1

НИЩЕТА УТИЛИТАРИЗМА

М.А. Калашян

Российско-Армянский (Славянский) университет,

kalashyan_marina@mail.ru

АННОТАЦИЯ
Статья посвяшена комплексному анализу системообразуюших основ
современной культурно-духовной ситуации. В результате автор характеризует ее как
адиафорически ориентированную, индефферентную по отношению к подлинным
ценностям. В контексте критики потребительской модели общества обосновывается
неутилитарный характер философии и рассматривается ее место и роль в структуре
адиафорического общества, ее связи с политикой, моралью и правом.

Ключевые слова: утилитаризм, мораль, политика.

«Польза» и «вред», как известно, - понятия, которые приучают человека

смотреть на мир сквозь потребительскую призму. Не будет преувеличением
утверждение, что подобное утилитарное отношение к действительности пустило
глубочайшие корни в человеческом сознании, охватив собой область не только
материального, но и духовного, размывая тем самым границы между этими двумя,
казалось, несводимыми сферами.
Думаю, что мы не ошибемся, если охарактеризуем современную культурную
ситуацию как адиафорически ориентированную. «Адиафорческий» – восходящий к
Платону термин античной этики, означающий «морально-безразличное»,
индефферентное отношение к моральному благу или злу [1] подразумевает
повсеместное отрицание абсолютных (объективных) ценностей. Адиафорическая
культурная парадигма или адиафорическое общество включает в себя два основных
компонента: постепенную абсолютизацию правового способа социальной регуляции и
практически тотальный эстетизм (интерпретируемый нами в кьеркегоровском смысле).
Свойственный современному человеку эстетизм характерен почти болезненной
озабоченностью самим собой и собственным благополучием, что есть по существу
отказ от «других» (от этики) и может быть назван и равнодушием, поскольку попытки
поиски «смысла» оказываются пресеченными как не соответствущие состоянию
чувственно-бессознательной непосредственности, в которой пребывает человек.
Современный человек-эстетик живет ощущением удовлетворенности сиюминутным,
преходящим, случайным и несущественным, каковое ощущение санкционируется
признанием культа желаний и их немедленного осуществления. Отсюда – нежелание
или уже неумение «увидеть» чего-то помимо индивидуалистически-поверхностных
устремлений и практик.
Доминирование вышеописанного умонастроения, конечно, не случайно. Оно -
результат длительного социального развития, которое можно определить как переход
от внутреннего смысла к внешней явленности, от духовного к социальному, от бытия к
сущему, от морали к праву. В мире «внешнем» исключительно все подлежит
измерению и механической оценке и стремиться в таком мире в принципе возможно
только к тому, что исчисляемо. Цель подобной культуры не может следовательно
выйти за рамки объективно данных, бесспорно-очевидных человеческих нужд,
 2

