Каждая русская эпоха, так или иначе, оказывается перед проблемой
современного ей Пушкина, Пушкина для неё сегодняшнего, снова и снова подтверждая давний на этот случай прогноз Виссариона Белинского и каждый раз удостоверяя бессчётно повторяемый диагноз Аполлона Григорьева «Пушкин – наше всё». [1;166] То, что «Пушкин - наше всё», - абсолютно точно: всё лучшее, полное, идеальное, всё явившееся, если воспользоваться гоголевским словом, в очищенной красоте: русская природа, русская душа, русский характер. Но из того, что «Пушкин – наше всё», ещё не следует, что «всё наше – Пушкин». И это не игра в слова. Между тем ощущение, что «Пушкин - наше всё», часто оборачивается готовностью приписать Пушкину всё наше, в том числе случайное, быстро преходящее, часто ложное, иногда просто нелепое. Отсюда и готовность увидеть в «Руслане и Людмиле» зашифрованное предупреждение о некоем заговоре сил мирового зла, и туманные рассуждения об якобы недавно найденных масонских тетрадях Пушкина с якобы содержащимися там пророчествами, и представление самих этих пророчеств, взятых из якобы существующего таганрогского архива Пушкина. [2;4] Основная часть
Поэмы Пушкина – важнейшая часть его художественного творчества.
Они создавались в течение всей жизни. Самая ранняя – «Руслан и Людмила».[3;141] Пушкину было двадцать лет, когда поэма была закончена.[4;10] Отдельным изданием она вышла в 1821г., переиздана в 1828г., и включена в сборник «Поэмы и повести» в 1835г. (ч. I). [3;141] Когда Пушкин написал первые песни «Руслана и Людмилы», один из его современников сказал: «И всё былое обновилось, // Воскресла в песнях старина!» Это было первое и проницательное суждение об эпической поэзии Пушкина.[5;89] Пушкин пишет о поэме так: «Поэму свою я кончил. И только последний, т.е. окончательный, стих её принёс мне истинное удовольствие».[6;58] Поэмы Пушкина тесно связаны с его творческой эволюцией, они отражают поиски героев и идей, они свидетельство открытий жанровых возможностей и новаций поэтического стиля. [3;141] «Руслан и Людмила» - поэма-сказка. Автор сочетает в ней традиции шутливой поэмы эпохи классицизма и поиски путей создания лироэпического произведения, отвечающего требованиям романтизма. Автор сталкивает в «Руслане и Людмиле» разнородные стили: мрачно- торжественный эпизод (Руслан на поле битвы) соседствует с эпизодами комическими (Финн и влюблённая старуха Наина) и эротическими (Черномор в спальне Людмилы). Нарушение стилевых норм вызвало критику современников Пушкина. [3;141] Сюжет «Руслана и Людмилы» не имеет фольклорных аналогов. В самой поэме присутствует лишь стилизация, но народный элемент резко возрастает с появлением вступления в поэму («У лукоморья дуб зелёный…», 1824-1825 гг.). [3;141] Людмила напоминала своим характером героиню известной в своё время поэмы И.Ф. Богдановича «Душенька». [5;89] Отрывки из «Руслана и Людмилы» Пушкин читал В.А. Жуковскому ещё в лицейские годы. Он писал эту поэму, «ничьих не требуя похвал…». Успех «Руслана и Людмилы» превзошёл все ожидания. Поэму можно было сравнить с волшебной сказкой Жуковского «Двенадцать спящих дев», но это сравнение лишь подчёркивало поэтическую силу нового поэта. Его преимущество признал и сам Жуковский, подаривший Пушкину свой портрет с надписью: «Победителю-ученику от побеждённого учителя…» Признание мастера, к которому Пушкин относился с огромным уважением, совпало с читательским признанием. Всё издание мгновенно разошлось, поэму переписывали от руки.