Б.А. Рыбаков
КИЕВСКАЯ РУСЬ И РУССКИЕ КНЯЖЕСТВА XII-XIII вв.
ПРОИСХОЖДЕНИЕ РУСИ И СТАНОВЛЕНИЕ ЕЕ
ГОСУДАРСТВЕННОСТИ
ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА
Предлагаемый вниманию читателей фундаментальный труд выдающегося
отечественного ученого, специалиста по истории, археологии и культуре древней Руси,
академика Бориса Александровича Рыбакова (1908–2001) был впервые опубликован в 1982 г.
издательством «Наука» и с тех пор переиздавался небольшими тиражами без существенных
изменений его содержания и структуры.
В советское время Б.А. Рыбаков как академик-секретарь отделения истории АН СССР,
лауреат высших государственных наград и премий за свою многолетнюю плодотворную
научную деятельность, признанный глава отечественной школы медиевистов, самим своим
высочайшим и вполне заслуженным авторитетом был фактически избавлен не только от
недобросовестной, но и вообще какой-либо содержательной критики в свой адрес, хотя
причин для научной критики и неприятия защищаемых им научных положений, особенно
тех, что представлены в данной очевидно дискуссионной книге, было достаточно; причин
серьезных именно в научном отношении, если отбросить любые иные мотивы политического
характера, давшие о себе знать уже в скором времени после опубликования книги, но
особенно в 90-е годы, когда ниспровержение всяческих авторитетов и научных достижений
советского времени сделалось обычным явлением.
Основанием для большинства критических отзывов о книге Б.А. Рыбакова «Киевская
Русь» послужили мнения видных отечественных историков А.П. Новосельцева (Вопросы
истории. № 1. 1993. С. 23–32) и Л.С. Клейна (Воскрешение Перуна. СПб.: Евразия, 2004) о
недостаточной обоснованности некоторых положений концепции Рыбакова об истории
зарождения древнерусской государственности, которые в общих чертах сводятся к
следующему:
1. Южное происхождение термина «Русь» и племени Русов на территории Полян и
Северян не подтверждено источниками.
2. Отнесение времени основания Киева на конец V — начало VI в. ничем не
обосновано.
3. Существование династии киевских князей в VI–IX вв. — выдумка Рыбакова.
4. Игнорирование автором факта отсутствия городских культурных археологических
слоев на территории Киева древнее IX в.
5. Слишком вольная интерпретация им географических и иных сведений о древней
Руси, содержащихся в арабских и иных письменных источниках.
Позицию противников исторической концепции акад. Б.А. Рыбакова подытожил А.П.
Новосельцев: «Его (Рыбакова. — Ред.) фантазия создает порой впечатляющие (для
неспециалистов) картины прошлого, не имеющие, однако, ничего общего с тем, что мы
знаем из сохранившихся источников». При этом необходимо заметить, что подобное
говорится об ученом, до выхода в свет данной книги более 50 лет жизни посвятившем
изучению домонгольской Руси в качестве археолога и источниковеда, знатока древнейших
культов, этнографии и фольклора. Если к сказанному добавить, что Б.А. Рыбаков является
автором фундаментального исследования по истории дохристианской культуры и верований
славян («Язычество древних славян», 1981 г.; «Язычество древней Руси», 1987), в котором
им был использован богатейший археологический, этнографический и вообще культурный
материал «незапамятных времен», то упреки в адрес автора книги «Киевская Русь» в части
исторического фантазирования выглядят неуклюже и неуместно.
Вдумчивый читатель, конечно же, поймет и по достоинству оценит доказательную силу
многоплановой и логически последовательной аргументации автора в отношении
сложнейших исторических проблем, по которым в современном российском обществе до сих
пор нет единого о них представления, в частности, по вопросу о варяжском происхождении
русской государственности. По всем основным положениям своей исторической концепции,
которые и сейчас вызывают острые до непримиримости возражения оппонентов, в книге
даны подробнейшие обоснования и разъяснения автора, не склонного обходить молчанием
явные противоречия в источниках или недостаточность данных археологических
исследований, — но разве Б.А. Рыбаков повинен в том, что фронт дорогостоящих
археологических раскопок в России и на Украине не соответствует уровню сложности и
значимости задач познания нашего собственного исторического прошлого? Более того,
опытнейший археолог, руководитель нескольких археологических экспедиций, Рыбаков
прекрасно знал «городскую» специфику на территории Древней Руси I тысячелетия:
«…следует начисто отказаться от мысли, что археологические раскопки откроют
классический средневековый город с кремлем и посадом, с торговыми площадями,
ремесленными кварталами и несколькими концентрами укреплений» (см. с. 102 настоящего
издания). Каменное зодчество на Руси сформировалось на полторы тысячи лет позже
западноевропейского. А чисто деревянный город от шальной искры может сгореть дотла за
1–2 часа — труд не одного десятилетия. Поэтому наши умные предки городов в европейском
понимании до IX–X вв. и не строили. Сгорел ведь даже каменный Рим при Нероне! Так что
же — признать существование одного Киева на всю громадную Восточно-Европейскую
равнину в течение 4–5 столетий? Нонсенс. И Рыбаков это прекрасно понимал и реально
существовавший в течение многих веков «узел» поляно-северянских торговых интересов не
путал с административно-политическим сити и мастеровым посадом европейского бурга.
Сомневающимся же в том, что Русь как этнос и как соответствующее его
многочисленности и развитости некое политическое объединение на плодородной
территории Поднепровья к V–VI вв. уже вполне состоялась, а через три столетия
окончательно оформилась в мощный восточнославянский союз с минимальной ролью в нем
нескольких сотен скандинавских разбойников, предлагается ответить на два простых
вопроса: 1) какой именно не знающий централизованного княжеского управления народ смог
до VII в. соорудить громадные Змиевы валы общей протяженностью более 2 тыс. км для
защиты от набегов степняков и 2) кто организовал славянский поход на Византию 860 г.,
осадил Константинополь и заставил ужаснуться своей мощью неробкое население столицы
огромной империи?
Что же касается «вольности» интерпретации исторических произведений иноязычных
авторов, арабских в частности, то следует сказать, что только благодаря исключительной
скрупулезности и педантичности Б.А. Рыбакова, счастливо соединенными с его незаурядным
логическим талантом, удалось без вопиющих противоречий расшифровать, к примеру, то,
что понимали под описанием многочисленных гор на территориях Вятичей, Северян, Полян
и их южных соседей арабские писатели — составители географических наставлений и
путеводителей. Только Рыбаков отчетливо понял и доказал, что «горы» на Руси — это ряды
возвышенностей водоразделов крупных русских рек, взбираться на которые приходилось
восточным купцам, идущим с тяжелым грузом (см. Приложение 1). А ведь сколько
источниковедов до Рыбакова пытались безуспешно «примирить» арабскую географию с
реальной русской!
Книга Б.А. Рыбакова «Киевская Русь» — это научный труд, в котором
последовательное изложение обсуждаемых автором проблем исторического пути восточного
славянства сопровождается цитированием и анализом огромного источникового материала,
определяющего информационно-понятийную базу книги. Сам автор, видимо, отчетливо
осознавал, что в целях облегчения восприятия сложнейшего материала книги собственно
источниковедческие вопросы следует выделить из ее контекста в отдельные разделы, что им
и было осуществлено в издании 1982 г.: обзору и исследованию источников по Киевской
Руси IX–XII вв. была посвящена вся большая по объему вторая глава «Источники», а
источниковедческому обзору по теме «Русские княжества XII — начала XIII в.» —
специальный раздел «Источники» в последней — шестой главе книги. Однако специфика их
содержания и необходимо соответствующий ему стиль изложения неизбежно затрудняют
восприятие основного материала книги, в особенности читателями, не имеющими
профессиональной подготовки в данной области науки. Поэтому издательство сочло
полезным именно с точки зрения облегчения восприятия материала книги указанные выше
вторую главу и раздел «Источники» шестой главы перенести в Приложение, а в основном
тексте специально отметить ссылки на Приложение там, где это предусматривалось автором.
В издании 1982 г. в Оглавлении указаны только наименования шести глав книги без
указания их разделов, которые в тексте были автором специально выделены, но без
нумерации, и поименованы. В результате было неоправданно сужено информативное
наполнение Оглавления, что при отсутствии нумерации разделов серьезно затрудняло работу
читателя с книгой, особенно в тех случаях, когда она использовалась в учебных целях
студентами и преподавателями университетов. Издательство сочло необходимым
предпослать структуре книги сквозную нумерацию по 5 частям и их главам и соответственно
отразить полученную структуру книги в расширенном Оглавлении. При этом в целях
унификации структуры книги в начале 2, 4 и 5-й частей введены отсутствующие в изд. 1982
г. наименования глав для соответствующих текстов. Наконец, сквозные по каждой главе
издания 1982 г. сноски представлены постранично.
ВВЕДЕНИЕ
Киевская Русь IX–XII вв. н.э. — общая колыбель трех восточнославянских народов
(русских, украинцев и белорусов) появилась на мировой исторической сцене как бы
внезапно: в VIII столетии Западная Европа еще ничего не знала о том, что делается в
огромном северо-восточном углу континента. Сумятица великого переселения народов во II–
VI вв. н.э. нарушила политическую и этническую географию всего Старого Света;
устойчивый тысячелетний расцвет античного мира сменился пестрой мозаикой непрерывно
мигрирующих народов, племен, разноплеменных военных союзов. К VI столетию
обрисовались контуры новой, полуфеодальной Европы с десятками «варварских» королевств
и герцогств. Но великая русская равнина была надолго отрезана от Центральной и Западной
Европы непрерывными потоками азиатских кочевых тюркских племен: болгары (V–VII вв.),
вараугуры авары (VI–VII вв.), хазары (VII–X вв.), печенеги (X вв.), т. е. на всю вторую
половину первого тысячелетия н.э. За этим бурным и воинственным заслоном,
протянувшимся до срединного Дуная, трудно было разглядеть, что происходило на востоке
Европы, позади степного простора, как подготавливался торжественный выход на сцену
новой, третьей по счету (после Рима и Византии) европейской империи — Руси, —
оформившей свое «цесарство» к середине XI столетия.
К началу IX века, когда на Западе только что сложилась империя Каролингов, мы
получаем подробные сведения о Руси, о созвездии русских городов вокруг Киева и даже
интереснейшие записи на персидском языке путешественника о жизни, хозяйстве и
политической структуре племенного союза далеких Вятичей, находившихся под властью
«светлого князя». Это, между прочим, древнейшее свидетельство современника о том лесном
крае, где спустя три сотни лет возникла Москва. С середины IX в. создается целая серия
географических сочинений на арабском и персидском языках, описывающих русов, их
торговые маршруты, достигавшие Багдада на юге и Балха (в Афганистане) на востоке. На
греческом и латинском языках писали о «рузариях» — русских купцах на Верхнем Дунае и о
могучей эскадре в Царьграде. Немецкие авторы сранивали Киев со столицей Византийской
империи — Царьградом. Русский летописец — продолжатель Нестора — писал о битвах
между русскими князьями, стремившимися овладеть «матерью городов русских» — Киевом:
«И кто убо не возлюбит Киевъскаго княжения, понеже вся честь и слава и величество и
глава всем землям Русскиим — Киев! И от всех далних многих царств стицахуся всякие
человеки и купци и всяких благих [товаров] от всех стран бываше в нем…» (ПСРЛ. Том IX.
С. 202).
Русский автор нач. XIII в., оглядываясь на эпоху высшего политического могущества
времен Владимира Мономаха, писал о месте Киевской Руси в Европе, что она простирается
«…до Венгрии, до Польши и до Чехии; от Чехов до Ятвягов [пруссколитовское племя]
и от Ятвягов до Литвы, до Немцев и до Карел, от Карелии до Устюга… и до «Дышючего
моря» [Ледовитый океан]; от моря до Черемис, от Черемис до Мордвы — то все было
покорено великому князю Киевскому Владимиру Мономаху…»
Принятие христианства приравняло Русь к передовым государствам Европы. По
русским городам строились каменные церкви (стоящие до наших дней!), художники-
«росписники» украшали ихферска-ми и иконами, русские ювелиры — «златокузнецы»,
считавшиеся вторыми в мире (после византийских), — славились драгоценными изделиями с
чернью и полихромной эмалью. Города укрепились каменными крепостями. В монастырях
возникли школы для мальчиков и девочек; широкая грамотность горожан подтверждается
находками грамот на бересте. Князья владели иностранными и древними языками (латынь);
сын Ярослава Мудрого знал пять языков… Иноземные императоры и короли просили руки
русских княжен и выдавали своих дочерей за русских княжичей…
Цитированный выше автор, писавший в Ростово-Суздальской земле накануне
нашествия Батыя, с полным правом мог воскликнуть:
Пятилетний жестокий разгром ханом Батыем (1237–1241) этой цветущей Руси и двести
сорок лет сурового татарского ига (до 1480 г.) значительно понизили уровень развития
русских городов и на долгий срок затормозили дальнейший прогресс русских земель даже
там, где непосредственного военного разгрома не было (Новгород, Псков). Изучение
дальнейшей истории России XVI–XVIII вв. невозможно без учета длительных последствий
этой общенародной трагедии.
Обращение к тяжелым временам татарского ига разъясняет нам причину того, что Русь
и составляющие ее русские суверенные княжества XIII–XV вв. сошли с европейской
исторической сцены и исчезли из поля зрения западных писателей.
Следует сказать, что и понимание возникновения Киевской Руси, и ее как бы
внезапного, триумфального включения в жизнь Европы и Востока IX–XI вв. было
затруднено как недостаточностью источников в начале научного поиска, так и
преждевременным прекращением того научного синтеза вновь открывающихся разнородных
источников, который может дать более широкое понимание хода исторического процесса.
В изучении предыстории Киевской Руси существовало два ограничения; одно из них —
естественное, связанное с долгим отсутствием в нашей науке объективных данных о
взаимоотношении понятий «скифы» и «славяне», а другое — искусственное, связанное с
печально известным «норманизмом», ведшим историю Руси лишь с 862 г., года «призвания
князей-варягов» славянскими и финскими племенами притаежного Севера. Дело не только в
научной ошибке, а в том, что запись в летописи Нестора как бы давала историкам право не
заглядывать в более отдаленную старину, т. к. казалось, что ключ от истины уже в руках
ученых. Но не следует забывать, что норманизм на всех этапах своего «всплывания на
поверхность» всегда служил той или иной политической цели; историки это не всегда
улавливали. Само предание о призвании Рюрика (Рорика Ютландского) вполне исторично и
не содержит ничего тенденциозного: скандинавские морские пираты (норманны, варяги)
грабили население отдаленного участка славянского мира; славяне и чудь прогнали варягов
за море, а впоследствии пригласили одного из конунгов — Рюрика — княжить у них (и, тем
самым, защищать их). Его местопребыванием была сначала Ладога, а потом новый городок
— Новгород. В общерусском походе на Византию в 860 г. Рюрик не участвовал и за 17 лет
его княжения в Новгороде в летописи о нем не сказано ни слова. По позднему источнику
известно, что от его притеснений новгородцы бежали в Киев. Сам Рюрик в Киеве не был. В
Киеве в это время правила династия «Киеви-чей», потомков князя Кия, с которого Нестор
начинает историю становления Киевской Руси («…како Русьская земля стала есть»). Киев
тогда уже гремел на весь торговый мир: «Русские купцы — они суть племя из славян» (Ибн-
Хордадбег, 840-е гг.) торговали по всему богатому Востоку, экспортируя не только меха
(символ «звериньского» образа жизни лесных охотников), но и «мечи из отдаленнейших
концов Славонии» (транзит из западной Балтики), которые верблюжьими караванами
достигают Багдада, где ученые из «Дома Мудрости» подробно записывают сведения о русах.
Примерно за полвека до «призвания варягов» в Новгород персидский географ писал в
пояснении к карте мира о созвездии русских городов на Днепре, игравших большую роль в
истории Киевской Руси: о Киеве и соседних городах Переяславле и Родне (около Канева);
автор довольно точно указал расстояние до каждого города от Киева. Восточные авторы
хорошо знали и описывали южнорусские черноземные просторы, соприкасавшиеся со
степью, и понятия не имели о новгородско-пошехонском (Белоозеро) Севере. Крайним
северным пределом для бухарского автора первой половины IX в. были: город Булгар на
Волге близ Казани, город «Хордаб» (где-то на средней Оке) и Киев. Далее до земель,
омываемых Гольфстримом, простираются «Необитаемые пустыни Севера». Ошибка
норманистов состоит не столько в том, что они выдвигали на первое место призвание
варягов — это был вполне реальный мелкий провинциальный эпизод, — сколько в том, что
эпизод, происходивший в тишине «необитаемых пустынь Севера», они стремятся подать как
единственную причину создания огромной державы, известной всем географам тогдашнего
мира. После смерти Рюрика другой варяжский конунг — Олег — решил овладеть таким
важным политическим и торговым центром, как Киев. В столице Киевского княжества тогда
правила (примерно с VI в. н.э.) русская династия Киевичей, потомков строителя города. Олег
захватил обманом Киев, убил князя Осколда и стал княжить. Все эти действия никак нельзя
назвать созданием государства Руси, т. к. оно уже существовало и было описано еще до
захвата Киева Олегом в 982 г. такими географами, как Ибн-Хордадбег и автор «Областей
мира» («Худуд-ал-Алам», перв. половина IX в.).
Процесс вызревания государственного начала шел повсеместно. Младший современник
Олега арабский географ Масуди писал: «Русы составляют многие народы, разделяющиеся на
разрозненные племена». Благодаря драгоценному источнику, обнаруженному только в конце
XIX в. — «Области мира» мы можем заглянуть в одну из молекул зарождающейся русской
государственности — землю Вятичей в начале IX в., т. е. примерно за полстолетия до
пресловутого призвания варягов. Здесь, в лесном краю, до которого, судя по былинам, не
было и «дороги прямоезжей» от Киева, формировалось в рамках одного союза племен
первичное государство с ежегодным сбором дани — «полюдьем», с иерархией аристократии
вплоть до «светлого князя» во главе союза. Анонимный персидский географ сер. IX в.
использовал записи начала IX в., сделанные человеком, прожившим не менее года в земле
Вятичей и наблюдавшим языческие обряды всех сезонов. Возможно, что призвавшие варягов
славянские и чудские племена были на таком же раннегосударственном уровне, но от этого
уровня до участия в торговле тысячеверстного диапазона и организации похода на Царьград
еще очень далеко. Соседи таежной зоны, далекие от мировых центров жители
неплодородных земель, недавно еще жившие звериньским образом», не могли идти впереди
южных владельцев приднепровского чернозема, где земледелие появилось за четыре
тысячелетия до того времени, а экспорт зерна в античный мир начался за полторы тысячи
лет до первого упоминания земли «Вантит» — Вятичи.
Норманисты ссылаются на Нестора, но знаменитый русский историк рубежа XI–XII вв.
в искажении исторической действительности не повинен. Он не начинал свои труд с 862
года. Своей летописи, погодной хронике открывающейся 859 годом, он предпослал как бы
первый, вводный том, обозначив его особым названием: «Повесть временных лет» и
поставив как эпиграф три важнейших задачи не для регистратора текущих событий, а для
историка с таким широким кругозором, каким не обладали многие из его современников в
Европе и на Востоке:
1. «Отъкуду есть пошьла Русьская земля…»
«Повесть» начинается с описания всего Старого Света, античного мира примерно II в.
н.э. и перечисляет страны и народы от Гибралтара до Тихого океана, где китайцы «живут на
краю земли». Указано со значительной точностью расселение славян в Европе в древности
(примерно II–I тысячелетия до н.э.).
2. «Къто в Кыеве нача первее къняжити…»
Нестор называет славянского князя Кия, основавшего Киев. Князь — союзник, федерат
византийского императора (по всей вероятности, Юстиниана I–527–565 гг.). Временно
защищал границу Византии на Дунае. Его потомки княжили в Русской земле до 882 г.
3. «Откуду [когда] Русьская земля стала есть» («Становление Руси»).
Нестор определяет становление Киевского княжества в условиях непрерывных
нашествий степных кочевников-тюрок V–IX вв. и обороны от них. Хронологический ряд
кочевников определяет время княжения Кия V–VI вв. н.э.
Этот раздел «Повести» — Введения — подводит читателей к такому событию
европейского масштаба, как осада Константинополя-Царьграда русской флотилией в 860
году. Как видим, исторический кругозор Нестора был несравненно шире, чем у норманистов,
XVIII–XX вв. н.э., стремившихся начать русскую историю только лишь со второго тома
Нестерова труда, отбросив почти все, что происходило до 862 г. А между тем именно эти два
тысячелетия и объясняли такую кажущуюся внезапность быстрого расцвета Руси в IX–X вв.
Переходя ко второму камню преткновения историков — к вопросу о скифах и
славянах, мы оказываемся перед огромным количеством разнородных и противоречивых
фактов, сведений, догадок, домыслов. Так как долгое время материалом для суждений были
только письменные источники, пересказы чужих слов, то путаница век от века все
увеличивалась. «Скифским океаном» называли Балтийское море, а «Скифенопонтом» —
Черное; апостол Андрей вел проповедь у азиатских скифов, а киевский игумен
(впоследствии епископ) предположил, что он был в Европе и преподнес читателям Нестора
(рукопись которого он редактировал) фантастическое путешествие апостола через Херсонес,
Киев, Новгород, Скандинавию, Рим в город Синоп в Малой Азии. Византийцы называли
скифами русов X века; русский историк XVIII в. Андрей Лызлов написал книгу о татарской
Золотой Орде и назвал ее историей скифов…
Фундаментом скифоведения должен стать «отец истории» Геродот, давший ряд
важнейших сведений о настоящих скифах-кочевниках и «так называемых скифах-пахарях»
(самоназвание — «сколоты»). Киевлянин Нестор (нач. XII в.) знал труд Геродота и сослался
на его условное определение «скифского квадрата» в 700 x 700 км от берега Черного моря в
глубь континента — «Великая Скифия». Современным нам историкам необходимо
пренебречь той искусственной преградой, которую ставит норманизм и во всеоружии всех
новых источников и методов перешагнуть через случайную, незначительную дату — 862 г.
