Архиепископ Фултон Дж.

Шин

ГОЛГОФА
И
МЕССА

Переведено на русский:
Баранов Александр
2020 г.
Арх
иепис
копФу лтонДж.Шин
1895-1979
 Содержание

От переводчика ____________________________________________________________4

Пролог __________________________________________________________________________ 5

Исповедание грехов _______________________________________________________ 10

Офферторий ______________________________________________________________ 19

Санктус ____________________________________________________________________ 19

Пресуществление __________________________________________________________ 24

Причастие _________________________________________________________________ 29

Идите, Месса совершилась _________________________________________________ 34

Последнее Евангелие ______________________________________________________ 39

Помощь проекту _______________________________________________________________ 44

 4

От переводчика

“Молодой священник с тёмными, прямыми волосами, одетый в чёрное, с высокими

скулами и глазами, похожими на угли, отличался в своей вере горячей
преданностью и рвением. Он не пил и не курил, не брал выходных, был
безразличен к еде и развлечениям, отдавал почти все свои накопления” - так
охарактеризовала молодого Фултона Дж. Шина газета The New York Times.

Благодаря своему телевизионному служению, архиепископ Фултон Дж. Шин стал

одной из самых известных персон Католической Церкви в США. Аскетичного вида,
с подтянутой фигурой, дополненной голубыми глазами, посаженными столь
глубоко, что большинство людей считало их чёрными, архиепископ Шин был
одним из самых эффективных евангелистов, которых породила эра телевещания.

Начиная с 1930-го года, он стал регулярным проповедником в радиопрограмме “The

Catholic Hour”1 на национальном радио. Он был самым известным оратором
Католической Церкви в США и одним из самых известных представителей
духовенства среди всех деноминаций.

Воскресные вечера на “The Catholic Hour” на канале NBC привлекли к нему

внимание многомиллионной аудитории. В 1940-м он провёл первое теле-
транслируемое богослужение, а в конце 1951-го года он начал вести свою
знаменитую телепередачу “Life Is Worth Living”2.

Однако телепроповеди были далеко не единственным его наследием. Обладая

степенью доктора философии, полученной в Леувенском Католическом
Университете, в Бельгии, Фултон Шин был автором около 50-ти книг на духовную
тематику. Сила книг поражает: в них сочетается непревзойдённое знание учения
Церкви с глубиной понимания Её мистических тайн.

Мы рады представить вашему вниманию первый русскоязычный перевод одной

из работ Фултона Дж. Шина. В ней автор размышляет над семью последними
фразами, сказанными нашим Господом на Голгофе, и показывает сложное и тонкое
переплетение между происходящим в последний час Страстей Господних, с одной
стороны, и Мессой, в которой вновь и вновь на протяжении двух тысячелетий
повторяется тайна Голгофы.
1
“Католический час”
2
“Жизнь стоит быть прожитой”
 5

Пролог
В жизни есть вещи, которые слишком прекрасны, чтобы о них забывать, например,
любовь матери. Поэтому мы дорожим этим образом. Любовь солдат, жертвующих
собой за страну, тоже слишком красива, чтобы о ней забывали; потому мы чтим их
в День Поминовения. Но величайшим благословением, которое когда-либо
являлось на землю, было её посещение Сыном Божьим под видом человека. Его
жизнь больше, чем любая другая, она слишком прекрасна, чтобы быть забытой.
Поэтому мы дорожим божественностью Его Слов в Священном Писании и
милосердием Его Деяний в нашей повседневной жизни. К сожалению, это всё, что
некоторые души помнят: Его Слова и Его Деяния. И хотя они важны, не они
характеризуют Божественного Спасителя высочайшим образом.

Наивысшей точкой в истории Христа была Его Смерть. Смерть всегда важна, ибо
она скрепляет печатью судьбу. И умирающий человек - это всегда драма. И драма
смерти - это всегда область священного. Вот почему великая литература прошлого,
касающаяся окружающих смерть эмоций, никогда не потеряет своего значения. Но
среди всех смертей в истории человечества ни одна не была столь важна, как
Смерть Христа. Любой другой человек, когда-либо рождённый в мире, пришёл
сюда, чтобы жить; наш Господь пришёл, чтобы умереть. Смерть была проблемой
для Сократа, но была короной в жизни Христа. Он Сам сказал, что пришёл, чтобы
“отдать душу Свою для искупления многих”; что никто не может забрать Его Жизнь,
но Он отдаст её добровольно.

Если смерть была высшим моментом, ради которого Христос жил, то,
следовательно, именно это Он желал оставить в памяти. Он не просил, чтобы люди
записали Его Слова в Писании. Он не просил, чтобы его милосердие по отношению
к бедным было сохранено в истории. Но Он просил, чтобы человечество запомнило
Его Смерть. И чтобы со стороны людей эта память не превратилась в путаный
рассказ, Он Сам установил точный способ, каким следует вспоминать это событие.

Способ воспоминания был установлен в ночь накануне Его Смерти, во время

”Тайной Вечери”, как её назвали впоследствии. Взяв хлеб в Свои Руки, Он сказал:
“это есть Тело Мое, которое за вас будет предано”. Затем Он сказал над чашей вина:
“Ибо это чаша Крови Моей Нового и Вечного Завета, которая за вас и за многих
прольётся во отпущение грехов”. Таким образом, в символе отделения Крови от
Тела, разделяя освящённые хлеб и вино, Христос отдал Себя на смерть перед лицом
Бога и людей и воспроизвёл Свою смерть, которая должна была наступить на
 6

следующий день в третий час.3 Он отдал Себя, как Жертву, на заклание, и, чтобы
люди никогда не забыли, что “нет больше той любви, как если кто положит душу
свою за друзей своих”, Он дал божественную заповедь Церкви: “Это творите в Моё
воспоминание”.

На следующий день, который Он уже представил и предзнаменовал, Он воплотил

это во всей полноте, когда был распят меж двух разбойников и Его Кровь лилась из
Его Тела ради спасения мира.

Церковь, основанная Им, не только сохранила Слова, которые Он говорил, и чудеса,

которые Он явил. Она также всерьёз восприняла Его слова “Это творите в моё
воспоминание.” И это действие совершается всякий раз, когда мы воспроизводим
Его Смерть на Кресте во время Жертвоприношения Мессы, делая то, что Он делал
на Тайной Вечере как прообраз Своих страданий.4

Таким образом, Месса для нас - венец христианского поклонения. Амвон, с

которого звучат слова нашего Господа, не соединяет нас с Ним; хор своим
сладостным пением не переносит нас ближе к Его Кресту, разве лишь ко краю Его
риз. Храм без алтаря для жертвоприношений не мог существовать у древних людей,
и он также бессмысленен для христиан. Таким образом, в Католической Церкви
именно алтарь - не амвон, не хор и не орган - является центром поклонения, ибо
здесь совершается воспоминание Его Страстей. Его ценность не зависит от того, кто
провозглашает их, или от тех, кто слышит о них. Она зависит лишь от Того, Кто
является Первосвященником и Жертвой - Господа нашего Иисуса Христа. Мы
3
"Смерть представлена нам символически, как таинственное отделение крови от тела. Но в то же
время, смерть уже обещана Богу во всей полноте и во всей её ужасной реальности через
выразительный язык Сакрального Символа. Цена наших грехов должна быть заплачена на Голгофе;
но обязательства здесь ложатся на нашего Спасителя, и они скреплены Его Кровью" - Maurice de la
Taille, S.J.- Catholic Faith in the Holy Eucharist, p. 115. "Не было двух различных жертв, принесённых
Христом, - одна за трапезой, другая на Голгофе. Была жертва Тайной Вечери, но это было
жертвоприношением Спасения; и была жертва на Кресте, но это было продолжением того же
жертвоприношения, которое совершилось. Вечеря и Крест вместе составляют одну жертву." - Maurice
de la Taille, S.J., The Mystery of Faith and Human Opinion, p. 232
4
"Он отдал себя как Жертву на заклание; мы приносим её как увековечивание того, что уже
совершилось. Мы приносим вечную Жертву Креста, которая, совершившись однажды, никогда не
прекращается... Месса есть жертвоприношение, потому что это наше приношение Жертвы, уже
однажды закланной, так же как Вечеря была приношением Жертвы, которую лишь предстояло
закласть" там же, p. 239-240. Месса это не только воспоминание; это живое представление Крестной
Жертвы. "В этом Божественном Жертвоприношении, которое совершается во время Мессы,
содержится и заколается - бескровным образом - тот же Христос, что однажды был заклан в
кровавой смерти Креста... Это одна и та же Жертва, один и тот же Первосвященник, который
совершает жертвоприношение через служение Своих священников сегодня, после того как отдал
себя на заклание на Кресте вчера; лишь внешний вид жертвы различен" (Тридентский собор. Сесс.
22)
 7

соединяемся с Ним несмотря на наше ничтожество. В определённом смысле, в этот

момент мы теряем нашу индивидуальность; мы соединяем наш интеллект и нашу
волю, наши сердца и наши души, наше тело и кровь - мы соединяемся со Христом
так тесно, что Отец Небесный не видит нас с нашим несовершенством, но видит нас
в Нём, Возлюбленном Сыне, в котором Его благоволение. По этой причине Месса -
это величайшее событие в истории человечества, единственное Священнодействие,
хранящее Гнев Божий вдали от грешного мира, потому что она держит Крест между
небесами и землёй, возобновляя решающий момент, когда наше печальное и
трагическое существование внезапно устремилось к полноте сверхъестественной
жизни.

На данный момент важно иметь правильное отношение к Мессе и помнить, что

Крестная Жертва это не что-то, случившееся девятнадцать столетий назад. Она всё
ещё совершается. Это не что-то, оставшееся в прошлом, как, например, акт
подписания Декларации о Независимости; это непрекращающаяся драма, чей
занавес ещё не опущен. Нельзя позволить себе верить, будто это совершилось
давным-давно и, следовательно, не должно беспокоить нас, подобно любому
другому событию прошлого. Голгофа принадлежит всем временам и всем местам.
Вот почему, когда наш Господь взошёл на высоту Голгофы, он был справедливо
лишён Своих риз: Он спасал мир, не прикрываясь преходящими нарядами мира
сего. Его одеяния принадлежали своему времени, потому что они указывали на
Него как на жителя Галилеи. Сейчас же Он лишён их, как и прочих земных
атрибутов, Он принадлежит не Галилее, не провинции Рима, но всему миру. Он
стал универсальным бедняком мира, принадлежащим не одному народу, но всему
человечеству.

Чтобы ещё сильнее подчеркнуть универсальность Спасения, Крест был воздвигнут

на перекрёстке цивилизаций, в центральной точке между великими культурами
Иерусалима, Рима и Афин, во имя которых Он был распят. Крест был выставлен
перед глазами людей, чтобы озадачить беспечных, привлечь бездумных,
взбудоражить всё мирское. Он был неизбежным фактом, которому культуры и
цивилизации Его дней не могли сопротивляться. Это также неизбежный факт
нашего дня, которому не можем сопротивляться и мы.

Люди у Креста были символами всех, кто распинает. Мы были там в лице наших
представителей. То, что мы делаем сейчас с Мистическим Христом, они делали от
нашего имени со Христом историческим. Если мы завидуем добрым, мы были там
как книжники и фарисеи. Если мы полны страха потерять временные блага, приняв
Божественную Истину и Любовь, мы были там в лице Пилата. Если мы полагаемся
 8

на материальные силы и ищем завоеваний в мирских делах, а не в духовных, мы

были там в лице Ирода. Так история продолжается в шаблонных грехах нашего
мира. Они все делают нас слепыми к тому факту, что Он - Бог. Следовательно,
Распятие было в некоторой степени неизбежно. Люди, которые были вольны
грешить, были также вольны распять.

Пока грех находится в мире, Распятие - реальность. Как сказала поэтесса:

Сын Человеческий прошёл,

Я видела на Нём шипов венец
"Ещё ль не совершилось?" - я спросила
“Страданьям не пришёл конец?”