… Всех увлёк причудливый и занимательный сюжет. Многое было знакомо по сказкам и легендам, но многое было совершенно новым, например, этот «дышащий холм» - голова богатыря в чистом поле. И в характере героев соединились сказочные и исторические черты. Рядом с князем Владимиром возникал Черномор, следом за Русланом устремлялись в путь Ратмир и Фарлаф. С замиранием сердца читали рассказ о том, как Людмила перед зеркалом примеряла шапку Черномора: «А девушке в семнадцать лет. / Какая шапка не пристанет!» Герои Пушкина торжествовали победу над силами зла и коварства, которые опутывали их, как «борода Черномора». Но самым замечательным в поэме был стих, его живая интонация, его шутливые или грустные «отступления», беседы с читателем – характерная черта пушкинского повествовательного стиля, уже намеченная в «Руслане и Людмиле». Общий голос критики нарек Пушкина «первым поэтом», а его поэму – «лучшим произведением русской эпической музы». Многие стихи из поэмы вошли в пословицу. Казалось бы, поэт мог быть вполне удовлетворён результатами своего труда. Но очень скоро он взглянул на свою поэму с высоты новых замыслов.[5;90] «Никто не заметил даже, что она холодна», - сказал Пушкин.[7;144] В 1828 году во второе издание поэмы Пушкин включил «Пролог», написанный, по-видимому, в 1824 году в Михайловском, «У лукоморья дуб зелёный…», как бы заслонив «холодный мрамор» цветущей ветвью народной поэзии. Это было «драгоценное добавление», как говорилось в журнале Н.А. Полевого «Московский телеграф»: «Здесь целый мир русских сказок, в эскизе представленный рукой великого мастера…».[5;91]
Архаические истоки поэмы
Следует говорить о трёх слоях допушкинских преданий,
использованных им и отлитых в целое поэмы. Это: нордические мифы; русская былина, давшая Скандинавии одни мотивы и взявшая другие; волшебно-фантастическая сказка XVIII - начала XIX века, знакомая и с мифами Севера, и с былинами, и с гривуазно-барочными мотивами Запада. [4;10] Нордический эпос находит себе выражение, прежде всего, в сюжете о карлике и великане, рассказанном Головой Руслану. Карлик зол и летуч. Источник его могущества - огромная голова. Сюжет о великой голове – излюбленный и повторяющийся в сказках. Но затем фантазия сказочников устремляется по иному пути. Пушкин же ведёт свой рассказ далее, опираясь на скандинавский простосюжет. Но знал ли он его? Итак, у Пушкина Голова рассказывает о коварстве младшего брата, карлы Черномора, с которыми исполин отправился искать меч, ибо в нём источник гибели старшего и утраты сверхъестественных сил и власти младшего. Идёт борьба за меч. Побеждает хитрый и подлый карла, он отрубает мечом голову великана-брата, переносит её вдаль, подложив под неё опасный для себя, своей бороды, новообретёный меч. Простосюжет о двух братьях, коварном карле и великане, обнаруживается и находит себе объяснение только в Эдде. В фантастических русских сказках и великан, и карлик живут тоже, но порознь, разъединённых временем, пространством и самим сюжетом. Пушкин их соединяет. Источник этого мотива восходит к X – XI векам, но, несомненно, уходит в более отдалённые эпохи.[4;11] Пушкин так же следует традиции возможного оборотничества для своих злодеев. Само имя Черномор появилось в «Илье Муромце» Н. Карамзина и, по-видимому, оказалось переводом имени Карачун (из сказки М.Попова), которое произведено от тюркского «кара» - чёрный, а в целом ассоциируется с фольклорным обозначением смерти как карачуна. И этот Черномор, преобразующий себя на миг в Руслана, и Наина – чёрный змей, подобно персонажам Эдды, способны к метаморфозам. Примечательно, что Отр стал выдрой, Фанфир – ползучим драконом, но Регин – карлик как будто слаб для этих превращений. Как в античности поэты стремились увековечить предшественников, используя наново их сюжеты, так и Пушкин дивным образом обновляет архаику несколькими путями, из которых самый заметный – бытовой. Его злодейский карла оказывается в халате и зевающим, ведьма Наина называется старушкой с клюкой, а плачущая Людмила с аппетитом уплетает Черноморовы угощения. Лишь Финн и Руслан не окружены игровым текстом. Пушкин вживляет в русскую литературу сюжет о Фафнире и Регине, исправляя искажения и наслоения XVIII века, соединяя братьев, разлучённых в волшебно – фантастических сказках, и реконструирует тем древний мотив. Происходит возрождение единства давно разошедшихся в литературе братьев, каждый из которых обрастает новыми эпизодами и соответственными пейзажами.