— и оказаться хотя бы на уровне образованного и пытливого Нестора. Археология XIX–XX
вв. подтверждает наблюдения Геродота о двусоставности населения его условного тетрагона:
в южной степной зоне в VII–II вв. до н.э. жили настоящие скифы-скотоводы, а в северной,
отдаленной от приморских греческих городов черноземной лесостепи — земледельцы-
сколоты, ошибочно, по сходству всаднической культуры, причисленные к скифам.
Антропология подтверждает генетическую связь славянского населения земледельческой
зоны XI–XIII в. н.э. со сколотским скифского времени.
Исключительно важны выводы лингвистов. Девятнадцатый век дал следующий итог
исследований: язык скифов-кочевников принадлежит к североиранской ветви языков, что
четко отделяет настоящих скифов от сходных с ними по ряду культурных черт
земледельцев-сколотов. В славянские языки проникли некоторые скифские слова, но это
говорит о давнем соседстве, близком общении, но не о тождестве языков пахарей и номадов.
Религиозная лексика резко различна за двумя-тремя исключениями. Большой интерес
представляют новейшие исследования акад. О.Н. Трубачева о древнеславянских названиях
рек Восточной Европы, завершенные составлением карты. Исследователь строго
придерживался только лингвистического материала, не привнося ничего постороннего, что
могло бы нарушить «химически чистую» сущность его построений. Если мы наложим карту
архаичных славянских гидронимов на разные по времени археологические карты, которые
помогли бы определить более точно понятие архаичности, то мы получим почти полное
совпадение только с картой древностей предскифского и скифского времени для северной,
сколотской половины геродотовского квадрата. Это позволяет утверждать, что «скифы-
пахари», кормившие Грецию своим хлебом, говорили на славянском (праславянском) языке.
Этот вывод еще раз свидетельствует о необходимости глубокого хронологического зондажа
для уяснения истинной предыстории Киевской Руси, которая на протяжении двух
тысячелетий (от X в. до нашей эры до 860 г., с которого Нестор начал свой II том) пережила
три эпохи усиленного подъема и два тягостных периода нашествий степняков и упадка.
Первый подъем — VII–III вв. до н.э. Киммерийская опасность миновала. Сколоты
экспортируют хлеб через Ольвию, праславянская знать ввозит предметы роскоши, украшает
свой доспех золотыми деталями; над вождями насыпают огромные курганы. Греческие
писатели и поэты пишут о «скифах-пахарях» и их царствах на Днепре и Днестре.
Первый упадок (III в. до н.э. — I в. н.э.). Нашествие сарматских (иранских) племен,
уничтожение античных городов, упадок торговых связей, углубление славян-земледельцев в
лесную зону («зарубинецкая» археологическая культура). Уход части «скифов-пахарей» за
Дунай в «Малую Скифию» (Плиний Младший).
Второй подъем (II–IV вв. н.э.). Так называемые «Траяновы века». Славяне широкими
потоками колонизуют Причерноморье вплоть до Дуная, входят в античный мир,
воспринимают многие элементы античной культуры римской эпохи, возобновляют активный
экспорт хлеба в римские города (римская зерновая мера просуществовала в России до 1924
г.). Славянское общество находится на грани создания государственности. Автор «Слова о
полку Игореве» пять раз в своей поэме вспоминал императора Траяна (98–117 гг. н.э.), при
котором начался этот подъем, оставивший в славянских землях сотни кладов римских
серебряных монет («Черняховская» археологическая культура).
Второй упадок (IV–V вв. н.э.). Нашествие гуннов («хиновы») и других тюркских и
угорских племен на Европу. Падение Римской империи и разгар «великого переселения
народов», в котором восточные славяне приняли участие еще со II в. н.э.
Третий подъем (VI–IX вв. н.э.). Время становления и развития Киевского княжества,
оборонявшегося от кочевников, расширявшего свою территорию за счет соседних
племенных союзов. Основание Киева (VI в.?), ставшего своего рода штабом массового
продвижения славян Восточной Европы на византийские владения на Дунае и на Балканах.
Создается понятие «Русская земля» как объединения части восточного славянства на
Среднем Днепре с центром в Киеве и бассейне р. Роси.
Сложная, многообразная жизнь славянских племен за эти два тысячелетия отражена не
только в более или менее случайных иноземных письменных источниках, но и в народной
памяти восточнославянских народов. Сказания о трех царствах, принадлежащих трем
братьям (золотое — царство младшего брата), записанное Геродотом, — наиболее частый
сюжет русских волшебных сказок. Родоначальник сколотов — царь Таргитаи — сохранился
в сказочном образе старца — царе Тарха-Тараховиче. Священный плуг сколотов отражен в
украинских сказаниях о волшебном кузнеце и плуге в 40 пудов. Геродотовский царь
Колаксай («Царь-Солнце») — персонаж севернорусских сказок и былин («Владимир-
Солнце»). Сарматское нашествие отражено в небывалом сказочном образе Бабы-Яги,
скачущей на коне во главе девичьего войска дочерей Черноморского Змея. Память о южных
мифах и событиях сохранилась наравне с былинами и на далеком севере.
У историков Древней Руси впереди еще много труда по изысканию новых источников,
выработке новых методов и главное — по синтезу, широкому обобщению разнородных
сведений, который даст полнокровное представление об историческом развитии и
творческих достижениях наших далеких предков на их длительном и интересном
многовековом пути.
Борис Дмитриевич ГРЕКОВ (1882–1953)
ЧАСТЬ 1.
ДРЕВНИЕ СЛАВЯНЕ. ПРОИСХОЖДЕНИЕ РУСИ
Возможно, что именно к этому времени упадка и ухода из лесостепи в лес относится
запись Нестора о приходе радимичей и вятичей на Сож и Оку и оценка первобытного уровня
жизни этих лесных жителей: «Живяху в лесе звериньским образом».
Западная половина славянства (пшеворская культура) не испытывала такого резкого
понижения уровня.
Показателем упадка и изоляции праславян в результате сарматского ига является
географическая концепция крупнейшего ученого античного мира — грека Страбона (64 г. до
н.э. — 24 г. н.э.). Говоря о скифах, он имеет в виду чаще всего саков Средней Азии (где он
сам путешествовал); в достоверности сведений Геродота он сомневался, как и в сообщениях
Питея. Отголоски скифо-балтийской концепции у Страбона есть (весь север Европы —
скифы и кельто-скифы), но они остались для него неподтвержденными. Географ сам
ссылается на то, что верхнее течение рек Восточной Европы недоступно для изучения из-за
кочевников-сарматов. Страбон в отличие от Геродота заявляет, что земли и народы между
Альбисом (Эльбой) и Борисфеном (Днепром) — неведомы. Этот тезис Страбон повторил
несколько раз. Молчание Страбона, его неосведомленность о континентальных областях
Европы — результат исчезновения праславян из деловой сферы и из поля зрения греков на
рубеже нашей эры.
Только столетие спустя после Страбона появились сведения о славянах под именем
венедов. Это несомненно результаты соприкосновения римлян во время германских походов
Цезаря с племенами южной Прибалтики. Плиний Младший (около 77 г. н.э.) пишет о
«Скифском береге», о венедах близ Вислы. Тацит в главе о германцах вскользь упоминает
венедов как соседей германцев и сарматов. Сведения Плиния относятся к славянской
пшеворской культуре, а Тацита — отчасти и к зарубинецкой.
Предельная краткость сведений этих двух римских авторов хорошо объясняется
отрезанностью тогдашних славян от греко-римского мира в пшеворской области —
германцами, а в зарубинецкой — сарматами.
В эпоху Плиния и Тацита «великий народ венедов» занимал в Европе обширную
область шириной около 600 км в меридиональном направлении и около 1600 км с запада на
восток. Эта территория занимала часть побережья Балтийского моря («Венедского залива»)
от острова Рюгена с его знаменитым святилищем Святовита и до устьев Вислы. Юго-
западная граница шла долиной Эльбы, Богемскими горами и Карпатами. Юго-восточная
граница шла по краю степи от Карпат к Днепру, переходя и на левый его берег, в бассейне
Десны. Наименее ясна северо-восточная граница — она терялась в лесах северо-востока.
Область, заселенная славянами, занимала около миллиона квадратных километров. В
нее целиком входила одна из крупнейших компактных ландшафтных зон Европы — зона
широколиственных лесов (от Эльбы до Десны). В южной части в эту область входили
дубравы и буковые леса, а на юго-востоке — плодородная лесостепь. В почвенном
отношении зона широколиственных лесов совпадала с подзолистыми почвами, а лесостепь
— с черноземом. Более или менее однородная в климатическом отношении славянская
область, во всех своих частях была удобна для земледелия и оседлого скотоводства.
Отсутствие заметных географических рубежей внутри области способствовало
установлению связей между славянскими племенами и проникновению славян в соседние
северо-восточные земли.
Места находок рижских монет и монетных кладов (I–IV вв. н.э.) в зоне расселения
славян
Резкий подъем всей хозяйственной и социальной жизни той части славянского мира,
которая в свое время создала приднепровские сколотские царства, а в будущем станет ядром
Киевской Руси — Среднего Поднепровья — обнаруживается со II в. н.э. Находки римских
монет говорят о возобновлении торговых связей. Количество кладов с монетами и объем
серебра резко возрастают в эпоху императора Траяна (98–117 гг. н.э.) и долго остаются на
этом высоком уровне, что объясняется завоеванием Дакии, в результате которого Римская
империя стала непосредственной соседкой славян; их разделяли только невысокие Карпаты.
Южные греческие города Причерноморья, через которые некогда велась хлебная торговля,
тоже вошли в империю. В пользу возобновления славянского хлебного экспорта во II–IV вв.
говорит не только огромное количества римских монет в Среднем Подпепровье, но и
заимствование славянами римской хлебной меры «квадрантала», ставшего на славянской
почве «четвериком» (26,1 л) и дожившего в русской метрологии до 1924 г. Создание новых
исторических условий и новой благоприятной конъюнктуры связано с деятельностью
императора Траяна. Не случайно автор «Слова о полку Игореве» упоминает и «трояновы
века» как счастливое время предков русичей и «тропу трояню» как путь через горные
перевалы.
Славянские земледельческие орудия первых веков н.э.: лемех, чересло (плужный нож),
серп
Посуда Черняховской культуры, изготовленная на гончарном круге. Среднее Поднепровье
II–IV вв. н.э.
Более поздняя каменная крепость на этом месте построена, по всей вероятности, готами
для осуществления военного контроля над таким исключительно важным местом, как
пороги, где временно разгружались караваны судов. Хозяин крепости у начала порожистой
части Днепра становился хозяином всей днепровской магистрали, всей территории торговли
славянского Среднего Поднепровья с римским Причерноморьем.
К. Птолемей, писавший свою «Европейскую Сарматию» в конце II в., приблизительно
во время создания первичной крепости у порогов, указывает ряд городов на Днепре.
Географические координаты города Метрополя (при отсчете широт от устья Днепра)
совпадают с положением скифского Каменского городища, а самый северный город на
Днепре Птолемей помещает на 1°15' севернее Метрополя и на 2°15' севернее устья
Борисфена, что довольно точно соответствует городищу у порогов; имя этого города —
Азагарий.
Сожжение славянского укрепления у порогов и постройка новой каменной крепости
готами относится примерно ко времени Германариха (третья четверть IV). Готский гарнизон
крепости у порогов мог взимать таможенные пошлины («мыто»), становившиеся
своеобразной данью. Не являются ли «подданные Германариха» просто участниками
днепровской торговли, платившими готам проездную плату? Позднейшие саги упоминают у
готов некий «Днепровский город» (Danparstadir), ошибочно связываемый с Киевом. Этим
городом могло быть одно из городищ низовий Днепра, но мог быть и городок у с. Башмачка,
небольшой по размерам, но чрезвычайно важный по своему стратегически-фискальному
положению городок, от которого в зависимости стояло судоходство по Днепру.
Международное положение восточного славянства во время расцвета II–IV вв. было
тесно связано с судьбами Римской империи, определявшей тогда ход исторического
процесса во всей Европе. Римский лимес рассекал Европу по диагонали — от Шотландии до
устья Дона. Сотни варварских племен (в их числе и славяне) испытывали ускоренное
развитие, катализатором которого был Рим. Торговля, подкуп вождей, набор наемников,
захват земель и наложение повинностей — все это усиливало социальное расслоение внутри
племен, одновременно побуждало племенные дружины как к освобождению от Рима, так и к
овладению теми сокровищами, которыми располагали римские города. К этому добавлялось
и стремление к заселению римских земель. Все это выражалось в ряде широких
наступательных операций варварских племен, объединенных в большие союзы.
Первый этап — «маркоманская война» 165–180 гг. Нападению подверглась почти вся
европейская граница Рима от Рейна до Дуная. Общую картину всех племен дает К.
Птолемей, современник этой войны (ок. 160–180). Среднеднепровские славяне в ней не
участвовали. На восточном участке действовали только аланы.
Второй этап — «скифские войны» 238–302 гг.
Третий этап — нашествие гуннов, готов и алан в IV–V вв.
Четвертый этап — движение славян на Балканы в VI в.
Войны второго этапа именовались то «скифскими», то «готскими»; они велись и на
суше (в направлении Дуная) и на морях, достигая Питиунта и Трапезунда и таких земель, как
Каппадокия, Галатия, Вифиния, Македония, Греция, острова Родос и Крит. Есть данные
полагать, что в этих грандиозных по размаху и количеству участников (до 2000 судов и до
320 000 сухопутного войска) экспедициях принимали участие и славянские лесостепные
племена. Во-первых, походы часто возглавляют «скифы», а готы упоминаются как союзники
этих скифов. Под «скифами» не обязательно понимать только крымских скифов III в., т. к.
ряд походов начинался не в крымских гаванях, а на Днестре; в числе участников названы
карпы, жившие в верховьях Днестра, в зоне Черняховской культуры. Организация не только
обычных сухопутных походов, но и морских (каботажных) могла быть результатом участия
готов (предки которых жили у моря) и боспорцев. В 257 г. дружины племени боранов (в их
имени видят спирантную форму имени полян) напали на Трапезунд. Император Волусиан
(251–253) в своем титуле имел эпитет «Венедского», очевидно, в знак его победы над союзом
разных племен (в числе которых могли быть и венеды), воевавших внутри Восточной
Римской империи. Певтингерова карта (III–IV вв.) показывает венедов на Нижнем Дунае, что
подкрепляет титул Волусиана. Косвенным подтверждением мысли об участии славянских
племен в южных походах является наличие римских провинциальных монет (например,
чеканенных в Антиохии) в составе одного из кладов Киева.
Сумма намеков и соображений позволяет считать вполне вероятным участие славян в
знаменитых «скифских» походах середины III в.
Оценивая трехсотлетний период «трояновых веков», запомнившийся русским людям на
целую тысячу лет, мы должны признать, что именно к этим векам наиболее приложим
отмеченный Нестором контраст между северными лесными племенами, живущими
«звериньским образом» (древляне, радимичи, вятичи, север, кривичи), и мудрыми и
«смысленными» полянами лесостепи, которые названы Нестором «мужами», т. е. знатными
людьми, воинами. Для лесных отсталых племен Нестор считает характерным обряд
трупосожжения без курганных насыпей. Именно этот обряд и известен нам у лесных заруби-
нецких племен первых веков нашей эры.
Исторически наиболее интересна земля полян, бывшее ядро сколотского союза V–III
вв. до н.э., будущее ядро Киевской Руси IX–XI вв. Но не менее важную роль играли и
«княжения» Волынян, Бужан, Хорватов (расположенные тоже в лесостепи, западнее Полян),
где мы видим такую же Черняховскую культуру. Время расцвета лесостепных славян
Среднего Поднепровья во II–IV вв. н.э. является промежуточным и связующим звеном
между двумя указанными эпохами.
Экспортное земледелие, начавшееся товарное производство, денежное богатство
многочисленной знати, появление «огнищ» для челяди, широкие торговые связи, наградные
знаки римских императоров, единая оборонительная система, обеспечившая безопасность
неукрепленных сел на большом пространстве — все это свидетельствует о том, что
первобытность стала уже пройденным этапом и что в наиболее передовых районах
славянской лесостепи (Киевщина, Волынь, Подо-лия), как и у западных славян того времени,
уже сложилась или продолжала складываться первичная государственность, основанная как
на патриархальном рабстве («огнища»), так и на иной, более высокой форме эксплуатации.
По уровню международных связей, по роли дружинного элемента, по
взаимоотношениям с северными славянами-колонистами славянское общество лесостепи во
II–IV вв. было очень близко к тому уровню, на котором оно оказалось в VI в. после
преодоления последствий гуннского вторжения. Но следует сказать, что трехвековой период
благоденствия лесостепного славянства без заметных для нас военных столкновений и, во
всяком случае, без поражений и степных наездов (в чем сказалась внутренняя мощь земли
Полян, Волынян, Бужан и Хорватов) был отмечен большей глубиной социальных процессов,
большей устойчивостью развития общества, чем последующий период с его тысячеверстным
размахом славянского расселения и сложными взаимосвязями славянства с непрерывно
пополнявшимися ордами и царствами кочевников-тюрок.
1 Конный отряд в 1600 гуннов, славян и антов на византийской службе спас Рим от нападения готов
(Прокопий из Кесарии. Война с готами. М., 1950. С. 156). Прокопий восторженно описывает подвиг одного
славянина, добывавшего «языка» — знатного гота (с. 243–244). Анты «благодаря своей доблести» разбили
готов в итальянской провинции Лукании (с. 319–320).
его постоянно грабили. Император Юстиниан соглашался одарить их этим городом и
окружающей его областью, т. к. искони она принадлежала римлянам, обещая, что будет жить
с ними (антами), всячески стараясь сохранить мир и даст им много денег, лишь бы на
будущее время они клятвенно обещались соблюдать с ним мир и всегда бы выступали
против гуннов (авар), когда те захотят сделать набег на Римскую империю. Варвары все это
выслушали, одобрили и обещали сделать все это, если он восстановит начальником римского
вождя Хильбудия»8.2 Этот рассказ Прокопия чрезвычайно напоминает рассказ русского
летописца о первом киевском князе, основателе г. Киева на Днепре — Кие.
Нельзя отождествлять Хильбудия с Кием и Туррис с Киевцем, но, очевидно, что
сказание о Полянском (антском) князе Кие хронологически надо сближать с эпохой
Юстиниана, когда империя была заинтересована в том, чтобы поселить на дунайской
границе те или иные славянские дружины, заключив с ними договор о защите империи от
других славян и кочевников, за что и приходилось «давать им много денег», оказывать им
«великую честь»9.
В своей хитроумной политике Византия завязывала очень далекие связи и пыталась
использовать для борьбы с «дунайцами» далеких антов из глубины полянской земли. Еще
более зорко следила Византия за подвижными войсками кочевников, стремясь натравить их
на славян. Император Тиверий Константин направил против славян аварского хана Баяна с
60 тыс. всадников, для того чтобы разоряющие римские области, «отвлеченные
собственными бедствиями, вернулись на свою родную землю». «Как скоро авары
переправились (на византийских судах) на противоположный берег, они начали немедленно
жечь селения славян, разорять и опустошать их поля» (Менандр). (Менандр Протиктор. См.:
Мишулин А.В. Древние славяне… С. 247).
Нанимая на службу славянские дружины и открывая дорогу кочевникам в землю
славян, Византия вместе с тем усиленно строила и возобновляла укрепления на дунайской
границе. Желая прикрыть дунайскую границу, Юстиниан построил на берегах реки
множество крепостей и учредил вдоль всего берега посты с целью «помешать попыткам
варваров перейти реку». В долине Нижнего Дуная, в Мезии и «Скифии» было восстановлено
или воздвигнуто 80 крепостей. Крепости были построены и в Крыму и на Кавказском
побережье.
Несомненно, что все дунайские крепости предназначались для защиты от нападения
славян. «…Он выстроил вновь крепость Адина, т. к. варвары-славяне постоянно скрывались
тут…»10 В области «Скифии» (т. е. Добрудже) «было старинное укрепление Ульмитон. Так
как варвары-славяне долгое время устраивали здесь свои засады и очень долго жили в этих
местах, то оно стало совершенно безлюдным и от него не осталось ничего, кроме имени. И
вот, выстроив его вновь с самого основания, император сделал эти места свободными от
нападений славян», — пишет Прокопий в своем хвалебном сочинении, написанном по заказу
императора.
Написанный в конце VI в. «Стратегикон» уже учитывает преимущества этой
укрепленной линии и рекомендует ряд активных мероприятий против славян. Византийские
войска во время войны со славянами должны держаться не далее одного дневного перехода
от Дуная, избегать зарослей в дельте, иметь хорошую разведку и службу охранения. «Не
глупо некоторых из них (славянских князей) привлечь на свою сторону речами или
подарками…»11 Руководство рекомендует применять «клещи» и деление войска на два
отряда («банды»). Пока более легкий отряд завязывает битву, сам стратег должен «напасть с
другой стороны на эти поселки и заняться грабежом». Деление на две «банды» полезно, т. к.
