Kollektiv_avtorov_._Istoricheskaya_Neizbejnos.a4

Коллектив авторов
Историческая неизбежность?
Ключевые события
русской революции
«Альпина Диджитал»
УДК 94(47).08
ББК 63.3(2)6
Коллектив авторов
Историческая неизбежность? Ключевые события русской
революции / Коллектив авторов — «Альпина Диджитал»,
ISBN 978-5-9614-4904-4
Был ли неизбежен тот путь, по которому Россия пошла в 1917 году?

Случались ли моменты, когда непредвиденное происшествие, выстрел,
попавший в цель или, наоборот, неточный, мог изменить ход русской, а
значит, и мировой истории? Если бы покушение на Столыпина в Киеве
не увенчалось успехом, если бы в апреле 1917 года немцы не переправили
на родину Ленина, если бы царскую семью удалось спасти? Этими вопросами
задается автор и составитель сборника, британский дипломат, бывший посол
Великобритании в России сэр Тони Брентон. В рамках организованного им
проекта известные историки подробно рассматривают поворотные моменты
русской революции и оценивают возможность альтернативного развития
событий. А подводя итог работе историков, Тони Брентон пытается ответить
на самый важный для нас, русских читателей книги, вопрос: что ждет Россию
в XXI веке?
УДК 94(47).08
ББК 63.3(2)6
ISBN 978-5-9614-4904-4 © Коллектив авторов

© Альпина Диджитал
. Коллектив авторов. «Историческая неизбежность? Ключевые события русской революции»
Содержание
Пояснение для читателя 7
Хронология 8
Благодарности 13
Вступление 14
1. Возможность интервенции и ее долгосрочные последствия 20
2. Покушение на Столыпина 30
3. Григорий Распутин и начало первой мировой войны 41
4. Последний царь 50
5. На сцену выходит Ленин 64
6. Дело Корнилова: Трагедия ошибок 74
7. «Безобидный пьяница»: Ленин и октябрьское восстание 81
8. Недолгая жизнь и ранняя смерть русской демократии: Дума и 91
учредительное собрание
9. Спасти царскую семью 102
10. Покушение на Ленина, совершенное Фанни Каплан 110
11. Поворот в гражданской войне 121
Перемирие и Россия 122
Переворот в Омске 124
Последствия и возможные альтернативы 131
12. Участь крестьянства в советской России 133
13. Большевистская реформация 146
14. Развитие ленинизма: Гибель политического плюрализма в партии 156
большевиков после революции
Специфика Москвы 158
Множественность русской революции 160
Оппозиция внутри партии большевиков 161
Консолидация ленинцев 163
Большевистский плюрализм в перспективе 169
Послесловие 172
I. Что было и что не было неизбежно 173
II. Роль Ленина 175
III. Наследие Ленина 177
IV. Государство, созданное Лениным 178
V. Сравним две революции 179
VI. Чему мы научились 183
Действующие лица революции 185
Об авторах 190
Комментарии
4
Историческая неизбежность?
Ключевые события русской революции
Переводчики Любовь Виноградова, Любовь Сумм

5
Редактор Наталья Нарциссова

Руководитель проекта И. Серёгина
Корректоры С. Чупахина, М. Миловидова
Компьютерная верстка А. Фоминов
Дизайнер обложки Ю. Буга
Иллюстрация на обложке ShutterStock
© Profile Books Ltd, 2016

© Под редакцией. Tony Brenton, 2016
© Издание на русском языке, перевод, оформление. ООО «Альпина нон-фикшн», 2017
Все права защищены. Произведение предназначено исключительно для частного исполь-

зования. Никакая часть электронного экземпляра данной книги не может быть воспроизве-
дена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение
в сети Интернет и в корпоративных сетях, для публичного или коллективного использования
без письменного разрешения владельца авторских прав. За нарушение авторских прав законо-
дательством предусмотрена выплата компенсации правообладателя в размере до 5 млн. руб-
лей (ст. 49 ЗОАП), а также уголовная ответственность в виде лишения свободы на срок до
6 лет (ст. 146 УК РФ).

***

…русский бунт, бессмысленный и беспощадный.
А.С. Пушкин
6

Пояснение для читателя

До февраля 1918 г. Россия жила по юлианскому календарю (так называемый старый
стиль, с.с.), который на 13 дней отставал от григорианского календаря (новый стиль, н.с.), а
затем перешла на общий с Западом отсчет времени. В этой книге события в России до февраля
1918 г. датируются по старому стилю, а далее – по новому стилю. В неоднозначной ситуации
мы указываем, о каком календаре идет речь.
7

Хронология

1905
9 января: Кровавое воскресенье.
10 января: мощная волна забастовок и мятежей (продолжались весь год).
14 мая: Цусимская битва, тяжелое поражение России в войне с Японией.
5 сентября (н.с.): Русско-японская война завершилась Портсмутским миром.
15 октября: Витте предлагает царю проект политических реформ.
17 октября: царь объявляет о начале политических реформ, включая создание Думы.
1906
16 апреля: Витте, утратив доверие царя, уходит с должности премьер-министра.
26 апреля: опубликованы новые законы; министром иностранных дел назначен Столы-
пин.
27 апреля: открывается заседание Первой Государственной думы.
8 июля: Первая дума распущена, Столыпин становится премьер-министром.
Август – ноябрь: первый этап Столыпинских реформ.
1907
20 февраля: открытие Второй Государственной думы.
Март: Столыпин объявляет о дальнейших реформах.
2 июня: Вторая дума распущена, новый закон о выборах.
7 ноября: открытие Третьей Государственной думы, работала до 1912 г.
1911
1 сентября: Столыпин ранен и спустя четыре дня умирает.
1912
15 ноября: открытие Четвертой Государственной думы.
1914
29 июня: покушение на Распутина.
1 августа (н.с.): Германия объявляет войну России.
Конец августа: тяжелые поражения русской армии в Германии.
1915
Апрель – июль: немцы вторгаются в Польшу. Ряд министров, в том числе военный, сме-
нены царем.
19 июля: Дума собирается на шесть недель.
21 августа: министры тщетно просят царя позволить Думе сформировать кабинет.
22 августа: царь возглавляет вооруженные силы и переезжает в Ставку в Могилев. Начи-
нается «правление царицы».
3 сентября: работа Думы приостановлена.
1916
Январь – ноябрь: по воле царицы (и Распутина) люди на министерских постах быстро
сменяются, в том числе военные министры, министры внутренних дел и премьеры (дважды).
8
1 ноября: новый созыв Государственной думы. Керенский яростно нападает на Распу-

тина, Милюков говорит о «глупости или измене» в высших эшелонах власти.
17 декабря: убийство Распутина.
27 декабря: назначен очередной премьер-министр.
1917
14 февраля: собирается Государственная дума.
23–24 февраля: в Петрограде проходят демонстрации, спровоцированные перебоями с
поставками хлеба.
25 февраля: демонстрации перерастают в беспорядки. Царь отдает из Могилева приказ
подавить их.
26 февраля: армия стреляет в толпу, 40 человек убиты. Часть гарнизона взбунтовалась.
Царь отмахнулся от телеграммы Родзянко с просьбой срочно назначить новое правительство,
сочтя, что Родзянко напрасно паникует.
27 февраля: почти весь Петроград в руках восставших толп. Дума распущена, однако
создает Временный комитет. Правительство уходит в отставку. Царь направляет генерала Ива-
нова в Петроград с приказом подавить восстание. Оргсобрание Петроградского совета.
28 февраля: царь выезжает в Царское Село. Первое заседание Петроградского совета.
Волнения распространяются на Москву.
1 марта: царский поезд вынужден направиться в Псков и прибывает туда к вечеру. По
настоянию Алексеева Николай соглашается предоставить Думе назначение министров и отме-
няет приказ Иванову. Тем временем Дума и Совет согласовали принципы формирования Вре-
менного правительства. Формируется Московский совет. «Декрет № 1» по сути лишает офи-
церов власти и авторитета.
2 марта: сформировано Временное правительство во главе с князем Львовым. Родзянко
дает телеграмму Рузскому в Псков, уверяя в необходимости отречения монарха. Утром Алек-
сеев и другие военачальники соглашаются с этим советом. Николай принимает решение и
посылает телеграммы, провозглашающие царем Алексея. Но после приезда представителей
Думы меняет свое решение и назначает преемником великого князя Михаила.
3 марта: Михаил решает не принимать корону. Конец династии Романовых.
8 марта: Николай возвращается в Царское Село под арест.
Конец марта: Великобритания отказывается принять царскую семью и предоставить ей
убежище.
3 апреля: Ленин возвращается в Петроград и выдвигает лозунг «Вся власть Советам!».
20–21 апреля: «апрельские дни» – бунты в Петрограде, поддерживаемые большевиками
и направленные против Временного правительства, в особенности против министра иностран-
ных дел Милюкова.
4–5 мая: формирование коалиционного правительства с участием вождей социалистов.
Керенский становится военным министром.
16 июня: начало «наступления Керенского», которое обернется провалом.
20–30 июня: в Петрограде нарастает напряжение, войска не желают отправляться на
фронт.
3–4 июля: «июльские дни» – солдатские бунты. Петроград захвачен демонстрантами, они
угрожают свергнуть правительство. Ленин не сумел встать во главе восстания. Демонстрации
затихают. Прибывают верные правительству войска.
5 июля: Ленин снова скрывается, другие лидеры большевиков арестованы.
7 июля: Львов уходит в отставку, назначив Керенского премьер-министром.
18 июля: Корнилов назначен главнокомандующим.
31 июля: царская семья отправлена в Тобольск.
9
9 августа: выборы и созыв Учредительного собрания отложены до ноября.

26–27 августа: Керенский получает диктаторские полномочия, объявляет Корнилова
изменником. Корнилов восстает против Керенского.
30 августа: арестованные большевики отпущены.
1 сентября: арестован Корнилов.
10 октября: большевистский Центральный комитет в присутствии Ленина голосует за
резолюцию о готовности взять власть.
20–25 октября: большевики берут под контроль Петроградский гарнизон.
24 октября: Ленин (переодетый) вечером пробирается в Смольный. Убеждает большеви-
ков отважиться на переворот.
25–26 октября: «штурм Зимнего дворца». Керенский бежит на фронт в надежде найти
там поддержку. Остальные министры арестованы. Небольшевистские партии в знак протеста
покидают съезд Советов. Формируется правительство большевиков (Совнарком) во главе с
Лениным.
27 октября: запрещена оппозиционная пресса.
28 октября – 2 ноября: подавлены антибольшевистские забастовки и выступления воен-
ных (главным образом в Москве).
12–30 ноября: выборы в Учредительное собрание. Эсеры набирают 40 %, большевики –
25 %.
20 ноября (с.с.): начались мирные переговоры в Брест-Литовске.
28 ноября: демонстрации в поддержку Учредительного собрания. Партия кадетов запре-
щена, ее лидеры арестованы.
7 декабря: создана Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией
и саботажем при Совете народных комиссаров РСФСР (ВЧК).
Конец декабря: генералы Алексеев и Корнилов создают «Добровольческую» (белую)
армию.
1918
5 января: первое заседание Учредительного собрания. Демонстрации в его поддержку
подавлены. Заседание закончилось поздно вечером, а наутро депутатов не пустили в зал.
15 января – 3 марта: заключен Брест-Литовский мир. Ленин убеждает коллег принять
тяжелые условия мира, но настоять на своем ему удается, лишь когда немцы возобновляют
наступление и требуют новых уступок.
Начало марта: большевистское правительство переезжает в Москву в связи с приближе-
нием немцев к Петрограду.
9 марта: союзнический контингент высаживается в Мурманске. Это первая из целого
ряда попыток вмешаться на стороне белых в происходящие события. Интервенции произойдут
также на северо-востоке России, в Украине и на Дальнем Востоке. Окончательно союзники
уйдут с запада страны в августе 1919 г., а японцы будут оставаться во Владивостоке до 1922 г.
26 марта: Троцкий назначен военным комиссаром. За несколько недель он преодолеет
яростное сопротивление однопартийцев и начнет вербовать в Красную армию бывших царских
офицеров.
12 апреля: Корнилов убит на фронте. Командование переходит к Деникину.
26 апреля: Николай вместе с семьей отправлен в Екатеринбург.
9 мая: первая попытка большевиков реквизировать зерно у крестьян.
29 мая: чехословацкий легион в Челябинске отказывается разоружаться, присоединяется
к белым и берет под контроль Транссибирскую магистраль.
8 июня: чехи занимают Самару. Формируется Комуч.
12–13 июня: великий князь Михаил убит в Перми.
10
16–17 июля: Николай II и вся его семья убиты в Екатеринбурге.

30 августа: покушение Фанни Каплан на Ленина.
5 сентября: начало Красного террора. Массовые убийства заключенных и заложников.
23 сентября: в Омске сформировано антибольшевистское Временное всероссийское пра-
вительство, номинально подчиненное Комучу.
11 ноября: Первая мировая война завершается подписанием мирного договора. Герма-
ния стремительно теряет все завоеванное в Восточной Европе, и в следующие два года Россия
возвращает себе большую часть этих территорий.
18 ноября: в результате переворота, организованного в Омске, Колчак становится воен-
ным диктатором и лидером Белого движения.
1919
Январь: официально вводится продразверстка – политика изымания зерна у крестьян.
Март – май: Колчак разворачивает наступление в Сибири, поначалу успешное. Он почти
доходит до Волги, но в середине мая его останавливают, а затем вынуждают начать отступле-
ние.
Июль – октябрь: Деникин наступает на красных с юга, Юденич – с северо-запада. Оба
они уверенно продвигаются, Деникин приближается к Туле, Юденич едва не захватывает Пет-
роград, но к октябрю армии обоих военачальников теряют завоеванные позиции и начинают
отходить назад.
14 ноября: Колчак направляется в Иркутск. Юденич распускает свою армию.
17 декабря: Колчак вынужден сложить полномочия. Позже он будет выдан большевикам
и расстрелян (7 февраля 1920 г.).
1920
27 марта: на посту командующего Деникина сменяет Врангель.
Август: начинается Тамбовское восстание крестьян против продразверстки, ширятся
волнения в других регионах.
7 ноября: белая армия Врангеля эвакуируется из Крыма. Конец гражданской войны.
1921
Март: демонстрации, вызванные нехваткой продовольствия, перерастают в мятеж крон-
штадтских матросов, жестоко подавленный большевиками. РКП(б) запрещает любые внутри-
партийные фракции, создав таким образом возможность тоталитарной диктатуры. Вместе с
тем партия отказывается и от продразверстки и переходит к новой экономической политике
(НЭП).
1922
16 февраля: большевистская кампания против церкви открывается Декретом о земле.
Патриарх Тихон публично противостоит этой кампании.
3 апреля: Сталин становится генеральным секретарем РКП(б), тем самым закладываются
основы его будущей власти.
26 мая: первый инсульт у Ленина.
Июнь: митрополит Вениамин и ряд других священнослужителей осуждены за контрре-
волюционную деятельность и впоследствии расстреляны.
Декабрь: создается Союз воинствующих безбожников.
1924
11
21 января: после нескольких инсультов Ленин умирает. В завещании он с оговорками

рекомендует в качестве преемника Троцкого, настаивая на устранении Сталина от власти.
12

Благодарности

Прежде всего я благодарю авторов, предоставивших свои статьи для этой книги. Они
согласились принять участие в проекте для профессиональных историков – не вполне обыч-
ном, если не сказать сомнительном, – и справились с поставленной задачей блестяще.
Особая благодарность двоим из участников: Орландо Файджес с самого начала поверил
в этот проект и помог мне в поисках авторов, а Доминик Ливен согласился прочесть мою главу
в черновике и выправить ошибки дилетанта (разумеется, все оставшиеся в тексте ошибки –
мои собственные).
Для послесловия мне нужна была помощь специалиста, разбирающегося в современной
России. Дункан Аллан оказался именно тем человеком, к кому следовало обратиться. Опять-
таки все оставшиеся в тексте ошибки – исключительно мои собственные.
Прекрасно поработала вся команда издательства Profile, но два имени мне хотелось бы
упомянуть особо. Покойный Питер Карсон с энтузиазмом воспринял мою затею и сделал все,
чтобы она осуществилась. Многие люди, в том числе и я, ощущают, как его недостает. Ник
Ширин подхватил из его рук этот проект и, не жалея сил, довел до завершения. Я с полным
правом могу назвать его соавтором и партнером.
И наконец, благодарности семье: Сью, Тиму, Кейт и Дженни. Из-за моего увлечения Рос-
сией им пришлось претерпеть многое. Эту книгу я посвящаю им.
13

Вступление
Тони Брентон

I

Мы стоим на пороге 100-летней годовщины русской революции. И если бы нужно было
выбрать одно событие, оказавшее наибольшее влияние на историю XX в. и на весь наш мир
начала XXI в., то, несомненно, таким событием следовало бы считать именно русскую револю-
цию. В результате нее установился тоталитарный коммунистический строй, под властью кото-
рого одно время находилась треть населения земного шара. Она привела к подъему нацизма
в 1930-х, а значит, и ко Второй мировой войне и создала сильнейшего противника, которому
Запад противостоял в течение 40 лет холодной войны. Сложно найти другой пример, когда
события нескольких лет, сосредоточенные в одной стране, и в основном в одном городе, имели
бы такие масштабные исторические последствия. К тому же то, что происходило в 1917-м,
стало предметом ожесточенных споров историков. В течение 70 лет советская идеология осно-
вывалась на том представлении, что революция была триумфальным результатом действия
неотвратимых исторических сил. Сейчас эта точка зрения может казаться странной, однако,
пусть и в более мягкой форме, она довольно долго была популярна и среди западных исто-
риков. Согласно этой точке зрения, царизм прогнил и был обречен, а социализм, даже боль-
шевизм, предлагал России яркое новое будущее, но Сталин испортил мечту. Однако многие
другие историки занимают иную позицию. Они доказывают, что существовала либеральная
альтернатива царизму, задушенная большевиками в зародыше, и что диктатуру и террор создал
Ленин, а Сталин был всего лишь его способным учеником. Согласно еще одной точке зре-
ния, царизм начал модернизацию России и туда непременно пришел бы либерализм, если бы
революция не остановила этот процесс. А согласно другой, вся историческая традиция России
основана на тирании государства и Ленин лишь продолжил ее и поднял на следующую ступень.
Выбор позиции в этом вопросе зависит от того, как вы видите происходившее в России до
1917 г. и в течение нескольких лет после него. Могли ли события развиваться иначе? Случались
ли моменты, когда единственное решение, будь оно иным, – непредвиденное происшествие,
выстрел, попавший в цель или, наоборот, неточный, – могли бы изменить ход русской, а значит,
и европейской истории? Эта книга посвящена именно таким моментам в истории революции,
когда ощущение случайности происходящего особенно сильно. На этом пути были развилки,
когда возникал вопрос, как именно события могут пойти дальше. Мы попросили известных
историков описать каждый из таких моментов, его исторический фон, значение и последствия,
а также поразмышлять на тему того, какой могла быть историческая альтернатива. Эта книга –
не полная хронологическая история революции (на эту тему есть много прекрасных книг), а
скорее серия моментальных фотографий, запечатлевших запутанный клубок событий, проис-
ходивших в тот период. Глядя на эти «фотографии», задаешься вопросом, могла ли история
в те моменты пойти иным путем.

II

Но прежде чем представить читателю наши «моментальные снимки», стоит рассказать
о том, что им предшествовало. Революция не разразилась как гром среди ясного неба. Про-
блемы отсталого самодержавия, старающегося удержаться на плаву в период стремительных
социальных и экономических перемен, были не уникальны для России. Они уже вызывали
14
революции, в первую очередь во Франции (и об этом примере постоянно помнили русские

революционеры). В России генеральная репетиция событий 1917 г. прошла в 1905-м. В 1904-м
разразилась настоящая буря: страна потерпела поражение в войне с Японией, крестьяне обни-
щали, условия для жизни и работы в городах были чудовищны, социалистические и демокра-
тические идеи распространялись, часто в чрезвычайно заразной форме, среди интеллигенции.
Потом случилось Кровавое воскресенье (9 января 1905 г.), когда царские войска в Петербурге
расстреляли сотни безоружных демонстрантов, чем подорвали веру народа в Николая II и его
режим. Масштабные, охватившие всю страну стачки и демонстрации заставили царя согла-
ситься на первый представительный законосовещательный орган в истории России – Государ-
ственную думу. Эта уступка дала несколько лет непрочной стабильности. В нашем первом
«моментальном снимке» Доминик Ливен анализирует, как могли бы развиваться события, если
бы революция 1905 г. вызвала полномасштабный коллапс в обществе, как произошло 12 лет
спустя.
В следующие несколько лет шла борьба между царем, который, под влиянием беском-
промиссной жены и «домашнего святого» – Распутина, твердо намеревался удержать свою
автократическую власть, и несколькими Думами. Они регулярно распускались и вновь созыва-
лись Николаем, недовольным их составом, но продолжали требовать экономических и поли-
тических реформ. Единственным государственным деятелем того периода, продемонстриро-
вавшим способность справиться с этими конфликтующими силами, был Петр Столыпин –
премьер-министр в 1906–1911 гг. «Авторитарный модернизатор», которым восхищается, в
частности, Владимир Путин, Столыпин попытался использовать авторитет царя для проведе-
ния экономических реформ, в которых так нуждалась Россия. Эти попытки прекратились с
убийством Столыпина в 1911 г. Саймон Диксон в своей главе рассматривает роль Столыпина
и размышляет над тем, как могли бы пойти события, если бы в роковой вечер тот не поехал
в Киевскую оперу.
После отказа от серьезных попыток реформ единственным, что смогло на время снять
растущее напряжение в обществе и недовольство народа, стало вступление России в Первую
мировую войну в 1914 г. Как это часто бывало и как происходит и теперь, российское общество
мобилизовалось и сплотилось перед лицом общего врага. Забастовки прекратились, агитато-
ров посадили в тюрьму, прошли многолюдные патриотические демонстрации. Однако продол-
жение войны, поражения армии и растущие экономические проблемы стали последним гвоз-
дем, вбитым в гроб царского режима.
Дуглас Смит рассматривает роль Распутина, о которой мало кто знает: тот убедил Нико-
лая не вступать в Балканскую войну. Пытался он переубедить царя и в 1914-м. Не только Рос-
сия, но и весь мир были бы совсем другими, если бы ему это удалось.
Но этого не случилось. Война заставила Николая покинуть Петроград (это было новое,
патриотичное название Санкт-Петербурга), чтобы командовать войсками. Бразды правления
остались в неумелых руках императрицы Александры и Распутина, о которых ходили всевоз-
можные слухи. Авторитет царя упал так сильно, что даже члены его собственной семьи устра-
ивали заговоры с целью отстранить Николая от власти. Недовольство народа росло и достигло
пика с началом хлебных бунтов в Петрограде в феврале 1917-го. Были предприняты попытки
подавить бунты, однако солдаты присоединились к восставшим. Николай, находившийся в
Ставке, отправил в помощь Петрограду войска, но и тут потерпел неудачу. Его же генералы
стали советовать ему отречься от престола в пользу сына Алексея, говоря, что это единствен-
ный путь к спасению династии и России. Опасаясь за здоровье Алексея, Николай отрекся в
пользу своего брата Михаила, однако того сочли неприемлемой кандидатурой гражданские
политики в Петрограде, которые вскоре пришли к власти в составе Временного правитель-
ства. В главе, написанной Дональдом Кроуфордом, рассказывается, как закончилось 300-лет-
нее правление династии Романовых.
15
Падение самодержавия ускорило появление в Петрограде и других крупных городах

Советов рабочих и крестьянских депутатов (избираемых путем прямого голосования). По мере
того как ухудшалась политическая ситуация, советы становились все более и более радикаль-
ными. Особенно же влиятельной стала экстремистская фракция большевиков. Временному
правительству, состоявшему из традиционных политиков царской эпохи, пришлось работать
совместно с Петроградским советом, а тот в любой момент мог остановить жизнь города
забастовками и демонстрациями. В этот момент Министерство иностранных дел Германии,
стремясь к тому, чтобы Россия вышла из войны, организовало возвращение туда лидера
большевиков – Владимира Ленина – в знаменитом «пломбированном вагоне». Ленин быстро
преодолел негативное отношение товарищей-большевиков и наэлектризовал политическую
обстановку своими резкими (однако нашедшими широкую поддержку) требованиями сверг-
нуть Временное правительство и закончить войну. Благодаря немецкому финансированию
он сумел добиться широкой поддержки для большевиков и организовать их сторонников на
улицах (создать так называемую «красную гвардию»). Большевики начали вести пропаганду
в войсках и еще активнее разваливать вооруженные силы, способствуя таким образом воен-
ным поражениям России и инициируя мятежи. Эта деятельность достигла пика в июле, когда
большевики попытались захватить власть, но потерпели неудачу. Многие из них были аресто-
ваны, Ленин снова покинул страну. Шон Макмикин анализирует роль Ленина в эти месяцы и
пытается ответить на вопрос, как могли бы развиваться события, не будь «пломбированного
вагона».
Неудавшийся большевистский переворот усилил взаимные подозрения между левыми
(представленными в Петроградском совете) и правыми (представленными во Временном пра-
вительстве). Харизматичный левый политик Александр Керенский, имевший серьезный мини-
стерский послужной список, возглавил Временное правительство в июле. Он был единствен-
ной фигурой, приемлемой для обеих сторон. Новым командующим вооруженными силами
Керенский назначил всеми уважаемого патриота генерала Корнилова, которому было пору-
чено восстановить дисциплину в войсках и продолжить военные действия. К сожалению, после
целого ряда недоразумений, о которых рассказал в своей главе Ричард Пайпс, Керенский начал
видеть в Корнилове потенциального военного диктатора. Он склонился в сторону левых и,
чтобы найти широкую поддержку в борьбе против «контрреволюции», выпустил на свободу
недавно арестованных большевиков, хотя Ленину вернуться не разрешили. В конце августа
1917 г. Корнилов был снят с поста главнокомандующего и арестован. За это Керенский дорого
заплатил: его правительство утратило поддержку армии и стало заметно уступать в популярно-
сти большевикам, у которых к тому времени появилось большинство в Петроградском совете.
Теперь путь к захвату власти был открыт.
Решающий момент настал вечером 24 октября 1917 г. На следующий день в Смольном
должен был собраться съезд Советов со всей страны. По его результатам Временное правитель-
ство должно было потерять власть и быть замещено коалицией всех социалистических партий
(не только большевиков). Тайно вернувшийся в Петроград Ленин был твердо намерен не допу-
стить этого. Переодевшись рабочим, он отправился через весь город в Смольный. Полицейский
патруль остановил его, но не узнал. В Смольном он заставил лидеров большевиков, которые в
тот момент вели активные переговоры о коалиции, начать немедленный захват власти. Пере-
ворот, в том числе знаменитый «штурм Зимнего», произошел на следующий день. Россией
стала править не социалистическая коалиция, а одни лишь большевики. Орландо Файджес в
своей главе рассуждает о том, что было бы, узнай военный патруль Ленина и арестуй его.
До этого момента большевики контролировали лишь Петроград, затем (после нескольких
дней боев) взяли власть в Москве. Однако с непоколебимой жестокостью (в декабре 1917 г.
была учреждена ВЧК – наводящая ужас советская тайная полиция) они постепенно усили-
вали свою хватку и расширяли влияние. В Москве большевики выдавили из политического
16
процесса партии-соперники и арестовали многих из их лидеров. В губерниях воевали против

«белых» – разнородных антибольшевистских сил, возглавляемых бывшими царскими генера-
лами и политиками, которые получали поддержку из-за границы. В этот момент большевики
поняли, насколько опасен для них царь, находившийся с семьей на Урале. Николай становился
«живым символом», вокруг которого могла сплотиться контрреволюция. Эдвард Радзинский
рассматривает моменты, когда царь мог бежать и сыграть именно такую роль. Этого больше-
вики и боялись, поэтому в июле 1918 г. в Екатеринбурге убили царя и его семью.
Одно из главных обещаний, данных в феврале Временным правительством, у которого,
конечно, не было выборного мандата, касалось созыва Учредительного собрания. Надежды
политиков уже давно были сосредоточены на Собрании – органе, который должен был создать
конституцию для постромановской России и сформировать легитимное демократическое пра-
вительство. Однако приготовления заняли много времени. Долгожданные выборы в Учреди-
тельное собрание, которые даже большевики не могли отменить, хотя уже находились у вла-
сти, начались только в ноябре. Большевикам досталась лишь четверть голосов. Ленин осудил
результаты выборов под предлогом того, что интересы революции были выше «буржуазной
демократии».
Учредительное собрание созвали в Петрограде в январе 1918-го, однако уже на второй
день работы оно было закрыто Красной гвардией и больше не собиралось. В своей главе я зада-
юсь вопросом, насколько иначе все могло быть, если бы Временное правительство действовало
быстрее.
Усиливающиеся политические репрессии, гражданская война и проблемы в экономике
не могли не породить оппозицию большевистскому режиму. Наиболее драматично это прояви-
лось в покушении 30 августа 1918 г. на Ленина. Он был серьезно ранен, но выжил. Покушение
использовали для оправдания Красного террора, во время которого ВЧК арестовала и казнила
десятки тысяч противников режима (и создала прецедент для сталинского Большого террора).
Ранение, вероятно, стало одной из причин ранней смерти Ленина в 1924 г., открывшей путь
во власть Сталину. Мартин Сиксмит рассказывает историю покушения и задается вопросом,
какими могли быть его последствия, если бы выстрел оказался точнее.
Победа большевиков в гражданской войне вовсе не была предопределена. Хотя к началу
1918 г. под их контролем находилась основная часть Центральной России, на востоке и юге
они столкнулись с анархией и повсеместным сопротивлением, в том числе со стороны кре-
стьян. «Позорный» мирный договор с Центральными державами в марте 1918 г., отдавший
Украину и большую часть Западной России под немецкую и австро-венгерскую оккупацию,
не прибавил им привлекательности в глазах крестьянства. Сопротивление большевикам воз-
главили несколько белых генералов, имевших поддержку за границей, и базировавшийся в
Сибири Комуч – группа политиков, в том числе и левых, объявивших себя Временным все-
российским правительством на том основании, что они были членами распущенного Учреди-
тельного собрания. Однако Комуч пошел ко дну из-за несогласий и конфликтов между его
правым и левым крылом. В результате переворота 17 ноября 1918 г. на смену ему пришла
диктатура адмирала Колчака. Теперь правое крыло возглавило все антибольшевистские силы,
однако политическая программа Колчака была реакционной, и крестьянам он не мог пред-
ложить ничего. Поэтому большинство из них встали на сторону большевиков и помогли им
завоевать окончательную победу. Эван Модсли разбирает эти события и пытается ответить на
вопрос, возможна ли была на тот момент какая-либо историческая альтернатива.
Одним из порождений гражданской войны стал военный коммунизм – политика тоталь-
ного контроля большевиков над экономикой и населением России, сопровождавшаяся мас-
совыми арестами и убийствами. Военный коммунизм во многом предвосхитил сталинизм.
Ключевым его моментом была продразверстка – масштабное изъятие зерна у крестьян, часто
приводившее к массовому голоду. В 1919–1920 гг., когда гражданская война приближалась к
17
концу, продразверстка стала причиной многочисленных бунтов среди крестьян, и не только

(так, в феврале 1921 г. восстал гарнизон Кронштадта, прежде бывшего одним из оплотов рево-
люции). В 1921 г. режим был вынужден отказаться от продразверстки. Это стало важнейшим
первым шагом в направлении НЭПа – новой экономической политики, короткой «оттепели»
и частичного возврата к рыночной экономике. Благодаря НЭПу прекратились протесты, эко-
номика стала восстанавливаться. Однако значительная часть партийцев ненавидела НЭП по
идеологическим соображениям. В 1928 г. пришедший к власти Сталин положил конец НЭПу
и возродил реквизицию зерна. В своей главе Эрик Ландис задается вопросом, мог ли быть
другим путь, приведший к сталинизму, если бы, как предлагал в то время Троцкий, разверстку
отменили на год раньше.
Большевики, конечно же, исповедовали радикальный и агрессивный атеизм. Их стиль
правления наглядно демонстрируют отношения с Русской православной церковью. Хотя идео-
логическая враждебность по отношению к церкви сохранялась в течение всего периода прав-
ления коммунистов, период активных репрессий был всего один, и начался он с изъятия цер-
ковных ценностей в 1922 г. Катриона Келли анализирует этот эпизод и задается вопросами,
как он раскрывает перед нами другие черты большевистского правления и какими могли быть
последствия иного подхода к отношениям церкви и государства.
Конечным итогом революции стал, разумеется, тоталитарный коммунистический строй.
Власть оказалась в руках единственной правящей партии, жестко централизованной, непро-
зрачно управляемой и погрязшей в бюрократии, а также зависящей от обширного репрессив-
ного аппарата. Широкие дебаты с участием общественности исключались и сурово наказыва-
лись, об оппозиции говорить не приходилось. Многие пытались доказать, что такой результат
был неизбежен, раз власть захватила экстремистская фракция, представлявшая незначитель-
ную группу населения и движимая эсхатологической идеологией. Неудивительно, что в усло-
виях враждебности к внешнему миру, внутренней гражданской войны и экономического кол-
лапса этой фракции приходилось держаться за власть буквально зубами. В самом начале,
однако, была надежда на альтернативу, при которой, даже если исключить демократию за пре-
делами партии, она могла бы существовать внутрипартийно. Ричард Саква рассматривает аль-
тернативные варианты и задается вопросом, позволили ли бы они избежать прихода к тотали-
таризму.

III

Сложно не видеть, насколько трагичен ход русской революции. Страна, которая хоть
и скачкообразно, но, несомненно, развивалась, столкнувшись с силами, вдохновленными
самыми высокими надеждами человечества, погрузилась в мрачные глубины тирании и мас-
совых убийств. Даже традиционные историки-марксисты (исчезающий вид) допускают теперь,
что дорога утопий завела совсем не туда. Однако насколько «неизбежна» была эта трагедия?
Позвольте мне объяснить, каким подходом в этом вопросе оперирует данная книга. Сейчас
в сообществе историков идут настоящие бои по поводу «альтернативной истории». Отчасти
в ответ на хорошо принятую книгу очерков по альтернативной истории под редакцией Нила
Фергюсона профессор Ричард Эванс недавно написал работу, в которой выразил свое отноше-
ние к альтернативной истории. С его точки зрения, это в основном развлечение правых, выда-
ющих желаемое за действительное, что часто выглядит забавно, однако на практике не дает
ничего для настоящего понимания прошлого. В самом деле, когда я искал авторов для этой
книги, несколько именитых историков отказались участвовать в проекте именно потому, что не
хотели «играть» в альтернативную историю. Прекрасно. Однако, мысля логически, мне очень
трудно понять, как неизбежность исторического события или ее отсутствие можно оценить, не
проанализировав те моменты, когда дорога могла повернуть совсем в другую сторону. Авторы
18
этой книги решили поставленную перед ними задачу по-разному. Некоторые повели нас по
пути, очень отличному от того, которым в конечном итоге пошла история. Некоторые сосредо-
точились на тех моментах, когда роль случая была необычайно велика и даже небольшое изме-
нение обстоятельств могло привести к совершенно иному историческому результату. Некото-
рые рассказали о происшествиях и недоразумениях, приведших к определенному результату,
предоставив читателям размышлять о том, каким еще он мог быть. Другие же проанализи-
ровали широко разрекламированные альтернативы того пути, по которому в конечном итоге
пошли события, лишь для того, чтобы заключить, что на самом деле ни одна из этих альтерна-
тив не была очень уж вероятна. Все эти подходы, как мне кажется, работают. И все вместе они
ведут к вопросу, насколько неизбежным, c разных точек зрения, был российский трагический
XX в. Традиционная хронологическая история едва ли подвела бы нас к этому вопросу.
Гегель когда-то сказал: «История учит человека тому, что человек ничему не учится
из истории». Надеюсь, он был неправ. В моей дипломатической карьере я часто не имел
иного ориентира для анализа конкретной задачи или ситуации, кроме каких-либо историче-
ских событий. В особенности в России с ее печально известным непрозрачным стилем прав-
ления – стране, где я много работал, – знание российской истории часто становилось важней-
шим источником понимания текущей ситуации. Сами русские также полагаются на историю,
когда пытаются разобраться, куда движется мир. Для революционеров 1917-го главным исто-
рическим прецедентом, одновременно позитивным и негативным, стала Французская револю-
ция, а основной задачей было избежать появления – как это случилось во Франции – военного
диктатора, «Наполеона». И это им удалось. Но вместо Наполеона они получили Сталина. Было
ли это неизбежно? Судить об этом я предоставляю читателю.
19

1. Возможность интервенции и
ее долгосрочные последствия
1900–1920 гг.
Доминик Ливен

Когда в 1970-х гг. я занялся историей последнего периода существования Российской
империи, основной темой для английских и американских исследователей в этой области был
диспут так называемых оптимистов и пессимистов. Оптимисты считали, что конституцион-
ный строй, укреплявшийся в России в 1906–1914 гг., знаменовал ее сближение с западной
либеральной демократией и этот процесс мог бы увенчаться успехом, если бы Первая мировая
война не оборвала его, дав Ленину возможность совершить в октябре 1917 г. «большевистский
переворот» – именно так именовали это событие оптимисты. Пессимисты, напротив, считали
царизм заведомо обреченным, а большевизм – наиболее вероятным победителем в неизбеж-
ном революционном кризисе России.
Мне представляется, что подобный «выбор» судьбы для России в 1914 г. – между демо-
кратией и коммунизмом – отражает в гораздо большей степени контекст холодной войны, в
котором происходил этот спор, чем российские реалии начала XX в. Это не столько спор о
российской истории, сколько борьба между конкурирующими западными идеологиями, пере-
несенная на российскую почву. Терминология этого диспута сама по себе демонстрировала,
как сильно влияет на мышление историков настоящее с его заботами, особенно в такой чрезвы-
чайно важной и политически напряженной области, как изучение российской истории в пору
холодной войны.
Думать, будто Россия могла осуществить мирный переход к либеральной демократии, –
значит тешить себя иллюзиями. Россия была огромной многонациональной империей, одной
из многих, деливших между собой в 1900 г. земной шар. Ни одна из этих империй не сохра-
нилась, и ни одна не исчезла без борьбы. Кроме того, Россия находилась на бедной и наименее
развитой окраине Европы, где средние классы были слабее и права на собственность не так
надежно гарантированы, как на основной части континента. И политическая конфронтация
с массами оказалась для элит на периферии намного более опасной, чем в центре Европы.
Эту периферию я называю вторым миром. Большинство государств второго мира жили после
1918 г. при авторитарном режиме, и часть из них освободилась от него только в 1945 г. –
не столько собственными усилиями, сколько благодаря победе союзников во Второй мировой
войне. Если уж Испания и Италия, где либеральные институты и ценности были укоренены
гораздо прочнее, чем в России, охотно приняли в 1920-е гг. авторитарные и даже тоталитарные
режимы, о каком шансе для российской демократии можно говорить?! Победа большевистской
революции в Российской империи начала XX в. была более вероятной, чем победа либераль-
ной демократии, но тем не менее большевизм не был самым предсказуемым исходом – при-
чем по ряду причин, самая важная среди которых, пожалуй, международное положение. Мне
кажется фантастической мысль, будто европейские державы могли допустить, чтобы режим –
любой режим – в России вышел из системы международной безопасности, превратился в штаб
мировой социалистической революции и вдобавок отрекся от долговых обязательств (в трил-
лионы долларов на современные деньги) перед гражданами этих великих держав.
Так мы сразу же подбираемся к основной задаче этой главы: подчеркнуть ключевое вли-
яние международной ситуации на российскую революцию и разобрать ряд гипотетических
путей развития, которые также могли сложиться под влиянием «международных факторов».
Для полного освещения темы следует начать с 1905–1906 гг.
20
В эти годы Россию сотрясла революция, которая чуть было не свергла монархию. Если
оглядываться на эти события с точки зрения революционеров или либералов, мои слова могут
показаться преувеличением: режим оказался очень прочным. Однако, если посмотреть на
ситуацию в высших слоях российской власти глазами тогдашних государственных деятелей,
сложится иное впечатление. Эти круги охватил страх перед возможным падением режима.
Самая тяжелая пора длилась с октября 1905 г., когда Николай II даровал стране Конституцию,
до июля 1906 г., когда он благополучно распустил Первую думу.
Манифест 17 октября, обещавший в числе прочего Конституцию, ни в малейшей степени
не удовлетворил российских либералов. Партия конституционных демократов (кадетов) наста-
ивала на всеобщем праве голоса для мужчин, на формировании правительства, подотчетного
парламенту, на экспроприации значительной части дворянских земель и амнистии всем поли-
тическим заключенным. Революционные партии социалистов были с точки зрения режима (и
тут власти не ошибались) и вовсе непримиримыми и пользовались широкой поддержкой завод-
ских рабочих. В то же время бунтовало и село: крестьяне сжигали усадьбы, захватывали урожай
и терроризировали землевладельцев и управляющих поместьями. Положение правительства
осложнялось также растерянностью в его собственных рядах: после Октябрьского манифеста
департамент полиции при Министерстве иностранных дел, которому полагалось направлять
и координировать подавление революции, находился в смятении, чиновники перестали пони-
мать, какие действия от них требуются, агенты и информаторы перестали работать. Основ-
ная часть флота и многие армейские подразделения не выглядели надежной опорой режима.
Даже в армии происходили бунты, и существовала вероятность того, что солдаты скорее перей-
дут на сторону революции, чем будут служить властям. Во многих полках лояльность висела
на волоске: сегодня они могли выйти на подавление бунта, а завтра – отказаться. Правитель-
ство понимало, какие надежды возлагали на Первую думу крестьяне, из которых в основном
и состояла армия: они ждали полной экспроприации дворянских угодий. По мере того как
приближалось время распускать Думу, страх нарастал. 11 июня 1906 г. первый батальон Пре-
ображенского гвардейского полка, самого элитного подразделения российской армии, взбун-
товался. Генерал Александр Киреев, обычно большой оптимист, записал в дневнике: 'Nous y
voila!' («Вот оно!» – франц.)[1]
Что могло произойти, если бы верность армии режиму поколебалась и большинство под-
разделений отказались исполнять приказы или вовсе перешли на сторону революции? Процесс
радикализации пошел бы по спирали, как во Франции 1789 г., но только еще более радикально
и стремительно. У либеральных лидеров-кадетов не было бы ни малейшего шанса контролиро-
вать этот процесс или ограничить его какими-то рамками. В отличие от Французской револю-
ции, теперь уже существовали социалистические учения и партии социалистов-революционе-
ров, более того, они пустили глубокие корни в среде российской интеллигенции. Большинство
крестьян, мечтавших об уничтожении дворянского землевладения, также были стихийными
социалистами, и многих рабочих привлекла распространявшаяся революционерами пропа-
ганда социалистического учения. В местах проживания инородцев разразился бы хаос: зимой
1905–1906 гг. Закавказский регион и так ускользал из-под влияния центральных властей. Если
бы режим тогда пал, процесс дезинтеграции пошел бы дальше, социальная революция вскоре
приобрела бы дополнительный аспект межэтнических войн. Движение за полное отделение
от России оформилось бы лишь в Польше и, возможно, в Финляндии, но в других нерусских
регионах прозвучали бы требования большей или меньшей локальной автономии. Неизбежные
крайности революции спровоцировали бы реакцию – это и в самом деле случилось в 1905–
1907 гг., когда широкую поддержку получили черносотенцы. Если бы этот процесс внутрен-
него конфликта развивался дальше, трудно предсказать, когда он мог бы закончиться и какие
силы в итоге взяли бы верх.
21
Но в реальности внешние силы не могли бы допустить, чтобы распадающаяся Россия

