РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК

ИНСТИТУТ ВОСТОКОВЕДЕНИЯ

В.М. Алпатов

150 ЯЗЫКОВ И ПОЛИТИКА

1917 — 2000

СОЦИОЛИНГВИСТИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ СССР

И ПОСТСОВЕТСКОГО ПРОСТРАНСТВА

Москва

КРАФТ+ ИВ РАН

2000
А 45
Рецензенты
доктор филологических наук Т.Б, Крючкова
кандидат филологических наук В.И. Беликов

Редакторы
М.С. Грикурова, А.З. Алмазова

А 45 Алпатов В. (VI. 150 языков и политика. 1917—2000. Социо­

лингвистические проблемы СССР и постсоветского
ирострашпва. М.: Крафт+, Институт востоковедения РАН, 2000,
224с., издание 2-е, дополненное.

В монографии дастся краткий очерк истории языковой ситуации и языковой

политики в СССР и в государствах, образовавшихся после его распада. Выделяются
основные фикторы, определяющие функционирование языков в многоязычном
обществе; показано, насколько языковая политика в СССР отражала общие
закономерности и насколько она имела свою специфику Рассмотрены основные
зтапы этой политики: на первом этапе, до второй половины 30-х гг. была
предпринята попытка добиться равенства всех языков народов СССР, последующий
этап, длившийся почти до распада СССР, характеризовался прежде всего
государственной поддержкой русского языка. Показано, что в современной России
языковая ситуация принципиально не изменилась по сравнению с СССР, тогда как
в других новых государствах с разной скоростью русский язык вытесняется иными.
Книга рассчитана на специалистов-лингвистов и этнографов, а также на всех
интересующихся социально-языковыми проблемами.

ISBN 5-89282-158-7

С Алпатов В.М., 2000

V Институт востоковедения. РАН, 2000
О Крафт+, 2(Х)()
 СОДЕРЖАНИЕ

Предисловие.............................................................. 4
Потребность идентичности и потребность
взаимопонимания............................................... 11
Исходная ситуация.................................................. 29
Новая лингвистическая политика......................... 38
Поливанов, Яковлев и другие......... ...................... 51
Какую систему письма выбрать?........................... 61
Политика и жизнь................................................... 73
Поворот политики................................................... 87
Годы стабильности.................................................. 102
Полезно или вредно двуязычие?........................... 134
От СССР к России................................................ 146
От двуязычия к одноязычию?............................... 166
Литература............................................................................... 201
Summary.................................................................................. 221
 ПРЕДИСЛОВИЕ
Цель настоящей книги — дать в самом сжатом виде обоб­
щающий очерк истории языковой ситуации и языковой полити­
ки в нашей стране после 1917 г. вплоть до настоящего времени.
По этой тематике написано немало и у нас и за рубежом, но го­
ворить об объективном научном анализе проблемы, столь заде­
вающей чувства и эмоции многих людей, пока приходится до­
вольно редко. Пожалуй, нигде человеческое сознание столь не
мифологизировано, как в области национальных, в том числе
национально-языковых проблем. Часто мы видим, как образо­
ванный человек, вполне разумно рассуждающий по всем прочим
вопросам, начинает с пеной у рта "доказывать" явно абсурдные
положения, как только речь заходит об истории его народа или
ситуации с его родным языком. Такие тенденции многократно
усиливаются в переломные эпохи вроде нынешней, когда воскре­
сают, казалось бы, давно забытые мифы. Безусловно, здесь при­
сутствуют и собственно этнические, и социальные проблемы, но,
вероятно, затрагивается и нечто более глубинное. Можно согла­
ситься, например, с таким высказыванием: "Разделение “свой-
чужой” коренится в человеческой природе и лежит куда глубже
любых социальных, этнических и любых прочих “признаков”
|Аннинский, 1995). До какой-то степени можно объективно рас­
сматривать языковые ситуации в чужих странах, но трудно отре­
шиться от эмоций, от симпатий и антипатий, когда речь идет о
"своем" языке и "своей" культуре.
Изучение социолингвистических проблем в республиках
СССР началось у нас еще в 20-е и в начале 30-х гг. Пожалуй, ра­
боты тех лет и сейчас представляют наибольший интерес. Вряд
ли правомерно относить их с некоторым пренебрежением к
"предсоциолингвистикс", как это сделано 1Дешериев, 1995, с. 62),
хотя современная социолингвистическая терминология еще не
была тогда выработана. Языковая ситуация тех лет в разных ре­
гионах страны детально описывалась в работах таких ученых, как
С. Д. Поливанов, Н. Ф Яковлев, А. М. Селищев, А. М. Псшков-
ский и другие Е. Д. Поливанов, Н. Ф. Яковлев, а также
Л П. Якубинский активно выступали и в качестве теоретиков
языковой политики. Работам этих ученых посвящен специальный
раздел нашей книги. Многое из написанного ими сохраняет цен­
ность и сейчас. Но, безусловно, все они были людьми своей эпо­

4
хи и не все их идеи и прогнозы выдержали испытание временем.
К тому же их исследования, как правило, не опирались на сколь­
ко-нибудь представительные социологические изыскания, на
анализ статистически достоверного материала.
С 30-х гг. социолингвистические исследования по большинст­
ву современных проблем были в СССР свернуты, а западная со­
циолингвистика, активно начавшая развиваться с 60-х гп, неред­
ко открывала вторично ту же проблематику, которая затрагива­
лась в пионерских работах наших ученых 20 — начала 30-х гг. У
нас же еще в 1949 г. Н. Ф. Яковлев вынужден был констатиро­
вать то, что не изучаются социальная дифференциация языка со­
ветской эпохи, вопросы освоения русского языка нерусскими и
другие актуальные проблемы [Никольский, Яковлев, 1949, с. 273.
275].
С конца 50 — начала 60-х гг. в СССР снова начали развивать­
ся социолингвистические исследования. Их было проведено не­
мало. Однако вплоть до второй половины 80-х гг. эти исследова­
ния в той или иной степени подчинялись жестким априорным
схемам, часто далеким от реальности. Типичны фразы вроде: "В
нашей стране все языки равноправны. Каждый народ свободно
пользуется своим родным языком, а также русским языком как
языком межнационального общения... Гармонически сочетаются
интересы, потребности каждого народа в отдельности всех наро­
дов вместе взятых. В этом проявляется общая целеустремлен­
ность функционирования языков народов СССР — в плане со­
трудничества и взаимопомощи наций'* [Развитие, 1976, с. 6|. Вся
далеко не однородная политика после 1917 г. рассматривалась
как нечто неизменное, и постоянно говорили о "торжестве ле­
нинской национальной политики", хотя реальная политика в
СССР в 60-80-с гг., как мы увидим, резко отличалась от той, ко­
торую отстаивал В. И. Ленин.
Нередко в подобных публикациях возникала элементарная
нелогичность и противоречивость. Вот автор одной из книг
вполне в духе принятых стандартов рассуждает о том, что в
СССР достигнуто не только "законодательное равноправие", но и
полное равенство всех языков [Ханазаров, 1963, с. 27]. И четырь­
мя страницами ниже он же пишет: "Нецелесообразно и практи­
чески неосуществимо, например, вести радиопередачи на десят-
ках языков" (Ханазаров, 1963, с. 31]. Но если на одном языке ве­
дут радиопередачи, а на другом нет, то уже возникает их нера­
венство, пусть даже обусловленное не сознательно злой волей, а

5
соображениями целесообразности. Бывали и случаи прямого ис­
кажения истины Например, писали такое: "Во всех вузах Украи­
ны преподавание ведется главным образом на украинском языке,
одновременно по желанию студентов часть лекций читается так­
же на русском языке" [Взаимоотношение, 1980, с. 221-222). Од­
нако на деле в большинстве украинских вузов все преподавание
велось в 1980 г. на русском языке.
И все же нельзя полностью отбрасывать то, что делалось в
области изучения социально-языковых процессов в нашей стране
в советских работах тех лег. Появлялись серьезные теоретические
работы, среди которых нельзя не отметить довольно разумную по
выводам и наблюдениям книгу [Аврорин, 1975J. Еще больше бы­
ло сделано в области накопления фактов. Именно в это время
начали проводиться массовые социолингвистические обследова­
ния, дававшие ценную информацию, отметим, например, такие
работы, как |Губогло, 1979, Копыленко, Саина, 1982). Однако в
целом развитие социолингвистики в СССР шло более вширь, чем
вглубь, а вполне достоверные факты вступали в противоречие с
догматическими общими положениями.
Данные вопросы изучались и на Западе. В целом для боль­
шинства западных работ, прежде всего написанных учеными, не
являющимися непосредственно славистами или тюркологами,
характерно недостаточное владение советским материалом. Аме­
риканские и западноевропейские теоретики социолингвистики
значительно лучше знают .языковую ситуацию в Ирландии или
Индонезии, чем в СССР или в постсоветской России. При разра­
ботке программ языкового планирования очень редко учитывает­
ся весьма разнообразный советский опыт. Приведем лишь один
пример. Автор вполне серьезного учебника социолингвистики
|Trudgill, 1983| пишет, будто в СССР существует официальный
декрет, согласно которому все Н9 вые технические термины в
языках нацменьшинств должны заимствоваться только из рус­
ского языка; каждый же несогласный с этим декретом объявляет­
ся "буржуазным националистом" [Trudgill, 1983, с. 155J. Очевид­
но, что английский социолингвист, получая информацию из вто­
рых рук, довел реальный процесс русификации в СССР до аб­
сурдной законченности. Показательно, что при переиздании
учебника в 1995 г. автор, явно не зная, как трактовать изменения
последних лет, просто опустил весь раздел о СССР, ничем его не
заменив.

б
 Существует однако и сравнительно большое количество ра­
бот, специально посвященных языковой ситуации и языковой
политике в СССР. Они четко делятся па две группы. К одной из
них можно отнести такие работы, как [Laurat, 1951; Omsiein,
1959; Goodman, 1968; Humphrly 1989], а также часть статей, опуб­
ликованных в коллективных трудах JLanguage Planning, 1989;
Sociolinguistic, 1985]. Разнообразные процессы, происходившие в
СССР, сводились в них к одному — жесткой русификации, оце­
ниваемой крайне негативно. Стремлению власти постепенно
уничтожить все языки, кроме русского, и сделать этот язык все­
мирным, противопоставляется столь же недифференцируемая
борьба нерусского населения, которое "противостоит деструктив­
ной деятельности русского языка и пытается спасти языки своего
народа" |Bruchis, 1982, с. 12J. Авторы таких работ отрицали суще­
ствование каких-либо объективных процессов в советском обще­
стве и сводили все к субъективным намерениям "плохой" комму­
нистической верхушки и страдающего языкового меньшинства.
Явные различия в языковой политике в разные периоды совет­
ской истории игнорировались или оценивались лишь как такти­
ческие ходы извечно русификаторской власти. Приверженность
априорным схемам, только с обратным знаком, сближала такие
исследования с советскими работами тех же лет, хотя и в некото­
рых из них содержится любопытный фактический материал, как
в [Bruchis, 1982].
К другому типу можно отнести и такие работы, как [Winner,
1952; Bennigsen, Quclquejay, 1967; Bacon, 1966; Lewis, 1972; Lewis.
1982], а также часть статей из двух упомянутых выше сборников,
например, статьи М. Кирквуда и С. Криспа в первом, X. Хармана
во втором из них. Как правило, и здесь отношение к советской
языковой политике после 30-х гг. достаточно критично. Однако
данные авторы признают, что существуют объективные законо­
мерности развития общественно-языковых процессов, во многом
общие для "тоталитарных" и "нетоталитарных" стран, что руси­
фикация связана не только с волей правителей, но и с реалиями
жизни, что происходящие события не всегда укладываются в же­
сткую схему "русификация сверху — противодействие руси­
фикации снизу". Встречались и работы, где проявлялась явная
симпатия к ситуации в СССР |lman, 1965; Comrie, 19811. Во всех
этих публикациях современной политике четко противопоставля­
лась политика 20-х гг. и первой половины 30-х гг., которая, как
правило, оценивалась весьма положительно. Безусловно, эта

7
ipynna авторов стремилась к максимально возможной объектив­
ности.
Однако общий недостаток всех западных работ — ограничен­
ность фактического материала. Мало кто из их авторов мог само­
стоятельно его собирать. В основном они писали и продолжают
писать по советским источникам, прежде всего по материалам
переписей населения, данные которых обычно излишне абсолю­
тизируются.
После 1985 г. изменения в общественных умонастроениях
сказались и на трактовке социолингвистических проблем. Пона­
чалу, особенно в 1987-1988 гг., у нас наметилась некоторая тен­
денция к более объективному анализу. Однако с 1989-1990 гг.
развитие пошло дальше, особенно в национальных республиках и
областях. Место растерявшихся ученых-социолингвистов в ос­
новном заняли дилетанты: писатели, публицисты, а затем и по­
литики. Вместо "гармонического сочетания интересов" стали пи­
сать о "языковом геноциде", часто повторяя наиболее крайние из
высказываний, имевших ранее хождение за рубежом. В печати
стали типичными высказывания вроде: "Не союз независимых
государств они (большевики. - В. А.) создали, а идеологический
конгломерат народов, котел, в котором должны были исчезнуть
меньшие этносы (что и случилось с десятками малых народов
Сибири), переняв язык, культуру и духовное наследие самого
большого народа" [Павлычко, 1993]. Такие идеи оказывали мас­
совое воздействие. И вот уже читательница "Общей газеты" вос­
клицает: "Сколь чудовищна ленинская национальная политика!
Сколь кошмарна кондовость понятия “единая общность — совет­
ский народ”!" [ОГ, 25-31.07.1996]. Ей невдомек, что В. И. Ленин
никогда не говорил о "единой общности — советском народе".
Один из мифов времен конца перестройки — миф о единой и
неизменной национально-языковой политике "большевиков” за
74 года и необходимости все начинать заново.
После 1991 г. стало ясно, что ситуация далеко не столь проста
и однозначна. Многие прежние проблемы продолжают сохранять
силу, но к ним добавились новые, прежде всего проблема пони­
жения статуса русского языка в большинстве постсоветских госу­
дарств. После растерянности перестроечных лет заметно оживи­
лась деятельность профессиональных специалистов в области со­
циолингвистики и национальных отношений. Начиная с 1992 г.
прошло несколько интересных конференций и симпозиумов в
Институте языкознания РАН, Институте востоковедения РАН,

8
АН Республики Башкортостан, фонде им А. Д. Сахарова и дру­
гие; материалы ряда конференций опубликованы. Идет процесс
накопления и первичной обработки фактов, что вполне естест­
венно. Работ обобщающего характера пока очень немного. Нам
неизвестны работы такого рода и за рубежом, где обобщающих
монографий не было после книги [Lewis, 1972], а более или ме­
нее всесторонне освещающих ситуацию коллективных трудов —
после книги [Language Planning, 1989|. Недавно в Японии вышла
книга [Tanaka, 2000|, но она посвящена специфическому вопро­
су: взглядам И. В. Сталина на национально-языковые проблемы.
Безусловно, время еще не располагает к написанию обобщаю­
щих сочинений по социолингвистическим проблемам советского
и постсоветского периодов. С одной стороны, еще недостаточна
историческая дистанция, слишком неясны перспективы развития.
С другой стороны, далеко не изучены сами факты. Нельзя поль­
зоваться лишь материалами переписей населения, которых к то­
му же не было с 1989 г. Даже многие опубликованные факты не
собраны воедино и не проанализированы, а закрытые до недав­
него времени архивные данные — пока что еще абсолютно не
тронутая исследователями целина. Данный очерк неизбежно ско­
ро устареет. И тем не менее нам кажется, что лучше иметь неко­
торый предварительный очерк истории и современного состоя­
ния языковой ситуации и языковой политики в СССР и образо­
вавшихся на его месте государствах, чем не иметь никакого. Не­
обходим анализ общих тенденций развития, на основе которого
могут быть выявлены закономерности данного крайне актуаль­
ного процесса. Все это может иметь как теоретическое, так и
практическое значение.
В данной работе мы исходим из того, что нельзя, как это
иногда у нас делается, считать советский опыт абсолютно уни­
кальным. Непродуктивно игнорировать типологически сходные
ситуации или же учитывать их лишь как пример "нормального
развития" в противоположность "уродливому развитию" у нас.
Например, в столь разных странах, как Россия и СССР, с одной
стороны, и Япония, с другой, социолингвистическое развитие
имеет немало общего, о чем мы писали |Алпатов, 1995 а]. Поэто­
му для понимания того, что происходило и происходит у нас,
надо учитывать и мировой опыт, что мы стараемся делать.
Безусловно, полный и всесторонний анализ проблем, о кото­
рых мы пишем, не по силам одному человеку К тому же мы бы­
ли ограничены в материале, не имея возможности использовать

9
хивные данные. Тем более мы не претендуем на окончательность
выводов и оценок. Однако нам хотелось бы своей краткой и за­
ведомо уязвимой для критики работой стимулировать развитие
научных исследований в этой области.
Ряд положений, выдвигаемых в книге, автор публиковал в ви­
де статей в научных и популярных изданиях |Алпатов, 1993 а, б,
в; Алпатов, 1994 а, б; Алпатов, 1995 б, в; Алпатов, 1996; Алпатов,
1998; Alpatov, 1996; Alpatov, 1998|. При подготовке книги матери­
ал этих публикаций подвергся переработке.
Автор благодарит участников обсуждения книги в Отделе
языков Института востоковедения РАН, особенно Л. Р. Концеви-
ча и В. А Чернышева; замечания всех выступавших он постарал­
ся максимально учесть. Значительную помощь в написании кни­
ги оказала также двухмесячная стажировка в Нидерландском инс­
титуте исследований по гуманитарным и общественным наукам в
г.Вассенаре в 1996 г.; здесь автор смог ознакомиться с западными
исследованиями по тематике книги.
Первое издание книги, вышедшее весной 1997 г. очень малым
тиражом, быстро разошлось, что показывает большой интерес к
данным проблемам. При переиздании автор исправил замечен­
ные читателями неточности и сделал необходимые дополнения,
доведя изложение до 2000 г. Последняя глава книги фактически
написана заново.
 ПОТРЕБНОСТЬ ИДЕНТИЧНОСТИ
И ПОТРЕБНОСТЬ ВЗАИМОПОНИМАНИЯ

