Михаил САДОВЯНУ

Жизнь Штефана Великого

Глава I

в которой показано, почему Штефан Великий должен был изойти на

молдавский престол.

Когда Штефан, сын Богданов, вступил в малое и неприметное Молдавское

княжество воевать отчий стол, шел год 1457 от рождества Христова.
Никто не ведал имени княжича. После гибели отца пришлось ему скитаться
по дворам иноземных правителей.Теперь он возвращался с валашским войском,
молдавскими сторонниками и наемной челядью. Не раз поступали так в начале
века искатели престола. Одних поддерживали венгры, других - поляки. Над их
недолговечной властью тяготело Божье проклятие. Там, у Дуная, на рубежах
Европы и Скифии, был новый, только что обжитый край. Враждебные стихии
сталкивались на его просторах. И вот опять клубилась пыль над ним, и новый
меч, пытая счастье своего господина, тянулся к стольной Сучаве1.
Сила, которую люди того времени именовали Божьим промыслом, готовила
руке, державшей этот меч, необычайную судьбу.

II

В ту пору Молдавское господарство простиралось к югу от Покутья2 вдоль

Карпатских гор до Дуная, Черного моря и Днестра. Окружность его равнялась
222 милям, или 274 часам пешего хода. Когда прекратилось нашествие
варварских племен3, и лишь отдельные набеги еще тревожили страну, осели тут
со своими дружинами загорные князья и бояре, ушедшие в вольные просторы
от самовластья венгерских королей. Найдя здесь тучные земли и древние леса,
они спустились по течению рек в равнины. Это свободное племя вело свой род
от древних обитателей Дакии4, язык его свидетельствовал о владычестве
римлян5 и смешении с ними. По всему северу Семиградия6, на землях от
Западных гор до Марамуреша7- сохранились доныне поселения тех древних
племен - предков основателей Молдавии.
В начале ХV века княжил в Сучаве Александр по прозванию Добрый8 из
рода Мушатов. И заложил он новую власть по византийскому образцу, жалуя
чины, назначая воевод над войсками, пыркэлабов9 и шолтузов10 над городами
и крепостями. Старым и новым вотчинникам пожаловал он грамоты, установил
подати и пошлины, подтвердил армянским, немецким и генуэзским торговым
людям установленные, ранее привилегии. Прокняжил Александр в мире и
спокойствии тридцать с лишком лет. У горных перевалов, ведущих во владения
венгерского короля, застал он немецких рыцарей-папистов11, однако не докучал
им, живя с ними в добром соседстве. Да и у него у самого княгини были веры
латинской. При всем том Александр был первым крупным учредителем
православия в Молдавии.
Так за одно столетие жители гор заселили окрестные равнины.
Умножились их селения до самого Прута и Днестра. Водные угодия свои они
измеряли полетом стрел, пасеки на полянах - брошенным балтагом12, вотчины -
на глаз, окидывая взором земли с самого высокого холма и ставя межевые знаки
с изображением зубра13. Ходили со стадами от Кымпулунга и Тротуша до
Килии14 и Днестровского лимана. Со стен днестровских крепостей княжеская
стража обозревала татарскую пустыню.

III

Богатый край сей, подверженный набегам, нуждался в крепкой власти. А

власть сулила князю великую казну. Ибо сложившиеся в Европе отношения,
засилие Венецианской купеческой республики на Средиземном море побудили
генуэзцев, сокрушенных в своем торговом господстве купцами святого Марка,
искать сухопутных путей на Восток. Вступив в сделку с немцами и поляками,
генуэзские купцы повели через армянских и греческих агентов торговый
промысел по татарскому шляху, лежавшему теперь под охраной нового князя
вдоль Молдавии на Белгород-Днестровский15. Другая наезженная дорога вела
через княжеские соляные копи у Тротуша или через семиградский Брашов к
Килийской крепости. Отсюда генуэзские корабли плыли в Кафу16. Привилегии
и порядки, установленные в княжение Александра Старого, тщательность
перечисления товаров и пошлинных сборов на них свидетельствуют о значении
этой денежной статьи для господаревой казны. Девственные земли Молдавии
приносили свои естественные дары. На обширных отгонных полях множились
стада овец и крупного рогатого скота. Часть вывозилась морским путем, часть
направлялась в Данциг. Торговые компании Генуи и их отделения во Львове
оставляли казне изрядный куш золота. Подобное сплетение различных
интересов побуждало венгерских и польских королей добиваться власти иль
влияния над этой малой, но богатой и прибыльной землей.
Александр-Воевода Мушат прокняжил в мире и дружбе 32 года в самом
начале столетия. Первая его княгиня была из Семиградия, потом сосватали ему
краковянку, сестру самого короля Владислава17. И ссудил он его величеству
королю, воевавшему с крестоносцами, значительную сумму злотых, получив в
залог ляшские земли и города. Послал он - по обычаю средних веков
вассальные грамоты обоим королям и почил в вере отцов своих, свободный и
независимый, повелев захоронить себя в Вистрицком монастыре, где мирно
спит и ныне.
Неровен климат края. Перемены его зачастую нелепы, внезапны, словно
прыжки тигра: смешиваются времена года, за ливнем следует метель, за
мертвым штилем - буря, за мутными потоками - сухмень.Такая же пошла
безрядица и во власти господарской по смерти Александра Старого. Четверть
века продолжалась смута под опекой сюзеренов-королей: насилия, распри и
убийства терзали род Мушатов.
Грешная природа людей вообще, - а молдаван и подавно, - толкает к
излишеству, когда плоть пребывает в довольстве, лишь беды научают человека
мудрости.
Мягкий, добронравный господарь Александр заботливо пекся о своих
княгинях. Но, покуда разъезжал он по стране, обильной стадами, яствами и
питьем, творя народу правый суд, нашел и на него любовный хмель в этом
брачном слиянии людей с девственной землей; и посеял он во многих местах
незаконных наследников. Когда же законные принялись рубить и увечить друг
друга, ища подмоги у соседских королей, поднялся кое-кто из незаконных: мы,
дескать, тоже от древней отрасли почившего князя, и права у нас одни перед
Господом Богом.
Старший сын Александра Старого, Илие, взял в жены Марию, сестру
королевы польской. От этого брака родились двое: Роман и Александр. Второго
же сына старого князя звали Штефаном. Королевский свояк Илие княжил в
Сучаве один, покуда брат не принудил его угрозами да ковами уступить ему
Нижнюю Молдавию. Сопротивление длилось до 1444 года, когда в великой
битве с турками при Варне был убит король Владислав Ягеллон. Как только не
стало покровителя Илие, Штефан выступил против брата и, захватив его в
Сучаве, ослепил. Сын ослепленного, Роман, бежал с матерью и младшим
братом Алексэндрелом в Польшу, под защиту дядей и прочих ляшских родичей.
Лиходей-Штефан делил власть с третьим, меньшим братом, Петру. Затем в
Сучаву воротился с ляшскими полками Роман и, изловив своего дядю, отсек
ему голову. Петру спасся бегством в Семиградие, потом, заручившись
поддержкой Яноша Корвина Семиградского 18, изгнал племянника. Вскоре
после этого Роман-Скиталец умер в Польше. Вельможная пани Мария
натравила тотчас на Молдавию второго сына, Алексэндрела. С помощью
ляшских сторонников он завладел сучавским престолом, и тут же, помирившись
с дяде и Петру Ароном, поделил с ним власть в Молдавском господарстве.
Тогда, "коль уж на то пошло", как любят выражаться молдаване, объявился
один из незаконных отпрысков старого князя Александра именем Богдан19. То
был родитель нашего Штефана-Воеводы. Повел он рать на соправителей и
прогнал обоих. По заведенному обычаю князья нашли прибежище в польской
земле. И вскоре Петру, более расторопный, пересек со своими конными
отрядами рубеж в осенний мясоед и захватил Богдана ночью на свадебном пиру
в селе Роусены. Изловив князя арканом, кинул его к ногам наемников и повелел
срубить ему голову.
Был тут притом злодеянии и княжеский отрок Штефан Богданович,
пировавший с отцом. Прорвавшись в сутолоке, сбежал он с малым числом
товарищей да верных бояр, нашел прибежище у валахов. Там жила и мать
княжича Олтя, родом валашка.
Конец междоусобной брани, как и затишье после бури, подобен вещей
тайне цветка. Лишь после стольких казней да сумятиц, после долгих лет
безвластья и произвола, сложил народ с боярами известную пословицу про
смену господарей20 и осознал ее мудрый смысл. Все ждали истинного
господаря. Но мыслимо ли было признать его в юном княжиче, явившемся
неведомо откуда? Ростом был он невелик, обличием - ни змей, ни богатырь... И
лишь в глазах его, подобных горным водам, таились ум и сила. Явись на его
место завтра новый - никто б не удивился. Но пониманию людей, подчас и тон
кому, не все было доступно. Им не было дано постигнуть семижды скрытый
смысл Божьих начертаний.
За бурями и непогодицей приходит красный день. Так и державное течение
Молдавии должно было улечься в берега. И не затем, что были здесь особые
порядки, что племя, населявшее страну, блистало храбростью, искусством в
рукомеслах, мудростью высокой; но затем, что были у него особые права.
Древние дако-римские племена, отброшенные тысячелетием нашествий к
истокам первобытной жизни, по сохранившие при этом достоинство и смутную
память о былом величье, искали за горами просторы для свободного развития.
Высшая мудрость вечного начала должна была вдохнугь в них силу жизни для
предстоящих долгих испытаний.
У каждого народа свое духовное строение, своя судьба. Одним дано было
скитаться по морям и дальним землям, торговлей промышлять и строить
города. Другие повели из азиатского муравейника стада и кочевья свои, чиня
войну, покоряя народы и добывая мечом блага жизни. А все же сильнее
оказались первые, благодаря уму и хитрости своей. Но есть, наконец, народы,
врастающие в почву, как травы и леса. Они выпрямляются после бурь и ливней
и стоят упорно, дожидаясь своего часа.
Подобные племена не роют другим могил, не льют потоков крови и не
возводят гор из тел убитых. Не копят в скрынях золото мира. Им не дано ни
пышное богатство, ни слава громкая. Жизнь пахаря и оседлого пастуха
определена восходами и закатами, временами года, семейным очагом и
могилами предков. Достаток его невелик, а потому он создает себе духовные
блага. Вера и легенды, песни и обычаи для него дороже золота.
Случилось так, что к этому низшему разряду принадлежали древние
жители Дакии. Их конечное развитие по восходящей спирали человечества
небом давно предрешено. За новыми ростками должен был последовать наплыв
силы, достаточной на целых три столетия. Лишь в наши дни ей предстояло
вспыхнуть снова, когда вся нация, слившись воедино, готовится обрести свое
национальное самосознание и оправдать свое назначение на земле.
Такова одна из сокровенных причин воцарения Штефана-Воеводы на
молдавский престол. Но были, однако, и другие.

Глава II

о черной силе,угрожавшей закону Христову, н о клятве молодого князя; о

древней вере н притче про снятого Иоанна Ветхоаещершпса; о кротости людей
средневековья и их властителей.

1
 В один из вечеров той давней, казалось бы, навеки угасшей поры, от
которой все же дошли до нас - яркими отдельными обрывками - воспоминания,
ехали верхом к лиману Монкастру21 Богдан Мушат и сын его Штефан, оба
скитальцы, лишенные молдавской вотчины.
Ехали по вечерней прохладе, шагом, без слуг, - толковали меж собой.
Справа лениво колыхалась морская гладь, пронзенная золотистыми иглами
созвездий. Над азиатским Трапезундом22 вставала в румяном сиянии луна.
Легкий степной ветерок приносил с севера запахи горелых трав.
- Над морем ветры властвуют, - говорил Мушат, - а на той стороне, где
теперь луна восходит, - царствует богдыхан23, татарский царь.
- А там, откуда гарью веет? - спросил Штефан.
- До самого Крыма и Золотой Орды живут под тем же богдыханом ногайцы.
В народе говорят, что голова у него песья, и один глаз во лбу; а на самом деле он
- такой же, как и мы, только гораздо сильнее: все страны до самого края земли
подвластны ему.
- И нет на свете никого сильнее?
- Есть и посильнее, - отвечал Мушат, улыбаясь сыну. - Каждую ночь может
явиться у входа в царские иль княжеские хоромы ангел смерти. Постучит он
трижды посохом и напомнит, что краток век человеческий.
- А что толку в том? - возразил Штефан, оборотясь в седле. - Умер старый
хан - и на его место садится новый.
- Садится, верно. Но настает пора, и подает Всевышний знак. Смиряются
тогда грабительские орды. Сказано в псалтыри: "Господь развеивает царства,
как мякину". И там же о жребии человека: "Пройдет над ним ветер, и нет его, и
место его уже не узнает его".
Княжич задумался.
- Коль все на свете суета, - спросил он немного погодя, - не лучше ли нам,
батюшка, затвориться в Нямецкой обители24?
- Не лучше, нет, - улыбнулся вновь Мушат: - молдавская вотчина - что сад
без хозяина. Кто знает, может, именно тебя-то и определил Господь садовником.
Нелегок путь наш и полон опасностей; слезами упиваемся, горем заедаем;
живем с опаской, и сон наш тревожат грозные видения. Но я, как старший сын в
бозе почившего Александру-Воеводы, являюсь законным наследником вотчины,
и право мое - твое. Уповаю - Господь вернет нас в отнину и дедину нашу. Денно
и нощно взываю к его милосердию. Сегодня мы тоже сделаем привал у
знакомой глиняной церковки: там и приятеля найдем. Иль путь тебе кажется
долгим, дорога трудной?
- Понимаю, государь: ты спрашиваешь не о дороге в Белгород-
Днестровский, а о походе на Сучаву. Нет, путь мне не кажется долгим, если
поведаешь опять, как дошел Чингис-хан от бедного кочевья с семью кибитками
до власти великой над Китай-царством и всеми языками.
- Поведаю, - обещал Мушат,- пускай сие будет твоей заветной тайной.
В тот вечер шла речь о кровавом пути властелина татаро-монгольских орд,
появившегося два с лишним века тому назад среди сибирских дебрей у
подножия Алтайских гор. Багровое - как зарево пожара - сияние луны, волнение
морской равнины, в которую гляделся Млечный Путь25, - напоминали о
великих ордах. Через этот край меж морем и Дунаем прошли, как по горной
теснине, нашествия всех времен; с упорством северных метелей они налетели
сперва на земляные укрепления древних римских рубежей, затем на карпатские
твердыни. А когда укладывалась пыль, выходили спешно на просторы - как рой
пчелиный по весне исконные жители этих земель.Молдавия стояла у ворот
пустыни. Пройдя в эти ворота, монголы находили тучные травы для отощавших
коней. В Серетской и Дунайской долинах находились ячменные, пшеничные и
просяные ямы местных пахарей. За горами-золотые прииски. А дальше в
сторону Византии и Рима мерещились стройные очертания дворцов и клады
драгоценностей.
Итак, два с лишним века тому назад поднялся Чингис-хан, привел в
порядок полчища свои, накапливал силу. Став во главе трехсот тысяч хорошо
оснащенной конной рати, ведя за собой запасные полки и вереницы кибиток, он
покорил, искусно пользуясь лазутчиками и соглядатаями, Китай, расширил
свою власть над пустыней Гоби и великими горами до персидских и
туркменских рубежей. Славнейший темник его Субедэй-багатур26 прорвался к
Каспийскому морю, оттуда к Волге и к воротам степей. Он вступил в
Дунайскую равнину, преодолев Карпаты, проник в Венгрию и, через Польшу,
достиг восточного порубежья Европы. Яртаулы27 его дошли до владений
Венеции. Грозная слава хмурых всадников, закованных в черные турьи
панцири, подкреплялась скоростью их продвижения, искусством владения
луком и копьем, страшными пороховыми ракетами - китайским открытием,
неведомым средневековой Европе; и, наконец, при первом сопротивлении -
поголовной резней и страшными пожарами. У Белгорода-Днестровского
Субедэй, поставив бунчук25 и скрестив копья перед шатром, на семь дней отдал
Молдавию во власть своих грабительских отрядов. Захоронив Чингис-хана с его
рабами, женами, сокровищами и оружием под каменную башню, в один из
степных курганов, Господь помедлил с новой карой: быть может, люди поняли
смысл происшедшего. Но люди, кроме страха, ничего не изведали. И вскоре,
спустя всего каких-нибудь два века, ополчился на людей со своими татарами
Тимур29. Он был увечным - саблю держал в левой руке, левая нога его была
еще в молодости изуродована ударом копья, а потому прозвали его "ленг", - что
значит хромец. Этот знак на ноге показывал, что Тимуру тоже было суждено
остановиться на полпути. А саблю он не мог держать в руке, творящей
правосудие.
Объявив себя на курилтае30 Сахиб-и-киранн - владыкой мира, - он двинул
орды в поход, опустошил Индостан, Персию, Сирию и Вавилон. Наступая
одним берегом моря, он ударил на турок, а мурзы его, следуя другим берегом,
появились у тех же ворот, где некогда сделал привал Субедэй-багатур. И снова
появились бунчуки и скрещенные копья у шатров, и снова была предана огню и
мечу земля оседлых людей. От того нашествия остались татарские кочевья и
поселения и Крыму и за Волгой до самого Каспийского моря.
Будучи в летах своего сына, Богдан Мушат застал еще при дворе
Александра-Воеводы седых воинов, помнивших времена Тамерлана и
рассказывавших о его нашествиях. Как и Чингис, прошел он огнем и мечом
пол-Европы и Азию. Назначено ему было, как и Чингису, стать наказанием
миру. Подобно своему предшественнику, Тимур не стремился установить новый
общественный порядок или возжечь светильник новой веры. Он был лишь
смерчем разрушения. Жители осажденной крепости Сивас в Индии выслали
ему навстречу молить о пощаде тысячу детей в белом. Тимур велел растоптать
их копытами коней. В Грузии по горным кручам текли кровавые потоки из
семисот деревень. В Вавилоне побоище длилось два дня, пока не был сражен
последний житель. Тогда в степи возвели 120 курганов из голов убитых. В
Себзаваре в Индии после подобной же резни Тимур распорядился захоронить
живьем в башнях 5 тысяч пленников. В Дели он предал мечу сто тысяч рабов,
ибо не знал, что с ними делать. Большеголовый, конопатый, длиннобородый, он
хмуро глядел на Божий мир. Ушам его неугодны были шутки и сказки. Одних
мудрецов да книжников любил он, но казнил их так же охотно, как и простых
смертных. Никто не разобрал, какому Богу он молился. И вскоре ветры запели
над его могилой-усыпальницей в Самарканде.
Воюя с турками, Тимур разгромил у Анкары войска султана Баязета31.
Пленив падишаха, он заточил его в железную клеть и возил с собою в походах.
А орды его на востоке достигли владений немецкого кесаря, посадив до этого на
кол вдоль всего днестровского торгового пути седобородых старцев и женщин с
грудными младенцами на руках. Мужей и юношей, захваченных в полон,
погнали, колотя плетьми, в Крым и за Волгу. Немногие воротились, держась
того самого Млечного Пути, что отражался на морщинистой глади вод в тот
вечер, когда Мушат поведал эту историю сыну.
Зачем пронеслась над миром татарская гроза? Старые люди сказывали,
будто Чингис и Тимур - изменчивые обличия все того же демона, что угрожает
христианству. Христов закон-де - словно светоч любви над миром, а они воины
тьмы.
Мощнейшее оружие против них и им подобных - Истина, которую
проповедовал в земной юдоли сын. И на хоругвях войска, поднявшегося на
неверных, должно изобразить Георгия Победоносца, поражающего копьем
дракона. Этому многострадальному саду у лукоморья, на краю пустыни, хозяин
надобен, дабы укрепил он рубежи, построил истинному Богу каменные
обители, собрал дружины ратные для охранения и укрепления сей крепости
добра против черного демона.
Ибо показался новый погубитель Христианства. Идут османы.

