«Редакция журнала «Мурзилка»

Акционерное общество «Векта»

Москва, 1994 г.
 Задумались как-то редакторы
над тем, каков из себя Мурзилка.
Решили спросить у художника
Каневского. Позвонили ему по телефону.
— Каков из себя? Конечно, знаю.
Завтра покажу.
А назавтра Аминадав Моисеевич
принёс в редакцию портрет
Мурзилки.
Было это много лет назад.
С тех пор из номера в номер
путешествует Мурзилка
по страницам журнала.
 Дорогой друг!
Журналу «Мурзилка» семьдесят лет.
Подумать только — уже семь десятков лет,
из месяца в месяц весёлый сказочный Мурзилка
в красном берете, с неизменным фотоаппаратом
приходит в гости к своим читателям.
Вместе с ними путешествует по просторам родной России,
по странам ближним и дальним, плавает по рекам и
морям, забирается на самые высокие горы, летает по небу,
даже в космос ухитряется заглянуть!
Впрочем, и на Земле у него дел полно: полюбоваться
сменой времён года, побывать в школе на уроках,
придумать новые игры для девочек и мальчиков,
ответить на тысячи их вопросов...
И вот ведь чудеса: за семьдесят долгих лет прежние
читатели журнала успели вырасти, повзрослеть.
Теперь они, сами уже мамы и папы или даже дедушки и
бабушки, привели в Мурзилкину компанию своих детей
и внуков — миллионы новых читателей!
А если бы вы знали, какие несметные богатства накопил
Мурзилка за эти годы! Ломятся сундуки, полные
волшебных сказок, захватывающих историй, стихов,
песенок, скороговорок, загадок, многоцветных рисунков,
смешных рассказов в картинках. Талантливые писатели и
художники — всех не назовёшь — приносили и приносят
в «Мурзилку» свои работы, стараются делать яркий,
занимательный журнал для ребят.
Вряд ли кому-нибудь из вас удастся раздобыть чуть не
восемьсот номеров журнала — именно столько было
напечатано за годы жизни «Мурзилки». К счастью, по
одному экземпляру каждого номера хранит наша редакция.
Вот мы и решили порыться в заветных шкафах-сундуках,
выбрали самое интересное. Так родилась юбилейная книга
«Путешествие с Мурзилкой».
Путешествие длиной в семьдесят лет.
Итак, в путь, дорогой читатель!
ДЕРЕВЬЯ
РАСТУТ
ДЛЯ ВСЕХ
Виктор АСТАФЬЕВ
Во время весеннего половодья я
заболел малярией. Бабушка стала по­
ить меня хиной. Я оглох и начал жить
как бы в себе, сделался задумчивым и
всё что-то искал. Со двора меня ни­
куда не отпускали.
У каждого мальчишки есть свой
тайный уголок в избе или во дворе,
будь эта изба или двор хоть с ладош­
ку величиной. Появился такой уголок
и у меня. Я сыскал его там, где рань­
ше были кучей сложены старые телеги
и сани, за сеновалом, в углу огорода.
Здесь стеной стояли конопля, лебеда и
крапива. Но однажды потребовалось
железо, и дед свёз всё старье к дере­
венской кузнице на распотрошенье.
На месте телег и саней сначала была
коричневая земля с паутиной, мыши­
ные норки да грибы поганки с тонки­
ми шеями. А потом пошла трава пол­
зунок. Поганки усохли, сморщились,
шляпки с них упали. Норки заштопа­
ло корнями конопли и крапивы, сразу
же переползшей на незанятую землю.
Я «косил» на меже огорода траву
мокрицу обломком ножика и «метал
стога», гнул сани и дуги из ивовых
прутьев, запрягал в них бабки-казанки
и возил за сарай «копны». На ночь я
выпрягал «жеребцов» и ставил к сену.
Так в уединении и деле я почти
одолел хворь, но ещё не различал зву­
ков, а всё смотрел — старался глазами
не только увидеть, но и услышать.
Иногда в конопле появлялась ма­
ленькая птичка мухоловка. Она дело­
вито ощипывалась, дружески глядела на
Vсеня, прыгала по коноплине, как по
огромному дереву, клевала мух и са-
9
ранчу, открывала клюв и неслышно для меня чиликала. В дождь она сидела
нахохленная под листом лопуха. Ей было очень одиноко без птенцов. Под лис­
том лопуха у неё гнёздышко. Там даже птенцы зашевелились было. Но добралась
до них кошка и сожрала всех до единого.
Мухоловка тихо дремала под лопухом. С листа катились и катились капли.
Глаза птички затягивало слепой плёнкой.
Глядя на птичку, и я начинал зевать.
Я засыпал под тихий, неслышный дождь и думал о том, что хорошо бы
посадить на «моей земле» дерево. Выросло бы оно балыпое-преболыпое, и птичка
свила бы на нём гнездо. Я посеял бы семечки шиповника под деревом, и тогда
уж никакие кошки не смогли бы залезть на дерево — шиповник колючий,
кошки боятся в него ходить.
В один жаркий солнечный день, когда болезнь моя утихла и мне даже тепло
стало, я пошёл за баню и нашёл там росточек с коричневым стебельком и двумя
блестящими листиками. Я решил, что это боярка, выкопал и посадил за сараем.
Теперь у меня появилась забота и работа. Ковшиком носил я воду из кадки
и поливал саженец. Он держался хорошо, бодро, нашёл силы отшатнуться от
тени сеновала к свету.
Часами смотрел я на свой саженец. Мне он начинал казаться большой остро-
иглой бояркой. Вся она была густо запорошена цветами, обвита листвой, потом
на ней уголёчками загорались ягоды с косточкой, крепкой, как камешек. На
боярку прилетала не только мухоловка, но и щеглы, и овсянки, и зяблики, и
снегири, и всякие другие птицы. Всем туг хватит места! Дерево-то будет расти и
расти. Конечно, боярка высокой не бывает, до неба ей не достать. Но выше
сеновала она, пожалуй, вымахает. Я вон как её поливаю!
Однако саженец мой пошёл не ввысь, а вширь, пустил ещё листья, из листьев
— усики. На усиках маковым семечком проступили крупинки, из них выверну­
лись розоватые цветочки.
К этой поре я стал уже маленько слышать, пришёл к бабушке и прокричал:
— Баб, я лесину посадил, а выросло что-то...
Бабушка пошла за мной за сеновал, оглядела моё хозяйство.
— Так вот ты где скрываешься! — сказала она и склонилась над саженцем,
покачала его из стороны в сторону, растёрла цветочки в пальцах, понюхала и
жалостно посмотрела на меня: — Ма-атушка.
Я отвернулся. Бабушка погладила меня по голове и прокричала в ухо:
— Осенью настоящие посадишь...
И я понял, что это вовсе не дерево. Так оно и было. Саженец мой по
заключению бабушки оказался дикой гречкой. Обидно мне сделалось. Я даже
ходить за сеновал бросил, да и болезнь моя всё шла на убыль, и меня уже
отпускали бегать и играть на улицу с ребятами соседа нашего дяди Левонтия.
Осенью бабушка вернулась из леса с большой круглой корзиной. Посудина эта
была по ободья завалена разной растительностью, из-под которой сочно краснели
рыжики.
Я любил пошариться в бабушкиной корзине. Там, как у дядюшки Якова,
товару всякого! И мята, и зверобой, и шалфей, и девятишар, и кисточки баг­
ровой, ровно бы ненароком упавшей туда брусники — мне лесной гостинец.
На этот раз в корзине оказалось что-то завязанное в бабушкин платок. Я
осторожно развязал его концы. Высунулась лапка маленькой лиственницы. Дерев­
це было с цыплёнка величиной, охваченное жёлтым куржаком хвои. Казалось,
оно вот-вот зачивкает, соскочит с платка и побежит.
11
 Бабушка взяла лопату, и мы пош­
ли за сарай, выкопали коноплю, кра­
пиву и сделали для маленькой лис­
твенницы большую яму. В яму я
принёс навозу и чёрной земли в ста­
рой корзине. Мы опустили листвен­
ницу вместе с комочком в яму, за­
копали её так, что остался наверху
лишь жёлтый носик. Полили саженец
тёплой водой.
— Ну вот, — сказала бабушка, —
глядишь, и возьмётся лиственка. Она,
правда, худо принимается от саженца
От семечка лучше. Но мы её осторожно
посадили, корешок не потревожили...
И я опять начал видеть в мечтах
высокое-высокое дерево. И опять жило
на этом дереве много птиц, и появилась
на нём зелёненькая, а осенью жёлтая
хвоя. Но всё же были у меня кое-какие
сомнения насчёт саженца Не спутали
ли опять? Ладно ли посадили?
И как только бабушка принималась
за спокойную работу, садилась прясть
куделю, я приставал к ней с одними
и теми же расспросами:
— Баб, а оно большое вырастет?
— Кто?
— Да дерево-то моё?
— А-а, дерево-то? Обязательно боль­
шое. Лиственницы маленькие не рас­
тут. Только не называй её своею.
Деревья, батюшко, растут для всех.
— Для всех птичек?
— И для птичек, и для людей, и
для солнышка, и для речки. Сейчас
вот оно уснуло до весны, зато весной
начнёт расти быстро-быстро и перего­
нит тебя...
Бабушка ещё и ещё говорила. В
руках у неё крутилось и крутилось
веретено. Веки мои склеивались, я был
ещё слаб после болезни и всё спал,
спал. И мне снилась тёплая весна,
зелёные деревья.
А за сараем, под сугробом снега,
тихо спало маленькое деревце, и ему,
может быть, тоже снилась весна.

Рис. Н.ВОРОНКОВА
 САМОЕ СТРАШНОЕ
Саша ЧЁРНЫЙ
Конечно, «страшное» разное бывает. Акула за тобой в море погонится, еле
успеешь доплыть до лодки, через борт плюхнуться... Или пойдёшь в погреб за
углём, уронишь совок в ящик, наклонишься за ним, а тебя крыса за палец
цапнет. Благодарю покорно!
Самое страшное, что со мной в моей жизни случилось, даже и страшным
назвать трудно. Стряслось это среди бела дня, вокруг янтарный иней на кустах
пушился, люди улыбались, ни акул, ни крыс не было... Однако до сих пор —
а уж не такой я и трус — чуть вспомню — по спине ртутная змейка побежит.
Ужаснёшься... и улыбнёшься. Рассказать?
Был я тогда «приготовишкой», маленьким стриженым человеком. До сих пор карточ­
ка в столе цела — глаза черносливками, лицо серьёзное, словно у обиженной девочки,
мундирчик, как на карлике, морщится... Учился в белоцерковской гимназии. Кто же
Белую Церковь не помнит:
Луна спокойно с высоты
Над Белой Церковью сияет...
Рядом с мужской гимназией помещалась женская. У мальчиков двор был для игр и
прогулок, у девочек — сад. А между ними китайская стена, чтобы друг другу не мешали.
Помню, перед самыми рождественскими каникулами холод был детский: градусов
всего пять-шесть. Выпустили нас, гимназистов, и верзил и маленьких, на большой
перемене во двор проветриться. В пальто, конечно, чтобы инфлюэнцы не схватить
(тогда грипп инфлюэнцой называли).
Характер был у меня особенный. У маленьких собачонок нередко такая склонность
замечается: ни за что с маленькими собаками играть не хотят, всё за большими гоня­
ются... Так и я. Крепость ли снежную шестой-седьмой классы в лоб берут либо в лапту
играют — я всё с ними. Визжать помогаю, мяч подаю, дела немало. Привыкли они ко
мне, прочь не гнали. И прозвали Колобком, потому что голова у меня была круглая
и шинель очень толстая, стёганая, вроде подушечки для втыкания булавок.
Увязался я и на этот раз за взрослыми. Мяч под небеса, я наперерез за мячом.
Ловить, само собой, остерегаюсь — литой чёрный мяч руки обожжёт. А так, если мимо
всех рук хлопнется, летишь за ним чёртом, галоши на ходу взлетают, — и уж позиция
была любимая, перед тем, как по мячу шестиклассник лопаткой ударит, его подручный
мяч кверху подбрасывает. А ты за них волнуешься и на кривых ножницах, словно паяц
на нитке, дёргаешься.
И вот, на мою беду, ребром по мячу цопало, полетел он низко над головами косой
галкой прямо в женский сад за стенку. Стенка ростом в полтора Созонта Яковлевича
(надзиратель у нас такой был, вроде складной лестницы). Что делать?
На своё горе, я сгоряча и вызвался. Приготовишки очень ведь к героическим пос­
тупкам склонны, во сне на тигра один на один с , перочинным ножом ходят... А
взрослые балбесы обрадовались. Подхватили меня под руки и, как самовар станцион­
ный, к стене поволокли. Один стал внизу, руками и головой в стену упёрся, другой на
него — вроде римской осадной колонны.
Подхватили меня, под некоторое место хлопнули — ух! — взлетел я на стенку, на
13
руках по ту сторону повис... Снег мягкий, шинель толстая — ничего! И полетел вниз
в полной беспечности лёгким пёрышком на ватной подкладке.
Вылез я из сугроба, снегу наелся, по спине порция мороженого потекла. Руки и
ноги целы. По полам себя хлопаю, снег отряхиваю, глаз не подымаю — некогда.
И вдруг из-за всех кустов, словно стадо поросят кипятком ошпарили, визг невооб­
разимый... Справа девочки, слева девочки, сзади девочки... Тысячи девочек, миллионы
девочек... Маленькие, средние, большие, самые большие.
А впереди краснощёкая, толстая, ватрушка воинственная в капоре, надсаживается —
кричит:
— Идите все сюда! Мальчик к нам в сад свалился!
Съёжился я, как мышь в мышеловке. Стена за спиной до неба выросла. Предателей
моих не видно, не слышно... Где моя любимая мужская гимназия? Куда удирать? Как
я из этого осиного гнезда выберусь?! Снег на моём затылке горячий-горячий стал. В
ушах сердце, как паровая молотилка, бьётся.
А девочки по всем правилам осады круг сомкнули, смолкли и смотрят. Синие глаза,
серые глаза, карие глаза, голубые глаза — острые, ехидные по всей моей восьмилетней
душе ползают... Колют, жалят, в один пёстрый глаз сливаются. Они, девочки, храбрые,
когда мальчик один!
И всё ближе и ближе... Эго тебе не тигр во сне. Не акула в море. Не крыса в погребе.
Тысяча губ раскрываются, перешёптываются: шу-шу, шу-шу... Язычки, как жала,
высовываются. И вдруг одна фыркнула, другая захлебнулась, третья по коленкам себя
хлопнула, и как прыснут все, как покатятся... Воробьи с кустов так и брызнули. А я
посредине — один, как мученик на костре.
Стянули они круг теснее. Ещё теснее. Когда к дикарям в плен попадёшь, всегда ведь
так бывает: прежде чем пленника поджарить, отдают его женщинам — помучить...
Господи, до чего мне страшно было! Может быть, они меня подбрасывать станут? Или
защекочут, как русалки? Каждая в отдельности ничего, но когда их тысячи — мышей,
например, — что они с епископом Талоном сделали?!
Но они ничего. Только ещё ближе подобрались. Одна постарше наклонилась, фураж­
ку мою подняла, боком на меня надела. Другая со щеки у меня снежок смахнула.
Третья по голове погладила... Какая-то ехидна подскочила, еловую лапу над головой
дёрнула — всего меня снегом обкатила. Начинается!
Стою я пунцовый. И со страху в ярость приходить начинаю. Мускулы под шинелью
натянул. Как сталь! Что ж, думаю... погибать, так с треском! Сто девочек на левую
руку, сто на правую! Брыкаться-кусаться буду... И не выдержал, в позу стал и головой
слегка вперёд боднул.
А они опять как зальются. Словно весь сад битым стеклом посыпали.
И первая, ватрушка воинственная, вдруг сбоку нацелилась и рукой меня за нос...
Чайник я ей с ручкой, что ли?! Обидно мне стало ужасно... Посмотрел вверх на
гимназическую стену, фуражку козырьком на своё место передвинул и издал пронзи­
тельный крик:
— Шестой и седьмой классы! На помощь! Девчонки меня му-ча-ют!!!
Да разве их перекричишь... Такой смех поднялся, такой визг, такое улюлюканье,
словно в аду, когда, помните, гоголевский запорожец с ведьмой в «дурачка» играл... Так
бы я, быть может, и погиб...
Но, на моё счастье, вижу издали, словно облако, седая дама плывёт — в серой
шубке, на голове серебристая парчовая шапочка. Подошла. Девчонки все сразу ангела­
ми, божьими коровками стали. Расступились, шубки оправили... От реверансов снег
задымился...
А я, маленький, врос в снежную грядку, стою посредине и дышу, как загнанный олень.
Посмотрела на меня дама в очки с ручкой, которые у неё на шее висели, мягко
улыбнулась и спрашивает:
— Вы как сюда, дружок, попали?
Представьте себе — тишина кругом, словно на Северном полюсе. Все смотрят, ждут,
15
что я отвечать буду, а я совсем начисто с перепугу забыл, зачем я в сад свалился. Будто
я и не приготовишка, а «Капитанская дочка», и сама Екатерина Великая со мной
разговаривает. И уши до того горят, что и сказать невозможно...
Взяла меня седая дама пальцем под подбородок, подняла мою замороченную голову
и опять спрашивает:
— Как вас зовут?
Ну это я кое-как, слава Богу, вспомнил. Но от робости ни с того ни с сего
шепелявить стал:
— Шаша.
Опять вокруг ехидные девочки захихикали. Не громко, конечно, но всё равно же
обидно.
Дама на них строго оглянулась. Точно холодным ветром смешок сдуло. Только за
спиной тихо-тихо (слух у приготовишки острый) шипение слышу.
А даме, конечно, любопытно. Не аист же меня в женскую гимназию принёс.
— Как же Вы, Саша, всё-таки в сад к нам попали?
И вдруг над стенкой шестиклассная голова в фуражке появляется и басит:
— Извините, пожалуйста, Анна Ивановна! Мяч у нас через стенку перелетел. Мы
гимназистика этого в сад и перебросили.
Но дама его, как классный наставник, очень строго на место поставила:
— Стыдитесь! Большие маленького подвели. Да и где он тут в снегах-сугробах мяч
ваш найдёт?
— Да он сам вызвался.
— Не возражать. Сейчас же пришлите кого-нибудь к нашей парадной двери, чтобы
его в класс отвели. Слышите?
И шестиклассная головасконфуженно нырнула застенку.
— Вам тоже стыдно, мадам! Разветак можно? Точно зайца на охоте обступили...
Слава Богу, не все же здесь маленькие. Могли бы и умней поступить.
Тут уж девчонкина очередь пришла: покраснели многие, как клюковки. А одна
гимназисточка, ростом с меня, тихонько мне руку сочувственно пожала.
Довела меня седая дама сама до калитки. Руку на плечо положила. Сразу мне легче
стало...
Расшаркаться я даже не догадался, побежал к парадным дверям — да и время
было,— колокольчик во всю глотку заливался... Кончилась, значит, большая перемена—
кончились и мои мучения.
На ёлку в женскую гимназию, как ни уговаривала меня няня, я не пошёл.
— Почему?
— Не пойду.
— Да почему же?
— Не пойду, не пойду!
Няня только головой покачала:
— Фу, козёл упрямый... Уж попомни мои слова, сошлют тебя когда-нибудь в Сим­
бирск.
Няня наша в географии плохо разбиралась, и что Сибирь, что Симбирск — для неё
было всё едино.
Так я дома и остался. А поздно-поздно старшая сестра-гимназистка с ёлки верну­
лась, целый ворох игрушек мне на постель вывалила.
И сказала таинственно: .
— Они очень раскаиваются. Очень жалели, что ты, козявка, не пришёл, и прислали
тебе с ёлки подарки.
А я головой в подушку зарылся и в ответ только голой пяткой брыкнул.
Рис. Н.РОДИОНОВЛ
 НОВАЯ
ДОЛЖНОСТЬ

Сергей АЛЕКСЕЕВ
Кутузов читал письмо: «Милостивый государь, батюшка
Михаил Илларионович!»
Письмо было от старого друга, генерала, ныне уже вышед­
шего в отставку. Генерал вспоминал многолетнюю службу с
Кутузовым, былые походы. Поздравлял с назначением на пост
главнокомандующего. Желал новых успехов. Но главное, ради
чего писал он письмо, было в самом конце. Речь шла о
генеральском сыне, молодом офицере Гришеньке. Генерал
просил Кутузова в память о старой дружбе пригреть Гришень­
ку, взять в штаб, а лучше всего в адъютанты.
— Да-а, — вздохнул Кутузов. — Не с этого мы начи­
нали. Видать, молодёжь не та уже нынче. Всё ищут, где бы потеплее, где
жизнь поспокойнее. Все в штаб да в штаб, нет бы на поле боя.
Однако дружба есть дружба. Генерал был боевым, заслуженным, Кутузов
его уважал и решил исполнить отцовскую просьбу.
Через несколько дней Гришенька прибыл. Смотрит Кутузов: стоит перед
ним птенец. Не офицер, а мальчишка. Ростом Кутузову едва до плеча. Худ,
как тростинка.
Расспросил Кутузов Гришеньку об отце, вспомнил о матушке.
— Ну ладно, ступай. Исполнил я просьбу Петра Никодимыча — шей
адъютантский наряд.
Однако офицер не уходит.
— Ваше сиятельство!
Кутузов нахмурился. Понял, что молодой офицер начнёт благодарить.
— Ступай, ступай!
— Ваша светлость... — опять начинает Гришенька.
Кутузов поморщился: «Эка, какой прилипчивый»:
— Ну, что тебе?
— Михаил Илларионович, вдне бы в полк... Мне бы в действующую ар­
мию, — пролепетал Гришенька.
Развеселился от этого вдруг Кутузов. Смотрит на малый рост офицера, на
пух, что вместо усов над верхней губой: «Дитё, как есть дитё». Жалко стало
теперь молодого офицера Кутузову. Как же, посылать такого птенца под пули?
— Не могу, не могу, — говорит. — Батюшке твоему другое обещано. Да
и куда тебе в полк? Тебя-то, такого малого, и солдаты в бою не приметят.
Обиделся офицер:
— Так ведь и Суворов был не саженного роста.
18
 Кутузов удивлённо поднял глаза. Понял он, что Гришенька не из тех, кто
за отцовскую спину лезет. Подошёл фельдмаршал к офицеру, расцеловал.
— Ладно, ладно. Вот и батюшка твой, бывало... — Кутузов не договорил:
стариковская слеза подступила к глазу.
Постояли они минуту.
— Ступай, — махнул рукой наконец Кутузов. — Лети, крылатый, своей
дорогой.
Гришенька вытянулся, ловко повернулся на каблуках, вышел. А Кутузов
долго и задумчиво смотрел ему вслед. Затем он потребовал лист бумаги и
принялся писать письмо старому генералу.
«Милостивый государь, батюшка Пётр Никодимович!
Прибыл твой Гришенька. И сдавалось мне, что сие не новый побег, а
юность наша с тобой явилась. Спасибо тебе за такой сюрприз. Уповаю видеть
его в героях».
Потом подумал и приписал:
«Просьбу твою исполнил. Отныне Гришенька у меня на самом приметном
месте — при душе моей в адъютантах...»
Получив письмо, старый генерал долго ломал голову.
«При душе» — как же это понять? Эх, приотстал я ввоенном деле:
видать, при главнокомандующем новую должность ввели».

