась очень вредной для здоровья. Чтобы
получить доход, работала вся семья в полном смысле этого слова: муж, жена, дети. Не знаю, пишет Фалик Лернер, где ещё, кроме
Эрец-Исраэль, евреи видели, чтобы девушки и молодые женщины так упорно трудились в поле, но я видел это в
сельскохозяйственных колониях и местечках Бессарабии. В Вертюжанах еврейские девушки были настоящими чемпионками по
севу, прополке, выращиванию табака. А еврейские парни являлись настоящими хлеборобами, землепашцами, крестьянскими детьми,
которые любовь к земле впитали вместе с молоком матери и несли эту любовь в своих жилах, своей крови.

Фалик Лернер знал в 1920-1930-е годы молодых еврейских крестьян, парней и девушек, знал их тяжёлую, но полнокровную жизнь,
и поэтому в его авторском воображении они представлялись подрубленными деревьями, над которыми немилосердно, безжалостно
прошлось лезвие топора. Автор слышит, как мать-земля, которую они с такой любовью обрабатывали, не перестаёт оплакивать своих
еврейских детей, покинувших её по разным причинам. Конечно, положение еврейских крестьян в Бессарабии было точно таким же
примитивным и убогим, как у неевреев. Но так как евреи жили иначе, чем неевреи, на более высокой, духовной ступени, чем
христиане, то они выделялись и в нееврейской среде. Автор неоднократно подчёркивает в своей книге, что отношения между
евреями и молдаванами, проживавшими в местечке или наезжавшими сюда, были всегда ровными, дружескими. Печально известный
Кишинёвский погром 1903-го года был спланирован русским начальством. Несколько молдаван тоже принимали в нём участие. Но,
тем не менее, считает Фалик Лернер, в любом другом месте юго-восточной Европы нельзя было найти аналогичного примера, где
еврейская жизнь, жизнь еврейского населения так естественно слилась бы, срослась с жизненными устоями нееврейского окружения,
как это происходило в начале ХХ века в Бессарабии.

В сознании автора всплывают образы евреев, но не такие они, какими он видел их в субботу и праздники, а с одухотворёнными
лицами, с ощущением своей принадлежности к народу Израиля, придерживавшихся своих религиозных традиций. Автор видит
перед собой евреев, которые в своей повседневной жизни были настоящими «детьми природы», бессарабской земли, точно такими
же, как её нееврейские дети. Лернер подчёркивает, что молдаване - простой, наивный народ, всегда живший с евреями в дружеских
отношениях, что между евреями и молдаванами никогда не было преднамеренных попыток кому-то причинить зло. Плохим
исключением в этом плане были те элементы, что взросли на почве царской реакционной антисемитской политики и позже - на почве
антисемитской румынской пропаганды. В книге рассказывается о том, как переплеталась жизнь евреев и неевреев в торговле, займе
денег у евреев на доверительной основе, без документов, как часто молдаване советовались с евреями по поводу самых важных
жизненных проблем. Как проводились еврейские свадьбы с участием неевреев, музыкантов-«клезмеров», так как в Вертюжанах не
4
было еврейских «клезмеров», то чаще всего приглашали на свадьбы молдавские «капеллы» из близлежащих сёл, и тогда звучали на
еврейских свадьбах типичные молдавские «волохлэх», булгаряски, парнялы и дойны. А еврейские танцы принимали характер
молдавского «жока».

Всё это было давно. Время делало своё дело. Постепенно жизнь в Бессарабии изменилась. Первые фундаментальные изменения в
Бессарабии и соответственно - еврейская жизнь того края, расположенного между Прутом и Днестром, произошла после 1-й мировой
войны, когда Румыния, согласно Бухарестскому мирному договору, аннексировала Бессарабию.

Былые времена...Когда-то это было...Так начинаются все красивые истории, в большинстве своём - выдуманные. Но наша история -
не выдуманная, а правдивая - о людях, вещах, жизни, которая когда-то была, и которой уже нет. Эта книга - плач по еврейскому
местечку Бессарабии».

В «Энциклопедическом словаре» Брокгауза и Ефрона, выпущенном накануне 1-й мировой войны, об

этом местечке сказано следующее: «Вертюжаны - еврейское земледельческое поселение Воскоуцкой волости Сорокского уезда
Бессарабской губернии. Основано в 1838-м году. По переписи 1897-го года числилось 1 057 душ, из коих евреев - 1 047. Имеются 70
жилых домов, 3 синагоги и общественная баня. В 1909-м году в Вертюжанах имелось также общественное еврейское училище. К
этому можно добавить следующие факты: еврейских жителей Вертюжан было: 1 047 (1897), 1 834 (1930), 2 000 (1940), 6 (1991).