II

Позже, став сиротой и одиноким скитальцем, а затем уже будучи

властителем Молдавии, вспоминал не раз в часы печали Штефан все, что было
сказано той летней ночью на морском берегу. Спешившись тогда у нищей
глиняной церковки, где правил службу чернец в лохмотьях, он преклонил
колена рядом с отцом и, поникнув головою, обрек себя Христу во имя истины
его. Над турскою ордою в ту пору властовал Мурад-султан32 . Затем место его
заступил Магомет33, и сразу вышла ему слава и прозвище "покорителя", а по-
турецки Эль-Фаттых.
Воители Меккского лжепророка34 показались в Анатолии и под
Царьградом всего сто лет тому назад. Отторгнув часть за частью владения
греческого царства, они перешагнули Геллеспонт35 и Мраморное море,
стремясь достичь сперва Дуная. Султанат своп установили в Адрианополе. И
стали воевать христианских князей и земли византийского царя. Прежде чем
сокрушить столицу мира - Царьград, - они обступили его со всех сторон, дробя
христианскую оборону. На суше зорили старую Грецию, Сербию и Болгарию; в
море нападали на торговые суда венецийцев. Пробив двойные ворота и степы
Констаитиновграда, они собирались идти на другую столицу христианского
мира, на Рим. За четыре года до конца XIV века была кровавая сеча под
Никопольской крепостью, где по призыву папы и ловких посланцев Венеции
собралось в новый крестовый поход христианское воинство. Несметная рать
недоверков окружила его и порубила немецких и французских рыцарей,
венгерских магнатов, трансильванских и валашских бояр, албанские и
итальянские наемные отряды. В год 1444 поднялось опять великое
христианское войско, под началом Яноша Корвина, известного витязя тех
времен. У Варны оттоманцы одолели христиан, и среди гор порубленных
оказался сам Владислав, польский король. Так подтвердилась верность слов
премудрого Солунского36 раввина Акибы, указавшего, что год сей
неблагоприятен: при сложении чисел его получается зловещая цифра.
А в год 1453, число которого опять - 13, двадцатитрехлетний Магомет II
прорвался с севера, как то предсказывал Акиба, в царьградскую твердыню и,
захватив ее, отдал на разграбление воинам общественные сокровища. В резне
погиб последний византийский царь Константин Дракосес.
Утвердившись на престоле византийских царей, Эль-Фаттых поворотил
свои отряды янычар на запад, где каждые 28 дней вырезывается на небе серп
полумесяца. Их назначение было идти в закатные государства до тех пор,
покуда не окажутся они под самым полумесяцем и не воздвигнут там для
Аллаха и его пророка пышнейшую мечеть. И тогда небесное светило засверкает
на ее вершине...
Дворцы и базилики Византии были разграблены, золотые статуи пошли на
слитки, гипподром и августеонский форум были забиты телегами кочевников; в
царских хоромах поместил свой двор седьмой султан, которому силой сего
рокового числа37 было определено находиться там: девяносто девять дней
подряд возили караваны в Сераль награбленные богатства восточного мира,
громоздя их в хранилищах. Котельщики отчеканили великому падишаху, тени
Аллаха на земле, первый золотой трон для отправления нужды, дабы и в часы
скромнейшего уединения он отличался бы от подлой черни...

Грозные, несметные войска Снарядила Порта. Греция и Сербия были

преданы огню и мечу в лето 1459. Трапезундское царство, владение последних
Палеологов38 и Комнинов39, было развеяно в лето 1461. Один за другим пали
средиземноморские острова, принадлежавшие доселе Венеции. Босния и
Албания, где все те же благородные купцы святого Марка, познали разорение и
горькую неволю и склонились перед силой. На обширных пространствах от
заморских земель Персии. Грузни и Черкесии до ляшских и венгерских рубежей
и вплоть до самой Далмации утверждались в крепостях бунчуки с конскими
хвостами, гяуры складывали у ногбейлербеев40 Магомета положенную дань.
Эль-Фаттых был не только храбрым и удачливым султаном - он был
мудрым правителем. Вступив на отчий стол, он тут же повелел немым
служителям Сераля и янычарам задавить шелковыми шнурами и обезглавить
братьев и дядей, и все потомство их, дабы пресечь возможные распри и вражду.
Первого визиря почитал он за последнего раба: участь его зависела от легкого
мановения султанского пальца. Верные защитники крепостей, храбрые
дружины князей, сдержавшие по глупому обычаю рыцарства клятву верности
сюзерену, предавались немедленной смерти. Венценосных владык Трапезунда,
Боснии, Лесбоса, Афин волокли в пыли, привязав к конским хвостам. Но
черный люд, простиравшийся ниц перед победителем, добивался тотчас
милости. Магомету было нетрудно разобраться через греческих своих
лазутчиков - в корыстных побуждениях некоторых европейских князей, и в
постоянных торговых устремлениях венецийцев, слезно призывавших к
священной войне и подкреплявших тайком свои прочувствованные речи
золотом. Он истреблял храбрых, вел переговоры с корыстолюбцами и, ласково
улыбаясь венецийцам, отнимал у них колонии, громил торговые дома. О
правосудии султана поведал европейцам живописец Джентиле Беллини41,
посланный венецианцами увековечить для художественных галерей Венеции
благородный лик великого падишаха. После долгих битв, принесших гибель
воинам многих наций, властители республики лагун рассудили за благо
помириться с турками, заключить договор на торговых началах. В таких
условиях миссия художника Беллини была всего лишь дружеской и
бескорыстной данью уважения.
Конечно, живописцу нужны были модели. Живую натуру, включая самого
падишаха, он нашел среди ковров, витражей и золотых украшений. Видя,
однако, что Беллини затрудняется по части мертвых тел, особенно отрубленных
голов, турецкий властелин повелел немедленно ичоглану42 стать на колени.
Другой, по знаку падишаха, выступил вперед и снес первому голову. Не часто
удавалось западным живописцам пользоваться подобными моделями.
Как-то постарались бостанджии43 подать к столу преславного султана
первинку - раннюю канталупку. Один из отроков - служителей трапезной
пожадничав, присвоил плод и тайно съел его. Грозно нахмурил брови
повелитель, не найдя на блюде лакомства, обещанного дворецким. Призвав пред
светлое свое лицо отроков, служивших в тот день - их было восемьдесят, - он
приказал виновнику открыться. Никто, однако, не назвался. Его султанское
величество придумал тут же лучшее средство опознания виновного. Призвали
палача, и стал он рассекать подряд животы отроков. В чреве двадцать восьмого
падишах обнаружил еще не переваренный плод.
На другой день живописец, преклонив колена, слезно вымолил у
царственной своей модели позволения отбыть немедленно в Венецию.
 Эль-Фаттых был мудрецом; искусно пользовался он фанатизмом османов,
постоянно выказывая свое усердие в вере Магометовой; в своих же покоях он
усердствовал гораздо меньше; и в отношениях с православным патриархом он
был безупречен, ничем не умаляя истины, которой тот служил.

III

Об этом черном ангеле, звере, предреченном Иоанном Богословом44,

думал с трепетом душевным княжич, стоя на коленях в глиняной церковке
рядом с отцом. А инок читал по складам вещие слова Апокалипсиса:
- Горе, горе тебе, великий город Вавилон, город крепкий! Ибо в один час
пришел суд твой. И купцы земные восплачут и возрыдают о нем!
И в самом деле! Наступили времена, о которых давно вещали священные
книги.
"Кто подобен зверю сему? - говорит Откровение Богослова, - и кто может
сразиться с ним? И даны были ему уста, говорящие гордо и богохульно; и дана
ему власть действовать 42 месяца. И дано было ему вести войну со святыми и
победить их; и дана была ему власть надо всяким коленом, и народом, и языком,
и племенем".
"Кто имеет ум, тот сочти число зверя; ибо число сие человеческое, число
его 666".
Мойше, молдавский философ, рассчитал и обнаружил, что во всех именах
царей, преемников лжепророка, имеется указанное число, ибо оно означает: не
ведающий отдыха, молитвы и духа, власть праха и плоти, пир сатаны среди
людей.
Человеку все идет впрок на стезе к мудрости. И поныне глядит на сияние
вечной истины Штефан с иконы в Путненском монастыре, где он изображен с
потупленной головой и скрещенными на груди руками. Рыцарем этой истины
видел он себя. А скорбящие о вере купцы-венецийцы, наводнявшие моря
своими судами и собиравшие все золото мира, следили за успехами великого
султана совсем из иных побуждений.
Магомет был для них силой, которую надлежало сокрушить любой ценой:
не то - конец их власти над Европой. Республика лагун45, основанная около
тысячи лет тому назад, постепенно крепла и поначалу завладела торговлей на
Адриатическом море. Выйдя затем в Средиземноморье, Венеция захватила
гавани и торговые дела до самого Леванта и Египта, где ранее хозяйничали
греки и древние финикийцы. Во время крестовых походов, трезво рассчитав
барыши, венецийцы воспылали тут же великой верой и предложили
крестоносцам свой флот. Прибыв на место, они, разумеется, сперва истребовали
плату за провоз, затем набили корабли пряностями, чтобы дома извлечь новую
прибыль. В сражениях с неверными воители Христа завоевали земли и гавани, -
купцы сейчас же основали там торговые дома. Позже воины ушли; купцы
остались, сговорились с другими купцами: для тех и для других святая денежка
была единственным законом.
Сражаясь и отбивая прибыль у братьев во Христе - прежде всего генуэзцев,
- они со временем покорили далекие края, побережья, острова, - и наводнили
Византию и Александрию меняльными конторами. И тут увидели внезапно
османского зверя, ползшего ни них из дебрей Азии. Ученые мужи Венеции
немедля указали, какую он представляет угрозу для святой веры. В
действительности опасность грозила прежде всего торговым кораблям.
Султаны в самом деле уменьшили владения венецийцев, укоротили
торговые пути. Захватив Царьград, Магомет II прежде всего изгнал венецийцев.
За войною с Баязетом и Мурад-султаном началась война с Магометом. Наемные
войска Республики в приморских крепостях, на островах рубились храбро - на
то хорошо платили. По призыву искуснейших дипломатов, которых знал мир,
властители Европы согласились принести в жертву войска свои у Никополя,
Варны, в Сербии и Венгрии. В Албании поднялся Георг Кастриот46, сказочный
витязь из тысячи и одной ночи; всю жизнь сражался он в родных горах,
сдерживая рвавшиеся в Далмацию орды янычар. Он встретил смерть с оружием
в руках, оставив детей на попечение банкиров. Тогда дипломаты Венеции
обратились к венгерскому и польскому королям, к семиградскому воеводе.
Дошли они и до персидского шаха, а позже приметили и молдавского воеводу
по имени Штефан. Зорко следя за ходом событий, всячески оберегая оружием и
хитростью свои торговые владения, принуждая жителей материка покупать
товары и воевать за Республику, вонецийские патриции были уверены, что,
защищая свои богатства, они спасают тем самым цивилизацию - второе
название Республики. Рядом с ними жители средневековой Европы выглядели
сущими варварами. Где еще, кроме как граде святого Марка, можно было
увидеть такие дворцы, соперничавшие в пышности с византийскими, такие
роскошные празднества, таких дорогостояших куртизанок! Порок -
непременный спутник золота. Прекрасно сознавая его, люди той поры
предоставляли грядущим поколениям подвиг искупления.
Ею святейшество римский папа, короли Венгрии и Польши, кесарь47 и
принцы, - несшие на своих плечах ответственность за судьбы своего века,
медлили, упускали драгоценное время. У каждого были свои интересы, свои
осложнения. Опасность представлялась им лишь в той степени, в какой она
угрожала непосредственно их интересам; они не видели ее трагических
последствий, как видел их просветленным взором юный князь в приморском
скиту.
Вознесенный провидением на трон Молдавии, Штефан Богданович Мушат
был до глубины души и сокровенных тайников ума проникнут сознанием
опасности, нависшей над Божьей церковью, и миссией своей, как господаря и
верного рыцаря Истины...
В том же Откровении есть такие слова:
"Неправедный пусть еще делает неправду; нечистый пусть еще
сквернится...
Се, гряду скоро, и возмездие Мое со Мною, чтобы воздать каждому по
делам, его".
Непосредственную угрозу можно было отвести - как он впоследствии и
сделал, - заключив вассальный договор48, который обеспечивал ему блага
быстротекущей жизни. Но душе князя, объятой пламенем веры, иное нужно
было. Речь шла не о мытных доходах, не о крепостях приморских и рубежах
Молдавии, не о княжеской власти, а об Истине и Справедливости, в которые
пресуществился сам Христос. В этой исступленной вере князь черпал силы для
своей борьбы; всю жизнь он воздвигал по всей Молдавии каменные обители
Богу и, жертвуя собою непрестанно, шел к заветной цели.
Историк наших дней, судящий о минувшем, может смело утверждать, что
один лишь этот воин, подобно Иоанну Богослову, увидевшему свой страшный
сон на острове Патмосе, постиг свой век и путь в грядущее. Современники,
кроме разве книжников да некоторых просвещенных умов, его не поняли.
Если бы молдавский тур не останавливал так часто в своей лесной и горной
твердыне великого охотника, Эль-Фаттых дошел бы туда, куда лишь смерть
помешала ему впоследствии дойти. Поесть бы сивому коню султана ячменя с
римского престола. Но Господь не попустил такого поругания; и дабы не
свершилась угроза самого надменного и сильного из повелителей племен,
наделил он мудростью и силой ум и десницу скромнейшего из князьков на
рубеже христианского мира.

IV

Немецкой землей правил в ту пору кесарь Фридрих III из австрийского

дома. В Польше королевствовал Казимир IV49. После падения
Константиновграда взошел на венгерский престол Матвей50, сын Яноша
Корвина, славного семиградского воеводы.
И был еще один грозный властитель - его святейшество римский папа.
Прочие короли и принцы Запада, погрязшие в междоусобицах, были слишком
далеки от восточного бедствия.
Владетели средневековых замков, города, искавшие в боях свою
независимость, захудалый сельский люд, познавший ярмо господ; голод, чума и
мрак, оскудение души, жалкие воспоминания о былой империи - вот что
представлял собою западный мир той поры.
Рушились основы старой империи, пришедшей в упадок после зыбкого
владычества варварских вождей с бородатыми лицами и тяжелыми мечами.
Сын секатора - галла, рубившегося в войсках Аэция51 с гуннами,
довольствовался чином сотника в визиготском либо лангобардском войске; а
внук уж успел позабыть о ванне и не мог разобрать надписей, высеченных на
могилах предков. Мир начинал свой путь сначала на пожарищах и обломках.
Одна Италия еще сохранила былую славу. Папы, князья и монастыри были
охранителями благородства, и в означенную пору жители полуострова,
особливо генуэзцы, венецийцы, флорентийцы и миланцы, считали себя вправе
презирать закованных в латы рыцарей французского короля или рейтаров52
немецкого кесаря, отдававших пивным и чесночным перегаром.