С гравюры В.ФЛВОРСКОГО
 ПЕРВЫЙ ЛУК

Евгений ПЕРМЯК
Мне шесть или семь лет. Я сюда приехал только вчера. Ещё звенят в ушах слова
моей матери: «Слушайся во всём Котю». Котя — это моя тётка. Она старая дева.
Ей уже скоро сорок лет. И я её любимец, её единственный племянник.
Тетушка жила в своём доме, как и большинство рабочих этого прикамского
завода. При доме двор, огород. Здесь, как говорит моя тётушка, началось моё дет­
ство. Я смутно помню об этом. Но всё, что было потом, никогда не изгладится в
моей памяти.
Мне шесть или семь лет. Я стою на дворе дома моей тётки. Цветут белым пухом
тополя. Только пух да пух, и ни одного знакомого мальчишки.
В это утро я пережил самое страшное из самого страшного — одиночество. Но
оно длилось недолго, может быть, час, а может, и десять минут. Но для меня,
нетерпеливого и торопливого, показались мучительными и эти минуты.
Между тем — я этого не знал тогда — в щели соседского забора за мною зорко
следили четыре «индейских» глаза. Два из них принадлежали Санчику Петухову, а
другие два — его брату Пете.
Видимо, нетерпение и торопливость были свойственны не только мне. Петя и
Санчик знали за несколько дней о моём приезде. Появление нового мальчишки на
соседнем дворе не такое частое и заурядное явление. С новичком нужно было
познакомиться, затем или принять его третьим индейцем, или объявить бледноли­
цым врагом. Порядок не новый. Так поступали в наши годы все мальчики, играв­
шие в индейцев. Либо ты с нами, либо ты против нас.
Но как познакомиться? Крикнуть: «Иди к нам» — или: «Давай мы перелезем к
тебе»... Это же не индейский способ знакомства. Поэтомучерез щель забора была
пущена стрела. Она пролетела передо мной шагах в четырёх ивпилась в бревенча­
тую стену дома. Я подбежал к стреле. Она довольно глубоко вошла в дерево, и я
не без усилий вынул её.
— Это наша стрела! — послышалось с забора.
И я увидел двух мальчиков.
— Вы кто? — спросил я.
Они ответили:
— Индейцы! — и, в свою очередь, спросили: — А ты кто?
— Пока ещё никто, — сказал я, подавая ребятам стрелу.
— А хочешь быть индейцем? — спросил один из них.
— Конечно, хочу, — радостно сказал я, хотя и не знал, что значит быть индей­
цем, но верил, что это очень хорошо.
— Тогда перелезай через забор, — предложили они.
— Очень высоко, — боязливо сознался тогда я. — Лучше проведите меня через
ворота.
И провели на петуховский двор. Я переступил порог новой для меня жизни.
21
Рис В. ЛОСИНА
 На индейском языке Санчик назывался Сан, а Петя — Пе-пе. Мне ещё не
присвоили нового имени, потому что я не заслужил права называться охотником.
Для этого нужно было прежде всего сделать своими руками лук и десять стрел, а
затем попасть хотя бы тремя из них в картофелину с кулак, подвешенную на нитке.
Условия нелёгкие. Но не оставаться же бледнолицым и не терять же так счас­
тливо найденных мальчишек за соседним забором.
Я согласился. И мне был вручён нож. Я впервые в жизни держал в своих руках
этот простой и, как потом оказалось, могущественный инструмент. Он был настоль­
ко острым, что перерезал ветку так легко, будто это была струя воды из крана, а
не дерево. Им можно было вырезать из сосновой коры поплавок, обделать удилище,
выстрогать дранки для змея, заострить доску, воткнуть в неё лучинку, а затем
назвать это сооружение кораблём.
И мне захотелось обзавестись своим ножом. Тётка была в ужасе, но отец моих
новых знакомых сказал:
— Ему уже пора ходить с забинтованными пальцами!
Это ещё более устрашило тётушку, но мои слёзы взяли верх. Я на другой же день
пришёл с забинтованным пальцем. Но зато я знал, что нож не любит торопливых.
Рана поджила скоро, и мы отправились на кладбищенскую горку, где рос «верес» —
этим именем называли можжевельник. Сан и Пе-пе, соорудившие не один лук, помогли
мне выбрать хороший стебель. Плотная древесина плохо поддавалась ножу, и я не без
трудов и не без помощи Сана вырезал из куста можжевельника будущий лук.
Теперь его предстояло обработать. Это далось легко, да не скоро. Но пришла
счастливая минута. Лук согнут. Тетива из сурового, мною же сплетённого шнурка
звенит. Она так туга и так певуча. Теперь дело за стрелами. Их нетрудно сделать,
для этого нужно нащепать прямослойную доску, а затем выстрогать круглые палоч­
ки. Но круглая палочка — ещё не стрела. Стрел не бывает без наконечника, без
копья, как его называли Сан и Пе-пе. А для этого нужно было вырезать из жести
треугольнички, а затем при помощи молотка, большого гвоздя и железной плитки,
заменявшей наковальню, сделать копья.
Это просто в руках Сана и Пе-пе. Это очень трудно в моих руках. Молоток ударяет
то мимо, то слишком сильно и плющит жестяной треугольничек. Но копья нужно
сделать. Час за часом молоток, подобно сварливому ножу, становится послушнее. Вто­
рой наконечник лучше первого, а третий лучше второго. Но все они очень плохи. Им
далеко до копий Пе-пе и тем более Сана. Всё же их можно насадить на стрелы.
Картофелина подвешена на нитке. Отмерены семь индейских шагов, по два нор­
мальных наших шага каждый.
Знак тишины. Изгоняются даже куры со двора.
И я стреляю. Мимо... Мимо... Мимо... Наконец четвёртая стрела пронизывает
картофелину и кружится вместе с ней... Пятая мимо. Зато шестая и седьмая —
вместе с четвёртой стрелой.
— Хватит, — сказал Сан, — теперь ты индейский охотник по имени Жужа.
Это была большая честь для меня, и я в этот день гордился собой, придя домой
со своим луком и стрелами.
Это был очень радостный день моего детства. И я помню, как, вернувшись
домой, долго рассматривал свои руки. Это они, мои милые руки с некрасивыми
короткими пальцами и широкой ладонью, сделали меня счастливым. Именно они, а
ее что-то другое, и я даже решил без напоминаний тётушки вымыть их с мылом.
Они вполне заслужили такое внимание с моей стороны.

Публикация Ксении ПЕРМЯК

САДКО и>

< 4 ? ;.
•нри

Отрывок из былины

Жил в богатом Новгороде добрый

молодец по имени Садко, а по-улич-
ному прозывался Садко-гусляр.
Жил бобылём, с хлеба на квас
перебивался — ни двора, ни кола.
Только гусли, звонкие, яровчатые, да
талант гусляра-певца и достались ему
в наследство от родителей.
А слава о нём рекой катилась по
всему Великому Новгороду. Недаром
звали Садка и в боярские терема
златоверхие, и в купеческие хоромы
белокаменные на пирах играть, гос­
тей потешать. Заиграет он, заведёт
напев — все бояре знатные, все куп­
цы первостатейные слушают гусляра,
не наслушаются. Тем молодец и жил,
что по пирам ходил.
Но вот вышло так: день и два
Салка на пир не зовут и на третий
день не зовут, не кличут. Горько и
обидно ему показалось.
Взял Садко свои гусельцы яров­
чатые, пошёл к Ильмень-озеру. Сел
на берегу на синь-горюч камень и
ударил в струны звонкие, завёл на­
пев переливчатый. Играл на берегу
с утра весь день до вечера.
А на закате красного солнышка
взволновалось Ильмень-озеро. Под­
нялась волна, как высокая гора, вода
с песком смешалась, и вышел на
берег сам Водяной — хозяин Иль­
мень-озера...

Рис. В.ПЕРЦОВА
 О т А?
№ $ и л1 ? 1 Ц
к у п ц а -

Щ М

еЙЦэд*

О ПЛЛГ-гп & л 0чугТ'Ил(я •

Ы л к с ДА/
Ъ ^ Х Ч Н^У а , н {- м О |> (^ м
 Валентина ОСЕЕВА

Маленький старичок с длинной седой бородой сидел на скамейке и зонтиком чертил

что-то на песке.
— Подвиньтесь, —сказал ему Павлик и присел на край.
Старик подвинулся и, взглянув на красное сердитое лицо мальчика, сказал:
— С тобой что-тослучилось?
— Ну и ладно! Авам-то что?—покосился на него Павлик.
— Мне ничего. А вот ты сейчас кричал, плакал, ссорился с кем-то...
— Ещё бы! — сердито буркнул мальчик. — Я скоро совсем убегу из дому.
— Убежишь?
— Убегу! Из-за одной Ленки убегу... — Павлик сжал кулаки. — Я ей сейчас чуть
не поддал хорошенько! Ни одной краски не даёт. А у самой сколько!..
— Не даёт? Ну, из-за этого убегать не стоит.
— Не только из-за этого. Бабушка за одну морковку из кухни меня прогнала...
прямо тряпкой, тряпкой...
Павлик засопел от обиды.
— Пустяки! — сказал старик. — Один поругает — другой пожалеет.
— Никто меня не жалеет! — крикнул Павлик. — Брат на лодке едет кататься, а
меня не берёт. Я ему говорю: «Возьми лучше, всё равно я от тебя не отстану, вёсла
утащу, сам в лодку залезу!»
26
 Павлик стукнул кулаком по скамейке. И вдруг замолчал.
— Что же, не берёт тебя брат?
— А почему вы всё спрашиваете?
Старик разгладил длинную бороду:
— Я хочу тебе помочь. Есть такое волшебное слово...
Павлик раскрыл рот.
— Я скажу тебе это слово. Но помни, говорить его надо тихимголосом, глядя
прямо в глаза тому, с кем говоришь. Помни — тихим голосом, глядя прямов глаза...
— А какое слово?
Старик наклонился к самому уху мальчика. Мягкая борода его коснулась Павлико­
вой щеки. Он прошептал что-то и громко добавил:
— Это волшебное слово. Но не забудь, как нужно говорить его.
— Я попробую, — усмехнулся Павлик, — я сейчас же попробую.
Он вскочил и побежал домой.
Лена сидела за столом и рисовала. Краски —зелёные, синие, красные —лежали
перед ней. Увидев Павлика, она сейчас же сгребла их в кучу и накрыла рукой.
«Обманул старик! — с досадой подумал мальчик. — Разве такая поймёт волшебное
слово!»
Павлик боком подошёл к сестре и потянул её за рукав. Сестра оглянулась. Тогда,
глядя ей в глаза, тихим голосом мальчик сказал:
— Лена, дай мне одну краску... пожалуйста...
Лена широко раскрыла глаза. Пальцы её разжались, и, снимая руку со стола, она
смущённо пробормотала:
— Ка-кую тебе?
— Мне синюю, — робко сказал Павлик.
Он взял краску, подержал её в руках, походил с нею по комнате и отдал сестре.
Ему не нужна была краска. Он думал теперь только о волшебном слове.
«Пойду к бабушке. Она как раз стряпает. Прогонит или нет?»
Павлик отворил дверь в кухню. Старушка снимала с противня горячие пирожки.
Внук подбежал к ней, обеими руками повернул к себе красное морщинистое лицо,
заглянул в глаза и прошептал:
— Дай мне кусочек пирожка... пожалуйста.
Бабушка выпрямилась.
Волшебное слово так и засияло в каждой морщинке, в глазах, в улыбке...
— Горяченького... горяченького захотел, голубчик мой! — приговаривала она, выби­
рая самый лучший, румяный пирожок.
Павлик подпрыгнул от радости и расцеловал её в обе щёки.
«Волшебник! Волшебник!» — повторял он про себя, вспоминая старика.
За обедом Павлик сидел притихший и прислушивался к каждому слову брата. Когда
брат сказал, что поедет кататься на лодке, Павлик положил руку на его плечо и тихо
попросил:
— Возьми меня, пожалуйста.
За столом сразу все замолчали. Брат поднял брови и усмехнулся.
— Возьми его, — вдруг сказала сестра. — Что тебе стоит!
— Ну отчего же не взять? — улыбнулась бабушка. — Конечно, возьми.
— Пожалуйста, — повторил Павлик.
Брат громко засмеялся, потрепал мальчика по плечу, взъерошил ему волосы.
— Эх ты, путешественник! Ну ладно, собирайся.
«Помогло! Опять помогло!»
Павлик выскочил из-за стола и побежал на улицу. Но в сквере уже не было старика.
Скамейка была пуста, и только на песке остались наверченные зонтиком непонятные
знаки.
Рис. Н. РОДИОНОВА
 БУКВА

А
С. РОМАНОВСКИЙ
У лошади обувь железная — подковы. В них она копыта не собьёт, не поранит. Но
без отдыха ходить в железной обуви тяжело, и в тёплое время с лошади снимают
подковы — расковывают и пускают босиком пастись в луга. Пусть она вся отдохнёт,
и ноги у неё отдохнут тоже.