Несколько лет назад в бюллетене «Голос бессарабских евреев», выходившем при Доме бессарабских евреев в Тель-Авиве, я поместил
статью из сорокской газеты «Обсерваторул де Норд» «На окраине Штяпа». В этой статье сорокский журналист Ион Талмачу
рассказывал о современном состоянии еврейского кладбища в Вертюжанах. Я предпослал ей историческую справку: «Штяп (при
румынской власти), Вертюжень, Вертюжаны, Приднестровское, Тыргул Вертюжень - различные наименования одного и того же

5
местечка, еврейской сельхозколонии с 1838-го года...В 1941-м году здесь был пересыльный лагерь, в котором погибли от расстрелов,
голода, болезней свыше 22 тысяч евреев. В начале 1990-х годов на местном кладбище был установлен памятник этим людям».

Название населённого пункта, на мой взгляд, произошло из фамилии и имени одного из первых поселенцев - Варда Жан, которое в
устном произношении слилось вначале в одно слово Вардажан, а затем постепенно перешло в Вердужан и Вертюжан (Вертюжень).
Вполне может быть, что первым поселенцем местечка был еврей по фамилии Варда-Бурдо-Барда - так варьировались в зависимости
от мест проживания фамилии венгерских, закарпатских евреев...

О жизни вертюжанских евреев до 2-й мировой войны мне рассказал в своём письме Шмил Фарбер: «Я родился в 1922-м году,
окончил «хэдэр» и румынскую начальную школу. В Вертюжанах было пять синагог, гимназия «Тарбут», действовали отделения
различных сионистских партий и организаций. Тут проживало несколько категорий евреев: 30-35% были ремесленники: портные,
сапожники, жестянщики, столяры, печники... Местечко обслуживало более 20 сёл района, и 20-25% евреев занималось земледелием,
виноградарством. В Вертюжанах было очень много виноградников с европейскими сортами Chasselas и Aligote, ягоды были
душистые, вкусные, ароматные... Остальная часть евреев (процентов 40) занималась коммерцией. До войны еженедельно по
воскресеньям и вторникам проводились в местечке большие ярмарки. На ярмарки приезжали евреи даже из Згуриц (это примерно
50 километров к северо-западу от Вертюжан - Д.И.), Шолданешт, Резины. Привозили продукты питания, овощи и фрукты, изделия
сельских мастеров: ковры ручной работы, бочонки, кадки, алкогольные напитки... Весь народ делился на покупателей и продавцов.
Базаров было даже как бы два: продуктово-товарный и скотный. На втором базаре можно было приобрести коров, лошадей, овец,
коз, свиней...Недалеко располагались 4-5 небольших ресторана, столько же гостиниц, точнее - примитивных заезжих дворов. В
Вертюжанах работало несколько мельниц и маслобоек. Главной была вальцовая мельница, называемая «Unirea», её хозяевами были
Плитман и Цукерман. Хозяевами других мелких мельниц и маслобоек являлись Меир Шойл Суслик и Хуна Шихмантер. Были в
местечке 2-3 специалиста, производившие газированную воду, мороженое, заправлявшие сифоны. Был человек, сам изготовлявший
мыло, - Биньямин Перкис. Когда в 1940-м году пришла советская власть, его назвали «фабрикантом» и сослали, бедного, в Сибирь...».
Ниже я ещё упомяну Шмила Фарбера, а сейчас перехожу к тяжелейшему периоду в истории еврейских Вертюжан - периоду
Холокоста (1941-1944-й годы).

В 2003-м году я выпустил книгу воспоминаний ныне уже покойной уроженки Сорок Клары Любарской «Памятник в Бершади».
Одна из глав её книги - седьмая - называется «Вертюжанский лагерь». Она рассказывает в ней о событиях лета - начала осени 1941-
го. «В лесу, - пишет автор, - мы пробыли... дней десять, А потом опять прибыло несколько телег, на которые посадили больных и
детей. Остальные шли пешком. Так привели нас в местечко Вертюжаны. Прибыли мы по берегу Днестра, а оттуда надо было
подняться по крутой горке наверх, где начинались улочки городка. На первой же улочке стоял столик, за которым сидела комиссия
с номерами домов. Люди должны были разделиться по десять человек. Так было образовано десять групп - всего сто человек,
которых затем повели в городок и распределили по домам. Мы с нашими родственниками оказались в первой группе. Нас всех
6
переписали, но мы стали ждать, пока перепишут остальных. Когда нас привели к дому, то подумали, что солдат, сопровождавший
нас, зайдёт в дом и поможет разместиться. Он этого не сделал, и мы сильно прогадали. Оказалось, что другие люди не стали ждать
распределения, сами проникли в дом и захватили лучшие комнаты, а когда наша семья и родственники осмотрелись вокруг, то
поняли, что нам достался только сарай во дворе, в котором к тому же протекала крыша.