Прежде чем перейти к основной теме книги, нам необходимо

рассмотреть некоторые общие вопросы функционирования язы­
ков в многоязычном обществе.
В одноязычном обществе люди редко задумываются над язы­
ковыми проблемами. Ситуация однако резко меняется, когда че­
ловеку приходится сталкиваться с тем, что он и его собеседники
говорят на разных языках. При многоязычии всегда взаимодейст­
вуют две естественные для каждого человека, но противополож­
ные потребности. Назовем их потребностью идентичности и по­
требностью взаимопонимания.
Потребность идентичности заключается в стремлении пользо­
ваться в любой ситуации общения полностью "своим" языком,
освоенным в первые два-три года жизни. Как правильно отмеча­
ет В. IO. Михальчснко, "и для общества, и для отдельного инди­
вида комфортнее пользоваться одним языком, преимущественно
родным, усвоенным в детстве, так как нс нужно прилагать уси­
лий при усвоении второго и третьего языка" (Михальченко,
1994 б, с. 223|. Такой язык часто называют материнским язы­
ком, и мы будем пользоваться этим термином, поскольку при­
вычный термин "родной язык" многозначен: например, если
башкир с раннего детства знает только русский язык, то одни
авторы называют его "родным языком" его материнский язык,
другие — неизвестный ему башкирский. Предельный случай
удовлетворения потребности идентичности — однонзычие
Одноязычие имеет ряд преимуществ.
. Во-первых, действительно, усвоение нескольких языков тре­
бует дополнительных усилий, а в обучении чужим языкам спо­
собности людей различны.
Во-вторых, человек по-разному овладевает языками
Как показывают современные исследователи, лишь при ис­
пользовании материнского языка человек использует оба полу­

11
шария головного мозга, нс дублирующие, а дополняющие друг
друга.
Если же язык осваивается после 5-7 лет, то речь и восприятие
речи на нем осуществляются одним левым полушарием, в резуль­
тате чего языковая компетенция неизбежно неполна. Особый
случай — когда у человека более одного материнского языка, что
бывает в случае разных языков родителей (пример Н. Я. Марра),
или воспитания с одноязычными гувернантками и гувернерами
(пример В. В. Набокова). Однако такие случаи — исключение, а
не правило, хотя раннее двуязычие бывает и массовым, обычно
же второй или третий язык осваивается в школе, в армии или на
рынке уже в более позднем возрасте. Но даже и при приобретен­
ном в раннем детстве двуязычии, как указывают специалисты,
абсолютного равенства языков не бывает, и всегда какой-то язык
становится первым, а какой-то вторым (Edwards, 1994, с. 3].
Лучшее владение материнским языком не означает того, что од­
ноязычные люди как-то развитее двуязычных (хотя бывали даже
"экспериментальные подтверждения" такого превосходства). Как
указывают современные западные исследователи, нет никаких, в
том числе экспериментальных, оснований считать, что есть ка­
кая-то разница в умственном развитии между одноязычными и
двуязычными людьми (Laponce, 1987, с. 21; Edwards, 1994, с. 68-
711
Наконец, в-третьих, понятие материнского языка имеет и
четко выраженный социальный смысл. Нс всегда, но в большин­
стве случаев материнский язык — это язык своего этноса, своей
культуры. Пользование "чужим” языком связывается с ощущени­
ем этнической, культурной, а зачастую и социальной неполно­
ценности. Конечно, возможен и компенсирующий фактор —
ощущение особой престижности "чужого" языка.
Потребность взаимопонимания заключается в том, что каж­
дый из участников любой ситуации общения желает без помех
общаться со своими собеседниками. Только в случае взаимопо­
нимания коммуникация бывает успешной. Разумеется, понят­
ность языка — необходимое, но не достаточное условие успеха
коммуникации, но о других условиях мы говорить не будем.
Обе потребности не противоречат друг другу и автоматически
удовлетворяются лишь в полностью одноязычном обществе. Не­
даром в самые разные исторические эпохи находились мечтатели,
рассуждавшие о будущем едином языке человечества и даже про­
ектировавшие такие языки. В нашей стране подобные идеи

12
оживлялись в 20-е гг. в связи с ожиданием мировой революции и
скорого построения коммунизма. Сейчас существует концепция
достаточно быстрого превращения английского языка в мировой.
Однако ясно, что в обозримом будущем говорить о всеобщем од-
номзычии не придется.
В то же время одноязычие свойственно значительной части
человечества, и миллионы людей могут за всю жизнь не столк­
нуться с ситуацией, когда их собеседник не владеет их языком.
При этом одноязычие в современном мире обычно связано с дву­
мя полярно противоположными ситуациями. С одной стороны,
одноязычны наиболее отсталые народы, не контактирующие с
внешним миром, или же наиболее отсталая и угнетенная часть
того или иного этноса, прежде всего женщины, живущие в замк­
нутом домашнем мире; о связи половых различий с одноязычием
и двуязычием [см. Lewis, 1972, с. 11; Loveday, 1982, с. 28]. С дру­
гой стороны, одноязычна основная масса населения большинства
развитых стран, построенных по национальному принципу или
но принципу "плавильного котла" (объединения разных этносов в
единое целое). Недаром в США в общественном мнении господ­
ствует представление об одноязычии как свойстве культурных и
зажиточных людей и связи двуязычия с бедностью и отсталостью
(именно в этой стране старались "экспериментально доказать"
благотворность одноязычна); о таком массовом стереотипе пишут
очень многие [Loveday, 1982, с. 8; Skutnabb-Kangas, 1983, с. 66;
Tollefson, 1991, с. 12; Edwards, 1994, с. 4; Garcia, 1995, с. 142, 145-
146).
Однако двуязычие также широко распространено. По мнению
ряда ученых, двуязычие — норма, а одноязычие — исключение
[Edwards, 1994, с. 1) или даже одноязычие — вообще фикция,
особенно если учитывать, что один и тот же человек обычно вла­
деет разными вариантами одного языка (литературным языком и
диалектом, бытовым и книжным стилем и пр.) [Loveday, 1982,
с.8[. Действительно, даже в Японии — одной из самых моноэт-
ничных стран мира (из примерно 124 миллиона населения не-
японцев менее миллиона) дифференциация японского языка
очень значительна, и носители разных диалектов плохо понима­
ют или вообще не понимают друг друга. Общим средством ком­
муникации служит лишь литературный язык, который, однако,
для многих японцев весьма далек от материнского языка и требу­

13
ет специального обучения1. Если в прошлом, исключая эпохи
войн и переселений народов, жизнь замкнутыми традиционными
общинами способствовала одноязычию, то в современном мире
социальная мобильность резко возрастает, и ситуация общения
между людьми с разными материнскими языками становится
правилом.
Среди различных классификаций двуязычия для нас важны
прежде всего два разграничения. Во-первых, это упомянутое вы­
ше различие между межъязыковым двуязычием (таджикско-рус­
ское, абхазо-грузинское и пр.) и двуязычием внутри одного язы­
ка. Среди видов последнего нас в дальнейшем будет интересовать
главным образом двуязычие, связанное с одновременным владе­
нием кодифицированным (литературный язык) и некодифициро-
ванным (диалект, просторечие) вариантами одного языка. Во-
вторых, это различие добровольного и вынужденного двуязычия,
см. об этом [Skutnabb-Kangas, 1983, с. 75-80]. При добровольном
двуязычии нет существенной разницы между ситуациями знания
и незнания второго языка, а неудача в его освоении (в силу сла­
бых языковых способностей или внешних препятствий) не ведет
к жизненной катастрофе. Добровольное знание второго языка
может поднять престиж человека, но все же нс ведет к сущест­
венным изменениям в его жизни. Добровольное двуязычие — это
прежде всего знание наряду с материнским иностранного языка,
например, английского для жителя России или Франции (но нс
Индии или Кении!)2. В дальнейшем мы будем оталекаться от
добровольного двуязычия применительно к СССР и постсовет­
ским государствам. Например, говоря об однояэычии большинст­
ва этнических русских в СССР, мы нс будем как-то различать
людей, знавших лишь русский язык, и тех, кто помимо этого
владел английским или китайским. Как мы дальше увидим, в

1 Вопрос о разграничении языка и диалекта принадлежит к числу "вечных проблем"

лингвистки и социолингвистики, см., например, только работы недавних лет [Fishman,
1971, с 324; Сотне, 1981, с 6-8; Comric. 1990, с 2-4J. Безусловно, основными критериями
здесь являются социолингвистические, а нс собственно лингвистические вроде взаимопони­
мания русскиП как-то поймет белоруса, а представители большинства поркских народов -
друг друга, но взаимопонимание между ноетелями разных китайских, японских, арабских
диалектов часто невозможно Пожалуй, точнее веет об этом различии писал В Л Аврорин,
указывавший, что главный критерий разграничения — отсутствие или наличие "сознания
тшческоЯ общности" (Аврорин, 1975, с 55); см. также [Псрсхвальская, 1997] Но иногда
разграничение обусловлено лишь традицией, особенно для бесписьменных языков
* Сейчас уже нс для всех это так Многие ученые в малых европейских странах при сю
вынуждены знать английский язык, поскольку литература на их материнских языках по ряду
отраслей просто нс издастся

14
многоэтничном государстве двуязычие для части населения вы­
нужденно. Это нс значит, что вообще отсутствует выбор между
двуязычием и одноязычием. Но для многих это одновременно
выбор между полноценной жизнью и жизнью в замкнутой общи­
не.
Что же происходит, когда вступают в общение носители раз­
ных материнских языков? Такие ситуации разнообразны, и могут
выбираться разные стратегии. Попробуем их перечислить.
Стратегия 1. Отказ от коммуникации. Собеседники не имеют
общего языка, и по крайней мере один из них не пытается дос­
тигнуть взаимопонимания. Ситуация нередка в традиционных
обществах, когда община может проигнорировать чужака. В раз­
витых обществах она чаще всего свойственна эмиерантам первого
поколения или лицам, оказавшимся за пределами этнической
родины после изменения границ. Например, русские эмигранты
первой волны, считая свое пребывание за границей временным,
нередко нс старались выучить язык страны, в которую попали, и
нс общались с местным населением. Известно, что писатель
А. И. Куприн, прожив почти двадцать лет во Франции, созна­
тельно не учил французский язык, а видный историк академик
Р Ю. Виппер, живя в 20-30-с гг. в Ригс, отказывался знать ла­
тышский язык, и после прихода к власти правых в 1934 г., когда
надо было выбирать между чтением лекций по-латышски и ухо­
дом из Рижского университета, предпочел последнее. Сейчас по­
добная ситуация для русских в той же Латвии вполне типична.
При данной стратегии потребность идентичности не страдает, но
потребность взаимопонимания (пусть неосознанная) не удовле­
творяется. Человек вынужден замыкаться в рамках национальной
общины и резко ограничить социальные связи. Эта стратегия в
современном обществе предполагает совмещение со стратегией 4
(переводчик): существование русской эмигрантской общины во
Франции или Латвии поддерживалось лишь благодаря двуязычию
части ее членов, бравших на себя посреднические функции.
Стратегия 2. Коммуникация без языка ("общение на паль­
цах"). Собеседники не имеют общего языка и не пытаются его
выработать, но вступают в коммуникацию, поддерживая ее на
невербальном уровне. Если верить воспоминаниям академика
Н. Я. Марра, его родители — переселившийся в Грузию шотлан­
дец и грузинка — жили в браке много лет, так и не выработав
общего языка: отец говорил по-английски и по-русски, мать —
лишь по-грузински |Марр, 1933-1937, т 1, с. 51. Другой случай

15
наблюдал автор книги. Во время сборки экспонатов советской
космической выставки в Японии русские и японские рабочие-
монтажники весьма высокой квалификации, не имея общего
языка, прекрасно понимали друг друга и работали очень слажен­
но; вмешательство переводчика, к тому же плохо владевшего тех­
нической терминологией, не облегчало, а наоборот, затрудняло
их взаимодействие. Однако такое общение возможно далеко не
всегда. Потребность идентичности при данной стратегии не стра­
дает, но потребность взаимопонимания может быть удовлетворе­
на лишь частично. Значительное количество информации просто
не может быть передано невербально.
Ситуация 3. Коммуникация на материнских языках. Не
имеющие общего языка собеседники говорят каждый на своем
языке и стараются понять друг друга. Ситуация, стандартная для
традиционных обществ и не очень частая для современных. По­
требность идентичности удовлетворяется, потребность взаимопо­
нимания, как и в предыдущем случае, удовлетворяется нс полно­
стью: собеседники не до конца понимают друг друга и дополня­
ют обычно вербальное общение невербальным. Такая коммуни­
кация сильно зависит от степени различий между языками и
обычно возможна, и то нс всегда, лишь для близкородственных
языков. Так могут общаться русский с украинцем или азербай­
джанец с казахом, но не русский с казахом или таджик с узбеком.
Ситуация 4. Коммуникация с переводчиком. В ситуации об­
щения выступают как минимум три лица: два из них не имеют
общего языка, а третий двуязычен, но сам не производит новую
информацию, а выступает как посредник. Потребность идентич­
ности опять-таки ни для кого не ущемляется, потребность взаи­
мопонимания в конечном итоге удовлетворяется, но ценой до­
полнительных сложностей. Наличие переводчика значительно
увеличивает время, затрачиваемое на общение, нарушает спон­
танность общения и просто нс всегда возможно. Нетрудно обес­
печить переводчиком официальные делегации и туристские груп­
пы, но, например, в многоязычном рабочем коллективе или во­
инской части использование переводчика нереально1.

1 У этоП ситуации есть и явный плюс полное равноправие собеседников Полому она
используется и тогда, когда возможны были бы и иные ситуации, например, при
официальных международных переговорах. Советские дипломаты, участвовавшие в
переговорах с США в 60-80-с it ., обычно знали английский язык, но прибегали к услугам
переводчика, чтобы нс создавать неравенство

16
 Ситуация 5. Равноправное двуязычное общение. Этот случай
похож на ситуацию 3; здесь также собеседники говорят на своих
материнских языках, не прибегая к помощи переводчика. См
такой пример: "В Кассансае приходилось нередко наблюдать да­
же такие случаи, когда при разговоре таджички с узбечкой каж­
дая говорит на своем родном языке, и обе прекрасно понимали
друг друга" (Расторгуева, 1952, с. 226]. См. также ситуацию среди
индейцев бассейна реки Ваупес (пограничный район между Бра­
зилией и Колумбией), где допустимы только браки между носи­
телями разных языков [Dixon, 1997, с. 24-25]. По сравнению с
ситуацией 3 (а также 1, 2, 4) есть принципиальное различие: оба
собеседника двуязычны (поэтому степень близости языков уже не
имеет значения). Такая ситуация — одна из самых выгодных:
удовлетворяются обе потребности. Но достигается она редко.
Кассансай в Ферганской долине — территория, где узбеки и тад­
жики контактируют уже много веков и существует давнее дву­
язычие. К тому же конец 40-х гг., когда В. С. Расторгуева вела
наблюдения, — период некоторого неустойчивого равновесия
между таджикским и узбекским языками. Исконно таджикский
был престижнее: таджики преобладали в городах, а узбеки — в
кишлаках; в существовавшем до XIX в. Кокандском ханстве, куда
входил Кассансай, таджикский язык стоял в иерархии выше. Но
после 20-х гг. XX в. Кассансай оказался в Узбекской ССР, что не
могло не поднять престиж узбекского языка. Мы не знаем, со­
храняется ли подобная ситуация в современном Узбекистане,
особенно после 1991 г. Вообще, как отмечает Дж. Пул, двусто­
роннее двуязычие, когда оба собеседника могут свободно перехо­
дить с одного языка на другой, — очень редкое явление, ближе
всего к нему африкаанс-английское двуязычие среди белых в
ЮАР [Pool, 1978, с. 2421.
Ситуация 6. Общение на "ничьем" языке. В отличие от всех
предыдущих ситуаций, где ни один из собеседников не отказы­
вался от материнского языка, здесь от него отказываются оба со­
беседника. В данной ситуации оба собеседника общаются как бы
на нейтральной территории, используя язык, который нс являет­
ся материнским ни для кого. Погребность взаимопонимания
удовлетворяется полностью (здесь и при описании последующих
ситуаций мы отвлекаемся от возможности неполного владения
чужим языком для кого-то из собеседников). Потребность иден­
тичности страдает для обоих, поскольку приходится учить и ис­

2 За« 142 17
пользовать чужой язык, но в социальном плане оба участника
абсолютно равны. Данная ситуация имеет три варианта.
Ситуация 6 а Общение на классическом языке. Это общение
на языке культуры, не материнском ни для кого и требующем
для всех особого обучения. Таким языком были латынь для сред­
невековой Европы, старославянский — для православного сла­
вянского мира, вэньянь — для Китая, бунго — для Японии и т.д.
Эти языки знали не все, но владение ими уравнивало собеседни­
ков независимо от их происхождения: хотя латынь пришла из
Италии, для немца или француза она не воспринималась как
староитальянский язык. В современном обществе такие языки
вышли из употребления или резко сузили сферу использования.
На смену им пришли языки, которые кем-то рассматриваются
как материнские. Поэтому ситуация 6а со временем перешла ли­
бо в ситуацию 7, либо в ситуацию 8.
Ситуация 6 б. Общение на международном языке. Речь идет о
языках типа эсперанто, получивших распространение с конца
XIX в. Эти языки также “ничьи" и создают равенство между уча­
стниками коммуникации. Впрочем, это полностью относится
лишь к народам Европы, поскольку эсперанто и другие сколько-
нибудь распространенные международные языки созданы на ос­
нове некоторого усреднения черт европейских языков. Скажем,
для араба эсперанто может восприниматься как слишком запад­
ный язык. Но главное даже не в этом. Хотя число эсперантистов
исчисляется миллионами, его социальная роль никогда не была
значительной и не выходила за пределы общения между любите­
лями и любительскими организациями. В том числе этот язык не
играл серьезной роли в межнациональном общении и в СССР,
даже в период пика его популярности, пришедшегося на первые
послереволюционные годы. Значение других такого рода языков
еще меньше Можно согласиться с мнением о том, что эсперанто
вряд ли станет где-либо официальным языком именно потому,
что он вненационален (Trudgill, 1983, с. 160]; см. также | 0 ’Вагг,
1984, с. 277].
Ситуация 6 в. Общение на пиджине. Нередко в случае массо­
вого общения между носителями разных, обычно далеких друг от
друга языков вырабатывается особый, специально предназначен­
ный для языковых контактов язык, именуемый пиджином; см. о
таких языках [Беликов, 1997 б; Беликов, 1998]. В отличие от си­
туаций 6 а и 6 б здесь обычно не бывает полного равенства собе­
седников, поскольку пиджины чаще возникают на базе упрощен­