сама решала свою судьбу, и с большой вероятностью их вмешательство изменило бы ход собы-
тий – по крайней мере на ближайшее время. Интервенцию почти неизбежно возглавила бы
Германия, поскольку она граничила с Россией и имела самую сильную армию в Европе. Правда,
канцлер Германии Бернгард фон Бюлов страшился такой перспективы. Он помнил о послед-
ствиях иностранного вторжения во Францию в 1792–1793 гг.: в результате национальное чув-
ство французов объединилось с революционным движением и начался террор. Бюлов также
понимал, что и немецкие социалисты будут решительно против контрреволюционного втор-
жения в Россию. Но когда Россия начала бы соскальзывать в бездну анархии и социализма,
и у Бюлова, и у других европейских правителей не осталось бы выбора. Едва ли какой-либо
российский режим отважился бы в мирное время на самоубийственный отказ платить по дол-
гам и навлек на себя, таким образом, иностранную интервенцию, но ширящаяся революция
вызвала бы экономический крах и бегство капитала, и страна вынуждена была бы объявить
дефолт по международным обязательствам. В эпоху до 1914 г. капиталисты и стоявшие за
их спиной великие державы обходились с банкротами круто. Держатели российских государ-
ственных облигаций оказали бы мощное давление на правительства своих стран, требуя защи-
тить инвестиции и способствовать установлению в России стабильного несоциалистического
режима. Особенно активно эти требования прозвучали бы во Франции, граждане которой
понесли бы наибольшие потери. Если бы немецкая армия возглавила вторжение в Россию для
защиты французских кредиторов, это могло бы на время вызвать небывалую солидарность
между французами и немцами, однако в Париже радость существенно перевешивал бы страх
при мысли об исчезновении – в обозримом будущем – Российской державы как гаранта фран-
цузской безопасности и равновесия сил в Европе.
Дефолт вынудил бы к какой-то форме интервенции, но к еще более решительным и жест-
ким мерам побудило бы европейские державы ширящееся насилие против иностранцев и их
собственности в России. Уже тогда, зимой 1905–1906 гг., британский консул в Риге (привожу
один пример из множества) требовал немедленной высадки десанта Королевского флота для
защиты британских подданных. Но и здесь ведущая роль принадлежала бы немцам, поскольку
в России этнических немцев проживало гораздо больше, чем французов, англичан, итальянцев
или австрийцев. Многие немцы были российскими подданными, в том числе элита прибалтий-
ских провинций – землевладельцы, предприниматели, специалисты с высшим образованием.
У земельной аристократии Балтии имелись обширные связи в Берлине. В разгар революции
1905 г. император Вильгельм II заявил профессору Шиману, самому известному представи-
телю прибалтийской интеллигенции в Берлине, что в случае падения царя и распространения
анархии в этих провинциях немецкая армия готова вмешаться. Разумеется, нельзя приравни-
вать посулы императора к государственной политике, но трудно вообразить, чтобы немецкое
правительство любого состава оставалось в стороне, когда в соседнем регионе этнических нем-
цев начали бы лишать собственности, сжигая усадьбы, а зачастую и убивать. Такого рода бес-
порядки уже начинались в Прибалтике, однако их удалось пресечь в начале 1906 г. каратель-
ными экспедициями российской армии. Но если бы монархия пала и вместе с ней распалась
армия, тогда поджоги, убийства и хаос распространились бы повсеместно и немецкое вторже-
ние оказалось бы практически неизбежным.
Каков был бы результат иностранной интервенции? Привела бы она, как во Франции
1792–1793 гг., к сплочению радикалов и националистов на стороне революции? Возможно,
хотя и очень трудно представить себе, как российские землевладельцы объединились бы с
социалистическим режимом, планирующим экспроприацию имений. Возможно, российская
контрреволюция объединилась бы с иностранной интервенцией, как поступили в 1936 г. фран-
кисты в Испании, при всей своей националистической идеологии. Вероятно, лучше всего срав-
нить эту ситуацию с вторжением России в Венгрию в 1849 г. Господствующей идеей россий-
22
ского консерватизма к 1900 г. стал национализм: российские элиты глубоко верили в мощь
своей страны, ее статус в мире, во всеобщее уважение к ней. Если бы их власть была восстанов-
лена германскими штыками, унижение было бы нестерпимым и, возможно, как Австрия после
1849 г., так теперь консервативная Россия обратилась бы против своих спасителей, изумив мир
(воспользуемся выражением Феликса Шварценберга) своей неблагодарностью. Следует также
учесть тяжелые последствия российского краха и немецкой интервенции для международных
отношений в Европе и для европейского баланса сил. Российский посол в Лондоне в 1903–
1916 гг. граф Александр Бенкендорф полагал, что немедленным последствием такого распада
и немецкого вмешательства будет альянс Франции и Британии, который с большой вероятно-
стью приведет в скором времени к общеевропейской войне. Теперь уже невозможно оценить,
в какой мере этот прогноз был точен. С уверенностью можно сказать лишь, что России пона-
добилось бы гораздо больше времени на восстановление после распада и интервенции, чем
ушло на укрепление режима после 1906 г. В этот период восстановления мощь Германии суще-
ственно возросла бы, и, если бы восстановлению России сопутствовал направленный против
немцев национализм (а его в 1906–1914 гг. было предостаточно и без всякой интервенции),
едва ли Берлин устоял бы перед искушением использовать такую возможность и вступить в
войну, чтобы обеспечить себе гегемонию в Европе и полную безопасность на долгие годы. Тут
читатель может задать вопрос: так ли уж этот гипотетический сценарий отличается от реаль-
ных событий? Ведь в 1914 г. и в самом деле разразилась война. Ключевое отличие в том, что
в предложенном мной варианте у Германии имелись все шансы выиграть войну.
Может показаться, что альтернативный сценарий событий в России начала XX в., пред-
лагающий подробный анализ международной обстановки, должен сосредотачиваться на клю-
чевом событии той эпохи, т. е. начале Первой мировой войны. Ведь вопрос «Произошла бы
революция без войны?» задается историками вновь и вновь. И он кажется тем более актуаль-
ным при нынешней тенденции в изучении Первой мировой войны подчеркивать преемствен-
ность событий и доказывать, что войны можно было избежать. С этими выводами я отчасти
согласен: если бы Франц Фердинанд не был убит в Сараево, с большой вероятностью война
в 1914 г. не началась бы. Первой решение приняла Вена: столкнувшись с геополитическим
упадком и растущим национализмом на местах, правительство Австрии поддалось отчаянию,
проявило самонадеянность и положилось на неверные расчеты. Здесь можно провести немало
параллелей с поведением других имперских элит в подобных обстоятельствах. Во многих отно-
шениях таким «1914 годом» для Британской и Французской империй стал Суэцкий кризис, но
ключевое различие между 1914 и 1956 гг. состоит в том, что Вашингтон пресек планы Лон-
дона, а Берлин не только допустил, но и поощрял австрийскую авантюру. Как только 22–23
июня 1914 г. Германия выдала Австрии карт-бланш, самым вероятным исходом стала война.
Глубинными ее причинами была борьба империй и национальных характеров, которая
в различных формах сделалась одним из основных факторов истории XX в. В этом смысле
Первая мировая отнюдь не была громом среди ясного неба, как нередко изображают ее в лите-
ратуре. В том самом 1914 г., когда борьба вылилась в войну на юго-востоке Европы, такие
же точно проблемы парализовали британское правительство и грозили гражданской войной
в Ирландии. К Первой мировой войне привели огромные, едва ли преодолимые проблемы,
сопутствовавшие упадку и приближавшемуся разрушению Османской и Габсбургской импе-
рий. Единственная возможность мирного управления этим процессом крылась в сотрудни-
честве России и Германии. Так называемая «немецкая» партия в российском правительстве
настаивала на возобновлении союза с Берлином, но в начале века антагонизм между Россией
и Германией по ряду причин нарастал, и преодолеть его было бы непросто.
Даже если бы удалось избежать столкновения в 1914 г., в ближайшие годы война, с боль-
шой вероятностью, все равно началась бы, но это вполне могла быть другая война, в которой
Британия соблюдала бы нейтралитет. К 1914 г. появились явные признаки сближения Лон-
23
дона с Берлином и возрастающего недоверия к России. Все это вынуждает нас вернуться к
альтернативному варианту развития событий: что, если бы Германия выиграла войну? Если бы
Англия оставалась нейтральной, что в таком сценарии вполне вероятно, у Германии появился
бы существенный шанс победить. И для того чтобы вообразить такой исход, даже не обяза-
тельно исключать из европейского конфликта англичан, поскольку Германия и так едва не
вышла из Первой мировой победительницей.
Зима 1916–1917 гг. стала поворотным моментом истории. Если бы немцы не вовлекли
в конфликт Соединенные Штаты – в тот самый момент, когда революция предвещала крах
России, – они с большой вероятностью одержали бы в Первой мировой войне верх (со всеми
вытекающими из этого последствиями для России и Европы в целом). Итак, «альтернативный»
вопрос имеет смысл формулировать так: что, если немецкое правительство не перешло бы
зимой 1916–1917 гг. к полномасштабной войне подлодок, втянув таким образом в конфликт
Соединенные Штаты? При этом ключевой момент, который следует держать в уме: для победы
в Первой мировой войне Германии не требовалось сломить противника на Западном фронте –
там достаточно было бы затянувшей патовой ситуации при условии окончательной победы Гер-
мании на востоке. Итогом такой победы стало бы возвращение к чему-то вроде довоенного ста-
тус-кво на западе и сохранение условий Брест-Литовского мира на востоке (которым и завер-
шилось германо-российское противостояние в марте 1918 г.). И если бы немцы не вынудили
Америку вступить в войну, такой результат был бы им почти гарантирован. Без американских
или российских союзников Франция вместе с Великобританией не сумели бы одолеть Гер-
манию. К зиме 1916 г. казалось вполне вероятным, что правительство Соединенных Штатов
лишит Англию и Францию возможности финансировать военный бюджет, наращивая займы
на американском рынке. Одного этого было бы недостаточно, чтобы вынудить Англию и Фран-
цию пойти на уступки и заключить мир, но в сочетании с распадом России победа Антанты
сделалась бы немыслимой. Вступление американцев в войну не только существенно улучшило
финансовое положение стран Антанты, но и подняло их боевой дух в тяжелую пору 1917 г.
и начала 1918-го. Ко второй половине 1918 г. американская армия уже играла на Западном
фронте ключевую роль, и мысль о почти неисчерпаемых ресурсах, которые может привлечь
на фронт Америка, если борьба затянется, существенно повлияла на решения, принимавши-
еся германским командованием в 1918 г., и в целом лишила Германию уверенности в благопо-
лучном исходе войны. Брест-Литовский мир позволил установить в Центральной и Восточной
Европе «немецкий порядок», что имело огромное значение для всех народов континента. В
XX в. Германия и Россия оставались (как минимум потенциально) двумя самыми сильными
державами континентальной Европы, и обе мировые войны были вызваны главным образом
соперничеством между ними. Если бы одна из сторон существенно ослабла, другая смогла бы
полностью контролировать Восточную и Центральную Европу, если бы только американцы не
взяли на себя всю ответственность за поддержание европейского равновесия – но такое про-
изошло лишь в 1945 г., а в ту пору было еще немыслимо. В 1918 г. крах России позволил
Германии завладеть восточной частью Центральной Европы и тем самым сделаться безогово-
рочно сильнейшей страной на континенте. В 1945 г. та же ситуация повторилась с точностью
до наоборот, а вторичный крах российского могущества в 1989–1991 гг. привел к объедине-
нию Германии. И в числе прочих последствий мы теперь вынуждены (но на данный момент в
гораздо менее угрожающем контексте) искать способы адаптироваться к лидерству Германии
в Европе, так, чтобы оно сдерживалось другими силами и чтобы способы эти были приемлемы
для всех европейцев, включая немецкий народ. В силу исторических причин и современной
политико-экономической ситуации эта задача очень непроста, и отсюда проистекает большин-
ство проблем современной Европы.
Брест-Литовский мир лишил Россию всех территорий, приобретенных после царствова-
ния Петра I, т. е. заключил ее в тех границах, в каких Российская Федерация находится сейчас,
24
и главной проблемой для нее была даже не утрата земель, завоеванных Петром и его последо-
вателями, а провозглашение независимости Украины, территории¸ подвластной царям еще с
XVII в. В начале XX в. без Украины Россия не могла бы претендовать на статус великой дер-
жавы. В тот момент Российская империя конкурировала с Соединенными Штатами за место
крупнейшего в мире экспортера зерна, а выращивала экспортную пшеницу главным образом
Украина. Экспорт зерна играл ключевую роль в положительном балансе международной тор-
говли России и в государственной стратегии экономического развития, которая в ближайшей
и среднесрочной перспективе предусматривала привлечение иностранных капиталов и техно-
логий благодаря экспорту зерна. Также Украина поставляла большую часть добываемых в Рос-
сийской империи угля и железа, здесь же была сосредоточена металлургическая отрасль. Жиз-
ненно важная роль Украины в российской экономике обуславливалась еще и тем, что Урал,
где Петр Великий развивал металлургическую и оборонную промышленность, уже 100 лет как
пришел в упадок, и возродиться ему было суждено лишь в пору сталинской индустриализации
1930-х гг.
Если бы Украина отделилась от России, Германии было бы обеспечено господство в
Европе, тем более что независимая от России Украина могла существовать лишь в качестве
сателлита Германии. Российское правительство – при любом режиме – не согласилось бы тер-
петь независимость Украины, и только Германия могла бы защитить ее от восточного соседа.
Помимо геополитической уязвимости Украину ожидали и серьезные внутренние проблемы:
при столкновении с большевистской Россией независимая Украина никак не могла бы поло-
житься на лояльность коммунистов, русских рабочих из городов на восточной границе и шах-
теров, а также большинства евреев. В совокупности эти группы составляли значительную часть
населения, а во многих восточных регионах даже большинство. Хуже того, украинский нацио-
нализм был уделом меньшинства даже в коренных центральных областях Украины. Крестьяне
по большей части не воспринимали себя как украинцев, их идентичность определялась при-
надлежностью к деревенской общине и православной церкви, а если у них имелась более широ-
кая политическая идентичность и представление о государственной лояльности, то они тради-
ционно соотносили ее с царем, защитником православной веры. В предвоенные десятилетия в
среде местной интеллигенции нарастал ожесточенный конфликт именно по вопросу, считать
ли украинцев отдельным народом или частью большого русского этноса. Противоборство раз-
ворачивалось по обе стороны российско-австрийской границы, поскольку более четверти насе-
ления, которое мы теперь называем украинским, находилось под властью Габсбургов и средо-
точием украинского национального движения была австрийская Галиция. И Вена, и Петербург
прекрасно понимали значение этой борьбы за формирование украинской идентичности и за
то, чтобы привить эту идентичность массам, превращавшимся из неграмотного крестьянства в
современных горожан. Хотя англоязычная историография, разбирая истоки Первой мировой
войны, почти не уделяет внимания украинскому вопросу, именно из-за него все более обостря-
лись отношения между Россией и Австрией.
Говоря, что Украина могла существовать лишь в качестве немецкого протектората, я не
имел в виду, что это государство было нелегитимно. Со временем украинская власть могла
бы обеспечить себе достаточный контроль над системой образования и привить большин-
ству граждан сознание украинской идентичности. Независимая Украина в любом случае была
гораздо более правомочным государством, чем, например, Ирак, выкроенный Великобрита-
нией из остатков Османской империи главным образом с целью обеспечить себе доступ к
месторождениям нефти. Фундаментальная проблема для большинства постимперских госу-
дарств заключается в том, что внутри империи множество народов перемешиваются истори-
чески и географически и процесс разделения происходит сложно, зачастую жестоко. Менее
всего для решения этих проблем годится политика, сочетающая Вестфальскую идею абсо-
лютно суверенных государств с присущей европейскому национализму одержимостью общим
25
языком, историей и происхождением. Итак, независимая Украина в первые десятилетия своего

существования при слабости нового режима страдала бы от внутренних конфликтов, однако,
заручившись покровительством Германии, это государство вполне могло бы существовать.
Тогда основной вопрос заключается в том, насколько устойчив был бы союз Украины с
Германией и в целом немецкий порядок на востоке Центральной Европы. Нужно ведь пони-
мать, что создание военной базы империи или хотя бы альянса лишь первый шаг, причем,
как правило, самый легкий. Для сохранения империи требуется второй, зачастую более труд-
ный, этап политической консолидации, создание соответствующих институтов и легитимация.
В этом имел возможность убедиться Наполеон, как и англичане, которые к 1763 г. создали
империю в Северной Америке – лишь затем, чтобы через 20 лет потерять там почти все терри-
тории. Даже выйдя победительницей из Первой мировой войны, Великобритания испытывала
серьезные проблемы именно с консолидацией уже существовавшей на тот момент империи. В
Египте и Индии английское господство удалось сохранить, хотя и ценой серьезных уступок,
но в Ирландии империя потерпела поражение. И хотя послевоенные соглашения фактически
допускали включение значительной части ближневосточных территорий в состав Британской
империи, здесь проблем тоже хватало: например, местные восстания и недостаток финансов
принудили Лондон перевести Ирак на подконтрольное самоуправление. А попытки овладеть
Константинополем и Кавказом оказались империи не по силам, и британские войска вынуж-
дены были отступить.
Итак, вопрос в том, смогла бы Германия успешно осуществить второй этап строительства
империи в Восточной Европе, т. е. добиться политической консолидации. Опыт построения
Германской империи в 1917–1918 гг. не внушает оптимизма. Не то чтобы немецкие прави-
тели были безнадежно глупы или бесчеловечны. Глава гражданской администрации, сформи-
рованной немцами на территории Украины, был как раз человеком порядочным и разумным
и пытался применить здесь уроки, которые усвоил перед войной, изучая земельную реформу
в Ирландии, а также собственный опыт управления японскими железными дорогами в Корее.
Это помещает деятельность немцев в Восточной Европе во вполне приемлемый контекст. Но в
целом немецкая администрация отпугивала местное население своей авторитарностью и жест-
костью. Между немцами и местными националистами постоянно происходили стычки. Лишь
на самой периферии новой империи, в Финляндии и Грузии, немецкое вмешательство при-
ветствовалось и принесло некоторый успех. В Финляндии немцы служили местным элитам
и среднему классу защитой от российских большевиков и воспринимались как естественный
союзник. Та же формула оказалась применима и в Грузии, где немцы казались щитом против
их же союзников, турок, продвигавшихся в Закавказье.
Однако нужно учитывать ситуацию, в которой приходилось действовать немцам. Чтобы
создать прочный фундамент империи, требуется немало времени. Так, в Ираке англичанам
пришлось в 1918–1922 гг. сначала подавить крупное восстание и пересмотреть целиком свою
политическую стратегию, прежде чем удалось установить стабильный имперский строй, при-
емлемый и для них самих, и для местных элит. Германия в 1917–1918 гг. оказалась в Восточ-
ной Европе в крайне неблагоприятных условиях. Приоритетной задачей была победа в войне,
и с ней следовало поспешить, пока население страны не начало голодать и пока американское
подкрепление не обеспечило победу Антанте. Этой задаче были подчинены все прочие, и гер-
манское правление в Восточной Европе в основном сводилось к широкомасштабной, однако
не слишком успешной фуражировке. Устраните из этого уравнения американское вмешатель-
ство и подставьте взамен мир в результате патовой ситуации на Западном фронте – и рас-
клад сил заметно изменится. Тогда Германская империя смогла бы применить в Восточной
Европе не только военную силу, но также экономические и культурные рычаги для укрепления
своей власти. Для значительной части этого региона Германия была естественным экономи-
ческим партнером и культурным образцом. С другой стороны, подчас нелегко было бы согла-
26
совать некоторые ключевые для немцев интересы с политикой, обеспечивающей поддержку

на востоке Центральной Европы: как обычно, германское аграрное лобби оказалось бы самым
напористым и наименее конструктивным.
Успех германского правления зависел бы от того, насколько разумно (или неразумно)
немцы подошли бы к строительству своей империи. Подавляющее большинство гражданских
чиновников, а также лидеры центристских и умеренно левых политических партий сознавали,
что успешная империя на востоке может быть только «неформальной», вынужденной учиты-
вать местное национальное самосознание и сотрудничать с местными элитами. Военное руко-
водство действовало грубее и вместе с некоторыми своими сторонниками из числа граждан-
ских лиц нацеливалось на дальнейшую аннексию. Практически невозможно угадать, каков был
бы итог политических игр с участием различных группировок внутри победоносной Герма-
нии и к чему привело бы столкновение германского руководства с реалиями Восточной и Цен-
тральной Европы. С окончанием войны генштаб должен был отчасти утратить свое влияние,
но всякий раз, когда стратегические интересы империи или немецкого меньшинства в регионе
сталкивались бы с местными интересами – в Латвии, Эстонии и Польше, в Берлине с большой
вероятностью одерживали бы верх сторонники максимально жесткой линии.
Насколько приемлемой была бы неформальная империя для населения Восточной
Европы? От такого вопроса местных националистов может хватить удар – и не без причины:
для поляков господство немцев в регионе означало бы серьезное препятствие для их собствен-
ных планов национального строительства, в особенности если немцы сочли бы для себя полез-
ным поддержать украинцев в ожесточенном польско-украинском споре о судьбе Восточной
Галиции. Столь же неприятна была бы победа Германии латышам и эстонцам, желавшим изба-
виться от засилья немецкой элиты в Прибалтике. Учитывая убыль латышского населения (как
на войне, так и в результате эмиграции), целенаправленная политика немецкой колонизации
могла бы даже привести к формированию в этой небольшой стране немецкого большинства.
В пределах Австро-Венгерской империи победа Берлина укрепила бы австро-немецкое управ-
ление и приоритет немецкого языка в образовании и делопроизводстве, однако, если бы Габс-
бурги сохранили власть (а победа немцев как раз этому и способствовала бы), они не допустили
бы крайних форм немецкого национализма на подвластных им землях, потому что это грубо
противоречило бы основным принципам династии. Более того, для некоторых групп населения
Восточной Европы (самая заметная из них – евреи) такая неформальная Германская империя
была бы весьма привлекательна.
Гипотетическую Германскую империю в Восточной Европе стоит сравнивать не с нынеш-
ней ситуацией в регионе, а с судьбой Восточной Европы на протяжении основной части XX в.
Главное, что следует учитывать: в 1918 г. было установлено всего лишь перемирие, а не проч-
ный мир. Отчасти это произошло потому, что коалиция победителей, которая диктовала усло-
вия в Версале, вскоре распалась, устранив, таким образом, те политические и силовые осно-
вания, на которых держалось соглашение. Соединенные Штаты вновь отошли от европейских
дел, а Великобритания отказалась от военного союза с Францией и отменила всеобщую воин-
скую повинность, без которой такой союз не имел реального смысла. Элементарные ошибки,
от которых содрогнулись бы государственные мужи, заседавшие в Вене в 1815 г. Но и без таких
глупостей Версальский мир был бы очень хрупок. Как уже отмечалось, Первая мировая война
вспыхнула на востоке Европы, и основным ее движителем было соперничество Германии с
Россией за господство в этом регионе. В итоге проиграли обе – и Германия, и Россия, и Вер-
сальский мир был заключен за их счет. Но Россия и Германия сохранили потенциал для того,
чтобы вновь стать самыми могущественными державами не только Восточной и Центральной
Европы, но и всего континента. По этой причине у Версальского договора почти не было шан-
сов, тем более с учетом огромной геополитической дыры, оставленной исчезновением Габс-
бургов. По всем перечисленным причинам новая глобальная война на востоке Европы назре-
27
вала уже с 1918 г. Эта война причинила огромные страдания всем, жившим в регионе, и в итоге
основная часть населения оказалась под властью сталинской России. Могла ли победа Герма-
нии в 1918 г. обеспечить стабильность на востоке Центральной Европы и уберечь континент
от повторения глобальной великой войны? Знать это наверняка мы не можем, но шансы на
мирный исход, по сравнению с версальскими договоренностями, повысились бы. Оказалось бы
немецкое правление не столь жестоким, как режим Сталина? Опять-таки судить невозможно,
однако, безусловно, следует воздержаться от приравнивания кайзеровской Германии к гитле-
ровской, в особенности в части политики на востоке Европы. В кайзеровской Германии хва-
тало весьма неприятных, авторитарных, националистических и даже расистских элементов, и
победа укрепила бы их, но не могла бы ожесточить так, как это сделала горечь поражения. Во
время Первой мировой войны не обошлось без злодейств со стороны немцев, а международ-
ное право нарушалось многократно. Однако ни одна из сторон конфликта не была совершенно
чиста в этом отношении, и жестокости немцев несопоставимы с тем, как Россия обходилась с
евреями в восточной зоне конфликта, как Австрия подавляла сербов, не говоря уже о таких
преступлениях, как резня армян в Османской империи. Германская политика на востоке в
1914–1918 гг. даже отдаленно не напоминает неистовую жестокость и геноцид 1941–1945 гг.
Как соотнести общую международную ситуацию 1914–1918 гг. с судьбой России и кон-
кретно с исходом революции? Очевидно, что эта ситуация сыграла ключевую роль, и столь
же очевидна цепочка факторов, приведших к такому исходу. Как говорилось выше, если бы
российская монархия пала в 1906 г., Германия с большой вероятностью возглавила бы между-
народные силы вторжения и поспособствовала торжеству контрреволюции, по крайней мере,
на какое-то время. Вместо этого в ходе Первой мировой войны Германия приложила все силы
к тому, чтобы ускорить развитие революции в России. Ленин прибыл в Петроград в знаме-
нитом «пломбированном вагоне», которому было позволено проехать через всю подчиняв-
шуюся Германии Европу. Как только Ленин добрался до столицы, немцы постаралась вся-
чески способствовать революции, чтобы вывести Россию из войны. Ленину здорово повезло
с Брест-Литовским миром: потерпев поражение на Западном фронте, Германия вынуждена
была отказаться от результатов этого соглашения, и большевистская Россия вновь присоеди-
нила Украину, сохранив таким образом основную часть империи уже с новой, социалистиче-
ской идеологией. Не слишком активная интервенция западных союзников и действия их не
испытывавших ни малейшего энтузиазма армий на периферии гражданской войны в России
лишь слабая тень той интервенции, которая могла бы осуществиться в мирное время во главе
с немецкой армией. В любом случае война, поддержка Берлина и последовавший крах Герма-
нии обеспечили большевикам свободу действий на тот все решивший год, когда они сформи-
ровали свой режим и укрепили власть над геополитическим ядром России, где сосредотачива-
лись основные массы населения, оборонные ресурсы и центры коммуникации. Это, вероятно,
основной фактор, который можно выделить среди прочих причин победы большевиков в граж-
данской войне. В мирное время контрреволюция при поддержке иностранной интервенции,
скорее всего, лишила бы революционное правительство такой передышки. Без Первой миро-
вой войны нечто вроде левого социалистического, большевистского революционного прави-
тельства 1917 г. могло бы прийти к власти, но едва ли сумело бы удержать ее.
Отдельный интересный вопрос – отношения Германии в роли победительницы и Рос-
сии. Во время войны геополитические интересы естественно взяли верх над идеологическим
отвращением немецких элит к большевизму. Но стала бы Германия терпеть большевистскую
власть в Москве, если бы вышла из войны победительницей? Ответить на этот вопрос не так-то
просто. У немецкого правительства хватало бы проблем как внутри страны, оправляющейся от
последствий войны, так и в Восточной Европе, где предстояло бы укреплять свое господство.
Что ему вовсе не было бы нужно, так это еще одна война в России. Берлину также предстояло
бы заново встраиваться в международную экономику. Благоразумное немецкое правительство
28
не только отвергло бы саму мысль о каких-то территориальных приобретениях во Франции и

Бельгии, но даже пошло на незначительные уступки в Эльзасе, чтобы ублаготворить Францию.
Завладев всей Восточной Европой, Берлин мог бы позволить себе такое великодушие (хотя
маловероятно, чтобы он оказался способен на подобные жесты сразу после войны). Если бы
Соединенные Штаты не вмешались в конфликт, сразу же после заключения мира возобнови-
лась бы трансатлантическая торговля, что принесло бы Германии огромную выгоду.
Со временем англичане и французы могли бы смириться с гегемонией Германии на
востоке. И в самом деле, на всем протяжении XX в. Франция и Великобритания не имели
достаточных сил (а в случае Великобритании также и желания) активно вмешиваться в судьбы
этого региона. Неудачные попытки Запада «спасти» Польшу в 1939 г. и 1944–1945 гг. это под-
тверждают. «Компромиссный» мир с Германией, вероятно, побудил бы Англию и Францию
заключить оборонительный союз, но Германия, укрепив свое владычество на востоке, едва ли
стала бы пересматривать свои западные границы. Зачем ей французский уголь и железная руда,
если в ее распоряжении оказались бы ресурсы Восточной Украины?
Единственная угроза немецкому господству на востоке исходила бы от России. Если бы
немцам удалось закрепиться в Восточной Европе, в особенности если бы в Киеве обосновался
стабильный и лояльный по отношению к Германии режим, России понадобилось бы много
времени, прежде чем она сумела восстановить свою мощь до такого уровня, чтобы бросить
вызов Германии (а может быть, этого не произошло бы никогда). В 1918 г. немцы предпочли
поддержать российских большевиков, а не контрреволюционеров, потому что последние были
верны союзническим обязательствам и продолжили бы войну с Германией. Одержав победу,
Германия получила бы возможность сталкивать между собой в России противоборствующие
стороны. Берлин мог бы уже не опасаться революции у себя дома и, если понадобилось бы,
потерпел бы большевистский режим в Москве. А если бы этот режим вздумал досаждать Гер-
мании, достаточно было бы пригрозить ему, что Берлин окажет поддержку силам контррево-
люции.
Немцы полагали, что большевистский режим всегда будет неустойчивым и слабым, и тут
они просчитались. Но зато не ошиблись в том, что Франции и Великобритании будет гораздо
труднее сблизиться с большевистской Россией, чем с Россией после победы контрреволюции.
Итак, в обозримом будущем Германия, скорее всего, относилась бы к власти Ленина терпимо.
Если бы немцы победили и установили в Европе свой порядок, это с большой вероятностью
уберегло бы Европу от Гитлера и Второй мировой войны, однако едва ли уберегло бы Россию
от Сталина.
Как в случае с любым альтернативным историческим сценарием, эти выводы не более чем
обоснованная гипотеза. Такие сценарии позволяют дать волю воображению, однако этим их
роль не ограничивается. Верить в неизбежность всех исторических событий – роковое заблуж-
дение. Это не просто противоречит фактам, но и ведет к моральному упадку и бездействию
в политике. Я постарался разобрать здесь ряд альтернативных и вполне возможных событий,
которые могли бы радикально изменить ход как российской, так и общеевропейской истории в
пору большевистской революции. Это упражнение фантазии тем более полезно, что оно выяв-
ляет тесную взаимосвязь истории России и Европы в целом. С одной стороны, эволюция Рос-
сийской империи определяется главным образом борьбой за место среди европейских великих
держав, а с другой – невозможно разобраться в европейской и мировой истории, если пре-
небречь существенной ролью в ней царской России. И едва ли в какой-либо другой момент
судьбы России и Европы в целом были так тесно переплетены, как в 1900–1920 гг.
29

2. Покушение на Столыпина
Сентябрь 1911 г.
Саймон Диксон

С того самого дня, 1 сентября 1911 г., когда Петр Аркадьевич Столыпин был застрелен
в киевском городском театре, вокруг этого убийства не утихали споры. Единственное, что не
вызывало сомнений, – личность убийцы, стрелявшего в премьер-министра: Дмитрий Богров,
24-летний юрист, примкнувший к движению эсеров, дважды почти в упор разрядил свой брау-
нинг в Столыпина. Но зачем он это сделал? Было ли это искупительным жертвоприношением,
совершенным по требованию товарищей-террористов, которые узнали, что Богров выдал их
полиции (за деньги, чтобы покрыть накопившиеся за время учебы карточные долги)? Или он
сделался двойным агентом и действовал по приказу таившихся в тени правых, возмущенных
земельной реформой Столыпина и считавших, что она играет на руку еврейским спекулянтам?
А может быть, Богров, напротив, отстаивал интересы своего еврейского семейства, видя угрозу
в поощряемом Столыпиным великорусском национализме? (Такую версию выдвигает Алек-
сандр Солженицын в беллетризованном рассказе об этом покушении в «Красном колесе».) И
главный вопрос, над которым ломали голову и следующие поколения: могла ли история пойти
иным путем, останься Столыпин в живых? Могла ли его программа широких преобразований
предотвратить революцию 1917 г.? Могла ли пресловутая «ставка на сильных» – попытка пре-
вратить обнищавшее российское крестьянство в зажиточную аграрную буржуазию – заложить
основы стабильной эпохи мира и процветания, надежды на которую столь жестоко лишили
страну большевики? Очевидная идеологическая нагрузка такого вопроса способствовала тому,
что он обретал актуальность вновь и вновь. На Западе репутация Столыпина впервые «поли-
тизировалась» во времена холодной войны, когда то меньшинство историков, которое не сим-
патизировало левым, дополнительно раскололось: горстка так называемых оптимистов дока-
зывала, что революция не была для России неизбежностью, а перевешивавшие их числом
скептики, в том числе консультанты, готовившие Маргарет Тэтчер к встрече с Михаилом Гор-
бачевым в Москве весной 1987 г., настаивали на том, что Столыпин был лишь временной
фигурой и неуспех его преобразований сам по себе доказывает невозможность радикального
реформирования в Российской империи [2]. В самой России крах Советского Союза побудил
обратиться к наследию Столыпина как части политического прошлого, которая еще могла при-
годиться. С 1991 г. Столыпин был реабилитирован и превратился в пророка того консерватив-
ного и патриотического консенсуса, на который многие россияне возлагали надежды в начале
XXI в.: восстановить национальную гордость с помощью разумных экономических реформ,
не прибегая к репрессиям, как при Сталине. Когда в декабре 2008 г. государственный телека-
нал «Россия» провел опрос, кого следует считать самым великим русским историческим дея-
телем (в опросе приняло участие более 50 млн человек), Столыпин занял второе место, усту-
пив лишь средневековому полководцу князю Александру Невскому. Сталина он подвинул на
третье место; среди кандидатов значились также Пушкин, Петр I и Ленин.
Каким образом премьер-министр царской России, при советской власти полузабытый и
резко критикуемый, вдруг приобрел такую репутацию? Отчасти ответ заключается в той массе
документов, биографий и монографий, которую удалось опубликовать за последние четверть
века[3]. Современные проблемы явно повлияли на попытки многих ученых представить Сто-
лыпина умеренным консерватором в поисках консенсуса, а не контрреволюционером бонапар-
тистского толка, каким изображал его Ленин, или предтечей Муссолини, которого видели в
нем первые русские фашисты 1920-х гг. И все же титанические усилия академических исследо-
вателей едва ли могли обеспечить Столыпину такой уровень популярности – 523 766 голосов,
30
поданных за него участниками опроса 2008 г. Невозможно списать столь массовую популяр-
ность и на публичные дебаты, сколь угодно содержательные, поскольку их целевой аудиторией
была главным образом интеллигенция. Не все современные российские комментаторы благо-
склонно принимали наследие Столыпина. Так, Сергей Кара-Мурза, неутомимый разоблачи-
тель прогрессизма как в марксистском, так и в либерально-капиталистическом изводе, счи-
тал прямым последствием реформы роковую для страны дестабилизацию. Опубликованная в
2002 г. книга Кара-Мурзы «Столыпин: отец русской революции» к 100-летию со дня убийства
была переиздана под еще более красноречивым названием: «Ошибка Столыпина: премьер,
перевернувший Россию» [4]. Но Сергей Кара-Мурза остался в меньшинстве, верх одержала вера
в проницательность и даже пророческий дар Столыпина, который прославляет, к примеру,
монах Троице-Сергиевой лавры в Сергиевом Посаде: в его краткой версии биографии Столы-
пина, опубликованной в 2013 г., премьер-министр предстает жертвой «темных сил», которые
его-де ненавидели. «Осиротевшая» с его смертью Россия попала в «руки разрушителей», ибо
«только он знал, что нужно сделать для благоденствия России» [5].
Как массовый интерес к Столыпину, так и желание разоблачить его в значительной сте-
пени были вызваны тем, что с этой исторической фигурой отождествлял себя другой само-
провозглашенный «избранник судьбы» – Владимир Путин. Выстраивая собственный образ
модернизатора консервативного уклона и всячески стараясь затушевать авторитарные пополз-
новения Столыпина, Путин постоянно выражал уважение к его патриотизму, твердости убеж-
дений и чувству ответственности. По слухам, он даже повесил его портрет у себя в кабинете
(Ангела Меркель, видимо, предпочитает образ Великой Екатерины). Еще в 2000 г., во время
своего первого президентского срока, Путин проводил явные параллели между собственными
планами устойчивого экономического роста и попытками Столыпина сочетать гражданские
свободы и демократизацию политики с преимуществами сильного национального государства.
И это не было мимолетным увлечением: в 2012 г., готовясь отмечать 150-летие со дня рожде-
ния Столыпина, Путин призвал всех членов правительства пожертвовать как минимум месяч-
ный оклад на строительство памятника перед зданием российской Думы. Итак, рассуждения
о том, каким путем могла бы пойти Россия, если бы реформы Столыпина полностью осуще-
ствились, и о том, был ли у премьер-министра шанс достичь поставленных целей, если бы он
уцелел при покушении, – это не просто умственная забава.
Столыпин приехал в Киев в конце августа 1911 г., чтобы принять участие в торжествен-
ном открытии памятника Александру II (годы царствования 1855–1881). Памятник был уста-
новлен по воле внука царя, Николая II (годы царствования 1894–1917). Церемония открытия
памятника может показаться довольно заурядным событием – в конце концов, это было всего
лишь заключительное мероприятие в целом ряду торжеств, посвященных 50-летию отмены
крепостного права (19 февраля 1861 г.), – но на самом деле Николаю II не так-то легко давались
празднества в честь «царя-освободителя», чьи представления о национальном величии России
принципиально отличались от его собственных. Чтобы исцелить страну и династию от уни-
жения, которое они претерпели, проиграв Крымскую войну, Александр II выбрал путь евро-
пейски ориентированных реформ и ввел в стране такие западные институты, как, например,
суд присяжных. Однако надежды на мирный рост гражданского национализма были уничто-
жены вместе с самим царем, когда 1 марта 1881 г. террористы, недовольные медленным тем-
пом перемен, бросили в Александра II бомбу. Николай II упорно придерживался принципи-
ально иной системы взглядов – того «неорусского стиля», начало которому положил его отец,
Александр III (годы царствования 1881–1894). После 1881 г. два последних российских импе-
ратора, что и неудивительно, стремились, главным образом, к поддержанию существующего
порядка – любовь к стабильности им обоим привил их наставник, Константин Победоносцев.
Николай зашел дальше своего отца: он жаждал восстановления полной автократии и представ-
ления о царе как о помазаннике Божьем и стремился вернуться к существовавшему до Петра
31
I (годы царствования 1682–1725) давно исчезнувшему «Московскому царству». Это проти-

вопоставление подчеркивалось визуальными образами: например, на маскараде в честь 200-
летия Петербурга в 1903 г. Николай II выбрал костюм не основателя новой столицы, неумоли-
мого «западника» Петра, а его набожного отца, московского царя Алексея Михайловича. Если
бы это не требовало непосильных расходов, Николай был бы готов вовсе отказаться от мун-
диров западного образца и навсегда переодеть свой двор в старомосковские наряды [6]. Основ-
ной политической проблемой для российской власти начала XX в. стал вопрос, возможно ли
примирить эти два конкурирующих мировоззрения. Назначение Столыпина министром внут-
ренних дел в апреле 1906 г. и повышение его до статуса премьера в июле того же года сулило
надежду тем, кто желал такого примирения. Имя Столыпина ассоциировалось, прежде всего, с
решительными мерами по восстановлению порядка: он произвел на царя благоприятное впе-
чатление еще в 1903 г., когда справился с наиболее беспокойной Саратовской губернией. Но
хотя Столыпин не чурался самых жестоких мер для подавления революционных беспорядков
(настолько, что его именем даже назвали петлю палача – «столыпинский галстук»), он вовсе
не был заурядным реакционером. На самом деле его едва ли можно даже причислить к тако-
вым. Незадолго до своего 40-летия, в 1902 г., Столыпин стал самым молодым во всей империи
губернатором: ему была доверена Гродненская губерния именно потому, что Петр Аркадье-
вич предлагал новаторские решения некоторых самых мучительных для России социальных
проблем. Он родился через год после отмены крепостного права, изучал естественные науки
в Петербургском университете (необычный выбор для молодого аристократа) и через полтора
года службы в Министерстве внутренних дел попросил в 1885 г. о переводе в департамент ста-
тистики Министерства сельского хозяйства, где и приобрел интерес к развитию частного зем-
левладения. В 1889 г., вместо того чтобы делать традиционную чиновничью карьеру в столице,
Столыпин предпочел вернуться в родную Ковенскую губернию (ныне это литовский город Кау-
нас) и занялся управлением своими имениями, а также в должности председателя мирового
суда решал сложные вопросы о праве собственности на землю. Политическими вопросами он
занимался сначала как предводитель уездного дворянства, а затем как глава губернского дво-
рянского собрания. Председательствуя на банкете в честь 50-летия отмены крепостного права
в феврале 1911 г., Столыпин мог с полным правом заявить, что почти всю свою сознательную
жизнь работал с институтами, управляющими крестьянством. То есть это был тот самый тип
энергичного аграрного технократа, о котором мечтали те, кто ждал российского Бисмарка [7].
Тем не менее между царем и новым премьер-министром достаточно скоро обнаружи-
лись разногласия, которые испортили их взаимоотношения [8]. Николай II верил в освященный
свыше союз царя и народа, а Столыпин задумывал национальное единство, воплощенное в
обезличенном государстве. Этот замысел побуждал его искать поддержку у двух прозападных
группировок, которые вызывали наибольшее недоверие царя: у высшей бюрократии и у «про-
свещенного общества» («общественности»), т. е. у образованных людей, активно вовлеченных
в публичную жизнь благодаря дарованным при Александре II гражданским свободам. Теперь
эти люди впервые получили шанс приобрести политическое влияние, избираясь в Думу –
первый русский парламент, созданный на гребне революции 1905 г. [9] Во имя национального
единства Столыпин также пытался стереть границы между этническими группами Российской
империи и между сословиями (большинство ее подданных по факту рождения получали тот
или иной социальный статус).
Из всех сословий самым слабым звеном русского народа Столыпину виделось обеднев-
шее крестьянство. На основе собственного опыта управления Саратовской губернией, где кре-
стьянство крайне обнищало и нищета с неизбежностью приводила к бунтам, Столыпин при-
шел к выводу, что простой народ станет надежной опорой царского режима лишь при условии,
что получит свою долю частной собственности и политические свободы, которых ему не дала
даже реформа 1861 г. Отсутствие политических прав отрезало крестьян от большинства новых
32
институтов, которые управляли Россией, оставив их «пленниками» общины. Соответственно,

