На уроках сценарного мастерства. Том I учебное пособие by Сост. Воденко М.О., Арабов Ю.Н., Нехорошев Л.Н., Кожинова Л.

Всероссийский государственный университет
кинематографии имени С.А. Герасимова (ВГИК)
НА УРОКАХ СЦЕНАРНОГО МАСТЕРСТВА

Том I
Допущено Учебно-методическим объединением высших учебных заведений

Российской Федерации по образованию в области кинематографии и телевидения в
качестве учебного пособия для студентов вузов, обучающихся по направлению 070800
«Драматургия» и другим кинематографическим специальностям.
Москва — ВГИК — 2014

ББК 778.5.04.072:808
УДК 85.374(2)
Автор-составитель: Воденко М.О.

Художественный совет кафедры драматургии кино:
Арабов Ю.Н., Нехорошев Л.Н., Кожинова Л.А., Мариевская Н.Е.
На уроках сценарного мастерства. Том I: учебное посо-

бие / [ составитель, предисловие, интервью — Воденко М.О.]—
М.: ВГИК, 2013. — 303 с.
ISBN978-5-87149-155-3
Сборник представляет творчество ведущих педагогов кафедры дра-
матургии кино, руководителей сценарных мастерских ВГИК. В него
входят сценарные работы драматургов, ярко характеризующие их ав-
торский стиль, размышления самих педагогов о специфике преподава-
ния в мастерских.
Сборник может быть использован как учебное пособие для студен-
тов сценарного отделения и всех факультетов, где читается курс драма-
тургии кино. Также он будет интересен абитуриентам Всероссийского
государственного университета кинематографии им. С.А. Герасимова и
поможет им сориентироваться в многообразии сценарных мастерских.
ББК778.5.04.072:808
УДК 85.374(2)
ISBN 978-5-87149-155-3
© Всероссийский государствен-
ный университет кинематогра-
фии имени С.А. Герасимова
Посвящается
Валентину Константиновичу Черных
СОДЕРЖАНИЕ
Предисловие............................................................................ 5
Черных В.К............................................................................... 8
Меценат............................................................................. 14
Бородянский А.Э.................................................................... 68
Цареубийца........................................................................ 72
Арабов Ю.Н............................................................................. 130
Юрьев день......................................................................... 135
Хмелик М.А............................................................................. 209
Маленькая Вера................................................................ 215
Предисловие
В 1929 году в Москве, в первой в мире киношколе —
Государственном техникуме кинематографии (сегодня ВГИК) от-
крылся сценарный факультет и состоялся набор студентов-сце-
наристов. Подготовка авторов сценариев будущих фильмов была
признана государственным делом. С этого момента практика
создания киносценария и теория кинодраматургии стали актив-
но включаться в процесс обучения, постепенно формируя отече-
ственную школу сценарного мастерства.
Кафедра драматургии кино сформировалась с приходом в
киношколу Валентина Константиновича Туркина, сценариста
и теоретика кино, автора сценариев хорошо известных филь-
мов «Закройщик из Торжка» (1925), «Коллежский регистратор»
(1925), «Девушка с коробкой» (1927) и др. Вплоть до конца 50-х
годов В.К. Туркин преподавал мастерство кинодраматурга, читал
лекции по теории кинодраматургии, на основе которых впослед-
ствии написал первый учебник «Драматургия кино». Его мето-
ды преподавания, понимание поэтики фильма, способы анализа
драматургии до сих пор эффективны и актуальны.
Под руководством В.К. Туркина сложилась и система обуче-
ния будущих сценаристов — творческие мастерские. Каждый
год на сценарный факультет отбирали 15–20 человек, наиболее
способных к литературному творчеству, а точнее, сценарному
делу. Такая мастерская работала в течение пяти (иногда четырех)
лет под руководством опытного кинодраматурга или теорети-
ка — Мастера. В разные годы на кафедре драматургии препода-
5
Том 1. На уроках сценарного мастерства
вали и вели мастерские сценаристов Н. Зархи, Н. Агаджанова,

К. Виноградская, Е. Габрилович, Е. Помещиков, И. Вайсфельд,
И. Маневич, В. Юнаковский, Н. Крючечников, А. Каплер,
С. Лунгин, К. Парамонова, В. Ежов, Н. Фигуровский, В. Соловьев,
И. Васильков, В. Лесин, Е. Григорьев, В. Тулякова, А. Габрилович,
Э. Володарский, А. Агишев, В. Черных. Каждый мастер был ин-
тересен как яркая индивидуальность со своим неповторимым
стилем, своими педагогическими приемами. Обучение в мастер-
ской заключалось не только в получении навыков ремесла, но и в
постепенном воспитании творческой личности художника.
Как строится процесс обучения сценаристов во ВГИКе?
Прежде всего, будущие сценаристы много пишут. Пишут рабо-
ты самых разных сценарных форм — от «немого» этюда без слов
до полнометражного сценария. А потом разбирают написанное,
анализируют, снова пишут и переписывают. От варианта к вари-
анту, от простого — к сложному идет совершенствование пера.
Конечно, будущие драматурги кино должны смотреть много
фильмов, изучать их структуру, приемы кинематографическо-
го построения. И обязательно читать много хорошей литерату-
ры, в первую очередь сценарии. Без чтения и анализа сценариев
невозможно научиться их писать. Читать сценарий — удоволь-
ствие вдвойне, если понимать, что это прообраз фильма. Какие
возможности для творческого чтения каждого эпизода, каждой
сцены...
Сегодня на сценарном отделении ВГИКа работают очные и
заочные мастерские. Возглавляют их ведущие кинодраматурги
страны, опытные педагоги. У каждого из них немало талантли-
вых учеников, которые, став самостоятельными сценаристами,
по-прежнему бережно и уважительно относятся к урокам своих
Мастеров. Предлагая вашему вниманию сборник произведений,
принадлежащих перу кинодраматургов, преподающих сегодня во
ВГИКе, мы хотим приблизить читателей к уникальному процес-
су работы в сценарной мастерской, познакомить с творчеством
самих педагогов, наконец, раскрыть особенности отечественной
школы сценарного мастерства, существующей в стенах совре-
менного Университета кинематографии. Всем кинодраматургам,
представленным в этом сборнике, были заданы вопросы, касаю-
6
щиеся их педагогического и творческого опыта. Каждый из них

выбрал удобную форму ответа. В результате получились откры-
тые уроки мастерства, на которые мы приглашаем всех.
За время подготовки первого тома «На уроках сценарного ма-
стерства» из жизни ушёл старейший педагог кафедры, известный
драматург Валентин Черных. Его памяти мы посвящаем эту кни-
гу и начинаем сборник статьей В. Черных о профессии сценари-
ста и его киноповестью «Меценат».
Воденко М.
Черных Валентин Константинович — за-
служенный деятель искусств РФ, кинодрама-
тург, продюсер, профессор ВГИКа. В 1967 году
окончил сценарный факультет института ки-
нематографии, мастерскую И.В. Вайсфельда.
До поступления в институт работал на судо-
строительном заводе, сотрудничал в различ-
ных газетах.
В кино В. Черных дебютировал сценари-
ем к фильму «Человек на своем месте» (реж.
А. Сахаров, 1972). Высокий профессионализм в построении «креп-
ких» сюжетов, интерес автора к остросоциальным и психологиче-
ским проблемам делали сценарии Валентина Черных популярными
и любимыми у массового зрителя. По его сценариям сняты такие из-
вестные фильмы, как «Человек на своем месте» (1972), «Любовь зем-
ная» (1974), «Москва слезам не верит» (1979, премия Американской
киноакадемии «Оскар» в 1981), «Вкус хлеба» (1980, Государственная
премия СССР), «Культпоход в театр» (1982), «Выйти замуж за ка-
питана» (1985), «Любовь с привилегиями» (1989), «Воспитание же-
стокости у женщин и собак» (1992), «Любить по-русски» (1995-99),
«Свои» (2004), «Ночные сестры» (2007) и другие. В. Черных — автор
сценария многосерийного телефильма «Брежнев», один из созда-
телей известных телесериалов «Дети Арбата» (2004), «Аэропорт»
(2005–08), «Тамбовская волчица» (2005).
В 1987 году совместно с кинодраматургами Э. Володарским и
В. Фридом на киностудии «Мосфильм» В.К. Черных создал и воз-
главил студию «Слово».
С 1981 по 2012 год В.К. Черных руководил сценарной мастер-
ской во ВГИКе.
ВСЕГДА ПРИХОДИТ СЛЕДУЮЩИЙ ТРАМВАЙ…
(Бесполезные советы начинающим сценаристам)
Чтобы стать счастливым и богатым сценаристом, надо воспи-
тать в себе определенные качества характера. Некоторым везет,
эти качества у них есть с рождения. Например:
Коммуникабельность. Сценарий обсуждают продюсеры, ре-
дакторы, режиссеры, спонсоры, инвесторы, актеры. Каждый вы-
сказывает свое мнение. Сценарист выслушивает всех, запомина-
ет, если есть, что запоминать, записывает, если есть, что записы-
вать, или делает вид, что записывает, и тут же забывает все вы-
сказанные глупости, но обязательно всех благодарит за участие
в творческом процессе, даже если благодарить не за что, потому
что советы даются бесплатно. Когда окончательно восторже-
ствуют рыночные отношения, то советы и рекомендации станут
платными. Пока этого еще не случилось, пользуйтесь советами
и рекомендациями. Не раздражайтесь, не хамите, не возражайте
по мелочам, не пытайтесь доказать, что советы и замечания были
глупыми, потому что переубедить оппонента за время обсужде-
ния невозможно и не надо. Берегите силы для дальнейших об-
суждений, когда принимаются решения. Если не сумели дока-
зать свою правоту и понимаете, что сценарий будет загублен, то
благодарите и забирайте свой сценарий у режиссера, продюсера,
инвестора. И помните всегда: не обязательно садиться именно в
этот трамвай, потому что всегда приходит следующий, рано или
поздно, но приходит обязательно. Мой дипломный сценарий был
поставлен через 18 лет после защиты.
9
Правда, есть и минусы в чрезмерной коммуникабельности,

когда сценарист соглашается или делает вид, что соглашается, и
даже благодарит за предложения. Тогда у режиссера возникает
мысль о соавторстве. Один из самых талантливых сценаристов
советского и российского кино, мой мастер во ВГИКе, Валентин
Ежов был очень коммуникабельным и щедрым сценаристом. Он
зажигал своими замыслами режиссеров и загорался от невнят-
ных режиссерских идей, и когда однажды решили издать книгу
его сценариев, выяснилось, что у него практически все сценарии
написаны в соавторстве с режиссерами. И это как бы умаляет
роль автора. Но В. Ежова это никогда не волновало. Ему был ин-
тересен сам процесс создания сценария и результат от этого про-
цесса. Сколько стоит имен в титрах — не так уж и важно. Я же
раньше считал, что автор это тот, кто придумал и создал, а ре-
жиссер — это только интерпретатор того, что придумал автор.
Сегодня я ближе к воззрениям своего учителя. Важен результат,
а кто и сколько внес творческого труда иногда сложно однознач-
но определить. Но всегда надо договариваться на берегу. Когда
сценарий закончен и утвержден к съемкам, то в договоре должны
быть оговорены штрафные санкции за переписывание диалогов и
внесение смысловых изменений в сценарий без согласия автора.
Таких режиссеров, конечно, мало, но они есть — разумные и
интеллигентные, такие, как режиссер В. Абдрашитов, например.
Согласно кинематографическим легендам, он все импровизации
по тексту сценария на съемочной площадке согласовывает с ав-
тором. Обычно, когда говорят о фильме, всегда называют только
имя режиссера, без упоминания автора сценария, как первоисточ-
ника. Сегодня чаще всего говорят о фильмах В. Абдрашитова и
А. Миндадзе. У режиссера В. Абдрашитова нет более интересных
фильмов, снятых по сценариям других авторов. По сценариям
А. Миндадзе снимали и другие режиссеры, но эти фильмы ме-
нее интересны и менее известны. А. Миндадзе снял фильм как
режиссер по своему сценарию, очень близкий по стилистике к
фильмам В. Абдрашитова. Когда-нибудь киноведы займутся ис-
следованиями, кто на кого и как влиял, но, по-моему, это редкое
по своей благотворности соавторство, какому можно только ра-
доваться. Но, как известно, даже в самых благополучных семьях
10
случаются разводы. Я развожусь с режиссерами постоянно.

Режиссер А. Сахаров снял по моим сценариям три фильма, ре-
жиссер Е. Матвеев — три, режиссер Д. Месхиев — два, с осталь-
ными 30 режиссерами я работал по одному разу, потому что даже
на талантливого, но с тяжелым характером режиссера тратить,
как минимум целый год своей жизни не стоит, а обаятельных,
с легким характером режиссеров не бывает, и я постоянно себе
напоминаю, «не суетись, всегда приходит следующий трамвай»,
иногда, правда, с большим опозданием.
Писатель, а сценарист — писатель, постоянно и непрерывно
анализирует тексты других авторов, чтобы не повторять чужих
ошибок в собственных текстах. Но сценарист, в отличие от пи-
сателя, должен быть не только начитанным, но и насмотренным,
чтобы найти и определить возможного партнера, т.е. режиссера.
Писателю партнер и интерпретатор его текста не нужен, а фильма
по сценарию без режиссера не бывает. Сценарист должен знать
актеров и их возможности, чтобы рекомендовать на роли персо-
нажей, им же созданных. К рекомендациям автора не всегда при-
слушиваются. И автор не всегда бывает прав, но иногда бывает.
Как известно, в моде спрос определяет предложения. В обще-
стве тоже время от времени возникает спрос на определенные
сюжеты и характеры. Мне повезло, я несколько раз в своей жиз-
ни улавливал этот спрос. К началу семидесятых годов многократ-
но увеличилось городское население, провинциалы по-прежнему
штурмовали столицу и другие крупные города. В Москве закре-
пились переселенцы тридцатых, сороковых, шестидесятых годов,
и они хотели увидеть фильмы про свою жизнь, а про их жизнь
хотели увидеть те, которые только готовились к штурму. Я напи-
сал историю на старый, проверенный веками сюжет о золушке,
но из конкретного времени и с конкретной судьбой и конкрет-
ными характерами. А беру я характеры, которые очень хорошо
знаю. Их не так уж и много. У матери было пять сестер, у меня
две жены, пяти-семи женских характеров мне вполне хватает.
Если мне нужна женщина сильная, упорная, хитрая, которая вы-
живет в любых обстоятельствах, я беру характер своей матери,
на роль авантюристки подходит одна из моих теток, а режиссер
А. Сахаров заметил, что во всех женщинах он узнает черты моей
11
жены. В сценарии «Москва слезам не верит» я описал характеры

своих теток и даже назвал героинь их именами, поместив толь-
ко во время моей молодости. И режиссер В. Меньшов тоже был
из того же времени, моложе меня только на четыре года, и тоже
знал и любил эти характеры, поэтому так интересно подобрал
актрис на роли. Симбиоз гриба и водоросли на этот раз оказался
удачным, но больше с режиссером В. Меньшовым я не работал.
Когда трудно объяснить причины развода, обычно говорят — не
сошлись характерами. Такое бывает.
При советской власти криминальных историй на экране
было мало, власть оберегала сознание гражданина от вторже-
ния убийц и грабителей. Когда наконец появилась возможность
рассказывать не только о добрых наивных соотечественниках,
экраны заполнили криминальные истории. На них появился
спрос, и эти истории стали поставлять студенты и недавние
выпускники, появились женские детективы, матрицы с уже
много раз увиденных экранных милиционеров и бандитов. Это
сканирование с матриц на новую матрицу, с внесением в сцена-
рий знакомых для зрителя бытовых деталей создает ощущение
правдоподобности. Уже появились сценарные авторитеты, у ко-
торых десятки сценариев сериалов и ни одного более или менее
запоминающегося фильма. Такая опасность подстерегает каж-
дого начинающего сценариста. И сценаристы понимают, что
это не самый лучший путь в профессии, как все понимают, что
курить вредно, но откладывают бросание на потом. Но «потом»
обычно никогда не бывает.
Написано сотни книг, проведены тысячи исследований о том,
как и из чего возникает замысел в творчестве писателя. Я придер-
живаюсь той точки зрения, что желание написать о чем-то — это
всегда попытка отыграться за неудачу, которую ты лично потер-
пел в жизни. Я это называю «почесать комплексы». Я из семьи
военного, с детства запомнил красиво марширующих красно-
армейцев под духовой оркестр. И отец, и его подчиненные ко-
мандиры казались мне большими и сильным. Я с детства любил,
и люблю сейчас по-прежнему, оружие и долго мечтал стать во-
енным, носить красивую офицерскую форму, и только когда сам
послужил в армии, понял, что не гожусь для военной карьеры. Но
12
именно все свои мечты и представления об офицерах я описал

в сценарии «Выйти замуж за капитана», который снял режиссер
Виталий Мельников. Я служил авиационным механиком в ис-
требительном полку, и хорошо знаю про офицеров-летчиков, но
написал сценарий об офицере пограничнике. Я написал о своем
представлении офицера.
Предлагаемый для сборника сценарий «Меценат» снят ре-
жиссером Валерием Рубинчиком и вышел в прокат под названи-
ем «Культпоход в театр». Когда-то, когда я после первого курса
ВГИКа перешел на заочное отделение, я уехал в Крым, поселился
в деревне Мама Русская, вступил в рыболовецкий колхоз и ловил
рыбу на средних черноморских сейнерах в Поти, Сухуми, Ялте и
Севастополе. Среди рыбаков я проходил под кличкой «Писатель».
Позже я написал рассказ, а потом и сценарий «С весельем и от-
вагой победителей» о рыбаках. А еще через 15 лет написал сцена-
рий о писателе, который живет не в рыболовецком колхозе и не
в крымской деревне, а в деревне средней полосы России. Я посе-
лил его среди моих земляков, соседей и родных, которые когда-то
помогали мне, чем могли, и постарался выразить свою любовь и
благодарность этим людям. В. Рубинчик характеры и коллизии,
описанные в сценарии, перенес в фильм очень бережно, за что я
ему благодарен. Я очень люблю этот фильм, но всегда говорю, что
сценарий — мой, а фильм — Рубинчика. И я думаю, что профес-
сиональный сценарист всегда должен помнить, что сценарий —
его, а фильм — режиссера.
«Культпоход в театр» 1982 г.,
«Беларусьфильм»,
режиссер Валерий Рубинчик,
в ролях: Ю. Ступаков (Тихомиров), Е. Стеблов (писатель),
В. Талызина (Полина), В. Шендрикова (модистка),
М. Шиманская (Аня).
Меценат
Александр Михайлович Тихомиров и его жена Полина соби-
рались в театр. Тихомиров достал из шкафа парадный костюм —
черный, старозаветного покроя. Костюм предназначался для
торжественных случаев: в район, когда он сидел в президиумах
совещаний, в театр, на праздник урожая и для выступления перед
учениками средней школы.
Костюм был тяжелым и позванивал нацепленными орденами
и медалями. Ордена и медали у Тихомирова были только трудо-
вые: два Трудового Красного Знамени, один «Знак Почета», одна
медаль «За трудовое отличие», другая — «За трудовую доблесть».
Военных наград у Тихомирова не было, во время войны он был
мальчишкой.
К моменту изображаемых событий Тихомирову, следователь-
но, перевалило за сорок, а его жене было чуть меньше сорока.
Женщина она ладная, с хорошей фигурой — она ее сейчас и де-
монстрировала, стоя перед зеркалом шифоньера, выбирая ко-
14
стюм для театра. Выбрала она темно-синий кримпленовый с бе-

лыми лацканами.
Тихомиров проверил, прогорели ли дрова в печке, прикрыл
заслонку, закрыл форточку, взял баян, и они с Полиной вышли.
Отъезжавшие стояли группками в три-четыре человека.
Отдельно стояли три молоденькие учительницы. И в стороне от
всех модистка, красивая, стройная, высокая. Бабы демонстратив-
но не обращали на нее внимания, мужики, наоборот, погляды-
вали в ее сторону — больно уж она выделялась: все женщины в
пальто, а она в куртке, все в платочках, а она распустила густые
рыжие волосы по плечам.
У самого автобуса стоял Пехов, мужчина одних лет с
Тихомировым и из одного с ним тракторного звена. Он сосредо-
точенно рассматривал автобусный баллон, стараясь не смотреть
в сторону модистки, а его жена, наоборот, не сводила с нее глаз.
Модистка же ни на кого не обращала внимания — стояла, подста-
вив лицо яркому весеннему солнцу.
И тут подошел парторг Буянов с женой.
— Если все в сборе, — сказал он, — тогда в путь.
В театре они выделялись. Кроме модистки и учительниц, на

всех женщинах были темно-синие с белыми лацканами крим-
пленовые костюмы. Они напоминали взвод солдат в форме, тем
более, что держались тесной группой. И колхозные мужчины вы-
делялись темными костюмами с нацепленными орденами и ме-
далями. Многие городские пришли вообще без галстуков, в вя-
заных жилетах, застиранных штанах. Городские жевали на ходу
бутерброды, пили прямо из горлышек бутылок, если не хватало
стаканов; смеялись, ни на кого не обращали внимания. Раздался
последний звонок, и все хлынули в зал.
На сцене был выстроен почти настоящий класс и стояли на-
стоящие парты. Двое друзей в школьной форме — блондин и
брюнет — вели диалог.
— Не понимаю, — говорил брюнет.— И не хочу понимать. Ты
же лучший математик в школе. Ты должен поступать в институт.
— Я не могу,— печально отвечал блондин.— Мама болеет, две
сестренки, их надо кормить и учить. Мне придется идти работать.
15
— А почему бы не пойти работать сестрам? — спрашивал брю-

нет. — Здоровые уже девицы. Учатся плохо, да и не хотят учиться.
Они замуж хотят. А ты потеряешь несколько лет. А для матема-
тики нужны молодые мозги. У меня тоже братья. Ничего, пусть
идут работать, а если хотят учиться, окончат вечернюю школу.
Не надо жертв, тем более, что эти жертвы никто не оценит. Даже,
если твои сестры не окончат среднюю школу, мир не много поте-
ряет, рожать они будут и с восьмилетним образованием. А наука
лишится блестящего математика.
— Есть еще одно обстоятельство, — печально сказал блон-
дин. — Ты же знаешь, я дружу с Антониной.
— Ну и дружи на здоровье, — сказал брюнет.
— Но дело в том, что она беременна, — сказал блондин.
— Ну и что? — удивился брюнет.
— Она беременна от меня, — сказал блондин. — Она родит
через полгода. Какая же учеба с маленьким ребенком?
— Пусть сделает аборт, — сказал брюнет.
— Как можно!— сказал блондин. — Врачи говорят, что если
прервать первую беременность, то у нее может никогда не быть
детей. Так что выхода у меня пока нет. Ты уезжай поступать, а я
останусь.
— Ну и дурак, — сказал брюнет.
— Какой уж есть, — печально ответил блондин. — Извини, но
я не могу бросить мать, сестер и Антонину.
— Значит, ты предпочитаешь бросить математику? — спросил
брюнет.
Блондин молчал. Заиграла печальная музыка, занавес на-
чал закрываться, в зале вспыхнул свет, и женщины, не ожидая,
когда закончатся аплодисменты, бросились во главе с Венькой
Ильиным к выходу, чтобы успеть занять очередь в буфете.
Их усилия увенчались успехом, они были первыми, а учитель-
ницы и модистка — одними из последних, потому что, наверное,
считали, что неприлично бежать опрометью через фойе к буфету.
Ну, если вы такие совестливые, постойте.
Полина взяла себе пирожное и лимонад, а Тихомирову пиво и
бутерброд с колбасой. Но Тихомиров тоже протянул деньги бу-
фетчице и попросил:
16
— Четыре ситро и четыре пирожных.

— Ты чего это? — не поняла Полина.
Тихомиров молча составил бутылки на свободном столике
и пригласил учительниц и модистку. Учительницы благодарно
улыбнулись ему, модистка улыбнулась тоже, одна из учительниц
начала было доставать деньги, но Тихомиров остановил ее же-
стом. Пожелав им приятного аппетита, он вернулся к Полине. За
их столиком сидели Пехов с женой.
— Учительницам ладно, но ей-то за что?— спросила Полина.
— Не обеднеешь, — спокойно сказал Тихомиров.
— Да разве в деньгах дело! — задохнулась от ярости Полина. —
Если хочешь знать, я могу всем в этом театре купить лимонада и
пирожных.
— Всем не надо, — остановил ее порыв Тихомиров.
— Всем, значит, не надо, а ей надо? — уже дрожащим от обиды
голосом говорила Полина. — За что же ты меня при всех позоришь?
— А мы сейчас это ситро на ее рыжие патлы выльем,— предло-
жила жена Пехова.
— Не советую, — сказал Тихомиров.
— А что ты ее защищаешь? — начала заводиться жена Пехова. —
Может, его эстафету решил принять. — Она кивнула на мужа.
— Молчи! — вдруг почти выкрикнул Пехов.
Присутствующие начали оборачиваться в их сторону.
— Спокойно, — предупредил Тихомиров. — Дома поговорим.
Теперь на сцене был большой роскошный кабинет. За большим

столом в модном костюме сидел брюнет и отдавал приказания.
Он говорил по селектору, отвечал по телефонам, к нему входили
люди, брюнет подписывал бумаги, а с краю длинного стола за-
седаний тихо сидел блондин в скромном костюме и ждал, когда
освободится брюнет. Наконец брюнет сказал секретарше:
— Ни с кем не соединять, никого не пускать.
— Сейчас должны шведы приехать, — напомнила секретарша.
— Пусть ими пока займется мой заместитель, — сказал брю-
нет и подсел к блондину. — Извини. Расскажи, как на родине-то.
— Все хорошо, — сказал блондин. — Тобой все гордятся.
— А как у тебя? — спрашивал брюнет. — Как сын, как дочь?
17
— Сын шофером работает, дочь швеей на фабрике. Я все так

же бухгалтером на рембазе.
— Давай откровенно, — сказал брюнет. — Ты же проиграл
жизнь. Ведь бухгалтером на рембазе мог работать любой, а ты
ведь был блестящим математиком. Я же тебе в подметки не годил-
ся, а видишь: руковожу крупнейшим заводом. Кому были нужны
твои жертвы? Кому? С Антониной ты разошелся и женился на
другой. Матери ты мог бы помогать даже больше, если бы вы-
учился, потому что заработок ученого и бухгалтера не сравнишь.
Конечно, надо думать о других, но еще надо идти и к своей цели.
У человека должна быть мечта. И никто не вправе требовать, что-
бы мечту приносили в жертву, потому что это кому-то удобно.
Брюнет говорил это с пафосом и в зале зааплодировали.
…Потом актеры выходили кланяться, их приветствовали
аплодисментами. Актеры тоже начали аплодировать, и из зала
поднялся наконец толстый лысый мужчина, раскланялся и взма-
хом руки поднял в зале молодого парня. Тот тоже вышел на сцену
и неумело поклонился.
— Это автор, — прокомментировала сидевшая позади
Тихомирова девушка.
— Он в нашем пединституте учился, — пояснил молодой че-
ловек девушке. — На три курса старше меня.
— Окончил или выгнали? — посмеиваясь, спросила девушка.
— Окончил, вроде, — сказал парень.
— Тогда не гений, — посмеиваясь сказала девушка. — Гениев
обычно выгоняют за неуспеваемость.
Автобус мчался сквозь ночь. Изредка светились окна в дере-
венских домах, одно-два на всю деревню.
— Барахляный спектакль, — сказал вдруг Венька Ильин. —
Все хотят учиться. А кто же на земле работать будет? А этот, с
животом, еще доказывает: плюй на всех и иди учись. Скоро и
плюнуть будет не на кого. Плюнешь и в начальника попадешь.
Все выучились.
Но Ильина не поддержали. Многие уже спали, только на зад-
них сиденьях спорили учительницы. От них доносились слова:
«концепция», «сверхзадача», «доминанта»…
18
Днем Тихомиров, Пехов, Лаптев, Венька Ильин — все члены

звена работали в ремонтных мастерских. Во дворе была выстрое-
на отремонтированная уже колхозная техника: комбайны, ко-
лесные и гусеничные тракторы, копнитель, плуги, сенокосилки.
Техника сияла в свете заходящего весеннего солнца новой крас-
кой: желтой, оранжевой, голубой.
Тихомиров запустил тракторный двигатель. Послушал оборо-
ты и заглушил.
— Шабаш на сегодня, — сказал он.
Он собрал инструмент, аккуратно сложил его и, накинув курт-
ку, вышел из мастерской.
…Дом модистки был на окраине деревни. Модистка в легкой

нейлоновой куртке, спортивных брюках, заправленных в сапоги,
пыталась поправить покосившуюся изгородь. Тихомиров поздо-
ровался с ней, прошел было мимо, посмотрел по сторонам, про-
верив, не смотрят ли, и вернулся. Взял из рук модистки топор,
забил покрепче опорный кол и подтянул изгородь.
— Гвозди есть? — спросил он.
Модистка отрицательно покачала головой.
— А проволока?
— Проволоку найду.
Вдвоем дело пошло быстрее, модистка поддерживала, а
Тихомиров прикручивал изгородь проволокой к опорным стол-
бам. И тут он увидел проходивших мимо баб.
— Сейчас сообщат Полине, — сказала модистка.
— Сообщат, — согласился Тихомиров, продолжая работать.
…Полина возникла внезапно. Она встала у изгороди, пожи-
рая глазами модистку.
Модистка улыбнулась ей и предложила:
— Заходи, Полина, чаю попьем!
Полина еще несколько секунд рассматривала Тихомирова и мо-
дистку, потом так же молча повернулась и зашагала к правлению.
— Испугалась? — спросил Тихомиров.
— Нет, — ответила модистка.
— Могла и наброситься на тебя.
— Ты защитил бы.
19
— Само собой, уж не допустил бы, — сказал Тихомиров. — Я,

пожалуй, пойду…
…Тихомиров шел по улице.
— Александр Михайлович, — окликнули его.
Тихомиров обернулся. К нему бежала секретарша председате-
ля колхоза Марина.
— Вас в контору вызывают. К Буянову.
Тихомиров медленно приближался к конторе колхоза. Из

конторы вышла Полина и, отвернувшись, прошла мимо.
Тихомиров вытер ноги о половик и вошел в кабинет парторга
Буянова.
— Садись, — пригласил Буянов и поинтересовался: — Как с
ремонтом?
— Нормально, — ответил Тихомиров. — Считай, закончили.
Два дня на всякую мелочь осталось.
Некоторое время они посидели молча. Потом Буянов достал
из папки лист и начал читать:
— «Семья — это ячейка государства!» И мы эту ячейку долж-
ны оберегать. А Веригина, аморальная личность по кличке
Модистка, беспринципно разрушает семью Пехова, и поэтому
мы, общественность, выражаем ей свое несогласие, недоволь-
ство, презрение и требуем, чтобы она покинула пределы нашего
колхоза». Всего двадцать восемь подписей. Сегодня утром при-
несли. А сейчас твоя Полина прибегала. Что будем делать?
— Я не знаю, — сказал Тихомиров. — Ты парторг, ты и решай.
— А ты член бюро, — сказал Буянов. — Я с тобой советуюсь. У
нас должен быть аргумент, чтобы ответить общественности.
— А что на эту глупость можно ответить? — спросил в свою
очередь Тихомиров. — Ты представь, если эта самая обществен-
ность однажды выразит тебе несогласие и потребует, чтобы ты
не жил со своей женой Любкой, а вернулся к своей бывшей жене
Аньке Стругалевой?
— Что ты сравнил! — возразил Буянов. — Я с Анькой двадцать
два года как разошелся.
— А если б ты сегодня ней расходился, что бы ты ответил на
требование общественности?
20
— Послал бы ее, естественно, куда следует, — ответил Буянов,

но тут же спохватился: — Как зоотехник Буянов… А как секре-
тарь парторганизации, сам понимаешь, не могу. В общем, над
проблемой будем думать. А пока пригласим из района лектора по
семье и браку, и это будет нашим первым ответом общественно-
сти. Не забыл, сегодня из отдела культуры приезжают?
— Не забыл, — сказал Тихомиров.
Тихомиров приближался к клубу. И вдруг он заметил одино-

ко сидевшего под деревом Пехова. Рядом стояла початая бутылка
водки.
— Перестань, — сказал Тихомиров. — Сопьешься.
— Пусть, — ответил Пехов. — Я все равно смысл жизни поте-
рял. Не могу я без нее.
— Тогда возвращайся, — сказал Тихомиров.
— Теперь не примет. Ой, как тяжело мне.
— Это ей тяжело, — сказал Тихомиров. — Против нее вся де-
ревня поднялась, а ты вот в кустах отсиживаешься.
— А что я могу сделать? — спросил Пехов.
— Не знаю. Но делать что-то надо.
В зрительном зале сидела комиссия из районного управле-

ния культуры. В комиссию входила пожилая женщина предпен-
сионного возраста, назовем ее начальницей, и молодая женщина,
инспектор. Вместе с ними был только парторг Буянов.
Со сцены из-за закрытого занавеса доносились звуки настраи-
ваемых инструментов. Но вот занавес раздвинулся. На сцене был
ансамбль Тихомирова: ударник, бас-гитара, саксофон — и сам
Тихомиров с аккордеоном. Солистом был Венька Ильин, чуть в
стороне стояли в длинных вечерних платьях две учительницы
и модистка. Тихомиров подал знак, ударник выдал оглушитель-
ную дробь на своих барабанах, потом эта дробь перешла в ритм,
напоминающий звук работающего двигателя. Под этот ритм
подстроился весь ансамбль, и Ильин запел.
Песни в фильме, по моему убеждению, должны быть сюжет-
ными. Эта, например, о тракторах. Какое облегчение, с одной
стороны, приносит трактор! С другой стороны, он так грохочет,
21
что трактористы говорят на повышенных тонах, со стороны мо-

жет показаться, что они ругаются, а на самом деле они просто не-
множко оглохли. С одной стороны, хороший заработок, а с дру-
гой — сплошной радикулит, потому что кабину продувает. Летом
на тракторе жарко, а зимой холодно. Сейчас на трактор призыва-
ют женщин. Это хорошо, потому что трактористов не хватает, и
вообще у нас равноправие. С другой стороны, на тракторе такая
вибрация, что для женского организма это очень плохо. С одной
стороны, сегодня мы больше запашем, а с другой стороны, завтра
могут родиться дети с дефектами. Вывод был с одной стороны:
пора делать хорошие тракторы.
Начальница что-то быстро писала в блокнот, молодая инспек-
торша, не выдержав, хохотала, а парторг Буянов поглядывал на
ту и на другую, пытаясь определить реакцию комиссии, чтобы
сориентироваться.
Потом обсуждали программу. По одну сторону стола сидели
начальница и инспектор, по другую — Тихомиров, его ансамбль
и парторг Буянов.
— Не скрою, — говорила начальница, — ваша программа
произвела на меня более чем странное впечатление. Я уважаю
Александра Михайловича как руководителя художественной
самодеятельности, но он ведь еще выступает в роли композитора
и поэта.
— А что, нельзя, что ли? — спросил Венька. — Что постанов-
ление такое есть? Наоборот, у нас поощряется совмещение про-
фессий. Вот я, к примеру, и тракторист, и комбайнер, и шофер.
— Ради Бога,— сказала начальница. — Никто не запрещает. Но
ведь у нас есть прекрасные композиторы. Например: Фрадкин,
Френкель, Флярковский, Шаинский, Колмановский. Вам что, они
не нравятся?
— Ну почему же! — возразил Тихомиров. — Хорошие ребята.
Но их всех исполняют. И по радио, и по телевидению. А нам хоте-
лось исполнить такое, какое только у нас, а у других нет.
— Но это не критерий, — возразила начальница. — Свое, чу-
жое. Всё наше. И все имеют право брать из копилки культуры.
— Из копилки берут, когда своего не хватает, — снова встрял
Венька Ильин. — А у нас свое есть. И еще вы ошиблись. — Ильин
22
ткнул пальцем в программу. — Песню про трактор написал я, так

что Михалыч не все сам делает.
— Ах, значит, вы написали? — воскликнула начальница.
— Вы что, газет не читаете? А газеты призывают: девушки, на
трактор! А вы, значит, против призывов партии и правитель-
ства?
— Он член партии и не может быть против призывов, —
вставил парторг Буянов.
— Ах, так! — обрадовалась начальница. — Тогда будем разго-
варивать как коммунист с коммунистом.
— Давайте, — согласился Венька. — Между прочим, в песне
я не против, чтобы женщина работала на тракторе. Но женщи-
не надо давать только легкие трактора, скажем «Беларусь», а на
тяжелых им работать нельзя.
— Поймите, — возразила начальница, — песни о тракторах
не предмет для искусства.
— А что предмет? — спросил Венька и запел модную в этом
сезоне песню: — «Облака, облака, облака, никогда, никогда, ни-
когда, и всегда, всегда, всегда любовь». Это что ли, предмет?
По-видимому, начальница поняла, что с Венькой ей не спра-
виться.
— Тогда я хочу выслушать мнение секретаря партийной ор-
ганизации, — сказала начальница.
Буянов задумался, полистал блокнот со своими записями и
наконец изрек:
— У секретаря партийной организации мнения нет.
— Как это нет? — удивилась начальница.
— Нет, и все, — сказал Буянов. — А почему это у секретаря
должно быть мнение по каждому поводу? Это несерьезный под-
ход. Я подумаю, осмыслю, посоветуюсь. Лично мне, например,
песни нравятся. Хорошие песни и душевные.
— Значит ваше мнение, что песни хорошие и душевные? —
уточнила начальница.
— Это мнение зоотехника Михаила Петровича Буянова, —
подтвердил Буянов. — А мнения секретаря партийной органи-
зации Буянова пока нет. Но будет.
— Да, — сказала начальница, — ситуация.
23
И тут взял слово Тихомиров:

— Мы благодарим комиссию за ценный разбор. Мы учтем все
замечания к вашему следующему приезду. А теперь всех прошу к
столу пить чай. Когда вы еще доберетесь до дому!
— Чаю я бы выпила, — высказала наконец свое мнение
инспектор.
И всем сразу стало легче. И все двинулись к кабинету дирек-
тора клуба, в котором был накрыт стол. Тихомиров и Венька за-
мыкали шествие.
— С этого надо было начинать, — резюмировал Венька. — По
началу пропустили бы по рюмашке и были бы сговорчивее.
…Подобревшую комиссию усадили в «газик».
— С удовольствием приедем еще раз, — на прощание сказала
начальница.
— С нетерпением будем ждать, — заверил ее Тихомиров.
— А ты чего им поддался? — начал снова Венька, когда комис-
сия отъехала.
— А кто тебе сказал, что я поддался? — удивился Тихомиров. —
Чуть-чуть подправишь для видимости, приедут во второй раз и
примут.
— А если «чуть-чуть» не пройдет? — не унимался Венька.
— Еще раз попросим приехать, — спокойно пояснил
Тихомиров. — В конце концов им надоест ездить.
— А если упрутся? — допытывался Венька.
— Тогда попросим область рассудить нас.
— А если область их поддержит?
— Тогда обратимся выше. Кто-то должен не выдержать, устать
и сдаться…
Учительницы жили ближе всех к клубу и отошли первыми.
Потом ушли Венька и музыканты. У своего дома распрощал-
ся Буянов, Тихомиров поколебался, но все-таки пошел с мо-
дисткой дальше. Было по-весеннему светло, и они были видны
отовсюду: из домов, из дворов, из магазина — стандартной ко-
робки с витриной на всю стену, в которой ничего не выставле-
но. Модистка будто и не замечала этих взглядов и шла спокойно
и гордо. Тихомиров топал рядом, стараясь не смотреть по сто-
ронам.
24
— А может, пригласить нам писателя? — вдруг спросил

Тихомиров. — Ну, того, что пьесу написал. Пусть бы он высту-
пил, разъяснил.
— А зачем приглашать? — удивилась модистка. — Ничего он
нового не скажет. Все, что он хотел сказать, он в пьесе сказал.
— В общем-то, конечно, — согласился Тихомиров. — Но мо-
жет, посоветуемся с ним по твоему вопросу с Пеховым?
Модистка махнула рукой:
— Советуй тут, не советуй, не могу я без него. Затмение на
меня нашло. Так и тянет к его дому, чтобы только увидеть его.
Иногда по три раза за вечер прохожу мимо. Смеются надо мной
бабы. Я думаю, его жене однажды надоест, возьмет она ружье
и застрелит меня — поверь, есть у меня такое предчувствие. И
пусть застрелит.
— Перестань глупости говорить, — оборвал ее Тихомиров. —
Безвыходных положений не бывает. Найдем выход.
…Дом Тихомирова оказался закрытым изнутри. Тихомиров
дернул посильнее, и крючок соскочил, но дверь из комнаты тоже
оказалась запертой и не поддавалась.
— Полина, — попросил Тихомиров, — открой.
— Не открою, — ответила Полина из-за двери. — Иди к своей
любовнице.
— Не дури, — просил Тихомиров. — Не ломать же дверь.
— Попробуй только, — пригрозила Полина. — Милицию вы-
зову.
Тихомиров потоптался возле закрытой двери, потом достал с
чердака тулуп и пошел на сеновал. Здесь на шестах сидели куры,
лениво жевала свою жвачку корова, за стеной в хлеву сонно по-
храпывала свинья. Тихомиров еще некоторое время посидел во
дворе, выкурил папиросу, рассматривая высокие звезды, завер-
нулся в тулуп и закрыл глаза.
На следующий день в мастерских опробовали отремонти-
рованные тракторы. Во дворе расставили чурки от городков, и
Тихомиров начал выписывать восьмерки среди неустойчивых
чурок. Весь сложный путь он проделал, не свалив ни одной.
Тракторист он был высочайшего класса. Потом тракторы вы-
строились на «линейку готовности».
25
Тихомиров медленно подошел к дому. Осторожно дернул за

ручку, и, к его удивлению, дверь открылась. Он вошел в кухню. За
столом сидели Полина и дочь Анна.
— Привет, — сказала Анна отцу. — Садись ужинать. — И она
придвинула к столу табурет.
— А меня теперь дома не кормят. — Тихомиров продолжал
стоять.
— Опять, значит? — спросила дочь.
— Опять, — подтвердил отец. — Вчера не впустила в дом, за-
баррикадировалась.
— Да она террористка! — ужаснулась дочь. — Нет, мать, это
не метод. Ну что такое закрыться в доме? Так внимание обще-
ственности не привлечешь. Ты уж лучше закройся в конторе и
заложниками возьми председателя и главного бухгалтера. Тогда
работа в колхозе остановится, и уж тут у Тихомирова спокойная
жизнь закончится.
— Она у него и так закончилась, — сказала Полина. — Пока
не перестанет помогать модистке, у нас с ним война. Такое мое
условие.
— А как же мне быть? — спросила Аня. — Я материю купила,
хотела модистке платье заказать. Как ни крути, лучше ее портни-
хи в районе нет.
— В область езжай, — сказала Полина.
— Ну что же, отец, — подвела итог разговора Анна. — Мать
явно свихнулась, будем определять ее в психбольницу.
— Неизвестно еще, кто кого определит, — сказала Полина.
— Ну, в этом врачи разберутся. — И Анна, взяв сверток с ма-
терией, стала надевать плащ.
— Пойдешь к модистке, — предупредила Полина, — домой не
пущу.
— Попробуй, — спокойно сказала Анна. — Закроешься, все
окна побью. Ты меня знаешь, если я пообещала, я сделаю. Я уже
не говорю, что позор будет на всю деревню, еще и стекол рублей
на двадцать купишь. Я тебе не отец, со мной терроризм не прой-
дет. — И Анна вышла, хлопнув дверью.
Утром отец и дочь завтракали.
26
— Она что, бастует? — спросила Анна, кивнув на закрытую

дверь.
— Сами разберемся, — сказал Тихомиров и поинтересовал-
ся: — Ты скажи лучше, чего Михаил не приезжает. Надо ведь все
о свадьбе обговорить.
— А свадьбы не будет, — ответила Анна.
— А чего ты думала, когда заявление в загс подавали? — спро-
сил Тихомиров.
— Какое это сейчас имеет значение, что я думала тогда?
— Хороший он парень.
— Хороший, — согласилась Анна. — Но я поняла, что не лю-
блю его.
Потом Тихомиров провожал Анну до автобуса. У автобуса
скопились деревенские с мешками и корзинами. Шофер открыл
дверь, и все бросились в автобус, стараясь занять место поудоб-
нее. Последней в автобус вошла модистка.
— Если что,— сказал Тихомиров дочери, — поживи дома.
Сейчас автобусы по расписанию ходят, из деревни многие на ра-
боту в райцентр ездят.
Анна благодарно ткнулась лицом в отцовский ватник.
— Ничего, ничего, — утешал он ее. — Перемелется — мука
будет. — И осторожно погладил волосы дочери.
Анна всхлипнула, улыбнулась сквозь слезы отцу и поднялась
в автобус.
Тихомирова вызвали в контору к председателю. Здесь же си-
дел парторг Буянов.
— Собирайся в область, — сказал председатель Тихомирову.—
Получишь запчасти в «Сельхозтехнике». — Оглядев замаслен-
ный ватник Тихомирова, он добавил: — Оденься по парадному,
по кабинетам начальства будешь ходить.
Затрезвонил телефон. Председатель послушал, чертыхнулся.
— Иду, иду, — сказал он. — Все, выезд через полчаса, — повер-
нулся он к Тихомирову.
— К концу дня только доберемся, — засомневался Тихомиров.
— Что не сделаешь сегодня, закончишь завтра. Командировка
на два дня. Все. — И председатель вышел.
27
— Есть просьба, — сказал Тихомиров.

— Давай, — отозвался Буянов.
— Тот раз мы пьесу смотрели… А писатель наш, местный.
Может, пригласим для беседы с народом вместо лектора по семье
и браку? Писатель все-таки!
Буянов задумался.
— А что! — одобрил он. — Мысль дельная. Сколько мы лекто-
ров по семье ни приглашаем, все Клара Цеткин да Клара Цеткин и
еще Август Бебель. А он парень молодой, современный. Пьесу се-
рьезную написал. Приглашай. С оплатой не обидим. И если хочешь
знать, это может стать лучшим ответом нашей общественности.
Тихомиров в черном пальто, черной шляпе и белом шелковом

кашне был торжественно важен. Входя в театр, он приподнял
шляпу, и вахтерша его беспрепятственно пропустила.
В приемной директора театра сидела молоденькая секретарша.
— Здравствуйте, — сказал Тихомиров. — Я из колхоза
«Стальной конь». Наша общественность решила устроить встре-
чу с писателем Скоробогатовым, пьесу которого мы недавно по-
смотрели.
Секретарша молча написала адрес на листке бумаги и про-
тянула Тихомирову.
— Идите и пригласите к себе этого местного гения.
— Может, сначала позвонить? — засомневался Тихомиров.
— А у него нет телефона…
Дом был двухэтажным, еще довоенной постройки. Писатель

жил в коммунальной квартире, на это указывали четыре кнопки
звонков с табличками фамилий. Тихомиров позвонил. Писатель
открыл сам. Был он в мягкой рубахе и спортивных шароварах и
недоуменно смотрел на Тихомирова, по-видимому не понимая,
зачем он понадобился этому торжественному человеку во всем
черном.
— Я из колхоза «Стальной конь», — отрекомендовался
Тихомиров.
Писатель жестом пригласил его войти. Комната была не-
большой, из обстановки были стол, пишущая машинка, раскла-
28
душка, два стула и три книжные полки, поставленные одна на

другую. Еще в одном из углов возвышалась какая-то кипа, при-
крытая брезентом.
Писатель снял со стола машинку, сел на стул, а на второй при-
гласил сесть Тихомирова.
— Слушаю вас.
— Нам очень понравилась ваша пьеса «Еще не вечер», — ска-
зал Тихомиров.
— Хорошая пьеса, — подтвердил писатель.
— Поэтому я и приехал к вам посоветоваться, — сказал
Тихомиров. — По жизненно важным вопросам.
— А почему ко мне?
— Я понимаю так, — объяснил Тихомиров. — Если что болит
в теле, идешь к врачам. К ухо-горло-носу. Или к урологу. А вот
как жить человеку, какое правильное решение принять, тут тоже
должен быть специалист. И это — писатель.
— Вы правильно считаете. Писателей в свое время называли
«инженерами человеческих душ».
— Вот я и решил посоветоваться с вами, — сказал Тихомиров. —
По поводу себя, по поводу жены, по поводу одной женщины и по
поводу моей дочери.
Писатель окинул Тихомирова внимательным взглядом.
— Ни в одном глазу, — поняв значение этого взгляда, сказал
Тихомиров.— Я вообще редко пью. По праздникам или за компа-
нию.
— А может, вам все-таки в райком обратиться? — предложил
писатель.— Они знают местные условия и могут дать более пра-
вильный совет.
— Нет! — подумав, отказался Тихомиров. — В райком ходят
по другим вопросам, по которым есть твердые установки... Но вы
не беспокойтесь. Мы вам заплатим.
— За что? — спросил писатель.
— За советы. Адвокатам же платят за советы.
— За советы я денег не беру. Правда, до сегодняшнего дня
никто мне их и не предлагал. Ладно. Попробуем разобраться в
ваших ситуациях. Вы посидите, я сейчас... — Писатель вышел в
коридор.
29
Тихомиров слышал, как он стучал в соседнюю комнату. Там,

по-видимому, никого не оказалось. Тогда писатель стал стучать в
другую дверь. Ему ответил старушечий голос. Писатель о чем-то
спросил.
— Громче говори, — требовала старуха.
— Червонец дайте, — громко сказал писатель. — Вечером верну.
— Не дам, — сказала старуха. — Прошлый раз три рубля поч-
ти неделю не отдавал.
— Евдокия Петровна! — почти кричал писатель. — Друг ко
мне приехал, уважить я его должен.
— Сегодня твоя очередь коридор мыть и туалет. Почему не
моешь?
— Помою, — пообещал писатель. — Выручи, Евдокия
Петровна.
— Не дам. — И Тихомиров услышал, как захлопнулась дверь.
Писатель вернулся не то чтобы растерянным, но немного сму-
щенным.
— Извините, — сказал Тихомиров. — Я так думаю, на сухую
какой разговор? Может, я сбегаю, возьму чего?
— Нет уж, — сказал писатель. — Вы мой гость. Я вас пригла-
шаю в ресторан. Пообедаем и все обсудим. — Писатель достал
галстук, повязал его, пригладил углы воротника рубашки. —
Пошли, — решительно сказал он. — Вперед и выше. Шире размах
прыжков в воду.
На улице решительность писателя поубавилась. Он шел наро-
чито медленно, поглядывая по сторонам.
— Подождите меня минуту, — попросил он Тихомирова, бро-
сившись к человеку на противоположной стороне улицы.
Тихомиров видел, как жестикулировал писатель, что-то дока-
зывая. Молодой мужчина выслушал, засунул руку в карман, вы-
нул оттуда мелочь и показал писателю. Писатель махнул рукой и
вернулся к Тихомирову.
— Приятель, — пояснил он Тихомирову. — Почти друг.
Показалась вывеска ресторана, и писатель еще больше за-
медлил шаг.
— Извините. — Писатель, по-видимому, увидел еще одного
приятеля.
30
Последовал короткий разговор, и приятель достал из кармана

трехрублевку. Писатель вернулся к Тихомирову приободренным.
Меж тем вывеска ресторана все приближалась. Писатель еще
замедлил шаги, особенно тщательно всматриваясь в каждого про-
хожего, но приятелей больше не попадалось. И тогда Тихомиров
решился:
— Что же получается? Я отнимаю ваше драгоценное время,
а вы меня еще к тому же ведете в ресторан. Нет! Пусть решит
фортуна. — Он достал пятак. — Если орел, вы меня приглашаете,
если решка, приглашаю я, а вы, соответственно, в следующий раз.
Тихомиров подбросил пятак. Пятак несколько раз подпрыг-
нул и лег орлом. Тихомиров бросился к монете и радостно сооб-
щил:
— Решка!
И писатель вздохнул с облегчением.
— Ладно, — сказал он. — Через неделю я дам ответный обед.
Ресторан в эти предвечерние часы был почти пустым.
Официант расставил закуску, разлил водку.
— За знакомство, — сказал писатель. — Виктор, — и протянул
руку.
— Александр Михайлович, — сказал Тихомиров. Они пожали
друг другу руки.
...За окнами стемнело. В зале ресторана включили свет. На
эстраде рассаживались музыканты.
Писатель отложил вилку.
— Значит, так. Приступаем к разбору вашей ситуации. Есть
жена, дочь, и появляется другая женщина, к которой вы нерав-
нодушны. Так?
— Не совсем так, — сказал Тихомиров.
— Тогда внесем уточнения.
И тут в ресторан вошла пара: молодая женщина и средних лет
мужчина. Проходя мимо их столика, женщина небрежно кивнула:
— Привет, гений!
Писатель ничего не ответил и отвернулся, явно помрачнев.
— Знакомая? — осторожно поинтересовался Тихомиров.
— Жена, — ответил писатель и пояснил: — Бывшая.
— Красивая, — отметил Тихомиров.
31
— Красивая, — согласился писатель. — Но хотела жить, как

все нормальные люди. А я ненормальный.
Тихомиров пристально посмотрел на писателя.
— С медицинской точки зрения я нормальный, — успокоил
его писатель. — В общем, не получилась у нас жизнь... Видите ли,
она была недовольна, что я мало зарабатываю.
— А зарплата у вас сколько?
— А нам зарплату не платят, — ответил писатель. — Написал,
взяли — получишь. Не взяли — извините, сосите палец.
— Как же так? — удивился Тихомиров. — Это несправед-
ливо. Вы же целый год работали. Так было только в колхозе,
и то в самые голодные годы. Целый год работаешь, а получать
нечего. А сейчас у всех зарплаты хорошие. Люди хорошо жить
стали.
— Вот именно, — сказал писатель.— Поэтому она мне все вре-
мя талдычила: иди работать в школу. Я ведь учитель по образова-
нию. А может быть, я когда-нибудь напишу гениальную пьесу и
стану знаменитым и богатым...
— Конечно, станете, — утешил его Тихомиров. — Раз так силь-
но добиваетесь, станете. А сейчас, значит, не очень получается?
— Да получается. Но у нас тоже свои игры. Я принес в театр
пьесу о неопознанных летающих объектах, а мне говорят, ты
напиши что-нибудь о тружениках сельского хозяйства, область
наша в основном сельскохозяйственная.
— Их тоже понять можно, — сказал Тихомиров. — Область и
правда в основном дает хлеб, мясо и молоко.
— Их можно понять, — согласился писатель. — Но и меня
пусть поймут тоже. Откуда я знаю тружеников сельского хозяй-
ства, я ведь в городе родился, вырос, учился.
— Ну, труженики сельского хозяйства такие же нормальные
люди, как и везде. Со своими, конечно, небольшими ненормаль-
ностями, — посчитал нужным добавить Тихомиров. — Я думаю,
если так уж требуется про тружеников сельского хозяйства, по-
чему вам бы не приехать к нам в колхоз «Стальной конь», пожить,
поизучать?
— Сейчас не получится, — сказал писатель. — На изучение
нужны деньги, а сейчас я на мели.
32
— Какие деньги в деревне? Поселитесь у меня, еда вся своя.

Только бумага и чернила. Так возьмем в конторе. А если еще и
беседу с народом проведете, с оплатой не обидим.
— Я подумаю, — сказал писатель. — Может быть, и восполь-
зуюсь вашим предложением. А теперь давайте вернемся к вашей
ситуации.
— Когда приедете, там все и обсудим, — сказал Тихомиров. —
На месте все виднее.
Придя вечером с поля, Тихомиров сообщил Полине:
— Завтра писатель приедет. Я его пригласил у нас остановиться.
— А со мной не мог посоветоваться?
— Я вот и советуюсь. Но если ты против...
— Могу быть и против, — сказала Полина.
— Тогда я скажу Буянову, пусть у других устраивает. Можно к
модистке.
— У нас будет жить, — отрезала Полина. — Но если ты хоть раз
упомянешь имя этой...
— Не упомяну, не упомяну,— пообещал тут же Тихомиров.
Полина готовила комнату для писателя. На окно повесила но-

вые занавески, стол застелила парадной скатертью и осмотрела
критически комнату — на тумбочке стояло несколько книг, в ос-
новном по тракторам, нижняя полка была завалена нотными те-
традями.
— Слазь на чердак, — приказала она Тихомирову, — достань
художественную литературу.
— Да он ее, может, читал, — сказал Тихомиров.
— Он, может, и читал, — отпарировала Полина, — но пусть зна-
ет, что и мы читали тоже.
— А какие брать?
— Какие поновее. Прошлый раз Нюрка полчемодана привезла.
— Ладно, — согласился Тихомиров и, приставив лестницу, по-
лез на чердак.
Писатель приехал в полдень. Из вещей с ним был полу-

портфель-получемодан; такие сейчас выпускают — для че-
модана маловат, для портфеля великоват. Он поздоровался с
33
Тихомировым, а Полине поцеловал руку. Полина так смутилась

от этого, что тут же спрятала руку под передник.
Парторг Буянов заранее приготовился к визиту писателя. На
столе лежали кипы амбарных книг и папок.
— Мы вам подготовили документацию, — пояснил Буянов, —
чтобы вы могли проследить динамику роста хозяйства.
Писатель прикинул на вес амбарные книги.
— Не беспокойтесь, — заверил его Буянов, — мы все это пере-
вяжем в два пакета, чтобы руки не оттягивало. — Буянов достал
моток веревки, и они с Тихомировым быстро и ловко соорудили
два внушительных пакета.
— Теперь мы готовы ответить на ваши вопросы, — сказал
Буянов.
— Вопросов нет, — сказал писатель. — Поживу, познаком-
люсь. Вопросы будут потом. С вашего позволения, я забираю все
это на квартиру.
— Забирайте, — сказал Буянов. — Тихомиров останется. У нас
сейчас самая горячая пора — сев. Кое-какие проблемы надо об-
судить.
Писатель забрал пакеты, а Тихомиров и Буянов остались вдвоем.
— Да, — сказал Буянов. — Несолидный все-таки писатель. Как
понять? Ботинки его видел? По пятнадцать рублей. Мой млад-
ший в восьмом классе, а такие отказывается носить. Не модно! А
пиджачок? Двадцать семь рублей. Витебская швейная фабрика.
— Встречают по одежке, — возразил Тихомиров, — провожа-
ют по уму.
— Не знаю, как мы его будем провожать, но ничего, кроме не-
приятностей, от него нам не будет, попомни мое слово.
— У тебя какие-то факты есть? — насторожился Тихомиров.
— Нет у меня фактов, — вздохнул Буянов, — но я знаю одно:
если человек носит ботинки по пятнадцать рублей, это опасный
человек, потому что ему плевать, что о нем подумают люди.
Вечером писатель и Тихомиров шли по деревне. Информация
по деревне распространяется мгновенно, поэтому писателя рас-
сматривали особенно пристально. Особого впечатления он не
произвел. На нем был серый, по-видимому, много раз стиранный
плащ и простецкая кепка. Деревенские парни были одеты несрав-
34
нимо лучше: почти на каждом была импортная куртка со множе-

ством пряжек и молний.
Было тихо и благостно. Душа, что называется, радовалась
и отдыхала. И тут они услышали истошный женский крик.
Женщина кричала на самых высоких нотах, казалось, этот крик
никогда не прекратится. Тихомиров бросился вперед, побежал
за ним и писатель. Их обогнали мальчишки на велосипедах и
мопедах.
За правлением колхоза, у складов, была огромная лужа, ко-
торая просыхала только к середине лета. И здесь, по колено в
грязи, стоял Пехов в светло-сером костюме, а по краю лужи ме-
талась его жена, понося его всевозможными срамными слова-
ми. Помешкав, Пехов вдруг уселся в луже, поплескал по грязи
руками. Жена Пехова заплакала, мальчишки весело гоготали.
— Выходи, Иван, — попросил его Тихомиров.
— Не хочу, — сказал Пехов. — Я теперь в этой луже жить буду.
Мне здесь лучше. — Пехов поднялся, нырнул головой в грязь, а
потом забрался в самую середину лужи, почти по пояс, и запел:
Прощайте, товарищи, все по местам,
Последний парад наступает, —
и начал медленно оседать в грязь.
Тут писатель бросился в лужу, в три прыжка добрался до
Пехова.
— Пойдем!
— Куда? — спросил Пехов.
— Домой, — сказал писатель.
— Домой не пойду,— ответил Пехов.
— Тогда поедем в райцентр, — предложил писатель.
— Зачем? — спросил Пехов.
— Пива попьем,— ответил писатель.
— Хорошее предложение, — согласился Пехов. — Поедем.
Они вышли из лужи, залепленные грязью. Кто-то засмеялся,
но тут же притих.
— Забирай его домой, — сказал Тихомиров жене Пехова.
— Не нужен он мне. Не нужен! — взвилась она.
— Ты же требовала, чтобы он вернулся, — тихо сказал Ти-
хомиров. — Или ты уже этого не хочешь?
35
Жена Пехова всхлипнула, молча взяла мужа за руку и повела

к дому.
Писатель сидел, закутавшись в одеяло, Полина застирывала

ему брюки.
— Зря вы в лужу полезли, — говорила Полина. — Неделю
назад он на крышу дома взобрался, едва сняли. Говорят, его мо-
дистка приворожила, зелье подмешала, он и чокнулся. А знаете,
как ее еще в деревне зовут? Мина!
— Почему Мина? — удивился писатель.
— А потому что неизвестно, кто на нее наступит и где она
взорвется. Она же семью разбивает. Против нее всю обществен-
ность надо поднимать.
— Ну что ты такое говоришь? — укоризненно сказал
Тихомиров. — Разве такие дела общественностью можно ре-
шать? Жена Пехова уже один раз подняла общественность. Что
из этого получилось, сама видишь. У Пехова с модисткой лю-
бовь.
— У Пехова с ней любовь! А у тебя что с ней? — в упор спроси-
ла Полина. — Ты скажи при свидетеле: почему ты ее защищаешь?
— Потому что это несправедливо. Каждый человек имеет пра-
во любить, за это его нельзя обвинять.
— Люби, — отрезала Полина. — Но неженатых. Конечно, она
красивая. Но те, кто не такие красивые и не такие рыжие, они что,
не женщины? Вы знаете, до чего она дошла? — спросила писателя
Полина. — Она голая по дому ходит.
— По крыше? — не понял писатель.
— Нет, по комнате.
— Ну, у себя дома каждый может делать то, что он считает
нужным, — сказал писатель. — А за ней что, специально подсмат-
ривают?
— А чего подсматривать-то? Она занавески не закрывает.
— Не слушай ее, — сказал Тихомиров. — Сплетни это все.
— Сплетни?! — взвилась Полина. — Идите и посмотрите
сами,—предложила она писателю.— Она через полчаса спать бу-
дет ложиться.
— А вы уже ходили смотреть? — спросил писатель.
36
— Я еще не ходила,— сказала Полина,— но мне рассказывали.

Пойдемте, я покажу, где ее дом, и вы сами убедитесь.
— Нет, — сказал писатель. — Подсматривать нехорошо.
— Никакое это не подсматривание, — сказала Полина. — Она
ведь это специально. Сходите. А потом вы об этом фельетон в
газету напишите.
— Ладно, — сказал писатель. — Идемте. Только вместе, чтобы
вы убедились, что это сплетни. Идемте, Александр Михалыч.
— Нет, — сказал Тихомиров. — Это нехорошо.
— Да, вы правы, — согласился писатель.
— Испугались! — заявила Полина. — Какой же вы писатель!
Жизнь изучаете, а жизни боитесь.
— Хорошо, — сказал писатель. — Пошли. В конце концов, в
этом надо разобраться.
— Пошли, — оживилась Полина. — Хотите, я сбегаю к сосед-
ке? Ее муж еще с войны бинокль принес. И вы все очень хорошо
рассмотрите.
— А вот бинокля не надо, — сказал писатель.
...Огородами они вышли на окраину деревни. Дом модистки

стоял у реки. Полина вывела писателя к ивняку, из которого хо-
рошо просматривался дом модистки с освещенными окнами.
Здесь уже собралось несколько молодых парней. При появлении
писателя и Полины они спрятались за кустами, и оттуда один из
них сказал:
— Тетя Поля, нехорошо подсматривать за чужими окнами.
— А вам хорошо, что ли? — отпарировала Полина. За кустами
засмеялись.
— Я и смотреть не буду. Писатель будет смотреть, а потом
напишет о ней фельетон.
— А писать-то зачем? — спросили из кустов. — Не хотите
смотреть — не смотрите! А уж писать об этом — полное паскуд-
ство.
— Я с вами согласен, — сказал в темноту писатель.
И тут в задней комнате модистки вспыхнул свет. Появилась
модистка, сбросила халат и осталась совсем голой. Она медленно
прошлась по комнате, взяла флакон, налила из него на ватку и
37
начала протирать лицо. За кустами наступила тишина. Модистка

была прекрасна.
— Теперь убедились? — прошептала Полина.
Писатель несколько секунд колебался и наконец решился. Он
подошел к окну и постучал по стеклу. Модистка спокойно рас-
пахнула окно, но, увидев незнакомого человека, присела за под-
оконник и набросила на себя халат.
— Здравствуйте, — сказал писатель.
— Добрый вечер, — ответила модистка.
— Вы знаете, что за вами подглядывают? — спросил писатель.
— Кто подглядывает? — удивилась модистка.
— Школьники,— сказал писатель.
— Школьники в это время должны спать. Придется мне этот
сеанс перенести на полчаса позже.
Писатель молчал, не зная, о чем говорить дальше.
— А вы и есть писатель, который приехал изучать деревен-
скую жизнь? — спросила модистка.
— Да.
— Заходите. Чаем напою.
— Спасибо. Я не один.
— С вами Тихомиров? Вы ведь у него остановились?
— Со мной его жена, — пояснил писатель.
—  Привет Полине передайте, — сказала модистка. —
Спокойной ночи. — И закрыла окно.
Писатель вернулся к Полине.
— А чего она вам говорила? — спросила Полина.
— Привет вам передала.
— Ну и нахалка! — возмутилась Полина. — Она мне еще и
приветы передает.
— А что? — прокомментировали из-за кустов. — Интелли-
гентная женщина. Вы пришли и не поздоровались, а вам даже
привет передали...
Звено Тихомирова было хозрасчетным и работало, как это

сейчас называют, по бригадному подряду. Кроме Тихомирова
в нем были уже знакомые нам Венька Ильин, Пехов и недавно
демобилизованный из армии Виктор Локтев, который еще до-
38
нашивал мундир с голубыми петлицами, тельняшку и голубой

берет.
Звено на двух тракторах сеяло. Писатель сидел в кабине
трактора вместе с Тихомировым.
Потом они пообедали и, закурив, блаженно растянулись на
молодой траве.
— Вы меня извините за вчерашнее,— сказал Пехов писате-
лю.
— Да с кем не бывает.
— Со мной не бывает,— тут же вклинился Ильин. — Вместо
лужи предпочитаю речку или баню.
— Брось брякать-то, — сказал Тихомиров. Пехов встал и
пошел прочь.
— Ты куда? — спросил Ильин. — Перехватка кончилась,
сейчас работать начнем.
Пехов ничего не ответил и скрылся за кустами.
— Ну что ты его растравляешь? — укоризненно сказал
Тихомиров.— Он и так не в себе.— Тихомиров тяжело вздох-
нул и пошел к трактору.
Заработал тракторный двигатель, но Пехов не возвращался.
— Как бы чего не случилось, — забеспокоился Ильин.
Тихомиров подумал и вдруг бросился в кусты. За ним бежа-
ли Ильин, Локтев и писатель. Пехова они нашли на поляне. Он
лежал и навзрыд плакал.
Анна сошла с автобуса с чемоданом и довольно объемистой

сумкой. В деревне это было отмечено мгновенно.
Анна вошла в дом, когда Полина собирала на стол. Увидев,
что дочь с вещами, Полина застыла на месте. Анна молча по-
шла к своей комнате.
— Туда нельзя, — опомнилась Полина.
Анна открыла дверь и увидела в своей постели незнакомого
молодого человека.
— Вы его что, усыновили? — спросила Анна.
— Это писатель, — почему-то шепотом пояснила Полина. —
Он наш колхоз изучает.
— И долго он будет изучать?
39
— Не знаю. Он про Льва Толстого рассказывал. Так тот две-

надцать лет книгу писал.
Анна вздохнула и направилась в комнату родителей.
...Потом Полина, Тихомиров и писатель завтракали. Полина
посматривала на закрытую дверь, из-за которой доносились
шаги Анны. Было слышно, как что-то упало, как Анна чертых-
нулась. Наконец она вышла. В ярком платье с открытыми пле-
чами и с таким боковым разрезом, который позволял демон-
стрировать ногу во всю длину до самого бедра.
— Привет, — сказала Анна писателю.
— Здравствуйте, — ответил писатель и, пораженный, пере-
стал есть.
Анна положила себе на тарелку дымящуюся картошку, ка-
пусту, кусок копченой свинины.
Писатель, по-видимому, сообразил, что неприлично рас-
сматривать молодую женщину с таким вниманием, и тоже на-
чал есть — может быть, чуть поспешнее, чем следовало.
— А ты что это с чемоданом? — не выдержала Полина. —
Надолго ли?
— Надолго, — ответила Анна.
Писатель поднял глаза и встретился с изучающим его взгля-
дом Анны. Некоторое время они молча рассматривали друг
друга. Писатель не выдержал первый и опустил глаза.
— Я на ферму. После поговорим. — И Полина поднялась
из-за стола.
— Если что надо, я сегодня за выгонами. Спросите, пока-
жут, как пройти, — сказал Тихомиров писателю и тоже под-
нялся.
Писатель и Анна остались за столом вдвоем. Анна разлила
чай. Они слышали, как взревел во дворе мотоцикл, потом ви-
дели, как Тихомиров вырулил до ворот. Полина сидела сзади,
она что-то объясняла Тихомирову, но тот резко рванул с места,
и Полина, обхватив мужа, прижалась к его спине.
Писатель быстро допил чай, сказал «спасибо» и ушел в
свою, то есть в бывшую комнату Анны.
...Писатель работал, но его все время отвлекали шаги Анны
за дверью, звяканье посуды. Анна стала что-то напевать, а по-
40
том все стихло. Писатель насторожился. Дверь потихоньку от-

крылась, в комнату вошла Анна и сказала:
— Извините. Я мешать не буду. Но один только вопрос: вы ро-
ман пишете?
— Пьесу, — ответил писатель.
— А почитать можно? — поинтересовалась Анна.
— Она еще не готова, — ответил писатель.
— Готовую я в театре увижу,— сказала Анна. — Мне интересен
сам процесс.
— Пожалуйста. — Писатель протянул Анне стопку листов.
Анна села у окна на стул.
— Сколько раз я говорила матери, чтобы купила кресло! —
сказала Анна. — Можно, я переберусь на кровать? В конце кон-
цов, это моя кровать.
— Пожалуйста, — испуганно сказал писатель.
Анна сбросила тапочки и уселась в углу кровати, прикрыв
ноги одеялом.
— Вы не обращайте на меня внимания,— сказала она.
— Видите ли, это довольно трудно, — ответил писатель.
— Да что вы говорите? А мне совсем нетрудно. — И она начала
читать.
Ансамбль Тихомирова собрался в клубе. Пришли также

Буянов и писатель. Модистка улыбнулась писателю как давнему
знакомому.
— Привет, — сказала она.
— Привет, — ответил писатель.
Комиссия вновь заняла место в зрительном зале. Ансамбль
закончил исполнение песни о тракторах, и писатель бурно заап-
лодировал.
— Кто этот псих? — спросила начальница Буянова.
— Это писатель Скоробогатов, — пояснил Буянов. — Мы его
пьесу смотрели, а сейчас он изучает жизнь в нашем колхозе.
Начальница задумалась.
— Давайте следующую,— сказала она.
Тихомиров дал знак оркестрантам. Раздался разбойничий
свист, вступила гитара, саксофон и барабан, и Ильин запел пес-
41
ню примерно такого содержания. Жила-была в деревне бедовая

семья. Грабила купцов на тракте, поджигала помещичьи усадьбы,
поэтому фамилия у них была Буяновы. Из этой семьи вышли и
храбрые белые офицеры, и такие же храбрые красные команди-
ры. Красный командир Буянов из идейных соображений убил бе-
лого офицера Буянова. Потому что время было такое: или ты, или
тебя. Потом красный командир Буянов проводил коллективиза-
цию и, борясь с опиумом для народа, взорвал в деревне церковь.
Его сын во время войны был командиром партизанского отряда
и взорвал железную дорогу. У партизана Буянова родились два
сына. Один теперь строит железные дороги, другой восстанавли-
вает старые разрушенные церкви как памятники архитектуры.
У железнодорожного строителя и реставратора Буяновых тоже
родились сыновья, но что они будут делать, даже и угадать невоз-
можно. Жизнь идет кругами, но — такая жизнь.
И снова началось обсуждение программы.
— Песня про трактора стала яснее, — сказала началь-
ница.— Но не лучше. А вот песня про Буяновых — это черт знает
что. Извините! Я категорически против. И надеюсь, что у партор-
га на этот раз все-таки появится точка зрения.
— С точки зрения фактов песня правильная, — сказал Буянов.
— Это про нашу династию Буяновых, я к ней тоже имею отноше-
ние. А может, мы точку зрения товарища писателя послушаем?
— Прекрасные песни, — сказал писатель. — И это самый вер-
ный путь: не соревноваться с профессионалами, а искать свое. И
прекрасно, что песни не однозначны, что это песни-диспуты.
— Насколько я понимаю, — возразила начальница, — дис-
пут — это когда в газете публикуют статью с неправильной точ-
кой зрения, а рядом — с правильной... А здесь одна неправиль-
ная. Программу я не принимаю.
Начальница поднялась. Все молчали и смотрели на писателя.
— Когда в споре заходят в тупик, — сказал писатель, — необ-
ходим арбитр со стороны. Я предлагаю обратиться в областной
Дом народного творчества. Пусть они пришлют компетентную
комиссию.
Начальница внимательно оглядела писателя, чему-то улыбну-
лась и согласилась:
42
— Обращайтесь. Я посмотрю, что у вас из этого получит-

ся.— И направилась к выходу.
Тихомиров и писатель проводили модистку до ее дома.