18
ного варианта какого-то из контактирующих языков. В дорево­
люционной России бытовое общение русских со многими несла­
вянскими народами происходило на пиджинах |Беликов, 1997 б].
Однако в советское время эти пиджины практически исчезли:
приграничное общение с иностранцами прекратилось ввиду уже­
сточения режима государственной границы, а внутри СССР об­
щение на пиджинах вытеснялось общением на русском языке. В
книге мы больше не будем рассматривать этот вопрос.
Итак, ситуации 6 а и 6 б в современном мире редки, а важная
для некоторых регионов Земли ситуация 6 в для СССР не была
существенной.
Ситуация 7. Общение на чужом для обоих собеседников язы­
ке. Эта ситуация близка к ситуации 6 во всем, кроме одного.
Общий язык ситуации также не является материнским для обоих
собеседников, но имеет носителей, существование которых не
может итерироваться. Так бывает, например, когда турок с пер­
сом говорят по-арабски, пенджабец с тамилом или голландец с
венгром — по-английски, андиец с цезом — по-аварски, мегрел с
осетином — по-грузински, татарин с узбеком или литовец с ла­
тышом — по-русски. Язык, допускающий такое использование,
иногда называют "лингва франка". В наше время такая ситуация
много распространеннее предыдущей. Как и в предыдущем слу­
чае, потребность взаимопонимания удовлетворяется, потребность
идентичности страдает из-за необходимости освоить чужой язык.
Лингвистически разницы между ситуациями 6 и 7 нет, но соци­
альная разница существует. Если знание латыни или эсперанто
нс может (по разным причинам) быть связано с ощущением
лингвистической или этнической неполноценности, то в данном
случае такое ощущение легко возникает у обоих собеседников
(при том, что между ними сохраняется равенство). Общий язык
обычно более влиятелен, чем материнские языки собеседников. В
колониях — это язык колонизаторов, в бывших колониях —
обычно язык бывших колонизаторов, в международном общении
между гражданами малых государств — язык более сильного го­
сударства, а внутри многонационального государства — очень
часто язык наиболее крупного этноса (есть и исключения вроде
Индонезии).
Использование чужого языка подобного рода может играть
разную роль в зависимости от конкретной ситуации. Слишком
упрощенной следует считать точку зрения, согласно которой ис­
пользование английского языка для межнационального общения

2’ 19
нельзя считать ни нейтральным, ни естественным, ни благотвор­
ным |Реппусоок, 1995, с. 36]. Сам автор данной статьи признает,
что английский язык может стать и знаменем борьбы народа за
свои права, как это было в ЮАР [Pennycook, 1995, с. 51, 54).
Действительно, в ЮАР и Намибии африканское большинство не
могло использовать в своей борьбе ни африканские языки, не
объединявшие, а разъединявшие народы, ни африкаанс, слишком
связанный с колониальным угнетением; лучше всего функции
сплочения людей выполнял английский язык. Не случайно и то,
что оппонентом А. Пенникука оказался индийский автор Б. Кач-
ру [Kachru, 1984]: именно в Индии, многонациональном государ­
стве без явно господствующего этноса, чужой язык выступает как
меньшее зло по сравнению с любым языком другого индийского
народа; следует учитывать и большее развитие английского язы­
ка. Как мы увидим, подобную роль у пас нередко играет русский
язык. Но безусловно, чувство социальной и этнической неполно­
ценности возникает в данной ситуации часто.
Ситуация 8. Общение на языке одного из собеседников.
Примеры: разговор американца с венгром или аргентинцем по-
английски, русского с чувашем или латышом — по-русски или
аварца с андийцем — по-аварски. Потребность взаимопонимания
удовлетворяется. Потребность идентичности для одного собесед­
ника удовлетворяется полностью, для другого максимально
ущемляется. В данной весьма частой ситуации возникает нера­
венство собеседников, которого нет ни в одной другой из ситуа­
ций. Неравенство может смягчаться большей престижностью
языка собеседника, перспективами карьеры при его освоении и
т.д., но нередки и конфликты на почве такого неравенства. Сюда
близок и случай общения собеседников, исконно владеющих
разными вариантами одного языка (особенно литературного язы­
ка и диалекта) на одном из этих вариантов (обычно на литера­
турном языке); такой случай может осмысляться как противопос­
тавление "народного" и "барского” языка, и тогда возникает уже
не этнический, а чисто социальный конфликт.
В современном обществе, включая советское и постсоветское,
ведущую роль играют две последние ситуации: 7 и 8 (в межгосу­
дарственном общении также 4). Остальные ситуации имеют мар­
гинальный характер. Далее мы будем говорит^ почти исключи­
тельно о ситуациях 7 и 8.
При переходе к индустриальному обществу внутри государст­
ва складываются единый рынок, единая административная сис­

20
тема, единая армия, единая система образования и т.д. Все это
требует большой социальной мобильности независимо от этниче­
ской принадлежности и материнского языка. При этом общест­
венные связи внутри государства всегда на порядок значительнее,
чем межгосударственные. Внутри каждого государства неизбежно
встает вопрос об общем для всех государственном языке, реже
(Швейцария) о нескольких государственных языках. Статус та­
кого языка может получить юридическое оформление, как это
произошло с французским языком во Франции со времен Вели­
кой Французской революции. Однако такого оформления может
и не быть, как не было и нет его в США (лишь в самое послед­
нее время официальная роль английского языка законодательно
закреплена в 12 штатах |Donahue, 1995, с. 114]). Тем не менее
фактически в США английский язык играл и играет ту же роль,
что французский во Франции. Одновременно с внедрением госу­
дарственного языка или еще ранее происходит процесс нормали­
зации данного языка, и общественные функции приобретает его
кодифицированный вариант, который в отечественной лингвис­
тической традиции принято именовать термином "литературный
язык".
Чаще всего государственным языком становится язык господ­
ствующего этноса. Реже — это язык социально активного нац­
меньшинства (малайский в Индонезии, преобразовавшийся в ин­
донезийский). В бывших колониях, где нет четко выраженного
господствующего этноса, такую роль может играть язык бывших
колонизаторов, что особенно часто встречается в Африке. Для
носителей государственного языка потребности идентичности и
взаимопонимания в большинстве ситуаций (но крайней мере
внутри страны) удовлетворяются автоматически. Среди них рас­
пространено одноязычие (или же добровольное двуязычие и
многоязычие, что нередко в Европе). Даже если их материнский
диалект значительно расходится со стандартной нормой, освое­
ние последней, обычно происходящее в школе, воспринимается
как нечто естественное1. Постепенно диалекты вытесняются

1 Бывают, однако, случаи, когда диалектные ратличня сватаны с тгничностио, как гги
происходит с диалектом негритянского (или, как теперь считается правильным, афро-амери-
канского) населения США Освоение стандартного английского языка многими афро-амери­
канцами, особенно в последние десятилетия, рассматривается как сдача позиций, а диалект­
ные особенности рассматриваются как символ национальной идентичности [Ross, 1979, e l l
Fasold, 1984, с 1621

21
стандартным языком, где быстрее (Франция, Россия), где мед­
леннее (Германия, Япония).
Однако везде, пусть в небольшом количестве, но существуют
национальные меньшинства и их языки. Даже в исключительно
моноэтничной Японии есть более полумиллиона корейцев, не­
сколько десятков тысяч айнов, а в последнее время к ним доба­
вились иммигранты из Филиппин, Тайваня и даже Бразилии и
Перу. Судьба языков меньшинств различна, но в основном она
сводится к трем вариантам.
Самый благополучный вариант — роль региональных языков.
Такие языки вполне устойчивы, имеют письменность, использу­
ются в разнообразных сферах, могут служить средством межна­
ционального общения, но территориально ограниченны. Приме­
рами региональных языков могут служить французский язык в
Канаде, яванский в Индонезии, словацкий в бывшей Чехослова­
кии. Такие языки могут быть формально равноправны с господ­
ствующими, однако реального равенства не возникает. Напри­
мер, за более чем семь десятилетий существования Чехословакии
при всех изменениях общественного строя чешский и словацкий
языки юридически были равноправны, но словацкий язык в от­
личие от чешского оставался региональным: двуязычие было го­
раздо более массовым среди словаков, и общение чехов со слова­
ками почти всегда шло по-чешски. В сравнительно редких случа­
ях в государстве все языки по сути региональны и нет общеупот­
ребительного в масштабах государства языка1. В Индии регио­
нальны все государственные языки, кроме английского и санск­
рита, которыми владеют немногие; попытка превратить хинди в
общеупотребительный язык в 50-60-е гг. закончилась неудачей
(вероятно, к числу региональных можно отнести и некоторые
языки, не входящие в число государственных, вроде раджастха-
ни).
Менее благополучный вариант — использование некоторого
языка в роли бытового. Такие языки далеки от вымирания и
вполне устойчивы, передаются в качестве материнских из поко­
ления в поколение, но ограниченны функционально. Они не ис­
пользуются или используются мало как для общения с другими

1 Швейцария обычно считает! классическим примером равенства языков. Однако рсаль-

но там, нс говоря уже о ретороманском и итальянском, и французский язык нс вполне равен
немецкому 90% документов центральных учреждений пишется по-нсмешен, лишь 20% сто­
личных чиновников - франкофоны, по и они часто переписываются между собой тьисмецки.
роль второго языка в государственных учреждениях все больше переходит от французского к
английскому [Laponcc. 1987, с 176)

22
этносами, так и в культурных сферах. Письменность на таких
языках отсутствует или мало развита; школьное обучение или
отсутствует, или не выходит за пределы начального; образование
на этих языках в лучшем случае рассматривается как промежу­
точное, имеющее целью облегчить изучение государственного
языка. Среди носителей этих языков (по крайней мере, их соци­
ально активной части) широко распространено двуязычие. Роль
таких языков сходна с ролью диалектов, да и существуют они в
основном в виде диалектов. Соответствующие литературные’ язы­
ки или не получили развития, или по крайней мере менее рас­
пространены, чем диалекты или просторечие. Двуязычные носи­
тели этих языков, говоря в быту на материнском языке, в куль­
турных ситуациях переходят обычно на кодифицированный ва­
риант государственного или регионального языка.
Примерами бытовых могут служить, в частности, берберские
языки в Северной Африке, саамский в Северной Европе, валлий­
ский в Великобритании (несмотря на отдельные попытки расши­
рить сферу употребления этого языка). Некоторые языки имеют
такой статус лишь в отдельных странах, например, испанский в
США. Близки к данному состоянию и многие языки недавних
иммигрантов, вроде корейского в Японии или языков так назы­
ваемых гастарбайтеров в ряде западноевропейских стран (начиная
от турецкого и кончая креольскими языками Карибского бассей­
на). Безусловно, испанский, корейский или турецкий языки
имеют за пределами США, Японии или ФРГ развитую письмен­
ную традицию, поэтому их носители могут пользоваться и их ко­
дифицированными вариантами, однако эти возможности не вы­
ходят за пределы внутриобщииного употребления.
Наконец, третий вариант — вымирание языка. В отдельных
случаях оно происходило в результате вымирания его носителей,
но более обычная ситуация — языковая ассимиляция, переход от
двуязычия к одноязычию на ранее чужом языке. Промежуточный
этап — ситуация "языкового гетто”, когда язык еще помнят и
иногда говорят на нем с немногочисленными соплеменниками,
но возможности свободного его использования крайне ограни­
ченны; см. об этом [Laponce, 1987, с. 42). Вопреки получившему
в последние годы у нас распространение поверхностному мне­
нию языки вымирают при любом общественном строе: в США в
XX в. исчезли десятки индейских языков, в Австралии из около
250 языков, существовавших к моменту появления белых посе­
ленцев, более 100 вымерло и около 100 исчезает (Dixon, 1997,

23
с. 163), а в Японии совсем недавно прекратил существование
единственный исконный язык меньшинства — айнский. Судьба
языка может быть разной в различных странах: существованию
голландского языка ничего не угрожает в Нидерландах, где он
государственный, но в США, где в прошлом веке число его носи­
телей исчислялось сотнями тысяч, он уже практически исчез.
Устойчивость языка зависит от многих причин. Быстрее все­
го, конечно, вымирают языки малочисленных народов, но в не­
благоприятном положении могут оказаться и языки со сравни­
тельно большим числом носителей. Пример — очень быстрое со­
кращение числа носителей кельтских языков в Великобритании и
Франции в XIX и начале XX в. (позднее этот процесс удалось
затормозить, но возврат в прежнее состояние оказался невозмо­
жен даже в получившей независимость Ирландии), постепенное
исчезновение в США многих языков большого числа носителей
(иммигрантов), вроде того же голландского, первоначально
имевшего большое число носителей, или уже в наши дни явное
вымирание идиша во всех странах его распространения. Помимо
численности народа играют роль степень жесткости языковой
политики и культурные факторы. В культурном плане особенно
неблагоприятными оказываются полярные ситуации: большой
культурной близости, ведущей к быстрой ассимиляции (так по­
лучилось с валлийцами или иммигрантами из протестантских
стран в США), и слишком большой культурной дистанции, ве­
дущей к "культурному шоку", в том числе языковому (как в тех
же США случилось с индейцами).
В качестве примера исчезновения языка рассмотрим айнский
язык. Его устойчивость поддерживалась многие столетия тем, что
айны на значительной территории жили обособленно и почти не
контактировали с японцами. Когда же во второй половине XIX в.
началась массовая японская колонизация айнских земель, язык
малочисленных и культурно отсталых айнов оказался обречен
независимо от проводимой политики. В период японского мили­
таризма айны были юридически неравноправны с японцами, их
принуждали учить японский язык. При американской оккупации
началась демократизация Японии, айнов уравняли в правах с
японцами, но это лишь усилило начавшийся ранее их переход на
японский язык, и к 60-м гг. айнский язык вышел из употребле­
ния. | Подробнее см. Алпатов, 1997].
Процесс смены языка никогда не бывает полностью добро­
вольным. Всегда как переход от одноязычия к двуязычию, так и

24
последующий переход от двуязычия к одноязычию на ранее чу­
жом языке так или иначе вынужден. Даже если национальное
меньшинство не понуждается к этому административными мера­
ми, давление оказывает сама экономическая, политическая и
культурная ситуация в стране; |см. об этом Skutnabb-Kangas,
1983, с. 66-67; Williamson, 1991, с. 22]. Конечно, не обязательно
ситуация должна пройти все стадии: промежуточное состояние
двуязычия, когда язык занимает позицию регионального или бы­
тового, может длиться веками. С другой стороны, утеря материн­
ского языка может рассматриваться тем или иным этносом как
явление пусть вынужденное, но естественное и имеющее свои
преимущества. Возникает конфликт, так охарактеризованный од­
ним из ирландских лингвистов: то, что хорошо для языков в це­
лом, может быть вовсе нехорошо для их носителей как индиви­
дов, особенно с точки зрения материального благополучия
[Ahlqvist, 1993, с. 16]. Как указывает Дж. Эдвардс, для многих на­
родов существует болезненная дилемма — либо потерять язык,
либо жить отсталой сельской жизнью [Edwards, 1994, с. 107]. Он
же, обращаясь к лингвистам, стремящимся во что бы то ни стало
сохранить вымирающие языки, ставит вопрос: а нс надо ли при
этом учитывать мнение самих носителей этих языков, которые
далеко не всегда желают ими пользоваться [Edwards, 1994, с. 108]?
Как справедливо пишет тот же автор, "языки в контакте легко
делаются языками в конфликте" [Edwards, 1994, с. 89|. Конфлик­
ты имеют менее острый характер в двух случаях: когда языки
меньшинств имеют слишком малое распространение, как в Япо­
нии, или когда эти языки территориально не сконцентрированы,
как в США (исключение здесь составляют испаноязычные чика-
нос, которые сконцентрированы в большей степени, чем другие
меньшинства). Сравните ситуацию в США и вроде бы сходной
Канаде, где значительная концентрация носителей французского
языка в Квебеке привела к серьезным конфликтам. Если же на­
циональное меньшинство многочисленно и живет компактно,
такая ситуация при прочих равных условиях вызывает языковые
конфликты в значительно большей степени. Конечно, языковой
фактор никогда не действует как абсолютно самостоятельный.
Всегда он действует наряду с другими: экономическими, полити­
ческими, этническими и др.
Государственная политика в отношении языков нацмень­
шинств может быть различной: от запрещения и принудительной
ассимиляции носителей до культурной автономии и юридиче­