Духовные светильники, возжженные христианским Римом и питаемые

драгоценным маслом античности, теплились и в монастырях материка -
священных приютах эпохи варварства. Казалось, готические храмы империи
Карла Великого вздымаются, словно огромные цветы или языки пламени, к
самому небесному творцу. Но вне этих островков, где над свитками склонялись
бледноликие книжники, владыки мира признавали только оскалившегося,
узколобого бога Силы, и многие бароны почитали для себя зазорным искусство
чтения и письма.
Воителя того времени, мывшегося каждодневно, сочли бы неженкой.
Рубаха была ему ненадобна. Узнать его можно было издали по собственному
рыцарскому духу. Сражаясь на востоке, крестоносец мечтал игриво, но без
особого волнения, о даме сердца, дожидавшейся его в каменной башне и
огражденной от соблазнов крепким поясом с замком. Герцогини при
королевских дворах справляли малую нужду вокруг парадного крыльца.
Эти маркизы, грабившие на дорогах честных купцов, сюзерены, бравшие
взаймы у вассалов три тысячи злотых, для оплаты наемной рати, эти владыки
Священной империи, спокойно взиравшие на то, как рубят, зорят и жгут друг
друга подвластные им князья, епископы и бароны, как утверждали некоторые,
все же были охвачены великой верой. В ней они должны были обрести свое
спасение.
Однако вот что сказывали молдаване о благочестивом схимнике Иоанне
Ветхопещернике, покинувшем уединенную Афонскую обитель. Спустившись к
Царьграду, увидел он великое бесчестье и упадок греческою царства и услышал
бранные словопрения ученых теологов; и поспешил уйти, надеясь где-нибудь
встретить истинных братьев во Христе. Ходил он пешком, изнемогая от
усталости и пыли. И пришел в большой город Священной империи, со многими
церквами. Но прежде чем вступить во храм, увидел он людей, висевших на
деревьях. А в котле, принадлежащем магистрату, варился фальшивомонетчик. И
глашатаи перечисляли но всеуслышание провинности казненных. Был
воскресный день, и схимник Иоанн, войдя на литургию, увидел
коленопреклоненных мирян, из которых иные плакали; а поп с амвона кричал
им грозные слова о светопреставлении. Взглянув на попа, благочестивый Иоанн
увидел его в истинном обличии, узнал козлиный лик, о коем сказано в Писании.
И поспешил он к выходу и снова стал скитаться, уповая на лучшие дни. На
краю дубравы накинулись на него станичники, избили и нищую суму отняли. И
встал он, смыл кровь у родника и побрел к другому городу. Там в храме с
великой пышностью служил молебен сам епископ, и обличье его было волчье, а
у коленопреклоненных мирян - овечье. Так, бродя от места к месту, познал он
всю глубину падения человеческого сердца. Изведав все, что можно было
изведать, увидев все, что можно было увидеть, взял он свой посох и пересек
великие горы. Спустившись в цветущие долины, дошел до Рима. Девять дней и
девять ночей простоял он на коленях у входа в обитель святого Петра, покуда
сжалившиеся слуги не повели его к его святейшеству.
Вступив в богатые покои, уставленные драгоценностями, афонский
схимник земно поклонился и заплакал.
- Кто ты и откуда путь держишь? - спросил святой отец.
- Святейший владыка, я бедный инок. Хотел спознать мирскую веру и
возрадоваться. Просил у христиан твоих приюта - и не приняли они меня; пищи
алкал я - и они не дали мне есть; жаждал - и не напоили; в доме Господа моего
нашел я меняльные лавки, торговлю оружием и женками. Я незлобиво укорил
их в жестокости - они избили меня. Когда я усомнился, христиане ли они, - они
вздернули меня на крючья. Козлы и волки володеют паствой. А здесь, во граде
Отца моего Господа Бога вижу льва рыкающего, алчущего мирской добычи.
Кровь застыла в жилах святого отца: небесное сияние венчало голову
монаха. Смиренно поклонившись, папа повернулся и, хлопнув в ладоши, позвал
слуг и поручил им позаботиться о госте.
- Узнаю тебя, владыко, - проговорил он сладко. - И я пронзен твоим
страданием. Ты прав. Не пристало очам твоим видеть убожество мира.
И повелел служителям отвести схимника в самую отдаленную келью
темницы святого Петра. С тех пор никто его уж не видел.
Сочинители всех этих племен поочередно учили нас преклоняться перед их
правителями - величайшими князьями и царями мира. Возможно, они просто
заблуждались; возможно, старались хлеба насущного ради, а то просто из
трусости. Свободных людей очень мало.
Кто знает, быть, может, известная в античном мире фермопильская битва
всего лишь слово звучное, а троянская война - одни лишь рифмованные строки
да поэтические тропы. Сила эллинов заключалась в проявлениях духа и
творениях искусства. А европейских королей и кесарей славили за каждый жест
и каждую улыбку, за все их слабое, за выигранные и проигранные битвы,
выставляя напоказ, словно на подмостках театра. Между тем, владения Чингис-
хана были в двадцать раз обширней империи Карла Великого. Правда, татары
пронеслись и исчезли, как пыльный смерч, но Карл тоже не был рыцарем
бессмертною духа и ума. Ни он, ни прочие властители - потомки варваров,
процарствовавшие в средние века. Поколения учеников заучивали имена их под
страхом розги и отмечали их годовщины, словно это были некие небесные
светила; а Венеция, ставшая с помощью дипломатии и золота истинной
владычицей средневековья, держава, оказавшаяся сильнее Фредерика, и Матвея
Корвина, и Казимира польского, всеобщий кредитор, вечный интриган -
Венеция удостоилась немногих слов в трудах историков.
Не худо - что немногих; худо, что о других чересчур много сказано. В
сравнении со сфинксом, обозревающим на краю ливийской пустыни неведомые
дали, властители эти - всего лишь пыль, взметаемая ветром. Сокровищница
человечества состоит из невесомых ценностей. Ни ливни не страшны им. ни
снега, и бури не в силах их развеять. Семена их зачастую дают неожиданные и
странные на первый взгляд ростки. Таким образом, в цветах сегодняшней
Молдавии я угадываю сокровенную сущность давней жертвы.
Итак, величие императора, кумира простолюдинов, было в сущности
пустым звуком. Немецкие княжества и города не составляли единой силы.
Граф-паладин53 был в ссоре с архиепископом Майенцы. Король Богемии и
герцог Бургундский воевали из-за Люцельбургской земли. С тем же богемским
королем враждовали и саксонские герцоги. Швейцарцы оставались упорными
противниками австрийских герцогов.
 У королей Венгрии и Польши - соседей раздираемой усобицей империи
были тоже свои великие и малые заботы. Как только на венгерский престол
вступил Матвей Корвин, он первым делом стал готовиться к войне с соседями.
У Казимира польского тоже были свои особые дела: продолжалась война с
тевтонским орденом на рубежах королевства, другую-еще того опаснее - он вел
внутри страны с духовенством за право назначения епископов, третью - со
шляхетством, которое на сеймах выступало против его величества.
В 1459 году Пий II вернулся в Рим с Мантуанского собора, удрученный
земными и политическими неурядицами. Послав на виселицу некоего
возмутителя толпы по имени Тибурцио, он несколько пришёл в себя и
милостиво принял посланцев персидского шаха Узуна, царя Трапезунда и
армян, пришедших просить помощи могучего властителя земли против
Магомета.
Случайно оказались тут же послы Венеции. Такой поднялся стон по поводу
падения Византии и кровавого антихристова мира, что святой владыка
прослезился и именем Христа обещал помочь.
Послы святого престола поспешно обратились к кесарю, к английскому и
французскому королям, добиваясь, как в 1346 и 1444 годах, ратной помощи
против врага всего христианства. Но их величества повели окольные речи, что
срок-де неподходящий, казна пуста, людей одолевают иные заботы, и что
Европе грозит опасность пострашнее в лице так называемых ученых,
твердивших, что земля кругла, как шар. Тогда его святейшество лично
приступил к делу. В послании султану Магомету он убеждал его оставить
западному миру Царьград и Средиземноморье и ограничиться Востоком. Тут же
он давал понять султану, что запах крови и весть о страшных злодеяниях дошли
до самого Господа.
Магомет-султан был вправе усмехнуться при чтении сего литературного
творения, ибо греки-осведомители, к которым он охотно прибегал, поведали
ему немало занятного о милосердии христианском. Последователи Христа
отлично владели искусством разнообразнейших казней и смертей: дробления
костей на колесах, четвертования, сажанья на кол и сжигания на кострах. Его
янычары, попавшие в полон, не удостаивались христианского милосердия.
Янош Корвин Семиградский, знаменитый полководец, не раз повергавший в
прах османский полумесяц, доказал самому султану Магомету в 1456 году под
Белградом, что у победителей много выдумки и мало выдержки при казнях
побежденных. Валашский воевода Влад, прозванный Цепешем54, мог бы
служить султану наставником по части азиатского искусства пыток и убийств.
Около Тырговиште он посадил на кол Хамзу-пашу со всеми его ратниками,
дабы вороны заживо выклевали у них глаза. Одноруким, одноногим отрубал он
беспричинно равновесия ради - вторую руку или ногу. Священная инквизиция и
святая Вема ведали утонченнейшими средствами убийства, ибо человек именно
на этом поприще проявлял наибольшее рвение и, словно дикий зверь, всегда
предпочитал кроволитие мирным занятиям. И если тому причиной были
неестественные наклонности и жестокий дух, то обязанность карать
строптивых и дух соперничества призывали к кроволитию. Борьба эпохи за
торжество кротких законов непорочного Агнца выглядела по меньшей мере
странно.
Не следует, однако, судить о предрассудках и ошибках той поры по
заблуждениям наших дней, а о различиях между народами тогдашней Европы
по нынешним. Азиатской .жестокости Эль-Фаттыха и болезненной тоске Влада-
Воеводы можно противопоставить лишь деяния всех европейских королей и
принцев втот жестокий век страдания.
Книжники тон поры описывают, с присущим этой братии наивным
удивлением, поход 1479 года, предпринятый по повелению Магомета Исак-
беем, Алибеем и Скендер-беем в Семиградие, где они предали огню, разграбили
и разорили Сибиускую область, а затем румынские села на реке Муреш в
сторону Алба-Юлии и Орэштии. Вместе с язычниками трудилась тут и
валашская рать Цепелуша-Воеводы Басараба. Князь Баторий сразился с ними на
Хлебном поле, и в том сражении участвовали все племена, населявшие страну.
Победа досталась семиградцам, благодаря внезапному вмешательству Павла
Кинезу, воеводы банатского, ударившего по врагам с тыла. Сам воевода Павел
шел во главе дружин; держа по сабле в каждой руке, он рубил ими, испуская
ужасные вопли; за ним с таким же воем поспешали ратники его. Порубив и
развеяв турецкие отряды, победители - румыны, секлеры55 и венгры -
запировали на кровавом поле среди гор убитых; музыканты заиграли на лютнях,
и воевода Павел, осушив огромный кубок, пустился в пляс, держа в зубах
мертвого турка.

Глава III

Как выглядела некогда, - по словам одного из её господарей, Молдавская

земля.

Отец наш Димитрий Кантемир поведал в труде, составленном два с

лишним века тому назад56, какой была когда-то Молдавская земля. Много
сведений о старине нашей почерпнул я у него и глубоко признателен ему за это.
Многое постиг я просто оглядываясь вокруг, за что земно кланяюсь
сохранившимся водам и кодрам57, и жителям, с тех пор мало изменившимся.
Не знаю, есть ли на свете другой уголок, где бы климат так резко менялся.
Нрав жителей уподобился погоде. Одежда приспособилась к душному зною и
лютым морозам; леса давали молдаванам приют и жилище; тучные пажити
обеспечивали легкую жизнь; но из-за местоположения не суждено было земцам
ведать - по словам старинного заклятия - "ни сна, ни отдыха, как ветру да
волнам морским". В сем единственном по своему изобилию дакийском краю
обитали с самой древней поры оседлые жители; а те, кто со временем тут
поселился, тоже покорились его природным условиям. Цивилизация, одежда,
обычаи десятитысячелетней давности живы и поныне. Римская городская
культура, бытовавшая тут недолго, оставила свой след в речи и складе ума,
однако не зад ела сколько-нибудь заметно самобытной основы жизни.
Есть древнее предание об основании Молдавии воеводой Драгошем. Таким
его запомнили наши деды: будто вышел на охоту воевода Драгош
Марамурешский с дружиной и, погнавшись за туром, настиг его на берегах
реки Молдовы. Княжеская гончая Молда, которую "зело любил воевода",
потонула в реке, названной впоследствии ее именем. Тогда-то и были заложены
основы Молдавского княжества, и гербом его стала турья голова.
Историки, верящие только свиткам, скрепленным печатью, сочли себя
вправе откинуть прочь старинное предание, ничем однако его не заменив. Я не
историк, а потому позволю себе вернуть дедовскому сказанию его законное
место. Не одни каменные строения да печати на бумагах представляют
истинную жизнь; миф сохраняет в веках цвет души поколений. Все то, чему
верили отцы и будут верить, отдаваясь мечтам, потомки наши, - истина, и ее не
откинуть излишне серьезным людям. Нет ничего убедительнее прекрасного. А
посему я свято берегу свою связь со спящими в родной земле и крепко помню
то, что нам поведал Кантемир. Оставив горную твердыню, свободные жители
нашли в Молдавии плодоносные равнины, обильно орошаемые кодами,
крепости и города, обезлюдевшие в годы нашествии; закрепившись на новых
рубежах, они присвоили стране ее нынешнее название. Ляхи же и русские58,
соседи давние, именовали по старинке жителей Молдавии - волохами, стало
быть, итальянцами. А турки прозывали их ак-валахами, что значит - белые
валахи.
Среди неоглядных дремучих лесов на просторах от Кымпулупга до Вранчи
паслись на плоскогорьях и склонах стада. Осенью пастухи гнали их на зимовье
к заводям и лиманам. По горным рекам скользили к Серету и дунайским
пристаням плоты. В стороне великой реки и моря земля становится ровней; там
- Нижняя Молдавия. С Днестровского лимана в ясные осенние закаты
виднеется среди окаменевших горных кряжей гора Чахлэу; там - Верхняя
Молдавия. В степи воздух теплее, говорит Кантемир, но ветры уж не так
пользительны здоровью. При всем том, в Молдавии болезней меньше, нежели в
прочих жарких странах.
Изредка свирепствовала моровая язва да злые горячки, именуемые тифом.
Исследование показало, что поветрие сие не местного происхождения: его
заносят то из Польши, а то на левантийских кораблях, разгружаемых в портах.
Злые же горячки, именуемые тифом, были местной хворью и по свирепости
губительней, чем в других Европейских землях: молдаване могли поистине
гордиться ее молниеносной скоростью. Да и косила она не меньше чумы.
Занемогшие ею умирали большей частью на третий день. Лишь тот, кто
выдерживал неделю, мог надеяться выжить.
Немногие достигали глубокой старости: редко можно было встретить
семидесятилетнего, а восьмидесятилетнего и подавно; не то времена были
такие, не то порядки жизни, не то естественная немощь жителей была тому
виною; а вероятнее всего, причиной была постоянная необходимость оберегать
мечом свое достояние от опасности, шедшей из Дикого поля; ибо людям то и
дело угрожало рабство и погибель. Потому и жилища были скудные - чаще
всего землянки, или шалаши; легко разрушаясь в пору нашествии, они
вырастали тут же после них. Только в горах воздвигали большие и прочные
строения. И еще одно: хлебопашцы жили дольше знатных, ибо кроме
вышеописанных бед последним угрожали и другие.
Кантемир приводит слова польского писателя Орьховия об исконных
жителях страны:
"Свойством своим, нравами и наречием они в малом от италийской породы
отличаются. Молдавцы - дикие, но очень храбрые люди. И нет народа, который
бы, невзирая на малость земли своей, превосходным в силе соседним
неприятелям отпор делал, а при нападении на него войной так победоносно
защищался. Храбрость их такова, что они в одно и то же время со всеми
неприятелями и со всех сторон войну вели и одержали верх".

Я не склонен думать, что деды наши были отважнее прочих народов: горя у
них было больше, да и местоположение опаснее. И владели они
благодатнейшими угодиями в этой части света. Возможно, легче было бы уйти
из этих мест. Однако они оставались тут, и не только по глупому упорству и
дурному нраву своему: нигде после бедствий не плодоносила так обильно
земля, как в Молдавии, возмещая сразу семь неурожайных лет; нигде за
вьюжной непогодью не следует прекраснее весны. Так что к другим дурным
наклонностям молдаван прибавился и грех постоянства. Создатель наделил их
мягким и отходчивым сердцем, и только нужда ожесточила его.
Димитрий Кантемир хвалит воды Молдавии, пригодные во всяком деле.
Среди них ему особенно по вкусу прутская вода - она-де, хоть и мутная, легче
прочих и здоровию полезнее. Если дать ей отстояться в стеклянном сосуде, то
песок осядет на дне, а вода окажется самой чистой и прозрачной. На
собственном опыте Кантемир убедился, что 100 драхм59 прутской воды на 30
драхм легче прочих.
Не только прутская вода, но и другие воды Молдавии были с древних пор,
да и поныне считаются полезными прежде всего потому, что их оставили в том
состоянии, в каком им небом быть определено. По этой причине они
почитались вредными лишь тогда, когда разливались потоками, либо затопляли
поля, что случалось довольно часто. По свойственному легкомыслию,
молдаване не позаботились оградить их. Если реки прорывались в одну
сторону, жители переносили пашни и стада на другую, по-братски делясь с
потоками и признавая за ними, как и за всеми прочими стихиями, их исконные
права и первенство.
Посеял в тех водах Господь семена разных рыб, одна изряднее другой. Еще
в старое время особо ценились лососи, форели и хариусы; господарские ловцы
отвозили их живьем на княжеские кухни, скача верхом из угорья в Сучаву или
Яссы.
Буркуты60 и прочие целительные воды не были в почете у молдаван, ибо,
как было указано выше, прутская вода слыла пригодным зельем против всех
хвороб. Возможно, впрочем, что это всего лишь вымысел, пустое слово; за ним
скрывалось еще одно дурное свойство жителей Молдавии, каковое откроется
ниже.

II

Верхняя Молдавия насчитывала семь волостей с городами.

В Верхней Молдавии выделялась среди прочих Ясская волость с городом
Яссы, куда впоследствии перенесен был стол княженья. Там стояли красные
господарские штаты, обнесенные высокою стеной; воеводы и бояре воздвигли в
городе дивные церкви и монастыри, стоящие поныне, а дома горожан
построены были из дерева, и особенно нарядно выглядели при пожарах,
которые случались в городе нередко.
К Ясской волости примыкает земля Кырлигэтура с городом Тыргу-Фрумос,
именуемым еще Тыргу-Доамней61.
Далее простирается Романская земля с одноименным городом и крепостью,
воздвигнутой еще во времена батыевых татар. А затем - Васлуйская, Тутовская
с городом Бырлад, Текучская, Фэлчиуская с городом Хушь, Путненская с
городом Фокшаны, Ковурлуйская с городом и портом Галац; Лэпушненская с
крепостью Тигина, Оргссвская, Сорокская, Буджакская, Килийская и
Белгородская. В Васлуе были господарские хоромы. В Путненской земле стояла
на валашском рубеже молдавская крепость Крэчуна. На Днестре у Сорок тоже
была крепость, связанная с Тигиной и Белгородской твердыней на Лимане.
Мимо этих крепостей лежал вдоль Днестра торговый шлях из Львова в
Белгород-Днестровский. Другой вел вдоль Серета в Килийскую крепость. А
между Оргеевом и Фэлчиу тянулись заповедные Тигечские леса, куда спасались
от татарских набегов обитатели равнины. Прочие холмы были покрыты лесом.
Но Тигечские кодры подобны были крепости, в них можно было воевать. Укрыв
в лесных оврагах семьи и скотину и вооружась балтагами, сулицами62 и
луками, земцы выходили охотиться на поганых.
И есть еще в земле Фэлчмуской высокий курган - именуемый курганом
Рабий. Некоторые татары сказывали, что там был наголову разбит молдаванами
хан со всем его войском, и в честь сего насыпан памятный могильник; другие
же утверждали, что-де погребена в том месте скифская царица, именем Рабия,
сраженная тут с войском своим местными жителями. По тем местам часто,
проходила рать господаря Штефана, и стояли тут сторожевые, зажигавшие
маячные огни на холмах и трубившие в бучумы63 в пору нашествий.
Севернее Сорок в княжение Штефана начиналась глушь, "пустыня".
Верхняя Молдавия насчитывала семь волостей: Хотинская, простиралась через
"пустыню" и леса до гор на севере и до большой Хотинской крепости на
польском рубеже. Мощно укрепленная твердыня с высокими стенами была
окружена глубоким рвом; а в сторону Днестра зиял крутой обрыв. Далее шли
Дорохойская волость, Черновицкая, Нименская с крепостью на возвышении у
Озаны-реки, Хырлэуская и Сучавская. При воеводе Штефане Молдавском
Сучава была стольным городом и знаменитой крепостью. Сорок храмов, один
роскошнее другого - украшали столицу, блистая главами. 16 тысяч домов было в
ней помимо знатного господарского двора.
 В княжение Штефана были воздвигнуты кирпичные палаты в Хырлэу по
соседству с обширными Котнарскими виноградниками. Сюда и привез
господарь известного саксонского виноградаря Фелтина и отдал на его
попечение погреба и виноградники. До наших дней дошло искусство
изготовления сладкого, изрядно крепкого вина, именуемого котнарским. Вино
сие, указывает Кантемир, неизвестно за пределами Молдавии, затем, что теряет
в сосудах силу свою, когда везут его без бережения водным или сухим путем.
Но отстоявшись в глубоком сводчатом погребе, как было принято в Молдавии,
оно превосходило все прочие европейские вина, включая токайское. На
четвертый год вино приобретало такую крепость, что обжигало, точно водка. И
самый крепкий бражник не смог бы выпить более трех чарок, без того, чтобы не
охмелеть. Но голова от него не болела. Цветом котнарское тоже отличалось от
других вин: было оно зеленым, и чем дольше выдерживали его, тем более оно
зеленело.
Хорошие виноградники росли и в других частях Молдавии. Возможно,
оттого-то молдаване не очень потребляли воду, и лучшую - прутскую - почитали
только лекарством. Хвалили ее усердно, а пили неохотно. Да и понятно: хотя бы
малая радость полагалась в то лихое время земцам-горемыкам. И подарил им ее
Господь: питейный обряд почитали они делом приличным, а бражничество
достохвальным подвигом.