краеугольным камнем в программе Столыпина на посту премьер-министра стала реформа,
позволяющая главам крестьянских домохозяйств в любой момент выходить из общины (Аграр-
ная реформа 9 ноября 1906 г.). В следующем году были организованы местные комитеты, кото-
рые помогали крестьянам получить в виде единого надела («отруба») свою долю из той черес-
полосицы, которая обычно возникала при распределении земли в общине. Фундаментальные
экономические перемены имели также и политическое измерение: Столыпин не только настоял
на максимальном благоприятствовании частному землевладению, облегчив условия кредита в
Крестьянском земельном банке, но и подчеркивал, что улучшение экономического положения
крестьян немыслимо без свободы и просвещения. Итак, Аграрная реформа была дополнена
законодательными актами, освобождавшими крестьян от плотной опеки различных надзор-
ных органов, о деятельности которых Столыпин был прекрасно осведомлен благодаря сво-
ему опыту работы в Ковенской и Гродненской губерниях. Отныне крестьяне получали беспре-
цедентные социальные права, в том числе свободу передвижения. Одного этого хватило бы,
чтобы Николай II насторожился, и к тому времени, когда император со свитой отправился в
Киев, отношения между ним и премьер-министром явно были испорчены. Николай использо-
вал визит в провинцию, чтобы продемонстрировать свое неприятие чуждых ценностей Санкт-
Петербурга и подчеркнуть духовную близость к простому народу. Киев был особенно благо-
приятной почвой для такого рода стратегий, поскольку здесь развивалось чрезвычайно орга-
низованное националистическое движение, делившееся (но вовсе не ослабленное таким раз-
делением) на элитарный киевский Клуб русских националистов и популистский Союз русского
народа. Обе организации соперничали за право принять у себя царя [10]. Для Столыпина же глав-
ной задачей в этой поездке была встреча с депутатами шести западных губерний, в которых он
весной 1911 г., вопреки ясно выраженным желаниям царя и Государственного совета, органи-
зовал земства – выборные органы местного самоуправления, созданные реформой Александра
II в 1864 г., однако до той поры не распространявшиеся на западные губернии из опасения,
что в этих органах большинство достанется польским землевладельцам.
Столыпин не играл на руку польской партии. Предложенные им избирательные законы
предусматривали сложную систему этнических квот, направленных на блокирование поль-
ского влияния в земстве. Если бы ему удалось гарантировать русским перевес и в трех других
губерниях на северо-западе, в родных Столыпину местах – Витебской, Гродненской и Ковен-
ской губерниях, он бы и там настоял на создании земств. Тем не менее российская земельная
аристократия принимала его планы с изрядным подозрением, поскольку в качестве противо-
веса польской элите он наделял правом голоса широкие массы русских крестьян – неслыханная
демократическая мера, которую Столыпин явно внедрял в качестве троянского коня, собира-
ясь в дальнейшем демократизировать и земства внутренних губерний.
Во время поездки в Киев разногласия внутри элиты можно было до некоторой степени
замаскировать, поскольку формат высочайших визитов, установленный еще Петром I и усо-
вершенствованный за следующие два столетия, предписывал проведение множества пышных
и отвлекающих внимание мероприятий – от военных парадов до церковных служб. Из всех
этих официальных мероприятий полное единодушие у императорской свиты вызывало одно:
опера. Там все дружно скучали. Так что в городской киевский театр на «Сказку о царе Сал-
тане» Римского-Корсакова приближенные царя явились вечером 1 сентября, скорее исполняя
общественный долг, чем в предвкушении удовольствия от музыки.
Столыпин сидел в первом ряду партера, неподалеку от барона Фредерикса, министра
императорского двора, и военного министра генерала Сухомлинова. В антрактах они подни-
мались размять ноги, поворачивались спиной к оркестру и беседовали с соседями. Вдруг во
втором антракте молодой человек в вечернем штатском костюме, выделявшем его на фоне
затянутой в мундиры свиты царя, спокойно прошел по проходу, вытащил из-под программки
33
браунинг и дважды выстрелил в премьер-министра. Одна пуля попала в правую ладонь, вторая
угодила справа под ребра (Столыпин демонстративно отказывался носить бронежилет, хотя
прекрасно понимал, что террористы охотятся на него – одна из его дочерей осталась кале-
кой после взрыва бомбы, уничтожившей его дом в августе 1908 г.). Обернувшись к Нико-
лаю II, который вместе с дочерьми вернулся в ложу, когда услышал из примыкавшей к ней
гостиной выстрелы, Столыпин перекрестил его (многие истолковали это как предсмертное бла-
гословение царю) и рухнул в кресло. Поначалу казалось, что этот высокий и крепкий чело-
век оправится от раны. Врачи не стали извлекать пулю и считали его состояние стабильным;
в больнице его навещала жена, а также министр финансов Владимир Коковцов, с которым Сто-
лыпин оживленно обсуждал государственные дела. Но к ночи 3 сентября началось воспаление,
и состояние пациента ухудшилось. Он то впадал в бессознательное состояние, то бредил, и
единственное слово, которое окружающим удалось разобрать, было «Финляндия» – Столыпин
приложил немало усилий к тому, чтобы лишить это великое княжество на западной границе
политической автономии. К вечеру 5 сентября Столыпин скончался.
Документы, проливающие свет на это убийство, были опубликованы в сильно отредак-
тированном виде уже в 1914 г., а недавно вышли полностью на 700 с лишним страницах мел-
ким шрифтом[11]. И тем не менее многие вопросы так и остались без ответа. Поскольку вина
Богрова была очевидна, его быстро приговорили к смерти и казнили. Но каков был мотив?
Утверждение Солженицына, будто роль сыграло еврейское происхождение Богрова, неубеди-
тельно: проживавшая в Киеве семья была богата и давно ассимилировалась с местными эли-
тами. Труднее опровергнуть слухи о заговоре правых, поскольку у Столыпина безусловно име-
лись враги среди высшей бюрократии, и один из злейших его врагов, министр внутренних дел
(непосредственно подчиненный премьеру), отвечал за безопасность во время визита в Киев.
Петр Курлов занимался вопросами личной безопасности царя с 1909 г., когда Николай впер-
вые после революции 1905 г. совершил официальную поездку для празднования победы Петра
Великого над шведами под Полтавой. В результате генерал-губернатор Киева, который при
обычных условиях мог бы ожидать в результате благополучного визита царя повышения по
службе или награждения, был поставлен в неприятное положение: ему не поручалось ничего,
кроме покупки автомобиля для загородных поездок, и это задание оказалось тем более уни-
зительным, что выделенных правительством 8000 рублей оказалось недостаточно и пришлось
добавить из местного фонда на чрезвычайные расходы. Но хотя Курлов постоянно интриго-
вал против Столыпина при дворе, совокупность фактов с большей вероятностью указывает не
на соучастие тайной полиции, а на ее вопиющую некомпетентность. Основная вина лежит на
полковнике Кулябко, главе киевской охранки (тайной полиции), перед которым Богров лично
отчитывался как агент-провокатор. Легковерный Кулябко снабдил Богрова билетом на «Царя
Салтана», поскольку тот обещал опознать на спектакле двоих (вымышленных им) террористов,
якобы готовивших покушение на Столыпина. Хотя следствие обнаружило явные промахи Кур-
лова и Кулябко, они, безусловно, остались безнаказанными не потому, что царь разделял их
неприязнь к премьер-министру (даже если он разделял ее), но потому, что властям было бы
весьма неудобно публично признаться в таком провале [12].
Легко понять, в чем заключается привлекательность «ставки на сильных» для россий-
ских консерваторов начала XXI в. Даже если бы удалось сформировать в России процветаю-
щую аграрную буржуазию, это едва ли полностью устранило существовавшую напряженность
между богатыми и бедными крестьянами и сельские жители по-прежнему предпочитали бы
запасаться зерном, а не снабжать им горожан. Однако, поскольку реформа позволила бы избе-
жать голода и создать более продуманную систему распределения в неурожайные годы, не было
бы той ожесточенной крестьянской войны, которая прокатилась по российским провинциям
с 1918 по 1920 г., и не было бы надобности ни в сталинской коллективизации, уничтожив-
шей самостоятельное крестьянство на исходе 1920-х гг., ни в экстравагантных (а в итоге тщет-
34
ных и расточительных) планах вроде хрущевской кампании по распашке целины 30 лет спу-
стя. А главное, не было бы нужды в Сталине и Хрущеве, поскольку быстро развивающийся
класс независимых фермеров, о котором мечтал Столыпин, с большой вероятностью сохра-
нил бы лояльность царскому режиму, получив достаточное представительство в управлении.
И если бы такой консервативный союз постепенно укреплялся на протяжении долгого вре-
мени, в обеих мировых войнах население России лучше понимало бы, не только против чего
оно сражается, но и за что. Другой вопрос, в какой мере стране с преимущественно аграр-
ной экономикой удалось бы развить оборонную промышленность, сравнимую с той, которую
в результате насильственной индустриализации создал в 1930-х гг. Сталин. Однако если бы
политика интеграции, проводившаяся по настоянию Столыпина в Финляндии и других обла-
стях, обеспечила империи полный контроль над пограничными территориями, то такая поли-
тически и экономически стабильная Россия оказалась бы для любого агрессора гораздо менее
соблазнительной мишенью, чем многонациональный Советский Союз, где значительная часть
населения западных регионов вовсе не так уж враждебно встретила немцев в 1941 г. Словом,
мы вправе допустить, что полное осуществление мечты Столыпина привело бы к созданию
сильного, стабильного и более-менее самодостаточного строя, с надежной опорой на сельское
население от Дальнего Востока до границ с Германией. Это воображаемое будущее в целом
мало чем отличается от утопии евразийских философов 1920-х гг. и неоевразийцев 1990-х гг.,
однако не столь откровенно враждебно по отношению к европейской цивилизации.
Беда в том, что для столь масштабных социальных и экономических перемен, какие
замышлял Столыпин, требовалось несколько поколений, а условия в России на тот момент
были крайне неблагоприятными. В интервью 1909 г. Столыпин сам признал, что успешное осу-
ществление реформ возможно лишь в условиях 20 лет непрерывного мира. Учитывая отста-
лость российской экономики и общества, это был, пожалуй, чересчур оптимистичный про-
гноз: в 1906 г., когда Столыпин занял должность премьера, империя еще не оправилась от
революции и военного поражения. Суровый климат России делал сельское хозяйство не слиш-
ком прибыльным. В царский период основные доходы зависели от импорта зерна (даже в пору
голода, что никак не могло устраивать российских крестьян) и от продажи водки, благо расходы
на ее транспортировку ниже, чем на перевозку зерна. Надеяться даже на 20 лет устойчивого
развития в стране, которая была известна резкими политическими зигзагами вроде реакции
после убийства Александра II, тоже едва ли стоило. И хотя Столыпину на момент его гибели
не исполнилось еще и 50 лет, останься он в живых, едва ли бы ему удалось еще долго зани-
мать должность премьера. Он и так пробыл на ней пять лет, с 1906 г. по 1911 г., дольше боль-
шинства своих предшественников. И не было никаких гарантий того, что преемник окажется
достаточно умен и тверд, чтобы продолжить намеченную Столыпиным линию.
В силу перечисленных причин чем дальше мы уходим от 1911 г., тем менее точными ста-
новятся наши альтернативные прогнозы. Даже в краткосрочной перспективе постоянно возни-
кают многочисленные «если» и «но». Американский биограф Столыпина Абрахам Ашер спра-
ведливо предполагает, что премьер попытался бы предотвратить вступление России в войну
в июле 1914 г.[13] Другой вопрос – удалось бы ему это или нет. Международная конкурен-
ция нарастала, и все вело к крупному вооруженному конфликту в Европе, а поскольку раз-
ведки всех великих держав знали, что военные реформы, ускоренные Сухомлиновым после
Русско-японской войны, должны завершиться к 1917 г., противникам имело смысл нанести
опережающий удар. И когда бы ни началась война, России в любом случае пришлось бы столк-
нуться с геополитическими проблемами, настигавшими ее всякий раз при конфликтах с Запа-
дом начиная с XVII в.: из-за огромных расстояний мобилизация происходила неэффективно,
и царские армии разворачивались слишком медленно. Это классический случай, когда даже
«великий человек» едва ли мог повлиять на ход событий.
35
Но у нас даже нет необходимости строить догадки на этот счет, поскольку политиче-
ский капитал Столыпина был израсходован задолго до его гибели, и свидетельств тому хва-
тает. А потому главный вопрос не в том, что могло бы случиться между 1911 и 1914 гг., а в
том, что реально произошло между 1906 и 1911 гг. Прежде всего, сами крестьяне относились
к реформам Столыпина без особого энтузиазма [14]. Решение приватизировать землю прини-
малось добровольно (за исключением ситуаций, когда выход из общины ряда домохозяйств
оказывал эффект домино на соседей). Только в Прибалтике, испытывающей сильное влияние
немецкой культуры, и в прилегающих к ней северо-восточных губерниях, где Столыпин начи-
нал свою деятельность, достаточно много хозяев выбрало как способ хозяйствования хутор –
идеальный, с точки зрения Столыпина, вариант. Хутор представлял собой маленькую частную
ферму, длина участка не должна была более чем втрое превышать ширину, он находился во
владении одной семьи, и в центре этого единоличного цельного участка помещались жилые и
хозяйственные постройки. Чаще крестьяне предпочитали иную форму, отруб, т. е. им выде-
лялся в собственность участок земли, но жить они оставались все вместе в деревне. Однако
ни тот ни другой выбор сам по себе не означал, что крестьянство разделяло представления
Столыпина о преимуществах частного землевладения и сопряженных с ним более широких
обязанностях и ответственности. Русский крестьянин, с присущей ему изворотливостью, чаще
использовал новые законы для того, чтобы поквитаться с собственными родственниками или
насолившими ему соседями. Так что, хотя поклонники Столыпина считают успехом переход
2,5 млн домохозяйств к частному землевладению за первое десятилетие реформы (более одной
пятой всех домохозяйств в стране по состоянию на 1916 г.), критики возражают, что темп при-
ватизации заметно снизился еще до того, как реформу задним числом собрались проводить
через Думу летом 1910 г. Более того, из земель, продававшихся через Крестьянский земель-
ный банк, менее половины было приобретено индивидуальными домохозяйствами – чаще в
роли покупателей выступали сельские общины и кооперативы. К 1916 г. 61 % домохозяйств
по-прежнему состоял в общине, и, когда в 1917 г. им был предоставлен выбор, свыше 95 %
крестьян предпочли вернуться к общинному землевладению – очевидное свидетельство устой-
чивости коллективистского идеала в среде российского крестьянства.
Проблемы иного уровня возникли в сфере государственной политики, когда Столыпин
попытался законодательно оформить более широкое применение своей реформы. Пока боль-
шинство голосов в Думе принадлежало двум левоцентристским партиям, как при первых двух
созывах, шансов на сотрудничество парламента и правительства не оставалось. Одна из этих
партий, либеральные кадеты (конституционные демократы), отравляла Столыпину жизнь еще
в Саратовской губернии, где партия вступила в альянс с радикальной интеллигенцией – на
редкость прочный. Второй партией были трудовики («Трудовая группа»), и их успех на выбо-
рах продемонстрировал, сколь ошибочны были надежды царя на лояльность крестьянства. В
результате Столыпин изначально полагался главным образом на репрессивные методы, сослу-
жившие ему неплохую службу в Саратове. К более миролюбивому осуществлению реформ уда-
лось вернуться, лишь когда благодаря новому избирательному закону от 7 июня 1907 г. Столы-
пин получил нужный ему состав Думы. В Думе третьего созыва (первое заседание состоялось 1
ноября) большинство принадлежало консерваторам-октябристам (трехкратный прирост мест,
всего 154 мандата или 35 % от общего состава), также в нее вошли 147 представителей пра-
вого крыла вплоть до крайне правых. Кадеты потеряли половину голосов, численность трудо-
виков сократилась в десять раз[15]. Но даже при таком с виду благоприятном раскладе, кото-
рого Столыпин добился главным образом сам, своими ухищрениями, он не обеспечил себе
в Думе рабочее большинство. Произошло это отчасти потому, что октябристы и правые ока-
зались политически не так уж едины, но главным образом потому, что каждая из предложен-
ных премьер-министром реформ задевала интересы могущественных группировок, которые
36
скорее теряли, чем выигрывали, в случае, если бы в стране наступило верховенство закона и
возник новый класс независимых крестьян.
Замечательный пример – реформа в сфере религии. О прекращении преследований ста-
рообрядцев (заведомо склонных к консерватизму) заговорили еще в конце 1850-х гг., и теоре-
тически это намерение подтверждалось указом о веротерпимости от 17 апреля 1905 г. (сим-
волическая дата – Пасха). Впервые в истории России ее жителям была предоставлена свобода
вероисповедания. Однако едва угроза революции миновала, усилия Столыпина закрепить эти
уступки наткнулись на яростное сопротивление православных иерархов из Государственного
совета. Не лучше принимали и другие предложения Столыпина не столько потому, что они
были так уж новы – по большей части они, как и религиозная реформа, обсуждались не первый
год, – но потому, что решимость Столыпина и его напор грозили реальными переменами. Ари-
стократы препятствовали предлагавшимся реформам местного самоуправления, опасаясь, что
их влияние будет сведено к нулю, когда, с одной стороны, укрепится крестьянская демокра-
тия, а с другой – будут расширены полномочия губернаторов. Тормозя расширение крестьян-
ской демократии, дворянство фактически срывало и земельную реформу. Не устраивала знать
и перспектива появления новых местных судов, под чью юрисдикцию попадало все населе-
ние, включая крестьян: аристократы опасались, что в судьи пойдут либеральные интеллигенты,
и в итоге Государственный совет создал крестьянские суды, с судьями из крестьян, которые
должны были решать только дела крестьян и оставаться в максимальной изоляции от основных
институтов власти и права. В то же время любая попытка компромисса с землевладельцами
встречала отпор промышленников, которых к тому же не устраивало намерение Столыпина
ввести для рабочих страховку от несчастного случая и болезней. В итоге эти страховки появи-
лись не только с большой отсрочкой (пособие по болезни стали выплачивать и вовсе уже после
убийства премьер-министра), но и обходились рабочим намного дороже, чем планировал Сто-
лыпин[16].
Чтобы лавировать между этими конфликтующими группами интересов, требовались
большая гибкость и большая сила убеждения, чем те, что имелись у Столыпина. Хотя Столы-
пин и отдавал себе отчет в необходимости склонить общественное мнение на сторону своих
реформ, он все же был в первую очередь бюрократом, а не политиком. Правые экстремисты,
оплачиваемые правительством Столыпина, оказались специалистами по сенсационному, таб-
лоидному журнализму, чем сослужили ему дурную службу. Более традиционные политиче-
ские партии благодаря ослаблению цензуры после 1905 г. могли рассчитывать на поддержку
солидных газет, но Столыпин видел в прессе скорее орган правительственной информации,
а о собственной партии никогда и не думал. Это, но далеко не только это, отличает его от
Муссолини: Столыпин – прямая противоположность харизматичному лидеру. Стиль его пись-
менной речи был искажен удушающими ограничениями российского официоза; оратором он
тоже был скверным: голос металлический, язык тела скуден. Выслушав обращение Столыпина
к Думе, один из самых знаменитых и своеобразных русских журналистов Василий Розанов
описал его так: «Большой и сильный сом плавает в варенье» [17]. Психологически он также не
был готов иметь дело с зарождавшейся массовой политикой, и в особенности его тревожила
внепарламентская активность. Харизматичный молодой монах Илиодор (Труфанов) постоянно
наскакивал на премьер-министра, на Четвертом монархическом съезде в 1907 г. сравнил его
с Понтием Пилатом, а в 1911 г. возглавил популистский крестовый поход по Волге, отчеты о
котором заполонили все газеты в период между празднованием 50-летия со дня отмены кре-
постного права и убийством Столыпина. Когда Илиодор начал столь же широко разреклами-
рованную голодовку в Царицыне в окружении тысяч восторженных женщин, Столыпин отпра-
вил войска с приказом занять его монастырь[18]. Тот же авторитарный инстинкт в еще большей
мере подводил премьер-министра в отношениях с Думой и Государственным советом. Даже
две его главные меры – Аграрную реформу, утвержденную 9 ноября 1906 г., и закон о зем-
37
ствах в западных губерниях 1911 г. – пришлось пропихивать по 87-й статье Основных законов
(принятых 23 апреля 1906 г.), хотя право императора принимать срочные законы в перерывах
между сессиями Думы предусматривалось именно на крайний случай. Роспуск Второй думы в
мае 1907 г. и продавливание избирательного закона от 7 июня также самым возмутительным
образом нарушали принцип, согласно которому все новые законы должны были теперь сначала
получить одобрение парламента. С точки зрения даже наиболее лояльных либералов из элиты,
готовность Столыпина в любой момент пренебречь фундаментальными конституционными
принципами лишала его всякой легитимности. Граф Иван Толстой, единственный член каби-
нета Витте, поддержавший в 1905 г. концепцию полной толерантности по отношению к евреям,
наотрез отказался признавать Столыпина талантливым государственным деятелем. «Он все-
гда и в моих глазах останется временщиком, карьеристом, со всеми недостатками такового», –
писал он вскоре после убийства Столыпина. «Энергию и решительность премьер-министра»
он сопоставлял с его «несравненно более серьезными недостатками: отсутствием критического
ума, узостью политического кругозора». Возможно, Толстой и в самом деле уловил присущее
Столыпину честолюбие, но его вердикт явно не воздает должного независимому уму Столы-
пина и его тонкому пониманию (в этом едва ли кто из современников мог с ним сравниться)
взаимодействия общества, экономики и политики. И все же враждебное отношение к нему
Толстого свидетельствует о глубине недовольства кадетов премьер-министром (который пла-
тил им столь же беспощадным презрением). Толстой, разумеется, был не одинок среди либера-
лов в своем убеждении, что преемники Столыпина если вздумают продолжить его политику, от
которой польза только «подонкам» и «прихлебателям», то в итоге лишь восстановят тень дис-
кредитировавшей себя эпохи до 1905 г., а хуже этого ничего и представить себе было нельзя [19].
В то время как либералов Столыпин отпугнул все более отчаянными попытками при-
влечь на свою сторону правых, для чего ему приходилось поддерживать шовинистический
национализм, сами правые и в особенности правые радикалы, погромный Союз русского
народа, считали, что Столыпин предал царя, встав на сторону незаконного парламентского
режима. Митрополит Волынский Антоний (Храповицкий), противоречивая фигура, сторон-
ник Союза русского народа, рифмовавший «конституцию» с «проституцией», отказывал Сто-
лыпину в доверии, поскольку при всех своих конфликтах с Думой премьер видел в ней
неотъемлемый элемент российского законодательного процесса. Сомнения в рядах правых
зародились очень рано. Хозяйка петербургского салона Александра Богданович уверилась в
лицемерии Столыпина, едва он был назначен на должность. «По-видимому, Столыпин – и
нашим и вашим; утром он – либерал, вечером – наоборот»[20], – записала она в дневнике 29
апреля 1906 г. В следующие пять лет в ее салоне собиралась целая плеяда недовольных лидеров
правых и разбирала двуличие Столыпина. Даже старик-генерал Александр Киреев, более дру-
гих уважавший Столыпина, вскоре утратил к нему доверие. При первой встрече в мае 1906 г.
только что назначенный министр внутренних дел «производил прекрасное впечатление… рас-
судительный, благожелательный, понимает положение дел… У нас мнения очень близкие» [21].
Полгода спустя Киреев все еще утверждал, что Столыпин – безусловный gentleman (и это для
него важно), однако общности взглядов уже не чувствовалось. Разговор, запечатленный в гене-
ральском дневнике незадолго до проведения Аграрной реформы, обнажает ту бездну, которая
отделила премьер-министра от многих потенциальных союзников справа, более всего стра-
шившихся еврейских спекуляций землей:
С [толыпин]. Вы меня браните за права, данные раскольникам и старообрядцам?

Я. Нет, нисколько, я Вас браню за уничтожение общинного землевладения.
С [толыпин]. Его нельзя не изменить! Я его видел, знаю и знаю тоже разницу его с вла-
дением хуторским. Россия сразу обогатится.
38
Я. Вы забыли, что независимо от вопроса денежного – это еще и вопрос политический

(Вы создаете массу пролетариев-батраков). Вся земля крестьян будет скуплена жидовством!
С [толыпин]. Пока я буду на моем месте, этого не будет. Черта еврейской оседлости не
будет уничтожена.
Я. А Вы вечны?[22]
Столыпин не был вечен, более того, как верно заметил Александр Гучков, политическая
его смерть произошла задолго до убийства. Лидер октябристов, наследник известного старо-
обрядческого рода имел все основания восхищаться премьер-министром, отстаивавшим граж-
данские права для инаковерующих. Гучков сделался ближайшим сподвижником Столыпина
в парламенте и оставался им, по крайней мере, до кризиса в связи с западными земствами в
марте 1911 г., когда октябристы окончательно утратили доверие к Столыпину и он вынужден
был полагаться почти исключительно на националистов. Уже в 1909 г. укрепившаяся связь
Столыпина с националистами, которые беспокоились главным образом о защите интересов
русских на окраинах империи, обозначала уход от прежней сосредоточенности на экономиче-
ской и политической реформе. Ни октябристы, ни националисты не имели достаточно стабиль-
ной базы для широкого консенсуса, без которого невозможны были и фундаментальные пере-
мены. Ожесточенные личные распри также снижали возможность новых союзов. Провинциал и
«чужак», Столыпин давно вызывал подозрения у петербургского света. Петр Дурново, предше-
ственник Столыпина на посту министра внутренних дел, возненавидел его с первого взгляда,
Витте – блистательный, заносчивый, обозленный вынужденной отставкой с поста премьера
в 1906 г. – вел беспощадную вендетту против своего преемника, достигшую пика в 1911 г.,
когда в Государственном совете спор о западных земствах привел к кризису. И что характерно
для отравленной атмосферы российской политики тех лет, враги стремились первым делом
испортить отношения Столыпина с тем человеком, от которого в стране зависело почти все, –
с царем.
В итоге сам же Николай II главным образом и препятствовал деятельности своего пре-
мьер-министра. Хотя реформы Столыпина могли продлить жизнь династии, царь (вполне спра-
ведливо) видел в них угрозу своему статусу самодержца – статусу, который он был твердо
намерен сохранять вопреки всему. Министры готовы были смириться с идеей самодержавия,
если бы она сводилась к вере в божественное помазанничество царя, но в глазах Николая II
это означало ни больше ни меньше как абсолютную и нераздельную власть. Итак, в то время
как общество приветствовало Октябрьский манифест, видя в нем зарю новой, конституци-
онной эпохи, сам царь видел в Манифесте личный дар своему народу (дар, который можно
и отобрать). По той же логике и Думу, учреждение которой было обещано Манифестом, он
воспринимал как продолжение своей самодержавной воли. По этой причине царь не доверял
сильным министрам и позаботился о том, чтобы ни Витте, ни Столыпин не имели шанса сде-
латься российским Бисмарком. Чем прислушиваться к министрам, царь полагался на закулис-
ных советников, первым из которых стала царица, разделявшая политические убеждения мужа
и умевшая сформулировать их так, как он сам не умел. Благодаря царице приобрел сильное
влияние на царя и Распутин, полная противоположность чиновнику западного типа, воплоще-
ние идеализированного русского мужика (навязчивый образ в сознании царя). В итоге царь,
склоняясь на сторону Распутина и Союза русского народа (и под более тонким влиянием Петра
Курлова), укрывал от цензуры непочтительного монаха Илиодора, чем, разумеется, наносил
оскорбление собственному премьер-министру. Гучков полагал, что ко времени визита Столы-
пина в Киев, т. е. к августу 1911 г., поддержка, оказываемая Николаем этому фанатику, уже
побуждала Столыпина задумываться об отставке.
В итоге мало кто проливал слезы после гибели Столыпина, и даже ближайшие преемники
почти никогда не упоминали о нем. Новый премьер, Коковцов, заявил совету министров, что
39
их «моральный долг» – сохранять, продолжать и воплощать возвышенные принципы, кото-

рыми был пронизан весь труд Столыпина. Но под этим подразумевалась всего лишь вера во
«благо России», в ее «мощь и великое будущее»[23]. Никаких обязательств развивать реформу
Коковцов не принимал на себя, да и не мог, поскольку вовсе не был таким «доминантным»
премьер-министром, каким удалось ненадолго стать Столыпину.
В российской истории немного эпизодов так часто рассматриваются с точки зрения аль-
тернативных путей развития, как убийство Столыпина. А при переоценке прошлого Россий-
ской империи в XXI в. едва ли какое-нибудь другое событие изучалось активнее. Но, как ни
парадоксально, это, видимо, тот случай, когда чем больше внимания уделяется теме, тем менее
убедителен результат. В прошлом России найдется немало точек, в которых история могла
принять иное направление, но убийство Столыпина к таковым не относится.
40

3. Григорий Распутин и начало первой мировой войны
Июнь 1914 г.
дуглас смит

С первого взгляда он принял ее за нищенку. Утром 29 июня 1914 г. Григорий Распутин,
недавно вернувшийся из столицы в родную деревню Покровское в Западной Сибири, отобедав
с семьей, собрался на почту отправить телеграмму. Как только он вышел за калитку на дорогу,
она подскочила к нему. Распутин сунул руку в карман за кошельком с мелочью, и тут женщина
выхватила из-под юбки длинный нож и воткнула его Распутину в живот. Распутин согнулся от
боли, простонал: «Я ранен! Она меня зарезала!» – и побежал по улице прочь от убийцы. Через
20 шагов он обернулся. Женщина была вся в черном, а лицо ее, за исключением только глаз,
полностью закрывал белый платок. Она гналась за ним, правой рукой занося окровавленный
нож. Распутин побежал дальше в сторону деревенской церкви, потом остановился и подобрал
с земли большую палку. Женщина добежала до него, и Распутин со всей силы хватил ее палкой
по голове, так что убийца рухнула наземь. На шум выбежали соседи, схватили женщину и
поволокли ее в дом, где находился местная администрация Покровского [24].
Распутину помогли добраться до дому, уложили на скамью. Его родные метались и
рыдали. Вызвали местного фельдшера, он перевязал рану, чтобы остановить кровотечение.
Дали телеграмму Александру Владимирову, главному врачу Тюмени, ближайшего (примерно
в 100 км от села) города, и тот немедленно выехал в Покровское. Распутин время от времени
впадал в беспамятство. В какой-то момент он попросил позвать священника. Тем, кто стол-
пился вокруг раненого, казалось, что надежды на спасение почти нет.
Владимиров и его ассистент прибыли рано утром 30 июня. Быстро обследовав паци-
ента, они приняли решение немедленно оперировать, поскольку до Тюмени Распутин не дое-
хал бы живым. Его усыпили хлороформом, врач сделал десятисантиметровый разрез от пупка
к ране. Пришлось ушивать поврежденный отдел тонкого кишечника. Рана оказалась чрезвы-
чайно тяжелой, и была велика опасность заражения. Пришлось довольно долго ждать, прежде
чем врачи смогли утверждать, что больной находится вне опасности [25].
Нападавшую звали Хиония Гусева, 33 лет, незамужняя, жительница города Царицына
(ныне Волгоград), портниха. Белый платок, которым она обвязала лицо, скрывал страшное
уродство: у Гусевой не было носа. Ее допрашивали два дня, она сразу же созналась в поку-
шении, пояснив, что Распутин – лжепророк, клеветник, насильник и растлитель юных деву-
шек. Вскоре стало известно, что Гусева – приверженка радикального монаха Илиодора, крайне
правого по убеждениям, который когда-то был одним из самых заметных сторонников Распу-
тина, а теперь сделался его заклятым врагом. Гусева утверждала, что действовала самостоя-
тельно и к намерению убить Распутина ее никто не подталкивал, хотя и полиции, и самому
Распутину была очевидна роль Илиодора в этой истории. Но прежде, чем того удалось аре-
стовать, он, переодевшись в женское платье, скрылся из своего дома и бежал за границу. Что
касается Гусевой, после длившегося целый год следствия и суда ее признали невменяемой и
поместили в Томскую окружную лечебницу для душевнобольных. Там она пребывала до марта
1917 г. и была освобождена по указу Временного правительства: новое руководство России
сочло нападение на Распутина героическим актом патриотизма [26].
Почти сразу после покушения дочь Распутина Матрена отправила Николаю и Алексан-
дре телеграмму с сообщением об этом происшествии и «чудесном спасении» своего отца [27].
Царская семья плавала по финским шхерам на яхте «Штандарт», когда ее настигло это изве-
стие. Александра в ответ телеграфировала: «Глубоко возмущены. Скорбим с Вами, молимся
всем сердцем»[28].
41
Покушение это стало тяжелым ударом для царской семьи, которая привязалась к Распу-
тину с тех самых пор, как в ноябре 1905 г. он явился ко двору. Родившийся в январе 1869 г.
в простой крестьянской семье села Покровское, к 1914 г. Распутин стал самым известным
(печально известным) человеком в стране после царя. О его жизни до Петербурга сведений
немного. После бурной молодости в 1890-е гг. Распутин, по его словам, пережил религиоз-
ное возрождение. Он оставил жену и присоединился к «странникам», особой породе русских
паломников, долгие месяцы бродил вдалеке от родных мест по огромной России, перебира-
ясь из монастыря в монастырь в поисках откровения. Со временем весть о сибирском святом,
обладающем глубокой христианской духовностью и мистическим даром исцеления и проро-
чества, дошла до Санкт-Петербурга. На Распутина обратили внимания клирики из столичной
богословской академии, затем он свел знакомство с «черными принцессами», Милицей и Ана-
стасией, дочерями короля Черногории, и те представили Распутина Николаю и Александре.
Царская чета и в особенности императрица давно проявляли интерес к мистике и народ-
ным «святым» (этот интерес разделяли многие в Петербурге). Со временем Распутин сделался
для царя и царицы одним из немногих близких людей. Они были убеждены, что с ним можно
откровенно говорить обо всем, что он приобщит их к преобразующей жизнь красоте право-
славной веры и силой своей молитвы облегчит страдания больного гемофилией царевича Алек-
сея. Постепенно Александра уверилась, что Распутин чудесным образом разбирается во всем:
и в вопросах религии, и в политике, и даже в военном деле. Однако в глазах большинства жите-
лей России он оставался весьма противоречивой фигурой. Хотя никто не знал в точности, на
чем держатся его отношения с царской семьей, свое мнение имелось у каждого. Многие счи-
тали Распутина шарлатаном, лжесвятым, опасным сектантом, развратником, неутомимо пре-
следующим женщин и ловко использующим влияние при дворе для обогащения и уничтоже-
ния противников. Иными словами, этот человек сделался несмываемым пятном на репутации
Романовых[29].
Покушение Гусевой попало в международные новости. О состоянии Распутина писали в
газетах континентальной Европы и Великобритании, The New York Times вынесла этот сюжет
на первую полосу[30]. Россия недели напролет следила за развитием этой истории, и какое-
то время здоровью Распутина уделялось больше внимания, чем событию, на которое вскоре
переключилась Европа, т. е. гибели эрцгерцога Франца Фердинанда 28 июня в Сараево от руки
сербского националиста Гаврилы Принципа.
Такое совпадение во времени покушений на Распутина и эрцгерцога породило прискорб-
ную путаницу и даже ложь в исторических сочинениях и биографиях. На первый взгляд
кажется странным, что оба покушения произошли почти одновременно (28 и 29 июня). Но
всякая хронологическая (или иная) связь призрачна, поскольку эрцгерцог был убит 28 июня
по григорианскому календарю (новому стилю), принятому на Западе и на 13 дней опережав-
шему русский юлианский календарь (старый стиль). То есть по российскому календарю Франц
Фердинанд умер 15 июня (по н. ст.), ровно за две недели до нападения Гусевой на Распутина.
Но это не помешало приверженцам теории заговора разглядеть за событиями крупный
международный умысел. Современные российские националисты относят оба покушения на
счет международного «жидомасонства», которое попыталось таким образом уничтожить двух
человек, стоявших на пути войны: таким образом-де планировалось втянуть весь мир в гло-
бальный конфликт, уничтожить христианские империи Европы и разжечь мировую револю-
цию. (Некоторые добавляют к этим двум препятствиям на пути войны еще третьего человека,
французского социалиста и антимилитариста Жана Жореса, застреленного в парижском «Кафе
дю Круассан» 31 июля по новому стилю.)[31] Самые ярые сторонники теории заговора заходят
еще дальше и вопреки фактам и логике утверждают, что оба покушения произошли в один
день и даже в один и тот же час. В биографии Распутина, написанной в 1964 г., Колин Уил-
сон, претендуя на роль первого, кто заметил подозрительную синхронность нападений, писал:
42
«Смерть Фердинанда сделала войну возможной, нападение на Распутина сделало войну неиз-
бежной, поскольку во всей России предотвратить ее мог только он»[32]. На самом деле в день
убийства Франца Фердинанда Распутин находился еще в Петербурге и репортеру «Биржевых
новостей», просившему прокомментировать это событие, отвечал:
«Что тут, братец, может сказать Григорий Ефимович? Убили уж, ау. Назад-то не вернешь,
хоть плачь, хоть вой. Что хочешь делай, а конец-то один. Судьба такова… А вот английским
гостям, бывшим в Петербурге, нельзя не порадоваться. Доброе предзнаменование [для них].
Думаю своим мужицким умом, что это дело большое – начало дружбы с Россией, с англий-
скими народами. Союз, голубчик, Англии с Россией, да еще находящейся в дружбе с Фран-
цией, – это не фунт изюма, а грозная сила, право, хорошо»[33].
Но и Распутина одолевала тревога. Итальянскому журналисту он сказал: «Да, говорят,
война будет, они затевают, но, Бог даст, войны не будет, я об этом позабочусь» [34]. Первого июля
газета «День» опубликовала статью Владимира Бонч-Бруевича, специалиста по русским сек-
тантам, члена партии большевиков и будущего секретаря Ленина, под заголовком «Распутин»:
«"Тебе хорошо говорить-то, – как-то разносил он, полный действительного гнева, особу
с большим положением, – тебя убьют, там похоронят под музыку, газеты во-о какие похвалы
напишут, а вдове твоей сейчас тридцать тысяч пенсии, а детей твоих замуж за князей, за графов
выдадут, а ты там посмотри: пошли в кусочки побираться, землю взяли, хата раскрыта, слезы и
горе, а жив остался, ноги тебе отхватили – гуляй на руках по Невскому или на клюшках ковы-
ляй да слушай, как тебя великий дворник честит: ах ты, такой, сякой сын, пошел отсюда вон!
Марш в проулок!.. Видал: вот японских-то героев как по Невскому пужают? А? Вот она, война!
Тебе что? Платочком помахаешь, когда поезд солдатиков повезет, корпию щипать будешь, пять
платьев новых сошьешь… – а ты вот посмотри, какой вой в деревне стоял, как на войну-то
брали мужей да сыновей… Вспомнишь, так вот сейчас: аж вот здесь тоскует и печет", – и он
жал, точно стараясь вывернуть из груди своей сердце.
Нет войны, не будет, не будет?»[35]
При всех своих недостатках Распутин был сторонником мира. Он питал естественное
отвращение к кровопролитию и как верующий христианин считал войну грехом.
Время от времени он высказывался как пацифист, например в интервью «Дыму Отече-
ства», также перед началом войны 1914 г.:
«Готовятся к войне христиане, проповедуют ее, мучаются сами и всех мучают. Нехоро-
шее дело война, а христиане вместо покорности прямо к ней идут… Но вообще воевать не
стоит, лишать жизни друг друга и отнимать блага жизни, нарушать завет Христа и преждевре-
менно убивать собственную душу. Ну что мне, если я тебя разобью, покорю; ведь я должен
после этого стеречь тебя и бояться, а ты все равно будешь против меня. Это если от меча. Хри-
стовой же любовью я тебя всегда возьму и ничего не боюсь. Пусть забирают друг друга немцы,
турки – это их несчастье и ослепление. Они ничего не найдут и только себя скорее прикончат.
А мы любовно и тихо, смотря в самого себя, опять выше всех станем»[36].
За это он подвергался нападкам на страницах журнала «Отклики на жизнь», издаваемого
его заклятым врагом – протоиереем Владимиром Востоковым:
«Гр. Распутин, сколько мы можем судить по его органу "Дым Отечества", есть злейший
враг святой Христовой Церкви, православной веры и Русского Государства. Мы не знаем, какое
влияние имеет этот изменник Христова учения на внешние дела России, но во время осво-
бодительной войны балканских христиан (в 1912 г.) с Турцией он выступил не за Христа, а
за лжепророка Магомета. (…) Он проповедует непротивление злу, советует русской диплома-
тии во всем уступать, вполне уверенный, как революционер, что упавший престиж России,
отказ от ее вековых задач приведет наше отечество к разгрому и разложению. (…) Распутин не
только сектант, плут и шарлатан, но в полном значении слова революционер, работающий над
разрушением России. Он заботится не о славе и могуществе России, а об умалении ее досто-
43
инства, чести, о предательстве ее родных по духу братьев туркам и швабам и готов привет-
ствовать всякие несчастия, которые, вследствие измены наших предков завету, ниспосылаются
Божественным Промыслом нашему отечеству. И этого врага Христовой истины некоторые его
поклонники признают святым»[37].
Упоминание о том, как Распутин выступал против «освободительной войны» на Бал-
канах, относится к его позиции во время Балканского кризиса 1912 г., особенно когда Чер-
ногория и другие ориентировавшиеся на Россию государства этого региона (Сербия, Болга-
рия и Греция) развязали в октябре того года войну против Османской империи. Армии этих
«малых государств» двинулись на Константинополь, Россию охватила военная истерия. На
улицы Петербурга вышли демонстрации под лозунгами «Крест на Святую Софию». Россий-
ская пресса призывала к войне в защиту братьев-славян от неверных, того же требовал и пред-
седатель Думы Михаил Родзянко, заявивший в марте 1913 г. царю: «Войну примут с радостью,
и она поднимет престиж правительства»[38].
Многие считали, что от вступления в эту войну Николая удержал только совет Распу-
тина. Анна Вырубова, наиболее преданная (после самой царицы) ученица «старца», писала
впоследствии:
«Вспоминаю только один случай, когда действительно Григорий Ефимович оказал влия-
ние на внешнюю политику России. Это было в 1912 году, когда великий князь Николай Нико-
лаевич и его супруга старались склонить Государя принять участие в Балканской войне. Рас-
путин чуть ли не на коленях перед Государем умолял его этого не делать, говоря, что враги
России только и ждут того, чтобы Россия ввязалась в эту войну, и что Россию постигнет неми-
нуемое несчастье» [39].
Граф Сергей Витте, бывший премьер-министр, подтвердил, что Распутин сказал послед-
нее слово в пору Балканской войны, и это следует принимать как «один из жизненных фак-
тов»[40]. Более того, немецкая Vossische Zeitung от 5 мая 1914 г. (18 мая по н. ст.) приводила
слова Витте: «Весь мир бранит Распутина, а знаете ли вы, что он спас нас от войны?»[41]
Германская пресса, убежденная во влиятельности Распутина при дворе, старалась выяс-
нить его отношение к Балканской войне. Frankfurter Zeitung опубликовала сюжет «Россия и
Балканы», в котором приписывала Распутину слова, будто «болгары отплатили русским за
любовь неблагодарностью и ненавистью, так что теперь будем думать о себе и не станем забо-
титься о недостойных»[42].
Распутин проехал по Балканам в 1911 г. во время паломничества в Святую землю. Уви-
денное там ему не понравилось.
«А может быть, славяне не правы, а может быть, им дано испытание?! Вот ты не знаешь
их, а они высокомернее турок и нас ненавидят. Я ездил в Иерусалим, бывал на Старом Афоне –
великий грех там от греков, и живут они неправильно, не по-монашески. Но болгары еще хуже.
Как они издевались над русскими, когда нас везли; они – ожесточенная нация, ощетинилось у
них сердце; турки куда религиознее, вежливее и спокойнее. Вот видишь как, а когда смотришь
в газету – выходит по-иному. А я тебе говорю сущую правду» [43].
Таким образом, Распутин не просто демонстрировал оппозицию панславизму, но больше
того – в пору обострения ксенофобии осмеливался назвать мусульман более верующими, чем
славяне, считавшиеся братьями русских.
Однако, если антивоенная позиция Распутина не вызывает сомнений, не столь очевидно,
в какой мере он сумел повлиять на решения царя. Нет никаких доказательств того, что царь
хотя бы выслушал в ту пору Распутина. Более того, далеко не только Распутин высказывался
против участия в войне на Балканах. Министр иностранных дел Сергей Сазонов, приложив-
ший немало сил к тому, чтобы ободрить балканские народы и побудить их к войне, тоже воз-
ражал против участия России, не желал этого и сам царь. В начале 1911 г. он велел своему
44
посланнику в Софии никогда не забывать, что Россия в ближайшие пять лет (как минимум)
не будет готова к войне. Даже думать об этом невозможно[44].
Слова Николая показывают, что он и Распутин подходили к одной и той же проблеме
с разных позиций. Император не считал войну заведомо неправедным делом и допускал, что
Россия может воевать, но только сначала страну следовало полностью к этому подготовить.
Отношение Распутина сложнее: с одной стороны, он считал войну неприемлемым делом для
христиан, однако его уничижительные замечания о болгарах (и в более широком смысле о
славянах в целом) подразумевали, что война может оказаться необходимым злом, но только
война в защиту истинных друзей.
Через год после начала войны с Турцией, во время которой балканские государства-союз-
ники передрались между собой, Распутин, чья правота тем самым подтвердилась, высказал
свое мнение публично на страницах «Петербургской газеты» от 13 октября 1913 г.:
«Что нам показали наши "братушки" [болгары], о которых писаки так кричали, коих так
защищали, значит… Мы увидели дела братушек и теперь поняли, кто они и чего хотят. Все
они… Была война там, на Балканах этих. Ну и встали тут писатели в газетах, значит, кричать:
быть войне, быть войне! И нам, значит, воевать надо… И призывали к войне, и разжигали
огонь… А вот я спросил бы их… спросил бы писателей: "Господа! Ну для чего вы это делаете?
Ну нешто это хорошо? Надо укрощать страсти, будь то раздор какой аль целая война, а не
разжигать злобу и вражду".
Тому и тем, кто совершил так, что мы, русские, войны избегли, тому, кто доспел в этом,
надо памятник поставить, истинный памятник, говорю… И политику, мирную, против войны,
надо счесть высокой и мудрой»[45].
Незадолго до покушения Гусевой Вырубова телеграфировала Распутину (тот еще был
на пути в Покровское), предупреждая его о позиции Николая и Александры по международ-
ному кризису[46]. После покушения Распутин пытался с больничной койки в Тюмени вмешаться
в ход событий и дать государю свой совет. Репортеры явились в больницу и пытались выяс-
нить мнение «старца» об ухудшающейся ситуации на Балканах [47]. По свидетельству его дочери
Матрены, Распутин в те дни с ума сходил при мысли, что Николай объявит войну. Торопя
свое выздоровление, он якобы твердил: «Еду, еду, и не пытайтесь меня остановить… Что ж
они натворили-то? Погибнет матушка-Рассея!»[48] Распутин писал Николаю, умоляя его «кре-
питься» и не прислушиваться к тем, кто кличет войну. От волнения рана у него открылась и
снова начала кровоточить [49].
12 июля (25 июля по н. ст.) Распутин дал Вырубовой телеграмму: «Серьезный момент,
угроза войны»[50]. На следующий день он телеграфировал снова, требуя передать царю: нужно
любой ценой избежать войны[51]. А 14 июля получил из Петергофа телеграмму без подписи,
скорее всего через посредство Вырубовой, с просьбой изменить свою позицию и поддержать
вступление России в войну: «Вам известно, что всегдашний наш враг Австрия готовится набро-
ситься на маленькую Сербию. Страна эта почти сплошь крестьянская, беззаветно России пре-
данная. Нас покроет позор, если допустим эту бессовестную расправу. При случае поддержите
вашим влиянием, если можете, правое дело. Желаю Вам выздоровления» [52].
Затем последовали еще более страстные телеграммы:
16 июля 1914 г. Из Петергофа в Тюмень, Распутину.
«Плохие известия. Ужасные минуты. Помолитесь о нем. Нет сил бороться другими».
17 июля 1914 г. Из Петергофа в Тюмень, Распутину.
«Тучи все больше угрожают. Должен ради защиты открыто готовиться, сильно страдает».
Из Петербурга секретарше Распутина Лапшинской.
«Если здоровье "старца" позволяет, немедленный приезд необходим для пользы Папы
ввиду надвигающихся событий, советуют и горячо просят любящие друзья. Целую. Жду
ответа»[53].
45
Но Распутин не последовал совету Вырубовой и упорно держался за свою позицию. Он

