Сын Дога
Дозоры –
«Сын Дога: [фантастический роман] / Алекс де Клемешье.»: АСТ; Москва; 2016
ISBN 978-5-17-098742-9
Аннотация
Когда неведомый злой гений пытается исследовать структуру Сумрака научными
методами, когда в тюрьмах заключенные-Иные творят беспредел, когда старые и новые
друзья просят о помощи – очень трудно оставаться в стороне. Но как разорваться, как все
успеть, особенно если главный виновник недавних событий все еще на свободе, если Дозоры
ищут его совсем не там, а ты практически лишен Силы?
Деревенский участковый милиционер и руководитель районного отделения Ночного
Дозора снова встретятся, чтобы решить проблему раз и навсегда.
Алекс де Клемешье
Сын Дога
Моей супруге Дине с благодарностью за терпение и поддержку
Пролог
2 Ли – китайская единица измерения расстояния. В древности составляла 300 или 360 шагов.
4 Река Енисей.
напряжения и боли, а подпруга, которую я не догадался ослабить на водопое, жестоко
врезалась в живот. Махнув рукой, я отвязал от седла сумку и пошел прочь, а уже через
несколько мгновений услышал позади себя громкий всплеск: изможденный конь не
удержался и свалился в воду. Судя по тому, что никаких звуков до моего уха больше не
донеслось, выбраться обратно он даже не попытался.
Мне снова повезло: через полдня пути вниз по течению я наткнулся на лагерь
хакасского тайджи5, сплавлявшегося со своей многочисленной свитой ко Дворцу Ли Лина 6 и
сделавшего остановку на берегу для охоты и отдыха. Личный шаман тайджи встретил меня
формулой «татай» – магическим заклинанием от нечисти, но этим и ограничился, не
распознав во мне Иного и не сочтя опасным для своего господина. Его уровень я оценил как
пятый-шестой, и, стало быть, ничего удивительного в том, что один шаман не почуял другого
– даже если бы я не закрывался, ему попросту не хватило бы Силы, чтобы оценить мою
категорию. Вернее, отсутствие таковой.
Тайджи радушно принял путника, пригласил к огню, накормил, расспросил о том о сем
и любезно согласился перевезти меня на другой берег, взяв в качестве платы рассказы о тех
местах, в которых он никогда не бывал, а я прожил существенную часть своей долгой жизни.
Он обладал острым умом и хорошей памятью, был любознательным и вежливым – и вполне
заслуживал того, чтобы я запомнил его имя. В разговоре с ним я нашел еще одно
подтверждение собственным надеждам: если ни меня, ни тайджи не обманули, то Тохтамыш 7
по-прежнему правил Тайбугинским юртом.
А где Тохтамыш – там наверняка и Моргон, старик, ушедший от берегов Байкала с
войском хана в Чинги-Туру8 много зим назад. Когда-то Моргон считался самым сильным
шаманом. Когда-то – пока не появился я, Бохоли-Хара. Я испытывал к старику глубокое
уважение, поэтому не опозорил, не изгнал, не насмеялся, не победил в честном бою – дал
спокойно и добровольно уйти, освободив территорию молодому и сильному. С тех пор
Моргон считался моим должником, и я был уверен, что он не откажет Бохоли-Хара в
убежище, когда я доберусь до тех краев.
И снова были лошади. Лошади умирали подо мной и возле меня. Путь казался
бесконечным, и пройденному расстоянию была лишь одна мера – порода и масть животных,
каждое из которых помогло мне преодолеть очередной этап – и пало.
Силой мне все же пришлось воспользоваться: не той, что позволяет развести огонь на
привале, и не той, что помогает пройти незамеченным мимо кочевья, – все эти действия не
требуют от шамана глубокого погружения в колючий степной Сумрак. Когда на моем пути в
леса и болота Самоедья возникло глубокое ущелье с отвесными склонами, я был вынужден
задействовать свой старый амулет, который планировал оставить неприкосновенным до
лучших времен. Но я был настолько измотан дорогой и сопутствующими ей лишениями, что
предпочел не искать обходные тропы, а оборотиться гагарой и в два счета перелететь на ту
сторону.
То ли это явилось роковой ошибкой, то ли дальнейшее было случайностью – но
ближайшей же ночью меня попытались убить три батыра-невидимки.
Нет нужды подробно описывать схватку во мраке сибирской ночи под потоками ливня.
У Высших шаманов есть способы узреть невидимое, но случившееся меня изрядно напугало.
Хохоча от страха, словно безумец, я размазал нападавших по валунам, будто целебный
бараний жир по коже больного, но в итоге умудрился не задать им главного вопроса: кто
5 Тайджи – господин (хакасский титул).
7 Тохтамыш – хан Золотой Орды в 1380–1395 гг., хан Тюменского ханства (Тайбугинского юрта) с 1400 г.,
один из потомков Джучи, старшего сына Чингисхана.
8 Чинги-Тура – столица Тайбугинского юрта. В картах XVI века этот город уже называется Тюменью.
натравил на меня эту незримую свору? Кто отдал приказ уничтожить бедного Бохоли-Хару?
Тот ли, о ком я постоянно думаю?
Батыры-невидимки нередко становились разбойниками, когда не могли найти другого
применения своим способностям. А что еще им оставалось делать, если в тот момент их
жизни, когда Отец Небо отворачивал свой лик от благополучия призрачных сынов степей, их
услуги не требовались ни одному хану, тайджи или нойону? Все, что они умели, – сражаться,
оставаясь неразличимыми для человеческого глаза и сумеречного взгляда большинства
Иных. Перерезать в одиночку отдыхающий отряд, пусть даже он состоял из трех десятков
опытных бойцов, или проникнуть в логово неприятеля и выкрасть полководца – такое не
каждый день может понадобиться. Вот и шли воины, не привыкшие к открытому, честному
бою, грабить караваны и обирать несчастных путников.
Сейчас в роли несчастного путника оказался я, но было ли целью невидимок
ограбление? Или враг мой, учуяв колебания Силы, вызванные моим безрассудным
обращением гагарой, подослал их для расправы?
Меня обуял ужас, а паника заставила бежать, не дожидаясь рассвета и не тратя времени
на поиски новой лошади. Я петлял, будто трусливый заяц, и скакал по крутым склонам, будто
горный козел. Я метался, словно глупая болотная утка, и трепетал, словно выкинутая на
берег рыба. Я бежал весь остаток ночи и целый день без остановки.
Наконец я рухнул и зарыдал. Я был так жалок и противен самому себе, что предпочел
забыться тяжелым, болезненным сном, лишь бы не пытаться уговорить себя успокоиться.
Пробуждение пришло на закате. Я лежал на голой земле, неловко подвернув руку;
в правую половину лица впивались стебельки сухой травы и мелкие камешки, левую щеку
царапал шершавый ветер равнин. Не открывая глаз, я с ненавистью прошипел:
– Кассссскет!..
Поздно было бежать и бояться. Во сне пришло понимание: мой враг близко. Нет, он не
выследил меня, ему это совершенно не требовалось. Каскет с самого начала ни на миг не
терял меня из виду. Ему было интересно наблюдать за мной и моими злоключениями, он
безжалостно разглядывал меня, будто букашку, ползущую по соломинке над пропастью. А
теперь ему надоело гадать, сколько я протяну и как далеко продвинусь, и он решил меня
прихлопнуть, раздавить, словно вонючего клопа.
Собравшись с духом, я поднялся и мысленно воззвал к Отцу Небо с просьбой дать мне
силы достойно прожить оставшиеся мгновения.
Затем огляделся.
Каменистая равнина, которую я по привычке счел степью, казалась почти
безжизненной, лишь кое-где торчали пучки травы и тщедушный низкорослый кустарник. В
десятке ли в сторону Заката виднелись богатые шапки лиственных деревьев – похоже, там
была река. За рекой – пологие холмы, сплошь покрытые кедрачом. Сам же я находился у
подножия почти отвесного утеса, вздымающегося к небесам так нахально, что даже
запрокинутой головы было недостаточно, чтобы дотянуться взглядом до вершины. Примерно
на середине стены было несколько уступов, на которых, казалось, прямо из скал росли
высокие сосны.
Я вздохнул: преодолев невероятное расстояние, я далеко углубился в земли самоедов.
Если сравнивать с общей длиной пройденного пути, до Тайбугинского юрта оставалось
рукой подать. Вряд ли меня теперь пустят дальше, но попытаться стоило. Иначе какой же я
Бохоли-Хара, какой же я Черный Шаман?!
К многочисленным пряжкам на поясе моего халата крепилось несколько небольших
кожаных кисетов. Из первого я достал красную рыбью кость, прошедшую через пасть,
желудок и кишечник медведя и убившую его. Костью я очертил круг, размером достаточный
для того, чтобы я остался внутри, даже если упаду. Тонкое острие не оставляло на твердой
почве следа, но, едва я замкнул круг, сухая трава, песчаная пыль и мелкие камешки
почернели, словно по земле прошлась не кроваво-красная игла, а уголь. Из второго кисета я
вынул перо, невесомое для рук, но неподъемное для ветра, – оно принадлежало гагаре с
черным горлом, десять раз влетевшей в юрту камлающего шамана через вход и девять раз
вылетевшей сквозь дымовое отверстие. Его я положил на южную часть окружности, и оно
осталось лежать на линии, будто придавленное тяжелым камнем. Из третьего я извлек
засушенного головастика, успевшего наполовину стать лягушкой, и пристроил его на
северной части окружности. Затем я плюнул на линию, ограждающую меня с Восхода, и
запалил пучок трав, оставив его со стороны Заката.
