Мурманский государственный технический университет

Воронин А.В.

ИСТОРИЯ РОССИЙСКОГО ГОСУДАРСТВА

(Учебное пособие)

Мурманск

2014
 2

Рецензенты:
Беляев А.Б., кандидат исторических наук
Спиридонов А.М., кандидат исторических наук
 3

ПРЕДИСЛОВИЕ

Настоящее пособие предназначено для студентов первых курсов высших учебных

заведений и имеет целью дать общие представления об основных закономерностях
развития российского государства и российской государственности, где последняя
понимается как важнейший элемент государственно-общественной структуры,
включающий в себя не только те или иные государственные учреждения, но и
значительно более широкие аспекты, такие как государственная идеология,
взаимоотношения государства и общества, связи с другими государствами и т.п.
В пособии делается акцент на проблемах политического развития России, однако в
нем присутствуют и сюжеты, связанные с социальными и экономическими проблемами, в
основном те, что объясняют эволюцию российского государства.
Настоящее пособие не может, да и не имеет цели, дать полного изложения истории
России. Оно должно помочь уяснить основные закономерности в развитии российского
государства, понять причины и характер дискуссий, которые ведутся в настоящее время
вокруг российской истории и способствовать выяснению места, занимаемого Российским
государством в мире.

I. ВВЕДЕНИЕ В ИСТОРИЮ РОССИЙСКОГО ГОСУДАРСТВА

Поскольку предмет настоящего пособия – история развития российского

государства, прежде чем начать рассматривать собственно историю, видимо,
необходимо, хотя бы в самых общих чертах, определить, что мы будем понимать под
государством.
Определений государства существует великое множество. В течение длительного
времени в советской общественной науке наиболее распространенным было ленинское
определение государства как аппарата насилия, аппарата для подавления
господствующим классом угнетателей-эксплуататоров класса угнетенных-
эксплуатируемых. В этом определении отражаются, по крайней мере, две из вполне
реальных сторон государственной деятельности – использование принуждения при
выполнении своих задач1 и наличие особого аппарата как средства их реализации. Однако
такое определение по преимуществу описывает государство с точки зрения его формы и
инструментария, и в меньшей степени выявляет задачи государства. К тому же очевидно,
что свои функции государство выполняет не только с помощью принуждения. Поэтому
сегодня нередко обращаются к определению государства как организации общественного
договора, выполняющей свои функции в интересах всех членов данного общества. Это
вполне справедливо с точки зрения общих целей, стоящих перед государством, однако
при подобном подходе, как правило, слишком подчеркивается сознательный характер его
возникновения и функционирования, создается весьма идеализированная модель
государства, в реальности нигде и никогда не существовавшая в мировой истории.
Впрочем, каким бы удачным или полным ни было определение, оно, в принципе,
не может дать, всеобъемлющего отображения всех функций и задач государства. Всякое
определение все равно останется схемой, стремящейся ко все более точному описанию, но
никогда, в то же время, не достигающей окончательной цели.
Поэтому не пытаясь предложить некое абсолютное определение, ограничимся
выделением лишь наиболее существенных черт, позволяющих нам лучше понять историю
развития российского государства.
Государство возникает и развивается, прежде всего, из потребности сохранения
целостности того или иного этнического массива, разделившегося на отдельные группы,

1
Государства, опирающиеся преимущественно на насилие, несомненно существовали и существуют в
мировой практике, особенно на ранних ступенях развития человеческого общества. Но, по-видимому, их
следует рассматривать как некий частный случай более общего определений.
 4

слои, имеющие особые, противоречащие друг другу интересы. Эта потребность чаще
всего выявляется в весьма жесткой борьбе сформировавшихся и осознавших свою
отдельность и свой отличительный интерес групп. Невозможность на непосредственном
межгрупповом уровне прийти к согласованию противоречивых интересов, опасная своей
потенциальной возможностью разрушить сами основы общественной жизни, вынуждает к
поиску опосредованного звена, посредника, которому можно доверить разрешение
неизбежных конфликтных ситуаций. Этим посредником и становится государство,
выделяющееся в особый аппарат, механизм, берущий на себя сложную работу
координатора, арбитра. При этом в силу выполнения арбитражных посреднических
функций государство просто обязано быть хотя бы относительно независимым от всех
социальных слоев, хотя, конечно, в реальной практике оно, как правило, оказывается
несвободным от предпочтений по отношению к тем или иным из них. В то же время,
наличие этих предпочтений, определение приоритетных групп, вовсе не означают
тождества, слияния с их интересами, как это утверждали, например, многие
последователи марксистского учения.1 Таким образом, в самом общем виде государство2
можно было бы определить как механизм регулирования социальных отношений, как
особый аппарат власти, стоящий над обществом и имеющий целью обеспечение его
целостности, стабильности, внешней и внутренней безопасности.
Общество является своего рода противоположностью государству. Число
определений общества, как и государства, весьма велико: его рассматривают и для
обозначения той части материального мира, которая обособилась от природы
(совокупность всех форм объединения и способов взаимодействия людей как между
собой, так и с природным окружающим их миром), и в качестве определенного этапа в
развитии человечества или страны (первобытное, феодальное, советское и т.д.). Однако в
нашем случае, как правило, будет использоваться более узкое понимание этого института
– совокупность обладающих специфическими интересами и занимающими определенное
место в общественной иерархии социальных групп, взаимодействующих как между
собой, так и с государством с целью продвижения своих интересов. Тем самым, для нас
важна та характеристика общества, в которой подчеркивается его активная позиция по
отношению к государству. Впрочем, надо хорошо понимать, что даже при наличии вполне
отчетливых интересов у каждого члена группы, активность проявляется лишь ее частью,
выступающей в качестве представителя этого совокупного интереса. 3 Взаимодействие
общества и государства представляют из себя чрезвычайно сложную систему: они могут
быть как отношениями сотрудничества или, хотя бы, нейтралитета, так и выливаться в
острые, вплоть до массового применения насилия с обеих сторон, конфликты.
Раз возникнув, государство не застывает в неизменном виде, оно развивается,
расширяется сфера его деятельности, усложняются функции, разветвляется аппарат,
меняются формы взаимоотношений с обществом. Поэтому, чтобы понять сегодняшнее
государство, крайне важно изучать историю его развития. И хотя исследование истории
увлекательно и полезно само по себе, смысл этой деятельности, выходит далеко за
пределы познания прошлого. Как и при изучении любого явления в историческом ключе,
это дает возможность не только объяснить настоящее, но, до определенной степени,
увидеть и будущие перспективы.
Впрочем, успешность здесь во многом зависит, как от умелого использования
методов исторического анализа, так и от тех общеисторических, общесоциологических
взглядов, которыми руководствуются в своих исследованиях историки, даже если сами
они это отрицают.
1
Их однако не следует отождествлять с самим Марксом.
2
Государство создает вокруг себя широкое поле политических отношений, которые охватываются понятием
государственности. В него входят такие, например, составляющие, как государственная идеология,
взаимоотношения государства с обществом, полугосударственные образования и т.д.
3
В ряде случаев могут даже появляться особые активные группы-посредники, выступающие от имени
общества перед государством, как, скажем, это пыталась делать в XIX – XX вв. российская интеллигенция.
 5

Существует множество концепций исторического развития, однако наиболее

популярны (хотя это не означает их наибольшей истинности) среди современных
российских историков две: так называемые «формационная» (еще недавно «единственно
верная», а сегодня явно уступающая дорогу другим) и цивилизационная (все активнее
проникающая в сегодняшнее общественное сознание).
Первая предлагает вариант, поэтапного, ступенчатого, от формации к формации,
своего рода «вертикального» развития общества, по спирали от низшего к высшему –
прогресс. Как правило, хотя и не обязательно, она опирается на представление о
материальности мира и человеческого общества, дающих, в общем, действительно немало
оснований говорить о поступательном характере развития, об усложнении,
совершенствовании, движении вперед (от каменного топора – к компьютеру). Важной
составляющей этой теории является представление о всеобщности законов истории и
применимости их при анализе развития любых стран и народов. Наконец, краеугольным
камнем определения движущих сил исторического развития называется классовая борьба
(которая, впрочем, характерна не для всех формаций).
Вторую концепцию можно, столь же условно, определить как «горизонтальную»,
фактически отрицающую прогресс в истории в связи с невозможностью обнаружить его в
развитии духовной жизни (мораль, искусство), собственно, и являющейся основой,
фундаментом истории человеческого общества. При таком подходе мировая история
рассматривается как совокупность возникающих, развивающихся и умирающих
цивилизаций (культурно-исторических типов), не связанных или слабо связанных между
собой, что, естественно, приводит к отрицанию всеобщность законов развития. В то же
время, остается неясным вопрос о причинах различий между цивилизациями.1
Естественно, в этой связи возникает вопрос о взаимоотношениях между мировой и
российской историей. В еще сравнительно недавнем прошлом среди отечественных
(советских) историков, опирающихся на марксистскую концепцию развития общества,
преобладало представление о единстве ее с мировой историей. Соответственно этому,
российская история делилась на 4-е основных этапа: первобытнообщинный, феодальный,
капиталистический и социалистический (вторую – рабовладельческую – стадию Россия,
согласно этому взгляду, миновала).
Единство с историей других стран (правда, не всех, а лишь их части – в основном,
стран Запада) признавалось и в досоветской исторической науке. Ряд философов и
историков, объединяемых обычно в общее историко-философское направление –
«западничество» – считали, что при всех особенностях российского пути единственно
приемлемым для нее вариантом развития являлось сближение с Западом, а потому искали
те черты в ее истории, в которых прослеживалось сходство с западными странами.
С другой стороны, им возражали представители течения, называемого
«славянофильским». Они исходили из идеи особого, самобытного пути России, не
сходного ни с каким другим. Соответственно, и усилия тех или иных правителей
направить развитие России по пути активного сближения с Западом воспринимались ими
как несомненный вред, зло для России.
Попытки примирить эти взаимопротивоположные точки зрения уже в XX в.
предприняли представители так называемого «евразийского» течения, которые увидели в
России страну, имеющую мессианское предназначение в объединении Западной и
Восточной цивилизаций.
Не менее острые споры велись и ведутся относительно истории собственно
Российского государства, по поводу которой нет единства не только в отношении
направленности его развития но даже в вопросе о моменте его образования.

1
Обычно цивилизационные концепции подразделяют на 2 группы – локальных и мировых цивилизаций, где
последние являются стадиями в развитии мирового сообщества. Однако, по сути дела, они могут
рассматриваться как одна из разновидностей «формационного» подхода, поскольку основаны на идеях
прогресса и всеобщности законов истории.
 6

Если марксистские историки ведут отсчет государственной истории России с

момента образования Киевской Руси (IX в.), то представители «государственной школы»,
начинали его только со времен сформирования Московского царства (XVI в.).
Велики разногласия и в вопросе о той роли, которую играет государство в
отечественной истории. Тогда как сторонники самобытности России видят главную, и
причем позитивную, особость российской истории в единении народа и государства, в их
взаимном слиянии, то западники рассматривают государство как ведущую силу
исторического развития, формирующую общество, стоящую над народом.
Существующие разногласия, во многом, – результат тех особенностей, которыми
обладает историческая наука. Историческое исследование – это особый тип научного
поиска, во многом отличающийся от естественных наук. Здесь, конечно же, используются
и анализ, и синтез, т.е. традиционные средства научного исследования. Однако сам объект
изучения делает выводы, полученные с помощью этих и других методов (реконструкция
исторического прошлого, интерпретация исторических источников, генерализация и др.),
порой, весьма размытыми, относительными и спорными. От исторической науки
неправомерно требовать однозначных выводов, невозможно ожидать получения «истины
в последней инстанции» или оценок по принципу «хорошо» – «плохо».
Как раз, напротив, историческое исследование предполагает многозначность
оценок, дискуссионность результатов и постоянную смену общепризнанных, казалось бы,
идей, свержение авторитетов.
Дело в том, что большая часть сведений об исторических процессах приходит к
нам через так называемые исторические источники (носители информации), которые
разделяют на три основных вида: вещественные, устные и письменные.
Первые, как правило, немы и требуют очень сложной интерпретации, чтобы
заставить их «говорить». Вторые – весьма ограничены во времени и крайне необъективны.
И только третьи выглядят внушительно и монументально. Однако и последние отнюдь не
всегда вызывают доверие у историков и нуждаются в весьма кропотливой и тщательной
обработке.
Тем самым, недоверие к источнику, сомнение должно лежать в основе всякого
исследования. Только сопоставление различных источников всех возможных видов и их
комплексный анализ могут позволить историку определить достоверность как источника,
так и самого события.1
Столь высокая сложность источниковедческого анализа привела к тому, что в ходе
развития исторической науки из нее выделился целый ряд специальных дисциплин, таких,
например, как археология, источниковедение, текстология, нумизматика и многие другие.
Причина столь значительного влияния состояния источниковой базы на процесс
изучения истории заключается в той важнейшей особенности, которая отличает историю
от других гуманитарных отраслей знания. Если последние занимаясь современным,
реально существующим обществом, имеют вполне определенный предмет познания, то
история имеет дело с исчезнувшим, уже не существующим обществом, оставшимся в
прошлом. Иными словами, она, фактически, не имеет предмета изучения, хотя объект
исследования у нее несомненно есть.
Этим объектом является исторический процесс – совокупность последовательно
сменяющих друг друга событий, возникающих в ходе деятельности столь же
последовательно сменяющихся поколению людей. Оставаясь в прошлом, эти события
сохраняют свои следы-источники, которые собственно и являются объектом внимания
1
Сложность такого анализа, требующая глубоких профессиональных знаний, чаще всего остается
незаметной для большинства читающей публики, порождая упрощенное представление о работе историка. В
результате нередко возникает представление о легкости и доступности исследовательской работы в этой
области. Наряду с реальными трудностями процесса познания прошлого это приводит к появлению
различных любительских, псевдонаучных концепций, вроде «новой хронологии» А.Т Фоменко,
расследований в духе дешевого детектива А. Бушкова, разгадываний «загадок истории» в стиле Э.
Радзинского и т.п.
 7

историка. Именно на их основе воздвигается историческое знание первоначально в виде

простого собрания фактов, расположенных в определенной временной
последовательности (хронологической таблицы); следующий «этаж» этого «здания» –
историческое познание, основанная на обработке фактов путем анализа, синтеза и других
методов наука история, которая в своем высшем развитии поднимается до формирования
исторического сознания – историософии (философии истории).
На этой основе и создается историческое исследование, позволяющее понять
прошлое, объяснить настоящее и предвидеть будущее.

II. СТАНОВЛЕНИЕ ДРЕВНЕРУССКОЙ ГОСУДАРСТВЕННОСТИ

1. Славяне Восточной Европы в V – VIII вв.