Вход в дом был с двух сторон, комнат было много, но там разместилось столько людей, что он казался очень тесным. Жил в нём
богатый человек: во дворе лежало много деревянных столбов. Видимо, хозяин торговал лесом. Был там колодец и хороший огород,
на котором росла картошка и много других овощей. Безусловно, этот огород быстро ликвидировали, единственной нашей
радостью оставался колодец, к нему люди со всей улицы приходили за водой.

Тот солдат, который привёл нас к дому, видимо, запомнил меня, потому что мы были в первой десятке. Когда он получил
увольнительную, то пришёл меня искать. Так как мы были первыми, он посчитал, что мы расположились в передних комнатах. Он
обошёл все комнаты и, наконец, нашёл нас в сломанном сарае. Оказалось, что он заметил мои золотые серёжки и, якобы, хотел такие
же для своей сестры. Конечно, гулять я с ним не пошла, и серёжки я ни в какую не соглашалась отдать. Он ещё несколько раз
приходил, но я пряталась. Вскоре он перестал приходить.

В Вертюжанах нас постигла настоящая беда: каждый день много людей умирало от голода и болезней. Мужчин взяли на работу, и
они начали мостить дорогу. Им помогали дети и девушки. Меня и моих сестричек тоже взяли в казармы, где мы стирали бельё,
убирали, помогали на кухне. Платить - не платили, но давали кое-что из еды: иногда лишнюю картошку или немного кукурузной
муки. Чтобы иметь деньги, надо было ходить на базар и что-то продавать. Мы видели, что лето приближается к своему завершению,
зимние вещи нельзя было продавать, а летние вещи мы продавали, причём нельзя было делать это открыто. Поэтому мама надевала
на себя два своих платья и на базаре предлагала их.

Если одно платье продавалось, она пряталась с покупательницей, снимала платье с себя и оставалась во втором. Иногда брали за
одежду деньгами, но чаще - продуктами питания.

Находились мы в Вертюжанах до и после Судного дня (Йом Киппур) - всего полтора месяца. Это был тяжёлый период мучений,
унижений, издевательств. Помню, что в сам «Йом Киппур» нас, девочек, послали убирать дом - туда, где жили те люди,
которых первыми вывели из пересыльного лагеря. Их начали вывозить партиями с другого конца местечка. Вскоре до нас дошли
слухи, что тех, кого погнали на Рыбницу, бросили в Днестр, и все они погибли. Другую партию, сказали нам, - расстреляли. В одной
из этих партий были две сестры моего отца с их семьями, но в какой именно, мы так никогда и не узнали...»

7
Недавно в интернете я нашёл ещё одно свидетельство очевидца тех далёких трагических лет. В русскоязычной газете «Наш Техас»
от 15-го апреля 2005-го года № 131 опубликованы «Воспоминания Сарры Шехтер». Вот что она рассказывает: «В молдавское
местечко Бричево немецкие войска вошли в июне 1941-го года. Некоторые жители успели эвакуироваться. А наша семья осталась.
Мы жили впятером. Мои родители Шлёма (Соломон) и Эстер (Эсфирь) Мительман, моя любимая бабушка Ита Пистрак, мой брат
Лейб (Лева) и я. Мне в ту пору исполнилось 12 лет, брату - 10, родителям было по 40 лет, а бабушке - 72. Она часто болела, и мы не
эвакуировались, так как побоялись везти её, старую и больную, неизвестно куда...

...Моего папу забрали на работу в местечко Вертюжаны на обработку земли. Это было еврейское местечко неподалёку от города
Сороки. Всех жителей оттуда угнали. Оно стояло пустое. Пока жили в лесу, меняли вещи на продукты и на воду у приходивших из
соседних сёл молдаван. У нас доступа к воде не было.

