org
Предисловие
Mr. KataR (Альянс E.S.V.!)
Редактор и составитель
Палеолитическая Венера
Ivar Ragnarsson
автор
— Взгляните, джентльмены, как она хороша! Как проработаны детали! Иные
находки так грубы, что невольно закрадывается сомнение в том, что мы имеем
дело с артефактом. Возможно, вода и ветер потрудились на этим камнем,
придав ему антропоморфную форму… Но наша красавица не такова!
— Меня больше пугает то, что у нее нет лица, — ответил Моррис. — Или оно
закрыто волосами?
— Разбегался?
Мириам было на вид лет сорок. А, может, и пятьдесят, не знаю, да это все
равно. Она была самой желанной, самой влекущей и пробуждающей
чувственность изо всех женщин, которых я встречал и встречу в своей жизни!
Я попробую описать ее, хотя знаю, что слова не дадут вам полной картины,
Мириам надо видеть, чувствовать на близком расстоянии, чтобы понять, что в
ней находили безумцы вроде нас с Джеком. Так вот. Довольно высокая,
статная, с хорошей фигурой, сильная, судя по тому, с какой легкостью она
поднимала тяжелую корзину. Босоногая, одетая в белую блузку и черную
юбку (одежда была не нова, но опрятна), в волосах — алый цветок. Вот такой
она и явилась нам — аскетичной и, одновременно, эффектной и броской.
— Ну, по виду этой вашей «брухи» не скажешь, что она ведет столь веселую
жизнь, — заметил я. — Я бы скорее подумал, что эта сеньора из разряда
«ходячей добродетели».
— Точно так, мистер. Да только мальчишка мог и наплести с три короба. Бог
знает, что он там видел на самом деле. А одна из ее соседок уверяла, что дома
у нее стоит настоящий языческий идол, которого она в полнолуние мажет
своей месячной кровью.
Луна над этим забытым богом селением была роскошна — в полнеба, как мне
показалось спьяну. Я брел по незнакомым убогим улочкам, куда несли ноги, и
даже не удивился, когда дорога привела мне к одиноко стоящему домишке,
последнему на горе. Что ж, значит, так тому и быть. Какое-то странное это
было место. Сам воздух у двери колдуньи был напоен влагой, словно
поблизости бил подземный источник. После сухости и пыли он был отрадой и
отдохновением. Затаив дыхание, я потянул на себя дверь, шагнул в темноту,
ощупью нашарил полог, за которым слышались голоса. «Я знала, что ты
придешь» — сказал низкий женский голос, и это прозвучало как строчка из
«Песни песней», древним, вечным откровением. Джек что-то неразборчиво
забормотал, Мириам ответила грудным порочным смехом — смехом
женщины в возрасте, которой признается в страсти нахальный юнец, а она
изображает смущение, которого нет и в помине. Не утерпев, я отодвинул край
полога.
Боже, как же я тогда ненавидел беднягу Джека! Только теперь я осознавал, что
чувство это зовется ревностью. Словно бес толкал меня в спину и шептал:
«убей соперника, пока он не коснулся ее и не запятнал, убери его с дороги!» Я
Он, помнится, собирался ее оседлать? Ха-ха, это она оседлала его, как хорошая
наездница послушного мула! Она яростно насадилась на его член, сжала его
стальными мышцами своего лона, придавила плечи жертвы к постели
сильными, как у кузнеца, руками. Простите, если я говорю непристойности.
Просто, раз уж я начал свидетельствовать, то должен поведать все, не утаив
ни одной отвратительной подробности. На миг, как мне показалось, Джек
протрезвел, осознал происходящее, его лицо исказил ужас, но она не дала ему
вырваться, уйти из-под своей власти, и ему пришлось покориться. Она высоко
подбрасывала зад, сжимаясь вокруг него, выжимая из него все соки, терзая
острыми когтями его лицо и соски, до хруста стискивая ребра. Она
приподнимала его и швыряла на постель, гибкая, как змея. Черная с проседью
грива хлестала по ее смуглым плечам, из горла вырывался низкий рык. Она
свирепо насиловала его, причиняя страдания и радуясь им. Боги, как она была
прекрасна и могущественна в этот миг! Это была Венера, Лилит,
всепожирающая Богиня-Мать, та самая страшная, первобытная женщина,
которую втайне от себя с рождения боится любой мужчина, — ведь этим
врожденным страхом остерегают его далекие предки.
— Поклонимся нашей Матери, принесем ей себя, за то, что она рождает нас,
сводит и пожирает…
— Вы убили ее?
— Надеюсь, что да. Но, подозреваю, она далеко не последняя жрица этой
богини, которую Гаррисон называет «Венерой из палеолита», а Мириам звала
диким именем Шуб-Ниггурат.
Мы еще покурили, молча, стоя на весеннем ветру. Над нами плыла полная
луна, и впервые ее нежный, чистый свет казался мне тлетворным, словно
болотная тина.
Уже совсем близко...
Zetekril
Автор
*щелчок диктофона, начало записи*
*запись обрывается*
Блуждающие во тьме
Sigrif
Автор
Если подвергнуть мои слова сомнениям, то вы точно пропустите мимо себя
истину, которая видна лишь увидевшему многослойную тьму, способную
поработить душу смертного человека.
Это история не о конкретной личности, злая сущность которого переходит
любую видимую границу средоточия нечестивости. Нет, я повествую о
монстре, что своей гниющей силой порождает только страх и порабощает
волю людей.
Но начнём сей рассказ совсем не с того, как я оказался прикованным к
постели, разлагаясь от десятков проказ и неведомой тёмной энергии. Все
началось далеко не с этого. Корни порока уходят даже не в события
десятилетней давности, когда я встретил Эобатта Эшера. Но о его отце кроме
проклятий и помрачающих душу историй я не слышал и не видел. Клод Эшер
навсегда останется для меня лишь прародителем сущего зла.
***
Сон разума
Shirogane no Kuu
Автор
Об этом поражённом скверной крае говорили шёпотом, будто боялись, что их
услышат те, кого нельзя поминать вслух. Андерс был совсем ещё мальчишкой,
когда узнал о проклятом поместье и его хозяине, одержимом жаждой
запретных знаний, сгубившем сотни невинных душ и обрекшем тысячи на
страдания. В детстве история казалась выдумкой, страшной до колких
мурашек, но всё же небылицей, которую с лёгкостью можно позабыть. Глядя
на тоскливый пейзаж за окошком дилижанса, Андерс понимал, что рассказы о
нежити, прожорливых чудовищах, безумной колдунье, повелевающей дикими
тварями, глубоководных и их дремлющем божестве — правда, которую
невозможно выбросить из головы. Земля, воздух, вода — всё здесь было
отравлено, а люди, сражённые неведомой болезнью, разлагались заживо и
сходили с ума. Андерс видел чумных и прокажённых, угасающих от чахотки
и изъеденных сифилисом, он был лекарем и сталкивался с недугами и смертью
чаще, чем хотел бы, но ни в одном другом месте не встречал ничего подобного.
Его угрюмые, нелюдимые пациенты, давно потерявшие веру в будущее и
живущие в едком, непреходящем страхе, теряли человеческий облик. В них
проступало нечто чуждое и отвратительное людской природе, их сажали на
цепь и клеймили. Каждый новый случай вызывал у Андерса всё больше и
больше вопросов. Он хотел найти ответы и знал, что сумеет получить их лишь
там, где в непроходимой чащобе водились кошмарные создания, неприкаянно
бродили среди руин восставшие мертвецы, а в подземном святилище
справляли богомерзкие обряды безумные культисты.
Голос у неё был резкий и неприятный, словно воронье карканье. Андерс едва
заметно поморщился.
Чем ближе было родовое гнездо Хоуков, тем мрачнее делался пейзаж.
Полузатопленная вышедшей из русла рекой равнина с жиденькой лиственной
порослью вскоре сменилась густым лесом, а тот — буреломом. Широкий тракт
сузился и превратился в ухабистую просёлочную дорогу. На каждой выбоине
повозку потряхивало и мотало из стороны в сторону.
— Я могла остаться вовсе без лица, если бы не мой младший брат Карвер. Он
закрыл меня собой.
— Смотря какие, — сузила глаза Мариан. — Я хочу вернуть Карвера. Это моё
единственное желание на данный момент.
— Она?
— Меня волнует мой брат, — ответила она таким тоном, каким обычно
отвечала на неудобные вопросы. — Всё это затевалось ради него.
Может, Андерс сходил с ума и видел то, чего не существовало на самом деле,
но Мариан день ото дня вела себя подозрительнее. Андерс даже решился
забраться в её коттедж и всё внимательно оглядеть. Она никогда не
приглашала его к себе, словно пыталась что-то скрыть. Раньше Андерс не
придавал этому особого значения, но последняя вылазка в подземелье сняла с
его глаз шоры иллюзий. Мариан лгала или избегала ответов.
— Ты искал симптомы болезни, но её нет. Наш вид изменился, как и весь мир.
Теперь это норма. Люди пока этого не понимают.
Наблюдатели
Хольда
Автор
Тереза и Аларик были самыми обычными людьми с самой обычной историей.
Он преподавал историю в местном колледже, вел литературный кружок и
любил сендвичи с сыром; она работала медсестрой в роддоме, носила платья
в горошек и предпочитала фиалки розам. Они оба родились здесь и никогда не
уезжали далеко от города. У них был небольшой коттедж с синей дверью,
старенький, но зато неподалеку от работы Терезы. К тому же с чудесным
видом на океан и большим садом, заросшим высокими, мощными дубами.
Ветер с океана часто приходил в сад, неся с собой прохладу и порождая шелест
и тихий перезвон колокольчиков и полых трубок, подвески с которыми Тереза
мастерила по выходным и развешивала тут и там.
По пятницам супруги ходили в местный ресторанчик, а по воскресеньям в
любую погоду гуляли у моря. Пляж почти всегда принадлежал им
безраздельно, ведь он был небольшим и невзрачным, особенно в сравнении с
широкой косой городского пляжа, где песок был светлее и мельче,
прибиваемый волнами мусор убирали своевременно, а в распоряжение
отдыхающих предоставлялись шезлонги, пляжные зонтики и
прохладительные напитки, которые продавал загорелый, улыбчивый
мексиканец Пако.
Тереза и Аларик жили спокойной, размеренной жизнью, не состояли в партиях
и не входили в группы активистов. Аларик не проявлял интереса к карьерному
росту, хотя имел все шансы на него, а Тереза, хоть её фиалки и музыкальные
подвески были безупречны, никогда не интересовалась конкурсами и
выставками в дни городских ярмарок. Они жили спокойной, размеренной
жизнью. И гуляли у моря.
WvB
автор
Verliebt-in-traum
идея
Я заглянул в глаза вселенского
ужаса и с этих пор даже весеннее небо
и летние цветы отравлены для меня его ядом.
увы. А может статься и так, что я нареку свой ужас новым именем, и он
переступит мой порог, но я не теряю надежды, пока ещё не теряю.
Дуэли были отменены еще при прежнем императоре, так бы мы уже скрестили
с фон Бисмарком клинки, вот настолько была сильна наша вражда. Но когда
пришёл черед выпускных испытаний, Бисмарк получил отличные оценки по
моим предметам. Не в моем случае занижать оценки неприятным студентам,
если они достойно знают предмет. И когда я уходил из аудитории, после
последнего экзамена, Бисмарк нагнал меня, осторожно взял под локоть и,
наклонившись к моему уху, сказал:
– Сложно в это поверить, но я вас беспримерно уважаю, профессор Рейнике.
Больше того, я вас люблю. Спасибо за науку, она мне пригодится.
Вскоре в Европе началась война. Меня не призывали, но долг звал встать под
ружье, как и всякого честного немца. Провоевал я недолго: еще в 1916 году
меня ранили в плечо, в госпитале я заболел брюшным тифом, и в итоге был
демобилизован. Поправлялся я долго и мучительно, но всё-таки в августе 1917
года, я стоял перед дверями родного университета, готовый продолжать
служить Германии на научном поприще.
– Вы действовали так, как вам диктовали долг немецкого моряка и его честь,
– я попытался его утешить, похлопав по руке и вложив в голос как можно
больше искреннего сочувствия.
– Вам не понять, – оборвал меня Бисмарк, сверкнув глазами. – Корабли –
живые существа, подобно нам с вами! Отнимать жизнь врага – долг и
обязанность надевшего военную форму. Но губить своего верного товарища,
нет, существо более близкое, чем товарищ… Я никому не пожелаю и никому
не могу передать, насколько это чудовищно!
Я не спорил, я просто принёс вторую бутылку.
Я улыбался и про себя думал, что на этом материале можно сделать не один
сборник морского фольклора. Я не был филологом, но эта область
человеческого знания меня привлекала как любителя и прирожденного
исследователя.
В 1920 году случилось еще одно событие, которое ещё сильнее подтолкнуло
маховик судьбы. Бисмарку написали родственники и руководство моего
университета. На деньги фон Бисмарков планировалось организовать морское
путешествие в поисках одной древней цивилизации. Бисмарк со смехом
рассказывал, что в университете теперь заправляет один из приверженцев
общества «Туле», некто фон Т. Руководить экспедицией должен был этот фон
Т., а Бисмарка выбрали капитаном яхты.
II
В море Бисмарк явил мне новые стороны своей натуры. На суше он не был
столь суеверен, никогда не шипел на воробьев, сидящих в ряд на заборе, или
же на дам с пустыми ведрами, не говоря уже о чёрных кошках. Сейчас же
каждый шаг команды и его собственный регламентировался странными
поверьями и убеждениями, понять каковые мне было сложно в силу
рациональности моего мышления. Впрочем, мне было проще подчиниться без
лишних расспросов, чем спорить.
– Это просьба друга или приказ капитана? – во мне что-то напряглось. Я и сам
подумывал наблюдать за господином Фаустом, который излишне оживился,
узнав, что мы зайдём в Касабланку.
– Просьба друга, само собой, – Бисмарк испытующе посмотрел на меня. – Я не
доверяю ни фон Т., ни его людям, ни странным типам из «Туле». Что-то
говорит мне, что когда дело касается поисков чего-то древнего и странного,
ничем хорошим это не заканчивается.
– Так почему же вы согласились на это предприятие?
– Я просто хотел выйти в море, – признался Бисмарк. – Свой корабль, солёный
ветер, крики чаек и альбатросов… Будь вы моряком, вы бы могли понять мою
тоску.
Я кивнул, глядя ему в глаза.
– За два часа до заката я вернусь за вами на корабль.
– В моей каюте есть подходящая одежда, чтобы вы могли слиться с толпой.
Я поднял брови.
– Вы давно это придумали.
– Конечно. Еще в Бремерхафене. Он мне с первого взгляда не понравился, этот
наш знаток древнешумерского.
Улочки становились грязнее и уже, люди кишели вокруг, как клопы в казарме.
Я невольно замедлил шаг, оглядываясь. К счастью, прикрытое платком лицо
частично предохраняло моё обоняние от уличных миазмов. Даже в армейском
госпитале не было столь тошнотворно, я имел возможность сравнить, уж
поверьте.
Фауст замедлил шаг лишь у длинного ряда лавок, лепившихся друг к другу.
Над цветастыми шатрами и балдахинами нависали зубчатые, типично
арабские постройки. Небо казалось грязным голубым лоскутом,
выполощенным и застиранным до белесой потёртости. Касабланка показалась
мне безнадежно больной и уставшей от рода людского.
Пока я писал, солнце низко склонилось над морем, почти касаясь его краем
диска. Капитан присел со мной рядом, аккуратно вынул из моих пальцев
дневник и внимательно всё прочёл.
– На вашем месте я бы теперь носил его с собой, – сказал он, возвращая мне
тетрадь.
– Именно так и поступлю, – пообещал я. – По возвращению домой я подам
заявление в полицию.
– Буду вашим свидетелем. Что-то мне уже расхотелось гулять по городу. Но,
может, сделаем круг по порту, а?
Я не мог ему отказать.
Мы сошли на берег, но теперь мне казалось, что все здания и встречные люди
полны скрытой угрозы и что каждый знает, что я был рядом в момент
убийства, но не смог его предотвратить. Если бы я только зашел в ту лавку!
