Борис Акунин
Турецкий гамбит
Глава первая,
в которой передовая женщина попадает в
безвыходную ситуацию
«Ревю паризьен» (Париж),
14(2) июля 1877 г.
«Наш корреспондент, вот уже вторую неделю
находящийся при русской Дунайской армии, сообщает,
что вчерашним приказом от 1 июля (13 июля по
европейскому стилю) император Александр
благодарит свои победоносные войска, успешно
форсировавшие Дунай и вторгшиеся в пределы
Османского государства. В Высочайшем приказе
сказано, что враг полностью сломлен и не далее как
через две недели над Святой Софией в
Константинополе будет установлен православный
крест. Наступающая армия почти не встречает
сопротивления, если не считать комариных укусов,
которые наносят по русским коммуникациям летучие
отряды так называемых башибузуков („бешеных
голов“) – полуразбойников-полупартизан, известных
своим диким нравом и кровожадной свирепостью».
Женщина есть тварь хилая и ненадежная, сказал
Блаженный Августин. Прав мракобес и Avgustin. U pravu je mračnjak i ženomrzac, hiljadu puta
женоненавистник, тысячу раз прав. Во всяком случае, в
отношении одной особы по имени Варвара Суворова.
Начиналось, как веселое приключение, а закончилось
вон чем. Так дуре и надо. Мама всегда повторяла, что
Варя рано или поздно доиграется, вот она и
доигралась. А отец, большой мудрости и ангельского
терпения человек, во время очередного бурного
объяснения поделил жизненный путь дочери на три
периода: чертенок в юбке; Божье наказание; полоумная
нигилистка. До сегодняшнего дня Варя такой
дефиницией гордилась и говорила, что
останавливаться на достигнутом не собирается, но
самонадеянность сыграла с ней злую шутку.
И зачем только она согласилась сделать остановку в
корчме, или как у них тут называется этот гнусный
притон? Возница, подлый вор Митко, начал ныть: «Да
запоим конете, да запоим конете». Вот и напоили
коней. Господи, что ж теперь делать-то…
Варя сидела в углу темного, заплеванного сарая, за
неструганым дощатым столом и смертельно боялась.
Такой тоскливый, безнадежный ужас она испытала
только однажды, в шестилетнем возрасте, когда
расколола любимую бабушкину чашку и спряталась
под диван, ожидая неминуемой кары.
Помолиться бы, но передовые женщины не молятся. А
ситуация между тем выглядела совершенно
Boris Akunjin
TURSKI GAMBIT
Glava prva,
u kojoj napredna žena dospeva u bezizlazan položaj
Revi parizjen (Pariz)
14 (2) jula 1877.
Naš dopisnik, koji je već drugu nedelju na položaju
ruske Dunavske armije, javlja da se jučerašnjom
naredbom od 1. Jula (13. Jula po evropskom kalendaru)
imperator Aleksandar zahvalio svojoj pobedničkoj
vojsci koja je uspešno savladala Dunav i upala u
predele Osmanske države. U carskoj zapovesti
saopštava se da je neprijatelj potpuno razbijen i da će
najkasnije kroz dve nedelje na Svetoj Sofiji u
Konstantinopolju biti vaspostavljen pravoslavni krst.
Armija u napadu gotovo da ne nailazi na otpor, ako se
ne računaju ujedi komaraca, koje ruskim jedinicama za
vezu zadaju leteći odredi takozvanih bašibozuka (“ludih
glava”) – polurazbojnika-polupartizana, poznatih po
divljaštvu i krvožednoj svireposti.
Žena je slabašna i nepouzdana tvar, rekao je Blaženi
je u pravu. Barem kad je u pitanju jedna osoba – osoba
no imenu Varvara Suvorova. Sve je otpočelo kao vesela
avantura, a evo na šta je izišlo. Tako glupači i treba.
Mama je vazda upozoravala da će Varja pre ili kasnije
nagrabusiti; e na, sad je i nagrabusila. A otac, veoma
mudar čovek anđeoskog strpljenja, u jednoj od mnogih
rasprava podelio je kćerkin životni put na tri perioda:
đavolak u suknji; božja kazna; suluda nihilistkinja. Do
današnjeg dana Varja se dičila takvom definicijom i
govorila da nema namere da se zaustavlja u
napredovanju, ali sada joj je samouverenost priredila
neslanu šalu.
I šta li joj je samo trebalo da pristane na zaustavljanje u
krčmi, ili kako se već zove ovde kod njih taj odvratni
ćumez. Kočijaš, podli lopov Mitko, počeo je da cvili:
„Da zapojimo konjite, da zapojimo konjite.” I evo kako
su ih napojili. Gospode, i šta sad da se radi...
Varja je sedela u uglu mračne upljuvane prčvarnice, za
stolom od neotesanih dasaka, smrtno prepadnuta.
Ovakav beznadežan užas doživela je samo jednom, sa
šest godina, kada je razbila bakinu omiljenu šolju i
sakrila se pod otoman u očekivanju neizbežne kazne.
Kad bi barem mogla da se pomoli, ali napredne žene se
ne mole. Situacija se činila potpuno bezizlaznom. Dakle,
безвыходной. Значит, так. Отрезок пути Петербург –
Букарешт был преодолен быстро и даже с комфортом,
скорый поезд (два классных вагона и десять платформ
с орудиями) домчал Варю до столицы румынского
княжества в три дня. Из-за карих глаз стриженой
барышни, которая курила папиросы и принципиально
не позволяла целовать руку, офицеры и военные
чиновники, следовавшие к театру боевых действий,
чуть не переубивали друг друга. На каждой остановке
Варе несли букеты и лукошки с клубникой. Букеты она
выбрасывала в окно, потому что пошлость, от
клубники тоже вскоре пришлось отказаться, потому
что пошла красная сыпь. Поездка получилась веселой
и приятной, хотя в умственном и идейном отношении
все кавалеры, разумеется, были совершеннейшими
инфузориями. Один корнет, правда, читал Ламартина и
даже слышал про Шопенгауэра, он и ухаживал тоньше,
чем другие, но Варя по-товарищески объяснила ему,
что едет к жениху, и после этого корнет вел себя
безупречно. А собой был очень даже недурен, на
Лермонтова похож. Да бог с ним, с корнетом.
Второй этап путешествия тоже прошел без сучка без
задоринки. От Букарешта до Турну-Мегуреле ходил
дилижанс. Пришлось потрястись и поглотать пыли, но
зато теперь до цели было рукой подать – по слухам,
главная квартира Дунайской армии располагалась на
том берегу реки, в Царевицах.
Теперь предстояло осуществить последнюю, самую
ответственную часть Плана, разработанного еще в
Петербурге (Варя так про себя и называла – План, с
большой буквы). Вчера вечером, под покровом
темноты, она переправилась на лодке через Дунай чуть
повыше Зимницы, где тому две недели героическая 14-
я дивизия генерала Драгомирова форсировала
непреодолимую водную преграду. Отсюда начиналась
турецкая территория, зона боевых действий, и запросто
можно было попасться. По дорогам рыскали казачьи
разъезды, чуть зазеваешься – и пиши пропало, в два
счета отправят обратно в Букарешт. Но Варя, девушка
находчивая, это предвидела и приняла меры.
В болгарской деревне, расположенной на южном
берегу Дуная, очень кстати обнаружился постоялый
двор. Дальше – лучше: хозяин понимал по-русски и
обещал всего за пять рублей дать надежного водача,
проводника. Варя купила широкие штаны вроде
шальвар, рубаху, сапоги, куртку без рукавов и
дурацкую суконную шапку, переоделась и разом
превратилась из европейской барышни в худенького
болгарского подростка. Такой ни у какого разъезда
подозрений не вызовет. Дорогу нарочно заказала
кружную, в обход маршевых колонн, чтобы попасть в
Царевицы не с севера, а с юга. Там, в главной
армейской квартире, находился Петя Яблоков,
Варин… собственно, не совсем понятно кто. Жених?
Товарищ? Муж? Скажем так: бывший муж и будущий
жених. Ну и, естественно, товарищ.
ovako. Deonica puta Peterburg-Bukurešt bila je
savladana brzo i čak sasvim udobno, brzi voz (dva
klasirana vagona i deset platformi sa topovima) Varju je
do prestonice rumunske kneževine dovezao za tri dana.
Zbog kestenjastih očiju i podsečene kose gospođice koja
je pušila cigarete i iz principa nije dozvoljavala da joj
ljube ruku, oficiri i vojni činovnici, koji su se zaputili na
ratište, samo što se nisu međusobno poubijali. Na svakoj
stanici Varji su donosili bukete i kotarice s jagodama.
Cveće je izbacivala kroz prozor – otrcano je to s cvećem
– a jagode je ubrzo morala da odbija jer se osula
crvenim ospicama. Putovanje je ispalo veselo i prijatno,
mada su, kako u pogledu pameti tako i u idejnom
pogledu, svi kavaljeri bili apsolutni paramecijumi. Jedan
kornet je, istina, čitao Lamartina, čak je i za
Šopenhauera čuo – taj se i udvarao delikatnije od drugih
– ali mu je Varja drugarski objasnila da putuje kod
verenika i posle toga kornet se ponašao besprekorno. A
izgledao je čak prilično dobro, nalik na Ljermontova.
Ali dobro, nije sad on bitan, taj kornet.
Druga etapa putovanja takođe je protekla sasvim glatko.
Od Bukurešta do Turnu-Megurele vozila se diližansom.
Šta će, natruckala se, i prašine se nagutala, ali je zato
sad bila već nadomak cilja – glavni štab Dunavske
armije smestio se, kako se pričalo, s onu stranu reke, u
Carevicama.
Predstojalo joj je još da ostvari poslednji, najodgovorniji
deo Plana, razrađenog još u Peterburgu (Varja ga je u
sebi baš tako zvala, Plan, s velikim slovom P). Sinoć,
pod zaštitom mraka, ona se čamcem prebacila preko
Dunava, nešto malo uzvodno od Zimnice, gde je pre dve
nedelje junačka 14. divizija generala Dragomirova
savladala nepobedivu vodenu prepreku. Odatle je
počinjala turska teritorija, zona ratnih dejstava, i lako se
moglo upasti u klopku. Putevima su kaskale kozačke
konjičke patrole, i samo neka si i najmanje nesmotren –
piši propalo: dok trepneš, već su te okrenuli natrag,
prema Bukureštu. Ali je Varja, snalažljiva devojka, ovo
predvidela i preduzela mere.
U bugarskom selu na južnoj obali Dunava taman se lepo
zadesila gostionica. A onda, lepše od lepšeg: domaćin je
razumeo ruski i obećao da će za samo pet rubalja dati
pouzdanog vodiča, pratioca. Varja je kupila pantalone
široke kao šalvare, košulju, čizme, prsluk i glupavu
suknenu kapu, preobukla se i odjednom se od evropske
gospođice preobrazila u vižljastog bugarskog mladića.
Takav neće biti sumnjiv nikakvoj patroli. Namerno je
izabrala zaobilazni put, da izbegne kolone u maršu i da
u Carevice dospe s juga, a ne sa severa. Tamo je, u
glavnom armijskom štabu, bio Ileća Jabukov, Varjin...
zapravo, nije sasvim jasno ko. Mladoženja? Drug?
Muž? Da kažemo ovako: bivši muž i budući
mladoženja. I, prirodno, drug.
Выехали еще затемно на скрипучей, тряской каруце.
Водач, сивоусый молчаливый Митко, без конца
жевавший табак и сплевывавший на дорогу длинной
бурой струей (Варю каждый раз передергивало),
поначалу напевал что-то экзотически-балканское,
потом умолк и крепко задумался – теперь-то понятно о
чем.
Мог и убить, вздрогнув, подумала Варя. Или что-
нибудь похуже. И очень просто – кто тут разбираться
станет. Подумали бы на этих, как их, башибузуков.
Но и без убийства получилось скверно. Предатель
Митко завел спутницу в корчму, более всего похожую
на разбойничий притон, усадил за стол, велел подать
сыру и кувшин вина, а сам повернул к двери, показав,
мол, сейчас приду. Варя метнулась за ним, не желая
оставаться в этом грязном, темном и зловонном
вертепе, но Митко сказал, что ему необходимо
отлучиться, ну, в общем, по физиологической
надобности. Когда Варя не поняла, пояснил жестом, и
она, смутившись, вернулась на место.
Физиологическая надобность затянулась дольше всех
мыслимых пределов. Варя немного поела соленого
невкусного сыра, пригубила кислого вина, а потом, не
выдержав внимания, которое начали проявлять к ее
персоне жутковатые посетители питейного заведения,
вышла во двор.
Вышла и обмерла.
Каруцы и след простыл. А в ней – чемодан с вещами. В
чемодане дорожная аптечка. В аптечке, между корпией
и бинтами, паспорт и все-все деньги.
Варя хотела выбежать на дорогу, но тут из корчмы
выскочил хозяин, в красной рубахе, с багровым носом,
с бородавками на щеке, сердито закричал, показал:
сначала плати, потом уходи. Варя вернулась, потому
что испугалась хозяина, а платить было нечем. Тихо
села в угол и попыталась отнестись к случившемуся
как к приключению. Не получилось.
В корчме не было ни одной женщины. Грязные,
горластые крестьяне вели себя совсем не так, как
русские мужики – те смирные и, пока не упьются,
переговариваются вполголоса, а эти громко орали,
пили кружками красное вино и постоянно заливались
хищным (как показалось Варе) хохотом. За дальним
длинным столом играли в кости и после каждого
броска шумно галдели. Раз забранились громче
обычного, и одного, маленького, сильно пьяного
ударили глиняной кружкой по голове. Так он и валялся
под столом, никто даже не подошел.
Хозяин кивнул головой на Варю и смачно сказал что-
то такое, отчего за соседними столами
заоборачивались и недобро загоготали. Варя
поежилась и надвинула шапку на глаза. Больше в
корчме никто в шапке не сидел. Но снять нельзя,
волосы рассыпятся. Не такие уж они длинные – как и
положено современной женщине, Варя стриглась
Krenuli su još po mraku karucama koje su se drmusale i
škripale. Kočijaš, ćutljivi Mitko sa surim brkovima, koji
je neumorno žvakao duvan i jednako pljuvao na put u
dugim sivkastosmeđim mlazevima (Varja bi se svaki put
stresla), u početku je pevušio nešto egzotično-
balkansko, zatim je ućutao i duboko se zamislio – sad je
već jasno i o čemu.
Mogao je i da je ubije, uzdrhtavši pomisli Varja. Ili
nešto još i gore od toga. I sve bi prošlo nezapaženo –
koga bi ovde bilo briga. Posumnjali bi na one, kako ih
ono zovu, bašibozuke.
Ali i bez ubistva ispalo je grozno. Izdajnik Mitko
dovezao je putnicu u krčmu koja ponajviše liči na
razbojničku jazbinu, posadio je za sto, naručio sira i
bokal vina, pa zaždio prema vratima, pokazujući
znacima – ko biva, odmah se vraćam. Varja skoči za
njim ne želeći da ostane u tom prljavom, mračnom i
smrdljivom vertepu, ali Mitko reče da mora da se osami
zbog... kako se kaže, zbog fiziološke potrebe. Pošto
Varja nije razumela, pojasnio je gestom i ona se,
zbunjena, vratila za sto.
Fiziološka potreba otegla se više nego što bi se moglo i
zamisliti. Varja štrpnu od onog preslanog, neukusnog
sira, gucnu kiselog vina a zatim, ne mogavši da izdrži
interesovanje koje su za njenu personu počeli da
pokazuju jezivi posetioci gostionice, iziđe.
Iziđe i skameni se.
Od karuca nije bilo ni traga. A u njima je – kofer sa
stvarima. U koferu je putna apoteka. U apoteci su,
između šarpije i zavoja, pasoš i sav novac.
Varja htede da istrči na put, ali tad iz krčme izlete gazda
u crvenoj košulji, s tamnocrvenim nosem, s
bradavicama na obrazu, srdito vičući, gestikulirajući:
prvo plati, na onda idi. Varja se vratila jer se uplašila
krčmara, a da plati nije imala čime. Mirno je sela u ugao
i pokušala da se prema ovome što se desilo postavi kao
prema avanturi. Nije išlo.
U krčmi nije bilo nijedne žene. Prljavi, grlati seljaci
ponašali su se sasvim drugačije od ruskih, koji su krotki
i, dok ne postanu trešteni, sporazumevaju se u pola
glasa; ovi ovde su vikali, ispijali krigle crnog vina i
jednako se zacenjivali od smeha (zverskog, kako se
Varji činilo). Za najudaljenijim dugačkim stolom su se
kockali i posle svakog bacanja kockica nadavali dreku.
U jednom trenutku zapljuštaše i žestoke psovke, a
jednog, malog, mrtvog pijanog, neko tresnu glinenom
kriglom no glavi. I ovaj ostade pod stolom a da ga niko
nije čak ni pogledao.
Krčmar pokaza glavom na Varju i s merakom odvali
nešto, na šta svi za susednim stolovima počeše da se
osvrću, zlobno se cerekajući. Varja se skupi i natuče
kapu na oči. U krčmi niko drugi nije imao kapu. Ali nije
mogla da je skine, zbog kose. Nije dugačka – kako i
priliči savremenoj ženi, Varja se šišala kratko – ali ipak,
odmah bi odala pripadnost slabijem polu. Odvratan
коротко, – но все же сразу выдадут принадлежность к
слабому полу. Гадкое, выдуманное мужчинами
обозначение – «слабый пол». Но, увы, правильное.
Теперь на Варю пялились со всех сторон, и взгляды
были клейкие, нехорошие. Только игрокам в кости
было не до нее, да через стол, ближе к стойке, сидел
спиной какой-то понурый, уткнувшись носом в кружку
с вином. Видны были только стриженые черные
волосы да седоватые виски.
Варе стало очень страшно. Не разнюнивайся, сказала
она себе. Ты взрослая, сильная женщина, а не кисейная
барышня. Надо сказать, что русская, что к жениху в
армию. Мы – освободители Болгарии, нам тут все
рады. По-болгарски говорить просто, надо только ко
всему прибавлять «та». Русская армията. Невестата.
Невестата на русский солдат. Что-нибудь в этом роде.
Она обернулась к окну – а вдруг Митко объявится?
Вдруг водил коней на водопой и теперь возвращается?
Но ни Митко, ни каруцы на пыльной улице не было,
зато Варя увидела такое, на что раньше не обратила
внимания. Над домами торчал невысокий
облупленный минарет. Ой! Неужто деревня
мусульманская? Но ведь болгаре – христиане,
православные, все это знают. Опять же, вино пьют, а
мусульманам Коран запрещает. Но если деревня
христианская, тогда в каком смысле минарет? А если
мусульманская, то за кого они – за наших или за
турок? Вряд ли зa наших. Выходило, что «армията» не
поможет.
Что же делать-то, Господи?
В четырнадцать лет на уроке Закона Божия Вареньке
Суворовой пришла в голову неопровержимая в своей
очевидности мысль – как только раньше никто не
догадался. Если Бог сотворил Адама сначала, а Еву
потом, то это свидетельствует вовсе не о том, что
мужчины главнее, а о том, что женщины совершенней.
Мужчина – пробный образец человека, эскиз, в то
время как женщина – окончательно утвержденный
вариант, исправленный и дополненный. Ведь это яснее
ясного! Но вся интересная, настоящая жизнь почему-то
принадлежит мужчинам, а женщины только рожают и
вышивают, рожают и вышивают. Почему такая
несправедливость? Потому что мужчины сильнее.
Значит, надо быть сильной.
И Варенька решила, что будет жить иначе. Вот в
Американских Штатах уже есть и первая женщина-
врач Мери Джейкоби, и первая женщина-священник
Антуанетта Блеквелл, а в России все косность и
домострой. Но ничего, дайте срок. По окончании
гимназии Варя, подобно Американским Штатам,
провела победоносную войну за независимость
(мягкотел оказался папенька, адвокат Суворов) и
поступила на акушерские курсы, тем самым
превратившись из «Божьего наказания» в «полоумную
нигилистку».
С курсами не сложилось. Теоретическую часть
izraz, koji su izmislili muškarci – „slabiji pol”. Ali, avaj,
odgovarajući.
Sada su na Varju bečili oči sa svih strana, a bili su to
prodorni, pohotni pogledi. Jedino su kockari imali preča
posla, kao i onaj što je sedeo okrenut leđima i nekako
kao pokunjen, nosa zabijenog u kriglu s vinom. Videli
su mu se samo kratka crna kosa i prosedi zalisci.
Varja se veoma uplašila. Nemoj da počneš da cmizdriš,
rekla je sebi. Ti si odrasla, jaka žena, nisi svilena
gospođica. Treba im reći da si Ruskinja, da ideš kod
verenika vojnika. Mi smo oslobodioci Bugarske, ovde
smo svima dragi. Bugarski nije teško govoriti, samo
treba svemu da dodaješ „ta”. Ruska vojskata. Nevestata.
Nevestata na ruski soldat. Nešto u tom stilu.
Ona se okrenu prema prozoru – šta ako se Mitko ipak
odjednom stvori? Šta ako je stvarno vodio konje da ih
napoji i eto ga, vratio se? Ali ni Mitka ni karuca na
prašnjavoj ulici nije bilo, mada je bilo nešto drugo, a na
to Varja ranije nije obratila pažnju. Iznad kuća je štrčao
neveliki oljušteni minaret. Oh! Ta nije valjda selo
muslimansko? Jer, Bugari su – hrišćani, pravoslavni, to
svi znaju. I evo, ovi piju vino, a muslimanima to Kuran
zabranjuje. Ali ako je selo hrišćansko, onda šta će tu
minaret? A ako je pak muslimansko, onda za koga su
oni, za naše ili za Turke? Teško da su za naše. Ispada da
„armijata” neće biti od vajde.
Pa šta da se radi, Gospode?
Kad je imala četrnaest godina, na času veronauke
Varenjki Suvorovoj sinula je misao, neosporna već i
zbog očiglednosti – kako se samo niko ranije nije
dosetio. To što je Bog stvorio prvo Adama a potom Evu,
nikako ne dokazuje da su muškarci glavni, već da su
žene savršenije. Muškarac je probni primerak čoveka,
skica, dok je žena – konačno utvrđena varijanta,
ispravljena i dopunjena. Pa, jasnije ne može biti! Ipak,
sav zanimljivi, pravi život pripada, ne zna se zašto,
muškarcima, a žene samo rađaju i vezu, rađaju i vezu.
Otkud takva nepravda? Otud što su muškarci jači. Znači,
treba da budeš jaka.
I Varenjka je odlučila da okrene list. Eno, u Sjedinjenim
Američkim Državama već postoji žena-lekar Meri
Džejkobi, i prva žena-sveštenik Antoaneta Blekvel, a u
Rusiji – opšta zaostalost, učmalost. Ali neka, samo dajte
vremena. Po završetku gimnazije Varja je, no uzoru na
Sjedinjene Države, izvojevala pobedu u ratu za
nezavisnost (tatica, advokat Suvorov, pokazao se kao
mekušac) i upisala se na akušerski tečaj, na taj se način
preobrativši iz „božje kazne” u „suludu nihilistkinju”.
Tečaj nije završila. Teorijski deo Varenjka je savladala
Варенька одолела без труда, хотя многое в процессе
создания человеческого существа показалось ей
удивительным и невероятным, но когда довелось
присутствовать на настоящих родах, произошел
конфуз. Не выдержав истошных воплей роженицы и
ужасного вида сплюснутой младенческой головки, что
лезла из истерзанной, окровавленной плоти, Варя
позорно бухнулась в обморок, и после этого оставалось
только уйти на телеграфные курсы. Стать одной из
первых русских телеграфисток поначалу было лестно –
про Варю даже написали в «Петербургских
ведомостях» (номер от 28 ноября 1875 года, статья
«Давно пора»), однако служба оказалась невыносимо
скучной и без каких-либо видов на будущее.
И Варя, к облегчению родителей, уехала в тамбовское
имение – но не бездельничать, а учить и воспитывать
крестьянских детей. Там, в новенькой, пахнущей
сосновыми опилками школе и познакомилась она с
петербургским студентам Петей Яблоковым. Петя
преподавал арифметику, географию и основы
естественных наук, Варя – все прочие дисциплины.
Довольно скоро до крестьян дошло, что ни платы, ни
прочих каких удовольствий от хождения в школу не
будет, и детей разобрали по домам (нечего
лоботрясничать, работать надо), но к тому времени у
Вари и Пети уже возник проект дальнейшей жизни –
свободной, современной, построенной на
взаимоуважении и разумном распределении
обязанностей.
С унизительной зависимостью от родительских
подачек было покончено. На Выборгской сняли
квартиру – с мышами, но зато в три комнаты. Чтобы
жить, как Вера Павловна с Лопуховым: у каждого своя
территория, а третья комната – для совместных бесед и
приема гостей. Хозяевам назвались мужем и женой, но
сожительствовали исключительно по-товарищески:
вечером читали, пили чай и разговаривали в общей
гостиной, потом желали друг другу спокойной ночи и
расходились по своим комнатам. Так прожили почти
год, и славно прожили, вот уж воистину душа в душу,
без пошлости и грязи. Петя ходил в университет и
давал уроки, а Варя выучилась на стенографистку и
зарабатывала до ста рублей в месяц. Вела протоколы в
суде, записывала мемуары выжившего из ума генерала,
покорителя Варшавы, а потом по рекомендации друзей
попала стенографировать роман к Великому Писателю
(обойдемся без имен, потому что закончилось
некрасиво). К Великому Писателю Варя относилась с
благоговением и брать плату решительно отказалась,
ибо и так почитала за счастье, однако властитель дум
понял ее отказ превратно. Он был ужасно старый, на
шестом десятке, обремененный большим семейством и
к тому же совсем некрасивый. Зато говорил
красноречиво и убедительно, не поспоришь:
действительно, невинность – смешной предрассудок,
буржуазная мораль отвратительна, а в человеческом
bez poteškoća, iako joj se mnogo toga u procesu
oformljivanja ljudskog bića učinilo čudnovatim i
neverovatnim, ali kad je trebalo da prisustvuje pravom
porođaju, došlo je do konfuzije. Ne mogavši da izdrži
prodorne krike porodilje ni užasan izgled spljosnute
bebine glavice koja se pomaljala iz rasečenog,
okrvavljenog tela, Varja je, za bruku, tresnula u nesvest,
i posle toga joj je preostalo samo jedno – da ode na kurs
za telegrafistkinje. Da postane jedna od prvih ruskih
telegrafistkinja u početku joj je laskalo – o njoj su čak
pisali u Peterburškim novostima (broj od 28. novembra
1875. godine, članak „Odavno je trebalo”), ali ipak,
pokazalo se da je taj posao neizdrživo dosadan i bez
ikakvih izgleda za budućnost.
Stoga je Varja – a i roditeljima je laknulo – otputovala
na porodično imanje pored Tambova, ali ne da
besposliči već da podučava seosku decu. Tamo je ona, u
novoj školi koja je mirisala na borovu strugotinu, i
upoznala peterburškog studenta Peću Jabukovog. Peća
je predavao aritmetiku, geografiju i osnove prirodnih
nauka, a Varja sve ostale predmete. Prilično brzo seljaci
su dokonali da ni plate ni kakve druge vajde od škole
neće biti, te su decu vratili kućama (nema da se dangubi,
ima da se radi), ali su dotle Varja i Peća već imali nacrt
budućeg života – slobodnog, savremenog, zasnovanog
na uzajamnom poštovanju i razumnoj raspodeli
obaveza.
Ponižavajućoj zavisnosti od roditeljske milostinje došao
je kraj. Iznajmili su stan na Viborškoj strani – s
miševima, ali zato sa tri sobe, da bi živeli kao Vera
Pavlovna i Lopuhov: svako ima svoj prostor, a treća
soba je zajednička, za razgovore i primanje gostiju.
Stanodavcima su se predstavili kao muž i žena, ali su
živeli strogo kao drug i drugarica: uveče su čitali, pili
čaj i razgovarali u zajedničkoj, gostinskoj sobi, zatim bi
poželeli jedno drugom laku noć i povukli se svako u
svoju sobu. Tako su proživeli skoro godinu dana, i lepo
su proživeli, uistinu baš složno, bez banalnosti i
kaljanja. Peća je odlazio na univerzitet i davao časove, a
Varja je naučila stenografiju i zarađivala do sto rubalja
mesečno. Vodila je protokole na sudu, zapisivala
memoare nekog senilnog generala, osvajača Varšave, a
potom je, na preporuku prijatelja, dospela do Velikog
Pisca (da ne navodimo ime, jer se završilo ružno), da mu
stenografiše roman. Prema Velikom Piscu Varja se
odnosila sa strahopoštovanjem i odlučno je odbila da
uzme zaradu, jer je i bez toga ovo smatrala srećom, ali
je gospodar misli pogrešno shvatio njeno odbijanje. On
je bio užasno star, u šestoj deceniji, obremenjen velikom
porodicom i uza sve vrlo ružan. Ali je zato govorio
krasnorečivo i tako sugestivno da mu se teško moglo
usprotiviti: nevinost je zaista smešna predrasuda,
buržoaski moral je odvratan, a u čovekovoj prirodi nema
ničeg sramotnog. Varja je sve to slušala, potom se dugo,
естестве нет ничего стыдного. Варя слушала, потом
подолгу, часами советовалась с Петрушей, как быть.
Петруша соглашался, что целомудрие и ханжество –
оковы, навязанные женщине, но вступать с Великим
Писателем в физиологические отношения решительно
не советовал. Горячился, доказывал, что не такой уж
он великий, хоть и с былыми заслугами, что многие
передовые люди считают его реакционером.
Закончилось, как уже была сказано выше, некрасиво.
Однажды Великий Писатель, оборвав диктовку
невероятной по силе фразы (Варя записывала со
слезами на глазах), шумно задышал, зашмыгал носом,
неловко обхватил русоволосую стенографистку за
плечи и потащил к дивану. Какое-то время она терпела
его невразумительные нашептывания и прикосновения
трясущихся пальцев, которые совсем запутались в
крючках и пуговках, потом вдруг отчетливо поняла –
даже не поняла, а почувствовала: все это неправильно
и случиться никак не может. Оттолкнула Великого
Писателя, выбежала вон и больше не возвращалась.
Эта история плохо подействовала на Петю. Был март,
весна началась рано, от Невы пахло простором и
ледоходом, и Петя поставил ультиматум: так больше
продолжаться не может, они созданы друг для друга,
их отношения проверены временем. Оба живые люди,
и нечего обманывать законы природы. Он, конечно,
согласится на телесную любовь и без венца, но лучше
пожениться по-настоящему, ибо это избавит от многих
сложностей. И как-то так ловко повернул, что далее
дискутировалось лишь одно – в каком браке жить –
гражданском или церковном. Споры продолжались до
апреля, а в апреле началась долгожданная война за
освобождение славянских братьев, и Петя Яблоков как
порядочный человек отправился волонтером. Перед
отъездом Варя пообещала ему две вещи: что скоро
даст окончательный ответ и что воевать они будут
непременно вместе – уж она что-нибудь придумает.
И придумала. Не сразу, но придумала. Устроиться
сестрой во временно-военный госпиталь или в
походный лазарет не удалось – незаконченные
акушерские курсы Варе не засчитали. Женщин-
телеграфисток в действующую армию не брали. Варя
совсем было впала в отчаяние, но тут из Румынии
пришло письмо: Петя жаловался, что в пехоту его не
пустили по причине плоскостопия, а оставили при
штабе главнокомандующего, великого князя Николая
Николаевича, ибо вольноопределяющийся Яблоков –
математик, а в армии отчаянно не хватает
шифровальщиков.
Ну уж пристроиться на какую-нибудь Службу при
главной квартире или, на худой конец, просто
затеряться в тыловой сутолоке будет нетрудно, решила
Варя и немедленно составила План, который на первых
двух этапах был чудо как хорош, а на третьем
завершился катастрофой. Между тем приближалась
satima savetovala s Petrušom šta da se radi. Petruša se
slagao da su nevinost i licemerstvo – okovi nametnuti
ženi, ali joj ni u kom slučaju nije savetovao da stupa u
fiziološke odnose s Velikim Piscem. Padao je u vatru,
dokazivao da taj i nije baš tako veliki, iako nije bez
zasluga, da ga mnogi napredni ljudi smatraju
konzervativnim. Završilo se, kako je već rečeno, ružno.
Jednom je Veliki Pisac, prekinuvši diktiranje izuzetno
snažne scene (Varja je zapisivala sa suzama u očima),
dahćući i sav zasopljen, nevešto obuhvatio ramena
svetlokose stenografistkinje i povukao je prema divanu.
Ona je izvesno vreme podnosila njegovo bulažnjivo
šaputanje i dodire drhtavih prstiju koji su se sasvim
zapleli u kopčama i dugmadima, zatim je jasno shvatila
– čak nije ni shvatila već osetila: sve to nije u redu i ne
treba nikako da se dogodi. Odgurnula je Velikog Pisca i
izletela napolje, da se više nikad ne vrati.
Ovaj slučaj loše je uticao na Peću. Bio je mart, proleće
je počelo rano, s Neve je mirisalo na otvoreno
prostranstvo i otkravljivanje leda, i Peća je postavio
ultimatum: ovako se više ne može nastaviti, oni su
rođeni jedno za drugo, njihov odnos je proveren
vremenom. Oboje su živi ljudi i nema razloga da
zavaravaju zakone prirode. On će, razume se, prihvatiti
telesnu ljubav i bez venca, ali je bolje da se uzmu na
pravi način, jer će ih to izbaviti mnogih komplikacija. I
nekako je tako vešto okrenuo situaciju da se nadalje
razmatralo samo jedno – u kakvom braku da žive,
građanskom ili crkvenom. Razmatranje je trajalo do
aprila, a u aprilu je počeo dugo očekivani rat za
oslobođenje slovenske braće i Ileća Jabukov se, kao
ispravan čovek, prijavio u dobrovoljce. Pred polazak,
Varja mu je obećala dve stvari: da će mu uskoro dati
konačan odgovor i da će se njih dvoje neizostavno boriti
zajedno – ona će već nešto da smisli.
I smislila je. Ne odmah, ali je smislila. Da se aktivira
kao sestra u privremenoj vojnoj bolnici ili pokretnom
lazaretu nije uspela – nezavršeni akušerski tečaj Varji
nisu priznali. Žene telegrafiste u aktivnu vojsku nisu
primali. Varja samo što ne beše pala u potpuno očajanje
kad iz Rumunije stiže pismo: Peća se žalio da ga, zbog
ravnih stopala, nisu uzeli u pešadiju već su ga zadržali u
štabu glavnokomandujućeg, velikog kneza Nikolaja
Nikolajeviča, jer je dobrovoljac Jabukov – matematičar,
a u armiji vapiju za šifrantima.
Pa, neće biti teško dobiti neku službu u glavnom štabu
ili, u najgorem slučaju, jednostavno se zagubiti u
pozadinskoj gunguli, skontala je Varja i istog časa
sačinila Plan, toliko dobar u prvim dvema etapama da je
to bilo prosto čudo, ali se u trećoj završio katastrofom.
Međutim, bližio se rasplet. Gazda s crvenim nosem
развязка. Багровоносый хозяин буркнул что-то
угрожающее и, вытирая руки серым полотенцем,
вразвалочку направился к Варе, очень похожий в своей
красной рубахе на подходящего к плахе палача. Стало
сухо во рту и слегка затошнило. Может, прикинуться
глухонемой? То есть глухонемым.
Понурый, что сидел спиной, неспешно поднялся,
подошел к Вариному столу и молча сел напротив. Она
увидела бледное и, несмотря на седоватые виски, очень
молодое, почти мальчишеское лицо с холодными
голубыми глазами, тонкими усиками, неулыбчивым
ртом. Странное было лицо, совсем не такое, как у
остальных крестьян, хотя одет незнакомец был так же,
как они – разве что куртка поновей да рубаха почище.
На подошедшего хозяина голубоглазый даже не
оглянулся, только пренебрежительно махнул, и
грозный палач немедленно ретировался за стойку. Но
спокойнее от этого Варе не стало. Наоборот, вот сейчас
самое страшное и начнется. Она наморщила лоб,
приготовившись услышать чужую речь. Лучше не
говорить, а кивать и мотать головой. Только бы не
забыть – у болгар все наоборот: когда киваешь, это
значит «нет», когда качаешь головой, это значит «да».
Но голубоглазый ни о чем спрашивать не стал.
Удрученно вздохнул и, слегка заикаясь, сказал на
чистом русском:
– Эх, м-мадемуазель, лучше дожидались бы жениха
дома. Тут вам не роман Майн Рида. Скверно могло з-
закончиться.
Глава вторая,
в которой появляется много интересных мужчин
«Русский инвалид» (Санкт-Петербург),
2(14) июля 1877 г.
«… После заключения перемирия между Портой и
Сербией многие патриоты славянского дела,
доблестные витязи земли русской, служившие
добровольцами под водительством храброго генерала
Черняева, устремились на зов Царя-Освободителя и,
рискуя жизнью, пробираются через дикие горы и
темные леса на болгарскую землю, дабы
воссоединиться с православным воинством и
завершить долгожданною победою свой святой
ратный подвиг».
До Вари смысл сказанного дошел не сразу. По инерции
она сначала кивнула, потом покачала головой и лишь
после этого остолбенело разинула рот.
– Не удивляйтесь, – скучным голосом промолвил
странный крестьянин. – То, что вы д-девица, видно
сразу – вон у вас прядь из-под шапки вылезла. Это раз.
(Варя воровато подобрала предательский локон.) То,
что вы русская, тоже очевидно: вздернутый нос,
великорусский рисунок скул, русые волосы, и г-
progunđao je nešto preteće i, brišući ruke sivim
peškirom, gegajući se pošao prema Varji, u svojoj
crvenoj košulji veoma nalik na dželata koji prilazi
stratištu. Njoj usta behu suva, oseti laku mučninu. Da li
da se napravi gluvonema? To jest gluvonem.
Onaj pogruženi, koji je sedeo okrenut leđima, polako
ustade, priđe Varjinom stolu i ćutke sede naspram nje.
Ona ugleda bledo i, uprkos prosedim zaliscima, veoma
mlado, gotovo dečačko lice s hladnim plavim očima,
tankim brčićima, stisnutim usnama. Bilo je čudno to
lice, nimalo nalik na ostale seljake, iako je neznanac bio
odeven isto kao i oni – jedino mu je bluza bila novija i
košulja čistija.
Plavooki se čak ni ne osvrnu na gazdu koji beše prišao,
samo nehajno odmahnu rukom, i strašni dželat se istog
momenta neprimetno povuče za šank. Ali Varju ovo nije
smirilo. Naprotiv, osećala je da će upravo sada otpočeti
ono najstrašnije. Ona nabra čelo spremajući se da čuje
strani govor. Najbolje je da ne govori, samo da klima i
odmahuje glavom. Ali, da ne zaboravi – kod Bugara je
sve obrnuto: kada klimaš, to znači „ne”, a kada
odmahneš glavom, to znači „da”.
Ali plavooki nije počeo ništa da ispituje. Duboko je
uzdahnuo i, pomalo zamuckujući, izgovorio na čistom
ruskom:
– Eh, m-madmazel, bolje da ste verenika čekali kod
kuće. Nije vam ovo roman Mejna Rida. Gadno je moglo
da se z-završi.
Glava druga,
u kojoj se pojavljuje mnogo zanimljivih muškaraca
Ruski invalid (Sankt Peterburg),
2 (14) jula 1877.
…Pošto je zaključeno primirje između Porte i Srbje,
mnoge patriote slovenstva, hrabri vitezi zemlje ruske,
koji su služili kao dobrovoljci pod vođstvom hrabrog
generala Černjajeva, pohitali su na poziv Cara
Oslobodioca i, rizikujući život, sad se probijaju kroz
divlje planine i guste šume na bugarsku teritoriju, e da
bi, sjedinivši se s pravoslavnom vojskom, dugo
očekivanom pobedom okončali svoj sveti ratni podvig.
Do Varje nije odmah dopro smisao ovoga što je čula. Po
inerciji je prvo klimnula a zatim odmahnula glavom, i
tek posle toga je zinula i ostala tako, skamenjena.
– Nemojte se čuditi – monotonim glasom prozbori čudni
seljanin. – To da ste d-devojka, vidi se odmah – evo,
izvirio vam je pramen ispod kape. To je pod jedan.
(Varja kao lopov pokupi izdajničku loknu.) To da ste
Ruskinja, takođe je očigledno: prćast nos, jabučice
izvajane kao kod Rusa, rusa kosa i, n-najvažnije –
главное – отсутствие загара. Это два. Насчет жениха
тоже просто: п-пробираетесь тайком – стало быть, по
приватному интересу. А какой у девицы вашего
возраста может быть приватный интерес в
действующей армии? Только романтический. Это три.
Т-теперь четыре: тот усач, что привел вас сюда, а
потом исчез, – ваш проводник? И деньги, конечно,
были спрятаны среди вещей? Г-глупо. Все важное
нужно держать п-при себе. Вас как зовут?
– Суворова Варя. Варвара Андреевна, – испуганно
прошептала Варя. – Вы кто? Вы откуда?
– Эраст Петрович Фандорин. Сербский волонтер.
Возвращаюсь из т-турецкого плена.
Слава богу, а то уж Варя решила, не галлюцинация ли.
Сербский волонтер! Из турецкого плена! Она
почтительно взглянула на седые виски и, не
удержавшись, спросила, да еще пальцем неделикатно
показала:
– Это вас там мучили, да? Я читала про ужасы
турецкого плена. И заикание, наверное, тоже от этого.
Эраст Петрович Фандорин насупился, ответил
неохотно:
– Никто меня не мучил. С утра до вечера п-поили
кофеем и разговаривали исключительно по-
французски. Жил на положении гостя у видинского к-
каймакама.
– У кого? – не поняла Варя.
– Видин – это город на румынской границе. А
каймакам – губернатор. Что же д-до заикания, то это
следствие давней контузии.
– Бежали, да? – с завистью спросила она. –
Пробираетесь в действующую армию, чтобы
повоевать?
– Нет. Повоевал предостаточно.
Должно быть, на лице Вари отразилось крайнее
недоумение. Во всяком случае, волонтер счел нужным
присовокупить:
– Война, Варвара Андреевна, – ужасная гадость. На
ней не б-бывает ни правых, ни виноватых. А хорошие
и плохие есть с обеих сторон. Только хороших обычно
убивают п-первыми.
– Зачем же вы тогда отправились добровольцем в
Сербию? – запальчиво спросила она. – Ведь вас никто
не гнал?
– Из эгоистических соображений. Был болен, нуждался
в лечении.
Варя удивилась:
– Разве на войне лечат?
– Да. Вид чужой б-боли позволяет легче переносить
свою. Я попал на фронт за две недели до разгрома
армии Черняева. А потом еще вдосталь набродился по
горам, настрелялся. Слава богу, к-кажется, ни в кого не
попал.
Не то интересничает, не то просто циник, с некоторым
раздражением подумала Варя и язвительно заметила:
– Ну и сидели бы у своего макама до конца войны.
nepreplanulo lice. To je pod dva. Što se tiče verenika,
opet je jednostavno: p-probijate se kradom – dakle, iz
privatnih razloga. A kakve privatne razloge vezane za
armiju na frontu može imati devojka vaših godina?
Samo romantične. To je pod tri. S-sada četvrto: onaj
brkajlija što vas je doveo ovamo a onda ispario – vaš je
vodič? I novac je, naravno, bio sakriven među stvarima?
G-glupo. Sve što je važno treba držati k-kod sebe. Kako
se zovete?
– Suvorova Varja. Varvara Andrejevna – uplašeno
prošapta Varja. – Ko ste vi? Odakle ste?
– Erast Petrovič Fandorin. Srpski dobrovoljac. Vraćam
se iz turskog z-zarobljeništva.
Hvala bogu, jer Varja već beše pomislila da halucinira.
Srpski dobrovoljac! Iz turskog zarobljeništva! Ona s
poštovanjem baci pogled na sede zaliske i, ne uzdržavši
se, upita, pokazujući još i prstom:
– To su vas tamo mučili, zar ne? Čitala sam o užasima
turskog zarobljeništva. I mucanje je verovatno otuda.
Erast Petrovič Fandorin se namršti i odgovori preko
volje:
– Niko me nije mučio. Od jutra do večeri su me p-pojili
kafom i govorili isključivo na francuskom. Bio sam
tretiran kao gost vidinskog k-kajmakama.
– Koga? – nije shvatila Varja.
– Vidin – to je grad na rumunskoj granici. A kajmakam
je – gubernator. A što se pak tiče zamuckivanja, to je
posledica davne kontuzije.
– Pobegli ste, je l’ da? – upita ona sa zavišću. –
Probijate se na front da biste malo vojevali?
– Ne. Navojevao sam se već i previše.
Izgleda da se na Varjinom licu ocrtala krajnja
nedoumica. U svakom slučaju, dobrovoljac je našao za
shodno da pridoda i ovo:
– Rat je, Varvara Andrejevna – užasna grozota. U njemu
nema ni ispravnih ni krivih. A dobrih i loših ima na obe
strane. Samo što dobri obično stradaju p-prvi.
– Pa zašto ste se onda zaputili kao dobrovoljac u Srbiju?
– planu ona. – Ko vas je terao?
– Iz egoističkih pobuda. Bio sam bolestan, bilo mi je
potrebno lečenje.
Varja se začudi:
– Zar se u ratu leči?
– Da. Gledanje na tuđu b-bol omogućuje da lakše
podnosite svoju. Dospeo sam na front dve nedelje pre
poraza Černjajevljeve armije. A posle sam se još do
mile volje nalutao no planinčinama, napucao se. Hvala
bogu, č-čini mi se da nikog nisam pogodio.
Ili hoće da bude interesantan, ili je jednostavno cinik,
pomalo ljutito pomisli Varja i jetko primeti:
– Pa mogli ste da sedite kod svoga makama do kraja
Зачем было бежать?
– Я не бежал. Юсуф-паша меня отпустил.
– А что же вас в Болгарию понесло?
– Есть дело, – коротко ответил Фандорин. – Вы, с-
собственно, куда направлялись?
– В Царевицы, в штаб главнокомандующего. А вы?
– В Белу. По слухам, там ставка его в-величества. –
Волонтер помолчал, недовольно пошевелил тонкими
бровями, вздохнул. – Но можно и к
главнокомандующему.
– Правда? – обрадовалась Варя. – Ой, давайте вместе,
а? Я просто не знаю, что бы делала, если б вас не
встретила.
– П-пустяки. Велели бы хозяину отвезти вас в
расположение ближайшей русской части, да и дело с
концом.
– Велела бы? Хозяину корчмы? – боязливо спросила
Варя.
– Это не корчма, а механа.
– Пускай механа. Но деревня ведь мусульманская?
– Мусульманская.
– Так они выдали бы меня туркам!
– Не хочу вас обижать, Варвара Андреевна, но для
турок вы не представляете ни малейшего интереса, а
вот от вашего жениха хозяину непременно б-была бы
награда.
– Я уж лучше с вами, – взмолилась Варя. – Ну
пожалуйста!
– У меня одна кляча, причем полудохлая. На такую
вдвоем не сядешь. Д-денег три куруша. За вино и сыр
расплатиться хватит, но не более… Нужна еще лошадь
или хотя бы осел. А это по меньшей мере сотня.
Варин новый знакомый замолчал и, что-то
прикидывая, оглянулся на игроков в кости. Снова
тяжко вздохнул.
– Посидите тут. Я сейчас.
Он медленно подошел к играющим, минут пять стоял
возле стола, наблюдая. Потом сказал что-то такое
(Варя не слышала), от чего все разом перестали кидать
кости и обернулись к нему. Фандорин показал на
Варю, и она заерзала на скамье под устремленными на
нее взглядами. Потом грянул дружный хохот – явно
скабрезный и для Вари оскорбительный, но Фандорин
и не подумал заступиться за честь дамы. Вместо этого
он пожал руку какому-то усатому толстяку и уселся на
скамью. Прочие дали ему место, а вокруг стола сразу
же собралась кучка любопытствующих.
Итак, волонтер, кажется, затеял игру. Но на какие
деньги? На три куруша? Долго же ему придется играть,
чтобы выиграть лошадь. Варя забеспокоилась,
сообразив, что доверилась человеку, которого совсем
не знает. Выглядит странно, странно говорит, странно
поступает… С другой стороны, разве у нее есть выбор?
В толпе зевак зашумели – это кинул кости толстяк.
Потом рассыпчато застучало еще раз, и стены
дрогнули от дружного вопля.
rata. Zašto te pobegli?
– Nisam pobegao. Jusuf-paša me je pustio.
– A kako se obreste u Bugarskoj?
– Imam posla – kratko odgovori Fandorin. – I kuda ste
se z-zapravo zaputili?
– U Carevice, u vrhovni štab. A vi?
– U Belu. Kako sam čuo, tamo je glavni štab njegovog
v-veličanstva. – Dobrovoljac zaćuta, nezadovoljno
nabra tanke obrve, uzdahnu. – Ali mogu i do
glavnokomandujućeg.
– Stvarno? – obradova se Varja. – Oh, da pođemo
zajedno, a? Ja prosto ne znam šta bih radila da vas
nisam srela.
– S-sitnica. Tražili biste od gazde da vas odveze do
položaja najbliže ruske jedinice, i gotova stvar.
– Tražila? Od gazde krčme? – bojažljivo zapita Varja.
– Ovo nije krčma već mehana.
– Dobro, mehana. Ali selo je muslimansko?
– Muslimansko.
– Pa oni bi me predali Turcima!
– Ne bih hteo da vas uvredim, Varvara Andrejevna, ali
Turke vi uopšte ne zanimate, dok bi vaš verenik gazdu
garantovano n-nagradio.
– Ja bih radije s vama – zamoli Varja. – Kad vas molim.
– Ja imam samo jedno kljuse, i ono napola crknuto.
Takvo – nije za dvoje. A od p-para – tri kuruša. Biće
koliko da platim vino i sir, ne više... Potreban je još
jedan konj, ili makar magarac. A to je najmanje stotka.
Varjin novi poznanik zaćuta na se, nešto procenjujući,
okrenu prema kockarima. Ponovo je duboko uzdahnuo.
– Ostanite tu. Brzo ću ja.
Polako je prišao igračima, oko pet minuta stajao pored
stola posmatrajući. Zatim reče nešto (Varja nije čula) na
šta svi odjednom prekinuše sa bacanjem kockica i
okrenuše se prema njemu. Fandorin pokaza prema Varji,
a ona se od pogleda uperenih u nju uzvrpolji na klupi.
Zatim se prolomi opšti smeh – očigledno skaredan i
uvredljiv za Varju, ali Fandorinu ni na pamet nije padalo
da brani čast dame. Umesto toga on stište ruku
nekakvom brkatom debeljku i sede na klupu. Ostali mu
napraviše mesto a oko stola se začas okupi grupica
radoznalaca.
Dakle, dobrovoljac se, izgleda, uključio u igru. Ali s
kojim parama? Sa tri kuruša? E onda ima dugo da igra
da bi dobio konja. Varja se uznemiri – doprlo joj je do
svesti da se poverila čoveku koga uopšte ne poznaje.
Čudno izgleda, govori čudno, čudno postupa... S druge
strane, ima li ona izbora?
Grupa danguba graknu – to debeljko beše bacio kockice.
Zatim se zveket prosu još jednom, i zidovi se zatresoše
od složnog leleka.
– Д-дванадесет, – спокойно объявил Фандорин и встал.
– Где магарето?
Толстяк тоже вскочил, схватил волонтера за рукав и
быстро заговорил что-то, отчаянно пуча глаза. Он все
повторял:
– Оште ветнаж, оште ветнаж!
Фандорин выслушал и решительно кивнул, но
проигравшего его покладистость почему-то не
устроила. Он заорал громче прежнего, замахал руками.
Фандорин снова кивнул, еще решительней, и тут Варя
вспомнила про болгарский парадокс: когда киваешь,
это значит «нет».
Тогда неудачник вознамерился перейти от слов к
действиям – он широко размахнулся, и зеваки
шарахнулись в стороны, однако Эраст Петрович не
шелохнулся, лишь его правая рука как бы ненароком
нырнула в карман. Жест был почти неприметный, но
на толстяка подействовал магически. Он разом сник,
всхлипнул и буркнул что-то жалкое. На сей раз
Фандорич помотал головой, бросил оказавшемуся тут
же хозяину пару монет и направился к выходу. На
Варю он, даже не взглянул, но она в приглашении не
нуждалась – сорвалась с места и моментально
оказалась рядом со своим спасителем.
– Второй от к-края, – сосредоточенно прищурился
Эраст Петрович, останавливаясь на крыльце.
Варя проследила за направлением его взгляда и
увидела у коновязи целую шеренгу лошадей, ослов и
мулов, мирно хрупавших сено.
– Вон он, ваш б-буцефал, – показал волонтер на бурого
ишачка. – Неказист, зато падать невысоко.
– Вы его что, выиграли? – сообразила Варя.
Фандорин молча кивнул, отвязывая тощую сивую
кобылу.
Он помог спутнице сесть в деревянное седло, довольно
ловко запрыгнул на свою сивку, и они выехали на
деревенскую улицу, ярко освещенную полуденным
солнцем.
– Далеко до Царевиц? – спросила Варя, трясясь в такт
мелким шажкам своего мохнатоухого транспортного
средства.
– Если не з-заплутаем, к ночи доберемся, –
величественно ответил сверху всадник.
Совсем отуречился в плену, сердито подумала Варя.
Мог бы даму на лошадь посадить. Типично мужской
нарциссизм. Павлин! Селезень! Только бы перед серой
уточкой покрасоваться. И так бог знает на кого
похожа, а тут еще изображай Санчо Пансу при Рыцаре
Печального Образа.
– А что у вас в кармане? – вспомнила она. – Пистолет,
да? Фандорин удивился:
– В каком кармане? Ах, в к-кармане. К сожалению,
ничего.
– Ну, а вдруг он не испугался бы?
– С тем, кто не испугался бы, я бы не сел играть.
– D-dvanadeset – mirno proglasi Fandorin i ustade. –
Gde je magareto?
Debeljko takođe skoči, dograbi dobrovoljca za rukav i
zabrza nešto, očajnički iskolačenih očiju. On je jednako
ponavljao:
– Ošte vetnaž, ošte vetnaž!
Fandorin ga sasluša i odlučno klimnu glavom, ali
gubitnika njegova popustljivost zbog nečega nije
zadovoljila. On poče još jače da viče i da razmahuje
rukama. Fandorin ponovo klimnu glavom, i tek onda se
Varja seti bugarskog paradoksa: kad klimneš potvrdno
glavom, to znači: „ne”.
Tada onaj koga sreća nije poslužila, naumi da pređe sa
reči na dela – široko zamahnu, dangube uzmakoše u
stranu, a Erast Petrovič se, međutim, i ne pomače, samo
desnicu, bajagi slučajno, zaroni u džep. Pokret je bio
gotovo neprimetan, ali je na debeljka delovao maltene
magično. On se u trenutku pokunji, zajeca i promrmlja
nešto žalostivo. Ovaj put Fandorin odmahnu glavom, a
gazdi, koji se namah beše stvorio tu, baci nekoliko
novčića i pođe prema izlazu. U Varju nije čak ni
pogledao, ali ni ona nije čekala da bude pozvana –
skočila je s mesta i u trenu se našla pored svoga
spasioca.
– Drugo s-s kraja – usredsređeno je škiljio Erast
Petrovič, zastavši na tremu.
Varja proprati njegov pogled i zapazi, pokraj kočića za
vezivanje, čitav niz konja, magaraca i mula, koji su
spokojno hruskali seno.
– Eno tamo vašeg b-bucefala – pokaza dobrovoljac na
magarca mrkova. – Žgoljav je, ali zato nije visoko ako
se padne.
– Šta je bilo, dobili ste ga na kocki? – doseti se Varja.
Fandorin ćutke klimnu glavom odvezujući pepeljastu
kobilu koja beše kost i koža.
On pomože saputnici da se smesti na drveno sedlo,
prilično lako poskoči na svoju sivku, i oni izjahaše na
seoski put, jarko osvetljen podnevnim suncem.
– Jesu li Carevice daleko? – upita Varja drmusajući se u
taktu sa sitnim koračajima svog dlakouhog prevoznog
sredstva.
– AKO se ne z-zagubimo, do večeri ćemo stići –
odgovori konjanik s visine.
Sasvim se poturčio u zarobljeništvu, ljutito pomisli
Varja. Morao bi damu da posadi na konja. Tipično
muška narcisoidnost. Paun! Patak! Samo da se pošepuri
pred sivom patkicom. Ionako već bogzna na šta ličim, a
sad još i to, da glumim Sanča Pansu pored Viteza
Tužnog Lika.
– A šta imate u džepu? – setila se ona. – Pištolj, je l’ da?
Fandorin se začudi:
– U kom džepu? Ah, u dž-džepu. Nažalost, ništa.
– Ali, šta da se on nije prepao?
– S onim ko se ne prepadne, ne bih se ni kockao.
– Но как же вы смогли выиграть осла с одного раза? – – Ali kako ste to uspeli da dobijete magarca iz jednog
полюбопытствовала Варя. – Неужто тот человек bacanja? – pokaza radoznalost Varja. – Nije valjda da je
поставил осла против трех курушей? taj čovek pristao da stavi magarca naspram uloga od tri
kuruša?
– Нет, конечна. – Ne, naravno.
– На что же вы играли? – Pa u šta ste vi igrali?
– На вас, – невозмутимо ответил Фандорин. – Девушка – U vas – ne zbunjujući se odgovori Fandorin. –
против осла – это выгодная ставка. Вы уж п-простите Devojka za magarca – to je povoljan ulog. Ponizno
великодушно, Варвара Андреевна, но другого выхода molim za oproštaj, Varvara Andrejevna, ali nije bilo
не было. drugog izlaza.
– Простить?! – Варя так качнулась в седле, что едва не – Oproštaj? – Varja se tako zaljulja u sedlu da zamalo
съехала на сторону. – А если бы вы проиграли?! ne ispade. – A da ste izgubili?!
– У меня, Варвара Андреевна, есть одно странное – Ja, Varvara Andrejevna, imam jednu čudnu osobinu.
свойство. Я т-терпеть не могу азартных игр, но когда Ne p-podnosim kockarske igre, ali kad sam primoran da
приходится играть, неизменно выигрываю. Les caprices igram, obavezno dobijam. Les caprices de la f-fortune.1
de la f-fortune . Я и свободу у видинского паши в нарды I slobodu od vidinskog paše dobio sam na nardu.
выиграл.
Варя не знала, что сказать на это легкомысленное Varja nije znala šta da odgovori na ovu lakoumnu izjavu
заявление, и решила смертельно обидеться. Поэтому na je odlučila da se smrtno uvredi. Zato su nadalje jahali
дальше ехали молча. Варварское седло, орудие пытки, ćutke. Varvarsko sedlo, oruđe za mučenje, pričinjavalo
доставляло Варе массу неудобств, но она терпела, je Varji raznorazne neudobnosti, ali je ona trpela, s
время от времени меняя центр тяжести. vremena na vreme menjajući centar ravnoteže.
– Жестко? – спросил Фандорин. – Хотите п-подложить – Da li žulja? – upita Fandorin. – Hoćete da p-
мою куртку? podmetnete moju bluzu?
Варя не ответила, потому что, во-первых, предложение Varja ne odgovori jer joj se učinilo da predlog nije
показалось ей не вполне приличным, а во-вторых, из sasvim pristojan, a i iz principa.
принципа.
Дорога долго петляла меж невысоких лесистых Put je dugo krivudao među oniskim šumovitim brdima,
холмов, потом спустилась на равнину. За все время zatim se spustio u ravnicu. Sve vreme putnici ne sretoše
путникам никто не встретился, и это начинало nikoga i to je delovalo uznemiravajuće. Varja je
тревожить. Варя несколько раз искоса взглядывала на nekoliko puta iskosa bacila pogled na Fandorina, ali
Фандорина, но тот, чурбан, сохранял полнейшую ovaj je bio miran kao klada i više nije ni pokušavao da
невозмутимость и больше вступать в разговор не povede razgovor.
пытался.
Однако хорошо же она будет выглядеть, явившись в E na, lepo će ona da izgleda kad se pojavi u Carevicama
Царевицы в таком наряде. Ну, Пете, положим, все u ovakvoj odeći. Peći je to verovatno svejedno, što se
равно, ему хоть в мешковину нарядись – не заметит, но njega tiče možeš i u džak da se obučeš – neće ni
ведь там штаб, целое общество. Заявишься этаким primetiti, ali tamo je štab, sve otmeno društvo. Pojaviš
чучелом… Варя сдернула шапку, провела рукой по se ovako kao strašilo... Varja strže kapu, provuče rukom
волосам и совсем расстроилась. Волосы и так были не kroz kosu i potpuno se oneraspoloži. Koca joj i onako
особенно – того тусклого, мышиного оттенка, который nije baš neka – one prigušene mišje nijanse koju zovu
называют русым, да еще от маскарада спутались, rusom, a od maskiranja se još i slepila, visi u čupercima.
повисли космами. Последний раз вымыты третьего Poslednji put ju je oprala nakjuče, u Bukureštu. Ne,
дня, в Букареште. Нет, лучше уж в шапке. Зато наряд bolje je s kapom. Ali odelo bugarskog seljanina nije loše
болгарского крестьянина совсем неплох – практичен и – praktično je i na svoj način efektno. Čakšire pomalo
по-своему эффектен. Шальвары чем-то напоминают podsećaju na čuvene „blumere”, koje su nekada nosile
знаменитые «блумеры», в которых некогда ходили engleske sifražetkinje boreći se protiv onih
английские суфражистки, сражаясь с нелепыми и ponižavajućih dugačkih gaća koje vire ispod podsuknji.
унизительными панталонами и нижними юбками. Если Ako bi obavila struk širokim crvenim pojasom, kao u
б перехватить по талии широким алым поясом, как в Otmici iz harema (prošle jeseni su je ona i Peća gledali
«Похищении из сераля» (прошлой осенью слушали с u Marijinki) – bilo bi čak živopisno.
Петей в Мариинке), было бы даже живописно.
Внезапно размышления Варвары Андреевны были Razmišljanje Varvare Andrejevne bi prekinuto iznenada
прерваны самым бесцеремонным образом. i na najgrublji način. Dobrovoljac se sagnu, zgrabi
Наклонившись, волонтер схватил ишака под уздцы, magare za uzde, glupa životinja se naglo ukopa i Varja
глупое животное резко остановилось, и Варя чуть не samo što ne prelete preko glave s ogromnim ušima.
перелетела через ушастую башку.
– Вы что, с ума сошли?!
– Теперь что бы ни случилось, молчите, – негромко и
очень серьезно сказал Фандорин, глядя куда-то вперед.
Варя подняла голову и увидела, что навстречу,
окутанный облаком пыли, бесформенной толпой
движется отряд всадников – пожалуй, человек
двадцать. Видно было мохнатые шапки, солнечные
звездочки ярко вспыхивали на газырях, сбруе, оружии.
Один из конников ехал впереди, и Варя разглядела
зеленый лоскут, обмотанный вокруг папахи.
– Это кто, башибузуки? – звонко спросила Варя, и
голос ее дрогнул. – Что же теперь будет? Мы пропали?
Они нас убьют?
– Если будете молчать, вряд ли, – как-то не очень
уверенно ответил Фандорин. – Ваша неожиданная
разговорчивость некстати.
Он совершенно перестал заикаться, и от этого Варе
сделалось совсем не по себе. Эраст Петрович снова
взял осла под уздцы, отъехал на обочину и, нахлобучив
Варе шапку на самые глаза, шепнул: – Смотрите под
ноги и ни звука.
Но она не удержалась – кинула исподлобья взгляд на
знаменитых головорезов, про которых второй год
писали все газеты.
Тот, что ехал впереди (наверное, бек), был с рыжей
бородой, в драном и грязном бешмете, но с
серебряным оружием. Он проехал мимо, даже не
взглянув на жалких крестьян. Зато его банда держалась
попроще. Несколько конных остановились возле Вари
и Фандорина, гортанно о чем-то переговариваясь.
Физиономии у башибузуков были такие, что Варваре
Андреевне захотелось зажмуриться – она и не
подозревала, что у людей могут быть подобные
личины. Внезапно среди этих кошмарных рож она
увидела самое что ни на есть обыкновенное
человеческое лицо. Оно было бледным, с заплывшим
от кровоподтека глазом, но зато второй глаз, карий и
полный смертельной тоски, смотрел прямо на нее.
Среди разбойников задом наперед сидел в седле
русский офицер в пыльном, изодранном мундире. Руки
его были скручены за спиной, на шее почему-то висели
пустые ножны от шашки, а в углу рта запеклась кровь.
Варя закусила губу, чтобы не вскрикнуть, и, не
выдержав безнадежности, читавшейся во взгляде
пленного, опустила глаза. Но крик, а точнее,
истерический всхлип, все-таки вырвался из ее
пересохшего от страха горла – у одного из бандитов к
луке седла была приторочена светловолосая
человеческая голова с длинными усами. Фандорин
крепко стиснул Варе локоть и коротко сказал что-то
по-турецки – она разобрала слова «Юсуф-паша» и
«каймакам», но на разбойников это не подействовало.
Один, с острой бородой и огромным кривым носом,
задрал фандоринской кобыле верхнюю губу, обнажив
длинные гнилые зубы. Пренебрежительно сплюнул и
– Jeste li poludeli?
– Sad, ma šta da se desi, ćutite – poluglasno i veoma
ozbiljno reče Fandorin, gledajući nekud napred.
Varja podiže pogled i spazi da im u susret, u oblaku
prašine, kao raštrkana gomila dolazi odred konjanika –
najmanje dvadesetak ljudi. Mogle su se videti krznene
šubare, sjajne zvezdice jarko su odbleskivale na
redenicima, konjskoj opremi, oružju. Jedan konjanik
jahao je napred i Varja razaznade zeleno platno
obavijeno oko šubare.
– Ko su ovi, bašibozuci? – upita Varja naglas, i glas joj
zadrhta. Šta ćemo sad? Propali smo? Hoće da nas ubiju?
– Sve dok budete ćutali, ne bi trebalo – nekako ne baš
uvereno odgovori Fandorin. – Vaša neočekivana
govorljivost nije došla u pravi čas.
On sasvim prestade da muca, i Varja od toga načisto
pretrnu. Erast Petrovič ponovo uhvati magarca za uzdu,
skrajnu ga do ivice puta i, natukavši Varji kapu do
samih očiju, prošapta: – Gledajte preda se i – ni reči.
Ali ona nije izdržala – bacila je, ispod oka, pogled na
čuvene glavoseče o kojima već drugu godinu pišu sve
novine.
Onaj što je jahao na čelu (verovatno beg) imao je riđu
bradu, bio je u pocepanom i prljavom polukaftanu, ali sa
srebrnim oružjem. Prošao je pored njih čak i ne
pogledavši te sirote seljake. Ali se njegova banda nije
mnogo cifrala. Nekoliko konjanika zaustavi se pored
Varje i Fandorina, uz nekakva grlena dogovaranja.
Fizionomije bašibozuka bile su takve da je Varvara
Andrejevna poželela da zažmuri – nije ni slutila da ljudi
mogu ovako izgledati. Odjednom, među tim košmarnim
njuškama ona spazi najobičnije moguće ljudsko lice.
Bilo je bledo, s jednim okom zatvorenim od otoka i
krvnog podliva, ali je zato drugo oko, crno i puno
smrtne jeze, gledalo pravo u nju.
Među razbojnicima je, sedeći natraške u sedlu, bio ruski
oficir u prašnjavom poderanom mundiru. Ruke su mu
bile vezane na leđima, oko vrata mu je zbog nečeg visila
prazna kanija, a u uglu usana spekla se krv. Varja ugrize
usnu da ne bi kriknula i, ne izdržavši beznadežnost koja
je izbijala iz pogleda zarobljenika, obori oči. Ali krik,
tačnije histeričan jecaj, ipak se oteo iz njenog grla,
osušenog od straha – uz jednog bandita, na izgibu sedla,
bila je privezana ljudska glava sa svetlom kosom i s
dugim brkovima. Fandorin jako stisnu Varjin lakat i
kratko reče nešto na turskom – ona razumede reči
„Jusuf-paša” i „kajmakam”, ali to na razbojnike nije
proizvelo neki utisak. Jedan, s oštrom bradom i
ogromnim krivim nosem, zadiže Fandorinovoj kobili
gornju usnu, obnaživši dugačke trule zube. S prezirom
otpljunu i kaza nešto na šta ostali prsnuše u smeh. Zatim
ošinu ragu bičem no sapima, ona uplašeno odskoči u
сказал что-то, от чего остальные засмеялись. Потом
хлестнул клячу нагайкой по крупу, и та испуганно
метнулась в сторону, сразу перейдя на неровную рысь.
Варя ударила осла каблуками в раздутые бока и
затрусила следом, боясь поверить, что опасность
миновала. Все так и плыло вокруг, кошмарная голова
со страдальчески закрытыми глазами и запекшейся
кровью в углах рта не давала Варе покоя. Головорезы –
это те, кто режут головы, вертелась в голове нелепая,
полуобморочная фраза.
– Пожалуйста, без обморока, – тихо сказал Фандорин.
– Они могут вернуться.
И ведь накаркал. Минуту спустя сзади раздался
приближающийся стук копыт.
Эраст Петрович оглянулся и шепнул:
– Не оборачивайтесь, в-вперед.
А Варя взяла и все-таки обернулась, только лучше бы
она этого не делала. От башибузуков они успели
отъехать шагов на двести, но один из всадников – тот
самый, при отрезанной голове, – скакал обратно,
быстро нагоняя, и страшный трофей весело колотился
по крупу его коня.
Варя в отчаянии взглянула на своего спутника. Тот,
похоже, утратил всегдашнее хладнокровие –
запрокинув голову, нервно пил воду из большой
медной фляги.
Проклятый ишак меланхолично перебирал ногами,
никак не желая ускорить шаг. Еще через минуту
стремительный всадник поравнялся с безоружными
путниками и вздыбил горячащегося гнедого коня.
Перегнувшись, башибузук сдернул с Вариной головы
шапку и хищно расхохотался, когда рассыпались
высвобожденные русые волосы.
– Гого! – крикнул он, сверкнув белыми зубами.
Мрачно-сосредоточенный Эраст Петрович быстрым
движением левой руки сдернул с головы разбойника
косматую папаху и с размаху ударил его тяжелой
флягой по бритому затылку. Раздался тошнотворно-
сочный звук, во фляге булькнуло, и башибузук
свалился в пыль.
– Осла к черту! Дайте руку. В седло. Гоните во весь
дух. Не оборачивайтесь, – рубленой скороговоркой
отчеканил Фандорин, опять перестав заикаться.
Он помог онемевшей Варе сесть на гнедого, выдернул
из седельного чехла ружье, и они понеслись вскачь.
Разбойничий конь сразу же вырвался вперед, и Варя
втянула голову в плечи, боясь, что не удержится. В
ушах свистело, левая нога некстати выскочила из
слишком длинного стремени, сзади грохотали
выстрелы, что-то тяжелое больно стукало по правому
бедру. Варя мельком посмотрела вниз, увидела
пляшущую пятнистую голову и, сдавленно вскрикнув,
выпустила поводья, чего делать ни в коем случае не
следовало.
В следующий миг она вылетела из седла, описала в
воздухе дугу, и ухнулась во что-то зеленое, мягкое,
stranu i odmah se baci u neravnomeran kas. Varja
potpeticama podbode magarca u isturene bokove i
nadade za kobilom, plašeći se da poveruje da je
opasnost prošla. Sve se naokolo lelujalo, košmarna
glava sa paćenički sklopljenim očima i spečena krv u
uglu usana Varji nisu davali mira. Glavoseci – to su oni
koji odsecaju glave, uporno joj se motala no glavi
rečenica koja je gubila smisao.
– Molim, bez padanja u nesvest – tiho kaza Fandorin. –
Oni mogu da se vrate.
I prizvao ih je. Minut kasnije, s leđa se razleže sve bliži
topot kopita.
Erast Petrovič se okrete i šapnu:
– Ne okrećite se, n-napred!
A Varja se ipak okrenu, samo bolje da to nije učinila.
Od bašibozuka jesu uspeli da odmaknu oko dvesta
koraka, ali je jedan od njih – baš onaj što nosi odrezanu
glavu – sad krenuo za njima, žustro podbadajući konja
na čijim je sapima landarao strašni trofej.
Varja očajnički pogleda u svog saputnika. Ovaj,
izgledalo je, beše izgubio pređašnju hladnokrvnost –
zabacivši glavu nervozno je gutao vodu iz velike
bakarne čuture.
Prokleto magare melanholično je prebiralo nogama,
nikako ne hoteći da ubrza korak. Već sledećeg trenutka
munjeviti konjanik izravnao se s nenaoružanim
putnicima i propeo svog zahuktanog dorata. Izvivši se u
sedlu, bašibozuk strže s Varjine glave kapu i pohlepno
se zakikota kad se rasu oslobođena rusa kosa.
– Oho-ho! – uzviknu on blesnuvši belim zubima.
Smrknuto usredsređen, Erast Petrovič brzim pokretom
leve ruke strže s razbojnikove glave kosmatu šubaru i,
zamahnuvši, udari ga teškom čuturom no obrijanom
potiljku. Začu se odurno-sočan zvuk, u čuturi zaklomča
voda i bašibozuk se sasulja u prašinu.
– Do đavola magarac! Dajte ruku! U sedlo. Gonite ga
što brže možete. Ne okrećite se – oštro i odsečno naredi
Fandorin, opet bez mucanja.
On pomože zanemeloj Varji da se popne na dorata,
istrže pušku iz futrole i oni pojuriše galopom.
Razbojnički konj odmah izbi napred i Varja uvuče glavu
u ramena plašeći se da se neće održati u sedlu. U ušima
joj je zviždalo, leva noga je u zao čas izletela iz suviše
niskog stremena, straga su grmeli pucnji, nešto teško
bolno ju je udaralo no desnom bedru. Varja letimično
pogleda naniže, ugleda landaravu glavu s krvavim
mrljama i, prigušujući krik, ispusti uzde, što nikako nije
smela učiniti.
Sledećeg trenutka ona izlete iz sedla i, opisavši u
vazduhu luk, tresnu u nešto zeleno, meko, krckavo – u
хрустящее – в придорожный куст.
Тут бы в самый раз лишиться сознания, но почему-то
не получилось. Варя сидела на траве, держась за
оцарапанную щеку, а вокруг качались обломанные
ветки.
На дороге тем временем происходило вот что,
Фандорин лупил прикладом несчастную клячу,
которая старалась как могла, выбрасывая вперед
мосластые ноги. До куста, где сидела оглушенная
падением Варя, оставалось всего ничего, а сзади, в
какой-нибудь сотне шагов, громыхая выстрелами,
катилась свора преследователей – не меньше десятка.
Внезапно сивая кобыла сбилась с аллюра, жалостно
мотнула башкой, пошла бочком, бочком и плавно
завалилась, придавив всаднику ногу. Варя ахнула.
Фандорин кое-как вылез из-под силящейся встать
лошади и выпрямился во весь рост. Оглянулся на
Варю, вскинул ружье и стал целиться в башибузуков.
Стрелять он не спешил, целился как следует, и его поза
выглядела столь внушительно, что никто из
разбойников первым лезть под пулю не захотел, –
отряд рассыпался с дороги по лугу, охватывая
беглецов полукругом. Выстрелы стихли, и Варя
догадалась: хотят взять живьем.
Фандорин пятился по дороге, наводя ружье то на
одного всадника, то на другого. Расстояние понемногу
сокращалось. Когда волонтер почти поравнялся с
кустом, Варя крикнула:
– Стреляйте, что же вы!
Не оглядываясь, Эраст Петрович процедил:
– У этого партизана ружье не заряжено.
Варя посмотрела налево (там были башибузуки),
направо (там тоже маячили конные в папахах),
оглянулась назад – и сквозь негустые заросли увидела
нечто примечательное.
По лугу галопом неслись всаднику; впереди, на
мощном вороном жеребце, по-жокейски оттопырив
локти, скакал, а точнее, летел по воздуху некто в
широкополой американской шляпе; следом догонял
иноходью белый мундир с золотыми плечами; потом
дружной стаей поспешал на рысях десяток кубанских
казаков, а позади всех, порядочно отстав, подпрыгивал
в седле какой-то несусветный господин в котелке и
длинном рединготе.
Варя смотрела на диковинную кавалькаду как
завороженная, а казаки тем временем засвистали и
заулюлюкали. Башибузуки тоже загалдели и сбились в
кучку – к ним на выручку торопились остальные во
главе с рыжебородым беком. Про Варю и Фандорина
эти ужасные люди забыли, им теперь было не до них.
Назревала рубка. Варя вертела головой то туда, то
сюда, забыв об опасности, – зрелище было страшным и
красивым.
Но бой закончился, едва начавшись. Всадник в
американской шляпе (он теперь был совсем близко, и
Варя разглядела загорелое лицо, бородку a-la Louis-
grm pokraj puta.
Ovo je bio pravi trenutak za padanje u nesvest, ali to se
zbog nečeg sada nije desilo. Varja je sedela u travi
držeći se za izgrebani obraz, oko nje su se njihale
polomljene grančice.
A evo šta se u to vreme odvijalo na putu. Fandorin je
tresnuo kundakom nesrećno kljuse, koje se trudilo
koliko je moglo, isturajući napred koštunjave noge.
Grmu gde je, ošamućena padom, sedela Varja, bio se
već sasvim približio, a straga, s udaljenosti od nekih
stotinak koraka, odjekivali su pucnji, jurila je potera –
najmanje desetorica iz bande. Odjednom siva kobila
izlete iz takta alire, žalosno odmahnu glavom, posrnu u
stranu, još više u stranu, i gipko se svali, pritisnuvši
konjaniku nogu. Varja podvrisnu. Fandorin se nekako
izvuče ispod kobile koja je nastojala da se digne, i
uspravi se koliko je dug. Okrete se prema Varji, namesti
pušku i nanišani u bašibozuke.
Nije žurio da puca, nišanio je pažljivo i njegova poza je
delovala tako sugestivno da niko od razbojnika nije
poželeo da prvi naleti na metak – odred se s puta rasuo
no livadi, u polukrugu opkoljavajući begunce. Pucnji
utihnuše a Varja se doseti: žele da ih uhvate žive.
Fandorin je uzmicao putem, nišaneći puškom čas u
jednog konjanika čas u drugog. Rastojanje se polako
skraćivalo. Kad se dobrovoljac beše gotovo poravnao sa
grmom, Varja povika:
– Ama što ne pucate!
Ne osvrćući se, Erast Petrovič procedi:
– Puška ovog gerilca nije napunjena.
Varja pogleda nalevo (tamo su bili bašibozuci), nadesno
(tamo su takođe svetlucali konjanici s papahama),
osvrnu se natrag – i kroz retko šipražje ugleda nešto
vredno pažnje.
Livadom su se u galopu primicali konjanici: napred je,
na snažnom vranom pastuvu, isturenih laktova, poput
džokeja, jurio, tačnije leteo kroz vazduh neko s
američkim šeširom širokog oboda; sustizao ga je ravnim
kasom beli mundir sa zlatnim ramenima; zatim je
pristizalo složno jato – desetina kubanskih kozaka u
kasu, i najzad, dobro zaostajući iza svih, poskakivao je u
sedlu nekakav neverovatni gospodin s polucilindrom i u
redengotu.
Varja je gledala u neobičnu kavalkadu kao omađijana, a
kozaci su u međuvremenu počeli da zvižde i arlauču.
Bašibozuci su takođe zalarmali i zbili se u gomilicu –
njima su u pomoć hitali ostali, predvođeni riđobradim
begom. Na Varju i Fandorina ovi užasni ljudi su
zaboravili, sada im nije bilo do njih.
Bližio se okršaj. Varja je okretala glavu čas ovamo čas
onamo, zaboravljajući na opasnost – prizor je bio
strašan i lep.
Ali se boj završio jedva i započevši. Konjanik s
američkim šeširom (on je sada bio sasvim blizu Varje,
videla je preplanulo lice, bradicu a-la Louis-Napoleon i
Napoleon и подкрученные пшеничные усы) натянул zavrnute žute brkove), zategao je povodac, ukočio se na
поводья, замер на месте, и в руке у него откуда ни mestu, i u ruci kao da mu se niotkuda stvorio pištolj s
возьмись появился длинноствольный пистолет. dugačkom cevi. Pištolj – pras! pras! – ispljunu dva
Пистолет – дах! дах! – выплюнул два сердитых srdita oblačića a beg s poderanim bešmetom zanjiha se u
облачка, и бек в драном бешмете закачался в седле, sedlu kao pijan, na poče da se naginje u stranu. Jedan od
словно пьяный, и стал валиться на сторону. Один из bašibozuka ga prihvati, prebaci preko grive svoga konja
башибузуков подхватил его, перекинул через холку i cela banda, ne upuštajući se u boj, poče da odstupa.
своего коня, и вся орава, не вступая в бой, стала
уходить.
Мимо Вари и устало опирающегося на бесполезное Pokraj Varje i Fandorina, umorno oslonjenog o
ружье Фандорина вереницей пронеслись и волшебный beskorisnu pušku, u nizu projuriše i volšebni strelac, i
стрелок, и всадник в белоснежном мундире (на плече konjanik u snežnobelom mundiru (na ramenu blesnu
блеснул золотом генеральский погон), и zlatna generalska epoleta) i kozaci koji behu isukali
ощетинившиеся пиками казаки. bodeže.
– Там пленный офицер! – крикнул им вслед волонтер. – Tamo je zarobljeni oficir! – doviknu za njima
dobrovoljac.
Тем временем неспешно подъехал последний из U međuvremenu, bez žurbe, stiže do njih i poslednji iz
чудесной кавалькады, цивильный господин, и čudesne kavalkade, gospodin u civilu, i zaustavi se –
остановился – погоня его, судя по всему, не potera ga, no svemu sudeći, nije privlačila.
привлекала.
Круглые светлые глаза поверх очков участливо Okrugle svetle oči iznad smaknutih naočara sa
воззрились на спасении. saosećanjem se upiljiše u spasene.
– Чэтники? – Опросил цивильный с сильным – Četnici? – zapita civil s jakom primesom engleskog
английским акцентом. izgovora.
– Ноу, сэр, – ответил Фандорин и добавил еще что-то – Nou, ser – odgovori Fandorin i dodade još nešto na
на том же языке, но Варя не поняла, ибо в гимназии tom istom jeziku, ali Varja ne razumede jer je u
учила французский и немецкий. gimnaziji učila francuski i nemački.
Она нетерпеливо дернула волонтера за рукав, и тот Ona nestrpljivo cimnu dobrovoljca za rukav i ovaj
виновато пояснил: objasni pravdajući se:
– Я г-говорю, что мы не четники, а русские и – K-kažem da nismo četnici, već Rusi, i probijamo se do
пробираемся к своим. svojih.
– Кто такие четники? – Ko su to četnici?
– Болгарские повстанцы. – Bugarski ustanici.
– О-о, ви дама? – на мясистом добродушном лице – O-o ju ar džena? – na mesnatom, dobrodušnom licu
англичанина отразилось изумление. – Однако какой Engleza pokaza se čuđenje. – Uel, kakva meskerejd! Ja
мэскарад! Я не знал, что русские ползуют дженщин nisam znao da Rusi koriste džene for espinaž. Ju ar
для эспианаж. Ви хироуиня, мэдам. Как вас зовут? Это heroina, medam. Kako se zovete? To će biti veri
будет отчен интэрэсно для моих тчитатэлэй. intresting for maj tčitaoce.
Он извлек из походной сумки блокнот, и Варя только On izvuče beležnicu iz oficirske torbe i Varja tek sada
теперь разглядела у него на рукаве трехцветную zapazi na njegovom rukavu trobojni povez sa brojem 48
повязку с номером 48 и надписью «корреспонденть». i s natpisom „Dopisnik”.
– Я – Варвара Андреевна Суворова и ни в каком – Ja sam Varvara Andrejevna Suvorova i ni u kakvom
«эспианаже» не участвую. У меня в штабе жених, – с „espianažu” ne učestvujem. U štabu mi je verenik –
достоинством сказала она. – А это мой спутник, ponosno kaza ona. – A ovo je moj saputnik, srpski
сербский волонтер Эраст Петрович Фандорин. dobrovoljac Erast Petrovič Fandorin.
Корреспондент сконфуженно сдернул котелок и Novinar zbunjeno skide polucilindar i pređe na
перешел на французский: francuski:
– Прошу прощения, мадемуазель. Шеймас Маклафлин, – Oprostite, molim vas, madmazel. Šejmas Maklaflin,
сотрудник лондонской газеты «Дейли пост». dopisnik londonskih novina Dejli post.
– Тот самый англичанин, который писал про турецкие – Onaj isti Englez koji je pisao o turskim zverstvima u
зверства в Болгарии? – спросила Варя, снимая шапку и Bugarskoj? – upita Varja skidajući kapu i kako-tako
кое-как приводя в порядок волосы. dovodeći kosu u red.
– Ирландец, – строго поправил Маклафлин. – Это – Irac – brzo je ispravi Maklaflin. – To nikako nije isto.
совсем не одно и то же.
– А они кто? – Варя кивнула в ту сторону, где – A ko su oni? – Varja pokaza glavom na onu stranu gde
клубилось пыльное облако и гремели выстрелы. – В se kovitlao oblak prašine i gde su grmeli pucnji. – Ko je
шляпе – кто?
– Этот несравненный ковбой – сам мсье д'Эвре,
блестящее перо, любимец французских читателей и
козырной туз газеты «Ревю паризьен».
– «Ревю паризьен»?
– Да, это парижская ежедневная газета. Тираж – сто
пятьдесят тысяч, что для Франции невероятно много, –
пренебрежительно пояснил корреспондент. – Но у
моей «Дейли пост» ежедневно продается двести сорок
тысяч номеров, так-то.
Варя помотала головой, чтоб волосы легли получше, и
принялась рукавом стирать пыль с лица.
– Ах, сударь, вы подоспели как нельзя более кстати.
Вас послало само провидение.
– Нас притащил сюда Мишель, – пожал плечами
британец, а точнее, ирландец. – Он остался не у дел,
приписан к штабу и бесится от безделья. Сегодня
утром башибузуки немного пошалили в русском тылу,
и Мишель лично кинулся в погоню. А я и д'Эвре при
нем вроде болонок – куда он, туда и мы. Во-первых,
мы старые приятели, еще с Туркестана, а во-вторых,
где Мишель, там обязательно найдется хороший сюжет
для статьи… А, вон они возвращаются, и, конечно, как
говорят русские, ne solono khlebavshi.
– Почему «конечно»? – спросила Варя.
Корреспондент снисходительно улыбнулся и
промолчал, за него ответил Фандорин, до сей поры
участия в разговоре почти не принимавший:
– Вы же видели, мадемуазель, что у б-башибузуков
кони свежие, а у преследователей заморенные.
– Absolutely so , – кивнул Маклафлин.
Варя недобро покосилась на обоих: ишь стакнулись,
только бы выставить женщину дурой. Однако
Фандорин тут же заслужил прощение – вынул из
кармана на удивление чистый платок и приложил к
Вариной щеке. Ох, а про царапину-то она и забыла!
Корреспондент ошибся, заявив, что преследователи
возвращаются не солоно хлебавши – Варя с радостью
увидела, что пленного офицера они все-таки отбили:
двое казаков за руки и за ноги везли обмякшее тело в
черном мундире. Или, не дай бог, убит?
Впереди на сей раз ехал франт, которого британец
назвал Мишелем. Это был молодой генерал с веселыми
синими глазами и особенной бородой – холеной,
пушистой и расчесанной в стороны на манер крыльев.
– Ушли, мерзавцы! – издали крикнул он и
присовокупил выражение, смысл которого Варя не
вполне поняла.
– There's a lady here , – погрозил пальцем Маклафлин,
сняв котелок и вытирая розовую лысину.
Генерал приосанился, взглянул на Варю, но тут же
поскучнел, что было и понятно: немытые волосы,
царапина, нелепый наряд.
– Свиты его императорского величества генерал-майор
Соболев-второй, – представился Мишель и veličanstva Soboljev-Drugi – predstavi se Mišel i upitno
вопросительно взглянул на Фандорина.
onaj sa šeširom?
– Taj jedinstveni kauboj je lično D’Evre, najblistavije
pero, ljubimac francuskih čitalaca i glavni adut lista
Revi parizjen.
– Revi parizjen!
– Da, to su pariske dnevne novine. Tiraž je sto pedeset
hiljada, što je za Francusku neverovatno mnogo – s
omalovažavanjem razjasni dopisnik. – A moj Dejli post
svakodnevno se proda u dvesta četrdeset hiljada
primeraka, eto tako.
Varja zavrte glavom da bi se kosa bolje namestila i poče
da skida prašinu s lica.
– Ah, gospodine, stigli ste u pravi čas, bolje nije moglo
biti. Poslalo vas je samo proviđenje.
– Dovukao nas je ovamo Mišel – sleže ramenima
Britanac, tačnije, Irac. – On sad nije u trupi, raspoređen
je u štab i umire od besposličenja. Jutros su se
bašibozuci malo našalili u ruskoj pozadini, i Mišel se
lično bacio u poteru. A ja i D’Evre smo uz Njega kao
psetanca – kuda on, tu i mi. Kao prvo, stari smo
prijatelji, još od Turkestana, a kao drugo, gde je Mišel,
tu će se obavezno naći dobra tema za članak... A, evo,
vraćaju se i naravno, kako Rusi kažu, praznih ruku.
– Zašto „naravno”? – upita Varja.
Novinar se nadmeno osmehnu i oćuta; umesto njega
odgovori Fandorin, koji se do tog trenutka gotovo nije
mešao u razgovor:
– Pa videli ste, madmazel, da su konji b-bašibozuka
odmorni, a gonilaca – premoreni.
– Absolutely so2 – klimnu Maklaflin.
Varja iskosa baci oštar pogled na obojicu: gle kako su se
zaverili, samo da naprave ženu glupačom. Ali Fandorinu
već istog trena bi oprošteno jer je izvukao iz džepa
začuđujuće čistu maramicu i priljubio je uz Varjin
obraz. Oh, pa ona je zaboravila na ogrebotinu!
Novinar je pogrešio rekavši da se potera vraća praznih
ruku – Varja s radošću ugleda da su zarobljenog oficira
ipak preoteli: dva kozaka su za ruke i za noge vukli
malaksalo telo u crnom mundiru. Ili je, ne daj bože,
ubijen?
Napred je ovaj put jahao kicoš koga je Britanac nazvao
Mišelom. To je bio mladi general veselih plavih očiju i s
upečatljivom bradom – negovanom, mekanom i
raščešljanom na dve strane, poput krila.
– Umakoše, hulje! – izdaleka doviknu on i prilepi im još
neki epitet čiji smisao Varja nije sasvim razumela.
– There’s lady here3 – pripreti prstom Maklaflin,
skinuvši polucilindar i brišući ružičastu ćelu.
General zastade, baci pogled na Varju, ali se istog časa
sneveseli, što je bilo i razumljivo: neoprana kosa,
ogrebotina, ružna odeća.
– Brigadni general svite njegovog imperatorskog
pogleda u Fandorina.
Но раздосадованная Генераловым равнодушием Варя
дерзко спросила:
– Второй? А кто же первый? Соболев удивился:
– Как кто? Мой батюшка, генерал-лейтенант Дмитрий
Иванович Соболев, командир Кавказской казачьей
дивизии. Неужто не слыхали?
– Нет. Ни про него, ни про вас, – отрезала Варя и
соврала, потому что про Соболева-второго, героя
Туркестана, покорителя Хивы и Махрама, знала вся
Россия.
Говорили про генерала разное. Одни превозносили его
как несравненного храбреца, рыцаря без страха и
упрека, называли будущим Суворовым и даже
Бонапартом, другие ругали позером и честолюбцем. В
газетах писали про то, как Соболев в одиночку отбился
от целой орды текинцев, получил семь ран, но не
отступил; как с маленьким отрядом пересек мертвую
пустыню и разгромил вдесятеро превосходящее войско
грозного Абдурахман-Бека, а кое-кто из Вариных
знакомых пересказывал слухи совсем иного рода – про
расстрел заложников и еще что-то такое про
похищенную кокандскую казну.
Глядя в ясные глаза красавца-генерала, Варя поняла:
про семь ран и Абдурахман-бека – чистая правда, а про
заложников и ханскую казну – ерунда и наветы
завистников.
Тем более что и Соболев вновь стал приглядываться к
Варе и, кажется, на сей раз усмотрел в ней нечто
интересное.
– Но какими судьбами, сударыня, вы здесь, где льется
кровь? И в этом костюме! Я заинтригован.
Варя назвалась и коротко рассказала о своих
приключениях, чувствуя безошибочным инстинктом,
что Соболев ее не выдаст и в Букарешт под конвоем не
отправит.
– Завидую вашему жениху, Варвара Андреевна, –
молвил генерал, лаская Варю взглядом. – Вы
незаурядная девица. Однако позвольте представить
моих товарищей. С мистером Маклафлином вы, по-
моему, уже познакомились, а это мой ординарец
Сережа Верещагин, брат того самого Верещагина,
художника. (Варе смущенно поклонился худенький
миловидный юноша в казачьей черкеске.) Между
прочим, и сам отличный рисовальщик. На Дунае во
время разведки так турецкие позиции изобразил –
просто заглядение. А где д'Эвре? Эй, Эвре, давайте-ка
сюда, я представлю вас интересной даме.
Варя с Любопытством смотрела на француза, который
подъехал последним. Француз (на рукаве повязка
«Корреспондентъ No 32») был чудо как хорош, в своем
роде не хуже Соболева: тонкий, с горбинкой, нос,
подкрученные светлые усы с маленькой рыжеватой
эспаньолкой, умные серые глаза. Глаза, впрочем,
смотрели сердито.
– Эти негодяи – позор турецкой армии! – горячо
воскликнул журналист по-французски. – Только
Ali srdita zbog generalove ravnodušnosti prema njoj,
Varja drsko upita:
– Drugi? A ko je pak prvi? Soboljev se začudi:
– Kako ko? Moj stari, divizijski general Dmitrij
Ivanovič Soboljev, komandant Kavkaske kozačke
divizije. Nije valjda da niste čuli za njega?
– Ne. Ni za njega ni za vas – odbrusi Varja i slaga, jer je
za Soboljeva Drugog, junaka Turkestana, osvajača Hive
i Mahrama, znala čitava Rusija.
O generalu se pričalo svašta. Jedni su ga veličali kao
nečuveno dobrog borca, besprekornog i neustrašivog
viteza, nazivali ga budućim Suvorovim i čak
Bonapartom, dok su ga drugi opanjkavali kao
častoljubivog pozera. Novine su pisale o tome kako se
Soboljev sam odbranio od čitave horde Tekijaca,
zadobio sedam rana ali se nije povukao; kako je s malim
odredom presekao mrtvu pustinju i razbio desetostruko
jaču vojsku strašnog Abdurahman-bega, a poneko od
Varjinih poznanika prepričavao je glasine sasvim druge
vrste – o streljanju talaca i još nešto slično: o pljački
tatarske državne blagajne.
Gledajući u vedre oči generala-lepotana, Varja je
shvatila: ono o sedam rana i Abdurahman-begu je čista
istina, a ono o taocima i državnoj blagajni je besmislica
i kleveta zavidljivaca.
Ovo tim pre što je i Soboljev opet počeo da se zagleda u
Varju i ovaj put, izgleda, našao nešto zanimljivo.
– Ali koji su vetrovi vas doneli ovamo, gospođice, gde
se lije krv? I još u tom odelu! Baš me zanima.
Varja se predstavi i ukratko ispriča o svojim
dogodovštinama, nepogrešivim instinktom osećajući da
je Soboljev neće izdati i neće je pod pratnjom poslati u
Bukurešt.
– Ja zavidim vašem vereniku, Varvara Andrejevna –
kaza general milujući Varju pogledom. – Vi ste devojka
nesvakidašnja. Pa dopustite da vam predstavim svoje
drugove. S gospodinom Maklaflinom ste se, mislim,
upoznali, a ovo je moj ordonans Serjoža Bereščagin,
brat upravo onog Bereščagina, slikara. (Varji se
zbunjeno pokloni vižljasti mladić prijatne spoljašnjosti,
u kozačkoj čerkeski.) On, između ostalog, i sam odlično
crta. Na Dunavu, prilikom izviđanja, tako je prikazao
turske pozicije, divota jedna. A gde je D’Evre? Ej, Evre,
dođite ovamo da vas predstavim zanimljivoj dami.
Varja je radoznalo gledala u Francuza, koji je dojahao
poslednji. Francuz (na rukavu je imao prevez „Dopisnik
br. 32”) beše čudo od lepote, na svoj način, a ništa
manje od Soboljeva: uzak izvijen nos, zasukani svetli
brci i rićkasta španska bradica, pametne sive oči. Oči su,
međutim, gledale ljutito.
– Ovi nitkovi subruka turske armije! – razjareno
uzviknu novinar na francuskom. – Dobri su samo da
мирных жителей резать хороши, а чуть бой – сразу в
кусты. На месте Керим-паши я бы их всех разоружил и
перевешал!
– Успокойтесь, храбрый шевалье, здесь дама, –
насмешливо прервал его Маклафлин. – Вам повезло –
вы предстали перед ней романтическим героем, так не
теряйтесь. Вон как она на вас смотрит.