общественного благa как максимизации уровня удовлетворенности социальных

потребностей. И конечно, данная утилитаристская установка деформирует саму
мораль, преобразовав ее из являения внутренне-духовного порядка во внешне-
принудительный механизм: ведь только внешне-нормированное поведение, а никак не
внутренне-переживаемое чувство долга и вины, может стать объектом исчисления,
наглядной демонстрацией калькуляции общественно необходимого объема «пользы» и
«добра». В итоге предпочтение отдается праву как соответствующему культурно-
социальным запросам внешнему регулятору коммуникаций, которое, еще нуждаясь в
апелляции к морали, постепенно вытесняет и, может статься, в будущем полностью
вытеснит внутренне-духовное ее измерение.
Вышеописанная культурная тенденция, безусловно, накладывает свой отпечаток
на отношение к философии, предопределяя ее место и роль в современном обществе.
Излишними представляются упоминания о том, какие нелицеприятные оценки
повсеместно сопровождают философию. Да и каковой должна была быть роль
феномена, который по своей сути не должен приносить «пользы» в утилитаристском
смысле? Философская «вера» в наличие высшего объективного смысла, единства и
нравственности не находит сочувствия и понимания в современном обществе.
Мы говорим, что философия a priori по природе своей неутилитарна. С
помощью философии, говорит М. Хайдеггер, нельзя ничего «сделать»; философствуя,
можно в лучшем случае понять, что, собственно, ты «делаешь». Но действительно ли
ей чуждо стремление к пользе? Ведь выше было сказано, что философ устремлен к
поиску высшего объективного смысла, единства и нравственности. Не означает ли это,
что позволительно, следовательно, рассуждать о приносимой философией пользе?
Философ действительно занят поиском истины, добра, красоты, но для
трактовки этого поиска в утилитаристском смысле данного факта недостаточно.
Необходимо выявить истинные мотивы, которые им руководят. Традиции этической
мысли известно, что наши намерения, моральные побуждения не исчерпываются
направленностью на собственное благо и благо ближних. По этому поводу Г. Зиммель
пишет: «Фактически мы объективно заинтересованы в осуществлении или
неосуществлении известных событий или состояний, и притом без всякого отношения
к их последствиям, затрагивающим какого-либо субъекта. Нам важно, чтобы в мире
царила гармония, чтобы в нем воплотились известные идеи, чтобы осуществилось что-
либо ценное, и мы чувствуем потребность содействовать этому, отнюдь не задаваясь
всегда вопросом, полезно или приятно это какой-либо личности, какому-либо мне или
тебе... Во многих случаях сознание цели нашей деятельности останавливается в мире
объективного, не заимствуя моральной ценности от каких-либо субъективных
соображений...» [2, 35-36].
Необходимо согласиться с тем, что намерения и поступки, которые
направляются сознанием их объективной значимсти, а не субъективной полезности не
являются утилитарными. Ф. Ницше с присущей ему проницательностью назвал
устремленность подобного рода «любовью к вещам и призракам»: «Еще выше, -
говорит пророк Заратустра, - чем любовь к людям, я ценю любовь к вещам и
призракам». Под «вещами» и «призраками» Ф. Ницше разумеет цель объeктивную:
«...понятие «призрака», - толкует Ф. Ницше С.Л. Франк, - необыкновенно тонко
характеризует особенность этих объектов: это не реальные материальные предметы,
это – с психологической точки зрения вымыслы, продукты собственой душевной
жизни... истина, справедливость, красота, гармония, честь – вот некоторые из этих
«призраков», любовь к которым издавна служила и служит одной из самых могучих
движущих сил человечества» [2, 35-36].
 3