«одни могут грабить, а другие охранять грабящих». Стратегическое руководство,
2 Городище Киевец, очевидно г. Cius в низовьях Дуная, на правом его берегу между Траяновым валом и
дунайскими гирлами. (Совр. Хорсово напротив устья р. Яломиды — древнего Напариса). Этот город древнее
эпохи Юстиниана, он уже упоминается в описи IV в. «Notitia Dignitatum». Связан ли он действительно с Кием
или это позднейшие домыслы, основанные на созвучии, сказать нельзя.
приписываемое императору, рекомендует крайне жесткие меры по отношению к славянам, в
страну которых вторгались византийские «банды»: «при таких нападениях не следует врагов,
которые будут сопротивляться, брать в плен, но должно убивать всех встреченных»12. Все
руководство хорошо отражает сущность измельчавшей византийской политики: трусливая
осторожность, боязнь объединения славян, распускание ложных слухов, подкуп князей,
двухдневные неожиданные набеги на пограничные славянские деревни, во время которых
нужно успеть ограбить область и «убить всех встреченных» славян. Кругозор автора в
отношении славянского мира крайне ограничен — он знает только узкую пограничную
полосу в 15–20 миль на север от Дуная. В «Стратегиконе» нет речи об обороне всей
империи, о борьбе с большими славянскими армиями — все внимание автора устремлено на
грабеж маленьких деревень и увоз славянских продовольственных запасов «по рекам,
впадающим в Дунай».
Византийские авторы много сообщают нам о вторжениях славянских дружин в пределы
Византии. Первые удары были нанесены с северо-востока, со стороны низовьев Дуная.
Сначала славян называли «гетами», т. к. они приходили из «гетской пустыни» (между
Дунаем и Днестром), так же как гуннов, готов, болгар и алан называли тогда скифами.
Походы гетов-славян — относятся к царствованию Анастасия (491–518). При следующем
императоре Юстине I (518–527) «анты, ближайшие соседи славян, перейдя Истр с большим
войском, вторглись в пределы римлян», но были отбиты полководцем Германом,
прославившимся благодаря этому.
В первые годы царствования Юстиниана (527–565) «жившие по Истру варвары —
гунны, анты и славяне, часто совершая такие переходы (через Дунай), наносили римлянам
непоправимый вред». Эти походы нужно относить ко времени до 530 г.
Начало рабовладельческой реставрации при Юстиниане не случайно совпало с
усилением натиска славян, знавших от перебежчиков-рабов о восстаниях внутри империи.
Два современника Юстиниана отмечают усиление славянских дружин и их победоносное
шествие. «Теперь, по грехам нашим, они (венеды, анты и склавины) свирепствуют
повсюду…», — пишет Иордан. «С того времени как Юстиниан принял власть над Римской
империей, — пишет Прокопий, — гунны, славяне и анты делают почти ежегодно набеги на
Иллирию и всю Фракию от Ионийского залива (Адриатического моря) вплоть до предместий
Византии». Далее он говорит о том, что во время набегов берут в плен по 200 тыс.
византийцев, превращая страну в скифскую пустыню, и о том, что варварам тоже
приходилось нести большие потери, «так что не только римляне, но почти и все варвары
утоляли все оскверняющую кровожадность Юстиниана».
По состоянию наших источников мы можем сгруппировать походы славян в две
разновременные группы, разделенные приходом аварской орды, отвлекшей на время
внимание византийских писателей от славян.
В первую группу следует отнести походы, описанные Прокопием до 553 г. Славянские
войска воюют во Фракии и Иллирии, спускаются на юг до Эгейского моря и Эпидамна (совр.
Драч на Ионийском море), стремятся к Фессалонике-Солуни и даже к самому
Константинополю, доходя до Длинных стен.
Византийцы отмечают, что славяне берут с бою прославленные укрепления Юстиниана
и бьются с императорскими войсками в открытом поле. Византийская конница бежала от
конных дружин славян. С ужасом отмечает Прокопий, что нападающие славяне уже не
должны каждый раз форсировать Дунай — их дружины разъезжают внутри империи и
зимуют на византийской земле. Славяне передвигались, возя за собой «бесчисленную
добычу из людей, всякого скота и ценностей», в пяти днях пути от столицы империи.
Отборные войска императора потерпели поражение под знаменитыми Длинными стенами на
расстоянии дневного перехода от Царьграда, и знамена стратегов доставались славянским
князьям. В 551 г., когда славяне проникли даже дальше Длинных стен, император приказал
увезти и спрятать серебряные алтари из предместий Константинополя.
Полководец Велизарий мобилизовал всех коней во дворце и на ипподроме, и в бой
были брошены самые последние резервы — гвардия и ополчение сенаторов13.
Попытка Юстиниана создать неприступную дунайскую линию оказалась совершенно
неудачной (хотя и очень дорого обошлась населению империи); стремление же превратить
каждое рабовладельческое имение внутри страны в сильную крепость также было обречено
на неудачу — «и во Фракии и в Иллирии много крепостей славяне взяли осадой».
Второй период относится к последней четверти VI в. и к VII в., когда снова появляются
сведения о славянских походах вглубь империи. Очень красочно описано пребывание
славянских дружин в Византии в «Церковной истории» Иоанна Эфесского (VI). Здесь
рассказывается о том, что в 578–581 гг. славяне снова взяли множество городов и крепостей
и четыре года властно живут в стране «без забот и страха». «Они стали богаты, имеют золото
и серебро, табуны коней и много оружия. Они научились вести войну лучше, чем римляне».
К 582 г. относится сообщение об огромном славянском войске в 100 тыс. человек,
воевавшем во Фракии и многих других областях.
В это время мы можем отметить, во-первых, возрастание отрядов, во-вторых, большую
длительность пребывания их внутри империи и, наконец, более глубокое вклинивание
славян в византийские земли.
Итогом этого периода было проникновение славян в Македонию и коренную Грецию.
В Пелопоннесе, в земле древних спартанцев в Лаконии разместились славянские племена
милингов и езерцов, известные еще Константину Багрянородному в середине X в.
Вокруг Фессалоники, ставшей славянской Солунью, жили славянские племена
сагудатов, ринхитов, дреговичей. Древняя река Галикамон получила славянское имя
Быстрицы. Вся область Македонии, примыкавшая к Фессалонике, называлась «Склавенией».
К рубежу VI и VII вв. относятся сведения о славянских флотилиях, плававших по
морям и облегчавших борьбу с Византией. Славянский флот плавал вокруг Фессалии,
Кикладских островов, Ахеи, Эпира и достигал даже южной Италии и Крита.
Примерно три четверти Балканского полуострова было завоевано славянами меньше
чем за одно столетие. Этнический состав балканских земель существенно и надолго
изменился. «Склавены» (славены) и «анты» перемешались в процессе колонизации
завоеванных византийских земель. Сюда же за Дунай тянулись колонизационные потоки и из
далеких коренных славянских (венедских) земель; на общей карте всех славянских племен
мы нередко видим дублирующиеся названия, свидетельствующие о расщеплении племен в
процессе колонизации Задуна-вья. Например: сербы лужицкие и сербы балканские; мораване
богемские и мораване балканские; северяне на Десне и северяне за Дунаем; ободриты
балтийские и ободриты дунайские, другубиты фессалийские и дреговичи днепровские.
Очевидно, племя оставалось на своем первоначальном месте, а какая-то его значительная
часть переселялась на юг.
Вся восточная часть Балканского полуострова была колонизована восточными
славянами. Это ясно и по упоминаниям об антах и их войнах во Фракии и по направлениям
ряда походов, когда имя антов тонуло в собирательном имени славян.
К концу VI в. появляется все больше сведений об отдельных славянских князьях в
придунайских землях, власть которых иногда простиралась довольно далеко. В сферу
славяно-византийских отношений были втянуты весьма отдаленные от Дуная племена.
Известен эпизод со славянскими послами, которые с гуслями в руках и без оружия 18
месяцев шли к императору из своей отдаленной страны.
Участие западных и восточных славян в борьбе за долину Дуная и за Балканский
полуостров исторически важно, т. к., во-первых, оно было вызвано ростом местных
славянских производительных сил и распадом первобытнообщинных отношений, а во-
вторых, оно усилило имущественную и социальную дифференциацию внутри славянских
племен, увеличило материальные богатства князей (скот, рабы, золото), их военный опыт,
количество и оснащенность их дружин и усилило роль князей и боярства во всех племенных
делах.
1.9. ПРОИСХОЖДЕНИЕ РУСИ
3 Насонов А.Н. «Русская земля»… С. 42: «…Русская земля» сложилась в эпоху хазарского ига, слабевшего в
течение IX в.» В своей работе А.Н. Насонов окончательно и правильно решает запутанный вопрос о сближении
русов с варягами в русских и византийских источниках XI в., считая, что варяги прозвались русью, попав на юг,
в Киевскую землю. Но иногда Насонов излишне выдвигает на первое место хазар, считая, что «Русская земля»
— это те славянские племена, которые были подчинены хазарам (с. 41).
«Русская земля» (в широком смысле слова) и «иные языци, иже дань дают Руси» в XII–
XIII вв.
Русские области XI–XIII вв., не входившие в понимание «Русской земли» в узком смысле
слова
Для определения пределов Русской земли в узком смысле, в смысле только Южной
4 Список содержит 350 городов. Составлен он был, возможно, по каким-то областным спискам 1380–1390 гг.,
вероятно, церковного происхождения. Некоторые группы городов отражают пределы определенных княжеств.
Так, например, «грады Киевские» отражают границы княжества Владимира Ольгердовича. Местом
составления, возможно, был Киев, т. к. все города северо-востока названы «залесскими». Общий список мог
быть сведен в канцелярии митрополита, например, Киприана, жившего подолгу в Киеве.
Руси, мы используем, во-первых, метод исключения, т. е. перечислим те области, которые не
входили в состав Южной Руси, а во-вторых — прямые указания летописи на
принадлежность к собственно Руси23.
Русские области и города, не входившие в понятие «Русь» в узком смысле:
Новгород Великий. Поездки из Новгорода в Киев, Чернигов, Переяславль всегда
рассматривались новгородским летописцем как поездки в Русь 5.
Владимир-на-Клязьме, Ростов, Суздаль, Рязань. Города Владимиро-Суздальского и
Рязанского княжеств исключались из понятия Руси в узком смысле6.
Область вятичей (Неринск, Козельск? Брянск? Дедославль?). Во время похода
Святослава Ольговича в 1147 г. на Давидовичей к нему в Неринск приезжают разведчики из
Руси, сообщая о делах в Чернигове и Стародубе. Область вятичей по контексту летописи не
включена в Русь, а противопоставлена ей7.
Смоленск. Изяслав Мстиславич Киевский и его брат Ростислав Мстиславич
Смоленский обмениваются в Смоленске подарками: «Изяслав да дары Ростиславу, что от
Рускыи земле и от всих царьских земель, а Ростислав да дары Изяславу что от верхних
земель и от варяг…» «…Приде ему Ростислав и с всими рускыми полкы и с смо-
леньскими…»8
Полоцк. Мстислав Владимирович Киевский услал в Царьград двух полоцких княжичей
за то, что «не бяхуть его воли и не слушахуть его, коли е зовящеть в Рускую землю в
помощь»24.
Галич-на-Днестре. Юрий Долгорукий в 1152 г. идет в Русь, «тогды же слышав
Володимерко (князь Галицкий) идуча в Русь, поиде к Кыеву»25.
Владимир-Волынский. В описании похода Ольговичей на Владимир в 1144 г.
противопоставляются волынские войска русским26.
Вручий. Овруч был княжеским доменом Рюрика Ростиславича, и когда он уезжал из
Киева в Овруч, летописец говорил об отъезде его из Руси27.
Берлад. Андрей Боголюбский посылает сказать Давиду Ростиславичу Смоленскому: «А
пойди в Берлад, а в Руськой земли не велю ти быти». Уделом Давида в Руси был
Вышгород28.
В «Повести временных лет» мы также найдем несколько примеров географического
ограничения понятия «Русь»:
Древляне. Убив Игоря в 945 г., древляне говорят: «Се князя убихом рускаго; поймем
жену его Вольгу за князь свой Мал…»29
Радимичи. После победы воеводы Волчьего Хвоста над радимичами «тЪм и Русь
5 Например: «В то же лето на зиму иде в Русь архиепископ Нифонт с лучьшими мужи и заста князе с
церниговьци стояще противу собе…» Новг. I лет. под 1135 г. (с. 24); см. также под годами: 1132 (с. 22), 1142 (с.
26), 1146 (с. 27), 1149 (с. 28), 1156 (с. 30), 1165 (с. 32), 1167 (с. 32), 1177 (с. 35), 1179 (с. 36), 1180 (с. 36), 1181 (с.
37), 1201 (с. 45), 1211 (с. 52), 1214 (с. 53), 1215 (с. 53), 1218 (с. 58), 1221 (с. 60), 1232 (с. 71), 1257 (с. 82).
6 Например: «В то же лето поиде Гюрги с сынми своими и с ростовцы с суждальци и с рязанци и со князи
рязаньскыми в Русь…». Лавр. лет. под 1152 г. (с. 320); см. также под годами: 1154 (с. 324), 1154 (с. 326), 1156
(с. 329), 1175 (с. 348), 1175 (с. 352), 1175 (с. 353), 1205 (с. 399–400), 1207 (с. 408), 1223 (с. 424). Ипат. лет. под
годами: 1154 (с. 74), 1154 (с. 77), 1174 (с. 109), 1175 (с. 116), 1175 (с. 117), 1177 (с. 119).
7 Ипат. лет. под 1147 г. (с. 30). Такое же противопоставление находим в Лавр. лет. под 1154 г. (с. 324), где
упоминаются вятичи и Козельск. Юрий Долгорукий, отправившись в Русь, не дошел до нее и повернул обратно
от земли Вятичей.
8 Ипат. лет. под 1148 г. (с. 39 и 40); кроме того, см. под 1155 (с. 78) и 1197 гг. (с. 151). В последнем случае
говорится о том, что смоленский князь Давид Ростислава? «сына своего Костянтина в Русь посла, брату своему
Рюрикови на руце». Рюрик в это время был князем в Киеве и в Киевской земле.
корятся радимичемъ…» Радимичи «платять дань Руси, повоз везут и до сего дне»30, 9
Особенно интересен список племен, принимавших участие в походе Игоря на
Византию в 944 г.
«Игорь же, совкупив вой многи: Варяги, Русь, и Поляны, Словены, и Кривичи, и
Тиверце, и Печенеги наа и тали у них пояша…»10.
Относительно отождествления Руси и Полян мы знаем из той же «Повести временных
лет». Очевидно, остальные племена (словен, кривичей и тиверцев) мы должны признать не
входившими в X в. в состав собственно Руси, что вполне согласуется с данными летописей
XII в. (Новгород — не Русь, Смоленск — не Русь, Берлад — не Русь).
Подведем некоторые итоги тому разрозненному и случайному материалу, который
приведен выше.
В состав собственно Руси, Руси в узком (первоначальном?) смысле, не входили, по
этим неполным данным, земли следующих племен и города:
ПлеменаГородаДревлянеНовгородПолоцкРадимичиСмоленскВладимир-
ВолынскийВятичиВладимир-на-
КлязьмеГаличСловенеРостовОвручКривичиСуздальНеринскТиверцыРязаньБерладПоляне?
Варяги Таким образом, для Руси остается Среднее Приднепровье с Киевом, Черниговом,
Переяславлем и Северская земля, ни разу не противопоставленная Руси.
Обратимся теперь ко второй половине затронутого вопроса — к посильному
определению тех областей и городов, которые входили в Х-XII вв. в ограниченное
понимание географического определения Руси. Древнейший русский документ — отрывок
договора Олега с греками 907 г. — так определяет основные города Руси: «Приходяще Русь
да витают у святого Мамы, и послеть царьство наше и да испишут имена их и тогда возмуть
месячное свое: первое от города Киева и паки ис Чернигова и ис Переаславля, и прочий
гради»31.
Принадлежность каждого из этих трех городов к основному, главному — ядру Русской
земли многократно подтверждена летописями. Относительно Киева и Киевщины у нас много
данных; князья часто говорили: «Пойди в Русскую землю Киеву»32. 11 Отнесение к Руси
Переяславля подтверждена многократно: в 1132 г. «ходи Всеволод в Русь
Переяславлю…»33. В летописании Переяславля Суздальского, сохраненном нам
Лаврентьевской летописью, Переяславль южный восемь раз назван Русским (Русьскый
Переяславль, Русский, Рускый)34. Принадлежность Чернигова к собственно- Руси также
подтверждена летописью и для XII–XIII вв.35
Кроме того, в состав собственно Руси входили, по летописным данным, и другие
города, позволяющие хотя бы отчасти уточнить пределы основного ядра Русской земли.
Белгород и Вышгород. В 1174 г., когда Андрей Боголюбский выгнал Ростиславичей из
этих городов, то «пожалишаси велми Ростиславичи, оже- их лишаеть Руськой земли…»36.
Торцький, Треполь, Корьсунь, Богуславль, Канев. В 1195 г. Всеволод Большое Гнездо
тщетно просил у Рюрика Ростиславича эти города и жаловался: «А ныне сел еси в Кыеве, а
мне еси части не учинил в Руской: земле»37.
В состав Руси входили и другие города по Роси и по Стугне: Дверей, Василев38.
К Русской земле относился и Городец Остерский — форпост Мономашичей на Десне
9 Слова «и до сего дне» свидетельствуют о том, что и во времена Владимира Мономаха Русь можно было
противопоставлять радимичам.
10 Повесть временных лет, 944 г. (с. 33–34). Интересно, что в этом же отрывке несколько далее все эти
дружины названы собирательно Русью.
11 Во всех упоминаниях церковных дел, когда епископы новгородские, смоленские или суздальские ехали «в
Русь», целью их поездок являлся митрополичий стол — Киев.
между Черниговом и Киевом. В 1195 г. Всеволод послал тиуна «в Русь и созда град на
Городици на Въстри, обнови свою отчину»39.
На Левобережье Днепра мы располагаем сведениями о нескольких городах, кроме
Чернигова, Переяславля и Городца Остерского. В 1147 г., когда Святослав Ольгович стоял у
Неринска, собираясь в поход на Давыдовичеи, «в то же время прибегоша из Руси децкы и
поведаша ему Володимера в Чернигове, а Изяслава у Стародубъ»40
К Руси в узком смысле слова может быть причислен и Трубчевск, т. к. когда
трубчевский князь Святослав уезжал из Новгорода Великого обратно в свою землю, то
летописец сказал: «Въспятися назад князь Святослав в Русь»41.
Глухов. В 1152 г. «…Гюргеви же идущю в Русь, пришед ста у Глухова»42. Если
летописец употребил форму «пришед», то несомненно, что он считал Глухов, находящимся в
Руси.
События 1139 г., когда только что вокняжившийся Всеволод Ольгович начал
перебирать княжения, показывают, что в его руках находилась «вся Русская земля», в том
числе и Курск, куда он выгонял Андрея Владимировича Переяславского12.
Несколько особняком от «русских» городов стоят города Погоры-нья, относительно
которых есть несколько свидетельств. В 1152 г. города верхнего течения Горыни — Бужевск,
Шюмеск, Тихомль, Выгошев и Гнойлица — названы дважды «русскими городами» в
отличие от Галицкои земли и один раз названы «Русской земли волости»43. Трудно сказать,
следует ли их включать в состав «собственно Руси» или же они являлись каким-то
примыслом «русских» князей и составляли крайнюю западную волость Русской земли.
Нам надлежит еще разобрать сведения о «всей Русской земле» в понимании летописцев
XII в. Очень часто словом «Русь» обозначаются южнорусские области вообще44. Иногда
летописцы говорят определеннее, включая в понятие «всей Русской земли» Киевщину и
Левобережье Днепра или в отдельных случаях только Киевщину. Таково приведенное выше
отождествление «всей Русской земли» с владениями Всеволода Ольговича в 1139–1140 гг.,
когда он стал киевским князем. Его владения простирались на восток до Курска. Под 1145 г.
Новгородская летопись описывает поход на Галич: «Ходиша вся Русска земля на
Галиць… ходиша же и из Новагорода помочье кыяном…»45.
Ипатьевская летопись дает нам список князей, участвовавших в этом походе, из
которого мы узнаем о районе мобилизации: Киев, Новгород Северский, Чернигов46. В этом
же значении Киевщины и Чернигово-Северщины термин «Русская земля» выступает и в
событиях 1180 г. На Днепре близ Вышгорода охотились в ладьях князья с княгинями и
дружиной Святослав Всеволодич, правивший Киевом в своеобразном двуумвирате с
Рюриком Ростиславичем, задумал воспользоваться этим пикником для нанесения удара
своим противникам: «И помысли во уме своемъ, яко Давида иму, а Рюрика выжену из земле
и прииму едине власть Рускую и съ братьею и тогда мыцюся Всеволоду обиды свое»47.
Отсюда следует, во-первых, что Владимиро-Суздальская земля Всеволода Юрьевича не
входила в понятие Русской волости, а во-вторых, что в состав Русской волости входили:
Киев, Вышгород, Белгород (где сидели Ростиславичи) и земли-«братьи» Святослава, т. е.