25
ского равноправия. Однако в большинстве случаев государство
выступало и выступает в качестве силы, поддерживающей по­
требность взаимопонимания, и стимулирует роль государствен­
ного или фактически господствующего языка. Особенно жесткой
оказывается такая политика в период индустриализации, который
для Западной Европы, США и Канады пришелся на XIX век и
первую половину XX века. Такая жесткость могла достигаться
различными способами, причем ее степень не совпадала ни с
уровнем развития, ни со степенью демократичности. Франция
начала XX в. была и развитее, и демократичнее Австро-Венгрии,
но языковая политика там была много жестче. Во Франции с
1794 по 1951 г. попросту запрещалось сколько-нибудь официаль­
ное использование языков меньшинств, а также французских ди­
алектов. А в США, где прямые административные меры не были
популярны, их место нс менее эффективно занимала концепция
"плавильного котла", согласно которой человек любого происхо­
ждения, попав за океан, должен воспринять единую систему цен­
ностей и единую культуру, один из основных элементов которой
— английский язык. Как уже говорилось, до сих пор в американ­
ском массовом сознании господствует представление о естест­
венной связи между знанием английского языка и способностью
преуспеть в американском обществе.
Поддержка властью потребности идентичности имеет (по
крайней мере, имела до последнего времени) лишь подчиненный
характер. Она могла выходить на передний план в отдельных го­
сударствах, обычно при определенном равновесии между этноса­
ми. Политика официального многоязычия издавна существует в
Швейцарии, где каждый государственный чиновник обязан отве­
чать по-немецки, по-французски или по-итальянски в зависимо­
сти от того, на каком из языков к нему обращаются. Еще более
жестко официальное двуязычие соблюдается в Бельгии после
второй мировой войны как результат длительной борьбы фла­
мандцев за свои права. В этой стране существует лаже два неза­
висимых министерства образования, а все университеты на фла­
мандской территории были превращены сначала из франкоязыч­
ных в двуязычные, а затем пользование в них французским язы­
ком упразднили совсем.
Другой случай поддержки властями языков меньшинств бы­
вал связан с принципом "разделяй и властвуй". Французы в своих
бывших колониях в Северной Африке поддерживали берберские
языки, чтобы не допустить арабизации берберов [Ross, 1979, с. 7],

26
а в ЮАР во времена апартеида специально вводили одноязычное
обучение на материнских языках для африканцев, чтобы они не
усваивали языки белых и не объединялись между собой ITrudgill,
1983, с. 156; Skutnabb-Kangas, 1983, с. 66-67).
В последние десятилетия в ряде развитых стран языковая по­
литика стала несколько меняться, что иногда интерпретируют
как признак перехода от индустриального к постиндустриально­
му обществу. В большей степени, чем раньше, допускается ис­
пользование языков меньшинств, на них как-то развивается
школьное обучение, делаются попытки расширить сферы их ис­
пользования. Например, во Франции еще в 1951 г. был снят за­
прет на использование бретонского, баскского, каталонского
(провансальского) языков, окситанского языка (или диалекта),
позже право пользоваться своими языковыми образованиями по­
лучили также эльзасцы, корсиканцы, фламандцы [Edwards, 1994,
с.154|. В Норвегии, где саамский язык до 50-х гг. не имел ника­
ких прав, сейчас появились саамские школы и культурные цен­
тры [Jemsletten, 19931. Даже в США концепция "плавильного
котла" все более уступает место идеям культурного и языкового
плюрализма и даже равноценности разных культур и языков.
Однако нельзя и переоценивать указанные явления. Борьба
меньшинств за свои права, поддерживаемая левыми представите­
лями господствующих этносов, вызывает и обратную реакцию. В
США введение испаноязычных школ, разрешение чиканос голо­
совать на своем языке вызвали ответные действия консерватив­
ных сил, начавших кампанию за придание английскому языку
официального статуса. Эта кампания потерпела неудачу на феде­
ральном уровне, несмотря на сочувственное отношение прези­
дента Р. Рейгана, но, как уже говорилось, в 12 штатах она имела
успех. В основном это традиционно консервативные южные шта­
ты, но также Калифорния и Иллинойс. После принятия на осно­
ве референдумов соответствующих законов положение языков
меньшинств в этих штатах резко ухудшилось [Donahue, 1995].
Даже если и не происходит подобного отката назад, нельзя
безусловно оценивать языковую политику в современных разви­
тых странах только как политику языкового плюрализма. Кое-где
такой плюрализм заходит очень далеко, как в Австралии, где в
1973 г. правительством лейбористов была принята программа
всеобщего двуязычия, в целом сохранявшаяся все последующие
годы. Согласно ей, каждый житель Австралии должен свободно
владеть двумя языками: материнским и иностранным, если он

27
исконно англоязычен, материнским и английским, если он им­
мигрант или абориген [Bullevant, 1995]. Однако такая политика
все же — скорее исключение, а не правило; как указывает
Дж.В.Толлефсон, если в Австралии победила двуязычная идео­
логия, то в других странах английского языка, прежде всего в
США и Великобритании, она остается одноязычной [Tollefson,
1991, с. 203]. Во всяком случае ни в одной стране в государствен­
ную политику не может не входить обеспечение взаимопонима­
ния между носителями разных языков, поэтому в той или иной
форме поддержка государственного или фактически господ­
ствующего языка сохраняется.
Отстаивание потребности идентичности для национальных
меньшинств иногда ведется сверху и даже входит в государствен­
ную политику, особенно в последнее время. Однако чаше всего
оно все-таки идет снизу, от более или менее оппозиционных вла­
сти национальных движений. Они либо следят за поддержанием
социальной роли своих языков на оптимальном уровне, либо до­
биваются повышения этой роли. Нередко им на помощь прихо­
дят вненациональные оппозиционные движения.
Результатом борьбы за повышение статуса того или иного
языка может быть предоставление ему культурной автономии или
же превращение его по второй государственный язык, как это
произошло с фламандским в Бельгии. Но такая борьба может
быть связана и с борьбой за национальную независимость. Выше
говорилось о трех основных перспективах языков меньшинств:
сохранении в качестве региональных, сохранении в качестве бы­
товых и исчезновении. Но бывает и четвертая перспектива: пре­
вращение языка меньшинства в язык большинства. За редкими
исключениями вроде Бельгии эта перспектива связана с измене­
нием государственных границ. Если меньшинство становится
большинством в новообразованном государстве, то функции его
языка резко расширяются, контакты его носителей с носителями
прежнего государственного языка резко сужаются. В свою оче­
редь часть прежде господствовавшего этноса после изменения
границ превращается в меньшинство, что порождает новые кон­
фликты. Такой была, например, ситуация в Европе после первой
мировой войны, когда на ее карте появились Польша, Чехосло­
вакия, Финляндия и др. Аналогична и ситуация во многих частях
бывшего СССР после 1991 г., о чем мы будем говорить ниже.
 ИСХОДНАЯ СИТУАЦИЯ

Мы не ставим своей задачей изучение истории языковой си­

туации и языковой политики в нашей стране во все исторические
эпохи и не претендуем на специальное изучение проблем доре­
волюционного периода. Однако для понимания того, что было
потом, надо дать хотя бы самый общий очерк исходной ситуа­
ции, сложившейся в России к 1917 г. Кроме того, царская языко­
вая политика еще долго оставалась точкой отсчета при проведе­
нии языковой политики после революции: в 20-е и в первой по­
ловине 30-х гг. от нее сознательно отталкивались, позже до ка­
кой-то степени ее пытались возрождать.
Российская империя была многонациональным государством,
унитарным в своей основе, но на окраинах включавшим в себя
вассальные государства — Бухарский эмират и Хивинское ханст­
во, автономную Финляндию и имевший особый статус Урянхай­
ский край (ныне Тува); в 1815-1831 гг. (а в некоторых отношени­
ях, в том числе языковом, до 1863 г.) автономным было также
Царство Польское. Официальная государственная концепция не
основывалась на каком-либо национальном принципе. Населе­
ние классифицировалось не по национальностям, а прежде всего
по вероисповеданиям. В число русских всегда включались укра­
инцы и белорусы, а иногда и любые православные. Большинство
нехристианского населения включалось в категорию так назы­
ваемых инородцев, лишь частично живших по общероссийским
законам и подвергавшихся ограничениям в правах и обязанно­
стях. Официальных этнических привилегий русские не имели, но
государство поддерживало не только православную религию, но и
русскую культуру и русский язык. Этот язык был государствен­
ным, все другие языки не имели официального статуса, исключая
вассальные государства и автономии.
Языковая политика царского правительства не была вполне
последователь!гой, менялась со временем. Равно неверно рас­
сматривать Россию только как "тюрьму народов" или считать
языковую ситуацию до 1917 г. бесконфликтной. Слишком упро­
шена и такая характеристика: "В большинстве этнорегионов —

29
преимущественно восточных, а также в Польше, Финляндии —
проводилась политика невмешательства в национальную жизнь
вполне в духе цивилизованного европейского либерализма. В
других, особенно на Украине, в Литве, до первой русской рево­
люции осуществлялась русификация в худших традициях восточ­
ного деспотизма" [Празаускас, 1993]. Не говорим уже о том, что
и фактически это не совсем верно: например, в Польше в 1863-
1905 гт. проводилась жесткая политика "обрусения". Но неверна
сама постановка вопроса. Никакого "просвещенного либерализ­
ма" в языковой политике большинства европейских стран в XIX
и в начале XX в. нс было. В классической стране либерализма,
Великобритании, в это время учителя били школьников-валлий-
цев за произнесенное слово на материнском языке; за это им ве­
шали башмак на шею, заставляли чистить туалет и др. (William­
son, 1991, с. 44]. А "невмешательство в национальную жизнь"
инородцев означало прежде всего недостаточное освоение того
или иного региона.
Общая политика царского правительства при всех простран­
ственных и временных различиях была вполне естественной для
любой власти в едином централизованном государстве времен
индустриализации. Главным се содержанием было поддержание и
развитие господствующей роли государственного языка. То, что
этим языком оказался русский, сложилось исторически: империю
создала Московская Русь, а не Польша или Хива. Русский язык
по числу носителей значительно превосходил остальные, и кон­
курентов ему быть нс могло. Русский язык был языком админи­
страции, армии, суда. Он господствовал в школьном обучении и
к концу XIX в. стал (исключая Финляндию) единственным язы­
ком высшего образования. Большей частью межнациональное
общение шло на русском языке. Ни один язык не мог быть равен
русскому, да и равноправие языков не признавалось царской ад­
министрацией.
Отношение к другим языкам было различным в зависимости
от многих факторов: времени присоединения той или иной тер­
ритории к России, степени ее освоенности, религии и культур­
ных особенностей того или иного народа, степени конфликтно­
сти ситуации в регионе и т.д. В целом главный водораздел про­
ходил между полноправными гражданами Российской империи и
"инородцами". Политика в отношении первых оказывалась даже
жестче (исключая разве что Финляндию), но не по тем причи­
нам, о которых пишет А. А. Празаускас. Полноправные граждане,

30
особенно православные, рассматривались как часть единого це­
лого, для них поощрялись изучение русского языка и в конечном
счете — языковая ассимиляция. В максимальной степени подоб­
ный подход господствовал в отношении украинцев и белорусов и
не потому, что к ним относились хуже, чем к другим. И власть, и
практически вся русская интеллигенция (по крайней мере, до
начала XX в.) рассматривали украинцев и белорусов как части
русского народа, имеющие лишь небольшие этнографические
отличия. Традиционно их языки именрвались "малорусским на­
речием" и "белорусским наречием", то есть диалектными группа­
ми русского языка, а литература на этих языках — литературой
на диалектах, аналоги которой есть, например, в Италии. Публи­
кация любой литературы на украинском языке в 1876-1905 гг.
была запрещена. Специальные меры против распространения бе­
лорусского языка даже не предпринимались, поскольку до начала
XX в. на нем почти не писали.
С такими языками, как грузинский или польский, приходи­
лось считаться в большей степени, но и там временами предпри­
нимались весьма суровые меры. Политика в отношении грузин­
ского языка была очень непоследовательной и несколько раз ме­
нялась, грузинские школы то закрывались, то вновь допускались
IHewitt, 1985, с. 168; Hewitt, 1989, с. 126-127|. В Польше "полити­
ка невмешательства в национальную жизнь” продолжалась в пол­
ной мере лишь 15 лет, до первого польского восстания 1830-
1831гг. и с некоторыми ограничениями — до второго польского
восстания 1863 г. Потом польский язык четыре десятилетия из­
гонялся из учебных заведений и из любой официальной сферы.
В отношении "инородцев", как правило, не ставился вопрос
об их ассимиляции, в том числе языковой, поскольку, как счита­
лось, они еще "не доросли" до этого (или же ассимиляция искус­
ственно сдерживалась, как это было с евреями). К тому же боль­
шинство районов их расселения либо недавно вошло в состав
России, либо имело очень неразвитую инфраструктуру. Поэтому
контакты большинства "инородцев" с русскими, особенно в
Средней Азии, Сибири и на Дальнем Востоке, были незна­
чительны, а хозяйственное освоение регионов их проживания
лишь начиналось. В Средней Азии русскоязычной царской адми­
нистрации часто хватало общения с местным населением через
переводчиков, в качестве которых обычно использовались тата­
ры. Большинству "инородцев" просто незачем было знать русский
язык, тем более что в армии они не служили и редко меняли ме­

31
сти проживания. Именно из-за этою, а вовсе не из-за какой-то
"гуманной" политики царской администрации тогда еще мало
было вымирающих языков, а большинство языков с малым чис­
лом носителей оставались устойчивыми. Вымирание языков уже
шло, но прежде всего в более хозяйственно развитых районах.
Тогда уже стала неблагополучной судьба, например, мелких при­
балтийско-финских языков: водского и ижорского к юго-западу
от Петербурга и ливского западнее Риги.
Царская администрация мало обращала внимания на куль­
турное развитие "инородцев". Более активную роль в нем играла
православная церковь, развивавшая миссионерскую деятельность.
Она мало что дала в отношении мусульманских народов, но
многие народы, сохранявшие традиционные верования, посте­
пенно христианизировалась: чуваши, мордва, удмурты (вотяки),
якуты и др. Переход в православие превращал эти народы в пол­
ноправных граждан империи. Политика в отношении христиани­
зации нс была однородной: шла борьба между откровенными ас­
симиляторами и сторонниками постепенного приобщения этих
народов к русской культуре. Последнюю точку зрения выражала
казанская школа миссионеров во главе с выдающимся тюрколо­
гом Н. И. Ильминским. Ее представители считали, что первона­
чальный этап приобщения народов Поволжья, Урала и Сибири к
православию и русской культуре должен проходить на родных
для этих народов языках. В связи с этим они создавали для ряда
языков письменности на кириллической основе, переводили на
них литературу, прежде всего религиозную, открывали школы.
Н. И. Ильминский даже предлагал организовать для просвещае­
мых народов образование на всех уровнях вплоть до университет­
ского на их материнских языках; это предложение, однако, не
нашло поддержки у правительственных чиновников, в целом
благоволивших к Н. И. Ильминскому [Koutaisoff, 1951, с. 118|. В
основном же речь могла идти лишь о начальном образовании с
последующим переходом на русский язык. Русификация христиа­
низированных народов шла довольно быстро. Хотя, например,
мордовский язык был далек от исчезновения, но перед револю­
цией господствовала точка зрения о том, что исчезновение этого
языка — лишь вопрос времени |Kreindlcr, 1985 а, с. 241-242|.
Помимо миссионеров сторонниками образования на материн­
ских языках были представители еще немногочисленной русифи­
цированной (или, что в данном случае то же самое, европеизиро­
ванной) интеллигенции. Они с конца XJX в. появлялись как у

32
христианизированных, так и у мусульманских народов. Можно
назвать ученика Н. И. Ильминского, просветителя казахского
народа Ибрая Алтынсарина, известного чувашского педагога
И. Я. Яковлева и др. Их усилиями с 70-80-х гг. XIX в. создава­
лись национальные школы. Однако таковых было очень мало. К
их деятельности, особенно среди неправославного населения,
была равнодушна русская администрация. Их не поддерживали и
образованные люди традиционного типа, ориентировавшиеся на
школы привычного образца, где учили лишь старописьменным
языкам: классическому арабскому, чагатайскому, письменному
монгольскому и др. Уровень образования среди многих "инород­
цев" был крайне низок, даже в 1915 г. в Ферганской области гра­
мотность достигала лишь 2,9%, а в Самаркандской области —
3,2% [Allworth, 1967, с. 368-369). Еще хуже дело обстояло с малы­
ми народами Сибири и Дальнего Востока, где все попытки мис­
сионеров и ссыльных революционеров оказались неудачны: ни
одна из школ не дожила до XX в. [Kreindler, 1985 Ь, с. 350).
Определенные изменения курса происходили не только в от­
дельных регионах, но и в стране в целом. При этом степень же­
сткости политики далеко не совпадала с общим соотношением
консерватизма и либерализма. Относительно либеральное и ре­
форматорское царствование Александра 11 было, как можно ви­
деть из приводившихся выше фактов, периодом максимально же­
сткой языковой политики, особенно на западе империи. И это
естественно, поскольку реформы Александра II были напранлены
на ускоренную капитализацию России, развитие единого рынка,
единой административной системы, усиление армии и, не в по­
следнюю очередь, на распространение единой, то есть русской
культуры, прежде всего через значительное распространение
школьного образования. Отсюда — вполне естественными были и
меры по усилению позиций русского языка, до которых просто
не доходили руки в застойную эпоху Николая I. Естественно и
то, что более активно эти меры велись в экономически более
развитых районах Европейской России. Сыграло роль и польское
восстание, поддержанное и литовцами: власть старалась принять
меры, не допускавшие его повторения. В то же время после ре­
волюции 1905 г. власть вынуждена была пойти на либерализацию
национально-языковой политики. Подъем оппозиционных дви­
жений, в том числе национальных, требовал поиска компромис­
сов.