Потом нам объявили, что колонна пойдёт дальше до Вертюжан. Больным было велено остаться дожидаться телег. Прошёл слух, что
тех, кто останется, расстреляют. Но нам деваться было некуда. С нами - старая больная бабушка. И мама заболела в лесу. Колонна
ушла, а мы остались. Через несколько дней за нами действительно приехали молдаване на подводах.

Мужчина, который нас вёз, был очень порядочный человек. Он с нами не разговаривал - видимо, приказ такой был. Когда мы доехали
до Вертюжан, мама попыталась его отблагодарить - подарить ему зимнюю куртку. Он её не взял - посмотрел на нас и уехал.

По дороге мы проезжали через кукурузное поле. Все бросились рвать ещё молочную кукурузу. Очень она нам потом пригодилась.

Там в поле видела я страшную картину, которую не могу забыть, а прошло уже 64 года с тех пор. Неподалёку от дороги, в поле, на
коленях стояла пожилая женщина - совершенно голая, только головной платок на спину она накинула. Она стояла с опущенной
головой, даже не обернулась на дорогу, по которой шла вереница подвод. Там же лежал пожилой мужчина в ночном белье. Лежал,
весь вытянувшись. Может, он был уже мёртвый. Так глумились над стариками кузисты - румынские фашисты.

До Вертюжан мы добрались к вечеру. Разожгли костер и начали печь собранную кукурузу. Мы уже несколько початков обглодали,
когда к нам подошла немолодая женщина, совершенно не в себе: «Дайте покушать!» Мы показали ей на обглоданные початки. Она
схватила их и стала грызть - такая она была голодная. А к ночи она умерла.

8
 С этой женщиной был мальчик Изя. Ему было 12 лет, мой ровесник. Его мама жила в Бухаресте, а у
этой женщины он воспитывался. О папе своём он ничего не знал. Изя хорошо знал молдавский язык. Ему время от времени удавалось
поговорить с румынскими солдатами, и иногда они давали ему мелочь. Я с Изей дружила. Мне его было очень жалко. Я вроде была
богаче его. Ведь у меня были родные, а он был один-одинёшенек. Но он всегда был жизнерадостным, не унывал, не жаловался.

В Вертюжанах мы нашли папу. Нас там поселили в домах. Одна комната размером 6-8 квадратных метров на 4-5 семей, то есть
человек на 20. Спали на полу. Нам удалось разместиться в углу. Там мы держали наше «хозяйство» - немного продуктов и бутылку
с водой.

Однажды Изя подошёл к моему отцу и попросил воды напиться. А потом он взял пустую бутылку и пошёл за водой. Воду мы брали
из водопада. Она была хорошая, чистая, но идти надо было далеко, взбираться в гору. За то, что Изя принёс воды, папа дал ему
кусочек холодной мамалыги. Она тогда была большим деликатесом.

В Вертюжанах мы пробыли недолго. Опять всех построили в колонну и погнали на Сороки...Из Вертюжан мы вышли в первой
колонне. И нам повезло. А вот мужчинам второй и третьей колонн не повезло: нацисты забрали их на какие-то секретные работы. И
больше о них никто ничего не знает. По-видимому, когда работа эта была закончена, их всех уничтожили... «

Эти скупые свидетельства очевидцев, которые, дополняя друг друга, передают атмосферу Вертюжан тех далёких лет. А вот как
описал Вертюжаны нашего времени сорокский журналист Ион Талмачу: «В проржавевшие от времени, жалобно скрипящие на
весеннем ветру металлические ворота, не замеченный никем, попадаешь на территорию старого еврейского кладбища. Тут каждая
пядь земли, каждый камень хранят слёзы и память нескольких поколений людей, ушедших в небытие. На невысоком склоне окраины
местечка Штяп (так переименовали местечко румынские власти в 1918-1940-м годах, желая, видимо, полностью уничтожить память
о его еврейском происхождении - Д.Х.) расположилось кладбище - место памяти и скорби общины, которая сейчас (статья писалась
9
в 2000-м году - Д.Х.) - на грани исчезновения. Здесь покоятся останки евреев, которые жили, работали, радовались и плакали,
поливали кровью землю этого древнего селения.

Но жалкие картины открываются взору на кладбище, и с трудом веришь увиденному: разрушенные могилы и памятники, обломки
камней, настолько покрытые плесенью, что на них с трудом можно прочесть имена погребённых, годы их жизни, слова скорби;
разбитые фотографии, с которых смотрят покоящиеся в сырой земле. А памятники из красного и чёрного мрамора демонтированы,
украдены и проданы другим людям. У кого поднялась рука на могилы? И можно ли сотворивших это кощунство называть людьми?