Чернигов, Новгород-Северский, Курск, Трубчевск и другие города «Черниговской стороны».
Подведем некоторые итоги. В географическое понятие Русской земли или «всей
Русской земли», противопоставляемой Галичу, Суздалю, Смоленску и Новгороду,
включались следующие города: Киев, Чернигов, Переяславль Русский, Вышгород, Белгород,
Василев, Треполь. Города Поросья: Корсунь, Богуславль, Канев, Дверен, Торцький. Города
«Черниговской стороны»: Стародуб, Трубчь, Глухов, Курск, Новгород-Северский,
Остерский Городец. «Русской земли волости» (города Погорынья): Бужск, Шумск,
Тихомель, Выгошев, Гнойница.
12 Лавр. лет. под 1139 г. (с. 292); Ипат. лет. под 1140 г. (с. 16). Андрея говорит Всеволоду: «Оже ти, брат (е)
не досити волости, всю землю Рускую дьржачи».
Если мы нанесем на карту, во-первых, все области, поименованные в летописях как не
входящие в собственно Русь, а во-вторых — области Руси, то увидим, что они не совпадают,
не заходят одна за другую, а четко разграничены, взаимно исключают друг друга. Это очень
важно для подтверждения достоверности сведений, извлеченных из случайных упоминаний
разных летописцев. Итак, область собственно Руси наметилась. Это — значительная область,
покрывшая собою несколько древних летописных племен и много феодальных княжеств.
13 В 1152 г. Изяслав пошел в поход, взяв с собою «вси Чернии Клобукы, и Кияне лутшии и всю рускую
дружину» (с. 66).
14 Ипат. лет. под 1154 г. (с. 74 и 75). «Торкы и Кияне» упоминаются как основное войско князя Ростислава
Мстиславича в 1154 г. (с. 75). В 1174 г. Святослав Всеволодич, отправляясь в поход на Ростиславичеи, «кыяны
совокупивше, и Берендеиче, и Поросье, и всю Рускую землю…» (с. 109).
кончались русские поселения в степи. Южная Русь целиком была расположена в
лесостепной полосе, не выходя за ее пределы. Недостаточно ясна и восточная граница. Если
данниками Руси были буртасы и мордва, то восточная граница могла доходить до Дона. Но в
летописи эти восточные окраины вообще не упоминаются — здесь не происходило никаких
событий.
Очень важно отметить, что единство этой территории не находит себе соответствия в
исторической действительности XI–XII вв. В ту пору, когда все летописцы согласно
выделяли Южную Русь из других частей Руси, это обособление не было ничем обосновано.
На обширной территории Южной Руси было несколько княжеств, принадлежавших
постоянно враждовавшим между собой Юрьевичам, Ростиславичам, Давидовичам и
Ольговичам. Здесь выделились такие самостоятельные центры, как Киев, Чернигов,
Переяславль Русский, Новгород-Северский, Путивль, Курск, со своими династиями князей,
своим летописанием, своей политикой.
В XI в. данная область также не представляла политического единства; достаточно
вспомнить события 1026 г., когда Ярослав и Мстислав «разделиста по Днепре Руськую
землю». Даже в летописных припоминаниях о племенах лесостепная полоса оказывается
поделенной между племенами полян, северян и уличей.
В археологическом материале Х-XII вв. мы также не найдем единства лесостепной
полосы; здесь будут и погребения на горизонте, и одновременные им захоронения в
глубоких ямах, и трупосожжения, и срубные гробницы. Инвентарь курганов также очень
разнообразен.
Очевидно, для XI–XII вв. единство Южной Руси было только историческим
воспоминанием, не находившим себе соответствия в политической и культурной обстановке
того времени. Следовательно, для определения времени и условий сложения единства
Южной Руси нам необходимо перешагнуть через рубеж летописных и археологических
данных Х-XII вв. и отойти на несколько столетий вглубь.
Область Приднепровской Руси полностью вписывается в более широкую область
культуры Черняховского типа, составляя ее юго-восточную часть. Выразительная и
определенная Черняховская культура II–V вв. по своему протяжению значительно шире, чем
область Приднепровской Руси. Область, очерченная нашими летописями XII в., как
собственно Русь, не выделяется явно из общей области Черняховской культуры.
Следовательно, устойчивое обособление земли Приднепровской Руси, сохранившееся вплоть
до XII в., не может восходить к эпохе полей погребений и должно было возникнуть позднее.
Действительно, если мы обратимся к последующей эпохе, ко времени V–VII вв., то здесь мы
найдем в археологическом материале ярко выраженное единство именно этой интересующей
нас области Приднепровской Руси. Это единство впервые было подмечено известным
археологом-систематизатором А.А. Спицыным52 и исторически истолковано им как
«древности антов». При определении аптекой культуры Спицын исходил из того, что «раз
анты были оседлым племенем, район их в этой местности (где-то за Азовским морем)
определяется более или менее точно — в полосе лесостепи, на черноземе». «Антскими будут
те памятники древности VI–VII вв., которые встречены в их районе и имеют одинаковый
характер»53. Спицыным очень убедительно доказано единство области пальчатых фибул и
верно установлена их дата. В состав «антских» комплексов (встречаемых почти всегда в виде
случайных находок) входят: пальчатые и зооморфные фибулы, поясные наборы из
прорезных бляшек, височные кольца нескольких типов, разные другие украшения и оружие;
в кладах много серебряных вещей. Составленные карты этих древностей54 на первый взгляд
как будто бы убеждают в антской принадлежности этой культуры, т. к. область ее
распространения соответствует формуле Прокопия Кесарийского, помещавшего
«бесчисленные племена антов» на север от Меотиды. Совпадает и хронология — «антские»
комплексы VI в. одновременны походам антов на Византию, описанным Прокопием.
Однако в такой постановке вопроса таятся некоторые противоречия. Первое
противоречие — хронологическое. «Древности антов» VI–VII вв. относятся к тому периоду
их жизни, когда имя антов уже сходило со сцены (последнее упоминание о них относится к
602 г.). Рассказ Иордана об антах IV в. не может быть сопоставлен с этими древностями.
Второе противоречие — географическое. Область спицынских «древностей антов» занимает
юго-восточный угол славянских земель и может соответствовать только определению
антской территории у Прокопия Кесарийского — на север от Меотиды. Но, кроме указаний
Прокопия, есть данные Иордана о земле антов между Днестром и Днепром, а также данные
лангобардской легенды, свидетельствующие о том, что лангобарды до 490 г. на своем пути
от Эльбы в Моравию прошли край «Anthaib» («землю антов»). Искать его нужно где-то в
северной части Карпат, в земле восточнославянских племен белых хорватов и волынян. Ни
на Днестре, ни тем более в Прикарпатье «древностей антов» нет, и это ставит под сомнение
спицынское отождествление культуры пальчатых фибул с антами. Понятие анты — более
широкое, чем область пальчатых фибул. Ареал пальчатых фибул VI в., как и область
Приднепровской Руси, полностью вписывается в область антов, но он меньше этой области,
покрывает лишь юго-восточную часть антской земли, и только в таком суженном смысле
комплексы с пальчатыми фибулами могут быть названы антскими. В настоящее время с
«бесчисленными антскими племенами» сопоставляют так называемую пеньковскую
культуру VI–VII вв.55 Славянских пальчатых фибул VI–VII вв. очень много в зоне
славянской колонизации на Дунае. Быть может, культуру пальчатых фибул следует называть
«древностями русов», расценивая ее как часть более обширной и расплывчатой антской
культуры. Находки пальчатых фибул на Дунае могут свидетельствовать лишь об участии
русов в походах на Дунай. «Список городов русских» называет на Дунае (преимущественно
в низовьях) ряд русских городов.
15 На всем протяжении границы «древностей русов» мы встречаем на картах XIX в. и русскую топонимику:
р. Рось, Русская Поляна на нравом берегу Днепра, южнее Роси, затем Русский Орчик (юго-восточнее Полтавы),
Русское Лазовое (севернее Харькова), Русская Буйловка на Дону. Река Оскол называлась Росью. На северной
границе мы встречаем р. Русь — приток Сейма и р. Наруссу у Трубчевска, как раз там, где кончалась Русская
земля. Топонимика требует более внимательного изучения, но в данном случае хочется обратить внимание на
обилие «русских» названий именно на границе земли русов.
«Имя их (венетов), — пишет Иордан, — меняется теперь в зависимости от племени и
мест…»
Одной из обособившихся областей была юго-восточная часть венедского массива, юго-
восточная часть культуры полей погребений — область пальчатых фибул, область
«древностей русов», сохранившая до XII в. наименование Русской земли.
В 550-е годы, когда Иордан писал об изменении имени венетов в зависимости от
зарождения новых племенных образований, в восточной части Византийской империи
безымянный автор-сириец впервые упомянул имя народа Рос.
В 555 г. сочинение Захарии Ритора было дополнено географическим очерком земель и
пародов, расположенных на север от Кавказа: «…Базгун земля (Абхазия?) со своим языком,
которая примыкает и простирается до Каспийских ворот и моря, находящихся в гуннских
пределах. За воротами живут булгары со своим языком, народ языческий и варварский (у
них есть города), и аланы, у них пять городов. Из пределов Даду (Дагестан) живут в горах, у
них есть крепости. Ауан-гур — народ, живущий в палатках, аугар, сабир, булгар, куртаргар,
авар, хазар, дирмар, сирургур, баграсик, кулас, абдел, эфталит — эти тринадцать народов
живут в палатках, существуют мясом скота и рыб, дикими зверьми и оружием. Вглубь от них
— народ амазраты и люди-псы; на запад и на север от них — амазонки… Соседний с ними
народ «hrws» (рос или рус) — люди, наделенные огромными членами тела; оружия нет у
них, и кони не могут их носить из-за их размеров. Дальше на восток у северных краев есть
еще три черных (?) народа»56.
Попытаемся разобраться в географических представлениях автора, впервые
упомянувшего русов. Как и многие восточные географы, писавшие после него в IX и X вв.,
продолжатель Захарии Ритора довольно четко представлял себе население степей, эти
тринадцать племен, живущих в юртах, но народы, жившие за пределами степей,
приобретают у него легендарную окраску. Нам очень трудно правдоподобно разместить на
карте земли амазратов (карликов?) и людей-псов. Под амазонками древние авторы часто
подразумевали «женоуправляемых» сарматов и помещали их на Дону. Возможно, что в
описываемое Псевдо-Захарией послегуннское время старое сармато-аланское население
было частично оттеснено к северо-западному углу южнорусских степей. По
археологическим данным можно говорить об оседании сарматов на южной опушке
лесостепи — от Северского Донца и далее на запад к нижнему Днепру. Судя по тому, что,
кроме тринадцати тюрко-язычных племен (авары, кутургуры, хазары, болгары и др.) автор не
упоминает никаких ираноязычных народов, можно думать, что ираноязычных кочевников он
объединил под условным именем амазонок, живших на север и на запад от тринадцати
племен, что вполне исторически достоверно для эпохи V — начала VI в.
Следует отметить, что народ Рос, наделенный богатырским ростом, автор не смешивает
с амазонками и не ставит родство с ними, а только говорит об их соседстве. С какой стороны
народ Рос примыкал к амазонкам? Юг и восток исключаются, т. к. текст прямо говорит о
том, что соседями с этих сторон были кочевники, амазраты и люди-псы. Остается допустить,
что русы были западными или северными соседями кочующих «амазонок». Народ Рос
противопоставлен кочевникам почти так же, как у Тацита венеты противопоставлены
сарматам; отсутствие оружия у богатырей-русов следует понимать не дословно, а лишь по
сравнению с кочевниками, живущими, по словам автора, постоянным разбоем. А.П.
Дьяконов указывал, что сирийское начертание имени народа богатырей может быть
прочтено с двоякой огласовкой: рос (греческое) и рус. Географически область народа рос
должна соответствовать юго-восточной окраине антских племен, где древние венеты со
времен Тацита смешивались с сарматами. Здесь, в лесостепной полосе, мы находим и
Русскую землю наших летописей, и культуру пальчатых фибул, которая может помочь в
географическом приурочении народа рос (рус) середины VI в.
16 В некоторых случаях перед нами бесспорные погребения (Балаклея, Буды), но иногда характер находки
говорит в пользу клада. Так, в Колоскове вещи были уложены в шлем; в с. Углы, близ Старого Оскола, две
пальчатые фибулы (с глазчатым орнаментом) шесть пряжек и три поясных наконечника были уложены в
глиняную кубышку.
17 На трех границах Северской земли (кроме западной, где они соприкасались с русами же) можно найти
следы русской топонимики: на юге — с. Русский Орчик при впадении р. Орчик в Орель; Русские Тишки,
Русское Лозовое на север от Харькова; р. Рось — правый приток Сейма; Русский брод на северо-западе от
Ливен.
древности. Из состава северян выделялись бродники, оказавшиеся на юге в таком
значительном количестве, что их и там, далеко от своей родины, называли в VI в.
северянами. В VI–VII вв. северские бродники жили в низовьях Дуная, откуда их в 689 г.
Аспарух переселил южнее Том и Преславы. Часть северян была переселена вверх по Дунаю
к Видину — Бдыну60.
Следует отметить, что именно в районе доаспаруховского поселения дунайских
северян позднейшая традиция указывала русские города. «А се имена градем всем русскым,
далним и ближним: на Дунае Видицов… Мдин… об ону страну Дуная Трънов, а по Дунаю
Дрествин, Дичин, Килия, на устье Дуная Новое Село, Аколятря, на море Карна,
Каварна…»61.
Курск, верховья Северского Донца и его притоков, Орел — вот восточная часть
Русской земли V–VII вв., отмеченная интенсивной исторической жизнью, усиленным
выделением рядовых воинов, погребенных с серебряными вещами местной и иноземной
работы, и богатых князей, владевших золотыми сокровищами, полученными во время
походов на юг. Установление в V в. значительного единства между Северской землей и
Средним Приднепровьем явилось, очевидно, результатом создания мощного племенного
союза лесостепных племен под главенством Руси. Расположенный на границе степей, этот
союз сыграл двоякую роль в жизни составивших его племен: с одной стороны, он сдерживал
натиск степных кочевников и в этом отношении оправдал себя — во всей лесостепной
полосе нет археологических следов ни гуннов, ни авар, ни хазар, а с другой стороны — он
позволил русским племенам, в том числе и северянам, активнее участвовать в событиях
мировой истории, ареной которых были Причерноморье и Балканский полуостров, где было
хорошо известно имя северян. Кроме того, северские русы, вероятно, принимали участие в
общерусском движении — вдоль лесостепной полосы на северо-восток к славянским и
мордовско-муромским племенам средней и нижней Оки, где позднее возникли русские
города Рязань и Муром, именно в тех местах, куда в V–VII вв. проникали киевско-северские
русы, о чем мы можем судить по фибулам (Борковский и Подболотьевский могильники) и по
появлению здесь в V в. отдельных случаев трупосожжений.
В приднепровской, западной части области древностей русов большинство находок
группируется в двух районах: во-первых, в низовьях Роси и Россавы и, во-вторых, в бассейне
Тясмина. В обоих случаях это — лесистые острова среди обширных полян. Одна из них,
тянущаяся на 70 км между Тясмином и Днепром, носит характерное название Русской
Поляны. В обоих случаях древности русов совпадают географически как со скифскими
курганами, так и с полями погребений. Как поля погребений, так и древности русов
одинаково обрываются на юге на границе лесостепи, не выходя в чистую ковыльную степь.
В тясминском районе особый интерес представляет знаменитое Пастерское (Галущинское)
городище, где найдены все типы фибул и других вещей с III до IX в. Наибольшее количество
фибул Приднепровья происходит именно из Пастерского городища.
Самым важным из кладов Поросья является Мартыновский клад, который может
служить ключом ко многим загадкам и неясностям. В 1909 г. в с. Мартыновке Каневского р-
на Киевской обл., где уже неоднократно находили вещи разных эпох, был найден
интереснейший клад серебряных вещей VI в., один из наиболее важных кладов этой эпохи.
Клад хранится сейчас в Киевском Государственном историческом музее за инвентарным №
17 251.
Село Мартыновка расположено недалеко от слияния Роси с Россавой, в 10 км на юго-
запад от Канева и в 5 км от Малого Ржавца. И в самой Мартыновке, и в окрестностях есть
скифские курганы, памятники эпохи полей погребений и средневековые русские XII в. Клад
состоит из посуды, мужских вещей, женских украшений и уникальных серебряных фигурок
коней и людей.
Дата Мартыновского клада определяется многочисленными аналогиями с вещами V–VI
вв. и византийскими клеймами VI в. Возможно, что клад составился из вещей,
накапливавшихся на протяжении некоторого времени. На мужских поясных наборах мы явно
ощущаем их неоднородность и две хронологические различные группы (хотя и недалеко
отстоящие друг от друга). Все фигуры коней и людей, фибулу и часть поясных пряжек
первой и второй групп, мне кажется, нужно отнести к V в. или к самому началу VI в. Клад,
очевидно, принадлежал нескольким лицам. Женский набор, судя по двум разрозненным
наушникам, составился из вещей двух особ. Более цельным в этом отношении
представляется Мало-Ржавецкий клад, принадлежавший одной владелице. В Мартыновском
же кладе есть и следы двух венчиков и большее, чем в Малом Ржавце, число височных колец
— восемь вместо шести. При этом в Мартыновском шесть колец (гарнитур?) целых, а два
раскрученных. Трудно решить, кому — мужчине или женщине — принадлежали серебряные
кони и люди. Исходя из единства стиля этих фигурок с женскими украшениями, их, быть
может, следует связать с женщинами. Тогда и двойственность стиля коней легко объяснить:
в одну группу пойдут кони № 55, 56, 58 с радиальной разделкой и позолотой грив и мужские
фигурки № 53, 54 с такой же радиальной разделкой волос; в другую — отойдут кони № 57 и
59 (без позолоты) и мужчины без разделки волос (№ 51, 52). Мужские вещи, вероятно,
принадлежали также не менее чем двум владельцам. Зарыт был Мартыновский клад, судя по
поясным наборам третьей группы, в VI в., скорее всего, в середине столетия.
Мартыновский клад — исключительный по богатству и разнообразию комплекс
местных вещей. Византийская часть клада очень бледна по сравнению с местными
изделиями, из которых первое место по художественному значению бесспорно принадлежит
златогривым коням и златокудрым мужам в вышитых одеждах. Почти полное тождество
женских вещей Мартыновского и Мало-Ржавецкого кладов позволяет говорить об
устойчивых типах височных колец и головных уборов, характерных только для данного
района. Богатые клады местных серебряных изделий V–VI вв. на реках Роси и Тясмине
являются важным источником для воссоздания истории этой части Русской земли.
Вещи из кладов на р. Роси весьма своеобразны. Части женских головных уборов,
височные кольца не имеют прямых аналогий нигде. Ни в многочисленных могилах Суук-Су,
ни в Чми, ни в Салтове, ни в древностях долины Дуная мы не найдем таких женских
украшений, какие так полно представлены в Мартыновском и Мало-Ржавецком кладах.
Попытка И. Феттиха объявить Мартыновский клад аварским ни на чем не основана62.
Никаких доказательств Феттих привести не мог, а для того чтобы скрыть своеобразие
Мартыновского клада, решился даже изъять из своей публикации все височные кольца и
наушники, оставив только фигурки коней и мужчин и поясные наборы, не являющиеся
исключительной принадлежностью древностей Поросья. На территории аварского каганата
женских (этнографически наиболее характерных) вещей мартыновского типа нет63.
Из всех древностей Восточной и Центральной Европы ближе всего к кладам на Роси
стоят древности Северской земли. Один и тот же тип фибул и очень близкие височные
кольца основаны и там и здесь на одном орнаментальном принципе спирали. Будучи
прикреплены к кокошнику, двуспиральные кольца северянок и односпиральные кольца
жительниц Поросья выглядели одинаково. Это близкое сходство и позволяет объединить
Поросье и Северу в одну область с двумя вариантами — западным и восточным. Западный и
восточный районы жили совместной жизнью, одновременно переживая многие явления.
Отдельные вещи проникали из одного райода в другой. Так, в северском Суджауском кладе
есть обломок одного височного кольца мартыновского типа; в окрестностях Змиева (хут.
Зайцева) есть односниральное височное кольцо несколько более позднего типа.
Односпиральные височные кольца известны нам не только в тех вариантах, которые дают
Мартыновский и Мало-Ржавецкий клады. С вещами несколько более поздних типов (VII–
VIII) встречены височные кольца с отогнутой спиралью. Такие находки известны из с.
Пекарей и из Княжьей Горы (оба пункта — в устье Роси), из Обухова (западнее Триполья) и
Самгородка (близ Черкасс). К этому типу относится и упомянутая выше находка близ
Змиева. География находок более поздних отогнуто-спиральных височных колец совпадает с
географией кладов V–VI вв. — Днепр, низовья Роси и бассейн Тясмина. Район
односпиральных височных колец всех вариантов совпадает с районом наибольшего
распространения пальчатых фибул V–VI вв.
Все перечисленные выше черты своеобразия и самобытности древностей Поросья
помогают нам подойти к определению племенной принадлежности населения этого района.
Для этого важно установить следующее:
1. Район и отдельные пункты распространения древностей V–VII вв. совпадают с
размещением полей погребений. Следовательно, эти древности размещены на славянской
(антской) территории.
2. Древности мартыновского типа совершенно своеобразны и являются местными
изделиями, хотя и носят следы связей с югом (пояса). На юге нет вещей, особо характерных
только для Поросья, — спиральных височных колец.