Варя вспыхнула и метнула на ирландца сердитый
взгляд, но Маклафлин лишь добродушно расхохотался.
Зато Д'Эвре повел себя, как подобает истинному
французу, – спешился и поклонился.
– Шарль д'Эвре, к вашим услугам, мадемуазель.
– Варвара Суворова, – приветливо сказала она. – Рада с
вами познакомиться. И спасибо всем вам, господа. Вы
появились вовремя.
– А позвольте узнать ваше имя – спросил д'Эвре, с
любопытством взглянув на Фандорина.
– Эраст Фандорин, – ответил волонтер, впрочем,
смотря не на француза, а на Соболева. – Воевал в
Сербии, а теперь направляюсь в г-главный штаб с
важным сообщением.
Генерал оглядел Фандорина с головы до ног.
Уважительно поинтересовался:
– Поди, хлебнули горя? Чем занимались до Сербии?
Поколебавшись, Эраст Петрович сказал:
– Числился по министерству иностранных дел.
Титулярный советник.
Это было неожиданно. Дипломат? По правде говоря,
новые впечатления несколько ослабили изрядный (что
уж скрывать) эффект, произведенный на Варю ее
немногословным спутником, однако теперь она вновь
им залюбовалась. Дипломат, отправившийся
добровольцем на войну, – это, согласитесь, нечасто
бывает. Нет, определенно, все трое были замечательно
хороши, каждый по-своему: и Фандорин, и Соболев, и
д'Эвре.
– Что за сообщение? – нахмурился Соболев. Фандорин
замялся, явно не желая говорить.
– Да бросьте разводить тайны Мадридского двора, –
прикрикнул на него генерал. – Это в конце концов
невежливо по отношению к вашим спасителям.
Волонтер все же понизил голос, и корреспонденты
навострили уши.
– Я пробираюсь из Видина, г-господин генерал. Осман-
паша три дня назад выступил с корпусом по
направлению к П-плевне.
– Что за Осман? Что за Плевна?
– Осман Нури-паша – лучший полководец турецкой
армии, победитель сербов. Ему всего сорок пять, а он
уже м-мушир, то есть фельдмаршал. И солдаты у него
– не чета тем, что стояли на Дунае. А Плевна –
маленький городок в т-тридцати верстах к западу
отсюда. Нужно опередить пашу и занять этот
стратегически важный п-пункт. Он прикрывает дорогу
на Софию.
kolju mirne stanovnike, a čim počne okršaj – bež u
grmlje. Na Kerim-pašinom mestu, ja bih sve njih
razoružao i povešao!
– Smirite se, hrabri ševalije,4 ovde imamo damu –
podsmešljivo ga prekide Maklaflin. – Imate sreće –
predstavili ste joj se kao junak romantičar, i nemojte sad
da padate u vatru. Pazite kako vas samo gleda!
Varja pocrvene i prostreli Irca ljutitim pogledom, ali
Maklaflin se samo dobrodušno zasmeja. Zato je D’Evre
postupio kako dolikuje pravom Francuzu – sišao s konja
i poklonio se.
– Šarl d’Evre, vama na usluzi, madmazel.
– Varvara Suvorova – ljubazno reče ona. – Drago mi je
da vas upoznam. I hvala vam, gospodo. Pojavili ste se u
pravo vreme.
– A dozvolite da saznamo vaše ime – upita D’Evre,
radoznalo pogledavši u Fandorina.
– Erast Fandorin – odgovori dobrovoljac, ne gledajući,
međutim, u Francuza već u Soboljeva. – Borio sam se u
Srbiji, a sada idem u g-glavni štab s važnom
informacijom.
General odmeri Fandorina od glave do pete. S
poštovanjem se zainteresova:
– Biće da ste okusili nevolju? Čime ste se bavili pre
Srbije?
Erast Petrovič reče, pokolebano:
– Bio sam u ministarstvu inostranih poslova. Titularni
savetnik.
To je bilo neočekivano. Diplomata? Istinu govoreći,
novi utisci behu unekoliko oslabili popriličan (šta ima
da se skriva) utisak koji je ne mnogo govorljivi saputnik
proizveo na Varju, ali sada se ona ponovo zainteresova
za njega. Diplomata koji odlazi dobrovoljno u rat –
složićete se, to se ne dešava često. Ne, konačno, sva
trojica su bila izvanredna, svak na svoj način: i
Fandorin, i Soboljev, i D’Evre.
– Kakva je to informacija? – namršti se Soboljev.
Fandorin zape, očigledno ne želeći da govori.
– Pa, nemojte se igrati tajni madridskog dvora –
podviknu na njega general. – Na kraju krajeva, nije
uljudno prema vašim spasiocima.
Dobrovoljac ipak utiša glas a dopisnici načuljiše uši.
– Probijam se iz Vidina, gospodine generale. Osman-
paša je pre i daka krenuo s korpusom u pravcu P-plevne.
– Koji Osman? Kakva Plevna?
Osman Nuri-paša – najbolji vojskovođa turske armije,
koji je pobedio Srbe. On ima svega četrdeset pet godina
a već je m-mušir, to jest feldmaršal. I njegovi vojnici
nisu kao ovi koji su bili na Dunavu. A Plevna je gradić
na oko t-trideset vrsta zapadno odavde. Treba
preduhitriti pašu i zauzeti taj strateški važan p-punkt. On
štiti put za Sofiju.
Соболев хлопнул ладонью по колену – его конь нервно
переступил с ноги на ногу.
– Эх, мне бы хоть полк! Но я, Фандорин, не у дел. Вам
надо в штаб, к главнокомандующему. Я должен
закончить рекогносцировку, а вам выделю конвой до
Царевиц. Вечером милости прошу в гости, Варвара
Андреевна. В шатре у господ корреспондентов бывает
весело.
– С удовольствием, – сказала Варя и боязливо
посмотрела в сторону – туда, где положили на траву
пленного офицера. Двое казаков присели рядом на
корточках и что-то с ним делали.
– Тот офицер мертвый, да? – шепотом спросила Варя.
– Живехонек, – ответил генерал. – Повезло чертяке,
теперь сто лет проживет. Когда мы башибузукам на
хвост сели, они ему пулю в голову, и наутек. А пуля –
она, как известно, дура. Прошла по касательной,
только лоскут кожи сорвала. Ну что, братцы,
перевязали капитана? – громко крикнул он казакам.
Те помогли офицеру подняться. Он покачнулся, но
устоял на ногах, а казаков, хотевших поддержать за
локти, упрямо оттолкнул. Сделал несколько дерганых
шагов на неверных, того и гляди подломятся, ногах и,
вытянув руки по швам, прохрипел:
– Ге… генерального штаба капитан Еремей
Перепелкин, ваше превосходительство. Следовал из
Зимницы к месту службы, в штаб Западного отряда.
Назначен в оперативный отдел к генерал-лейтенанту
Криденеру. По дороге был атакован отрядом
вражеской иррегулярной кавалерии и захвачен в плен.
Виноват… Никак не ожидал в нашем тылу… Даже
пистолета при себе не было, одна шашка.
Теперь Варя рассмотрела страдальца получше. Он был
невысок ростом, жилист, каштановые растрепавшиеся
волосы, узкий, почти безгубый рот, строгие карие
глаза. Вернее, один глаз, потому что второго по-
прежнему было не видно, но зато во взгляде капитана
уже не было ни смертной тоски, ни отчаяния.
– Живы – и славно, – благодушно сказал Соболев. – А
без пистолета офицеру нельзя, даже штабному. Это все
равно что даме на улицу без шляпки выйти – за
гулящую сочтут. – Он хохотнул, но, поймав сердитый
Варин взгляд, поперхнулся. – Пардон, мадемуазель.
К генералу подошел лихой урядник и ткнул пальцем
куда-то в сторону.
– Ваше превосходительство, кажись, Семенов!
Варя обернулась, и ее замутило: у куста невесть откуда
появился бандитский гнедой, на котором давеча она
так неудачно скакала. Гнедой как ни в чем не бывало
щипал травку, а на боку у него по-прежнему
покачивалась тошнотворная подвеска.
Соболев спрыгнул наземь, приблизился к коню,
скептически прищурившись, повертел кошмарный шар
и так и этак.
– Разве ж это Семенов? – усомнился он. – Врешь,
Soboljev lupi dlanom no kolenu – njegov konj se
nervozno prebaciš noge na nogu.
– Eh, da imam makar jedan puk! Ali ja vam, Fandorine,
nisam u trupi. Treba da idete u štab,
glavnokomandujućem. Ja moram da dovršim
pretraživanje terena, a vama ću obezbediti pratnju do
Carevica. Večeras izvolite u goste, Varvara Andrejevna.
U šatoru kod gospode novinara veoma je veselo.
– Sa zadovoljstvom – reče Varja i bojažljivo pogleda u
stranu, tamo gde je na travu bio spušten zarobljeni
oficir. Dva kozaka behu čučnula uz njega nešto radeći.
– Onaj oficir je ubijen, je l’ da? – šapatom upita Varja.
– Izvukao se – odgovori general. – Imao je đavolju
sreću, živeće sto godina. Kad smo bašibozucima stali na
pen, oni njemu metak u glavu, na beži bezobzirce. A
metak je, kao što se zna, glup. Prošao po tangenti, samo
parče kože odrao. Šta je tamo, braćo, previste li
kapetana? – doviknu on kozacima.
Ovi pomogoše oficiru da ustane. On se zaljulja ali
ostade na nogama, a kozake, koji htedoše da ga pridrže
za laktove, odlučno odgurnu. Načinio je nekoliko
nesigurnih koračaja na klecavim nogama Koje su
svakog trena mogle otkazati i, zauzevši stav „mirno”,
reče hripavim glasom:
– Ge... generalštabni kapetan Jeremej Perepjolkin, vaše
prevashodstvo. Išao sam iz Zimnice prema mestu
službe, u štab Zapadnog odreda. Upućen sam u
operativni odsek, brigadnom generalu Krideneru. –
Usput me je napao odred neprijateljske neregularne
konjice i zarobio me. Kriv sam... Nikako nisam
očekivao u našoj pozadini... Čak ni pištolj kod sebe
nisam imao, samo sablju.
Sada je Varja bolje osmotrila mučenika. Bio je
nevelikog rasta, žilav; kosa kestenjasta, razbarušena,
usta uzana, gotovo bez usana, stroge kestenjaste oči.
Tačnije, jedno oko, jer se drugo i dalje nije videlo, ali
zato u kapetanovom pogledu više nije bilo ni smrtne
jeze ni očajanja.
– Živi ste, hvala bogu – dobroćudno reče Soboljev. – A
bez pištolja oficir ne sme, čak ni štapski. To je isto kao
kad bi žena izišla iz kuće bez šešira – pomislili bi da je
uličarka. – On se nasmeja, ali kad je ulovio Varjin ljutiti
pogled, preseče mu se dah. – Pardon, madmazel.
Generalu priđe odvažni kozački podoficir i upre prstom
nekud u stranu.
– Vaše prevashodstvo, izgleda – Semjonov!
Varja se okrete i spopade je muka: pored žbuna se,
neznano otkud, pojavio banditski dorat, na kojem je još
malopre onako neuspešno galopirala. Dorat je potpuno
mirno čupkao travu a o boku mu se i dalje ljuškao
visuljak koji je izazivao mučninu.
Soboljev skoči na zemlju, primače se konju sumnjičavo
škiljeći, okrenu košmarnu kuglu na jednu na drugu
stranu.
– Zar je ovo Semjonov? – s nevericom će on. – Varaš
Нечитайло. У Семенова лицо совсем другое.
– Да как же, Михал Дмитрич, – загорячился урядник. –
Вон и ухо рваное, и вот, гляньте. – Он раздвинул
мертвой голове фиолетовые губы. – И зуба переднего
опять же нет. Точно Семенов!
– Пожалуй, – задумчиво кивнул генерал. – Эк его
перекорежило. Это, Варвара Андреевна, казак из
второй сотни, которого нынче утром похитили
месхетинцы Дауд-бека, – пояснил он, оборачиваясь к
Варе.
Но Варя не слышала – земля и небо совершили
кульбит, поменявшись местами, и д'Эвре с
Фандориным едва успели подхватить обмякшую
барышню.
Глава третья,
почти целиком посвященная восточному коварству
«Ревю паризьен» (Париж),
15(3) июля 1877 г.
«Герб Российской империи, двуглавый орел,
превосходным образом отражает всю систему
управления в этой стране, где всякое мало-мальски
важное дело поручается не одной, а по меньшей мере
двум инстанциям, которые мешают друг другу и ни за
что не отвечают. То же происходит и в
действующей армии. Формально главнокомандующим
является великий князь Николай Николаевич, в
настоящее время находящийся в деревне Царевицы,
однако в непосредственной близости от его штаба, в
городке Бела, расквартирована ставка императора
Александра II, при котором находятся канцлер,
военный министр, шеф жандармов и прочие высшие
сановники. Если учесть, что союзная румынская армия
подчиняется собственному командующему в лице
князя Карла Гогенцоллерна-Зигмарингена, на ум
приходит уже не двуглавый царь пернатых, а
остроумная русская басня про лебедя, рака и щуку,
опрометчиво запряженных в один экипаж…»
– Так все-таки как к вам обращаться, «мадам» или
«мадемуазель»? – неприятно скривив губы, спросил
черный, как жук, жандармский подполковник. – Мы с
вами не на балу, а в штабе армии, и я не комплименты
вам говорю, а провожу допрос, так что извольте не
финтить.
Звали подполковника Иван Харитонович Казанзаки, в
Варино положение входить он решительно не желал, и
дело явно шло к принудительной высылке в Россию.
Вчера до Царевиц добрались только к ночи. Фандорин
немедленно отправился в штаб, а Варя, хоть и валилась
с ног от усталости, занялась необходимым.
Милосердные сестры из санитарного отряда баронессы
Врейской дали ей одежду, согрели воды, и Варя
se, Nečitajlo. Semjonov ima sasvim drugačije lice.
– Ama, Mihale Dmitrijeviču – planu podoficir. – Evo i
uvo mu je iskrzano, i evo, pogledajte. – On razdvoji na
mrtvoj glavi modre usne. – Ni prednjeg zuba, evo,
nema. On je, Semjonov!
– Moguće – zamišljeno klimnu glavom general. – Kako
je samo unakažen. To je, Varvara Andrejevna, kozak iz
drugog eskadrona, koga su jutros uhvatili Daud-begovi
Meshetinci – objasni on okrećući se Varji.
Ali Varja ništa nije čula – zemlja i nebo se zakolutaše
zamenivši mesta, i D’Evre i Fandorin jedva stigoše da
prihvate obamrlu gospođicu.
Glava treća,
gotovo u celosti posvećena istočnjačkoj podmuklosti
Ruski invalid (Sankt Peterburg),
2 (14) jula 1877.
Grb Ruske imperije dvoglavi orao na najbolji način
odražava čitav sistem uprave u toj zemlji, gde se svaka
iole važnija stvar poverava ne jednoj već najmanje
dvema institucijama, koje smetaju jedna drugoj i ni za
šta ne snose odgovornost. To isto događa se i u armiji
na frontu. Normalno glavnokomandujući je Veliki knez
Nikolaj Nikolajevič, koji se sada nalazi u Carezice, a u
neposrednoj blizini njegovog štaba, u gradiću Bela,
smeštena je komanda imperatora Aleksandra II, uz koga
su i kancelar, ministar vojni, zapovednik žandarmerije i
drugi najviši carski dostojanstvenici. Ako imamo u vidu
još i to da savezničkom rumunskom armijom rukovodi
njen komandant, knez Karl Hoencolern-Sigmaringen,
onda nam umesto dvoglavog cara ptica pada na pamet
duhovita ruska basna o labudu, raku i štuki,
nepromišljeno upregnutim u iste kočije…
– Kako dakle da vam se obraćam, „madam” ili
„madmazel”? – neprijatno kriveći usne pitao je
žandarmerijski potpukovnik, crn kao buba. – Ni vi ni ja
nismo na balu već u armijskom štabu, i ne delim vam
komplimente već vršim saslušanje, tako da izvolite ne
vrdati.
Bio je to potpukovnik Ivan Haritonovič Kazanzaki, a za
Varjinu situaciju nikako nije hteo da ima razumevanja i
stvar je očito išla ka tome da bude prinudno vraćena u
Rusiju.
Juče su u Carevice stigli tek pred noć. Fandorin se istog
časa Uputio u štab, a Varja je, iako je padala s nogu od
umora, počela da preduzima ono što je neophodno.
Milosrdne sestre iz sanitarnog odreda baronese Vrejske
dale su joj odeću, ugrejale vodu, i Varja se najpre dovela
сначала привела себя в порядок, а уже потом рухнула
на лазаретную койку – благо раненых в госпитальных
палатках почти не было. Встреча с Петей была
отложена на завтра, ибо во время предстоящего
важного объяснения следовало быть во всеоружии.
Однако утром выспаться Варе не дали. Явились два
жандарма в касках, при карабинах, и препроводили
«именующую себя девицей Суворовой» прямиком в
особую часть Западного отряда, даже не дав как
следует причесаться.
И вот уже который час она пыталась объяснить
бритому, бровастому мучителю в синем мундире,
какого рода отношения связывают ее с odnosa nju povezuje sa šifrantom Pećom Jabukovim.
шифровальщиком Петром Яблоновым.
– Господи, да вызовите Петра Афанасьевича, и он вам
все подтвердит, – повторяла Варя, а подполковник
снова на это отвечал:
– Всему свое время.
Особенно интересовали жандарма подробности ее
встречи с «лицом, именующим себя титулярным
советником Фандориным». Казанзаки записал и про
видинского Юсуф-пашу, и про кофей с французским
языком, и про выигранное в нарды освобождение.
Больше всего подполковник оживился, когда узнал,
что волонтер разговаривал с башибузуками по-
турецки, и непременно хотел знать, как именно он
говорил – с запинкой или без. На одно выяснение
ерунды с запинкой ушло, наверное, не меньше
получаса.
А когда Варя уже была на грани сухой, бесслезной
истерики, дверь глинобитной хатенки, где
располагалась особая часть, внезапно распахнулась, и
вошел, даже, скорее, вбежал, очень важный генерал, с
начальственно выпученными глазами и пышными
подусниками.
– Генерал-адъютант Мизинов, – зычно объявил он с
порога, строго взглянув на подполковника. –
Казанзаки?
Застигнутый врасплох жандарм вытянулся в струнку и
зашлепал губами, а Варя во все глаза уставилась на
главного сатрапа и палача свободы, каковым слыл у
передовой молодежи начальник Третьего отделения и
шеф жандармского корпуса Лаврентий Аркадьевич
Мизинов.
– Так точно, ваше высокопревосходительство, –
засипел Варин обидчик. – Жандармского корпуса
подполковник Казанзаки. Ранее служил по
Кишиневскому управлению, ныне назначен заведовать
особой частью при штабе Западного отряда. Провожу
допрос задержанной.
– Кто такая? – поднял бровь генерал и неодобрительно
взглянул на Варю.
– Варвара Суворова. Утверждает, что прибыла
частным порядком для встречи с женихом,
шифровальщиком оперативного отдела Яблоновым.
– Суворова? – заинтересовался Мизинов. – Мы с вами
u red a tek potom se bacila na bolnički krevet. Susret sa
Pećom odložen je za sutra jer tokom važnog razgovora
koji im je predstojao treba da bude u punoj pripravnosti.
Ipak, Varji nisu dali da se naspava. Izjutra su došla dva
žandarma sa šlemovima, s karabinima i „devojku po
prezimenu Suvorova” sproveli direktno u specijalnu
jedinicu Zapadnog odreda, a da se nije čestito ni
očešljala.
I evo, ona već satima pokušava da obrijanom mučitelju
gustih obrva, u plavom mundiru, objasni koja vrsta
– Ta pozovite, pobogu, Petra Afanasjeviča, i on će vam
sve potvrditi – ponavljala je Varja, a potpukovnik je
svaki put na to odgovarao:
– Sve u svoje vreme.
Žandarma su naročito interesovale podrobnosti njenog
susreta sa „licem koje se predstavlja kao titularni
savetnik Fandorin”. Kazanzaki je zapisao i o vidinskom
Jusuf-paši, i o kafi i francuskom jeziku, i o oslobođenju
dobijenom na nardu. Najviše je potpukovnik živnuo
saznavši da je dobrovoljac razgovarao s bašibozucima
na turskom, i neizostavno je hteo da zna kako je zapravo
govorio – zapinjući ili ne. Samo na to besmisleno
razjašnjavanje zapinjanja otišlo je, čini se, najmanje
pola sata.
A kad je Varja već bila na ivici suve histerije – bez suza
– vrata trošne zgrade od naboja, u kojoj je bila smeštena
specijalna jedinica, iznenada se otvoriše i uđe, pre bi se
reklo utrča veoma nadmen general strogih izbuljenih
očiju i bujnih brkova produženih preko obraza.
– General-ađutant Mizinov – oštro izjavi on s praga,
strogo pogledavši u potpukovnika. – Kazanzaki?
Zatečen, žandarm se ispravi i poče da miče usnama, a
Varja iskolači oči u glavnog satrapa i dželata slobode,
kakvim je napredna omladina smatrala načelnika Trećeg
odeljenja i zapovednika žandarmerijskog korpusa
Lavrentija Arkadjeviča Mizinova.
– Da, vaše visokoprevashodstvo – piskutavo poče Varjin
mučitelj. – Potpukovnik žandarmerijskog korpusa
Kazanzaki. Ranije sam slukišinjevskoj upravi, sada sam
postavljen za rukovodioca specijalne jedinice pri štabu
Zapadnog odreda. Saslušavam privedenu.
– Ko je to? – podiže obrve general i s neodobravanjem
pogleda u Varju.
– Varvara Suvorova. Tvrdi da je došla privatnim
poslom, da bi se srela s verenikom, šifrantom
operativnog odeljenja Jabukovim.
– Suvorova? – zainteresova se Mizinov. – Nismo li
не родственники? Мой прадед по материнской линии –
Александр Васильевич Суворов-Рымникский.
– Надеюсь, что не родственники, – отрезала Варя.
Сатрап понимающе усмехнулся и больше на
задержанную внимания не обращал.
– Вы, Казанзаки, мне всякой чушью голову не
морочьте. Где Фандорин? В донесении сказано, что он
у вас.
– Так точно, содержится под стражей, – молодцевато
отрапортовал подполковник и, понизив голос, добавил.
– Имею основания полагать, что он-то и есть наш
долгожданный гость Анвар-эфенди. Все один к
одному, ваше высокопревосходительство. Про Осман-
пашу и Плевну – явная дезинформация. И ведь как
ловко завернул…
– Болван! – рявкнул Мизинов, да так грозно, что у
подполковника голова уехала в плечи. – Немедленно
доставить его сюда! Живо!
Казанзаки опрометью кинулся вон, а Варя вжалась в
спинку стула, но взволнованный генерал про нее
забыл. Он шумно пыхтел и нервно барабанил пальцами
по столу до того самого мгновения, пока подполковник
не вернулся с Фандориным.
Вид у волонтера был изможденный, под глазами
залегли темные круги – видимо, спать минувшей
ночью ему не довелось.
– 3-здравствуйте, Лаврентий Аркадьевич, – вяло сказал
он, а Варе слегка поклонился.
– Боже, Фандорин, вы ли это? – ахнул сатрап. – Да вас
просто не узнать. Постарели лет на десять! Садитесь,
голубчик, я очень рад вас видеть.
Он усадил Эраста Петровича и сел сам, причем Варя
оказалась у генерала за спиной, а Казанзаки так и
замер у порога, вытянувшись по стойке «смирно».
– В каком вы теперь состоянии? – спросил Мизинов. –
Я хотел бы принести вам свои глубочайшие…
– Не стоит об этом, ваше высокопревосходительство, –
вежливо, но решительно перебил Фандорин. – Я теперь
в совершенном п-порядке. Лучше скажите, передал ли
вам этот г-господин (он небрежно кивнул на
подполковника) про Плевну. Ведь каждый час дорог.
– Да-да. У меня с собой приказ главнокомандующего,
но я прежде желал убедиться, что это действительно
вы. Вот, слушайте. – Он достал из кармана листок,
вставил в глаз монокль и прочел. – «Начальнику
Западного отряда генерал-лейтенанту барону
Криденеру. Приказываю занять Плевну и укрепиться
там силами не менее дивизии. Николай».
Фандорин кивнул.
– Подполковник, немедленно зашифровать и отправить
Криденеру по телеграфу, – приказал Мизинов.
Казанзаки почтительно взял листок и, звеня шпорами,
побежал исполнять.
– Так стало быть, можете служить? – спросил генерал.
Эраст Петрович поморщился:
rođaci? Moj pradeda no majčinoj liniji je Aleksandar
Vasiljevič Suvorov-Rimnikski.
– Nadam se da nismo rođaci – odseče Varja.
Satrap se osmehnu s razumevanjem, i na privedenu više
nije obraćao pažnju.
– Kazanzaki, nemojte me zamajavati kojekakvim
besmislicama. Gde je Fandorin? U raportu je rečeno da
je kod vas.
– Da, vaše visokoprevashodstvo, nalazi se pod stražom
– odsečno odraportira potpukovnik i, spustivši ton,
dodade. – Imam osnova da pretpostavim da je upravo on
naš dugo očekivani gost Anvar-efendija. Sve se u dlaku
poklapa, vaše prevashodstvo. O Osman-paši i Plevni –
očita dezinformacija. I kako je samo vešto zavio...
– Tikvane! – graknu Mizinov, i to tako strašno sa
potpukovnik uvuče glavu među ramena. Odmah da si ga
doveo ovamo! Smesta!
Kazanzaki glavačke izlete napolje, a Varja ostade kao
prikovana za naslon stolice, mada uzbuđeni general beše
i zaboravio na nju. On je bučno puhtao i nervozno
dobovao prstima no stolu sve dok se pukovnik nije
vratio s Fandorinom.
Dobrovoljac je izgledao izmoždeno, ispod očiju mu se
behu pojavili tamni kolutovi – očigledno mu prethodne
noći nisu dali da spava.
– D-dobar dan, Lavrentije Arkadjeviču – umorno reče
on, a Varji se lako nakloni.
– Bože, Fandorine, ama jeste li to vi? – uzdahnu satrap.
– Jednostavno, da vas čovek ne prepozna. Kao da ste
deset godina stariji!
– Sedite, dragi moj, jako mi je drago što vas vidim. On
smesti Erasta Petroviča pa sede i sam, pri čemu se Varja
nađe iza generalovih leđa, a Kazanzaki kao da se beše
ukočio kod praga, izduživši se u stavu „mirno”.
– U kakvom ste sada stanju? – upita Mizinov. – Hteo
bih da vam se najiskrenije...
– Nije potrebno, vaše visokoprevashodstvo – s dužnom
pažnjom ali odlučno prekide ga Fandorin. – Sad je s-sa
mnom sve u redu. Bolje mi recite da li vam je ovaj g-
gospodin (on nehajno pokaza glavom na potpukovnika)
preneo za Plevnu. Jer je svaki trenutak dragocen.
– Da-da. Ovde mi je naredba glavnokomandujućeg, ali
sam najpre hteo da se uverim da ste to stvarno vi. Evo,
slušajte. – On izvuče iz džepa listić papira, namesti na
oko monokl i pročita. – Načelniku Zapadnog odreda,
general-potpukovniku baronu Krideneru. Naređujem da
zauzmete Plevnu i utvrdite se tamo s najmanje jednom
divizijom. Nikolaj.
Fandorin klimnu glavom.
– Potpukovniče, smesta da se šifruje i pošalje
telegrafom Krideneru – naredi Mizinov.
Kazanzaki s uvažavanjem uze list papira i, zveckajući
mamuzama, pohita da izvrši naređenje.
– Onda, izgleda da možete u službu? – upita general.
Erast Petrovič se namršti:
– Лаврентий Аркадьевич, ведь я, кажется, д-долг
исполнил, про турецкий фланговый маневр сообщил. А
воевать с бедной Турцией, которая и без наших
доблестных усилий благополучно развалилась бы, –
увольте.
– Не уволю, милостивым государь, не уволю! –
засердился Мизинов. – Если для вас патриотизм –
пустой звук, то позволю себе напомнить, что вы,
господин титулярный советник, не в отставке, а всего
лишь в бессрочном отпуску, и, хоть числитесь по
дипломатическому ведомству, служите по-прежнему у
меня, в Третьем отделении!
Варя слабо ахнула. Фандорин, которого она считала
порядочным человеком, – полицейский агент? А еще
Печорина из себя разыгрывает! Интересная бледность,
томный взор, благородная седина. Вот и доверяй после
этого людям.
– Ваше в-высокопревосходительство, – тихо сказал
Эраст Петрович, видно, и не подозревая, что
безвозвратно погиб в Вариных глазах, – я служу не
вам, а России. И в войне, которая для России
бесполезна и даже губительна, участвовать не желаю.
– А насчет войны не вам решать и не мне. Решает
государь император, – отрезал Мизинов.
Повисла неловкая пауза. Когда шеф жандармов снова
заговорил, голос его звучал уже совсем по-другому.
– Эраст Петрович, голубчик, – проникновенно начал
он. – Ведь сотни тысяч русских людей жизнью
рискуют, страна под военной тяжестью в три погибели
согнулась… У меня дурное предчувствие. Что-то уж
больно все гладко идет. Боюсь, добром не кончится…
Когда ответа не последовало, генерал устало потер
глаза и признался:
– Трудно мне, Фандорин, очень трудно. Кругом
бестолковщина, бордель. Работников не хватает,
особенно дельных. Я ведь не рутину на вас навесить
хочу. Есть у меня задачка не из простых, в самый раз
для вас.
Тут Эраст Петрович вопросительно наклонил голову, и
генерал вкрадчиво произнес:
– Анвара-эфенди помните? Секретарь султана Абдул-
Гамида. Ну, тот, что слегка промелькнул в деле
«Азазеля»?
Эраст Петрович едва заметно вздрогнул, но промолчал.
Мизинов хмыкнул:
– Ведь этот идиот Казанзаки вас за него принял, ей- – Hm, – izusti Mizinov – ovaj idiot Kazanzaki mislio je
богу. Имеем сведения, что сей интересный турок лично da ste vi – on, bogami. Imamo podatke da ovaj
возглавляет секретную операцию против наших войск.
Господин отчаянный, с авантюрной жилкой. Вполне
может собственной персоной в нашем расположении
объявиться, с него станется. Как, любопытно?
– Я вас с-слушаю, Лаврентий Аркадьевич, – – R-razumem, Lavrentije Arkadjeviču – pogledavši
покосившись на Варю, сказал Фандорин.
– Ну вот и отлично, – обрадовался Мизинов и крикнул. – E na, odlično – obradova se Mizinov i doviknu. –
– Lavrentije Arkadjeviču, pa ja sam, č-čini mi se, obavio
zadatak, izvestio o turskom bočnom manevru. A da
ratujem s jadnom Turskom, koja bi se i bez naših
junačkih napora uspešno raspala, toga me poštedite.
– Neću vas poštedeti, milostivi gospodine, neću
poštedeti! – ljutnu se general. – Ako je za vas
patriotizam – prazna reč, onda ću dozvoliti sebi da vas
podsetim da vi, gospodine titularni savetniče, niste u
ostavci već samo na neoročenom odsustvu i, mada se
vodite u diplomatskoj službi, i dalje služite kod mene, u
Trećem odeljenju!
Varja tiho uzdahnu. Fandorin, koga je smatrala
ispravnim čovekom – policijski agent? A ovamo
izigrava Pečorina! Zanimljivo bledilo, setan pogled,
plemenita seda kosa. Pa posle ovoga hajde, veruj
ljudima.
– Vaše visokop-prevashodstvo, – tiho reče Erast
Petrovič, očigledno i ne sluteći da je nepovratno pao u
Varjinim očima – ja ne služim vama već Rusiji. A u ratu
koji je za Rusiju beskoristan i čak poguban, ne želim da
učestvujem.
O ratu ne odlučujemo ni vi ni ja. Odlučuje gospodar
imperator – odseče Mizinov.
Neko vreme u vazduhu je visila nelagodnost. Kad je
zapovednik kandarmerije ponovo progovorio, njegov
glas je imao sasvim drugačiji prizvuk.
– Eraste Petroviču, dragi moj – prisno poče on. – Ta
stotine hiljada Rusa rizikuju život, zemlja je pritisnuta
ratnim bremenom... Imam loš predosećaj. Nekako već
suviše lako ide. Bojim se, neće na dobro izići...
Pošto odgovora nije bilo, general umorno protrlja oči i
priznade:
– Teško mi je, Fandorine, jako teško. Naokolo opšti
metež, burdelj. Nedostaju radnici, naročito oni sposobni.
Pa zar bih ja vama naturio nešto rutinsko. Imam zadatak
nimalo lak, taman za vas.
Tu Erast Petrovič upitno naže glavu i general poverljivo
kaza:
– Sećate li se Anvar-efendije? Sekretara sultana Abdul-
Hamida. No... onaj što se ovlaš provukao u „slučaju
Azazel”?
Erast Petrovič jedva primetno uzdrhta, ali oćuta.
zanimljivi Turčin lično predvodi tajnu operaciju protiv
naše vojske. Gospodin je ludo odvažan, s
avanturističkom žicom. Sasvim je mogućno da se i lično
na našem položaju stvori, svašta se može od njega
očekivati. Šta kažete, je li zanimljivo?
iskosa na Varju reče Fandorin.
– Новгородцев! Папку!
Тихо ступая, вошел немолодой майор с адъютантскими
аксельбантами, протянул генералу красный
коленкоровый бювар и тут же удалился. Варя увидела
в проеме потную физиономию подполковника
Казанзаки и скорчила ему презрительно-насмешливую
гримасу – так тебе и надо, садист, помаринуйся за
дверью.
– Итак, вот то, чем мы располагаем об Анваре, –
зашелестел страницами генерал. – Не угодно ли
записать?
– Я запомню, – ответил Эраст Петрович.
– О раннем периоде данные крайне скудны. Родился
примерно тридцать пять лет назад. По некоторым
сведениям, в боснийском мусульманском городишке
Хевраис. Родители неизвестны. Воспитывался где-то в
Европе, в одном из знаменитых учебных заведений
леди Эстер, которую вы, разумеется, помните по
истории с «Азазелем».
Второй раз Варя слышала это странное название, и
второй раз Фандорин отреагировал странно – дернул
подбородком так, словно ему вдруг стал тесен
воротник.
– На поверхность Анвар-эфенди выплыл лет десять
назад, когда в Европе впервые заговорили о великом
турецком реформаторе Мидхат-паше. Наш Анвар,
тогда еще никакой не эфенди, служил у него
секретарем. Вот послушайте-ка, каков послужной
список Мидхата. – Мизинов вынул отдельный лист и
откашлялся. – В ту пору он был генерал-губернатором
Дунайского вилайета. Под его покровительством
Анвар открыл в этих краях дилижансное сообщение,
построил железные дороги, а также учредил сеть
«ислаххане» – благотворительных учебных заведений
для детей-сирот как мусульманского, так и
христианского вероисповедания.
– В с-самом деле? – заинтересовался Фандорин.
– Да. Похвальная инициатива, не правда ли? Вообще
Мидхат-паша с Анваром наделали здесь таких дел, что
возникла серьезная угроза выхода Болгарии из зоны
русского влияния. Наш посол в Константинополе
Николай Павлович Гнатьев использовал все свое
влияние на султана Абдул-Азиса и добился-таки,
чтобы не в меру ретивого губернатора отозвали. Далее
Мидхат сделался председателем Государственного
Совета и провел закон о всеобщем народном
образовании – замечательный закон, которого у нас в
России, между прочим, до сих пор нет. Угадайте, кто
разрабатывал закон? Правильно, Анвар-эфенди. Все
это было бы очень трогательно, но кроме
просветительства наш оппонент уже тогда вовсю
участвовал в придворных интригах, благо врагов у его
покровителя было предостаточно. Мидхату подсылали
убийц, сыпали в кофе яд, однажды даже подсунули
зараженную проказой наложницу, и в обязанности
Анвара входило оберегать великого человека от всех
Novgorodcev! Fasciklu!
Tihim korakom uđe postariji major s ađutantskim
akselbanderima, pruži generalu crvenu kožnu fasciklu i
odmah se udalji. Dok su vrata bila otvorena, Varja
ugleda oznojeno lice potpukovnika Kazanzakija i uputi
mu prezrivo-podsmešljivu grimasu – tako ti i treba,
sadisto, malo se kiseli pred vratima.
– Dakle, evo, to je ono što imamo o Anvaru – zašušta
listovima general. – Da li biste zapisali?
– Zapamtiću – odgovori Erast Petrovič.
O najranijem periodu podaci su krajnje oskudni. Rođen
pre otprilike trideset pet godina. Prema nekim
činjenicama, u bosanskom muslimanskom gradiću
Hevraisu. Roditelji – nisu poznati. Vaspitavan negde u
Evropi, u jednoj od čuvenih obrazovnih ustanova ledi
Ester, koje se vi, razume se, sećate iz „slučaja Azazel”.
Po drugi put je Varja začula taj čudni naziv, i no drugi
put je Fandorin reagovao čudno – tako je isturio bradu
kao da mu je okovratnik odjednom postao tesan.
– Na površinu je Anvar-efendija isplivao pre deset
godina, kada su u Evropi prvi put počeli da govore o
velikom turskom reformatoru Midhat-paši. Naš Anvar,
tada još nije bio nikakav efendi, služio je kod njega kao
sekretar. Evo čujte kakav je Midhatov službeni karton. –
Mizinov izvuče poseban list i nakašlja se. – U to vreme
on je bio paša Dunavskog vilajeta. Pod njegovim
pokroviteljstvom Anvar je u tim krajevima uveo prevoz
diližansom, izgradio prugu, a takođe učvrstio mrežu
„islahana” – dobrotvornih obrazovnih ustanova za decu
siročiće, kako muslimanske tako i hrišćanske
veroispovesti.
– Z-zaista? – zainteresova se Fandorin.
– Da. Inicijativa za pohvalu, zar ne? I uopšte, Midhat-
paša i Anvar su onde načinili takva dela da je zapretila
ozbiljna mogućnost izlaska Bugarske iz zone ruskog
uticaja. Ali naš poslanik u Konstantinopolju, Nikolaj
Pavlovič Gnatjev, iskoristio je sav svoj uticaj na sultana
Abdul-Aziza i uspeo da preterano revnosni paša bude
opozvan. Kasnije je Midhat postao predsednik
Državnog saveta i uveo zakon o opštenarodnom
obrazovanju – divan zakon, kakav mi u Rusiji,
uostalom, ni danas nemamo. Pogodite, ko je razrađivao
zakon? Tako je, Anvar-efendi. Sve bi to bilo veoma
dirljivo da se naš oponent, osim u prosvetu, još tada nije
bio uveliko upleo u dvorske intrige, a neprijatelja je
njegov pokrovitelj imao, pribogu, i previše. Midhatu su
podmetali ubice, sipali otrov u kafu, jednom su mu čak
za ljubavnicu poturili ženu zaraženu leprom, a Anvaru
je spadalo u dužnost i to da velikog čoveka štiti od svih
tih nestašluka. Tada se ispostavilo da je ruska partija na
dvoru nadjačala, i 1869. godine pašu su oterali da
этих милых шалостей. В тот раз русская партия при
дворе оказалась сильнее, и в 1869 году пашу загнали
генерал-губернатором в самую глушь, в дикую и
нищую Месопотамию. Когда Мидхат попробовал
ввести там реформы, в Багдаде вспыхнуло восстание.
Знаете, что он сделал? Созвал городских старейшин и
духовенство и произнес перед ними краткую речь
следующего содержания. Читаю дословно, ибо
искренне восхищен энергией и стилем: «Почтенные
муллы и старейшины, если через два часа беспорядки
не прекратятся, я велю всех вас повесить, а славный
город Багдад запалю с четырех сторон, и пускай потом
великий падишах, да хранит его Аллах, меня тоже
повесит за такое злодеяние». Естественно, через два
часа в городе воцарился мир. – Мизинов хмыкнул,
покачал головой. – Теперь можно было и приступить к
реформам. Менее чем за три года губернаторства
Мидхата его верный помощник Анвар-эфенди успел
провести телеграф, открыть в Багдаде конку, пустить
по Евфрату пароходы, учредить первую иракскую
газету и набрать учеников в коммерческую школу.
Каково? Я уж не говорю о таком пустяке, как создание
акционерной «Османо-Османской корабельной
компании», чьи суда ходят через Суэцкий канал до
самого Лондона. Затем Анвару посредством очень
хитрой интриги удалось свалить великого везира
Махмуд Недима, который до такой степени зависел от
российского посла, что турки прозвали его «Недимов».
Мидхат возглавил султанское правительство, но
продержался на высоком посту всего два с половиной
месяца – наш Гнатьев опять его переиграл. Главный, и
с точки зрения прочих пашей, совершенно
непростительный порок Мидхата – неподкупность. Он
затеял борьбу со взяточничеством и произнес перед
европейскими дипломатами фразу, которая его и
погубила: «Пора показать Европе, что не все турки –
жалкие проститутки». За «проституток» его турнули из
Стамбула губернатором в Салоники. Сей греческий
городишко немедленно начал процветать, а султанский
двор вновь погрузился в сон, негу и казнокрадство.
– Я вижу, вы п-просто влюблены в этого человека, –
прервал генерала Эраст Петрович.
– В Мидхата-то? Безусловно, – пожал плечами
Мизинов. – И был бы счастлив видеть его главой
российского правительства. Но он не русский, а турок.
К тому же турок, ориентирующийся на Англию. Наши
устремления противоположны, и потому Мидхат нам
враг. Опаснейший из врагов. Европа нас не любит и
боится, зато Мидхата носит на руках, особенно с тех
пор, как он даровал Турции конституцию. А теперь,
Эраст Петрович, наберитесь терпения. Я прочту вам
пространное письмо, присланное мне еще в прошлом
году Николаем Павловичем Гнатьевым. Оно даст вам
яркое представление о противнике, с которым нам
предстоит иметь дело.
Шеф жандармов извлек из бювара листы, мелко
upravlja u najvećoj zabiti, u divljoj i ubogoj
Mesopotamiji. Kad je Midhat pokušao da i tu uvede
reforme, u Bagdadu je izbio ustanak. Znate šta je on
uradio? Sazvao je gradske starešine i duhovna lica i
održao pred njima kratak govor sledeće sadržine. Čitam
doslovce, jer sam iskreno zadivljen i energijom i stilom:
„Uvažene mule i starešine, ako se kroz dva sata neredi
ne prekinu, narediću da vas sve obese, slavni grad
Bagdad zapaliću sa četiri strane, i neka posle veliki
padišah da ga sačuva Alah, i mene obesi zbog tog
zločina.” Prirodno, za dva sata u gradu je zavladao mir.
– Mizinov opet ispusti jedno „hm”, zavrte glavom. –
Sad je već mogao da otpočne s reformama. Za manje od
tri godine Midhatove uprave, njegov verni pomoćnik
Anvar-efendi uspeo je da sprovede telegraf, da uvede u
Bagdadu tramvaje na konjsku vuču, da po Eufratu pusti
parobrode, da pokrene prve iračke novine i da nakupi
učenike za trgovačku školu. Šta kažete?! Da i ne
spominjem takve sitnice kao što je osnivanje
akcionarske „Osmano-osmanske brodske kompanije”,
čije lađe plove kroz Suecki kanal sve do Londona.
Zatim je Anvar, posredstvom veoma lukave spletke,
uspeo da svrgne velikog vezira Mahmuda Nedima, koji
je u toj meri zavisio od ruskog veleposlanika da su ga
Turci prozvali „Nedimov”. Midhat je stao na čelo
sultanske vlade, ali se zadržao na visokom položaju
svega dva i no meseca – naš Gnatjev ga je opet naditrao.
Glavni i, sa gledišta ostalih paša apsolutno neoprostiv
Midhatov porok je – nepotkupljivost. On je započeo
borbu protiv podmićivanja i pred evropskim
diplomatama izgovorio rečenicu koja ga je i uništila:
„Vreme je da se Evropi pokaže da nisu svi Turci – jadne
prostitutke. ”Zbog ovih „prostitutki” bio je sklonjen iz
Stambola, postavljen za pašu u Solunu. Ovaj grčki
gradić ubrzo je procvetao, a sultanski dvor je opet
utonuo u san, naslade i rasipanje državnih para.
– Vidim da ste n-naprosto zaljubljeni u tog čoveka –
prekide generala Erast Petrovič.
– U Midhata? Apsolutno – sleže ramenima Mizinov. – I
bio bih srećan da ga vidim na čelu ruske vlade. Ali on
nije Rus nego Turčin. Uz to Turčin okrenut Engleskoj.
Naša usmerenja su suprotna i zato je Midhat naš
neprijatelj. Najopasniji neprijatelj. Evropa nas ne voli i
boji nas se, ali zato Midhata diže u nebo, pogotovo
otkako je Turcima darovao ustav. A sada se, Eraste
Petroviču, naoružajte strpljenjem. Pročitaću vam
opširno pismo koje mi je još prošle godine poslao
Nikolaj Pavlovič Gnatjev. Ono će vam pružiti jasnu
predstavu o protivniku s kojim ćemo imati posla.
Zapovednik žandarmerije istrže iz fascikle listove sitno
исписанные ровным писарским почерком, и приступил
к чтению.
«Милый Лаврентий, события в нашем хранимом
Аллахом Стамбуле развиваются столь стремительно,
что за ними не поспеваю даже я, а ведь твой покорный
слуга, без ложной скромности, держал руку на пульсе
Европейского Больного не один год. Пульс этот не без
моих тщаний постепенно замирал и вскоре обещал
вовсе остановиться, но с мая месяца… «– Речь идет о
прошлом, 1876, годе, – счел нужным вставить
Мизинов. «… но с мая месяца его залихорадило так,
что того и гляди Босфор выйдет из берегов, стены
Цареграда рухнут, и тебе не на что будет вешать свой
щит.
А все дело в том, что в мае в столицу великого и
несравненного султана Абдул-Азиса, Тени
Всевышнего и Хранителя Веры, триумфально вернулся
из ссылки Мидхат-паша и привез с собой своего
«серого кардинала», хитроумного Анвара-эфенди.
На сей раз поумневший Анвар действовал наверняка –
и по-европейскому, и по-восточному. Начал по-
европейски: его агенты зачастили на верфи, в арсенал,
на монетный двор – и рабочие, которым давным-давно
не выплачивали жалованье, повалили на улицы. Затем
последовал чисто восточный трюк. 25 мая Мидхат-
паша объявил правоверным, что ему во сне явился
Пророк (поди-ка проверь) и поручил своему рабу
спасти гибнущую Турцию.
А тем временем мой добрый друг Абдул-Азис, как
обычно, сидел у себя в гареме, наслаждаясь обществом
любимой жены, прелестной Михри-ханум, которая
была на сносях, много капризничала и требовала,
чтобы повелитель все время находился рядом. Эта
золотоволосая, синеглазая черкешенка помимо
неземной красоты прославилась еще и тем, что
опустошила султанскую казну до самого донышка. За
один последний год она оставила во французских
магазинах на Пере более десяти миллионов рублей, и
вполне понятно, что константинопольцы, как сказали
бы склонные к understatement англичане, ее сильно
недолюбливали.
Поверь мне, Лаврентий, я был не в силах что-либо
изменить. Я заклинал, угрожал, интриговал, как евнух
в гареме, но Абдул-Азис был глух и нем. 29 мая вокруг
дворца Долма-бахче (преуродливое строение в
европейско-восточном стиле) гудела многотысячная
толпа, а падишах даже не попытался успокоить
подданных – он заперся на женской половине своей
резиденции, куда мне хода нет, и слушал, как Михри-
ханум играет на фортепиано венские вальсы. Тем
временем Анвар безвылазно сидел у военного
министра, склоняя этого осторожного и togopreznog u smotrenog gospodina na promenu
предусмотрительного господина к перемене
политической ориентации. По донесению моего агента,
который служил у паши поваром (отсюда
специфический оттенок донесения), судьбоносные
ispisane ujednačenim ćatinskim rukopisom i poče da
čita.
– Dragi Lavrentije, događaji u našem Stambolu, kojeg
čuva Alah odvijaju se toliko brzoda ih čak ni ja ne
sustižem, a ipak sam, tvoj pokorni sluga, bez lažne
skromnosti, svojom rukom opipavao puls Evropskog
Bolesnika više godina. Taj puls je, ne bez moga udela
postepeno zamirao u obećavao da se ubrzo u sasvim
ugasi, ali od maja meseca... Reč je o prošloj, 1876.
godini – nađe za shodno da umetne Mizinov – ... ali od
maja meseca počelo je takvo grozničavo stanjeda Bosfor
svakog časa možeda iziđe iz obala, zidovi Carigrada da
se sruše, a ti nećeš imati na šta da okačiš svoj štit.
A ceo problem je u tome što se u maju u prestonicu
velikog u neuporedivog sultana Abdul-Aziza, Senke
Svevišnjeg u Čuvara Vere, u izgnanstva trijumfalno
vratio Midhat-paša u doveo sa sobom „sivu
eminenciju”, oštroumnog Anvar-efendiju.
Ovom prilikom, opamećeni Anvar išao je na sigurno –
delovao u na evropski u na istočnjački način. Krenuo je
od evropskog: njegovi agenti počeli su učestalo da
navraćaju u brodogradilišta, u oružarnicu, u kovnicu – te
su radnici, kojima dugo-dugo nije isplaćivana plata,
izišli na ulice. Zatim je usledio čisto istočnjački trik.
Midhat-paša je 25. maja pravovernima objavio da mu se
u snu javio Prorok (pade, idi proveri!)i poručio svom
rabuda spase Tursku koja propada.
A u međuvremenu, mojdobri prijatelj Abdul-Aziz je,
kao obično, sedeo u svom haremu, uživajući u društvu
voljene žene, čarobne Mihri-hanum, koja je, pred
porođajem, bila veoma ćudljiva u zahtevala da gospodar
sve vreme bude pored nje. Ova zlatokosa plavooka
Čerkeskinjica se, osim po nezemaljskoj lepoti,
proslavila još u po tome što je ispraznila sultansku
riznicu do samoga dna. Samo tokom poslednje godine
ostavila je u francuskim radnjama na Perupreko deset
miliona rubalja, u sasvim je razumljivo što među
žiteljima Carigrada, kako bi se izrazili Englezi,koji vole
understatement5nikako nije bila omiljena.
Veruj mi, Lavrentije, nije mi bilo u moći išta da
izmenim. Preklinjao sam, pretio, spletkario kao evnuh u
haremu, ali Abdul-Aziz je ostajao gluv u nem. Oko
dvorca Dolma-bahče (vrlo nakazna zgrada u evropko-
istočnjankom stilu) 29. maja urlala je gomila od više
hiljada ljudi a padišah nije čak ni pokušao da umiri
svoje podanike – zaključao se u ženskoj polovini
rezidencije, u koju ja nemam pristupa, i slušao kako
Mihri-hanum na klaviru izvodi mađarske valcere. Za to
vreme Anvar nije izbijao od ministra vojnog, navodeći
političke orijentacije. Prema izveštaju moga agenta, koji
je kod paše radio kao kuvar (otud u specifična aroma
izveštaja), sudbonosni pregovori tekli su ovako. Anvar
je stigao kod ministra tačno u podne, u naređeno je da se
переговоры происходили так. Анвар приехал к
министру ровно в полдень, и было велено подать кофе
с чуреками. Четверть часа спустя из кабинета министра
раздался возмущенный рев его превосходительства, и
адъютанты отвели Анвара на гауптвахту. Затем в
течение получаса паша расхаживал по комнате в
одиночестве и съел два блюда халвы, до которой был
большой охотник. Далее он пожелал допросить
изменника лично и отправился на гауптвахту. В
половине третьего было велено принести фрукты и
сласти. Без четверти четыре – коньяк и шампанское. В
пятом часу, выпив кофе, паша с гостем уехали к
Мидхату. По слухам, за участие в заговоре министру
была обещана должность великого везира и миллион
фунтов стерлингов от английских покровителей.
К вечеру два главных заговорщика отлично поладили,
и той же ночью произошел государственный
переворот. Флот блокировал дворец с моря, начальник
столичного гарнизона заменил караул своими людьми,
и султана вместе с матерью и беременной Михри-
ханум перевезли на лодке во дворец Ферийе.
Четыре дня спустя султан стал подстригать себе
бороду маникюрными ножницами, да так неудачно,
что перерезал вены на обеих руках и немедленно
скончался. Врачи европейских посольств,
приглашенные освидетельствовать труп, единогласно
признали, что произошло самоубийство. ибо
решительно никаких следов борьбы на теле не
обнаружилось. Одним словом, разыграно все было
просто и изящно, как в хорошей шахматной партии, –
таков уж стиль Анвара-эфенди.
Но то был только дебют, далее последовал
миттельшпиль. Военный министр сделал свое дело и
теперь превратился в серьезную помеху, ибо к
реформам и конституции ни малейшей склонности не
имел, а более всего интересовался, когда же ему
передадут обещанный Анваром миллион. Да и вообще
военный министр вел себя так, будто он – главное лицо
в правительстве, не уставая напоминать, что Абдул-
Азиса сверг именно он, а вовсе не Мидхат.
В том же самом Анвар-эфенди убеждал одного бравого
офицера, ранее служившего у покойного султана
адъютантом. Звали офицера Гасан-бей, красавице
Михри-ханум он приходился братом и у придворных
прелестниц пользовался невероятной популярностью,
ибо был очень недурен собой, отважен и превосходно
исполнял итальянские арии. Все называли Гасан-бея
просто Черкес.
Через несколько дней после того, как Абдул-Азис так
неловко укоротил себе бороду, безутешная Михри-
ханум разродилась мертвым ребенком и скончалась в
страшных мучениях. Как раз к этому времени Анвар и
Черкес стали закадычными приятелями. Как-то раз
Гасан-бей зашел в резиденцию Мидхат-паши
навестить друга. Анвара на месте не оказалось, зато к
паше как раз съехались на совещание министры. К
servira kafa sa somunom. Četvrt sata kasnije iz
ministrovog kabineta začuo se ljutiti urlik njegovog
prevashodstva, u ađutanti su sproveli Anvara u vojni
zatvor. Sledećih pola sata paša je, ushodan u sobi, sam;
pojeo je dve porcije alve, koju veoma voli. Zatim je
zaželeo da lično ispita izdajnika u otišao do zatvora. U
pola tri bilo je naređeno da se serviraju voće i poslastice.
U petnaest do četiri – konjak u šampanjac. Posle četiri,
popivši kafu, paša u njegov gost otišli su kod Midhata.
Kako se pričalo, za učešće u zaveri ministru je od
engleskih pokrovitelja bilo obećano mesto velikog
vezira u milion funti sterlinga.
Do večeri, dva glavna zaverenika su se u svemu
usaglasila u iste noći izvršen je državni udar. Flota je
blokirala dvorac sa mora, načelnik prestoničkog
garnizona zamenio je stražu svojim ljudima u sultana su,
zajedno s majkom u bremenitom Mihri-hanum, prevezli
čamcem u dvorac Ferije.
Posle četiri dana sultan je pokušao da skrati bradu
manikirskim makazicama, ali tako nevešto da je
presekao sebi vene na obema rukama, i odmah
izdahnuo. Lekari evropskih ambasada, pozvani da izvrše
obdukciju, jednoglasno su potvrdili da je izvršeno
samoubistvo jer apsolutno nikakvi tragovi borbe na telu
nisu nađeni. Rečju, sve je bilo izvedeno jednostavno u
otmeno, kao u dobroj šahovskoj partiji – takav je stil
Anvar-efendije.
Ali to je bilo tek otvaranje, za njim je usledila
središnjica. Vojni ministar obavio je svoje u sada se
pretvorio u ozbiljnu smetnju za reforme i za ustav nije
imao ni najmanjih sklonosti, već se najviše interesovao
za to kada će dobiti milion koji mu je Anvar obećao. A
inače, ministar vojni ponašao se kao da je onglavno lice
u vladi, i neumorno ponavljao da je Abdul-Aziza
svrgnuo upravo on a nikako ne Midhat.
U isto to Anvar-efendija uveravao je jednog hrabrog
oficira, koju je ranije služio kod pokojnog sultana kao
ađutant. Zvao se taj oficir Hasan-bej, lepotici Mihri-
hanum bio je brat, i kod dvorskih lepotica uživao
neverovatnu popularnost jer je bio veoma lep, odvažan u
izvrsno pevao italijanske arije. Svi su Hasan-beja zvali
jednostavno Čerkez.
Nekoliko dana posle onog Abdul-Azizovog onako
neveštog štucovanja brade, neutešna Mihri-hanum
pobacila je mrtvodete u umrla u teškim mukama.
Upravo u to vreme Anvar i Čerkez postali su prisni
prijatelji. Jednom Hasan-bej beše svratio u Midhat-
pašinu rezideniiju, da poseti prijatelja. Anvar nije bio tu,
ali se kod paše upravo behu skupili ministri na
savetovanje. Na Čerkeza su u kući već bili privikli u
Черкесу в доме привыкли и принимали как своего. Он
попил кофе с адъютантами, покурил, поболтал о
всякой всячине. Потом лениво прошелся по коридору и
внезапно рванулся в зал, где шло заседание. Мидхата и
прочих сановников Гасан-бей не тронул, но военному
министру всадил в грудь две пули из револьвера, а
потом добил старика ятаганом. Те министры, что
поблагоразумней, кинулись наутек, но двое вздумали
проявить героизм. И совершенно напрасно, ибо одного
бешеный Черкес убил наповал, а второго тяжело
ранил. Тут вернулся храбрый Мидхат-паша с двумя
своими адъютантами. Гасан-бей застрелил их обоих, а
Мидхата опять не тронул. В конце концов убийцу
скрутили, но он еще успел прикончить полицейского
офицера и ранить семерых солдат. Наш Анвар в это
время благочестиво молился в мечети, чему есть
многочисленные свидетели.
Ночь Гасан-бей провел под замком в караульном
помещении, громко распевая арии из «Лючии де
Ламермур», чем, говорят, привел Анвара-эфенди в
полнейшее восхищение. Анвар даже пробовал
выговорить доблестному злодею помилование, но
озлобившиеся министры были непреклонны, и наутро
убийцу повесили на дереве. Дамы из гарема, так
горячо любившие своего Черкеса, пришли посмотреть
на его казнь, горько плакали и посылали ему
воздушные поцелуи.
И отныне никто больше Мидхату не мешал – кроме
судьбы, которая нанесла ему удар с совершенно
неожиданной стороны. Великого политика подвела его
марионетка, новый султан Mурад. Еще утром 31 мая,
сразу после переворота, Мидхат-паша нанес визит
племяннику свергнутого султана, принцу Мураду, чем
несказанно сего последнего напугал. Тут необходимо
сделать небольшое отступление, чтобы объяснить,
насколько жалка в Османской империи фигура
наследника.
Дело в том, что пророк Магомет при наличии
пятнадцати жен не имел ни одного сына и никаких
инструкций по вопросу престолонаследия не оставил.
Посему на протяжении веков каждая из
многочисленных султанш мечтала возвести на престол
своего сына, а сыновей своих соперниц всячески
пыталась истребить. При дворце есть особое кладбище
для невинно убиенных принцев, так что мы, русские, с
нашими Борисом и Глебом да царевичем Дмитрием по
турецким масштабам просто смехотворны.
Трон в Османской империи передается не от отца к
сыну, а от старшего брата к младшему. Когда запас
братьев иссякает, в права вступает следующее
поколение, и дальше опять от старшего брата к
младшему. Всякий султан смертельно боится своего
младшего брата или старшего племянника, и шансы
наследника дожить до воцарения крайне
незначительны. Содержат наследного принца в
полнейшей изоляции, никого к нему не пускают и даже
primali ga kao domaćeg. On je ispio kafu s ađutantima,
popušio, proćaskao o svemu u svačemu. Zatim je leno
prošvrljao po hodniku u iznenada banuo u salu gde se
odvijalo zasedanje. Midhata i ostale velikodostojnike
Hasan-bej nije dirnuo, ali je ministru vojnom ukucao u
grudi dva metka iz revolvera, a zatim dotukao starca
kamom. Pribraniji ministri pobegli su glavom bez
obzira, sem dvojice, koji su namislili da se pokažu
herojima. Bilo je to potpuno uzaludno: besni Čerkez
jednoga je ubio na mestu a drugog teško ranio. Tad se u
salu vratio hrabri Midhat-paša praćen dvojicom
ađutanata. Hasan-bej ih je obojicu pogodio, a Midhata
opet nije dirnuo. Najzad su ubicu savladali, ali tek pošto
je uspeo da dokrajči policijskog oficira i rani sedam
vojnika. Naš se Anvar u to vreme pobožno molio u
džamiji, za šta ima mnogo svedoka.
Noć je Hasan-bej proveo iza brave, glasno pevajući arije
iz Lučije od Lamermura, čime je, kažu, Anvar-efendiju
doveo do potpunog ushićenja. Anvar je čak pokušao da
za hrabrog zločinca izdejstvuje pomilovanje, ali su
razljućeni ministri bili neumoljivi, u sutradan ujutru
ubicu su obesili o drvo. Dame iz harema, koje su tako
vatreno ljubile svoga Čerkeza, došle su da prisustvuju
njegovom pogubljenju. gorko su plakale u kroz vazduh
mu slale poljupce.
I otad niko više Midhatu nije smetao – osim sudbine,
koja mu je nanela udarac s potpuno neočekivane strane.
Velikog političara izdala je njegova marioneta, novi
sulšan Murat. Već izjutra 31. maja odmah posle
prevrata, Midhat-paša je posetio sinovca svrgnutog
sultana, princa Murata, čime je ovoga neizrecivo
uplašio. Ovde ću načiniti malu digresiju da bih objasnio
koliko je žalosna figura naslednika u Osmanskoj
imperiji.
Rečje o tomeda prorok Muhamed, iako je imao petnaest
žena, nije imao nijednog sina, i nikakva uputstva po
pitanju nasledstva prestola nije ostavio. Zato je tokom
vekova svaka od brojnih sultanija maštala da uzdigne na
presto svoga sina, dok je sinove svojih suparnica na
svaki način nastojala da zatre. Pri dvoru je postojalo
posebno groblje za nevino ubijene prinčeve, tako da
smo mi, Rusi, s našim Borisom i Glebom u carevićem
Dimitrijem, prema turskim merilima naprosto smešni.
U Osmanskoj imperiji tron ne nasleđuje sin od oca već
mlađi brat od starijeg. Kada se rezerve braće iscrpu,
pravo stiče sledeća generacija, ali opet od najstarijeg
brata prema najmlađem. Svaki sultan se smrtno boji
svoga mlađeg brata ili starijeg sinovca, u šanse
naslednika da doživi do ustoličenja sasvim su neznatne.
Princa naslednika čuvaju u potpunoj izolaciji, nikoga
njemu ne puštaju i čak nastoje, gadovi, da mu odaberu
naložnice koje nisu sposobne da rađaju. Po davnoj
норовят, мерзавцы, подобрать таких наложниц,
которые неспособны к деторождению. По давней
традиции прислуживают будущему падишаху рабы с
отрезанными языками и проколотыми барабанными
перепонками. Можешь себе представить, как при
подобном воспитании у их высочеств обстоят дела с
душевным здоровьем. Например. Сулейман II тридцать
девять лет провел в заточении, переписывая и
раскрашивая Коран. А когда наконец сделался
султаном, то вскоре запросился обратно и отрекся от
престола. Отлично его понимаю – раскрашивать
картинки куда как приятней.
Однако вернемся к Мураду. Это был красивый,
неглупый и даже весьма начитанный молодец, однако
склонный к чрезмерным возлияниям и одержимый
вполне оправданной манией преследования. Он с
радостью вверил мудрому Мидхату бразды правления,
так что все у наших хитрецов шло по плану. Но
внезапный взлет и удивительная смерть дяди так
подействовали на бедного Мурада, что он стал
заговариваться и впадать в буйство. Европейские
психиатры, тайно посетившие падишаха, пришли к
заключению, что он неизлечим и в дальнейшем его
состояние будет только ухудшаться. Отметь
невероятную дальновидность Анвара-эфенди. В
первый же день воцарения Мурада, когда все еще
выглядело лучезарно, our mutual friend вдруг
попросился секретарем к принцу Абдул-Гамиду, брату
султана и престолонаследнику. Когда я об этом узнал,
мне стало ясно, что Мидхат-паша в Myраде V не
уверен. Анвар пригляделся к новому наследнику,
видимо, счел его приемлемым, и Мидхат поставил
Абдул-Гамиду условие: обещай, что введешь в стране
конституцию, – и будешь падишахом. Принц,
разумеется, согласился.
Дальнейшее тебе известно. 31 августа на престол
вместо безумного Мурада V взошел Абдул-Гамид II,
Мидхат стал великим везиром, а Анвар остался при
новом султане закулисным манипулятором и
негласным шефом тайной полиции – то есть (ха-ха)
твоим, Лаврентий, коллегой.
Характерно, что в Турции про Анвара-эфенди почти
никто не знает. Он не лезет вперед, на людях не
показывается. Я, например, видел его всего однажды,
когда представлялся новому падишаху. Анвар сидел
сбоку от трона, в тени, с огромной черной бородой (по-
моему, фальшивой) и в темных очках, что вообще-то
является неслыханным нарушением придворного
этикета. Во время аудиенции Абдул-Гамид несколько
раз оглядывался на него, словно искал поддержки или
совета.
Вот с кем тебе отныне придется иметь дело. Ежели
меня не обманывает чутье, Мидхат с Анваром будут и
дальше вертеть султаном, как им заблагорассудится, и
через годик-другой… «– Ну, дальше неинтересно, –
оборвал затянувшееся чтение Мизинов и вытер
tradiciji, budućeg padišaha služe robovi kojima je
odsečen jezik u probušena bubna opna. Možeš da
pretpostaviš kakvo je, s takvim vaspitavanjem, duševno
zdravlje njihovih visočanstava. Na primer, Sulejman II
je trideset devet godina proveo u zatočenju, prepisujući
u ukrašavajući Kuran. A kada je najzad postao sultan –
ubrzo je odbegao, odrekao se prestola. Odlično ga
razumem – bojiti sličice neuporedivo je prijatnije.
Alida se vratimo Muratu. To je bio lep, nimalo glup i
čak veoma načitan mladić, mada sklon preteranom
terevenčenju u obuzet, potpuno opravdano, manijom
gonjenja. On je dizgine upravljanja s radošću poverio
mudrom Midhatu, takoda se kod naših lisaca sve
odvijalo po planu. Ali iznenadni uspon i čudnovata smrt
strica toliko su potresli sirotog Muratada je počeo da
bunca u ispoljava agresiju. Evropski psihijatri, koji su
šajno posetili padišaha, došli su do zaključka da se ne
može izlečiti u da će se nadalje njegovo stanje samo
pogoršavati. Pogledaj sad samo neverovatnu
dalekovidost Anvar-efendijinu. Već prvog dana
Muratovog ustoličenja, kada je sve još izgledalo
blistavo, our mutual friend*6 odjednom je zatražio da
postane sekretar princa Abdul-Hamida, sultanovog brata
i prestolonaslednika. Kad sam to saznao, postalo mi je
jasno da Midhat-paša nije siguran u Murata. Anvar
jedobro osmotrio novog naslednika, očigledno zaključio
da može biti primljen, i Midhat je Abdul-Hamidu
postavio uslov: obećaj da ćeš u zemlju uvesti ustav u
bićeš padišah. Princ se, dabome, složio.
Šta je dalje bilo, poznato ti je. Na presto je 31. avgusta
umesto umobolnog Murata I postavljen Abdul-Hamid
II, Midhat je postao veliki vezir a Anvar je ostao uz
novog sultana kao zakulisni manipulant u nečujni šef
tajne policije – to jest (ha-ha) tvoj, Lavrentije, kolega.
Karakteristično jeda u Turskoj niko ne zna za Anvar-
efendiju. On se ne ističe, ne izlazi u javnost. Ja sam ga,
na primer, video samo jednom, kad sam se predstavljao
novom padišahu. Anvar je sedeo bočno od trona, u
senci, s ogromnom crnom bradom (mislim da je bila
lažna) u s tamnim naočarima, što inače predstavlja
nečuveno kršenje dvorske etikecije. Za vreme prijema
Abdul-Hamid se nekoliko puta osvrtao prema njemu,
kao da je tražio podršku ili savet.
Eto s kim ćem odsad imati posla. Ako me osećaj ne
vara, Midhat u Anvar će se u nadalje igrati sa sultanom
kako im se prohte, u kroz godinu-dve... E, dalje nije
zanimljivo – prekide Mizinov čitanje koje se beše
odužilo, i prebrisa maramicom oznojeno čelo. – Tim pre
платком вспотевший лоб. – Тем более что чутье все-
таки обмануло умнейшего Николая Павловича.
Мидхат-паша у власти не удержался и отправлен в
изгнание.
Эраст Петрович, слушавший очень внимательно и за
все время ни разу не пошевелившийся (в отличие от
Вари, которая вся извертелась на жестком стуле),
коротко спросил:
– Про д-дебют ясно, про миттельшпиль тоже. Но где
эндшпиль?
Генерал одобрительно кивнул:
– В том-то и штука. Эндшпиль получился настолько
замысловат, что даже многоопытного Гнатьева застал
врасплох. 7 февраля сего года Мидхат-пашу вызвали к
султану, взяли под стражу и посадили на пароход,
который увез опального премьер-министра
путешествовать по Европе. А наш Анвар, предав
своего благодетеля, стал «серым кардиналом» уже не
при главе правительства, а при самом султане. Он
сделал все возможное, чтобы отношения между
Портой и Россией были разорваны. И вот некоторое
время назад, когда Турция повисла на волоске, Анвар-
эфенди, по имеющимся у нас агентурным сведениям,
отбыл к театру военных действий, чтобы переменить
ход событий посредством неких тайных операций, о
содержании которых мы можем только гадать. Тут
Фандорин заговорил как-то странно:
– Никаких обязанностей. Это раз. Полная свобода д-
действий. Это два. Отчетность только перед вами. Это
три.
Варя не поняла, что означают эти слова, но шеф
жандармов очень обрадовался и быстро сказал:
– Ну вот и славно! Узнаю прежнего Фандорина. А то
вы, голубчик, какой-то замороженный стали. Вы уж не
взыщите, я не по службе, а просто как старший по
возрасту, по-отечески… Нельзя себя живьем в могилу
закапывать. Могилу оставьте для мертвых. В ваши-то
годы, мыслимое ли дело! Ведь у вас, как поется в арии,
toute la vie devant soi.
– Лаврентий Аркадьевич! – бледные щеки волонтера-
дипломата-шпика в секунду залились пурпуром, голос
скрежетнул железом. – Я, к-кажется, не напрашивался
на п-приватные излияния…
Варя сочла это замечание непозволительно грубым и
вжала голову в плечи: сейчас оскорбленный в лучших
чувствах Мизинов ка-ак разобидится, как-ак закричит!
Но сатрап только вздохнул и суховато молвил:
– Ваши условия приняты. Пускай свобода действий. Я,
собственно, это и имел в виду. Просто смотрите,
слушайте, и если заметите нечто примечательное…
Ну, не мне вас учить.
– Ап-чхи! – чихнула Варя и испуганно вжала голову в
плечи. Однако генерал испугался еще больше.
Вздрогнув, он обернулся и ошеломленно уставился на
невольную свидетельницу конфиденциальной беседы.
– Сударыня, вы почему здесь? Разве вы не вышли с
što je osećaj ipak prevario prepametnog Nikolaja
Pavloviča. Midhat-paša nije se zadržao na vlasti, poslat
je u izgnanstvo.
Erast Petrovič, koji je veoma pažljivo slušao i sve vreme
se nije ni pokrenuo (za razliku od Varje koja se
neprekidno vrpoljila na tvrdoj stolici), kratko zapita:
– Otvaranje je jasno, središnjica takođe. Ali gde je
završnica?
General klimnu glavom s odobravanjem:
– U tome i jeste stvar. Završnica je ispala toliko
zamršena da je čak i tako iskusnog Gnatjeva iznenadila.
Ove godine, sedmog februara, Midhat-pašu su pozvali
kod sultana, stavili pod stražu i ukrcali na parobrod koji
je premijera zapalog u nemilost odvezao na putovanje
no Evropi. A naš Anvar, koji je izdao svoga dobrotvora
postao je „siva eminencija” sad više ne velikog vezira
već samog sultana. On je učinio sve što se moglo da
odnosi između Porte i Rusije budu prekinuti. I eto, pre
izvesnog vremena, kada je Turska već visila o končiću,
Anvar-efendija je, prema podacima koje imamo u
agenturi, izišao na ratno poprište da bi nekim tajnim
operacijama, o čijoj sadržini možemo samo da
nagađamo, promenio tok zbivanja. Tada Fandorin
progovori nekako čudno:
– Nikakve obaveze. To je pod jedan. Potpuna sloboda d-
delovanja. To je pod dva. Polaganje računa samo vama.
To je pod tri.
Varja nije razumela šta znače ove reči, ali zapovednik
žandarmerije se veoma obradova i brzo uzvrati:
– E pa odlično! Prepoznajem starog Fandorina. Inače ste
mi, dragi moj, postali nekako beživotni. Ali nemojte mi
zameriti, ne govorim službeno već kao stariji, kao otac...
Ne smemo sebe žive u grob sahranjivati. Grobove
ostavite za mrtve. U vašim godinama, zar se može tako!
Jer, kao što se peva u ariji, toute la vie devant soi.7
– Lavrentije Arkadjeviču! – bledi obrazi dobrovoljca-
diplomate-obaveštajca za sekundu se obliše crvenilom,
u glasu kao da zvecnu gvožđe. – Ja, k-kako mi se č-čini,
nisam tražio p-privatne izlive...
Varja ovu primedbu proceni kao nedopustivo grubu i
uvuče glavu u ramena: sad će se Mizinov, uvređen u
najboljim osećanjima, tako rasrditi, tako će se razvikati!
Ali satrap samo uzdahnu i prilično hladno kaza:
– Vaši uslovi se prihvataju. Neka bude sloboda
delovanja. Ja sam upravo to i imao u vidu. Jednostavno:
gledajte, slušajte i, ako primetite nešto vredno pažnje...
Ali, neću ja vas da učim.
– Ap-ćiha! – kihnu Varja i, uplašeno, opet uvuče glavu u
ramena. Ali se general uplašio još više. Uzdrhtavši, on
se okrenu i ošamućeno upre pogled u nehotičnu
svedokinju poverljivog razgovora.
– Gospođice, kako to da ste vi ovde? Zar niste izišli s
подполковником? Да как вы посмели!
– Смотреть надо было, – с достоинством ответила
Варя. – Я вам не комар и не муха, чтобы меня
игнорировать. Между прочим, я под арестом, и никто
меня не отпускал.
Ей показалось, что губы Фандорина чуть дрогнули. Да
нет, померещилось – этот субъект улыбаться не умеет.
– Что ж, хорошо-с. – В голосе Мизинова зазвучала
тихая угроза. – Вы, госпожа неродственница, узнали
такое, о чем вам знать совершенно ни к чему. В целях
государственной безопасности я помещаю вас под
временный административный арест. Вас доставят под
конвоем в кишиневский гарнизонный карантин и будут
содержать там под стражей до окончания кампании.
Так что пеняйте на себя.
Варя побледнела.
– Но я даже не повидалась с женихом…
– После войны повидаетесь, – отрезал Малюта
Скуратов и повернулся к двери, чтобы кликнуть своих
опричников, однако тут в разговор вступил Эраст
Петрович.
– Лаврентий Аркадьевич, я думаю, будет совершенно
д-достаточно взять с госпожи Суворовой честное
слово.
– Я даю честное слово! – сразу же воскликнула Варя,
ободренная неожиданным заступничеством.
– Извините, голубчик, но рисковать нельзя, – отрезал
генерал, даже не взглянув на нее. – Еще жених этот. Да
и можно ли доверять девчонке? Сами знаете – коса
длинна, да ум короток.
– Нет у меня никакой косы! А про ум – это низко! – У
Вари предательски задрожал голос. – Что мне за дело
до ваших Анваров и Мидхатов!
– Под мою ответственность, ваше п-
превосходительство. Я за Варвару Андреевну ручаюсь.
Мизинов, недовольно хмурясь, молчал, а Варя
подумала, что и среди полицейских агентов, видно,
бывают не вовсе пропащие. Все-таки сербский
волонтер.
– Глупо, – буркнул генерал. Он обернулся к Варе и
неприязненно спросил. – Делать что-нибудь умеете?
Почерк хороший?
– Да я курсы стенографии закончила! Я
телеграфисткой работала! И акушеркой! – зачем-то
приврала напоследок Варя.
– Стенографисткой и телеграфисткой? – удивился
Мизинов. – Тогда тем более. Эраст Петрович, я
оставлю здесь эту барышню с одним-единственным
условием: она будет исполнять обязанности вашего
секретаря. Все равно вам понадобится какой-то курьер
или связной, не вызывающий лишних подозрений.
Однако учтите – вы за нее поручились.
– Ну уж нет! – в один голос вскричали и Варя, и
Фандорин. А закончили тоже хором, но уже по-
разному. Эраст Петрович сказал:
– Я в секретарях не нуждаюсь. А Варя:
potpukovnikom? Ama kako ste se samo usudili!
– Trebalo je bolje da gledate – s ponosom odgovori
Varja. – Ja vam nisam komarac niti mušica da biste me
ignorisali. Između ostalog ja sam uhapšena i niko me
nije pustio.
Njoj se učini da su Fandorinu malo zadrhtale usne. Ma
ne, učinilo joj se, taj subjekt ne ume da se osmehuje.
– Pa dobro, neka. – U Mizinovljevom glasu osetila se
tiha pretnja. – Vi ste, gospođo nerođako, saznali toliko
toga što apsolutno ne treba da znate. Iz razloga državne
bezbednosti ja vas smeštam u privremeni
administrativni aps. Uz pratnju, bićete isporučeni u
kišinjevski garnizonski karantin i tamo će vas držati pod
stražom do završetka kampanje. Ko vam je kriv.
Varja preblede.
– Ali nisam se čak ni videla s verenikom...
– Videćete se posle rata – odseče Maljuta Skuratov i
okrenu se ka vratima da bi pozvao svoje opričnike, ali tu
se u razgovor umeša Erast Petrovič.
– Lavrentije Arkadjeviču, ja mislim da će biti sasvim d-
dovoljno da gospođa Suvorova da časnu reč.
– Ja dajem časnu reč! – već istog trena uzviknu Varja,
ohrabrena neočekivanim zauzimanjem.
– Izvinite, dragi moj, ali ne sme se rizikovati – preseče
general, čak i ne pogledavši u nju. – Još i taj verenik. A
može li se i verovati devojci. Sami znate – duga kosa,
kratka pamet.
– Nemam ja nikakvu kosu! A to o pameti je tako –
nisko! – Varji izdajnički zadrhta glas. – Šta se mene tiču
vaši Anvari i Midhati!
– Na moju odgovornost, vaše p-prevashodstvo. Ja
garantujem za Varvaru Andrejevnu.
Mizinov je, nezadovoljno se mršteći, ćutao, a Varja
pomisli kako među policijskim agentima, očigledno,
ima i onih koji nisu baš načisto propali. Ipak je srpski
dobrovoljac.
– Glupo – progunđa general. Onda se okrete Varji i
neljubazno upita. – Umete li nešto da radite? Je li vam
rukopis lep?
– Ta ja sam završila kurs stenografije! Radila sam kao
telegrafistkinja! I kao babica! – zbog nečeg slaga Varja
na kraju.
– Kao stenografkinja i telegrafistkinja? – začudi se
Mizinov. –Onda tim pre. Eraste Petroviču, ostaviću
ovde ovu gospođicu pod jednim jedinim uslovom: ona
će vršiti dužnost vašeg sekretara. Jer svakako će vam
zatrebati neki kurir ili veza koja ne izaziva suvišna
podozrenja. Ali ne zaboravite – vi ste garantovali za nju.
E na ne! – u isti glas povikaše i Varja i Fandorin. A
dovršili su takođe dvoglasjem, ali već različito. Erast
Petrovič je rekao:
– Meni nije potreban sekretar. A Varja:
– В охранке служить не буду!
– Как угодно, – пожал плечами генерал, поднимаясь. – – Kako hoćete – sleže ramenima general, ustajući. –
Новгородцев, конвой!
– Я согласна! – крикнула Варя.
Фандорин промолчал.
Глава четвертая,
в которой враг наносит первый удар
«Дейли пост» (Лондон),
15(3) июля 1877 г.
«… Передовой отряд стремительного генерала Гурко
взял древнюю столицу болгарского царства город
Тырново и рвется к Шипкинскому перевалу, за
которым лежат беззащитные равнины,
простирающиеся до самого Константинополя.
Военный везир Редиф-паша и главнокомандующий
Абдул Керим-паша сняты со своих постов и отданы
под суд. Теперь Турцию может спасти только чудо».
У крыльца остановились. Надо было как-то
объясниться. Фандорин, кашлянув, сказал: – Мне
очень жаль, Варвара Андреевна, что т-так вышло.
Разумеется, вы совершенно свободны и ни к какому
сотрудничеству я вас принуждать не собираюсь.
– Благодарю вас, – сухо ответила она. – Очень
благородно. А то я, признаться, подумала, что вы
нарочно все это устроили. Вы-то ведь меня отлично
видели и наверняка предполагали, чем все закончится.
Что, очень нужна секретарша?
В глазах Эраста Петровича вновь промелькнула
искорка, которую у нормального человека можно было
бы счесть признаком веселости.
– Вы с-сообразительны. Но несправедливы. Я
действительно поступил так не без задней мысли, но
исключительно в ваших интересах. Лаврентий
Аркадьевич непременно спровадил бы вас из д-
действующей армии. А господин Казанзаки еще и
жандарма бы приставил. Теперь же вы остаетесь здесь
на совершенно з-законных основаниях.
На это Варе возразить было нечего, – но благодарить
жалкого шпиона не хотелось.
– Я вижу, вы и в самом деле ловки в своей
малопочтенной профессии, – язвительно сказала она. –
Главного людоеда, и того перехитрили.
– Людоед – это Лаврентий Аркадьевич? – удивился
Фандорин. – По-моему, не похож. И п-потом, что же
непочтенного в том, чтобы охранять государственные
интересы?
Ну что с таким разговаривать?
Варя демонстративно отвернулась, окинула взглядом
лагерь: белостенные домики, ровные ряды палаток,
новехонькие телеграфные столбы. По улице бежал
солдат, очень знакомо размахивая длинными
нескладными руками.
– Neću da služim kod obaveštajaca!
Novgorodceve, stražu!
– Ja prihvatam! – viknu Varja.
Fandorin oćuta.
Glava četvrta,
u kojoj neprijatelj zadaje prvi udarac
Dejli post (London),
15 (3) jul, 1877.
…Prethodnica nezadrživog generala Gurka zauzela je
drevnu prestonicu Bugarskog carstva, grad Trnovo, i
probija se prema Šipkinovom prevoju, iza kojeg leže
nezaštićene ravnice, sve do samog Carigrada. Vojni
vezir Redif-paša i glavnokomandujući Abdul Kerim-
paša smenjeni su sa svojih položaja i predati sudu. Sada
Tursku može da spase jedino čudo.
Izišavši, zastali su. Trebalo je da se kako-tako objasne.
Fandorin, nakašljavši se, reče: – Vrlo mi je žao, Varvara
Andrejevna, što se t-tako desi-lo. Razume se, vi ste
potpuno slobodni i nemam namere da vas primoravam
ni na kakvu saradnju.
– Hvala vam – suvo uzvrati ona. – Veoma plemenito. A
inače, priznajem, pomislila sam da ste vi sve ovo
udesili. Pa vi ste mene odlično pročitali i verovatno ste
pretpostavljali na šta će ovo da iziđe. I šta, baš vam
treba sekretarica?
U očima Erasta Petroviča ponovo promače iskrica, koja
bi se kod normalnog čoveka mogla smatrati znakom
veselosti.
– Oštroumni ste. Ali nepravedni. Istina je da sam ovako
postupio imajući primisao, ali isključivo u vašem
interesu. Lavrentije Arkadjevič bi vas neizostavno
udaljio iz pohodne armije. A gospodin Kazanzaki bi
vam još i žandarma pridodao. A ovako ostajete ovde na
potpuno z-zakonitoj osnovi.
Ovome Varja nije imala šta da prigovori, ali da se
zahvaljuje bednom špijunu – nije htela.
– Vidim, vi ste doista vešti u svojoj nečasnoj profesiji –
otrovno reče ona. – Čak i glavnog ljudoždera ste
nadmudrili.
– Ljudožder – je li to Lavrentije Arkadjevič? – začudi se
Fandorin. – Ja ne bih rekao da liči. A z-zatim, šta je
nečasno u tome što se brane državni interesi?
Ma, šta ima s takvim i da se razgovara?
Varja se demonstrativno okrenu, pređe pogledom no
logoru: kućice belih zidova, poravnati redovi šatora,
novcijati telegrafski stubovi. Ulicom je trčao vojnik, na
njoj prepoznatljiv način razmahujući dugim nezgrapnim
rukama.
– Варя, Варенька! – издали закричал солдат, сдернул с
головы кепи с длинным козырьком и замахал. – Все-
таки приехала!
– Петя! – ахнула она и, сразу забыв о Фандорине,
кинулась навстречу тому, ради кого преодолела путь в
полторы тысячи верст.
Обнялись и поцеловались совершенно естественно, без
неловкости, как никогда раньше. Видеть некрасивое,
но милое, сияющее счастьем лицо Пети было радостно.
Он похудел, загорел, сутулился больше прежнего.
Черный с красными погонами мундир сидел мешком,
но улыбка была все та же – широкая, обожающая.
– Значит, согласна? – спросил он.
– Да, – просто сказала Варя, хотя собиралась
согласиться не сразу, а лишь после долгого и
серьезного разговора, выдвинув некоторые
принципиальные условия.
Петя несолидно взвизгнул и снова полез обниматься,
но Варя уже опомнилась.
– Однако нам нужно подробно все обсудить. Во-
первых…
– Обсудим, обязательно обсудим. Только не сейчас,
вечером. Встретимся у журналистов в палатке, ладно?
У них там вроде клуба. Ты ведь знаешь француза? Ну,
д'Эвре? Он славный. Он мне и сказал, что ты приехала.
Я сейчас ужасно занят, отлучился на минуту. Хватятся
– не сносить головы. Вечером, вечером! И побежал
обратно, пыля тяжелыми сапогами и ежесекундно
оглядываясь.
Но вечером свидеться не довелось. Вестовой принес из
штаба записку: «Всю ночь служба. Завтра. Люблю.
П.».
Что ж, служба так служба. И Варя занялась
обустройством. Жить ее взяли к себе сестры
милосердия – женщины славные и отзывчивые, но
пожилые, лет по тридцать пять, и скучноватые. Они же
собрали все необходимое взамен багажа, доставшегося
предприимчивому Митко, – одежду, обувь, флакон
кельнской воды (а были-то чудесные парижские духи),
чулки, белье, гребешок, заколки, душистое мыло,
пудру, мазь от солнца, кольдкрем, смягчающее
молочко от ветра, ромашковую эссенцию для мытья
волос и прочие нужные вещи. Платья, конечно, были
ужасные, за исключением разве что одного – голубого,
с белым кружевным воротничком. Варя убрала
вышедшие из моды манжеты, и получилось довольно
мило.
Но с утра ей стало скучно. Сестры ушли в лазарет – из-
под Ловчи привезли двоих раненых. Варя попила кофе
в одиночестве, сходила отправить родителям
телеграмму: во-первых, чтоб не сходили с ума, а во-
вторых, чтоб выслали денег (исключительно взаймы –
пусть не надеются, что она вернулась в клетку).
Погуляла по лагерю, поглазела на диковинный поезд
без рельсов: с того берега прибыл обоз на
механической тяге. Пыхающие паром железные
– Varja, Varenjka! – izdaleka povika vojnik, strže sa
glave kapu s dugačkim štitom i zamaha. – Ipak si
doputovala!
– Peća! – ciknu ona i, odmah zaboravivši na Fandorina,
polete u susret onome radi koga je prevalila put od
hiljadu i po vrsta.
Zagrlili su se i poljubili potpuno prirodno, bez
nelagodnosti, kao nikad ranije. Bila je prava radost
videti Pećino lice, ne lepo ali drago, kako sija od sreće.
On je oslabio, preplanuo, pognut je više nego pre... Crni
mundir sa crvenim epoletama visio je na njemu kao
džak, ali osmeh je bio isti – širok, pun obožavanja.
– Znači, odgovor je „da”? – upita on.
– Da – jednostavno reče Varja, iako se spremala da ne
pristane odmah već posle dugog i ozbiljnog razgovora,
pošto istakne neke principijelne uslove.
Peća podvrisnu, nimalo lepo, i ponovo htede da je
zagrli, ali se Varja već beše pribrala.
– Ipak moramo sve podrobno da utanačimo. Pre svega...
– Utanačićemo, svakako ćemo utanačiti. Samo ne sada –
večeras. Naći ćemo se kod novinara u šatoru, u redu?
Oni tu imaju nešto nalik na klub. Jer, ti poznaješ
Francuza? Pa, onog D’Evrea? Sjajan je. On mi je i rekao
da si stigla. Ja sam sad užasno zauzet, izleteo sam na
minut. Ako primete da me nema – ode glava. Večeras,
večeras! – I pojuri nazad, dižući prašinu teškim
čizmama i osvrćući se svake sekunde.
Ali, nije im se dalo da se vide te večeri. Kurir joj je iz
štaba doneo cedulju: Cele noći dežurstvo. Sutra. Volim
te. P.
Šta da se radi, ako je dežurstvo, onda je dežurstvo. I
Varja se uposlila oko raspremanja. Prihvatile su je
milosrdne sestre – divne i pune razumevanja, ali
postarije, od oko trideset pet godina, i pomalo dosadne.
One su skupile sve što je neophodno da zameni prtljag
koji je završio kod preduzimljivog Mitka – odeću,
obuću, bočicu mirisa (a ispostavilo se da je to čudesni
pariski parfem), čarape, veš, češalj, ukosnice, mirišljavi
sapun, puder, kremu za zaštitu od sunca pomadu, mleko
protiv vetra, esenciju od kamilice za pranje kose i ostale
potrebne stvari. Haljine su, naravno, bile užasne,
izuzimajući jednu jedinu – plavu sa belim čipkanim
okovratnikom. Varja je skinula demodirane manžete i
haljina je sad izgledala prilično ljupko.
Ali ujutru joj postade dosadno. Sestre su otišle u lazaret
– iz okoline Lovče dovezli su dva ranjenika. Varja je
popila kafu, sama, otišla da pošalje roditeljima telegram:
kao prvo, da ne polude, a kao drugo da bi poslali novaca
(isključivo u zajam – neka se ne nadaju da će se vratiti u
njihov kavez). Prošetala je logorom, razgledala čudni
voz bez šina: s druge obale stigla je povorka tovarnih
kola na mehaničku vuču. Gvozdeni lokomobili s
ogromnim točkovima, koji su otpuhivali paru, vukli su
локомобили с огромными колесами волокли за собой
тяжелые пушки и фуры с боеприпасами. Зрелище было
впечатляющее, настоящий триумф прогресса.
Потом от нечего делать зашла проведать Фандорина,
которому выделили отдельную палатку в штабном
секторе. Эраст Петрович тоже бездельничал: валялся в
походной койке с турецкой книжкой, выписывал
оттуда какие-то слова.
– Охраняете государственные интересы, господин
полицейский? – спросила Варя, решив, что уместнее
всего будет разговаривать с агентом в тоне
насмешливо-небрежном.
Фандорин встал и накинул на плечи военный, без
погон, сюртук (тоже, видно, где-то обмундировался).
Через расстегнутый ворот рубашки Варя разглядела
серебряную цепочку. Крестик? Нет, кажется, медальон.
Любопытно бы заглянуть, что там у него. Так господин
филер склонен к романтике?
Титулярный советник застегнул ворот, ответил
серьезно:
– Если живешь в г-государстве, надобно либо его
беречь, либо уж уезжать – иначе получается
паразитизм и лакейские пересуды.
– Есть и третья возможность, – парировала Варя,
уязвленная «лакейскими пересудами». – zbog „lakejskih spletkarenja”. – Nepravednu državu
Несправедливое государство можно разрушить и
построить взамен него другое.
– К сожалению, Варвара Андреевна, государство – это
не д-дом, а скорее дерево. Его не строят, оно растет
само, подчиняясь закону природы, и дело это долгое.
Тут не каменщик, т-тут садовник нужен.
Забыв об уместном тоне, Варя горячо воскликнула:
– Мы живем в такое тяжелое, сложное время! Честные
люди стонут под бременем тупости и произвола, а вы
рассуждаете как старик, про какого-то садовника
толкуете!
Эраст Петрович пожал плечами:
– Милая Варвара Андреевна, я устал слушать нытье п-
про «наше тяжелое время». Во времена царя Николая,
когда время было потяжелей нынешнего, ваши
«честные люди» по с-струнке ходили да неустанно
свою счастливую жизнь нахваливали. Если стало
можно сетовать на тупость и произвол, значит, время
на п-поправку пошло.
– Да вы просто… Вы просто – слуга престола!. –
процедила Варя худшее из оскорблений, а когда
Фандорин не содрогнулся, пояснила на доступном ему
языке. – Верноподданный раб без ума и совести!
Брякнула – и испугалась собственной грубости, однако
Эраст Петрович ничуть не рассердился, а, вздохнув,
сказал:
– Вы не знаете, как со мной д-держаться. Это раз.
Благодарной быть не хотите и оттого сердитесь. Это
два. Забудьте к черту про благодарность, и мы отлично
п-поладим. Это три.
za sobom teške topove i furgone s municijom. Prizor je
ostavljao utisak: pravi trijumf progresa.
Zatim je, od duga vremena, svratila da obiđe Fandorina,
kome je bio dodeljen poseban šator u štabnom sektoru.
Erast Petrovič se takođe dosađivao: leškario na
poljskom krevetu s turskom knjigom u rukama, vadio iz
nje neke reči.
– Branite državne interese, gospodine policajče? –
zapita Varja, našavši da će biti najumesnije da s
agentom razgovara podsmešljivo-nemarnim tonom.
Fandorin ustade i prebaci preko ramena vojničku bluzu
bez epoleta (takođe se, očigledno, negde uniformisao).
Ispod raskopčanog okovratnika na košulji Varja zapazi
srebrni lančić. Krstić? Ne, izgleda da je medaljon.
Interesantno bi bilo da zaviri – šta je unutra. Dakle,
gospodin doušnik sklon je romantici?
Titularni savetnik zakopča okovratnik, odgovori
ozbiljno:
– Ako živiš u jednoj državi, treba ili da je čuvaš ili da je
napustiš – u protivnom, sve se svodi na parazitizam i
lakejska spletkarenja.
– Postoji i treća mogućnost – parirala je Varja, uvređena
mogućno je srušiti i u zamenu izgraditi novu.
– Nažalost, Varvara Andrejevna, država nije z-zgrada
već pre bi se reklo – drvo. Drvo se ne zida, ono izrasta
samo, potčinjavajući se zakonima prirode, a to je dug
proces. Tu nije potreban zidar, već b-baštovan.
Zaboravivši na pristojan ton, Varja u žaru povika:
– Mi živimo u veoma teškom, složenom vremenu!
Čestiti ljudi stenju pod bremenom zatucanosti i tiranije a
vi razmišljate kao starac, govorite o nekakvom
baštovanluku!
Erast Petrovič sleže ramenima:
– Draga Varvara Andrejevna, mene već zamaraju
jadikovke o „našem t-teškom vremenu”. U vreme cara
Nikolaja, kada je vreme bilo teže od današnjeg, vaši
„čestiti ljudi” hodali su po ž-žici i bez prestanka hvalili
svoj srećni život. Ako je postalo mogućno žaliti se na
zatucanost i tiraniju, to znači da je vreme k-krenulo
nabolje.
– Ama, vi ste jednostavno... Vi ste jednostavno – sluga
prestola! –procedi Varja najgoru uvredu koje se setila, a
pošto Fandorin na to nije čak ni zadrhtao, objasnila je
jezikom koji mu je bliži. – Verni podanik, rob bez
pameti i savesti!
Lupila je – i uplašila se sopstvene grubosti, a Erast
Petrovič se ipak nije nimalo naljutio već, uzdahnuvši,
rekao:
– Vi ne znate kako da se p-ponašate sa mnom. To je pod
jedan. Ne želite da budete zahvalni, i to vas ljuti. To je
pod dva. Zaboravite, đavo nek nosi zahvalnost i odlično
ćemo se s-slagati. To je pod tri.
От такой снисходительности Варя разозлилась еще
больше, тем более что агент, рабья кровь, был
совершенно прав.
– Я еще давеча заметила, что вы, как учитель танцев:
раз-два-три, раз-два-три. Кто вас научил этой глупой
манере?
– Были учителя, – туманно ответил Фандорин и
невежливо уткнулся в свою турецкую книжку.
Шатер, где собирались аккредитованные при главной
квартире журналисты, был виден издалека. У входа на
длинном шнуре висели флажки разных стран, вымпелы
журналов и газет, а также почему-то красные подтяжки
с белыми звездочками.