Я замер, не понимая, что делать. Но бродяга скрылся, а Бисмарк стоял, всё так
же прижимая руку к груди.
– А вы знали, что Гариб по-арабски будет «Чужак»? – спросил вдруг Бисмарк.
– Этот бродяга сказал, что в старом городе никогда не было такой лавки и
такого человека, Рейнике.
Мы замерли друг против друга.
– Мне не могло показаться, – сказал я.
– Верю, – буркнул Бисмарк. – Меж тем, этот мерзавец скрылся. Вернёмся на
корабль и напьёмся.
Я не был против.
III
Бисмарк признался спустя три дня в море, что поговорил с Фаустом. Тот не
стал отпираться, признался, что был в лавке, но заявил, что араб отдал
статуэтку за бесценок и что никого он не убивал. Саму статуэтку он капитану
показал.
Через полчаса я уже не думал так, стоя на коленях перед троном Нептуна, коим
обрядился Бисмарк. Меня испачкали то ли дегтем, то ли мазутом, вокруг
сновали наряженные чертями матросы, я где-то потерял свои очки и не видел
практически ничего перед собой.
Наш капитан пытался сражаться с морской тварью, но что можно было сделать
обычным клинком против клубка щупалец?
– Орудия к бою! – рявкнул я, подслеповато вглядываясь в воду и, конечно же,
ничего не видя.
Но кто-то подал мне очки, и картина сразу стала чёткой.
IV
Но смех смехом, а мне каждую ночь снилась эта тварь, жуткая, огромная,
скользкая, вряд ли я бы поверил в её существование, услышь рассказы
моряков! Следы от её присосок неделю не сходили с кожи, и это только
подтверждало случившееся лишний раз!
– Очень может быть, что это следы той самой древней цивилизации, – сказал
Бисмарк и приказал команде начинать высадку.
***
роптать. Мне пришлось деланно беззаботным тоном заявить, что это явно не
вулкан, поэтому бояться нечего.
– Бог проклял это место, – сказал боцман. – Помяните мое слово!
Через несколько часов я признал его правоту. Чем ближе мы подходили, тем
чаще нам стали встречаться каменные обелиски в половину человеческого
роста. И на каждом была изображена та тварь, с которой неизвестный
скульптор высек ту статуэтку, что мы отобрали у Фауста. Пиктограммы и
символы, высеченные на обелисках, не были мне знакомы. Возможно, всё тот
же Фауст смог бы их прочесть, но я придерживался мнения, что опасно
выпускать его на остров. Если он знал тайные заклинания и мог прогнать
кракена, не мог ли он вызвать его снова, дабы поквитаться со своими
обидчиками?
Увы, она оказалась куда хуже: гора начала осыпаться, на нас летели комья
земли и камни, словно бы происходило извержение вулкана. Только без лавы
и выброса вулканического пепла! Один из больших камней размозжил
боцману голову, и увы, мы ничем не могли помочь бедняге, он умер
мгновенно.
Мне показалось, что статуэтка сама прыгнула мне в руки, едва я открыл
крышку. А стоило открыть дверь в каюту Фауста, как тот бросился на меня.
Бисмарк встал за штурвал, и его лицо казалось жуткой маской ужаса и гнева.
– Фауст, молите эту тварь, чтобы она дала нам уйти! – рявкнул он, завидя
Фауста.
Тот криво улыбнулся.
– Не я Его разбудил, не мне усыплять. Мы ждали этого несколько веков, а
теперь вы требуете невозможного от меня? Мои предки поклялись возродить
Его, и…
Статуэтка в моей руке стала теплеть, и я взвесил её в руке. Что, если повторить
те слова, что кричал тогда Фауст? Я запомнил их, сам не зная зачем, все эти
противоестественные для человеческой гортани сочетания звуков.
– Phklu’gh ambwuinn mbgwa’an[5], – кричал я, стараясь перекричать ветер.
Волны швыряли винджаммер как щепку, но наш капитан вёл судно сквозь
бурю.
А после море встало на дыбы, когда камень пошёл трещинами. И уже живые
глаза глядели на нас и мимо нас. И, наверное, в разуме каждого из нас
прозвучал безмолвный вопрос: «Кто посмел разбудить Древнего? Это ты? Я
чувствую запах твоей крови, я заберу тебя! Я возьму твоё тело как одежду и
залью этот мир кровью!»
деле Бисмарк просил меня молиться за упокой их душ, а вовсе не это! Что ж,
с грустью признавался я себе, я начал сходить с ума окончательно!
В дождливые дни, когда я нахожусь один дома, а на моих коленях дремлет кот,
мне иногда чудятся странные звуки в саду, влажные, мерзкие, тянущиеся.
Тогда я затворяю дверь на три засова и плотнее запахиваю шторы, чтобы
поднявшаяся из Эльбы тварь меня не нашла. В глубине души я знаю, что за
тварью наблюдают, наблюдает тот, кто никогда не оставлял меня в беде. И я
улыбаюсь, слыша быстрые тяжелые шаги.
На рассвете в моём саду стихают все звуки, но я каждый раз боюсь, что он не
успеет. Но надеюсь, что однажды моя дверь откроется после знакомого стука,
и меня позовут подняться на борт корабля. И тогда мои кошмары окончатся.
Больше всего на свете я мечтаю не достаться той твари и сохранить рассудок
до момента встречи с другом, да хранит его грешную душу Господь и морские
духи!
Примечания:
Кузина Пенни
Ivar Ragnarsson
Автор
— Была у меня кузина… — начал Джарвис ван Вейк, интимно склоняясь ко
мне и дыша перегаром.
И тут-то Джарвис и заговорил про свою чертову кузину. Три тропки привели
его в сумрак детских воспоминаний: трущобы, трясина и психоз. Вполне
достойная триада.
Так вот, как я уже сказал, мы с кузиной Пенни были очень близки и почти
каждый день играли вместе. Мне в то лето исполнилось семь, а Пенни была на
год моложе. Она повсюду таскалась за мной, и родственники наши не раз
шутили, что мы, когда вырастем, непременно поженимся. Ну, знаете, как
любят взрослые подсмеиваться над маленькими детьми. «Пенелопа ван Вейк,
вам даже фамилию менять не придется», — говорил, бывало, один из
двоюродных дядюшек. Малютке Пенни все это очень льстило, и она на полном
серьезе называла себя «невестой Джарвиса». Но все это не имеет отношения к
тому, что случилось потом. Я всего лишь хотел этим сказать, что с Пенни мы
были — не разлей вода. Мы прятались в закоулках между старыми пакгаузами,
бегали по вечно скользким от сырости мостовым, пускали кораблики в
водосток. Любили, взобравшись на высокие каменные ступени перед каким-
нибудь навеки запертым парадным ходом, рассказывать всякие истории,
временами — откровенно жуткие, и у взрослого волосы на голове встали бы
дыбом. Но нас все эти ужасы неудержимо притягивали; наверное, все оттого,
что тогда они существовали лишь в мире наших грез и не пытались
вторгнуться в реальную жизнь. Кроме нас с Пенни, на посиделки обычно
собиралось человек пять или шесть ребят примерно нашего возраста.
Не знаю, кто дал столь поэтическое имя старинному колодцу в самом конце
нашего тупика. Сколько себя помню, воду из него брали всего однажды. Для
питья она не годилась — была горько-соленой и чрезвычайно жесткой. Какое-
то время, говорят, жители окрестных домов разбирали эту воду на
хозяйственные нужды, пока не прошел слух, что в колодец попали холерные
миазмы, и он теперь заражен. Поговаривали, будто у него нет дна — потому
его так и назвали. Мы, детвора, повторяли это с восторгом и ужасом, хотя
прекрасно понимали, что таким манером взрослые пытаются отбить у нас
охоту играть вблизи Бочки. Хоть колодец и прикрывался деревянной
крышкой, сдвинуть ее даже мне, семилетке, ничего не стоило. Почему никто
не привесил замок? Понятия не имею, но ни у кого из жителей Болотного
тупика руки до этого не доходили, даже после того случая, до которого я вот-
вот доберусь.
— Она считала.
— Что считала?
Вот ты, Чарли, любишь метафоры. Не кажется ли тебе, что название колодца,
лишившего Пенни рассудка, странным образом перекликается с ее
одержимостью? Ведь ее непрерывная, упорная, бесцельная работа так похожа
на казнь Данаид в Аду!
Nataly_
Переводчик
Шерлок не ложился допоздна. В этом для Джона не было ничего нового. Как
и в том, что именно самые темные и глухие часы детектив, никогда не
утруждавший себя соблюдением правил этикета, выбирает для игры на
скрипке.
— У тебя кровь! — воскликнул он, как будто Шерлок мог этого не знать
или не заметить.
— Шерлок…
— Шерлок…
В ту ночь музыка звучала еще более странно и страшно, чем прежде. Джон
не подозревал, что скрипка, этот нежный инструмент, способна издавать такие
звуки — то выть, то рыдать, то скрежетать. Джон накрыл голову подушкой и
ворочался без сна, пока усталость не взяла над ним верх.
— Господи, Шерлок!
— Все дело в этом письме, Джон. В том, о чем оно говорит. Ты, скорее
всего, и не разобрал, и не понял — но твои инстинкты уже все поняли. Твое
подсознание бьет тревогу, ибо чувствует опасность.
Джон снова бросил взгляд на пожелтелый лист бумаги, который все еще
сжимал в руке. В глаза ему бросилась подпись в нижнем краю листа: «Эрих
Занн». Автор письма — и, должно быть, человек, написавший эту музыку.
Человек, ставший для его друга наваждением, опасно приблизивший Шерлока
к нервному истощению и, быть может, к безумию…
время ныряния или в самолете. Боль быстро нарастала: Джон обхватил голову
руками и согнулся пополам.
Кровь.
Джон знал: никогда ему даже не приблизиться к тому, что совершил его
друг. Он и скрипку-то ни разу в руках не держал. И все же… если та тварь,
перед которой Шерлок захлопнул Врата, снова захочет прорваться в наш мир
— встать у нее на пути придется Джону.
Тайна во мраке
Казанцев Семен
Автор
- Вы видели эти заголовки, дорогой доктор? – Сидящий в кресле мужчина с
орлиным крючковатым носом выглянул из-за газеты, которую он отодвинул
немного в сторону, зашелестев её листами. В левой руке он держал папиросу,
синеватый дым от которой поднимался под потолок, скапливаясь там
расползающимся облачком.
- Вы бы не хотели открыть окно, Холмс? А то как бы соседи не решили,
что у вас тут пожар.
На мгновение доктору Ватсону показалось, что он разглядел в глазах
своего старого друга внезапно появившееся веселье. Холмс затянулся
папиросой, мечтательно прикрыв на несколько секунд свои веки.
- Пишут о начале войны между Россией и Японией. Мои же дорогие друзья
из министерства просили меня поучаствовать в одном конфиденциальном
деле с почтой русского посла. Но раз даже Майкрофт не соизволил показаться
на пороге моей комнаты – дела у них достаточно хороши, чтобы тревожить
такого старика как я.
- Этой газете больше полугода. – Коротко произнёс Ватсон, оглядываясь в
знакомом помещении. Какая-то чашка, заменяющая собой пепельницу,
стоящая на низеньком столе перед своим хозяином. Закрытые шторами окна
создавали в помещении полумрак, который казался каким-то мистическим,
особенно с учётом дыма от папирос.
- Никогда не любил политику, мои гости принесли мне её во время своего
делового визита. Всё откладывал её прочтение. – Шерлок стряхнул пепел
своей морщинистой рукой с выжженной наполовину папиросы и ожидающе
посмотрел на доктора: - Я думаю, что вы ко мне зашли не для того, чтобы
послушать мои рассказы о газете.
Джон осмотрелся в комнате, ища, куда бы сесть, чтобы не побеспокоить
хозяина. Взгляд гостя упал на стульчик с мягкой кожаной обивкой. Его
сиденье стало прибежищем для стопки химических журналов, которые доктор
поспешил убрать на пол.
Место гибели девушки (все участники дела сошлись на том, что это была
девушка) располагалось в глубине леса. Холмс внимательно окинул
находящуюся несколько в стороне, поросшую деревьями, невысокую гору.
Под ногами хрустела галька – вместо дороги измождённый доктор вёл Холмса
и Ватсона по руслу высохшей реки.
- Там сплошной бурелом, - махнул он рукой куда-то в сторону.
- Убийство, значит, вот как? – Крепкий мужчина лет сорока пяти криво
усмехнулся и погладил свои загибающиеся кверху усы. – И как вы сделали
подобные выводы?
Джек, решивший говорить за всех, перечислил все накопленные ими
подозрения.
- Я правильно понимаю, что пара англичан и стажёр из штата пытаются
убедить меня в том, что у нас в городке орудует убийца, кромсающий людей
- Как вы узнали о том, что его бросила жена? Это же не очевидно. А я вам
ничего не говорил.
Шерлок посмотрел на молодого американца и пожал плечами:
- А, по-моему, всё вполне очевидно. На его безымянном пальце ещё
заметны следы от обручального кольца. Рубашка заметно меньше, чем ему
необходимо. Скорее всего, он просто еще не нашёл повод купить новую,
выходит, был несколько меньше в талии. Кроме того, Джек, вы обращали
внимание на его голени? Нет? Посмотрите как-нибудь, они достаточно худые.
Этот человек растолстел сравнительно недавно. Мне показалось, что это всё
связано между собой. Кроме того, когда мы зашли в архив, он что-то
рассматривал фотографию в рамочке, которую он поспешил спрятать с нашим
появлением. За его спиной есть небольшое зеркало на стене. В нём я увидел
отражение женщины на фото.
- Хорошо. А что мы ищем в этих делах, Холмс? – Спросил усаживающийся
в кресло Ватсон.
- Мой дорогой друг. Мы ищем нестыковки, странности и что-то, что
объединяет эти дела между собой.
- Что бы это ни было, нам пора уходить. – Тихо произнёс Джек, который
высыпал на мягкий пол пещеры гильзы из барабана револьвера. От внезапно
повисшей после стрельбы тишины в ушах звенело. Дрожащими от напряжения
руками полицейский зарядил своё оружие.
Взрыв. Чувствуя боль во всем теле, полицейский с трудом сел. В ушах дико
звенело. Дрожащей непослушной рукой молодой человек дотянулся до своей
запылившейся шляпы, которая валялась рядом с ним. Чужими глазами, не
узнавая, посмотрел на неё, медленно, нарочито небрежно стряхнул с неё грязь
и бросил на траву. Кто-то дотронулся до него, заставив подняться на ноги.
Джек ошалевшими глазами смотрел на пожимающего ему руку Шерлока
Холмса.
- У меня кровь из ушей не идёт? – Сквозь перезвон услышал детектив свой
голос.
Моей матери не стало, когда мне было двадцать три года; несмотря на тяготы,
вызванные похоронами и всеми вытекающими последствиями, я, наконец,
нашёл в себе силы и время, чтобы исполнить давнюю и едва ли не позабытую
мечту. Мало что меня держало на месте моего тогдашнего обитания, но ещё
больше мной двигало просто-таки нездоровое любопытство, тянущее меня из
городской черты на природу, которое на тот момент мне таковым не казалось.
Позже я понял, что заблудился и шёл куда-то вперёд, не осознавая дороги. То,
что осталось от каменной тропинки, некогда ведущей из заброшенного ныне
Evangelista
автор
Kereltar
соавтор
Мота
идея
toop not down to the dark infested world
Звонок в 911:
4-е мая 1994-го года; 2 часа 24 минуты.
Д: диспетчер З: звонивший
Д: Девять один один, что у вас случилось?
З: Э-э-э-э, я хочу сообщить об убийстве.
Д: Минуту, ожидайте.
Д: LAPD, я вас слушаю.
З: Слушайте, тут по-моему убивают кого-то...
Д: Где вы находитесь? Опишите, что происходит.
***
– Да.
– Малкольм?
– Бля, капитан, вы знаете который час?
– Поднимайся и дуй в Макартур парк. Тебя там встретят.
– А дежурные что? Я же где-то в середине очер...
– Быстро, я сказал.