3. Характерные особенности костюма, выясняемые по инвентарям кладов, находят
прочные параллели в русском, украинском и белорусском этнографическом материале
(кокошники с «ушами», вышитые на груди мужские рубахи, вправленные в шаровары).
4. Знаки-тамги на поясах Мартыновского и Хацкового кладов близки к позднейшим
«знакам Рюриковичей» XI–XII вв.
5. В районе кладов примечательна топонимика: р. Рось, р. Россава, Русская Поляна.
6. Район кладов V–VII вв. совпадает с той частью Русской земли XII в. (в самом узком
смысле слова), которая во всех случаях именовалась Русью и представляла собою Русь как
таковую: Киевщина и Поросье. Формула «вся Русская земля и Черные клобуки» обозначала
Киевщину (Киев, Белгород, Вышгород) и русские города по р. Роси, где, кроме русского
населения, жили и Черные клобуки, охранявшие южную границу.
7. Соответствие между областью пальчатых фибул днепровско-северского типа
(область древностей русов) и районом кладов мартыновского типа такое же, как между
Русской землей XII в. от Киева до Курска и Русью в пределах только Киевщины и района
размещения торческих сторожей.
Все сказанное выше приводит к выводу, что древности V–VII вв., обнаруженные по р.
Роси, несколько севернее ее (до Киева?) и южнее ее (до начала луговой степи), следует
связать с конкретным славянским племенем — русами или росами.
Распространение имени росов-русов на соседнее антское племя северян произошло,
очевидно, в VI в., в связи с совместной борьбой против авар и Византии, когда анты
Посемья, верховьев Сулы, Пела, Ворсклы и Донца вошли в союз с могущественными и
богатыми росами-русами Среднего Приднепровья.
Когда произошла замена имени полян именем русов? Работы Б.Д. Грекова, М.Н.
Тихомирова и А.Н. Насонова окончательно похоронили норманскую теорию происхождения
летописных русов. Имя полян известно только летописцу-киевлянину (оно связано с
легендой о построении Киева). Потомки полян, по его словам, живут в Киеве «и до сего
дьне». Географически земля Полян стиснута древлянами и уличами, подступавшими на 30–
50 км к Полянскому Киеву. Создается впечатление, что поляне — очень древнее обозначение
приднепровских славян, оставшееся в памяти летописца, но мало связанное с реальной
жизнью средневековых славян. Летописец выделяет полян как «мудрый и смысленный
народ», но относит это к незапамятным языческим временам, предшествовавшим
построению Киева, т. е. до VI в. н.э. Наряду с формой «поляне» в летописи встречается и
краткая форма «поли». Возможно, что многое разъяснит указание греческого историка
Диодора Сицилийского (I в. до н.э.) на существование народа «палов», потомков одной
половины скифов66. Несмотря на все усилия киевлянина Нестора воскресить память о
полянах, мы ощущаем в упоминаниях о них больше эпического реликтового элемента, чем
отражения жизни IX–XI вв. Вполне возможно, что «палы» — «поли» («спады» у Плиния) —
это обширный союз славянских племен скифо-сарматского времени, занимавший во время
бытования Черняховской культуры II–IV вв. н.э. лесостепное Среднее Поднепровье.
Причисление славян к скифам было обычным для греков.
3. Имя народа «росов» впервые появляется при описании событий IV в. н.э. Готский
историк Иордан передает сказание о смерти готского короля Германариха: с готами было в
союзе «вероломное племя росомонов»; один из росомонов изменил Германариху, и тот
казнил его жену Сунильду («Лебедь»). Братья Сунильды, мстя за сестру, убили Германариха.
После смерти Германариха готы начали войну с антами («время Бусово»). Историки эпохи
Ивана Грозного отыскали где-то сведения о том, что византийский император Феодосии
(379–395 гг.), считавшийся другом готов, воевал с русами: «Еще же древле и царь Феодосии
Великий имяше брань с русскими вой»67. В этих событиях конца IV в. врагами готов (и их
союзника Византии) выступают: славянеанты, славяне-русы и неизвестные по этнической
принадлежности росомоны. Как уже говорилось, в слове росомоны вторая часть
соответствует осетинскому «мойне» — «муж», «человек». Тогда слово «росомоны» означает
«русские люди», «росы». Следует учесть, что в эпоху, предшествующую описанным
событиям, славянское население Среднего Поднепровья (в южной его части) в значительной
мере было пронизано сарматскими вклиниваниями, что могло содействовать смешению
славян с сарматами, начавшемуся еще во времена Тацита. Представляет интерес и
трагическая героиня сказания, сестра воинственных росомонов Сунильда — Сванильда. Имя
ее в готской легенде о смерти готского короля дано, естественно, в готской форме, но по
своему смысловому значению — Лебедь — оно невольно напоминает имя сестры
легендарных строителей Киева — Лыбедь. В прикладном искусстве земли росов-росомонов
по Роси и Суле очень част сюжет священного лебедя: два лебедя окружают женскую фигуру.
Приведенные данные не противоречат предположению, что в составе лесостепных
славянских племен, называвшихся «палами» или «полями» (а временно, от соседей,
получившими имя антов), обозначилось к IV в. племя «росов», живших, очевидно, в южной
части славянского мира, ближайшей к готам, на р. Роси.
Археологически племя росов-росомонов обозначается примерно для этого времени в
южной части приднепровского славянства по Роси, Тясмину и Суле. Память об этой
древнейшей и минимальной земле росов сохранилась (как мы видели выше) до середины XII
в., но исключительно в местной киевской летописи; летописцы других городов ее уже не
помнили.
4. Временем вытеснения древнего имени полян именем росов или русов следует
считать V–VI вв., когда после гуннского разгрома начиналось сложение новых племенных
союзов, строительство новых городов и противостояние новым врагам. Имя полян еще
главенствует в сказании о постройке Киева, но внешний мир, судя по географическому
очерку Захарии Ритора, знал уже народ рос.
Поразительное совпадение ареала археологической богатой дружинной культуры VI–
VII вв. с областью «Русской земли» (в узком смысле), установленной по киевским,
новгородским и владимиро-суздальским летописям, позволяет утверждать, что именно в это
время, в VI в., сложился мощный союз славянских племен, носивший по главному племени
название Руси. Область русского союза племен, в который входили северяне, какая-то часть
древних племен, сохранившая название полян и, возможно, другие племена, была примерно
в пять раз больше территории первичного племени руси.
Русь VI–VII вв., во-первых, отстояла свою независимость от новых кочевников авар
(«обров»), разрушивших соседний союз дулебов, а во-вторых, приняла известное участие в
общеславянском (славяно-антском) движении на Дунай, что отразилось и в археологическом
материале (пальчатые фибулы на левом берегу Дуная) и в архаичной топонимике на
левобережье Нижнего Дуная от Видина до р. Серета68.
5. Между «Русской землей» в узком смысле, представлявшей собою союз лесостепных
славянских племен VI–VII вв. и «Русской землей» в широком смысле, охватившей все
восточнославянские племена от Балтики до Черного моря и от бассейна Вислы до Волги,
хронологически лежит интереснейший промежуточный ареал Руси, начавшей поглощать
славянские племенные союзы, но еще не завершившей этот процесс.
В «Повести временных лет» между рассказом о княжении Кия (VI в.) и событиями,
близкими к временам императора Ираклия (610–641), помещена интереснейшая справка,
обрисовывающая территорию этой промежуточной Руси. Рассуждая о различных народах и
их языковой принадлежности, летописец очерчивает круг тех славянских племенных союзов,
которые в какое-то время (VII–VIII вв.) вошли в состав Руси:
Начало государства Руси Нестор связывал с основанием города Киева в земле Полян,
которую он уравнивал с землей Руси («Поляне яже ныне зовомая Русь»).
Вопрос, поставленный здесь в заголовке, был и в заголовке исследовательской части
труда Нестора. Поэтому для нас сейчас важно выяснить степень легендарности или
историчности князя Кия и время его княжения, для того чтобы проверить исходную точку
начала русской государственности, как она рисовалась первому киевскому историку.
Еще в древности Киев считали «матерью городов русских», а во время феодальных
усобиц середины XII в. один из киевлян восклицал: «И кто убо не возлюбит Киевского
княжения, понеже вся честь и слава и величество и глава всем землям русским — Киев! И от
всех дальних многих царств стекахуся всякие человецы и купци и всяких благих от всех
стран бываше в нем»72. К тому времени, когда произносились эти слова, Киев уже перестал
быть «главою всех земель», но слава одного из крупнейших европейских рынков, куда «из
дальних стран стекались разные купцы», держалась прочно и насчитывала тогда уже около
четырех столетий. Византийцы и восточные географы, писавшие поарабски и по-персидски,
прекрасно знали красивый торговый город на горе — «Куябу» или «Куявию» (как называли
они столицу Руси), знали, что там изготавливают замечательные мечи, оснащают корабли
для плавания по южным морям.
Естественно, что очень давно появился интерес к тому, когда же возник этот
знаменитый город. Первая русская запись об основании Киева была сделана в одной из
самых древних летописей задолго до Нестора. К сожалению, она содержит краткий пересказ
давней легенды без каких бы то ни было хронологических примет. Эта запись стала
хрестоматийной; она известна всем еще по школьным учебникам:
«Яко же бысть древле цесарь Рим и прозъвався в имя его град Рим. И пакы
Антиох — и бысть Антиохия… и пакы Александр — и бысть в имя его
Александрия. И по мънога места тако прозъвани быша гради в имена цесарь тех и
кънязь тех. Тако же и в нашей стране прозъван бысть град великый Кыев в имя
Кыя»77.
Лишь после этих разысканий Нестора легендарный Кий приобретает реальные черты
крупной исторической фигуры. Это — славянский князь Среднего Поднепровья,
родоначальник династии киевских князей; он известен самому императору Византии,
который пригласил Кия в Константинополь и оказал ему «великую честь». Речь шла,
очевидно, о размещении войск Кия на дунайской границе империи, где поляне построили
языческих обрядах полян: «И бяху же погани; жруще (приносили жертвы) озером и кладя — зем и рощением,
яко же прочий погани» (язычники) (Новг. I лет.,. С. 105). Летописной легендой интересовались все историки,
писавшие о Киевской Руси. Из специальных работ следует упомянуть: Тершаковець М. Переказ про Кия, Щека
i Хорива та ix сестру Либедь / / Юбiлений збiрник на пошану ак. М.С. Грушевського». Киïв, 1928. Автор
полагает, что киевская легенда повлияла на скандинавские саги о Германарихе. Материал Тершаковца
использован М.К. Картером и М.Ю. Брайчевским.
Государственность в ее четкой форме возникает лишь тогда, когда сложится более или
менее значительное количество подобных центров, используемых для утверждения власти
над аморфной массой общинников. Первичные классовые отношения зарождаются
конвергентно в тех округах, где общество доросло до вычленения центров с наибольшим
набором функций. С появлением государства большого масштаба процесс превращения
разнородных центров в города, во-первых, ускоряется, а во-вторых, усложняется.
Государство повсеместно наделяет их административно-фискальными функциями, добавляя
нередко к ним и военные. Процесс, шедший ранее стихийно, теперь определяется уже
государственными задачами, что приводит к известной сортировке прежних центров: одни
из них становятся настоящими средневековыми городами в социологическом смысле слова,
другие превращаются в феодальные частновладельческие замки, третьи — во
второстепенные «становища», или «погосты», а иные могут и вовсе заглохнуть.
Историю каждого известного нам города нужно прослеживать не только с того
неуловимого момента, когда он окончательно приобрел все черты и признаки феодального
города, а по возможности с того времени, когда данная топографическая точка выделилась
из среды соседних поселений, стала в каком-то отношении над ними и приобрела какие-то
особые, ей присущие функции.
В отношении Киева летописная дата — 854 г. — перечеркнута историческими
разысканиями Нестора и должна быть отодвинута на 300–400 лет назад. Нумизматические
находки на территории Киева, сделанные при различных земляных работах XVIII–XX вв.,
показали, что здесь отложились как отдельные римские монеты, так и огромные сокровища,
зарытые в землю на протяжении II–IV вв. Топографически они тяготеют к прибрежной части
города, к древней пристани на Днепре (Подол, Замковая гора, овраги Глубочицы), но
встречаются и на Старокиевской горе и в Печерске84. 20 Погребения зарубинецкого и
Черняховского типа свидетельствуют о том, что жителями этих мест, а следовательно, и
владельцами римских монет были славяне, современники императоров Августа, Марка
Аврелия, Константина Великого и др.
20 Датировка деятельности князя Кия 560–630 гг., предлагаемая Брайчевским (с. 82), бездоказательна.
Владимира конца X в. Ранее здесь располагались только кладбища; теперь возникла
крепость, а внутри нее — большой каменный алтарь языческого святилища. Могильник
простирался далеко на восток от новой крепости. В культурном слое встречена керамика
типа «корчак», которая датируется концом V–VI в.86
Историческая роль киевских высот в V–VI вв. может быть понята только в свете тех
общеславянских событий, которые разыгрались на протяжении VI, а подготавливались в
предшествующем V столетии. Речь идет о грандиозном колонизационном потоке, который
хлынул в 530-е годы из славянских земель на Балканский полуостров, в пределы
Византийской империи. В результате этого передвижения образовалась, как известно, третья
славянская группа — южные славяне (болгары, сербы, хорваты, словене и др.).
В движении на юг, как доказывают лингвисты, принимали участие не только
окраинные южные славянские племена, но и более северные, глубинные 21. Как предполагал
П.Н. Третьяков, движение верхнеднепровских племен (дреговичей, кривичей, может быть,
радимичей) и части среднеднепровских (древлян) на юг началось в V в.87 Это были
восточнославянские племена, наследники зарубинецкой культуры, которые в I–IV вв.
постепенно продвигались на север в лесную зону, в протолитовскую, «балтскую» среду
(может быть, в результате роста торговли с Римом, в которой они оказывались страдающей,
эксплуатируемой стороной?). Теперь после гуннского разгрома, в пору затишья, часть этих
племен двинулась на юг и начала в V–VI вв. накапливаться на южной окраине славянского
мира. По всей вероятности, это были славяне, в известной мере смешавшиеся с балтами,
воспринявшие какие-то черты северной культуры. Путь, этих искателей новых земель шел
по Днепру, по древней магистрали, связывавшей север с югом еще со времен Геродота. А
хозяином этой магистрали был Киев88.
Киевские высоты запирали обширные бассейны таких рек, как Припять, Березина,
Верхний Днепр, Сож, Десна, Тетерев. Все это пространство занимало около четверти
миллиона квадратных километров! Все ладьи, плоты и челны-однодревки, на которых
лесные жители плыли к степным черноземным просторам, должны были неизбежно пройти
мимо старого торгового места, у высоких берегов Днепра. Славянские князья племени полян
получали в свои руки могучее средство управления потоками разноплеменных колонистов.
Из их числа могли пополняться Полянские дружины; с проплывающих лесных жителей
могла взиматься некая дань — мыто. В это самое время в лесостепи Среднего Поднепровья и
отчасти в прилегающих степях формируется новая археологическая культура пеньковского
типа. Она складывается усилиями, с одной стороны, местного славянского населения,
перенесшего войны с готами и гуннский разгром конца IV в., а с другой — прибывающих с
севера колонистов, пропущенных сюда владельцами киевских гор89.
Предположение о «таможенных сборах» в окрестностях будущего Киева подкрепляется
большим количеством находок красивых бронзовых предметов, украшенных многоцветной
выемчатой эмалью. Фибулы, декоративные цепи, детали питьевых рогов компактной массой
встречаются на пространстве от устья Десны до Роси. Изобилие этих драгоценностей в
ближайшем окружении Киева одно время наталкивало на мысль о местном их
изготовлении90, но Х.А. Моора убедительно показал их прибалтийское происхождение и
широкий ареал от Немана до Оки и от Финского залива до Киева91. Учитывая активное и
сравнительно быстрое колонизационное движение V в. как раз из тех славяно-балтийских
областей, где бытовали вещи с эмалью, следует сделать два (не исключающих один другого)
вывода: во-первых, в киевской округе могли оседать семьи северных дружинников, а во-
21 Бернштейн С.Б. Очерк сравнительной грамматики славянских языков. М., 1961. С. 73–75. Автор отмечает
ряд болгаро-балтийских изоглосс. После новых топонимических и археологических работ этот тезис становится
прочнее, т. к. теперь область древних балтов рассматривается не только как земля жителей Балтики, а как
широкая зона расселения балтов по всему Днепровскому бассейну, где происходило на протяжении нескольких
веков смешение их со славянами. На территорию будущей Болгарии попадали славяне-анты, воспринявшие
ранее, в зоне своего расселения в Поднепровье, ряд балтских языковых элементов.
вторых, предметы с эмалью могли быть частью платы за право прохода через землю Полян.
Главные центры «смысленных и мудрых» полян находились южнее Киева, на Роси и на
Тясмине, где складывалась богатая дружинная культура, особенно проявившаяся в VI в.92 Ее
демократический полюс представлен более широкой (географически) пеньковской
культурой, а дружинный, аристократический полюс — оружием, серебряными височными
украшениями, пальчатыми фибулами, заимствованными в Причерноморье. Возможно, что
создатели дружинной культуры Среднего Поднепровья носили имя русов, обитавших на
северо-запад от азовских амазонок; пеньковскую культуру убедительно связывают с антами,
занимавшими «неизмеримые пространства» севернее Азовского моря и атаковавшими
Византию. Русский племенной союз был, по всей вероятности, прочным ядром антских
земель с подвижным населением. В составе русов могли быть и потомки тех праславян,
которые в свое время входили в условную «Скифию» — наибольшее количество
земледельческих крепостей скифского времени находилось в бассейне Тясмина (летописной
Тисмени), где впервые были обнаружены древности пеньковского типа.
Как известно из летописи, поляне и русы некогда слились воедино, образовав общий
племенной союз: «Поляне, яже ныне зовомая Русь». Но и во времена летописца еще знали
полян, заслоненных русами:
«И до сев братия (Кий, Щек и Хорив) бяху поляне… от нихъ же суть поляне Кыеве и до
сего дьне»93. Мы не знаем достоверно, в какое время произошло объединение киевских
полян с русами (по Роси и Тясмину), но наиболее вероятной является эпоха накануне и во
время балканских походов славян, когда Среднее Поднепровье было и перепутьем северных
племен, и местом формирования новых союзов, и исходной точкой походов, устремленных
«в тропу трояню чрес поля на горы». Консолидацию важнейших славянских племен
ускоряла и внешняя опасность — появление в степях «обров» — авар, разгромивших
дулебов.
Русско-полянская земля устояла и сохранила свою независимость в VI в. Крепость близ
устья Десны на днепровских высотах была исторически необходима. Князь, создавший ее,
опираясь на среднеднепров-ские дружины полян, руси и «северы», получал известную
власть над всеми теми племенами, стержневые реки которых текли к Киеву: древлянами
(Ирпень, Тетерев), дреговичами (Припять, Днепр), кривичами (Десна, Днепр), северянами
(Десна с Сеймом) и радимичами (Сож).
В конце V — начале VI в. наряду с прежними неукрепленными селищами в землях
Кривичей, Дреговичей, Радимичей появляются укрепления, небольшие острожки; примером
может служить городище Коло-чин на Днепре выше устья Припяти. Исследователи
полагают, что эти острожки служили не для постоянного проживания в них, а лишь как
убежища на случай опасности; население жило постоянно в деревнях, расположенных
иногда у самого острожка или поодаль от него. Факт почти одновременного возникновения
сотен укрепленных острожков на огромной территории в высшей степени примечателен —
появилась какая-то опасность. Едва ли речь может идти о внешней опасности типа аварского
или хазарского нашествия — здесь, в глубине непроходимых лесов и болот, появление
кочевников невозможно. Вероятнее всего, эту повсеместную опасность, заставившую
строить «грады» — укрепления, убежища, следует видеть в изменении социальных условий
как внутри перечисленных племенных союзов, так и по соседству с ними.
Прежде всего это рост дружин и стратификация дружин по племенной
принадлежности: дружины и князья мелких племен, входивших в федерацию, и дружины
самой федерации того обширного союза восьми-десяти племен, который имел и свою
«столицу» и своего князя, как об этом и пишет Нестор, называя «свои княжения» у Полян,
Древлян, Дреговичей, Полочан, Словен. Опасностью было появление в землях того или
иного первичного племени не столько своих племенных дружинников (без ведома которых
нельзя было и «град» воздвигнуть), сколько «великого князя» всех кривичей или всех
дреговичей с дружинами с целью поборов. Эти князья племенных союзов (княжений) при
переходе от высшей ступени родо-племенного строя общества к государственности должны
были широко пользоваться такой полупервобытной формой, как полюдье. Можно думать,
что в древлянском княжении было свое полюдье, в кривичском — свое и т. д.
Киев возникает одновременно не только с массовым продвижением на юг, с созданием
мощного племенного союза Полян-Руси, но и с интереснейшим процессом создания
городищ-острожков на большой территории, служивших то ли убежищами от ставших
воинственными соседей, то ли укрытиями от племенных дружинников или же узловыми
пунктами княжеского полюдья. Следовательно, Нестор имел право поставить в один ряд
вопрос, «кто в Киеве нача первее княжить», с вопросом о становлении государственности,
«како Русская земля стала есть». Не будем упрекать средневекового историка за то, что
начало процесса феодализации он принял за окончательное оформление государства — он
уловил то, что не всегда улавливают современные нам историки: важный переломный
момент в социальной природе восточнославянского мира. Этот переломный момент он
символически изобразил как основание Киева в земле Полян.