послал императору телеграмму с требованием не вступать в войну. Телеграмма с тех пор была
утрачена, однако Вырубова утверждала, что успела ее прочесть и что там было сказано: «Не
позволяй Папе планировать войну, война – конец России и вам, и все вы погибнете до послед-
него человека». Николай, по ее сообщению, был сильно разгневан и возмущался тем, как Рас-
путин вмешивается в дела государства, к которым, по мнению царя, никакого отношения не
имел[54]. Когда стало ясно, что эта телеграмма не оказала никакого действия, Распутин пред-
принял еще одну попытку остановить Николая. Он потребовал ручку и бумагу и, все еще лежа
на больничной койке, написал потрясающее пророческое письмо:
«Милый друг, еще раз скажу: грозна туча над Россией, беда, горя много, темно и про-
свету нет; слез-то море и меры нет, а крови? Что скажу? Слов нет, неописуемый ужас. Знаю,
все от тебя войны хотят и верные, не зная, что ради погибели. Тяжко Божье наказание, когда
ум отнимет, тут начало конца. Ты – царь, отец народа, не попусти безумным торжествовать и
погубить себя и народ. Вот Германию победят, а Россия? Подумать, так все по-другому. Не
было от веку горшей страдалицы, вся тонет в крови великой, погибель без конца, печаль. Гри-
горий»[55].
Это замечательное послание сохранилось. Хотя в легенду, согласно которой Николай во
время войны носил это письмо при себе, едва ли можно верить, но царь, несомненно, прида-
вал этому письму большое значение и взял его с собой в ссылку в августе 1917 г., когда его
вместе с семьей эвакуировали из Царского Села. Во время пребывания в Тобольске в начале
1918 г. Николай сумел тайно передать письмо мужу Матрены Распутиной, Борису Соловьеву,
который в ту пору пытался в Сибири организовать заговор для спасения императорской семьи.
Позднее бежавшая из России Матрена добралась до Вены и там, по-видимому, в 1922 г. про-
дала письмо князю Николаю Владимировичу Орлову. Письмо еще дважды переходило из рук
в руки, в том числе побывало у Николая Соколова, расследовавшего убийство Романовых в
Екатеринбурге, и наконец оказалось у Роберта Брюстера, который в 1951 г. передал его Йель-
скому университету[56].
Письмо Распутина как раз и представляет нам одну из значимых развилок истории.
Что, если Николай прислушался бы к предостережению, если бы те образы, которые Распу-
тин создал этими немногими мощными словами, раскрыли бы царю глаза на великую опас-
ность, на тот ужас, к которому Россия устремилась летом 1914 г.? Если бы Николай последовал
совету Распутина, изменился бы ход не только российской, но и мировой истории. Если бы
Россия не вступила в войну, едва ли могла бы произойти революция – и уж во всяком случае
не настолько яростная и всеобщая катастрофа. Трудно даже вообразить, скольких страданий
удалось бы избежать.
А если бы в России не победила в 1917 г. революция, едва ли возможно было бы и воз-
вышение Гитлера в Германии. Но опять-таки Николай пренебрег словами Распутина, словами,
которые могли спасти его страну, словами, которые более чем искупали весь ущерб, который
Распутин нанес или нанесет в ближайшем будущем престижу династии.
Позднее, когда оправившийся от раны Распутин вернулся в Петербург, он не раз говари-
вал, что, будь он тогда в столице подле царя, он бы сумел отговорить его от войны [57]. Граф
Витте, приводя суждения Распутина о Балканском кризисе, высказывает то же мнение [58]. Но
трудно сказать, насколько это соответствует истине: сюжет интересный, однако не слишком
убедительный, поскольку в 1914 г. Николай редко советовался с Распутиным по важным вопро-
сам (разве что относительно веры). Хоть какую-то готовность прислушиваться к советам Рас-
путина (и то редко и неохотно) Николай обнаружил позднее, когда взял на себя верховное
командование армией в 1915 г. и перебрался в Ставку. Эти советы ему передавала в письмах
супруга. Например, именно по рекомендации Распутина он назначил в сентябре 1916 г. мини-
стром внутренних дел Александра Протопопова.
46
Не следует также забывать, что за мир выступал не только Распутин. Бывший посол в
США барон Роман Розен, князь Владимир Мещерский (издатель «Гражданина» и давний друг
Николая, а до того – Александра III), Витте – все были против войны. Помимо Распутина
столь же внятно о катастрофе, которая постигнет страну в случае войны, говорил царю Петр
Дурново, бывший министр внутренних дел. Он еще в феврале 1914 г. составил знаменитый
меморандум на этот счет[59].
Пока Распутин писал свои отчаянные письма Николаю, пресса строила всевозможные
догадки о том, как «старец» воспринимает международную ситуацию. «Курьер Санкт-Петер-
бурга», например, отмечал 16 июля «крайнее огорчение» Распутина при получении из столицы
телеграммы о том, что Австрия накануне вступила в войну с Сербией[60].
Как и во время Балканского кризиса, европейская пресса тоже пыталась проникнуть в
мысли Распутина. Алекс Шмидт из Hamburger Fremdenblatt 21 июня 1914 г. (по н. ст.) писал,
что «бывший апостол мира» теперь якобы заговорил на языке панславистов и призывает к объ-
единению всех славян и всех православных под российской державой. Если это так, коммен-
тировал Алекс, возникает серьезная опасность для европейского мира, поскольку лишь вера
может повести массы русских крестьян на войну. «В любом случае, – заключал он, – просто
нелепо, чтобы мир в Европе зависел от темных побуждений и желаний лукавого мистика или
простого авантюриста. Но в стране бескрайних невозможностей возможно все» [61].
Были и еще более дикие предположения: в Тулузе опубликовали статью о том, как Витте
подговорил Распутина убедить царя заключить союз с Германией против «безбожной Фран-
ции»[62]. Немецкие газеты (Vossische Zeitung, Berliner Tageblatt) полагали, что Распутин, умев-
ший в прошлом удержать царя от войны, теперь пустит свое влияние в ход с противополож-
ной целью – ускорить вступление в войну. А другая немецкая газета, Deutsche Warte, в первые
дни после покушения, когда пронесся слух о гибели Распутина, задавалась вопросом, не было
ли убийство подстроено теми силами в России, которые противились мирным устремлениям
Распутина и теперь спешили вовлечь ее в войну[63].
В Петербурге тем временем Николай пытался не реагировать чересчур остро на события
в других столицах Европы. Узнав о гибели эрцгерцога, он выразил австрийскому императору
Францу Иосифу свои соболезнования и занялся другими делами. Даже когда Австрия объявила
10 июля (23 июля по н. ст.) унизительный и неприемлемый ультиматум Сербии, Николай всего
лишь выразил по этому поводу «озабоченность». Однако некоторые его министры уже прояв-
ляли куда большую тревогу. 'C'est la guerre européenne' («Это европейская война». – фр.), –
заявил министр иностранных дел Сазонов. На следующий день на встрече совета министров
он доказывал царю необходимость отстаивать честь России на Балканах и дать решительный
отпор Австрии, которая угрожала Сербии вторжением. Нужны сильные действия, иначе Рос-
сия скатится до уровня второсортной европейской державы, предостерегал он. Другие мини-
стры поддержали воинственного Сазонова.
Однако Николай устоял перед их давлением. Он обратился к кайзеру Вильгельму и
слал ему телеграмму за телеграммой, умоляя остановить Австрию и не допустить развязыва-
ния войны, подчеркивая необходимость мирного разрешения этого кризиса. Немцы в ответ
подавали неоднозначные сигналы, а царские министры продолжали доказывать преимущества
войны. Теперь к Сазонову присоединились военный министр генерал Владимир Сухомлинов,
глава генштаба генерал Николай Янушкевич, министр сельского хозяйства Александр Кри-
вошеин и председатель Думы Родзянко. Наконец царь сдался. 17 июля была объявлена, а на
следующий день началась всеобщая мобилизация. Война, таким образом, стала неизбежной.
Узнав об этом, Александра ворвалась в кабинет мужа, полчаса напролет они проспорили. Это
решение застало императрицу врасплох, она была вне себя. Вернувшись в свои покои, Алек-
сандра бросилась ничком на кушетку и зарыдала. «Все кончено, – сказала она Вырубовой, –
47
будет война». А Николай, как подметила Вырубова, был спокоен: он наконец разобрался с
мучительным, неотступно нависавшим над ним вопросом [64].
Девятнадцатого июля (1 августа по н. ст.) Германия объявила войну России. Распутин
телеграфировал Вырубовой для передачи Николаю и Александре: «Милые, дорогие, не отча-
ивайтесь!»[65] На следующий день он телеграфировал напрямую Николаю:
«О милый, дорогой, мы к ним с любовью относились, а они готовили мечи и злодейство-
вали на нас годами. Я твердо убежден, все испытал на себе, всякое зло и коварство получит зло-
умышленник сторицей, сильна Благодать Господня, под ее покровом останемся в величии» [66].
Двадцать четвертого июля войну России объявила Австро-Венгрия. Распутин послал
царице обнадеживающую телеграмму: «Господь с вас своей руки никогда не снимет, а утешит
и укрепит»[67]. Хотя до сих пор он изо всех сил бился за мир, теперь, когда война уже началась,
Распутин стремился к победе и больше ни разу не выразил сомнения в правоте российского
дела и не колеблясь утверждал необходимость сражаться вплоть до полной победы над вра-
гами[68].
Двадцать шестого июля он телеграфировал Вырубовой:
«Все от востока до запада слились единым духом за родину, это радость величайшая»[69].
В середине августа Распутин вновь писал Николаю о своей уверенности, что Россия одер-
жит победу:
«Бог мудрый через крест показывает славу, сим крестом победиши. То время настанет.
С нами Бог, убоятся враги» [70].
Неделей позже Распутин выписался из больницы и сразу же отправился в столицу. 22
августа его принял Николай [71]. С возвращением Распутина началась обычная салонная бол-
товня. Французский посол Морис Палеолог сообщал, что Распутин заявил царице: дескать,
его чудесное исцеление – очередное доказательство заботы Бога о нем. И всех интересовало,
какую позицию Распутин занимает по войне. Палеолог считал, что Распутин уговаривал Нико-
лая добиваться союза с Англией, и при этом посол, как многие представители высшего класса,
не допускал мысли, чтобы у мужика имелись собственные идеи, и потому в его версии Распу-
тин не сам пришел к такому убеждению, а попросту твердил слова, подсказанные ему князем
Мещерским[72].
«Санкт-Петербургский курьер», со своей стороны, сообщал, что Распутин не только под-
держал вступление России в войну, но и сам собирается добровольцем на фронт – этот слух
происходил из салона графини Софьи Игнатьевой, – и, когда он дошел до преданных Распу-
тину женщин, они все страшно встревожились и умоляли «старца» не подвергать себя опас-
ности[73]. Один из читателей газеты, некий И. А. Карев, служивший в ту пору в Дагестане, так
взволновался, что счел необходимым лично написать Распутину:
«На днях узнал из газет, что Вы собираетесь ехать на театр военных действий – хотя каж-
дый русский человек должен стать грудью на защиту своего Отечества и Ваше намерение есть
в высшей мере благое, но подумайте, что эта стихийная война и ужас ее много уже поглотило
жизней и Вы не минуете этой участи, а Вы и здесь много принесете пользы человечеству. Если
Ваше желание ехать на войну непоколебимо и Вы все-таки хотите ехать туда, то с Богом, за
Вас много будут молиться Богу»[74].
Распутин, само собой, на войну не отправился, да и не собирался.
Но с той минуты он уже не колеблясь поддерживал все военные усилия России. Его
записки и телеграммы Николаю и Александре на протяжении следующих двух лет повторяют
одну и ту же мысль: если царь пребудет решителен и тверд, Господь благословит Россию побе-
дой[75].
Один из странных парадоксов в судьбе Распутина: несмотря на то что в итоге он одно-
значно встал на сторону военной партии, многие соотечественники видели в нем агента Герма-
нии, тайно устраивающего сепаратный (предательский, как считало большинство) мир. Ника-
48
ких доказательств этого грозного обвинения не было и с тех пор не нашлось, но современники
воспринимали «темные силы» во главе с Распутиным и царицей Александрой как безуслов-
ный факт: они продают страну гансам [76]. Пожалуй, многих в России удивило бы известие,
что в последние месяцы правления Романовых Распутин изо всех сил пытался спасти дина-
стию. Осенью 1916 г. он чрезвычайно озаботился кризисом с поставками продуктов в крупные
города России, интуитивно почувствовав, какой опасностью это грозит режиму, и настойчиво
уговаривал царя заняться этой проблемой, даже предлагал специальные меры для ее реше-
ния[77]. Но к тому времени дни Распутина, да и царской династии, были уже сочтены.
Рано утром 17 декабря (30 декабря по н. ст.) Распутин был убит в петроградском особ-
няке князя Феликса Юсупова. Убийцы утверждали, что действовали исключительно из пат-
риотизма: смерть этого сибирского мужика могла, по их расчету, спасти режим. Александра,
как надеялся Юсупов, из-за гибели Распутина сойдет с ума, ее запрут в монастырь или сума-
сшедший дом, а царь, освободившись из-под влияния «темных сил», поведет Россию к победе
на поле боя и остановит наползающий на страну хаос [78]. Поразительная наивность! И хотя
поначалу весть о смерти Распутина приняли с эйфорией, вскоре стали раздаваться тревожные
голоса.
Павел Заварзин, бывший глава Московского отделения по охранению общественной без-
опасности (охранки), вспоминал, как вскоре после убийства Распутина он ехал в поезде по цен-
тральной части России. Он, как и другие пассажиры, читал в вагоне-ресторане газету с подроб-
ностями убийства, и один из попутчиков, сибирский купец средних лет, высказался: «Слава
Богу, что покончили с этой сволочью». Все заговорили разом, кто-то радовался: «Собаке –
собачья смерть». Но виделось в этой истории и что-то неправильное. Один из участников раз-
говора счел невозможным для дворянина заманивать к себе гостя, чтобы его убить, другой
возмущался, как могли люди, столь близкие к трону, вонзить государю «нож в спину». Нако-
нец, бородатый сибиряк в очках подытожил: «Признак развала и неминуемой революции» –
и с тем ушел в свое купе[79].
Народ, конечно, обратил внимание на то, что убили Распутина аристократы. Одна свет-
ская дама слышала, как раненые солдаты в петроградском госпитале сетовали: «Конечно, сто-
ило мужику дойти до царя – и аристократы его убили». Это мнение было чрезвычайно рас-
пространено в среде простого народа и подпитывало ненависть к высшим классам, которой
суждено было вскоре прорваться[80]. В Покровском крестьянин сказал Сергею Маркову, кото-
рый приехал в родные места Распутина в начале 1918 г., что Распутина убили «буржуи», ведь
он отстаивал перед царем интересы бедняков[81].
Юсупов и другие участники заговора вовсе не спасли монархию, а, напротив, ускорили ее
конец. Знаменитые слова Александра Блока были совершенно точны: «Пуля, прикончившая
Распутина, попала в самое сердце царствующей династии»[82].
49

4. Последний царь
Март 1917 г.
Дональд Кроуфорд

В начале 1917-го едва ли нашелся бы в России или за ее пределами человек, способный
предсказать, что в течение года Российская империя распадется, династия Романовых лишится
трона, а наследовавший ей режим – предтеча того, который будет провозглашен новой социа-
листической республикой, – также рухнет. Ничто в этих событиях не может притязать на исто-
рическую неизбежность, и все свидетельствует о том, что, когда наступает хаос, объяснить его
пришествие мы можем лишь задним числом.
Да, вынужденное отречение императора Николая II можно счесть неизбежным,
поскольку к тому времени он успел испортить отношения почти со всей политической элитой
страны, а также со значительной частью разветвленной семьи Романовых. В разгар катастро-
фической войны с Японией он кое-как справился с революцией 1905 г., согласившись с тре-
бованием учредить выборный парламент, Думу, хотя министры оставались подотчетны ему
лично. В разгар войны с Германией он упорно отвергал требования изменить принцип фор-
мирования правительства так, чтобы кабинет министров назначался Думой и был подотчетен
ей. До самого конца российская монархия оставалась абсолютной, так и не превратившись в
конституционную.
В значительной степени вину за падение династии можно возложить на императрицу
Александру, во все вмешивавшуюся и командовавшую Николаем, причем родом немку. Когда
в 1915 г. Николай принял на себя верховное командование армией и перебрался в Ставку в
Могилеве, примерно в 700 км от столицы, он препоручил супруге контролировать оставав-
шихся в Петрограде министров. В последующие два года правительство постепенно превра-
щалось в ее кабинет. Министры назначались только с одобрения ненавистного всем «святого
человека» Григория Распутина: царица непоколебимо верила, что лишь обладающий «духом
Божьим» Распутин спасает от смерти ее больного гемофилией сына. Но, поскольку наслед-
ственный недуг царевича Алексея от мира скрывали, привязанность царицы к этому человеку
навлекала на нее недовольство и общества, и политических элит.
В итоге в декабре 1916 г. известие о гибели Распутина (вовсе не от рук политических
террористов, убийцами стали два члена императорской семьи – князь Феликс Юсупов и вели-
кий князь Дмитрий Павлович) было с восторгом принято всей страной. Затем распространи-
лись слухи, будто великие князья Кирилл, Борис и Андрей готовят дворцовый переворот, в
результате которого Александру заточат в отдаленном монастыре. Никаких подтверждений
тому не было, но в столичных салонах укрепилась уверенность в том, что дни «этой женщины»
сочтены.
Однако пока и мысли не возникало устранить династию Романовых полностью: общее
желание сводилось к тому, чтобы Николай, под нажимом отрекшись от престола, уступил
его, согласно закону, своему 12-летнему сыну Алексею, а младший брат Николая Михаил
стал бы регентом. Михаил был героем войны, кавалерийским офицером, награжденным двумя
главными воинскими наградами империи, к тому же он выражал симпатии конституционной
монархии на британский лад; армия глубоко его уважала, и Дума также с радостью признала
бы его.
Из нескольких политических заговоров той поры самым серьезным оказался возглавлен-
ный влиятельным членом Думы, главой партии октябристов («Союз 17 октября») Александром
Гучковым, который считал, что перемены необходимы, и срочно: в противном случае крайне
левые экстремисты выйдут на улицы и в России разразится новая революция.
50
В качестве альтернативы революции Гучков планировал бескровный дворцовый перево-

рот: арестовать царский поезд по пути из столицы в Могилев и наутро объявить об отрече-
нии как о свершившемся факте. Гучков был убежден, что в этом случае всенародное давление
принудит царя смириться с отречением.
Другой заговор, не связанный с первым, исходил из самой Ставки, и в нем участвовал
начальник штаба генерал Михаил Алексеев. Одной из главных фигур заговора стал князь
Львов, популярный общественный и политический деятель. Эти заговорщики собирались аре-
стовать Александру во время ее очередного визита в Ставку и вынудить царя отправить ее в
Ливадию. Если же он отказался бы сделать это (что было весьма вероятно), то в таком случае
царю пришлось бы отречься с теми же последствиями, каких добивались и участники первого
заговора: трон занял бы юный император, а его дядя, великий князь Михаил, стал бы регентом.
Хотя оба эти плана не были доработаны полностью, и те и другие заговорщики были вполне
уверены в успехе. Окружение Гучкова, планировавшее решительные действия на март, было
уверено, что устранение слабого царя и его коварной супруги и необходимо, и неизбежно –
только так возможно спасти царскую Россию.
Но у истории, как это нередко случается, имелись свои планы. Будущее России в итоге
решили не немногие избранные, а громогласная уличная толпа, которая до последнего момента
и не догадывалась, какую роль ей предстоит сыграть. Мятеж был спонтанным, без плана, даже
без вождя, которого можно было бы назвать хотя бы задним числом. Недовольство перешло
в беспорядки, беспорядки вылились в бунт, бунт обернулся революцией. Причем все это про-
исходило главным образом в столице, а большая часть страны поначалу вовсе не реагировала
на события – а некоторые регионы и узнали-то о них, когда все было уже кончено.
Ближайшим поводом к беспорядкам послужило опасение, что скоро начнутся перебои
с хлебом. Опасение это принадлежит к числу самосбывающихся пророчеств: хотя хлеба пока
что было достаточно, многие хозяйки скупали его и запасали, создавая таким образом дефи-
цит. Но перебои с хлебом были одним из многих факторов. Происходили крупномасштабные
забастовки, которые привели к массовым увольнениям на огромном Путиловском заводе – по
оценкам, около 158 000 человек остались к концу февраля без работы. Сам Петроград превра-
тился в военный гарнизон: 170 000 солдат и матросов размещались в городских казармах и
жадно прислушивались к агитаторам, среди которых было немало немецких шпионов, активно
пробуждавших в войсках недовольство именно в расчете спровоцировать революцию и выве-
сти Россию из войны.
Внезапно в субботу 25 февраля (10 марта по н. ст.) угроза революции воплотилась в
реальность. Дело не только в том, что в этот день погибло шесть человек, но в том, что один из
них был полицейским, который ворвался в толпу демонстрантов, желая отобрать у них крас-
ное знамя, и был убит казаком. Казаки до тех пор были самыми надежными частями, направ-
ляемыми на подавление мятежников и демонстрантов, и если уж на них нельзя было больше
положиться, то у царского режима не оставалось никого. В воскресенье число погибших воз-
росло до 200. Самое зловещее: батальон Павловского лейб-гвардейского полка взбунтовался в
казарме, солдаты напали на своего полковника и отрубили ему руку. После этого им оставалось
либо совершить революцию – либо ждать веревки палача.
Председатель Думы Михаил Родзянко в отчаянии телеграфировал царю: «В столице
анархия. Правительство парализовано… Растет общее недовольство. На улицах происходит
беспорядочная стрельба. Необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием
страны, составить новое правительство» – настаивал он, уверяя, что «всякое промедление
смерти подобно». Однако Николай счел все это пустой паникой: «Опять этот толстяк Родзянко
мне написал разный вздор». Тем не менее царь принял решение направить в столицу верные
ему войска и сам тоже собирался приехать в резиденцию Царское Село в 20 км от Петрограда –
51
этого, считал он, будет достаточно для решения проблемы. Мятежные солдаты – попросту
чернь с винтовками. Перед настоящими войсками, побывавшими на передовой, они не устоят.
Успокаивать себя такими рассуждениями было легче в Могилеве, чем непосредственно
на улицах Петрограда. Взбунтовались действительно не солдаты с боевым опытом, а резерви-
сты, многие из них – новобранцы, остатки, выскобленные военными властями со дна. Тонкий
налет военной дисциплины мгновенно исчез, и такие подразделения превратились в обычную
толпу, разве что одетую в шинели. Тем не менее у толпы имелись винтовки, бунтовщики были
вооружены не хуже тех солдат, которых послали усмирять волнения. К полудню воскресенья,
всего через сутки после начала беспорядков, 25 000 солдат перешли на сторону демонстран-
тов, а большая часть гарнизона попросту оставалась в казармах, пока на улицах бушевали вос-
ставшие войска и чернь.
Был захвачен арсенал на Литейном, в руки мятежников попали тысячи винтовок и писто-
летов, сотни пулеметов. Разгромили и сожгли штаб-квартиру охранки на другом берегу Невы,
напротив Зимнего дворца, а также десяток полицейских участков. Открыли тюрьмы и выпу-
стили заключенных, как политических, так и уголовных. К вечеру второго дня под контролем
правительства оставался лишь небольшой участок вокруг Зимнего дворца. Все планы Гучкова
по предотвращению восстания пошли прахом. Анархия уже началась, как отметил в тот день
в своем дневнике великий князь Михаил, брат царя.
Волновалась и Дума, собравшаяся в зале заседаний петроградского Таврического дворца.
Новая сессия началась всего за 13 дней до того, и вдруг депутаты обнаружили, что Думу вновь
распускают. Князь Голицын, третий за истекший год премьер-министр, использовал «бессроч-
ный» мандат царя, позволявший ему в любой момент остановить работу Думы: он считал, что,
заставив таким образом умолкнуть радикалов, он снизит напряжение.
Голицын просчитался. Депутаты отказались расходиться, перешли в соседний зал и
сформировали «временный комитет», который тут же превратился в де-факто правительство.
Другое дело, что никто не понимал, как действовать дальше, в растерянности пребывал и пред-
седатель Думы Родзянко, безответно восклицавший: «Что мне делать?»
В итоге Родзянко обратился к единственному человеку, в котором видел надежду на спа-
сение. Выскользнув из зала заседания, он позвонил великому князю Михаилу в Гатчину, что
в 45 км к югу от столицы, и попросил его немедленно приехать.
Михаил так и сделал. Его личный поезд отбыл в 5 часов вечера, и через час Михаила
встретили в Петрограде и доставили в Мариинский дворец на Исаакиевской площади, где пре-
мьер-министр Голицын, ключевые члены кабинета и Родзянко с только что сформированным
«временным комитетом» Думы проводили срочное заседание.
В правительстве господствовали пораженческие настроения. В тот вечер ненавистный
министр внутренних дел Протопопов согласился подать в отставку и, уходя в ночь, бормотал,
что ему остается только застрелиться. Но всем было наплевать, как он распорядится собой,
никто даже не попрощался с человеком, которому всецело доверяла императрица и которого
люто ненавидела страна.
Однако уход Протопопова сам по себе означал, что прежнего правительства больше не
существует. Голицын признал, что его кабинет должен прекратить свое существование, но не
знал, как подписать ему смертный приговор. Он надеялся, что это за него сделает великий
князь Михаил.
На заседании, после того как Голицын поднял белый флаг, было единогласно решено, что
вся надежда теперь на Михаила, он должен взять в свои руки управление столицей и призвать
на помощь верные войска, включая ту военную помощь, которую царь днем ранее пообещал
Родзянко. Михаил был прославленным генералом, армия должна была ему подчиниться. И
пусть он же сформирует новое правительство, а для этого необходимо, чтобы царь формально
назначил Михаила регентом с полномочиями управлять столицей.
52
Родзянко в глубине души бы уверен, что сделается при новом лидере премьер-мини-
стром, но, к его разочарованию, Михаил предложил на эту роль князя Георгия Львова, кото-
рого предпочитали наиболее авторитетные члены Думы, и тем самым показал, что лучше
осведомлен о конфигурации ключевых политических игроков, чем застигнутый врасплох
Родзянко.
Львов не состоял в Думе, он много лет возглавлял влиятельный союз местных самоуправ-
лений, земств, и был самым известным гражданским деятелем в стране. Он пользовался боль-
шей популярностью и доверием среди радикалов, чем авторитарный громогласный Родзянко.
Прогрессивный блок, которому в Думе принадлежало большинство, уже высказался в пользу
Львова, и теперь на двухчасовом экстренном заседании эта кандидатура была утверждена.
Как выяснилось, все они зря теряли время. Перейдя из Мариинского дворца через пло-
щадь в военное министерство, Михаил вступил с братом в переписку на аппарате Хьюза –
примитивной версии телеграфа. Он кратко сообщил о решениях, принятых на заседании, и
торопил: положение серьезное, каждый час на счету. Ответ пришел 40 минут спустя через
главу генштаба генерала Алексеева и был довольно небрежен: проигнорировав предложения
Михаила, царь сообщал, что назавтра вернется в Царское Село, а пока что высылает четыре
пехотных и четыре кавалерийских полка для наведения порядка. В 22.35 Николай через голову
Михаила телеграфировал Голицыну, что облекает его «всеми полномочиями для гражданского
управления». Но было уже поздно. Голицын и его министры разошлись на ночь, в стране не
осталось ни премьер-министра, ни гражданского управления. Позднее Михаил подытожит эти
напрасно потраченные часы короткой записью в дневнике: «Увы!»
В 5 утра вторника 28 февраля, незадолго до рассвета, из Могилева в Царское Село вышел
поезд. В его окнах не горел свет, пассажиры спали. Царь распорядился выехать пораньше,
потому что решено было двигаться в объезд, оставляя прямой путь до Петрограда свободным
для перемещения снаряженных в столицу войск. Это означало, что до Царского Села Николай
должен был добраться примерно к 8 утра среды.
На счету каждый час, телеграфировал Михаил брату в ночь понедельника, умоляя его не
выезжать из Могилева, чтобы оставаться во время кризиса на связи. В пути Николай был прак-
тически недоступен. Правительство ушло в отставку, и на следующие критические 27 часов
страна осталась фактически и без императора. Тем не менее Николай полагал, что, добрав-
шись к утру до Царского Села, он получит обнадеживающее известие: генерал Николай Ива-
нов с 6000 солдат готов подавить мятеж. Он мог спать спокойно. Поезд шел по графику, и в 4
часа утра среды до Царского Села оставалось не более 160 км. За сутки он отъехал почти на
900 км от Могилева. Но внезапно поезд остановился в Малой Вишере. Прозвучала тревожная
весть: дальше путь отрезан революционерами. Поскольку охрана поезда была малочисленна,
нечего было и думать о том, чтобы силой проложить себе путь. Оставался единственный выход:
вернуться в Бологое, что на полпути между Петроградом и Москвой, а оттуда направиться
на запад, в Псков, штаб-квартиру Северной армии под командованием генерала Николая Руз-
ского. Это была ближайшая безопасная гавань, причем в итоге Николай оказался бы за 300 км
от своей резиденции и в худшем положении, чем если бы он остался в Могилеве, откуда он
мог распоряжаться всеми фронтами. Поездка в Царское Село пошла только во вред.
– В Псков, – распорядился царь и вернулся в спальный вагон. Но там он дал себе волю и
записал в дневнике: «Стыд и бесчестье». Свернув в Псков, император всероссийский вновь, на
самые критические 15 часов, до 7 часов вечера среды, растворился в пустынном заснеженном
пейзаже. Второй день кризиса был также упущен властями.
Итог: в отсутствие правительства, пока царский поезд кочевал неведомо где, власть в
Петрограде во вторник 28 февраля перешла к революционерам и Дума больше не собиралась
в Таврическом дворце – там теперь разместилась шумная толпа рабочих, солдат и студентов,
сформировавших новую организацию – Совет – по примеру революции 1905 г. Несколько
53
сотен почтенных депутатов, поддерживавших временный комитет Думы, вынуждены были

прокладывать себе путь через коридоры и залы, забитые возбужденными уличными орато-
рами, бунтовщиками, лидерами забастовок. Повсюду хаос – и так продолжалось несколько
дней. В этой обстановке в качестве ключевой фигуры выдвинулся сравнительно молодой чело-
век, Александр Керенский, входивший во временный комитет Думы и вместе с тем числив-
шийся заместителем председателя нового Петроградского совета рабочих и солдатских депу-
татов. Поскольку он пользовался влиянием в обоих лагерях, его власть увеличилась безмерно:
депутаты Думы видели в нем единственное связующее звено с новым Советом, который наби-
рал силу. Временный комитет Думы мог с бо́льшим правом претендовать на власть, но члены
Комитета понимали, что во время революции их единственный шанс удержать руководство –
сохранить благосклонность Керенского.
В то же время и Совет понимал, что не сумеет сформировать «народное правительство» –
его авторитет признавали только в столице, и среди членов Совета не было людей с опытом
работы на посту министра. Требовался компромисс, и для Думы он состоял в том, чтобы
добиться отречения царя, но сохранить монархический режим, прибегнув к мерам, которые
уже намечали заговорщики: заменить Николая его сыном Алексеем, а великого князя Михаила
сделать регентом.
Для начала же нужно было убедить Николая отречься от трона, а царь тем временем
колесил по России на поезде и даже не знал, чего от него хотят потребовать.
Примерно в 7 часов вечера в среду поезд наконец прибыл в Псков, проехав в совокупно-
сти 1400 км, но на 300 км разминувшись с первоначальной целью – Царским Селом. Восста-
новился контакт с внешним миром, однако мир за эти 38 часов успел сильно измениться.
Поскольку не было известно, в котором часу прибудет поезд, на станции его никто не
ждал, и лишь позднее явился генерал Николай Рузский, да и тот ничем царя не порадовал.
Известия пугающие. Что случилось с войсками, которые Николай снарядил для подавления
мятежа в Петрограде? Поскольку генерал Иванов не получал приказов, не мог связаться ни
с царем, ни с кем-то из правительства, он попросту повернул назад, не выполнив задания.
Столица потеряна, и ее не вернуть.
Входя в царский кабинет в поезде, Рузский полагал, что у Николая нет иного выхода,
кроме как пойти на требуемые уступки, – на этом генерал упорно настаивал за сумрачным
ужином с царем. Николай, как всегда упрямый и как всегда не желающий признать, насколько
плохи его дела, не захотел отречься от самовластья, хотя и согласился назначить Родзянко
премьер-министром, с тем что кабинет будет по-прежнему подчиняться царю.
Рузскому не удавалось продвинуться ни на шаг, пока из Могилева не поступила теле-
грамма от генерала Алексеева с теми же требованиями. Загнанный в угол, Николай предложил
компромисс. Он хотел, чтобы по крайней мере военный министр, а также министр морского
флота и военных дел оставались у него в прямом подчинении. Рузский не соглашался и на это.
Сокрушенный, Николай удалился в спальный вагон. Он упорно отказывался от требо-
ваний политиков, отмахивался от советов брата и других близких, поскольку был уверен в
безусловной преданности высшего военного командования – а теперь, выходит, и генералы
против него. В 2 часа ночи он вызвал Рузского к себе в вагон и объявил, что согласен на ком-
промисс. На столе уже лежал подписанный манифест о формировании независимого прави-
тельства. Рузскому поручалось уведомить Родзянко, что тот может возглавить правительство,
ответственное только перед Думой.
Это лишь показывает, как плохо царь представлял себе изменения, произошедшие в сто-
лице за двое суток с тех пор, как Михаил послал ему в 10.30 вечера понедельника свою отча-
янную телеграмму. Когда в 3.30 Рузский связался по прямой линии с Петроградом, Родзянко
с обескураживающей прямотой ответил: «Очевидно, ни его величество, ни вы не осознаете,
что здесь творится… К несчастью, манифест запоздал… былого не вернуть… Прозвучали
54
вполне определенные требования отречения в пользу сына и назначить Михаила Александро-

вича регентом».
Мучительно медленные переговоры по телеграфу Рузский закончил в 7.30 утра четверга,
2 марта. Теперь он знал, что Петроград от требования конституционной монархии перешел
к требованию отречения Николая. Соответственно, Рузский переслал телеграмму Родзянко
Алексееву в штаб главнокомандующего и в 9 утра получил ответ: «Я глубоко убежден, что
выбора нет и теперь должно произойти отречение… нет другого выхода». Ознакомив Рузского
со своим решением, Алексеев (вовсе не так скорбевший, как он официально делал вид) разо-
слал телеграммы командующим армиями, а также адмиралам Черноморского и Балтийского
флотов. Россия вела войну, и Алексеев делал все, чтобы события в Петрограде не подорвали
силы армий на передовой, где готовились к весеннему наступлению.
«Теперь династический вопрос поставлен ребром, – сообщал Алексеев подчиненным, – и
войну можно продолжать до победоносного конца лишь при исполнении предъявляемых тре-
бований относительно отречения от престола в пользу сына при регентстве Михаила Алексан-
дровича. Обстановка, по-видимому, не допускает иного решения».
Телеграммы разлетелись в 10.15. Четыре часа спустя, в 14.15, Алексеев передал по теле-
графу императору в Псков первые три ответа. Они-то и решили дело.
Первая телеграмма, от «дяди Николаши», бывшего главнокомандующего, которого царь
сместил в 1915 г. и отправил командовать Кавказским фронтом, была предельно откровенной:
«Я, как верноподданный, считаю, по долгу присяги и по духу присяги, необходимым колено-
преклоненно молить Ваше императорское величество спасти Россию и Вашего наследника…
передайте ему – Ваше наследие. Другого выхода нет».
Вторая телеграмма, составленная примерно в таких же выражениях, пришла от Бруси-
лова, славившегося самыми выдающимися победами в этой войне: «Единственный исход…
отказаться от престола в пользу государя наследника цесаревича при регентстве великого князя
Михаила Александровича. Другого исхода нет; необходимо спешить, дабы разгоревшийся и
принявший большие размеры народный пожар был скорее потушен, иначе повлечет за собой
неисчислимые катастрофические последствия». Этим актом, полагал он, будет спасена и сама
династия в лице наследника.
Третья телеграмма – от генерала Алексея Эверта, действовавшего на Западном фронте:
это решение – «единственно, видимо, способное прекратить революцию и спасти Россию от
ужасов анархии».
Николай подошел к окну, невидящим взглядом посмотрел на станцию. Он не мог отмах-
нуться от мнения своих генералов, а они только что вынесли ему вотум недоверия – и как
царю, и как верховному главнокомандующему. Он не мог отстранить их, не мог продолжать
спор. Наконец он обернулся и спокойно заявил: «Я решился. Я откажусь от престола». Он
перекрестился, и Рузский, понимая величие момента, последовал его примеру.
Были составлены две короткие телеграммы от Николая. Первая предназначалась
Родзянко:
«Петроград. Нет той жертвы, которую я не принес бы во имя действительного блага и для
спасения родимой матушки-России. Посему я готов отречься от престола в пользу моего сына,
с тем чтобы он оставался при мне до совершеннолетия, при регентстве брата моего Михаила
Александровича. Николай».
На такой ответ и надеялись думцы – Николай уходит, императором становится ребенок,
Михаил – регентом. В том же духе была и вторая телеграмма, генералу Алексееву. В 15.45
Николай велел Рузскому отослать обе телеграммы.
В этот момент царствование Николая закончилось. Новым императором стал Алексей, а
Михаил – регентом. Во всяком случае, так это было понято, когда взбудораженный Родзянко
зачитал телеграмму в Думе. Весть об отречении распространилась мгновенно, кузен Николая
55
английский король Георг V в ту же ночь записал в дневнике: «Слышал от Бьюкенена [британ-

ского посла], что Дума принудила Ники подписать отречение и Миша назначен регентом». В
причинах этого британский монарх также не сомневался: «Боюсь, всему виной Алики [Импе-
ратрица], а Ники проявил слабость».
Таков был и вердикт, с облегчением вынесенный Думой в начале переговоров с Советом:
предполагалось завершить на том революцию и сформировать ответственное правительство.
Казалось, «историческая неизбежность» вмешалась – и спасла Россию. Однако Николай гото-
вился в очередной раз продемонстрировать, что история «случается» лишь задним числом.
Еще до того как в Петроград пришла телеграмма от Николая, два известных представи-
теля Думы отправились на поезде в Псков, полагая, что лишь с глазу на глаз смогут уговорить
императора отречься. Одним из них был Гучков, ранее готовивший заговор с целью захватить
царя и принудить его к отречению, другим – монархист Василий Шульгин. На семь часов связь
с ними прервалась, и в 10 вечера они прибыли в Псков, не ведая, что в Петрограде вопрос уже
считался улаженным.
Более того, никто не знал, что за эти часы Николай успел все переиграть: да, он отречется,
но и за сына тоже. Пусть правит младший брат Михаил, а не маленький Алексей.
Упрямство и досада? Не захотели меня, не получите и моего сына? Такая мысль могла
мелькнуть у раздосадованного Николая, но сильнее была реальная тревога: оставшись без
заботы родных, хрупкий, больной гемофилией Алексей подвергался смертельной угрозе, что
подтвердил и путешествовавший вместе с царской семьей придворный врач Сергей Федоров.
Профессор понятия не имел, как сложится дальнейшая судьба ребенка, но в любом случае
Алексей всегда находился в зоне риска – и, высказав эту очевидную мысль, Федоров предоста-
вил Николаю тот самый предлог, которого искал царь.
Гучков, ожидавший яростной схватки, был изумлен таким поворотом дела: Николай не
только отрекся, но уже подготовил и второй манифест, отстраняющий Алексея от наследова-
ния. Одним ударом этот манифест покончил с главным в аргументации думских посланцев:
пусть, мол, невинный ребенок законно унаследует престол, а новый ответственный кабинет
министров будет защищен регентом – Михаилом.
Гучков и Шульгин удалились обсудить новую проблему с Рузским и двумя другими гене-
ралами. Может ли император отстранить от наследования своего преемника из-за его слабого
здоровья? Ответа никто не знал, но, предположительно, самодержавный царь мог распоря-
жаться, как ему вздумается. Оба думца не желали возвращаться в Петроград с пустыми руками
и потому сочли, что у них нет иного выбора, кроме как принять второй вариант отречения.
Вернувшись в царский вагон, они сказали Николаю, что принимают его условия.
Тогда Николай унес манифест к себе в кабинет, чтобы внести поправки и подписать его.
Теперь, после устранения Алексея, текст выглядел так: «…Признали мы за благо отречься от
престола государства Российского и сложить с себя верховную власть. Не желая расстаться с
любимым сыном нашим, мы передаем наследие наше брату нашему, великому князю Миха-
илу Александровичу, и благословляем его на вступление на престол государства Российского».
Один скрепленный печатью экземпляр манифеста об отречении был вручен Гучкову, другой –
Рузскому для передачи командующим армиям, а также в Петроград и другие центры страны.
На часах было 23.40, однако манифест решили датировать 15 часами того же дня, как
было указано на первом варианте, присланном из Ставки, когда Николай планировал преды-
дущий вариант отречения, еще с Алексеем в качестве преемника. В таком случае получалось,
что второе отречение было подписано одновременно с первым и таким образом оказывалось
равносильно ему, а не представляло собой запоздалую подмену.
Сразу после полуночи, когда Гучков и Шульгин с этим драгоценным манифестом отпра-
вились обратно в столицу, текст второй версии начали широко распространять, а Николай
56
выехал из Пскова в Могилев, в Ставку, откуда, не чуя беды, он отправлялся в Царское Село
всего двумя днями ранее. Пока длились переговоры, бывший царь не обнаруживал никаких
признаков волнения, но в глубине души он тяжело переживал происходящее. В поезде он дове-
рил свои чувства дневнику: «В час ночи уехал из Пскова с тяжелым чувством пережитого.
Кругом измена, и трусость, и обман».
Как всегда, Николай винил кого угодно, только не себя.
Когда ранним утром пятницы в Таврический дворец пришла весть, что Николай отрекся
не только за себя, но и за сына, думские вожди впали в панику. Сделка, которую им кое-как уда-
лось заключить с упорствующим Советом, в значительной степени зависела от обещания поста-
вить царем ребенка, а вовсе не закаленного боевого генерала, глубоко уважаемого армией.
Бунтовщиков пугала уже та мысль, что Михаил сделается регентом, а если он становился импе-
ратором – их головы тем более были в опасности. И даже обещание всеобщей амнистии не
могло спасти тех, кто собственноручно убивал офицеров.
Но страх – обоюдоострое оружие: Родзянко (и не только он) боялся революции не
меньше, чем революция страшилась укрепления монархии. Павел Милюков, убежденный
монархист, только что назначенный министр иностранных дел уже не комитета – Временного
правительства, – утверждал, что Родзянко был «ошеломлен». Но в такой же растерянности
пребывал и новый премьер князь Львов, который разделял тревожные предчувствия Родзянко.
Новоиспеченному императору Михаилу тоже надо было отречься: Николай сделал для Совета
то, на что сам Совет не решился бы. Ради собственного спасения новому правительству тре-
бовалось уговорить Михаила отказаться от престола. Думцы знали, где находился в тот момент
Михаил. Керенский, новый министр юстиции, схватил справочник петроградских телефонов,
пролистал страницы, отыскал княгиню Путятину – номер 1-58-48. Через минуту, в 5.55, в доме
12 по Миллионной улице раздался звонок.
Хотя новые министры надеялись встретиться с Михаилом прежде, чем он узнает, что
унаследовал престол (и начнет действовать как законный император), сохранить такой секрет
не было ни малейшей возможности. На рассвете тысячи солдат на передовой уже ликующе
выкликали его имя и приносили присягу императору Михаилу II. В Пскове, пользуясь отсут-
ствием Николая, в кафедральном соборе исполнили в честь нового императора «Тебе Бога
хвалим». Даже в далеком от центра событий Крыму приветствовали воцарение Михаила. Кня-
гиня Кантакузен, известная в светском обществе Петрограда, вспоминала, как через час после
оглашения прокламации из витрин и со стен магазинов исчезли портреты Николая и к середине
дня на их месте появились фотографии Михаила Александровича. Были вывешены флаги, и
на всех лицах сияли довольные улыбки.
В Москве, где гарнизон тоже поддержал революцию, но без петроградских эксцессов,
известие о воцарении Михаила было принято мятежниками с полным равнодушием и ника-
ких признаков сопротивления, которого столь опасался Родзянко в оранжерее Таврического
дворца, не наблюдалось – напротив, в столице отмечалось скорее умиротворение.
Гучков и Шульгин, вернувшись из Пскова, уже на вокзале принялись восклицать «Да
здравствует император Михаил!», и это было встречено радостными криками. Шульгин зачи-
тал манифест, и проезжавший через город на передовую батальон, а также сбежавшаяся
толпа ответили «страстными, искренними» восклицаниями. Тут Шульгин расслышал, нако-
нец, настойчивый голос, звавший его к телефону в кабинете начальника станции. Он поспешил
туда. Из трубки раздался надтреснутый голос Милюкова.
– Не распространяйте манифест! – рявкнул Милюков. – Произошли серьезные измене-
ния.
Несколько секунд спустя телефон зазвонил снова. Обещали прислать гонца от нового
министра путей сообщения, которому «всецело можно доверять». Ясно? Да, Шульгину все
было совершенно ясно. Несколько минут спустя гонец прибыл, и Шульгин вручил ему конверт
57
с манифестом. Его спрятали в пачке старых журналов и доставили в министерство. В Таври-