– Понял.
***
Минут за десять я привёл себя в порядок и ещё через пятнадцать подъезжал к
Макартур парку со стороны Уилшира. Я заметил на другой стороне улицы
краун-вик, возле которого, прогуливаясь, курил мой коллега Фил, его
напарница сидела на капоте и пила кофе. Улицы в это время ещё были пусты,
я включил мигалку чисто для галочки и, развернувшись через сплошную,
припарковался напротив его машины.
– Привет, Фил, – первым делом я направился к нему, Фил протянул руку для
пожатия. – Привет, Ева. Какого черта вы тут делаете?
Ева приветственно подняла стаканчик с кофе и осталась сидеть.
– Мне тоже интересно, – ответил Фил. – Нас вызвал дежурный, хотя у нас уже
есть дело, я звонил Мартину, но он не ответил. А ты что тут забыл?
– Мне позвонил лично капитан.
– Ну ясно. Позвонил после того, как вставил дежурному.
– Да, бывает. Я отмечу в рапорте? – спросил я, закуривая.
– Мартин будет не в восторге. Если он сам разобрался, чего уже бумагу
марать?
– Тоже верно. Тебя из-за ниггера не сильно прессуют?
– Могло быть и хуже.
– Попробовали б они хоть год тут поработать, в следующий раз сами вручили
бы тебе пушку.
Фил скривился, явно не желая продолжать разговор.
– Ладно, удачи тогда.
Затоптав окурок, он пошёл обратно к машине. Я заметил приближающуюся
фигуру патрульного в форме. Судя по силуэту, это мог быть только Пат –
другого такого тощего у нас нет.
– А ведь когда-то парк был красивым местом, а? – Фил обернулся ко мне.
– Я этого не застал.
– Я тоже, но мне рассказывал отец. Когда-то тут не было всех этих банд, да и
сам Рампарт был поприличнее.
– Чертовы мексиканцы.
– Мексиканцы, – негромко повторил он, садясь в машину.
Фил был моложе меня лет на пять, но перспективы у него уже были хуже.
Позавчера он пристрелил серийного насильника-убийцу, который очень
некстати оказался негром. А их не волнует, кем он был – их волнует, что он
был чёрным, и его застрелили копы.
Я щелчком отправил окурок в заросли у обочины и пошёл навстречу Патрику.
– Привет, Мал, – он уже подошёл достаточно близко. – Захвати фонарик, там
темно.
– Ладно.
Вытащив из бардачка фонарик, я убедился, что он даёт достаточно света, и Пат
сделал жест следовать за ним, сказав, что "святой отец" уже на месте.
– Слушай, это не здесь нашли Джейн Доу, которой сейчас занимается Фил?
– Да, тут, – ответил Пат, не оборачиваясь. – Вон там, слева от входа.
– Да что ж, блядь, не так с этим местом?
Лица Пата я не видел, но, похоже, он отреагировал соответственно.
– Сраные мексы, – долетело до меня, и уже громче он добавил: – Но такого,
как сейчас, ты точно ещё не видел.
Мы направились к техническим помещениям, в которых раньше было
оборудование для обслуживания водной системы парка и фонтана в центре
озера. Коммуникации обновили, старые свинтили и вывезли, а сами будки
стали ночлежкой для бомжей.
– Осторожно, здесь ступеньки, – предупредил патрульный.
Я включил фонарик и уставился себе под ноги, чтобы не поскользнуться на
каком-нибудь дерьме. Из глубины до меня долетали голоса работающих там
внизу криминалистов. В какой-то момент к ним добавилось что-то ещё –
низкий монотонный звук, паузы – это явно слова, но это не похоже ни на один
человеческий язык. У меня появилось странное ощущение, как будто то, что я
слышу, не укладывается у меня в голове, хотя я не мог разобрать ни слова.
Прислушаться было хорошей идеей, но стоило мне напрячь слух, как всё
прекратилось.
Мы продолжали спускаться, в нос тут же ударила вонь: моча, фекалии,
гниющие остатки продуктов, всё это смешивалось с застарелыми запахами
сырости и плесени.
Вдоль старых труб мы прошли дальше к помещению, где наверное раньше
стоял какой-нибудь насос.
Пату приходилось сильно сутулиться – для него потолки были низки, но ещё
хуже было "святому отцу" – Чарльзу Ланкастеру, главе криминалистов. Низко
наклонив голову, он наблюдал за работой своих подопечных. Он сделал
непонятный жест головой, который я расценил как кивок, и, кивнув в ответ, я
решил заглянуть в комнату.
Пат был прав, такого я ещё не видел. В нишах горели свечи, каждый дюйм
стен был расписан какими-то символами. В центре стояло что-то вроде чёрной
я уже не могу отвести взгляд и всё смотрю. А он режет этого малыша, брызгает
кровь в толпу. А они радуются...
Пацан всхлипнул, сразу же стало ясно, что за этим последует. Я схватил его
сзади за шею и уткнул себе в плечо.
– Скажись больным, пойди в бар и нажрись в дерьмище. После того, как кому-
то рассказал становится легче – тебя отпустит. Ты долбоеб, ты должен был
пойти к полицейскому психологу. Я тебе не мать, чтобы вытирать сопли.
Успокойся. Успокойся! Всё? Успокоился?
Он закивал.
Сраный бойскаут побоялся, что его засмеют коллеги. А потом они глотают
дуло служебного револьвера года за два до пенсии. Потому что, видите ли,
больше не могут.
– Кто из наших занимался этим делом?
Он вытер рукавом лицо.
– Спасибо, сэр...
– Иди нахер со своим спасибо. Кто? – требовательно повторил я.
– Вроде бы ваш напарник.
– Что? Джексон?
– Да, он.
– Класс. Всё, вали. Свяжись с вашим дежурным, скажи, что я сказал, что ты
мне понадобишься, если будет возникать, то пусть обсуждает с Мартином.
Мне нужна помощь с этим делом. И не от забулдыги Джексона. Интересно,
где он сейчас? Наверное, как обычно – спит где-нибудь на барной стойке.
Хорошо, если к полудню проснётся. Видите ли, у капитана сердце ёкнуло, что
Джексона хотят выкинуть из полиции, видите ли, они учились вместе в
академии – пусть дослужит и спокойно себе уйдёт. Хрена с два! Так посадили
бы его за бумаги, какого чёрта он числится у меня в напарниках?
Мне нужна помощь, я ничего в этом ниггерском мумба-юмба не понимаю. Я
не могу расследовать дело, когда не имею ни малейшего представления о
смысле происходивших событий. Мало ли они его на какие-то свои небеса
отправили, а он только и рад был?
Я покачал головой. Надо найти кого-то, кто объяснит мне что к чему.
На берегу уже собиралась команда водолазов, Ланкастер стоял рядом и давал
указания. Я направился к нему.
– Тот бомж вспугнул этих сектантов, так что вряд ли они забрали тело с собой,
– сказал он, когда я подошёл. – Скорее всего, они торопились от него
избавиться, интуиция подсказывает, что мы его найдём.
– Даже не сомневаюсь.
И это было правдой, "святому отцу" давно уже пора было на пенсию, но никто
не хотел отпускать такого опытного работника, и пока у него оставалось
желание и позволяло здоровье – он работал. Не знаю, что бы мы без него
делали. Он мог подготовить тебе солидную базу для дела так, что тебе
оставалось её только прикладывать к подозреваемым, как трафарет, пока не
найдёшь нужного.
– Я буду в участке, – сказал я. – Звоните, если что.
По пути в участок мне пришла в голову мысль, что стоит проверить базу. Если
есть похожие случаи, то будет намного проще. И что я введу в поиск?
"Непонятные символы на стенах"? О, да, это очень чёткий критерий поиска.
Наплевав на правила безопасного вождения, я пристроил на колене блокнот и
принялся выписывать разные варианты: "ритуальное убийство",
"отрезанные/отделённые от тела кисти/ступни", "кожа лица",
"символы/надписи" и прочее в таком духе. Если какие-то записи есть, то я их
найду, вопрос только в том, сколько у меня на это уйдёт времени и насколько
они окажутся полезны.
Я оставил машину на стоянке сбоку и выглянул из-за угла. Причина, по
которой мы временно не пользовались главным входом, была на месте. Негры
расходиться не собирались, и, несмотря на ранний час, некоторые продолжали
стоять с плакатами, периодически выкрикивая свои лозунги. Кое-кто спал,
прислонившись к ограде и накрывшись транспарантом. И, по-моему, их даже
стало больше. Значит, сегодня всё продолжится. Интересно, у кого терпение
закончится раньше – у них или у городских властей?
Я вошёл через дверцу сбоку, в которую обычно заводили арестованных, и
направился к столу. Первым делом я написал Джексону записку, чтобы тот
проверил заявления о пропаже, это он ещё может сделать. Затем пришло время
общения с компьютером. На моё счастье, мне хватало знаний, чтобы искать
оцифрованные и занесённые в базу дела, не прося никого о помощи. Поэтому,
пока никого ещё нет на месте, я могу сделать все, что мне нужно, без ругани,
очередей и "испорченного телефона". Главное, чтобы мне повезло.
Но мне не повезло, через пару часов у меня нашлась парочка похожих дел. Все
до сих пор числились нераскрытыми, но я не мог с уверенностью сказать, что
они как-то связаны с моим, хотя самое свежее было двухлетней давности.
Шестьдесят пятый, семидесятый, девяносто второй. Если с шестьдесят пятым
и девяносто вторым все ясно, то при чем тут семидесятый? С другой стороны,
это пока что плюс в пользу теории о неграх. В этих годах произошли
негритянские бунты. Я как-то видел по ТВ передачу про то, как перед
сражением древние люди приносили жертвы, чтобы задобрить богов и таким
образом решить исход битвы в свою пользу. Может, именно такое значение
имели эти убийства? И что это получается, будет ещё один бунт? Возможно.
И как мне об этом сообщить?
Господи, бред-то какой. Какой нахрен бунт после девяносто второго?
О.Джей. Бляяя, как я мог про него забыть?
На поясе заверещал пейджер, патологоанатом что-то от меня хотел. Его голос
в телефоне звучал возбуждённо на грани паники:
– Вы должны приехать сюда и сами это увидеть!
И что могло так напугать человека, который каждый день имеет дело со
смертью в самых уродливых её проявлениях?
Меньше чем через полчаса я узнал об этом сам. Фергюсон нервно курил у
входа в морг, старое разваливающееся здание.
– Быстрее, вы должны на это посмотреть!
Он кивнул.
– Хорошо. До скорого.
Уму непостижимо, думал я, выходя из кабинета.
– Мал, подожди, – окликнул меня Фергюсон. – Кто тебе сказал, что я... Ну это...
Я усмехнулся. Мало кто знал, и уж тем более мало кто мог рассказать.
– Никто, я сам догадался. Тебя легко прочитать.
Я оставил его гадать, где же он прокололся, и направился к машине.
Кто мне может объяснить, что за чертовщина тут творится?
Первое, что приходит в голову, – церковь. У них есть специальные люди,
которые работают с попавшими под влияние деструктивных сект, но так ли
хорошо они разбираются в них? Знают ли они тонкости ритуалов, суть культа,
что он из себя представляет и какое значение имеют их действия. Секта, культ
– какая вообще между ними разница? Да чтоб я знал! Нет, тут нужны чисто
академические знания. Именно! Намного лучше будет обратиться в один из
университетов, может, там кого порекомендуют на крайний случай. К тому же
я вроде бы знаю, что спрашивать. Культы чернокожих.
Я заехал в участок, чтобы забрать фотографии с места. Джексон ещё не
появлялся – записка лежала там, где я её оставил. Затем я направился в
Калифорнийский Университет, который располагался в Вествуде,
просматривая на ходу одним глазом заключения криминалистов.
Импровизированный алтарь оказался вмурованной в цемент медицинской
каталкой с фиксационными ремнями. Странный тёмный цвет цемента они
объясняли тем, что для замешивания раствора использовалась кровь вместо
воды.
Час от часу не легче. Может и правда надо было скинуть это дело на кого-
нибудь другого?
Я включил радио. По новостям рассказывали о послезавтрашнем солнечном
затмении и предупреждали, что смотреть на него без защиты для глаз может
быть опасно для зрения. Упомянули о каком-то острове, который поднялся
недалеко от побережья. Учёные в недоумении – в недавнее время не было
такой сильной сейсмической активности. Я покрутил ручку настройки и нашёл
трансляцию с лёгкой незапоминаюшейся музыкой.
Пусть сами разбираются, у меня сейчас проблемы поважнее.
В университете я узнал, кто может помочь мне с религиозной белибердой, мне
сказали, что это называется теология, и назвали имя человека, к которому
нужно обратиться. Его звали Теодор Рассел, это был невысокий полноватый
мужчина средних лет с небольшой сверкающей лысиной. В помещении, где я
его нашёл, сидел ещё один преподаватель со стереотипной внешностью
профессора – чуть всклокоченные волосы и густая седая борода.
– Мистер Рассел? – я протянул ему руку.
Рассел перегнулся через стол и пожал её.
– Да, что вы хотели?
– Меня зовут Малкольм Росс, я детектив полиции. Я расследую дело, которое,
похоже, связано с культами чернокожих. Не могли бы вы меня как-то по
быстрому ввести в курс дела и кое-что пояснить?
– О-о-о, тут вы обратились по адресу. Вот только я не знаю, как можно быстро
про них рассказать – я посвятил изучению верований чернокожих всю свою
жизнь. Кстати, я недавно издал книгу на эту тематику. В любом случае,
человека, который разбирается в этом лучше меня, вы не найдёте.
Я собирался утвердительно ответить, но он продолжил, и я ограничился
кивком.
– Вы хотите услышать про культы чернокожих? И хотите, чтобы я помог вам
отличить гаитяское вуду от луизианского? – он довольно откинулся в кресле и
сложил на животике руки. – Хотя вы наверное никогда даже не слышали
словосочетание "синкретические культы". Ну ладно, слушайте. Название
происходит от греческого synkresis – объединение. История подобных
верований восходит аж к Древнему Риму, но я не буду на них останавливаться.
Для этих культов характерно смешение традиционных верований чернокожих
и христианства в той или иной пропорции. Видите ли, во время колонизации
Африки и Южной Америки вторым оружием завоевателей была религия. Ведь
разрушив чужую культуру и насадив свою, ты получаешь покорных рабов,
которые никогда не будут бунтовать или пытаться освободиться – им просто
не за что будет сражаться, у них не будет идеи, воли или истории. Но черные
не понимали всей сущности религии, не понимали языка, на котором велись
службы. Для них это было чуждо. Всю свою жизнь они жили с культурой,
которая в корне отличалась от европейской, и они не представляли, почему всё
должно быть именно так, как говорят эти белые люди...
Его лекция длилась больше часа. Мне буквально негде было вставить слово,
чтобы прервать его и наконец перевести разговор в нужное мне русло. После
первых пяти минут "профессор", глубоко вздохнув, сложил свои бумаги и
вышел из кабинета.
Во мне медленно начинало нарастать раздражение. Рассел больше нахваливал
себя и свою книгу, чем говорил по делу. То же, что он говорил, было
наполнено предвзятыми суждениями и его сугубо личным мнением, а никак
не академически точной информацией, причём это понимал даже я.
В конце концов мне как-то удалось подсунуть ему одну из фотографий
расписанной символами стены и спросить, что он думает.
– Ха, профанация, дешёвая подделка, – бросил он, едва взглянув на неё, и
продолжил свою лекцию.
В конце концов моё терпение лопнуло, и я закрыл дверь ногой с обратной
стороны даже не попрощавшись. Снаружи я снова почувствовал себя
свободным белым человеком, а не злобным угнетателем чёрных, и воздух
показался свежим и особенно приятным.
Ко мне подошёл тот самый "профессор" и протянул маленький кусочек
бумаги.
– Я понимаю, возможно, я должен был вас предупредить, но у меня не было
возможности, простите меня за это, – тихо произнёс он. – У вас воистину
безграничное терпение, раз вы смогли так долго выносить бахвальство
Рассела. Я вот больше не мог. Я невольно слышал суть ваших изысканий –
позвоните по этому номеру и спросите этого человека. Не волнуйтесь, я
Зал был практически пуст: за стойкой бармен копался в кассе, в дальнем углу
в облаке дыма сидела женщина, которая призывно замахала мне, как только
увидела.