– Видимо, вчера отмечали успех дела под Ловчей, –
предположил Петя. – Кто-то наотмечался до потери
подтяжек.
Он отдернул полотняный полог, и Варя заглянула
внутрь.
В клубе было неряшливо, но по-своему уютно:
деревянные столы, холщовые стулья, стойка с
шеренгами бутылок. Пахло табачным дымом, свечным
воском и мужским одеколоном. На отдельном длинном
столе лежали стопки русских и иностранных газет.
Газеты были необычные, сплошь склеенные из
телеграфных ленточек. Варя присмотрелась к
лондонской «Дейли пост» и удивилась – сегодняшний
утренний выпуск. Видимо, присылают из редакции по
телеграфу. Здорово!
С особым удовлетворением Варя отметила, что
женщин всего две, причем обе в пенсне и не первой
молодости. Зато мужчин было множество, меж ними
обнаружились и знакомые.
Прежде всего Фандорин, и опять с книжкой. Довольно
глупо – читать можно и у себя в палатке.
А в противоположном углу шел сеанс одновременной
игры в шахматы. С одной стороны стола
прохаживался, дымя сигаркой, снисходительно-
благодушный Маклафлин, с другой сидели
сосредоточенные Соболев, д'Эвре и еще двое.
– Ба, наш маленький болгарин! – воскликнул генерал
Мишель, облегченно поднявшись из-за доски. – Да вас
не узнать! Ладно, Шеймас, будем считать, что ничья.
Д'Эвре приветливо улыбнулся вошедшим и (это было
приятно) задержал взгляд на Варе, однако продолжил
игру. Зато к Соболеву подлетел смуглый офицер в
невиданно ослепительном мундире и, тронув
нафабренный сверх всякой меры ус, воскликнул по-
французски:
– Генерал, умоляю, представьте меня вашей
очаровательной знакомой! Гасите свечи, господа! Они
больше не понадобятся – взошло солнце!
Обе пожилые дамы взглянули на Варю с крайним
неодобрением, да она и сама несколько опешила от
такого натиска.
– Это полковник Лукан, личный представитель нашего
драгоценного союзника его высочества князя
Zbog ovolike popustljivosti Varja se još više razbesnela,
tim pre što je agent, hladna krv, bio potpuno u pravu.
– Ja sam još onomad primetila da ste vi kao učitelj
igranja: jedan-dva-tri, jedan-dva-tri. Od koga ste se
naučili tom glupom maniru?
– Bilo je učitelja – neodređeno odgovori Fandorin i
nepristojno se zadubi u svoju tursku knjigu.
Šator u kome su se okupljali novinari akreditovani kod
glavnog štaba video se izdaleka. Kraj ulaza su, na
dugačkoj vrpci, visile zastavice raznih zemalja, barjačići
časopisa i novina i, ne zna se zašto, jedne crvene
naramenice s belim zvezdicama.
– Očigledno su juče proslavljali uspeh kod Lovče –
pretpostavi Peća. – Neko je toliko slavio da su mu
otpale naramenice.
On razgrnu platneni zastor i Varja proviri unutra.
U klubu je bilo neuredno, ali na svoj način prijatno:
drveni stolovi, platnene stolice, šank sa nizom boca.
Mirisalo je na duvanski dim, vosak sveća i kolonjsku
vodu za muškarce. Na zasebnom dugačkom stolu ležale
su hrpe ruskih i inostranih novina. Novine su bile
neobične – od nalepljenih telegrafskih traka. Varja se
zagledala u londonski Dejli post i začudila se – današnje
jutarnje izdanje. Očigledno, šalju iz redakcije
telegrafom. Ala je to moćno!
S posebnim zadovoljstvom Varja je primetila da su tu
samo dve žene, pri čemu obe nose cviker i nisu baš u
cvetu mladosti. Ali je zato bilo mnoštvo muškaraca, a
među njima su uočeni i poznanici.
Pre svega Fandorin, i opet s knjigom. Prilično glupo –
može da čita i u svom šatoru.
A u suprotnom uglu u toku je bila partija šaha,
simultanka. S jedne strane stola hodao je tamo-amo,
dimeći cigaretom, nadmeno-dobrodušni Maklaflin, s
druge strane sedeli su, usredsređeni, Soboljev, D’Evre i
još dvojica.
– A, naš mali Bugarin! – uzviknu general Mišel, s
olakšanjem ustavši od šahovske table. – Pa, teško vas je
prepoznati! Dobro, Šejmase, računaćemo da je remi.
D’Evre je pristigle pozdravio osmehom (to je bilo
prijatno), zadržao pogled na Varji, ali je nastavio igru. A
onda se ispred Soboljeva odjednom stvori crnpurasti
oficir u neviđeno blistavom mundiru i, dotakavši brk
namazan preko svake mere, uzviknu na francuskom:
– Generale, preklinjem vas, predstavite me vašoj
čarobnoj poznanici! Gasite sveće, gospodo! One više
nisu potrebne – izišlo je sunce!
Obe postarije dame pogledaše u Varju s krajnjim
neodobravanjem, na i ona sama se unekoliko zapanjila
od ovakvog nasrtaja.
– Ovo je pukovnik Lukan, lični izaslanik našeg
dragocenog saveznika, njegovog visočanstva
румынского Карла, – усмехнулся Соболев. –
Предупреждаю, Варвара Андреевна, полковник для
дамских сердец смертоносней анчара.
По его тону стало ясно, что привечать румына не
следует, и Варя чопорно ответила, нарочно опершись
на Петин локоть:
– Очень рада. Мой жених, вольноопределяющийся
Петр Яблоков.
Лукан галантно взял Варю за запястье двумя пальцами
(сверкнул перстень с нешуточным бриллиантом) и
хотел припасть поцелуем, но получил должный отпор:
– В Петербурге у современных женщин рук не целуют.
А впрочем, публика была любопытная, и Варе в
корреспондентском клубе понравилось. Только
досадно было, что д'Эвре все играет в свои дурацкие
шахматы. Но, видно, дело шло к концу – все прочие
соперники Маклафлина уже капитулировали, и
француз был явно обречен. Однако это, похоже, его не
печалило, он частенько поглядывал на Варю,
беззаботно улыбался и мелодично насвистывал
модную шансонетку.
Соболев встал рядом, взглянул на доску, рассеянно
подхватил припев:
– Фолишон-фолишонет… Сдавайтесь, д'Эвре, это же
чистое Ватерлоо.
– Гвардия умирает, но не сдается. – Француз дернул
себя за узкую острую бородку и сделал ход, от
которого ирландец нахмурился и засопел.
Варя вышла наружу полюбоваться закатом и
насладиться прохладой, а когда снова вернулась в
шатер, шахматы были уже убраны, и разговор шел не
более и не менее, как о взаимоотношениях человека с
Богом.
– Здесь не может быть никакого взаимоуважения, –
горячо говорил Маклафлин, очевидно отвечая на
реплику д'Эвре. – Отношения человека со Всевышним
построены на заведомом признании неравенства. Не
приходит же в голову детям претендовать на равенство
с родителями! Ребенок безоговорочно признает
превосходство родителя, свою зависимость от него,
чувствует к нему благоговение и потому послушен –
для своего же блага.
– Позволю себе воспользоваться вашей же метафорой,
– улыбнулся француз, затянувшись из турецкого
чубука. – Все это справедливо лишь для маленьких
детей. Когда же ребенок подрастает, он неминуемо
ставит под сомнение авторитет родителя, хотя тот все
равно еще неизмеримо мудрее и могущественнее. Это
естественно, здорово, без этого человек навсегда
останется малюткой. Тот же период сейчас переживает
и подросшее человечество. Потом, когда человечество
повзрослеет еще больше, между ним и Богом
непременно установятся новые отношения,
основанные на равенстве и взаимоуважении. А когда-
нибудь дитя повзрослеет настолько, что родитель ему
станет и вовсе не нужен.
rumunskog kneza Karla – podsmehnu se Soboljev. –
Upozoravam vas, Varvara Andrejevna, pukovnik je za
ženska srca smrtonosniji od ančara.
Iz njegovog tona postalo je jasno da Rumuna ne treba
tetošiti i Varja usiljeno odgovori, namerno se oslonivši o
Pećinu ruku:
– Drago mi je. Moj verenik, dobrovoljac Petar Jabukov.
Lukan galantno, sa dva prsta (svetlucnuo je prsten s
nimalo bezazlenim brilijantom) uze Varjine prste i htede
da spusti na njih poljubac, ali naiđe na neminovni otpor:
– U Peterburgu, savremenim ženama se ne ljubi ruka.
Publika je bila zanimljiva i Varji se u novinarskom
klubu svidelo. Jedino joj je bilo krivo što D’Evre ne
prestaje da igra svoj glupi šah. Mada je, očito, igra bila
pri kraju – svi Maklaflinovi protivnici već behu
kapitulirali, a i Francuzu je očito predstojao poraz. Ipak,
to ga, kako se činilo, nije žalostilo: on je čas po čas
bacao pogled na Varju, bezbrižno se osmehivao i
melodično zviždukao neku modernu šansonu.
Soboljev je stao naporedo, pogledao na tablu, rasejano
prihvatio refren:
– Folišon-folišonet... Predajte se, D’Evre, na ovo je čisti
Vaterlo.
– Garda umire, ali se ne predaje. – Francuz povuče
svoju usku oštru bradicu i načini potez posle kojeg se
Irac namrštio i zasopio.
Varja beše izišla napolje, da malo uživa u zalasku sunca
i da se osveži, a kad se ponovo vratila u šator, šah je već
bio sklonjen i razgovor je tekao ni manje ni više nego o
odnosima između čoveka i Boga.
– Tu ne može biti nikakvog uzajamnog poštovanja –
vatreno je govorio Maklaflin, očigledno odgovarajući na
D’Evreovu repliku. –Odnosi čoveka sa Svevišnjim
uređeni su na nesumnjivom priznavanju nejednakosti.
Ta, deci ne pada na pamet da pretenduju na jednakost sa
roditeljima! Dete bespogovorno priznaje nadmoć
roditelja, svoju zavisnost od njega, oseća prema njemu
strahopoštovanje i stoga je poslušno – za svoje dobro.
– Dozvoliću sebi da se poslužim vašom metaforom –
osmehnuo se Francuz, povukavši iz turskog čibuka. –
Sve to jeste ispravno kad su u pitanju mala deca. Ali čim
dete poodraste, ono neminovno dovodi u pitanje
autoritet roditelja, iako je ovaj svejedno još neuporedivo
mudriji i moćniji. To je prirodno, zdravo, bez toga
čovek bi zauvek ostao mališan. Takav isti period sada
preživljava i poodraslo čovečanstvo. Kasnije, kada
čovečanstvo uzraste još više, između njega i Boga
neizostavno će biti uspostavljeni novi odnosi, zasnovani
na jednakosti i uzajamnom poštovanju. A onda će dete
toliko da odraste da mu roditelj neće ni biti potreban.
– Браво, д'Эвре, вы говорите так же гладко, как
пишете, – воскликнул Петя. – Да только все дело в том,
что никакого Бога нет, а есть материя и еще
элементарные принципы порядочности. Вам же
советую из вашей концепции сделать фельетон для
«Ревю паризьен» – отличная тема.
– Чтобы написать хороший фельетон, тема не нужна, –
заявил француз. – Надо просто уметь хорошо писать.
– Ну уж тут вы загнули, – возмутился Маклафлин. –
Без темы даже у такого словесного эквилибриста, как
вы, ничего путного не выйдет.
– Назовите любой предмет, хоть бы даже самый
тривиальный, и я напишу про него статью, которую
моя газета с удовольствием напечатает, – протянул
руку д'Эвре. – Пари? Мое испанское седло против
вашего цейсовского бинокля.
Все необычайно оживились.
– Ставлю двести рублей на д'Эвре! – объявил Соболев.
– На любую тему? – медленно повторил ирландец. –
Так-таки на любую?
– Абсолютно. Хоть вон про ту муху, что сидит на усе у
полковника Лукана.
Румын поспешно отряхнул усы и сказал:
– Ставлю триста за мсье Маклафлина. Но какой взять
предмет?
– Да вот хотя бы ваши старые сапоги. – Маклафлин
ткнул пальцем на запыленные юфтевые сапоги
француза. – Попробуйте-ка написать про них так,
чтобы парижская публика читала и восторгалась.
Соболев вскинул ладони:
– Пока не ударили по рукам, я пас. Старые сапоги – это
уж чересчур.
В результате на ирландца поставили тысячу, а
желающих поставить на француза не отыскалось. Варе
стало жаль бедного д'Эвре, но денег ни у нее, ни у
Пети не было. Подойдя к Фандорину, все листавшему
страницы с турецкими каракулями, она сердито
прошептала:
– Ну что же вы! Поставьте на него. Что вам стоит!
Наверняка ведь получили от своего сатрапа какие-
нибудь серебреники. Я вам потом отдам.
Эраст Петрович поморщился и скучным голосом
сказал:
– Сто рублей на м-мсье д'Эвре. – И снова углубился в
чтение.
– Итого, десять к одному, – резюмировал Лукан. –
Господа, выигрыш небольшой, но верный.
В этот миг в шатер стремительно вошел Варин
знакомец – капитан Перепелкин. Его было не узнать:
мундир с иголочки, сапоги сияют, на глазу
импозантная черная повязка (видно, синяк еще не
прошел), голова обвязана белым бинтом.
– Ваше превосходительство, господа, я только что от
барона Криденера! – солидно объявил капитан. – Имею
важное сообщение для прессы. Можете записать –
–Bravo, D’Evre, vi govorite isto onako tečno kao što i
pišete – uzviknu Peća. – Ali je cela stvar u tome što
nikakvog Boga i nema, postoji samo materija i još
elementarni principi čestitosti. A vi od svoje koncepcije
napravite feljton za Revi parizjen – odlična tema.
– Da bi se napisao dobar feljton, tema nije potrebna –
izjavi Francuz. – Potrebno je samo da umete dobro da
pišete.
– E pa sad ste već preterali – pobuni se Maklaflin. – Bez
teme čak ni takav literarni ekvilibrist kao što ste vi ništa
razborito neće moći da sastavi.
– Imenujte bilo koji predmet, na makar i neki
najtrivijalniji, i ja ću o njemu napisati članak koji će
moje novine rado objaviti –pruži ruku D’Evre. – Da se
kladimo? Moje špansko sedlo za vaš „cajsov” dvogled.
Svi neobično živnuše.
– Ulažem dvesta rubalja na D’Evrea! – objavi Soboljev.
– O bilo kojoj temi? – polako ponovi Irac. – Baš o bilo
kojoj?
– Apsolutno. Ako treba, i o onoj muvi koja je sad na
brku pukovnika Lukana.
Rumun brzo otrese brkove i reče:
– Ulažem trista na mesje Maklaflina. Ali koji predmet
da se uzme?
– Pa eto, mogu i vaše stare čizme. – Maklaflin pokaza
prstom na Francuzove prašnjave čizme od ševra. –
Pokušajte da o njima pišete tako da pariska publika čita i
oduševljava se.
Soboljev podiže dlanove:
– Dok nije pala opklada, ja odustajem. Jer, stare čizme –
to je već previše.
Na kraju, na Irca beše uloženo hiljadu a nije se našao
niko ko bi želeo da uloži na Francuza. Varji postade žao
sirotog D’Evrea, ali ni ona ni Peća nisu imali para.
Prišavši Fandorinu, koji je jednako listao stranice s
turskim škrabotinama, ona ljutito šapnu:
– Ma šta je vama! Uložite na njega. Šta vas košta!
Verovatno ste dobili od svog satrapa nekakve
srebrnjake. Ja ću vam kasnije vratiti.
Erast Petrovič se namršti i reče s dosadom u glasu:
– Sto rubalja na mesje D’Evrea. – I ponovo se zadubi u
čitanje.
– Dakle, deset prema jedan – rezimirao je Lukan. –
Gospodo, dobitak nije veliki, ali je siguran.
U tom trenutku u šator naglo uđe Varjin poznanik –
kapetan Perepjolkin. Nije se mogao prepoznati: mundir
kao iz kutije, čizme blistaju, preko oka upadljiv crni
povez (očito, modrica još nije prošla), glava prevezana
belim zavojem.
– Vaše prevashodstvo, gospodo, dolazim upravo od
barona Kridenera! – dostojanstveno izjavi kapetan. –
Imam važno saopštenje za štampu. Možete zapisati –
генерального штаба капитан Перепелкин, оперативный
отдел. Пе-ре-пел-кин. Никополь взят штурмом! Мы
захватили в плен двух пашей и шесть тысяч солдат!
Наши потери – сущий пустяк. Победа, господа!
– Черт! Опять без меня! – простонал Соболев и
бросился вон, даже не попрощавшись.
Капитан проводил генерала несколько растерянным
взглядом, но вестника уже со всех сторон обступили
журналисты. Перепелкин с видимым удовольствием
стал отвечать на их вопросы, щеголяя знанием
французского, английского и немецкого.
Варю удивило поведение Эраста Петровича.
Он бросил книгу на стол, решительно растолкал
корреспондентов и негромко спросил:
– П-позвольте, капитан, вы не ошиблись? Ведь
Криденер получил приказ занять Плевну. Никополь в
совершенно п-противоположном направлении.
Было в его голосе что-то такое, отчего капитан
насторожился и на журналистов обращать внимание
перестал.
– Вовсе нет, милостивый государь. Я лично принял
телеграмму из штаба верховного, присутствовал при
расшифровке и сам отнес ее господину барону.
Отлично помню текст: «Начальнику Западного отряда
генерал-лейтенанту барону Криденеру. Приказываю
занять Никополь и укрепиться там силами не менее
дивизии. Николай».
Фандорин побледнел.
– Никополь? – еще тише спросил он. – А что Плевна?
Капитан пожал плечами:
– Понятия не имею.
У входа раздался стук шагов и звон оружия. Полог
резко распахнулся, и в шатер заглянул подполковник
Казанзаки, век бы его не видеть. За спиной
подполковника блестели штыки конвоя. Жандарм на
миг задержал взгляд на Фандорине, посмотрел сквозь
Варю, а Пете радостно улыбнулся.
– Ага, вот он, голубчик! Так я и думал.
Вольноопределяющийся Яблоков, вы арестованы.
Взять его, – приказал он, обернувшись к конвойным. В
клуб проворно вошли двое в синих мундирах и
подхватили парализованного ужасом Петю под локти.
– Да вы сумасшедший! – крикнула Варя. – Немедленно
оставьте его в покое!
Казанзаки не удостоил ее ответом. Он щелкнул
пальцами, и арестованного быстро выволокли наружу,
а подполковник задержался, поглядывая вокруг с
неопределенной улыбкой.
– Эраст Петрович, что же это! – звенящим голосом
воззвала Варя к Фандорину. – Скажите же ему!
– Основание? – хмуро спросил Фандорин, глядя
жандарму в воротник.
– В шифровке, составленной Яблоновым, заменено
одно слово. Вместо Плевны – Никополь, только и
всего. А между тем три часа назад авангард Осман-
паши занял пустую Плевну и навис над нашим
Perepjolkin, generalštabni kapetan, operativno
odeljenje. Perepjolkin. Nikopolj je zauzet na juriš!
Zarobili smo dvojicu paša i šest hiljada vojnika! Naši
gubici su – sasvim neznatni. Pobeda, gospodo!
– Do đavola! Opet bez mene! – prostenja Soboljev i
izlete napolje bez pozdrava.
Kapetan isprati generala pomalo odsutnim pogledom, ali
vesnika već sa svih strana okružiše novinari. Perepjolkin
je s vidljivim zadovoljstvom odgovarao na njihova
pitanja, šepureći se zbog znanja francuskog, engleskog i
nemačkog.
Varju je začudilo ponašanje Erasta Petroviča.
On je bacio knjigu na sto, odlučno se probio kroz
gomilu novinara i tiho upitao:
– D-dozvolite, kapetane, da niste pogrešili? Jer,
Krineder je dobio naredbu da zauzme Plevnu. Nikopolj
je u p-potpuno suprotnom smeru.
Bilo je u njegovom glasu nečega što je kapetana
nateralo da se trgne i prestane da obraća pažnju na
novinare.
– Ne, nikako ne, milostivi gospodine. Lično sam primio
telegram iz vrhovnog štaba, prisustvovao dešifrovanju, i
sam sam ga odneo gospodinu baronu. Odlično se sećam
teksta: Načelniku Zapadnog odreda general-
potpukovniku baronu Krideneru. Naređujem da
zauzmete Nikopolj u utvrdite se tamo s najmanje
jednom divizijom. Nikolaj.
Fandorin preblede.
– Nikopolj? – još tiše upita on. – A šta je s Plevnom?
Kapetan sleže ramenima:
– Nemam pojma.
Pred ulazom se začu bat koraka i zveket oružja. Zastor
se naglo razgrnu i u šator proviri potpukovnik
Kazanzaki, dabogda ga oči ne videle. Iza
potpukovnikovljevih leđa blistali su stražarski bajoneti.
Žandarm na trenutak zaustavi pogled na Fandorinu,
pogleda kroz Varju, a Peći se radosno osmehnu.
– Aha, evo ptičice! Tako sam i mislio. Dobrovoljče
Jabukove, uhapšeni ste. Pokupite ga – naredi on
okrenuvši se prema straži. U klub žustro stupiše dvojica
u plavim mundirima i zgrabiše pod ruke Peću,
paralisanog od užasa.
– Ali vi ste ludi! – povika Varja. – Odmah da ste ga
ostavili na miru!
Kazanzaki je nije udostojio odgovora. On pucnu prstima
i uhapšenog brzo izvedoše napolje, a potpukovnik
zastade pogledajući naokolo s neodređenim osmehom.
– Eraste Petroviču, na šta je ovo! – paničnim glasom
prozva Varja Fandorina. – Pa recite mu vi!
– Osnov? – turobno upita Fandorin, gledajući žandarma
u okovratnik.
– U šifrovanoj poruci koju je sastavio Jabukov
zamenjena je jedna reč. Umesto Plevne – Nikopolj, to je
sve. A u međuvremenu, pre tri sata, prve Osman-pašine
trupe zauzele su praznu Plevnu i nadnele se nad naše
флангом. Так-то, господин наблюдатель.
– Вот и ваше чудо, Маклафлин, которое может спасти
Тугцию, – донесся до Вари голос д'Эвре, говорившего
по-русски довольно чисто, но с очаровательным
грассированием.
– Не чудо, мсье корреспондент, а самая обычная
измена, – усмехнулся подполковник, но смотрел при
этом на Фандорина. – Просто не представляю,
господин волонтер, как вы станете объясняться с его
высокопревосходительством.
– Много б-болтаете, подполковник. – Взгляд Эраста
Петровича опустился еще ниже, к верхней пуговице
жандармского мундира. – Честолюбие не д-должно
быть во вред делу.
– Что-с?! – Смуглое лицо Казанзаки задергалось
мелким тиком. – Мораль читать? Вы – мне? Однако! Я
ведь о вас, господин вундеркинд, успел кое-какие
справочки навести. По роду службы-с. Физиогномия у
вас получается не больно нравственная. Шустры не по
летам-с. Кажется, выгодно жениться изволили, а?
Причем с двойной выгодой – и жирное приданое
приобрели, и свободу соблюли. Тонко сработано!
Поздрав…
Он не договорил, потому что Эраст Петрович очень
ловко, как кот лапой, смазал ему ладонью по пухлым
губам. Варя ахнула, а кто-то из офицеров схватил
Фандорина за руку, но тут же отпустил, потому что
никаких признаков буйства ударивший не проявлял.
– Стреляться, – буднично произнес Эраст Петрович и
теперь уже глядел подполковнику прямо в глаза. –
Сразу, прямо сейчас, пока командование не вмешалось.
Казанзаки был багров. Черные, как сливы, глаза
налились кровью. После паузы, сглотнув, сказал:
– Приказом его императорского величества дуэли на
период войны строжайше запрещены. И вы, Фандорин,
отлично это знаете.
Подполковник вышел, за ним порывисто качнулся
полотняный полог. Варя спросила:
– Эраст Петрович, что же делать?
krilo. Tako vam je to, gospodine posmatraču.
– Tražili ste čudo, gospodine Maklafline, evo vam čuda
koje može da spase Tursku – dopre do Varje glas
D’Evrea, koji je ruski govorio prilično čisto ali sa
dražesnim kotrljanjem.
– Nije čudo, mesje novinaru, već najobičnija izdaja –
podsmehnu se potpukovnik, ali je pri tom gledao u
Fandorina. – Jednostavno ne mogu da zamislim,
gospodine dobrovoljče, kako ćete objasniti njegovom
visokoprevashodstvu.
– Mnogo b-brbljate, potpukovniče. – Pogled Erasta
Petroviča spustio se još niže, do gornjeg dugmeta
žandarmovog mundira. – Častoljublje ne treba da škodi
poslu.
– Šta-a? – Na Kazanzakijevom tamnoputom licu sitno
zatitra tik. – Moralu me poučavate? Vi, mene? Glete,
molim vas! Pa o vama sam ja, gospodine vunderkinde,
uspeo ponešto da saznam. Po prirodi posla. Vaša
fiziognomija ne ispada baš mnogo moralna. Suviše ste
snalažljivi za svoje godine. Izgleda da ste se unosno
izvoleli oženiti, a? I to s duplom dobiti – i debeli miraz
dobili i slobodu sačuvali. Fino izvedeno! Česti...
On ne dovrši: Erast Petrovič ga veoma vešto, kao mačka
šapom, lupi dlanom preko debelih usana. Varja jeknu,
neko od oficira uhvati Fandorina za ruku, ali je odmah
pusti, zato što se u njoj nije osećao nikakav agresivni
poriv.
– Na dvoboj – neveselo izgovori Erast Petrovič, i sad je
već gledao potpukovniku pravo u oči. – Odmah, upravo
sada, dok se nije umešala komanda.
Kazanzaki je bio crven. Oči, crne kao šljive, zakrvaviše
se. Posle pauze, progutavši pljuvačku, on izgovori:
– Po naredbi njegovog imperatorskog veličanstva,
dvoboji su u ratu najstrože zabranjeni. I vi, Fandorine, to
odlično znate.
Potpukovnik iziđe, za njim se silovito zaljulja platneni
zastor. Varja upita:
– Eraste Petroviču, pa šta sad da radimo?
 Глава пятая,
в которой описывается устройство гарема
«Ревю паризьен» (Париж),
18(6) июля 1877 г.
Шарль д'Эвре
СТАРЫЕ САПОГИ
Фронтовая зарисовка
Кожа на них потрескалась и стала мягче лошадиных
губ. В приличном обществе в таких сапогах не
появишься. Я этого и не делаю – сапоги
предназначены для иного.
Мне сшил их старый софийский еврей десять лет
назад. Он содрал с меня десять лир и сказал:
«Господин, из меня уже давно репей вырастет, а ты
все еще будешь носить эти сапоги и вспоминать
Исаака добрым словом».
Не прошло и года, и на раскопках ассирийского города
в Междуречье у левого сапога отлетел каблук. Мне
пришлось вернуться в лагерь одному. Я хромал по
раскаленному песку, ругал старого софийского
мошенника последними словами и клялся, что сожгу
сапоги на костре.
Мои коллеги, британские археологи, не добрались до
раскопок – на них напали всадники Рифат-бека,
который считает гяуров детьми Шайтана, и
вырезали всех до одного. Я не сжег сапоги, я сменил
каблук и заказал серебряные подковки.
В 1873 году, в мае, когда я направлялся в Хиву,
проводник Асаф решил завладеть моими часами, моим
ружьем и моим вороным ахалтекинцем Ятаганом.
Ночью, когда я спал в палатке, проводник бросил в мой
левый сапог эфу, чей укус смертелен. Но сапог просил
каши, и эфа уползла в пустыню. Утром Асаф сам
рассказал мне об этом, потому что усмотрел в
случившемся руку Аллаха.
Полгода спустя пароход «Адрианополь» напоролся на
скалу в Термаикосском заливе. Я плыл до берега два с
половиной лье. Сапоги тянули меня ко дну, но я их не
сбросил. Я знал, что это будет равносильно
капитуляции, и тогда мне не доплыть. Сапоги помогли
мне не сдаться. До берега добрался я один, все
остальные утонули.
Сейчас я там, где убивают. Каждый день над нами
витает смерть. Но я спокоен. Я надеваю свои сапоги,
за десять лет ставшие из черных рыжими, и
чувствую себя под огнем, как в бальных туфлях на
зеркальном паркете.
Я никогда не позволяю коню топтать репейник –
вдруг он растет из старого Исаака?
Третий день Варя работала с Фандориным. Надо было
вызволять Петю, а по словам Эраста Петровича,
сделать это можно было одним-единственным
способом: найти истинного виновника случившегося.
Glava peta,
u kojoj se opisuje kako je uređen harem
Revi parizjen (Pariz),
18 (6) jula 1877.
Šarl d’Evre
Stare čizme
Skica sa fronta
Koža je na njima ispucala i postala mekša od konjskih
usana. U pristojnom društvu u takvim čizmama ne
možeš da se pojaviš. Ja to i ne činim – čizme imaju
drugu namenu.
Sašio ih je stari sofijski Jevrejin pre deset godina.
Odrao me je – uzeo deset lira, i rekao: “Gospodine,
nada mnom će već uveliko da raste čičak, a ti ćeš i dalje
nositi ove čizme i spominjati Isaka po dobru.”
Nije prošla ni godina, a na iskopinama asirskog grada
u Međurečju s leve čizme je otpala potpetica. Morao
sam da se vratim u logor sam. Hramao sam po vrelom
pesku, grdio starog sofijskog prevaranta gadnim rečima
i kleo se da ću čizme spaliti.
Moje kolege, britanski arheolozi, nisu dospeli do
iskopina – napali su ih konjanici Rifat-bega, koji kaure
smatraju Šejtanovom decom, i poklali ih sve do
jednoga. Nisam spalio čizme: stavio sam novu potpeticu
i naručio srebrne blokeje.
Godine 1873, u maju, kada sam krenuo u Hivu, moj
pratilac Asaf naumio je da prisvoji moj sat, moju pušku
i mog vranca ahaltekijca Jatagana. Noću, dok sam
spavao u šatoru, on mi je u levu čizmu ubacio efu, a
njen je ujed smrtonosan. Ali je čizma bila poderana i
zmija je odmilela u pustinju. Sutradan ujutru Asaf mi je
sam o tome ispričao, jer je u onome što se desilo video
Alahovu ruku.
Posle pola godine, parobrod “Adrianopolis” nasukao
se na stenu u Ternaikoskom zalivu. Plivao sam do obale
dve i po francuske milje. Čizme su me vukle ka dnu ali
ih nisam skinuo. Znao sam da bi to bilo ravno
kapitulaciji, da ne bih doplivao. Čizme su mi pomogle
da se ne predam. Do obale sam doplivao jedino ja,
drugi su se utopili.
Sada sam ovde gde se gine. Svakodnevno nad nama
lebdi smrt. Ali ja sam miran. Obuvam svoje čizme, koje
su za deset godina od crnih postale riđe, i osećam se
pod mecima kao u balskim cipelama na blistavom
parketu.
I nikad ne dopuštam konju da zgazi čičak – šta ako je
baš taj izrastao iz staroga Isaka?
Već treći dan Varja radi s Fandorinom. Trebalo je
izdejstvovati Peći oslobođenje, a, po rečima Erasta
Petroviča, to se moglo uraditi na jedan jedini način: da
se pronađe pravi krivac za ono što se dogodilo. I Varja
И Варя сама умолила титулярного советника, чтобы он
взял ее в помощницы.
Петины дела были плохи. Видеться с ним Варе не
позволяли, но от Фандорина она знала: все улики
против шифровальщика. Получив от подполковника
Казанзаки приказ главнокомандующего, Яблоков
немедленно занялся шифровкой, а потом, согласно
инструкции, лично отнес депешу на телеграфный
пункт. Варя подозревала, что рассеянный Петя вполне
мог перепутать города, тем более что про
Никопольскую крепость знали все, а про городишко
Плевну ранее мало кто слышал. Однако Казанзаки в
рассеянность не верил, да и сам Петя упрямился и
говорил, что отлично помнит, как кодировал именно
Плевну, такое смешное название. Хуже всего было то,
что, по словам присутствовавшего на одном из
допросов Эраста Петровича, Яблоков явно что-то
скрывал и делал это крайне неумело. Врать Петя
совсем не умеет – это Варя отлично знала. А между
тем все шло к трибуналу.
Истинного виновника Фандорин искал как-то странно.
По утрам, вырядившись в дурацкое полосатое трико,
подолгу делал английскую гимнастику. Целыми днями
лежал на походной кровати, изредка наведывался в
оперативный отдел штаба, а вечером непременно сидел
в клубе у журналистов. Курил сигары, читал книгу, не
пьянея пил вино, в разговоры вступал неохотно.
Никаких поручений не давал. Перед тем как пожелать
спокойной ночи, говорил только: «3-завтра вечером
увидимся в клубе».
Варя бесилась от сознания своей беспомощности.
Днем ходила по лагерю, смотрела в оба – не
обнаружится ли что-нибудь подозрительное.
Подозрительное не обнаруживалось, и, устав, Варя
шла в палатку к Эрасту Петровичу, чтобы расшевелить
его и побудить к действию. В берлоге титулярного
советника царил поистине ужасающий беспорядок:
повсюду валялись книги, трехверстные карты,
плетеные бутылки из-под болгарского вина, одежда,
пушечные ядра, очевидно, использовавшиеся в
качестве гирь. Однажды Варя, не заметив, села на
тарелку с холодным пловом, которая почему-то
оказалась на стуле, страшно рассердилась и потом
никак не могла застирать жирное пятно на своем
единственном приличном платье.
Вечером 7 июля полковник Лукан устроил в пресс-
клубе (так на английский манер стали называть
журналистский шатер) вечеринку по поводу дня своего
рождения. По этому случаю из Букарешта доставили
три ящика шампанского, причем именинник
утверждал, что заплатил по тридцать франков за
бутылку. Деньги были потрачены впустую – про
виновника торжества очень быстро забыли, потому что
истинным героем дня нынче был д'Эвре.
Утром, вооружившись выигранным у посрамленного
Маклафлина цейсовским биноклем (Фандорин, между
je sama namolila titularnog savetnika da je uzme za
pomoćnicu.
Loši su bili Pećini izgledi. Varji nisu dopuštali da se vidi
s njim, ali je ona od Fandorina znala: svi neposredni
dokazi krivice su protiv šifranta. Pošto je od
potpukovnika Kazanzakija dobio naredbu
glavnokomandujućeg, Jabukov se istog časa latio
šifrovanja, a potom je, prema uputstvu, lično odneo
depešu na telegrafski punkt. Varja je slutila da je
rasejani Peća sasvim mogao da pobrka gradove, tim pre
što su za Nikopoljsku tvrđavu znali svi a za gradić
Plevnu dotle malo ko da je i čuo. Kazanzaki nije
verovao u rasejanost, na i sam Peća zainatio se i tvrdio
da se odlično seća kako je kodirao upravo Plevnu, tako
smešan naziv. Najgore od svega je bilo to što je, no
rečima Erasta Petroviča, koji je prisustvovao jednom
saslušanju, Jabukov očigledno nešto skrivao, i činio je to
krajnje nevešto. Peća uopšte ne ume da laže – to je
Varja odlično znala. Tek, sve je išlo prema prekom
sudu.
Za pravim krivcem Fandorin je tragao nekako čudno.
Jutrom bi, obučen u nekakav glupavi štraftasti triko,
dugo radio englesku gimnastiku. Potom bi po ceo dan
ležao na poljskom ležaju, retko navraćao u operativni
sektor štaba, a uveče je obavezno sedeo u klubu
novinara. Pušio je cigare, čitao knjigu, pio vino ne
opijajući se, u razgovore stupao nerado. Nikakve
zadatke nije davao. Pre nego što bi joj poželeo „laku
noć”, rekao bi samo: „S-sutra uveče videćemo se u
klubu.”
Varja je bila besna shvatajući svoju bespomoćnost.
Danju je hodala no logoru, dobro otvorenih očiju –
možda naleti na nešto sumnjivo. Sumnjivog nije bilo pa
bi, umorivši se, odlazila u šator Erasta Petroviča, ne bi li
ovoga razdrmala i podstakla na delovanje. U brlogu
titularnog savetnika vladao je uistinu užasavajući nered:
posvuda su bile razbacane knjige, vojne mape, opletene
flaše od bugarskog vina, odeća, topovska đulad,
očevidno korišćena kao tegovi za gimnastiku. Jednom je
Varja, ne primetivši, sela na tanjir s hladnim pilavom,
koji se zbog nečeg našao na stolici, strašno se naljutila i
posle nikako nije mogla da ukloni masnu mrlju sa svoje
jedine pristojne haljine.
Sedmog jula uveče pukovnik Lukan je u pres-klubu
(tako su u engleskom stilu prozvali novinarski šator)
organizovao večerinku povodom svog rođendana. Za tu
priliku su iz Bukurešta isporučena tri sanduka
šampanjca – slavljenik je tvrdio da je platio trideset
franaka no boci. Novac je bio potrošen uzalud – na
vinovnika svečanosti vrlo brzo se zaboravilo zato što je
pravi junak dana postao D’Evre.
Ujutru, opremivši se „cajsovim” dvogledom dobijenim
na opkladi od posramljenog Maklaflina (a Fandorin je
прочим, за свою несчастную сотню получил целую
тысячу – и все благодаря Варе), француз совершил
дерзкую экспедицию: в одиночку съездил в Плевну,
под прикрытием корреспондентской повязки проник
на передовой рубеж противника и даже умудрился
взять интервью у турецкого полковника.
– Мсье Перепелкин любезно объяснил мне, как лучше
всего подобраться к городу, не угодив под пулю, –
рассказывал окруженный восторженными
слушателями д'Эвре. – Это и в самом деле оказалось
совсем несложно – турки и дозоров-то толком
выставить не удосужились. Первого аскера я
повстречал только на окраине. «Что вылупился? –
кричу. – Веди меня скорей к самому главному
начальнику». На Востоке, господа, самое главное –
держаться падишахом. Если орешь и ругаешься, стало
быть, имеешь на это право. Приводят меня к
полковнику. Звать Али-бей – красная феска, черная
бородища, на груди значок Сен-Сира. Отлично, думаю,
прекрасная Франция меня выручит. Так и так, говорю.
Парижская пресса. Волей судеб заброшен в русский
лагерь, а там скучища смертная, никакой экзотики –
одно пьянство. Не откажет ли почтенный Али-бей дать
интервью для парижской публики? Не отказал. Сидим,
пьем прохладный шербет. Мой Али-бей спрашивает:
«Сохранилось ли то чудесное кафе на углу бульвара
Распай и рю-де-Севр?» Я, честно говоря, понятия не
имею, сохранилось оно или нет, ибо давно не был в
Париже, однако говорю: «Как же, и процветает лучше
прежнего». Поговорили о бульварах, о канкане, о
кокотках. Полковник совсем растрогался, борода
распушилась – а бородища знатная, просто маршал де
Ре – и вздыхает: «Нет, вот закончится эта проклятая
война, и в Париж, в Париж». «Скоро ль она закончится,
эфенди?» «Скоро, – говорит Али-бей. – Очень скоро.
Вот вышибут русские меня с моими несчастными
тремя таборами из Плевны, и можно будет ставить
точку. Дорога откроется до самой Софии». «Ай-я-яй, –
сокрушаюсь я. – Вы смелый человек, Али-бей. С тремя
батальонами против всей русской армии! Я
непременно напишу об этом в свою газету. Но где же
славный Осман Нури-паша со своим корпусом?»
Полковник феску снял, рукой махнул: «Обещал завтра
быть. Только не поспеет – дороги плохи. Послезавтра к
вечеру – самое раннее». В общем, посидели славно. И
про Константинополь поговорили, и про Александрию.
Насилу вырвался – полковник уж приказал барана
резать. По совету monsieur Perepyolkin я ознакомил со
своим интервью штаб великого князя. Там мою беседу
с почтенным Али-беем сочли интересной, – скромно
закончил корреспондент. – Полагаю, завтра же
турецкого полковника ожидает небольшой сюрприз.
– Ох, Эвре, отчаянная голова! – налетел на француза
Соболев, раскрыв генеральские объятья. – Истинный
галл! Дай поцелую!
Лицо д'Эвре скрылось за пышной бородой, а
pak za svoju nesrećnu stotinu dobio čitavu hiljadarku – i
to je Varjina zasluga), Francuz je izveo drsku
ekspediciju: sam je otputovao do Plevne, zahvaljujući
novinarskoj traci probio se u prve protivničke redove i
čak uspeo da dobije intervju od turskog pukovnika.
– Mesje Perepjolkin mi je ljubazno objasnio koji je
najbolji način da se domognem grada a da izbegnem
metak – pričao je D’Evre, okružen oduševljenim
slušaocima. – I doista, to se pokazalo kao sasvim
jednostavno – Turci nisu stigli čak ni patrole kako treba
da postave. Na prvog askera naišao sam tek na periferiji.
„Što si se izbečio? – vičem. – Vodi me što pre do
glavnog zapovednika.” Na Istoku je, gospodo,
najvažnije da se ponašaš kao padišah. Ako vičeš i grdiš,
mora biti da na to imaš pravo. Dovode me pukovniku.
Ime mu je Ali-bej – crven fes, crna bradetina, na prsima
značka Sen-Sira. Odlično, pomislim, divna Francuska će
me izbaviti. Tako i tako, kažem. Pariska štampa. Voljom
sudbine zabačen u ruski logor, a tamo smrtna dosada,
nikakve egzotike– samo pijanstvo. Neće li me odbiti
poštovani Ali-bej ako ga zamolim za intervju, za pariske
čitaoce? Nije odbio. Sedimo, pijuckamo prohladni
šerbet. Moj Ali-bej pita: „Da li još postoji onaj čudesni
kafe na uglu Bulevara Raspaj i Ride-Sevr?” Ja, pošteno
govoreći, pojma nemam da li još postoji ili ne, jer
odavno nisam bio u Parizu, ipak kažem: „Još kako, i u
procvatu je još većem nego pre.” Popričali smo o
bulevarima, o kankanu, o kokotama. Pukovnik se
sasvim raspilavio, brada se rasprostrla – a bradetina nije
mala, pravi maršal De Re – i uzdiše: „Ne, evo, čim se
završi ovaj prokleti rat – odmah u Pariz, u Pariz!” „Hoće
li se skoro završiti, efendijo?” „Skoro – kaže Ali-bej. –
Vrlo, vrlo skoro. Eto da isteraju Rusi mene i moja
nesrećna tri tabora iz Plevne, i moći će da se stavi tačka.
Put će biti otvoren sve do same Sofije”. „Ah-ah-ah –
tugujem ja. – Vi ste hrabar čovek, Ali-beju. Sa tri
bataljona protiv cele ruske armije! Ja ću neizostavno
napisati o tome za moje novine. Ali gde je slavni Osman
Nuri-paša sa svojim korpusom?” Pukovnik skide fes i
odmahnu rukom: „Obećao je da će sutra stići. Ali neće
uspeti – loši su putevi. Ne može pre večeri prekosutra.”
Ukratko, lepo smo posedeli. I o Carigradu smo
popričali, i o Aleksandriji. Jedva sam se iščupao –
pukovnik već beše naredio da kolju ovna. Po savetu
monsieur Perepyolkin upoznao sam sa svojim
intervjuom štab velikog kneza. Tu su moj razgovor s
uvaženim Ali-bejom primili kao zanimljiv – skromno
završi novinar. – Pretpostavljam da već sutra turskog
pukovnika očekuje malo iznenađenje.
– O, Evre, ludo odvažna glavo! – nagrnu na Francuza
Soboljev, raširivši ruke za generalski zagrljaj.. – Pravi
Gal! Dajte da vas poljubim!
D’Evreovo lice skrilo se iza bujne brade, a Maklaflin,
Маклафлин, игравший в шахматы с Перепелкиным
(капитан уже снял черную повязку и взирал на доску
обоими сосредоточенно прищуренными глазами), сухо
заметил:
– Капитан не должен был использовать вас в качестве
лазутчика. Не уверен, дорогой Шарль, что ваша
выходка вполне безупречна с точки зрения
журналистского этоса. Корреспондент нейтрального
государства не имеет права принимать в конфликте
чью-либо сторону и тем более брать на себя роль
шпиона, поскольку…
Однако все, включая и Варю, столь дружно
набросились на нудного кельта, что он был вынужден
умолкнуть.
– Ого, да здесь весело! – вдруг раздался звучный,
уверенный голос.
Обернувшись, Варя увидела у входа статного
гусарского офицера, черноволосого, с лихими усами,
бесшабашными, чуть навыкате глазами и новеньким
«георгием» на ментике. Вошедшего всеобщее
внимание нисколько не смутило – напротив, гусар
воспринял его как нечто само собой разумеющееся.
– Гродненского гусарского полка ротмистр граф Зуров,
– отрекомендовался офицер и отсалютовал Соболеву. –
He припоминаете, ваше превосходительство? Вместе
на Коканд ходили, я в штабе у Константина Петровича
служил.
– Как же, помню, – кивнул генерал. – Вас, кажется, под
суд отдали за картежную игру в походе и дуэль с
каким-то интендантом.
– Бог милостив, обошлось, – легкомысленно ответил
гусар. – Мне сказали, здесь бывает мой давний
приятель Эразм Фандорин. Надеюсь, не соврали?
Варя быстро взглянула на сидевшего в дальнем углу
Эраста Петровича. Тот встал, страдальчески вздохнул
и уныло произнес:
– Ипполит? К-какими судьбами?
– Вот он, чтоб мне провалиться! – ринулся на
Фандорина гусар и стал трясти его за плечи, да так
усердно, что голова у Эраста Петровича замоталась
взад-вперед. – А говорили, тебя в Сербии турки на кол
посадили! Ох, подурнел ты, братец, не узнать. Виски
для импозантности подкрашиваешь?
Любопытный, однако, круг знакомств обрисовывался у
титулярного советника: видинский паша, шеф
жандармов, а теперь еще этот лубочный красавец с
бретерскими замашками. Варя как бы ненароком
подобралась поближе, чтобы не упустить ни одного
слова.
– Побросала нас с тобой судьба, побросала. – Зуров
перестал трясти собеседника и вместо этого принялся
хлопать его по спине. – Про свои приключения
расскажу особо, тет-а-тет, ибо не для дамских ушей. –
Он игриво покосился на Варю. – Ну а финал
известный: остался без гроша, один-одинешенек и с
вдребезги разбитым сердцем (снова взгляд в Варину
koji je igrao šah s Perepjolkinim (kapetan je već skinuo
crni povez i bacao pogled na tablu sa oba usredsređeno
žmirkava oka), suvo primeti:
– Nije trebalo da vas kapetan koristi kao uhodu. Nisam
siguran. dragi Šarle, da je vaš ispad potpuno
besprekoran sa gledišta novinarske etike. Dopisnik
neutralne zemlje nema prava da u konfliktu drži bilo
čiju stranu i tim pre da se prihvata uloge špijuna, pošto...
Ali svi, uključujući i Varju, tako složno graknuše na
Kelta gnjavatora da ovaj beše prinuđen da ućuti.
– Oho, ala je ovde veselo! – začu se iznenada zvonak,
samouveren glas.
Okrenuvši se, Varja kraj ulaza ugleda naočitog
husarskog oficira, crnokosog, sa junačkim brcima,
obesnim, malčice izbuljenim očima i sasvim novim
Krstom sv. Đorđa na koporanu. Pridošlicu opšta pažnja
nimalo nije zbunila – naprotiv, husar ju je primio kao
nešto što se podrazumeva.
– Konjički kapetan Grodnjenskog husarskog puka, grof
Zurov – raportira oficir i salutira Soboljevu. – Ne sećate
se, vaše prevashodstvo? Zajedno smo išli na Kokand, a
ja sam služio u štabu kod Konstantina Petroviča.
– Kako da se ne sećam – klimnu glavom general. –
Vama su, čini mi se, sudili zbog igranja karata u toku
marša i za dvoboj s nekim intendantom.
– Bog je milostiv, prošlo je – površno odgovori husar. –
Rečeno mi je da ovde svraća moj stari prijatelj Erazm
Fandorin. Nadam se da me nisu slagali?
Varja brzo pogleda u Erasta Petroviča koji je sedeo u
udaljenom uglu. Ovaj ustade, mučenički uzdahnu i
potišteno reče:
– Ipolite? K-kojim dobrom?
– Evo ga, tu je, nek me đavo nosi ako nije on! – nagrnu
husar na Fandorina i poče da ga drmusa za ramena, ali
tako usrdno da je glava Erasta Petroviča počela da se
klati napred-nazad. – A pričalo se da su te u Srbiji Turci
nabili na kolac! Oh, poružneo si, brajko, da te ne
prepoznam. Zaliske farbaš da bi impresionirao?
Interesantan se, svakako, krug poznanika ocrtao oko
titularnog savetnika: vidinski paša, zapovednik
žandarmerije, a sad još i ovaj vašarski lepotan s
kavgadžijskim navikama. Varja se kao slučajno
primače, kako ne bi propustila nijednu reč.
– Razbacala nas je sudbina, razbacala. – Zurov prestade
da drmusa sagovornika i umesto toga poče da ga udara
po plećima. – O svojim doživljajima ispričaću ti
posebno, tete-a-tete,8 jer nije za damske uši. – On
vragolasto iskosa pogleda u Varju. – A finale je poznat:
ostao sam bez prebijenog groša, sam-samcijat i sa srcem
razbijenim u komadiće (opet pogled u pravcu Varje).
сторону).
– Кто бы мог п-подумать, – прокомментировал
Фандорин, отодвигаясь.
– Заикаешься? Контузия? Ерунда, пройдет. Меня под
Кокандом взрывной волной так об угол мечети
приложило – месяц зубами клацал, веришь ли –
стаканом в рот не попадал. А потом ничего, отпустило.
– А с-сюда откуда?
– Это, брат Эразм, долгая история.
Гусар обвел взглядом завсегдатаев клуба,
посматривавших на него с явным любопытством, и
сказал:
– Не тушуйтесь, господа, подходите. Я тут Эразму
свою шахерезаду рассказываю.
– Одиссею, – вполголоса поправил Эраст Петрович,
ретируясь за спину полковника Лукана.
– Одиссея – это когда в Греции, а у меня была именно
что шахерезада. – Зуров выдержал аппетитную паузу и
приступил к повествованию. – Итак, господа, в
результате некоторых обстоятельств, про которые
известно только мне и Фандорину, я оказался в
Неаполе, на совершеннейшей мели. Занял у русского
консула пятьсот рублей – больше, сквалыга, не дал – и
поплыл морем в Одессу. Но по дороге бес меня
попутал соорудить банчок с капитаном и штурманом.
Обчистили, шельмы, до копейки. Я, натурально, заявил
протест, нанес некоторый ущерб корабельному
имуществу и в Константинополе был выкинут… то
есть я хочу сказать, высажен на берег – без денег, без
вещей и даже без шляпы. А зима, господа. Хоть и
турецкая, но все равно холодно. Делать нечего,
отправился в наше посольство. Прорвался через все
препоны к самому послу, Николаю Павловичу
Гнатьеву. Душевный человек. Денег, говорит,
одолжить не могу, ибо принципиальный противник
всяческих одалживаний, но если угодно, граф, могу
взять к себе адъютантом – мне храбрые офицеры
нужны. В этом случае получите подъемные и все
прочее. Ну я и стал адъютантом.
– У самого Гнатьева? – покачал головой Соболев. –
Видно, хитрая лиса усмотрела в вас что-то особенное.
Зуров скромно развел руками и продолжил:
– В первый же день новой службы я вызвал
международный конфликт и обмен дипломатическими
нотами. Николай Павлович отправил меня с запросом к
известному русоненавистнику и святоше Расану
Хайрулле – это главный турецкий поп, вроде папы
римского.
– Шейх-уль-ислам, – уточнил строчивший в блокноте
Маклафлин. – Болше похож на ваш обер-прокурор
Синод.
– Вот-вот, – кивнул Зуров. – Я и говорю. Мы с этим
Хайруллой сразу друг другу не понравились. Я ему
честь по чести, через переводчика: «Ваше
преосвященство, срочный пакет от генерал-адъютанта
– K-ko bi rekao – prokomentarisa Fandorin odmičući se.
– Mucaš? Kontuzija? Sitnica, proći će. Mene je kod
Kokanda talas eksplozije tako zalepio za ugao džamije –
mesec dana sam klocao zubima, nećeš verovati, čašom
nisam mogao usta da potrefim. A posle ništa, prošlo me.
– A ot-tkud ti ovde?
– To je, brate Erazme, duga priča.
Husar pređe pogledom no stalnim posetiocima kluba,
koji su ga posmatrali s očiglednim zanimanjem, na reče:
– Ne ustežite se, gospodo, priđite. Ja ovde Erazmu
pričam svoju šeherezadu.
– Odiseju – u pola glasa ispravi ga Erast Petrovič,
neprimetno se povlačeći za leđa pukovnika Lukana.
– Odiseja – to je kad si u Grčkoj, a ja sam imao upravo
šeherezadu. – Zurov načini slatku pauzu i poče da
pripoveda. – Dakle, gospodo, sticajem nekih okolnosti,
koje su poznate samo meni i Fandorinu, obreo sam se u
Napulju, bez prebijene nape. Pozajmio sam od ruskog
konzula petsto rubalja – više, škrtac, nije dao – i krenuo
morem prema Odesi. Ali usput me đavo natera da
zapodenem hazardnu igru s kapetanom i kormilarom.
Opelješili su me, lupeži, do poslednje parice. Ja se,
prirodno, pobunim, u izvesnoj meri oštetim brodsku
opremu i u Carigradu budem izbačen... to jest, hoću da
kažem, iskrcan na obalu – bez para, bez stvari, čak i bez
kape. A zima je, gospodo. Mada i turska, ali je ipak
hladno. Šta da se radi, pođem u našu ambasadu.
Probijem se preko svih prepona do samog ambasadora,
Nikolaja Pavloviča Gnatjeva. Duševan čovek. Novaca
vam, kaže, ne mogu pozajmiti jer sam u principu
protivnik bilo kakvih pozajmica, ali ako želite, grofe,
mogu da vas uzmem za svog ađutanta – potrebni su mi
hrabri oficiri. U tom slučaju dobićete za smeštaj i sve
ostalo. I eto, postao sam ađutant.
– Baš kod Gnatjeva? – zavrte glavom Soboljev. –
Očigledno je lukava lisica zapazila u vama nešto
posebno.
Zurov skromno raširi ruke i nastavi:
– Već prvog dana na novoj službi izazvao sam
međunarodni konflikt i razmenu diplomatskih nota.
Nikolaj Pavlovič me je s zahtevom poslao izvesnom
rusomrzitelju i lažnom bogomoljcu Hasanu Hajruli – to
je glavni turski pop, poput rimskog pape.
– Šejh-ul-islam – precizira Maklaflin, koji je zapisivao u
bloknotu. – Više je sličan na vaš državni tužilac Sinod...
– Upravo – klimnu potvrdno Zurov – to i kažem. Taj
Hajrula i ja se od prve nismo dopali jedan drugome. Ja
njemu sve pristojno, kako treba, preko prevodioca:
„Vaše preosveštenstvo, hitna pošiljka od general-
Гнатьева». А он, пес, глазами зырк и отвечает на
французском – нарочно, чтоб драгоман не смягчил:
«Сейчас время молитвы. Жди». Сел на корточки,
лицом к Мекке, и давай приговаривать: «О великий и
всемогущий Аллах, окажи милость Твоему верному
рабу, дай ему увидеть при жизни, как горят в аду
подлые гяуры, недостойные топтать Твою священную
землю». Хорошие дела. С каких это пор Аллаху по-
французски молятся? Ладно, думаю, я тоже сейчас
новое в православный канон введу. Хайрулла
поворачивается ко мне, рожа довольная – как же, гяура
на место поставил. «Давай письмо твоего генерала», –
говорит. «Pardonnez-moi, eminence , – отвечаю. – У нас,
русских, сейчас как раз время обедни. Вы уж
потерпите минутку». Бух на коленки и молюсь на
языке Корнеля и Рокамболя: «Господь всеблагий,
порадуй грешного раба твоего болярина, то бишь
шевалье Ипполита, дай ему полюбоваться, как жарятся
на сковородке мусульманские собаки». В общем,
осложнил и без того непростые российско-турецкие
отношения. Хайрулла пакета не взял, громко заругался
по-своему и выставил нас с драгоманом за дверь. Ну,
Николай Павлович меня для вида пожурил, а сам, по-
моему, остался доволен. Видно, знал, кого, к кому и
зачем посылать.
– Лихо, по-туркестански, – одобрил Соболев.
– Но не слишком дипломатично, – вставил капитан
Перепелкин, неодобрительно глядя на развязного
гусара.
– А я недолго продержался в дипломатах, – вздохнул
Зуров и задумчиво добавил. – Видно, не моя стезя.
Эраст Петрович довольно громко хмыкнул.
– Иду я как-то по Галатскому мосту, демонстрирую
русский мундир и на красоток поглядываю. Они хоть и
в чадрах, но ткань, чертовки, подбирают
наипрозрачнейшую, так что еще соблазнительней
получается. Вдруг вижу – едет в коляске нечто
божественное, бархатные глазищи поверх вуалетки так
и сверкают. Рядом – жирный евнух-абиссинец, кабан
кабаном, сзади еще коляска с прислужницами. Я
остановился, поклонился – с достоинством, как
подобает дипломату, а она перчаточку сняла и белой
ручкой мне (Зуров сложил губы дудочкой) –
воздушный поцелуй.
– Сняла пегчатку? – с видом эксперта переспросил
д'Эвре. – Да это не шутки, господа. Пгогок считал
хогошенькие гучки самой соблазнительной частью
женского тела и стгого-настгого запгетил благогодным
мусульманкам ходить без пегчаток, чтобы не
подвеггать соблазну мужские сегдца. Так что снятие
пегчатки – c'est un grand signe , как если бы
евгопейская женщина сняла… Впгочем, воздегжусь от
пагаллелей, – замялся он, искоса взглянув на Варю.
– Ну вот видите, – подхватил гусар. – Мог ли я после
этого обидеть даму невниманием? Беру коренную под
уздцы, останавливаю, хочу отрекомендоваться. Тут
ađutanta Gnatjeva.” A on, pseto, očima sve snimi i
odgovara na francuskom – namerno, da tumač ne bi
ublažio: „Sada je vreme molitve. Čekaj.” Spustio se na
kolena okrenut prema Meki i počeo da mrmlja: „O,
veliki i svemogući Alahu, ukaži milost Tvome vernom
robu, daj mu da za života vidi kako rope u paklu podli
kauri, nedostojni da gaze Tvoju svetu zemlju.” Lepo
dakle. Otkad se to Alahu moli na francuskom? U redu,
mislim, i ja ću sad novinu u pravoslavni kanon da
uvedem. Hajrula se okreće prema meni, njuška
zadovoljna – kako ne bi, kaurina je stavio na njegovo
mesto. „Daj pismo tvoga generala” – kaže. „Pardonnez
moi, eminence,9 – odgovaram – kod nas, Rusa, sad je
baš vreme molitve. Strpite se za trenutak.” Padnem na
kolena i pomolim se na jeziku Korneja i Rokambola:
„Gospode Sveblagi, obraduj grešnog raba Tvojega
bojarina odnosno gospodina Ipolita, daj mu da malo
uživa gledajući kako se prže u tiganju muslimanska
paščad.” Ukratko, zakomplikovao sam ionako složene
rusko-turske odnose. Hajrula nije uzeo pošiljku, glasno
je počeo da grdi na svome jeziku i isterao i mene i
tumača napolje. Jasno, Nikolaj Pavlovič me je reda radi
ukorio, a ovamo je, mislim, bio zadovoljan. Očigledno
je znao koga, kome i zašto šalje.
– Hrabro, kao Turkestanci – odobrio je Soboljev.
– Ali nije sasvim diplomatski – dodade kapetan
Perepjolkin, ne gledajući s odobravanjem na previše
slobodnog husara.
– Pa i nisam dugo ostao u diplomatiji – uzdahnu Zurov i
zamišljeno dodade. – Očigledno, nije to moj put.
Erast Petrovič izusti samo „hm”, ali prilično glasno.
– Idem ja jednom preko Galatskog mosta, prikazujem
ruski mundir i pogleđujem na lepojke. One jeste da su
pod feredžama, ali tkaninu đavolice, izabiraju tako
prozračnu da izgledaju još sablažnjivije. Odjednom
vidim – ide u kočiji nešto božanstveno, ogromne
baršunaste oči iznad kratkog vela samo sevaju. Pored
nje – debeo evnuh Abisinac, pravi krmak, iza njih još
jedna laka kočija sa sluškinjama. Zastanem, naklonim se
– dostojanstveno, kako i dolikuje diplomati, a ona skine
rukavicu i belom ručicom mi (Zurov napući usne) šalje
poljubac kroz vazduh.
– Skinula rukavicu? – s izgledom eksperta zapita
D’Evre. – Ta to nije šala, gospodo. Prorok je smatrao
lepe ručice najsablažnjivijim delom ženskoga tela i
strogo-najstrože zabranio plemenitim muslimankama da
idu bez rukavica, da ne bi sablažnjavale muška srca.
Tako da skidanje rukavice – set un grand signe,10 kao
kad bi Evropljanka skinula... Uostalom, uzdržaću se od
paralela – splete se on, iskosa glednuvši u Varju.
– Eto vidite – prihvati husar. – Da li sam mogao posle
toga da uvredim damu nepažnjom? Uhvatim rukuničara
za uzdu, zaustavim ga, hoću da se predstavim. A evnuh
евнух, сапог смазной, ка-ак хлестнет меня плеткой по
щеке. Что прикажете делать? Вынул саблю, проткнул
невежу насквозь, вытер клинок об его шелковый
кафтан и грустный пошел домой. Не до красотки стало.
Чувствовал, добром не кончится. И как в воду смотрел
– вышло препаршиво.
– А что такое? – полюбопытствовал Лукан. –
Оказалась жена паши?
– Хуже, – вздохнул Зуров. – Самого басурманского
величества, Абдул-Гамида II. И евнух, натурально,
тоже султанский. Николай Павлович отбивал меня как
мог. Самому падишаху сказал: «Если б мой адъютант
стерпел от раба удар плеткой, я б с него самолично
погоны сорвал за позор званию русского офицера». Но
разве они понимают, что такое офицерский мундир?
Турнули, в двадцать четыре часа. На пакетбот – и в
Одессу. Хорошо хоть вскоре война началась. Николай
Павлович на прощанье говорил: «Благодари Бога,
Зуров, что не старшая жена, а всего лишь „маленькая
госпожа“, „кучум-кадинэ“.
– Не «к-кучум», а «кучук», – поправил Фандорин и
вдруг покраснел, что показалось Варе странным.
Зуров присвистнул:
– Ого! А ты-то откуда знаешь?
Эраст Петрович молчал, причем вид имел крайне
недовольный.
– Господин Фандорин жил в гостях у турецкого паши,
– вкрадчиво сообщила Варя.
– И тебя там опекал весь гарем? – оживился граф. – Ну
расскажи, не будь скотиной.
– Не весь г-гарем, а только кучук-ханум, – пробурчал
титулярный советник, явно не желая углубляться в
подробности. – Очень славная, отзывчивая д-девушка.
И вполне современная. Знает французский и
английский, любит Байрона. Медициной интересуется.
Агент открывался с новой, неожиданной стороны,
которая Варе отчего-то совсем не понравилась.
– Современная женщина не станет жить в гареме
пятнадцатой женой, – отрезала она. – Это унизительно
и вообще варварство.
– Пгошу пгощения, мадемуазель, но это не совсем
справедливое замечание, – снова заграссировал по-
русски д'Эвре, однако сразу же перешел на
французский. – Видите ли, за годы странствий по
Востоку я неплохо изучил мусульманский быт.
– Да-да, Шарль, расскажите, – попросил Маклафлин. –
Я помню вашу серию очерков о гаремной жизни. Она
была превосходной. – И ирландец расцвел от
собственного великодушия.
– Любой общественный институт, в том числе и
многоженство, следует воспринимать в историческом
контексте, – профессорским тоном начал д'Эвре, но
Зуров скорчил такую физиономию, что француз
образумился и заговорил по-человечески. – На самом
деле в условиях Востока гарем для женщины –
единственно возможный способ выжить. Судите сами:
me tad, čizma namazana, ta-ako raspali korbačem po
obrazu. Šta mi je preostalo? Izvučem sablju, probodem
neznalicu načisto, izbrišem oštricu o njegov svileni
kaftan i tužan pođem kući. Nije mi bilo do lepojke.
Osećao sam, neće na dobro izići. I kao da sam u pasulj
gledao – ispalo je šugavo.
– A šta je bilo? – zainteresova se Lukan. – Ispostavilo se
da je pašina žena?
– Još gore – uzdahnu Zurov. – Samog basurmanskog
veličanstva, Abdul-Hamida II. I evnuh je, prirodno,
takođe sultanov. Nikolaj Pavlovič je ublažavao koliko je
mogao. Samom padišahu je rekao: „Ako bi moj ađutant
progutao od roba udarac korbačem, ja bih mu lično
skinuo epolete što je obrukao zvanje ruskog oficira.” Ali
zar oni shvataju šta to znači oficirski mundir? Proterali
su me, za dvadeset i četiri časa. Na poštansko-putnički
parobrod – pa u Odesu. Dobro je što je rat počeo.
Nikolaj Pavlovič mi je na rastanku rekao: „Zahvali se
Bogu, Zurove, što nije bila najstarija žena, već samo
'mala gospoja', 'kučum-kadine'.”
– Nije „k-kučum” već „kučuk” – ispravi ga Fandorin i
odjednom pocrvene, što se Varji učinilo čudnim.
Zurov zviznu:
– Oho! A ti, otkud ti to znaš?
Erast Petrovič je ćutao, pri tom veoma nezadovoljnog
izgleda.
– Gospodin Fandorin je bio u gostima kod turskog paše
– ulagivački kaza Varja.
– I tamo te je čuvao čitav harem? – živnu grof. – Ajde,
ispričaj, nemoj da si skot.
– Ne ceo h-harem već samo kučuk-hanum – promrmlja
titularni savetnik, očito ne želeći da se upušta u
podrobnosti. – Veoma ljupka, saosećajna d-devojka. I
potpuno savremena. Zna francuski i engleski, voli
Bajrona. Interesuje se za medicinu.
Otkrivala se nova, neočekivana agentova strana, koja se
Varji zbog nečeg uopšte nije dopala.
– Savremena žena neće pristati da živi u haremu kao
petnaesta žena – odseče ona. – To je ponižavajuće i
uopšte – varvarski.
– Oprostite, madmazel, ali to nije baš pravedna
primedba – ponovo zakotrlja na ruskom D’Evre, ali
odmah zatim pređe na francuski. – Znate, ja sam tokom
ovih godina lutanja no Istoku prilično dobro proučio
muslimansku svakodnevicu.
– Da-da, Šarle, pričajte nam – reče Maklaflin. – Sećam
se vaše serije članaka o haremskom životu. Bila je
izvanredna. – I Irac procveta od sopstvene
velikodušnosti.
– Svaku društvenu instituciju, na i poligamiju, treba
posmatrati u istorijskom kontekstu – profesorskim
tonom započe D’Evre, ali Zurov načini takvu grimasu
da se Francuz urazumi i poče da govori normalno. –
Zaista je u uslovima Istoka harem za ženu jedino
mogući način da preživi. Prosudite sami: muslimani su
od samog početka bili narod ratnika i proroka. Muškarci
мусульмане с самого начала были народом воинов и
пророков. Мужчины жили войной, гибли, и огромное
количество женщин оставались вдовами или же вовсе
не могли найти себе мужа. Кто бы стал кормить их и
их детей? У Магомета было пятнадцать жен, но вовсе
не из-за его непомерного сластолюбия, а из
человечности. Он брал на себя заботу о вдовах
погибших соратников, и в западном смысле эти
женщины даже не могли называться его женами. Ведь
что такое гарем, господа? Вы представляете себе
журчание фонтана, полуголых одалисок, лениво
поедающих рахат-лукум, звон монист, пряный аромат
духов, и все окутано этакой развратно-пресыщенной
дымкой.
– А посредине властелин всего этого курятника, в
халате, с кальяном и блаженной улыбкой на красных
устах, – мечтательно вставил гусар.
– Должен вас огорчить, мсье ротмистр. Гарем – это
кроме жен всякие бедные родственницы, куча детей, в
том числе и чужих, многочисленные служанки,
доживающие свой век старые рабыни и еще бог знает
кто. Всю эту орду должен кормить и содержать
кормилец, мужчина. Чем он богаче и могущественней,
тем больше у него иждивенцев, тем тяжелей
возложенный на него груз ответственности. Система
гарема не только гуманна, но и единственно возможна
в условиях Востока – иначе многие женщины просто
умерли бы от голода.
– Вы прямо описываете какой-то фаланстер, а
турецкий муж у вас получается вроде Шарля Фурье, –
не выдержала Варя. – Не лучше ли дать женщине
возможность самой зарабатывать на жизнь, чем
держать ее на положении рабыни?
– Восточное общество медлительно и не склонно к
переменам, мадемуазель Барбара, – почтительно
ответил француз, так мило произнеся ее имя, что
сердиться на него стало совершенно невозможно. – В
нем очень мало рабочих мест, за каждое приходится
сражаться, и женщине конкуренции с мужчинами не
выдержать. К тому же жена вовсе не рабыня. Если муж
ей не по нраву, она всегда может вернуть себе свободу.
Для этого достаточно создать своему благоверному
такую невыносимую жизнь, чтобы он в сердцах
воскликнул при свидетелях: «Ты мне больше не жена!»
Согласитесь, что довести мужа до такого состояния
совсем нетрудно. После этого можно забирать свои,
вещи и уходить. Развод на Востоке прост, не то что на
Западе. К тому же получается, что муж одинок, а
женщины представляют собой целый коллектив. Стоит
ли удивляться, что истинная власть принадлежит
гарему, а вовсе не его владельцу? Главные лица в
Османской империи не султан и великий везир, а мать
и любимая жена падишаха. Ну и, разумеется, кизляр-
агази – главный евнух гарема.
– А сколько все-таки султану дозволено иметь жен? –
спросил Перепелкин и виновато покосился на
su živeli za rat, ginuli, i žene su masovno ostajale
udovice ili pak uopšte nisu mogle da nađu sebi muža.
Ko bi hranio njih i njihovu decu? Muhamed je imao
petnaest žena, ali nikako ne zbog svog prekomernog
sladostrašća već iz čovečnosti. Preuzimao je na sebe
brigu o udovicama poginulih saboraca i, prema
zapadnjačkom poimanju, te žene čak nisu ni mogle da se
nazivaju njegovim ženama. Jer šta je to harem,
gospodo? Vi zamišljate žuborenje fontane, polugole
naložnice koje leno grickaju rahat-lokum, zvon đerdana,
omamljujući miris parfema, i sve to u velu razvratne
prezasićene dimne zavese.
– A u sredini je vlastelin toga kokošinjca, u ogrtaču, s
nargilama i blaženim osmehom crvenih usana –
sanjalački dodade husar.
– Moram da vas razočaram, mesje konjički kapetane.
Harem – to su, osim žena, još i svakojake siromašne
rođake, gomila dece, među kojima su i tuđa, mnoge
služavke, stare robinje na izmaku svog veka, i sam bog
zna ko još. Svu tu hordu dužan je da hrani i izdržava
hranilac, muškarac. Što je bogatiji i moćniji, to je veći
broj čeljadi na izdržavanju, a tim je i teži teret
odgovornosti sručen na njegova pleća. Sistem harema
nije samo human već i jedino mogućan u uslovima
Istoka – inače bi mnoge žene jednostavno poumirale od
gladi.
– Vi opisujete doslovno nekakav falanster, a turski muž
kod vas ispada nalik nekom Šarlu Furijeu – ne izdrža
Varja. – Zar nije bolje da se ženi omogući da sama
zarađuje za život nego da je drže u položaju robinje?
– Istočno društvo je usporeno i nije sklono promenama,
madmazel Barbara – s uvažavanjem odgovori Francuz,
tako ljupko izgovorivši njeno ime da je bilo nemoguće
ljutiti se na njega. – Tu ima vrlo malo radnih mesta, za
svako se mora boriti, i žena ne može da izdrži tu
konkurenciju s muškarcima. Uz to, žena uopšte nije
robinja. Ako joj muž ne odgovara, ona uvek može da
vrati svoju slobodu. Za to je dovoljno da svoga „gazdu”
dovede u tako nepodnošljivu situaciju da on, u ljutini,
uzvikne pred svedocima: „Više mi nisi žena!” Složićete
se da dovesti muža do takvog stanja uopšte nije teško.
Posle toga ona može da pokupi svoje stvari i da ode.
Razvod je na Istoku jednostavan, nije kao na Zapadu.
Uz to, ispada da je muž usamljen a žene čine čitav
kolektiv. Treba li se čuditi što istinska vlast pripada
haremu a nikako ne njegovom posedniku? Glavne
ličnosti u Osmanskoj imperiji nisu sultan i veliki vezir
već majka i voljena padi-šahova žena. I još, razume se,
kizlar-agazi – glavni evnuh u haremu.
– A koliko žena je, zapravo, sultanu dozvoljeno? – upita
Perepjolkin i kao krivac iskosa pogleda u Soboljeva. –
Соболева. – Я только так, для познавательности
спрашиваю.
– Как и любому правоверному, четыре. Однако кроме
полноправных жен у падишаха есть еще икбал – нечто
вроде фавориток – и совсем юные гедикли, «девы,
приятные глазу», претендентки на роль икбал.
– Ну, так-то лучше, – удовлетворенно кивнул Лукан и
подкрутил ус, когда Варя смерила его презрительным
взглядом.
Соболев (тоже хорош) плотоядно спросил:
– Но ведь кроме жен и наложниц есть еще рабыни?
– Все женщины султана – рабыни, но лишь до тех пор,
пока не родился ребенок. Тогда мать сразу получает
титул принцессы и начинает пользоваться всеми
подобающими привилегиями. Например, всесильная
султанша Бесма, мать покойного Абдул-Азиса, в свое
время была простой банщицей, но так успешно мылила
Мехмеда II, что он сначала взял ее в наложницы, а
потом сделал любимой женой. У женщин в Турции
возможности для карьеры поистине неограниченны.
– Однако, должно быть, чертовски утомительно, когда
у тебя на шее висит такой обоз, – задумчиво произнес
один из журналистов. – Пожалуй, это уж чересчур.
– Некоторые султаны тоже приходили к такому
заключению, – улыбнулся д'Эвре. – Ибрагиму I,
например, ужасно надоели все его жены. Ивану
Грозному или Генриху VIII в такой ситуации было
проще – старую жену на плаху или в монастырь, и
можно брать новую. Но как быть, если у тебя целый
гарем?
– Да, в самом деле, – заинтересовались слушатели.
– Турки, господа, перед трудностями не пасуют.
Падишах велел запихать всех женщин в мешки и
утопить в Босфоре. Наутро его величество оказался
холостяком и мог обзавестись новым гаремом.
Мужчины захохотали, а Варя воскликнула:
– Стыдитесь, господа, ведь это ужас что такое!
– Но вот уже без малого сто лет, мадемуазель Варя, как
нравы при султанском дворе смягчились, – утешил ее
д'Эвре. – И все благодаря одной незаурядной женщине,
кстати моей соотечественнице.
– Расскажите, – попросила Варя.
– Дело было так. По Средиземному морю плыл
французский корабль, а среди пассажиров была
семнадцатилетняя девушка необычайной красоты.
Звали ее Эме Дюбюк де Ривери, и родилась она на
волшебном острове Мартиника, подарившем миру
немало легендарных красавиц, среди которых были
мадам де Ментенон и Жозефина Богарне. С последней,
которую тогда еще звали просто Жозефиной де
Ташери, наша юная Эме была хорошо знакома и даже
дружна. История умалчивает, зачем прелестной
креолке понадобилось пускаться в плавание по
Ja samo onako. pitam da bih znao.
– Kao i svakom pravovernom, četiri. Ipak, osim
punopravnih žena padišah ima još i ikbale – nešto poput
favoritkinja – i sasvim mlade hedikle, „devojke prijatne
za oko”, kandidatkinje za ulogu ikbala.
– E na, tako je bolje – zadovoljno odobri Lukan
klimanjem glave i zasuka brk, kad ga Varja ošinu
prezrivim pogledom.
Soboljev (ni on nije ništa bolji od drugih) sladostrasno
upita:
– Ali osim žena i naložnica postoje još i robinje?
– Sve sultanove žene su robinje, ali samo do onog
trenutka dok se ne rodi dete. Tada majka odmah dobija
titulu princeze i počinje da se koristi svim
odgovarajućim privilegijama. Na primer, svemoćna
sultanija Besma, majka pokojnog Abdul-Aziza,
svojevremeno je bila obična radnica u kupatilu, ali je
tako uspešno sapunala Mehmeda II da ju je on najpre
uzeo kao naložnicu a zatim je izabrao za voljenu ženu.
Žene u Turskoj uistinu imaju neograničene mogućnosti
za karijeru.
– Ipak, mora biti da je đavolski zamorno kad ti o vratu
visi takav tovar – zamišljeno reče neko od novinara. –
Mora da ti jednom prevrši.
– I neki sultani su dolazili do takvog zaključka –
nasmeja se D’Evre. – Ibrahimu I su, na primer, užasno
dosadile sve njegove žene. Ivanu Groznom ili Henriku
VIII u takvoj situaciji bilo je lakše – staru ženu na
stratište ili u manastir, pa možeš da uzmeš novu. Ali šta
da se radi ako imaš čitav harem?
– Da, stvarno – zainteresovaše se slušaoci.
– Turci se, gospodo, ne povlače pred teškoćama.
Padišah je naredio da sve žene budu svezane u vreće i
utopljene u Bosforu. Sutradan ujutru njegovo
veličanstvo bio je neoženjen i mogao je da okupi novi
harem. Muškarci se zakikotaše a Varja uzviknu:
– Sram neka vas bude, gospodo, na ovo je već pravi
užas!
– Ali evo, ima bezmalo sto godina, madmazel Varja,
kako su običaji na sultanskom dvoru ublaženi – tešio ju
je D’Evre. – I sve to zahvaljujući jednoj izuzetnoj ženi –
uzgred, mojoj zemljakinji.
– Ispričajte o tome – zamoli Varja.
– Ovako je to bilo. Sredozemnim morem plovio je
francuski brod, a među putnicima bila je jedna
sedamnaestogodišnja devojka neobične lepote. Zvala se
Eme Dibik de Riveri, i rođena je na čarobnom ostrvu
Martinik, koje je svetu podarilo više legendarnih
lepotica, među kojima su bile i madam De Mentenon i
Žozefina Boarne. S ovom drugom, koju su tada još zvali
jednostavno Žozefina de Tašeri, naša mlada Eme dobro
se poznavala, čak su bile prijateljice. Istorija prećutkuje
zbog čega je predivnoj kreolki bilo nužno da se otisne
na plovidbu no morima koja su vrvela od pirata. Poznato
кишащим пиратами морям. Известно лишь, что у
берегов Сардинии судно захватили корсары, и
француженка попала в Алжир, на невольничий рынок,
где ее купил сам алжирский дей – тот самый, у кого по
утверждению monsieur Popristchine под носом шишка.
Дей был стар, и женская красота его уже не
интересовала, зато его очень интересовали хорошие
отношения с Блистательной Портой, и бедняжка Эме
поплыла в Стамбул, в качестве живого подарка
султану Абдул-Гамиду I, прадеду нынешнего Абдул-
Гамида II. Падишах отнесся к пленнице бережно, как к
бесценному сокровищу: ни к чему не принуждал и
даже не заставил обратиться в магометанство. Мудрый
владыка проявил терпение, и за это Эме вознаградила
его любовью. В Турции ее знают под именем
Нашедил-султан. Она родила принца Мехмеда,
который впоследствии стал монархом и вошел в
историю как великий реформатор. Мать научила его
французскому языку, пристрастила к французской
литературе и к французскому вольнодумству. С тех
пор Турция повернулась лицом к Западу.
– Вы просто сказочник, д'Эвре, – сварливо произнес
Маклафлин. – Должно быть, как всегда, приврали и
приукрасили.
Француз озорно улыбнулся и промолчал, а Зуров, с
некоторых пор начавший проявлять явственные
признаки нетерпения, вдруг с воодушевлением
воскликнул:
– А вот кстати, господа, не заложить ли нам банчишко?
Что же мы все разговоры да разговоры. Право слово,
как-то не по-людски.
Варя услышала, как глухо застонал Фандорин.
– Эразм, тебя не приглашаю, – поспешно сказал граф. –
Тебе черт ворожит.
– Ваше превосходительство, – возмутился Перепелкин.
– Надеюсь, вы не допустите, чтобы в вашем
присутствии шла азартная игра?
Но Соболев отмахнулся от него, как от докучливой
мухи:
– Бросьте, капитан. Не будьте занудой. Хорошо вам,
вы в своем оперативном отделе какой-никакой работой
занимаетесь, а я весь заржавел от безделья. Я, граф,
сам не играю – больно натура неуемная, – а посмотреть
посмотрю.
Варя увидела, что Перепелкин смотрит на красавца-
генерала глазами прибитой собаки.
– Разве что по маленькой? – неуверенно протянул
Лукан. – Для укрепления боевого товарищества.
– Конечно, для укрепления и исключительно по
маленькой, – кивнул Зуров, высыпая из ташки на стол
запечатанные колоды. – Заход по сотенке. Кто еще,
господа?
Банк составился в минуту, и вскоре в палатке
зазвучало волшебное:
– Шелехвосточка пошла.
– А мы ее султанчиком, господа!
je samo da su kraj obala Sardinije lađu zarobili gusari i
Francuskinja je dospela u Alžir, na trg robova, gde ju je
kupio lično alžirski dej – isti onaj koji, no tvrdnji
monsieur Popristcćine, pod nosom ima guku. Dej je bio
star i ženska lepota ga više nije zanimala, ali su ga zato
veoma interesovali dobri odnosi sa Sjajnom Portom, i
sirota Eme je zaplovila u Stambol, kao živi poklon
sultanu Abdul-Hamidu I, pradedu današnjeg Abdul-
Hamida II. Padišah se prema zarobljenici odnosio
brižljivo, kao prema neprocenjivom blagu: ni na šta je
nije prisiljavao, čak je nije naterao ni da pređe u
muhamedanstvo. Mudri vladar ispoljio je strpljenje i
zato mu je Eme uzvratila ljubavlju. U Turskoj je ona
znana pod imenom Naše-dil-sultan. Ona je rodila princa
Mehmeda, koji je kasnije postao monarh i ušao u istoriju
kao veliki reformator. Od majke je naučio francuski
jezik, probudila je u njemu ljubav prema francuskoj
književnosti i francuskom slobodoumlju. Od tada je
Turska okrenula lice Zapadu.
– Vi, D’Evre, prosto umete da pričate bajke – zajedljivo
kaza Maklaflin. – Mora biti da ste, kao i obično, malo
dodali i malčice ulepšali.
Francuz se vragolasto nasmeši i oćuta, a Zurov, koji već
neko vreme beše počeo da ispoljava znake očitog
nestrpljenja, odjednom s oduševljenjem uzviknu:
– A uzgred, gospodo, što ne bismo metnuli koju paru?
Šta smo razvezali pa razvezali priču. Pravo da kažem,
nekako nije čovečno.
Varja začu kako Fandorin jedva čujno prostenja.
– Erazme, tebe ne zovem – žurno reče grof. – Tebe đavo
čuva.
– Vaše prevashodstvo, – ljutnu se Perepjolkin – nadam
se da nećete dopustiti da se u vašem prisustvu odvija
hazardna igra?
Ali ga se Soboljev otarasi kao dosadne muve:
– Manite se, kapetane. Nemojte da dosađujete. Vama je
dobro, vi u svom operativnom odseku imate kakav-
takav posao, a ja sam sav zarđao od dangube. Sam ja,
grofe, ne igram – jako mi je neukrotiva narav – ali
nisam protiv da pogledam.
Varji ne promače da Perepjolkin u lepotana-generala
gleda očima prebijenog kučeta.
– Pa, ako ćemo u sitno – nesigurno oteže Lukan. – Tek
da učvrstimo ratno drugarstvo.
– Naravno, za drugarstvo, i isključivo u sitno – klimnu
potvrdno Zurov, izbacujući iz husarske torbe na sto
zapečaćene špilove karata. – Za ulog – no stotinku. Ko
će još, gospodo?
Ulog se za tren oka stvorio na stolu, i uskoro u šatoru
odjeknu ono čarobno:
– Dama je krenula.
– A mi ćemo je kraljem, gospodo!
– L'as de carreau.
– Ха-ха, бито!
Варя подошла к Эрасту Петровичу, спросила:
– А что это он вас Эразмом называет?
– Так уж п-повелось, – уклонился от ответа скрытный
Фандорин.
– Эхе-хе, – шумно вздохнул Соболев. – Криденер,
поди, к Плевне подходит, а я все сижу, как фоска в
сносе.
Перепелкин торчал рядом со своим кумиром, делая
вид, что тоже заинтересован игрой.
Сердитый Маклафлин, сиротливо стоя с шахматной
доской под мышкой, пробурчал что-то по-английски и
сам себя перевел на русский:
– Был пресс-клаб, а стал какой-то прытон.
– Эй, человечек, шустовский есть? Неси! – крикнул
гусар, обернувшись к буфетчику. – Веселиться так
веселиться.
Вечер и вправду складывался весело.
Зато назавтра пресс-клуб было не узнать: русские
сидели мрачные и подавленные, корреспонденты же
были взвинченны, переговаривались вполголоса, и
время от времени то один, то другой, узнав новые
подробности, бежал на телеграфный пункт –
произошла большущая сенсация.
Еще в обед по лагерю поползли какие-то нехорошие
слухи, а в шестом часу, когда Варя и Фандорин шли со
стрельбища (титулярный советник учил помощницу
обращаться с револьвером системы «кольт»), им
встретился хмуро-возбужденный Соболев.
– Хорошенькое дело, – сказал он, нервно потирая руки.
– Слыхали?
– Плевна? – обреченно спросил Фандорин.
– Полный разгром. Генерал Шильдер-Шульднер шел
напролом, без разведки, хотел опередить Осман-пашу.
Наших было семь тысяч, турок – много больше.
Колонны атаковали в лоб и угодили под перекрестный
огонь. Убит командир Архангелогородского полка
Розенбом, смертельно ранен командир Костромского
полка Клейнгауз, генерал-майора Кнорринга принесли
на носилках. Треть наших полегла. Прямо мясорубка.
Вот вам и три табора. И турки какие-то другие, не те,
что раньше. Дрались как черти.
– Что д'Эвре? – быстро спросил Эраст Петрович.
– А ничего. Весь зеленый, лепечет оправдания.
Казанзаки его, допрашивать увел… Ну, теперь
начнется. Может, наконец и мне назначение дадут.
Перепелкин намекал, что есть шанс. – И генерал
пружинистой походкой зашагал в сторону штаба.
До вечера Варя пробыла в госпитале, помогала
стерилизовать хирургические инструменты. Раненых
навезли столько, что пришлось поставить еще две
временные палатки. Сестры сбивались с ног. Пахло
кровью и страданием, раненые кричали и молились.
Лишь к ночи удалось выбраться в корреспондентский
– L’as de carreau.11
– Ha-ha, kupljeno!
Varja priđe Erastu Petroviču i upita ga:
– A što vas on to zove Erazm?
– Tako se ustalilo – izvrda odgovor zakopčani Fandorin.
– Ehe-he – glasno uzdahnu Soboljev. – Kridener se, sva
je prilika, primiče Plevni, a ja ovde sedim kao kvočka na
jajima.
Perepjolkin se ukipio pored svog idola, pretvarajući se
da je takođe zainteresovan za igru.
Ljutiti Maklaflin, stojeći kao siroče sa šahovskom
tablom ispod miške, promrlja nešto na engleskom na
sam to prevede na ruski:
– Bio je pres-klab, a pretvorio se u nekakav kockarski
brlog.
– Ej, momak, imaš li šustovskoga? Donesider! – povika
husar okrenuvši se konobaru. – Kad je veselje, nek je
veselje.
I doista, veče je obećavalo veselje.
Ali sledećeg dana pres-klub nisi mogao prepoznati: Rusi
su sedeli turobni i utučeni, novinari su pak bili napeti,
razgovarali su poluglasno i s vremena na vreme, čas
jedan čas drugi, saznavši nove detalje, trčali na
telegrafski punkt – dogodila se velika senzacija.
Još u vreme ručka logorom su prostrujale nekakve loše
glasine, a nešto posle pet sati, kad su se Varja i Fandorin
vraćali sa strelišta (titularni savetnik učio je pomoćnicu
da rukuje revolverom marke „kolt”), naiđoše na
namrštenog i uzbuđenog Soboljeva.
– Lepo bogami – reče on, nervozno trljajući ruke. –
Jeste li čuli?
– Plevna? – predosećajući propast upita Fandorin.
– Potpuni poraz. General Šilder-Šuldner je energično
krenuo, bez izvidnice, hteo je da preduhitri Osman-pašu.
Naših je bilo sedam hiljada, Turaka mnogo više. Kolone
su napale frontalno i uletele u unakrsnu vatru. Ubijen je
Rozenbom, komandant Arhangelskog puka, smrtno je
ranjen Klajnhauz, komandant Kostromskog puka,
general-majora Knoringa doneli su na nosilima. Trećina
naših je pokošena. Pravi pokolj. Eto vam tri tabora. I
Turci su se nekako promenili, nisu više oni od pre. Tukli
su se kao đavoli.
– A D’Evre? – brzo upita Erast Petrovič.
– Pa šta će. Sav zelen, mrmlja, pravda se. Kazanzaki ga
je odveo na saslušanje... E na sad će da počne. Možda će
najzad i mene da pošalju u trupu. Perepjolkin je
nagoveštavao da ima šanse. – I general gipkim korakom
krenu prema štabu.
Do večeri Varja je bila u bolnici, pomagala da se
sterilišu hirurški instrumenti. Dovezli su toliko ranjenika
da su morali da razapnu još dva pomoćna šatora. Sestre
su padale s nogu. Mirisalo je na krv i patnju, ranjenici su
zapomagali ili se molili.
Tek pred noć uspela je da se izvuče do novinarskog
шатер, где, как уже было сказано, атмосфера
разительно отличалась от вчерашней.
Жизнь кипела лишь за карточным столом, где вторые
сутки не прекращаясь шла игра. Бледный Зуров, дымя
сигарой, быстро сдавал карты. Он ничего не ел, зато не
переставая пил и при этом нисколько не пьянел. Возле
его локтя выросла гора банкнот, золотых монет и
долговых расписок. Напротив, ероша волосы, сидел
обезумевший полковник Лукан. Рядом спал какой-то
офицер, его светло-русая голова лежала на
скрещенных руках. Поблизости жирным мотыльком
порхал буфетчик, ловя на лету пожелания везучего
гусара.
Фандорина в клубе не было, д'Эвре тоже, Маклафлин
играл в шахматы, а Соболев, окруженный офицерами,
колдовал над трехверсткой и на Варю даже не
взглянул.
Уже жалея, что пришла, она сказала:
– Граф, вам не стыдно? Столько людей погибло.
– Но мы-то еще живы, мадемуазель, – рассеянно
откликнулся Зуров, постукивая по колоде. – Что ж
хоронить себя раньше времени? Ой блефуешь, Лука.
Поднимаю на две. Лукан рванул с пальца
бриллиантовый перстень:
– Вскрываю. – И дрожащей рукой медленно-медленно
потянулся к картам Зурова, небрежно лежавшим на
столе рубашкой кверху.
В этот миг Варя увидела, как в шатер бесшумно
вплывает подполковник Казанзаки, ужасно похожий на
черного ворона, унюхавшего сладкий трупный запах.
Она вспомнила, чем закончилось предыдущее
появление жандарма, и передернулась.
– Господин Кэзанзаки, где д'Эвре? – обернулся к
вошедшему Маклафлин.
Подполковник многозначительно помолчал, выждав,
чтобы в клубе стало тихо. Ответил коротко:
– У меня. Пишет объяснение. – Откашлялся, зловеще
добавил. – А там будем решать.
Повисшую паузу нарушил развязный басок Зурова:
– Это и есть знаменитый жандарм Козинаки?
Приветствую вас, господин битая морда. – И, блестя
наглыми глазами, выжидательно посмотрел на
залившегося краской подполковника.
– И я про вас наслышан, господин бретер, –
неторопливо произнес Казанзаки, тоже глядя на гусара
в упор. – Личность известная. Извольте-ка прикусить
язык, не то кликну часового да отправлю вас на
гауптвахту за азартные игры в лагере. А банк арестую.
– Сразу видать серьезного человека, – ухмыльнулся
граф. – Все понял и нем, как могила.
Лукан наконец вскрыл зуровские карты, протяжно
застонал и схватился за голову. Граф скептически
разглядывал выигранный перстень.
– Да нет, майор, какая к черту измена! – услышала
šatora gde se, kao što je već rečeno, atmosfera potpuno
razlikovala od jučerašnje.
Život je kipeo samo za kartaškim stolom, gde je već
drugi dan neprekidno tekla igra. Bledi Zurov, dimeći
cigarom, brzo je bacao karte. On nije ništa jeo, ali nije
prestajao da pije, i pri tom se uopšte nije opijao. Kraj
njegovog lakta izraslo je brdo novčanica, zlatnih
novčića i dužničkih potpisa. Preko puta je, mrseći kosu,
sedeo sluđeni pukovnik Lukan. Pored njega je spavao
neki oficir, svetlorusu glavu oborio je na prekrštene
ruke. A naokolo je, nalik na podgojenog leptira, lepršao
konobar loveći u letu želje husara koga je služila sreća.
Fandorin nije bio u klubu, ni D’Evre, Maklaflin je igrao
šah a Soboljev je, okružen oficirima, vračao nad vojnom
mapom, u Varju nije ni pogledao.
Već zažalivši što je došla, ona reče:
– Grofe, zar vas nije sramota? Toliki ljudi izginuli!
– Ali mi smo još živi, madmazel – odsutno uzvrati
Zurov, kuckajući no špilu. – Što da sahranjujemo sebe
pre vremena? Oh, blefiraš, Luka. Podižem na dve.
Lukan skinu sa prsta brilijantski prsten:
– Otkrivam. – I drhtavom rukom polako-polako krenu
prema Zurovljevim kartama, koje su ležale na stolu
nemarno poklopljene.
U tom trenutku Varja spazi da se u šator nečujno uvukao
potpukovnik Kazanzaki, užasno nalik na crnog gavrana
koji je nanjušio slatki miris leša. Ona se seti čime se
završilo žandarmovo prethodno pojavljivanje, i strese
se.
– Gospodine Kezanzaki, gde je D’Evre? – okrenu se ka
pridošlom Maklaflin.
Potpukovnik je značajno ćutao, čekajući da se u klubu
utišaju. Odgovori kratko:
– Kod mene. Piše izjavu. – Nakašljavši se, zloslutno
dodade. – A posle ćemo odlučivati.
Pauzu koja je usledila prekinu basom Zurov, koji se nije
mnogo ustezao:
– To je taj čuveni žandarm Kozinaki? Moj naklon,
gospodine protuvo. – I, sevajući bezobraznim očima, s
iščekivanjem pogleda u potpukovnika koga obli
crvenilo.
– I ja sam se o vama naslušao, gospodine kavgadžijo –
polako izgovori Kazanzaki, takođe netremice gledajući
u husara. – Poznata ličnost. Izvolite ugristi se za jezik,
inače ću pozvati stražara i poslaću vas u vojni zatvor
zbog kockarskih igara u logoru. A novac ću da
zaplenim.
– Odmah se vidi ozbiljan čovek – podsmehnu se grof. –
Sve sam razumeo i nem sam kao riba.
Lukan najzad otkri Zurovljeve karte, otegnuto zastenja i
uhvati se za glavu. Grof je skeptično razgledao prsten
stečen u igri.
– Ama ne, majore, kakva izdaja, do đavola! – začu
Варя раздраженный голос Соболева. – Прав
Перепелкин, штабная голова, – просто Осман прошел
форсированным маршем, а наши шапкозакидатели
такой прыти от турок не ждали. Теперь шутки
кончены. У нас появился грозный противник, и война
пойдет всерьез.
Глава шестая,
в которой Плевна и Варя выдерживают осаду
«Винер Цайтунг» (Вена),
30(18) июля 1877 г.
«Наш корреспондент сообщает из Шумена, где
находится штаб-квартира турецкой Балканской
армии.
После конфуза под Плевной русские оказались в
преглупом положении. Их колонны вытянуты на
десятки и даже сотни километров с юга на север,
коммуникации беззащитны, тылы открыты.
Гениальный фланговый маневр Осман-паши позволил
туркам выиграть время для перегруппировки, а
маленький болгарский город стал для русского медведя
славной занозой в мохнатом боку. В кругах, близких к
константинопольскому двору, царит атмосфера
сдержанного оптимизма».
С одной стороны, дела обстояли скверно, даже, можно
сказать, хуже некуда. Бедный Петя все томился за
семью замками – после плевненского кровопролития
зловредному Казанзаки стало не до шифровальщика,
но угроза трибунала никуда не делась. Да и военная
фортуна оказалась переменчива – из золотой рыбки
обратилась в колючего ерша и ушла в пучину, до крови
ободрав ладони.
