Правдоискательство

Большинство словарей предлагает отвлеченно-бесстрастное истолкование правдоискательства:

«поиски правды, справедливости», что соответствует формальному значению и противоречит
повседневному употреблению. Правдоискательство как определенная поведенческая установка
получает значение в речевой практике через ее восприятие в культуре, что существенно
осложняет ее понимание и тем более, перевод на язык другой культуры. Правдоискательство
выступает в истории культуры в двух основных формах: негативной и позитивной. Негативной
формой является обличение социального порядка как несправедливого, неистинного, неправого;
эта форма представлена не только в обличителях, но и в юродстве и шутовстве. Позитивная форма
– поиск путей к установлению справедливости – представлена разными фигурами, иногда
далекими от традиционного понимания правдоискательства (от сказочного героя до ученого,
философа и пророка). Имеет смысл различать значения правдоискательства именно через
восприятие (1) подобной поведенческой установки отдельного человека, (2) творческой
деятельности (науки, искусства) и (3) индивида-мифологемы (художественного героя,
исторического деятеля и т.п.).
В обиходной речи в применении к отдельному индивиду «правдоискательство» обычно
употребляется для отрицательной характеристики. Российский словарь культуры речевого
общения (Романова, Филиппов) так характеризует подобный образ действий: «Обычно такое
поведение приводит к неловкости в общении, производит дурное впечатление, вызывает
подозрение в корысти или неглубоком уме такого субъекта. В качестве реакции можно объяснить
субъекту-правдоискателю, в чем состоит этическая отрицательность его поведения, но во многих
случаях лучше воздержаться от комментариев и поощрений, отвечать молчанием или легким
вежливым сочувствием». Позитивное правдоискательство рассматривается как своего рода
психическое расстройство, иногда инфекционное, таких людей стремятся избегать, ограничивать
общение с ними. Подобные люди ломают сложившийся привычный уклад жизни, от них исходит
угроза спокойного существования всего микро-социума. На переднем неприятия такого
поведения – глубоко укоренившееся неверие в возможность достичь правды и справедливости
путем тех или иных легальных действий, обращением в правоохранительные органы или суд;
глубже лежит нарушение правдоискателями традиционных норм поведения; еще глубже –
стремление избежать укоров собственной совести. Но дело не исчерпывается этим.
Фигура правдоискателя может оцениваться по тому, владеет ли он истиной или только
ищет ее. Но это не абсолютная характеристика, важнее оказывается характер действий и
результат. В российской традиции, к примеру, не принято старцев и святых относить к
правдоискателям, но ряд их жизнеописаний («Житий») построен именно по этой модели. Иногда
важным критерием оказывается трагический финал – так, к примеру, митрополита Филиппа (1566
- 1568) и патриарха Никона (1652 – 1658) иногда относят к правдоискателям.
Другие два важных вида правдоискательства различаются по характеру поисков: в
вертикальной или в горизонтальной проекции. Поиск правды в вертикальной проекции может
ограничиваться рамками социальной иерархии: здесь следует обращение к высшим ступеням,
часто через голову непосредственных начальников (тип «ходоков»). Именно такой род
деятельности отдельных индивидов вызывает неприятие и подозрение. В тех случаях, когда поиск
правды в вертикальной проекции выходит за пределы социума, он, напротив, носит чаще всего
индивидуальный характер (исключением являются некоторые секты, внутри которых, обычно
сохраняется индивидуальное начало), такого рода правдоискательство тесно соединено с
богоискательством и часто неразличимо с ним. «Правда» здесь оказывается синонимом «Бога».
Такой образ действий оценивается значительно выше предыдущего, близок к «обожению»,
традиционному православному представлению о предназначении человека. Естественным
следствием такого пути оказывается изменение отношения к окружающим (не только людям, но
иногда животным и даже растениям), что свидетельствует о преображении самого ищущего.
Когда поиск правды осуществляется в горизонтальной проекции, он может быть либо
мирным, либо насильственным. Первый чаще всего вызывает подозрение в глупости, презрение и
страх, иногда агрессию. Такой путь рассматривается как тщетная суета и сеяние смуты, грозящая
разрушить сложившийся уклад микро-социума (общины). Отсюда – сдержанное и недоверчивое
отношение к правдоискателям-революционерам, как к декабристам и народникам в царской
России, так и диссидентам в советский период. Соединение в одном термине буквального
значения, ряда специфических черт православной культуры и особенностей исторического опыта
наделяет термин «правдоискательство» чертами непереводимости. В каждом отдельном случае
применение этого термина требует особого пояснения.