ОV
 Обувают и разувают лошадей специальные люди — кузнецы, такие, как Славкин
дедушка.
Дедушка разувал — расковывал лошадей, а шестилетний Славка смотрел на его работу.
По одному, а то и по двое большие мальчишки садились на разутых животных и
угоняли их на волю — в ночное. Пусть пасутся, отдыхают, набираются сил.
Осталась одна лошадь — кроткий Буско. Дедушка снял с его ног подковы, постелил
ему на спину вместо седла фуфайку, посадил туда Славку и убрал руки.
Славка туг же вцепился в гриву, а дедушка сунул ему в пальцы сыромятный недо­
уздок и спросил:
— Не жестко?
Славка посмотрел вниз, и сердце его сжалось. Там, на гусиной травке, сидел верный
пёс Тузик и печально смотрел вверх.
— Тузик, — позвал Славка, — иди ко мне.
Тот слабо поелозил хвостом, как, мол, я на лошадь-то залезу?
Понимая, что Тузик прав, Славка виновато улыбнулся ему.
— Сейчас поедем, — сказал дедушка. — Я за Бураном схожу, за моим конём. Он
где-то туг, за кузней...
Дедушка ушёл.
С Бускиной спины далеко просматривался мир: заливные луга в озёрах и тальниках.
Тальники подворачивали под ветер светлый низ листьев и как бы струились вместе с
нагретым воздухом.
По спине Буска ползали мухи, и Славка хлестнулпо ним недоуздком. А Буско
подумал: раз его стукают — надо ехать, и тронулся с места.
Славка успел заметить, что Тузик как ни в чём не бывало бежит впереди, обора­
чивается на Славку и без удивления спрашивает взглядом: «А побыстрее нельзя?»
Буско привёз Славку к реке, зашёл в воду и, опустив голову, стал пить. Песчаное
дно под губами лошади задымилось.
Всем собой Славка слышал, как пьёт лошадь и её тёплое тело благодарно подраги­
вает. Славка потянулся и погладил вытертое место на спине лошади — внизу Тузик
понял ласковое настроение хозяина и радостно заколотил хвостом по песку.
Опять жёлтые мухи как ни в чём не бывало уселись на Бускину спину, и Славка
прогнал их недоуздком — стеганул по ним несколько раз:
— Уходите отсюда, мухи!
А Буско опять подумал, что его понуждают двигаться, вступил в реку, сначала
пошёл, а потом поплыл, шумно отдуваясь, распустив по воде гриву.
Мальчугана тряхнуло — Буско ступил на дно, вышел из реки, и вода громко стекала
с него. Он стоял на песке, напротив белой парусиновой палатки с оранжевой заплатой
на боку. Тут Славка увидел девочку.
Загорелая, она придерживала обеими руками белую валяную шляпу с лохматыми
краями и безбоязненно рассматривала всадника и тяжко дышащую лошадь.
— Это твой конь? — спросила она нездешним, очень чистым голосом.
Мальчуган подумал и ответил:
— Мой.
— Как его зовут?
— Буско...
— Как?!
— Буско! — что есть силы рявкнул Славка, и Буско дрогнул, тронулся с места,
остановился у входа в палатку около хозяйственной сумки и стал жевать батон, выгля­
дывающий оттуда.
Некоторое время мальчик и девочка молчали. Было слышно, как ветер трогает таль­
ники и как жуёт Буско, и на слух было понятно, что батон ему достался мягкий.
Славка проглотил слюну, а девочка тихо спросила:
29
 — Вы с ним куда хотите, туда и ездите?
Не сводя глаз с жующей лошадиной морды, Славка кивнул.
Буско доел батон, попробовал зубами край хозяйственной сумки, подошёл к воде,
вволю напился, поднял голову, и с губ его сорвались капли.
Девочка спросила:
— Буско — от слова «бусы»?
Славка посопел и ответил:
— Он бусый. Серый он.
— Сколько тебе лет?
Мальчуган выбросил вперёд правую руку с растопыренными пальцами, но тут же
забыл, сколько ему лет, прибавлять ещё пальцы с другой руки или не надо, и на
всякий случай большой палец левой руки он то отодвигал, то прижимал к правой, и
девочка распорядилась:
— Не маши, как мельница!
Палец левой руки полуспрятался за правую руку, не поймёшь, засчитывать его или
нет, но девочка уверенно заключила:
— Шесть с половиной годиков. А мне — семь!
Славка остался невозмутим, и девочка прибавила:
— Ты много букв знаешь?
С радостным ожиданием она не сводила глаз с мальчика, и он вздохнул:
— Мы не знаем.
Девочка поджала губы, ногой начертила на песке огромные, с дом, буквы и нараспев
сказала:
— Это буква А.
— Аааа...
— А вот это буква М.
— Мыыы...
— Это?
— Ааааа...
— Это?
— Мыы, — протянул Славка.
— Что здесь написано?
На Славку нашло затмение. Буквы стояли платно, зубчатые, как забор в Славкином
саду или как шалаши, в которых ночуют косари на сенокосе, и он выпалил:
— Забор!
— Нет, — замахала руками девочка. — Мэ — А, Мэ — А... Кто у тебя есть?
На этот раз Славка не спешил ответить, мучительно вглядывался в буквы, на что они
похожи, и тихим голосом, рассчитанным на то, чтобы его не расслышали, прошелестел:
— Шалашики...
— Что?!
Славка тут же поправился:
— Чашка.
И потупился под расстроенным взглядом девочки. Он сам не понял, почему у него
вылетело «чашка», ожидал, что его будут ругать, и боялся смотреть на собеседницу. А
когда посмотрел, то встретился с добрыми, сочувствующими её глазами. Взрослым,
наверное маминым, голосом она попросила:
— Ты не торопись. Подумай как следует и читай вслух. Мэ-а. Мэ-а. Мама.
Славка недоверчиво повторил за ней:
— Ма-ма.
Он даже оглянулся, нет ли где мамы. Рядом блестела река, по ту сторону зеленели
луга, по эту — желтел песок.
— Ты туда не смотри. Мама вот здесь.
30
Рис. В Г ' ГЬДЯЕВА
{
 Некоторое время Славка таращил глаза на таинственные буквы с великой надеждой
отыскать в них хоть что-нибудь похожее на маму. Ничего похожего не было, но девочка
могла рассердиться, а мама могла жить в этом шалаше.
— Мама, — сказал он. — Мама!
— Научился! Научился! — закричала девочка, запрыгала, захлопала в ладоши. Ветер
сорвал с неё шляпу, колесом покатил в реку, и девочка, во все стороны разбрызгивая
воду, побежала за ней, догнала, стряхнула с неё капли, надела на голову. Но ветер
немедленно сорвал шляпу, закинул высоко в небо, сразу отпустил, и шляпа, как под­
стреленная утка, обмякла и ухнула вниз.
Девочка на бегу поймала её, крепко прижала к загорелой груди и повернулась к
всаднику мокрым счастливым лицом.
— Мальчик, слезай с коня. Он будет пастись и есть траву. Папа и мама ушли в
деревню за молоком, они скоро придут и будут тебе очень рады. А мы с тобой
поиграем в ловушки и в прятушки!
Славка стеснительно повёл плечами. Ему очень хотелось поиграть-побегать с девоч­
кой. Но как без дедушки слезешь на землю или заберёшься обратно на лошадь? Кто
тебя примет на руки, кто подсадит?
В это время с луговой стороны, невидимая, заржала лошадь. Бускозашевелилуша­
ми, напрягся и направился к воде.
— Как? — огорчилась девочка. — Ты уже уезжаешь?
Славка готов был зареветь от обиды, но не заревел, амужественно кивнул: что
делать, такова наша мужская доля.
Девочка забежала по пояс в воду, чтобы лучше видеть коня и всадника, и смотрела
на Славку восхищёнными глазами.
— Приезжайте к нам ещё!
Он выпрямился, увидел зыбкое своё отражение в воде, прихлынувшее к бокам ло­
шади. Отражение было большое и красивое, хоть в раму вставляй, обидно, что далеко
от девочки.
На всякий случай Славка объявил про него:
— Я это!
На том берегу он оглянулся, чтобы посмотреть на девочку, но Буско заржал и
прямиком через низкий мягкий тальник понёс мальчика на близкое ржание.
Тут Славка услышал собачье повизгивание и увидел Тузика. Собака прыгала сбоку
лошади, и по глазам её было понятно, что на радостях она хотела бы допрыгнуть до
Славкиного лица и облизать его.
Кусты затрещали: на Буяне прискакал дедушка, перегнулся с седла и щекотно по-
целовал Славку в самую макушку:
— А я тебя кричал-кричал!..
Бок о бок они проехали через низинку, где
скопилась жара, и остановились над озером на
высоком берегу, где паслись лошади. Дедушка спе­
шился, сняв Славку, и мальчуган сел на землю,
укачало.
Он сидел и думал: скорее бы вырасти, чтобы
уметь читать и писать и учить других грамоте,
как девчонка, что живёт в белой палатке с оран­
жевой заплатой.
А земля после езды всё ещё качалась в Слав-
киных глазах. Была она не земля, а живая ло­
шадь — тёплая и добрая, вроде Буска, только
гораздо больше его...
 Жил-был скучный человек. Он даже сам себе был скучен. Посмотрит в зеркало
и зевнёт.
Сухарь-сухарь, а полюбил прекрасную булочницу. Пошёл свататься, а булочница
замуж не идёт.
— А ну как, — говорит, — детки в тебя уродятся! Мальчики все пойдут зануды,
а девочки все мымры. Нет, нет и нет!
Приплёлся скучный человек домой и задумался. Зевал, зевал, вспоминая свою
унылую жизнь, чуть рот набок не свернуло.
И вспомнилось ему, как в детстве поймал он однажды зайчика. Не простого —
солнечного.
Тотчас вскочил — и бегом в чулан. Целую гору рухляди переворошил: потел,
чихал, но нашёл-таки жёлтый сачок и жестяную коробку из-под чая.
33
 — Раз, — сказал он себе и не зевнул.
— Два! — и опять не зевнул.
— Три!
Открыл коробку, и к нему на ладонь
прыгнул зайчик — маленькое солнышко
с длинными заячьими ушами.
Зайчик тотчас перелетел на потолок.
Побегал вниз головой по стенам и ус­
троился на спицах забытого на стене
велосипеда.
— Не оставляй меня! — У скучного
человека от огорчения и тревоги лицо вы­
тянулось и стало длинным, как булка.
— Ну уж нет! — сказал солнечный
зайчик. — Я чуть не засох в этой короб­
ке. Ноги не топают, уши не хлопают.
— Не оставляй меня, — снова поп­
росил скучный человек. — Пошли в дом!
Ты выберешь себе жилище по душе. Я
тебе свою кровать уступлю.
Скучный человек распахнул дверь в
комнаты, и зайчик, недолго думая, прыг­
нул на зеркало, с зеркала на люстру, с
люстры на бронзовый индийский кув­
шин и вдруг сказал очень и очень пе­
чально:
— Вот что значит долго сидеть в ко­
робке. У меня кружится голова. Я те­
перь не солнечный, я больной зайчик.
— Но что же мне делать? — спросил
скучный человек.
— Ты ещё спрашиваешь? Лечи меня
скорее! Да торопись же ты!
— Я тороплюсь! — сказал скучный
человек.
Он взял шляпу и отправился в апте­
ку, а в аптеке спросил:
— Нет ли у вас лекарства для лече­
ния солнечных зайчиков?
Аптекарь озабоченно посмотрел в
лицо скучному человеку и снял с полки
большую чёрную бутыль.
— Принимайте по столовой ложке
три раза в день — это лучшее лекарст­
во от переутомления.
Скучный человек взял бутыль и по­
бежал домой.
— Посмотри, сколько лекарства! —
сказал он зайчику. — Ты обязательно
поправишься.
 Зайчик сидел на старом фаянсовом чайнике и был бледен.
— Ты, видно,' собрался меня уморить! — сказал он печально.
— Я?! — вскричал скучный человек.
— Но ведь это лекарство от переутомления. А я разве переутомился, сидя в
коробке? Я переотдохнул.
— Ты прав! — горестно согласился скучный человек.
Он взял шляпу и вышел на улицу.
Но куда идти? Мысли у скучного человека были до того печальные, что он уже
стал не скучным, а грустным, да ещё и рассеянным.
Шёл, не глядя под ноги, споткнулся, упал. Оказался в песочнице. Там играла
девочка.
— Дядя, это твоя шляпа? — спросила она.
— Моя, — сказал грустный человек.
— А почему ты под ноги не смотришь?
— Забыл.
— Я тоже забываю, — вздохнула девочка, — особенно когда прилетает ворона.
Или когда болеет моя кукла Вероника.
— И у меня в доме больной, — пожаловался девочке грустный человек. —
Понимаешь, заболел солнечный зайчик, а я не знаю, как ему помочь.
— Он у тебя один?
— Один.
— Тогда всё просто! — обрадовалась девочка.—Онне заболел, он заскучал! Я
тоже, когда одна, такая скучная-скучная, и мама всегдаспрашивает: дочка, ты не
заболела?
Грустный человек проворно вскочил на ноги.
— Спасибо тебе, милая девочка! — И он снял перед ней шляпу.
Дома скучный, грустный человек взял сачок и поспешил на море.
Море было совсем недалеко, через две улицы, за рощей серебристого лоха.
Наверное, каждому из вас очень даже хочется узнать, как ловят солнечных зай­
чиков. '
Попробуйте поймать мотылька.
Попробовали?
Не так-то просто! Но разве сравнишь мотылька с солнечным зайчиком? Ника­
кого сравнения! С пола на потолок — и уже на соседней крыше. Тут мало сно­
ровки, нужно владеть секретом. А владеют секретом те, кто хоть раз в жизни суме/
поймать одного солнечного зайчика. Одного поймал, поймаешь и другого.
Море в тот день удалось на славу. Оно было весёлое, большое. На каждой волн<
скакало по дюжине солнечных зайчиков. Они скакали и так, и сяк, кто выше, ктс
дальше, с волны на волну, друг через друга, по двое, по трое и все разом.
Ловец солнечных зайчиков взмахнул жёлтым сачком — и зажмурился. Зайчик
кувыркаясь на дне сачка, ослепил его. И вот Только теперь наш скучный, грустньп
человек вспомнил, что забыл прихватить жестяную коробку из-под чая.
Он подумал и — была не была! — сунул зайчика за пазуху.
Ловились зайчики в тот день много лучше, чем бычки у рыбаков. И скоро з;
пазухой поднялась такая кутерьма, так ему стало щекотно! Он терпел-терпел, да ]
рассмеялся.
Это было так удивительно! Ведь скучный человек никогда ещё Не слышал соб
ственного смеха.
— Довольно! — сказал он себе, положил сачок на плечо и, смеясь, побежа
домой.
36
 Люди на него оглядывались, потому что редко встретишь такого радостного,
такого светящегося человека. Ещё бы ему было не светиться! Набейте-ка себе в
рубашку солнечных зайчиков!
— Дядя! — окликнула его девочка из песочницы. — Ты куда?
— Меня зовут Саша, — ответил он ей на бегу. — Я спешу к моему зайчику.
— Тогда я с тобой! — И девочка помчалась за ним следом.
А за ней припустил Ваня, за Ваней Вера, за Верой Митя. Как тут устоять на
месте, когда все так спешат и когда впереди сверкающий человек с жёлтым сачком
на плече.
В дом к Саше прибежали толпой.
— Вот! — сказал Саша и вытряхнул солнечных зайчиков из рубашки.
Они разом кинулись врассыпную, и такая понеслась по квартире солнечная
карусель, что все только жмурились и сияли.
Саша вертел головой, он искал своего больного зайчика и не находил.
— Да где же ты?! — вскричал он в тревоге.
— Я здесь! — прозвенел ему в ответ весёлый голосок.— Я такой же, как и все,
а который — угадай!
Саша улыбнулся, потом засмеялся, и солнечные зайчики обсыпали его с головы
до пят, а самые проказливые забрались ему в глаза.
— Порядок! — сказала девочка из песочницы.
Тут и сказке конец, но вы, наверное, не забыли о булочнице. Когда Саша
пришёл на следующий день в булочную, прекрасная булочница зарумянилась и
спросила:
— Саша, говорят, вы умеете ловить солнечных зайчиков?
И тут она разглядела этих самых зайчиков, чудесных, хитрющих, развесёлых, в
Сашиных глазах.
Ну и, конечно, была свадьба. И был пир на всю Сашину улицу. А солнечные
зайчики на том пиру были первыми гостями.
ПТИЧЬЯ ВЕСНА
Н. С ЛАД к о В
Первые проталины на полях, пер­
вые ручейки в лесах, травка первая
на припёке. Первые птицы вернулись
с юга — весну с собой принесли!
Грачи прилетели, первые протали­
ны на поля принесли. Бродят прота­
линами, кричат басом, радуются, что
домой вернулись.
Жаворонки над полями запели —
на проталинах травка зазеленела.
Весна зиму одолевает, тепло холода
теснит.
Зарянки в лесу появились — и
первые ручейки в лесу зажурчали.
Зарянки на деревьях звенят, а ручей­
ки под деревьями.
Кукушки прилетели, закуковали —
леса тёплой зелёной дымкой окута­
лись. Это на кустах и деревьях ве­
сенние почки лопнули, зелёные лис­
тики показались.

Дикие утки с юга вернулись —
первые полыньи на реках и озёрах
открылись, заплескалась в них живая
вода.
Соловьи с юга вернулись, засвисге-
.ш, застукотали — везде черёмуха за­
цвела, духом черёмуховым потянуло.
( К \ Ш 1
' Йй
V Аг А
\ ' ' '/
Журавли явились, затрубили под
облаками, а внизу для них все боло­
та оттаяли, клюква подснежная по­
казалась.
Ласточки прилетели, замелькали, за­
щебетали — цветы первые зацвели, над
цветами первые бабочки запорхали.
Весна пришла, весна на дворе!
\
Так вот весна и делается:
каждый понемножку, каждый
что может* каждый своё.
Имант ЗИЕДОНИС

КОРИЧНЕВАЯ
СКАЗКА -
 Я его видел.
Он прыгнул на сковородку, забегал по жареной картошке, закричал:
— Коричнево! Коричнево! Готово!
Я сыпанул в сковородку перцу — он чихнул и пропал.
Кое-кто, кроме меня, его тоже видел. Он всегда появляется там, где что-то жарят.
Появится и кричит:
— Коричнево! Коричнево! Готово!
И всё-таки, чтоб увидеть его, нужно большое терпение. А где его можно увидеть?
Там, где коричнево.
А где коричнево?
Там, где грибы боровики.
Я точно знаю, что из земли боровик вылезает белым, а потом шляпка его вдруг
делается коричневой. Конечно, там и коричневый человечек.
Рано утром я пошёл в лес, сел под коричневой сосной, жду.
Скоро появится боровик. Да, вот и он вылезает. Шапочка белая. Теперь нельзя
опускать глаза. Сейчас придёт коричневый. Сижу жду. Никого нет. Зато вдруг кто-то
чихнул за спиной. Оглянулся — заяц! Чихает! Простудился, что ли?
Посмотрел на фиб, а он уж коричневый. Тьфу ты, незадача, проморгал человечка.
Ладно, погляжу на другой боровик. Теперь уж не промахнусь.
Гляжу, гляжу, гляжу, смофю, смофю, смофю, приглядываюсь, пялюсь, глаза таращу.
Вдруг в стороне муравей запищал, коричневую ногу вывихнул, хромает, жалко. Вправил
ему кое-как ногу, а боровик-то уж коричневый. Опять человечка проморгал.
Ладно. Сделаю так. Залезу в дырку, которую в грибе червяк прогрыз, спрячусь и
буду ждать!
Задумал — сделал. Залез, жду. Вот он, ха-ха-ха! Идёт. Залезаетнагриб! Только залез
— я выскакиваю, а он — гоп! — прыгнул в бруснику и:
— Коричнево! Коричнево! Готово!
Однажды я искал его в орешнике, как раз когда орехи коричневели. Пока ищу в
одной грозди — он в другой. Только и слышно:
— Коричнево! Коричнево! Готово!
Уселся я у одного куста. Здесь буду ждать. Покрасит всеорехи —придётся и сюда
прийти. Жду час, два, три. Жду день, жду два.
Вдруг прилетела коричневая пчела, запуталась в волосах. Так жужжит, что лес дрожит. Но
я-то знаю, что это нарочно, чтоб я испугался, чтоб не видел, как приходит коричневый
человечек. Пускай жужжит и жалит, а я смотрю на гроздь орехов — и точка!
Дзин-н-н! Прилетела коричневая мушка — дзин-н! — влетела в глаз!
Пока слезу вытирал, гроздь уж коричнева, коричнева, готова!
Понял я наконец, что коричневый не хочет, чтоб его выслеживали, и перестал ему
надоедать.
Но вдруг прошлым летом лежу у моря, вокруг на пляже полно людей, и вижу, у
Яниса на спине сидят целых семь штук! Семь коричневых человечков красят Яниса.
— Янис! Янис! — закричал я. — Смотри-ка, что у тебя на спине! Семь коричневых!
— Ладно врать-то, — засмеялся Янис. — Это ты мне песок на спину сыплешь,
щекочешься. Таких человечков на свете нет!
— Да как же нет, если я сам вижу!
Жалко, что никто не знает, где живут коричневые человечки. Одни говорят: в
медвежьей шкуре, другие говорят — в желудях, третьи — под сосновой корой.
И никто не знает, как их зовут. И я не знаю.
Коричневики?
Коричневяки?
Или ещё как?
Вы-то не знаете? Не слыхали?
 Пёстрые бывают разные.
Есть большие Пёстрые, а есть и маленькие.
Найти их очень трудно.
Обычно они лежат среди камней на берегу моря. Маленькие Пёстрые лежат среди
гальки, а уж большие — среди больших камней. Ищите в камнях, там вы их найдёте!
Чтоб отличить Пёстрого от камня, надо руку приложить. Если рука станет пёс­
трой, значит, это Пёстрый, а если нет — тогда это обыкновенный камень.
Пёстрые катятся по свету, как игральные кости, только бока у них пестрят
разными красками. Катятся и катятся, и неизвестно, где остановятся и, главное,
каким боком повернутся.
Остановятся, к примеру, возле мухомора — тогда и повернутся красно-белым
боком. А если возле коровы? Тогда уж чёрно-белым или бело-коричневым.
Бывает, какой-нибудь Пёстрый закатится и к поросятам. Недаром некоторые
поросята чёрным пестрят.
Пёстрые кошки и собаки, божьи коровки и даже змеи — все Пёстрыми обпес-
трены.
А видали вы форель или лосося? Вон как здорово напестрили Пёстрые — такие
красивые точечки и крапинки — загляденье.
42
 Все пёстрые бабочки, птичьи яйца раскрашены Пёстрыми. И птицы тоже. Как
только у птенца вырастают пёрышки — Пёстрый туг как тут.
Латыши часто говорят:
— Он пёстрый, как живот у дятла.
Так вот, и живот у дятла Пёстрый испестрил.
Или один человек спрашивает другого:
— Как живёшь?
— Пёстро.
Понятно, что к этому человеку Пёстрый подбился и всё путает. Ну, например,
утром надела Ильзита белое платье, пошла в лес гулять, да и села на чернику.
Когда на дороге прокалывается у машины шина, когда с самого утра куда-то
опоздали, когда маленький брат хватается за угол скатерти и всё стягивает со стола
на пол — тогда пёстро.
Люди говорят: пёстрая жизнь. Это значит, что были в жизни белые дни и
чёрные дни, жёлтые дни зависти, синие дни надежд.
Попросите бабушку, и она вам расскажет про Пёстрых. Она часто говорит:
— Рябит в глазах, пестрит в глазах!
Она хорошо знает Пёстрых. У неё длинный и пёстрый век.
Что Луна пёстрая — это вы, наверно, давно заметили. А кто не заметил, пусть
приглядится получше в круглые ночи полнолуния. На Луне ещё раньше космонавтов
Пёстрый побывал.
Учёные говорят, что и Солнце пёстрое, на нём есть пятна. Вот даёт Пёстрый,
даже на Солнце пробрался!
Да кто он вообще такой? Почему он около этой собаки остановился, эту тет­
радку испестрил, эту корову назвал Пеструшкой? Почему у одного мальчишки есть
веснушки на носу, а у другого нет?
Этого я не знаю. Это надо учёных спросить. Я только сказку рассказываю, а
учёные Пёстрых ловят и изучают.
Если вы не найдёте Пёстрого на берегу моря среди камней — сделайте так:
положите вечером на стол открытую коробку с акварелью и поставьте стакан с
водой. По сторонам расстелите белые листы бумаги. Утром, когда проснётесь, сразу
увидите — все листы пёстро перепачканы. Пёстрый ночью играть приходил.
Вначале он берёт стакан воды и обливает все краски, каждый акварельный кир­
пичик. После начинает по ним бегать взад-вперёд, как по клавишам рояля, а с
клавиш прыгает на бумагу.
Одни говорят — это он так играет, другие — тренируется.
Лучше всего Пёстрого знают художники. Он художников не боится, и они его
тоже.
Когда художник пишет картину, Пёстрый сидит на палитре, насвистывает и
краски смешивает. Пёстрый — помощник художников.
Недавно я печку перекладывал и хотел договориться, чтоб один Пёстрый, при­
ятель художника Замзариса, пришёл ко мне глину^ месить. Ничего не вышло.
Замзарис спросил Пёстрого, не желает ли он пойти к Зиедонису глину месить.
А Пёстрый говорит: пусть Зиедонис сам месит или позовёт Серого. Пёстрый не
станет все краски смешивать в один цвет. А вот что-нибудь серое красиво разук­
расить — пожалуйста.
Ну хватит. Нельзя такие пёстрые сказки так длинно писать — в глазах начинает
рябить. Когда вы эту сказку будете читать, время от времени поглядывайте в зер­
кало — как там глаза, не стали ли рябыми? А если они рябые или пёстрые —
отдохнуть надо.