Наконец из безразмерной сумки, в которой при желании я мог бы унести не только еду
и воду, но и целую юрту, я достал бубен с колотушкой. Ладонь прошлась по туго натянутой
коже, проявляя потускневший рисунок, и внезапно мне почудилась насмешка: кожа была
лошадиной! Я всегда знал об этом, поскольку сам изготовил бубен много-много весен назад,
но теперь… Всю дорогу мне приходилось терпеть мертвых лошадей, они даже во сне стали
мне сниться – и вот теперь я надеюсь на останки еще одной! Но эта – точно последняя. Либо
она меня вывезет туда, куда не смогли доставить все предыдущие, либо…
Закрыв глаза, я ударил колотушкой. Родился звук, отдающийся в зубах и ребрах.
Когда Небесный Отец одаривал первых шаманов способностями ходить по слоям и
совершать множество действий, недоступных обычным людям, он позаботился о том, чтобы
мы не переусердствовали: всякий раз, отправляясь даже на самое близкое первое небо, мы
должны исполнять ритуалы. Иногда очень длительные ритуалы, иногда болезненные и даже
опасные. Я знал, что Моргон, например, использует для входа в Сумрак ядовитые грибы: дай
малюсенький кусочек такого гриба большинству шаманов – умрут в мучениях, а уж об
обычных людях и говорить нечего. Кто-то курил дурманящие травы, кто-то пил отвар с
каплей гадючьей слюны, кто-то шептался с духами огня, опаливая брови и ресницы языками
костра. Я слышал, что у персов, у русичей, у римлян и на самурайских островах есть
чароплеты, которые могут совсем без усилий поднять с земли свою тень и перейти на первое
небо. Слышал, но сам таких не встречал. К счастью, мой способ поднять тень был хоть и
долгим, но самым безопасным. Мне не требовалось есть и нюхать яды, обжигаться огнем и
проливать собственную кровь – моим стременем был звук.
Когда рокочущий ритм отделился от бубна и стал жить сам по себе, я открыл глаза. Я
был уже на первом небе, но следовало поторапливаться. Ноги притопывали без моего
желания, горло самопроизвольно издавало протяжные заунывные полукрики-полустоны, зато
руки теперь были свободны. Приблизившись к центру круга, я наклонился и, уткнув
указательный палец в сухую пыль, произвел им несколько быстрых вращательных движений,
будто размешивал муку в чашке козьего молока. Повинуясь движению пальца, песчинки
взмыли в воздух и закружились, образуя крохотную воронку. Продолжая подвывать и
приплясывать, я сорвал несколько посеревших, мертвых на первом небе травинок, добавил к
ним пару валявшихся под ногами хрупких сосновых иголок, размял в ладони и кинул
получившуюся труху в воронку рукотворного вихря. Раздалось потрескивание, какое обычно
возникало, когда я разворачивал медвежью шкуру, чтобы достать баранью лопатку для
предсказаний; внутри растущего конуса замелькали синие искры. Я зачерпнул горсть мелких
камешков и аккуратно высыпал их туда же. Камешки не упали на землю – вихорек впитал их
в свое тельце, закружил злорадно и многообещающе.
Я выпрямился и соединил ладони в знаке спокойного ожидания. Осмотрелся. В
настоящем мире багровые лучи садящегося солнца превращали подхваченные вихрем
песчинки и камни в беспорядочно мелькающие, сверкающие гранаты и рубины; на фоне
черных теней, протянувшихся от утеса, это выглядело зловеще и завораживающе. Снова
прикрыв глаза, я резко развел руки, и следом за ними раздвинулась, раздалась вширь воронка,
мигом поднявшись гораздо выше моего роста. Теперь смерч вращался ровно по границе
очерченной мною окружности, конус воронки шуршал и потрескивал, вбирая в себя все то,
что мог подхватить с земли снаружи. Я же, стоя внутри круга, не ощущал ни дуновения.
Зато довольно скоро я ощутил присутствие своего врага. Руки вновь подхватили бубен
и колотушку, и ритм, ни на мгновение не прерывавшийся, пока я создавал смерч, ускорился.
– Кассскет!.. – прошипел я сквозь сжатые зубы, увидев, как он появился из-за скалы и
неторопливо двинулся в сторону круга.
Смертоносная воронка взвыла и зарокотала. Вращающиеся камешки потянули к себе
гигантские валуны, а добавленная мною сухая хвоя – часть сосен с уступов утеса.
Порожденное моим даром чудовище пожирало пространство и в настоящем мире, и в
сумеречном, смерч безудержно рос, и его расширяющаяся граница двинулась навстречу
моему врагу примерно с той же скоростью, с какой он шел в мою сторону. Я запел древнюю
песню на языке, который умер задолго до того, как я родился. Притопывающие ступни едва
успевали попадать в ритм, изрыгаемый уже не бубном даже, а будто бы самим Сумраком.
Каскет остановился. Сквозь ураганные завихрения, вращающие, пережевывающие и
дробящие камень и вековые стволы деревьев, я едва различал фигуру своего врага. Солнце
светило ему в спину, и золотые нити, вплетенные в узор шелкового халата, мерцающим в
закатных лучах контуром обрисовывали его силуэт. Полы халата трепетали в ногах, изредка
взмывая до пояса; длинные волосы разметались. Что видел он в сердцевине воронки, когда
вглядывался сквозь хаос и росчерки голубых искр? Пытающуюся сопротивляться наивную
жертву или достойного соперника? Дрожащую согбенную тень или источник угрозы?
Пляши, Бохоли-Хара, хорошо пляши! Сильнее сгибай спину, бей в бубен и топчи, топчи
каменное крошево у себя под ногами! Пляши, Черный Шаман, потому что только в этой
пляске сейчас твое спасение.
Каскет сделал один неуверенный шаг и вновь замер. Мое сердце ликовало – враг
засомневался! Конечно, это далеко не победа, но смутить такого врага, хоть на несколько
ударов сердца сбить с него спесь – дорогого стоит.
Рассудок Каскета холоден – он понимает, что проще всего подождать. Воронка,
сдирающая земной покров и шутя носящая по кругу сотни неподъемных валунов, требует
усилий, на которые отважится не каждый Высший шаман. Но силы мои не беспредельны.
Если враг мой решит подождать до той поры, когда солнце окончательно спрячется за холмы,
смерч пойдет на убыль, а сам я окажусь перед ним измотанным и беззащитным. Каскет
терпелив, он умеет ждать – он играл со мною много-много дней, пока я спасался бегством.
Но теперь, когда он уже показался мне, гордость не позволит ему отступить, повременить,
отложить схватку.
Зачем-то он взглянул на потемневшее небо, словно вознес короткую молитву
Небесному Отцу, а затем с усилием двинулся сквозь клокочущее тело созданного мною
чудовища.
Песок, несущийся быстрее стрелы, тут же содрал с него одежду и плоть, мгновенно
отполировал скелет до сияющей белизны – но он шел, и плоть наросла заново. Разбитые в
щепу деревья сотней копий пронзили его тело в сотне мест – но он шел, и сквозные раны
затягивались на глазах. Лавина камней размозжила ему голову и раздробила кости – но он
шел, и шел, и шел… Голубые искры, собравшись в единое целое, устремились к нему
ослепительной молнией. Каскет выставил вперед руки и попытался противопоставить ей
поток чистой Силы – ему это почти удалось, и часть грозовой стрелы завязла в потоке, лишь
самый кончик ее смог продавить преграду и обуглить левую ладонь мага. Он заорал от боли и
досады – впервые с того момента, как вступил в тело воронки. Но теперь он стоял уже на
самой границе очерченного мною круга и, недолго думая, сплел из пальцев здоровой руки
незнакомый мне знак. Согбенное в пляске тело шамана внутри круга полыхнуло зеленым
пламенем и осыпалось горсткой пепла…
Смерч замер на миг, и в последних лучах солнца можно было разглядеть отдельные
детали, составляющие застывшую воронку. Затем вся эта громада обрушилась вниз, окружив
Каскета идеально круглым валом высотой в три человеческих роста. Однако рокочущий ритм
не смолк, и это заставило врага моего завертеться на месте в поиске источника. Моя уловка
удалась: все это время он сражался с воронкой, тратил силы, прорываясь внутрь – а
испепелил всего лишь моего двойника, точную, но поддельную копию Черного Шамана. Сам
же я с того момента, как убедился, что Каскет нырнул в ловушку, плясал высоко на уступе,
сумеречным зрением наблюдая сверху за происходящим. Сейчас скалу подо мной сотряс
вопль ярости – и тогда я ударил в последний раз.
Сумрак не любит звук, не доверяет ему. Потому-то даже обычные слова слышатся в
Сумраке то глухо, то протяжно, то невнятно и непонятно – но никогда так, как в настоящем
мире. Ритм – мой ключ, он поднимает мою тень и провожает меня на первое небо. Благодаря
ритму Сумрак становится податливым и позволяет мне многое – исцелять больных, насылать
мор, видеть благоприятный исход, творить чудовище смерча… или создавать людей, которых
не отличить от настоящих. Ритм может быть самым разным, иногда Сумрак берется
«подпевать», подрагивает в такт, рождает в глубине своей невиданные переливы Силы.
Иногда звук не нравится ему настолько, что он спешит выдавить его источник в реальный
мир, но все же «соглашается» помочь в том, что требует от него Бохоли-Хара. Подобрал я и
такой ритм, который заставлял Сумрак дрожать и корчиться, будто от боли, а вместе с ним
дрожало и корчилось все живое, что попадало во власть звуков моего бубна.