III

Мастера корабельного дела отдавали предпочтение молдавскому дубу,

считая его лучшим деревом для кораблей, крепчайшим против древоедов. Для
мачт же находили они ели высокие и ровные, точно свечи; горцы спускали их к
пристаням по Бистриц и Серету. Свечные мастера промышляли приятно
пахнувшим воском, сластены находили вдоволь меду. Нигде на земле не
сыскать было рая благодатнее для пчел, чем поляны древних кодр. Плодов и
хлеба было много, и во всех соседних землях знали, что просо в Нижней
Молдавии и яблоки в Верхней - шелухи не имеют. На тучных пажитях паслись
бесчисленные стада. Немецкие купцы ценили их за добрые качества и за малую
цену. О молдавских скакунах ходила среди народов Востока такая поговорка:
"Всего на свете краше - персидский юноша на молдавском коне".
Генуэзские, армянские, немецкие и польские купцы промышляли тут и
другие плоды земли, и разных зверей, диких и домашних.
В Молдавии были тогда три рода овец: горные, сорокские и дикие. Первых
- не сосчитать, особенно в Кымпулунге и Вранче. Турки называли их
"кивирдик". Один лишь раз отведал Магомет-султан их нежного мяса и не
пожелал более есть другого. Потому-то и послал он янычар воевать Молдавию
и покорить ее. Степные овцы покрупнее кивирдикских. Сорокские и вовсе
отличаются от прочих. У них ребро лишнее, которого не лишаются до самой
смерти; если же перевозили их в другие земли, то на третий год ягнились
обыкновенными ягнятами. Равным образом, завезенные в Сорокскую землю
обыкновенные овцы приносили ягнят с лишним ребром. Совсем разнятся от
всех прочих дикие; таких не видели нигде более. Верхняя губа у них свисает на
два пальца, а потому они пасутся, медленно пятясь. Шея - без суставов, отчего
они не могут поворачивать голову ни вправо, ни влево. Ноги короткие, но столь
проворные что никакая ловчая за ними не угонится. И сверх того, у них такое
обоняние, что охотника или зверя, идущего по ветру, за целую немецкую милю
учуют.
Водился в Молдавии и другой зверь - зубр или тур; ростом был он с быка,
но голову имел поменьше, брюхо более поджарое. Стройный в ногах и ловкий, с
торчащими кверху рогами, он, словно козочка, легко взбирался на самые крутые
утесы. Потому затравить его было почти невозможно. Турья голова изображена
на знамени Молдавии. В этом был заложен смысл превыше обыкновенного.
Волками, рысями, кабанами и козулями кишели кодры. Охотники
сказывали, что среди оленей был один с алмазом во лбу64. В каменных
пропастях сбретались медведи, и горцы охотились на них особым способом:
смело подходили к зверю, и когда он поднимался на задние лапы, протягивали
ему левой рукой овчину, и покуда он мял ее, правой вспарывали ему живот. В
Оргеевской земле между реками Килом и Рэутом находились свиньи с:
цельными, как у коней, копытами. Были и другие удивительные вещи в этой
стране; крымские и золотоордынские татары, проведав о косяках диких коней,
ловили их тайком в Лиманских топях. Дикие скакуны эти были мелкорослы, с
твердыми и круглыми копытами шириной в пядень; и неверные клялись, что
такого вкусного мяса нет нигде - хоть весь свет обыщи; и хан татарский, если не
получал раз в неделю подобного блюда к столу, заболевал от тоски.
Немецкие купцы, которым дела не было до лесных чащоб,
довольствовались фэлчиускими быками: покупали их на ярмарках по талеру за
пару, а перепродавали в Данциге за сорок. Не брезгали они и куньими и
лисьими шкурами. Любили и молдавские бывальщины, но за них талеров не
давали; по вкусу было им вино, которым запивали россказни; дабы не обидеть
жителей и обрести нужный товар, они изъявляли готовность верить всему, как
верят дети; затем, оплатив господарское мыто, отправлялись восвояси.
И в самом деле, помимо диковинных зверей, упомянутых выше, в
Молдавии водились и другие редкостные вещи, которых не было в других
землях. Все, о чем говорится в сказках и ересях, в заговорах и заклинаниях, -
русалки, лешие и черти, - все было тут, скрывалось в мрачных уединениях.
Любой молдаванин видел своими глазами хотя бы раз в жизни бедного
влюбленного, увозимого колдовскою силою на метле, под самыми облаками. О
чудесах волшбы и заклинаний говорилось повсюду, Кантемир сам был
свидетелем или слышал от очевидца про случай с конем, уязвленным змеей.
Опухший конь лежал на земле; тогда вельможа, которому он принадлежал,
послал за ведуньей. Она пришла и попросила вельможу принести
собственноручно сосуд непочатой воды. Заговорив воду, она заставила его
выпить. По мере того, как он, отпивая, раздувался от яда, конь оживал. Баба
опять поколдовала, и вельможа, извергнув воду, перестал ощущать боль; конь
же поднялся, встряхнулся и заржал, как ни в чем ни бывало.
На свадьбах и погребениях, на Васильев день и в прочие праздники были у
молдаван обряды и обычаи, каких не видано нигде. Все эти чудеса Молдавии,
как и богатое на выдумки воображение ее жителей - свидетельствовали об
особой милости Божьей.
У этих удивительных предков, общавшихся с таинственным
потусторонним миром, имелось и немало недостатков, дабы уравновесить
добродетели. Высокомерие и гордость были их второй природой. Владевший
дорогим конем и отменным оружием почитал себя превыше всех. Известные
смельчаки и забияки, они, однако, быстро успокаивались и сменяли гнев на
милость. Свирепые во гневе - они, вместе с тем, выказывали склонность к
шутке и веселью. Войну всегда начинали храбро, но затем часто падали духом.
Владели они особым ратным искусством: на бегу обращались лицом к
преследующему врагу и крепко налетали на него. К рабам - по изменчивому
нраву своему - относились то ласково, то жестоко. В благополучии надменные,
они в несчастье скоро унывали; охотно берясь за дело, еще охотнее оставляли
его. Презирая науки и философию, они считали, что грамота потребна одним
попам.
А потому величайшим из всех чудес были они сами, сумевшие в пору
грозного нашествия оттоманов уберечь себя, свою землю, веру и ереси.
Но наряду со многими изъянами, было у молдаван и немало хорошего.
Пригожими женами своими они могли воистину гордиться. До любви охочие,
женщины на людях держали себя скромно и прилично. Достойно похвалы
радушье, с которым принимали путников. И не только зажиточные, но и самые
бедные выказывали подобное же гостеприимство, давая путникам и их коням
ночлег и бесплатный стол три дня сряду. Скитальцев встречали радостно, как
братьев. Иные мешкали с обедом до часу дня и, дабы не сесть за стол одним,
отправляли слуг искать на перекрестках путников.
Но в этом славном деле недоброхоты видели плохое: не от любви, мол, к
ближнему сие, а от любви к гульбе.
Перечисляя недостатки, уместно напомнить еще один: бездорожье в пору
дождей. Впрочем, нельзя не заметить в этом деле и хорошей стороны: при
поломке оси телеги на ухабах молдаване умели выходить из положения с
помощью топора, двух кольев и трех магических формул. Немцы - и те не
ведали такого.
И, наконец, помимо всех упомянутых пороков, молдаванам были присущи
и все остальные. А посему поляки, люди изящного вкуса и совершенные во
всем, доносили миру, что в злобе своей молдаване готовы огреть топором и
самого небесного владыку!65 Лишь Штефану-Воеводе удалось положить этому
конец.

Глава IV

О слухах, ходивших к Молдавии после смерти Яноша Гуниади о

воскресении господарской власти в Сучаве в лето 1457-е и о новом устроении
Молдавии
 I

Год 1457, начавшийся по тогдашнему летоисчислению 1 сентября, принес

обильные осенние дары: так повел ось испокон веков. Но молдаван другое
радовало: затишье, случавшееся редко в Молдавском господарстве. На
подворьях вдоль больших дорог, где стояли проезжие купцы, на ярмарках, где
толпились плугари, на мельницах и виноградниках, гдетоже собирались люди, -
всюду обсуждались вести из Валахии, Семиградия и других земель; и, немало
дивясь этим слухам, молдаване, известные выдумщики, украшали их на каждом
сходе новыми подробностями.
С самого Успения шла молва о кончине Яноша Гуниади Семиградского;
теперь уж не было в Европе полководца, который бы смог остановить
нашествие врагов христианства.
Небу угодно было избрать своею защитника среди черного люда.
Сказывали ученые немецкле иноки, посещавшие сходы в Нижней Молдавии,
что матерью Яноша была-де простая валашка; только редкой красоты, равной
себе не знала. И увидел ее однажды в селе некий князь Жигмонд, охотившийся
в горах, и, уязвленный девичьей красой, полюбил ее. Когда же вскоре настала
пора воротиться князю в стольный град, подарил он деве перстень и сказал:
- Вот тебе мой княжий перстенек. Когда понадобится тебе моя помощь, или
захочешь увидеться со мной, приходи в стольный город и поищи меня.
Остановят - покажи перстенек: все двери перед тобой откроются.

Родив младенца, красавица повязала голову платком66 и пошла в город

Жигмондов поведать князю о рождении сына. Сказывают, князь Жигмонд
немало тому обрадовался и пожаловал матери своего сына земли и
Гунедоарский замок. Однажды сидела она с младенцем на завалинке и пела
песню, какую поют все матери Семиградия и Молдавии; дитя же тешилось
отцовским перстенечком. Прилетел тут ворон, покружил над ними, опускаясь
все ниже, и вдруг грянул с высоты и схватил княжеский подарок. Заплакал
младенец, закричал птице, парившей в вышине, чтобы отдала отцово
достояние. И ворон послушался, спустился, воротил украденное. То было
первое небесное знамение: быть Яношу Гунедоарскому володетелем и великим
полководцем. И стал он в свое время витязем известным, и полнился мир его
делами; не будь его - топтать бы туркам Вену и Буду копытами коней.
- Не стало боле рыцаря христианства, - жалобно тянули нямецкие чернецы,
- осиротел Божий мир. Одолеет Махмет-султан сербов, и семиградцев, и
валахов, и нас беда постигнет.
- Горе, горе нам, братья во Христе, - восклицали монахи, - лихое время
настает. Не в радость будут нам плоды Молдавии, вино прогоркнет, слезами
хлеб омоется.
Страх нападал на людей при этих речах. Иные же доказывали, что лишнего
Бог сатане не попустит. Не стало рыцаря - объявится другой. "Ныне мы живем в
великом убожестве, - прибавляли они. - Вконец оскудела Молдавия после
Александра Старого. Но сказано-де в древней записи: из всех сынов и внуков
старого князя один не обременен заклятием. И когда полягут остальные от яда и
меча, объявится он; и быть тогда Молдавии под крепкою защитой".
- Господарь наш Петру, благодарение Богу, жалует иноков и святые
обители, - препирались чернецы.
- Возможно, - стояли на своем рэзеши67 из Нижней Молдавии, известные
спесивцы и забияки. - А нам, святые отцы, иное доподлинно известно: летось в
ту же пору отрядил господарь Петру Арон в турское царство вел-
логофэтаб8Миху, дабы отдал он господарство под власть поганого Махмета и
посулил ему дани две тысячи венецийских дукатов в год. Оно, может, золото - и
добрая защита, да только нам сподручней сабли. Преподнес бы лучше князь из
тех дукатов монисто чудотворной иконе Богородицы в вашей святой обители. А
нехристей достойней сталью угощать.
- Одумайтесь, люди добрые, - жалобно тянули черноризцы. - Мир дороже
войны, золото лучше стали. Витязей именитых, как и архангелов своих, Господь
редко на землю посылает. Удоволимся смирным князем.
- А нам бы князя позадиристей, - кипятились рэзеши.
- Читали бы Эзопию60 - не говорили б так, - ответствовал мудрейший из
монахов. - Не будем богохульничать, прося для Молдавии иного блага, кроме
мира. Вон Валахия удостоилась воеводы, какого вам надобно70, так и младенцы
в пеленках от страха вопят.
- А по-нашему, тот князь лучше, - ворчали рэзеши, - он злых искореняет.
Наш-то господарь Арон только и обнажил меч, что на погибель брата. Ну, да
что, и на него управа найдется! Остался еще муж достойный от древней
отрасли Александра Старого.
- Какой такой муж? Где он? - допытывались святые отцы.
- Узнаете. Всякому делу своя пора, - спесивились рэзеши. - Дошла до нас
молва - ждать новой власти по весне в Молдавском господарстве.
Много было разговору на тех осенних сходах про Влада Валашского, сына
Дьявола-Воеводы. Больше всех пришлась по нраву задиристым рэзешам притча
про убогих да нищих. Созвал их Влад на праздничный пир да и сжег, заперев в
хоромах. Другая нравилась рэзешам еще пуще, да про то шептались разве что
на свадебных пирах, когда взыграют винные пары. Сказывали, будто Влад-
Воевода зовет к себе на жалование рэзешей из Нижней Молдавии. А зачем ему
молдаване, когда полон свет албанцами, сербами да уграми - то тайна, и
всякому надлежит про себя ее держать. А уж станется нужда - так шепни ее
только другу.

Что же до той древней записи,то с зимы еще люди ведали, про кого она
писана. О ком же, как не об единственном отпрыске рода Мушатов могла быть
речь? Господарь Петру Арон не в счет, ему держать ответ пред Божьим судом. А
скиталец тот, именем Штефан, есть сын убиенного в Реусенах Богдана-
Воеводы, и живет он в Дымбовицкой крепости у Влада Валашского.
Еще сказывают, что-де в нищем скиту на берегах Днестровского лимана
хранится синодик и свиток. И в ту поминальную книгу внесены имена воевод
Богдана и Штефана. А в грамоте сказано, что Богдан-Воевода посвятил сына
Господу Богу, дабы стал он рыцарем Христа супротив злого духа. И вот,
настанет пора исполнения клятвы и сказанного в свитке: ибо цареградская
твердыня пала, а Яноша-Воеводы Семиградского не стало; поскольку же место
его никто из старых князей не заступил, то быть такому среди молодых. И
непременно в Молдавии.
Такие сказки ходили в народе; и сладко было молдаванам слушать их. Для
одних они были забавными небылицами - пищей подстать легкомысленному
нраву; прочие, поверив слухам, шептали их с опаскою другим. Одно горе
порождало их, одно страдание. Ибо воевода Богдан оставил по себе добрую
память, а теперь расцвела она и повсюду семена посеяла. И многие сторонники
княжича Штефана, помня о Богдане и скорбя о горестях Молдавии,
поддерживали эти слухи и распускали их по свету.
Горестью, упорством и гневом полнились сердца при мысли о турецкой
угрозе. Нрав молдаван еще более тому содействовал. О мщении ужасном и
битвах мечтали они. А посему ожидали со дня на день своего Мессию-
искупителя.
А в зто время венценосцы и рыцари других христианских государств
скорее помышляли о мирских утехах и грехах. Сразу же по смерти Яноша
Корвина сын его Владислав пошел ратью на графа Цилли, противника Гуниади,
и, обойдя его лукавством, предал казни. Он же напал на сербского деспота, хоть
тот за собой вины не знал. И много натворил бесчинств, противных Богу и
законам. К исходу зимы повелел венгерский король привести Владислава в
Буду; и, предав суду, казнил его.
Оставался младший сын Яноша Гуниади Матвей, опекаемый по
малолетству дядей, знатным вельможей Михаилом Силади. Часть магнатов
примкнула к ним, желая возвести Матвея на венгерский престол. Была еще и
третья партия, ратовавшая за немецкого кесаря Фредерика.
Молдавия была под рукой Казимира-короля; по обычаю времени Петру
Арон-Воевода клялся ему в вассальной верности. То был союз короля с
ленником-князем. Сюзерен пользовался правом помощи и совета, вассал же
довольствовался поддержкой господина, весьма ценной потому шаткому
времени. Оскудение Молдавии в последние два десятилетия превратило ее
князей в захудалых просителей, то и дело спасавшихся бегством в Польскую
землю. Казимир был недостаточно властен, чтобы водворить в Молдавии
порядок, как того требовали торговые интересы республики; молдаване же -
народ слишком бойкий и неспокойный, чтобы внимать одним словам; а посему
не очень почитали они польского короля. Разумные люди радовались бы
монаршему покровительству - им же была любезней независимость да свой
молдавский князь. И еще того чудней, они считали, что католик, хоть он и
христианин все равно остается католиком; а веры христианской лучше и
праведней молдавской на свете не сыскать. Пускай православные жители
Червонной Руси подались под руку польского круля - молдаване за веру отцов
стояли крепко. Оттого и пошла про них худая слава средь соседних народов.
Нелепей всего было то, что сии молдаване, готовые лечь костьми за веру
Христову, слушали с ухмылкой монашьи да поповские укоры в маловерии,
чревобесии в посты, в небрежении к Божьим храмам. И слово-то какое
богохульное придумали: рати, мол, - воевода, бабьему войску - поп!

II

В то лето 1457-е на святой зацвели сады, и кодры надели зеленое

убранство. К этому времени хуторяне чинят сараи, правят заборы, обновляют
запруды, приводят в исправность мельницы, выхаживают ягнят, пересчитывают
и отбирают овец; готовят плуги и бороны. Весна сгоняет дымную мглу,
затянувшую долины, дабы просветлели дали, и Всевышний обозрел свою
землю. По всей стране от гор и до Лимана жители все до единого радостно и
усердно откликаются на зов весеннего солнышка. Так повелось от древних
поколений.
В такую-то пору, когда молдаване съезжаются домой на праздники из
самых отдаленных мест, разнесся слух, что Штефан-Воевода, сын Богдана-
Воеводы Мушата, перешел у Аджуда рубеж с валашской ратыо.
Время похода было искусно рассчитано. Рэзеши, которым настал черед
заступить на государеву службу, сомневались: верить молве аль не верить?
Покуда же кони их паслись на выгонах. Льготники72 и жители господарских
сел, отбывавших воинскую повинность, не торопились. Прочие тревожились
еще того меньше: с появлением Штефана пуще прежнего пошли в народе толки
о законных правах внука Александра Старого. Повсюду скакали бирючи,
призывая людей сидеть смирно и спокойно по домам, ибо князь не с Молдавией
воюет, а с Ароном-Воеводой, слугой Махмет-султана, погубителем господаря
Богдана. И скоро Всевышний оправит правого и казнит лиходея. И взойдет над
страной солнце обновления. Кому люб новый, достойный воевода, тот пусть
сядет на коня и приедет в субботу ночью бить челом господарю Штефану в
Сучаве. Многие молодые рэзеши Яланской и Бырладской долин, услышав такие
слова, опоясались саблей и сели на коней. И вышли они к войску на серетский
шлях и били челом новому государю. Старые медлили: воля Господня.
Благоприятные приметы сопутствовали Штефану. На небе ни облачка.
Ветер тек с юга. Добрыми вестниками в белом расцвели за одну теплую ночь
черемуха и черешня.
В Борзештах князь спешился у малой церковки и преклонил колена пред
ликом Божьей Матери. Вошедшие за ним бояре своими глазами увидели: когда
Штефан склонил голову, солнце озарило лик святого младенца. Когда же он
поднялся, живая серебряная шпора протяжно зазвенела. Отдав последний
поклон Богородице и младенцу Иисусу, господарь вышел, тихий и задумчивый,
из святой обители. Затем поднялся в стременах на белом скакуне своем и,
насупясь, огляделся. Полки его стояли на взгорье и вдоль шляха. Завидев
сверкающий шлем господаря, они зашевелились. Но Штефан не двигался с
места, и ратники застыли, обнажив головы. Тогда он протянул левую руку в
перчатке к Сучаве. Сжал кулак, словно держал уже в нем стольный город, потом
упер его в бок, защищенный кольчугой.
Это было во вторник на страстной неделе, в полдень. Вышло повеление
полкам пробираться незаметно опушками дубрав по высоким склонам. А
господарь следовал шляхом, не отходя от Серета-реки.На той стороне скакали
по виду безоружные верховые, осторожно прощупывая дали. В 4 часах ходьбы
перед войском находились быстрые конные лазутчики с добрыми
проводниками. Получая беспрестанно вести о том, что делается севернее его,
Штефан на каждой стоянке раздавал новые повеления.
В среду к заходу солнца войско стало станом под Романом. Гонцы и
лазутчики донесли, что полки Петру Арона ждут на Серетской излучине у
Жолдешт. Штефан отрядил часть конных полков под началом нямецкого
боярина Чопея на левый берег в сторону Молдовы-реки, дабы глушью в
нужный час выйти к Жолдештам с другой стороны. 12 апреля в великий
четверток Штефан поспешно двинул свою рать: не успела высохнуть роса в
Серетской пойме, а бой уже закипел.
К полднику нагрянул с запада на жолдештский стан пыркэлаб Чопей. На
диво скорая победа увенчала первую схватку. Ароновы ратники, пришпорив
коней, ускакали, вздымая пыльные тучи. Иные остались и повинились. Быстрые
конники Штефана, неотрывно следя за пыльными столбами, погнались за
бегущими; запомнив место, где улеглась пыль, они воротились с ответом к
господарю. К вечеру в виду Аронова войска показались на окрестных холмах
клиновидные дружины копейщиков Штефана. Только стемнело - полки Арона
снялись с места и в поисках рубежа поудобней ушли за Молдову-реку. Но в
пятницу, на рассвете, Штефан настиг их в Орбике. Кто не покорился, того
настигла сабля и тут же уложила. В горы прорвались немногие.