С другой стороны (Варя стыдилась себе в этом
признаться), никогда еще ей не жилось настолько…
интересно. Вот именно: интересно, самое точное
слово.
А причина, если честно, была непристойно проста.
Впервые в жизни за Варей ухаживало сразу столько
поклонников, да каких поклонников! Не чета
давешним железнодорожным попутчикам или
золотушным петербургским студентам. Пошлая бабья
натура, сколько ее в себе ни дави, пролезала из
глупого, тщеславного сердца сорной травой.
Нехорошо.
Вот и утром 18 июля, в день важный и
примечательный, о чем позже, Варя проснулась с
улыбкой. Даже еще не проснулась – только ощутила
сквозь зажмуренные веки солнечный свет, только
сладко потянулась, и сразу стало радостно,
празднично, весело. Это уже потом, когда вслед за
телом проснулся разум, вспомнилось про Петю и про
войну. Варя усилием воли заставила себя нахмуриться
и не думать о грустном, но в непослушную спросонья
Varja glas iznerviranog Soboljeva. – U pravu je
Perepjolkin, štapsko kefalo: jednostavno, Osman se
probio forsiranim maršem, a naši hvalisavci, raspoloženi
za laku pobedu, nisu očekivali od Turaka takvu
spretnost. Sad više nema šale. Pojavio se pred nama
opasan protivnik i predstoji nam ozbiljan rat.
Glava šesta,
u kojoj Plevna i Varja odolevaju opsadi
Viner cajtung (Beč),
30 (18) jula 1877.
Od našeg dopisnika iz Šumena, gde se nalazi vrhovni
štab turske balkanske armije.
Posle konfuzije kod Plevne, Rusi su se našli u veoma
glupom položaju. Njihove kolone otegle su se na
desetine, pa čak i stotine kilometara s juga na sever,
komunikacije su nezaštićene, pozadina je otkrivena.
Genijalni bočni manevar Osman-pašin omogućio je
Turcima da dobiju u vremenu i da izvrše
pregrupisavanje, a mali bugarski grad postao je za
ruskog medveda opasan trn u kosmatoj butini. U
krugovima bliskim carigradskom dvoru vlada atmosfera
uzdržanog optimizma.
S jedne strane, stvari su stajale gadno, čak bi se moglo
reći gore nego ikada. Siroti Peća je i dalje čamio iza
sedam brava – posle krvoprolića kod Plevne pakosnom
Kazanzakiju nije bilo do šifranta, ali pretnja prekim
sudom i dalje je bila na snazi. A i vojnička sreća
pokazala se prevrtljivom – od zlatne ribice pretvorila se
u bodljikavog grgeča i otplivala na pučinu, odravši
dlanove do krvi.
S druge strane, Varji nikada ranije (bilo ju je sramota da
ovo sebi prizna) nije joj bilo toliko... zanimljivo. Upravo
tako: zanimljivo, to je prava reč.
A uzrok je, ako ćemo pošteno, bio nepristojno
jednostavan. Prvi put u životu Varji se udvaralo u isto
vreme toliko obožavalaca, i to kakvih obožavalaca! Nisu
im ni prineti nedavni saputnici iz voza ili metiljavi
peterburški studenti. Trivijalna ženska priroda, koliko
god da je potiskuješ, izbijala je iz taštog srca kao korov.
Nije lepo.
Evo i 18. jula izjutra, dana važnog i znamenitog, o čemu
ćemo kasnije, Varja se probudila s osmehom. Još se
čestito nije ni rasanila – samo što je kroz sklopljene
kapke osetila sunčeve zrake, samo što se slatko protegla
– a već je postala radosna, praznično vesela. A tek
kasnije, kada se posle tela probudio i razum, setila se
Peće i rata. Varja je naporom volje naterala sebe da se
namršti i da misli o tužnom, ali u neposlušnu glavu
uvlačilo se sasvim drugo, kao kod Agafje Tihonovne:
голову лезло совсем другое, в духе Агафьи Тихоновны:
если б к Петиной преданности прибавить соболевскую
славу, да зуровскую бесшабашность, да таланты
Шарля, да фандоринский прищуренный взгляд… Хотя
нет, Эраст Петрович сюда не подходил, ибо к
поклонникам, даже с натяжкой, причислить его было
нельзя.
С титулярным советником выходило как-то неясно.
Помощницей Варя по-прежнему числилась у него
чисто номинально. В свои секреты Фандорин ее не
посвящал, а между тем какие-то дела у него были и,
похоже, что не пустяковые. Он то надолго исчезал, то,
наоборот, безвылазно сидел в палатке, и к нему
наведывались какие-то болгарские мужики в пахучих
бараньих шапках. Верно, из Плевны, догадывалась
Варя, но из гордости ни о чем не спрашивала. Эка
невидаль – плевненские жители в русском лагере
появлялись не так уж редко. Даже у Маклафлина был
собственный информант, сообщавший корреспонденту
уникальные сведения о жизни турецкого гарнизона.
Правда, с русским командованием ирландец этими
знаниями не делился, напирая на «журналистский
этос», зато читатели «Дейли ньюс» знали и про
распорядок дня Осман-паши, и про мощные редуты,
которыми не по дням, а по часам обрастал осажденный
город.
Но и в Западном отряде русской армии на сей раз к
битве готовились основательно. Штурм был назначен
на сегодня, и все говорили, что теперь «плевненское
недоразумение» непременно будет разрешено. Вчера
Эраст Петрович начертил для Вари прутиком на земле
все турецкие укрепления и объяснил, что по
имеющимся у него совершенно достоверным данным,
Осман-паша имеет 20 000 аскеров и 58 орудий, а
генерал-лейтенант Криденер стянул к городу 32 000
солдат и 176 пушек, да еще румыны должны подойти.
Диспозиция разработана хитрая, строго секретная, со
скрытным обходным маневром и ложной атакой.
Фандорин так хорошо объяснял, что Варя сразу
поверила в победу русского оружия и даже не очень
слушала – больше смотрела на титулярного советника
и гадала, кем ему приходится та блондинка из
медальона. Казанзаки что-то странное говорил про
женитьбу. Уж не благоверная ли? Больно молода для
благоверной, совсем девчонка.
А вышло так. Три дня назад Варя после завтрака
заглянула к Эрасту Петровичу в палатку и увидела, что
он лежит на кровати одетый, в грязных сапогах и спит
беспробудным сном. Весь предыдущий день он
отсутствовал и, видно, вернулся только под утро. Она
хотела было потихоньку удалиться, но вдруг заметила,
что из расстегнутого ворота на грудь спящего свисает
серебряный медальон. Искушение было слишком
велико. Варя на цыпочках подкралась к кровати, не
отрывая взгляда от лица Фандорина. Тот дышал ровно,
рот приоткрылся, и похож титулярный советник сейчас
kad bi se Pećinoj odanosti dodala slava Soboljeva, i
neobuzdanost Zurova, i talenti Šarlovi, i Fandorinov
žmirkavi pogled... Mada ne, Erast Petrovič ovde nije
spadao, on se u obožavaoce, čak ni uz veliko natezanje,
nije mogao ubrojati.
Nekako je nejasno ispadalo ovo s titularnim savetnikom.
Varja se i dalje formalno vodila kao njegova pomoćnica.
U svoje tajne Fandorin je nije upućivao, a nekakve tajne
poslove jeste imao, i to, kako je izgledalo, nimalo
beznačajne. On je ili na dugo nestajao ili, naprotiv, nije
izbijao iz šatora u koji su jednako navraćali nekakvi
bugarski seljaci u ovčijim šubarama koje su zaudarale.
Sigurno su iz Plevne, dosećala se Varja, ali ponos joj
nije dopuštao da pita o bilo čemu. Čudna mi čuda –
žitelji Plevne nisu se baš tako retko pojavljivali u
ruskom logoru. Čak je i Maklaflin imao sopstvenog
obaveštajca, koji je novinaru donosio jedinstvene
informacije o životu turskog garnizona. Istina, Irac ova
znanja nije prenosio ruskoj komandi, držeći se
„novinarske etike”, ali su zato čitaoci Dejli njuza znali
sve o dnevnom rasporedu Osman-pašinom, i o
utvrđenim rovovima koji su, ne iz dana u dan već iz časa
u čas, nicali oko opkoljenog grada.
Ali i u Zapadnom odredu ruske armije ovaj put su se
temeljito pripremali za borbu. Juriš je bio planiran za
danas i svi su govorili da će sada „nesporazum kod
Plevne” biti izglađen. Juče je Erast Petrovič Varji
prutićem iscrtao na zemlji sve turske položaje i objasnio
da, prema savršeno verodostojnim podacima koje ima,
Osman-paša raspolaže sa 20 000 vojnika i 58
dalekometnih topova, da je brigadni general Kridener
primakao gradu 32 000 vojnika i 176 topova, a još treba
da stignu i Rumuni. Razrađena je brza dispozicija, u
strogoj tajnosti, sa skrivenim zaobilaznim manevrom i
lažnim napadom. Fandorin je tako dobro objašnjavao da
je Varja odmah poverovala u pobedu ruskog oružja i čak
nije baš najpažljivije slušala – više je gledala u
titularnog savetnika i nagađala šta li mu dođe ona
plavuša iz medaljona. Kazanzaki je nešto čudno govorio
o ženidbi. Da mu nije žena? Previše je mlada za ženu,
gotovo devojčica.
A ovako se zbilo. Pre tri dana Varja je posle doručka
provirila u šator Erasta Petroviča i videla ga kako leži na
krevetu odeven, u prljavim čizmama, i spava čvrstim
snom. Čitavog prethodnog dana bio je odsutan i
očigledno se vratio tek pred zoru. Ona najpre htede da
se tiho udalji, ali odjednom zapazi da iz raskopčanog
okovratnika na grudi usnulog pada srebrni medaljon.
Iskušenje je bilo suviše veliko. Varja se na prstima
primače krevetu, ne odvajajući pogled od Fandorinovog
lica. Ovaj je disao ujednačeno, blago rastvorenih usana,
i ličio je titularni savetnik sada na dečaka koji je iz
был на мальчишку, который из озорства вымазал виски
пудрой.
Варя осторожненько, двумя пальцами, приподняла
медальон, отщелкнула крышечку и увидела
крошечный портрет. Этакая куколка, медхен-гретхен:
золотые кудряшки, глазки, ротик, щечки. Ничего
особенного. Варя с осуждением покосилась на спящего
и залилась краской – из-под длинных ресниц на нее
глядели серьезные глаза, ярко-голубые и с очень
черными зрачками.
Объясняться было глупо, и Варя просто сбежала, что
тоже получилось не очень умно, но, по крайней мере
обошлось без неприятной сцены. Как ни странно,
впоследствии Фандорин вел себя так, будто этот
эпизод вообще места не имел.
Холодный, неприятный человек, в посторонние
разговоры вступает редко, а если вступает, то
непременно скажет что-нибудь такое, от чего Варю
просто на дыбы кидает. Взять хотя бы спор о
парламенте и народовластии, разгоревшийся во время
пикника (ездили большой компанией на холмы, и
Фандорина с собой утянули, хоть он и рвался залечь в
свою берлогу).
Д'Эвре стал рассказывать про конституцию, которую в
прошлом году ввел в Турции бывший великий везир
Мидхат-паша. Было интересно. Вот поди ж ты – дикая,
азиатская страна, а при парламенте, не то что Россия.
Потом заспорили, какая парламентская система лучше.
Маклафлин был за британскую, д'Эвре, хоть и
француз, за американскую, Соболев напирал на какую-
то особенную, исконно русскую, дворянско-
крестьянскую.
Когда Варя потребовала избирательного права для
женщин, ее дружно подняли на смех. Солдафон
Соболев стал насмехаться:
– Ох, Варвара Андреевна, вам, женщинам, только дай
суфражировать, ведь одних красавчиков, дусек-пусек в
парламент навыбираете. Доведись вашей сестре
выбирать между Федором Михайловичем Достоевским
и нашим ротмистром Зуровым – за кого голоса
отдадите, а? То-то.
– Господа, разве в парламент принудительно
выбирают? – встревожился гусар, и все развеселились
еще пуще.
Тщетно Варя толковала про равные права и
американскую территорию Вайоминг, где женщинам
дозволено голосовать, и ничего ужасного с
Вайомингом от этого не произошло. Никто ее слова
всерьез не воспринимал.
– А что же вы-то молчите? – воззвала Варя к
Фандорину, и тот отличился, сказал такое, что лучше
бы уж помалкивал:
– Я, Варвара Андреевна, вообще противник д-
демократии. – (Сказал и покраснел). – Один человек
изначально не равен другому, и тут уж ничего не
поделаешь. Демократический принцип ущемляет в
nestašluka napuderisao slepoočnice.
Varja pažljivo-pažljivo, sa dva prsta, pridiže medaljon,
otvori poklopčić i spazi maleni portret. Nekakva lutkica,
medhen-grethen: zlatne loknice, okice, ustašca,
obraščići. Ništa naročito. Varja iskosa baci prekorni
pogled na usnulog i u isti mah je obli crvenilo – ispod
dugih trepavica gledale su je ozbiljne oči, svetloplave i s
izuzetno crnim zenicama.
Bilo je glupo pravdati se i Varja jednostavno pobeže, što
takođe nije ispalo baš pametno, ali je barem prošlo bez
neprijatne scene. Koliko god da je čudno, ali Fandorin
se kasnije ponašao kao da ove epizode uopšte nije ni
bilo.
Hladan, neprijatan čovek: u manje važne razgovore
retko se upušta, a ako se uključi, onda obavezno kaže
nešto od čega Varja proključa. Dovoljno je setiti se one
prepirke o parlamentu i narodnoj vlasti, koja je izbila u
vreme piknika (poveće društvo zaputilo se u planinu,
povukli su sa sobom i Fandorina, iako se otimao kako bi
mogao da se zavuče u svoj brlog).
D’Evre je počeo da govori o ustavu koji je prošle godine
u Tursku uveo bivši veliki vezir Midhat-paša. Bilo je
zanimljivo. Gle ti, molim te – divlja, azijatska zemlja, a
ima parlament, a ne kao Rusija.
Potom su zapodenuli raspravu o tome koji je
parlamentarni sistem najbolji. Maklaflin je bio za
britanski, D’Evre, iako Francuz, za američki, Soboljev
je naginjao nekakvom posebnom, iskonsko-ruskom,
plemićko-seljačkom.
Kad je Varja zatražila biračka prava za žene, izazvala je
opšti smeh. Vojničina Soboljev počeo je da se
podsmeva:
– Oh, Varvara Andrejevna, vama ženama samo kad bi
se dala mogućnost da sifražirate, vi biste u parlament
naizabirale sve same lepotane, dušice-šušice. Da je neka
od vas u prilici da bira između Fjodora Mihailoviča
Dostojevskog i našeg konjičkog kapetana Zurova – za
koga bi glasala, a? Eto, to je.
– Gospodo, zar u parlament biraju pod prinudom? –
uzbuni se husar, i svi se još više zasmejaše.
Uzalud je Varja obrazlagala stav o jednakim pravima i
američkoj teritoriji Vajoming, gde žene imaju pravo
glasa a ništa se strašno u Vajomingu zbog toga nije
desilo. Njene reči niko nije uzimao ozbiljno.
– A što li pak vi ćutite? – prozva Varja Fandorina, i ovaj
se obruka, izreče nešto takvo da je bolje bilo da je ćutao:
– Ja sam, Varvara Andrejevna, i inače protiv d-
demokratije. – (Reče i pocrvene.) – Nijedan čovek, od
pamtiveka, nije jednak drugome, i šta tu može više da se
učini. Demokratski princip ugnjetava prava onih koji su
правах тех, кто умнее, т-талантливее, работоспособнее,
ставит их в зависимость от тупой воли глупых,
бездарных и ленивых, п-потому что таковых в
обществе всегда больше. Пусть наши с вами
соотечественники сначала отучатся от свинства и
заслужат право носить звание г-гражданина, а уж тогда
можно будет и о парламенте подумать.
От такого неслыханного заявления Варя растерялась,
но на выручку пришел д'Эвре.
– И все же, если в стране избирательное право уже
введено, – мягко сказал он (разговор, конечно же, шел
по-французски), – несправедливо обижать целую
половину человечества, да к тому же еще и лучшую.
Вспомнив эти замечательные слова, Варя улыбнулась,
повернулась на бок и стала думать про д'Эвре. Слава
богу, Казанзаки наконец оставил человека в покое.
Вольно ж было генералу Криденеру на основании
какого-то интервью принимать стратегическое
решение! Бедняжка д'Эвре весь извелся, приставал к
каждому встречному-поперечному с объяснениями и
оправданиями. Таким, виноватым и несчастным, он
нравился Варе еще больше. Если раньше он казался ей
немножко самовлюбленным, слишком уж привыкшим
к всеобщему восхищению, и она нарочно держала
дистанцию, то теперь нужда в этом отпала, и Варя
стала вести себя с французом просто и ласково. Легкий
он был человек, веселый, не то что Эраст Петрович, и
ужасно много знал – и про Турцию, и про Древний
Восток, и про французскую историю. А куда только не
бросала его жажда приключений! И как мило
рассказывал он свои recits droles – остроумно, живо,
без малейшей рисовки. Варя обожала, когда д'Эвре в
ответ на какой-нибудь ее вопрос делал особенную
паузу, интригующе улыбался и с таинственным видом
говорил: «Oh, c'est toute une histoire, mademoiselle». И,
в отличие от темнилы Фандорина, тут же эту историю
рассказывал.
Чаще всего истории были смешные, иногда страшные.
Одну Варя запомнила особенно хорошо.
«Вот вы, мадемуазель Варя, ругаете азиатов за
пренебрежение к человеческой жизни, и правильно
делаете (речь зашла о зверствах башибузуков). Но ведь
это дикари, варвары, в своем развитии очень недалеко
ушедшие от каких-нибудь тигров или крокодилов. А я
опишу вам сцену, которую наблюдал в самой
цивилизованной из стран, Англии. О, это целая
история… Британцы настолько ценят человеческую
жизнь, что худшим из грехов почитают самоубийство
– и за попытку наложить на себя руки карают смертной
казнью. На Востоке до такого пока не додумались.
Несколько лет назад, когда я находился в Лондоне, в
тамошней тюрьме должны были повесить
заключенного. Он совершил страшное преступление –
каким-то образом раздобыл бритву, попытался
перерезать себе горло и даже частично в этом
преуспел, но был вовремя спасен тюремным врачом.
pametniji, t-talentovaniji, marljiviji, dovodi ih u zavisan
položaj od tupave volje glupih, nenadarenih i lenjih, z-
zato što su takvi u društvu uvek u većini. Neka se naši i
vaši zemljaci najpre odviknu od svinjarija i neka zasluže
pravo da budu nazvani g-građanima, a posle će već
moći da se razmišlja i o parlamentu.
Od takve nečuvene izjave Varja se načisto pomela, ali
joj u pomoć priskoči D’Evre:
– A opet, ako je u zemlji već uvedeno glasačko pravo –
blago reče on (razgovor je, naravno, vođen na
francuskom) – nije pravedno da se vređa čitava polovina
čovečanstva, pri tom još i – lepša.
Setivši se ovih divnih reči, Varja se osmehnula,
okrenula se na stranu i počela da razmišlja o D’Evreu.
Hvala bogu, Kazanzaki je tog čoveka najzad ostavio na
miru. Baš je mogao general Kridener na osnovu
nekakvog intervjua da donese stratešku odluku! Siroti
D’Evre se živ pojeo, dosađivao svakom živom na koga
naiđe objašnjenjima i opravdanjima. Takav, okrivljen i
nesrećan, on se Varji još više dopadao. Ako joj je ranije
izgledao pomalo samozaljubljen, suviše navikao da
izaziva opšte ushićenje, te je ona namerno održavala
distancu, sada je potreba za tim otpala i Varja se prema
Francuzu ophodila jednostavno i prijazno. Jer on nije
bio naporan čovek, bio je veseo, a ne kao Erast Petrovič,
i užasno mnogo je znao – i o Turskoj, i o Drevnom
istoku, i o francuskoj istoriji. A kud ga sve nije bacala
žeđ pustolovine! I kako je ljupko prepričavao svoje
recits droles12 – oštroumno, živo, bez imalo
ukrašavanja. Varja je obožavala kad D’Evre u odgovor
na neko njeno pitanje načini karakterističnu pauzu,
iritirajuće se osmehne i s tajanstvenim izrazom lica
kaže: „Oh, c’est toute une histoire, mademoiselle.”13 I,
za razliku od zakopčanog Fandorina, istog časa prepriča
tu dogodovštinu.
Najčešće su to bile smešne priče, ponekad strašne.
Jednu je Varja naročito dobro zapamtila.
„Eto vi, madmazel Varja, grdite Azijate zbog toga što
nipodaštavaju ljudski život, i ispravno činite (govorilo
se o zverstvima bašibozuka). Ali to su divljaci, varvari,
u svom razvoju vrlo malo odmakli od nekih tamo
tigrova ili krokodila. A ja ću vam opisati scenu koju sam
posmatrao u najcivilizovanijoj zemlji, Engleskoj. O, to
je duga priča... Britanci toliko cene ljudski život da za
najgori greh smatraju samoubistvo – i za pokušaj
dizanja ruke na sebe kažnjavaju smrtnom kaznom. Na
Istoku se tako nečega još nisu dosetili. Pre nekoliko
godina, kad sam bio u Londonu, u tamošnjem zatvoru
trebalo je da bude obešen jedan zatvorenik. On je
počinio strašan zločin – na neki način se dokopao
brijača, pokušao da preseče sebi vrat, pa čak u tome
delimično i uspeo, ali ga je na vreme spasao zatvorski
doktor. Mene je potresla logika sudije, i odlučio sam da
egzekuciju neizostavno treba da vidim sopstvenim
Меня потрясла логика судьи, и я решил, что
непременно должен видеть экзекуцию собственными
глазами. Использовал свои связи, раздобыл пропуск на
казнь и не был разочарован.
Осужденный повредил себе голосовые связки и мог
только сипеть, поэтому обошлись без последнего
слова. Довольно долго препирались с врачом, который
заявил, что вешать этого человека нельзя – разрез
разойдется, и повешенный сможет дышать прямо через
трахею. Прокурор и начальник тюрьмы посовещались
и велели палачу приступать. Но врач оказался прав:
под давлением петли рана немедленно раскрылась, и
болтающийся на веревке начал со страшным свистом
всасывать воздух. Он висел пять, десять, пятнадцать
минут и не умирал – только лицо наливалось синим.
Решили вызвать судью, вынесшего приговор.
Поскольку казнь происходила на рассвете, судью долго
будили. Он приехал через час и принял соломоново
решение: снять осужденного с виселицы и повесить
снова, но теперь перетянув петлей не выше, а ниже
разреза. Так и сделали. На сей раз все прошло
успешно. Вот вам плоды цивилизации».
Повешенный со смеющимся горлом потом приснился
Варе ночью. «Никакой смерти нет, – сказало горло
голосом д'Эвре и засочилось кровью. – Есть только
возвращение на старт».
Но про возвращение на старт – это уже от Соболева.
– Ах, Варвара Андреевна, вся моя жизнь – скачки с
барьерами, – говорил ей молодой генерал, горько качая
коротко стриженной головой. – Только судья без конца
снимает меня с дистанции и возвращает к старту.
Судите сами. Начинал кавалергардом, отличился в
войне с поляками, но попал в глупую историю с
паненкой – и назад, на старт. Окончил академию
генштаба, получил назначение в Туркестан – а там
идиотская дуэль со смертельным исходом, и снова
изволь на старт. Женился на княжне, думал, буду
счастлив – какое там… Опять один, у разбитого
корыта. Снова отпросился в пустыню, не жалел ни
себя, ни людей, чудом остался жив – и вот снова ни с
чем. Прозябаю в нахлебниках и жду нового старта.
Только дождусь ли?
Соболева, в отличие от д'Эвре, было не жалко. Во-
первых, насчет старта Мишель прибеднялся,
кокетничал – все-таки в тридцать три года свитский
генерал, два «Георгия» и золотая шпага. А во-вторых,
слишком уж явно давил на жалость. Видно, еще в
бытность юнкером объяснили ему старшие товарищи,
что любовная виктория достигается двумя путями:
либо кавалерийской атакой, либо рытьем апрошей к
падкому на сострадание женскому сердцу.
Апроши Соболев рыл довольно неумело, но его
ухаживания Варе льстили – все-таки настоящий герой,
хоть и с дурацким веником на лице. На деликатные
očima. Iskoristio sam svoje veze, uspeo da dobijem
propusnicu za posmatranje smrtne kazne, i bio
razočaran.
Osuđenik je povredio glasne žice i bio u stanju da
proizvede samo piskutavo šištanje, tako da nije moglo
biti oproštajnih reči. Prilično dugo su se prepirali s
doktorom, koji je izjavio da tog čoveka nije mogućno
vešati – rez će se proširiti i obešeni će moći da diše
direktno na dušnik. Javni tužilac i upravnik zatvora
posavetovali su se i dali dželatu naredbu za izvršenje
čina. Ali se pokazalo da je doktor u pravu: pod
pritiskom omče rana se odmah otvorila i, ljuljajući se na
konopcu, osuđenik je, uz strašne zvuke, počeo da
usisava vazduh. Visio je pet, deset, petnaest minuta i
nije umirao – samo je lice postajalo sve modrije.
Odlučili su da pozovu sudiju čija je ovo bila presuda.
Pošto je kazna izvršavana u osvit, dugo su ga budili.
Došao je kroz jedan sat i doneo solomonsko rešenje: da
osuđenog skinu s omče i da ga ponovo obese, ali sada da
se omča ne zategne iznad nego ispod reza. Tako su i
učinili. Ovaj put je sve prošlo uspešno. Eto vam plodova
civilizacije.”
Varja je te noći usnila obešenog sa nasmejanim grlom.
„Smrti uopšte nema – reklo je grlo glasom D’Evrea i iz
njega je proliptala krv. – Postoji samo povratak na
start.”
Ali ovo o povratku na start – to je već od Soboljeva.
– Ah, Varvara Andrejevna, sav moj život – to su trke s
preponama – govorio joj je mladi general, gorko
klimajući kratko podšišanom glavom. – Ali sudija me,
bez konca i kraja, zaustavlja na nekom rastojanju, i
vraća na start. Prosudite sami. Počinjao sam kao gardist
carske konjičke garde, istakao se u ratu s Poljacima, ali
dospeo u glupavu situaciju s panjenkom – i hajde nazad,
na start. Završio sam generalštabnu akademiju, dobio
nameštenje u Turkestanu – a tamo, idiotski dvoboj sa
smrtnim ishodom, i opet izvoli na start. Oženio se
kneginjicom, mislio sam biću srećan – ali kakvi... Opet
sam sam, kao brodolomnik. Ponovo izmolim dopuštenje
za odlazak u pustinju, nisam žalio ni sebe ni druge,
čudom ostanem živ – i evo, opet sam na nuli. Tavorim
kao gotovan i iščekujem novi start. Samo – da li ću ga
dočekati?
Soboljeva joj, za razliku od D’Evrea, nije bilo žao. Kao
prvo, kad je o startu reč, Mišel je umanjivao svoje
zasluge, koketirao – ipak je sa trideset tri godine general
u carskoj sviti, dva „georgija” i zlatni mač. A kao drugo,
nekako je već i suviše očigledno išao na sažaljenje.
Nesumnjivo su mu, dok je bio junker, stariji drugovi
objasnili da se ljubavna pobeda postiže na dva načina:
ili munjevitim napadom, ili kopanjem rovova prema
ženskom srcu lakomom na saosećanje.
Rovove je Soboljev kopao prilično nevešto, ali su
njegova udvaranja laskala Varji – ipak je to pravi junak,
na makar i s tom glupavom metlom na licu. Na
советы изменить форму бороды генерал начинал
торговаться: мол, готов принести эту жертву, но лишь
взамен на предоставление определенных гарантий.
Предоставлять гарантии в Варины намерения не
входило.
Пять дней назад Соболев пришел счастливый –
наконец получил собственный отряд, два казачьих
полка, и будет участвовать в штурме Плевны,
прикрывая южный фланг корпуса. Варя пожелала ему
удачного старта. Начальником штаба Мишель взял к
себе Перепелкина, отозвавшись о скучном капитане
следующим образом:
– Ходил, канючил, в глаза заглядывал, ну я и взял. И
что вы думаете, Варвара Андреевна? Еремей Ионович
хоть и нуден, но толков. Как-никак генерального
штаба. В оперативном отделе его знают, полезными
сведениями снабжают. Да и потом, вижу, что он мне
лично предан – не забыл про спасение от башибузуков.
А я, грешный человек, в подчиненных преданность
исключительно ценю.
Теперь у Соболева забот хватало, но третьего дня его
ординарец Сережа Верещагин доставил от его
превосходительства пышный букет алых роз. Розы
стояли, как бородинские богатыри, и опадать не
собирались. Вся палатка пропахла густым,
маслянистым ароматом. В брешь, образовавшуюся
после ретирады генерала, устремился Зуров,
убежденный сторонник кавалерийской атаки. Варя
прыснула, припомнив, как лихо ротмистр провел
предварительную рекогносцировку.
– Экое бельвю, мадемуазель. Природа! – сказал он как-
то раз, выйдя из прокуренного пресс-клуба вслед за
Варей, которой вздумалось полюбоваться закатом. И,
не теряя темпа, сменил тему. – Славный человек
Эразм, не правда ли? Душой чист, как простыня. И
отличный товарищ, хоть, конечно, и бука.
Тут гусар сделал паузу, выжидательно глядя на
барышню красивыми, нахальными глазами. Варя
ждала, что последует дальше.
– Хорош собой, опять же брюнет. Его б в гусарский
мундир – и был бы совсем молодец, – решительно вел
свою линию Зуров. – Это он сейчас ходит мокрой
курицей, а видели б вы Эразма прежним! Пламень!
Аравийский ураган!
Варя смотрела на враля недоверчиво, ибо представить
титулярного советника «аравийским ураганом» было
совершенно невозможно.
– Отчего же такая перемена? – спросила она в надежде
хоть что-то разузнать о загадочном прошлом Эраста
Петровича.
Но Зуров лишь пожал плечами:
– А черт его знает. Мы с ним год не виделись. Не иначе
как роковая любовь. Ведь вы нас, мужчин, за
бессердечных болванов держите, а душа у нас пылкая,
легко ранимая. – Он горько потупился. – С разбитым
delikatne savete da promeni oblik brade, general je
počinjao da se cenjka: tobože, spreman je da podnese tu
žrtvu ali samo u zamenu za pružanje određenih
garancija. Varja, međutim, nije imala namere da pruža
garancije.
Pre pet dana Soboljev je došao srećan – najzad je dobio
sopstveni odred, dva kozačka puka, i učestvovaće u
napadu na Plevnu, pokrivaće južno krilo korpusa. Varja
mu je poželela uspešan start. Za načelnika štaba Mišel je
uzeo Perepjolkina, komentarišući dosadnog kapetana na
sledeći način:
– Dolazio je, moljakao, unosio mi se u lice, i eto, uzeo
sam ga. I šta mislite, Varvara Andrejevna? Jeremej
Jonovič jeste da je gnjavator, ali je otresit. Ovako ili
onako, iz generalštaba je. U operativnom odeljenju ga
znaju, snabdevaju ga korisnim podacima. A, uz to, posle
vidim da mi je lično odan – nije zaboravio izbavljenje
od bašibozuka. A ja, grešan, kod potčinjenih izuzetno
cenim odanost.
Sada je Soboljev imao dovoljno briga, ali joj je treći dan
potom njegov ordonans Serjoža Bereščagin isporučio,
od njegovog prevashodstva, raskošan buket grimiznih
ruža. Ruže su se držale kao borodinski junaci i nisu
pokazivale znake da će opasti. Ceo šator bio je ispunjen
gustim mirisom. U pukotinu posle povlačenja generala
ustremio se Zurov, ubeđeni pobornik munjevitog
napada. Varja buknu kad se seti kako je odvažno
konjički kapetan obavio preliminarno istraživanje
terena.
– Kakav belvi, madmazel. Priroda! – rekao je on
jednom, izišavši iz zadimljenog pres-kluba za Varjom,
koja beše poželela da malo uživa u zalasku sunca. I, ne
smanjujući tempo, promenio temu. – Sjajan je čovek
Erazm, zar nije tako? U duši je čist kao rosa. Čedno,
naivno čeljade. I odličan je drug, mada je, naravno, i
mračnjak.
Tu husar načini pauzu i s iščekivanjem se zagleda u
gospođicu lepim, mangupskim očima. Varja je čekala da
vidi šta će uslediti.
– Lepo izgleda, pa još i garav. Da obuče husarski
mundir – bio bi pravi delija – odlučno je terao svoje
Zurov. – Jeste da on sada ide kao pokisla kokoška, a da
ste videli pređašnjeg Erazma! Plamen! Arabijski uragan!
Varja je gledala u brbljivca s nepoverenjem: da zamisli
titularnog savetnika kao „arabijski uragan” bilo je
apsolutno nemoguće.
– Pa otkud takva promena? – upita ona u nadi da će bar
nešto iščeprkati o zagonetnoj prošlosti Erasta Petroviča.
Ali Zurov samo sleže ramenima.
– A đavo će ga znati. Nismo se videli godinu dana.
Ništa drugo do fatalna ljubav. Jer vi nas, muškarce,
smatrate balvanima bez srca, a u nama je duša zapaljiva,
lako ranjiva. – On žalosno obori pogled. – sa slomljenim
сердцем можно и в двадцать лет стариком стать.
Варя фыркнула:
– Ну уж в двадцать. Молодиться вам как-то не к лицу.
– Я не про себя, про Фандорина, – объяснил гусар. –
Ему ведь двадцать один год всего.
– Кому, Эрасту Петровичу!? – ахнула Варя. – Бросьте,
мне и то двадцать два.
– Вот и я о том же, – оживился Зуров. – Вам бы кого-
нибудь посолидней, чтоб лет под тридцать.
Но она не слушала, пораженная сообщением.
Фандорину только двадцать один? Двадцать один!?
Невероятно! То-то Казанзаки его «вундеркиндом»
обозвал. То есть, лицо у титулярного советника,
конечно, мальчишеское, но манера держаться, но
взгляд, но седые виски! Отчего же, Эраст Петрович,
вас этак приморозило-то?
Гусар истолковал ее растерянность по-своему и,
приосанившись, заявил:
– Я ведь к чему веду. Если шельма Эразм меня
опередил, я немедленно ретируюсь. Что бы ни
говорили недоброжелатели, мадемуазель, Зуров –
человек с принципами. Никогда не посягнет на то, что
принадлежит другу.
– Это вы про меня? – дошло до Вари. – Если я – «то,
что принадлежит» Фандорину, вы на меня не
посягнете, а если «не то», – посягнете? Я правильно
вас поняла?
Зуров дипломатично поиграл бровями, ничуть,
впрочем, не смутившись.
– Я принадлежу и всегда буду принадлежать только
самой себе, но у меня есть жених, – строго сказала
нахалу Варя.
– Наслышан. Но мсье арестант к числу моих друзей не
принадлежит, – повеселев, ответил ротмистр, и с
рекогносцировкой было покончено.
Далее последовала собственно атака.
– Хотите пари, мадемуазель? Ежели я угадаю, кто
первым выйдет из шатра, вы мне подарите поцелуй. Не
угадаю – обриваю голову наголо, как башибузук.
Решайтесь! Право, риск для вас минимальный – там в
шатре человек двадцать.
У Вари против воли губы расползлись в улыбку.
– И кто же выйдет?
Зуров сделал вид, что задумался, и отчаянно мотнул
головой:
– Эх, прощай мои кудри… Полковник Саблин. Нет.
Маклафлин. Нет… Буфетчик Семен, вот кто!
Он громко откашлялся, и через секунду из клуба,
вытирая руки о край шелковой поддевки, выкатился
буфетчик. Деловито посмотрел на ясное небо,
пробормотал: «Ох, не было бы дождя», – и убрался
обратно, даже не посмотрев на Зурова.
– Это чудо, знак свыше! – воскликнул граф и, тронув
усы, наклонился к хохочущей Варе.
Она думала, что он поцелует ее в щеку, как это всегда
srcem može se i sa dvadeset godina postati starac.
Varja frknu:
– Uh, sa dvadeset. Nekako vam ne stoji da se
podmlađujete.
– Ja ne govorim o sebi, nego o Fandorinu – objasni
husar. – Jer on ima samo dvadeset jednu godinu.
– Ko, Erast Petrovič? – zinu Varja. – Ma nemojte, na
evo čak i meni je bezmalo dvadeset dve.
– ETO, ja baš to i kažem – živnu Zurov. – Za vas bi bio
neko solidniji, da je blizu tridesetoj.
Ali ona nije slušala, zaprepašćena onim što je saznala.
Fandorin da ima samo dvadeset jednu? Dvadeset
jednu!? Neverovatno! Zato ga je Kazanzaki nazvao
„vunderkindom”. To jest, lice titularnog savetnika jeste
dečačko, ali držanje, ali pogled, ali sede slepoočnice!
Kakvo vas je to, Eraste Petroviču, inje obelilo?
Husar je njenu odsutnost protumačio na svoj način;
pribravši se, on izjavi:
– Evo kuda ja ciljam. Ako me je ugursuz Erazm
preduhitrio, ja se odmah povlačim. Šta god da govore
oni koji nisu dobronamerni, madmazel, Zurov je –
čovek od principa. Nikad neće posegnuti za nečim što
pripada prijatelju.
– To vi o meni? – doprlo je do Varje. – Ako sam ja „ono
što pripada” Fandorinu, vi nećete posegnuti za mnom, a
ako nisam „ono”– posegnućete? Jesam li vas dobro
razumela?
Zurov diplomatski zatitra obrvama, nimalo se, uostalom,
ne zbunjujući.
– Ja pripadam i uvek ću pripadati jedino samoj sebi; uz
to, imam verenika – strogo odvrati mangupu Varja.
– Čuo sam za to. Ali gospodin zatvorenik ne spada u
moje prijatelje – razveseljen, odgovori konjički kapetan,
i istraživanje terena beše završeno.
Usledio je direktan napad.
– Hoćete da se opkladimo, madmazel? Ako pogodim ko
će prvi da iziđe iz šatora, poklonićete mi poljubac. Ako
ne pogodim – obrijaću glavu, kao bašibozuk. Odlučite
se! Doista, rizik je za vas minimalan – tamo u šatoru
ima gotovo dvadesetoro ljudi.
Varji se usne i nehotice razvukoše u osmeh.
– I ko će da iziđe?
Zurov načini izgled kao da se zamislio i beznadežno
odmahnu glavom:
– Eh, zbogom moje kovrdže... Pukovnik Sabljin. Ne.
Maklaflin. Ne... Konobar Semjon, eto ko će!
On se glasno nakašlja, i jednu sekundu potom iz kluba,
brišući ruke o polu svilenog prsluka, izlete konobar,
tobože poslom, pogleda u vedro nebo, promrmlja: „Oh,
da ne bude kiše” – i povuče se natrag, čak i ne
pogledavši u Zurova.
– Ovo je čudo, znak odozgo! – uzviknu grof i, dotakavši
brkove, naže se ka Varji koja se kikotala.
Ona je mislila da će je poljubiti u obraz, kao što je to
делал Петя, но Зуров целил в губы, и поцелуй
получился долгим, необычным, с головокружением.
Наконец, чувствуя, что вот-вот задохнется, Варя
оттолкнула кавалериста и схватилась за сердце.
– Ой, вот я вам сейчас как влеплю пощечину, –
пригрозила она слабым голосом. – Предупреждали
ведь добрые люди, что вы играете нечисто.
– За пощечину вызову на поединок. И, несомненно,
буду сражен, – тараща глаза, промурлыкал граф.
Сердиться на него было положительно невозможно…
В палатку сунулась круглая физиономия Лушки,
заполошной и бестолковой девчонки, исполнявшей
при сестрах обязанности горничной, кухарки, а при
большом наплыве раненых – и санитарки.
– Барышня, вас военный дожидаются, – выпалила
Лушка. – Черный, с усами и при букете. Чего сказать-
то?
Легок на помине, бес, подумала Варя и снова
улыбнулась. Зуровские методы осады ее изрядно
забавляли.
– Пусть ждет. Скоро выйду, – сказала она, отбрасывая
одеяло. Но возле госпитальных палат, где все было
готово для приема новых раненых, прогуливался вовсе
не гусар, а благоухающий духами полковник Лукан,
еще один соискатель. Варя тяжело вздохнула, но
отступать было поздно.
– Ravissante comme l'Aurore ! – кинулся было к ручке
полковник, но отпрянул, вспомнив о современных
женщинах.
Варя качнула головой, отказываясь от букета,
взглянула на сверкающий золотыми позументами
мундир союзника и сухо спросила:
– Что это вы с утра при таком параде?
– Отбываю в Букарешт, на военный совет к его
высочеству, – важно сообщил полковник. – Зашел
попрощаться и заодно угостить вас завтраком.
Он хлопнул в ладоши, и из-за угла выехала щегольская
коляска. На козлах сидел денщик в застиранной форме,
но в белых перчатках.
– Прошу, – поклонился Лукан, и Варя, поневоле
заинтригованная, села на пружинящее сиденье.
– Куда это мы? – спросила она. – В офицерскую
кантину? Румын лишь таинственно улыбнулся, словно
собирался умчать спутницу по меньшей мере в
тридевятое царство.
Полковник вообще в последнее время вел себя
загадочно. Он по-прежнему ночи напролет просиживал
за картами, но если в первые дни злополучного
знакомства с Зуровым вид имел затравленный и
несчастный, то теперь совершенно оправился и, хотя
продолжал спускать немалые суммы, ничуть не падал
духом.
– Что вчерашняя игра? – спросила Варя,
приглядываясь к коричневым кругам под глазами
Лукана.
– Фортуна ко мне наконец повернулась, – просиял он.
uvek činio Peća, ali je Zurov ciljao u usta, i poljubac je
ispao dug, neobičan, do vrtoglavice.
Najzad, osećajući da se svakog trenutka može ugušiti,
Varja odgurnu oficira i uhvati se za srce.
– Oh, kad vam zalepim sad šamarčinu – zapreti ona
slabim glasom. – Upozoravali su me dobri ljudi da
igrate prljavo.
– Za šamar ću izazvati na dvoboj. I nesumnjivo ću biti
poražen – kolačeći oči otpeva grof.
Bilo je potpuno nemoguće ljutiti se na njega...
U šator proviri okruglo lice Luške, usplahirene i
priglupe devojke, koja je kod sestara vršila dužnost
sobarice, kuvarice, a kad je veći broj ranjenih – i
bolničarke.
– Gospođice, čekaju vas neki vojnik – ispali Luška. –
Crn, s brkovima i sa buketom. Šta ću da mu kažem?
Ja o vuku, a vuk na vrata, ne vuk, đavo, pomisli Varja i
opet se osmehnu. Zurovljeve metode opsade prilično su
je zabavljale.
– Neka sačeka. Sad ću da iziđem – reče ona zbacujući
pokrivač. Ali pokraj bolničkih šatora, gde je sve bilo
spremno za prijem novih ranjenika, uopšte nije šetkao
husar već pukovnik Lukan, sav u mirisu parfema – još
jedan kandidat. Varja duboko uzdahnu, ali bilo je kasno
za povlačenje.
– Ravissante comme l’Aurore! – pukovnik beše krenuo
da joj poljubi ruku, ali se zaustavi setivši se onoga o
savremenim ženama.
Varja odmahnu glavom, odbijajući buket, baci pogled
na mundir saveznika, na kome su svetlucali zlatni širiti,
i suvo upita:
– Što ste se vi od jutra tako uparadili?
– Idem u Bukurešt, na vojno savetovanje kod njegovog
visočanstva – važno saopšti pukovnik. – Svratio sam da
se oprostimo i ujedno da vas počastim doručkom.
On udari dlanom o dlan i iza ugla se pojaviše paradne
lake kočije. Na kočijaškom sedištu sedeo je posilni, u
iznošenoj uniformi ali s belim rukavicama.
– Izvolite – pokloni se Lukan, i Varja se, i nehotice
zaintrigirana, udobno smesti na sedištu s oprugama.
– Kuda ćemo mi to? – zapita ona. – U oficirsku kantinu?
Rumun se samo tajanstveno nasmeši, kao da se spremao
da saputnicu odveze, u najmanju ruku, u carstvo iza
sedam gora.
Pukovnik se i inače odnedavno ponaša zagonetno. Kao i
pre, no čitavu noć provodi za kartama, ali ako je u prvim
danima zlosrećnog poznanstva sa Zurovim izgledao
nesrećan i iznuren, sada se potpuno oporavio i, mada je i
dalje gubio prilične sume, nimalo ne beše klonuo
duhom.
– Kako je juče prošla igra? – upita Varja zagledajući se
u tamne kolutove ispod Lukanovih očiju.
– Fortuna se najzad okrenula prema meni – sinu on. –
– Везенью вашего Зурова конец. Известно ли вам о
законе больших чисел? Если день за днем ставить
крупные суммы, то рано или поздно непременно
отыграешься.
Насколько помнила Варя, Петя излагал ей эту теорию
несколько иначе, но не спорить же.
– На стороне графа слепая удача, а за мной –
математический расчет и огромное состояние. Вот,
взгляните-ка. – Он оттопырил мизинец. – Отыграл свой
фамильный перстень. Индийский алмаз, одиннадцать
каратов. Вывезен предком из крестового похода.
– Разве румыны участвовали в крестовых походах? –
опрометчиво удивилась Варя и прослушала целую
лекцию о родословной полковника, которая,
оказывается, восходила к римскому легату Лукану
Маврицию Туллу.
Тем временем коляска выехала за пределы лагеря и
остановилась в тенистой роще. Под старым дубом
белел накрытый крахмальной скатертью стол, а на нем
стояло столько всякого вкусного, что Варя
моментально проголодалась. Здесь были и Bilo je tu i francuskih sireva i voća i dimljenog lososa i
французские сыры, и фрукты, и копченая лососина, и
розовая ветчина, и пурпурные раки, а в серебряном
ведерке уютно пристроилась бутылка лафита.
Все-таки и за Луканом следовало признать
определенные достоинства.
Когда подняли первый бокал, вдали глухо зарокотало,
и у Вари сжалось сердце. Как она могла до такой
степени отвлечься! Это начался штурм. Там сейчас
падают убитые, стонут раненые, а она…
Виновато отодвинув вазу с ранним изумрудным
виноградом, Варя сказала:
– Господи, хоть бы все у них прошло по плану.
Полковник выпил залпом, сразу же налил еще.
Заметил, жуя:
– План, конечно, хорош. Как личный представитель
его высочества ознакомлен и даже в некотором роде
участвовал в составлении. Особенно остроумен
обходной маневр под прикрытием гряды холмов.
Колонны Шаховского и Вельяминова выходят на
Плевну с востока. Небольшой отряд Соболева с юга
отвлекает на себя внимание Осман-паши. На бумаге
выглядит красиво. – Лукан осушил бокал. – Но война,
мадемуазель Варвара, это не бумага. И ничегошеньки у
ваших компатриотов не выйдет.
– Но почему? – ахнула Варя.
Усмехнувшись, полковник постучал себя пальцем по
виску.
– Я стратег, мадемуазель, и гляжу дальше ваших
генштабистов. Здесь (он кивнул на свой планшет)
копия моего рапорта, еще вчера отправленного князю
Карлу. Я предсказываю русским полное фиаско и
уверен, что его высочество оценит мою прозорливость
по достоинству. Ваши полководцы слишком спесивы и
самоуверенны, они переоценивают своих солдат и
недооценивают турок. А также и нас, румынских
Kockarskoj sreći vašega Zurova došao je kraj. Da li
znate za zakon velikih brojeva? Ako iz dana u dan
ulažeš krupne sume, onda ćeš pre ili kasnije neizostavno
povratiti izgubljeno.
Koliko se Varja sećala, Peća joj je tu teoriju izlagao
pomalo drugačije, ali neće valjda da se prepire.
– Na grofovoj strani je slep uspeh, a kod mene je –
matematički proračun i ogroman kapital. Evo, bacite
pogled. – On ispruži mali prst. – Vratio sam svoj
porodični prsten. Indijski dijamant, jedanaest karata.
Moj predak ga je doneo sa krstaškog pohoda.
– Zar su Rumuni učestvovali u krstaškim pohodima? –
brzopleto se začudi Varja, i sad je morala da odsluša
čitavu lekciju o pukovnikovom rodoslovu koji je,
ispostavilo se, vodio do rimskog legata Lukana
Mauricija Tula.
U međuvremenu, kočije su izišle iz logora i zaustavile
se u senovitoj šumici. Na stolu pod starim hrastom beleo
se uštirkani stolnjak, a na njemu je bilo toliko
svakojakih đakonija da je Varja odjednom osetila glad.
ružičaste šunke i purpurnih rakova, a u srebrnoj kofici
udobno se baškarila boca vina.
Ipak su se Lukanu morale priznati određene vrednosti.
Kad su nazdravili prvom čašom, u daljini prigušeno
zatutnja, i Varji se steže srce. Kako je mogla do te mere
da se zaboravi! To je otpočeo juriš. Tamo sada padaju
pokošeni, jauču ranjenici, a ona...
S osećanjem krivice odloživši činiju s ranim grožđem
boje smaragda, Varja reče:
– Bože, samo da tamo sve protekne no planu.
Pukovnik obori naiskap, na odmah nali još. Žvaćući, on
primeti:
– Plan je, naravno, dobar. Kao lični izaslanik njegovog
visočanstva upoznat sam, čak sam u izvesnoj meri i
učestvovao u sastavljanju plana. Naročito je oštrouman
zaobilazni manevar, uz prikrivanje nizom brežuljaka.
Kolone Šahovskog i Veljaminova izbijaju na Plevnu s
istoka. Mali odred Soboljeva s juga skreće na sebe
pažnju Osman-paše. Na papiru izgleda lepo. – Lukan
iskapi čašu. – Ali rat, gospođice Varvara, to nije papir. I
ama baš ništa kod vaših zemljaka neće ispasti tako.
– Ali zašto? – uzdahnu Varja.
Podsmehnuvši se, pukovnik se kucnu no slepoočnici.
– Ja sam strateg, madmazel, i vidim dalje od vaših iz
generalštaba. Ovde je (on pokaza glavom prema svojoj
oficirskoj torbi) kopija moga izveštaja, koji sam još juče
poslao knezu Karlu. Predskazujem Rusima potpuni
fijasko i ubeđen sam da će njegovo visočanstvo dostojno
da oceni moju prozorljivost. Vaše vojskovođe su suviše
brze i samouverene, precenjuju svoje vojnike i
potcenjuju Turke. A i nas, rumunske saveznike. Ništa
союзников. Ничего, после сегодняшнего урока царь
сам попросит нас о помощи, вот увидите.
Полковник отломил изрядный кусок рокфора, а у Вари
вконец испортилось настроение. Черные предсказания
Лукана оказались верны.
Вечером Варя и Фандорин стояли у обочины
Плевненской дороги, а мимо нескончаемой вереницей
следовали повозки с ранеными. Подсчет потерь еще не
закончился, но в госпитале сказали, что из строя убыло
никак не менее семи тысяч. Говорили, что отличился
Соболев, оттянувший на себя турецкую контратаку –
если б не его казаки, разгром был бы во сто крат
горше. Еще поражались турецким артиллеристам,
которые продемонстрировали сатанинскую меткость и
расстреляли колонны еще на подходе, прежде чем
батальоны успели развернуться для атаки.
Варя все это пересказывала Эрасту Петровичу, а тот
молчал – то ли и сам все знал, то ли пребывал в
потрясении – не поймешь.
Колонна застряла – у одной из повозок отлетело
колесо. Варя, старавшаяся поменьше смотреть на
покалеченных, взглянула на охромевшую телегу
попристальней и ойкнула – лицо раненого офицера,
смутно белевшее в светлых летних сумерках,
показалось знакомым. Она подошла поближе – и
точно: это был полковник Саблин, один из клубных
завсегдатаев. Он лежал без сознания, закрытый
окровавленной шинелью. Его тело выглядело странно
коротким.
– Знакомый? – спросил сопровождавший полковника
фельдшер. – Ноги снарядом по самое никуда оторвало.
Не повезло-с.
Варя попятилась назад, к Фандорину, и судорожно
завсхлипывала. Плакала долго, потом слезы высохли,
потом стало прохладно, а раненых все везли и везли.
– Вот в клубе Лукана за дурака держат, а он поумнее
Криденера оказался, – сказала Варя, потому что
молчать больше не было сил.
Фандорин посмотрел вопросительно, и она пояснила:
– Он мне еще утром сказал, что из штурма ничего не
выйдет. Мол, диспозиция хороша, а полководцы
плохи. И солдаты тоже не очень…
– Он так сказал? – переспросил Эраст Петрович. – Ах,
вот оно что. Это меняет… И не договорил, сдвинул
брови.
– Что меняет? Молчание.
– Что меняет? А? Варя начала злиться.
– Дурацкая манера! Сказать «а» и не говорить «б»! Что
это такое, в конце концов?
Ей ужасно хотелось схватить титулярного советника за
плечи и как следует потрясти. Надутый,
невоспитанный молокосос! Изображает из себя
индейского вождя Чингачгука.
– Это, Варвара Андреевна, измена, – внезапно
разомкнул уста Эраст Петрович.
zato, posle današnje lekcije car će nas i sam zamoliti za
pomoć, evo videćete.
Pukovnik odlomi povelik komad rokfora, a Varja se
potpuno oneraspoloži. Crna Lukanova predskazanja
pokazala su se kao tačna.
Te večeri Varja i Fandorin stajali su kraj puta za Plevnu,
a pored njih su, u beskrajnom nizu, prolazile taljige s
ranjenicima. Sračunavanje gubitaka još nije bilo
završeno, ali su u bolnici rekli da je iz stroja izbačeno
najmanje sedam hiljada. Govorilo se da se istakao
Soboljev, koji je privukao na sebe turski kontranapad –
da nije bilo njegovih kozaka, poraz bi bio sto puta teži.
Još su se zaprepašćivali zbog turske artiljerije koja je
pokazala satansku preciznost i pokosila kolone već na
prilazu, pre nego što su bataljoni i uspeli da razviju juriš.
Varja je sve to prepričavala Erastu Petroviču, a ovaj je
ćutao – da li je i sam već sve znao ili je bio duboko
potresen, ne zna se.
Povorka se zaustavila – sa jednih taljiga beše otpao
točak. Varja, koja je nastojala da što manje gleda u
osakaćene, pažljivije se zagleda u taljige koje su ostale
bez točka i vrisnu – lice ranjenog oficira, koje se
nejasno belelo u svetlom letnjem sumraku, učinilo joj se
poznatim. Prišla je – doista: to je bio pukovnik Sabljin,
jedan od stalnih posetilaca kluba. On je ležao bez svesti,
pokriven okrvavljenim šinjelom. Njegovo telo činilo se
neobično kratkim.
– Poznajete ga? – upita lekarski pomoćnik koji je pratio
pukovnika. – Granata mu odnela noge u bestraga. Nije
imao sreće.
Varja se povuče natrag, do Fandorina, poče da jeca
stresajući se. Plakala je dugo, zatim su suze prestale,
zatim joj je postalo hladno, a ranjenike su i dalje vozili i
vozili.
– Eto, Lukana u klubu smatraju budalom, a on ispade
pametniji od Kridenera – reče Varja, zato što više nije
mogla da ćuti.
Fandorin je pogleda upitno, a ona objasni:
– On mi je još jutros rekao da od napada neće ispasti
ništa. Tobože, dispozicija je dobra, a vojskovođe su
loše. I vojnici takođe nisu nešto...
– Tako je rekao? – zapita Erast Petrovič. – A, tako
dakle. To menja... I ne dovrši, nabravši obrve.
– Šta menja? Ćutanje.
– Šta menja? A? Varja se već naljutila.
– Glupa navika! Kažete „a” i ne kažete „b”! Pa šta je to,
na kraju krajeva?
Užasno je poželela da zgrabi titularnog savetnika za
ramena i da ga dobro prodrma. Nadmeni, nevaspitani
balavac! I izigrava indijanskog poglavicu Čingačhuka.
– To je, Varvara Andrejevna, izdaja – neočekivano se
oglasi Erast Petrovič.
– Измена? Какая измена?
– А вот это мы выясним. Итак. – Фандорин потер лоб,
– Полковник Лукан, не самого большого ума мужчина,
один из всех предсказывает русской армии поражение.
Это раз. С диспозицией он был ознакомлен и даже как
представитель князя Карла получил копию. Это два.
Успех операции зависел от скрытного маневра под
прикрытием холмов. Это три. Наши колонны были
расстреляны турецкой артиллерией по квадратам, вне
прямой видимости. Это четыре. Вывод?
– Турки заранее знали, когда и куда стрелять, –
прошептала Варя.
– А Лукан заранее знал, что приступ окажется
неудачным. Кстати, опять в последние дни у этого
человека откуда-то появилось много денег.
– Он богат. Какие-то родовые сокровища, имения. Он
рассказывал, но я не очень слушала.
– Варвара Андреевна, не так давно полковник пытался
занять у меня триста рублей, а затем в считанные дни,
если верить Зурову, спустил до пятнадцати тысяч.
Конечно, Ипполит мог и приврать…
– Еще как мог, – согласилась Варя. – Но Лукан и в
самом деле проиграл очень много. Он сам мне сегодня
говорил, перед тем как уехать в Букарешт.
– Он уехал?
Эраст Петрович отвернулся и задумался, время от
времени покачивая головой. Варя зашла сбоку, чтобы
видеть его лицо, но ничего особенно примечательного
не разглядела: Фандорин, прищурившись, смотрел на
звезду Марс.
– Вот что, м-милая Варвара Андреевна, – медленно
заговорил он, и у Вари потеплело на душе – во-первых,
потому что «милая», а во-вторых, оттого что он снова
начал заикаться. – Придется мне все-таки просить вас о
п-помощи, хоть я и обещал…
– Да я что угодно! – слишком поспешно воскликнула
она и прибавила. – Ради Петиного спасения.
– И отлично. – Фандорин испытующе посмотрел ей в
глаза. – Но з-задание очень трудное и не из приятных.
Я хочу, чтобы вы тоже отправились в Букарешт,
разыскали там Лукана и п-попытались в нем
разобраться. Допустим, попробуйте выяснить,
действительно ли он так богат. Сыграйте на его
тщеславии, хвастливости, г-глуповатости. Ведь он
один раз уже сболтнул вам лишнее. Он непременно
распустит п-перед вами перья. – Эраст Петрович
замялся. – Вы ведь молодая, п-привлекательная
особа…
Тут он закашлялся и сбился, потому что Варя от
неожиданности присвистнула. Дождалась-таки
комплимента от статуи командора. Конечно,
комплимент довольно тщедушный – «молодая
привлекательная особа», но все же, все же…
Однако Фандорин немедленно все испортил.
– Разумеется, одной вам ехать ни к чему, д-да и
– Izdaja? Kakva izdaja?
– E na to ćemo još razjasniti. Dakle, – Fandorin obrisa
čelo – pukovnik Lukan, čovek ne baš velike pameti,
jedan jedini predskazuje ruskoj armiji poraz. To je pod
jedan. sa dispozicijom je bio upoznat i čak, kao
izaslanik kneza Karla, dobio kopiju. To je pod dva.
Uspeh operacije zavisio je od tajnog manevra iza
brežuljaka. To je pod tri. Naše kolone sasekla je turska
artiljerija do u kvadrat, izvan direktne vidljivosti. To je
pod četiri. Zaključak?
– Turci su unapred znali kada i kuda da pucaju –
prošapta Varja.
– A Lukan je unapred znao da će napad biti neuspešan.
Uzgred, i pod pet: poslednjih dana kod toga čoveka su
se odjednom pojavile velike pare.
– On je bogat. Nekakva porodična blaga, imanja. Pričao
je, ali ga nisam mnogo slušala.
– Varvara Andrejevna, ne tako davno pukovnik je
pokušavao da pozajmi od mene trista rubalja, a zatim je,
za samo nekoliko dana, ako je verovati Zurovu, spiskao
oko petnaest hiljada. Naravno, Ipolit je mogao i da
pridoda...
– Još kako je mogao – složi se Varja. – Ali Lukan je
zaista mnogo izgubio. Sam mi je jutros o tome govorio
pred polazak u Bukurešt.
– Je li otišao?
Erast Petrovič se okrenu i zamišljeno, s vremena na
vreme, odmahivaše glavom. Varja priđe sa strane da bi
mu videla lice, ali ništa značajno nije zapazila: Fandorin
je, žmireći, posmatrao Mape.
– Evo šta, d-draga Varvara Andrejevna – polako poče
on, i Varji postade toplo na duši – pre svega zato što je
„draga”, a zatim što je ponovo počeo da muca. –
Moraću ipak da vas zamolim za pomoć, iako sam
obećao...
– Ma, ja ću sve, što god treba! – prebrzo povika ona, i
dodade. –Radi Pećinoga spasenja.
– E pa, odlično. – Fandorin joj se ispitivački zagleda u
oči. –Ali z-zadatak je veoma težak i nije baš prijatan.
Hteo bih da i vi odete u Bukurešt, da pronađete tamo
Lukana i da p-pokušate da saznate štogod o njemu. Na
primer, pokušajte da saznate da li je stvarno toliko
bogat. Igrajte na njegovu taštinu, hvalisavost, p-
priglupost. Jer on vam je već jednom izbrbljao ono što
ne treba. On će se obavezno pred vama šepuriti. – Erast
Petrovič zape. – Vi ste mlada, p-privlačna osoba...
Tu se on zakašlja i zbuni, zato što je Varja zviznula od
iznenađenja. Ipak je dočekala kompliment od statue
komandora. Naravno, kompliment je prilično slabašan –
„mlada privlačna osoba”, ali ipak, ipak...
Međutim, Fandorin je istog časa sve pokvario.
– Razume se, nema smisla da putujete sami, p-pa i
странно будет. Я знаю, что в Букарешт собирается
д'Эвре. Он, конечно, не откажет взять вас с собой.
Нет, положительно, это не человек, а кусок льда,
подумала Варя. Попробуй-ка такого разморозь!
Неужто не видит, что француз кругами ходит? Да нет,
все видит, просто ему, как говорит Лушка, плюнуть и
размазать.
Эраст Петрович, кажется, истолковал ее недовольную
мину по-своему.
– О деньгах не беспокойтесь. Вам ведь жалование п-
полагается, разъездные и прочее. Я выдам. Купите там
что-нибудь, развлечетесь.
– Да уж с Шарлем скучать не придется, – мстительно
сказала Варя.
Глава седьмая,
в которой Варя утрачивает звание порядочной
женщины
«Московские губернские ведомости»,
22 июля (3 августа) 1877 г.
Воскресный фельетон.
«Когда ваш покорный слуга узнал, что сей город,
столь хорошо освоенный за минувшие месяцы нашими
тыловыми завсегдатаями, во время оно был основан
князем Владом по прозванию Наколсажатель,
известным также под именем Дракулы, многое
разъяснилось. Теперь понятно, почему в Букареште за
рубль дают в лучшем случае три франка, почему
паршивенький обед в трактире стоит, как банкет в
„Славянском базаре“, а за гостиничный номер
платишь, как за аренду Букингемского дворца. Сосут,
сосут проклятые вурдалаки русскую кровушку,
преаппетитно облизываются, да еще поплевывают.
Всего неприятней то, что после избрания
третьеразрядного немецкого принца румынским
властителем сия дунайская провинция, самой своей
автономией обязанная исключительно России, стала
попахивать вурстом да зельцем. Заглядываются
бояре-господаре на герра Бисмарка, а наш брат русак
здесь наподобие двоюродной козы: за вымя тянут, а
нос воротят. Можно подумать, что не за румынскую
свободу проливают на плевненских полях свою святую
кровь…»
Ошиблась Варя, сильно ошиблась. Поездка в Букарешт
получилась прескучной. На отдых в столицу
румынского княжества кроме француза нацелились
еще несколько корреспондентов. Всем было ясно, что в
ближайшие дни, а то и недели ничего интересного на
театре военных действий не произойдет – не скоро
оправятся русские от плевненского кровопускания, вот
и потянулась журналистская братия к тыловым
соблазнам.
Собирались долго, и выехали только на третий день.
čudno će biti. Znam da se D’Evre sprema u Bukurešt.
On, naravno, neće odbiti da vas povede sa sobom.
Ne, ovo apsolutno nije čovek nego santa leda, pomisli
Varja. De pokušaj takvog da raskraviš! Nije valjda da ne
vidi da Francuz obigrava oko nje kao mačak oko vruće
kaše. Ma ne, vidi sve, ali, jednostavno, njemu je do toga,
što bi rekla Luška, koliko do lanjskog snega.
Erast Petrovič je, izgleda, njeno kiselo lice protumačio
na svoj način.
– O novcu nemojte brinuti. Jer s-sleduje vam plata,
dnevnice i ostalo. Daću vam. Nešto ćete tamo kupiti,
zabavićete se.
– Pa da, sa Šarlom mi neće biti dosadno – kaza ona
osvetnički.
Glava sedma,
u kojoj Varja gubi zvanje poštene žene
Moskovske gubernijske novosti,
22. jula (3. avgusta) 1877.
Nedeljni feljton
Kada je vaš pokorni sluga doznao da je ovaj grad, u
kojem su proteklih meseci svojski zaseli naši stalni gosti
iz pozadine, vo vremja ono osnovao knjaz Vlad s
nadimkom Nabijač na kolac, a poznat još i po imenu
Drakula – mnogo toga se razjasnilo. Sada je jasno zašto
u Bukureštu za rublju dobijete u najboljem slučaju tri
franka, zašto tričavi ručak u krčmi košta kao banket u
“Slavjanskom bazaru”, a za hotelsku sobu plaćate kao
za zakup Bakingemske palate. Isisavaju, isisavaju
prokleti vampiri rusku krvcu, oblizuju se s velikim
apetitom, pa još i pljuckaju. Najneprijatnije od svega je
to što je posle izbora trećerazrednog nemačkog princa
za rumunskog vlastodršca ova dunavska provincija,
koja za svoju autonomiju ima da zahvali isključivo
Rusiji, zamirisala na kobasicu i salamu. Zagledaju se
bojari-gospodari u her Bizmarka, a naš čovek, Rus,
ovde je nalik na onu kozu koju vuku za vime, a okreću
glavu od nje. Može se pomisliti da na poljima oko
Plevne ne prolivaju svoju svetu krv za rumunsku
slobodu…
Pogrešila je Varja, mnogo je pogrešila. Putovanje u
Bukurešt ispalo je jako dosadno. Na odmor u prestonicu
rumunske kneževine se, osim Francuza, namerilo još
nekoliko novinara. Svima je bilo jasno da se narednih
dana, na možda i nedelja, ništa zanimljivo na ratnom
poprištu neće dešavati – neće se skoro oporaviti Rusi od
krvoprolića oko Plevne, i evo, novinarska bratija
zaputila se prema pozadinskim sablaznima.
Dugo su se spremali i pošli tek trećeg dana. Varju, kao
Варю как даму посадили в бричку к Маклафлину,
остальные поехали верхом, и на француза,
восседавшего на тоскующем от медленной езды
Ятагане, смотреть пришлось издали, а беседу вести с
ирландцем. Тот всесторонне обсудил с Варей
климатические условия на Балканах, в Лондоне и
Средней Азии, рассказал об устройстве рессор своего
экипажа и подробно описал несколько остроумнейших
шахматных этюдов. От всего этого настроение у Вари
испортилось, и на привалах она смотрела на
оживленных попутчиков, в том числе и на
разрумянившегося от моциона д'Эвре,
мизантропически.
На второй день пути – уже проехали Александрию –
стало полегче, потому что кавалькаду догнал Зуров. Он
отличился в сражении, за лихость был взят к Соболеву
в адъютанты, и генерал вроде бы даже хотел
представить его к «анне», но взамен гусар выторговал
себе недельный отпуск – по его выражению, чтобы
размять косточки.
Сначала ротмистр развлекал Варю джигитовкой –
срывал на скаку синие колокольчики, жонглировал
золотыми империалами и вставал в седле на ноги.
Потом предпринял попытку поменяться с pokušao da zameni mesto s Maklaflinom, a kad je
Маклафлином местами, а когда получил
флегматичный, но решительный отпор, пересадил на
свою рыжую кобылу безответного кучера, сам же
уселся на козлы и, поминутно вертя головой, смешил
Варю враками о своем героизме и происках ревнивого
Жеромки Перепелкина, с которым новоиспеченный
адъютант был на ножах. Так и доехали.
Найти Лукана, как и предсказывал Эраст Петрович,
оказалось нетрудно. Следуя инструкциям, Варя
остановилась в самой дорогой гостинице «Руайяль»,
спросила про полковника у портье, и выяснилось, что
son excellence здесь хорошо известен – и вчера, и
позавчера кутил в ресторане. Наверняка будет и
сегодня.
Времени до вечера оставалось много, и Варя
отправилась прогуляться по фешенебельной Каля-
Могошоаей, которая после палаточной жизни казалась
просто Невским проспектом: щегольские экипажи,
полосатые маркизы над окнами лавок, ослепительные
южные красавицы, картинные брюнеты в голубых,
белых и даже розовых сюртуках, и мундиры, мундиры,
мундиры. Русская и французская речь явно заглушали
румынскую. Варя выпила в настоящем кафе две чашки
какао, съела четыре пирожных и совсем было растаяла
от неги, но возле шляпного магазина заглянула
ненароком в зеркальную витрину и ахнула. То-то
встречные мужчины смотрят сквозь и мимо!
Замарашка в линялом голубом платье и пожухлой
соломеной шляпке позорила имя русской женщины. А
по тротуарам фланировали такие мессалины,
разодетые по самой что ни на есть последней
парижской моде!
damu, smestili su u bričku kod Maklaflina, dok su ostali
jahali, te je Varja morala poizdalje da gleda u Francuza
– on je jahao Jatagana, nesrećnog zbog sporog
putovanja, a razgovor da vodi sa Ircem. Ovaj je s
Varjom podrobno prokomentarisao klimatske uslove na
Balkanu, u Londonu i Srednjoj Aziji, ispričao o
mehanizmu s federima na svojim kočijama i detaljno
opisao nekoliko najoštroumnijih šahovskih problema.
Sve to pokvarilo je Varji raspoloženje i za vreme
predaha ona je na živahne saputnike, među njima i na
D’Evrea, rumenog od kretanja, gledala s mržnjom.
Drugog dana putovanja – već behu prošli Aleksandriju –
postalo je lakše jer je u grupu konjanika pristigao Zurov.
On se istakao u boju, zbog hrabrosti Soboljev gaje uzeo
za ađutanta, čak je, izgleda, general hteo da ga predloži i
za „anu”, ali je husar u zamenu, cenjkajući se, izmolio
jednonedeljni odmor da bi, kako sam kaže, razmrdao
kosti.
Konjički kapetan je Varju najpre zabavljao jahačkim
majstorijama – brao u pokretu plave zvončiće, žonglirao
zlatnicima i podizao se na noge u sedlu. Zatim je
naišao na flegmatičan ali odlučan otpor, premestio je na
svoju riđu kobilu poslušnog kočijaša a sam zauzeo
kočijaševo sedište i, svakog trenutka okrećući glavu,
zasmejavao Varju izmišljotinama o svom junaštvu i o
spletkama ljubomornog Žeromke Perepjolkina, s kojim
je novopečeni ađutant bio na krv i nož. Utom su i stigli.
Pokazalo se da Lukana nije teško pronaći, kako je Erast
Petrovič i predvideo. Sledeći uputstva, Varja se smestila
u najskupljem hotelu, „Rojalu”, pitala portira za
pukovnika i ispostavilo se da je son excellence15 ovde
dobro poznat – i juče i prekjuče bančio je u restoranu.
Verovatno će biti tu i večeras.
Do večeri je još bilo daleko i Varja se zaputila da
prošeta po otmenoj Kala-Mogošoajevoj, koja je posle
boravljenja u šatoru izgledala kao Nevski prospekt:
luksuzne kočije, štraftaste tende iznad dućanskih izloga,
zaslepljujuće južne lepotice, upadljivi garavi momci u
plavim, belim i čak ružičastim surtucima. I mundiri,
mundiri, mundiri. Ruski i francuski govor očito su
nadvladavali rumunski. Varja je u pravom kafeu popila
dve šolje kakaoa, pojela četiri kolača i bezmalo se sva
istopila od miline, ali je pored prodavnice šešira
nehotice bacila pogled u izlog s ogledalom i zaprepastila
se. Zato muškarci koje susreće gledaju kroz nju i pored
nje!
Prljavuša u izanđaloj plavoj haljini i izbledelom
slamnatom šeširu brukala je ime ruske žene. A
trotoarima su korzirale prave Mesaline, odevene po
najnovijoj pariskoj modi!
В ресторан Варя ужасно опоздала. Условилась с
Маклафлином на семь, а появилась в девятом.
Корреспондент «Дейли пост», будучи истинным
джентльменом, на рандеву безропотно согласился (не
идти же в ресторан одной – еще сочтут за кокотку), да
и за опоздание не упрекнул ни единым словом, но вид
имел глубоко несчастный. Ничего, долг платежом
красен. Мучил всю дорогу своими
метеорологическими познаниями, теперь пускай
пользу приносит.
Лукана пока в зале не было, и Варя из человеколюбия
попросила еще раз объяснить, как играется
староперсидская защита. Ирландец, совершенно не
заметивший произошедшей в Варе перемены (а
потрачено было шесть часов времени и почти все
разъездные – шестьсот восемьдесят пять франков) сухо
заметил, что такая защита ему неизвестна. Пришлось
поинтересоваться, всегда ли в этих широтах так жарко
в конце июля. Оказалось, что всегда, но это сущие
пустяки по сравнению с влажной жарой Бангалора.
Когда в половине одиннадцатого позолоченные двери
распахнулись и в зал вошел пьяноватый потомок
римского легата, Варя обрадовалась ему как родному,
вскочила и с неподдельной сердечностью замахала
рукой.
Правда, возникло непредвиденное осложнение в виде
пухлой шатенки, висевшей у полковника на локте.
Осложнение взглянуло на Варю с неприкрытой злобой,
и Варя смутилась – как-то не приходило в голову, что
Лукан может быть и женат.
Но полковник решил проблему с истинно военной
решительностью – легонько шлепнул свою спутницу
ладонью пониже пышного шлейфа, и шатенка,
прошипев что-то ядовитое, возмущенно удалилась.
Видимо, не жена, подумала Варя и смутилась еще
больше.
– Наш полевой цветок распустил лепестки и оказался
прекрасной розой! – возопил Лукан, бросаясь к Варе
через весь зал. – Какое платье! Какая шляпка! Боже,
неужто я на Шанзелизе!
Фат и пошляк, конечно, но все равно приятно. Варя
даже позволила ему приложиться к руке, поступилась
принципами ради пользы дела. Ирландцу полковник
кивнул с небрежной благосклонностью (не соперник)
и, не дожидаясь приглашения, уселся за стол. Варе
показалось, что Маклафлин румыну тоже рад. Неужели
устал разговаривать о климате? Да нет, вряд ли.
Официанты уже уносили кофейник и кекс, заказанный
экономным корреспондентом, и тащили вина,
сладости, фрукты, сыры.
– Вы запомните Букарешт! – пообещал Лукан. – В этом
городе все принадлежит мне!
– В каком смысле? – спросил ирландец. – Владеете в
городе значительной недвижимостью?
Румын не удостоил его ответом.
– Поздравьте меня, мадемуазель. Мой рапорт оценен
U restoran je Varja grdno zakasnila. Dogovorila se s
Maklaflinom za sedam, a stigla posle osam.
Korespondent Dejli posta, kao pravi džentlmen, pristao
je na sastanak bez protivljenja (neće valjda sama da ide
u restoran, još će je smatrati droljom), pa ni zbog
zakašnjenja je nije prekoreo nijednom reči, ali je
izgledao vrlo nesrećan. Ali neka bude čist račun – duga
ljubav. Sve vreme puta mučio ju je svojim
meteorološkim znanjima, sad barem neka bude od
koristi.
Lukana zasad još nije bilo u sali, pa je Varja, iz
čovekoljublja, zamolila za još jedno objašnjenje – kako
se igra staropersijska odbrana. Irac pak, uopšte ne
primećujući promenu na Varji (a bilo je utrošeno šest
sati i gotovo celokupna suma dnevnice – šeststo
osamdeset pet franaka) suvo primeti da mu takva
odbrana nije poznata. Morala je da se zainteresuje da li
je na ovoj geografskoj širini uvek tako vruće krajem
jula. Ispostavilo se da jeste, ali da to nije ništa u
poređenju s vlažnom vrelinom Bangalora.
Kad su se u pola jedanaest pozlaćena vrata širom
otvorila i u salu ušao pripiti potomak rimskog legata,
Varja mu se obradovala kao svom najrođenijem,
pridigla se i uistinu srdačno počela da maše rukom.
Doduše, pojavila se nepredviđena poteškoća u vidu
debeljuce s kestenjastom kosom, koja je bila okačena o
pukovnikovu ruku. Poteškoća je s neskrivenom ljutnjom
bacila pogled na Varju, i Varja se zbunila – nekako joj
nije padalo na pamet da Lukan može biti i oženjen.
Ali je pukovnik rešio problem s pravom vojničkom
odlučnošću – lako je šljepnuo svoju pratilju dlanom
poniže bogatog skuta i kestenjasta se, prošištavši nešto
otrovno, zbunjeno udaljila. Očigledno mu nije žena,
pomisli Varja i zbuni se još više.
– Naš poljski cvetak raširio je latice i ukazala se
prekrasna ruža! – povika Lukan, leteći prema Varji
preko cele sale. – Kakva haljina! Kakav šešir! Bože, da
nisam na Šanzelizeu!
Uobraženjak i prostak, naravno, ali je ipak prijatno čuti.
Varja mu čak dopusti da joj poljubi ruku, odrekavši se
principa zarad uspeha posla. Ircu pukovnik klimnu
glavom s nemarnom blagonaklonošću (nije suparnik) i,
ne čekajući poziv, sede za sto. Varji se učinilo da je i
Ircu drago što je došao Rumun. Nije se valjda umorio od
razgovora o klimi? Ma ne, teško da je tako.
Konobari su već odnosili kafu i keks, koje je naručio
štedljivi novinar, i donosili vino, poslastice, voće,
sireve.
– Zapamtićete Bukurešt! – obećavao je Lukan. – U
ovom gradu sve pripada meni!
– U kom smislu? – zapita Irac. – Da li u gradu
posedujete mnogo nekretnina?
Rumun ga ne udostoji odgovora.
– Čestitajte mi, madmazel. Moj raport je ocenjen prema
по заслугам, в самом скором времени могу ждать zasluzi, u najskorije vreme mogu da očekujem
повышения! unapređenje!
– Что за рапорт? – снова поинтересовался Маклафлин. – Kakav raport? – ponovo se zainteresova Maklaflin. –
– Что за повышение? Kakvo unapređenje?
– Повышение ожидает всю Румынию, – с важным – Unapređenje očekuje čitavu Rumuniju – odgovori
видом заявил полковник. – Теперь абсолютно ясно, что pukovnik sav važan. – Sada je potpuno jasno da je ruski
русский император переоценил силы своей армии. Мне imperator precenio snagu svoje armije. Poznato mi je iz
известно из достоверных источников, – он картинно pouzdanih izvora – on teatralno utiša glas i naže se,
понизил голос и наклонился, щекоча Варе щеку golicajući Varjin obraz zavijenim brkom – da će general
завитым усом, – что генерал Криденер от Kridener biti razrešen komandovanja Zapadnim
командования Западным отрядом будет отстранен, и odredom i vojsku koja opseda Plevnu predvodiće naš
войска, осаждающие Плевну, возглавит наш князь knez Karl.
Карл.
Маклафлин достал из кармана блокнот и стал Maklaflin izvuče iz džepa beležnicu i poče da zapisuje.
записывать.
– Не угодно ли прокатиться по ночному Букарешту, – Da l’ biste izvoleli provozati se po noćnom Bukureštu,
мадемуазель Варвара? – прошептал на ухо Лукан, madmazel Varvara? – šapnu Varji na uvo Lukan,
воспользовавшись паузой. – Я покажу вам такое, чего в iskoristivši pauzu. –Takve stvari ću vam pokazati, kakve
вашей скучной северной столице вы не видели. vi u vašoj dosadnoj severnoj prestonici niste videli.
Клянусь, будет что вспомнить. Kunem se, imaćete čega da se sećate.
– Это решение русского императора или просто – Da li je to odluka ruskog imperatora ili je samo želja
пожелание князя Карла? – спросил дотошный kneza Karla? – zapita novinar cepidlaka.
журналист.
– Желания его высочества вполне достаточно, – – Dovoljna je želja njegovog visočanstva – odseče
отрезал полковник. – Без Румынии и ее доблестной pukovnik. –Bez Rumunije i njene slavne armije od
пятидесятитысячной армии русские беспомощны. О, pedeset hiljada... vojnika Rusi su bespomoćni. O,
господин корреспондент, мою страну ожидает великое gospodine dopisniče, moju zemlju očekuje velika
будущее. Скоро, скоро князь Карл станет королем. А budućnost. Uskoro, uskoro će knez Karl postati kralj. A
ваш покорный слуга, – добавил он, обращаясь к Варе, – vaš pokorni sluga – dodade on obraćajući se Varji –
сделается весьма важной персоной. Возможно, даже postaće veoma važna persona. Mogućno čak i senator.
сенатором. Проявленная мною проницательность Pronicljivost koju sam pokazao ocenjena je po zasluzi.
оценена по заслугам. Так как насчет романтической Dakle, šta kažete na romantičnu šetnju? Insistiram.
прогулки? Я настаиваю.
– Я подумаю, – туманно пообещала она, соображая, – Razmisliću – neodređeno obeća ona, smišljajući kako
как бы повернуть разговор в нужное русло. da navede razgovor na željeni smer.
В этот миг в ресторан вошли Зуров и д'Эвре – с точки
U tom času u restoran uđoše Zurov i D’Evre – sa
зрения дела, очень некстати, но Варя все равно была
gledišta zadatka u vrlo nepodesnom trenutku, ali je Varji
рада: при них у Лукана прыти поубавится. bilo drago: u njihovom prisustvu Lukanova energija će
biti ukroćena.
Проследив за направлением ее взгляда, полковник Proprativši njen pogled, pukovnik nezadovoljno
недовольно пробормотал: promrmlja:
– Однако «Руайяль» положительно превращается в – Ipak se ovaj „Rojal” pretvorio u pravo svratište.
проходной двор. Надо было перейти в отдельный Trebalo je preći u separe.
кабинет.
– Добрый вечер, господа, – весело приветствовала – Dobro veče, gospodo – veselo pozdravi Varja
знакомых Варя. – Букарешт – маленький город, не poznanike. – Bukurešt je mali grad, zar ne? Pukovnik
правда ли? Полковник как раз хвастался нам своей nam se upravo hvalisao svojom prozorljivošću. On je
прозорливостью. Он заранее предсказал, что штурм predskazao da će se napad na Plevnu završiti porazom.
Плевны закончится поражением.
– В самом деле? – спросил д'Эвре, внимательно – Zaista? – upita D’Evre, pažljivo pogledavši u Lukana.
посмотрев на Лукана.
– Превосходно выглядите, Варвара Андреевна, – – Divno izgledate, Varvara Andrejevna – reče Zurov. –
сказал Зуров. – Это что у вас, мартель? Человек, Šta to pijete? Martel? Momče, daj čaše!
бокалов сюда!
Румын выпил коньяку и смерил обоих мрачным Rumun ispi konjak i obojicu odmeri mračnim
взглядом. pogledom.
– Кому предсказал? Когда? – прищурился Маклафлин.
– В рапорте на имя своего государя, – пояснила Варя. –
И теперь проницательность полковника оценена по
заслугам.
– Угощайтесь, господа, пейте, – широким жестом
пригласил Лукан и порывисто поднялся. – Все пойдет
на мой счет. А мы с госпожой Суворовой едем
кататься. Она мне обещала.
Д'Эвре удивленно приподнял брови, а Зуров
недоверчиво воскликнул:
– Что я слышу, Варвара Андреевна? Вы едете с Лукой?
Варя была близка к панике. Уехать с Луканом –
навсегда погубить свою репутацию, да еще не
известно, чем кончится. Отказать – сорвать полученное
задание.
– Я сейчас вернусь, господа, – произнесла она
упавшим голосом и быстро-быстро зашагала к выходу.
Надо было собраться с мыслями.
В фойе у высокого, с бронзовыми завитушками зеркала
остановилась, приложила руку к пылающему лбу. Как
поступить? Подняться к себе в номер, запереться и на
стук не отвечать. Прости, Петя, не велите казнить,
господин титулярный советник, не годится Варя
Суворова в шпионки.
Дверь предостерегающе заскрипела, и в зеркале, прямо
за спиной, возникла красная, сердитая физиономия
полковника.
– Виноват, мадемуазель, но с Михаем Луканом так не
поступают. Вы мне в некотором роде делали авансы, а
теперь вздумали публично позорить?! Не на того
напали! Здесь вам не пресс-клуб, здесь я у себя дома!
От галантности будущего сенатора не осталось и
следа. Карие с желтизной глаза метали молнии.
– Идемте, мадемуазель, экипаж ждет. – И на Варино
плечо легла смуглая, поросшая шерстью рука с
неожиданно сильными, будто выкованными из железа
пальцами.
– Вы с ума сошли, полковник! Я вам не куртизанка! –
вскрикнула Варя, оглядываясь по сторонам.
Людей в фойе было довольно много, все больше
господа в летних пиджаках и румынские офицеры. Они
с любопытством наблюдали за пикантной сценой, но
заступаться за даму (да и даму ли?), кажется, не
собирались.
Лукан сказал что-то по-румынски, и зрители
понимающе засмеялись.
– Много пила, Маруся? – спросил один по-русски, и
все захохотали еще пуще.
Полковник властно обхватил Варю за талию и повел к
выходу, да так ловко, что сопротивляться не было
никакой возможности.
– Вы наглец! – воскликнула Варя и хотела ударить
Лукана по щеке, но он успел схватить ее за запястье.
От придвинувшегося вплотную лица пахнуло смесью
перегара и одеколона. Сейчас меня вытошнит,
– Kome je predskazao? Kada? – zaškilji Maklaflin.
– U raportu svome caru – objasni Varja. – I sada je
pukovnikova pronicljivost ocenjena prema zasluzi.
– Gostite se, gospodo, pijte – širokim gestom pozva
Lukan i naglo ustade. – Sve ide na moj račun. A
gospođa Suvorova i ja ćemo se provozati. Obećala je.
D’Evre začuđeno podiže obrve a Zurov u neverici
viknu:
– Šta to čujem, Varvara Andrejevna? Vi odlazite s
Lukom? Varju samo što nije uhvatila panika. Otići sa
Lukanom – znači zauvek izgubiti svoju reputaciju, a još
se i ne zna na šta može izići. Odbiti – znači odustati od
dobijenog zadatka.
– Odmah se vraćam, gospodo – reče ona potištenim
glasom na se hitro zaputi prema izlazu. Trebalo je da
pribere misli.
U foajeu, pokraj visokog ogledala sa bronzanim
uvijucima ona zastade, položi dlan na vrelo čelo. Kako
da postupi? Da se popne u svoju sobu, da se zaključa i
da ne odgovara na kucanje. Oprosti, Peća, a vi,
gospodine titularni savetniče, nemojte tražiti kaznu,
Varja Suvorova nije pogodna za špijuniranje.
Vrata upozoravajuće škripnuše i u ogledalu se, tačno
njoj iza leđa, pojavi crveno, ljutito pukovnikovo lice.
– Izvinite, madmazel, ali s Mihajem Lukanom ne može
se tako postupati. U izvesnom smislu ste mi davali
avanse, a sad ste namislili da me javno obrukate? Ne
može to kod mene! Ovde vi niste u pres-klubu, ovde
sam ja kod kuće!
Od galantnosti budućeg senatora nije ostalo ni traga. Iz
crno-žutih očiju sevale su munje.
– Hajdemo, madmazel, kočije čekaju. – Na Varjino
rame spusti se pocrnela, maljava ruka s neočekivano
snažnim prstima, kao da su od gvožđa.
– Vi ste poludeli, pukovniče! Ja vam nisam kurtizana! –
povika Varja, osvrćući se naokolo.
U foajeu je bilo poprilično sveta, uglavnom gospode u
letnjim sakoima i rumunskih oficira. Oni su s
radoznalošću posmatrali pikantnu scenu, ali da zaštiti
damu (a da li je i dama?) niko izgleda nije nameravao.
Lukan reče nešto na rumunskom, i gledaoci se
zakikotaše s razumevanjem.
– Jesi li se naljoskala, Marusja? – zapita neko na
ruskom, i zaori se grohot.
Pukovnik odlučno obuhvati Varju oko struka i povede je
prema izlazu, ali tako vešto da nije bilo nikakve
mogućnosti da mu se suprotstavi.
– Vi ste bezobraznik! – povika Varja i htede da ošamari
Lukana, ali on uspe da je uhvati za podlakticu. Od lica
koje joj se sasvim približilo osećali su se pomešani
alkohol i kolonjska voda. Sad ću se ispovraćati, pomisli
испуганно подумала Варя.
Однако в следующую секунду руки полковника
разжались сами собой. Сначала звонко хлопнуло,
потом сочно хряпнуло, и Варин обидчик отлетел к
стене. Одна его щека была багровой от пощечины, а
другая белой от увесистого удара кулаком. В двух
шагах плечом к плечу стояли Д'Эвре и Зуров.
Корреспондент потряхивал пальцами правой руки,
гусар потирал кулак левой.
– Между союзниками пробежала черная кошка, –
констатировал Ипполит. – И это только начало.
Мордобоем, Лука, не отделаешься. За такое
обхождение с дамой шкуру дырявят.
Д'Эвре же ничего не сказал – молча стянул белую
перчатку и швырнул полковнику в лицо.
Тряхнув головой, Лукан распрямился, потер скулу.
Посмотрел на одного, на другого. Варю больше всего
поразило то, что о ее существовании все трое,
казалось, совершенно забыли.
– Меня вызывают на дуэль? – Румын сипло, словно
через силу, цедил французские слова. – Сразу оба? Или
все-таки по одному?
– Выбирайте того, кто вам больше нравится, – сухо
обронил д'Эвре. – А если повезет с первым, будете
иметь дело со вторым.
– Э-э нет, – возмутился граф. – Так не пойдет. Я
первым сказал про шкуру, со мной и стреляться.
– Стреляться? – неприятно засмеялся Лукан. – Нет уж,
господин шулер, выбор оружия за мной. Мне отлично
известно, что вы с мсье писакой записные стрелки. Но
здесь Румыния, и драться мы будем по-нашему, по-
валашски.
Он крикнул что-то, обратившись к зрителям, и
несколько румынских офицеров охотно вынули из
ножен сабли, протягивая их эфесами вперед.
– Я выбираю мсье журналиста, – хрустнул пальцами
полковник и положил руку на рукоять своей шашки.
Он трезвел и веселел прямо на глазах. – Возьмите
любой из этих клинков и пожалуйте во двор. Сначала я
проткну вас, а потом отрежу уши господину бретеру.
В толпе одобрительно зашумели и кто-то даже
крикнул: «Браво!». Д'Эвре пожал плечами и взял ту
саблю, что была ближе. Зевак растолкал Маклафлин:
– Остановитесь! Шарль, не сходите с ума! Это же
дикость! Он вас убьет! Рубиться на саблях – это
балканский спорт, вы им не владеете!
– Меня учили фехтовать на эспадронах, а это почти
одно и то же, – невозмутимо ответил француз,
взвешивая в руке клинок.
– Господа, не надо! – наконец обрела голос Варя. – Это
все из-за меня. Полковник немного выпил, но он не
хотел меня оскорбить, я знаю. Ну перестаньте же, это в
конце концов нелепо! В какое положение вы меня
ставите? – Ее голос жалобно дрогнул, но мольба так и
не была услышана.
Varja.
Ali sledeće sekunde pukovnikove ruke same popustiše.
Najpre je nešto zvonko pljesnulo, zatim sočno prasnulo i
Varjin napasnik odlete prema zidu. Jedan obraz bio mu
je crven od šamara, drugi beo od teškog udarca
pesnicom. Na dva koraka, rame uz rame, stajali su
D’Evre i Zurov. Novinar je otresao prste desne ruke,
husar je levom trljao pesnicu.
– Između saveznika je protrčala crna mačka – zaključi
Ipolit. –I ovo je samo početak. Nećeš se, Luka, izvući
samo udarcem no njušci. Za ovakvo ponašanje sa
damom dobija se metak.
D’Evre nije govorio ništa – on ćutke steže belu rukavicu
i baci je pukovniku u lice.
Protresavši glavu, Lukan se uspravi, protrlja
slepoočnicu. Pogleda u jednoga na u drugoga. Varju je
najviše zaprepastilo to što su na njeno postojanje sva
trojica, izgleda, potpuno zaboravila.
– Izazvan sam na dvoboj? – Rumun je promuklo, kao na
silu, cedio francuske reči. – Obojica odjednom? Ili ipak
jedan no jedan?
– Birajte onoga ko vam se više dopada – procedi
D’Evre. – A ako budete uspešni kod prvog, imaćete
posla s drugim.
– E-e ne može – pobuni se grof. – Neće moći tako. Ja
sam prvi rekao ono za kožu, sa mnom neka se oproba u
gađanju.
– U gađanju? – neprijatno se zasmeja Lukan. – A ne,
gospodine prevarante, ja biram oružje. Odlično mi je
poznato da ste vi i mesje piskaralo pasionirani strelci.
Ali ovo je Rumunija, i tući ćemo se na naš način, vlaški.
On nešto doviknu, obrativši se gledaocima, i nekoliko
rumunskih oficira spremno izvukoše iz kanija sablje,
pružajući ih balčacima napred.
– Biram mesje novinara – pucnu prstima pukovnik i
namesti ruku na rukohvat svoje sablje. On se treznio i iz
časa u čas postajao sve veseliji. – Uzmite bilo koje od
tih sečiva i izvolite u dvorište. Prvo ću proburaziti vas, a
posle ću da odrežem upi gospodinu kavgadžiji.
U gomili se začu žagor odobravanja, neko čak povika
„Bravo!” D’Evre sleže ramenima i uze onu sablju koja
mu je bila bliža. Između zijala probijao se Maklaflin:
– Stanite! Šarle, nemojte biti ludi! Pa to je divljaštvo!
On će vas ubiti! Sabljama se boriti – to je balkanski
sport, vi ne vladate njime!
– Učio sam mačevanje espadronima, a to je gotovo isto
– spremno odgovori Francuz, premeravajući u ruci
sečivo.
– Gospodo, nemojte! – najzad je došla do glasa Varja. –
Sve je to zbog mene. Pukovnik je malo popio, ali nije
hteo da me uvredi, znam to. Pa prestanite; na kraju
krajeva, to je besmisleno! U kakvu situaciju mene
dovodite? – njen glas žalosno zadrhta, ali molba joj
svejedno nije bila uslišena.
Даже не взглянув на даму, из-за чести которой, Čak i ne pogledavši u damu zbog čije časti je, zapravo,
собственно, произошла вся история, свора мужчин, došlo do cele te situacije, čopor muškaraca, u živom
оживленно переговариваясь, двинулась по коридору в razgovoru, krenuo je hodnikom prema unutarnjem
сторону внутреннего дворика. С Варей остался один dvorištu. S Varjom je ostao samo Maklaflin.
Маклафлин.
– Глупо, – сердито сказал он. – Какие еще эспадроны? – Glupo – ljutito reče on. – Kakvi espadroni!? Pa ja sam
Я-то видел, как румыны управляются с саблей. Тут в video kako Rumuni barataju sabljom. Ovde ni u treću
третью позицию не встают и «гарде» не говорят. Рубят poziciju niko ne staje, niti izgovara „gard”. Seku na
ломтями, как кровяную колбасу. Ах, какое перо komade, kao krvavicu. Ah, kakvo pero gubimo, i na
погибает, и как по-идиотски! Все французская спесь. kakav idiotski način! Sve je to francuska uobraženost.
Индюку Лукану тоже не поздоровится. Засадят в Ćuran Lukan takođe neće dobro proći. Zatvoriće ga i
тюрьму, и просидит до самой амнистии по случаю preležaće u zatvoru sve do amnestije u slučaju pobede.
победы. Вот у нас в Британии… Evo kod nas u Britaniji...
– Боже, боже, что делать, – потерянно бормотала Варя, – Bože, Bože, šta da radimo – izgubljeno je mrmljala
не слушая. – Я одна во всем виновата. Varja, ne slušajući. – Ja sam, jedino ja, za sve kriva.
– Кокетство, сударыня, – большой грех, – неожиданно – Koketiranje je, gospođice, veliki greh – neočekivano
легко согласился ирландец. – Еще со времен lako složi se Irac. – Još od vremena Trojanskog rata...
Троянской войны…
Из двора донесся дружный вопль множества мужских Iz dvorišta se začu složni jauk mnoštva muških glasova.
голосов.