ческом дворце новый кабинет министров пришел в такой переполох, что лишь в 9.30 сумели
собраться, и то без Гучкова и Шульгина, которые ввязались в спор с поддерживавшими боль-
шевиков железнодорожниками.
К тому времени один вопрос решился сам собой: новости распространились, Совет уже
тоже был осведомлен о переходе престола к Михаилу, и мятежники запротестовали так громко,
что большинство думцев уверилось: единственное спасение – уговорить Михаила немедленно
отречься, не то все они погибнут.
Представители Думы поспешили на Миллионную с составленным на скорую руку мани-
фестом и с надеждой получить к обеду подпись Михаила, чтобы ублаготворить Совет. Боль-
шинство думцев также договорились сказать Михаилу, что все они откажутся войти в кабинет
министров, если он не подпишет отречение, – пусть попробует быть царем без правительства:
«Либо он, либо мы».
Гостиную на втором этаже отвели под эту полуформальную встречу, расставили кушетки
и кресла так, чтобы Михаил мог сесть лицом к полукругу делегатов. Львов, новоназначенный
премьер, и Родзянко, глава Думы, намеревались изложить требования большинства об отре-
чении Михаила, а Милюков от лица меньшинства ратовал за сохранение монархии, понимая,
насколько безнадежна эта его попытка.
В 9.35 делегаты решили не ждать долее Гучкова и Шульгина, двери гостиной распахну-
лись, думцы поднялись, приветствуя человека, которого по всей стране уже чествовали как
императора Михаила II. Он сел в кресло с высокой спинкой, оглядел занявших свои места
делегатов, и встреча началась.
Первым предупреждением для Михаила стала выбранная делегатами форма обращения
к нему: не «Ваше императорское величество», а «Ваше высочество», т. е. не как к императору,
но как к великому князю. Это делалось умышленно, чтобы сразу поставить Михаила на место
и ускорить решение вопроса.
Михаил видел, как изнурены думцы – небритые, растерянные, по словам князя Львова,
они уже и думать толком не могли. Многие были явно напуганы, и страх перед Советом
намеренно разжигался Керенским, единственным из присутствовавших, кто уполномочил себя
говорить от имени народных масс. Мастер театральных эффектов, Керенский тоже разыгрывал
ужас: вот-вот ворвется вооруженная толпа и убьет нового императора, а то и всех собравшихся.
Родзянко также использовал угрозы как основной аргумент в пользу отречения. «Для нас
было совершенно ясно, что великий князь процарствовал бы всего несколько часов и немед-
ленно произошло бы огромное кровопролитие в стенах столицы, которое бы положило начало
общегражданской войне. Для нас было ясно, что великий князь был бы немедленно убит…» До
возвращения Гучкова Милюков оставался единственным представителем той группы, которая
считала, что Родзянко и Львов ведут правительство прямиком в пропасть, – и в итоге она-то и
оказалась права. Поднявшись, Милюков заявил, что им же придется в итоге намного труднее,
если вот так запросто уничтожить установленный порядок, ибо, по его мнению, «утлый челн»
самоизбравшегося Временного правительства без опоры на монарха обречен был вскоре уто-
нуть «в океане общенационального раздора».
Пока шли эти споры, Михаил молча сидел в кресле. Керенскому показалось, что вели-
кий князь был смущен происходящим, затем он устал и начал терять терпение. Он услышал
достаточно и не видел смысла в продолжении дискуссии.
Михаил встал и заявил, что хочет обсудить этот вопрос приватно всего с двумя из при-
сутствующих. Ко всеобщему изумлению, он выбрал в собеседники Львова и Родзянко, а не
главных своих сторонников, Милюкова и только что прибывшего Гучкова. Это явно означало,
что Михаил готов сдаться, но ему требовались гарантии того, что новое правительство сумеет
восстановить порядок и продолжит войну, а также проследит за тем, чтобы обещанные выборы
58
демократического Учредительного собрания не были сорваны Советом. Ему с уверенностью

отвечали утвердительно.
Родзянко и Львов вернулись в гостиную, с трудом скрывая торжество, и кивком сооб-
щили всем, что соглашение достигнуто. Михаил задержался, советуясь со своим юристом
Алексеем Матвеевым. Потом он вернулся в гостиную, лицо его был бесстрастно, никто не обра-
тил внимания, что́ именно он сказал, никто потом не мог в точности припомнить его слова –
важно было лишь, что он согласился отречься.
Послышались вздохи облечения. Некрасов нащупал в кармане заготовку манифеста:
«Мы, Михаил II, Божьей милостью император и самодержец всероссийский…» После такой
преамбулы все остальное дописать будет несложно. Понадобятся кое-какие штрихи, чтобы
соответствовать важности момента, но главное слово тут – «отречение», и оно уже прозвучало.
Уделив минут пять выражениям сочувствия и прощальным любезностям, можно доставить к
обеду манифест Михаила в Таврический дворец и утереть нос Совету, а во второй половине
дня уже распространить его по городу.
Но все оказалось не так просто. Михаил все не подписывал «отречение». А тут, словно по
сигналу, открылась дверь и с улыбкой явилась княгиня Путятина, чтобы пригласить гостей ото-
бедать. Они были так растеряны, что никто даже не возразил. Почти половина присутствовав-
ших покорно отправилась за обеденный стол, в том числе князь Львов, Керенский, Шульгин,
Терещенко и Некрасов с упрятанным в карман неподписанным отречением. Княгиня Путя-
тина разместилась во главе стола, по правую руку от нее Михаил. Юрист Матвеев и личный
секретарь Михаила Джонсон сидели вместе на другом конце стола. Родзянко с другой группой
министров и делегатов, не менее растерянные, вышли из дома княгини и вернулись в Таври-
ческий дворец. Победа откладывалась.
Поскольку Совет пока не знал о встрече думцев с Михаилом и думцы пока не могли
предъявить манифест об отречении, им оставалось только держаться подальше от членов
Совета и уклоняться от вопросов.
За столом тем временем шла светская беседа. Пока княгиня Путятина не удалилась,
никто и словом не упомянул о причинах, по которым они здесь собрались. Но стоило ей выйти
из-за стола, и все взгляды обратились к Михаилу: от него с нетерпением ожидали решающего
слова. Некрасов снова полез за черновиком манифеста в карман. Матвеев, до тех пор молчав-
ший, наконец подал голос и попросил Некрасова показать, что у него там написано. Некрасов
передал заветный листок, Матвеев прочел и вернул бумагу с видом человека, нашедшего в
тексте немало недостатков. Некрасов, в свою очередь, уставился на черновик. Манифестов об
отречении ему составлять не доводилось – он что-то упустил? Михаил явно так считал, потому
и предложил, чтобы Матвеев «помог в подобающей форме изложить все произошедшее».
Кивнув Некрасову, Матвеев сообщил собравшимся за столом: чтобы правильно подго-
товить отречение, которое подпишет Михаил, требуется экземпляр предыдущего манифеста
об отречении, подписанного Николаем, а также том Свода законов. Князь Львов припомнил
слова Шульгина, что тот передал манифест какому-то человеку из Министерства путей сооб-
щения, но понятия не имел, какова была дальнейшая судьба этой бумаги – а она так и осталась
лежать под стопкой старых журналов. Что же касается Свода законов – где бы его найти?
За обеденным столом слышались теперь растерянные голоса, никто уже не надеялся вот-
вот выйти отсюда с подписанным манифестом. Очевидно, для составления манифеста требо-
вались юристы, и, поскольку Михаил уже имел собственного консультанта в лице Матвеева,
понадобился свой юрист и думцам. Их выбор пал на Владимира Набокова, князь Львов взялся
его пригласить. Михаила эта кандидатура тоже устраивала: сестра Набокова дружила с его
семьей, ее дочка часто играла с его семилетним сыном Георгием.
Керенский и другие думцы, за исключением Львова и Шульгина, сочли уместным вер-
нуться в Таврический дворец. У княгини Путятиной им больше нечего было делать, а работа
59
над манифестом явно затягивалась. Князь Львов обещал известить их, как только отречение
будет подписано, и они ушли уже не в столь радужном настроении, какое было у них, когда
шестью часами ранее они собрались: каким-то образом Михаил перехватил у них штурвал.
В этот момент Михаилу была отправлена телеграмма со станции Сиротино (что при-
мерно в 400 км от Пскова). Николай, проснувшись уже за Двинском, вдруг припомнил, что
так и не предупредил брата о перемене его участи. Он поспешно набросал телеграмму на имя
«Императорского величества, в Петроград» и отправил ее в 14.56:
«Его Императорскому Величеству Михаилу Второму. События последних дней вынудили
меня решиться бесповоротно на этот крайний шаг. Прости меня, если огорчил тебя и что
не успел предупредить. Остаюсь навсегда верным и преданным братом. Горячо молю Бога
помочь тебе и твоей Родине.
Ники».
Не в первый раз за эти дни Николай начинал действовать тогда, когда момент был упу-
щен. Но эта телеграмма была, по крайней мере, доставлена, в отличие от последней, отправ-
ленной ему и вернувшейся с пометкой «адрес неизвестен».
Набоков явился на Миллионную к трем часам. Князь Львов предупредил его, что Некра-
сов составил черновик манифеста, однако неполный и не вполне удовлетворительный, и,
поскольку «все смертельно устали… просили меня заняться этим».
Манифест Николая так и не отыскался, и Набоков предложил обойтись без него, тем
более что содержание его было известно всей стране, однако он согласился с Матвеевым в том,
что без Свода законов работать невозможно. Помочь им вызвался эксперт по конституцион-
ному праву барон Нольде. Через десять минут с Дворцовой площади подошел и он.
Юристы уединились в детской классной комнате и попытались решить главную про-
блему, терзавшую Михаила с той самой минуты, как он узнал, что сделался императором:
в какой мере отречение Николая соответствует нормам права?
Набоков и Нольде сразу же признали, что манифест Николая содержит «непоправимую
ошибку»: Николай не мог отречься за сына, и, по словам Набокова, «Михаил не мог не пони-
мать этого с самого начала». По его мнению, это «существенно ослабило позицию сторонников
монархии», а также повлияло на решение, принятое самим Михаилом.
Тем не менее Набоков и Нольде, как и все остальные, ничего уже изменить не могли:
Алексей был отстранен от престола, и практической возможности восстановить его в правах
не имелось. Это привело бы к гражданской войне и краху любого выборного правительства.
Набоков и Нольде приступили к работе: они набрасывали различные варианты манифе-
ста и передавали их Матвееву, который, в свою очередь, представлял их на одобрение Миха-
илу. Они сохранили преамбулу Некрасова, «Мы, Михаил II, Божьей милостью император и
самодержец всероссийский», т. е. Михаил представал в роли законного императора, который,
отрекаясь, повелевал народу подчиниться Временному правительству – ему Михаил препо-
ручал свою власть до той поры, пока Учредительное собрание не определит строй и режим
управления Россией.
Эта формула придавала легитимность новому правительству, которое в противном слу-
чае существовало бы лишь по милости Совета. Временное правительство никем не было
избрано, оно «представляло» само себя и в таком качестве обладало даже меньшим пра-
вом на власть, чем Совет, в который хотя бы избирались представители солдат и рабочих.
Только Михаил мог придать новому правительству легитимность, если его манифест удалось
бы подать как манифест законного императора. Если же он не был императором, то не имел и
права передавать кому-либо власть и «повелевать» народу. Политическая необходимость тре-
бовала, чтобы Михаил отрекся от престола – но предварительно взойдя на него.
60
И все-таки задача была очень непростой. Михаил ясно сознавал, в какой ситуации ока-
зался. Он не унаследовал трон – Алексея обошли противозаконно. Михаил был провозглашен
императором без его согласия, даже без его ведома. Он стал императором не по доброй воле, а
Николай, передавая ему трон, нарушил закон. Но исправить это было уже невозможно, слиш-
ком далеко все зашло. Оставалось лишь как-то спасать монархию после устроенной Николаем
неразберихи.
Сама идея, что правительство настаивает на его отречении ради умиротворения Совета,
не нравилась Михаилу, и он не собирался уступать. К тому же, если он отречется, кто ста-
нет преемником? По закону престол не может пустовать, а значит, как только Михаил подпи-
шет отречение, императором сделается кто-то другой. Ближайший наследник – великий князь
Кирилл. Утром никто, видимо, об этом не подумал, но Набоков и Нольде прекрасно поняли
логику Михаила. Проблема была в том, как вместить все это в манифест. В итоге они разорвали
черновик, отправили составленный Некрасовым манифест в мусорную корзину и начали все
с начала. Время от времени Михаил заглядывал к ним, проверяя, в какой мере новая версия
соответствует его пожеланиям.
Времени было мало, но, к счастью, Нольде и Набоков были прекрасными юристами и
вместе с Матвеевым они составили прекрасную команду, понимая, что от них требуется. Они
создали манифест, из которого следовало, что Михаил стал императором, но не утверждалось,
что он занял престол: в качестве императора он передавал всю власть Временному правитель-
ству, после чего оставался ждать за кулисами, пока Учредительное собрание проголосует, как
он рассчитывал, за конституционную монархию и выберет монархом именно его. А до тех пор
он не будет править – но не станет и отрекаться.
Как ни давили на Михаила и юристов, особенно с приближением вечера, окончательная
версия манифеста сообщала ровно то, что он хотел сказать, и не имела ничего общего с вари-
антом, набросанным Некрасовым с утра и предложенным Михаилу после обеда. В манифесте
было сказано:
«Тяжкое бремя возложено на меня волею брата моего, передавшего мне Император-
ский Всероссийский престол в годину беспримерной войны и волнений народных. Одушевлен-
ный единою со всем народом мыслью, что выше всего благо родины нашей, принял я твердое
решение в том лишь случае восприять верховную власть, если такова будет воля великого
народа нашего, которому надлежит всенародным голосованием, чрез представителей своих в
Учредительном собрании, установить образ правления и новые основные законы Государства
Российского. Посему, призывая благословение Божие, прошу всех граждан Державы Россий-
ской подчиниться Временному правительству, по почину Государственной Думы возникшему
и обеспеченному всею полнотою власти, впредь до того, как созванное в возможно кратчай-
ший срок, на основе всеобщего прямого равного и тайного голосования, Учредительное собра-
ние своим решением об образе правления выразит волю народа. Михаил».
Этим манифестом Михаил ясно давал понять, что трон был ему передан как «тяж-
кое бремя», а не унаследован, и что он передает всю власть Временному правительству до
той поры, пока демократически избранное Учредительное собрание не определит статус Рос-
сии и форму управления. Слишком авторитарное «повелеваю» первой версии он заменил
на «прошу» и устранил все упоминания о себе как об «императоре и самодержце», а также
отказался от императорского именования «мы», однако подписался одним только именем –
«Михаил», как подобает царю, а не «Михаил Александрович», как следовало бы великому
князю.
Никогда ранее манифест не составлялся в подобных выражениях. Свод законов, столь
настоятельно необходимый несколько часов назад, пришлось отложить в сторону – он мало
чем мог тут помочь. Но, как прокомментировал впоследствии Набоков, важна была не юриди-
ческая правомочность формулировок, а их моральное и политическое значение.
61
Основная заслуга в этом принадлежит Михаилу, который отказался подчиняться требо-

ваниям нового правительства. И в самом «манифесте об отречении» среди составляющих его
в оригинале 122 слов, тщательно выписанных красивым почерком Набокова, мы – если вни-
мательно вчитаться – так и не найдем одного: собственно, слова «отречение».
Получившийся в итоге текст, по воспоминаниям Нольде, был, по сути дела, единствен-

ной конституцией на период существования Временного правительства. Набоков также рас-
сматривал этот манифест как единственный акт, определяющий полномочия Временного пра-
вительства. Когда некоторое время спустя британский посланник спросил Милюкова, на чем
основывается власть Временного правительства, тот ответил, что Временное правительство
унаследовало полномочия от великого князя. Правильнее было бы сказать – от императора,
ведь только император имеет право распорядиться таким образом.
Набоков, следя за тем, как Михаил входит в комнату и берет ручку, отметил, что,
несмотря на сильное напряжение, тот сохранял полное самообладание. Нольде также отмечал,
что Михаил действовал «с безупречным тактом и благородством». Шульгин про себя взды-
хал о том, какой прекрасный конституционный монарх вышел бы из Михаила. Драматическое
выступление предсказуемо оставили на долю Керенского: «Ваше императорское величество,
Вы великодушно доверили нам священный сосуд Вашей власти. Я клянусь Вам, что мы переда-
дим его Учредительному собранию, не пролив из него ни одной капли». На самом деле Керен-
ский и расплескал пресловутый сосуд – весь, до дна, – но в тот момент никто этого предвидеть
не мог.
Споры о смысле этого манифеста начались только после возвращения в Таврический

дворец. На Миллионной времени, чтобы изучить его как следует, не хватило. Из Министерства
путей сообщения подоспел наконец профессор Ломоносов и доставил с запозданием оставав-
шийся там манифест Николая. Предполагалось опубликовать его вместе с манифестом Миха-
ила. Но как подать это? Как манифесты двух императоров? Если из манифеста Михаила устра-
нена формула отречения, то как назвать его манифест?
Споры продолжались за полночь, ведь думцы получили не столько правовой, сколько
политический документ. Тем не менее Милюков и Набоков считали вопрос решенным:
поскольку большинству угодно считать, что Михаил отрекся от престола, значит, на момент
отречения он был императором. В 3.50 утра окончательную версию Набокова увезли в типо-
графию. А поскольку отречение не упоминалось в тексте, Временное правительство придало
манифесту желанный смысл, подав его как отречение. Все просто. Газеты писали об отречении
Михаила. Весь народ так это и понял – так это понял и брат Михаила, добравшийся к вечеру
до Могилева.
Едва он вернулся из Пскова, как явился Алексеев с телеграммой от Родзянко, излагавшей
события на Миллионной. Выслушав его, Николай записал в дневнике: «Оказывается, Миша
отрекся. Его манифест кончается четыреххвосткой для выборов через 6 месяцев Учредитель-
ного собрания. Бог знает, кто надоумил его подписать такую гадость!» Учитывая, сколько дров
наломал сам Николай и в какое положение поставил своего брата, этот отзыв о Михаиле выгля-
дит по меньшей мере нелепым. Когда Николай повторил то же самое своему двоюродному дяде
Сандро1, тот, по его признанию, «онемел».
Николай так никогда и не осознает, что он натворил: ради своих «отеческих чувств» –
ими он объяснял отречение за Алексея – последний царь погубил династию. Никто этого не
ожидал, никто, даже Совет, ничего подобного не требовал. Историческая неизбежность? Сама
1
Великий князь Александр Михайлович. – Прим. ред.
62
история может подтвердить, что Николаю не приходится рассчитывать на подобное самооправ-

дание.
63

5. На сцену выходит Ленин
Апрель – июль 1917 г.
Шон Макмикин

[Немцы] доставили Ленина из Швейцарии в Россию в
пломбированном вагоне, словно бациллу чумы.
Уинстон Черчилль[83]
Февральская революция застала Ленина в Цюрихе, где он вместе с женой, Надеждой

Крупской, с февраля 1916 г. жил в однокомнатной квартире на Шпигельгассе, через дорогу
от сосисочной фабрики. Сам факт проживания Ленина в Цюрихе во время войны широко
известен, упоминается даже в пьесе Тома Стоппарда «Травести» (1974), но далеко не все пом-
нят, как он там оказался. В 1914 г., когда Россия вступила в войну с Союзом Центральных
держав, Ленин жил в Вене, и там его 8 августа арестовали (вместе с Григорием Зиновьевым)
как подданного вражеского государства. Однако девять дней спустя Ленина отпустили по осо-
бому распоряжению военных властей Австро-Венгрии, поскольку он поддерживал идею неза-
висимой Украины, а создание таковой провозглашалось одной из ключевых целей войны для
Вены и Берлина. Первого сентября 1914 г. австрийский военно-почтовый поезд (предвестие
знаменитого «пломбированного вагона» 1917 г. с немецким военным эскортом) [84] доставил
Ленина и Крупскую на швейцарскую границу. В Швейцарии Ленин зря времени не терял.
Как и десятки других политических эмигрантов, возмущенных «предательством 4 августа
[1914]», когда социалистические и рабочие партии Бельгии, Великобритании, Франции, Гер-
мании и Австро-Венгрии, вопреки довоенным клятвам саботировать любую «империалисти-
ческую войну», проголосовали за военные кредиты, Ленин участвовал в конгрессах за мир в
Циммервальде (1915) и Киентале (1916). В отличие от большинства делегатов этих конгрес-
сов, Ленин голосовал против резолюций, составленных Троцким (в ту пору еще меньшевиком)
и его сторонниками, которые принципиально выступали против войны и призывали рабочий
класс к «борьбе за мир», не уточняя, каким образом он может начать эту борьбу. Ленинская
фракция «циммервальдских левых» доказывала, что противиться войне следует не с пози-
ций пацифизма, рекомендуя уклоняться от призыва и т. п., а, напротив, социалисты должны
наводнить армию своими приверженцами, которые, получив в руки оружие, смогут «превра-
тить войну империалистическую в войну гражданскую». Ленин также выражал уверенность (в
работе «Социализм и война», 1915), что истинные социалисты должны стремиться к пораже-
нию своих стран в войне, так как это ослабит правящий режим (доктрина «революционного
пораженчества»)[85]. Хотя многие марксисты отвергали его взгляды, Ленин, пожалуй, в этом
был ближе к духу социалистического гимна Эжена Потье «Интернационал» с его открытым
призывом к военному восстанию[86]2. Именно с целью продвинуть свою новую стратегию «сде-
лать армии красными», т. е. побудить молодых социалистов из разных стран Европы добро-
вольно отправляться на фронт в качестве своего рода троянского коня, Ленин перебрался в
1916 г. из Берна в Цюрих и вступил в сотрудничество с Вилли Мюнценбергом, секретарем
Социалистического союза молодежи. Он до такой степени не ожидал революции той же зимой,
что на встрече в цюрихском Народном доме 22 января 1917 г. (4 февраля по н. ст.) сказал:
«Мы, ветераны, едва ли увидим решающие битвы грядущей революции» [87].
2
Довольно нас поить дурманом!Прощай, военная муштра!Народам – мир, война – тиранам!Забастовать, солдат, пора.Ко-
гда ж прикажут каннибалыНам всем геройски околеть –Тогда по нашим генераламСвоим же пулям полететь!(Пер. В. Граев-
ского и К. Майского.)
64
Февральская революция оказалась для Ленина такой же неожиданностью, как и для всей
Европы. Он прочел о ней в швейцарских газетах только 2 марта 1917 г., когда Исполнитель-
ный совет (Исполком) Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов уже опублико-
вал Приказ № 1. Но нельзя сказать, чтобы Ленин не был готов воспользоваться ситуацией.
Втайне он получал субсидию от немецкого правительства по меньшей мере с 1916 г. (это без-
условно подтверждается документально), а возможно, и с 1915 г., когда социалистический
агент Александр Парвус (Израиль Гельфанд) посоветовал Берлину оказывать финансовую под-
держку Ленину и большевикам[88]. Апологеты Ленина позднее расписывали, через какие муче-
ния он якобы прошел, прежде чем «позволил» немцам снарядить его обратно в Россию. По вос-
поминаниям Мюнценберга (весьма сомнительным), Ленин-де решился вернуться на родину,
даже если придется «пройти через ад» (т. е. проехать через Германию). Но это все болтовня
для отвода глаз. На самом деле предложение поступило от немецкого МИДа, а санкциониро-
вал его лично канцлер Германии Теобальд фон Бетман-Гольвег. После недолгих и не слишком
ожесточенных переговоров относительно условий этого возвращения Берлин выделил 5 млн
марок золотом на переезд и начало деятельности Ленина в России, и через пять дней тот сел
в поезд, отправлявшийся с главного вокзала Цюриха в Сассниц – принадлежавший Германии
порт на Балтийском море. С ним вместе ехали Крупская, Радек, Зиновьев, Фридрих Платтен и
постоянная любовница Инесса Арманд. После краткой остановки в Стокгольме они прибыли
на Финляндский вокзал Петрограда 3 апреля в начале 12-го ночи. Этот вагон ныне стоит под
стеклом как исторический памятник[89].
Ленину понадобилось немного времени, чтобы совершить свой «исторический выход».
Его сразу же отвезли в штаб-квартиру большевиков, где он произнес яростную речь, обличая
тех отступников в партии, кто имел глупость поддержать Временное правительство. Вождь
предложил столь экстремистскую революционную программу, что большевистская газета
«Правда» поначалу отказалась ее печатать. Эта программа, позднее переделанная в так называ-
емые «Апрельские тезисы», больше всего запомнилась лозунгом «Вся власть Советам!» (под-
разумевающим, что партия отказывает в поддержке и Временному правительству, и любому
парламентскому строю, который мог бы прийти на смену временному), однако не менее экстре-
мальной была и предлагавшаяся в ней внешняя политика – полный отказ от войны с Германией
и роспуск царской армии (а также полиции и гражданской бюрократии). Неудивительно, что
Николай Суханов, меньшевик и член Исполкома, вспоминает впечатление от этой речи: «Каза-
лось, из своих логовищ поднялись все стихии и дух всесокрушения… носится… над головами
зачарованных учеников» 3[90]. Георгий Плеханов, основатель Социал-демократической партии
и к тому времени главный политический деятель из среды меньшевиков, написал более трез-
вый и саркастический ответ: «О тезисах Ленина и о том, почему бред бывает подчас интере-
сен»[91].
И все же не стоит преувеличивать воздействие Ленина на российскую политику непо-
средственно после возвращения в страну. В эмиграции Ленин имел возможность изобретать
собственную политическую линию, не оглядываясь на мнения других российских социалистов
или какие-либо практические соображения, в отличие от тех большевиков, кто, как Лев Каме-
нев и Иосиф Сталин, действовал в самой России. Каменев заявил, что ЦК партии большевиков
готов поддержать текущую платформу партии, а с определенными оговорками – и Временное
правительство, и продолжение войны и выступает «против деморализующего влияния "рево-
люционного пораженчества" и против критицизма товарища Ленина» [92]. Сталин на страницах
«Правды» отрекся от ленинского лозунга «Долой войну!» как от совершенно бесполезного [93].
Восьмого апреля 1917 г. Петроградский комитет 13 голосами против 2 отверг «Апрельские
тезисы». Вопреки своей будущей репутации непогрешимого лидера на тот момент Ленин еще
3
Суханов Н.Н. Записки о революции. – М., 1919. Кн. 3.
65
не склонил на свою сторону даже собственную партию, и такое положение сохранялось на про-
тяжении нескольких месяцев. Он вновь проиграл голосование в ЦК в октябре 1917 г. (по резо-
люции о свержении правительства без предлога созыва советов, 10 против 2) и на общенаци-
ональной партийной конференции в январе 1918 г. (по вопросу о немедленном сепаратном
мире с Германией, 48 против 15) [94].
Тем не менее от декларации Ленина невозможно было просто отмахнуться. В отличие от
меньшевиков под руководством Чхеидзе (он возглавлял Исполком) и от стоявших за Керен-
ским эсеров, на сторону которых склонялось русское крестьянство, большевики получили
теперь оратора (пока еще не вождя), готового полностью отказаться от участия в войне ради
углубления революции. Поскольку западные союзники, включая присоединившиеся к Антанте
с 6 апреля 1917 г. (19 апреля по н. ст.) Соединенные Штаты, ожидали, что Россия исполнит
свои обязательства, продолжит воевать и до лета нанесет отвлекающий удар на Восточном
фронте, антивоенные призывы Ленина имели потенциальные политические и стратегические
последствия. Да, подобных взглядов придерживался не он один: Виктор Чернов, лидер партии
эсеров, вернувшийся из эмиграции за пять дней до Ленина, занял столь же бескомпромиссную
позицию по войне (хотя и не во всем совпадавшую с позицией Ленина). Именно Чернов, а не
Ленин первым взялся обличать на пресс-конференции 22 марта 1917 г. (4 апреля по н. ст.)
министра иностранных дел кадета Павла Милюкова за отказ публично отвергнуть империали-
стические цели войны, в особенности намерение России захватить Константинополь и принад-
лежавшие Османской империи проливы. Разоблачив «сатурналии хищнических аппетитов»,
Чернов потребовал голову Милюкова[95]. (В частном письме другу Милюков выражал убежде-
ние, что «было бы абсурдно и преступно отказаться от главной награды войны… во имя гума-
нитарно-космополитических идей интернационального социализма» [96].) Но Чернов не Ленин,
он не объявил непримиримую войну Временному правительству, а, напротив, в мае 1917 г.
принял должность министра сельского хозяйства, оставив, таким образом, Ленину роль лидера
антивоенной оппозиции, не запятнанного сотрудничеством с Временным правительством.
Кризис, связанный с именем Милюкова, стал первым испытанием решимости Ленина
после того, как он вернулся в Россию, и потому заслуживает особого рассмотрения. Вопрос о
целях войны был, пожалуй, главным политическим вопросом Февральской революции, пусть
даже поначалу его заглушала всеобщая эйфория по поводу свержения царя и тайной поли-
ции. Чего ради, в конце концов, миллионы несчастных мужиков сражались, истекали кровью
и умирали на фронте, протянувшемся от Финского залива до Черного моря? Хотя мало кто
(если вообще хоть кто-то) в России подозревал о тайных планах раздела Османской империи,
выработанных еще в 1915–1916 гг. тогдашним российским министром иностранных дел Сер-
геем Сазоновым и его коллегами Марком Сайксом и Жоржем Пико, слухи все время носились
в воздухе и недовольство подогревалось. Второго декабря 1916 г. глава кабинета министров
Трепов, желая утихомирить оппозицию, как всегда заглушавшую его речь на первом заседании
Думы нового созыва, впервые публично объявил, что Британия и Франция обещали России
Константинополь вместе с проливами [97]. Говорили, что, осознавая политический потенциал
этого вопроса, Керенский после отречения царя порылся в марте в архивах Министерства ино-
странных дел и приказал Временному комитету Думы спрятать копии этих «тайных догово-
ров». В свою очередь, большевистские заводские комитеты Петрограда, подозревая, что Вре-
менное правительство что-то скрывает, приняли ряд резолюций с требованием опубликовать
их[98].
Подозрения большевиков были оправданны: 24 декабря 1916 г. Николай II распоря-
дился создать особое черноморское подразделение, жемчужиной которого должен был стать
«Царьградский полк». Целью действительно ставилось завоевание Константинополя («Царь-
града», как российские ура-патриоты именовали столицу Османской империи) [99]. Еще 21 фев-
раля 1917 г., накануне Февральской революции, последний царский министр иностранных дел
66
Покровский направил в Ставку меморандум с требованием как можно скорее нанести удар
на Босфоре, чтобы союзники не перехватили у России этот желанный приз, если война завер-
шится в том же году[100]. А 26 февраля 1917 г., посреди вызванного революцией хаоса, глава
российского генштаба Михаил Алексеев собрал политических консультантов, включая быв-
шего министра иностранных дел Сазонова и председателя кабмина в отставке Бориса Штюр-
мера, чтобы обсудить требование Покровского в свете тревожных новостей из Петрограда.
Штюрмер, хорошо знавший, как мыслит толпа (немецкая фамилия навлекла на него гонения),
настаивал на том, что овладеть Константинополем теперь и вовсе «необходимо для успокоения
общественного мнения в России»[101]. На следующий день французское правительство торже-
ственно подтвердило намерение «решить в завершение этой войны вопрос о Константинополе
и проливах в соответствии с давними требованиями России» [102].
В тот самый день, когда Милюков подвергся нападкам за отказ денонсировать эту цель
войны, т. е. 22 марта 1917 г., в устье Босфора вошла эскадра Российского черноморского
флота, состоявшая из «пяти или шести эсминцев», двух линкоров и трех авиатранспортов.
Хотя в одержимом политическими прениями Петрограде едва замечали этот разведыватель-
ный поход, в небе над Босфором завязалась воздушная битва, немцы и турки ввели в бой
семь самолетов, вынудив российских пилотов впопыхах приземлиться на палубах авиатранс-
портов, так и не проведя фотосъемку городских укреплений [103]. На следующий день, нисколько
не устрашенный бушеванием оппозиции, которое вызвала его пресс-конференция, Милюков
выслушал доклад дипломатического представителя при российском военном штабе о готов-
ности двух полных эскадр и плане снарядить туда же третью эскадру летом[104]. Большевики,
обличавшие агрессивные устремления Милюкова, даже недооценивали его решимость овла-
деть Константинополем.
Впрочем, ей не уступала решимость Ленина остановить «империалистическую войну».
Незадолго до его возвращения в Россию Керенский и Петроградский совет вынудили Милю-
кова 27 марта 1917 г. обнародовать пересмотренную «декларацию о целях войны» с формули-
ровкой «Свободная Россия не ставит себе целью господство над другими народами, или захват
их национального достояния, или насильственную оккупацию иностранных территорий, но
лишь установление стабильного мира на основе самоопределения народов», а также подтвер-
дить намерение России «полностью выполнить обязательства перед союзниками» (что явно
противоречило предыдущему пункту [105]). В интервью Моргану Филипсу Прайсу из Manchester
Guardian Милюков выражался столь же уклончиво, намекая, что Россия, возможно, откажется
от суверенной власти над проливами при условии, что она сохранит «право закрывать проливы
для иностранных военных кораблей», а это, в свою очередь, «невозможно, если она не будет
владеть проливами и не укрепит их» [106]. Пытаясь прояснить возникшую путаницу, 11 апреля
Милюков заявил, что, хотя он видит привлекательность лозунга «мир без аннексий», Россия и
ее союзники по-прежнему желают осуществить ряд проектов, в том числе «объединение Арме-
нии» (т. е. российская Кавказская армия должна еще более углубиться в принадлежащую Тур-
ции территорию Малой Азии), «объединение Польши» и «удовлетворение национальных чая-
ний австрийских славян» (т. е. Галиция должна отойти от Габсбургов России). Разъяренный
Ленин опубликовал все эти высказывания в «Правде» 13 апреля 1917 г. и призвал:
«Товарищи рабочие и солдаты! На всех собраниях читайте и разъясняйте приведенное
выше заявление Милюкова! Заявите, что вы не желаете умирать во имя тайных конвенций
(договоров), заключенных царем Николаем II и остающихся священными для Милюкова!» [107]
Битва за концепцию российской внешней политики достигла кульминации. В тот же
самый день, 13 апреля 1917 г., когда Ленин на страницах «Правды» призвал пролетариев выйти
на баррикады, чтобы протестовать против планов Милюкова, Керенский попытался заключить
мир с большевистской оппозицией, объявив, что правительство готовит ноту союзникам в духе
прозвучавшего 9 апреля 1917 г. заявления о целях войны (это заявление теперь обозначалось –
67
расплывчато и неточно – как декларация о «мире без аннексий»). Слова Керенского были
неправдой, но тем самым он не оставил Милюкову выхода, и под таким нажимом осаждаемый
со всех сторон министр иностранных дел согласился передать послам Антанты декларацию 9
апреля, приложив к ней заявление о том, что Россия намерена продолжать войну против Цен-
тральных держав и «полностью выполнить обязательства» перед союзниками. До сих пор нет
единого мнения, хотел ли Керенский, подстроив такой компромисс, выручить Милюкова или
же погубить его. Вероятно, отчасти против министра иностранных дел сыграл плохо выбран-
ный момент. Оба «заявления союзникам» были переданы по телеграфу в российские посоль-
ства 18 апреля 1917 г., т. е. в Первомай, который большинство российских социалистов отме-
чало по западному григорианскому календарю [108].
Возмущенные большевики перешли в атаку. Хотя впоследствии и Ленин, и руководство
его партии изо всех сил отрицали попытку свергнуть правительство во время «Апрельского
восстания» (20–21 апреля 1917 г.), сохранившиеся косвенные улики доказывают, что это наме-
рение, по крайней мере, молча одобрялось. Сохранились две резолюции партии, принятые
между 18 и 22 апреля (в дальнейшем было подтверждено авторство Ленина), и обе они без-
оговорочно направлены против Временного правительства: одна требует передать всю власть
Советам, другая призывает к братанию с немцами на фронте [109]. То ли по желанию Ленина, то
ли спонтанно большевистские агитаторы вышли на улицы Петрограда и Москвы с лозунгами
«Долой Временное правительство!», «Долой Милюкова!» и «Вся власть Советам!». В Петро-
граде волнения заметно усилились 21 апреля, после того как Н. И. Подвойский, глава Воен-
ной организации при Петроградском комитете большевиков, вызвал в город кронштадтских
матросов, больших любителей побузить на улицах. Когда большевистские агитаторы подо-
шли к Казанскому собору, послышались выстрелы (кто стрелял, так и не удалось выяснить),
и три человека было убито. Однако путч (если это была попытка путча) провалился, и уже
22 апреля Центральный комитет большевистской партии в очередной резолюции отказался
от дальнейшей антиправительственной агитации. Сам Ленин во время волнений по большей
части оставался дома, поскольку, как он впоследствии писал, было непонятно, «перейдут ли в
этот тревожный момент массы на нашу сторону»4. Какова бы ни была подлинная роль Ленина в
апрельских событиях, проправительственные демонстранты не питали сомнений насчет того,
кто несет ответственность за смуту, и многие несли плакаты «Долой Ленина!» [110].
За какие-то две недели Ленин ухитрился радикализировать политический ландшафт
России. Конечно, Чернов и другие эсеры тоже выступали против «империалистической
войны», и многие радикальные социалисты и трудовики с подозрением относились к Времен-
ному правительству и в особенности к Милюкову, но пока не сцене не появился Ленин, эти
чувства почти не находили выхода. Пусть даже активисты и политики не вполне соглашались с
Лениным, игнорировать его бескомпромиссную позицию было невозможно. Судя по послед-
ствиям апрельских волнений, когда в отставку ушли и Милюков, и военный министр Алек-
сандр Гучков, ленинская оппозиция если пока и не приобрела полный контроль над внешней
политикой России, то уже получила право вето. Ленин, конечно, не в одиночку ниспроверг в
мае 1917 г. российских либералов, но роль его в этом была велика. Говоря словами полити-
ческого маркетинга, он создал себе мощный бренд как лидер антивоенной и антиправитель-
ственной оппозиции. Ему оставалось только твердо придерживаться заявленных принципов и
ждать, пока прочие лидеры, вынужденные вести стремительно утрачивающую популярность
войну, дрогнут перед ним.
4
Впоследствии Ленин настаивал, что большевики «желали произвести только мирную разведку сил неприятеля, но не
давать сражения», хотя столь же непринужденно замечал, что это была первая попытка большевиков прибегнуть к силовым
методам. – Прим. авт.
68
Сформировать в условиях войны постимпериалистическую внешнюю политику – задача

почти невыполнимая, тем более когда любая малейшая ошибка тут же становится поводом для
новой атаки Ленина. В очередной декларации о целях войны от 5 мая 1917 г. обновленный
постлиберальный кабинет обязался «демократизировать армию» и отвергал империалистиче-
ские цели войны, одновременно утверждая, уже не столь убедительно, что «поражение России
и ее союзников не только явилось бы источником величайших бедствий, но и отодвинуло бы
и сделало бы невозможным заключение всеобщего мира» [111]. Пятнадцатого мая 1917 г. сме-
нивший Милюкова министр иностранных дел попытался примирить условия раздела Осман-
ской империи в соответствии с соглашением Сазонова, Сайкса и Пико и выдвинутый Сове-
тами принцип «мира без аннексий». Призрак русского империализма не желал упокоиться,
новая формулировка военных целей революционной России упоминала «захваченные по праву
войны провинции азиатской части Турции», а затем, явно сама себе противореча, настаивала
на том, что бывшие турецкие области Ван, Битлис и Эрзерум «навеки» принадлежат Армении.
Пытаясь кое-как сочетать старинный имперский патернализм с духом нового идеализма, мемо-
рандум предлагал передать эти «армянские» провинции под управление российских чиновни-
ков, которые и займутся репатриацией армянских, курдских и турецких беженцев [112].
На всей территории бывшей империи и особенно на фронтах в мае – июне 1917 г. про-
исходили яростные споры о дальнейшем ходе войны, о том, следует ли ее продолжать и каковы
могут быть ее цели, и одним из предметов спора сделался сам Ленин. Александр Керенский,
ставший после Гучкова военным министром, объездил европейские фронты перед заплани-
рованной на июнь операцией в Галиции. Он пытался воодушевить солдат мыслью, что они
теперь – авангард новой России, они сражаются уже не за злосчастного царя и тайные договоры,
но за демократию и союзников, за социализм и народ. Большинство сообщений подтверждают,
что Керенского принимали хорошо, однако эффект от его речей рассеивался сразу же после
отъезда оратора5. В Тифлисе, в штаб-квартире Кавказской армии, которая успела в 1916 г.
нанести Турции ряд тяжелейших ударов, менее всего ощущалась готовность к бунту. Члены
солдатских комитетов, рапортовал новый главнокомандующий Николай Юденич (сменивший
великого князя Николая Романова), приняли решение «вести войну до победного конца» [113].
Также и в Черноморском порту, откуда собирались вести десантные операции на Босфоре,
после Февральской революции сохранялся боевой дух. «Разумеется, здесь, как и в других
местах, появились экстремисты, – докладывал из Севастополя британский морской офицер Ле
Пейдж, – однако общее настроение – продолжать войну, пока военная сила Центральных дер-
жав не будет сокрушена»[114]. В середине мая Севастопольский совет матросов обсудил вопрос,
следует ли пригласить в город Ленина, уже прославившегося требованием немедленно прекра-
тить войну. В результате 342 члена проголосовали «за» и 20 – «против» [115].
Исследование ситуации на Черноморском флоте дает нам поразительный пример влия-
ния ленинской доктрины революционного пораженчества на развитие российской революции.
Здесь, как и повсюду после Приказа № 1, начались бунты, стоившие примерно 20 морским
офицерам жизни, однако под конец апреля командовавший флотом Александр Колчак заявил,
что дисциплина полностью восстановлена 6. На берегу доминировал эгалитаризм, и даже отда-
вать офицерам честь считалось излишним, но на борту большинство моряков подчинялись
приказам. И пока в сухопутных армиях распространялся хаос, российские корабли продол-
жали совершать активные боевые действия в Черном море. Так, 10 и 14 августа 1917 г. россий-
ские эскадры высадили десант на северном побережье Турции поблизости от Трапезунда. И
5
В фильме Дэвида Лина «Доктор Живаго» офицер в духе Керенского призывает солдат постоять за родные дома, за
своих жен, не допустить позорной капитуляции перед немцами. Солдаты приветствуют его одобрительными криками, но вдруг
бочка, на которую взобрался оратор, накреняется, оратор падает в пиво – и солдаты с хохотом приканчивают его. – Прим. авт.
6
Как ни ужасны эти цифры, весной того же года бунты на Балтийском флоте привели к гибели по меньшей мере 150
человек. – Прим. авт.
69
до самого большевистского переворота все еще функционировавший офицерский корпус Чер-

номорского флота планировал массированный десант у Синопа [116]. Однако, после того как в
октябре большевики захватили власть, остатки российского Черноморского флота, т. е. два (не
полностью оснащенных) дредноута «Воля» и «Свободная Россия», пять эсминцев, несколько
транспортных судов и торпедоносцев, а также подводные лодки были поставлены на якорь в
Севастополе. Через несколько недель эти корабли сделались небоеспособными, поскольку всех
офицеров – противников большевиков – линчевали. К началу апреля 1918 г. боевая сила этого
флота, по оценкам германской разведки, снизилась на 99 % [117].
На европейских фронтах разлагающее влияние ленинизма дало о себе знать еще раньше,
чем на линии соприкосновения с Османской империей. Но многое о бунтах и явлениях дезер-
тирства после Февральской революции остается невыясненным, в том числе их масштаб.
Согласно российским военным архивам, с марта по май 1917 г. Северная армия (сражавша-
яся против немцев) и Западная армия (противостоявшая силам Австро-Венгрии в Галиции и
Румынии) потеряли в результате дезертирства примерно по 25 000 бойцов каждая, причем три
четверти дезертиров приходилось на тыловые части. Множество свидетелей подтверждают,
что по европейской части России в большом количестве шатались солдаты «в самоволке», и
это наводит на мысль, что в военных рапортах цифры занижались. Тем не менее факт остается
фактом: подавляющее большинство подразделений на передовой сохраняли верность прави-
тельству, и даже часть отлучившихся «в самоволку» потом возвращалась к своим. Еще и в
июне 1917 г., когда Керенский развернул наступление в Галиции, российские армии на запад-
ных фронтах оставались вполне боеспособными[118].
Но постепенно большевистская пропаганда начала сказываться и на них. Адресован-
ные армии «Солдатская правда» и «Окопная правда», раздававшиеся прямо на передовой, в
мае – июне достигли совокупного тиража в 100 000, достаточного, чтобы «обеспечивать еже-
дневно одного большевика на взвод». К тому же в дополнение к «Солдатской правде» выхо-
дило еще 350 000 брошюр и листовок[119]. Современники, в отличие от нас, понятия не имели,
что средства на антивоенную пропаганду предоставило немецкое министерство иностранных
дел, а поступали они в Петроград через принадлежавший Улофу Ашбергу банк «Ниа Банкен»
в Стокгольме (российская сторона сохранила свидетельство о по крайней мере одном таком
телеграфном переводе, немецкие же источники обильны и полностью подтверждаются показа-
ниями самого Ашберга на допросе и его мемуарами [120]). Но всем было очевидно, что «больше-
вистские издания… попадают на фронт в огромных количествах», как отметил в своем труде
«Конец Русской императорской армии» (The End of the Russian Imperial Army) Аллан Уилд-
мен[121]. Трудно точно оценить воздействие этой пропаганды на солдат, но попадавшие в руки
военных цензоров письма с фронта в Галиции показывают, что она в значительной степени
свела на нет эффект от пресловутых «гастролей» Керенского перед июньской операцией [122].
Шестнадцатого июня 1917 г. российские войска в Галиции начали двухдневный артоб-
стрел австрийских позиций. К северу совершались отвлекающие маневры против германских
позиций. Артиллерийский обстрел в Галиции оказался вполне успешным. Австрийцы поки-
нули свои позиции, российские войска почти два дня продвигались вперед, не наталкиваясь на
сопротивление. Однако это продвижение остановилось задолго до каких-либо попыток про-
тивника контратаковать, потому что основная масса солдат, то ли из-за усталости, то ли в
результате большевистской пропаганды, предпочитала уклоняться от сражения, тем более если
сражаться приходилось не ради обороны. Как только прибыли немецкие подкрепления, рус-
ское наступление превратилось в беспорядочное бегство. Сохранилась замечательная фото-
графия русских солдат, разбегающихся при известии о приближении немцев. Первоначально
она была опубликована в Daily Mirror с красноречивой подписью: «Солдаты бегут, бросая ору-
жие. Противник еще за 12 миль»[123].
70
Вне зависимости от того, велика ли была роль ленинской пропаганды в провалившейся