Древнерусское государство сформировалось в землях расселения славян. Эта
этническая группа стала заметной на исторической арене в V – VI вв. Их более ранняя
история весьма туманна, поэтому среди историков нет единства по вопросу об этногенезе
(происхождении)1 славянства. Однако очевидно, что процесс этот происходил на
достаточно обширной территории Центральной и Восточной Европы, где-то между
Дунаем, Днепром и Вислой.
Одни исследователи – их обычно относят к сторонникам «автохтонной»
(аборигенной) теории – считают необходимым все племена, последовательно обитавшие
на пространстве, впоследствии ставшей местом их поселения, зачислять в предков славян,
и, как правило, настаивают на раннем зарождении славянского этноса 2; другие
(«миграционисты») полагают, что славянская общность, напротив, имеет весьма позднее
происхождение3, формируясь из некоторого ядра за счет роста и постепенного
распространения по вышеуказанной территории славянской прародины.4
Иными словами, если первые во главу угла ставят выявление территории, на
которой происходили процессы славяногенеза, фактически записывая в предков славян
все группы последовательно населявшие ее, то вторые делают ставку на обнаружение той
этнической группы населения на этой территории, которая стала основным звеном в
процессе формирования славянства: протославяне – праславяне – славяне. Стремясь
избежать односторонности вышеуказанных подходов, третьи пытаются понять процесс
происхождения славян через их взаимодействие с другими этническими группами,
приходя к выводу, что славянство складывается в самостоятельный этнос в результате
достаточно длительного процесса взаимных воздействий множества различных народов
на весьма обширных пространствах Восточной Европы. Территория, в этом случае
1
Этногенез – процесс формирования этноса (народа) – вообще, одна из самых сложных проблем в науке. В
традиционной отечественной науке этносы обычно определяют как исторически сложившиеся устойчивые
общности людей, обладающие общностью территории, языка, материальной и духовной культуры, а также
самосознания на основе различения «мы – они». Впрочем, существуют и иные толкования этого понятия.
Например, Л.Н. Гумилев, определяет этнос как «свойство вида Homo sapiens группироваться так, чтобы
можно было противопоставлять себя и своих… всему остальному миру» (Гумилев Л.Н. Этногенез и
биосфера Земли. – Л., 1990. – С. 41)
Как правило, классификация народов основана на лингвистических различиях между ними, т.е. по языку. На
этой основе, выделяют крупные языковые семьи: индоевропейскую, урало-самодийскую, алтайскую,
кавказскую и др. Семьи, в свою очередь, делят на более мелкие группы. Так, урало-самодийскую – на
самодийскую и финно-угорскую, алтайскую – на тюркскую и ряд других; индоевропейскую – на иранскую,
романскую, германскую, балтийскую и славянскую.
2
Скажем Б.А. Рыбаков ведет его историю с XV в. до н. э., включая сюда и иранские, и германские племена
(иными словами, относящиеся к весьма различным языковым группам).
3
В этом случае процесс славянского этногенеза определяется первыми веками I тысячелетия н. э.
4
Первым «миграционистом» можно было бы назвать автора «Повести временных лет», который писал:
«Спустя много лет [после разрушения Вавилонского столпа и разделения народов – А.В.] сели славяне по
Дунаю, где теперь земля Венгерская и Болгарская. От тех славян разошлись славяне по земле и прозвались
именами своими от мест, на которых сели» (Памятники литературы Древней Руси. XI – начало XII века. –
М., 1978. – С. 25)
 8

наполняется содержательным смыслом: славянство формируется не просто в абстрактном

пространстве, а в пограничье между земледельческим «лесом» и кочевой «степью»:
именно через эти территории проходило большинство волн «великого переселения
народов» первых веков н. э. В этом огромном котле сталкивались, взаимодействовали,
смешивались и распадались различные этнические группы, на основе которых, скорее
всего, и сформировались многочисленные славянские народы. По-видимому, искомого
первичного ядра, давшего начало славянству, просто не существовало: оно сложилось в
результате синтеза множества разноэтнических элементов в сравнительно короткие сроки
первой половины I тысячелетия н. э.
Но каковы бы ни были истоки славянства, в V – VII вв. они заселяют значительную
территорию от Балканского полуострова на юге до Балтийского побережья на севере и от
верховьев Волги на востоке до Вислы и Одера на западе.
Весьма примитивный характер земледелия первоначально заставлял славян
постоянно менять место жительства, однако по мере совершенствования технологии
обработки земли образ жизни населения приобретает все более оседлый характер. 1
Земледелие2 же во многом определяло и общественный уклад. Главной чертой
общественной жизни этого периода являлся коллективизм, вырастающий из
невозможности силами одной семьи осуществлять весь цикл сельскохозяйственных работ.
Коллективным был не только труд, но и собственность, и распределение, что порождало,
в свою очередь, очевидное равенство всех членов данного коллектива. Такое общество
(община) и управлялось при помощи коллективного органа – народного собрания всех
членов общества – веча. Немаловажным обстоятельством, способствующим подобному
образу жизни, являлось и наличие кровнородственных связей между членам общины.
Впрочем, при всем господстве этих принципов общественной жизни первобытных
коллективов, они не были абсолютными. Элементы индивидуализма и неравенства имели
место уже на самых ранних стадиях развития общества.
Коллективный труд, например, вовсе не означал отсутствия разделения труда: при
всем единообразии трудовых усилий среди работников всегда выделялись те, кто
занимался преимущественно каким-то одним видом деятельности, скажем, ремеслом,
охотой или осуществлял управленческие функции. Другое дело, что независимо от того, в
какой области трудился человек, целью его работ было благо всего коллектива, ради
которого он должен был приложить максимум имеющихся у него сил и способностей.
Очевидно и наличие орудий труда и предметов личного потребления, находящихся
в индивидуальном распоряжении отдельных членов общины.
Нет полного равенства в распределении и потреблении. В условиях
низкоэффективного производства, обеспечивающего лишь самые скудные потребности,
доля созданного обществом продукта, которую оно могло выделить для каждого из своих
членов, оказывалась минимально необходимой, но неодинаковой, зависящей от его
половозрастных особенностей.
Наконец, не было и равенства общественного: во всяком коллективе выделялась
особая группа людей, так называемая племенная верхушка – старейшины (старцы
градские), вожди (князья) и жрецы (волхвы, кудесники), – мнение которых при решении
тех или иных вопросов жизни общины, имело заметно большее значение, нежели
1
При всей традиционности цикла земледельческих работ, предполагающего вспашку, сев и уборку урожая,
важной особенностью организации земледелия этого периода являлась необходимость предварительной
подготовки пашни: в лесной зоне – вырубки леса, корчевания и сжигания пней (подсечно-огневой способ), в
степной – поднятия целины (перелог). Поскольку при отсутствии удобрений естественное плодородие земли
в этих условиях быстро убывало, через некоторое время возникала необходимость переходить на новое
место, забрасывая обработанный участок. Такой вариант своего рода «кочевого земледелия» по мере
накопления опыта вылился в создание двупольной системы, означавшей окончательный переход к
оседлости.
2
Наряду с земледелием важную роль в хозяйственной жизни славян играли домашнее скотоводство и
лесные промыслы. Последние обеспечивали не только внутренние потребности, но и продукцию для обмена
(меха, воск, мед).
 9

остальных ее членов. В то же время, это воздействие опиралось не на силу и власть, а на

их очевидное превосходство с точки зрения знаний и опыта. Их положение в коллективе
определялось заслуженным авторитетом.
Но сколь бы ни были заметны эти элементы индивидуализма и неравенства в
жизни первобытных коллективов, их объединяет одно – истоки их (как и в отношении
коллективизма и равенства) по преимуществу лежат в природе, с которой человек все еще
связан самым теснейшим образом, они носят естественный, а не социальный характер.
Естественными причинами определяются и формы межчеловеческих
взаимоотношений, опирающиеся на нормы (правила), сформировавшиеся в процессе
многовекового накопления опыта. Эти нормы, в науке нередко называемые
первобытными недифференцированными мононормами, являлись одинаковыми и
обязательными для всех членов коллективов, им было не свойственно различение
должного и сущего1 и, их нарушение, как правило, обеспечивалось очень жестким
наказанием.
Такие правила поведения возникали в условиях сравнительно однообразных и
медленно меняющихся форм организации и протекания жизни, в ходе которых
постепенно накапливались стандартные ответы на постоянно повторяющиеся ситуации,
формировалась традиция поступать в аналогичных случаях одинаково. Постепенно такие
традиционные «ответы» закреплялись в виде определенных правил и получали
мифологическое обоснование – чаще всего, в виде тех или иных запретов – «табу».
Человек действовал в соответствии с ними почти на инстинктивном уровне, не
задумываясь и не сомневаясь в правильности отработанных поступков.
Правила регулировали практически все без исключения стороны жизни, а характер
включения человека в систему табуации (через религиозно-мифологическое обоснование,
соответствующие обряды и ритуалы, формы инициаций 2, жесткость наказания
применяемого к нарушителям и т. д.) создавал очень существенную мотивацию каждого
отдельного члена коллектива к внутренней уверенности в невозможности преступать
действующие заповеди. Поэтому случаи нарушения табу, по всей видимости, имели место
не столько в силу сознательного решения индивида, сколько из-за тех или иных ошибок
или возникновения нестандартных ситуаций (которые затем становились основанием для
формирования новых традиционных ответов). Если конфликты и возникали, то главным
образом на межобщинном уровне, а источником их оказывался ущерб, причиненный
личности человека. При этом действовал принцип коллективной ответственности: скажем,
мстить за обиду обязаны были все члены потерпевшей стороны (точно также как и
объектом возмездия мог быть любой член виновной стороны).
Обсуждение и вынесение решения при нарушении правил-запретов происходило,
по-видимому, при отсутствии или крайне незначительном участии каких-либо внешних
регулирующих институтов. Эти функции осуществлялись непосредственно всем
коллективом или его активной частью. В соответствии с сообщением Прокопия
Кесарийского «склавины и анты, не управляются одним человеком, но издревле живут в
народовластии, и оттого у них выгодные и невыгодные дела всегда ведутся сообща», и
когда им необходимо решить какой-либо вопрос собираются «почти все анты». Именно
так поступают анты согласно Прокопию в истории с неким Хилвудием (рабом,
оказавшимся у них в плену и принятым за известного византийского полководца):
собравшись, они требуют от него признания в том, что он и есть полководец Хилвудий, «и
так как он отрицал [это], грозили [его] наказать». Этот сюжет дает, по мнению Свердлова
М.Б., значительные основания для определения племенного веча как «верховного органа

1
Различение должного и сущего характерно для морали. Сущее – норма реально существующих
взаимоотношений, должное – то, какой она должна быть в идеале с точки зрения тех или иных групп
общества.
2
Обряд посвящения при переводе юношей и девушек в возрастную группу взрослых.
 10

самоуправления и суда свободных членов племени».1

Таким образом, наиболее ранней формой урегулирования конфликтов у славян
являлась саморегуляция.
Древнему нормативному сознанию не свойственно творчество, оно не стремится к
созданию новых правил общежития, главная его цель – охрана «старины», сложившейся
на основе многовековых опыта и традиций. 2 В то же время, поскольку опыт (при всем
сходстве условий жизни) в каждой общине был свой особенный, а уровень изоляции
общин друг от друга довольно значителен, характерными признаками такой системы
оказываются дробность и разнообразие обычаев. Недаром летописи подчеркивают, что
восточнославянские племена «имяху обычаи своя и законы отец своих и предань, каждо
свой норов».3
Это разнообразие особенно усиливается по мере начинающегося постепенного
разрушения традиционного уклада жизни. Развитие производительных сил, позволившее
производить коллективу больше, нежели минимальный прожиточный уровень, по-новому
поставило проблему распределения. Внутри коллективов выделяются особые
общественные группы, получающие большую, нежели остальные его члены, долю
созданного им продукта. Это, прежде всего племенная верхушка, все чаще превращающая
исполнение своих функций в наследственное владение.
Усиление влияния этой группы особенно активно происходит в результате все
учащающихся столкновений (в т.ч. и вооруженных) с другими племенами. Нарастание
конфликтности было вызвано, прежде всего, борьбой за ресурсы, обострившейся в связи
резким ростом народонаселения в первые века нашей эры на территории Восточной
Европы.4 Именно этот «демографический взрыв» стал одной из движущих сил
колонизационного процесса, в ходе которого славяне (оказавшиеся, по сути дела,
последней волной эпохи великого переселения народов) расселились на обширных
пространствах Восточной Европы.
Война же, с одной стороны, особенно наглядно демонстрирует высокую
значимость племенного руководства для соплеменников, а с другой – создает условия для
появления своего рода мерила ценности индивида в виде все возрастающего объема
военных трофеев и подарков, полученных в результате столкновений и последующих
мирных переговоров, – будущего богатства. Примитивное сознание, требовавшее
вещного, натурального выражения значимости человека, создания своеобразной шкалы, с
помощью которой можно выстроить становящуюся реальностью иерархию людей в
обществе, получило возможность сравнить их между собой и расставить в соответствии с
новой классификацией ценностей. Чем выше уровень богатства (большую часть которого
на первых порах следовало раздаривать соплеменникам), тем более значимым оказывался
человек. Это и порождало стремление к индивидуальному обогащению.
Однако эти стимулы не могли бы быть реализованы, если бы опирались лишь на

1
Свердлов М.Б. Генезис и структура феодального общества в Древней Руси. – Л., 1983. – С. 56.
2
Среди подобных норм наиболее известны обязательность взаимопомощи, круговая порука, кровная месть,
календарь, словесный характер заключения договора, поединок («поле») как способ определения правого и
др.
3
Памятники литературы Древней Руси. XI – начало XII века… – С. 28.
4
Этот процесс явился обратной стороной развития производительных сил. Улучшение условий жизни
создало благоприятные условия для резкого роста населения (в первую очередь, за счет уменьшения детской
смертности). В то же время, производительные силы растут явно более медленными темпами, в силу чего
сравнительно быстро возникает новое несоответствие между потребностями коллектива и имеющимися в
его распоряжении ресурсами. Единственным средством разрешения этого противоречия и получения
необходимых дополнительных средств жизнеобеспечения коллектива в условиях невозможности быстрой
интенсификации производства оказывается расширение территории, экстенсивное приращение
«производственных площадей». Однако учитывая, что большинство благоприятных для жизни человека
пространств к этому времени было уже занято, борьба за расширение «ареала обитания» не может не
породить столкновений. Это означало превращение войны из сравнительно эпизодического столкновения
первобытных племен в одно из важнейших средств существования.
 11

внешние источники. Главным фактором, сделавшим возможность накопления

значительных индивидуальных богатств, стали ресурсы, создаваемые внутри коллективов.
Большая часть общественных запасов контролировалась представителями племенной
верхушки.1 Распоряжение ими, приобретавшее все больше наследственный характер,
начинало превращаться в фактическое владение, пусть и с необходимостью выделять
значительную его долю в распоряжение соплеменников.2
Война приносит не только дополнительный прибавочный продукт, она поставляет
и тех, кто может его создавать – рабов, являющихся коллективной собственностью
данного племени3 и не обладающих какими-либо реальными правами.
Наконец, следует учитывать естественное разделение труда в рамках любого
коллектива, где управленческая деятельность, очевидно, играет более важную роль, чем
любая другая. Всеобщее признание этого факта создает условия для осознания
справедливости сосредоточения большей доли общественного богатства в руках этой
группы, как своего рода «вознаграждения» за больший вклад. Особенно отчетливо это
заметно в фигуре военного вождя. Успехи на поле боя и в обеспечении мира
олицетворялись в нем и все чаще выдвигали его на ведущие позиции в рамках племени
(союза племен). Соответственно, все большая доля военной добычи сосредотачивалась в
его руках (и как распорядителя общественных запасов, и как собственника ресурсов).
Этому способствует постепенное ослабление кровнородственных связей: в ходе
колонизации происходят значительнейшие процессы ассимиляции, приводящие к смене
племенной структуры общины территориальной. В силу этого место племенной верхушки
частично занимают «большие люди», выделившиеся в ходе военных действий (в
большинстве своем воины, сумевшие получить значительную долю военного трофея и
завоевавшие авторитет среди «соплеменников»). Тем самым, война оказывается не просто
средством выяснения межплеменных отношений, но и формой экономической
деятельности.
Таким образом, в рамках славянского (и не только) общества складываются
различающиеся по своему, теперь уже социальному, положению группы, между которыми
все чаще возникают противоречия, как на внутриплеменном, так и межплеменном
уровнях, что все больше и больше раскалывают коллективистский уклад жизни. Высокий
уровень конфликтности делает фактически недееспособными старые средства
разрешения противоречий, опирающиеся на традицию и обычай, не нуждающиеся в
создании каких-то особых механизмов, учреждений. Все более становятся необходимы

1
Вот как весь этот процесс представляется сторонникам концепции «престижной экономики» (К. Дюбуа).
Поскольку уровень благополучия жизни коллектива во многом зависел от того, насколько добрососедскими
были взаимоотношения с соседними племенами, между ними постоянно происходил обмен подарками –
своеобразными знаками поддержания дипломатических отношений. Подобная же ситуация постепенно
складывалась и внутри коллективов, где взаимное одаривание становится одним из важных элементов
общественного уклада. Чем более значительной оказывалась возможность одаривать, чем больше у человека
возникало цепочек из друзей-партнеров по дарообмену, тем прочнее и шире оказывалась его социальная
опора, тем выше была его общественная репутация. Поскольку развитие дарообмена шло в направлении
появления неэквивалентных цепей дарения, сосредоточение избыточного продукта для одаривания в руках
отдельных лиц создавало почву для появления влиятельных лидеров, «больших людей», как правило,
становившихся во главе коллективов. Тем самым, авторитет, престиж руководящей верхушки обнаруживал
свое материальное воплощение в количестве подарков (богатства), находившихся в их распоряжении. Со
временем рост богатства стал превращаться в самоцель и базу авторитета, а фактически, власти. Если
добавить к этому появления первых меновых эквивалентов – денег, вызванных расширением дарообменных
цепей и растущим разделением труда, то станет очевидным, что накопление богатств тем или иным путем
становится важным стимулом общественной деятельности, превращается в одну из необходимейших
функций коллектива, в целом, и его руководства, в частности.
2
Близкие к этому идеи развивают приверженцы теории редистрибьюции, или перераспределения (К.
Поланьи, Дж. Дальтон).
3
Впрочем, с рабами происходит тоже самое, что и с общественными ресурсами. Они постепенно становятся
собственностью не коллектива, а все той же племенной верхушки.
 12

новые формы организации общественной жизни, возникает потребность в государстве.1