– Что там? Неужели кончено? – Варя схватилась за – Šta se tamo zbiva? Nije valjda gotovo? – Varja se
сердце. – Как быстро! Сходите, Шеймас, посмотрите. uhvati za srce.
Умоляю!
Маклафлин замолчал, прислушиваясь. На его – Kako brzo! Otidite, Šejmase, vidite. Molim vas!
добродушном лице застыла тревога. Выходить во двор Maklaflin zaćuta, osluškujući. Njegovo dobrodušno lice
корреспонденту явно не хотелось. bilo je sleđeno od brige. Da izlazi u dvorište novinar
očigledno nije želeo.
– Ну что же вы медлите, – поторопила его Варя. – – Ama šta čekate – požurivala ga je Varja. – Možda mu
Может быть, ему нужна медицинская помощь. Ах, je potrebna medicinska pomoć. Ah, kakvi ste to vi!
какой вы!
Она метнулась в коридор, но навстречу, бренча Ona pojuri hodnikom, ali joj je u susret dolazio Zurov,
шпорами, шел Зуров. zveckajući mamuzama.
– Какая жалость, Варвара Андреевна! – еще издали – Kakva žalost, Varvara Andrejevna! – još izdaleka
крикнул он. – Какая непоправимая утрата! doviknu on. – Kakav nenadoknadivi gubitak!
Она обреченно припала плечом к стене, подбородок Ona se, kao osuđena na propast, nasloni ramenom na
задрожал. zid, brada joj je drhtala.
– Как могли мы, русские, утратить традицию – Kako smo mogli mi, Rusi, da izgubimo tradiciju
сабельной дуэли! – продолжал сокрушаться Ипполит. – dvoboja sabljama! – i dalje se vajkao Ipolit. – Lepo za
Красиво, зрелищно, эффектно! Не то что пиф-паф, и gledanje, efektno! Ne samo pif-paf i gotovo! Ovo je
готово! А тут балет, поэма, бахчисарайский фонтан! balet, poema, bahčisarajska fontana!
– Перестаньте нести чушь, Зуров! – всхлипнула Варя. – – Dosta s glupostima, Zurove! – zajeca Varja. – Kažite
Скажите же толком, что там? jasno, šta se desilo?
– О, это надо было видеть. – Ротмистр возбужденно – O, to je trebalo videti. – Konjički kapetan uzbuđeno
посмотрел на нее и на Маклафлина. – Все свершилось pogleda u Maklaflina. – Sve se odigralo u deset sekundi.
в десять секунд. Значит, так. Маленький, тенистый Dakle, ovako. Malo, senovito dvorište. Popločano
двор. Каменные плиты, свет фонарей. Мы, зрители, на kamenjem, osvetljeno fenjerima. Mi, gledaoci, gore
галерее, внизу только двое – Эвре и Лука. Союзник smo, na galeriji, dole su samo njih dvojica, Evre i Luka.
вольтижирует, помахивает шашкой, чертит в воздухе Saveznik pravi akrobatske vežbe – razmahuje sabljom,
восьмерки, подбросил и разрубил пополам дубовый crta u vazduhu osmice, nabacio je hrastov list i presekao
листок. Публика в восторге, хлопает в ладоши. ga na pola. Publika oduševljena, aplaudira. Francuz
Француз просто стоит, ждет, пока наш павлин кончит jednostavno stoji, čeka kada će naš paun prestati da se
красоваться. Потом Лука скок вперед и делает клинком šepuri. Zatim Luka skokom napred načini bodežom
этакий скрипичный ключ на фоне атмосферы, а Эвре, pravi violinski ključ u vazduhu, a Evre, ne mičući se s
не трогаясь с места, только подался туловищем назад, mesta, samo se izvi telom unazad, ukloni se od udarca i
ушел от удара и молниеносно, я и не заметил как, munjevito, ja nisam ni video kako, suknu sabljom –
чиркнул сабелькой – прямо румыну по горлу, самым pravo Rumunu pod grlo, samim bridom. Ovaj zakrklja,
острием. Тот забулькал, повалился ничком, ногами
подергал и все, в отставку без пенсиона. Конец дуэли.
– Проверили? Мертв? – быстро спросил ирландец.
– Мертвее не бывает, – уверил его гусар. – Кровищи
натекло с Ладожское озеро. Варвара Андреевна, да вы
расстроились! На вас лица нет! Обопритесь-ка на меня.
– И охотно обнял Варю за бок, что в данной ситуации
было кстати.
– Д'Эвре? – пролепетала она.
Зуров словно ненароком подобрался рукой повыше и
беспечно сообщил:
– А что ему? Пошел сдаваться в комендатуру.
Известное дело, по головке не погладят. Не
юнкеришку освежевал – полковника. Турнут обратно
во Францию, и это в лучшем случае. Вот я вам пуговку
расстегну, легче дышать будет.
Варя ничего не видела и не слышала. Опозорена,
думала она. Навеки утратила звание порядочной
женщины. Доигралась с огнем, дошпионилась.
Легкомысленная дура, а мужчины – звери. Из-за нее
убит человек. И д'Эвре она больше не увидит. А самое
ужасное – оборвана нить, что вела к вражеской
паутине.
Что скажет Эраст Петрович?
Глава восьмая,
в которой Варя видит ангела смерти
«Правительственный вестник» (Санкт-Петербург),
30 июля (11 августа) 1877 г.
«Невзирая на мучительные приступы эпидемического
катара и кровавого поноса, Государь провел последние
дни, посещая госпитали, переполненные тифозными
больными и ранеными. Его императорское величество
относится с такою искреннею сердечностью к
страдальцам, что невольно становится тепло при
этих сценах. Солдатики, как дети, бросаются на
подарки и радуются чрезвычайно наивно. Автору сих
строк не раз приходилось видеть, как прекрасные
синие глаза Государя овлажнялись слезою.
Невозможно наблюдать эти сцены без особого
чувства благоговейного умиления».
Эраст Петрович сказал вот что: – Долгонько д-
добирались, Варвара Андреевна. Много интересного
пропустили. Сразу же по получении вашей т-
телеграммы я распорядился провести тщательный
осмотр палатки и личных вещей убитого. Ничего
особенно любопытного не нашли. А позавчера из
Букарешта доставили находившиеся при Лукане
бумаги. И что вы д-думаете?
Варя боязливо подняла глаза, впервые посмотрев
титулярному советнику в лицо. Жалости или, того
хуже, презрения в фандоринском взгляде не прочла –
лишь сосредоточенность и, пожалуй, азарт.
svali se ničice, noge mu se cimnuše, i gotovo, u ostavku
bez penzije. Kraj dvoboja.
– Jeste li proveravali? Mrtav? – brzo upita Irac.
– Mrtav da mrtviji biti ne može – uveravaše ga husar. –
Isteklo je krvi kao Ladoško jezero. Varvara Andrejevna,
pa vama nije dobro! Beli ste kao kreč! De, oslonite se na
mene. – I sa zadovoljstvom obuhvati Varju oko struka,
što je u ovom slučaju bilo na mestu.
– D’Evre?
Zurov kao slučajno pomeri ruku naviše i bezbrižno
izjavi:
– A šta će? Otišao je u komandu da se prijavi. Zna se,
neće ga pomaziti po glavi. Nije odrao pitomca, nego
pukovnika. Nazad u Francusku, u zatvor, to u najboljem
slučaju. Evo, otkopčaću vam dugme, lakše ćete disati.
Varja ništa nije videla ni čula. Osramoćena, mislila je.
Zauvek izgubila zvanje pristojne žene. Nema više
igranja vatrom, špijuniranja. Lakomislena glupača, a
muškarci su zveri. Zbog nje je ubijen čovek. I D’Evrea
više neće videti. A najstrašnije – prekinuta je nit koja je
vodila do neprijateljske paučine.
Šta će peći Erast Petrovič?
Glava osma,
u kojoj će Varja videti anđela smrti
Praviteljstveni vesnik (Sankt Peterburg),
30. jula (11. avgusta) 1877
Uprkos teškim napadima epidemijskog katara i krvave
dijareje, Car poslednjih dana obilazi bolnice, prepune
obolelih od tifusa i ranjenika. Njegovo imperatorsko
veličanstvo se prema paćenicima odnosi s takvom
iskrenom srdačnošću da vas i nehotice obuzima toplina
prilikom tih susreta. Vojnici se, kao dece, otimaju o
darove i raduju se potpuno naivno. Autor ovih redova
više puta je imao prilike da vidi kako su se prelepe
plave Careve oči ovlažile suzama. Nemoguće je gledati
te prizore a ne osećati posebno ganuće ispunjeno
strahopoštovanjem.
Evo šta je rekao Erast Petrovič: – Dugo ste p-putovali,
Varvara Andrejevna. Propustili ste mnogo toga
zanimljivog. Čim sam dobio vaš t-telegram, naredio sam
da se detaljno pretresu šator i lične stvari ubijenog. Ništa
posebno zanimljivo nije nađeno. A prekjuče su iz
Bukurešta dopremljeni papiri koje je Lukan imao uza se.
I šta mislite?
Varja bojažljivo podiže oči, prvi put pogledavši
titularnom savetniku u lice. U Fandorinovom pogledu
nije bilo sažaljenja niti, još gore, prezrenja – samo
usredsređenost i, možda, zanetost. Olakšanje istog trena
Облегчение тут же сменилось стыдом: тянула время,
страшась возвращения в лагерь, нюни распускала из-за
своего драгоценного реноме, а о деле и думать забыла,
эгоистка.
– Говорите же! – поторопила она Фандорина, с
интересом наблюдавшего за слезинкой, что медленно
катилась по Вариной щеке.
– Вы уж п-простите великодушно, что втравил вас в
этакую историю, – виновато произнес Эраст Петрович.
– Всякого ожидал, но т-такого…
– Что вы обнаружили в бумагах Лукана? – сердито
перебила его Варя, чувствуя, что если разговор не
свернет в деловое русло, она непременно разревется.
Собеседник то ли догадался о подобной возможности,
то ли просто счел тему исчерпанной, но углубляться в
букарештский эпизод не стал.
– Интереснейшие пометки в записной книжке. Вот,
взгляните-ка.
Он достал из кармана кокетливую книжечку в
парчовом переплете и открыл заложенную страничку.
Варя пробежала глазами колонку цифр и букв: 19 = Z –
1500 20 = Z – 3400 – i 21 = J + 5000 Z – 800 22 = Z –
2900 23 = J + 5000 Z – 700 24 = Z – 1100 25 = J + 5000 Z
– 1000 26 = Z – 300 27 = J + 5000 Z – 2200 28 = Z – 1900
29 = J + 15000 Z + i Прочла еще раз медленней, потом
снова. Ужасно хотелось проявить остроту ума.
– Это шифр? Нет, нумерация идет подряд… Список?
Номера полков? Количество солдат? Может быть,
потери и пополнения? – зачастила Варя, наморщив
лоб. – Значит, Лукан все-таки был шпион? Но что
означают буквы – Z, J, i? A может, это формулы или
уравнения?
– Вы льстите покойнику, Варвара Андреевна. Все
гораздо проще. Если это и уравнения, то весьма
незамысловатые. Правда, с одним неизвестным.
– Только с одним? – поразилась Варя.
– Посмотрите внимательней. В первой к-колонке,
разумеется, числа, Лукан ставит после них двойную
черточку. С 19 по 29 июля по западному стилю. Чем
занимался полковник в эти дни?
– Откуда мне знать? Я же за ним не следила. – Варя
подумала. – Ну, в штабе, наверно, был, на позиции
ездил.
– Ни разу не видел, чтобы Лукан ездил на п-позиции. В
основном встречал его т-только в одном месте.
– В клубе?
– Вот именно. И чем он там занимался?
– Да ничем, в карты резался.
– Б-браво, Варвара Андреевна.
Она взглянула на листок еще раз.
– Так это он карточные расчеты записывал! После Z
минус, после J всегда плюс. Значит буквой Z он
помечал проигрыши, а буквой J выигрыши? Только и
всего? – Варя разочарованно пожала плечами. – Но где
ж здесь шпионаж?
– А никакого шпионажа не было. Шпионаж – высокое
zameni stid: odugovlačila je plašeći se povratka u logor,
cmizdrila zbog svog dragocenog ugleda, a na posao čak
nije ni pomislila, egoistkinja.
– Ama govorite! – požuri ona Fandorina koji je
zainteresovano pratio suzu što je polako klizila niz
Varjin obraz.
– Molim vas da mi op-prostite što sam vas uvukao u
ovakvu situaciju – poče Erast Petrovič s osećanjem
krivice. – Sve sam očekivao, ali ovo...
– Šta ste našli u Lukanovim papirima – ljutito prekide
Varja, osećajući da će, ako razgovor ne skrene na
poslovni kolosek, neizbežno zaridati.
Sagovornik se ili dosetio takve mogućnosti ili je
jednostavno smatrao da je tema iscrpljena – tek, nije
hteo da se upušta u razmatranje bukureške epizode.
– Jako zanimljive beleške u notesu. ‘Ajte, bacite pogled.
On izvuče iz džepa kitnjastu knjižicu u pozlaćenom
povezu i otvori obeleženu stranicu. Varja prelete
pogledom kolonu cifara i slova: 19 = Z – 1500 20 = Z –
3400 – i 21 = J + 5000 Z – 800 22 = Z – 2900 23 = J +
5000 Z – 700 24 = Z – 1100 25 = J + 5000 Z – 1000 26
= Z – 300 27 = J + 5000 Z – 2200 28 = Z – 1900 29 = J
+ 15000 Z + i Pročitala je još jednom, sporije, na još
jednom. Silno je poželela da pokaže koliko je bistra.
–Je li ovo šifra? Ne, numerisanje ide no redu... Spisak?
Brojevi pukova? Brojno stanje vojnika? Možda gubici i
nadoknade? – zabrza Varja nabirući čelo.– Znači, Lukan
je ipak bio špijun? Ali šta znače slova Z, J, i? A možda
su to formule, ili jednačine?
– Vi laskate pokojniku, Varvara Andrejevna. Sve je
mnogo jednostavnije. Ako i jesu jednačine, onda su vrlo
proste. Doduše, s jednom nepoznatom.
– Samo s jednom? – zapanji se Varja.
– Pogledajte pažljivije. U prvoj rubrici su, razume se,
datumi. Lukan posle njih stavlja udvojenu crticu. Od 19.
do 29. jula no zapadnom kalendaru. Čime se bavio
pukovnik tih dana?
– Otkud ja znam? Nisam ga pratila. – Varja porazmisli.
– Pa, bio je, naravno, u štabu, išao na položaj.
– Nisam nijednom video da je Lukan išao na p-položaj.
Uglavnom sam ga viđao s-samo na jednom mestu.
– U klubu?
– Upravo tamo. I šta je tamo radio?
– Pa ništa. Ljuštio je karte.
– B-bravo, Varvara Andrejevna.
Ona još jednom baci pogled na papirić.
– Pa on je to zapisivao kartaške račune! Posle Z minus,
posle J uvek plus. Znači slovom Z on je obeležavao
gubitke, a slovom J dobitke? I to je sve? – Varja
razočarano sleže ramenima. – Ali gde je tu špijunaža?
– Ma nije bilo nikakve špijunaže. Špijunaža je visoka
искусство, здесь же мы имеем дело с элементарным п-
подкупом и предательством. 19 июля, накануне первой
Плевны, в клубе появился бретер Зуров, и Лукан
втянулся в игру.
– Выходит, Z – это Зуров? – воскликнула Варя. –
Погодите-ка… – Она зашептала, глядя на цифры. –
Сорок девять… семь в уме… Сто четыре… – И
подытожила. – Всего он проиграл Зурову 15800. Вроде
бы сходится, Ипполит ведь тоже говорил про
пятнадцать тысяч. Однако что такое i?
– П-полагаю, пресловутый перстень, по-румынски inel.
20 июля Лукан его проиграл, 29-го отыграл обратно.
– Однако кто такой J? – потерла лоб Варя. – Среди
игроков на J вроде бы никого не было. У этого
человека Лукан выиграл… м-м… Ого! Тридцать пять
тысяч! Что-то не припоминаю за полковником таких
крупных выигрышей. Он бы непременно похвастался.
– Тут хвастаться было нечем. Это не выигрыш, а
гонорар за измену. П-первый раз загадочный J вручил
полковнику деньги 21 июля, когда Лукан проигрался
Зурову в пух и прах. Далее покойный получал от
своего неведомого покровителя по пять т-тысяч 23-го,
25-го и 27-го, то есть через день. Это и позволяло ему
вести игру с Ипполитом. 29-го июля Лукан получил
сразу пятнадцать тысяч. Спрашивается, почему так м-
много и почему именно 29-го?
– Он продал диспозицию второй Плевны! – ахнула
Варя. – Роковой штурм произошел 30 июля, на
следующий день!
– Еще раз браво. Вот вам секрет и лукановской п-
прозорливости, и поразительной т-точности турецких
артиллеристов, расстрелявших наши колонны еще на
подходе, по площадям.
– Но кто таков это J? Неужто вы никого не
подозреваете?
– Отчего же, – невнятно пробурчал Фандорин. – П-
подозреваю… Однако пока не складывается.
– Значит, нужно просто найти этого самого J, и тогда
Петю освободят, Плевну возьмут и война закончится?
Эраст Петрович подумал, наморщил гладкий лоб и
очень серьезно ответил:
– Ваша логическая цепочка не вполне к-корректна, но
в принципе верна.
В пресс-клубе Варя появиться в тот вечер не
осмелилась. Наверняка все винят ее и в смерти Лукана
(они же не знают об измене), и в изгнании всеобщего
любимца д'Эвре. Француз из Букарешта в лагерь так и
не вернулся. По словам Эраста Петровича, дуэлянта
подержали под арестом и велели в двадцать четыре
часа покинуть территорию Румынского княжества.
В надежде повстречать Зурова или хотя бы
Маклафлина и выведать у них, насколько сурово к
преступнице общественное мнение, бедная Варя
прогуливалась кругами вокруг пестревшего
разноцветными флажками шатра, держа дистанцию в
umetnost, ovde je pak reč o elementarnom p-
potkupljivanju i izdaji. Uoči prve Plevne, 19. jula, u
klubu se pojavio kavgadžija Zurov, i Lukan se upustio u
igru.
– Ispada da je Z – Zurov? – viknu Varja. – Čekajte–
čekajte... – Ona poče da šapuće, gledajući u cifre. –
Četrdeset devet... sedam pamtim... Sto četiri... – I sabra.
– Ukupno je izvukao Zurovu 15 800. Izgleda da se
slaže, jer i Ipolit je govorio o petnaest hiljada. Ali šta
znači ovo i?
– P-pretpostavljam, čuveni prsten, na rumunskom inel.
Lukan gaje prokockao 20. jula, a 29. ga dobio natrag.
– Ali ko je taj J? – protrlja Varja čelo. – Među igračima
nije bilo nikoga na J. Od toga čoveka Lukan je dobio...
m-m.. Oho! Trideset pet hiljada! Nešto se ne sećam da
je pukovnik imao tako krupne dobitke. On bi se
obavezno pohvalio.
– Tu nije imao čime da se hvali. To nije dobitak, već
honorar za izdaju. P-prvi put zagonetni J dao je novac
21. jula, kada je Lukan izgubio od Zurova do poslednje
parice. Dalje je pokojnik dobijao od svog neznanog
pokrovitelja no pet h-hiljada, 23,25. i 27, to jest svaki
drugi dan. To mu je i omogućilo da igra s Ipolitom. A
29. jula Lukan je dobio odjednom petnaest hiljada.
Postavlja se pitanje zašto toliko p-puno i zašto upravo
29?
– Tad je prodao dispoziciju druge Plevne! – jauknu
Varja. – Odlučujući napad bio je 30. jula, sledećeg dana!
– Još jednom bravo. Eto vam tajne Lukanove p-
pronicljivosti, i poražavajuće p-preciznosti turskih
artiljeraca, koji su osuli paljbu na naše kolone još na
prilazu, pri zaposedanju položaja.
– Ali ko li je taj J? Zar vi ne sumnjate ni na koga?
– Kako da ne – nerazgovetno promrmlja Fandorin. – S-
sumnjam... Ali zasad mi se ne uklapa.
– Znači, jednostavno treba naći upravo toga J, i tad će
Peća biti pušten, Plevna zauzeta i rat će biti završen?
Erast Petrovič promisli, nabra glatko čelo i veoma
ozbiljno odgovori:
– Vaš logički niz nije sasvim korektan, ali je u principu
tačan.
Varja nije imala hrabrosti da se te večeri pojavi u pres-
klubu. Verovatno je svi smatraju krivom i za Lukanovu
smrt (jer oni ne znaju za izdaju) i za proterivanje opšteg
ljubimca D’Evrea. Francuz se nije iz Bukurešta vratio u
logor. Po rečima Erasta Petroviča, učesnika dvoboja
zadržali su u pritvoru i naredili mu da u roku od
dvadeset četiri časa napusti teritoriju rumunske
kneževine.
U nadi da će sresti Zurova, ili barem Maklaflina, i od
njih doznati koliko je surovo javno mnjenje prema
prestupnici, sirota Varja kružila je oko šatora koji se
šareneo od raznobojnih zastavica, držeći se rastojanja od
stotinak metara. Nije mogla da makne apsolutno nikud,
сто шагов. Податься было решительно некуда, а идти к
себе в палатку очень уж не хотелось. Милосердные
сестры, славные, но ограниченные создания, снова
станут обсуждать, кто из врачей душка, а кто злюка, и
всерьез ли однорукий поручик Штрумпф из
шестнадцатой палаты сделал предложение Насте
Прянишниковой.
Полог шатра колыхнулся, Варя увидела приземистую
фигуру в синем жандармском мундире и поспешно
отвернулась, сделав вид, что любуется осточертевшим
видом деревеньки Богот, приютившей штаб
главнокомандующего. Где, спрашивается,
справедливость? Подлый интриган и опричник
Казанзаки ходит в клуб запросто, а она, в сущности,
невинная жертва обстоятельств, топчется на пыльной
дороге, словно какая-то дворняжка! Варя возмущенно
тряхнула головой и твердо решила убраться восвояси,
но сзади раздался вкрадчивый голос ненавистного
грека:
– Госпожа Суворова! Какая приятная встреча.
Варя обернулась и скорчила гримасу, уверенная, что за
непривычной любезностью подполковника
немедленно последует какой-нибудь змеиный укус.
Казанзаки смотрел на нее, растянув толстые губы в
улыбке, а взгляд у него был непонятный, чуть ли не
искательный.
– Все в клубе только о вас и говорят. Ждут с
нетерпением. Не каждый день, знаете ли, из-за
прекрасных дам клинки скрещивают, да еще с
летальным исходом.
Настороженно нахмурившись, Варя ждала подвоха, но
жандарм заулыбался еще слаще.
– Граф Зуров еще давеча расписал всю эскападу в
сочнейших красках, а сегодня еще и эта статья…
– Какая статья? – не на шутку перепугалась Варя.
– Ну как же, наш опальный д'Эвре разразился в «Ревю
паризьен» целой полосой, в которой описывает
поединок. Романтично. Вас именует исключительно
«la belle m-lle S».
– И что же, – Варин голос чуть-чуть дрогнул, – никто
меня не винит?
Казанзаки приподнял густейшие брови:
– Разве что Маклафлин и Еремей Ионович. Но первый
– известный брюзга, а второй редко наезжает, только
если с Соболевым. Кстати, Перепелкину за последний
бой «Георгий» вышел. С каких таких заслуг? Вот что
значит – оказаться в правильном месте и в правильное
время.
Подполковник завистливо причмокнул и осторожно
перешел к главному:
– Все гадают, куда запропастилась наша героиня, а
героиня, оказывается, занята важными
государственными делами. Ну-с, что там на уме у
хитроумного господина Фандорина? Какие гипотезы
по поводу таинственных записей Лукана? Не
удивляйтесь, Варвара Андреевна, я в курсе событий.
a nikako nije želela da se vrati u svoj šator. Milosrdne
sestre, dobra ali ograničena bića, ponovo će razglabati
koji je doktor duša od čoveka a koji zloća, i da li je
jednoruki poručnik Štrumf iz šesnaestog šatora
odistinski zaprosio Nastju Pranjišnjikovu.
Šatorsko krilo se zanjiha, Varja ugleda nisku figuru u
plavom žandarmskom mundiru i brzo se okrenu,
načinivši se kao da posmatra dodijali joj prizor seoceta
Bogot, koje je prihvatilo štab glavnokomandujućeg. Gde
je tu, da se čovek zapita, pravednost? Podli intrigant i
kerber ulazi u klub bez problema, a ona, u suštini nevina
žrtva spleta okolnosti, tapka no prašnjavom putu kao
kakav pas lutalica! Varja zbunjeno odmahnu glavom i
čvrsto odluči da zbriše iz ovih stopa, ali se iza nje začu
ulagivački glas mrskog Grka:
– Gospođa Suvorova! Kakav prijatan susret.
Varja se okrenu i načini grimasu, ubeđena da će posle
neuobičajene potpukovnikove ljubaznosti uslediti neki
zmijski ujed.
Kazanzaki ju je gledao razvukavši debele usne u osmeh,
a osmeh mu je bio nerazumljiv, bezmalo upitan.
– Svi u klubu samo o vama govore. Nestrpljivo vas
očekuju. Ne dešava se svakoga dana, znate, da se zbog
divne dame ukrste mačevi, pa još sa smrtnim ishodom.
Namrštena, Varja je napregnuto iščekivala smicalicu, ali
se žandarm smejuljio još slađe.
– Grof Zurov je onomad u najživljim bojama oslikao
čitavu tu eskapadu, a danas još i taj članak...
– Kakav članak? – istinski se prepade Varja.
– E pa, naš D’Evre, koji je pao u nemilost, raspisao se
na celoj strani Pariske revije o dvoboju. Romantično.
Vas naziva isključivo „la belle mille S”
– I šta je onda, – Varji glas malčice zadrhta – mene niko
ne okrivljuje?
Kazanzaki pridiže guste obrve:
– Jedino možda Maklaflin i Jeremej Jonovič. Ali ovaj
prvi je poznato zanovetalo, a drugi retko navraća, jedino
ako je sa Soboljevim. Uzgred, Perepjolkinu je za
poslednju bitku dodeljen „georgije”. Za kakve zasluge?
Eto šta znači – naći se na pravom mestu u pravo vreme.
Potpukovnik sa zavišću coknu i oprezno pređe na ono
glavno:
– Svi nagađaju kud li je nestala naša junakinja, a
junakinja je, ispostavlja se, zauzeta važnim državnim
poslovima. Dakle, gospodična, šta misli ta bistra glava,
gospodin Fandorin? Kakve su mu hipoteze povodom
tajanstvenih Lukanovih zapisa? Nemojte se čuditi,
Varvara Andrejevna, ja sam obavešten. Hoćeš-nećeš,
Как-никак заведую особой частью.
Вон оно что, подумала Варя, исподлобья глядя на
подполковника. Так я тебе и сказала. Ишь какой
резвый, на готовенькое.
– Эраст Петрович что-такое объяснял, да я не очень
поняла, – сообщила она, наивно похлопав ресницами. –
Какой-то «Зэ», какой-то «Жэ». Вы лучше спросите у
господина титулярного советника сами. Во всяком
случае, Петр Афанасьевич Яблоков ни в чем не
виноват, теперь это ясно.
– В измене, возможно, и не виноват, но в преступной
неосторожности наверняка повинен. – Голос жандарма
лязгнул знакомой сталью. – Пусть пока посидит ваш
жених, ничего с ним не сделается. – Однако Казанзаки
сразу же сменил тон, очевидно, вспомнив, что сегодня
выступает в ином амплуа. – Все образуется. Ведь я,
Варвара Андреевна, не амбициозен и всегда готов
признать свою ошибку. Взять хотя бы несравненного
мсье д'Эвре. Да, признаю: допрашивал, подозревал –
были основания. Из-за его пресловутого интервью с
турецким полковником наше командование совершило
ошибку, погибли люди. Я имел гипотезу, что
полковник Али-бей – персонаж мифический,
придуманный французом то ли из репортерского
тщеславия, то ли из иных, менее невинных
соображений. Теперь вижу, что был несправедлив. –
Он доверительно понизил голос. – Получены
агентурные сведения из Плевны. При Осман-паше,
действительно, состоит не то помощником, не то
советником некий Али-бей. На людях почти не
показывается. Наш человек видел его издалека,
разглядел только пышную черную бороду и темные
очки. Эвре, кстати, тоже про бороду поминал.
– Борода, очки? – Варя тоже понизила голос. – Неужто
тот самый, как его, Анвар-эфенди?
– Тс-с. – Казанзаки нервно оглянулся и заговорил еще
тише. – Уверен, что он. Очень ловкий господин. Лихо
обвел нашего корреспондента вокруг пальца. Всего три
табора, говорит, главные силы подойдут нескоро.
Разработка незатейливая, но элегантная. Вот мы,
болваны, наживку и заглотили.
– Однако, раз в неудаче первого штурма д'Эвре не
виноват, а убитый им Лукан – предатель, получается,
что журналиста выдворили неправильно? – спросила
Варя.
– Получается, что так. Бедняге просто не повезло, –
махнул рукой подполковник и придвинулся поближе. –
Видите, Варвара Андреевна, как я с вами откровенен.
Между прочим, секретной информацией поделился. А
вы не хотите мне поведать сущий пустяк. Я переписал
себе тот листок из книжечки, бьюсь третий день, и все
попусту. Сначала думал, шифр. Непохоже. Перечень
или передвижение частей? Потери и пополнения? Ну
скажите же, до чего додумался Фандорин?
– Скажу только одно. Все гораздо проще, –
снисходительно обронила Варя и, поправив шляпку,
rukovodim specijalnom službom.
A, tako dakle, pomisli Varja gledajući u potpukovnika
ispod obrva. To sam i mislila. Gle kako je oran, sve bi
na gotovo.
– Erast Petrovič je nešto objašnjavao, ali nisam baš
razumela– saopšti ona, naivno trepćući. – Nekakav „Z”,
nekakav „J”. Bolje sami pitajte gospodina titularnog
savetnika. U svakom slučaju, Petar Afanasjevič Jabukov
ni za šta nije kriv, sad je to jasno.
– Za izdaju, može biti, i nije kriv, ali za prestupničku
neopreznost verovatno jeste. – U glasu žandarma zvecnu
poznati čelik. – Neka ga zasad, neka poleži vaš verenik,
ništa mu neće biti. Ipak, Kazanzaki odmah promeni ton,
očevidno se setivši da danas nastupa u drugoj vrsti
uloge. – Sve će se srediti. Ta nisam ja, Varvara
Andrejevna, bolesno ambiciozan – uvek sam spreman
da priznam svoju grešku. Evo, dovoljno je da uzmemo
nenadmašnog mesje D’Evrea. Da, priznajem: ispitivao
sam ga, sumnjao sam – bilo je osnova. Zbog njegovog
čuvenog intervjua s turskim pukovnikom naša komanda
je napravila grešku, ljudi su izginuli. Moja hipoteza je
bila da je pukovnik Ali-bej – mitska ličnost, koju je
Francuz izmislio možda zbog reporterske taštine, možda
iz drugih, manje nevinih namera. Sada vidim da sam bio
nepravedan. – On poverljivo utiša glas. – Stigli su
obaveštajni podaci iz Plevne. Osman-paša zaista ima, da
li pomoćnika da li savetnika, nekog Ali-beja. Taj gotovo
da ne izlazi u javnost. Naš čovek ga je video samo
izdaleka, razaznao samo bujnu crnu bradu i tamne
naočari. Evre je, uzgred, takođe spominjao bradu.
– Brada, naočari? – Varja takođe utiša glas. – Da nije
upravo taj, kako ono beše, Anvar-efendija?
– Ps-s-st. – Kazanzaki se nervozno osvrnu, poče da
govori još tiše. – Ubeđen sam da je on. Veoma vešt
gospodin. Vešto je našeg dopisnika zavrteo oko prsta.
Svega tri tabora, kaže, glavne snage neće skoro pristići.
Razrada je jednostavna, ali elegantna. A mi smo,
tikvani, eto zagrizli mamac.
– Pa ipak, ako D’Evre nije kriv za neuspeh prvog
napada, a Lukan, koga je on ubio, jeste izdajnik, ispada
da je novinar nepravedno proteran? – zapita Varja.
– Tako ispada. Jadnik prosto nije imao sreće – odmahnu
rukom potpukovnik i primače joj se. – Vidite, Varvara
Andrejevna, kako sam otvoren s vama. Između ostalog,
poverio sam vam tajnu informaciju. A vi meni nećete da
kažete običnu sitnicu. Prepisao sam za sebe onaj listić iz
beležnice, treći je dan kako se ubijam, ali badava. Prvo
sam mislio da je šifra. Ne izgleda. Spisak ili premeštanje
trupa? Gubici i nadopune? Ta recite mi, šta je Fandorin
tu otkrio?
– Reći ću samo jedno. Sve je daleko jednostavnije –
nadmeno procedi Varja pa se, popravivši šešir, lakim
легкой походкой направилась к пресс-клубу. К
третьему и окончательному штурму плевненской
твердыни готовились весь знойный август. Хотя
приготовления были окружены строжайшей
секретностью, в лагере открыто говорили, что
сражение произойдет не иначе как 30-го, в день
высочайшего тезоименитства. С утра до вечера по
окрестным долинам и холмам пехота и конница
отрабатывали совместные маневры, по дорогам денно
и нощно подтягивались полевые и осадные орудия.
Жалко было смотреть на измученных солдатиков в
потных гимнастерках и серых от пыли кепи с
солнцезащитными платками, но общее настроение
было мстительно-радостным: все, мол, кончилось наше
терпение, русские медленно запрягают да быстро едут,
прихлопнем назойливую плевненскую муху всей
мощью медвежьей десницы.
И в клубе, и в офицерской кантине, где столовалась
Варя, все разом превратились в стратегов – рисовали
схемы, сыпали именами турецких пашей, гадали,
откуда будет нанесен главный удар. Несколько раз
заезжал Соболев, но держался загадочно и важно, в
шахматы больше не играл, на Варю посматривал с
достоинством и на злодейку-судьбу уже не жаловался.
Знакомый штабист шепнул, что генерал-майору в
грядущем приступе отводится хоть и не ключевая, но
очень важная роль, и под началом у него теперь целых
две бригады и один полк. Оценили, наконец, Михаила
Дмитриевича по заслугам.
Вокруг царило оживление, и Варя изо всех сил
старалась проникнуться всеобщим подъемом, но как-то
не получалось. По правде говоря, ей до смерти
наскучили разговоры о резервах, дислокациях и
коммуникациях. К Пете по-прежнему не пускали,
Фандорин ходил мрачнее ночи и на вопросы отвечал
невразумительным мычанием, Зуров появлялся только
сопровождая своего патрона, косился на Варю
взглядом плененного волка, строил жалостные рожи
буфетчику Семену, но в карты не играл и вина не
просил – в отряде Соболева царила железная
дисциплина. Гусар пожаловался шепотом, что
«Жеромка» прибрал к рукам «все хозяйство» и никому
вздохнуть не дает. А Михаил Дмитриевич его
оберегает и не дает закатить хорошую взбучку. Скорей
бы уж штурм.
За все последние дни единственным отрадным
событием было возвращение Д'Эвре, который,
оказывается, пересидел бурю в Кишиневе, а узнав о
своей полной реабилитации, поспешил к театру
военных действий. Но и француза, которому Варя
очень обрадовалась, словно подменили. Он больше не
развлекал ее занимательными историями, о zanimljivim pričama, o bukureškom incidentu
букарештском инциденте говорить избегал, а все
носился по лагерю, наверстывая месяц отсутствия, да
строчил статейки в свое «Ревю». В общем, Варя
чувствовала себя примерно так же, как в ресторане
korakom zaputi u pres-klub. Za treći i završni juriš na
tvrđavu Plevne pripremali su se čitavog vrelog avgusta.
Iako su pripreme bile obavijene najstrožom tajnošću, u
logoru se otvoreno govorilo da će se bitka odigrati
najverovatnije ni pre ni posle već upravo tridesetog, na
sam carev imendan. Od jutra do večeri no okolnim
dolinama i brdima pešadija i konjica izvodile su
zajedničke manevre, putevima su danonoćno vukli
poljske i opsadne topove. Žalosno je bilo gledati
izmučene vojničiće u bluzama natopljenim znojem, s
kačketima posivelim od prašine, obavijenim maramama,
da se zaštite od sunca, ali raspoloženje bilo je
osvetnički-radosno: gotovo je, ko biva, kraj je našem
strpljenju; Rusi sporo uprežu ali voze brzo,
pričvrljićemo dosadnu plevnansku muvu svom snagom
medveđe desnice.
I u klubu i u oficirskoj kantini, gde se hranila Varja, svi
su se odjednom pretvorili u stratege – crtali sheme,
nizali imena turskih paša, pogađali odakle će biti zadat
glavni udarac. Nekoliko puta navraćao je Soboljev, ali
se držao zagonetno i važno, nije više igrao šah, u Varju
je pogledavao s ponosom, i na zlu sudbinu se više nije
žalio. Poznanik iz štaba došapnuo joj je da se general-
majoru u predstojećem napadu dodeljuje iako ne ključna
ali veoma važna uloga, on sad rukovodi čitavim dvema
brigadama i jednim pukom. Ocenili su, najzad, Mihaila
Dmitrijeviča po zasluzi.
Naokolo su svi živnuli, i Varja se iz sve snage trudila da
se pridruži opštem poletu, ali nekako joj nije išlo. Pravo
govoreći, njoj su postali smrtno dosadni razgovori o
rezervama, dislokacijama i komunikacijama. Kod Peće
je i dalje nisu puštali, Fandorin je bio mračniji od noći i
na pitanja odgovarao nerazumljivim mumlanjem, Zurov
se pojavljivao samo kao pratilac svoga pokrovitelja, na
Varju iskosa bacao poglede, kao zarobljeni vuk,
upućivao žalosne grimase konobaru Semjonu, ali nije
igrao karata niti tražio vina – u odredu Soboljeva
vladala je gvozdena disciplina. Husar se šapatom
požalio da je „Žeromka” prigrabio celokupno
gazdovanje i nikom ne da da mrdne. A Mihail
Dmitrijevič ga štiti da ne dobije batine. Da hoće što pre
početi taj juriš!
Tokom poslednjih dana jedini prijatan događaj bio je
povratak D’Evrea, koji je, ispostavilo se, buru presedeo
u Kišinjevu, a onda, saznavši za svoju potpunu
rehabilitaciju, požurio na ratište. Ali kao da onoga
Francuza kome se Varja veoma obradovala, behu
zamenili nekim drugim. On je više nije zabavljao
izbegavao je da govori, već je jednako jurio no logoru
nadoknađujući mesec dana odsustva, i štancovao članke
za svoju Revi. Ukratko, Varja se osećala približno
onako kao u restoranu hotela „Rojal” kada muškarci,
гостиницы «Руайяль», когда мужчины, унюхав запах
крови, словно с цепи сорвались и начисто забыли о ее
существовании. Лишнее подтверждение того, что
мужчина по самому своему естеству близок к
животному миру, звериное начало выражено в нем
очевидней, чем в женщине, и потому полноценной
разновидностью homo sapiens является именно
женщина, существо более развитое, тонкое и сложное.
Жаль только поделиться своими мыслями было не с
кем. Милосердные сестры на такие слова только
прыскали в ладошку, а Фандорин рассеянно кивал,
думая о чем-то другом.
Одним словом, безвременье и скука.
А на рассвете 30 августа Варю разбудил чудовищный
грохот. Это началась первая канонада. Накануне Эраст
Петрович объяснил, что помимо обычной
артиллерийской подготовки турок подвергнут
психологическому воздействию – это новое слово в
военном искусстве. С первым лучом солнца, когда
правоверным пора совершать намаз, триста русских и
румынских орудий откроют ураганный огонь по
турецким укреплениям, а ровно в девять канонада
прекратится. Осман-паша, ожидая атаки, пошлет на
передовые позиции свежие войска, но не тут-то было:
союзники не двинутся с места, и над плевненскими
просторами воцарится тишина. В одиннадцать ноль
ноль на недоумевающих турок обрушится новый
шквал огня, который продлится до часа дня. Далее –
опять затишье. Противник уносит раненых и убитых,
наскоро латает разрушения, подкатывает новые пушки
взамен разбитых, а штурма все нет. У турков, которые
крепкими нервами не отличаются и, как известно,
способны на минутный порыв, но пасуют перед любым
продолжительным усилием, натурально начинается
замешательство, а возможно, и паника. На передовую
наверняка съезжается все басурманское начальство,
смотрит в бинокли, ничего не понимает. И тут, в
четырнадцать тридцать, противника накрывает третья
волна канонады, а еще через полчаса на измученных
ожиданием турок устремляются штурмовые колонны.
Варя поежилась, представив себя на месте несчастных
защитников Плевны. Ведь это ужасно – ждать
решительных событий и час, и два, и три, а все
попусту. Она бы точно не выдержала. Задумано хитро,
этого у штабных гениев не отнимешь.
Бу-бух! Бу-бух! – ухали тяжелые осадные орудия. Бух-
бух-бух! – пожиже вторили полевые пушки. Это
надолго, подумала Варя. Надо бы позавтракать.
Журналисты, не извещенные о хитроумном плане
артиллерийской подготовки, выехали на позицию еще
затемно. Местонахождение корреспондентского
пункта следовало обговорить с командованием
заранее, и после долгих дискуссий большинством
голосов решили проситься на высотку, расположенную
между Гривицей, где находился центр позиции, и
nanjušivši miris krvi, kao da se behu otkinuli s lanca i
potpuno zaboravili na njeno postojanje. Još jedna
potvrda da je muškarac po samoj svojoj prirodi blizak
životinjskom svetu, da je zversko načelo izraženo u
njemu očiglednije nego kod žene i stoga je pravi oblik
homo sapiensa upravo žena – razvijenije, suptilnije i
složenije biće. Šteta što nije imala s kim da podeli svoja
razmišljanja. Milosrdne sestre su se na takve reči samo
kikotale u dlan, a Fandorin je rasejano klimao glavom,
misleći na nešto drugo.
Rečju, teški dani i dosada.
A u osvit 30. avgusta Varju je probudilo čudovišno
gruvanje. Počela je prva kanonada. Prethodne večeri
Erast Petrovič joj je objasnio da nisu u toku samo
uobičajene artiljerijske pripreme nego će Turci biti
izloženi i psihološkom dejstvu – to je novost u ratnoj
veštini. S prvim zrakom sunca, kada je pravovernima
vreme za molitvu Alahu, trista ruskih i rumunskih
topova otvoriće uragansku vatru no turskim
utvrđenjima, a tačno u devet kanonada će biti prekinuta.
Osman-paša će, očekujući napad, poslati na prednje
pozicije odmornu vojsku, ali gle sad: saveznici se neće
maći s mesta i nad Plevnom i okolinom će zavladati
tišina. Tačno u jedanaest časova na zatečene Turke
obrušiće se nova jaka paljba, koja ima da traje do jedan
sat. Posle toga – opet zatišje. Protivnik odnosi ranjene i
ubijene, na brzinu krpi uništeno, dovlači nove topove u
zamenu za raznete, a novog juriša nema na nema. Kod
Turaka, koji se ne odlikuju jakim nervima i, kao što je
poznato, sposobni suza trenutni nalet ali odstupaju pred
svakim dužim otporom –prirodno, počinje smutnja, a
možda i panika. Na prvoj liniji obavezno se okuplja
čitavo rukovodstvo balija, osmatraju kroz dvoglede,
ništa im nije jasno. A onda, u četrnaest i trideset,
protivnika prekriva treći talas kanonade, a onda se, pola
sata potom, na Turke izmučene iščekivanjem
ustremljuju jurišne kolone. “Varja se naježila zamislivši
sebe na mestu nesrećnih branilaca Plevne. Jer to je
užasno – čekati rasplet sat, i dva, i tri, a sve uzalud. Ona
sigurno ne bi izdržala. Lukavo je zamišljeno, ne može se
to osporiti genijalcima u štabu.
Bu-bum! Bu-bum! – gruvali su teški opsadni topovi.
Bu-bum-bum! – nešto malo ređe ponavljali su poljski
topovi. Ovo će potrajati, pomisli Varja. Trebalo bi
doručkovati.
Novinari, koji nisu bili obavešteni o lukavo smišljenom
planu artiljerijskih dejstava, izišli su na položaj još po
mraku. Gde će biti punkt za dopisnike trebalo je
ugovoriti sa komandom unapred, i posle dugih diskusija,
većinom glasova, odlučili su da traže dopuštenje za
uzvišicu koja se nalazi između Grivice, centra pozicije, i
Lovčinskog puta, iza koga se nalazi levo krilo. U
Ловчинским шоссе, за которым располагался левый
фланг. Поначалу большинство журналистов хотели
обосноваться ближе к правому флангу, потому что
главный удар явно намечался именно с той стороны,
но Маклафлин и д'Эвре переубедили, коллег. Главный
аргумент у них был такой: пусть левый фланг даже
окажется второстепенным, но там Соболев, а значит,
без сенсации не обойдется.
Позавтракав вместе с бледными, вздрагивающими от
выстрелов сестрами, Варя отправилась разыскивать
Эраста Петровича. В штабе титулярного советника не
оказалось, в особой части тоже. На всякий случай Варя
заглянула к нему в палатку и увидела, что Фандорин
преспокойно сидит в складном кресле с книгой в руке
и, покачивая сафьяновой туфлей с загнутым носком,
пьет кофе.
– Вы когда на позицию? – спросила Варя, усаживаясь
на койку, потому что больше было некуда.
Эраст Петрович пожал плечами. Лицо его так и
светилось свежим румянцем. Лагерная жизнь явно шла
бывшему волонтеру на пользу.
– Неужто будете сидеть здесь весь день? Д'Эвре сказал,
что сегодняшнее сражение – крупнейший штурм
укрепленной позиции за всю мировую историю.
Грандиозней, чем взятие Малахова кургана.
– Ваш д'Эвре любит п-приврать, – ответил титулярный
советник. – Ватерлоо и Бородино были помасштабней,
не говоря уж о лейпцигской Битве народов.
– Вы просто чудовище! Решается судьба России,
гибнут тысячи людей, а он сидит, книжку читает! Это в
конце концов безнравственно!
– А смотреть с безопасного расстояния, как люди
убивают друг д-друга, нравственно? – В голосе Эраста
Петровича, о чудо, прозвучало человеческое чувство –
раздражение. – Благодарю п-покорно, я этот спектакль
уже наблюдал и даже в нем участвовал. Мне не п-
понравилось. Я уж лучше в обществе Т-тацита. – И
демонстративно уткнулся в книгу.
Варя вскочила, топнула ногой и направилась к выходу,
но Фандорин сказал ей в спину:
– Вы уж там поосторожней, ладно? С к-
корреспондентского пункта ни ногой. Мало ли что.
Она остановилась и удивленно оглянулась на Эраста
Петровича.
– Заботу проявляете?
– П-право слово, Варвара Андреевна, ну что вы там
потеряли? Сначала будут долго стрелять из пушек,
потом побегут вперед и п-поднимутся клубы дыма, вы
ничего не увидите, только услышите, как одни кричат
«ура», а другие кричат от боли. Очень интересно. Наша
с вами работа не там, а здесь, в т-тылу.
– Тыловая крыса, – вспомнила Варя подходящий к
случаю термин и оставила мизантропа наедине с его
Тацитом.
Высотку, на которой расположились корреспонденты и
военные наблюдатели нейтральных стран, найти
početku je većina novinara htela da se smesti bliže
desnom krilu, zato što se glavni udar očito očekivao
upravo s te strane, ali Maklaflin i D’Evre su kolege
ubedili u suprotno. Njihov glavni argument bio je ovaj:
neka se ispostavi da levo krilo ispadne čak i
drugostepeno, ali tu je Soboljev, a to će reći da neće
proći bez senzacija.
Pošto je doručkovala sa prebledelim sestrama koje su se
stresale od pucnjave, Varja je pošla da potraži Erasta
Petroviča. Titularni savetnik nije bio ni u štabu, ni u
specijalnom odeljenju. Za svaki slučaj Varja je privirila
u njegov šator i utvrdila da Fandorin sasvim spokojno
sedi u stolici na rasklapanje, s knjigom u ruci i,
ljuljuškajući cipelu od marakena s povijenim vrhom,
pije kafu.
– Kada ćete na položaj? – upita Varja sedajući na
krevet, jer nije imala gde drugde da sedne.
Erast Petrovič sleže ramenima. Lice mu je blistalo od
svežeg rumenila. Logorski život je očigledno prijao
bivšem dobrovoljcu.
– Pa nije valjda da ćete presedeti ovde čitav dan?
D’Evre je rekao da je današnja bitka – najveći juriš na
fortifikovano uporište u čitavoj svetskoj istoriji.
Grandiozniji od osvajanja Malahovog kurgana.
– Vaš D’Evre voli da s-slaže – odgovori titularni
savetnik. –Vaterlo i Borodino bili su većih razmera, da i
ne govorimo o lajpciškoj Bici naroda.
– Vi ste, naprosto, čudovište! Rešava se sudbina Rusije,
ginu hiljade ljudi, a on sedi, čita knjigu! Pa to je, na
kraju krajeva, nemoralno!
– A gledati sa bezbednog rastojanja kako ljudi jedni d-
druge ubijaju – to je moralno? – U glasu Erasta
Petroviča, o čuda, osetio se prizvuk ljudskog osećanja –
nervoze. – Najlepše se z-zahvaljujem, ja sam taj
spektakl već gledao, čak sam u njemu i učestvovao. Nije
mi se d-dopalo. Ja ću radije – u društvu T-Tacita –
demonstrativno se zagnjuri u knjigu.
Varja poskoči, tresnu nogom i pođe prema izlazu, ali joj
Fandorin s leđa dobaci:
– A vi bar budite tamo oprezniji, u redu? N-ni korak
dalje od novinarskog punkta. Ko zna šta sve može biti.
Ona zastade i začuđeno se osvrte ka Erastu Petroviču:
– Vi to pokazujete zabrinutost?
– Ako ćemo p-pravo, Varvara Andrejevna, šta i da
tražite tamo? Najpre će dugo gađati topovima, zatim će
pojuriti napred i p-podići će se oblaci dima, ništa nećete
videti, samo ćete čuti kako jedni viču „ura” a drugi
urlaju od bola. Jako zanimljivo. Naš, moj i vaš posao
nije tamo već ovde, u p-pozadini.
– Pozadinski pacov – setila se Varja izraza koji je
odgovarao slučaju, i ostavila mizantropa s njegovim
Tacitom.
Ispostavilo se da je bilo lako naći vis na kome su se bili
smestili dopisnici i vojni posmatrači neutralnih zemalja
оказалось просто – еще с дороги, сплошь запруженной
повозками с боеприпасами, Варя увидела вдали белое
полотнище. Оно вяло покачивалось на ветру, под ним
темнело изрядное скопление людей – пожалуй, человек
сто, если не больше. Дорожный распорядитель,
осипший от крика капитан с красной повязкой на
рукаве, распределявший, куда подвозить снаряды в
первую очередь, мельком улыбнулся миловидной
барышне в кружевной шляпке и махнул рукой:
– Туда, туда, мадемуазель. Да смотрите никуда не
сворачивайте. По белому флагу вражеская артиллерия
не бьет, а в прочие места нет-нет да и залетит
снарядик-другой. Куда, куда попер, дубина
стоеросовая?! Я же сказал, четырехфунтовые на
шестую!
Варя тронула поводья смирного каурого конька,
позаимствованного в лазаретной конюшне, и поехала
на флаг, с любопытством озираясь вокруг.
Вся долина перед грядой невысоких холмов, за
которыми начинались подступы к Плевне, была
испещрена странными островками. Это, разбившись
поротно, лежала на траве пехота, дожидаясь приказа об
атаке. Солдаты вполголоса переговаривались, время от
времени то отсюда, то оттуда доносился неестественно
громкий хохот. Офицеры, собравшись группками по
несколько человек, дымили папиросами. На Варю,
ехавшую амазонкой, смотрели удивленно и začuđeno i s podozrenjem, kao u biće iz drugoga,
недоверчиво, словно на существо из иного,
ненастоящего мира. От вида этой шевелящейся,
жужжащей долины стало не по себе. Варя отчетливо
увидела, как над пыльной травой кружит ангел смерти,
вглядываясь и помечая лица своей незримой печатью.
Она ударила конька каблуком, чтоб поскорее проехать
этот жуткий зал ожидания.
Зато на наблюдательном пункте все были оживлены и
полны радостного предвкушения. Тут царила
атмосфера пикника, а кое-кто прямо расположился у
разложенных на земле белых скатертей и с аппетитом
закусывал.
– А я уж думал, не приедете! – приветствовал вновь
прибывшую д'Эвре, такой же взбудораженный, как все
остальные. Варя обратила внимание, что он надел свои
знаменитые рыжие опорки.
– Мы тут, как идиоты, торчим с самого рассвета, а
русские офицеры начали подтягиваться только к
полудню. Господин Казанзаки пожаловал четверть
часа назад, от него мы и узнали, что штурм начнется
лишь в три часа, – весело зачастил журналист. – Я
вижу, вы тоже заранее знали диспозицию. Нехорошо,
мадемуазель Барбара, могли бы и предупредить по-
приятельски. Ведь я в четыре утра поднялся, а для
меня это хуже смерти.
Француз помог барышне спешиться и, усадив ее на
складной стул, принялся объяснять:
– Вон там, на противостоящих высотах, укрепленные
позиции турок. Видите, где фонтанами вздымаются
– još s puta, potpuno zakrčenog taljigama s rezervama
municije, Varja je u daljini ugledala veliko belo platno.
Ono se ljuljuškalo na vetru, pod njim se crnela povelika
skupina ljudi – možda stotinak osoba, ako ne i više.
Dežurni sprovodnik na putu, promukao od vikanja,
kapetan s crvenom trakom oko rukava, koji je
raspoređivao kuda treba najpre da se odvoze granate, na
trenutak se osmehnuo ljupkoj gospođici u čipkanom
šeširu i mahnuo rukom:
–Onamo, onamo, madmazel. I pazite, nikud ne skrećite.
Neprijateljska artiljerija ne bije po beloj zastavi, a na
drugim mestima malo-malo pa naleti neka granata.
Kuda, kud si navro, tikvane?! Pa rekao sam, od četiri
funte – na šestu!
Varja cimnu amove mirnog riđana, pozajmljenog iz
bolničarske konjušnice, i zaputi se prema zastavi,
radoznalo se osvrćući naokolo.
Cela dolina pred nizom oniskih brda, iza kojih su
počinjali prilazi Plevni, bila je išarana čudnim
ostrvcima. To je, razvijena u čete, ležala na travi
pešadija, očekujući naredbu za juriš. Vojnici su se
dogovarali u pola glasa, a tek povremeno, čas s ove čas
s one strane, dopro bi neprirodno gromki kikot. Oficiri,
okupljeni u grupice od nekoliko ljudi, pušili su cigarete.
U Varju, koja je jahala kao amazonka, gledali su
nestvarnog sveta. Posmatrajući tu dolinu, uskomešanu i
zujavu, Varja oseti mučninu. Jasno je videla kako iznad
prašnjave trave kruži anđeo smrti zagledajući i
obeležavajući lica svojim nevidljivim pečatom.
Ona obode konja potpeticom, da bi što pre prošla kroz
ovu jezivu čekaonicu.
Na osmatračkom punktu, pak, svi su bili živahni i puni
radosnog predosećanja. Tu je vladala atmosfera piknika,
a poneki su se i doista smestili pored belih stolnjaka
prostrtih no zemlji, i mezetili s apetitom.
– A ja već pomislio da nećete doći! –pozdravi pridošlu
D’Evre, uzbuđen kao i ostali. Varja je primetila da je
obuo svoje čuvene riđe iznošene čizme.
– Mi ovde, kao idioti, dreždimo od samog svitanja, a
ruski oficiri počeli su da se pojavljuju tek u podne.
Gospodin Kazanzaki izvoleo je stići pre četvrt sata, od
njega smo i saznali da će napad početi tek u tri – veselo
zabrza novinar. – Vidim, i vi ste unapred znali
dispoziciju. Nije u redu, madmazel Barbara, mogli ste
da me upozorite, kao prijatelja. Jer, ustao sam u četiri, a
za mene je to gore od smrti.
Francuz pomože gospođici da sjaše s konja i, smestivši
je u stolicu na rasklapanje, poče da objašnjava:
– Eno onamo su, na visovima preko puta, učvršćene
pozicije Turaka. Vidite gde se kao fontane uzdižu
разрывы? Это самый центр их позиции. Русско-
румынская армия вытянулась параллельной линией
километров на пятнадцать, нам отсюда можно обозреть
только часть этого огромного пространства. Обратите
внимание на круглый холм. Да нет, не этот, а вон тот,
где белый шатер. Это командный пункт, временная
ставка. Там и начальствующий Западным отрядом
князь Карл Румынский, и главнокомандующий гран-
дюк Николай, и сам император Александр. О, ракеты,
ракеты пошли! Живописное зрелище, не правда ли?
Над пустым полем, разделявшим враждующие
стороны, крутыми дугами прочертились дымные
полосы – словно кто-то нарезал небесную сферу
ломтями, как арбуз или каравай. Варя задрала голову и
увидела высоко вверху три цветных мяча – один
близко, другой подальше, над императорской ставкой,
третий и вовсе над самым горизонтом.
– Это, Варвара Андреевна, воздушные шары, –
сообщил подошедший Казанзаки. – С них при помощи
сигнальных флажков ведется корректировка
артиллерийского огня.
Смотреть на жандарма было еще неприятней, чем
всегда. Он возбужденно похрустывал пальцами,
ноздри нервно раздувались. Учуял запах человеческой
кровушки, упырь. Варя демонстративно переставила
стул подальше, но подполковник словно и не заметил
ее маневра. Подошел снова, ткнул пальцем в сторону,
туда, где за невысокой грядой грохотало особенно
сильно.
– Наш общий знакомый Соболев, как всегда, выкинул
фортель. По диспозиции, его роль – демонстрировать
против Кришинского редута, в то время как главные
силы наносят удар в центре. Но наш честолюбец не
утерпел. Вопреки плану прямо с утра полез в лобовую
атаку. Мало того, что оторвался от главных сил и
отрезан турецкой конницей, так еще поставил под
угрозу всю операцию! Ну, будет ему на орехи!
Казанзаки вынул из кармана золотые часы,
взволнованно сдернул кепи, перекрестился.
– Три часа! Сейчас пойдут!
Варя оглянулась и увидела, что вся долина пришла в
движение: островки белых гимнастерок заколыхались,
быстро стягиваясь к передовой. Мимо высотки бежали
бледные люди, впереди ходко прихрамывал пожилой
офицер с длинными усами.
– Не отставай, штыки выше! – тонко и пронзительно
крикнул он, оглядываясь. – Семенцов, смотри там!
Башку оторву!
Мимо уже шли другие ротные колонны, но Варя все
провожала взглядом ту, первую, с пожилым
командиром и неведомым Семенцовым.
Рота развернулась в линию и медленно побежала к
далекому редуту, над которым еще пуще завздыбились
земляные фонтаны.
– Ну, сейчас он им даст, – сказал кто-то рядом.
eksplozije. To je sam centar njihove pozicije. Rusko-
rumunska armija pružila se paralelnom linijom na oko
petnaest kilometara, odavde možemo da vidimo samo
deo tog ogromnog prostranstva. Obratite pažnju na
okruglo brdo. A ne, ne ovo, već ono gde je beli šator. To
je komandni punkt, privremeni glavni štab. Tamo je i
komandant Zapadnog odreda knez Karl Rumunski, i
glavnokomandujući, veliki knez Nikolaj, i sam
imperator Aleksandar. O, rakete, krenule su rakete!
Živopisan prizor, zar ne?
Iznad pustog polja, koje deli neprijateljske strane, u
oštrim lukovima ocrtale su se dimne trake – kao da je
neko izrezao nebesku sferu na komade, poput lubenice
ili pogače. Varja podiže glavu i visoko gore ugleda tri
obojene lopte – jednu blizu, drugu malo dalje, ponad
carske osmatračnice, a treću već nad samim horizontom.
– To su, Varvara Andrejevna, vazdušne lopte – reče
Kazanzaki prilazeći. – Prema njima se, pomoću
signalnih zastavica, vrši korekcija artiljerijske vatre.
Gledati ovog žandarma bilo je još neprijatnije nego
obično. On je uzbuđeno pucketao prstima, nozdrve su
mu se nervozno širile. Nanjušio je miris ljudske krvce,
vampir. Varja demonstrativno odmače stolicu, ali
potpukovnik kao da ne beše primetio njen manevar.
Opet je prišao, uperio prstom u stranu, onamo gde je iza
oniskog planinskog hrbata gruvalo izuzetno jako.
– Naš zajednički poznanik Soboljev je, kao uvek,
napravio smicalicu. Prema dispoziciji, njegova uloga je
– da odvlači pažnju protivnika preko puta Krišinskog
šanca, dok glavne snage nanose udare u centru. Ali naš
častoljubac nije izdržao. Uprkos planu, od samog jutra
krenuo je u čeoni napad. Ne samo što se odvojio od
glavnine snaga, pa ga je odsekla turska konjica, nego je
još doveo u opasnost čitavu operaciju! E pa, dobiće on
svoje!
Kazanzaki izvuče iz džepa zlatan sat, uzbuđeno skide
kačket, prekrsti se.
– Tri sata! Sad će da navale!
Barja okrenu i opazi kako se čitava dolina pokrenula:
ostrvca belih bluza su se zanjihala, hitro se zbijajući
prema prvoj liniji. Mimo uzvišice trčali su bledi ljudi, na
čelu je spretno hramao stariji oficir s dugim brkovima.
– Ne zaostaj, više bajonete! – tanko i prodorno viknu on,
osvrćući se. – Semencove, pazi tamo! Glavu ću da ti
otkinem!
Pored su već nailazile druge četne kolone, ali je Varja i
dalje pogledom pratila onu prvu, sa starijim
komandirom i nepoznatim Semencovim.
Četa se razvila u liniju i lagano potrčala prema dalekom
šancu, nad kojim su još češće počele da uzleću zemljane
fontane.
– E, sad će im on pokazati – reče neko pored nje.
Вдали на поле уже вовсю рвались снаряды, стало
плохо видно из-за стелющегося по земле дыма, но
Варина рота пока бежала исправно, и по ней никто,
кажется, не стрелял.
– Давай, Семенцов, давай, – шептала Варя, сжав
кулаки. Вскоре за спинами развернувшихся колонн
разглядеть «своих» стало уже невозможно. Когда
открытое пространство перед редутом наполнилось
белыми гимнастерками до середины, прямо по
людской массе аккуратными кустами встали разрывы:
первый, второй, третий, четвертый. Потом, чуть ближе
– еще раз: первый, второй, третий, четвертый. И еще. И
еще.
– Густо чешет, – услышала Варя. – Вот тебе и
артподготовка. Не форсить надо было с этой дурацкой
психологией, а лупить без передыха.
– Побежали! Бегут! – Казанзаки схватил Варю за плечо
и сильно сжал.
Она возмущенно взглянула на него снизу вверх, но
поняла, что человек не в себе. Кое-как высвободилась,
посмотрела на поле. Оно скрылось за пеленой дыма, в
котором мелькало белое и летали черные комья земли.
На холме притихли. Из сизого тумана молча бежала
толпа, обтекая наблюдательный пункт с обеих сторон.
Варя увидела красные пятна на гимнастерках и вжала
голову в плечи.
Дым понемногу редел. Обнажилась долина, вся в
черных кругах воронок и белых точках гимнастерок.
Приглядевшись, Варя заметила, что точки шевелятся, и
услышала глухое, словно идущее из самой земли
подвывание – как раз и пушки стрелять перестали.
– Первая проба сил закончена, – сказал знакомый
майор, приставленный к журналистам от главного
штаба. – Крепко засел Осман, придется повозиться.
Сейчас еще артподготовочка, а потом снова «ура-ура».
Варю замутило.
U daljini, na polju, već su uveliko eksplodirale granate,
vidljivost se smanjila zbog dima koji je prekrivao
zemlju, ali je Varjina četa zasad trčala neoštećena i no
njoj, izgleda, niko nije pucao.
– Napred, Semencove, napred – šaptala je Varja stežući
pesnice. Uskoro iza leđa razvijenih kolona više nije bilo
mogućno raspoznati „svoje”. Kad se otvorena čistina
pred šancem dopola ispunila belim bluzama, tačno
posred ljudske mase, kao uredno poređani grmovi,
digoše se eksplozije: prva, druga, treća, četvrta. Zatim,
nešto bliže – još jednom: prva, druga, treća, četvrta. I
opet. I opet.
– Gusto kosi – začu Varja. – Eto ti artiljerijske pripreme.
Nije se trebalo razmetati tom glupavom psihologijom
već tući bez predaha.
– Trče! Počeli su da beže! – Kazanzaki zgrabi Varju za
rame i čvrsto je steže.
Ona gnevno pogleda u njega odozdo naviše, ali joj
postade jasno da čovek nije pri sebi. Nekako se
oslobodivši, okrete se bojnom polju. Ono je bilo
skriveno iza dimne zavese, kroz koju su promicale bele
prilike i proletale crne grudve zemlje.
Na brdu je utihnulo. Iz sivoplave magle bezglasno je
jurila gomila, zaobilazeći osmatrački punkt sa obe
strane. Varja ugleda crvene mrlje na bluzama i uvuče
glavu u ramena.
Dim se polako razilazio. Otkrila se dolina, sva u crnim
krugovima jama i belim tačkama bluza. Zagledavši se
bolje, Varja primeti da se tačke pomeraju, i začu
prigušeno cviljenje koje kao da je izbijalo iz same
zemlje – upravo su topovi bili prestali s gađanjem.
– Završeno je prvo oprobavanje snaga – reče poznati
major, kojeg je za nadzor nad novinarima poslao glavni
štab. – Dobro se utvrdio Osman, biće s njim dosta muke.
Sada još artiljerijskih priprema, a posle ponovo „ura-
ura”.
Varji je pripala muka.
 Глава девятая,
в которой Фандорин получает нагоняй от
начальства
«Русские ведомости» (Санкт-Петербург),
31 августа (12 сентября) 1877 г.
«… Отважный юноша, помня отеческое напутствие
горячо любимого командира, воскликнул: „Умру,
Михал Дмитрия, но донесение доставлю!“
Девятнадцатилетний герой вскочил на своего донца и
понесся по овеваемой свинцовыми ветрами долине,
туда, где за притаившимися башибузуками
располагались главные силы армии. Пули свистели над
головой всадника, но он лишь пришпоривал горячего
коня, шепча: „Быстрей! Быстрей! От меня зависит
судьба сражения!»
Однако злой рок сильнее отваги. Грянули выстрелы из
засады, и доблестный ординарец рухнул наземь.
Обливаясь кровью, он вскочил и с клинком в руке
ринулся на басурман, но уж налетели на него черными
коршунами жестокие враги, повалили и долго рубили
шашками безжизненное тело.
Так погиб Сергей Верещагин, брат знаменитого
художника.
Так увял многообещающий талант, которому не
суждено было расцвесть в полную силу.
Так пал третий из гонцов, отправленных Соболевым к
Государю…»
В восьмом часу вечера она вновь оказалась на
знакомой развилке, но вместо хриплого капитана там
распоряжался такой же осипший поручик, которому
приходилось еще горше, чем предшественнику, потому
что теперь приходилось управлять двумя встречными
потоками: на передовую по-прежнему тянулись
повозки с боеприпасами, а с поля боя вывозили
раненых.
После первой атаки Варя смалодушничала, поняв, что
второй раз подобного зрелища не вынесет. Уехала в
тыл, а по дороге еще и поплакала – благо никого из
знакомых рядом не было. Но до лагеря не добралась,
потому что стало стыдно.
Мимоза, кисейная барышня, слабый пол, ругала она
себя. Знала ведь, что на войну едешь, а не в
Павловское на гуляние. И еще очень уж не хотелось
доставлять удовольствие титулярному советнику,
который, выходит, опять оказался прав.
В общем, повернула обратно.
Ехала шагом, сердце тоскливо замирало от
приближающихся звуков боя. В центре ружейная
пальба почти стихла и грохотали только пушки, зато с
Ловчинского шоссе, где сражался отрезанный отряд
Соболева, беспрерывно доносились залпы и učestali plotuni i neprekidni poklič mnoštva glasova,
неумолчный рев множества голосов, едва слышный на
таком расстоянии. Кажется, генералу Мишелю
Glava deveta,
u kojoj Fandorin dobija strogi ukor od nadležnih
Ruske vedomosti (Sankt Peterburg),
31. avgusta (12. septembra) 1877.
…Hrabri mladić, pamteći očinsko uputstvo voljenog
komandanta, uzviknu: “Umreću, Mihaile Dmitrijeviču,
ali ću poruku uručiti!” Devetnaestogodišnji junak skoči
na svoga kozačkog konja i dolinom kojom su brisali
olovni vetrovi pojuri onamo gde se, iza pritajenih
bašibozuka, nalazila glavnina armije. Meci su zviždali
nad glavom konjanika, ali je on još više mamuzao
vatrenog konja, šapćući: “Brže! Brže! Od mene zavisi
ishod bitke!”
Ipak, zli usud je jači od hrabrosti. Grmnuše pucnji iz
zasede i srčani ordonans se sruši na zemlju. Sav obliven
krvlju, on skoči i sabljom polete na balije, ali surovi
neprijatelji obrušiše se na njega kao crni gavrani,
oboriše ga i dugo su potom sabljama sekli beživotno
telo.
Tako je poginuo Sergej Bereščagin, brat poznatog
umetnika.
Tako je uvenuo talenat koji je mnogo obećavao, a kome
nije bilo suđeno da procveta.
Tako je pao i treći glasnik kojeg je Soboljev uputio
Caru…
Beše prošlo sedam uveče kad se ona ponovo nađe na
onom mestu gde se put račvao, samo što je umesto
promuklog kapetana sada ovde snage raspoređivao isto
tako promukao poručnik, kome je bilo još teže nego
prethodnom jer je morao da razvrstava dve kolone koje
su se sretale: na prvu liniju fronta i dalje su se, u dugom
nizu, vukle taljige s rezervama municije, a sa bojnog
polja odvozili su ranjenike.
Posle prvog napada Varja je postala malodušna,
shvativši da još jednom sličan prizor ne bi podnela.
Krenula je u pozadinu, a usput se malo i isplakala –
srećom, u blizini se nije zadesio niko od poznatih. Ali
do logora nije došla, jer ju je bilo sramota.
Pekmez, razmažena gospođica, slabi pol, grdila je ona
sebe. Pa znala si da ideš u rat a ne u Pavlovsk u provod.
A uz to, nikako nije želela da pruži zadovoljstvo
titularnom savetniku koji je, kako se pokazalo, opet bio
u pravu.
Ukratko, okrenula je natrag.
Jahala je korakom, srce joj je tužno premiralo od sve
bližih zvukova borbe. U centru se puščana paljba beše
primirila, gruvali su samo topovi, ali sa Lovčinskog
puta, gde se borio odsečeni odred Soboljeva, čuli su se
koji se jedva razabirao s tolike udaljenosti. Izgleda da
generalu Mišelu baš nisu tekli med i mleko.
приходилось несладко.
Варя встрепенулась – из кустов на дорогу выехал
забрызганный грязью Маклафлин. Шляпа съехала на
бок, лицо красное, по лбу стекает пот.
– Ну что там? Как идет дело? – спросила Варя, схватив
лошадь ирландца под уздцы.
– Кажется, хорошо, – ответил он, вытирая щеки
платком. – Уф, заехал в какие-то заросли, насилу
выбрался.
– Хорошо? Что, редуты взяты?
– Нет, в центре турки устояли, но двадцать минут
назад мимо нашего наблюдательного пункта пронесся
галопом граф Зуров. Он очень торопился в ставку и
крикнул только: «Pobeda! My v Plevne! Nekogda,
gospoda, srochnoye doneseniye!» Мсье Казанзаки
пустился за ним вдогонку. Этот господин – большой
честолюбец и, верно, хочет быть рядом с носителем
счастливой вести – вдруг и ему что-нибудь перепадет.
– Маклафлин неодобрительно покачал головой. – Ну, а
господа журналисты немедленно бросились
врассыпную – ведь у каждого на такой случай есть
свой человечек среди телеграфистов. Уверяю вас, в эту
самую минуту в редакции газет уже летят телеграммы
о взятии Плевны.
– А вы что же?
Корреспондент с достоинством ответил:
– Я никогда не суечусь, мадемуазель Суворова.
Сначала надо всесторонне выяснить подробности.
Вместо коротенького сообщения я пришлю целую
статью, и она попадет в тот же утренний выпуск, что и
их куцые телеграммы.
– Значит, можно возвращаться в лагерь? – облегченно
спросила Варя.
– Полагаю, да. В штабе мы узнаем больше, чем в этой
саванне. Да и стемнеет скоро.
Однако в штабе ничего толком не знали, поскольку из
ставки никаких сообщений о взятии Плевны не
поступало – наоборот, выходило, что наступление
отбито по всем главным пунктам и потери какие-то
астрономические, не менее двадцати тысяч человек.
Говорили, что государь совсем пал духом, а на
вопросы об успехе Соболева только махали рукой: как
мог Соболев с его двумя бригадами взять Плевну, если
60 батальонов центра и правого фланга не сумели
занять даже первой линии редутов?
Получалась какая-то ерунда. Маклафлин
торжествовал, довольный своей осмотрительностью, а
Варя злилась на Зурова: хвастун, враль, наплел невесть
что, только всех запутал.
Наступила ночь, в штаб вернулись угрюмые генералы.
Варя видела, как в домик оперативного отдела прошел
окруженный адъютантами Николай Николаевич. Его
лошадиное, обрамленное густыми бакенбардами лицо
дергалось от тика.
Все перешептывались об огромных потерях –
выходило, что полегла четверть армии, но вслух
Varja se trže – iz grmlja na put izbi Maklaflin, sav
isprskan blatom. Šešir mu se smakao u stranu, lice
crveno, niz čelo se sliva znoj.
– Pa, kako je tamo? Kako ide? – upita Varja uhvativši
uzde Irčevog konja.
– Izgleda, dobro – odgovori on brišući obraze
maramicom. – Uh, upao sam u nekakvo šipražje, jedva
sam se izvukao.
– Dobro? Jesu li šančevi osvojeni?
– Ne, u centru su se Turci odbranili, ali pre dvadeset
minuta pored našeg osmatračkog punkta projuri
galopom grof Zurov. On je veoma– žurio u glavni štab i
samo doviknu: „Pobeda! Mi smo u Plevni! Nemam kad,
gospodo, hitan izveštaj!” Mesje Kazanzaki pojuri za
njim. Taj gospodin je vrlo častoljubiv i sigurno hoće da
se nađe uz donosioca srećne vesti – šta zna, možda će i
njemu nešto kapnuti. – Maklaflin zavrte glavom s
neodobravanjem. – E, a gospoda novinari su se istog
časa rasprštali – jer svako ima svog čoveka među
telegrafistima. Budite sigurni, ovog trenutka u redakcije
novina već lete telegrami o tome da je Plevna zauzeta.
– A vi?
Novinar dostojanstveno odgovori:
– Ja nikad ne žurim, madmazel Suvorova. Najpre treba
podrobno ispitati detalje. Umesto kratkog saopštenja ja
ću poslati čitav članak, i on će stići za isto jutarnje
izdanje za koje i njihovi šturi telegrami.
– Znači, možemo se vratiti u logor? – s olakšanjem upita
Varja.
– Pretpostavljam, da. U štabu ćemo saznati više nego u
ovoj savani. A i smrknuće se ubrzo.
U štabu se, međutim, ništa pouzdano nije znalo, pošto iz
glavnog štaba nije bilo nikakvih saopštenja o osvajanju
Plevne; čak obrnuto, ispadalo je da je napad odbijen na
svim glavnim punktovima, da su gubici nekakvi
astronomski, ne manje od dvadeset hiljada ljudi.
Govorilo se da je car potpuno klonuo duhom, a na
pitanja o uspehu Soboljeva samo se odmahivalo rukom:
kako bi Soboljev sa svoje dve brigade mogao da zauzme
Plevnu ako 60 bataljona u centru i na desnom krilu nisu
mogli da zauzmu čak ni prvu liniju šanaca?
Sve je ispadalo nekako besmisleno. Maklaflin je
likovao, zadovoljan zbog svoje razboritosti, a Varja se
ljutila na Zurova: hvalisavac, lažov, ko zna šta je ispleo,
samo je sve zamrsio.
Pala je noć, u štab su se vratili mrgodni generali. Varja
je videla kako u kućicu operativnog odeljenja ulazi
Nikolaj Nikolajevič, okružen ađutantima. Njegovo
konjasto lice, oivičeno gustim zulufima, trzalo se od
tikova.
Svi su šaputali o ogromnim gubicima – ispostavilo se da
je podlegla četvrtina armije, ali su naglas govorili o
говорили о проявленном солдатами и офицерами junaštvu koje su ispoljili vojnici i oficiri.
героизме. Героизма было проявлено много, особенно
офицерами.
В первом часу Варю разыскал хмурый Фандорин. Posle ponoći Varju je pronašao namršteni Fandorin.
– Идемте, Варвара Андреевна. Нас вызывает высокое – Hajdemo, Varvara Andrejevna. Pozivaju nas visoki p-
н-начальство. pretpostavljeni.
– Нас? – удивилась она. – Nas? – začudi se ona.
– Да. Всю особую часть в полном составе, и нас с вами – Da. Celo specijalno odeljenje u punom sastavu, i vas i
тоже. Быстрым шагом они дошли до мазанки, где mene takođe. Brzim korakom došli su do zemljane
располагалось ведомство подполковника Казанзаки. kolibe gde se nalazio ured potpukovnika Kazanzakija.
В знакомой комнате собрались офицеры, сотрудники U poznatoj im sobi okupili su se oficiri, saradnici
особой части Западного отряда, однако начальника specijalnog odeljenja Zapadnog odreda, samo načelnika
среди них не было. među njima nije bilo.
Зато за столом, грозно насупившись, сидел сам Ali zato je za stolom, strašno namršten, sedeo lično
Лаврентий Аркадьевич Мизинов. Lavrentije Arkadjevič Mizinov.
– А-а, господин титулярный советник с госпожой – A-a, stigli su gospodin titularni savetnik i gospođa
секретаршей пожаловали, – ядовито произнес он. – Ну sekretarica – reče on zajedljivo. – E na, divota, sad je
чудненько, теперь осталось только его ostalo samo da dočekamo i njegovo visokoblagorodije,
высокоблагородие господина подполковника gospodina potpukovnika, na se može početi. Gde je
дождаться, и можно начинать. Где Казанзаки?! – Kazanzaki?! – prodra se general.
рявкнул генерал.
– Ивана Харитоновича вечером никто не видел, – – Ivana Haritonoviča večeras niko nije video –
робко ответил старший из офицеров. bojažljivo odgovori prvi oficir.
– Славно. Хороши защитники секретов. – Izvrsno. Jaki su mi to čuvari tajni.
Мизинов вскочил, громко топая, прошелся по комнате. Mizinov skoči na, bučno trupkajući, prošparta preko
sobe.
– Не армия, а представление искейпистов. Цирк – Ovo nije armija već predstava lutajućeg cirkusa! Koga
шапито! Кого ни хватишься, нету, говорят. Исчезли! god potražiš, kažu – nema ga. Iščezli! Bez traga!
Бесследно!
– Ваше высокопревосходительство, вы г-говорите – Vaše visokoprevashodstvo, vi g-govorite u
загадками. В чем дело? – негромко спросил Фандорин. zagonetkama. O čemu je reč? – tiho upita Fandorin.
– Не знаю, Эраст Петрович, не знаю! – вскричал – Ne znam, Eraste Petroviču, ne znam! – povika
Мизинов. – Надеялся, что вы с господином Казанзаки Mizinov. – Nadao sam se da ćete vi i gospodin
мне объясните. – Он помолчал и, сделав над собой Kazanzaki da mi objasnite. – On zaćuta i, obuzdavši se,
усилие, продолжил уже спокойнее. – Хорошо-с. nastavi, sad već malo spokojnije. – Dobro, gospodo.
Больше никого не ждем. Я только что от государя. Više nikoga ne čekamo. Upravo dolazim od cara.
Присутствовал при интереснейшей сцене: генерал- Prisustvovao sam krajnje interesantnoj sceni: general-
майор свиты его императорского величества Соболев- major u sviti njegovog imperatorskog veličanstva
второй орал и на его императорское величество, и на Soboljev-Drugi vikao je i na njegovo imperatorsko
его императорское высочество, а государь и veličanstvo i na njegovo imperatorsko visočanstvo, a car
главнокомандующий перед ним оправдывались. i glavnokomandujući su mu se pravdali.
– Невозможно! – ахнул кто-то из жандармов. – Nemoguće! – ote se nekom od žandarma.
– Молчать! – взвизгнул генерал. – Молчать и слушать! – Tišina! – pisnu general. – Ćuti i slušaj! Ispostavlja se
Выясняется, что в четвертом часу пополудни отряд da se posle tri no podne odred Soboljeva, zauzevši
Соболева, захватив лобовым ударом Кришинский čeonim napadom Krišinski redut, probio na južnu
редут, прорвался на южную окраину Плевны, зайдя в periferiju Plevne, zašavši u pozadinu glavnini snaga
тыл основным силам турецкой армии, однако был turske armije, ali je ipak bio primoran da se zaustavi
вынужден остановиться за недостаточностью штыков zbog nedostatka bajoneta i artiljerijskih oruđa. Soboljev
и артиллерии. Соболев неоднократно посылал гонцов с je više puta slao glasonoše sa zahtevom da odmah bude
требованием немедленно прислать подкреплений, poslato pojačanje, ali su oni padali u šake bašibozucima.
однако башибузуки перехватывали их. Наконец в Najzad je u šest sati ađutant Zurov u pratnji pedesetak
шесть часов адъютант Зуров в сопровождении kozaka uspeo da se probije do položaja centralne grupe.
полусотни казаков сумел пробиться к расположению Kozaci su se vratili Soboljevu, jer je tamo svaki čovek
центральной группы. Казаки вернулись обратно к bio dragocen, a Zurov je sam pojurio u glavni štab.
Соболеву, потому что там каждый человек был на Pojačanje su iščekivali iz minuta u minut, ali uzalud.
счету, а Зуров поскакал в ставку один. Подкреплений Nije ni čudo, jer Zurov nije stigao u štab i mi nismo
ждали с минуты на минуту, но тщетно. И
неудивительно, потому что в ставку Зуров не прибыл и
об успехе левого фланга мы не узнали. Вечером турки
провели передислокацию, обрушились на Соболева
всей мощью, и перед полуночью, потеряв большинство
людей, он отступил на исходные позиции. А ведь
Плевна была у нас в кармане! Вопрос к
присутствующим: куда мог подеваться адъютант Зуров
– среди бела дня, в самом центре нашего
расположения? Кто может ответить?
– Видимо, подполковник Казанзаки, – сказала Варя, и
все обернулись к ней. Волнуясь, она пересказала то,
что услышала от Маклафлина. После
продолжительной паузы шеф жандармов обратился к
Фандорину:
– Ваши выводы, Эраст Петрович?
– Сражение п-проиграно, рвать волосы поздно – это
эмоции, мешающие расследованию, – сухо ответил
титулярный советник. – А сделать надо вот что.
Разбить территорию между корреспондентским
наблюдательным пунктом и ставкой на квадраты. Это
п-первое. С первым же лучом солнца к-каждый
квадрат прочесать. Это второе. В случае обнаружения
т-трупов Зурова или Казанзаки ничего руками не
трогать и землю вокруг не топтать – это третье. На
всякий случай поискать того и друтого по лазаретам
среди тяжело раненых – это четвертое. Пока,
Лаврентий Аркадьевич, б-больше сделать ничего
нельзя.
– Какие предположения? Что доложить государю?
Измена? Эраст Петрович вздохнул.
– Скорее, д-диверсия. Впрочем, утром узнаем.
Ночью не спали. Было много работы: сотрудники
особой части делили по карте район на полуверстовые
квадраты, определяли состав поисковых команд, а
Варя объехала все шесть госпиталей и лазаретов –
проверяла офицеров, привезенных в бессознательном
состоянии. Такого насмотрелась, что к рассвету впала
в странную, бесчувственную одурь, но ни Зурова, ни
Казанзаки не обнаружила. Зато увидала среди раненых
немало знакомых, в том числе Перепелкина. Капитан
тоже пытался прорваться за подмогой, но получил удар
кривой саблей поперек ключицы – не везло ему с
башибузуками. Лежал на койке бледный, несчастный,
и запавшие карие глаза смотрели почти так же
тоскливо, как в незабываемый день первой встречи.
Варя к нему бросилась, а он отвернулся и ничего не
сказал. За что такая нелюбовь?
Первый луч солнца застал Варю на скамейке возле
особой части. Фандорин усадил чуть не насильно,
велел отдыхать, и Варя привалилась к стене тяжелым,
онемевшим телом, погрузилась в мутную, тягостную
полудрему. Ломило кости, подташнивало – нервы и
бессонная ночь, ничего удивительного.
Поисковые команды еще затемно разошлись по
квадратам. В четверть восьмого прискакал нарочный с
saznali za uspeh levoga krila. Uveče su Turci izvršili
pregrupisavanje, obrušili se na Soboljeva svom snagom
i on se pred ponoć, izgubivši većinu ljudi, povukao na
polazni položaj. A eto, Plevnu smo držali u šaci! Pitanje
za prisutne: kuda je mogao da se dene ađutant Zurov –
usred bela dana, u samom središtu našega položaja? Ko
može da odgovori?
– Očigledno, potpukovnik Kazanzaki – reče Varja, i svi
se okrenuše prema njoj. Ona s uzbuđenjem prepriča ono
što je čula od Maklaflina. Posle poduže pauze,
zapovednik žandarmerije obrati se Fandorinu:
– Vaši zaključci, Eraste Petroviču?
– B-bitka je izgubljena, kasno je da se čupa kosa – to su
emocije koje smetaju istrazi – hladno odgovori titularni
savetnik. – Evo šta treba da se učini. Da se izdeli na
kvadrate teritorija između novinarskog osmatračkog
punkta i štaba. To je p-pod jedan. Već sa prvim zrakom
sunca da se prečešlja s-svaki kvadrat. To je pod dva. U
slučaju da se p-pronađe t-telo Zurova ili Kazanzakija,
ništa da se ne dira rukama i da se ne gazi zemlja naokolo
– to je pod tri. Za svaki slučaj da se potraže i jedan i
drugi no lazaretima, među teško ranjenima – to je pod
četiri. Zasad se, Lavrentije Arkadjeviču, v-više ništa ne
može učiniti.
– Kakve su pretpostavke? Šta da javim caru? Izdaja?
Erast Petrovič uzdahnu.
– Pre će biti d-diverzija. Uostalom, ujutru ćemo saznati.
Te noći nisu spavali. Bilo je puno posla: saradnici
specijalnog odeljenja delili su no karti rejon na kvadrate
od no pola vrste, određivali sastav istražnih timova, a
Varja je obišla svih šest bolnica i lazareta – proveravala
oficire koji su dovezeni u besvesnom stanju. Toliko se
toga nagledala da je pred osvit zapala u čudnu,
bezosećajnu ošamućenost, ali ni Zurova ni Kazanzakija
nije pronašla. Zato je među ranjenicima videla puno
poznanika, između ostalih – Perepjolkina. Kapetan je
takođe pokušavao da se probije tražeći pojačanje, ali je
zadobio udarac sabljom preko ključnjače - nije mu išlo s
bašibozucima. Ležao je na poljskom krevetu bled,
nesrećan a upale crne oči gledale su skoro isto onako
tužno kao onog nezaboravnog dana kad su se prvi put
sreli. Varja je poletela k njemu a on se okrenuo i ništa
nije rekao. Zašto li je toliko ne voli?
Prvi sunčev zrak zatekao je Varju na klupici pred
specijalnim odeljenjem. Fandorin ju je tu posadio
bezmalo na silu, naredio da se odmara, i Varja se
navalila na zid teškim, obamrlim telom, i utonula u
mutan, mučan poludremež. Kosti su je žigale, bilo joj je
muka – nervi i besana noć, ništa čudno.
Istraživački timovi su se još no mraku rasporedili no
kvadratima. U sedam i četvrt dojuri kurir sa četrnaeste
14 участка, вбежал в хату, и сразу же, застегивая на deonice, utrča u kuću i otuda istoga časa, zakopčavajući
ходу китель, вышел Фандорин. koporan u hodu, iziđe Fandorin.
– Едемте, Варвара Андреевна, Зурова нашли, – коротко – Idemo, Varvara Andrejevna, Zurov je nađen – kratko
бросил он. dobaci on.
– Убит? – всхлипнула она. Эраст Петрович не ответил. – Mrtav? – upita ona plačno. Erast Petrovič ne odgovori.
Гусар лежал ничком, вывернув голову вбок. Еще Husar je ležao ničice, glave okrenute u stranu. Još
издали Варя заметила серебряную рукоятку izdaleka Varja je primetila srebrnu dršku kavkaskog
кавказского кинжала, намертво засевшего в левой handžara, namrtvo zarivenog u levu lopaticu. Sjahavši,
лопатке. Спешившись, увидела профиль: удивленно ugledala je profil: začuđeno otvoreno oko odbijalo je
открытый глаз отливал красивым стеклянным блеском, stakleni blesak, na slepoočnici smrskanoj metkom crneo
развороченный выстрелом висок чернел окаемом se obrub opekotine od baruta.
порохового ожога.
Варя снова бесслезно всхлипнула и отвернулась, чтобыVarja opet zajeca bez suza i okrete se da ne bi gledala
не видеть этой картины. taj prizor.
– Ничего не трогали, господин Фандорин, как – Ništa nismo dirali, gospodine Fandorine, kako je i
приказано, – докладывал жандарм, руководивший naređeno – izveštavao je žandarm koji je predvodio tim.
командой. – Всего версту до командного пункта не – Samo jedna vrsta do komandnog puka bila mu je
доскакал. Тут ложбина, вот никто и не увидел. А ostala. Ovde je mala uvala, na ga niko nije video. A
выстрел что – такая пальба стояла… Картина ясная: pucanj – ta bila je takva paljba... Slika je jasna: uboden
ударили кинжалом в спину, врасплох, неожиданно. je handžarom u leđa, zatečen, iznenada. Zatim je
Потом добили пулей в левый висок – выстрел-то в dokrajčen metkom u levu slepoočnicu – pucano je iz
упор. neposredne blizine.
– Ну-ну, – неопределенно ответил Эраст Петрович, – E-e – neodređeno odgovori Erast Petrovič, nagnuvši
склонившись над трупом. se nad leš.
Офицер понизил голос: Oficir utiša glas:
– Кинжал Ивана Харитоновича, я сразу признал. Он – To je handžar Ivana Haritonoviča, odmah sam ga
показывал, говорил, подарок грузинского князя… poznao. Pokazivao ga je, pričao da je to poklon
gruzijskog kneza...
На это Эраст Петрович сказал: Na ovo Erast Petrovič reče:
– Славно. – Divota.
А Варе стало еще хуже, она зажмурилась, чтобы A Varji postade još gore, ona zažmuri da bi odagnala
отогнать дурноту. mučninu.
– Что следы к-копыт? – спросил Фандорин, присев на – Šta je s tragovima kopita? – upita Fandorin, čučnuvši.
корточки.
– Увы. Сами видите, вдоль ручья сплошная галька, а – Avaj. Sami vidite, pored potoka je svuda šljunak, a
повыше все истоптано – видно, вчера эскадроны gore je sve izgaženo – očigledno su juče ovuda prošli
прошли. eskadroni.
Титулярный советник выпрямился, с минуту постоял Titularni savetnik se uspravi, gotovo minut postoja
подле распростертого тела. Лицо его было pored opruženog tela. Lice mu je bilo nepomično – sivo
неподвижным, серым – в тон седоватым вискам. А ему – u tonu s prosedim zaliscima. A tek je prešao
едва за двадцать лет, подумала Варя и вздрогнула. dvadesetu, pomisli Varja i uzdrhta.
– Хорошо, поручик. П-перевезите убитого в лагерь. – Dobro, poručniče. P-prevezite ubijenog u logor.
Едемте, Варвара Андреевна. Hajdemo, Varvara Andrejevna.
По дороге она спросила: Putem ona upita:
– Неужто Казанзаки – турецкий агент? Невероятно! – Pa nije valjda Kazanzaki-turski agent? Neverovatno!
Конечно, он противный, но все же… Naravno, on jeste odvratan, ali ipak...
– Не до такой степени? – невесело хмыкнул Фандорин. – Ne u tolikoj meri? – sneveseljeno se podsmehnu
Перед самым полуднем нашелся и подполковник – Fandorin. Pred samo podne nađen je i potpukovnik –
после того, как Эраст Петрович велел еще раз, pošto je Erast Petrovič naredio da se još jednom,
потщательней, прочесать рощицу и кустарник, pažljivije, pretresu šumarak i žbunje koji se nalaze
расположенные неподалеку от места гибели бедного nedaleko od mesta pogibije sirotog Ipolita.
Ипполита.
Судя по рассказам (сама Варя не ездила), Казанзаки Sudeći no pričama (sama Varja nije otišla tamo).
полусидел-полулежал за густым кустом, привалившись Kazanzaki je polusedeo-poluležao iza gustog grma,
спиной к валуну. В правой руке револьвер, во лбу prislonjen leđima uz kamen. U desnoj ruci revolver, na
дырка. čelu rupa.
Совещание по итогам расследования проводил сам
Мизинов.
– Прежде всего должен сказать, что крайне недоволен
результатами работы титулярного советника
Фандорина, – начал генерал голосом, не
предвещавшим ничего хорошего. – Эраст Петрович, у
вас под самым носом орудовал опасный, изощренный
враг, нанесший нашему делу тяжкий вред и
поставивший под угрозу судьбу всей кампании, а вы
его так и не распознали. Разумеется, задача была
нелегкой, но ведь и вы, кажется, не новичок. Какой
спрос с рядовых сотрудников особой части? Они
набраны из разных губернских управлений, прежде в
основном занимались рядовой следовательской
работой, но уж вам-то с вашими способностями
непростительно.
Варя, прижимая ладонь к ноющему виску, искоса
посмотрела на Фандорина. Тот имел вид совершенно
невозмутимый, однако скулы едва заметно (кроме
Вари никто, пожалуй, и не разглядел бы) порозовели –
видно, слова шефа задели его за живое.
– Итак, господа, что мы имеем? Мы имеем
беспрецедентный в мировой истории конфуз.
Секретной частью Западного отряда, главного из
соединений всей Дунайской армии, руководил
изменник.
– Это можно считать установленным, ваше
высокопревосходительство? – робко спросил старший
из жандармских офицеров.
– Судите сами, майор. Ну, то что Казанзаки по
происхождению грек, а среди греков много турецких
агентов, это еще, разумеется, не доказательство. Но
вспомните, что в записях Лукана фигурирует
загадочный J. Теперь понятно, что это за J такой –
«жандарм».
– Но слово «жандарм» пишется через G – gendarme, –
не унимался седоусый майор.
– Это по-французски gendarme, a по-румынски
пишется jandarm, – снисходительно разъяснило
высокое начальство. – Казанзаки – вот кто дергал
румынского полковника за ниточки. Далее. Кто
кинулся сопровождать Зурова, следовавшего с
донесением, от которого зависела судьба сражения, а
возможно, и всей войны? Казанзаки. Далее. Чьим
кинжалом убит Зуров? Вашего начальника. Далее. А
что, собственно, далее? Не сумев извлечь застрявший в
лопаточной кости клинок, убийца понял, что ему не
удастся снять с себя подозрение, и застрелился. Между
прочим, в барабане его револьвера не хватает как раз
двух пуль.
– Но вражеский шпион не стал бы себя убивать, а
попытался бы скрыться, – все так же несмело вставил
майор.
– Куда, позвольте узнать? Линию огня ему было не
пересечь, а в наших тылах на него с сегодняшнего дня
объявили бы розыск. У болгар ему бы не спрятаться,
Savetovanje povodom rezultata istrage vodio je sam
Mizinov.
– Pre svega moram reći da sam krajnje nezadovoljan
rezultatima rada titularnog savetnika Fandorina – počeo
je general glasom koji nije obećavao ništa dobro. –
Eraste Petroviču, vama je ispred samog nosa delovao
opasan neprijatelj, koji je naneo našem položaju na
frontu tešku štetu i ugrozio sudbinu svih nas, a vi čak
niste ni naslutili ko je. Razume se, zadatak nije bio lak,
ali ni vi, čini se, niste novajlija. Šta da se očekuje od
prosečnih saradnika specijalne jedinice? Oni su
skupljeni iz raznih gubernijskih uprava, ranije su se
uglavnom bavili običnim isledničkim poslom, ali vama,
s Eašim sposobnostima, ne može se oprostiti.
Prislanjajući dlan na slepoočnicu koja ju je tištala, Varja
iskosa pogleda u Fandorina. Činilo se da je potpuno
miran, samo su mu se jagodice jedva primetno (osim
Varje niko, možda, ne bi ni primetio) zarumenele –
očigledno, reči zapovednikove takle su ga u živac.