Пересказал с латышского Юрий КОВАЛЬ

 \

ГЛУПЫЙ
чик
Юрий КАЗАКОВ
Жил-был один воробей по имени Чик. Но это просто так говорится, что один.
На самом деле воробьев в нашей деревне было душ тридцать, а может, и больше.
Кто их там будет считать!
После длинной зимней ночи деревня просыпается: вот кто-то пошёл за дровами,
заскрипел дверью сарая, потом залаяла собачонка в своей конуре. Для людей насту­
пило утро, а звёзды светят ещё по-ночному, и воробьи спят по чердакам, тесно
прижавшись друг к другу.
И только когда звёзды погаснут и порозовеет небо на востоке,воробьивылетают
со своих чердаков и собираются все вместе на каком-нибудьголом кусте сирени.
— Брррр! — кричит кто-нибудь и взъерошивает перья. — Ну и холодина! Ну и
мороз!
— Бррр! Справедливо сказано! Мороз! — подхватывают остальные, и клубочки
пара вылетают при этом у них из клювов. — Даже глаза мёрзнут!
— Братцы! — пищит один воробей. — Ну и сон мне приснился!
— Какой? Расскажи скорей!
— Будто сижу я возле горячей трубы...
— Ах, замечательно! — дружно вскрикивают остальные.
— Да! Возле трубы... А передо мной полное корыто зерна! И вот я клюю,
клюю...
— И мне такой сон приснился! — кричит кто-нибудь.
— И мне!
— И мне!
Всем воробьям в жестокие зимы снятся одинаковые сны.
Потом старый воробей спрашивает:
— Ну? Куда мы сегодня летим?
Какой шум тогда поднимается на сиреневом кусте! Одни пищат, что надо лететь
44
к булочной, другие зовут к столовой, третьи — на станцию, где одна старушка
торгует семечками...
— Ладно, — решает старый воробей. — Летим во все концы. Если кто найдёт
что-нибудь стоящее, пусть зовёт остальных.
И все разлетаются, зорко глядят вниз, на дороги, на остановки автобуса, на
платформу, на задний двор столовой. И когда кто-нибудь увидит рассыпанные зёрна
или корки хлеба, он тут же взвивается к небесам и вопит во весь голос:
— Братцы! Ко мне!
Мигом слетаются к нему воробьи, и каждый старается перекричать других:
— Молодец, чик-чирик!
И так они перелетают шумными стайками целый день, пока темнота не загонит
их опять по чердакам.
Так вот, жил-был среди Воробьёв Чик. Родился он прошлым летом, и сперва его
кормили папа с мамой, а потом он и сам стал летать и клевать всё, что
попадётся —червяков, гусениц, зерно на дорогах, семечки на базаре, и думал, что
всегда будет много корма, и страшно удивился, когда настала зима и все вкусные
вещи исчезли под снегом.
Это был глупый воробей, хотя про себя он думал, конечно, что умней его нет
никого на свете. Он был молоденький воробей, ничем замечательным себя ещё не
проявил, а просто летел туда, куда все летели, клевал то, что находили другие, и
так же, как все, по утрам зевал, взъерошивался и говорил:
— Братцы! Ну и мороз!
Но однажды утром наш Чик вдруг взял и подумал: «Дай-ка и я куда-нибудь сам
слетаю. Если найду что-нибудь, позову всех и все станут кричать: «Молодец, Чик!
Какой ты умный!»
Взял и полетел куда глаза глядят. Леталон, летал, глядел, глядел — нигде ничего
не видно. Замёрз Чик, продрог и хотел уж поворачивать назад, как вдруг увидел
такое, что у него дух захватило, и он вынужден был присесть на веточку отдышать­
ся и опомниться от удивления.
Недалеко от нашей деревни в лесу стоял небольшой деревянный дом. Жили в
нём только летом, а зимой он стоял пустой, снег так его засыпал, что и трубы не
было видно. Все птицы в округе знали, что зимой дом пустует, и никто поэтому
туда не летал.
Но в эту зиму в доме поселились люди. По уграм из трубы весело валил дым,
а вечерами уютно светились окошки.
Люди знали, как холодно и голодно зимой птицам, и поэтому сразу же сделали
кормушку и насыпали туда всякой всячины. Но проходили дни, а к кормушке
никто не прилетал. Ведь птицы не знали,что тут их ждёт корм.
Скучно стало людям слушать по ночам мышиную возню, пришли они кнам в
деревню, выпросили в одной избе котёнка, принесли домой и назвали Васькой.
Васька был беленький, пушистый, днём играл, а вечерами пугал мышей или, сидя
возле печки, громко мурлыкал от удовольствия, будто маленький моторчик: фррррр,
фррррр, фрррр...
Вот к этому-то дому и подлетел случайно наш Чик. Опомнившись от удивления,
он сел на край кормушки и поглядел на корм сперва одним глазом, потом другим,
а потом уж сразу обоими.
Чего туг только не было! Обычно птичьи кормушки называют лесными столовы­
ми. Но это была не столовая, а целое кафе. Люди насыпали в кормушку овсяных
хлопьев, пшена, конопли, льняного семени, семян сосны и ёлки, гречневой каши,
хлебных крошек и даже колбасы, нарезанной тоненькими, как червячки, дольками!
Если бы у Воробьёв были слюни, то у Чика наверняка потекли бы слюнки —
так аппетитно всё это выглядело.
45
 Сначала Чик хотел сразу лететь за друзьями. Но он так ослаб и был тако]
голодный, что подумал:
«Я сперва сам поем. Совсем немножко... А потом уж полечу!» — и приняла
клевать.
Чик попробовал всего понемногу. Всё было очень вкусно, но вкусней всего был
колбаса. И он навалился на колбасу. Через полчаса Чик почувствовал, что прост»
уже не может лететь.
Тогда он сел на край кормушки и закрыл глаза. «Это я нашёл, — думал он. -
Мне и одному тут хорошо. А то позови всех сюда — сразу всё съедят! А одном
мне тут на целую зиму хватит».
От еды ему стало тепло, он взъерошился, стал похож на серый шарик, втяну,
в плечи голову и решил: «Не стану я их зватъ. Пускай лучше буду один я сыт»
Решив так, Чик тут же забыл, как его самого звали друзья, когда что-нибуд
находили, забыл, совсем успокоился и даже вздремнул немножко. А проснувшись
опять принялся за еду.
Люди заметили Чика и обрадовались.
— Теперь нужно ждать других Воробьёв, — говорили они. — Он их приведёт
День кончался, и солнце заходило за дальний лес, когда Чик прилетел в дерев
ню. Все воробьи, перед тем как разлететься по чердакам на ночлег, опять сидел]
на сиреневом кусте, тесно прижавшись друг к другу, и вспоминали сегодняшни]
день.
Чик прислушался и узнал, что день был неудачный — друзьям удалось поклеват
немного рассыпанных подсолнухов на станции да порыться в навозе у переезда. Чик
стало немножко стыдно. Сгоряча он хотел даже поделиться тайной с лучшим свот
другом по имени Тик, с которым он спал бок о бок и с которым ему снилис
одинаковые сны, но потом передумал. «Одному скажешь, — рассудил он, — а тот ещ
кому-нибудь, так и пойдёт...» И Чик сам перед собой поклялся, что будет молчать.
— Ну как, Чик, поел ты сегодня чего-нибудь? — спросил Тик, когда они ус
троились рядом возле печной трубы на ночлег.
— Ах, братец Тик! Одних берёзовых почек, одних мороженых почек... — грусти
ответил Чик, потихоньку отдуваясь от сытости и заводя глаза.
— А впереди ещё целая зима! — сказал Тик и вообразил морозы и холодный ветер
— Да, да, Тик! Целая зима... — грустно сказал Чик и вообразил гречневую каш
и колбасу, которые ждали его в кормушке.
Хорошо зажил Чик! Утром он сперва летел за остальными, потом незаметн
отставал и присаживался на дерево. Выждав время, он поднимался в небо и лете,
к кормушке. Но подлетал к кормушке он не сразу, а сначала садился на верхушк
высокой голой берёзы и зорко оглядывался по сторонам. Он боялся, что кто-нибуд
из Воробьёв увяжется за ним.
Убедившись, что его никто не видит, он незаметно появлялся у кормушки и
жадностью набрасывался на еду. Наевшись, он встряхивался и принимался весел
чирикать. Так воробьи чирикают только весной, но для Чика всё время была весна
и он не мог удержаться. Начирикавшись, он‘заводил глаза и дремал. Потом опят
клевал и вечером возвращался в деревню.
— Да, плохо нам зимой! — жаловался он Тику. — В животе так и пищит о
голода...
— Ты прав, ты прав! — соглашался озябший и голодный Тик.
Так бы хорошо и прошла зима для Чика, если бы его не заметил однаждц
Васька. Нервно пошевеливая хвостом, он долго слушал, как чирикает-заливаете.
Чик, а потом стал красться к кормушке.
Васька был белый, и снег белый, и Чикничего не замечал.Подойдя совсе?
близко, Васька дальше идти не осмеливался, априлёг истал терпеливо ждать, когд
46
Чик отвернётся. Вдруг он так удивился, что даже привстал: воробей перелетел на
сук ближайшего дерева, встряхнулся, взъерошился, закрыл глаза и задремал!
Васька подполз к дереву с другой стороны и осторожно стал подниматься вверх
по стволу. Поднявшись, он выглянул из-за ствола: воробей спал так сладко, что
даже похрапывал.
Васька вылез на сук, подобрал под живот лапы, изловчился и прыгнул. С Чиком
в зубах он свалился с дерева и прыжками помчался к дому.
Чик проснулся от ужасной боли, вытаращил глаза, увидел Васькин огромный
глаз и толстые белые усы — и даже чирикнуть не смог.
Тут бы ему и конец, но Ваську с воробьем в зубах заметили люди, выскочили
на крыльцо, затопали, закричали на разные голоса: «Брысь! У-у! Васька! Брось
сейчас же!» Васька выронил воробья и залез на всякий случай на дерево.
Чика принесли в тёплый дом. Сначала он не подавал признаков жизни, потом
очнулся, слабо подпрыгнул и стал биться об оконное стекло, не понимая, что
мешает ему улететь в лес. Его выпустили, когда убедились, что он может летать.
Чик взлетел на макушку ёлки, сел там и почувствовал, что не может дальше
лететь. Так он и сидел неподвижно до самого вечера.
Уже совсем стемнело, когда он добрался до деревни и сразу забился за трубу.
А утром во всём покаялся и рассказал о страшном звере, который его схватил.
Выслушав его, старый воробей сказал:
— Это тебя схватила кошка! Она бы тебя никогда не схватила, если бы рядом
были мы. Тебя нужно прогнать из нашего общества. Но ты глуп, потому что молод.
Чтобы исправить свою ошибку, ты покажешь нам это место.
С тех пор воробьи каждый день летают к лесной кормушке, и возле дома весело
звенят их голоса. Иногда к ним пробует подкрадываться Васька, но его кто-нибудь
обязательно замечает, воробьи взлетают, рассаживаются по веткам и насмешливо
чирикают сверху на Ваську.
А люди радуются, что птицы привыкли к их дому, и каждый день подсыпают
им корму. Всем хватает!

Рис. В. ХЛЕБНИКОВОЙ
НАРУШИ­
ТЕЛИ
Виталий
КОРЖИКОВ

Я уже рассказывал ребятам про пограничного кота Василия Иваныча, которы

жил на заставе неподалёку от океана и то и дело попадал в разные забавны
истории. Во-первых, прокатился верхом на коне, во-вторых, помог обнаружить на
рушителя...
А история, в которую он попал в последний раз, началась с того, что как-то
июле по синему-синему небу к сопке Рыжей потоком воздуха понесло шар-зонд
какие запускают метеорологи, чтобы узнавать направление и скорость ветра. И ка
только он проплыл у заставы, на порог своего дома разом выскочили белобрысы
сыновья старшины Менынуткина. Кругом порхали розовые кобылки, шелестели крыта
ями стрекозы, но Меныпуткины не обращали на них никакого внимания.
— Летит! — крикнул Менынуткин-младший.
— Сейчас врежется в сопку! — сказал старший. — Бежим! — и припустил босикол
в одних трусах вверх по сопке. Он пробился сквозь колючий шиповник, плюхнулся в
землю, и в руках у него завертелся и заскрипел упругий резиновый шар.
— Есть? — запыхавшись, спросил младший.
— Есть! — сказал старший, обхватывая добычу.
— Целый?
— Целый! Во какой воздушный шар выйдет! — сказал Меныыуткин-старший
показал большой палец.
48
 — А где возьмём гондолу? — спросил младший по дороге домой.
— Держи шар! — приказал старший возле сарая и скоро вытащил оттуда пыль­
ную проволочную кошёлку, с которой мать ездила в район за продуктами. Бечёвкой
он привязал её к зонду, крепче затянул узел, и настоящий воздушный шар запрыгал
у него над головой.
— А без пассажиров шары не бывают, — сказал Меныпуткин-младший. Но стар­
ший ничего не ответил, а пошёл в дом и вынес оттуда аппетитный — с белыми
снежинками сала — кусок колбасы, которую привёз отцу на вертолёте из города
лейтенант Иванов.
В это время Василий Иваныч сидел напротив, у заставской кухни, в ожидании
обеда.
— Вась, Вась... — прошептал Меныпуткин-старший и показал ему колбасу. Ва­
силий Иваныч открыл глаза и поднял голову.
— На, — сказал Меныпуткин и пошёл через двор. Кот встал, потянулся и
двинулся за ним.
— Лови! — Меныпуткин бросил колбасу в кошёлку, и Василий Иваныч прыгнул
следом.
— Пуск! — крикнул старший Меныпуткин, и в тот же миг Василия Иваныча
что-то толкнуло вверх, он высунул из кошёлки голову и взвыл изо всех кошачьих
сил: он стремительно поднимался в небо, он летел, а вокруг него проносились
птицы и ворочались облака.
В это самое время с океана на сопки поволокло туман, по станциям наблюдения
раздалась команда: «Включить приборы». И как только дежурный на соседней стан­
ции включил локатор, он увидел, как по экрану быстро поползла неизвестная стран­
ная точка.
Кто-то двигался в сторону границы.
— Вижу точку, вижу движущуюся точку! — крикнул дежурный.
И в воздух помчались сигналы и грозные вопросы: «Кто? Откуда? Зачем?»
Василий Иваныч качался в летучем тумане. Усы у него торчали, как рожки
антенны. И хотя вопил он изо всех сил, ни начальник заставы, ни старшина, ни
даже повар его не слышали.
— Приказываю приземлиться! — летело с земли.
Василий Иваныч и сам бы сделал это с удовольствием. Но как? Он старался
зацепиться когтями хоть за какое-нибудь облачко, но облака убегали, как мыши, а
его всё сносило куда-то к . океану...
— Уходит! — волновались возле старой сосны солдаты, поднятые по тревоге.
— Сейчас перехватчика вышлют, — сказал начальник заставы.
— Вертолётчиков пошлют. Иванова, — подсказал старшина Меныпуткин.— Уж он
им, хоть и молодой, покажет, что такое граница.
И верно. Скоро в воздухе раздалось стрекотание винта, и над заставой быстро
пошёл вертолёт.
Лейтенант Иванов ещё никогда не видел нарушителя в небе и заранее готовился
к встрече. «Сейчас прикажу: «Следовать за мной!» А не последует, так я ему!..» —
И он покосил было глазом на пулемёт, но заметил мелькнувшую в тумане точку,
развернул машину и жёстко скомандовал себе: «Внимание!..»
И вдруг Иванов разглядел впереди странный шар, под ним кошёлку, из которой
торчали хвост и рыжая кошачья голова с распахнутой от вопля пастью!
— Василий Иваныч! — крикнул Иванов и даже привстал. — Это же Василий
Иваныч!
— Какой ещё Василий Иваныч? — удивились с земли.
— Да свой! — крикнул лейтенант. — Наш Васька!
— А ну-ка веди его!
49
 И лейтенант, развернув вертолёт, по­
вёл его так, что летательный аппарат
вместе с котом быстро пошёл вперёд, к
заставе, к той самой сосне, под которой
волновались солдаты.
— Ведёт! — сказал кто-то.
— Ведёт, — хотел было сказать стар­
шина. Но тут о сосну ударился шар,
мимо старшины пролетела лохматая
рыжая кошачья голова, а к ногам упала
старая меныпуткинская кошёлка, из ко­
торой вывалился кусок аппетитной кол­
басы с белыми снежинками сала посе­
рёдке! Солдаты захохотали так, что пс
сопкам покатилось эхо.
— Вот это да! — кричали солдаты.
А старшина Меныпуткин, краснея,
сказал: «Да!» — и так запустил пальцы
под широкий ремень, что начальник
заставы спросил:
— А что — «да»?
— А сейчас я кое-кому прочитак
крепкую лекцию о том, что такое гра­
ница, — сказал старшина и ещё ра^
взялся за ремень.
Тут в кустах зашелестело, затрещало,
будто кто-то бросился бегом в сопки.
А начальник заставы улыбнулся и
качнул головой:
— Ладно. Крепкую лекцию отставить
Будем считать, что при помощи Мень-
шугкиных-младших провели учебную тре­
вогу. А чтобы покрепче знали, что такск
граница, доставить этих Меныпуткиных кс
мне. Я им тоже кое-что расскажу.
Скоро на заставе всё притихло. Е
воздухе сладко и горячо пахло шипов­
ником. Снова стало слышно, как цвере-
щут кузнечики, шелестят стрекозы. И
только возле кухни всё ещё хохотали
солдаты. А Василий Иваныч, сверка;
глазами, смотрел со ступеньки в сторо­
ну домика, куда прошлёпали оба Мень-
шуткины, и думал, наверное:
«Что, нарушители, слушаете лекцию"
Мало, очень мало! Я бы вам и не та­
кую прочитал».
А когда солдаты, выходя из столовой
подносили ему куски колбасы, он фыр­
кал и косился на небо, будто говорил:
«Пробуйте сами. А я уже пробовал
Знаю эти колбасные ипучки!»