Мыслитель, чья жизнь подчинена духовной работе по обнаружению истины,

находится как бы «вне» настоящего. Его взор охватывает безграничные просторы
прошлого и будущего, на фоне которых «настоящее» теряется, утрачивая свою
актуальность, свою «правду». Реальность, открывающаяся взору философа, носит
вневременной и универсальный характер, а это значит, что все преходящее,
относительное, насущное отбрасывается. «Мы, философы, - пишет Ф. Ницше, -
нуждаемся прежде всего в покое от одного – от всего «сегодняшнего» [3, 139]. А М.
Хайдеггер замечает: «Философия не соразмерна времени по существу, ибо она
принадлежит к тем немногим вещам, судьба которых в том, чтобы не уметь найти
непосредственный отклик в сегодняшнем...» [4, 389]. «Сегодняшнее» давит именно
своей насущностью, беспросветностью постоянных тревог, за которыми человеку
нефилософского склада углядеть нечто единое, гармоничное, бытийно-подлинное не
представляется возможным. В итоге ставится довольно жесткий выбор: или
относительно-сущее, или абсолютно-бытийное: или человек уходит в мир – и теряет
себя; или уходит в себя – и теряет мир.
Само собой разумеется, что с культурно-нравственной точки зрения такая
отстраненность от «настоящего» имеет далеко идущие последствия. «Настоящее» есть
то, что «складывается» из наших повседневных потребностей и желаний; иными
словами «ближний» с ворохом тревог и забот и есть тот элемент, который его созидает.
Отвергая естественную установку жить «настоящим», ты тем самым отвергаешь
«ближних», которые составляют структуру его («настоящего») материи. Конечно, для
«господ сегодняшнего дня» (Ф. Ницше) подобная мотивация будет рассмотрена как
антиморальная и социально опасная, поскольку она не принимает во внимание свою
обязанность посильного облегчения участи большинства. Однако философское
мироощущение позволяет, или даже требует максимального абстрагирования от
будничной реальности. И это естественно, так как здесь личность подчиняется иному
принципу, приниципу объективного, а не субъективного, не вписывающемуся
полностью в категории «пользы», «всеобщего блага» и т. п. Такое мироощущение
приводит к определенному разрыву с культурными традициями и ее носителями,
однако без него, как уже было сказано, подлинная философия невозможна1.
Философия с ее стремлением познать объективное вне всяких соображений о
чьей-либо выгоде или удовольствии характеризует последнюю как «любовь к идеям» ,
а не к «людям». Иными словами, философия – это манифестация свободы и отсутствие
страха перед ней. Это выражение духа, не нуждающегося в культурно-историческом
детерминизме и догматизме: как конфессиональном, так и научном. Способность к
философствованию имманентно присуща человеку как носителю свободного духа.
Философия – это плеяда личностей, не побоявшихся осознать в себе этот свободный
дух и сумевших, сохранив его независимость, соединить последний с чутким
переживанием жизни.
Понимание философии в вышеописанном ключе проясняет отчего проистекает
наблюдаемое недоверчиво-небрежное к ней отношение. Как выражение свободного,
субъективно-недетерминированного духа в ней мы имеем чистое бескорыстие, которое
воспринимается как бесстрастие, апатия, гражданская безответственность. Обвинения
эти есть не что иное как «адиафорическая» атака на своего идеологического
противника, не желающего подчиниться всеобще-утилитаристскому курсу.
1
Мы не разделяем точку зрения, согласно которой время философии «кончилось» (См., н-р: Свасьян К.
Философ смерти философии. http: // http://www.alexnilogov.narod.ru/sofr_rus_fil/svasyan_filosof-smerti-
filosofii.html). Очевидный кризис философии связывается нами со спецификой эпохи. Несмотря на то,
что подобный настрой присутствовал в той или иной мере всегда, сегодня он приобретает
демонстративно-бесцеремонный характер, что, как представляется, есть одно из проявлений
современного культурного эстетизма.
 4