– Dakle, gospodo, šta imamo? Imamo zbrku bez
presedana u svetskoj istoriji. Tajnim odeljenjem
Zapadnog odreda, glavne veze cele Dunavske armije,
rukovodio je izdajnik.
– Da li se to može smatrati utvrđenim, vaše
visokoprevashodstvo? – bojažljivo upita najstariji
žandarmerijski oficir.
– Sudite sami, majore. Pa, to što je Kazanzaki poreklom
Grk, a među Grcima ima mnogo turskih agenata, to još,
razume se, nije dokaz. Ali setite se da u Lukanovim
zapisima figurira zagonetni J. Sada se može jasno
shvatiti kakav je to J – „žandarm”.
– Ali reč „žandarm” piše se sa G – gendarme – nije
popuštao major sa sedim brkovima.
– To je na francuskom gendarme, a na rumunskom se
piše jandarm – nadmeno razjasni visoki pretpostavljeni.
– Kazanzaki – eto ko je povlačio konce rumunskog
pukovnika. Dalje. Ko je pojurio da prati Zurova koji je
nosio poruku od koje je zavisila sudbina bitke, a možda
i celog rata? Kazanzaki. Dalje. Čijim handžarom je
ubijen Zurov? Vašeg načelnika. Dalje. A šta, zapravo,
ima dalje? Ne uspevši da istrgne bodež zaglavljen u
lopatičnoj kosti, ubica je shvatio da neće uspeti da skine
sa sebe podozrenje i ubio se. Između ostalog, u šaržeru
njegovog revolvera nedostaju upravo dva metka.
– Ali neprijateljski špijun ne bi pucao u sebe već bi
pokušao da se sakrije – isto onako bojažljivo ubaci
major.
– A gde, dozvolite da vas pitam? Preko vatrene linije
nije mogao da pređe, a u našoj pozadini za njim bi od
današnjeg dana raspisali poternicu. Kod Bugara se ne bi
до турок не добраться. Лучше пуля, чем виселица – тут
он рассудил верно. Кроме того, Казанзаки не шпион, а
именно изменник. Новгородцев, – обернулся генерал к
адъютанту, – где письмо?
Тот достал из папки сложенный вчетверо белоснежный
листок.
– Обнаружено в кармане у самоубийцы, – пояснил
Мизинов. – Читайте вслух, Новгородцев.
Адъютант с сомнением покосился на Варю.
– Читайте, читайте, – поторопил его генерал. – У нас
тут не институт благородных девиц, а госпожа
Суворова – член следственной группы.
Новгородцев откашлялся и, залившись краской, стал
читать.
«Милый Ватик-Харитончик серцо мое… „Тут такая
орфография, господа, – вставил от себя адъютант. –
Читаю, как написано. Жуткие каракули. Хм. «… серцо
мое. Жизне бэз тебя будет такая что руки на себя
положить ито луче чем такое жизне. Цаловал-милавал
ты мине а я тибе а судба подлец сматрел-завидавал и
нож за спину прятал Бэз тибе я пыл, гроз земной. Очен
прошу вернис скорей. А если кто другой вместо Бесо в
твой паршивый Кышынов найдош-приеду и клянус
мамой кышки вон. Твой на тыща лет Шалунишка“.
– В смысле «твоя»? – спросил майор.
– Нет, не «твоя», а именно «твой», – криво усмехнулся
Мизинов. – В том-то вся и штука. Перед тем, как
попасть в Кишиневское жандармское управление,
Казанзаки служил в Тифлисе. Мы немедленно послали
запрос, и ответ уже получен. Прочтите телеграмму,
Новгородцев.
Новый документ Новгородцев читал с явно большим
удовольствием, чем любовное послание.
– «Его высокопревосходительству генерал-адъютанту
Л. А. Мизинову в ответ на запрос от августа 31 дня,
полученный в 1 час 52 минуты пополудни.
Сверхсрочно. Сверхсекретно.
Докладываю, что за время службы в Тифлисском
жандармском управлении с января 1872 г. по сентябрь
1876 г. подполковник Иван Казанзаки проявил себя
дельным, энергичным работником и официальных
взысканий не имел. Напротив, получил по выслуге
орден Св. Станислава 3 степени и две благодарности от
Е. И. Высочества кавказского наместника. Однако,
согласно поступившей летом 1876 г. агентурной
информации, имел странные пристрастия и якобы даже
состоял в противоестественной связи с известным
тифлисским педерастом князем Виссарионом
Шаликовым, по прозвищу Шалун Бесо. Я бы не придал
значения подобным сплетням, не подтвержденным
доказательствами, однако с учетом того, что, невзирая
на зрелый возраст подполковник Казанзаки холост и в
связях с женщинами не замечался, решил провести
секретное внутреннее расследование. Удалось
установить, что с Шалуном подполковник Казанзаки,
sakrio, do Turaka ne bi stigao. Bolje metak nego vešala
– tu je on dobro procenio. Osim toga, Kazanzaki nije
špijun već upravo izdajnik. Novgorodceve, – okrenu se
on prema ađutantu – gde je pismo?
Ovaj izvadi iz fascikle snežnobeli listić, presavijen
načetvoro.
– Pronađeno u džepu samoubice – objasni Mizinov. –
Čitajte naglas, Novgorodceve.
Ađutant se s podozrenjem iskosi prema Varji.
– Čitajte, čitajte – požuri ga general. – Ovo nije pansion
za blagorodne device, gospođa Suvorova je član istražne
grupe.
Novgorodcev se nakašlja i, pošto ga je oblilo crvenilo,
poče da čita.
– Mili Vanče-Haritanče, srdašce mojo... Ovde je takva
ortografija, gospodo – dodade sa svoje strane ađutant. –
Čitam kako je napisano. Jezive škrabotine. Hm...
srdašce mojo. Život bes tebe bijo taki što ruku na sebe
da dignem pak u to bolje je nego taki život. Grlijo-
ljubijo ti meneka a ja tebeka a sudbina podmukla
gledala-zavidela u nož iza ledža krila. Bes tebe ja sam
prah, blato zemlja. Preklinjam te vrni se odma. A akol
neki drugi mesto Beso u tvoj šugavo Kišinjov najdeš –
ja ću dojdem i majke mi creva napolje. Tvoj na iljadu
godina Vragolanče.
– U smislu „tvoja”? – upita Major.
– Ne, ne „tvoja” već upravo „tvoj” – podsmešljivo
iskrivi usta Mizinov. – U tome i jeste stvar. Pre nego što
je dospeo u kišinjevsku žandarmerijsku upravu,
Kazanzaki je služio u Tiflisu. Odmah smo poslali zahtev
i odgovor je već stigao. Pročitajte telegram,
Novgorodceve.
Novi dokument Novgorodcev je čitao očigledno s većim
zadovoljstvom nego ljubavnu poslanicu.
– Njegovom visokoprevashodstvu general-ađutantu L.A.
Mizinovu – odgovor na zahtev od dana 31. avgusta,
dobijen u 1 sat 52 minuta po podne. Hitno – ekspres.
Strogo poverljivo.
Izveštavam da se za vreme službovanja u Tifliskoj
žandarmerijskoj upravi od januara 1872. g. do
septembra 1876. Potpukovnik Ivan Kazanzaki pokazao
kao valjan, energičan radnik u zvaničnih novčanih kazni
nije imao. Naprotiv, dobio je zbog navršenih godina
službe Orden sv. Stanislava III stepena u dve zahvalnice
od Njegovog Imperatorskog Visočanstva kavkaskog
namesnika. Ipak, prema informaciji tajne službe,
dobijenoj u leto 1876, imao je čudne strasti u tobože čak
bio u protivprirodnoj vezi s poznatim tifliskim
pederastom, knezom Visarionom Šalikovim, čiji je
nadimak – Vragolan Beso. Ja ne bih pridavao značaja
ovakvim spletkama, koje nisu potvrđene dokazima, ali
imajući u vidu to da, uprkos zrelim godinama,
potpukovnik Kazanzaki nije oženjen u nije viđen u vezi
sa ženama, odlučio sam da organizujem tajno interno
praćenje. Uspeo sam da utvrdim da se sa Šalikovim
potpukovnik Kazanzaki uistinu poznaje, mada činjenica
действительно, знаком, однако факт интимных
отношений не подтвержден. Все же я почел за благо
ходатайствовать о переводе подполковника Казанзаки
в другое управление без каких-либо последствий для
его послужного списка.
Начальник Тифлисского жандармского управления
полковник Панчулидзев.
– Вот так, – горько резюмировал Мизинов. – Сплавил
другим сомнительного сотрудника, да еще и причину
от начальства утаил. А результат расхлебывает вся
армия. Из-за измены Казанзаки мы два месяца торчим
под этой чертовой Плевной и неизвестно, сколько
провозимся с ней еще! Высочайшее тезоименитство
испорчено! Государь сегодня говорил про отступление,
представляете!? – Он судорожно сглотнул. – Три
неудачных штурма, господа! Три! Вы помните, Эраст
Петрович, что первый приказ о занятии Плевны в
шифровальный отдел относил Казанзаки? Уж не знаю,
каким образом ему удалось поменять «Плевну» на
«Никополь», но без этого иуды тут явно не обошлось!
Встрепенувшись, Варя подумала, что в Петрушиной
судьбе, кажется, наметился просвет. А генерал,
пожевав губами, продолжил:
– Полковника Панчулидзева в назидание прочим
молчальникам я, разумеется, отдам под суд и буду
добиваться полного разжалования, однако его
телеграмма позволяет нам дедуктивно восстановить
всю цепочку. Здесь все достаточно просто. Про тайный
порок Ивана Казанзаки наверняка узнала турецкая
агентура, которой кишит весь Кавказ, и подполковник
был завербован посредством шантажа. История вечная,
как мир. «Ванчик-Харитончик»! Тьфу, пакость! Добро
б еще из-за денег!
Варя открыла было рот, чтобы заступиться за
приверженцев однополой любви, которые, в конце
концов, не виноваты, что природа сотворила их не
такими, как все, но тут поднялся Фандорин.
– Позвольте взглянуть на письмо, – попросил он,
повертел листок в руках, зачем-то провел пальцем по
сгибу и спросил: – А где к-конверт?
– Эраст Петрович, вы меня удивляете, – развел руками
генерал. – Какой может быть конверт? Не по почте все
подобные послания шлют.
– П-просто лежало во внутреннем кармане? Ну-ну – И
Фандорин сел.
Лаврентий Аркадьевич пожал плечами.
– Вы лучше вот чем займитесь, Эраст Петрович. Не
исключаю, что кроме полковника Лукана предатель
успел завербовать кого-то еще. Ваша задача –
выискать, не осталось ли в штабе или вокруг штаба
драконьих зубов. Майор, – обратился он к старшему из
офицеров, тот вскочил и вытянулся. – Вас назначаю
временно заведовать особой частью. Задача та же.
Титулярному советнику оказывать всемерное
содействие.
– Слушаюсь!
intimnih odnosa nije potvrđena. Ipak sam smatrao za
potrebno da se zauzmem za premeštaj potpukovnika
Kazanzakija u drugu upravu, bez ikakvih posledica po
njegov službenički status.
Načelnik tifliske žandarmerijske uprave, pukovnik
Pančulidzev.
– Eto, tako – gorko je rezimirao Mizinov. – Uvalio
drugima sumnjivog saradnika, na još i razlog utajio od
uprave. A posledice treba da ispravlja cela armija. Zbog
Kazanzakijeve izdaje dva meseca čučimo kod ove
proklete Plevne i još se ne zna koliko ćemo još s njom
da se bakćemo! Carev imendan je upropašćen! Danas je
govorio o odstupanju, zamislite!? – On grozničavo
proguta knedlu. – Tri neuspešna juriša, gospodo! Tri!
Sećate li se, Eraste Petroviču, da je prvu naredbu o
zauzimanju Plevne u šifrantsko odeljenje odneo
Kazanzaki? Ne znam kako je samo uspeo da zameni
„Plevnu” „Nikopoljem”, ali bez tog jude tu očigledno
nije prošlo!
Trgavši se, Varja pomisli da se u Pećinoj sudbini,
izgleda, ukazala svetla tačka. A general, slegavši
ramenima, nastavi:
– Pukovnika Pančulidzeva ja ću, za primer drugima koji
prećutkuju, razume se predati sudu i tražiću potpuno
ražalovanje; ipak, njegov telegram nam pomaže da
deduktivno rekonstruišemo ceo lanac. Ovde je sve
prilično jednostavno. Za tajni porok Ivana Kazanzakija
verovatno je saznala turska tajna služba, od koje vrvi
ceo Kavkaz, i potpukovnik je bio zavrbovan putem
ucenjivanja. Priča je stara koliko i svet. „Vanče-
Haritanče”! Fuj, gadosti! Pa bar da je zbog para!
Varja taman beše zinula da se zauzme za pobornike
jednopolne ljubavi koji, na kraju krajeva, nisu krivi što
ih priroda nije stvorila onakvima kakvi su ostali, kad
ustade Fandorin.
– Dozvolite da pogledam pismo – zamoli on, okrenu list
u ruci, zbog nečeg pređe prstom no prevoju i upita. – A
gde je k-koverta?
– Eraste Petroviču, vi me čudite – raširi ruke general. –
Kakve koverte može biti? Pa ne šalju se ovakve pošiljke
poštom.
– J-jednostavno je bilo u unutrašnjem džepu? Da, da. – I
Fandorin sede.
Lavrentije Arkadjevič sleže ramenima.
– Bolje da se pozabavite evo čime, Eraste Petroviču.
Nije isključeno da je osim pukovnika Lukana izdajnik
uspeo da zavrbuje još nekoga. Vaš zadatak je da ispitate
nije li u štabu, ili oko štaba, ostalo još drakonovih zuba.
Majore, – obrati se on najstarijem oficiru, ovaj skoči i
uspravi se – vas određujem da privremeno rukovodite
specijalnim odeljenjem. Zadatak je isti. Titularnom
savetniku pružati svesrdnu pomoć.
– Razumem!
В дверь постучали.
– Разрешите, ваше высокопревосходительство? –
просунулась в щель голова в синих очках.
Варя знала, что это секретарь Мизинова, тихий
чиновничек с труднозапоминающейся фамилией,
которого почему-то не любят и опасаются.
– Что такое? – насторожился шеф жандармов.
– Чрезвычайное происшествие на гауптвахте. Явился
комендант. Говорит, у него арестант повесился.
– Вы что, Пшебышевский, с ума сошли! У меня важное
совещание, а вы лезете со всякой дребеденью!
Варя схватилась за сердце, и в следующую секунду
секретарь произнес те самые слова, которые она так
боялась услышать:
– Так ведь это шифровальщик Яблоков повесился, тот
самый. Оставил записку, имеющую прямое
касательство… Вот я и осмелился… Однако если не ко
времени, прошу извинить и удаляюсь. – Чиновник
обиженно шмыгнул носом и сделал вид, что хочет
исчезнуть за дверью.
– Сюда письмо! – рыкнул генерал. – И коменданта
сюда! У Вари все плыло перед глазами. Она силилась
встать, но не могла, скованная диковинным
оцепенением. Увидела склонившегося Фандорина,
хотела ему что-то сказать, но лишь жалко зашлепала
губами.
– Теперь ясно, как Казанзаки подправил приказ! –
воскликнул Мизинов, пробежав глазами записку. –
Слушайте. «Снова тысячи убитых, и все из-за моей
оплошности. Да, я смертельно виноват и больше
запираться не стану. Я совершил непоправимую
ошибку – оставил на столе шифровку о занятии
Плевны, а сам отлучился по личному делу. В мое
отсутствие кто-то заменил в депеше одно слово, а я
отнес шифровку, даже не проверив! Ха-ха, истинный
спаситель Турции вовсе не Осман-паша, а я, Петр
Яблоков. Не трудитесь разбирать мое дело, господа
судьи, я вынес себе приговор сам». Ах, как все
элементарно! Пока мальчишка бегал по своим делам,
Казанзаки быстренько подправил депешу. Минутное
дело! Генерал скомкал записку и швырнул на пол, под
ноги вытянувшемуся в струнку коменданту
гауптвахты.
– Эр… Эраст Пет… рович, что же… это? – с трудом
пролепетала Варя. – Петя!
– Капитан, что с Яблоковым? Мертв? – спросил
Фандорин, обернувшись к коменданту.
– Какой там мертв, петли толком затянуть не умеют, –
гаркнул тот. – Вынули Яблокова, откачивают!
Варя оттолкнула Фандорина и бросилась к двери.
Ударилась о косяк, выбежала на крыльцо и ослепла от
яркого солнца. Пришлось остановиться. Рядом опять
возник Фандорин.
– Варвара Андреевна, успокойтесь, все обошлось.
Neko pokuca na vrata.
Dozvolite da uđem, vaše visokoprevashodstvo? –
provirila je kroz otvor glava sa sivim naočarima.
Varja je znala da je to Mizinovljev sekretar, tihi
činovnik s prezimenom koje se teško pamti, kojega zbog
nečeg ne vole i plaše ga se.
– Šta je bilo? – napregao je pažnju žandarmerijski
zapovednik.
– Vanredan događaj u vojničkom zatvoru. Došao je
komandant. Kaže, obesio mu se zatvorenik.
– Šta vam je, Pšebiševski, jeste li poludeli! Imam važan
sastanak a vi ulazite s nekakvim koještarijama!
Varja se uhvati za srce, i sledeće sekunde sekretar
izgovori upravo one reči kojih se bojala:
– Ali to se šifrant Jabukov obesio, upravo onaj. Ostavio
je poruku koja se direktno odnosi... Pa sam se zato i
usudio... Ipak, ako nije zgodan trenutak, molim za
izvinjenje i izlazim – činovnik uvređeno šmrknu i načini
potez kao da namerava da nestane iza vrata.
– Ovamo pismo! – riknu general. – I komandanta
ovamo! Varji se sve zamutilo pred očima. Nastojala je
da ustane ali nije mogla, prikovana čudnovatom
ukočenošću. Ugledala je Fandorina koji se nagnuo, htela
nešto da mu kaže, ali je samo bezglasno micala usnama.
– Sada je jasno kako je Kazanzaki prepravio naredbu! –
povika Mizinov preletevši očima poruku. – Slušajte.
Ponovo hiljadu ubijenih, i sve zbog moga propusta. Da,
ja sam smrtno kriv i više neću da poričem. Napravio
sam neoprostivu grešku – ostavio sam na stolu šifrovanu
poruku o osvajanju Plevne, a ja sam se udaljio iz ličnih
razloga. U mom odsustvu neko je u depeši zamenio
jednu u reč, a ja sam odneo šifrovanu poruku čak i ne
pogledavši je radi provere. Ha-ha, pravi spasilac Turske
uopšte nije Osman-paša već sam to ja, Petar Jabukov.
Nemojte se mučiti da prosuđujete o mom slučaju,
gospodo sudije, ja sam sam sebi presudio. Ah, kako je
sve jednostavno! Dok je dečko trčao svojim poslom,
Kazanzaki je na brzinu prepravio depešu. Očas posla!
General je zgužvao cedulju i bacio je na pod, pred noge
komandantu zatvora koji je stajao u stavu mirno.
– Er...Eraste Pet...roviču, šta je... to? – jedva izgovori
Varja. –
– Kapetane, šta je s Jabukovim? Je li mrtav? – upita
Fandorin okrenuvši se komandantu.
– Kakvi mrtav, ni omču ne umeju da zategnu kako treba
– graknu ovaj. – Skinuli su Jabukova, vraćaju ga u
život!
Varja odgurnu Fandorina i polete na vrata. Tresnula je o
dovratak, istrčala na trem i obnevidela od bleštavog
sunca. Morala je da se zaustavi. Kraj nje se opet stvorio
Fandorin.
– Varvara Andrejevna, smirite se, sve je ispalo dobro.
Сейчас сходим туда вместе, только отдышитесь, на вас
лица нет.
Он осторожно взял ее за локоть, но это вполне
деликатное прикосновение почему-то вызвало у Вари
приступ непереносимого отвращения. Ока согнулась
пополам, и ее обильно вырвало прямо Эрасту
Петровичу на сапоги. После этого Варя села на
ступеньку и попыталась понять, отчего земля стоит
диагонально, но никто с нее не скатывается.
На лоб ей легло что-то приятное, ледяное, и Варя даже
замычала от удовольствия.
– Хорошие дела, – раздался гулкий голос Фандорина. –
Да ведь это тиф.
Глава десятая,
в которой государю преподносят золотую саблю
«Дейли пост» (Лондон),
9 декабря (27 ноября) 1877 г.
«Последние два месяца осадой Плевны фактически
руководит старый и опытный генерал Тотлебен,
хорошо памятный британцам по Севастопольской
кампании. Будучи не столько полководцем, сколько
инженером, Тотлебен отказался от тактики лобовых
атак и подверг армию Османа-паши правильной
блокаде. Русские потратили массу драгоценного
времени, за что Тотлебена подвергали резкой
критике, однако ныне приходится признать, что
осторожный инженер прав. С тех пор, как месяц
назад турок окончательно отрезали от Софии, в
Плевне начался голод и нехватка боеприпасов.
Тотлебена все чаще называют вторым Кутузовым
(русский фельдмаршал, измотавший силы Наполеона
бесконечным отступлением в 1812 году – прим.
редакции). Со дня на день ожидается капитуляция
Османа со всем его 50-тысячным войском».
Холодным, противным днем (серое небо, ледяная
морось, чавкающая грязь) Варя возвращалась на
специально нанятом извозчике в расположение армии.
Целый месяц провалялась в Тырновском
эпидемическом госпитале на больничной койке и даже
вполне могла умереть, потому что от тифа умирали
многие, но ничего, обошлось. Потом еще два месяца
изнывала от скуки, дожидаясь, пока отрастут волосы –
не ехать же стриженой под татарина. Проклятые
волосы отрастали медленно, они и теперь не столько
лежали, сколько стояли бобриком. Вид был жутко
нелепый, но терпение кончилось – еще неделя
безделья, и Варя просто сошла бы с ума от вида
горбатых улочек опостылевшего городишки.
Один раз вырвался проведать Петя. Он все еще
числился под следствием, но уже не сидел на
гауптвахте, а ходил на службу – армия разрослась, и
шифровальщиков не хватало. Петя сильно изменился:
Sad ćemo da odemo tamo zajedno, samo dođite k sebi,
potpuno ste ubledeli.
On je oprezno uhvati za lakat, ali ovaj sasvim delikatni
dodir zbog nečeg je u Varji izazvao napad nepodnošljive
odvratnosti. Presamitivši se, ona se obilno ispovraćala
pravo na čizme Erasta Petroviča. Posle toga sela je na
stepenik i pokušala da shvati zbog čega zemlja stoji
vertikalno a niko ne spada sa nje.
Na Varjino čelo spustilo se nešto prijatno, ledeno, i ona
je čak pociknula od zadovoljstva.
– Lepo bogami – začuo se zvonki Fandorinov glas. – Pa
to je tifus.
Glava deseta,
u kojoj caru daruju zlatnu sablju
Dejli post (London),
9. decembra (27. novembra) 1877.
Poslednja dva meseca opsadom Plevne faktički
rukovodi stari i iskusni general Totleben, koga se
Britanci dobro sećaju iz sevastopoljske kampanje.
Budući da je Totleben prvo inženjer a potom
vojskovođa, on odbacije taktiku frontalnih napada i
Osman-pašinu armiju izlaže pravilnoj blokadi. Rusi su
izgubili grdno dragoceno vreme, zbog čega je Totleben
izložen oštroj kritici, ali sada se mora priznati da je
oprezni inženjer bio u pravu. Otkako su pre mesec dana
Turke konačno odsekli od Sofije, u Plevni je nastala
glad i nestašica municije. Totlebena sve češće nazivaju
drugim Kutuzovim (ruski feldmaršal koji je iscrpeo
Napoleonove snage beskrajnim povlačenjem 1812.
godine – prim. redakcije). Svakog dana očekuje se
kapitulacija Osmana i cele njegove armije od 50 hiljada
vojnika.
Po hladnom, odvratnom danu (sivo nebo, studena sitna
kiša, bljuzgavo blato) Varja se specijalno iznajmljenim
kočijama vraćala na položaj. Čitav mesec ležala je u
epidemijskoj bolnici u Trnovu, čak je lako mogla i da
umre, jer su od tifusa poumirali mnogi, ali dobro je,
provukla se. No potom je još dva meseca umirala od
dosade čekajući da joj poraste kosa – ta neće valjda da
se vraća ošišana kao Tatarin. Prokleta kosa izrastala je
sporo, na još nije ni polegla već, pre bi se reklo, štrčala
kao jež. Izgledala je jezivo, ali je njeno strpljenje bilo na
izmaku – još nedelja besposličenja i Varja bi naprosto
poludela od zurenja u grbave uličice gradića koji joj je
dojadio.
Jednom se Peća izvukao da je obiđe. On je i dalje bio
pod istragom, ali više nije ležao u zatvoru već je odlazio
na posao – armija se povećala i šifranata nije bilo
dovoljno. Peća se mnogo promenio: zarastao u retku
оброс жидкой, ужасно ему не шедшей бороденкой,
отощал и через слово поминал то Бога, то служение
народу. Больше всего Варю потрясло то, что при
встрече жених поцеловал ее в лоб. Что это он, как
покойницу в гробу? Неужто до такой степени
подурнела?
Тырновское шоссе было запружено обозами, и коляска
еле ползла, поэтому Варя на правах знатока здешних
мест велела извозчику свернуть на проселок, что вел к
югу, в объезд лагеря. Так хоть и дальше, но доедешь
быстрей.
По пустой дороге лошадка затрусила живей, да и
дождь почти прекратился. Еще часок-другой и дома.
Варя фыркнула. Ничего себе «дома». Это в сырой-то
палатке, под семью ветрами!
За Ловчей стали встречаться одиночные всадники – все
больше фуражиры да деловитые ординарцы, а вскоре
Варя увидела и первого знакомого.
Долговязая фигура в котелке и рединготе, нескладно
сидевшая на понурой рыжей кобыле, – обознаться
невозможно. Маклафлин! У Вари возникло ощущение
deja-vu: во время третьей Плевны она точно так же
возвращалась к расположению армии, и точно так же
на дороге ей повстречался ирландец. Только тогда
было жарко, а теперь холодно, да и выглядела она,
наверно, получше.
И очень даже удачно, что первым ее увидит именно
Маклафлин. Он человек прямой, бесхитростный, по
его реакции сразу поймешь, можно ли показываться в
обществе с такими волосами или лучше повернуть
обратно. Да и новости опять же узнать… Варя
мужественно сдернула шляпку, обнажив свой
постыдный бобрик. Проверка так проверка.
– Мистер Маклафлин! – приподнявшись на сиденье,
звонко крикнула она, когда коляска догнала
корреспондента. – А это я! Куда направляетесь?
Ирландец оглянулся и приподнял котелок.
– О, мадемуазель Варя, очень рад видеть вас в добром
здравии. Это вас из гигиенических соображений так
обстригли? Прямо не узнать.
У Вари внутри все так и оборвалось.
– Что, ужасно? – упавшим голосом спросила она.
– Вовсе нет, – поспешил уверить ее Маклафлин. – Но
сейчас вы гораздо больше похожи на мальчика, чем во
время нашей первой встречи.
– Нам по пути? – спросила она, – Так садитесь ко мне,
поболтаем. Лошадь-то у вас не очень.
– Ужасная кляча. Моя Бесси умудрилась нагулять
брюхо от драгунского жеребца, и ее разнесло, как
бочку. А штабной конюх Frolka меня не любит, потому
что я никогда из принципиальных соображений не даю
ему взяток (то что у вас называется nа chai), и
подсовывает таких одров! Где он их только берет! А
ведь я спешу по крайне важному, секретному делу.
Маклафлин многозначительно умолк, но было видно,
что его всего распирает от важности и секретности.
bradicu, koja mu nikako nije stajala, veoma smršao i
svaka druga reč mu je bila ili Bog ili služenje narodu.
Najviše od svega Varju je potreslo to što ju je pri susretu
verenik poljubio u čelo. Što li tako – kao pokojnicu u
sanduku? Nije valjda toliko poružnela?
Trnovski put bio je zakrčen taljigama, kočija se jedva
probijala; stoga je Varja, kao poznavalac ovdašnjeg
terena, naredila kočijašu da skrene na seoski put koji
vodi prema jugu, zaobilazeći logor. Tako se, iako je
dalje, stigne brže.
Po pustom putu konjić je kasao življe, a i kiša beše
gotovo prestala. Još sat-dva i evo je kod kuće. Varja
othuknu. I to mi je „kod kuće”. Vlažan šator na sedam
vetrova!
Posle Lovče počeli su da nailaze na usamljene konjanike
– najčešće dobavljače stočne hrane i spretne ordonanse,
a uskoro Varja ugleda i prvog poznanika.
Vižljasta prilika s polucilindrom, u redengotu, koja
nezgrapno sedi na snuždenoj riđoj kobili – nemoguće ga
je ne prepoznati. Maklaflin! U Varji se javi osećanje
deja-vu:17 u vreme treće Plevne ona se isto ovako
vraćala na borbeni položaj i isto ovako je putem srela
Irca. Samo je onda bila vrućina a sad je hladno, a i
izgledala je, verovatno, bolje.
Čak je sasvim dobro ispalo što će je prvi videti
Maklaflin. On je direktan, prostodušan čovek, no
njegovoj reakciji odmah će biti načisto da li se može
pojaviti u društvu s ovakvom kosom ili je bolje da
okrene natrag. A opet, i da sazna novosti... Varja hrabro
strže šešir, otkri svog sramotnog ježića. Ako je provera,
nek je provera.
– Mister Maklaflin! – pridigavši se sa sedišta zvonko
povika ona, kad je kočija sustigla dopisnika. – A evo i
mene! Kuda ste se zaputili?
Irac se okrenu i pridiže polucilindar.
– O, madmazel Varja, drago mi je da vas vidim u
dobrom zdravlju. Jesu li vas to iz higijenskih razloga
tako ošišali? Prosto da vas čovek ne prepozna.
Varji se nešto otkinu u stomaku.
– Šta, tako je strašno? – zapita ona u pola glasa.
– Ne, uopšte – pohita da je ubedi Maklaflin. – Ali sada
mnogo više ličite na dečaka nego pri onom našem
prvom susretu.
– Je l’ idemo u istom smeru? – upita ona. – Onda sedite
do mene, popričaćemo. Konj vam baš i nije...
– Užasna raga. Moja Besi uspela je da zapati trbuh od
dragonskog ždrepca, i nadula se kao bure. A štabni
konjušar Frolka me ne voli zato što mu nikad, iz
principa, ne dajem bakšiš i utrapljuje mi ovakve drtine!
Gde li ih samo nađe! A ja pak žurim zbog krajnje važne,
tajne stvari.
Maklaflin značajno zaćuta, ali se videlo da se sav naduo
od važnosti i tajanstvenosti.
При всегдашней сдержанности альбионца это
выглядело необычно – похоже, журналист и в самом
деле разузнал нечто из ряда вон выходящее.
– Да присядьте на минутку, – вкрадчиво произнесла
Варя. – Дайте отдохнуть несчастному животному. У
меня тут и пирожки с вареньем, и термостатическая
фляга. А в ней кофе с ромом…
Маклафлин достал из кармана часы на серебряной
цепочке.
– Half past seven… Another forty minutes to get there…
All right, an hour. It'll be half past eight…, – пробормотал
он на своем невразумительном наречии и вздохнул. –
Ну хорошо, разве что на минутку. Доеду с вами до
развилки, а там сверну на Петырницы.
Привязав поводья к коляске, он уселся рядом с Варей,
один пирожок проглотил целиком, от второго откусил
половину и с удовольствием отхлебнул из крышечки
горячего кофе.
– В Петырницу-то зачем? – небрежно спросила Варя. –
Снова встречаетесь со своим плевненским
осведомителем, да?
Маклафлин испытующе посмотрел на нее, поправил
запотевшие от пара очки.
– Дайте слово, что никому не расскажете – по крайней
мере до десяти часов, – потребовал он.
– Честное слово, – сразу же сказала Варя. – Да что за
новость такая? Поколебленный легкостью, с которой
было дано обещание, Маклафлин запыхтел, но
отступать было поздно, да и, похоже, очень уж
хотелось поделиться.
– Сегодня, 10 декабря, а по вашему стилю 28 ноября
1877 года – исторический день, – торжественно начал
он и перешел на шепот. – Но об этом во всем русском
лагере пока знает только один человек – ваш покорный
слуга. О, Маклафлин не дает nа chai за то, что человек
выполняет свои прямые служебные обязанности, но за
хорошую работу Маклафлин платит хорошо, можете
мне поверить. Все-все, об этом больше ни слова! –
вскинул он ладонь, предупреждая вопрос, уже готовый
сорваться с Вариных губ. – Источник информации я
вам не назову. Скажу только, что он неоднократно
проверен и ни разу меня не подводил.
Варя вспомнила, как кто-то из журналистов с завистью
говорил, что сведениями о плевненской жизни
корреспондента «Дейли пост» снабжает не какой-
нибудь там болгарин, а чуть ли даже не турецкий
офицер. Впрочем, в это мало кто верил. А вдруг
правда?
– Ну говорите же, не томите.
– Помните, до десяти часов вечера никому ни слова.
Вы дали честное слово.
Варя нетерпеливо кивнула. Ох уж эти мужчины со
своими дурацкими ритуалами. Ну конечно, она никому
не скажет. Маклафлин наклонился к самому ее уху.
– Сегодня вечером Осман-паша сдастся.
– Да что вы! – вскричала Варя.
Naspram svagdašnje albionske uzdržanosti to je bilo
neobično – izgleda da je novinar doista iskopao nešto
potpuno nečuveno.
– Ama sednite načas – ulagivački kaza Varja. – Dajte
nesrećnoj životinji da dane dušom. Ja ovde imam i
piroške sa slatkim, i termos-čuturicu. A u njoj kafu s
rumom...
Maklaflin izvuče iz džepa sat na srebrnom lancu.
– Half past seven... Another forty minutes to get there...
All right, an hour. It’ll be half past eight...18 –
promrmlja on na svom nerazumljivom jeziku i uzdahnu.
– Pa dobro, ali nakratko. Odvešću se s vama do
raskrsnice, a onda ću skrenuti prema Peternici.
Privezavši konja za kočiju on sede pored Varje, jednu
pirošku proguta ucelo, od druge odgrize polovinu i sa
zadovoljstvom srknu gutljaj vrele kafe iz poklopca.
– Pa zašto u Peternicu? – nemarno zapita Varja. – Opet
se susrećete sa svojim obaveštajcem iz Plevne, je l’ da?
Maklaflin je pogleda ispitivački, namesti naočari
zamagljene od pare.
– Dajte reč da nikome nećete reći – barem ne do deset
sati – zatraži on.
– Časna reč – spremno reče Varja. – Ali kakva je to
novost? Pokoleban lakoćom kojom je dato obećanje,
Maklaflin othuknu, ali bilo je kasno da se povuče, a i
izgledalo je da ga je jako svrbelo da nekom kaže.
– Današnji dan, 10. decembar, a po vašem kalendaru 28.
novembar 1887. godine – biće istorijski dan – svečano
otpoče on i pređe na šapat. – Ali o ovome u celom
ruskom logoru zasad zna samo jedan čovek – vaš
pokorni sluga. O, Meklaflin ne daje bakšiš onome koji
vrši službenu dužnost, ali za dobar rad Maklaflin plaća
dobro, možete mi verovati. No, dosta, o tome više ni
reči! – pokri on dlanom usta, preduhitrivši pitanje koje
samo što se ne beše otrglo s Varjinih usana. – Neću vam
otkriti izvor informacije. Reći ću samo da je on više
puta proveren i da me nijednom nije izneverio.
Varja se seti kako je neko od novinara sa zavišću
govorio da informacijama o životu u Plevni dopisnika
Dejli posta snabdeva ne neki tamo Bugarin već maltene
turski oficir. Mada je u to malo ko verovao. A šta ako je
istina?
– Ama govorite, ne mučite me.
– Ne zaboravite, do deset sati uveče nikome ni slovca.
Dali ste časnu reč.
Varja s nestrpljenjem klimnu glavom. Oh, ti muškarci i
njihovi glupavi rituali. Pa naravno, ona neće reći
nikome. Maklaflin se naže do samog njenog uha.
– Večeras će se Osman-paša predati.
– Ma šta kažete! – uzviknu Varja.
– Тише! Ровно в 10 часов вечера к командиру
гренадерского корпуса генерал-лейтенанту Ганецкому,
чьи войска занимают позицию по левому берегу Вида,
явятся парламентеры. Я буду единственным из
журналистов, кто окажется свидетелем этого великого
события. А заодно предупрежу генерала – в половине
десятого, не ранее, – чтобы дозоры по ошибке не
открыли по парламентерам огонь. Представляете,
какая получится статья?
– Представляю, – восхищенно кивнула Варя. – И что,
никому-никому нельзя рассказать?
– Вы меня погубите! – в панике воскликнул
Маклафлин. – Вы дали слово!
– Хорошо-хорошо, – успокоила его она. – До десяти
буду молчать, как рыба.
– А вот и развилка. Стой! – корреспондент ткнул
извозчика в спину. – Вам направо, мадемуазель Варя, а
мне налево. Предвкушаю эффект. Сидим с генералом,
пьем чай, болтаем о всякой ерунде, а в половине
десятого я достаю часы и как бы между прочим:
«Кстати, Ivan Stepanovich, через полчаса к вам приедут
от Осман-паши». А, каково?
Маклафлин возбужденно расхохотался и сунул ногу в
стремя. Через минуту Варя его уже не видела –
скрылся за серым пологом набиравшего силу дождя.
Лагерь за три месяца изменился до неузнаваемости.
Палаток не осталось – ровными шеренгами
выстроились дощатые бараки. Повсюду мощеные
дороги, телеграфные столбы, аккуратные указатели.
Все-таки хорошо, когда армией командует инженер,
подумала Варя.
В особой части, которая теперь занимала целых три
дома, сказали, что господину Фандорину выделен
отдельный коттэдж (дежурный произнес новое слово с
явным удовольствием) и показали, как пройти.
«Коттэдж» нумер 158 оказался сборной щитовой
избушкой в одну комнату и находился на самой
окраине штабного городка. Хозяин был дома, дверь
открыл сам и посмотрел на Варю так, что внутри у нее
потеплело.
– Здравствуйте, Эраст Петрович, вот я и вернулась, –
сказала она, отчего-то ужасно волнуясь.
– Рад, – коротко произнес Фандорин и посторонился,
давая пройти. Комната была самая простая, но с
шведской стенкой и целым арсеналом гимнастических
снарядов. На стене висела трехверстная карта.
Варя объяснила:
– Вещи оставила у милосердных сестер. Петя занят на
службе, так я сразу к вам.
– Вижу, здоровы. – Эраст Петрович осмотрел ее с
головы до ног, кивнул. – П-прическа новая. Это теперь
такая мода?
– Да. Очень практично. А что тут у вас?
– Ничего. Сидим, осаждаем турку. – В голосе
титулярного советника прозвучало ожесточение. –
– Tiše! Tačno u deset časova večeras, kod komandanta
grenadirskog korpusa brigadnog generala Ganeckog,
čija vojska zauzima položaj na levoj obali Vida, doći će
pregovarači. Ja ću biti jedini novinar koji će se tu naći
kao svedok ovog velikog događaja. A ujedno ću
upozoriti generala – u pola deset, ne ranije – da straža ne
bi greškom pucala u pregovarače. Da li možete da
zamislite kakav će članak ispasti?
– Mogu – ushićeno klimnu glavom Varja. – I šta, baš
nikome-nikome ne sme da se kaže?
– Vi ćete me uništiti! – u panici povika Maklaflin. –
Dali ste reč!
– Dobro, dobro – umiri ga ona. – Do deset ću da ćutim
kao riba.
– A evo, put se razdvaja. Stani! – dopisnik gurnu
kočijaša u leđa. – Vi ćete nadesno, madmazel Varja, a ja
nalevo. Unapred uživam u efektu. Sedimo general i ja,
pijemo čaj, ćeretamo o koječemu, a ja u pola deset
vadim sat i, onako kao usput: „Uzgred, Ivan Stepanovič,
kroz pola sata kod vas će doći neko od Osman-paše.” A,
kako vam se čini?
Maklaflin se s uzbuđenjem zakikota i ubaci nogu u
stremen. Već minut kasnije Varja ga više nije videla –
sakrio ga je sivi, sve gušći zastor kiše.
Logor se za tri meseca promenio da ga ne prepoznaš.
Šatora više nije bilo – u ravnom nizu postrojile su se
daščane barake. Svuda popločani putevi, telegrafski
stubovi, uredni putokazi. Ipak je dobro kad armijom
komanduje inženjer – pomisli Varja.
U specijalnoj jedinici, koja je sada zauzimala čitave tri
kuće, rekli su da je gospodinu Fandorinu dodeljen
poseban kotedž (dežurni je novu reč izgovorio s
očiglednim zadovoljstvom) i pokazali su joj kako da ga
nađe.
Ispostavilo se da je „kotedž” broj 158 – montažna
kućica od jedne odaje, na samom kraju štabnog gradića.
Domaćin je bio kod kuće, vrata je otvorio lično, i u
Varju je pogledao tako da ju je to iznutra ogrejalo.
– Zdravo da ste, Erasts Pstroviču, ja se, evo, vratila –
reče ona, zbog nečeg užasno uzbuđena.
– Drago mi je – kratko reče Fandorin i propusti je
unutra. Soba je bila najjednostavnija, ali sa švedskim
zidom i čitavim arsenalom gimnastičkih sprava. Na zidu
je visila vojna karta.
Varja objasni:
– Stvari sam ostavila kod milosrdnih sestara. Peća je
zauzet na poslu, tako da sam pravo kod vas.
– Vidim, zdravi ste. – Erast Petrovič je odmeri od glave
do pete, klimnu glavom. – N-nova frizura. Je l’ to sada
takva moda?
– Da. Vrlo praktično. A šta ima ovde kod vas?
– Ništa. Sedimo, opkoljavamo Turke. – U glasu
titularnog savetnika osetila se jarost. – Sedimo mesec,
Месяц сидим, два сидим, т-три сидим. Офицеры
спиваются от скуки, интенданты воруют, казна
пустеет. В общем, все нормально. Война по-русски.
Европа вздохнула с облегчением, наблюдает, к-как из
России уходят жизненные соки. Если Осман-паша
продержится еще две недели, война будет п-проиграна.
Тон у Эраста Петровича был такой брюзгливый, что
Варя сжалилась, шепнула:
– Не продержится.
Фандорин встрепенулся, пытливо заглянул в глаза.
– Что-то знаете? Что? Откуда?
Ну, она и рассказала. Уж Эрасту Петровичу можно,
этот не побежит рассказывать всякому встречному-
поперечному.
– К Ганецкому? П-почему к Ганецкому? – нахмурился
титулярный советник, дослушав до конца.
Он подошел к карте и забормотал под нос:
– Д-далеко к Ганецкому. Самый фланг. Почему не в
ставку? Стоп. Стоп.
С исказившимся лицом титулярный советник рванул с
крючка шинель и кинулся к двери.
– Что? Что такое? – истошно закричала Варя, бросаясь
за ним.
– Провокация, – сквозь зубы, на ходу бросал
Фандорин. – У Ганецкого оборона тоньше. И за ним
Софийское шоссе. Это не капитуляция. Это прорыв.
Ганецкому зубы заговорить. Чтоб не стрелял.
– Ой! – поняла она. – А это будут никакие не
парламентеры? Вы куда? В штаб?
Эраст Петрович остановился.
– Без двадцати девять. В штабе долго. От начальника к
начальнику. Время уйдет. К Ганецкому не поспеть. К
Соболеву! Полчаса галопом. Соболев не станет
командование запрашивать. Да, он рискнет. Ударит
первым. Завяжет бой. Не поможет Ганецкому, так хоть
во фланг зайдет. Трифон, коня!
Надо же, денщик у него, растерянно подумала Варя.
Всю ночь вдали громыхало, а к рассвету стало
известно, что раненый в бою Осман капитулировал со
всей своей армией: десять пашей и сорок две тысячи
войска сложили оружие.
Все, кончилось плевненское сидение.
Убитых было много, корпус Ганецкого, захваченный
врасплох нежданной атакой, полег чуть не целиком. И
у всех на устах было имя Белого Генерала,
неуязвимого Ахиллеса – Соболева-второго, который в
решительный момент, на свой страх и риск, ударил
через оставленную турками Плевну, прямо Осману в
неприкрытый бок.
Пять дней спустя, 3 декабря, государь, отбывавший с
театра военных действий, устроил в Парадиме
прощальный смотр для гвардии. На церемонию были
приглашены доверенные лица и особо отличившиеся
герои последнего сражения. За Варей прислал свою
коляску сам генерал-лейтенант Соболев, чья звезда
взмыла прямо к зениту. Не забыл, оказывается, старую
sedimo dva, sedimo t-tri. Oficiri iz dosade počinju da
piju, intendanti kradu, državna kasa se prazni. Ukratko,
sve je normalno. Rat na ruski način. Evropa je
uzdahnula s olakšanjem, prati k-kako iz Rusije ističu
životni sokovi. Ako Osman-paša opstane još dve
nedelje, izgubili smo rat.
Ton Erasta Petroviča bio je tako mrzovoljan da se Varja
sažali, šapnu:
– Neće opstati.
Fandorin se trže, ispitivački joj se zagleda u oči.
– Nešto znate? Šta? Odakle?
I ona mu, eto, ispriča. Erastu Petroviču se može, taj neće
da pojuri da prepričava svakome na koga naiđe.
– Kod Ganeckog? Z-zašto kod Ganeckog? – namršti se
titularni savetnik saslušavši do kraja.
On priđe karti i poče da mrmlja sebi u bradu:
– D-daleko je do Ganeckog. Samo krilo. Zašto ne u
štab? Stop. Stop.
Izobličenog lica, titularni savetnik otkači s čiviluka
šinjel i polete na vrata.
– Šta? Šta je sad? – prodorno povika Varja, jurnuvši za
njim.
– Provokacija – kroza zube, u hodu, dobaci Fandorin. –
Kod Ganeckog je odbrana slabija. A iza njega je sofijski
put. To nije kapitulacija. To je proboj. Ganeckog da
zavaraju. Da ne bi pucao.
– Jao! – shvatila je ona. – A to neće biti nikakvi
pregovarači? Kuda ćete? U štab?
Erast Petrovič se zaustavi.
– Dvadeset do devet. U štabu će to potrajati. Od
načelnika do načelnika. Proći će vreme. Do Ganeckog
se ne može stići. Do Soboljeva! Pola sata galopom.
Soboljev neće pitati komandu. Da, on će rizikovati.
Udariće prvi. Zapodenuće bitku. Ako ne pomogne
Ganeckom, bar će zaći u krilo. Trifone, konja!
– Gle ti, ima posilnog – izgubljeno pomisli Varja.
Cele noći je u daljini gruvalo, a pred svitanje se pročulo
da je Osman, ranjen u bici, kapitulirao s celokupnom
svojom vojskom: deset paša i četrdeset dve hiljade
vojnika položilo je oružje.
Gotovo je, završilo se sedenje kod Plevne.
Ubijenih je bilo mnogo, korpus Ganeckog, zatečen
neočekivanim napadom, podlegao je gotovo u celosti. I
svima je na usnama bilo ime Beloga Generala,
neukrotivog Ahileja – Soboljeva-Drugog, koji je u
odlučujućem trenutku, na svoju odgovornost, udario
kroz Plevnu koju su Turci napustili, direktno Osmanu u
nezaštićeni bok.
Posle pet dana, 3. decembra, car, koji je odsustvovao sa
ratišta, organizovao je u Paradimi oproštajnu smotru
garde. Na ceremoniju su bili pozvani ljudi od poverenja
i junaci koji su se posebno istakli u poslednjoj bici. Po
Varju je svoje kočije poslao lično divizijski general
Soboljev, čija se zvezda uzdigla pravo u zenit.
Ispostavilo se da blistavi Ahilej nije zaboravio staru
знакомую блистательный Ахиллес. Никогда еще Варя
не оказывалась в столь изысканном обществе. От
сияния эполетов и орденов можно было просто
ослепнуть. Честно говоря, она и не подозревала, что в
русской армии такое количество генералов. В первом
ряду, ожидая выхода высочайших лиц, стояли старшие
военачальники, и среди них неприлично молодой
Мишель в неизменном белом мундире и без шинели,
невзирая на то, что день выдался хоть и солнечным, но
морозным. Все взгляды были устремлены на спасителя
отечества, который, как показалось Варе, стал гораздо
выше ростом, шире в плечах и значительнее лицом,
чем ранее. Видно, правду говорят французы, лучшие
дрожжи – слава. Рядом вполголоса переговаривались
два румяных флигель-адъютанта. Один все косился
черным, маслянистым глазом на Варю, и это было
приятно.
–… А государь ему: «В знак уважения к вашей
доблести, мушир, возвращаю вам вашу саблю,
которую вы можете носить и у нас в России, где,
надеюсь, вы не будете иметь причины к какому-либо
недовольству». Такая сцена – жалко тебя не было.
– Зато я дежурил на совете 29-го, – ревниво
откликнулся собеседник. – Собственными ушами
слышал, как государь сказал Милютину: «Дмитрий
Александрович, испрашиваю у вас как у старшего из
присутствующих георгиевских кавалеров разрешения
надеть георгиевский темляк на саблю. Кажется, я
заслужил… „«Испрашиваю“! Каково?
– Да, нехорошо, – согласился черноглазый. – Могли бы
и сами догадаться. Не министр, а фельдфебель какой-
то. Уж государь проявил такую щедрость! Тотлебену и
Непокойчицкому – «Георгия» 2-й степени, Ганецкому
– «Георгия» 3-й степени. А тут темляк.
– А что Соболеву? – живо спросила Варя, хотя с этими
господами была незнакома. Ну да ничего, военные
условия, да и случай особенный.
– Уж верно что-нибудь особенное получит наш Ак-
паша, – охотно ответил черноглазый. – Если уж его
начальник штаба Перепелкин сразу через звание
скакнул! Оно и понятно – не может же капитанишка на
такой должности состоять. А перед Соболевым нынче
такие горизонты открываются, что дух захватывает.
Везуч, ничего не скажешь. Если б его не портили
страсть к вульгару и дешевой эффектности…
– Тсс! – прошипел второй. – Идут!
На крыльцо неказистого дома, гордо именуемого
«походным дворцом», вышли четверо военных:
император, главнокомандующий, цесаревич и glavnokomandujući, prestolonaslednik i rumunski knez.
румынский князь. Александр Николаевич был в
зимнем форменном пальто, на эфесе сабли Варя
углядела яркое оранжевое пятнышко – не иначе как
пресловутый темляк.
Оркестр грянул торжественный Преображенский
марш.
Вперед лихо выкатился гвардейский полковник,
poznanicu. Nikada pre Varja se nije nalazila u tako
probranom društvu. Gotovo se moglo oslepeti od sjaja
epoleta i ordenja. Pošteno govoreći, ona nije mogla ni
da pretpostavi da u ruskoj vojsci ima toliko generala. U
prvom redu, očekujući izlazak najviših lica, stajali su
stariji vojni zapovednici i među njima nepristojno mladi
Mišel u večitom belom mundiru, bez šinjela, ne
obazirući se na to što je tog dana, iako sunčanog, bio
mraz. Svi pogledi bili su upereni u spasioca otadžbine
koji je, kako se Varji učinilo, postao mnogo viši, širi u
ramenima i izražajnijeg lica nego ranije. Očito su u
pravu Francuzi kada kažu da je najbolji kvasac – slava.
U blizini su poluglasno razgovarala dva rumena careva
ađutanta. Jedan, tamnooki, svaki čas je iskosa pogledao
u Varju, i to je prijalo.
– ...A car će njemu: „U znak uvažavanja vaše smelosti,
mušire, vraćam vam vašu sablju, koju možete nositi i
kod nas u Rusiji, gde, nadam se, nećete imati razloga za
bilo kakvo nezadovoljstvo.” Takva scena – žao mi je što
nisi bio tu.
– Ali zato sam ja dežurao na savetovanju dvadeset
devetog – ljubomorno uzvrati sabesednik. – Sopstvenim
ušima sam čuo kako je car rekao Milutinu: „Dmitrije
Aleksandroviču, kao najstarijeg od prisutnih s
ordenom ,georgija’ molio bih vas za dozvolu da
navučem georgijevski temnjak. Čini mi se da sam
zaslužio...” „Molio bih”! Šta kažeš?
– Da, nije lepo – složio se crnooki. – Mogli su i sami da
se dosete. Kakav je to ministar, pre će biti nekakav
narednik. Car je baš pokazao štedrost! Totlebenu i
Nepokojčickom – „georgija” drugog stepena, Ganeckom
– „georgija” trećeg stepena. A ovde – temnjak.
– A Soboljevu – šta? – brzo upita Varja, iako tu gospodu
nije poznavala. Ali ne mari, ratni su uslovi, a i slučaj je
poseban.
– Pa sigurno će nešto posebno da dobije naš Ali-paša –
rado odgovori crnooki. – Ako je njegov načelnik štaba
Perepjolkin preskočio jedno zvanje! A i razumljivo je –
pa ne može kapetančić da obavlja takvu dužnost. A pred
Soboljevim se danas takvi horizonti otvaraju, u nesvest
da padneš. Hoće ga sreća, šta ima tu da se priča. Kad ga
ne bi kvarili strast prema vulgarnom i jeftinom efektu...
– Psst! – prošapta drugi. – Dolaze!
Na trem neugledne kuće, koju s ponosom zovu
„pohodni dvor”, izišla su četiri vojnika: imperator,
Aleksandar Nikolajevič bio je u zimskom kaputu-
uniformi, na balčaku sablje Varja zapazi jarku
narandžastu mrlju – ne može biti drugo do čuveni
temnjak.
Orkestar grmnu svečani Preobraženski marš.
Napred odvažno iskorači gardijski pukovnik, salutira i
отсалютовал и звонким, подрагивающим от волнения
басом зачеканил:
– Ваше им-ператорское величчество! Па-азвольте от
офицеров вашего личчного конвоя пре-паднести ззза-
латую саблю с надписью «За храбрость»! В оз-намено-
вание са-авместной рратной службы! Куплена на
личные средства офицеров!
Один из флигель-адъютантов шепнул Варе:
– Вот это ловко. Молодцы!
Государь принял подарок, вытер перчаткой слезу.
– Благодарю, господа, благодарю. Тронут. Всем
вышлю от себя по сабле. Полгода, так сказать, из
одного котелка…
Он не договорил, только махнул рукой.
Вокруг растроганно засморкались, кто-то даже
всхлипнул, а Варя внезапно увидела в чиновной толпе,
стоявшей подле самого крыльца, Фандорина. Этот-то
как сюда попал? Невелика фигура – титулярный
советник. Однако тут же разглядела рядом с Эрастом
Петровичем шефа жандармов, и все разъяснилось. В
конце концов, истинный-то герой пленения турецкой
армии – Фандорин. Если б не он, здесь бы сейчас
парадов не устраивали. Тоже, наверно, награду
получит.
Эраст Петрович поймал Варин взгляд и состроил
ипохондрическую гримасу. Всеобщего воодушевления
он явно не разделял.
После парада, когда она весело отбивалась от
черноглазого флигель-адъютанта, все пытавшегося
найти общих петербургских знакомых, Фандорин
подошел и, слегка поклонившись, сказал:
– Прошу извинить, господин п-полковник. Варвара
Андреевна, нас с вами хочет видеть император.
odseče zvonkim basom, koji je podrhtavao od
uzbuđenja:
– Vaše imperatorsko veličanstvo! Doozvolite da vam od
oficira vaše lične pratnje uruučim zzzlatnu sablju s
natpisom „Za hrabrost”! U z-znak sećanja na zajedničku
ratnu službu! Kupljena od ličnih sredstava oficira!
Jedan od carevih ađutanata šapnu Varji:
– E, ovo je vešto. Alal im vera!
Car je primio poklon, rukavicom obrisao suzu.
– Zahvaljujem se, gospodo, zahvaljujem. Dirnut sam. I
ja ću svakom poslati po sablju. Pola godine smo,
takoreći, iz istog lonca...
On ne dovrši, samo odmahnu rukom.
Naokolo su dirnuto zašmrktali, neko čak i zajeca, a
Varja u gomili onih na visokom položaju, koja je stajala
pored samog trema, iznenada opazi Fandorina. Kako je
pak on ovamo dospeo? Neznatna figura – titularni
savetnik. Ipak, ubrzo kraj Erasta Petroviča zapazi
zapovednika žandarmerije, i sve postade jasno. Na kraju
krajeva, pravi junak zarobljavanja turske vojske je –
Fandorin. Da nije bilo njega, ovde ovog časa ne bi bilo
parade. I on će verovatno dobiti nagradu.
Erast Petrovič, ulovivši Varjin pogled, načini
hipohondričnu grimasu. Sveopšte oduševljenje on očito
nije delio.
Posle parade, dok se ona veselo branila od crnookog
carevog ađutanta, koji je uporno nastojao da otkrije
zajedničke peterburške poznanike, Fandorin priđe i, lako
se poklonivši, reče:
– Moliću, oprostite, gospodine p-pukovniče. Varvara
Andrejevna, nas dvoje želi da vidi imperator.
 Глава одиннадцатая,
в которой Варя проникает в высшие сферы
политики
«Таймс» (Лондон),
16(4)декабря 1877 г.
Дерби и Карнарвон грозят отставкой
Вчера на заседании кабинета министров граф
Биконсфильд предложил потребовать от
Парламента чрезвычайного кредита в 6 миллионов
фунтов стерлингов на снаряжение экспедиционного
корпуса, который в скором времени может быть
отправлен на Балканы, дабы защитить интересы
империи от непомерных притязаний царя Александра.
Решение было принято, несмотря на
противодействие министра иностранных дел лорда
Дерби и министра колоний лорда Карнарвона,
выступающих против прямой конфронтации с
Россией. Оба министра, оказавшиеся в меньшинстве,
подали ее величеству прошения об отставке. Реакция
королевы пока неизвестна.
Для парада в высочайшем присутствии Варя надела все
самое лучшее, поэтому краснеть перед государем за
свой наряд (да еще со скидкой на походные условия)
ей не придется – вот первое, что пришло в голову.
Бледно-лиловая шляпа с муаровой лентой и вуалью,
фиолетовое дорожное платье с вышивкой по корсету и
умеренным шлейфом, черные ботики на
перламутровых пуговках. Скромно, без аффектации, но
прилично – спасибо букарештским магазинам.
– Нас будут награждать? – спросила она по дороге у
Эраста Петровича. Он тоже был при параде: брюки со
складочкой, сапоги начищены до зеркального блеска, в
петлице отутюженного сюртука какой-то орденок.
Ничего не скажешь, смотрелся титулярный советник
совсем неплохо, только больно уж молод.
– Вряд ли.
– Почему? – изумилась Варя.
– Слишком много чести, – задумчиво ответил
Фандорин. – Еще г-генералов не всех наградили, а наш
номер шестнадцатый.
– Но ведь если бы не мы с вами… То есть, я хочу
сказать, если бы не вы, Осман-паша непременно бы
прорвался! Представляете, что бы тогда было?
– П-представляю. Но после победы о таком обычно не
думают. Нет, здесь пахнет политикой, уж поверьте
опыту.
В «походном дворце» было всего шесть комнат,
поэтому функцию приемной выполняло крыльцо, где
уже топтались с десяток генералов и старших
офицеров, дожидавшихся приглашения предстать пред
высочайшие очи. Вид у всех был глуповато-радостный
– пахло орденами и повышениями. На Варю
ожидавшие уставились с понятным любопытством.
Glava jedanaesta,
u kojoj Varja prodire u više političke sfere
Tajms (London),
16 (4) decembra 1877.
Derbi i Karnarvon prete ostavkom
Juče je na sednici ministarskog kabineta grof Bikonsfild
predložio da se od Parlamenta zatraži vanredan kredit
od 6 miliona funti sterlinga za opremanje ekspedicionog
korpusa koji bi uskoro mogao biti upućen na Balkan,
radi zaštite interesa Imperije od prevelikih pretenzija
cara Aleksandra. Odluka je bila doneta bez obzira na
suprotstavljanje ministra inostranih poslova lorda
Derbija i ministra kolonija lorda Karnarvona, koji su
protiv direktne konfrontacije s Rusijom. Oba ministra,
koji su se našli u manjini, podneli su Njenom
veličanstvu molbu za ostavku. Kraljičina reakcija zasad
nije poznata.
Za paradu pred imperatorom Varja je obukla sve
najbolje, pred carom neće morati da crveni zbog svog
odela (i nema tu popusta zbog ratnih uslova) – eto to je
prvo što joj je palo na pamet. Svetlolila šešir s trakom
od moarea i velom, ljubičasta putna haljina s vezom na
korsetu i umerenim šlepom, duboke crne cipele sa
sedefastim kopčama. Skromno, nije gizdavo, ali
pristojno – hvala bukureštanskim radnjama.
– Hoće li nas odlikovati? – upita ona usput Erasta
Petroviča. On je takođe bio uparađen: pantalone s
ivicom, čizme ulaštene da blistaju kao ogledalo, u
okovratniku ispeglanog surtuka oznaka nekakvog
ordena. Nema šta, izgledao je titularni savetnik sasvim
dobro, samo je suviše mlad.
– Teško da će.
– Zašto? – začudi se Varja.
– Ma gde... – zamišljeno odgovori Fandorin. – Još nisu
sve g-generale nagradili, a mi smo na kraju.
– Ali opet, da nismo vi i ja... To jest, hoću da kažem, da
nije bilo vas, Osman-paša bi se svakako probio! Da li
možete da zamislite šta bi tada bilo?
– M-mogu. Ali posle pobede o tome se obično ne misli.
Ne, ovde miriše na politiku, poverujte iskustvu.
U „pohodnom dvoru” bilo je ukupno šest soba, zato je
funkciju prostorije za prijem imao trem, gde je cupkalo
desetak oficira koji su iščekivali poziv da stupe pred
cara. Svi su bili glupavo-radosni – mirisalo je na ordenje
i unapređenja. Oni su se u Varju zagledali s
razumljivom radoznalošću. Ona nadmeno pogleda preko
glava u nisko zimsko sunce. Neka lome glavu ko je ta
Она надменно взглянула поверх голов на низкое mlada dama ispod vela i zašto je došla na audijenciju.
зимнее солнце. Пусть поломают голову, кто такая эта
юная дама под вуалью и зачем явилась на аудиенцию.
Ожидание затягивалось, но было совсем не скучно. Iščekivanje se odužilo, ali uopšte nije bilo dosadno.
– Кто это там так долго, генерал? – величественно – Ko je to tamo toliko odužio, generale? – važno zapita
спросила Варя у высокого старика в косматых Varja visokog starca s kosmatim produžecima brkova na
подусниках. obrazima.
– Соболев, – со значительной миной сказал генерал. – – Soboljev – sa značajnim izrazom lica reče general. –
Уж полчаса как вошел. – Он приосанился, тронул на Već je pola sata kako je ušao. – On se isprsi, dotače na
груди новенький орден с черно-оранжевым бантом. – grudima novcijat orden s crno-narandžastom mašnom. –
Простите, сударыня, не представился. Иван Oprostite, gospođice, nisam se predstavio. Ivan
Степанович Ганецкий, командующий гренадерским Stepanovič Ganecki, komandant grenadirskog korpusa.
корпусом. – И выжидательно замолчал. – I zaćuta očekujući odgovor.
– Варвара Андреевна Суворова, – кивнула Варя. – Рада – Varvara Andrejevna Suvorova – klimnu glavom
познакомиться. Varja. – Drago mi je što sam vas upoznala.
Но тут Фандорин с не свойственной ему в обычных Ali tada Fandorin, s neusiljenošću koja mu u takvim
обстоятельствах бесцеремонностью вылез вперед, не situacijama nije svojstvena, istrča i prekide je:
дал договорить:
– Скажите, генерал, был ли у вас п-перед самым – Recite, generale, da li je p-pre samog napada bio kod
штурмом корреспондент газеты «Дейли пост» vas dopisnik novina Dejli post, Maklaflin?
Маклафлин?
Ганецкий с неудовольствием взглянул на штатского Ganecki nezadovoljno pogleda u civilnog žutokljunca,
молокососа, однако, должно быть, рассудил, что к ali proceni da kod cara ne bi zvali bilo koga, te učtivo
государю черт-те кого не вызовут, и учтиво ответил: odgovori:
– Как же, был. Из-за него все и произошло. – Kako da ne, bio je. Zbog njega se sve i desilo.
– Что именно? – с туповатым видом спросил Эраст – Šta zapravo? – s tupavim izgledom zapita Erast
Петрович. Petrovič.
– Ну как же, вы разве не слыхали? – Генерал, видно, – Ma kako to, zar niste čuli? – General, očito, nije prvi
уже не в первый раз принялся объяснять. – Я put počinjao da objašnjava. – Maklaflina poznajem još
Маклафлина знаю еще по Петербургу. Серьезный iz Peterburga. Ozbiljan čovek i prijatelj Rusije, mada je
человек и России друг, хоть подданный королевы podanik kraljice Viktorije. Kada je rekao da će svakog
Виктории. Когда он сказал, что с минуты на минуту ко minuta kod mene doći Osman-paša da se preda, ja
мне сам Осман сдаваться пожалует, я погнал на pošljem na prvu liniju posilne kako tamo ne bi, sačuvaj
передний край вестовых, чтоб упаси Боже пальбу не bože, osuli paljbu. A ja pak, stara budaletina, požurim
открыли. А сам, старый дурак, кинулся парадный da obučem paradni koporan. – General se smušeno
китель надевать. – Генерал конфузливо улыбнулся, и osmehnu i Varja zaključi da je užasno simpatičan. – I
Варя решила, что он ужасно симпатичный. – Вот турки eto tako su Turci probili stražu bez ijednog pucnja.
и сняли дозоры без единого выстрела. Хорошо хоть, Dobro je što me bar moje delije-grenadiri nisu
мои молодцы-гренадеры не подвели, продержались, izneverili, održali su se dok Mihail Dmitrijevič nije
пока Михал Дмитрич в тыл Осману не ударил. udario Osmana s leđa.
– Куда делся Маклафлин? – спросил титулярный – Kud je nestao Maklaflin? – upita titularni savetnik,
советник, глядя на Ганецкого в упор холодными fiksirajući Ganeckog hladnim plavim očima.
голубыми глазами.
– Не видел, – пожал плечами генерал. – Не до того – Nisam ga video – sleže general ramenima. – Nije mi
было. Такое началось – не приведи Господь. bilo do toga. Jer tad je otpočelo nešto – ne dao Gospod
Башибузуки до самого штаба добрались, насилу я от nikome. Bašibozuci su dospeli do samog štaba, jedva
них ноги унес в своем парадном кителе. sam živu glavu izvukao u onom mom paradnom
koporanu.
Дверь распахнулась, и на крыльцо вышел Vrata se otvoriše i na trem stupi Soboljev, sav crven, oči
раскрасневшийся Соболев, глаза его горели каким-то su mu sijale nekakvim posebnim sjajem.
особенным блеском.
– С чем поздравить, Михаил Дмитриевич? – спросил – Na čemu možemo da vam čestitamo, Mihaile
кавказского вида генерал в черкеске с золочеными Dmitrijeviču? – upita general kavkaskog izgleda u
газырями. čerkesci ukrašenoj pozlaćenim čaurama.
Все затаили дыхание, а Соболев не торопился с Svi zatajiše dah, a Soboljev nije žurio s odgovorom,
ответом, держал эффектную паузу. Обвел всех pravio je efektnu pauzu. Prešavši pogledom preko svih,
взглядом. Варе весело подмигнул.
Но она так и не узнала, как именно одарил император
героя Плевны, потому что за плечом небожителя
возникла будничная физиономия Лаврентия
Аркадьевича Мизинова. Главный жандарм империи
поманил Фандорина и Варю пальцем. Сердце забилось
часто-часто.
Когда она проходила мимо Соболева, тот тихонько
шепнул:
– Варвара Андреевна, я непременно дождусь.
Из сеней попали сразу в адъютантскую, где за столами
сидели дежурный генерал и двое офицеров. Направо
были личные покои государя, налево – рабочий
кабинет.
– На вопросы отвечать громко, отчетливо,
обстоятельно, – инструктировал на ходу Мизинов. –
Подробно, но не уклоняясь в сторону.
В простом кабинете, обставленном походной,
карельской березы мебелью, находились двое: один
сидел в кресле, другой стоял спиной к окну. Варя,
конечно, сначала взглянула на сидевшего, но то был не
Александр, а сухонький старичок, в золотых очках, с
умным, тонкогубым личиком и ледяными, не
пускающими внутрь глазами. Государственный
канцлер князь Корчаков собственной персоной – точно
такой же, как на портретах, разве только посубтильней.
Личность в некотором роде легендарная. Кажется, был
министром иностранных дел, когда Варя еще и на свет
не родилась. А главное – учился в лицее с Поэтом. Это
про него: «Питомец мод, большого света друг, обычаев
блестящий наблюдатель». Однако в восемьдесят лет
«питомец мод», скорее, заставлял вспомнить другое
стихотворение, включенное в гимназическую
программу.
… Кому ж из вас под старость день Лицея
Торжествовать придется одному?
Несчастный друг! средь новых поколений
Докучный гость и лишний, и чужой,
Он вспомнит нас и дни соединений,
Закрыв глаза дрожащею рукой…
Рука у канцлера и впрямь подрагивала. Он достал из
кармана батистовый платочек и высморкался, что
отнюдь не помешало ему въедливейшим образом
рассмотреть сначала Варю, а потом Эраста Петровича,
причем на последнем взгляд легендарной личности
застрял надолго.
Однако, завороженная видом царскосельского
лицеиста, Варя совсем забыла про главное из
присутствующих лиц. Она смущенно обернулась к
окну, немного подумала и сделала книксен – как в
гимназии при входе в класс директрисы.
Государь, в отличие от Корчакова, проявил к ее особе
больше интереса, чем к Фандорину. Знаменитые
романовские глаза – пристальные, месмеризующие и
заметно навыкате – смотрели строго и требовательно.
Проникают в самую душу – это так называется,
veselo namignu Varji.
Ali ona ne saznade šta je imperator podario junaku
Plevne: iza ramena božanstva izniče obična fizionomija
Lavrentija Arkadjeviča Mizinova. Glavni žandarm
imperije pozva prstom Fandorina i Varju. Srce je
zakucalo ubrzano-ubrzano.
Dok je prolazila pored Soboljeva, ovaj joj tiho došapnu:
– Varvara Andrejevna, obavezno ću vas sačekati.
Iz trema su odmah dospeli u ađutantsku sobu, gde su za
stolovima sedeli dežurni general i dva oficira. Desno su
bile lične careve odaje, levo – radni kabinet.
– Na pitanja odgovarajte glasno, jasno, podrobno –
davao je Mizinov usput uputstva. – Detaljno, ali ne
vrdajte u stranu.
U jednostavnom kabinetu, opremljenom putničkim
nameštajem od karelske breze, bila su dvojica: jedan je
sedeo u fotelji, drugi je stajao leđima ka prozoru. Varja
je, naravno, najpre bacila pogled na onoga koji sedi, ali
to nije bio Aleksandar već suvonjavi starčić, sa zlatnim
naočarima, pametnog lišca, s tankim usnama i ledenim
neprozirnim očima. Državni kancelar Korčakov lično i
personalno – isti onakav kakav je na portretima, možda
samo malo suptilniji. Ličnost u izvesnom smislu
legendarna. Čini se da je bio ministar inostranih poslova
kad se Varja još nije bila ni rodila. A najvažnije – učio
je licej u vreme kad i Pesnik. Na njega se i odnosi ono:
„pitomac mode, velikog sveta drug, vrli posmatrač
običaja”. Ipak, sa osamdeset godina „pitomac mode” pre
budi sećanje na drugu pesmu, koja je sada u
gimnazijskoj lektiri.
...A kome od vas zapašće, pod starost,
naš dan Liceja da praznuje sam?
Nesrećni drug! naraštaju novom
dosadni gost, i suvišan i stran,
on setiće se nas, dana bliskosti,
dok oči skriva rukom drhtavom...
Ruka kancelarova vidno je podrhtavala. On izvuče iz
džepa batistanu maramicu i useknu se, što mu nimalo
nije zasmetalo da najprodornijim pogledom osmotri
najpre Varju a zatim Erasta Petroviča, pri čemu se na
ovom drugom pogled legendarne ličnosti zadržao
prilično dugo.
Ali omađijana izgledom carskoselskog licejiste, Varja je
potpuno zaboravila na glavno lice među prisutnima. Ona
se zbunjeno okrenu prema prozoru, malo razmisli i
načini kniks – kao u gimnaziji pri ulasku direktorke u
razred.
Car je, za razliku od Korčakova, ispoljio veće
interesovanje za nju nego za Fandorina. Čuvene oči
Romanovih – netremične, hipnotične i primetno
izbuljene – gledale su strogo i autoritativno. Prodiru u
samu dušu – to se tako kaže, pomisli Varja i malčice se
подумала Варя и немножко рассердилась. Рабская
психология и предрассудки. Просто имитирует «взгляд
василиска», которым так гордился его папенька, чтоб
ему в гробу перевернуться. И она тоже принялась
демонстративно рассматривать того, чьей волей жила
вся восьмидесятимиллионная держава.
Наблюдение первое: да он совсем старик! Набрякшие
веки, бакенбарды и подкрученные усы с сильной
проседью, пальцы узловатые, подагрические. Да ведь и
то – в следующем году шестьдесят. Почти бабушкин
ровесник.
Наблюдение второе: не такой добрый, как пишут в
газетах. Скорее, равнодушный, усталый. Все на свете
повидал, ничему не удивится, ничему особенно не
обрадуется.
Наблюдение третье, самое интересное: несмотря на
возраст и порфироносность, неравнодушен к женскому
полу. А иначе зачем, ваше величество, по груди и
талии взглядом рыскать? Видно, правду говорят про
него и княжну Долгорукову, которая вдвое моложе. И
Варя окончательно перестала бояться Царя-
Освободителя.
– Ваше величество, это титулярный советник
Фандорин. Тот самый. С ним его помощница девица
Суворова. – Так их представил шеф жандармов.
Царь не сказал «здравствуйте» и даже не кивнул. Не
спеша закончил осмотр Вариной фигуры, потом
повернул голову к Эрасту Петровичу и негромко
молвил по-актерски поставленным голосом:
– Помню, Азазель. И Соболев только что говорил. Он
сел за письменный стол и кивнул Мизинову:
– Приступай. А мы с Михайлой Александровичем
послушаем. Мог бы предложить даме стул, хоть и
император, не одобрила Варя, окончательно и
бесповоротно разуверившись в монархическом
принципе.
– Сколько у меня времени? – почтительно спросил
генерал. – Я знаю, государь, как вы сегодня заняты. Да
и плевненские герои ждут.
– Времени столько, сколько понадобится. Тут вопрос
не только стратегический, но и дипломатический, –
пророкотал император и с ласковой улыбкой взглянул
на Корчакова. – Вон Михайла Александрович
специально из Букарешта приехал. Тряс в карете
старые косточки.
Князь привычно растянул рот в лишенной малейших
признаков веселья улыбке, и Варя вспомнила, что у
канцлера в прошлом году была какая-то личная
трагедия. Кто-то там у него умер – не то сын, не то
внук.
– Да уж не обессудьте, Лаврентий Аркадьевич, –
унылым голосом сказал канцлер. – Испытываю
сомнения. Слишком авантюрно получается, даже и для
господина Дизраэли. А герои подождут. Ожидание
награды – приятнейшее из времяпрепровождений. Так
что излагайте, а мы послушаем.
ljutnu. Ropska psihologija i predrasude. Prosto imitira
„zmajevski pogled”, kojim se tako ponosio njegov
tatica, dabogda se u grobu prevrnuo. Te i ona
demonstrativno poče da razgleda onoga od čije je volje
živela cela osamdesetmilionska država.
Zapažanje prvo: na on je pravi starac! Nabrekli kapci,
zalisci i zasukani brkovi veoma osedeli, prsti
čvornovati, kostobolni. A kako i ne bi – sledeće godine
napuniće šezdeset. Gotovo bakin vršnjak.
Zapažanje drugo: Nije tako dobar kako pišu u
novinama. Pre će biti da je ravnodušan, umoran. Svega
na svetu se nagledao, ništa ga više neće začuditi, ništa
ga neće posebno obradovati.
Zapažanje treće, najinteresantnije: bez obzira na godine,
i na to što je car, nije ravnodušan prema ženskom polu.
Zašto bi inače vaš pogled, vaše veličanstvo, lunjao no
grudima i struku? Očigledno istinu govore o njemu i
kneginjici Dolgorukovoj, koja je dvaput mlađa. I Varja
konačno prestade da se boji Cara-Oslobodioca.
– Vaše veličanstvo, ovo je titularni savetnik Fandorin.
Upravo onaj. S njim je njegova pomoćnica, gospođica
Suvorova. – Tako ih predstavi zapovednik žandarmerije.
Car ih ne pozdravi, nije čak ni glavom klimnuo. Bez
žurbe je dovršio smotru Varjine figure, zatim okrenuo
pogled prema Erastu Petroviču i tiho progovorio,
glumački postavljenim glasom:
– Sećam se, Azazel. I Soboljev je maločas spominjao.
On sede za pisaći sto i klimnu glavom Mizinovu:
– Počni. A ja i Mihail Aleksandrovič ćemo slušati.
Morao bi da ponudi dami stolicu, na neka je stoput
imperator – s neodobravanjem pomisli Varja, konačno
se i bespovratno razočaravši u monarhiju.
– Koliko vremena imam? – s poštovanjem upita general.
– Ja znam, gospodaru, koliko ste danas zauzeti. A i
junaci Plevne čekaju.
– Vremena imate onoliko koliko vam bude trebalo.
Ovde nije samo strateško pitanje već i diplomatsko –
zabruja imperator i s nežnim osmehom pogleda u
Korčakova. – Evo Mihail Aleksandrovič doputovao je
specijalno iz Bukurešta. Tresao u kočiji stare kosti.
Knez je po navici razvukao usta u osmeh lišen i
najmanjeg tračka veselosti, i Varja se seti da je kancelar
prošle godine imao neku ličnu tragediju. Neko od
njegovih je umro – da li sin, da li unuk.
– Ne zamerite, Lavrentije Arkadjeviču – tužnim glasom
reče kancelar. – Muče me sumnje. Suviše avanturistički
ispada, čak i za gospodina Dizraelija. A junaci će
pričekati. Očekivanje nagrade je najprijatnije zanimanje.
Moliću lepo, izvolite pričajte, a mi ćemo poslušati.
Мизинов молодцевато расправил плечи и, вопреки
ожиданиям, обратился не к Фандорину, а к Варе:
– Госпожа Суворова, расскажите подробно про обе
ваши встречи с корреспондентом газеты «Дейли пост»
Шеймасом Маклафлином – во время третьего
плевненского штурма и накануне прорыва Османа-
паши.
Что ж – Варя рассказала.
Оказалось, что и царь, и канцлер хорошо умеют
слушать. Корчаков перебил только два раза. Сначала
спросил:
– Это какой же граф Зуров? Не Александра
Платоновича сын? А во второй раз:
– Так, значит, Маклафлин с Ганецким хорошо знаком,
если назвал по имени-отчеству?
Государь же раздраженно ударил ладонью по столу,
когда Варя объясняла про информаторов, которыми
обзавелись в Плевне многие из журналистов:
– Ты мне еще не объяснил, Мизинов, как вышло, что
Осман всю армию для прорыва в кулак стянул, а твои
лазутчики вовремя не донесли!
Шеф жандармов заволновался, готовясь
оправдываться, но Александр махнул рукой:
– Потом. Продолжай, Суворова.
«Продолжай». Каково? В первом классе, и то на «вы»
называли. Варя демонстративно выдержала паузу, но
все-таки довела рассказ до конца.
– По-моему, картина ясная, – сказал царь, взглянув на
Корчакова. – Пускай Шувалов готовит ноту.
– А я не убежден, – ответил канцлер. – Послушаем
выводы почтеннейшего Лаврентия Аркадьевича.
Тщетно Варя силилась понять, из-за чего у императора
и его главного дипломатического советника возникли
разногласия. Ясность внес Мизинов.
Он достал из-за обшлага несколько листков и,
откашлявшись, заговорил, очень похожий на зубрилу-
отличника:
– Если позволите, я от частного к общему. Итак.
Прежде всего должен повиниться. Все время, пока
армия осаждала Плевну, против нас действовал
хитрый, жестокий враг, которого моя служба не сумела
вовремя выявить. Именно из-за козней этого
тщательно законспирированного врага мы потеряли
столько времени и людей, а 30 ноября чуть и вовсе не
лишились плодов всех наших многомесячных усилий.
При этих словах император осенил себя крестным
знамением.
– Уберег Господь Россию.
– После третьего штурма мы – а точнее, я, ибо выводы
были мои – совершили серьезную ошибку. Сочли за
главного турецкого агента жандармского
подполковника Казанзаки, и тем самым предоставили
истинному виновнику полную свободу действий. Ныне
не вызывает сомнений, что нам с самого начала вредил
британский подданный Маклафлин. Это несомненно
агент высшего класса, незаурядный актер,
Mizinov ispravi ramena kao mladić i, uprkos
očekivanjima, ne obrati se Fandorinu već Varji:
– Gospođice Suvorova, ispričajte podrobno o oba vaša
susreta s dopisnikom novina Dejli post Šejmasom
Maklaflinom – za vreme trećeg juriša na Plevnu i uoči
proboja Osman-paše.
Šta će – Varja ispriča.
Ispostavilo se da i car i kancelar umeju dobro da slušaju.
Korčakov ju je prekinuo samo dva puta. Prvo je upitao:
– A koji to grof Zurov? Da nije sin Aleksandra
Platonoviča? A drugi put:
– Tako dakle, Maklaflin dobro poznaje Ganeckog ako
ga oslovljava po imenu i imenu oca?
Car uzbuđeno udari dlanom o sto kad je Varja objasnila
ono o obaveštajcima koje su mnogi novinari stekli u
Plevni:
– Još mi nisi objasnio, Mizinove, kako to da je Osman
zarad proboja stegao u šaku čitavu armiju, a tvoji
doušnici nisu dojavili na vreme!
Zapovednik žandarmerije se uzbudio, spreman da se
pravda, ali Aleksandar odmahnu rukom:
– Kasnije. Nastavi, Suvorova.
„Nastavi”. Gle’te, molim vas. Čak i u prvom razredu
obraćali su joj se sa „vi”. Varja demonstrativno načini
pauzu, ali ipak dovede priču do kraja.
– Mislim da je slika jasna – reče car, pogledavši u
Korčakova. – Neka Šuvalov pripremi notu.
– A ja nisam siguran – odgovori kancelar. – Da čujemo
zaključke veoma uvaženog Lavrentija Arkadjeviča.
Uzalud se Varja upinjala da shvati zbog čega je između
imperatora i njegovog glavnog diplomatskog savetnika
izbila nesaglasnost. Razjasnio je Mizinov.
On izvuče iz aufšlaga nekoliko listova i, nakašljavši se,
poče da govori, veoma naličeći na odlikaša-bubalicu:
– Ako dozvolite, ja ću od pojedinačnog prema opštem.
Dakle. Najpre moram da priznam krivicu. Sve vreme
dok je armija opsedala Plevnu, protiv nas je radio lukav,
opasan neprijatelj, kojeg moja služba nije umela na
vreme da otkrije. Upravo zbog smicalica ovog marljivo
pritajenog neprijatelja izgubili smo onoliko vremena i
ljudi, a 30. novembra zamalo nismo ostali bez plodova
svih naših višemesečnih napora. Kod ovih reči
imperator se prekrsti:
– Sačuvao je Gospod Rusiju.
– Posle trećeg juriša mi smo – a tačnije ja, jer su
zaključci bili moji – napravili ozbiljnu grešku. Pomislili
smo da je glavni turski agent žandarmerijski
potpukovnik Kazanzaki, i upravo time ostavili pravom
krivcu punu slobodu delovanja. Danas nema sumnje da
nam je, od samog početka, štetu nanosio britanski
podanik Maklaflin. To je nesumnjivo agent visokog
ranga, nesvakidašnji glumac, koji se za svoju misiju
готовившийся к своей миссии долго и обстоятельно.
– Как этот субъект вообще попал в действующую
армию? – недовольно спросил государь. – У вас что,
давали корреспондентам визу безо всякой проверки?
– Разумеется, проверка была, и претщательная, –
развел руками шеф жандармов. – На каждого из
иностранных журналистов запрашивали в редакциях
список публикаций, согласовывали с нашими
посольствами. Каждый из корреспондентов – человек
известный, с именем, в враждебности к России не
замечен. А уж Маклафлин особенно. Я же говорю,
очень обстоятельный господин. Он сумел завязать
дружеские отношения со многими русскими
генералами и офицерами еще во время
среднеазиатской кампании. А прошлогодние
репортажи о турецких зверствах в Болгарии составили
Маклафлину репутацию друга славян и искреннего
приверженца России. Между тем, все это время он
наверняка действовал по тайной инструкции своего
правительства, которое, как известно, относится к
нашей восточной политике с неприкрытой
враждебностью.
До поры до времени Маклафлин ограничивался чисто
шпионской деятельностью. Он, конечно же, передавал
в Плевну сведения о нашей армии, для чего сполна
воспользовался свободой, которая была опрометчиво
предоставлена иностранным журналистам. Да, многие
из них имели не контролируемые нами контакты с
осажденным городом, и это не вызывало у наших
контрразведовательных органов никаких подозрений.
Впредь сделаем соответствующие выводы. Тут опять
моя вина… Пока мог, Маклафлин действовал чужими
руками. Ваше величество, конечно, помнит инцидент с
румынским полковником Луканом, в книжке которого
фигурировал загадочный J. Я опрометчиво решил, что
речь идет о жандарме Казанзаки. Увы, я ошибся. J
означало «журналист», то есть тот же британец.
Однако, когда в ходе третьего штурма судьба Плевны
и всей войны повисла на волоске, Маклафлин перешел
к прямой диверсии. Уверен, что действовал он не на
свой страх и риск, а имел на сей счет инструкции от
начальства. Сожалею, что с самого начала не
установил негласное наблюдение за британским
дипломатическим агентом полковником Веллсли. Я
уже докладывал вашему величеству об антироссийских
маневрах этого господина, которому турецкий интерес
явно ближе нашего.
Теперь восстановим события 30 августа. Генерал
Соболев, действуя по собственной инициативе,
прорвал турецкую оборону и вышел на южную
окраину Плевны. Это и понятно – ведь
предупрежденный своим агентом о плане нашего
наступления, Осман стянул все силы в центр. Удар
Соболева застал его врасплох. Но и наше
командование вовремя об успехе не узнало, а Соболев
имел недостаточно сил, чтобы двигаться дальше.
pripremao dugo i temeljno.
– Kako je taj subjekt uopšte dospeo u armiju? –
nezadovoljno upita car. – Zar se kod vas viza
dopisnicima davala bez ikakve provere?
– Razume se da je bilo provere, i to veoma detaljne –
raširio je ruke žandarmerijski zapovednik. – Za svakog
inostranog novinara tražili smo u redakcijama spisak
publikacija, sarađivali s našim ambasadama. Svaki
dopisnik je poznat čovek, od imena, i nije primećeno da
gaji neprijateljstvo prema Rusiji. A Maklaflin pogotovo.
Ponavljam, veoma solidan čovek. Uspeo je da razvije
prijateljske odnose sa mnogim ruskim generalima i
oficirima još u vreme srednjoazijskog rata. A
prošlogodišnje reportaže o turskim zverstvima u
Bugarskoj stvorile su Maklaflinu reputaciju prijatelja
Slovena i čoveka iskreno privrženog Rusiji. Međutim,
sve to vreme on je najverovatnije radio po tajnoj
instrukciji svoje vlade, koja se, kao što je poznato,
prema našoj istočnoj politici odnosi s neskrivenom
mržnjom.
Neko vreme Maklaflin se ograničavao na čistu
špijunsku delatnost. On je, nesumnjivo, prenosio u
Plevnu podatke o našoj armiji, i tu se potpuno koristio
slobodom koja je lakomisleno bila data inostranim
dopisnicima. Da, mnogi od njih imali su kontakte s
opkoljenim gradom, koje nismo kontrolisali, i to kod
naših kontraobaveštajnih organa nije pobuđivalo
nikakvu sumnju. Unapred smo načinili odgovarajuće
zaključke. Tu je opet moja krivica... Dok je mogao,
Maklaflin je delovao posredstvom drugih. Vaše
veličanstvo se, naravno, seća incidenta s rumunskim
pukovnikom Lukanom, u čijem notesu je figurirao
zagonetni J. Ja sam preuranjeno zaključio da je tu reč o
žandarmu Kazanzakiju. Avaj, pogrešio sam. J je
označavalo „žurnalist”, to jest upravo taj Britanac.
Ali kada je, tokom trećeg juriša, sudbina Plevne i celog
rata visila o koncu, Maklaflin je prešao na direktnu
diverziju. Ubeđen sam da nije radio na svoj sopstveni
strah i rizik, već je pratio instrukcije rukovodstva. Žao
mi je što od samog početka nisam naredio tajno
posmatranje britanskog diplomatskog agenta, pukovnika
Velslija. Ja sam već referisao vašem veličanstvu o
antiruskim manevrima toga gospodina, kome su turski
interesi očito bliži od naših.
Sada da rekonstruišemo događaje od 30. avgusta.
General Soboljev je, delujući na sopstvenu inicijativu,
probio tursku odbranu i izbio na južnu periferiju Plevne.
To je i razumljivo: upozoren od svog agenta o planu
našeg napada, Osman je sve snage sabrao u centar.
Udarac Soboljeva ga je iznenadio. Ali ni naša komanda
nije na vreme saznala za uspeh, a Soboljev nije imao
dovoljno snaga da nastavi borbu. Maklaflin i ostali
novinari, a među njima se, primetiću usput, nalazio i
Маклафлин с прочими журналистами и иностранными
наблюдателями, среди которых, замечу мимоходом,
находился и полковник Веллсли, случайно оказались в
самой ключевой точке нашего фронта – между
центром и левым флангом. В шесть часов через
турецкие заслоны прорывается граф Зуров, адъютант
Соболева. Проезжая мимо журналистов, которые ему
хорошо знакомы, он кричит об успехе своего отряда.
Что происходит дальше? Все корреспонденты
бросаются в тыл, чтобы поскорее сообщить по
телеграфу о том, что русская армия побеждает. Все –
но только не Маклафлин. Суворова встречает его
примерно полчаса спустя – одного, забрызганного
грязью и почему-то выезжающего из зарослей.
Безусловно, у журналиста было и время и возможность
догнать гонца и убить его, а заодно и подполковника
Казанзаки, на свою беду увязавшегося за Зуровым.
Ведь оба они хорошо знали Маклафлина и вероломства
от него ожидать никак не могли. Ну, а инсценировать
самоубийство подполковника было несложно –
оттащил тело в кусты, пальнул два раза в воздух из
жандармова револьвера, и довольно. Вот я на эту
удочку и попался.
Мизинов сокрушенно потупился, однако, не
дождавшись от его величества очередного упрека,
двинулся дальше:
– Что же касается недавнего прорыва, то здесь
Маклафлин действовал по согласованию с турецким
командованием. Он был, можно сказать, козырной
картой Османа. Расчет у них был прост и верен:
Ганецкий – генерал заслуженный, но, прошу
извинения за прямоту, не семи пядей во лбу. Он, как
мы знаем, и не подумал усомниться в информации,
переданной журналистом. Надо благодарить
решительность генерал-лейтенанта Соболева…
– Да это Эраста Петровича надо благодарить! – не
сдержавшись воскликнула Варя, смертельно
обидевшаяся за Фандорина. Стоит, молчит, за себя
постоять не может. Что его сюда, в качестве мебели
привели? – Это Фандорин поскакал к Соболеву и
убедил его атаковать!
Император изумленно уставился на дерзкую
нарушительницу этикета, а старенький Корчаков
укоризненно покачал головой. Даже Фандорин, и тот,
кажется, смутился – переступил с ноги на ногу. В
общем, всем Варя не угодила.
– Продолжай, Мизинов, – кивнул император.
– С позволения вашего величества, – поднял
сморщенный палец канцлер. – Если Маклафлин затеял
столь ответственную диверсию, зачем ему
понадобилось извещать о своем намерении сию
девицу? – Палец качнулся в сторону Вари.
– Но это же очевидно! – Мизинов вытер вспотевший
лоб. – Расчет был на то, что Суворова немедленно
разнесет такую сногсшибательную новость по всему
лагерю. Сразу же дойдет до штаба. Ликование, сумбур.
pukovnik Velsli, slučajno su se našli na ključnoj tački
našeg fronta – između centra i levog krila. U šest sati
kroz turske zaštitničke jedinice probija se grof Zurov,
ađutant Soboljeva. Prolazeći pored novinara, koji su mu
dobro poznati, on viče o uspehu svoga odreda. Šta se
dešava dalje? Svi dopisnici jure u pozadinu kako bi što
pre telegrafom saopštili o tome da ruska vojska
pobeđuje. Svi, samo ne Maklaflin. Suvorova ga sreće
nekih pola sata kasnije – samog, kako, uprskan blatom,
izbija, na konju, odnekud iz šipražja. Nema sumnje,
novinar je imao i vremena i mogućnosti da stigne
glasonošu i ubije ga, a ujedno i pukovnika Kazanzakija,
koji se, na svoju nesreću, prikalemio Zurovu. Jer oni su
obojica dobro poznavali Maklaflina i nikako nisu od
njega mogli očekivati izdajstvo. A inscenirati
samoubistvo potpukovnika već nije bilo teško –
odvukao je telo u grmlje, ispalio dva puta u vazduh iz
žandarmovog revolvera, i dovoljno. Eto, ja sam se na tu
udicu i upecao.
Mizinov skrušeno obori oči, pa ipak, ne dočekavši od
njegovog veličanstva sledeći prekor, nastavi dalje:
– A što se tiče nedavnog proboja, tu je Maklaflin
delovao u dosluhu sa turskom komandom. On je bio,
može se reći, Osmanov adut. Njihova računica bila je
jednostavna i tačna: Ganecki je zaslužan general, ali,
moliću, izvinite što sam direktan, nema baš visoko čelo.
Njemu, kao što znamo, ni na kraj pameti nije bilo da
posumnja u informaciju koju mu je preneo novinar.
Treba zahvaliti odlučnosti general-pukovnika
Soboljeva...
– Ama to Erastu Petroviču treba zahvaliti! – ne izdržavši
uzviknu Varja, smrtno uvređena zbog Fandorina. Stoji
tu, ćuti, ne ume da se zauzme za sebe. Pa što su ga
ovamo doveli, kao nameštaj? – Fandorin je odjurio do
Soboljeva i ubedio ga da krene u juriš!
Imperator zapanjeno uperi pogled u drsku prekršiteljku
etikecije, a stari Korčakov prekorno zavrte glavom. Čak
i Fandorin, i on se, izgleda, beše zbunio – premesti se s
noge na nogu. Ukratko, Varja nikom nije ugodila.
– Nastavi, Mizinove – klimnu glavom imperator.
– Ako dozvolite, vaše veličanstvo – podiže kancelar
smežurani prst. – Ako je Maklaflin preduzeo tako
odgovornu diverziju, zašto je o svojoj nameri morao da
obaveštava ovu devojku? – Prst se pomerio u smeru
Varje.
– Pa to je očigledno! – Mizinov obrisa oznojeno čelo. –
Računalo se s tim da će Suvorova istog časa da rastrubi
po celom logoru tako zapanjujuću novost. Odmah
dočuje i štab. Likovanje, opšta zbrka. Topovsku paljbu
Дальнюю канонаду сочтут салютом. Возможно даже,
на радостях первому донесению от атакованного
Ганецкого не поверят – станут перепроверять. Мелкий
штрих, импровизация ловкого интригана.
– Пожалуй, – согласился князь.
– Но куда делся этот Маклафлин? – спросил царь. –
Вот кого бы допросить, да очную ставку с Веллсли
устроить. Ох, не отвертелся бы полковник!
Корчаков мечтательно вздохнул:
– Да-а, такой, как говорят в Замоскворечье,
компрометаж позволил бы нам полностью
нейтрализовать британскую дипломатию.
– Ни среди пленных, ни среди убитых Маклафлин, к
сожалению, не обнаружен, – тоже вздохнул, но в
другой тональности Мизинов. – Сумел уйти. Уж не
ведаю, каким образом. Ловок, змей. Нет среди пленных
и советника Осман-паши пресловутого Али-бея. Того
самого бородача, который сорвал нам первый штурм и
который, как мы предполагаем, является alter ego
самого Анвара-эфенди. О сем последнем я представлял
вашему величеству докладную записку. Государь
кивнул.
– Ну что вы скажете теперь, Михайла Александрович?
Канцлер прищурился:
– А то, что интересная может получиться комбинация,
ваше величество. Если все это правда, то на сей раз
англичане зарвались, переусердствовали. Хорошо
отработать – так еще и в выигрыше окажемся.
– Ну-ка, ну-ка, что вы там замыслили? – с
любопытством спросил Александр.