Услада для изможденного страхом сердца – в третий раз за день услышать вопль
ненавистного врага! Невидимая, но ощутимая волна, рожденная колотушкой и натянутой на
обечайку кожей мертвой лошади, устремилась вниз, накрыла и закружила воющего мага.
Безумие охватило Каскета, судорожно сведенными пальцами он попытался заткнуть уши,
затем принялся рвать на себе волосы, из глаз его хлынули кровавые слезы. Ничего не видя, он
с разбега врезался в стену, образованную валунами и обломками деревьев, попробовал
вскарабкаться на вершину вала, свалился обратно, в панике поднялся на второе небо – но там
ловушка была монолитной, словно гладкие стенки глубокого колодца. Подняться на третье
ему уже не хватило сил – Каскета корежило, скручивало, выворачивало…
А потом я почувствовал на своем плече твердую руку.
– Довольно, Бохоли-Хара! – насмешливо произнес у меня над ухом враг мой. –
Остановись и утри пот.
Я замер, холодея под его взглядом, сверлящим мой затылок, будто костяной наконечник
копья.
Он выпустил мое плечо, обошел и встал рядом, так же, как и я, глядя с уступа вниз –
туда, где двойник Каскета безумствовал внутри очерченного мною круга.
– Ты многое умеешь, Черный Шаман, – уважительно качнул головой он, признавая мою
силу, но то была похвала победителя побежденному, что он и не замедлил подтвердить: – Я
бы пожелал тебе благоденствия – ведь так положено приветствовать достойных сынов Отца
Небо, да вот боюсь, что дни твои благие сочтены. – Он вздохнул и развел руками, заставив
зашелестеть широкие рукава черного шелкового халата. – Мне даже жаль, что Тьма потеряет
столь хитрого и умелого последователя. Ведь я предупреждал тебя? Я говорил тебе, Бохоли-
Хара, что не желаю, чтобы у нойона Икирита был наследник? Я дал тебе понять, что решать,
кому сотворить ребенка, а кого оставить бездетным, должны только боги… и я. Ты
ослушался меня, создал для него сына… А теперь я победил тебя в честном бою. Признаешь
ли ты это?
– Признаю… – хотел сказать я, но горло будто окаменело. – Пощади! – хотел сказать я,
но воздух застыл в груди моей.
Каскет всплеснул руками, перед моими глазами мелькнул золотой узор на черном
рукаве – скелет распластанной ящерицы в окружении солнца, месяца и звезд.
– Да что ж он никак не сдохнет-то, бедняга?! – негромко воскликнул враг мой и одним
движением заставил своего потерявшего рассудок двойника скрутиться сочащимся слизью
жгутом, пыхнуть паром и исчезнуть. Он помолчал, а потом заметил: – Если ты ждешь, что
смерть твоя будет столь же быстрой, как его, то даже не надейся. Впрочем, я даже дам тебе
шанс, Бохоли-Хара. Выживешь – честь тебе и хвала. Ведь ты любишь плясать, Черный
Шаман? Любишь бить колотушкой в бубен? Пляши, Черный Шаман! Топчи эту скалу, топчи
ее тысячу лет, топчи, пока не сотрется либо она, либо твои ноги. Сотрешь скалу – твоя взяла!
Пойдешь, куда захочешь, я не трону. Пляши, Бохоли-Хара, бей колотушкой в бубен, топчи
камень…
Едва я осознал, какое наказание мне уготовано, я взвыл и попытался убить себя,
бросившись со скалы вниз, – но я был во власти ненавистного врага моего.
Рука моя подняла колотушку, а пятки сами собой начали притопывать по камню…
Часть 1
На Ином этапе
Глава 1
9 События возле села Загарино Томской области, произошедшие в августе 1973 года, описаны в третьей
части романа «Участковый» Сергея Лукьяненко и Алекса де Клемешье.
и уж тем более академику – да, идеально бы подошло. «Аристарх Филиппович» –
замечательно звучит, когда ты увешан всевозможными регалиями. А лабораторному
начальнику, серой ученой мышке, вполне было бы достаточно «товарища Гранина». Хуже
«Аристарха Филипповича» был только «Ристаша» – так до сих пор звала его мама, когда он
звонил ей по выходным.
В кабинете в любую погоду, в любое время года было душно, сухо и пыльно.
Маленький канцелярский столик, словно распорка, был втиснут между двумя гигантскими,
под потолок, шкафами. На полках шкафов сверху донизу громоздились пухлые коричневые
папки – перевязанные тесемками и пронумерованные отчеты лаборатории, скопившиеся
невесть за сколько лет. Полагалось регулярно сдавать их в архив, но Аристарх подозревал,
что в архиве они будут еще менее востребованы, чем здесь. Тут, в кабинете, они хотя бы
создавали видимую весомость проделанной работы. Весомость, кстати, не только
фигуральную – у любого вошедшего создавалось впечатление, что у шкафов под тяжестью
отчетов «подгибаются коленки». Выдерни канцелярский столик – и две громады накренятся,
ринутся навстречу друг другу, с оглушительным треском столкнутся деревянными
макушками, и посыплется из них, и повалится, и рухнет все, над чем трудилась лаборатория
Гранина… Как жаль, что о себе он не мог сказать того же: если убрать, выдернуть из этого
кабинета самого Аристарха – вряд ли где-то что-то рухнет и развалится.
Скомкав мокрый плащ и бросив его на стул, Аристарх переоделся в чуть помятый
белый халат и снял трубку с телефонного аппарата.
– Техотдел? Это Гранин. Подключите девятую лабораторию. Да, полную нагрузку.
Вероятно, до утра. Да. Спасибо.
Атмосфера лаборатории нравилась Аристарху куда больше духоты кабинета. Только
здесь можно было встретить столь вдохновенный, целесообразный, упорядоченный бардак:
слегка прикрытые чертежами мотки проводов на верстаках, линзы, клеммы,
разнокалиберные детали, тестеры, отвертки, тяжелые аккумуляторные батареи под столами и
– самое главное! – экспериментальные стенды с собранными схемами.
Правило номер один лаборатории Гранина гласило: хочешь, чтобы вышло хорошо, –
сделай сам. Такой порядок вызывал недоумение и даже неприязнь у любого нового
сотрудника. Кому же хочется собственноручно паять и вытачивать, полировать линзы и
перематывать медную проволоку катушек, если в институте для этой цели существует целый
технический отдел? Разве это дело, когда научный работник не расчетами занимается, а с
паяльником возится? Однако рано или поздно приходило понимание, что ни один токарь,
пусть даже заоблачной квалификации, не сможет без подробного чертежа выточить
невиданную финтифлюшку в точности так, как это придумалось ученому. И уж тем более на
токаря в процессе работы никогда не снизойдет озарение, что бороздку у финтифлюшки
лучше сделать не так, а эдак.
Правило номер два касалось собранных схем: в лаборатории Гранина к ним было
принято относиться как к живым людям. Каждая новая схема обладала своим характером –
одна шла по жизни беспомощным неудачником, другой требовались внимание и ласковое
слово, третья стремилась без каких-либо оснований сразу подсунуть искомый результат,
четвертая начинала капризничать и хандрить, и тогда с ней лучше было не спорить, а
попросту оставить в покое на денек-другой – успокоится и, даже не потребовав изменения
параметров, заработает как надо.
На стенде, к которому сейчас направлялся Аристарх, была собрана схема, в чем-то
похожая на него самого. Это была схема-работяга, она не чуралась скучной монотонной
работы, была согласна раз за разом проводить абсолютно одинаковые измерения, и о ее
способности трудиться днем и ночью можно было складывать легенды.
Аристарх отпер массивную металлическую дверь собственным ключом, щелкнул
выключателем, затем перевел в рабочее положение рубильник, отвечающий за питание
аппаратуры. Качнулись стрелки гальванометров, горбатыми изгибами откликнулись зеленые
змейки осциллографов, от стендов донеслось тихое гудение конденсаторов.
Лаборатория специализировалась на дистанционной диагностике состояний объемных
сред и процессов. Или проще – занималась поисками бесконтактных методов измерения
скорости и плотности потоков жидкостей и газов. И именно лаборатории Гранина выпала
честь заниматься разработкой лазерных анемометров и интерферометров нового поколения.
– Вечер добрый, старина! Давно не виделись… – усмехнувшись, поздоровался Гранин
со стендом и перещелкнул несколько тумблеров, задавая диапазон токов накачки.
Пока конденсаторы жадно копили заряд, Аристарх сверился со своими записями в
пухлой тетради и подкатил к стенду один из резервуаров. Их – гигантских емкостей на
подставках с колесиками – было в лаборатории несколько: с обычной дистиллированной
водой и с солевыми растворами разной концентрации. Через систему шлангов, насадок и
насосов каждый резервуар мог быть подключен к стеклянной трубке, расположенной в месте
фокусировки лазерных лучей. Жидкость под давлением подавалась в трубку, безостановочно
циркулировала в соответствии с заданными параметрами, лучи оценивали скорость и
плотность потока, показания передавались на процессор электронно-вычислительной
машины, а откуда информация уходила на самописцы. Эти показания сравнивались с
данными расходометра и кучей других изначально известных величин, высчитывалась
погрешность, производилась калибровка – и так бесчисленное количество раз, пока результат
не бывал доведен до полного соответствия. Затем менялись условия – давление, температура,
концентрация, – и все сначала: жидкость из резервуара текла по трубке, лазер замерял
скорость и плотность, процессор обрабатывал, самописцы стрекотали, Аристарх записывал в
пухлую тетрадь очередной результат и производил необходимую калибровку схемы.
Экспериментальный стенд медленно, но верно учился точности измерений.