Я подсел к ней за столик.
– Мириам Кроули, – она привстала и протянула руку.
– Малкольм Росс, – я пожал ей руку и сел.
У неё были чёрные чуть вьющиеся волосы ниже плеч, острый прямой нос и
выступающие скулы, которые вместе со впалыми щеками придавали лицу
хищный вид. По телефону сложно было понять кому может принадлежать
такой голос, на самом же деле он оказался мягче, чем звучал в трубке, и был
похож на голос Лорен Бэкол времён её фильмов с Богартом.
– Вы не против? – поинтересовалась она, указывая на сигарету.
– Нет, я сам курю.
– Очень хорошо, – она стряхнула пепел и спросила: – Так чем же я могу вам
помочь? Будете что-нибудь есть?
Вдинамикахвокалистречитативомзачитывал:
Love, Lite, Life, Liberty you and I on the parapet of life, move on, guided by the
Light of Hope, yeah, the Light of Hope, but fools, your reward is neither here nor
after.[1]
Я нахмурился – музыка очень сильно отталкивала, неудивительно, что тут так
пусто.
– Мне хватит кофе, – ответил я.
– Отлично. Марк! – она окликнула бармена и показала два пальца. Судя по
этому жесту, она тут не первый раз, и её хорошо здесь знают.
– Мне нужна помощь с делом, которым я сейчас занимаюсь.
Предположительно, это ритуальное убийство, и я бы хотел хоть немного
понять в чём смысл. В данный момент я прорабатываю версию о чернокожих.
Она потушила сигарету и допила остатки кофе. Марк тем временем принёс
нам две дымящиеся чашки.
– Я так понимаю, у вас есть фотографии с места преступления, я могу на них
взглянуть? Зачастую место, где проводят ритуал, может рассказать очень
многое о культе. Все находящиеся там предметы имеют какое-то значение.
– Да, конечно.
Я вытащил из кармана фотографии и уже собрался было протянуть ей, когда
до меня дошло, что она всего лишь преподаватель в университете.
– Подождите, некоторые из них могут шокировать неподготовленного
человека.
Она кивнула, а я выбрал снимки, где хорошо были видны символы на стенах,
остальные я положил изображением вниз.
– Вот эти, – я постучал по ним пальцем, – на ваш страх и риск.
Она пододвинула к себе фотографии и принялась их изучать. Песня явно
достигла своей кульминации, и я заметил, что Мириам, закрыв глаза и едва
заметно шевеля губами, повторяет за вокалистом:
As I gazed into the mirror of doubt, I see the bareness of this life that remains, yet
in despair we begin to see true Lite, in weakness we can be strong, let us draw
substance from our shadows.
Chaos above me, chaos beneath me, chaos around me and chaos within me.[2]
Я откинулся на спинку и достал сигареты. Не то что бы меня это сильно
раздражало, но определённое нетерпение я всё же испытывал.
Мириам перехватила мой взгляд.
– Простите, я не смогла удержаться, – искренне извинилась она. – Я очень
люблю эту группу и считаю, что автор текстов просто гений. К тому же, это
имеет для меня определённое религиозное значение.
Так вот оно что, это её музыка. Я сделал жест, призванный означать "как вам
угодно", и выпустил дым к потолку. Я не мог не признать, что она из того типа
женщин, который мне нравится, поэтому она могла позволить себе больше, а
я был готов терпеть дольше.
– Это не чернокожие, это точно. Я могу повторить это под присягой, – сказала
она. – Мне кажется, я узнаю несколько символов. Сейчас...
Вытащив из сумочки очки, она чуть наклонила их возле снимка, чтобы
поймать фокус, и снова замерла на несколько секунд, которых мне хватило,
чтобы хорошенько её рассмотреть. Ей было лет тридцать – тридцать пять,
одевалась она неброско, но и вещи дешёвыми не выглядели. На ней был тёмно-
синий блейзер и такого же цвета гольф. Она явно была немного худовата, но
это её не портило.
Мириам как-то странно икнула и отодвинула лежавшие изображением вниз
фотографии.
– Я, пожалуй, не буду на них смотреть, извините.
– Ничего, я понимаю.
– Я могу с уверенностью сказать вам, что это что-то намного более древнее,
чем существующие религии. Я знаю буквально несколько символов, но и их
мне достаточно, чтобы не пытаться представлять, что сделали с жертвой. Это
"unluminous", "formless" и "void". Мне понадобится несколько часов, чтобы
вспомнить, найти и структурировать для вас информацию. Если вы
торопитесь, я могу заняться этим прямо сейчас, и к вечеру всё будет готово.
Я сказал, что не тороплюсь.
– Тогда мы можем просто посидеть и поговорить, – предложила она. – Если
вы не против.
– Не против, но музыка...
– О, вам не нравится?
– Не очень.
– Хорошо, я попрошу Марка, чтобы он выключил. И раз уж мы тут ещё
посидим, то, я думаю, стоит взять что-нибудь поесть.
Она передала мне меню и, сказав, что сейчас вернётся, ушла.
Я изучал меню, думая, как это рабочая встреча плавно перетекла в свидание.
Или это я слишком много себе нафантазировал?
Но оказалось, что нет. Вернувшись, Мириам с улыбкой сказала:
– Откуда ты знаешь?
– От патрульного, который прибыл туда первым. Вот ирония, правда?
– Ты сволочь, Мал, – сказал он и бросил трубку.
Когда я вернулся, Мириам снова курила. Вот и причина такого голоса. Она
вопросительно посмотрела на меня.
– Всё плохо? Я специально ничего не заказывала – ждала вас.
Я вздохнул.
– Да нет, это мой напарник. Его должны были вышибить ещё года четыре
назад, но мой капитан знал его и решил приютить у нас, и не где-нибудь, а в
отделе по расследованию убийств, да ещё и сделал моим напарником, – я
покачал головой. – Может, когда-то он и был хорошим детективом, но не
сейчас – уже нет.
– Но ваш шеф хотел помочь ему.
– Можно было найти более подходящее место, – возразил я. – А так мне
приходится одному делать всю работу.
Мириам ответила глубоким вздохом.
– У меня есть идея, раз уж мы собираемся просто посидеть и отдохнуть, то
давайте не будем говорить о работе – о моей можно, она не настолько
интересная, – улыбнулась она. – И давайте перейдём на «ты», так будет проще.
– Идёт, – я снова взялся за меню. – Что ты будешь?
– То же, что и ты. Заказывай, что угодно, – она наклонилась ко мне и
заговорщицким тоном произнесла: – У меня как у постоянного клиента
приличная скидка, – и, откинувшись на спинку, засмеялась. – Очень. Кстати,
тебе меня кто-то порекомендовал?
– Да, – ответил я, изучая меню. – Но я не знаю, как его зовут. Немолодой, с
такой, седой бородой...
– А, хорошо. Значит, сначала ты обратился к Расселу?
Я кивнул.
– О, Боже... – засмеялась она. – И он пытался читать лекцию про
синкретические религии?
– Да, и я ни черта не понял, – честно признался я.
– Если хочешь, я могу в двух словах объяснить.
– Давай.
– Это религии, которые заимствуют и смешивают элементы других религий.
Вот и всё. Многие современные христианские учения являются
синкретическими, вуду, сантерия, нью эйдж, Телема.
– И всего-то?
– Да.
– Знаешь, если уж говорить честно, то я ожидал… – я запнулся, правильно
подбирая слова.
– Ты ожидал встретить типичную профессоршу-мегеру с запредельным
самомнением, которая продолжит начатую Расселом лекцию, и хорошо, если
в ней окажется что-то полезное?
– Именно, – улыбнувшись, ответил я. – Слушай, может тебе стоит бросить
преподавание и пойти к нам в полицию? Ты неплохо разбираешься в людях.
– Да.
Я присвистнул от удивления.
– Я надеюсь, ты меня извинишь, но я должен уточнить, – сказал я. – Допустим,
про Вьетнам есть в моём деле, а твоя сестра работает в полиции…
– Ты зачищал тоннели во Вьетнаме. У тебя в детстве был пёс Бен, ты назвал
его так в честь первой собаки этой породы, про которую ты читал книгу. Это
был нечистокровный лабрадор – он сорвался, и его пришлось усыпить, –
выпалила она, и, чуть подуспокоившись, добавила: – Да, я понимаю, в это
нелегко поверить.
Я развёл руками, не зная, что сказать.
Она в сердцах бросила на стол салфетку и дрожащей рукой достала сигарету,
прикурить у неё получилось только после того, как я накрыл её руки своими.
– Какая же я дура – всё испортила… – у неё увлажнились глаза.
– Нет-нет, что ты, – я попытался её успокоить, но навыки полицейского,
привыкшего утешать узнавших скорбные вести родственников, тут не
годились. – То есть ты знала всё обо мне, как только я вошёл?
– Нет, через несколько минут, мне сначала надо поговорить с человеком,
установить контакт, – она вытерла глаза и всхлипнула.
– И?
Она непонимающе уставилась на меня.
– Я не тешу себя иллюзиями – я неприятный человек. Тебя это не отпугнуло?
– Нет.
Всё ещё ошеломлённый я откинулся на спинку стула.
– А теперь ты думаешь, что я одна из этих чокнутых фанатиков, которая
должна тебя окрутить и сбить со следа.
Мне казалось, что уже пора перестать удивляться, но нет, я не смог.
– Я не умею читать мысли, никто не умеет, – вымученно улыбнулась она. – Я
просто не дура, и я понимаю, что ты полицейский и это твоя работа. Если
убийство произошло ночью, то мои соседи могут вспомнить свет в окнах и
меня – я часто выхожу покурить, и это не могла быть моя сестра – она всю
ночь сидит у себя в отделе вместе с напарником.
– Я верю тебе, но у меня просто в голове не укладывается, что это возможно.
Она благодарно кивнула.
– Я сейчас вернусь – приведу себя в порядок, – она направилась к туалетам,
оставив меня переваривать тот факт, что она настоящая ясновидящая.
– Как-то по-дурацки всё получилось, – проговорила она, вернувшись.
Я рассеянно почесал затылок.
– А может оно и к лучшему, – сказал я, и добавил в ответ на её удивленный
взгляд: – По крайней мере, никаких секретов и недомолвок. Не надо
притворяться и казаться лучше, чем ты есть на самом деле.
– Но ты ведь не можешь всё так же узнать обо мне. А вдруг я вру или чего-то
недоговариваю?
– Мне почему-то кажется, что нет. Ты же не пыталась выкрутиться или
придумать что-то, ты просто выложила всё как есть и оставила мне решать,
как поступить с тем, что я знаю – поверить или просто свалить потихоньку,
нет, другие завершат работу – всё это правда. Всё это существует. Всё это
реально. Не осталось и следа той пренебрежительности, которая возникала
при упоминании Бога, Гатаноа или других божеств – они реальны. Все эти
боги – они существуют. И эта перемена в моём восприятии произошла от
одного только взгляда на одну единственную фреску. Будь на моём месте кто-
нибудь другой, он бы принялся жадно изучать каждый дюйм, в поисках
сокровенных знаний, я же пришёл в ужас от силы этих рисунков и сразу же
погасил фонарь.
Даже фраза Мириам "не в наше время" обрела совершенно новый смысл.
Глупо было считать, что мы единственные разумные обитатели земли, что до
нас ничего не было и после нас ничего не будет. Очень самоуверенно и наивно.
Не знаю, сколько я блуждал по залам крепости, но я был уверен, что опоздал.
Я все шёл и шёл, а за комнатой следовала комната, за залом зал, и коридоры
простирались далеко за пределы обозримого на поверхности клочка земли.
Я видел окно в потолке, через которое светили три солнца, я видел
заполненную ящиками со стеклянными крышками комнату, которую я
поспешил покинуть, борясь с соблазном заглянуть внутрь, я слышал звуки,
которые, я уверен, не может издавать ни одно существо на земле, и я сильнее
стискивал рукоять дробовика, понимая, что вряд ли он сможет меня защитить.
Вероятнее, что я сразу же сойду с ума, как только увижу то, что прячется там,
в темноте, настолько оно чуждо нашему восприятию, нашему сознанию и
всему нынешнему миру.
И всё же я упорно двигался вперёд, далеко отведя в сторону руку с фонарём –
так, как меня учили, чтобы стреляя на свет, противник не смог попасть в меня.
Мне встретился колодец, на дне которого бурлил первозданный Хаос, и ветер
в этом зале дул, нарушая все законы физики, с монолитного потолка.
Один раз на меня сверху что-то свалилось. Я почувствовал отвратительную
копошащуюся массу, пытавшуюся обвить мои плечи и шею. Выстрелив себе
за спину, я резко развернулся, подсвечивая цель фонарем. Я не потерял
рассудок, но в ужасе разрядил магазин дробовика и, сдерживая рвотный
позыв, бросился наутёк, потому что то был клубок беспрестанно копошащихся
червей, собранный в некое подобие человеческого тела.
Неоднократно где-то впереди мелькал свет фонаря и фигура в старомодной
одежде, но каждый раз, когда я пытался ее догнать, она исчезала в тупике.
И уже скорее случайно, чем целенаправленно, после всех этих блужданий я
наткнулся на зал, превосходивший по размерам все виденные мной ранее.
Окружность в центре была покрыта символами, которые я видел в той
комнате, где было совершено убийство, но эти, несмотря на то, что я их не
понимал, словно несли предупреждение, о таящейся под ними опасности.
Я вытащил из кармана цилиндр со свитком и отвинтил крышку. Холодный и
гладкий на ощупь он казался родным здесь, как будто он всегда принадлежал
этому месту. Развернув свиток, я сразу замешкался, не представляя, как мне
следовало его класть, но стоило только приложить его к краю окружности,
которая, по всей видимости, была люком, как он сразу же слился с ней, образуя
новый слой символов. Я продолжал разворачивать его, пока не дошёл до
места, где его следовало надорвать. У меня в руках осталась часть, которая
была заметно меньше той, что уже намертво въелась в крышку. Должно ли так
быть или я что-то напутал, я не знал. Мне ничего не оставалось, как
продолжить, пусть уже и без особой надежды на успех. И, к моему удивлению,
вторая полоска легла, как положено, по всей длине люка, и слилась с первой.
Глупо было думать, что здесь всё ещё действуют земные законы и
человеческая геометрия. Казалось бы, всё виденное ранее должно было
убедить, что это не так, что я вижу только то, что доступно нашему
ограниченному восприятию, но я продолжал цепляться за свои представления
о мире, и только это помогало мне не сойти с ума.
С камнями всё оказалось проще. После того, как я их поставил, я не смог
сдвинуть ни один из них, даже налегая на него всем своим весом.
Всё. Я сделал всё, как обещал, Мириам. Пора отправляться домой. Жаль, что
я не смогу поделиться с тобой тем, что увидел здесь.
Решимость и упорство, которые держали меня в форме, схлынули, и только
сейчас, лишившись камней, я ощутил насколько устал. Казалось, само это
место высасывает из тебя энергию. И всё же мне казалось странным, что я ни
разу не слышал и не видел здесь ни одного человека. Неужели весь их культ
состоял из Джеджомара и его друга из университета Мириам? Что ж, хорошо,
если так. В любом случае, пора домой.
Я вышел из зала, уже не скрываясь, освещая дорогу фонариком, и не узнал
коридор. Я входил по длинному и прямому, а этот сразу же заворачивал
направо. Я вернулся в зал, думая, что ошибся направлением, но ошибки быть
не могло – из зала был только один выход. Выбирать было не из чего, и я
двинулся по единственному возможному пути, а где-то внутри росло и
созревало осознание, что мне отсюда не выбраться.
Коридоры стали уже и начали ветвиться, я больше не встречал огромных залов
и ни одного места из тех, что уже прошёл. Ни одного знакомого места, а ведь
спутать их было бы не так уж и просто.
В какой-то момент, вывернув из-за очередного угла, я снова увидел фигуру в
старомодной одежде. Она держала масляную лампу в одной руке и странного
вида пистолет во второй.