[4;13] И последнее. Имена трёх соперников Руслана, которые уже рассматривались критикой ранее. Однако не вскрытыми остались многие их смыслы. Так, в черновике Рогдай назван Рахдай, где Rache в переводе с немецкого означает месть. Фарлаф носит ироничное скандинавообразное имя, которое можно перевести как «славный путешественник» (laf – слава). Что касается Ратмира, то К.Батюшков в повести 1810 года «Предслава и Радмир» представил героя Радмира. Смена согласной буквы Пушкиным была преднамеренной: в конце XII века жил предок поэта, названный в родословии сокращенным от Радмира (вариант Ратибор) именем Ратша. Было и второе написание – Радша, что тоже использует Пушкин в истории своего рода, это связывается с написанием имени Батюшковым.[4;14] Стержень сюжета поэмы – выбор жениха, свадьба, похищение невесты, поиски её, приключения, смерть подлинная (обернувшаяся мнимой) её спасителя, разрушение козней летучего и пешего врагов и весёлый конец – в основе содержит элементы былин, уже известных поэту. Пушкин особо выделяет в поэме, что его «Черномор полнощных обладатель гор». Камень – это противное «матери, сырой земле», ласковой, мягкой и плодоносной, это нерусское, жестко-жестокое начало. [4;16] Оборотничество нечистой силы Пушкин в «Руслане и Людмиле» отдаёт Наине, летучесть змея достаётся карлику, функционально заменяющему «поганого» Тугарина.[4;17] Каркас поэмы о Руслане – утрата жены, поиск, новое её завоевание и устранение колдуна – был обнаружен Пушкиным у М.И. Попова.[4;21] «Матрёшечное» построение волшебно-фантастических повествований преобразовалось в поэме в принцип «инкрустированного пояса». Вставными новеллами – камнями – оказываются рассказы Финна и Головы, придающие элегический и романтический колорит всему повествованию.[4;22] Таким образом, поэма являет единственный в своем роде пример гармонизации хаоса. Сами древние сюжеты, преодолев огромные пространства – географические и временные, часто полузабытые и опустившиеся до поверхностной яркости лубка, вдруг обретают новую высоту, новый смысл в предромантической поэме Пушкина. [4;26] Природа в поэме
Значительное место в творчестве Пушкина отводится описанию
природы. Поэт умел ее видеть и понимать, «прекрасная природа была у него под рукой здесь, на Руси, на ее плоских и однообразных степях, под ее вечно серым небом, в ее печальных деревнях и ее богатых и бедных городах». [8;162] Картины природы, лексика, обозначающая природные явления, широко представлены в «Руслане и Людмиле». Эта поэма Пушкина знаменовала собой разрушение классицистического стиля, поразив «подлинных ценителей искусства своими высокими художественными качествами, непривычной легкостью языка, близкого к разговорному, своим искрящимся юмором, богатством поэтических красок. [10; 24] Многие слова, входящие в тематическую группу «Природа», пришли к восточным славянам из глубины веков. Их семантическая значимость чрезвычайно велика. Они в пушкинской поэме – слова-миры, слова-истории, свидетельствующие о бытовой и духовной культуре наших предков. Это земля, поле, река, вода, степь, луг, лес, дуб, солнце.[9;3] Неслучайны в поэме ономастические наименования: в пустынных Муромских лесах, богатых киевских полей, финские поля, вдоль берегов Днепра, днепровски волны; они придают повествованию историческую конкретность, фольклорное наполнение, обогащают авторскую речь. Язык поэмы живой, легкий благодаря использованию постоянных эпитетов (дол широкий, дуб зеленый, синие туманы, в поле чистом, в сырую землю), разговорных форм слов (рощица, лужок, ветерок, у ручейка, на травку). Лексика природы выступает как одно из выразительных средств художественной речи. Вот как с ее помощью Пушкин рисует портрет Людмилы: «В его руках лежит Людмила,/Свежа, как вешняя заря…»; «Как часто тихое лицо/Мгновенной розою пылает!» Привлекают своей точностью и поэтичностью метафорические образы, построенные на сходстве реалий живой и неживой природы (прием олицетворения). Например:
