Мне было шестнадцать, и я не сберегла свою честь.

Проебала, прости, Господи.

Я сидела в школьном туалете на подоконнике, болтала ножками, обутыми в красные
кедики, и думала о том, что теперь меня точно не возьмёт замуж ни один приличный
мужик. Никогда. А замуж за того, кто мне эту честь помог не сберечь – я не собиралась.
Ещё чего.
Ненадёжный мужик. Ни о чём вообще. Вот буквально только что меня подружка
спросила:
- Слышь, а у твоего Ваньки куртка серая есть?
- Ну, есть – ответила я, пытаясь смыть в унитаз окурок
- Хы. Клёво. А он вчера от тебя во сколько домой ушёл?
- Хм… - задумалась. – В пол-одиннадцатого.
- Слышь, я вчера пошла с собакой гулять вечером, вдруг вижу – вроде Ванька пилит.
Издали непонятно. В руке у него – гантеля. Ты ему гантелю давала?
- Угу. Я их дома сама вытачиваю, а потом всем дарю. У меня вся квартира в гантелях.
Папа мой ему подогнал. Типа, пусть Ванька мышцы наращивает, а то тощий как кот со
свалки.
- Точно. Ванька. Короче, идёт он, гантелю эту двумя руками держит, и тут его так повело,
так повело в сторону… Наебнулся он, короче, с вашей гантелей! – и заржала.
Ну, а я что сделаю? Ну, наебнулся. Потому что сам весит на сто грамм больше, чем эта
гантеля. Заступаться за него? Нафига? Сам виноват.
Но меня щас больше волновал вопрос, что мне делать с потерянной честью-то?

…Я берегла честь три года. Как только поняла, что она у меня есть.
Как её беречь – меня никто этому не учил. И какие посягательства я испытать должна –
тоже ни одна сволочь не намекнула. Поэтому, когда наш двадцатидвухлетний учитель
физики по кличке Дрищ, предложил мне влиться в основной состав школьного ансамбля
«Универсал» - я не усмотрела тут никакой угрозе своей чести, и влилась.
Я не заподозрила угрозы, когда Дрищ начал щипать меня на тощую жопку, шевелить
тараканьими усиками, выращенными им с трудом, для солидности, и дарить мне киндер-
сюрпризы, прося за них поцелуя. Зато угрозу заподозрил мой мрачный папа, и побил
Дрища ногами возле школьной столовой. А мне потом дома показывали книжку научную,
и, прикрывая листком бумаги полстраницы, давали почитать абзац про педофилов.
Так я поняла, что охота на мою честь открыта. И стала бояться.
Я боялась ещё год. Я боялась подвалов. Потому что знала, что в подвале отбирают честь,
не спрашивая имени-фамилии. В подвале сидит шпана, которая отбирает честь,
надругивает её, и предаёт сей факт огласке. Это было мне известно с детства, и я боялась.

В 14 лет я впервые попробовала водку, сидя в компании малознакомых мальчиков-

дачников, и чуть не потеряла честь по доброй воле.
Мальчик Виталик предложил мне показать красивую полянку в лесу, на которой растёт
много ландышей, а я подумала, что он просто хочет целоваться, но стесняется. И пошла на
полянку.
Когда мальчик Виталик попытался снять с меня трусы – я заподозрила неладное, и
подняла вой. На вой сбежался народ, и моя подруга Марина стукнула Виталика по голове
толстой веткой, после чего потащила меня домой.
Я плелась домой, ревела, а из штанины у меня свисал лифчик, который волочился по
пыльной дороге, и напоминал о страшном покушении.

Потом я познакомилась с Серёжей из соседнего дома. Он был очень воспитанный, и

понравился моей маме. Я ходила к нему домой, а он мне пел песни под гитару, и говорил,
что любит. На честь мою он не покушался.
Пока не пришло лето, и мы с ним на пару не обгорели на подмосковном пляже.
Я заботливо поливала кефиром Серёжину спину, а когда очередь дошла до меня, Серёжа
вдруг вспучился, покраснел, и принялся слизывать кефир с моей спины. Я хихикала, и мне
это нравилось. Пока Серёжа не перевернул меня на спину, и не вспучился ещё больше. Я
посмотрела на его красное лицо, на подмышки с причёской «тут потерялся и умер
Индиана Джонс», и поняла, что честь моя под большой угрозой.
Под ОЧЕНЬ большой угрозой. Я это даже почувствовала бедром.
Серёжу я укусила, дёрнула за волосатую подмышку, заорала: «Я хочу домой!» - и
сдриснула на лестницу в одних трусах. Честь была спасена. Сергей – подвергнут
остракизму и бойкоту, а охота продолжалась.