Штяп, говорят, происходит от русского слова «степь». Несколько сот лет тому назад поселились на этих землях прибывшие отовсюду
евреи. Вначале они все занимались сельским хозяйством, а затем построили лавки, мастерские, создав уютное местечко. Штяп
славился своими портными, плотниками, сапожниками, торговцами, медиками, учителями. Год за годом местечко развивалось:
жизнь становилась лучше, люди жили в мире и согласии, растили детей. Естественно, что было отведено место под кладбище. 2-я
мировая война оставила след в этом местечке, посеяв смерть, слёзы, страдания. Штяп был в те годы одним из крупных гетто, где
были расстреляны десятки тысяч евреев. Те, кому удалось спастись, начали возвращаться в местечко после 1945-го года и
восстанавливать разрушенное. Первым делом они привели в порядок кладбище, дабы не предавать забвению покоившихся здесь.
Потому что старая еврейская пословица гласит: «Если хочешь судить о культуре народа, посети его кладбище!»

«В 46-м году, - вспоминает сорочанин Михаил Кучер, уроженец Тыргул-Вертюжень, -группа евреев создала комитет, который
собирал деньги на восстановление кладбища. И в этом принимали участие не только евреи. Вместе с моим отцом установили они
десятки памятников. Кладбище охранял смотритель. Многих из этих памятников сейчас уже нет, всё разрушено. Знают ли об этом
мои одноклассники-евреи, уехавшие в разные страны и образовавшие там общества евреев из Вертюжень?»

В бывшем местечке Штяп осталась лишь одна семья евреев, которая ещё вспоминает о том, что здесь когда-то существовала большая
община - около тысячи семей. В стареньком доме проживают сегодня старики Шмил и Эля Фарбер - люди, прожившие нелёгкую
жизнь. Их дети разлетелись по разным странам, а старики остались одни со своими проблемами и болячками...

«Действительно, мы - последняя еврейская семья в Тыргул-Вертюжень, - с грустью говорит старик Шмил Фарбер. - Это место памяти
многих-многих поколений. Жаль, конечно, но сердце больше болит о состоянии нашего кладбища, его дальнейшей судьбе. Я уже не
в состоянии ухаживать за могилами, а что будет с нашими? Ведь все мы смертны...»

Штяп менял своё название несколько раз. Сейчас его называют Тыргул-Вертюжень. Но не очень-то соответствует он своему
названию: некогда красивое, оживлённое местечко сегодня встречает гостей пустыми и разбитыми улицами, полуразрушенными и

10
покосившимися домами. Впрочем, эта картина похожа на ту, которую теперь можно увидеть и на еврейском кладбище. Такое
впечатление, что местность исчезает с лица земли...

На прощание старый еврей Шмил Фарбер сыграл нам на губной гармонике несколько грустных мелодий. Ту же грусть можно было
прочесть и в глазах старого человека. В этот день лишний раз мы разворошили его воспоминания.. Грустно и потому, что Фарберы
- последняя еврейская семья в бывшем Штяпе. Уйдут из жизни когда-нибудь и эти старики - таков закон! - и закроются
металлические ворота кладбища навсегда. Только уцелевшие памятники и могилы будут напоминать о том, что здесь покоится
память об одной из самых крупных еврейских общин в Молдове. Общины, по сути, уже исчезнувшей...

...Вблизи кладбища высится большая куча камней, собранных из стен разрушенных домов. Камни чем-то напоминают грустные
судьбы людей. Невольно при виде этих камней вспоминаются слова из «Псалмов Давида»: «Время собирать камни». Собирать и те
камни, которые разбросаны по территории еврейского кладбища в Тыргул-Вертюжень...» - эти словами заканчивается статья Иона
Талмачу.

За последние годы произошли изменения в семье Фарбер. В 2001-м году умерла Элька. Шмил переехал в израильский город Реховот
к старшему сыну Яше. Слава (Исаак, Изя) продолжает жить в Кишинёве. Недавно Слава привёз в Вертюжаны группу еврейской
молодёжи. Всё, что связано с родным местечком, ему близко и дорого. Он стремится свою любовь к нему, свою грусть и свою память
передать подрастающему поколению. Это благородно и по-еврейски достойно всяческих похвал! Что же касается
подробных воспоминаний его отца, Шмила Фарбера, то они станут главной темой одной из моих статей цикла «Судьбы
бессарабских евреев».

Давид ХАХАМ
Сентябрь 2006 - Июль 2009

11