Фактически уже и в текущем виде схема была готова для изготовления
экспериментального образца, прототипа. Где-нибудь на производстве подобные приборы
давным-давно уже ждут специалисты. Казалось бы, передавай в техотдел параметры – и
вперед, внедряй опытную партию! Регулировка мощности, тонкие настройки, комплект
сменных оптических фильтров – все это могло быть доработано на местах, с учетом
специфики производства и местных условий. По сути, как руководитель он мог бы ускорить
процесс калибровки, а то и вовсе досрочно отрапортовать о готовности прототипа. Но как
ученый, как перфекционист и как человек, чьим жизненным кредо стало ожидание, он не мог
оставить без внимания проблему, которая не имела непосредственного отношения к
лазерным анализаторам, но могла быть решена при их помощи. И имя этой проблемы –
турбулентность.
Гладкая стеклянная трубка, равномерно подаваемая жидкость, идеальные лабораторные
условия. Но даже в данных условиях, стоило лишь изменить некоторые параметры –
например, температуру, – поток возле стенок трубки начинал завихряться, двигаться
бесконтрольно, и эти возмущения сказывались на результатах диагностики объемной среды,
будь то жидкость или газ. Как рождается турбулентность? Как она развивается? Начальную
стадию отчасти описывали уравнения Ландау, но эти уравнения невозможно было применить
к процессу в целом.
Сейчас у Гранина в распоряжении находилась схема-работяга, которая уже умела
поэтапно, по крупицам отслеживать все изменения, происходящие в потоке. Если стенд будет
сдан – позволят ли Гранину-ученому заниматься темой, которая не была изначально внесена
в утвержденный руководством института и техсоветом научный план? Не передадут ли его
наработки смежникам? Не лишат ли шанса проявить себя?
Вот по этой самой причине Аристарх предпочитал не спать ночами, именно поэтому
приходил в институт в то время, когда другие сотрудники отдыхали. Если у него получится
на основе данных, непрерывно получаемых от собранного на стенде экспериментального
лабораторного образца, математически рассчитать процесс развития турбулентности, то и
способ обуздать ее обязательно найдется. А это уже тянуло на открытие!
Вот только пока, к сожалению, он не сильно продвинулся.
На сегодняшнюю ночь он запланировал наблюдения за поведением потока в условиях
воздействия мощного электромагнитного поля. Генератор, собственноручно собранный им и
укрытый до поры до времени под одним из верстаков, был извлечен на свет, сориентирован
относительно стеклянной трубки и подключен к сети. Аристарх вписал в книжечку краткую
информацию об исходных настройках и провел первый замер. Затем – сдвинув на миллиметр
регулировочный лимб, второй. Затем третий, четвертый, десятый… Турбулентность
издевательски хихикала где-то поблизости, но не желала показываться. Гранин постепенно
увеличивал напряжение, менял нагрузку и, словно четки, перещелкивал оптические фильтры,
пропускающие сквозь себя лазерный луч. После сотого замера казалось, что уже сам воздух
наэлектризовался до предела, однако стрекочущие самописцы по-прежнему не выдавали
ничего нового. И не понять: то ли сегодняшние исходные параметры слишком идеальны для
возникновения турбулентности, то ли электромагнит препятствует этому.
В очередной раз проведя по мокрой от пота лысине расчесывающе-приглаживающим
движением, Аристарх длинно выдохнул. Он готов был закончить на сегодня, чтобы хоть
немного вздремнуть перед началом рабочего дня, как вдруг ему почудилось слабое движение.
Нет, в лабораторию никто не проник, никто не наблюдал тайком за его экспериментами –
просто от стеклянной трубки с циркулирующим внутри солевым раствором вдруг пошел пар.
Тонкие полупрозрачные струйки пошевеливались, будто живые, изгибались, создавая
иллюзию движения, завязывались узелками, чтобы уже через пару секунд развеяться,
растаять. Откуда пар?! Температурный режим соблюден, ни электромагнитное поле, ни
лазерный луч не должны были нагреть стекло до такой степени, чтобы случайно осевшая на
трубке атмосферная влага начала интенсивно испаряться с поверхности! Да и сколько ее –
атмосферной влаги?! Неужели нарушена герметичность?
Недоумевая, Аристарх обошел стенд и приблизился к резервуару с противоположной
стороны. Он едва успел протянуть руку к трубке, чтобы на ощупь определить ее нагрев, – и
тут же произошло сразу несколько мелких событий.
Во-первых, мигнул свет. Перепады напряжения случались крайне редко, и на этот
случай бытовая сеть была отделена от промышленной. Даже если в электрическом щитке
выбьет все пробки и целый этаж института погрузится во мрак, на ходе экспериментов это
никак не должно отразиться – это аксиома.
Во-вторых, нежданно-негаданно зазвонил телефон.
В-третьих, стеклянная трубка, в которую упирался ставший переливчато-розовым из-за
клубящегося пара лазерный луч, внезапно сухо крякнула и покрылась мелкой сеткой трещин.
А потом раздался взрыв.
Гранин отшатнулся, в тот же миг его подбросило и швырнуло назад. Изгибая шею,
отворачивая лицо от летящих осколков, Аристарх увидел стремительно надвигающуюся
стену лаборатории. Ни сгруппироваться, ни смягчить удар руками он уже не успевал – так и
летел беспомощным кулем в собственную сгущающуюся на стене тень. Время будто
замедлило свой бег, и казалось, что сердце отстучало с десяток тактов, прежде чем ученый
осознал происходящее.
«Ну, вот и все, – пронеслось в голове. – Сейчас меня не станет».
Хруст шейных позвонков, алая кровь на белом халате – все это так ярко представилось
сжавшемуся от ужаса Аристарху, что на краткую долю бесконечной секунды он поверил,
будто все это уже случилось, и сам он наблюдает за собой со стороны. А в следующую долю
пришли досада и злость: а как же отдельная квартира и красавица-жена?! А как же всеобщее
признание?!
Пляшущая на стене тень, вот эти бесформенные очертания барахтающейся в полете
фигуры, на которые Гранин уставился расширившимися зрачками, должны стать последним,
что суждено было ему увидеть в жизни. Однако с каждой краткой долей бесконечной
секунды тень менялась, приобретала объем и густоту, словно огромная капля жирной нефти,
словно накачанный податливым мраком упругий воздушный шар. О такую тень невозможно
разбиться насмерть – в ней можно завязнуть, как в дегте, или отскочить от нее, словно от
каучуковой автомобильной камеры, или…
Не произошло ни того, ни другого, ни третьего.
Аристарх рухнул и проехался по полу, раздирая халат, а вслед за ним предплечье и
локоть. Еще несколько мгновений он лежал неподвижно, пытаясь унять колотящееся сердце.
Почему он не врезался в стену? Почему не свернул себе шею? Почему пол под щекой такой
шершавый, будто не из плиток выложен, а из грубой щебенки?
Затем ему стало холодно – так холодно, словно вместе с ужасом из него постепенно
выходило все нутряное тепло. «Коченею я, что ли? – подумал он, делая попытку
приподняться. – Точно! Все-таки расшибся, а труп мой коченеет! Сейчас душа подымется
над телом, и ты, Ристаша, увидишь себя изломанного, искромсанного и мертвого…»
Размышляя над тем, может ли душе быть больно и холодно, он поочередно подтянул
под себя колени, утвердился на четвереньках и огляделся.
Он был не в лаборатории. В какой-то момент ему показалось, что и не в институте, но
мрачное каменное помещение очертаниями своими повторяло институтский коридор и ряд
лабораторий в нем. Внутренние стены-перегородки отсутствовали, вместо них в воздухе
трепыхалось нечто, похожее на марлевые занавески. Видимо, сквозь одну из них Аристарх
пролетел головой вперед – и оказался на полу коридора, за пределами лаборатории.
Мысль о загробном мире ученый Гранин отмел сразу же. Разумеется, это не Рай, не Ад
и не Чистилище. Это… это некое пространство, в которое он переместился вследствие
эксперимента, пошедшего не так, как полагалось. Мощный генератор электромагнитного
поля, самый современный полупроводниковый лазер, высокое напряжение – все это в
комплексе дало вот такой эффект, который наверняка можно объяснить с точки зрения
физики.
Здесь было очень сумрачно и холодно; на каменной кладке наружных стен и шершавом
полу, будто в сыром и затхлом подземелье, рос мох, синеватый, едва заметно шевелящийся –
от сквозняка, не иначе. Еще здесь было невероятно трудно дышать – наверное, концентрация
кислорода в этом мире была пониженной. А может, и впрямь похожее изнутри на институт
помещение находилось под землей, в гигантском запертом подвале, без доступа свежего
воздуха.
Поднявшись, Аристарх сделал шаг, другой. Видимо, взрыв и падение не прошли для
него бесследно – голова кружилась, ноги едва держали, да еще мороз пробирал до костей, что
делало этот мрачный мир окончательно неприветливым. Сюда бы попасть, будучи
подготовленным морально и физически, вооруженным с научной точки зрения… Но для
начала нужно как-то попасть обратно.
Его внимание привлек неяркий свет внутри лаборатории. Вернее, свет-то скорее всего
был ярким, но «марлевая» стена делала его приглушенным: у мамы дома стоял торшер с
тканевым абажуром – так вот он тоже окрашивал спальню в тусклые голубовато-стальные
цвета, переиначивая разноцветье предметов на собственный манер. Аристарх пригляделся
внимательнее – и не поверил глазам. Да что же это за карикатура такая?! Может, никакое тут
не параллельное пространство, а всего лишь последствия удара головой, сильное сотрясение
мозга, вызывающее галлюцинации?