операции Керенского, результатами этого провала большевики не замедлили воспользоваться.
Чтобы поднять падающий боевой дух войск, в Галицию 30 июня снарядили Первый пулемет-
ный полк, крупнейшее соединение Петроградского гарнизона. Керенский и армейское коман-
дование понятия не имели, до какой степени на этот полк подействовала пораженческая боль-
шевистская пропаганда. Солдаты отказывались выполнять приказы, предпочитая проводить
митинги протеста.
Большевики зарабатывали политический капитал, обличая неудавшуюся операцию в
Галиции и Временное правительство в целом. Причем Ленина в тот момент нигде не видели
(позднее выяснилось, что он скрывался в Финляндии), но эту кампанию возглавил Троцкий,
только что вернувшийся из Нью-Йорка и разом обратившийся в пламенного приверженца
Ленина (хотя формально он даже не присоединился пока к партии большевиков). Еще один
лидер большевиков из морского гарнизона Кронштадта с говорящей фамилией Раскольников
объединил радикально настроенных моряков (среди которых было немало анархистов) под
лозунгом «Бей буржуев!». Кронштадт обеспечивал назревавший переворот ударными силами:
примерно 5000 вооруженных мятежников явилось в Петроград 4 июля (17 июля по н. ст.) в
11 утра. Пробольшевистские рабочие и мятежники из Первого пулеметного полка окружили
Таврический дворец, где располагался Петроградский совет. Тут явился и Ленин – с очевидной
целью возглавить путч. Матросы Раскольникова промаршировали по Невскому и свернули на
Литейный. Их встретили огнем, несколько человек упало замертво – первые жертвы в столице
после Февральской революции. За кулисами большевики поспешно формировали теневой
кабинет, готовясь к захвату власти. Команды по 10–15 человек разъезжали по городу на грузо-
виках и бронированных автомобилях, захватывая здания, мосты, ключевые точки. Несколько
враждебных большевикам газет закрыли силой, в том числе дореволюционное «Новое время».
На тот момент с серьезным сопротивлением столкнулись только бузотеры Раскольникова, но и
они оправились от неожиданности и уже к 16.00 захватили Таврический дворец, где размеща-
лись Временное правительство и Исполком. Теперь, когда почти весь город перешел под кон-
троль тех или иных пробольшевистских фракций, а силы обороны Временного правительства
и Исполкома в совокупности составляли полдюжины охранников, все взоры устремились на
Ленина. Уже была подготовлена петиция от большевистских фабричных комитетов с требо-
ванием передачи власти Петроградскому совету. Демонстранты перед Таврическим дворцом
теряли терпение, кто-то уже крикнул Чернову, левому эсеру и министру сельского хозяйства:
«Бери власть, сукин сын, пока дают!» Когда же Ленин поднимется на трибуну и провозгласит,
как обещано: «Вся власть Советам!»?[124]
Но он этого так и не сделал. Как ни странно, Ленина подвели нервы – именно в тот
момент, когда история звала и манила: после нескольких кратких реплик, адресованных крон-
штадтским матросам, он снова исчез. По сей день неизвестно, почему Ленин не воспользо-
вался этим моментом вполне возможного политического триумфа – был ли причиной страх
сцены? Или просто страх? Или же Ленин тщательно проанализировал баланс сил и пришел к
выводу, что на стороне большевиков пока еще слишком мало петроградских рабочих и солдат,
чтобы закрепить успех? Или – как полагает Ричард Пайпс – Ленин опасался столь откровен-
ного акта государственной измены, потому что правительство готовилось обнародовать доку-
менты о его сделке с немцами?[125] Аргументу Пайпса придает правдоподобность тот факт, что
Павел Переверзев, министр юстиции в правительстве Керенского, опубликовал первую пор-
цию обличающих Ленина свидетельств уже 4 июля 1917 г., еще до заключительных сцен в
Таврическом дворце. Хотя Переверзев, по-видимому придерживая козыри для будущего три-
бунала, выложил наименее взрывоопасные документы из всех, находившихся в руках прави-
тельства, их вполне хватило, чтобы «завести» Петроградский гарнизон. Регулярные войска
быстро овладели столицей, разогнав пробольшевистские силы. Таврический дворец взяли вер-
71
ные правительству войска, мятежников из Первого пулеметного полка обезоружили, типогра-

фию «Правды» закрыли и арестовали почти 800 оппозиционеров, в том числе Троцкого и
Каменева, но не Ленина.
Об аресте Ленина за «измену и организацию вооруженного мятежа» правительство рас-
порядилось на следующий день. «Теперь нас расстреляют», – сказал Ленин Троцкому, сбрил
бороду и бежал в Финляндию. Министерство юстиции готовило показательный процесс для
окончательного разоблачения большевизма. Казалось, звездный час Ленина уже миновал.
Большевики, по мнению немецкой разведки, вот-вот должны были превратиться в политиче-
ский труп[126].
Но Ленину повезло с врагами. По каким-то таинственным причинам Керенский так и не
довел дело до суда над большевиками, и большинство арестованных вышли на свободу еще
до конца лета. Ленин из своего финляндского убежища продолжал наводнять армию поражен-
ческой пропагандой и готовить новую попытку переворота. Керенский даже сделал Ленину
своеобразный комплимент: возглавив Временное правительство (и сохраняя при этом долж-
ности военного и морского министра), он распорядился после неудавшегося большевистского
путча вывезти драгоценности короны из Петрограда и спрятать их в кремлевской Оружейной
палате7[127]. Кроме того, он распорядился 7 июля отправить Романовых из Царского Села –
также по соображениям безопасности.
За три месяца, прошедшие после спонсированного немцами возвращения в Россию,
Ленин резко радикализировал партийную линию большевиков, осуществил две попытки пере-
ворота и внушил главе Временного правительства такой страх, что Керенский поспешил эва-
куировать из столицы и семью Романовых, и их сокровища, лишь бы они не попали в руки
большевиков. Впечатляющие достижения – но для Ленина это была только разминка.
Как выглядел бы политический и стратегический ландшафт России в июле 1917 г. без

Ленина, т. е. если бы немцы не переправили в апреле на родину его, Крупскую, Радека, Зино-
вьева и прочих и не снабжали бы их деньгами на пропаганду через стокгольмский банк? Хотя
наверняка ничего утверждать нельзя, некоторые ключевые факторы заслуживают рассмотре-
ния. Во-первых, без немецкого финансирования невозможно было бы обрушить на русские
армии в Европе такое количество пораженческой пропаганды, которой их бомбардировали в
ту роковую весну. Хотя в Петроградском гарнизоне мятежные настроения достигли критиче-
ского уровня уже к концу февраля, безо всякого немецко-большевистского влияния, на фронте
в ту пору настроения были далеко не столь безнадежны и могли бы оставаться таковыми. Если
бы не волнения в апреле, либералы вроде Милюкова и Гучкова могли бы возглавлять страну
и в июне, и в июле, снять часть политического давления с Керенского, который пытался раз-
решить самые опасные политические конфликты, спровоцированные Приказом № 1, и каким-
то образом примирить интересы Петроградского совета и армии. Начавшееся в июне наступ-
ление в Галиции все равно, с большой вероятностью, закончилось бы паникой при известии
о немецком подкреплении и, соответственно, спровоцировало бы политический кризис в сто-
лице, но героем дня, скорее всего, сделался бы не Ленин, а Чернов, который не был склонен
все крушить. При посредничестве Чернова удалось бы выработать компромиссное решение,
и Совет согласился бы на восстановление в армии авторитета офицеров в обмен на гарантии
со стороны Алексеева, Брусилова или Корнилова – того, кого сочли бы наиболее приемлемым
главнокомандующим, – не предпринимать более таких бессмысленных наступлений. В таком
случае распад российской армии проходил бы по модели французской армии в результате бун-
7
Керенский так удачно схоронил в Кремле сокровища Романовых, что большевики сумели отыскать их лишь в марте
1922 г. – Прим. авт.
72
тов после «Мясорубки Нивеля» в мае 1917 г., когда Филипп Петен оказался тем самым пол-
ководцем, которому солдаты были готовы доверить свои жизни.
Поскольку Россия не была столь централизованным и единым государством, как Фран-
ция, политический прогноз для нее и в случае такого альтернативного сценария выглядит не
слишком оптимистично, однако, в отсутствие такой мощной личности, как Ленин, направляв-
шей антивоенные настроения в наиболее антигосударственное русло, какое только можно себе
представить, траектория 1917 г. могла бы оказаться не столь деструктивной. Многое все равно
определялось бы немцами. Не имея такого агента, как Ленин, сеющего хаос в тылу, немец-
кое верховное командование, вероятно, поспешило бы возобновить наступление на Восточ-
ном фронте, чтобы нанести России чувствительный удар и подорвать доверие к центристам –
Милюкову, Гучкову и Керенскому, решившимся продолжать войну. И все же в какой-то
момент немцы прекратили бы наступление, чтобы навязать перемирие на своих условиях и
высвободить силы для сражений на западе. Государственные деятели калибра Милюкова доби-
лись бы гораздо более благоприятных результатов, чем большевики в Брест-Литовске, и если
бы такой договор заключали не большевики, с их репутацией немецких агентов, то и западные
страны скорее признали бы это соглашение. Переговоры о перемирии на востоке могли бы
даже привести к общей мирной конференции, в которую немцы страстно желали превратить
встречу в Брест-Литовске. Без «отравленного кубка» большевистской России, которая соблаз-
нила Германию затянуть мировую войну и на 1918 г. в расчете на приобретенные восточные
территории, немцы могли бы согласиться даже на посредничество США (хотя Америка уже
присоединилась к Антанте, ее войска все еще не появлялись на поле боя) и в итоге достичь
компромисса. Россия все равно потеряла бы значительную часть своей территории в резуль-
тате мирного соглашения и утратила бы всякую надежду захватить Константинополь. Но это не
слишком высокая цена за то, чтобы избежать тех ужасов, которые произошли на самом деле.
73

6. Дело Корнилова: Трагедия ошибок
Август 1917 г.
Ричард Пайпс

Эпизод, известный в российской истории как корниловский мятеж – противостояние
премьер-министра Александра Керенского и главнокомандующего Лавра Корнилова в авгу-
сте 1917 г., – фактически обеспечил успех большевистского переворота, произошедшего два
месяца спустя. Но этот эпизод имел и более глубокий смысл: он показал, что переломные исто-
рические события могут проистекать не только из решимости и силы, но также из смятения
и непонимания. Никто из участников этого эпизода не желал тех последствий, к которым он
привел, и все же именно этот инцидент сделал их неизбежными.
В начале июля 1917 г. после недолгих колебаний петроградские большевики решили
обратить себе на пользу мятеж пулеметного полка, солдаты которого сопротивлялись отправ-
лению на фронт, и захватить власть от имени Петроградского совета рабочих и солдатских
депутатов. Эта попытка сорвалась, когда правительство обнародовало информацию о сговоре
Ленина с немцами: разоблачение возмутило солдат и положило конец мятежу. Многие боль-
шевики были арестованы, а Ленину вновь пришлось бежать и прятаться. Казалось, угрозу слева
Временное правительство отразило.
Но теперь возникла угроза справа, которую Керенский счел гораздо более серьезной.
Постфактум он напишет: «Только с этой стороны [справа] на тот момент существовала реаль-
ная опасность»[128]. Действительно, и в августе, и позднее Керенский пребывал в уверенности,
что военные готовят заговор с целью его устранения и установления диктатуры [129]. Этот ни
на чем не основанный страх привел его к фатальным просчетам, к ненужному конфликту с
генералом Корниловым, в результате которого большевикам был открыт путь к власти.
Корнилову на тот момент исполнилось 47 лет. Он родился в семье сибирских казаков. В
1915 г., командуя дивизией, был ранен и попал в австрийский плен, сумел бежать и добраться
до России. Человек легендарной отваги, он с отвращением наблюдал за распадом российской
армии и беспомощностью Временного правительства. На исходе лета 1917 г. Корнилов пришел
к выводу, что правительство стало заложником социалистов-интернационалистов и вражеских
агентов, окопавшихся в Совете. Хотя он до тех пор не вмешивался в политику, этот вывод спо-
собствовал тому, что Корнилов стал прислушиваться к голосам, предлагавшим ему диктатор-
ские полномочия. После неудавшегося большевистского путча Керенский поручил Корнилову
восстановить дисциплину в войсках. Девятнадцатого июля он предложил Корнилову долж-
ность главнокомандующего, но тот настаивал на серьезных реформах: восстановлении воин-
ской дисциплины, включая смертную казнь за мятеж и дезертирство, и подчинении таким же
правилам оборонной промышленности. Такими требованиями Корнилов загонял Керенского
в угол, поскольку премьер-министр во многом зависел от Совета, а Совет не дал бы согласия на
подобные меры. Корнилов проинформировал Керенского, на каких условиях он готов возгла-
вить вооруженные силы России: 1) он будет отвечать только перед своей совестью и перед стра-
ной; 2) никто не будет вмешиваться в его назначения командиров или в оперативные приказы;
3) дисциплинарные меры, на которых он настаивал, будут распространены и на тыловые части
и 4) правительство примет все его предварительные условия [130]. Керенского требования Кор-
нилова так возмутили, что он подумывал даже отменить назначение его главнокомандующим,
но от этой идеи отказался и предпочел списать «наглость» Корнилова на «политическую наив-
ность» генерала. Главным образом эти требования были направлены против действий Совета,
в особенности Приказа № 1, позволявшего Совету отменять распоряжения военного командо-
вания. Переговоры между двумя сторонами затянулись, и Корнилов приступил к исполнению
74
обязанностей главнокомандующего только 24 июля, получив заверения, что все его условия
будут выполнены.
К несчастью, Керенский никак не мог сдержать свое слово. Во-первых, он полностью
зависел от Исполкома Совета, в глазах которого любые попытки восстановить военную дис-
циплину, особенно в тылу, представляли собой «контрреволюцию». Чтобы выполнить обеща-
ния, данные Корнилову, Керенский должен был рассориться с социалистами, а только они его
главным образом и поддерживали. К тому же генерал казался ему конкурентом, норовящим
занять его место. Итак, вместо того чтобы сотрудничать с Корниловым и постараться выпол-
нить его условия, Керенский отменял свои обещания одно за другим: 7 августа он заявил, что
ни под каким видом не согласится на смертную казнь для провинившихся солдат из тыловых
частей. А 11 дней спустя Совет почти единогласно проголосовал за резолюцию большевиков,
отменявшую смертную казнь и на передовой.
Две России сошлись лицом к лицу: премьер-министр представлял Россию социалистиче-
ского интернационала, генерал – патриотическую Россию. Им невозможно было примириться.
Третьего августа Корнилов явился в Петроград, и кабинет министров собрался на закрытое
заседание, чтобы обсудить ситуацию на фронте. Когда Корнилов описывал соотношение сил,
Керенский вдруг подался вперед и шепотом, на ухо, просил его быть осторожнее. Корнилов
рассудил, что предостережение касалось министра сельского хозяйства Чернова.
Этот инцидент потряс главнокомандующего: Корнилов понял так, что по меньшей мере
одного члена кабинета подозревают в передаче военных секретов врагу. В его глазах все Вре-
менное правительство отныне выглядело некомпетентным или изменническим.
Через несколько дней, 6 или 7 августа, Корнилов выдвинул три недоукомплектованные
дивизии в точку примерно на полпути между Москвой и Петроградом. На вопрос о причи-
нах такого распоряжения он ответил, что готовится к подавлению вероятного большевистского
переворота в любой из столиц и что разрешение правительства ему для этого не требуется.
России, утверждал генерал, отчаянно необходима «твердая рука». «Я не контрреволюционер, –
оправдывался он, – я ненавижу старый режим, он дурно обращался с моей семьей. К прошлому
возврата нет, да и нет нужды возвращаться. Но России нужна авторитетная власть, которая
спасет ее, с честью доведет до конца войну и подготовит страну к Учредительному собранию.
В нынешнем правительстве, рассуждал он, есть честные люди, но есть и те, кто все портит,
кто губит Россию. А главное, сейчас в России отсутствует сильная власть и такую власть сле-
дует создать. Вероятно, мне придется надавить на правительство. Если в Петрограде вспыхнет
мятеж, подавив его, я, возможно, войду в состав правительства и приму участие в формиро-
вании новой, сильной власти» [131].
Восьмого августа военное министерство представило Керенскому два списка деятелей

левого и правого крыла, которых рекомендовалось арестовать. Корнилов согласился на арест
консервативных политиков, но медлил с подписанием приказа на арест левых радикалов [132].
Четырнадцатого августа Корнилов явился в Москву на Всероссийское совещание, орга-
низованное Керенским, в надежде добиться общественной поддержки. У входа в Большой
театр толпа радостно приветствовала Корнилова, его качали на руках, депутаты правого крыла
приняли его с неистовым восторгом. Керенский почувствовал в таком отношении к своему
сопернику нешуточную угрозу для себя. Впоследствии он свидетельствовал: «После Мос-
ковского совещания для меня было ясно, что ближайшая попытка удара будет справа, а не
слева»[133]8.
8
Керенский в частном разговоре сообщил автору этой статьи, что его действия в тот период в значительной степени
определялись опытом Французской революции, главной угрозой для которой сделался Бонапарт. – Прим. авт.
75
В середине августа Борис Савинков, возглавлявший в тот момент военное министер-

ство, получил от французской разведки предупреждение о запланированной большевиками
на начало сентября попытке захватить власть. Керенский не поверил этому предостережению,
однако воспользовался им для устранения Корнилова и направил Савинкова в Могилев, где
по-прежнему находилась Ставка главнокомандующего, с приказом ликвидировать предпола-
гаемый заговор офицеров и направить в Петроград Третий кавалерийский корпус для введе-
ния в столице военного положения и защиты Временного правительства от любых покушений,
в частности от большевиков, которые один раз уже организовали мятеж 3–5 июля и, по данным
иностранной разведки, готовили новое восстание [134].
Позднее Керенский обвинит Корнилова в том, что он направил этот кавалерийский кор-
пус во главе с генералом Александром Крымовым в столицу не на помощь, а с целью свергнуть
Временное правительство.
Савинков прибыл в Могилев 22 августа и провел там два дня. Он сообщил Корни-
лову, что правительство располагает сведениями о готовящемся большевистском перевороте
и, чтобы совладать с ним, Керенский намерен исключить Петроград и пригороды из Петро-
градского военного округа и передать их под прямой контроль правительства. Корнилову это
решение пришлось не по вкусу, но спорить он не стал. Затем Савинков сказал, что премьер
просит направить в столицу Третий кавалерийский корпус и также передать его в распоря-
жение правительства. При необходимости, обещал он, правительство осуществит «безжалост-
ную» расправу с большевиками и даже с Петроградским советом, если тот примет сторону
большевиков. Все это было лишь предлогом, поскольку, как уже сказано, Керенский не верил
в решимость большевиков действовать.
Корнилов ответил:
«Я должен вам сказать, что Керенскому и Временному правительству я больше не верю.
Во Временном правительстве состояли членами такие люди, как Чернов, и такие министры,
как Авксентьев. Стать на путь твердой власти – единственный спасительный для страны – Вре-
менное правительство не в силах… Что касается Керенского, то он не только слаб и нереши-
телен, но и неискренен» [135].
Тем не менее Корнилов выполнил распоряжения премьер-министра. Прощаясь с Савин-
ковым, он сказал, что поддержит Керенского, поскольку тот нужен России [136].
После отъезда Савинкова Корнилов отдал генералу Крымову следующий приказ: «Полу-
чив от меня или непосредственно на месте информацию о начале большевистского восстания,
немедленно выступайте на Петроград, оккупируйте город, разоружите все дивизии Петроград-
ского гарнизона, примкнувшие к восстанию, разоружите население и распустите Совет» [137].
Этот приказ вполне соответствовал распоряжениям Керенского.
Но в этот момент очередной ход сделал благонамеренный, однако сбитый с толку персо-
наж, усугубивший и без того запутанную ситуацию. Владимир Николаевич Львов, человек пла-
менного честолюбия, но без соответствующих его амбициям талантов, член Думы от консер-
вативной партии октябристов («Союз 17 октября»), после Февральской революции некоторое
время возглавлял Священный синод, но в июле 1917 г. Керенский отправил его в отставку. В
августе Львов примкнул к группе консервативных московских интеллектуалов, искавших спо-
соба спасти Россию от краха. Они считали необходимым усилить Временное правительство,
включив в его состав крупных предпринимателей и представителей армии.
По воспоминаниям Львова, в середине августа до него дошли слухи о заговоре в Ставке
Корнилова, о планах провозгласить главнокомандующего диктатором. Львов счел своим дол-
гом известить об этих слухах Керенского и с этой целью встретился с ним 22 августа. Керен-
ский внимательно выслушал советы Львова насчет кооптации в кабинет министров людей со
связями в армии, однако позже решительно отрицал, будто сам поручил ему поехать в Моги-
лев и вступить в переговоры с Корниловым. Львов тем менее воспринял интерес Керенского к
76
его рассуждениям именно как поручение выступить в роли посредника между премьер-мини-
стром и главнокомандующим. Он отправился в Могилев и подоспел как раз 24 августа, когда
Савинков собирался в обратный путь.
Как сообщал вскоре после событий сам Корнилов, Львов заявил ему: «Я к вам от Керен-
ского с поручением», – и от имени Керенского сказал, что, если Корнилов сочтет дальнейшее
присутствие Керенского в правительстве нежелательным, тот готов уйти.
Каждое его слово было бесстыдной ложью[138].
Тем не менее, даже не проверив полномочия Львова, Корнилов вступил в разговор,
имевший чрезвычайно важные последствия. Согласно дальнейшим показаниям Корнилова, он
ответил Львову, что единственный выход из сложившейся тяжелой ситуации видит в установ-
лении диктатуры и военного положения в стране. Большевики намерены выступить после 27
августа, они собираются свергнуть правительство, захватить власть, сразу же заключить сепа-
ратный мир и объявить об этом, чтобы деморализовать армию. Балтийский флот передадут
немцам[139].
Корнилов утверждал, что не стремится к личной власти и готов подчиниться диктатору,
но, если Временное правительство предложит диктаторские полномочия именно ему, отказы-
ваться не станет.
Он просил Львова предупредить Керенского: поскольку петроградские большевики гото-
вят мятеж, жизнь премьера находится в опасности и благоразумнее было бы перебраться в
Ставку. Здесь же, в Ставке, можно было бы и обсудить с Керенским вопрос реорганизации
правительства[140].
После этого разговора Львов отправился в Петроград, где 26 августа снова встретился с
Керенским и, как на встрече с генералом изображал из себя посланца премьер-министра, так
теперь взял на себя роль представителя главнокомандующего. Он сообщил Керенскому, что
Корнилов требует диктаторскую власть. По словам Керенского, сначала он от такой наглости
расхохотался, но смех быстро сменился тревогой. Он попросил Львова изложить требования
Корнилова письменно. И вот что написал Львов:
Генерал Корнилов предлагает:

1. Объявить г. Петроград на военном положении.
2. Передать всю власть, военную и гражданскую, в руки Верховного главнокомандую-
щего.
3. Отставка всех министров, не исключая и министра-председателя, и передача времен-
ного управления министерств товарищам министров вплоть до образования кабинета Верхов-
ным главнокомандующим.
Петроград, 26 августа 1917 г. В. Львов [141].
Ничего подобного Корнилов на самом деле не требовал.

Как только Керенский прочитал эти вымышленные требования, ему, как он вспоминал,
все стало ясно: готовится военный переворот. Но чтобы вполне в этом убедиться, он решил
связаться с Корниловым напрямую по телеграфу и пригласил Львова в кабинет военного мини-
стра к восьми вечера для участия в этом разговоре. Львов задерживался, и, прождав его пол-
часа, Керенский сам начал разговор, по ходу которого он изображал также и Львова. Вот пол-
ная расшифровка переговоров по телеграфу:
Керенский: Здравствуйте, генерал. Владимир Николаевич Львов и Керенский у аппарата.

Просим подтвердить, что Керенский может действовать согласно сведениям, переданным Вла-
димиром Николаевичем.
77
Корнилов: Здравствуйте, Александр Федорович, здравствуйте, Владимир Николаевич.

Вновь подтверждая тот очерк положения, в котором мне представляется страна и армия, очерк,
сделанный мною Владимиру Николаевичу, вновь заявляю: события последних дней и вновь
намечающиеся повелительно требуют вполне определенного решения в самый короткий срок.
Львов: Я, Владимир Николаевич, Вас спрашиваю – то определенное решение нужно
исполнить, о котором Вы просили известить меня Александра Федоровича только совершенно
лично, без этого подтверждения лично от Вас Александр Федорович колеблется вполне дове-
рить.
Корнилов: Да, подтверждаю, что я просил Вас передать Александру Федоровичу мою
настоятельную просьбу приехать в Могилев.
Керенский: Я, Александр Федорович, понимаю Ваш ответ как подтверждение слов, пере-
данных мне Владимиром Николаевичем. Сегодня это сделать и выехать нельзя. Надеюсь
выехать завтра; нужен ли Савинков?
Корнилов: Настоятельно прошу, чтобы Борис Викторович выехал вместе с Вами. Сказан-
ное мною Владимиру Николаевичу в одинаковой степени относится и к Борису Викторовичу.
Очень прошу не откладывать Вашего выезда позже завтрашнего дня. Прошу верить, что только
сознание ответственности момента заставляет меня так настойчиво просить Вас.
Керенский: Приезжать ли только в случае выступлений, о которых идут слухи, или во
всяком случае?
Корнилов: Во всяком случае.
Керенский: До свидания, скоро увидимся.
Корнилов: До свидания[142].
Взаимное непонимание достигло кульминации. Керенский уверился, что Корнилов зама-

нивает его в штаб, чтобы арестовать и провозгласить себя диктатором. Но свидетели под-
тверждают, что после этого разговора Корнилов вздохнул с облегчением, в уверенности, что
Керенский согласен прибыть в Могилев, а значит, готов к сотрудничеству ради формирования
нового, сильного правительства.
Этих скудных улик Керенскому хватило для открытого противостояния с Корниловым.
Прежде всего он распорядился арестовать Львова, как только тот, запыхавшись, явился-таки
на переговоры. Позднее тем же вечером Керенский созвал на заседание свой кабинет, известил
министров обо всем произошедшем и потребовал – и получил – диктаторские полномочия для
устранения назревшего кризиса. Кабинет сложил с себя полномочия и больше не собирался:
фактически Временное правительство на том и перестало существовать. Керенский дал Кор-
нилову телеграмму, объявив, что смещает его с должности главнокомандующего, и приказы-
вая немедля явиться в Петроград. По мнению Савинкова, отставка генерала была незаконной,
поскольку лишь Временное правительство могло издать такой приказ[143].
Корнилов, понятия не имевший, как их переговоры были восприняты Керенским, гото-
вился оказать правительству помощь в подавлении ожидавшегося большевистского восстания.
В 2.40 утра он телеграфировал Савинкову:
«Корпус сосредоточится в окрестностях Петрограда к вечеру 28 августа. Я прошу объ-
явить Петроград на военном положении 29 августа» [144].
Но утром 27 августа пришла телеграмма от Керенского с извещением об отставке Кор-
нилова, окончательно запутавшая всех генералов.
Сначала военные были готовы даже счесть эту телеграмму фальшивкой не только потому,
что с точки зрения проведенных накануне переговоров она казалась нелепой, но и потому,
что приказ не был должным образом сформулирован. Подумав, Корнилов и его помощники
решили, что телеграмма пусть и подлинная, однако Керенский отдал этот приказ под дав-
лением, возможно оказавшись заложником большевиков. Соответственно, Корнилов счел за
78
благо пренебречь этим приказом и велел генералу Крымову как можно скорее вести кавале-
рийский корпус в столицу.
Днем Савинков связался с Корниловым и услышал от него, что телеграмму с прика-
зом о своей отставке главнокомандующий считает результатом давления со стороны Совета и
не собирается оставлять свой пост. Корнилов просил Савинкова организовать ему встречу с
Керенским для прояснения этого «недоразумения».
Керенский тем временем уже разослал в газеты коммюнике следующего содержания:
«26 августа генерал Корнилов прислал ко мне члена Государственной думы Владимира
Николаевича Львова с требованием передачи Временным правительством генералу Корни-
лову всей полноты гражданской и военной власти с тем, чтобы им, по личному усмотрению,
будет составлено новое правительство для управления страной… Действительность полномо-
чий члена Государственной думы Львова – сделать такое предложение – была подтверждена
затем генералом Корниловым при разговоре со мной по прямому проводу» [145].
Это обвинение вызвало у Корнилова приступ неистовой ярости.
После прочтения коммюнике премьер-министр виделся ему уже не пленником больше-
виков, а зачинщиком подлой провокации с целью дискредитировать его и вооруженные силы.
Корнилов разослал всем командующим фронтами свое собственное воззвание, в котором раз-
облачал лживую телеграмму премьера и пояснял, что не направлял депутата Думы Владимира
Львова «парламентером» к Временному правительству – тот сам явился к Корнилову гонцом
от премьера. Все это, по мнению Корнилова, было провокацией, ставившей под угрозу «судьбу
Отечества»:
«Русские люди! Великая Родина наша умирает. Близок час ее кончины.

Вынужденный выступить открыто, я, генерал Корнилов, заявляю, что Временное прави-
тельство под давлением большевистского большинства советов действует в полном согласии с
планами германского Генерального штаба… Я, генерал Корнилов, – сын казака-крестьянина,
заявляю всем и каждому, что мне лично ничего не надо, кроме сохранения Великой России, и
клянусь довести народ – путем победы над врагом – до Учредительного собрания, на котором
он сам решит свои судьбы и выберет уклад новой государственной жизни» [146].
Так начался открытый мятеж армии. Корнилов позднее заявил, что пошел на разрыв с
Временным правительством лишь потому, что правительство заранее обвинило его в измене.
В свою очередь Керенский приказал командующим войсками игнорировать приказы
Корнилова. При этом он лгал о причинах, по которым Третий кавалерийский корпус прибли-
жался к Петрограду, отрицал, что сам же его вызвал. Он приказал Крымову остановиться,
и генерал подчинился, поскольку узнал, что столица вовсе не перешла в руки большевиков.
Керенский вызвал его к себе, выслушал объяснения Крымова: корпус шел на выручку Времен-
ному правительству, и, как только Крымову стало известно о недоразумении между правитель-
ством и Ставкой, он тут же остановил продвижение войск. Но Керенский не желал вступать в
разговор, отказался пожать генералу руку и отправил его под трибунал. Крымов, вместо того
чтобы явиться в трибунал, укрылся на квартире у друга и пустил себе пулю в сердце.
В следующие дни Корнилов добивался народной поддержки, но не преуспел в этом. Дез-
информация, распространяемая Керенским и представляющая генерала изменником и мятеж-
ником, сработала: на призывы Корнилова никто не откликнулся. Двадцать девятого августа
«Известия» сообщали, что Павел Милюков, лидер либеральной партии кадетов, предложил
выступить посредником между Керенским и Корниловым, но премьер-министр отверг это
предложение: «Примирение невозможно» [147].
Корнилов был арестован. При аресте он не оказал сопротивления, но затем сумел бежать
и принял участие в создании Добровольческой армии. Через полгода, в апреле 1918 г., он был
79
убит снарядом, угодившим в штаб. Позднее, когда большевики заняли район, где Корнилов
погиб и был погребен, они откопали его труп, проволокли по улицам и выбросили на помойку.
Так существовал ли в реальности заговор Корнилова? Все данные указывают на то, что
заговора не было. Этот термин подразумевает действия втайне, а все поступки Корнилова были
подчеркнуто публичными. Скорее уж можно говорить о «заговоре» Керенского с целью дис-
кредитировать популярного генерала, тем самым избавив премьера от конкуренции. Главным
источником проблем стала невротическая уверенность Керенского в том, что угроза его вла-
сти и российской демократии исходит справа, а не слева. Восьмого октября 1917 г. он заявит
комиссии, расследующей «заговор Корнилова» (за две недели до того, как большевики захва-
тят Петроград и установят свой режим почти до конца столетия!): «Я наверняка знал, что
никаких большевистских выступлений не будет!» [148]
Комиссия сняла обвинения с Корнилова, признав, что он не намеревался свергнуть Вре-
менное правительство, но стремился защитить его от большевиков. Керенского же комис-
сия обвинила в намеренном искажении истины из недостатка мужества признать собственные
огромные ошибки[149]. Автору этой статьи остается лишь добавить собственную оценку: если
бы Керенский согласился уйти и передать главнокомандующему диктаторские полномочия, у
Корнилова появился бы прекрасный шанс разгромить большевистские выступления в октябре.
Нет никаких доказательств того, что Корнилов рвался к личной власти: он был готов слу-
жить Керенскому или признать любую власть, способную спасти Россию от немцев и их союз-
ников-большевиков. По словам английского журналиста, наблюдавшего эти события воочию,
«Корнилов хотел укрепить правительство, а не ослабить. Он желал не подорвать авторитет пра-
вительства, но не дать другим сделать это… Он хотел избавить правительство от незаконного и
парализующего его деятельность влияния Советов. В итоге именно Советы погубили Россию,
а ослушник Корнилов предпринял последнюю попытку остановить процесс разрушения» [150].
Петр Струве, выдающийся российский интеллектуал, совершивший путь от социализма
до либерализма, а далее от либерализма к консерватизму, произнес в Праге речь на пятую
годовщину смерти Корнилова:
«С преступным легкомыслием оно [Временное правительство], вместо того чтобы под-
держать единственную силу, могшую вступить в бой с большевизмом, толкнуло и оттолкнуло
ее, оставшись наедине с большевиками и со своей собственной слабостью. Обвинение в госу-
дарственной измене, предъявленное Корнилову и его сподвижникам, было не только ни с чем
не сравнимой низостью, оно было и величайшей политической глупостью»[151].
Неопровержимым остается факт: раздор Керенского с собственным главнокомандующим
сделал приход большевиков к власти практически неизбежным.
80

7. «Безобидный пьяница»:
Ленин и октябрьское восстание
Октябрь 1917 г.
Орландо Файджес

Около десяти вечера 24 октября 1917 г. Ленин покинул свое убежище на Выборгской
стороне Петрограда. На нем были парик и кепка, как у рабочего, голова обмотана бинтом.
Вместе с сопровождавшим его финским большевиком Эйно Рахья он отправился в Смоль-
ный институт – штаб-квартиру Петроградского совета, чтобы призвать товарищей по партии
начать восстание на следующий день, накануне съезда Советов. Пересекая Выборгскую сто-
рону в пустом трамвае, он замучил кондукторшу расспросами о последних новостях в столице:
в городе Красная гвардия и революционные солдаты боролись за контроль над вокзалами и
улицами. Узнав, что кондукторша придерживается левых взглядов, Ленин начал разглаголь-
ствовать о революции. От Финского вокзала пошли пешком. Когда около Таврического дворца
их остановил верный правительству патруль, полицейские приняли Ленина за безобидного
пьянчужку и пропустили его [152].
До Смольного Ленин добрался незадолго до полуночи. Во всех окнах здания горел свет.
Туда-сюда носились грузовые автомобили и броневики с солдатами и боеприпасами. У ворот
стояли пулеметы, верные Керенскому красногвардейцы были начеку и проверяли у входящих
пропуска. Хотя у Ленина пропуска не было, ему удалось пройти мимо красногвардейцев, сме-
шавшись с толпой. Он направился прямиком в класс 36, где большевики проводили предвы-
борное собрание, и заставил их созвать Центральный комитет партии. Центральный комитет
отдал приказ о начале восстания.
Что могло произойти, если бы верный правительству патруль арестовал Ленина по пути
в Смольный? Альтернативная («А что, если..?») история имеет смысл только тогда, когда речь
идет об одном, случайном, событии, которое явно могло бы изменить ход истории. Здесь, несо-
мненно, именно такой случай. Мы можем с высокой степенью уверенности сказать, что, будь
Ленин арестован, большевики не начали бы восстание 25 октября. Советскую власть провозгла-
сил бы съезд. В результате было бы сформировано правительство из всех партий, входивших
в Совет. Последовали бы недели и месяцы ожесточенного конфликта между социалистами.
Советской власти противостояли бы военные силы правых, однако недолго: Советы победили
бы. Невозможен был бы военный конфликт масштаба гражданской войны, которая охватила
страну и продлилась четыре года после 1917-го, а ведь именно это война сформировала про-
низанную насилием культуру большевистского режима Ленина и Сталина.
Прибытие Ленина в Смольный изменило ход истории. В этом историки сходятся. Без
него большевики не начали бы восстание 25 октября: в этом не было нужды. До вмешательства
Ленина большинство в Центральном комитете не планировало свержения Временного прави-
тельства до открытия съезда Советов. То же можно сказать и о Военно-революционном коми-
тете. Сформированный 20 октября для защиты Петроградского гарнизона от приказа Керен-
ского о переводе его большевизированных войск на Северный фронт, Военно-революционный
комитет стал ведущей организующей силой в восстании большевиков. Для установления вла-
сти Советов никакого восстания не требовалось. Власть Керенского и так рухнула. «Дело в
том, что многие хотят бороться с большевиками, но никто не хочет защищать Керенского», –
записала 24 октября в дневнике самая верная сторонница Керенского – поэтесса и хозяйка
салона Зинаида Гиппиус[153]. После неудачи Корнилова буржуазные и правые группы не хотели
81
иметь ничего общего с Временным правительством и были даже рады его концу. Многие счи-
тали, что нужно дать власть большевикам: те приведут страну к такой катастрофе, что все соци-
алисты будут дискредитированы и правые смогут установить военную диктатуру. Западные
союзники, летом поддерживавшие Керенского, также настроились против него после корни-
ловского выступления. Отчасти это можно объяснить слухами о том, что Керенский собирался
вот-вот заключить сепаратный мир с Германией. Так как Петроградский гарнизон находился
под контролем Военно-революционного комитета, Керенский, по сути, не мог распоряжаться
столичными войсками уже за пять дней до начала вооруженного восстания. С опозданием –
вечером 24-го – он попытался вызвать верные ему войска с Северного фронта. Приказ был
отправлен с фальшивыми подписями лидеров Совета: Керенский боялся, что солдаты не при-
знают полномочий Временного правительства. К следующему утру войска не появились, так
что он решил поехать и найти их. Железные дороги были в руках большевиков, и Керенский
мог воспользоваться только автомобилем. Однако Временное правительство было настолько
беспомощно, что и автомобиля в его распоряжении не оказалось. Военным пришлось забрать
машину «рено» американского посольства, которая стояла на улице, и позже американцы
направили по этому поводу ноту протеста. Вторую машину нашли у Военного министерства, но
в ней не оказалось бензина. Тогда отправили людей, чтобы «одолжить» бензин в Английском
госпитале. Около 11 утра два автомобиля выехали наконец из Зимнего дворца и направились
прочь из города. Керенский сидел во втором, с американским флагом, что помогло миновать
пикеты Военно-революционного комитета, расставленные у Дворцовой площади. Тем време-
нем делегаты Советов уже прибывали на открытие съезда в Большом зале Смольного. Из их
настроя можно было заключить, что голоса с большим перевесом будут отданы за власть Сове-
тов. После корниловского мятежа симпатии рабочих и солдат были на стороне левых. Солдат-
ские массы подозревали своих офицеров в поддержке Корнилова. Именно из-за этого с конца
августа так резко упала дисциплина в армии. Солдатские митинги принимали резолюции за
мир и власть Советов. Резко возросло дезертирство: ежедневно из частей уходили десятки сол-
дат. Дезертиры были в большинстве крестьянами. Они мечтали вернуться в свои деревни, где
полным ходом шла уборка урожая. Эти крестьяне-солдаты, вооруженные и организованные,
нападали на дома помещиков. Нападения участились в сентябре. В больших промышленных
городах шел аналогичный процесс радикализации как следствие корниловского мятежа. От
этого больше всего выигрывали большевики, впервые получившие большинство в Петроград-
ском совете 31 августа. К этому добавилась власть над Иваново-Вознесенском («русским Ман-
честером»), Кронштадтом, Екатеринбургом, Самарой и Царицыном. Советы Риги, Саратова и
самой Москвы вскоре тоже стали большевистскими. Все это объяснялось, главным образом,
тем, что большевики были единственной крупной политической партией, бескомпромиссно
выступавшей за то, чтобы отдать «всю власть Советам». На это следует обратить особое вни-
мание, так как одно из основных заблуждений по поводу Октябрьской революции состоит в
том, что большевиков подняла на вершину власти массовая народная поддержка их партии.
Это не так. Октябрьское восстание было государственным переворотом, который активно под-
держивала небольшая часть населения, однако он произошел на пике социальной революции,
сосредоточенной на популярном идеале власти Советов. После корниловского мятежа вне-
запно появился поток резолюций с фабрик, из деревень, из армейских частей, призывавших
сформировать советское правительство. Под этим авторы резолюций понимали свою собствен-
ную социальную революцию, во главе которой стоял бы Всероссийский совет с участием всех
социалистических партий. Буржуазные партии, в особенности кадеты, которых дискредитиро-
вало участие в корниловском движении, исключались, однако почти все резолюции призывали
социалистические партии войти в советское правительство.
Вечером 24 октября казалось, что на следующий день на съезде Советов будет сформи-
ровано однородное социалистическое правительство. Пока Ленин добирался до Смольного,
82
Каменев метался по зданию, пытаясь заручиться поддержкой других социалистических пар-

тий, чтобы была принята резолюция, которая призвала бы съезд сформировать правительство
Советов. Эсеры и меньшевики, чьи делегаты заседали до поздней ночи, склонялись в пользу
этого плана. До появления на сцене Ленина лидеры большевиков планировали ждать съезда
Советов, при этом вооружая на улицах своих сторонников с тем, чтобы защитить проведение
съезда, например в случае, если контрреволюционные силы попытались бы закрыть его. Троц-
кий, в отсутствие Ленина взявший на себя роль лидера партии, неоднократно обращал внима-
ние на важность дисциплины и терпения. Утром 24-го, когда Керенский приказал закрыть две
большевистские газеты, Троцкий отказался поддаться на эту «провокацию»: следует подгото-
вить к действию Военно-революционный комитет, захватить стратегические объекты в городе,
что станет защитной мерой против дальнейших «контрреволюционных» угроз. Но в тот же
день он на встрече делегатов-большевиков настаивал: «Было бы ошибкой командировать хотя
бы те же броневики, которые "охраняют" Зимний дворец, для ареста правительства… Это обо-
рона, товарищи, это оборона!» А вечером Троцкий заявил в Петроградском совете – и у него
были веские основания так думать, – что «вооруженный конфликт сегодня или завтра не вхо-
дит в наши планы – у порога Всероссийского съезда Советов»[154].
Уже с июля восстание не входило в ближайшие планы большевиков на ближайшее буду-

