Академический Документы
Профессиональный Документы
Культура Документы
*
До знаменательного четверга оставалось только три дня времени. Но и
в эти три дня тетя Таша при помощи Клавденьки, а отчасти и Шурки
сделала чудо или не чудо, вернее, а нарядное розовое платье с таким же
поясом из легкой вуали, отделанное кружевами и лентами. Платье вышло,
действительно, прелестным при самой микроскопической затрате денег,
вверенных в долг Клавденькой. Тетя Таша сама придумала фасон, цвет,
отделку. Сама съездила в Петроград в Мариинский рынок и там на
распродаже купила, за грош сравнительно, все необходимое. От Ивана
Яковлевича скрыли покупку материи и самую поездку тети Таши в город.
Раздражать больного было крайне рискованно, да и к тому же Надя так
трогательно молила тетю Ташу ни слова не говорить до поры до времени
отцу про новое платье, что слабая бесхарактерная Татьяна Петровна
позволила себе сделать эту оплошность, сдавшись на просьбы своей
любимицы.
Теперь Надино платье шилось в шесть рук ранними утрами и
поздними вечерами, пока отец семейства отдыхал у себя в комнате. Тетя
Таша и Клавденька торопливо набрасывали стежки за стежками,
наметывали, прикидывали отделку, примеряли нежные облака прозрачной
вуали на Наде. Даже Шурка помогала им, как могла: она спарывала
наметку, вынимала нитки, пришивала кнопки, приметывала кружева. Одна
Надя ничего не делала, слоняясь из угла в угол, мешая работавшим
праздными, ни к чему не ведущими расспросами, критикуя каждый штрих,
каждую складку.
Уже рано утром в четверг платье было готово и тщательно разглажено
на постели в Надиной каморке. Накануне с вечера было испрошено у
Ивана Яковлевича разрешение идти Наде к Ртищевым на целый день. Иван
Яковлевич разрешил на этот раз безо всяких задержек. Поправившийся
было в первое время своего пребывания на даче, он снова почувствовал
теперь значительное ухудшение в состоянии своего здоровья и почти не
покидал постели.
От волнения о предстоящем ей удовольствии Надя проснулась в
четверг чуть ли не с петухами и к двенадцати часам была уже совсем
готова. Она, действительно, казалась прехорошенькой нынче. Розовое
облако вуали окружало ее хрупкую изящную фигурку, оттеняя легким
заревом нежное личико, к которому никак не мог пристать здоровый
деревенский загар. Тетя Таша собственноручно расчесала пышные
белокурые волосы девочки и, заплетя их в две косы, уложила их двумя
венчиками на маленькой головке. Получилась очень эффектная прическа.
Надя то и дело заглядывала в зеркало и не могла в достаточной мере
налюбоваться собою. От обеда она, разумеется, отказалась, говоря, что ее
ждет великолепный обед в генеральском доме.
— Куда уж нам перед генеральским-то! — не могла не заметить
Клавденька, недовольная поведением Нади и ее небрежным отношением к
окружающим.
Но ее замечание даже не достигло до слуха Нади. Накинув на голову
легкий газовый шарф, из-под которого как-то особенно мило выглядывало
белое нежное личико с сияющими от удовольствия глазами, чмокнув на
ходу тетку и кивнув головою сестре, Надя быстрой птичкой выпорхнула из
скромного домика.
Был уже второй час в начале, а Ртищевы приглашали ее на шоколад
ровно к двум. Надо было спешить. Впереди предстоял еще довольно
продолжительный путь к Новому Петергофу.
— Убила! Как есть убила! Помер голубчик наш! Из-за нее, злодейки,
убийцы, помер… — неожиданно проносится по зеленой комнате, по всему
особняку Поярцевой резким отчаянным криком.
И Лизанька делается совсем как исступленная в эти минуты. Она рвет
на себе волосы, громко рыдая, и выкрикивает во весь голос:
— Убила! Убила! Убила!
Все вздрагивают, замирают от неожиданности. Что значит этот крик?
Кто кого убил? В уме ли она, Лизанька? Не помешалась ли с отчаяния и
страха ответственности за смерть дорогой птицы!
— Что такое? Кто убил? Кого? — срывается и с уст взволнованной до
последней степени Анны Ивановны, вскинувшей на плачущую и
исступленно-кричащую девушку испуганные, тревожные глаза.
— Да она… она… Надя!.. Кому же и быть другому… Она уморила,
убила солнышко наше, Кокошу ненаглядного, сокровище мое… Радость
мою единственную… Печальную любовь сердца моего! — не забывает
вплести в этот букет нежных терминов высокопарную по своему
обыкновению фразу Лизанька.
Но никто не обращает внимание на эти причитания, никто, кроме
горничной и двух лакеев, отвернувшихся в сторону и незаметно
фыркнувших под шумок.
— Как убила? Когда убила? Чем? Что ты путаешь? Говори толком,
повышает голос Анна Ивановна.
— Нет, не путаю, не путаю я, благодетельница. Кокошку нашего она
на самом деле убила, Наденька… Обкормила его сыром в день своих
именин. Целые полфунта на него скормила. Я уж и так и сяк усовещевала и
отговаривала, а они только ножкой топнули: молчи, мол, не в свое дело не
суйся. А с той поры Кокочка и заболел. Я-то все боялась докладывать вам.
Все думала, перемелется, обойдется как-нибудь… Гнева вашего
справедливого боялась, благодетельница, а вот и не обошлось. Погиб он,
злосчастный мученик, томный любимец наш, жертва безгласная!..
Простите меня окаянную, в тюрьму меня заточите за это, в темницу на
хлеб и на воду! — и Лизанька грохнула на колени, воя и причитывая и
рыдая в голос под аккомпанемент ахов и охов двух других приживалок.
Словно бич, ударили ее слова Поярцеву; Анна Ивановна выпрямилась,
слезы ее высохли мгновенно, глаза блеснули сухим огоньком.
— Позвать сюда Нэд! — коротко приказала она лакею.
*
notes
Примечания
1
Имеем честь здороваться с вами, госпожа баронесса! (фр.).
2
Дамы и господа! (фр.)
3
Штейн — номер первый! (фр.).
4
Моя дорогая (фр.).
5
Очень прилична. Очень изысканна. (фр.).
6
Великолепно! (фр.).
7
Здесь: тихие игры (фр.).
8
Извините (фр.).