— Заходите, — пригласила модистка. — С горя хоть чаю вы-
пьем.
Чай у модистки был великолепный. Заваривала она его в про-
зрачном стеклянном чайнике. Модистка выставила на стол кон-
феты в хрустальной конфетнице, печенье, быстро сделала бутер-
броды.
— Расскажите, — попросил писатель, — кто вы и как появи-
лись в деревне. Вы ведь городская?
— Ниоткуда я не появилась, — рассмеялась модистка.— Я
местная. И родилась в этом доме, и среднюю школу здесь закон-
чила. Тихомиров разве вам не рассказывал?
— Они не спрашивали, — сказал Тихомиров и пояснил писа-
телю: — А местной ее не считают уже. Как уехала — двадцать лет
в деревне не была. В прошлом году вернулась.
— Как двадцать лет? — удивился писатель.— Ведь вам лет
тридцать...
— Мне тридцать семь,— просто сказала модистка. — А вооб-
ще у меня романтическая история. Я в семнадцать лет сбежала из
дому. Был выпускной вечер, и в школу забрел молодой лейтенант,
летчик. Всю ночь мы с ним танцевали, а утром я с ним сбежала.
Он на Дальнем Востоке служил. Хороший парень был, — вздох-
нула модистка. — Но не повезло мне. Разбился. Потом я за моря-
ка с торгового флота вышла замуж. Бросил он меня. Моталась по
городам, работы меняла. Потом ближе к дому перебралась, в об-
ластной центр. И там на совещании передовиков Пехова встрети-
ла. Это здесь обо мне плохо думают, а на швейной фабрике я удар-
ницей была, медаль «За трудовое отличие» имею. Встретились, и
закружилось все. Он мне еще в школе нравился. И я ему тоже.
Он ко мне всю зиму ездил, летом не наездишься — работа в поле.
А тут у меня мать умерла, дом в наследство оставила. Бросила я
квартиру в городе и перебралась сюда. Не могу без него.
— И сразу промашку допустила, — сказал Тихомиров.
— Это в чем? — спросила модистка.
43
— Деревню против себя восстановила.

— Это чем же?
— Ты же понимаешь, о чем я говорю, — сказал Тихомиров.
— Не понимаю, — ответила модистка. — И понимать не хочу.
Я люблю Пехова. И он меня любит, а свою жену не любит. А вся
деревня взбесилась. Не любишь, но живи с нелюбимой женой.
— Но когда-то он ее любил, — возразил Тихомиров.
— Когда-то в лаптях ходили,— обрезала модистка.
— Тоже верно, — согласился Тихомиров. — Но надо было это
все как-то поспокойнее, не торопясь.
— А мне некогда, — сказала модистка. — Мне торопиться
надо. Я ребенка хочу родить и успеть поднять его на ноги. А мне
уже тридцать семь.
— Я все понимаю, — сказал Тихомиров, — Но не раздражай
деревню. Не ходи хотя бы голой по дому.
— Еще чего! — возмутилась модистка. — По собственно-
му дому уже голой ходить нельзя! Чего уж тогда можно? И во-
обще, без одежды ходить полезно для тела, и босиком по траве
тоже полезно, об этом в журнале «Здоровье» написано. Да разве
в этом дело? Я вот сейчас занавески повесила. Ну и что? Все равно
найдут к чему прицепиться... Пехова сломали, а меня не сломите.
Все навалились на Пехова: и женсовет, и педсовет, и сельсовет, и
партсовет.
— Партбюро, — поправил Тихомиров. — Пехов партийный
и должен отвечать.
— А он отвечает,— возразила модистка.— На все призывы.
В уборочную две смены надо — он первый. На субботник — он
первый. Он всегда готов партии помочь. А чего же, когда ему
плохо, партия не помогает?
Тихомиров тяжело вздохнул, и писатель вздохнул тоже.
— Вот вы писатель, учитель жизни, скажите, что мне делать?
Писатель задумался.
— Делать надо вот что, — наконец сказал он. — В этой си-
туации кто-то должен быть лидером. Пехов, судя по всему,
сейчас не в состоянии. Значит, вы. Берите его к себе. Вначале,
конечно, все возмутятся, может быть, перестанут даже здоро-
ваться.
44
— И так не здороваются, — вставила модистка.

— Тем более,— сказал писатель.— А потом привыкнут.
— А чего ты скажешь? — спросила модистка Тихомирова.
— Силой в таких вопросах ничего не решишь, — не согласился
Тихомиров.
Уже ночью Тихомиров и писатель возвращались от модистки.

— А почему ее модисткой называют? — спросил писатель
Тихомирова.
— А в деревне всех, кто шьет, всегда модистками называли.
— Откровенный вопрос можно? — спросил писатель.
— А я всегда откровенный.
— Вы ведь тоже влюблены в модистку. Так?
— Не так, — не согласился Тихомиров.
— А почему же вы, ну...
— Понял, не объясняй дальше. Нельзя позволять, чтобы на
одного человека все накинулись. Даже если он не прав, все равно
нельзя. Человек должен верить, что к нему хоть кто-то на помощь
придет. Я к ней из протеста хожу. Человек обязан протестовать,
если к другому человеку плохо относятся.
Они подошли к дому Тихомирова, но дверь оказалась закрытой.
— Тоже протест? — спросил писатель. Тихомиров постучал в
окно.
— Полина, — сказал он, — я-то ладно, а чего человек должен
страдать?
— Ты отойди к колодцу, — ответила Полина. — Тогда я пущу
писателя.
— Я тогда тоже не пойду, — сказал писатель. Полина, по-види-
мому, раздумывала, как быть дальше.
— Выбрось хоть одеяло,— попросил Тихомиров.
И тут они услышали голос Анны.
— Отойди, — потребовала она. Грохнула щеколда. — Заходите.
Что вы за мужчины? — рассмеялась она. — В таком случае надо
штурмом брать.
— В следующий раз, — пообещал Тихомиров, — возьмем.
...Писатель раздевался, когда раздался стук в дверь. Он поспеш-
но натянул брюки.
45
— Я на пять минут, можно? — спросила Анна, входя. — Вы у

модистки были?
— Да, — подтвердил писатель.
— А правда, она голой по дому ходит?
— Правда,— подтвердил писатель.— Она считает это полезным
с точки зрения гигиены. Но сейчас она повесила занавески.
— Жаль, — сказала Анна. — Те мальчишки, которые видели
ее в первозданном виде, запомнят это на всю жизнь. И когда они
станут старыми, будут вспоминать, что жила в их деревне пре-
красная естественная женщина, которая ничего не страшилась.
Вы знаете, что она убежала с выпускного бала с летчиком?
— Знаю, — сказал писатель.
— Я ей завидую. Только одного понять не могу: что она нашла
в этом Пехове? Жалкий, безвольный человек.
— Она его любит, — сказал писатель.
— Но ведь он сам никогда ни на что не решится.
— Мы эту проблему как раз сегодня и обсуждали. И пришли к
выводу, что ей надо инициативу брать на себя.
— Ой, как интересно! И когда же она возьмет на себя эту ини-
циативу?
— Наверное, завтра,— ответил писатель.
Звено Тихомирова работало в поле. Поблизости затарахтел

мотоцикл, и молодой агроном на мощном «Урале» с коляской
подрулил к тракторам.
— Михалыч! — крикнул он. — Буянов срочно вызывает тебя и
писателя. Просили доставить.
— А после работы нельзя? — спросил Тихомиров.
— Говорят, срочное дело. Садитесь.
— Свой транспорт есть, — сказал Тихомиров. Он завел свой
мотоцикл, а писатель сел на заднее сиденье.
...Буянов вышел из-за своего стола, пересел за стол заседаний
и пригласил садиться Тихомирова и писателя.
— Разговор будет официальный, — предупредил он. —
Поэтому я не поехал в поле, а вызвал вас сюда. Произошло чепе.
На почте встретились Пехов и модистка, и Пехов пошел за мо-
дисткой. Но подоспела жена Пехова с дочерью, произошло столк-
46
новение. На место происшествия вызвали участкового инспекто-

ра Гаврилова. Участковый допросил модистку, и та заявила, что
так действовать ей посоветовал товарищ писатель. Это правда?
— Правда, — признался писатель.
— Сообщаю дальше. Допрошенная участковым жена Пехова
заявила, что она подожжет дом модистки, а ее саму обольет сер-
ной кислотой. И она это сделает, у нее характер аховый!
— С керосином не проблема,— сказал Тихомиров, — а где она
серную кислоту достанет?
— Я вначале тоже так подумал — не достанет, а потом сообра-
зил — в школе может взять. Ее сестра Зинка в школе техничкой
работает. Взломают химкабинет и возьмут. Я уже на всякий слу-
чай директору школы позвонил, чтобы он принял срочно меры
по охранению кислот и реактивов. В общем, дело становится
серьезным. И я склонен принять точку зрения общественности.
Семья действительно ячейка государства, и ее надо оберегать.
— А что толку? — возразил Тихомиров. — Ячейка есть, а сча-
стья нет. И Пехов несчастный, и его жена несчастная, и модистка
несчастная.
— Я, значит, еще должен о счастье модистки думать? — спро-
сил Буянов.
— А почему ты не должен об этом думать? Она что, не совет-
ский человек?
— Все мы советские,— раздраженно сказал Буянов.— Но
Пехов — член нашей партийной организации, а она...
— А народ и партия едины, — возразил Тихомиров.
Буянов пристально взглянул на Тихомирова, и тот выдержал
взгляд.
— Тогда вот что! — твердо сказал Буянов. — Обязую тебя про-
вести работу с Пеховым. Он должен остаться в семье. Понял?
— Не складывается семья, — вздохнул Тихомиров. — Надо
правде в глаза смотреть.
— А вас я прошу, — Буянов обратился к писателю, — осторож-
но давать советы. Деревенские дела сложные, путаные. Сразу в
них не разберешься. И поверьте мне — все будет хорошо. Угар у
Пехова пройдет. Очень скоро пройдет.
47
Тихомиров и писатель вернулись с поля вечером. Полина на-

грела воды, и они долго и тщательно отмывали пыль и въевшую-
ся в руки солярку.
— Все болит: плечи, руки, ноги, — пожаловался писатель.
— С непривычки, — утешил его Тихомиров. Потом они ужи-
нали, молча и сосредоточенно. Подавала Анна.
— Теперь спать, — сказал писатель.
— У меня репетиция, — сказал Тихомиров и пошел одеваться.
Вышел он в черном костюме, белой рубашке и при галстуке.
— Тогда и я пойду, — сказал писатель и тоже повязал галстук.
Учительницы, модистка и Ильин уже были в клубе. Модистка

вела себя несколько странно — старалась все время стать боком.
Писателя это заинтриговало, он тоже сдвинулся в сторону и уви-
дел на лице модистки свежие царапины.
— Травмировали на любовном фронте, — объяснила модист-
ка.
Тихомиров внимательно к ней присмотрелся и сказал:
— Лицо для певицы — ее рабочий инструмент. А рабочий ин-
струмент всегда должен быть в исправности.
— Силы были неравные, — сказала модистка. — И мать, и
дочь. И все по лицу старались.
— Что хочешь делай, а чтобы за неделю зажило, — предупре-
дил Тихомиров.
И тут в клуб вбежал Лаптев и крикнул:
— Пехова из петли вынули!
Услышав это, модистка спрыгнула с эстрады и бросилась к вы-
ходу. За ней побежали Тихомиров, Ильин, писатель и учительни-
цы.
...У дома Пехова уже собрались люди. Среди них был и Буянов,
и врач в белом халате, и участковый инспектор Гаврилов в мунди-
ре, впопыхах надетом на майку. Врач зачем-то мерил Пехову дав-
ление. В стороне всхлипывала жена Пехова, ее успокаивала дочь,
плотная девица лет восемнадцати.
Модистка оттолкнула врача и вдруг встала перед Пеховым на
колени.
— А обо мне ты подумал? — спросила она.
48
— Не буду я жить, — сказал Пехов. — Потому что это не жизнь

так жить. Все равно на себя руки наложу.
— Я тебе наложу! — возмутилась модистка.— А ну-ка, пойдем!
— Куда? — спросил Пехов.
— Ко мне. Хватит! Больше я тебя ни к кому не отпущу. — И мо-
дистка, взяв Пехова за руку, повела его к двери.
— Надо хоть какие вещички собрать... — засомневался Пехов.
— Ничего не надо, — ответила модистка. — Все наживем сами.
И они с Пеховым вышли при полном молчании всех присут-
ствующих. Молчание затягивалось, и только в углу по инерции
всхлипывала жена Пехова, наверное еще не очень понимая, что же
все-таки произошло. Первой опомнилась дочь Пехова.
— Что же получается? — с вызовом спросила она. — В присут-
ствии парткома и милиции какая-то проходимка из семьи увела
мужа и отца, и никто ничего не делает!
— А что тут сделаешь? — осторожно сказал участковый
Гаврилов.
— И это говорите вы — представитель власти! — взвилась дочь
Пехова. — Арестовать их надо. В тюрьму. И его, и ее!
— Его-то за что? — жалобно спросила жена Пехова.
— За все! — сказала дочь. — Это не отец, это изверг!
И тут Венька Ильин, стоявший недалеко от нее, молча с размаху
шлепнул ее по заду.
— Дядя Веня! — возмутилась дочь Пехова. — Как вы можете! Я
уже взрослая. Я же в школе работаю пионервожатой.
— В школе ты вожатая, а здесь помолчи. Здесь более взрослые,
и к тому же мужики. Михалыч, скажи ты, — обратился Ильин к
Тихомирову.
— Вот что, — сказал Тихомиров. — Если человек на себя пытал-
ся руки наложить, значит, человека довели и ему дальше, как гово-
рится, некуда. С этим надо кончать.— Он посмотрел на Буянова.
— И если кто-нибудь на каком-нибудь собрании его снова попы-
тается обсуждать, то мы...— Тут Тихомиров замолчал, еще не при-
думав, как надо будет поступить в этом случае.
— И что же мы? — спросил участковый Гаврилов.
— А подгоним бульдозер,— ответил за Тихомирова Венька
Ильин,— подцепим за угол и все собрание погребем под обломками...
49
Писатель работал. Была глубокая ночь. И вдруг за стеной

зазвучала музыка. Это были джазовые вариации. Писатель вы-
шел во двор. В хлеву сонно похрюкивала свинья, в лунном свете
поблескивала река, а из раскрытого окна комнаты Тихомирова
звучали африканские ритмы. Вспыхнул огонек сигареты, и писа-
тель увидел, что у окна стоит Тихомиров.
— Не спится? — спросил писатель.
— Тебе тоже?
— Работал, — пояснил писатель. — Теперь закончил.
— Музыка не мешает? — спросил Тихомиров.
— Наоборот. Что за ансамбль? — спросил писатель.
— «Биг-ван». Негры. Толковые ребята. С понятием. Слушай,
может, перекусим? Мне, когда не спится, всегда есть хочется.
— Согласен.
Тихомиров нарезал сала, хлеба, достал из бочки огурцов.
— Не разбудим? — поинтересовался писатель.
— Полина за день так на ферме уработается, хоть трактор за-
води, не проснется. А я, видно, старею — как перепсихую, так
заснуть не могу... Нехорошо получилось. Переругались зачем-то.
Всегда у нас так: вначале подеремся, потом разберемся.
— Модистка молодец. Это поступок, — сказал писатель.
— Поступок-то поступок, но деревня против них еще больше
взбеленится.
— Надо их поддержать, — сказал писатель.
— Конечно надо, — согласился Тихомиров.
— Михалыч,— сказал писатель,— вы же талантливый музы-
кант. Почему вы не стали учиться музыке?
— Не получилось, — ответил Тихомиров. — Мать, три се-
стры меньше меня. Потому вначале прицепщик, потом на
тракторе, потом, как у всех, армия. Я еще присягу не принял,
получаю от Полины письмо — беременна. Я служу, а у нее сын
родился. А меня считали способным к музыке. В ансамбль
приглашали.
— Надо было идти.
— Может быть, и надо было, — согласился Тихомиров. — Но
опять не получилось. Председатель говорит: механизаторов не
хватает — помоги. Я и остался.
50
— Вот! — Писатель поднял палец. — Вот в этом все наше зло.

— В чем? — не понял Тихомиров.
— В доброте,— сказал писатель.— Нас очень легко уговорить.
А уговаривают когда? Когда не могут организовать. И когда мы
соглашаемся помочь, мы не делу помогаем, а плохому работнику,
который не справляется со своими обязанностями.
— В жизни бывают моменты, когда надо помочь, — возразил
Тихомиров.
— Что-то затянулись моменты,— рассердился писатель. —
Тридцать лет назад не хватало трактористов, и сегодня тоже.
Почему? Может быть, потому, что тридцать лет уговаривают, вме-
сто того чтобы как следует один раз организовать. Да этого пред-
седателя, который вас уговорил, надо было судить. Тракториста
можно было найти, а вот общество, возможно, потеряло гениаль-
ного музыканта.
— Вот тут вся и заковыка, — возразил Тихомиров. — Может,
это самое общество музыканта и не приобрело бы, а что тракто-
риста потеряло бы — это точно.
— Но надо было хоть убедиться самому, попробовать.
— За меня сын мой попробовал. Музыкант он у меня. Институт
Гнесиных в Москве окончил.
— Что же, — сказал писатель, — это не очень утешительно, но
иногда мы хоть в детях реализуем свои несбывшиеся мечты.
— Или наоборот, портим им жизнь своими мечтами, — сказал
Тихомиров.
— Поясните.
— Сын мой, Ленька, с детства на всех музыкальных инстру-
ментах играл. Я его обучил. Училище окончил, институт... А вот
уже из третьего оркестра уходит...
— Ну и что? — сказал писатель. — У талантливого человека
характер не всегда сахар.
— Если б талантливого, — вздохнул Тихомиров.— В прошлом
году он сольный концерт себе пробил. Дал телеграмму. Поехал я по-
слушать. Средненький он пианист...
— А может, вы ошибаетесь...
— Может быть, — согласился Тихомиров. — Хотя когда у моло-
дых ребят экзамены по матчасти трактора принимаю, сразу, в об-
51
щем, видно — дурак или соображает. В музыке, конечно, посложнее,

но тоже видно.
— Ну и что вы ему сказали после концерта? — спросил писатель.
— Ничего не сказал, — ответил Тихомиров. — Я, может, и
вправду ошибаюсь. Правда, и хвалить не стал. А пока он без рабо-
ты сидит, в новый оркестр устраивается. Посылаем по сто пять-
десят в месяц. Пусть пробует, пусть ищет. Хотя в колхозе он уже
главным инженером был бы. У нас главный такая тюха-матюха,
Ленька хоть энергичный. Конечно, что-то я, наверное, в жизни
проморгал, но что-то и в актив свой могу записать. Двух детей
вырастил и дал им образование высшее, сестер на ноги поставил
и замуж повыдавал, родителям помогал, дом построил, ордена за
труд заработал. Я думаю, это не так уж мало для одного человека.
Как считаешь?
Звено Тихомирова закончило работу в поле и собиралось по

домам. И тут к бригаде обратился Пехов.
— Мужики! — сказал он.— У Алевтины завтра день рожде-
ния. Она и я приглашаем вас... — У Пехова вдруг сел голос. Он
повернулся и пошел к мопеду.
— Какое решение будем принимать? — спросил Тихомиров.
Ильин сморщился как от зубной боли:
— Не надо ходить. Я только вчера выспался как следует, моя
три ночи подряд мне доказывала, что Пехов подлец, а модистка
проститутка. Если мы к ним пойдем, значит, мы их оправдываем и
поддерживаем, так?
Все молчали.
— Можно мне сказать? — спросил писатель. Тихомиров кив-
нул. — Я считаю, нам надо идти. Если мы не придем, из деревни ведь
никто не придет. Им сейчас трудно. Их надо поддержать. Если не
мы, кто же их поддержит?
И снова было молчание.
— Ставлю на голосование, — сказал тогда Тихомиров.— Кто за
то, чтобы пойти на день рождения к модистке, прошу поднять руки...
Первыми подняли руки сам Тихомиров и писатель, за ними, по-
колебавшись, Локтев и, наконец, Ильин. Но тут же Ильин спросил
Тихомирова:
52
— А если бы все проголосовали против, ты бы тоже не пошел?

— Обязательно бы пошел, — сказал Тихомиров.
— А зачем тогда голосовали?
— Для соблюдения демократии, — твердо ответил Тихо-
миров.
День рождения модистки был в воскресенье. Все были пригла-
шены к обеду. Звено Тихомирова, в темных парадных костюмах
и при галстуках, монолитной группой шествовало по деревне.
Каждый нес завернутый в газету подарок. Вместе с ними шел и
писатель с букетом цветов.
День был жаркий, и у домов на лавочках и на завалинках си-
дели даже древние старики и старухи. В деревне было людно, и
проход звена Тихомирова не остался незамеченным.
...Из открытых окон модистки доносилось не очень стройное
пение, в мужские голоса вплетался единственный женский — го-
лос модистки. На этот раз пели не песни Тихомирова, а привыч-
ную:
По Дону гуляет,
По Дону гуляет,
По Дону гуляет
Казак молодой.
Женщины на улицах прислушивались к доносящимся голо-

сам, обсуждали довольно темпераментно, явно не одобряя эту
мужскую солидарность. Но, естественно, весь их гнев был на-
правлен против модистки.
...С дня рождения звено Тихомирова возвращалось менее мо-
нолитной группой. Первым шел Тихомиров, стараясь четко печа-
тать шаг, за ним Локтев вел не очень твердо шагающих Ильина и
писателя.
Одна из женщин, стоящих у магазина, выкрикнула в их адрес
что-то оскорбительное. Ильин тут же попытался выяснить с ней
отношения, но Тихомиров его остановил.
Вечером Тихомиров и писатель вернулись с поля. В доме сидел

плотный молодой человек. Он встал, поздоровался.
— Что же ты нас не познакомишь? — повернулся он к Анне. —
Ты ведь хоть и сельская, но интеллигенция.
53
— Бывший мой жених, Михаил, — представила Анна молодо-

го человека. — Писатель Скоробогатов.
Писатель и Михаил пожали друг другу руки.
— Давайте ужинать, — сказала Полина. Ужинали молча.
— Где вы трудитесь? — спросил писатель Михаила, чтобы как-
то разрядить молчание.
— Прораб я, — ответил Михаил. — В первом строитель-
но-монтажном управлении.
— Первое — это потому, что лучшее?
— Первое потому, что второго у нас нет.
Когда закончили ужин, Полина бодро сказала:
— А теперь спать! Я вам, значит, стелю в твоей комнате, — об-
ратилась она к Михаилу и Анне. — А вам пока на раскладушке в
зале, — сказала она писателю.
— Чего это ты меня с ним спать уложить хочешь? — спросила
Анна. — Я ведь за него замуж не выхожу.
— А я думала, выходишь,— ответила Полина. — Заявление в
загс подано, свадьба назначена, и вся деревня об этом знает.
— Знает или не знает деревня, меня не волнует.
— Не кипятись, — успокоила Полина дочь. — Время есть,
Михаил отпуск за свой счет взял, разберетесь.
— Уже разобрались. — Анна повернулась к Михаилу: — А
тебе лучше уехать сейчас же.
— Автобусы уже не ходят,— ответил Михаил.— Да вы не бес-
покойтесь, я и в зале на раскладушке переночую...
Писатель работал у себя в комнате. К нему зашла Анна.

— Я к вам за помощью. Вы можете сделать вид, что ухажи-
ваете за мной, что влюблены в меня, а я, конечно, в вас? Иначе
Мишка не отстанет, он упрямый и уверен, что упрямством мож-
но добиться всего. Я вас умоляю, помогите мне. Я его не люблю. Я
не хочу за него выходить замуж.
— Конечно, помогу, — заверил ее писатель. —Только как?
— Но ведь вы были когда-нибудь влюблены? — сказала
Анна. — Сделайте вид, что за мной ухаживаете.
Писатель внимательно посмотрел на Анну, и она опустила
глаза.
54
— Делать вида я не буду, — сказал писатель. — Я буду ухажи-

вать всерьез. Только так... Решайте.
Анна помолчала и наконец сказала:
— Я согласна на серьезное.
И снова в семье Тихомирова был молчаливый ужин. За столом

Анна сообщила:
— Мы с Виктором сейчас пойдем гулять.
— И я с вами, — сказал Михаил.
— Все еще не понимаешь, что ты лишний?
— Понимаю, — сказал Михаил. — Поэтому и пойду.
И они вышли все трое.
Анна взяла под руку писателя, а Михаил взял под руку ее.
Анна попыталась вырваться, но Михаил держал крепко. Так они
и шли некоторое время по деревне.
— Ну вот что! — решительно сказала Анна. — Мне эти игры
надоели. Пошли домой!
И они пошли обратно.
У крыльца стоял тихомировский мотоцикл. Анна посмотре-
ла на мотоцикл, что-то быстро сказала писателю, писатель кив-
нул ей.
— Опять отец не загнал мотоцикл! — сказала Анна.
Она подошла к мотоциклу, завела его и начала подруливать к
сараю.
— Давай! — крикнула она вдруг писателю.
Тот не очень ловко, но все-таки взобрался на заднее сиденье, и
Анна резко рванула с места. Писатель оглянулся: по двору метал-
ся Михаил, не зная, что предпринять.
Они понеслись через деревню, вылетели на шоссе...
...Писатель и Анна вышли из кинотеатра.
— Теперь куда? — спросила Анна.
— А куда еще здесь можно пойти?
— В дека на танцы.
— На танцы, так на танцы, — согласился писатель.
...В райцентре был устроен модный по нынешнему времени
диско-клуб. Гремела диско-музыка, ошарашивали цвето- и све-
тоэффекты. А на площадке самозабвенно танцевала молодежь.
55
Никто ни на кого не обращал внимания. Все подчинялись ритму,

и ритм объединял всех. Анна, заложив руки за голову, закружи-
лась вокруг писателя, а он остановился и смотрел на эту прекрас-
ную, раскованную, юную женщину.
В деревню они вернулись поздно вечером. Михаил курил на
крыльце.
— Останься, поговорим, — предложил Михаил писателю.
— Пошли, — потребовала Анна.
— Я поговорю, — сказал писатель.
— Вот что, — сказал Михаил писателю, когда Анна ушла. —
Завтра вы уедете в город. Совсем.
— Я уеду, когда посчитаю нужным, — ответил писатель.
И тут Михаил неожиданно сделал подсечку, и писатель поле-
тел с крыльца.
— Вы что? — удивленно спросил он.
— А ничего. Судя по всему, словами я вас не переспорю.
Поэтому я вас буду бить, всюду и везде, пока не уедете. Другого
выхода я не вижу...
...Писатель ложился спать в своей комнате. Он поискал крю-
чок на двери — дверь не запиралась. Тогда он подставил стул
к двери, подумал и на него поставил другой. Получилась не-
большая баррикада.
Ночью в темноте раздался грохот. Писатель вскочил, вклю-
чил свет. В комнату пытался войти Михаил. Разбуженная шу-
мом, вышла Анна в ночной рубашке.
— Что случилось? — подозрительно спросила она.
— Двери перепутал, — сказал Михаил.
— Смотри, — сказала Анна. — Если будешь путать, я сюда
перейду спать.
— Ну зачем же? — сказал Михаил. — Второй раз я не оши-
бусь.
Все разошлись по своим местам, в доме наступила тишина, и
писатель снова начал строить свою баррикаду.
Полина в кухне у двери прислушивалась к разговору Анны

и Михаила.
— Ты этим ничего не добьешься, — говорила Анна.
56
— Добьюсь, — спокойно возражал Михаил. — Я год добивал-

ся, чтобы ты согласилась заявление в загс подать, а сейчас хоть
три года потрачу, и ты вернешься.
— И три года тебе не помогут, — возразила Анна. — Не тот
случай.
— Правильно, не тот, — согласился Михаил. — Ты же с писа-
телем мне назло делаешь.
— Нет, — сказала Анна. — Он мне нравится.
— Что там может нравиться?
— А он пишет хорошо, — сказала Анна.
— А я работаю хорошо. Разве за это любят? — Полина тяжело
вздохнула и пошла к плите.
Когда писатель вернулся, Полина была одна в доме.

— Добрый вечер, — сказал писатель.
— Кончились для нас добрые вечера, — сказала Полина. —
И вообще, я хочу жильцов пустить, — добавила она.
— Куда? — спросил писатель.
— В вашу комнату. Деньги нужны. Так что вам придется съе-
хать.
— Полина Александровна, — сказал писатель, — зачем же так?
Мы же взрослые люди. Никому комнату вы сдавать не будете,
просто вы хотите, чтобы я уехал.
— Хочу,— честно призналась Полина.
— Но ведь это ничего не изменит, — сказал писатель.— Анна
не любит Михаила, а я люблю Анну.
— Когда же ты успел влюбиться? — удивилась Полина. —
С первого взгляда, что ли?
— Может быть, и с первого.
— Нет, — сказала Полина. — Нет на это моего согласия. У нас
на шее уже один творец сидит. Пятнадцать лет уже деньги высы-
лаем. Тоже сочинительством занимается, только музыку сочиня-
ет. Так что уезжай! А я держу сторону Михаила и с тобой прекра-
щаю всякие отношения. Извиняюсь, конечно, но другого выхода
не вижу. И с этой минуты разговаривать с тобой прекращаю.
— А где Анна? — спросил писатель.
Но Полина ему уже ничего не ответила.
57
— Значит, разрыв дипломатических отношений? — уточнил

писатель.
Полина и на этот раз промолчала.
Писатель послонялся по своей комнате, подумал и пошел по
деревне.
Деревня занималась своими делами. Во дворах пилили под-

сохшие дрова, готовились к зиме, работали на огородах. На кол-
хозной лесопилке пилили тес. Писателя, как всегда, проводили
взглядами, но на этот раз доброжелательности во взглядах не
было, и он это отметил.
Возле клуба стоял уже знакомый «газик» отдела культуры, и
писатель направился к клубу.
Весь ансамбль был уже в сборе. Здесь же присутствовала на-
чальница комиссии.
— Очень рада, что пришли и вы, — сказала она писателю.
— Могу повторить еще раз. Ваше письмо в Доме народного
творчества получили. Будет назначена авторитетная комиссия.
Правда, когда комиссия приедет, я не знаю. Но сегодня заканчи-
вается срок сдачи программ. Так что на конкурс вы не попаде-
те, — закончила она почти торжествующе. — До свидания. — И
пошла к выходу.
— За что боролись, на то и напоролись, — прокомментиро-
вал ударник из оркестра.
— Ладно, — сказал Тихомиров, — начинаем репетицию.
— Нет, не начинаем, — возразил Ильин. — Я, Вениамин
Ильин, лауреат двенадцати районных, семи областных и одно-
го всероссийского конкурса, требую срочно сообщить об этом
событии в райком партии. И пусть райком немедленно вызовет
комиссию из области.
— Ну да, — сказал Буянов. — Уборочная в разгаре, в райкоме
только до тебя и дело. Сейчас хлеб самое главное.
— Если самое главное хлеб, тогда извиняюсь. — Ильин снял
галстук и направился к двери.
— Что будем делать без лауреата? — спросил ударник.
— Отменяем репетицию, — сказал Тихомиров.
58
Писатель медленно подошел к дому. А на крыльце его уже под-

жидал Михаил. Он улыбался. Писатель попытался его обойти, но
через мгновение уже летел с крыльца. Тут же выбежала Анна.
— В чем дело? — встревоженно спросила она.
— Да о литературе с писателем поговорили, — безмятежно
улыбнулся Михаил.
— Может быть, ты все-таки уедешь? — жалобно спросила
Анна.
— Уеду, — сказал Михаил. — Завтра с утра. Оформлю отпуск
за прошлый год и к обеду вернусь. Я буду бороться до конца...
У тракторов, на поле, когда подъехали Тихомиров и писатель,
никого не было. Тихомиров озабоченно посмотрел на часы.
— Витьку я в район отправил. В раймаг черные костюмы с жи-
летками завезли. Витька осенью женится. А сейчас без жилетки и
жених не жених. Но где же Венька и Пехов? На них это не похоже.
— Может, проспали? — предположил писатель.
— Я с ними десятый год работаю, и ни разу не проспали.
Может, что случилось? — Тихомиров направился к мотоциклу.
Писатель сел на заднее сиденье, и они понеслись обратно в де-
ревню.
Пехова они застали дома. Он сидел на крыльце и курил.
— Куришь? — спросил Тихомиров.
— Не только, — ответил Пехов, — еще и думаю.
— О чем же? — спросил Тихомиров.
— А вот думаю опять к жене вернуться,— сообщил Пехов.
— Как это? — испугался писатель.
— Жалко мне ее. Сегодня проснулся и подумал: лежит дома
одна и плачет. Теперь же она одна на всю жизнь. Кто на ней в со-
рок пять лет-то женится! Никто.
— Но вы же любите Алевтину, — возмутился писатель.
— Люблю, — подтвердил Пехов. — А жену жалко. И к свое-
му дому я привык. У Алевтины совсем другие порядки. Дома мне
утром щи, картошка с мясом, а если яичница, то с салом и из пяти
яиц, работа ж тяжелая. А Алевтина мне только два яйца в неделю.
Говорит, в яйцах холестерину много, а в моем возрасте это вред-
но. Может, и вредно, а я всю неделю голодный хожу. Неизвестно,
что хуже!
59
— Об этом-то можно договориться, — сказал писатель.

— Наверное, можно, — согласился Пехов. — Но все равно тя-
жело. И не знаю, что делать.
— Я знаю, — сказал Тихомиров. — На работу выходить.
— Михалыч! — попросил Пехов. — Дай отгул на сегодня. Я
отработаю. Две смены отработаю. Дай додумать. Самому хоть раз
решить. А то все за меня решают.
Тихомиров подумал и пошел молча к мотоциклу. Писатель
двинулся за ним.
...Потом Тихомиров и писатель подъехали к дому Ильина.
Жена Ильина во дворе рубила свекольную ботву для свиней.
— Где Венька? — спросил ее Тихомиров.
Жена Ильина молча кивнула на дом. Но когда Тихомиров и
писатель поднялись на крыльцо, не выдержала и крикнула им
вслед:
— Допелись! Артисты!
Венька Ильин сидел за столом. Перед ним стояла початая бу-
тылка водки.
— Так, — сказал Тихомиров и сел напротив Веньки.
— Да, так, — подтвердил Венька.
— Можешь объяснить, почему на работу не вышел? Ну и заод-
но — почему вчера репетицию сорвал?
— А репетиций больше не будет, — заявил Венька. — Раз эта
дура не принимает нашу программу, я отказываюсь выступать
вообще.
— Ты деньги за что получаешь? — спокойно спросил
Тихомиров.
— Как за что?
— Ну, за то, что на тракторе работаешь, или за то, что поешь?
— За то, что на тракторе работаю, — ответил Ильин.
— Значит, детей своих, жену и себя ты обеспечиваешь, рабо-
тая на тракторе. А для чего ты поешь?
— Как для чего? — удивился Ильин. — Для удовольствия.
— Вот и получай удовольствие, — сказал Тихомиров. — А то
что за разговор: приняли — не приняли. Если б ты пел за деньги,
можно было б хоть понять: жена, дети. Ну, не пройдем на смотр!
За искусство, если хочешь знать, люди всегда страдали, но не от-
60
ступались от своего. Даже есть такая пословица: «Искусство тре-

бует жертв».
— Тогда разберемся, — остановил Тихомирова Ильин. — Во-
первых, удовольствие от искусства должны получать не только
те, которые поют, но и те, которые слушают. Во-вторых, жертвы
могут быть в военное время, а в мирное за жертвы надо судить.
Ну, эту из райпотребсоюза, может, судить не за что, а отстранить
от работы в искусстве надо бы.
— Как? — спросил Тихомиров.
— А для этого у меня есть конкретный план. Даем в рай-
ком партии телефонограмму: Вениамин Ильин, лауреат две-
надцати районных, семи областных и одного всероссийского
конкурса, кавалер ордена Трудовой Славы третьей степени,
ордена Трудового Красного Знамени, медали «За трудовую до-
блесть» и медали «За охрану государственной границы СССР»,
отказался петь и к тому же запил с горя, и все из-за этой ду-
рищи. После такого сообщения ребятки из райкома должны
зашевелиться.
— Тоже мне событие, — сказал Тихомиров. — Кто-то там не
поет, да еще к тому же пьет. Посмеются над нашей телефонограм-
мой.
— Нет,— сказал Ильин.— Им будет не до смеху. Я вот сегод-
ня не сел на комбайн, и страна недополучила сто двадцать цент-
неров хлеба. А если я еще и завтра не сяду? Тут не до смеху, тут
надо меры принимать. Но с телефонограммой не затягивайте, у
меня же холецистит, я больше двух дней питья не выдержу.
— Может, хватит дурака валять? — устало спросил Тихомиров.
— Нет, — сказал Ильин. — Ты ведь правильно сказал, искус-
ство требует жертв. А раз требует, художник должен на них идти
не колеблясь, даже в ущерб своему здоровью.
Тихомиров и писатель, не сказав больше ни слова, ушли.
— Может, не так качественно получится, — предложил писа-
тель, — но я Пехова на тракторе могу заменить.
— Отдыхай, — сказал Тихомиров и пошел к реке.
В большой комнате сидели Полина и Буянов. За стеной

Тихомиров слушал Баха.
61
— Весь день одну и ту же пластинку заводит, — рассказывала

Полина. — Я керосин на всякий случай к соседям отнесла.
— При чем тут керосин? — не понял Буянов.
— А вдруг дом подожжет? После войны Ленька Петров вот так
три дня на аккордеоне играл, а потом дом поджег. Все навали-
лось сразу, с этого и тронуться можно. Пехов думает, Ильин пьет,
Анька в открытую к этому писателю в комнату перебралась... —
Полина понизила голос. — Отцовское ружье зарядила и рядом с
постелью держит. Михаил вернется, убийство может быть. Что
же делать, что делать?
— Сделаем мы следующее! — решительно сказал Буянов и по-
стучал в комнату Анны.
У постели Анны и вправду стояла двустволка. Буянов перело-
мил ружье, вынул патроны, положил их в карман и сказал Анне:
— Выйди! У нас мужской разговор будет. — Он повернулся к
писателю.
— Никуда я не пойду. Это моя комната.
— Выйди, пожалуйста, — попросил писатель.
Анна заколебалась, но все-таки вышла, не очень плотно при-
крыв дверь. Буянов сказал:
— Вам надо уехать из деревни. И чем быстрее, тем лучше!
— Почему? — спросил писатель.
— Деревня взбеленилась. И вообще, общественность считает,
что вы сразу две семьи разбили: Пехова и Анны Тихомировой.
— Тогда давайте разберемся, — сказал писатель.
— Давайте, — без особого энтузиазма согласился Буянов.
— Первое,— загнул палец писатель.— Семьи у Анны не было,
поэтому и разбить ее было нельзя. Второе. Когда я приехал, Пехов
жил в семье, но от этого житья лез в петлю. А ведь именно обще-
ственность заставила его вернуться. Следовательно, обществен-
ность и вы лично чуть не загубили человека. Так?
— Так, — вынужден был согласиться Буянов. — Наша обще-
ственность тоже погорячилась.
— Но, как говорится, справедливость все-таки восторжество-
вала, и они соединились вновь.
— И от этого соединения мучаются, — возразил Буянов. —
Это в городе просто: и соединиться, и разъединиться. Переехал
62
на другой конец и потом, может, за всю жизнь с ней ни разу не

встретишься. А в деревне не разминешься. Значит, каждый день
травить друг другу душу. Я же вижу: Пехов боится мимо своего
бывшего дома проходить. Он же как загнанный зверь. Он глаз на
людей поднять не может.
— И какой из всего этого выход? — спросил писатель.
— А никакого выхода нет, — вздохнул Буянов. — Уезжать им
надо из деревни.
— Значит, они должны бежать только потому, что любят друг
друга?
— Да. Потому что сейчас отношения между этими двумя се-
мьями как оголенные провода. Один неверный шаг — и замыка-
ние. В такой ситуации правильнее кому-то бежать. И правильнее,
и сердобольнее. Вообще, в деревне, прежде чем посоветовать,
надо сто раз подумать. Вот ты написал жалобу в область, а теперь
ребята на смотр не попадут.
— Но ведь было и стыдно, и бессмысленно слушать эту даму.
Она же из каменного века.
— Она из райпотребсоюза. Я ее уже лет двадцать знаю. Она
вначале на комсомоле была, потом в районе, потом райфо, потом
в райпотребсоюзе, теперь на культуре. Она и работник неплохой,
только прямой слишком для культуры. Ее потом освободят, ку-
да-нибудь переведут. И опять мы с ней столкнемся. Поэтому ссо-
риться с ней не надо. Жизнь сложная штука. Ты это все и опиши
в книге. Писатели должны, конечно, писать о жизни, но самой жиз-
нью должны заниматься все-таки практические работники. Я тебя
очень прошу — уезжай, а приедешь потом, когда все успокоится.
— Я никогда не уеду, — сказал писатель.
— Мы уедем вместе, — сказала Анна, заходя в комнату.
Уже с чемоданами Анна и писатель заглянули в комнату

Тихомирова. Тихомиров сидел за столом, подперев голову рука-
ми, а рядом на проигрывателе крутилась пластинка с музыкой
Баха. Анна тихо прикрыла дверь.
Потом они шли к автобусной остановке. На них поглядывали
деревенские, и по этим взглядам можно было понять, что в бли-
жайшее время им в деревню приезжать все-таки не стоит.
63
И снова была весна. И снова Тихомирова направили в област-

ной центр раздобывать запчасти.
И снова Тихомиров разыскал дом писателя, поднялся на вто-
рой этаж и позвонил. Ему открыла Анна. Она обняла отца, и они
прошли в комнату. Там были изменения — вместо раскладушки
стояла кровать, на тумбочке с небольшим зеркалом были разло-
жены косметические принадлежности Анны.
Тихомиров достал из сумки домашние гостинцы: копченое
сало, банки с грибами и вареньем, бидон с мочеными яблоками.
— Как живете, рассказывай.
— Хорошо живем, — ответила Анна. — В школе я пока на по-
часовой, но с будущего года обещают в штат взять, подрабатываю
ночной дежурной в интернате. Да все хорошо.
— А где сам? — спросил Тихомиров.
— Сейчас будет. В магазин вышел.
— А как его работа продвигается?
— Очень интересная пьеса. Там есть и модистка, и Пехов, и
Буянов, только под другими фамилиями, и про тебя очень ин-
тересно.
— А пока его нет, почитать можно? — спросил Тихомиров.
— Неудобно.
— И вправду, неудобно, — согласился Тихомиров.
И тут вошел писатель. Они поздоровались с Тихомировым.
— Я сейчас. — Анна выскользнула из комнаты.
Как и в прошлый раз, Тихомиров услышал через тонкую дверь
разговор в коридоре. Только теперь у Евдокии Петровны деньги вза-
ймы просила Анна, и спросила не червонец, а четвертную. И старуха
по-прежнему плохо слышала, поэтому громко переспрашивала.
По тому, что Анна вернулась оживленной, Тихомиров понял,
что на этот раз деньги занять удалось.
— Вот что, — сказала Анна, — я в школу, у меня занятия, а
вы пообедайте в ресторане. Насколько я знаю, теперь его очередь
вести тебя в ресторан...— Анна незаметно сунула писателю кре-
дитку в карман пиджака. — А вечером спокойно поговорим...
И снова, как когда-то, Тихомиров и писатель сидели в ресторане.

— А как Пехов и модистка? — спрашивал писатель.
64
— В райцентр перебрались. Ребенка родили. Он в коммунхозе,

она в ателье. Квартиру пока снимают.
— А Ильин?
— Нормально. Машину купил. Опять лауреатом стал.
— А эта, которая вас не пропускала?
— Ее с культуры в «Заготлен» перевели.
— Значит, льна в районе не будет.
— Ей год до пенсии остался, много напортить не успеет.
— А если она не захочет на пенсию? — спросил писатель.
— Теперь таких прямых не оставляют, с почетом провожа-
ют, — успокоил писателя Тихомиров и осторожно поинтересо-
вался: — А как работа продвигается?
— Честно говоря, не очень. В тупик зашел. Я завтра на ра-
боту выхожу. В стройтрест, в отдел технической информации.
Приятель пристраивает.
— А как же пьеса? — удивился Тихомиров.
— По вечерам буду писать, в выходные дни...
— Не ходи, — сказал Тихомиров. — Делу надо целиком отда-
ваться, а если вечерами и по выходным, ничего не получится.
— Что получится, будет видно, а пока жизнь не получается.
Скоро год, как я денег в дом не приношу. Бьется она и в школе,
и в интернате, а сейчас хочет уборщицей устроиться в больницу.
Боюсь я, вдруг надоест ей и уйдет.
— Пусть уходит, — сказал Тихомиров. — Хотя, конечно, греш-
но говорить так мужу своей дочери, но дело важнее женщины.
Женщины будут другие, а дела может и не быть. Сам же говорил,
помнишь?
— Помню,— согласился писатель.— Но я не хочу, чтобы она
уходила. А потом, почему от меня должна жена уходить? Люблю
я ее. Не могу я, чтобы она одна все тянула. Ей же тоже хочется
жить, как все, а не только работать.
— А сколько тебе еще работать над пьесой надо? — спросил
Тихомиров.
— Откуда я знаю, Михалыч? Может, полгода, а может, и год
уйдет, пока по-настоящему получится. Ладно, этот вопрос я для
себя решил.
— Сколько ты будешь получать в этой информации?
65
— Сто сорок...
— Есть другое предложение, — сказал Тихомиров. — У меня
в заначке от Полины на сберкнижке есть полторы тысячи. Я тебе
буду каждый месяц давать по сто сорок рублей, на год как раз
хватит, а ты Анне скажи, что работаешь в этой самой информа-
ции.
— Как же это я скажу, если я дома буду сидеть? — удивился
писатель.
— Она в школу рано уходит. Полдня сидишь дома, а на вторую
договорись с приятелями какими, которые на работу уходят, в их
квартире поработаешь. Выход всегда найти можно. А если за год
не успеешь, придумаем что-нибудь еще. Нельзя бросать, Витя. А
вдруг ты напишешь великое произведение и оно много веков бу-
дет служить людям?
— А если я графоман? — спросил писатель. — Если я бездарь?
— Все может быть, — согласился Тихомиров. — Заранее все не
предугадаешь. Это как в сельском хозяйстве: все спланируешь и
удобрения внесешь, а град ударит и дожди лить начнут, и ничего
ты не взял. Хорошо, если на семена вернешь. Если об этом ду-
мать, не сеять, что ли? Все. Перестань думать о деньгах. Работай.
— Нет, — сказал писатель. — Я не могу у вас брать деньги. Я
знаю, как они нелегко достаются.
— Вот и хорошо, — сказал Тихомиров. — Значит, ответствен-
нее относиться будешь.
И вдруг писатель заплакал.
— Ты чего это? — смутился Тихомиров.
— Да так, — отмахнулся писатель. — Я ведь без отца вырос! Не
так уж много мне помогали.
— Да какая это помощь? — сказал Тихомиров. — А потом, я не
только тебе помогаю, я о людях думаю. Посмотрят, может, и для
себя выводы сделают. Как жить и как не жить. — Тихомиров до-
стал кошелек и вынул пятьдесят рублей. — Возьми пока. Скажи,
что подъемные выдали.
— Подъемные дают только тем, кто выезжает, — сказал писа-
тель.
— Ну, авансом это назови. Извини, я пошел. Мне еще по мага-
зинам надо и на последний автобус успеть.
66
— Может, вам помочь чем? — спросил писатель.

— Сам справлюсь, — сказал Тихомиров. — А ты садись и
пиши. Я теперь с тебя за каждый рубль спрошу.
Тихомиров шел по магазинам. В хозяйственном он выбирал

косу-литовку, взял понравившийся набор ключей в удобной сум-
ке, в «Спорттоварах» купил запасное магнето для мотоцикла.
И так, от магазина к магазину, Тихомиров загружался все
больше и больше: белилами, сушками, которые он перебросил
через плечо, как пулеметные ленты, стиральным порошком в яр-
ких импортных коробках. Две сумки на ремне он перебросил че-
рез второе плечо, в руках были еще две сумки.
На тротуаре он не умещался, его толкали, ругали, посылали
известно куда. Он всем мешал.
С трудом Тихомиров протиснулся в автобус. Мест свободных
не было. Он сложил сумки на полу, покрепче ухватился за пору-
чень и стал смотреть в окно автобуса на городские многоэтажные
дома, на городских мужчин и женщин. Потом пошли окраины,
и наконец автобус вырвался за город, прибавил скорость, и по-
неслись мимо ярко-зеленые весенние поля. Тихомиров закрыл
глаза. Он спал стоя, крепко ухватившись за поручень. Неудобно,
конечно, но терпимо.
Бородянский Александр Эммануилович —
заслуженный деятель искусств РФ, сцена-
рист, кинорежиссер, профессор ВГИКа.
В 1973 г. А. Бородянский окончил сценарный
факультет Всесоюзного государственного
института кинематографии. После института
начал работать на киностудии «Мосфильм»,
был членом сценарно-редакционной колле-
гии, главным редактором творческого объе-
динения, членом правления студии «Курьер»;
является заместителем генерального директора киноконцерна
«Мосфильм».
Александр Бородянский — один из ведущих сценаристов оте-
чественного кинематографа. Он автор сценариев более тридцати
игровых художественных фильмов, любимых нашими зрителями,
среди них: «Афоня» (1975), «Дамы приглашают кавалеров» (1980),
«Инспектор ГАИ» (1982), «Человек с аккордеоном» (1985), «Начни
сначала» (1986), «Шура и Просвирняк» (1987), «Дежа вю» (1988),
«День полнолуния» (1998), «Ворошиловский стрелок» (1999),
«Звезда» (2002), «Жизнь одна» (2003), «Всадник по имени Смерть»
(2004). Многие фильмы, снятые по его сценариям, удостоены са-
мых престижных кинематографических призов и наград Франции,
США, Польши, Испании, Сан-Марино, Китая, России, Грузии и т.д.
А. Бородянский работал со многими известными режиссера-
ми — Г. Данелией, Э. Уразбаевым, Н. Досталем. Плодотворен его
давний творческий союз с Кареном Шахназаровым; их работы от-
личает особая стилистика, способная соединить психологическую
драму, абсурд, гротеск, фантасмагорию. Зрителям хорошо извест-
ны фильмы А. Бородянского и К. Шахназарова: «Мы из джаза»
(1983), «Зимний вечер в Гаграх» (1983), «Курьер» (1986) — за эту ра-
боту А.Э. Бородянский удостоен Государственной премии РСФСР,
«Город Зеро» (1988), «Сны» (1993), «Палата №6» (2009) и другие.
Мастер-класс
Александр Бородянский
Можно ли назвать современный сценарий «новой областью
литературы»?
Нет, нельзя. Я считаю, что сценарий это не «область» лите-
ратуры, а «область» кинематографа. Весьма специфическая.
Литература и сценарий не совпадают, у них совершенно разные
законы написания.
Что такое профессиональный сценарий?
Профессиональный сценарий — это сценарий, написанный
интересно. Как говорил Бунюэль, самое главное в сценарии —
зрителю должно быть все время интересно, что же будет дальше.
И не имеет значения, это сценарий для авторского фильма или
жанрового.
Что превращает сценарий в произведение искусства?
Не знаю… Никто не знает. Истории существуют где-то там,
а сценаристы улавливают и пишут их. Если правильно улови-
ли, сценарий получается. А не услышали — значит, получается
плохой сценарий. Другое дело, чтобы уловить, нужно много
думать, нужно жить с этими мыслями. И думать всегда, весь
день и всю ночь, иногда и год, и больше. А не по расписанию
с восьми до пяти. Сценарист должен жить в мире своих пер-
сонажей.
69
Можно ли считать какие-то компоненты кинодраматур-

гии самыми важными?
Все компоненты драматургии одинаково важны. Но самые
важные — характеры персонажей и сюжет.
Какими основными секретами сценарного мастерства вы
можете поделиться со своими студентами?
Я ответить вот так не могу. Я это пять лет делаю. В течение
пяти лет делюсь секретами... В сценарии важны нюансы. Детали.
Я всегда советую писать то, что сам человек хорошо знает. Либо
же изучить подробно ту тему, про которую хочешь написать.
Для чего это? Для того чтобы персонажи были достоверными.
Что делать если сценарий не пишется?
Писать... Или как-то освободить подсознание, благодаря кото-
рому, как я считаю, сценарист и может что-то написать.
Чему, кроме умения писать сценарий, должен научиться бу-
дущий сценарист во ВГИКе?
Быть человеком… Порядочным. И умению сотрудничать с
продюсером и режиссером, от них во многом зависит, каким ста-
нет фильм, снятый по сценарию.
Что такое «сценарная мастерская»? Продуктивно ли вос-
питание сценаристов в мастерской?
Продуктивно, если студенты хотят учиться и что-то делают,
пишут все пять лет.
Что вы можете пожелать сценаристу-первокурснику и
выпускнику сценарного факультета?
Сценаристу-первокурснику — учиться, учиться и еще раз
учиться, как говорил Ленин. А выпускнику сценарного факуль-
тета — написать хороший сценарий, и чтобы по нему поставили
хороший фильм.
***
Как мне кажется, сценарий «Цареубийца» интересен непри-
вычным ракурсом на известное историческое событие. Главным
70
героем фильма стал убийца. Хотя изначально планировалось,

что в центре истории будет именно Николай и его семья. Но
что-то не ладилось, не выходило. И как только был придуман
ход, что сам Юровский расскажет эту историю, все встало на
свои места.
«Цареубийца» 1991 г.,
«Курьер» («Мосфильм»), «Спектейтор интертейнмент»,
режиссер и соавтор сценария Карен Шахназаров,
в ролях: О. Янковский (Смирнов / Николай II),
Малколм МакДауэлл (Тимофеев / Юровский),
А. Джигарханян (Александр Егорович),
О. Антонова (императрица Александра Федоровна).
ЦАРЕУБИЙЦА
Пустыня. Ветер. И солнце, круглое, багровое, падающее за
черный горизонт.
Ветер и песок. Змея скользнула алой лентой между полураз-
рушенными остатками крепостной стены. В безбрежном океане
неба повис недвижно раскинувший крылья грифон. В его круглых
черных зрачках — изломанная пустыня, багровый обод солнца...
Ветер, ветер...
Голос за кадром (негромкий, мягкий и нежный голос молодой
женщины):
— Валтасар царь сделал большое пиршество для тысячи вель-
мож своих и пред глазами тысячи пил вино...
Словно оживляя слова, пустыня исчезает, и вместо нее мы
видим зал вавилонского дворца, освещенный светильниками, и
причудливо одетых вельмож.
Голос:
— Вкусив вина, Валтасар приказал принести золотые и се-
ребряные сосуды, которые Навуходоносор, отец его, вынес
72
из храма Иерусалимского, чтобы пить из них царю, вельмо-

жам его, женам его и наложницам его... Тогда принесли золо-
тые сосуды, которые взяты были из святилища Дома Божия в
Иерусалиме: и пили из них царь и вельможи его, жены его и
наложницы его...
...В тот самый час вышли персты руки человеческой и писали
против лампады на извести стены чертога царского, и царь видел
кисть руки, которая писала.
Тогда царь изменился в лице своем...
Эти слова: «МЕНЕ, МЕНЕ, ТЕКЕЛ, УПАРСИН».
Царь:
— Кто прочитает это написанное и объяснит мне значение
его, тот будет облачен в багряницу, и золотая цепь будет на шее у
него, третьим властелином будет в царстве.
Царица:
— Царь, во веки живи! Да не смущают тебя мысли твои, и да
не изменится вид лица твоего. Есть в царстве твоем муж, в кото-
ром дух святого Бога; и царь Навуходоносор, отец твой, поставил
его главою тайноведцев, обаятелей, халдеев и гадателей. Потому
что в нем, Данииле, оказались высокий дух, видение и разум,
способный изъяснять сны, толковать загадочное и разрешать
узлы. Итак, пусть приведут Даниила, и он объяснит значение.
...Тогда введен был Даниил пред царя, и царь начал речь и ска-
зал Даниилу.
Царь:
— Ты ли Даниил, один из пленных сынов Иудейских, которых
отец мой, царь, привел из Иудеи? Я слышал о тебе, что дух Божий
в тебе, и свет, и разум, и высокая мудрость найдены в тебе. О тебе
я слышал, что ты можешь объяснить значение и разрешить узлы.
Итак, если можешь прочитать это написанное и объяснить мне
значение его, ты облачен будешь в багряницу, и золотая цепь бу-
дет на шее твоей, и третьим властелином будешь в царстве.
Даниил:
— Дары твои пусть останутся у тебя, и почести отдадут друго-
му, а написанное прочитаю и значение объясню.
Царь! Всевышний Бог даровал отцу твоему Навуходоносору
царство, величие, честь и славу. Пред величием, которое он дал
73
ему, все народы, племена и языки трепетали и страшились его:

кого хотел, он убивал, и кого хотел, оставлял в живых, кого хотел,
возвышал, и кого хотел, унижал.
Но когда сердце его надломилось и дух его ужесточился до
дерзости, он был свержен с царского престола своего и лишен
славы своей.
И отлучен был от сынов человеческих, и сердце его уподоби-
лось звериному, и жил он с дикими ослами, кормили его травою,
как вола, и тело его орошено было небесною росой, доколе он осо-
знал, что над царством человеческим владычествует всевышний
Бог и поставляет над ним кого хочет.
И ты, сын его Валтасар, не смирил сердца твоего, хотя знал все
это. Но вознесся против Господа небес, и сосуды Дома его при-
несли к тебе, и ты, и вельможи твои, и жены твои, и наложни-
цы пили из них вино, и ты славил богов серебряных и золотых,
медных, железных, деревянных и каменных, которые не видят, не
слышат, не разумеют, а Бога, в руке которого дыхание твое и у
которого все пути твои, ты не прославил. За это и послана от него
кисть руки и начертано это писание. И вот что начертано:
«МЕНЕ, МЕНЕ, ТЕКЕЛ, УПАРСИН».
Вот и значение слов:
МЕНЕ — исчислил Бог царство твое и положил конец ему;
ТЕКЕЛ — ты взвешен на весах и найден очень легким;
ПЕРЕС — разделено царство твое и дано Мидянам и Персам.
...Тогда по велению Валтасара и облекли Даниила в багряницу,
и возложили золотую цепь на шею его, и провозгласили его тре-
тьим властелином в Царстве.
Голос за кадром:
— В ту же самую ночь Валтасар, царь Халдейский, был убит. И
Дарий Мидянин принял царство, будучи шестидесяти двух лет...
Возникает титр — название фильма: ЦАРЕУБИЙЦА.
День 1 марта 1881 года выдался в Петербурге сырым и хму-
рым. На Невском — оживленное движение. Звякают колокольчи-
ки конок, обгоняя друг друга, проносятся легкие санки. По ши-
роким тротуарам непрерывной процессией движутся нарядные
праздные люди. Мелькают фуражки с кокардами, треуголки, бе-
лые султаны, бобровые шапки, блестящие цилиндры.
74
На углу Большой Садовой, у Публичной библиотеки, стоит

изящно одетая дама. Она вглядывается вперед, как будто боится
пропустить кого-то в потоке людей и экипажей. В руках она тере-
бит тонкий белый платок.
Вдруг, словно по команде, движение на Невском замирает.
Околоточные и городовые заставляют извозчиков сворачивать
с Невского в сторону Сенной, и на опустевшей улице, там, куда
вглядывается дама, появляются всадники в черкесках, за ними —
карета, на козлах — кучер в ливрее с красной пелеринкой, за ка-
ретой два конвойных казака.
— Государь, государь едет... — проносится по тротуару.
— Где? Где?
— Да вон же!..
Карета с конвоем все ближе и ближе. Застывают, вытянув-
шись во фронт, жандармы. Изящно одетая дама начинает подни-
мать руку с белым платком, и тут же рука ее замирает — карета
с конвоем, не доехав до нее, сворачивает с Невского, на котором
все снова приходит в движение.
— Как только Перовская увидела, что царь изменил маршрут и
не поехал по Малой Садовой, где в подкопе была заложена мина, она
подала знак — идти на Екатерининский канал, по набережной кото-
рого царь возвращался всегда из Михайловского дворца в Зимний...
На заснеженной набережной появляется изящно одетая жен-
щина. Она останавливается у чугунной решетки.
— Она стояла на другой стороне канала против Инженерной
улицы, чтобы подать нам знак действовать.
Внизу, под ногами изящно одетой женщины, как белая по-
стель, лежит снежная гладь канала. Засыпанная снегом баржа
возвышается у другого берега, под гранитной стеной набереж-
ной. А дальше — чугунная решетка и черные оголенные деревья
за оградой Михайловского сада.
Вдоль ограды среди редких прохожих прохаживается молодой
человек в легком пальто. В руках у него белый узелок.
Метрах в ста от него прохаживается еще один молодой чело-
век в нахлобученной шапке и с таким же белым узелком.
75
— Первым должен был начинать Михайлов, но его я на набе-
режной не увидел, и ближе всех к Инженерной оказался Рысаков.
Молодой человек в легком пальто идет, не сводя глаз с изящ-
но одетой дамы, и сталкивается с идущим навстречу подростком
лет 14.
— Что ж ты, мальчик, под ноги не смотришь? — недовольно
говорит молодой человек, нервно прижимая к себе узелок.
— Простите, барин, — смущенно говорит подросток. —
Загляделся.
— Надо быть внимательнее, — строго говорит молодой че-
ловек, но, заметив растерянное выражение наивного курносого
лица, смягчается: — Откуда же ты?
— Я из деревни, барин. К тетке приехал, — объясняет подро-
сток. — Николай Максимов я, крестьянский сын.
Мужчина улыбается.
— Ну и что же, Николай Максимов, нравится тебе Петербург?
— Нравится, — улыбается в ответ подросток.
— Тут я увидел, что Перовская поднесла платок к лицу.
— Ну, ступай, — говорит молодой человек подростку. —
Ступай, ступай...
И на лице его появляется то выражение напряжения, которое
бывает у людей в самые отчаянные минуты их жизни. Он при-
двигается к парапету и, застыв на месте, смотрит на появившую-
ся на набережной карету с конным конвоем.
Подросток Николай Максимов тоже смотрит на карету и вдруг
с криком «Царь!» бежит ей навстречу.
Мимо дворника в тулупе, который при приближении кареты
снимает шапку.
Раздается барабанная дробь — это взвод моряков отдает честь
проносящейся мимо карете.
Перед глазами мальчика промелькнули казаки, черные бока
лошадей, белое полное лицо с неподвижными глазами в арке ка-
реты.
— Царь! — восторженно кричит подросток... И вдруг весь мир
взрывается и заволакивается чем-то грязно-серым.
76
Словно от сильного удара, подросток падает на мостовую.