щее. Выступление 3–4 июля имело для партии катастрофические последствия: сотни ее чле-
нов арестовали, а Ленин был вынужден прятаться в Финляндии, чтобы не попасть под суд за
государственную измену.
Однако он был не согласен с товарищами. С его точки зрения, эти репрессии показывали,
что Временное правительство захвачено «военной диктатурой», началась гражданская война,
и это значит, что партия должна взять власть путем вооруженного восстания или погибнуть.
«Всякие надежды на мирное развитие русской революции исчезли окончательно», – писал
он 8–10 июля[155]. Когда после корниловского мятежа меньшевики и эсеры сдвинулись влево,
Ленин готов был рассмотреть компромисс с ними. Однако он не отказался от своей основной
цели установления большевистский диктатуры. Первого сентября он писал в статье «Компро-
миссы» о том, что партия большевиков борется за доминирование [156]. «Полевение» Советов
и тот факт, что большевики быстро становились в них главной силой, снова открыли возмож-
ность перейти к власти Советов с помощью мирной агитации, как предлагал до июльских собы-
тий Ленин. Перед открытием 14 сентября Всероссийского демократического совещания, когда
нужно было решить вопрос о власти, Ленин поддержал инициативу Каменева попытаться убе-
дить меньшевиков и эсеров разорвать альянс с кадетами и присоединиться к большевикам в
социалистическом советском правительстве. Согласись на это меньшевики и эсеры, больше-
вики отказались бы от идеи вооруженного восстания и соревновались бы за власть в самом
советском движении. Однако намерения Ленина не оставляли сомнений: если лидеры Сове-
тов откажутся, партия должна готовиться захватить власть. На Демократическом совещании
разрушить коалицию меньшевиков, эсеров и кадетов не удалось, и 24 сентября Керенский
представил новый кабинет, который мало отличался от предыдущего, работавшего в июле и
августе: у социалистов было техническое большинство, но несколько ключевых постов заняли
кадеты. Надежды Каменева на социалистическую коалицию не оправдались, и Ленин вернулся
к кампании за немедленное восстание. Он говорил о нем уже в двух своих письмах, написан-
ных из Финляндии Центральному комитету накануне Демократического совещания. «Получив
большинство в обоих столичных Советах рабочих и солдатских депутатов, большевики могут
и должны взять государственную власть в свои руки», – доказывал Ленин. Могут – потому
что партия уже завоевала большинство в Московском и Петроградском советах, и этого доста-
точно, чтобы поднять людей на гражданскую войну, если партия, находясь у власти, предложит
мир и отдаст землю крестьянам. Должны – потому что, если ждать Учредительного собрания,
83
«Керенский и компания» примут предупредительные меры, либо сорвав его созыв, либо сдав
Петроград немцам. Напомнив товарищам афоризм Маркса «восстание есть искусство», Ленин
заключал, что было бы наивно ждать «формального большинства» для большевиков: «никакая
революция этого не ждет». История не простит их, если они не возьмут власть сейчас [157].
Эти два письма дошли до Центрального комитета 15 сентября. Для остальных больше-
вистских лидеров они были по меньшей мере очень неудобны, поскольку только что началось
Демократическое совещание и они все еще поддерживали примирительную тактику Каменева.
Из боязни, что письма попадут в руки рядовых коммунистов и спровоцируют восстание, было
решено уничтожить все их копии, кроме одной. Центральный комитет продолжал игнориро-
вать советы Ленина; вместо писем напечатали его более раннюю статью, в которой он поддер-
жал линию Каменева. Ленин был вне себя от гнева. Боясь вернуться в город, где Керенский
приказал арестовать его на Демократическом совещании, он, чтобы быть ближе к столице,
переехал из Финляндии в находящийся в 120 км от Петрограда курортный город Выборг.
Оттуда он засыпа́л Центральный комитет и низовые партийные организации нетерпеливыми
письмами, полными воинственных и грубых фраз, которые были жирно подчеркнуты. Он при-
зывал начать вооруженное восстание немедленно. Ленин осуждал «парламентскую тактику»
большевистских лидеров и положительно смотрел на перспективу гражданской войны, которой
другие большевики старались избежать, ошибочно полагая, что, как парижские коммунары,
проиграют. Напротив, настаивал Ленин, антибольшевистских сил будет не больше, чем стояло
за Корниловым, так что большевики непременно победят.
Двадцать девятого сентября, находясь на пике отчаяния, Ленин написал сердитую тираду
о большевистских лидерах, обличая их как «штрейкбрехеров, предателей революции». Они
хотят задержать передачу власти до съезда Советов, в то время как момент уже назрел. Пришло
время захватить власть, и любая задержка лишь даст Керенскому время применить против
них военную силу. Ленин настаивал на том, что рабочие твердо поддерживают дело больше-
виков. Крестьяне уже начали собственную войну в усадьбах, что исключает возможность «18
брюмера», или «мелкобуржуазной» контрреволюции, как в 1849 г. Что касается забастовок и
мятежей в других странах Европы, то они, несомненно, указывают на перелом в настроении
революционных масс. Мир стоит на пороге революции. «Пропускать такой момент и "ждать"
съезда Советов есть полный идиотизм или полная измена», и если большевики это сделают,
то «вся честь партии большевиков стоит под вопросом». В конце концов Ленин даже пригро-
зил, что уйдет из Центрального комитета и это развяжет ему руки и даст возможность начать
кампанию за вооруженное восстание среди рядовых большевиков на партийном совещании 17
октября. «Ибо мое крайнее убеждение, что, если мы будем "ждать" съезда Советов и упустим
момент теперь, мы губим революцию» [158].
Вернувшись в Петроград, где он скрывался на квартире у большевика-активиста на Сер-
добольской улице на Выборгской стороне, Ленин 10 октября созвал секретное совещание Цен-
трального комитета. Решение готовиться к вооруженному восстанию было принято на этом
заседании, проведенном по иронии судьбы дома у меньшевика Николая Суханова, жена кото-
рого Галина Флаксерман была ветераном партии большевиков. Присутствовали лишь 12 чле-
нов Центрального комитета из 22. Таким образом, самая важная резолюция в истории пар-
тии была принята меньшинством членов ЦК. Проголосовав десятью «за» и двумя (Каменев и
Зиновьев) «против», они признали, что «момент назрел» и вооруженное восстание неизбежно.
Партийным организациям было приказано приготовиться к нему [159].
Однако дата назначена не была. «Резолюция Центрального комитета – это одна из луч-
ших резолюций, которые когда-либо ЦК выносил, – заявил Михаил Калинин. – Но когда это
восстание будет возможно – может быть, через год, – неизвестно» [160]. Лидеров очень беспо-
коило неоднозначное настроение на улицах. Неясно было, «пойдут ли» на восстание петро-
градские рабочие и солдаты. Они помнили потерпевшее неудачу июльское восстание, в резуль-
84
тате которого многие рабочие были уволены и подверглись репрессиям. Не хотелось потерпеть
еще одно поражение. Военная организация большевиков, выступавшая за восстание, преду-
преждала, что рабочие и солдаты еще не готовы выйти по зову партии, хотя они, возможно,
пойдут на улицы, окажись Совет в опасности из-за контрреволюционеров. Такой же вывод
был сделан после анализа данных, представленных на совещании Центрального комитета 16
октября. Представители Военной организации большевиков, Петроградский совет, профсоюзы
и фабричные комитеты, присутствовавшие на совещании, предупреждали о риске, который
несет в себе восстание, начатое до съезда Советов. Крыленко изложил взгляды Военной орга-
низации: у солдат нет прежнего боевого духа, должно произойти что-то серьезное, чтобы они
решились на вооруженное выступление. Володарский из Петроградского совета подтвердил
общее впечатление, что никто не готов идти на улицы, однако они выйдут по зову Советов. По
словам секретаря Петроградского совета профсоюзов Шмидта, рабочих сдерживали массовая
безработица и страх увольнения. Шляпников добавил, что даже в профсоюзе рабочих-метал-
листов, где партия имела большое влияние, идея большевистского восстания не пользовалась
популярностью и слухи о нем вызывали панику. Каменев сделал вывод: нет никаких показаний
к тому, чтобы начать борьбу до 20-го (когда должен был собраться съезд Советов)[161].
Однако Ленин настаивал на необходимости немедленных приготовлений и не видел
в осторожных докладах о настроениях петроградских масс аргументов в пользу задержки:
для военного переворота, который он решил использовать для захвата власти, нужна была
лишь небольшая военная сила, но хорошо вооруженная и организованная 9. Позиции Ленина
в партии были настолько сильны, что вышло так, как хотел он. Контррезолюция Зиновьева,
запрещающая начинать само восстание до консультации с большевистскими делегатами съезда
Советов, не была принята: проголосовали 15 против 6. Тем не менее такой разрыв в голосах
(по сравнению с 19 против 2 за более туманный призыв Ленина устроить восстание в ближай-
шем будущем) показывает, что у нескольких большевистских лидеров были серьезные сомне-
ния относительно целесообразности восстания перед съездом Советов. Но на открытое про-
тивостояние Ленину не отважился никто, кроме Каменева и Зиновьева. В конце совещания
Каменев заявил, что не может принять эту резолюцию, которая, по его мнению, ведет партию
к гибели, и объявил Центральному комитету, что уходит в отставку, чтобы начать собствен-
ную общественную кампанию. Он также потребовал созыва партийного совещания, однако
Ленину удалось задержать его: почти не было сомнений в том, что совещание выступит про-
тив призыва к восстанию до проведения съезда. Восемнадцатого октября Каменев изложил
свою позицию в газете Горького «Новая жизнь»: «…взять на себя инициативу вооруженного
восстания в настоящий момент, при данном соотношении общественных сил, независимо и
за несколько дней до съезда Советов, было бы недопустимым, гибельным для пролетариата и
революции шагом». Тем самым он, конечно, выпустил кота из мешка: уже несколько недель
распространялись слухи о большевистском восстании, и теперь они подтвердились. Троцкому
пришлось опровергнуть их в Петроградском совете, но на этот раз он выглядел неубедительно.
Ленин был в бешенстве и обличал Зиновьева и Каменева в большевистской прессе. Он не стес-
нялся в выражениях и в письмах от 18 и 19 октября, изобилующих словами «штрейкбрехеры»,
«предатели», «шулеры», «клеветники» и «преступление». «Пусть господа Зиновьев и Каменев
основывают свою партию», – писал он. «Господа» вместо «товарищи» было, конечно, самым
страшным оскорблением [162].
Когда всем стало известно о большевистском заговоре, лидеры Советов решили отло-
жить съезд до 25 октября в надежде, что лишние пять дней позволят им организовать своих
9
В сентябре он даже думал организовать в Петрограде восстание путем военного вторжения из Прибалтики, где провел
лето и был впечатлен революционным пылом латышских стрелков (которые в основном и были личными телохранителями
Ленина в первые дни Советской власти). «Кажется, единственное, что мы можем вполне иметь в своих руках, – писал он И.Т.
Смилге, – и что играет серьезную военную роль, – это финляндские войска и Балтийский флот». – Прим. авт.
85
сторонников в далеких провинциях. Однако эта отсрочка лишь дала большевикам время для
последних приготовлений к восстанию. Более того, она добавила правдоподобности заявле-
ниям Ленина о том, что лидеры Советов хотели вовсе отказаться от проведения съезда. Он
всегда доказывал, что захват власти был упреждающим шагом перед лицом опасности (пре-
увеличенной или выдуманной) того, что Временное правительство не даст провести съезд. Все
доклады партийцев на местах ясно показывали, что, хотя петроградские рабочие и солдаты
не готовы были пойти по зову одной только партии, многие из них встали бы на защиту Сове-
тов, если бы тем что-то угрожало. Отсрочка проведения съезда стала как раз той провокацией,
которая нужна была Ленину.
Почему он так настаивал на необходимости вооруженного восстания до съезда Советов?
Все указывало на то, что время работает на большевиков: страна лежала в руинах, Советы
склонялись влево, предстоящий съезд почти несомненно должен был поддержать призыв боль-
шевиков к передаче власти Советам. Для чего нужно было рисковать спровоцировать граж-
данскую войну, устраивая восстание, которое, как считали партийные активисты в Петрограде,
было преждевременным? Другие известные большевики указывали на необходимость пере-
дачи власти одновременно с проведением съезда Советов – таковы были взгляды Троцкого
и многих других членов Исполнительного комитета Петроградского совета. Их мнение было
важно, так как они хорошо знали настроения в столице и в любом случае должны были играть
в восстании ведущую роль. Хотя эти лидеры сомневались, что у партии достаточно массо-
вой поддержки для того, чтобы своим именем организовать восстание, они думали, что оно
может быть успешно поднято именем Советов. Поскольку большевики вели свою кампанию
под лозунгом передачи власти Советам, говорили, что съезд был нужен им для легитимизации
такого восстания: оно должно было казаться результатом работы всех Советов, а не одной пар-
тии. Выбрав такую линию, которая задержала бы восстание всего-то на несколько дней, Ленин
мог бы заручиться поддержкой большинства членов партии против тех, кто, как Каменев и
Зиновьев, был твердым противником восстания. Но Ленин был непреклонен: власть нужно
захватить до съезда.
Свое нетерпение он оправдывал тем, что любое промедление с захватом власти даст
Керенскому возможность организовать репрессивные меры. Петроград сдадут немцам. Пра-
вительство переведут в Москву. Съезд Советов запретят. Это, конечно, был вздор. Керенский
был совершенно неспособен на такие решительные действия, и в любом случае, как заметил
Каменев, правительство было беспомощно и не могло претворить в жизнь какие-либо контрре-
волюционные намерения. Ленин преувеличивал риск активного противодействия со стороны
Керенского для того, чтобы придать силу своим собственным аргументам в пользу превентив-
ного восстания. В прессе появились слухи, что правительство планирует эвакуировать столицу.
Это, несомненно, укрепило Ленина в убеждении, что началась гражданская война и что победа
достанется той из воюющих сторон, которая нанесет удар первой. «On s'engage et puis on voit» 10.
Однако у желания начать восстание до съезда Советов был и другой мотив, не имеющий
никакого отношения к военной тактике. Если бы переход власти совершился согласно голосо-
ванию самого съезда, результатом, почти несомненно, стало бы коалиционное правительство,
состоящее из всех партий. Большевики могли получить самое большое количество министер-
ских портфелей, если бы их распределяли пропорционально, однако все равно им пришлось
бы управлять в партнерстве, по крайней мере с левым крылом партий эсеров и меньшевиков,
а возможно, и с этими партиями в целом. Это стало бы громкой политической победой Каме-
нева, который, несомненно, оказался бы центральной фигурой в такой коалиции. Под его руко-
10
Фраза, которую в статье 1923 г. «О нашей революции» В.И. Ленин приписал Наполеону: «Помнится, Наполеон писал:
"On s'engage et puis… on voit". В вольном русском переводе это значит: "Сначала надо ввязаться в серьезный бой, а там уже
видно будет"». – Прим. ред.
86
водством основная власть принадлежала бы съезду Советов, а не партии. Возможны были бы

новые попытки объединить большевиков и меньшевиков. Что касается самого Ленина, он мог
бы остаться не у дел – либо по настоянию меньшевиков и эсеров, либо из-за его собственного
нежелания пойти на компромисс с ними. Таким образом, он мог бы рассчитывать лишь на
маргинальное левое крыло собственной партии.
С другой стороны, если большевики захватывали власть до съезда Советов, Ленин выхо-
дил на сцену как важная политическая фигура. Большинство на съезде, вероятно, одобрило бы
выступление большевиков, таким образом дав партии право сформировать собственное пра-
вительство. Если бы меньшевики и эсеры смогли принять этот силовой захват власти как свер-
шившийся факт, то в кабинете Ленина для них нашлось бы несколько второстепенных мест. В
противном случае они могли лишь уйти в оппозицию, а правительство становилось полностью
большевистским. Это сводило на нет усилия Каменева по созданию коалиции; Ленин получал
диктатуру пролетариата, и, хотя в результате страна неминуемо скатывалась в гражданскую
войну, Ленин принимал это – и возможно, даже приветствовал – как часть революционного
процесса. Гражданская война была, с точки зрения Ленина, необходимой и важнейшей фазой
в любой социальной революции, как углубление «классовой борьбы» в вооруженной стадии.
Уже с июля он доказывал, что гражданскую войну начали силы правых и что захват власти сле-
дует видеть как вступление в борьбу пролетариата. Представлялось невозможным разрешить
«классовую борьбу» политическими методами. Россия разделилась на враждующие лагеря –
«военной диктатуры» и «диктатуры пролетариата», и вопрос заключался только в том, какая
сторона одержит верх – «кто кого», как любил говорить Ленин. В этом ленинском сценарии
вооруженное восстание являлось провокацией для меньшевиков и эсеров. Оно было в равной
степени направлено и против Временного правительства, и против других партий, работавших
в Советах, а также против тех в его собственной партии, кто готов был пойти на компромисс
с ними в советском правительстве.
Появление Ленина в Смольном сыграло решающую роль. В классе 36 настроение, если

верить присутствовавшим там большевикам, совершенно изменилось. С обороны они пере-
ключились на наступление, отдали приказ начать восстание и достали карты, чтобы сплани-
ровать главные направления атаки. К обеду удалось захватить вокзалы, почту и телеграф,
государственный банк, телефонную станцию, полицейские участки и районы вокруг Зимнего
дворца и Исаакиевской площади. Однако штурм Зимнего дворца, где в Малахитовом зале
засели без надежды на спасение остатки кабинета Керенского, отложили сначала до 15 часов, а
потом до 18 часов, после чего Военно-революционный комитет и вовсе перестал беспокоиться
о каких-либо сроках. Ленина эти задержки приводили в бешенство: для него было чрезвычайно
важно захватить власть до открытия съезда Советов. Около 15 часов он объявил переполнен-
ному залу на заседании Петроградского совета о свержении Временного правительства. Это,
конечно, было ложью, но тот факт, что захват власти свершился, представлялся настолько важ-
ным для его политической стратегии, что Ленин готов был его придумать. Когда день перешел
в вечер, он начал орать на командиров в Военно-революционном комитете, приказывая взять
Зимний дворец без промедления. Подвойский позже вспоминал: «Он метался по маленькой
комнате Смольного, как лев, запертый в клетку. Ему нужен был во что бы то ни стало Зим-
ний»[163].
Штурм начался по сигналу пушек с крейсера Балтийского флота «Аврора», стоявшего
на якоре на Неве около Зимнего дворца. В 22.40, лишь только начали стрелять, в Большом
зале Смольного наконец открылся съезд Советов. Большинство делегатов сидели в тужурках и
шинелях – рабочие и солдаты. Неопрятные и немытые, они резко контрастировали со старыми
членами Исполнительного комитета – меньшевиками и эсерами в чистых костюмах, заседав-
шими здесь в последний раз. Как заметил Суханов, «зал был уже полон… серой, чернозем-
87
ной толпой»[164]. Большевики не имели абсолютного большинства, хотя при поддержке левых
эсеров они могли провести любое предложение. Согласно отчету мандатной комиссии, из 670
делегатов 300 составляли большевики, 193 – эсеры (из них больше половины левые эсеры), 82 –
меньшевики (из них 14 интернационалисты). Мандаты делегатов указывали на преобладающее
большинство в пользу правительства Советов. Каким быть этому правительству, предстояло
решить съезду. Мартов предложил сформировать единое демократическое правительство на
базе всех входивших в Совет партий. По его мнению, это был единственный способ предот-
вратить гражданскую войну. Предложение встретили овацией. Даже Луначарский признал, что
большевики ничего не имеют против этого предложения: они не могли отказаться от лозунга
«Вся власть Советам!». Предложение немедленно и единогласно одобрили.
Однако едва стало казаться, что вот-вот будет сформирована социалистическая коали-
ция, как пришли новости о вооруженном штурме Зимнего дворца и аресте министров Керен-
ского. Делегаты от меньшевиков и эсеров стали обличать штурм как преступные действия,
которые, по их мнению, должны были погрузить страну в гражданскую войну, и многие из
них в знак протеста покинули зал. Когда они выходили, делегаты-большевики топали ногами,
свистели и выкрикивали оскорбления. Спланированная Лениным провокация – упреждающий
захват власти – удалась. Покинув съезд, меньшевики и эсеры свели на нет все надежды на
достижение компромисса с умеренными большевиками и на формирование коалиционного
правительства из всех партий, работавших в Совете. Путь для диктатуры большевиков на базе
Совета теперь был свободен. Именно к этому, несомненно, и стремился Ленин.
Несложно понять, почему меньшевики и эсеры повели себя в изменившейся политиче-
ской атмосфере того момента именно таким образом. Однако невозможно и не заметить, что
своими действиями они подыграли Ленину. Суханов признал это в 1921 г.: «Этого мало: мы
ушли, совершенно развязав руки большевикам, сделав их полными господами всего положе-
ния, уступив им целиком всю арену революции. Борьба на съезде за единый демократический
фронт могла иметь успех… Уходя со съезда, оставляя большевиков с одними левыми эсеров-
скими ребятами и слабой группкой новожизненцев, мы своими руками отдали большевикам
монополию над Советом, над массами, над революцией. По собственной неразумной воле мы
обеспечили победу всей линии Ленина…»[165]
В результате этого бойкота оппозиционные силы разделились, оставив Мартова и других
левых сторонников советской коалиции в одиночестве противостоять усилиям Ленина уста-
новить диктатуру. Мартов еще раз отчаянно призвал сформировать правительство из всех
демократов. Однако настроение в зале менялось. В глазах массы делегатов меньшевики и
эсеры, бойкотируя съезд, показали себя «контрреволюционерами». Теперь делегаты готовы
были последовать примеру большевиков, противящихся любому компромиссу с меньшеви-
ками и эсерами. Троцкий взял инициативу и произнес речь (она стала одной из наиболее часто
цитируемых в XX в.), в которой обличил резолюцию Мартова о коалиции: «Наше восстание
победило. И теперь нам предлагают: откажитесь от своей победы, идите на уступки, заключите
соглашение. С кем? Я спрашиваю, с кем мы должны заключить соглашение? С теми жалкими
кучками, которые ушли отсюда или которые делают это предложение? Но ведь мы видели их
целиком. Больше за ними нет никого в России. С ними должны заключить соглашение, как
равноправные стороны, миллионы рабочих и крестьян… Нет, тут соглашение не годится…
вы – жалкие единицы, вы – банкроты, ваша роль сыграна, и отправляйтесь туда, где вам отныне
надлежит быть: в сорную корзину истории!»[166]
В порыве гнева Мартов выкрикнул (и, наверное, это мучило его всю оставшуюся жизнь):
«Тогда мы уйдем!» С этими словами он вышел из зала – и вошел в политическое небытие. Было
два часа ночи, и Троцкому, выполнявшему то, что задумал Ленин, оставалось только принять
резолюцию, осуждающую «предательские» попытки меньшевиков и эсеров подорвать совет-
скую власть. Эта резолюция, по существу, поставила на большевистской диктатуре печать:
88
одобрено Советом. Масса делегатов, вероятно, не понимавшая значения того, что они делают
(разве они не за власть Советов?), подняла руки в поддержку резолюции Троцкого.
Однако была еще одна возможность заставить Ленина принять правительство с участием
всех партий, входивших в Совет. Двадцать девятого октября (11 ноября по н. ст.) силы, верные
правительству Керенского, сражались с Красной гвардией и на окраинах Петрограда, и в цен-
тре Москвы. Всероссийский исполком Союза железнодорожников (ВИКЖЕЛЬ) опубликовал
ультиматум с требованием, чтобы большевики начали переговоры с другими социалистиче-
скими партиями с целью сформировать однородное социалистическое правительство. В про-
тивном случае они угрожали остановить все движение на железной дороге. У правительства
Ленина не было шанса выжить, если бы в столицу перестали доставлять продовольствие и топ-
ливо. От железных дорог зависела и военная кампания против сил Керенского в Москве и Пет-
рограде. Даже Ленин понимал, что без победы в Москве большевикам не удержаться у власти.
Переговоры между партиями должны были продолжиться. Каменева уполномочили представ-
лять партию на этих переговорах. Правое крыло партий меньшевиков и эсеров, уверенное в
том, что большевистский режим долго не продержится, выдвинуло четкие условия своего уча-
стия в любом правительстве: министров Керенского следовало выпустить на свободу, Военно-
революционный комитет распустить, Петроградский гарнизон передать под контроль Думы,
допустить Керенского к участию в формировании правительства, а Ленина, напротив, в пра-
вительство не включать. Их позиция смягчилась, когда наступление Керенского на Петроград
провалилось. Они предложили свое участие в коалиции с большевиками при условии, что
будет расширено руководство Совета. Каменев согласился, легковерно предположив, что боль-
шевики не будут настаивать на присутствии Ленина и Троцкого в кабинете. Однако Ленин и
Троцкий были настроены иначе. Они с самого начала были против переговоров с ВИКЖЕЛем
и согласились на них только под угрозой военного поражения. Теперь же, когда войска Керен-
ского потерпели поражение и бои за Москву приближали большевиков к победе, они занялись
подрывом межпартийных переговоров. На заседании Центрального комитета 1 ноября Троц-
кий осудил компромисс, на который согласился Каменев, и потребовал для партии большеви-
ков по меньшей мере три четверти мест в кабинете. Не было смысла «организовывать восста-
ние, если у нас не будет большинства», доказывал он [167]. Ленин выступал за то, чтобы вовсе
отказаться от переговоров, и потребовал арестовать лидеров ВИКЖЕЛя как «контрреволю-
ционеров» – это была провокация, направленная на срыв переговорного процесса. Несмотря
на возражения Каменева, Зиновьева и других, Центральный комитет согласился представить
требование Троцкого как ультиматум в переговорах и выйти из них, если этот ультиматум
будет отвергнут. Ленин и Троцкий прекрасно понимали, что эсеры никогда не пойдут на их
условия. Захват власти непоправимо расколол социалистическое движение в России, и ника-
кие переговоры не могли помочь преодолеть возникшую пропасть. Переговоры с ВИКЖЕЛем
провалились.
Не исключено, что коалиционное советское правительство в принципе не могло быть
создано. Перед самым корниловским мятежом был короткий период, когда такая возможность
существовала, если бы только меньшевики и эсеры демонстративно порвали с кадетами. Это
был момент, когда Ленин готов был смириться с тактикой Каменева и других социалистов.
Однако уже с середины сентября он нацелился на захват власти. Восстание должно было вбить
клин между большевиками (защитниками «революции») и теми социалистами, которые им
противостояли («контрреволюционерами»), а также кадетами, монархистами и белогвардей-
цами.
Без восстания большевиков осталась бы в силе резолюция Мартова, и 25 октября было бы
учреждено правительство, состоящее из всех представленных в Совете партий. Ожесточенные
политические трения между социалистами сделали бы эту коалицию нестабильной и сложной.
89
Без сомнения, много конфликтов возникло бы вокруг отношений между советским правитель-
ством, Учредительным собранием и другими демократическими органами, например Думой.
Ленин был бы настроен против любой коалиции с правыми эсерами и меньшевиками, которая
могла бы расколоть большевиков. По всей вероятности, в любом случае произошла бы граж-
данская война, но не такого масштаба, как тот военный конфликт, который охватил Россию с
1917 по 1922 г. Хотя Керенский и Белая гвардия непременно организовали бы вооруженное
сопротивление советскому правительству, их сил хватило бы ненадолго. Печать исторической
неизбежности лежит на событиях с момента Октябрьского восстания и до момента установле-
ния диктатуры большевиков, до Красного террора и гражданской войны, со всеми ее послед-
ствиями для советского режима. Однако сама победа Ленина 25 октября была результатом
случайности. Если бы «безобидного пьяницу» узнал верный правительству патруль, история
могла бы сложиться иначе.
90

8. Недолгая жизнь и ранняя смерть русской
демократии: Дума и учредительное собрание
Январь 1918 г.
Тони Брентон

ПРЕДЫСТОРИЯ

В России отсутствует долговременная демократическая традиция. Пока в Европе зарож-
дались первые совещательные и представительные институты, русские земли находились под
деспотичной властью татаро-монголов (1237–1480 гг.). Новгород Великий – наиболее часто
упоминаемый пример средневекового русского города, в котором гражданские свободы при-
ближались к западным аналогам, – подчинившись в 1478 г. Москве, моментально этих свобод
лишился (а 100 лет спустя, при Иване Грозном, недостаточно покорные жители города под-
верглись истреблению). В течение всего периода царизма титул глав государства звучал так:
«Божией милостию, Великий Государь и Всея Руси Самодержец…», и это были не просто кра-
сивые слова. Русские цари правили поистине самодержавно. Они обладали властью над жизнью
и смертью людей, и ее не ограничивали никакие независимые судебные или законодательные
инстанции. Путешественников из Европы, посетивших Россию в XVI и XVII вв., поражала
готовность даже самых могущественных аристократов унижаться перед своим правителем. Те
из государей, кто хотел модернизировать Россию, – в особенности Петр I – видели в самодер-
жавии средство для этого. Петр сделал крестьян крепостными, а дворян – слугами государства.
Общество стало казармой, православная церковь – государственным институтом. Даже Ека-
терина Великая, просвещенная германская принцесса, отказалась от идеи конституционного
государства, устало заметив по этому поводу: «Я буду самодержицей: это моя должность. А
Господь Бог меня простит: это его должность»[168]. При царизме в ходу была метафора, изоб-
ражавшая царя отцом часто непослушных, но, в общем, любящих детей.
На протяжении большей части XIX в. российская идеология ориентировалась на лозунг
«За Веру, Царя и Отечество». Лишь к середине того столетия «царю-освободителю» Алек-
сандру II удалось упразднить систему, согласно которой подавляющее большинство русских
людей находились либо в прямой собственности государства, либо в собственности поме-
щиков. Александру удалось также ввести ограниченный вариант местного самоуправления.
Если говорить о необычайно интересных «а что, если…» в истории, то в 1881 г. Александр
также двигался в сторону создания органов с ограниченным представительством в централь-
ном управлении. Правда, речь не шла о конституционной монархии, что означало бы серьезное
ограничение царской власти. Инициатива, однако, была сведена на нет убийством царя. Его
наследники уверились в том, что единственным способом править Россией является самодер-
жавие. Так что, когда в 1894 г. на престол взошел внук Александра Николай II, он унаследовал
и титул, и власть «неограниченного автократа». Слова его военного министра много говорят
о представлениях Николая на этот счет: «Только перед Богом и Историей самодержцы ответ-
ственны за пути, которые они выбирают на благо своего народа»[169].
Тем временем на протяжении XIX столетия в Европе все активнее требовали предста-
вительного правления и расширения прав, и это не могло не влиять на Россию. Однако если
в других странах правительства шли на определенные уступки, то в России с ее принципом
автократии любые подобные предложения встречали со стороны режима жесткий отпор. Там
была самая жестокая цензура (что интересно, через нее проходили все великие произведения
91
русской литературы) и политический контроль. Имелся разветвленный репрессивный аппарат,

ссылавший в Сибирь и время от времени казнивший. Результатом стала чрезвычайная радика-
лизация оппозиции, за что страна дорого заплатила в 1917-м. Глубоко недовольная интелли-
генция стала враждебно относиться к режиму и всему, что он собой олицетворял, а незначи-
тельная ее часть обратилась к террору. Именно террористическое движение «Народная воля»,
стоявшее за убийством Александра II, начало призывать образовать «всенародное Учредитель-
ное собрание» – орган, созданный путем свободных выборов из представителей всех слоев
населения, который мог положить начало демократическому устройству в России. Образцом
послужило Учредительное собрание 1789–1791 гг., времен Великой французской революции,
у которой многое почерпнула революция русская [170].
Идея Учредительного собрания стала популярна среди оппозиции в последние годы XIX
столетия, хотя в ней и присутствовали определенные местные нюансы. Либеральные правые
были более заинтересованы в постепенном продвижении в сторону парламентского правления
(в сотрудничестве с монархией), а крайние левые (в первую очередь лидер ранних марксистов
Георгий Плеханов) не скрывали, что такое собрание оправданно лишь в том случае, если под-
держивает дело социалистической революции (таким образом появился текст, который позже
использовал Ленин).
В день Кровавого воскресенья Учредительное собрание стало символом для всех, кто
добивался перемен. Год, предшествовавший этому, стал для России кризисным. Военное пора-
жение от Японии, голод в сельской местности, ужасные условия труда растущего рабочего
класса – все это придало новую силу требованиям реформ, в том числе внедрения предста-
вительства в управление страной. В декабре 1904 г. Николай отверг это требование, сказав
одному из своих министров: «Я никогда, ни в каком случае не соглашусь на представительный
образ правления, ибо я его считаю вредным для вверенного мне Богом народа» [171].
Вскоре после этого, в воскресенье 9 января 1905 г., в Петербурге собралась огромная
демонстрация из безоружных рабочих и их семей. Многие оделись в лучшую, воскресную
одежду. Толпа несла транспаранты, на которых было написано, что люди задыхаются от дес-
потизма и требуют сформировать Учредительное собрание. Войска, не ожидавшие ни такого
количества демонстрантов, ни такой их решимости, открыли по людям огонь. Жертвы исчис-
лялись сотнями.
Образу Николая – «отца народа» – был нанесен невосполнимый ущерб. В глазах многих
он стал не просто жестоким тираном. На месте массового убийства один из лидеров демон-
страции, священник Гапон, заявил: «Нет больше Бога, нету больше царя»[172]. Сотни тысяч
рабочих начали забастовку. Пришлось закрыть университеты. Началось восстание в Польше,
бунты среди крестьян и, что было еще опаснее для режима, мятежи в военных частях. Николаю
пришлось пойти на серьезные уступки: упразднить цензуру, гарантировать личные и полити-
ческие права. И как суррогат Учредительного собрания Россия получила свой первый нацио-
нальный представительный орган – Государственную думу.

ДУМА

Первый российский эксперимент – попытка дать народу роль в правительстве – с самого
начала столкнулся с огромными трудностями. Пропасть между реформаторами и режимом
была слишком велика. Николай твердо вознамерился не уступать никаких из своих прерога-
тив. В законе о создании Думы царь величался «Верховным Государем» и осторожно обходи-
лось опасное слово «конституция». Николай считал, что само существование Думы зависело
от его автократического каприза. Хотя номинально Дума располагала значительной властью
(в первую очередь над финансами правительства), царь сохранил контроль над назначением
министров, право вето, право расформировать Думу и принимать чрезвычайные законы, когда
92
она не заседала. Более того, выборы были организованы так, чтобы собрание поддерживало
существующий порядок – один дворянский голос был равен 45 голосам рабочих или 15 голо-
сам крестьян (которых, таким образом, считали более лояльными режиму). И все же на Думу
возлагались большие надежды. Сергей Витте – самый способный из николаевских министров,
который как раз и убедил царя согласиться на Думу, намекнув ему, что иначе начнется рево-
люция, – с уверенностью ожидал, что со временем Дума эволюционирует в настоящий россий-
ский законодательный орган [173].
Выборы прошли в апреле 1906 г. Левые бойкотировали их, и это внушило режиму
надежду на приемлемые результаты. Тем не менее исход выборов стал ударом для властей.
Более половины членов нового органа составили «полуграмотные» крестьяне – простые, гру-
бые, не выказывавшие никакого классового почтения, какого ожидала от них петербургская
бюрократия. Наблюдавший все это аристократ с ужасом писал: «Это было собрание дикарей.
Казалось, что Русская Земля послала в Петербург все, что было в ней дикого, полного зависти и
злобы»[174]. Вместо того чтобы, как планировалось, сосредоточиться на государственных делах,
Дума посвящала время рассмотрению требований радикальных реформ, например полномас-
штабной экспроприации не принадлежавшей крестьянам земли, контроля над правительством,
всеобщего избирательного права для мужчин. Эти требования выдвигались на фоне царив-
шего по всей стране кризиса, беспорядков среди крестьян и терроризма. В конце июня взбун-
товалась даже элитная военная часть – Преображенский гвардейский полк. Многие считали,
что режим обречен. Восьмого июля Николай отправил войска, чтобы распустить Думу. Она
заседала всего 72 дня. Тогда же он назначил премьер-министром «авторитарного модерниза-
тора» – Столыпина.
Наведя порядок в обществе путем широкого использования «столыпинских галстуков» –
виселиц, Столыпин начал фундаментальные реформы сельского хозяйства, в которых он видел
ключ к модернизации России. Ему, как он считал, была нужна более широкая политическая
поддержка, чтобы удержать на своей стороне ненадежного и часто колеблющегося царя. Ему
необходимо было также международное финансовое доверие к России, которое поколебал
роспуск Первой думы. Поэтому в феврале 1907 г. Столыпин организовал выборы Второй думы
и много трудился, чтобы получить нужный ему результат, однако потерпел неудачу. На этот раз
радикальные партии не бойкотировали выборы и были избраны с большим преимуществом.
Программа их заключалась лишь в том, чтобы сделать Думу нерабочей и таким образом рас-
чистить путь настоящему Учредительному собранию. Вторая дума была распущена в июне
1907 г., просуществовав только три месяца. Это событие вошло в историю под названием «сто-
лыпинский переворот». Уже через два дня появился новый избирательный закон, изменивший
соотношение сил в Думе в пользу Николая и Столыпина [175].
Третья дума, избранная в 1907 г. при намного более жестких ограничениях, имела в
своем составе подавляющее большинство аристократов и землевладельцев, так что была про-
звана Думой господ и слуг. Тем не менее в течение короткого времени она играла более значи-
тельную роль в формировании политики, чем ее недолговечные предшественницы. Столыпин,
не брезгуя дачей взяток и манипулированием прессой, стал заручаться в Думе поддержкой,
чтобы уравновесить деятельность реакционеров режима. Поначалу эта тактика приносила
успех, и ему удалось провести ряд реформ. Затем, однако, попытки реформ стали увязать
в спорах конкурирующих фракций. Призывы Столыпина создать организацию, которую, как
считали многие из окружения царя, создавать вообще не стоило и уж точно не стоило наделять
реальной властью, привели к тому, что в последний период своей жизни он утратил влияние
на Николая. А в 1911 г. Столыпин был убит [176].
После его смерти попытки использовать Думу для оказания влияния на политику прави-
тельства прекратились. Третья дума, проработавшая полный срок до 1912 г., и последовавшая
за ней Четвертая предпочли позицию брюзгливого угодничества. Они покорно одобряли пред-
93
ложенные правительством законы, при этом широко обсуждая недостатки царского режима.
Например, в 1912 г. именно дебаты в Думе после расстрела бастующих в Сибири спровоци-
ровали 1 мая волну протестов по всей стране. В этот период вокруг Николая шла активная
дискуссия о том, чтобы закрыть Думу или сделать ее исключительно совещательным органом.
Эти идеи не были претворены в жизнь из-за боязни народных волнений. И даже в это сложное
время Дума сыграла крайне важную – и разрушительную – роль. Ее непрестанная и навязчи-
вая антигерманская риторика помогла создать атмосферу агрессивного национализма, побу-
дившую Николая вступить в войну с Германией в августе 1914-го. После чего Дума еще более
утвердилась в своем беспомощном верноподданичестве, чтобы не утруждать царя «ненужной
политикой»[177].
Война в конечном итоге положила конец Думе как реальной силе в управлении Россией.
Неадекватная, закостенелая государственная машина не справлялась с вызовами военного вре-
мени. Проходили месяцы без обещанной быстрой победы, нападки на Думу усиливались. В
1915 г. она была повторно созвана для одобрения бюджета, но затем снова поспешно распу-
щена, чтобы не вызывать шквал критики. Однако новости с фронта становились все неуте-
шительней, и было ясно, что режиму нужна более широкая политическая поддержка, чтобы
справиться с проблемами производства и снабжения, которые были самым слабым местом
российской военной кампании. Для решения этих проблем в июле 1915 г. было учреждено
несколько советов, в том числе и с участием членов Думы. Казалось, что правительство нако-
нец-то приняло Думу как законную и даже полезную составляющую государственного управ-
ления.
Но в этот период, 19 июля 1915 г., Николай решил созвать ее в полном составе. Тут-то и
наступил крах[178]. Дума сплотилась в критике неспособности режима эффективно вести войну
и в решимости получить больший контроль над ситуацией. Она потребовала – и получила на
это одобрение большинства николаевских министров, – чтобы Николай назначил министра
национальной безопасности, который был бы подотчетен Думе. В ответ Николай, на которого
огромное влияние имела супруга Александра (а та ненавидела Думу и постоянно настаивала,
чтобы Николай использовал свою власть самодержца), в сентябре распустил Думу. После этого
все пошло наперекосяк. Одним из многочисленных неудачных решений, принятых Николаем,
было возвращение в Ставку: он хотел лично командовать армией. Правительство осталось в
руках «немецкой» царицы, за которой стояла тень Распутина. Множились слухи об измене на
самом верху. Правительство погрузилось в неразбериху. За период «правления царицы» с сен-
тября 1915 г. по февраль 1917 г. сменилось четыре премьер-министра, пять министров внут-
ренних дел и по три министра вооруженных сил и иностранных дел. Говорили, что Распутин
берет огромные взятки и устраивает дебоши с петроградскими аристократками. Самые дикие
слухи, конечно, были неправдой, однако они заметно подорвали популярность режима [179].
К ноябрю 1916 г. ситуация ухудшилась настолько, что Николай встал перед необходи-
мостью вновь созвать Думу. Последовали бурные заседания, и во время одного из них лидер
думских либералов Павел Милюков, говоря о политике властей, задал ставший впоследствии
крылатым вопрос: «Что это – глупость или измена?» В этот раз Дума вела себя непокорно
как никогда прежде и отправила-таки премьер-министра в отставку [180]. На самом деле только
теперь она могла похвастаться многими чертами настоящего парламента. Ее членов защищал
парламентский иммунитет, так что Дума могла стать местом выражения общественного мне-
ния, в особенности критики режима Романовых. Эта критика в результате подорвала авторитет
царя среди элиты, общественности и вооруженных сил. Николай пошел на небольшие уступки,
например, назначил нескольких министров из числа членов Думы, однако этого было явно
недостаточно для борьбы с растущим недовольством. Окончательный крах наступил в Петро-
граде в середине февраля. Перебои в снабжении хлебом (изначально вызванные очень холод-
ной погодой) привели к уличным демонстрациям, начавшимся 13 февраля. Они случайно сов-
94
пали с новым созывом Думы 14 февраля. Дума возобновила свои нападки на режим. В течение
трех следующих дней ситуация стремительно ухудшалась. Демонстрации стали более массо-
выми и сопровождались насилием. Впервые со дня Кровавого воскресенья – а прошло уже
12 лет – войскам был отдан приказ стрелять по толпе. Николай, находившийся очень далеко,
в могилевской Ставке, объявил о роспуске Думы. Двадцать восьмого февраля значительная
часть военного гарнизона Петрограда начала мятеж, присоединившись к восставшим. Огром-
ная толпа собралась у Таврического дворца, где заседала Дума. Бунтующие требовали, чтобы
она взяла на себя функции правительства. Это стало моментом истины для Думы как инсти-
тута. Она прошла большой путь от незаметного, слабого органа управления и за последние
полгода стала местом всероссийских дискуссий, обрела влияние на действия правительства.
Теперь ей предстояло испытание историей: сумеет ли она взять бразды правления страной,
которые так очевидно выпустил из рук покинувший столицу Николай, или же оставит их кому-
то еще?
Испытание это Дума смогла пройти лишь наполовину. У дверей собралась разъяренная
толпа, а умеренные члены Думы не решались ответить на их требования. Формальным оправ-
данием им служило то, что царь распустил Думу и они не могли ничего предпринять без его
дозволения. Однако на деле им мешал страх перед лицом пьяной «черни», бунтующей на ули-
цах. В то же время радикально настроенные члены Думы, возглавляемые адвокатом с левыми
взглядами Александром Керенским, настаивали на том, что для Думы настал звездный час:
она должна бросить вызов царю и возглавить революцию. Развязкой стал некрасивый компро-
мисс: образование без формального согласия Думы Временного комитета (Комитета членов
Государственной думы для водворения порядка в столице и для сношения с лицами и учре-
ждениями). Само название этого органа подчеркивает колебания многих людей в руководстве
Думы, парализованных страхом перед улицей, относительно принятия Думой на себя функций
правительства.
Много позже, в эмиграции, Керенский писал, что Дума сама подписала себе смертный
приговор. Она умерла утром 28 февраля, на пике своей силы и популярности [181]. Керенский,
ставший последним лидером доленинской России, конечно, имел особое отношение к собы-
тиям, произошедшим между февралем и октябрем 1917-го. Однако здесь вступает в игру аль-
тернативная история. Если бы Дума все-таки собралась вечером 27 февраля, как могли бы
пойти события?
Не исключено, что при смелом и умном руководстве лидеры Думы смогли бы в конце
концов заручиться поддержкой петроградской улицы и утвердиться в качестве органа государ-
ственной власти – на основании того, что ни у кого другого таких прав, как у Думы, не было.
Она имела одно важное преимущество: именно из-за ее непредставительного состава ей дове-
ряло офицерское сословие и бюрократия. Начальник штаба армии Алексеев 1 марта не пови-
новался приказу Николая послать в Петроград войска для подавления беспорядков главным
образом потому, что председатель Думы Родзянко заверил его: власть перейдет к Думе [182]. И
если бы Дума сумела заявить о своих правах на власть, последующая русская история, без
сомнения, могла быть другой.
Однако есть серьезные причины сомневаться в том, что Дума смогла бы долго продер-
жаться во власти. Пока там обсуждались несущественные вещи, у нее уже появился серьез-
ный соперник – Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов, беспорядочное сборище
делегатов местных фабрик и полков. У этого мотора было мощное топливо: классовая нена-
висть, революционная злоба и (среди солдат) отвращение к фронту. В Совете доминировали
левые партии; большевики, сначала бывшие в меньшинстве, становились все более влиятель-
ными – они были единственной партией, требовавшей немедленного мира. У Петроградского
совета, разумеется, не было настоящей демократической легитимности, однако был один важ-
нейший источник власти: в хаотичный послефевральский период он был представителем наво-
95
дящей ужас петроградской толпы и при необходимости использовал ее так, как никогда не
смогла бы респектабельная буржуазная Дума. Руководство Думы не имело достаточно храб-
рости, чтобы выйти победителем из сколько-нибудь продолжительного конфликта с этими
силами. Симпатизировавший Думе современник позже описал эту борьбу как конфликт, обра-
тивший разумные и умеренные, но при этом робкие и неорганизованные элементы общества,
привыкшие к повиновению и не способные командовать, против организованной маргиналь-
ности с ее узкомыслящими, фанатичными и зачастую бесчестными главарями [183].
Опасаясь толпы, Временный комитет считал необходимым договариваться с Советом об
условиях передачи власти, так что очевидным образом ставил себя в зависимое положение.
Результатом стало создание 2 марта Временного правительства. Оно состояло в основном из
самых либеральных политиков Думы. «Временным» его называли потому, что видели в нем
временный вариант, который должен действовать до тех пор, пока не будет сформировано
нечто более легитимное. Несомненно, с самого начала у этого правительства было два очень
слабых места. Настоящая власть на улицах Петрограда и других больших городов принадле-
жала Советам и их аналогам, которые быстро возникли по всей стране. У Временного прави-
тельства было мало формальной легитимности. Оно было «незаконнорожденным ребенком»
абсолютно непредставительной и уже распущенной Думы (которая, по словам Родзянко, теперь
просто ушла в небытие, так как ее члены были не готовы к энергичному сопротивлению [184]).
Когда было объявлено, что главой правительства стал князь Львов, солдат из толпы прокри-
чал, что им удалось всего-то сменить царя на князя[185]. Когда же перед толпой появился новый
министр иностранных дел, раздались выкрики: «Кто тебя выбрал?»[186]