Он обратил ко мне ужасный взгляд:

"Тебе понять не удалось?
Се! Каждая душа Голгофа,
И каждый грех в ней - гвоздь"5

Мы были там во время Распятия. Эта драма уже совершилась в предчувствиях

Христа, но она ещё не была явлена всем людям во всех концах земли во все времена.
Если бы кинолента обладала сознанием, она знала бы весь сюжет фильма от начала
до конца, но зрители в кинотеатре не знали бы его, пока не увидели на экране.
Подобным образом наш Господь на Кресте видел своим вечным разумом всю драму
истории, историю каждой отдельной души и реакцию каждой из них на его
распятие. Но хотя Он и видел всё, мы не могли бы знать, как отреагируем на Крест,
пока сами не были представлены на экране времени. Мы не были сознательно
представлены на Голгофе в тот день, но Он осознавал наше присутствие. Сегодня
мы знаем роль, которую сыграли в театре Голгофы; тогда как мы живём и
действуем в театре двадцатого века.

Вот почему Голгофа всё ещё актуальна; почему Крест - это Катастрофа; почему раны
в определённом смысле до сих пор открыты; почему Боль всё ещё остаётся
обожествляемой, и почему капли крови всё ещё капают на наши души, подобно
падающим звёздам. От Креста невозможно сбежать, даже отрицая его, как делали
фарисеи. Даже продав Христа, как Иуда, даже распяв Его, как сделали палачи. Мы
все видим его, чтобы либо принять его во спасение, либо отшатнуться от него в
ничтожность. Но как это стало видимым? Где мы можем найти непрекращающуюся
Голгофу? Мы можем найти её повторяемой и возобновляемой на Мессе. Голгофа

5
Рэйчел Аннанд Тейлор - “Вопрос” - [прим. перев.]
 9

едина с Мессой, Месса - с Голгофой, ибо в них обеих один и тот же Священник и
Жертва. Семь Последних Слов Господа подобны семи частям Мессы. И подобно
тому, как в музыке существует семь нот, создающих бесконечное разнообразие
гармоний и комбинаций, так и на Кресте было явлено семь божественных нот,
которыми Христос огласил все века и которые в своём единстве сформировали
прекрасную гармонию Спасения мира.

Каждое слово - это часть Мессы. Первое Слово “Прости” - это Исповедание грехов
(Конфитеор); Второе Слово “Ныне в Раю” - это Офферторий; Третье Слово “Се
Матерь твоя” - это Санктус; Четвёртое Слово “Почему ты оставил меня” - это
Освящение Даров; Пятое Слово “Жажду” - это Причастие; Шестое Слово
“Совершилось” - это “Идите, Месса совершилась”; Седьмое Слово “Отче, в руки
Твои” - это Последнее Евангелие.6

Представьте Первосвященника Христа, выходящего из небесной ризницы и

приступающего к алтарю Голгофы. Он уже надел облачение человеческой природы,
манипул страданий, столу священства, орнат Креста. Голгофа - его собор; её скала -
алтарь; покрасневшее солнце - лампада святилища; Мария и Иоанн - живые статуи
вокруг алтаря; Гостия - Его Тело; вино - Его Кровь. Он Стоит, как Священник, и
простирается, как Жертва. Его Месса вот-вот начнётся.

6
Завершающая часть Мессы в экстраординарном обряде - [прим. перев.]
 10

Исповедание грехов
“Отче! прости им, ибо не знают, что делают” [Мф. 23:34]

Всё начинается с Исповедания грехов. Конфитеор - это молитва, в которой мы

исповедуем наши грехи и просим Богородицу и святых о заступничестве перед
Богом ради нашего прощения, ибо лишь чистый сердцем человек может лицезреть
Бога. Наш Господь также начинает Свою Мессу с Конфитеора. Но Его исповедание
грехов отличается от нашего: Он не имеет грехов, чтобы исповедовать их. Он Бог и,
соответственно, безгрешен. “Кто из вас обличит Меня в неправде?” Его Конфитеор
не может быть молитвой о прощении Его грехов; но может быть молитвой о
прощении грехов наших.

Другие бы кричали, изрыгали проклятия, корчились, когда гвозди пронзали их

руки и ноги. Но никакая мстительность не находит места в груди Спасителя;
никакая просьба об отмщении Его убийцам не слетает с Его губ; Он не молит о силе
перенести боль. Воплощённая Любовь забывает раны, забывает боль и открывает
высоту, глубину и широту чудесной Божьей любви в этот момент
концентрированной агонии, когда Он произносит Свой Конфитеор: “Отче! прости
им, ибо не знают, что делают”.

Он не говорил “Прости мне”, но “Прости им”. Момент смерти наиболее всего

подходит для исповедания грехов, ибо сознание проникается авторитетом
последнего возвышенного часа. И, тем не менее, ни один вздох раскаяния не
сорвался с Его губ. Он был привязан ко грешникам, но никогда - ко греху. В смерти,
так же, как и в жизни, Ему не было известно хотя бы одно неисполненное служение
Его небесному Отцу. Но почему? Потому что безгрешный Человек - не просто
человек, Он больше. Он безгрешен, ибо Он – Бог, и в этом суть разницы. Наши
молитвы порождаются глубиной осознания греха. Он же породил Своё молчание
Своей неотъемлемой безгрешностью. Уже одно слово “Прости” доказывает, что он
Сын Божий.

Заметьте, на каком основании Он просит Своего небесного Отца о прощении для

нас: “Ибо не знают, что делают”. Когда кто-то ранит нас или несправедливо
обвиняет, мы говорим: “Им бы следовало знать”. Но когда мы грешим против Бога,
Он находит повод к нашему прощению в нашем невежестве.
 11

Не может быть спасения для падших ангелов. Капли крови, пролитой на кресте в
Страстную Пятницу на Мессе Христа, не коснулись падших духов. Почему? Потому
что они знали, что делали? Они видели все последствия своего акта так же ясно,
как мы видим, что дважды два - четыре, или что вещь не может существовать и не
существовать одновременно. Истины такого рода, едва понятые, не могут быть
отложены в сторону; они бесповоротны и вечны. С самого момента их восстания
против Всемогущего Бога у них не было возможности отозвать своё решение. Они
знали, что они делали!

Но с нами всё иначе. Мы не видим последствий наших поступков так же ясно, как
ангелы; мы слабее, мы невежественней. Но, если бы мы знали, что каждый грех
гордыни сплетает терновый венец на голове Христа; если бы мы знали, что каждое
сопротивление его божественным заповедям возводит для Него знак
сопротивления - Крест; если бы мы знали, что каждый акт скупости вбивает гвозди
в Его руки и каждое путешествие по пути греха пробивает Его ступни; если бы мы
знали, как Бог благ, и всё равно продолжали грешить, мы бы никогда не были
спасены. Наше невежество по отношению к бесконечной любви Святейшего Сердца
– вот, что даёт нам слышать Его Исповедание на Кресте: “Отче! прости им, ибо не
знают, что делают”.

Эти слова - пусть они глубоко врежутся в наши души - не содержат повода к
продолжению греха, но содержат побуждающий мотив к раскаянию и покаянию.
Прощение - это не отрицание греха. Господь не отрицает ужасный факт греха - это
то, где современный мир заблуждается. Мир отбрасывает грех в сторону: он
описывает его как результат эволюционных процессов, как выжившие древние табу;
он выражает грех посредством словоблудия психологии.

Словом, современный мир отрицает грех. Наш Господь напоминает нам, что это
самая ужасающая реальность. Иначе почему он возлагает на Безгрешность крест?
Почему он проливает невинную кровь? Почему он обладает столь жуткой связью со
слепотой, соглашательством, трусостью, ненавистью и жестокостью? Почему сейчас
он поднимается из глубин безличностного и облекает себя в личностное,
пригвождая невинность к плахе? Абстракция не может делать это. Но грешник
может. Потому Тот, кто возлюбил людей до смерти, позволил греху обрушить свою
мстительность на Него, дабы люди могли всегда понимать ужас греха через
распятие Того, Кто возлюбил их как никто другой.

Здесь нет отрицания греха, и всё же, при всём его ужасе, Жертва прощает. В этом
событии совмещаются символ неприкрытой развращённости греха и печать
 12

божественного прощения. Начиная с этого момента никто не может смотреть на

распятие и говорить ни что грех не серьёзен, ни что он не может быть прощён.
Через орудие Своих страданий Он открыл реальность греха; через терпение, с
которым Он перенёс их, Он показывает Его милосердие ко грешникам.

Страдающая жертва - вот, кто прощает, и в этой комбинации Жертвы - так по-
человечески прекрасной, так божественно одинокой, так полно невинной - можно
найти Величайшее Преступление и Величайшее Прощение. Под покровом Крови
Христовой находят место величайшие грешники, ибо в этой Крови есть сила
повернуть вспять волны мстительности, которые норовят утопить мир.

Мир способен объяснить нам грех, но лишь на Голгофе мы сталкиваемся с

божественным противоречием греха прощённого. На Кресте высшая форма
самоотдачи и божественной любви трансформирует худшее действие греха в
благороднейшее деяние и наиболее возвышенную молитву, которую мир когда-
либо слышал, Конфитеор Христа: “Отче! прости им, ибо не знают, что делают”.

Это слово “Прости”, которое прозвучало с Креста в тот день, когда грех обрёл свою
полную силу и затем пал, побеждённый Любовью, не отзвучало вместе со своим
эхом. Незадолго до этого тот же милостивый Спаситель приложил силы, чтобы оно
звучало сквозь пространство и время вплоть до конца мира. Собирая частички
Своей Церкви вокруг Себя, Он сказал Своим Апостолам: “Кому простите грехи, тому
простятся”.

Значит, сегодня где-то в мире наследники Апостолов обладают властью прощать.

Не наше дело спрашивать, как же может человек прощать грехи, - ибо человек не
может. Но Бог может прощать грехи через человека, ибо разве не этим способом
Бог простил Своих палачей на кресте, а именно посредством Своей человеческой
природы?

Разве это не разумно, по-прежнему ожидать от Него прощения грехов через других
людей, которым Он дал эту власть? И где же мы находим людей такого рода?

Вы, возможно, знаете историю о коробке, на которую никто не обращал внимания,

с которой обращались как с ничего не стоящим хламом; но однажды она была
открыта и оказалось, что в ней хранилось огромное сердце великана. В каждом
католическом храме есть такая коробка. Мы зовём её исповедальней. Она
игнорируется и презирается многими, но именно в ней можно обнаружить
Святейшее Сердце Христа, который прощает грешников через простёртую руку
Своих священников так же, как Он прощал через Свои руки, распростёртые на
 13

Кресте. Есть лишь одно прощение - прощение Бога. Есть лишь одно “Прости” - то
самое “Прости” вечного Божественного Акта, с которым мы соприкасаемся в
различных моментах времени.

Как пространство всегда наполнено звуками симфоний и речей, но мы не слышим

их, пока не настроим наше радио, так же и души не чувствуют радости вечного и
божественного “Прости”, пока они не настроятся на него в своё время; и кабинка
исповедальни - это то место, где мы настраиваем их на этот крик, исходящий с
Креста.

Хочет ли Бог, чтобы наш современный разум вместо того, чтобы отрицать вину при
взгляде на Крест, признал ее и начал искать прощения? Хотели бы те, чья совесть
настолько отягощена, что беспокоит их днём и преследует в ночи, искать
избавления не из медицинских соображений, но ради Божественной
Справедливости? Хотели бы те, кто рассказывает о тёмных секретах их разума,
делать это не в качестве сублимации, а ради очищения? Хотели бы те несчастные
смертные, что в тишине проливают слёзы, чтобы избавляющая рука отёрла эти
слёзы?