Ещё через полгода у меня выросли сиськи до первого размера, и появилось увлечение
панк-роком. Я ездила с друзьями-панками на Полянку, на концерты Гражданки, красила
волосы в зелёный цвет, и влюбилась в прыщавого Квака.
Квак был кудряв, прыщав, и хорошо играл на гитаре. Что ещё надо для того, чтобы без
памяти влюбиться?
Он рисовал мне на животе фломастером символ анархии, и выписывал аббревиатуру Гр.
Об.
Мы целовались у него дома, под Курта Кобейна и «Хуй Забей».
Он говорил, что мои сиськи – сосисочного цвета, и у меня внутри всё замирало от такого
поэтичного сравнения.
Он научил меня курить и ругаться матом, а так же прогуливать занятия в музыкальной
школе.
А потом Квака забрали в армию.
На его проводах я вторично напилась, и ушла в ванную блевать.
Во время моего непрезентабельного занятия я вновь чуть не лишилась чести. Спасло то,
что орудие, которым эта моя честь должна была быть отобрана – не функционировало.
Почему-то. Зато я впервые это орудие увидела.
От этого меня ещё раз стошнило, я протрезвела, снова завыла сиреной, и была спасена
Квакиной мамой, которая меня очень любила, а сыну своему надавала по шее, и даже не
поехала его провожать, глотая валидол, и успокаивая меня и мою разъярённую маму по
телефону.

В пятнадцать лет я поехала навестить в больнице подругу, вместе с её парнем.

В больнице был тихий час, и его нужно было переждать.
Бойфренд подруги имел хорошо подвешенный язык, быстро сунул охранникам в вагончик
бутылку водки, и попросился к ним на постой. Вместе со мной.
Охранники ушли на обед, а нас закрыли в вагончике, посоветовав сидеть тихо.
Через пятнадцать минут после их ухода, подружкин жених показал мне свой член, и
спросил, что я по этому поводу думаю.
Я честно ответила, что это мой второй член в жизни, но первый, кажется, был больше.
Жених оскорбился, сказал, что у него очень большой член, и сунул мне его в руку. Чтобы
я в этом сама убедилась.
Я пощупала рукой скользкую сардельку. Подумала. И заорала, наплевав на приказ
охранников.
Жених испугался, спрятал член, нахохлился, и сел в углу. Пришла охрана, дала жениху по
горбу, выгнала его из вагончика, а меня научила курить гашиш.
Честь я спасла. И это было главное.

В шестнадцать лет я встретила Ивана. Он был старше меня на три года, учился в
институте на отлично, чем меня и прельстил до невозможности, и не посягал на мою
честь, ибо был девственен.
Но во мне уже проснулось сексуальное любопытство.
Я заставляла Ваньку читать украденную мной у мамы подшивку «СПИД-Инфо», и сыпала
вопросами: «Вань, а почему по утрам член стоит? И зачем?», «Ваньк, а как ты думаешь,
ОН в меня поместится, в теории?» и «Вань, а давай ты мне сиську потрогаешь?»
Ваня краснел, и трогал.
А я тащилась, и требовала настоящего секса.
Но Иван не хотел секса. Наверное, у меня были маленькие сиськи. Не знаю. Но не хотел,
зануда такая. Ни в какую.
На Восьмое Марта я пришла к нему домой, получила заколку в подарок, и сурово сказала:
- Всё. Сегодня будет секс.
Ваня начал озираться по сторонам, но я уже деловито сняла с себя трусы, раскрылатилась
на диване, в точности как на картинке из СПИД-Инфо, и приказала неожиданным басом:
- Бери!
Ванька всхлипнул, и взял.
Прям с первого раза. И туда, куда надо. И марафонски продержался пятнадцать минут.
После чего заплакал, и убежал в ванну.
Я ещё немножко полежала, подёргивая носом, как заяц, и прислушиваясь к своим
ощущениям. Через пять минут я удовлетворённо констатировала факт, что теперь я – уже
женщина, и гордо порысила домой.

…Естественно, замуж меня взял на редкость неприличный мужик, чему я даже не

удивилась, ибо понимала, что честь я не сберегла, и всё такое.
Естественно, после развода у меня косяком пошли одни неприличные мужики.
Естественно, Ванька учился в своём Нефтегазовом, и я о нем не вспоминала…
Всё естественно.

Да вот только год тому назад он разыскал меня на каком-то сайте.

Живёт в Америке. Работает по специальности, с нефтью. Сколько зарабатывает – я вам не
скажу, чтоб самой лишний раз не расстраиваться, женат, естественно, дочку растит, и
пишет, что я – дура невъебенная. Потому как на месте его жены должна была быть я.
И благодарит.
За то, что научила любить.
И жена его мне привет передаёт.
Большой американский привет из Нью-Йорка.
Из МОЕГО Нью-Йорка.
Хаваю приветы, и улыбаюсь. Потому что больше ничего не остаётся.
Честь я не сберегла…