Предоставив дяде, боярину Влайку, заботу об Ароновом стане и полоне,

господарь не мешкая проследовал в Сучаву; в субботу конники и бирючи его
показались под стенами города.
Заволновались села и города. Гудели колокола, возвещая новое правление.
Уж не было тайной ни для кого: князь Петру Арон показал тыл и с малым
числом служилых поскакал к Хотину, стало быть, в Польшу. Верные люди,
бежавшие из-под Орбика, так и не догнали его. Пришлось явиться с повинной к
новой власти и молить о пощаде, дабы встретить с миром светлое Христово
Воскресение.
В Великую Пятницу вечером Штефан отстоял в Бае службу погребения
плащаницы. По христианскому обычаю постился он весь день, - лишь к заходу
солнца отведал глоток воды.
Преклонив колени под крестом над входом в храм, князь, окруженный
верными слугами, смиренно поблагодарил за дарованную победу.
Священнослужители благословили его с поклоном - что было для народа новым
знамением. Той же ночью полетели по селам Верхней Молдавии проворные
гонцы, оповещая людей и зовя их именем предсказанного обновления под руку
нового господаря. В субботу поутру конные полки, предводительствуемые
гетманом73, заняли Сучаву. Горожане, во главе с митрополитом Феоктистом и
иными старыми боярами, встретили князя крестным ходом на Поле
Справедливости, в месте древних судилищ; народу собралось - не протолкаться.
Стоял погожий весенний день, давно сужденный Божьим промыслом.
Сучавские колокола благовестили о нем в отдалении. Княжеский поезд
примчался в сверкании ратного убранства и стал пред многолюдием. Все
спешились. Один лишь князь остался сидеть на коне. Пронзительно, сурово
глядел он на людей; сразу стало тихо.
- Пусть народ скажет, - твердо проговорил он, - волит ли меня господарем.
Я пришел в отчину и дедину Богдана и Александра-Воеводы.
Высокопреосвященный владыка Феоктист, облаченный в ризы, и клир,
сопровождавший его, низко поклонились князю. Народ, тут же признав
господаря, радостно зашумел, как было исстари заведено при воцарении новой
власти. По знаку Штефана телохранители сели на коней и оттеснили толпу, а
господарь спешился и подошел к владыке Феоктисту. Митрополит помазал его
мирром и возложил на него венец. Бояре, столпившиеся около, закричали:
- Здравствуй, преславный господарь, на многая лета!
- Я пришел водворить порядок в Молдавском господарстве, - отвечал
Воевода.
И пошли гулять, что волна в половодье, слова князя из уст в уста.
Подъехали возы для клира. Князь сел на коня и позвал народ на службу
светлого Христова Воскресения в полночь, когда он собирался клятвенно
обещать прощение беглецам и правый суд всем жителям господарства. Ибо со
второго дня начиналось обновление Молдавской земли.
Так и случилось. Господарь явился пред народом в пышном уборе,
окруженный только что составленным двором. Сановные бояре были на своих
местах, воины стояли стеной у святого храма митрополии, соблюдая
величайший порядок. Вместе с князем стоял службу старый Маноил, бывший
пыркэлаб, Добрулогофэт, Козма Шандру и Оанэ Джуля, Петре Поня и Костя
Орэш, Илие Модруз и Мику Краю, Крецу, Оцел и другие большие и малые
бояре, затеплившие свечи свои от свечи господаря, когда свершилось полночное
таинство воскресения.
- Христос воскресе, братья, - обратился к дворянам своим Штефан-
Воевода.
Многие поверили в него и не ошиблись. Один владыка Феоктист,
умудренный старец, за 25 лет помазавший мирром столько голов и отпустивший
грехи бренным останкам стольких князей, был вправе усомниться в завтрашнем
дне. И все же сердцу порою больше доступно, нежели мудрости; и истину
прежде всего постигает тот, кто верит в нее.

III

В сомнении пребывал не только владыка Феоктист; недоброе замышляли

не одни бояре, подавшиеся с Ароном за рубеж - Миху-логофэт, отвезший дань в
Белград султану Магомету, паны Станчун, Дума Брэеску, Костя Дан и им же
подобные. Готовы к смуте были не одни рэзеши, любители свар да ратной
потехи. Во всей земле Молдавской царило мятежное безначалие, словно только
что вышла она из потоков той лучезарной весны. Несколько часов всего
потребовалось Штефану, чтобы одолеть убийцу отца. А с молдаванами война
тянулась месяцы и годы, пока не кончил он с державным нестроением.
Поначалу князь осмотрелся, взвесил каждого по его достоинствам. Затем
выказал разумное мягкосердие, простив бояр-беглецов, пожелавших вернуться
на родину. Разумно было теперь, при новых порядках, забыть о том, кому кто
ранее служил: всем надлежало порадеть отечеству.
- Ибо время теперь лихое, - говорил князь. - Хотинская и Килийская
крепости, оставленные нам Александром Старым, достались чужеземцам: одна
ляхам, другая - уграм. В пределы Молдавии вольно вступать кому не лень: на
больших торговых путях шалят грабители; родня меж собою рубится - вотчины
делит, - и некому рассудить ее; двуногие волки из-за Днестра терзают стада
наши; пруды заболачиваются, мельницы ветшают; служители святых обителей
вконец оборвались - в рубищах служат.
- Все должно перемениться, - порешил господарь. - Рука наша защитит
достойных. Она же сразит мечом лиходеев.
Господаревы конники обшарили польский рубеж на Черемуше,
доискиваясь следов Петру Арона. Сведав, что беглец скрывается тут же в
Камепецкой крепости, крикнули страже за рекой - пусть-де знает его величество
король, что гость у него опасный. Штефан же, выехав из Сучавы для устроения
державных дел, остановился прежде всего под крепостью Хотипом и долго
глядел на нее. И повелел он зарыть в том месте, где стоял, стрелу - в знак того,
что он сюда еще вернется. Затем побывал в Сороках и Белгороде-Днестровском
и поставил крепкую стражу вдоль всего гужевого тракта львовских купцов.
Через сих честных и достойных львовчан передал господарь
всемилостивейшему королю Казимиру послание дружбы, как было исстари
заведено меж Польшей и Молдавией. При этом испросил он у короля
свидетельства ответной дружбы. А таким свидетельством могло быть лишь
изгнание братоубийцы Петру Арона, погубителя молдавского господаря и друга
короля.
Затем обследовал он мытные заставы на Семиградском рубеже до реки
Тротуш; посетил господарские вотчинные города; в Яссах, Васлуе и Бырладе
чинил суд. Повсюду показывался в окружении бояр с верной ратью. Весь двор
был на добрых конях, в крепких доспехах.
Повсюду учреждал он высшие чиновные должности и ополчение, жаловал
землей, льготами и денежным окладом. Не в пышном одеянии узнала его
страна, а в трудах неустанных. Челобитчики преклоняли по заре колени у
господарева крыльца, знали - ждать придется недолго. Ответчики скоро поняли,
как надо себя вести, чтобы спасти свои головы. Разбойников на кол не сажали,
шкуру с них не сдирали, - на то потребовалось бы много времени. Кого не
вздергивали ратники на краю дубрав, тех гнали под рэзешской стражей на
соляные копи.
Так он без устали трудился, пока не назначил повсюду своих войсковых
капитанов и пыркэлабов над крепостями, пока не учредил почтовую гоньбу и
нарочных по всем дорогам. Он останавливался по святым обителям, наделяя их
угодиями; поклонившись гробам усопших князей Мушатского рода, назначил
им поминальные службы. Пожелал увидеть повсюду на пути следования
крепкие запруды и мельницы в ходу. Познакомился с ремеслами в городах.
Послал дружеские грамоты торговым людям и кузнецким мастерам Брашова,
отписывая, какое сукно угодно ему для служилых людей, какого веса быть
мечам и копьям, потребным господарю.
И пожаловал он боярина Добрул великим логофэтом и древним - от
Александра-Воеводы Старого - знаком достоинства отметил его: ожерельником
на золотой цепи; отдал ему в кормление Белгородскую крепость и город
Черновцы. Ворниками укрепил дядю своего Влайку и боярина Гояна, и знаком
достоинства дал позолоченный посох.

Сучавскому гетману и портару74 Томе Кынде вверил полки.

Постельничему Краснишу отдал под власть дворцовую челядь и порубежные
конные дружины. Спатарами-меченосцами, носителями знаков княжеской
власти, пожаловал бояр Албу и Сакыза. Первым чашником был боярин Тоадер;
однако трудиться поначалу пришлось ему немного. Так расписал он бояр в
дворовые чины - чему свидетельствуют древние жалованные грамоты.
Помимочиновных бояр в господаревой раде сидели именитые вельможи того
времени - Маноил, Ходко Штибор, Мику Краю и другие, - владевшие
обширными вотчинами, многими селами и поставлявшие Штефану немало
ратников.
С тем же тщанием отобрал князь и малых - второй и третьей статьи - бояр и
дворовых челядинцев. В Сучаве держал он десять капитанов над сейманами73,
оберегавшими поочередно стены крепости. У каждого было под началом по сто
воинов на добром жалованьи. Четыре капитана-немца имели под рукой по 1000
наемных панцирщиков - тяжелое войско господаря. И было у него еще четыре
тысячи легкой казацкой конницы с четырьмя есаулами. В волостях держал он на
жаловании 21 предводителя конных полков. Там же князь назначил 22 капитана
пешего войска и сотников, предводительствовавших в ратное время отрядами
хугорян. Надо всеми рэзешами Штефан поставил начальников, повелев им
служить на заставах, торговых путях и у бродов, промышлять и казнить
злодеев. Среди рэзешей и подобрал себе князь наилучших ратников для тех 36
войн, которые вел он.
На дорогах ко всем крепостям и заставам учредил он быстрых гонцов, дабы
вести от чиновных людей доходили до него в любой час дня и ночи. Для
большей скорости основал почтовые ямы, где дожидались нарочных
оседланные кони. И учредил он маяки на путях набегов, и передачу вестей
трубачами на холмах, дабы ведали капитаны и служивые бояре о случившемся
и о повелениях, идущие из стольной Сучавы. Одних служителей научил палить
луга и отравлять колодцы на пути врагов в Нижней Молдавии. Других - ломать
мосты и заваливать горные проходы перед войском ляхов или угров.
Сам же князь основался на второе лето княжения в нямецком монастыре
построенном прадедом Петру-Воеводой; оттуда часто наезжал он в крепость
над Озаной-рекой76 , следил, как она отстраивается. Там возводились хоромы и
домовая церковь. Бойницы и вторая стена были укреплены, мост и зубчатая
решетка подвешены на тяжелых цепях. По окончании работ передал князь
крепостцу на попечение нямецких охотников и их капитана. Поставил новым
пыркэлабом Исайю. И накрепко установил такой порядок, дабы в ратное время
там было прибежище княгиням и княжеским детям. А тем охотникам, что жили
в селе за Озаной, велено было снабжать господареву кухню дичыо и рыбой.
Тем же летом встречал воевода меж нямецкой крепостцей и монастырем, в
месте, именуемом Браниште, родительницу свою княгиню Олтю, ныне
монахиню Марию, явившуюся на праздник святых апостолов поклониться
гробу убиенного мужа Богдана-Воеводы. Благочестивая инокиня привезла с
собою светлокудрого внучонка Алексэндрела, сына Штефана. Спешившись и
облобызав руку матери, господарь обнял сына и устремил сквозь слезы взор в
далекую полуденную сторону, где некогда похоронил он первую свою любовь.
Затем вернулся к державным делам и вновь предстал перед страной в
трудах неустанных, пока не свершил всего, что надлежало свершить. В лето
1459, как только отшумели вешние потоки, вышло повеление казацким есаулам
закрыть дороги в Лехию. Конные отряды переправились через Черемуш. Часть
из них повернула к Каменцу, где скрывался беглец Петру Арон. Польские
порубежные капитаны успели только подивиться такому враждебному
поступку. Нашлись, однако, люди острые на язык, и разъяснили тут же, что
молдавский господарь два года дожидается первого свидетельства дружбы от
своих соседей, а его все не видать. Петру Арон, братоубивец и погубитель
господаря, получает прибежище и кормление у светлейшего короля, и
прибежище это находится под самым молдавским рубежом в Каменце. Пусть
скажут честные львовские и генуэзские торговые люди, была ли им за
последние годы поруха в молдавской земле; докучал ли им служивый, отбирал
ли боярин товары силком; поступали ли заставы и мытники не по чести,
слышали ли купцы бранного слова против светлейшего короля Казимира?
Полагалось бы и соседям устанавливать такие добрые порядки. Когда же
польский король занят делами на других рубежах и войной с крестоносцами в
Пруссии, то за Черемушем наведет порядок меч господаря Штефана. Простому
люду тревожиться нечего. Опасность грозит лишь князю-беглецу да тем боярам,
какие заодно с ним. Так оно и случилось. Молдавские конники прорвались
разными путями к Каменцу; Петру Арону пришлось бежать ночной порой с
малой свитой в глубь страны к крепости Шмотрич. Больше всего пострадало
Покутье, многие православные хлеборобы поднялись и перешли со всем
скарбом под руку нового господаря, ибо в Молдавии объявлены были великие
льготы.
- Штефан-Воевода, - говорили военачальники, - наказал нам воротиться
сюда к Иванову дню, когда поспевают хлеба, если не одумаются до той поры
вельможные паны.
Порубежные магнаты зашевелились, поддержали Штефана. Дошли до
вельмож республики и купеческие голоса. Такчто вскоре после этого, в начале
апреля, прибыли в Оверкелэуцы послы с докончальными грамотами.
Как водится в посольских делах - разговоров было немало. И Штефан стал
дожидаться исполнения главной своей просьбы. Когда же солнце поднялось к
солнцевороту следующего года и, вступив в зодию Рака, отметило, что
обещания нарушены, есаулы повели опять казаков через Черемуш.
Сам же господарь пошел с другими полками на Хотин и стал на той высоте,
где была зарыта стрела. Господарский посланец погнал коня к воротам
крепости и, постучав в них булавой, передал его слова: - Его светлость
господарь Штефан повелевает вам покориться, ибо крепость сия - исконное
Молдавское владение. Больше всего понравились эти слова тем самым рэзешам
из Нижней Молдавии, что плели осенью на сходах небылицы. И усмехнулись
они в подстриженные усы.
Тут же вышло повеление запереть выходы из крепости и стрелять в любого
горожанина либо воина, который выйдет за припасами, дровами, либо на реку
за рыбой. Кто не повинится до угра следующего понедельника, тот изведает
гнев господаря, ибо полки его готовы карать и копьем, и мечом. И вскоре
взвилось на большой башне Хотинской крепости знамя с изображением турьей
головы, а пыркэлабами были поставлены их милости бояре Влайку и Гоян. В
этот час Молдавия поняла, что у державного кормила стоит крепкая сила, и
вместе с нею правит мудрость.

Глава V

Магомет-султан идет походом в Валахию на Влада-Воеводу. А в это время

Штефан принимается за дело. О взятии вслед за Хотином Килии и войне с
Матвеем Корвином, венгерским королем.

В лето 58-е торговые люди принесли с севера удивительную весть о

кончине угрского короля Владислава, сраженного смертью на собственной
свадьбе. С простолюдинами такое не случается. Для Венгрии то был небесный
знак, указывавший,что чаша весов державной власти склонилась в пользу
пятнадцатилетнего сына Яноша Корвина. Свадебный пир превратился тут же в
пир кровавый, ибо многие магнаты не приняли Матвея; светлейший кесарь
Фридрих, соскучившись в немецком царстве, возжаждал тоже угрского
престола. Лишь по прошествии трех лет, после многих усобиц и мятежей,
удалось Матвею крепко сесть на престол - силой одних магнатов и мудростью
других. Он был горячим и надменным юношей. При всех высоких помыслах, он
все же не забывал подсчитывать своих противников, дабы в свое время
оплатить им за все надлежащим металлом. Среди них числил он семиградских
саксов, сторонников немецкого кесаря, и Штефана, заметившего как-то, что
власть державная - не лакомство для малолетних, не игрушка, чтоб они ее
ломали.
Под нажимом молдавской рати, тревожившей польские рубежи, мудрый
король Казимир послал в 1462 году своих панов для мирного докончания и
возобновления вассальной клятвы, учрежденной Александром Добрым. За
письменным обязательством должен был последовать сам обряд присяги,
только попозже, когда король сочтет возможным оставить непрочные северные
и западные рубежи, а Штефану позволят отлучиться невзгоды той поры. Ибо
снова надвигались с юга рати султана Магомета. Поставив свои подписи и
вислые печати на пергаменте, первосвятитель Феоктист с боярами и
королевские послы и паны облобызались и поздравили друг друга с замирением
двух христианских народов. При всем том, молдавские дворяне, улыбнувшись,
грешным делом, заметили промеж себя, что милостивому пану Музило де
Бучами и Станиславу, галицкому воеводе, и прочим шляхтичам пришлось
пожаловать для докончания77 в стольную Сучаву, да и то лишь тогда, когда
Петру Арона не стало в Польше.
Почти все сбежавшие бояре, повинившись господарю, вернулись на
родину. А Петру Арон, одинокий, еще более ожесточившийся, стал искать
другого пристанища, тоже близ рубежей Молдавии. Он испросил поддержки у
семиградских бояр и воеводы Севастиана де Рогзон.
Сведав, что братоубивец нашел приют в секлерской земле, Штефан-
Воевода отрядил тотчас своих людей к тамошним боярам упредить насчет
беглеца; других гонцов направил он к приятелям своим брашовским, купцам,
прося их вразумить секлеров; ибо место, где находится Арон, проклято от Бога,
и тем, кто пригревает беглеца, грозит беда. Когда гонцы вернулись с Тротуша с
известием, что Арон стоит на прежнем месте, Штефан повелел капитанам
конницы, воевавшей Лехию, ополчиться. Наемное войско и часть рэзешей-
добытчиков78 перешли горы по тропинкам и напали на секлерские земли, сея
великое смятение.
- Такова оборотная сторона господаревой грамоты, - кричали бирючи.
Пусть знает всяк человек, будь то секлер, венгр или цыган: не быть меж нами
дружбы, покуда в сих краях обитает Арон, убивец родителя Штефана-Воеводы.
Узнав об этой смуте, юный Матвей Корвин не очень закручинился об
участи жителей Семиградия: среди них насчитывал он немало недругов, и
мятежи против короны еще не утихли. Но, перелистывая памятную книжицу, он
обнаружил среди должников Штефана и велел канцлеру отписать воеводе
Севастиану де Рогзон следующее:
"Дошло до нас, что князь Петру Молдавский находится в твоей земле. И
мы по важным причинам желаем видеть его при нашем дворе. Просим и
повелеваем послать к нам оного Петру, из чего воспоследует для твоей милости
выгода, а для него - немалая польза".