Поистине величайшая трагедия жизни не в том, что случается с душой, но в том,

что она упускает. И существует ли трагедия больше, чем упустить умиротворение от
прощённого греха? Исповедание грехов у подножия алтаря - это наш крик
беспомощности; Исповедание грехов на Кресте - это наша надежда на прощение и
отпущение. Раны Спасителя были ужасны, но самой страшной из всех ран является
неведение относительно того, что именно мы были причиной всего этого.
Конфитеор может спасти нас от этого, ведь он является признанием того, что есть
нечто, что нужно простить - и требующих прощения вещей больше, чем мы когда-
либо узнаем.

Существует история о монахине, которая как-то раз стирала пыль с изображения

Господа и случайно уронила его на пол. Она подобрала образ неповреждённым,
поцеловала его, и, помещая на место, сказала: “Если бы ты не упал, ты бы никогда
этого не получил”. Я гадаю, не чувствует ли наш Господь того же самого
относительно нас, ведь если бы мы никогда не грешили, мы бы не могли назвать
Его Спасителем.
 14

Офферторий
“И сказал ему Иисус: истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю” [Лк.
23:43]

Теперь наступил офферторий Мессы, ибо наш Господь жертвует Себя Своему
небесному Отцу. Но чтобы напомнить нам, что Он жертвует не один, но в союзе с
нами, Он объединяет со Своим офферторием душу разбойника одесную Себя.

Чтобы сделать Его унижение ещё более исчерпывающим, словно мастерским

штрихом зла, Его распяли между двумя разбойниками. Он ходил среди
разбойников в жизни, и теперь Ему дали висеть между ними в смерти. Но Он
изменил перспективу и сделал двух разбойников символами овец и козлищ,
которые будут стоять от Него по правую и левую руку, когда Он придёт на облаках
со Своим триумфальным крестом, чтобы судить живых и мёртвых.

Оба разбойника поначалу сыпали оскорблениями и богохульствами, но один из

них, кого традиция зовёт Дисмасом, повернул голову и прочёл смирение и
достоинство на лице распятого Спасителя. Как кусочек угля, брошенный в огонь,
начинает сиять, так и чёрная душа разбойника, брошенная в огонь Распятия,
засияла любовью к Святейшему Сердцу. Пока разбойник слева просил: “Если ты
Христос, спаси Себя и нас”, кающийся разбойник упрекал его, говоря: “Или ты не
боишься Бога, когда и сам осужден на то же? И мы осуждены справедливо, потому
что достойное по делам нашим приняли, а Он ничего худого не сделал”. Тот же
разбойник произнёс просьбу не о месте среди сильных, но лишь о том, чтобы не
быть забытым: “Помяни меня, когда приидешь в Царствие Твое”.

Такая скорбь и вера не должны оставаться без награды. В тот момент, когда сила
Рима не могла заставить Его говорить, когда Его друзья думали, что всё было
потеряно, а Его враги верили, что наступила победа, наш Господь прервал
молчание. Тот, Кого обвиняли, стал Судиёй; Тот, Кто был распят, стал
Божественным Оценщиком душ, когда Он обратил к кающемуся разбойнику слова:
“Ныне же будешь со Мною в раю”. В этот день, когда ты произносишь свою первую
и последнюю молитву, в этот день ты будешь со Мною, а где Я, там рай.

Этими словами наш Господь, Который приносил Себя в жертву Своему небесному
Отцу, как великую Гостию, теперь соединил с Собой на патене креста первую
малую гостию, единственно принесённую в Мессе, гостию кающегося разбойника:
 15

головню, исторгнутую из огня; сноп, спасённый от земных жнецов, - зерно,

смеленное на мельнице распятия, и превращённое в хлеб Евхаристии.

Наш Господь не страдал на Кресте один; Он страдал вместе с нами. Вот почему Он
соединил жертвоприношение разбойника со Своим собственным. Вот, что имеет в
виду Св. Павел, когда говорит, что мы должны восполнить недостаток скорбей
Христовых. Это не значит, что наш Господь на кресте не страдал так сильно, как
мог. Это значит, что физический, исторический Христос выстрадал всё, что Он мог
по своей человеческой природе, но Мистический Христос, которого составляет Сам
Христос и мы, не пострадал со всей полнотой. Все прочие благоразумные
разбойники в истории мира ещё не признали своих заблуждений и не попросили
быть помянутыми. Наш Господь теперь на Небесах. А значит, Он не может более
страдать в Своей человеческой природе, но Он может страдать больше через
природу людей.

Таким образом, Он тянется к другим человеческим существам, к вам и ко мне, и

просит нас сделать то же, что сделал разбойник, а именно приобщить себя к Нему
на Кресте. Разделяя Его Распятие, мы можем также разделить Его Воскресение, и то,
что сделало нас причастниками Его Креста, может сделать нас причастниками Его
славы на небесах.

Подобно тому, как в тот день наш Благословенный Господь выбрал разбойника в
качестве малой гостии для жертвоприношения, Он выбирает нас сегодня в качестве
других гостий, объединённых с Ним на патене алтаря. Вернитесь мысленным
взором к Мессе, к любой Мессе, которую праздновала Церковь в первые века,
прежде чем цивилизация стала полностью крутиться вокруг финансов и экономики.
Если бы мы попали на Священнослужение в ранней Церкви, мы каждое утро могли
бы приносить на алтарь немного хлеба и немного вина. Священник использовал бы
один кусочек пресного хлеба и немного вина как жертву на Мессе, остальное было
бы отложено в сторону, благословлено и роздано бедным. Сегодня мы не приносим
хлеб и вино. Мы приносим их эквиваленты; мы приносим то, на что покупаем хлеб
и вино. Так совершается жертва оффертория.

Почему мы приносим хлеб, вино или их эквиваленты на Мессу? Мы приносим хлеб

и вино потому, что эти две вещи больше чем любая другая вещь в природе
представляют сущность жизни. Зерно - это словно костный мозг земли, а виноград -
кровь, оба дают нам тело и кровь. В приношении этих двух вещей, которые дают
нам жизнь, питают нас, мы тем самым приносим самих себя на Жертву Мессы.
 16

Таким образом, на каждой Мессе мы представлены под видом вина и хлеба,

которые служат символами нашего тела и нашей крови. Мы не пассивные зеваки,
подобно зрителям в театре, но часть жертвоприношения Мессы вместе со Христом.
Если какой-то образ и может адекватно описать нашу роль в этой драме, то это
следующее: перед нами стоит огромный крест, на котором распята великая Гостия -
Христос. Вокруг него на холме Голгофы стоят наши маленькие кресты, на которых
мы - малые гостии - ожидаем быть принесёнными в жертву. Когда наш Господь
идёт на Свой Крест, мы идём на наши маленькие кресты и приносим себя в жертву в
единстве с Ним, как чистое подношение небесному Отцу.

В этот момент мы буквально исполняем до мельчайших деталей заповедь

Спасителя: “Возьми крест свой и следуй за Мной”. Поступая так, Он не просит нас
делать что-либо, чего Он прежде не сделал бы Сам. Здесь нельзя сказать: “Я
недостойная жертва”. Такой же жертвой был и разбойник.

Заметим, что в душе разбойника было два разных порыва, оба делавшие его
достойным для нашего Господа. Первый был признанием того факта, что он сам
заслуживает переносимых страданий, но безгрешный Христос не заслужил Своего
Креста; другими словами, он раскаивался. Второй порыв состоял в вере в Того, Кого
отвергли люди, но Кого разбойник признал самим Царём Царей.

При каких условиях мы становимся гостией в Мессе? Как наше жертвоприношение

становится единым с жертвой Христа и таким же достойным, как жертва
разбойника? Только через воспроизведение в нашей душе тех же состояний, что и у
разбойника: покаяния и веры.

Прежде всего мы должны раскаиваться вместе с разбойником и говорить: “Я

заслуживаю наказания за мои грехи. Я нуждаюсь в жертвоприношении”. Некоторые
из нас не знают, насколько нечестивыми и неблагодарными по отношению к Богу
мы являемся. Если бы мы знали, мы никогда бы не жаловались на потрясения и
боль нашей жизни. Наша совесть подобна затемнённой комнате, из которой
давным-давно был исключён всякий лучик света. Мы поднимаем занавес и се!
Везде, где мы представляли себе чистоту, мы видим пыль.

Совесть некоторых настолько переполнена оправданием, что они молятся вместе с

тем самым фарисеем: “Благодарю Тебя, Боже, что я не такой, как остальные люди.”
Иные хулят Бога небес за свою боль и грехи, но не каются. Мировая Война,
например, задумывалась как очищение от зла; она была предназначена научить нас,
что мы не можем далеко уйти без Бога, но мир отверг этот урок. Подобно
 17

разбойнику по левую сторону, он отказался покаяться: он отказался увидеть

справедливость в связи греха и жертвы, связи восстания и креста.

Но чем больше мы каемся, тем менее заботимся о том, как бы избежать своего
креста. Чем больше мы видим себя, какие мы есть, тем больше мы готовы сказать
вместе с разбойником: “Я заслуживаю крест”. Он не хотел быть извинённым; он не
хотел прибегнуть к объяснениям, которые сняли бы с него грех; он не хотел, чтобы
его обошли стороной; он не просил, чтобы его сняли с креста. Он только лишь
хотел быть прощённым. Он даже хотел быть малой гостией на своём малом кресте,
и это лишь потому, что он раскаивался. Нам не дано никакого другого способа стать
малой гостией вместе со Христом на Мессе, кроме как сокрушить сердца в скорби;
ибо пока мы не признаем, что мы ранены, как мы можем почувствовать нужду в
исцелении? Пока мы не пожалеем о своей роли в Распятии, как мы можем просить о
прощении этого греха?

Второе условие становления гостией в жертвоприношении Мессы - это вера.

Разбойник взглянул поверх головы нашего Благословенного Господа и увидел знак,
который гласил: “ЦАРЬ”. Что за странный царь! В качестве короны - шипы. В
качестве царственного пурпура - Его собственная кровь. В качестве престола - крест.
В качестве прислуги - палачи. В качестве помазания - распятие. И за всей этой
шелухой разбойник увидел золото. Среди всего этого богохульства он молился.

Его вера была столь сильна, что он был согласен остаться на кресте. Разбойник
слева просил, чтобы его сняли, но тот, что справа, так не поступал. Почему? Потому
что он знал, что имелось большее зло, чем распятие, и иная жизнь по ту сторону
креста. Он имел веру в Человека на кресте, Который мог бы обратить шипы в венец
и гвозди в бутоны роз, если бы только Он захотел. Но у него была вера в Царство по
ту сторону креста, он знал, что страдания этого мира ничто в сравнении с той
радостью, что грядёт. Вместе с Псалмопевцем его душа кричала: “Если я пойду и
долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной”.

Подобная же вера была у трёх юношей в раскалённой печи, которые должны были,
по приказу царя Навуходоносора, поклониться золотой статуе. Их ответ был: “Бог
наш, Которому мы служим, силен спасти нас от печи, раскаленной огнем, и от руки
твоей, царь, избавит. Если же и не будет того, то да будет известно тебе, царь, что
мы богам твоим служить не будем и золотому истукану, которого ты поставил, не
поклонимся”. Заметим, что они не просили Бога избавить их от пылающей печи,
хотя и знали, что Он может сделать это, ибо “Он силен спасти нас от печи,
 18

раскаленной огнем”. Они полностью отдали себя в руки Божьи и, подобно Иову,
доверились Ему.

Таким же был и благоразумный разбойник. Он знал, что наш Господь может

избавить Его. Но он не просил быть снятым с креста, ибо наш Господь не сошёл с
него Сам, хотя толпа и искушала Его. Разбойник хотел быть малой жертвой, если
так было нужно, в самом конце Мессы. Это не значило, что он не любил жизнь. Он
любил жизнь так же сильно, как любим мы. Он любил жизнь, долгую жизнь, и он
обрёл её, потому что ничто не может быть длиннее, чем Жизнь Вечная. Всем и
каждому из нас дано открытие Вечной Жизни. Но в неё нет иного пути, кроме
покаяния и веры, которые объединяют нас с Великой Гостией - Священником и
Жертвой Христом. Так мы становимся духовными разбойниками и способны вновь
украсть Небеса.
 19

Санктус
“Жено! се, сын твой… се, матерь твоя” [Ин. 19: 26-27]

Пятью днями ранее наш Благословенный Господь совершил триумфальный вход в

Иерусалим. Торжествующие крики раздавались вокруг Него; пальмовые листья
летели под Его ноги, воздух дрожал от осанны Сыну Давидову и благословений
Святому Израилеву. Тем же, кто хотел прекратить эту демонстрацию в Его честь,
наш Господь напомнил, что если эти голоса умолкнут, то кричать будет каждый
камень. Это стало днём рождения готических соборов.