Изо рта и из носа струйками течет кровь. Перед собой он видит
взвившихся на дыбы лошадей, падающих в сугробы казаков, съе-
хавшую с осей, с раскуроченной задней стенкой карету. Какие-то
люди, солдаты, крича, пробегают мимо и, догнав молодого чело-
века в нахлобученной шапке, сбивают его с ног.
К карете подбегает офицер, открывает дверцу, и оттуда вы-
ходит высокий человек в темно-синей шинели, в каске с белым
султаном.
— Ваше величество, преступник задержан! — кричит ему
офицер.
Высокий человек, осмотревшись, быстро идет туда, где, окру-
женный толпой, стоит молодой человек в нахлобученной шапке.
Молодой офицер, обгоняя царя и не узнав его, кричит:
— Что с государем?!
Высокий человек в каске с белым султаном говорит:
— Славу Богу, я уцелел, но вот... — и склоняется над под-
ростком.
— Еще слава ли Богу?! — восклицает молодой человек в нахло-
бученной шапке, с усмешкой глядя на него.
Царь выпрямляется.
— Этот стрелял? — спрашивает он.
— Так точно, ваше императорское величество! — отвечают в
один голос городовой и два солдата, которые держат преступ-
ника.
— Кто ты такой? — спрашивает царь.
— Мещанин Глазов.
— Хорош, — говорит царь, поворачивается и идет назад к ка-
рете.
Ему навстречу идет густая толпа. Впившись в него глазами,
неподвижно стоит взвод моряков. Возле парапета набережной,
держа руки за спиной, стоит молодой человек в легком пальто.
— Он приближался, и я пошел навстречу ему.
Молодой человек в легком пальто делает несколько шагов на-
встречу царю, поднимает над головой узелок и бросает его между
царем и собой...
77
Страшный взрыв рвет барабанные перепонки, черное облако

заволакивает все. Короткий миг тишины, а затем — крики ужаса,
стоны...
Но вот дым рассеивается. Прислонившись спиной к парапету,
упираясь руками в тротуар, сидит Александр II. На нем нет ни ши-
нели, ни каски, по лицу струится кровь, раздробленные ноги лежат
в луже крови.
— Помоги... — бормочет он.
К нему подбегают, и среди прочих — тот офицер, что откры-
вал дверь кареты, тоже весь в крови.
— Холодно, холодно... — говорит император.
Ему подают платок, и он прикладывает его к лицу.
Неподалеку от него, тоже в луже крови, лежит ничком, раски-
нув руки, молодой человек в легком пальто.
— Царя я не видел. Я видел того мальчика, крестьянского сына
Николая Максимова. Он лежал в пяти шагах от меня. Кто-то на-
клонился над ним и сказал: «А вот еще мальчик раненый». А дру-
гой голос сказал: «Да нет, он уже мертвый».
В кадре мужчина лет 40–45, коротко стриженный, в синей за-

мызганной робе. Он говорит:
— Я тоже был смертельно ранен и в бессознательном состоя-
нии доставлен в придворный госпиталь Конюшенного ведомства,
где и умер спустя восемь часов. Перед самой смертью я пришел
в себя и на вопрос о своем имени и звании ответил: «Не знаю».
Мужчина замолкает.
Напротив него — двое мужчин в белых халатах, один —
грузный старик, другой — лет 40. Они переглядываются. Тот, что
моложе, спрашивает:
— Ну а потом вы, значит, и Николая Второго убили?
— Ну да... Это уже в тысяча девятьсот восемнадцатом году, —
простодушно отвечает мужчина в робе и спохватывается: — То
есть как убил?.. Это я думал, что их убил, когда больной был...
— А теперь не думаете? — спрашивает врач.
— Теперь не думаю.
— Значит, теперь вы здоровы?
78
Пациент настороженно смотрит на врачей.

— Ну как здоров... В общем, я теперь ничего такого не думаю...
— Ты, Тимофеев, расскажи доктору, как у тебя все это нача-
лось, — говорит старик.
— Ну как... — Тимофеев чешет бритый затылок. — Я после
армии... В общем, в тюрьму попал... Так, по глупости, за драку.
Потом освободился, а жена со мною развелась, пока я сидел...
Ну, в общем, остался я в Якутии. Лесорубом работал и пил, надо
сказать, довольно сильно. Однажды возвращался в общежитие
и был довольно пьяный. А мороз был как раз страшный. Я без
валенок... Ноги отморозил... Вот у меня пальцев нет на обеих но-
гах... А потом, когда мне операцию сделали, у меня это самое и
началось. Явилась ко мне девочка Ева...
— Это ее так звали? — спрашивает молодой врач.
— Ну да, так ее и звали — девочка Ева. Такая девочка лет пяти,
в красном платьице и желтых ботиночках. Явилась она ко мне и
сказала: «Вот ты, Тимофеев, никакой не Тимофеев, а ты убил ца-
рей Александра Николаевича Второго и Николая Александровича
Второго». И стала она мне все про это рассказывать. Как да что
было...
— А теперь эта девочка не является к вам? — спрашивает мо-
лодой врач.
— Теперь нет... Уже давно... — Тимофеев молчит, потом про-
должает: — Ну меня тогда в Якутии в психиатрическую лечеб-
ницу положили... Потом в Ярославль перевели... А потом у меня
туберкулез открыли и сюда привезли...
— Давно вы лечитесь?
Тимофеев морщит лоб:
— Ну как, уже восемнадцать лет по больницам...
— Хотелось бы вам выписаться?..
Тимофеев настороженно смотрит на врача.
— Ну как... Хотелось бы, конечно, хоть немного вольной жиз-
нью пожить.
— Ну хорошо, идите в палату.
Тимофеев уходит.
— Александр Егорович, — говорит молодой врач. — Может
быть, выписать Тимофеева?.. Кажется, его состояние стабильно...
79
— Да, если пить не начнет, — кивает старик. — Тут пробле-

ма в другом. У него из родственников одна сестра. Она от него
давно отказалась. Жить ему негде. Третья группа инвалидности
опять же... Я хотел его в Ногинск перевести... Там все же режим
посвободнее... Может быть, они ему и жилплощадь потом вы-
бьют.
— Да, пожалуй, — кивает молодой. — В Ногинск перевести —
это верно...
Врачи выходят на улицу. Уже темнеет. Двор больницы занесен

снегом, среди сугробов — расчищенные дорожки.
Высокий мужчина в полушубке, из-под которого виднеется
белый халат, проходя мимо, здоровается:
— Здравствуйте, Александр Егорович...
— Здравствуй, Петя, — кивает старик и останавливает его: —
Петя, вот познакомься... Ваш новый главврач, Алексей Михайлович
Смирнов.
— Козлов, старший санитар, — протягивает руку молодому
врачу мужчина и спрашивает старика: — Значит, все, уходите,
Александр Егорович?
— Да, Петя, ухожу, — кивает старик.
Смирнов и Александр Егорович выходят из ворот больницы и

идут по узкой улице провинциального городка.
— Не грустно вам, Александр Егорович, на пенсию уходить? —
спрашивает Смирнов.
— Да как вам сказать... Тридцать лет, конечно, не шутка...
Однако и устал я, — говорит старик. — У меня дочь в Крыму жи-
вет. Вот к ней поеду... Но пока здесь, я всегда к вашим услугам.
— Спасибо...
Они молчат, потом Александр Егорович спрашивает:
— Извините за нескромный вопрос, Алексей Михайлович, а
вас что занесло в нашу глухомань?.. Вы человек столичный и, я
слышал, в министерстве работали...
— Да вот это самое, пожалуй, и занесло,— улыбается
Смирнов. — Дела живого захотелось... Я ведь все же врач... А по-
том, знаете, личные обстоятельства... Я недавно развелся, дочка у
80
меня. Знаете, не захотелось квартиру менять и вообще... А тут вот

место предложили. Я и поехал...
— Ну-ну, может быть, это и правильно, — кивает Александр
Егорович и останавливается: — Я на автобус...
Они пожимают друг другу руки.
— Знаете, — вдруг говорит старик. — Насчет вот этого
Тимофеева... Я как-то взялся кой-какие книжки почитать... И вот
удивительно, как много Тимофеев знает об этих убийствах.
Смирнов внимательно смотрит на старика.
— Очевидно, он тоже много читал об этом, — говорит он.
— Возможно... Возможно...
И, проговорив это, Александр Егорович заходит в подъехав-
ший автобус.
Палата больницы. Поздний вечер. Длинные ряды кроватей.

Больные спят. Некоторые спокойно, некоторые что-то бормочут,
вскрикивают во сне. Заглядывает санитар. Посмотрел, послушал,
ушел. Тимофеев открывает глаза. Садится на кровати. Он тяже-
ло дышит, на лбу выступает испарина. Вдруг обеими руками хва-
тается за горло, хрипит, язык вываливается изо рта, в глазах —
ужас.
Небольшой зал провинциального ресторана. За одним из сто-

лов сидит доктор Смирнов. Выпивает рюмку водки. Закусывает.
Бездарный оркестр начинает наяривать мелодию Паулса «Еще
не вечер...». За соседним столиком оживляются несколько ярко
накрашенных дам. Одна из них кокетливо поглядывает на
Смирнова. Она встает и подходит к нему.
— Можно вас пригласить на танец?
Смирнов смотрит на нее.
— Это моя любимая вещь, — многозначительно говорит де-
вица.
— Ну раз любимая, давайте потанцуем, — соглашается
Смирнов.
Ночь. Комната. Постель. В ней Смирнов и девица. Девица ку-

рит, задумчиво глядя в потолок.
81
Больничный коридор, палаты. Смирнов совершает утренний

обход. Он останавливается возле больных, о чем-то спрашивает,
разговаривает, идет дальше.
Подходит к Тимофееву. Тот стоит у зарешеченного окна.

— Как себя чувствуете? — спрашивает его Смирнов.
— Хорошо, — кивает Тимофеев и смотрит на Смирнова.
Смирнов вдруг наклоняется к нему:
— Что это у вас?
Вокруг шеи Тимофеева — сплошная, с красными подтеками
полоса, словно след от веревки.
— Откуда это у вас? — резко спрашивает Смирнов.
— Что? — не понимает Тимофеев.
— Вот это откуда? — Смирнов касается пальцем его шеи.
— Это... Не знаю, — говорит Тимофеев.
— Что здесь произошло ночью? — поворачивается Смирнов
к санитару.
— Ничего, — говорит санитар. — Все было спокойно.
— Это у него откуда? — показывает Смирнов полосу на шее
Тимофеева.
— Я не знаю... Что это у тебя? Чего ты ночью делал? — набра-
сывается санитар на Тимофеева.
— Ничего не делал... Спал...
— Сделайте ему перевязку, — говорит Смирнов, — и позовите
ко мне старшего санитара.
Кабинет главврача. Смирнов у окна. Входит санитар, тот са-

мый, с которым знакомил Смирнова Александр Егорович.
— Вызывали, Алексей Михайлович?
— Петр Сергеевич, — резко говорит Смирнов. — Мне бы
очень не хотелось, чтобы у нашей больницы была репутация зу-
бодробильной советской психушки, то есть заведения, в котором
лечат с помощью насилия и произвола.
— Что вы имеете в виду? — с вызовом говорит санитар.
— Только что я обнаружил на шее больного Тимофеева след
веревки...
— Что же вы хотите сказать, что мы его душили?..
82
— Я не знаю, была ли это попытка к самоубийству или наси-

лие с чьей-либо стороны. Я хочу знать правду.
— Тимофеева никто не душил, и сам он не вешался. Синяя
полоса была у него и в прошлом году и в позапрошлом. Можете
проверить по «истории болезни» и справиться у Александра
Егоровича, — говорит санитар.
Смирнов молча смотрит на него.
— Она у него через пару дней пройдет, — добавляет санитар.
Вечер. Кабинет главврача. Смирнов листает «историю бо-

лезни». Закрывает, откладывает в сторону. Посидел, задумав-
шись, встает, выходит из кабинета. Идет по коридору больницы.
Заходит в холл, где перед телевизором сидят больные. Среди них
Тимофеев с перевязанной шеей. Он смотрит телевизор, вдруг, как
бы почувствовав чей-то взгляд, косит глаза и смотрит прямо на
Смирнова. Секунду они смотрят друг на друга, потом Тимофеев
отворачивается к телевизору.
Знакомая комната Смирнова. Постель. В ней знакомая уже
нам девица и Смирнов. Девица курит и глядит в потолок.
— Магнитофона у тебя нет? — спрашивает она.
— Нет,— отвечает Смирнов.
Звонок в дверь.
— Кто это? — спрашивает девица.
— Не знаю.
Смирнов поднимается, натягивает брюки и рубашку, идет в
прихожую. Открывает дверь — перед ним Александр Егорович.
— Добрый вечер, Алексей Михайлович.
— Добрый вечер.
— Вот, пришел домой, прочитал вашу записку...
— Да-да, я заходил к вам сегодня, — кивает Смирнов. —
Спасибо, что пришли. Проходите.
Александр Егорович тщательно вытирает ноги и собирается
идти в комнату.
Смирнов спохватывается.
— Вы извините, Александр Егорович, — говорит он и винова-
то улыбается. — Я не один.
— Тогда, может быть, я не вовремя? Я завтра зайду...
83
— Да нет, нет... сейчас, одну минутку.

Смирнов заходит в комнату, через секунду возвращается, при-
крыв за собой дверь. Они стоят в прихожей, Смирнов так же ви-
новато улыбается:
— Сейчас, сейчас... Вы меня извините...
— Да помилуйте, — понимающе пожимает плечами старик. —
Вы человек молодой.
Они стоят и ждут.
— Ну что ж, должно быть, она уже оделась, — решает
Александр Егорович после паузы.
— Да-да, конечно... Проходите.
Они входят в комнату.
Девица сидит в кресле в одной мужской рубашке, выставив го-
лые ноги, и внимательно читает журнал «Советская психиатрия».
— Здравствуйте, — говорит Александр Егорович.
— Здрасьте... Марина, — представляется девица.
— Александр Егорович.
— Очень приятно.
— Знаешь, Марина, — говорит Смирнов, — ты извини, нам
надо с Александром Егоровичем поговорить...
— Что, мне уйти? — спрашивает Марина.
— Да нет, зачем же? — вмешивается Александр Егорович. —
Вы нам совсем не мешаете... Сделайте нам, пожалуйста, чаю...
Марина встает, выходит из комнаты, провожаемая сладким
взглядом Александра Егоровича.
— Какие хорошие ноги, — замечает он с видом знатока.
— Да, — машинально кивает Смирнов.
— Такие длинные, — продолжает развивать мысль Александр
Егорович. — И икры спортивные.
— Александр Егорович, — прерывает его Смирнов. — Сегодня
утром я обнаружил у Тимофеева повреждение шеи в виде си-
нюшной полосы с подтеками, как будто его душили веревкой. Я
просмотрел «историю болезни» и нашел ваши записи за прош-
лый и позапрошлый годы...
— Да, это верно, — кивает Александр Егорович. — Я наблюдал
у него это несколько раз — синюшная полоса с подтеками...
Он замолкает.
84
— Чем же это можно объяснить?

— Я обратил внимание, — говорит Александр Егорович, —
что полоса появляется у Тимофеева раз в году, в один и тот же
день — третьего марта. Знаете, что это за день? Третьего марта
тысяча восемьсот восемьдесят первого года убийце Александра
Второго Гриневицкому, умершему от ран, отрезали голову и вы-
ставили ее перед горожанами для опознания, потому что он умер,
так и не назвав себя...
— А вот чай, — говорит в этот момент Марина. Поставив на
стол чашки и чайник, она садится на постель, забросив ногу на
ногу.
— Так что же это? Самовнушение? — спрашивает Смирнов.
—  По-видимому, да, — кивает Александр Егорович. —
Тимофеев, очевидно, настолько сильно идентифицирует себя с
личностью убийцы Александра Второго, что в день, когда тому
отрезали голову, у него появляется этот след.
Марина ложится на постель, начинает листать журнал.
— Любопытно также, — продолжает Александр Егорович, —
что в июле у Тимофеева появляются все симптомы прободной
язвы, которой у него на самом деле нет.
— И что? — спрашивает Смирнов.
— Яков Юровский, расстрелявший в тысяча девятьсот восем-
надцатом году Николая Второго и его семью, умер в июле тысяча
девятьсот тридцать восьмого года от прободной язвы в клинике
Грановского в Москве...
— Но если его самовнушение так сильно проявляется и сей-
час, значит, он по-прежнему идентифицирует себя с убийцами
царей, — говорит Смирнов, — но старается скрыть.
— Да, вероятно, он лжет, когда говорит, что это у него про-
шло, — кивает Александр Егорович. Вы же знаете, больные ши-
зофренией могут быть хитры и очень коварны...
Голос за кадром (он иллюстрируется изображением, снятым
почти под хронику — то есть каждое предложение иллюстриру-
ется буквально, лаконично, как оно звучит):
— Обычно за обедом Николай Второй начинал закусывать, вы-
пив одну рюмку водки и радушно приглашая гостей к тому же...
— Государь садился посредине стола спиной к двери в залу.
85
Государыня садилась рядом с Государем по левую руку. Против

Государя сидел министр двора, в голове стола, налево от Государя,
сидел гофмаршал...
— Наследник всегда шалил во время закуски...
В кадре — царевич Алексей, мальчик лет десяти в мундирчике.
Он кидает кость в тарелку увлеченного беседой с гофмаршалом
седовласого генерала. Тот, не заметив «шалости», принимается
за трапезу и тут же, подавившись, заходится в кашле. При этом
цесаревич сидит с невинным видом, подчеркнуто не замечая осу-
ждающего взгляда императрицы. Сестры цесаревича — великие
княжны — прыскают в платки.
— После сладкого подавали кофе, всегда со сливками. За кофе
Государь, несколько повышая голос, говорил: «Господа, можно
курить». В манере курения сказывалась нервность царя. Первую
папиросу он курил, жадно втягивая в себя дым, и, докурив до по-
ловины, тушил ее. Погасив первую папиросу, он тотчас закури-
вал вторую, которую выкуривал до конца...
— ...После этого за столом как-то сразу наступало общее молчание.
Государь вставал и выходил в залу, куда шли и все прочие. Государь
уходил в кабинет, общим поклоном разрешая расходиться...
Небольшой читальный зал провинциальной библиотеки.

Смирнов машинально достает сигарету. Заметив это, библио-
текарь говорит ему:
— Товарищ, у нас не курят...
— Да-да... я знаю, — кивает Смирнов.
Смирнов выходит на улицу, закуривает. Стоит, смотрит на шум-

ную компанию подростков на противоположной стороне улицы,
на старика, который переходит дорогу, на двух женщин, которые
стоят на тротуаре и о чем-то оживленно разговаривают...
По коридору больницы идет Тимофеев. Повязки на его шее

уже нет, следов полосы тоже не заметно. Тимофеев входит в ка-
бинет Смирнова.
— Здравствуйте...
86
— Здравствуйте... Садитесь, Тимофеев.
Тимофеев садится на стул. Смирнов подходит, рассматривает

его шею.
— Да прошло уже все, — говорит Тимофеев.
— Что же это с вами приключилось все-таки, Тимофеев? —
спрашивает Смирнов.
— Да наверно, когда спал, неудачно голову повернул, — объ-
ясняет Тимофеев.
Смирнов пристально смотрит на него.
— Вы по национальности кто, Тимофеев? Еврей? — спраши-
вает он.
— Нет, почему? Я — русский.
— У вас есть родственники?
— Да, у меня есть сестра, но она от меня отказалась...
— Но у вас же есть еще братья...
— Какие братья? У меня нет братьев...
— Ну как же, двое братьев живут в Америке, двое в плену
в Германии, один служит в Петрограде на оружейном заводе и
один в Харбине...
— Доктор, я не Юровский, — говорит Тимофеев. — Это когда
я был болен, думал, что я — Юровский.
— Значит, когда вы были нездоровы, вы так думали?
— Ну да, мне казалось, что я убил Николая Второго.
— Прямо лично вы убили?
— Да, лично. И Николая Второго, и наследника... Я думал, что
я это сделал...
— И вы все видели, как это происходило?
— Ну да, я все видел... То есть не видел, а мне казалось, что я
видел.
— И вам казалось, что у вас дети есть, как у Юровского?
— Да, мне казалось, что у меня трое детей...
— Это все девочка Ева вам рассказала?
— Ну да, она рассказала...
— И она сказала, как их звали?
— Да, она сказала, как будто у меня два сына, Александр и
Женя, и старшая дочь Римма...
87
— Эта вот дочь Римма, она тоже была революционерка?

— Ну да, она революционерка... Она была партизанка. Когда
пришел Колчак, она ушла в партизанский отряд... Я так все и на-
писал товарищу Сталину...
— Кому?
— Товарищу Сталину! — Тимофеев начинает нервничать. —
Я написал ему, что арест Риммы — это ошибка и в органы чека
пробрались враги... Я — честный коммунист, я всю жизнь отдал
партии, и Римма, моя дочь, не может быть врагом народа!..
— И что Сталин вам ответил?
— Он еще не ответил... Я только вчера отдал письмо моей жене...
И кал у меня нормальный, и моча хорошая. Я поправлюсь... и когда
вы меня выпишете, я пойду лично на прием к товарищу Сталину!
— Яков Михайлович, — вдруг доверительно наклоняется к
Тимофееву Смирнов, — у вас сильно болит живот?..
— Да-да... — Тимофеев морщится. — Все время эти боли, не
могу спать ни днем ни ночью... Я только одного понять не могу,
куда делась эта девочка?
— Какая девочка? Ева?
— Нет. Галя Галиева. Шестнадцатого июля эта девочка пошла в
Вознесенскую церковь и исчезла... Мы ее не убивали, поверьте —
не убивали... Куда она подевалась? — Тимофеев вдруг хватается
за живот. — Доктор, сделайте мне укол... Так болит!
Он падает на пол, корчится со стонами, держась за живот.

Смирнов быстро нажимает кнопку на столе. Вбегают санитары.
— Быстро инъекцию ему. Анальгин!
— Анальгин? — удивляется старший санитар.
— Да-да, анальгин!
Больничная палата. Вечер. Тимофеев лежит на кровати, непо-

движным взглядом смотрит в потолок.
К нему подходит Смирнов, наклоняется:
— Как вы себя чувствуете, Тимофеев?
— Профессор, — глухо говорит Тимофеев. — Профессор, раз-
решите мне увидеться с женой... Это очень важно...
Смирнов выпрямляется и выходит из палаты.
88
Из темного проема появляется сначала голова, а потом и весь

Александр Егорович. Выбравшись из подпола, он ставит на стол
в уютной комнате миску с грибами.
— Сам солил, — с гордостью говорит он и обращается к
сидящему за столом Смирнову: — Ну, разумеется, Алексей
Михайлович, вы спровоцировали его, и теперь он — Юровский,
умирающий в клинике Грановского в тысяча девятьсот тридцать
восьмом году от прободной язвы...
— Я не думал, что он так активно среагирует... Я, конечно, хо-
тел выявить его паранойю, но не думал, что это будет так остро.
— У вас теперь два пути, — говорит Александр Егорович. —
Попытаться переключить его опять на личность Гриневицкого,
хотя я не вижу в этом большой разницы... А второй и самый вер-
ный — купировать его активность уколами и оставить его спо-
койно доживать в больнице свой век. Его песенка все равно спе-
та. Давайте по рюмочке, — предлагает Александр Егорович.
Выпив и закусив, он интересуется:
— Как поживает ваша знакомая?
— Не знаю, я не видел ее с тех пор.
— Просто поразительные ноги, — говорит Александр Его-
рович. — Никогда таких не видел.
Смирнов молчит.
— Но есть еще третий путь, — вдруг говорит он. — Попытаться
вылечить Тимофеева.
— Вылечить? Каким образом?
— Тимофеев хорошо поддается внушению. Основное ме-
сто в его галлюцинациях занимает личность Николая Второго,
его расстрел. Если, допустим, некто внушит ему, что он —
Николай Второй, а затем саморазоблачится, то тем самым ли-
шит Тимофеева образа его жертвы, а если нет жертвы, то нет и
убийцы...
Александр Егорович смотрит на Смирнова. Потом говорит:
— Алексей Михайлович, зачем вам все это? Почему мы счи-
таем, что больные шизофренией несчастнее так называемых
нормальных людей? Что такое нормальный человек? Тупица,
лишенный фантазии, и все. Ему никогда не суждено ощутить
себя Калигулой, Бонапартом, Шекспиром или Достоевским,
89
Христом или Магометом. Почему мы считаем, что это хуже, чем

всю жизнь прожить каким-нибудь Степаном Петровичем или
Петром Степановичем, борющимся за выполнение плана?..
По больничному коридору бредет Тимофеев. Он останавли-
вается у окна. Тут же стоит один из больных, что-то монотон-
но-бессвязно бормочет.
Ночь. Комната Смирнова. Постель. Марина и Смирнов.

Марина:
— Я завтра в Курск уезжаю.
Пауза.
Марина:
— Вернусь в понедельник
Смирнов:
— Давай.
Голос Тимофеева за кадром:

— Тридцатое апреля тысяча девятьсот восемнадцатого года я
помню очень хорошо...
По пыльной улице Екатеринбурга катит на велосипеде мужчи-
на в кожаном пальто. У него полное лицо, волосы гладко зачеса-
ны назад, усы. Он очень похож на Тимофеева.
Следующие кадры иллюстрируют рассказ Тимофеева:
— С утра я поехал в фотоателье. Я тогда держал фотоателье в
Екатеринбурге.
Фотоателье Юровского. Голос за кадром:
— Там меня ждали красивая барышня в розовом платье и
офицер... Они хотели сфотографироваться, а мастер заболел, и
я решил сфотографировать их сам. Потом офицер угостил меня
папиросой и мы курили. Я ему сказал, что у него очень красивая
невеста.
— Поздравляю вас. У вас очень красивая невеста, — говорит
Юровский.
— Спасибо. К сожалению, мы должны расстаться. Возможно,
надолго.
— Вы служите в Академии Генштаба? — спрашивает
Юровский.
90
— Да, — кивает офицер. — В городе неспокойно... Поэтому мы

решили, что Кате лучше уехать в Петроград. Возможно, она уедет
за границу. Во Францию или Америку.
— У меня два брата живут в Америке, — оживляется
Юровский. — Я тоже там жил несколько лет.
— Что делать, — пожимает плечами офицер. — Россия вверх
дном. Мужчина может воевать, но что здесь делать красивой
женщине?!
Юровский молчит.
Офицер протягивает ему руку:
— Благодарю вас. Я зайду завтра после обеда...
Когда он выходит, Юровский говорит мальчику-подмастерью:
— Закрой дверь и никого больше не пускай. Несколько дней
меня не будет.
Юровский выходит из фотоателье, садится на велосипед и едет по

улице. Голос Тимофеева за кадром:
— Это была очень красивая пара... Особенно девушка. Я никогда
не встречал их больше. Этот офицер так и не пришел за фотографией.
Юровский едет на велосипеде. Голос Смирнова за кадром:
— Яков Михайлович, а что еще случилось в этот день? Вы помните?
Голос Тимофеева:
— Ну да... Все помню. Я поехал на вокзал, потому что я был членом
коллегии губчека, и в этот день должны были привезти из Тобольска
царя и царицу.
Голос Смирнова:
— И тогда вы первый раз увидели Николая Второго?
— Нет... Их высадили не на вокзале, а на товарной станции, пото-
му что опасались беспорядков, но я туда опоздал...
Велосипедист въезжает на товарную станцию. Она без-
людна. Покружив по ней, он разворачивается и уезжает. Голос
Тимофеева:
— Их уже увезли, и я поехал на Вознесенский проспект к дому
Ипатьева, где Уралсовет решил разместить их.
Улица перед домом Ипатьева в Екатеринбурге. У входа часовой.
К нему подъезжает на велосипеде Юровский. Голос Тимофеева:
91
— Туда я тоже опоздал — их уже увели в дом. Тогда я поехал

в Американскую гостиницу, в Губчека... Мы стали разбираться с
людьми, которых привезли с Романовыми... Некоторых мы отпу-
стили, а двоих — князя Долгорукого, а второго не помню — рас-
стреляли на старом кладбище.
Старое кладбище. Идут четверо — впереди двое и сзади двое. Один

из тех, что идет сзади, командует:
— Стой!
И стреляет вместе с напарником из револьверов в затылки тем, что
шли впереди…
— Значит, вы меня в тот день не видели?
Кабинет главврача в больнице.
— Вас?.. — Тимофеев недоуменно смотрит на Смирнова.
Вглядывается в его лицо, словно пытаясь вспомнить его. Потом
неуверенно спрашивает:
— А вы что, тогда были в Екатеринбурге?
Дом Ипатьева.
Императрица молча сидит на стуле, смотрит, как великая княжна
Мария распаковывает чемоданы.
Николай ходит по комнатам. Подходит к окну, выглядывает.
В саду — охрана, вокруг — высокий забор, из-за которого видны
верхушки деревьев.
Николай идет дальше, пройдя мимо часового, заходит в ванную,
по-хозяйски проверяет газовую колонку. Часовой с любопытством
наблюдает за ним.
Николай возвращается в гостиную. Мария распаковывает там
вещи. Императрица сидит на стуле. Она встает, подходит к окну,
химическим карандашом чертит на белой поверхности косяка знак
свастики и рядом пишет: «17/30 апреля. 1918 год».
По коридорам Зимнего дворца идут двое — высокий сухопарый
старик и мальчик лет тринадцати в мундире гвардейского офицера.
Они входят в зал. В конце его у высоких дубовых дверей тол-
пятся военные в расшитых золотом мундирах, штатские в стро-
92
гих черных сюртуках. Среди них несколько дам, прижимающих к

глазам кружевные платки.
При виде мальчика они расступаются. Старик подводит его к
дверям. Мальчик вдруг останавливается — он видит вешалку и
темно-синюю шинель, всю обрызганную кровью.
Старик наклоняется к уху мальчика и произносит:
— Ваше высочество, вас ждут...
Мальчик открывает дверь и заходит в просторный кабинет.
Рядом с письменным столом — постель, на ней в подушках
Александр II. Бледное, осунувшееся лицо, окровавленные лох-
мотья ног... Какой-то доктор мехами вдувает кислород в рот царя.
Рыдает женщина у изголовья — графиня Юрьевская. Тут же се-
мья императора. Мы видим их лица. Среди них выделяется мас-
сивный высокий наследник — будущий Александр III.
Мальчик стоит у дверей.
Александр поворачивается к нему, говорит негромко:
— Ники, иди попрощайся с дедом.
Мальчик не двигается с места. Голос за кадром (старческий, с
легкой картавостью):
— Это такой фаталист, что я не могу себе представить. Когда
случилось отречение, я стоял у окна вагона и просто не мог удер-
жаться, чтобы не заплакать...
Вагон императорского поезда. У окна старик в генеральской
форме. На глазах слезы... За окном заснеженная пустынная стан-
ция. Голос за кадром (продолжает и иллюстрируется изображе-
нием):
— ...Мимо моего окна идет Николай Второй с Лейхтен-
бергским, посмотрел на меня весело, кивнул и отдал честь. Это
было через полчаса после того, как он подписал телеграмму с
отречением. Он отказался от Российского престола просто, как
сдал эскадрон...
Старик-генерал в окне вагона. Станция. Струйками вьющийся
по перрону снег. Одинокая фигура мужчины в офицерской шине-
ли. Николай II... Он стоит, чуть подняв голову, словно подставляя
лицо снежинкам... Уже темнеет.
Голос за кадром (женский, с сильным акцентом):
— Дорогой мой, более чем когда-либо я буду думать о тебе...
93
И сейчас, спустя много лет после нашего обручения, я еще ощу-

щаю твой серый костюм, запах его у окна в Ковбургском двор-
це...
Весенний парк. У окна дворца девушка с красивым, будто то-
ченым профилем. Лицо Николая. Сумерки... Лицо Александры...
Голос (тот же женский, с акцентом):
— Я только женщина, которая борется за своего господина и
за ребенка, за два драгоценнейших существа на свете. И Бог по-
может мне быть твоим ангелом-хранителем...
Ливадия. Море. Набережная.

Фотограф возится с аппаратом. Перед ним — Александра и
Николай, четыре девушки в белых панамах, мальчик в матроске.
Они переговариваются, стараясь встать наилучшим образом
для фотографии.
Голос:
— Мы должны передать беби крепкое царство и ради него не
смеем быть слабыми...
Вспышка, фотография готова.
Голос (мужской, бравый):
— После Родины и семьи Государь больше всего любил армию
и флот! После армии и флота Государь очень любил охоту! Но не
так называемую «царскую», а охоту трудную, когда нужно уметь
стрелять и обладать хладнокровием!..
Лес, река. Николай в охотничьей бекеше, с ружьем...
Останавливается, прислонившись к стволу дерева, вслушиваясь
в тишину.
Голос (с возмущением):
— ...Государь не переносит слова «интеллигент». Когда на
банкете в его честь кто-то произнес слово «интеллигент», он
оглянулся на сказавшего и произнес: «Как мне противно это сло-
во» — и добавил, что прикажет Академии наук изгнать это слово
из русского языка...
Анфилада комнат Зимнего дворца. Николай идет один. Спина

прямая, походка ровная.
Голос:
94
— ...Министр иностранных дел Сазонов был большой либе-

рал. Однажды Государь ему сказал: «Поверьте мне, если когда-
нибудь вы и другие вроде вас очутитесь лицом к лицу с русским
народом, недели через две от вас ничего не останется...»
Николай останавливается. На стене портрет Александра II.
Николай смотрит на него.
Знакомый кабинет. Отвисла челюсть августейшего монарха

Александра II. Графиня Юрьевская подвязывает ее платком.
Мальчик у двери.
Заснеженная пустынная станция. От темнеющего в сумерках

состава идет к Николаю согбенная фигура старика-генерала.
Старик останавливается рядом. Молчит.
Николай негромко произносит:
— Полагаю, теперь нас пропустят в Царское. Дочери все боль-
ны, вот и Настя заболела. Должно быть, Аликс совсем измучи-
лась с ними...
Старик генерал смотрит на него.
Николай, заметив взгляд, говорит:
— Думаю, что раз я отказался от престола, то смогу остаться в
России простым обывателем...
— Ваше величество, ведь это совершенно невозможно...
— Неужели вы думаете, что я буду интриговать?! — восклица-
ет Николай. — Я буду жить около Алексея и его воспитывать. Я
должен прямо сказать, что не смогу расстаться с Алексеем...
Генерал молчит. Лицо Николая вдруг сморщилось, из глаз по-
катились слезы.
— Ваше величество... Ваше величество... — растерянно бормо-
чет генерал.
Николай, быстро овладев собой, смахивает с глаз слезы.
— Ваше величество, — произносит старик. — Может быть, вы
поторопились с отречением... Возможно предпринять еще реши-
тельные действия...
— Какие действия, если армия не хочет меня, генерал? — пре-
рывает его Николай. — Нет, это дело конченое...
Он вдруг улыбается.
95
— Как это Нилов говорил, помните? — говорит он. — Будет

революция — все равно нас всех повесят, а на каком фонаре —
все равно...
Николай смеется.
К ним подходит поспешно офицер, отдает честь.
— Готовы к отправлению, полковник? — спрашивает Николай.
Тот мнется, протягивает листок.
— Да вот, тут телеграмма получена. — Он зачитывает: «Всем
слушать меня тэчека Принимаю командование над Российской
империей тэчека Прапорщик Галактионов тэчека».
— Черт знает что, — ворчит генерал.
— Телеграфируйте прапорщику, полковник, — говорит Ни-
колай. — Императору Российской империи прапорщику Галак-
тионову тэчека Иди в задницу тэчека Экс-император Николай
Романов тэчека.
Полковник козыряет:
— Есть!
Николай поворачивается к генералу:
— Кажется, из меня мог получиться неплохой революционер...
Он поворачивается и идет к вагону.
Комната Смирнова. Ночь. Лунный свет… Причудливые тени

на стенах.
Марина поворачивается на спину, просыпается.
Она видит Смирнова, который сидит на стуле посреди комна-
ты. Он проводит рукой по голове и стонет.
— Что с тобой?
Смирнов не отвечает. Марина поднимается, подходит к нему.
— Что случилось?
Она проводит рукой по его волосам. Вдруг она меняется в
лице, смотрит на свою руку — ее пальцы в крови. Она взвизги-
вает:
— Кровь!..
Смирнов отшатывается от нее. Марину бьет озноб.
— Леша, откуда кровь?! Я вызову «неотложку»...
— Не надо, — глухо говорит Смирнов, сжимая ее запястье.
96
Тимофеев. Он сидит на своей кровати, смотрит открытыми

глазами на залитое лунным светом окно.
Больница. Утро. Больные выстроились в очередь за лекар-

ствами. Их выдает санитар. Подходит Тимофеев, берет таблетки
и мензурку с микстурой. Вдруг заговорщически спрашивает:
— А что, доктор заболел?
— Заболел, — буркает санитар.
Тимофеев отходит.
Санитар вдруг поднимает голову.
— Тимофеев... — окликает он. Тимофеев оборачивается.
Санитар как будто хочет что-то у него спросить.
Тимофеев смотрит на него и ждет.
— Ладно, иди... — санитар машет рукой.
Комната Смирнова. День.

Смирнов и Александр Егорович.
— Я проснулся ночью от ужасной боли, — говорит
Смирнов. — Вот здесь, в левой части, я нащупал рубец. И была
кровь. Немного, но она была... Хотя открытой раны не было.
Это был шрам сантиметров восьми длиной и не менее сантиме-
тра в ширину, как будто от удара длинным острым предметом.
Впечатление было такое, что шрам этот зарубцевался много лет
назад.
— Может быть, вам показалось? — спрашивает Александр
Егорович. — Была ночь. Во сне вы слегка оцарапали голову, от-
чего появилась кровь. Со сна и от испуга вам показалось, что вы
нащупали большой шрам...
— Александр Егорович, — говорит Смирнов, — я наблюдал
у себя этот шрам более суток. Только сегодня к десяти часам он
полностью исчез.
Александр Егорович пристально смотрит на Смирнова. Потом
спрашивает:
— Алексей Михайлович, вы начали работать с Тимофеевым?
— Да, начал, — говорит Смирнов и спрашивает в свою оче-
редь: — Александр Егорович, вы меня извините, но я хочу спро-
сить вас как врач врача... Случай Тимофеева очень необычный.
97
Почему вы, профессиональный психиатр, в течение многих лет

наблюдавший его, всерьез не занимались им?
— А с чего вы, собственно, взяли, что я не занимался? — го-
ворит Александр Егорович и, помолчав, продолжает: — Знаете,
Алексей Михайлович, в тысяча восемьсот девяносто первом
году Александр III отправил своего старшего сына в кругосвет-
ное путешествие... Поехали они шумной веселой компанией —
греческий наследник, румынский королевич и так далее.
В путешествии молодые люди так веселились, что однажды,
когда Николай Александрович хотел помочиться в синтоист-
ском храме, японский полицейский ударил его саблей по голове.
К счастью, греческий наследник успел подставить руку и смяг-
чить удар. — Александр Егорович замолкает.
— И что? — спрашивает Смирнов.
— Все-таки Николай был ранен, и на всю жизнь в правой ча-
сти головы под волосами у него был шрам от сабельного удара...
Смирнов смотрит на Александра Егоровича.
— Вы хотите сказать, что у меня... — начинает он.
— Нет, я ничего не хочу сказать, — качает головой Александр
Егорович. — Но, видите ли, в той области, которой мы с вами
занимаемся, в области психиатрии человеческого сознания,
есть вещи, которые нам просто не суждено понять... По моему
мнению, нам это не суждено понять никогда и самое главное —
и не следует пытаться это сделать...
Александр Егорович идет по протоптанной в снегу дорожке,

заворачивает во двор больницы.
Несколько больных чистят лопатами снег.
Александр Егорович останавливается, он видит среди боль-
ных Тимофеева.
Некоторое время он наблюдает за ним, потом подходит.
— Здравствуй, Тимофеев…
Тимофеев оборачивается.
— Здрасьте, Александр Егорович...
— Ну как ты поживаешь, Тимофеев?
— Хорошо, — улыбается Тимофеев.
— Как себя чувствуешь?
98
— Хорошо чувствую...
— Девочка Ева не приходит?
— Нет, — мотает головой Тимофеев. — Давно не приходит.
— Значит, все у тебя хорошо?
— Да, все хорошо...
— А живот не болит?
— Живот болел, — кивает Тимофеев. — Съел, должно быть,
что-то. Доктор мне анальгин прописал.
— Как тебе, нравится доктор? — спрашивает Александр
Егорович.
— Да, хороший специалист, — говорит Тимофеев и добавля-
ет: — Он заболел...
Александр Егорович молчит, потом спрашивает:
— Вы с доктором разговариваете?
— Да, разговариваем, — говорит Тимофеев. — Он меня все
спрашивает про те дела... ну когда мне казалось, что я царя
убил... А я ему рассказываю...
— И про расстрел царя рассказал? — спрашивает Александр
Егорович.
— Нет еще...
— Ну-ну, — произносит Александр Егорович и смотрит в
простодушные глаза Тимофеева. — Хорошо ты выглядишь!
Ишь раскраснелся как!
— Так ведь на свежем воздухе! — объясняет Тимофеев.
— Надо тебя в Ногинск перевести, — говорит Александр
Егорович. — Там тебе лучше будет. Там и режим посвобод-
ней, и парк кругом хороший... Гулять много будешь... Хочешь в
Ногинск?
Тимофеев мнется.
— Да нет, зачем? Я здесь привык... Это хорошая больница...
Питание хорошее, уход тоже на уровне...
— Занятный ты тип, Тимофеев, — говорит вдруг прищурив-
шись Александр Егорович.
Тимофеев ухмыляется.
— Да что вы, Александр Егорович... Скажете тоже!..
— Ну ладно, будь здоров! — говорит Александр Егорович и
уходит.
99
— До свиданья, Александр Егорович! — доброжелательно

кричит ему вслед Тимофеев.
На экране — крупно — Тимофеев. Он говорит в камеру:

— Я родился в Томске в тысяча восемьсот восемьдесят тре-
тьем году восьмым ребенком в семье Хайма Юровского, который
торговал железом, старьем и другим хламом. Что может быть
ужаснее, чем родиться в семье нищего еврея где-то на задворках
гигантской империи?.. Что может быть ужаснее, когда с первы-
ми проблесками сознания ты понимаешь, что обречен на убогое
бессмысленное существование, когда понимаешь, что судьба еще
задолго до того, как ты появился на свет, определила твое место
в этом мире, место старьевщика, аптекаря, мелкого лавочника?..
Что может быть нестерпимее, чем учиться в казенной школе для
инородцев и даже там ощущать себя паршивым жиденком, а дома
слушать заунывные тексты Талмуда, который долбит тебе, что ты
избран Богом на этой земле...
В шестнадцать я уехал в Америку. Я хотел там родиться зано-
во... Двое моих братьев жили в Нью-Йорке, у них была одна лавка
в Бруклине, они копили деньги на вторую, по вечерам читали все
тот же Талмуд и были счастливы, как два дебила... Я не хотел быть
таким, как они... Я хотел быть кем угодно, но только не таким, как
они... Я принял лютеранство. И что изменилось в моей жизни?
Ничего, я остался тем же, кем был. Однажды мне попалась бро-
шюрка... В ней рассказывалось о молодом поляке, Гриневицком,
который убил Александра Второго. Я был поражен... Я не мог по-
нять: как он осмелился сделать это? Как он мог даже подумать, что
имеет право поднять руку на то, что установлено Богом, а значит,
на самого Бога? Но он сделал это. И тогда я понял, что Бога нет.
Нет ни Христа, ни Ягве, ни Магомета... Есть только воля, одна
человеческая воля, которой подчиняются все. Я хотел бы стать
таким же, как этот поляк, но я не хотел умереть. Я хотел жить, я
хотел пить хорошее вино, хотел, чтобы меня любили женщины,
чтобы мое тело не страдало от холода... Я всю жизнь терпеть не
мог плохое белье... Я так был устроен...
Я вернулся в Россию, под проценты взял у отца денег в долг,
женился и открыл в Екатеринбурге фотографию, а затем часо-
100
вой магазин... Жизнь пошла своим чередом. Казалось, до конца

дней мне суждено было рожать детей и фотографировать екате-
ринбургских мещан... И вдруг тысяча девятьсот пятый год... Все
забурлило, все зашаталось, то, что вчера казалось незыблемым и
вечным, должно было рухнуть...
Я бросился в этот огонь, я хотел стать частью этой стихии,
сметающей ту жизнь, которая определила мне судьбу заурядного
обывателя. Я вступил в партию Ленина. Почему Ленина? Потому
что это была партия не идеалистов и романтиков, метателей бомб
и вечных узников Петропавловской крепости, это была партия
логики и простых истин. Россия жаждала быть организованной,
и Ленин знал, как ее организовать... Все кончилось в один мо-
мент. Мир не перевернулся, зато в моем магазине были разбиты
все стекла. Все пошло по-старому, я опять был рядовым обыва-
телем великой империи. Я остался членом партии, но я был бла-
горазумен. Я не хотел слишком сильно раздражать Империю, я
исправно платил партийные взносы и ждал. Я ждал двенадцать
лет... Я так долго ждал, что когда Империя в одночасье рухнула,
я даже не понял, что это уже произошло. Империя меня очень
обманула, она ушла так незаметно, что я даже не успел плюнуть
ей вслед. Но самое ужасное было то, что новый мир не собирал-
ся ничего менять в моей жизни. Это была катастрофа, это было
поражение — мне было тридцать девять лет, казалось, все конче-
но. Мог ли я тогда подумать, что именно мне, Якову Юровскому,
придется через несколько месяцев поставить точку в тысячелет-
ней истории Российской империи?.. Октябрь перевернул все...
Тимофеев замолкает.
Смирнов достает сигарету, в задумчивости разминает ее паль-
цами. Они сидят в кабинете главврача, за окном уже темно.
— А вы? — вдруг произносит Тимофеев. — О чем думали вы,
когда вас везли в Екатеринбург?..
— Я? — Смирнов вздрагивает, смотрит на Тимофеева. Тот не-
мигающим взглядом смотрит ему прямо в глаза.
— В Екатеринбург мне ехать не хотелось, — задумчиво
произносит Смирнов. — Когда нам сказали, что нас везут в
Екатеринбург, я понял, что это конец.
Смирнов встает, подходит к окну. Тимофеев наблюдает за ним.
101
Смирнов начинает говорить:

— Когда мне было тринадцать лет, социалисты убили моего
деда. Он был еще жив, когда меня привели к нему. Он лежал на
постели, ноги его были накрыты простыней, и простыня была
вся в крови. Отец сказал мне: «Иди попрощайся с дедом». Но я
не мог двинуться с места. Во мне не было страха, и кровь меня
не пугала, просто в тот момент я почувствовал, что непременно,
обязательно буду убит. И смерть моя будет во сто крат ужаснее,
чем смерть моего деда. Вечером ко мне пришел отец, он был пьян,
совершенно пьян. Он погладил меня по голове и сказал: «Вот,
Ники, теперь ты наследник». А я сказал ему: «Я не хочу быть
наследником, папа». Но он меня уже не слышал, он упал в кре-
сло и заснул. Я действительно не хотел быть тем, кем мне было
предопределено быть самим фактом моего рождения. Я не хотел
быть всеми ненавидимым, я не хотел, чтобы на меня охотились,
как на зверя, как охотились на деда, а потом на отца. Я не хо-
тел, чтобы сын, который у меня родится, был так же одинок, как
был одинок я всю мою жизнь, потому что обладать властью над
людьми — значит быть одиноким среди них. Нет, я ничего этого
не хотел...
Смирнов замолкает. Он смотрит в черное стекло окна, где
расплылось отражение его лица.
Ливадия. Осень. Серое море и серое небо. На набережной
Ливадийского дворца в глубоком кресле, закутанный в пледы,
сидит Александр III. Метрах в десяти от него застыли дежурный
офицер и врач.
К Александру подходит молодой Николай. Почтительно
произносит:
— Вы меня спрашивали, папенька?
— Садись, — кивает ему на стул подле себя Александр. —
Осень в этом году ранняя, — произносит он после паузы.
Николай молчит.
Александр долго смотрит на море, на чаек, падающих в волны.
Потом говорит:
— Там манифест о твоем восшествии на престол... Подпиши,
Ники.
102
Николай смотрит на столик, на котором рядом со стаканом

молока лист бумаги и перо, потом — на отца. Как бы угадав его
немой вопрос, Александр говорит:
— Подписывай, Ники... Вряд ли я доживу до завтрашнего утра.
Николай подписывает бумагу.
— Ну вот ты и царь, Ники, — усмехается Александр. — Слава
Богу, все это кончилось...
Он вдруг неожиданно плутовато подмигивает Николаю:
— Не удалось им, Ники... Социалистам-то... Своей смертью
помираю... Вот им! — Александр складывает свои мужицкие мо-
сластые пальцы в кукиш и обводит ими вокруг себя.
Голос Смирнова (в черном стекле его отражение):
— В тот день я стал императором Российской империи, са-
мой великой империи в истории мира. Судьба моя была предре-
шена... Я должен был начинать войны, потому что без них не
могла жить Империя, я должен был родить сына, потому что
Империи требовался наследник, я должен был отправлять лю-
дей на виселицы, потому что Империя считала их своими вра-
гами, я должен был подписывать указы, потому что Империя
считала эти указы полезными для себя. Империя ненавидела
меня, но я был нужен ей, потому что Империи нужна идея и
этой идеей был я. Но с каждым годом все очевиднее и очевид-
нее становилось, что Империи для того, чтобы выжить, нужна
какая-то другая, новая идея... Я чувствовал это, я чувствовал,
что Империя перестает нуждаться во мне... Меня выбросили
в одну секунду, как хлам, как старые сношенные сапоги... Но
Империи этого было мало, Империи было необходимо уничто-
жить меня, потому что никто не должен был заподозрить, что
ее новая идея в сущности отличалась от старой только отсут-
ствием в ней меня...
Комната в особняке Ипатьева. В комнате три постели. На
одной сидит Николай II, он в нижнем белье. На другой лежит
Александра с открытыми глазами. На третьей — Алексей.
Николай встает, подходит к замазанному белой краской окну,
смотрит в узкую полоску чистого стекла.
103
— Пасмурно, — произносит Николай, — должно быть, ночью

дождь шел...
Он отходит от окна, начинает приседать, делать гимнастиче-
ские упражнения.
Александра (по-английски):
— Какое сегодня число?
Николай останавливается, думает:
— А по какому стилю? Что-то я запутался…
Алексей:
— Тридцатое июня.
Николай:
— А почему тридцатое?
Алексей:
— Мне кажется, что сегодня тридцатое...
Николай:
— Нет, не тридцатое...
Александра:
— О, господи! Неужели никто не знает, какое сегодня число!
Она резко поднимается, встает с постели. Она ходит по комна-
те, высокая, полная, в ночной рубашке.
— О боже, боже! Нет, это невыносимо! Неужели никто не мо-
жет сказать, какое сегодня число?!
Николай:
— Аликс, успокойся..
Александра:
— Оставь меня! Лучшие свои годы я принесла тебе в жертву!
И что же теперь?! О, я знаю, это моя мать!.. Она всегда меня не-
навидела!..
Алексей:
— Мама, мама, я точно знаю, какое сегодня число! Шестнад-
цатое июля тысяча девятьсот восемнадцатого года по стилю
Ленина...
В соседней комнате на полу — четыре постели. Просыпаются

четыре девушки, тянутся, зевают.
104
Анастасия:
— Мне сон приснился — ужас... Будто плыву я по морю, а за
мной собака... Такая огромная, лохматая, черная...
Татьяна (зевая):
— А что за море? Черное?
Анастасия:
— Не знаю, наверное...
Татьяна:
— Ну что, в Ливадии, что ли?
Анастасия:
— Да не знаю же, говорю тебе!.. К чему бы такой сон приснился?
Мария:
— Замуж не выйдешь.
Анастасия:
— Почему не выйду?
Мария:
— Потому что ты толстая и невысокая, мужчины таких не лю-
бят.
Анастасия (обиженно):
— Сама ты не выйдешь!.. А в позапрошлом году, когда эмир
Бухарский к нам в Ливадию приезжал... Помнишь? Он мне брас-
лет золотой подарил и сказал, что я красивая…
Мария:
— Он же мусульманин. Может быть, он тебя и взял бы в гарем
для разнообразия.
Анастасия расстроена, губы дрожат, а на глазах слезы.
Ольга:
— Фу, Машка, какая же ты вредная! Да не реви ты, Настя, что
ты ее слушаешь?!
Девушки встают, разбредаются по комнате, причесывают-
ся, одеваются. Анастасия подходит к окну. Оно также замаза-
но плотной белой краской, и лишь в самом верху оставлена
полоска чистого стекла, через которое видно небо, затянутое
облаками. И вдруг в просвете между ними блеснуло солнце.
Его луч падает девушке на лицо. Анастасия улыбается, шепчет:
— Солнышко, солнышко, выходи, пожалуйста, миленькое!
105
Гостиная. Вся семья обедает за столом. Тут же доктор

Боткин. Пьют чай. Николай перелистывает газету, читает
вслух:
— «По данным городского комиссариата продовольствия
на первое июля сего года в Екатеринбурге зарегистрировано
жителей 80870 человек, 2502 лошади, 3267 коров, 1207 свиней
и коз, птицы 34 662 штуки...»
— Сколько лошадей? — спрашивает Алексей.
— 2502, — заглядывает в газету Николай и переворачивает
страницу. — «Англичанка из Лондона дает уроки английского
языка...»
К англичанке никто не проявляет ни малейшего интереса.
Николай затягивается папиросой и читает следующее объяв-
ление:
— «Вчера в революционном трибунале слушалось дело свя-
щенника Житова по обвинению в незаконном распитии спирта...»
— Расстреляли? — заинтересовывается доктор Боткин.
— Нет, — говорит Николай. — Подвергнут штрафу в триста
рублей.
— Эти священники — ужасные пьяницы, — замечает Алек-
сандра.
— А что в театре? — спрашивает Анастасия.
— В театре... Сейчас посмотрим... — Николай заглядывает в
газету. — В «Лоранже» — «Все люди рабы, лишь море свободно»,
драма в четырех частях, в Художественном — «Жертва науки,
или В лапах профессора-афериста» в пяти отделениях... В цирке
«Кыдырш-ламп» — женская борьба... Однако... — Он заглядывает
в конец газеты и спрашивает: — А где это Вознесенская церковь?
Где-то рядом?
— Прямо через дорогу, — говорит Боткин.
— А-а, эта, — кивает Николай. — Вот здесь объявле-
ние... Потерялась девочка... Галя Галиева, восьми лет, ушла в
Вознесенскую церковь и с тех пор домой не возвращалась...
— Куда же она исчезла? — спрашивает Алексей.
— Не знаю... Здесь не написано, — Николай откладывает га-
зету.
Дверь открывается, входит Юровский. В руках у него корзина.
106
— Доброе утро.
— Доброе утро, — произносит в ответ Николай. Все осталь-
ные молча смотрят на Юровского.
Юровский ставит на пол корзину, говорит:
— Из монастыря для вас свежие яйца прислали...
— Спасибо, — говорит Николай. Юровский поворачивается
и выходит за дверь.
— Кстати... Знаете, сколько яйца сейчас стоят? — Николай
опять берет газету и читает: — Яйца — по тридцать рублей за сот-
ню. А мясо — пять рублей за фунт... Причем среднего качества...
— Сумасшедшие цены, — качает головой Боткин.
В той же гостиной спустя час.

Александра вышивает. Мария читает ей Библию:
— «Ибо я знаю, как многочисленны преступления ваши и как
тяжки грехи ваши: вы враги правого, берете взятки и извращаете
в суде дела бедных, поэтому разумный безмолвствует в это время,
ибо злое это время. Ищите добро, а не зло, чтобы вам остаться в жи-
вых. И тогда Господь Бог Саваоф будет с вами, как вы говорите...»
Двор дома Ипатьевых. Обнесен высоким забором. Часовые.

Николай вышагивает взад-вперед, заложив руки за спину.
Наследник сидит в кресле. Боткин рассматривает курицу, кото-
рая с важностью ходит по двору, а великие княжны сидят на ла-
вочке, поглядывая на молодого часового с вихрастым чубом.
Из дома доносится голос Марии:
— «...Горе желающим дня Господня! Для чего вам этот день
Господень? Он — тьма, а не свет».
Продовольственный магазин в провинциальном городе.

В рыбном отделе продавщица разбивает о цементный пол
брикет льда с рыбой.
— Нет, нет, мне вон ту, — показывает продавщице Александр
Егорович на довольно упитанную рыбину, отлетевшую к ящику
с портвейном.
С сумкой, из которой торчит рыбий хвост, Александр Егорович
заходит в бакалейный отдел. Замечает Смирнова.
107
— Алексей Михайлович!..
Смирнов оборачивается.
— Здрасьте...
Они пожимают друг другу руки.
Они выходят из магазина, идут по заснеженной улице.

— Как ваши успехи? — спрашивает Александр Егорович.
— Неплохо, — рассеянно отвечает Смирнов.
— Ко мне на днях Козлов в гости заходил, — сообщает
Александр Егорович. — Мне кажется, вы чрезмерно много вре-
мени уделяете Тимофееву...
— Какой Козлов? — спрашивает Смирнов.
— Ну как же?! — удивляется Александр Егорович.— Козлов —
старший санитар.
— А-а,— кивает Смирнов.
— Послушайте, Алексей Михайлович, — продолжает ста-
рик. — Вам надо отдохнуть. Поверьте мне — выглядите вы не-
важно. Возьмите отпуск. Поезжайте куда-нибудь на пару недель.
Развейтесь. Захватите с собой вашу Марину. Ей-богу, что может
быть прекраснее отдыха с эффектной женщиной!
— Некогда мне отдыхать, — говорит Смирнов.
Александр Егорович останавливает его за рукав.
— Алексей Михайлович, — говорит он серьезно, — оставьте
Тимофеева. Зачем он вам?
Смирнов некоторое время молчит, потом произносит негром-
ко:
— Я хочу знать, почему именно этот человек убил меня...
Он поворачивается и быстро идет по улице. Александр
Егорович смотрит ему вслед.
— Александр Егорович! — окликает его благообразный стари-
чок. — В ОРСе навагу дают...
— А-а, спасибо, — рассеянно кивает Александр Егорович. — Я
уже взял...
— Я понял, что я, именно я буду тем человеком, который убьет

вас, как только узнал, что вас везут в Екатеринбург, — говорит
Тимофеев в кабинете Смирнова. — Не то чтобы я решил это, как
108
бы вам сказать, я почувствовал, что я должен сделать это, потому

что, убив вас, я переставал быть сыном еврея-старьевщика, я ста-
новился творцом истории.
Но когда я вас увидел, я испугался, вы были совсем не такими,
как я вас представлял; измученный неизлечимой болезнью маль-
чик, девицы, смахивающие на дочерей купца второй гильдии, ка-
кой-то толстый доктор, какие-то фрейлины, повара, неизвестно
зачем затесавшиеся в историческую драму. И вы... В вас не было
ничего, что бы могло вызвать гнев, ненависть, родить во мне воз-
вышенные слова и героические чувства. Как можно было совме-
стить все это с гильотиной, эшафотом, покрытым алым шелком,
барабанной дробью, стальными словами приговора?!
Это была какая-то нелепица, обман... Нелепицей было вообще
все, что происходило вокруг вас. Все знали, что вас нужно убить.
Никто не говорил об этом вслух, но все знали... Вы так надое-
ли всем, вы создавали всем столько проблем... И большевикам, и
эсерам, кадетам и анархистам, немцам и англичанам...
Своим существованием вы напоминали всем, что с вами надо
что-то делать, а что — никто не знал...
В Екатеринбурге стояло полторы тысячи офицеров Академии
Генерального штаба, переведенных туда из Петрограда...
Фронтовики-монархисты, они могли вас освободить в течение
десяти минут. Но они даже палец о палец не ударили... Освободив
вас, что бы они с вами стали делать?.. Мертвыми вы им были го-
раздо полезнее, чем живыми. Мертвыми вы были полезнее для
всех... И ВЦИК в конце концов решил, что вы должны исчез-
нуть... И исчезнуть вы должны были в Екатеринбурге...
Тимофеев замолкает. Потом смотрит на Смирнова и спраши-
вает:
— Вы никогда не были в Свердловске?
Смирнов молча смотрит на Тимофеева.
— Интересно, как он теперь выглядит?.. — говорит Тимофеев.
По заснеженной российской равнине мчится поезд. В окнах

его мелькают деревеньки, поселки, города и городки.
Тамбур вагона. Стоит Смирнов, курит, смотрит в причудливо
раскрашенное морозом окно.
109
Свердловск. Вокзал. Смирнов с дорожной сумкой в руке пере-

секает привокзальную площадь, заходит в гостиницу.
Вестибюль гостиницы. Он подходит к стойке администратора,

спрашивает:
— У вас свободные номера есть?
— Вы командировочный, по брони? — в свою очередь спра-
шивает администратор.
— Нет... Я по личному делу, — произносит Смирнов.
— Вообще-то у нас с номерами туго, — говорит администра-
тор. — Знаете, зайдите вечером, после десяти, может быть, что-
нибудь найдем...
Смирнов идет по городу. Центральная улица, театр, универси-

тет, памятник Свердлову. Смирнов некоторое время рассматри-
вает его, идет дальше.
Он идет по улице, вдруг останавливается. Напротив — среди
блочных пятиэтажек — двухэтажный каменный дом. Дом ничем
особенно не примечателен — обычный дом небогатого купца на-
чала века. Смирнов смотрит на него, он словно пытается что-то
вспомнить...
Два «рено» образца начала века едут по булыжной мостовой. В
первой машине на заднем сиденье — Николай, Александра и дочь
Мария. Лицо Николая бесстрастно. Машины минуют двухэтаж-
ный каменный дом. В одном из верхних окон — старуха. Николай
встречается с ней взглядом и отворачивается. Машины подъез-
жают к парадному подъезду дома Ипатьева.
Из второй машины выходит мужчина лет 27 с простодушным
лицом, в поношенном пальто, подходит к первому «рено» и го-
ворит:
— Гражданин Романов, вы можете войти в дом…
Романовы и с ними Белобородов, Голощекин, Войков и Авдеев,
члены Уралсовета, заходят в дом. Машины уезжают. Пустынная
улица... Только вдалеке, приближаясь к дому, едет по ней велоси-
педист.
Голос за кадром (женский, высокий):
110
— На этом месте находился дом купца Ипатьева, в который трид-

цатого апреля привезли Николая Второго Кровавого, его ненавиди-
мую народом жену и старшую дочь Марию. Наследник престола
Алексей от рождения был болен несворачиваемостью крови, гемо-
филией. В Тобольске он ушиб ногу, и в Екатеринбург его привезли
через месяц вместе с сестрами Ольгой, Татьяной, Анастасией...
Современный Свердловск. На широком проспекте в разрыве
между домами — пустырь. Три заиндевевших дерева, возле них
группа экскурсантов. Худая женщина в очках и короткой кроличьей
шубе рассказывает им:
— Вместе с Романовыми в доме находились врач Боткин,
повар Харитонов, слуга Трупп, фрейлина Демидова и мальчик
Седнев, служка наследника. Эвакуируя Романовых из Тобольска
в Екатеринбург, Советская власть считала, что перемещает их в
тыл, но к началу июля город уже оказался фронтом. С востока к
Екатеринбургу рвались белочехи, с юга казаки атамана Дутова,
и в самом городе зрел монархический заговор. В этой сложной
обстановке товарищ Свердлов по поручению ВЦИК предложил
Уралсовету немедленно решить судьбу коронованных палачей
России. Не видя выхода в создавшейся критической ситуации и
выполняя волю трудового народа, Уралсовет единогласно решил
предать Романовых казни, не дожидаясь суда. Кому поручить ис-
полнение? Общее мнение: Юровскому Якову Михайловичу, чле-
ну партии с 1905 года, верному ленинцу, закаленному большеви-
ку-подпольщику.
Смирнов. Он стоит чуть в стороне, прислушивается к словам
гида.
— В ночь с шестнадцатого на семнадцатое июля тысяча де-
вятьсот восемнадцатого года все было кончено, — страстно про-
должает гид. — Здесь, на этом месте, свершилось то, о чем на про-
тяжении поколений мечтали прикованные к каторжным тачкам,
замурованные в казематы, умирающие на эшафотах тысячи бор-
цов за свободу России.
— А детей-то зачем расстреляли? — вдруг спрашивает пожи-
лая женщина из экскурсантов.
— Они могли стать знаменем контрреволюции, — отвечает
гид. — Это был жесткий, но вынужденный акт защищавшей себя
111
революции. Печальная, но неотвратимая историческая необхо-

димость.
По коридору гостиницы идет Смирнов. Подходит к двери но-

мера, стучит.
— Да-да, входите, — доносится мужской голос из-за двери.
Смирнов входит. В двухместном номере — мужчина лет соро-
ка с небольшим и молодая женщина. Включен телевизор, на столе
неоткрытая бутылка вина. Мужчина встает.
— Здравствуйте, — говорит Смирнов. — Я ваш сосед.
— А-а, пожалуйста, пожалуйста, располагайтесь, — кивает
мужчина. Смирнов снимает пальто.
Женщина еле слышно говорит мужчине:
— Я пойду...
— Ну чего ты?.. Пойдем поужинаем в ресторан, — так же не-
громко произносит он.
— Да мне домой ехать далеко... На работу завтра вставать...
— Ну чего ты?! Пойдем в ресторан, посидим, потанцуем...
Женщина молчит. Смирнов входит в комнату.
— Ну пойдем... Там разберемся, — говорит мужчина.
Они встают, идут к двери. Женщина берет пальто.
— До свидания, — вежливо произносит она.
— До свидания, — отвечает Смирнов.
Он один. Садится на стул. Лицо сосредоточено. На экране
телевизора — какой-то видовой фильм.
Этот же фильм смотрят пациенты знакомой нам психиатри-

ческой больницы. Среди них — Тимофеев. Он встает, выходит
в коридор, идет в «курилку». Садится на лавочку, закуривает.
Глубоко затягивается раз, другой...
Гостиничный номер. Смирнов.
Тимофеев. Сидит на лавочке в пустой «курилке». Крупно —

его лицо. Голос Тимофеева за кадром:
— Когда в тысяча девятьсот тридцать восьмом году я умирал
от прободной язвы в клинике Грановского, я много вспоминал
112
тот день. Нет, я не боялся этих воспоминаний, меня не мучили

угрызения совести, меня не преследовали ночные кошмары и ни-
какие «кровавые мальчики в глазах» не беспокоили меня. Ничего
этого не было. Я думал не о вас...
Палата в клинике Грановского. Постель. Юровский — худое,

изможденное лицо. Он выглядит совсем стариком. Входит мед-
сестра.
Сестра:
— Яков Михайлович, к вам пришла жена…
Юровский (словно очнувшись):
— Что?
Сестра:
— Мария Яковлевна пришла...
Юровский поворачивает голову — в дверях стоит скромно
одетая женщина лет сорока пяти.
— Мария Яковлевна, только не долго, — говорит ей сестра и
выходит.
Жена присаживается у постели. Она оглядывается и наклоня-
ется к нему:
— Яков...
Юровский:
— Чувствую себя хорошо. Моча у меня хорошая, кал нормаль-
ный...
Жена (перебивая):
— Яков, Римму арестовали…
Жена:
— Яков, ты меня слышишь?
Юровский:
— Слышу.
Жена:
— Они приехали сегодня ночью и забрали ее...
Жена:
— Яков, ты должен написать письмо Сталину.
Юровский:
113
— Хорошо, я напишу.
Жена:
— Ты должен сейчас написать…
Юровский:
— Возьми бумагу и карандаш.
Жена достает из сумки лист бумаги, авторучку. Юровский
диктует ей:
— Дорогой Иосиф Виссарионович! Моя дочь... Нет...
Уважаемый товарищ Сталин! В органы НКВД пробрались вра-
ги. Моя дочь Римма Яковлевна Юровская...
Он замолкает. Жена смотрит на него
Юровский:
— Я напишу завтра…
Жена:
— Яков, я тебя прошу.
Юровский:
— Я подумаю и напишу. Приходи завтра утром.
Жена некоторое время молча смотрит на него, потом начина-
ет доставать из сумки продукты.
Жена:
— Я принесла тебе яблоки и груши...
Юровский:
— Мария... Ты помнишь эту девочку, которая тогда потеря-
лась?..
Жена (рассеянно):
— Какая девочка?
Юровский:
— Ну помнишь, тогда, в Екатеринбурге... Девочка пошла в
церковь и не вернулась домой. Ее звали Галя Галиева...
Жена растерянно смотрит на него.
— Не помню, — говорит она.
Юровский:
— Ну как же? Еще объявление в газете было... Мать ее все ис-
кала... Куда же она подевалась? Никак не могу понять...
Екатеринбург. Юровский подъезжает на велосипеде к дому

Ипатьева. Возле подъезда — часовой, чуть поодаль стоит женщи-
114
на лет тридцати, по виду бедная мещанка. Лицо ее заплакано, она

всхлипывает.
— Иди отсюда, — говорит ей часовой. — Здесь посторонним
нельзя...
— В чем дело? — спрашивает Юровский у часового.
— Да вот у этой бабы дочка пропала, — объясняет часовой. —
Пошла в Вознесенскую церковь и куда-то подевалась... Вот эта
баба теперь ее ищет...
— Господин начальник, — произносит женщина, обращаясь к
Юровскому. — Вы не видели моей девочки?.. Такая светленькая,
и глазки голубые. Галей Галиевой зовут.
— Нет, я не видел, — качает головой Юровский. — Не знаю...
Вы уходите отсюда... Идите домой. А здесь вам быть нельзя...
Он заходит в дом. На ходу приказывает красногвардейцу:
— Позови мне Медведева...
Идет по коридору, вдруг останавливается, спускается вниз
в подвальную комнату. Здесь полумрак, свет проникает через
единственное окно на уровне земли. Стоит старая мебель, кро-
вати, как в казарме. На одной из них спит солдат в форме ав-
стрийской армии без погон и знаков отличия. Юровский стоит.
Противоположная стена, оклеенная обоями. Юровский ощу-
пывает ее. Проходит по комнате, высчитывая шаги. Подходит к
окну, трогает раму. За его спиной — шорох, кашель. Юровский
быстро оборачивается. Солдат проснулся и смотрит на него. Ни
слова не говоря, Юровский выходит.
Он заходит в комнату коменданта. Там сидит мужчина лет
двадцати пяти, по одежде — рабочий.
— Медведев, — говорит Юровский. — Собери револьверы, де-
сять штук. Поезжай за город и отстреляй их... Вот и мои возьми.
Юровский кладет на стол маузер и наган. Медведев молча
смотрит на него.
— Чего смотришь, Павел? — спрашивает Юровский.
Медведев отводит взгляд, берет со стола оружие, кивает на
плетеную корзину в углу.
— Монашки приходили... Яйца свежие им принесли...
— Собери мне мадьяр, — говорит Юровский. — Пусть сейчас
приходят... Из подвала всю мебель надо вынести.
115
Юровский берет корзину с яйцами, в дверях оборачивается.