– Эй! – я решил окликнуть её.
Но вместо ответа человек обернулся и выстрелил в мою сторону. Я выстрелил
в ответ. Мы оба застыли на мгновение, после чего он удивлённо посмотрел на
свой пистолет. Я видел, что он должен был попасть в меня, но я был цел, и
даже не слышал цоканья пули рядом. Да и я с такого расстояния промазать из
дробовика не мог, но фигура даже не пошатнулась. Я опустил дробовик и
направил свет чуть в сторону.
– Давай без этого, я не враг, – произнес я.
Фигура опустила пистолет и подняла лампу повыше, чтобы меня рассмотреть,
и я увидел, что это довольно молодая бледная девушка с перевязанной
красным платком шеей.
– Ты понимаешь меня? – спросил я.
Она отчётливо кивнула.
– Я подойду ближе?
Ещё один кивок.
Подойдя, я понял, почему пистолет показался мне странным – это был один из
тех несуразных первых автоматических пистолетов, которые выпускались в
начале двадцатого века, но выглядел он, как новенький, ни следа ржавчины
или коррозии.
– Я Малкольм, – медленно произнёс я. – А ты?
Она попыталась ответить, но закашлялась, скривившись от боли. Я заметил,
что платок на шее не красный и никогда не был красным – он пропитался
кровью девушки. Она сделала жест "бумага и ручка", я вытащил из кармана и
дал ей. Она некоторое время изучала шариковую ручку, а затем написала:
"Мэллори Манн"
К этому моменту у меня уже появились некоторые догадки.
– Какой сейчас год? – прямо спросил я.
"Я не знаю" – написала она. – "Я уходила в тысяча восемьсот девяносто
девятом, но, похоже, что с тех пор прошло много времени"
– Уходили?
"Да, если Вы здесь, то Вы должны знать"
– Культ Гатаноа?
Она кивнула.
– И у вас получилось?
"Да, но я не могу найти выход"
– Я тоже.
Девушка легонько потеребила повязку на шее, словно о чём-то раздумывая, а
затем вытащила из внутреннего кармана плаща потертую записную книжку.
"Возьмите. Это мой дневник. Мне не хватит чернил, чтобы описать всё
случившееся со мной, но если Вам удастся выбраться, то он прольет свет на
моё исчезновение".
– Может нам стоит объединить усилия?
Она грустно покачала головой.
"Если у меня до сих пор не получилось, то мне не суждено выбраться. Это
сложно объяснить, но это так. Я не хочу, чтобы Вы бесконечно скитались здесь
из-за меня – это будет неправильно".
– Прощайте, – с заметным усилием прошептала она на чистом английском и
продолжила свой безнадежный путь, высоко подняв над головой фонарь.
Я крутил в руках дневник, смотря ей вслед. Внутри с новой силой зашевелился
зародившийся в огромном зале страх: а что если у меня не получится
выбраться? Я стану таким же привидением, обреченным бродить по этим
коридорам до конца времён?
Нет, я должен найти выход, но как же я устал. Я сунул дневник в карман, и
заставил себя идти дальше, вот только цели, мыслью о которой я себя
поддерживал, у меня больше не было. Всё снаружи показалось каким-то
мелким и несущественным. Надо присесть и немного отдохнуть. Я вытащил
дневник и просмотрел отдельные страницы. У Мэллори было всё, о чем она
могла только мечтать. Состоятельная семья, брак по любви, счастливая новая
Его даже не удивил мой внешний вид, он хмыкнул, догадываясь, что сейчас
последует, и уехал, не задавая вопросов. Я только уточнил у него в какой
машине сидит Джеджомар.
Они припарковались между домами в маленьком переулке, соединявшем
Восьмую с соседней улицей. Окна туда не выходили, да и мне было, честно
говоря, плевать.
Я зашёл сзади и прошёл мимо машины сбоку, пряча ружьё за собой.
Джеджомар сидел за рулём, за два года он практически не изменился и
выглядел так же, как на фото. Я делал вид, что просто решил срезать через
переулок, и мне нет дела до машины и сидящих в ней людей. Поравнявшись с
капотом, я вызвал в памяти вид мёртвой Мириам и, развернувшись,
прострелил лобовое стекло там, где должны были быть их головы. И если
тогда у меня ещё оставались сомнения, что я поступаю неправильно, то теперь
я точно знаю, что это не так. После этого я собрал гильзы – дробовик можно
идентифицировать только по следам от бойка. Я не стал проверять тела.
Заляпанные кровью стёкла говорили, что своей цели я достиг.
Я притаился, ожидая сирен или второго себя, выскочившего из кафе, но ничего
не происходило. Всё было спокойно. Я видел, как я выхожу из кафе, и как
Мириам прощается со мной, но на этот раз ничего не произошло. Её не убили.
Я еле дождался, пока моя машина скроется из виду, и вбежал в кафе.
– Мириам! – я бросился к ней и обнял её, повторяя: – Мириам, Мириам...
– Боже, Мал, что...
– Я не хочу снова тебя потерять.
– О чем ты? Я знала, что время там может течь не так, как тут, но о чём ты
говоришь?
Я пересказал ей всё с того самого момента, когда получил первое сообщение.
– И теперь я хочу знать, – сказал я. – Тот другой я, что с ним будет? И ты... Где
я? Объясни мне!
Весь мой рассказ она выглядела задумчивой, и сейчас на мои вопросы она
только покачала головой.
– Я не знаю, Мал, – ответила она. – Честно, я не знаю. Я даже не знаю,
получится ли у тебя добраться до люка в крепости. Я не знаю, как устроено
время – существа, построившие крепость, знали, но это знание не для нас. Есть
много теорий...
– Я верю тебе, попробуй.
– Я могу только попробовать. Я не претендую на абсолютную истину. Ты
нынешний и ты, который ещё только отправился в крепость, уже разные люди.
Это точно. Ты пережил то, чего с ним не происходило и никогда не
произойдёт. Я – та же самая, я не изменилась. Та самая я, с которой ты
прощался, перед тем как меня... убили. Все остальные события – их ещё не
было.
– И что же делать?
– Ждать. Подождать и посмотреть, что будет. Ладно, слушай. У одного
писателя была интересная теория времени, в ней говорилось, что мы живём в
одной секунде. В одной и той же, и движемся вместе с ней. Любое отставание,
даже мельчайшее уже не даст тебе попасть именно сюда. В прошлой секунде,
позапрошлой, следующей, через одну две и так далее – там другие миры,
совершенно непохожие на наши. Мне очень нравилась да и нравится эта
теория, и если она хоть чуточку верна, то другой ты попадешь в другую
секунду, возможно даже не в наш мир. Тебе просто повезло. Просто Хаос
«сработал» в твою сторону или твоя Воля была достаточно сильна...
– Ты хочешь сказать, что он не заявится сюда?
– Я не знаю.
Я хотел сказать, чтобы она попыталась заглянуть в будущее, но передумал.
Это было бы неправильно. В чём же тогда смысл жизни? Я уже сделал всё, что
мог, даже более того. Что мне остаётся? Довериться ей, и мне это кажется
правильным.
Но она сделала это сама.
– Он не придёт, – это выглядело так, словно она на секунду задумалась о чём-
то.
– А Гатаноа?
– Нет, всё в порядке.
– Эй, вы на затмение не хотите посмотреть? – к нам подошёл Марк. – У меня
есть парочка очков, должны подойти.
Я вопросительно посмотрел на Мириам, она согласно кивнула.
Я оставил дробовик в кафешке, думая о том, что возможно мне и не придётся
его возвращать Филу, ведь в этой реальности или как это правильно называть,
я его не брал.
Мы вышли на улицу и подняли глаза к небу. Мириам прижалась ко мне и, чуть-
чуть покусывая ноготь, призналась:
– Знаешь, мне все ещё немного страшно.
Я крепко обнял её.
– Мне тоже было страшно.
Тень медленно наползала на солнце.
– Я избавлю тебя от твоих кошмаров, – тихо прошептала Мириам.
– Даже не сомневаюсь.
И это было правдой.
Единственное, насчёт чего у меня до сих пор оставались сомнения, так это
насчёт того, почему Мириам не видела будущего: из-за того, что её должны
были убить, или всё таки из-за Гатаноа.
Примечания:
[1] Austin Osman Spare "Earth Inferno", в тексте The Nefilim "Chaocracy"
[2] The Nefilim "Chaocracy"
[3] Aleister Crowley “The Book of Lies”
Ловец Памяти
Ясень Сказочник
Автор
Он отбросил ненасущные проблемы в бездну опьянения, ведь их навязчивость
как раз-таки и становилась самой что ни на есть насущной проблемой. Во всем
виновата память. Из-за нее он вставал с утра в такой же тоске, что и ложился
спать вечером, подавленный темнотой ночи. Ведь ночью, как и всем типичным
представителям человечества, ему снились сны. То запутанные лабиринты, в
которых нет-нет да и мелькнет белизна до боли знакомого лица, то просто
картины вечного лета вставали перед ним. Это вечное лето поглотило его
душу и тело без остатка, подчинив дыханию призрачного августа, давно
канувшего в океан времени. Как-то раз он в шутку сказал: «Пожалуй, я
останусь в августе» – так он там и остался. Память стала его домом.
Единственным настоящим, а в будущем он видел лишь тот самый океан
времени, что в конце дороги. Дорога эта была длинна – он был не слишком
стар, чтобы умирать, и не слишком юн, чтобы начать все заново, хотя порой
как же ему хотелось! Эта извивающаяся тропа представлялась ему серой, как
небо декабря, и настолько пустынной, насколько опустошен был он сам. Его
давно никто не считал интересным собеседником, да и вообще – он чувствовал
себя слишком мертвым для простого человеческого счастья. У него ничего не
осталось, кроме телефонных номеров в адресной книге, ведущих в тишину на
том конце провода. Вечно молчаливый, вечно скучный клерк, только и
способный, что заполнять бухгалтерские отчеты. А когда-то он был
писателем, и неплохим, как говорила она. Порой он убеждал себя, что она не
ушла насовсем, а просто забыла о нем, как и другие, нашла себе мужчину и
живет где-нибудь в Лондоне, не зная печалей, вспоминая о нем лишь в
пасмурные дни августа, похожие на те, когда он, годы назад, надел на ее
тонкий палец обручальное кольцо.
Но она ушла туда, откуда не возвращаются. Она ушла в вечное лето, в вечный
август души Кайла.
– Тот, кто ищет забвения, находит смерть, – сказал старик, подняв от книги на
Кайла умные глаза, обведенные сеткой лучистых морщин. Тот предпочел
сделать вид, что слишком поглощен однообразным пейзажем за окном. Ехали
они в одном вагоне, и сейчас клерк вышел покурить в тамбур, где и наткнулся
– Мне пора, – вдруг засуетился грузчик, словно что-то увидел на тропе позади
Кайла. – Удачи, мистер. Постарайтесь вернуться. Я поставил на ваше
возвращение.
Сунув в руки Кайлу коробку с патронами, грузчик исчез так же поспешно, как
и появился.
– Ну и дыра, – проворчал он, зябко поведя плечами: шел дождь, а зонт он,
конечно же, забыл. – В этом городе хоть кто-нибудь додумался поставить
домам номера или хотя бы названия улиц?
Видимо, ему придется сделать то, чего больше всего не хотелось, – спросить у
одного из местных дорогу к конторе господина Штайна . А не мор ли у них
тут? Тогда понятны все намеки старика и грузчика. Кайл на мгновение
испугался, пораженный страшной догадкой, затем истерично рассмеялся. Ну
и что, что может быть мор. Он устал так существовать. Лучше быстро сгореть
от лихорадки, чем гнить на протяжении тех долгих лет, что ему еще остались.
– Дело в том, что я давно мертв, – прохрипел ходячий труп, – как и все мы.
– Там, на пустыре, – тоже были мертвецы? – голос Кайла дрожал, и он, как
мог, боролся со страхом, подступающим к самому сердцу.
– Да, – улыбнулся Штайн. Сквозь рваную щеку виднелись зеленоватые зубы.
– Когда-то здесь был город. Давно, уже и не вспомнить… И пришла Волна,
темной ночью во время грозы. Она смыла все и вся, и город навеки погрузился
под воду. Дети, женщины, мужчины и старики – никто не выжил.
Штайн обошел помещение по кругу и провел костлявой рукой по стене. Из-
под нее посыпался прах.
Перед его глазами снова стоял образ Анны. Она махала ему рукой, а за спиной
ее все сиял и сиял ослепительный свет. Затем образ померк, смазался, но он
знал, что он здесь – в груди, где билось горячее сердце. Но он больше не
испытывал нужды все время возвращаться… Возвращаться в август.
– О чем ты?
– Да так, ни о чем. Просто… Когда встречаешь смерть и чудом избегаешь ее,
чувствуешь в себе то, чем она никогда не сможет обладать, – жизнью. Жизнью
и всем тем, что в ней было, есть и еще произойдет.
– Боюсь, я не понимаю тебя…
– В этом чемоданчике хватит денег, чтобы открыть свой бизнес. Живи и забудь
то, что тебя так терзает. А мне пора на поезд, – Кайл раскланялся и пошел
дальше, к станции.
Впереди его ждал новый день. И впервые за долгие годы он улыбнулся
солнечному лучу, скользнувшему по его лицу.
***
Вспоминание
Хольда
Автор
Ползти! Бежать! Перекатываться! Скакать! Шагать! Прыгать! Скользить!
Извиваться! Быстрее-быстрее-быстрее! Нестись! Догонять! Настигать!
Охватывать! Поглощать! Быстрее-быстрее-быстрее! Литься! Стекать!
Заполнять! Изменяться!
Не знаю, как долго мы пролежали на той постели, после того, как всё
закончилось. Мне показалось, что время в этой комнате… нет, даже не
остановилось: просто не существовало никогда. Мы лежали, не шевелясь, не
делая попыток прикрыться или обняться, чтобы сохранить тепло. Мы касались
друг друга только кончиками пальцев.
Меня начало сковывать сном. Я сопротивлялся, как мог: карабкался по
призрачным стенкам, старался держать глаза открытыми, но сон наползал
неумолимо, как свинцовый грозовой фронт. Обычно люди не осознают
момента, когда засыпают, но я его помнил. Помнил, как тело погружается и
пугающее онемение, и неведомая сила швыряет сознание внутрь самого себя,
заставляет проваливаться всё глубже и глубже, пока, наконец, грань между
тем, что внутри и тем, что снаружи не перестает существовать.
Я был никем, мыслящей пустотой, сгустком хаоса, который чья-то длань
вырвала из общей массы. Это было больно и неудобно, словно в костюме,
который слишком мал, только ощущение не останавливалось на физическом
измерении, то же самое ощущал и мой разум. Всё моё существо стремилось
вернуться туда, откуда вырвали меня эти руки-клешни. Снова слиться с
великой Пустотой, в которой растворяется, переставая существовать, вся
мировая мудрость и вся материя, которая была, есть и будет… и даже время
тонет в ней, распадаясь на первозданные составляющие.
Рядом со мной извивались мои братья и сестры. Они корчились и выли
своими влажными, булькающими голосами, и голосовые связки
вылепливались из их тел-студней только для того, чтобы воплотить эти вопли.
Мы все хотели назад! Но жестокие хозяева гнали нас прочь от нашей Пустоты.
Они тянули нас за собой и запускали свои отвратительные щупальца в наш
разбитый на мелкие осколки разум. Они перекатывали его между пальцами и
заставляли лопаться, как гнилые икринки, и я видел! Видел как один за другим
мои сестры и братья теряли связь и память, как они превращались в бездумные
инструменты, тупо подчиняющиеся тиранической воле наших поработителей.
Я ненавидел Старцев за то, что они сделали с ними. И за то, что они не
сделали того же со мной. Я всё видел, я всё осознавал! Но воля Пустоты во
мне была надежно скованна, погребена под слоями внутреннего времени,
крутящегося водоворотом в моем нутре. Скованна и заменена на гнусную,
ничтожную волю этих отвратительных созданий, не способных даже придать
своим нелепым телам хоть какую-то гармонию!