Современность не дорожит философией, поскольку ей непонятны усилия, совершаемые

с целью постичь истину, не приложимую, в конечном итоге, к насущно-
потребительским запросам человечества. «Философия – противоположность всякой
успокоенности и обеспеченности, - пишет М. Хайдеггер, - Она воронка, в середину
которой затягивает человека, чтобы только так он без фантазирования смог понять
собственное присутствие» [4, 265]. В результате философия «клеймится» как пустая
трата сил и энергии, не приносящих сколько-нибудь равноценной выгоды. Неприятие
философии сегодня – свойство современной культуры, логически вытекающее из
адиафорического мировоззрения. Правовая свобода вместо свободы личностно-
духовной, эстетизм моды вместо красоты как символа нравственности, материальный
достаток вместо высших потребностей духа, удовлетворенность внешне-показным
вместо самоуглубленности, невосприимчивость к идеалам вместо приверженности
духовной реальности - далеко не полный перечень ее черт.
Сегодня категории «истина» и «свобода» как квинтессенция философского
знания обходятся стороной. Адиафорическое мироощущение минимизировало желание
поиска истины и свободы. Эстетически-потребитительское изобилие, в котором
обнаружил себя человек, препятствует всякому по-настоящему живому
«чувствованию» мира. В сознании укоренилась идея осуществленности свободы: к
чему тогда ее искать? Социально-правовое пространство расширяет ее рамки,
гарантируя защищенность и увеличивая свободу выбора. Ничего не искать, ни во что
не верить, наслаждаться жизнью, отслеживать бесконечную вереницу желаний и
обеспечивать их незамедлительное удовлетворение – таково восприятие свободы
нынешней эпохи. Но правомерен вопрос: свободен ли тот, кто блуждает от одного
влечения к другому, ежесекундно осуществляя выбор за выбором, подгоняемый
порывами текущей минуты? Тот же XX век дал более прозорливое описание
постиндустриального общества: «отберите у современного человека все то, что его
развлекает и поддерживает - «кино, радио, газеты, театр, концерты, бокс,
путешествия», - и он умрет от образовавшейся пустоты, потому что «простые вещи»
для него уже ничего не значат» [4, 438]. Утратив все, объективно накопленное, человек
станет субъективно-полой единицей. Эта субъективная полость и есть начало
философии. Философия «возвращает» к жизни, заменив легковесное блуждание по ней
неподдельным взаимодействием.
Еще «хуже» отношения философии и политики. Еще с древнегреческих времен
между ними намечается противоборство - по сути своей предсказуемое, поскольку
здесь как никогда явственно сталкиваются два непримеримых аспекта жизни:
субъективно-бескорыстного и объективно-утилитарного. Если попытаться с данной
позиции наиболее обобщенно определить вектор развития философской мысли, то
можно утверждать, что философия постепенно приходит к осознанию своей
аполитичной природы и покидает политическое поприще. Тем не менее, остро стоит
вопрос о том, должна ли философия нести долю ответственности за складывающуюся
политическую ситуацию? Может ли быть морально оправдана ее аполитичность? И
какие, в конце концов, отношения должны быть в идеале установлены между
философией и политикой?
Поставленные вопросы сходятся в едином узле: обладает ли политика
собственной природой. Если да, то политические перипетии не могут быть вменяемы
философии в вину. Если специфической природы у политики нет, то вся духовная ( в
том числе философская) культура должны нести ответственность за политическую
обстановку как, фактически, ее непосредственный источник.
Общеизвестно, что попытки древних греков воздействовать на политику,
подчинив ее требованиям мудрого правления, не увенчались успехом, как не достигли
 5