Рис. М. СКОБЕЛЕВА
 СОВЕСТЬ ]

Аркадий ГАЙДАР

Нина Карнаухова не приготовила урока по алгебре и решила не идти в

школу. Но чтобы знакомые случайно не увидели, как она во время рабочего
дня болтается с книгами по городу, Нина украдкой прошла в рощу. Положив
пакет с завтраком и связку книг под куст, она побежала догонять красивую
бабочку и наткнулась на малыша, который смотрел на неё добрыми, довер­
чивыми глазами. А так как в руке он сжимал букварь с заложенной в него
тетрадкой, то Нина смекнула, в чём дело, и решила над ним подшутить.
— Несчастный прогульщик! — строго сказала она. — И это с таких юных
лет ты уже обманываешь родителей и школу?
— Нет! — удивлённо ответил малыш. — Я просто шёл на урок. Но тут
в лесу ходит большая собака. Она залаяла, и я заблудился.
Нина нахмурилась. Но этот малыш был такой смешной и добродушный,
что ей пришлось взять его за руку и повести через рощу.
А связка Нининых книг и завтрак так и остались лежать под кустом,
потому что поднять их перед малышом теперь было бы стыдно.
Вышмыгнула из-за ветвей собака, книг не тронула, а завтрак съела.
Вернулась Нина, села и заплакала. Нет! Не жалко ей было украденного
завтрака. Но слишком хорошо пели над её головой весёлые птицы.И очень
тяжело было на её сердце, которое грызла беспощадная совесть.
Рис. Б.ДИОДОРОВА
 "ОН живой
И СВЕТИТСЯ...”
Виктор ДРАГУНСКИЙ

Однажды вечером я сидел во дворе, возле песка, и ждал маму. Она, наверно,
задерживалась в институте, или в магазине, или, может быть, долго стояла на
автобусной остановке. Не знаю. Только все родители нашего двора уже пришли,
и все ребята пошли с ними по домам и уже, наверно, пили чай с бубликами
и брынзой, а моей мамы всё ещё не было...
И вот уже стали зажигаться в окнах огоньки, и радио заиграло музыку, и в
небе задвигались тёмные облака... Они были похожи на бородатых стариков...
И мне захотелось есть, а мамы всё не было, и я подумал, что, если бы я
52
знал, что моя мама хочет есть и ждет
меня где-то на краю света, я бы мо­
*
ментально к ней побежал, а не опаз­
дывал бы и не заставлял её сидеть на
песке и скучать.
И в это время во двор вышел
Мишка. Он сказал: %
— Здорово!
И я сказал:
— Здорово!
Мишка сел со мной и взял в руки
самосвал.
— Ого! — сказал Мишка. — Где
достал? А он сам набирает песок? Не
сам? А сам сваливает? Да! А ручка?
Для чего она? Её можно вертеть? Да!
А? Ого! Дашь мне его домой?
Я сказал:
— Нет, домой не дам. Подарок.
Папа подарил перед отъездом.
Мишка надулся и отодвинулся от
меня. На дворе стало ещё темнее.
Я смотрел на ворота, чтоб не про­
пустить, когда придёт мама. Но она
всё не шла. Видно, встретила тётю
Розу, и они стоят и разговаривают и даже не думают про меня. Я лёг на песок.
Тут Мишка говорит:
— Не дашь самосвал?
— Отвяжись, Мишка.
Тогда Мишка говорит:
Я тебе за него могу дать одну Гватемалу и два Барбадоса1
Я говорю:
Сравнил Барбадос с самосвалом.
Мишка:
Ну, хочешь, я дам тебе плавательный круг?
Я говорю:
Он у тебя лопнутый.
Мишка:
Ты его заклеишь!
Я даже рассердился: '
А плавать где? В ванной? По вторникам?
И Мишка опять надулся. А потом говорит:
Ну, была не была! Знай мою добрость! На!
И он протянул мне коробочку от спичек. Я взял её в руки.
Ты открой её, — сказал Мишка, — тогда увидишь!
Я открыл коробочку и сперва ничего не увидел, а потом увидел маленький
светло-зелёный огонёк, как будто где-то далеко-далеко от меня горела крошечная
звёздочка. И в то же время я сам держал её сейчас в руках.
53
/* --
 — Что это, Мишка, — сказал я шёпотом, — что это такое?
— Эго светлячок, — сказал Мишка — Что, хорош? Он живой, не думай.
— Мишка, — сказал я, — бери мой самосвал, хочешь? Навсегда бери, насо­
всем! А мне отдай эту звёздочку, я её домой возьму...
И Мишка схватил мой самосвал и побежал домой. А я остался со своим
светлячком, глядел на него, глядел и никак не мог наглядеться: какой он зелё­
ный, словно в сказке, и как он хоть и близко, на ладони, а светит, словно
издалека... И я не мог ровно дышать, и я слышал, как стучит моё сердце, и
чуть-чуть кололо в носу, как будто хотелось плакать.
И я долго так сидел, очень долго. И никого не было вокруг. И я забыл про
всех на белом свете.
Но туг пришла мама, и я очень обрадовался, и мы пошли домой. А когда
стали пить чай с бубликами и брынзой, мама спросила:
— Ну, как твой самосвал?
А я сказал:
— Я, мама, променял его.
Мама сказала:
— Интересно! А на что?
Я ответил:
— На светлячка1 Вот он в коробочке живёт. Погаси-ка свет!
И мама погасила свет, и в комнате стало темно, и мы стали вдвоём смотреть
на бледно-зелёную звёздочку.
Потом мама зажгла свет.
— Да, — сказала она, — это волшебство! Но всё-таки как ты решился отдать
такую ценную вещь, как самосвал, за этого червячка?
— Я так долго ждал тебя, — сказал я, — и мне было так скучно, а этот
светлячок, он оказался лучше любого самосвала на свете.
Мама пристально посмотрела на меня и спросила:
— А чем же, чем же именно он лучше?
Я сказал:
— Да как же ты не понимаешь?! Ведь он живой! И светится!..

Рис. В. ЛОСИНА
ПО ЩУЧЬЕМУ
ВЕЛЕНЬЮ

Из русской
народной сказки

Слез Емеля с печи, обулся,

оделся. Взял верёвку и топор, вы­
шел на двор и сел в сани:
— Бабы, отворяйте ворота!
Невестки ему говорят:
— Что ж ты, дурень, сел в
сани, а лошадь не запряг?
— Не надо мне лошади.
Невестки отворили ворота, а
Емеля говорит потихоньку:
— По щучьему веленью,
По моему хотенью —
Ступайте, сани, в лес...

Сани сами и поехали в ворота, ,

да так быстро — на лошади не
догнать...
Приехал в лес:
— По щучьему веленью,
По моему хотенью —
Топор, наруби дровишек посуше,
а вы, дровишки, сами валитесь в
сани, сами вяжитесь...
Топор начал рубить, колоть су­
хие дерева, а дровишки сами в
сани валятся и верёвкой вяжутся.
Потом Емеля велел топору выру­
бить себе дубинку — такую, чтобы
насилу поднять. Сел на воз:
— По щучьему веленью,
По моему хотенью —
Катитесь, сани, домой сами...

Литография
Ник. ПОПОВА
 ШЕСТОЙ
НЕПОЛНЫЙ
А. МИТЯЕВ
 Войны ещё не было. Но военный год уже начался. Предчувствуя грозное время,
рабочие на заводах делали танки и орудия, в пекарнях для солдат сушилиржаные
сухари, а в школах мальчишки и девчонки учились перевязывать раненых.
В те дни Саша Ефремов выбирал себе работу. Он кончил десять классов, и ему
надо было за что-то браться. «Пусть будет у нас много оружия, — рассуждал Саша,
— много продовольствия и много лекарств для раненых, но разве победим мы врага,
если у нас будет мало командиров? Пойду я в военное училище». Он так и сделал,
поступил в училище, где учили на командиров - артиллеристов.
Саша был маленького роста. Многие считали, что с таким ростом нельзябыть
командиром. Даже Сашина мама, когда собирала сына в училище, сказала: «Ты
подумай ещё раз. Может быть, тебе какое-нибудь другое дело выбрать? Уж очень
мал ты».
В училище Саше не могли найти гимнастёрку по росту. Перемерил он их мно­
жество, но каждый раз рукава были ниже пальцев. Новые Сашины друзья за час
обмундировались с головы до ног: надели пилотки, гимнастёрки, брюки, кирзовые
сапоги. А Саше пришлось ещё день носить свою гражданскую одежду, пока училищ­
ный портной не укоротил гимнастёрку и не перешил брюки.
Этот день показался Саше длинным, как неделя. Его отделение маршировало на
плацу, чистило пушку, изучало устройство винтовки, метало гранаты, а он в это
время сидел в казарме. Нельзя ведь в кепке, вельветовой курточке, брюках навыпус
и сандалиях встать в военный строй!
Но вот вечером портной принёс форму. Саша аккуратно сложил её на тумбочке
и спокойно уснул. Утром нового дня по сигналу «Подъём!» Саша мигом вскочил с
кровати и ровно за две минуты, как полагается военным людям, оделся и встал в
строй.
Отделение построилось двумя шеренгами. Справа, на правом фланге, стояли
высокорослые, слева, на левом фланге, — те, кто поменьше, и самым крайним был
самый маленький — Саша. Командир отделения скомандовал:
— По порядку номеров рассчитайсь!..
— Первый! Второй! Третий! Четвёртый! Пятый! — выкрикивали курсанты.
Очередь дошла до Саши.
— Шестой! — громко крикнул он.
— Отставить! — недовольно скомандовал командир отделения. — Курсант Ефре­
мов! Вам надо говорить «шестой неполный»!
Тут всё отделение захохотало, да так весело и дружно, что маленький Саша
покраснел от смущения.
— Отставить смех! — строго скомандовал командир и объяснил, когда добавля­
ется слово «неполный». У Саши не было пары, за ним никого не было во второй
шеренге.
— Вот представьте себе, — говорил командир, — ночь, гремит бой, отделению
надо перейти на другую позицию. Построились мы, рассчитались по порядку номе­
ров. В темноте никого не видно, только голоса слышны. Чтобы узнать, сколько нас
собралось, я последнюю цифру умножу на два, потбму что две шеренги. И может
случиться, как у нас сейчас, — у последнего пары нет. Если он не скажет «непол­
ный», все мы будем думать, что нас на одного больше, чем есть на самом деле. —
Командир помолчал немного и, поглядывая на тех, кто смеялся громче других,
добавил: — Ни по росту, ни по цвету глаз не определишь, у кого сердце настоящего
командира. Это только в бою видно...
Дни военного года шли один за другим. Настало лето. В садах наливалась соком
вишня. У скворцов подрастали птенцы. Цвела пшеница, и, когда дул ветер, над
зелено-синими полями летели облачка жёлтой пыльцы.
Саша Ефремов и его товарищи жили теперь в брезентовых палатках на опушке
59
леса — в военном лагере. Курсанты поднимались на заре и учились артиллерийскому
делу до тёмной ночи. Артиллерийская наука мудрёная. Времени же до начала войны
оставалось совсем мало.
И вот война началась. Все курсанты, и Саша тоже, в тот же день подали
рапорты начальнику училища. В рапортах они просили отправить их на фронт,
чтобы сражаться с фашистами. Начальник не обрадовался, но и не рассердился. Он
созвал курсантов и сказал, что их время ещё не подошло. Бои с врагом ведут
обученные части, а курсантам ещё надо учиться.
— Все рапорты я возвращаю, — сказал командир. — Между прочим, мой рапорт
командование тоже вернуло мне. Подождём месяца три-четыре. Закончим учебную
программу, тогда и повоюем.
Однако ждать пришлось совсем мало. Немецкие танки и мотопехота прорвали
нашу оборону и прошли в наш тыл.
Сначала на близкий теперь фронт уехали из училища тракторы-тягачи. Их отдали
артиллерийскому полку, машины которого были подбиты в бою. А потом пришёл
приказ выступать на фронт всему училищу.
В августе ночи тёмные. Правда, небо всё в •белых звёздах, но на земле ничего
не видно — одна чернота. В такую ночь Саша с товарищами выступил на фронт.
Пушки везли на лошадях. И снаряды тоже везли на лошадях. Поскрипывали колёса
повозок, лошади фыркали, а больше никаких звуков не было. Редкие команды
отдавались вполголоса. Где-то очень близко затаился враг.
Саша шагал за повозкой, которую тащил конь Зайчик. В мирное время серый
Зайчик возил капусту и картошку на курсантскую кухню. Теперь он вёз снаряды на
фронт. Его хозяином, или, как говорят в армии, ездовым, был Саша. Саша-то
готовился стрелять по фашистским танкам из пушки, а ему приказали возить сна­
ряды. «Всё из-за роста!» — думал Саша.
Военный человек не имеет права долго огорчаться. Приказ есть приказ, и его
надо выполнять. Саша понемногу успокоился. Без снаряда танка не подобьёшь —
значит, его дело тоже важное. А конь ему достался просто замечательный: старатель­
ный, понятливый, вовсе не трусливый. Когда низко над колонной пролетел немец­
кий самолёт-разведчик, другие лошади рванулись с дороги к обочинам, а Зайчик как
шёл, так и продолжал идти.
Перед самым рассветом курсанты подошли к фронту. Они поставили на место
пушки, принялись копать для них укрытия. Товарищи помогли Саше снять снаряды
с повозки. И он на Зайчике отправился за новым грузом. Ехать надо было к
железной дороге, где она проходит через лес. Ночью паровоз подтащил в то место
вагоны со снарядами, патронами и гранатами.
К вагонам съехалось много грузовиков и повозок из других частей. Пока не
рассвело, пока не налетели фашистские бомбардировщики, надо было увезти весь
боезапас. Саша нагрузил свою повозку, похлопал Зайчика по шее, и Зайчик тронул­
ся в обратный путь.
Как только солнце поднялось над краем земли, началось сражение. И в одну
минуту утренняя тишина сменилась грозным грохбтом. Гудели и земля и небо. В
небе шли самолёты — то чужие, то наши. На земле громыхали танки, взрывались
бомбы и снаряды. В орудийном грохоте Саша различал голоса своих противотанко­
вых пушек. Они били отрывисто, с сухим звоном...
— Стреляйте, стреляйте, голубушки! — шептал Саша, будто пушки были живыми
существами и могли услышать его. — Стреляйте, не жалейте снарядов. Мы с Зайчи­
ком привезём вам сколько надо...
Саша и Зайчик проехали лес. Начали спускаться в ложбину, чтобы потом под­
няться на бугор, за бугром и стояли пушки. До них оставалось километра два, не
больше.
60
 В ложбине было сыро. Колёса, окованные железными полосками, глубоко вдав­
ливались в землю. Чтобы помочь Зайчику, Саша сзади налегал плечом на повозку.
Верно, поэтому он увидел немецких автоматчиков, только когда те с разных сторон
открыли стрельбу. Саша отбежал от повозки, лёг за кочку и стал стрелять из своего
карабина — винтовки с коротким стволом. Он стрелял туда, откуда раздавались
автоматные очереди, и не заметил, как у него кончились патроны.
Фашисты ждали этого. Они хотели взять Сашу в плен. Автоматчиков было десять.
Они сразу поднялись из травы и со всех сторон двинулись к повозке. В серо­
зелёных мундирах, с засученными рукавами, в касках — из-под них смотрели словно
нечеловеческие, стеклянные глаза.
— Рус! Плен, плен! — кричал немец.
Саша тоже поднялся с земли, подошёл к повозке. Он был совсем спокоен,
паренёк-командир, у которого не было войска, а был только Зайчик.
Саша выпряг Зайчика, замотал повод уздечки, чтобы он не волочился по земле,
погладил Зайчика по шее, потом хлопнул его ладонью по крупу и тихо проговорил:
— Беги, Зайчик...
Конь переступил на месте, но не двинулся. Он чувствовал, что пришла беда. Уши
его насторожённо поворачивались, тёплые ноздри втягивали луговой воздух, к запаху
которого примешался запах врага.
— Да беги же, — прошептал Саша.
И Зайчик побежал. Он пробежал недалеко от немца. Тот повёл автоматом в
сторону лошади, но не выстрелил: то ли пожалел, то ли потому, что Зайчик вдруг
остановился. Конь повернул голову и смотрел на своего ездового — будто звал его
бежать вместе на бугор, к своим пушкам.
А Саша, распорядившись конём, должен был распорядиться теперь армейским
имуществом: снарядами, повозкой, карабином. И собой он должен был распорядить­
ся. Как и полагается командиру, он принял решение мгновенно. Это решение сде­
лало бы честь любому артиллерийскому командиру, у которого перед лицом врага не
было пушки, а были только снаряды.
Немцы, все десять, уже подошли к Саше. Когда их руки готовы были схватить
артиллериста, он поднял над повозкой снаряд и ударил им по другим снарядам.
Тысячи осколков засвистели над травами. Подхлёстнутый этим свистом, Зайчик
поскакал по лугу. От быстрого бега вокруг Зайчика образовался ветер. Ветер развевал
гриву и хвост, бил в глаза и ноздри. Ветер пахнул пороховым дымом, раскалённым
железом, сгоревшей землёй. Этот запах шёл от бугра, за которым отрывисто, со
звоном били пушки. Он шёл и из ложбины, где славно закончил свой первый и
последний бой артиллерийский командир.

Рис. Н. РОДИОНОВА
ДВОЙКА

Сергей ИВАНОВ
Кончался школьный день. Учительница Татьяна Сер­
геевна делала записи в журнале, дежурные раздавали
тетради — там были отметки за-вчерашнее задание на
дом. Ещё полминугки, и птицей полетит по коридорам
звонок — Ленка всей душой ждала этого мгновения.
Но звонок не звенел. Дежурный Женька Саблин
раздавал тетради, а сам всё заглядывал внутрь и рожи
строил — кому какую отметку поставили. А Татьяна
Сергеевна ничего не замечала, потому что смотрела в
журнал.
Ленка задание сделала плохо. Она сама знала, что плохо: ноги у букв разъезжаются,
как в гололедицу. Некоторые жирные буквы получились, а некоторые наоборот — будто
их из больницы только что выписали! Мама сегодня утром посмотрела Ленкину тетрад­
ку: «Лена, Лена! Как же ты небрежно всё...»
Вот сейчас, наверное, Саблин заглянет в её тетрадку и такую физиономию состроит!
Ленка быстро встала:
— Татьяна Сергеевна! А чего Саблин...
Учительница подняла голову. Сразу все притихли под её взглядом. Саблин стал
раздавать тетради уже без подсматривания. Ленка перевела дух, сдунула пушинки волос,
прилипшие ко лбу. И тут услышала сзади:
— Ябеда-корябеда, солёный огурец! По полу валяется, никто его не ест!
Вот до чего достукалась: даже ябедой называют. А всё из-за этой школы!
Она сердито шла домой. Рядом в портфеле ехала двойка. Ленка всё время чувство­
вала её. Портфель будто нарочно пугался под ногами. Так и хотелось незаметно бросить
его где-нибудь у водосточной трубы или за мусорную урну и уйти!
В школе у Ленки не ладилось почти с первого дня. То одно, то другое, то тетрадку
потеряет, то ручка не пишет. Несчастье за несчастьем.
А в детском саду как хорошо было! Ленка тогда этого не понимала, говорила себе:
«Да подумаешь, детский сад!» А на самом-то деле!.. Ленка вздохнула... Там, если ты
даже очень плохо рисунок нарисовал — ну и подумаешь, какое дело, никто тебе двойку
не поставит. Пробаловался целый день — замечание не будут записывать и маму не
вызовут. Туда вообще даже хочешь ходи, хочешь не ходи, хочешь как хочешь! Там денёк
или два пропустишь, тебя спросят: «Болела?» А ты ответишь: «Не-а. Меня мама не
пускала». Вот и всё. И садись спокойно за стол, начинай завтракать. А уж в школу
надо обязательно ходить. Обязательно! Нельзя ни спрятать ботинок, ни поплакать утром,
что рано разбудили.
Ленка вздохнула. Она шла сейчас совсем медленно, опустив голову, незаметно пиная
62
портфель. Вдруг она подумала: «Пойду схожу туда один разок... Хоть посмотрю...» И
потом, будто оправдываясь перед кем-то: «Я же там оставаться не собираюсь!»
Она не была в саду с самой весны. Хотя им Лариса Павловна говорила: «Захо­
дите!», но Ленка так ни разу и не пришла. Она думала: «Чего это я буду, школь­
ница, к малышам заходить!» Теперь ей было стыдно. На углу Ленка остановилась
под часами, долго морщила брови — пока она не так хорошо умела разбирать
время. Однако ж разобрала наконец. Ага, ясно! Сейчас должен быть тихий час. Ну
вот и хорошо!
Через знакомую калитку Ленка вошла во двор. Он был большой, с большими де­
ревьями. Зимой здесь наваливало много снегу. На улице счистят всё до последней
снежиночки, а у них сугробы как горы. Иной раз бывают выше людей!
Сейчас, в октябре, с деревьев падали листья. Одно особенно большое и старое
дерево, клён, стояло не прямо, а тяжело склонялось набок. Листья с него улетали
за высокий каменный забор, который отделял детский сад от улицы. Ленка смот­
рела, смотрела на всё это и вспоминала прогулки, мартовских снежных баб, утрен­
ники на Седьмое ноября. А листья всё кружились и падали — жёлтые ковры-
самолёты...
Вдруг она услышала своё имя и обернулась на знакомый голос. С крыльца глядела
на неё Лариса Павловна. Ленка сделала несколько радостных растерянных шагов...
Вспомнила портфель в руке — портфель с двойкой! Но ничего уже поделать было
нельзя. Ленка поднялась на крыльцо по гладким чугунным ступенькам, на которых даже
в самую жару нельзя было сидеть — такие они всегда холодные!
Наверное, Ленка всё-таки ошиблась, когда узнавала время. Потому что сейчас ока­
зался не тихий час, а шумное и весёлое предобеденное время. Кое-кто уже стоял у
дверей в столовую, другие ещё только бежали умываться.
— А, посмотрите, кто к нам пришёл! — громко сказала Лариса Павловна. — Все
помнят Лену Зорину? — Они её, конечно, помнили, ещё как! Но теперь это была уже
не та Лена. Взрослая. Они рассматривали Ленкино форменное платье, синие банты, её
настоящий школьный портфель!
— Ну, ребята! Может быть, хотите о чём-то спросить Лену? — воспитательница
оглядела их с улыбкой. — Спрашивайте! Настоящая ученица к вам в гости пришла!
Однако все стояли, не шелохнувшись, не раскрывая рта. Лишь одна девочка (навер­
ное, новенькая) — высокая, ростом явно выше Ленки — начала потихоньку отступать
назад, за спины: видно, ей неудобно стало, что она выше, а в школу ходить ещё и не
думает!
— Ну, ребята?.. — Лариса Павловна посмотрела на Ленку, на ребят. — Тогда что
ж... Пойдёмте-ка все вместе обедать. Руки все мыли? Пойдёшь с нами, Лена?
— Я уже обедала. В школе... Мне уроки делать пора.
— Вот как, жалко! Ну, заходи тогда к нам после тихого часа. Нет, лучше завтра.
А мы с ребятами тебя будем ждать! Обязательно придёшь?
Ленка кивнула. Они стояли вдвоём с Ларисой Павловной и смотрели, как ребята
идут обедать.
Говоря честно, Ленке очень бы хотелось идти сейчас в столовую. И совсем не
главной хотелось быть ей среди ребят, не старшей, не ученицей. Просто девочкой! Хоть
бы недельку так пожить, хоть бы денёк — понятной и весёлой жизнью детского сада...
Но что же поделать, коли ты уже стала школьницей. Обратно в сад не сбежишь.
Возвращалась она той самой дорогой, которой её всегда водили бабушка, или мама,
или папа. Но только сейчас Ленка шла одна, и в руках у неё были не кукла и не
мишка, а портфель с первой в её жизни двойкой. И надо было идти домой, садиться
за стол и писать буквы аккуратно, чисто и красиво.