3 Зак. U? 33
 В целом же политика царской власти по отношению к языкам
национальных меньшинств была довольно жесткой и порождала
конфликты. Эти конфликты где-то существовали лишь в зача­
точном виде, но в более экономически и культурно развитых
регионах, особенно в Европейской России и в Закавказье, они к
началу XX в. уже четко оформились. Хотя общая политика власти
не представляла собой чего-либо особенного по сравнению с
другими странами Европы, недовольство ею стало, пожалуй, наи­
более острым. В Западной Европе, как правило, существовали
два варианта. Там, где ассимиляторская политика издавна была
жесткой, ассимиляция зашла настолько далеко, что активная
борьба за права малых языков уже оказывалась нереальной; так
было, например, в Великобритании и Франции. Там же, где
многоязычие играло значительную роль, складывались более гиб­
кие по сравнению с Россией типы языковой политики — от рав­
ноправия языков в Швейцарии до культурно-национальной ав­
тономии в Австро-Венгрии. В России же жесткая ассимилятор­
ская политика совмещалась с довольно большим числом носите­
лей языков меньшинств и для многих — с развитым националь­
ным самосознанием. Неудовлетворенность потребности идентич­
ности стала к началу XX в. серьезной проблемой. Распростране­
ние принципа равноправия народов на языковую сферу нашло
поддержку не только среди национальных движений, но и среди
русской оппозиции разного толка — от либералов до революцио­
неров.
Взгляды оппозиционеров различались степенью радикально­
сти, но было в них и нечто общее. Все они были против ассими­
ляции и привилегий для русского языка. На всех воздействовал
опыт Швейцарии, где не было обязательного государственного
языка. Более радикальные из них допускали лишь два варианта
государства: национальное одноязычное и многонациональное
швейцарского типа. Более умеренные также признавали и авст­
ро-венгерский вариант с господством одного (немецкого) языка и
культурно-национальной автономией для других. Другим, обычно
неявным постулатом было представление о наивысшей ценности
того, что мы назвали потребностью идентичности. Каждый чело­
век должен иметь право пользоваться материнским языком все­
гда, когда он того хочет, и никто не может его принуждать к
другому языку. Такая возможность и для меньшинств Запада бы­
ла скорее идеалом, достигавшимся, например, франкоязычными
швейцарцами, но никак не бретонцами, валлийцами или даже

И
чехами. Но для нерусского населения России, особенно как раз
для его более развитой части, она совершенно открыто наруша­
лась.
Показательны высказывания выдающегося языковеда И.А.Бо­
дуэна де Куртенэ, левого либерала, не терявшего связей с нацио­
нальными движениями родной Польши. Он писал: "Ни один
язык в мире мне не дорог и не имеет в моих глазах никаких прав.
Нс тот или другой язык мне дорог, а мне дорого право говорить
и учить на этом языке. Мне дорого право человека оставаться
при своем языке, выбирать его себе, право не подвергаться отчу­
ждению от всесторонней употребляемости собственного языка,
право людей свободно самоопределяться и группироваться, также
на основании языка” [Бодуэн де Куртенэ, 1963, с 145|. В брошю­
ре, написанной в 1905 г. и опубликованной годом позже, он так
формулировал желательную национально-языковую политику в
реформированной России: "Ни один язык не считается государ­
ственным и обязательным для всех образованных граждан, но, по
соображениям наименьшей траты времени, языком центральных
государственных учреждений, языком общегосударственной думы
должен быть язык преобладающей численно национальности,
язык обоих государственных центров, Петербурга и Москвы, язык
великорусский. Тем не менее, в общегосударственной думе нс мо­
жет быть воспрещено употребление других языков, хотя оно
явится вполне бесцельным с практической точки зрения. Каждо­
му гражданину предоставляется право сноситься с центральными
учреждениями государства на своем родном языке. Дело этих
центральных учреждений — обзавестись переводчиками со всех
языков и на все языки, входящие в состав государства. Чиновни­
ки являются слугами населения, и поэтому все чиновники дан­
ной местности или области должны владеть всеми свойственны­
ми ей языками" [Бодуэн де Куртенэ, 1906, с. 12-13]. Далее
И.А.Бодуэн де Куртенэ писал о праве национальных меньшинств
иметь школы на своем языке и в заключение указывал: "Предо­
ставление полной свободы в выборе языка является лучшим
средством для того, чтобы устранить междуплеменную и между­
народную вражду и привязать всех жителей к признающему
принцип неограниченной терпимости государственному или же
областному целому" [Бодуэн де Куртенэ, 1906, с. 16). Автор бро­
шюры был весьма последователен в отстаивании своих взглядов,
испытав изгнание из Петербургского университета и кратковре­
менное заключение.

з* 35
 Позиция большевиков отличалась от приведенных выше
взглядов лишь последовательной радикальностью: они отвергали
австрийский вариант культурно-национальной автономии и от­
стаивали право наций на самоопределение вплоть до отделения,
которого И. А. Бодуэн де Куртенэ не допускал даже для родной
Польши. Но все же не случайно ученик Ивана Александровича,
Е. Д. Поливанов, активно участвовавший в революции, подчер­
кивал, что интернационализм он впервые воспринял от своего
учителя [Ларцев, 1988, с. 30-31]. Взгляды В. И. Ленина и его по­
следователей, включая И. В. Сталина, имели явное сходство с
приведенными выше цитатами.
В. И. Ленин в 1914 г. писал: "Что означает обязательный го­
сударственный язык? Это значит практически, что язык велико­
россов, составляюших меньшинство населения России, навязы­
вается всему остальному населению России... Русские марксисты
говорят, что необходимо: отсутствие обязательного государст­
венного1 языка при обеспечении населению школ с преподава­
нием на всех местных языках" [Ленин, т. 24, с. 293, 295]. Важны
и следующие его высказывания: "Мы... хотим, чтобы между угне­
тенными классами всех без исключения наций, населяющих Рос­
сию, установилось возможно более тесное общение и братское
единство. И мы, разумеется, стоим за то, чтобы каждый житель
России имел возможность научиться великому русскому языку.
Мы не хотим только одного: принудительности" [Ленин, т.24,
с.294-295[; "Потребности экономического оборота сами собой
определят тот язык данной страны, знать который большинству
выгодно в интересах торговых сношений" [Ленин, т. 23, с. 424|.
И И. А. Бодуэн де Куртенэ, и В. И. Ленин исходили из не­
обходимости удовлетворения потребности идентичности для каж­
дого гражданина России. И это было естественно в условиях,
когда именно эта потребность постоянно ущемлялась для многих.
Однако вставал и вопрос о потребности взаимопонимания.
И.А.Бодуэн де Куртенэ сводил его лишь к "наименьшей трате
времени" и предлагал явно нереальный проект с переводчиками.
Если в Польше можно было себе представить использование пе­
реводчиков с трех-четырех языков, то как быть в Дагестане? Как
мог бы осуществляться перевод с сотни языков на русский и с

1 Отмстим, что в прикатай в 1903 г Программе РСДРП термин "государственный втык"

присутствовал, однако позднее В И. Ленин от него отмаялся н не пользовался им до конид
ЖИТИИ

36
русского на сто языков в центральных учреждениях? В. И. Ленин
несомненно реалистичнее: он указывает на "потребности эконо­
мического оборота”, требующие языкового единства; он четко
понимает и то, что в рамках всей страны общим языком может
быть лишь русский. Из сказанного им неявно следует, что наро­
ды России должны быть свободны в одном: либо использовать
наряду с материнским языком русский для "потребностей эконо­
мического оборота" (а это тоже принудительность, пусть и эко­
номическая), либо отказаться и от русского языка, и от
"экономического оборота", что означает либо автаркию внутри
государства (ситуация мало реальная в развитом обществе), либо
право на отделение. И еще одно. Критикам царской языковой
политики казалось, что раз языки России в большинстве далеки
от вымирания, то это сохранится и в изменившихся социальных
условиях; наоборот, при ликвидации ассимиляторской политики
эти языки смогут устойчиво функционировать и расширять свои
возможности.
После 1905 г. заметно расширились выпуск литературы на ря­
де языков: украинском, польском, грузинском, языках Прибалти­
ки и других, на них начало развиваться школьное обучение.
Впервые стала систематически издаваться литература на белорус­
ском языке. Активно развернулось просветительское джалидист-
ское движение у тюркских народов; у некоторых из них, прежде
всего казанских и крымских татар, активно начали издаваться
книги и развилась периодическая печать. Даже в по-прежнему
отсталом Туркестанском крас, где в начале века существовали
лишь медресе, к 1917 г. уже открылись 166 школ нового типа
[Bacon, 1966, с. 115]. Однако главные проблемы не были решены,
а политика власти, став несколько либеральней, не изменила
своей сути. Недовольство сложившейся ситуацией сохранялось.
После Октябрьской революции встал вопрос о коренной сме­
не всей политики, в том числе и языковой.
 НОВАЯ ЛИНГВИСТИЧЕСКАЯ ПОЛИТИКА

Сразу после революции в основу языковой политики государ­

ства было положено стремление к удовлетворению потребности
идентичности для всего населения. Речь шла о принципиально
новой, не имевшей аналогов в мировой истории политике (опыт
буржуазной Швейцарии учитывался, но безусловно речь не шла о
его копировании). Такую политику старались основывать на на­
учных принципах. Цель ее заключалась в том, чтобы каждый,
независимо от национальной принадлежности, мог свободно
пользоваться своим материнским языком и овладеть па нем вы­
сотами мировой культуры.
В первом же советском правительстве, образовинном сразу
после революции, был создан специальный Народный комисса­
риат по делам национальностей (Наркомнац), который возглавил
И. В. Сталин. Уже в "Декларации прав народов России” от 15 но­
ября 1917 г. говорилось о равноправии наций, а 15 февраля
1918 г. декрет № 2 ВЦИК и СНК о суде устанавливал: "В судах
всех инстанций допускается судоговорение на всех местных язы­
ках" [цитируется по: Джафаркулиев, 1992, с 25) В самый тяже­
лый период гражданской войны, 31 октября 1918 г появилось
постановление Наркомпроса "О школах национальных мень­
шинств”. В том же году при Наркомнаце создали национальные
комиссариаты, издававшие литературу на языках народов РСФСР
(позже, в декабре 1922 г., при том же наркомптс образовалось
Центральное восточное издательство, печатавшее литературу на
языках Средней Азии, Поволжья и Сибири). В 1919 г. на VIII
съезде РКП(б) говорилось о необходимости создания единой тру­
довой школы с преподаванием на родном языке Например, в
Пензе уже в годы гражданской войны действовали татарские и
мордовские школы и даже в Туркестане к 1922 г. помнились шко­
лы на таких языках, как украинский, армянский, немецкий,
идиш |Болтенкова, 1988, с. 27, 31]. В 1921 г. X съезд РКП(б)
принял специальную резолюцию о национальной политике, где
ставилась задача перевода на языки нацменьшинств суда, адми­
нистрации, хозяйственных органов, театра и т.д. |КПСС, 1954,

зк
с.559). Среди принимавшихся мер были и такие: казахский ЦИК
8 марта 1921 г. "предложил наркомам и всем членам КЦИК не­
медленно приступить к изучению киргизского (казахско­
го. - В. А.) языка" (Двуязычие, 1988, с. 281.
Такая политика продолжалась и по окончании гражданской
войны. В Татарии в 1921 г. приняли декрет ЦИК и Совнаркома
"О введении татарского языка в делопроизводство советских уч­
реждений республики”, а в следующем 1922 г. образована Цен­
тральная комиссия по введению татарского языка в делопроиз­
водство как орган власти на правах отдела при Татцике; комис­
сию возглавлял сам председатель Татцика. В 1924 г. правительст­
во Татарской АССР разработало расписанный на пять лет вперед
"Перспективный план в области реализации татарского языка",
где говорилось о "полном огосударствлении татарского языка в
течение пяти лет" (Гарипова, 1994, с. 58-59). Этот план, впрочем,
исходил из необходимости официального двуязычия и преду­
сматривал обучение не только русских татарскому языку, но и
татар русскому. А Ревком Узбекской ССР 31 декабря 1924 г.
(через два месяца после создания республики) ввел на уездном
уровне делопроизводство только на узбекском языке (Дешериев,
1980, с. 235-236|. В Якутии в 1924-1925 гг. ввели обязательное
делопроизводство на якутском языке на местном уровне, обяза­
тельное обучение этому языку в школах, перевели па него все
судопроизводство, запретили принимать на работу в госучрежде­
ния лиц, не говорящих по-якутски (Дешериев, 1980, с. 231; Джа-
фаркулиев, 1992, с. 26|.
Аналогичная политика велась с разной степенью интенсивно­
сти по всей территории РСФСР и других советских республик,
затем СССР. Некоторые колебания в ее проведении бывали лишь
там, где существовали разные точки зрения на то, что считать
языком той или иной национальности. Так было на Украине и в
Белоруссии, поскольку многие коммунисты рассматривали укра­
инский и белорусский языки как диалекты русского. В 1918 и
1919 гг. на территориях Украины, контролировавшихся советской
властью, в основном шла русификаторская политика, и лишь в
декабре 1919 г. был окончательно сделан выбор в пользу украи­
низации (Solchanyk, 1985, с. 63-67|.
Безусловно, в основе такой политики лежали описанные вы­
ше идеи В. И. Ленина, пусть он и "не оставил нам законченного
систематического изложения своих мыслей по интересующему
нас вопросу" (Аврорин, 1975, с. 179). Никак нельзя согласиться с

39
точкой зрения, согласно которой он среди большевиков был
единственным, кто имел четкий и разработанный подход, преду­
сматривавший либеральную политику в отношении нацмень­
шинств, их языков |Bennigsen, 1982, с. 57]. У такой политики бы­
ли оппоненты среди коммунистов (Г. Л. Пятаков, Д. 3. Лебедь),
но поддержка ленинской точки зрения была достаточно массовой
и внутри партии, и вне ее.
В этой связи особо следует остановиться на взглядах и выска­
зываниях первого и единственного наркома по делам националь­
ностей (вскоре после избрания И. В. Сталина Генеральным сек­
ретарем ЦК РКП(б) Наркомнац в 1923 г. был упразднен, а его
функции переданы ЦИК СССР). И. В. Сталин еще до революции
был известен как специалист по национальному вопросу среди
большевиков, автор брошюры "Марксизм и национальный во­
прос", довольно близкой по идеям к высказываниям В. И. Лени­
на. Сходные взгляды он продолжал высказывать и тогда, когда
пришло время от теории переходить к практике. Анализ таких
взглядов проведен в книге (Tanaka, 2000|.
Еще в апреле 1918 г. И В. Сталин писал в связи с подготов­
кой Конституции РСФСР: "Никакого обязательного “государст­
венного’’ языка — ни в судопроизводстве, ни в школе! Каждая
область выбирает тот язык или те языки, которые соответствуют
составу населения данной области, причем соблюдается полное
равноправие языков как меньшинств, так и большинсг» во всех
общественных и политических установлениях" |Сталии, т. 4,
с.70]. Показательно и упоминание здесь же опыта Швейцарии. 10
мая 1918 г. в речи при открытии совещания по созыву учреди­
тельного съезда Татарско-Башкирской Советской Республики
И В. Сталин заявлял: "Школа, суд, администрация, необходимые
политические мероприятия, формы и способы проведения общих
декретов применительно к национально-бытовым условиям, —
все это на родном, доступном для населения языке” |Сталин, т.4,
с.89]. Подобные высказывания постоянно повторяются у него в
1918-1920 гг. (Сталин, т. 4, с. 238, 357-360, 396; т. 5. с. 24] Резко
отрицательно он отзывался про "разговоры о преимуществах рус­
ской культуры и выдвигание положения о неизбежности победы
более высокой русской культуры над культурами более отсталых
народов”, считая, что это лишь "попытка закрепить господство
великорусской национальности" (Сталин, т. 5, с. 2711. Никонсн, в
мае 1921 г. И. В. Сталин заявил: "Нельзя ограничиться одним
лишь “национальным равноправием”; необходимо от "нацио­

40
нального равноправия” перейти к мерам фактического уравнения
национальностей" (Сталин, т. 5, с. 59|. Впрочем, уже два года
спустя в докладе на XII съезде РКП(б) он вынужден был отойти
от такой утопической точки зрения: "Я не говорю о фактическом
равенстве.., ибо установление фактического равенства между на­
циями, ушедшими вперед, и нациями отсталыми — дело очень
сложное, очень тяжелое, требующее ряда лет. Я говорю тут о ра­
венстве правовом" [Сталин, т. 5, с. 242].
Несомненно, на И. В. Сталина и на других руководителей
партии и государства влиял опыт Европы, где господствовала
идея национальных государств, и как раз в те годы сразу не­
сколько народов добились независимости. В заключительном
слове на X съезде РКП(6) в 1921 г. И. В. Сталин говорил: "Я
имею записку о том, что мы, коммунисты, будто бы насаждаем
белорусскую национальность искусственно. Это неверно, потому
что существует белорусская нация, у которой имеется свой язык,
отличный от русского, ввиду чего поднять культуру белорусского
народа можно лишь на родном для него языке. Такие же речи
раздавались лет пять тому назад об Украине, об украинской на­
ции. А недавно еще говорилось, что украинская республика и
украинская нация — выдумка немцев. Между тем ясно, что укра­
инская нация существует, и развитие ее культуры составляет обя­
занность коммунистов. Нельзя идти против истории. Ясно, что
если в городах Украины до сих пор еще преобладают русские
элементы, то с течением времени эти города будут неизбежно
украинизированы. Лет сорок тому назад Рига представляла собой
немецкий город, но так как города растут за счет деревень, а де­
ревня является хранительницей национальностей, то теперь Рига
— чисто латышский город. Лет пятьдесят тому назад все города
Венгрии имели немецкий характер, теперь они мадьяризованы.
То же самое будет и с Белоруссией, в городах которой все еще
преобладают небелорусы" |Сталин, т. 5, с. 48-49].
Любопытно и такое высказывание И. В. Сталина: "Всем из­
вестно требование либералов о всеобщем обязательном обучении.
Коммунисты на окраинах не могут быть правее либералов, долж­
ны провести там всеобщее образование, если хотят ликвидиро­
вать всеобщую темноту, если хотят духовно сблизить центр и ок­
раины России. Но для этого необходимо развить местную нацио­
нальную школу" [Сталин, т. 4, с. 357J. Здесь проскальзывает при­
знание того, что национально-языковая программа большевиков
нс сильно отличалась от программы либералов.