Они не знали истинной причины, почему Его звали святым; они даже не понимали,
почему Он принимает эти славословия. Они думали, что объявляют Его земным
царём. Но Он принимал эту демонстрацию, потому что собирался быть Царём
духовной империи. Он принимал их прославления, их осанну, их пеаны хвалы,
потому что Он шёл на Свой крест как Жертва. И каждая жертва должна быть святой
- Sanctus, Sanctus, Sanctus. Пятью днями позже наступил Санктус Мессы Голгофы.
Но во время этого Санктуса Его Мессы Он не говорил “свят”, он говорил со
святыми; Он не прошептал “Sanctus” - Он Сам обращался ко святым, к Своей
Пресвятой Матери Марии и Своему возлюбленному ученику Иоанну. Что за
поразительные слова “Жено! се, сын твой… се, матерь твоя”. Он говорил со святыми.
Ему не нужно было заступничество святых, ибо Он сам был Святым Богом. Но мы
нуждаемся в святости, ибо каждая жертва Мессы должна быть святой, чистой,
непорочной. Как мы можем быть святыми участниками Жертвоприношения
Мессы? Он дал ответ: прибегнув к покрову Его Святейшей Матери. Он обращается к
Церкви и ко всем в лице Иоанна, и говорит каждому из нас: “Се, матерь твоя”. Вот
почему он обращается к ней не “Матерь”, а “Жено”. Она имеет универсальную
миссию быть не только Его Матерью, но быть Матерью всех христиан. Она уже
была Его Матерью, ныне же она становится Матерью Его Мистического Тела,
Церкви. И все мы должны быть её детьми.

Есть потрясающая мистерия, скрытая в единственном слове “Жено”. Это был

поистине последний в цикле уроков Иисуса, который Он преподавал все эти годы,
и первый урок в новом цикле. Наш Господь постепенно “отдаляется” от Своей
матери, но не в том смысле, что она должна всё меньше любить Его, а в том, что она
должна всё больше любить нас. Она должна была оторваться от материнства во
плоти, но лишь для того, чтобы обрести превосходящее материнство в духе.
Именно поэтому таков выбор слов: “Жено”. Она должна была сделать нас другими
 20

Христами, ибо как Мария воспитала Единого Святого Бога, так же она может
воспитать нас в святости для Бога, достойных произнести “Свят, Свят, Свят” на
Мессе продолжающейся Голгофы.

История её подготовки к роли Матери Мистического Тела Христа раскрывается в

трёх эпизодах жизни её божественного Сына, каждый из которых содержит урок,
объясняющийся на Голгофе. А именно: она должна была быть названа не только
матерью Бога, но и матерью людей, не только Матерью святости, но и Матерью тех,
кто алкает быть святым.

Первый эпизод разворачивается в Храме, где Мария и Иосиф находят Иисуса после
трёхдневных поисков. Святейшая Матерь напоминаем Ему, что их сердца были
разбиты горем во время долгого поиска, Он же отвечает: “Или вы не знали, что Мне
должно быть в том, что принадлежит Отцу Моему?” Это было равнозначно словам:
“У меня есть другие дела, Матерь, чем дела в плотницкой мастерской. Мой Отец
послал Меня в этот мир ради высшего дела Спасения, чтобы сделать всех людей
усыновлёнными Моим небесным Отцом в величайшем царстве братства Христа,
Твоего Сына”. Мы не знаем, насколько ясным был смысл этих слов для Марии. Мы
не знаем, понимала ли она, что Отцовство Бога означало, что она должна будет
стать Матерью всех людей. Но совершенно точно, восемнадцать лет спустя, во
втором эпизоде, на свадебном пиру в Кане она обрела более полное понимание
этой миссии.

Какая утешительная мысль, что наш Благословенный Господь, Который призывал к

покаянию, Который проповедовал смирение, Который настаивал на необходимости
взять свой крест и следовать за Ним, должен был начать Своё открытое служение
на свадебном пиру! Какое прекрасное понимание наших сердец!

Когда во время пира закончилось вино, Мария, всегда заботящаяся о других, была
первой, кто заметил это, и искала способа избежать конфуза. Она просто сказала
нашему Господу: “Вина у них нет”. И Благословенный Господь сказал ей: “Что Мне и
Тебе, Жено? еще не пришел час Мой”. “Что Мне и Тебе, Жено?” - Он не назвал её
“Матерь”, но “Жено”, точно так же, как и три года спустя.

Это было равнозначно словам: “Ты просишь меня совершить нечто, что надлежит
Мне как Сыну Божьему. Ты просишь меня сотворить чудо, которое может сделать
только Бог; ты просишь Меня задействовать Мою божественность, которая имеет
связь со всем человечеством, так как Я его Спаситель. Но едва моя божественность
начнёт действовать для спасения мира, ты станешь не только Моей Матерью, но
Матерью спасённого человечества. Твоё физическое материнство растворится в
 21

превосходящем его материнстве духовном, и это причина, почему я зову тебя

“Жено”. И чтобы доказать, что её заступничество - заступничество всеобщей
матери, Он приказывает наполнить сосуды водой. И, выражаясь языком Крэшо,
первое чудо сработало так, что “скромные воды увидели своего Бога и покраснели”.

Третий эпизод произошёл в течение следующих двух лет. Однажды проповеди

нашего Господа были прерваны кем-то, сказавшим: “Матерь Твоя и братья Твои
стоят вне, желая говорить с Тобою”. Благословенный Господь сказал: “Кто Матерь
Моя?” – и, протягивая руку вперёд, указывая на своих учеников, добавил. - “Вот
матерь Моя и братья Мои; ибо, кто будет исполнять волю Отца Моего Небесного,
тот Мне брат, и сестра, и матерь”. Значение этих слов было безошибочно. Есть
такая вещь, как духовное материнство; есть связи иные, чем связи плоти; есть узы
иные, чем узы крови. Духовные узы – вот, что связывает воедино тех, кто
принадлежит к Царству, где правит Отцовство Бога и Братство Христа.

Эти три эпизода имеют свою кульминацию на Кресте, где Мария была названа
“Жено.” Это было второе Благовещение. В первом Ангел сказал ей: “Радуйся,
Мария”. Во втором Её Сын сказал ей: “Жено.” Это не значит, что она перестала быть
Его Матерью - она всегда Богоматерь. Но её материнство расширилось и
распространилось; стало духовным, стало универсальным, ибо в тот момент она
стала нашей матерью. Наш Господь создал связь там, где она не существовала по
природе. Только Он мог сделать такое.

Как же она стала Матерью всех людей? Став не только матерью, но также и
супругой Христу. Он был новым Адамом, она была новой Евой. И Адам и Ева
распространили своё естественное потомство, которым являемся мы. Христос и Его
Мать распространили с креста своё духовное потомство, которым являемся мы:
дети Марии, члены Мистического Тела Христа. Она произвела на свет своего
Первенца в Вифлееме. Заметим, что св. Лука зовёт нашего Господа Первенцем не
потому, что наша Пресвятая Матерь имела других детей по плоти, но лишь потому,
что она имела других детей по духу. В тот момент, когда Господь сказал ей “Жено”,
она стала в определённом смысле супругой Христа и в горе произвела на свет
своего первенца по имени Иоанн. Кто был вторым ребёнком, мы не знаем. Это мог
быть Пётр. Это мог быть Андрей. Но мы в любом случае миллионные и
миллионные по счёту рождённые этой женщиной у подножья Креста. Поистине,
это не был выгодный обмен: получить сына Зеведеева вместо Сына Божьего. Но
наша выгода куда больше, ибо если она получила неблагодарных и постоянно
противящихся детей, то мы обрели самую любящую Матерь в мире - Матерь
Иисуса.
 22

Мы - дети Марии. Буквально. Она наша Матерь не условно, не по одному лишь

почтительному титулу. Она наша Матерь, потому что в тот момент испытала
родильные муки за нас всех. И почему наш Господь дал нам её в качестве Матери?
Потому что Он знал, что мы не можем быть святы без неё. Он пришёл к нам через
её чистоту, и лишь через её чистоту мы можем вернуться к Нему. Санктус 7
невозможен без Марии. Каждая жертва, лежащая на этом алтаре под видом хлеба и
вина, должна была исповедать грехи и стать святой жертвой - но без Марии не
может быть никакой святости.

Заметим, что когда эти слова были обращены к нашей Святой Матери, рядом -
распростёршись - была и другая женщина. Вы замечали, что почти каждое
традиционное изображение Распятия всегда изображает Магдалину, стоящую у
подножья креста на коленях? Но вы никогда не найдёте изображения, чтобы на
коленях там стояла наша Матерь. Иоанн был там и в своём Евангелии он говорит,
что она стояла. Он видел её стоящей. Но почему она стояла? Она стояла, чтобы
служить нам. Она стояла, чтобы быть нашим служителем, нашей Матерью.

Если бы Мария только могла пасть ниц в тот же момент, когда это сделала
Магдалина, если бы она только могла заплакать, её скорбь получила бы облегчение.
Скорбь, которая кричит - это не скорбь, разрывающая сердце. Разбитое сердце не
может найти утешения в слезах. Разбитое сердце не может найти облегчения в
водопаде эмоций. И всё это страдание было частью цены, которую заплатила за нас
наша Соискупительница, Мария - Матерь Божия!

Так как Господь желал, чтобы она была нашей Матерью, Он оставил её на земле
после того, как вознёсся в небеса, чтобы она могла стать матерью едва родившейся
Церкви. Церковь в своём младенчестве нуждалась в матери так же, как Младенец
Христос. Вот почему на Пятидесятницу мы находим её неизменно молящейся с
апостолами, ожидающей сошествия Святого Духа. Она окружала материнской
заботой Мистическое Тело Христа.

Теперь она коронована как Царица Ангелов и Святых, превратив небеса в брак в
Кане, где она всё снова заступается перед божественным Спасителем от нашего
имени, от имени её детей, братьев Христу и сынов Небесному Отцу.

Девственная Матерь! Что за прекрасное единство девства и материнства, где каждое

восполняет недостаток другого. Девственности самой по себе чего-то недостаёт,

7
В оригинале игра слов “sanctus” - как “свят” или “святость” и как название части Мессы,
начинающейся со слов “Sanctus, Sanctus, Sanctus - Свят, Свят, Свят” - [прим. перев.]
 23

есть что-то неполное в ней, что-то незавершённое, словно неиспользованный дар.

Материнство само по себе чего-то лишено: в нём есть некая капитуляция, как у
сорванного цветка. Ах! Наконец смогли сочетаться девственность, в которой нет
недостатка ни в чём, и материнство, которое ничего не утратило! Мы имеем оба в
Марии, Девственной Матери: Девы благодаря действию Святого духа во время
Благовещения и Пятидестницы; Матери благодаря её многомиллионному
потомству, начавшемуся в Иисусе и включающему нас с вами.

Невозможно полагать, будто мы смешиваем роль Богородицы и Господа. Мы чтим

нашу Матерь и мы поклоняемся нашему Господу. Мы просим у Иисуса тех вещей,
что только Бог может дать: милосердия, благодати, прощения. Мы просим, чтобы
Мария ходатайствовала за нас перед Ним, особенно в час смерти. Благодаря её
близости к Иисусу, что является частью её призвания, мы знаем, что Господь
особым образом прислушивается к её просьбам. Нет другого святого, к которому
мы могли бы обращаться, как ребёнок может обращаться к матери: никакая другая
дева, мученик, матерь или исповедник не страдали так сильно, как она. Никто из
них не обнаружил большей любви к нам, чем она.