Рис. В. ХЛЕБНИКОВОЙ
63
 РАДОСТИ

Л. ВОРОНКОВА
Ребята сидели на брёвнышках под берёзами и разговаривали.
— А у меня радость, — сказала Алёнка, — у меня новая лента, смотрите кака*
блестящая!
Она показала свою косу и новую ленту в косе.
— У меня тоже радость, — сказала Таня, — мне цветные карандаши купили. Цела;
коробка.
— Подумаешь, радости! — сказал Петя Петухов. — У меня вот удочка есть. Сколько
хочешь рыбы наловлю. А что там карандаши какие-то? Испишутся, и всё.
Тут и Дёмушке захотелось похвалиться.
— А у меня розовая рубашка, вот она! — сказал Дёмушка и растопырил руки, чгоб1
все видели, какая у него красивая рубашка.
Только Ваня слушал и ничего не говорил.
— А у Ванюшки даже никакой, хоть бы маленькой, радостинки нет, — сказал
Алёнка, — сидит и молчит.
— Нет, есть, — сказал Ваня, — я цветы видел.
Все сразу стали спрашивать.
— Какие цветы?
— Где?
 — В лесу видел. На полянке. Тогда я заблудился. Уже вечер, кругом темно. А цветы
стоят белые и как будто светятся.
Ребята засмеялись.
— Мало ли в лесу цветов! Тоже радость нашёл!
— А ещё я один раз зимой крыши видел, — сказал Ваня.
Ребята засмеялись ещё громче.
— Значит, летом ты крыши не видишь?
— Вижу. Только зимой на крышах был снег. И солнце светило. С одной стороны
крыша синяя, а с другой — розовая. И вся блестит.
— Вот ещё! — сказала Алёнка. — Как будто мы снегна крыше невидели. А что
он был синий да розовый, это ты выдумал.
— Да он просто так, — сказал Петя Петухов, — он нарочно!
— Может, у тебя ещё какие радости есть? — спросила Таня.
— Есть, — сказал Ваня, — ещё я видел серебряных рыбок.
Дёмушка встрепенулся:
— Где?
— Настоящих? Серебряных? — Петя Петухов даже вскочил. — В пруду? В речке?
— В луже, — сказал Ваня.
Тут все так и повалились со смеху.
А Петя Петухов проворчал:
— Я так и знал. Он же всё нарочно!
— Нет, не нарочно, — сказал Ваня, —после дождя подяблоней былалужа.
Голубая. А в неё солнце светило. И ветер был. Вода дрожала, и в ней серебряные
рыбки играли.
— Вот болтун, — сказала Алёнка, — никакой у него радости нет, так он и при­
думывает.
Алёнка смеялась. А Таня сказала задумчиво:
— А может, у него этих радосгинок побольше, чем у нас. Ведь он их где хочешь
найдёт...

Рис. М. РЕБИНДЕР
ПИМЕН
В ШКОЛЕ
^. Щ
/1

Лев УСПЕНСКИЙ I
>д

Сейчас 1944 год. Сегодня в первый раз в школу идёте вы, потому что вы
родились в 1937 году. А тогда в школу впервые должен был явиться я. Я родился
в 1900 году. Значит, год тогда был 1907-й. Я очень волновался.
Да, год был девятьсот седьмой, а Пимена мне подарили в девятьсот шестом,
летом. У него было слегка повреждено крыло: летать, как летают другие вороны, он
не мог. Но перелётывал он великолепно: отсюда — туда, оттуда— ещё дальше, и в
общем — куда угодно. Кроме того, он превосходно говорил.
Да, да, говорил он недурно, но учил-то его не я, и я даже не знаю, кто, поэтому
за его разговоры ручаться было невозможно.
Стоило кому-нибудь громко закричать, особенно если голос высокий, тонкий, и
Пимен немедленно отзывался: «Брреши, брреши! — презрительно говорил он. —
Врраньё! Непрравда!»
Увидев меня, он обычно радостно кричал: «Юрра! Драствуй!», а в дурном настро­
ении, в задумчивости неопределённо бормотал про себя: «Ах, чёррт! Здоррово!» Кроме
того, очень часто, неведомо почему, он начинал ни с того ни с сего твердить какое-
нибудь очень понравившееся ему новое слово или звук и при этом хохотать самым
непочтительным образом. Вообще же он был лучше всякого попугая.
Мало этого, попугай сидит в клетке, а Пимен летал за мной всюду: в поле, в
лес — куда угодно. И удержать его дома, если я ушёл, было очень нелегко: улучит
минутку, спрыгнет в фортку или в дверь, мгновенно отыщет меня и уже орёт
66
откуда-нибудь: «Юрра! Юрра! Драствуй!» Так было в деревне, а осенью я его привёз
с собой в Питер. Так называли тогда Ленинград. Пимен и в Питере зажил отлично,
быстро привык к городу и поражал народ на улицах, сидя у меня на плече или
перелётывая с подъезда на подъезд, со столба на столб, всюду за мною с дикими
воплями: «Не брреши! Враньё! Неправда!»
Да, кстати, почему его прозвали Пименом. Потому, что, когда он, чёрный, боль­
шой, сидел бывало в задумчивости, прикрыв глаза, на краю стола после обеда, он
очень был похож сбоку на монаха Пимена, который пишет летопись в пьесе Пуш­
кина «Борис Годунов».
В понедельник, двадцать восьмого августа, мама взяла меня за руку и повела на
экзамен в школу. И она и я ужасно волновались и даже не взглянули на Пимена,
который в это время смотрел с любопытством, как плавают золотые рыбки в аквариуме.
Мы пришли в школу вовремя, и скоро я уже сидел в большом классе, где окна
были широко открыты, и солнце бегало по стриженым головам двух десятков семи­
летних молодцов. Пришёл учитель Андрей Андреевич, сел за столик, поздоровался с
нами и вызвал к доске первого, Алексеева. У нас у всех душа ушла в пятки.
Однако дело оказалось не таким страшным, как мы думали. Всё шло отлично.
Андрей Андреевич гладил ребят по голове, успокаивал и, как бы они ни отвечали,
говорил с видимым удовольствием: «Хорошо, хорошо! Прекрасно». Но всё же мы все
сидели молча, в испуге и во всём мире видели только чёрную доску, губку и мелок
на ней да остренькую беленькую бородку учителя. Вот почему то, что случилось,
поразило нас, как гром при ясном небе.
Андрей Андреевич спросил уже Баранова, Бутакова, Бахтина, Вырубова. Дело дошло
до Генкина. Генкин, толстый мальчик в матросском воротничке, покраснел, как
кумач. Андрей Андреевич узнал, что он умеет читать наизусть стихотворение «Птичка
божия не знает», и велел прочитать его. Взволнованным, очень тонким голосом
Генкин громко начал:
Птичка божия не знает
Ни заботы, ни труда... —
И вдруг вздрогнул, остановился.
— Брреши, брреши, бррат, — насмешливо сказала большая чёрная «птичка бо­
жия», сев на подоконник и заглядывая в класс. — Врраньё! Непрравда! — И потом
стала непринуждённо чистить о раму здоровенный свой роговой нос, очень, по­
мнимому, довольная обществом.
Некоторое время в классе царствовала тишина. Все смотрели на окно, в том
числе и Андрей Андреевич. Потом он поднял брови, снял строгие очки, и лицо его
стало таким милым, смешным, удивлённым.
— Вот так фунт, дети! — сказал он. — Что же это обозначает такое?
Я сидел ни жив ни мёртв... Я знал, что это обозначает, но смел ли я об этом
сказать? А вдруг меня сразу «поставят на колени на горох» в наказание, как пугала
меня в деревне бабушка!
Но мне ничего не пришлось говорить. Мерзкий Димен внезапно увидел меня.
— Юрра! Юрра! Драствуй! — заорал он, перелетел на мою парту и затрепыхал
крыльями, как воронёнок, который просит есть. Это означало: «Я очень люблю тебя,
мой милый!»
— Гм! — произнёс тогда Андрей Андреевич, надевая пенсне. — Ты — Юра? Это
твоя «птичка божия»?
— Это — Пимен! — с отчаянием сказал я. — Я его не звал сюда. Он сам,
лачит, догнал меня и нашёл...
— Ну и что же? Нашёл, так и отлично. Он — Пймен? Вот удивительно... Но это
ничего, это хорошо, очень хорошо, прекрасно! Ты, видимо, строгий учитель, Пимен.
Давай вместе детей экзаменовать.
67
 Если я проживу ещё сто лет, второго такого экзамена я не увижу.
Андрей Андреевич сидел, вытянув длинные ноги, за столиком, а Пимен пере,]
ним на столе, возле графина, гранёная пробка которого сверкала всеми цветам]
радуги в солнечном луче.
Ребята один за другим с восторгом выходили к доске и, отвечая, ужасно стара
лись, но всё больше косились на Пимена: было страшно интересно, что же о]
скажет?
Пимен же разошёлся. Тому мальчику, который быстро подсчитал, что шесть»
семь равно сорока двум, он опять закричал: «Врраньё! Непрравда!»
Боря Курдиновский пленил его, пронзительно скрипнув мелом, когда стал писат
на доске слово «крокодил». Пимен натопорщился, встряхнулся и, как бы про себя
с восхищением отметил: «Ах, чёррт, здоррово!» И сейчас же сам скрипнул точь-в
точь, как мел, удивительно похоже.
Потом он задумался, стал прислушиваться к словам Андрея Андреевича и вдру
под самый конец экзамена, когда отвечал не то Яблочков, не то Януш, произнс
одобрительно, точным голосом учителя: «Хоррошо, хоррошо, прекррасно!» Хохот ]
классе поднялся невообразимый, и Андрей Андреевич погрозил Пимену пальцем.
Все мы сдали экзамен. Всех нас приняли в школу.
Я шёл домой, и половина учеников бежала за мной, ранцы за плечами, книго
носки в руках. Они шли потому, что меня сопровождал Пимен. Он то сидел н;
моём плече, то вдруг, срываясь, летел на дерево, перегнувшееся через забор, или к
балкон где-нибудь на шестом этаже дома. Ему, видимо, нравилось внимание, *
которым к нему относились.
И, греясь в тёплых лучах осеннего солнышка, он то и дело повторял у меня на;
ухом полюбившиеся ему новые слова: «Хоррошо, хоррошо, прекррасно!»
Мы все были согласны с ним. Очень хорошо семи лет от роду поступить ]
школу.
Рис. Д. МООРА
 охотники
ЗА
КРОКОДИЛАМИ
В детстве я много читал про охот­
ников за крокодилами.
В Бразилии крокодилов ловят
сетью. Охотники окружают животное
в воде, захватывают его неводом и
волокут на сушу. В Африке на кро­
кодилов ставят петли. Находят тропу,
по которой ходит через болото кро­
кодил, вбивают колышки, привязыва­
ют к ним ловушки из верёвок. Стоит
крокодилу попасть в петлю хотя бы
одной ногой — и песня его спета.
А во Флориде жил и такой охот­
ник. Он ловил крокодилов с верто­
лёта. Заметит в болотной жиже зве­
ря, прикажет пилоту снизиться и,
когда до воды остаётся метра три,
прыг крокодилу на спину. Дальше —
кто проворнее, кто раньше успеет:
или человек сжать крокодилу челюс­
ти, или крокодил цапнуть человека...
Когда я собирался лететь на Кубу,
я даже придумал вопрос, который
задам первому же такому охотнику:
— Правда ли, что ваша работа са­
мая опасная в мире?
...И вот я на Кубе, в крокодильем
заповеднике.

ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО
На берегу небольшого озера, ок­
ружённого со всех сторон проволоч­
ной сеткой, лежали, как брёвна, со­
тни крокодилов.
— Смотри, сколько их! — сказал
я. Мы были вдвоём с приятелем. —
Кишат как головастики.
— Не лезь к самой сетке, — от­
ветил приятель. — А то ещё упа­
дёшь.
Загородка была низкая, мне по пояс.
Местами сетка прохудилась. Через ог­
раду вели лесенки: лесенка с нашей
стороны, лесенка со стороны крокоди-
69
лов. Перебраться по ней сообразитель­
ному животному — пустяки.
Только мы подошли к сетке, как
из воды вылез крокодил средних раз­
меров. Он трусцой подбежал к заго­
родке, остановился, посмотрел на нас
и щёлкнул челюстями.
По спине у меня побежали му­
рашки. Ужасная тварь стояла за тон­
кой проволочной сеткой и страшно
поскрипывала зубами.
— А ведь такой запросто может
утащить человека, — сказал приятель.
— Наверно.
Клыки у крокодила были жёлтые,
каждый величиной с хороший гвоздь.
НЕ ТЕ КРОКОДИЛЫ
В заповеднике мы прожили трое
суток. Каждый день мы бродили от
озера к озеру, от загородки к заго­
родке, часами просиживали у воды,
пытаясь подсмотреть и понять жизнь
этих необычных существ.
Крокодилы оказались совсем не та­
кими, как те, которых мы видим в
наших зоопарках.
Наши крокодилы сонные. Они сут­
ками лежат без движения, прикрыв
глаза и расставив лапы. Электрические
лампочки льют на них скудные струй­
ки тепла.
Эти крокодилы были прогреты тро­
пическим солнцем, подвижны и пред­
приимчивы. Полежав на берегу, они
вскакивали и отравлялись на поиски
добычи. Или плавали. Или гонялись
друг за дружкой. Бежит большой кро­
кодил за маленьким, а маленький обо­
рачивается и огрызается, как собака.
И ещё они оказались очень шум­
ным народом. Животные поменьше
крякали, побольше — лаяли. А однаж­
ды из воды вылез огромный, похожий
на подводную лодку крокодил. Он
вылез на сушу, поднял морду и заре­
вел, как бык.
РАЗНЫЕ ХАРАКТЕРЫ
У крокодилов оказались совершен­
но разные характеры.
Были лежебоки. Эти проводили
время на низком, покрытом болот­
ной грязью берегу, греясь на солнце.
Когда становилось жарко невмоготу,
они открывали огромные пасти и СКРЮЧЕННЫЙ КРОКОДИЛ
шумно, как лошади, дышали.
Были очень деятельные, всегда го­ Около лесенки, что вела внутрь за­
товые к любым похождениям сущес­
тва. Эти носились взад-вперёд среди городки, всё время лежал согнутый, как
лежащих, как колоды, собратьев, ра­ буква С, крокодил. Как видно, у него
зыскивали обглоданные до белизны болела спина, и ему было трудно дви­
кости, а стоило на другом конце гаться. В воду он сходил редко и там
озера плеснуть рыбе или проквакать плавал, тоже не разгибаясь.
лягушке, тотчас отправлялись в пла­ Мы долго не понимали: что он всё
вание за добычей. жмётся к лесенке?
Среди них были настоящие заби­ Однажды, когда этот крокодил был
яки. в воде, привезли еду. Её привезли на
Лежит по грудь в воде большое, телеге с дутыми резиновыми шинами.
сильное животное. В пасти здоровен­ Лошадь, запряжённая в телегу, равно­
ная кость с обрывком коричневого душно посматривала на крокодилов и
мяса. Крокодил её грызёт. Погрызёт, на ходу щипала траву.
подбросит вверх — крак! — поймал Стоило ей показаться вдалеке, сре­
на лету и снова грызёт. ди крокодилов произошло движение.
Вдруг откуда ни возьмись — вто­ Даже самые сонные и вялые насто­
рой, поменьше. Он долго лежал в
стороне и наблюдал, как уплетает
добычу здоровяк. Наблюдал, наблю­
дал и решился. Подкрался, высунул
из воды голову, уставился на кость.
Лежат крокодилы морда к морде,
смотрят друг на друга. Большой, ве­
роятно, думает: «Ну куда ты такой
лезешь? Ты же меньше. Захочу, хвос­
том, как плетью, перешибу!» А ма­
ленький своё: «Как бы у тебя эту
кость стибрить?»
Выбрал момент, рванулся вперёд...
и полетели во все стороны грязь, вода,
куски тины! Хрипят, ворчат, тянут кость
каждый к себе. Большому бы отпус­
тить её да тяпнуть обидчика зубами —
кость жалко! Меньшему бы тоже от­
пустить да убраться восвояси, пока не
попало, — характер не позволяет.
Пока дрались, сползли с мелко­
водья на глубокое место. Поплыли. рожились. Все повернулись мордами
Кость то у одного, то у другого. Рвут к забору. Вот шины зашуршали по
её каждый к себе. До берега доплы­ траве — поток крокодилов хлынул к
ли, вылезли, улеглись в грязь. Опять забору.
морда к морде, один держит кость, Еда — мясо с костями — была упа­
второй — за другой конец. До того кована в слабо сбитые ящики. Возни­
устали — лежат бок о бок, похрюки­ ца взял первый, отодрал крышку и,
вают, грызут. Тот, что больше, вид­ поднявшись на лесенку, вывалил со­
но, смирился: кость большая — на держимое через забор. Внизу всё сме­
двоих хватит. А забияка доволен — шалось — крокодилы урчали, крякали,
силачу не уступил! вырывали друг у друга куски. Самые
71
ловкие, схвагав кость, вылетали из кучи
и, отбежав в сторонку, начинали там
терзать добычу.
Возница открывал ящик за ящиком
и швырял мясо в разные стороны.
Я заметил больного крокодила —
он выбрался из воды и, с трудом
волоча своё согнутое тело, спешил к
месту кормёжки. Заметив его, возни­
ца швырнул кость. Она упала, не
долетев шага два. Быстрый молодой
крокодил схватил её и рысью побе­
жал прочь.
Опустошив ящики, возница взобрал­
ся на телегу, тронул вожжи, и повозка
бесшумно покатилась.
Я понял, почему так упорно дер­
жался около лестницы скрюченный
крокодил. И ещё я подумал: «Может
быть, тот крокодил, что бросился к
нам в самый первый день, вовсе не
собирался тащить меня в воду, а ре­
шил, что я пришёл его кормить? И
вообще, — подумал я, — может, кро­
кодилы вовсе уж не такие страшные?»
о х о т н и к ЭРНАНДО
Так я размышлял, сидя у лесен­
ки, а ко мне, разбрызгивая лужи, уже
бежал приятель.
— Иди скорее, — кричал он, — я
такого человека встретил, такого... Не
пожалеешь!
Мы вернулись к домикам, где
жили сотрудники заповедника. Около
одного стоял молодой смуглолицый
парень в сапогах и соломенной шля­
пе. Из-за голенища у него торчал здо­
ровенный нож.
— Знакомься: Эрнандо, охотник за
крокодилами! — сказал мой приятель.
— Спроси его, — выпалил я (при­
ятель знал испанский язык), — прав­
да, что его работа самая опасная в
мире?
Мой спутник перевёл. Эрнандо
стоял, широко расставив ноги, вер­
тел в пальцах шнурок от ножа и что-
то смущённо бормотал.
72
— Он говорит, что самая опасная
в мире работа у врачей. Его брат
работал во время войны в заразных
бараках.
Я вздохнул.
— Ну тогда пускай расскажет, как
ловят крокодилов.
Эрнандо быстро заговорил.
— В заповеднике работает несколь­
ко человек, — объяснил переводчик. —
Они поочерёдно отправляются в бо­
лота и ищут места, где самки кроко­
дилов кладут яйца. Крокодилиха роет
ямку, а потом забрасывает её прелы­
ми листьями и ветками. Оттого, что
листья гниют, в ямке всегда тепло.
Найдя такую кучу, Эрнандо разгреба­
ет её, забирает яйца и приносит сюда,
в заповедник. Здесь крокодильи яйца
помещают в инкубатор, и там вылуп­
ливаются крокодилята. Их выращива­
ют и пускают в загоны к большим
животным. У крокодилов очень доро­
гая кожа. Из-за неё их и разводят.
— А... а как же ловля сетями? Как
же петли? Как вертолёт? — прошеп­
тал я.
— Не нужны. Что делать, проще
всего ловить крокодилов именно так.
— А нож? — ухватился я за него,
как за последнюю надежду.
— Нож ему необходим, чтобы про­
рубать дорогу в тростнике и в кустах.
Эрнандо спрашивает, не хотим ли мы
посмотреть, как живут маленькие кро­
кодилята?
КРОКОДИЛЯТА
Эрнандо подвёл нас к длинному,
закрытому частой сеткой вольеру,
открыл замок и распахнул дверь.
Внутри узкого, с канавой и про­
точной водой помещения произошло
какое-то движение.
Шевельнулся и подвинулся весь
чёрный, покрытый бугорками пол.
Я присмотрелся и присвистнул от
удивления. Пол был покрыт шевеля­
щейся массой маленьких крокодиль-
чиков. Каждый чуть побольше авто­
ручки. При виде нас крокодильчики
дружно кинулись к воде. Самые про­
ворные успели уже нырнуть и прита­
иться на дне канавы. Один крокоди-
лёнок отстал. Он замер, плотно при­
жавшись пузочком к полу, подняв
вверх острую мордочку и насторожен­
но глядя на нас. Губы бантиком...
Крокодилёнок с минуту смотрел на
Эрнандо, который возился с дверью,
потом перевёл взгляд на мои ботин­
ки. Должно быть, он принял их за
живые существа (я переминался с
ноги на ногу).
Крокодилёнок вздрогнул и стремг­
лав бросился догонять товарищей. Не
рассчитав, он промчался по их спи­
нам и — шлёп! — плюхнулся в воду.
Мы вышли из вольера, и Эрнандо
запер его.
«ПРО-ЧАЙ-ТЕ!»
Наступил день отъезда. Мы в пос­
ледний раз отправились бродить по
заповеднику.
Около загородки стояла знакомая
повозка. Возница и Эрнандо опуты­
вали верёвками что-то большое, тём­
ное, лежащее пластом в кузове. Мы
подошли поближе. В повозке лежал
спелёнатый, похожий на огромную
чёрную колоду крокодил. Морда его
была перевязана, лапы притянуты к
телу, хвост прикручен к доске.
— Куда это вы его, Эрнандо? —
спросил я.
— Зоо! — ответил Эрнандо и мах­
нул рукой в ту сторону, где за боло­
тами и лесом был город.
«Ага, отправляют в зоопарк!»
Эрнандо похлопал себя по голе­
нищу, ему нужно было обрезать ве­
рёвку, — ножа не было.
Он подошёл к ограде. Нож валял­
ся в грязи в нескольких шагах от
загородки, должно быть, выпал, ког­
да ловили крокодила.
Эрнандо перелез через заборчик и
пошёл к ножу. Сапоги его чавкали
по болотной жиже — чвик! чвик!
Крокодилы, которых он задевал по
пути, лениво отодвигались, а те, что
поживее, отходили в сторону. Эрнан­
до поднял нож, сунул его за голени­
ще и так же спокойно побрёл назад.
— Прощайте, Эрнандо! — сказал я.
На дороге уже раздавались при­
зывные гудки нашей автомашины.
Мы протянули друг другу руки.
Эрнандо стоял по ту сторону заго­
родки, я по эту. Рука охотника была
жёсткой, с узловатыми пальцами.
— Про-чай-те! — сказал он и за­
смеялся. Он первый раз в жизни го­
ворил не по-испански. У него были
весёлые добрые глаза, у этого охот­
ника за крокодилами.
Рис. Э. БЕНЬЯМИНСОНА,
Б. КЫШТЫМОВА
 к
ИСТОРИЯ
С КУКАНОМ
«к
И З РАССКАЗОВ ПРО МИТЮ И ВИТЮ