Развитие этих новых форм идет в рамках постепенной дифференциации мононорм
в направлении распадения их на нормы права и нормы морали. Правовые нормы
содержали правила обязательного поведения, моральные – предпочтительного.
Соответственно, первые из них обеспечивались жесткими санкциями формирующегося
управленческого аппарата, вторые – лишь силой общественного мнения. 2 В свою очередь,
формирующаяся мораль также не была единой: различные социальные группы
руководствовались весьма различающимися нормами.
Начинает, например, складываться новое отношение к былым нормам общежития,
которые утрачивают строго неукоснительный характер и рассматриваются как
предпочтительные. Если до сих пор трудовая взаимопомощь другим членам общины
(супряга) считалась обязательной и в случае отказа от участия в ней могла привести в
изгнанию из общины, то теперь дело ограничивалось лишь чем-то вроде бойкота.
Формируются и представления о существовании особых предназначений
различных групп: мирный труд – удел большинства общинников, управленческие и
военные функции – задача социальной верхушки.
В новой морали возникает противопоставление должного и сущего: значительная
часть былых форм отношений отходят в область идеалов, все более расходясь с новой
социальной реальностью.
Еще отчетливее, чем становление морали, набирает силу процесс превращения
части мононорм в правовые нормы.
Прежде всего, начинают меняться сами субъекты взаимоотношений, между
которыми возникают конфликты, а соответственно, возникает потребность в их
урегулировании. Если ранее они завязывались, как правило, на межобщинной основе, то
теперь возникают и между группами и членами одной общины. Естественно поэтому,
появление норм, определяющих особость группы или индивида.3
Существенно расширяется и сама сфера действия формирующихся норм:
землевладение и землепользование, договорные обязательства, наследование, положение
членов семьи и т.д. Причем, все более важным источником конфликтов становится
имущественный ущерб (грабеж, кража, потрава полей, невыполнение имущественных
обязательств и т.п.). Впрочем, нередко имущественный ущерб все еще рассматривается
как нанесение ущерба личности: тот же грабеж, например, поскольку означал применение
насилия над человеком.
Трансформируются обычаи взаимопомощи, которая приобретает все более
ассиметричный характер, в результате чего происходит узаконение права вождей на
получение поборов и повинностей с общинников.
Изменяются мононормы взаимозащиты: если в первобытном обществе в случае
конфликта по поводу убийств члена одной родственной группы представителями другой
единственным ответом пострадавшей стороны могло быть лишь возмездие, означавшее

1
Существуют и иные версии возникновения государства. Так, согласно «интегративной» версии
архаическое государство возникает вследствие организационных нужд, с которыми племенные «власти» не
могут справиться. При этом раннегосударственная власть опирается не на насилие, а на стремление к
достижению консенсуса, и основана на сакральной (священной) идеологии.
2
Впрочем возникновение права и морали шло не только путем расщепления мононорм, оно включало в себя
и множество нормативных новшеств, определявшихся все ускоряющимся процессом изменений в
общественной жизни. К тому же, по-прежнему, в основе как тех, так и других лежали религиозные
представления.
3
Регулирование межгрупповых отношений постепенно начинает влиять на отношения внутри групп: во-
первых, поскольку сама группа могла состоять из более мелких образований, а во-вторых, в связи с тем, что
необходимость выступать в защиту своего члена независимо от его правоты и участие в конфликтах могло
нанести ей значительный материальный и иной ущерб (потеря людей, большие компенсационные выплаты).
Тем самым, человек, ставший причиной конфликта, мог быть подвергнут осуждению в глазах
общественного мнения группы, а в случае продолжения действий, приводящих к конфликту, изгнан из
группы или даже уничтожен.
 13

нанесение равного ущерба виновной стороне (принцип талиона), то теперь возникает и

другой вариант восстановления справедливости (а соответственно и урегулирования
конфликта), – эквивалентное материальное возмещение нанесенного ущерба, например,
уплата штрафов в пользу как потерпевших, так и лиц, осуществляющих урегулирование.
К тому же, становится заметной дифференциация «цены крови» (вергельда) лиц,
обладающих разным социальным статусом. Впрочем, возникновение вергельда не
отменяло самого обычая кровной мести. Это было правом, но не обязанностью
потерпевшей стороны, которая могла избрать и традиционный способ разрешения
конфликта.
Очевидно, что если уж убийство можно было заменить уплатой возмещения, то тем
более возможной становилась компенсация всех других видов ущерба: телесных
повреждений, имущественного ущерба, оскорблений и т.п.
В то же время, эти нормы все еще действуют не столько в границах
территориальных, сколько этнических – в рамках общины, племени (союза племен).
Признаком сохранения связей со старым укладом является и подчеркнутая публичность
реализации норм. Все действия совершаются в присутствии большого числа свидетелей,
прежде всего, родственников. К тому же сохраняется неразграниченность между правом и
обязанностью: та же кровная месть еще не столько право, сколько обязанность
потерпевших.
Отсутствуют и специальные органы судебной власти. Судопроизводство
осуществляет, как правило, общинное (племенное) руководство – советы старейшин,
жрецы, вожди, последние среди которых постепенно занимают здесь главенствующее
место. В ряде случаев, конфликт разрешался путем прямых переговоров или через
посредников.
Одной из форм обеспечения соблюдения людьми обязательств являлась угроза
применения вредоносной магии. Пытаясь наказать обидчика, потерпевший стремился
навлечь на него кару с помощью магических действий, прибегая к услугам колдунов.
Вообще, значительная часть «судебных» действий сопровождалась различными
языческими обрядами, присягами, поединками, ордалиями (испытаниями), установлением
«доброй славы» сторон.
Таким образом, к моменту возникновения государства у восточных славян все
явственнее обнаруживается переплетение новых, выходящих за рамки традиционных
мононорм классического родового строя инструментов, и большого количества
сохраняющихся старых средств и форм регулирования общественных отношений.
Фактически, здесь мы имеем дело с переходным периодом, когда старое и новое
сосуществуют вместе. Этот период обычно определяется как строй «военной
демократии».
Хотя перемены происходили в укладе жизни всего славянства, само оно едва ли не
с момента своего возникновения отнюдь не было единым. Исследователи выделили
несколько основных славянских групп: южную, западную и восточную. Восточные
славяне к VII – VIII вв. заняли весьма обширную территорию в четырехугольнике:
Финский залив – Карпаты – Черноморское побережье – верховья Волги и Дона. В свою
очередь и они представляли из себя весьма разношерстный конгломерат союзов племен 1,
именуемых в летописи «Повесть временных лет» как поляне, ильменские словене,
древляне, дреговичи и др. По-видимому, первые два союза являлись наиболее развитыми,
что позволяло им доминировать в восточнославянской среде.
1
Исчезновение кровнородственных связей изменило племенной характер строя жизни славян, но мы будем
использовать традиционный термин «племена», понимая теперь под ними не родовые, а этнические
территориальные и предполитические общности. А. Горский предлагает использовать для их определения
встречающийся в византийских источниках термин «славинии», однако учитывая, что не только славяне
проходили подобную стадию развития (те же процессы, можно обнаружить, например, у германцев),
следует, видимо выработать термин более общего характера. Пока же, сохраним устоявшееся наименование,
естественно, с вышеуказанной поправкой относительно нового его содержания.
 14

Соседями восточных славян на северо-западе были скандинавские народы

(норманны), более известные среди славян как варяги, на северо-востоке – финно-угры, на
востоке и юго-востоке – кочевые тюркские племена (сначала гунны, затем авары (обры),
далее булгары и хазары). На юго-западе через Черное море был прямой выход на одно из
крупнейших государств того времени – Византийскую империю.
Отношения с этими важнейшими соседями для восточных славян развивались
весьма непросто. Если Византийская империя являлась для них в течение длительного
времени объектом агрессии, то, в свою очередь, славянские земли сами подвергались
нападению со стороны кочевых народов (авар – обров, в славянской интерпретации 1,
хазар) и варягов. В отдельные периоды славянским племенам приходилось даже
уплачивать некоторым из них дань2. Впрочем, периоды войны сменялись миром, во время
которого активно развивались и торгово-хозяйственные отношения между ними. Как раз
через славянские территории проходил два важнейших торговых пути
раннесредневекового мира – Волжский торговый путь, соединяющий арабский мир с
Европой, и так называемый путь «из варяг в греки», связывавший Северную Европу и
Византию.3 Именно этим, собственно, славянские территории и оказывались столь
привлекательны для всяких «находников».

2. Образование Древнерусского государства (IX – XI вв.)

Изучение проблемы образования государства (политогенеза) у восточных славян в
течение длительного времени было неотделимо от рассказа «Повести временных лет»,
обычно именуемого «легендой о призвании варяжских князей» (или «норманнской»
легендой). Согласно ей, в начале 60-х гг. IX в. 4 среди ряда северных славянских племен
незадолго до этого освободившихся от варяжской зависимости (выражавшейся в уплате
им дани) возникли острые разногласия («встал род на род»). Разрешить этот конфликт
оказалось возможно лишь с помощью обращения о посредничестве к одному из
варяжских князей (конунгов) Рюрику, представителю племени, известного летописцу как
«русь», который пришел «княжить и володеть» в Новгороде. Вслед за этим два его
боярина Аскольд и Дир обосновались в Киеве, что означало овладение варягами
основными восточнославянскими центрами. Через двадцать лет, в 882 г., новгородские и
киевские земли были объединены князем Олегом.5 Киев стал столицей Древней Руси.
Именно этот рассказ, обнаруженный немецкими учеными, работавшими в России в
XVIII в. (Г.-Ф. Миллер, Г.-З. Байер, А.-Л. Шлецер), лег в основу теории, получившей
название норманизма, и стал отправной точкой длительного и ожесточенного спора,
отзвуки которого слышны и до сего дня. Ученые (и не только) разделились на два лагеря –
норманистов и антинорманистов – по вопросу об образовании Древнерусского
государства. Первые с большой долей доверия относились к сообщению летописца (Н.М.
Карамзин, С.М. Соловьев и др.) о том, что Рюрик был варягом (норманном, скандинавом),
а название государства произошло от наименования скандинавского племени, вторые же
(среди наиболее известных – М.В. Ломоносов) – резко опровергали и этническую
принадлежность Рюрика (его называли и славянином, и финном, и готом и т.д.) и
летописное определение происхождения названия «Русь» (выводя его из южной –
1
«Эти обры, – согласно «Повести временных лет», – воевали …против славян и примучили дулебов также
славян, и творили насилие женам дулебским: если поедет куда обрин, то не позволял запречь коня или вола,
но приказывал впрячь в телегу три, четыре или пять жен и везти его – обрина» (Памятники литературы
Древней Руси. XI – начало XII века… – С. 31).
2
Об этом сообщается, например, в «Повести временных лет» под 859 г.
3
Из варяжского (Балтийского) моря по Неве он шел в Ладожское озеро, затем по Волхову в Ильменское
озеро и далее по Ловати и волоковым путям на Днепр. По Днепру выходили в Черное море и плыли в
Константинополь. Одно из ответвлений этого пути пролегало к Западной Двине, начинавшееся от волока
между Ловатью и Днепром. Путь от Днепра на Западную Двину шел из района Смоленска по реке Каспле.
По нему можно было идти на север и на запад – в Прибалтику.
4
По сообщению летописи это произошло в 862 г.
5
Памятники литературы Древней Руси. XI – начало XII века… – С. 37-39.
 15

поднепровской – славянской топонимики). Впрочем, сегодня эти споры заметно утратили

свою актуальность (хотя следы их еще нередко встречаются, как правило, в околонаучной
литературе). В настоящее время центр дискуссии все больше смещается с проблем
второстепенных, каковыми несомненно являются вопросы родословной Рюрика или
племенного названия, к вопросам более существенным – к действительным причинам
возникновения ранних государственных образований.
И здесь, прежде всего, встает вопрос о реальных взаимоотношениях славян с их
соседями.
Эти отношения были весьма напряженными. Славяне подвергались натиску с двух
сторон: с севера на них оказывали давление скандинавские племена, с юга же им
приходилось противостоять нападениям степных кочевников. Но если последние были
для славян не просто враждебны, а еще и чужды по образу жизни, то варяжская культура
была им сравнительно близка и понятна. К тому же, здесь обнаруживались и общие
интересы: их связывало единое стремление к совершению походов на богатые владения
Византии с целью получения военной добычи. Тем самым, создавались условия для
складывания между ними своеобразного альянса, который бы установил определенный
баланс сил в этой части Европы: славяно-варяжское объединение с целью совместного
натиска на Византию и противостояния кочевникам. Конечно, альянс этот было весьма
условным, он, во многом сложился под давлением, но все же обоюдная
заинтересованность славян и варягов друг в друге была несомненной. Эта
заинтересованность наложилась на видимое даже из летописного рассказа, резкое
повышение конфликтности внутри самого славянского общества, которому все сложнее
становилось регулировать старыми средствами обострившиеся противоречия. Возникла
потребность во внешнем арбитре, не могущем быть заподозренным в симпатиях к той или
иной конфликтующей стороне. Роль такого арбитра, посредника и сыграли варяги.
Тем самым, Древнерусское государство возникло как результат разрастания внутри
славянского общества противоречий, неразрешимых изнутри самого этого общества и
вынужденного поэтому, в целях самосохранения, прибегнуть к помощи внешней силы, с
которой оно, к тому же, имело совместные интересы. Очевидно, существуют и другие
факторы, способствовавшие формированию государства в рамках системы
взаимоотношений с варягами – преобладание их в транзитной торговле, оседание
варяжских купцов в Восточной Европе, более высокий уровень социализации и др.,
однако они становятся государствообразующими лишь в том случае, если оказывается
подготовлена почва к восприятию государства.
Естественно, не варяги создали Древнерусское государство (и уж тем более не
экспортировали новую модель отношений, уже хотя бы потому, что сами таковой не
имели)1. С этнической точки зрения мы имеем дело с процессом двусторонним (а еще
точнее – многосторонним2): в нем существенны и неотделимы друг от друга как
внутренние процессы саморазвития славянского общества (разложение старых и
складывание новых форм отношений), так и влияние формирующихся взаимодействий с
другими этническими группами, прежде всего, с варягами (сотрудничество, конфликты).
И славяне, и варяги одновременно являлись участниками этого процесса (хотя, понятно,
что место, роль, степень активности их не были одинаковы). В конечном итоге, в
результате соединения этих разнородных элементов, своего рода синтеза, Древняя Русь
сложилась как полиэтническое образование.3
1
Именно в таком ключе порой трактовали норманнскую концепцию как ее сторонники, так и противники.
Крайним проявлением такого подхода стало представление, разрабатываемое в частности в ряде
националистических теориях (например, в фашизме), согласно которому факт «неспособности» восточных
славян самостоятельно создать государство свидетельствует об их неполноценности.
2
В нем участвуют, помимо восточных славян и варягов, финно-угры, балты, западные и южные славяне и
др.
3
В то же время, учитывая основные этнические массивы, принявшие наиболее активное участие в его
формировании, возможно следовало бы определить это государство как славяно-варяжское. Точно также,
 16

Первые правители Древнерусского государства – Рюрик (862 – 879 гг.), Олег (879 –
912 гг.), Игорь (912 – 945 гг.), Святослав (9451 – 972 гг.), Владимир I (980 – 1015 гг.) –
варяжские по этнической принадлежности князья, активно опирающиеся в своих
действиях на варяжские дружины и нередко рассматривающие Русь как временное место
пребывания (как, например, Святослав, мечтавший перенести столицу из Киева на
Дунай2). Однако постепенно, по мере проникновения в дружинную среду славянской
племенной верхушки, а также в результате отпора, полученного со стороны Византийской
империи, завоевательные устремления стали ослабевать, превращая Русь в
самодостаточное, самоценное образование и для самих ее правителей.
Это создало условия и для постепенного становления Руси как государственного
образования со свойственными всякому государству функциями.
Первоначально эти функции были крайне примитивны и во многом являлись
продолжением тех целей, которые, собственно говоря, и создали Древнерусское
государство – целей, направленных по преимуществу за пределы Руси.
Основные устремления древнерусских князей – это военные походы на земли
соседних народов – Византию (Аскольд и Дир в 866 г. 3, Олег в 907 г., Игорь в 941, 944 гг.,
Святослав в 970-971 гг., Владимир в 989 г., Ярослав в 1043 г.), Болгарию (Святослав в 968
г., Владимир в 985 г.) Закавказье и др. В рамках этих походов решались троякие задачи:
получение военного трофея (краткосрочная), получение дани (среднесрочная), и, в
конечном итоге, наиболее важная (долгосрочная) – обеспечение выработки стабильной
системы торговых отношений (отраженная в договорах с Византийской империей 911,
944, 1046 гг.), создания, говоря сегодняшним языком, «режима наибольшего
благоприятствования» в русско-византийской торговле. Общие выгоды от этих походов, в
которых принимали участие представители значительной части древнерусских земель, 4
сплачивали рождающееся государство, создавали стимулы к сохранению и развитию
процессов объединения.
Не менее объединяющее воздействие оказывала другая функция, также вытекавшая
из тех оснований, на которых государство возникло, – оборона славянских земель от
натиска последовательно сменявших друг друга степных кочевников – хазар, печенегов,
половцев. Нередко эта борьба со «степью» по форме мало чем отличалась от тех
завоевательных походов, которые русские князья совершали в отношении Византии.
Однако по сути своей они носили оборонительный, ответный, либо своего рода
«превентивный» характер, оказываясь реакцией на постоянное и непрерывное давление
степи на протяжении, по крайней мере, IX – XII вв. В целом, Древнерусское государство
вполне успешно справлялось с этой задачей: Святослав, сумел в 965 г. полностью
разгромить Хазарский каганат, Ярослав практически прекратил набеги на Русь печенегов
(1036 г.), борьба с половцами постепенно привела к оформлению довольно сложной
системы сюзеренно-вассальных отношений, где последние стали играть роль буферного
образования на южной границе Древнерусского государства.
Впрочем, настоящих границ у этого государства поначалу тоже не было, поскольку
не существовало точно очерченной территории, подвластной русским князьям. Им еще
только предстояло реализовать эту функцию формирования государственной
территории (и подданного населения). Поэтому «внутренняя» политика Древнерусского
например, как мы сегодня говорим о монголо-татарском государстве, или о польско-литовском.
1
До начала 960-х гг., пока малолетний Святослав не вырос, его регентшей была мать – княгиня Ольга.
2
«В год 6477 (969). Сказал Святослав матери своей и боярам своим: "Не любо мне сидеть в Киеве, хочу
жить в Переяславце на Дунае – там середина земли моей, туда стекаются все блага…"» (Памятники
литературы Древней Руси. XI – начало XII века… – С. 81).
3
Согласно «Повести временных лет», по византийским хроникам – июнь 860 г.
4
«В год 6415 (907). Пошел Олег на греков…; взял же с собою… и славян, и чуди, и кривичей, и меря, и
древлян, и радимичей, и полян, и северян, и вятичей, и хорватов, и дулебов и тиверцев… И приказал Олег
дать дань …для русских городов: … для Киева, … для Чернигова, для Переяславля, для Полоцка, для
Ростова и для других городов… И обязались греки…» (Памятники литературы Древней Руси. XI – начало
XII века… – С. 45).
 17