Все милости, даруемые нам Иисусом, идут через неё как через Посредницу всякой
благодати, так же, как и Сам Иисус пришёл через неё. Мы желаем быть святыми, но
мы знаем, что нет святости без неё, потому что она была подарком Иисуса нам во
время Санктуса на Его Кресте. Ни одна женщина не забудет плод своего чрева, и
потому Мария совершенно точно никогда не забудет нас. Вот почему мы можем
очень глубоко ощутить, что каждый раз, когда ещё одно невинное дитя стоит в
ожидании Первого Причастия, или ещё один кающийся грешник совершает свой
путь ко Кресту, или ещё одно разбитое сердце молит, чтобы воды потраченной
впустую жизни превратились в вино Божьей любви - мы можем ощутить, что она
снова и снова слышит это слово: “Жено! Се чадо твоё”.
 24

Пресуществление
“Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?” [Мт. 27:46]

Четвёртое Слово - это освящение Даров на Мессе Голгофы. Первые три слова были
обращены к людям, но последние четыре были обращены к Богу. Теперь мы в
финальной стадии Страстей. В четвёртом Слове в целой Вселенной нет ничего -
только Бог и Он. Это час тьмы. Внезапно из этой черноты, раздаётся разрывающий
тишину крик, столь страшный, столь незабываемый, что даже те, кто не поняли
диалекта, на котором они произнесены, заполнили сами их звуки: “Эли! Эли! ламма
самахфани”. Они записали их именно так, как грубое приближение к ивриту,
потому что они не могли освободить свои уши от этого крика до самого последнего
дня своей жизни.

Тьма, покрывшая землю в тот час, была лишь внешним символом тьмы, обитающей
внутри души. Воистину солнце должно было скрыть свой лик перед лицом
ужасного преступления - богоубийства. Истинная причина, по которой была
создана Земля - чтобы на ней был воздвигнут Крест. И теперь, когда Крест был
воздвигнут, творение ощутило боль и погрузилось во тьму.

Но к чему этот крик из тьмы? Почему это крик оставленности: “Боже Мой, Боже
Мой! для чего Ты Меня оставил?” Это был крик искупления за грех. Грех это
оставленность Бога человеком. Творение - вот то, что оставляет Бога, как цветок
может оставить солнечный свет, который даёт ему силу и красоту. Грех это
отделение, разрыв8 - изначальный разрыв единства между людьми и Богом,
который породил все остальные разрывы.

Так как Он пришёл на землю, чтобы спасти нас от греха, он должен был
почувствовать эту оставленность, это разделение, этот разрыв. Сначала Он
почувствовал его внутренне, в Своей душе. Подобным образом подножие горы -
если бы та имела сознание - могло бы почувствовать оставленность солнцем, когда
туча проплывала над нею, даже если её вершина всё ещё грелась в солнечных лучах.
В Его душе не было греха, но, так как Он хотел ощутить действие греха, ужасное
чувство изоляции и одиночества охватило Его - одиночество бытия без Бога.

Отказываясь от божественного утешение, которое всегда было с Ним, Он

погрузился в жуткое человеческое одиночество, чтобы искупить душу, которая

8
В оригинале “divorce” - слово, которое также означает расторжение брака - [прим. перев.]
 25

потеряла Бога из-за греха. Ради одиночества атеиста, утверждающего, что Бога нет;
ради изоляции человека, предающего веру ради земных вещей; ради разбитых
сердец всех грешников, тоскующих без Бога. Он идёт так далеко, что спасает даже
тех, кто не хочет верить, кто в горе и страдании проклинает и отворачивается от
Бога с криком: “К чему эта смерть? Почему я должен терять мою собственность?
Зачем я должен страдать?” Он искупает все эти вещи, когда сам спрашивает Бога:
“Почему?”

Но, чтобы сильнее раскрыть глубину этого чувства оставленности, Он раскрывает

его через внешний знак. Как человек отделил себя от Бога, так и Он, искупая,
позволил Своей Крови отделиться от Тела. Грех вошёл в кровь человека; и если
грехи мира были на нём, Он осушил чашу Своего Тела, содержащую Его священную
Кровь. Мы почти можем слышать, как Он говорит: “Отец, это Моё Тело; это Моя
Кровь. Они отделяются друг от друга так же, как человечество отделилось от Тебя.
Это пресуществление на Моём Кресте”.

Что совершилось в тот день на Кресте, ныне совершается на Мессе, с одной лишь
разницей: Спаситель был на Кресте один; на Мессе Он с нами. Наш Господь теперь
на небесах одесную Отца, заступается за нас. Это значит, что Он никогда не сможет
страдать вновь в Своей человеческой природе. Как Месса может быть
воспроизведением Голгофы? Как Христос может вновь пройти через Крест? Он не
может страдать снова в Своей человеческой природе, которая наслаждается
небесным блаженством, но Он может страдать вновь в природе людей. Он не может
повторить Голгофу в Своём физическом теле, но Он может пройти через неё в
Своём Мистическом Теле - в Церкви. Крестная Жертва может быть воспроизведена
с нашим телом и нашей кровью, которые мы даём Ему так полно, будто они Его
собственные, так, что он снова может предложить Себя небесному Отцу ради
спасения Своего Мистического Тела, Церкви.

Таким образом, Христос идёт в мир, собирая людей, которые желают быть
Христами. Чтобы наши жертвоприношения, наши скорби, наши Голгофы, наши
распятия не были изолированы, разъединены, несвязны, Церковь собирает их,
пожинает их, соединяет их, сплавляет их, собирает в единое целое9, и это целое,
состоящее из всех индивидуальных жертвоприношений, объединяется в Великую
Жертву Христа на Кресте во время Мессы.

9
В оригинале игра слов “masses them” - собирает воедино/формирует и “the Mass” - Месса - [прим.
перев.]
 26

Когда мы участвуем в Мессе, мы не просто индивиды, не просто отдельные

личности, но живые части великого духовного порядка, в котором бесконечное
пронизывает и охватывает конечное, Вечность вторгается во временное, и ризы
материальности сами облачаются в Духовное. Нет ничего более торжественного на
лике созданной Богом земли, чем внушающий благоговение момент
Пресуществления. Ибо Месса это не молитва, не гимн и не что-либо ещё - это
Божественный Акт, с которым мы соприкасаемся в отдельно взятый момент
времени.

В качестве приблизительной иллюстрации можем взять радио. Пространство

наполнено симфониями и речью, но мы их не слышим; однако мы легко можем
войти с ними в контакт, едва настроим радио. Так же и на Мессе. Это
единственный, уникальный Божественный Акт, с которым мы соприкасаемся
каждый раз, когда участвуем в Мессе.

Когда кто-то чеканит медаль или монету, медаль является материалом, видимой
репрезентацией духовной идеи, существующей в голове художника. Бесчисленное
множество репродукций создаётся из оригинала всякий раз, когда новый кусочек
металла вступает с ним в контакт и приобретает его оттиск. Несмотря на множество
созданных монет, сама печатная заготовка остаётся той же. Также и на Мессе,
образец - жертвоприношение Христа на Голгофе - воспроизводится на наших
алтарях всякий раз, как человеческое существо вступает с ним в контакт в момент
пресуществления. Но жертвоприношение всегда одно и то же, несмотря на
множество служащихся Месс. Таким образом, Месса это передача Жертвы Голгофы
нам под видом хлеба и вина.

Мы находимся на алтаре, представленные хлебом и вином, так как оба

подпитывают жизнь; таким образом, отдавая то, что даёт нам жизнь, мы
символически отдаём самих себя. Более того, пшеница должна пострадать, чтобы
стать хлебом; виноград должен пройти через давильню, чтобы стать вином. Значит
оба являются репрезентацией христиан, которые призваны страдать вместе со
Христом, чтобы вместе с Ним царствовать.

Пресуществление на Мессе подобно словам Господа, говорящего нам: “Ты, Мария;

ты, Иоанн; ты, Пётр и ты, Андрей, - всё вы, дайте Мне ваши тела, дайте Мне вашу
кровь. Дайте Мне себя целиком! Я больше не могу страдать. Я прошёл через Свой
Крест, Я наполнил страданиями Своё физическое тело, но Я не наполнил
страданиями Своё, жаждущее их, Мистическое Тело, в котором все вы. Месса - это
 27

момент, когда каждый из вас буквально может исполнить Мою заповедь: «Бери
крест свой и следуй за мной».

На кресте наш Господь ждал тебя, надеясь, что настанет день, когда ты отдашь себя
Ему в момент пресуществления. Сегодня, на Мессе, эта надежда Господа на тебя
осуществляется. Когда ты участвуешь в Мессе, Он ожидает, что ты буквально
отдашь себя Ему.

Затем, когда наступает момент Пресуществления, священник, в послушании словам

Господа “сие творите в Моё воспоминание”, берёт хлеб в свои руки и говорит: “Это
тело моё”; затем над чашей вина он говорит: “Это чаша крови моей, нового и
вечного завета”. Он не освящает хлеб и вино вместе, но по отдельности. Это
символически представляет разделение крови и тела, и с того момента, как
Распятие породило эту тайну, Голгофа всякий раз повторяется на нашем алтаре. Но
Христос, как было сказано, не одинок на алтаре; мы находимся вместе с Ним. Это
значит, что тайноустановительные слова Пресуществления имеют двойной смысл:
первое значение этих слов - “Это Тело Христово; это Кровь Христово”, второе же
значение - “Это моё тело; это моя кровь”.

Такова цель жизни! Спасти нас через союз со Христом; присовокупить Его
добродетели к нашей душе, становясь подобными Ему во всём, даже в Его смерти на
Кресте. Он прошёл через пресуществление на Кресте, чтобы мы могли пройти
через него на Мессе. Нет в мире большей трагедии, чем напрасные страдания.

Подумайте, как много страдания в больницах, среди бедных, среди обездоленных.

Подумайте ещё о том, как много из этих страданий потрачено впустую! Как много
из тех одиноких, страдающих, покинутых, распятых душ говорят Господу во время
освящения: “Это моё тело. Возьми его”? И вот что мы должны говорить в эту
секунду:

Я отдаю себя Богу. Вот моё тело - возьми его. Вот моя кровь - возьми её. Вот
моя душа, моя воля, моя энергия, моя сила, моя собственность, моё богатство
- возьми всё, что у меня есть: это всё твоё - возьми! Освяти это! Пожертвуй
это! Принеси это в жертву вместе с Самим Собою Твоему небесному Отцу,
что бы Он, глядя на это великое жертвоприношение, видел лишь Своего
возлюбленного Сына, в котором Его благоволение. Преврати жалкий хлеб
моей жизни в Твою божественную жизнь, закрути вино моей потраченной
жизни водоворотом Твоего божественного духа; соедини моё разбитое
сердце с Твоим Сердцем; преврати мой крест в распятие. Не позволь моей
оставленности, моей скорби и моим лишениям пройти впустую. Собери
 28

воедино осколки, и так же, как капля воды растворяется в вине Мессы, дай
моей жизни раствориться в Твоей. Позволь моему маленькому кресту быть
вплетённым в Твой великий Крест, чтобы я мог приобрести радости жизни
вечной в единстве с Тобою.

Освяти эти мытарства моей жизни, которые останутся без награды, только
если не соединятся с тобой. Пресуществи меня, подобно хлебу, который
становится Твоим Телом, и вину, которое становится Твоею Кровью. И я хочу
быть полностью Твоим. Мне не важно, что внешний вид останется прежним,
подобно хлебу и вину, которые остаются для земного взгляда теми же
самыми. Ход моей жизни, мои рутинные обязанности, моя работа, моя семья
- всё это лишь внешний вид моей жизни, и он останется неизменным; но
сущность моей жизни: душа, разум, воля, сердце - пресуществи их, полностью
поставь их на службу Тебе, чтобы все могли познать через меня, как
прекрасна жизнь Христа.