II

В те годы, когда султан Магомет, неудержимо следуя велению своей

судьбы, готовил новый поход на запад, в третьем княжестве даков Валахии
правил грозный Влад, сын Воеводы-Дьявола. Князь сей, прозванный Цепешем,
был, несомненно, отважнейшим полководцем своего времени. Но демон
беспокойства мутил его, и снились ему кровавые сны. Затрудняемся сказать, в
какой мере превосходил этот посланец гнева воителей той поры. Ибо дьявол то
и дело стучал когтем в его висок, и глаза князя горели ненавистью к людям.
 Король Матвей и его советники крепко надеялись на ратную доблесть
Влада-Цепеша в войне, которую неверный со всей очевидностью готовил
против европейцев. Дабы привлечь князя, Матвей надумал породниться с ним,
отдав ему после победы в жены свою сестру. Подобные христианнейшие
мысли, весьма угодные венецианцам и римскому папе, подкреплялись и
прямым расчетом: нужно было удержать Килию, восточный амбар Венгрии,
охраняемый угрскими пушками и добрыми ратниками под начальством
королевских капитанов.

В Валахии, как и в Молдавии, было немало искателен престола. Влад-

Воевода правил с 1456 года. Только успел он основаться в Дымбовицкой
крепости79, как в Бырсе80 объявился другой скиталец, Владислав Дан,
нашедший приют и кормление у жителей Брашова; третий, Влад-Монах, жил
среди саксов81 Сибиуской земли. В канун лихого 1462 года Влад-Цепеш,
преследуя то одного, то другого соперника, счел себя вправе воевать земли,
давшие им прибежище. Возглавив конные отряды, он приказал им сперва
растоптать засеянные поля Бырсы, а затем спалить их; стада не гнали в
Валахию через перевалы, а посекли на месте; словно собрались тут волки со
всего света и, зарезав овец, оставили их гнить без надобности. Горящие села на
холмах освещали ночные кутежи в долинах. Простершиеся ниц рабы были
вознесены гораздо выше, чем сидят обычно люди,- на то в обозе были
заготовлены колья с паленым острием. Правда, для детей имелись колья
покороче. Для брашовских купцов и их служителей были уготованы более
жестокие и долгие пытки. Люди того времени привыкли вообще к подобному
искусству. И все же слава Влада Сажателя на кол дошла до персидского хана
Узуна и Людовика XI, французского короля. Особенно король Людовик,
носивший шляпу с ликами святых, мечтал, блаженно улыбаясь, о том полезном
искусстве разрушения, которого достиг далекий дунайский князь. Ибо купцы
короля, которых ему приходилось защищать от нападений собственных
баронов, поведали, что на большом валашском шляхе, ведшем в Бузэу и
Килийскуго крепость, для мошны путника нет вернее места, чем порог
подворья или просто пыль дороги. Злодеи-воры гнили на кольях, вниз головой,
пронзенные насквозь до самой макушки. Оставшиеся в живых бегут от мошны,
как крысы от крысоловок.
Валашский воевода обрел княжение по милости султана Магомета,
приславшего полки неверных из самого Стамбула и придунайских крепостей.
Но, воцарившись на престол, он сразу обратился к христианскому венгерскому
королю и возобновил старинную вассальную зависимость. После смерти
Владислава он нашел поддержку у Матвея. Война с язычником назревала:
первый удар угрожал Венгрии, а Валахия и вовсе была на самом пороге
нашествия. А посему между Будой, Тырговиште82 и Дымбовицкой крепостью
то и дело скакали гонцы с грамотами, содержащими призывы, советы и посулы.
Несмотря на жалобы саксов, разбой, чинимый Цепешем в Семиградии,
оставался незамеченным. Крепкая рука, опустошившая Загорье, должна была
служить противу общего врага.
 В лето 1461 валашский князь прекратил выплату дани туркам золотом и
детьми83. Магомет улыбнулся, зная, что еще до него о том проведал
венецийский посол синьор Балби, получивший специальным курьером весть от
посла в Буде, синьора Томасси.
- Отписать видинскому паше, - распорядился падишах, поводя острым
носом в сторону тайных служителей и греческих дьяков. - Пусть отправляется к
гяуру да сведает, в чем дело. Коль он на самом деле занемог, пусть привезут его
сюда, мы исцелим его. И пусть слуга наш Юнис-бей Катаболинос отвезет
немедля сию грамоту да шепнет на ушко Кара-Ифлак-бею84, что нет иного
мудрого решения, как быть под нашею рукой. Ибо милость наша - что вешнее
дыханье ветерка, а гнев смерчу подобен: Пускай не слушает он венгров,
папистов да купцов, тогда заживет припеваючи.
Отуреченный грек Юнис-бей поскакал в окружении султанских
служителей к Видинской крепости. Представ перед Хамзой-пашой, он с
почтительным поклоном протянул ему на ладонях высочайшую грамоту. Хамза-
паша послал сейчас же весть спагийскому85 аге: точить сабли и седлать коней.
Катаболинос поспешил дальше за Дунай и, застав Влада-Воеводу в
стольном городе, шепнул ему на ушко разумнейший совет султана. Тем самым
он доказывал князю, что, хотя волею судеб, вынужден носить тюрбан, он -
верный брат ему. Влад-Воевода оглядел его большими печальными глазами и,
горестно вздохнув, улыбнулся.
- Не соблаговолит ли господарь встретиться с Хамзой-пашой? Обменяться
бы словами дружбы и договориться бы о сроках выплаты дани...
Конечно, господарь готов встретиться с Хамзой-пашой. За добрыми
советами следует добрая дружба. Если тем самым возможноунять гнев
наипреславнейшего падишаха, тени Аллаха на земле, то Влад-Воевода пойдет
на эту встречу, не опасаясь хитрости или засады.

Юнис-бей Катаболинос, ухмыляясь в бороду, сопровождал его. Хамзу-пашу

он тайно известил не обнаруживать всей ратной силы, ибо злодей не ведает
заботы. Но на пути к городу Джурджу, в час, назначенный для встречи,
налетели, словно коршуны, ратники Цепеша. Сперва они схватили султановых
посланцев, затем окружили и полонили видинских спагиев. Пленных повели к
Тырговиште. В просторном поле цепешские мастера потрудились над ними,
проткнув всех до последнего кольями сквозь шаровары и подняв затем высоко
над землей.
- Добротная работа, - кивнул князь, тоскливо разглядывая казненных,
только его светлость Хамзу надобно снять и поднять на более высокий кол, как
подобает старшему по чину.
Не сразу дошли до Стамбула валашские вести: для плохих вестников немые
служители Сераля держали наготове шелковые шнурки. И лишь когда зима
воздвигла ледяные мосты через Дунай, заторопились к Стамбулу фракийские
гонцы, словно нес их на крыльях ужаса полночный ветер.
Оказывается, Кара Ифлак-бей перешел Дунай со своими подмастерьями по
кровавому ремеслу и захватил один за другим правобережные города от Чатала
до Никополя. Прорвавшись в крепости, он вспарывал животы агам и
сердарам86; затем прошел огнем и мечом все села подряд. Командиры вели счет
сожженным домам и отрубленным головам. Так что вскоре Цепеш смог
отправить королю Матвею подробный счет за подписью и печатями: 23809
голов были сложены в кучу и сосчитаны при нем. Что до других 884 подданных
проклятого Махмета, князь клятвенно уверял, что они сгорели в домах. В итоге
получается 24693 убитых.
Синьор Томасси, спеша порадовать сенаторов Республики, отослал в
Венецию копию описи. И приписал, что Влад просит срочной помощи у
венгерского короля, ибо в ответ на подобный вызов весной неминуемо
последует турецкое нашествие. Он же против несметной лавины османов может
выставить не более двадцати тысяч настоящих воинов. Конечно, насколько
возможно, король поможет валашскому господарю, однако у него у самого
немало трудностей и осложнений. Впрочем, главнейший пункт его стратегии
теперь осуществлен: Магомет обрушится на Валахию, а не на Венгрию. Пусть
же сами мудрые сенаторы и благородный дож решают, как им быть при данных
обстоятельствах: послать ли денежную помощь либо ограничиться
дипломатическими акциями? Во всяком случае воевода полон решимости
сражаться со всей силой отчаяния. - иного выхода у него нет.
По ратному обычаю Блистательной Порты87, войска покинули свои
стоянки на третий день после Егорья вешнего в лето 1462 года. День спустя в
Стамбуле янычарские отряды доели свой последний бараний плов; аги подняли
бунчуки, и трубачи возвестили, что падишах вышел из Сераля на горе
западному миру, на страх его властителям.
Военные корабли и суда с припасами пересекли Черное море и, войдя в
устье Дуная, поднялись до впадения реки Моравы. Сухопутные войска
следовали от стана к стану; всепресветлейший падишах ехал в окружении
янычарских отрядов; впереди шла легкая конница-спагии; войска других родов,
каждое со своим оружием - сулицами, луками, саблями иль пищалями- шли
разными путями, а за ними тянулись тысячи подвод с припасами и харчем - и
толпы грузчиков и дорожных рабочих; повсюду скакали на низкорослых и
быстрых конях следившие за порядком чауши с боздыханами88 наготове.
Ливийские гонцы спешили разносить султанские грамоты, исписанные
кудрявым почерком ичогланор. Сто тысяч ратников вел Магомет в Кара-
Ифлакию: покарав Цепеша-Воеводу за небывалую дерзость, он собирался
двинуть войско дальше. А при шатре своем держал он нового властителя
валашской райи89, юного и красивого друга своего Раду Басараба, брата
господаря Влада.
К концу первой недели июня войска перешли Дунай на челнах и плавучих
мостах. Спагии повторили путь через Делиорман40. Гонцы, прибывавшие в
стан падишаха, доносили, что вся Дунайская долина опустела, жители по
стародавнему обычаю отступили в леса и горы со всем своим скарбом.
Первой целью похода была крепость на Дымбовице, а затем город
Тырговиште. Нужно было поставить в стране нового князя, а жителей призвать
к послушанию: пусть только отдадут в руки слуг всемилостивейшего падишаха
бея - Сажателя на кол и его подмастерьев. Однако стоянки следовали одна за
другой, а о Цеиешс и его рати не было ни слуху, никаких вестей. Путь был
труден, белесое засушливое небо дышало нещадным зноем; кони вскоре
ослабели, начался падеж, лишь с сумерками наступало оживление, когда все
делали привал и, отгородившись возами, отправляли по призыву ходжей
вечерний намаз. Тогда звезды роняли росу. Люди жадно поглощали ужин и тут
же засыпали под стражей. Лишь беспокойные верблюды ревели на луну.
Однажды в такую ночь в пустыне, окружавшей янычарский стан,
показались цепешевы мастера. Шатер султана стоял среди янычар. Внезапно
глубь земли и устрашающая тьма разразились диким воинственным воем.
Волки в человеческом обличье пробрались с саблями в зубах через ряды
скрепленных возов, сквозь тын скрещенных сулиц и, ударив в двадцати местах
одновременно, вызвали тот самый Животный ужас, который называют паникой.
Подмастерья воеводы трудились крепко, спеша пробиться к середине круга, где
должен был стоять высокий шелковый шатер султана; турецкие же ратники,
обезумев от ужаса, резали друг друга.
Султанская стража забила тревогу. Магомет повелел выстроить воинов
четырехугольником и опустить сулицы. Трубачи трубили, добиваясь тишины.
Воинов усмиряли саблями и железными палицами. Валашские волки ловко
секли турок, покуда тревога в таборе не улеглась. Но вихрь безумья
перекинулся дальше: верблюды и кони, разломав коновязи, стали топтать
смешавшихся воинов.
Когда на востоке, над далеким Царьградом, забрезжил рассвет, вышло
повеление рабочим собрать убитых и увечных и зарезать для кухонь
поврежденный скот.
Конные отряды вышли в поле на поиски ночных гостей. Вокруг
простирались все те же горелые луга и поля; леса молчали, в сторону гор
лежала пустыня. То была жестокая война древних скифов, которую пришлось
изведать еще в древнюю пору другим покорителям народов91.
И снова двинулись войска в неведомые дали, спеша добраться до
указанных городов. Кое-где беи рубили местных плугарей, добивая их, словно
зверей из лесных берлог. Дни были томительны, солнце палило сильнее, чем на
счастливых берегах Пропонтиды92. А ночи становились все тревожнее из-за
таившихся призраков и людей.
Оправдались расчеты мудрых советников Матвея-короля. Бессилен гнев
великого султана, тщетна отвага оттоманских войск, в ту пору - лучших в мире.
Это была не война между обычными войсками, а поединок с тенью.
Раду Басараб-Воевода получил в шатре всепресветлейшего султана
фирман93 на княжение. Тех подлых валахов, которых удалось переловить,
повергли в прах к ногам султана: пусть лицезреют в страхе грозное чело его; но
для прорыва через Семиградские перевалы уже не доставало сил.
Воинственный пыл турецких армий был заметно охлажден. В начале июля Эль-
Фаттых уже спешивался в Адрианополе. По заведенному обычаю, повсюду
трубили о победном завершении похода; а остатки войск стекали вместе с
горными водами к Дунаю. Только морские суда продолжали обстреливать из
бомбард Килийскую крепость, где стоял в осаде королевский гарнизон. Это
была действительно важная крепость, взятие ее возместило бы все убытки.
Все это время, покуда велась изнурительная июньская кампания 1462 года,
Штефан стоял со своим войском на рубеже. Пытать изменчивое счастье он не
мог: и сам недолго княжил, и войско было слишком молодое. Приходилось
дожидаться часа, когда порядки, учрежденные им, дадут свои плоды. Ратная
доблесть Цепеша и валашских войск обеспечили Молдавии эту передышку,
отдалив от ее рубежей лавину, которая в будущем неминуемо докатится и до
нее. В каждом деле есть свой глубокий смысл: события 1462 года показал и, что
Владу-Воеводе пришлось уповать лишь на самого себя. Он, Штефан, тоже не
может положиться на скороспелую дружбу короля Казимира.
Для Штефана, с его трезвым умом, поступки Влада имели преходящее
значение. В сущности - это было безумием. Войско, подобное турецкому, можно
одолеть лишь с помощью такого же войска, - значит, нужно долго и тщательно
готовиться. Ратная доблесть ополчения могла принести лишь непрочную
победу; а ход событий показывал, что нужно год за годом побеждать врага;
такое под силу только строевому войску, как явствует из самого турецкого
примера.
Итак, когда затихнет буря, и войско Эль-Фаттыха поворотит к Дунаю, не
следует ни радоваться, ни печалиться, а упорно довершать задуманное дело.
Прежде всего нужно добиться, чтобы валашский господарь послушен был ему,
а не другим, дабы тем самым отодвинуть опасное соседство нечестивца как
можно дальше. По всему видать, однако, что не Влад является тем другом и
братом, который ему нужен в соседнем господарстве. Болезненная суетливость
и опрометчивость томят его, словно хворь в крови.
Храбрый он воитель - но сумасброден и опасен. Правда, Цепеш помог ему
отвоевать отчий престол. Господь рассудит, мог ли он из-за приязни давней
забыть о благе христиан и Молдавии. Долг его, защитника веры, велит совсем
другое: укреплять как можно больше Христову рать.
Вот почему не допустил он Влада-Воеводу к себе, не подал ратной
помощи, а направил к семиградским рубежам. Сам же не медля осадил
Килийскую крепость и повелел королевскому начальнику оставить ее, ибо
Килия - исконное владение Молдавии и ее князя.
Турецкие пушки продолжали обстрел с Дуная. Венгерский комендант
ответил как храбрец, с той дерзостью, которая - он знал - была по вкусу королю
Матвею: он забросал каменными ядрами и турецкие галеры на Дунае, и
молдавские полки.
Сучавский воевода мог покуда только заявить о своих правах на Килию.
Взять крепость не хватало сил; оставалось зарыть стрелу, как под Хотином, и
воротиться сюда позднее. 22 июня, стоя близ крепостной стены во время осады,
Штефан был ранен в ногу. Всю жизнь, не заживая, ныла эта рана: возможно, то
был знак, что кривда искупается в страданиях; а может быть, напоминание о
том, что удаются лишь искусно подготовленные предприятия.