государства на первых порах мало чем отличалась от тех действий, которые русские
князья производили за его пределами. Иначе говоря, наряду с внешними завоеваниями,
русские князья активно занимались присоединением, причем, отнюдь не всегда
добровольным, тех или иных славянских (и не только славянских) племен. Летопись
пестрит сообщениями о походах того или иного князя в соседние славянские земли (Олег
присоединил земли древлян в 883 г., северян в 884 г., радимичей в 886 г.; Святослав –
вятичей в 966 г.; Владимир – радимичей в 984 г.). Причем, даже присоединение не всегда
гарантировало полное их подчинение, о чем свидетельствовало, в частности, восстание
древлян против князя Игоря в 945 г. Впрочем, эта борьба имела вполне реальные
последствия: она ограничивала аппетиты завоевателя, создавая основы для формирования
более прочной системы отношений в рамках складывающегося государства. То же
восстание древлян привело к определению точных размеров дани с них (а позднее и
других славянских племен), что способствовало превращению дани из формы военной
контрибуции в форму натурального налога, а самого процесса ее сбора из военной
операции в тривиальной налоговую кампанию.
Дань с населения являлась не единственным источником доходов князей; в их
пользу взимались также штрафы за преступления, торговые пошлины, они получали до-
ходы с имений, обрабатывавшихся преимущественно трудом княжеской челяди (слуг-
рабов). Сбор их осуществлялся в ходе так называемого «полюдья». Полюдьем назывался
объезд области князем, или его представителем (обыкновенно по зимнему пути). 1 Дань
собиралась деньгами или, чаще, натурой, особенно мехами. Меха служили главной
статьей княжеской торговли на заграничных рынках.
В ходе «полюдья» вырабатывалась и другая важнейшая функция государства –
посредническая, арбитражная. Наиболее отчетливо она проявляется в фигуре князя.
Князь все более становился не столько олицетворением силы, которой следует
подчиняться из страха, сколько воплощением справедливости; он выступал в качестве
внешней «незаинтересованной» стороны, кому можно и должно доверить разрешение
внутренних споров, суд. В то же время, князь не являлся основным источником права, он,
по большей части, был лишь его носителем, выразителем тех правовых норм, которые
были созданы традиционным укладом в славянской и варяжской среде. Это вполне
отчетливо проявилось в дошедшем до нас памятнике древнерусского права – «Русской
правде». (Подробнее об этом см. в главе 5 Раздела II). Таким образом, складывалась
ситуация, в которой князь, как бы принуждая население к заключению с ним договора,
сам, в то же время, был обязан неукоснительно соблюдать его условия.
Киевский князь самостоятельно осуществлял внешнюю политику, ведал
сношениями с другими князьями и государствами, заключал договоры, объявлял войну и
заключал мир. В то же время, в тех случаях, когда военные нужду требовали созыва
народного ополчения, ему было необходимо заручиться согласием веча. Князь был
военным организатором и вождем: собирал и формировал дружину, находящуюся у него
на службе, назначал начальника народного ополчения – тысяцкого и во время военных
действий командовал как своей дружиной, так и народным ополчением.
При всем сохранении в фигуре князя архаичных, идущих от племенного вождества,
черт, нельзя, в то же время, не видеть, что под старой формой скрывается уже совершенно
новое содержание: он – первое, и первоначальное, звено структуры формирующегося,
пока еще весьма примитивного, под стать примитивности его функций, государственного
аппарата.
Вторым новым элементом этой структуры, тоже вполне архаичным по форме,
становится боярский совет («боярская дума»2), выросший из совмещения былого совета

1
Другой формой являлся «повоз» – доставка дани населением самостоятельно в специальные пункты –
погосты.
2
Сам этот термин не используется в древнерусских источниках, но он издавна закрепился в исторической
литературе за собранием княжеских советников.
 18

старейшин («старцев градских») и дружинной верхушки («старшей дружины», «княжьих

мужей» или бояр).
В своей деятельности князь и дума опирались на рядовых дружинников («младшую
дружину», «гридей», «отроков», «детей»), несущих основные исполнительные (по
преимуществу – военные) обязанности.1 Отношения между всеми этими звеньями весьма
демократичны и ничем не напоминают отношений монарха со своими подданными.
Дружина может воздействовать на принятие князем решения, бояре могут иметь
собственные дружины и, порой, весьма независимы от князя. 2 Жесткое подчинение
ограничивается лишь периодом военного времени, впрочем, достаточно длительного. 3
Численность дружины были невелика, доходя до 700-800 человек. 4 Однако,
учитывая, что это были сильные, храбрые, высокопрофессиональные воины, она
представляла собой грозную силу. Дружинники составляли товарищество или братство,
союз преданных князю людей. Дружина содержалась на княжеском дворе, получала долю
из дани, собираемой с населения, и из военной добычи после похода. Она являлась одним
из важнейших источников формирования древнерусской элиты.
Таким образом, функции и структура Древнерусского государства с очевидностью
свидетельствуют о несомненном военном5 характере этого государства, предназначенном,
в первую очередь, для решения военных задач. Поскольку их выполнение требовало
определенной централизации имеющихся сил, Древняя Русь должна была быть
относительно единой. Однако в случае перехода к решению задач невоенного характера,
такое государство не могло сохранять устойчивость и тем самым, оно несло в себе самом
элементы временности, возможность будущего распада. Государство состояло из весьма
автономных по отношению друг к другу и к центральной власти земель-волостей, в
основе которых лежало все еще сохранявшее значение былое племенное начало. Поэтому
крайне важно учитывать именно относительный характер единства. Настолько
относительный, что И.Я. Фроянов предлагает даже говорить не о едином Древнерусском
государстве, а лишь о «суперсоюзе» – совокупности городских волостей, своеобразных
аналогов античных городов-государств.
Еще более усиливало возможность распада государства несовершенство системы
местного управления, точнее, самоуправления. В основе ее лежала вервь –
территориальная община, в функции которой входило решение земельных вопросов
(распределение земельных наделов), контроль за членами общины, обеспечение уплаты
дани (налогов), следствие и суд по внутриобщинным конфликтам, исполнение наказаний.
Руководство общинами осуществляли выборные старосты, выступавшие также
представителями интересов верви перед княжеской администрацией. Вся сельская Русь
1
Впрочем, разделение на «старшую» и «младшую» дружины еще достаточно условно, долгое время перед
князем она выступает как единое целое.
2
Очень хорошо это показывает летописный рассказ о походе князя Игоря на древлян: «В год 6453 (945). В
тот год сказала дружина Игорю: "Отроки Свенельда изоделись оружием и одеждой, а мы наги. Пойдем,
князь, с нами за данью, и себе добудешь, и нам". И послушал их Игорь – пошел к древлянам за данью…»
(Памятники литературы Древней Руси. XI – начало XII века… – С. 69). Дружина могла влиять и в сфере
идеологии, что можно увидеть из сюжета о крещении Ольги: «Жила же Ольга вместе с сыном своим
Святославом и учила его принять крещение… Он же не внимал тому, говоря: "Как мне одному принять
иную веру? А дружина моя станет насмехаться"». (Там же. – С. 79).
3
По подсчетам Кирпичникова А.Н. только с 1060 по 1237 гг. летописи сообщают о 265 различного рода
походах и боях (Кирпичников А.Н. Древнерусское оружие. Вып. 1. – М.-Л., 1966. – С. 4).
4
Наряду с княжеской дружиной в крупные походы отправлялось народное ополчение, численность
которого могла достигать нескольких десятков тысяч человек.
5
Е.А. Мельникова предлагает использовать термин «дружинное государство», поскольку по ее мнению «…
основной особенностью политической системы зарождающегося государства является то, что его функции
выполняются главным образом военной организацией – дружиной». Более того, с ее точки зрения,
дружинные государства являлись одним из универсальных типов (стадий в развитии) древнейших
государств Европы. (Мельникова Е.А. К типологии предгосударственных и раннегосударственных
образований в Северной и Северо-Восточной Европе (Постановка проблемы) // Древнейшие государства
Восточной Европы: Материалы и исследования. 1992 – 1993 годы – М., 1995. – С. 22-23.).
 19

представляла собой совокупность подобных общин, также крайне мало связанных между
собой.
Фактически, Древнерусское государство еще не вполне государство, это, скорее,
«полугосударство», некое образование с зачатками государственности, зародыш будущего
государства.
С одной стороны, оно выполняет вполне очевидные государственные функции с
помощью особого пусть и весьма примитивного государственного аппарата,
представляющего собой фактически огосударствленные два звена общинно-племенной
структуры управления: вождь-князь и совет старейшин. С другой, – управление носит еще
явно недифференцированный характер, администрация неотделима от суда (более того,
суд рассматривается как одна из важнейших ее функций), отсутствует какое-либо
разделение властей.
Наконец, особенно отчетливо показывает несформированность государства тот
факт, что в системе решения вопросов общественной жизни продолжает играть заметную
роль третий, сохранивший свою прежнюю природу, элемент архаичной,
догосударственной структуры – вече, хотя и реже, но продолжающее довольно регулярно
собираться.
На протяжении довольно длительного времени в классической советской
историографии господствовала точка зрения Б.Д. Грекова о том, что во 2-й половине IX –
1-й половине XI вв. «в Киевском государстве, как таковом, вече, строго говоря, не
функционировало». Однако сегодня большинство исследователей вернулись к позиции
досоветской историографии о существовании веча на всем протяжении существования
Древней Руси, включая и Киевский период. Другое дело, что вопрос о происхождении,
природе, правовой и территориальной компетенции, социальном составе участников
остаются предметом острых дискуссий.
По-видимому, в основе разногласий лежит попытка рассматривать вече как
статический институт, тогда как в действительности, на протяжении всего времени его
существования он меняется. Ведя свое происхождение от племенных вечевых собраний,
он медленно, но поступательно движется в направлении превращения его в третье звено
государственной структуры. Впрочем, завершение этого процесса может быть отнесено
лишь к удельному периоду (см. Глава 5).
На ранней же стадии – это несомненно еще по сути дела общественный институт,
представитель общества (волости) перед государством (но не орган этого государства).
Соответственно, нет и каких-либо норм, которыми бы определялись или ограничивались
его власть, состав или компетенция. Вече могло принять к обсуждению и решить любой
вопрос. Оно могло призвать на княжение 1, принять или изгнать князя, заключить с ним
договор об условиях княжения. В его компетенцию входили вопросы о войне и мире, о
начале, продолжении или прекращении военных действий (инициатором здесь могли
выступать как князь, так и вече) в том случае, если это требовало создания народного
ополчения и выбора его руководителей.
Вече являлось собранием всех свободных людей старшего города земли-волости.
Могли в нем принимать участие и представители младших городов, а также сельской
округи, однако, по всей видимости, такие случаи были сравнительно редки. 2 Независимо
от этого решение старшего города считалось обязательным для жителей всей волости.
Степень организованности веча также была различной. В ряде случаев мы видим
очевидную стихийность собрания, вызванную, например, возмущением какими-либо
1
Из 50 князей, занимавших киевский престол, 14 были приглашены вечем.
2
По-видимому, правильнее говорить о вечевых собраниях нескольких уровней: межволостном: «В лето
6684… Новгородцы… и смоляне, и кияне, и полочане… на веча сходятся; на что же старейшии сдумают, на
том же пригороды стануть». (Лаврентьевская летопись. – Л., 1926. – С. 259.), внутриволостном (в Белгороде
997 г., в Новгороде 1015 г. и др.), общинном. Известны случаи, когда народное ополчение во время похода
собиралось на вече для решения вопроса о продолжении похода (в 1178 г. во время похода князя Всеволода
на Торжок, в 1185 г. во время похода смоленского князя Давида на помощь Игорю для борьбы с половцами).
 20

действиями власти.1 Чаще, однако, оно созывается по инициативе «лучших людей» (бояр
и старцев градских) или князя.2 В последних случаях можно обнаружить некоторые
элементы подготовительной работы (выработка «повестки дня», подбор кандидатур на
выборные должности и т.п.), определенной упорядоченности проведения собрания с
соблюдением ряда правил: осуществление различных обрядовых действий, выступления в
пользу того или иного решения, «голосования». М.Н. Тихомиров даже считал вполне
вероятным существование каких-то «протокольных записей» решений. Впрочем, говорить
о четкой, детальной и устойчивой процедуре проведения веча, конечно же, было бы явной
модернизацией. Имели место лишь общие контуры, которые легко могли быть изменены
непосредственно в ходе обсуждения. Решения принимались большинством голосов в
прямом смысле этого слова – силой крика. В случае раскола дело могло дойти до
элементарной драки, что, однако, рассматривалось как вполне легитимный способ
разрешения конфликта: в глазах участников веча победа в столкновении определялась не
столько собственно силой той или иной стороны, сколько силой правды, имеющей
божественную природу.
Нет единства среди историков и в вопросе о степени демократичности веча: одни
(Б.Д. Греков, В.Л. Янин, М.Б. Свердлов) полагают, что оно являлось собранием
преимущественно аристократических элементов, или находящимся под их полным
контролем; другие, как И.Я. Фроянов, считают, что в Древнерусском государстве, во всех
его землях, на протяжении Х – XIII веков «глас народный на вече звучал мощно и
властно, вынуждая нередко к уступкам князей и прочих именитых «мужей». По его
мнению «руководить и господствовать – вовсе не одно и то же… наличие лидеров-
руководителей… на вечевых сходах нельзя расценивать в качестве признака,
указывающего на отсутствие свободного волеизъявления “вечников”. Древнерусская
знать не обладала необходимыми средствами для подчинения веча. Саботировать его
решения она тоже была не в силах».3
Как бы то ни было, вечу в IX – X вв., по крайне мере в ряде случаев, принадлежала
весьма заметная роль в развитии политических процессов в Древней Руси, в которых оно
выступает, скорее, как проявление общественной воли, либо сотрудничающей, либо
оппонирующей рождающемуся государству, чем, соответственно, если не определяет, то,
несомненно, оформляет его складывающуюся структуру.
Тем самым, мы имеем дело с переходным, формирующимся государством, в
котором сосуществуют как элементы уже нового, несомненно государственного порядка,
так и старые, сохраняющие связь с прежним укладом. Именно это очень сложное
взаимопереплетение порождает среди исследователей острые дискуссии: одни обращают
в первую очередь внимание на появление новых черт в жизни славянского общества
(порой, преуменьшая роль старых), другие, напротив, подчеркивают значение архаичных
характеристик, чем, в свою очередь, преувеличивают незрелость существующих
отношений. По видимому, правильнее было бы, определив в качестве несомненно
приоритетного направления движение в сторону все большего развития именно
государственных структур (а вместе с ними и нового, настоящего общества), понимать,
что сам по себе этот путь чрезвычайно длительный, лишь постепенно заменяющий
порядки и принципы догосударственного строя. В IX в. процесс образования государства
начинается, но вовсе не заканчивается.
1
Таким было вече в Киеве в 1068 г., ставшее результатом недовольства киевлянами нерешительной
политикой князя Изяслава в отношении половцев и приведшее к бегству князя и разграблению его двора.
2
Примером такого вечевого собрания является эпизод, связанный с борьбой Ярослава со своим братом
Святополком после смерти Владимира в 1015 г. «Собрав …новгородцев, …Ярослав …обратился к ним на
вече: "Отец мой умер, а Святополк сидит в Киеве и убивает братьев своих". И сказали новгородцы: "Хотя,
князь, и иссечены братья наши, – можем за тебя бороться!". И собрал Ярослав тысячу варягов, а других
воинов 40000, и пошел на Святополка». (Памятники литературы Древней Руси. XI – начало XII века… – С.
157).
3
Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. – Л., 1980. – С. 184.
 21

Таким образом, в IX-XI вв. на обширной территории Восточной Европы все более
активно идет процесс формирования значительного по размерам, сильного в военном
отношении, набирающего политический авторитет и обеспечивающего достаточно
устойчивое общественное развитие Древнерусского государства. Это имело существенное
значение для международной обстановки конца I – начала II тысячелетия н. э., поскольку
создавало оборонительный рубеж между Западом и Востоком, усиливало натиск на
Византию, способствовавший ослаблению последней (что вкупе с крестовыми проходами
привело в XV в. к прекращению ее существования), наконец, фактически завершало
оформление «ареала» раннесредневековой западной цивилизации. Русь IX – начала XIII вв.
может с несомненностью рассматриваться в качестве государства европейского или, если
быть более точным, провинциально-европейского типа.
Древнерусское государство оказалось колыбелью древнерусской народности,
ставшей основой трех современных славянских народов – русского, украинского и
белорусского.
Образование Древнерусского государства также знаменует собой начало
российской государственности. Еще сравнительно недавно эта мысль выглядела весьма
банальной, однако в последние десятилетия появилось немало трудов, в которых
доказывается прямо противоположное. Прежде всего, это относится к современной
украинской историографии. Так автор работы «Свою Украину любите» Кононенко П. с
полной серьезностью доказывает, что Киевская Русь к России не имеет ни малейшего
отношения, что Украина как нация древнее России, а ее государственность возникла
раньше. Кононенко с уверенностью заявляет, что Россия принадлежит Азии, тогда как
Украина – Европе.1 Такие попытки вполне понятны: не обладая пока прочным
фундаментом собственной государственности, Украина (точнее, часть ее политической
элиты) пытается найти его хотя бы в истории.
Однако очевидная, в общем-то, мысль о существовании множества истоков
российской государственности, в том числе, действительно имеющих и азиатское
происхождение, никоим образом не дает оснований для проведения какой-либо резкой
разграничительной черты между Киевской Русью и Россией.