Долина тихая дремала,
В ночной одетая туман, Луна во мгле перебегала Из тучи в тучу и курган Мгновенным блеском озаряла. Или: Яснели холмы и леса, И просыпались небеса. <…> Дремало поле боевое…
Древние славяне были земледельцами. Они обожествляли землю,
солнце и воду. Заклинание солнца должно было дать плодородие, тепло и свет. В поэме слово солнце обозначает не только «небесное светило» («И солнце с ясной вышины/Долину смерти озаряет»), но и характеризует князя Владимира, именуемого в народе Красное Солнышко, а у Пушкина – «Владимир-солнце», «Владимир-солнышко».[9;4] Частым атрибутом художественных зарисовок природы являются эпитеты. Например, создавая образ чудной долины, в которой есть два ключа, обладающих магической силой, поэт использует антонимическую пару метафорических эпитетов живая волна – мёртвая вода и как следствие данных характеристик эпитет тайные («из тайных вод»): Долина чудная таится, И в той долине два ключа: Один течет волной живою, По камням весело журча, Тот льётся мёртвою водою; Кругом все тихо, ветры спят, Прохлада вешняя не веет, Столетни сосны не шумят, Не вьются птицы, лань не смеет В жар летний пить из тайных вод; Чета духов с начала мира, Безмолвная на лоне мира, Дремучий берег стережет…
Поэма шуточно-ироническая в своей основе и это поддерживается, и в
частности, лексикой природы. Пребывая в отчаянии, Людмила «на воды шумные взглянула,/Ударила, рыдая в грудь,/В волнах решилась утонуть - /Однако в воды не прыгнула./И далее продолжала путь». Слова на воды, в волнах, в воды являются конструктивными элементами создания авторской иронии. Реалии природы выступают как источник вечной красоты, гармонии, примирения с суетностью жизни. Старец, мудрый финн, беседуя с Русланом, утверждает, что «ручьи, пещеры наших скал», «дремучие дубравы» - это отрадная тишина «в беспечной юности». Для него природа в пору одиночества стала утешением старости: «И в мире старцу утешенье/Природа, мудрость и покой».[9;5] В эпилоге к «Руслану и Людмиле», являющемся как бы «отдельным» произведением, в тончайшем психологическом сочетании с картинами природы возникает образ самого поэта. Величественная кавказская природа вызывает у него возвышенные переживания:[11;46]
Теперь я вижу пред собою
Кавказа гордые главы. Над их вершинами крутыми, На скате каменных стремнин, Питаюсь чувствами немыми И чудной прелестью картин Природы дикой и угрюмой…
В прологе поэт с помощью слов у лукоморья, дуб, кот, волны, через
леса ,через моря, словосочетаний дуб зелёный, следы невиданных зверей, брег песчаный и пустой, бурый волк живописует данную им действительность, вводит читателя в сказочный мир поэмы.[9;5] Природа – средство подтверждения фантастики, главной художественной ценности сказки. Людмила пребывает в заколдованном царстве у Черномора, злого чародея. И здесь мы видим фантастические истоки красоты – прекрасный волшебный сад. Для его изображения привлекаются наименования редкостной флоры и фауны. Словесно- художественный образ сада создается сочетанием тропов: эпитетами, метафорами, олицетворением. Например:
Аллеи пальм, и лес лавровый,
И благовонных миртов ряд, И кедров гордые вершины, И золотые апельсины Зерцалом вод отражены <…> И свищет соловей китайский Во мраке трепетных ветвей; Летят алмазные фонтаны С веселым шумом к облакам<…>
Природа – фон, на котором развёртываются события далёких времен
русской жизни: И видят: в утреннем тумане Шатры белеют за рекой; Щиты, как зарево, блистают, В полях наездники мелькают, Вдали подъемля черный прах; Идут походные телеги, Костры пылают на холмах.