III
 Изгнанник Влад нашел убежище у венгров. С востока, терзая гордое сердце
князя, долетала слава о его подвигах. И вдруг, то ли подчинившись внезапному
порыву, или печалясь о своей судьбе, а то и просто из чувства презрения к
друзьям и недругам, направил он султану Магомету письмо такого содержания:
"О, пресветлейший владыка оттоманов. Я - Ион Влад, Кара-Ифлакский бей,
раб твоего величества, молю коленопреклонно простить мне злодеяния мои
против тебя и царства твоего. Окажи великую милость и дозволь направить к
тебе послов моих. Семиградие и Венгерское королевство ведомы мне, как мои
пять пальцев. А будет твоему величеству угодно, так я бы мог - вымаливая
грехи мои - отдать тебе под руку Семиградие; после чего ты легко одолеешь
всю Угрскую землю. Послы мои сказали бы тебе поболе, а я всю жизнь буду
тебе верным слугой и рабом и молю Господа о продлении жизни твоего
величества на многие лета".
Гонца, везущего грамоты к султану и к визирю, перехватили и обыскали, по
наущению мудрых королевских советников, служители Матвея Корвина.
Вероломство Влада-Цепеша казалось всем очевидным, Матвей распорядился
заключить вассала в темницу. Горько усмехнулся Цепеш и спросил своих судей,
за что сия немилость: за ратные дела на пользу короля и угрской державы, либо
за пустые слова, отписанные им султану.
- Ты слукавил против его величества, - отвечали судьи.
Влад-Воевода окинул их проницательным взором. Он знал: со временем,
покуда он будет томиться в Вышеградском заточении, венгры поймут, что место
его не в темнице, а на валашском престоле; что и подтвердилось полностью
впоследствии.
Бейлербеи Фракии поставили на княжение Раду Басараба Красивого и для
охранения новой власти усилили гарнизоны в Видине и Джурджу; затем
исполнили и главное повеление своего господина: осадили Килийскую
крепость и принудили венгерский гарнизон сложить оружие и сдаться.
По заведенному порядку, дунайские гонцы примчались туг же с этой
вестью в Сучаву. Господарь вскрыл грамоту наместника Нижней Молдавии,
приказал пану Добру-логофэту прочесть ее и выслушал спокойно, не
обнаруживая гнева.
-Уповаю, бояре, что Божьим промыслом я не умру, ни завтра и ни через год,
- проговорил Штефан. -Успеем порешить, как быть нам в этом деле. Покуда же
прошу вас отобедать за моим столом в день тезоименитства моего, под
покровительством святого архипастыря Штефана, заступника нашего. Но,
вкушая яства и питья, не забывайте славить Господа и помните, что собрались
мы вершить державные дела. Только черный люд бездумно насыщается. Нам же
думать надлежит о государственном строении и справедливости. Покуда
нечестивый падишах и король повели свои рати к другим рубежам - один в
Вавилонию, другой в Богемию - должны мы привести себе княгиню, коею
изволили избрать вы Молдове и господарю ее, и того ради пусть отправляется
сразу после Крещения посольство в Киев и, явившись пред князя Симеона,
принимает его сестру Евдокию с ее подружками и русскими боярами. Свадьбе
же быть по древнему обычаю в зимний мясоед. До венчального обряда о
невесте позаботятся отец Феоктист и матушка наша княгиня Мария. А вотчина
пусть веселится вовсю. В свое время поступим мы с Килийской крепостью, как
подобает.
Но это время настало лишь по прошествии трех лёт. Молдавские лазутчики
то и дело обшаривали секлерские земли, где некогда жил беглец Петру Арон; те
же лазутчики отвозили грамоты в Брашов, призывая честного шолтуза и
честных пыргарей94 замолвить слово перед королем Матвеем, уговорить его
отринуть от себя злодея. Настало время учинить мир между Молдавией и его
светлостью королем; негоже быть раздору меж братьями во Христе, когда
турецкая лавина вот-вот готова хлынуть снова.
Но в памятной книжице должников Матвея было занесено имя Штефана.
Поэтому он только загадочно усмехался, слушая увещевания купцов, и
продолжал держать при себе Петру Арона.
Его величество король Матвей еще только собирался отрядить по весне
искуснейших немецких пушкарей с лучшими пушками, дабы осадить и вернуть
короне крепость в устье Дуная, а Штефан-Воевода уже скакал в Нижшою
Молдавию. Была глубокая зима. Дунай покрылся льдом. В семи равнинных
волостях Молдавии поднималась рать. По накатанным дорогам под ясным,
изумрудным куполом неба возили пушки на санях. В ночь на 24 января
зажглись внезапно факелы в молдавском войске, обложившем крепость, и
бирюч огласил повеление молдавского князя.
В это же время из Сучавы выезжали послы с печальной вестью об
усыплении княгини Евдокии. Конники пришли в стан господаря 25 пополудни.
Крепость уже сдалась. Штефан распоряжался полоном и готовился к
торжественному входу в Килию.У ног его, на льду, лежал большой ключ от
ворот. Сам киязь сидел на льдине, покрытой шелковой подушкой, той самой, на
которой седовласый старшина цеха каменщиков подал ему ключ от крепости.
Ныла раненая нога. По повелению господаря дьяк, согнувшись тут же, писал на
собственных коленях грамоту о назначении наместниками в Килийской
крепости пыркэлабов Буфти и Исайи Нямецкого.
Когда гонцы, скорбно повернув оружье к земле и обнажив головы, с
поклоном протянули господарю грамоту первосвятнтеля Феоктиста, Штефан
остановился на мгновение и взглянул на них. Не распечатав ее, он снова
обратился к дьяку. Затем распорядился о вступлении в Килию и потребовал
коня. На башне развевалось знамя с турьей головой.
Стыло зимнее безмолвие. Воины, обнажив головы, стояли молча у
подножия стен. Одни следили за опечаленным лицом господаря, другие - из
речистых рэзешей Нижней Молдавии - не смогли удержаться, чтобы, грешным
делом, не шепнуть друг дружке кое-какие неподходящие слова. Они были
цравы: при всей печали этого часа, взятие Килии было для Штефана немалой
радостью. А стихи, которые, ликуя, шептали про себя эти рэзеши, были волею
судеб созвучны совершившимся делам. И сразу их узнали люди и стали
передавать повсюду из уст в уста. Услышал их от отроков-служителей и
Штефан, когда весной сидел один во внутреннем покое Сучавского замка.
Услышал и изволил улыбнуться:
Булава Чуди на Стучит в ворота Хотина, А меч Исайи - В ворота Килии...

IV

В лето 1467 молодой двадцатипятилетний король слыл красивейшим и

отважнейшим мужем своего времени. В парче и шелках, тело его после плясок
пышного двора дышало благовонием. Когда же король изволил отправляться на
ратный подвиг, доспехи придавали ему вид грозный и величественный.
Подпись его изумляла писцов. Кто бы осмелился открыть в нем недостатки?
Ложь его прием дипломатический. Спесь - неотъемлемый придаток сана; острое
словцо его повторяется тут же повсюду; пускай король и не изрек его - историки
спешат увековечить августейшее остроумие. В стрельбе из лука, на соколиной
охоте он не знает равных. За трапезой все жадно следят, как он двумя пальцами
берет с золотого блюда жаркое, как осушает большой кубок токайского, - и
подражают ему. Изящество, с которым он моется водой изо рта или
пригоршней, в меру обливая при этом сановников, почитается добродетелью,
приличествующей христианину. Кто смеет облыжно говорить, что подобный
человек ведет свой род от валашских горцев? Во-первых, матушка его -
знатнейшей крови, а во-вторых, отец - княжий отпрыск. Чем нужней была эта
легенда, тем она казалась правдивей. Да и сама стать и повадки венценосца
свидетельствовали о высоком его происхождении. И прежде всего великодушие,
доступное лишь одному сословию, и гордая спесь, которую только оно могло
так изящно проявлять. Любимецего святейшества, сердечный друг Венеции,
победитель тестя, вероотступника Подебрада95, короля богемского, он сулил
миру такие же победы над измаильтянами, какие некогда одерживал Янош-
Воевода.
Он был самым пылким и многообещающим венценосцем. Однако по
верному старинному изречению, никто в своей земле пророком не бывает:
именно родная земля, Семиградие, не признала Матвея королем. Противясь
войску, возмущаясь тяжкой податью, оно устами князей и вельмож своих
добивалось прежней вольности. Бенедикт Рот от имени саксонских купцов и
графы Санкт-Георг и Зипс именем дворян Семиградия, покорившихся кесарю,
отослали назад и грамоты Матвея, и его сановников. Скудные и беззаступные
людишки, обремененные нуждой, сжигали замки короля и повергали в грязь
гербы и штандарты короны.
Но Магвей-король умел смирять и карать непокорных. Летом того же года
он вступил в Семиградие с конными латниками и пешими кольчужниками. И
был с ним свирепейший кондотьер96 Жискра, предводительствовавший
легкими отрядами для грабежа, разора и поджогов. Король пресек мятеж,
потопил в крови восставших. Хлеборобы пали ниц в дорожную пыль, купцы
отсчитали требуемое золото, вельможи покорились, признав в каравшей их руке
воистину монаршую десницу.
Августейший король достал свою памятную книжицу и сделал в ней
необходимые пометки. Тут-то и заметил он нового должника, да невиновнее
других. Сперва король нахмурился, затем, усмехнувшись, распорядился
привести к нему изгнанника Петру Арона, давно ожидавшего зова. Наступил
черед оказать ему милость и восстановить попранную справедливость. Теперь
Штефан заплатит за все: за разорение секлерских земель, за мятежи на рубежах
королевства, за присвоение Килии.
19 и 20 ноября королевское войско, усиленное новыми полками, пробилось
через Ойтузский перевал, разметав заслоны на пути и отогнав Штефановы
частавы. Впереди шли отряды храброго Жискры, позади - бомбарды и обозы. С
горных вершин понеслись тревожные звуки бучумов. Жискра натравил
разбойные свои дружины на села и города. Вечерами от пожаров багровело
небо; на каждой новой стоянке король видел, как уходило все дальше на север
кровавое зарево.
В первых числах декабря он стоял уже в Романе, обдумывая со своими
военачальниками захват Сучавы. О Штефане покуда не слышно было ничего.
Кучки всадников, появлявшиеся тут и там на холмах либо в Серетской пойме, а
то и за Молдовой-рекой на горной тропе, улетучивались при первом
угрожающем движении королевских полков. Поход покуда казался легким. Но у
короля были мудрые полководцы, они с великим бережением обследовали
дороги, на ночь прочно укрепляли стан. А Жискра, разбойничая в глубине
вражеской земли, освещал сторожевым заставам дали.
Следуя государевым шляхом по левому берегу Молдовы, король Матвей
сделал второй большой привал в Бае. От Романа до этого древнего города
расстояние небольшое. Но зима посуровела, начались метели. Нужно было
сыскать еще коней да быков для тяжелых бомбард и обозных телег. В поисках
тяглового скота Жискровы воины обшаривали безлюдные деревни. Пришлось
воротиться к Тротушу, кчангэям97. Покорившись королю, сии католики не
получили сколько-нибудь заметной выгоды, а потому чангэев тоже не оказалось
на месте. Попутно приходилось отбиваться от стремительных налетов рэзешей
в овчинных тулупах и больших шапках; налетев, они тут же кидались
врассыпную. Там, гди при проходе войск не все еще было сожжено, теперь
лежала пустыня, остатки припасов были вывезены невесть куда. Преодолев
заносы и буран, Жискровы люди вернулись ни с чем в стан Матвея-короля;
одни безрадостные вести принесли они. К тому времени воротились и другие
ратники, побывавшие за Серетом. Полоненные жители смело поведали
королевским начальникам, что у господаря войска вдоволь, - об этом, дескать,
тужить не приходится, а вот когда покажется он со своими полками, никому
знать не положено.
Когда же стали их хлестать по щекам и колоть тесаками, пленные
хлеборобы признали, что господарь покажется вскорости. Только утихнет ветер,
князь-батюшка грянет со всею своею силою.
Преодолевая напор бури, налетавшей с полночной стороны, королевская
рать дошла в полном порядке до назначенной ей стоянки. Притомившиеся
воины укрыли скот в хлевах и зимних загонах. Горожан выгнали в амбары, сами
устроились в тепле. Выставили сторожевые дозоры в сторону гор и молдавских
бродов. И спешно обнесли Баю возами, крепко связав их.
 Вечер засинел в окнах. Учтиво кляняясь, Жискра пригласил короля за стол.
- Ваше королевское величество, Сучава отстоит от Баи всего в 20 милях.
Буран утихает. Завтра мои разведчики увидят стольный град.
Сладкой истомой сковало тело короля после ужина. Но он бодрился,
отдавал приказания; дьяки со слов его писали грамоты, в которых он извещал о
возвращении Петру Арона в Молдавию. В полночь буря снова разыгралась. Тут
же пробудился и загудел весь лагерь. Словно всколебалась вся земля. Насупясь,
король пожелал узнать немедля, что случилось.
Ответ последовал незамедлительно. Город был в осаде. Неприятель
прорвал укрепления, поджег телеги. Сторожевые повсюду сняты одним ударом.
По улицам скачут конники с копьями и факелами, поджигают дома и сеют
смятение.
- Трубить в трубы, - распорядился король, - успокоить людей! К оружию!
Изловить, сокрушить конников!
Но конных копейщиков уже и след простыл. Королевские полки,
сгрудившиеся со своими начальниками на стоянках, оказались в кольце войск,
отрезавших все пути и выходы.
Храбрейшие кинулись к королевскому дому защитить своего господина от
смертельной опасности, впервые нависшей так близко над ним. Тогда-то
Жискра и выказал свою беспримерную отвагу, а старые военачальники сумели
вывести монарха сквозь сечу под прикрытием черной гвардии, славившейся
своим мужеством и преданностью.
Королевское войско было рассеяно и посечено. До десяти тысяч наемников
полегло в самой Бае и в горных теснинах от крестьянских топоров, стрел и
сабель господаревой конницы. На второй и третий день продолжались стычки
отдельных отрядов. Остатки войск, спеша к Ойтузскому перевалу, побросали
бомбарды у слияния Молдовы с Серетом. Но у перевала дожидались крепкие
заставы, дороги были завалены.
Король едва пробился нехожеными тропами; и вел его, под защитой
отважных венгерских и марамурешских рыцарей, соплеменник, местный
молдавский боярин. Этого самого боярина достал затем меч господарев и
укоротил за скудный умишко, - как выразился при этом воевода Штефан.
Сказывали молдаване, что Матвей Корвин был уязвлен тремя стрелами, и
верным слугам пришлось-де нести его на еловой подстилке. Неуместно, однако,
разглашать такое о венценосцах. Впрочем, августейший монарх, достигнув
Семиградия, доказал, что раны телесные исцеляются легко зельем и волшбой, а
вот другие исцеляются труднее. И посему всех виноватых - заводил и
мятежников, а то и просто заподозренных в мятеже - спешно вздернули на
виселицы и возвели на плаху. Монарший гнев постиг и самого изгнанника
Арона. Попав в немилость, он был оставлен среди секлерских вельмож в
комитате98 Трей Скауне.

Глава VI

Посольство к Вильну. Беседа Штефана-Воеводы с княжичем

Алексэндрелом. Кара Арону за убиение князя и брага. О набеге заволжских
татар н освящении Путненской обители. О землетрясении, случившемся в
четырнадцатое лето княжения Штефана.

Весть о молдавских событиях дошла той же зимой до мудрого короля

Казимира. Штефановы послы представили грамоты, возобновлявшие клятву
верности сюзерену, и положили к ногам короля полоненные Матвеевы знамена.
Обрадовался король Казимир, да только не слишком; впрочем Сучавский
воевода догадывался об этом еще в тот час, когда в господарской канцелярии
польские дьяки писали с его слов почтительные, уклончивые речи сюзерену.
Господарские послы пан Станчу, Белгородский пыркэлаб, и дядя воеводы
Влайку, Хотинский пыркэлаб, и дьяк Тоадер ответили как нельзя лучше на все
вопросы короля и его советников. Показали они, что воеводу Штефана гребта
одолевает и от врагов ему докука, а потому не может он предстать пред светлым
королем так скоро, как того ему б хотелось; а кончится в стране шатанье,
наступит - даст Бог - мирная пора, и князь сочтет за честь великую исполнить
долг свой.
- Как протекала битва с венгерским королем? - любопытствовали пышно
убранные сановники, окружавшие Казимира.
- Да как же? Как все битвы, - отвечали по наущению Штефана послы.
- Слышно, Матвей уязвлен стрелами?
- Слышно. Но ран у него только три. Теперь же, благодарение богу,
венгерский государь оправился и творит суд в Семиградии. Так пусть
сиятельный король Казимир изволит отрядить в этом же году, либо осенью
послов для крестоцелования и, как было установлено Александром Старым.
- Сказывают, в Бае полегло немало тысяч Матвеевых ратников?
- Полегло вдосталь, но их затем похоронили, а панихиду отслужил в
большом городском костеле сам владыка Августин.
- А бомбарды они побросали или зарыли?
- Что же оставалось делать с ними? Пришлось их потерять, - простодушно
уверяли молдавские бояре. - Дороги в Молдавии непроездные, притом зима
случилась студеная.
Король Казимир задумчиво слушал, постукивая пальцами по краю
эбенового столика. Затем, любезно поблагодарив послов за дары, он
величественно поднялся и оставил совет. Пыркэлабу Влайку почудилось, будто
монарх вздохнул. Нелегки, - поди, - у короля заботы...

II

Как только весна пришла в горы, и отшумели бурные потоки, повелел

воевода Штефан казначею Иону выдать нужные средства на построение
Путненской обители. Ибо в ответ на многожды оказанную милость всевышнего
полагалось воздвигнуть в господарстве жертвенник во славу его.
 Уже больше четверти столетия творили молдавские князья одни убийства.
Ветшали древние храмы, воздвигнутые дедами. А потому, вернув себе родную
вотчину, господарь учинил совет с владыкой Феоктистом и прочими духовными
чинами и стал затем осматривать с придворными роскошные поляны предгорья,
ища подходящего места для храма. Выбор пал на Путну. Определив окружность
стен, господарь - по стародавнему обычаю - собственноручно пустил стрелу с
того места, где надлежало быть наворотной звоннице. Там, где она вонзилась,
определили место алтарю. Затем он попросил генуэзских купцов в Белгороде
нанять в Италии искусного зодчего и начал строение. После байского сражения
Штефан отправился весной смотреть монастырь и - к радости (Твоей - нашел
его почти готовым. Наступил черед мастерам кровельного дела; взобравшись на
маковки храма, они привесили там лик божьей матери, белый плат и пучок
ивовых веток.
По левую руку от господаря ехал на буланом коньке его любезный сын
Александру. Окруженные придворной челядью, они объехали монастырские
стены. В стороне, опершись на копья, стояли немецкие сотни со своим
капитаном. Земля дышала теплом, вешние голоса неслись отовсюду.
- Нравится тебе это место, дитя? - спросил господарь. Вопрос удивил
княжича. Конечно, нравится! Особенно оттого, что вырвался он из каменного
мешка Сучавы и ускакал верхом подальше от наставников. Никому не понять
его детских невзгод! Теперь в Сучаве осталась с мамками одна Елена, дочь
усопшей княгини Евдокии. А он забавляется с отцом и господаревыми воинами.
- Нравится? - Нравится. - Рад я, Александру, ибо это - место вечного
нашего успокоения.
Обняв сына за плечи, государь поцеловал его в висок. Княжич поправил
шапку с собольей опушкой, дивясь кротости родительского голоса. Он был еще
мал и тщедушен, - только минуло ему десять лет. Пока они ехали лесной
опушкой, отец поглядывал молча на него. Отрок сей нуждался в крепкой опоре;
во имя его грядущего благополучия следовало часом раньше совершить
задуманное. Закрыв глаза для мысленной молитвы и вознесясь душой к
небесному владыке, князь еще сильней возжаждал увидеть в своих руках
изгнанника Петру Арона.
Рана эта, сочившаяся с первого дня княжения, затянулась только год спустя
на исходе лета. Тогда-то, получив благоприятные вести, Штефан-Воевода
повелел нескольким конным отрядам последовать за ним с Васлуй.
Там были госиодаревы хоромы. Два дня находился Штефан с придворными
в Васлуе, разбирая судные дела, затем вышел к войскам, стоявшим станом в
Серетской долине. В день Преображения господня он оказался неожиданно с
двумя тысячами конников в Кашине. А на Успение божьей матери Штефан уже
обозревал с горного возвышения Семиградие и копейщики его обшаривали
секлерские земли. Не грозного врага доискивался Штефан, а подлого червя
тревоги, точившего душу день и ночь.
Сколько раз честные брашовские купцы упреждали бояр и сановных
вельмож комитата Трей Скауне не держать при себе опасного изгнанника! А все
впустую! Ведь новый князь молдавский был уже не новым, - правил он
двенадцатый год. Меч его оказался таким же вострым, как и ум. Бояре сами
уверились в этом не далее как в минувшие крещенские праздники, слушая
жалобные стенания вдовиц. Зачем же укрывают беглеца? Ей-ей, налетят
ястребы на комитат Трей Скауне!
И налетели бурей. И разили клювами и когтями в дыму пожарищ. Моканы
99 подались со стадами в теснины, но проворные всадники, перехватив их по
пути. повели горными тропами на эту сторону, в долину Тротуша. Чиновные
люди поспешили в Бырсу. Кое-кто из вельмож попытался было воссесть на
коня, собрать служивых; одни и не успели этого сделать, другие полетели в
овраги, сметенные железным крылом.
Никто не понимал, в чем дело. Вести еще катились мутной волной, когда в
Гелемиш, на другой край секлерских земель, где находился Петру Арон,
примчались два гонца с местными проводниками. Постояв смиренно у ворот и
поклонившись служителям Арона, они поведали, что явились из Молдавии с
грамотой от многих бояр к его светлости Петру-Воеводе. А что за грамота-
пусть сам князь посмотрит.
Скиталец принял их и, теребя жидкую бороденку, окинул зорким взглядом.
Глаза у него были выцветшие, лицо сухощавое, веснушчатое. Ходил он,
сгорбившись, беседуя, смотрел по сторонам.
- Что вы за люди?
- Мы мелкие вотчинники, государь, и велено нам господами нашими
положить сию грамоту к ногам твоей светлости.
- Слыхать, на рубеже опять смута?