– Государь, с взятием Плевны война вступила в
завершающий фазис. Окончательная победа над
турками – дело нескольких недель. Подчеркиваю: над
турками. Но не получилось бы, как в пятьдесят
третьем, когда мы начинали войной против турок, а
ввязались в схватку со всей Европой. Наши финансы
подобного противостояния не выдержат. Сами знаете,
во что нам стала эта кампания.
Царь поморщился, как от зубной боли, а Мизинов
сокрушенно покачал головой.
– Меня очень встревожила решительность и грубость
действий этого самого Маклафлина, – продолжил
Корчаков. – Она свидетельствует о том, что в своем
нежелании пускать нас к проливам Британия готова
идти на любые, даже самые крайние меры. Не будем
забывать, что их военная эскадра стоит в Босфоре. А
тем временем в тыл нам целит милейшая Австрия,
однажды уже вонзившая нож в спину вашему
батюшке. По правде говоря, пока вы тут воевали с
Осман-пашой, я все больше про другую войну
задумывался, про дипломатическую. Ведь мы
проливаем кровь, тратим огромные средства и
ресурсы, а в результате можем остаться ни с чем.
Проклятая Плевна съела драгоценное время и
подмочила репутацию нашей армии. Вы уж, ваше
величество, простите старика, что в такой день
koja usledi shvatiće kao počasnu salvu. Čak je mogućno
da od sreće neće poverovati prvom izveštaju napadnutog
Ganeckog – počeće provere. Sitan potez, improvizacija
veštog intriganta.
– Može biti – složi se knez.
– Ali kuda se deo taj Maklaflin? – upita car. – Eto koga
treba saslušati, pa još i suočiti ga sa Velslijem. Oh, ne bi
se izvukao pukovnik!
Korčakov sanjalački uzdahnu:
– Da-a, takav, kako kažu u Zamoskvorečju,
komprometaž omogućio bi nam da u potpunosti
neutralizujemo britansku diplomatiju.
– Ni među zarobljenima ni među ubijenima Maklaflin,
nažalost, nije nađen – takođe uzdahnu i Mizinov, ali u
drugom tonalitetu. – Uspeo je da umakne. Na koji način,
to već ne znam. Vešt je, zmija. Nema među
zarobljenima ni savetnika Osman-pašinog, znamenitog
Ali-beja. Onog istog bradatog koji nam je osujetio prvi
juriš i koji, kako pretpostavljamo, predstavlja alter-ego
samoga Anvar-efendije. O ovom poslednjem ja sam
podneo vašem veličanstvu pismeni izveštaj. Car
potvrdno klimnu glavom.
– I šta sad kažete, Mihaile Aleksandroviču? Kancelar
zažmiri:
– To, da može ispasti interesantna kombinacija, vaše
veličanstvo. Ako je sve navedeno istina, onda su ovaj
put Englezi preterali, prešli svaku meru. Ako dobro
odradimo – još će ispasti i da smo na dobitku.
– Ma hajde, šta ste vi to smislili? – s radoznalošću zapita
Aleksandar.
– Vaše veličanstvo, s osvajanjem Plevne rat je ušao u
završnu fazu. Konačna pobeda nad Turcima – pitanje je
nekolikih nedelja. Podvlačim: nad Turcima. Samo da ne
ispadne, kao pedeset treće, kada smo počinjali ratom
protiv Turaka, a upleli se u okršaj sa celom Evropom.
Naše finansije takvo suprotstavljanje ne mogu izdržati.
Sami znate koliko nas je koštala ova kampanja.
Car se namršti kao od zubobolje, a Mizinov slomljeno
zaklima glavom.
– Veoma su me uznemirile odlučnost i bezobzirnost
delovanja toga Maklaflina – nastavi Korčakov. – To je
znak da Britanija ne želi da nas pusti u zaliv, i da je
spremna na svakakve, čak ekstremne mere. Nećemo
zaboraviti da njihova ratna eskadra stoji u Bosforu. A u
isto vreme u potiljak nam nišani najdraža Austrija, koja
je jednom već zarila nož u leđa vašem ocu. Istinu
govoreći, dok ste vi tu ratovali s Osman-pašom, ja sam
počešće razmišljao o drugom ratu, diplomatskom. Jer mi
prolivamo krv, trošimo ogromna sredstva i rezerve, a u
ishodu možemo ostati bez ičega. Prokleta Plevna
progutala je dragoceno vreme i potkopala reputaciju
naše armije. Oprostite, vaše veličanstvo, starcu, što na
ovakav dan zloslutim kao vrana...
вороной каркаю…
– Бросьте, Михайла Александрович, – вздохнул
император, – мы не на параде. Неужто я не понимаю?
– До разъяснений, сделанных Лаврентием
Аркадьевичем, я был настроен весьма
пессимистически. Спроси вы меня час назад: «Скажи-
ка, старая лиса, на что мы можем рассчитывать после
виктории?» – я бы честно ответил: «Автономия
Болгарии да кусочек Кавказа – вот максимум
прибытка, жалкая цена за десятки тысяч убитых и
потраченные миллионы».
– А теперь? – чуть подался вперед Александр.
Канцлер выразительно посмотрел на Варю и
Фандорина.
Мизинов понял смысл взгляда и сказал:
– Ваше величество, я понимаю, куда клонит Михаил
Александрович. Я пришел к тому же умозаключению,
и привел с собой титулярного советника Фандорина
неслучайно. А вот госпожу Суворову мы, пожалуй,
могли бы отпустить.
Варя вспыхнула. Оказывается, ей здесь не доверяют.
Какое унижение – быть выставленной за дверь, да еще
на самом интересном месте!
– П-прошу прощения за дерзость, – впервые за все
время аудиенции разомкнул уста Фандорин, – но это
неразумно.
– Что именно? – насупил рыжеватые брови император.
– Нельзя доверять сотруднику наполовину, ваше в-
величество. Влечет за собой ненужные обиды и вредит
делу. Варвара Андреевна знает так много, что об
остальном все равно без т-труда догадается.
– Ты прав, – признал царь. – Говорите, князь.
– Мы должны воспользоваться этой историей, чтобы
опозорить Британию перед всем миром. Диверсия,
убийства, сговор с одной из воюющих сторон в
нарушение нейтралитета – это неслыханно. Честно
говоря, я поражаюсь неосторожности графа
Биконсфильда. А если б мы сумели взять Маклафлина,
и он дал показания? Скандал! Кошмар! Для Англии,
разумеется. Ей пришлось бы уводить свою эскадру,
оправдываться перед всей Европой и еще долго
зализывать раны. Во всяком случае, в Восточном
конфликте сент-джемсский кабинет был бы вынужден
сказать «пас». А без Лондона наши австро-венгерские
друзья сразу бы присмирели. Вот тогда мы могли бы
воспользоваться плодами победы в полной мере и…
– Мечты, – довольно резко прервал старика Александр.
– Маклафлина у нас нет. Спрашивается, что делать?
– Добыть, – невозмутимо ответил Корчаков.
– Но как?
– Не знаю, ваше величество, я не начальник Третьего
отделения. – И канцлер умолк, благодушно сложив
ручки на тощем животе.
– У нас есть уверенность в виновности англичан и есть
косвенные доказательства, но нет прямых, – принял
эстафету Мизинов. – Значит, их надо раздобыть… или
– Pustite, Mihaile Aleksandroviču, – uzdahnu imperator
– nismo na paradi. Zar ja i sam ne vidim?
– Pre razjašnjenja koje je dao Lavrentije Arkadjevič, bio
sam raspoložen veoma pesimistički. Da ste me pitali pre
jedan sat: „Kaži, stari lišče, sa čime možemo računati
posle viktorije?” – ja bih pošteno odgovorio:
„Autonomija Bugarske i parče Kavkaza – eto
maksimalnog dobitka, što je žalosna cena za desetine
hiljada ubijenih i za protraćene milione.”
– A sada? – tek neznatno se naže napred Aleksandar.
Kancelar značajno pogleda u Varju i Fandorina.
Mizinov shvati smisao pogleda i reče:
– Vaše veličanstvo, ja razumem na šta aludira Mihail
Aleksandrovič. I ja sam došao do istog zaključka i
nisam slučajno doveo sa sobom titularnog savetnika
Fandorina. A evo, gospođu Suvorovu možda možemo
osloboditi prisustva.
Varja planu. Pokazuje se da se u nju ovde nema
poverenja. Kakvo poniženje – da bude izbačena pred
vrata, i to na najinteresantnijem mestu!
– M-moliću lepo, izvinite na drskosti, – prvi put od
početka prijema otvori usta Fandorin – ali to nije
razumno.
– Šta upravo? – namršti imperator rićkaste obrve.
– Ne sme se saradniku verovati napola, vaše v-
veličanstvo. Povlači za sobom nepotrebne uvrede i škodi
poslu. Varvara Andrejevna zna toliko da će se o ostalom
svejedno bez poteškoća dosetiti.
– U pravu si – priznade car. – Recite, kneže.
– Treba da iskoristimo ovaj slučaj da bismo obrukali
Britaniju pred celim svetom. Diverzija, ubistva,
sporazum s jednom od zaraćenih strana, te narušavanje
neutralnosti – to je nečuveno. Pošteno govoreći, mene
zapanjuje neopreznost grofa Bikonsfilda. A kad bismo
uspeli da uhvatimo Maklaflina, i kad bi svedočio?
Skandal! Košmar! Za Englesku, razume se. Ona bi
morala da otprema svoju eskadru, da se pravda pred
celom Evropom, i još dugo da liže rane. U svakom
slučaju, u istočnom konfliktu sentdžejmski kabinet bio
bi prinuđen da kaže „dalje”. A bez Londona naši
austrougarski prijatelji odmah bi se primirili. E, tada
bismo mogli da iskoristimo plodove pobede u
potpunosti i...
– Maštarije – prilično oštro prekide starca Aleksandar. –
Mi nemamo Maklaflina. Pitanje je šta da se radi?
– Da se pronađe – staloženo odgovori Korčakov.
– Ali kako?
– Ne znam, vaše veličanstvo, ja nisam načelnik Trećeg
odeljenja. – I kancelar zaćuta, dobrodušno složivši ruke
na upalom stomaku.
– Ubeđeni smo da su Englezi krivi i imamo posredne
dokaze, ali nemamo prave – prihvati štafetu Mizinov. –
Znači, treba ih naći... ili izgraditi. Hm...
соорудить. Хм…
– Объяснись, – поторопил его царь. – И не мямли,
Мизинов, говори напрямую. Не в фанты играем.
– Слушаюсь, ваше величество. Маклафлин сейчас или
в Константинополе или, что вернее всего, держит путь
в Англию, поскольку его миссия выполнена. В
Константинополе у нас целая сеть секретной агентуры,
и похитить мерзавца будет не так уж сложно. В
Англии это сделать труднее, но при толковой
организации…
– Я не желаю этого слышать! – вскричал Александр. –
Что за гадости ты говоришь!
– Сами же велели не мямлить, – развел руками генерал.
– Привезти Маклафлина в мешке, конечно, не дурно
бы, – задумчиво произнес канцлер, – да уж больно
хлопотно и ненадежно. Как бы самим в скандал не
вляпаться. В Константинополе еще ничего, а вот в
Лондоне я бы не рекомендовал.
– Хорошо, – с горячностью тряхнул головой Мизинов.
– Если Маклафлин обнаружится в Лондоне, мы его не
тронем. Но поднимем в тамошней прессе скандал по
поводу неблаговидного поведения британского
корреспондента. Английской публике проделки
Маклафлина не понравятся, ибо в рамки пресловутой
fair play они никак не вписываются.
Корчаков одобрил:
– А вот это дельно. Чтобы связать Биконсфильду и
Дерби руки, хватит и хорошего скандала в газетах.
Все время, пока шло это обсуждение, Варя незаметно,
по четверть шажочка, перемещалась поближе к Эрасту
Петровичу и вот, наконец, оказалась в Petroviču i, evo, najzad se našla u neposrednoj blizini
непосредственной близости от титулярного советника.
– Кто это Дерби? – шепотом спросила она.
– Министр иностранных дел, – почти не шевеля
губами, прошелестел Фандорин.
Мизинов оглянулся на шептунов и грозно двинул
бровями.
– Ваш Маклафлин, видно, тертый калач, без особых
предрассудков и сантиментов, – продолжил канцлер
свои рассуждения. – Если разыскать его в Лондоне, то
можно еще до всякого скандала провести с ним
конфиденциальную беседу. Предъявить улики,
пригрозить оглаской… Ведь случись скандал, он
конченый человек. Я британские обычаи знаю – в
обществе ему никто руки не подаст, хоть обвесься
орденами с головы до ног. Опять же два убийства – это
не шутки. Уголовным процессом пахнет. Человек он
умный. Если еще и хороших денег предложить, да
поместьем где-нибудь в Заволжье пожаловать…
Может дать необходимые сведения, а Шувалов
использует их для давления на лорда Дерби. Пригрозит
разоблачением, и британский кабинет немедленно
станет шелковым… Как, генерал, клюнет Маклафлин
на комбинацию угрозы и подкупа?
– Никуда не денется, – уверенно пообещал генерал.
– Я этот вариант тоже рассматривал. Для того и привел
– Objasni – požuri ga car. – I nemoj da mrmljaš,
Mizinove, govori bez uvijanja. Ne igramo fote.
– Razumem, vaše veličanstvo. Maklaflin je sada ili u
Konstantinopolju ili, što je najverovatnije, hvata put za
Englesku, pošto je njegova misija završena. U
Konstantinopolju imamo čitavu mrežu tajne službe,
neće biti previše teško uhvatiti nitkova. U Engleskoj je
to teže učiniti, ali s razboritom organizacijom...
– Neću to da slušam! – povika Aleksandar. – Kakve
grozote ti govoriš!
– Sami ste mi rekli da ne mrmljam – raširi ruke general.
– Doneti Maklaflina u džaku, naravno, ne bi bilo loše, –
zamišljeno kaza kancelar – ali je isuviše naporno i
nesigurno. Da se ne zaglibimo i sami u skandal. U
Konstantinopolju još i nekako, ali u Londonu, to ne bih
savetovao.
– Dobro – plahovito otrese glavom Mizinov. – Ako se
Maklaflin nađe u Londonu, nećemo ga dirati. Ni pipnuti.
Ali ćemo podići u tamošnjoj štampi skandal povodom
ogavnog ponašanja britanskog dopisnika. Englezima se
neće dopasti Maklaflinove prevare, jer one nikako ne
idu u okvire znamenitog fair playa.
Korčakov prihvati s odobravanjem:
– E, eto to je na mestu. Da bi se vezale ruke Biskonfildu
i Derbiju, dovoljan je i dobar skandal u novinama.
Za sve to vreme dok je trajalo ovo razmatranje, Varja se
neprimetno, no četvrtinu koraka, primicala Erastu
titularnog savetnika.
– Ko je taj Derbi? – šapatom upita ona.
– Ministar inostranih poslova – gotovo ne pomerivši
usne prošušta Fandorin.
Mizinov se okrete prema šaptačima i strašno nabra
obrve.
– Vaš Maklaflin je, očigledno, prošao sito i rešeto, bez
naročitih je predrasuda i sentimenata – nastavi kancelar
svoja osuđivanja. – Ako bi bio pronađen u Londonu,
mogao bi se još i pre bilo kakvog skandala obaviti s
njim poverljiv razgovor. Podneti mu dokaze krivice,
pripretiti publicitetom... Jer ako se dogodi skandal, on je
uništen čovek. Ja znam britanske običaje – u društvu mu
niko neće pružiti ruku, na makar se okitio ordenjem od
glave do pete. A opet – dva ubistva – to nije šala. Miriše
na krivični postupak. On je pametan čovek. Ako mu se
još i dobra suma ponudi, i pokloni imanje negde u
Povoložju... Može da pruži neophodne informacije, a
Šuvalov će ih iskoristiti za pritisak na lorda Derbija.
Pripretiće raskrinkavanjem i britanski kabinet će odmah
da postane svilen... Šta kažete, generale, hoće li se
upecati Maklaflin na kombinaciju pretnje i
potkupljivanja?
– Neće imati kud – sa sigurnošću obeća general.
– I ja sam razmatrao tu varijantu. Zato sam i poveo sa
с собой Эраста Фандорина. Без высочайшего
одобрения назначить человека на такое тонкое дело не
посмел. Уж больно многое на карту поставлено.
Фандорин находчив, решителен, оригинального строя
мысли, а главное, уже бывал в Лондоне с секретным,
наисложнейшим заданием и блестяще справился. Знает
язык. С Маклафлином знаком лично. Надо – похитит.
Нельзя похитить – договорится. Не договорится –
поможет Шувалову организовать хороший скандал.
Может свидетельствовать против Маклафлина и сам
как непосредственый очевидец. Обладает незаурядным
даром убеждения.
– А Шувалов кто? – прошептала Варя.
– Наш посол, – рассеянно ответил титулярный
советник, думавший о чем-то своем и, кажется, не
очень-то слушавший генерала.
– Как, Фандорин, справишься? – спросил император. –
Съездишь в Лондон?
– Съезжу, ваше в-величество, – сказал Эраст Петрович.
– Отчего же не съездить…
Самодержец испытующе посмотрел на него, уловив
недосказанность, но Фандорин больше ничего не
присовокупил.
– Что ж, Мизинов, действуй по двум направлениям, –
подытожил Александр. – Ищи и в Константинополе и в
Лондоне. Времени только не теряй, мало его осталось.
Когда вышли в адъютантскую, Варя спросила
генерала:
– А если Маклафлин вообще не отыщется?
– Уж поверьте моему чутью, милая, – вздохнул
генерал. – С этим джентльменом мы еще непременно
встретимся.
Глава двенадцатая,
в которой события принимают неожиданный
оборот
«Петербургские ведомости»,
8(20) января 1878 г.
ТУРКИ ПРОСЯТ МИРА!
После Капитуляции Вессель-паши, после взятия
Филиппополя и сдачи древнего Адрианополя,
распахнувшего вчера ворота перед казаками Белого
Генерала, участь войны окончательно решилась, и
сегодня утром в расположение наших доблестных
войск прибыл поезд с турецкими парламентерами.
Состав задержан в Адрианополе, а паши
переправлены в штаб главнокомандующего,
квартирующего в местечке Германлы. Когда глава
турецкой делегации 76-летний Намык-паша
ознакомился с предварительными условиями мира, то
в отчаянии воскликнул: «Votre arm. Je est victorieuse,
votre ambition est satisfaite et la Turkic est d'Jtruite! »
Что ж, скажем мы, туда ей, Турции, и дорога.
sobom Erasta Fandorina. Bez najvišeg odobrenja nisam
smeo da odredim čoveka za tako osetljivu stvar. Isuviše
je toga uloženo na kartu. Fandorin je snalažljiv, odlučan,
originalnog misaonog sklopa, a najvažnije, boravio je u
Londonu s tajnim, najsloženijim zadatkom, i sjajno ga je
obavio. Zna jezik. Maklaflina lično poznaje. Ako treba –
oteće ga. Ako ne treba da ga hvata – postići će
sporazum. Ako ne bude bilo sporazuma – pomoći će
Šuvalovu da organizuje dobar skandal. Može da svedoči
protiv Maklaflina i sam, kao neposredni očevidac.
Poseduje nesvakidašnji dar ubeđivanja.
– A ko je Šuvalov? – prošaputa Varja.
– Naš ambasador – rasejano odgovori titularni savetnik,
koji je mislio o nečem svom i, izgleda, nije baš previše
pažljivo slušao generala.
– Dakle, Fandorine, hoćeš li izići na kraj s ovim? –
zapita imperator. – Otputovaćeš u London?
– Otputovaću, vaše v-veličanstvo – reče Erast Petrovič.
– Zašto da ne otputujem...
Samodržac pogleda u njega ispitivački, naslutivši
nedorečenost, ali Fandorin više ništa ne dodade.
– Onda, Mizinove, dejstvuj u dva pravca – zaključi
Aleksandar. – traži i u Konstantinopolju i u Londonu.
Samo nemoj da gubiš vreme, malo ga je ostalo.
Kad su izišli u ađutantsku sobu, Varja upita generala:
– A šta ako Maklaflina uopšte ne pronađu?
– Možete verovati mome osećanju, draga moja –
uzdahnu general. – S tim džentlmenom ćemo se
neizostavno opet sresti.
Glava dvanaesta,
u kojoj događaji dobijaju neočekivani obrt
Peterburške novosti,
8 (20) januara 1878.
TURCI MOLE ZA MIR!
Posle kapitulacije Vesel-paše, posle osvajanja
Filipopolja i predaje drevnoga Adrianopolja, koji je
juče širom otvorio kapije pred kozacima i Beloga
Generala, sudbina rata je konačno rešena i jutros je na
položaje naše junačke vojske stigao voz sa turskim
pregovaračima. Kompozicija je zadržavan u
Adrianopolju, a paše su prebačene u štab
glavnokomandujućeg, koji je smešten u godišnji Namik-
paša bio upoznat sa preliminarnim uslovima mira,
očajnički je uzviknuo: “Votre armee est victorieuse,
votre ambition est satisfaite et la Turquie est detruite!”
(Vaša armija je pobedila, vaše častoljublje je
zadovoljeno, a Turska više ne postoji!)
Pa šta, reći ćemo, tako joj i treba, toj Turskoj.
Так толком и не попрощались. На крыльце «походного
дворца» Варю подхватил Соболев, околдовал
магнетизмом славы и успеха, увез в свой штаб
праздновать победу. Эрасту Петровичу она едва успела
кивнуть, а наутро его в лагере уже не было. Денщик
Трифон сказал: «Уехали. Через месяц заходите».
Но месяц прошел, а титулярного советника все не
было. Видимо, найти Маклафлина в Англии оказалось
не так-то просто.
Не то чтобы Варя скучала – наоборот. Как снялись с
плевненского лагеря, жизнь стала увлекательной. Что
ни день – переезды, новые города, умопомрачительные
горные пейзажи и бесконечные торжества по поводу
чуть ли не ежедневных викторий. Штаб верховного
переехал сначала в Казанлык, за Балканский хребет,
потом еще южнее, в Германлы. Тут и зимы-то никакой
не было. Деревья стояли зеленые, снег виднелся только
на вершинах дальних гор.
Без Фандорина заняться было нечем. Варя по-
прежнему числилась при штабе, исправно получила
жалованье и за декабрь, и за январь, плюс походные,
плюс наградные к Рождеству. Денег накопилось
изрядно, а тратить не на что. Хотела раз в Софии
купить очаровательный медный светильник (ну точь-в-
точь лампа Аладдина) – какое там. Эвре и Гриднев
сцепились чуть не до драки – кто преподнесет Варе
безделушку. Пришлось уступить.
Да, о Гридневе. Восемнадцатилетнего прапорщика к
Варе приставил Соболев. Герой Плевны и Шейнова
был денно и нощно занят ратными трудами, но про
Варю не забывал. Когда удавалось вырваться в штаб,
непременно заглядывал, присылал гигантские букеты,
приглашал на праздники (Новый Год вот дважды
встречали – по западному стилю и по-русски). Но и
этого настырному Мишелю было мало.
Откомандировал в Варино распоряжение одного из
своих ординарцев – «для помощи в дороге и защиты».
Прапорщик сначала дулся и смотрел на начальство в
юбке волчонком, но довольно быстро приручился и,
кажется, даже проникся романтическими чувствами.
Смешно, но лестно. Гриднев был некрасив (красивого
стратег Соболев не прислал бы), но мил и по-щенячьи
пылок. Рядом с ним двадцатидвухлетняя Варя
чувствовала себя женщиной взрослой и бывалой.
Положение у нее было довольно странное. В штабе ее,
судя по всему, считали Соболевской любовницей.
Поскольку отношение к Белому Генералу было
восторженно-всепрощающее, никто Варю не осуждал.
Напротив, частица Соболевского сияния как бы
распространялась и на нее. Пожалуй, многие офицеры
даже возмутились бы, узнав, что она смеет отказывать
преславному Ахиллесу во взаимности и хранит
верность какому-то жалкому шифровальщику.
С Петей, по правде говоря, складывалось не очень.
Нет, он не ревновал, сцен не устраивал. Однако после
несостоявшегося самоубийства Варе с ним стало
Nisu se čestito ni oprostili. Na tremu „pohodnog dvora”
Varju je dočekao Soboljev, opčinio je magnetizmom
slave i uspeha, odvezao u svoj štab da proslave pobedu.
Erastu Petroviču jedva da je stigla da klimne glavom, a
sutradan ujutru ga u logoru već nije bilo. Posilni Trifon
je rekao: „Otputovali su. Dođite kroz mesec dana.”
Ali mesec je prošao a titularnog savetnika još nije bilo.
Očigledno, pokazalo se da nije baš tako jednostavno
pronaći Maklaflina u Engleskoj.
Nije da se Varja dosađivala – naprotiv. Otkako su
napustili logor kod Plevne, život je postao zabavan.
Svakoga dana – premeštaj, novi gradovi, neviđeni
planinski pejzaži i beskrajne svečanosti povodom
bezmalo svakodnevnih pobeda. Vrhovni štab premestio
se najpre u Kazanlik, iza Balkanskog grebena, zatim još
južnije, u Germanli. A tu uopšte nije bilo zime. Drveće
je bilo zeleno, sneg se video samo na vrhovima
udaljenih planina.
Bez Fandorina nije imala čime da se bavi. Varja se i
dalje vodila pri štabu, dobila je redovnu platu i za
decembar i za januar, plus dnevnice, plus nagradno za
Božić. Nakupilo se poprilično novca, a nije imala na šta
da ga troši. Jednom je u Sofiji poželela da kupi predivnu
bakarnu svetiljku (u dlaku nalik na Aladinovu lampu) –
ali kakvi. Evre i Gridnjov se zakačiše, maltene da se
potuku ko će Varji pokloniti tu sitnicu. Morala je da
popusti.
Da, o Gridnjovu. Osamnaestogodišnjeg zastavnika Varji
je dodelio Soboljev. Junak Plevne i Šejnova bio je
danonoćno zauzet ratnim poslovima, ali na Varju nije
zaboravljao. Kada bi uspeo da se izvuče do štaba,
obavezno bi svratio, slao je gigantske bukete, pozivao
na praznike (Novu godinu su dočekivali dva puta – no
zapadnom kalendaru i no ruskom). Ali ni to istrajnom
Mišelu nije bilo dovoljno. Stavio je Varji na
raspolaganje jednoga od svojih ordonanasa – da joj
pruži pomoć i zaštitu na putu. Zastavnik se u početku
durio i na pretpostavljenog u suknji gledao kao kurjačić,
ali se prilično brzo pripitomio i izgleda da su ga obuzela
romantična osećanja. Smešno, ali laska. Gridnjov nije
bio lep (strateg Soboljev lepog ne bi dodelio), ali je bio
mio i razdragan kao odano štene. Pored njega se
dvadesetdvogodišnja Varja osećala kao odrasla i iskusna
žena.
Njen položaj bio je prilično čudan. U štabu su je, po
svemu sudeći, smatrali Soboljevljevom ljubavnicom.
Pošto je odnos prema Belom Generalu bio ushitno-
svepraštajući, niko Varju nije osuđivao. Naprotiv,
čestica generalovog sjaja kao da se prenosila i na nju.
Možda bi se mnogi oficiri čak i pobunili saznavši da se
ona usuđuje da ne odvrati istom merom slavnom Ahileju
i ostaje verna nekakvom jadnom šifrantu.
Sa Pećom, istinu govoreći, nije išlo najbolje. Ne, on nije
bio ljubomoran, nije pravio scene. Ipak, posle neuspelog
samoubistva Varji je postalo teško s njim. Kao prvo, ona
трудно. Во-первых, она его почти не видела – Петя
«смывал вину» трудом, поскольку смыть вину кровью
в шифровальном отделе было невозможно. Дежурил по
две смены подряд, спал там же, на складной койке, в
клуб к журналистам не ходил, участия в пирушках не
принимал. И Рождество, и сочельник пришлось
отмечать без него. При виде Вари его лицо загоралось
тихой, ласковой радостью. А говорил с ней, словно с
иконой Владимирской Богоматери: и светлая она, и
единственная надежда, и без нее он совсем пропал бы.
Жалко его было безумно. И в то же время все чаще
подступал неприятный вопрос: можно ли выходить
замуж из жалости? Получалось, что нельзя. Но еще
немыслимей было бы сказать: «Знаешь, Петенька, я
передумала и твоей женой не стану». Это все равно что
подранка добить. В общем, куда ни кинь, все клин.
В кочевавшем с места на место пресс-клубе по-
прежнему собиралась многочисленная компания, но
уже не такая шумная, как в незабвенные зуровские
времена. В карты играли умеренно, по-маленькой.
Шахматные партии с исчезновением Маклафлина
вовсе прекратились. Об ирландце журналисты не
поминали, во всяком случае при русских, однако двое
остальных британских корреспондентов были
подвергнуты демонстративному бойкоту и бывать в
клубе перестали.
Случались, конечно, и попойки, и скандалы. Дважды
чуть не дошло до кровопролития, и оба раза, как на
грех, из-за Вари.
Сначала, еще в Казанлыке, один заезжий адъютантик,
не вполне разобравшийся в Варином статусе, неудачно
пошутил: назвал ее «герцогиней Мальборо», явно
намекая на то, что «герцог Мальборо» – Соболев.
Д'Эвре потребовал от наглеца извинений, тот спьяну
заартачился, и пошли стреляться. Вари тогда в шатре
не было, а то она, конечно, прекратила бы этот
дурацкий конфликт. Но ничего, обошлось: адъютантик
промазал, д'Эвре ответным выстрелом сбил ему с
головы фуражку, после чего обидчик протрезвел и
признал свою неправоту.
В другой раз к барьеру вызвали уже самого француза,
и опять за шутку – но на сей раз, на взгляд Вари,
довольно смешную. Это было уже после того, как ее
повсюду стал сопровождать юный Гриднев. Д'Эвре
опрометчиво заметил вслух, что «мадемуазель
Барбара» теперь похожа на Анну Иоанновну с
арапчонком, после чего прапорщик, не устрашившись
грозной репутации корреспондента, потребовал от него
немедленной сатисфакции. Поскольку сцена
произошла в Варином присутствии, до пальбы не
дошло. Гридневу она велела помалкивать, а д'Эвре –
взять свои слова обратно. Корреспондент тут же
покаялся, признав, что сравнение неудачно и monsieur
sous-lieutenant скорее напоминает Геркулеса,
захватившего керинейскую лань. На том и
помирились.
ga gotovo nije viđala – Peća je „spirao krivicu” radom,
pošto u šifrantskoj jedinici krivicu nije bilo mogućno
oprati krvlju. Dežurao je no dve smene zaredom, tamo i
spavao na krevetu na rasklapanje, nije odlazio u klub
novinara, nije učestvovao u proslavama. I Božić i
Badnje veče morala je da proslavi bez njega. Kad bi
video Varju, licem bi mu planula tiha, nežna radost. A
razgovarao je s njom kao da je ikona Vladimirske
Bogorodice: i svetla je ona, i jedina nada, i bez nje bi on
sasvim propao.
Bilo joj ga je beskrajno žao. A opet, sve je češće
iskrsavalo neprijatno pitanje: može li se udavati iz
sažaljenja? Ispadalo je da ne može. Ali bi još manje
zamislivo bilo da kaže: „Znaš, Pećka, predomislila sam
se i neću ti biti žena.” To je isto što i dotući ranjenu
pticu. Ukratko, kako god okreneš, ne valja.
U pres-klubu, koji se selio iz mesta u mesto, kao i ranije
okupljalo se brojno društvo, ali ne više onako bučno kao
u nezaboravno Zurovljevo vreme. Karte su igrali
umereno, u sitniš. Šahovske partije su posle nestanka
Maklaflina sasvim prestale. Novinari nisu spominjali
Irca, barem ne u prisustvu Rusa, ali su dva preostala
britanska novinara bila podvrgnuta demonstrativnom
bojkotu, te su i prestali da dolaze u klub.
Bilo je, naravno, i pijanki i skandala. Dva puta zamalo
nije došlo do krvoprolića, i oba puta, kao za pakost,
zbog Varje.
Najpre se, još u Kazanliku, jedan ađutantić u prolazu,
koji ne beše sasvim shvatio Varjin status, neuspelo
našalio: nazvao ju je „vojvotkinja od Malboroa”, očito
aludirajući na to da je „vojvoda od Malboroa” –
Soboljev. D’Evre je zahtevao da se bezobraznik izvini,
ovaj se, u pijanstvu, zaintačio, i krenuli su na dvoboj.
Varja tada nije bila u šatoru, inače bi, naravno, prekinula
taj glupavi sukob. Ali dobro, nekako je prošlo: ađutantić
je promašio, D’Evre mu je, uzvratnim pucnjem, skinuo s
glave šapku, posle čega se ovaj istreznio i priznao da
nije bio u pravu.
Drugi put je na barijeru bio izazvan sam Francuz, i opet
zbog šale, ovoga puta, no Varjinom mišljenju, doista
smešne. To je bilo nakon što je svuda počeo da je prati
mladi Gridnjov. D’Evre je nesmotreno naglas primetio
da „madmazel Barbara” sada podseća na Anu Joanovnu
sa crnčetom, posle čega je zastavnik, koji se nije bojao
dopisnikove strašne reputacije, zatražio od njega hitno
zadovoljenje. Pošto se scena odigrala u Varjinom
prisustvu, do pucanja nije došlo. Ona je Gridnjovu
naredila da ćuti, a D’Evreu – da povuče svoje reči.
Novinar se odmah pokajao, priznao da je poređenje
neumesno i da monsieur sous-lieutenant19 više podseća
na Herkulesa koji je zgrabio kerinejsku košutu. I tako su
se pomirili.
Временами Варе казалось, что д'Эвре бросает на нее
взоры, которые можно растолковать только в одном
смысле, однако внешне француз держался сущим
Баярдом. Как и другие журналисты, он по нескольку
дней пропадал на передовой, и виделись они теперь
реже, чем под Плевной. Но однажды произошел у них
наедине некий разговор, который Варя впоследствии
восстановила по памяти и слово в слово записала в
дневнике (после отъезда Эраста Петровича почему-то
потянуло писать дневник – должно быть, от безделья).
Сидели в придорожной корчме, на горном перевале.
Грелись у огня, пили горячее вино, и журналиста
немножко развезло с мороза.
– Ах, мадемуазель Барбара, если бы я был не я, –
горько усмехнулся д'Эвре, не ведая, что почти
дословно повторяет обожаемого Варей Пьера
Безухова. – Если бы я был в ином положении, с иным
характером, с иной судьбой… – Он посмотрел на нее
так, что сердце у Вари в груди запрыгало, как через
скакалку. – Я бы непременно посоперничал с
блистательным Мишелем. Как, был бы у меня против
него хоть один шанс?
– Конечно, был бы, – честно ответила Варя и
спохватилась – это прозвучало как приглашение к
флирту. – Я хочу сказать, что у вас, Шарль, было бы
шансов не меньше и не больше, чем у Михаила
Дмитриевича. То есть никаких. Почти.
А «почти» все-таки прибавила. О ненавистное,
неистребимое, женское! Поскольку д'Эвре казался
расслабленным, как никогда, Варя задала вопрос,
давно ее интересовавший:
– Шарль, а есть ли у вас семья?
– Вас, конечно, на самом деле интересует, есть ли у
меня жена? – улыбнулся журналист.
Варя смутилась:
– Ну, не только. Родители, братья, сестры…
Собственно, зачем лицемерить, одернула себя она.
Совершенно нормальный вопрос. И решительно
добавила:
– Про жену, конечно, тоже хотелось бы знать. Вот
Соболев не скрывает, что женат.
– Увы, мадемуазель Барбара. Ни жены, ни невесты.
Нет и никогда не было. Не тот образ жизни. Интрижки,
разумеется, случались – говорю вам об этом без
стеснения, потому что, вы женщина современная и
лишены глупой жеманности. (Варя польщенно
улыбнулась). А семья… Только отец, которого я
горячо люблю и по которому очень скучаю. Он сейчас
во Франции. Когда-нибудь расскажу вам о нем. После
войны, ладно? Это целая история.
Итак, выходило, что все-таки неравнодушен, но
соперничать с Соболевым не желает. Верно, из
гордости.
Однако это обстоятельство не мешало французу
поддерживать с Мишелем дружеские отношения. Чаще
всего д'Эвре пропадал именно в отряде у Белого
Varji se ponekad činilo da joj D’Evre upućuje poglede
koji se mogu protumačiti samo na jedan način; ipak,
Francuz se spolja držao kao pravi Bajar. Kao i drugi
novinari, i on je na po nekoliko dana nestajao na prvoj
liniji fronta – sada su se viđali ređe nego kod Plevne. Ali
je jednom, kad su bili nasamo, potekao izvestan
razgovor, koji je Varja kasnije rekonstruisala no sećanju
i od reči do reči zapisala u dnevnik (posle odlaska Erasta
Petroviča, nešto ju je povuklo da piše dnevnik,
verovatno usled dokolice).
Sedeli su u krčmi pored puta, na gornjem prevoju.
Grejali su se pored vatre, pili kuvano vino i novinar se
malo otkravio od hladnoće.
– Ah, madmazel Barbara, kad ja ne bih bio ja – gorko se
osmehnuo D’Evre, ne znajući da gotovo doslovno
ponavlja Pjera Bezuhova, koga Varja obožava. – Kad
bih bio u drugoj situaciji, s drugačijim karakterom, s
drugačijom sudbinom... – On ju je pogledao tako da je
Varji srce u grudima zaigralo kao da preskače preko
konopca. – Ja bih svakako pokušao da se takmičim sa
blistavim Mišelom. I šta kažete – da li bih protiv njega
imao makar jednu šansu?
– Naravno, da – pošteno odgovori Varja i trže se jer je
ovo imalo prizvuk poziva na flert. – Hoću da kažem da
biste vi, Šarle, imali ni manje ni više šansi od Mihaila
Dmitrijeviča. To jest nikakve. Skoro.
A „skoro” je ipak dodala. O mrsko, neuništivo žensko!
Pošto se D’Evre činio opušteniji nego ikada, Varja
postavi pitanje koje ju je odavno interesovalo:
– Šarle, a imate li porodicu?
– Vas, naravno, u stvari interesuje da li imam ženu? –
osmehnuo se novinar.
Varja se zbuni:
– Pa, ne samo to. Roditelji, braća, sestre...
Zapravo, zašto da budem licemerna, prekori ona sebe.
Sasvim normalno pitanje. I odlučno dodade:
–I za ženu bih, naravno, takođe volela da znam. Evo,
Soboljev ne krije da je oženjen.
– Avaj, madmazel Barbara. Ni žene, ni neveste. Nema i
nikada nije bilo. Drugi je način života. Površnih
ljubavnih veza je, razume se bilo – kažem vam ovo bez
ustručavanja jer ste vi savremena žena, lišena glupog
prenemaganja. (Varja se polaskano osmehnula.) A
porodica... Samo otac, koga vatreno volim i kog sam se
jako uželeo. On je sad u Francuskoj. Pričaću vam o
njemu. Posle rata, dogovoreno? To je duga priča.
Ispostavlja se, dakle, da ipak nije ravnodušan ali ne želi
da bude suparnik Soboljevu. Sigurno zbog ponosa.
Ipak, ova okolnost Francuzu nije smetala da s Mišelom
održava prijateljske odnose. Najčešće je D’Evre
nestajao upravo u odredu Belog Generala; ovaj je, na
Генерала, благо тот постоянно находился в самом
авангарде наступающей армии, и корреспондентам там
было чем поживиться. В полдень 8 января Соболев
прислал за Варей трофейную карету с казачьим
конвоем – пригласил пожаловать в только что занятый
Адрианополь. На мягком кожаном сиденье лежала
охапка оранжерейных роз. Собирая эту растительность
в букет, Митя Гриднев изорвал шипами новенькие
перчатки и очень расстроился. По дороге Варя его
утешала, из озорства пообещала отдать свои (у
прапорщика были маленькие, девичьи руки). Митя
насупил белесые брови, обиженно шмыгнул носом и с
полчаса дулся, моргая длинными, пушистыми
ресницами. Пожалуй, ресницы – вот единственное, с
чем заморышу повезло, думала Варя. Такие же, как у
Эраста Петровича, только светлые. Далее мысли
естественным образом переключились на неведомо где
скитающегося Фандорина. Скорей бы уж приезжал! С
ним… Спокойней? Интересней? Так сразу и не
определишь, но определенно с ним лучше.
Доехали, когда уже смеркалось. Город притих, на
улицах ни души, лишь звонко цокали копытами
конные разъезды, да грохотала подтягивавшаяся по
шоссе артиллерия.
Временный штаб находился в здании вокзала. Еще
издали Варя услышала бравурную музыку – духовой
оркестр играл «Славься». Все окна в новом,
европейского типа здании светились, на привокзальной
площади горели костры, деловито дымились трубы
походных кухонь. Больше всего Варю поразило то, что
у платформы стоял самый что ни на есть обычный
пассажирский поезд: аккуратные вагончики, паровоз
мирно попыхивает – словно и нет никакой войны.
В зале ожидания, разумеется, праздновали. Вокруг
наскоро сдвинутых разномастных столов с нехитрой
снедью, но значительным количеством бутылок
пировали офицеры. Когда Варя с Гридневым вошли,
все как раз грянули «ура», подняв кружки и
обернувшись к столу, за которым сидел командир.
Знаменитый белый китель генерала резко
контрастировал с черными армейскими и серыми
казачьими мундирами. Кроме самого Соболева за
почетным столом сидели старшие военачальники (из
них Варя знала только Перепелкина) и д'Эвре. Лица у
всех были веселые, раскрасневшиеся – кажется,
праздновали уже давно.
– Варвара Андреевна! – закричал Ахиллес, вскакивая.
– Счастлив, что сочли возможным! «Ура», господа, в
честь единственной дамы!
Все встали и заорали столь оглушительно, что Варя
испугалась. Никогда ее еще не приветствовали таким
активным образом. Не зря ли она приняла
приглашение? Баронесса Врейская, начальница
походного лазарета, с персоналом которого
квартировала Варя, предупреждала своих подопечных:
– Mesdames, держитесь подальше от мужчин, когда те
sreću, uvek bio na prvoj liniji osvajačke armije i
novinari su tu imali čime da se naslade. U podne 8.
januara Soboljev je no Varju poslao trofejne kočije sa
kozačkom pratnjom – pozvao ju je da izvoli u upravo
zauzeti Adrianopolj. Na mekanom kožnom sedištu ležao
je naramak ruža iz staklenika. Skupljajući ovo rastinje u
buket, Mića Gridnjov je bodljama pocepao novcijate
rukavice, i veoma se oneraspoložio. Varja ga je putem
tešila, vragolasto mu obećavala svoje rukavice
(zastavnik je imao male, devojačke šake). Mića je
namrštio svetle obrve, uvređeno šmrknuo i čitavih pola
sata se durio, trepćući dugačkim raskošnim trepavicama.
Trepavice su, eto, možda jedino što je kod kržljavka
uspelo, mislila je Varja. Iste onakve kao kod Erasta
Petroviča, samo svetle. Dalje su se misli sasvim
prirodno prebacile na Fandorina koji je skitao ko zna
gde. Samo da što pre dođe. S njim je... Spokojnije?
Zanimljivije? Ne možeš odmah da definišeš, ali
definitivno je s njim bolje.
Stigli su kad se već smrkavalo. Grad se primirio, na
ulicama ni žive duše, samo su konjičke patrole zvonko
coktale kopitama, tutnjala je artiljerija koja se primicala
ostalima.
Privremeni štab nalazio se u staničnoj zgradi. Još
izdaleka Varja je začula pobedničku muziku – duvački
okestar svirao je pesmu „Slavi se”. Svi prozori na novoj
zgradi evropskog tipa bili su osvetljeni. Na trgu pored
stanice gorele su vatre, vredno su se pušili dimnjaci
pokretnih kuhinja. Varju je najviše začudilo to što je
kraj platforme stajao najobičniji putnički voz: uredni
vagoni, lokomotiva mirno puhće – kao da uopšte i nije
rat.
U čekaonici su, razume se, proslavljali. Oko raznobojnih
stolova skupljenih na brzinu, sa običnom hranom ali sa
znatnom količinom boca, pirovali su oficiri. Kad su
Varja i Gridnjov ušli, upravo svi behu grmnuli „Ura”
podigavši čaše i okrenuvši se stolu za kojim je sedeo
komandant. Generalov znameniti beli koporan bio je u
oštrom kontrastu sa crnim armijskim i sivim kozačkim
mundirima. Osim samog Soboljeva, za počasnim stolom
sedeli su viši oficiri (od njih je Varja poznavala samo
Perepjolkina i D’Evrea). Sva lica su bila vesela, crvena
– izgleda da slave već dugo.
– Varvara Andrejevna! – povika Ahilej, poskočivši. –
Srećan sam što ste našli za shodno da dođete. „Ura”,
gospodo, u čast jedine dame.
Svi su ustali i grmnuli tako zaglušujuće da se Varja
uplašila. Nikada je nisu pozdravljali na tako buran
način. Možda nije trebalo da se odazove pozivu?
Baronica Vrejska, načelnica pokretnog lazareta, s čijim
je personalom Varja stanovala, upozoravala je svoje
štićenice:
– Mesdames, klonite se što dalje od muškaraca kad ih
разгорячены боем или, того пуще, победой. В них
просыпается атавистическая дикость, и любой
мужчина, хоть бы даже выпускник Пажеского корпуса,
на время превращается в варвара. Дайте им побыть в
мужской компании, поостыть, и тогда они снова
примут цивилизованный облик, станут
контролируемы.
Впрочем, ничего особенно дикого кроме
преувеличенной галантности и чрезмерно громких
голосов Варя в соседях по столу не заметила. Посадили
ее на самое почетное место – справа от Соболева. С
другой стороны оказался д'Эвре.
Выпив шампанского и немного успокоившись, она
спросила:
– Мишель, скажите, что это там за поезд? Я уже не
помню, когда в последний раз видела, чтоб паровоз
стоял на рельсах, а не валялся под откосом.
– Так вы ничего не знаете! – вскричал молодой
полковник, сидевший с края стола. – Война
закончилась! Сегодня из Константинополя прибыли
парламентеры! По железной дороге, как в мирное
время!
– И сколько их, парламентеров? – удивилась Варя. –
Целый состав?
– Нет, Варенька, – пояснил Соболев. – Парламентеров
только двое. Но турки так испугались падения
Адрианополя, что, не желая терять ни минуты, просто
прицепили штабной вагон к обычному поезду. Без
пассажиров, разумеется.
– А где парламентеры?
– Отправил в экипажах к великому князю. Дорога-то
дальше взорвана.
– Ах, сто лет не ездила по железной дороге, –
мечтательно вздохнула она. – Откинуться на мягкое
сиденье, раскрыть книжку, попить горячего чаю… За
окном мелькают телеграфные столбы, колеса стучат…
– Я бы вас прокатил, – сказал Соболев, – да жаль
маршрут ограничен. Отсюда только в maršruta je ograničena. Odavde se može samo u
Константинополь.
– Господа, господа! – воскликнул д'Эвре. – Пгекасная
идея! La guerre est en fait fini , тугки не стгеляют! А на
паговозе, между пгочим, тугецкий флаг! Не пгоехаться
ли до Сан-Стефано и обгатно? Aller et retour , a,
Мишель? – Он окончательно перешел на французский,
все более распаляясь. – Мадемуазель Барбара
прокатится в мягком вагоне, я напишу шикарный
репортаж, а с нами съездит кто-нибудь из штабных
офицеров и посмотрит на турецкие тылы. Ей-богу,
Мишель, пройдет как по маслу! До Сан-Стефано и
обратно! Им и в голову не придет! А если и придет,
стрелять все равно не посмеют – ведь у вас их
парламентеры! Мишель, из Сан-Стефано огни
Константинополя, как на ладони! Там загородные
виллы турецких везиров! Ах, какой шанс!
– Безответственность и авантюризм, – отрезал
подполковник Перепелкин. – Надеюсь, Михаил
razjari boj ili, još gore, pobeda. U njima se budi
atavističko divljaštvo i svaki muškarac, pa bio on i
vaspitanik Paževskog korpusa, privremeno se pretvara u
varvarina. Pustite ih neka budu neko vreme u muškom
društvu, neka se ohlade, i posle će ponovo zadobiti
civilizovani oblik, moći će da se kontrolišu.
Kod suseda za stolom Varja ipak nije primetila ništa
naročito divljačko, samo preuveličana galantnost i
prejaki glasovi. Posadili su je na najpočasnije mesto –
desno od Soboljeva. S druge strane našao se D’Evre.
Pošto je popila šampanjca i malo se smirila, ona zapita:
– Mišel, recite mi kakav je ono voz? Više i ne pamtim
kada sam poslednji put videla lokomotivu na šinama, a
ne izvrnutu na nasipu.
– Pa vi ništa ne znate! – povika mladi pukovnik koji je
sedeo na kraju stola. – Rat je završen! Danas su iz
Konstantinopolja došli pregovarači! Železničkom
prugom, kao u mirno doba!
– I koliko ih ima, tih pregovarača? – začudi se Varja. –
Čitava kompozicija?
– Ne, Varenjka, – objasni Soboljev – samo su dva
pregovarača. Ali su se Turci tako uplašili pada
Adrianopolja da su, ne želeći ni minut da izgube,
jednostavno prikačili štabni vagon uz običan voz. Bez
putnika, razume se.
– A gde su pregovarači?
– Poslao sam ih kočijama velikom knezu. Jer pruga je
dalje dignuta u vazduh.
– Ah, sto godina se nisam vozila vozom – sanjalački
uzdahnu ona. – Zavališ se na mekom sedištu, otvoriš
knjigu, ispijaš vreo čaj... Iza prozora promiču telegrafski
stubovi, točkovi kloparaju...
– Ja bih vas provozao – reče Soboljev – ali, nažalost,
Konstantinopolj.
– Gospodo, gospodo! – povika D’Evre. – Predivna
ideja! La guerre est en fait fini,20 Tugci ne pucaju! A na
lokomotivi je, zag ne, turska zastava! Zag ne bismo
mogli da se provozamo do San Stefana i obratno? Aller
et retour,”21 a, Mišel? – On najzad sasvim pređe na
francuski, sve se više zagrevajući. – Madmazel Barbara
će se provozati u tapaciranom vagonu, ja ću napisati
bogatu reportažu, a s nama će se provozati neko od
štapskih oficira i osmotriće tursku pozadinu. Tako mi
boga, Mišel, proći će kao podmazano! Do San Stefana i
nazad! Njima ni na pamet neće pasti! A ako i padne,
svejedno neće smeti da pucaju – jer kod vas su njihovi
pregovarači! Mišel, iz San Stefana svetlosti
Konstantinopolja su – kao na dlanu! Tu se nalaze
prigradske vile turskih vezira! Ah, kakva šansa!
– Neodgovornost i avanturizam – odseče potpukovnik
Perepjolkin. – Nadam se, Mihaile Dmitrijeviču, da ćete
Дмитриевич, у вас хватит благоразумия не
соблазниться.
Сухой, неприятный человек Еремей Перепелкин. По
правде говоря, за минувшие месяцы Варя успела
проникнуться к нему живейшей неприязнью, хоть и
принимала на веру якобы непревзойденные деловые
качества Соболевского начальника штаба. Еще бы он
не усердствовал! Шутка ли – меньше чем за полгода из
капитанов в подполковники скакнул, да еще «Георгия»
сорвал, анненскую шашку за боевое ранение. И все
благодаря Мишелю. А смотрит волком, как будто Варя
у него что-нибудь украла. Впрочем понятно – ревнует,
хочет, чтоб Ахиллес ему одному принадлежал. Как
там, интересно, у Еремея Ионовича по части
казанзакинского греха? Однажды в разговоре с
Соболевым она даже позволила себе ехидный намек на
эту тематику – Мишель так хохотал, что даже
закашлялся.
Однако на сей раз противный Перепелкин был
абсолютно прав. «Прекрасная идея» Шарля показалась
Варе сущей дикостью. Впрочем, у пирующих
вздорный прожект получил полную поддержку: один
казачий полковник даже хлопнул француза по спине и
назвал «отчаянной башкой». Соболев улыбался, но
пока молчал.
– Пустите меня, Михаил Дмитриевич, – попросил
бравый кавалерийский генерал (кажется, его фамилия
была Струков). – Посажу по вагонам своих казачков,
прокатимся с ветерком. Глядишь, еще какого-нибудь
пашу в плен захватим. А что, имеем право! Приказа о
прекращении военных действий пока не поступало.
Соболев взглянул на Варю, и она заметила, что глаза
его засветились каким-то особенным блеском.
– Э нет, Струков. Хватит с вас Адрианополя. –
Ахиллес хищно улыбнулся и повысил голос. –
Слушайте мой приказ, господа! – В зале тут же стало
очень тихо. – Я переношу свой командный пункт в
Сан-Стефано! Третий егерский батальон посадить по
вагонам. Пусть набьются, как селедки в бочку, но чтоб
все до одного влезли. В штабном вагоне поеду сам.
Затем поезд немедленно вернется в Адрианополь за
подкреплениями и будет курсировать по маршруту
безостановочно. Завтра к полудню у меня будет целый
полк. Ваша задача, Струков, – прибыть туда же с
кавалерией не позднее завтрашнего вечера. Пока же
мне хватит батальона. По разведывательным
донесениям, боеспособных турецких войск впереди
нет – только султанская гвардия в самом
Константинополе, а ее дело – охранять Абдул-Гамида.
– Не турок надо опасаться, ваше превосходительство, –
скрипучим голосом сказал Перепелкин. – Турки вас,
предположим, не тронут – выдохлись. Но вот
главнокомандующий по головке не погладит.
– А это еще не факт, Еремей Ионович, – хитро
прищурился Соболев. – Все знают, что Ак-паша
сумасброд, на сие многое списать можно. В то же
imati dovoljno razboritosti, da se nećete sablazniti.
Suv, neprijatan čovek je Jeremej Perepjolkin. Istinu
govoreći, tokom minulih meseci Varja je stigla da oseti
pravo neprijateljstvo prema njemu, iako je verovala na
reč u, kako kažu, neprevaziđene radne sposobnosti
načelnika Soboljevljevog štaba. A kako i da ne bude
revnostan! Zar je šala – za manje od pola godine od
kapetana skočio je u potpukovnike, pa je još i „georgija”
ubrao, i anjensku sablju za ranu u bici. I sve zahvaljujući
Mišelu. A gleda kao vuk, kao da mu je Varja nešto
ukrala. Uostalom, i razumljivo je – ljubomoran je, hteo
bi da Ahilej pripada samo njemu. A interesantno je –
kako li stoje stvari s Jeremejem Jonovičem kad je u
pitanju kazanzakijevski greh? Jednom, ona je u
razgovoru sa Soboljevim čak dopustila sebi otrovnu
aluziju na tu temu – Mišel se toliko kikotao da se čak
zakašljao.
Ipak, ovom prilikom je odvratni Perepjolkin bio potpuno
u pravu. Šarlova „predivna ideja” učinila se Varji
pravom besmislicom. Među onima, pak, koji su pirovali,
ludi projekat dobio je punu podršku: jedan kozački
pukovnik je čak potapšao Francuza no leđima i nazvao
ga „ludo odvažnom glavom”. Soboljev se smešio, ali je
zasad ćutao.
– Dozvolite, Mihaile Dmitrijeviču, – zamoli odvažni
konjički general (čini se da mu je prezime Strukov) – da
rasporedim no vagonima svoje kozake, da se provozamo
uz vetar. Kad pogledaš, još i kakvog pašu možemo da
zarobimo. Pa šta, imamo pravo! Naredba da se prekinu
ratna dejstva zasad još nije stigla.
Soboljev baci pogled na Varju i ona primeti da mu je u
očima zasvetleo nekakav poseban sjaj.
– E, ne, Strukove. Od vas je dosta i Adrianopolj. –
Ahilej se nezasito osmehnu i podiže glas. – Slušajte
moje naređenje, gospodo! – U sali odmah postade
veoma tiho. – Premeštam svoj komandni punkt u San
Stefano! Treći lovački bataljon ukrcati u vagone. Neka
se sabiju kao sardine, ali da uđu svi do poslednjeg. A ja
ću biti u štabnom vagonu. Zatim će se voz odmah vratiti
u Adrianopolj, no pojačanje, i neprekidno će se kretati
tom maršrutom. Sutra do podneva imaću kompletiran
puk. Strukove, vaš je zadatak da tamo stignete s
konjicom najkasnije sutra uveče. A zasad mi je dovoljan
bataljon. Prema izveštajima izvidnica, turske vojske
ispred nas nema – samo sultanova garda u samom
Konstantinopolju, a njen je posao da čuva Abdul-
Hamida.
– Ne treba se bojati Turaka, vaše prevashodstvo –
škripavim glasom reče Perepjolkin. – Turci vas,
pretpostavimo, neće dirati. Iscrpljeni su, ali,
glavnokomandujući vas neće pomilovati no glavi.
– A, to se još ne zna, Jeremeju Jonoviču – lukavo
zažmirka Soboljev. – Svi znaju da je Ali-paša sulud, na
to mu se mnogo toga može odbiti. U isto vreme, izveštaj
время известие о занятии константинопольского
пригорода, поступившее в самый разгар переговоров,
может оказаться его императорскому высочеству очень
даже кстати. Вслух выбранят, а втихую спасибо
скажут. Уж не раз бывало. И извольте-ка не
дискутировать после отдания приказа.
– Absolument! – восхищенно покачал головой д'Эвре. –
Un tour de genie, Michel! Получается, что моя идея
была не самая пгек'асная. Гепогтаж будет лучше, чем я
думал.
Соболев поднялся, церемонно предложил Варе руку:
– Не угодно ли взглянуть на огни Константинополя,
Варвара Андреевна?
Состав несся сквозь тьму быстро, Варя едва успевала
прочесть названия станций: Бабаэски, Люлебургаз,
Чорлу. Станции как станции – такие же, как где-
нибудь на Тамбовщине, только не желтые, а белые.
Огоньки, стройные силуэты кипарисов, один раз
сквозь железное кружево моста блеснула лунная
полоса реки.
Вагон был удобный, с плюшевыми диванами, с
большим столом красного дерева. Конвойцы и белая
соболевская кобыла Гульнора расположились в отсеке
для свиты. Оттуда то и дело доносилось ржание –
Гульнора все не могла успокоиться после нервного
процесса погрузки. В салоне ехали сам генерал, Варя,
д'Эвре и несколько офицеров, в том числе и Митя
Гриднев, мирно спавший в углу. Офицеры толпились
вокруг Перепелкина, отмечавшего по карте
продвижение поезда, и курили, корреспондент писал
что-то в блокноте, а Варя с Соболевым стояли поодаль,
у окна, и вели непростой разговор.
–… Я думал, это любовь, – вполголоса исповедывался
Мишель, вроде бы глядя в черноту за окном, но Варя-
то знала, что на самом деле он смотрит на ее
отражение в стекле. – Впрочем, не стану вам врать.
Про любовь не думал. Моя главная страсть –
честолюбие, все остальное потом. Так уж устроен. Но
честолюбие не грех, если устремлено к высокой цели.
Я верю в звезду и судьбу, Варвара Андреевна. Звезда у
меня яркая, а судьба особенная. Это я сердцем
чувствую. Еще когда юнкером был…
– Вы про жену начали рассказывать, – мягко вернула
его Варя к интересному.
– Ах да. Женился из честолюбия, каюсь. Ошибку
совершил. Из честолюбия можно под пули лезть,
жениться – ни в коем случае. Ведь как сложилось?
Вернулся из Туркестана. Первые лучи славы, но все
равно – выскочка, парвеню, черная кость. Дед из
нижних чинов выслужился. А тут княжна Титова. Род
от Рюрика. Прямиком из гарнизона – да в высшее
общество. Как не соблазниться?
Соболев говорил отрывисто, горько и, кажется,
искренне. Варя искренность оценила. И еще, конечно,
догадывалась, к чему дело идет. Могла бы вовремя
остановить, увести разговор в сторону, но не хватило
o zauzimanju okoline Konstantinopolja, koji stigne u
jeku pregovora, njegovom imperatorskom visočanstvu
čak može ispasti i dobrodošao. Naglas će me izgrditi, a
u sebi će reći hvala. Pa kol’ko je puta bilo tako. I
izvolite ne diskutovati posle datog naređenja.
– Absolument! – ushićeno zavrte glavom D’Evre. – Un
tour de genie, Michel!22 Ispada da moja ideja nije bila
najvaljanija. Reportaža će biti bolja nego što sam mislio.
Soboljev se podiže, ceremonijalno pruži Varji ruku:
– Da li biste izvoleli baciti pogled na svetlosti
Konstantinopolja, Varvara Andrejevna?
Kompozicija je jurila kroz tamu, Varja je jedva stizala
da pročita nazive stanica: Babaeski, Luleburgaz,
Čorgaz. Stanice kao stanice – iste kao one negde oko
Tambova, samo nisu žute već bele. Svetla, vitke siluete
čempresa, jednom je kroz metalnu gvozdenu čipku
mosta blesnula traka reke obasjana mesečinom.
Vagon je bio udoban, s plišanim sedištima, s velikim
stolom od mahagonija. Stražari i bela Soboljevljeva
kobila Guljnora smestili su se u odeljku za pratnju.
Odatle se čas po čas čulo rzanje – Guljnora se nikako
nije mogla smiriti još od ukrcavanja, koje ju je
unervozilo. U salonu su bili sam general, Varja, D’Evre
i nekoliko oficira, među kojima i Mića Gridnjov, koji je
mirno spavao u uglu. Oficiri su se okupili oko
Perepjolkina koji je označavao na karti kretanje voza, i
pušili; dopisnik je nešto zapisivao u beležnici, a Varja i
Soboljev su stajali podalje, pored prozora, i vodili
ozbiljan razgovor.
– ...Mislio sam da je to ljubav – polušapatom se
ispovedao Mišel, tobože gledajući u tamu iza prozora,
ali Varja je znala da zapravo gleda u njen odraz na
staklu. – Uostalom, neću vas lagati. O ljubavi nisam
mislio. Moja glavna strast je – častoljublje, sve ostalo
dolazi posle toga. Tako sam sazdan. Ali častoljublje nije
greh ako je usmereno ka visokom cilju. Ja verujem u
zvezdu i u sudbinu, Varvara Andrejevna. Moja zvezda
je jarka, a sudbina posebna. To srcem osećam. Još kad
sam bio junker...
– Počeli ste da govorite o ženi – blago ga vrati Varja na
ono što je interesantno.
– Ah, da. Oženio sam se iz častoljublja, priznajem.
Pogrešio sam. Iz častoljublja se može istrčavati pred
metak, ali ženiti se – nikako. Jer, šta je ispalo? Vratio
sam se bio iz Turkestana. Prvi zraci slave, ali svejedno –
skorojević, parveni, plebejac. Moj deda je krenuo od
nižih činova. A ovamo kneginja Titova. Iz Rjurikove
loze. Pravo iz garnizona – pa u najviše društvo. Kako da
se čovek ne sablazni?
Soboljev je govorio isprekidano, s gorčinom i, izgleda,
iskreno. Varja je cenila iskrenost. I uz to se, naravno,
dosećala kuda sve ovo vodi. Mogla bi da ga prekine na
vreme, da skrene razgovor na drugo šta, ali nije imala
характера. А у кого бы хватило? srca. A ko bi imao?
– Очень скоро я понял, что в высшем обществе мне – Vrlo brzo sam shvatio da u visokom društvu nemam
делать нечего. Климат не для моего организма. Так и šta da tražim. Nije to klima za moj organizam. Tako
жили – я в походах, она в столице. Кончится война, smo i živeli – ja u ratu, a ona u prestonici. Čim se završi
потребую развода. Могу себе позволить, заслужил. И rat, zatražiću razvod. Mogu to sebi da dozvolim,
никто не осудит – как-никак герой. – Соболев лукаво zaslužio sam. I niko me neće osuđivati – obrni-okreni,
улыбнулся. – Так что скажете, Варенька? nekakav sam junak. – Soboljev se lukavo osmehnu. –
Dakle, šta kažete, Varenjka?
– О чем? – с невинным видом спросила она. Проклятая – O čemu? – s nevinim izgledom zapita ona. Prokleta
кокетливая натура так и пела. Вроде бы и ни к чему это koketna priroda cveta. Jasno je da ne vodi ničemu ova
признание, одни осложнения от него, а все равно – izjava, same komplikacije od nje, a opet je – praznik.
праздник.
– Разводиться мне или нет? – Da se razvodim ili ne?
– Это уж вы сами решайте. (Вот сейчас, сейчас скажет – To ćete već sami odlučiti. (Evo sada, sada će
те самые слова). Соболев тяжко вздохнул и – головой в izgovoriti one reči.) Soboljev teško uzdahnu i – pravo
омут: glavom u vir:
– Я давно на вас заглядываюсь. Вы умная, искренняя, – Odavno ste mi zapali za oko. Pametni ste, iskreni,
смелая, с характером. Именно такая спутница мне hrabri, karakterni. Upravo takva saputnica mi je
нужна. С вами я стал бы еще сильнее. Да и вы не potrebna. Uz vas bih postao još jači. A ni vi ne biste
пожалели бы, клянусь… В общем, Варвара Андреевна, zažalili, kunem vam se... Ukratko, Varvara Andrejevna,
считайте, что я делаю вам официальное… smatrajte da vas i zvanično...
– Ваше превосходительство! – крикнул Перепелкин, – Vaše prevashodstvo! – povika Perepjolkin, dabogda u
чтоб ему под землю провалиться. – Сан-Стефано! zemlju propao. – San Stefano! Da se iskrcavamo?
Выгружаемся?
Операция прошла без сучка без задоринки. Разоружили Operacija je tekla kao no loju. Razoružali su ošamućene
ошалевшую охрану станции (смешно сказать – čuvare stanice (smešno je to i reći – šestorica sanjivih
шестеро сонных солдат), рассыпались по городку vojnika), raspršili se po gradiću u vodovima.
взводными командами.
Пока с улиц доносилась редкая перестрелка, Соболев Dok je s ulice dopirala retka unakrsna pucnjava,
ждал на станции. Все закончилось в полчаса. Потери – Soboljev je čekao na stanici. Sve je bilo gotovo za pola
один легко раненный, да и того, похоже, свои по sata. Gubici – jedan lako ranjen, a i njega su, izgleda,
ошибке задели. svoji okrznuli, greškom.
Генерал наскоро осмотрел освещенный газовыми General je na brzinu osmotrio centar gradića osvetljen
фонарями центр городка – чуть дальше начинался fenjerima na gas – nešto dalje otpočinjao je tamni
темный лабиринт кривых улочек, и туда соваться lavirint zavojitih uličica i zavlačiti se tamo nije imalo
смысла не было. В качестве резиденции и оплота smisla. Kao rezidenciju i odbrambeni bedem (za slučaj
обороны (на случай неприятностей) Соболев выбрал neprijatnosti) Soboljev je izabrao masivno zdanje filijale
массивное здание филиала Османо-Османского банка. Osmano-Osmanske banke. Jedna četa se razmestila
Одна из рот разместилась непосредственно у стен и neposredno uza zidove i unutra, druga je ostala na
внутри, вторая осталась на станции, третья stanici, treća se rasporedila da patrolira no okolnim
распределилась дозорами по окрестным улицам. Поезд ulicama. Voz je odmah odjurio natrag – no pojačanje.
немедленно укатил обратно – за подкреплениями.
Сообщить по телеграфу в штаб верховного о захвате Nisu uspevali da jave telegrafom u vrhovni štab da je
Сан-Стефано не удалось – линия молчала. Видно, zauzet San Stefano – linija je ćutala. Turci su se,
турки постарались. očigledno, potrudili.
– Второй батальон прибудет не позже полудня, – – Drugi bataljon stići će najkasnije u podne – reče
сказал Соболев. – Пока ничего интересного не Soboljev. – Zasad se ne može predvideti ništa
предвидится. Будем любоваться огнями Цареграда и zanimljivo. Uživaćemo u svetlostima Carigrada i
коротать время за приятной беседой. prekraćivati vreme ugodnim razgovorom.
Временный штаб устроили на третьем этаже, в Privremeni štab organizovali su na drugom spratu, u
директорском кабинете. Во-первых, из окон, direktorovom kabinetu. Pre svega, kroz prozor su se
действительно, было видно далекие огоньки турецкой doista videla udaljena svetla turske prestonice, a zatim –
столицы, а во-вторых, прямо из кабинета стальная direktno iz kabineta čelična vrata vodila su u trezor
дверь вела в банковское хранилище. На чугунных banke gde su na gvozdenim policama, u pravilnim
полках ровными рядами стояли мешки с сургучными nizovima, bile poređane vrećice zatvorene voštanim
печатями. Д'Эвре прочитал арабскую вязь, сказал, что pečatima. D’Evre je pročitao arapsku ligaturu, rekao da
в каждом мешке по сто тысяч лир.
– А говорят, Турция обанкротилась, – удивился Митя.
– Тут же миллионы!
– Именно поэтому обоснуемся в кабинете, – решил
Соболев. – Целее будут. Меня один раз уже обвиняли в
похищении ханской казны. Хватит.
Дверь в хранилище осталась приоткрытой, и про
миллионы никто не вспоминал. Со станции в
приемную перенесли телеграфный аппарат, провод
протянули прямо через площадь. Раз в пятнадцать
минут Варя пробовала связаться хотя бы с
Адрианополем, но аппарат признаков жизни не
подавал.
Явилась депутация от местного купечества и
духовенства, умоляла дома не грабить и мечети не
разорять, а лучше назначить контрибуцию – тысяч этак
в пятьдесят, больше бедным горожанам не собрать.
Когда глава депутации, толстый горбоносый турок в
сюртуке и феске, понял, что перед ним – сам
легендарный Ак-паша, сумма предлагаемой
контрибуции немедленно возросла вдвое.
Соболев успокоил туземцев, объяснил, что
контрибуцию взимать не уполномочен. Горбоносый
покосился на незапертую дверь в хранилище,
почтительно закатил глаза:
– Понимаю, эфенди. Сто тысяч лир для такого
большого человека – сущий пустяк.
Вести тут разносились быстро. Не прошло и двух
часов после ухода сан-стефанских просителей, а к Ак-
паше уже прибыла депутация греческих торговцев из
самого Константинополя. Эти контрибуции не
предлагали, но принесли «храбрым христианским
воинам» сладостей и вина. Говорили, что в городе
много православных, и просили не стрелять из пушек,
а если уж очень надо пострелять, то не по Пере, ибо
там магазины и склады с товаром, а по Галате, еще
лучше – по армянскому и еврейскому кварталам.
Попробовали всучить Соболеву золотую шашку с
драгоценными камнями, были выставлены за дверь и,
кажется, ушли успокоенные.
– Царьград! – взволнованно сказал Соболев, глядя в
окно на мерцающий огнями великий город. – Вечная
недостижимая мечта русских государей. Отсюда –
корень нашей веры и цивилизации. Здесь ключ ко
всему Средиземноморью. Как близко! Протяни руку и
возьми. Неужто опять уйдем не солоно хлебавши?
– Не может быть, ваше превосходительство! –
воскликнул Гриднев. – Государь не допустит!
– Эх, Митя. Поди, торгуются уже тыловые умники,
корчаковы да гнатьевы, виляют хвостом перед
англичанами. Не хватит у них пороху забрать то, что
принадлежит России по древнему праву, ох не хватит!
В 29-ом году Дибич остановился в Адрианополе,
нынче вот мы дошли до Сан-Стефано. Близок локоть, а
не укусишь. Я вижу великую, сильную Россию,
объединившую славянские земли от Архангельска до
je u svakoj vrećici no sto hiljada lira.
– A pričaju da je Turska bankrotirala – čudio se Mića
Gridnjov. – Pa ovde su milioni!
– Upravo stoga ćemo se smestiti u kabinetu – odluči
Soboljev. – Da ih sačuvamo. Mene su jednom već
okrivili za pljačkanje državne blagajne. Dosta je.
Vrata trezora ostala su odškrinuta, i na milione su
zaboravili. Sa stanice su preneli u čekaonicu telegrafski
aparat, kabl su prevukli pravo preko trga. Svakih
petnaestak minuta Varja je pokušavala da uspostavi
vezu makar s Adrianopoljem, ali aparat nije davao
znake života.
Pojavili su se izaslanici mesnih trgovaca i sveštenstva,
preklinjali da ne pljačkaju kuće i ne ruše džamije,
najbolje će biti da odrede kontribuciju – oko hiljadu i
pedeset, više siromašni građani ne mogu da sakupe. Kad
je vođa delegacije, debeli Turčin povijenog nosa, u
surtuku i sa fesom, shvatio da je pred njim lično
legendarni Ali-paša, suma predložene kontribucije je
istog trena duplirana.
Soboljev je umirio strance, objasnio da nije
opunomoćen da uzima kontribuciju. Orlovski nos je
iskosa pogledao nezatvorena vrata trezora, s
poštovanjem zakolutao očima:
– Razumem, efendijo. Sto hiljada lira za tako velikog
čoveka je prava sitnica.
Vesti su se ovde raznosile brzo. Nisu prošla ni dva sata
od odlaska sanstefanskih molilaca, a kod Ali-paše su
već stigli izaslanici grčkih trgovaca iz samog
Konstantinopolja. Ovi nisu nudili kontribuciju, već su
doneli „hrabrim hrišćanskim ratnicima” slatkiše i vino.
Rekli su da u gradu ima mnogo pravoslavnih i molili da
se ne puca iz topova, a ako već mora da se puca, onda
ne na Per, jer su tamo prodavnice i magacini s robom,
već na Galat, a još bolje – na jermenski i jevrejski kvart.
Pokušali su da utrape Soboljevu zlatnu sablju sa dragim
kamenjem, bili su stoga izbačeni napolje i, izgleda, otišli
umireni.
– Carigrad! – uzbuđeno reče Soboljev gledajući kroz
prozor prema velikom gradu u kome su svetlucale
svetiljke. – Večiti nedostižni san ruskih careva. Odavde
potiče koren naše vere i civilizacije. Ovde je ključ za
celo Sredozemno more. Kako je blizu! Da ispružiš ruku
i uzmeš. Nećemo valjda ponovo otići praznih ruku.
– Ne može biti, vaše prevashodstvo! – uzviknu
Gridnjov. – Car neće dozvoliti!
– Eh, Mićo! Sva je prilika da se pozadinski
pametnjakovići, korčakovi ili gnatjevi, već cenjkaju,
mašu repom pred Englezima. Neće imati dovoljno petlje
da uzmu ono što pripada Rusiji no drevnom pravu, o,
neće imati! Dibič se 29. godine zaustavio u
Adrianopolju, sad smo evo mi stigli do San Stefana.
Blizu je lakat, al’ ne možeš ga ugristi. Ja vidim veliku,
snažnu Rusiju, koja objedinjuje slovenske zemlje od
Царьграда и от Триеста до Владивостока! Лишь тогда Arhangelska do Carigrada i od Trsta do Vladivostoka!
Романовы выполнят свою историческую миссию и, Samo tada će Romanovi ispuniti svoju istorijsku misiju,
наконец, смогут от вечных войн перейти к i najzad moći da sa večitih ratova pređu na uređivanje
благоустройству своей многострадальной державы. А svoje napaćene zemlje. A ako se povučemo, to znači da
отступимся – значит, будут наши сыновья и внуки će i naši sinovi i unuci prolivati svoju i tuđu krv
снова проливать свою и чужую кровь, прорываясь к probijajući se prema carigradskim zidinama. Takav je
царьградским стенам. Таков уж крестный путь, već krsni put namenjen ruskom narodu!
уготованный народу русскому!
– Представляю, что сейчас творится в – Zamislite šta se sada zbiva u Konstantinopolju! –
Константинополе, – рассеянно произнес д'Эвре по- rasejano reče D’Evre na francuskom, takođe gledajući
французски, тоже глядя в окно. – Ак-паша в Сан- kroz prozor. – Ali-paša u San Stefanu! U dvoru panika,
Стефано! Во дворце паника, эвакуация гарема, бегают evakuacija harema, jure evnusi, tresu im se debele
евнухи, трясут жирными задами. Интересно, Абдул- zadnjice. Da mi je znati da li se Abdul-Hamid već
Гамид уже переправился на азиатский берег или нет? И prebacio na azijsku obalu ili nije? I nikome na pamet ne
никому в голову не придет, что вы, Мишель, явились pada da ste vi, Mišel, ovamo stigli sa svega jednim
сюда всего с одним батальоном. Если б это была игра в bataljonom. Kad bi to bila igra pokera, mogao bi da
покер, отличный мог бы получиться блеф, с полной ispadne odličan blef, s potpunom garancijom da će
гарантией, что противник бросит карты и спасует. protivnik baciti karte i povući se.
– Час от часу не легче? – всполошился Перепелкин. – – Svakog trenutka sve gore! – prepade se Perepjolkin. –
Михаил Дмитриевич, ваше превосходительство, да не Mihaile Aleksandroviču, vaše prevashodstvo, ama
слушайте вы его! Ведь погубите себя! И так уж залезли nemojte ga slušati! Ta sebe ćete uništiti! Ionako ste se
прямо волку в пасть! Бог с ним, с Абдул-Гамидом! već uvukli pravo vuku u čeljusti! Neka ga đavo nosi, tog
Abdul-Hamida!
Соболев и корреспондент посмотрели друг другу в Soboljev i novinar pogledaše jedan drugome u oči.
глаза.
– А что я, собственно, теряю? – Генерал с хрустом – A šta ja, zapravo, gubim? – General, uz puckanje
сжал пальцы в кулак. – Ну, не испугается султанская prstiju, steže pesnicu. – Pa, ako se ne uplaši sultanova
гвардия, встретит меня огнем – отойду обратно, только garda, ako me dočeka paljbom – povući ću se, i to je
и всего. Что, Шарль, сильна ли гвардия у Абдул- sve. Je li, Šarle, je li moćna garda Abdul-Hamidova?
Гамида?
– Гвардия хороша, да только Абдул-Гамид ее от себя – Garda je dobra, samo je Abdul-Hamid nikako neće
нипочем не отпустит. pustiti od sebe.
– Значит, преследовать не будут. Войти в город – Znači, neće me goniti. Ući u grad u koloni, s
колонной, с развернутым знаменем и барабанным razvijenom zastavom i uz udaranje u bubnjeve, ja –
боем, я – впереди, на Гульноре, – распаляясь, заходил napred, na Guljnori – sve više se zagrevajući, ushodao
по кабинету Соболев. – Пока не рассвело, чтоб не se Soboljev no kabinetu. – Dok još nije svanulo, da se
видно было, как нас мало. И к дворцу. Без единого ne bi videlo kako nas je malo. I – ka dvorcu. Bez
выстрела! Вынесут мне ключи от Константинополя? ijednog pucnja! Hoće li mi izneti ključeve od
Konstantinopolja?
– Непременно вынесут! – горячо воскликнул д'Эвре. – – Svakako će izneti! – vatreno uzviknu D’Evre. – I to će
И это уже будет полная капитуляция! već biti potpuna kapitulacija!
– Англичан поставить перед фактом! – рубил рукой – Engleze staviti pred svršen čin! – sekao je rukom
воздух генерал. – Пока очухаются, город уже русский, vazduh general. – Dok se osveste, grad je već ruski i
и турки капитулировали. А коли что сорвется – семь Turci su kapitulirali. A ako se nešto izjalovi – nek bude
бед, один ответ. Сан-Стефано захватывать мне тоже šta bude. Ni da osvajam San Stefano nisam imao ničije
никто не дозволял! dopuštenje!
– Это будет беспрецедентный финал! И подумать – To će biti finale bez presedana! I kad samo pomislim
только, я окажусь непосредственным свидетелем! – da bih se ja tu našao kao neposredni svedok! – uzbuđeno
взволнованно молвил журналист. kaza novinar.
– Не свидетелем, а участником, – хлопнул его по плечу – Ne svedok već učesnik! – potapša ga no ramenu
Соболев. Soboljev.
– Не пущу! – встал перед дверью Перепелкин. Вид у – Neću dozvoliti! – stade na vrata Perepjolkin. Imao je
него был отчаянный – карие глаза выпучены, на лбу izgled očajnika – tamne oči iskočile, na čelu kaplje
капли пота. – Как начальник штаба заявляю протест! znoja. – Kao načelnik štaba ulažem protest! Osvestite
Опомнитесь, ваше превосходительство! Ведь вы se, vaše prevashodstvo! Pa vi ste general svite njegovog
генерал свиты его величества, а не башибузук какой- veličanstva, niste neki tamo bašibozuk! Preklinjem vas!
нибудь! Заклинаю!
– Прочь, Перепелкин, надоели! – прикрикнул на
рационалиста грозный небожитель. – Когда Осман-
паша из Плевны на прорыв пошел, вы тоже
«заклинали» без приказа не выступать. Аж на коленки
бухнулись! А кто оказался прав? То-то! Вот увидите,
будут мне ключи от Царьграда!
– Как здорово! – воскликнул Митя. – Правда,
замечательно, Варвара Андреевна?
Варя промолчала, потому что не знала, замечательно
это или нет. От Соболевской лихости у нее
закружилась голова. И еще возникал вопрос: а ей-то
как быть? Маршировать под барабан с егерским
батальоном, держась за стремя Гульноры? Или
оставаться среди ночи во вражеском городе одной?
– Гриднев, оставляю тебе моих конвойцев, будешь
стеречь банк. Не то местные разворуют, а свалят на
Соболева, – сказал генерал.
– Ваше превосходительство! Михал Дмитрич! – взвыл
прапорщик. – Я тоже в Константинополь хочу!
– А кто будет Вагвагу Андгевну охганять? –
укоризненно прокартавил д'Эвре.
Соболев достал из кармана золотые часы, со звоном
откинул крышечку.
– Половина шестого. Часа через два – два с половиной
начнет светать. Эй, Гукмасов!
– Слушаю, ваше превосходительство! – влетел в
кабинет красавец-хорунжий.
– Собирай роты! Строить батальон в походную
колонну! Знамя и барабанщиков вперед! И песенников
тоже вперед! Пойдем красиво! Гульнору седлать!
Живо! В шесть ноль-ноль выступаем!
Ординарец стремглав выбежал, а Соболев сладко
потянулся и сказал:
– Ну-с, Варвара Андреевна, или стану героем почище
Бонапарта, или сложу, наконец, свою дурную голову.
– Не сложите, – ответила она, глядя на генерала с
искренним восхищением – уж до того он сейчас был
хорош, истинный Ахиллес.
– Тьфу-тьфу-тьфу, – суеверно поплевал Соболев.
– Еще не поздно одуматься! – встрепенулся
Перепелкин. – Позвольте, Михаил Дмитриевич, я
верну Гукмасова!
Он уж и шаг к выходу сделал, но в этот миг…
В этот миг с лестницы донесся грохот множества
сапог, дверь распахнулась и вошли двое: Лаврентий
Аркадьевич Мизинов и Фандорин.
– Эраст Петрович! – взвизгнула Варя и чуть не
бросилась ему на шею, да вовремя спохватилась.
Мизинов пробурчал:
– Ага, он здесь! Отлично!
– Ваше высокопревосходительство? – нахмурился
Соболев, видя, что за спинами вошедших синеют
жандармские мундиры. – Откуда вы здесь? Я, конечно,
допустил своеволие, однако арестовывать меня – это
уж чересчур.
– Sklonite se, Perepjolkine, dosadni ste! – podviknu
božanstvo na racionalistu. – Kada je Osman-paša krenuo
iz Plevne u proboj, vi ste me takođe „preklinjali” da ne
nastupam bez naredbe. Pa i na kolena ste pali! A šta se
pokazalo, ko je bio u pravu? Eto! Evo videćete, imaću
ključeve od Carigrada!
– Kako je dobro! – uzviknu Mića. – Je l’ da da je divno,
Varvara Andrejevna?
Varja oćuta, zato što nije znala da li je divno ili nije. Od
lude odvažnosti Soboljeva njoj se zavrtelo u glavi. A uz
to se postavljalo i pitanje: Šta će ona? Da maršira uz
bubanj s lovačkim bataljonom, držeći se za stremen
Guljnore? Ili da ostane sama, usred noći, u
neprijateljskom gradu?
– Gridnjove, tebi ću ostaviti moju stražu, čuvaćeš
banku. U protivnom, opljačkaće je meštani, a krivicu će
pripisati Soboljevu – reče general.
– Vaše prevashodstvo! Mihaile Dmitriču! – zavapi
zastavnik. – Ja bih takođe hteo u Konstantinopolj!
– A ko će braniti Varvaru Andrejevnu? – s prekorom
otkotrlja D’Evre.
Soboljev izvuče iz džepa zlatan sat, zvonko odiže
poklopčić.
– Pola šest. Za oko dva, dva i no sata počeće da sviće.
Ej, Gukmasove!
– Zapovedite, vaše prevashodstvo! – ulete u kabinet
lepotan – kozački barjaktar.
– Okupljaj čete! Da se bataljon postroji u marševsku
kolonu. Zastavu i bubnjare napred! Krenućemo lepo! Da
se osedla Guljnora! Hitro! U šest nula nula krećemo!
Ordonans strmoglavo istrča, a Soboljev se slatko proteže
i reče:
– E na, Varvara Andrejevna, ili ću postati junak veći od
Bonaparte, ili ću izgubiti, najzad, svoju ludu glavu.
– Nećete izgubiti – odgovori ona gledajući u generala s
iskreni ushićenjem – toliko je sada bio lep, pravi Ahilej.
– Tpu-tpu-tpu – sujeverno otpljucnu Soboljev.
– Još nije kasno da se predomislite! – trže se
Perepjolkin. – Dozvolite, Mihaile Dmitrijeviču, da
vratim Gukmasova!
On već i korak načini prema izlazu, ali u tom trenutku...
... U tom trenutku sa stepeništa se začu topot mnogih
čizama, vrata se otvoriše širom i uđoše dvojica:
Lavrentije Arkadjevič Mizinov i Fandorin.
– Eraste Petroviču! – ciknu Varja i zamalo mu se ne
obesi o vrat, ali se na vreme trže.
Mizinov promrmlja:
– Aha, on je tu! Odlično!
– Vaše visokoprevashodstvo? – namršti se Soboljev
opazivši iza leđa pridošlih plave žandarmske mundire. –
Otkud vi ovde? Ja sam, naravno, ispoljio samovolju, ali
ipak, da me hapsite – to je previše.
– Арестовывать вас? – удивился Мизинов. – С какой
стати? Еле пробился к вам на дрезинах с жандармской
полуротой. Телеграф не работает, дорога перерезана.
Трижды был обстрелян, потерял семерых. Шинель вот
пулей пробита. – Он показал дырявый рукав.
Вперед шагнул Эраст Петрович. За время отсутствия
он совсем не изменился, только одет был по-
цивильному, сущим франтом: цилиндр, плащ с
пелериной, крахмальный воротничок.
– Здравствуйте, Варвара Андреевна, – приветливо
сказал титулярный советник. – К-как у вас волосы
отрасли. Пожалуй, так все-таки лучше.
Соболеву слегка поклонился:
– Поздравляю с б-бриллиантовой шпагой, ваше
превосходительство. Это высокая честь.
Перепелкину просто кивнул, а напоследок обратился к
корреспонденту:
– Салям алейкум, Анвар-эфенди.
Глава тринадцатая,
в которой Фандорин произносит длинную речь
«Винер цайтунг» (Вена),
21(9) января 1878 г.
«… Соотношение сил между враждующими
сторонами на заключительном этапе войны таково,
что мы не можем более игнорировать опасность
панславянской экспансии, угрожающей южным
рубежам двуединой империи. Царь Александр и его
сателлиты Румыния, Сербия и Черногория
сконцентрировали 700-тысячный железный кулак,
оснащенный полутора тысячью пушек. И,
спрашивается, против кого? Против
деморализованной турецкой армии, которая по самым
оптимистическим подсчетам насчитывает на
сегодняшний день не более 120 тысяч голодных,
перепуганных солдат?
Не смешно, господа! Нужно быть страусом, чтобы
не видеть нависшую над всей просвещенной Европой
опасность. Промедление подобно смерти. Если мы
будем, сложа руки, сидеть и смотреть, как скифские
орды…»
Фандорин откинул с плеча плащ, и в его правой руке
тускло блеснул вороненой сталью маленький красивый
револьвер. В ту же секунду Мизинов щелкнул
пальцами, в кабинет вошли двое жандармов и
наставили на корреспондента карабины.
– Это что за балаган?! – гаркнул Соболев. – Какой еще
«салям-алейкум»? Какой еще «эфенди»?
Варя оглянулась на Шарля. Тот стоял у стены,
скрестив руки на груди, и смотрел на титулярного
советника с недоверчиво-насмешливой улыбкой.
– Эраст Петрович! – пролепетала Варя. – Но ведь вы
ездили за Маклафлином!
– Da vas hapsimo? – začudi se Mizinov. – Zbog čega?
Jedva sam se probio do vas na dresini, sa žandarmskom
polučetom. Telegraf ne radi, put je presečen. Tri puta su
osipali na nas paljbu, izgubio sam sedmoricu. Evo,
metak mi je probio šinjel. – On pokaza rupu na rukavu.
Napred iskorači Erast Petrovič. Za vreme odsustvovanja
nije se nimalo izmenio, samo je bio odeven civilno, kao
pravi kicoš: indar, plašt s pelerinom, uštirkan
okovratnik.
– Zdravi bili, Varvara Andrejevna – ljubazno reče
titularni savetnik. – K-kako vam je porasla kosa. Možda
je, ovako, ipak bolje.
Soboljevu se lako pokloni:
– Čestitam na s-sablji s brilijantima, vaše
prevashodstvo. To je visoka čast.
Perepjolkinu je jednostavno klimnuo glavom, na se
najzad obrati Dopisniku:
– Selam alejkum, Anvar-efendijo.
Glava trinaesta,
u kojoj Fandorin drži dug govor
Viner cajtung (Beč)
21 (9) januara 1878.
…Odnos snaga između zaraćenih zemalja u završnoj
etapi rata je takav da ne možemo više ignorisati
opasnost panslovenske ekspanzije, koja preti južnim
granicama dvojedine imperije. Car Aleksandar i
njegovi sateliti, Rumunija, Srbija i Crna Gora,
nagomilali su 700-hiljadnu gvozdenu pesnicu,
snabdevenu sa hiljadu i po topova. I postavlja se
pitanje: protiv koga? Protiv demoralisane turske armije
koja, po najoptimističkijim proračunima, u ovom
trenutku broji najviše 120 hiljada gladnih, prestrašenih
vojnika?
Nije smešno, gospodo! Treba biti noj pa ne videti
opasnost koja se nadnela nad svu prosvećenu Evropu.
Odugovlačenje je slično smrti. Ako budemo sedeli
skrštenih ruku i gledali kako skitske horde…
Fandorin strže s ramena ogrtač i u njegovoj desnoj ruci
slabo blesnu brunirani čelik lepog revolvera. Iste
sekunde Mizinov pucnu prstima, u kabinet uđoše dva
žandarma i uperiše karabine u novinara.
– Kakva je ovo lakrdija?! – dreknu Soboljev. – Kakav
sad „selam alejkum”? Kakav sad „efendija”?
Varja se okrete prema Šarlu. Ovaj je stajao pored zida
ruku prekrštenih na prsima i gledao u titularnog
savetnika s nepoverljivo-podsmešljivim osmehom.
– Eraste Petroviču! – promuca Varja. – Ali vi ste otišli
no Maklaflina!
– Варвара Андреевна, я ездил в Англию, однако вовсе
не за Маклафлином. Мне б-было ясно, что его там нет
и быть не может.
– Но вы ни словом не возразили, когда его
величество… – Варя осеклась, чуть не выболтав
государственный секрет.
– Мои д-доводы были бы голословны. А в Европу
наведаться все равно следовало.
– И что же вы там обнаружили?
– Как и следовало ожидать, происки английского
кабинета не при чем. Это первое. Да, в Лондоне нас не
любят. Да, готовятся к большой войне. Но убивать
гонцов и устраивать диверсии – это уж слишком.
Противоречит британскому спортивному духу. То же
мне сказал и граф Шувалов.
П-побывал в редакции «Дейли пост», убедился в
полной невиновности Маклафлина. Это второе. Д-
друзья и коллеги отзываются о Шеймасе как о
человеке прямом и бесхитростном, отрицательно
настроенном по отношению к британской политике и,
более того, чуть ли не связанном с ирландским
национальным движением. Агент коварного Дизраэли
из него никак не вырисовывается.
На обратном пути – все равно уж по д-дороге – я
заехал в Париж, где на некоторое время задержался.
Заглянул в редакцию «Ревю паризьен»…
Д'Эвре шевельнулся, и жандармы вскинули карабины,
готовые стрелять. Журналист выразительно покачал
головой и спрятал руки назад, под фалды дорожного
сюртука.
– Тут-то и выяснилось, – как ни в чем не бывало
продолжил Эраст Петрович, – что прославленного
Шарля д'Эвре в родной редакции никогда не видели.
Это третье. Он присылал свои блестящие статьи,
очерки и фельетоны по почте или телеграфом.
– Ну и что с того? – возмутился Соболев. – Шарль не
паркетный шаркун, он искатель приключений.
– И даже в б-большей степени, чем предполагает ваше
превосходительство. Я порылся в подшивках «Ревю
паризьен», и выяснились очень любопытные
совпадения. Первые публикации господина д'Эвре
присланы из Болгарии десять лет назад – как раз в ту
пору в Дунайском вилайете губернаторствовал
Мидхат-паша, при котором состоял секретарем
молодой чиновник Анвар. В 1868 году д'Эвре
присылает из Константинополя ряд блестящих
зарисовок о нравах султанского двора. Это период
первого взлета Мидхат-паши, когда он приглашен в
столицу руководить Государственным Советом. Год
спустя реформатора отправляют в почетную ссылку, в
далекое Междуречье, и бойкое перо талантливого
журналиста, как зачарованное перемещается из
Константинополя в Багдад. Три года (а именно столько
губернаторствовал в Ираке Мидхат-паша) д'Эвре
пишет о раскопках ассирийских городов, арабских
шейхах и Суэцком канале.
– Varvara Andrejevna, ja jesam otišao u Englesku, ali
uopšte ne po Maklaflina. Meni je b-bilo jasno da njega
tamo nema, niti ga može biti.
– Ali niste ni reč rekli kad je njegovo veličanstvo... –
Varja zape, zamalo ne izbrbljavši državnu tajnu.
– Moji argumenti ne bi mogli b-biti dokazani. A u
Evropu se svejedno moralo ići po informacije.
– I šta ste to tamo otkrili?
– Kao što se i moglo očekivati, nisu u pitanju rovarenja
engleskog kabineta. To je pod jedan. Jeste, u Londonu
nas ne vole. Jeste, spremaju se za veliki rat. Ali da
ubijaju glasonoše i da prave diverzije – to je već previše.
Ne ide uz britanski sportski duh. Isto to rekao mi je i
grof Šuvalov.
N-navraćao sam u redakciju Dejli posta, uverio se u
potpunu nevinost Maklaflinovu. To je pod dva. P-
prijatelji i kolege govore o Šejmasu kao o neposrednom
i prostodušnom čoveku koji ne podržava englesku
politiku i, štaviše, bezmalo da je povezan s irskim
nacionalnim pokretom. Nikako ne može da liči na
agenta lukavog Dizraelija.
U povratku – ionako mi je već b-bilo usput – svratio
sam u Pariz i u njemu se zadržao neko vreme. Skoknuo
sam do redakcije Revi parizjena...
D’Evre se pomeri i žandarmi podigoše zapete karabine.
Novinar izražajno zavrte glavom i sakri ruke natrag, pod
nabor kaputa.
– Eto, tu je i postalo jasno – nastavi Erast Petrovič kao
da se ništa nije desilo – da slavnog Šarla D’Evrea u
rođenoj redakciji nikad nisu videli. To je pod tri. On je
svoje sjajne članke, eseje i feljtone slao poštom ili
telegrafom.
– Pa šta onda? – usprotivi se Soboljev. – Šarl nije
salonski tip, on je avanturista.
– Čak u d-daleko većoj meri nego što pretpostavlja vaše
prevashodstvo. Malo sam kopao no godišnjim
kompletima Revi parizjena i ukazale su se veoma
zanimljive podudarnosti. Prve publikacije gospodina
D’Evrea poslate su iz Bugarske pre deset godina –
upravo u to vreme je u Dunavskom vilajetu gubernator
bio Midhat-paša, koji je za sekretara imao mladog
činovnika Anvara. Godine 1868. D’Evre upućuje iz
Konstantinopolja niz izvanrednih skica o životu na
sultanskom dvoru. To je period prvog uzleta Midhat-
paše, kada je pozvan u prestonicu da upravlja Državnim
savetom. Godinu dana kasnije, reformatora upućuju u
počasno izgnanstvo, u daleko Međurečje, i oštro pero
talentovanog novinara, kao začarano, premešta se iz
Konstantinopolja u Bagdad. Tri godine (a upravo toliko
je Midhat-paša bio gubernator u Iraku) D’Evre piše o
iskopinama asirskih gradova, o arapskim šeicima i o
Sueckom kanalu.
– Подтасовка! – сердито прервал говорившего
Соболев. – Шарль путешествовал по всему Востоку.
Он писал и из других мест, которые вы не упоминаете,
потому что они выбиваются из вашей гипотезы. В 73-
ем году, например, он был со мной в Хиве. Вместе
умирали от жажды, вместе плавились от зноя. И
никакого Мидхата там не было, господин следователь!
