Часть 7.

только крушением виртуального осязания. Однако в пределах строгой индукции эта

интерпретация, которая ставит под вопрос осязание, остается необязательной, и
всегда можно — вместе с Гольдштейном — предпочесть ей другую: чтобы
постучаться, больной нуждается в осязательном доступе к своей цели именно
потому, что зрения, нарушенного у него, уже недостаточно для предоставления
движению устойчивого фона. Стало быть, нет такого факта, который мог бы
решительным образом подтвердить идентичность или различие тактильного опыта у
больных и у здоровых людей, и концепция Гольдштейна, как и физическая теория,
всегда может быть согласована с фактами при помощи какой-нибудь вспомога-
тельной гипотезы. В психологии, как и в физике, совершенно безусловная
интерпретация невозможна.

Тем не менее, лучше присмотревшись, мы обнаружим, что невозможность ключевого

опыта основана в психологии на каких-то особых причинах, она связана с самой
природой объекта познания, то есть с природой поведения, и она обладает гораздо
более важными следствиями. Среди теорий, ни одна из которых не может быть
безусловно исключена и ни одна не следует строжайшим образом из фактов, физика
все же может совершить выбор в соответствии со степенью правдоподобия, то есть с
числом фактов, каковое каждой из них удается согласовать, не обращаясь к
вспомогательным гипотезам, измышленным в соответствии с поставленными
задачами. В психологии этот критерий дает сбой: как мы только что видели, ни одна
вспомогательная гипотеза не является необходимой, чтобы объяснить зрительным
расстройством невозможность жеста «стука» перед дверью. Мало того, что нам ни за
что не достичь некоей безусловной интерпретации, к примеру, в дефекте
виртуального осязания или недостаточности зрительного мира мы вынуждены
прибегать к неким равно правдоподобным интерпретациям, так как «зрительные
представления», «абстрактное движение» и «виртуальное осязание» — это лишь
различные названия одного и того же центрального феномена. В итоге ситуация
психологии отлична от ситуации физики: оставаясь в пределах вероятности
индуктивных решений, она неспособна сделать выбор — даже по степени
правдоподобия — среди гипотез, которые с точки зрения строгой индукции
оказываются несовместимыми. Чтобы индуктивное решение — даже просто
вероятное — оставалось возможным, «зрительное представ-

161

ление» или «тактильное восприятие» должны быть причиной абстрактного

движения, или, в конце концов, оба они — следствиями какой-то другой причины.
Три или четыре термина должны допускать рассмотрение извне так, чтобы мы могли
проследить их коррелятивные вариации. Но если бы они не были изолируемы, если
бы каждый из них предполагал другие, поражение терпел бы уже не эмпиризм и не
поиски ключевого опыта, а индуктивный метод, или каузальное мышление, в
психологии. Таким образом, мы подходим ко второму пункту нашей претензии.
2) Если, как это признает Гольдштейн, сосуществование данных осязания
нормального человека с данными зрения достаточно серьезно видоизменяет первые,
для того чтобы они могли послужить фоном абстрактному движению, то данные
осязания у больного, отрезанные от этого зрительного вмешательства, выглядят
совсем иначе, чем у нормального. Тактильные и зрительные данные, по словам
Гольдштейна, не являются у нормального человека смежными, первые обязаны
соседству с другим неким «качественным нюансом», который утрачен у Шнайдера.
Это значит, добавляет он, что изучение чистого осязания у нормального человека
невозможно, и только болезнь дает картину того, чем может быть тактильный опыт,
ограниченный самим собой.1 Вывод верен, но он сводится к тому, что слово
«осязание» в приложении к нормальному человеку и к больному имеет различный
смысл, что «чисто тактильное» — это патологическое явление, которое не входит в
качестве составляющей в нормальный опыт, что болезнь, расстраивая зрительную
функцию, не обнажает чистую сущность тактильного, что она изменяет целостный
опыт субъекта, или, если угодно, что у нормального субъекта нет тактильного и
зрительного опыта, у него есть интегральный опыт, в котором нельзя измерить доли
отдельных чувств. Опыт, опосредованный осязанием у психически слепых, не имеет
ничего общего с опытом, опосредованным осязанием у нормального человека, и ни в
том, ни в другом случае нельзя говорить о «тактильных» данных. Тактильный опыт
— не отдельное условие, которое можно было бы поддерживать постоянным во
время варьирования «зрительного» опыта так, чтобы проследить собственную
каузальность каждого из них, и поведение — не функция этих переменных,

1 Gelb et Goldstein. Ueber den Einfluss.... S. 227.

162

оно — допущение в их определении так же, как каждое из них — допущение в

определении другого.1 Психическая слепота, нарушения осязания и двигательные
расстройства — это три выражения одного более фундаментального расстройства,
которое их подразумевает, а не три составляющие болезненного поведения;
зрительные представления, тактильные данные и двигательная функция — это три
феномена, выделенные в целостном поведении. Когда хотят объяснить один из них
через другой, так как они образуют коррелятивные вариации, забывают о том, что, к
примеру, акт зрительного представления, как в случае с больными, страдающими
нарушениями функции мозжечка, уже предполагает ту же способность проекции, что
проявляется в абстрактном движении и в жесте указания, и рассматривают как объяс-
нение то, что рассчитывают объяснить. Индуктивное и каузальное мышление,
заточая в зрении, осязании или в каких-нибудь фактических данных живущую в них
всех способность проектирования, скрывает ее от нас и делает нас слепыми к сфере
поведения, которая как раз и является сферой