41
 Но есть у наркома по делам национальностей и совершенно
явный прагматический подход: "Для того, чтобы Советская власть
стала и для инонационального крестьянства родной, необходимо,
чтобы она была понятна для него, чтобы функционировала на
родном языке, чтобы школы и органы власти строились из людей
местных, знающих язык, нравы, обычаи, быт. Только тогда, и
только постольку Советская власть, являвшаяся до последнего
времени властью русской, станет властью не только русской, но
и интернациональной, родной для крестьян и средних слоев ра­
нее угнетенных национальностей, когда учреждения и органы
власти в республиках этих стран заговорят и заработают на род­
ном языке” [Сталин, т. 5, с. 241].
В отличие от альтруистической, просветительской позиции
ряда интеллигентов, принявших в те годы новую власть и ста­
равшихся поднимать культуру отсталых народов, здесь четко го­
ворится о том, что развитие национальных культур — не цель, а
средство для распространения новой идеологии и более эффек­
тивного осуществления государственной политики. Здесь вспо­
минаются миссионеры школы Н. И. Ильминского, которые про­
пагандировали православие и русскую культуру среди нерусских
на их материнских языках лишь для большей понятности и эф­
фективности этой пропаганды. Хотя Н. И. Ильминский допускал
высшее образование на чувашском языке, для него конечной це­
лью была русификация. И И. В. Сталин, безусловно поддержи­
вая в 20-е гг. идею высшего образования на национальных язы­
ках, мог также сделать вывод о развитии национальных языков
для усвоения коммунистических идей лишь как об этапе на пути
к переходу на русский язык. Такого вывода в начале 20-х гг.
И. В. Сталин, разумеется, не делал, но он сделает его в 30-е гг.
И все же прагматизм подобного рода не дает оснований гово­
рить о том, что все советское руководство тех лет. включая
В.И.Ленина, с самого начала стремилось к поголовной русифи­
кации и к искоренению всех прочих языков, как это делают не­
которые западные авторы [Goodman, 1968, с. 718-719; Bruchis,
1982, с. 6-8I1, а теперь вслед за ними и многие публицисты в го-

' Аргументом в пользу этого Э Р Г у д м е н считает распространенные а 20-е гг выекаты-

ванн* о предстоящем переходе на единый всемирный язык, особенно мною об лом говорил
академик Н. Я Марр, а в I93U г. идеи Марра повторил и Сталин Но у М Я Мирра и других
ттп просто были мечтания о предстоящей мировой революции (академик считал "паллиати­
вом” любое языковое строительство, поскольку очень скоро в "мировом масштабе" наступит
коммунизм и появится всемирный язык) Сталин же отнес вопрос об зтом к далекому буду­
щему К тому же и Марр, к Сталин подчеркивали, что таким языком нс может быта русский

42
сударствах, образовавшихся на территории СССР (см. приведен­
ную выше цитату из Д. Павлычко). Однако никаких данных о ка­
ких-либо "секретных планах" подобного рода не имеется. Здесь
просто производится экстраполяция политики одной историче­
ской эпохи на другое время, часто в спекулятивных целях.
Помимо И. В. Сталина о развитии языков малых народов го­
ворили и другие руководители тех лет, нередко еще радикальнее.
Например, Г. Ф. Гринько возмущался тем, что "армия до сих пор
остается средством русификации украинского населения", и тре­
бовал, "чтобы культурно-просветительная работа в Красной Ар­
мии была орудием просвещения инородцев1 на близком им язы­
ке" [Национальные, 1923, с. 40|. Он же вслед за решениями II
конгресса Коминтерна требовал: "Пролетариат в области нацио­
нального вопроса должен быть готов к величайшему самопожерт­
вованию" [Национальные, 1923, с. 40); в том числе русские ком­
мунисты, работающие в национальных районах, согласно
Г.Ф.Гринько, должны были добровольно отказаться от русского
языка. X. Г. Раковский говорил: "Не будем же мы, как царские
жандармы, заставлять грузин изучать русский язык. Это было в
царское время, и царское время мы не можем возвратить. Неуже­
ли же мы будем заставлять чекистов следить за тем, чтобы ино­
родцы изучали русский язык" [Национальные, 1923, с. 48-491-
Таким образом, существовала достаточно четкая и целена­
правленная политика, соответствовавшая господствующему об­
щественному сознанию тех лет. Даже в целом недоброжелатель­
ная к коммунистам западная исследовательница Марго Лайт при­
знает, что среди русских революционных партий лишь боль­
шевики имели программу действий по отношению к меньшинст­
вам [Light, 1996, с. 37[.
Причины выработки такой политики были многообразны. Во-
первых, данная политика представляла собой реакцию на проти­
воположную политику царского правительсва, вызывавшую про­
тест далеко не у одних большевиков. Во-вторых, она естественно
вытекала из распространившихся тогда в стране представлений о
необходимости строительства на рациональных началах качест­
венно нового общества, учитывавшего интересы простых людей.

1 Этот термин тогда еще нс имел отрицательной окраски, при этом он использовался щи-
ре, чем до революции: к инородцам причисляли все нерусское население страны, включая
ранее никогда не относимых сюда украинцев и белорусов.

43
В-третьих, она отвечала массовым ожиданиям мировой револю­
ции, в связи с чем всякие государственные рамки рассматрива­
лись как временные, и вопрос о государственном языке казался
неактуальным. В-четвертых, она совпадала с умонастроениями
демократической интеллигенции малых народов России, а годы
революции и гражданской войны стали периодом активного рос­
та национального самоосознания самых разных народов. В-пя­
тых, функции ряда языков значительно расширились в период
кратковременного существования националистических прави­
тельств: Центральной Рады и Петлюры на Украине,меньшевиков
в Грузии, дашнаков в Армении, алашординцсв в Казахстане и
других, и это расширение нельзя было игнорировать. В-шестых,
такая политика соотносилась с процессами, одновременно про­
исходившими во многих странах — от Финляндии до Турции, где
ускоренно развивались ранее ограниченные по сферам использо­
вания языки. Наконец, в-седьмых, для нее были и некоторые
объективные основания: надо учитывать и регионализацию, ос­
лабление общегосударственных связей в годы гражданской войны
и последующей разрухи; эти явления временно делали менее зна­
чимыми проблемы единого языка общения во всей стране, но
усиливали позиции региональных языков. Хотя политика разви­
тия языков меньшинств поддерживалась центром, в первые годы
после революции, вплоть до второй половины 20-х гг. основная
работа шла благодаря местным инициативам и нс было какой-то
скоординированной политики во многом из-за трудности сноше­
ний с Москвой [Bennigsen, Queiquejay, 1967, с. 16; Bennigsen,
1982, с. 57].
Провозглашенные лозунги, иногда по разным причинам, под­
держивала значительная часть населения. Их поддерживали те,
кто был увлечен задачей построения нового общества. Союзни­
ками коммунистов в тот период были и представители нацио­
нальной нерусской интеллигенции, еще до революции боров­
шиеся за развитие своих языков. Часть их сразу приняла револю­
цию. Другая часть принимала активное участие в националисти­
ческих движениях 1917-1921 гг. Например, реформатор казахской
письменности А. Байтурсунов, о котором мы еще будем говорить,
входил в алашординское правительство Однако после окончания
гражданской войны многие из них не эмигрировали и приняли
активное участие в языковом строительстве в 20-е гг.; об их роли
см. |Allworth, 1967, с. 364-372; Olcott, 1985, с. 193-194). Бывали
даже случаи возвращения из эмиграции некоторых из них, как

44
эго произошло с целой группой еврейских просветителей (Pelts,
Kiel, 1985, с. 280J.
Лозунги развития всех народов и всех языков одобряла также
и демократически настроенная русская интеллигенция независи­
мо от ее отношения к советской власти. Показательны два выска­
зывания: одно исходило от эмигранта, другое — от интеллигента,
оставшегося в СССР, но не принявшего новую систему ценно­
стей. Первый, выдающийся лингвист и теоретик евразийства
Н.С.Трубецкой, живший в Вене, отвергая в целом коммунистиче­
ские идеи, тем не менее писал в 1925 г.: "Во внутренней полити­
ке следует отметить отказ от русификаторства, органически чуж­
дого исторической стихии России.. Признание национальных
прав всех народов, входящих в состав России-Евразии, предос­
тавление каждому из них самой широкой автономии при сохра­
нении единства государственного целого вполне соответствует
правильному взгляду на историческую сущность русской государ­
ственности" (Трубецкой, 1991, с. 68]. Другой крупный отечест­
венный лингвист Н. Н. Дурново, арестованный в 1933 г. и рас­
стрелянный в 1937 г., в предельно искренних показаниях, напи­
санных в 1934 г. в Соловецких лагерях, заявлял: "Я не отрицаю
своего несогласия с идеей коммунизма и с тактикой Советской
власти" и даже взгляды Н. С. Трубецкого отвергал, считая их
слишком похожими на большевистские. Но в то же время он
признавал: "Уважая права каждой нации, каждой народности, я
всегда был против подавления одной национальности другой,
против той русификации и германизации, какая проводилась
императорскими правительствами в России, Германии и отчасти
Австрии, или полонизации в теперешней Польше, чехизации и
словакизации в Чехословакии1 и сербизаиии в Югославии, и я
находил, по крайней мере, до 1930 г., что национальный вопрос в
СССР разрешен в общих чертах верно" (Робинсон, Петровский,
1992, с. 68-69; Ашнин, Алпатов, 1994 а, с. ПО).
Национально-языковая политика в СССР в 20-е гг. была по­
пыткой воплощения в жизнь идеалов, разделявшихся и такими
умеренными демократами, как Н. Н. Дурново, когда-то симпати­
зировавший октябристам. И не случайно, что в ее научном обес­
печении приняли участие лучшие отечественные лингвисты, вос­
питанные в традициях просветительства. Прямое сопротивление

1 Н. Н. Дурново прежде «сего имел а «иду неравноправие украинского пика а принад­

лежавшем тогда Чехословакии Закарпатье, где был а экспедиции 1 1923 г

45
этой политике было сравнительно невелико. Считавшийся тогда
главным злом "великодержавный шовинизм" мало кто решался
открыто поддерживать. Больше всего, пожалуй, противодейство­
вало такой политике мусульманское духовенство. Кое-где на Се­
верном Кавказе первых учителей родного языка расстреливали
вместе с их букварями.
Однако прежде всего новой лингвистической политике про­
тивостояли не столько люди, сколько два объективных фактора:
недостаточное развитие многих языков и потребность взаимопо­
нимания. Первый фактор вполне осознавался, и с ним пытались
бороться, второй же зачастую просто нс учитывался, о чем мы
еще будем говорить.
Лишь немногие из языков народов СССР в 20-е гг. имели
разработанную литературную норму и письменность. По подсче­
там Т. М. Гарипова и А. Н. Гаркавца, до революции на террито­
рии России (без Польши и Финляндии) литературную норму
имело 13 языков, а письменность — 19 [Гарипов, Гаркавсц, 1991,
с.61]; иногда приводятся иные, но близкие числа: Л. М. Зак и
М. И. Исаев говорят о 20 письменных языках [Зак, Исаев, 1966,
с.4|. С этим был связан и крайне низкий уровень грамотности
среди многих народов, сохранявшийся и ко времени первой со­
ветской переписи 1926 г. Например, среди черкесов в 1897 г. рус­
ской грамотой владели 1,7%, арабской около 6%, а в 1926 г. эти
цифры не увеличились [Вопросы, 1991, с. 14, 19). В 1926 г. гра­
мотность населения от 9 лет и старше составляла в Таджикистане
3,7%, Узбекистане 10,6%, Туркмении 12,5%, Киргизии 15,1%,
Казахстане 22,8%, Азербайджане 25,2% (Зак, Исаев, 1966, с. 6|.
Бесписьменные и ненормированные языки нельзя было исполь­
зовать ни в делопроизводстве, ни в массовой коммуникации, ни
в других культурных сферах. В Дагестане в 20-е гг. производились
попытки организовать аппарат управления на основе устного ис­
пользования рутульского, агульского и других бесписьменных
языков |Дешериев, 1980, с. 230-231|, но конечно, такие опыты
успешными быть не могли. Прежде чем производить, как тогда
говорили, "коренизацию" делопроизводства или прессы, надо бы­
ло подготовить для этого языковую основу. Другая проблема,
тесно связанная с предыдущей, заключалась в отсутствии или
крайне малом количестве хотя бы минимально квалифицирован­
ных национальных кадров. Прежде чем открывать национальные
школы, надо было иметь для них штат учителей, а таковых не
было.

46
 "Коренизация" ш ла'с разной скоростью. Как отмечалось в
1923 г. на XII съезде РКП(б), благополучнее всего дело обстояло
в Грузии и Армении и труднее всего в Туркестане (Средней
Азии) (Сталин, т. 5, с. 328-329J. И это не удивительно. В Грузии
и Армении в пользу "коренизации" работали три важнейших фак­
тора: сравнительная этническая однородность населения (особен­
но в Армении), развитое национальное самосознание и достаточ­
но высокий уровень развития языков.
В Средней Азии ни один из этих факторов не работал. Здесь
почти не было четких этнических и языковых границ (исклю­
чение составляли лишь туркмены), а национальное самосознание
за пределами узкой фуппы европеизированной интеллигенции
не было выражено. В начале 20-х гг. бывало даже не ясно, о ка­
ких национальностях можно говорить; например, спорили, счи­
тать ли узбеков и сартов одной национальностью или двумя
[Поливанов, 1923, с. 7|; возобладала первая точка зрения, кото­
рую поддерживал и Е. Д. Поливанов. А от решения подобных
вопросов зависел и выбор языковой нормы. Видные специалисты
по Средней Азии отмечали, что население Самарканда и Бухары
составляют таджики по крови и языку, а окружающее эти города
сельское население тюркоязычно (Поливанов, 1923, с. 5; Бар­
тольд, 1991, с. 166) и что в самосознании оседлых узбеков не бы­
ло ничего, кроме места рождения и религии (Поливанов, 1923,
с.9]. Академик В. В. Бартольд в 1924 и 1925 г. приходил к выводу:
'Национальный принцип... был выработан западноевропейской
историей XIX века и совершенно чужд местным историческим
традициям" [Бартольд, 1991, с. 165). Отметим, что оппозицион­
ный к советскому строю В. В. Бартольд и принимавший этот
строй Е. Д. Поливанов были единодушны в оценках современной
им ситуации, но расходились в выводах: В. В. Бартольд не одоб­
рял национальное размежевание в Средней Азии, а Е. Д. Поли­
ванов считал его необходимым. В 1924-1929 гг. такое размежева­
ние, безусловно, основанное на "принципе, выработанном запад­
ноевропейской историей XIX века", осуществилось.
Сходная ситуация наблюдалась и в Сибири, на Дальнем Вос­
токе, Европейском Севере, отчасти в Поволжье и на Урале, где
лишь татарский язык обладал до революции развитой -письмен­
ной традицией. Особая ситуация была на Украине и в Белорус­
сии, где при достаточно высоком уровне развития языков само их
право на существование не все принимали. Нередко от того или
иного варианта языковой политики зависела сама судьба этноса.

47
Например, у хакасов не существовало до 20-х гг. ни этнического,
ни языкового единства (само общее название "хакасы" предложил
этнограф С. А. Теплоухов уже в советское время), но создание
общей языковой нормы сделало их единым народом (Lewis, 1972,
c.56J. Примерно та же ситуация сложилась с бурятами.
Для развития языков нужна была целенаправленная деятель­
ность, получившая название языкового строительства. Разверну­
лась работа, масштабы которой нс имели прецедентов в мире.
Как уже говорилось, языковое строительство поначалу шло в ка­
ждой из республик и автономий самостоятельно, на основе мест­
ных инициатив. Это вело к разнобою, дублированию работы и
неравномерному ее развитию. После окончания гражданской
войны и преодоления разрухи встал вопрос о едином координи­
рующем органе с широкими полномочиями. В 1925 г. в Баку был
основан Всесоюзный центральный комитет нового алфавита
(ВЦКНА); во главе его встал видный азербайджанский комму­
нист, председатель ЦИК Азербайджана Самсд Ага Агамали-оглы.
Поначалу ВЦКНА был создан для разработки единою тюркского
алфавита (см. ниже), но скоро его деятельность вышла за преде­
лы тюркских языков, и комитет стал центром работ по языково­
му строительству в стране. В 1930 г. после смерти С. А. Агамали-
оглы комитет был переведен в Москву. До 1937 г. в нем была со­
средоточена деятельность по созданию алфавитов и литературных
языков для большинства народов СССР; лишь работа по языкам
народов Севера, в основном сосредоточенная в Ленинграде, име­
ла особый орган, Комитет народов Севера.
Масштабная работа по языковому строительству была частью
обшей национально-культурной политики в стране. Хотя тогда
эта политика формулировалась в иных терминах, но объективно
ее сутью была ускоренная европеизация народов СССР. Равно­
правие и свободное развитие языков и культур ни в коем случае
не понимались как предоставление права жить так, как тот или
иной народ жил до присоединения к России. "Отсталыми", "реак­
ционными" и подлежащими ликвидации считались как исконные
культуры народов СССР (кочевые, шаманские и т.д.), так и
привнесенные извне, но уже ставшие своими для многих народов
мусульманская и ламаистская культуры. В области языковой по­
литики прогрессивным считалось (опять-таки по образцу стран
Европы) развитие литературных языков на основе бытовых диа­
лектов, но отношение к старописьменным языкам и традицион­
ным арабской и монгольской письменностям было (после неко­