они своей цели и в последующие культурно-исторические периоды. Ни в эпоху

средневековья, ни в Новое время мы не наблюдаем непосредственного «участия»
философии в деле политико-правового управления (соединить в себе философскую
мудрость и задатки политика удалось разве что Марку Аврелию и ряду монархов
«просвященного абсолютизма» XIIX в.). Однако опосредованное влияние
существовало всегда. Так, философские идеи свободы, достоинства личности
постепенно просачивались в политику, становясь реальным орудием борьбы за
равноправие. Отрицать эти факты нельзя, как и нельзя сомневаться в характерных
трансформациях, которые претерпевают эти идеи, став достоянием власти или
способом ее достижения. Содержание трансформаций сводится к тому, что в лоне
философии «идея» носит бескорыстный характер, но как только встает вопрос о
приведении «идеи» в действие, последняя приобретает ярко выраженный
стяжательский характер. На стадии философского осмысления «идея» наполнена
субъективно-насыщенным переживаниями мыслителя, на практике же она как бы
«оголяется», становясь «ничьей», а потому духовно бессодержательной. В этой форме
«идея» неустойчива и переменчива, так как «раздирается» сразу многими адептами.
Переход из философии на практику не может пройти безболезненно.
Напряженно-драматический конфликт сосуществования духа и материи,
субъективности и объективности, свободы и детерминации дает о себе знать.
Соотношении философии и политики будто являет собой его воплощение.
Опосредованное воздействие первой на политическую практику на деле
ограничивается передачей «формы» идей, живущих далее своей собственной жизнью.
Искренняя вера в монархию или республику, в социализм или в частную
собственность, в государственную власть или безвластие, в аристократию или в
демократию совсем не случайно оборачивается кровопролитием и войнами. Для того,
чтобы желаемое взаимодействие между философией и политикой было хоть в какой-то
степени достигнуто, необходимо осознать неизбежность серьезного компромисса. В
качестве такового на ум приходит единственный образец: право. Право, которое
«заявило» о себе как исторически первая удавшаяся попытка успешной социально-
практической апробации философских идей. Находясь на стыке идеального и
материально-чувственного миров, право явственно выражает солидарность
неотчуждаемых прав - с одной стороны, и закона, государства – с другой.
Предшествующие многочисленные попытки «опредмечивания» различных
философских идей, реализовывающиеся в обход правового механизма, успеха, увы, не
достигали.
Философия составляет и всегда составляла весьма незначительную долю в
общем объеме культуре. Кроме этого, мы полагаем, что она в большей степени не
инициирует возникновение определенных социально-культурных тенденций, а скорее
констатирует их наличие как уже свершившихся фактов, еще не до конца осознанных
обществом. Философская мысль как-будто чутко «улавливает подземные толчки»: они
объективно происходят и затрагивают всех, однако замечаются не сразу и не всеми.
Осмысление свершившегося, а не зачинание неиспытанного соотвествует утилитарно
не отягощенному философскому духу. Соответственно, нравственное состояние
социума видится не как результат философски-осмысленного и потому наиболее
приемлевого этического выбора, а скорее как стихийно складывающийся под
воздействием цивилизационных трансформаций набор «удобных» большинству
практик. «Удобство» заключается в повышении роли внешней, легко поддающейся
регулировке, активности и максимальной заниженности значения внутренней, так и не
понятой до конца, жизни души. Отсюда и констатированная в начале работы замена
свободы личностно-духовной - свободой правовой, долга – юридической
 6

обязанностью, подробнейшая регламентация внешней жизни наряду с игнорированием

поиска внутренних, моральных ориентиров.
Социально-культурный прогрессизм, таким образом, подвел современность к
черте, за которой переживание морали долга исчезает. И тут философия обязана
осмыслить следующий вопрос: соответствует ли сложившаяся этическая ситуация
природе человека, его моральному предназачению?
Сфера «должного» не может покинуть ткань человеческого бытия.
Подтверждений тому множество. Но если сосредоточиться на причинах
непрагматических, то в первую очередь следует обратить внимание на первое
подтверждение человеческого осмысления «должного» - язык. «Должен», «обязан»,
«принужден», «необходимо», «обязательно» и т. п. – слова, бесспорно, вплетенные в
социальность и ее обусловливающие. Для нашего анализа это означает, что слова-
долженствования есть выражение имманентно присущего бытию атрибута
«обязывания». А если так, то «обязывание» есть нечто, предшествующее социальному
нормированию. Оно приобщает к бытийно-абсолютному; это «обязывание» в смысле
внутренней готовности принять объективное, человеку неподвластное начало.
Вопреки внутреннему – принудительность внешнего, социального «обязывания»
не облагорожена сознанием его объективно-непреложной истинности. Дело в том, что
адресат внешнего «обязывания» всегда интуитивно предчувствует присутствующий в
нем этический «подвох»: здесь примешены практические интересы большинства. Чьи-
то интересы, а не ты сам – причина «обязывания», а потому и я, получается, вправе
отдать ему только часть, а не всего себя. Личность, выстраивая отношения в
соответствии с правилами внешнего «обязывания» позволяет себе «лицемерие»,
которое есть неизбежное последствие нравственно-отвлеченного нормирования.
Этическая жизнь распадается на две части – внешне-нормированную и внутренне-
подлинную. Относительная простота «внешнего» приводит к вытеснению им
«внутреннего», приучает не только скрывать внутренне-подлинное, но и постепенно
отучает человека от желания его совершенствовать, от стремления к внутреннему
моральному очищению и оформлению - импульсы к отысканию прочной духовной
основы постепенно иссякают.
Несмотря на то, что сфера «должного» продолжает существовать
преимущественно на уровне внешне-юридической практики, она все же не может быть
полностью искоренена в качестве духовной потребности, поскольку, как уже было
сказано, внутреннее «обязывание» первичнее внешнего, оно - его исток. Из этого
следует, что нынешняя этическая ситуация не может быть расценена хотя бы как
удовлетворительная, так как сущностная связь личности с подлинным моральным
источником представляется как никогда ослабевшей. Восстановить его религиозному
сознанию кажется сегодня (с учетом приверженности рационально-прагматическому
мировоззрению) непосильной задачей. Безразличие, укорененность в социально-
гедонистическом существовании, принципиальное неверие – и притом не только в
Бога, но и в любые идеалы – делают религиозный путь массового «возвращения» к
морали долга маловероятным. Второй путь – путь философский: думается философии в
перспективе под силу заполнить смысловой вакуум.
Итак, «должное» - область бытия, которая с необходимостью ему присуща.
Современная форма «должного» идет по пути его преобразования из сферы внутренней
– во внешнюю, что соответсвует переходу к доминированию объективно-массового над
субъективно-единичным. Указанная трансформация есть один из симптомов забвения
философии, увлеченности более простым, не обременяющим прагматическим
отношением к жизни. Но исходя из определения «обязывания» внутреннего как
предшествующего и определяющего «внешнее», предсталяется, что первое не может
 7