22 Татищев В.Н. История Российская. М.; Л., 1963. Т. II. С. 200: «Что же имена князей от урочищ или предел
что город Кия это — Андреевская гора, город Щека — Щековица, а город Хорива — или
Лысая гора или же Замковая гора.
Щековица не вызывает сомнения потому, что так она называлась в эпоху Мономаха
(«идеже ныне зоветься Щековица»), так ее именовали в XVII в.95, так она называется и в
настоящее время.
Хоревица, с которой связали имя третьего брата, определяется различно. Ни
летописной, ни более поздней традиции нет. Возможно, следует присоединиться к давнему
мнению В.Б. Антоновича (поддержанному М. К. Каргером и П. П. Толочко), что Хоревица
— это Лысая гора. Судя по своеобразному наименованию, это была одна из тех ритуальных
гор, на которых, по народному поверью, проводили свой шабаш киевские ведьмы. Рядом с
Лысой горой находился огромный языческий курганный могильник23. Хоревица, названная
в армянской записи Хореан, в поздних источниках XVI–XVII вв. отождествлялась с
Вышгородом96. Теоретически это можно допустить, т. к. в той же армянской записи только
Хореан отмечен как город, находящийся «в области Палуни» (Полян), т. е. как бы в стороне
от городов старших братьев. Город (или область) Хореван знает Ибн-Русте, упоминая, что
здесь русы размещают пленных славян97. Но Вышгород ли это или гора Хоревица
(Юрковица) в Киеве, остается неясным.
Сложнее обстоит дело с городом основного героя легенды — Кия. Не оспаривая
единодушного мнения исследователей о том, что город построен на Андреевской,
Старокиевской горе, где впоследствии на протяжении четырех столетий (с IX по XIII)
находился центр жизни Киева, следует внести совершенно необходимую поправку: крепость
на Андреевской горе была не первичным, а вторичным местом пребывания князя Кия. Это
непреложно следует как из русской летописной записи, так и из армянской записи Зеноба
Глака в «Истории Тарона».
Вглядимся внимательнее в летописный текст.
Здесь совершенно ясно речь идет о двух разных ситуациях: 1. Резиденция Кия на
какой-то горе близ Боричева взвоза. 2. Постройка городка во имя Кия (местоположение
городка не указано)» Во всей литературе об основании Киева указание летописца на
«Боричев увоз» понимается как не подлежащее сомнению указание на Старокиевскую гору,
где в X в. был город Владимира, а в одном из его углов археологами еще в 1908–1910 гг.
выявлены следы небольшой крепости конца V–VII вв., справедливо сопоставляемой с
«градком» времен Кия. При этом молчаливо подразумевалось, что и гора, на которой сидел
Кий до постройки градка, и место, где этот градок воздвигнут, являются одним и тем же
топографическим пунктом.
Обратим внимание на то, что если принять такое отождествление горы Кия и града
Кия, то крайне странно будет выглядеть топографическое пояснение летописца Никона:
«там, где ныне Боричев увоз». Подходит ли оно к древнейшей части Киева на Старокиевской
горе? Ведь здесь находились каменные княжеские дворцы, стояла Успенская Десятинная
церковь («Святая Богородица»). Для того чтобы пояснить киевлянам XI в. местоположение
крепости Кия, вполне достаточно было бы такого общеизвестного ориентира, как
Десятинная церковь, примыкавшая вплотную к засыпанному рву древнего градка Кия.
23 Языческий ритуальный характер данной горы явствует из описания событий 980 г., когда Владимир,
подступая к Киеву, «обрывся на Дорогожичи, межю Дорогожичьмь и Капичемь; и есть ров и до сего дьне».
Капичь, очевидно, «капищь» — языческий храм. Лысая гора — соседняя с Дорогожичами, ближе к Киеву;
здесь капище было вполне уместно.
Летописец, воскрешавший прежнюю топографию Киева, именно так и поступал в других
случаях, пользуясь сопоставлениями с самыми заметными городскими ориентирами.
Церковь Ильи определена «яже есть над Ручаем, конец Пасынъче беседы и Козаре»;
построенная Владимиром церковь в Херсонесе — как находящаяся «на месте посреди града,
идеже торг деют корсуняне». Битва с печенегами в 1036 г. локализована на поле, «идеже
стоить ныне святая Софья». Использована в качестве ориентира и Десятинная церковь, но с
ее помощью отмечается не городок Кия, а местоположение бронзовой квадриги,
привезенной из Корсуни и поставленной «за святой Богородицей». Определяя
местоположение терема Ольги, летописец снова упоминает Десятинную церковь: «за святой
Богородицей над горою», т. е. прямо на месте древнего городка Кия.
Если бы летописец Никон, делая свои топографические примечания, хотел обозначить
малый городок Кия, достоверно определенный археологами как часть Владимирова города
(«за святой Богородицей»), то он и воспользовался бы непременно указанием на хорошо
знакомый киевлянам храм. Летописец же предпочел определить место первичной
резиденции Кия не тем или иным городским ориентиром, а дорогой, идущей вне города, по
его окрестностям. Это настолько странно, что заставляет искать эту резиденцию где-то за
пределами летописного киевского кремля, там, куда может вывести Боричев увоз.
Местоположение Боричева увоза определялось в деталях различно, но после
специального исследования Д.И. Блифельда можно уверенно считать его тождественным
современному Андреевскому спуску, начинающемуся невдалеке от городища VI–VII вв.99
Наиболее доказательным этот автор считает сообщение грамоты 1694 г. о том, что в пользу
Трехсвятительской церкви должны давать «куницу» киевляне, живущие «под горою и на
горе… почав от церкви Воздвиженской даже до фортки острожской в ров Боричев по взвоз
Рождественский»100. По упомянутому выше плану Киева 1695 г.101 эта куничная дань
налагалась на жителей города по обе стороны от «Киевских ворот и киевского вывода»;
Боричев ров, таким образом, совпадает с современным Андреевским спуском, обходящим
Андреевскую церковь с запада. Урочище Боричев упоминается в летописи под 945 г.; послы
древлян к Ольге «присташа под Боричевом в лодии». При свержении идолов в 988 г. князь
приказал Перуна «влещи с Горы но Бори-чеву на Ручай». «Ручай» протекал посреди Подола
и вливался в По-чайну у самого ее впадения в Днепр.
Последний раз в средневековых источниках Боричев упоминается в 1185 г. в «Слове о
полку Игореве»: «Игорь едет по Боричеву к святей богородици Пирогощеи». Князь Игорь
уезжал из Киева (где он просил помощи у великого князя) к себе в Северскую землю. Он
ехал из княжеского дворца и из города вниз по Боричеву спуску к Пирогощеи, находившейся
посреди Подола. План 1695 г., на котором нанесены и дороги, помогает представить путь
Игоря к Пирогощеи: дорога идет от Киевских ворот вниз прямо к Замковой горе (Киселевка)
и от ее южной оконечности поворачивает резко на северо-восток именно к месту бывшей
Успенской Пирогощеи церкви102. За 500 лет путь по Боричеву не изменился.
Возможно, что с именем Боричева связан не только непосредственный спуск с горы, но
и дальнейший путь мимо Замковой горы через Подол к Днепру. На это намекает и
упоминание пристани под Боричевом (945) и последний путь идола Перуна к Ручаю и
Днепру (988). Возможно, что после спуска с горы («увоза») путь по ровному месту
назывался «током». Боричев ток — улица, сохранившая это архаичное наименование, идет
от подножия Андреевской горы к подножию Замковой. Важно отметить, что почти во всех
случаях «Боричев» (сначала «увоз», а потом «ток») связывается топографически с Замковой
горой, у подножия которой Боричев путь сворачивал к Пирогощеи24.
Замковая гора, лишенная таких общеизвестных ориентиров, как Десятинная церковь,
24 В далекой древности Боричев путь мог начинаться у Замковой горы как путь к Днепру-Борисфену.
Население здесь жило уже в те времена, когда приезжающие с юга купцы еще называли Днепр его древним
скифским именем Борисфен. Не связаны ли топонимы «Боричев увоз» и «Боричев ток» с именем Днепра —
Борисфена?
или Софийский собор, могла быть обозначена летописцем для опознания ее киевлянами XI в.
близостью к наезженной дороге, ведшей из княжеского кремля к пристани и
соприкасавшейся с Замковой горой. Это и наталкивает на логический вывод: гора, на
которой «сидел Кий» до постройки «градка», — это и есть Замковая гора. Такой вывод
полностью подкрепляется наличием мощного культурного слоя на замковом плато; слой
содержит как зарубинецкий горизонт с римскими монетами, так и горизонты V–XI вв. с
византийскими и восточными монетами V–X вв. (начиная с фолиса императора Анастасия —
498–518 гг.).
Замковая гора выделялась в V–VI вв. из всех киевских высот, заселенных в то время.
Не касаясь совершенно никаких исторических соображений (что в данном случае даже
хорошо, т. к. обеспечивает независимость суждений), П.П. Толочко констатирует: «Как
показывают материалы, местом древнейшего поселения была Замковая гора… Не
исключено, что именно она являлась тем древнейшим городским ядром-плацдармом, из
которого произошло заселение окружающих возвышенностей»103. В.сочетании с
приведенными выше разысканиями эта археологическая констатация приобретает особый
интерес.
Продолжим анализ топогидронимики Киева. Крепостные ворота, выводящие на трассу
Боричева увоза на плане 1695 г., носили своеобразное название «Киевских». Обычно ворота,
как и дороги, именуются в связи с тем пунктом, к которому они ведут. В московском
Земляном городе, например, ворота назывались по городам: Смоленские, Тверские,
Серпуховские и т. п. «Киевские» ворота в Киеве вели на Замковую гору, которую в данном
случае следует понимать как «Киевскую гору». Возможно, что историческая традиция здесь
преобладает над представлениями киевлян XVII в. о Подоле как основной части Киева.
Важным топографическим аргументом в пользу отождествления Замковой горы с
резиденцией Кия является ручей Киянка. Он вытекает не от оврагов Андреевской горы, а
много западнее — из оврага между горой Детинкой и Копыревым концом. Течет Киянка
сначала на север, омывая юго-западную часть подошвы Замковой горы, а затем, огибая
Замковую гору, идет по Подолу, впадая в Глубочицу. Таким образом, основная часть течения
Киянки связана с таким ориентиром, как Замковая гора. Откуда ж Киянка получила свое имя,
если от градка Киева она отстоит достаточно далеко и ни истоком, ни течением с ним не
связана? Ответ подсказан предыдущим: речка Киянка получила свое древнее имя от
первоначальной резиденции князя, от той горы, на которой Кий пребывал до постройки
крепости на Горе, т. е. по Замковой горе, которую теперь мы еще более уверенно можем
считать первоначальным Киевом.
Замковая гора со всех сторон окружена надежными «киевскими» ориентирами: с запада
и с севера ее омывает Киянка, несомненно связанная с Кием, а с юга и востока к ней
подходит тот Боричев путь, при помощи которого летописец Нестор в 1070-е годы обозначил
местоположение горы, где в свое время «седяше Кый». Керамика корчаковского типа,
ранние формы которой датируются концом V–VI вв.104, и византийские монеты конца V в.
определяют время возобновления жизни на «Киевой горе». Таким образом, историко-
топографические разыскания позволяют уверенно отождествлять первоначальную
резиденцию Кия (а может быть, и его предков?) с Замковой горой (Киселевкой, Фроловской
горой). Она на какой-то отрезок времени предшествует постройке городка на Андреевской
горе105.
Не противоречит ли мысль о двух разных резиденциях Кия летописному
свидетельству? Рассмотрим его текст с этой точки зрения. Первый этап: Кий находится на
горе, где во времена летописца (середина XI) проходил «увоз Боричев»; Щек — на горе,
носившей и во времена летописца название «Щековица»; гора Хоревица названа по третьему
брату. Второй этап: построен городок во имя Кия; около крепости — «лес и бор велик», где
охотились на зверей. По смыслу легенды, три горы трех братьев были неукрепленными. Близ
новопостроенного градка был лес, о котором нет речи при описании трех гор. Очевидно,
крепость Кия находилась в ином месте, чем три горы.
Значительно более определенные данные мы получим, если обратимся к той армянской
записи киевской легенды, на которую впервые обратил внимание Н.Я. Марр. В этой записи
Зеноба Глака (VII–VIII вв.) два этапа строительства выражено четко. Первый этап: царь дал
власть трем сыновьям Деметра и Гисанея: «Куару, Мелтею и Хореану»;
Второй этап:
К отмеченным Марром совпадениям (три брата, три города, лес и охотничьи угодья на
новом месте) можно добавить еще одно: Зеноб Глак говорит о постановке на новом месте
двух идолов, а мы знаем благодаря раскопкам В.В. Хвойко, что именно в городке Кия на
Андреевской горе в его средней части были обнаружены еще в 1908 г. два языческих
жертвенника; один из них простой, цилиндрический, а другой, расположенный рядом,
сложной эллиптической формы с четырьмя выступами по странам света. К сожалению,
разгадать славянскую первооснову Гисанея и Деметра пока не удалось108.
Главным выводом из сопоставления армянской и киевской записей является тот, что в
первичной основе древней легенды говорилось о двух этапах жизни на киевских высотах:
первоначально были заселены «Киева гора» (Замковая), Щековица и Хоревица. Имена
«братьев» Кия (эпическое требование троичности) заимствованы, вероятно, от названий двух
последних гор. Эта первоначальность заселения Замковой горы и Щековицы подтверждена и
археологически, особенно в отношении первой из них.
Замковая гора представляет собой сильно вытянутый с юго-востока на северо-запад
останец высокого берега, с крутыми обрывистыми краями, господствующий над пойменным
Подолом (высота над уровнем Подола — 40 м). По своему протяжению она равняется городу
Владимира на Андреевской горе, но Замковая — более узкая. По площади же (около трех га)
она в 3 раза превосходит градок Кия. По своему срединному положению эта гора
контролировала и гавань Почайну, и Подол, и побережье Днепра. Ее крутые склоны делали
ее неприступной крепостью. Здесь, вероятно, и находились Полянские князья до постройки
крепости на Андреевской горе. Замковая гора не была покинута в пору расцвета Киева, и
жизнь на ней продолжалась. На ее площади, помимо монетных находок IX–X вв., была
обнаружена даже какая-то кирпичная постройка, отнесенная Н.И. Петровым к X в.109
События V–VI вв., перекроившие карту Европы, начались где-то близ Киева, севернее
его и завершились в архипелаге Эгейского моря. Киев был воротами, через которые
проходили на юг дружины дреговичей, радимичей и полулитовцев — кривичей. В эти же
века происходил процесс усиления дружин, консолидации славянских племен; новые волны
кочевников делали опасной южную зону славянского расселения, да и сами славяне-
колонисты, вливавшиеся в южные степи, были достаточно беспокойной массой.
У приднепровского славянства появился еще один центр — Киев, укрытый лесами от
южных напастей и господствовавший над такой важной стратегической магистралью, как
Днепр. Все перечисленное предопределило важную историческую роль Киева и выдвинуло
его на главное место. Возникла потребность в создании новой крепости, и князь Кий строит
эту крепость на той горе, которая господствует над всеми старыми поселениями, на горе, с
вершины которой хорошо обозримо и устье Десны, и обводная старица Черторый, и далекий
Вышгород, возвышающийся над Днепром. Новая крепость, возникшая на рубеже V и VI вв.
н.э., невелика, она занимает всего два гектара, в ней нет еще ни ремесленных кварталов, ни
торговых площадей, но как капитанская рубка, она возвышается над старыми горами,
Подолом, пристанями и позволяет управлять складывающимся государством, границы
которого первоначально простирались от Западного Буга (г. Волынь близ современного
Грубешова) до Северского Донца и от Роси до Полоцка, а в дальнейшем охватили все
восточнославянские племена, предков украинцев, русских, белорусов.
У истоков древнерусской государственности стоит мощный союз племен Среднего
Поднепровья, объединивший вокруг себя десятки других племен. В этом союзе главную роль
играли поляне, слившиеся с Русью, очевидно, уже в VI в., а центром зарождавшейся
государственности стали киевские высоты полян: сначала «Киева гора» (Замковая,
Киселевка), а вскоре к ней добавился и «градок Киев» на Андреевской горе, где в наши дни
символично разместился Киевский исторический музей.
***
ЧАСТЬ 2.
ОБРАЗОВАНИЕ КИЕВСКОЙ РУСИ
В.Ф. Минорский правильно определил эту реку как Оку. Вытекая из сердцевины
пространной Среднерусской возвышенности, Ока касается северо-восточного края «Русской
земли» и течет к славянам-вятичам, для которых Ока была главным географическим
определителем («а Вятко седе с родом своим на Оце…»). К нашему счастью,
местоположение Хордаба определено персидским Анонимом еще раз в разделе о горах.
Следует напомнить, что, как выяснено выше, этот географ называл горами не только
27 Иллюстратор летописи, мысливший символами, очень редко изображал лес, деревья. Деревья в
миниатюрах появляются или для характеристики лесной страны (как в случае с вятичами) или же для
обозначения священной рощи языческого Киева (л. 43, 48 об., 49).
обозначил археолог А.А. Спицын, а детально разработал на обширном материале А.В.
Арциховский143.
Вятические племена заселяли бассейн Оки почти от истоков и до старорязанской
излучины. Характерные вятические курганы с такими находками в них, как семилопастные
височные кольца, встречены на реках Жиздре, Угре, Зуше, Упе, Наре, Москве, Осетре,
Проне.
У западных славян, где сохранились подробные письменные источники, мы знаем, что
на приблизительно равновеликой территории размещалось 8–10 первичных племен
(название каждого племени отмечено источниками), объединенных в союз, называющийся
или особым именем (Лютичи), или по племени-гегемону (Бодричи). В русскую летопись
попали только эти имена крупных племенных союзов, и Вятичи названы наравне с
Лютичами. Это дает нам право предполагать, что внутри такой обширной территории, как
вятическая, могли размещаться несколько первичных племен (по летописцу «родов»).
Летописец, писавший свою историю в стенах монастыря, мог и не знать местных названий
мелких племен. В русской письменности есть два случая упоминания такого микроплемени.
Одно из них относится к походу воеводы Волчьего Хвоста на Радимичей, победившего их на
р. Пищане в 984 г. Потом бытовала поговорка, укорявшая радимичей: «Пищаньци волъчья
хвоста бегають». В этом случае хронист расценивает пищаньцев как некую органическую
часть Радимичей.
Более определенно звучит второе упоминание. Оно принадлежит не монаху-
затворнику, а полководцу, «утершему много поту за Русскую землю». Владимир Мономах
вспоминает, что около 1080 г. он разбил половцев хана Белкатгина, «а семечи и полон весь
отъяхом»144. Половцы перед этим прошли через р. Сейм (древнюю «Семь») и дошли до
Стародуба. Вскоре, воюя под Прилуком (два дня пути от Сейма), Владимир вынужден был
укрыться в городе от превосходящих сил врага почти без потерь, «только семцю яша
одиного живого, ти смерд неколико»145.
«Семичи» — типичное по своей форме племенное имя. Это, очевидно, одно из племен
Северянского племенного союза, размещенное на Сейме: «А друзии седоша по Десне и по
Семи, по Суле и нарекошася Север».
«Но мы на предлежащее возвратимся», как писали древние авторы, когда им
приходилось отступать от своей основной темы. Археологические материалы позволили
выявить внутри всей вятической территории отдельные небольшие районы; они выявлены
лишь в северной части Вятичей146. Таких районов-племен удалось обнаружить шесть, но,
исходя из их размера, во всей земле Вятичей их должно быть не менее 10. Таким образом,
археология помогает нам осознавать всю вятическую общность именно как союз племен.
Анализ распространения вятических семилопастных височных колец, изготовленных одним
мастером (отлитых в одной литейной форме!), показывает, что существовала еще более
мелкая структурная единица, чем племя: на всей территории Вятичей должно было быть по
расчету около сотни мелких мастерских с незначительным районом сбыта в 10–15 км в
поперечнике каждая147. Другими словами, по археологическим данным мы можем нащупать
элементы десятичного деления, характерного для высшей ступени первобытности и
сохраняющегося некоторое время и позднее.
Группа поселков — «сто» (район сбыта одной мастерской).
Племя — «тысяча» — особенности погребального обряда.
Союз племен «тьма» — Вятичи — этнографическое единство.
Приведенные сопоставления не являются окончательными, т. к. они получены на
основе довольно поздних материалов, часть которых относится к XI–XII вв., но, учитывая
долгую сохранность племенного строя у Вятичей, с которым должны были считаться даже
князья XII в., эти материалы допустимо рассматривать как проявление архаичных черт.
Третий вид источников, кроме летописи и археологии, — это единственные в своем
роде записи неизвестного восточного географа середины IX в., из которых с разной степенью
подробности черпали свои сведения и персидский Аноним, современник этих записей, и
Ибн-Русте (начало X), и Гардизи (середина XI) (см. Приложение 1). Ни один из славянских
племенных союзов не был так детально и добросовестно описан, как земля славян-вятичей
ВАНТИТ. Путешественник-информатор видел землю Вятичей не только проездом; он, почти
несомненно, жил у вятичей некоторое время: путешественник знал, как проводят вятичи
зиму и лето, он видел языческий обряд во время жатвы, ему приходилось наблюдать и
похороны и ежегодные поминки, а также ежегодное княжеское полюдье; он успел изучить
быт, юридические обычаи, отдельные славянские слова, торговлю в столице и все виды
музыкальных инструментов. Путешественник, очевидно, был в столице вятичей, т. к. он
точно знал, что этот город находится у реки «Уки» (Оки), что где-то близ города кончается
один из длиннейших водоразделов. Он знает царский быт и даже то, как выглядят кольчуги
его дружины. Все это в значительной степени повышает ценность источника и доверие к
нему. Информатора, сообщившего сведения сочинителю древнейшей записи середины IX в.,
будем условно называть «Путешественником»148.