– А откуда он приехал в Среднюю Азию? – спросил
генерала Фандорин.
– Кажется, из Ирана.
– Полагаю, что не из Ирана, а из Ирака. В конце 1873
года газета печатает его лиричные этюды об Элладе.
Почему вдруг об Элладе? Да потому что патрона
нашего Анвара-эфенди в это время переводят в
Салоники. Кстати, Варвара Андреевна, помните
дивную новеллу про старые сапоги?
Варя кивнула, глядя на Фандорина, как зачарованная.
Тот явно нес нечто несусветное, но как уверенно,
красиво, властно! И заикаться совсем перестал.
– Там упомянуто кораблекрушение, произошедшее в
Термаикосском заливе в ноябре 1873 года. Между
прочим, на берегу этого залива расположен город
Салоники. Из той же статьи я понял, что в 1867 году
автор находился в Софии, а в 1871 году – в
Междуречье, ибо именно тогда арабские кочевники
вырезали британскую археологическую экспедицию
сэра Эндрю Уэйарда. После «Старых сапог» я стал
подозревать мсье д'Эвре уже всерьез, но своими
ловкими маневрами он не раз сбивал меня с толку… А
теперь, – Фандорин убрал револьвер в карман и
обернулся к Мизинову, – давайте подсчитаем ущерб,
нанесенный нам деятельностью господина Анвара.
Мсье д'Эвре присоединился к корпусу военных
корреспондентов в конце июня прошлого года. Это
был период победоносного наступления нашей армии.
Дунай преодолен, турецкая армия деморализована,
открыта дорога на Софию, а оттуда и на
Константинополь. Отряд генерала Гурко уже захватил
Шипкинский перевал, ключ к Большому балканскому
хребту. По сути дела война нами уже выиграна. Но что
происходит дальше? Из-за роковой путаницы с
шифровкой наша армия занимает никому не нужный
Никополь, а тем временем корпус Осман-паши
беспрепятственно входит в пустую Плевну, сорвав нам
все наступление. Вспомним обстоятельства той
загадочной истории. Шифровальщик Яблоков
совершает тяжкий проступок, оставив на столе
секретную депешу. Почему Яблоков это сделал?
Потому что его потрясла весть о неожиданном приезде
невесты, госпожи Суворовой.
Все взглянули на Варю, и она почувствовала себя чем-
то вроде вещественного доказательства.
– А кто сообщил Яблокову о приезда невесты?
Журналист д'Эвре. Когда обезумевший от радости
шифровальщик умчался прочь, достаточно было
– Štimovanje! – ljutito prekide govornika Soboljev. –
Šarl je putovao no čitavom Istoku. Pisao je i iz drugih
mesta, a njih ne spominjete jer se ne uklapaju u vašu
hipotezu. Na primer, 73. godine bio je sa mnom u Hivi.
Zajedno smo umirali od žeđi, zajedno se kupali u znoju.
I nikakvog Midhata tamo nije bilo, gospodine isledniče!
– A odakle je došao u Srednju Aziju? – upita Fandorin
generala.
– Mislim iz Irana.
– Pretpostavljam da nije iz Irana već iz Iraka. Krajem
1873. godine novine štampaju njegove lirske etide o
Heladi. Zašto odjednom o Heladi? Pa zato što
pokrovitelja našeg Anvar-efendije u to vreme prebacuju
u Solun. Uzgred, Varvara Andrejevna, sećate li se
čudesne novele o starim čizmama?
Varja potvrdno klimnu glavom gledajući u Fandorina
kao začarana. Ovaj je očigledno govorio nešto
nečuveno. ali kako sigurno, kako lepo, odlučno! I
potpuno je prestao da muca.
– Tamo je spomenut brodolom koji se desio u
Termaikoskom zalivu u novembru 1873. godine.
Između ostalog, na obali toga zaliva nalazi se grad
Solun. Iz istog tog članka shvatio sam da se 1867.
godine autor nalazio u Sofiji, a 1871 – u Međurečju, jer
su upravo tada arapski nomadi poklali britansku
arheološku ekspediciju sera Endrjua Vejarda. Posle
„Starih čizama” počeo sam već ozbiljno da sumnjam u
mesje D’Evrea, ali me je on, više puta, zbunio svojim
veštim manevrima... A sada – Fandorin skloni revolver i
okrenu se prema Mizinovu – dajte da sračunamo štetu
koja nam je naneta delatnošću gospodina Anvara. Mesje
D’Evre pridružio se korpusu ratnih dopisnika krajem
juna prošle godine. To je bio period pobedničkog
nastupanja naše armije. Dunav je savladan, turska
armija je demoralisana, otvoren je put prema Sofiji, a
odande i prema Koistantinopolju. Odred generala Gurka
već je zauzeo Šipkinski prevoj, ključ za Veliki balkanski
greben. Suštinski – za nas već dobijen rat. Ali šta se
dalje zbiva? Zbog sudbinske zbrke sa šifrovanom
porukom naša vojska zauzima nikom potreban Nikopolj,
a za to vreme korpus Osman-paše nesmetano ulazi u
pustu Plevnu, potpuno nam razbivši ofanzivu. Prisetimo
se okolnosti te zagonetne epizode. Šifrant Jabukov čini
težak prestup ostavivši na stolu tajnu depešu. Zašto je
Jabukov to učinio? Zato što ga je uzbudila vest o
neočekivanom dolasku verenice, gospođice Suvorove.
Svi pogledaše u Varju i ona se oseti kao da predstavlja
nekakav materijalni dokaz.
– A ko je Jabukovu javio za dolazak verenice? Novinar
D’Evre. Kad je šifrant, lud od radosti, odjurio, dovoljno
je bilo prepisati šifrovanu poruku, zamenivši u njoj
переписать шифровку, заменив в ней «Плевну» на
«Никополь». Наш армейский шифр, мягко говоря,
несложен. О предстоящем маневре русской армии
д'Эвре знал, потому что при нем я рассказал вам,
Михаил Дмитриевич, об Осман-паше. Припоминаете
кашу первую встречу?
– Соболев угрюмо кивнул.
– Далее вспомним историю с мифическим Али-беем, у
которого д'Эвре якобы брал интервью. Это «интервью»
обошлось нам в две тысячи убитых, и теперь русская
армия застряла под Плевной уже всерьез и надолго.
Рискованный трюк – Анвар неминуемо навлекал на
себя подозрение, но у него не было выхода. Ведь в
конце концов русские просто могли оставить против
Османа заслон, а главные силы двинуть дальше на юг.
Однако разгром первого штурма создал у нашего
командования преувеличенное представление об
опасности Плевны, и армия развернулась против
маленького болгарского городишки всей своей мощью.
– Погодите, Эраст Петрович, но ведь Али-бей
действительно существовал! – встрепенулась Варя. –
Его видели в Плевне наши лазутчики!
– К этому мы вернемся чуть позже. А сейчас вспомним
обстоятельства второй Плевны, вина за которую была
возложена нами на предательство румынского
полковника Лукана, выдавшего туркам нашу
диспозицию. Вы были правы, Лаврентий Аркадьевич, J
из записной книжки Лукана – это «журналист», да
только не Маклафлин, а д'Эвре. Румынского фата он
завербовал без особых трудностей – карточные долги и
непомерные амбиции сделали полковника легкой
добычей. А в Букареште д'Эвре ловко воспользовался
госпожой Суворовой, чтобы избавится от агента,
утратившего свою ценность и, наоборот, начавшего
представлять опасность. Кроме того, я допускаю, что у
Анвара возникла потребность повидаться с Осман-
пашой. Изгнание из армии – временное и с заранее
запланированной реабилитацией – давало ему такую
возможность. Французский корреспондент
отсутствовал месяц. И как раз в этот период наша
разведка донесла, что у турецкого командующего
имеется таинственный советник Али-бей. Этот самый
Али-бей нарочно помелькал в людных местах своей
приметной бородой. Должно быть, вы здорово
потешались над нами, господин шпион.
Д'Эвре не ответил. Он смотрел на титулярного
советника внимательно и, казалось, чего-то ждал.
– Появление в Плевне Али-бея понадобилось для того,
чтобы снять с журналиста д'Эвре подозрение за то
злополучное интервью. Впрочем, я не сомневаюсь, что
Анвар провел этот месяц с большой для себя пользой:
наверняка договорился с Осман-пашой о совместных
действиях на будущее, обзавелся надежной связью.
Ведь наша контрразведка не препятствовала
корреспондентам иметь в осажденном городе
собственных осведомителей. При желании Анвар-
„Plevnu” „Nikopoljem”. Naše vojne šifre, blago
govoreći, nisu preteške. O predstojećem manevru ruske
armije D’Evre je znao jer sam vam ja, Mihaile
Dmitrijeviču, u njegovom prisustvu ispričao o Osman-
paši. Sećate li se našeg prvog susreta?
Soboljev smrknuto klimnu glavom.
– Dalje, da se prisetimo epizode sa mitskim Ali-bejom,
koga je D’Evre tobože intervjuisao. Taj „intervju”
koštao nas je dve hiljade mrtvih, i sad je ruska armija
ukopana kod Plevne već ozbiljno i na dugo. Rizičan trik
– Anvar je neizbežno navlačio na sebe podozrenje, ali
nije imao izlaza. Jer, na kraju krajeva, Rusi su
jednostavno mogli da ostave zaštitne snage protiv
Osmana, a glavne snage da pokrenu dalje na jug. Ipak,
razbijanje prvog napada stvorilo je kod naše komande
predstavu o preuveličanoj opasnosti od Plevne, i armija
je nagrnula na malu bugarsku varoš svom snagom.
– Čekajte, Eraste Petroviču, ali Ali-bej je stvarno
postojao! – trže se Varja. – Videli su ga u Plevni naši
doušnici!
– Na to ćemo se vratiti malo kasnije. A sada da se
setimo okolnosti druge Plevne, za koju smo krivicu bili
svalili na izdaju rumunskog pukovnika Lukana, koji je
Turcima odao našu dispoziciju. Vi ste bili u pravu,
Lavrentije Arkadijeviču, J iz Lukanovog bloknota – to
jeste „novinar”, „žurnalist”, samo ne Maklaflin već
D’Evre. Rumunskog uobraženjaka on je zavrbovao bez
naročitih poteškoća – kartaški dugovi i prekomerne
ambicije učinili su pukovnika lakim plenom. A u
Bukureštu se vešto poslužio gospođom Suvogjovom da
bi se otarasio agenta koji više nije bio od koristi,
naprotiv – počinjao je da predstavlja opasnost. Osim
toga, pretpostavljam da je Anvar osetio potrebu da se
vidi s Osman-pašom. Izgnanstvo iz armije – privremeno
i s unapred planiranom rehabilitacijom – pružalo mu je
takvu mogućnost. Francuski dopisnik odsustvovao je
čitav mesec. I upravo u to vreme naša obaveštajna
služba je dojavila da turski komandant ima tajanstvenog
savetnika Ajli-beja. Taj isti Ali-bej se, sa svojom
upadljivom bradom, namerno pojavljivao tamo gde je
bilo dosta ljudi. Mora da ste nam se dobro narugali,
gospodine špijune.
D’Evre ne odgovori. Gledao je u titularnog savetnika
pažljivo i kao da je nešto iščekivao.
– Pojavljivanje Ali-beja u Plevni poslužilo je da se s
novinara D’Evrea otkloni podozrenje zbog onog
zlosrećnog intervjua. Uostalom, ne sumnjam da je
Anvar iskoristio taj mesec da za sebe izvuče debelu
korist: verovatno se dogovorio sa Osman-pašom o
zajedničkom budućem delovanju, obezbedio pouzdanu
vezu. Jer, naša kontraobaveštajna služba nije branila
dopisnicima da imaju u opkoljenom gradu sopstvene
informatore. Anvar-efendija mogao je, po želji, čak i na
эфенди мог даже на несколько дней наведаться в
Константинополь, ибо Плевна еще не была отрезана от
коммуникаций. Очень просто – добрался до Софии, а
там сел на поезд и назавтра в Стамбуле.
Третий штурм для Осман-паши был особенно опасен,
и прежде всего неожиданной атакой Михаила
Дмитриевича. Тут Анвару повезло, а нам нет. Подвела
роковая случайность – по пути в ставку ваш адъютант
Зуров проскакал мимо корреспондентов и крикнул, что
вы в Плевне. Анвар, разумеется, отлично понял и
значение этого сообщения, и то, зачем Зуров послан к
командованию. Нужно было выиграть время, дать
Осман-паше возможность перегруппироваться и
выбить Михаила Дмитриевича с его небольшим
отрядом из Плевны, пока не подошли подкрепления. И
Анвар снова рискует, импровизирует. Дерзко,
виртуозно, талантливо. И, как всегда, безжалостно.
Когда журналисты, узнав об успешном наступлении
южного фланга, наперегонки бросились к телеграфным
аппаратам, Анвар пустился в погоню за Зуровым и
Казанзаки. На своем знаменитом Ятагане он без труда
догнал их и, оказавшись в безлюдном месте, застрелил
обоих. Очевидно, в момент нападения он скакал между
Зуровым и Казанзаки, причем ротмистр был у него
справа, а жандарм слева. Анвар стреляет гусару в
левый висок – в упор, а в следующий миг посылает
пулю в лоб обернувшемуся на выстрел подполковнику.
Все это заняло не более секунды. Вокруг движутся
войска, но всадники едут по ложбине, их не видно, а
выстрелы в разгар канонады вряд ли могли обратить на
себя внимание. Труп Зурова убийца оставил на месте,
но вонзил ему в лопатку кинжал жандарма. То есть
сначала застрелил, потом пронзил клинком уже
мертвого, а не наоборот, как мы решили вначале. Цель
ясна – бросить подозрение на Казанзаки. Из тех же
соображений Анвар перевез тело подполковника в
близлежащий кустарник и инсценировал
самоубийство.
– А как же письмо? – вспомнила Варя. – От этого, как
его, ну Шалунишки?
– Великолепный ход, – признал Фандорин. –
Очевидно, турецкой разведке еще с тифлисских времен
было известно о противоестественных склонностях
Казанзаки. Полагаю, что Анвар-эфенди приглядывался
к подполковнику, не исключая возможности в
будущем прибегнуть к шантажу. Однако события
повернулись иначе, и полезная информация была
использована, чтобы сбить нас со следа. Анвар просто
взял чистый листок и наскоро сочинил карикатурное
гомосексуальное послание. Тут он перестарался, и мне
еще тогда письмо показалось подозрительным. Во-
первых, трудно поверить, чтобы грузинский князь до
такой степени скверно писал по-русски – уж
гимназию-то он, поди, закончил. А во-вторых, вы,
возможно, помните, как я спросил у Лаврентия
Аркадьевича про конверт и выяснилось, что листок
nekoliko dana da ode u Konstantinopolj, jer Plevna još
nije bila odsečena. Vrlo jednostavno – dospe do Sofije,
a tu sedne u voz i sutra je već u Stambolu.
Treći juriš za Osman-pašu je bio naročito opasan, i to
pre svega zbog neočekivanog napada Mihaila
Dmitrijeviča. Tu je Anvar imao sreće, a mi ne.
Izneverila je sudbinska slučajnost – na putu za štab vaš
ađutant Zurov progalopirao je pored novinara i
doviknuo da ste vi u Plevni! Anvar je, razume se,
odlično shvatio i značaj toga saopštenja i zbog čega je
Zurov poslat u komandu. Bilo je potrebno dobiti na
vremenu, dati Osman-paši mogućnost da izvrši
pregrupisavanje i da Mihaila Dmitrijeviča i njegov
neveliki odred izbaci iz Plevne pre nego što dođe
pojačanje. I Anvar ponovo rizikuje, improvizuje. Drsko,
virtuozno, talentovano. I kao uvek, nemilosrdno.
Dok su novinari, saznavši o uspešnom manevru južnoga
krila, Utrkujući se poleteli prema telegrafskim
aparatima, Anvar se dao u poteru za Zurovim i
Kazanzakijem. Na svom znamenitom Jataganu on ih je
bez muke stigao i, našavši se na mestu gde nije bilo
nikoga, ubio obojicu. Očigledno je u trenutku napada
jahao između Zurova i Kazanzakija, pri čemu mu se
konjički kapetan našao sa desne strane, a žandarm sa
leve. Anvar puca husaru u levu slepoočnicu izbliza, a
sledećeg trenutka ispaljuje metak u čelo potpukovniku,
koji se osvrnuo na pucanj. Sve to trajalo je ne više od
sekunde. Naokolo se kreće vojska, ali konjica jaše
uvalom, ne vidi se, a pucnji u jeku kanonade teško da su
mogli skrenuti na sebe pažnju. Zurovljev leš ubica nije
pomerio s mesta, ali mu je zario u lopaticu žandarmov
handžar. Dakle, najpre je pucao u njega a potom ga
mrtvog proburazio bodežom, a ne obrnuto, kako smo
pre mislili. Cilj je jasan – da se baci sumnja na
Kazanzakija. Iz istih razloga Anvar je prevukao
potpukovnikovo telo u obližnji šibljak i inscenirao
njegovo samoubistvo.
– A šta je sa pismom? – setila se Varja. – Od onoga,
kako ono beše, Vragolančeta?
– Veličanstven potez – priznade Fandorin. – Očigledno,
turska obaveštajna služba je još iz tifliskog perioda
znala za protivprirodne Kazanzakijeve sklonosti.
Pretpostavljam da je Anvar-efendija motrio na
potpukovnika, ne isključujući mogućnost da kasnije
pribegne uceni. Ipak, događaji su se okrenuli drugačije i
korisna informacija upotrebljena je da se zavara trag.
Anvar je jednostavno uzeo čisti list papira i na brzinu
sačinio karikaturalnu homoseksualnu poruku. Tu je
preterao, i meni je još onda pismo bilo sumnjivo. Kao
prvo, teško je poverovati da gruzijski knez toliko loše
piše na ruskom – pa gimnaziju je, valjda, završio. A kao
drugo, verovatno se sećate kako sam pitao Lavrentija
Arkadjeviča za koverat pa se ispostavilo da je hartija
bila u pokojnikovom džepu bez ikakve koverte. Onda je
neshvatljivo kako je mogla da se tako dobro očuva. Jer,
лежал в кармане покойного безо всякого конверта.
Тогда непонятно, как он мог сохранить такую
свежесть. Ведь Казанзаки должен был проносить его
при себе целый год!
– Все это прекрасно, – не утерпел Мизинов, – и вы мне
излагаете свои соображения уже во второй раз за
минувшие сутки, но я опять спрашиваю: почему вы
скрытничали? Почему не поделились сомнениями
раньше?
– Когда опровергаешь одну версию, нужно выдвинуть
другую, а она у меня никак не складывалась, – ответил
Эраст Петрович. – Слишком уж разнообразными
приемами пользовался оппонент. Стыдно признаться,
но какое-то время главным подозреваемым для меня
был господин Перепелкин.
– Еремей? – поразился Соболев и только развел
руками. – Ну, господа, это уже паранойя.
Перепелкин же несколько раз моргнул и нервно
расстегнул тугой воротник.
– Да, глупо, – согласился Фандорин. – Но господин
подполковник постоянно путался у нас под ногами.
Само его появление выглядело довольно
подозрительно: плен и чудодейственное освобождение,
неудачный выстрел в упор. Обычно башибузуки
стреляют метче. Потом история с шифровкой –
телеграмму с приказом идти на Никополь генералу
Криденеру передал именно Перепелкин. А кто подбил
доверчивого журналиста д'Эвре пробраться к туркам в
Плевну? А загадочная буква J? Ведь Еремея Ионовича
с легкой руки Зурова стали звать «Жеромом». Это с
одной стороны. А с другой, согласитесь, прикрытие у
Анвара-эфенди было просто идеальное. Я мог сколько
угодно строить логические выкладки, но стоило мне
посмотреть на Шарля д'Эвре, и все доводы
рассыпались в прах. Ну взгляните на этого человека. –
Фандорин показал на журналиста. Все посмотрели на
д'Эвре, а тот с преувеличенной скромностью
поклонился. – Можно ли поверить, что этот
обаятельный, остроумный, насквозь европейский
господин и коварный, жестокий шеф турецкой
секретной службы – одно лицо?
– Никогда и ни за что! – заявил Соболев. – Я и сейчас в
это не верю! Эраст Петрович удовлетворенно кивнул.
– Теперь история с Маклафлином и несостоявшимся
прорывом. Тут все было просто, никакого риска.
Подбросить доверчивому Шеймасу «сенсационную»
весть труда не составило. Информатор, которого он так
от нас скрывал и которым так гордился, наверняка
работал на вас, эфенди.
Варя вздрогнула, настолько покоробило ее это
обращение, адресованное Шарлю. Нет, что-то здесь не
так! Какой же он «эфенди»!
– Вы ловко сыграли на простодушии Маклафлина, а
также на его тщеславии. Он так завидовал блестящему
Шарлю д'Эвре, так мечтал его обойти! До сих пор ему
это удавалось только в шахматах, да и то не всегда, а
trebalo bi da ju je Kazanzaki nosio sa sobom čitavu
godinu!
– Sve je to divno – ne izdrža Mizinov – i vi mi svoje
rasuđivanje izlažete već drugi put u proteklom danu, ali
ja opet pitam: Zašto ste ćutali? Zašto ranije niste podelili
sa nama sumnje?
– Kad opovrgavaš jednu verziju, treba da istakneš
drugu, a ona mi se nikako nije sklapala – odgovori Erast
Petrovič. – Oponent se služio suviše raznovrsnim
metodama. Stid me je da priznam, ali izvesno vreme
najviše sam sumnjao na gospodina Perepjolkina.
– Jeremeja? – zapanji se Soboljev i samo raširi ruke. – E
na, gospodo, ovo je već paranoja.
Perepjolkin pak nekoliko puta zatrepta i nervozno
razvuče kruti okovratnik.
– Da, glupo je – složi se Fandorin. – Ali gospodin
potpukovnik nam se stalno motao ispred nogu. I samo
njegovo pojavljivanje izgledalo je prilično sumnjivo:
zarobljavanje i čudnovato oslobađanje, neuspeli pucanj
izbliza. Bašibozuci obično pucaju preciznije. Zatim
slučaj sa šifrovanjem – telegram s naredbom da se krene
na Nikopolj generalu Krideneru predao je upravo
Perepjolkin. A ko je podstakao poverljivog novinara
D’Evrea da se probije do Turaka, u Plevnu? A
zagonetno slovo J? Jer Jeremeja Jonoviča su, po Zurovu,
sklonom da lako prilepi nadimak, počeli da zovu
„Žerom”. To je s jedne strane. A s druge, složićete se,
način prikrivanja Anvar-efendije bio je prosto idealan.
Morao sam koliko god hoćete da gradim logičke nizove,
ali trebalo je samo da pogledam u Šarla d’Evrea i
zaključci bi se rasuli u prah. Ta pogledajte tog čoveka. –
Fandorin pokaza prema novinaru. Svi pogledaše u
D’Evrea, a ovaj se s preteranom skromnošću pokloni. –
Može li se poverovati da je ovaj šarmantni, duhoviti,
pravi evropski gospodin i podmukli, surovi šef turske
tajne službe – ista osoba?
– Nikada i nipošto! – izjavi Soboljev. – Ja ni sad u to ne
verujem! Erast Petrovič zadovoljno klimnu glavom.
– Sada o slučaju s Maklaflinom i nerealizovanim
probojem. Tu je sve bilo jednostavno, nema nikakvog
rizika. Natuknuti lakovernom Šejmasu „senzacionalnu”
vest nije bilo teško. Informator, kojega je tako skrivao
od nas, i kojim se ponosio, verovatno je radio za vas,
efendijo.
Varja zadrhta, toliko joj beše neugodno od tog obraćanja
upućenog Šarlu. Ne, ovde nešto nije u redu! Kakav je on
„efendija”!
– Vi ste vešto računali s Maklaflinovom
prostodušnošću, ali i s njegovom taštinom. On je tako
zavideo sjajnom Šarlu d’Evreu, tako je maštao da ga
prevaziđe! Do tog trenutka to mu je uspevalo samo u
тут такое фантастическое везение! Exclusive
information from most reliable sources ! И какая
information! За подобные сведения любой репортер
душу дьяволу продаст. Если б Маклафлин не встретил
по дороге Варвару Андреевну и не проболтался бы
ей… Осман опрокинул бы гренадерский корпус,
прорвал бы блокаду и отошел к Шипке. Тогда на
фронте сложилась бы патовая ситуация.
– Но если Маклафлин не шпион, то куда же он делся? –
спросила Варя.
– Вы помните рассказ Ганецкого о том, как
башибузуки напали на его штаб и почтенный генерал
еле успел унести ноги? Думаю, диверсантам был
нужен не Ганецкий, а Маклафлин. Его необходимо
было устранить, и он исчез. Бесследно. Скорее всего,
обманутый и оклеветанный ирландец лежит сейчас
где-нибудь на дне реки Вид с камнем на шее. Или,
возможно, башибузуки, следуя своей милой привычке,
изрубили его на куски.
Варя содрогнулась, вспомнив, как круглолицый
корреспондент уплетал пирожки с вареньем во время
их последней встречи. Жить ему оставалось всего пару
часов…
– Не жалко вам было бедного Маклафлина? –
поинтересовался Фандорин, но д'Эвре (или в самом
деле Анвар-эфенди?) изящным жестом предложил ему
продолжать, и вновь спрятал руку за спину.
Варя вспомнила, что согласно психологической науке,
спрятанные за спиной руки означают скрытность и
нежелание говорить правду. Возможно ли? Она
подошла к журналисту ближе, пытливо всматриваясь в
его лицо и пытаясь обнаружить в знакомых чертах что-
то чужое, страшное. Лицо было такое же как всегда,
разве что чуть бледнее. На Варю д'Эвре не смотрел.
– Прорыв не удался, но вы снова вышли сухим из
воды. Я очень торопился из Парижа сюда, к театру
боевых действий. Уже твердо знал, что вы – это вы, и
отлично понимал, насколько вы опасны.
– Могли бы отправить телеграмму, – проворчал
Мизинов.
– Какую, ваше высокопревосходительство?
«Журналист д'Эвре – Анвар-эфенди?» Вы бы решили,
что Фандорин сошел с ума. Вспомните, как долго мне
пришлось излагать вам доказательства – вы никак не
желали расставаться с версией об английских
происках. А генерал Соболев, как видите, и после моих
пространных объяснений все еще не убежден.
Соболев упрямо покачал головой:
– Мы дослушаем вас, Фандорин, а потом дадим
высказаться Шарлю. Разбирательство не может
состоять только из речи прокурора.
– Merci, Michel, – коротко улыбнулся д'Эвре. – Comme
dit l'autre, a friend in need is a friend indeed . Один вопгос
для monsieur procureur . Почему вам вообще взбгело в
голову меня подозгевать? Au commencement ?
Удовлетвогите мое любопытство.
šahu, na i to ne uvek, i odjednom – takav fantastičan
srećni slučaj! Exclusive information from most reliable
sources! I to kakva information! Za takve podatke svaki
reporter će dušu prodati đavolu. Da Maklaflin nije usput
sreo Varvaru Andrejevnu i da se nije izbrbljao... Osman
bi naterao u beg grenadirski korpus, probio bi blokadu i
primakao se Šipci. Tada bi se na frontu stvorila pat
situacija.
– Ali ako Maklaflin nije špijun, kud je onda nestao? –
upita Varja.
– Sećate li se šta je Ganecki pričao o tome kako su
bašibozuci napali njegov štab i uvaženi general je jedva
uspeo da iznese živu glavu? Mislim da diverzanti nisu
tražili Ganeckog već Maklaflina. Njega je neophodno
bilo ukloniti, i on je iščezao. Bez traga. Obmanuti i
oklevetani Irac sada najverovatnije leži negde na dnu
reke Vid s kamenom o vratu. Ili su ga, možda,
bašibozuci, no svojoj lepoj navici, isekli na komade.
Varja se strese setivši se kako je dopisnik okruglog lica,
kad su se poslednji put videli, tamanio piroške sa
slatkim. Bilo mu je preostalo od života još samo
nekoliko sati...
– Zar vam nije bilo žao sirotog Maklaflina? –
zainteresova se Fandorin, ali mu D’Evre (ili doista
Anvar-efendija?) prefinjenim gestom predloži da
nastavi, i ponovo sakri ruku iza leđa.
Varja se seti da, prema psihološkoj nauci, skrivanje ruke
iza leđa označava zatvorenost i odsustvo želje da se
govori istina. Da li je mogućno? Ona priđe novinaru,
ispitivački mu se zagleda u lice pokušavajući da u
poznatim crtama otkrije nešto tuđe, strašno. Lice mu je
bilo isto onakvo kakvo je bilo uvek, možda nešto malo
bleđe. D’Evre nije gledao u Varju.
– Proboj nije uspeo, ali ste vi opet izišli suvi iz vode. Ja
sam veoma žurio iz Pariza ovamo, na ratište. Već sam
sigurno znao da ste vi – vi, i odlično sam shvatao koliko
ste opasni.
– Mogli ste da pošaljete telegram – progunđa Mizinov.
– Kakav, vaše prevashodstvo? „Novinar D’Evre je –
Anvar-efendija”? Vi biste rekli da je Fandorin poludeo.
Setite se koliko dugo sam morao da vam izlažem dokaze
– vi nikako niste hteli da se rastanete s verzijom o
engleskim rovarenjima. A general Soboljev, kao što
vidite, ni posle mojih opširnih objašnjenja ne veruje.
Soboljev tvrdoglavo zavrte glavom:
– Saslušaćemo vas do kraja, Fandorine, a zatim ćemo
reč dati Šarlu. Pretres ne može da se sastoji samo od
govora tužioca.
– Merci, Michel – kratko se osmehnu D’Evre. – Comme
dit l’autre, a friend in need is a friend indeed.24 Jedan
odgovor, molim, od monsieur procureur.25 Pre svega, u
kom trenutku vam je uopšte palo na pamet da sumnjate
u mene? Au commencement?26 Budite dobri, udovoljite

– Ну как же, – удивился Эраст Петрович. – Вы
проявили такую неосторожность. Нельзя же до такой
степени бравировать и недооценивать противника!
Стоило мне первый раз увидеть вашу подпись в «Ревю
паризьен» – d'Hevrais, и я сразу вспомнил, что наш
главный оппонент Анвар-эфенди, по некоторым
сведениям, родился в боснийском городке Хевраис.
D'Hevrais, «Хевраисский» – это, согласитесь, слишком
уж прозрачный псевдоним. Это, конечно, могло
оказаться случайным совпадением, но так или иначе
выглядело подозрительно. Должно быть, в начале
вашей журналистской деятельности вы еще не
предполагали, что маска корреспондента может вам
понадобится для акций совсем иного рода. Я уверен,
что вы стали писать для парижской газеты из вполне
невинных соображений: давали выход вашим
незаурядным литературным способностям, а заодно
пробуждали в европейцах интерес к проблемам
турецкой империи и, в особенности, к фигуре великого
реформатора Мидхат паши. И вы неплохо справились с
задачей. Имя мудрого Мидхата фигурирует в ваших
публикациях не менее полусотни раз. Можно сказать,
именно вы сделали пашу популярной и уважаемой
личностью во всей Европе и особенно во Франции, где
он, кстати, сейчас и пребывает.
Варя вздрогнула, вспомнив, как д'Эвре говорил о
горячо любимом отце, живущем во Франции. Неужели
все это правда? Она в ужасе взглянула на
корреспондента. Тот по-прежнему сохранял
полнейшее хладнокровие, но его улыбка показалась
Варе несколько вымученной.
– Кстати говоря, я не верю, что вы предали Мидхат-
пашу, – продолжил титулярный советник. – Это какая-
то тонкая игра. Сейчас, после поражения Турции, он
вернется назад, осененный лаврами страдальца, и
снова возглавит правительство. С точки зрения
Европы, фигура просто идеальная. В Париже его
просто носят на руках. – Фандорин дотронулся рукой
до виска, и Варя внезапно заметила, какой у него
бледный, усталый вид. – Я очень торопился вернуться,
но триста верст от Софии до Германлы у меня заняли
больше времени, чем полторы тысячи верст от Парижа
до Софии. Тыловые дороги – это неописуемо. Слава
Богу, мы с Лаврентием Аркадьевичем успели вовремя.
Как только генерал Струков сообщил, что его
превосходительство в сопровождении журналиста
д'Эвре отбыли в Сан-Стефано, я понял: вот он,
смертельный ход Анвара-эфенди. Неслучайно и
телеграф перерезан. Я очень испугался, Михаил
Дмитриевич, что этот человек сыграет на вашей
лихости и честолюбии, уговорит вас войти в
Константинополь.
– И что же вы так перепугались, господин прокурор? –
иронически спросил Соболев. – Ну, вошли бы русские
воины в турецкую столицу, так что с того?
mojoj radoznalosti.
– Kako u kom? – začudi se Erast Petrovič. – Pokazali
ste veliku neopreznost. Ne možete se baš u toj meri
kočoperiti i potcenjivati protivnika! Trebalo mi je samo
da prvi put vidim vaš potpis u Revi parizjenu –
D’Hevrais – i da se odmah setim da je naš glavni
oponent Anvar-efendija, prema nekim podacima, rođen
u bosanskom gradu Hevraisu. D’Hevrais, „Hevrajski” –
to je, složićete se, suviše proziran pseudonim. To je,
naravno, moglo da se pokaže kao slučajno podudaranje,
ali je ovako ili onako izgledalo sumnjivo. Verovatno u
početku svoje novinarske delatnosti niste još ni
pretpostavljali da maska dopisnika može da vam zatreba
za akciju sasvim drugoga tipa. Siguran sam da ste za
pariske novine počeli da pišete iz potpuno naivnih
pobuda: davali ste oduška svojim nesvakidašnjim
literarnim sposobnostima, a ujedno ste kod Evropejaca
počeli da budite interesovanje za probleme Turske
imperije i, posebno, za figuru velikog reformatora
Midhat-paše. I niste loše obavili zadatak. Ime mudrog
Midhata figurira u vašim publikacijama ne manje od
pedeset puta. Može se reći da ste upravo vi načinili pašu
popularnom i cenjenom ličnošću u čitavoj Evropi, a
posebno u Francuskoj, gde se on, uzgred da kažem, i
sada nalazi.
Varja uzdrhta setivši se kako je D’Evre govorio o žarko
voljenom ocu koji živi u Francuskoj. Nije valjda sve ovo
istina? Ona s užasavanjem pogleda u dopisnika. Ovaj je
i dalje čuvao potpunu hladnokrvnost, ali se njegov
osmeh Varji učini pomalo izmučenim.
– Kad smo kod toga, ja ne verujem da ste vi izdali
Midhat-pašu – nastavi titularni savetnik. – To je neka
suptilna igra. Sada, posle poraza Turaka, on će se vratiti,
ovenčan lovorikama paćenika, i opet će stati na čelo
vlade. Sa gledišta Evrope, prosto idealna figura. U
Parizu ga skoro na rukama nose. – Fandorin dodirnu
rukom slepoočnicu i Varja iznenada primeti koliko je
bled i umoran. – Veoma sam žurio da se vratim, ali
trista vrsta od Sofije do Germanlija oduzele su mi više
vremena nego hiljadu i no vrsta od Pariza do Sofije.
Putevi u pozadini – to je neopisivo. Hvala bogu,
Lavrentije Arkadjevič i ja stigli smo na vreme. Čim je
general Strukov rekao da su njegovo prevashodstvo i
novinari otišli u San Stefano, shvatio sam: evo ga, to je
samrtni potez Anvar-efendije. Nije slučajno ni telegraf
pokidan. Veoma sam se uplašio, Mihaile Dmitrijeviču,
da će ovaj čovek iskoristiti vašu smelost i častoljublje i
nagovoriti vas da uđete u Konstantinopolj.
– A što li ste se tako uplašili, gospodine tužioče? –
ironično upita Soboljev. – No, ušli bi ruski vojnici u
tursku prestonicu, na šta onda?
– Как что?! – схватился за сердце Мизинов. – Вы с ума
сошли! Это был бы конец всему!
– Чему «всему»? – пожал плечами Ахиллес, но Варя
заметила в его глазах беспокойство.
– Нашей армии, нашим завоеваниям, России! – грозно
произнес шеф жандармов. – Посол в Англии граф
Шувалов передал шифрованное донесение. Он
собственными глазами видел секретный меморандум
Сент-Джемсского кабинета. Согласно тайной
договоренности между Британской и Австро-
Венгерской империями, в случае появления в
Константинополе хотя бы одного русского солдата,
броненосная эскадра адмирала Горнби немедленно
открывает огонь, а австро-венгерская армия переходит
сербскую и русскую границы. Так-то, Михаил
Дмитриевич. В этом случае нас ожидал бы разгром
намного страшнее крымского. Страна истощена
плевненской эпопеей, флота в Черном море нет, казна
пуста. Это была бы полная катастрофа.
Соболев потерянно молчал.
– Но у вашего превосходительства хватило мудрости и
выдержки не идти далее Сан-Стефано, – почтительно
сказал Фандорин. – Значит, мы с Лаврентием
Аркадьевичем могли так уж не торопиться.
Варя увидела, как лицо Белого Генерала стало
красным. Соболев откашлялся и с важным видом
кивнул, заинтересованно разглядывая мраморный пол.
Надо же было случиться, чтобы именно в этот миг в
дверь протиснулся хорунжий Гукмасов. Он
неприязненно покосился на синие мундиры и гаркнул:
– Осмелюсь доложить, ваше превосходительство!
Варе стало жалко бедного Ахиллеса, и она
отвернулась, а дубина хорунжий так же зычно
отрапортовал:
– Шесть часов ровно! Согласно приказу, батальон
построен, Гульнора оседлана! Ждем только вашего
превосходительства, и вперед, к цареградским вратам!
– Отставить, болван, – пробурчал багровый герой. – К
черту врата…
Гукмасов растерянно попятился за дверь. Едва за ним
закрылись створки, произошло неожиданное.
– Et maintenant, mesdames et messieurs, la parole est a la
defence! – громко объявил д'Эвре.
Он выкинул правую руку из-за спины. В руке оказался
пистолет. Пистолет два раза изрыгнул гром и молнию.
Варя увидела, как у обоих жандармов, словно по
уговору, прорвало мундиры на левой стороне груди.
Карабины полетели на пол с лязгом, жандармы
повалились почти бесшумно.
В ушах звенело от выстрелов. Варя не успела ни
вскрикнуть, ни испугаться – д'Эвре протянул левую
руку, цепко схватил Варю за локоть и притянул к себе,
закрывшись ею, как щитом.
Пьеса «Ревизор», немая сцена, тупо подумала Варя,
видя, как в дверях вырастает и застывает на месте
– Kako šta?! – uhvati se Mizinov za srce. – Vi ste
poludeli! To bi bio kraj svemu!
– Čemu „svemu”? – sleže ramenima Ahilej, ali Varja
primeti uznemirenost u njegovim očima.
– Našoj armiji, našim osvajanjima, Rusiji! – strašnim
glasom izgovori zapovednik žandarmerije. – Ambasador
u Engleskoj, grof Šuvalov, poslao je šifrovanu poruku.
On je sopstvenim očima video tajni memorandum
Sentdžejmskog kabineta. Prema tajnom sporazumu
Britanske i Austrougarske imperije, u slučaju da se u
Konstantinopolju pojavi makar jedan ruski vojnik,
oklopna eskadra admirala Gornbija istog časa otvara
paljbu, a austrougarska armija prelazi srpsku i rusku
granicu. Eto tako, Mihaile Dmitrijeviču. U tom slučaju
očekivao bi nas poraz daleko strašniji od krimskog.
Zemlja je iscrpljena epopejom Plevne, flote u Crnom
moru nema, državna blagajna je prazna. To bi bila
potpuna katastrofa.
Soboljev je izgubljeno ćutao.
– Ali vaše prevashodstvo je imalo dovoljno mudrosti i
uzdržanosti da ne ide dalje od San Stefana – s
poštovanjem kaza Fandorin. – Znači, Lavrentije
Arkadjevič i ja nismo morali baš toliko da žurimo.
Varja zapazi kako lice Beloga Generala pocrvene.
Soboljev se nakašlja i značajno klimnu glavom, s
interesovanjem razgledajući mermerni pod.
I moralo je da se desi da se upravo u tom trenutku
progura na vrata barjaktar Gukmasov. On iskosa,
neprijateljski pogleda prema plavim mundirima i
graknu:
– Dozvolite da se obratim, vaše prevashodstvo!
Varji postade žao jadnog Ahileja, ona okrete glavu u
stranu, a tupan barjaktar isto onako prodorno
odraportira:
– Tačno je šest sati! Prema naredbi, bataljon je
postrojen, Guljnora osedlana! Čekamo samo vaše
prevashodstvo i – napred, ka carigradskoj kapiji!
– Ostav, tikvane – sav crven, promumla naš junak. – Do
đavola i kapija...
Gukmasov izgubljeno ustuknu iza vrata. Tek što su se
krila zatvorila za njim, desi se nešto neočekivano.
– Et maintenant, mesdames et messieurs, la parole est a
la defense!27 – glasno objavi D’Evre.
On izvuče desnu ruku iza leđa. Ispostavilo se da u ruci
ima pištolj. Pištolj dva puta izbljuva grom i munju.
Varja spazi da su, kao no dogovoru, obojici žandarma
probijeni mundiri na levoj strani grudi. Karabini
poleteše na pod, žandarmi se sručiše gotovo nečujno.
U ušima je odzvanjalo od pucnjeva. Varja nije uspela ni
da krikne ni da se uplaši – ispruživši levu ruku D’Evre
je vešto ščepa za lakat i privuče je k sebi, zaklonivši se
njome kao štitom.
Drama Revizor, nema scena, ošamućeno pomisli Varja
videvši kako u vratima izrasta i koči se u mestu krupni
рослый жандарм. Эраст Петрович и Мизинов
выставили вперед револьверы. У генерала лицо было
сердитое, у титулярного советника несчастное.
Соболев развел руки, да так и замер. Митя Гриднев
разинул рот и хлопал своими замечательными
ресницами. Перепелкин поднял руку снова застегнуть
воротник и забыл опустить.
– Шарль, вы сошли с ума! – крикнул Соболев, делая
шаг вперед. – Прятаться за даму!
– Но мсье Фандогин доказал, что я тугок, –
насмешливо ответил д'Эвре. Варя ощущала затылком
его горячее дыхание. – А у тугок с дамами не
цегемонятся.
– У-у-у! – завыл Митя и, по-телячьи наклонив голову,
бросился вперед. Пистолет д'Эвре грянул еще раз,
прямо из-под Вариного локтя, и юный прапорщик,
ойкнув, упал лицом вниз. Все снова замерли.
Д'Эвре тянул Варю куда-то назад и в сторону. – Кто
тгонется с места – убью, – негромко предупредил он.
Варе показалось, что сзади расступилась стена – и
внезапно они оба оказались в каком-то другом
помещении. Ах да, хранилище!
Д'Эвре захлопнул стальную дверь и задвинул засов.
Они остались вдвоем.
Глава четырнадцатая,
в которой ругают Россию и звучит язык Данте
«Правительственный вестник» (Санкт-Петербург),
9(21) января 1878 г.
«… наводит на печальные размышления. Вот
выжимки из речи министра финансов статс-
секретаря М. Х. Рейтерна, произнесенной в минувший
четверг на заседании Всероссийского банковского
союза. В 1874 году впервые за долгие годы мы вышли к
положительному сальдо доходов над расходами,
сказал министр. Роспись 1876 года была исчислена
Государственным Казначейством со свободным
остатком в 40 миллионов рублей. Однако без малого
год военных действий обошелся казне в 1 миллиард 20
миллионов рублей, и для дальнейшего ведения войны
средств не остается. Из-за урезания расходов на
гражданские нужды в 1877 году на территории
империи не проложено ни одной версты железных
дорог. Сумма внешнего и внутреннего
государственного долга возросла до небывалых
размеров и составила, соответственно…»
Д'Эвре отпустил Варю, и она в ужасе шарахнулась в
сторону. Из-за мощной двери донесся приглушенный
шум голосов. – Назовите ваши условия, Анвар! – это
был Эраст Петрович.
– Никаких условий! (Мизинов). Немедленно
открывайте, или я прикажу подорвать дверь
динамитом!
žandarm. Erast Petrovič i Mizinov isturiše napred
revolvere. Generalovo lice bilo je ljuto, titularnog
savetnika – nesrećno. Soboljev beše raširio ruke i ostao
tako sleđen. Mića Gridnjov je zinuo i treptao svojim
divnim trepavicama. Perepjolkin je podigao ruku da
ponovo zakopča okovratnik i zaboravio da je spusti.
– Šarle, vi ste poludeli! – povika Soboljev, istupivši
korak napred. – Skrivati se iza dame!
– Ali mesje Fandorin je dokazao da sam Turčin –
podsmešljivo odgovori D’Evre. Varja na potiljku oseti
njegov vreli dah. – A Turci se ne cifraju s damama.
– U-u-u! – zavijajući pobode Mića glavu kao tele i
polete napred. D’Evreov pištolj grmnu još jednom,
tačno ispod Varjinog lakta, i mladi zastavnik, ohnuvši,
pade ničice. Svi ponovo premreše.
D’Evre je vukao Varju nekud nazad i u stranu. – Ko se
pomeri s mesta – pucam – tiho upozori on. Varji se učini
da se iza njih otvorio zid – i iznenada se oboje nađoše u
drugoj prostoriji. Ah, da, trezor!
D’Evre zalupi čelična vrata i navuče rezu. Ostali su
sami.
Glava četrnaesta,
u kojoj se grdi Rusija i zvuči Danteov jezik
Vladin vesnik (Sankt Peterburg),
9 (21) januara 1878.
…pobuđuje tužne misli. Evo sažetaka iz govora ministra
finansija državnog sekretara M. X. Rejterna, izrečenog
prošlog četvrtka na zasedanju Sveruskog bankarskog
saveza. U 1874. Godini, prvi put posle dugog niza
godina, imali smo pozitivan saldo prihoda nad
rashodima, rekao je ZUSRŠIS-tar. Državna blagajna
svela je bilans za 1876. Godinu s viškom od 40 miliona
rubalja. Ipak, godina ratovanja koštala je državnu
blagajnu bezmalo 1 milijardu i 20 miliona rubalja, i za
dalje vođenje rata sredstava više nema. Zbog
ograničavanja rashoda za građanske potrebe, u 1877.
Godini na teritoriji imperije nije postavljena ni jedna
jedina vrsta železničke pruge. Saldo spoljašnjeg i
unutarnjeg državnog duga porastao je do neviđenih
razmera i iznosi, prema…
D'Evre pusti Varju i ona, užasnuta, posrnu u stranu. Iza
teških vrata dopirao je prigušeni žamor glasova. –
Iznesite svoje uslove, Anvare! – to je bio Erast Petrovič.
– Nikakvih uslova! (Mizinov). Odmah otvarajte ili ću
narediti da se vrata razbiju dinamitom!
– Вы командуйте у себя в жандармском корпусе!
(Соболев). Если динамитом – она погибнет!
– Господа! – крикнул по-французски д'Эвре, который
был никакой не д'Эвре. – Это в конце концов
невежливо! Вы мне не даете поговорить с дамой!
– Шарль! Или как там вас! – зычным генеральским
басом заорал Соболев. – Если с головы Варвары
Андреевны упадет хоть один волос, я вас вздерну на
столбе, безо всякого суда и следствия!
– Еще одно слово, и я застрелю сначала ее, а потом
себя! – драматически повысил голос д'Эвре и внезапно
подмигнул Варе, словно отмочил не вполне
пристойную, но ужасно смешную шутку.
За дверью стало тихо.
– Не смотрите на меня так, словно у меня вдруг
выросли рога и клыки, мадемуазель Барбара, –
вполголоса произнес д'Эвре своим обычным голосом и
устало потер глаза. – Разумеется, я не стану вас
убивать и ни за что не хотел бы подвергать вашу жизнь
опасности.
– Да? – язвительно спросила она. – Зачем же тогда весь
этот балаган? Зачем вы убили трех ни в чем не
повинных людей? На что вы надеетесь?
Анвар-эфенди (про д'Эвре следовало забыть) достал
часы.
– Пять минут седьмого. Мне понадобился «весь этот
балаган», чтобы выиграть время. Кстати, за мсье
младшего лейтенанта можете быть спокойны. Зная, что
вы к нему привязаны, я всего лишь продырявил ему
ляжку, ничего страшного. Будет потом хвастаться
боевым ранением. А жандармы что ж, такая у них
служба.
Варя опасливо спросила:
– Выиграть время? Зачем?
– Видите ли, мадемуазель Барбара, согласно плану,
через час и двадцать пять минут, то есть в половине
восьмого, в Сан-Стефано должен войти полк
анатолийских стрелков. Это одна из лучших частей во
всей турецкой гвардии. Предполагалось, что к этому
времени отрад Соболева уже проникнет на окраину
Стамбула, попадет под огонь английского флота и
попятится назад. Гвардейцы нанесли бы по
беспорядочно отступающим русским удар с тыла.
Красивый план, и до последнего момента все шло как
по нотам.
– Какой еще план?
– Я же говорю – красивый. Для начала чуть-чуть
подтолкнуть Мишеля к мысли о соблазнительно
оставленном пассажирском поезде. Тут вы мне очень
помогли, благодарю. «Раскрыть книжку, попить
горячего чаю» – это было великолепно. Дальнейшее
было просто – мощное честолюбие нашего
несравненного Ахиллеса, его неукротимый азарт и
вера в свою звезду довершили бы дело. О, Соболев не
погиб бы. Я бы этого не допустил. Во-первых, я к нему
искренне привязан, а во-вторых, пленение великого
– Vi komandujte u svom žandarmskom korpusu!
(Soboljev). Ako će se dinamitom – ona će poginuti!
– Gospodo! – povika na francuskom D’Evre, koji nije
bio nikakav D’Evre. – To na kraju krajeva nije uljudno!
Ne dajete mi da popričam s damom!
– Šarle! Ili kako se već tamo zovete! – snažnim
generalskim basom prodra se Soboljev. – Ako s glave
Varvare Andrejevne zafali makar jedna vlas, ja ću vas
obesiti na stubu, bez ikakvog suda i istrage!
– Još jedna reč i ja ću pucati najpre u nju a potom u
sebe! – dramatično povisi ton D’Evre i iznenada
namignu Varji, kao da je odvalio ne sasvim pristojnu ali
užasno smešnu dosetku.
Iza vrata nastade tišina.
– Nemojte gledati u mene tako kao da su mi odjednom
izrasli rogovi i kljove, madmazel Barbara – poluglasno
reče D’Evre svojim uobičajenim tonom i umorno
protrlja oči. – Razume se, neću vas ubiti i nipošto ne bih
izlagao vaš život opasnosti.
– Da? – otrovno zapita ona. – Pa onda čemu cela ova
lakrdija? Zašto ste ubili tri potpuno nedužna čoveka?
Čemu se nadate?
Anvar-efendija (na D’Evrea je trebalo zaboraviti) izvuče
sat.
– Šest i pet. Bila mi je potrebna „cela ova lakrdija” da
dobijem na vremenu. Uzgred, za mesje potporučnika
možete biti mirni. Znajući da vam mnogo znači, samo
butinu sam mu probušio, ništa strašno. Još će se posle
hvaliti da je ranjen u boju. A žandarmi, šta ćemo, takva
im je služba.
Varja oprezno upita:
– Da dobijete na vremenu? Zašto?
– Vidite, madmazel Barbara, prema planu, kroz jedan
sat i dvadeset pet minuta, to jest u pola osam, u San
Stefano treba da uđe anadolijski streljački puk. To je
jedna od najboljih jedinica u čitavoj turskoj gardi.
Pretpostavljalo se da će se Soboljevljev odred već
probiti na periferiju Stambola, naleteće na paljbu
engleske flote i uzmaći natrag. Gardisti bi ih napali dok
se povlače u neredu – iz pozadine. Lep plan, i do
poslednjeg momenta je sve išlo kao no loju.
– Kakav sad plan?
– Pa kažem – lep. Za početak, tek malo podbosti Mišela
na misao o sablažnjivo ostavljenom putničkom vozu. Tu
ste mi vi veoma pomogli, zahvaljujem: „Otvoriš knjigu,
popiješ vrelog čaja” – to je bilo veličanstveno. Dalje je
bilo jednostavno – silno častoljublje našeg neuporedivog
Ahileja, njegova neobuzdanost i vera u svoju zvezdu
dovršili bi stvar. O, Soboljev ne bi poginuo. Ja to ne bih
dopustio. Pre svega, iskreno sam mu privržen, a zatim,
zarobljavanje velikog Ali-paše poslužilo bi kao efektan
početak druge etape Balkanskog rata... – Anvar
Ак-паши послужило бы эффектным началом второго
этапа Балканской войны… – Анвар вздохнул. – Жалко,
что сорвалось. Ваш юный старичок Фандорин
заслужил аплодисменты. Как говорят восточные
мудрецы, это карма.
– Что-что они говорят? – удивилась Варя.
– Вот видите, мадемуазель Барбара, вы образованная,
интеллигентная барышня, а не знаете элементарных
вещей, – укоризненно сказал диковинный собеседник –
«Карма» – одно из основополагающих понятий
индийской и буддийской философии. Нечто вроде
христианского рока, но гораздо интересней. Беда
Запада в том, что он пренебрежительно относится к
мудрости Востока. А ведь Восток гораздо древнее,
благоразумнее и сложнее. Моя Турция как раз
расположена на перекрестке Запада и Востока, у этой
страны могло бы быть великое будущее.
– Давайте без лекций, – оборвала его рассуждения
Варя. – Что вы намерены делать?
– Как что? – удивился Анвар. – Натурально, ждать
половины восьмого. Первоначальный план сорвался,
но анатолийские стрелки все равно прибудут. Начнется
бой. Если одолеют наши гвардейцы – а у них и
численное преимущество, и выучка, и фактор
внезапности – я спасен. Если же соболевцы
удержатся… Но не будем загадывать. Кстати. – Он
серьезно посмотрел Варе в глаза. – Я знаю вашу
решительность, но не вздумайте предупреждать ваших
друзей о нападении. Едва вы откроете рот, чтобы
крикнуть, как я буду вынужден засунуть вам кляп. Я
сделаю это, несмотря на уважение и симпатию,
которые к вам испытываю.
С этими словами он развязал галстук, сделал из него
плотный ком и положил в карман.
– Даме кляп? – усмехнулась Варя. – Французом вы мне
нравились больше.
– Уверяю вас, французский шпион поступил бы на
моем месте точно так же, если б от его действий
зависело столь многое. Я привык не жалеть
собственной жизни, много раз ставил ее на кон в
интересах дела. И это дает мне право не жалеть жизни
других. Тут, мадемуазель Барбара, игра на равных.
Жестокая игра, но жизнь вообще жестокая штука. Вы
полагаете, мне было не жаль смельчака Зурова или
добряка Маклафлина? Еще как жаль, но есть ценности
поважнее сантиментов.
– Что же это за ценности такие? – воскликнула Варя. –
Объясните мне, господин интриган, из каких это
высоких идей можно убить человека, который
относится к тебе как к другу?
– Отличная тема для беседы. – Анвар пододвинул стул.
– Садитесь, мадемуазель Барбара, нам нужно скоротать
время. И не смотрите на меня волком. Я не чудовище,
я всего лишь враг вашей страны. Не хочу, чтобы вы
считали меня бездушным монстром, каковым
изобразил меня сверхъестественно проницательный
uzdahnu. – Šteta što je propalo. Vaš mladi starčić
Fandorin zaslužio je aplauz. Što bi rekli istočnjački
mudraci, to je karma.
– Šta-šta bi rekli? – začudi se Varja.
– Eto vidite, madmazel Barbara, vi ste obrazovana,
inteligentna gospođica, a ne znate elementarne stvari – s
prekorom kaza čudnovati sabesednik. – „Karma” – to je
jedan od temeljnih pojmova indijske i budističke
filozofije. Nešto poput hrišćanskog usuda, ali daleko
zanimljivije. Nevolja Zapada je u tome što prenebregava
mudrosti Istoka. A Istok je daleko drevniji, promišljeniji
i složeniji. Moja Turska se nalazi upravo na raskršću
Zapada i Istoka, ta zemlja mogla bi imati veliku
budućnost.
– Dosta lekcija – prekide njegova rasuđivanja Varja. –
Šta nameravate da radite?
– Kako šta? – začudi se Anvar. – Prirodno, da čekam
pola osam. Prvobitni plan je propao, ali anadolijski
strelci će svejedno stići. Počeće bitka. Ako pobede naši
gardisti – a oni imaju i brojnu prednost, i obučenost, i
faktor iznenađenja – ja sam izbavljen. Ako se pak
Soboljevljevi održe... Ali nećemo gatati. Uzgred, – on
ozbiljno pogleda Varji u oči – poznata mi je vaša
odlučnost, ali nemojte ni pomišljati da svoje prijatelje
upozoravate na napad. Ako samo zinete da biste viknuli,
ja ću biti prinuđen da vam začepim usta. Učiniću to bez
obzira na poštovanje i simpatiju koju prema vama
gajim.
Kod ovih reči on razveza mašnu, načini od nje čvrsto
klupko i stavi ga u džep.
– Dami da začepite usta? – podsmehnu se Varja. – Kao
Francuz ste mi se više dopadali.
– Uveravam vas, francuski špijun postigao bi na mom
mestu potpuno isto, kad bi od njegovih poteza zavisilo
toliko toga. Ja sam navikao da ne žalim sopstveni život,
mnogo puta sam glavu stavio na kocku zbog višeg
interesa. I to mi daje pravo da ne žalim ni živote drugih.
To je, madmazel Barbara, igra ravnopravnih. Surova
igra, ali život je inače surov. Mislite da mi nije žao
nebojše Zurova ili dobrice Maklaflina? Još kako mi je
žao, ali ima vrednosti važnijih od sentimenata.
– Pa kakve su to vrednosti? – uzviknu Varja. –
Objasnite mi, gospodine intrigante, zbog kakvih se to
visokih ideja može ubiti čovek koji se prema tebi odnosi
kao prema prijatelju?
– Odlična tema za razgovor. – Anvar primače stolicu. –
Sedite, madmazel Barbara, treba da prekratimo vreme. I
ne gledajte me kao vuka. Ja nisam čudovište, ja sam
samo neprijatelj vaše zemlje. Ne želim da me smatrate
bezdušnim monstrumom, kakvim me je prikazao
natprirodno pronicljivi mesje Fandorin. Eto koga je
мсье Фандорин. Вот кого надо было заблаговременно
обезвредить… Да, я убийца. Но мы все тут убийцы – и
ваш Фандорин, и покойный Зуров, и Мизинов. А
Соболев – тот суперубийца, он просто купается в
крови. В наших мужских забавах возможны только две
роли: убийца или убитый. Не стройте иллюзий,
мадемуазель, все мы живем в джунглях. Постарайтесь
отнестись ко мне без предубеждения, забыть о том, что
вы русская, а я турок. Я – человек, выбравший в жизни
очень трудный путь. К тому же, человек, которому вы
небезразличны. Я даже немножко влюблен в вас.
Варя нахмурилась, покоробленная словом
«немножко»:
– Премного благодарна.
– Ну вот, я нескладно выразился, – развел руками
Анвар. – Я не могу разрешить себе влюбиться всерьез,
это было бы непозволительной и опасной роскошью. И
не будем об этом. Лучше давайте я отвечу на ваш
вопрос. Обмануть или убить друга – тяжкое
испытание, но иногда приходится переступать и через
это. Мне доводилось… – Он нервно дернул углом рта.
– Однако если подчиняешь всего себя великой цели, то
приходится жертвовать личными привязанностями. Да
что далеко ходить за примерами! Уверен, что, будучи
девицей передовой, вы с горячим одобрением
относитесь к революционным идеям. Ведь так? Я
смотрю, у вас в России революционеры уже начали
постреливать. А скоро начнется настоящая тайная
война – уж поверьте профессионалу. Идеалистически
настроенные юноши и девушки станут взрывать
дворцы, поезда и кареты. А там, кроме реакционера-
министра или злодея-губернатора, неминуемо
окажутся неповинные люди – родственники,
помощники, слуги. Но ради идеи ничего, можно. Дайте
срок. Будут ваши идеалисты и вкрадываться в доверие,
и шпионить, и обманывать, и убивать отступников – и
все из-за идеи.
– А в чем ваша-то идея? – резко спросила Варя.
– Извольте, расскажу. – Анвар оперся локтем о
стеллаж, на котором лежали мешки с деньгами. – Я
вижу спасение не в революции, а в эволюции. Только
эволюцию следует выводить на верное направление, ей
нужно помогать. Наш девятнадцатый век решает
судьбу человечества, в этом я глубоко убежден. Надо
помочь силам разума и терпимости взять верх, иначе
Землю в скором будущем ждут тяжкие и ненужные
потрясения.
– И где же обитают разум и терпимость? Во владениях
вашего Абдул-Гамида?
– Нет, конечно. Я имею в виду те страны, где человек
понемногу учится уважать себя и других, побеждать не
дубиной, а убеждением, поддерживать слабых, терпеть
инакомыслящих. Ах, какие многообещающие
процессы разворачиваются на западе Европы и в
североамериканских Соединенных Штатах!
Разумеется, я далек от идеализации. И у них там много
trebalo blagovremeno učiniti bezopasnim... Da, ja jesam
ubica. Ali svi mi ovde smo ubice – i vaš Fandorin, i
pokojni Zurov, i Mizinov. A Soboljev – taj je super-
ubica, on jednostavno pliva u krvi. U našim muškim
zabavama mogućne su samo dve uloge: ubica ili ubijeni.
Nemojte imati iluzija, madmazel, svi mi živimo u
džungli. Pokušajte da me gledate bez predubeđenja,
zaboravite na to da ste vi Ruskinja a ja Turčin. Ja sam
čovek koji je izabrao veoma težak put u životu. Uz to
čovek koji prema vama nije ravnodušan. Čak sam
malčice zaljubljen u vas.
Varja se namršti, pogođena rečju „malčice”.
– Baš vam hvala.
– Pa eto, nezgrapno sam se izrazio – raširi ruke Anvar. –
Ja ne mogu sebi da dozvolim da se zaljubim ozbiljno, to
bi bila nedopustiva i opasna raskoš. I nećemo o tome.
Bolje da odgovorim na vaše pitanje. Obmanuti ili ubiti
prijatelja – teško je iskušenje, ali nekad se dešava da se
mora načiniti i taj prestup. Ja sam morao... – Ugao usana
mu se nervozno trže. – Ipak, ako se potpuno podrediš
velikom cilju, onda moraš da žrtvuješ lične sklonosti.
Treba li daleko tražiti primere?! Siguran sam da vi, kao
napredna devojka, vatreno podržavate revolucionarne
ideje. Zar nije tako? Vidim, kod vas u Rusiji
revolucionari su već počeli da puckaraju. A uskoro će
početi pravi tajni rat – verujte profesionalcu. Idealistički
usmereni mladići i devojke počeće da dižu u vazduh
dvorce, vozove i kočije. A u njima će se, osim
reakcionara-ministara ili zločinaca-gubernatora,
neizbežno naći i nevini ljudi – rođaci, pomoćnici, sluge.
Ali zbog ideje – neka, može se. Sačekajte malo. Vaši
idealisti će se i ulizivati da bi zadobili nečije poverenje,
i špijuniraće, i obmanjivaće, i ubijaće otpadnike – i sve
zbog ideje.
– A kakva je vaša ideja? – oštro upita Varja.
– Dozvolite, reći ću vam. – Anvar se osloni laktom o
policu na kojoj su ležale vrećice s novcem. – Ja ne
vidim spas u revoluciji već u evoluciji. Samo, evoluciju
treba pravilno usmeravati, njoj treba pomagati. Naš
devetnaesti vek rešava sudbinu čovečanstva, u to sam
duboko uveren. Treba pomoći silama razuma i
tolerancije da prevladaju; u protivnom, Zemlju u skoroj
budućnosti čekaju teški i nepotrebni potresi.
– I gde to postoje razum i tolerancija? Na posedima
vašeg Abdul-Hamida?
– Ne, naravno. Imam u vidu one zemlje gde se čovek
polako uči da poštuje sebe i druge, da ne pobeđuje
motkom već ubeđivanjem, da pomaže slabijima, da
toleriše one koji drugačije misle. Ah, kakvi se
obećavajući procesi razvijaju na zapadu Evrope i u
severnoameričkim Sjedinjenim Državama! Razume se,
ja sam daleko od toga da idealizujem. I kod njih tamo
грязи, много преступлений, много глупости. Но общий
курс верный. Нужно, чтобы мир пошел именно по
этому пути, иначе человечество утонет в пучине хаоса
и тирании. Светлое пятно на карте планеты пока еще
очень мало, но оно быстро расширяется. Надо только
уберечь его от натиска тьмы. Идет грандиозная
шахматная партия, и в ней я играю за белых.
– А Россия, стало быть, за черных?
– Да. Ваша огромная держава сегодня представляет
главную опасность для цивилизации. Своими
просторами, своим многочисленным, невежественным
населением, своей неповоротливой и агрессивной
государственной машиной. Я давно присматриваюсь к
России, я выучил язык, я много путешествовал, я читал
исторические труды, я изучал ваш государственный
механизм, знакомился с вашими вождями. Вы только
послушайте душку Мишеля, который метит в новые
Бонапарты! Миссия русского народа – взятие
Царьграда и объединение славян? Ради чего? Ради
того, чтобы Романовы снова диктовали свою волю
Европе? Кошмарная перспектива! Вам неприятно это
слышать, мадемуазель Барбара, но Россия таит в себе
страшную угрозу для цивилизации. В ней бродят
дикие, разрушительные силы, которые рано или
поздно вырвутся наружу, и тогда миру не
поздоровится. Это нестабильная, нелепая страна,
впитавшая все худшее от Запада и от Востока. Россию
необходимо поставить на место, укоротить ей руки.
Это пойдет вам же на пользу, а Европе даст
возможность и дальше развиваться в нужном
направлении. Знаете, мадемуазель Барбара, – тут голос
Анвара неожиданно дрогнул, – я очень люблю мою
несчастную Турцию. Это страна великих упущенных
возможностей. Но я сознательно готов пожертвовать
османским государством, только бы отвести от
человечества русскую угрозу. Если уж говорить о
шахматах, известно ли вам, что такое гамбит? Нет? По-
итальянски gambette значит «подножка». Dare il
gambetto – «подставить подножку». Гамбитом
называется начало шахматной партии, в котором
противнику жертвуют фигуру ради достижения
стратегического преимущества. Я сам разработал
рисунок этой шахматной партии и в самом ее начале
подставил России соблазнительную фигуру – жирную,
аппетитную, слабую Турцию. Османская империя
погибнет, но царь Александр игры не выиграет.
Впрочем, война сложилась так удачно, что, может
быть, и для Турции еще не все потеряно. У нее
остается Мидхат-паша. Это замечательный человек,
мадемуазель Барбара, я нарочно на время вывел его из
игры, но теперь я его верну… Если, конечно, у меня
будет такая возможность. Мидхат-паша вернется в
Стамбул незапятнанным и возьмет власть в свои руки.
Может быть, тогда и Турция переместится из зоны
тьмы в зону света. Из-за двери донесся голос
Мизинова:
ima mnogo prljavštine, mnogo zločina, mnogo gluposti.
Ali je opšti smer ispravan. Trebalo bi da svet krene
upravo tim putem; u protivnom, čovečanstvo će utonuti
u bezdan haosa i tiranije. Svetla tačka na karti planete
zasad je još mala, ali se ona brzo širi. Treba je samo
sačuvati od navale tame. U toku je grandiozna šahovska
partija, i u njoj ja igram za bele.
– A Rusija, mora biti, za crne?
– Da. Vaša ogromna država danas predstavlja glavnu
opasnost za civilizaciju. Svojim prostranstvima, svojim
brojnim, nepismenim stanovništvom, svojom tromom i
agresivnom državnom mašinom. Ja odavno motrim
Rusiju, naučio sam jezik, puno sam putovao, čitao
istorijske radove, proučavao vaš državni mehanizam,
upoznavao se sa vašim vođama. Poslušajte samo dobrog
Mišela, koji bi da bude – novi Bonaparta! Da li je misija
ruskoga naroda – zauzimanje Carigrada i objedinjenje
Slovena? Zbog čega? Zbog toga da bi Romanovi
ponovo diktirali svoju volju Evropi? Košmarna
perspektiva! Vama je neprijatno da ovo slušate,
madmazel Barbara, ali Rusija krije u sebi strašnu
opasnost za civilizaciju. U njoj haraju divlje, rušilačke
sile, koje će se pre ili kasnije probiti napolje, i tada se
svet neće dobro provesti. To je nestabilna, nezgrapna
zemlja, koja je upila sve najgore od Zapada i od Istoka.
Rusiju je neophodno postaviti na mesto, skratiti joj ruke.
To će se okrenuti vama samima na korist, a Evropa će
dobiti mogućnost da se razvija u potrebnom smeru.
Znate, madmazel Barbara, – ovde Anvarov glas
neočekivano zadrhta – ja veoma volim moju nesrećnu
Tursku. To je zemlja velikih propuštenih mogućnosti.
Ali ja sam spreman da svesno žrtvujem Osmansku
državu ako će se time od čovečanstva ukloniti ruska
opasnost. Ako već spominjem šah, onda... Znate li šta je
to gambit? Ne? Na italijanskom gambetto znači „noga”.
Dare il gambetto – „podmetnuti nogu”. Gambitom se
naziva početak šahovske partije kojim se protivniku
žrtvuje figura radi postizanja strateškog preimućstva. Ja
sam razradio shemu te šahovske partije i u samom
njenom početku podmetnuo Rusiji sablažnjivu figuru –
debelu, slasnu, slabu Tursku. Osmanska imperija će
nestati, ali ni car Aleksandar neće dobiti igru. Uostalom,
rat se odvija tako uspešno da možda ni za Tursku nije
sve izgubljeno. Ona ima Midhat-pašu. To je predivan
čovek, madmazel Barbara, ja sam ga namerno
privremeno izveo iz igre, ali sada ću ga vratiti... Ako,
naravno, budem imao tu mogućnost. Midhat-paša će se
vratiti u Stambol neumrljan i uzeće vlast u svoje ruke.
Možda će se tada i Turska premestiti iz zone mraka u
zonu svetlosti. Iza vrata dopre Mizinovljev glas:
– Господин Анвар, к чему тянуть время? Это же просто
малодушие! Выходите, я обещаю вам статус
военнопленного.
– И виселицу за Казанзаки и Зурова? – прошептал
Анвар.
Варя набрала полную грудь воздуха, но турок был
начеку – достал из кармана кляп и выразительно
покачал головой. Потом крикнул:
– Мне надо подумать, мсье генерал! Я отвечу вам в
половине восьмого! После этого он надолго замолчал.
Метался по хранилищу, несколько раз смотрел на
часы.
– Только бы выбраться отсюда! – наконец,
пробормотал этот странный человек, ударив кулаком
по чугунной полке. – Без меня Абдул-Гамид сожрет
благородного Мидхата!
Виновато взглянул на Варю ясными голубыми
глазами, пояснил:
– Простите, мадемуазель Барбара, я нервничаю. Моя
жизнь значит в этой партии не так уж мало. Моя жизнь
– это тоже фигура, но я ценю ее выше, чем Османскую
империю. Скажем так: империя – это слон, а я – это
ферзь. Однако ради победы можно пожертвовать и
ферзем… Во всяком случае, партию я уже не проиграл,
ничья-то обеспечена! – Он возбужденно рассмеялся. –
Мне удалось продержать вашу армию под Плевной
гораздо дольше, чем я надеялся. Вы попусту
растратили силы и время. Англия успела
подготовиться к конфронтации, Австрия перестала
трусить. Если даже второго этапа войны не будет,
Россия все равно останется с носом. Двадцать лет она
приходила в себя после Крымской кампании, еще
двадцать лет она будет зализывать раны нынешней
войны. И это сейчас, в конце девятнадцатого столетия,
когда каждый год значит так много. За двадцать лет
Европа уйдет далеко вперед. России же отныне
уготована роль второстепенной державы. Ее разъест
язва коррупции и нигилизма, она перестанет
представлять угрозу для прогресса. Тут Варино
терпение лопнуло.
– Да кто вы такой, чтобы судить, кто несет
цивилизации благо, а кто гибель?! Государственный
механизм он изучал, с вождями знакомился! А с
графом Толстым, с Федором Михайловичем
Достоевским вы познакомились? А русскую
литературу вы читали? Что, времени не хватило?
Дважды два это всегда четыре, а трижды три всегда
девять, да? Две параллельные прямые никогда не
пересекаются? Это у вашего Эвклида они не
пересекаются, а у нашего Лобачевского пересеклись!
– Я не понимаю вашей метафоры, – пожал плечами
Анвар. – А русскую литературу, конечно, читал.
Хорошая литература, не хуже английской или
французской. Но литература – игрушка, в нормальной
стране она не может иметь важного значения. Я ведь и
сам в некотором роде литератор. Надо делом
– Gospodine Anvare, zašto odugovlačite? To je prosto
malodušnost! Iziđite, obećavam vam status ratnog
zarobljenika.
– I vešala zbog Kazanzakija i Zurova – prošapta Anvar.
Varja nabra vazduha u plućima, ali Turčin je bio budan
– izvadi iz džepa klupko i izražajno zavrte glavom.
Zatim viknu:
– Moram da razmislim, mesje generale! Odgovoriću
vam u pola osam! Posle toga je na dugo zaćutao.
Ushodao se no trezoru, nekoliko puta pogledao na sat.
– Samo da se izvučem odavde! – promrmlja najzad taj
čudni čovek, udarivši pesnicom no gvozdenoj polici. –
Bez mene, Abdul-Hamid će prožderati plemenitog
Midhata!
On pogleda u Varju jasnim plavim očima, i s osećanjem
krivice objasni:
– Oprostite, madmazel Barbara, nervozan sam. Moj
život u toj partiji ne znači baš malo. Moj život – to je
takođe figura, ali ja je cenim više od Osmanske
imperije. Recimo ovako: imperija – to je lovac, ja –
kraljica. Mada se radi pobede može žrtvovati i kraljica...
U svakom slučaju, partiju nisam izgubio, obezbeđen je
remi! – On se uzbuđeno zasmeja. – Uspeo sam da
zadržim vašu armiju kod Plevne mnogo duže nego što
sam se nadao. Uzalud ste izgubili i snagu i vreme.
Engleska je uspela da se spremi za sukob, Austrija je
prestala da se plaši. Čak i ako ne bude druge etape rata,
Rusija će svejedno ostati bez dobitka. Dvadeset godina
ona je dolazila sebi posle Krimske kampanje, još
dvadeset godina će lizati rane iz ovog rata. I to sada, na
kraju devetnaestog veka, kada svaka godina toliko
mnogo znači. Za dvadeset godina Evropa će otići daleko
napred. A Rusiji je odsad pripremljena uloga
drugostepene države. Nju će razjesti čir korupcije i
nihilizma, ona će prestati da predstavlja opasnost no
progres. Tu Varja izgubi strpljenje.
– Ama ko ste vi da sudite ko donosi civilizaciji dobro a
ko krah!? Proučavao je državni mehanizam, upoznavao
se s vođama! A sa grofom Tolstojem, s Fjodorom
Mihailovičem Dostojevskim jeste li se upoznali? A
rusku književnost jeste li čitali? Šta, niste imali
vremena? Dva puta dva, to je uvek četiri, a tri puta tri je
uvek devet, je li? Dve paralelne prave nikada se ne
seku? To se kod vašeg Euklida ne seku, a kod našeg
Lobačevskog su se presekle!
– Ne razumem vašu metaforu – sleže ramenima Anvar.
– A rusku književnost sam, dabome, čitao. Dobra
književnost, nije slabija od engleske ili francuske. Ali
književnost je – igračka, u normalnoj zemlji ona ne
može imati poseban značaj. Pa i sam sam u izvesnom
smislu literata. Treba se baviti konkretnim poslovima, a
заниматься, а не сочинять душещипательные сказки.
Вон в Швейцарии великой литературы нет, а жизнь
там не в пример достойнее, чем в вашей России. Я
провел в Швейцарии почти все детство и отрочество, и
можете мне поверить… Он не договорил – издали
раздался треск стрельбы.
– Началось! Ударили раньше времени! Анвар припал
ухом к двери, глаза его лихорадочно заблестели.
– Проклятье, и как назло в этом чертовом хранилище
ни одного окна!
Варя тщетно пыталась унять неистово бьющееся
сердце. Гром выстрелов приближался. Она услышала,
как Соболев отдает какие-то команды, но не разобрала
слов. Где-то закричали «алла!», ударил залп.
Вертя барабан револьвера, Анвар бормотал:
– Я мог бы сделать вылазку, но осталось только три
патрона… Ненавижу бездействие!
Он встрепенулся – выстрелы звучали в самом здании.
– Если наши победят, я отправлю вас в Адрианополь, –
быстро заговорил Анвар. – Теперь, видимо, война
закончится. Второго этапа не будет. Жаль. Не все
получается, как планируешь. Может быть, мы с вами
еще увидимся. Сейчас, конечно, вы меня ненавидите,
но пройдет время, и вы поймете мою правоту.
– Я не испытываю к вам ненависти, – сказала Варя. –
Просто мне горько, что такой талантливый человек,
как вы, занимается всякой грязью. Я вспоминаю, как
Мизинов читал историю вашей жизни…
– В самом деле? – рассеянно перебил Анвар,
прислушиваясь к перестрелке.
– Да. Сколько интриг, сколько смертей! Тот черкес,
который перед казнью пел арии, ведь был вашим
другом? Им вы тоже пожертвовали?
– Я не люблю вспоминать эту историю, – строго
произнес он. – Знаете, кто я? Я – акушер, я помогаю
младенцу появиться на свет, и руки у меня по локоть в
крови и слизи…
Залп грянул совсем близко.
– Сейчас я открою дверь, – сказал Анвар, взводя курок,
– и помогу своим. Вы оставайтесь здесь и ради Бога не
высовывайтесь. Скоро все закончится.
Он потянул засов и вдруг замер – в банке больше не
стреляли. Слышалась речь, но непонятно какая,
русская или турецкая. Варя затаила дыхание.
– Я тебе харю сворочу! В уголочке отсиживался, мать-
мать-мать! – рявкнул унтерский бас, и от этого
сладостно-родного голоса внутри все запело.
Выстояли! Отбились!
Выстрелы откатывались все дальше и дальше,
отчетливо донеслось протяжное «ура!»
Анвар стоял, закрыв глаза. Его лицо было спокойным и
печальным. Когда стрельба совсем прекратилась, он
отодвинул засов и приоткрыл дверь.
– Все, мадемуазель Барбара. Ваше заточение окончено.
Выходите.
– А вы? – прошептала Варя.
ne stvarati srceparajuće bajke. Eno, u Švajcarskoj nema
velike literature, a život je tamo neuporedivo
dostojanstveniji nego u vašoj Rusiji. Proveo sam u
Švajcarskoj gotovo celo detinjstvo i dečaštvo, i možete
mi verovati... On ne dovrši – u daljini se začu tresak
paljbe.
– Počelo je! Udarili su pre vremena! Anvar priljubi uho
uz vrata, oči mu grozničavo zasijaše.
– Prokletstvo, i kao za pakost, u ovom đavolskom
trezoru nema nijednog prozora!
Varja je uzalud pokušavala da obuzda srce koje je
ludački tuklo. Grom pucnjeva se približavao. Ona začu
kako Soboljev izdaje neke komande, ali nije razabirala
reči. Negde uzviknuše „ala!”, tresnu plotun.
Okrećući doboš revolvera, Anvar je mrmljao:
– Morao bih da napravim proboj, ali ostala su samo tri
metka... Mrzim neaktivnost!
On se trže – pucnji su se čuli u samome zdanju.
– Ako naši pobede, poslaću vas u Adrianopolj – brzo
reče Anvar. – Sada će se, izgleda, rat završiti. Druge
etape neće biti. Šteta. Ne ispada kako planiraš. Možda
ćemo se vi i ja još videti. Sada me vi, naravno, mrzite,
ali proći će vreme i shvatićete da sam u pravu...
– Ja ne osećam prema vama mržnju – reče Varja. –
Jednostavno osećam gorčinu od toga što se tako
talentovan čovek kao vi bavi svakojakim prljavštinama.
Sećam se kako je Mizinov čitao istorijat vašeg života...
– Zaista? – rasejano je prekide Anvar, osluškujući
unakrsno pucanje.
– Da. Toliko intriga, toliko smrti! Onaj Čerkez koji je
pred samim pogubljenjem pevao arije – bio vam je
prijatelj? I njega ste takođe žrtvovali?
– Ne volim da se sećam toga slučaja – strogo izgovori
on. – Znate li ko sam ja? Ja sam – akušer, ja pomažem
novorođenčetu da dođe na svet, i ruke mi moraju biti do
laktova u krvi i sluzi...
Plotun grunu sasvim blizu.
– Sad ću da otvorim vrata, – reče Anvar – da pomognem
svojima. Vi ostajte ovde i, tako vam boga, ne
promaljajte se. Uskoro će se sve završiti.
On povuče rezu i odjednom se ukipi – u banci se više
nije pucalo. Čuo se govor, ali nije se razabiralo čiji –
ruski ili turski. Varja zataji dah.
– Njušku ću ti zavrnuti! U ćošak si se zavuko, majku li
ti tvoju, majku li ti! – prodra se podoficir basom, i od
tog slatkog poznatog glasa Varji zaigra cela utroba.
Odoleli su! Odbranili se!
Pucnji su se kotrljali sve dalje i dalje, jasno se začulo
otegnuto „ura!”.
Anvar je stajao zatvorenih očiju. Lice mu je bilo mirno i
tužno. Kad je pucnjava potpuno prestala, on odiže rezu i
odškrinu vrata.
– Gotovo je, madmazel Barbara. Vaše zatočenje je
okončano. Iziđite.
– A vi? – šapnu Varja.
– Ферзь пожертвован без особой выгоды. Жаль. В
остальном все остается в силе. Ступайте и желаю вам
счастья.
– Нет! – увернулась она от его руки. – Я вас тут не
оставлю. Сдайтесь, я буду свидетельствовать на суде в
вашу пользу.
– Чтобы мне зашили горло, а потом все-таки повесили?
– усмехнулся Анвар. – Нет уж, благодарю покорно.
Больше всего на свете не терплю две вещи – унижение
и капитуляцию. Прощайте, мне надо побыть одному.
Он все-таки ухватил Варю за рукав и, слегка
подтолкнув, спровадил за дверь. Стальная створка тут
же захлопнулась.
Варя увидела перед собой бледного Фандорина, а у
выбитого окна стоял генерал Мизинов и покрикивал на
жандармов, подметавших стеклянные осколки.
Снаружи уже рассвело.
– Где Мишель? – испуганно спросила Варя. – Убит?
Ранен?
– Жив и здоров, – ответил Эраст Петрович,
внимательно ее оглядывая. – Он в своей стихии –
преследует неприятеля. А бедного Перепелкина снова
ранили – ятаганом полуха отхватили. Видно, опять
орден получит. И за прапорщика Гриднева не
беспокойтесь, он тоже жив.
– Я знаю, – сказала она, и Фандорин чуть прищурился.
Подошел Мизинов, пожаловался:
– Еще одна дырка в шинели. Ну и денек. Выпустил?
Отлично! Теперь можно и динамитом.
Он осторожно приблизился к двери в хранилище,
провел рукой по стали.
– Пожалуй, двух шашек в самый раз хватит. Или
много? Хорошо бы мерзавца живьем взять.
Из-за двери хранилища донеслось беззаботное и
весьма мелодичное насвистывание.
– Он еще свистит! – возмутился Мизинов. – Каков, а?
Ну, ты у меня сейчас досвистишься. Новгородцев!
Пошлите в саперный взвод за динамитом!
– Д-динамит не понадобится, – тихо сказал Эраст
Петрович, прислушиваясь к свисту.
– Вы снова заикаетесь, – сообщила ему Варя. – Это
значит, все позади? Грохоча сапогами вошел Соболев в
распахнутой белой шинели с алыми отворотами.
– Отступили! – охрипшим после боя голосом объявил
он. – Потери ужасные, но ничего, скоро должен
эшелон подойти. Кто это так славно выводит? Это ж
«Лючия де Ламермур», обожаю! – и генерал принялся
подпевать приятным сипловатым баритоном.
Del ciel clemente un riso, la vita a noi sara! –
прочувствованно допел он последнюю строфу, и тут за
дверью раздался выстрел.
– Kraljica je žrvovana bez naročite koristi. Žao mi je.
Sve ostalo ostaje na snazi. Idite, i srećno vam bilo.
– Ne! – izvi mu se ona iz ruke. – Ja vas neću ostaviti
ovde. Predajte se, svedočiću na sudu u vašu korist.
– Da mi zašiju grlo a posle me ipak obese? –
podsmehnu se Anvar. – Ne, hvala lepo. Najviše na svetu
ne podnosim dve stvari – poniženje i kapitulaciju.
Zbogom, moram malo da budem sam.
On ipak uhvati Varju za rukav i, blago je potisnuvši,
izgura je kroz vrata. Čelično krilo se istog trena zalupi.
Varja ugleda pred sobom bledog Fandorina, a pored
razbijenog prozora stajao je general Mizinov i
podvikivao na žandarme koji su uklanjali srču. Napolju
je već svitalo.
– Gde je Mišel? – uplašeno upita Varja. – Ubijen?
Ranjen?
– Živ i zdrav – odgovori Erast Petrovič, pažljivo je
promatrajući. – On je u svom elementu – goni
neprijatelja. A siroti Perepjolkin je opet ranjen –
jataganom su mu pola uha odneli. Očito, opet će dobiti
orden. I za zastavnika Gridnjova ne brinite, i on je živ.
– Znam – reče ona, a Fandorin malčice zažmiri. Priđe
Mizinov, požali se:
– Još jedna rupa u šinjelu. E, što nam je dan... Pustio
vas? Odlično! Sada možemo i dinamitom.
On se oprezno primače vratima trezora, pređe rukom no
čeliku.
– Možda će dve kocke eksploziva biti sasvim dovoljne.
Ili je mnogo? Dobro bi bilo uhvatiti nitkova živog.
Iza vrata trezora začu se bezbrižno i veoma melodično
zviždukanje.
– On još i zviždi! – zbuni se Mizinov. – Gle ti njega! E,
sad ćeš ti meni dozviždati. Novgorodceve! Pošaljite
nekog u vod inženjeraca no dinamit!
– D-dinamit neće biti potreban – tiho reče Erast Petrovič
osluškujući zviždukanje.
– Vi opet mucate – primeti Varja. – Znači li to da je sve
gotovo? Lupajući čizmama, uđe Soboljev u
raskopčanom belom šinjelu s crvenim reverima.
– Povukli se! – saopšti on glasom promuklim posle
bitke. – Gubici su užasni, ali neka, uskoro treba da
stigne voz. Ko to tako sjajno izvodi? Pa to je Lučija od
Lamermura, obožavam to! – i general poče da pripeva
prijatnim i malo napuklim baritonom.
Del ciel clemente un riso, la vita a noi sara!
– osećajno otpeva on poslednju strofu, i tad se iza vrata
razleže pucanj.
 Эпилог
«Московские губернские ведомости»,
19 февраля (3 марта) 1878 г.
МИР ПОДПИСАН!
«Сегодня, в светлую годовщину Высочайшего
милосердия, явленного крестьянству 17 лет назад, в
летопись царствования Царя-Освободителя вписана
новая светлая страница. Русские и турецкие
уполномоченные подписали в Сан-Стефано мир,
завершивший славную войну за освобождение
христианских народов от турецкого владычества. По
условиям трактата, Румыния и Сербия обретают
полную независимость, образуется обширное
Болгарское княжество, а Россия получает в
компенсацию военных затрат 1 миллиард 410
миллионов рублей, причем основная часть этой суммы
будет внесена территориальными уступками, в число
которых входят Бессарабия и Добруджа, а также
Ардаган, Каре, Батум, Баязет…»
– Ну вот, мир и подписан, причем очень хороший. А
вы каркали, господин пессимист, – сказала Варя, и
опять не о том, о чем хотела. С Петей титулярный
советник уже попрощался, и вчерашний
подследственный, а ныне вольный человек Петр
Яблоков поднялся в вагон – осваивать купе и
раскладывать вещи. По случаю победоносного
окончания войны вышли Пете и полное помилование,
и даже медаль за ревностную службу.
Уехать можно было еще две недели назад, да и Петя
торопил, но Варя все тянула, ждала непонятно чего.
Жалко, с Соболевым рассталась плохо, обиделся
Соболев. Ну да бог с ним. Такого героя быстро кто-
нибудь утешит.
И вот пришел день, когда нужно было прощаться с
Эрастом Петровичем. С утра Варя была на нервах,
закатила бедному Пете истерику из-за потерявшейся
брошки, потом расплакалась.
Фандорин оставался в Сан-Стефано – с подписанием
мира дипломатическая возня отнюдь не заканчивалась.
На станцию он пришел прямо с какого-то приема – во
фраке, цилиндре, белом шелковом галстуке. Подарил
Варе букет пармских фиалок, повздыхал,
попереминался с ноги на ногу, но красноречием
сегодня не блистал.
– Мир ч-чересчур хороший, – ответил он. – Европа его
не признает. Анвар отлично п-провел свой гамбит, а я
проиграл. Мне дали орден, а надо бы под суд.
– Как вы к себе несправедливы! Ужасно
несправедливы! – горячо заговорила Варя, боясь, что
EPILOG
Moskovske gubernijske novosti,
19. februara (3. marta) 1878.
MIR JE POTPISAN!
Danas, na svetlu godišnjicu Carevog milosrđa,
ukazanog seljacima pre 17 godina, u letopis carevanja
Cara-Oslobodioca upisana je nova svetla stranica.
Ruski i turski opunomoćenici potpisali su u San Stefanu
mir, okončavši slavni rat za oslobođenje hrišćanskih
naroda od turske vladavine. Po uslovima ugovora,
Rumunija i Srbija stiču punu nezavisnost, formira se
prostrana Bugarska kneževina, a Rusija kao
kompenzaciju za ratne gubitke dobija odštetu 1
milijardu 410 miliona rubalja, pri čemu će osnovni deo
te sume biti izražen u vidu teritorijalnih ustupaka, među
koje ulaze Besarabija i Dobrudža, a takođe i Ardagan,
Kape, Batum, Bajazet…
E pa, eto, mir je potpisan, i to veoma dobar. A vi ste
zloslutili, gospodine pesimisto – reče Varja, i opet ne
ono što je htela. Sa Pećom se titularni savetnik već
oprostio, i jučerašnji optuženik a danas slobodan čovek
Petar Jabukov popeo se u vagon – da zauzme kupe i da
smesti stvari. Povodom pobedničkog završetka rata Peća
je dobio i potpuno pomilovanje i čak medalju za
revnosnu službu.
Mogli su da otputuju još pre dve nedelje, pa i Peća je
požurivao, ali je Varja jednako odugovlačila, čekala ne
zna se šta.
Žalosno je što se sa Soboljevim loše rastala, uvredio se
Soboljev. Ali, Bog s njim. Takvog junaka će neko brzo
utešiti.
I evo, došao je dan kada se morala oprostiti s Erastom
Petrovičem. Od jutra je Varja bila nervozna, priredila
jadnom Peći histeričnu scenu zbog izgubljenog broša,
potom se rasplakala.
Fandorin je ostao u San Stefanu – s potpisivanjem mira
diplomatska trčkaranja se ni izdaleka nisu završila. Na
stanicu je došao direktno sa nekog prijema – u fraku, s
cilindrom, s belom svilenom mašnom. Poklonio je Varji
buket parmskih ljubičica, uz povremene uzdahe
premeštao se s noge na nogu, ali danas nije zablistao
lepim rečima.
– Mir je s-suviše dobar – odgovori on. – Evropa ga neće
priznati. Anvar je odlično odigrao svoj g-gambit, a ja
sam izgubio. Meni su dali orden, a trebalo bi me na sud.
– Kako ste nepravedni prema sebi! Užasno nepravedni!
– vatreno poče Varja, plašeći se da joj ne grunu suze. –
выступят слезы. – За что вы все время себя казните?
Если бы не вы, я не знаю, что бы со всеми нами
было…
– Примерно то же мне сказал Лаврентий Аркадьевич, –
усмехнулся Фандорин. – И п-пообещал любую
награду, какая в его власти.
Варя обрадовалась:
– Правда?! Ну слава Богу! И чего же вы пожелали?
– Чтобы меня отправили служить куда-нибудь за т-
тридевять земель, подальше от всего этого. – Он
неопределенно махнул рукой.
– Глупости какие! И что Мизинов?
– Разозлился. Но слово есть слово. К-кончатся
переговоры, и поеду из Константинополя в Порт-Саид,
а оттуда пароходом в Японию. Назначен вторым
секретарем посольства в Токио. Дальше уж не б-
бывает.
– В Японию… – Слезы все-таки брызнули, и Варя
яростно смахнула их перчаткой. Зазвенел колокол,
паровоз дал гудок. Из окна вагона высунулся Петя:
– Варенька, пора. Сейчас отбываем. Эраст Петрович
замялся, опустил глаза.
– Д-до свидания, Варвара Андреевна. Был очень рад…
– И не договорил.
Варя порывисто схватила его за руку, часто-часто
заморгала, сбрасывая с ресниц слезинки.
– Эраст… – внезапно вырвалось у нее, но слова
застряли, так и не выплеснулись.
Фандорин дернул подбородком и ничего не сказал.
Лязгнули колеса, вагон качнулся.
– Варя! Меня увозят без тебя! – отчаянно крикнул
Петя. – Скорей! Она оглянулась, еще секунду
помешкала и вскочила на поплывшую вдоль перрона
ступеньку.
–… и первым делом горячую ванну. А потом в
Филипповскую и пастилы абрикосовой, которую ты
так любишь. И в книжную лавку за новинками, а потом
в университет. Представляешь, сколько будет
расспросов, сколько…
Варя стояла у окна и кивала в такт счастливому
Петиному лепету. Все хотела насмотреться на черную
фигуру, что осталась на платформе, но фигура вела
себя странно, расплывалась. Или с глазами что-то было
не так?
«Таймс» (Лондон),
10 марта (26 февраля) 1878 г.
Правительство ее величества говорит «нет»
«Сегодня лорд Дерби заявил, что британское
правительство, поддержанное правительствами
большинства европейских стран, категорически
отказывается признавать грабительские условия
мира, навязанные Турции непомерными аппетитами
царя Александра. Сан-Стефанский трактат
противоречит интересам европейской безопасности и
должен быть пересмотрен на специальном конгрессе,
Zbog čega vi sebe sve vreme okrivljujete? Da nije vas,
ne znam šta bi bilo sa svima nama...
– Otprilike isto mi je rekao i Lavrentije Arkadjevič –
podsmehnu se Fandorin. – I obećao koju god hoću n-
nagradu koja mu je u nadležnosti.
Varja se obradova:
– Stvarno?! E na hvala bogu! I šta ste poželeli?
– Da me pošalju u službu nekud preko sto z-zemalja, što
dalje od svega ovoga. – On neodređeno mahnu rukom.
– Kakve gluposti! A Mizinov?
– Naljutio se. Ali reč je reč. Z-završiće se pregovori, iz
Konstantinopolja poći ću u Port Said, a odatle
parobrodom u Japan. Određen sam za drugog sekretara
poslanstva u Tokiju. Dalje od toga se ne m-može.
– U Japan... – suze ipak briznuše, i Varja ih besno otrese
rukavicom. Zazvoni zvonce, lokomotiva pisnu. Kroz
vagonski prozor izviri Peća:
– Varenjka, vreme je. Evo, polazimo. Erast Petrovič se
zbuni, spusti pogled.
– D-do viđenja, Varvara Andrejevna. Bilo mi je jako
drago... – i ne dovrši.
Varja mu odjednom silovito steže ruku, zatrepta sitno-
sitno, zbacujući s trepavica suze.
– Eraste... – nenadano provali iz nje, ali tu se reči
zaglaviše, ne izleteše.
Fandorinu zadrhta brada, on ne reče ništa. Zaškripaše
točkovi, vagon se cimnu.
– Varja! Odvešće me bez tebe! – očajnički viknu Peća. –
Požuri! Ona se osvrnu, pričeka još sekundu i skoči na
stepenik koji zaplovi peronom.
– ...i pre svega vrelu kupku. A onda kod Filipova, na
žele od marelica, koji ti toliko voliš. I u knjižaru no
novine, a posle na fakultet. Možeš zamisliti koliko će
biti pitanja, koliko...
Varja je stajala pored prozora i klimala glavom u taktu
sa srećnim Pećinim brbljanjem. Htela bi da se nagleda
crne prilike koja je ostala na peronu, ali figura se
ponašala čudno, rasplinjavala se. Ili nešto s njenim
očima nije bilo u redu?
Tajms (London),
10. marta (26. februara) 1878.
Vlada njenog veličanstva kaže “ne”
Danas je lord Derbi izjavio da britanska vlada,
podržana većinom evropskih zemalja, kategorično
odbija da prizna otimačke uslove mira, koje prekomerni
apetit cara Aleksandra nameće Turcima. Sanstefanski
ugovor protivreči interesima evropske bezbednosti i
mora biti preispitan na specijalnom kongresu, u kome
će uzeti učešća sve velike sile.
в котором примут участие все великие державы».