Тема правдоискательства создает один из самых распространенных типов сюжетов
литературы: здесь оно выступает в двух основных вариантах – как поиск истины (первые формы
можно найти уже в «Эпосе о Гильгамеше») и как стремление к справедливости (частый сюжет
мифологии, один из ранних литературных вариантов – библейская история Иосифа). Естественно,
эти варианты могут различным образом переплетаться. В русской традиции эти варианты
оказываются тесно соединены. Д. С. Лихачев писал, что правдоискательство было главным
содержанием русской литературы начиная с X века: «В самом деле, историческая литература, в
которой искали, «откуда есть пошла», или «вещи сея начало», или место русского народа среди
народов других стран, или место русской истории в истории мировой, — такая историческая
литература была тоже формой правдоискательства. Древнейшее из дошедших до нас
компилятивных произведений, относящееся ко временам крестителя Руси Владимира I
Святославича, «Речь философа», — именно такого характера». Правдоискательство может
рассматриваться как уникальная черта русской литературы именно из-за соединения
«справедливости» и «истины» в одном понятии «правды».
Русская литературная и социальная традиция поисков «правды» достаточно обширна. Если
говорить о раннем периоде, о котором писал Лихачев, то это прежде всего поиск национальной
идентичности и государственной идеологии. В этом отношении принятие христианства (X век) и
переосмысление его после трагедии монголо-татарского завоевания (вторая половина XIV –
начало XV)тоже могут быть отнесены к формам правдоискательства. Тогда возникновение
концепции «Москва – третий Рим», предложенной старцем Филофеем в начале XVI столетия,
оказывается одним из рубежей в поисках правды (как национальной идентичности). К той же
эпохе относится деятельность ряда мыслителей, в чьи работы отличает достаточно широкая и
основательная разработка вопросов социальной справедливости – понятие «государства правды»
у Федора Карпова, правды «земли» и правды «царства» у Ивана Пересветова, «послание»
Зиновия Отенского и др. К своеобразным формам правдоискательства того же периода можно
отнести и ряд еретических движений в русской церкви (стригольники, жидовствующие и др.).
И в своем дальнейшем развитии русская литература не уходит от этого пути –
произведения Радищева, Фонвизина, Рылеева и ряда других авторов будут вращаться не столько
вокруг частной жизни героев, сколько основных социальных проблем русского общества. Это же
можно сказать и о литературной полемике XIX века, где два основных лагеря (будь то западники и
славянофилы, или умеренные и радикалы) строятся не столько на собственно эстетических или
методологических основаниях, сколько на социально-политических. В соответствии с
православным мировоззрением эстетическая сторона оказывается одновременно не только
этической, но даже онтологической. Русская философия оказывается неразделимо связана с
литературой и наоборот, и обе пронизаны непереводимым концептом правдоискательства, не
сводимого ни к одному из своих значений. К середине XIX века традиция правдоискательства
оказывается уже сформированной в общих чертах в русской литературе. Правду оказывается
невозможно приобрести собственными усилиями («нет правды на земле»), но она может
исходить от августейшей особы. (Пушкинская «Капитанская дочка» в этом смысле продолжает
традицию Мольеровского «Тартюфа» и Корнелевского «Сида».) Но дальнейшее развитие
выявляет концептуальное своеобразие форм русского (православного) мышления. Возможность
обретения правды предполагает необходимым условием преображение самого ищущего –
поэтому безуспешны будут поиски крестьян в поэме Некрасова «Кому на Руси жить хорошо?», так
как сам образ искателей (как сторонних наблюдателей) не предполагал развития.
Своей вершины тема правдоискательства достигает в творчестве (и отчасти в жизни) Льва
Толстого и Федора Достоевского. Им удается в ряде своих героев перевести в художественный
план черты разработанной еще в VII веке Максимом Исповедником православной антропологии.