Вместо экспериментального стенда внутри стоял массивный обеденный стол, будто
перенесенный сюда из какой-нибудь корчмы семнадцатого века. Грубо отесанные и плохо
подогнанные доски, потрескавшиеся и исцарапанные, были завалены пружинами, коваными
шестеренками, графитовыми стержнями и прочим барахлом. Впрочем, не так уж завалены –
в их расположении наблюдалась некая система, упорядоченность, будто неведомый чудак
пытался воспроизвести экспериментальную схему, знакомую Аристарху до мелочей, при
помощи подручных средств. На дальнем конце стола, там, где должна была находиться
лазерная установка, стоял аппарат, больше всего напоминающий газовую горелку, а точнее –
диковинный автоген. Расходящиеся под углом тонкие струи белого пламени с серой
сердцевинкой упирались в полупрозрачный тюль, сквозь который Аристарха вышвырнуло из
помещения во время аварии. Резервуар с раствором превратился в нелепую кадушку, в каких
на селе обычно солят огурцы или квасят капусту. Вокруг стола, на почерневших от старости
деревянных лавках, стояли приспособления не менее удивительные, чем газовый резак:
Гранин узнал морской секстан и большой настольный барометр в корпусе, отлитом то ли из
бронзы, то ли вообще не пойми из чего. Еще там были песочные часы и старинные
хронометры с блестящими полукруглыми крышками, транспортиры и штангенциркули,
несколько дисков Фарадея и примитивных вольтовых столбов. На месте генератора
электромагнитного поля красовался резонансный трансформатор Тесла; «привязанные» к его
верхнему отводу, по потолку неспешно и беззвучно гуляли ветвистые молнии разрядов.
Всему этому великолепию место было в музее… или в кабинете изобретателя конца
восемнадцатого – начала девятнадцатого века. Неужели Гранина зашвырнуло в прошлое?
Что-то еще было внутри лаборатории… какой-то неравномерный пунктир, висящий над
полом. Осколки стеклянной трубки, застывшие в полете? Гранин доплелся до «марлевой»
стены и остановился в сомнениях. Что – вот прямо так и шагать сквозь нее? Или лучше
обойти, добраться до двери? Да есть ли в этом мире двери?!
Аристарх привычным безотчетным движением потянулся к лысине и вдруг замер – с
его локтя обильно текло. Грязно-серые (не красные!!!), крупные, вязкие капли образовали
небольшую лужицу возле его ног. Над лужицей, будто марево, дрожало и клубилось нечто,
состоящее из отдельных полупрозрачных темных и светлых струй. К этим струйкам и
сгусткам тянулись заросли мха со стен, ползли по шершавой щебенке пола – и отшатывались,
обугливались, умирали…
Гранина замутило – от боли, от слабости, от нехватки воздуха, от нереальности
происходящего, от вида своей почти черной крови. Рана возле локтя была длинной и
глубокой – не только кожа, но и мягкие ткани разошлись, распоротые чем-то острым.
Непроизвольно он схватился за разрез здоровой рукой, сжал рану. Ему необходим доктор,
ему необходимо выбраться в свой родной мир!
Теряя остатки сил, Аристарх испуганно завертелся на месте. Что делать, куда бежать?!
– Эй! – закричал он, приходя в ужас от того, как звучит его голос в студеном каменном
коридоре этой пародии на институт. – Кто-нибудь!
Ему показалось, что в дальнем конце коридора кто-то есть: человек, скрытый в сером
мраке, выставил на свет плечо и колено – да так и замер. Наблюдает? Прячется?
– Эй! – снова крикнул Гранин, рванулся в ту сторону и…
И вывалился в ярко освещенный коридор родного института.
За стеной, ставшей вновь твердой и непрозрачной, что-то звенело, грохотало и
рушилось. Плечо и колено сдвинулись с места и превратились в бегущего навстречу Гранину
вахтера.
– Аристарх Филиппович, с подстанции звонили, там перепады напряжения… Ой! А что
с вами?
– Со мной… – Гранин, еще не пришедший в себя после мгновенного перемещения в
реальный мир, тупо смотрел на подбегающего вахтера. – Мне помощь нужна!
Приподняв руку, он продемонстрировал разорванный и окровавленный рукав халата.
Хотел попросить хотя бы временно перетянуть плечо жгутом, чтобы рана не кровоточила
настолько сильно, и вдруг понял, что между пальцев уже не течет, да и локоть уже не болит.
Осторожно, не делая резких движений, он отнял ладонь от раны и обомлел: вместо уродливо
рассеченных мышц – тонкая розовая полоска зажившей кожи.
– Это где ж вы так перепачкались? – с интересом разглядывая липкую и красную руку
Гранина, спросил вахтер и цыкнул зубом. – И халат порвали… Банку с краской, что ли,
неудачно открыли? – За стеной в последний раз что-то грохнуло, и вахтер вновь навострил
уши: – А там-то что творится? Аристарх Филиппович, упало ведь что-то, а?
Гранин молча прошел мимо него и, приоткрыв дверь, заглянул в лабораторию. Там
творился кошмар.
Ближайшие к стенду верстаки разметало, будто кто-то швырнул гранату. Осколки
стекла устилали пол за стендом, из лопнувшего резервуара толчками выливалась жидкость,
натужно гудели насосы, искрил генератор, пахло оплавившейся изоляцией, химическим
каким-то смрадом, дымом… Протянув руку, Аристарх дернул рубильник, обесточивая все
приборы, всю лабораторную аппаратуру.
– Никак, авария? – благоговейно выдохнул вахтер, через плечо ученого заглядывая
внутрь. – Ох, мамоньки, что ж теперь будет-то?
Гранин взял себя в руки.
– Ничего не будет, милейший. Я разберусь. Возвращайтесь на свое рабочее место.
– А как же помощь? Вы же сами сказали, Аристарх Филиппович, что помощь
требуется!
– Я передумал. Сам справлюсь. Ступайте, говорят вам!
Обиженно поджав губы, старик удалился.
Только затворив дверь, Аристарх позволил себе расслабиться. Пара фраз, сказанных
вахтеру, далась ему так тяжело, что над верхней губой предательски выступила испарина.
Прислонившись спиною к косяку, он пару минут дышал открытым ртом, а потом, поняв, что
не может унять дрожь в коленях, медленно, «по стеночке» съехал на пол.
Тряслись пальцы, кожа на щеках и темени словно окаменела, сердце бухало громко и
раздельно. Голова болела невыносимо – видимо, и последствия удара сказывались, и полный
разброд в мыслях. Что произошло? Что случилось? Действительно ли он побывал в каком-то
ином мире? Или увиденное – плод воображения, бред травмированного мозга? Но если
Аристарх бредил – как он оказался снаружи? Упал, ударился головой о стену, поднялся и, не
осознавая себя, вышел из лаборатории? А там, в коридоре, ему полегчало и… Кровь!
Разорванный и окровавленный халат! Издалека кровь можно принять за краску, но сам-то
Аристарх прекрасно понимал, чем испачканы его пальцы! Откуда же она так обильно текла?
Из раны на предплечье, которая сама собою превратилась в тонкий шрам. Или не сама
собою? Может, подобная регенерация – одно из свойств того пространства, в котором он
оказался?
Значит, все-таки оказался. Значит, все-таки был тот странный серый мир со спертым
воздухом, шевелящимся мхом и марлевыми стенами…
Гранин попытался восстановить в памяти все, что увидел. Чудные, а вернее –
неуместные здесь и сейчас приборы и устройства. Почему, по какой логике стоящие на
полках осциллографы в том пространстве превратились в барометры, а электрические
тестеры – в песочные часы? Или два мира абсолютно разделены и вовсе даже не повторяют
друг друга с карикатурными искажениями? Ничто ни во что не трансформируется, просто
здесь одна лаборатория, там – совершенно другая, и не стоит искать соответствия между
здешней лазерной установкой и тамошним автогеном? И каменное здание в той реальности
не имеет никакого отношения к Институту автоматики и электрометрии, просто так совпало,
что Гранин переместился в похожее помещение, также связанное с научными изысканиями?
Но пунктир зависших над полом осколков! Но плечо и колено вахтера, застывшего,
завязшего в мрачном, сером тумане в конце коридора! Ударная волна, которая выпихнула
Аристарха из лаборатории и вообще из реальности, исчезнувшая, замершая в другом мире и
возобновившаяся, едва он вернулся обратно!
Все это указывало на то, что Аристарх наблюдал за искаженным, но родным миром из
некоего параллельного пространства, в котором он провел несколько секунд, тогда как в
привычной реальности время либо совсем остановилось, либо минуты растянулись на часы.
И самый главный вопрос: что же вызвало перемещение? Взрыв? Или он – только
побочный эффект процесса, запущенного совместной работой нескольких мощных
агрегатов? А что могло взорваться в лаборатории, да еще так, что верстаки разметало в
стороны?
Гранин посмотрел на часы – половина шестого. Через два часа начнут подходить на
работу сотрудники. За это время необходимо обнаружить причину взрыва и попытаться хоть
отчасти устранить его последствия.
Застонав, он поднялся и, пошатываясь, поплелся в сторону стенда. Под подошвами
хлюпала жидкость из лопнувшего резервуара, хрустели осколки стекла. От генератора
электромагнитного поля до сих пор шел дымок – что-то там внутри закоротило, сгорело, и с
этим тоже предстояло разобраться. Вот где бы только сил найти на все это?