3. Начало христианизации Руси

Важнейшей чертой любой государственности является особая идеология,
официально провозглашаемая и, как правило, поддерживаемая и охраняемая
государством. В большинстве случаев, особенно на ранних этапах развития государств,
такой идеологией становится та или иная форма религии. Однако она вовсе не
обязательно остается неизменной на протяжении всего периода существования
государства: с течением времени, по тем или иным причинам она может перестать его
устраивать, в результате чего происходит смена государственной идеологии.
Подобное развитие событий характеризует и историю Древнерусского государства,
где господствовавшее в момент его образования язычество в конце Х в. было сменено
христианской (православной) религией. Естественно встает вопрос о том, почему и при
каких обстоятельствах произошла эта смена. Очевидно, что, по крайней мере, часть ответа
должна лежать в самой дохристианской религиозной системе восточных славян. Поэтому,
прежде чем говорить о причинах перемены религии, следует кратко остановиться на
основных чертах славянского язычества.
К VIII – IX вв. языческая религия восточных славян приобрела сравнительно
развитые формы. Она достигла стадии политеизма (многобожия). Языческие боги имели
общеславянский характер, хотя единой иерархической системы, по-видимому, еще не
сложилось.2 Культ поклонения предполагал жертвоприношения поставленным на холмах
1
См. Кононенко П.П. «Свою Україну любіть». – К., 1996.
2
Перун – бог молнии и грома, Волос (Велес) – бог скота и торговли, Стрибог – бог ветра, Макошь
(возможно, супруга Перуна) – богиня земли и плодородия, Ярило, Дажбог и Хорс – различные ипостаси
 22

«идолам» – каменным или деревянным статуям богов. Руководство религиозными

отправлениями осуществляли жрецы – волхвы, колдуны, кудесники. В то же время,
отсутствуют специальные храмы для выполнения обрядов, а жреческие функции еще не
выделились в самостоятельные.
Иными словами, хотя славянское язычество представляло собой сравнительно
развитую систему, однако оно не достигло высших ступеней зрелости,
характеризующихся выделением общих для всего народа главных богов, со своей
сложившейся иерархией, складыванием особой церковной организации и жреческого
сословия – т. е. теми условиями, которые, как правило, обеспечивали переход к
монотеизму (единобожию).
Тем самым, переход Руси к новой религии начался тогда, когда реальные условия
для ее восприятия большинством населения еще не сложились, и язычество все еще
обладало существенным потенциалом дальнейшего развития. Поэтому вполне
естественным выглядит стремление понять, почему при таких, казалось бы,
неблагоприятных обстоятельствах процесс христианизации все-таки начинается.
Православные богословы со времен митрополита Илариона объясняли принятие
христианства божественным вдохновением, снизошедшим на князя Владимира 1. Впрочем,
церковные историки, стремясь удревнить начало православия на Руси, нередко
предлагают вести отсчет даже не с Владимира, а с Андрея Первозванного, который якобы
осуществлял миссионерскую деятельность в славянских землях еще в I в. н. э.
В советской исторической науке ответ на вопрос о причинах перехода к новой
религии вытекал из общеметодологического классового подхода. Переход к классовому
строю, согласно этому объяснению, требовал такой религии, которая обосновывала бы
власть господствовавшего класса. Поскольку язычество, как религия бесклассового
общества, не могло решить эту задачу, оно было отброшено и заменено более
подходящим для этих целей христианством, представлявшим из себя идеологическую
санкцию господства и подчинения и средство утверждения эксплуатации
непосредственных производителей классом феодалов.
Однако такое объяснение даже в категориях марксистского подхода выглядит не
вполне удовлетворительным. Ведь в классовых, по меркам советской историографии
древнегреческом, или древнеримском обществах существовавшее там язычество
нисколько не мешало осуществлять власть над рабами. Более того, и само-то
христианство возникло как религия низших слоев населения.
Другой причиной нередко называют стремление укрепить власть киевского князя и
единство Древнерусского государства. Попыткой задержать расползание «сверхсоюза»
объясняет принятие христианства и И.Я. Фроянов, однако в отличие от большинства
историков, рассматривающих крещение как свидетельство прогресса в развитии Древней
Руси, он видит в этих событиях отражение консервативных тенденций: христианство, по
его мнению, вводилось в интересах племенной полянской верхушки, стремившейся к
сохранению старых, родоплеменных порядков, означавших, одновременно и сохранение

божества небесного огня, Симаргл (священный крылатый пес) – защитник семян и посевов. Два последних,
по всей видимости, – иранского происхождения. Существование богов с близкими функциями, а также
наличие заимствований, как раз и говорит об отсутствии единого общеславянского пантеона богов.
1
«…Князь наш Владимир… когда, …он жил и справедливо, твердо и мудро пас землю свою, посетил его
посещение Своим Всевышний, призрело на него Всемилостивое Око Преблагого Бога. И воссиял в сердце
его свет ведения, чтобы познать ему суету идольского прельщения и взыскать Единого Бога» (Памятники
литературы Древней Руси. XVII век. Кн. 3. – М., 1994. – С. 609.). «Разобравши… историю обращения
великого князя Владимира, что ж скажем… о причинах сего великого события?… Перемена в таком
пламенном язычнике …, сильный перелом в убеждениях религиозных… ничем иным не могут быть
объяснены, как только сверхъестественным действием Божественной благодати. Она только одна могла так
быстро и сильно поколебать сердце…, показать… тщету идолослужения; … предрасположить к верованию
во Евангелие, ибо спасительная вера есть дар Божий…, а человеческие средства могут лишь отчасти
содействовать к ее утверждению… Вот где истинное начало великого подвига Владимирова!» (Макарий,
митрополит. История русской церкви. – М., 1994.)
 23

ее господства в восточнославянском мире.1

По-видимому, реальные причины смены религии можно понять лишь в том случае,
если рассматривать религию не просто как веру в сверхъестественное, а как – и это
главное – форму мировоззрения. Каждая религия пытается по-своему объяснить
человеку окружающий мир, научить его ориентироваться в нем с помощью
предоставления необходимого набора правил и норм, обеспечивающего эту ориентацию.
Если изменяется мир вокруг человека, то возникает и потребность изменить способ его
объяснения.
Применяя этот подход к нашему случаю, можно определить язычество как
систему взглядов на мир человека в его неразрывной связи с природой, где он и себя
рассматривает как часть этой природы. Но по мере развития человек становится все более
независимым от нее, для него все более важным становится объяснение его связей с себе
подобными, понимание себя самого и окружающего его общества. Именно такое
объяснение и дают мировые религии (христианство, ислам, буддизм и др.), в центре
которых как раз и стоит человек (богочеловек).
Первые признаки несоответствия религиозной языческой идеологии новым
реалиям возникают еще в начале Х в., когда среди русских появляются первые христиане,
однако само замена язычества именно православием не была так уж фатально неизбежна.
Перед русскими князьями оказались весьма широкие возможности выбора, как минимум
из четырех мировых религий: ислам (исповедовавшийся Волжской Болгарии), иудаизм
(Хазарский каганат), католичество (Священная Римская империя) и православие
(Византия).2 Кочевническо-скотоводческии традиции восточных народов, периферийное
(с точки зрения основных устремлений киевских князей) положение Волжской Болгарии и
давние враждебные отношения с хазарами, делавшие малоприемлемым восприятие их
религиозных систем, во многом предопределили выбор в пользу христианства. Что
касается разновидностей последнего, то здесь чаша весов достаточно легко склонялась на
сторону православия, более знакомого верхушке древнерусского общества. Однако
главной причиной, окончательно определившей выбор, явилась, по-видимому, особая
система взаимоотношений церкви и государства в православии, признававшая приоритет
светской власти перед духовной (при сохранении, в то же время довольно широкой
автономии церкви). Важным являлось и то обстоятельство, что ослабевшая Византийская
империя не могла претендовать на установление той или иной формы зависимости Руси
от нее в случае принятия православия при ее содействии.3
Впрочем, при всех очевидных, казалось бы, предпосылках смены религии, процесс
христианизации оказался весьма длительным, прошедшим несколько этапов. Начальный
его этап относится примерно к первой половине Х в., когда основной массой христиан на
Руси оказались древнерусские купцы, торговавшие с Византией. Их крещение часто
имело сугубо прагматический характер, объясняясь стремлением обеспечить себе более
благоприятные условия торговой деятельности на территории Византии. Отсюда,
сохранение, наряду с исполнением христианских обрядов, языческих верований
(«двоеверие»).
Однако постепенно число адептов новой веры на Руси росло, свидетельством чего
становится крещение одного из высших лиц Древнерусского государства – княгини
1
«Исторические данные убедительно свидетельствуют о том, что введение христианства на Руси
осуществлялось по воле киевской знати и поляно-киевской общины в целом» (Фроянов И.Я. Начало
христианства на Руси – Л., 1979.)
2
«В год 6494 (986). Пришли болгары магометанской веры, говоря: "Ты, князь, мудр и смыслен, а закона не
знаешь, уверуй в закон наш и поклонись Магомету"… Потом пришли иноземцы из Рима и сказали:
"Пришли мы, посланные папой", и обратились к Владимиру… Пришли хазарские евреи… Затем прислали
греки к Владимиру философа» (Памятники литературы Древней Руси. XI – начало XII века… – С. 99-101).
3
Иначе представляет этот процесс И.Я. Фроянов. Главную причину крещения он видит в стремлении
Владимира, его окружение и полянской общины остановить расползание суперсоюза. Внимание к
христианству, по его мнению, определялось его монотеистическим характером, облегчавшим проведение
политики централизации.
 24

Ольги.1 К тому же, успехи православия на Руси вызвали явное недовольство среди
наиболее приверженной традициям части дружинников (особенно в правление
Святослава), в результате чего возникает противоборство язычников и христиан в 50-х –
первой половине 80-х гг. Х в. Одним из средств укрепить позиции язычества обычно
считают попытку князя Владимира в 980 г. создать в Киеве пантеон языческих «кумиров»,
рассматриваемых, как правило, в качестве главных племенных богов.2
По-видимому, попытка не оправдала надежд, что заставило князя перейти к
интенсивной христианизации Руси (хотя, судя по тону изложения летописного рассказа о
крещении Владимира, это не слишком отвечало его личным желаниям). В результате
довольно сложной интриги, сопряженной как с оказанием помощи византийским
императорам, так и с военными действиями против них и женитьбой на их сестре,
Владимир крестился. Летопись относит все эти события к 988 г.3
Этот акт крещения вопреки собственным желаниям является несомненным
свидетельством нового отношения древнерусских князей к своим обязанностям. Из
некогда завоевателей, «находников», временщиков они превращаются в государственных
деятелей, озабоченных интересами этого государства, рассматриваемого как свое
собственное владение. Тем самым, крещение Руси стало не только особым третьим
этапом в развитии процесса христианизации, но и одновременно важнейшей вехой в
становлении российской государственности.
Вслед за крещением князя было проведено крещение Руси, где мирным (Киев), а
где и насильственным (Новгород) путем. В результате, православие стало официальной
государственной религией Древней Руси, т.е. обладающей преимуществом перед
другими религиями на ее территории, поддерживаемой и защищаемой государством,.
Актом крещения, таким образом, завершился третий этап христианизации Руси.
Однако процесс христианизации на этом не закончился, он растянулся еще на
несколько веков – вплоть до XIII – XIV вв., когда основная масса населения
действительно приняла новую веру. Одновременно, это был не только период
распространения православия среди населения и превращения его в господствующую
религию Российского государства, но и существенный этап в становлении здесь мощной и
крайне влиятельной организации – Русской православной церкви. В течение Х – XII вв.
церковь сумела установить свой идеологический контроль над Русью, создав весьма
разветвленную структуру, во главе с киевским митрополитом и подчинявшимися ему
епископами. По всей стране стали быстро расти монастыри.
После принятия христианства в качестве государственной религии на Руси
складывается церковная организация. Формируется духовенство, делящееся на
«черное» (монашеское) и «белое» (приходское). Организационными центрами церкви
стали епархии и монастыри. Церковь получила право на приобретение земель, населенных
деревень, на осуществление суда по специально выделенной юрисдикции (все дела в
отношении «церковных людей», дела о преступлениях против нравственности, брачно-
семейные вопросы).
1
Событие это было несомненно важным, однако не являющимся еще актом государственного значения,
поскольку Ольга, являясь фактическим главою Руси, в то же время с формальной точки зрения была лишь
регентом при сыне Святославе. С другой стороны, именно крещение Ольги продемонстрировало
приверженцам язычества опасность происходящих процессов и заставило их начать более активное
сопротивление.
2
О том же, по-видимому, свидетельствует рассказ «Повести временных лет» о гибели двух варягов-
христиан: «В год 6491 (983). …И пошел [Владимир] к Киеву, принося жертвы кумирам… И сказали старцы
и бояре: "Бросим жребий…, на кого падет он, того и зарежем в жертву богам". Был тогда варяг один,
[который]… исповедовал христианскую веру. И был у него сын, …на него-то и пал жребий…. И сказал
варяг: "…Не дам сына своего бесам". Посланные, …взяв оружие, пошли на него и разнесли его двор… и так
их убили.» (По Памятники литературы Древней Руси. XI – начало XII века. – С. 97).
3
Есть и другие точки зрения на хронологию события. Называют такие даты как 986, 990, 991 гг. По-
видимому, этот процесс был растянут на несколько лет, охватывая период второй половины 80-х – начала
90-х гг. X в.
 25

Значение принятия христианства на Руси большинство историков оценивает

чрезвычайно высоко, прежде всего, в плане воздействия на развитие древнерусской
культуры: письменность, школы, архитектура, живопись, летописание – все испытало на
себе влияние православия. При этом важно подчеркнуть, что становление новой культуры
шло не путем слома старой – языческой, а в виде процесса их слияния,
взаимопроникновения. Языческо-православный (русско-византийский) синтез и
породил ту неповторимую древнерусскую культуру, достижения которой остаются
непреходящими ценностями российской истории.
Впрочем, ряд историков, порой, не без убедительности, доказывает определенную
преждевременность крещения Руси, обращая внимание на недостаточную готовность
значительной части славянского населения к восприятию норм христианской морали.
Например, по мнению И.Я. Фроянова, «с точки зрения поступательного развития Руси
введение христианства в конце X столетия являлось в некотором роде опережением
событий, забеганием вперед. Не имея под собой твердой социальной почвы и ближайшей
политической перспективы, оно скользило по поверхности древнерусского общества и
значительно позднее (в XIV – XV веках, когда завершилось формирование классов)
превратилось в орудие классового господства, а также в рычаг объединения русских
земель вокруг Москвы».1
По-видимому, можно согласиться с этим утверждением в той его части, что
православие не сразу обрело прочную почву на Руси в виде проникновения в народную
среду, однако и при этой оговорке, нет сомнений, что крещение Руси стало заметнейшей
вехой в становлении российского государства, создав один из важнейших атрибутов
государственности вообще.