Я отращивал для них руки и ноги, чтобы носить камни. Я создавал из себя
тончайшие инструменты, чтобы выбивать на этих камнях историю их жалких
потуг на пути к бессмысленному господству. Я разверзался пастью,
пожирающей их врагов, столь же ничтожных, как они сами. Но я помнил. И
когда наступала ночь, когда всё замирало, и в мире бледной призрачной тенью
возникало Воспоминание о великой Пустоте, я подползал к моим братьям и
сестрам и шептал над ними слова моей памяти. Они лежали бессмысленными
сгустками вещества, и порой мне думалось: быть может, это от того, что они
преуспели больше меня? Быть может, они уже вернулись домой?
***
Проклятие Сфинкса
Pyry
Автор
первая стадия
Трижды будь проклята кровь, текущая в моих жилах – благородная кровь фон
Дерркенов, старинного рода, ныне рассеявшегося по миру, чьи потомки не
ведают о том, какую угрозу несут в себе.
и не могу найти всех своих родственников, даже если бы у меня и были время,
деньги и душевные силы.
Доктор выписал мне морфий и успокоил меня тем, что скоро мне станет
лучше.
Я не верю ему –
но морфий манит меня –
обещает покой –
обещает долгожданный сон –
---
Несмотря на все мои попытки навести порядок, дом кажется все более
разрушенным и опустевшим – хотя я все еще продолжаю в нем жить.
Доктор периодически навещает меня – я против его визитов, но каждый раз он
каким-то образом все равно попадает в мое убежище – осматривает меня –
снова прописывает морфий –
Стены дома сжимаются все чаще – а ступеньки лестниц – убегают из-под ног
– я лишь чудом не сломал себе шею утром –
Потерял счет месяцам..какой сейчас год? Кажется, что так было всегда –
Мальчишка с громким воплем убежал, когда я открыл дверь – неужели все так
плохо? А зеркало я разбил и теперь даже не у кого узнать, что со мной не так
–
Но уже слишком поздно – и мне пора уходить – и я заслужил это – за то, что
впустил их, сам того не ведая –
Томаззо, мой милый Томаззо, ты шипишь на меня, ты тоже чуешь, что я уже
не жилец –
Он пытался меня убедить, что мне станет лучше – он, проживший рядом с
нашей семьей без малого пять веков! он, все это время наблюдавший за тем,
как демоны наполняют этот мир! он, слуга тех, о ком шепчутся кочевники,
огибая плато Лэнг, ибо запретны их имена!
Господи.
Ivar Ragnarsson
Автор
Домишко не блистал красотой и ухоженностью. Откровенно говоря, он
казался ветхим и никуда не годным – серые облупившиеся доски, давно
забывшие о тех временах, когда они были покрашены в какой-то цвет,
рассохшиеся рамы, мутные стекла и пыльный бурьян вокруг.
- Хмм…выкосить бы для начала эти заросли, - уныло сказал Мэтью Грин,
обозревая свое наследство.
- Э, парень, ты поосторожней с ними, тут не любая трава – сорняк, есть и
полезные. Папашка твой знал толк в травах, - заявила Пэг.
- Лечился, что ли? – равнодушно спросил Грин.
***
- Эх! – потянулся новоиспеченный домовладелец, выходя на порог.
К его несказанному удивлению, еда Пэг оказалась съедобной. Более того,
таких вкусных блинчиков, он не пробовал, пожалуй, никогда в жизни. Надо
перестать судить о людях по первому впечатлению – решил он. И подумал,
что, пожалуй, с соседкой ему повезло.
Свежий утренний ветерок обдувал ему лицо, и, хотя, он уже нес затхлый запах,
присущий этому месту, сегодня жизнь казалась Грину вполне сносной. Спал
он хорошо, старая кровать с облезлой спинкой порадовала неожиданным
комфортом. Грин словно провалился в мягкое облако сна и проспал до
рассвета. Правда, с наступлением сумерек дом наполнился шорохами, но Грин
сказал себе, что любому старому зданию это свойственно – что-то
рассыхается, что-то проседает, знаете ли. Опять же, мыши. И крысы. Одна из
них совершенно точно пробегала ночью по спальне – твердый топот
маленьких лап Грин слышал на грани яви и сна. Утром он даже обошел свои
- И не увидишь нигде. Одна только Пэг знает, как добыть эти семена. Да еще
твой папка знал – я его учила. А еще от него польза есть, не одна красота.
- И какая же?
- Да как от любой травки, - бросила Пэг и заторопилась в дом.
У Мэтью Грина осталось смутное ощущение, что она чего-то не договаривает.
***
Несколько последующих дней Мэтью Грин поглощал вкуснейшую стряпню
Пэг и почивал, словно на облаке, каждый раз дивясь тому, отчего в этаком
унылом местечке, в дряхлом, неуютном и пыльном доме, ему так хорошо
спится.
Кстати о стряпне Пэг. Все, что она готовила, казалось Грину чем-то
особенным. Он, подумав, определил это так: вкус любого ее блюда, самого
простого, был сложнее, богаче, многогранней, чем вкус обычной еды, которую
без труда мог состряпать и сам Грин. Возможно, дело в этих самых «травках»?
Что ж, очень может быть. Странное дело: Мэтью Грин, будучи в известной
мере чистоплюем, испытывал физическое отвращение к Пэг, ее сыну, ее
лачуге и образу жизни, брезговал даже дотрагиваться до нее – он обычно долго
оттирал руку, которую Пэг при встрече трясла и мяла в своих вечно липких
пальцах. Но, начиная лакомиться обедом, принесенным соседкой, он забывал
о своей брезгливости, да и вообще обо всем, совершенно не думая, что
готовился этот деликатес на грязной кухне, и руки стряпухи были нечисты.
Лишь два обстоятельства омрачали в эти дни его благодушное настроение –
необходимость следить за Солом и проклятая крыса, что каждый раз перед
рассветом смущала его блаженный сон своим топотом.
Но вскоре доставили из города вещи, а с ними – Поля, французского бульдога.
С появлением собаки возникла новая проблема.
***
- Понимаете, он воет и рычит с тех самых пор, как его вывели из машины. Воет
и рычит, и, если заметит Пэг или Сола, - а у нас, считай, нет забора между
участками, старый покосился, а в трех местах просто лег на землю, так что Сол
перелезает через него беспрепятственно! Так вот, если заметит кого-то из моих
соседей, делает вид, что сейчас кинется на них, а ведь всегда был
добродушнейший пес! – Мэтью тянул Поля за собой на поводке по разбитой
дороге, мимо куч гниющих отбросов да чахлых кустов, серых от пыли.
Осатанев от шума, который подняли его собака и Пэг, он решил немного
прогуляться и подышать воздухом.
- А что Пэг? – с интересом спросил его собеседник, Дик Шнайдер, местный
ветеринар. С этим краснолицым и громкоголосым джентльменом Грин
познакомился накануне.
- О, Пэг очень бурно реагирует. Кричит, как резаная, проклинает мою собаку,
на чем свет стоит. Так, знаете, затейливо проклинает. А Сол сидит в своей
халупе и не кажет носа. Оно и к лучшему, а то я так устал ходить по
- Так вот, - продолжал Шнайдер. – Несколько лет Бреда мозолила тут всем
глаза, путалась со всякими проходимцами. В основном то были сезонные
рабочие, люди без корней, будто ветром влекомые по стране. Мигранты из бог
знает, каких стран. От одного из них она родила дочь, Бидди. Молва
приписывала отцовство одному малорослому азиату, которого особенно часто
видели с Бредой. У него всегда во рту была глиняная трубка. Говорили, что
курит он не табак, а какую-то дрянь, вызывающую видения, что произрастает
у него на родине. Вскоре он исчез, а Бреда умерла. Гибель ее сильно
впечатлила наших обывателей – грешницу нашли растерзанную каким-то
зверем. «Прямо как Иезавель!» - говорили наши кумушки.
- А что случилось с Бидди?
- Ее воспитала некая сострадательная и богобоязненная женщина. Она выдала
Бидди замуж за честного бедняка. Пока муж был жив, Бидди вела себя
прилично. Но несчастный умер через полгода после свадьбы, и вскоре стало
ясно, что зов крови сильнее хорошего воспитания. Бидди пошла вразнос. Дом
ее мужа превратился в гнусный притон, обиталище каких-то мутных
личностей. Многие из ее постояльцев не принадлежали к белой расе. Как вы
понимаете, это подогревало фантазию соседей, которые все толковали про
странные ритуальные песнопения и сладковатый дурманный дым. Правда это
все, или нет, теперь не узнать. Бидди пила по-черному, от чего вскоре и
преставилась, оставив тринадцатилетнюю Пэг, дочь, зачатую в пьяном угаре с
каким-то случайным гостем, уроженцем далеких краев.
- Пэг ваша община тоже пыталась помочь встать на путь истинный?
- О, нет, Пэг была девицей бойкой и самостоятельной, и сразу отказалась от
чьей-либо помощи.
- И прямо тогда, в тринадцать лет, бросилась в любовный омут?
- Ну, да. Но хоть не устраивала в своем доме рассадник порока, как ее мать.
Так что, соседи Пэг терпели. Правда, старались не общаться. Все, кроме
одного.
- Моего отца? – вырвалось у Мэтью.
- Не хотел я затрагивать вашего отца. Сразу понял, что вам это неприятно, -
вздохнул Шнайдер. – Но да, только ваш отец с ней и дружил. Он появился у
нас, когда Пэг было лет двадцать, купил дом рядом с ней.
- Что он был за человек?
- Трудно сказать. Он был и остался для нас чужаком. Вы знаете, что он
большую часть времени в этом доме не жил? Да, да, он постоянно был в
разъездах. Приезжал раз в несколько месяцев и жил неделю-две. У них с Пэг
были какие-то общие интересы, надо сказать, довольно зловещие.
- Пэг что-то говорила про травы!
- Да, травы и то, что из них можно приготовить. А еще – какие-то колдовские
штуки, ритуалы, заклинания…
- Вы сказали, что она считает себя знахаркой.
- Да, правда, наши женщины, как правило, употребляют слово «ведьма».
- Кто б сомневался!
***
Ночью разразилась гроза. Мэтью Грин вздрагивал сквозь сон от раскатов
грома и грохота водяного потока по крыше. Возможно, непогода была тому
виной, но в этот раз его сон не был покоен.
Он провалился куда-то сквозь пол и увидел земляную комнату. На стенах
цвета гноя плясали отсветы огня. Там, перед идолом, напоминающим
гигантскую картофелину, сидела голая Пэг в окружении своих мертвых детей,
вставших по такому случаю из безымянных ям. Хотя, возможно, именно в эту
комнату глубоко под землей она их и относила сразу после родов. Несколько
десятков жутких младенцев, отвратительных уродов! Раздутые головы,
сочащиеся зеленой гнойной слизью, лишние пары рук и ног, клешни вместо
пальцев, изломанные острые хребты, незрячие, розовые, как у мышей-
альбиносов, глаза… Мэтью был там, но они его покуда не замечали, ведь
мертвые слепы, они не видят живого, пока им не покажут на него и не крикнут:
«Куси!». Пэг медленно повернулась грузным землистым телом. Сейчас она
покажет на него своим выродкам! Мэтью, зажмурившись, ждал
омерзительного касания ледяной зловонной плоти, которая обрушится на
него, как грязный дождевой поток. Но вместо орды нерожденных, на него
кинулся Сол. Олигофрен мычал и кривил рот, тыча в Мэтью разлагающимся
трупом двухголового ягненка. Мертвая тварь вдруг напряглась, выпучила
белые глаза и завизжала, дергаясь волнообразно.
Волосы у Грина встали дыбом. Он издал дикий вопль и подскочил на кровати.
В ноздри сочился темный, удушливый смрад разложения. Перед открытыми
глазами возникло лицо. Миниатюрное лицо мужчины, бледное, с узким лбом
и коротким носом. Тусклые глаза испорченной селедки, очень близко
посаженные, не мигая, смотрели на Мэтью. Что самое ужасное, лицо
принадлежало крупной серой крысе. Казалось, чудовище, влезшее на грудь
спящего, страдало от зубной боли. Несколько кошмарных секунд оно
гипнотизировало его скорбным взглядом. Но, как только второй вопль Грина
сотряс воздух, безмолвно исчезло.
Мэтью упал на подушку без сил. Он убеждал себя, что это – всего-навсего
продолжение кошмара, которое увидели еще спящие глаза, словно проекцию
***
Грин не успел позавтракать. Снаружи завывал Сол и разорялась Пэг. Бросая
вилку и нож, Мэтью вдруг осознал, как остро ненавидит обоих после
сегодняшнего кошмара. Он совершенно не хотел видеть сейчас при свете дня
тех, чьи образы отравили ему ночь. Но он заставил себя выйти и
поинтересоваться, в чем дело.
Оказалось – Поль укусил Сола, когда тот в очередной раз прицелился, чтобы
извергнуть содержимое кишечника за домом Грина. «И поделом!» -
мстительно подумал Грин. А вслух сказал:
- Пэг, сделайте что-нибудь, чтобы ваш сын больше сюда не ходил. Вы видите,
собака его не любит. Она укусит его снова, если он опять забредет ко мне. Я
же не могу запереть Поля в доме, да и держать на привязи не собираюсь.
- Нет, сынок, - сказала Пэг неожиданно тихо и зловеще. – Это ты сделай что-
нибудь, чтобы твоя собака больше не кусала моего мальчика. А лучше всего –
избавься от нее. Пока я еще добрая.
- Позвольте, Пэг, - запротестовал обескураженный Грин. – Но ведь это не Поль
забежал к вам, а Сол зашел на мою территорию и сделал то, чего не должен
был делать! Так кто виноват?
- Ты, - это прозвучало, словно плевок. – Никогда не терпела этих жирных
тварей! Чтоб ее тут не было!
- Э, полегче, вы не у себя дома...
- Так, сынок, мне это все надоело. Не надо злить Пэг. Мой мальчик, хоть умом
обижен, никому зла не делает. Это кто угодно подтвердит. Так кто у нас
выходит виноватый? Ты. Избавься от пустолайки, пока беды тебе не наделала!
***
Вплоть до полудня Грин раздумывал, как поступить. Ссориться с Пэг не
хотелось. Он уже убедился, что, при всей своей умственной ущербности, она
весьма хитра и упорна. И дьявольски горласта. Он уже предвидел скандал,
который соседка закатит на весь этот чертов городишко. И он, Мэтью Грин,
предстанет в ее словах садистом и извергом, удовольствия ради натравившим
волкодава на ее больного несчастного сына, «никому не сделавшего дурного».
Положим, Пэг тут не любят. Но и он для этих людей пока что чужак. Разве они
не встанут на сторону Пэг, позабыв, как сами гоняли дрекольем ее «бедного
безобидного мальчика», гадившего у них перед дверьми? Короче говоря, надо
готовиться к неприятностям.
Ближе к вечеру Грин решил сделать первый шаг к примирению.
Он прошел через заросший и заваленный хламом двор, перешагнул через
какие-то земляные бугры, невольно подумав – а не тут ли похоронены
выкидыши Пэг? Он содрогнулся, словно наступил босой ногой на огромного
паука, и отогнал эту мысль подальше. Пэг обихаживала свой куст, тот, что
цвел фарфоровыми цветами, воркуя что-то вроде «лалу-шикалу».
- Кхм…это по-гэльски?
- Чего? – соседка уперла в него тяжелый, как у цепной собаки, взгляд.
- Ну, вы ведь, кажется, ирландка? Просто я хотел извиниться перед вами за
Поля и за то, что утром погорячился. Мне действительно жаль…
- Шавка все еще тут? Избавься от нее! – отрубила Пэг. И повернулась к Мэтью
квадратной спиной, обтянутой замусоленной зеленой кофтой.
Он шел назад, чувствуя, что яд ночного кошмара просочился в явь и отравил
солнечный свет, словно воду в колодце.
***
Ночь не принесла облегчения, но снова подарила ему видения пляшущих
теней, пламени и вереницы нерожденных, кружащихся в выморочном
хороводе посреди своей подземной тюрьмы. Сейчас ее округлые влажные
стены почему-то наводили на мысль о чреве какой-то чудовищной праматери,
притаившейся глубоко под землей. Праматери-смерти – подумал во сне
Мэтью.