Впрочем, важно одно… Аристарх даже замер, словно с размаху натолкнулся на эту
мысль, и она его ощутимо так стукнула по лбу. Да, действительно, сейчас важным было
только одно: Гранину невероятно хотелось вновь попасть в тот мир! Уже не в качестве
жертвы аварии во время опытов, разумеется, а в качестве исследователя и потребителя. Если
та реальность позволяет проходить сквозь стены и заживлять раны… Это какие же горизонты
открываются! Он рассмеялся – слабенько, почти беззвучно, но в его состоянии даже это
можно было расценивать подвигом. Турбулентность! Забавно, право слово! Да кому нужна
турбулентность, если тут такое сокровище?! Диагностика жидкостей и газов – мелкая,
местечковая проблема по сравнению с глобальными перспективами, которые сулил иной мир.
Да, ради этого придется потрудиться. Методично, кропотливо и настойчиво. Может быть,
куда больше, чем при тестировании анализаторов, но оно того стоило. Нужно воспроизвести
всю последовательность действий, которые привели к открытию двери в чужую реальность,
нужно вычислить все параметры, необходимые для перемещения, нужно добиться
устойчивости процесса, и тогда… О, тогда – здравствуй, Академия наук! Здравствуйте,
седобородые профессора, закосневшие в своем фундаментализме! Не хотите ли
познакомиться с другими физическими законами – законами, открытыми Граниным?
Здравствуйте, сотрудники государственной безопасности! Не хотите ли воспользоваться
нереальными возможностями, которые вам предлагает прибор Гранина? А вы, медики-
травматологи? Может, довольно уже зашивать и бинтовать? Две минуты в пространстве
Гранина – и жертва автокатастрофы как новенькая!
К приходу сотрудников ему удалось навести хоть какое-то подобие порядка. Впрочем,
никто из них так и не попал на рабочее место, поскольку Аристарх очень удачно занял всех
другими, не лабораторными делами. Двух лаборантов он отправил в свой кабинет – якобы
пришла пора сдавать отчеты в архив, а для этого папки из двух высоченных шкафов
требовалось сгруппировать, составить общий список, каждый отчет снабдить пояснительной
запиской, перенести всю эту груду в полуподвал и уже там, в архиве, проследить, чтобы
каждая папка была внесена в ведомость. Двух научных сотрудников он снарядил в
экспериментальный цех с длинным перечнем деталей, которые необходимо изготовить. Еще
одного отправил догуливать отпуск, порекомендовав отдохнуть в Томской области, где сейчас
царило черноморское лето. Впрочем, «Прогноз погоды» и там уже обещал со дня на день
резкое похолодание и первые ночные заморозки.
Освободив себе таким образом рабочее пространство, следующие трое суток Аристарх
вкалывал как проклятый. Домой не уходил совсем, ночевал здесь же, в лаборатории. Спать
удавалось урывками, по два-три часа, в закутке за ширмочкой, на жесткой банкетке.
Питался… ну, вроде чем-то питался. Во всяком случае, изредка осознавал себя идущим в
институтскую столовую или уже оттуда.
Это был не исследовательский азарт – это была одержимость. Однажды добившись
успеха, пусть даже случайно, трудно бывает остановиться, пока не добьешься повторения.
Какой-нибудь химик, готовясь впервые смешать новые реагенты, теряется в догадках: а что
из этого получится? У Аристарха была ситуация противоположная: он знал конечный
результат, и теперь ему всего-навсего требовалось подобрать верные компоненты. Всего-
навсего…
Он разобрал генератор, дабы выяснить, что именно сгорело, и из этого сделать вывод,
на что конкретно пришлась наибольшая нагрузка во время опытов. Он позвонил на
подстанцию и узнал, какого рода случились перепады в промышленной сети аккурат в тот
момент, когда он экспериментировал с частотами лазерной установки и увеличивал
мощность электромагнитного поля. После этого ему потребовалось собрать схему, которая
воспроизводила бы подобный скачок напряжения. Затем…
Затем – бесконечная череда попыток.
Черт бы побрал стеклянную трубку, которая в тот раз нагрелась и треснула, а теперь
никак не хотела менять температуру! Черт бы побрал предохранители, которые горели
прежде, чем он успевал повысить нагрузку! «Я смогу! – решительно говорил он сам себе. – У
меня получится!» Несмотря на все трудности, невзирая на усталость, он испытывал такой же
подъем, как в былые времена, как пятнадцать лет назад, в момент основания Наукограда под
Новосибирском.
На четвертые сутки его куда-то вызвали. Он был настолько изможден, что даже не
нашел в себе сил переспросить, куда и зачем, просто послушно обесточил аппаратуру и
поплелся вслед за человеком, которого прислали в лабораторию.
– Аристарх Филиппович, да ты здоров ли? – спросила неясная, размытая фигура
сопровождающего и вдруг трансформировалась во вполне определенного, знакомого Гранину
члена профкома института. – Ты когда спал в последний раз, друг сердечный?
Аристарх простодушно пожал плечами. Когда-то спал, это он точно помнил.
– Ну-ка! – Энергичный член профсоюза взялся за его локоть крепкой рукой. – Пойдем-
ка, я тебя кофием по-быстренькому напою.
– Ждут же, – равнодушно напомнил Аристарх, хотя понятия не имел, кто ждет и
почему.
– Подождут! – отрезал сопровождающий и потащил Гранина куда-то в сторону.
Кофе он действительно организовал очень быстро – буквально через пару минут
Аристарх сидел в удобном кресле и, обжигаясь, прихлебывал напиток невиданной густоты и
крепости. В голове потихоньку прояснялось, перед глазами перестали мельтешить лазерные
лучи, стеклянные трубки, шкала лимба и прочие элементы экспериментального стенда.
Мысленно он, конечно, продолжал быть там, в лаборатории, но и связь с реальностью вновь
начал ощущать.
– Вот теперь пора! – придирчиво оглядев Гранина, произнес член профкома
одобрительно. – А то ведь так и свалился бы под стол, не дав ответа…
Поскольку собрание проходило в малом актовом зале, Аристарх не смог с ходу оценить,
что это за мероприятие. Длинный президиумный стол стащили со сцены вниз, за ним
разместилась целая прорва народу. Здесь присутствовал руководитель тематической группы
лазерных допплеровских измерительных систем, которому непосредственно подчинялась
лаборатория Гранина, – но это была не летучка. Здесь находились секретарь партийного
комитета института и его заместитель – но это явно было не заседание парткома. Здесь
сидели представители технического отдела, начальники других лабораторий и научных
подразделений – но это был не техсовет, на котором обычно утверждали годовой план. И что
же это за совещание? И что в данном случае требуется от Гранина? Ах, да! Он должен дать
какой-то ответ.
– Здравствуйте, Аристарх Филиппович! – дружелюбно улыбнулся заместитель
секретаря парткома. – Простите, что отвлекли от насущного, но у нас с товарищами назрел
ряд вопросов.
Вот как! Не один вопрос, а целый ряд! И вообще – похоже, это совещание-заседание
собрано исключительно ради него, Гранина.
– Чем обязан? – с достоинством осведомился Аристарх, лихорадочно соображая,
связано это как-то с его поисками прохода в иную реальность, или он попросту забыл сдать
отчет, статью, нарушил какие-то сроки…
– Кто начнет, товарищи? – все так же улыбаясь, обратился заместитель секретаря к
присутствующим; народ хмыкал, отводил глаза или, наоборот, с неподдельным интересом
таращился на Аристарха. – Ну, что же вы? Ну, хорошо, тогда начну я. Итак, товарищ Гранин,
в адрес парткома и вашего непосредственного руководителя поступило несколько докладных
записок. Все они… хм… довольно странные, и будь это всего один сигнал – мы бы не стали
созывать эдакую коллегию, а попросту проверили бы на месте, как обстоят дела. Но записок
много, и все они разноплановые и… хм… ну, да, я уже говорил – странные.
Гранин начинал злиться. Зачем впустую тратить столько времени? Есть вопросы –
задавайте! Вместе с тем он был немного напуган подобным вступлением. Что же это за
докладные-то, да еще и во множественном числе?
– Аристарх Филиппович, вы только не подумайте ничего такого! – прижал руки к груди
заместитель секретаря. – Мы все осведомлены о ваших заслугах, о вашем безупречном
стаже, о безукоризненной работе лаборатории под вашим руководством… Прошу понять нас
правильно: мы всего лишь проясняем ситуацию.
– Проясняйте! – нетерпеливо потребовал Гранин, чем вызвал добродушные смешки.
– Отлично! Вы можете вкратце обрисовать присутствующим, чем конкретно занимается
ваша лаборатория в настоящий момент?
Гранин обвел взглядом сидящих за столом. Да, здесь собрались те, кто поймет суть,
даже если ее обрисовать вкратце. Тот же секретарь парткома – в прошлом очень толковый
инженер.
– Моя лаборатория в настоящий момент, – медленно, раздельно, контролируя каждое
слово, начал отвечать Аристарх, – занимается тестированием схемы лазерного анализатора
объемных сред и процессов.
– Замечательно! – искренне обрадовался заместитель секретаря и умолк, внимательно
глядя на Гранина.
Пауза затянулась.
– Вы ждете конкретики? – догадался наконец Аристарх.
– Если вас не затруднит, Аристарх Филиппович! – ободряюще кивнул
непосредственный руководитель Гранина.
Аристарх пожал плечами:
– Мы проводим калибровку измерителя. Это долгий и трудоемкий, но слишком
однообразный процесс. Вряд ли вас заинтересуют подробности такого рода. Но если
необходимо, я могу припомнить, на какое количество делений шкалы лимба нам удается
продвинуться в течение рабочего дня при определенных режимах работы агрегата.