Слова туман, река, холмы на предметно-понятийном уровне обозначают
реалии природы. Однако они, хотят и не окрашены эмоционально - экспрессивно или стилистически, сопряжены, тем не менее, с такими эмоциями, как тревога, смута. Это слова-опоры, фоновые единицы, с помощью которых поэтически воссоздаются картины восстания печенегов. [9;6] Поле в «Руслане и Людмиле» - яркий поэтический образ, развернутый в выразительную картину из далекого прошлого, которое поросло «травой забвения». Психологизм образа достигается фольклорно-изобразительными средствами: обращением к полю, риторическими вопросами к нему, привлечением фигуры Баяна. Это вызывает грустное размышление Руслана:
«О поле, поле, кто тебя
Усеял мертвыми костями? Чей борзый конь тебя топтал В последний час кровавой битвы? Кто на тебе со славой пал? Чьи небо слышало молитвы? Зачем же, поле, смолкло ты И поросло травой забвенья?.. Времен от вечной темноты, Быть может, нет и мне спасенья! Быть может, на холме немом Поставят тихий гроб Руслана, И струны громкие Баянов Не будут говорить о нем!»
Пейзажные зарисовки Пушкина – это своеобразный отсчет времени,
показатель поры года:
И дни бегут; желтеют нивы;
С дерев спадает дряхлый лист; В лесах осенний ветра свист Певиц пернатых заглушает; Тяжелый, пасмурный туман Нагие холмы обвивает; Зима приближалась…
В обозначении Пушкиным реалий природы нашли отражение языковые
и стилистические нормы предшествующей поэзии. Отсюда славянизмы (древа, жадный вран, долина брани, бранный луг, ветер хладный, утро хладное, позлащённые плоды, на темени полнощных гор, брег отлогий, волны сребрилися в потоке), поэтизмы (стремнины, небосклон, дубравы, тень дубров, в лазурных небесах, морей неверные пучины, благовонных миртов ряд), усечённые прилагательные (борзы кони, столетни сосны). Итак, поэтичность, эмоционально-смысловая насыщенность, выразительность языка Пушкина в большой мере обусловлены широким использованием лексики природы. Природа в поэме «Руслан и Людмила» предстает как художественный образ, способный доставить читателю истинное наслаждение.[9;7] Заключение пушкин поэма руслан людмила В заключении можно сказать, что поэма «Руслан и Людмила» не столько о прошлом, сколько о современности и о будущем. Проникнутая радостным ощущением возможностей земного счастья, охваченная неудержимым стремлением к свободе, она обличает коварство и зло во имя гуманности. Её главная мысль громко звучит в напутственных словах добролюбивого Финна Руслану: «Но зла промчится быстрый миг.… С надеждой, верою весёлой. Иди на всё, не унывай…» Поэма представляет собой как бы синтез ранних творческих исканий поэта. Вместе с тем «Руслан и Людмила» - определённый рубеж в развитии русской литературы, торжеством романтизма. Библиографический список
А.С. Пушкин в русской критике. М., 1953
А.С. Пушкин: Школьный энциклопедический словарь./Сост. В.Я. Корвина, В.И. Корвин; Редкол.: В.И. Корвин (отв. Ред.) и др.; Под ред. В.И. Коровина.- М.:Просвещение, 1999.-776с.: ил Григорьев Ан. Литературная критика. М.,1967. с 166 Гудзий Н.К. Пушкин. Киев, 1949 Л.О. Варик. Природа в поэме А.С. Пушкина «Руслан и Людмила»//Русская речь, М. «Наука»-1999, №6 Н.К. Телетова. Архаические истоки поэмы А.С. Пушкина «Руслан и Людмила»// Русская литература, С-Пб «Наука»- 1999, №2 Н.Н. Скатов. Пушкин сегодня//Русская литература, С-Пб «Наука»-1999, №2 Пушкин А.С. Полн. Собр. Соч.: В16 т. – М., 1937-1949. – т.11.-с.144 Пушкин в школе. Пособие для учителей, студентов, учащихся старших классов. Сост. В.Я. Коровина. - М.: РОСТ, Скрин, 1998 Пушкинская энциклопедия. 1799-1999. – М.: ООО «Фирма» Издательство АСТ, 1999.-808с.: ил Фридман Н.В. Романтизм в творчестве А.С. Пушкина. М., 1980