На основе археологии, летописи и записей восточного Путешественника мы можем
впервые разносторонне и подробно описать один из славянских племенных союзов,
существовавших в IX–XI вв. параллельно государству Руси, и сопоставить его с самой
Русью.
Хозяйство. Археология дает нам обычное славянское комплексное хозяйство:
земледелие, скотоводство, охота и рыболовство. Земледелие было, очевидно, подсечным, т.
к. Путешественник сообщает, что зимой славяне живут большей частью в «замках и
крепостях (городищах), а летом — в лесах». Это — обычное разделение сезонов при
господстве подсеки, когда летние работы, начиная с весны, проводятся в лесу: корчевка
пней, расчистка лядины от сучьев, сожжение их, пахота и уборка урожая. В своих
полуземлянках вятичи «остаются до весны». Подсечная форма земледелия привела к
кажущемуся противоречию в свидетельствах Путешественника: «и нет у них виноградников
и пахотных полей», «риса у них нет и нет засеянных полей». Очевидно, Путешественник
подразумевал под «полями» привычные для южанина возделанные и орошенные земли,
характерные для ирригационного земледелия. Поля-лядины вятичей были в какой-то мере
скрыты от него лесами, но он все же знал, что «большая часть их посевов — просо», и
описывал аграрно-магический обряд на сжатой ниве. Земледелие вятичей отличалось от
ближневосточного (не было ни риса, ни винограда), но посевы разных культур с
преобладанием проса отмечены Путешественником.
Говоря о скотоводстве вятичей, Путешественник отмечает, что лошадей у них мало
(очевидно, по сопоставлению с табунами коней у степняков). Крупный рогатый скот
упомянут в связи с культом быка. Особое внимание автор-мусульманин обратил на
свиноводство: «и разводят они свиней и имеют они стада свиней так же, как мы имеем стада
баранов». Обилие дубрав в земле Вятичей (например, «Тульские засеки») позволяло выпас
свиней стадами.
Кроме зерновых культур, у славян были и посевы льна, о чем свидетельствует
упоминание о льняной одежде.
Особенно важны сведения Путешественника о пчеловодстве у вятичей. Археология
редко дает нам прямые или косвенные следы пчеловодства, хотя мы твердо знаем о важности
меда и воска как основных статей дани и экспорта у всех славян вообще. По отношению к
древнеславянскому пчеловодству обычно применяется термин бортничество, а борть иногда
понимается как естественное дупло в дереве. Однако борть была искусственно сделанной
колодой, выдолбленным ульем, привязанным высоко к дереву. Борть можно было украсть:
«Аже украдеть кто борть, то 12 гривне продаже» («Русская Правда»). Именно о таких
искусственно изготовленных бортях и говорит Путешественник: «И есть у них нечто вроде
бочонков, сделанных из дерева, в которых находятся ульи (может быть, соты?) и мед.
Называется это у них улишдж и из одного бочонка добывается до 10 кувшинов меду». Слово
«улишдж» следует осмыслить как «ульище» — улей, равнозначное борти. Исходя из того,
что одна пчелиная семья дает за год около 150 кг меда, кувшин представлял собою емкость,
вмещавшую около пуда меда. В археологическом материале мы знаем глиняные сосуды-
корчаги примерно такой вместимости.
Вятичи из меда делали разные сорта хмельных напитков: «у них много напитков из
меда». Выделялись владельцы больших запасов меда: «Есть у них люди, которые имеют у
себя 100 больших кувшинов медового напитка». Автор «Худуд ал-Алем» иначе изложил это
место: у славян «очень много меда, из которого они изготовляют вино и тому подобные
напитки. Сосуды для вина (хмельного меда) делаются у них из дерева и случается, что один
человек делает до 100 таких сосудов». Здесь речь идет не о «больших кувшинах», которые
археологически неизвестны, а о деревянных бочках, которые могли как-то соответствовать
по вместимости восточным большим кувшинам-хумам (античным пифосам). Сто бочек
хмельного меда, по средневековым понятиям, составляли целый капитал. Недаром
Путешественник оговорил, что это — исключение: «есть у них люди…», «случается…»
Поселки и жилища. Славянские поселения VIII–X вв. были как неукрепленными
(селища), так и укрепленными (городища). Археологически селища недостаточно изучены, т.
к. у них отсутствуют внешние признаки и часть их заросла лесом, часть превратилась в
современные села. Лучше изучены городища, представляющие собой небольшие крепостицы
с земляными валами, усиленными тыном. Городища были и постоянным поселением, и
местом убежища на случай опасности для населения окрестных деревень и лесных заимок.
Городища так называемого «ромейско-боршевского типа» нередко выделяют как особую
археологическую культуру, охватывающую лесостепь днепровского Левобережья (в
основном землю Северян) и доходящую на востоке до Дона в районе Воронежа. На севере
эти городища доходят до Брянска и Средней Оки, захватывая тем самым южную, наиболее
архичную часть земли Вятичей.
Правильнее смотреть на всю область городищ роменско-боршевского типа не как на
особую археологическую культуру, а как на русскую деревню в условиях постоянной
мадьярско-печенежской опасности. Славянские земледельцы в областях Северян, отчасти
Радимичей и Вятичей приспособили свою жизнь к противостоянию набегам кочевников,
построив множество крепостей-»градов» в VIII–IX вв. «Грады» обычно располагались
гнездами по 8–12 городищ, что, очевидно, отражало оборонительную систему одного
племени. Центральное городище такого гнезда нередко упоминалось в летописи XII в. уже
как город. Таковы, например, у Северян города Прилук, Ромен, Лтава, Гадяч, Путивль, Курск
и др. Ввятическои лесостепи тоже имелись городища роменского типа. Эта картина очень
хорошо отражена Путешественником:
Нам известно, что мадьяры приводили своих пленников в Керчь (пристань «Карх») и
там продавали славянских пленников грекам (Ибн-Русте)149. Указание на вывоз пленников к
Керчи ценно для нас и географически и хронологически. Географически оно определяет тех
славян, которые подвергались набегам, — это зона бассейна Азовского моря, т. е. земли
Северян и Вятичей, зона наибольшего распространения городищ роменского типа.
Хронологически оно важно в том отношении, что определяет время не позже середины IX в.,
после чего мадьяры продвинулись далеко на запад и не могли уже пользоваться Керчью как
рынком сбыта живого товара; на новом месте к ним был ближе Белгород в устье Днестра.
Конец VIII — начало IX в. — время основания большинства роменских городищ.
Путешественник, очевидно, был свидетелем того, как «объединялись несколько человек,
чтобы строить укрепление». Вооруженная деревня русского юго-востока была интересным
историческим явлением. Жилища в городищах роменской культуры представляли собой
полуземлянки, углубленные в землю на 100–120 см. В углу землянки — печь, поставленная
прямо на полу; печь иногда делалась из специальных глиняных конусов, придававших
большую прочность печному своду. В углах землянок обычно прослеживаются ямы от
столбов, поддерживавших крышу. Землянки непомерно малы (2,5 x 2,5 м; 3 x 3 м): их
площадь не превышала 9–10 кв. м, а за вычетом входа и места печи жилая площадь
колебалась от 5 до 8 кв. м. Многие археологи ошибочно полагали, что пределами такой
землянки ограничивалась вся изба древнего вятича или северянина. Но средняя крестьянская
семья в 5–8 человек (муж, жена, свекор со свекровью и трое-четверо детей) не могла
уместиться в крохотной землянке. Тщательные раскопки роменской землянки в окрестностях
Путивля показали, что изба IX–X вв. была более сложной и более просторной. К квадрату
землянки с двух сторон примыкали неширокие полосы (около 2 м), шедшие вдоль всей
землянки. Это были «полати», примыкавшие к углубленному квадрату землянки и покрытые
крышей.
Эта теплая часть жилища должна была именоваться «истъбой», «истобкой», т. е.
«отапливаемым жилищем». Углубленный квадрат землянки с печью мог носить древнее
название «гълбец», «глъбец» от корня «глуб», «глыбь» — глубина, название, сохранившееся
до XIX в. для околопечной ямы или подполья.
Полати, как и в позднейших крестьянских избах, предназначались для спанья. На
роменских земляных полатях, или «лежанках», вполне могли уместиться все члены семьи;
эти приподнятые над полом на 100–120 см места были наиболее теплыми в избе, т. к. жар от
печи поднимался кверху. Жилище роменского типа с поправками на полати имело по фасаду
около 7 м при боковой стороне около 3 м. Таким образом: его общая площадь (землянки и
полатей) составляла около 20 кв. м.
Наличие в славянских языках общих терминов, обозначающих верхнее помещение,
второй этаж постройки, заставляет нас внимательнее отнестись к реконструкции всего
славянского жилого комплекса. Верх жилья обозначался словами: «горница», «горище»,
«чердак» (может быть, «чертог»), «светлица», «терем». Славянская терминология
противопоставляет верх низу, углубленной части: горница (горнее, вышнее) и глъбец
(углубленное).
Рассмотренное славянское жилище по своей конструкции вполне допускает наличие
верхней надстройки над углубленной частью. Для этого достаточно было только срубить
несколько более длинные угловые столбы — стойки (4–5 м) и настлать потолок на половине
их высоты. Получалось два помещения — нижнее, теплое, а верхнее — холодное, летнее
(площадь в 7–9 кв. м). Крыша над горницей должна была обязательно быть двускатной, а над
полатями — пониженной метра на два и односкатной. Внешние стены были (судя по
отсутствию остатков бревен), очевидно, плетеными, турлучными, промазанными глиной.
Жилую постройку окружали хозяйственные ямы; грушевидные для овощей и молочных
продуктов и большие бочкообразной формы для «жита» (зерна вообще).
На некоторых городищах IX–X вв. (например, Вщижском) на мысу, в углу поселка
строилось помещение большего размера, чем обычное жилище, и без признаков обычного
жилого слоя. Обилие пряслиц для веретен и гадательных камней говорит о том, что
подобные помещения являлись «беседами», просторными избами для посиделок, где по
зимам пряли пряжу, пели песни, слушали сказки и гадали о судьбе.
Восточный Путешественник видел у вятичей жилища того типа, который археологи
находят при раскопках ромейско-боршевских городищ.
Вооружение славян описано так: оно состоит из луков, стрел, копий, метательных
копий, щитов. К этому следует добавить находимые в курганах топоры. «У «царя славян»
есть «прекрасные, прочные и драгоценные кольчуги».
Семейный быт. На ежегодные поминки, о которых пишет Гардизи, по толкованию
А.П. Новосельцева, собирается «большая родственная семья»150. По буквальному значению
соответственных слов речь должна идти о «людях, живущих в одном доме», но
исследователь прав, приводя более обобщенную форму, т. к. археология не знает для этого
времени больших домов («огнищ») у вятичей. Единственное расширительное понятие —
жители всего поселка, всего городища. Летопись Нестора сохранила интересное описание
нравов «мудрых полян» и противопоставленных им лесных жителей — радимичей, вятичей
и северян.
Рассказ о древнем быте славян построен Нестором по принципу антитезы. Поэтому то,
что указано как достоинство полян, следует понимать и как утверждение отсутствия этих
качеств у вятичей и их лесных соседей.
Брачные обычаи у вятичей отсутствовали; существовали пережитки матрилокального
брака — будущий зять приходил в дом невесты на брачную ночь. Летописец намекает па
предосудительные нравы внутри семьи — жены сыновей не имеют «стыденья» к отцу и
братьям своего мужа (к свекру и деверям), а мужская часть семьи не имеет стыденья к
снохам, к сестрам и даже к матерям, что может быть понято как пережитки эндогамии.
Эти черты первобытности отразились и в той киевской былине, которая повествует о
борьбе Киева с лесными вятичами — былине об Илье Муромце и Соловье-Разбойнике.
Живет Соловей со своим гнездом в тереме или подворье, обнесенном тыном; на тыне —
человечьи черепа. Соловей-Разбойник вокруг своего двора «захватывает вор-собака на семи
верстах» и в то же время никому не позволяет ездить через его леса: «ни конному, ни
пешему пропуску нет». Это — представитель уходящего родового строя с его
ограниченностью и замкнутостью. Место, где засел Соловей, — земля Вятичей, Брынские
леса, где он сидит на «тридевяти дубах», залегая дорогу прямоезжую. Соловей — глава
целого клана; с ним вместе живут и его многочисленные сыновья, дочери и зятья,
действующие «рогатинами звериными». Все младшие члены Соловьиного рода — на одно
лицо, что объясняется эндогамией. Сам Соловей толкует это так:
Когда Илья Муромец узнал об этих первобытных обычаях, то они «за досаду ему
показалися», и он вырубил все племя Соловьиное.
Большой интерес представляет ставшее хрестоматийным летописное описание
славянских обычаев:
«И аще къто умьряше — творяху тризну над нимь и по семь сътво — ряху
краду велику и възложаху на краду мьртвьца и съжьжаху. И по семь, събравъше
кости, въложаху в судину малу и поставляху на стълпе на путьх, еже творять
Вятичи и ныне»154.
«Когда умирает у них кто-либо, труп его сжигают. Женщины же, когда
случится у них покойник, царапают себе ножом руки и лица. При сожжении
покойника они предаются шумному веселью, выражая радость по поводу милости,
оказанной ему богом» (Ибн-Русте). «И на струнных инструментах они играют при
сжигании мертвого»(Гардизи).
«И если у покойника было три жены и одна из них утверждает, что она
особенно любила его, то она приносит к его трупу два столба; их вбивают стоймя в
землю, потом кладут третий столб поперек, привязывают посреди этой
перекладины веревку. Она становится на скамейку и конец завязывает вокруг
своей шеи. После того, как она так сделает, скамью убирают из-под нее, и она
остается повисшей, пока не задохнется и не умрет, после чего ее бросают в огонь,
где она и сгорает».
«На другой день после сожжения покойника они идут на место, где это
происходило, собирают пепел с того места и кладут его на холм. И по прошествии
года после смерти покойника берут они бочонков двадцать меда, отправляются на
тот холм, где собирается семья покойного, едят там и пьют, а затем расходятся».
Огонь-Сварожичь почитался всеми славянами. Один обряд сожжения трупов мог дать
основание иноземцу сделать вывод о культе огня. Что касается культа быка (если это не
описка?), то именно в земле древних Вятичей вплоть до конца XIX в. сохранился девичий
головной убор с огромными тряпичными рогами («турица»). Полуметровые рога калужских
девушек настолько напоминали древнее язычество, что священники не пускали в церковь
невест, наряженных по старинному обычаю.
К языческим пляскам относится и описание музыкальных инструментов вятичей:
«Во время жатвы они берут ковш с просом, поднимают к небу и говорят:
“Господи! Ты, который снабжал нас пищей, снабди и теперь нас ею в изобилии!”»
(Ибн-Русте).
«Царь ежегодно объезжает их. И если у кого из них есть дочь, то царь берет
по одному из ее платьев в год, а если сын, то также берет по одному из платьев в
год. У кого же нет ни сына, ни дочери, тот дает по одному из платьев жены или
рабыни в год» (Ибн-Русте).
Перед нами типичное полюдье подобное тому, которое так красочно и деловито
описано византийским императором Константином Багрянородным применительно к Руси
середины X в., но только значительно меньших масштабов — там речь пойдет о грандиозном
объезде земель нескольких племенных союзов, здесь же — только об одном союзе Вятичей.
Помимо большого общерусского полюдья середины X в., мы знаем о полюдье
несравненно меньшего масштаба по соседству с Вятичами, правда для значительно более
позднего времени. В 1190 г. владимиро-суздальский князь Всеволод Большое Гнездо
совершал полюдье зимой. И по времени (февраль — начало марта), и по маршруту мы
застаем лишь финальную стадию кругового объезда: Переяславль-Залесский (8 февраля),
Ростов (25 февраля), Суздаль (10 марта), Владимир (16 марта)161
Полюдье сопровождалось сбором дани, судебным разбирательством на местах и
двигалось неспешно. Средняя скорость — около 7–8 км с сутки162.
Полюдье в земле Вятичей можно представить себе только предположительно.
Рассуждая логически, оно должно было бы начинаться в столице, например, в Дедославле
близ Тулы, затем вниз по Упе идти до Оки (близ Мценска), а далее — долгим путем вниз по
течению магистральной реки вятичей — Оки — до самого конца вятических поселений на
юго-востоке, до района Старой Рязани. Обратный путь на запад к Дедославлю — через
Пронск, вверх по Проне. Такой воображаемый маршрут составил бы около 700 км и занял бы
около трех зимних месяцев. К этому маршруту сходятся устья девяти притоков Оки,
текущих со всех концов земли Вятичей. Между прочим, очерченный район является местом
сосредоточения ранних монетных кладов IX–X вв.
В описании полюдья у вятичей некоторое недоумение вызывает то, что «царь» взимает
дань «платьями». Б.Н. Заходер пояснил, что соответствующее слово могло означать вообще
«подарок», «подношение»163, но в данном случае едва ли его можно толковать так
расширительно: подарок должен был бы идти от самого подданного, от главы семьи, а здесь
дань перечислена по нисходящим степеням:
Платье дочери; платье сына; платье жены; платье рабыни.
Учитывая непременное присутствие пушнины как в составе дани («белая веверица»,
«черная куна» и др.)» так и в составе экспорта (обобщенно «скора» — мех вообще), можно
думать, что дань платьями подразумевала или реальную меховую одежду, что маловероятно,
или же некое количество выделанного меха, потребное для изготовления какого-то
условного вида одежды.
Беличья шкурка равна по площади 200–400 кв. см; на изготовление одежды из
беличьего меха требуется около трех квадратных метров меха, что в среднем соответствует
примерно 100 беличьим шкуркам. Это количество резко расходится с тем, что сообщают
летописи о взимании дани пушниной: одна шкурка с одного «дыма» — двора. «Одежда»,
упоминаемая Ибн-Русте (если она меховая), такова, что требует сбора белок с целой сотни
«дымов».
Противоречие устраняется, если мы допустим, что царь во время своего полюдья имел
дело не с каждым крестьянским дымом в отдельности, а со старостами «сотен», главами
родовых или соседских общин, плативших дань в 100 вевериц или кун за все «сто». В пользу
того, что князь князей брал дань не с простых общинников непосредственно, говорит и
упоминание о рабыне. Тот подданный, с которого полагается «платье», владеет рабыней (или
вообще челядью) и, конечно, стоит на один разряд выше, чем обычный крестьянин.
Нумизматы считают, что древняя русская денежная единица «куна» (в основе термина —
шкурка куницы) соответствовала ходовой арабской монете-дирхему (вес 2,73 г серебра)164.
Клады восточных монет IX–X вв. в Восточной Европе (по В.Л. Янину)
28 Не исключена возможность того, что славянское «вельблуд» является лишь осмыслением арабского
названия верблюдов «ибилун». Если бы это оказалось верным, то послужило бы еще одним подкреплением
свидетельств о знакомстве русов с караванными дорогами Востока.
Русь начала IX в. и ее внешние связи
1 — ядро русского союза племен (поляне, русы, север) в VI–VII вв.; 2 — владения курганов
X–XIII вв.); 4 — локальные варианты археологических данных у вятичей (племена); 5 —
путь восточных купцов из Булгара в Киев в IX в.; 6 — пути сбыта полюдья Киевской
Русью в IX–X вв.; 7 — предполагаемый путь сбыта полюдья вятичами в IX в.
Восточные монеты X в., носившиеся киевлянками как монисто
Литейная форма для изготовления подражаний восточным дирхемам
Здесь детально, со знанием дела описан путь из Византии, через всю Русь на север, к
шведам. Это — путь «из Грек в Варяги». Летописцем он намечен только в одном
направлении, с юга на север. Это не означает, что никто никогда не проходил этим путем в
обратном направлении: вверх по Неве, вверх по Волхову, вверх по Ловати и затем по
Днепру, но русский книжник обозначил путь связей южных земель со скандинавским
Севером, а не путь варягов. Путь же «из Варяг в Греки» тоже указан летописцем в
последующем тексте, и он очень интересен для нас:
«По тому морю (Варяжскому) ити доже и до Рима, а от Рима прити по тому
же морю к Цесарюграду, а от Цесаряграда прити в Понт-море, в неже вътечеть
Дънепр река».
«В лето 862. Изгънаша варягы за море и не даша им дани и почаша сами собе
владети…»180.
По совершенно ясному смыслу фразы войско Олега, состоявшее, как позже у Ярослава
Мудрого, из варягов и словен, после овладения Киевом стало называться Русью. «Оттоле», т.
е. с того срока, как Олег оказался временным князем Руси, его воины и стали именоваться
русью,русскими.
Совершенно исключительный интерес с точки зрения уяснения отношения варягов к
северорусскому политическому строю представляет сообщение о дани варягам.
Появлялись варяги и в Киеве, но почти всегда как наемная армия, буйная, скандальная
(это мы знаем но Древнейшей Русской Правде) и зверски жестокая с побежденными (см.