УЧРЕДИТЕЛЬНОЕ СОБРАНИЕ

Ответ на этот вопрос лежал в программе из шести пунктов, которую Временное пра-
вительство в конце концов выработало совместно с Петроградским советом. Обе стороны
сошлись на том, что Россия нуждается в как можно скорее надлежащим образом избранной
основе для формирования легитимного правительства. Таким образом, пункт 4 программы
призывал к немедленным приготовлениям для созыва Учредительного собрания, которое
должно быть избрано всеобщим, тайным, прямым и равноправным голосованием. То, о чем
Россия мечтала уже 30 лет, – настоящий демократический орган управления – казалось, вот-
вот должно было появиться.
Очень скоро стало ясно, что Учредительному собранию отводится главная роль. В те
дни, когда в Петрограде боролись политические силы будущего, на железнодорожных станциях
запада России разыгрывался довольно грустный спектакль. Царь, отрезанный из-за транспорт-
ных проблем от столицы и испытывающий трудности с телеграфной связью, 2 марта получил от
Родзянко совет отречься от престола. Его главные генералы поддержали эту позицию, так что
у царя почти не осталось выбора. Законным наследником престола был его страдавший гемо-
филией 12-летний сын Алексей. Однако Николай – заботливый отец семейства и, до послед-
него, недалекий политик – беспокоился о здоровье Алексея и решил передать корону не ему, а
собственному брату Михаилу Александровичу. С трудом удерживающиеся на своих позициях
власти в Петрограде еще могли согласиться на то, чтобы трон отошел законному наследнику –
мальчику со слабым здоровьем, однако произвольная замена его зрелым, обладающим воен-
ным опытом великим князем выглядела совсем иначе. И было совершенно не ясно, как отне-
сется к сохранению монархии толпа. Михаил сразу решил уйти от ответственности и 4 марта
опубликовал манифест, предоставляя Учредительному собранию право принимать все реше-
ния о будущем династии Романовых, в том числе о том, кому носить корону.
С самого начала приготовления к созыву Учредительного собрания считались главным
и самым срочным делом в работе Временного правительства. Важнейшие его решения либо
96
расценивались так же, как временные, либо откладывались до момента созыва Собрания. О его
создании глава Временного правительства говорил как о «важнейшей священной задаче» [187].
На одном из ранних координационных совещаний между Петроградским советом и Времен-
ным правительством обе стороны подчеркнули, что Собрание должно быть созвано как можно
скорее. В «мартовском», полном эйфории настроении после Февральской революции все поли-
тические партии воспринимали Учредительное собрание с огромным энтузиазмом. Они наста-
ивали на том, что работа по подготовке должна завершиться как можно скорее. Надеялись, что
Собрание будет созвано через три-четыре месяца, т. е. в июне.
Однако уже ощущались политические и организационные трудности. В большой, все еще
воюющей стране разработать выборные законы, составить списки избирателей и организовать
выборные пункты было сложнейшей задачей. Все это нужно было делать на базе органов мест-
ного управления, которые в тот момент сами претерпевали радикальные изменения. Эта ситуа-
ция давала политическим фракциям, у которых имелись причины не желать проведения выбо-
ров, поводы задерживать их. Партия эсеров, представлявшая в основном крестьян, не хотела,
чтобы выборы провели до осени, так как нужно было убирать урожай. Тем временем правые
партии были рады задержке, поскольку надеялись, что «бушующее море революции» успоко-
ится. По иронии, понятной в свете последовавших событий, именно большевики активнее дру-
гих настаивали на ускорении приготовлений, обвиняя другие партии в том, что они не стре-
мятся к демократии[188].
Дело увязло в трудностях. Только в мае политические партии договорились о главных
принципах организации выборов (тайном голосовании, пропорциональном представительстве
и всеобщем избирательном праве). После этого, однако, они учредили необычайно неповорот-
ливый, размером почти с парламент, специальный совет из адвокатов, чтобы превратить эти
договоренности в закон о выборах. По разработанному к июню расписанию выборы должны
были быть проведены 17 сентября, а Учредительное собрание – начать работать 30-го. Однако,
как отмечала в июне одна из газет в статье под заголовком «Последний шанс», в этом случае
шла борьба двух принципов – принципа максимального совершенства и принципа наибольшей
скорости. Два месяца назад, несомненно, превалировал первый принцип. Теперь же настала
очередь второго[189]. По мере того как Февральская революция уходила все дальше в прошлое,
слабел и всеобщий энтузиазм по поводу Собрания. Другая газета в то же самое время выражала
от лица многих людей беспокойство: доплывет ли государственный корабль до порта Учреди-
тельного собрания? Удастся ли Временному правительству и народовластию сохранить един-
ство государства до появления правителя? [190]
Так называемые «июльские дни», в которые Временное правительство чуть не стало
жертвой большевистского восстания, одновременно остановили движение вперед и сделали
срочный созыв Собрания еще более актуальным. Реакция правительства последовала в сере-
дине июля: оно требовало от различных органов удвоить усилия для соблюдения сроков. Соци-
алистические партии требовали, чтобы выборы были ускорены. К этому времени уже было
ясно, что поставленные сроки нереалистичны. На местные выборы и опубликование выбор-
ных листов отводилось 40 дней. Затем следовали выборы в Учредительное собрание. Это про-
сто невозможно было осуществить до середины сентября[191]. Либералы отнеслись к этому
довольно спокойно: обострение революции означало, что им не добиться успеха на выборах,
когда бы они ни проводились. Социалистические партии убедить было сложнее, однако 9 авгу-
ста они наконец тоже дали фатальное для них согласие на то, что выборы будут перенесены на
12 ноября. Учредительное собрание должно было начать заседать 28-го [192].
Временное правительство, все восемь месяцев своего существования с трудом выживав-
шее в условиях кризиса, видело, что Совет приобретает все большее влияние. Мучения Вре-
менного правительства закончились с большевистским переворотом 27 октября. На смену ему
пришел Совет народных комиссаров (Совнарком) под руководством Ленина, чей авторитет
97
поначалу совсем не казался непререкаемым. Для оппозиционных партий переворот только

усилил значение предстоящих выборов в Учредительное собрание: настанет момент, когда
демократически избранный орган примет власть у никем не избранных большевиков. До пере-
ворота и среди самих большевиков шли дискуссии об отношении партии к Учредительному
собранию. Ленин активно отстаивал ту точку зрения, что советская власть должна всегда
преобладать над «буржуазной демократией» [193]. Однако официальной позицией большевиков
была твердая поддержка Учредительного собрания. Большевики настаивали на том, что только
им можно доверить сформировать Учредительное собрание: они сделают это так, как не смо-
жет контрреволюционное Временное правительство. Сознавая неустойчивость своего положе-
ния, большевики, несмотря на противостояние Ленина, придерживались этой позиции и после
переворота. Совнарком даже издал декрет о том, что останется у власти лишь до созыва Собра-
ния. Но, по мере того как шли приготовления к выборам, большевики все усиливали свою
хватку. Выборы начались 12 ноября. В огромной стране голосование заняло почти две недели.
Имели место небольшие нарушения; оккупированные территории проголосовать не могли, так
как война все еще шла. Тем не менее процедура была на удивление чисто и хорошо организо-
вана. Это были первые в российской истории свободные выборы – и единственные, по край-
ней мере еще на 70 лет. Проголосовало более 40 млн человек – около половины от имеющих
избирательное право.
После Октябрьского переворота многие оппозиционные партии пытались превратить
выборы в референдум о большевистском режиме. До некоторой степени им это удалось: этот
референдум большевики проиграли. Им досталось около четверти голосов (хотя с большим
перевесом в некоторых ключевых местах – более 70 % голосов солдат как в Москве, так и в
Петрограде). Что неудивительно для аграрной страны, победителем стала крестьянская пар-
тия – эсеры. Проиграли правые либералы – кадеты, получившие меньше 8 %, а ведь именно
в них большевики видели главную угрозу из-за высокого процента голосов за них в крупных
городах.
Большевистский режим столкнулся с серьезной проблемой: у Учредительного собрания
будет демократическая легитимность, которой нет у них. Они только успели прийти во власть
и теперь вот-вот окажутся за дверью? С таким поворотом событий они мириться не собира-
лись. Еще до окончания подсчета голосов Совнарком объявил, что открытие Учредительного
собрания, назначенное на 28 ноября, откладывается на неопределенное время. Согласно заяв-
лению Совнаркома, в процессе голосования имели место «злоупотребления», которые могли
стать основой для проведения повторных выборов. Совнарком потребовал расследования этих
«злоупотреблений». Небольшевики ответили на это организацией Союза защиты Учредитель-
ного собрания. Двадцать восьмого ноября, в день, когда Собрание должно было начать свою
работу, они провели большую демонстрацию и устроили его символическое открытие в Таври-
ческом дворце, где оно должно было размещаться.
Большевики ответили жестко. Таврический дворец окружили войска, демонстрантов
объявили контрреволюционерами. И, как намек на то, чего следовало ждать от большевиков
дальше, была запрещена ведущая правая партия – кадеты. Ее лидеров арестовали, печатные
станки уничтожили. Тот факт, что примерно в это же время – 7 декабря – была образована ЧК,
не является совпадением. Так появилась советская тайная полиция, работавшая вне закона и
ставшая прямой предшественницей КГБ.
Но решения о том, что делать с Учредительным собранием, все еще не было. По словам
одного консервативно настроенного наблюдателя, Учредительное собрание стало для больше-
виков костью в горле[194]. Их положение было пока слишком ненадежно, а партия внутри слиш-
ком неоднородна для того, чтобы отодвинуть в сторону результат более чем 30-летнего ожи-
дания и 40-миллионного голосования. К 12 декабря Ленин нашел решение. Он заявил, что
выборы не имели законной силы, так как со времени их проведения в общественном мне-
98
нии произошли изменения. Необходимо решительно бороться против контрреволюционных

настроений сторонников Учредительного собрания. Собрание может быть созвано, однако его
члены должны быть отозваны и назначены повторно местными Советами (мандаты на оппо-
зиционных депутатов следовало постепенно исключить). Был установлен кворум в 400 из 800
членов (это означало, что теперь, когда партия кадетов была запрещена, Собрание оставалось
без кворума, если большевики покидали зал заседаний). То есть теперь Собрание могло про-
водить только политику, продвигаемую Советами, в которых доминировали большевики [195].
Созыв Собрания назначили на 5 января 1918 г. В течение четырех недель до созыва
велась интенсивная пропаганда как сторонниками Собрания, так и его противниками. Союз
защиты Учредительного собрания агитировал в казармах и на фабриках, печатал сотни тысяч
экземпляров листовок и газет, подчеркивая демократический характер Собрания и доказы-
вая, что оно не является антисоветским. Большевики писали об опасности того, что Собрание
будет захвачено контрреволюционерами. Практическим шагом с их стороны стало объявление
в Петрограде военного положения и ввод в город к 5 января верных им войск.
В этот день Петроград превратился в военный лагерь. Особенно много войск было в рай-
оне Таврического дворца. Сторонники Собрания организовали многолюдную демонстрацию,
члены которой начали марш по направлению ко дворцу, однако сразу оказались под огнем:
впервые большевики использовали войска против безоружных демонстрантов. Тем временем
Ленин, по свидетельству одного из соратников смертельно бледный и взволнованный, с горя-
щими глазами[196], руководил операцией из дворца. Когда стало ясно, что демонстрация разо-
гнана, он разрешил Учредительному собранию начать заседание. Обстановка была близка к
хаосу. Депутаты-большевики все вместе перекрикивали любого, кто начинал говорить. Кори-
доры и балконы были полны солдат, многие из них были пьяны. Чтобы развлечься, они время
от времени наводили оружие на ораторов. Большевики предложили резолюцию, которая, в
сущности, подчиняла Собрание Советам. Когда резолюция была отвергнута, они покинули зал
заседаний. У Собрания теперь не было кворума. Тем не менее Собранию позволили продол-
жить заседание. Известные революционеры произносили речи до поздней ночи. В два часа
ночи, убедившись, что ситуация находится под контролем, Ленин уехал. В четыре командир
караула подошел к председателю Собрания Чернову и велел ему закрыть заседание, потому
что «караул устал»[197]. Тем временем прибывали дополнительные вооруженные отряды. Чер-
нов продержался еще 20 минут, а затем закрыл Собрание до следующего дня. Но наутро дво-
рец оказался закрыт и окружен войсками. Единственный полностью демократический орган
во всей истории России прожил меньше 13 часов.
Этим, однако, дело не закончилось. Оппозиционные члены Учредительного собрания
продолжили заседания в Самаре и Омске, объявив себя законным правительством России.
О бесславном конце Комитета членов Всероссийского учредительного собрания (Комуча) в
одной из глав этой книги рассказывает Эван Модсли. В реальности, однако, давняя мечта о
демократически избранном законодательном собрании, на основе которого должно было быть
создано правительство России, умерла (или была убита) в Петрограде 5 и 6 января 1918 г. По
мнению видного историка, именно это, а не Октябрьский переворот, оказалось поворотным
моментом революции [198]. Именно в этот момент проявился жестко репрессивный и антидемо-
кратичный характер большевистского режима. Россия встала на путь, ведущий к сталинизму.
Как же большевикам это удалось? При ближайшем рассмотрении энтузиазм по поводу
Учредительного собрания кажется в значительной степени феноменом элиты. Крестьяне –
подавляющее большинство российского населения – получили свою революцию. У них были
местные Советы, они были заняты захватом земли. Почему их должно было беспокоить, что
происходит в далеком Петрограде? Серьезной народной поддержки Учредительное собрание
не имело даже в больших городах. Как мрачно заметил один из ведущих социалистов на симво-
лическом открытии Учредительного собрания 28 ноября, люди вовсе не так уж сильно верили в
99
то, что оно всех спасет[199]. Демонстрации в тот день и 5 января были малочисленнее, чем пред-
полагалось, и среди их участников преобладали представители среднего класса. После десяти
месяцев постоянной нестабильности и хаоса петроградский пролетариат не был готов пойти
на вооруженных людей для защиты очередной политической инновации, какой бы желанной
она ни была в теории[200].
Элита, в особенности социалисты-небольшевики, победившие на выборах, потерпела
неудачу. Печально то, что они пострадали из-за собственных добродетелей. Они верили в демо-
кратию, прогресс и силу закона. Столкнувшись с гангстерской тактикой большевиков, они не
знали, чем ответить. Да, у них была поддержка большинства населения, однако не настолько
прочная, чтобы вновь завоевать улицу. За полгода до этого, во время «июльских дней», когда
большевики оказались близки к тому, чтобы поставить под вопрос авторитет Советов как тако-
вых, другие социалисты (во что трудно поверить) постарались защитить их от последовавших
жестких мер. Эсеры столько лет боролись с автократией рука об руку с товарищами-больше-
виками, что просто не видели угрозу, которую те на самом деле в себе несли. Но покончить
с большевиками можно было, только применив против них их же собственную безжалост-
ную тактику. После оказания давления на Собрание лидеры эсеров отказались от предложе-
ний военной поддержки: они считали, что любой ценой нужно избежать гражданской войны.
Потому-то, согласно знаменитой фразе Троцкого, они и оказались «на свалке истории». Веро-
ятно, в словах Чехова, писавшего о беспомощности русской интеллигенции, сокрыта глубокая
правда. Возможно также, что никакой цивилизованный политический класс ни в одной стране
не смог бы справиться с беспрецедентным цинизмом и жестокостью ленинских большевиков.

ИСТОРИЧЕСКАЯ НЕИЗБЕЖНОСТЬ?

Наконец, мы оказываемся лицом к лицу с громадным «если». После Февральской рево-
люции восемь месяцев ушло на то, чтобы избрать Учредительное собрание, и десять – на то,
чтобы созвать его. К этому времени большевики уже находились у власти, и Учредительное
собрание было обречено. Однако в схожих обстоятельствах в 1848 г. во Франции на созыв
Собрания ушло два месяца, в Германии в 1918 г. – четыре. После февральских событий все
хорошо понимали, что необходимо срочно созывать Собрание, но дело увязло в мелочных
спорах о деталях выборного процесса. Что, если бы Временное правительство смогло не рас-
терять импульс и выборы в Собрание прошли бы, как сначала планировалось, в июне или, как
решили позже, в сентябре?
В этом случае история, несомненно, пошла бы по другому пути. Интересно только,
насколько он был бы другим. С апреля по июль большевики подняли на улицах Петрограда три
восстания. Первое, в апреле, было подавлено по приказу лидеров Совета – по сути, небольше-
вистскими социалистическими партиями, которые в этот момент присоединились к Времен-
ному правительству, оставив большевиков единственной активной оппозицией. Второе, июнь-
ское, восстание было предотвращено в основном теми же силами. Третье – «июльские дни» –
могло стать успешным, однако потерпело неудачу из-за того, что Ленин в последний момент
не сумел взять себя в руки (что для него было совсем не характерно). Таким образом, боль-
шевики, несомненно, были способны взять город под свой контроль в момент созыва Учреди-
тельного собрания.
Однако политические обстоятельства тогда были бы совершенно иными. Собрание, по
крайней мере сначала, обладало бы легитимностью и имело широкую политическую под-
держку, чего так и не добилось Временное правительство. Победили бы на выборах в Учреди-
тельное собрание, как это и случилось в ноябре, небольшевистские социалистические партии,
в первую очередь эсеры. Уже это само по себе лишило бы Совет части политической энергии
и поддержки. А ведь большевики использовали его как главное оправдание для разбоя, кото-
100
рый чинили с мая по сентябрь (главным лозунгом большевиков уже с апреля было «Вся власть
Советам!»). Не находясь у власти, большевики не смогли бы помешать Собранию так, как они
сделали это в декабре и январе. И все те любезные господа – лидеры меньшевиков, эсеров
и т. д., которые проявляли столь удивительное терпение по отношению к большевикам даже
во время их бесчинств в «июльские дни», возможно, повели бы себя более жестко ради под-
держки передового государственного института, за создание которого они боролись не одно
десятилетие. Несмотря на фанатизм, Ленин всегда очень тщательно просчитывал ситуацию.
Он, несомненно, сдерживал бы себя, по крайней мере в первые несколько недель существова-
ния Учредительного собрания.
Многое также зависело бы от самого Собрания. Это была большая организация, состо-
явшая из 800 членов, и руководили ею те самые бесполезные политики, которые в феврале
сложили свои полномочия по капризному требованию Совета. В январе они притихли перед
вооруженной шайкой большевиков. Это был не тот орган и не те люди, которые способны
были вести за собой Россию в условиях разрушительной войны, анархии среди крестьянства,
распада империи и полного коллапса государственного аппарата. Даже страны, имевшие куда
более богатый парламентский опыт, чем Россия в 1917 г., приходили к варианту «сильной
руки» (например, Франция де Голля, Америка во времена гражданской войны, Великобрита-
ния во время Второй мировой), в лучшем случае с какой-то формой демократической леги-
тимности. Как мы заметили, исторический опыт России до этого момента был почти исклю-
чительно автократическим. Основная часть российского правящего класса тогда, как и теперь,
предпочитала повиноваться приказам, а не отдавать их.
Зная безжалостную целеустремленность Ленина, нетрудно себе представить, что к сво-
ему звездному часу он мог прийти и иначе. Он мог, по крайней мере вначале, взять под свой
контроль улицы, а в самом Учредительном собрании в его распоряжении была четверть голо-
сов. Действительно, учитывая, с какой легкостью он расправился с Собранием, разве не мог
бы Ленин сделать то же самое в другой ситуации? Мог бы, но последствия были бы серьез-
нее. Ленин тогда даже частично не контролировал бы бывшую государственную машину. У
Учредительного собрания было бы больше времени на то, чтобы укрепить свою власть. Оно
могло бы завоевать авторитет, занявшись (как попыталось сделать на прерванном заседании
5–6 января) ключевыми вопросами «земли и мира», которые не смогло решить Временное
правительство. Собрание или назначенное им правительство по крайней мере имело бы время
и статус для того, чтобы искать военной поддержки, которой у него совершенно не оказалось
в короткий срок, отведенный ему историей. Если бы Собрание получило власть до окончив-
шегося катастрофой корниловского мятежа, оно стало бы ключевым союзником Керенского,
который, несмотря на все его ошибки, был одним из самых способных и влиятельных поли-
тиков своего времени. Большевизм все равно оставался бы возможным исходом, однако куда
менее вероятным.
Какой была альтернатива? История показывает – и все русские революционеры об этом
знали, – что сильная рука в России с гораздо большей вероятностью могла прийти из правого
(обладающего мощной и эффективной военной силой), чем из левого политического крыла. В
последовавшие за событиями месяцы Собрание могло бы безуспешно и многословно пытаться
разрешить стоящие перед страной проблемы, в то время как настоящая власть постепенно
переходила бы в руки «русского Наполеона». А после того, как Россия осуществила свой пер-
вый опыт строительства демократии, правая диктатура, несомненно, разочаровала бы очень
многих. Она также повлияла бы на историю остальной Европы (одним из ключевых факторов,
приведших Гитлера к власти, было противостояние советскому коммунистическому строю).
Однако же трудно сказать, могло ли все обернуться хуже того, что случилось с Россией.
101

9. Спасти царскую семью
Июль 1918 г.
Эдвард Радзинский

[201]
Царскую семью могли спасти.

В первый раз это было возможно в Тобольске.
В Тобольск царская семья прибыла на пике своей непопулярности. Слабый царь, нахо-
дящийся под каблуком жены, и неграмотный мужик Распутин, управляющий царственной
четой, – таков был портрет династии в глазах народа накануне революции. И если слабого царя
презирали, то императрицу ненавидели.
Вклад Александры Федоровны в революцию трудно переоценить. На фоне поражений
русской армии – сотен тысяч убитых и искалеченных – ходили слухи об измене «немки-
царицы» и о ее любимце Распутине, будто бы торговавшем военными секретами. Один из
вождей оппозиции Милюков говорил в своей знаменитой речи в Государственной думе: «Из
края в край расползаются темные слухи о предательстве и измене. Слухи эти забираются
высоко и никого не щадят… Имя императрицы все чаще повторяется вместе с именами окру-
жающих ее авантюристов… Что это – глупость или измена?» Деникин в своих воспоминаниях
позже напишет: «Слухи об измене сыграли роковую роль в отношении армии к династии». А
один из вождей монархистов Пуришкевич под овации Думы отозвался об императрице так:
«…злой гений России и царя… оставшаяся немкой на русском престоле и чуждая стране и
народу».
Потерявшая всякий авторитет династия пала легко и невероятно быстро. Попытка Нико-
лая передать престол великому князю Михаилу могла закончиться только кровью. Михаил
поспешил отказаться от опасного престола. Страна сдула трехсотлетнюю монархию, как
пушинку с рукава!
После отречения Николая царской семье оставалось только покинуть Россию и сделать
это как можно быстрее. Временное правительство вступило по этому поводу в сношения с пра-
вительством Великобритании, где на престоле сидел близкий родственник и друг царя Георг V,
до смешного похожий на Николая (они даже обменивались порой мундирами и удачно дура-
чили окружающих). После отречения Николая Георг посылал сочувственные телеграммы сво-
ему старому доброму другу. Николай был верным союзником англичан. К тому же русский
царь, носивший в России звание полковника лейб-гвардии (традиционное звание Романовых),
был британским адмиралом и фельдмаршалом. Отъезд в Англию добровольно отрекшегося
царя казался закономерен. Но образованный в Петрограде Совет рабочих и солдатских депу-
татов, опиравшийся на войска Петроградского гарнизона, потребовал суда над царем. Царь
был арестован. Заработала Следственная комиссия Временного правительства. Могла ли Бри-
тания, желавшая продолжать войну вместе с новой Россией, принять Семью, которую отвергло
само русское общество и которую официально обвиняли в измене?! «Мы искренне надеемся,
что у английского правительства нет никакого намерения дать убежище царю и его жене… Это
глубоко и справедливо заденет чувства русских, которые вынуждены были устроить большую
революцию, потому что их беспрестанно предавали нынешним врагам нашим», – писала Daily
Telegraph.
Георг был вынужден отказать в гостеприимстве.
Теперь царская семья жила под арестом в Царском Селе, и «гражданин полковник», как
стали называть вчерашнего самодержца, постоянно ощущал открытую враждебность солдат
охраны. Ни о каких попытках побега в это время не могло быть и речи. Такое же положе-
102
ние было в дни Французской революции у Людовика XVI и Марии-Антуанетты, запертых во

дворце Тюильри. Но тогда иностранцы – любовник Марии-Антуанетты швед граф Ферзен и
русская баронесса Корф – рискнули организовать побег королевской семьи. И он закономерно
закончился неудачей. Ибо против них была страна… Почетный председатель Русского исто-
рического общества Николай II это помнил.
Однако через три месяца после отречения, 4 июля 1918 г., Зизи Нарышкина, бывшая
статс-дама императрицы, записала в своем дневнике: «Только что ушла княгиня Палей (жена
великого князя Павла Александровича. – Авт.), она сообщила по секрету, что группа молодых
офицеров составила безумный проект увезти их ночью на автомобиле в один из портов, где
будет ждать английский корабль. Нахожусь в несказанной тревоге…»
Почему в тревоге? Потому что проект – «безумный»? И Зизи, и Палей знают: при нынеш-
нем отношении к Семье не доехать им до порта – схватят и убьют по дороге. Впрочем, ни
английского корабля, ни заговора, конечно же, не было. Было пьяное бахвальство молодых
офицеров.
В это время в столице росло влияние радикалов, требовавших расправы над царем и
царицей. Александр Блок писал: «Трагедия еще не началась, она или вовсе не начнется, или
будет ужасной, когда они (Семья) встанут лицом к лицу с разъяренным народом…» Но Керен-
ский, глава Временного правительства, не желал быть палачом несчастной Семьи, становив-
шейся все более опасной картой в борьбе Совета со слабеющим Временным правительством.
И он постарался избавиться от нее.
В обстановке чрезвычайной секретности, на рассвете, под японским флагом, с зашторен-
ными окнами двинулся из Петрограда состав с царской семьей… Так сильно опасался Керен-
ский, что Совет не даст увезти ее. Триста тридцать стрелков под руководством полковника
Кобылинского сопровождали и сторожили Семью… Для успокоения общества местом ссылки
была выбрана Сибирь, куда цари ссылали революционеров.
Затерянный в сибирских просторах город Тобольск… Губернаторский дом, где разме-
стили арестованную Семью, напоминал Ноев ковчег: здесь жили император и императрица
несуществующей империи, генерал-адъютант несуществующей свиты и обер-гофмаршал несу-
ществующего двора, именовавшие друг друга несуществующими титулами.
Но революция по-настоящему еще не пришла в Тобольск. Духовным владыкой там был
архиепископ Гермоген. Когда-то ревностный почитатель Распутина, он стал потом заклятым
врагом «старца». За это по инициативе императрицы Синод сослал его в дальний монастырь.
Теперь же Временное правительство назначило его архиепископом в Тобольск.
Забыв все притеснения, Гермоген готов был послужить помазаннику Божьему. Он видел
в этом служении свое предназначение, ведь имя Гермоген стояло у самого истока Романовской
династии. В Смутное время, в XVII веке, патриарх по имени Гермоген бросил клич – изгнать
поляков из Руси. За это принял мученическую смерть. И вот сейчас, через 300 лет, архиепи-
скоп с тем же именем – Гермоген – здесь, в Тобольске, мог помочь освободиться последним
Романовым. Именно об этом написала ему мать Николая, вдовствующая императрица: «Вла-
дыка… Ты носишь имя святого Гермогена. Это предзнаменование». Она ждала от решитель-
ного архиепископа решительных действий.
Чтобы окончательно примирить революционное общество с высылкой царя, Керенский
прислал в Тобольск комиссара Панкратова, просидевшего 14 лет в Шлиссельбургской крепо-
сти. Революционер-каторжанин, стерегущий свергнутого царя в Сибири, – это был отличный
символ! И залог строгого надзора. Но Панкратов простил царю загубленные годы своей жизни.
Сейчас царь был для него просто отцом большой семьи, совершенно не понимавшим новой
страшной жизни. Никакой угрозы для побега комиссар не представлял. Солдаты охраны пре-
зирали добрейшего штатского комиссара. Они подчинялись в это время только своему началь-
нику полковнику Кобылинскому.
103
…Полковник Кобылинский был назначен в Царское Село генералом Корниловым. Он

зарекомендовал себя преданным сторонником Февральской революции. Но за время обще-
ния с царем полковник очень изменился. Очарование Николая, его мягкость, деликатность, и
эти прелестные девочки, и беззащитная в своей надменности несчастная императрица… Из
тюремщика Кобылинский превратился в друга Семьи. «Я отдал вам самое дорогое, Ваше Вели-
чество, мою честь», – с полным правом скажет он впоследствии Николаю.
Итак, в тихом городишке, где единственной военной силой были эти 330 стрелков,
охранявших Семью, их командир становится Николаю близким человеком. И большинство
охраны – «хорошие стрелки», как их зовет Николай… Они получают от Семьи бесконечные
подарки. Да, в это время охрана помогла бы им бежать. И Татьяна Боткина, дочь врача Евге-
ния Боткина, разделявшая с Семьей тобольскую ссылку, вспоминала: «В эти месяцы (то есть
с августа до октябрьского переворота. – Авт.) семья могла бежать». Но куда?
До большевистского переворота для царя в политике места не было, ибо против револю-
ционной власти Временного правительства боролись лишь якобинцы – большевики, а Белое
движение – за возврат прежней государственности – только зарождалось. Бежав, царь должен
был бы покинуть страну. Но для этого надо было проехать половину России, а Николай не мог
рисковать жизнями близких…
В середине ноября до Тобольска дошли страшные слухи о штурме Зимнего, о разграб-
лении дворца предков царя и о захвате власти большевиками.
«17 ноября… Тошно читать описание в газетах того, что произошло две недели тому
назад в Петрограде и Москве! Гораздо хуже и позорнее событий в Смутное время», – записал
царь в дневнике.
Не зря Николай читал в Тобольске «Девяносто третий год» Виктора Гюго – книгу о яко-
бинцах! Царь понимает: к власти в России пришли они! И как вспоминал потом Жильяр,
«Николай все чаще жалел о своем отречении»…
Начиналась гражданская война. Возникло Белое движение против большевистской вла-
сти. Теперь Николай мог думать о побеге к белым. Стрелки и их начальник помогли бы…
Но главное – Гермоген. В распоряжении могущественного архиепископа дальние монастыри,
похожие на крепости, где можно остановиться на отдых, где у рек ждали бы спрятанные лодки –
все это могло бы способствовать успеху побега…
Но Аликс медлит! Все дело в Гермогене: Аликс не может вручить судьбу Семьи закля-
тому врагу Распутина!
Каково же было счастье Аликс, когда в Тобольске появился некто Борис Соловьев, жена-
тый на дочери… Распутина! Соловьев сообщил, что приехал организовать их побег. И Аликс,
конечно же, увидела в этом великий знак.
Имя «старца», как всегда, перенесло ее в знакомый фантастический мир! Ее Григорий
из-за гроба ведет к ним на помощь Могучее воинство! Всей душой она поверила Соловьеву.
И вот уже бережливая Аликс щедро переправляет ему царские драгоценности и деньги для их
освобождения. Все это время в Петербурге действует подруга царицы Вырубова. Она посылает
в Тобольск деньги и Сергея Маркова – офицера Крымского конного полка, шефом которого
была императрица. И романтичная Аликс верит: это тоже знак! Посланец «старца» и посланец
доблестных русских офицеров объединились! И после очередного сообщения Соловьева она
начинает бредить «тремястами офицерами, которые уже собрались», как пишет ей Соловьев,
«рядом, в Тюмени». Аликс все щедрее посылает Соловьеву царские драгоценности. В ответ
тот сообщает ей свои выдумки о «перевальных офицерских группах», которые уже созданы на
всем пути от Тобольска до Тюмени, где начиналась железная дорога. «Они будут передавать
друг другу царскую семью во время бегства». Он пишет, что контролирует телефоны самого
большевистского Совета… Близится освобождение! Аликс заражает своей верой Николая.
104
Даже воспитатель наследника, благоразумный швейцарец Жильяр, решает «держаться наго-

тове на случай всяких возможностей».
Когда в марте 1918 г. на улице Свободы зазвенели колокольцы и на удалых тройках с
бубенцами с гиканьем и свистом проехали вооруженные люди, Аликс, глядя в окно, востор-
женно прошептала: «Какие хорошие русские лица!» Они пришли! Могучее русское воинство,
«300 офицеров», о котором столько писал ей посланец «старца» Соловьев.
На самом же деле в тот день в город въехали удалые красногвардейцы из города Омска –
устанавливать в Тобольске большевистскую власть. В тот день закончилось идиллическое
время их заключения. С бубенцами, гиканьем и свистом ворвался в тихий Тобольск новый
мир… Вскоре большевики утопят в реке архиепископа Гермогена. И бежать из Тобольска
станет невозможно. Ибо «не было никаких офицерских групп для освобождения царской
семьи!» – напишет в своих воспоминаниях Татьяна Боткина. «Посланец Распутина» Соловьев
оказался одним из многих авантюристов, которыми богато революционное время.
Так Распутин уже после смерти губил царскую семью.
С каждым месяцем большевистской власти жизнь в стране становилась все невыносимее.
Как бывает при режимах, захвативших власть силой, все начало исчезать. Исчезли продукты и
дрова. Наступила зима, но в городах не топили. Квартиры превращались в пещеры. Не горели
разбитые фонари. По ночам на улицах грабили и убивали. И постепенно люди начали вспоми-
нать «о проклятом царском режиме»…
В это время большевистская Россия была окружена кольцом интервенции и восстаний.
Шла гражданская война.
Во главе Белого движения стояли царские генералы. Никто из них не вспоминал о непо-
пулярном царе, но… Но идея возвращения царя уже могла возгореться под пеплом! Тем более
что отречение Николая было лукавым, и его можно было в подходящий момент объявить
незаконным, так как царь не имел права отрекаться за наследника: сын ему не принадлежал.
Наследник Алексей по закону принадлежал России.
Эти мысли приходили в голову и большевикам. И они решили поторопиться – затоптать
тлеющие головешки! Троцкий, второй вождь революции, придумал устроить народный суд над
царем по образцу суда Французской революции и добился согласия Ленина перевезти Семью
в Москву, ставшую столицей большевистской России.
Для исполнения этого в Тобольск был послан комиссар Мячин (партийная кличка Яко-
влев). Но вывезти в Москву всю Семью оказалось невозможно – заболел наследник. Тогда
Москва приказала Яковлеву привезти одного царя! И, несмотря на все протесты, оставив
наследника на попечение трех великих княжон, Яковлев повез в Москву Николая. С ним
решили ехать царица и дочь Мария.
Однако поезд Яковлева был остановлен в Омске. На Урале появились слухи, что совсем
не в Москву везет царскую семью Яковлев, и большевики Екатеринбурга договорились с
омскими большевиками арестовать и расстрелять его, а пленников оставить в столице Урала
Екатеринбурге – под надежной охраной.
Только телеграмма из Москвы, подтверждающая миссию Яковлева, спасла комиссара.
Но, видимо, доводы Екатеринбурга в отношении Яковлева услышали в Москве. И Москва при-
казала Яковлеву передать Семью екатеринбургским большевикам, а самому возвращаться в
столицу.
Опасный был человек этот комиссар и вчерашний удалой большевистский боевик
Мячин-Яковлев. В его биографии – нападения на банки, взрывы бомб, убийства чиновников…
«Пуля и намыленная веревка на шее следовали за мной по пятам», – с гордостью писал он
в воспоминаниях. Когда в конце мая вспыхнуло восстание Чехословацкого корпуса, командо-
вать одной из большевистских армий в районе Уфы и Оренбурга было поручено Яковлеву. Но
уже вскоре комиссар Яковлев покидает большевистские войска! Он бежит в занятую белыми
105
войсками Уфу и здесь объявляет, что «изжил идею большевизма»! Переходит на сторону Белой
армии и обращается с призывом к своим прежним товарищам также переходить на сторону
белых…
Далее будет много новых поворотов в удивительной жизни Яковлева-Мячина. Это был
азартный игрок, всю жизнь игравший в сложные игры и шедший навстречу самым невероят-
ным приключениям. Так что, возможно, правдивы были сведения екатеринбуржцев – совсем
не в Москву собирался ехать комиссар Яковлев. Оттого-то всю дорогу он был так добр и почти-
телен со своими пленниками. Интересная запись проскользнула в дневнике царицы:
«16 (29) апреля в поезде… Омский сов[ет] деп[утатов] не разрешает нам проехать через
Омск, так как боятся, что нас захотят увезти в Японию».
Может быть, истина – в этом полунамеке? Может, только ей – подлинной главе семей-
ства – сообщил таинственный комиссар о своей истинной цели? Если так, то это была первая
попытка, которая могла закончиться освобождением царя и царицы…
Итак царь, царица и Мария содержались теперь в Екатеринбурге в доме, принадлежав-
шем прежде купцу Ипатьеву. Вскоре к ним присоединились и остальные члены семьи.
Но и в Екатеринбурге их еще могли спасти.
В мае 1918 г. в Екатеринбург была переведена бывшая Николаевская академия Генераль-
ного штаба. К июню 1918 г. она насчитывала 300 слушателей при 14 профессорах и 22 штат-
ных преподавателях. В старшем классе академии было 216 слушателей, и только 13 из них впо-
следствии будут сражаться на стороне большевиков. Подавляющее большинство слушателей
считали Брестский мир с немцами, заключенный в это время большевиками, предательством,
а их самих – немецкими агентами.
Итак, Академия и ее слушатели – кадровые царские офицеры, ненавидевшие большеви-
ков, – оказались теперь рядом с арестованной царской семьей.
Руководство Уральского совета волновалось. Глава екатеринбургских большевиков Исай
Голощекин доносил в Москву, что нахождение в Екатеринбурге «организованного очага контр-
революции под маркой академии совершенно недопустимо».
В конце мая положение Екатеринбурга резко осложнилось. Николай записал в дневнике:
«Внешние отношения за последнее время изменились… Тюремщики стараются не говорить с
нами, как будто им не по себе, и чувствуется как бы тревога и опасения чего-то у них! Непо-
нятно!»
Но за пределами Ипатьевского дома все было понятно. В середине мая подняли восста-
ние против большевиков бывшие военнопленные царя – Чехословацкий корпус. К чехосло-
вакам примкнули казачьи части. Пал Челябинск. Теперь чехословаки и казаки двигались к
Екатеринбургу. Пал Кыштым, пал Златоуст – всего в 130 верстах от Екатеринбурга. 14 июня
все коммунисты и рабочие с сысертовских, нижнетагильских и алапаевских заводов ушли на
фронт.
Теперь Академия внутри Екатеринбурга представляла настоящую угрозу для больше-
вистской власти. Приказом Троцкого ее поспешно перевели в Казань. Но слушатели объявили
«нейтралитет», и в Казань поехало менее половины состава… Таким образом, около 200 образ-
цовых кадровых военных остались в Екатеринбурге – в охваченном паникой городе.
28 мая (10 июня по н. ст.) там произошли уличные беспорядки. Накануне прапорщик
Ардатов со своим отрядом перешел к белым. Теперь единственной опорой большевиков в
городе оставался отряд верх-исетских рабочих во главе с комиссаром Петром Ермаковым. Все
остальные рабочие отряды были на фронте. Огромная толпа горожан, выкрикивающая анти-
большевистские лозунги, собралась на Успенской площади. Ермаков с отрядом и комиссар
Голощекин с чекистами с трудом разогнали м

Язык

Добро пожаловать в Scribd!

Kollektiv_avtorov_._Istoricheskaya_Neizbejnos.a4

Загружено:

Сведения о документе

Дата загрузки

Авторское право

Поделиться этим документом

Поделиться или встроить документ

Параметры публикации

Этот документ был вам полезен?

Это неприемлемый материал?

Описание:

Авторское право:

Kollektiv_avtorov_._Istoricheskaya_Neizbejnos.a4

Загружено:

Описание:

Авторское право:

Похожие издания

Коллектив авторов

Был ли неизбежен тот путь, по которому Россия пошла в 1917 году?

ISBN 978-5-9614-4904-4 © Коллектив авторов

Переводчики Любовь Виноградова, Любовь Сумм

Редактор Наталья Нарциссова

© Profile Books Ltd, 2016

Все права защищены. Произведение предназначено исключительно для частного исполь-

1 ноября: новый созыв Государственной думы. Керенский яростно нападает на Распу-

9 августа: выборы и созыв Учредительного собрания отложены до ноября.

16–17 июля: Николай II и вся его семья убиты в Екатеринбурге.

21 января: после нескольких инсультов Ленин умирает. В завещании он с оговорками

революции, в первую очередь во Франции (и об этом примере постоянно помнили русские

Падение самодержавия ускорило появление в Петрограде и других крупных городах

процесса партии-соперники и арестовали многих из их лидеров. В губерниях воевали против

концу, продразверстка стала причиной многочисленных бунтов среди крестьян, и не только

Но в реальности внешние силы не могли бы допустить, чтобы распадающаяся Россия

языком, историей и происхождением. Итак, независимая Украина в первые десятилетия своего

совать некоторые ключевые для немцев интересы с политикой, обеспечивающей поддержку

не только отвергло бы саму мысль о каких-то территориальных приобретениях во Франции и

I (годы царствования 1682–1725) давно исчезнувшему «Московскому царству». Это проти-

институтов, которые управляли Россией, оставив их «пленниками» общины. Соответственно,

С [толыпин]. Вы меня браните за права, данные раскольникам и старообрядцам?

Я. Вы забыли, что независимо от вопроса денежного – это еще и вопрос политический

их «моральный долг» – сохранять, продолжать и воплощать возвышенные принципы, кото-

Но Распутин не последовал совету Вырубовой и упорно держался за свою позицию. Он

В качестве альтернативы революции Гучков планировал бескровный дворцовый перево-

сотен почтенных депутатов, поддерживавших временный комитет Думы, вынуждены были

вполне определенные требования отречения в пользу сына и назначить Михаила Александро-

английский король Георг V в ту же ночь записал в дневнике: «Слышал от Бьюкенена [британ-

с манифестом. Его спрятали в пачке старых журналов и доставили в министерство. В Таври-

демократического Учредительного собрания не были сорваны Советом. Ему с уверенностью

Основная заслуга в этом принадлежит Михаилу, который отказался подчиняться требо-

Получившийся в итоге текст, по воспоминаниям Нольде, был, по сути дела, единствен-

Споры о смысле этого манифеста начались только после возвращения в Таврический

история может подтвердить, что Николаю не приходится рассчитывать на подобное самооправ-

Февральская революция застала Ленина в Цюрихе, где он вместе с женой, Надеждой

Сформировать в условиях войны постимпериалистическую внешнюю политику – задача

до самого большевистского переворота все еще функционировавший офицерский корпус Чер-

Вне зависимости от того, велика ли была роль ленинской пропаганды в провалившейся

ные правительству войска, мятежников из Первого пулеметного полка обезоружили, типогра-

Как выглядел бы политический и стратегический ландшафт России в июле 1917 г. без

Восьмого августа военное министерство представило Керенскому два списка деятелей

В середине августа Борис Савинков, возглавлявший в тот момент военное министер-

Генерал Корнилов предлагает:

Ничего подобного Корнилов на самом деле не требовал.

Керенский: Здравствуйте, генерал. Владимир Николаевич Львов и Керенский у аппарата.

Корнилов: Здравствуйте, Александр Федорович, здравствуйте, Владимир Николаевич.

Взаимное непонимание достигло кульминации. Керенский уверился, что Корнилов зама-

«Русские люди! Великая Родина наша умирает. Близок час ее кончины.

Каменев метался по зданию, пытаясь заручиться поддержкой других социалистических пар-

Уже с июля восстание не входило в ближайшие планы большевиков на ближайшее буду-

водством основная власть принадлежала бы съезду Советов, а не партии. Возможны были бы

Появление Ленина в Смольном сыграло решающую роль. В классе 36 настроение, если

русской литературы) и политический контроль. Имелся разветвленный репрессивный аппарат,

поначалу совсем не казался непререкаемым. Для оппозиционных партий переворот только

нии произошли изменения. Необходимо решительно бороться против контрреволюционных

Царскую семью могли спасти.

ние было в дни Французской революции у Людовика XVI и Марии-Антуанетты, запертых во

…Полковник Кобылинский был назначен в Царское Село генералом Корниловым. Он

Даже воспитатель наследника, благоразумный швейцарец Жильяр, решает «держаться наго-