Аминь.
 29

Причастие
“Жажду” [Ин. 19:28]

Наш Господь достигает момента причастия Его Мессы, когда из глубины

Святейшего Сердца исторгается крик: “Жажду”. Это отнюдь не было жаждой воды,
ибо земля во всей полноте - Его. Это не было желанием утолить какую-либо жажду
земного рода, ибо Он положил предел морям, когда они яростно бушевали. Когда
Ему предложили питие, Он не взял его. Жажда иного рода мучала Его. Он жаждал
душ и сердец людей.

Этот крик о соединении10 - последний крик в серии пастырских призывов,

которыми Бог звал человечество. Сам факт того, что этот призыв был выражен в
форме самого страшного из всех человеческих страданий - жажды - отражает его
глубину и интенсивность. Люди могут изголодаться по Богу, но Бог жаждет людей.
Он жаждал людей в Творении, когда призвал их к дружбе с божественным в
Райском Саду. Он жаждал людей в Откровении, когда пытался вновь завоевать
сердца людей, открывая им тайну Своей любви.Он жаждал людей в Воплощении,
когда Он стал подобным тем, кого Он любил, и пребывал, сделавшись подобным
человекам и по виду став как человек.

Теперь же Он жаждал людей в Искуплении, ибо нет больше той любви, как если кто
положит душу свою за друзей своих. Это был последний призыв к единству, прежде
чем занавес опустился на сцену Великой Драмы Его земной жизни. Мириады
отдельных примеров любви родителей к детям, супругов друг к другу, если
соединить их вместе в одну великую любовь, никогда не достигнут и малейшей
частички Божьей любви к человеку, выраженной в этом крике жажды. В один миг
он показал не только Его жажду малых сих - алчущих сердец и пустых душ - но
также и то, насколько сильно было Его желание удовлетворить наше глубочайшее
устремление.

И правда, нет ничего таинственного в нашей жажде Бога, ибо не желает ли лань к
потокам воды, не следует ли подсолнух за солнцем, а реки не стремятся ли в море?
Но то, что Он любит нас, зная наше недостоинство и сколь мало оно стоит любви -
вот это тайна! И всё же именно такого значение Божьей жажды единства с нами.

10
В оригинале “communion” - “соединение” или “Таинство причастия” - [прим. перев.]
 30

Он уже выразил это в притче о потерянной овце, когда сказал что Он не

удовлетворяется девяносто девятью овцами, но лишь одна потерянная может
принести Ему истинную радость. Теперь та же истина была возвещена с
Креста:ничто не может в полной мере удовлетворить Его жажду, кроме как сердце
каждого мужчины, женщины и ребёнка, сотворённых Им, а следовательно, не
могущих быть счастливыми до тех пор, пока не найдут свой покой в Нём.

Основанием этой просьбы о союзе является Любовь, ибо Любовь по самой своей
природе стремится к единству. Любовь граждан друг ко другу рождает единство
государства. Любовь мужчины к женщине рождает единства двух в одной плоти.
Любовь Бога к человеку призывает к единству, основанному на Воплощении, то
есть соединении всех людей с Телом и Кровью Христовыми.

Таким образом, чтобы запечатлеть Свою любовь к нам, Бог даровал нам Себя в
Святом Причастии - как Он и Его человеческая природа, появившаяся на свет из
чрева Богородицы были едины, так и мы, появившись на свет из утробы
человечества, можем быть едиными с Мистическим Телом Христа. Значит, когда
мы употребляем слово “принимать”, говоря о Евхаристии, мы буквально
“принимаем” Божественную Жизнь, точно так же, как дитя по настоящему
принимает жизнь своей матери.

Всякая жизнь состоит в единстве с высшей жизнью. Если бы растения могли

говорить, они бы сказали влаге и солнечному свету: “Пока ты не войдёшь в
единство со мной, не будешь растворён в моих высших законах и силах, ты не
будешь иметь жизни”.

Если бы животные могли говорить, они бы сказали растениями: “Пока вы не

войдёте в единство со мной, вы не будете иметь высшей жизни в себе”. И мы
говорим всем низшим творениям: “Пока вы не войдёте в единство со мною, вы не
разделите человеческую жизнь”.

Почему же тогда Господь не должен сказать нам: “Пока вы не войдёте в единство со

мною, вы не будете иметь жизни в себе?” Низшее трансформируется в высшее,
растения в животных, животные в человека, и человек, самым возвышенным
образом, становится, с позволения сказать, “обо́женным” через жизнь Христа.

Следовательно, Причастие - это, прежде всего, восприятие Божественной Жизни,

жизни, к которой мы имеем отношение не более, чем галька имеет отношение к
цветению. Это чистый дар всемилостивого Бога, который так возлюбил нас, что
 31

пожелал соединиться с нами не только узами плоти, но и нерушимыми узами Духа,

где любовь не знает пресыщения, но лишь восторг и радость.

И как же быстро мы забыли бы Его, если бы не могли - подобно Вифлеему и

Назарету - принять Его в свои души. Ни подарки, ни портреты не могут заменить
возлюбленного. И наш Господь прекрасно это знал. Мы нуждались в Нём, и Он дал
нам Себя.

Но здесь есть иной аспект Причастия, о котором мы редко думаем. Причастие

означает не только принятие Божественной Жизни; оно также означает принятие
человеческой жизни Богом. Любая любовь взаимна. Не бывает односторонней
любви, ибо сама её природа требует обоюдности. Бог жаждет нас, но это значит,
что и человек жаждет Бога. Но задумывались ли мы когда-либо о том, что Христос
получает Причастие от нас? Каждый раз, когда мы подходим к Причастию, мы
говорим что “принимаем” Причастие - и это всё, что многие из нас делают, просто
“принимают Причастие”.

Есть и другой аспект Причастия, помимо восприятия Божественной Жизни, о

котором говорит св. Иоанн. Св. Павел открывает нам дополнительную истину в
своём Послании к Коринфянам. Причастие это не только восприятие жизни
Христовой, но также восприятие Его смерти. “Ибо всякий раз, когда вы едите хлеб
сей и пьете чашу сию, смерть Господню возвещаете, доколе Он придет”.

Естественная жизнь имеет две стороны: созидающую и разрушающую.

Сверхъестественная жизнь также имеет две стороны: созидание тела Христова и
изживание ветхого Адама. Следовательно, Причастие включает в себя не только
“принятие”, но и “отдачу”. Без смерти низшей жизни не может быть восхождения к
высшей. Разве Пасха не предполагала Страстную Пятницу? Разве всякая любовь не
подразумевает взаимную самоотдачу, которая оборачивается самовосстановлением?
И если так, то разве момент принятия Причастия не должен быть моментом
обмена, а не только лишь принятия? Разве вся жизнь только исходит от Христа к
нам, и ничего не возвращается обратно? Разве, опустошая чашу, мы ничего не
отдаём, чтобы наполнить её? Разве мы принимаем хлеб, не отдав пшеницы, которая
служит ему основой, разве принимаем вино, не отдав гроздей винограда? Если вся
наша жизнь состоит лишь в том, чтобы подойти к Причастию и воспринять
Божественную Жизнь, не дав ничего взамен, то тогда бы мы попросту
паразитировали на Мистическом Теле Христа.
 32

Павлово предписание побуждает нас наполнить наше тело страданиями,

стремящимися к Страстям Христовым. Значит, мы должны принести жертвенный
дух на стол Евхаристии; мы должны принести умерщвление низшей формы себя,
терпеливо несомые кресты, распятие нашего самомнения, смерть наших похотей, и
даже саму трудность присутствия на Причастии. Не становится ли тогда Евхаристия
тем, чем она всегда должна быть, а именно обменом между Христом и душой, в
котором мы отдаём Его Смерть, проявляющуюся в нашей жизни, а Он даёт Свою
Жизнь, проявляющуюся в нашем усыновлении? Мы даём Ему наше время, Он даёт
нам Свою вечность. Мы даём Ему нашу человечность, Он даёт нам Свою
божественность. Мы даём Ему нашу ничтожность, Он даёт нам Его всё.

Действительно ли мы понимаем природу любви? Разве мы иногда, в величайшие

моменты нежности к ребёнку, не говорим нечто, что может отличаться от
приведённых слов, но выражает ту же идею: “Я так люблю это дитя, что просто
хотел бы растворить его в себе”? Почему? Потому что любовь всегда жаждет
единства. В естественном мироустройстве Бог дал нам великие наслаждения
соединяющейся плоти. Но это ничто в сравнении с наслаждением соединяющегося
духа, когда божественное передаётся человеческому, а человеческое -
божественному; когда наша воля направляется к Нему, а Он приходит к нам, так,
что мы перестаём быть лишь людьми и становимся детьми Бога.

Если в вашей жизни были моменты, когда чистое, благородное влечение давало
ощутить себя на третьем или седьмом небе; если в вашей жизни был момент, когда
благородная любовь чистого человеческого сердца приводила вас в экстаз; если
был момент, когда вы любили человеческое сердце - тогда я прошу вас подумать о
том, чем должно быть единство с великим Любящим Сердцем! Если человеческое
сердце со всеми своими чистыми, благородными, христианскими богатствами
может так трепетать, то насколько же восприимчивее должно быть сердце Христа?
Ах, если искра столь ярка, то каково же пламя!

В полной ли мере мы понимаем, что Причастие связано с Жертвоприношением: оба

наполовину Божьи, и наполовину наши, Его жалких слабых творений? Месса делает
их неразделимыми: нет Причастия без Освящения. Нет принятия хлеба и вина,
которые мы жертвуем, если они не были пресуществлены в Тело и Кровь Христовы.
Причастие есть следствие Голгофы, ибо мы живы благодаря тому, что мы лишаем
жизни. Вся природа свидетельствует об этой истине: наши тела живут за счёт
убиения зверей и садовых трав. Мы вытягиваем жизнь из их распятия. Мы
 33

умертвляем их не для того чтобы уничтожить, но чтобы дать им завершение; мы

приносим их в жертву ради соединения с ними.

И ныне, благодаря красивому парадоксу Божественной Любви, Бог делает Его Крест
самою сутью нашего спасения. Мы убили Его, пригвоздили Его, мы распяли Его, но
Любовь в Его вечном Сердце не желала быть побеждённой. Он желал дать нам
именно ту жизнь, что мы убили, дать нам именно ту Пищу, что мы уничтожили,
напитать нас тем самым Хлебом, что мы похоронили и той самой Кровью, что мы
пролили. Он сделал само наше преступление счастливой виной; Он обратил
Распятие в Искупление, Жертвоприношение - в Соединение”, смерть - в жизнь
вечную.

И уже это делает человека более чем таинственным! Почему человек должен быть
любим это не загадка, но почему он не любит в ответ - вот великая тайна. Почему
наш Господь должен быть Великим Нелюбимым, почему Сама Любовь должна быть
нелюбимой? Почему, когда Он говорит: “Жажду”, мы даём ему уксус и желчь?
 34

Идите, Месса совершилась

“Совершилось” [Ин. 19:30]

Месса нашего Господа подошла к моменту, когда мы произносим: “Идите, Месса

совершилась”, что он облекает в крик триумфа: “Совершилось!”

Работа спасения завершена, но когда она началась? Она началась в безвременье

вечности, когда Бог пожелал создать человека. С самого начала мира была некая
Божественная “Нетерпеливость” в возвращении людей в руки Бога.