4. Удельный период на Руси (XII – XIII вв.2)

Со второй половины XI в. на Руси начинаются новые процессы,
характеризующиеся, в первую очередь, распадом пусть и весьма непрочного, но, в целом,
единого до сих пор государства на отдельные, фактически, самостоятельные земли.
Советская историческая наука в течение долгого времени объясняла причины
раздробления нарастанием классовой борьбы крестьян против эксплуататоров-феодалов,
что вынуждало последних держать необходимые для подавления восстаний военные
дружины на местах. В результате заметно повышалась независимость и авторитет
руководителей этих сил – местных князей. Другой причиной – уже экономического
порядка – называлось господство натурального (замкнутого) хозяйства 3, не создававшего
условий для экономического единства страны. Среди внешнеполитических факторов, как
правило называлось исчезновение торгового пути «из варяг в греки», объединявшего
вокруг себя славянские племена и ослабление Киевского княжества в результате
половецких набегов.
Однако вышеназванные причины не слишком удачно объясняют распад Руси. Во-
первых, у нас почти нет данных о каких-либо крупных массовых социальных
выступлениях XI – XII вв. (за исключением известий о событиях в Суздальской земле в
1024 г. и 1071 г., или в Киеве в 1068 г., где волнения весьма сложно определить как

1
Фроянов И.Я. Начало христианства на Руси – Л., 1979. – С. 36.
2
Удельный период на Руси охватывает более продолжительный отрезок времени, вплоть до конца XV в.
Многие черты этого этапа, рассматриваемые в настоящем очерке сохраняют свое значение и далее XIII в.
Однако, в связи с тем, что в 30-х гг. XIII в. монголо-татарское нашествие заметно изменило характер
отношений на Руси, проблемы развития политической системы последующего периода должны быть
рассмотрены особо.
3
Натуральное хозяйство – тип хозяйства, присущий традиционным обществам, характеризующийся
производством продуктов труда исключительно для удовлетворения собственных потребностей
производителей. Всё необходимое производится на месте, и почти нет необходимости в обмене (кроме
небольшого количества предметов – соли, железа, предметов роскоши – всего того, чего нет в данном
районе).
 26

классовые), а во-вторых, натуральный характер хозяйства, будучи характерен как для

удельной, так и для единой Руси, сам по себе ничего не объясняет.
Сегодня нередко к обоснованиям причин распада, предлагавшимся советской
историографией, правда, несколько модернизированным1, добавляют представления ее
предшественников, видевших главную причину в ошибочном решении Ярослава Мудрого
разделить земли Киевского государства между своими сыновьями, принятом в условиях
становления запутанной системы наследования власти, т.н. лествичной системы.
Эта система базировалась на постепенно сложившемся представлении князей рода
Рюриковичей о Руси как об их коллективном владении, где каждый друг другу «брат» –
равный и обладающий правами на занятие главного Киевского стола. Первенство
принадлежало старшему в роду, которого, традиционно, называли «отцом», хотя он не
всегда был действительно старшим. В соответствии с этой системой после смерти князя
ему наследовал старший сын, потом – второй, третий, и т.д., потом – по очереди дети
старшего, дети второго…. Если князь умирал и не успевал сесть на великий стол, его дети
лишались этого права. Изначально князья переезжали из города в город на
освободившееся после смерти старших места, передавая свои княжества более молодым в
роду.
Однако принцип старшинства уже со второго поколении Ярославичей все труднее
становилось воплотить в жизнь, поскольку в условиях многочисленности княжеского
потомства возникали трудности с определением того, кто же старший, что должно лежать
в его основе: возраст или степень и уровень родства? Отсутствие ясности приводило к
многочисленным конфликтам между старшими по годам племянниками, детьми старшего
брата и младшими по возрасту их дядями?
Неспособность разрешить эту проблему на «юридическом» уровне привела к
формированию, по сути дела, договорной системы в распределении княжеских столов, где
главную роль играло не столько право, сколько политический авторитет и военная сила
того или иного князя. А поскольку соотношение сил постоянно менялось то неизбежны
были регулярные споры и «усобицы».
С другой стороны, очевидно, что сама эта система не являлась изобретением XII
века, она сложилась с момента образования самого государства. Однако, несмотря на
существование конфликтов между князьями (при вокняжении Владимира в 977-980 гг.,
Ярослава в 1015-1019 гг.), Русь сохраняла единство.
По-видимому, ответить на вопрос о причинах распада невозможно без понимания
того, на каких основаниях держалось единство государства и как со временем эти
основания изменялись.
Древняя Русь была единой, прежде всего, благодаря общности стремления к
совершению походов на Византию, дававших значительные военные трофеи и дань.
Однако уже к концу Х в. выгода в виде добычи и дани стала заметно уступать по
значимости выгодам, получаемым от развития обычной торговли. Это стало возможным,
во-первых, благодаря заключению торговых соглашений с Византийской империей, а во-
вторых, в связи с увеличением богатств в руках князя (от имени которого, собственно, и
торговали русские купцы), вызванным ростом сбора дани-налога в результате
стабилизации отношений внутри государства. Таким образом, необходимость совершения
военных походов на Византию практически отпала, что привело не только к их полному
прекращению, но и к установлению союзнических отношений.
Удалось стабилизировать и отношения со «степью». Уже Святослав разгромил
хазар, Владимир и Ярослав фактически покончили с печенегами и лишь пришедшие им на
смену половцы продолжали беспокоить Русь своими набегами. Однако вопреки
традиционным представлениям (во многом сформированными под воздействием
талантливого изображения одного из эпизодов русско-половецких конфликтов –
1
Классовые антифеодальные выступления называют социальными конфликтами, а инициатором
разъединительного процесса оказывается боярство.
 27

неудачного похода князя Игоря – в знаменитом «Слове о полку Игореве») возможности

половцев были весьма невелики, поэтому не было необходимости в объединения войск
всего Древнерусского государства для противоборства с ними. Причем, даже те,
сравнительно небольшие русские дружины, которые действовали против половцев,
нанесли им столь внушительные удары, что к концу XII – началу XIII вв. половцы
оказались в вассальной зависимости от Руси (точнее, от южнорусских князей).
Что касается внутренних функций, то они действительно с большим успехом могли
быть выполнены в рамках отдельных, сравнительно небольших территорий. Усложнение
общественной жизни, нарастающий процесс «социализации» общественной жизни
требовало не редких появлений судьи-арбитра из центра, а каждодневного регулирования
и управления. Местные интересы все более захватывают сидящих в отдельных землях
князей, которые начинают отождествлять их со своими собственными интересами – тем
самым, происходит переход государственности на новый локальный уровень.
Таким образом, к концу XI в. выявилось очевидное исчезновение значительной
части общих, объединяющих всех воедино интересов, которые ранее сравнительно прочно
цементировали государство. Других же связующих нитей, скажем, экономических (здесь,
как раз, и стоит вспомнить о натуральном характере хозяйства), просто не существовало.
Поэтому-то Русь, потеряв большую часть тех нитей, что ее связывали, распалась.
Впрочем, распад не был абсолютен. Наряду с этой центробежной тенденцией
сохранялись и центростремительные. Они выражались, в частности, в сохранении
престижности титула великого киевского князя (хотя реальной объединяющей роли он
уже не играл). К тому же, князьям время от времени оказывалось необходимо собраться
на свои междукняжеские съезды («снемы») для обсуждения возникающих общих
проблем.1 Наконец, нельзя сбрасывать со счетов объединительные начала, вносимые в
жизнь древнерусского общества все более укрепляющей здесь свои позиции православной
церковью.
И все же основной тенденцией несомненно являлась центробежная. Главный
принцип, определяющий основы такого порядка, раскрывается в летописном сообщении о
междукняжеском съезде в Любече в 1097 г.: «каждо да держит вотчину свою».
Государственность Руси при этом, конечно, не исчезла, просто возникла новая
двухуровневая организация власти: общерусская, с одной стороны, и локальная,
земельная – с другой. Верхний уровень, представленный великим киевским князем и
съездами, постепенно терял свое значение, но оставался необходимым, пусть и не очень
надежным, звеном разрешения общих политических проблем межкняжеских отношений.
С начала XX в., в первую очередь, благодаря работам Н.П. Павлова-Сильванского 2
такую организацию взаимодействия князей стали определять как разновидность системы
феодального сюзеренитета-вассалитета аналогичной западноевропейской. Последующая
советская марксистская историография внесла существенные поправки в представление о
российском феодализме (см. главу 4), но как бы то ни было характеристика удельного
периода как феодального вне зависимости от общеметодологических подходов и
понимания его сущности у большинства современных исследователей совпадает.
Состоя в разноуровневой системе взаимодействия как вертикальных, так и
горизонтальных межкняжеских взаимодействий, князья рассматривали себя как единое
целое (даже если были весьма недовольны своим положением внутри этого целого и
конфликтовали с ним). И как бы ни была сильна центробежная тенденция следы этого
единства, продолжали существовать, сохраняя в себе зерна будущего объединения.
Впрочем, именно будущего, и весьма отдаленного, поскольку главным уровнем все
1
Съезды начинают проводиться со 2-й половины XI в. Известны съезды 1072, 1074, 1097, 1100, 1101,1103,
1110 гг. и др. На них обычно рассматривались вопросы взаимоотношений между князьями (заключение
соглашений о мире, распределение и перераспределение княжеских столов, создание коалиций, наказание
нарушителей договоров и т.п.) и осуществлялась выработка политики в отношении соседей – половцев,
поляков, венгров и пр.
2
Павлов-Сильванский Н.П. Феодализм в России. – М., 1988.
 28

очевиднее становится земельный, основанный теперь на тесной взаимосвязи власти с

населением «волости», на возрастающей потребности населения в выполнении властью ее
регулирующих функций.
Соответственно этому, произошли изменения и в структурах власти.
В историографии, порой, наличествует представление о существовании в этот
период на земельном уровне двух основных типов организации власти –
«республиканского» и «монархического», – которые если и не противоположны, то, по
крайней мере, весьма далеки друг от друга.
В действительности, однако, по-видимому, следует говорить о трех типах, при
этом, вовсе не «разделенных между собой каменной стеной». Ведь если взглянуть на
каждую из них, то обнаружим, что важнейшие их элементы одни и те же: вече, князь,
бояре. Но вот соотношение этих элементов в политических системах различных русских
земель весьма отличается.
Скажем, в северо-западных землях, как правило, относимых к числу так
называемых «феодальных республик», ведущую роль играло вече, контролируемое
боярами, в то время как князь исполнял лишь функции военачальника и гаранта судебной
системы (с ним заключался договор, невыполнение которого грозило ему изгнанием).
(более подробно см. Главу 6)
Северо-восточные и юго-восточные княжества, напротив, сохранили в основном
традиционную, характерную для предшествующего периода систему организации власти,
в которой ведущие позиции занимал князь с его советниками-боярами, тогда как вече
лишь на время могло приобретать заметное влияние на власть (как правило, стихийно,
снизу, как выражение недовольства князем, либо в случае конфликта между князем и
боярами).
И, наконец, в Юго-Западной Руси мы видим весьма заметную роль боярства,
которое стремилось руководить как князем, так и вече. Впрочем, последняя система
является наиболее нестабильной, постоянно тяготея либо к княжескому, либо вечевому
началу.
Становление такой 3-звенной системы власти в локальных государственных
образования означало важный этап в формировании государственного аппарата. Если в
рамках Киевской Руси «огосударствлению» подверглись первые два элемента племенной
потестарной (властной) структуры – князь и дружина, то удельный период принес с собой
и превращение веча в орган государственной власти.
Наиболее устойчивые позиции в рамках Древней Руси в XII в. занимали
Новгородская земля и Владимиро-Суздальское княжество. Но, если Новгород никогда не
претендовал на ведущие роли в политической жизни Руси, лишь отстаивая свою
автономию, то владимирские князья (Юрий Долгорукий, Андрей Боголюбский) весьма
активно вели борьбу с другими князьями как за отдельные территории, так и за получение
главенствующих позиций (если не вообще верховенство) среди других русских земель.
Однако постепенно процесс распада захватывает и Владимирское княжество, которое, как
и другие, начинает погружаться в пучину усобиц.
Вообще междукняжеские усобицы являются едва ли не главной темой летописных
рассказов и произведений литературы XII – XIII вв., что нередко создает искаженное
представление о них как о главной черте удельного периода, рисуя образ постепенного
упадка Руси, становящейся беззащитной жертвой любого мало-мальски сильного
противника. Порой складывается впечатление фатальной неизбежности гибели
Древнерусского государства.
На деле влияние усобиц на развитие Древней Руси явно преувеличено. Удельный
период не только не был временем упадка, но, напротив, означал расцвет Древнерусского
государства и, прежде всего, в сфере экономики и культуры. Конечно, усобицы ослабляли
единство, а значит и возможность совместного отпора крупному противнику, однако в
обозримом пространстве такого врага у Руси в этот период не существовало.
 29

Распад Древнерусского государства, таким образом, выглядит естественным

этапом в развитии древнерусской государственности в целом, отвечающим изменившимся
задачам государства, в соответствии с которыми формировались более развитые
государственные структуры, закладывающие основы возникновения независимого от
государства общества, влияющего на государственную политику.1
Быть может, лишь в начале XIII в., когда дробление зашло слишком далеко,
подобная система начала обнаруживать первые признаки понижения эффективности,
проявления начальной стадии кризиса российской государственности, нарастание
потребности в дальнейших переменах в своем развитии. Однако разрешение нарастающих
проблем самостоятельно, изнутри оказалось невозможным, поскольку в процесс
исторической эволюции России извне был привнесен новый фактор, определивший
последующее движение страны на несколько веков вперед.

5. Социально-экономическое развитие Древней Руси (VIII – XIII вв.).

Формирование Древнерусского государства шло рука об руку с существенными
переменами в развитии социально-экономического уклада жизни населения. Однако
характер, темпы и направленность этих перемен вызывают существенные споры среди
исследователей.2
Дискуссионность вполне естественна: во-первых, в нашем распоряжении крайне
мало источников, характеризующих социально-экономические отношения (если
политическая борьба хотя бы частично получила освещение в летописях, то вопросы
хозяйственной жизни редко привлекали внимание их авторов), а во-вторых, важную роль
играет переходный характер эпохи, в связи с чем большинство происходящих процессов
не имеет законченных и устоявшихся форм, они несут на себе печать как архаичных
следов уходящего, так и элементов нового, нарождающегося.
Впрочем, состояние развития производительных сил больших разногласий не
вызывает. Большинство исследователей сходится на том, что их характеризует медленный
темп развития и примитивность, как техническая, так и технологическая.
Советская историография еще к концу 30-х гг. преодолела мнение
предшественников (В.О. Ключевский, Н.А. Рожков) о преимущественно промысловом
характере производственных занятий населения Древней Руси3, и весьма
аргументировано обосновала идею о земледелии как о его главном занятии. При всей
несомненно проявившейся тогда переоценке уровня развитости и роли земледельческих
занятий в древнерусской экономике этот вывод стал важным импульсом к изучению
сферы аграрных отношений, что позволило создать достаточно целостную картину
сельскохозяйственной деятельности в Древней Руси.
Историки, изучавшие земледельческую отрасль, основой ее называют пашенное
земледелие с паровой системой и двупольным (а к концу периода в ряде земель – и
трехпольным) севооборотом. Именно в переходе от подсеки и перелога к пашне,
обработка которой была доступна малым семьям, многие видят главный фактор
окончательного распада родоплеменных отношений и становления соседской
(территориальной) общины.

1
Используя современную терминологию, можно было бы сказать, что Русь из своего рода «федерации»
превратилась в «конфедерацию».
2
Нельзя не заметить, что споры шли в основном в советской исторической науке, для которой характерен
интерес к социально-экономических сфере, рассматривающейся в качестве фундамента всей системы
общественных отношений. Новый этап отечественной историографии определяется резким понижением
внимания к подобным проблемам, что привело к замораживанию дискуссии на точке, поставленной в конце
1980 – начале 90-х гг.
3
«…Факты, которыми изобилуют… летописи и акты киевского периода, ставят вне всякого сомнения, что
добывающая промышленность, особенно охота и пчеловодство, играла первенствующую роль в народном
хозяйстве этого далекого от нас времени» (Рожков Н.А. Город и деревня в русской истории: Краткий очерк
экономической истории. – Пг., 1919. – С. 9.)
 30