48
торых колебаний до середины 20-х гг.) резко отрицательным.
Речь шла о скорейшем приведении народов СССР в то состоя­
ние, в котором жили к началу XX в. народы развитых, в первую
очередь европейских стран, где господствовали светская культура
и национальные языки. Конечно, одной из важнейших задач
всегда считалось освоение новой, марксистской идеологии на
материнском языке; выше уже приводились высказывания
И.В.Сталина об этом. Но нельзя все сводить лишь к этой задаче,
что иногда сейчас делают. На языки народов СССР переводили
не только политграмогу, но и русскую и западную классику Ка­
ждый гражданин СССР должен был на материнском языке овла­
деть высотами мировой культуры. Реально наиболее значитель­
ной се частью оказывалась русская культура, но в тс годы прин­
ципиальной разницы между русской и зарубежной культурой не
делалось, господствующей идеологией оставался интернациона­
лизм. Но на деле под мировой культурой понималась исключи­
тельно светская культура России и Запада, другие культуры или
слишком мало знали, или считали "реакционными'*.
Всю эту политику и языковое строительство как ее составную
часть мы привыкли оценивать слишком однозначно: либо только
положительно, либо только отрицательно. Но как это и бывает
обычно в сложных процессах, можно выделить и плюсы и мину­
сы. Например, проблема создания новых литературных языков.
Безусловно, староггисьменныс языки вроде чагатайского, класси­
ческого фарси или старомонгольского нс могли быть совместимы
с процессами модернизации, как нс могли быть с ней совмести­
мы латынь в Западной Европе, начиная с XVI 1-ХVI11 в., или ста­
рописьменный японский в XX в. Весьма сомнительна идея о том,
что в целях модернизации в Средней Азии следовало ориентиро­
ваться на языки традиционной культуры, а не на "диалекты по­
луграмотных крестьян" (Omstein, 1959, с. 2]. В те же годы при
решении сходных задач в Турции также "очищали" язык от ара­
бизмов и использовали диалектную лексику. Но полный отказ от
многих уже привычных слов арабского или персидского проис­
хождения оказался непродуктивным, многих нужных культурных
слов просто не хватало. Этот недостаток пришлось в языках
Средней Азии восполнять за счет русизмов, а впоследствии и за
счет тех же самых арабизмов и иранизмов.
В целом довольно объективную оценку указанным явлениям
дал башкирский ученый Р. Г Кузеев: "Прошедшие советские де­
сятилетия для народов бывшего СССР характеризуются иодъе-4

4 Зэк. 142 49
мом образования, культуры, науки, освоением многих достиже­
ний современной цивилизации. Не пройдет бесследно и накоп­
ленный огромный опыт сотрудничества республик, областей,
краев и народов. В то же время советские годы ознаменовались
аккультурацией, т.е. более или менее заметной утратой народами
собственной этничности и “модернизацией" образа их жизни на
основе современной российской (русской) культуры. Этот двой­
ственный процесс, в анализе которого мы должны быть макси­
мально внимательными, был, с одной стороны, в какой-то степе­
ни естественным, так как развивался в духе общих тенденций XX
века. Осдь аналогичные процессы развернулись во всем мире. С
другой стороны, в СССР он был жестко и насильственно форси­
рован, уложен в 3-4 десятилетия во имя политического и идео­
логического “единства” народов от Балтийского моря до Тихого
океана" (Кузеев, 1993, с. 132-133].
К этим словам надо сделать два уточнения и одно добавление.
Р. Г. Кузеев рассматривает весь советский период суммарно, то­
гда как в 20-е гг. форсированной аккультурации еще не было. В
советский период возможно было наряду с утратой этничности и
се формирование, как это было с узбеками, хакасами и др. И на­
конец, надо различать политику и ее результаты. Любая целена­
правленная политика, чаще бессознательно, как бы пытается за­
плыть слишком далеко вверх против течения, а жизнь неизбежно
сносит вниз. А в первые годы после революции у нас постоянно
ставились широкомасштабные, но во многом утопические задачи.
Задача заставить каждого белоруса или чукчу читать Пушкина и
Шекспира на материнском языке сама по себе была во многом
утопична. И жизнь брала свое.
 ПОЛИВАНОВ, ЯКОВЛЕВ И ДРУГИЕ

Если языковое строительство в СССР имело, как мы стара­

лись показать, свои плюсы и минусы, то уровень его научного
обеспечения, безусловно, заслуживает положительной оценки. К
работам по созданию алфавитов и языковых норм, в частности, к
деятельности ВЦКНА, были привлечены значительные научные
силы. Среди них были Н- Ф. Яковлев (председатель Тсхнографи-
ческой комиссии ВЦКНА и фактический научный руководитель
работы комитета), Е. Д. Поливанов, Л. И. Жирков, Д. В. Бубрих,
Н. Н. Поппе, И. К. Дмитриев, А. М. Сухотин, К. К. Юдахин и
др. Каждый из них был видным специалистом по какой-либо
группе языков: Н. Ф. Яковлев и Л. И. Жирков — по языкам Кав­
каза, Д. В. Бубрих — по финно-угорским, Н. Н. Поппе — по
монгольским, Н. К. Дмитриев и К. К. Юдахин — но тюркским
языкам и др. Выдающийся полиглот Е. Д. Поливанов мог одно­
временно заниматься самыми различными языками, больше
всего он работал по языкам Средней Азии от узбекского до дун­
ганского. Следует упомянуть и Л. П. Я кубинского, который, бу­
дучи по специальности русистом, не принимал участия в кон­
кретном конструировании алфавитов, но активно высказывался
по теоретическим вопросам языковой политики.
Эти ученые различались политическими взглядами. Одни, как
Е. Д. Поливанов, Н. Ф. Яковлев, Л. П. Якубинский, активно
принимали советские идеи, другие при лояльности к строю втай­
не его ненавидели, как Н. Н. Поппе, впоследствии, в 1942 г., пе­
решедший на сторону гитлеровской Германии. Но в остальном
они имели много сходства. Все они были молоды, к середине -
20-х гг, когда начал работу ВЦКНА, им было от 27 до 35 лет,
лишь Л. И. Жиркову около сорока. Все они получили хорошую
лингвистическую подготовку в Московском или Петроградском
университете перед революцией или сразу после нее, когда там
еще сохранялись старые традиции. Но все они с разной степенью
радикальности отходили от традиционного языкознания XIX в.,
исторического по своей направленности и оторванного от совре­
менности. Всех их привлекала новая, структуралистская лингвис-

4- 51
жческая парадигма, для которой главным было системное изуче­
ние современных языков. В эпоху становления структурных ме­
тлой главной областью их использования была фонология —
паука о звуковых единицах языка, служащих целям смыслоразли-
чения Именно фонология, а нс традиционная фонетика (изуча­
ющая любые звуковые явления независимо от их смыслораэличи-
телытой роли) могла стать теоретической базой конструирования
алфавитов (см. Журавлев, 1988, с. 17-19). Шел двоякий процесс:
создание алфавитов давало материал для построении теории, а
пна помогала создавать алфавиты. Н. Ф. Яковлев и Е. Д. Полива­
нов стали не только теоретиками языкового строительства, но и
одними из создателей структурной фонологии н мировой науке.
Наконец, у перечисленной группы лингвистов имелось еще одно
общее свойство. Они были воспитаны на просветительских тра­
дициях русской интеллигенции. Языковое строительство вполне
.оотпетствовало этим традициям. Молодых ученых объединяла
интересная работа. По существу они были светскими миссионе­
рами, распространявшими русскую и мировую культуру.
Вместе с ними работали представители национальной интел­
лигенции, среди них особо следует отметить выдающегося тюр­
колога Б. В Чобаи-заде, крымского татарина, которому по стече­
нию обстоятельств посчастливилось закончить Будапештский
университет. К языковому строительству были привлечены и уче­
ные более старшего поколения, в том числе академики А. Н. Са­
мой лович и В. М. Алексеев. Постепенно кадры специалистов но
языковому строительству пополнялись как еще более молодыми
русскими языковедами (В. И. Цинциус, Н. А. Баскаков. Е. А. Бо­
карев и др ), так и молодыми представителями новой националь­
ной интеллигенции.
Илей и концепции теоретиков языкового строительства, пре­
жде всего Е. Д. Поливанова, Н. Ф. Яковлева, Л. П. Якубинского,
отражали господствовавшие в 20-е гг. в СССР общественные
умонастроения. Мы рассмотрим здесь только эту часть наследия
ученых, не рассматривая их деятельность в целом; см. об их
творческом пути (Леонтьев, 1983; Ларцсв, 1988; Памов, 1974;
Яковлев, 1988; Ашним, Алпатов, 1994; Asmn, Alpatov, 199.S; Леон­
тьев, 19861.
Если суммировать взгляды интересующих нас ученых по рас­
сматриваемым здесь вопросам, то можно выделить зри основных
прин ципа.
 Первым принципом было стремление к марксистскому иод
ходу, наиболее развернуто выраженное в книге [Поливанов.
1931 а]. Критикуя лингвистику XIX в. за эмпиризм и неумение
объяснить причины языковых изменений, Е. Д. Поливанов счи
тал, что ответы на многие теоретические вопросы можно полу­
чить, обратившись к марксизму. Впрочем, на деле марксизм
здесь давал лишь самые общие ориентиры, поэтому Е Д, Поли­
ванов дополнял марксистские идеи другими, в частности, нею
риологической концепцией Н. И. Кареева. 20-е гг. еще были
временем, когда в рамках марксизма сосуществовали разные ме­
тодологические подходы и здесь был возможен свободный науч­
ный поиск.
В полемике с марризмом Е Д. Поливанов боролся с прими
тивным объяснением языковых изменений на основе экономики
или политики: "Совершенно нелепым упрощенчеством будет по­
пытка объяснить все факты современного, например, русского
языка экономическо-иолитической историей последних и а.
трехсот и л и пятисот лет, а тем более последних двадцати лет, ес­
ли объяснитель... не захочет знать ни о чем больше, те упустит
из вида технический элемент эволюции языка: и материал эво­
люции (т.е. состав предка данного языка в исходную для эволю­
ции эпоху), и технические законы языкового развития" [Полива­
нов, 1968, с. 181]. Но исходный пункт все же — экономика "В
моей теории фонетической эволюции “звуковой закон” вполне
заменен насквозь имманентной цепыо причинных связей: иду
шей от экономической причины до языкового факта" |Полива
нов, 1968, с. 181]. Немало у ученого было и явно догматических
положений, начиная от тезиса о классовости языка: "Можно вы­
ставить даже такую точку зрения, которая будет определять язык
среднего обывателя 1913 года и, с другой стороны, язык совре­
менного комсомольца — не как два разных диалекта, а как два
разных языка" [Поливанов, 1928 б, с. 167[. Для русского языка,
правда, Е. Д. Поливанов сопровождал этот тезис оговорками, п<»
в японистических работах он проводил его очень прямолинейно
[Поливанов, 1931 б, с. 731-732]. Положение о классовости языка
после выступления И. В. Сталина 1950 г., ставшее прочно свя­
занным с марризмом, в 20-30-е гг. распространялось гораздо ши­
ре, встречаясь и у некоторых теоретиков марксизма [Бухарин,
1921, с. 227]. Сколько-нибудь законченной марксистской теории
языка Е. Д. Поливанову создать не удалось, однако привержен
ность марксизму помогала ему, как и ряду его коллег, сосредото­
читься на социальных проблемах языка.
Второй принцип связан с активным, преобразовательным
подходом к языку. "Современные факты важны для нас не сами
по себе, а как исходный пункт для языкового будущего, т е. как
основной материал для выводов в области языковой политики"
[Поливанов, 1991, с. 560]. Особенно четко данный принцип вы­
ражен в статье [Якубинский, 1931], перепечатанной в книге
|Якубинский, 1986]. Л. П. Якубинский спорил с известным ут­
верждением Ф. де Соссюра: "Сам языковой коллектив не имеет
власти ни над одним словом; общество принимает язык таким,
какой он есть" [Соссюр, 1977, с. 104]. Спор во многом ведется на
основе априорных, но достаточно характерных для эпохи сооб­
ражений: “Если Соссюр прав, то невозможно организованное
вмешательство общества в языковой процесс, организованное
руководство этим процессом, невозможна языковая политика...
Если Соссюр прав, то к языковедению, оказывается, неприменим
очень известный, но и очень хороший совет Маркса философам
— не только изучать, но и преобразовывать мир" [Якубинский,
1931, с. 73]. Однако Л. П. Якубинский указывал и на реальные
процессы: сознательное формирование чешского и некоторых
других литературных языков, подражание деревенских жителей
языку горожан и пр.
В итоге Л. П. Якубинский писал: "Что касается невозможно­
сти изменять язык при помощи специалистов (т.е. невозможно­
сти языковой политики в собственном смысле этого слова), то
единственным доводом Соссюра является ссыпка на то, что, по
его мнению, подобные попытки до сих пор не имели успеха
(опыт показал!). Оставляя в стороне вопрос о том, имели или не
имели успеха "подобные попытки", следует указать, что анало­
гичным способом можно было бы доказывать в свое время не­
возможность достичь Северного полюса, осуществить летание на
аппаратах тяжелее воздуха и т.д. Для того чтобы ссылка на опыт
не была пустой мещанской отпиской, Соссюру нужно было бы
показать, что условия, в которых опыт производился, останутся
всегда неизменными, этого он не делает, об этом даже не упоми­
нает; настолько статично он мыслит раз сложившуюся общест­
венную ситуацию" [Якубинский, 1931, с. 79|. Вывод ясен: то, что,

54
может быть, и верно применительно к Швейцарии, где жил
Ф. де Соссюр, не подходит для СССР 1.
Е. Д. Поливанов подходил к данному вопросу более диффе­
ренцированно, отмечая, что если графика языка "может быть
декретирована”, то "фонетику и морфологию... декретировать
нельзя.., ибо они усваиваются в том возрасте, для которого не
существует декретов” [Поливанов, 1927 а, с. 227].
Третий принцип связан с упомянутой выше борьбой за мак­
симальное развитие и функционирование любого языка (исполь­
зуя наши термины, за удовлетворение потребности идентично­
сти). Конечно, Н. Ф. Яковлев или Е. Д. Поливанов понимали,
что нельзя создать высшее образование на каждом диалекте. В
одной из статей Н. Ф. Яковлева специально предлагались крите­
рии того, на каких языках вводить образование вплоть до выс­
шего, на каких — ограничиться начальным, а где сразу ориенти­
роваться на обучение на близком языке более крупного народа
[Яковлев, 1925|. При этом он же указывал, что главный критерий
— степень развития того или иного языка, уже тогда не всегда
совпадавшая с его местом в новой иерархии: туркмены имели
свою союзную республику, а татары — лишь автономную респуб­
лику в РСФСР, но высшее образование на татарском языке уже
реально, а на туркменском еще нет из-за недостаточного разви­
тия языка [Яковлев, 1928, с. 208J. Здесь Н. Ф. Яковлеву приходи­
лось искать компромисс между господствующим стремлением
как можно скорее развить все сферы использования всех языков
и трезвым пониманием того, что не всегда это можно и нужно.
Много писал в 20-е гг. о принципах языкового строительства
Е. Д. Поливанов. Он подчеркивал необходимость единых прин­
ципов построения алфавитов и унификации алфавитов для всех
языков (Поливанов, 1928 а). Конечно, алфавиты для разных язы­
ков не могли быть совсем одинаковы, поскольку неодинаковы их
фонологические системы. Однако необходимо было одним обра­
зом изображать однотипные фонологические различия и по-

1 Ср подход современного американского социолингвиста, который пишет о том. что

обычно лингвисты нс считают нужным заниматься вопросами нормы языка и рассматривают
языковые изменения лишь как естественный процесс, однако языковое планирование и нор­
мирование как вид социальной инженерии необходимы, н роль лингвистов здесь очень важ­
на (Edwards, 1994, с 173]. Dee это не так уж сильно отличается от подхода Л П Якубинско-
го Указанный тезис Ф лс Соссюра отвергали и лингвисты японской школы “языкового
су шествования"

55
разному — принципиально разные. Важны и слова Е. Д. По­
ливанова о том, что выбор алфавита не может решаться голосо­
ванием |Поливанов, 1928 б, с. 324|: демократия здесь неуместна,
нужно решение компетентного специалиста. Он указывал и на
принципы выбора основы для литературного языка. Например,
он писал: "Никогда, в борьбе за роль литературного диалекта,
язык деревни или вообще экономически менее развитого коллек­
тива не выходит победителем над языком города или вообще бо­
лее развитого н экономическом отношении района" (Поливанов,
1928 б. с. 324]. В связи с этим он в течение нескольких дет вы­
ступал против принятого первоначально в Узбекистане решении
строить литературный язык на основе кишлачных диалектов (это
мотивировалось гем, что они лучше сохранили исконно тюркские
черты п могут быть понятнее для других тюркских народов) В
итоге в полном соответствии с предложениями Е Д. Поливанова
узбекский литературный язык сформировался па основе город­
ских диалектов, сильно иранизировапных, но более развитых и
престижных. Выступали теоретики языкового строительства и
против идеи о построении литературных языков на основе "рав­
номерного" представительства всех диалектов ради "равноправия"
носителей каждого из них. Опыты такого конструирования быва­
ли: карельский литературный язык, разработанный Д. В. Бубри-
чом, калмыцкая фонетика [Lewis, 1983, с. 316]. Однако в целом
такие проекты оказывались искусственными и с трудом прижи­
вались. Целесообразнее оказывалось выделить опорный диалекз.
его выбор определялся не лингвистическими, а социокультурны­
ми факторами.
В наши дни, когда проблема формирования новых литератур­
ных языков и алфавитов вновь становится актуальной, наследие
теоретиков языкового строительства 20-30-х гг. может представ­
лять несомненный интерес. А большинство из них с тех пор не
переиздавалось.
С конца 20-х гг. у деятелей языкового строительства появился
конкурент — школа академика Н. Я. Марра, ранее далекая от
данной проблематики. Академик и его окружение, так называе­
мые "подмарки", выступили с претензией на обладание оконча­
тельной истиной, называя всех противников независимо от их
позиции "буржуазными учеными". Марриеты в целом исходили
из тех же идеологических предпосылок, что и ученые, о которых
шла речь выше, но отличались гораздо более низким профессио­
нальным уровнем У деятелей языкового строительства попытки
построить марксистскую лингвистику сочетались с опорой на
факты и на опыт существовавшей до них науки, а марристы ш-
норировали или прямо отвергали то и другое. Социолингвисты
20-х гг, боролись за унификацию алфавитов, но не предлагали
единый алфавит дли всех языков, понимая, что фонологические
системы языков различны. Создание алфавитов для каждого язы­
ка СССР марристы считали "паллиативом", замедляющим вне­
дрение всемирного алфавита, па который после мировой рево­
люции перейдет человечество [Марр, 1933-1937, т. 4, с. 82-83]. В
качестве всемирного алфавита был предложен так называемый
абхазский аналитический алфавит Н. Я. Марра, распространение
которого рассматривалось марристами в качестве "научного
предприятии порядка и типа метрических мер" [Сердюченко.
1931, с. 15). Помешала атому сложность аналитического алфави­
та: в Абхазии "алфавит, предложенный акац. Марром, испыты­
вался в течение трех лет и в результате от него пришлось отка­
заться, ибо усвоить и удержать в памяти 62 знака, к тому же
чрезвычайно трудно изобразимых, не могли бы не только уча­
щиеся, но, пожалуй, и сами учащие" [КИПВ, № 3, с. 63].
Другой пример. Хотя Е. Д. Поливанов и был склонен считать
"язык комсомольцев" иным языком по сравнению с дореволюци­
онным, он подчеркивал, что в результате революции произошла
не столько смена русского литературного языка ("язык комсо­
мольцев" — все же не норма), сколько смена "классового субстра­
та": "На пути к бесклассовому своему характеру русский литера­
турный язык становится классовым языком уже не той группы
лиц, которая была носительницей лого языка до революции, а
более широких и социально разнородных слоев населения"
[Поливанов, 1927 а, с. 227]. Формулировка упрощенная, но счи­
тающаяся с фактами. Марр писал иначе: "Произошла революция.
С нею в плановой для нас перспективе — неизбежный коренной
сдвиг и в основном орудии общения, т с. в языке и письме... Туз
не о реформе письма или грамматики приходится говорить, а о
смене норм языка, переводе его на новые рельсы действительно
массовой речи. То, что нужно, ото не реформа или новая декла­
рация старого содержания, а... речевая революция, часть культур­
ной революции" [Марр, 1930, с. 46-47]. Все л о оставалось на
уровне общих звонких фраз, без приведения фактов.
В духе времени Н. Я, Марр рассуждал о проблемах, казавших­
ся тогда актуальными: "Диалектико-материалистическое мышле­
ние переросло линейную речь, с трудом умещается в звуковую,