Согласно последней, природа человека динамична, ее суть (полноценная актуализация ее бытия)
возможно только в преображении – обожении (уподоблению Богу). Для творчества и Толстого, и
Достоевского характерно противопоставление героев «ставших», уже сложившихся, героям
динамичным, ищущим правду своего бытия. Только последние в полном смысле оказываются
«живыми людьми», личностями. Эти поиски правды далеко не всегда приводят к
положительному результату и только в некоторых случаях носят религиозный характер, но
важным фактором оказывается сам процесс становления личности, высвечивающий неведомую
до тех пор глубину человеческой личности. Западная литература не знала подобной «диалектики
души»; только у Гетевского «Фауста» можно найти подобные черты; Шиллер в «Валленштейне»
еще далек от этого.
Для героев литературы эпохи «модерна» поиски правды оказываются невозможными.
Герои Чехова, Л. Андреева, Ф. Сологуба и А. Белого в лучшем случае могут испытать откровение
(своего рода «епифанию»), в котором им откроется существования подлинного мира, отличного
от того, в котором они находятся, но они оказываются не в состоянии пуститься на его поиски и на
собственное внутреннее преображение. Русская литература после революции оптимистично
попыталась представить героя, осуществляющего поиск правды и добивающегося успеха без
внутреннего преображения, но образы подобных героев сохраняли черты плакатной условности,
им была присуща определенная шизоидная неполноценность, а подобной литературе –
отчетливый привкус фальши. На фоне подобной официальной литературы с середины 60-х годов
отчетливо проявилась новая тенденция – поиски правды как «крик души» при осознании
невозможности поисков и их обреченности. Эта традиция связана с именами писателей-
деревенщиков – В. Астафьева, В. Распутина, а также во многом близкими этому движению А.
Вампилова, В. Быкова и др.
Украинская литература развивалась в несравненно худших условиях, нежели русская. При
долгом отказе признавать украинский язык, а после признания – при запрете литературы на нем,
в ситуации целенаправленно навязываемой провинциальности, для украинской литературы тема
правдоискательства стала одной из основных – в ней сплелись мотивы социальной
справедливости, религиозной правды, национальной идентичности. Тема правдоискательства –
одна из сквозных всего творчества Тараса Шевченко – от ранних «Гайдамаків» («Нема правди, не
виросла; Кривда повіває…») до поздних «Неофитів» и русскоязычной прозы. В ранний период –
период становления украинской литературы тема правдоискательства главным образом
трактовалась как обличение социальной несправедливости, как выявление неправды социального
положения простого человека на Украине. Правдоискательство звучит в творчестве Леси
Украинки, И. Нечуй-Левицкого, М. Вовчка, П. Мирного. Особенностью трактовки темы правды и ее
поисков в украинской литературе оказывается глубокий трагизм: при невозможности
преодоления неправды, бегство и смирение также кажутся невозможными. Это настроение
достигает своей кульминации в творчестве М. Коцюбинського и В. Стефаника: у первого герои в
своем правдоискательстве оказываются неспособны отличить истинный путь от ложного, что как
правило приводит их к гибели или утрате личности, у Стефаника же их борьба с самого начала
пронизана сознанием ее безысходности (характерен в этом отношении «Кам’яний хрест», герой
которого, отправляясь за океан – тоже своего рода форма правдоискательства – сразу воздвигает
в родном селе крест на собственной могиле).
В первые послереволюционные годы украинская литература о правдоискательстве создает
удивительный феномен амбивалентного двухголосия, в котором трагизм спаян с оптимизмом –
такова лирика раннего Тычины, проза М. Хвильового та В. Винниченка, драматургия М. Куліша,
театр Леся Курбаса, кіно О. Довженка. Со второй половины двадцатых годов тема
правдоискательства в украинской литературе становится сперва опасной, а потом и вовсе
невозможной (кроме как в официально-оптимистичной трактовке). Факт голодомора и боль
памяти о нем сделал в условиях советской тоталитарной идеологии практически немыслимым
обращение к данной теме на современном материале.

Романова Н.Н., Филиппов А.В. Словарь. Культура речевого общения: этика, прагматика,
психология. М., 2010 г.
Лихачев Д. С. Россия // Литературная газета. 1988. 12 октября.
Буганов В. И., Богданов А. П. Бунтари и правдоискатели в Русской православной церкви.
М., 1991.
Клибанов А. И. Духовная культура средневековой Руси. М., 1996.
Лурье В. М. История византийской философии. СПб., 2006.
Larchet J.-Cl. La divinization de l’homme selon saint maxime le Confesseur. P., 1996.