За столом вновь заулыбались, однако заместитель секретаря шутку не оценил.
– То есть, уважаемый Аристарх Филиппович, вы хотите сказать, что испытания
проходят в штатном режиме, без каких-либо… хм… эксцессов?
Мысли Гранина заметались. Что он имеет в виду? Что он может знать о проходе в иное
пространство? Как следует ответить, чтобы уйти от этой темы?
– Не припомню, – хрипнул Аристарх и закашлялся; кто-то сердобольный протянул ему
стакан воды, он машинально отпил пару глотков.
– Значит, в штатном режиме… – задумчиво проговорил заместитель секретаря и
пошуршал стопочкой бумаги, выискивая нужный лист. – А вот по данным технического
отдела нашего института, потребление энергии девятой лабораторией за последнюю неделю
серьезно увеличилось. Как вы можете это объяснить?
– Я иногда остаюсь работать ночами, – развел руками Аристарх; поскольку было
похоже, что речь пойдет об экономии, он быстро потерял интерес к вопросам «коллегии».
– Да, мы наслышаны об этом, – кивнул заместитель. – Я не могу сказать, что партком
против подобных инициатив… Это похвально, что столь заслуженный сотрудник использует
свое свободное время на благо советской науки… Хотя режиму дня надо бы тоже внимание-
то уделять…
Гранин поморщился. Ради этого его оторвали от дела?! Ради того, чтобы ему, взрослому
человеку, объяснять, в котором часу следует спать ложиться?! Там, в лаборатории, он, быть
может, именно в этот момент нащупал бы искомое!..
Бубнящий заместитель секретаря поймал взгляд Аристарха и даже вздрогнул от
удивления, но быстро справился с собой, заговорил тверже и по существу:
– С ночными сменами понятно. Однако, если верить следующей докладной, со
вторника перерасход энергии по вашей лаборатории происходит и в дневное время. Вы
можете как-то это объяснить?
– Со вторника? – переспросил Гранин. – А сегодня какой день недели?
Рядом, разряжая обстановку, от души рассмеялся приведший сюда Аристарха член
профсоюза.
– Заработался ты, Аристарх Филиппович! – громко и радостно провозгласил он. – Вы
бы видели, товарищи, в каком состоянии я его сегодня застал в лаборатории! Сомнамбула!
Лунатик! Глаза ничего не видят, но руки – руки-то все делают как надо!
Заместитель секретаря неодобрительно на него покосился и продолжил:
– Сегодня пятница, товарищ Гранин. Далее: во вторник же, по данным склада, вы
принесли для утилизации несколько разбитых приборов. Список, если необходимо, я могу
продемонстрировать. Вы по-прежнему утверждаете, что никаких эксцессов в лаборатории не
случилось?
Аристарх вновь пожал плечами. Кажется, действие кофе кончалось, а
исследовательский зуд, наоборот, возобновился – ему очень хотелось поскорее покинуть
актовый зал, чтобы кое-что проверить. Ему вдруг показалось, что он пропустил двадцать
восьмое деление шкалы. Методичность методичностью, но он действительно очень устал,
так что мог случайно прокрутить диск сразу на два деления вместо одного. Однако он
понимал, что, не получив ответы, его отсюда не отпустят.
– Я ленив, простите. И педантичен. Если какой-либо аппарат выходит из строя – я не
бегу тут же на склад, особенно если в этот момент увлечен экспериментом. Чаще всего в
лаборатории можно найти запасной прибор, а с вышедшим из строя заняться на досуге.
Зачем утилизировать имущество, когда его можно починить?
– Вы хотите сказать, что все эти осциллографы, тестеры и вольтметры разбились не во
вторник, а скопились в лаборатории за некий продолжительный срок?
– Именно.
Заместитель секретаря и кое-кто из присутствующих опустили глаза. Они не верили
Аристарху и даже в какой-то степени стыдились его вранья. Что же они знают?
– А генератор, который сгорел? – все еще не глядя ему в лицо, сердито спросил кто-то
из техотдела. – Генератор – это вам не финтифлюшка, это дорогостоящее оборудование!
Лично мне вообще непонятно, для чего вы его использовали. Разве он необходим для
калибровки? Или вы им пользовались для каких-то других… может быть, личных целей?
Ага, значит, им известно про генератор…
– Это дорогостоящее оборудование, – закипая, начал Аристарх, – я собрал в свободное
время собственными руками из подручных материалов, которые в избытке нашлись в отделе.
На балансе нашей лаборатории генератор не числится! Упреждая ваш возможный вопрос,
сразу отвечу: он легко разбирается, и все подручные материалы возвращаются на свои места.
По сути, выгорел один-единственный блок… Копеечный блок, прошу заметить!
– Аристарх Филиппович! – повысил голос заместитель секретаря, от дружелюбия
которого не осталось и следа. – Хочу напомнить вам, что партия является контролирующим
органом как на производстве, так и в процессе испытания различных приборов. Копеечный
блок или не копеечный, а разбазаривать государственное имущество без серьезной
необходимости…
– Не нервничайте так, Ким Эрастович! – неожиданно вступил в разговор руководитель
тематической группы и непосредственный начальник Гранина, и Аристарх наконец узнал,
как зовут безымянного доселе заместителя секретаря парткома. – Девятая экспериментальная
лаборатория для того и существует, чтобы тестировать аппаратуру в самых разных, подчас
экстремальных режимах. Мы же с вами не хотим, чтобы однажды где-нибудь на производстве
разработанный нами прибор вышел из строя просто потому, что мы чего-то не учли, не
проверили, не предусмотрели? В девятой лаборатории предохранители, конденсаторы,
лампы, реле и целые блоки горели, горят и будут гореть! Только так мы можем выдать
результат, которого ждет от нас партия, – методом проб и ошибок, намеренно рискуя и
добиваясь оптимальных показателей опытным путем.
Аристарх, почувствовав себя под защитой, начал отключаться. Где-то гудели голоса, а
он был уже не здесь, он буквально видел перед собой строчки из записной книжки: вот он
зафиксировал данные по двадцать седьмому делению… а вот двадцать девятое. Скорее,
скорее надо вернуться на рабочее место и проверить, есть ли запись по двадцать восьмому!
– Аристарх Филиппович! – Заместителю секретаря пришлось постучать карандашом по
стакану, чтобы обратить на себя внимание руководителя лаборатории. – Потерпите, у нас
осталось не так много вопросов. Значит, тестирование всегда шло и идет в штатном режиме?
Но разве штатный режим не предполагает, что за калибровкой должен наблюдать лаборант?
Разве это не обязанность научных сотрудников – расшифровывать данные с самописцев? Вот
ваши работники сетуют, что вы работаете в одиночестве, а их услали из лаборатории…
– Так уж и услал! – нашел в себе силы отреагировать смертельно уставший,
засыпающий Гранин. – Я им поручил заниматься другими, не менее важными делами.
– И все это тоже случилось во вторник… – недоверчиво мурлыкнул Ким Эрастович. –
Вы не находите это подозрительным, товарищи? Перерасход электроэнергии, выведенные из
строя приборы, использование мощного генератора, который, по заявлению представителя
техотдела, не требуется для производимых товарищем Граниным исследований… В конце
концов – отрыв от масс, от коллектива!
– А в чем конкретно вы подозреваете моего сотрудника? – вскинулся руководитель
тематической группы. – Вы можете точнее сформулировать и озвучить свои претензии? Со
своей работой Гранин справляется…
– Это просто совпадение! – с трудом произнес Аристарх, обдумав наконец фразу про
отрыв от коллектива… и еще про что-то. Язык у него ощутимо заплетался, глаза слипались.
– Да вы поглядите! – простер к нему руку Ким Эрастович. – Как он может справляться с
работой, если спит на ходу?! Может, у проблемы ноги растут именно отсюда? Как вы давеча
сказали? Сомнамбула? Лунатик? Может, и перерасход энергии – разгильдяйство? И разбитые
приборы – халатность? Может, и сотрудников он услал, чтобы они не видели его в таком
состоянии? А что вы скажете на это? – Заместитель секретаря парткома снова покопался в
ворохе бумажек и вытянул одну. – По словам вахтера Мурзина Эс Пэ, ветерана войны и героя
труда, в ночь с понедельника на вторник он встретил товарища Гранина в коридоре института
на первом этаже. Сейчас… вот: «Вид гражданин Аристарх Филиппович имел непотребный,
за дверью лаборатории слышался шум и грохот…»
– Ему показалось! – почти беззвучно выдавил Аристарх, вспоминая, какое деление он
только что имел в виду.
– Показалось? Значит, в ту ночь никаких эксцессов не произошло, эксперимент шел в
штатном режиме… Так?
– Так.
– Тогда почему вы, – торжествуя, расплылся в улыбке Ким Эрастович, – почему вы во
время эксперимента находились вне лаборатории?! Разве не предписано инструкцией не
оставлять без присмотра столь сложное оборудование?! И не нужно рассказывать мне сказки:
товарищ Мурзин прекрасно видел, как вы обесточили аппаратуру – вы сделали это уже после
того, как он застукал вас праздношатающимся по коридору! После того, как, по его словам, в
лаборатории раздался шум и грохот! Что вы на это скажете?!
Неизвестно, что сказал бы на это Аристарх, но в этот момент сбоку от сцены, в кулисах,
зазвонил настенный телефонный аппарат, и Гранина будто подбросило: вот оно! Вот то самое
недостающее звено! В ту ночь, непосредственно перед взрывом, в лаборатории зазвонил
телефон! Возможно, звуковые колебания и спровоцировали… Это требовало немедленной
проверки!