Не могло не испытать на себе последствий перемен в земледелии и тесно связанное

с ним скотоводство. Правда, изменения связаны не столько с характером собственно
скотоводческого занятия, сколько с использованием скота. Прежде всего, это относится
превращению лошади из «мясного» и «верхового» животного в рабочий скот.
Развитие скотоводства, в свою очередь, заметно ослабило значение промысловых
занятий – охоты и бортничества – с точки зрения источников получения пищи, хотя это
вовсе не уменьшило их роли. Теперь они превратились в источник сырья для ведения
внешней торговли (меха, воск и мед – главные статьи русского вывоза).
Хотя сельскохозяйственные занятия, естественно, в первую очередь были
характерны для деревни, весьма тесно связан с ними оставался и город. Многие жители
городов наряду с занятиями ремеслом и торговлей должны были сеять хлеб и разводить
скот.
И все же, все в большей степени города становятся центрами ремесла и торговли.
В течение длительного времени в отечественной исторической науке существовало
довольно скептическое мнение об уровне и роли и ремесленного производства в Древней
Руси (Н.А. Рожков1, П.И. Лященко), однако после выхода фундаментального
исследования Б.А. Рыбакова «Ремесло Древней Руси» 2, опирающейся на громадный
археологический материал, эти взгляды подверглись самой серьезной корректировке. По
мнению Рыбакова, древнерусское ремесло ничем не уступало западноевропейским
образцам, а в отдельных случаях и шло впереди.3
Большинство исследователей относят процесс выделения специалистов-
ремесленников (металлургов, кузнецов, гончаров и др.) к VI – IX вв., однако
окончательное отделение ремесла от земледелия происходит только к концу этого пе-
риода. Первоначально мастера-специалисты обслуживают исключительно свою общину,
работая как правило на заказ, и лишь постепенно выходят за ее пределы. Даже в X – XII
вв. лишь сравнительно небольшая группа изделий производится на обезличенный рынок.
Процесс развития ремесленного производства характеризуется усиливающейся
дифференциацией ремесленных специальностей (если в VIII—IX вв. выделилось всего
несколько ремесленных специальностей, то к концу XII их насчитывается более 100) и все
большим отрывом ремесленников от земли. Невозможность обеспечить свои потребности
в сельскохозяйственной продукции, с одной стороны, и усложнение ремесленного
производства, с другой, создают потребность, пусть еще очень слабую, в обмене между
городом и деревней. Наряду с появлением внутренней торговли, заметна роль
внешнеэкономических связей, которые, по преимуществу, преобладают над первой.
Одним из следствий перерастания общинного ремесла в товарное и развития
торговли стала концентрация порвавших связь с сельским хозяйством ремесленников и
торговцев в определенных центрах, что привело ряд историков к мысли о торговле и
ремесле как главном факторе возникновения древнейших русских городов. Впрочем,
сегодня все более ясно, что лишь очень немногие города изначально формировались как
торгово-ремесленные центры. Большинство городов Руси выросло из племенных центров,
являясь, прежде всего, административными и религиозными центрами, а также пунктами
размещения военных гарнизонов.4
1
«Совершенно ничтожной была обрабатывающая промышленность» (Рожков Н.А. Город и деревня… – С.
10.)
2
Рыбаков Б.А. Ремесло Древней Руси. – М., 1948.
3
Там же. – С. 432-433.
4
Вот как выглядел этот процесс с точки зрения И.Я. Фроянова: «Города на Руси… возни кают… в ситуации,
когда организация общества становится настолько сложной, что дальнейшая его жизнедеятельность без
координирующих центров оказывается невозможной. …В насыщенной социальными связями среде
происходит кристаллизация городов, являющихся сгустками этих связей. Такой момент наступает…, когда
образуются крупные племенные и межплеменные объединения… Возникновение… племенных союзов
неизбежно предполагало появление организации центров, обеспечивающих их существование. Ими и были
города. В них пребывали племенные власти: вожди (князья), старейшины (старцы градские). Там соби-
ралось вече…. Здесь же формировалось общее войско…. В городах были сосредоточены религиозные
 31

Если характер и уровень развития производительных сил Древней Руси

представляется, в целом, довольно отчетливо, то ситуация в отношении социально-
экономической сферы совершенно иная: здесь точки зрения отличаются, порой,
диаметрально противоположными подходами. В первую очередь это объясняется
различными подходами к определению природы того уклада, который формировался в
период раннего средневековья.1
Хотя большинство исследователей связывает его преимущественно с
феодализмом, содержание в это понятие нередко вкладывается очень разное.
В досоветской отечественной и современной зарубежной науке феодализм
рассматривается как характерная для западноевропейского средневековья договорная
система политико-юридических и военных связей среди знати (феодалов),2 основанная на
предоставлении сюзереном (сеньором) пожалований своим вассалам, в основном в форме
земли и труда, в обмен на политический и военный контракт службы – контракт,
скрепленный присягой. В результате, носителем юридически однокачественных прав
собственности на один и тот же объект оказывалось не отдельно взятое лицо, а та или
иная группа совладельцев, «сособственников» (т.н. «феодальная лестница»). При этом
низший и самый многочисленный слой социальной структуры – крестьяне – исключались
из числа законом признанных держателей (монополия на владение феодом признавалась
лишь за военно-рыцарским сословием).
Однако, возникнув как корпоративное совладение, феод постепенно все более
приобретал черты индивидуально-семейной собственности с неограниченными правами
прижизненного распоряжения со стороны конечного владельца-вассала. Конечно,
определенные обязательства по отношению к сеньору сохранялись, однако с XII – XIII вв.
баланс собственности радикально изменился в пользу первого: его платежи стали
фиксированными, его наследник – при условии уплаты платежа за допуск – вступал во
владение феодом беспрепятственно, согласие сюзерена на отчуждение феода стало чисто
формальным актом. Иными словами, феод все больше становился частной
собственностью его владельца.
Формой организации сельскохозяйственного производства в этом случае являлись
поместья. Некогда свободная сельская община превращалась в зависимую, а нередко и
крепостную, в результате чего традиционные формы общинного землевладения
оказывались средством контроля феодалов за крестьянством. Обладание правом
собственности на земли общины (независимо от способа приобретения этого права: будь
то насилие или «добросовестная» передача) позволяло организовать выполнение
крестьянами полевых и домашних работ в хозяйстве господина – домене – и несение
различных натуральных повинностей с помощью передачи им в пользование
определенных участков земли, обработка которых, в свою очередь, обеспечивала средства
существования крестьянской семьи. Верховная власть в данной местности позволяла
феодалам облагать крестьян произвольными поборами, однако объем их, как правило,
ограничивался установившимися обычаями. К тому же, со стороны своего господина
крестьянин получал защиту от насилий чиновников и частных лиц, тягостей военной
службы, освобождение от старых долговых обязательств. Поэтому нередок был добро-
вольный переход под власть феодалов свободных земледельцев, теперь державших свои
святыни…, а поблизости располагались кладбища, где покоился прах соплеменников. …Город возникал как
жизненно необходимый орган, координирующий и направляющий деятельность образующихся …
общественных союзов». (Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки отечественной историографии. – Л., 1990. –
С. 92-93.)
1
Средневековьем традиционно называют период европейской истории, начавшийся вслед за падением
Западной Римской империи в V столетии и продолжавшийся, по крайней мере, до конца XV века. Впрочем,
по поводу конкретной границы завершения существует весьма значительный разброс мнений: одни относит
ее к середине XVII в., другие предлагает завершить средневековье началом XVI в., есть и те, кто называют
конец XVIII в. Среди российских ученых преобладает представление о более длительных хронологических
рамках.
2
Классические формы такая система приобрела в странах Западной Европы.
 32

земельные участки на началах феодального права, т.е. за обязательство несения известных

повинностей.
Организация пользования землей крестьянами в рамках поместья, как и раньше,
строилась на общинных началах: принадлежавшая всей деревне земля делилась на массу
мелких участков, которые и распределялись между отдельными членами общины; в
большей части общин производились периодические переделы земли; пастбище для скота
было общим, ведение хозяйства каждого крестьянина подчинялось тем правилам, которые
вырабатывались на общинных собраниях.
Такая форма феодализма порождала политическую раздробленность, окончательно
сложившуюся в европейских государствах к IX веку.1 Естественно, что создание мощных
централизованных государств в XV в. рассматривается как завершение феодализма, а
следовательно и средневековья.2
В марксистской, и основанной на ней советской историографии период средних
веков определяется как эпоха возникновения, развития и упадка феодального способа
производства, основанного, в первую очередь, на феодальном частном землевладении,
которое может существовать лишь в сочетании с мелким индивидуальным крестьянским
хозяйством. Основная масса работников – крестьян при этом находится в той или иной
форме зависимости от феодала-землевладельца и подвергается с его стороны
эксплуатации, которая выражается в феодальной ренте3 (отработочная, натуральная,
денежная) и осуществляется с помощью различных средств внеэкономического
принуждения – насилия.4 Поскольку подобные отношения продолжали господствовать во
многих государствах и после XV в., то становится понятным стремление историков-
марксистов продлить существование средневековья.
Иными словами, в рамках первого подхода феодализм оценивается как система
отношений в среде знати, элиты средневекового общества, используя марксистскую
терминологию – система внутриклассовых отношений. Сторонники второго подхода
стремится увидеть главную особенность феодального строя во взаимоотношениях между
знатью и низами, т.е. – в отношениях межклассовых.
При всех различиях подходов можно, однако, отметить и очевидное сходство –
признание значимости для характеристики этого периода аграрных (поземельных)
1
Отсюда, возникла теория «феодальной революции» Х – ХI вв., резко оборвавшей непрерывное развитие
сохранившегося и после германского завоевания рабовладельческого строя и в течение одного столетия
установившей феодальный порядок. Сторонники этой теории связывают феодальную революцию не с
варварскими вторжениями или переворотом в аграрных отношениях, а с раздроблением государственной
власти которое нашло свое наиболее яркое внешнее выражение в массовом росте замков как центров
политической власти и господства феодалов во всех странах Западной Европы. Эта теория рассматривает
процесс возникновения феодализма как кратковременное событие совершившееся за 3-4 десятилетия.
2
Впрочем, по мнению ряда западных историков даже современность содержит в себе немало принципов
феодализма, понимаемого как контрактная система отношений. Феодализм, как они утверждают, был
встроен в систему обычного европейского права и его основные принципы, типа опеки и брака,
наследования и конфискации, продолжали существовать даже после того, как базирующаяся на них система
военной службы исчезла. Причем особенно важно их сохранение в Англии, которая в XVII – XIX вв.
распространила свою власть на значительную часть мира. Везде, где англичане обосновывались, они
устанавливали свою систему обычного права и, таким образом, утвердили феодальные принципы во всем
мире. Весь английский конституционализм, считают они, существенно феодален, поскольку основан на
теории контракта в управлении. Даже Декларация независимости США XVIII в. в этом случае оказывается
классическим образцом феодального неповиновения, ввиду того, что принявший ее Конгресс, перечислив
тиранические действия короля, объявил колонистов больше не связанных их преданностью ему. Таким
образом, и либерализм XIX – XX вв. обязан их базисными предпосылками феодализму. Суммируя взгляды
сторонников этой концепции, можно отметить, что феодальные идеи являются одним из основополагающих
устоев современной западной цивилизации, сочетая полномочия власти со свободой посредством контракта.
3
Рента – регулярно получаемый доход от находящегося в собственности имущества или земельного
участка, не требующий от своих получателей предпринимательской деятельности.
4
Основные черты феодальной системы отношений (сеньорально-вассальная система, «феодальная
лестница», формы организации сельскохозяйственного производства и пр.) при этом не оспаривались,
изменялись общеметодологические подход к ним.
 33

отношений. Добавив к этому господство монополии – этой важнейшей черты

средневековых отношений – мы, видимо, сможем определить основные признаки
экономической системы этой эпохи, позволяющие ограничить этот период XVI веком.1
В отечественной историографии представление о средневековой Руси как
феодальном государстве стало формироваться с начала XX в., благодаря, в первую
очередь, трудам Н.П. Павлова-Сильванского. Однако, если Павлов-Сильванский
рассматривал русский феодализм в традиционных категориях западноевропейской науки,
относя его по преимуществу к удельному периоду2, то со становлением марксистской
историографии в СССР он начинает представляется в качестве феодальной общественно-
экономической формации.
Среди наиболее дискуссионных в советской исторической науке оказался вопрос о
характере собственности на Руси прежде всего, собственности на землю. Во многом
расхождения объясняются различием в понимании категории «частная собственность»:
тогда как одни рассматривали ее преимущественно в юридическом аспекте
принадлежности определенным лицам, то другие, в соответствии с марксистским
подходом, видели в ней прежде всего отношения – отношения между классами,
основанные на присвоении и эксплуатации человека человеком.
Так, родоначальник марксистской концепции российского феодализма Б.Д. Греков,
воспитанный однако на традициях досоветской исторической науки, исходя из
«юридической» трактовки и полагая, что Древняя Русь полностью тождественна ее
западноевропейским аналогам, рисовал картину крупного частнофеодального владения –
вотчины – находящегося в полной собственности землевладельцев-бояр.
Однако более глубокое изучение источников показало явное несоответствие между
предложенной Грековым схемой и реальностью раннесредневековой Руси. Не обнаружив
здесь частных боярских владений и стремясь, одновременно, спасти идею русского
феодализма, Л.В. Черепнин выдвинул концепцию государственно-феодальной частной
собственности. Согласно ей земля принадлежала не отдельным феодалам, а всему
совокупному их классу, представителем которого выступало государство,
обеспечивающее перераспределение полученной от крестьян-земледельцев ренты. Такое
понимание заметно более точно соответствовало марксистскому подходу.
Сближаясь с Б.Д. Грековым в «юридической» трактовке частной собственности и
не находя в древнерусской действительности крупных частнособственнических владений,
И.Я. Фроянов сделал прямо противоположный Л.В. Черепнину вывод об отсутствии
феодальной собственности на Руси даже в XII – XIII вв. «Господствующее положение в
экономике Руси XI – начала XIII вв., – по его мнению, – занимало общинное
землевладение, среди которого вотчины выглядели словно островки в море».3
Возможно, именно на основе некоего синтеза идей Л.В. Черепнин и И.Я. Фроянова
можно попытаться найти ответ на вопрос об истинной природе собственности на Руси.
Если отказаться от стремления дать обязательную «классовую» ее характеристику, то
вывод о верховной государственной собственности на землю при одновременном
сохранении права на нее за земледельческими общинами (Для средневековья вообще
характерны отношения совладения) выглядит вполне удачно отображающим картину
существовавших отношений.
По-видимому, правильно будет сказать, что и на Руси, как и на начальных стадиях
средневековья в Западной Европе, не существовало частной собственности в современном
1
В отечественной историографии период средних веков делят на 3 основных этапа: первый – раннее
средневековье или раннефеодальный период – конец V – Х вв.; второй этап связан с расцветом феодализма
в ХI – XV вв., и, наконец, третий – позднее средневековье – XV – середина XVII вв. – период разложения
феодализма и формирования капиталистических отношений. Те же три этапа выделяются и в западной
исторической науке, однако они отличаются и по хронологическим рамкам, и по содержанию.
2
Собственно, в этом и заключается одна из важнейших заслуг Н.П. Павлова-Сильванского, сумевшего
обнаружить и проанализировать сходные формы средневековых отношений на Руси и в Западной Европе.
3
Фроянов И.Я. Киевская Русь… – С. 317.
 34

ее понимании, признававшем носителем прав собственности лишь отдельно взятое лицо.

И здесь наиболее характерным явлением следует рассматривать совладение – (повторюсь)
раздробление права собственности между рядом «сособственников».
Вопрос об отношениях собственности теснейшим образом связан с проблемой
дани. Различное понимание первой создавало различные характеристики последней. Если
Греков рисовал картину традиционных отношений присвоения ренты в рамках феода –
крестьяне уплачивают ренту в виде барщины (отработочная рента)1 и оброка (натуральная
рента)2 – а потому не уделял значительного внимания дани, то для Л.В. Черепнина она
оказалась главным звеном в доказательстве феодального характера отношений в Древней
Руси. По его мнению именно дань на начальном этапе формирования классовых
отношений феодализма выступала в виде той самой, пусть примитивной, ренты, уплата
которой государству и в его лице совокупному классу феодалов являлась формой
эксплуатации совокупного класса крестьян.
Не принимающий этих идей И.Я. Фроянов видел в дани лишь обычную военную
контрибуцию с завоеванных племен3, которая по мере становления государства
превращается в не менее обычный натуральный налог. Впрочем, Фроянов вовсе не
отрицает последующего процесса эволюции налога в ренту.
С этой точки зрения существенно и различение таких понятий как «дань» и
«полюдье». Будучи весьма связанными явлениями, они, в то же время, могут иметь
весьма различное содержание. Не отрицая насильственных форм сбора дани в рамках
полюдья (поход князя Игоря 945 г., например), нельзя не отметить их преобладания по
преимуществу на ранних этапах становления государственности, когда только еще шел
процесс вхождения этих племен в его состав. В основном, однако, полюдье развилось из
добровольных приношений, имеющих религиозный (ритуально-магический) характер. 4
Разногласия по поводу характера древнерусской экономики естественным образом
отразились и на характеристике системы социальных отношений, места и роли
различных социальных групп в обществе и системе взаимоотношений между ними.
Существенно усложняет задачу выяснения особенностей социальных отношений в
Древней Руси явная источниковая недостаточность. До нас дошло слишком небольшое
количество документов, относящихся к исследуемому периоду. Но тем значимее
оказываются те из них, которые посвящены непосредственно этим проблемам. Особенно
заметен среди них первый свод законов Древнерусского государства – Русская правда.5
Впервые «Русская Правда» (краткой редакции) была обнаружена В.Н. Татищевым
в 1738 г. и издана А. Шлецером в 1767 г. Вслед за публикациями отдельных текстов
памятника появилось сводное их издание, осуществленное И.Н. Болтиным в 1792 г.
Значение «Русской Правды» для понимания характера социально-экономической и
правовой систем Древней Руси стало основанием для создания огромного массива, как
публикаций текста, так и посвященной ей литературы.
В то же время, несмотря на большое число работ, посвященных этому своду

1
Барщина – форма повинности зависимых земледельцев (крестьян), заключавшаяся в выполнении работ в
хозяйстве землевладельцев (прежде всего, сельскохозяйственных) своими орудиями труда и
обуславливающая право первых пользоваться землей вторых.
2
Сбор землевладельцами продуктов, произведенных земледельцами (крестьянами) в их хозяйствах,
обуславливающий право последних пользоваться землей первых.
3
Впрочем, Фроянов говорит, скорее о подобии, а не о полном тождестве. По его мнению дань на этом этапе
являлась «своеобразным откупом «мира деля» (ради мира), т.е. платежом за отказ от разорительных
нападений и вторжений» (Фроянов И.Я. Киевская Русь…. – С. 175.)
4
Интересные соображения по поводу полюдья высказал Ю. Кобищанов. В полюдье он усматривает первую
специфическую всемирную форму раннесредневековой государственности, ключевое явлению всемирной
истории раннефеодальных обществ и цивилизаций. (См.: Кобищанов Ю.М. Полюдье: Явление
отечественной и всемирной истории цивилизаций. – М., 1995.)
5
Наряду с нею отдельные стороны социальной системы Древней Руси раскрывают статьи русско-
византийских договоров, княжеские уставы, летописи и др. В сопоставлении с Русской правдой и друг
другом, они дают возможность выяснить основные характеристики социальной системы Руси.
 35