— Да, Павел... — произносит он. — Там женщина девочку
ищет...
— Знаю, — кивает Медведев. — Она второй день тут ходит...
— Куда она могла подеваться? Вы ее случайно не шлепнули?
— На кой черт она нам далась?! — обиженно говорит Медведев.
— Странная история, — Юровский на секунду задумывается,
потом выходит.
...Он поднимается на второй этаж, проходит мимо часовых,
открывает дверь. Романовы завтракают.
— Доброе утро, — говорит Юровский.
— Доброе утро, — отвечает Николай.
Все остальные молча смотрят на Юровского. Тот ставит на
пол корзину, говорит:
— Из монастыря для вас прислали свежие яйца.
—  Спасибо, — произносит Николай и смотрит, как
Юровский выходит в дверь.

Его голос за кадром:
— Значит, когда вы принесли яйца во время завтрака, вы
уже знали, что убьете нас сегодня?
— Шифрованная телеграмма за подписью Свердлова при-
шла через Пермь шестнадцатого июля в десять часов утра.
Психиатрическая больница. В «курилку» заходит дебил,

садится напротив Тимофеева. Тот некоторое время смотрит
на него, потом встает, выходит в коридор, останавливается у
окна...
Во дворе дома Ипатьева Николай, словно почувство-

вав взгляд, поднимает голову и видит в окне второго этажа
Юровского. Они смотрят друг на друга. Юровский видит, как
к Николаю подходит Анастасия, о чем-то спрашивает его,
Николай отвечает. Анастасия отходит. Голос Тимофеева:
— Что вам сказала Анастасия? Помните, тогда, во дворе?
116
— Что сказала? Ничего особенного... Она спросила, что за
город Чита и где он находится.
Лицо Юровского. Лицо Николая.
— Как она умерла, сразу?
— Она была ранена, и ее закололи штыками.
Ресторан в гостинице. Огромное, как самолетный ангар, по-

мещение. На эстраде — оркестр. Перед ним — танцующие пары.
За одним из столиков — Смирнов. Лицо его как будто окаменело.
Слегка хмельная женщина с яркими алыми губами поглядывает
на него из-за соседнего стола.
Психиатрическая больница. Столовая. Больные ужинают.

Среди них — Тимофеев. Ест. Взглянул в камеру, прямо на нас, и
опять ест...
Палата в клинике Грановского. Вечер. В палате — Юровский.

Один. Голова на высокой подушке, глаза открыты.
— В тысяча девятьсот двадцать первом году меня принял
Ленин. Я написал записку с предложением использовать драго-
ценности династии Романовых для закупок зерна за границей.
Приемная в Кремле. На краешке стула с портфелем на коле-
нях — Юровский. Из двери кабинета выходит секретарь, предла-
гает ему зайти. Он заходит...
Ленин. Они сидят — Ленин за столом, Юровский — напротив.
Разговаривают…
— Ленину понравилось мое предложение. Он расспрашивал
меня о деталях. Я отвечал. Мы разговаривали почти десять ми-
нут, и я все время ждал, когда он меня спросит о главном. Он
знал, он не мог не знать, что я был человеком, который убил вас...
А я понимал, что именно он был человеком, который все решил.
Мы сделали это вдвоем. Он и я... Я ждал хоть намека, хоть малей-
117
шего движения... И ничего, ни единого слова, ни знака. Он назна-

чил меня директором Алмазного фонда...
Клиника Грановского. Палата. Юровский.
— Я умирал. Я знал, что умираю. И умирал я тем же, кем ро-
дился, — заурядным обывателем. Я не мог понять: почему? Как это
произошло? В чем была ошибка?
Ресторан. Смирнов встает из-за стола, идет к выходу.
Тимофеев кончил есть. Посидел над пустой миской. Встает.
Идет по коридору.
Смирнов заходит в свой номер. Садится на постель. Снизу до-
носится музыка из ресторана.
Дом Ипатьева. Комната коменданта. Юровский лежит на дива-
не. За окном — шум автомобиля. Входит Медведев.
Юровский:
— Кто там?
Медведев:
— Войков приехал.
Юровский:
— Что ему надо?
Медведев:
— Не знаю...
Входит Войков — костюм, галстук, начищенные штиблеты.
Войков:
— Здравствуйте.
Юровский исподлобья смотрит на него. Войков подходит к сто-
лу, на котором наполовину пустая бутылка коньяку и стакан. Где-
то вдали грохнула артиллерийская канонада. Войков вздрагивает:
— Чехи лупят...
Юровский:
— Ты зачем приехал? Решил пострелять?
Войков (раздраженно):
— Яков, я тебя прошу... Эти твои шуточки!.. Я тут приготовил
небольшую речь, зачитаю им перед приведением в исполнение...
118
Юровский:
— Что за речь?
Войков:
— Ну просто речь. Так сказать, обвинительный приговор от
имени революции.
Юровский:
— Ты керосин привез?
Войков (взрывается):
— Ты превращаешь величайший акт истории в банальнейшее,
заурядное... Я слов не нахожу!
Юровский:
— А ты не ищи. Если будешь стрелять, я велю дать тебе наган.
Если нет, тогда уезжай....
Войков:
— Яков, ты ведешь себя так, как будто это касается только
тебя. Как будто мы здесь ни при чем!
Юровский (все так же сухо):
— Бери наган и будешь при чем.
Юровский достает наган и кладет его на стол. Войков смотрит
на тусклый вороненый ствол.
Войков:
— А что они сейчас делают?
Юровский молчит, закуривает, произносит:
— Пойди посмотри...
Войков колеблется, потом выходит в коридор, на цыпочках
подходит к двери, чуть приоткрывает ее.
Романовы за столом. Ужинают.
Войков возвращается в комнату коменданта.
Войков:
— Слушай, Яков... Там этот мальчишка, Седнев, служка
Алексея... Надо бы его забрать...
Юровский задумывается, потом зовет:
— Медведев!..
Заходит Медведев.
Юровский:
— Пойди забери оттуда Седнева.
Медведев:
119
— Они забеспокоятся.
Войков:
— Скажи, что его дядя хочет увидеть.
Медведев:
— Так дядю-то того... шлепнули.
Юровский:
— Они не знают.
Медведев уходит.
Войков подходит к окну. Опять отдаленно — канонада.
Войков:
— Во сколько?
Юровский:
— В двенадцать часов ночи... Когда придет машина за трупа-
ми.
Дом Ипатьева. Столовая. Романовы ужинают. Вместе с ними

за столом сидят доктор Боткин, фрейлина Демидова, повар
Харитонов, слуга Трупп, мальчик Седнев. Молчат, позвякивает
посуда.
Входит Медведев.
— Седнев, — говорит он, — иди сюда...
Белобрысый мальчик встает, идет к Медведеву, все перестают
есть, провожают его взглядами.
— Пошли, — Медведев открывает дверь.
— Куда вы его уводите? — встревоженно спрашивает Боткин.
— Его дядя хочет увидеть, — отвечает Медведев и уводит
мальчика из комнаты.
Все обеспокоены. Алексей смотрит на Николая. Тот продол-
жает пить чай.
— Что стало с тем мальчиком? Он жив?
Медведев выводит мальчика на улицу.
— Не знаю... На следующий день его отправили на родину.
Кажется, в Тульскую губернию...
Медведев подталкивает мальчика в спину:
— Видишь тот дом?.. Иди туда. Скажешь, Медведев прислал...
120
Мальчик идет по улице. Его фигура растворяется в сгущаю-

щихся сумерках.
Николай у окна. На улице — ночь. Густая, обволакивающая
темнота, вязкая, как патока. Он оборачивается. Александра в
ночной рубашке сидит на кровати, смотрит на него. Николай от-
водит взгляд. Алексей — в постели.
Николай проходит в соседнюю комнату. Там — дочери.
Раздеваются, расчесывают волосы. Анастасия встречается взгля-
дом с отцом, улыбается ему.
Николай выходит в коридор. Часовой. Николай проходит
мимо него в туалетную комнату. Скосив глаза, часовой сквозь
приоткрытую дверь смотрит, как он умывается. Николай обора-
чивается и, заметив его взгляд, прикрывает дверь.
Гостиничный номер. Смирнов, набирая пригоршнями воду

из-под крана, бросает ее себе в лицо. Выключает свет. Садится на
постель, не раздеваясь, ложится поверх одеяла.
Психиатрическая больница. Коридор. Санитар Козлов, позе-

вывая, перелистывает журнал. В коридоре появляется Александр
Егорович.
— Добрый вечер, Петя, — говорит он.
— Александр Егорович!.. — Козлов удивлен.
— Открой отделение…
Козлов отмыкает массивную дверь. Александр Егорович идет
по коридору, заходит в палату. Больные спят. Тимофеев. Глаза
его закрыты. Александр Егорович некоторое время пристально
смотрит на него, поворачивается и уходит. Тимофеев открывает
глаза.
Дом Ипатьева. Комната коменданта. Юровский. Медведев.

Медведев наливает полстакана коньяку, выпивает. Смотрит в
окно. В тусклом свете фонаря у ворот ходит часовой.
Медведев:
— Где же машина?
Юровский смотрит на часы, встает, выходит. Заходит в сосед-
нее помещение, останавливается в дверях. Там — мадьяры. На
121
столе несколько полупустых бутылок, стаканы. Один выпивает.

Другие молча сидят вдоль стен, смотрят на Юровского. Один из
мадьяр (по-немецки):
— Пора?
— Сидите... — также по-немецки произносит Юровский.
Выходит. Поднимается по лестнице, останавливается возле
двери в комнаты Романовых. Часовой.
— Что они? — спрашивает Юровский.
— Спят, — отвечает часовой.
Гостиничный номер. В окне танцует желтый блик от уличного

фонаря. Смирнов. Глаза его закрыты. Голос Смирнова:
— Я не спал. Я знал, что этой ночью все кончится. Я это понял
еще днем, когда вы смотрели на меня из окна. Я не боялся смер-
ти. Мне было даже странно, что я дожил до пятидесяти лет. Но
я уже знал и другое. Когда вы увели мальчика, я понял, что вы
убьете не только меня. Вы убьете всех. И я лежал и думал: может
быть, Россия действительно станет счастливой, если вы убьете
нас всех...
Дом Ипатьева. У ворот с грохотом останавливается грузовик.

Из кабины высовывается мужчина и кричит:
— Трубочист!
Часовой озадачен.
— Какой «трубочист»? Чего ты орешь?!
— Пароль «трубочист»! Открывай ворота, дурак!
— А-а...
Часовой открывает ворота.
Мадьяры. Дверь распахивается, входит Юровский.

— Пора, — говорит он по-немецки.
Юровский поднимается на второй этаж. Стучит в дверь.
Часовой. Юровский. Юровский еще громче стучит в дверь.
Часовой смотрит на него. Дверь отворяется, показывается заспан-
ное лицо Боткина.
— Разбудите всех, — говорит ему Юровский. — Нужно пере-
йти в нижний этаж.
122
— В городе неспокойно, — отвечает Юровский. — На дом воз-
можно нападение анархистов.
Психиатрическая больница. Тимофеев резко садится на кро-
вати.
Дом Ипатьева. По лестнице спускается Юровский. За ним

Николай несет на руках Алексея. Следом — все остальные с мел-
кими вещами и подушками.
Пустая полуподвальная комната. Юровский открывает дверь,
пропуская вперед Романовых и остальных. Александра (оглядыва-
ясь):
— Что же и стула нет? Разве и сесть нельзя?
Юровский (Медведеву):
— Принеси два стула...
...Юровский поднимается на первый этаж, открывает дверь к
мадьярам. Те стоят, молча смотрят на него.
— Пошли, — говорит Юровский.
— Я и Иштван в девиц стрелять не будем, — вдруг на ломаном
русском говорит один из мадьяр.
Пауза.
Юровский смотрит на них. Резко выбегает в коридор, видит
двух часовых. Юровский:
— Никулин и ты, идите сюда! Часовые подходят.
Юровский (кивая на двух мадьяр):
— Возьмите у них наганы.
Гурьбой спускаются по лестнице в подвал, останавливаются
возле двери.
— Приготовить оружие, — командует Юровский. — Стрелять
только в сердце
Юровский достает маузер, толкает дверь и входит в комнату.
— Станьте в ряд, — приказывает он.
— Куда нам? — не понимает Боткин. Он смотрит на Юровского
и толпящихся за его спиной мадьяр.
— Станьте здесь... В ряд...
123
Они сбиваются у противоположной стены возле стульев, на ко-

торых сидят Александра и Алексей. Николай становится возле сына.
Юровский делает шаг вперед.
Юровский:
— Ввиду того что ваши родственники в Европе продолжают на-
ступать на Советскую Россию, Уралисполком постановил вас рас-
стрелять.
Николай поворачивается лицом к семье, потом, как бы опомнив-
шись, оборачивается к Юровскому.
Николай:
— Что-что?
Больница. Тимофеев. Он говорит шепотом:

— Ввиду того что ваши родственники в Европе продолжают на-
ступать на Советскую Россию, Уралисполком постановил вас рас-
стрелять.
Дом Ипатьева. Подвал. Юровский вскидывает маузер и стреляет

Николаю в сердце.
Беспорядочная пальба. Крики, грохот выстрелов... Комната
слишком мала для такого количества людей. Стреляют в упор, и все
равно кто-то мечется, кто-то стонет на полу... Анастасию добивают
штыками. Юровский стоит над Алексеем. Глаза Алексея открыты,
он смотрит на Юровского. Юровский стреляет...
Гостиничный номер. Смирнов. Он неподвижно лежит на крова-

ти, глаза его закрыты...
Психиатрическая больница. Палата. Тимофеев у окна. Сжимая

руками оконную решетку, он смотрит в ночь, как будто силится что-
то увидеть в кромешной тьме...
Екатеринбург. Раннее утро. Отворяются ворота дома Ипатьева,

выезжает грузовик с крытым кузовом. Натужно урча мотором, едет
по пустынной улице. Туман, плотный, густой, низко стелется по зем-
ле, размывая черные контуры одноэтажных деревянных домишек...
124
— Около трех часов утра мы выехали на место. Верстах в пяти
от Верхне-Исетского завода вас раздели догола и бросили в за-
брошенную шахту.
Утренний лес, окутанный туманом. Тишина. И далекий шум

мотора. Медленно, тяжело переваливаясь на ухабах лесной доро-
ги, едет грузовик. Он едва угадывается в тумане...
— Однако эта шахта оказалась недостаточно глубокой.
Поэтому я нашел другую подходящую шахту на девятой версте
по Московскому тракту. В следующую ночь мы вытащили вас ве-
ревками, опять погрузили на машину и повезли к новому месту…
Лес. Туман. В нем — размытые красно-желтые пятна костров,

черные силуэты людей. Один из силуэтов медленно идет на нас,
принимая все более отчетливые очертания...
— Около четырех часов девятнадцатого июля машина за-
стряла окончательно: оставалось, не доезжая до шахты, хоро-
нить или жечь. Последнее обещал взять на себя один товарищ,
фамилию которого я забыл, но он уехал, не исполнив обеща-
ния. Хотели сжечь Алексея и Александрину, но по ошибке вме-
сто императрицы с Алексеем сожгли фрейлину. Потом выры-
ли братскую могилу и положили вас в нее. Лица ваши разбили
прикладами и облили соляной кислотой. Забросав яму землей и
хворостом, сверху положили шпалы и несколько раз проехали.
Секрет был сохранен вполне — этого места погребения белые
не нашли...
...Из тумана вышел Юровский, остановился. Лицо его почти
неузнаваемо: черные круги под глазами, серая блеклая кожа...
Он закуривает папиросу — руки слегка дрожат — и смотрит,
долго смотрит туда, где за далекой рекой розовеет небо в лучах
восходящего солнца.
Гостиничный номер. Входит сосед Смирнова по номеру. Что-

то возится в темноте, шумит, видно, пьян...
125
Включает свет, проходит, пошатываясь, к своей кровати, са-

дится на нее. Некоторое время довольно-таки бессмысленным
взглядом смотрит на неподвижно лежащего Смирнова. Вдруг
что-то меняется в его лице... Он подходит к Смирнову, склоня-
ется над ним, трогает за плечо. Потом трясет, сильнее и силь-
нее...
Свердловск. Раннее утро. У входа в гостиницу — машина

«скорой помощи». Санитары выносят носилки с покрытым
простыней телом. Несколько служащих гостиницы топчутся
шагах в пяти от машины. Какой-то прохожий, не то слишком
поздний, не то слишком ранний, останавливается и спрашивает
у пожилого швейцара с заспанным лицом:
— Командировочный ночью помер...
Екатеринбург. День. У дома Ипатьева останавливается зна-
комый, весь заляпанный грязью грузовик. Из кабины спрыги-
вает на землю Юровский. Хочет зайти в дом, но вдруг замеча-
ет сидящую прямо на булыжной мостовой женщину, которая
искала свою пропавшую дочку. Мимо нее в ритмичном аллюре
проходит эскадрон кавалеристов, тянутся груженые подводы.
Женщина сидит неподвижно, невидящим взглядом смотрит пе-
ред собой.
Юровский подходит к ней, останавливается, спрашивает по-
сле паузы:
— Нашлась ваша дочка, гражданка?
Женщина поднимает глаза, смотрит на него, будто хочет, да
не может вспомнить, и отрицательно качает головой:
— Нет, не нашлась...
Юровский молчит. Где-то совсем близко — канонада.
Юровский идет в дом.
...Он проходит по пустынным комнатам первого этажа. Везде
разбросаны бумаги, вещи...
Спускается вниз, в подвал. Останавливается на пороге ком-
наты, в которой были расстреляны Романовы. Пол тщательно
вымыт, и лишь многочисленные следы от пуль в стене, проти-
126
воположной двери, напоминают о том, что здесь произошло.

Юровский подходит к этой стене, вдруг замечает надпись на не-
мецком языке. Долго читает ее, шевеля губами.
...Он поднимается на второй этаж. Здесь, как и на первом,
беспорядок — разбросаны книги, бумаги, какие-то поломан-
ные вещицы, иконки, коробки, саквояжи. В углу одной из ком-
нат Юровский поднимает с пола женские волосы, рассматривает
их, бросает обратно в угол, проходит в комнату, где помещались
Николай и Александра. Здесь почти темно. Свет еле проника-
ет через замазанные белой краской окна. Юровский подходит к
одному из окон. Видит нечто на раме. Он внимательно изучает
странный знак и число: 17/30.
— Это свастика... — раздается голос.
Юровский резко оборачивается, вглядываясь в полумрак ком-
наты. Из кресла поднимается человек, подходит к Юровскому.
Это Войков.
Войков:
— Свастика — древний индийский символ. Знак счастья и
благополучия. Должно быть, его начертила Александра. Она, ка-
жется, была любительницей всех этих магических знаков. Вот
там, над кроватью Алексея, еще один такой же...
Юровский:
— Ты что здесь делаешь?..
Войков:
— Так зашел... Что-то потянуло... (Хитро улыбается). Может
быть, как в криминалистике: преступник непременно возвраща-
ется на место преступления?!
Юровский:
— Ты это брось, Петр. Там, в подвале... Это ты написал?
Войков:
— Это Гейне... «И той же ночью Валтасар своими слугами
убит...» В поэтическом переводе тоже звучит весьма эффектно:
«Но прежде, чем взошла заря, рабы зарезали царя».
Войков и Юровский молча смотрят друг на друга.
— Кто бы мог подумать, — медленно произносит Войков. —
Сын жида старьевщика прикончит самую могущественную евро-
пейскую династию…
127
Юровский зло прищурился.

— Я большевик и интернационалист, — говорит он. — Я ис-
полнил волю революции...
— Да-да, конечно, — рассеянно произносит Войков. — Однако
же, как это, оказывается, до ужаса просто — войти в мировую
историю... Никогда не мог представить...
Он идет к двери. Юровский смотрит вслед. Войков оборачива-
ется, оглядывает комнату. Довольно театрально вскидывает руки:
— Мир никогда не узнает, что мы сделали с ними...
И выходит.
— Комедиант, — бормочет Юровский.
Он смотрит на свастику. Долго. Видно, что его что-то беспо-
коит. Трогает рисунок пальцем. Потом поворачивается и тоже
выходит.
Клиника Грановского. Палата. За окном раннее утро.

Юровский беспокойно ворочается в постели, что-то бормочет,
теребит руками простыню. Глаза его закрыты.
Входит медсестра. Склоняется к нему с обеспокоенным лицом.
— Яков Михайлович, — зовет она. — Яков Михайлович…
Юровский открывает глаза. Смотрит на сестру и словно не уз-
нает.
— Эта девочка, — шепчет он. — Куда она делась-то?!
— Что? Что вы сказали? — Сестра наклоняется еще ниже, поч-
ти касаясь завитком волос его губ.
— Я ее не убивал, — произносит Юровский.
Психиатрическая больница. Утро. Больные, коротко стрижен-

ные юноши, мужчины, старики в грязно-серых пижамах бесцель-
но слоняются по коридору. Некоторые стоят вдоль стен, некото-
рые сидят на корточках, некоторые просто ходят взад-вперед.
Среди них — Тимофеев. Он останавливается, смотрит в сторону
железной двери-решетки, отделяющей от кабинетов медперсона-
ла. С той стороны двери собрались три-четыре санитара и врачи.
Тимофеев подходит к решетке, припав лбом к железным
прутьям, прислушивается к разговору. До него доносятся от-
дельные фразы:
128
— В Свердловске ночью...
— Да прямо в гостинице...
— Вроде, сердце... Совсем молодой...
— Чего он туда поехал?!
Входит Александр Егорович. Санитары замолкают, смотрят
на него.
— Здравствуйте, Александр Егорович, — говорит Козлов.
— Здравствуйте, Петя, — Александр Егорович пожимает ему
руку, пожимает руки и остальным.
Стоят, молчат.
— Ну что же, — произносит Александр Егорович. — Скоро
нового главного пришлют... А пока я с вами опять поработаю...
Что же? Надо обход делать...
Санитары расходятся.
Александр Егорович стоит несколько секунд задумавшись,
потом, словно что-то почувствовав, поворачивает голову и ви-
дит Тимофеева. Он медленно подходит к нему. Их разделяет
только решетка. Они смотрят в глаза друг другу.
— Доктор, помогите мне, — шепчет Тимофеев. — Я не хочу
быть Юровским.
Александр Егорович молчит.
— Доктор, помогите мне, — повторяет Тимофеев.
— Мне нечем тебе помочь, — произносит Александр
Егорович.
Тимофеев. Он поворачивается и идет в глубь больничного
коридора. Его фигура теряется среди грязно-серых пижам...
Пустыня. Ветер. И солнце, круглое, багровое, падающее за

черный горизонт.
Ветер и песок. Змея скользнула алой лентой между полураз-
рушенными остатками крепостной стены. В безбрежном океане
неба недвижно повис грифон. В его круглых черных зрачках —
изломанная пустыня, багровый обод солнца...
Ветер, ветер...
1989 г.
Арабов Юрий Николаевич — заслуженный дея-
тель искусств РФ, сценарист, поэт, прозаик, про-
фессор ВГИКа, заведующий кафедрой драматур-
гии кино. В 1980 году окончил ВГИК — сценарную
мастерскую Н. Н. Фигуровского и Е. С. Дикого.
В кинематографе дебютировал вместе с ре-
жиссером Александром Сокуровым фильмом
«Одинокий голос человека» (1978, вышел на
экраны в 1987). С тех пор постоянно сотрудни-
чает с А. Сокуровым — является сценаристом
его фильмов: «Скорбное бесчувствие» (1987), «Дни затмения» (1988),
«Тихие страницы» (1993), «Мать и сын» (1997), «Молох» (1999), «Телец»
(2000), «Солнце» (2004). Телезрители знают Ю. Арабова по киносери-
алам «Дело о «Мертвых душах» (режиссер П. Лунгин, 2005), «Доктор
Живаго» (режиссер А. Прошкин, 2005), «Завещание Ленина» (ре-
жиссер Н. Досталь, 2007). Широкий резонанс вызвали снятые по его
сценариям кинокартины К. Серебренникова «Юрьев день» (2008) и
А. Хржановского «Полторы комнаты, или сентиментальное путеше-
ствие на родину» (2009). Сценарные работы Юрия Арабова относят-
ся к некоммерческому кинематографу, их отличает глубокая психо-
логическая разработка характеров, нетрадиционная форма сюжета,
метафоричность, философский контекст. Интересны его обращения
к сюжетам «серебряного века» и эпохи модерн — яркий пример тому
фильм О. Тепцова «Господин оформитель»(1988). За свои сценарные
работы Юрий Арабов удостоен многих престижных премий — премии
РФ, премии Каннского кинофестиваля, премии «Серебряная ладья»
кинофестиваля «Окно в Европу» в Выборге, премии «Серебряный
Георгий»; он дважды лауреат премий «Золотой Овен» и «Ника», ла-
уреат Пастернаковской премии, премии имени А. Григорьева и
А. Пиотровского, также независимой премии «Триумф».
Юрий Арабов — один из организаторов московского клуба
«Поэзия». Он хорошо известен как поэт, автор нескольких поэти-
ческих сборников, среди которых «Автостоп», «Ненастоящая сага»,
«Простая жизнь», «Воздух». Он активно работает как прозаик и ис-
следователь кино. Им написаны романы «Биг-бит», «Флагелланты»,
«Чудо», книги «Механика судеб», «Кинематограф и теория восприя-
тия».
Юрий Арабов
литературы»? Актуально ли это сегодня?
Не актуально. Россия перестала быть «самой читающей стра-
ной мира». Литература утратила в ней лидирующее значение.
Сами писатели живут плохо, постоянно нуждаются в куске хле-
ба и дерутся между собой за всякого рода литературные премии,
которые для профессиональных сценаристов смешны своей ма-
лостью, если измерять их в денежном отношении. Вместе с ли-
тературой в стране стала затихать и интеллектуальная деятель-
ность. Сейчас настоящие интеллектуалы не печатаются в глян-
цевых журналах, не пишут детективов и прочий масскультовый
хлам, а обитают в маргинальных нишах. Например, в Интернете.
Более того, я знаю нескольких интеллектуалов, например исто-
рика Федора Синельникова, который даже Интернет считает для
себя зазорным. Он пишет в стол, давая читать свои работы лишь
ограниченному кругу лиц. Похожее происходит сегодня в музыке
и живописи. Художественная Россия сегодня — это множество
закрытых клубов, никак не связанных между собой.
Что такое «профессиональный сценарий»?
Не то, что обычно подразумевается под этим словом.
Подразумевается гладко написанный литературный полуфабрикат
для кино, который имеет завязку, кульминацию и развязку плюс
внятно изложенную историю героев. На мой взгляд, этого мало.
131
Сценарий может быть плохо написанным и скверно отредактиро-

ванным, но если в нем есть сюжет, то «дело в шляпе». Под сюжетом
я имею в виду смысловое наполнение фабулы. Последняя — цепь
событий. Сюжет может вытекать из фабулы, а может с ней, в ред-
ких случаях, и спорить, не совпадать. В сюжете кроется филосо-
фия, мифология и тема. Профессия сценариста в таком случае не
столько писать, сколько придумывать. Для того чтобы придумать
сюжет, нужно знать мировую культуру и современную жизнь.
Настоящий сценарист, по моему мнению, формируется после со-
рока лет, молодому человеку после школьной скамьи трудно ов-
ладеть этой профессией. Он научится «поворотным пунктам», ре-
дактуре и конъюнктуре, но сценаристом не станет.
Что делает сценарий произведением искусства?
Удачный фильм, поставленный по этому сценарию. Такое
происходит крайне редко, но все-таки случается.
Важно лишь то, о чем сказано выше — сюжет, имеющий об-
щекультурное значение. Он, естественно, имеет связь с внятно
рассказанной историей, героями и современной жизнью. Он
имеет связь с поворотными пунктами из теории американской
драматургии, но намного больше и ценнее этих всех компонен-
тов.
Я учу их придумывать и учусь вместе с ними. Запас знаний и
раскованная фантазия — то, к чему я стремлюсь в обучении. Это
получается не всегда, потому что мастер, прежде всего, должен
обладать этими качествами и демонстрировать их непосредствен-
но на занятии. А это трудно, ибо каждое занятие, в таком случае,
превращается в мозговой штурм. Важно не дать оценку написан-
ному, а предложить компонент, который сделает это написанное
произведением искусства. Я делюсь технологией, как из посред-
ственного материала можно сделать менее посредственный мате-
риал.
132
Что делать, если сценарий не пишется?

Не писать его. Повторяю, важно не письмо, а придумывание.
Таким качеством, например, обладал покойный Валентин Ежов.
Писать он, кажется, не любил, но придумывал истории с блеском.
дущий сценарист за время обучения во ВГИКе?
Психологии и технологии общения со студентами постано-
вочного факультета. Это, по-моему, крайне важно, и я об этом
говорю на многих своих лекциях.
Самое главное в мастерской — это чувство соперничества и
желание сделать лучше своего друга. Амбиции, тщеславие и ра-
ботоспособность выковываются именно в мастерских. Кроме
того, удачная мастерская — это артель, где все дружат друг с дру-
гом и помогают, если товарищ попал в сложную ситуацию.
Относиться к самому себе с юмором. А также любить искус-
ство в себе больше, нежели себя в искусстве.
***
Сценарий «Юрьев день» был выбран мною из написанного
в последние годы для того, чтобы продемонстрировать относи-
тельное расхождение сюжета и фабулы внутри единой драма-
тургической конструкции. Фабула (состав событий) «Юрьева
дня» исчерпывается следующим: у женщины в городе ее детства
пропал ребенок. Она ищет его и не находит. В ожидании его воз-
можного появления устраивается на работу в местной больнице
и начинает петь в церковном хоре. Вот, собственно говоря, и все.
Однако сюжет (смысловое наполнение фабулы) иной: это
история о том, как одна женщина, потеряв сына, становится ма-
терью для всех других брошенных сыновей. Мы вместе с режис-
сером Кириллом Серебренниковым увидели этот сюжет в уже
написанном и отработанном материале. И в дальнейших разра-
133
ботках (как сценарных, так и на съемочной площадке) вытаски-
вали именно его. Смысл фильма оказался не по силам некоторым
из наших критиков, и именно частичное расхождение сюжета и
фабулы вызвало споры в нашей кинематографической тусовке,
переходящие на личности.
Готовый фильм, таким образом, похож на большой ком снега:
первый снежок лепит сценарист, а потом его конструкция начи-
нает обрастать новыми пластами, превращаясь в большую снеж-
ную глыбу. Хороший сценарий, на мой взгляд, тот, который таит
в себе эти превращения, и драматург их предчувствует. Плохой
же сценарий остается и при реализации этим маленьким скром-
ным снежком, вылепленным в тиши квартиры, который растает
при первых лучах солнца.
«Юрьев день» 2008 г.,
Первая видеокомпания,
режиссер Кирилл Серебренников,
в ролях: К. Раппопорт (Люба), Е. Кузнецова (Татьяна),
С. Сосновский (Сергеев), Р. Шмаков (Алёша).
ЮРЬЕВ ДЕНЬ
1. Интерьер. Зал консерватории
На сцене Малого зала московской консерватории стояла невы-
сокая женщина средних лет в строгом черном платье и в сопрово-
ждении хора пела «Всенощное бдение» Сергея Рахманинова:
«Благослови, душе моя, Господа.
Благословен еси, Господи!
Господи Боже мой,
Возвеличися еси зело…»
Обычно, когда она пела, то выискивала в зале лицо, к которо-

му обращалась. Это было опасно, так как лицо могло подвести,
разочаровать, сбить лирический настрой, зевнув и состроив
рожу. Консерваторский учитель по вокалу никогда не совето-
вал обращаться со сцены к кому-нибудь персонально, а выиски-
вать в зале невидимую другим точку, неперсонифицированную,
безликую и постную, как серый московский день, и к ней, этой
точке, обращать вокальный порыв, горячие слова молитвы. Но
она не могла к этому привыкнуть, потому что пела для людей,
а не для безликой точки. Поэтому сегодня выбрала малыша лет
135
пяти-семи, который сидел на коленях приведшей его в консер-

ваторию матери и таращился сонными глазенками на освещен-
ную сцену.
«Вся премудростию сотворил еси.
Слава Ти, Господи,
Сотворившему вся….»
У нее был красивый низкий голос, редкий для негрузного,

даже изящного тела.
«Вся премудростию сотворил еси...»
Малыш зевнул и на последних словах уткнулся в материнскую

подмышку.
2. Интерьер. Салон легковой машины

«Аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя…»
По лобовому стеклу хлестал мелкий осенний дождь.

Механические дворники едва успевали соскребать набегавшую
влагу. Из портативной магнитолы неслось «Всенощное бдение»,
и солировала она, та самая женщина, которая вцепилась теперь
в руль и всматривалась в пустое шоссе перед собой, выискивая
многочисленные колдобины и стараясь их обойти и объехать.
Рядом с ней на переднем сидении развалился юноша лет два-
дцати и откровенно скучал то ли от «Всенощной», то ли от уны-
лого провинциального пейзажа за окном машины.
— Ты зачем снизила скорость?..
— Там знак висит.
— Знак судьбы?..
— Причем, счастливой. Сейчас будет дамба…
Слева от бетонной насыпи, по которой они медленно двига-

лись, возникла стальная бурная вода, строившая секундные пи-
рамиды и старавшаяся дотянуться своими белыми барашками
до бортов машины. Водохранилище было широким, около ки-
лометра длиной с облетавшим лесом на горизонте и церковной
колокольней, подобной миражу или неуверенному акварельному
мазку, что вот-вот высохнет и пропадет совсем.
136
— Уже скоро,— сказала мать.— Километров двадцать или

тридцать, не больше.
— А там еще пятьдесят. И еще двадцать,— поправил ее сын.—
Я не выдержу, я с ума сойду.
— У тебя, похоже, боязнь открытого пространства, как у Петра
Великого. Но потерпи. В Германии таких просторов не будет.
— Нет, не так,— не согласился он.— Просто я принадлежу к
пяти процентам людей, которые не могут водить машины. И мне
скучно сидеть без дела, вот и все.
Он посмотрел подозрительно на магнитолу, которая выводи-

ла свою «аллилуйю», щелкнул вдруг кнопкой и вытащил отту-
да компакт-диск с записью голоса своей матери. Положил его в
пластмассовую коробку и засунул в магнитолу другой, — с запи-
сью ансамбля Дэйва Брубека. Салон наполнился звуком бравур-
ного фортепьяно. Вода за окном кончилась, шоссе стало широ-
ким, и сделалось значительно веселее.
Пошли леса, березовые околки, поляны с высокой выгорев-
шей за лето травой, и опять черная ель, делающая ночь среди яс-
ного дня.
Справа сын увидал обшарпанную бетонную стелу, на которой
было написано «Юрьев-Польский район».
3. Натура. Окрестности города и площадь
Бензоколонка. Улица Свободы с деревянными деревен-
скими домами. Поворот направо. Новенькое бетонное зда-
ние Сбербанка, резко контрастирующее своим великолепием с
остальными городскими постройками. Прохожих почти нет, го-
род как будто вымер. Еще один поворот и выезд на центральную
площадь. Справа — подновленные торговые ряды, когда-то —
купеческие лабазы, теперь — демократические с маленькими ма-
газинами, ютящимися под каменными арками. Слева — местный
кремль с высоким земляным валом и белыми крепостными сте-
нами.
— Кажется, сюда,— сказала мать и повернула машину прямо
к кремлю.
Подъехала к железным воротам и заглушила мотор.
137
Сын вылез первым. Окинул ленивым взглядом экскурсион-

ный автобус, одиноко стоящий у ворот. Глаза его уперлись в де-
ревянный щит с надписью «План государственного музея-запо-
ведника», а под ней красовались аккуратно нарисованные прямо-
угольники, обозначавшие церкви и исторические здания.
Сын обернулся. Напротив кремля расположилось двухэтаж-
ное отделение местного РОВД со стендом «Их разыскивает ми-
лиция», с которого смотрели ксерокопии фотографий государ-
ственных преступников,— их было всего двое, этих государ-
ственных преступников, что указывало на то, что дела в городе
идут совсем неплохо.
— Вот мы и дома,— радостно произнесла мать, вздохнув и
втянув с жадностью влажноватый воздух.— И дождь, кажется,
кончился.
— Пойдем в кремль?..
— Нет. Сначала посмотрим на дом деда. Вернее, на то, что от
него осталось.
Она нажала на брелок сигнализации, в машине что-то пискну-

ло, и круглый малолитражный «Пежо» сделался, как ей внушили
в автосалоне, неприступной крепостью.
— Сюда, сюда…— она взяла сына за руку и потянула вглубь,
мимо кремля, мимо отделения милиции с государственными
преступниками, туда, где прерывалась асфальтовая мостовая и
начиналась провинциальная глина, ведущая к берегу реки.
Они миновали разрушенную церковь начала двадцатого века,
похожую на завод из красного кирпича, за которой стоял белока-
менный храм с одинокой луковицей, но уже века двенадцатого.
Вокруг расположились одноэтажные бараки. Куры клевали зерно
у церковных ворот.
4. Натура. Берег реки
— Вот он … дом деда,— она показала рукой на противополож-
ный берег.
Сейчас там стояла двухэтажная бетонная коробка с электри-

ческой вывеской «Рюмочная». Вокруг надписи и самого здания
138
бойко сновал оживленный народ. Шоферюги, могучие, словно

циклопы, вылезали из необхватных фур и скрывались в сером
подъезде. Кажется, это было одно из немногих мест в городе, где
кипела какая-то жизнь.
— Дед жил в рюмочной?
— Рюмочную выстроили на месте нашего дома уже в семиде-
сятые годы.
— Рюмки пахнут капустой,— сказал сын, принюхиваясь.
— Жареной. На комбижире,— согласилась мать.— Может
быть, это единственное место в России, где пахнет теперь жаре-
ной капустой.
— Ехать двести километров, чтобы понюхать капусту?
— Это не двести километров. Мы приехали на двадцать лет
назад.
Сын не нашелся, чем возразить. Ему была неприятна выспрен-

ная оживленность матери, он чувствовал в ней какую-то фальши-
вость.
Они стояли на деревянных мостках, положенных у неши-
рокой реки. Водоросли и мелкие рыбы застыли неподвижно на
мелководье. Правда, дно обезображивали папиросные коробки и
обертки от «чипсов». По-видимому, часть горожан использовали
реку как мусорную яму.
— Как называется эта река? — спросил сын.
— Эта река называется…— мать нахмурила лоб, — называет-
ся… а ведь забыла!.. — воскликнула она с досадой. — Какое-то
нелепое название… может быть, угро-финское! Какое?!.
Она беспомощно начала озираться по сторонам, будто иска-

ла это название. На берегу сидел одинокий рыбак. От кремля по
направлению к берегу шла стайка зеленых, как трава, девиц, по
виду учащихся колледжа, с пивными банками в руках.
— Девочки, милые,— кинулась к ним мать,— как называется
эта река?..
Они поначалу отшатнулись, нахмурились, стараясь понять,

чего от них хочет эта столичная дамочка в дорогом бархатном
139
платье. Потом, посмотрев на сына, отчего-то громко засмеялись.

— …как называется эта река?
Девицы прохладной водой обогнули их, растеклись по берегу

и взошли, по-прежнему хохоча, на мост.
Тогда ее взгляд уперся в рыбака, сидевшего на берегу.
— …прошу меня извинить. Как называется эта река?
Рыбак выплюнул папиросу в реку. Смотал удочку и, озираясь,

быстро пошел по направлению к кремлю.
— Он чего-то боится…
— Он просто видел тебя по телеку,— предположил сын,—
вместе с Колей Басковым.
— Ну Баскова бы и боялся. А меня-то за что?
— Басков идет по воде,— сказал сын, как в бреду,— протяги-
вает к «Рюмочной» руки и поет арию из Верди.
— Коля не пойдет по воде бесплатно. И мне наплевать на
Верди. Я хочу вспомнить название реки!
— Ты никогда не вспомнишь. Потому что эта река без назва-
ния.
— А разве такое может быть?..
— Конечно. Даже у твоего любимого Чехова есть рассказ «Без
названия». Он так и называется.
— Ладно,— смирилась она,— тогда пошли в кремль.
— Пошли…— вяло согласился сын, посмотрел себе под ноги и
вдруг побледнел.— Нет, я никуда не пойду!..
— Что такое?
Он ничего не сказал в ответ. Мать поймала его взгляд… И

вдруг поняла причину замешательства. На его ногах были надеты
разные ботинки!.. По-видимому, в темноте, в коридоре он просто
перепутал их спросонья, когда надевал. Хуже всего, что ботинки
оказались разного цвета, — один коричневый, другой — исси-
ня-черный.
Она рассмеялась.
— … Как это теперь говорят? Сносит башню?
— Я не выспался и был, как в тумане.
140
— Да ладно, Алеша. Никто не заметит.

— Нет, сказал тебе, что никуда не пойду! Или сейчас же едем в
Москву, или… иди одна.
— Я затеяла эту поездку ради тебя.
— Мне она не нужна. Я же говорил!..
— Тогда идем в магазин,— вздохнула мать.— Прикупим тебе
что-нибудь.
Пошла вперед. Оглянулась.
— Идешь ты или нет?
Сын, вздохнув, поплелся следом.
5. Интерьер. Обувной магазин
В магазине было пусто. У одной стены стояли кроссовки ки-
тайского производства, у другой красовались резиновые сапоги.
Сын брезгливо нагнулся над кроссовками, принюхиваясь и
даже не беря их в руки.
— Я это не надену.
— А здесь есть какой-нибудь другой магазин?
Продавщица оторвалась от кроссворда и взглянула туманны-
ми глазами на мать.
— … какой-нибудь другой обувной магазин?..— повторила та
безнадежным голосом.
— Там,— махнула продавщица рукой.
— Через сколько метров?
— Через четыре дня. По воскресеньям. На рынок обувь при-
возит Надир.
— Кто? — не поняла мать.
— Надир! ...— капризно повторила продавщица. — Вы что, не
знаете Надира?
— Но он нас тоже не знает, — парировала мать. — Мы не здеш-
ние.
— Оно и видно.
— Отлично,— сказал сын.— Всего лишь четыре дня. Впрочем,
через четыре дня я должен быть в Берлине.
141
Он подошел к стенду с резиновыми сапогами и внезапно ожи-

вился. Взял в руки один и увидел на резине выдавленный кружо-
чек с надписью «1 сорт». Натянул на правую ногу, и сапог при-
шелся как раз впору.
— Беру!— воскликнул он с воодушевлением.
— Ты с ума сошел,— отрубила мать.— Зачем тебе эти кол-
хозные чудовища?
— Я не носил сапоги с третьего класса.
— А я не носила банты с седьмого. И что из этого следует?
— Из этого следует, что в России я должен выглядеть, как русский.
— Именно. А это значит, что ты должен носить китайские
кроссовки.
— Не хочу. А ватник у вас есть?
— Послушайте, девушка,— взмолилась мать, — убедите его,
что в провинции теперь не носят резину.
Продавщица взглянула на них с отвращением.

— Резину не только носят, но тянут и жуют,— сказал сын.
— Я сейчас милицию вызову,— пообещала продавщица. —
Хулиганят здесь…
— Пойдем отсюда,— предложила мать. — Нас всех сейчас аре-
стуют, и этим все кончится.
— Ватник,— повторил сын умоляюще.— Есть у вас правди-
вый, как хлеб, солженицынский ватник?..
6. Натура. Улица города
…Он шел впереди матери в блестящих резиновых сапогах, до-
ходивших почти до колена. Новенький ватник был накинут на
плечи. Но мать догнала его, содрала ватник с плеч. Он кинулся к
ней, стараясь отобрать...
— Я сказала «нет». Только через мой труп!.. — она спрятала
ватник за спину и отступила на шаг.
— Мы ведь прощаемся с родиной, разве не так?
— Это ты прощаешься, а не я,— напомнила мать.— И это не
значит, что из прощания нужно делать бразильский маскарад.
— Ладно. Тогда я буду носить его в Германии.
— Носи, где хочешь. Но только без меня.
142
Они подошли к железным воротам кремля, в которых была

открыта узкая калитка. Экскурсионный автобус уже уехал и, ка-
жется, они были здесь совсем одни.
— «Михайловский храм», «Колокольня», «Надвратная цер-
ковь Иоанна Богослова»…— пробормотал сын, разбираясь в на-
рисованном плане.— Куда пойдем?
— Пойдем повсюду,— и мать первая вошла через открытую
калитку.
7. Натура. Двор внутри кремля
Дорожки, вымощенные камнем. Высокая колокольня перед
центральным собором. За ней — деревянная черная церковь.
Справа — высокие каменные палаты.
— Нам два билета,— сказала мать в окошечко кассы.
— Куда именно? — спросила ее кассирша, пухлая шестидесятилет-
няя женщина с седыми волосами, аккуратно зачесанными на затылок.
— На ваше усмотрение.
— Вы приезжие?
— Я родилась здесь. Но не была лет сорок.
— Тогда можно и без билета,— сказала кассирша.— Купите эту
майку, а билеты можете не брать,— она показала красную майку с
нарисованным медведем, который держал в руке окровавленный
топор.
— А сколько она стоит?
— Пятьсот рублей. А билеты можете не брать.
— Ты будешь носить эту майку? — с сомнением спросила мать
у Алеши.
— Очень страшен,— ответил сын.— На Бетховена похож.
— Нам бы билетик,— попросила она.— А майку мы купим в
другой раз.
— Но ведь в другой раз ее может и не быть,— сказала кассир-
ша,— а билеты есть всегда.
— А мы еще придем,— пообещала мама.— Мы будем стеречь
эту майку, покуда она вновь не появится.
— Их уже больше не производят,— с разочарованием произ-
несла кассирша,— медведей с топором. Если и будет, то Микки
Маус с улыбкой.
143
— Селекша!.. — вдруг пробормотала мать.— Селекша или

Колокша!...
— Что? — не понял сын.
— Селекша или Колокша! — она подняла указательный палец
вверх. — Я вспомнила!.. Это Селекша или Колокша!..
Глаза ее светились счастьем.

— Ну ведь правда, так называется река, которая течет за крем-
лем? — обратилась мать к кассирше.
— Это Колокша,— подтвердил та, — а Селекши здесь никакой
нет.
— Значит, маразм еще не наступил!..— выдохнула мать с
удовлетворением.— Дайте нам билетик на колокольню.
— Двадцать рублей,— разочарованно произнесла кассирша.—
Пойдемте, я вам открою…
Она вышла из своего помещения в валенках, с повязанным во-

круг поясницы шерстяным платком. Переваливаясь, как утка, по-
шла по каменной дорожке к белокаменной колокольне. Звякнула
ключами и отворила низкую железную дверцу.
— Там наверху колокола. Можете разочек позвонить. А
Селекши здесь никакой нет.
— Спасибо вам за заботу,— с чувством поблагодарила ее
мать. — А я дойду? — спросила она с сомнением, просунув в от-
верстие голову и разглядев в темноте узкую винтовую лестницу.
— Все доходят,— сказала кассирша.— А Селекши здесь ника-
кой нет, я вам точно говорю.
Они стали подниматься по лестнице вверх.

8. Натура. Над городом
Наверху висели три колокола, отличающиеся друг от друга по
размерам, словно матрешки,— от маленького,— наперстка для
великана, до большого, густого голосом и солидного на вид, как
церковный дьякон. Сын не удержался и ударил в него первым.
Колокол загудел. Одинокая ворона вспорхнула с крепостной сте-
ны и умчалась прочь, оглядываясь.
144
— Как привольно!.. «О, Русь моя, жена моя, до боли нам ясен
долгий путь…» — выспренно произнесла мать, раскинула руки,
как крылья.— Я — чайка!..
— Да. Высоковато, — сухо согласился Алексей.
Перед ними была центральная площадь с тремя машина-
ми, припаркованными у торговых рядов, и двумя пешеходами,
бредущими по своим делам. А за площадью чуть дальше начи-
нались горбатые поля, прорезанные полосками лесов, и не было
этим полям ни конца, ни края.
— Леса здесь вырубила еще Екатерина, — пояснила мать.—
Все из-за плодородных земель. Тут, говорят, почти краснодарские
черноземы. И это — в Средней России, разве не чудо?
— А что делать с этими черноземами?— спросил Алексей.—
Была б моя воля, я бы настроил здесь кемпингов, мотелей, как во
Франции, и жил бы на денежки от туристов.
— Так, в конце концов, и сделают,— согласилась мать.— Но
исчезнет очарование запустения. Впитывай в себя это, сынуля,
дыши воздухом Родины. Скоро его не будет.
— Воздух везде один,— сказал сын.
Она не стала ему возражать, чтобы не портить настроение. Из тучи
выглянуло холодное осеннее солнце, и округа как будто улыбнулась.
Мать уперлась руками в деревянные перила и запела
«Всенощную» с высоты колокольни семнадцатого века:
— «Дивна дела Твоя, Господи,
Вся премудростию сотворил еси.
Слава ти, Господи, сотворившему вся…»
Прохожий внизу поднял голову вверх. С неба на него излива-
лось божественное контральто, известное не только в России, но
и в Европе:
— «Слава ти, Господи, сотворившему вся…»
9. Натура. Пятачок перед колокольней

Они спустились вниз минут через двадцать. Мать слегка запы-
халась, Алексей же был мрачноват и сосредоточен, как будто тай-
ная мысль или предчувствие терзали его.
— Куда теперь?..
145
Он оглянулся. На каменных палатах висела вывеска «Князь

Багратион и его время. Экспозиция».
— Пойдешь смотреть его время?
— Я, пожалуй, здесь посижу,— сказала она, указав на ска-
мейку,— со своим временем. Передохну.
— Ладно. Только все его не растрать… «Бог рати он…» —
Багратион… И еще его время… Наверное, здоровенная экспози-
ция: дни, часы, минуты и все — под инвентарным номером…
Бормоча себе под нос, он поднялся по высокой каменной лест-
нице и вошел в дверь под вывеской.
Положив рядом с собой ватник, мать присела на скамеечке.
Закрыла глаза… Она была во дворе совершенно одна. Веки и
кожа лица чувствовали прикосновение солнца. Сладкая дремота
навалилась на нее.
Почему-то в голове зазвучали стихи Пушкина:
« … Вновь я посетил
Тот уголок земли, где я провел
Изгнанником два года незаметных.
Уж десять лет прошло с тех пор — и много
Переменилось в жизни для меня,
И сам, покорный общему закону,
Переменился я – но здесь опять
Минувшее меня объемлет живо,
И, кажется, вечор еще бродил
Я в этих рощах….»
Голос души умолк. Она спала.

10. Натура. Пятачок перед колокольней и площадь перед воро-
тами. (Продолжение)
Мать встрепенулась как будто от какого-то толчка. Вздрогнула,
открыла глаза и увидала, что перед ней стоят три женщины,— две
молодых, и одна та самая, из кассы, в платке поверх поясницы.
— Извините, нам закрывать надо,— сказала молодая,— пол
третьего уже…
— Что «закрывать»?— не поняла мать.
— Музейный комплекс. Мы сегодня до половины третьего ра-
ботаем.
146
— А Алеша ?...— спросила она машинально, отметив про

себя, что волосы двух женщин выкрашены в один красноватый
цвет.
— Какой Алеша?
— Сын… Наверное, он уже у машины…
— Наверное, у машины… — согласилась молодая.
Встав со скамейки и прихватив с собой ватник, мать поспеши-

ла к выходу.
Перешагнув через железный порожек ворот, она увидала
свой «Пежо», но сына рядом с ним не было. Мать даже нарочно
заглянула в салон,— а вдруг Алеша там притаился, заснул, как и
она, но только на упругих велюровых сиденьях, полулежа, так,
что и не увидишь снаружи… Но нет. Машина оказалась пустой.
— Так он, наверное, в кремле остался!
Женщины переглянулись.
— Вот так номер. А мы уже все заперли…
— Он пошел в палаты к Багратиону… «Багратион и его вре-
мя»!..— закричала мать.— Был он там или нет?
— Как будто был, — произнесла одна из девушек, которая хро-
мала на одну ногу.— Вы Багратиона имеете в виду?
— Я про посетителя говорю!..
— Был один,— задумчиво произнесла она.— Один за весь
день.
— В сапогах. Посконных, резиновых!.. — постаралась мать
навести ее на правильный ответ.
— Ну да. В тюбетейке и сапогах.
Мать почувствовала, как нервная волна подкатывает к горлу

от солнечного сплетения.
— Не было на нем никакой тюбетейки.
— Я могла и обознаться,— согласилась девушка.— Так надо же
его отпереть! А то что он сидит там голодный?..
— Вот именно,— сказала мать. — Экспозицией сыт не будешь.
— И правда… — девицы переглянулись между собой и нервно
захохотали.
147
Все вместе они возвратились во двор и пошли к каменным пала-

там.
— Это вы верно заметили. Экспозицией сыт не будешь,— сказала
меж тем кассирша, переваливаясь на своих толстых ногах.— Вы зна-
ете, сколько мы получаем?
— Тысячи четыре? — бухнула мать наугад.
— Две с половиной. И пенсия у меня еще полторы. Можно на эти
деньги жить?
— Но вы же живете,— нервно отрезала мать, потому что мысли
были заняты другим.
— Ну да, живем. И даже еще остается,— неожиданно подтверди-
ла кассирша.— У меня за прошлый месяц осталось двадцать рублей.
А много ли мне надо? Капуста — с огорода, и за дом заплатить…
— Значит, все правильно. Можно еще и урезать.
— Можно,— согласилась женщина.— У меня в прошлом месяце
брата урезали.
— В каком смысле?
— Ножом. Но он тоже урезал.
— Он, наверное, хирург…
— …Почти. Некоторые так его и зовут «хирургом»… Есть у нас
место одно… «Рюмочная» называется. Как ее увидите, так идите в
другую сторону. Сказать, где находится?
— Не надо,— ответила мать.— Я сама знаю. И туда все равно не
пойду.
— А я бы вам сказала. Чтобы вы случайно на нее не набре-
ли. Значит, так… Как выйдете за кремль, так спускайтесь к берегу
реки. Переходите по мосту, а там уже и до «Рюмочной» недалеко…
Спросите кого, если не найдете…
— Да не надо мне никакой «Рюмочной»! — воскликнула мать. —
Зачем про нее рассказывать?..
Кассирша обидчиво поджала губы.
Хромая девушка, между тем, звенела ключами, отпирая двери
палаты.
11. Интерьер. Каменные палаты
— Есть,— сказала мать.— Это его следы!..
148
Она указала на рифленый след от резиновых сапог.

— Алеша! — закричала она.— Мы здесь!..
Ответа не последовало. Матери показалось, что следы ведут к

карете 19 века. Подбежав к ней, она заметила два манекена, муж-
ской и женский, которые сидели внутри и улыбались тупой без-
жизненной улыбкой.
Ей стало страшно. Трясущимися руками полезла в сумочку,
достала мобильный телефон и лихорадочно набрала номер сына.
— Отключен…— выдохнула она, услыхав в трубке механиче-
ский голос диктора, говорящий что-то на английском.
— Здесь никого нет,— сказала хромая девушка.
— Вы не волнуйтесь,— постаралась успокоить кассирша.—
Опять же про брата… Мы как-то в детстве потеряли его. Весь
город обыскали. А потом заглянули в столовую… А он сидит там
и лопает котлету.
— Алеша не любит котлеты.
— Значит, нужно искать место, где нет котлет,— сделала логи-
ческий вывод хромая.
— Тогда он, должно быть, в монашеской келье! — сказала кас-
сирша.— Что у нас сегодня работало? Колокольня, — она загнула
указательный палец.— Но вы спустились вниз, и я за вами закры-
ла… «Багратион и его время»… Но здесь, кроме манекенов, нико-
го. Михайловский храм сегодня на профилактике. Следовательно,
только монашеская келья…
— Но почему он меня не предупредил? Не хотел, что ли, бу-
дить? — негодовала мать.— Где она, ваша келья?
Женщины молчали, недоумевая и сочувствуя ее горю.

12. Интерьер. Монашеская келья
Лязгнули ключи. Полоска дневного серого света ворвалась в
узкий каменный мешок, все пространство которого занимал мо-
нашеский клобук, надетый на деревянное перекрестье, да неза-
стеленная кровать, вернее, ложе из грубых досок. Рядом на низком
столике пылилось Священное Писание в кожаном переплете с за-
стежками. Маленькое окошко выходило во двор и было темным.
149
Мать положила таблетку валидола под язык и выбежала вон.

Женщины услыхали стук ее каблуков по каменной лестнице.
13. Натура. Двор внутри кремля
Деревянная церковь, наподобие тех, которые стоят в Кижах.
Монастырская клумба с присохшей по осени лечебной травой.
Закрытые двери Михайловского храма. Молчащая колокольня.
Тишина кругом. Слышен звук от крыльев пролетевшей мимо
птицы.
Мать металась по небольшой территории кремля, оступаясь и
тяжело дыша. Работницы музейного комплекса терпеливо ждали
ее, пока она обежит крепостную стену и заглянет в деревянный
колодец, в котором давно не было воды.
Постепенно раж возбуждения оставил ее. Она приблизилась к
женщинам уже не спеша, растрепанная, побледневшая.
— Нам бы музей закрыть,— сказала ей хромая.— Три часа уже.
— Да что я мучаюсь? — спросила саму себя мать.— Он, верно,
перекусить пошел. Может такое быть?
— Может,— как эхо, откликнулась кассирша.
— А где в городе можно перекусить?
— «Рюмочная»,— упавшим голосом произнесла кассирша.—
Есть еще дорогой ресторан в городе, но он далековато отсюда…
Мать посмотрела на нее мутным взглядом. Первая вышла за

железные ворота кремля.
Хромая ключница лязгнула ключом и заперла их на три обо-
рота.
14. Натура. Склон реки
Темнело. Оканчивался бледный день, а сумерки еще не на-
ступили. Показавшееся было солнце снова ушло за пелену. Мать
быстро шла по берегу Колокши. Взобралась на бетонный мост.
Посторонилась от проехавшей пятитонки. Перевалила на другой
берег, который был заасфальтирован и уставлен транзитными
фурами. «Рюмочная» уже зажглась электричеством, и ее надпись
мигала, как новогодняя елка.
Миновав какого-то заросшего бородатого мужика, который
150
сидел на каменных ступеньках и, судя по всему, спал, положив

голову на колени, мать вошла в стеклянные двери.
15. Интерьер. «Рюмочная»
Внутри висел папиросный дым. У столов, которые были, как
грибы, на тонких ножках, стоял трудовой прокопченный народ и
ел жареную капусту, запивая ее горячительными напитками.
Мать окинула компанию затравленным взглядом. Одно лицо,
второе, третье… Нет, все не то. Подошла на раздачу и спросила у
толстой женщины в несвежем фартуке:
— К вам не заходил один мальчик… В резиновых сапогах?
— Здесь все мальчики в резиновых сапогах,— ответила раз-
датчица.
Мать поглядела на пол, увидев сапоги разных размеров и кон-

фигураций,— короткие, обрезанные ножом у ступни, подлин-
нее, доходящие до колена. И даже одни болотные, до самого
паха.
— Алеша!..— крикнула она в папиросный дым.
— Я!.. — сказал ей мужик с ближайшего столика.
— Нет,— сокрушенно выдохнула мать.— Не вы.
Пошла к дверям.
— Люся?!..— вдруг услыхала удивленный голос за спиной.
Обернулась. Позади нее стояли двое относительно интел-

лигентного вида. Один из них, бритый, с пытливыми темными
глазами, как вишня, наверное, ее и окликнул.
— Я не Люся,— ответила мать.
— Пардон, мадам. Обознался…— во рту его блеснула же-
лезная фикса.
Мать не ответила и ушла отсюда. Человек с фиксой проводил

ее долгим задумчивым взглядом.
— Кто такая? — спросил его товарищ.
— Людмила Павловна Малышева,— сказал человек с фик-
сой.— По кличке «Люся-не боюся». Известный персонаж.
151
Сначала мыла пол в здешней больнице. Потом в голове ее что-то

съехало, соскочило. Прятала краденое, бродяжничала… В об-
щем, многое за ней было.
— Что-то на бродяжку она не похожа.
— Значит, прибарахлилась. Срок у нее должен был окончить-
ся…— человек замялся, высчитывая что-то в уме, — в позапро-
шлом году. За два-то года многое могло измениться.
— Вышла замуж? Завела детей? — предположил собеседник.
— Возможно. Но только не верю. Не тот человек Люся, чтобы,
как карась, тиной питаться. Значит, возвратилась в город. Дела
закрутит, только держись.
— Будешь еще? — спросил товарищ, пытаясь плеснуть ему в
стакан беленькой.
— Все, Генук,— и человек накрыл стакан рукой.— А может, и
обознался,— добавил он, подумав.
— ...кому свеклу?! Кто свеклу просил?! — крикнула раздатчица
и плюхнула на деревянную стойку тарелку с наструганными тем-
но-красными полосками.
16. Натура. Площадь
Одинокий фонарь раскачивался под ветром, бросая на здание
РОВД желтые блики. «Пежо» с московским номером, словно бу-
кашка, жался к воротам кремля.
Мать бегло посмотрела на стенд «Их разыскивает милиция»,
где красовались две ксерокопии с грубыми мужскими лицами, и
вошла в милицейские двери.
17. Интерьер. Дежурная часть
В дежурной части сидел субтильный паренек лет шестна-
дцати, совсем еще мальчик, с белесым пушком на верхней губе,
в штатском и смотрел что-то по дисплею мобильного телефона,
нажимая кнопки. Из мобильника неслись звуки тормозящего на
всей скорости автомобиля.
— У меня пропал человек,— сказала ему мать.
Юноша оторвался от телефона и погасил дисплей.
— … Мой сын.
— Ваши документики, — неуверенно попросил юноша.
152
— А вы кто? Милиция?...
— Милиции сейчас нету. Я — за нее,— пробормотал юноша
неуверенно.
Взял в руки паспорт и начал внимательно его изучать.

— Вы по телевизору не выступали? — спросил он с любопыт-
ством.
— Был грех,— созналась мать.
— С гастролями сюда приехали или просто?
— С ностальгическими целями.
— Ладно,— сказал он, не поняв последнего слова, и возвратил
паспорт.
— Мой мальчик… Пропал куда-то…
Мать вдруг заплакала.

Юноша смутился. Побледнев, набрал телефонный номер на
своем мобильнике.
— Это я…— пробормотал он в трубку.— Тут одна артистка из
Москвы… С но-сталь-ги-ческими целями… У нее мальчик пропал.
В трубке что-то неразборчиво пропищало.

— А большой ли мальчик? — спросил он, переводя телефон-
ный писк на человеческий язык.
— Третий десяток уже.
— Третий десяток…— сказал юноша в трубку.
Там снова раздался чей-то начальственный голос.

— Когда пропал? — спросил у матери юноша.
— Сегодня в два часа дня. В кремле.
— В два часа пополудни,— сказал он в трубку.— Ну да, ну
да…— закивал, выслушивая чьи-то указания.— Все. Конец свя-
зи.
— По закону должно пройти трое суток с момента пропа-
жи,— рассудительно сказал он, сложив мобильник и спрятав
его в карман спортивной куртки. — Тогда мы примем заявление.
— Что же мне теперь делать?
— Ждать, наверное.
153
— Ждать…— потерянно повторила она.— Чего мне ждать?

И, главное, где?..
— А он, наверное, в Москву уехал… Вы в Москву-то звони-
ли?
— Вот дура!— и мать даже хлопнула себя по лбу.— Конечно,
он в Москве!
Трясущимися руками она вытащила из сумки мобильник и
набрала московский номер.
В комнату вошел человек в милицейской форме, который нес
в руках прозрачный целлофановый пакет с кефиром и батоном
белого хлеба.
Юноша встал, уступая ему свое место.
— Она?.. — спросил милиционер, присаживаясь.
Юноша кивнул.
— Надежда Петровна? — сказала между тем мать в труб-
ку.— Это я, Люба… Вы не могли бы позвонить в мою квартиру?
Проверить, Алеша там или…. В общем, если он там, то скажите,
что я сейчас же выезжаю из Юрьева… Ну да. Я не в Москве… Я
подожду… Сходите, будьте так добры…
Милиционер надорвал зубами бумажный пакет и плеснул в

стакан кефира.
— Больше никого не было? — спросил он.
— Нет, только она,— ответил юноша.
— Можешь идти домой, Мишка. Свободен.
— А ты когда?
— Утром. Отдежурю и приду. Матери скажи, что задержусь
немного. Мне еще в ГИБДД заехать надо…
Сын кивнул.
— Да, Надежда Петровна!..— закричала мать в трубку.—
Никто не открывает?.. — пробормотала она упавшим голосом.—
Нету?.. Ну, извините…
Нажала на кнопку, разъединив связь.

— Соседка звонила в мою квартиру… Там никого нет.
154
— Осталось всего лишь два дня, прошедшие полдня засчиты-

ваются за целый день,— сказал ей милиционер.— Послезавтра
примем ваше заявление. Если он, конечно, не найдется.
Мать задумалась.
— Есть у вас, где переночевать?
— В КПЗ,— сказал милиционер.— Там нынче свободно.
— В другой раз.
— Может, загулял парень? Любовнице звонили?
— Да нет у него никакой любовницы.
Мать пошла к дверям.

— И зачем они сюда ездят? — спросил милиционер, когда она
вышла.— Кого удивить хотят?..
17. Натура. Площадь перед кремлем
Мать подошла к своему «Пежо». Опустилась рядом с задним
колесом на мостовую и сжала голову руками.
Просидела некоторое время неподвижно. Потом подняла го-
лову вверх… Ночь была темная, без звезд. Одна лишь колокольня
горела, словно язык белого пламени, подсвеченная со двора дву-
мя прожекторами.
Внезапно кто-то накинул на ее плечи ватник.
Мать вздрогнула, оглянулась. Позади нее стояла та самая жен-
щина из кремля, кассирша, которая предлагала ей купить окро-
вавленного медведя.
— У нас забыли,— сказала она, — ватник свой. А ночь-то све-
жая. Непокрытой ведь нельзя.
— Нельзя. Спасибо.
— Не нашелся еще?..
Она отрицательно покачала головой.

— Если бы он был жив,— решила вдруг мать.— Он бы позвонил.
— А если он телефон свой потерял? Уронил в Колокшу? Тогда как?..
— Тогда не знаю.
— И я не знаю,— сказала женщина.— Пойдемте ко мне домой.
Нечего здесь сидеть. Простудитесь.
155
Подала ей руку, помогла подняться. И повела ее за кремль,

туда, где стояли одноэтажные дома частного сектора.
18. Интерьер. Комната в доме
В печи трещали березовые поленья. Горел тусклый абажур,
прожженный в нескольких местах. На столе краснело малиновое
варенье в блюдечках, а в чашках дымился турецкий чай.
Мать взяла в руки алюминиевую ложку, зачерпнула кипятка
из чашки и поднесла к губам.
— …а пирожки?
— Вы извините меня, что-то ничего в рот не лезет,— и мать
положила ложку на блюдце.
— Вы сейчас, наоборот, есть должны. Нервы свои чаем укре-
плять.
— Чего уж тут укреплять? Если с Алешей что-нибудь случи-
лось, то жизнь моя кончена…
— Во-первых, не случилось,— сказала кассирша.— А во-вто-
рых, человек ко всему привыкает… Вот у нас был случай…— и
кассирша откусила кусочек пиленого сахара, — с Васьковым.
Знаете Васькова?
Мать отрицательно покачала головой.