Андрей ШМАНКЕВИЧ

Сначала Мите и Вите показалось, что

они пришли не к реке, а на край света:
стоял такой густой, такой вязкий туман,
что не только противоположного берега,
но и самой реки не было видно.
— Это к-к-как раз хорошо! — при­
нялся уверять Витя, дрожа от холода. —
Значит, рыба будет з-з-здорово брать.
— Увидим, — проворчал Митя. — А
чего это ты дрожишь, как космонавт на
вибростенде?
— Ничего... П-п-подрожу и переста­
ну... Зато закалка... Болеть не буду... —
ответил Витя.
Накануне он прослушал сводку пого­
ды. Сообщали, что будет жарко, и Витя
на рыбалку отравился в тапочках на
босу ногу, в трусиках и в майке. Митя
не поленился надеть брюки и рубашку.
И ему было тепло.
— Я вот здесь стану! — крикнул Витя,
как только они увидели небольшую про­
талину в береговых кустах. — А ты себе
поищи ниже по течению местечко...
74
 — Место-то я найду. А куда ты рыбу
будешь класть? Ты ведь садка-то не взял?
Витя быстро нашёл выход.
— А мы садок опустим в воду так,
чтобы он между нами был. Поймаешь
рыбу — прибежишь и положишь в са­
док. Если хочешь, я буду свою рыбу
метить.
— Как это ты будешь метить? Ка­
рандашом на ней расписываться?
— Найду как! Я буду своей рыбе
хвосты откусывать.
Митя сразу же отверг его предложе­
ние:
— Нет! Так не пойдёт! Ты не только
своих перекусаешь, но и моим поотгры-
заешь и хвосты и головы.
— Ладно, бери свой садок! — оби­
делся Витя. — Я на кукан столько рыбы
нанижу, что в твоём садке не поместит­
ся.
И он принялся мастерить кукан из
куска запасной лески. К нижнему концу
привязал палочку побольше, чтобы пой­
манная рыба не соскочила с кукана, к
верхнему — поменьше, чтобы можно
было её продеть через жабры.
Насчёт того, что день для ловли
выдался благоприятный, Витя не ошиб­
ся: при первом же забросе поплавок
дёрнулся и скрылся под водой. Витя
рванул удочку, и серебристая рыбёшка
шлёпнулась в траву далеко позади него.
— Митя! — закричал он во всё гор­
до, думая, что дружок ушёл далеко.
— Не кричи! Чего рыбу пугаешь? —
проворчал Митя совсем рядом.
— У тебя клюёт? — теперь уже шё­
потом спросил Витя и, не дожидаясь
ответа, сообщил: — А у меня уже штук
пять. Отличный клёв!
И тут он не совсем ошибся: через
полчаса на кукане плавало ещё три
плотвицы и один небольшой окунёк.
Лёгким ветерком туман стало уносить
с речки навстречу всходившему солнцу.
Витя наконец увидел Митю, тот ловил
в десяти шагах от него. Сгорая от лю­
бопытства, Витя побежал посмотреть на
Митин улов.
75
 — Только и всего? — засмеялся он, увидев в садке три плотвицы и подлещика.
— Рыбачок! Садок ему подавай! У тебя, наверно, спуск на удочкене налажен.Надо
так, чтобы наживка у самого дна плыла.
Митя ничего не ответил: в этот момент мотылём на крючке его удочки заинте­
ресовался крупный окунь.
— Подумаешь, — хмыкнул Витя, рассматривая окуня. — Да у меня таких скоро
десяток наберётся.
— Как же, наберётся, если ты будешь около меня торчать.
Митя так приловчился, что стал таскать одну рыбину за другой. Он забыл про
всё на свете, кроме поплавка, и поэтому даже вздрогнул, когда из-за кустов раздался
отчаянный крик. Бросив удочку, Митя побежал к приятелю на помощь.
— Что случилось? Укусил тебя кто-нибудь, да? — спросил он, подбегая.
Витя стоял по колено в воде и зачем-то шарил по дну руками.
— Кукан! Понимаешь, кукан ушёл. Весь улов пропал! Штук тридцать было!
Пятнадцать плотвиц и пятнадцать окуней! Да все во какие!
— Ворона, вот ты кто... — проворчал Митя и пошёл на своё место.
А через несколько минут закричал Митя, и Витя бросилсяк нему.
— Смотри, что я подцепил! Чей-то кукан срыбой!
— Так это же мой кукан! — обрадовался Витя. — Давай!
— Как это твой? Ты что?
Митя сделал вид, что страшно удивлён.
— Сколько на твоём кукане было рыбы? Тридцать штук? Пятнадцать плотвиц и
пятнадцать окуней, да все во какие? А на этом? Пять плотвиц да окунишко тре­
пыхается.
— Это нечестно, — стал канючить Витя. — Она просто пососкакивала.
— А врать честно? Ладно уж, становись рядом, кидай в садок. И можешь хвосты
не откусывать — поделим как-нибудь без обиды.

Рис. Н. ЦЕЙТЛИНА
БУКВА
«ТЫ»

Л. ПАНТЕЛЕЕВ
Учил я когда-то одну маленькую де­
вочку читать и писать.
Девочку звали Иринушка, было ей
четыре года пять месяцев, и была она
большая умница. За каких-нибудь десять
дней мы одолели с ней всю русскую
азбуку, могли уже свободно читать и
«папа», и «мама», и «Саша», и «Маша»,
и оставалась у нас невыученной одна
только самая последняя буква — «я».
И тут вот, на этой последней буков­
ке, мы с Иринушкой и споткнулись.
Я, как всегда, показал ей буковку,
дал как следует её рассмотреть и сказал:
— А это вот, Иринушка, буква «я».
Иринушка с удивлением на меня посмотрела и говорит:
— Ты?
— Почему «ты»? Что за «ты»? Я же сказал тебе: это буква «я».
— Буква «ты»?
— Да не «ты», а «я».
Она ещё больше удивилась и говорит:
— Я и говорю: «ты».
— Да не я, а буква «я»!
— Не ты, а буква «ты»?
— Ох, Иринушка, Иринушка. Наверно, мы, голубушка, с тобой немного переучи­
лись. Неужели ты в самом деле не понимаешь, что это не я, а что буква так
называется: «я»?
— Нет, — говорит, — почему не понимаю. Я понимаю.
— Что ты понимаешь?
— Это не ты, а это буква так называется: «ты».
Фу! Ну в самом деле, ну что ты с ней поделаешь? Как же, скажите на милость,
ей объяснить, что я — это не я, ты — не ты, она — не она и что вообще «я» —
это только буква?
— Ну, вот что, — сказал я наконец, — ну, давай скажи как будто про себя: я.
Понимаешь? Про себя. Как ты про себя говоришь.
Она поняла как будто. Кивнула. Потом спрашивает:
— Говорить?
— Ну-ну... конечно.
77
 Вижу — молчит. Опустила голову. Губами шевелит.
Я говорю:
— Ну, что же ты?
— Я сказала.
— А я не слышал, что ты сказала.
— Ты же мне велел про себя говорить. Вот я потихоньку и говорю.
— Что же ты говоришь?
Она оглянулась и шёпотом — на ухо мне:
— Ты!
Я не выдержал, вскочил, схватился за голову и забегал по комнате.
Внутри у меня уже всё кипело, как вода в чайнике. А бедная Иринушка сидела,
склонившись над букварём, искоса посматривала на меня и жалобно сопела. Ей,
наверно, было стыдно, что она такая бестолковая. Но и мне тоже было стыдно, что
я, большой человек, не могу научить маленького человека правильно читать такую
простую букву, как буква «я».
Наконец я придумал всё-таки. Я быстро подошёл к девочке, ткнул её пальцем в
нос и спрашиваю:
— Это кто?
Она говорит:
— Это я.
— Ну вот... Понимаешь? А это буква «я».
Она говорит:
— Понимаю...
А у самой уж, вижу, и губы дрожат, и носик сморщился — вот-вот заплачет.
— Что же ты, — я спрашиваю, — понимаешь?
— Понимаю, — говорит, — что это я.
— Правильно. Молодец. А это вот буква «я». Ясно?
— Ясно, — говорит. — Это буква «ты».
— Да не «ты», а «я»!
— Не я, а ты.
— Не я, а буква «я»!
— Не ты, а буква «ты».
— Не буква «ты», господи боже мой, а буква «я»!
— Не буква «я», господи боже мой,а буква «ты».
Я опять вскочил и опять забегал покомнате.
— Нет такой буквы! — закричал я. — Пойми ты, бестолковая девчонка! Нет и
не может быть такой буквы! Есть буква «я». Понимаешь? Я! Буква «я»! Изволь
повторять за мной: я! я! я!..
— Ты, ты, ты, — пролепетала она, едва разжимая губы. Потом уронила голову
на стол и заплакала. Да так громко и так жалобно, что весь мой гнев сразу остыл.
Мне стало жалко её.
— Хорошо, — сказал я. — Как видно, мы* с тобой и в самом деле немного
заработались. Возьми свои книги и тетрадки и можешь идти гулять. На сегодня хватит.
Она кое-как запихала в сумочку своё барахлишко и, ни слова мне не сказав,
спотыкаясь и всхлипывая, вышла из комнаты.
А я, оставшись один, задумался: что же делать? Как же мы в конце концов
перешагнём через эту проклятую букву «я»?
«Ладно, — решил я. — Забудем о ней. Ну её. Начнём следующий урок прямо с
чтения. Может быть, так лучше будет».
И на другой день, когда Иринушка, весёлая и раскрасневшаяся после игры,
пришла на урок, я не стал ей напоминать о вчерашнем, а просто посадил её за
букварь, открыл первую попавшуюся страницу и сказал:
78
 — А ну, сударыня, давайте-ка почитайте мне что-нибудь.
Она, как всегда перед чтением, поёрзала на стуле, вздохнула, уткнулась и пальцем
и носиком в страницу и, пошевелив губами, бегло, не переводя дыхания, прочла:
— Тыкову дали тыблоко.
От удивления я даже на стуле подскочил:
— Что такое? Какому Тыкову? Какое тыблоко! Что ещё за тыблоко?
Посмотрел в букварь, а там чёрным по белому написано:
«Якову дали яблоко».
Вам смешно? Я тоже, конечно, посмеялся. А потом говорю:
— Яблоко, Иринушка! Яблоко, а не тыблоко!
Она удивилась и говорит:
— Яблоко? Так значит, это буква «я»?
Я уже хотел сказать: «Ну, конечно, «я». А потом спохватился и думаю: «Нет,
голубушка. Знаем мы вас. Если скажу «я» — значит, опять пошло-поехало? Нет, уж
сейчас мы на эту удочку не попадёмся».
И я сказал:
— Да, правильно. Это буква «ты».
Конечно, не очень-то хорошо говорить неправду. Даже очень нехорошо говорить
неправду. Но что же поделаешь? Если бы я сказал «я», а не «ты», кто знает, чем
бы всё это кончилось. И, может быть, бедная Иринушка так всю жизнь и говорила
бы вместо «яблоко» — тыблоко, вместо «ярмарка» — тырмарка, вместо «якорь» —
тыкорь и вместо «язык» — тызык. А Иринушка, слава богу, выросла ужебольшая,
выговаривает все буквы правильно, как полагается, и пишет мне письма без одной
ошибки.
Рис. О.ЭСТИСА
Э. УСПЕНСКИЙ
Село Троицкое. Поздняя зима. Снега — хоть на лодке по нему плавай,
как в старину. Между домами дорожки проложены, словно окопы.
И только от крайнего дома Татьяны Семёновны Частовой никакой доро­
жки нет — ни к соседям, ни к колодцу, ни к лесу.
Валерка Частов сразу заметил это, когда сошёл с автобуса:
— Не померла ли?
Двенадцать лет Валерке, он в этой деревне родился и вырос. Но живёт он,
к сожалению, в Переславле с родителями.
Он спросил у своей тётки — тёти Лиды, как только вошёл в избу:
— А что, Танёнка Частова жива? Или к сыну уехала?
— Никуда она не уехала, — ответила тётка. — Сидит себе сычом в своём
доме. Разговаривать ни с кем не хочет. Со всей деревней перессорилась. Даже
к Дуняшке Частовой не ходит.
Между прочим, в Троицком что ни дом, то Частовы живут.
— А чего она перессорилась?
— Кто её знает. Она всегда была какая-то чудная. А тебе-то не всё ли
равно?
Только Валерке не всё равно. Он всех деревенских людей знает и любит.
И не нравится ему, когда кто-то в ссоре, в печали или вовсе заболел.
Он, когда вырастет, наверное, возьмёт этот захудалый колхоз под своё
руководство. Станет в нём председателем и выведет колхоз в миллионеры. И
твёрдо Валерка решил Татьяну Семёновну со всеми помирить, особенно с её
задушевной подругой Евдокией Павловной.
Для начала отправился он на почту, чтобы у почтальонки Анастасии
Алексеевны все деревенские новости узнать. У кого корова отелилась, кто
машину «Жигули» купил и кому пенсию на десять рублей повысили.
И надо же такому бьггь, что Татьяна Семёновна — широко известная в
сельских кругах пенсионерка — на этой почЛ собственной персоной сидела,
пенсию получить ждала. Ни на кого не смотрела, никуда не оглядывалась. И
сердитостью от неё так и веяло во все стороны.
Платком она была перемотана с ног до головы, как пулемётной лентой, но
разматываться, видно, не собиралась. А почтальонки Анастасии Алексеевны не
было.
— Татьяна Семёновна, — с ходу начал Валерка. — А чего это вы тётю
Дуню Частову обидели?
Татьяна Семёновна аж подпрыгнула на своей табуретке:
— Ты что? Кого это я обидела?
80
 — Тётю Дуню. Не разговариваете с ней. Ругаетесь.
— Да я её дурой назвала. Она ведь что заявила! Она сказала, что наши
мужики от их колодца ручку взяли.
— И только-то?
— Это тебе только-то! А наши мужики не воры. Им эта ручка даром не
нужна! Я и сказала ей: «Ты наших мужиков хорошо знаешь. Они чужого
ничего не возьмут. Нечего на них напраслину возводить!»
— Татьяна Семёновна, давайте я вас помирю.
— Ишь мирилыцик нашёлся! Я с ней разговаривать не собираюсь.
Слова из Татьяны Семёновны сыпались жутко сердитые, но видно было,
что основная сердитость давно уже прошла. Просто бушевало самолюбие.
Была бы она зла по-настоящему, стала бы она перед Валеркой оправдываться,
что-то ему объяснять.
— Татьяна Семёновна, а и не надо
разговаривать, давайте мы с вами ей
письмо напишем.
— Тебе делать нечего, вот и пиши.
Валерка, не теряя времени, выта­
щил из-за почтового барьера одноко­
пеечный лист для письма, взял на
изготовку государственную ручку на
верёвочке и стал сочинять текст:
— «Дорогая Евдокия Павловна!»
Он с вопросом посмотрел на Тать­
яну Семёновну:
— Правильно?
— Чего? — поразилась старуха. —
Какая она тебе Евдокия Павловна,
когда она Дуняшка Частова!
— «Дорогая Дуняшка Частова, —
принял это к сведению Валерка. — Я
тебя обругала... сдуру». Так правильно?
— Правильно, — согласилась Тать­
яна Семёновна.
— «Больше не буду», — продол­
жил Валерка.
— Как это больше не буду? —
возразила старуха. — У меня нервы
подымутся, я ещё и не такое скажу!
— Значит, — продолжил Валерка.
— «Я тебя обругала... сдуру и ещё
буду». Так правильно?
— Так правильно, — согласилась
довольная Татьяна Семёновна.
— А дальше про что писать?
— Не знаю. Ты грамотный, ты и
пиши.
— Когда не знают, про что пи­
сать, про погоду пишут, — сказал
мальчик.
81
 — Вот про погоду и пиши.
Только он собрался писать про погоду, как дверь почты открылась и
вошла сама Евдокия Павловна Частова. Тоже вся в платках, как в пулемёт­
ных лентах, но в отличие от Татьяны Семёновны маленькая и сухая.
Едва её глаза привыкли к темноте после белого снега, она заметила Тать­
яну Семёновну, повернулась и бросилась бежать.
Валерка догнал бабушку у двери, обнял и вернул в почту:
— Садитесь, Евдокия Павловна. Мы вам письмо пишем.
Он усадил её на другую табуретку, подальше от Татьяны Семёновны, и
продолжил свою работу.
— «Дорогая Евдокия Павловна, — говорил и писал он. — Погода у нас
хорошая. Хоть на лыжи вставай».
— Какие ещё лыжи? — поразилась Евдокия Павловна. — Когда метель
третью неделю метёт.
— Чего твоя метель! — зашумела Татьяна Семёновна. — Чего твоя метель!
Когда она давно уже кончилась! Глаза-то разуй!
— Евдокия Павловна, Евдокия Павловна! — бросился Валерка к новопри-
шедшей старушке. — Вы подождите, вы не вмешивайтесь. Когда будем ответ
писать, мы про вашу погоду напишем. Ладно?
Она согласилась и притихла.
— Так, чего далыпе-то писать? — спрашивает Валерка.
— Чего? Чего? Сам знаешь чего.
— Я про курей напишу, — говорит Валерка.
— Пиши про курей, — соглашается Татьяна Семёновна.
— «Куры мои здоровы, — пишет и говорит Валерка. — Вовсю несутся,
несмотря что зима».
— Как так несутся?! — поражается Татьяна Семёновна. — Да у меня курей
и не осталось вовсе! Последнюю летось ястреб утащил.
Валерка с ходу подхватывает:
— «Хоть курей у меня и не осталось вовсе. Последнюю летось ястреб
утащил». Так правильно?
— Так правильно, — соглашается Татьяна Семёновна.
Старухи молчат и вздыхают на своих табуретках.
— О чём ещё написать? — спрашивает Валерка.
— Почём я знаю, — отвечает Татьяна Семёновна.
— Может, о здоровье напишем?
— Пиши о здоровье.
Валерка диктует сам себе и записывает:
— «Здоровье у меня здоровое. Ничего не (болит. И температура нормальная
— 36,6».
— Да, не болит! — возражает Татьяна Семёновна. — Поясницу так и
ломит. Хоть криком кричи! А горчичники некому поставить. И давление у
меня повышенное. Всё время что-то давит.
Валерка подхватывает:
— «Ничего не болит... Только давление повышенное. Всё время давит. А
горчичники некому поставить».
— У Анастасии Алексеевны тоже поясница, — скромно вставляет Евдокия
Павловна про почтальонку, чтобы тоже чего-то делать.
 — Да у неё поясница потому, что она от работы бегает. Всё у Ольгушки
Павловской сидит, в карты играет, — взрывается Татьяна Семёновна. — Нашла
кого жалеть! На почту приходит раз в неделю, а зарплату целиком получает!
На этот взрыв Евдокия Павловна немедленно собирается сбежать, но Ва­
лерка ловит её за платок и силой усаживает обратно.
— Татьяна Семёновна, — говорит Валерка, — ведь вы месяц не виделись.
Были у вас какие-нибудь радостные события?
— Каки таки события?
— Может, посылка пришла с книгами или гости приезжали?
— Никакие гости не приезжали. Вот только крыса у меня завелась.
— Чего же тут радостного? — спрашивает Валерка. — Когда крыса заве­
лась? Больше нечего сообщить соседке нашей дорогой Евдокии Павловне?
— Всё! — отвечает Татьяна Семёновна. — Хватит с неё!
— А что, — говорит юный дипломат. — Конечно, хватит. И так вон
сколько новостей ей сказали.
Он перегнулся через барьер и взял ещё один листок для писем. Почталь­
онки Анастасии Алексеевны всё ещё не было. Видно, и в самом деле она
забегалась по личным делам.
— Евдокия Павловна, будем ответ писать. Теперь Вы диктуйте.
— А чего дикговать-то? — спрашивает скромная Евдокия Павловна.
— Какая погода у вас.
— Сам видишь, какая погода. Никакой погоды, метель одна.
— Я так и напишу, — говорит Валерка. — «Дорогая Татьяна Семёновна,
никакой погоды у нас нет, метель одна». Правильно?
— Правильно, — отвечает Евдокия Павловна.
— Ой, — сказал Валерка, — бланк-то вам поздравительный достался. Значит,
адресата поздравить надо.
— С чем? — спрашивает Евдокия Павловна.
— С чем хотите. Хоть с хорошей погодой.
— Вот и поздравляй с погодой.
— «Никакой погоды у нас нет, — повторяет Валерка. — Только метель
одна. С чем вас и поздравляю». Правильно?
— Ты пишешь, тебе и видней, — дипломатично говорит Евдокия Павлов­
на. А Татьяна Семёновна всё внимательно слушает, словно не про её погоду
говорят.
— Опишите, что вы сейчас чихаете. Художественную литературу.
— Стара я читать-то. Отчиталась уже. Я радио слушаю.
— Так и запишем, — говорит Валерка. — «Дорогая и задушевная моя
подруга Татьяна Семёновна. Ты ко мне редко заходишь...» Редко она заходит?
— Совсем не заходит. ,
— «Ты ко мне редко заходишь, так редко, что совсем не бываешь, и я
всё время слушаю радио и смотрю телевизор». Какой у вас телевизор?
— Никакого нет, — отвечает Евдокия Павловна.
— «Хотя у меня его и вовсе нет! — подхватывает Валерка. — Так что
приходи ко мне со своим телевизором». Так правильно?
— А где ж он? — спрашивает Татьяна Семёновна. — Твой телевизор? Тебе
же зять Антон привозил из города.
— И Антон привозил, и Галка, сноха, привозила, да не кажут они здесь.
Больно слабые. К ним антенна нужна большая какая-то.
84
 Валерка видит, что контакт между старухами налаживается, и начинает
дело вести к финалу.
— «Дорогая Татьяна Семёновна, я очень по тебе скучаю. Помнишь, как в
тяжёлые военные годы мы делились последним сухарём? Бери пирог с изю­
мом и приходи в гости. В шесть часов...» Верно?
— А чего же? — говорит Евдокия Павловна. — Только пирог ни к чему.
Пусть просто так приходит.
— «Мне пирог ни к чему... — пишет дальше юный директор по связям.
— Я его Валерке отдам. Больно парень хороший». Так правильно?
— А что? — соглашается Евдокия Павловна. — Всё по-хорошему.
— Значит, бабушки, будем заканчивать.
Валерка снова потянулся через барьер, взял у прогулыцицы-почтальонки
два конверта, надписал адреса и сказал:
— Всё. Раз почтальонки нет, пойду почту разносить. А вы тут не засижи­
вайтесь. Вас дома письма ждут.
Он положил на стол Анастасии Алексеевны двадцать копеек за конверты
без марок и вышел на улицу из почты. В ясный-ясный, белый-белый зимний
день. Больше в деревне ребят не было.
Рис. В. ЧИЖИКОВА