Слово-Сын нетерпеливо ожидал на небесах, чтобы быть “Агнцем заколаемым с

начала мира”. Он проявлял нетерпение в пророческих знамениях и символах, когда
Его умирающее лицо отражалось в сотнях зеркал, протянувшихся через всю
Ветхозаветную историю. Он нетерпеливо ожидал стать настоящим Исааком,
несущим дрова11 для Собственного жертвоприношения, подчиняясь указанию
Своего небесного Авраама. Он нетерпеливо желал исполнить таинственный
символизм Агнца на иудейской Пасхе, который заколался так, что ни единая кость
его не была преломлена. Он нетерпеливо ожидал быть новым Авелем, убиваемым
его завистливым братом из Каинового рода, чтобы Его Кровь могла возопить к
Небесам о прощении. Он был нетерпелив в утробе Своей Матери, когда
приветствовал Своего предшественника Иоанна. Он был нетерпелив во время
обрезания, когда предвосхитил кровопролитие и получил имя “Спаситель”. Он был
нетерпелив, когда в возрасте двенадцати лет напомнил Своей Матери, что Он
должен заниматься делами Своего Отца. Он был нетерпелив в Своей общественной
жизни, когда сказал, что Ему надлежит креститься крещением, и что Он “томится
пока сие совершится”. Он был нетерпелив в саду, когда отвернулся от утешения
двенадцатью легионами ангелов, чтобы обагрить оливковые корни Своей
спасительной Кровью. Он был нетерпелив на Тайной Вечере, когда предвосхитил
разделение Его Тела и Крови под видом хлеба и вина. И затем нетерпению пришёл
конец, когда час тьмы приблизился, и в конце Тайной Вечери Он запел. Это был
единственный раз, когда Он пел, и это был момент, когда Он шёл на смерть.

Было бы чем-то тривиальным для мира, если бы звёзды начали светить ярко, если
бы горы стали символами неустойчивости, или холмы вдруг стали отдавать почести
долинам, которые их породили. Что было важным, так это то, что каждое
пророческое слово, сказанное о Нём, должно было исполниться. Небеса и земля не

11
В оригинале “wood”, означающее как дрова для костра, так и древо (Креста) - [прим. перев.]
 35

прейдут, пока не исполнится каждая йота и каждая черта. Осталась лишь одна
маленькая йота, одна крошечная йота. Давидово слово о том, что каждое
пророчество должно совершиться. Теперь же, когда всё остальное уже исполнилось,
Он исполнил эту йоту. Он, истинный Давид, процитировал Давида-пророка:
“Совершилось”.

Что совершилось? Спасение людей - вот что. Любовь завершила свою миссию, ибо
Любовь сделала всё, что могла.

Есть две вещи, которые Любовь может делать. Любовь по самой её природе
стремится к Воплощению, и каждое Воплощение стремится к Распятию. Разве не
каждая истинная любовь стремится к воплощению? Говоря о человеческой любви,
разве влечение мужа к жене не создаёт из этой взаимной соединившейся любви её
воплощение в виде ребёнка? Едва они зачинают ребёнка, разве они не приносят
себя в жертву ему, даже до смерти? Таким образом, их любовь тяготеет к распятию.

Но это лишь отражение божественного порядка, где любовь Бога к человеку была
столь глубока и сильна, что привело к воплощению, сделавшему Бога по виду и
подобию человеком, которого Он любил. Но любовь нашего Господа не
закончилась воплощением. В отличие от всех остальных когда-либо рождённых,
Господь пришёл в мир, чтобы спасти его. Смерть была конечной целью, которую
Он искал. Смерть прерывает путь великих людей, но она не была препятствием для
нашего Господа; она была венцом Его славы, она была той единственной целью, что
Он искал.

Таким образом, Его воплощение тяготело к Распятию, ибо “нет больше той любви,
как если кто положит душу свою за друзей своих”. Теперь эта Любовь шла по пути
Спасения людей, Божественная Любовь могла сказать: “Я сделал для своего
виноградника всё, что мог”. Любовь не может сделать больше, нежели умереть.
Совершилось: “Ite, Missa est”.

Его работа завершилась. А наша? Когда он говорил “совершилось”, Он не имел в

виду, что возможности Его жизни исчерпались. Он имел в виду, что Его работа
была исполнена так безупречно, что ничего нельзя добавить, чтобы сделать её
лучше. Но такое можно сказать редко, когда дело касается нас. Слишком многие из
нас оканчивают свою жизнь, но не завершают. Греховная жизнь может закончиться,
но греховная жизнь никогда не завершится.

Если наша жизнь лишь “заканчивается”, наши друзья спросят: “Как много он
оставил?” Но если наша жизнь “завершается”, друзья спросят: “Как много он взял с
 36

собой?” Завершённая жизнь измеряется не годами, но деяниями. Не временем,

проведённым в винограднике, а работой, которая была сделана. В течение
короткого времени, человек может совершить работу, стоящую многих лет. Даже те,
кто пришёл в одиннадцатом часу, могут завершить свои жизни. Даже те, кто
пришёл к Богу, как тот разбойник - в своём последнем вздохе - могут завершить
свою жизнь в Царствие Божием. Не к ним относятся слова сожаления: “Слишком
поздно, о Древняя Красота, я возлюбил Тебя”.12

Господь завершил свою работу, но мы не завершили нашу. Он указал путь, по

которому мы должны следовать. В завершении Он положил Крест, но мы должны
подобрать его. Он завершил Искупление в Своём физическом Теле, но мы не
завершили его в Его Мистическом Теле. Он совершил спасение, но мы ещё не
приложили его к своим душам. Он завершил Храм, но нам в нём жить. Он создал
образец Креста, а мы должны ему соответствовать. Он завершил сеяние семян, мы
же должны собрать жатву. Он наполнил чашу, но мы не закончили пить её
освежающие дрожжи.

Он насадил поле пшеницей, а мы должны собрать её в наши житницы. Он завершил

Жертвоприношение Голгофы, мы должны совершить Мессу.

Распятие не было просто вдохновляющей драмой, но образцом, по которому нужно

прожить нашу жизнь. Мы не должны сидеть и созерцать Крест, как нечто раз
сделанное и завершившееся, словно жизнь Сократа. Совершённое на Голгофе
доступно для нас лишь в той мере, в какой мы повторяем это в нашей жизни.

Месса делает это возможным, ибо во время Голгофы, совершающейся на наших

алтарях, мы не простые зеваки, но соучастники Искупления, и это то, где мы
“совершаем” нашу работу. Он сказал нам: “Когда Я вознесён буду от земли, всех
привлеку к Себе”. Он завершил Свою работу, когда был поднят на Крест; мы
завершаем нашу, когда позволяем Ему привлечь нас к Себе во время Мессы.

Месса делает это возможным, ибо во время Голгофы, совершающийся на наших

алтарях, мы не простые зеваки, но соучастники Искупления и это то, где мы
“совершаем” нашу работу. Он сказал нам “когда Я вознесен буду от земли, всех
привлеку к Себе”. Он завершил Свою работу когда был поднят на Крест; мы
завершаем нашу когда позволяем Ему привлечь нас к Себе во время Мессы.

12
Непрямая цитата из “Исповеди” св. Августина - [прим. перев.]
 37

Месса - это то, что делает Крест видимым каждому. Она помещает Крест на всех
перекрёстках цивилизаций. Она переносит Голгофу так близко, что даже уставшие
ступни могут совершить путешествие в её ласковые объятия. Любая рука может
теперь протянуться и коснуться Священной Ноши, и каждое ухо может услышать её
сладостный зов, ибо Месса и Крест - одно. В обоих совершается одна и та же жертва
абсолютно смиренной воли возлюбленного Сына, одно и то же Тело ломится, одна
и та же Кровь проливается, то же Божественное Прощение даруется. Всё, что было
сказано, сделано и совершено во время Святой Мессы, предназначено для того,
чтобы быть взятым нами, быть прожитым нами, чтобы мы вплели это во все
обстоятельства и условия нашей повседневной жизни. Его жертвоприношение
стало нашим жертвоприношением, через жертвование нас в единстве с Ним. Его
жизнь, отданная за нас, стала нашей жизнью, отданной за Него. Таким образом, мы
возвращаемся с Мессы как те, кто сделали свой выбор, повернулись спиной к миру
и стали новыми живыми Христами для текущего поколения, живым свидетельством
Любви, которая умерла, чтобы мы могли жить с Любовью.

Наш мир полон полузавершённых готических соборов, полузавершённых

человеческих жизней и полураспятых душ. Некоторые несут Крест на Голгофу,
чтобы затем отбросить его; другие были пригвождены, но сошли с него прежде, чем
были подняты; другие были распяты, но в ответ на зов мира “сойди вниз” они
сошли спустя час… два часа… два часа и пятьдесят девять минут. Настоящие
христиане те, кто претерпел до конца. Господь оставался там, пока всё не
совершилось.

Священник тоже должен оставаться у алтаря, пока Месса не совершится. Он не

может сойти вниз. Так и мы должны стоять у креста, пока наши жизни не
завершатся. Христос на Кресте - это модель и образец завершённой жизни. Наша
человеческая природа - сырой материал, наша воля - инструмент, Божья благодать -
энергия и вдохновение.

Прикасаясь инструментом к нашей незавершённой природе, мы сначала отрезаем

огромные куски эгоизма, затем более деликатными движениями мы отсекаем
меньшие кусочки себялюбия, и затем лишь лёгкие движения руки требуются, чтобы
довести шедевр до конца, сделав его образом и подобием примера, явленного на
Кресте. Мы находимся на алтаре под видом хлеба и вина, мы пожертвовали себя
Господу, Он освятил нас.

Значит, мы не должны забирать себя обратно, но оставаться там до конца,

непрестанно молясь, чтобы, когда срок найма нашей жизни подойдёт к концу, и мы
 38

взглянем на прожитое в близости Креста, эхо Шести Слов сорвалось бы с наших

губ: “Совершилось”.

И когда сладостное звучание этого “идите, месса совершилась” протянется по ту

сторону коридоров времени и пронзит “сокрытые бастионы вечности”13, хор ангелов
и облачённое в белые одежды воинство Церкви Торжествующей скажет в ответ:
“Благодарение Богу”.

13
Цитата из стихотворения английского поэта Фрэнсиса Томпсона “Гончая Небес” - [прим. перев.]
 39

Последнее Евангелие
“Отче! в руки Твои предаю дух Мой” [Лк. 23:46]

Сколь прекрасен парадокс, что Последнее Евангелие на Мессе возвращает нас к

началу, ибо оно начинается словами “В начале”. И такова жизнь: конец сей жизни -
есть начало следующей. Весьма справедливо, что Последним Словом нашего
Господа было Его Последнее Евангелие: “Отче! В руки Твои предаю дух Мой”. Как и
Последнее Евангелие на Мессе, это Слово возвращает Его к началу, ибо Он
отправляется назад к Отцу, туда, откуда Он пришёл. Он завершил Свою работу. Он
начал Свою Мессу словом “Отец” и Он завершает её тем же словом.

“Всё совершенное, - сказали бы греки, - двигается по кругу”. Так же, как и огромные
планеты совершают свой бег по орбите в течение долгого времени и вновь
возвращаются к начальной точке, словно салютуя Тому, кто отправил их в этот
путь, так и Воплощённое Слово, снисшедшее, чтобы провозгласить Свою Мессу,
теперь завершило земной путь и возвращается к Своему небесному Отцу, который
отправил Его по пути спасения мира. Блудный Сын вот-вот вернётся в Дом Своего
Отца, ибо не Блудный ли Он Сын? Тридцать три года назад Он покинул Дом Отца и
блаженство небес, сошёл на нашу землю, которая является чужой страной, как и
любая страна, далёкая от Дома Отца.

Тридцать три года Он расточал Свою сущность. Он расточил сущность Своей

Истины на непогрешимость Его Церкви; Он расточил сущность Своей Власти на
авторитет, данный Его апостолам и их преемникам; Он расточал сущность Своей
Жизни на Искупление и Таинства. Теперь каждая капля Его сущности истрачена,
Он с нетерпением смотрит назад, в сторону Дома Отца, и громким криком
отправляет Свой Дух в руки Отца, не как тот, кто совершает прыжок в темноту, но
как тот, кто знает куда идёт - домой к Своему Отцу.