— Гриша Васьков. Женился на Саше Труниной. Не знаете
Сашу Трунину?
— Не знаю.
— Странно. Их все знают. Пара была отборная. Высокие, стат-
ные… Ну Гришка, правда, подворовывал… Но не в этом дело. В
общем, прожили они год в мире и согласии. А потом по весне
стал копать Гриша погреб под картошку. Глядит, лопата во что-то
уперлась, а потом сломалась, как спичка. Ну, думает, клад. Стал
руками рыть, а там снаряды… Лежат, словно орехи, один к од-
ному. Боевые снаряды еще со времен войны. Пришлось саперов
вызывать. Целый день грузили и обезвреживали. А потом взор-
вали за городом. Оказывается, Гришка с Сашей целый год жили
на этих снарядах в любви и согласии. Ребеночка сделали, Сашка
курсы дизайнеров окончила, в общем, медовый месяц затянулся
на год.
156
— Ну и дальше что? — спросила мать с плохо скрываемым

раздражением.
— А дальше началось самое поучительное. Распался брак, как
снаряды вывезли. Разлетелся, словно стая ворон. Гришка запил.
Саша на работу устроилась в Кольчугино и тут же ее лишилась.
Ребеночка родила, когда уже Гришки рядом не было. В Суздаль
уехал, а потом, говорят, в Ковров убежал к какой-то лярве… До
сих пор с алиментами ищут, а найти не могут…
Мать помяла губами.
— И что из этого следует?
— А то,— объяснила кассирша,— что на снарядах жить спод-
ручнее и удобнее, чем без них…
Внезапно в темное окно кто-то постучал. То ли слепая птица
ткнулась клювом, то ли человек лихой обнаружил свое присут-
ствие. Кассирша побледнела.
— Свет,— пробормотала она,— он же свет заметит!..
Выключила абажур, и комната погрузилась почти в полную

темноту. Только огоньки от печки отбрасывали на потолок теп-
лые блики. Мать заметила, что на окнах были решетки.
— Открой, Танька!— раздалось со двора. — Ты дома, я знаю!..
— Не двигайтесь и не открывайте,— прошептала хозяйка. —
Это Николай, брат мой.
Раздались удары во входную дверь.

— Открой, говорю!..
— Пойдемте со мною,— все также шепотом произнесла кас-
сирша.— Я вам сейчас постелю.
— Так у нас же печка горит,— догадалась мать.— Он по дыму
из трубы поймет, что мы дома.
— А может, я затопила и ушла. Ведь бывает такое, правда?..
Хозяйка взяла мать за руку и отвела в маленькую комнату за

печкой. Там стояла металлическая кровать с круглыми блестящи-
ми шарами на спинке. Две подушки были накрыты кисеей.
Мать потрогала рукой одеяло.
— Это что, перина?
157
— На лебяжьем пуху,— с гордостью произнесла кассирша.—

Досталось в наследство от папы с мамой, царство им небесное!..
Дом к тому времени уже сотрясался от ударов топором во

входную дверь.
— А если дверь не выдержит?
— Должна выдержать. Мне петли недавно укрепляли.
С ночного столика соскользнула вниз рюмка и разбилась.
— Давайте я лучше в милицию позвоню.
— Ни в коем случае. Он же сядет! — сказала хозяйка, подби-
рая с пола осколки.
— Ну так и лучше!
— Ну как же можно человека в тюрьму сажать?
— Так он вас убьет. Или вы его посадите, или он вас посадит.
На кол. Или зарубит.
— Что Бог даст, то и будет, — вздохнула кассирша.— Спокойной
ночи!..
— … значит, снаряды? — спросила мать, имея ввиду штурм
дома, который производил незнакомый ей человек.
— Какие снаряды?..— сначала не поняла хозяйка. — Ну да,
снаряды…— наконец-то дошло до нее, и она засмеялась.—
Спокойной ночи…
На цыпочках вышла из ее комнаты. Удары в дверь не прекра-

щались. От каждого удара внутри матери что-то екало.
Она села на перину. Вынула из сумочки мобильный телефон и
положила перед собой на столик.
Не раздеваясь, легла с ногами на кровать. Закрыла глаза.
Один удар, второй, третий…
Звонок телефона. Мать вздрогнула и проснулась. В окно гля-
дел тусклый рассвет. В доме была тишина. Ночной штурм пре-
кратился.
Телефон звонил и мигал зеленым светом.
Трясущимися руками она поднесла его к уху и нажала на
кнопку.
158
— Алло!.. Алеша?!..
Раздались короткие гудки.
Мать посмотрела на дисплей. На нем вместо номера звонив-
шего высветилась надпись «Неотвеченный вызов». Она замети-
ла, что батарея телефона почти разряжена.
— Вот, дура,— прошептала она сама себе.— Я же не взяла за-
рядку!..
Она умоляюще взглянула на пластмассовую коробку в своей

руке.
— Позвони еще! Ради Христа позвони!..
Но телефон молчал.
— Люба, ты проснулась? — раздался голос хозяйки.
— Да, проснулась,— ответила мать.— Заходите.
Кассирша застыла на пороге комнаты.

— А Колька ваш где?
— А кто ж его знает. До часа ночи стучал, а потом прекратил,
ушел куда-то.
— Чего ему надо было?
— Денег, должно быть, хотел. А до пенсии еще — целая неделя…
— Мне бы с ним поговорить,— сказала мать.— Я б ему все
объяснила.
Хозяйка недоверчиво взглянула на нее.

— А вот это лишнее. Он все равно не поймет. Я хотела вам
сказать… только вы не волнуйтесь!..
— Что такое?!
— Не волнуйтесь, говорю… Там … На берегу реки…— кассир-
ша не договорила.
Мать пошатнулась и схватилась рукой за сердце.
…она бежала со всех ног через склон к реке.
Внизу стояла небольшая толпа зевак. Мать протолкнулась че-
рез людей, орудуя локтями с бешеной энергией, потому что была
вне себя.
159
У распростертого на земле голого синего тела стоял давешний

милиционер, который отлучался из отделения за кефиром. Рядом
с ним был человек с фиксой, тот самый, из «Рюмочной», что пере-
путал мать с какой-то Люсей-не боюся… Но она его не признала,
потому что встреча в «Рюмочной» оказалась мимолетной, и голо-
ва матери была занята другим.
— Ваш? — спросил ее милиционер, указав на утопленника.
— Мой,— выдохнула она.
В глазах ее помутнело, ноги подкосились. Она бы и упала
на жесткую осеннюю траву, если бы человек с фиксой не под-
хватил ее.
Вытащил из кармана нашатырь, поднес к носу… Веки матери
вздрогнули, она открыла глаза. Человек с фиксой осторожно уса-
дил ее на берег, подложив под нее свой пиджак.
— Можете говорить?
Мать кивнула.
— Надо бы вам получше осмотреть,— сказал милиционер,— а
то может быть ошибка.
— Нет. Это Алеша,— выдохнула она. — Тогда почему написа-
но «Валек»?..
— Где написано? Чего вы плетете?!
— Татуировка у него на плече.
Она подалась вперед, почти подползла к мертвому телу, пото-

му что ноги ее не слушались… На левой ключице утопленника
красовались синие серп и молот. От них отходили какие-то ко-
лосья и обвивали короткую лаконичную надпись «Валек. 1970».
— Но у него не было никакой татуировки,— сказала мать.
— А вы почем знаете? — спросил с подозрением человек из
«Рюмочной».
— А кому тогда знать, если не мне? — возразила мать.
— Может быть, у него был друг Валек? — предположил мили-
ционер.— С которым они познакомились в 70-м году?
— Возможно. Только в 70-м году мой сын еще не родился.
— Вот как?... Загадка,— задумчиво произнес человек с фик-
сой.— Вы бы осмотрели его получше…. Хотя возможно, что в
160
70-м году как раз родился не он, не сам покойный, а некий неиз-
вестный нам Валек.
— А зачем же его год рождения оказался на плече чужого че-
ловека? — спросил милиционер.
— Значит, был дорог. Или он сам, или год его рождения,— за-
думчиво произнес человек из «Рюмочной».
— Чушь,— сказала мать. — Вы чушь плетете.
— Может быть,— согласился человек с фиксой.— В конце кон-
цов, это может быть даже не годом рождения. А просто цифро-
вой комбинацией с неизвестным для нас смыслом.
— Опять чушь, — упрямо возразила она. — Это вообще не
мой сын.
— Вы в этом уверены?
— Как будто да,— сказала мать.— Но не до конца. Я не могу
его опознать.
— Когда пропал ваш мальчик?— спросил человек с фиксой.
— Вчера. Пополудни.
— Значит, менее суток назад. Но, судя по раздутости и отеку
тканей, валек пролежал в реке, как минимум, три дня.
— А меня не это беспокоит,— встрял в разговор милицио-
нер.— Откуда у него на ляжке оказался речной рак? В Колокше
нету раков уже лет тридцать.
— Возможно, труп был привезен сюда из другой реки,— сказал
человек с фиксой, — и сброшен в Колокшу, чтобы мы думали, что
он утонул здесь. А утоп он совсем в другом месте. Где водятся раки.
— А где теперь водятся раки? — спросил с тоской милицио-
нер.
Повисла томительная пауза, и его вопрос остался без ответа.

— Знаете, пойду я,— потеряла терпение мать.— Помогите мне
подняться.
Протянула к милиционеру руки, и он вместе с напарником

поднял ее с земли.
— Вы где остановились? — спросил ее человек с фиксой.
— У Тани, кассирши из вашего музея… Недалеко от крем-
ля, — ответила мать.
161
— Знаем,— кивнул милиционер.— Найдем.
Мать начала подниматься по склону наверх.

— Новый человек, новые проблемы,— пробормотал напарник
с фиксой, провожая мать задумчивым взглядом.
— Это ты Валька имеешь в виду? — не понял милиционер.
— Нет. Не валька, валек уже не человек. И писать его надо с
маленькой буквы,— сказал человек с фиксой.
21. Интерьер. Комната дома
Первым, что увидела мать, возвратившись домой, была хозяй-
ка, которая лежала на полу, задрав лицо в потолок, и громко сто-
нала.
— Таня… Милая, что с тобой?! — перепугалась мать.
— Ох, убил!.. Ох, изничтожил, кровопийца, Дракула,— про-
стонала кассирша.
Мать взяла ее за плечи и усадила на пол. Лицо хозяйки было

опухшим, в кровоподтеках, на себя не похожим.
— … Колька?— догадалась мать.
— Он, сволочь,— подтвердила Татьяна.
— У тебя, наверное, сотрясение мозга. Тебя в больницу нужно!
— Ни в коем случае,— перепугалась хозяйка.— Там же ле-
карств нет.
— А как же тогда людей лечат?
— Лечат — дома, а в больнице — умирают,— сказала Татьяна.—
Ты меня с земли подними и уложи. А я как-нибудь сама поправ-
люсь.
— Хорошо, давай.
Мать с трудом подняла ее с пола и довела до кровати.

Уложила с ногами поверх одеяла.
— Сколько сейчас времени?
Мать посмотрела на дисплей мобильного телефона.
— Начало одиннадцатого.
— Мне же в музей надо, за кассой сидеть! — простонала хо-
зяйка.
162
— Куда же ты пойдешь в таком виде? Это невозможно.

— Невозможно,— согласилась хозяйка.— Да на тебе тоже лица
нет. Что там с утопленником?
— На нем тоже не было лица,— сказала мать.
— А человек-то был?
— Не человек, валек...
— Понятно,— кивнула головой хозяйка.— Нам обеим нужно
поправиться. Достань-ка из буфета капель. В литровой бутылке.
— А ты что, валериану в ней держишь?— спросила мать, выта-
скивая из буфета довольно увесистую бутыль.
— Саша Трунина дала. Настойка от всех болезней. Сама дела-
ла.
— Так она, наверное, своего Гришу и споила,— догадалась
мать, оторвав пробку и понюхав горлышко.
— Это вряд ли. Можно ли быка споить? Напоить — да. Но
чтоб споить,— никакой воды не хватит. Наливай по стопочке.
Мать разлила по двум стопкам мутновато-бежевой жидкости.
— Со здоровьицем!— сказала Таня, опрокинув в себя стопку.

— Ох… это не валериана,— простонала мать, скривившись и
поднеся к носу рукав.
— Ты вот что, сбегай к девочкам в музей, скажи, чтоб меня
сегодня не ждали.
— А хочешь, я за тебя подежурю? — предложила мать.
— А ты деньги считать умеешь?
— Нет.
— И правильно. Там все равно нечего считать. Не билеты про-
давай, а майки. Одну майку продашь, вот тебе и выручка.
— Тогда я ухожу,— сказала мать.
Таня пошарила рукой под подушками и вытащила связку клю-

чей
— От кассы… возьми,— и вручила их матери.
Потом обтерла стопку пальцем с внутренней стороны и по-
ставила на пол.
Мать, подумав, не последовала примеру хозяйки, а положила
обе стопки под рукомойник.
163
Собралась уходить и уже у дверей добавила:

— По-моему, я помешалась. У меня сын исчез… Какие майки?
Какие билеты?..
22. Натура. Улица города и территория кремля
Она была одета в черный ватник. В голове ее начал звучать
колокол. Мать подумала, что это на колокольне кто-то балуется,
наверное, какой-то залетный турист, как они с Алешей звонили
просто так, балуясь и пугая ворон…
Взглянула на свой «Пежо» у ворот кремля. Заметила, что из
окна отделения милиции на нее пристально смотрят чьи-то глаза.
Но тут же занавеска одернулась. И лицо исчезло.
Мать вошла на территорию музея. Попыталась отпереть дверь

кассы.
Пока она возилась с ключами, к ней подошла хромая девушка.
— А Таня где?
— Татьяне нездоровится, — сказала мать. — Я за нее.
— Но вы же лицо не материально-ответственное! — ужасну-
лась девушка. — Так не положено.
— Не знаю. Вы уж сами в этом разбирайтесь. Кто материально,
а кто духовно ответственен за все это…
— Нет. Так не положено. И потом от вас… самогоном пах-
нет!— ахнула хромая.
В это время один из ключей в связке сработал, щелкнул замок.
И мать перевалила за порог кассы. Опустилась на стул...
— Медведя купить хотите? — спросила она девушку через
открытую дверь. — Красивого, окровавленного?..
— Я сейчас милицию позову!— заверещала хромая.— Я…
Не договорила. Потому что сверху снова раздался удар коло-

кола.
Хромая задумчиво посмотрела в серое небо.
— Странно,— прошептала она.— Очень странно!..
Удар повторился. Был он неуверенный, робкий, но вполне яв-

ный.
164
— Вы открывали дверь колокольни?

— Какая дверь? — сказала мать.— Что вы плетете?.. Я ее сей-
час даже не закрою.
— Ключи-то у вас. Вернее, у Тани,— объяснила девушка. —
Наверное, в этой связке…
Снова раздался глухой удар, и обе женщины вздрогнули.
Хромая с округлившимися от страха глазами проковыляла к
колокольне и потрогала рукою кованую дверь.
Она оказалась запертой.
23. Натура. Территория кремля
— …Ваши документики,— сказал уже знакомый ей человек с
«фиксой», заглядывая в окошечко кассы.
— А ваши?— спросила мать.
Тот протянул в кассу свое удостоверение. Мать мельком загля-
нула в раскрытую корочку и со вздохом отдала ему свой паспорт.
— … Любовь Павловна…— пробормотал он, развернув доку-
мент. — Ну да, ну да…
— Вы что, в опере не бывали? — удивилась мать.
— Бывал и часто.. У нас тут каждый день — опера…— он вни-
мательно посмотрел на штамп прописки. — Так вас, наверное,
Люсей звали?
— При чем здесь Люся?
— Так звали или нет?
— Послушайте, молодой человек,— потеряла терпение мать.—
Люся— это Людмила, понимаете? А Любовь — это Люба, понима-
ете?.. И имя это, Любу, знают даже в Европе.
— Вряд ли,— вздохнул он и нехотя возвратил ей паспорт.—
У нас ведь — тоже Европа, — он кивнул головой куда-то вбок.—
А знают здесь Люсю, а не Любу.
— Это у вас-то Европа?— не поверила мать.— А по-моему, ти-
пичная азиатчина.
— «Да скифы мы, да, азиаты мы. С раскосыми и жадными гла-
зами…» — прочел он по памяти.
— Вы, оказывается, знаете Блока?.. — удивилась она.
— Я Блока знаю, а он меня нет.
165
Человек с «фиксой» обернулся и спросил у хромоногой де-

вушки:
— Значит, звонила колокольня?
— Звонила.
— И дверь была заперта?
— Намертво.
— И вы слышали?— повернулся он к матери.
— Слышала. Если вы заперли на ней моего сына, то я в суд на
вас подам!..
— Давайте ключи,— протянул он руку, и мать отдала ему свою
связку.
— У нас, следаков, говорят так: «Не дал слова — крепись, а дал
слово — колись», — он выразительно посмотрел на мать.
Пошел к колокольне и начал подбирать к ней ключ.
24. Интерьер. Колокольня
Наверху гулял ветер. Его порывы были столь велики, что ко-
локола слегка покачивались.
Человек с «фиксой» не стал к ним подходить, а опустился на
колени и внимательно осмотрел дощатый пол. За его спиной сто-
яли, замерев, хромая работница музея и мать.
— …Сорок второй размер,— пробормотал он, принюхи-
ваясь.— Точнее, сорок два с половиной. Сапоги резиновые, пер-
вый сорт.
— Это он! — закричала мать.— Здесь Алеша был!..
— Значит, он и звонил!— сказал человек с «фиксой».— Только,
чего не покажется? Чего в прятки играет?.. Может, с катушек сле-
тел ваш Алеша? Чифирил, поди, вечерами? Было дело?
— Что вы такое плетете?..— возмутилась мать.— Кого шофе-
рил? Когда?..
—  Не шоферил,— терпеливо объяснил следователь.—
Впрочем, вы здесь не Копенгаген. И вам это без разницы.
Он наклонился почти вплотную к доскам и повел носом.

— А ведь он был не один…
— С кем?! — в ужасе выдохнула мать.
— Тридцать седьмой размер.
166
Он встал во весь рост и внимательно посмотрел в глаза матери.

— Ваш размер, Любовь Павловна,— и указал на ее туфли.—
А других следов здесь нет.
— А почему обязательно мои? В городе что, нет других жен-
щин?
— Другие женщины есть. Но нет других размеров.
— У нас в магазинах продают обувь, начиная с тридцать вось-
мого размера,— объяснила хромая.
— Почему? — не поняла мать.
— А черт его знает, почему,— сказал следователь.— Чтобы
нас, следаков, запутать. Везде — одни и те же следы. У убийц, у
жертв,— все одно и то же. Но здесь-то дело ясное!.. Дело в шляпе,
Марья Ивановна!
— Какая Марья Ивановна?
— Никакая. Это я так. К слову.
— Марья Ивановна…— произнесла мать.— При чем здесь
Марья Ивановна? Ну да… Я поняла! — воскликнула, поражен-
ная догадкой.— Это — вчерашние следы, а не сегодняшние!
Вчерашние!.. Я была с ним на колокольне вчера, вы поняли?
Вчера, а не сегодня!..
Человек с «фиксой» тускло посмотрел на хромую.
— Был здесь вчера кто-нибудь кроме них?
— Не помню. Кажется, нет…
— Так был или нет?
Она отрицательно покачала головой.

— Спускаемся вниз, Марья Ивановна, — разочарованно ска-
зал следователь.— Здесь нам больше не светит.
— А кто же тогда сегодня звонил? — спросила хромая.
— Черт знает кто. Ветер.
И человек с «фиксой» опустил ногу на скрипучую ступеньку.

25. Натура. Территория кремля
— Купите медведя,— сказала ему мать, указав на майку.
— Тут уже есть медведь — Сашка.
— Вы про зоопарк говорите?
167
— Я про сына, — объяснил следователь.— А в зоопарк его

надо давно сдать, это точно.
— Не его одного,— согласилась мать.— Всех сдать — никакого
зоопарка не хватит.
— Страшен зоопарк внутри нас,— заметил следователь за-
думчиво.— Но это уже философия. Трудна для восприятия, вер-
но?
— У вас есть что-нибудь от головной боли? — спросила мать.—
Тогда я смогу еще некоторое время вас воспринимать.
Он порылся в кармане и вытащил оттуда какую-то запылен-
ную таблетку.
— Только валидол.
Мать с сомнением поднесла таблетку к глазам, протерла ее но-
совым платочком и только после этого положила под язык.
— Хорошо у нас, правда? — сказал человек с «фиксой», внима-
тельно ее изучая.
Мать молча кивнула.
— А мне не нравится,— отрезал он неожиданно.— Уезжайте
отсюда поскорее...
— Никуда я не поеду,— сказала она.— Завтра вы у меня при-
мете заявление и возбудите дело. А не примете, я в генеральную
прокуратуру пойду, я там — свой человек!..
— Да ладно, ладно…— замахал он руками.— Экая вы горячая.
Все артистки такие?
— Заслуженные — все.
— И все служат в генеральной прокуратуре?..
— Что вы имеете в виду? — спросила мать, морщась от боли.
— Не горячись, Люся. Я имею в виду то, что приходить на ра-
бочее место в нетрезвом виде нехорошо.
— Какое это «рабочее место»? — возмутилась она.— Вы что,
спятили? Я вообще не отсюда!
— Тогда почему у вас ключи от колокольни, если вы — не от-
сюда? И сидите вы за кассой, и никто вас не гонит!..
Он надел на голову шляпу, которую до этого держал в руках, и
стал слегка напоминать ковбоя, только ковбоя провинциального,
из среднерусских полей.
168
— Всего вам доброго, Любовь Павловна. До лучших дней.

— До завтра,— напомнила мать.
Он, галантно поклонившись, пошел к железным воротам.
Мать проводила его долгим взглядом…
26. Интерьер. Комната дома
Хозяйка дома сидела за столом и, положив голову на руки,
дремала. Рядом с ней находилась глубокая тарелка с квашеной
капустой, на блюдце лежали две остывшие вареные картошки,
смоченные подсолнечным маслом.
За окном была темень.
Мать плюхнулась рядом. Глянула на бутылку с серой жидко-
стью, которая стояла на краю, взяла ее в руки и рассмотрела на
просвет.
Таня в это время пробудилась.
— А я вечеряю,— сказала она.— Все тебя ждала вечерять, а ты
не шла.
— Что она в этот самогон подмешивает? — спросила мать.
— Я забыла тебе сказать. Саша кладет димедрол, чтобы голова
не болела и опохмеляться потом не пришлось.
— Так у меня еще хуже болит.
— А потому что ты только пригубила. Тут надо выпить лафет-
ничка три. И все, как рукой, снимет.
— Точно? — осведомилась мать с подозрением.
— Проверено. Мин нет,— и Таня налила ей в рюмку серой
жидкости. — Нашелся?..
Мать отрицательно покачала головой на вопрос хозяйки.

— Найдется еще. Будем здоровы!..
И женщины сдвинули бокалы.
— А я рада,— сказала кассирша, закусив картошкой.— Мне
одной неприятно. А тут ты взялась. Артистка. Любой обрадуется.
Хотя тебе, наверное, неинтересно. Тебе артиста подавай. Есть у
тебя артист-то?
— Никакого артиста,— сказала мать.— Муж умер пятнадцать
лет назад.
169
— Счастливая,— вздохнула хозяйка.— Тебе повезло. Я в том

смысле, что у меня мужа вообще не было. Ни артиста, ни вооб-
ще… А это еще хуже.
— Как сказать,— не согласилась мать.— Мужа нет — и не надо.
А когда единственного теряешь, то больно нестерпимо.
— Как же ты терпела? Или был кто на стороне?
— Был… Балетмейстер. Но я его бросила, чтобы не травмиро-
вать Алешу.
— А правда говорят,— понизила голос хозяйка, — что все ба-
летные… ну это, сама знаешь.
— Что?— не поняла мать.
— Ну это… Когда мужик с мужиком.
— Врут. Не все.
— Но многие, ведь так?
— Иногда случается.
— И у нас случается,— подтвердила Татьяна, — иногда.
— Но не все из них — балетные?..— вывела мать.
— Не все балетные. Но все — подонки, — вдруг помрачнела кас-
сирша.— Я точно тебе говорю. А ты сама, тоже, что ли, по балету?
— Я — по бокальной части.
— Бокальной?.. — Татьяна вдруг прыснула со смеха. — Тогда
я наливаю… — протерла мизинчиком свой стаканчик и плеснула
туда серенькой.
Налила и матери…
— За то, чтобы бабы были при мужиках. И чтоб — никакого
балета в семейной и личной жизни.
— Будем! — согласилась мать.
Они чокнулись и опрокинули в себя содержимое стаканов.
— … а что там, с бокальной частью? — спросила Татьяна.
— С бокальной?.. Вот что…— и мать вдруг запела низким
грудным голосом:
«Я вам пишу, чего же боле,
Что я могу еще сказать?
Я твердо знаю, в вашей воле…
Меня презреньем наказать…»
Пела она красиво. Потрясающе, надо сказать, пела. Так что хо-
зяйка даже открыла рот от восхищения.
170
— Все,— сказала мать. — Баста!

Замолчала. Полезла в карман ватника, вытащила оттуда мо-
бильный телефон.
— Разрядился!..— произнесла она с надрывом.— Разрядился,
сволочь!..
В сердцах шарахнула его об пол. Телефон разлетелся на
несколько кусков. Взяла со стола свой бокал. Подумав, отерла
его мизинчиком с внутренней стороны, как это делала хозяйка.
Бросила его со всего маха себе под ноги.
— Правильно! — взвизгнула Таня.
Она схватила тарелку и тоже саданула ее об пол.
— Браво! — крикнула мать.— Чего еще?..
Хищный взгляд ее пал на бутылку.
— Нет,— сказала хозяйка, прижав бутылку к своей груди.— Не
отдам.
— Что-то мы расшалились,— вздохнула мать маленько остыв, —
спать хочу, умираю. Сейчас я приберу.
— Да пусть лежит!..— беззаботно заметила Таня.— Кому мешает?
— Нет, так нельзя.
Мать взяла из угла веник с железным совком, прибрала осколки
и понесла их на двор.
27. Натура. Двор
У низкого деревянного палисадника стояли три мужика и
одна баба, в темноте их фигуры казались сделанными из ваты.
— Это ты пела? Слушай, спой еще,— сказал один из мужиков.
Мать оценивающе оглядела собравшуюся аудиторию. Начала

тихо, с чувством:
«Есть на Волге утес,
диким мохом порос…»
— Все, — прервалась она после первого куплета.— Хватит.
Мужики захлопали в ладоши.

— Здорово,— сказали.— Молодец, бабец!
171
— И ты — молодец,— согласилась мать.— Проваливайте от-

сюда.
— Уходим. Без базара.
И они пропали в ночи.

Мать печально посмотрела на осколки своего мобильника.
Оглянулась, ища место, куда положить мусор. Взгляд ее уперся в
лопату, стоящую у забора.
Она вырыла в земле небольшую лунку, сложила туда осколки
и забросала землей.
Ей показалось, что она похоронила надежду.
28. Интерьер. Комната в милиции
— …Васильчиков Алексей Дмитриевич, рост сто семьдесят
восемь. Вес — семьдесят два, 1985 года рождения. Образование
высшее. Окончил московскую консерваторию по классу рояля.
Особых примет не имеет. Приехал с ностальгическими целями.
Посмотрите, все ли правильно, — и человек с «фиксой» подал ма-
тери заполненный лист.
— Все так,— пробормотала она, заглянув в документ, близору-
ко щурясь.— А вас-то самого как звать?
— Вам — настоящее имя или для людей?
— Не поняла,— искренно призналась мать.
— У первобытных племен Полинезии,— сказал человек с
«фиксой», — было принято называться двумя именами. Одно
имя — настоящее — хранилось в глубокой тайне. А второе имя
было для людей. Вроде артистического псевдонима. Его можно
было трепать на каждом углу.
— А здесь разве Полинезия?
— Это Юрьев,— согласился человек с «фиксой». — Но через
Колокшу сюда, возможно, приплывали индейцы в деревянных
лодках из бананового дерева. Фоменко читали?
— Нет,— призналась мать.
— Очень зря. И практика псевдонимов пришла к нам из
Полинезии. Например, партийные клички или воровские. Чтобы
судьбу запутать и Бога задурить. Но это уже философия, вы не
поймете. Так что дело в шляпе, Марья Ивановна!..
172
— Тогда я буду звать вас первобытным человеком,— сказала

мать.— Можно?
— Вообще-то, я — Серый,— признался человек с «фиксой».—
Это имя — для людей.
— Серый, Серый…— помяла мать губами.— А тайное имя,
настоящее есть?
— Есть.
— Какое?
— Серый.
— Опять Серый! — потеряла терпение мать. — Тогда можно я
буду звать вас Первым или Первиком?
— Пойдемте отсюда,— сказал человек с «фиксой», отбирая у
нее листок с данными пропавшего сына.
29. Интерьер. Палаты внутри кремля
…Он аккуратно простукивал молотком камень за камнем,
кирпич за кирпичом. Мать стояла рядом, поодаль жались две ра-
ботницы музея.
— …как будто дышит кто-то,— пробормотал он вдруг, прило-
жив ухо к стене. — Или только кажется?
Мать с ужасом прижалась щекою к холодному камню.
— Не дышит,— сказала она. — Бурлит.
— Это, наверное, отопление,— подала голос хромая девушка.
— Наверное,— согласился человек с «фиксой». — Но если это
отопление, то почему здесь так холодно?
— Потому что Россия,— заметила хромая.
— Значит, факт отопления не достоверен. Но что есть досто-
верного в этом мире? Это уже философия.
— Достоверное есть то, что вы трепетесь,— объяснила мать.
— Я не треплюсь. Я провожу следственные действия… Ладно.
Пойдемте к Багратиону…
Он, вздохнув, положил молоток в карман куртки и вышел в
коридор.
30. Интерьер. Экспозиция музея
У кареты следователь застыл в некотором изумлении, внима-
тельно разглядывая разрисованных манекенов.
173
— А где сам Багратион?— спросил он с любопытством.

— Багратион лежит в Симе. В тридцати километрах отсюда, —
объяснила хромая девушка. — Вернее, лежал. Покуда его тело в
Москву не перевезли.
— Зачем они его забрали? — поразилась мать. — Лежал бы
себе у вас, кому он мешал?
— Я слышал, что там лежал вовсе не Багратион,— сказал че-
ловек с «фиксой».
— А кто?
— Но это уже мистика. Вы не поймете… Ну-ка, залезьте в ка-
рету. Сейчас посмотрим, можно ли в ней укрыться.
Мать села рядом с манекенами.
— Нет,— пробормотал он.— Заметить можно. Разве что свет
погасить? Ну-ка, погасите на секунду свет!..
Хромая девушка щелкнула выключателем, и все погрузилось в
кромешную тьму.
— Вообще-то ни черта не видно,— пробормотал в темноте че-
ловек с «фиксой». — Люба, вы где?..
31. Интерьер. Коридор музея
В потолке было проделано небольшое отверстие. Человек с
«фиксой» задумчиво посмотрел вверх, изучая его. Потрогал ру-
кой каменную кладку, поднес ладонь к глазам… Кожа была ис-
пачкана чем-то красным.
— Есть! — сказал он.— Кровь!..
В отверстие на потолке просунулась чумазая голова маляра.
— Сурик это,— сказал маляр.
— Ты чего на людей льешь?! — разъярился человек с «фик-
сой», приложил ладонь к стене, и на ней остался дактилоскопи-
ческий отпечаток.
32. Натура. Пятачок у колокольни
— Давайте рассуждать логически,— сказал следователь приса-
живаясь на лавку возле колокольни. — В вальке вы пропавшего
не опознали, ведь так?
174
Мать кивнула головой.

— В городском морге за сутки новых поступлений не было.
Логический вывод предоставляю делать вам.
— Если рассуждать логически, то я сейчас должна быть не в
Юрьеве, а в Москве.
— Если рассуждать логически, то я должен быть в Муроме, а
не с вами. У меня планировался отпуск с сегодняшнего дня.
— Значит, к черту логику, будем рассуждать философски, —
предложила мать.
— Именно так. Диалектика Гегеля. Тезис, антитезис, синтез…
Тезис: жил-был человек. Антитезис: исчез, словно не был. Синтез:
он — жив, просто для наших глаз его как бы не существует.
— Непонятно,— сказала мать.— Он что, человек-невидимка?
— Просто надо искать место, где он может укрыться. Много
ли в Юрьеве таких мест?
— «Рюмочная»?.. — предположила мать.
— Не «Рюмочная». А, например…— здесь человек с «фиксой»
прикусил губу.— А что? — спросил он сам себя.— Очень может
быть!..
Не объясняя, полез в карман за мобильным телефоном и

набрал какой-то номер.
— … Приемная настоятеля? Это Сергеев из РОВД… Мне бы
с отцом Арсением поговорить. Ну да, ну да… Очень важно…
жду…— он замолчал, ожидая соединения. — Это Сергеев, —
продолжил он в трубку.— Извините, что отрываю от дел… У
нас пропал человек. Из Москвы. Приехавший сюда… с какими
целями? — попросил он напомнить Любу.
— С ностальгическими.
—…с ностальгическими целями… Ну да. Молодой… Я в
порядке бреда хочу спросить… Что там с новыми насельни-
ками?.. — следователь прервался, выслушивая объяснения в
трубке.
— При чем здесь насильники? — спросила мать.
— Это я так… Из области фантастики…— сказал он в труб-
ку, не отвечая на вопрос матери. — Есть?! — голос его дрог-
нул. — А можно на него посмотреть?! Тогда мы сейчас будем!..
175
Он нажал на кнопку телефона, разъединяя связь.

— В порядке бреда…— сказал он матери.— Все сходится.
Мать схватилась рукой за сердце и откинулась на спинку

скамейки.
— Алексей Васильев. Из Москвы. Поступил в монастырь
позавчера. Как это у них называется? Послушник или насель-
ник… Вообще-то, я не люблю попов. Поп, он должен быть при
свечке. А они все власти хотят…
Он не докончил, потому что мать вскочила со скамейки и ки-

нулась к железным воротам кремля.
33. Натура. Перед кремлем
Сигнализация пискнула, пустив ее во внутрь «Пежо». Машина
завелась с пол-оборота. Мать лихорадочно повернула руль впра-
во, в противоположную от кремля сторону и только здесь поня-
ла, что не знает, куда ехать.
— …Да тут ходьбы минут пять, — сказал человек с «фиксой»,
плюхаясь рядом с матерью на переднее сиденье.
— Мы уже в машине, — напомнила она. — Куда ехать?..
— Прямо,— уточнил следователь,— а потом, опять прямо, но
чуточку левее…
Машина с визгом тормозов сорвалась с места.

34. Натура. Площадь перед монастырем
Они подъехали к еще одной колокольне, но на этот раз более
обшарпанной, чем та, которая стояла внутри музейного комплек-
са.
Рядом с колокольней притулились двухэтажные корпуса муж-
ского монастыря…
— …не люблю я этого, не люблю…— продолжал бурчать сле-
дователь. — Крутит меня в церквях, ломает…Только ради вас…
Она, не слушая, вбежала в парадный подъезд под строгой ико-

ной Спаса Нерукотворного…
176
35. Интерьер. Коридор и келья мужского монастыря

Коридор был уставлен строительными лесами, под ногами ле-
жали запачканные газеты.
Человек в черном подряснике постучался в одну из дверей.
— Брат Алексей, к тебе пришли!..
Тронул ручку двери, она оказалась незапертой.

— Господи-Боже!.. Спаси и помилуй!.. — искренно и страстно
перекрестилась мать, переступив порог…
— …он? — спросил ее следователь.
Мать кивнула, из глаз ее брызнули слезы.
— Не буду вам мешать,— человек в подряснике поклонился и
вышел из кельи.
Алексей сидел за узким столом и читал Новый Завет. Услышав

голоса людей, он вздрогнул и, оторвавшись от книги, встал… В ке-
лье был полумрак, лишь узкая полоска света ложилась из окна на
стол.
— Васильчиков Алексей Дмитриевич? — сказал человек с «фик-
сой».
— Я, — ответил Алеша.
— Ну говорил же!.. — воскликнул Сергеев Любе. — Тезис, анти-
тезис, синтез!.. А ты молодец, парень! Разве можно так свою мать
нервировать? Зачем это тайком делать, ответь? Для тебя близкие
люди, что грязь…
— А как еще можно, если не тайком? — спросил Алеша. —
В монастырь что… уходят под вспышки софитов?
— Ладно, я тебе не судья, — махнул рукой человек с «фиксой».—
В общем, целуйтесь, обнимайтесь… А я в коридоре перекурю…
Он вытащил из кармана плаща измятую пачку сигарет и хотел

уже выйти…
— С кем обниматься? — не понял Алеша.
— Да с нею … Со своей матерью.
— Она мне не мать.
— Чего?! — выпучил глаза следователь. — Ты чего плетешь,
умник?...
177
— Это не Алексей,— выдохнула Люба.
Пошатнулась и, нащупав точку опоры, присела на кровать.

— Как не Алексей?.. — он смял свои сигареты окончательно и
отправил обратно в карман. — Тебя что, не Алексеем зовут?..
— Алексеем.
— Васильчиков?
— Не Васильчиков, а Васильев.
— Какой еще, к черту, Васильев?!
Услышав слово «черт», насельник мелко перекрестился.

Следователь в замешательстве посмотрел на мать.
Она, тяжело вздохнув, отрицательно покачала головой.
— Прошу пардону… Ошибочка вышла… С кем не бывает…
Мелкая техническая накладка…— забормотал следователь.
Мать поднялась с кровати и, опершись на руку Сергеева, вы-

шла с ним в коридор, аккуратно прикрыв за собой дверь.
— …Росту в нем примерно метр семьдесят девять, обувь но-
сит сорок второго размера… Неужели не он?
— Не он,— как эхо, откликнулась мать.
— Вот сатана!.. — и Сергеев раздосадовано ударил кулаком в
стену.— Главное, имя… И первые буквы фамилии совпадают!.. Да
он это, я тебе говорю!..
— Я что, похожа на сумасшедшую? — кротко спросила Люба.
— Похожа,— ответил человек с «фиксой».
— Ну, спасибо. Не ожидала от тебя… — она обиженно пошла
вперед.
— Погоди, дай сказать…— он попытался схватить ее за руку.
— Не прикасайтесь ко мне!.. — воскликнула мать. — Надоели!..
Видеть вас не могу!..
С высоты лесов на них с интересом взирали рабочие-маляры…

36. Интерьер. Приемная настоятеля
На столе в кабинете у настоятеля был накрыт стол, на кото-
ром возвышалась огромная ваза с яблоками. Часть стены была
178
укрыта целлофаном, чтоб хозяин или гость ненароком не могли

бы испачкаться о свежую побелку. Иконостас в углу блестел по-
золотой.
— … ну и? — нетерпеливо спросил отец Арсений.
Был он румяным, живым и толстым, лет сорока. Волосы на

затылке были собраны в косичку и борода казалась вполне свет-
ской, коротко остриженной и даже модной.
— Не он,— ответил человек с «фиксой».
А мать лишь вздохнула.
— Ну, как Бог рассудил,— сказал батюшка.— Направил мне
его из Москвы один мой приятель, парень, говорит, с чудинкой,
образованный. Ты к нему присмотрись, говорит… А владыка наш
образованных не очень любит. В деле веры образование, скорее,
мешает…
Здесь неожиданно заиграл Чайковский, искаженный акусти-

кой мобильного телефона. Настоятель схватил трубку…
— Да, я… Да… Сайдинга сто сорок метров, не меньше…
Паркетной доски уже купили, сегодня должны привести…— он
взял со стола какой-то листок. — Остался кирпич, линолеум, ка-
фельная плитка и печь для бани… Извините, — он разъединил
телефон. — Так о чем мы говорили?
— О деле веры и образовании,— напомнила мать.
— Да, да…— рассеянно повторил он. — И как там Москва…
Процветает?
— Скорее, отцветает,— заметила мать. — Но немногие со
мной согласятся.
— Сайдинг…— повторил батюшка, занятый все той же мыс-
лью. — Вы не знаете, что такое сайдинг?
— Внешнее покрытие для стен,— объяснил Сергеев. — Теперь
в богатых домах так делают. Дом смотрится, как картинка. И де-
рево не гниет.
— Это хорошо,— сказал батюшка. — А то мне тут посоветова-
ли… Сайдинга, говорит, купи для домика настоятеля. Я согласил-
ся, хотя мне больше по душе обыкновенная вагонка.
— Ну да, вагонка,— согласился следователь. — Если ее покрыть
179
пенотексом… Знаете, такого бархатного кирпичного цвета, то..

— На пенотекс уже не хватало денег… Я-то хотел сэкономить,
нашей, ярославской краской покрыть…
— Ярославской ни в коем случае,— отрезал человек с «фик-
сой».— Полное дерьмо.
— А что, ты пробовал?
— Не пробовал. Где мне пробовать? У меня ведь своего дома
нет. В общежитии живу. Но люди говорили.
— Значит, правильно, что я решился на сайдинг…
— Конечно, правильно,— как эхо, откликнулся следователь.
А мать промолчала. Опять стал играть Чайковский, но другой.

Если раньше звучал Первый фортепьянный концерт, то теперь
прилетел «Танец маленьких лебедей».
Батюшка заметался по кабинету, ища источник звука. Сбросил
со стола книжку, залез в буфет и заглянул под стол…
— Да это на вас играет,— подсказала ему мать.
Он вздрогнул, полез под рясу и вытащил оттуда еще один мо-

бильный.
— Я слушаю… Что?.. Нет сайдинга? Ну так езжайте в Кольчу-
гино, там-то наверное, есть?.. А если и там нет, то до Александрова…
Бензин я оплачу… Все.
Он разъединил связь и уставился невидящими глазами на по-

сетителей. Чувствовалось, что его мысли заняты совсем другим и
носятся где-то далеко.
— … так о чем мы говорили?
— О вере,— сказала мать.
— Об сайдинге,— поправил ее человек с «фиксой».
— Ну да, об сайдинге… Нет сайдинга. Тут и душу свою по-
губишь, и веру прибьешь с этим ремонтом… Не знаете, сколько
километров до Александрова?
— До Кольчугина тридцать. И там еще пятьдесят…
— Значит, всего восемьдесят…— настоятель взял бумажку,
карандаш и начал высчитывать. — Поедут они на «буханке». Сто
шестьдесят в оба конца. Ездят они на восьмидесятом бензине.
180
Сколько сейчас стоит восьмидесятый?

— Рублей шестнадцать, семнадцать, не знаю точно,— затруд-
нился с ответом следователь.
— «Буханка» тратит двадцать литров на сто километров.
Пускай, сорок в оба конца… Сорок умножаем на семнадцать и
получается…
— Мы пойдем,— сказала мать, вставая. — Спасибо вам за уча-
стие.
— С Богом,— сказал батюшка, отрываясь от своих расче-
тов. — Сожалею, что мальчишка оказался не ваш.
— Не мой.
— Боюсь, что и не наш тоже,— пробормотал настоятель.—
Рассеян в мыслях и действиях. Приехал сюда в разных ботин-
ках… А разве это дело, ходить в разных ботинках? Хорош мо-
нах, — в разных ботинках… чучело огородное, а не монах!..
Снова зазвонил телефон. На этот раз он играл «Щелкунчика».

Настоятель заглянул под рясу, провел рукой по столу… Нет, все
не то. Это был уже третий аппарат, местонахождение которого
было неизвестно, и предстояло обшарить весь кабинет.
Мать и следователь на цыпочках вышли через тяжелую
дверь.
— Я хотел вас спросить,— крикнул в спину вдруг батюшка.—
Вы бы не согласились спеть в нашем Михайловском храме? У
нас не хватает певчих. А вы ведь профессионал…
Мать не ответила и осторожно прикрыла за собой тяжелую
дверь.
37. Натура. Улица перед монастырем
Поднялся порывистый холодный ветер. Он гнал по улице пу-
стой целлофановый пакет и колол лицо предчувствием скорой
зимы.
— Вот они, клерикалы,— сказал Сергеев, забираясь на перед-
нее сиденье «Пежо». — То ремонт, то уборка… А когда они о душе
думают?
— О своей или о вашей? — рассеянно осведомилась мать, раз-
мышляя о чем-то другом.
181
— О моей, положим.
— А у вас разве есть душа?
— Нет,— сознался следователь. — А у тебя?
— Была. Раньше. А теперь пропала.
Она завела мотор и спросила:

— Где лучше поставить машину? У дома или на площади?
— А где стояла,— посоветовал человек с «фиксой». — Там же
милиция рядом. Значит, никто твой авто не тронет.
— Ботинки!.. — вдруг произнесла она. — Разные ботинки!..
— Какие еще «разные ботинки»?..
Мать, не объяснив, включила зажигание и нажала на газ.
38. Натура. Двор у дома кассирши
Дверь была заперта на амбарный замок, значит, хозяйки не
было дома. Мать подобрала ключ из толстой связки, которую
дала ей хозяйка, и вошла в сени.
…она сидела за столом, не скинув с себя ватник, который
начал прирастать к ней и сделался почти родным, не зажигая
света и тупо уставившись на потухшую печь. Громко тикали хо-
дики. Где-то вдалеке тоскливо и нудно лаяли собаки.
— …разные ботинки,— сказала она самой себе. — При чем
здесь разные ботинки?..
Внезапно раздался требовательный стук в дверь. Мать

вздрогнула, очнувшись от своих дум. Только сейчас поняла, что
не заперла дверь на щеколду. Она со скрипом отворилась…
На пороге стоял невысокий мужичок в грязной военной
куртке защитного цвета, редкие волосы были всклокочены и
поднялись дыбом. Под левым глазом виднелся желтоватый си-
няк, тельняшка выглядывала из-под куртки и звала в открытое
море.
— Танька… Танька где, мать твою? Дай сюда Таньку, мать
твою… Таньку дай!.. — он говорил дробно, быстро и очень
зло.
182
Мать почувствовала смертельный страх. Встала на негнущи-

еся ноги и только здесь поняла, что мужичонка достает ей едва
ли до плеча.
— Тани сейчас нету… А вы, наверное, Николай?..
— Для тебя Николай-Угодник. Будешь мне угождать, поняла?..
Или по-научному объяснить?
— Поняла, поняла. Вы не кричите…
— Я буду резать тебя на куски,— сладострастно пообещал му-
жичонка. — На ремни буду резать. На узкие полоски сала и мяса.
Вжик-вжик, мать твою! Чтоб кровь не вытекла разом, а по ка-
пельке бежала, мать твою. Умирать будешь тяжело и долго, мать
твою!..
В руке его блеснула финка, от вида которой Люба чуть не ли-
шилась чувств. Но все-таки заставила себя произнести:
— Чего вы хотите?.. Мы можем договориться без кровопроли-
тия, ведь так?
— Без кро-во-про-ли-тия?! — передразнил он ее по слогам, от-
топырив нижнюю губу. — Я не знаю, какое будет кро-во-про-ли-
тие, мать твою. Я просто башку тебе отрежу и вместе с капустой
засолю. И Таньке, лярве, на стол подам…
— Сколько денег вы хотите? — тяжело вздохнула Люба.
Что-то шепнуло ей, что если человек так долго говорит об
убийстве, он вряд ли на него решится.
— Сто двадцать рублей,— сказал мужичонка, сбавив тон. —
Можно сто… — добавил он совсем тихо.
— Пятьдесят рублей,— вывела мать, поражаясь собственному
мужеству. — Возьмите и не приходите больше.
Вытащила из сумочки мятую купюру и вручила ее Кольке.

— Ладно, — сказал он, обернув купюру вокруг лезвия и спря-
тав финку за голенище сапога. — А то вжик-вжик, на ремни…
Это у меня не долго.
— Ладно, проваливай, — с теплотой сказал ему Люба.
— Покеда, Люся,— ответил он. — Ты — моя Дуся, а я — твой
Муся…— и довольный вышел.
183
Через окно мать увидала, как Николай деловой походкой

двинулся куда-то, наверное, в близлежащий магазин.
Она закрыла дверь на щеколду и начала разжигать холодную
печь.
40. Натура. Улицы города
За ночь выпал первый снег. Он сделал город светлее, наряднее, и
белые церкви стали похожи на сугробы под золочеными шапками.
Мать спешила к кремлю, где была припаркована ее машина,
неся в руках целлофановый пакет, набитый продуктами.
Увидев «Пежо» издалека, она сразу поняла, что случилось
непоправимое. Уютная легковушка накренилась, уткнувшись
носом в асфальт, и напоминала навозного жука, который хотел
ввинтиться в почву, чтобы скрыться от человеческих глаз.
Подбежав ближе, мать поняла, что у машины снято переднее
левое колесо, а правое болтается на одном винте, который граби-
телям по какой-то причине не удалось отвинтить.
— Вот суки!.. — в сердцах сказала мать и вбежала в здание ми-
лиции.
41. Интерьер. Коридор в здании милиции
— … есть здесь Сергеев или кто?..— закричала она, увидев оди-
нокую уборщицу, которая подметала пол грязноватым веником.
— Нету никаких,— ответила ей женщина. — Пусто.
— И где же все никакие?..
— На совещании в Суздале.
— На совещании!..— сатанински рассмеялась мать. — Никакие
треплют своим языком, а здесь совершен грабеж!..
— И я говорю,— поддержала ее уборщица. — Зачем сорите?
Плюетесь зачем? А мне за вами убирать, ведь правда? Дома-то вы
иначе себя ведете, ведь правда?..
— Правда,— сказала мать и, не дослушав, вышла на улицу.
42. Натура. Площадь перед милицией
Силы оставили ее. Она присела на корточки рядом с искале-
ченной машиной. Положив пакет на асфальт, закрыла лицо ладо-
нями.
184
Просидела так некоторое время недвижимо. Потом все-таки

заставила себя подняться.
Взяла пакет в руки и отправилась в монастырь.
43. Интерьер. Коридор и келья монастыря
— …сам настоятель разрешил?..
— В порядке исключения.
— У нас не положено. Монастырь — не место для свиданий.
— Мне нужно выяснить одну маленькую деталь. Я выясню и
уйду. И никогда больше не приду, ладно?
— Ладно. Если настоятель разрешил, тогда конечно…
Они шли по длинному пустому коридору монастыря. В руках

у матери болтался целлофановый пакет, ее сопровождал человек
в подряснике, тот самый, который намедни водил в келью ее и
Сергеева.
Открыл дверь без стука, сам вошел первым.
— К тебе пришли, брат Алексей…
Сам опустился на узкую кровать.
— Я тут с вами посижу, не помешаю?..
— Помешаете, конечно!.. — нервно воскликнула мать. — А
что, нельзя без свидетелей?
— Нельзя,— ответил он сухо. — Не положено.
Вытащил из кармана миниатюрный молитвенник и углубился

в чтение.
— У вас, как в тюрьме,— сказала мать Алексею.
— А у вас на воле не как в тюрьме?
— Нет. Скорее, как под следствием. Или — при условном сро-
ке…
Она вытащила из пакета пару стаканчиков йогурта, батон хле-
ба, масло, рыбные консервы…
— Это вам…
Человек в подряснике оторвался от молитвенника и с ужасом

взглянул на принесенные продукты.
— Зачем? — не понял Алексей. — Нас здесь кормят.
185
— Все равно не помешают. Сейчас же нет поста.

— У послушника — всегда пост.
— …помилуй мя, Боже, помилуй мя…— пробормотал сви-
детель в подряснике, снова углубившись в молитвенник. — Это
не возьму,— сказал Алеша, откладывая в сторону стаканчики с
йогуртом. — Это — тоже, — и он возвратил пачку масла. — И
консервы… вы уж извините… А за хлеб спасибо.
— Ладно,— сказала мать. — Как говорится, нам больше оста-
нется. У меня к вам есть один странный вопрос… Позвольте я
присяду.
Она взяла из угла табуретку, поставила ее на середину кельи…

— Ответьте только, да или нет… И не считайте меня сумасшед-
шей.
— Говорите же,— поторопил он нервно.
— Звучит, конечно, пошло… Вы плакали в детстве от музыки?..
Произнеся это, мать втянула голову в плечи и потупила взор.

— Случалось,— сказал Алексей вдруг.
— В каком возрасте?
— Лет в пять, шесть…
— Это был Чайковский или Рахманинов,— обреченно выдох-
нула мать.
— Нет,— поправил ее Алеша. — Это была народная песня из
пластинок отца — «Рябинушка». Теперь ее не передают.
— И вы…— она с трудом подбирала слова, — вы с тех пор по-
любили музыку… Потом увлеклись джазом… Детская музыкаль-
ная школа, училище…
— Странно…— пробормотал Алексей.
— Значит, была музыкальная школа?! — страшно произнесла
мать.
— Была. Только я увлекался роком, а джаз всегда недолюбливал.
— Вы окончили консерваторию…— докончила мать свою
мысль обреченно.
Возникла небольшая пауза.

— …«не убоишися от страха нощнаго, от стрелы летящая во
186
дни…» — пробормотал свидетель в подряснике, читая молитвен-

ник.
— Я окончил не консерваторию, хотя всегда мечтал занимать-
ся музыкой профессионально. Я учился на филфаке МГУ.
— Точно ли на филфаке? — спросила мать, как в тумане.
— Должно быть… на филфаке,— ответил с трудом Алексей.
— Тогда почему вы оказались здесь?
— Потому что отсюда все начинается. Во всяком случае, в
России.
— Не понимаю… не понимаю… но многое сходится.
— Ничего не сходится, — ответил он. — Не выдумывайте.
— Был один человек… — сказала она с трудом. — Иногда даже
кажется, что он — это вы… Вот так. Когда лицо в полутьме…
Он действительно стоял напротив нее, повернувшись лицом
к окну.
— Какой человек?
— А семья,— ушла она от ответа. — Мать знает, что вы ушли
в монастырь?
— Не знает,— ответил Алеша.
— Все. Не говорите ничего больше!.. — воскликнула она.
— Хорошо. Буду молчать.
— Я узнала все, что хотела,— обратилась мать к человеку в
рясе.— Мы можем идти.
Тот поднялся с кровати, спрятал молитвенник в карман и от-
крыл дверь…
— Пойдемте.
— До свидания,— сказала она послушнику.
— С Богом.
— А вы… вы разве меня не узнаете?..
Алеша растерянно посмотрел на нее. Больше ничего не сказав,

они вышли в коридор.
— А мать его и не могла ничего знать,— сказал человек в под-
ряснике.
— Почему же?
— Потому что умерла, когда он был во втором классе.
— Ясно,— тяжело ответила Люба.
187
44. Интерьер. Комната в общежитии

Будильник показывал восемь часов утра. Через окно, на кото-
ром не было занавесок, глядел бледный день. Сергеев лежал на
кровати ничком, уткнувшись лицом в подушку.
Зазвонил мобильный телефон. Он, не отрывая головы от
подушки, нашарил на полу мобильный и поднес к уху.
— Да… я… Люба?.. Ладно…Буду, сказал…
Нажал на кнопку, разъединяя связь. Сел на кровати, бес-

смысленно глядя перед собой. Голова его болела. Похмелье
после вчерашнего совещания в Суздале было мучительным и
сильным. Его сосед по комнате, вздохнув, перевернулся на ле-
вый бок и лег лицом к крашеной стене. Железная кровать под
ним заскрипела…
Сергеев плеснул себе в стакан водки из початой бутылки и, не
закусывая, выпил залпом. Потом взял с подоконника трехлитро-
вую банку, в которой колыхалась белая медуза,— гриб, выделяю-
щий в жидкость особую кислоту. В Москве полвека назад такие
банки были почти в каждой квартире, но сегодня перевелись,
став немодными.
Налил себе в стакан желтой жижи и также опорожнил зал-
пом. Скривился и передернул плечами, такая это была кисляти-
на. Оторвал листик с пыльного полузасохшего цветка, который
рос в глиняной банке и съел его.
Все это, смешавшись в его желудке, дало необходимый лечеб-
ный эффект.
Подошел к умывальнику и наклонился над ним, собираясь с
силами. Наконец, его вывернуло прямо в раковину.
Сергеев обмыл лицо водой и расчесал колючий ежик волос де-
ревянной расческой. Теперь он был трезв и готов к продолжению
следственных действий.
45. Натура. Площадь перед кремлем
Снег начал таять и превращаться в грязную жижу. Человек с
«фиксой» подошел к матери, которая стояла у своего повержен-
ного «Пежо», ожидая следователя у места преступления.
Сергеев кинул быстрый взгляд на обезножившую машину.
188
— Запаска есть? — спросил он деловито.

— Запаски нет,— сказала Люба.
— Ладно, — вздохнул он, задумался на минуту, а потом доба-
вил.— Тогда пошли.
46. Натура. Местный рынок
Все подходы к рынку были забиты многочисленными маши-
нами. Торговали с земли, со стульев, с лотков и продавали, что
можно: сантехнический скарб, садовый инвентарь, фрукты, ово-
щи, мясо…
Сергеев, увлекая Любу за собой, протолкнулся через торговые
ряды и пошел в самый конец, к забору, у которого расположился
небольшой обувной магазин под открытым небом. Обувь была
броская и дешевая. В центре развала орудовал расторопный про-
давец восточного вида.
— Уже переобулся, Надир? — душевно спросил его Сергеев.
— Какой там переобулся, гражданин начальник, видишь, в
чем хожу? — продавец задрал перед ним левую ногу, на которой
был надет ботинок с отклеившейся подошвой.
— Я не ноги. Я колеса имею в виду,— со значением сказал сле-
дователь.
— Это что? Про зимнюю резину говоришь?
— Про нее, родимую.
— Нет,— сказал Надир.— Не переоделся еще. Не было време-
ни.
— Время скоро появится,— пообещал ему Сергеев,— когда в
тюрьму сядешь.
— А за что, гражданин начальник?
— За все твои добрые дела.
— Я сяду… А кто город обует?
— Ты и так уже всех обул… По полной программе.
Человек с «фиксой» задумчиво взял в руки блестящий, словно
слюда, ботинок.
— Чистая кожа,— сказал ему продавец.
— А это?
— И это,— чистая кожа. Купи. Тебе скидку дам.
— Да у меня все равно денег нет,— пробормотал следова-
189
тель,— так что скидку свою можешь засунуть себе в одно место…
Пошли, — обратился он к Любе. — Мне все ясно.
Взял ее за руку и вывел через калитку на ближайшую улицу.

Там, притулившись к забору, стояла грязная рабочая иномарка
неопределенной породы, так как бляха на носу с обозначением
фирмы была отломана.
Сергеев оглянулся по сторонам. Никто за ним не наблюдал.
Тогда следователь вытащил из кармана плаща перочинный но-
жик со множеством лезвий. Выдвинул шило. И смачно проколол
переднюю шину. Потом подошел к другому колесу и тоже его
проколол.
Внезапно в машине запищала сигнализация.
— Дело в шляпе, Марья Ивановна,— прошептал он Любе. —
Бежим!..
И они вместе быстрым шагом удалились с площади.

— Эх, Серый, Серый…— сказала ему мать с тоской. — Я дума-
ла, ты — Первый. А ты, оказывается,— Второй…
Они сидели на берегу Колокши на поваленном дереве.
— Твоя машина — дело рук Надира. Он давно по колесам ра-
ботает.
— Ну так и арестовал бы его.
— Как я его арестую, если у меня улик нет?
— Тоска,— сказала мать. — Тоска с тобой, Серый.
— Да и с тобой не лучше,— ответил он.
Немного помолчали.
— Вот что,— сказала мать,— чем заниматься мелкой уголов-
щиной, узнай подноготную этого Алексея.
— Насельника? — уточнил он.
— Именно. Кто он, какая семья, кем была его мать…
— Зачем?..
— Затем,— произнесла она медленно,— что, может быть, его
мать — это я.
190
— По-моему, нам надо отдохнуть,— пробормотал человек с

«фиксой».— Съездить к морю. Подлечить нервы, попить мине-
ральную воду.
— На чей счет?
— На твой.
— Спасибо. Но я никуда не поеду. Я буду ждать здесь Алешу.
— Так он же нашелся,— потерял Сергеев терпение. — Ты же
сама говоришь!..
— Разве такого с тобой никогда не бывало? — медленно произ-
несла она. — Когда смотришь на чужого, вроде бы незнакомого
человека и понимаешь, что ты его давно знал, чувствовал, лю-
бил… Тебе это незнакомо?
— Знакомо,— ответил он. — С тобой.
Мать с интересом посмотрела на него.

— Хватит шутки шутить, Серый. Завязывай.
— Я тут выписал всех новых людей, появившихся в горо-
де…— сказал он, вытаскивая записную книжку. — Тех, конеч-
но, которые зарегистрированы. Их всего четверо: Мухортов,
Назаренко, Мухамедов, Васильков…
— Кто?— спросила мать, вздрогнув от последней фамилии.
— Алексей Дмитриевич Васильков, — медленно сказал сле-
дователь. — По кличке «Мелкий». Двадцать три года. Осужден
за разбой с отягчающими обстоятельствами.
— Уголовник, что ли?
— Вряд ли… Уголовники — они все на свободе.
— Васильков…— повторила мать.— Может быть, Васильчи-
ков?
— Может быть,— согласился Серый. — Только у меня запи-
сано: «Васильков».
— Имя–отчество сходятся…— прошептала она. — Ошибки с
фамилией быть не может?
— Может. Но второй срок — это уже не ошибка.
— А первый за что был?
— Поглядим... — человек с «фиксой» снова открыл записную
книжку. — « за разбой… — прочел он, — с отягчающими обсто-
ятельствами».
191
— Опять!.. Да что это за «отягчающие обстоятельства»? —

потеряла терпение мать.
— А черт его знает! Не дал на лапу следователю, вот и отяго-
тился.
— Он что, в тюрьме сидит?
— Хуже. В туберкулезной палате для зэков.
— Почему «хуже»?
— Потому что это — гадюшник. Все они там друг друга зара-
жают. И вообще, — мрак…
— У моего мальчика в детстве подозревали туберкулез…—
произнесла она задумчиво.
Сергеев обреченно вздохнул…
— Устроить встречу можешь?
— Зачем?..
Она не ответила. Только крепко сжала ему руку.
48. Интерьер. Лестница в местной больнице
Серый развернул перед нянечкой свое удостоверение. Она
близоруко уставилась в корочку. Вздохнув, сказала:
— Что ж, пойдемте…
Открыла ключом дверь, и втроем они начали подниматься
по лестнице с ломанными перилами.
— Как у вас грязно! — сказала мать, глядя себе под ноги.
— Некому убираться, лекарств нет, работать некому,— отве-
тила нянечка. — Я тут за всех.
— …И операции тоже вы делаете?
— На операции мы посылаем в Москву. Раньше Леонид
Петрович резал, но теперь у него руки дрожат.
— Отличный врач был,— встрял в разговор Сергеев. — Отца
моего лечил, кисту вырезал… Но водка…
— Знаю. С димедролом,— сказала мать. — Саша Трунина де-
лает.
— Саша Трунина,— подтвердил Серый. — Черт бы ее по-
брал!..
192
Они поднялись на третий этаж. На лестничной площадке на-

против железной двери висела писанная маслом картина, изо-
бражающая пшеничное поле.
— Врубель? — поинтересовался Серый.
— Нет. Свет не врубается,— сказала нянечка. — Лампочка пе-
регорела.
Вытащила из кармана халата тряпку и попыталась смахнуть с

картины пыль. Но, поскольку сама тряпка оказалась грязной, то
на картине остались дополнительные разводы.
— Фонды разворованы,— объяснила нянечка.— Даже тряпок
нет.
— Открывай скорее,— поторопил ее следователь.
— Платочек… Платочек ко рту поднесите, женщина, — сказа-
ла она Любе,— чтобы не заразиться.
Сама натянула на рот марлевую повязку. Перекрестившись,

отперла тяжелую дверь.
49. Интерьер. Туберкулезная палата
— …жрать давай!.. Хотим жрать! Шамовку неси!.. Жра-ать!
Жра-ать давай!..
Они стучали об пол железными мисками. Их было много, че-

ловек двадцать, не меньше, на узкую, как пенал, палату с зареше-
ченным окном. Худые, изможденные с ввалившимися глазами…
— А ну цыц, суки! — пробормотал следователь с теплотой. —
Всех сейчас на фиг перестреляю!..
— Не кормят нас, гражданин начальник. На завтрак — бурду
из толокна. А на обед — один кипяток, — объяснил ему старый
зэк с худыми, как плеть, руками. — Сейчас что, 37-й год?
— И 38-й, и 39-й,— сказал Серый. — Я вам устрою сталинскую
пятилетку, если сейчас же не заткнетесь!..
Стало тихо. Мать отняла ото рта носовой платок… Пол под
ногами был желтый от вылившейся на пол мочи.
— Заткнулись и хорошо,— сказал Серый. — Я сам пью на за-
втрак кипяток. И живу в общежитии не лучше собаки. А не лаю
193
на людей, и с клыков у меня не каплет… — он перевел дух. —

Васильчиков есть среди вас? Алексей Дмитриевич?..
— Я,— из их рядов выступил зэк с веснушчатым лицом, ры-
жеватый, тщедушный и подвижный.
— Это ты Мелкий и есть? — поинтересовался следователь.
— Я и есть. Только фамилия моя не Васильчиков, а Васильков.
— Собирай вещи, свободен…— но видя, как заметался зэк,
поправился. — Шутка. Тут с тобой поговорить хотят,— он кив-
нул на Любу. — Журналистка из Москвы.
— Ну и чего? По телеку меня покажут?
— Именно. В передаче: «Собакам — собачья смерть». На-
чинай,— кивнул Серый Любе.
— Совсем не он,— прошептала та.
— А какой вам нужен? — спросил Мелкий.
— Мне сын нужен,— сказала Люба.
— Я тоже сын своей Родины.
— Но мой сын пропал.
— Ну, это ментовские,— пробормотал один из зэков. —
Только они на такое способны.
— Я тебе дам, «ментовские»!.. — возвысил голос Сергеев. —
Думай, что говоришь!
— Прости, начальник!.. Само сорвалось.
— Пусть твое само тихо сидит и не вякает.
— А ты меня усынови, тетя, — предложил Мелкий Любе. —
Я — хороший.
— Тебе тетя — тетя Мотя,— прервал его Серый. — А это —
Любовь Павловна.
— Погоди, Серый, не перебивай,— одернула следователя
Люба. — Я спросить хочу… Как вы здесь оказались?.. — послед-
нюю фразу она произнесла медленно, с трудом выговаривая слова.
— Отец меня посадил… Капитан дальнего плаванья.
— Вы сын капитана дальнего плаванья? — поразилась Люба.
Мелкий кивнул.
— …вот горе-то! — искренно поразилась она.
— Давай, Мелкий, расскажи дамочке!.. — раздались крики.
— Значит, дело было так,— начал он.— Батяня ходил в порт
Нагасаки. Часто ходил и надолго.
194
— Плавал, что ли? — мрачно поинтересовался Сергеев.

— Это лохи плавают, а моряки ходят. Была там у него любовь
… одна девушка из Нагасаки. Красавица, силы нет… Губы алые,
как маки. Татуированная.
— А грудь… какая у нее была грудь? — спросил следователь.
— Про грудь ничего не скажу. Я ее сам не видел.
— Грудь или девушку?
— Их обоих. В общем, возглавляла она сеть наркодилеров.
И переправляла в Москву всякую дурь через отца. Кокаин, га-
шиш… ну, в общем, сами знаете.
— И отец на это решился? — поразилась Люба.
— Решился. Капитан дальнего плавания. Борт «Неукроти-
мый» из порта Новороссийск. Вся грудь — в орденах.
— Надо же…
— Нет, не надо. Никому это не надо. А надо было только па-
пашке — заработать хотел, хрен старый, вся грудь — в орденах, а
хлеб с маслом хочется!..
— Ой, как хочется! — завопили зэки.
— А я говорю ему, нечего травить дрянью русскую моло-
дежь! — возвысил голос Мелкий. — Мы — народ Ивана Сусанина
и князя Багратиона!..
На последнем имени мать вздрогнула.
— Мы — великий всемирный народ. Америкозы всякие долж-
ны подошвы нам лизать! А ты нас травишь… Будешь нас тра-
вить, я на тебя напишу!.. На Лубянку заявление подам! До самого
Патрушева дойду… Так он что сделал, старый хрыч. Подсунул в
мой «Мерседес» полграмма кокаина, а меня гаишники и взяли! С
наркотой папашкиной. Тепленького. Вот так, Любовь Павловна!..
Борт «Неукротимый» из порта Новороссийск. Вся грудь — в ор-
денах. Расскажите об нем в вашей передаче…
— А что случилось с девушкой из Нагасаки? — спросил
Сергеев.
— А черт его знает. Зарезал, говорят. Какой-то господин во
фраке.
— Все, пойдем!— Серый взял властно Любу за локоть и пота-
щил к выходу.
— А жрать, жрать когда?! — заорали зэки.
195
— Жрать — при коммунизме,— сказала им нянечка через по-

вязку.
— Вот именно,— согласился Сергеев.— А сейчас — звериное
мурло капитализма.
В палате раздался свист, и в спину им полетел тапочек.