законов и норм Древней Руси многое в нем продолжает оставаться неясным и спорным –
происхождение, вопрос о времени и истории составления, состав, участники составления
и многое другое. Прежде всего, это связано с тем, что первоначальный текст «Русской
Правды» до нас не дошел: она известна нам лишь в более поздних списках1, самым
ранним из которых является т.н. Синодальный (по названию Синодальной библиотеки,
где он хранился), датируемый концом XIII в. Всего таких списков, дошедших до нас в
составе различных летописей и юридических сборников, разумеется рукописных, 982.
Большинство из них относятся к XV – XVI вв. (только 3 имеют более раннее
происхождение).
Ряд исследователей относит древнейшую часть правды к VII в.: статьи о мести,
выкупе, рабстве, суде послухов. С этим можно согласиться, если понимать, что речь идет
не о времени появления самого документа, а о времени существования подобных обычаев
(зародились они, скорее всего, еще раньше). Основная часть сборника, по мнению
большинства исследователей, связана с именем Ярослава Мудрого (первая половина XI
в.), его сыновей (вторая половина XI в.), и Владимира Мономаха (первая четверть XII в.).
Сборник дополнялся и позднее, что отразилось как на его редакциях, так и в разнообразии
сохранившихся списков.
Характер изложения в тексте Русской правды (где нет прямой речи от имени
князей, сами они упоминаются в 3-м лице), переработка отдельных статей в сторону
постепенного обобщения правил, разнообразие статей в разных списках позднейших
редакций, приписки-комментарии к некоторым статьям и др. – приводил ряд историков
(М.Ф. Владимирский-Буданов, Сергеевич В.И.) к мысли о том, что она представляет из
себя «ряд сборников, составленных частными лицами из княжеских уставов, обычного
права и частью – византийских источников».3
Согласно другой, более распространенной сегодня концепции, Русская Правда –
акт официальный. Этот вывод делается, прежде всего, на том основании, что в самом ее
тексте содержатся указания на князей, принимавших или изменявших закон (Ярослав, его
сыновья Ярославичи, Владимир Мономах).
Для большинства исследователей Русская Правда – светский памятник, созданный
светской властью и охватывающий области, подведомственные исключительно светским
органам. Как правило, он не вторгается в церковную сферу, регулирующуюся особыми
уставами. Особняком стоит мнение В.О. Ключевского, который на основании частого
включения Русской Правды в церковные сборники и отсутствия судебного поединка как
средства доказательства (поскольку осуждался церковью), определил ее как плод
церковного творчества.4
Списки «Русской правды» содержат часто весьма значительные различия,
настолько значительные, что исследователи выделяют несколько ее редакций – групп
текстов с существенным и целенаправленным изменением формы выражения и
содержания как в целом, так и в их структурных и композиционных частях. 5 Так, С.В.
Юшков предлагал выделить целых шесть редакций «Русской Правды», однако наиболее
1
Список – рукописная копия первоначального текста или его редакции. Им обычно присваиваются
названия, связанные с наименованием летописи, в которой помещен, местом находки, лицом, нашедшим тот
или иной список (Академический, Троицкий, Карамзинский и др.).
2
Зимин А.А. Русская правда. – М., 1999. – С. 387.
3
Владимирский-Буданов М.Ф. Обзор истории русского права. – Р/Д., 1995. – С. 116-117.
4
«Мы по некоторым признакам считаем …Русскую Правду кодексом, выработанным в среде духовенства
для удовлетворения потребностей порученной ему широкой юрисдикции по недуховным делам, которой
подчинены были так называвшиеся «церковные люди» (Ключевский В.О. Боярская дума Древней Руси. –
М., 1994. – С. 533).
5
Редакция – это «такая переработка памятника, которая была произведена с определенной целью, будучи
вызвана или какими-либо общественными событиями, или чисто литературными интересами и вкусами
книжника, или целью обрусить самый памятник (например, со стороны языка) и т. п., одним словом, – такая
переработка, которая может быть названа литературной (Истрин В.М. Очерк истории древнерусской
литературы домосковского периода (11–13 вв.). – Пг., 1922. – С. 59)
 36

часто встречается деление на три редакции: Краткую, Пространную и Сокращенную.

В составе Правды Краткой редакции (сокращенно – Краткая Правда) выделяют
древнейшую часть (ст. 1-18), обычно называемую «Правдой Ярослава», или «Древнейшей
Правдой», и «Правда Ярославичей» с дополнительными статьями (ст. 19-41). Кроме того,
в нее входят два самостоятельных установления: Покон вирный (ст. 42) и Урок мостникам
(ст. 43).
Правда Ярослава отражает систему взаимоотношений лично свободных людей
внутри дружины, «мира» или другого социального коллектива, что дает возможность
отнести ее возникновение к ранней еще догосударственной языческой истории Руси. Ее
нормы – это обычаи, санкционированные в качестве правовых норм государством. В
Правде Ярослава практически нет земледельцев, зато явственно присутствует челядь –
патриархальные рабы.
Чаще всего время создания Древнейшей Правды относят к 1016 г. (Б.Д. Греков,
Л.В. Черепнин, А.А. Зимин) на том основании, что вся Краткая Правда входит в состав
Новгородской Первой летописи под 1016 г. В этом сюжете излагаются события
новгородского восстания против варягов, находившихся на службе у княжившего тогда в
Новгороде князя Ярослава. Последний жестоко отомстил новгородцам, но, получив
вскоре извещение о смерти отца, князя Владимира, вынужден был обратиться к
новгородцам с просьбой о помощи в организации похода на Киев. После победы над
братом Святополком, заняв киевский стол, Ярослав щедро расплатился с новгородскими
участниками похода «и отпусти их всех домов, и дав им правду и устав списав, тако
рекши (сказав) им: по сей грамоте ходите…». Далее следует текст Краткой Правды. «А се
есть Правда Рускаа: Убиет муж мужа…».1
Правду Ярославичей рассматривают как отдельный от Древнейшей Правды
законодательный акт, принятый князьями Изяславом, Святославом и Всеволодом вместе с
боярами. При этом они явно более активны в своей законотворческой деятельности, внося
существенные изменения в традиционные нормы.
Возникновение Правды Ярославичей большинство исследователей относит ко 2-й
четверти XI в., поскольку связывают ее с посмертной деятельностью сыновей Ярослава,
который умер в 1054 г.; с другой стороны, смерть одного из составителей Правды
Святослава наступила в 1076 г. М.Н. Тихомировым, например, считал, что Правда
Ярославичей была принята во время съезда князей в Вышгороде в 1072 г. по случаю
перенесения мощей Бориса и Глеба в новую церковь. В противоположность такому
подходу А.А. Зимин относил составление второй части ко времени жизни Ярослава – к
периоду между 1036 и 1054 годом.
Неоднозначны и представления об объеме законодательства Ярославичей. А.А.
Зимин включал в него ст. 19-41 Краткой Правды, Л.В. Черепнин – 19-40 (за исключением
29 и 30), М.Н. Тихомиров и С.В. Юшков – 19-27. Во многом трудность определяется тем,
что весь текст Краткой Правды (включающей соответственно и Правду Ярослава и
Правду Ярославичей) помещен в одном месте – под 1016 г.
С Древнейшей Правдой связывают традиционно и заключительную часть Краткой
Правды – Покон вирный и Урок мостникам (С.В. Юшков, А.А. Зимин, Л.В. Черепнин),
датируя ее временем княжения Ярослава (1020-е или 1030-е гг.).
В целом же, формирование Краткой Правды как относительно целостного
сборника законов происходит по-видимому в период от середины XI в. до 30-х годов XII
в.
Пространную редакцию, возникшую после 1113 г., связывают с именем Владимира
Мономаха и разделяют на 2 части: Суд Ярослава (ст. 1 – 52) и Устав Владимира
1
Впрочем, не все согласны с такой датировкой. Так, Владимирский-Буданов М.Ф. обращал внимание на то,
что из текста Древнейшей правды не видно, чтобы новгородцы получили какие-то привилегии, поэтому, по
его мнению, нет оснований относить ее к этому времени. Он предлагал ограничиться более общим
определением времени составления – не позднее 1054 г. – времени смерти Ярослава (Владимирский-
Буданов М.Ф. Обзор истории русского права. – Р/Д., 1995. – С. 117)
 37

Мономаха (ст. 53 – 121). В ее основе лежат текст Краткой Правды, но более ранний, чем
сохранившийся в списках XV в., и Устав Владимира Мономаха, а также других киевских
князей конца XI – XII вв.
Создание Пространной Правды в целом большинство исследователей относит к
первой четверти XII в., связывая его с восстанием 1113 г. в Киеве и вокняжением
Владимира Мономаха. Однако, поскольку этому противоречит тот факт, что о самом
князе в Правде говорится в третьем лице (что, по-видимому, могло быть лишь после его
смерти в 1125 г.) М.Н. Тихомиров и Л.В. Черепнин полагают, что она была составлена в
связи с другим восстанием – в Новгороде в 1209 г.
Сокращенную редакцию, как правило, рассматривают в качестве переработки
Пространной редакции, созданной в середине XV в. Есть, впрочем, и мнение М.Н.
Тихомирова, определяющего Сокращенную редакцию как самостоятельный памятник,
созданный ранее Пространной редакции.
Изучение Русской правды началось едва ли не с момента ее публикации. Причем
особое внимание на начальном этапе уделялось выявлению ее сходства с подобными
памятниками других стран и народов. Так, М.В. Ломоносов видел в ней заимствование,
сделанное у северных народов1, Н.М. Карамзин – сходство «с древними законами
скандинавскими»2. Соглашаясь с идеей такого сходства и выводя его из общего источника
– германского права, И.Ф. Эверс, в то же время, подчеркивал местный русский характер
норм, называя Правду Ярослава «самым древним законодательным памятником, каким
только могут хвалиться новейшие народы».3
А вот М.Т. Каченовский, напротив, исходя из общей посылки скептического
отношения к источникам ранней российской истории, доказывал невозможность создания
памятника такого уровня ранее XIII в.4
Если досоветские исследователи рассматривали Русскую Правду главным образом
как юридический памятник, выясняя его роль в становлении сословного строя в России и
степень использования в нем иноземного права (немецкого, скандинавского,
византийского), то советская (марксистская) историография видели в ней источник,
подтверждающий формирование классового общественного строя и соответствующего
такому строю эксплуататорского государства.
Создателя классической для советской исторической науки концепции российского
феодализма Б.Д. Грекова Русская Правда интересовала в первую очередь как
доказательство становления вотчинного феодального хозяйства на Руси как «имения,
окруженного крестьянскими мирами-вервями, враждебно настроенными против своего
далеко не мирного соседа-феодала»5. А представление Грекова о незначительности или
даже вообще отсутствия какого-либо влиянии неславянского права на Русскую Правду,
стал фундаментальным принципом всей последующей советской историографии.6
Отталкиваясь от взгляда на Краткую, Пространную и Сокращенную Правды не как
на редакции одного источника, а как на три взаимосвязанных, но отдельных памятника,
М. Н. Тихомиров подчеркивал зависимость этапов создания Правды от развития
классовых движений на Руси. В соответствии с таким подходом Краткая явилась ответом
на антифеодальные крестьянские восстания 1068-1071 гг., Пространная – восстание 1209
1
Ломоносов М.В. Полн. собр. соч. – Т. 6. – М.-Л., 1952.
2
Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. 1. – М., 1989. – С. 65.
3
Эверс И.Ф. Древнейшее русское право в историческом его раскрытии. – СПб., 1835. – С. 337.
4
Воронин А.В., Гайнутдинов Р.К. Каченовский М.Т. // Правовая наука и юридическая идеология России. Т.
1. XI – начало XX вв. – М., 2009. – С. 615.
5
Греков Б.Д. Киевская Русь. – М., 1953. – с. 90.
6
Изучение ранней истории… убеждает нас в том, что «Русская Правда» и другие аналогичные славянские
памятники явились результатом не иностранного влияния, а итогом внутреннего социально-экономического
развития каждого славянского народа (Там же. – С. 546); «…Опровергнув разного рода теории иноземного
влияния на Русскую Правду, мы приходим к выводу, что Русская Правда с момента своего возникновения
до окончательного своего сформирования является сборником русского права (Юшков С.В. Русская Правда.
Происхождение, источники, ее значение. – М., 2002. – С. 370)
 38

г. в Новгороде, Устав Владимира Мономаха – восстание 1113 г.

Особенностью взгляда С.В. Юшкова являлось стремление доказать новаторский
характер Русской Правды по отношению предшествующему обычному праву. Если
большинство исследователей, как правило, говорили о включении в Правду Ярослава в
основном уже действовавших ранее обычаев, то по мнению Юшкова «это нормы не
старого, давно сложившегося обычного права, а нормы нового феодального права,
которые могли появиться только в результате ломки старых норм, а эта ломка могла быть
проведена только законодательным путем»1. Такой подход определялся общей
концепцией исследователя о существовании дофеодального периода в истории Киевской
Руси (IX-X вв.), переход от которого к феодальному и вызвал необходимость в новом
законодательстве.
Сохраняя принципиальную позицию о Русской Правде как о законодательстве
складывающегося феодального общества, А.А. Зимин сделал акцент на ее взаимосвязи со
становлением государства, естественно, феодального. Отсюда стремление исследователя
обращать внимание не только на классовую борьбу как основу для формирования Русской
Правды, но и на укрепление древнерусской государственности: так, в Правде Ярославичей
он видит желание князей противостоять тенденциям к раздроблению. 2
В некотором смысле подведением итогов развития советской историографии стали
работы Л.В. Черепнина. Он нарисовал длительный и разносторонний процесс становления
и развития древнерусского законодательства как законодательства феодального. Его
возникновение он связывал с «уставом и законом русским» конца IX – начала Х вв. как
«прототипом позднейшей Русской Правды», являющимся уже «законом классового
общества». Следующим этапом, по его мнению, стало внедрение его в жизнь и
дополнение княгиней Ольгой в середине X в. и создание «Устава земленого» в конце X в.
Владимиром как ответ на усиление классовой борьбы. Древнейшая Правда у него
выступает как своего рода «договорный акт, оформленный на собрании «воев»…,
имевшем полномочия веча», вызванный к жизни социальной борьбой 1015-1016 гг. 3
Последующие статьи и редакции Русской Правды согласно Л.В. Черепнину появлялись
как отражение стремления к «урегулированию столкновений в среде господствующего
класса и подавлению выступлений народных масс».4 Последнее крайне важно, поскольку
Л.В. Черепнин здесь начинает отходить от традиционного для советской историографии
представления о феодальном государстве как об исключительном защитнике интересов
господствующего класса и обращает внимание на его регулирующую функцию, где оно,
пусть и вынужденно, но принимает во внимание потребности иных, в т.ч. и низших слоев
общества, где оно стремиться найти договорные формы отношения как с населением в
целом, так и с отдельными его группами.
Несмотря на столь значительные разногласия, сохраняющиеся до сегодняшнего
дня, изучение Русской правды позволило исследователям глубже понять характер
социальных отношений, формировавшихся в Древней Руси.
Сама она является очевидным отражением становления важнейшей функцией
государства – социального регулирования, начавшей осуществляться с момента появления
государственности на Руси. Впрочем, естественно, что на первых порах уровень и объем
этого регулирования был сравнительно невелик, поскольку большая часть отношений все
еще строилась на основе ранее сформировавшихся традиций. К тому же, значительная
часть усилий тратилась даже не столько на выработку норм взаимоотношений в обществе,
сколько на определение характера взаимодействия государства и общества. Государство
должно было еще доказать свое право на превращение в главный механизм обеспечения
социальной стабильности.
1
Юшков С.В. Русская Правда. Происхождение, источники, ее значение. – М., 2002. – С. 348-349.
2
Зимин А.А. Правда Русская. – М., 1999. – С. 203.
3
Именно отсюда, по его мнению, берут начало особые договорных отношений Новгорода с князьями.
4
Черепнин Л.В. Общественно-политические отношения в Древней Руси и Русская Правда // Древнерусское
государство и его международное значение. – М. 1965. – С. 128-278.
 39

Ключевой фигурой этого процесса становится князь. Будучи в первую очередь

военным вождем, он обладал необходимой силой для того, чтобы в условиях разрушения
старых правил общежития, заставить подчиняться новым складывающимся (в т.ч. и при
его участии) нормам взаимоотношений в обществе. Относительная регулярность
реализации этой княжеской функции постепенно формирует в глазах населения традицию
подчинения княжеским решениям, приобретающую все большую независимость от
действительного использования князем тех или иных форм принуждения. Фактически, он
становится не столько олицетворен