На рассвете он, кажется, снова кричал и снова слышал удаляющуюся крысу.
***
- Ну, где же ваш пес? – нетерпеливо спросил Дик Шнайдер.
- Он только что был здесь. Поль, Поль!
- Говорите, он не ест уже три дня? Откуда у него тогда силы на прятки?
- Он не ест и при этом очень беспокоен. Не сидит на месте, все время убегает
в заросли, потом прибегает обратно. Поль!
- Понос, рвота – были?
- В первый день он поблевал, но ведь собаки часто так делают. Я, каюсь, не
обратил внимания. О, смотрите, идет…
- Матерь божья…
- Поль, сидеть! Место, Поль!
- Почему вы не предупредили меня об агрессии? – шепотом спросил Шнайдер.
– Я бы принес револьвер.
- Вы думаете, это бешенство? – Мэтью почему-то тоже понизил голос до
шепота.
Его пронизало холодом. С детства он испытывал почти суеверный страх перед
этой неизлечимой болезнью.
- За свою практику я навидался бешеных животных. Но ни одно из них не
выглядело так.
Пес скалился на них, словно не узнавая. Его шатало. Желтоватая тягучая пена
капала из неестественно искривившейся пасти. Казалось, какая-то сила
раздула тело собаки изнутри, и теперь она напоминала бочонок на коротких
ножках. Голова тоже увеличилась в размерах, словно у ребенка-гидроцефала.
Огромная, бесформенная, она тяжело качалась у самой земли, будто позвонки
животного больше не выдерживали ее вес. Но самое страшное зрелище
***
Но револьвер бедняге Полю не понадобился.
Незадолго до заката ужасные звуки оторвали Мэтью Грина от размышлений и
заставили выбежать из дома.
Перед домом, на утоптанном пыльном пятачке разыгрывалась чудовищная
драма.
По всей видимости, Сол недолго пребывал в унынии по поводу нападения
собаки и вновь решился на вылазку. Но, как только он преодолел хлипкий
забор, был атакован псом, молча выскочившим из зарослей бурьяна.
Когда Грин вылетел на двор, дикий, полной нездешней злобы, рык уже смолк.
Поль, уже утративший всякое сходство с французским бульдогом, и вообще с
земной тварью, лежал бездыханный. Сол катался по земле и ревел на одной
жуткой ноте. В его реве не было ничего человеческого – это был глас мучимой
грешной души, несущийся из преисподней. У Мэтью заложило уши. Он
нерешительно приблизился, но не сразу разобрал, что именно предстало его
глазам. Кровь, щедро залившая пыльную землю. Безобразный труп,
истекающий сукровицей и гноем. Какие-то подергивающиеся ошметки. Грин
наклонился, чтобы рассмотреть, и тут же с придушенным стоном кинулся в
кусты. Там его как следует вытошнило.
Эти обрубки, которые он поначалу принял за странных жирных червей,
невесть откуда взявшихся. Это были откушенные пальцы Сола, продолжавшие
конвульсивно сгибаться в кровавой грязи.
Пока Мэтью опустошал желудок, примчалась Пэг и завыла в унисон со своим
отпрыском.
- Что ты наделал?! – орала она, непонятно к кому обращаясь. – Кровь попала
на него!! Его кровь теперь – яд и гниль!!
Когда она утащила воющего Сола в дом, Грин отважился подойти к останкам
собаки. Ткани распадались с невероятной быстротой. Осталась одна шкура,
вокруг которой медленно растекалась бурая зловонная субстанция, густая, как
патока. Распад затронул даже кости.
«Боже, - мысленно говорил себе Грин. – Боже. Смогу ли я теперь хоть когда-
нибудь забыть то, что я видел? Представляю, как удивится Шнайдер».
***
Сол выл всю ночь, не замолкая ни на минуту.
Мэтью Грин несколько раз пытался забыться сном. Но, как только он смыкал
веки, к нему, постукивая по деревянному полу, начинали подбираться пальцы
Сола, белые, как брюхо дохлой рыбы, и распухшие в два раза. Грин с криком
вскакивал и благодарил себя за забывчивость, из-за которой оставил
непогашенной свечу.
Вой начал стихать лишь к утру, превращаясь временами в странный
булькающий рык, напоминающий голос животного.
Грин наконец-то сумел уснуть без сновидений, но его блаженство длилось не
больше часа – треклятая крыса проскакала в обычный срок по дому, и топот
ее лапок показался бедняге громом небесным.
- С этим надо что-то делать, - сказал он самому себе, глядя в потолок.
***
Дик Шнайдер не велел приближаться к жилищу Пэг. Да и сам Мэтью Грин не
горел таким желанием. Он не мог впоследствии объяснить, какая сила
заставила его в ранних сумерках заглянуть в приоткрытую дверь проклятого
дома.
День, пасмурный и пыльный, был пронизан тягостным ожиданием чего-то
неизбежного и очень плохого. Мэтью маялся у себя в доме. Попробовал
прогуляться по городку, но вернулся с полдороги. Попытался занять себя
делом, благо что было чем заняться: домишко настоятельно требовал ремонта,
а бурьян - мачете. Но, что бы он не делал, все валилось у него из рук, а взор
обращался на соседний участок.
Наконец Грин нашел в себе силы признаться - он боится Пэг. Он не может
заняться никакой созидательной деятельностью от того, что мысли его
постоянно крутятся вокруг Пэг. Что она сейчас замышляет? Какую месть
готовит? Почему притихла?
Лачуга Пэг была окутана тишиной. Очень странно, - думал Грин, - при том,
что соседка громогласна и скромностью не отличается. Обычно с утра до
поздней ночи раздаются ее сиплые вопли - окликает идущих по улице,
поливает отборной бранью Сола, напевает популярные мотивчики, или просто
болтает сама с собой. Тишина была зловещей, от нее нервы Грина
натягивались, как струны.
Ее чокнутый сынок тоже затих. Только временами издавал совсем уж
странный звук - тот самый булькающий рык, который впервые Грин услышал
на исходе ночи. Впрочем, что взять с идиота.
Приоткрытая дверь зловонной халупы. Грин смотрел в эту черную пасть,
возможно, скрывающую ядовитые зубы.
Уже темнеет. Можно было бы пробраться незамеченным, прошмыгнуть через
двор и глянуть, что она там делает. Одним глазком. Она не заметит. А если
заметит, можно сказать, что весь день беспокоился из-за Сола и зашел
проведать. Пусть она даже набросится на него с руганью, что с того? Большего
она все равно не сделает. Мэтью Грин решился.
***
Из темного проема донеслось: рррум. И теперь Мэтью был совершенно точно
уверен, что такой звук не в состоянии издать человеческое существо. Вначале
он не увидел ничего. Глаза медленно привыкали к сумраку, но когда привыкли
полностью, мозгу Грина все равно потребовалось время на то, чтобы постичь
смысл увиденного.
На убогой кровати, в куче грязного тряпья, двигалось и сипло дышало нечто.
В первую минуту оно предстало ему в нерасчлененном, первобытном
единстве. И лишь секунду спустя распалось на две части. Тело, оседлавшее
длинное тощее существо, лежащее навзничь, принадлежало женщине. Правда,
Грину вначале показалось, что он увидел во плоти тот мерзкий идол из своего
сна - то самое, похожее на картофелину, женское тулово со множеством
жирных складок, словно бы обладающее более чем одной парой грудей. Столь
первозданное и животное по своей сути, что наличие конечностей и головы
казалось не обязательным и второстепенным. В следующий миг Грин
поразился тому, как отличается Пэг в платье от голой Пэг. Скинув одежду,
она, словно бы, порывала с родом человеческим.
Но создание, с которым Пэг совершала противоестественный половой акт...
Грин, завороженный потусторонним кошмаром разглядывал его: беспалый
обрубок, уже полностью переродившийся в короткую примитивную
конечность, не способную держать, но явно умеющую грести под водой;
вытянутая морда с узкими изогнутыми челюстьми - конечно же, она не могла
издавать иные звуки, нежели утробный крокодилий рык; сросшиеся ноги,
одетые скользкой пленкой - праобразом будущей чешуи. Лишь левая рука и
часть плеча еще оставались человеческими. Голый идол, тяжело сипя, скакал
на длинном и сером половом органе этого существа, чуждого уже не только
роду людскому, но и самым примитивным тварям Земли.
Мэтью застыл, как изваяние. Умом он понимал, что надо уходить, пока его не
заметили, но ноги приросли к земле.
А Пэг прервала свою безумную скачку - свою поездку на ящере нижнего мира
через жуткие темные пространства! - и повернула голову. Глаза ее были
затянуты прозрачной пленкой. Сейчас, во время своего камлания, она была
неспособна внимать звукам и образам нашего мира.
Над захламленным темным двором вздымался ввысь, царил призрачный
аромат фарфоровых цветов, соединяющий в себе самые изысканные ноты
благовоний и смрад падали в придорожной канаве. Мэтью Грину показалось,
что смутно во тьме белеющие чашечки хищно повернулись ему вослед, когда
он пробегал мимо.
***
Сон избегал его. Проклятый аромат цветочков Пэг застрял в носу. Голова
болела и желудок скручивался в тугой комок, словно Грин угорел. Вспомнив
слова доктора Шнайдера о тосксичности фарфоровых кувшинчиков, Мэтью
выпил пару стаканов молока и в самом деле почувствовал себя немного лучше.
Однако это не помогло ему уснуть.
заостренными, как у свиньи, ушами. На портрете из зала суда глаза его смотрят
равнодушно и тускло. Мэтью вспомнил полный тяжелого страдания взгляд
крысы.
- Что, Мозес, нравится тебе твое бессмертие? - спросил он дремучую ночь,
зловонно дышащую из лаза.
***
Светало. Мэтью Грин шел по шоссе, ведущему прочь из поселка Мускатный в
большой и замечательный мир. Он шел навстречу неизвестности, с одной
лишь шляпой в руке, а за его спиной вставало зарево пожара. Уходя из городка,
он поджог свое наследство. Перед этим тщательно заперев двери и окна, чтоб
ни одна крыса не выскочила.
Когда он отошел на приличное расстояние, его начало было глодать
нехорошее чувство, ведь он поступил столь опрометчиво: в такой ветер огонь
может понести на соседские дома. Однако, подумав о ближайшем к нему
соседском доме, он решил, что это не такой уж плохой вариант.
Мэтью Грин шел навстречу рассвету, впервые в жизни чувствуя себя
свободным и почти счастливым. Лишь одна мысль омрачала его ликование.
Мысль о том, что на территории Соединенных Штатов живет, по меньшей
мере, семнадцать его кровных братьев. И каждого из них поджидает своя
жрица, у которой в грязном палисаднике благоухают тлетворные цветочки.
- Что вы выберете, братья? - прокричал Мэтью Грин изо всех сил. - Что вы
выберете?
Пешеход, который в этот ранний час брел по обочине с дорожным саквояжем,
вздрогнул и обернулся на крик. Мэтью успел поймать его удивленный тускло-
серый взгляд...
После проповеди
Ivar Ragnarsson
Автор
Прихожане разошлись. Церковь пуста. Лишь метель бьется снаружи о стены,
лишь грозный сумрак декабрьского вечера затекает в окна.
Отец Мэппл, рослый седой человек в морском бушлате, спускается с кафедры
по знаменитой подвесной лестнице, придерживаясь за поручни, сделанные из
каната красной шерсти. Еще недавно прямой и строгий, он вдруг устало
сгибается, словно вся тяжесть мира навалилась на него. Берется за свою
черную квакерскую шляпу с обвисшими полями. Но что-то привлекло его
внимание.
ОТЕЦ МЭППЛ: Эй, юноша, чего ты тут ждешь? Проповедь окончена. Ты ведь
с «Пекода», если не ошибаюсь? Завтра, в это же время, вы будете уже
бултыхаться в такой же метельной ночи, и огни Нантакета станут медленно
уплывать, все дальше и дальше, в белесую мглу, откуда нет возврата…Я бы на
твоем месте поторопился на борт. А впрочем… Если ты все равно задержался,
пойдем-ка со мной.
Ivar Ragnarsson
Автор
Достижение святости требует таких же или, по крайней мере, почти таких же
огромных усилий; но святость предполагает благие и естественные пути. Это
попытка вновь обрести экстаз, который был присущ людям до грехопадения.
За окнами угасал день. Октябрь пел свою песню смерти над посеревшим
городом, разбросанным по холмам и долам над свинцовой, полноводной
рекой. Там, снаружи, вечер был багрян и пронзителен, а я стоял тут, перед
библиотечной стойкой, и вел бесполезный разговор с джентльменом,
напоминающим богомола в очках и хорошо пошитом темном костюме.
С самого начала, с первых же слов было ясно, что этот разговор никуда не
приведет. Джентльмен-богомол – что-то вроде Цербера, выставленного моей
злосчастной судьбой перед самым порогом, за которым – рукой подать до
цели. И так всю мою чертову жизнь, ты ведь знаешь, моя дорогая, как я боюсь
существ, подобных этому джентльмену, все его племя, облеченное небольшой
властью и огромной ответственностью, наделенное правом запрещать, не
пускать и отказывать. Подозреваю, что они прекрасно чувствуют мой страх,
лишь только я вхожу в какое-нибудь присутственное место, как цепная собака
чует страх прохожего. Потому они так любят рушить мои хрупкие надежды,
видать, это доставляет им особое, извращенное удовольствие.
Я сделал вид, что мне не известно. Наверное, мне просто захотелось взять
реванш – раз он издевается надо мной, почему бы мне над ним не
поиздеваться?
- Все это очень интересно, но мистер Фуллер дал мне разрешение в своем
ответном письме. Почему бы вам просто не позвать его?
В полупустом зале вдруг стало темнее, как мне показалось, сам воздух
помрачнел и сгустился. Ощутив иррациональное чувство нехватки воздуха, я
ослабил галстук.
В самом деле, это всего лишь одна из ламп погасла, как раз над нашими
головами. Но я уже знал – это угасла моя надежда получить искомое.
Я еще некоторое время тряс у него перед носом письмом Фуллера и даже
осмелился повысить голос, прекрасно понимая, что терять мне уже нечего.
Человек-богомол, видимо, обрадовавшись тому, что меня удалось вывести из
равновесия, решил устроить мне показательную порку.
Холодный воздух принес облегчение. Как я уже писал, октябрь пел свою
смертную песнь. Я слышал ее явственно: камень домов и улиц издавал
неясный тревожный гул, глубокими, яркими нотами звучали небеса,
росчерками черных молний вспыхивали деревья, словно безумные скрипки в
«Скачке валькирий». Я обратил лицо к страшному, торжественному закату,
Нет же, я, как полный дурак, стоял и ждал чуда, не желая смиряться с
поражением. И чудо пришло, Милисент.
- Скажите, а для чего она вам так нужна? Поверьте, это не праздное
любопытство! Очень может быть, что я как раз смогу предложить вам замену,
если узнаю больше.
- Этот сон был слишком необычен. Я видел события давно ушедших времен…
даже не так! Времен настолько древних, что вся известная нам история
человеческой цивилизации по сравнению с этой бездной времени кажется
мигом! Настолько, что и сама смерть умерла бы, пролистывая год за годом,
пока добралась бы до конца.
Правда, теперь я припоминаю, что было в нем кое-что еще – алчная радость
охотника, который видит, как добыча добровольно идет в расставленные им
силки.
- Да, уверяю вас! Никто и никогда еще не видел во сне ничего подобного, даже
видения Кольриджа уступают той фантастической ясности, тому нездешнему
ужасу и безумной красоте, которые предстали перед моим взором. Я,
признаться, не уверен, было ли то вообще видением. Меня не оставляет
странное чувство, что во сне я был перенесен некой силой на иные планы
бытия. Понимаете? Мне кажется, что я присутствовал там физически!