- Налетели молдавские конники на секлеров. Бояре, сочинившие грамоту,

ждали сего часа, дабы нам способней было до тебя дойти. Мы тоже помним,
государь, как ты с миром княжил в Молдавской земле. А теперь привело нас
сюда горе-горькое; молим тебя воротиться: совсем захудала Молдавия при
Штефане-тиране.
- Гм, я так и думал: хлопчик сей достоин участи отца. Поглядим грамотку.
Вижу - тут, помимо прежних, и новые имена. Добре потрудились мои люди.
Говоря так, Петру Арон разглядывал знакомые подписи и печати:
приморского пыркэлаба Станчу, логофэта Томы, Гояна и Исайи, пыркэлабов
Сбиери и Бухти, Юги - казначея, постельничьих Луки и Паску, Томы Гиндэ,
Нягу - ясельничьего, Негрилэ - кравчего и других.
Они искали встречи с ним и совета. Отдавали себя под его высокую
милость. Пускай он приходит, куда сочтет нужным, а они обещаются отдать ему
в руки тирана и положить к ногам Молдавию, дабы пресечь гоненье на бояр и
слезы вдов и сирых.
Читая, Арон-Воевода то и дело посматривал на гонцов, благодушных седых
рэзешей, братьев Мойка и Костя из-под Штюбейской Криницы. Лица у них
были морщинистые, шеи жилистые, словно из жгутов сплетенные. Выглядели
изможденными, пыль настолько покрыла их, что глаз не видать было из-под
кудлатых бровей.
Долго пытал их князь, и они выложили все, что знали, даже слезу пролили.
Арон и крест заставил их целовать. Они поцеловали.
Тогда Арон хлопнул в ладони и повелел сделать ему коня, а служителям
готовиться в путь. Сегодня же пополудни нужно выехать по делу, не терпящему
отлагательств. Без свиты, и в большой спешке. Оказывается, то, чего не в силах
промыслить короли и войско, может сделать божья воля.
Они спешили на восток. Рэзеши скакали рядом, под присмотром княжеских
служителей. Беглец то и дело отрывался от своих раздумий.
- В вашей грамоте видел я новые имена, - проговорил он некоторое время
спустя, - Бланку, например.
- Так он же брат Штефановой матушки, государь, - отвечал Мойка.
- Как же это возможно?
- А он-то и неистовствует пуще всех; сказано же в старой присказке: чужой
один глаз выколет, родной брат - оба. Разве тебе такое в новинку, свет-государь?
- Нет. А ты, я вижу, из ученых мудрецов.
- Верно, князь-батюшка, ученый я: горе надоумило. Да ты и своими глазами
увидишь пыркэлаба Влайку на роздыхе. Не знаю, как там остальные, боярин
Влайку непременно будет.
- Зело приятное для меня уверение, - хмыкнул про себя Арон-Воевода.
На заходе солнца сделали короткий привал. Напоили коней. Дворецкий
собрал было князю скудный ужин, но Петру Арон-Воевода не позволил
развязать дорожных сум.
- Вперед, - сказал он - Доброе дело откладки не терпит.
- Твоя правда, государь, - подтвердил второй рэзеш.
Перемахнув через горы, заночевали у секлерского боярина, аронова
приятеля. Ехали и весь второй день. Достигнув возвышенности следующей
гряды, поднялись пустынной отлогой дорогой.
На поляне, названной гонцами, показались бояре. Пешие и безоружные,
они стояли с непокрытой головой. Далеко позади виднелись служители,
державшие коней под уздцы. Под сенью ельника сгущались сумерки.
Петру Арон кивнул служителям: одним захватить слуг, другим - окружить
для пущей верности конями спешенных бояр. Но тут показались со всех сторон
сучавские воины и захлопнули западню. Вмиг все было кончено. Коварные
рэзеши, остервенясь внезапно, крикнули ароновым слугам сложить оружие,
коли им дорога жизнь. Затем, набросившись на беглеца, сжали его стременами с
двух сторон. Протяжно запели трубы, зовя господаря судить раба. Той же ночью
при свете факелов, как некогда в Реусенах, скинули Петру-Воеводу арканом на
землю, и палач высоко поднял отрубленную голову, дабы сын Богдана Мушата
увидел и признал ее и прикоснулся к ней ногою в стремени.
На второй же день конные отряды затерялись в Карпатах и вышли горными
тропами к молдавским заставам. А секлерам бирюч поведал следующее:
- Добрые люди, братья во Христе. Я, Штефан-Воевода, сим извещаю вас,
что больше нет причин для розни меж нами. Известите его величество Матвея-
короля, что быю ему челом, чтобы быть нам с ним в любви и дружбе, ибо
смилостивился господь и отдал в руки погубителя нашего отца.
Освободившись от кромешной тьмы души своей, князь Штефан поспешил
с легкой конной ратью в Сучаву. Жители деревень на большом господаревом
шляху выходили - согласно обычаю - встречать воеводу средь пажитей и нив;
но он не делал привалов; оставляя за собой на засушливых дорогах высокие
тучи пыли, Штефан скакал в Сучаву. И лишь достигнув прохладных вод угорья,
остановился. Радные бояре собрались на диван100 вершить судные дела, писцы
навострили орлиные перья. Но господарь прошел прямо с дороги в домовую
церковь и повелел доставить туда детей; и больше никому не быть меж ними и
господом, кроме матушки господаря Олти-Марии да тетки княгини Кяжны.
Явились дети и облобызали руку господаря. В своих малых одежонках они
напоминали святых на иконостасе. Детей былочетверо: Алексэндрел - старший,
затем Петру, Богдан, Елена. А княгини-инокини, матушка и тетка, были в
скорбном одеянии; в заплаканных глазах сквозила горесть пережитого и страх
перед будущей бедой.
Дети невинно улыбались. А женщины украдкой поглядывали на Штефана,
дожидаясь его слова, пытаясь угадать, какую новую беду принес он. Но молчал
господарь, склонив колени перед серебряной иконой божьей матери и прильнув
лбом к ножкам святого младенца. В узкие ниши косо пробивался свет осеннего
дня. Сквозь сырые стены донесся чуть слышный звон часов на башне. Наконец,
князь выпрямился.
- Случилось что? - осведомилась шепотом княгиня-матушка.
48
- Всевышний избавил нас от ворога, - ответил сын.-Арон при мне сложил
голову. Я повелел захоронить его в секлерской церквушке. Прояснилось
державное правление Молдавии: иных побегов от древней отрасли Мушатов,
кроме вот этих, нет уже боле.

Княгини со вздохом простерли руки над детьми, словно оберегая их от

неведомой угрозы. Затем сама княгиня Олтя, земно кланяясь, воздала хвалу
пречистой деве и положила про себя одарить ее икону жемчужной обнизью.

У входа в крестовую дожидались князя благочестивые иноки Зографского

монастыря на святом Афоне. Сложив на груди руки, они поочередно склонили

перед Штефаном черные клобуки и поцеловали ему руку. Их было трое

молодых, крепких телом и смуглых лицом, с черными окладистыми бородами.
Везли они с собой грамоту игумена. И били челом светлому князю тремя
бурдюками лучшего масла к рождественскому посту. Да будет ведомо славному
воеводе-победоносцу, что молебны и поминания, предписанные им, правятся
неукоснительно в святой обители. А пришли они за мерой золота, которую
навечно утвердил за божьим храмом - в жалованной грамоте с печатью-
благочестивый воевода Штефан.

- Все будет так, как мною велено, - отвечал господарь. - Сполна получите
все то, что полагается святому храму. Сегодня же внесу я новый вклад, дабы
справить вам благодарственный молебен по делу, кое позже разъясню. А у вас,
божьи иноки, все ладно?

- Благодарение богу, все ладно, святой князь; и да поможет тебе небесная

сила поразить дракона.

Не снимая кольчуги, князь прошел, позванивая шпорой, в канцелярию.

Были у него и другие иноземные гости - крымские послы с грамотами и
вестями; генуэзские купцы из Кафы, пришедшие поведать князю о
неслыханных злодеяниях султана Магомета, окаянного гонителя христиан.
Старшина купцов, сеньор Федериго, хотел бы поближе сойтись с властителем
Белгорода, дабы установить и в Кафе такие же порядки, как в молдавской
крепости на Лимане. Его же стараниями крымский хан Менгли-Гирей101
обновляет и укрепляет дружбу с Молдавией. В свое время дружба эта скажется
в важных вестях. И живут в Мангопском замке на тех благословенных морских
берегах потомки царственного рода Палеологов. Пусть же назначит славный
князь Штефан сроки мудрого

державного дела, о коем было написано ему не раз. Посланцы сеньора

Федериго тоже сдали дары в каморы крепости.

III

Крымские ханы и мурзы, осевшие в каменных домах, усвоили от

леваитийцев да итальянцев новые порядки жизни. Благословенные места,
морские виды, кроткое небо смягчили природную жестокость сыновей
чингисовых. Но старый Хаджи-Гирей102 и сын его Менгли выказали перед
людьми и богом немалую мудрость, правя милосердно и мирно живя в садах
Причерноморья. За Волгой же находилась коренная, самая дикая часть орды.
Столетия мало ее изменили. То были прежние свирепые всадники времен
Субедэя и Батыя. Иные жили неоседло; другие ютились под землей в норах,
обмазанных глиной. Согнанные со всего мира рабы стерегли в степи стада под
присмотром одиноких всадников, со всех сторон подпиравших копьями
небосклон. От этих кочевых становищ хану полагалось свободно видеть самые
отдаленные урочища. А потому леса в татарских владениях предавались огню.
Ели они конину, по-прежнему носили черные кожаные панцири, копья,
саадаки103 и арканы; зимой надевали страховидные шапки и окровавленные
тулупы. Это были прежние зорители, злодеи человечества, о которых некогда
поведал Богдан-Воевода сыну; и Штефан в свою очередь рассказывал о них
Алексэндрелу зимними вечерами в Сучавском замке. Не было приятства меж
крымскими и заволжскими ханами. Хан Мамак104, недавно избранный на
курилтае и прозвавший себя, по обычаю, повелителем мира, возмечтал пить
кумыс из черепа хана Менгли. и тут же дал ему об этом знать, пускай - дескать -
готовится, ибо истинные воины снова поднимаются, как встарь, готовясь
растоптать землю копытами коней, и первыми погибнут крымские развратные
бездельники.
 Менгли-Гирей улыбался, слушая подобное бахвальство; что до него, то он
предпочитал сражениям блаженство висячих садов. Но летом 1469 года
лазутчики принесли из пустыни весть, что заволжские орды Мамак-хана
зашевелились. Туг же полетели скорые гонцы к подольским панам сказать, что
Мамак-де только дожидается жатвенной поры, а там пожалует в ляшские земли
собирать урожай да недостающих ему рабов. К Штефану тоже прискакали
посланцы на быстрых конях с грамотой от Менгли-Гирея.

Князь принял ханских гонцов в Сучаве и, одарив оружием и сукнами,

похвалил их. Когда же они поднялись с колен и отошли, воевода велел толмачам
перевести грамоту.

"Мы, Менгли-Гирей, повелитель мира и Крыма, - гласила грамота,

могущественнейший и славнейший из всех князей Ордынских, истинный
наследник Чингисова и Батыева престола, угоднейший Аллаху делами нашими
и отца нашего Хаджи-Гирея, отписываем тебе, Воеводе Штефану Молдавскому,
дабы ты сведал, что пес Мамак, сын шлк5хи, распускает грабительские свои
загоны на Ляшскую страну и на Молдавию; проведал я от купцов наших и из
дел твоих с королем, что ты усерден и не дремлешь. Так зорко блюди рубежи и
остерегайся".

IV

Крымские вести вскоре подтвердились. Только дошли - с обычной

медлительностью - грамоты Менгли-Гирея к его величеству королю Казимиру в
Литву, где он находился с семьей и двором, как в русской степи поднялся
сполох и пожарная гарь.

Войско Мамака перешло Днепр и, помедлив недолго у порога Европы,

разделилось на три потока: два из них обрушились на Польшу, третий
молниеносно грянул в Молдавию. Отряды, вступившие в пределы польской
республики, и стерли с лица земли села от Каменца до Житомира, Ружмира и
Владимира, а в Подолии - Волынь. Погрузив возы хлебом, собрав бесчисленные
стада, они угнали плетьми в неволю до десяти тысяч рабов.

Ужас - в образе взлохмаченного призрака с выкатившимися глазами

пронесся по Польше. Ветер гнал на запад чадную гарь пожарищ. Спасались
немногие: с перекошенными лицами, увечные, бежали по дорогам, болтая
култышками. Повсюду лежали убитые: дети, женщины, старики, непригодные к
рабству. В городах внутренности торговцев ожерельями висели на рогатках и на
тыне вдоль защитных рвов. Тем же порядком черные мамаковы всадники
переправились через Днестр в нескольких местах и пустились зорить села до
самого Прута. Иные, отыскав Днестровские броды, перевезли на этот берег
большеколесные кибитки для награбленного золота и серебра. Из Кэушенской
долины мурзы налетели на Лэпушненскую землю. Другие направились к
Ботошанам и Сучаве. Однако тут не было привольных равнин и пышных
строений Подолии и Литвы. Леса, холмы, овражистые суходолы то и дело
стесняли узкие проходы. Земцы истошно голосили по всем оврагам да
рытвинам, зажигали маячные огни, затем, покалывая рогатинами быков и
буйволов, стегая арапниками коней, скрывались в чащобы. Татары бросали в
дома куски горящей пакли, сжигали села дотла. Любого жителя, схваченного
вне дома, сажали на копья, дабы устрашить остальных и приостановить
повальное бегство. Обнаружив на полянах таборы беглецов, степняки окружали
их огненным кольцом и сжигали - пусть запах горелого жира повсюду несется
предостерегающей вестью. Цепи конников скакали по гребням холмов, неся на
копьях младенцев. Пошел слух, будто они жарят и едят их; на самом деле, этим
они повелевали жителям покориться, отдать свое достояние и ради спасения
жизни пойти добровольно в рабство.

Однако неуспели стать яртаулы вечерним станом на берегу Прута, каксзади

докатились тревожные вести. Хотя Мамак-хан стоял с отдохнувшим войском на
Днестре за Могилевом, прикрывая свои грабительские отряды и допрашивая
гонцов, прутские мурзы поняли, что в землях между ними и Мамаком творится
неладное. Молдавия не была брошена на произвол судьбы. Правы были
бывалые воины, сторонившиеся лесов: в них всегда таится угроза. Со стороны
Сорок и Белгорода показались воители, не ведавшие страха. Они стояли стеной
и руби-Лись отчаянно или мгновенно исчезали в чащах и появлялись с другой
стороны. Потом они начали охоту за кибитками с полоном, подсекая коней и
разбивая колес". Возвратные пути и суходолы были отрезаны.

Получив подобные вести, главные мурзы кинули лучших гонцов с

приказом поворожить яртаулы к стану Мамака. На второй день степняки
поспешили к Днестровским бродам, бережно отвозя добычу долиной Рэута.
Отряды, защищавшие се, охватили с двух сторон пустынные холмы и долины
вплоть до третьего холма. В середине шло основное войско. Тогда-то и настиг
их Штефан-Воевода. Лолкн его, заранее расставленные в самых удобных
местах, оттеснили татар к Липницким дубравам. Отрезав выходы к Днестру,
войско Штефана охватило их словно широким неводом. Лишь немногим
отважным батырам удалось спастись. Остальные, притомленные трудами и
дорогой, полегли в собственной крови. Всю вторую половину дня 20 августа
секли их молдаване.

Страшная то была весть для Мамака. Хан бесновался, охваченный гневом и

горечью, грозя Молдавии саблей. Немногие воители, которым удалось спастись,
поведали ему о гибели тех, кто не смог переправиться через проклятую
Днестровскую воду. Сперва были посечены вспомогательные отряды и отбиты
вереницы телег с ясырем и рабами. Его светлость Сион-Сиди Ахмед, брат
всемогущего хана, попал в полон. Хуже того: проклятый Сучавский гяур
осмелился повергнуть к ногам своим самого Емина-Сиди Мамака, сына
повелителя мира и царя царей.

- Пусть немедля воссядут на коней тайные мурзы мои и едут за сыном,

повелел хан, брызгая в бешенстве слюной. - Пусть едут сто грозных послов к
тому нечестивцу и поведают ему, что мы разгневались; да убоится он тяжести
нашей руки: камня на камне не останется в проклятой земле его, и быть его
голове там, где теперь ноги. Передайте ему это наше повеление и привезите
обратно сына. А когда вернет он нам наследника, тогда мы и решим, можем ли
смилостивиться и простить гяуру дерзость.

На второй день мамаковы послы были в стане Штефана. Держали они себя
надменно, как и подобает бесстрашным батырам. Штефан дозволил им стать в
пяти шагах от белого своего скакуна. Он был в кольчуге и железном
островерхом шлеме. Ратники его собирали кладь, хоронили убитых, отбирали
пленников. Когда мамаково посольство остановилось перед князем, все
побросали свои дела.

- Пусть послы скажут, кто они и что им надобно, - повелел воевода.

Татаре громогласно объявили, кто они и чего им надобно. Никто и ничто на

свете не страшит монгольскую рать. Все князья должны склониться перед ее
мощью.

- Стало быть, вельможи Мамаковы желают вызволить ханского брата?

- Верно, государь.

- И еще ханского сына?

- И его, государь.

- А за казни и разорение вотчины моей не желают получить положенной

кары?

- Нет. Это их ратное право еще со времен Батыя.

- Стало быть, они вправе рубить моих людей, рассекать утробы женщин,
жарить на копьях детей, запрягать в ярмо рабов и гнать их плетьми до самой
Волги?

- Вправе. Гяуры должны покориться владыке мира.

- А меня тут, - отвечал с мимолетной улыбкой воевода, - встретили жены

полоненных мужей и матери погубленных младенцев. И, преклонив колена,
громко вопили и страшным проклятием грозились, когда не воздам
разбойникам по справедливости. Так вот мой ответ Мамак-хану. Сиона-Сиди
Ахмеда не казню, ибо он ему брат: придержу его при себе, когда-нибудь, может
быть, пойдет он на самого Мамака и отнимет у него престол и жен, а может, и
жизнь. Уж мне-то ведомо, на что способны братья. А Мамака-молодого велю
казнить за погубленных младенцев Молдавии. И вы, послы, говорившие тут
столь дерзостно, сложите сей же час головушки, дабы другим не повадно было.
Одному старейшему оставляю жизпь. И глаза - дабы увидел все, и язык, дабы
поведал о том своему господину. Отрезать ему только уши, в назидание другим:
не все, что говорит Мамак, святая правда; и нос, дабы не слишком задирал его,
являясь перед нами. Мудро взвесив нрав молдаван и сынов чингисовых, князь
поручил оргеевским и сорокским крестьянам свершить задуманную казнь.
Привязав длинными канатами Еминек-Сиди Мамака за руки и за ноги к
четырем коням, всадники поскакали в разные стороны и разорвали его на куски.
А 99 послов проткнули 99 кленовыми кольями, срубленными тут же в дубраве.
Княжеское войско стояло