Они выскочили оттуда, как из Ада.
50. Интерьер. Лестничная площадка
Нянечка зазвенела ключами, закрыв тяжелую дверь.
— Вы, в самом деле, их не кормите? — спросила ее Люба.
— Когда как… Страшно мне. Я ведь тут одна, никто не по-
может… Здесь здоровенные мужики нужны, чтобы их утихоми-
рить. Иной раз, наберусь силы, бак им оставлю с кашей, а сама
убегу… А иной раз… Иной раз совсем не приду.
— Плохо,— сказала Люба. — Они ведь не собаки.
— Собакам лучше,— сказал Сергеев. — Собак хотя бы лечат в
ветеринарных клиниках.
— Ну все, что ли? — пробормотала нянечка с нетерпением. —
Или еще чего-то от меня надо?
— Пойдем,— мать взяла Сергеева под руку и стала с ним спус-
каться по лестнице.
Они подходили к дому кассирши Тани. Падал редкий мокрый
снег, темнело. Прохожих не было видно.
— А у него действительно отец — капитан?
— Возможно, — ответил Серый. — Но сел он за попытку уго-
на. И не «Мерседеса», а обыкновенной «девятки». А тут еще хозя-
ин из дома выбежал, когда он в машину залез. Завязалась драка,
поножовщина… Короче, загремел.
— Загремел… Мы все загремели…— сказала мать. — Ладно,
прощай Серый.
— Счастливых сновидений, — сказал он грустно.
На столбе раскачивался одинокий фонарь, отбрасывая на

лицо следователя длинные тени. Выглядел он жалко.
196
— Может, пошли в дом? — неуверенно предложила мать. —

Чаю выпьем, что ли…
— Как скажите, Любовь Павловна… Как захотите,— с охотой
согласился он.
Они взошли на крыльцо, и мать постучалась в дверь…
52. Интерьер. Дом Тани
— Я не одна,— сказала Люба хозяйке. — У нас — гости.
Та вскочила с дивана и притушила звук у телевизора.

— Это ты, что ли, Серый? — спросила Таня.
— Ну да. Я — это я. А ты — это ты.
— И хорошо. Чай еще не остыл. Усаживайтесь и пейте.
Следователь скинул свой плащ и присел за стол.

Хозяйка плеснула Сергееву кипятка.
— Как там серийные убийцы?— спросила она с интересом.—
Не докучают?
— Нет. Они все на телевидение ушли, в сериалы,— ответил он.
— А маньяки-педофилы?
— Да был тут один…— неопределенно ответил следователь. —
От цирроза печени преставился еще до того, как стал педофилом.
— Так что ж, у нас в Юрьеве и преступление совершить неко-
му?
— А надо? — поинтересовался Сергеев. — Я могу.
— Ну что ты пристаешь, Таня,— потеряла терпение мать. —
Не видишь, что ли, устал человек…
— Ладно. Вы тут сидите, вечеряйте, я к соседке выйду. Мне
надо у нее термометр забрать. А то она у меня взяла и не отдает.
— Соседка что, больная?
— … Она давно больная, с детства.
Хозяйка накинула на плечи пальто и вышла в сени.

— Они термометром самогон меряют, когда бражка кипит,—
сказал следователь.— Там строгий температурный режим нужен.
— Когда Алеша найдется, все это мне покажется сном…—
пробормотала Люба.
197
— Я вот что… хотел тебе сказать…— Серый замялся.— Он,

может быть, никогда не найдется…
Мать подняла на следователя глаза…
— Ты это… Должна понять,— он взял ее за руку и крепко
сжал. — Есть официальная статистика. Ежегодно в России бес-
следно исчезает от 30 до 40 тысяч человек. То есть, большой ста-
дион, заполненный до отказа, понимаешь? И сгинул вдруг, пони-
маешь? И никто не знает, куда… Трупов нет, следов нет, улик не
существует… Понимаешь? 40 тысяч человек… 40 тысяч!..
Кровь прилила к его лицу, голос стал хриплым. Видимо, этот
вопрос давно волновал его.
— 40 тысяч! И ничего… Голый Вася, пусто, Марья Ивановна!.. —
он поднялся из-за стола и начал махать руками от возбуждения.
— Это же — Бермудский треугольник!.. Они на Бермуды за при-
ключениями плавают, так приплыли бы сюда, на Колокшу!.. Я бы
посмотрел на этих гребаных миллионеров, на этих университет-
ских сосунков, которые стоят у штурвалов дорогих яхт и не до-
гадываются, что человек может исчезнуть не при шторме, не при
разгуле стихии, не в океане или море… А в маленьком городе при
свете дня, не при войне, не при голодоморе, не при извержении
вулкана, а в мирное время…при заурядных обстоятельствах… за
угол зашел облегчиться и исчез! Исчез и никогда его больше не
найти!..
— А мой найдется,— сказала мать тихо. — Я в это верю.
Он прервал свой монолог. Дико посмотрел на нее и неожидан-
но поцеловал в губы.
Мать даже не пошевелилась. Тогда он поцеловал еще.
Сначала — в волосы, потом — в шею и грудь…
53. Интерьер. Комната Любы
Сергеев лежал в кровати на животе и беззвучно спал. Окно
бледнело рассветом. Мать, притулившись рядом, с интересом
рассматривала его разрисованную спину. Провела пальцем по
кресту, потом — по луковке церкви и очертанию стен… По про-
филю Сталина, глядевшего куда-то вдаль…
— Что? Что такое? — вздрогнул он, просыпаясь.
198
— У тебя Эрмитаж на спине, Серый, — прошептала ему

Люба.— Откуда?..
— Оттуда, — пробормотал он. — Сама, что ли, не знаешь?
— Так ты сидел? — удивилась она.
— А теперь сторожу,— объяснил он.
— Разве так бывает?
— Только так и бывает.
— И как это тебе удалось… Из тюрьмы — в милицию?
— В начале 90-х все менты налево свалили. Потому что зарпла-
ты не стало и некому было работать. Вот мы на их место и пришли.
— А они — куда?..
— А они — на наше. Теперь по тюрьмам сидят,— объяснил
Сергеев.— Те, кого не перестреляли.
Он поглядел на часы.
— Вкалывать пора, неохота…
Опустил ноги на пол и начал напяливать на себя штаны.

— Все. Покеда.
— Хоть перекуси что-нибудь…Чаю выпей…
— Я привык работать на пустой желудок.
Он чмокнул ее в щеку и вышел из комнаты. Мать заметила,

что левый рукав на его пиджаке протерся на локте.
Провела рукой по своим распущенным волосам...
Потом медленно начала заплетать их в косу.
За спиной ее болтался рюкзак, в руках были зажаты целлофа-
новые сумки, набитые продуктами, по две — в каждой.
Прошла мимо кремля и увидала, что ее машина подверглась
очередному нападению. Теперь у «Пежо» были сняты два задних
колеса и машина стояла на одном, — переднем правом, имея вид
ребенка, над которым произвели надругательство.
Но мать не стала сильно расстраиваться. Обошла «Пежо» кру-
гом, хмыкнула, покачала головой и продолжила свой путь…
Она шла в городскую больницу.
199
55. Интерьер. Лестничная площадка и больничная палата

— … а если снасилуют? — буднично спросила нянечка, откры-
вая тяжелую дверь.
— Снасилуют — плакать будем,— сказала мать. — А помилу-
ют— развеселимся.
— Я уже развеселилась,— заметила нянечка, — глядя на тебя.
Дверь открылась, и Люба переступила порог палаты.

На нее смотрели двадцать пар голодных глаз.
— Журналистка,— пробормотал кто-то. — Из Москвы…
— Ты долго нам душу мотать будешь? — закричал Мелкий,
подлетая к ней. — Мы жрать хотим, а не лясы точить, поняла?..
— Ты чего орешь? — грозно спросила его мать. — Сыну капи-
тана дальнего плавания это неприлично…
Сняла со спины рюкзак, расстегнула его… В ней оказалась

большая кастрюля с вареной картошкой, которая не успела еще
остынуть.
— Здесь…— мать начала что-то говорить, но тут же была
сбита с ног, опрокинута, потому что зэки устремились к этой ка-
стрюле, давя друг друга.
Люба отползла от них, как отползает солдат с поля боя. Встала

на ноги, начала резать хлеб, который она достала из целлофано-
вого мешка, намазывать его маслом и совать в руки туберкулез-
ников.
Некоторое время в палате была тишина. Только раздавалось
чмоканье и посапывание, — голодные люди насыщались, хмыка-
ли, подбирали с пижам крошки и засовывали их в рот.
— А ты чего филонишь? — спросил ее Мелкий с набитым
ртом. — Приобщайся!.. — он протянул матери на ладони кусок
вареной картошки.
— Не хочу. Я уже поела.
— Ладно. Нам больше останется, — и Мелкий засунул кар-
тошку себе в рот.
— Я хотела спросить вас… Алексей Дмитриевич… По поводу
девушки из Нагасаки,— набралась смелости мать.
200
— Какой Алексей Дмитриевич?— спросил он с удивлением. —

Это я — Алексей Дмитриевич?! Ну, дает…Алексей Дмитриевич!..
Он засмеялся, и смех этот был подхвачен несколькими его то-

варищами.
— Я — Мелкий, поняла? — сказал он с нотками угрозы. —
Повтори, «Мелкий», «Мелкий»… «Ты — Мелкий»…
— Вы ведь по угону сидите… — не сдавалась мать. — Мне
Сергеев сказал. Угон это ладно… В сущности, пустяк,— груда же-
леза на колесах… Но что вы сделали с хозяином машины?
— Ничего. Мирно разъехались. Из увечий — только сломан-
ное ребро,— объяснил он неопределенно. — Он бы меня и не
догнал никогда, если б столб мне дорогу не перебежал. В него и
въехал.
— Значит, сумасшедший попался столб-то…— попыталась
пошутить Люба.
— Столб — дурак. А судьба — индейка,— вздохнул Мелкий и
вдруг прошептал интимно. — Я, наверно, из тех пяти процентов
людей, которые вообще машины водить не могут.
Матери стало страшно. Ей показалось, что из Мелкого вдруг

выглянул совсем другой человек, ее Алеша… Так бывает с серым
домом, когда вдруг открывают все окна,— смотришь и не узна-
ешь его.
— Пять процентов,— повторила мать, — … пять процентов…
Не договорила, потому что почувствовала,— кто-то трогает

на ее шее золотую цепочку от креста.
Вздрогнув, отстранилась.
Сзади нее стоял зэк со слюнявыми губами и масляными губа-
ми.
— А ты ничего себе,— сказал он. — И не старая еще… Вон
шкура-то лоснится.
— Шельмец бабец,— сказал другой. — Если ты такая добрень-
кая, может спинку мне почешешь?
— К стене прислонись,— ответила она,— и почешись, как со-
бака!
201
— А ты отчаянная… С душком. Люблю отчаюг!..
До Любы вдруг дошло, что зэки обступили ее, как лес, и изуча-
ют со все большим интересом. Они насытились жратвой и теперь
захотелось другого…
Тот, что стоял ближе, вдруг заголил ей юбку. Люба рванулась
к двери, ткань затрещала и порвалась до самого бедра. Тут все с
гиканьем бросились к ней.
Но нянечка с другой стороны двери была наготове. Открыла
щелку, и мать, словно пуля, вылетела через нее.
Нянечка захлопнула за матерью дверь и повернула ключ.
— Я же тебе говорила!.. Это зверье!
Мать, ничего не ответив, отряхнулась.

— Мне знаешь, что иногда хочется? — нянечка наклонилась
к ней вплотную. — Облить всех керосином и бросить спичку!..
— А мне иногда знаешь, что хочется?
— Что?
— Быть вместе с ними.
— Ты чего, совсем, что ли?.. — и нянечка покрутила пальцем
у своего виска.
Мать, не слушая, стала спускаться по лестнице.
— Прикройся чем-нибудь… Комбинашку видать, как у пута-
ны!...
Но Люба ничего не сказала в ответ.

56. Интерьер. Дом Татьяны
…Любовь Павловна глядела на себя в зеркало. На шее оста-
лись царапины от ногтей, которые трогали ее цепочку. Волосы
поседели и свисали клочьями.
— Пять процентов…— прошептала она самой себе, вспоми-
ная разговор в больнице.
— Что-то на тебе лица нет,— сказала вдруг хозяйка, загляды-
вая в зеркало со спины.
— Потому что седая вся.
— Волосы — ерунда. Глаза у тебя молодые.
202
— А мужики всегда смотрят на волосы, а не на глаза…

Подновиться хочу,— решила она нервно, отвлекаясь от своих
мыслей. — У тебя есть какая-нибудь краска?..
— Только такая…
И Таня показала на свою голову, которая отливала медью.

— Да, вроде, ничего…
— Когда свет погашен…— добавила хозяйка.
— А лампочку не ввертели,— поддержала ее мать.
Обе захохотали.
— Я давно хотела спросить…— пробормотала Люба. — Отчего
у всех женщин в вашем городе… одинаковые головы?
— Такие делают. В смысле, краску только одну продают.
— Какую?
— «Лонда колор». «Интимный сурик».
— Так и называется «интимный сурик»?.. — переспросила
мать. — Подделка, наверное. Надир бодяжит.
— А я почем знаю… Была еще «Деликатная смесь» с зеленым
оттенком, но ее всю разобрали.
— Вот она бы мне подошла…— мать накрутила на палец
собственный седой локон.— А, черт с ним!.. — решилась она. —
Давай «интимный сурик»!..
Зачерпнула колодезной воды из ведра, которое стояло у стены.

Налила в чайник и поставила его греться на плитку.
Татьяна, тем временем, вручила ей пузырек с коричневатой жижей.
В это время в дверь требовательно постучали…
— …Колька! — сказали они одновременно в два голоса.
— Не открывай,— посоветовала ей Люба.
— Брат все-таки…— напомнила ей хозяйка. — А вдруг случи-
лось что?..
Перекрестившись, пошла в сени. А мать поставила таз на та-
буретку, налила в него подогретой воды и растворила в ней «ин-
тимный сурик».
Только сунула в раствор голову, как из прихожей раздался
истошный крик:
203
— Лю-ди!.. Убивают!..
Мать с чайником в руках, с мокрой головой, измазанной кра-
ской, подалась вперед.
Выскочила в переднюю. Перед ней стоял Колька, расхристан-
ный и веселый. Он заломил левую руку у Тани за спину, и она
согнулась почти до земли, упершись носом в дверной косяк.
— Сейчас буду резать,— сообщил он матери, — на холодец…
Крестец, огузок и ливер…
Однако слова умерли на его губах, потому что вид у Любы был
страшен. С рыжими взбитыми волосами, с которых стекала вода,
она напоминала фурию.
— На!.. — и мать плеснула ему в рожу кипятка из чайника.
— ...ой!.. а-а-а!..— заверещал Колька.
Отпустил руку Тани, схватился за свое опаленное лицо и вы-
бежал из избы прочь.
Мать увидала, как он во дворе ткнулся головой в снег.
— Еще раз придешь, убью,— сказала она спокойно и закрыла
дверь избы.
— Что ты… — сказала ей хозяйка. — Что ты наделала, безум-
ная?!.
Губы у Татьяны тряслись, лицо было перекошено от отчаяния.

— Ты брата моего… искале-е-е-чила!..
— Что ты орешь, как ухобайка? — душевно спросила ее
Любовь Павловна.
Откуда она взяла это слово, из каких глубин памяти выплыло,
Бог весть…
— Это я ухобайка?.. — опешила Татьяна и даже присела от
удивления на порог.
— Именно ты. Не я же.
— Ну, спасибо тебе, милая. Удружила… Не ожидала от тебя.
За то, что приютила, постель дала и кров, ты меня — ухобайкой?..
— Типичная ухобайка.
— Да ты Колю моего уг-ро-о-о-била!..
204
— Ладно. Надоела ты мне. И не нужно мне твоего крова…

Завтра же съеду от тебя…
Мать решительно пошла в свою комнату, промокнула лицо
полотенцем и вылила себе на голову остатки «интимного сури-
ка».
57. Интерьер. Кабинет главврача
Усталый человек с сутулой спиной внимательно изучал ее па-
спорт, сличая фотографию с оригиналом, который сидел напро-
тив.
— Что-то вы не похожи… На свою фотографию.
— Это я себе новую прическу сделала,— сообщила мать. —
Вчера только…
— Не понимаю. Что вы у нас потеряли?
— Я сына жду,— сказала Люба. — Чего здесь не понять? Вам
уборщицы нужны?
— Допустим.
— Ну я и буду вашей уборщицей.
— Вы знаете, сколько здесь получают?
— Догадываюсь.
— Две с половиной тысячи,— сказал он медленно. — Вы будете
получать две с половиной тысячи… И то зарплату иногда задер-
живают.
— Мне хватит,— сказала мать. — А можно еще взять хотя бы
пол ставки?
— Ее уже взяли. До вас.
Мать беззаботно пожала плечами.

— Ведро и тряпку получите у старшей сестры. Рабочий день —
с 8 до 17.00. Есть вопросы?
— Нет.
— Можете идти.
Он проводил ее взглядом и вдруг спросил, когда мать уже хо-

тела выйти из кабинета:
— Вы случайно по телевизору не выступали?
— Это была не я,— ответила Любовь Павловна.
205
58. Интерьер. Больничная палата

…она со всего маха вылила из ведра воду на пол, и бурный
поток устремился меж железных ножек к стене.
Урки, опасаясь замочиться, попрыгали на кровати, с удивле-
нием наблюдая за бесстрашной женщиной.
Помятуя о недавнем опыте, Люба напялила на себя брюки, по-
вязала на голову косынку, из которой выбивались медные воло-
сы. Она была непохожа на себя, и зэки не сразу ее признали.
— Братва, да это же опять москвичка!..— воскликнул в удив-
лении один из них.
— Ноги подними, умник!..— огрызнулась она, заталкивая
тряпку под кровать. — Какая я тебе москвичка? Разве москвички
будут твои плевки подтирать?..
— И я думаю, что не будут…
— То-то и оно…— Люба выжала тряпку в ведро.
Пол после нее заблестел, как новый.

— Как же зовут тебя, смелую? — спросил тот же зэк.
Она, меж тем, намылила грязное вздутие на полу и начала от-

тирать его перочинным ножичком.
— Люся…— ответила она, подумав,— Люсей меня зовите.
Протерла вздутие тряпочкой, и грязи как не бывало.

— Люся,— помял он губами,— «Люся-не боюся…» Пойдет?
— Пойдет,— согласилась она. — Я свое отбоялась…
Встретилась глазами с Мелким, который внимательно наблю-

дал за ней.
— Ты мне мешаешь. Посторонись…
Обвернула тряпкой швабру и вслед за полом начала тереть за-

мызганные стены палаты.
59. Натура. Двор кремля
После рабочего дня, в сумерках Люся подошла к кассам музея.
Таня в это время запирала их на ключ.
206
— Я вот что…— пробормотала Люся,— хочу перед тобой пови-

ниться… Ты извини меня за ухобайку. Сама не знаю, откуда выско-
чило это слово.
Кассирша поджала губы.
— Ладно,— сказала она после паузы.— Ничего… Проехали.
— А вещи свои я сегодня же от тебя заберу.
— Да чего уж тут забирать…— вздохнула хозяйка.— Живи себе,
сколько хочешь… С тобой — веселее.
— И мне с тобой,— сказала Люся,— не грустно.
Она пожала Тане руку, и кассирша в сердцах прислонилась к ее
плечу.
— Хорошо-то как,— сказала Таня, глядя в черное небо,— Новый
год скоро… А там и до Пасхи недалеко…
— …кто это поет? — спросила вдруг мать, вздрогнув.— Ангелы
поют!..
— Это не ангелы. Это в Михайловском репетируют…— и кассир-
ша кивнула на приоткрытые двери ближайшего храма.
Люся оглянулась. Из дверей церкви лился золотой свет и неслись
нестройные женские голоса.
— Его церкви отдают, Михайловский-то…— сказала Таня.— В
рабочие дни останется музеем, а по воскресеньям в нем службы бу-
дут… Ладно, пошли чай пить…
— Погоди,— ответила мать. — Минутку постой…
Как завороженная, пошла на звуки пения и переступила порог

храма.
60. Интерьер. Алтарная часть Михайловского храма
На клиросе, сбоку от алтаря стояли певчие, в основном жен-
щины, в мирской одежде, всего человек пять. Они репетировали
«Херувимскую». Регентом была тоже женщина, но одетая по-цер-
ковному, в темной юбке до пят и в платке.
Изо ртов шел легкий парок, потому что в храме было прохладно.
— Еще раз… — сказала регентша, взмахнув рукой, но отвлеклась,
обернулась, почувствовав, что за спиной кто-то стоит.
— Вы кто? — спросила она, увидав посетительницу.
207
— Я просто так. Слушаю,— сказала ей Люся.

— Храм закрыт. Выйдите отсюда!
— Да я не за этим… Я помочь вам хочу.
— А вы пели когда-нибудь? — недоверчиво спросила регентша.
— Бывало. В другой жизни.
Регентша с недоверием осмотрела ее с ног до головы.
— «Херувимскую» песнь знаете?
— Слыхала… Да вы не беспокойтесь,— попыталась успокоить ее
Люся. — Я с настоятелем вашим знакома, с отцом Арсением… Он
меня и просил вам помочь…
— Ладно,— решилась регентша,— идите в хор.
Люся встала позади всех…
— Еще раз сначала!..
И певчие начали выводить:…
— «Иже херувимы тайно образующе, и Животворящей Троице
трисвятую песнь припевающе…»
— Стоп! — громко воскликнула регентша, прекратив пение. —
Ты куда забралась, новенькая? В какой тональности поешь?..
— Голос не слушается,— попыталась оправдаться Люся. — Не
пела давно. Застоялась…
— А ты душою слушай. И ушами. Слух-то есть у тебя музыкаль-
ный?..
— Я попаду. Сейчас…
— Еще раз!..
Регентша взмахнула рукой.
— «Иже херувимы тайно образующе, — запел хор,— и
Животворящей Троице трисвятую песнь припевающе…»
— «Всякое ныне житейское отложим попечение,— подхватила
Люся,— Яко да Царя всех подымем, ангельскими невидимо дорино-
сима чинми. Аллилуйя!..»
На этот раз получилось. Песня вылетела из церкви, как птица, и
кассирша Таня во дворе с удивлением слушала ее.
А Люся про себя радовалась. И радостными оказались слова,
особенно про отложенное житейское попечение.
Они были понятны и созвучны ее помолодевшей душе.
Хмелик Мария Александровна — кинодрама-
тург, член Союза кинематографистов РФ, доцент
кафедры драматургии кино ВГИКа. В 1983 г.
окончила сценарную мастерскую ВГИК под
руководством Е. Габриловича, Л. Голубкиной,
Н. Фокиной, С. Лунгина. Дипломный сцена-
рий, который был представлен на защиту, на-
зывался «Маленькая Вера». После четырех
лет попыток убедить руководство москов-
ских киностудий запустить его в производ-
ство, сценарий был снят на киностудии им. М. Горького и принес
Марии Хмелик и режиссеру фильма Василию Пичулу известность
не только в нашей стране, но и за рубежом. Они получили награ-
ды многих международных кинофестивалей: премию Европейской
киноакадемии «Феликс» за лучший сценарий, приз FIPRESCI
МКФ в Венеции, специальную премию жюри МКФ в Монреале,
приз «Золотой Хьюго» МКФ в Чикаго, приз МКФ в Трое и др.
«Маленькая Вера» считается культовым фильмом перестройки,
положившим начало откровенных разговоров о социальных, се-
мейных, психологических проблемах нашего общества.
Марии Хмелик принадлежат сценарии фильмов «В городе
Сочи темные ночи» (1989), «Мечты идиота» (1993), «Небо в ал-
мазах» (1999), «Кинофестиваль или Портвейн Эйзенштейна»
(2006) — все они поставлены режиссером В. Пичулом. Мария
Хмелик активно работает для телеканалов, она сценарист теле-
сериалов «Сыщик Путилин» (экранизация трилогии Леонида
Юзефовича, реж. С. Газаров, 2007), «Фарфоровая свадьба» (реж.
В. Пичул, 2011). Экранные работы автора всегда привлекают не-
ординарными героями, умением разглядеть гротеск в обычных
жизненных ситуациях, подняться до ярких нестандартных обоб-
щений и при этом сохранить неподдельную искренность автор-
ской интонации.
В 1995 году была издана книга «Маленькая Вера», в кото-
рую вошли сценарии и дневниковые заметки Марии Хмелик; в
2007 году в журнале «Искусство кино» опубликован сценарий
«Маленькая Вера «Next Time?»; в 2013 году издан сборник литера-
турных произведений М. Хмелик «В городе Сочи темные ночи».
Мария Хмелик
литературы»? Актуально ли это сегодня?
Думаю, можно. Я пришла к такому выводу после некоторого
размышления над этим вопросом. Современная литература уже
столько претерпела изменений, если сравнивать ее с классической,
что, наверное, любой текст, который интересно читать, вне зависи-
мости от того, как он оформлен, можно назвать литературой. Ведь
хорошо написанный сценарий вполне успешно справляется с теми
задачами, которые пытается решить человек, пишущий прозу. Он
вводит читателя в новый мир, будоражит эмоции, заставляет что-то
свое проанализировать, вспомнить… А если сильно повезет, то есть
шанс узнать что-нибудь новенькое…
Что такое «профессиональный сценарий»?
Профессиональный сценарий, на мой взгляд, это то, что не хо-
чется отшвырнуть подальше после первых десяти страниц знаком-
ства с текстом. Профессионально написанный сценарий овладева-
ет вниманием читателя сразу и не отпускает до последней строчки.
Что делает сценарий произведением искусства?
Любовь. Если сценарий написан человеком, который любит
свою работу, которому нравится сочинять истории, человеком,
который внутренне свободен, тогда сценарий просто обречен
стать произведением искусства. Потому что сила любви, которая
вложена в работу, а также в преодоление трудностей, связанных
210
с ней, — эта сила сумеет творчески зарядить и продюсеров, и

режиссеров, и артистов и, в конечном счете, зрителей, которые
пришли в темный зал кинотеатра. Если напрячь память и вспом-
нить фильмы, которые принято считать классическими, то пер-
вое, что хочется сделать, когда думаешь про историю, что лежит
в их основе, это — улыбнуться. Классическими я считаю филь-
мы Чаплина, Феллини, Уолтмена, Вуди Аллена, а также советские
фильмы Гайдая, Данелия, Рязанова, Калатозова, Чухрая ну и так
далее…
Самым важным в драматургии для меня являются увлека-
тельное начало и жизнеутверждающий неожиданный конец ис-
тории. Все то, что часто повторяют сейчас про поворотные точки
в построении сюжета, тоже важно, но самое главное это — на-
чало, способное увлечь читателя сценария, зрителя в кинотеатре
или сидящего перед телевизором с пультом в руках и готового
переключиться, как только он почувствует, что его не «забира-
ет» история. Надо постараться написать начало истории с мак-
симальной отдачей творческих сил. Ну, а занимательный, жиз-
неутверждающий финал фильма — это то, что будут помнить
и то, что будут передавать родственникам и знакомым, советуя
посмотреть.
Во-первых, постараться не забывать о том, что мы работаем в
шоу-бизнесе. Потому, мой совет: воспринимать свою работу под
этим углом зрения. Стараться играть, а не напрягаться, не ис-
тязать себя мыслями: а вдруг продюсер обманет и не заплатит,
вдруг режиссер исказит гениальный творческий замысел и про-
чей дребеденью.
Во-вторых, попытаться научиться воспринимать собствен-
ную жизнь и окружающий мир как огромный океан, наполнен-
ный бесконечным количеством замечательных историй, кото-
рые, если настроиться на определенную волну, сами будут идти
к нам.
211
В-третьих, расслабиться и помнить о том, что все, что ни дела-

ется, все к лучшему. Проверено многолетним опытом. И не толь-
ко моим…
Что делать, если сценарий не пишется?
Если не пишется, то можно сходить в кино, почитать книжку,
пообщаться с друзьями. И вообще забыть на какое-то время про
работу. Просто запретить себе подходить к компьютеру. Даже,
если в какой-то момент захочется подойти, все равно не подхо-
дить. Провести таким образом пару дней. А потом то место, из-
за которого расхотелось писать, само себя проявит, его придется
переправить и все пойдет, как надо.
Если не пишется после всего перечисленного, значит, это
проклятый, заказанный малоприятными людьми сериал на от-
вратительную тему. Тогда надо вернуть аванс и забыть про эту
работу, как про перенесенное вирусное заболевание.
дущий сценарист за время обучения во ВГИКе?
Терпению, усидчивости, наблюдательности, терпимости к чужо-
му мнению и внятному чтению вслух собственных текстов. И опять
терпению. Потому что все происходит, но о-о-очень неспешно.
Идеальный вариант, когда сценарная мастерская это то место,
где люди доверяют друг другу. Тогда происходит взаимное обо-
гащение во всех смыслах и в творческом, и в общечеловеческом.
Мне очень приятно узнавать про то, что ребята из моих мастер-
ских продолжают общаться и после окончания ВГИКа, что они
находят возможности для совместной работы. Конечно, мне бы
хотелось, чтобы у нас во время учебных часов в институте была
возможность позаниматься и актерским мастерством, заняться
немного режиссурой и даже, может быть, операторской деятель-
ностью. Тогда годы, проведенные в институте, принесли бы сту-
дентам гораздо больше пользы.
212
И первокурснику и выпускнику мне хочется процитировать

классическое «не верь, не бойся, не проси», потому что придут и
все дадут сами…
Самое главное, это найти себя. Понять то, что лучше всего
получается, что нравится самому. Когда приходит понимание
этого, когда человек честен перед самим собой, тогда появляется
внутренняя уверенность в собственных силах, которая прино-
сит радость от работы и независимость от оценок других людей,
равнодушие к успеху. Потому что самое большое удовольствие
доставляет процесс работы, а не ее окончание и связанный с этим
результат. Результат нам уже не принадлежит, это то над чем мы
не властны. А процесс — это и есть настоящее творчество.
***
Когда я перешла учиться на пятый курс ВГИКа, я, как и мно-
гие мои однокурсники, испытывала панику: мне было непонят-
но, о чем писать диплом. Это было странное время. Недавно
умер Брежнев, и многие мои знакомые впали в какое-то смут-
ное состояние, понимая, что что-то, наверное, произойдет; но
что и как, представить себе пока не могли. Моей дочке тогда ис-
полнилось полтора года, и я много времени проводила с ней на
детских площадках в московских дворах, куда приходили после
школы подростки. На моих глазах они жили той жизнью, кото-
рой я жила казалось бы совсем недавно, но уже начинала испы-
тывать что-то вроде ностальгии по утраченной ранней юности.
И вот в результате в моей голове забродили некие неоформив-
шиеся видения, которые бывают у людей пишущих, когда они
пытаются нащупать тему, которая их волнует. Потом мы поехали
знакомить мою дочку с родителями моего мужа. Они жили в за-
мечательном приморском городе, который в то время назывался
Жданов. Жители Жданова показались мне более раскованными в
проявлении своих чувств и эмоций. Младшая сестра моего мужа
переживала первую страстную любовь к молодому арабу, кото-
рый учился в том славном городе в Металлургическом институ-
те. Естественно, семья не могла равнодушно воспринимать это
событие… Вот так постепенно приходило понимание того, о чем
мне надо писать. О том, как страстно любящие люди не слышат,
213
да и не стремятся услышать и ближе узнать друг друга, считая

правильным исключительно то, что кажется правильным каждо-
му из них.
Фильму «Маленькая Вера» уже скоро исполнится тридцать
лет и до сих пор, после каждого показа по телевизору находятся
зрители, которые благодарят нас за фильм. Конечно, это приятно,
но одновременно и грустно от осознания, что в отношениях меж-
ду близкими людьми мало что изменилось… Сейчас, после всего,
что произошло и с нашим государством, и с нашей жизнью, мне
очень хочется написать сценарий, который помог бы людям
научиться надеяться на то, что все будет хорошо. Надежда по-
могает преодолевать многие трудности, которые иногда кажутся
безнадежными и непереносимыми.
«Маленькая Вера» 1988 г.,
Киностудия им. М. Горького,
Режиссер Василий Пичул,
в ролях: Н. Негода (Вера), А. Соколов (Сергей),
Ю. Назаров (отец Веры), Л. Зайцева (мать Веры),
А. Табакова (Чистякова).
МАЛЕНЬКАЯ ВЕРА
Лето было жаркое. Трава выгорела, пожухла и стала бесцвет-
ной, как дорожная пыль.
Шоссе шло по степи. Николай Семенович, обливаясь потом,
жал на газ и обгонял легковые автомашины, которые то и дело
появлялись перед его грузовиком.
Наконец показались одноэтажные белые домики в гуще садов
и пятиэтажные блочные дома. Начинался город, а за ним плеска-
лось такое недосягаемое сейчас для Николая Семеновича море.
На проспекте Металлургов из-за троллейбуса неожиданно
вышел светловолосый парень в майке и шортах в цветочек. В
последнее мгновение Николай Семенович успел вильнуть ру-
лем, и в боковом окне мелькнули остекленевшие от испуга глаза.
Не снижая скорости, Николай Семенович минуты две ма-
терился, а потом пришел к выводу, что давить таких надо.
Особенно ему не понравились оранжевые цветы у парня на
шортах.
Подъехав к своему дому, Николай Семенович поставил ма-
шину во дворе под деревом и пошел к подъезду. Но вспомнив
215
что-то, плюнул с досадой и вернулся. Открыв дверцу, он вынул

из-под сиденья авоську с бумажным свертком.
Из магнитофона популярная певица орала песню на всю

квартиру. Навстречу Николаю Семеновичу выскочила жена
Рита.
— Полюбуйся на нее! — закричала она.
Но Николай Семенович пошел в кухню, где поставил на стол
авоську и развернул бумагу. Под газетой оказалась трехлитро-
вая банка с прозрачной жидкостью.
— Школу кончила! В голове неизвестно чего наложено! —
продолжала тем временем Рита. — Выросла!.. Подожди, сейчас
котлеты разогрею... Звоню тебе, звоню, у вас там все время за-
нято! Чуть с ума не сошла! Что делать-то?!
Их дочь Вера только что помыла голову и теперь стояла на
балконе, сушила на солнце волосы и ела черешню из стеклянной
банки, сплевывая косточки вниз.
— Как отца родного встречаешь, нахалка! — перекрывая
магнитофон, доносился до нее голос матери. — Вот видишь!
Ты во всем виноват! Задницу ей в детстве целовал, а теперь!..
Неизвестно теперь, что будет!..
Через двор проходила ветка железной дороги. Тепловоз та-
щил платформы с железными ржавыми трубами.
В комнате Николай Семенович выключил магнитофон и ска-
зал строго:
— Вера! Поди сюда!
Вера доела последнюю ягоду и обреченно вошла в комнату.
— Здравствуй, папа, — насмешливо сказала она. — С утра не
виделись!
Отец набрал побольше воздуха, чтоб произнести что-нибудь
гневное, но его перебила Рита:
— Обед на столе!
— Иду! — откликнулся он и начал: — Вера! Ты соображаешь,
что делаешь?! Вместо того чтоб нам помогать, ты шляешься со
своей Чистяковой! Это она! Она тебя всему научила! Так чтоб я
не видел ее больше! Чтоб ни на метр к нашему двору не прибли-
жалась! Какой у нее телефон?
216
Засунув руки в карманы своего старенького ситцевого хала-

та, Вера тупо смотрела на сервант, где стояла фотография, по-
крытая лаком по дереву и изображавшая маленькую капризную
девочку с надутыми губами и огромным бантом в жидких во-
лосенках. Рядом была фотография серьезного, обритого налысо
мальчика.
— Телефон какой, спрашиваю?!
— Она говорит, у Чистяковой нет телефона! — крикнула из
кухни Рита.
— Я проверю! В школу зайду и узнаю! И телефон! И адрес!..
Ну как тебе не стыдно! Мы с мамой в твои годы уже работали! —
Николай Семенович сделал паузу, чтоб эта мысль глубже вошла в
сознание Веры. — А ты! Мы из последних сил бьемся, чтоб вас с
Виктором на ноги поставить! Виктор, слава Богу, человеком стал.
А ты?! Ты подумала, что из-за этих твоих дел Виктора с работы
могут выгнать?
В комнату вошла мать.
— Сегодня же чтоб в милицию пошла и все честно там расска-
зала! — Она закашляла, щеки ее покраснели.
У Веры дрогнули губы.
— Ну что ты молчишь?! — не выдержал отец.
— А чего говорить-то?!
— Во! Еще издевается! Все! Сейчас я буду звонить в Москву
Виктору! — сказала Рита. — Пусть он ей скажет! Коля, иди ку-
шай, все остынет!..
Рита принялась настойчиво крутить диск телефона, а отец
пошел в кухню, где радио бубнило о достижениях трудящих-
ся на прокатном стане-3000. Около него на полке стояла пу-
стая бутылка с яркой этикеткой. Из бутылки много лет назад
выпили иностранный напиток — джин и теперь хранили для
красоты.
Через широкую красную воронку Николай Семенович осто-
рожно переливал жидкость из трехлитровой банки в эту бутыл-
ку. Запах сивухи разнесся по всей кухне. Самогон отец пил всю
жизнь — это было дешевле, а магазинная водка доверия не вы-
зывала, потому что делалась из химии. И еще страна начала бо-
роться за трезвый образ жизни. Поэтому очереди у винных отде-
217
лов тянулись часами из-за того, что мест, где продавали выпивку,
стало меньше. Там, говорят, иногда затаптывали нерасторопных
старушек, которые делали свой бизнес на перепродаже спиртных
напитков, но мешкали у входа в магазин...
С четвертой попытки Рита наконец дозвонилась.

— Это кто? Соня? — закричала она в трубку. — Чего давно не
звоните? А Мишенька как? Здоров?.. У нас жарко... У вас дожди?
Ой как не повезло! А вы бы приехали к нам с Мишенькой! Я соску-
чилась ужасно! Фруктов бы поел... Ну у вас на рынке дорогие, на-
верное... Мишенька!!! — Рита просияла от нежности. — Мальчик
мой, маленький! Лопотусечка! Ну скажи что-нибудь бабушке! Ой!
Он «баба» сказал! — радостно повернулась Рита к Вере. — А как
поет мой маленький? Та-та-та, поет!.. Соня, а зубок у него новых
не вылезло? Ну ничего, вылезут!.. Соня, а Виктор дома? — Голос
Риты начал приобретать строгость. — Позови, пожалуйста... Витя!
Здравствуй! Я насчет Веры звоню... Я тут к ней в сумку полезла
за ручкой, смотрю, у нее там какая-то бумажка странная валяет-
ся. Зелененькая... Я ее развернула! А это, Витя, доллары! Двадцать
иностранных долларов! — Рита достала их из кармана, будто хо-
тела показать этот ужас Виктору. — Я ее спрашиваю, где взяла?
Откуда у честного человека могут быть доллары?! — Она с от
вращением потрясла купюрой. — Говорит, нашла! На улице валя-
лись! Представляешь!.. Это с каких это пор у нас на земле доллары
валяются?.. Я ей говорю, иди в милицию, признайся во всем...
Вера подошла к матери, вырвала доллары и заперлась в ван-
ной.
— Витя! Она издевается над нами! — визжала Рита. — Коля!..
Вытащи ее оттуда!
Николай Семенович оторвался от обеда и принялся колотить
в дверь. Гулкие удары сотрясали стену. С потолка посыпалась
штукатурка.
— Открой! Открой немедленно! Кому сказано!
Вера распахнула дверь. Выставив перед носом у отца руки, она
разорвала доллары и спустила их в унитаз.
На несколько мгновений родители онемели...
Крякнув, отец вернулся к обеду.
218
Одновременно с раздражением он почувствовал облегчение и

даже легкую благодарность к Вере. Раз нет больше этой прокля-
той бумажки, значит, не стоит об этом думать и что-то предпри-
нимать.
«Ну надо же, сучка, — почти с восхищением думал он о доче-
ри. — Раз! И — в канализацию! Даже рука не дрогнула!» Он ста-
рался не размышлять о том, где Вера могла раздобыть эти деньги.
Он знал, что долларами расплачиваются с проститутками. Но
Вера?.. Нет!.. Сказала «нашла», пусть будет так, достаточно ему
своих проблем.
— Витя!.. Я не знаю, что с ней делать! — причитала мать с
новой силой. — Она шляется неизвестно где! Курит! Нас не
слушается!.. Сынок, поговори с ней! — И Вере строго: — Поди
сюда!
— Привет! — равнодушно произнесла в трубку Вера. — Ага...
ага... ага... Пока... — Она швырнула трубку и вышла на балкон.
За ней вышел отец, встал рядом, поковырял спичкой в зубах.
— Ну что тебе Виктор сказал?
— Не кури — это вредно. Слушайся родителей, — ответила
Вера, глядя на проходящую по двору соседскую Иру.
Ира считалась красавицей. У нее были вытравленные пере-
кисью длинные прямые волосы, махровые ресницы под тонкими
бровками и кукольный пунцовый ротик. Она рано вышла замуж
и жила с мужем хорошо — скандалов соседи не слышали. Только
вот недавно муж Иры утром после ночной смены, находясь дома
в одиночестве, спутал дверь на балкон с окном в кухне и выпал
с третьего этажа в палисадник. Все были на работе, из соседей
никто, кроме Веры, этого полета не увидел. Она вызвала «скорую
помощь», спустилась. Муж Иры смотрел на пролетающий в небе
самолет, плакал и смеялся. От предложенного Верой стакана с
брагой отказался, сообщив, что дозу свою он уже принял. Теперь
Ира ходила к мужу в больницу...
Тепловоз тащил платформу в обратную сторону. Он гудел.

Лязгали колеса.
Николай Семенович с извечной мужской тоской по торе гля-
дел на Иру, которая с достоинством несла свое откормленное
219
тело. Наконец он спохватился, испуганно покосился на Веру —

не заметила ли она — и прихлопнул ладонью по балконным пе-
рилам.
— Правильно Виктор сказал. — И добавил, выделяя каждое
слово: — Помни, Вера, честь надо беречь смолоду!.. Вызов из учи-
лища не приходил?
Она покачала головой.
Каждый день отец спрашивал про эту бумажку, в которой
должны были сообщить о том, что Вера зачислена в профессио-
нально-техническое училище связи. Почему-то ему казалось, что
этот официальный документ как-то образумит его непутевую
дочь и снимет с него часть ответственности за ее судьбу…
Город Марии Магдалины у моря. Так назвали это место гре-

ки, переехавшие более двухсот лет назад из Крыма в приазовские
степи. Они же превратили город в большой торговый порт, где
швартовались пришедшие со всего мира корабли...
Из окон Вериной квартиры был виден «лисий хвост» — во-

нючий желтый дым, выходящий из труб коксохимического ком-
бината. Над другими трубами вилось голубое газовое пламя. На
него приятно было любоваться ночью. Оно выглядело, как ко-
стер в небе...
Два металлургических завода сливали в море раскаленный
шлак и производили сталь плохого качества, которая ржавела
так быстро, что ее отказывались закупать братские социалисти-
ческие страны, в том числе и Китай...
Люди, работавшие на заводах, пользовались привилегиями: в
цехах им раздавали пакеты с продуктами, они раньше уходили
на пенсию. Мужчины, например, в пятьдесят лет. После чего они
довольно быстро умирали.
Прощались с ними долго и с почестями. Носили гроб по ули-
цам, разбрасывали цветы... Впереди процессии обязательно шел
человек с красным флагом. Оркестр фальшиво исполнял похо-
ронный марш Шопена. И этот скрежет, который трудно было
назвать музыкой, стал так же привычен, как клекот горлицы по
утрам в каштане во дворе...
220
Огромное городское кладбище располагалось на склоне холма.

Последние сбережения выкладывали жители города на посмерт-
ные памятники. Высокие черные мраморные плиты, гранитные
надгробья с изображением ушедшего от нас человека, монумен-
тальные чугунные ограды. Возможно, покойный никогда в жиз-
ни не решился бы истратить сам на себя такие большие деньги,
сколько было потрачено на ненужный ему сейчас монумент без-
утешными родственниками.
В Пасху кладбище кишело людьми. Они гордились собой —
никому не было стыдно за «свою» могилу перед соседями...
Выпивали, горевали, иногда перебрасывались отдельными ре-
пликами с лежащими под землею...
И опять никак нельзя было избежать взглядом раскинув-

шийся под холмом, от края до края горизонта, завод. Всюду пре-
следовали эти чадящие серые трубы... Унылые ржавые котлы...
Пропыленные заводские постройки...
Они как бы перетекали друг в друга. Кладбище в завод, завод в
город... И обратно — город в завод, завод в кладбище... Это была
западня...
На дворе стояла небольшая детская карусель. Вера азартно
бегала по кругу, подталкивая сиденья, а дети не давали ей отдох-
нуть и все кричали:
— Быстрей! Быстрей!
Вечерело. Жара начинала спадать.
Детей постепенно становилось все меньше. Одних забирали
родители, другие уходили сами. Наконец осталась одна только
девочка Оксана.
— Хочешь, я тебя покатаю? — спросила она Веру.
—  Нет, давай так посидим, — ответила Вера. — Что
ж мама твоя не идет?
— Сейчас мама меня купать будет, а я утку...
Вера смотрела, как из подъезда стали выходить к парням де-
вушки и пары медленно разбредались в разные стороны.
В беседке у подъезда зажгли свет, и мужики, сидящие вокруг
стола, снова принялись стучать, играя в домино.
Слышнее стали смех, музыка, ругань, а также призывы к ата-
221
ке и свист пуль, раздававшиеся из телевизора.

Решительно прошагала ватага мальчишек — человек двена-
дцать с палками. За ними бежал мальчик лет девяти, держа в
руках раздобытый где-то руль от детского велосипеда.
К Вере подошел ее бывший одноклассник Андрюша.
— Чего же ты с ними не пошел? — насмешливо спросила
Вера, кивнув вслед мальчишкам.
— Надоело, — ответил он. — Мне вызов пришел из мореход-
ки. Ехать скоро... — Он посмотрел на Веру. Она была бесстраст-
на.
За белобрысой Оксаной пришла мать.
— Спасибо, — сказала она Вере и добавила, вздохнув: —
Очередь была за сосисками... А я заняла за сосисками и в кассу.
Кассирша ушла, и моя очередь за сосисками прошла. Надо было
идти в другую кассу и опять становиться в очередь...
Наконец мама с дочкой побрели домой, и Андрюша сел на ме-
сто девочки.
— Мне ребята голубятню отдать хотят. Их в армию забирают...
— А ты возьми для матери. Змей же ты ей оставлял, когда мы
в колхоз ездили... Вернешься, голуби будут толстые!
— Так ребята раньше меня вернутся... Помнишь, у тебя на
шкафу белый голубь жил. Ты его боялась — он по ночам урчал.
Куда ты его дела?
— Тетке отнесла. Она суп сварила... Ну что ты на меня так
смотришь!!!
— Чтоб лучше помнить.
— Перестань!
— Тебя сегодня ругали?
— Нет.
— Я слышал, когда отец твой приезжал...
— Зачем тогда спрашиваешь?
Помолчали.
Весь год лицо у Андрюши было усыпано крупными прыща-
ми. От них оставались небольшие шрамы. Сейчас прыщей стало
меньше. Видно, дала ему какая-то сердобольная. Допустила до
своего тела.
Но Андрюша любил Веру!
222
Кроме того, он был еще и самолюбив. И самолюбие его стра-

дало. Страдало оттого, что так страстно любимая им Вера не хо-
чет с ним трахнуться. Но, с другой стороны, он внутренне уважал
себя. Вот она — не хочет, а он ее все равно любит. Сидит вечерами
с ней, разговаривает, а не тащит грубо в подвал или там в кусты...
— Мне кассету принесли, — сказал Андрюша.
— Ну?
— Пойдем, видак посмотрим?
Вера встала.
— Ко мне? — с надеждой спросил Андрюша.
— В парк.
Он растерялся:
— Там же драться будут.
— Ну и что... Веселее, чем так сидеть... Подожди, я переоде-
нусь.
Толика поймали возле Доски почета.

Он пытался отбиться, но это было бесполезно. Он — один, а
их — пятеро. Получив пару пинков под зад и несколько увеси-
стых тумаков по голове, Толик нашел в себе силы вырваться и
убежать. Вдогонку ему бросили хлопушку. Она взорвалась, рас-
пугав птиц на бульваре.
Танцплощадка находилась в глубине парка. Андрюша и Вера

молча шли к ней по аллее. Кусты по бокам жили таинственной
жизнью. Там курили, негромко переговаривались и постоянно
перемещались с места на место, треща сучьями. Над деревьями
возвышался силуэт «Чертова колеса», поскрипывала цепями ка-
русель под названием «Ветерок».
У танцплощадки стояли группами мальчишки, которые не до-
стигли возраста, дающего право на вход. Милиционеры гнали их,
они отходили на несколько шагов, останавливались, возбужден-
но оглядываясь по сторонам.
На эстраде стояли динамики, гремевшие музыкой. Толпа тан-
цевала безрадостно и сосредоточенно.
Андрюша и Вера купили билеты и вошли под пристальными
взглядами дружинников и милиционеров с собаками. У несколь-
223
ких милиционеров на боку висели рации, из которых выплески-

вался чей-то бурчащий невнятный голос.
Андрюша нервничал. Разгоряченный, избитый, Толик умыл-
ся у питьевого фонтанчика, подошел к Вере и пропел:
— Вера, Вера, Верочка! Тоненькая веточка... — Обнял ее, от-
вел от Андрюши: — Доллары где?
— Потеряла, — ответила Вера.
— Сдурела, да? — растерялся Толик.
— Отстань.
— Продала?
— Потеряла!
— С ума сошла! Кто ж доллары теряет?!
— Не надо было их ко мне в сумку пихать!
— Да! Надо было с ними в милицию ехать! Чтоб мне еще и
валютное дело пришили!
— Отстань!
— Ну что ты наделала!.. Вер, это же Чикины доллары! Он
счетчик включит, а у меня нет денег. Чика из рейса придет —
зарежет!
Им под ноги бросили хлопушку. Она взорвалась, плеснуло
синее пламя.
— Козел! — выругался Толик и побежал туда, откуда хло-
пушку бросили.
Вера села на скамейку рядом с Андрюшей.
— Чего ему? — спросил Андрюша.
— Ничего, — ответила Вера.
На площадке появилась подруга Веры Чистякова. Самый
близкий человек. Она учила Веру, как одеваться со вкусом и как
надо жить.
У Чистяковой не было отца, и денег часто не хватало. Где-то
в конце девятого класса она начала ходить в порт. Там, у шлагба-
ума, она обсуждала с другими девушками, где какая «коробка»
стоит и когда она причалит. «Коробками» называли корабли. С
кораблей сходили на берег матросы. Чистякова вступала в кон-
такт только с иностранцами. Для этого у нее были английский
и итальянский разговорники, изрядно потрепанные, и импорт-
ные презервативы по рублю штука.
224
Расплачивались с ней по-разному: когда сигаретами, когда ве-

щами, когда долларами. Доллары уходили хорошо — по десять
рублей.
В порт Чистякова ходила раз или два в неделю. Ей хватало.
Но иногда приходилось иметь дело с довольно отвратительными
типами.
«И не противно тебе?» — спрашивала Вера. Чистякова улыба-
лась своими перламутровыми губами: «Противно. А что подела-
ешь? Тебе деньги понадобятся, и ты пойдешь».
Вера знала — Лена права. Многие так делали...
Так же, как и Вера, Чистякова мечтала о чистой, светлой лю-
бви. Приходила на танцплощадку в надежде встретить того —
единственного и неповторимого... Вместе с Верой отнесла свои
документы в училище связи...
— Лена! — махала ей рукой Вера. Всеобщее возбуждение пере-
далось и ей. Вере нравились ожидание и тревога, которые испы-
тывали окружающие.
— «Пусть тебе и на здоровье, и на внешность наплевать! —
Чистякова забрала у Веры сигарету и бросила в урну. — Но о том
должна ты помнить, что ты — будущая мать!..» Толик! — крик-
нула она бегавшему по ту сторону забора Толику. — А нельзя ли
сегодня обойтись без мордобоя?
— Как можно?! — ответил Толик. — Ради чего тогда жить?!
В это время милиционеры втиснулись в толпу танцующих и
вывели оттуда кого-то покачивающегося и покорного.
— А Андрюша не участвует в этом ежедневном ритуале?
— Надоело, — ответил Андрюша.
— Голову надо беречь, а то фуражку носить не сможет, — объ-
яснила за него Вера.
Чистякова хихикнула.
На площадке появился высокий светловолосый парень в рва-
ных джинсах. Он медленно огляделся, ощущая на себе взгляды
косившихся девушек. Подошел к одной, лениво спросил, кото-
рый час. Она ответила, стесняясь.
— Ой, кто это?! — с восхищением спросила Чистякова.
— Первый раз вижу. — Вера инстинктивно проверила, не раз-
мазалась ли возле глаз тушь.
225
Парень направился в их сторону. Андрюша предусмотритель-

но обнял Веру. Парень обратился к Чистяковой:
— Пойдем погуляем?
— Я на танцах — танцую! — с достоинством ответила
Чистякова.
— Ну давай!..
Чистякова отдала сумку Вере, проговорила:
— «Когда я диско танцую, я ничем не рискую!» — и бросилась
в объятия парня.
— Лена! — позвала Вера, но та ее уже не слышала.
А на середине площадки ребята не спеша начали выстраивать-
ся лицом друг к другу в две шеренги. Постепенно образовались
две равные автономные половины с четкой границей. Топчась
под музыку, шеренги начали сходиться стенка на стенку, пока не
подошли вплотную друг к другу.
За забором милиционеры в фургоне пили из пакета молоко.
— Сматывать пора отсюда, — сказал Андрюша.
— Боишься? — спросила Вера. — Не бойся. Я тебя прикрою.
Раздался чей-то воинственный свист, потом кто-то закричал,
и в ту же секунду музыка стихла.
Милиция забегала.
Толпа хлынула в разные стороны — кто к выходу, кто наобо-
рот — в самую гущу драки. Перед узким проходом началась давка.
Андрюша тащил Веру за руку и прикрывал ее, как мог, от на-
тиска толпы. Но тут кто-то рванулся, потом все побежали, и их
развело в разные стороны.
Сверкая фарами и мигалкой, подъехали две милицейские
машины. Милиционеры хватали всех, кто попадался под руку.
Попался им и Андрюша. Ему завернули за спину руки и, беспо-
мощного, кричащего от боли, запихали в фургон, где уже бесно-
вались другие пойманные.
Веру тоже пытался поймать милиционер, но она увернулась,
сумела ударить его между ног и скрылась в толпе.
Толик увидел в конце аллеи одного из своих обидчиков.
Догнал, двинул изо всех сил сзади. Тот упал. И тут же вскочил,
но ответить на удар не успел. Из боковой аллеи выехала мили-
цейская машина...
226
Держа в руках туфли, Вера выбежала из парка на набережную

и остановилась перевести дыхание. Потом присела на железный
барьер у пляжа.
Кто-то брел по гальке, наклонился, зачерпнул из моря воды,
умылся, высморкался и стал приближаться к Вере.
Вера курила. Человек остановился напротив. В темноте его
лицо было неразличимо.
— Закурить есть?
— Последняя, — Вера кивнула на свою сигарету. Он сел рядом,
и Вера узнала того парня, который увел Чистякову.
— А, это ты! — рассмотрел ее парень. Забрал у Веры сигарету,
жадно ее докурил. — Тебя как звать-то?
— Вера. А тебя?
— Сергей... А эта коза, что со мной была, кто? Подружка?
— Она мне как сестра...
— Все люди братья, — усмехнулся Сергей.
Вера обулась, и они не спеша пошли в сторону парка.
— А что за парень с тобой был?
— Одноклассник.
— Одноклассник — это хорошо...
Тут Вера увидела, что в их сторону сворачивает милицейская
машина. Несколько человек пробежали мимо с визгом и руганью.
Вера схватила Сергея за руку, потащила к ближайшей скамейке,
обняла. Он тоже прижал Веру к себе.
Машина проехала.
— Неплохо, — сказал Сергей.
— Тебе хотелось прокатиться?
— Нет. Я привык спать дома.
— Пусти, — сказала Вера.
— Кажется, что сейчас с ножом кто-то вылезет, — Сергей не
отпускал ее.
— Пусти, говорю.
— Идем?.. Чего тут торчать-то...
Вера молчала.
— Пошли?.. — лениво повторил он.
— Давай вали отсюда! — закричала Вера, изо всех сил оттал-
кивая его. — Я ночевать тут буду!
227
Сергей разжал руки, поднялся и не спеша пошел прочь.

Вера глядела ему вслед. Он уходил все дальше и дальше.
— Обернись! — прошептала Вера.
Он не оглянулся и вскоре исчез в темноте.
Вере стало страшно. Она встала со скамейки и медленно по-
брела в сторону дома.
Вдруг ее ослепил свет фонарика. Она замерла, прикрыла глаза
рукой.
— А-а, Верка, — услышала она.
Человек осветил снизу свое юное лицо. Лицо было малопри-
влекательно, со свежей царапиной на лбу. Принадлежало оно
Толику.
— Андрюшу не видел? — устало спросила Вера.
— Андрюха! — позвал Толик.
— Чего? — Из-за кустов вылез пацан лет девяти.
— Да не ты, — вздохнула Вера.
— Забрали его, — ответили из темноты.
— Закурить есть? — повернувшись на звук голоса, спросила Вера.
— Откуда? — ответили ей.
— Ну пока... — Вера пошла дальше.
Скучно... Жить было очень скучно.

Куда себя девать — непонятно. Домой ехать?
Отправившись на заработки — строить в братской стране
Монголии какой-то комбинат, — родители сдали свою квартиру
в Донецке двум запуганным молодоженам. И когда Сергей появ-
лялся дома, они без конца что-нибудь роняли или ломали, моло-
дая жена при этом нервно хихикала... Да и вообще Сергей не лю-
бил свой родной шахтерский город с торчащими в степи горами
отработанного шлака.
Здесь хоть было море. В общежитии никто не мешал — соседи
по комнате на лето разъехались...
Учиться в институт он пошел только потому, что это избав-
ляло его от службы в армии. На лекциях Сергей честно спал.
Выручало то, что преподаватели в основном были женщины.
Внешность выручала. Он и вступительные экзамены сдал толь-
ко благодаря тому, что смотрел загадочно и казался умным...
228
И вот, дожив до двадцати одного года и проучившись четыре

года в институте, Сергей понял, что ничего не хочет. И жизнь
будет всегда такая, какая она есть сейчас, даже хуже. Просидит
он до пенсии в душном конструкторском бюро, вычерчивая на
кульмане никому не нужную ерунду. Зарплаты будет хватать
только на питание... Ну и что?.. И это все?.. Зачем?..
Он ненавидел все эти блюминги, слябинги. Ничего не хотел
знать о технологии обжима стали. Ненавидел людей, которые
понуро, в три смены работали. Металлурги с обожженными
лицами; толстые крановщицы, ворочавшие листы железа; шо-
феры, перевозившие бесполезные грузы, и многие другие, ко-
торых заставляли бороться за продукцию отличного качества,
трезвый образ жизни, ударную производительность труда и
гробить свое здоровье... У них были дети. Дети, которые рос-
ли как трава. Никто ими не занимался. А заводы приносили
убыток.
Дома в халатике Вера быстро мыла оставленную в раковине

посуду. Стрелки будильника, тикавшего на холодильнике, при-
ближались к двенадцати часам ночи.
Заскребся в замке ключ, хлопнула входная дверь — это Рита
вернулась с работы. Она несла тяжелые сумки с продуктами.
Вера стояла у окна и ела хлеб с маслом.
— Не спишь еще? — устало улыбнулась Рита. — Чего так?
— Телевизор смотрела.
У матери на щеках был нездоровый румянец.
— Как чувствуешь себя? — спросила Вера. Та в ответ махнула
рукой.
— В троллейбусе говорили, в парке опять драка была. Убили
там кого-то...
— Ужин разогреть?
— Да не хочу я есть, — сказала Рита и принялась разбирать
сумки, укладывать продукты в холодильник. — Ты один хлеб жу-
ешь. Картошки поешь с мясом.
— Ладно, мама, пошли спать, — улыбнулась Вера. — Поздно
уже.
Рита кивнула, и вдруг спокойное выражение сошло с ее лица.
229
— Я ж просила тебя полы помыть! А ты! Три дня назад еще

просила, паразитка!
— Завтра помою, — угрюмо ответила Вера.
— Завтра, завтра! Каждый день одно и то же! Делать ничего
не хочешь!
Вера вздохнула, пошла в свою комнату, разделась и легла.
Долго смотрела в темное небо за окном на газовый факел.
У кого-то в квартире шумела вода, ныли водопроводные тру-
бы. За стенкой негромко переговаривались соседки.
— Арбузы на базаре видела «астраханцы»... Вот такие.
— Почем?
— Рубль пятьдесят кило...
Вера думала про Сергея. То, что он гад, — это было понят-
но. Но зато красавец какой... Высокий... Глаза... Она вздохнула.
Сравнить было не с кем. Только с артистом из американского
фильма...
По квартире разносился храп отца.
Мать прошлепала в кухню, покашляла, выпила воды.
...Чистякова как кинулась к нему. Про все забыла... Приезжий,
наверное... Никогда раньше не видела... Грустно. Где его теперь
искать... Все. Проехали. Потерялся. Ну и не надо! Есть Андрюша...
— В газете читала — нельзя арбузы брать. Нитратами отрав-
лены...
— Нитратные — это государственные.
— Какая разница! Рыночные, государственные... Земля-то
одна...
— Отраву едим.
— Отравой дышим...
— Да-а-а...
— Все равно помрем...
...Андрюша из мореходного училища вернется, будет за грани-
цу ходить. По Дунаю, например, плавать. Золотое дно! Рейс не-
долгий. А товара — вагон. Успевай только продавать. Кооператив
купим, мебель. Вещи импортные появятся. Сколько можно хо-
дить в том, что Чистякова сошьет...
А еще лучше, чтоб он на полгода уходил... Куда-нибудь в Перу...
Сама себе хозяйка. Делай что хочешь. Лишь бы не знал никто...
230
Вера и Чистякова сидели в кафе. Они ели из вазочек мороже-

ное и запивали его коктейлем. В кафе было прохладно, а на улице
солнце шпарило невыносимо.
За соседним столиком сидели девочка лет десяти и мужчина в
кожаном пиджаке.
— Раньше в Индии, — говорил мужчина, — по древнему обычаю,
жена не имела права жить дольше мужа. Ее ждала ужасная смерть.
Ее живую сжигали на костре одновременно с телом умершего.
— Я бы убежала, — сказала девочка. Мужчина снисходитель-
но улыбнулся, покосился на Чистякову и продолжал:
— Знаешь, самое интересное, что они сами этого хотели. В
прошлом веке этот обычай запретили, но, несмотря на строжай-
шие меры предосторожности, имелись случаи самосожжения.
Женщины кончали с собой не потому, что жизнь без мужа хуже
смерти. — Он опять покосился на Чистякову.— Нет! Женщину
толкал в костер какой-то внутренний импульс. Понимаешь?
Девочка, восхищенно глядя на мужчину, кивнула, не пере-
ставая накручивать на палец свою тонкую косичку.
Чистякова ухмыльнулась.
— Другими словами, непреодолимый призыв глубоко взвол-
нованного духа!— победоносно закончил мужчина, перевел дух
и спросил у девочки: — Как мама с папой?
— Хорошо, — ответила она и принялась за свое начавшее та-
ять мороженое.
— Слушаешься?
Девочка кивнула, подавив вздох, потом спросила:
— Пап, мама узнать просила, ты придешь в субботу нам по-
могать картошку копать?
— Приду, — согласился мужчина, тоже вздохнул и доба-
вил: — Куда ж я денусь...
Чистякова с интересом осмотрела эту пару, потом, наклонив-
шись над своим мороженым, тихо спросила Веру:
— Интересно, кем это он ей приходится?
— Первый папа, наверное, — ответила Вера.
— Эх, — вздохнула Чистякова, — если бы моя мама за всех
своих любимых замуж выходила!.. Водили бы они меня в кафе,
разговаривали со мной... Была бы я умная...
231
— Размечталась, — сказала Вера.

И вдруг она увидела Сергея. Он подошел к стойке бара, бар-
менша поставила перед ним бутылку «фанты» и стакан. Сергей
принялся пить прямо из бутылки.
Вера отвернулась.
Чистякова с аппетитом доедала свое мороженое. Вера тоже не-
много поковыряла и, не выдержав, опять посмотрела на Сергея.
Он сказал что-то барменше, та засмеялась.
— Послезавтра Андрюшу провожаем, — сказала Чистякова. —
Пойдешь?
Вера пожала плечами.
— А писать ему будешь?
Вера опять пожала плечами.
— Он же любит тебя.
— Он пусть и пишет...
Тут Чистякова увидела Сергея и преобразилась. Закидывая
ногу на ногу и растягивая слова, произнесла:
— «Я тащусь от него, как удав по пачке дуста!»
Сергей отставил бутылку, напрягся и вспомнил, кто это.
— «Я не верю в страсть повес! Я без них в застое! Мимолетный
интерес меня не устроит!..» Бросил меня! Я стою одна! Танцы
кончились! Вокруг дерутся! Где мужское плечо, за которое мож-
но спрятаться?.. Исчезло! Растворилось! Я пришла домой чуть
живая!
— Здравствуй, Вера! — сказал Сергей. Вера кивнула.
— «Слабой песенкой возник лучик однобоко... Уважаемый
Сергей, я так одинока!» — Чистякова встала, подошла к Сергею и
обняла его. — Это все я сама сочинила, — прошептала она ему в
ухо. — Хорошо, правда?
— Замечательно! — ответил Сергей.
— А вот Вера говорит, что от моих стихов чесаться хочется, —
пожаловалась Чистякова.
— Ну Вера, наверное, Пушкина любит? — спросил Сергей,
освобождаясь от объятий Чистяковой.
— Люблю, — сказала Вера.
— Да! И Толстого с Достоевским, — иронически добавила
Чистякова.
232
— А меня ты будешь любить, Вера? — Сергей сел напротив.

— Нет.
— Почему?
— Что-то я ничего не понимаю! — встряла Чистякова.
— Ты очень красивая, Вера.
— Я знаю.
— А я? — спросила Чистякова, удивленно осматривая то
Сергея, то Веру.
— Вера, ты мне очень нравишься!
— Мужчина! Угомонитесь! Она несовершеннолетняя. Вас по-
садят! — предупредила Чистякова.
— Я искал тебя, Вера. Ходил по улицам, всем женщинам в
лица заглядывал...
— Ну и как лица? — спросила Вера.
— Так себе...
— Ну, ребята, — развела руками Чистякова. — Я вижу, тут ро-
ждается большое, светлое, советское чувство!.. Не буду мешать
твоему счастью, подруга! — Чистякова встала.
— Лен, ты только далеко не уходи, — попросила Вера.
Чистякова села за соседний столик к изумленно смолчавшим
отцу с ребенком.
— «Счастье, как воробей, что на ветке сидит, — продекла-
мировала она.— Эту ветку качнет, и оно улетит...» Это я сама со-
чинила. Правда, здорово?
— В общем... да... — согласился мужчина.
— Сигаретой угостить?— предложила Вера Сергею.
Он покачал головой, поинтересовался:
— Так и будем сидеть?
— Можем в кино сходить, — ответила Вера.
— А откуда вы так хорошо знаете обычаи индусов? — спроси-
ла Чистякова у соседа, принципиально не глядя в сторону Веры.
А Вера понимала, что все будет так, как захочет он...
И он это понимал...
Никаких сил у Веры больше не было...
Комната в общежитии была довольно грязная. Стены с облу-

пившейся голубоватой краской. Над столом фотография иконы
233
«Мадонна с младенцем», раскрашенная фломастером и в рамоч-

ке. Сосед по комнате купил ее на базаре у цыган. На пыльном
полу, в уголке, штук двадцать пустых бутылок из-под шампан-
ского.
Стонущие пружины железной кровати действовали на нервы.
Вера даже не успела разобраться, что она чувствует к этому че-
ловеку. Его холодные глаза действовали на нее, как и на других жен-
щин, завораживающе. Казалось, за ними кроется большая внутрен-
няя сила. А на самом деле за ними не было ничего, кроме скуки.
Уверенные крепкие руки налили Вере в стакан шампанско-
го, потом ловко раздели, и она очнулась, когда по мозгам ударил
скрип пружин. Но он вскоре прекратился. И глухо застучало в
мозгу: надо собираться домой, трамваи ходят редко...
— Который час? — спросила Вера.
Сергей зажег настольную лампу и сказал:
— Одиннадцать!
— Мама! — воскликнула Вера и кинулась к соседней кровати,
где была брошена ее одежда. В две секунды напялила ее на себя.
— Как пожарник! — восхищенно сказал Сергей. — Тебя про-
водить?
— Ты что? Соседи увидят. Родители меня убьют!
— Кошмар!
Вера подошла к Сергею. Он лежал, улыбался, положив руки
под голову. Светлые волосы спутались.
Вера нагнулась, поцеловала его.
— Все, — вздохнула она, — побежала я...
— Под ноги смотри, не спотыкайся.
Проходя мимо стола, Вера взяла пустую бутылку из-под шам-
панского и поставила в угол к остальным. На пороге комнаты
обернулась, посмотрела на Сергея и спросила:
— Ты любишь меня?
— Разумеется, — ответил он.
Вера бегом спустилась по лестнице. В голове почему-то кру-

тилась песня, которую они орали с Чистяковой в школе на пере-
менах: «Организованной толпой коровы шли на водопой! Какой
позор! Какой позор!».
234
Недалеко от общежития была трамвайная остановка. Трамвай

собирался тронуться, но, увидев несущуюся Веру, водитель
открыл задние двери.
Вера жила на Левом берегу города. Ехать надо было минут
тридцать.
На Правый и Левый берега город разделяла маленькая речка,
протекавшая недалеко от завода. Эта же речка разделила на две
враждующие половины подростков, и стоило кому-нибудь с той
или иной стороны оказаться во враждебном районе, если его за-
мечали во дворах, то избивали без лишних разговоров.
Каждый вечер в поисках острых ощущений парни с Левого бе-
рега ехали на танцплощадку Правого и — наоборот. И поэтому
почти каждый вечер на обеих танцплощадках дрались...
У речного берега жили цыгане. Однажды весной речка вдруг

разлилась и затопила цыганский поселок.
Цыгане сидели на крышах, а вокруг плавали их пестрые ковры.
Горожане наблюдали со злорадством. Цыган не любил никто...
Вера пришла домой. Из кухни, вытирая руки об майку, вышел,

покачиваясь, Николай Семенович.
— Веруся, — сладко улыбаясь, сказал он. — Вот и я!
— Папа, — с тоской проговорила Вера. — Ты ел?
— Не хочу.
— Иди поешь! Немедленно! — Она пошла на кухню, постави-
ла разогреваться на плиту кастрюльку.
Отец сзади нее сидел на табурете и виновато сопел.
— На! — Вера положила еду в тарелку, швырнула ее отцу на стол
и отправилась в свою комнату, вынимая на ходу из ушей серьги.
Отец поплелся за ней.
— Ну не могу я так... Веруся, посиди.
— Сейчас мать придет. Иди кушай и ложись!
— Я соскучился!
— Оно и видно, — сказала Вера и пошла стелить постель.
— Помнишь, ты маленькая была. Меня в кровать заталкивала.
Сама — спичка... упрешься в спину... раз-два, раз-два...
Отец засмеялся и погрозил пальцем.
235
— Виктор... — вдруг сказал он.