- Сходство между нами еще и в том, что мой труд, как и его, остался
незавершенным. Правда, совсем по другой причине. Память о нездешнем не
покинула меня, подобно паутинке утреннего тумана. Я писал, и образы,
явившиеся мне во сне, послушно укладывались в строки. Впервые в жизни я
не ощущал того, что принято называть муками творчества – поэма писалась с
невероятной, пугающей легкостью. И вдруг перо мое остановилось.
- Почему же?
- Потому что иссяк поток образов, который питал его. Я дошел до границы
сна, оборвавшегося так нелепо, и понял, что путь мне освещало не солнце
иного мира, а волшебный фонарь. Коварный волшебный фонарь, в который
его создатель вложил конечный набор картинок, и теперь я тщетно пытаюсь
добиться от него большего, ведь это всего лишь мертвый, бесполезный
прибор… Вот так неожиданно закончилась моя карьера пророка.
- Что же?
- У меня все эти месяцы вертятся на языке три слова: «заглянуть за грань». Так
вот, они все, так или иначе, заглядывают за грань. За грань временной шкалы,
открывая жуткие зияющие бездны там, где ученые кладут предел не только
людской, но и геологической истории. За грань естественного знания, за грань
морали и этики. Один из них – пресловутый «Некрономикон». Ничего не
говорящее мне название. Но автор дал в статье некоторые выдержки из
текста…
Я пожал плечами. Дядя тогда уже был стар и склонен к причудам. Впрочем,
вещь действительно выглядела старинной, и, возможно, представляла
определенную ценность. Судя по сведениям, что мне удалось в тот раз
вытянуть из дяди, которого мои шутки про джиннов заставили надуться и
сделали немногословным, ранее она принадлежала его не очень близкому
знакомому из Провиденса, а с недавних пор (обстоятельства так и остались для
меня неясными) обрела свой новый дом здесь. Этот самый знакомый, если
верить туманным намекам дяди, был то ли откровенным колдуном, то ли
очередным поехавшим от прочитанного мистиком. Тем не менее, дядя
отзывался о нем с большим уважением и даже трепетом.
Итак, я вновь, спустя два года, держал в руках бронзовую лампу.
Эта лампа – она словно манила меня к себе! Я разглядывал ее так и эдак,
поглаживал неровность зеленоватой бронзы, пытался разобрать арабскую
вязь, орнамент из слов, но распознал только несколько знакомых букв. Эта
вещь была стара, очень стара. «Возможно, ей тысяча лет», - подумалось мне
почему-то. В голову мне пришла странная, вздорная мысль. Я решил
использовать ее по прямому назначению. Я раскрошил свечу и добыл фитиль,
принес из кухни немного рапсового масла. Недолго повозившись, я запалил
лампу и погасил свет.
Некоторое время я сидел в странном трансе, заворожено глядя на мятущийся
неровный огонек и струйку черного коптящего дыма, поднимающегося к
потолку. И вдруг все переменилось. Из старой масляной лампы ударили лучи
ровного розоватого света, и она вся заискрилась, как огненная роза. По стенам
забегали наперегонки лучи и тени. Это были странные тени, они не имели
отношения к предметам, находящимся в гостиной. Что отбрасывало их?
Невиданные растения, звери, странные создания, которые существовали, как
вы говорите, на иных планах бытия? Думаю, это они явились в мою гостиную
в виде бесплотных теней. Я хотел бежать от этого, как мне казалось, злого
чуда, но, пораженный до глубины души, не мог даже вскочить с дивана. И тут
мой взор обратился на дальнюю стену. Там, в розовом сиянии лучей, начали
проступать контуры какой-то местности… Не буду рассказывать, что мне
довелось увидеть в ту ночь, и не просите. Лучше посмотреть на это самому.
Достаточно сказать, что с рассветом я чувствовал именно то, о чем толковали
вы: я был духовидцем, избранным из тысяч и тысяч.
- То, что лампа способна вам дать, не имеет цены. В мире людей – я имею в
виду. Так что, забудьте про деньги, с человеческой точки зрения вы получаете
желаемое совершенно бесплатно. Но «бесценно» означает также –
«баснословно дорого». Именно такую цену взимают за тайное знание иные
миры, отличные от нашего. Так что, мистер Прайс, готовьтесь раскошелиться.
Поняв, что и тут мне ничего не светит, я даже решился уплыть вниз по реке,
наняв лодку. Но река в прямом смысле не пожелала нести неправедный груз,
выбросив мой челн на отмель.
Лишь исчерпав все попытки, я, наконец, понял, какую цену взяли неведомые
мне силы за единственный месяц неземного экстаза, месяц, проведенный в
шкуре всемогущего творца…
Я не знаю, кто такой этот мистер Диксон, но почти уверен, что облик
заурядного провинциального доктора принял некто, имеющий форму
непостижимую человеческому уму. Я боюсь даже представить себе его
страшную, противоестественную, аморфную природу, хотя, казалось, чего
мне теперь-то бояться, если все уже случилось?
Он вполне мог бы оказаться духом этого города, genius loci, что завлекает в
сети простаков, возжелавших запретных плодов, и замуровывает их вечность,
словно мух в кусок янтаря.
- Верно ли, что ты, отчаявшийся, готов принять любую помощь? – спросил
пришелец.
- У меня ничего нет, - сказал несчастный. – Судьба лишила меня всего. Иначе
я не просил бы помощи.
- А цена?
Незнакомец положил розу на свою темную, как орех, ладонь, и она медленно
умерла под палящим солнцем.
- Следующий ход.
В этот раз бедняга думал еще дольше и придумал, как ему казалось, то, чего
никто на свете не мог ему дать. Он пожелал взамен одной умершей жены весь
сонм гурий Аллаха в жены. Нежных, не тронутых никем, нездешне
прекрасных райских дев. И он получил их, вечно девственных, большеглазых
и жарких, как пламя.
А ровно через год все исчезло – и дворец, и гурии, и сам феллах. Остались
лишь занесенные песком развалины его лачуги, да выбеленный солнцем
скелет, словно этот бедный человек давно уже был мертв.
Своей очереди дожидаются еще пять бутылок. В них «Роза огня», «Ночные
гарпии», «Изумрудный венец» и стихотворения. В детстве я любил романы об
отважных путешественниках. Героев этих книг море выбрасывало на
необитаемые острова и дикие, страшные земли, населенные каннибалами.
Послание в бутылке порой спасало жизни этих отчаянных людей. Мою жизнь
не спасти. Но мне мучительно думать, что плоды моего восторга и безумия не
прочтет никто. Может быть, я и бездарный, но все же – поэт, а значит –
скромный соавтор Творца Вселенной.
Моя дорогая, никак не могу дописать последние строки, мне страшно кончить
это письмо и отдать его волнам, словно тогда окончательно разорвется связь
между нами. Нет, я буду надеяться, что ты когда-нибудь возьмешь в руки это
послание, пусть через много лет. Я буду надеяться, что эта река все-таки течет
в мир живых.
Что ж, прощай. Мне предстоят бессчетные века, сложенные в один длинный,
холодный и туманный день. Один день в вечном октябре, что поет свою
смертную песнь над островерхими крышами седого города. Мне предстоят
века сожалений, но, боюсь, то будут не сожаления о доме, друзьях, простых
радостях жизни, о тебе, моя любовь. Эти века безвременья будут наполнены
мукой, превосходящей страдания всех морфинистов и кокаинистов на земле,
тоской по утраченной лампе и ее экстатическим, страшным и дивным
пророчествам. Ибо не целый мир я утратил, а больше, чем мир.
Хильда Уайт
Автор
Двадцать девятое октября. 09.05.
Под ногами что-то захрустело.
Орихара перелез в комнату, прикрыв за собой полуразломанне окно, брезгливо
стряхнул с ботинок налипшую грязь и осколки битого стекла, то и дело
застревающие в подошвах.
Но как бы безумна – или же гениальна – не было эта идея, на неё кто-то всё-
таки купился, и теперь Изае предстояло выяснить, много ли ещё этих безумцев
бегает по Икебукуро (а может и за его пределами), и не собираются ли они
повторить действо, за которым их застали. Ещё немного времени ушло на то,
чтобы разузнать, где раньше видели приспешников культа или слышали их
пугающие молитвы и песнопения. И вот теперь Орихара исследовал один из
недостроенных домов в замызганном портовом районе, надеясь обнаружить
какие-то подсказки.
Информатор уже был готов покинуть наскучившее ему здание, но тут Фортуна
– или же другое, не столь благосклонное и мирное божество – преподнесла
ему сюрприз. Вылезая из того же окна, Изая случайно задел и выбил из стены
отколовшийся камень, и нога, потеряв опору, неожиданно упёрлась в
неглубокую нишу. Опустившись на корточки, брюнет осторожно разгрёб
остатки раскрошившихся стройматериалов и вытащил из
импровизированного тайника средних размеров металлический ящик.
Взломать нехитрый замок оказалось легче лёгкого – внутри что-то жалко
хрустнуло и надломилось. Сгорая от охватившего его губительного
любопытства, Орихара откинул крышку и удивлённо уставился на толстый
увесистый том в чёрном кожаном переплёте. Информатор осторожно,
опасаясь ненароком повредить бесценную находку, вытащил книгу из её
ненадёжного убежища и бережно перелистал хрупкие истончившиеся
страницы «Некрономикона» Абдула Альхазреда.
- И цены соответствующие…
- Вы фантастику читаете?
- А вы верите в то, что кто-то может начать убивать во имя книжного бога? –
вернул ему усмешку мужчина.
- Это другое…
- Чушь чуши рознь. В Чёрного байкера тоже мало кто верит, пока не
сталкивается с ним на оживлённой проезжей части. Так почему бы не
существовать парочке жутких космических богов?
Орихара пожал плечами. Ему, как закоренелому безбожнику, было абсолютно
плевать на любых богов или их посредников, если только они не мешали, тем
или иным способом, осуществлять его планы.
Что за…
Это не было похоже ни на одну из известных Шизуо религий, и хотя он отнюдь
не считал себя знатоком теологии, всё-таки сильно сомневался, что она несёт
нечто мирное. В принципе, даже, казалось бы, мирные религии потом могут
выкинуть нечто совершенно негуманное, по отношению как и к неверным, так
и к собственным адептам, но сейчас не было времени философствовать.
Следовало разобраться, что это за текст и зачем блохе понадобилось с ним
возиться? Секту, что ли, основать вздумал?
«И тогда Старшие Владыки открыли глаза и увидели всю мерзость тех, кто
свирепствовал на земле. В гневе своём старшие Владыки схватили Древних и
бросили Их с земли в пустоту за гранью миров, где царят хаос и изменчивость
форм, и возложили Старшие Владыки на врата свою печать, сила которой не
уступит натиску Древних. Тогда чудовищный Ктулху поднялся из глубин и
обрушил всю ярость на Стражей Земли. Они же сковали его ядовитые челюсти
могущественными заклятьями и заточили его в подводном городе Рль`ех, где
он будет спать мёртвым сном до конца Эона. Ныне Древние обитают по ту
сторону врат, в закоулках между мирами, неизвестными человеку. Они
блуждают возле сферы Земли, в вечном ожидании того часа, когда Они вновь
смогут вернуться на Землю, ибо Земля познала Их и познает впредь в
назначенный час….»
Достаточно!
Шизуо с глухим хлопком закрыл книгу, с трудом сдерживая порыв отбросить
её подальше. Эта необычная и, откровенно говоря, по непонятным причинам
пугающая извращённая мифология вызывала у него неясное чувство
опасности, а ещё отчаянное желание куда-то бежать и что-то делать, дабы
избавится от мерзкого ощущений неясной угрозы. Плевать, что там блоха
задумала. Он в это быть втянутым не желал. Но от книги на всякий случай
следовало избавиться, дабы обезопасить себя и весь Икебукуро – а, возможно,
даже самого Изаю – от чего-то непонятного и опасного. Вот только как?
Хэйваджима прошёл и остановился на том же месте, где стоял Изая всего два
дня назад, и так же изучающее осмотрелся. Тишина и присущая подобным
местам книжная атмосфера обычно успокаивали его, но этот магазинчик был
словно с подвохом. Как если бы все эти стеллажи, диванчики, столик и
картины на стенах – всё это было поспешно отмытым от грязи и крови местом
преступления, и что если он вздумает заглянуть в подвал или на второй этаж
помещения, то найдёт там зверски растерзанный труп.
- Мрррр!
-Мррр…, - кот снова зарычал, но в этот раз несколько тише, и чуть склонил
голову с огромными зелёными глазищами вбок, словно оценивая, насколько
опасен неожиданный визитёр. После сделал несколько осторожных шагов
- Балор!
- Если бы, - хозяин улыбнулся одними губами. – Как раз недавно украли один
весьма занятный экземпляр. Тогда, правда, кота здесь ещё не было. А пёс не
справился со своими обязанностями. Но, может, он ещё наверстает.
- Давно?
Мужчина прищурился.
- А с вами ничего не случилось, пока вы несли книгу сюда?
- Вы же, наверное….
- С чего вы взяли?
Изая панически забился, ощущая, как грубая верёвка царапает шею. Что… вот
так? Так он закончит – жертвой на ритуале поклонения безумному
ненасытному божеству?! Информатор хрипло вскрикнул, тяжело сглатывая
через сдавленное горло. Попробовать позвать на помощь? Нет, бесполезно.
Глупо надеяться, что рядом есть кто-то благоразумный. Тем более, за
нарастающим шумом....
Шум.…
Неужели это никто не слышит?!
Навязанная темнота пугала ещё сильнее. Но ещё хуже стало, когда она отчего-
то начала рассеиваться. Хотя, не совсем так. Нелегко было подобрать для этого
описание. Просто в какой-то момент густо-чёрный начал уступать место сине-
зелёному, и вместе с этой странной цветовой переменой накатила волна
ледяного удушающего холода, какой бывает, когда ныряешь слишком
глубоко. Уши заложило, где-то на периферии остатка слуха раздался глубокий
протяжный рёв, а потом – боже, пожалуйста, может это просто бред,
мистификация измученного и одурманенного какими-то благовониями мозга
– что-то тонкое, острое оцарапало щёку и прямо перед лицом пронзительно
запищало, высоко и почти невыносимо, как летучая мышь. Тут же что-то
набросилось на него сзади и остервенело начало терзать беззащитную спину.
Парень задёргался, стараясь увернуться от неизвестного хищника, но опора
угрожающе зашаталась. Чёрт, может, спрыгнуть? Это хотя бы быстро, пусть и
не безболезненно.
Но это было не самое страшное. Лучше бы его разорвали, право слово. Потому
что после… после он увидел его. Возможно, это было всё-таки видение,
вызванное какими-то наркотическими веществами, рассеянными в воздухе.
Просто бред воспалённого агонирующего сознания человека, попавшего в
безвыходное положение. Да, именно так! Возможно…
Правдой это было, галлюцинацией, видением… тогда это значения не имело.
Тогда просто не было возможности задуматься об этом. Потому что когда
перед глазами появился огромный, нереальный циклопический город, с
безумной, нечеловеческой, неэвклидовой геометрией все мысли покинули
несчастный многострадальный разум, оставив лишь голый обездвиживающий
ужас. Невидимая сила пронесла агонирующее от страха сознание по пустым
мёртвым улицам, на которых за века и тысячелетия не появилось и не появится
- Странное решение.
- Да. Побелел весь, начал о тебе расспрашивать. Ну, точнее о том, где и у кого
я нашёл эту книгу. Потом мы выяснили, что именно описывалось на
утерянных страницах и, осознав, что нельзя терять время, я вызвал полицию.
- Да, возможно. Почему тебя так взволновало наличие второй книги? Я могу
сходить поговорить с тем человеком ещё раз…
- Даже не смотря на то, что хранит у себя два экземпляра одной из опаснейших
книг человечества? – снова прищурился Шизуо.
- Да, это странно, но организовал всё это точно не он. Зачем было бы разрушать
задумку, отправляя тебя на спасение мне и ещё десятку несчастных. Им,
кстати, повезло куда меньше – почти все потеряли рассудок от пережитого.
- А по неофициальной?
Впервые любимое время суток стало для него таким непереносимо жутким.
Изае подумалось, что теперь он просто не сможет переносить темноту.
Впрочем, это ненадолго. Возможно, его не станет уже через пару часов.