ниже). Киев был надежно защищен сухопутными волоками и своими заставами от
неожиданного вторжения больших масс варягов, подобных флотилиям у
западноевропейских берегов. Только одному конунгу Олегу удалось обмануть бдительность
и, выдав свой отряд за купеческий караван, захватить власть в Киеве, истребив династию
Киевичей. Благодаря тому, что он стал во главе огромного соединенного войска почти всех
славянских племен (большая часть их давно уже входила в состав Руси), Олегу удалось
совершить удачные походы на Царьград, документированные договорами 907 и 911 гг.199.
Но в русской летописи Олег присутствует не столько в качестве исторического деятеля,
сколько в виде литературного героя, образ которого искусственно слеплен из припоминаний
и варяжских саг о нем. Варяжская сага проглядывает и в описании удачного обмана киевлян,
и в описании редкостной для норманнов-мореходов ситуации, когда корабли ставят на катки
и тащат по земле, а при попутном ветре даже поднимают паруса. Из саги взят и рассказ о
предреченной смерти Олега — «но примешь ты смерть от коня своего». Обилие эпических
сказаний о предводителе удачного совместного похода современники объясняли так: «И
приде Ольг Кыеву неса злато и паволокы (шелка) и овощи (фрукты) и вино и вьсяко
узорочие. И прозъваша Ольга Вещий — бяху бо людие погани и невегласи». В новгородской
летописи есть прямая ссылка на эпические сказания об удачливом варяге: «Иде Олег к
Новугороду и оттуда — в Ладогу. Друзии же сказають (поют в сказаниях), яко идущю ему за
море и уклюну змиа в ногу и с того умре. Есть могыла его в Ладозе»200.
Поразительна неосведомленность русских людей о судьбе Олега. Сразу после
обогатившего его похода, когда соединенное войско славянских племен и варягов взяло
контрибуцию с греков, «великий князь Русский», как было написано в договоре 911 г.,
исчезает не только из столицы Руси, но и вообще с русского горизонта. И умирает неведомо
где: то ли в Ладоге, где указывают его могилу новгородцы, то ли в Киеве, то ли за морем, где
его уклюнула змея… Эпос о Вещем Олеге («вештбы витезовы» — героические сказания)
тщательно собран редактором «Повести временных лет» для того, чтобы представить его не
только находником-узурпатором, но и мудрым правителем, освобождающим славянские
племена от дани Хазарскому каганату. Редактор-Ладожанин идет даже на подтасовку, зная
версию о могиле Олега в Ладоге (находясь в Ладоге в 1114 г. и беседуя на исторические
темы с посадником Павлом, он не мог не знать ее), он тем не менее умалчивает о Ладоге или
о Швеции, т. к. это плохо вязалось бы с задуманным им образом создателя русского
государства, строителя русских городов. Редактор вводит в летопись целое сказание,
завершающееся плачем киевлян и торжественным погребением Олега в Киеве на Щековице.
Впрочем, в Киеве знали еще одну могилу какого-то Олега в ином месте201. Кроме того, из
княжеского архива он вносит в летопись подлинный текст договора с греками 911г.
В результате редакторско-литературных усилий Ладожанина создается новая, особая
концепция начальной истории, построенная на двух героях, двух варягах — Рюрике и Олеге.
Первый возглавил целый ряд северных славяно-финских племен (по их просьбе) и установил
для них порядок, а второй овладел Южной Русью, отменил дань хазарам и возглавил
удачный поход 907 или 911 гг. на греков, обогативший всех его участников. Вот эта
простенькая и по-средневековому наивно персонифицирующая историю концепция и
должна была заменить широко написанное полотно добросовестного Нестора.
Однако, хотя Ладожанин и был образованным и начитанным книжником, сочиненная
им по образцу северноевропейских династических легенд история ранней Руси оказалась
крайне искусственной и резко противоречившей тем фрагментам описания русской
действительности Нестором, которые уцелели в летописи после редактирования. Ладожанин
пишет о строительстве городов варягами, а все упомянутые им города (Киев, Чернигов,
Переяславль, Любеч, Смоленск, Полоцк, Изборск, Псков, Новгород, Ростов, Белоозеро,
Суздаль) уже существовали ранее и носят не варяжские, а славянские или в редких случаях
финские (Суздаль) названия. Тысячелетний ход истории на юге, где жили некогда памятные
летописцам скифы («Великая Скифь»), подменен приездом заморского конунга с его
фантастическими братьями в пустынные болотистые места Севера, выглядевшие в глазах
восточных современников «безлюдными пустынями». Отсюда с севера на юг из только что
построенного Новгорода и далекой Ладоги в древний Киев и распространялись будто бы
импульсы первичной государственности. Создателю этой противоестественной концепции
не были нужны ни генеалогия, ни хронология. Они могли только помешать его идее
мгновенного рождения государства после прибытия варяжских кораблей. Генеалогия
оказалась, как это давно доказано, примитивно искусственной: Рюрик — родоначальник
династии, Игорь — сын его, а Олег — родич, хотя писатель, ближе всех стоявший по
времени к этим деятелям, — Иаков Мних, прославлявший Ярослава Мудрого, начинал
новую династию киевских князей (после Киевичей) с Игоря Старого (умер в 945 г.),
пренебрегая кратковременным узурпатором Олегом и не считая нужным упоминать
«находника» Рюрика, не добравшегося до Киева.
Под пером же редактора 1118г. Игорь стал сыном Рюрика. Крайне неточна и
противоречива хронология событий и времени княжения князей IX — начала X в. К счастью
для науки редактирование летописи велось хотя и бесцеремонно, но недостаточно
последовательно — от подробного и интересного текста Нестора уцелело больше, чем нужно
было для того, чтобы читатель мог воспринять концепцию Ладожанина как единственную
версию.
Присматриваясь с этой точки зрения к отрывочным записям Никоновской летописи, мы
видим в них антитезу проваряжской концепции. Автор первичных записей несомненно
киевлянин, как и Нестор.
Он знает южные события (борьбу с печенегами и тюрко-болгарами), знает все, что
происходит в Киеве, и, самое главное, на появление «находников» на Западной Двине и у
Ильменя он смотрит глазами киевлянина: киевский князь посылает войска на Полочан и на
Кривичей, в землях которых появились варяги, киевский князь принимает в столице
новгородских беглецов, бежавших от насилия, творимого в Новгороде Рюриком. Это уже
совершенно иной взгляд на первые годы соприкосновения государства Руси с варягами!
Невольно возникает вопрос, а не являются ли эти никоновские записи вторичным
пересказом уцелевших где-то фрагментов текста Нестора, изъятых в свое время одним из
редакторов 1116–1118 гг.? Форма «дунайчи» (вместо «дунайцы») с явно новгородско-
псковским чоканьем прямо указывает на причастность северного переписчика к этому
тексту, интересовавшему новгородцев и по содержанию.
На эту мысль наводит не столько киевская точка зрения автора фрагментов (не каждый
киевлянин — Нестор), сколько наличие и там и здесь, и во фрагментах, и в несомненно
несторовом тексте такого редкого географического определения, как «дунайцы»,
применительно к населению самых низовий Дуная. У Нестора дунайцы «доныне» указывают
городище Киевец, как местопребывание Кия. В никоновских документах эта слово
всплывает при обсуждении вопроса о том, где искать себе князя — у хазар ли, у полян ли
или у «дунайцев». В таком контексте дунайцы выглядят каким-то государственным
объединением, равным по значению Руси (еще не включившей в себя Словен) или
Хазарскому каганату, но несомненно отличным от Болгарии и болгар, о которых Нестор
писал много и подробно под их собственным именем. Разгадка «дунайцев» выяснится позже,
когда мы познакомимся с путями русов в Византию и с перепутьем близ устий Дуная.
Признав концепцию редакторов «Повести временных лет» искусственной и
легковесной, мы должны ответить на вопрос — какова же действительная роль варягов в
ранней истории Руси?
1. Варяжские отряды были привлечены в труднопроходимые русские земли сведениями
об оживленной торговле Руси со странами Востока, что доказывается нумизматическими
данными. Варяги во второй половине IX в. начали совершать набеги и брать дань с северных
славянских и финских племен.
2. Киевские князья в 870-е годы предприняли ряд серьезных мер (походы на Кривичей
и Полочан) для противодействия варягам. Вероятно, в это же время строятся на севере такие
опорные пункты Руси, как Руса и Новгород.
Олег (швед? норвежец?) базировался в Ладоге, но на короткий срок овладел киевским
столом. Его победоносный поход на Византию был совершен как поход многих племен;
после похода (удостоверенного текстом договора 911 г.) Олег исчез с горизонта русских
людей и умер неизвестно где. Легенды указывали его могилы в самых разных местах. К
строительству русских городов варяги никакого отношения не имели.
4. Новгород долгое время уплачивал варягам дань-откуп, чтобы избежать новых
набегов. Такую же дань Византия платила русским «мира деля».
5. Наличие сухопутных преград-волоков на речных путях Восточной Европы не
позволяло варягам использовать свое преимущество мореходов (как это было в Западной
Европе). Контрмеры киевских князей содействовали повороту основных варяжских путей в
сторону Волги, а не на Днепр. Путь «из Варяг в Греки» — это путь вокруг европейского
континента. Путь же из Киева к Новгороду и в Балтику назывался путем «из Грек в Варяги».
6. Киевские князья (как и византийские императоры) широко использовали варяжские
наемные отряды, специально посылая за ними в Северную Прибалтику, «за море». Уже
Осколд «совокуплял» варягов (если верить тексту «Повести временных лет»). Игорь, задумав
повторный поход на Византию в 941 г., «посъла по варяги за море, вабя я на Грькы».
Одновременно с варягами нанимали и печенегов. Варяжские дружинники выполняли
дипломатические поручения киевских князей и участвовали в заключении договоров.
Варягов нанимали и для войны и для политических убийств: наемные варяги закололи князя
Ярополка в 980 г. Варяги убили князя Глеба в 1015 г.
7. Часть варяжской знати влилась в состав русского боярства. Некоторые варяги, вроде
Свенельда, добивались высокого положения, но крайне жестоко относились к славянскому
населению (Свенельд и «умучивание» уличей). Жестокость, нередко бессмысленная, часто
проявлялась и у варяжских отрядов, воевавших под русским флагом и в силу этого
отождествляемых с русами, с населением того государства (Руси), которому они служили.
Так, торговля русов со странами Каспийского побережья долгое время была мирной, и
местные писатели говорили о том, что русы выходят на любое побережье и торгуют там или
на верблюдах едут в Багдад. Но в самом начале X в. (время Олега), когда можно
предполагать бесконтрольное увеличение числа варягов в киевском войске, мы узнаем о
чудовищных зверствах «русов» на том же самом побережье Каспия. Настоящие русы-
славяне в походах этого десятилетия (903–913) оказались, очевидно, сильно разбавленными
неуправляемыми отрядами варягов, принимаемых местным населением за русов. О
жестокости норманнов рассказывает французский хронист из Нормандии Дудон
Квинтинианский:
Константин Багрянородный.
О русах, приезжающих из России на моноксилах в Константинополь
«Зимний и суровый образ жизни этих самых Русов таков. Когда наступает
ноябрь месяц, князья их тотчас выходят со всеми Русами из Киева и отправляются
в полюдье, т. е. круговой объезд и именно в славянские земли Вервианов (Древлян)
Другувитов (Дреговичей) Кривитеинов(Кривичей) Севериев(Север) и остальных
славян, платящих дань Русам. Прокармливаясь там в течение целой зимы, они в
апреле месяце, когда растает лед на реке Днепре, снова возвращаются в Киев.
Затем забирают свои одно-древки… снаряжаются и отправляются в Византию…»
«Однодревки, приходящие в Константинополь из Внешней Руси, идут
из Невогарды (Новгорода), в которой сидел Святослав, сын русского князя
Игоря, а также из крепости Милиниски (Смоленска) из Телюцы (Любеча)
Чернигоги (Чернигова) и из Вышеграда (Вышгород близ Киева).
Все они спускаются по реке Днепру и собираются в Киевской крепости,
называемой «Самватас (?)»
Данники их, славяне, называемые Кривитеинами (Кривичами) и
Ленсанинами (Полочанами), и прочие славяне рубят однодревки в своих городах в
зимнюю пору и, обделав их, с открытием времени (плавания), когда лед растает,
вводят в ближние озера. Затем, т. к. они («озера») впадают в реку Днепр, то оттуда
они и сами входят в ту же реку, приходят в Киев, вытаскивают лодки на берег для
оснастки и продают русам. Русы, покупая лишь самые колоды, расснащивают
старые однодревки, берут из них весла, уключины и прочие снасти и оснащают
новые…»203
«Бяше бо мужь твой акы вълк, въсхыщая и грабя. А наши кънязи добри суть,
иже распасли суть Деревьску землю…»
Перед нами снова, как и в случае с Вятичами, выступает союз племен с его иерархией
местных князей. Князей много; в конфликте с Киевом они несколько идеализируются и
описываются как добрые пастыри. Во главе союза стоит князь Мал, соответствующий «свет-
малику», «главе глав» у Вятичей. Он чувствует себя чуть ли не ровней киевскому князю и
смело сватается к его вдове. Археологам известен его домениальный город в Древлянской
земле, носящий до сих пор его имя — Малин.
Примечательно, что в начале Игорева полюдья никто из этих князей не протестовал
против сбора дани, не организовывал отпора Игорю — все, очевидно, было в порядке вещей.
Добрые князья убили Игоря-беззаконника тогда, когда он стал нарушителем
установившегося порядка, преступил нормы ренты. Это еще раз убеждает нас в том, что
полюдье было не простым беспорядочным разъездом, а хорошо налаженным важнейшим
государственным делом, в процессе исполнения которого происходила консолидация
феодального класса и одновременно устанавливалась многоступенчатая феодальная
иерархия. Местные князья разных рангов (сами жившие за счет «пасомых» ими племен)
содействовали сбору полюдья их сюзереном великим князем Киева, а тот, в свою очередь, не
забывал своих вассалов в дипломатических представлениях цесарям Византии. Игорь за год
до смерти посылал посольство в Константинополь от своего имени «великого кънязя
Русьскаго и от вьсякая къняжья и от вьсех людий Русьскые земля». Договор 944 г.
предусматривает обычное для общества с феодальной иерархией своевольство вассалов и
аррьервассалов: «Аще ли же къто от кънязь или от людий русьскых… преступит се, еже
писано на харатии сей — будет достоин своимь оружиемь умрети и да будет клят от бога и
от Перуна!»217
Полюдье существовало в каждом племенном союзе; оно знаменовало собой отход от
патриархальных племенных отношений и традиций, когда каждый член племени знал своего
племенного князя в лицо и знал всех его родичей. Полюдье в рамках союза племен,
появляющееся, надо думать, одновременно с образованием самого союза, было уже
переходной формой к классовому обществу, к государственности. Власть «князя князей»
отрывалась от старинных локальных традиций и родственных связей, становилась
многоступенчатой («князь князей», князь племени, «старосты» родов). Когда же несколько
союзов племен вольно или невольно вошли в состав Руси, то отрыв верховной власти от
непосредственных производителей был полным. Государственная власть полностью
абстрагировалась, и право на землю, которое искони было связано в представлении
землепашцев с трудовым и наследственным правом своего микроскопического «мира»,
теперь связывалось уже с правом верховной (отчужденной) власти, с правом военной силы.
Феодальная иерархия как система в известной мере цементировала новое общество, образуя
цепь сопряженных друг с другом звеньев: высшие ее звенья («светлые князья») были
связаны, с одной стороны, с великим князем, а с другой — с князьями отдельных племен.
Князья племен были связаны с боярством. Вассалитет, выраставший из микроструктуры
первобытного общества, был естественной формой для феодального государства.
Сумма источников, восходящих к началу IX в., позволяет дать сводный обзор
социально-политической стратиграфии Руси:
1. «Великий князь Русский». «Хакан-Рус» (титул, равный императорскому).
2. «Главы глав», «светлые князья» (князья союзов племен).
3. «Всякое княжье» — князья отдельных племен.
4. «Великие бояре».
5. «Бояре», «мужи», «рыцари» (персид. — «моровват»).
6. Гости-купцы.
7. «Люди». Смерды.
8. Челядь. Рабы.
Громоздкий и сложный механизм полюдья мог действовать при условии слаженности и
соподчиненности всех звеньев. Нарушение соподчиненности приводило к войнам. Летопись
многократно говорит о том, что тот или иной союз племен «заратишася», «имяше рать» с
киевским князем. Государственность Руси как целого утверждалась в тяжелом
противоборстве разных сил.
Константин Багрянородный описывал государство Русь в ту пору, когда полюдье как
первичная форма получения ренты уже доживало последние годы. Началом же системы
полюдья следует считать переход от разрозненных союзов племен к суперсоюзам-
государствам, т. е. рубеж VIII и IX вв. Совершенно закономерно, что именно это время и
явилось временем зарождения широких торговых связей Руси с Востоком и Византией —
полюдье было не только прокормом князя и его дружины, но и способом обогащения теми
ценностями, которых еще не могло дать зарождавшееся русское ремесло. Полюдье полгода
кормило киевскую дружину и ее прислугу; по всей вероятности, полюдье гарантировало
продовольственные запасы и на вторую, летнюю, половину года, когда происходил сбыт
наиболее ценной части дани, собранной черными кунами, бобрами, чернобурыми лисами,
веверицами-белками. С полюдьем связано свидетельство, неверное понимание которого
иногда приводило исследователей к мысли о незнакомстве русов с земледелием:
«Русы не имеют пашен, а питаются лишь тем, что привозят из земли славян»
(Ибн-Русте).
«Всегда 100–200 из них (русов) ходят к славянам и насильно берут у них на
свое содержание, пока там находятся» (Гардизи)218.
Русы с трудом переволакивали свои суда через каждый порог, иногда даже вытаскивая
из них поклажу и волоча ладьи по берегу. Так они добирались до «Крарийской переправы»
(Кичкас), которой пользовались херсонесские купцы, ходившие в Русь. Весь этот путь
проходил под обстрелом печенегов. Пройдя пороги, на острове Хортице (близ современного
Запорожья)
От Хортицы русы плывут к острову Березани, близ устья Днепра, и там дополнительно
оснащаются перед плаванием по морю. Далее их путь лежит к устью Днестра, а оттуда к
гирлу Дуная Селины.
Плавание вдоль западного берега Черного моря (к которому нам еще придется
вернуться) завершалось в Константинополе, где русские «гости» проводили все лето,
возвращаясь лишь для нового полюдья.
От устья Днепра или от острова Березани предстоящий морской маршрут русов
раздваивался: одним направлением был указанный путь в Царьград, а другим — сложный
путь в Хазарию и далее в «жребий Симов», в далекие страны Халифата, о чем мы уже знаем
из рассказа Ибн — Хордадбеха середины IX в.:
Здесь важно отметить, во-первых, проход русского флота через Керченский пролив,
принадлежавший хазарам, принявшим иудаизм («Самкуш-Еврей»), а, во-вторых, обилие
«славянских» определений: Азовское море — славянское; низовья Танаиса-Дона —
славянская река, Северное Приазовье — Славония (?) и даже Нижняя Волга в ее несомненно
хазарском течении — тоже «река славян». Не пытаясь внести четкость в эти определения,
отметим лишь, что Приазовье и Нижний Днепр, очевидно, действительно были наводнены в
ту эпоху славянами.
Ежегодные экспедиции русов через Керченский пролив мимо Керчи и Тмутаракани
привели к появлению новых географических названий (если не у местных жителей, то у
иноземных географов), связанных с Русью: Керчь — «город Русия»; Керченский пролив —
«река Русия»; участок Черного моря близ Тмутаракани (в пяти днях плавания от Трапезунда)
— «Русское море»229.
Не удивительно, что с этим районом ученые нередко связывали еще одну загадку
восточных географических сочинений — «остров русов», в котором хотят видеть
Тмутаракань230. Не подлежит сомнению, что Киевской Руси при значительном размахе ее
торговых операций на юге были крайне необходимы какие-то опорные пункты на Черном
море, но Тмутаракань, находившаяся до 960-х годов во власти хазар, едва ли подходит под
определение «Острова русов» (хотя ее и называли островом).
Совершив трудный и дорогой по сумме пошлин путь по Хазарии (300 км по Азовскому
морю, 400 км вверх по Дону и волокам и 400 км вниз по Волге), русская флотилия выходила
в Каспийское море, называвшееся то Хазарским, то Хорезмийским (в летописи
«Хвалисским»), то Джурджанским, то Хорасанским.
Ибн-Хордадбех, продолжая свое повествование о русах, сообщает интереснейшие
сведения о далеких морских и сухопутных маршрутах русских купцов:
«Пристав к этому острову, они отдыхают там два-три дня и опять снабжают
свои однодревки недостающими принадлежностями: парусами, мачтами и реями,
которые привозят с собой». «Оттуда они уходят к р. Днестру, и, благополучно
достигнув его, снова отдыхают… (затем они) приходят к Селине, так называемому
рукаву реки Дуная.
Пока они не минуют реки Селины, по берегу за ними скачут печенеги. И
если море, что часто бывает, выбросит ладьи на сушу, то они все их вытаскивают
на берег, чтобы вместе противостать печенегам. От Селины они никого уже не
боятся и вступив на Болгарскую землю, входят в устье Дуная, от Дуная они
доходят до Конопа. От Конопа — в Константин) на реке Варне (?). От Варны к
реке Дичине — все эти места находятся в Болгарии — от Дичины достигают
области Месемврии. Здесь оканчивается их многострадальное, страшное, трудное и
тяжелое плавание»233.