— Чего?! — не поняла Вера.
— Приезжает.
— Зачем?
— Повидаться, — гордо ответил отец.
— А Соня?
— Один...— Николай Семенович покачнулся.
— Иди ешь! — заорала Вера.
— Веруся...
Хлопнула входная дверь, пришла с работы Рита.
— Мама, Витя приезжает! — выбежала ей навстречу Вера.
Рита улыбнулась, но тут перед ней возник Николай Семенович,
улыбка сразу же исчезла.
— Пеки... мать... — проговорил он, — пироги!
— Он кушал? — спросила Рита.
— Его не заставишь, — сказала Вера.
Отец улыбался:
— Я звонил... Еду, говорит!
— Правда?!
— Я ей говорю, а она не верит... — Николай Семенович икнул.
— Коля! — взмолилась Рита. — Умоляю...
— Я бриться сейчас буду! — заявил отец.
— Порежешься, — сказала Рита, и щеки ее начали краснеть.
— Где моя бритва?!
— На балконе, — язвительно сказала Вера. — Явился...
— Как разговариваешь! — завелся вдруг Николай Семено-
вич. — Знаешь, когда она пришла? — повернулся он к жене. —
Только что! Распустилась!
Рита растерянно поглядела на Веру:
— Ты где была?
— Вот и я... где?!
— Шляешься! — заорал Николай Семенович. — По кустам!
Пороли мало!
— Коля, поди покушай...
— Вот! Как мамаша, так и дочь! — Николай Семенович покач-
нулся и вдруг, схватившись рукой за сердце, сел на пол.
236
— Начинается! — сказала Рита, перешагнула через него и про-

шла на кухню. — Вера, займись им!
— Ну давай вставай! — Вера нагнулась над отцом, схватила, пы-
таясь приподнять. — Вставай! А то «скорую» вызову.
— Не надо!
— Вставай тогда!
— Вот так помру!.. Никто добрым словом не помянет.
— Ну, пап...
— Всю жизнь горбатил! Здоровье свое гробил! Никто не любит.
— Не ори, соседей разбудишь. — Вера помогла отцу встать, до-
тащила до кровати.
Отец лег и заплакал.
— Никому я не нужен...
— Успокойся. — Вера накрыла отца одеялом. — Закрой глаза.
Закрой, закрой... Все будет хорошо... Не надо пить столько... И
мама нервничать не будет. И сердце не будет болеть...
Отец уснул, Вера тихонько вышла из комнаты. На кухне сидела
мать.
— Нет у меня никаких больше сил, — сказала она, задыхаясь. —
Зачем на лекарства столько денег тратим? С вами никаких лекарств
не хватит.
Она налила себе воды из чайника.
— А ты опять полы не помыла.
Вера вздохнула и вышла из кухни. За окнами проехал тепловоз.
Провожали Андрюшу все его друзья. Сидели в полумраке

перед импортным видеомагнитофоном и смотрели какое-то
эстрадное шоу.
— Ох и грустно мне чего-то! — вздохнула Чистякова, сидя в
одном кресле в обнимку с Верой.
В комнату вошла Андрюшина мама, молодая еще женщина,
поставила на столик чашки с кофе.
— Пойдем, поможешь мне, — ласково улыбнулась она Вере.
Вера с неохотой пошла за ней, получив сочувственный удар в
спину от Чистяковой.
Как только они вышли, Чистякова толкнула ногой сидевшего
на полу и впившегося взглядом в экран телевизора Толика.
237
— Толик, который час?

— Через десять минут откроют, — сказал Толик, у которого
были знакомые грузчики в винном магазине.
— Ты кофе допил?
— Сумку давай.
Чистякова протянула ему сумку для бутылок с вином.
— Сумку давай, — повторил Толик.
— Эх, скупость тебя погубит, — пророчески произнесла
Чистякова, отдавая ему кошелек.
Андрюшина мама стояла на кухне у окна.
Вера встала рядом.
— Тяжело нам теперь будет, — обняв Веру за плечи, сказала
Андрюшина мама. — Доля наша такая — бабья: детей растить и
любимого ждать... Полгода мужа дома не бывает... Теперь вме-
сте корабли встречать будем, Вера... Имя у тебя какое хорошее...
Только ты дождись его обязательно... Видишь, как он тебя любит.
Вера смотрела в окно.
— Письма будете друг другу писать, как мы с отцом в молодости.
На кухню вошел Андрюша.
— Вам ведь одним побыть хочется, — сказала Андрюшина
мама. — Идите в мою комнату. Я тут посижу.
Опустив голову, Вера пошла перед Андрюшей по коридору. В
комнате он решительно подошел к испуганно на него глядевшей
Вере и обнял изо всех сил. Потерся носом о ее волосы, поцеловал
лоб, нос, губы, повалил на кровать.
— Ладно, хватит! — оттолкнула его Вера.
Андрюша послушно отошел. Вера поправила волосы.
— Думаешь, очень приятно все это выслушивать? — спросила
она.
— А что я могу ей сказать?
— Может, и замуж за тебя выйти?
— Выйдешь, куда денешься.
Вера удивленно посмотрела на него, такого взъерошенного и
несчастного, но так уверенно сказавшего эти слова.
— Так ведь я другого люблю.
— Ну и что, — улыбнулся Андрюша. — В загранку ходить ста-
ну: сама прибежишь.
238
— Ага, и стоять буду на пристани, слезы горькие ронять!.. Ты

мне надоел!..
Дверь в комнату открылась. На пороге стоял Толик.
— Пойдем, — сказал он, подпрыгнул, бутылки с вином звяк-
нули в сумке,— погуляем…
Пошатываясь, Толик бежал по пирсу. К себе он прижимал два

арбуза.
— Толик! Скорей! Давай к нам! — кричала ему с баржи
Чистякова.
Несколько человек — бывших Андрюшиных гостей — полу-
голыми дремали на носу баржи. Сам Андрюша сидел на крыше
рубки и подпевал магнитофону. Вокруг валялись пустые бутылки
от портвейна.
— Давай! Давай! — махала Толику Вера.
Толик подбежал к борту баржи и сделал вид, что сейчас швыр-
нет арбузы в голову Вере и Чистяковой.
— Лови! Хо-хо!.. Спокойно! — Он перепрыгнул через борт к
визжавшим девушкам.
Всем было ужасно весело.
— А где народ? Народ где? — удивленно спросил Толик.
— Загорает, — кивнул на спящих Андрюша.
— Ну и Бог с ним, с народом...— Толик положил арбузы к но-
гам Веры и взял бутылку. Встав в позу горниста, он припал к бу-
тылке губами.
— Та-та-та! Та-та-та! Та-та-та! — хором пропели Вера, Чистя-
кова и Андрюша.
Выпив все, Толик вытер рот и изрек:
— Пионерская юность моя!
Все захохотали. Толик кинул бутылку в море.
— Где нож? — спросил он.
— Где нож? Так, где нож? Нож! — Вера засвистела.
— Не видела, — сказала Чистякова. — У них спроси...
Толик побежал к спящим.
Андрюша самозабвенно выводил слова песни.
— Кыс, кыс, кыс, — Чистякова наклонилась к Вере. — А как
складываются отношения с юношей Сережей?
239
— Замечательно, — улыбаясь изо всех сил, ответила Вера.

— Ах вот как!
— Вот так! Вот! Так! — повторила Вера, чувствуя, как настрое-
ние у подруги падает.
— Желаю удачи...
По пирсу шел мужчина в кожаном пиджаке. Несмотря на жару,

пиджак был застегнут на все пуговицы. В руках мужчина нес огром-
ный букет георгинов. Подойдя к барже, где сидела веселая компания,
мужчина постоял немного, никем не замеченный, потом позвал:
— Лена!
Чистякова резко обернулась.
— Ой! — вскрикнула Вера. — Мужчина! Вы не ко мне?!
Чистякова вздохнула и продекламировала:
— «Беззащитный человек утопает в море. Хоть улыбка на
лице, а какое горе!»
Мужчина радостно помахал ей цветами. Часть лепестков осы-
палась с букета.
— Горе! Горе! — со смехом подхватила Вера.
— Как нашел ты меня, родной?
— Лена, это вы сами сочинили?— восхищенно спросил муж-
чина.
— Конечно. Прямо сейчас.
— Вы знаете, Лена, вы очень талантливый человек. И стихи
ваши мне... Действительно, очень... Производят неизгладимое
впечатление!..
— Спасибо! Спасибо! Очень!.. Спасибо большое! — хохотала
Вера.
— Замолчи, — сказала Чистякова, встала и пошла к мужчине.
— Ой, кто это?! — сказал прибежавший с ножом Толик.
— Мужчина! — со знанием сказала Вера.
— «О, Боже! Напротив два любящих глаза! Сгорая, иду я в об-
лаке газа!»— Чистякова подала мужчине руку, он помог ей спрыг-
нуть с баржи, протянул букет.
— Ой! — спохватился Толик. — А сумочка! Сумочку возь-
мите!..
— Спасибо! — сказал мужчина.
240
Чистякова обняла его и, помахав друзьям, чинно удалилась.

Так Вера потеряла подругу.
Толик сел рядом с Верой, посопел, потом взял арбуз, принялся
его резать.
— Вер... — наконец сказал он.
— А.
— Чика приехал.
— Ну и что?
— Как что?! Вер!.. Ну ты... — Толик вздохнул. — Поговори с
ним... Мне долг платить нечем... Вер, ты же виновата?..
— Я?!
— Я тебе поверил как другу, а ты... Потеряла... Вер, это его же
доллары... Ну поговори с ним...
— Хорошо, увижу — поговорю.
— Ты с ним завтра поговори... Тебе он ничего не сделает. А
меня зарежет... Честное слово, Вер! Слышишь, Вер?
Вера смотрела на Андрюшу.
— А?! — переспросила она.
— Поговоришь?
— Хорошо... Андрюша, давай, давай, спускайся ко мне! — ко-
кетливо звала она. — Молодец! Мне скучно здесь... Придумай
что-нибудь...
Вера и Андрюша в обнимку брели по пирсу и пели песню.

Вечерело. Плескались волны. На пирсе стояли рыбаки, которым
попадалась в основном противная пучеглазая рыба — бычок.
Дойдя до конца пирса, Вера и Андрюша постояли немного, гля-
дя на заходящее солнце. Вдруг Андрюша резко прижал Веру к
себе.
—О-о-о! — застонала она.— Не могу больше... Надоел!
Андрюша выпустил ее, отошел, снял ботинки и прыгнул в
воду.
— Эй! Ты чего? — крикнула ему Вера.
Андрюша не отвечал, он изо всех сил колотил по воде руками
и ногами.
Вера постояла, посмотрела на беснующегося Андрюшу, мах-
нула рукой и сказала:
241
— Ладно, матрос, не грусти!.. Помни берег родной, — и пошла

обратно.
Вера стояла у общежития металлургического института.

Входная дверь была заперта изнутри стулом. Положив голову на
стол, спала бабка-вахтер.
Вера постучала, подергала дверь. Бесполезно.
Окно в комнате Сергея было раскрыто.
— Сережа! — позвала Вера. — Сережа!
В окне появился заспанный Сергей.
— А я тебя люблю!
Сергей приложил палец к губам, жестом показал, чтобы Вера
подошла к другой стороне здания. Там к одному из окон второго
этажа была прислонена деревянная лестница.
— Все, понял!.. «Беззащитный человек, — бормотала она, ка-
рабкаясь по перекладинам, — утопает в море. Хоть улыбка на
лице... А какое горе!»
Сергей встречал ее у окна.
Вера наконец дошла до него, прижалась и прошептала:
— Здравствуй! Какой же ты теплый...
Николай Семенович и Вера ехали на грузовике в аэропорт

встречать Виктора. Вера смотрела в окно, а отец ругал ее, заводя
сам себя:
— Мать всю ночь глаз не сомкнула. Тебя высматривала!
— Вы ж знали, где я была.
— Знали! Знали!.. А вот где потом была?! Андрей в пол-одинна-
дцатого дома был. Мокрый весь... Почему он мокрый-то был?
Вера ужасно хотела спать.
— А? — переспросил отец.
— Вот сам и спроси, чего он был мокрый...
— Я спрошу. Я все узнаю... Я до секунды узнаю... — Он притор-
мозил, заглядывая Вере в лицо.
Вера отворачивалась.
Их обогнали зеленые «Жигули». Водитель-женщина покрутила
пальцем у виска. Николай Семенович увидел, рассердился теперь
на эту женщину и помчался вслед.
242
— Во всем решила на подругу свою походить! Да?! — Он по-

смотрел на Веру, потом на дорогу и сосредоточенно добавил
газу. — Вызов пришел из училища?
Вера открыла слипающиеся глаза и с тоской посмотрела на отца.
— Вызов пришел, я спрашиваю?!
— Не знаю.
— Не знает она! Погоди, Виктор приедет, он все узнает! Пусть
посмотрит, что из тебя выросло!
Машина взвыла, но «Жигули» они все-таки настигли и обогнали.
Тут Николаю Семеновичу пришла в голову новая мысль. Он
резко свернул к обочине и остановился совсем. Раздраженно загу-
дев, «Жигули» обогнали их во второй раз.
— А ну-ка поди сюда, — сказал отец Вере.
— Ну ты чего?
Вера не шевелилась.
— Дыхни, кому сказано.
— ГАИ, что ли? Проверять будешь? Сам дыхни!
— Я кому сказал! — Отец приблизил к Вере свое лицо. Вера
дыхнула с достоинством и снисхождением.
— Еще раз!
Она дыхнула еще. Отец разочарованно отвернулся.
— Самолет уже приземлился, — сказала Вера. Николай
Семенович завел машину.
Обратно ехали втроем. В середине Виктор. Он был невысоко-

го роста, похож на отца.
— Чего ж Соню-то не привез? — спросил Николай Семенович.
— А? Соню-то чего не привез? — повторила Вера.
— Мы с ней решили дать друг другу небольшой отдых, — от-
ветил Виктор.
— Не понял, — сказал отец.
— Сложно объяснять.
— Пацана бы хоть захватил...
— Фу, какая жара тут у вас! — Виктор покосился на Веру. —
Как живешь?
— Лучше всех! — мрачно ответила Вера.
— Распустилась! — сказал отец.
243
Вечером всей семьей сидели за столом.

Мать, счастливая, в нарядном кримпленовом платье зеленого
цвета, бегала из кухни в комнату с кастрюльками и тарелками,
подкладывала сыну лучшие куски. А Виктор, разрумянившись,
благодушно говорил с присущими ему занудными интонациями:
— Вы должны понять, что ребенок в семье не только объект,
который надо постоянно контролировать. Что-то требовать от
него. Он сам должен быть и требователем, и контролером. В се-
мье должны быть дни, когда главный распорядитель, например,
отец. Тогда все слушаются отца. А на следующий день главный
распорядитель — Вера. И все слушаются Веру...
Вера хихикнула. Отец тоже снисходительно улыбнулся.
— Ничего смешного, — серьезно сказал Виктор. — В той се-
мье, где это осуществится, и дети, и взрослые в равной степени
будут подчинены и требованиям, и нормам... Перестань! — при-
крикнул он на Веру.
— Что же ты от Сони уехал? — спросила Вера.
— А это тут при чем?
— Вера, — укоризненно сказал отец, — вот ты всегда так.
Вместо того чтоб умного послушать, глупости мелешь!
— Это он-то умный! — Вера ткнула пальцем в Виктора и захо-
хотала. — Да он сам не верит в то, что говорит! И вы не верите!
— Вера! Ну почему ты так с братом разговариваешь,—
расстроилась мать.— Ведь он же тебя старше!
Сергей сидел в своей комнате в общежитии. Он ел прямо из

консервной банки рыбу в томатном соусе и запивал «пепси». В
дверь постучали.
— Вперед! — крикнул Сергей.
— Это я! — В дверях стояла Вера.
— А это я! — раскрыл объятия Сергей.
Целовались они долго.
— Какую гадость ты ешь, — наконец сказала Вера.
— А больше нечего, — сказал Сергей и потащил Веру в свою
постель, расположенную у окна, за шкафом.
— Я тебя очень люблю, — сказала Вера, и они опять долго це-
ловались.
244
Из коридора доносились оживленные голоса. В одной из ком-

нат собирались веселые абитуриенты, сдавшие экзамен.
Дверь в комнату Сергея без стука отворилась, и вошедший па-
рень завопил:
— Серега! Ножик консервный дай!
— Ножик на столе! — крикнул не видимый ему из-за шкафа
Сергей.
— А на столе нигде и нету!
— «Он бабам нравился за то, за что не должен знать никто...»—
старательно пел кто-то в коридоре, и вслед за парнем в комнату
вошел Виктор. — А на столе нигде и нету! — повторил он, за-
метил висевшую на шкафу листовку Санпросвета и прочитал с
пафосом: «Это надо знать о СПИДе...». Сережа, ты где?
— Занят он, — ответил за Сергея парень.
— Сережа! Избегай случайных половых связей!.. Слышишь,
что тут написано! — Виктор ткнул пальцем в листовку.
— Кто это? — спросила Сергея Вера.
— Старые знакомые, — вздохнул он, встал с кровати и вышел
из-за шкафа.
Он взял валявшийся на столе консервный нож, протянул пар-
ню, сказал раздраженно:
— Вот он! — Пожал руку Виктору: — Здорово! Надолго при-
ехал?
— Здравствуй, мой дорогой! Я приехал на недельку... Как ты
тут без меня живешь? Регулярно?
— В порядке.
— Вижу! Металлург! Ни дня без строчки!
На пороге возникла румяная с шальными глазами девушка.
— Витя! — закричала она. — А мы вас все ждем! С не-тер-пе-
ни-ем!..
— Иду-иду, радость моя, — улыбнулся ей Виктор.
Девушка очень нравилась ему. Давно он не встречал таких ве-
селых.
Послав Сергею воздушный поцелуй, девушка страстно обняла
парня с консервным ножом и удалилась вместе с ним открывать
бутылки с пивом.
— Кто такая? — заинтересовался Сергей.
245
— Это? — переспросил Виктор и пояснил с большим чув-

ством: — Это — абитуриентка... А вот где у тебя что-нибудь под-
ставить под нерв седалищный?
Тут из-за шкафа появилась Вера.
Виктор увидел ее и молча сел на скрипучую, голую, железную
решетку кровати уехавшего соседа. Возбуждение сразу испари-
лось, и лицо его приняло выражение болезненного отчаяния.
«Вот так... И надо что-то говорить... Эх, дура, ду-ра...»
— Здравствуй, Витя! — невинно сказала Вера.
— Ты что здесь делаешь?!
— А ты?
— Вы что, знакомы, что ли? — встрял Сергей.
— Вера! Я тебя первый спросил! — начал повышать голос
Виктор. — Ты что здесь делаешь?!
— Сижу, — ответила Вера и плюхнулась на колени к Сергею.
Он обнял ее.
Виктор выглянул в коридор. Там никого не было. Закрыв
дверь, Виктор сообщил:
— Это, Сережа, между прочим, сестра моя младшая.
— О! — Сергей сравнил Веру с Виктором. — Похожа.
— А все люди — братья! — сказала Вера.
— Сидишь, значит... Один вот тоже сидел, пьяный, на под-
оконнике. Ну вывалился, естественно. С третьего этажа. Мозги
из ушей. Привозят его к нам в больницу. Я дал ему один шанс из
сотни, а он им не воспользовался. И умер. Да, да, да...
— Какие у вас в Москве люди хилые, — вздохнула Вера. —
У нас месяц назад сосед с третьего этажа выпал — и ничего...
Встал и пошел напевая...
— Все зависит от того, какой частью тела с землей встретишь-
ся, — объяснил Сергей.
— Шутите? — спросил Виктор.
— Пытаемся, — ответил Сергей.
— Ну и что у тебя с ним, Вера?
— Витя, у меня с ним роман!
— Сдурела, да?! А тебе она зачем нужна?
— Зачем я тебе нужна, Сережа?
— Да я жениться на тебе хочу!..
246
Возникла пауза.
— Вот! — добавил Сергей.
— Что-то я не понял…
— Трудно понять, — развела руками Вера, — не каждому
дано!.. Это тебе не мозги обратно запихивать...
— Ты посмотри на него внимательно! Ему бабы будут на шею
вешаться при тебе! А ты будешь стоять и ушами хлопать!.. И бро-
сит он тебя через неделю, максимум!
— Я тебе чем-то не нравлюсь? — спросил Сергей.
— Так, я пошел звонить матери!
— Не звони, — попросила Вера. — Ты сорвешь на заводе вы-
полнение плана! Все работу бросят, будут думать, как меня спасти!
— Ладно, хватит! Вот придешь домой, все тебе будет — и муж,
и жена, и план на заводе! Марш домой!
— Ты позвонить хотел, две копейки дать? — предложил
Сергей.
Виктор посмотрел на него, хотел что-то сказать, но переду-
мал, плюнул и вышел, хлопнув дверью так, что фотография ико-
ны «Мадонна с младенцем» сорвалась с гвоздика.
Вера встала с колен Сергея, молча прижалась лбом к окну и
стала колупать пальцем оконную раму. Сергей смотрел на ее ху-
дую сутулую спину...
И чего он наплел этому идиоту! Сейчас она будет что-то
ждать. На что-то надеяться, Сергей никогда не думал, что может
когда-то сделаться мужем, отцом... С языка слетело... Красиво
получилось... Шутка... И она понимает, что это шутка... Юмор
такой...
Вера, Вера... Он уже думал, пора кончать. Пока не привыкла.
Хуже нет, когда они привыкают. Начинается ревность, истери-
ки... А так... Никто никому ничем не обязан. Спасибо, дорогая,
все было очень мило... Я пошел дальше...
Полгода у Сергея была морячка. Жена боцмана. Она препода-
вала в институте политэкономию. Сергей полюбил ее перед зим-
ней сессией... Как раз муж ушел в плавание.
К ней однажды ночью во дворе пристал пьяный. Она ударила
его по голове сумкой и чуть не убила. В сумке лежали три тома
«Капитала» Карла Маркса.
247
Сергей всегда помнил про это. Очень была страстная женщи-

на. Культуру любила. Холодными зимними вечерами устраивала
у себя дома что-то вроде салона. У нее собиралась интеллигенция
города: журналисты, два писателя, художник, который в рабочее
время малевал портреты передовиков производства и лозунги
типа «Вперед — к победе коммунизма!», а для себя он был аван-
гардистом.
Весной художник принес проектор и набор слайдов с картина-
ми Сальвадора Дали. Экрана дома у морячки не было, а прибить
простыню на новые обои она отказалась. Так и любовались жи-
вописью великого мастера через цветы на стене. Потом долго еще
обсуждали, в чем сила его произведений...
Господи! Какая тоска!..
Временами у педагога случались припадки ревности. Она яв-
лялась в общежитие, будто бы для проверки чистоты помещений,
а на самом деле следить за Сергеем...
Сергей расстался с ней в тот же летний вечер, как получил пя-
терку по политэкономии...
Вера все стояла и ковыряла краску. Непонятно, плачет или
так стоит... Сейчас братик родителей дрючит. Вечером будет кон-
церт... Представить можно ее папашу...
Вера, Вера... Ее глаза... Черные, блестящие, бездонные. В этих
глазах было что-то необъяснимое. Что-то от ребенка, и какая-то
вековая мудрость, переданная генетически. Она сама не знала,
какие у нее глаза...
В первое же мгновение он обратил на них внимание. Когда
увидел на танцплощадке. Обратил внимание и тут же забыл...
А теперь вдруг почувствовал: забыть не сможет...
Сергей подошел к Вере:
— Ну что?
— Что?
— Пойдем?
— Куда? — безнадежно так спросила.
— Замуж.
— Зачем?
— Как зачем? Будем жить вместе. Всегда.
— Да?!
248
— Будешь просыпаться ночью и видеть меня рядом.

— Ой?!
— Всегда.
— Правда?!
— Будешь кормить меня вкусными обедами.
— Здорово!.. Вот только я терпеть не могу, когда при мне кто-
то спит... И готовить не умею.
— Так ты не хочешь за меня замуж?
Вера подумала и ответила:
— Хочу.
Вера вернулась домой. На кухне сидели отец и брат, пили пиво

и ели вяленого судака, которого отец привез от знакомого, рабо-
тавшего в рыболовецком совхозе.
Мать еще не пришла с работы.
— Явилась! — глядя на дочь с притворной лаской, сказал
отец. — Тили-тили-тесто! — И заорал: — Шлюха портовая!
Виктора развезло. Он кивал на то, что говорил отец, но сам
сказать ничего не мог. Временами он впадал в полудрему, поло-
жив голову на кулак.
Схватив кусок хлеба, Вера заперлась в своей комнате.
Отец стучал кулаком по двери:
— Замуж не терпится! Родителей спросила?! Дома запру!.. Где
он живет?!
Вера молчала, жевала хлеб.
— Где он живет, я спрашиваю?! Виктор, — он повернулся к
сыну, — где он живет, гад?!
— Не помню, — равнодушно ответил Виктор.
— Найду, не знаю что с ним сделаю! — Отец кипел от бессиль-
ной ярости. — Я мозги тебе живо вправлю! — Он вернулся на
кухню. — Вместо того чтоб за учебниками сидеть, к мужикам
бегала!.. Вызов пришел из училища?! Пришел вызов, я спраши-
ваю?! — орал он на всю квартиру.
Отец налил себе пива, выпил и всхлипнул:
— Сраму-то сколько! Что во дворе говорить будут! Плохо тебе
с родителями!..
249
Вера легла в постель, укрылась до подбородка и, глядя на мер-

цающий в ночи газовый факел, счастливо улыбалась.
Утром Рита решила проветрить на балконе зимние вещи.

В большой комнате на диване храпел Виктор. Вера вышла к
матери.
— Уйди, уйди, — сказала Рита. — Не трави душу.
— Ну, мам...
— Мам... мам! Башки нет никакой! Отец все равно не допу-
стит, чтобы вы расписались.
— Я люблю его, — сказала Вера.
— Да что ты понимаешь про любовь-то! — возмутилась
Рита. — Любит она! Это я любила, когда за отца твоего замуж
шла! Когда троих сирот — братьев его — вместе с ним полу-
чила!
Рита яростно принялась вытряхивать свое драповое пальто,
одновременно внимательно осматривая: нет ли где моли?
— Рассказывала, — сказала Вера.
— Еще раз послушай! Ты бы хорошо подумала на моем месте!
Мать мне говорила: замучают они тебя стиркой да едой! Жрут-то
все будь здоров! А еще огород и куры!.. Всю молодость на братьев
его угробила! И Виктор еще родился! А не помогал ведь никто,
сама все! Вот как любила! В общем, так: выбрось все из головы.
Вот получишь образование... А сейчас без разговору...
— Мам... Мне кажется, я ребенка жду, — невинно сказала Вера.
На балкон вышел Виктор. С хмурой, мятой физиономией.
Посмотрел на мать, на сестру, хрипло прокашлялся.
— Витя, пойди там в холодильнике компотику попей, — расте-
рянно посоветовала ему Рита. — Холодненького попей, сыночек...
Прицепив бельевую прищепку сестре на халат, Виктор уда-
лился.
— Где у тебя голова-то была, — простонала Рита.
— Мам, но он жениться же не отказывается... Наоборот, даже...
Только ты отцу сама скажи, ладно, а?
— Ну ладно... — Рита вздохнула. — Распустилась совсем!.. Ты
кого хочешь? Мальчика или девочку?
Вера подумала и сказала торжественно:
250
— Мальчика!
— Дура малахольная. — Рита постепенно успокаивалась и опять
занялась вещами. — А я девочку хотела первую… помощницу…
Ждали Сергея. Он все не шел.

Семья сидела в большой комнате за празднично накрытым сто-
лом. Мать — в кримпленовом своем зеленом платье, отец в костю-
ме. Виктор угрюмо смотрел в пустую тарелку, Вера грызла семечки.
В дверь позвонили. Отец подтянулся, поправил галстук. Мать
быстро пошла на кухню. Вера помчалась открывать.
Сергей был в белой майке и в ярких шортах с оранжевыми цве-
тами.
— Нарочно? Да?! Вырядился! — прошептала Вера.
Сергей чмокнул ее в щеку и ответил:
— Жарко сегодня.
Они вошли в комнату. Взглянув на Сергея, Николай Семенович
опешил. Он представлял себе, что будущий муж его дочери дол-
жен, как и он, несмотря на такую жару, выглядеть достойно. Чтоб
приятное впечатление произвести. То, что Сергей никакого впе-
чатления производить не собирался, насторожило, но в глубине
души вызывало симпатию. Ладно, пусть пока будет так, а даль-
ше — посмотрим. Только бы соседи не узнали, что сегодня жених
знакомиться приходил... Свататься, так сказать...
Голосом ведущей детского утренника Вера представила их друг
другу. Обменялись крепкими мужскими рукопожатиями.
В комнату, держа перед собой большое блюдо с дымящейся ут-
кой, обложенной печеными яблоками, торопливо вошла Рита, с
жадным любопытством осмотрела Сергея и тоже несколько расте-
рялась от вида его волосатых ног и растопыренных пальцев, тор-
чащих из шлепанцев.
Он протянул ей ладонь:
— Сергей.
— Ой, у меня рук нет, — кивнула она на блюдо с уткой, кото-
рое сжала судорожно.
— Не заметил... Знаете, я волнуюсь...
Родители понимающе, но вместе с тем растерянно улыбнулись.
— Сергей. — Он подал руку Виктору.
251
Виктор пристально и зло на него посмотрел и объяснил:

— Это он так шутит!
— Да, я пошутить люблю, — скромно сказал Сергей.
— Мы тоже любим, — засмеялся отец.
— После работы особенно, — добавила Вера.
— Садитесь, пожалуйста, кушать. — Рита принялась раскла-
дывать еду по тарелкам.
Отец разлил вино женщинам, мужчинам — водку, за которой
специально ходил в магазин.
— Ну, чтоб все здоровы были... Как говорится: вперед и с пес-
ней! — Он поднял рюмку.
Чокнулись, выпили до дна. Только Сергей отпил и поставил.
— Где ж это видано, чтоб так за здоровье пили?! — возмутился
Николай Семенович. — До дна!
— Так жарко же сегодня, — сказал Сергей, но допил.
— Кушайте, дети, — вступила Рита. — Вот заливное, икорка
баклажанная... Сережа, вы любите баклажаны?
— Я все люблю, — весело ответил Сергей.
— Ну и чем же мы занимаемся в жизни? — поинтересовался
отец.
— Я? — Сергей быстро дожевал и четко ответил: — Кончаю
институт. Получу профессию инженера-технолога прокат-
но-штамповочного производства. После окончания института
всего себя собираюсь посвятить избранной специальности и,
естественно, любимой семье, — он кивнул на Веру.
— А родители? — осторожно спросила Рита.
— Родители в данный момент находятся в братской Монголии,
в долгосрочной командировке. Приедут через год. А вы чем за-
нимаетесь, позвольте узнать? — Сергей повернулся в сторону
Николая Семеновича.
Отец засмеялся:
— Молодец! В обиду себя не даст!.. Шофер я. А мама наша дис-
петчером на заводе работает.
— Очень интересно, — вежливо сказал Сергей. — Теперь да-
вайте выпьем за родителей. Только, если можно, мне — вина.
— Ну, конечно же! — Рита сама налила ему. Николая Семеновича
это несколько разочаровало, но он бодро скомандовал:
252
— Поехали! Вперед и с песней!

Выпил до дна, и Виктор вслед за ним. Сергей отпил и поста-
вил.
— Что ж так плохо пьешь?
— Нельзя выпивать вино залпом, — вежливо объяснил
Сергей. — Сперва надо распробовать букет.
— Ах букет... — повторил Николай Семенович.
— Вот видишь, отец, — с уважением кивнула на Сергея
Рита. — Берите хлеб, покушайте... В хлебе все витамины... Вера,
ты больше хлеба ешь, а то вон худая какая…
— Что-то я на вас гляжу и не пойму. Вы что, с ума посходили
все? — вдруг высказался Виктор.
За столом возникла пауза.
— Посмотрите же вы на него!
— На себя лучше посмотри, чучело, — со злостью сказала Вера.
— Акселератка сопливая! — огрызнулся Виктор.
— Перестаньте, дети! — взмолилась Рита. — При чужом!
— А он теперь не чужой! — Вера обняла Сергея за шею. — Он
теперь нашенский! А этот брат пускай в свою Москву вонючую ка-
тится! Без него разберемся!
— Это шутят они так, — виновато улыбнулся Николай
Семенович.
— Я понимаю, — сказал Сергей.
— Все! Выпьем за все хорошее! — подняла рюмку Рита.
Выпили и молча принялись за еду.
— Милиционер родился, — мрачно пошутил Виктор.
— Почему? — не поняла Рита.
— Примета такая, когда молчат за столом...
— А раньше говорили, тихий ангел пролетел, — вздохнула Рита.
В комнате было душно.
В первый раз за два месяца Сергей наелся досыта.
Он посмотрел на родителей Веры. Очень они были похожи на
его родителей, с которыми он расстался без сожаления...
Отец рвал руками жирную утиную ножку. Мать, поджав на-
крашенные губы, ковыряла вилкой в салате.
Напротив жевал огурец Виктор, с которым Сергей познако-
мился года два назад у одной милой девушки, программистки
253
ЭВМ. По вечерам эта девушка была дискжокеем на дискотеке ин-

ститута. Такое у нее было комсомольское поручение: дискжокей,
составитель идеологически выдержанной танцевальной програм-
мы. Виктор сперва задираться стал, считая Сергея соперником.
Но девушка поступила мудро. Она составила график: один вечер
оставался с ней спать Виктор, другой — Сергей. Потом у Виктора
кончился отпуск, и он уехал в Москву. А Сергей охладел к танцам.
За окном с лязгом и грохотом проехал товарный состав.
Сергей посмотрел на Веру. Вера пила квас, такой холодный,
что стакан запотел.
Вдруг он почувствовал, что не может здесь больше находиться.
Он даже сам не понимал почему… Какая-то сила гнала его прочь
от этого стола. Он с трудом проглотил пищу, которую жевал...
— Сыночка, скушай уточку, — сказала Виктору Рита.
Никаких сил больше не было. Все! Сергей быстро вытер рот
салфеткой.
— Спасибо, — сказал он. — Мне пора.
— Ну! А выпить за тебя, за Веру? — удивился отец.
— А как же покушать? — спросила Рита.
— В другой раз... Пошел я. Огромное спасибо. До свиданья! —
Он быстро вышел из-за стола.
Вера бросилась за ним. Хлопнула входная дверь.
— Да-а-а,— пробормотал Николай Семенович. — Познако-
мились…
Виктор засмеялся.
Сергей шел впереди, Вера едва поспевала за ним.

Соседи во дворе оглядывались на них. Большое впечатление
производили оранжевые цветы на шортах Сергея.
«Откуда они у него? Какая тварь их сшила?» — думала Вера.
Они сели в трамвай, поехали на Правый берег города.
— ...Вот я им говорю, сами бы пожили у меня... Жара сорок
градусов, крыша раскаляется, — рассказывал, ни к кому не об-
ращаясь, качаясь на нетвердых ногах, пьяный старик в клетчатой
рубахе, расстегнутой до пояса. — В мокрых простынях спим...
Если дождь — тазов не хватает. Крыша дырявая... И комары
жрут... Непонятно, говорю. Пятый этаж — комары...
254
Рядом с ним две женщины:

— Девку привел — старше его. Теперь целый день дома... Мне
спокойно. По дворам бегать перестал, не пьет по подъездам.
Пускай они дома делают чего захотят!..
— ...Когда я болею, мне почему-то всегда хочется манной каши...
— ...Лежу, рука отнялась, ног не чую... А он не смотрит на меня.
С работы пришел, ест...
Минут двадцать тащились вдоль завода, дыша отвратитель-
ным химическим запахом.
Как все опротивело!.. Эти рожи... Потные жирные тетки с
огромными сумками в руках, пузатые мужики с испитыми ли-
цами... Тупо набивались они в вагон, давя и ненавидя друг друга
только за то, что стояли рядом в этой пыли и жаре...
Во время Великой Отечественной войны город захватили нем-

цы. Увели рабочих в концентрационные лагеря, посадили в газо-
вые камеры, пустили газ...
Рабочие сидят и в домино играют. Добавили фашисты газу и
смотрят в глазок. А в камере, не отрываясь от игры, один рабочий
говорит другому; «Чуешь, что-то родным коксохимом запахло».
Это городской фольклор...
Сергею пришлось уступить место краснорожей мамаше с ре-

бенком-стебельком на руках и девочкой лет десяти с пышным
бантом на затылке.
— Ты как на меня смотришь?! Не вертись! — шпыняла ее мать,
потом вытащила из сумки тонкую книжку: — На! Читай сказку
про французских пионеров!..
На бледном личике ее маленького ребенка выделялись огром-
ные, с синюшными веками глаза. Глаза беззащитные и бездонные,
и беспредельное терпение в них. Как у Веры...
Эта хрупкая жизнь в распухших, потных руках матери, в
отравленном воздухе приводила в отчаяние.
Господи! Да что же будет с этим ребенком?
Неужели он вырастет и станет таким же, как все эти туши во-
круг? Из глаз уйдет все, что в них есть сейчас. И останутся ту-
пость и озлобление. Озлобление и тупость.
255
— ...Приношу им копию финансово-лицевого счета, выписку

из домовой книги, говорят, нужно еще копии свидетельства о ро-
ждении Павлика, маминого свидетельства о браке и справку из
бухгалтерии. В бухгалтерии справку не дают — за электричество
задолженность. Свекровь целыми днями сидит, телевизор смот-
рит. Я ей говорю: «Мама, вы бы глаза для бытовых нужд поберег-
ли». Она не видит ни черта...
Да что же с нами со всеми будет?..
Сергей поискал глазами Веру. Она была придавлена к окну

траурным венком, который везла сидевшая рядом старуха. Как
на всех городских венках, на этом из прозрачной вишневого цве-
та пластмассы были сделаны цветы. Бледно-зеленая бумага выре-
зана в форме еловых веток...
В общежитии Сергей первым делом пошел к умывальнику в

противоположном конце коридора. Долго лил воду из-под крана
себе на голову...
Ледяная вода медленно успокаивала...
Вера ждала его в комнате. Ждала нетерпеливо. Билась между
рамами на окне муха, невидимая за наклеенными поверх стекла
пожелтевшими газетами.
Выпитое за обедом вино еще не перестало кружить Вере голо-
ву. Хотелось яркого праздника и светлого веселья. Тем более что
с родителями так хорошо все получилось.
Самое трудное, как казалось Вере, позади. Только Виктор тор-
чал за столом, как заноза в заднице.
Вера прошлась по комнате. Сорвала раздражавшую ее листов-
ку. Нетерпение ее увеличилось. Сергей все не шел.
Она расстегнула пуговицы впереди на платье, чтобы видна
была часть груди. Так, чтобы сосок мелькнул, как бы случайно...
Этому Веру научила опытная Чистякова. Действует безотказ-
но, утверждала она.
Приятная тяжесть между ногами томила Веру. Она стянула с
себя трусики и бросила их на стул.
Появился наконец!
Лицо осунувшееся, усталое. С волос капает вода.
256
Вера почувствовала легкое разочарование. Будто бы и не пил!

— Сереж! — позвала она, потягиваясь.
Потом выгнулась грациозно, как кошка, сцепив замком руки
на затылке, разводя локти как можно шире. Платье распахнулось.
Он увидел ее небольшие упругие груди, и тело его, руки вспо-
мнили, какие они всегда прохладные.
Сергей инстинктивно, помимо воли, привлек Веру к себе.
Автоматически, не осознавая еще, что делает, погладил ее бедра.
И тут до него дошло, что под платьем нет белья.
А Вера прижималась к нему, легко подталкивая к скрипучей
кровати. Подталкивала до тех пор, пока Сергей, шутливо охнув,
не повалился навзничь.
Жарким поцелуем Вера впилась Сергею в губы. Руки провор-
но стаскивали ненавистные шорты.
Бледная искорка злорадства мгновенно промелькнула у нее в го-
лове: неизвестно, где та, что их шила с любовью... И даже не успев
оформиться в мысль, эта искорка улетела куда-то, потому что покой
от того, что все хорошо и все идет, как должно идти, и одновремен-
но безумное возбуждение от того, что Сергей так глубоко вошел в
нее, охватило Веру. Хотелось крепче обвить его руками и ногами.
Крепко-крепко. Не отпускать и тихо смеяться от счастья, что вот он
рядом, слился с ней и ничто не может отлепить их друг от друга.
Его теплые, мягкие губы покрывали поцелуями ее шею.
Руки страстно сжимали поясницу, гладили ее бедра.
Заметив, что пластмассовые браслеты впиваются Сергею в
бок, Вера резким движением сорвала их с запястья и швырнула
на пол. Браслеты раскатились по комнате.
Крик какой-то животной, первобытной радости готов был
вырваться из ее горла, но тут Сергей вдруг спросил охрипшим
голосом:
— А что они мне так обрадовались?
Вера чувствовала, что сходит с ума. Она двоилась. Одна пыла-
ла и горела, опьяненная любовью. Другая, какая-то далекая, вита-
ющая, парящая, пыталась что-то произнести связно:
— Я сказала... что ребенок будет... у нас...
— Что?! — Сергей оторопел.
— Ну ты прям... как моя мама...
257
— Это правда?!
— Нет... — она засмеялась. — Что?.. Хочется очень?..
Сергей прижал к себе ее голову. Вера застонала. Ночевать до-
мой она не пришла.
Вдоль усыпанной гравием дорожки выстроились, как солдаты

в почетном карауле, древние каменные бабы — скифские идолы.
Их привезли во двор краеведческого музея из окрестных степей.
Превратности судьбы и капризы погоды оставили следы на их се-
рых гранитных фигурах. У некоторых ветрами стесало полголо-
вы, у других недоставало нижней половины тела или был отколот
кусок. На это сборище было направлено дуло не очень древне-
го орудия, с помощью которого в городе установили советскую
власть.
— Какие они страшные, — сказала Вера. — Кажется, знают
про нас что-то...
— Может, и знают... Вот эта. — Сергей подошел к самой вы-
сокой, метра полтора, фигуре и нежно положил руку на ее яй-
цевидную голову,— моя подружка. Мы с ней иногда шепчемся...
Верней, я шепчу, а она слушает...
Баба бестолково и невозмутимо таращилась, держа в своих
дистрофических, прижатых к телу ручках гранат.
— Вот так и стоит тыщу лет. А дураки с ней шепчутся, —
усмехнулась Вера.
— Зато она все помнит! А помнишь ли ты, что я тебе гово-
рю, — неизвестно.
— Всякие глупости я на всю жизнь запоминаю...
Сергей обнял Веру, поцеловал. Потом они подошли к следую-
щей фигуре.
— Бабушка моя была похожа на этих, — заметила Вера. — Во
дворе на лавке с таким лицом сидела... Со временем… и мама та-
кой станет... Сейчас суетится много...
Огромная клумба с яркими цветами благоухала в середине
двора, с дерева свисали созревшие дикие абрикосы.
— Пошли дальше? — спросил Сергей.
Они стали спускаться вниз по улице. Вера с гордым видом взя-
ла Сергея под руку.
258
— Вот здесь, один знакомый старик мне рассказывал, —

Сергей указал на блочное здание, на крыше которого были
огромные буквы ДОСААФ, — вместо этого стояли две церкви.
Большая и маленькая. Маленькой не хватало денег, она занимала
их у большой... В праздники большой колокол большой церкви
звонил: «Отдай долг! Отдай долг!» А у маленькой колокола отве-
чали: «Живы будем — не забудем!»
Вера слушала невнимательно. Она смотрела на встречных де-
вушек. Видят ли, что она идет с таким красивым парнем. И оди-
наково радовало Веру, когда они смотрели с завистью и когда де-
лали вид, что не замечают.
Сейчас среди плоских городских крыш нельзя было встретить

маковку с блестящим на солнце крестом. В городе не сохранилось
ни одного здания церкви. Все они, а их было больше десяти, в
годы индустриализации были разрушены.
Но церковь была. Одна-единственная. В побеленном из-
весткой домике, в ряду других таких же, стоящих на окраине
и утопающих в фруктовых садах. Внутри смастерили алтарь,
повесили иконы, прибили на крышу крест. Каждый вечер туда
стекались на молитву старухи. Там тайно крестили детей члены
Коммунистической партии и прочие жители города.
Сергей остановился у входа в трехэтажное здание грязно-жел-

того цвета.
— Зайдем?
Вера прочла висевшую на стене табличку: «Отдел записи ак-
тов гражданского состояния».
— Зачем? — спросила она.
— Посмотрим, чем там люди занимаются.
В большом торжественном зале с хрустальной люстрой с ви-
сюльками стояли столы. За один из них уселся Сергей, взял бланк
и начал заполнять заявление о желании зарегистрировать брак.
Вера тем временем изучала фотографии счастливых молодоже-
нов.
— Смотри, как эта глаза скосила. На жениха не смотрит со-
всем... А эта... фату еще надела!..
259
Сергей посмотрел. Рядом была фотография, где лохматый

прыщавый жених обнимал невесту с красивым нервным лицом
в белом платье, которое ей шло необычайно.
— Смотри, красивая какая, за такого...
— Ты будешь заполнять! — рассердился вдруг Сергей и при-
крыл фотографию заявлением. — Или будешь таращиться?
Вера удивленно на него посмотрела, потом вдруг поняла:
— Знакомая твоя? — Подумала и добавила: — Шорты эти
сшила, да?!
— Ты откуда знаешь ? — удивился Сергей.
— Она рядом с нами в ателье приемщицей работала... Прос-
титутка, в порт ходит, чуть за югослава не вышла... Хотя нет...
Это, наверное, и есть югослав.
— Откуда ты знаешь? — опять спросил Сергей.
— Слышала...
— Ох, уж эти уши! Теперь понятно, чего они такие большие...
— Не ври, — обиделась Вера, трогая уши. — Они тут при чем?
Сергей вздохнул;
— Пиши давай, двоечница... Есть ли у тебя дети?
Потом они зашли в другую комнату, поменьше. Там за столом
сидела строгая женщина, напротив нее двое с усталыми лицами.
— Поздравляю вас с рождением дочери, — дежурным голосом
сказала женщина, записывая что-то в большую книгу.
Муж с виноватой улыбкой посмотрел на жену. Та вздохнула.
Когда они ушли, на их место сели Вера и Сергей.
— День вашей регистрации 27 октября, в двенадцать часов.
Прийти надо за десять минут до начала... — Женщина искала
что-то в ящике стола.
— Запиши число, — сказал Сергей Вере, — а то забудем.
Вера послушно полезла за ручкой.
— Не надо записывать, — терпеливо сказала женщина. — Я
дам вам приглашение. В нем и дата, и время.
— На собственную свадьбу приглашение? — удивился Сергей.
— Да. С ним можно ходить в магазин для новобрачных на
проспект Металлургов, заказать машину, посетить парикмахер-
скую, ателье...
260
Виктор отнес коробку московских конфет и бутылку коньяка

своей однокласснице, которая работала в аэропорту в справочном
бюро, и получил билет в Москву на следующий день. Улететь другим
способом было невозможно — все билеты на самолет, да и на по-
езд были проданы на две недели вперед. Море манило к себе людей
из северных районов страны. Не обращая внимания на заводы, они
весь день проводили на пляже, а каждое утро выстаивали у авиа-
ционных и железнодорожных касс в очереди за билетами обратно.
От пребывания в родном городе Виктор устал. Он осатанел
от причитаний родителей. То им казалось, что еще можно как-то
помешать Вере выйти замуж, то горячо обсуждали, что необхо-
димо для свадьбы, чтоб люди не подумали, что они бедней роди-
телей соседки Иры...
Вера...
До четвертого класса воспитывал ее он. Мать звонила с рабо-
ты, проверяла: накормил? помыл? уложил?..
Виктор ничем не отличался от своих друзей-ровесников. Так
же бегал драться, зажав в руке цепь, пил портвейн, приходил до-
мой за полночь... Но если было тогда что-то у него святое, то это
была маленькая девочка, по сравнению с которой все другие ка-
зались отвратительными...
Она всегда улыбалась. Пела. И верила только ему...
Он записал ее в хор. Потом ей захотелось танцевать. Два раза
в неделю Виктор возил ее через весь город в бальную секцию... А
потом он уехал. Возить стало некому. И все кончилось...
Когда через год Виктор приехал домой летом на каникулы, он
увидел, что Вера начала сутулиться и перестала улыбаться...
На взлетно-посадочной полосе притормаживал приземлив-

шийся самолет.
Подставив лицо солнцу, Виктор сидел в скверике у здания аэ-
ропорта и жалел, что так мало купался в море.
Рядом копалась в многочисленных сумках мать. В сумках ле-
жали подарки московским родственникам — яблоки, абрикосы,
сливы, помидоры и зелень.
— Мерзавка, — ворчала Рита, — могла бы прийти, проводить
брата...
261
— Ладно, мама, — махнул рукой Виктор. — Перебьемся...

— Ждем тебя будущим летом, — сказал Николай Семенович,
вытирая платком мокрое от пота лицо. Под мышкой он держал
арбуз. — С семьей обязательно... Кстати, как у тебя с материаль-
ным положением? — спросил он вполголоса.
— Нормально, — ответил Виктор.
На своей жене он женился потому, что она его страстно люби-

ла. А он хотел работать в Москве...
Родители Сони — евреи-гинекологи — смотрели на него оцени-
вающе и малодружелюбно. Для них Виктор был олицетворением
той грубой силы, что держала их всю жизнь в страхе, — русский из
провинции... Но Сонечка была влюблена. И они, как интеллигентные
люди, терпели Виктора, но в своем доме не прописывали. А ему нужна
была прописка, чтоб устроиться на работу. Тогда Соня забеременела.
Ребенок никакого интереса у Виктора не вызывал, но он изо-
бражал заботливого отца, любящего мужа, почтительного зятя...
По ночам, качая орущего сына, он мечтал о том, что когда-нибудь
защитит диссертацию, сам будет оперировать, станет профес-
сором и забудет эту семью, да и вообще первую половину своей
жизни, как кошмарный сон...
— Зимой в порядке будем, — сказал отец. — Я решил, кроликов

разведем, шапки будем шить. Мясо — на базар... Вот... В Москве
там приветы передавай всем... Тестю с тещей...
Виктор кивнул.
— Фотографии Мишеньки пришли, — добавила Рита. — Ну
Вера! Могла бы хоть с этим своим прийти попрощаться...
Объявили посадку на рейс до Москвы. Рита заплакала.
— Звони почаще, сынок, — попросила она. Виктор начал на-
гружаться сумками. На арбуз рук не хватало. Виктор бросился к
барьеру, откуда пассажиров вели на посадку.
— Арбуз! Арбуз возьми! — закричал Николай Семенович.
— Куда мне его? — убегая, говорил Виктор.
— Погоди, сынок! — звала Рита, судорожно роясь в своей су-
мочке. Наконец вынула оттуда авоську, Николай Семенович по-
ложил в нее арбуз, бегом догнал Виктора и всучил ему...
262
Сергей открыл дверь в свою комнату и остолбенел. Вера за-

хихикала рядом. На кроватях и подоконнике сидели, ослепляя
улыбками, представители дружественных африканских народов,
тоже желающие обучаться в металлургическом институте. Двое
экспрессивно барабанили по тамтаму, а три девушки грациозно
подпрыгивали и взмахивали руками.
— Ой, ребята! — с восхищением глядя на девушек, сказала
Вера. — Как же вас здесь много!
— Металлург... товарищ! — радостно обратился к ним один из
африканцев.
Сергей молча сел на кровать и смотрел, как весело отпля-
сывает с его будущими соседями Вера. Он вспомнил, что
педагог-морячка этим летом была в приемной комиссии...
Африканцы только приехали и слабо говорили по-русски... Это
была ее месть...Сергей засмеялся от предвкушения будущей ин-
тересной жизни...
Вера села рядом, обняла, отдышалась.
— Ладно, собирай вещи, — сказала она.
— Какие вещи? — не понял Сергей.
— Так, Витюша уже улетел, наверное… Койка освободилась...
— Так надо же ее занять!
Дома никого не было, проводив Виктора, родители пошли на

работу. Вера пробежалась по пустым комнатам.
— Папуля! Мамуля! — кричала она. — Сережа к нам переехал!
Сергей вошел в ее комнату, швырнул свою сумку на пол,
огляделся.
— И теперь у вас начнется новая жизнь, — сказал он. —
Веселая и разнообразная.
— Никого! — Вера обняла его. — Здорово как! Все вместе!
— Конечно... — согласился Сергей.
Вера не дала ему договорить, она энергично стаскивала с него
майку.
Вера стояла на балконе. Вечерело.

Послышался гудок тепловоза, потом с лязгом проехал в сторо-
ну завода весь состав.
263
Мужики во дворе опять зашибали «козла». Детей разбирали

пришедшие с работы родители. Дети канючили, не желая уходить
с карусели. Прошла с палками ватага мальчишек.
Очень твердой походкой к подъезду приближался Николай
Семенович. Он вежливо здоровался с соседями и старался ша-
гать прямо.
Через несколько минут он был уже в квартире и пыхтел в при-
хожей, снимая обувь.
— Папа, — вышла ему навстречу Вера, — Сережа к нам перее-
хал. Хорошо ведь, когда все вместе!
— За-ме-ча-тель-но! — выговорил отец и попал наконец в тап-
ки.
— Обед пойду разогрею. — Вера пошла на кухню.
Сергей высунул голову из комнаты и сказал:
— Здрасьте!
— Драсте, драсте, — пробормотал Николай Семенович, думая
о чем-то своем.
— Вера! — крикнул он. — Где моя бритва?
— Зачем это? — поинтересовался Сергей.
Николай Семенович не ответил. Прошел в большую комнату,
включил магнитофон. Вера на кухне тоже молчала.
— Вера!
— Иди кушай, — ответила Вера.
— Ве-ра? — Голос отца начал приобретать угрожающие оттен-
ки. — Бритва где?
— Все стынет, — ответила Вера.
— Пойдем поедим, правда, — поддержал Сергей.
— Это еще кто? — вдруг спросил Николай Семенович.
— Папа, перестань!
Отец пристально посмотрел на Сергея и сказал:
— А я тут с друзьями... перед выходным... расслабился… —
Улыбнулся, потом нахмурился: — Что за дом! Выпить нечего...
Пойди, дочь, поищи...
На кухонном столе стояли две тарелки.
— Это мое место, — предупредил Николай Семенович, сел,
прислонившись к стене.
264
Сергей — напротив, с интересом на него глядя.

— На что семью кормить будешь? — спросил Николай Се-
менович, хлебая суп.
— На что все кормят, — ответил Сергей.
Отец доел суп.
— Вера! Ну осталась же бутылка!
— Ты что, не знаешь где?.. — рассердилась Вера.
— А ты?.. Достань, я прошу!
Вера вздохнула, открыла холодильник и вынула бутылку из-
под джина.
Отец налил себе и Сергею.
— Ну что, давайте... букет пробовать.
Они чокнулись, выпили.
— Значит, так, — отец перевел дыхание, закусил. — Ты даешь
телеграмму в Монголию, чтоб родители знали... Мы с братьями
поможем деньгами. На свадьбе человек сто соберется... Может,
больше... Соседей тоже пригласим...
— Машина с куклой, — подсказал Сергей.
— Как у всех, — согласился отец.
— А как с фатой быть?
— Что с фатой?.. Фату купим.
— Фату ведь девочки носят.
— Вот ты про что, — сообразил отец. — Так никто ж знать не
будет всего этого...
— Пап, — Вера долила ему в стакан, — Сережа шутит… Ты
знаешь, мы решили, не надо ничего этого… Да, Сережа?
— Чего ничего? — не понял отец.
— Ну ни фаты, ни машины, ни этой куклы... Ну, в общем, не
хочу, чтоб мне «горько» кричали.
— А как я людям в глаза смотреть буду? — возмутился отец. —
Виктору свадьбу сыграли — и тебе сыграем! Ничего с тобой не
случится!.. Выдумали еще!
— А вы соберитесь без нас и празднуйте, — предложил Сергей.
Отец внимательно на него посмотрел и заключил:
— Умника привела. — Встал из-за стола, сказал Вере: — Ладно,
я спать пошел.
И ушел в комнату, громко хлопнув дверью.
265
— Все! Обиделся, — сказала Вера. — Не надо было его по баш-

ке сразу этим.
— Ничего, — Сергей обнял ее, — пускай привыкает...
Утром, когда Сергей и Вера еще лежали в кровати, в комнату

робко постучалась и вошла Рита.
— Можно к вам? — пряча глаза, спросила она. — С добрым
утром... Сережа, как вам спалось на новом месте?
— Замечательно! — ответил Сергей.
На стуле валялись вперемешку одежда, белье Сергея и Веры.
Рита осторожно все поправила, сказала со вздохом:
— Ой, Верочка, что ж у тебя такой беспорядок, дочечка?..
В руках у матери были две книги довольно потрепанного вида.
— Вот, — Рита протянула книжки Вере, — Инна Сергеевна
подарок вам делает... Книжки не новые, но очень полезные.
«Домоводство» называется... Ну, я пошла, отдыхайте...
Вера взяла книги, пролистала их. Сергей открыл первую стра-
ницу, прочел и засмеялся.
— Чего там? — Вера прочла каллиграфическим почерком
сделанную надпись: «Верочке — будущей хозяюшке!» — и тоже
засмеялась.
На пляже, находившемся недалеко от завода, — вдоль бере-

га валялись железобетонные плиты и кучи застывшего в самых
разнообразных формах шлака. За одной из них, укрытые от по-
сторонних глаз, товарищи делали Толику татуировку. Художник
наносил ему на грудь рисунок, который собирался выкалывать:
Христос на кресте.
Рядом лежал, просыхая на солнце, парень с выколотой по всей
спине картиной: храм Василия Блаженного на Красной площади
в Москве.
Постелив полотенце на наклонной плите, загорали Сергей и
Вера. Волны бились о камни. Сергей с интересом читал в кни-
ге «Домоводство» главу, где говорилось о правилах хорошего
тона, об умении производить приятное впечатление в гостях.
Вера смотрела на девушек с тремя овчарками, резвящихся не-
подалеку.
266
Девушки лезли купаться вместе с собаками, бегали с ними по

пляжу, громко перекликались и почти все время курили, вся-
чески подчеркивая, что до окружающих им нет никакого дела.
Выдавали их только глаза: постоянно напряженные и внима-
тельные.
— Вер, а Вер,— позвал Сергей. — А ты читать любишь?
— Чего? — удивилась Вера.
— Ну, книжка любимая есть?
Вера подумала и ответила с усмешкой:
— Да, есть... «Капитанская дочка» называется. Пушкин напи-
сал. Эпиграф там очень хороший: «Береги честь смолоду!» Иди
отсюда! — закричала Вера одной из овчарок, подбежавшей к
ним. — Иди, я сказала! — Она кинула в нее камнем, попала, и
собака, взвизгнув, отбежала к хозяйке.
— Ну, ты!.. — заорала Вере хозяйка. — Ща в морду получишь!
— Чего? — переспросила Вера.
— Ничего!.. Ой! — Хозяйка овчарки вдруг обрадовалась и
подбежала ближе. — Верка, ты, что ли?!
— Ну?! — Вера приподнялась с полотенца.
— Не узнала! Верка!!! — Девушка изо всей силы хлопнула Веру
по плечу.
— Люся! — воскликнула Вера. — Ну надо же! — и тоже двину-
ла ее по плечу.
— Сто лет не виделись, — объяснила Люся Сергею.
— А это мой муж, — гордо сказала Вера, указав на него.
— Чего? — удивилась Люся.
— Замуж я вышла! Вот чего!
— А-а-а... — Люся вдруг расстроилась. — Мы в Новоселовке
с Верой рядом жили. Потом им квартиру дали, — объяснила
Сергею Люся, собака ее гавкнула. — Рядом! — заорала на нее
Люся и полезла в море.
— Друг детства! — вздохнула Вера. — Очень любит живот-
ных! — Она прижалась к Сергею, поцеловала его, потом заку-
рила.
— Ты давно куришь? — спросил Сергей.
— С седьмого класса.
— Родители знали?
267
— Прям!.. Раз мать у меня в пенале сигареты нашла, прыгалка-

ми выдрала... Стала лучше прятать...
— А училище связи почему выбрала?
— Ну ты чего пристал? А?
— А интересно.
— Ну не знаю... В школе мы раз в неделю на телефонный узел
ходили... И вообще, с телефонистками все дружить хотят, чтоб
побыстрей дозвониться...
— Ну а цель у тебя в жизни есть?
— Чего?
— Цель есть?
— Есть! — с пафосом произнесла Вера. — Цель, Сережа, у нас
у всех одна — коммунизм!
— Ну а что ты больше всего любишь?
— Тебя.
— А твой первый мужчина кто?
— Ты!
— А самый первый?
Вера раздраженно выбросила сигарету:
— Что?.. Вопросы будем задавать? Я тоже сейчас начну! Чего
пристал!.. Читай «Домоводство», умней будешь!
— Вера, а ты любила его, нет?.. А кто он был?
— Вер, ну скажи, интересно же...
— А-а, — Вера махнула рукой. — Учитель он был, физик…
— Козел старый! Да?
— Почему «козел»?! Он молодой был! После распределения.
— И он тебя во время урока, объясняя второй закон термоди-
намики?..
— Нет, — засмеялась Вера.
— А как?
— Ну у нас в школе субботник был, ну и мы с Чистяковой в
лаборатории колбы мыли... Он нас в гости пригласил. Его жена с
ребенком на месяц к родителям уехала... Потом Чистякова ушла...
— А ты осталась... Ну а дальше что?
— Что было дальше? — вздохнула Вера. — А ничего дальше не
было... Зато мы с Чистяковой были в полном порядке. Пятерки,
268
конечно, он нам не ставил — стеснялся. Зато к доске не вызывал...

А потом жена его на Север увезла, деньги зарабатывать.
— Он письма тебе писал, да?
— Раза три написал... И открытку прислал на Восьмое марта...
— Ну ты ждешь его?
— Нет... Не жду...
Вера встала, вошла в море и поплыла. Плавала она быстро.
Вера не любила вспоминать про учителя физики.