ВОСХОД СОЛНЦА
и. соколов-микитов
Ещё в детстве доводилось мне любо­
ваться восходом солнца. Весенним ран­
ним утром, в праздничный день, мать
иногда будила меня, на руках подносила
к окну;
— Посмотри, как солнце играет!
За стволами старых лип огромный пы­
лающий шар поднимался над проснувшей­
ся землёю. Казалось, он раздувался, сиял
радостным светом, улыбался. Обнимая
мать, я любовался солнечным восходом, и
детская душа моя ликовала. На всю жизнь
запомнились мне весенние солнечные вос­
ходы, лицо матери, освещённое солнцем.
В зрелом возрасте много раз наблюдал
я восход солнца. Перед рассветом в лесу
проходит над макушками деревьев ветер,
одна за другой гаснут в небе чистые звёз­
ды, чётче и чётче обозначаются на пос­
ветлевшем небе чёрные вершины. И вот
уже золотятся макушки деревьев. Множес­
твом радужных блёсток сверкает растяну­
тая в лесу паутина. Чист и прозрачен
воздух росистым утром.
Видел восход солнца над родными
полями, над зеленеющим лугом, над се­
ребряной гладью реки. В прохладном зер­
кале воды отражаются побледневшие ут­
ренние звёзды и тонкий серп месяца. На
востоке разгорается заря, вода кажется
розовой. Как бы в парной лёгкой дымке,
под пение бесчисленных птиц поднимается
над землёю солнце. Точно живое дыхание
земли, стелется лёгкий золотистый туман.
Наблюдал появление солнца в мороз­
ное зимнее утро, когда нестерпимо сияли
глубокие снега, лёгкий рассыпался с де­
ревьев морозный иней
 I П.БАГИНА
Любовался солнечным восходом в вы­
соких горах Тянь-Шаня и Кавказа, пок­
рытых сияющими ледниками. Чист и
прозрачен воздух в горах. Восходящее
солнце ослепительным блеском освещает
их снежные острые вершины.
Особенно хорош восход солнца над
океаном. Будучи моряком, стоя на вахте,
много раз я наблюдал чудесный восход
солнца. Я заметил, что солнце никогда не
восходит одинаково и в каждом новом
восходе непременно есть что-то особен­
ное. Восходящее солнце меняет свой цвет,
то раздувается пылающим шаром, то за­
крывается туманом или облаками. Свет
восходящего солнца отражается в морской
воде, и всё вокруг внезапно меняется!
Иными кажутся далёкие берега, гребни
набегающих волн. В лучах восходящего со­
лнца золотыми кажутся летящие за кор­
мой корабля чайки. Алым золотом отсве­
чивают мачты.
По цвету сияния восходящего солнца
моряки предсказывают дневную погоду.
Красный цвет солнца обещает ветреную
погоду. Закрывающие солнце густые тём­
ные облака сулят жестокий шторм...
Жители больших городов редко любуют­
ся восходом солнца. Высокие каменные
громады домов закрывают горизонт, и, толь­
ко выехав за город, можно полюбоваться
чудесным зрелищем солнечного восхода. Даже
сельские жители просыпают короткий час
восхода солнца, начала дня. Но в живом
мире природы всё в этот миг пробуждается.
Радостно поют птицы. В пении птиц, при­
ветствующих восход солнца, много радости
и бодрого счастья.
Друзья мои читатели, очень советую
вам полюбоваться восходом солнца, чис­
той ранней утренней зарёю. Вы почув­
ствуете, как свежей радостью наполнится
ваше сердце. В природе нет ничего пре­
лестнее раннего утра, утренней ранней
зари, когда материнским дыханием ды­
шит земля и жизнь пробуждается.
 &

НЕ-А
Неимоверная чёлка за­ обходишься в это время,
крывала глаза мальчиш­ опять дуешь?
ки и половину носа. — Читаю я в кровати,
— Не меш ает тебе а когда пишу, одной ру­
чёлка? — спросил я. кой чёлку придерживаю.
— Не-а. — Ну и ну!
— Меня видишь? — А что?
— Не-а. — А телевизор когда
— Значит, ты даже не смотришь, дуешь, дер­
видишь человека, с ко­ жишь одной рукой или
торым разговариваешь? головой всё время тря­
— А я изредка дую сёшь?
на неё, и она подпрыги­ — Тогда я высоко
вает. — Скривив рот, он поднимаю голову, затыл­
дунул снизу вверх, и Виктор ком упираюсь в стену и
чёлка подпрыгнула. ГОЛЯВКИН сверху вниз смотрю, что
— И часто дуть при­ показывают.
ходится? время трясти головой! — И видно?
— А что? — Почему нельзя? — Ну, не очень. А
— Не устаёшь? — Голова заболит от что?
— Не-а. беспрерывных трясок. — Тряс головой бы
— С утра до вечера — Не-а. тогда и дул.
дуть на свою чёлку, с — Да и неудобно. — От тряски экран
ума можно сойти! Сзади, предположим, во­ мелькает. А дуть к вече­
— Зато когда бежишь лосы тебе не так меша­ ру я уже больш е не
во весь дух, она сама ют, а за столом, навер­ могу...
разлетается в разные сто­ ное, в тарелку твоя чёл­ — Сознался хоть.
роны, — похвастал он. ка попадает? — А что?
— Ну а когда спокой­ — Два раза в суп и — М -да... Много у
но идёшь? три раза в кисель..'. тебя хлопот.
Он пояснил: — Ну и как? — Не-а...
— Тогда встряхиваешь — Смешно. — А что? — передраз­
головой в такт шагам, и — Неужели? нил я.
чёлка назад отлетает. — А что? — Это вы меня спра­
— И обратно не при­ — А если ты читаешь, шиваете?
летает? пишешь за столом, тебе — Н е-а. Х ватит с
— Я вам серьёзно го­ чёлка не мешает? меня.
ворю. — Не-а.
— Но нельзя ведь всё — Как же ты с ней Рис. В. ЧИЖИКОВА
В. ЖЕЛЕЗНЯКОВ

Теперь, коща я вспоминаю об этом, мне кажется всё пустяком. Но тоща я здорово это
переживал и считал себя предателем. Хуже нет, коща ты сам себя считаешь предателем.
Но лучше я расскажу всё по порядку.
Значит, мы жили с нею в одной комнате. Сначала это была моя комната, но коща Катька
подросла, её подселили ко мне. Конечно, мне это не понравилось, ведь она была младше меня
на целых пять лет.
— Только попробуй что-нибудь тронь у меня на столе, — сказал я. — Сразу вылетишь.
— Я не трону, — прошептала Катька.
Она стояла на пороге моей комнаты, прижимая к труди куклу.
— Этого ещё не хватало! — сказал я. — Здесь не детский сад...
Я думал, что Катька начнёт меня уговаривать, чтобы я впустил её в комнату вместе с
куклой, но она молча повернулась и убежала.
— Как тебе не стыдно, — сказала мама. — Видишь, она к тебе тянется... Она любит тебя.
Я недовольно хмыкнул, я не переносил нежностей.
— Честное слово, Вадик, я ничего не трону. — Катькастояла передо мной уже без
куклы.— Я тебе не Вадик, — сказал я, —а Вадим.
До этого дня я мало её замечал, а теперь, то есть со дня её переезда ко мне, я стал
хккуратно придираться к ней, желая найти повод, чтобы избавиться от неё...
Но она была тише воды, ниже травы. Она не таскала моих книг, не трогала тетрадей. И
ни разу не прикоснулась к моей коллекции марок!
Стыдно признаться, но я подглядывал за ней. Как-то я вернулся из школы раньше обыч­
ного, нарочно тихо подкрался к дверям нашей комнаты и увидел около моего стола Катьку
а её дружка по двору Яшу. Вот-вот они должны были нарушить мой запрет, вот-вот чья-
нибудь рука, или Катькина, или Яшина, должна была протянуться к моему столу. И я с
вожделением, с готовым криком на губах: «А-а-а, попались, голубчики!», готов был ворваться
> комнату. Но Катька вовремя предупредила желание Яши и отвела его в свой угол.
— Ты ничего не трогай, — сказала она строго. — Вадик не разрешает.
89
 — А почему? — удивился Яша.
— Эго не твоего ума дело, — сказала Катька. — Лучше поиграем в кубики.
— В кубики надоело, — сказал Яша.
— Ну, тоща давай в вопросы и ответы.
— Давай, — согласился Яша.
— Кто самый сильный из всех мальчишек? — спросила Катька.
— Вадька, — ответил Яша.
— Сколько раз я тебе говорила, что не Вадька, а Вадим! — сказала Катька.
— Ты же сама называешь его Вадькой, — сказал Яша.
— Так то я, — ответила Катька. — Он мой брат.
— А кто быстрее всех бегает в нашем дворе? — спросила Катька.
— Вадим, — выдавил Яша.
— Когда мы вырастем, то вместе полетим на Луну. Он будет первый пилот, а я —
второй, — мечтательно сказала Катька. — И прославим нашу фамилию на весь мир.
Собственно, эта история началась, когда мы вернулись с дачи. Вот тогда-то я впервые
разобрался в себе. В тот год Катька должна была идти в первый класс, и потому мы вернулись
с дачи раньше обычного. Надо было успеть подготовил» её к школе.
Только мы приехали с дачи, разгрузили вещи и мама тут же впопыхах убежала на работу,
как в дверь кто-то позвонил. Я открыл и — остолбенел. Думал, мама вернулась, а передо мной
стояла Нинка Свиридова, моя одноклассница. Она никогда раньше ко мне не ходила, хотя
жила в нашем подъезде.
— Здравствуйте, — сказала Нинка. Она здорово изменилась, загорела и выросла.
— Привет, — ответил я.
— К вам можно? — спросила Нинка.
— Конечно, — ответил я.
Мы прошли в комнату, и Нинка села в кресло, положив ногу на ногу.
— Я видела из окна, как вы приехали, — сказала Нинка. — И решила зайти к тебе. Никто
из наших ещё не вернулся...
Тут в комнату вошла Катька и выразительно прошептала:
— Вадик, — и показала глазами.
Я посмотрел, и мне стало нехорошо. В самом центре комнаты стоял Катькин горшок. А
Нинка сидела и поглядывала по сторонам. Я загородил горшок и подтянул его слепса ногой
к дивану. А в горшке лежали какие-то драгоценные камни, которые Катька привезла с дачи,
и они грохнули. Нинка посмотрела на мои ноги, но, по-моему, горшка не увидела.
— Нина, а ты где была? — спросила Катька — видно, она решила её отвлечь.
— В пионерском лагере, — ответила Нинка. — Жалко, что тебя с нами не было, Вадик.
А я в это время снова двинул горшок по направлению к дивану, но не рассчитал, горшок
перевернулся, камни посыпались на пол, а моя нога угодила прямо в горшок. Мало этого, я
еле удержался на ногах.
Нинка громко рассмеялась, и я тоже начал хохотать, а что мне оставалось делать, я ударил
по горшку, как по футбольному мячу.
Нинка ещё больше засмеялась, и Катька тоже начала смеяться, а я на неё разозлился. Её
горшок, а она же ещё смеётся.
— Вот что, горшечница, — сказал я Катьке. — Бери сей предмет и вываливайся.
Катька как-то вся сжалась, но не уходила.
— Что ты ко мне привязалась! — вдруг закричал я на неё. — Надоела! Не нужна ты мне,
понятно, не нужна...— Я схватил этот проклятый горшок, стал тыкать им ей в грудь и
кричать: — Возьми, возьми и проваливай!
Теперь, вспоминая лицо Катьки в то время, когда я кричал ей эти слова, мне просто плохо
делается.
У ней дрожали губы, и она побледнела. Лучше бы она заплакала, но она не заплакала, а
взяла у меня этот проклятый горшок и вышла из комнаты.
Нинка встала и тут же ушла, и я остался один. Не знаю, сколько я так сидел, но, когда
я вышел из комнаты, Катьки не было дома. Сначала я решил, что она куда-нибудь спряталась,
и я крикнул, притворяясь, что ничего не случилось:
— Кать, отзовись, а то влетит!
Она молчала. Тогда я решил прибегнуть к хитрости и сказал:
— Пошли в кино...
Катька не отзывалась. Я понял, что её в квартире нет. Я выскочил на лестничную пло-
90
щадку и несколько раз позвал её. Никакого ответа. Выбежал во двор и спросил у старушек,
которые там сидели, не видели ли они девочку с голубыми бантами. Они ответили, что не
видели.
Побежал обратно домой, ругая её на ходу: «Ну, попадись мне только, мелюзга, я тебе
покажу!» Я всё ещё сам себя о