57
готовится к лепке, созиданию на конечных достижениях ручного
и звукового языка, нового и единого языка, где высшая красота
сольется с высшим развитием ума. Где? Товарищи, только в ком­
мунистическом бесклассовом обществе" [Марр, 1933-1937, т.З,
с. 111-112]; "Будущий язык — мышление, растущее в свободной
от природной материи технике" [Марр, 1933-1937, т. 3, с, 1211.
Таких высказываний у Н. Я. Марра десятки, но как-то их кон­
кретизировать он не мог1. Е. Д. Поливанов или Н. Ф. Яковлев
избегали говорить о будущем всемирном языке, поскольку не
считали данную проблему первоочередной.
Н. Я. Марр и его последователи, в том числе участвовавшие в
работе ВЦКНА (И. К. Кусикьян, Б. М. Гранде, И. Д- Дмитриев-
Ксльда), с 1930 г. пытались взять в свои руки языковое строи­
тельство. Они умели в духе времени навешивать на конкурентов
политические ярлыки, обвиняя Н. Ф. Яковлева в "махровой по­
повщине" и т.д. И. К. Кусикьян, например, писал: "До сих пор,
как это ни странно, существует предрассудок, что лингвист тот,
кто занимается фонетикой и морфологией какого-нибудь языка...
Необходимо четко и ясно заявить, что языкознанием и уж подав­
но языковым строительством может заниматься в наших условиях
прежде всего тот, кто хорошо владеет методологией диалектиче­
ского материализма” [Кусикьян, 1931, с. 83). Формально марри-
сты победили, их идеи официально считались "марксизмом в
языкознании". Им удалось нанести урон научному обеспечению
работ, в частности, отстранить от деятельности в ВЦКНА
Е.Д.Поливанова после его публичного выступления против мар-
ризма. Однако для создания алфавитов одного "владения методо­
логией" было мало, что наглядно показал аналитический алфа­
вит. Н. Ф. Яковлев, поддававшийся влиянию марризма в некото­
рых вопросах, как раз в области языкового строительства был по­
следовательным противником марровских идей |Яконлев, 1931 [.
Ему и его коллегам в целом удалось довести до конца свою рабо­
ту. Если языковое строительство было свернуто в дальнейшем, то
не по вине марристов. Реально Н. Я. Марр и его школа не вне­
сли вклада в развитие языков народов СССР, хотя марристская

1 Н Я. Марр был очень талантливым человеком, способным на интереснейшие догадки,

ни нс обладавшим научным типом мышления При обсуждении одного из докладов на кон­
ференции "Лингвистика на исходе XX века" (МГУ, февраль 1495 г ) воли нала идея, что Марр
в таких высказываниях отчасти предугадывал визуальную революцию в передаче информа­
ции

58
пропаганда позднее именовала академика руководителем работ
по языковому строительству [ПИДО, 1935, с. 93, 215].
Деятельность теоретиков и практиков языкового строительст­
ва иногда распространялась и на языки зарубежного Востока, в
частности, на китайский. Причин здесь было две: китайцы вхо­
дили в число нацменьшинств Дальнего Востока, но кроме того
считалось, что в Китае скоро произойдет революция и опыт язы­
кового строительства в СССР там будет востребован. В Ленин­
граде существовала Комиссия по разработке нового китайского
алфавита во главе с академиком В. М. Алексеевым, в се работе
участвовали почти все ведущие китаисты-филологи тех лет:
Ю.К.Щуцкий, Б. А. Васильев, А. А. Шпринцин (основной разра­
ботчик китайского нового алфавита). Итоги работы комиссии
были опубликованы (Записки, 1932]. Разработанные алфавиты на
латинской основе пытались применять среди китайцев СССР.
Члены комиссии были учеными высокого класса. Однако их
подход к языковой ситуации в Китае показывает, что они исхо­
дили более из желаемого, чем из действительного. Советский
опыт переносился на китайскую ситуацию довольно некритиче­
ски и прямолинейно. Комиссия вынесла следующий вердикт:
"Единый китайский язык — это нонсенс, его нет и создавать его
нет никакой надобности", поскольку такой язык "могут знать
лишь господствующие классы" [Записки, 1932, с. 39]. Китайские
диалекты следует считать отдельными языками. Необходимо,
чтобы каждый китаец мог читать и писать на родном диалекте-
языке. Идеальна ситуация, при которой каждый диалект-язык бу­
дет иметь алфавитную письменность, но для начала комиссия
ограничилась разработкой пяти алфавитов для основных диа­
лектных групп. О сохранении иероглифики, по представлениям
комиссии, не могло быть и речи.
Китаисты видели лишь одну сторону медали. Они учитывали,
что большинство китайцев нефамотны и владеют только родным
диалектом. Они учитывали, что так называемые китайские диа­
лекты отличны друг от друга больше, чем многие языки между
собой. Они учитывали, что в 20-30-е гг. XX в., как и за много
веков до этого, единство китайского языка в основном держалось
на сложной для обучения иероглифической письменности. Они
учитывали, что введение единого китайского языка в устной
форме также требует для миллионов обучения фактически друго­
му языку, что трудно и не может не быть связано с принуждени­
ем. И все это было верно. Но забывалась другая сторона медали,

59
связанная с потребностью взаимопонимания. Советские китаи­
сты не говорили ни слова о том, как носители разных диалектов-
языков будут общаться в едином Китае, целостность которого
они не подвергали сомнению. Недаром точка зрения о вредности
единого китайского языка, разделявшаяся у нас в 20-30-е гг.
большинством китаистов при отдельных исключениях [Пашков,
1925], была решительно отвергнута видным деятелем китайской
Компартии Цюй Цюбо (Страховым), тогда жившим в СССР. Не
буду1!и лингвистом, но зная обстановку в стране, он понимал не­
обходимость единства языка в едином китайском государстве. И
показательно, что языковая политика в Китае после революции
1949 г. пошла по такому пути: иероглифика сохранилась, хотя и
подверглась упрощению, и но всей стране распространяется еди­
ный для всех литературный язык.
Взгляды советских ученых 20-30-х гг. на развитие китайского
языка, пожалуй, наиболее ясно указывают на утопизм многих
тогдашних представлений о справедливом и рациональном разви­
тии языков. Потребность идентичности находилась в центре вни­
мания, про потребность взаимопонимания забывали. При пре­
красной лингвистической подготовке многим языковедам тех лет
был свойствен "идеализм в отношении роли и будущего местных
языков" |Crisp, 1985, с. 151].
Однако реально сделано этими людьми было немало, особен­
но в области создания новых алфавитов.
 КАКУЮ СИСТЕМУ ПИСЬМА ВЫБРАТЬ?

Прежде чем рассказать об истории данной проблемы в нашей

стране, кратко рассмотрим, что представляет собой проблема вы­
бора системы письма в общем виде. Могут быть выделены по
крайней мере три ее аспекта: лингвистический, психологический
и политико-культурный; к ним стоит добавить и четвертый —
экономический.
Лингвистический аспект проблемы состоит н рациональности
гой или иной графики, Се удобстве или неудобстве для данного
языка. Реально этот аспект не стоит переоценивать. Он сколько-
нибудь существен лишь в двух случаях: либо если некоторая сис­
тема письма слишком неудачна, как это было с аналитическим
алфавитом Н Я. Марра, либо если алфавит, удобный для одного
языка, неудобен для другого. Последний случай относится к тра­
диционному арабскому письму без обозначения кратких гласных.
Для арабского языка особенности этого письма имеют основа­
ния, но, например, для тюркских языков необозначение гласных
— явное неудобство. Такая ситуация имела значение для мусуль­
манских народов СССР, но для ее преодоления достаточно было
реформировать арабское письмо, что, как мы увидим, делали в
20-е п. Аналогичная реформа произошла (и не только в нашей
стране) для еврейского письма (типологически сходного с араб­
ским) применительно к идишу; в отличие от реформированного
арабского письма реформированное еврейское стало норматив­
ным.
Оба указанных случая сводятся к одному: некоторое письмо
слишком явно неудобно. Лингвистическое неудобство может
компенсироваться другими факторами: для арабского и еврей­
ского — религиозной традицией. Если таких факторов нет, не­
удобное письмо обречено, как эго случилось с марровским алфа­
витом. Но если столь явных неудобств нет, то лингвистический
фактор значения не имеет. В 20-е гг. спорили о преимуществах и
недостатках кириллицы, латиницы или реформированной араби-
цы для того иди иного языка; в конце 30-х гг., во время перевода
языков народов СССР е латиницы на кириллицу любили указы­
вать на то, что в кириллице 33 буквы, а в латинице лишь 26 [см.,
например. Гранде, 1939). Однако такого рода различия, если и
существуют, то они слишком малы1. Прав был Е. Д. Поливанов,
говоря о том, что кириллический алфавит сам по себе не лучше и
не хуже латинского [Поливанов, 1928 б, с. 321-322); вопрос же о
количестве букв нс имеет однозначного ответа, поскольку во
многих письменностях на латинской основе существуют так на­
зываемые буквы с диакритиками (надстрочными или подстроч­
ными знаками) вроде немецкого й или французского ё; число
таких букв не регламентировано (буквы с диакритиками есть,
впрочем, и в кириллице: й, с). Реально лингвистические аргумен­
ты в пользу того или иного алфавита всегда были дополнитель­
ными и использовались (не всегда осознанно) для маскировки
реальных интересов, лежавших вне лингвистики. Пока в жизни
многих тюркских народов безраздельно господствовала традици­
онная мусульманская культура, неудобное для тюрков письмо,
которым записан Коран, оставалось священным. Только когда
культурная ориентация стала меняться, могли кроме всего про­
чего подумать и об удобстве письма.
В большинстве случаев подчиненное значение имеет и эко­
номический аспект. Н. Ф. Яковлев и другие деятели языкового
строительства иногда выступали с выкладками о том, какой из
предлагаемых алфавитов экономичнее и экономит типографские
расходы; одним из аргументов латинизаторов было малое количе­
ство букв в латинском алфавите по сравнению с кириллицей,
якобы ведущее к экономии средств. Но и эти аргументы лишь
маскировали более существенные основания для выбора системы
письма. Показательно, что разное число букв в латинице и ки­
риллице в разные периоды могли использовать и как аргумент в
пользу латиницы, и как аргумент в пользу кириллицы. Экономи­
ческий аспект однако может оказаться значимым в одном случае:
1 Олин пример все же гребуст внимания Большинство тюркских втыков обладает явле-
мнем сингармонизма несколько огрубляя ситуацию, можно сказан», что нее гласные в слове
уподобляются по признаку ряда и а одних Словах - вес гласные передние, в других - задние;
1см самым гласные, различающиеся лишь по ряду (например, u-ы), объединяются в пары,
члены которых чередуются в зависимости оттого, к какому ряду относится слово Создатель
реформированной казахской .зрпбииы Л Байту реумов предложил решение, катанное
Е Д Поливановым гениальным (Поливанов. 1^286, с 322-323} перся каждым словом ставил­
ся знак, аналогичный скрипичному или басовому ключу в нотах, показывающий, к передне­
му или заднему ряду относится слово, для каждой же пары гласных достаточно было одной
буквы Однако такое экономное решение неприменимо ни к казахской латинице, ни к казах­
ской кириллице

62
любая смена письменности стоит денег. Поэтому этот аспект мо­
жет иметь консервативное значение. В СССР 20-30-х гг. ради вы­
полнения политических и идеологических задач денег не жалели,
хотя экономический фактор мог иногда влиять на сроки внедре­
ния того или иного алфавита. Однако в современной Монголии,
как рассказывают специалисты, именно экономический аспект
мешает в первую очередь переходу с кириллицы на старомон­
гольское письмо. Общественное мнение одобрило идею такого
перехода, но он оказался слишком дорогой затеей и пока что в
достаточной мере не реализован.
Психологический аспект проблемы в целом важнее и линг­
вистического и экономического. Он состоит в комплексе сло­
жившихся у каждого грамотного человека привычек и стереоти­
пов. Теоретически выгодно, чтобы система письма (как графика,
так и орфофафия) была бы максимально простой и рациональ­
ной. Однако в полной мере этой выгодой смогут воспользоваться
лишь те люди, которые к моменту реформы письма еще не нау­
чились читать и писать. Но это прежде всего или будущие поко­
ления, или маленькие дети. Даже в обществах с большим числом
нефамотных не они решают вопрос о системе письма. В дискус­
сиях по вопросам письменности реальное право голоса имеют
лишь люди, уже закончившие обучение фамотс и орфофафии, а
они заинтересованы в стабильной письменности и сохранении
орфофафии и тем более фафики в неизменном виде. При серь­
езных изменениях в этой области массе людей приходится тра­
тить силы и время на переучивание. Недаром на последнем пле­
нуме ВЦКНА в феврале 1937 г. отмечали: ’’Надо помнить, что
когда меняется алфавит, офомное количество населения на оп­
ределенное время становится нсфамотным" [РИН, 1937, № 3,
с.66].
Психологический аспект, как и экономический, обычно кон­
сервативен. Для языков с устоявшейся письменной традицией
коренные изменения в фафикс и даже в орфофафии возможны
лишь в периоды революций и изменений во всем укладе жизни.
Не удивительно, что архаичные и крайне неудобные для совре­
менных языков английская и французская орфофафии остаются
неизменными. Б. Шоу завещал свое состояние реформаторам
английской орфофафии, но наследство так и осталось никому не
переданным. Закономерно и то, что орфофафическая реформа
русского языка, проектировавшаяся намного раньше, началась
лишь после Февраля и завершилась после Октября. Дальнейшие

63
попытки сколько-нибудь серьезных изменений терпели неудачу.
Даже в казалось бы жесткое время не удалось реализовать поста­
новление 1944 г. об обязательном употреблении буквы ё, а опуб­
ликованный в 1964 г. проект новой орфографической реформы
(менее радикальной, чем реформа 1917-1918 гг., и хороню лин­
гвистически обоснованной) вызвал единодушные протесты писа­
телей и читателей и не реализовался. Выступления авторитетных
писателей (Л. Леонов, М. Шагннян и др.) по поводу проекта при
полной лингвистической неграмотности четко отражали естест­
венную точку зрения закончившего школьное обучение носителя
языка, не желающего переучиваться. В 20-30-е гг. В. М. Алексе­
ев, Е. Д. Поливанов, Н. И. Конрад и другие наши китаисты и
японисты считали неизбежной будущую отмену иероглифики в
Китае и Японии посте смены там общественного строя |см., в
частности, Поливанов, 1927 в; Алексеев, 1932]. Однако в обеих
странах в периоды социальных изменений, по-видимому, упусти­
ли время. В Китае сразу после революции 1949 г. дело не дошло
до реформы письма, о латинизации заговорили в середине
50-х гг., когда новый строй уже стабилизировался, и в итоге дело
ограничилось упрощением написания ряда иероглифов. В Япо­
нии американская оккупационная администрация намеревалась
упразднить иероглифику, но не решилась это сделать сразу, введя
в 1946 г. иероглифический минимум и упрощенные написания
иероглифов в качестве первого этапа. Когда же оккупация закон­
чилась, а обстановка в Японии стабилизировалась, вопрос об от­
мене иероглифики перестал быть актуальным. Отмена иерогли­
фов удалась лишь в двух странах: во Вьетнаме в период француз­
ского господства и в КНДР в связи с избранием модели "опоры
на собственные силы'* и переходом к политической и культурной
замкнутости.
Указывают и на то, что между коренным изменением письма
и революционными преобразованиями нет жесткой связи ни в
одну из сторон, приводя два примера: переход румынского языка
от кириллицы к латинице в XIX в. и изменение орфографии ив­
рита в Израиле в 1968 г. [Eastman, 1983, с. 23-24]. Первый при­
мер, однако, мало показателем, поскольку в Румынии смена гра­
фики произошла вскоре после освобождения от турецкого ига, в
период смены культурных ориентаций в пользу Запада. Более
серьезен пример Израиля, ею и там изменить орфографию было
легче тогда, когда большинство населения страны составляли
иммигранты, для которых иврит не был материнским языком и

64
которые находились в процессе адаптации к новым условиям
жизни.
В спокойные исторические периоды без значительных соци­
альных изменений и/или смены культурных ориентаций психо­
логический аспект проблемы наиболее значим. Однако в перио­
ды общественных преобразований, формирования или распада
государств этот аспект может отступать на второй план или вовсе
терять значение. Кроме того, психологический аспект тем важ­
нее, чем сильнее письменная традиция. В 20-30-е гг. в �