Ее любовь к нему была, как скарлатина. Когда она не видела его
в выходные дни или праздники, у нее начинался озноб и лихорад-
ка. Не соображая, что делает, она брела вечерами к дому, где он
жил; и стояла в темноте, смотрела на окна его квартиры, и курила,
курила, курила. От такого количества сигарет у нее охрип голос.
На кухне жена учителя в домашнем халате, небрежно при-
чесанная, склонялась над плитой. Потом откуда-то из глубины
квартиры появлялся он. Вера мало видела учителя, потому что
большую часть вечера он валялся на диване и смотрел телевизор
или читал.
Вера тосковала. Ей хотелось ласкать его кудрявую черново-
лосую голову, чтобы усы нежно щекотали ее шею. А тот резкий
жест, с которым он снял очки, прежде чем обнял ее в тот счастли-
вый субботник, сводил с ума и хотелось стонать от отчаяния, что
это больше не повторится.
На уроках учитель избегал ее взгляда. Если после звонка на
перемену Вера задерживалась в классе, он звал к себе кого-нибудь
из учеников и шел с ними в лабораторную комнату. Она ждала
его после уроков, но он старался не выходить один из школы.
Перед тем как уехать на Север, учитель попросил Веру помочь
отнести на место счетчик Гейгера. Он запер дверь лабораторной
и даже не успел снять очки.
Они бросились друг к другу, как безумные. Будто пять лет не
видели друг друга. Будто он не учитель физики, а вернувшийся из
рейса моряк...
Они задыхались. Бормотали что-то бессвязное...
Была перемена. Вот-вот должен был прозвенеть звонок. Они
не могли оторваться друг от друга.
269
Вечером Вера взяла бритву, угрюмо, ни на кого не глядя, до-

ехала на автобусе до дома, где жил учитель, поднялась к его квар-
тире и стала резать дерматин, которым была отделана дверь.
За этим занятием ее застала вернувшаяся с сумками из мага-
зина жена учителя. Она принялась кричать на Веру, отталкивать.
Вера отпихивала ее и продолжала чиркать бритвой по двери, со
злорадством глядя, как из распоротого материала вываливаются
клочки грязной ваты.
Жена учителя продолжала кричать, стали собираться соседи...
Тогда Вера пошла с бритвой на жену.
Визг. Ругань. Какой-то здоровый мужик заломил Вере руку.
Бритва выпала на кафельный пол. И тогда только открылась
дверь в квартиру учителя. Он стоял в дверном проеме, бледный,
держа на руках свою маленькую дочку, и смотрел на жену. Потом
медленно подошел к ней и обнял ее.
Вера завыла так, что женщины на лестничной площадке
вздрогнули.
Мужик, оттаскивавший Веру, выпустил ее, и она опрометью
бросилась из подъезда.
Вера не помнила, как добралась до дома.
Мать была в тот вечер дома. Поэтому Вера до полусмерти на-
пугала ее, грохнувшись в обморок прямо в прихожей.
Потом Вера три недели болела с высокой температурой. Врач-
педиатр из районной поликлиники никак не могла поставить ди-
агноз. Потом написала все-таки ОРЗ.
Выздоравливая, Вера от скуки почитывала «Войну и мир».
Дошла до места, где Наташа Ростова тоже заболела от любви,
расплакалась. Потом включила телевизор. Показывали фильм
«Кавказская пленница». Вера посмеялась, потом опять попла-
кала.
Через час позвонила Чистякова и сказала, что учитель с семь-
ей уехал, и физику теперь ведет завуч.
Вера удивилась, с каким равнодушием выслушала она эту но-
вость. Вышла на балкон. Тепловоз с лязгом и грохотом тащил за
собой состав. Вера вздохнула, вернулась в комнату, легла в по-
стель, натянула повыше одеяло и заснула.
270
Вера сидела за кухонным столом и грызла семечки. Напротив

нее Рита потрошила утку.
— Интересный он у тебя какой-то. Вчера видит, что я огурцы
солю, спрашивает: «Куда столько?» — Я говорю: «Отцу на заку-
ску». — А он: «Вам нравится, что он пьет?» — Я говорю: «Нет,
не нравится». — «Ну а зачем же вы ему закуску готовите?» Как
будто, если огурцов не будет, пить перестанет.
Отрубленная острым ножом бледная утиная голова покати-
лась по столу. Вера брезгливо ее от себя отодвинула.
— Не тошнит тебя? — спросила Рита.
— Нет.
— А я так до самых родов ведра с водой таскала.
Хлопнула входная дверь, и в квартиру ввалился Николай
Семенович.
— Привет! — весело сказал он. — Друг сердечный где?
— Читает в комнате...
— Читает! Я в его годы работал, жилы рвал, чтоб семью про-
кормить.
— Ему родители деньги шлют. Зачем жилы рвать? — спросила Вера.
— Устроился! Все на подносе! — фыркнула Рита. — Вот бы нам
так, правда, Коля?
— И любовь у вас... это...— Отец задумался, наконец, вспом-
нил слово: — Плутоническая!
— Какая? — переспросила Вера.
— Ну как у вас, — смутился Николай Семенович.
— Сказано тебе — плутоническая! Другая давно бы красная
сидела, а ты все вопросы задаешь, — возмутилась мать.
— Чего мне краснеть, если я не знаю, как это?
— Так уж и не знаешь, — насмешливо сказала Рита. — Зачем
тогда он к нам переехал? Другие год гуляют, разговаривают или
вон, как в кино, стихи друг другу читают. А ты... Здрасте, позна-
комьтесь... Теперь сюрпризы одни.
Вера пошла в свою комнату, забрала у Сергея «Домоводство»,
плюхнулась к нему на колени и спросила:
— Сережа, что такое плутоническая любовь? А?
— Платоническая... Это когда любят друг друга, но вместе не
спят и не целуются...
271
Вера впилась губами в рот Сергея, он вяло ответил на поце-

луй.
— Ну зато прямо как у нас с тобой, — сказала Вера.
— Совсем стыд потеряла! — Рита со злостью захлопнула
дверь в комнату Веры.
С потолка от этого удара посыпалась штукатурка.
— Спасибо, мама, — вздохнула Вера, взяла «Домоводство»,
полистала.
— «Как содержать дом в чистоте... — прочла она. — Жи-
лищные условия имеют громадное значение для сохранения
здоровья человека…»
— Вер, почему у тебя родители такие тупые?
Вера пожала плечами:
— Других нету... Какие есть...
Сергей вздохнул. Провел рукой по своим заросшим щекам. В
комнате было душно.
— Скучно-то как. Не замечаешь? — спросил он.
— Нет.
— Вера, а где моя бритва?
— Что?! Чего ты спросил?
— Бритва моя где?
Вера захохотала.
— Ой, ой, я не могу, — корчилась она.
— Ты чего ржешь? — улыбнулся Сергей.
— Бритва на балконе, — выдавила из себя Вера.
Кто-то настойчиво и нетерпеливо звонил в дверь.
— Оглохли, что ли?! — крикнула из кухни Рита.
Вера пошла открывать. На пороге стояла почтальонша с
большой посылкой.
— Здравствуй, Вера,— сказала она.— Мама с папой как? На
здоровье не жалуются?
— Нет, — ответила Вера.
— А у меня в последнее время правое плечо ломит. Спать не
могу... Ты, говорят, замуж выходишь...
— Собираюсь.
— За монгола?
— Нет... а что?
272
— Да тут тебе из Монголии посылка пришла. На, распишись

здесь, — она протянула Вере квитанцию. — Я думала, ты за мон-
гола...
Вручив ошарашенной Вере посылку размером с подушку, по-
чтальонша ушла. Вера понесла посылку в комнату с криком:
— Мама! Пап! Сережа! Я посылку получила!
Все собрались в Вериной комнате. Вера ножницами разреза-
ла проштемпелеванные веревки, разорвала бумагу и вынула
открытку.
«Дорогие наши детки, Вера и Сережа, — прочитала она. —
Примите наши искренние поздравления и пожелания счастья.
Пусть будет крепок ваш союз! Посылаем вам подарок из солнеч-
ной Монголии. Целуем, мама и папа. Сожалеем, что не сможем
присутствовать на вашей свадьбе, но мысленно мы с вами!»
Вера отдала открытку Сергею. Развернула пеструю бумагу, под
которой оказался целлофановый пакет. Из пакета Вера вынула
белую лохматую шубу.
— Ого-го! — только и смогла она сказать.
Вера надела шубу, встала перед зеркалом.
— Здорово, а?.. Сереж, тебе нравится, а?! — спрашивала
Вера. — Чуть великовата... Ничего, подшить можно...
— Разбогатели! — Рита обошла дочь, осматривая ее со всех
сторон. — Рублей тыща ей цена... Мы с отцом за мебель в той
комнате столько же заплатили... Так я на двух работах год коря-
чилась...
— Ты что, мам? — удивилась Вера.
— Ничего...— Рита вышла.
Николай Семенович посмотрел на дочь, на Сергея и тоже вы-
шел.
По телевизору казахский хор уныло тянул бесконечную песню.
Вера вошла в комнату и принялась исполнять в шубе восточ-
ный танец, подергивая головой и играя глазами.
Родители не реагировали.
Вере надоело танцевать, и, подходя к телевизору, она сказала:
— По второй программе кино показывают, — и переключила.
— Обратно поверни! — попросил Николай Семенович.
Вера не обращала внимания.
273
— Поверни обратно.
— Давай посмотрим.
— Не поняла, что я сказал? Да?! Так позови этого своего, пусть
разъяснит!
— Что орете? — спросил подошедший Сергей.
Отец молча встал, переключил телевизор.
Опять запел хор. Когда отец сел, Вера снова переключила.
— Руки выдерну! — завопил Николая Семенович. — Вон от-
сюда!
Он переключил обратно.
— Ну пап...
— Трудно вам уступить, что ли? — спросил Сергей.
— Ой, как же мы тебя забыли спросить? — ответил Николай
Семенович. — Иди книжку почитай! Умней будешь!
Сергей подошел и сам переключил телевизор.
— Ты чего командуешь! — закричала Рита. — Твой телевизор,
что ли? Ты его покупал? Раз тебя в дом пустили, значит, можно
безобразничать! Да?!
— Это...посади свинью за стол...— начал отец,— она...
— Замолчи! — не выдержала Вера.
— Нет! Молчать я не буду! Кино ему захотелось! Будет тебе
кино!
Сергей взял Веру за руку и увел в другую комнату.
— Чего это они? — растерянно спросила Вера, снимая шубу.
Сергей пожал плечами.
С лестничной клетки, резонируя и перекрывая шум телевизо-
ра, вдруг донеслись рыдания и вопли:
— Люди! Помогите! Люди!
Сергей насторожился.
— Слышишь?
— А-а-а, — махнула рукой Вера. — Не лезь.
Сергей вышел из квартиры. На лестничной клетке стояла
растрепанная старуха и с визгом и слезами стучала кулаками в
запертую дверь. Подошла Вера.
— Пойдем, Сережа, — сказала она. — Бабка сумасшедшая. На
нее уже никто не реагирует.
Сергей позвонил в дверь и крикнул:
274
— Немедленно откройте!
— Вчера он из магазина порошок отравленный принес, — ска-
зала старуха.
— Помолчи, бабуля, — попросил Сергей и опять позвонил.
Старуха притихла.
Дверь открыл толстый дед лет шестидесяти пяти. Он с досто-
инством поглядел на Сергея.
— Чего тебе?
— Он на меня с кулаками... — сбивчиво начала старуха.
— Молчать! — прикрикнул на нее дед. Она умолкла. —
Семечки целый день жарит, а я терпеть должен! Помирала бы
скорей! Нет, коптит!
— Соображаете, что говорите? — спросил Сергей.
— Я? — переспросил дед. — Правду говорю, потому что я
честный! Суп я ей не травил... Муж у ней был, его я уважал. А
эта... придуривается!
Старуха юркнула в квартиру.
— Чтоб я не слышал больше этих воплей! — сказал Сергей.
— Напугал, — усмехнулся дед. — Я позвоню куда надо, ты живо
в свою общагу вернешься! А может, куда подальше поедешь! Жених!
— А вы!.. — начала Вера.
— Пошли отсюда, — сказал Сергей. Они вышли на улицу.
— И чего ты добился? Теперь весь двор будет говорить, что ты
тоже псих,— вздохнула Вера.
— Плевать!— улыбнулся Сергей и поднял голову вверх.
На балконе курил Николай Семенович.
В комнате перед зеркалом стояла Рита в Вериной лохматой шубе.
Шуба не застегивалась на ее располневшей фигуре.
В пустой комнате работал телевизор. На экране шел фильм.
Чистякова жила в одноэтажном побеленном домике, который

был окружен фруктовыми деревьями. Тут же — огород, заросший
картошкой. Под окном посажены цветы. Рядом с конурой дремала
собака, вокруг голубятни клевали зерна голуби. Прямо за забором
огорода начиналось кладбище.
Много молодых людей из дружественных латиноамериканских,
африканских и азиатских стран становятся студентами металлурги-
275
ческого института. Мама Чистяковой, как и большинство женщин,

мечтала жить за границей, но она, в отличие от большинства, пы-
талась свою мечту реализовать. Долгая любовь с негром Даудом (то
ли сыном политического деятеля, то ли принцем) подарила ей куд-
рявого черного мальчика — Максимку. Закончив учебу, Дауд уехал
в свою африканскую страну готовить родственников и жилище к
приезду белой женщины. Это он так сказал.
Однажды мама Чистяковой готовила детям обед. В дверь по-
стучали. Они с Максимкой пошли открывать. На пороге стояла
бледная белая женщина и держала за руку негритенка.
— Здравствуйте,— вежливо сказала она. — Вы жена Дауда?
— Да! — беззаботно ответила мама Чистяковой.
— Очень приятно познакомиться, — женщина протянула
руку. — Я тоже жена Дауда, а это — его сын, — она указала на
своего негритенка.
Дети были ровесники, они быстро подружились.
Мама Чистяковой — женщина без комплексов — была готова
терпеть у себя в Африке еще одну жену с ребенком.
У второй жены жизнь была тяжелая. Ее беременная сестра вы-
шла замуж и привела мужа в квартиру родителей. Очень быстро
у сына Дауда родился двоюродный брат, и будущего африканско-
го принца прогнали.
Идти было некуда. Поплакав и подумав, жена Дауда пошла в
деканат металлургического института. Там она узнала много ин-
тересного про своего мужа и выбрала маму Чистяковой, так как
у нее был свой дом, огород, сад и гладиолусы, которые продавали
по воскресеньям.
Когда пришло время мальчикам идти в школу, вторая жена
Дауда поблагодарила за хлеб и кров, отдала своего негритенка
в интернат и устроилась поварихой на судно. Судно плавало по
миру, и она надеялась встретить где-нибудь «этого подлеца».
Мама Чистяковой ей ничего не сказала. У нее была большая
любовь с арабом… Араб приехал перенимать опыт на завод, воз-
раст у него был солидный, и он не скрывал, что на родине его
ждет гарем...
Чистякова жала на педаль швейной машинки, сосредоточенно
глядя на ткань, которую прострачивала. В ситцевом халате, без
276
косметики, Чистякова дома сильно отличалась от Чистяковой на

улице. Она шила для Веры платье и очень старалась.
— Померь, — она протянула Вере почти законченную вещь.
Вера надела. Это было белое платье, одно плечо которого было
открыто, а другое с дефектом — лямка начала спадать. А в осталь-
ном все было вполне пристойно.
— Снимай! — скомандовала Чистякова. — Бражки хочешь?
— Нет. — Вера сняла платье, села на тахту, застланную домо-
тканым покрывалом, облокотилась на украшенные вышивкой
подушки.
Чистякова сходила в кухню, зачерпнула половником из ка-
стрюли брагу, плеснула себе в кружку.
— Что-то ты на себя не похожа,— сказала она, усаживаясь
обратно за машинку.
— В твоем платье?..
— Да нет. Вообще.
— Как ты думаешь, ему понравится? — спросила про платье
Вера.
— Конечно... — Чистякова не сомневалась.
Во двор вбежал Максимка, голуби испуганно взлетели.
— Явился! — закричала ему в окно Чистякова.— Кто огород
будет поливать? А?.. Мать целый день на работе. Я занята! А ты!..
Паразит!
Мальчик терпеливо все выслушал, потом сказал:
— Сейчас мультики посмотрю, полью ваш огород.
— Он и твой тоже! Подзаборник!.. Обед на плите! Еще горя-
чий!.. Снизу кружева надо пристрочить, — оказала Чистякова
Вере.
Вера пожала плечами.
— А с родителями как он? — спросила Чистякова.
— Они про него гадости говорят. Он про них. Весело...
— Ну, это еще хорошо, — сказала Чистякова. — Мне мать
рассказывала: у нее на работе теща зятю голову проломила.
Чистякова ухмыльнулась и с треском выдрала из платья нитки.
Брат Чистяковой сидел в соседней комнате и смотрел телеви-
зор. На экране кривлялись смешные злодеи и пели гнусавыми го-
лосами:
277
— «Маленькие дети, ни за что на свете не ходите в Африку гу-

лять! В Африке злодеи, в Африке страшилы, в Африке большие
злые крокодилы...»
— Лена, — сказала Вера, — я ничего не могу понять... Вроде
у нас сейчас самое счастливое время, а мне выть хочется. Он
ненавидит родителей, они его... У меня по ночам мозги трещат.
Он спит, а я смотрю на него... как жить? Не знаю...
— Вот-вот, у меня точно так же,— вдруг сказала Чистякова.
— С кем?
— С Михаилом Петровичем.
— С каким Михаилом Петровичем?
— Забыла... А ты припомни: кафе, дочка, про Индию расска-
зывал. Потом баржа, цветы... Одинокий человек утопает в
море...
— А чего молчала-то?
— У нас неопределенно еще все... В общем, он против, чтобы
я в училище связи поступала.
— Ты чего? А я что? Одна, что ли?!
— Ты с Алевтиной будешь.
— С Алевтиной?! Вот сама с этой коровой учись. Подруга на-
зывается, а?!
— Мы, наверное, уедем скоро отсюда... — мечтательно сказа-
ла Чистякова.
— Ага! — на пороге стоял Максимка. — Так мать тебя и отпу-
стит!
— Пошел вон отсюда! — с ненавистью закричала ему Чис-
тякова.
Мальчик с достоинством удалился.
— А я чего, одна там буду! — не унималась Вера.
— Хватит на меня орать! При чем здесь ты! Чего ты залади-
ла: я, я! Ты замуж выходишь! Ты понимаешь это?.. А телефо-
нисткам знаешь сколько платят?! Сиди целый день в розетки
тыкай... Але, але, говорите. Шепетовка? Магадан вызывает!
— А кто меня туда уговаривал?
— Потому что это лучше, чем в яслях горшки мыть! Ты по-
няла?.. Вот… Тебе вызов пришел?
— Пришел.
278
— И мне пришел. Вот я его порвала и выбросила. Ясно?! —

Чистякова встала, опять сходила на кухню и налила браги себе
и Вере.
— Ленка, — Вера заплакала, — когда же ты уезжаешь?
— Дела он здесь свои закончит, тогда поедем.
Вера отпила из кружки браги.
— И, главное, молчала, а? Как у вас началось-то?
— Как обычно. Дочку домой проводили...— Чистякова
улыбнулась. — Потом еще договорились встретиться. Как у
всех.
— Он лысеть начинает... Старенький...
— Старенький, — повторила Чистякова. — Вежливый, спо-
койный всегда.
— Интеллигент!
— Йогой занимается. Меня обещал научить.
— На ушах стоять?
— Смеешься?.. Это потому, что ты в этом вопросе невеже-
ственна.
— Чего?!
— Не понимаешь ни хрена! Вот чего! А я уже одну позу знаю.
«Ха» называется!
— «Ха»?
— Очень хорошая поза.
— Покажи!
Чистякова допила свою брагу, вышла на середину комнаты,
поставила ноги врозь. Сделала вдох, медленно подняла руки над
головой.
— Задерживаем дыхание, — сдавленным голосом произнесла
она. Потом вдруг резко наклонилась вперед, бросила руки вниз
и, выдохнув, выкрикнула: — Ха-а-а! — Не удержав равновесие,
Чистякова рухнула на пол и зарыдала.
— Ну и что? — спросила Вера.
— Очень полезная поза, — сквозь слезы сказала Чистякова. —
Когда мы находимся в неприятном для нас обществе, его нечи-
стая атмосфера прилипает к нам. Даже когда мы оттуда уходим,
остается чувство омерзения. Сделав «Ха», мы очищаемся от пси-
хических ядов и противостоим внешним влияниям…
279
С улицы доносилось фальшивое духовое исполнение похорон-

ного марша.
Вера подошла к окну. Похоронная процессия с флагом и гробом
шла на кладбище. Бубнили и рыдали родственники и знакомые.
Встречные останавливались, давая процессии путь. Максимка по-
ливал из шланга гладиолусы. Под напором воды цветы и листья
гнулись...
Несколько лет назад на берегу моря собирались построить

новый стадион. Строители вырыли котлован, но футбольная ко-
манда города начала играть так плохо, что перешла во вторую
лигу. Тогда в исполкоме решили, что стадион не нужен, плохая
команда может тренироваться и на старом стадионе, располо-
женном почти вплотную к заводу.
Котлован постепенно зарос кустами и травой, на дне его соо-
рудили собачью площадку. Овчарки, бульдоги, сенбернары прео-
долевали препятствия и гонялись друг за другом и за брошенной
хозяином палкой.
Вера сидела на самом краю котлована. Выгоревшая трава ко-
лола сухими стеблями ноги. Стрекотали кузнечики. Вдали были
видны море, порт, трубы завода.
Вера поняла, что нужно делать. Надо уехать. Надо уехать на
Север: в Воркуту или Норильск. Там проще найти жилье и боль-
ше платят. Два двоюродных брата женились, уехали туда и были,
в общем, довольны жизнью... Только жаловались на обилие гну-
са, изводившего их летом, и на унылость полярной ночи... Надо
терпеть... Этот год надо вытерпеть. Сергей кончит институт,
она — училище, и все... Как Чистякова!.. «Пастушка и трубочист
благословляли дедушкину заклепку и любили друг друга, пока
не разбились...» Эту сказку в потрепанной книжке из школьной
библиотеки читал ей в детстве Виктор. Вера усмехнулась. Ей нра-
вилось представлять, как фарфоровые статуэтки падают со стола
на пол и вдребезги!..
За ее спиной по дороге ехала, мигая фиолетовым фонарем,
«скорая помощь».
Поздно ночью Вера и Сергей возвращались из кино.

280
Среди темных окон Вериного дома выделялись окна ее кварти-

ры. Там горел свет и слышалась музыка.
— О! Опять гуляем! — сказал Сергей.
— У папы день рождения... Забыла совсем, — вздохнула Вера.
— Пить будем?!
— Ладно тебе... Ну выпьем по чуть-чуть... А? Зато всем спо-
койней будет. Раньше спать ляжем...
— Ну-ну...
— Ну не надо... Пожалуйста...
Они сидели за празднично накрытым столом в большой ком-

нате. Отец ел ложкой прямо из литровой банки черную икру, ко-
торую добыл все тот же приятель-спекулянт из рыболовецкого
совхоза.
Магнитофон пел гнусавым голосом о тяжелой доле сержанта
милиции.
— Ну что, зять, — обратился отец к Сергею, — скажи хоть тост, а...
Сергей поднял рюмку:
— Ваше здоровье.
— Добре, — согласился отец.
— Правильно! — поддержала Рита. — Здоровье в нашем воз-
расте самое главное. Здоровья тебе, Коля.
Чокнулись, выпили. Вера ела фрукты из компота.
— Я и забыла рассказать, — сказала Рита, — сестра Инны
Сергеевны замуж вышла!
— Давно пора! — кивнул отец.
— Ну она, правда, сначала на Север поехала. Ну, чтоб мужа
себе там найти... А он с нашего города оказался. Вот они, значит,
приезжают. У него мать прямо такая интеллигентная. По дому
ничего не делает...
— Вроде нашего, — вставил отец.
— Коля! — укоризненно сказала Рита.
За окном загудел, загремел колесами тепловоз. Он был без со-
става и проехал быстро. Рита подождала, пока шум стихнет, и
продолжала:
— Вот, целый день музыку слушает, книжки читает. Передают
какую-нибудь симфоническую музыку, она спрашивает у невест-
281
ки: что это? Ну, та, конечно, не знает. Вот свекровь ей и объясняет,
что это такой-то композитор, это такая-то музыка. Ну а той надо-
ело, она женщина простая, работящая... Вот... Однажды свекровь
спрашивает про музыку, по радио передавали: «Что это, милочка?»
А она нарочно так отвечает: «Это ария Бизе из оперы Хозе!»
— В твои годы я не такой был, — перебил Риту отец, обраща-
ясь к Сергею. — Что ты за мужик, не пойму... Ни выпить... Что ты
за юбку-то ее держишься?
— Папа, прекрати! — сказала Вера.
— Мужик дома во какой должен быть! — Он стукнул кулаком
по столу. Зазвенела посуда.
— Коля, чего ты?! — всполошилась Рита.
— Ладно, хватит, — Сергей встал. — Я пошел спать, Вера.
— Зятек, родненький, золотко ты наше! — бросился за ним
Николай Семенович.
— Папа!
— Что ты встреваешь! Он же бросит тебя, дуру!
— Коля! Перестань! — просила Рита.
Не обращая на них внимания, отец пытался заставить Сергея
вернуться к столу.
— Иди, поцелуйся с ним. Ноги ему целуй, что спит с нашей
дочерью! — орал он.
— Хватит! Перестань! Перестань! Сережа, и ты... — Рита не
успела договорить, потому что Сергей завернул отцу руку так,
что тот весь обмяк от боли, затащил его в ванну и запер там.
— Тут сиди, козел! — Он хлопнул по двери ладонью, вернулся
за стол, налил себе самогона из бутылки из-под джина.
Отец орал в ванной. Сергей выпил, посмотрел на испуганно
молчавших Риту и Веру, спросил:
— Что, может, милицию вызвать?
Вера выключила магнитофон и стала собирать со стола.
— Открой, падла, кому сказал! Гондон штопаный!.. — вопил
отец. — Все на меня! Суки! Хлеб мой жрете — и на меня же!..
Верка, сучка, открой!
Вера отнесла грязную посуду на кухню, сложила в мойку. На
пол упал длинный кухонный нож, она подняла и бросила его на
стол.
282
Казалось, воздух в доме начал тяжелеть, давить ей на голо-

ву, на плечи так сильно, что даже уши заложило и глотать стало
трудно.
Сергей и Рита молча сидели в комнате.
— Я вас всех разнесу! Верка! Стерва! И мать твоя, сука такая
же!..— Раздался грохот, и отец умолк.
— Раковину сорвал, — сказала Рита.
Вера подошла к двери в ванну, постучала.
— Папа, ты жив? — спросила она.
— Руку поранил, — ответил Николай Семенович и всхлипнул.
Вера открыла защелку и выпустила его. Рука у отца была обмо-
тана вафельным полотенцем, на котором проступили следы крови.
— Дождался... справили день рождения! — Он сел на табурет в
кухне.
— Пить надо было меньше, — сказала Вера.
— С друзьями выпить закон! А с семьей любимой — тем бо-
лее! — Он опять ударил по столу.
— Ой, чего же ты натворил! Ой, Боже мой! — воскликнула мать,
входя в ванну и подбирая осколки раковины. — Ну посмотри!..
Что натворил, паразит!..
— Так-то вы отца цените! Все здоровье на вас угрохал,— выл
Николай Семенович. — Любите вы меня, подлюки!
— Ты заткнешься?! — не выдержал Сергей. — Скотина!
Вера плакала, боясь вмешаться.
— А ты, гад, уйди из моего дому!
— Умолкни, а то задавлю здесь! — Сергея колотило от ненави-
сти.
— Не подходи!.. — заорал, не помня себя, отец, схватил лежав-
ший на столе нож и с силой воткнул в бок Сергею.
Страшно завизжала Вера.
Отец зажал уши руками, оттолкнул вышедшую из ванной с
тряпкой в руке Риту...
Рухнул у себя в комнате на кровать лицом в подушку...
— Ой, Боже мой!— запричитала охрипшим вдруг голосом
Рита. — Ты же его зарезал! Коля!
Сергей лежал на полу. Рубашка его быстро пропитывалась кро-
вью.
283
Из ворот завода тепловоз вытащил длинный состав ваго-

нов-опрокидывателей, наполненных раскаленной, дымящейся
жидкостью.
У шлаковой горы состав остановился. И опрокидыватели
один за одним стали освобождаться от раскаленного шлака.
Молоко привозили рано утром. Подъезжала желто-синяя ци-

стерна, к ней подтаскивали огромные фляги. Через шланги в эти
фляги с шумом переливалось молоко. Потом выстраивалась оче-
редь, и продавщица черпаком разливала молоко по бидонам. Над
ее головой на кирпичной стене было написано масляной краской:
«Молоко пастеризованное. 1 л — 24 коп.»
Возле булочной два плохо выспавшихся грузчика в синих рва-
ных сатиновых халатах перегружали из грузовика на транспор-
тер деревянные ящики с хлебом.
На рынке продавцы раскладывали по прилавкам фрукты, ово-
щи, зелень, подсолнечное масло в водочных бутылках и мед в
двухсотграммовых банках.
Рядом на деревянной колоде мясники рубили мясо.
Цыгане предлагали прохожим жевательную резинку.
Вера сидела на обтянутой дерматином кушетке в больничном

коридоре. Показался врач, рядом с ним молоденькая медсестра
несла под мышкой кислородную подушку. Вера встала и молча
пошла за ними.
— Двадцатый раз повторяю, — не глядя на Веру, сказал врач, —
девушка, к нему никого не пускают! Ходить за мной совершенно
бесполезно! — и вошел в одну из дверей, куда посторонним вход
воспрещен.
А медсестра презрительно сказала Вере:
— Надоела уже всем.
Вера осталась в коридоре. Появилась знакомая медсестра, и
Вера окликнула ее:
— Зина! Ну что там?
— Все так же, — ответила она и, не останавливаясь, вошла в
дверь, плотно за собой ее прикрыв.
284
Рита устала. Она ходила в институт узнать какие-нибудь

подробности о Сергее. Ей нужны были факты, факты, на кото-
рые можно ссылаться на суде и на следствии. Но никто ей не
мог ничего сказать ни хорошего, ни плохого. Ну да, он очень
нравился женщинам. Ну и что? Зато по политэкономии у него
пятерка, и пьяным его не видели, и фарцовкой вроде не зани-
мался... Рита бегала на автобазу, в профком. Там все были зна-
комые и относились к ней с сочувствием, понимая, чего толь-
ко по пьянке не происходит. Дали для милиции отличную ха-
рактеристику с перечислением многочисленных достоинств
Николая Семеновича. Благодаря этому его на время следствия
оставили дома, взяв подписку о невыезде. Рита переполошила
братьев, рассказав страшную историю о том, что Вера привела в
дом подонка, который чуть не убил Колю, и Коле пришлось за-
щищаться ножом. Вот только, что нож был очень большой, она
скрывала. И братья собирались серьезно поговорить с Сергеем,
когда его выпишут из больницы. Досадно было, что Сергей ни-
как не приходил в сознание. Вызванный из Москвы Виктор не
понимал, зачем он здесь нужен, ненавидел всех и целыми днями
курил на балконе. Отец дома молчал, а на допросах отвечал, что
ничего не помнит, и никаких попыток для своего спасения не
делал. А Вера вообще стала какая-то невменяемая, неблагодар-
ная и бесчувственная... Погрузилась в свои страдания и о за-
втрашнем дне думать не хочет...
Ее дом, гнездо, которое Рита своими руками столько лет сви-
вала, разваливалось на глазах. С этим смириться Рита не могла.
Вера лежала в постели, смотрела в стену. Рита сидела рядом и
вытирала слезы:
— Ну, пойми же ты! Сережа сам во всем виноват! Ну почему
папа должен отвечать. Ты вспомни, как он к нам относился! Он
же относился к нам пренебрежительно! Обижал нас!.. Вспомни!
Вот папа и не сдержался.
Рита взяла со стола толстую книгу:
— Мне женщины на работе «Юридический справочник» до-
стали. Ты почитай и подумай... Без отца пропадем ведь! Жить на
что будем? Он же не перенесет, если его посадят! Сердце у него
какое, подумай...
285
— Витя! Ну, хоть ты ей объясни! У меня все слова кончи-
лись! — попросила Рита сына. — Она не понимает самых про-
стых вещей.
— А что я могу ей сказать? — спросил Виктор.
— Ну, она ж тебя раньше слушалась...
— Она слушалась!.. Слушалась, когда маленькая была! —
Виктор начал раздражаться и опять ушел на балкон.
Мать вышла за ним, стояла дышала рядом. Дышала тяжело, у
нее начинался приступ астмы...
— Отвлечь ее надо чем-то, — сказал Виктор. — Транкви-
лизаторы попринимать. Реланиум, например, приличный препа-
рат. Антидепрессант. Обладает релаксирующим действием, ока-
зывает влияние на ствол головного мозга...
— Витя, — перебила его Рита. — Пиши рецепт...
Из окна палаты Сергея была видна свалка металлолома.

Тепловоз привозил на платформе ненужные, ржавые детали,
подъемный кран разгружал платформы. Целыми днями бубнил
из динамика голос диспетчера, руководя разгрузкой.
Сергей лежал в кровати с закрытыми глазами. Кроме него в пала-
те было еще шесть больных. Маленький лохматый мужичок в серой
пижаме бродил между кроватями с большим газетным кульком. Из
кулька он доставал и грыз маленькую сухую рыбешку-тюльку.
— Сережа,— тихо позвала, осторожно дотронувшись до него,
Вера, — ты спишь?
Сергей не шевелился. К его левой руке была прикреплена
капельница.
— Я пивка тебе принесла, — сообщила сидящая на соседней
кровати тетка своему мужу.
Напротив — женщина в больших очках, тщательно причесан-
ная, говорила возбужденно:
— Не надо было лезть на амбразуру! Я так считаю: не надо
подставляться, тем более поддаваться агитациям о перестройке!
Ну, выпускали они продукцию низкого качества... Но неужели
ты думаешь, что справишься с этой системой, пусть жуткой, что
сложилась за много лет! С рутиной и ленью, охватившей массы!
286
Против кого ты шел?! У Зозули за спиной — ух, какие мощные

силы. Он же создавал их годами. А у тебя? Одна фига в кармане.
И в драку за тебя никто не полезет! Была у тебя спокойная работа,
уважали тебя. Зачем тебе эта перестройка?! Перестройка — это
дело молодых... Меня лично эта твоя пылкость даже удивляет.
Сидел бы себе тихо, и все было бы для тебя прекрасно!.. Если
даже партия с мафией справиться не может!
— В Москву писать надо, — обреченно ответил ей больной,
костыли которого были прислонены к тумбочке.
Под холмом был узкий песчаный пляж с удивительно мягким,

ласкающим пятки песком. Недалеко стоял поселок Новоселовка,
где сохранился дом, который построил отец Николая Семеновича.
В доме никто не жил, а поселок собирались сносить, чтобы про-
вести через него шоссе.
Рыбаки, приехавшие на автомобилях, перетаскивали с пляжа
резиновые лодки. Машины стояли в тени под лохматыми ивами.
Жены и дети рыбаков полоскали в море небольшие сети.
Пляж был в нескольких километрах от города, и вода в море
была относительно чистая.
На вершине холма Николай Семенович и Виктор расстелили
брезент. Трава была жесткая, и брезент бугрился. Рита поставила
сумку с продуктами и нагнулась, пытаясь выровнять бугры руками.
Виктор осматривал окрестности в большой бинокль.
Легкие перистые облака быстро летели по небу, среди обла-
ков — самолет. Виктор навел бинокль на самолет.
— Ну, что видишь? — спросил отец.
— Один пилот курит, другой книжку читает на сто двадцатой
странице. Название жалко не видно.
Рита улыбалась, с любовью глядя на сына.
Вера молча вынимала из пакета запотевшие помидоры и огур-
цы, складывала их на полотняную салфетку.
— А стюардесса что делает? — спросил отец.
— В туалете сидит.
Родители засмеялись.
Вера сняла платье, спустилась с холма и вошла в море. В воде
было хорошо, спокойно. Обычно к концу лета к берегу подплы-
287
вало огромное количество медуз. Но в этом году они почему-то

задержались.
Вера заплыла далеко, легла на спину. Долго лежала, качаясь на
волнах. На горизонте со стороны степи появилась темная грозо-
вая туча.
Длинным острым ножом Николай Семенович отрезал ломти-

ки сала от большого, завернутого в тряпку куска.
— На! — протянул он ломтик сыну. — Сами коптили.
— Терпеть не могу сала, — поморщился Виктор. — Забыл?
— А ты попробуй.
О, если б заснуть, не мучаясь напрасной надеждой!.. Вера пе-

ревернулась на живот и нырнула.
Вынырнула и нырнула еще, стараясь пробыть под водой как
можно дольше. Ей заложило уши. Воздуха не хватало...
Перекусив, родители осторожно спустились к морю.

Виктор смотрел в бинокль, как ныряла Вера. Потом — на
родителей, как, помогая друг другу, они дошли до воды. Отец с
разбегу вбежал в море, плюхнулся, встал, вода доходила ему до
пояса. Мать бродила по колени в воде и зябко ежилась. Виктор
вздохнул и тоже пошел купаться...
Вера загребала, загребала руками. Еще чуть-чуть, и — все...

она вынырнула, с трудом отдышалась... «Отчего с такою любовью
гляжу я на берег морской?..» Она опять легла на спину. Ее ослепи-
ло солнце. Вера зажмурилась и улыбнулась...
Она вышла из моря. За грузовиком сняла мокрый купальник,

надела платье. Потом села на брезент, взяла помидор и стала смо-
треть, как брызгаются Виктор и мать.
Отец поднялся к ней, сел рядом.
Впервые Вера заметила, какое у него худое тело.
— Вер! Мы сок в кабине забыли! — крикнула ей Рита. —

Принеси, Витя пить хочет!
288
Вера направилась к машине. Когда шла обратно, вся семья со-

бралась на брезенте. Положив сало на хлеб, а сверху пучок зелено-
го лука, отец с аппетитом ел.
— Ты уверен, что эта поездка поможет? — вполголоса спраши-
вала Рита сына.
— Ну как сказать, свежий воздух, море, лучше всяких лекарств...
Вера поставила банку с соком на брезент.
— А самое главное, делать вид, что ничего не произошло. Да,
мамочка? А чего ты так улыбаешься, а?.. — давя в себе внезапно
подступившие слезы сказала Вера. — Витюша, ну давай начинай,
твоя очередь! Давай говори, какой папа у нас золотой, хороший...
Поил, кормил, в попку целовал. А дочка, дрянь такая, ну не хочет
пойти в милицию…
— Вера, перестань! — попросил Виктор.
— Да!.. И сказать в милиции, что случайно папа Сережу при-
резал!.. А?!
— Вера... — позвал отец, но она его не слышала.
— Давай, Витюша! Ты же у нас умненький! Разложи все по по-
лочкам! Смотри, вон мама сидит! Тоже умная! А знаешь, что наша
мамочка придумала? Мамуля придумала сказать так: что Сережа у
нас на ножик напоролся сам... Пьяный был...
— Змею выкормили, — спокойно сказала Рита, только щеки
у нее начали краснеть. — Передачи отцу не она носить будет...
А я скажу, что твой Сережа сам на отца с ножом кинулся, а отец,
когда вырывался...
— Тебе поверят, да, — кивала Вера.
— Мам, ну что ты говоришь! Ты послушай, что ты говоришь! —
не выдержал Виктор. — Ты понимаешь, срок тебе за это будет!
— Да никакого срока мне не будет! Я их так запутаю, концов
не найдут!.. Любовь у нее!.. Ребеночка она ждет! Сразу двух!..
Обманула, паскуда!.. Ты не дочь — ты выродок! Я тебя и рожать
не хотела! Это все отец настоял... Девочку ему захотелось!
— Ну, ты чего, Рита. Чего ты? — опешил Николай Семенович,
испуганно посмотрел на Веру.
— Да лучше бы я аборт сделала, чем вот такое терпеть!
— Вер, нервничает она...— бормотал отец. Вера стояла молча,
ссутулившись.
289
— А ты ее не утешай! — вступил Виктор. — Не утешай ее. Не

надо! Пусть она знает! Я помню, мать плакала, вот такими вот
слезами! И Верку вы родили, чтоб квартиру получить. Нечего ли-
рику тут разводить!
Вера медленно подняла руки вверх, резко наклонилась, броси-
ла руки вниз и выдохнула, крикнув.
— Ха! — Выпрямилась и еще раз в лицо родителям: Ха! Ха! Ха!
На секунду все обомлели. Вера вытерла слезы и побежала с
холма.
— Да что ж это ты на мать-то родную!..— запричитала ей
вслед Рита, но Вера не слышала и бежала, бежала от них, куда
глядят глаза.
Начал накрапывать дождик. Туча пришла раньше, чем ее ждали.
Подул сильный ветер, вода зарябила. Грянул гром, и сразу же
по земле, по брезенту закапал дождь.
Ветер медленно переворачивал резиновые лодки рыбаков, от-
куда-то, перекатываясь с боку на бок, пронесся над волнами на-
дувной матрас.
Родители и Виктор торопливо собрали брезент и бросились к
машине.
— Где же Верка? – спрашивала мать. — Верка-то где?
— Вера! Вера! — позвал Виктор, но ничего, кроме шума воды
и грохота грома, слышно не было.
Они залезли в кабину, и тут по ветровому стеклу забил град.
— Ой, смотри! — воскликнула мать.
— Да где ж она, паразитка? — занервничал отец.
— Пересидит где-нибудь и придет, — сказал Виктор. — Это
еще что, а вот в Южной Америке, сейчас дипломат приехал, рас-
сказывал, там одна градина с полкилограмма, вот это да!
— Да ты чего? — не поверила Рита. — Так бывает?
— Хорошо, что коровы не летают!
— Мать, дай-ка куртку мою, — попросил Николай Семенович.
Он давил на клаксон, и машина уныло гудела в этой буре.
— Какие коровы? — не поняла Рита.
— Какие... С лепешками, — раздраженно ответил Виктор.
Накинув на себя куртку, спрятав под ней голову, отец выбежал
из машины.
290
Он озирался, не зная, в какую сторону бежать. Градины, как

камни, стучали по спине. Спустившись с холма, отец побежал по
пляжу.
— Вера! Вера! — кричал он.
Молния, гром. Никто не отзывался.
— Вера! Доча!
Какой-то неясный предмет темнел на берегу. Отцу показалось,
что это скорчилась на песке человеческая фигура. Задыхаясь, он
подбежал, нагнулся и увидел, что это труп дельфина, до ребер изъ-
еденный мухами...
— Вера!!! — Он сорвал голос, сердце стучало где-то в горле, его
трясло от холода и ужаса...
Дочь он нашел под заброшенным ржавым баркасом, который
боком лежал на песке. Вера сжалась под килем, как под навесом.
Отец сорвал с себя куртку, укутал ее, прижал к себе, бормоча что-
то невнятное. Уткнувшись носом ему в грудь, Вера плакала. Отец
гладил ее по волосам и шептал:
— Вот и все, маленькая моя, все хорошо, — чувствуя, как сам сла-
беет. Больше всех на свете он любил ее — свою дочь, кровиночку.
«Боже мой! Господи! Помоги мне, Боже,» — писала Вера на
листке в клетку одни и те же слова. Исписав страницу, переверну-
ла, и опять с начала строчки: «Боже мой, помоги мне!..»
На кухне радио бубнило о трудовых достижениях сельских тру-
жеников. Гремела посудой Рита. Она собирала передачу Сергею в
больницу. Отвозила ее тоже она. У Веры не было больше сил туда
ходить...
Обхватив руками ноги, Вера сидела под кустом во дворе крае-

ведческого музея. Пекло солнце, и над раскаленным гравием
струился горячий воздух. Поэтому снизу очертания каменных
баб были немного размытыми.
Приплелся одурелый от жары пионерский отряд. Впереди экс-
курсовод с указкой. Остановились у орудия, выстроились полу-
кругом, стали слушать.
— Это пулемет марки «Максим», — сказала экскурсовод. — Во
время боев за установление в нашем городе советской власти ге-
рой-большевик Жмыря был пулеметчиком...
291
— А это что?— спросила одна из девочек, указывая на камен-

ных баб.
— Древние идолы. Им поклонялись скифы, кочевые племена,
которые населяли нашу землю много лет назад... — Экскурсовод
увидела Веру. — Девушка, здесь сидеть запрещается! Встаньте
сейчас же!
Вера медленно встала и побрела по улице.
Вера глядела с перрона вниз на рельсы, блестящие под солн-

цем, на мусор между шпал. Показалась электричка, загудела, при-
ближаясь к платформе. Вера пристально на нее смотрела.
Электричка остановилась, раскрылись двери. Вера вошла, села
у окна.
Вагон постепенно наполнялся людьми.
Напротив, аккуратно расправив широкую юбку, села сосед-
ка Ира со своим бессмысленно улыбающимся мужем.
— Верка, ты куда едешь?.. А нас из больницы выписали, —
кивнула она на мужа. — Родителей едем навестить...
Вера молча встала и вышла из вагона. За ней с шипением
захлопнулись двери. Поезд медленно тронулся.
В кабинете стояли два стола, за которыми работали два сле-

дователя — мужчина и женщина. Они работали вдвоем, по-
тому что в районном управлении внутренних дел не хватало
помещений. И потом так труднее было брать взятки.
Вера давала показания мужчине.
— Жили мы плохо... — тихим голосом с большими паузами
говорила Вера. — Из-за него... Часто возникали скандалы. Он
доводил отца, иногда меня бил. Отец сердился... Он делал это
нарочно... Ему это нравилось...
— Кому?
— Сереже.
Дверь кабинета медленно раскрылась, и на пороге появился
Толик. Вера замолчала. Толик кашлянул и протянул замусо-
ленную бумажку, зажатую и кулаке.
— Здравствуйте, я вот повестку получил по делу Алхим-
ченко...
292
— Фамилия? — спросила следователь-женщина — молодая

блондинка, которая до этого молча писала что-то свое.
— Алхимченко...
— Не отвлекайтесь! — сказал Вере ее следователь. —
Скажите, отец ваш часто пил?
— Нет.
— Сколько раз в неделю? — Вера пожала плечами. — Ладно,
продолжайте...
Вера молчала. Толик сел на стул рядом с ней и лучезарно
улыбнулся своей блондинке. Но она никак не отреагировала, и
это ему не понравилось.
— Год рождения? — спросила она.
— 1970 год.
— Образование?
— Десять классов.
— Место работы?
— Повестку жду... В армию...
— Это работа такая?
— Я повестку жду... Временно не работаю!
— Тунеядствуете?
— Нет. Я жду!
Кабинет был довольно уютный. На подоконнике красовались
цветы в глиняных горшках, в аквариуме плавали рыбки, на хо-
лодильнике стоял гипсовый бюст Ленина, а стену украшал ка-
лендарь-плакат с популярным артистом-кинорежиссером.
Иногда следователи проводили одновременно очные ставки.
Каждый свою. Тогда кабинет напоминал сумасшедший дом, в ко-
тором люди говорили все разом и все разное.
— Ну, я вас слушаю, — сказал следователь Вере.
— В тот вечер у папы был день рождения. Мы все сидели за
столом... Ужинали... Вот…
— Это понятно.
— Ну, он бросился на меня с кулаками! Отец вмешался и велел
прекратить безобразие.
— Ага, — следователь стал печатать на машинке Верины слова.
В это время Толик, возбужденно жестикулируя и задевая
локтем Веру, рассказывал:
293
— Ну, выпили мы, девушки с нами! Тут подходит Чика и го-

ворит... Он за соседним столиком сидел, ну вот, говорит: «Отдай
долг!» Я говорю: «Какой долг! Не знаю! Отстань!» А он пристает:
«Отдай! Отдай!»
— Чика — это кто? — спросила следователь.
— Вер, Чику как звать? — повернулся к Вере Толик.
— Остапчук. Валера...— подсказала Вера.
— Да! Валера Остапчук! — обрадовался Толик.
— Не отвлекайтесь, — сказал Вере следователь. — Продолжай-
те.
— Ну, тогда Сергей запер его в ванной...
— Отца?
— Да, — кивнула Вера.
— Ну вот, — продолжал Толик. — Остапчук Валера говорит:
«Пепельницу дай!» Покурить ему захотелось, а стряхивать неку-
да. Не в тарелку же… Ну я и кинул ему пепельницу…
— С какой стороны сидел Остапчук?
— Справа.
— Почему же вы бросили пепельницу влево?
— Так он же не сидел за столиком! Он ходил туда-сюда, ту-
да-сюда. Приставал ко мне... А потом покурить захотел.
— Каким образом пепельница попала в щеку Парашиной?
— А я откуда знаю?.. Чика не поймал...
— Ну, рассказывайте, — допытывался следователь у Веры.
— Вот... я отца выпустила... Отец повторил свое требование
прекратить безобразие...Тогда он стал угрожать ножом...
Дверь в кабинет распахнулась, и мужчина в костюме с галсту-
ком спросил:
— Обедать идете?
— Да! Сейчас! — откликнулись оба следователя. — Подожди
пять минут!
— Ага! — Мужчина закрыл дверь.
Верин следователь вытер с лица пот, включил вентилятор на столе.
— Так кто кому угрожал ножом? — спросил он.
— Сережа — папе, — тихо ответила Вера.
— Громче, я не слышу!
— Сережа— папе...
294
— Хорошо... Так и запишем... — Он опять принялся стучать

на машинке.
— А армяне, которые сидели за столиком с Парашиной, бро-
сились на меня, голову мне пробили! Вот! До сих пор болит, —
жаловался Толик. — А Парашину эту я вообще в первый раз
вижу! А армян тем более! Один из них мне стулом голову про-
бил! Вот кого привлекать надо. А не меня! Я в армию собира-
юсь... Святой долг перед родиной!..
— В своем заявлении Парашина пишет, — перебила его сле-
дователь, — что обратила внимание, как вы несколько раз цели-
лись в Остапчука разными столовыми приборами, хотели раз-
бить ему очки, плевались, выражались нецензурно, нарушали
общественный порядок, проявляли явное неуважение к окру-
жающим.
— Не было этого! — честно сказал Толик.
— Самой же Парашиной вы угрожали вступлением в поло-
вую связь противоестественным образом...
— Я?!!
— Да... Все ваши действия подпадают под статью 206 УК
РСФСР, а это, как вы знаете, хулиганство. Наказывается до трех
лет лишения свободы...
— Да вы что?! Парашина со зла наговаривает, а вы!.. Это не-
счастный случай!.. Я передал пепельницу Чике, он не удержал ее!..
Верин следователь кончил печатать и спросил:
— Когда вас допрашивали в первый раз, вы говорили, что в
тот момент, когда ваш отец ранил Сергея, вы находились в другой
комнате и ничего не видели... Почему вы изменили свои первона-
чальные показания?
— Я была в шоке... Очень сильно испугалась... Теперь решила
честно рассказать то, что было на самом деле...
— ...То, что было на самом деле, — продиктовал сам себе сле-
дователь.
Вера вышла из кабинета.

Около дежурного милиционера ее ждала мать. Увидев дочь,
Рита вскочила:
— Ну что?
295
— Все!
— Чего все?! — обомлела Рита. — Чего ты сказала?
— Чего, чего... Закудахтала, клуша!
— Ты им что сказала? Ты сказала, как я тебе велела?
— Да! Да! Да!
Рита быстро полезла в сумочку, достала пачку таблеток в сере-
бристой упаковке. Вытащила таблетку и протянула Вере:
— На, прими. Виктор велел это пять раз в день принимать.
Запить жалко нечем...
Она засунула таблетку Вере в рот, другую незаметно себе.
— К Сереже вместе пойдем или ты сама? — спросила Рита,
когда они вышли на улицу.
— Хочешь, я одна схожу? Сейчас домой придем, я еды наго-
товлю и пойду. А ты поспи пока, девочка моя. Видишь, как все хо-
рошо получается... А ты завтра сходишь, соскучилась, наверное...
У табачного киоска Рита остановилась, купила пачку сигарет
и сунула Вере.
— Возьми, говорят, помогает при депрессии.
Вера безразлично приняла пачку, посмотрела на нее и бросила
на землю.
— Чего же это ты делаешь?! — возмутилась Рита. — Отцу
отдадим. Зачем бросаться-то! Некультурно же!
— На следующий год в порядке будем, — не спеша прожевывая

кусок мяса, говорил Николай Семенович Виктору. — Арендуем с
братьями поле. Нашел я одного председателя. Посадим арбузы...
Машина, слава Богу, у меня есть... Помнишь соседа нашего по
Новоселовке? Он свежие арбузы на Новый год ест. Хранит в со-
ломе. А если продавать, а? Чего! Инициативу сейчас разрешили!
Виктор кивал.
Рита наливала бульон в бутылку из-под кефира. Когда бутыл-
ка наполнилась, она достала из ящика кусок целлофана и надела
на горлышко, прижав резинкой. Протянула Вере сумку:
— Фрукты я уже положила. Вот для бульона место...
Осторожней в троллейбусе — не опрокинь...
Вера кивнула.
296
— И веселее будь! В прошлый раз мы с ним посмеялись даже! —

Рита улыбнулась. — Бледненький, правда, такой... На, прими. —
Рита сунула Вере в рот таблетку. — Запей.
Вера взяла сумку и вышла из квартиры. На лестнице она
выплюнула таблетку.
На троллейбусную остановку вожатая — тетка с красным гал-

стуком на шее — привела с моря отряд пионеров. Вере казалось,
что пионеры преследуют ее. Эти девушки, почти невесты, и маль-
чишки, на голову их ниже. Они галдели, трясли мокрыми волоса-
ми, гонялись друг за другом, задевая прохожих.
— Замолчите! Не в школе! — кричала им сердитая седая стару-
ха. — Орете-то чего?
— Хотим, — ответил ей мальчишка.
— Саранча!
— Бе-бе-бе! — передразнил ее мальчишка и погнался за пнув-
шей его девчонкой.
— Бе-бе-бе! — радостно принялись дразнить старуху осталь-
ные.
Наконец подошел троллейбус, и отряд запихнулся в него.
— Шпана советская, — сказала старуха им вслед. Вера отошла
от нее и стала ловить такси.
Он лежал на кровати у стены, окрашенной масляной краской

в голубой цвет. Руки вытянул поверх одеяла, глаза равнодушно
смотрели на Веру.
— Ну как чувствуешь себя? — не глядя на него, спросила Вера.
— Никак.
— А я тут и бульон тебе принесла, и яблок...
— Спасибо.
Вера торопливо выложила из сумки бутылку с бульоном,
яблоки.
— Выпишут скоро?
— Скоро.
— А где ты будешь жить? — Вера наконец решилась, взглянула
на Сергея.
Он смотрел на нее. Она опустила глаза.
297
— Не знаю.
— А к нам не вернешься?
— У меня следователь был, — вдруг сказал Сергей.
— И что ты сказал? — насторожилась Вера.
Сергей заметил, чуть усмехнувшись:
— Я сказал, что ничего не помню.
С грохотом и лязгом тепловоз тащил платформы с металлоло-
мом. Бубнил диспетчер.
По палате опять ходил мужичок в серой пижаме, ел из газет-
ного кулька тюльку.
— Прости меня,— сказала Вера.
— За что?
— Ну, ты же понимаешь: мы без него пропадем, мама болеет…
— Скажи ей, чтоб не ходила сюда.
— Хорошо. А назавтра тебе чего приготовить?— робко спро-
сила Вера и получила то, что ждала.
— Ничего.
— Как? А что ты кушать-то будешь? — безнадежно спросила она.
— Вера, иди домой, — повторил Сергей.
Несколько дней назад Рита принесла и поставила в стеклян-
ной банке на тумбочку у кровати Сергея букет пионов. Сейчас с
них начали опадать лепестки. Вера молча собрала эти лепестки,
зажала в кулак.
— Я люблю тебя, — прошептала она, но получилось неу-
местно. Она сама почувствовала это, тогда спросила: — Не бо-
лит?
Он молчал.
— Я люблю тебя! — громко повторила Вера.
На соседней кровати больной отложил газету, посмотрел на
Веру поверх очков и сказал:
— Не действуйте ему на нервы, девушка… Это вредно.
— Иди домой, а...— попросил Сергей.
Вера отпустила его руку. Встала, долго, внимательно смотре-
ла на его осунувшееся лицо, спокойные холодные глаза, руки с
исколотыми венами...
— Все тогда, — медленно сказала она. — Будь здоров!
— Ты тоже... не болей...
298
Вера ссутулилась и пошла к двери. Сумка, висевшая на плече,

цеплялась за кровати и била по бедру…
В церковном дворе стоял окруженный садом поповский дом.

У дома остановилась белая «Волга», из нее вышли поп с попадьей
и принялись вытаскивать из багажника и заносить в кухню кар-
тонные коробки с помидорами.
Церковь снаружи мало чем отличалась от поповского дома,
разве что покрупней была. Приезжим она казалась странной, по-
чти ненастоящей, но местные жители привыкли к такой...
Вера купила свечку и подошла к иконе Божьей матери. Долго
смотрела в глаза Марии и не замечала, что горячий воск с за-
жженной свечи падает ей на пальцы.
Второй раз в жизни Вера была в церкви. Впервые ее, еще груд-
ную, принесла крестить бабушка.
Вера пыталась вспомнить слышанные в детстве от бабушки
слова молитвы и не могла. Только слова дурацкой считалки кру-
тились в голове: «Прошу мои цветы не брать. Прошу мою молит-
ву понимать...»
Так и стояла она перед иконой, заливаясь слезами.
Наступил вечер. Солнце уже скрылось за горизонтом. Мужики

в беседке под электрической лампой забивали «козла». Из откры-
тых окон доносились эстрадные песни — передавали телеконцерт.
Вера шла по двору.
Всклокоченный пацан с испачканным землей лицом возбу-
жденно объяснял своим сверстникам, которые хмуро стояли ря-
дом:
— Знаете, почему я ему врезал?! Он подошел ко мне и говорит:
«Давай подеремся!» А я драться не хотел!..
Загудел, перекрыл грохотом весь шум двора состав. Стучали
на стыках колеса. На платформах, тесно прижатые друг к другу,
стояли грузовики.
Кто-то схватил Веру за локоть.
— Вера!.. Я все знаю!
Она обернулась. Это был Андрюша. В первую секунду она и не
узнала его в фуражке и в форме мореходного училища.
299
— Верка, бедная моя!.. Я еле вырвался! — задыхаясь, говорил

он.
— Андрюша! — обрадовалась Вера, сняла фуражку, погладила
его стриженую голову.
— Я тебе все простил! Верочка, идем ко мне. — Он обнял ее,
подталкивал легко в направлении своего подъезда и говорил, го-
ворил без остановки:
— Ты представляешь! Меня всего на один день выпустили... Я
приехал ради тебя... Вера! Я не могу без тебя! Я очень соскучил-
ся... Бедная моя девчонка... Идем ко мне...
Вера не понимала ни слова. А он тащил ее, открыл дверь в
подъезд.
Они поднялись на несколько ступеней.
— Как ты изменился, — пробормотала Вера.
— Я просто с ума схожу... Я умираю без тебя!.. Идем! Матери
дома нет! Ты представляешь?.. Мы можем быть одни! Вдвоем! Я
ради тебя приехал. Завтра уезжаю! Прямо не знаю, что теперь бу-
дет... Вера! Ну что ты встала! Идем!..
Он прижал ее к стене, на которой чья-то старательная рука ме-
лом изобразила огромные мужские и женские половые органы.
— Ну, все! Хватит, Андрюша! — Вера отталкивала его, но он
крепко, страстно обнимал ее.
— Я прошу тебя! Отстань! Все, все!..
Андрюша не обращал внимания, целовал ее лицо, шею, губы.
Сверху кто-то спускался.
— Идем скорее, — шептал он.
— Умоляю тебя! Хватит! Оставь меня в покое!
Вера схватилась рукой за перила. Мимо них прошла девочка
Оксана, увидела Веру и остановилась.
— Здравствуй, — сказала она. — Почему ты со мной больше
не играешь?
Вера попыталась улыбнуться.
— Пошла отсюда! — рявкнул на нее Андрюша.
Девочка испугалась и выбежала на улицу. Андрюша опять за-
нялся Верой.
— Ну не надо!.. Гад какой! — Вера начала сердиться. — Сейчас
орать начну!
300
— Ты с ума сошла?.. Динамила меня целый год! Нет, ты сейчас

пойдешь!.. Пойдешь со мной.
Он со всей силы рванул Верину руку, которой она держалась
за перила, и потащил вверх по ступеням. Вера пнула его ногой,
тогда он задрал ей кофту и начал целовать грудь.
— Гад! Сволочь! — ругалась Вера, изо всех сил хлестала его по
щекам, по голове и старалась попасть коленом между ног.
— Ты с ума сошла, ошалела совсем! — Андрюша тоже двинул
ей по щеке.
— Гаденыш вонючий! — Вера била, не разбирая куда.
— Ладно... — Андрюша отошел от нее. — Я запомню все это...
Черт с тобой!
Вера поправила одежду, волосы, подняла валявшуюся на сту-
пенях сумку и вышла из подъезда.
Рита на кухне расставляла на подоконнике трехлитровые банки с

солеными огурцами, маринованными помидорами и баклажанами.
— Ну что? — спросила она у Веры.
Вера сидела на табурете, прислонившись к стене, лицо ее ни-
чего не выражало.
Рита взяла ложку и стала доедать оставленную на столе поло-
винку арбуза.
— Хочешь?— спросила она Веру.
Вера покачала головой.
— Виктору ехать надо, — вздохнула Рита.— Начальник его ка-
кой-то звонил с работы... Я с банками для него так устала...
— Мам, он больше к нам не вернется, — сказала Вера.
— Он так сказал? — спросила Рита. — Подумаешь! Гордый ка-
кой!.. И зачем он тебе нужен? Андрюша вернется, за него и вый-
дешь. А этот — инженер... С Андрюшей тебе и проще в сто раз, и
денег больше...
— Не понимаешь, да... Я никогда его не увижу!..
Рита встала, вытащила из холодильника бутылку из-под джина:
— Хочешь?.. Давай по чуть-чуть...
— Нет...
Рита сходила в комнату, достала из шкафа таблетки, вернулась
на кухню, одну таблетку протянула Вере, другую приняла сама.
301
Помолчали. Рита зевнула.

— Ладно, я спать пойду. И ты давай тоже... Виктор где-то шля-
ется...— Она прошла мимо ванной. — И раковину никто до самой
смерти не починит! Никто домом не занимается... Никому ничего
не нужно...
Вера осталась одна. Минуту посидела, потом встала, открыла
холодильник, вынула бутылку из-под джина, налила в чашку, вы-
пила, захлебнулась, закашляла...
На столе лежала серебристая пачка с таблетками. Вера выта-
щила еще одну таблетку, съела и запила самогоном...
Сергей лежал в кровати, закрыв глаза...

Вера стояла перед каменными скифскими бабами. Прошла, за-
глядывая в лицо каждой, до конца аллеи. Там были кусты. Она
села на землю, положила сумку рядом... Темнело. Вера сидела и смо-
трела, как очертания каменных баб расплываются в сумерках. В
здании музея зажглось нижнее угловое окно... Вера открыла сумку,
вытащила бутылку из-под джина, отхлебнула. Подавилась, за-
кашляла, нашарила в сумке хлеб и запихала его в рот, запивая
самогоном. Отбросила пустую бутылку к кирпичной стене в не-
скольких шагах от кустов. Ударившись о стену, бутылка разби-
лась...
Сергей вздрогнул, открыл глаза. На соседней кровати мужчи-

на в очках размешивал в стакане сахар. Ложка методично билась
о края стакана. Сергей опять закрыл глаза...
Вера трясущимися руками вынимала таблетки из серебри-

стой пачки и засовывала в рот. Когда первая пачка кончилась,
Вера достала вторую. Большая крыса появилась у стены, дело-
вито обнюхала остатки Вериной бутылки, села и посмотре-
ла на Веру. Вера, не отрываясь, следила за ней. Крыса медленно,
осторожно стала приближаться. Увидев кусок хлеба у Вериной
ноги, крыса начала его есть, не спуская глаз с Веры. Вера попыта-
лась отодвинуть ногу. Нога не слушалась. Тогда Вера закричала.
Слабым тоненьким голосом...
302
За окном гудел тепловоз. Сергей открыл глаза. Больной с бу-

мажным пакетом сидел напротив и смотрел на него.
— Тюльки хочешь? — сиплым голосом спросил он, протяги-
вая кулек.
Сергей отрицательно покачал головой. Осторожно припод-
нялся с кровати, спустил ноги на пол. Голова закружилась. Он
посидел немного, подождал, когда слабость пройдет...
Вера в большой комнате открыла ящик с лекарствами, вы-

тащила все таблетки, которые ей давала мать. Выдавила их из
пачки на стол. Одна таблетка упала на пол, покатилась под ди-
ван.
— У, ты какая... — проворчала Вера и полезла за ней.
Потом плеснула себе самогона. Зажгла спичку. Голубое пламя
затрепетало над рюмкой...
Вера включила магнитофон, налила в другую рюмку еще са-
могона и, подпевая песне, держа рюмку в руке, пританцовывая,
стала запихивать в рот таблетки.
— Так! Вперед и с песней!.. — бормотала она. — Устроим фей-
ерверк души и сердца!!! — и запивала, давясь и морщась.
Медленно, держась за спинки кроватей, Сергей подошел к хо-

лодильнику у окна, открыл его, достал бутылку с бульоном, кото-
рый принесла Вера.
За окном было темно. Вдруг темноту рассек луч локомотива,
и, истошно загудев, лязгая на стыках, состав поехал мимо свал-
ки в сторону завода. Этот стук был невыносим. От него что-то
сжималось в груди и сердце колотилось как бешеное. Тепловоз
напоминал злобное, тупое животное, упорно двигающееся взад и
вперед без всякого смысла.
Изо всех сил Сергей швырнул бутылку в окно.
Со страшным звоном стекло разбилось. Полетели в разные
стороны осколки.
В палате стояла тишина, нарушаемая только шумом уходяще-
го состава...
Сергей медленно вышел в коридор, спустился по лестнице.
В темном небе горело газовое пламя. Сергей сидел на лавке у
303
Вериного подъезда. Он смотрел на ее освещенные окна. Слушал

доносившуюся оттуда песню.
Тепловоз, ехавший через двор, притормозил со скрипом, и из

кабины машиниста спрыгнул Виктор.
— Подожди, я сейчас... За вещами сбегаю, — крикнул он ма-
шинисту и торопливо пошел к подъезду. У лавки он остановил-
ся, присмотрелся и узнал Сергея. — О, раненый наш убег!.. Вот
Верка обрадуется! Свадьба у вас когда?
— Завтра, — сказал Сергей.
— Идем? — Виктор протянул ему руку, помог подняться. —
А я, видишь, с тепловозом договорился. Они меня до Харькова
подбросят, а оттуда до дома рукой подать... Сумку сейчас возьму,
и — прощай, родимый город!.. Билетов же нет ни хрена...
Вера, закрыв глаза, лежала на полу в комнате. На столе в тем-

ноте горел голубым пламенем самогон в рюмке. Вера прижимала к
груди покрытую лаком фотографию, где она маленькая с бантом в
жидких волосенках. Чувствуя, что засыпает, Вера слабо подпевала
магнитофону. Ей было легко и приятно, все, что мучило в послед-
нее время, ушло куда-то далеко и не имело никакого значения...
Хлопнула входная дверь, Виктор вошел в комнату и включил
свет. Это было противно, Вера зажмурилась и с трудом узнала
брата, потом присмотрелась и увидела Сергея, прислонившегося
к косяку.
— Мальчики, дорогие мои... Пришли ко мне! — улыбнулась
Вера и закрыла глаза.
— Вот это да! — восхищенно сказал Виктор, взял в руки бу-
тылку из-под джина. — Всю бутылку выжрала! Молодец! А ро-
дители спят?.. Замечательно! Это значит, ты одна тут...
Взгляд его упал на разбросанные по столу упаковки от ле-
карства.
— Сереж, смотри, что у меня есть! — Вера показала Сергею
свою фотографию. — Это я — маленькая!.. Сереж, чего ты не
смотришь, я тебе не нравлюсь?..
— Иди ко мне, Верусь... — Виктор осторожно взял из ее рук
фотографию и стал поднимать с пола.
304
— Вить! Я ему не нравлюсь. Я — такая молодая, симпатичная!

Сереж, я же так умею любить тебя. — Она отпихивала от себя
Виктора, который крепко держал ее. — Сережа! Ты грустный?..
Ну, отстань же от меня! Мой дорогой, ненавистный братик!
Отстань, дурак! Пусти!
Вера вырвалась, побежала на кухню. Виктор за ней, пытаясь
поймать. Она не давалась, визжала, кидала в него все, что по-
падалось под руку. Летев�

На уроках сценарного мастерства. Том I учебное пособие by Сост. Воденко М.О., Арабов Ю.Н., Нехорошев Л.Н., Кожинова Л.

Загружено:

Сведения о документе

Авторское право

Поделиться этим документом

Поделиться или встроить документ

Параметры публикации

Этот документ был вам полезен?

Это неприемлемый материал?

Авторское право:

На уроках сценарного мастерства. Том I учебное пособие by Сост. Воденко М.О., Арабов Ю.Н., Нехорошев Л.Н., Кожинова Л.

Загружено:

Авторское право:

Всероссийский государственный университет

кинематографии имени С.А. Герасимова (ВГИК)

НА УРОКАХ СЦЕНАРНОГО МАСТЕРСТВА

Допущено Учебно-методическим объединением высших учебных заведений

Москва — ВГИК — 2014

Автор-составитель: Воденко М.О.

На уроках сценарного мастерства. Том I: учебное посо-

вали и вели мастерские сценаристов Н. Зархи, Н. Агаджанова,

щиеся их педагогического и творческого опыта. Каждый из них

Правда, есть и минусы в чрезмерной коммуникабельности,

случаются разводы. Я развожусь с режиссерами постоянно.

жены. В сценарии «Москва слезам не верит» я описал характеры

именно все свои мечты и представления об офицерах я описал

стюм для театра. Выбрала она темно-синий кримпленовый с бе-

В театре они выделялись. Кроме модистки и учительниц, на

— А почему бы не пойти работать сестрам? — спрашивал брю-

— Четыре ситро и четыре пирожных.

Теперь на сцене был большой роскошный кабинет. За большим

— Сын шофером работает, дочь швеей на фабрике. Я все так

Днем Тихомиров, Пехов, Лаптев, Венька Ильин — все члены

…Дом модистки был на окраине деревни. Модистка в легкой

— Само собой, уж не допустил бы, — сказал Тихомиров. — Я,

Тихомиров медленно приближался к конторе колхоза. Из

— Послал бы ее, естественно, куда следует, — ответил Буянов,

Тихомиров приближался к клубу. И вдруг он заметил одино-

В зрительном зале сидела комиссия из районного управле-

что трактористы говорят на повышенных тонах, со стороны мо-

ткнул пальцем в программу. — Песню про трактор написал я, так

И тут взял слово Тихомиров:

— А может, пригласить нам писателя? — вдруг спросил

Тихомиров медленно подошел к дому. Осторожно дернул за

Утром отец и дочь завтракали.

— Она что, бастует? — спросила Анна, кивнув на закрытую

— Есть просьба, — сказал Тихомиров.

Тихомиров в черном пальто, черной шляпе и белом шелковом

Дом был двухэтажным, еще довоенной постройки. Писатель

душка, два стула и три книжные полки, поставленные одна на

Тихомиров слышал, как он стучал в соседнюю комнату. Там,

Последовал короткий разговор, и приятель достал из кармана

— Красивая, — согласился писатель. — Но хотела жить, как

— Какие деньги в деревне? Поселитесь у меня, еда вся своя.

Полина готовила комнату для писателя. На окно повесила но-

Писатель приехал в полдень. Из вещей с ним был полу-

Тихомировым, а Полине поцеловал руку. Полина так смутилась

нимо лучше: почти на каждом была импортная куртка со множе-

Жена Пехова всхлипнула, молча взяла мужа за руку и повела

Писатель сидел, закутавшись в одеяло, Полина застирывала

— Я еще не ходила,— сказала Полина,— но мне рассказывали.

...Огородами они вышли на окраину деревни. Дом модистки

начала протирать лицо. За кустами наступила тишина. Модистка

Звено Тихомирова было хозрасчетным и работало, как это

нашивал мундир с голубыми петлицами, тельняшку и голубой

Анна сошла с автобуса с чемоданом и довольно объемистой

— Не знаю. Он про Льва Толстого рассказывал. Так тот две-

том все стихло. Писатель насторожился. Дверь потихоньку от-

Ансамбль Тихомирова собрался в клубе. Пришли также

ню примерно такого содержания. Жила-была в деревне бедовая

— Обращайтесь. Я посмотрю, что у вас из этого получит-

Тихомиров и писатель проводили модистку до ее дома.

— Деревню против себя восстановила.

— И так не здороваются, — вставила модистка.

Уже ночью Тихомиров и писатель возвращались от модистки.

— Я на пять минут, можно? — спросила Анна, входя. — Вы у

Звено Тихомирова работало в поле. Поблизости затарахтел

новение. На место происшествия вызвали участкового инспекто-

Тихомиров и писатель вернулись с поля вечером. Полина на-

Учительницы, модистка и Ильин уже были в клубе. Модистка