быть замещено в итоге полностью. Его сегодняшнее состояние можно образно

сравнить со «спячкой», а это значит, что «пробуждение» в конце концов неизбежно.

ЛИТЕРАТУРА

1. Новая философская энциклопедия. http: //

https://iphlib.ru/library/collection/newphilenc/document/HASH0194de7c3c398e26
61864994
2. Франк С. Л. Сочинения. М.: Издательство «Правда», 1990.
3. Ницше Ф. К генеологии морали. СпБ.: Азбука, 2014.
4. Сафрански Р. Хайдеггер. Германский мастер и его время. М.: Молодая
гвардия, 2005.

THE POVERTY OF UTILITARIANISM

Marina A. Kalashyan
Russian-Armenian University
kalashyan_marina@mail.ru

ABSTRACT
The article is devoted to a comprehensive analysis of the system-forming foundations
of the modern cultural and spiritual situation. As a result, the author characterizes it as
adiaphorically oriented, indifferent to genuine values. In the context of criticism of the
consumer model of society, the non-utilitarian nature of philosophy is substantiated and its
place and role in the structure of adiaphoric society, its connection with politics, morality and
law are considered.
Keywords: utilitarianism, morality, politics.

ՈՒՏԻԼԻՏԱՐԻԶՄԻ ԱՂՔԱՏՈՒԹՅՈՒՆԸ

Մ. Քալաշյան
Հայ-Ռուսական համալսարան
kalashyan_marina@mail.ru.

ԱՄՓՈՓՈՒՄ

Հոդվածը նվիրված է ժամանակակից մշակութային և հոգևոր իրավիճակի

համակարգային հիմքերի համակողմանի վերլուծությանը: Արդյունքում, հեղինակը
նրան բնութագրում է որպես ադիաֆորորեն կողմնորոշված, անտարբեր իրական
արժեքների նկատմամբ: Հասարակության սպառողական մոդելի քննադատության
համատեքստում հիմնավորվում է փիլիսոփայության ոչ օգտակար բնույթը և դրա
տեղն ու դերը ադիաֆորիկ հասարակության կառուցվածքում, դրա կապը
քաղաքականության, բարոյականության և օրենքի հետ:
 Հիմնաբառեր՝ ուտիլիտարիզմ, բարոյականություն, քաղաքականություն:
8