В этом Последнем Слове и Последнем Евангелии, которое возвращает Его к Началу

всех начал, а именно к Его Отцу, раскрыта история и ход жизни. Конец всех вещей
должен каким-то образом возвращаться к их началу. Как Сын идёт к Отцу, как
Никодим должен родиться снова, как тело обращается в прах - так и душа человека,
пришедшая от Бога должна однажды вернуться к Богу.

Смерть не конец всему. Холодные комья земли, падающие на гроб, не означают

конец истории человека. То, как он прожил эту жизнь, определяет, как он будет
жить следующую. Если в течение жизни он стремился к Богу, смерть будет для него
 40

словно выходом из клетки, позволяющим ему воспользоваться крыльями, чтобы

лететь в руки божественного Возлюбленного. Если в течение жизни он бежал от
Бога, смерть будет началом вечного побега прочь от Жизни, Истины и Любви - и
это ад.

Однажды мы должны будем вернуться назад к престолу Божьему, откуда пришли

чтобы начать земное служение, и дать там отчёт о своём управлении.Тогда не
останется ни одного человека - когда последний сноп будет собран - который не
примет или не отвергнет божественный дар Спасения, и в его принятии или
отвержении изберёт свою вечную судьбу. Как всем доходам и расходам подводится
итог в конце рабочего дня, так и нашим мыслям, словам и деяниям подводится итог
на последнем Суде. Но, если мы живём в тени Креста, смерть будет не концом, но
началом жизнь вечной. Вместо расставания будет встреча; вместо того, чтобы уйти,
мы придём; вместо пребывания в конце, это будет Последнее Евангелие,
возвращающее к началу. Когда голос прошепчет: “Ты должен покинуть землю”,
голос Отца скажет: “Дитя, приди ко Мне”.

Мы были посланы в этот мир, как дети Божьи, чтобы споспешествовать Святому
Жертвоприношению Мессы. Мы должны занять своё место у подножья Креста и,
подобно тем, кто стоял там в первый день, нам будет предложено проявить свою
благонадёжность. Бог дал нам пшеницу и грозди жизни, и, как человек из
Евангелий, которому были даны таланты, мы должны будем вернуть этот
божественный дар.

Бог даровал нам наши жизни как пшеницу и грозди. Наш долг - освятить их и
принести обратно Богу хлеб и вино - пресуществлённые, обо́женные, наполненные
духом. После весны земного путешествия в нашей руке должны остаться плоды
жатвы.

Вот почему Голгофа - среди нас, и мы - на этом священном холме. Мы не были

созданы лишь зеваками, бросающими жребий, как палачи на первой Голгофе, но
участниками в мистерии Креста.

Если существует способ описать Последний Суд в терминах Мессы, то нужно

изобразить его так же, как изображают Отца, приветствующего Своего Сына, а
именно, остановив взгляд на Его руках. Они несли печать труда, мозоли
искупления, шрамы спасения. Так же, когда наше земное странствие окончится, и
мы отправляемся назад, Бог будет смотреть на наши руки. Если наших рук касались
руки Его божественного Сына, они будут нести те же следы гвоздей. Если наши
 41

земные ступни шли по той же дороге, что вела к вечной славе через тернистую и
каменистую Голгофу, они будут нести следы тех же ссадин.

Поистине благословенны те, кто несёт в своих, отмеченных Крестом руках, хлеб и
вино освящённой жизни, со следами и отметинами искупительной Любви. Но горе
тем, кто пришёл с Голгофы с нетронутыми белыми руками.

Божий дар - то, что, когда жизнь будет окончена, когда земля исчезнет подобно сну
пробудившегося человека, когда вечность затопить нашу душу своим сиянием, мы
сможем со смиренной и торжественной верой повторить Последние Слова Христа:
“Отче! Вы руки твои предаю дух мой”.

Итак, Месса Христа окончена. Исповедание грехов было Его молитвой Отцу о
прощении наших грехов. Офферторий был приношением на патене Креста малой
гостии разбойника и нас самих. Санктус был Его завещанием нас Марии, Царице
Святых. Освящение было отделением Его Крови от Его Тела и подобного же
отделения божественного от человеческого. Причастие было Его жаждой людских
душ. “Идите, Месса совершилась” было окончанием работы спасения. Последнее
Евангелие было возвращением к Отцу, от которого Он пришёл.

И теперь, когда Месса окончена, и Он предал Свой дух Отцу, Он готовится предать
Своё тело Своей Святой Матери у подножья Креста. И снова конец становится
началом, ибо в начале Его земной жизни он укрывался на её коленях в Вифлееме,
теперь же на Голгофе он займёт Своё место снова.

Земля была жестока к Нему. Его стопы шли за потерянной овцой, а мы пробили их
сталью. Его руки протягивали Хлеб жизни вечной, а мы пронзили их гвоздями. Его
уста изрекали Истину, а мы заткнули их прахом. Он пришёл дать нам Жизнь, а мы
забрали принадлежащую Ему. Но это было нашей фатальной ошибкой. На самом
деле, мы не забрали её. Мы только попытались это сделать. Он же сам пошёл на это.
Нигде Евангелисты не пишут, что Он умер. Они говорят “испустил дух”. Это было
сознательное, добровольное оставление жизни.

Не смерть приблизилась к Нему, а Он приблизился к смерти. Вот почему, когда

конец был близок, Спаситель повелел вратам смерти открыться пред Ним в
присутствии Отца. Терпкое вино спасения полностью излилось из чаши. Камни
земли открыли свои жадные рты, чтобы испить её, словно жаждали пития спасения
больше, чем иссушенные сердца людей. Сама земля дрожала в ужасе от того, что
человек возвёл Крест Бога на её груди. Магдалина, кающаяся, вновь приникла к Его
ногам, и там же она будет на утро Пасхи. Иоанн, священник, с лицом, будто
 42

изваянным из любви, слушает биение Сердца, чьи секреты он изучил и полюбил.

Мария размышляет о том, как сильно отличается Голгофа от Вифлеема.

Тридцать три года назад Мария склонилась над Его священным лицом. Теперь Он
склонялся над ней. В Вифлееме небеса глядели снизу вверх в лицо земле. Теперь
роли поменялись, и земля глядит снизу вверх в лицо небесам - но небеса омрачены
шрамами земли. Он любил её больше всех созданий на земле, ибо она была Его
Матерью и Матерью нас всех. Придя на землю, он сначала увидел её, и на неё же он
смотрел, покидая землю. Их глаза встретились, полные жизни, говорящие языком,
понятным лишь им двоим. Сердце надрывалось, разрываясь от любви. Затем голова
склоняется, и сердце разбивается. Громким, звучным голосом, этой трубой,
возвещающей вечную победу, отдаёт Он Свой чистый и безгрешный дух назад в
руки Бога. А Мария стоит в одиночестве, как Бездетная Матерь. Иисус мёртв!

Мария глядит в Его глаза, которые остаются столь ясными даже на мёртвом лице.
“Первосвященник Неба и земли, Твоя Месса совершилась! Покинь алтарь Креста и
сними облачения в Своей Ризнице. Как Первосвященник ты вышел из ризницы
Небес, одетый в ризы человеческой природы, несущий Своё Тело, как Хлеб и Свою
Кровь, как Вино.

”Теперь Жертвоприношение совершилось. Колокольчик обозначил своим звоном

момент Освящения. Ты пожертвовал Твой Дух Своему Отцу, Твоё Тело и Твою
Кровь - людям. Теперь не осталось ничего кроме пустой чаши. Войди в Свою
Ризницу. Сними одеяния смертности и одень ризы бессмертия. Покажи Свои руки
и ступни, встань одесную Твоего небесного Отца и скажи: “Так был я бит в доме
любящих меня”.14

Войди в Свою Ризницу, Первосвященник, и подобно тому, как Твои земные

посланники воздевают руки с Хлебом и Вином, так и Ты яви Себя Отцу в
преисполненном любви заступничестве за нас даже до конца мира. Земля была
жестока к Тебе, но Ты будешь милостив к ней. Земля подняла Тебя на Крест, но Ты,
будучи на Кресте, вознесёшь её. Открой дверь небесной Ризницы, о
Первосвященник! Узри, теперь мы стоим у двери и стучим!

И, Мария, что мы должны сказать тебе? Ты Ризничий Первосвященника! Ты была

Ризничим в Вифлееме, когда Он пришёл к Тебе в яслях, как пшеница и грозди. Ты
была Его Ризничим у Креста, где Он стал Живым Хлебом и Вином через Распятие.

14
Ср. Зх 13:6 - прим. перев.
 43

Ты Его Ризничий теперь, когда Он сходит с алтаря Креста, одетый лишь в

опустошённую чашу Его священного Тела.

Когда эта чаша будет лежать на твоих коленях, может показаться, что Вифлеем
вернулся, ибо Он снова твой. Но это лишь кажимость, ибо в Вифлееме Он был
чашей, чьё золото должно было быть испытано огнём. Ныне же, на Голгофе, Он
чаша, чьё золото уже прошло через огонь Голгофы и крестных мук. В Вифлееме он
был бел, ибо пришёл от Отца, ныне же Он красен, ибо идёт от нас. Но ты всё ещё
Его Ризничий! И, как непорочная Матерь всех гостий которые отправляются на
алтарь, ты, о Дева Мария, отправляешь нас туда чистыми и хранишь нашу чистоту,
даже до того дня, когда мы войдём в небесную Ризницу Царства Небесного, где ты
будешь нашим вечным Ризничим, а Он нашим вечным Священником.

И ты, друг Распятого, твой Первосвященник покинул Крест, но Он оставил нам

Алтарь. На Кресте Он был один, на Мессе же Он с нами. На Кресте Он страдал в
Своём физическом теле, на алтаре же Он страдает в Мистическом Теле, которое
есть мы. На Кресте Он был единственной Гостией, на Мессе же мы малые гостии, а
Он - большая Гостия, ломимая через нас. На Кресте Он был вином, на Мессе же мы
капли воды, соединяющейся с вином и освящающейся с Ним. В этом смысле Он всё
ещё на Кресте, всё ещё исповедует грехи вместе с нами, всё ещё прощает нас, всё
ещё завещает нас Марии, всё ещё жаждет нас, всё ещё отдаёт нас Отцу, ибо пока
грех остаётся на земле, оставаться будет и Крест.”
“Когда бы тишина меня не окружала
В ночи иль днём, меня пугает крик.
Несущийся с Креста.
Услышав крик впервые, я отправилась туда
И обнаружила в Распятья муках человека
И я сказала “Я сниму тебя”,
И попытался вырвать гвозди из Его ступней,
Но Он сказал “оставь их
Ибо снять Меня нельзя
Пока все вместе - женщины, мужи и дети
Придти не захотят чтоб снять Меня”.
И я сказала “Но Твой крик невыносим.
Что же мне делать?”
Он сказал: “Иди по свету,
Всякому скажи кого ты встретишь
О человеке, висящем на Кресте””
- Элизабет Чейни
 44

Помощь проекту

Спасибо, что воспользовались нашим переводом. Надеемся, что книга оказалась для
вас интересной и духовно полезной.

В рамках проекта “Вселенская Церковь по-русски” и “Просто Католик”, мы

предоставляем русскоязычные переводы наиболее интересных католических видео-
аудио- и текстовых материалов.

Если вы желаете каким-либо образом помочь проекту, то есть несколько способов:

1. Молитва. Просто помолитесь, чтобы у нас хватало сил, времени и средств

для осуществления служения, а также чтобы Господь давал возможность
находить всё новые полезные материалы.
2. Распространение. Даже самый сложный труд теряет ценность если его
плодами никто не пользуется. Поэтому, самое простое что можно сделать -
поделиться понравившейся книгой, статьёй или видеороликом с друзьями и
рассказать, где они могут найти ещё.
3. Финансы. Разумеется, денежная помощь крайне важна. Это позволяет нам
освободить время от офисной работы и сосредоточиться на переводах.

Финансовую помощь можно осуществить через страницу проекта “Просто католик”:

https://vk.com/prostokatolik
Либо прямым переводом на банковскую карту: 4377 7237 4039 1143

Спасибо, что вы с нами и благослови вас Бог!