Ни слова не говоря, он сорвался с места и выбежал из актового зала.
– Аристарх Филиппович! Товарищ Гранин! – угрожающе крикнул вдогонку Ким
Эрастович и, не дождавшись ответа, театральным жестом простер руку – дескать, вы это
видели?
– Ким, он же ученый, – примиряющим тоном, мягко сказал член профсоюза. – У него
такое в голове, что нам с тобою и не снилось!
Заместитель секретаря побагровел.
Глава 2
На первом же припеве Танечка пригорюнилась – вот она, бабья доля! Даже если ты
умеешь плести чары и заглядывать в Сумрак – от одиночества не застрахована ни одна
волшебница, ни одна ведунья.
А на втором припеве дверь в кабинет стремительно распахнулась, и на пороге появился
Угорь.
– Физкульт-привет работникам сумеречного труда! – улыбнулся он.
Танечке показалось, что улыбка вышла вымученной, но в первый момент она не стала
ничего анализировать – подхватилась с места, с воплем восторга кинулась Евгению на шею.
– Угореооочек! Как я рада тебя видеть! Ты почему так похудел? Ты отчего такой
смурной? Ой, что было-то, что там было, а? Вы же победили? А его поймали, да? А наши –
все целы?
Дав вволю пощебетать и повисеть на нем девушке, от избытка чувств даже не
слушавшей его ответы, Угорь мягко отстранил Татьяну и огляделся.
– Я смотрю, у тебя тут образцовый порядок, – с улыбкой констатировал он очевидное. –
Чаем-то напоишь своим фирменным?
– И напою, и накормлю! – засуетилась Танечка, захлопотала и вдруг остановилась. –
Жень, – внимательно наконец посмотрев на него, встревоженно произнесла она, – тебе бы
лечь. Ну-ка, давай-ка на диван! Тебе помочь?
– Что за глупости?! – возмутился сконфуженный Евгений. – Присесть – присяду, а
лежать сейчас некогда. Чаю попью – и займусь текущими делами…
– Ну, какие дела, Жень? Все тихо и спокойно, райцентр в твое отсутствие враги не
захватили. А даже если б и так – ты же едва на ногах держишься! Ты вот для чего сюда
приперся, а? – Танечка уперла руки в бока; сейчас, когда волна неконтролируемой радости
схлынула, она вновь превратилась в прежнюю Танечку – деловую, строгую и воинственную,
какой ей всегда хотелось выглядеть на работе. – Так, быстро: ноги в руки – и на выход!
Сегодня у тебя отсыпной, завтра – выходной, я так решила. Угорь, да ты слышишь ли меня?!
– Слышу, слышу… – уныло откликнулся Евгений. – Поспать – это да, это неплохо было
бы.
– И не только поспать! Полечить бы тебя… – Танюша оглядела кабинет, словно искала,
что могло бы ей пригодиться в процессе лечения дозорного. – Так, все, пошли.
– Куда? – удивился Угорь.
– Домой тебя провожу. Ляжешь, а я поколдую немножко.
– Колдовать сейчас нельзя! – запротестовал Евгений. – Сейчас в Сумраке черт-те что
творится!
– Знаю, сообщили, уведомили в первый же день, как только Ворожей «воды в движение
привел». Ну, это не помеха. Это ведь вы, маги, напрямую с Сумраком работаете. А у нас на
любой случай – амулетик, заранее заряженный, травка сушеная, настоечки разные…
– У меня дома травок и настоечек нет, – на всякий случай предупредил Евгений.
– Вот дурной! Пошли уже, у меня все с собой.
Дозорный с подозрением осмотрел ведунью, которая даже дамскую сумочку не стала
забирать из кабинета, и мысленно пожал плечами: с собой – так с собой, а где именно – не
его дело. Впрочем, едва выведя под ручку на крылечко, она прислонила Евгения к стеночке и
со словами «Стой смирно, я сейчас!» ненадолго вернулась в кабинет. Стоять в сонной
неподвижности и ничего не делать неожиданно оказалось занятием приятным. Городок (а
точнее, его центральная часть) располагался на возвышенности, и отсюда дозорному были
видны не только дома на окраине, но и поросшие кедрачом холмы вдалеке. Неяркое
сентябрьское солнце пробивалось различимыми отвесными столбами света сквозь облачную
хмарь, подкрашивало контуры крыш, обрисовывало тут и там силуэты случайно избранных
деревьев, оглаживало лица прохожих, растворялось в глянцевом блеске луж и капотов
работяг-грузовиков, ползущих по объездной трассе. Неуловимые пылинки-паутинки
танцевали в этих световых полосах, подталкиваемые прохладным ветерком. Скребли тротуар
подсушенными коготками съежившиеся разноцветные листья кленов…
Только сейчас Евгений осознал, как он устал и соскучился.
Сюда его подвезли на машине знакомые оперативники из Новосибирска,
возвращавшиеся домой аккурат мимо райцентра. Поскольку свою – вернее, служебную –
«Волгу» Угорь «утопил» в Сумраке неподалеку от Загарино, попутка оказалась весьма
кстати. В дороге дозорные, включая Евгения, все еще находились под впечатлением от
недавних событий, живо обменивались историями, информацией, результатами поисков
пропавших сотрудников, всевозможными слухами и планами на будущее. Угорь не только не
отставал от них в активности – наоборот, он находился в центре внимания, как Иной,
довольно близко видевший Ворожея и Хозяина в орлином облике, с одной стороны, и хорошо
знакомый с Сибиряком, Аесароном и Денисовым – с другой. Пока обсуждались вопросы,
пока рассудок все еще был настроен на их решение, а тело – на действия, об усталости не
думалось. Некогда сейчас уставать, дел невпроворот! Но стоило переступить порог
собственного кабинета, стоило услышать Танюшин щебет и подумать: «Я дома!» – все. Будто
выключатель сработал. Даже добраться отсюда до съемной квартирки сейчас казалось
огромной проблемой. Может, стоит вернуться на старенький кожаный диван, такой удобный
и такой близкий… И как же хорошо, что сегодня отсыпной, а завтра – выходной! На самом
деле Сибиряк приказал отдыхать три дня, но Угорь считал, что управится и за полтора.
Конечно, в Сумраке сейчас такой ураган, такой водоворот, что местные Темные не осмелятся
сунуть туда даже кончик носа, поэтому пакостей в ближайшие несколько суток от них можно
не ждать. Но все же. Да и Танечка – не железная. Она и так несколько дней и ночей дежурила
в полном одиночестве, без поддержки и подстраховки.
А еще дозорный, подставив лицо тусклому, ласковому полуденному солнышку,
размышлял о том, что он действительно рад возвращению в этот, по сути, чужой для него
город. За неполный год он изучил тут каждую улочку, каждую подворотню. Ему нравилось
здание вокзала, он полюбил резные ставенки в окнах деревянных домов на окраине, привык
к скромной архитектуре в центральной части, он всерьез тосковал по запахам яблок и
поздних осенних цветов, доносящимся со стороны рынка. Он соскучился по гвалту
мальчишек, гоняющих в пыли мяч, и разноцветным бантам в косичках девчонок, прыгающих
через скакалку… Может, кто-то резонно возразил бы ему, что подобного добра в любом
городке хватает. Ну да, верно. Вот только о других городках он давно уже не тосковал, а в
этот его тянуло.
Танюша, вернувшись из кабинета и заперев его на обычный замок в реальном мире,
уверенными и не терпящими возражений движениями «повесила» правую руку Евгения себе
на плечи, сама же левой рукой, просунув ее под курткой, крепко обняла его за пояс. Теперь,
по мнению ведуньи, они напоминали парочку, прогуливающуюся после киносеанса, –
местные влюбленные именно так и ходили, полуобнявшись. Единственным отличием было
то, что гулять они предпочитали в сумерках, скромно уходя подальше от широких улиц и
фонарей, но у Евгения с Татьяной выбора не было. К тому же объятиями назвать это можно
было лишь с большой натяжкой – Танюша поддерживала дозорного, а он опирался на нее,
будто раненый на медсестру, но если не приглядываться…
– Вот оно когда все проявляется! – недовольно бубнила ведунья, стараясь попадать в
такт неловким от усталости шагам оперативника. – Раньше попросить прохожего помочь –
ничего не стоило! Ну, стало плохо человеку – кто же откажется поддержать, довести до
дома?! Ни один сознательный гражданин не откажется! А теперь…
Угорь и сам уже задумывался об этом. В случаях крайней необходимости, когда иных
вариантов не было, он без раздумий мог воспользоваться случайно подвернувшимся
человеком – что-то принести, куда-то отвезти, рассказать о чем-то и так далее и тому
подобное. При этом он не испытывал никаких угрызений совести – он же не для себя, не
просто так, не попусту воздействует! Но вот возникли непредвиденные обстоятельства, нет
сейчас возможности произвести вмешательства самого мелкого уровня для служебной
надобности – и все, и потерялся Иной. Даже поймать на улице попутку и попросить
подбросить – как-то совестно. Это словно расписаться в собственном бессилии. Одно дело –
бессилие Иного: сейчас все в такой ситуации варятся, всем прогулки в Сумраке на
ближайшее время заказаны. Другое дело – оказаться слабее обычных людей. Что-то
унизительное было в этом.
– Скорее бы уже все «воды» пришли в норму! – продолжала выказывать недовольство
ведунья. – Мне кажется, еще пару недель – и мы все с ума дружно посходим.
Евгений хмыкнул. Танечка встрепенулась, вывернула шею, заглянула ему в глаза:
– Что, скажешь – не так?
– Ты не застала, наверное. Одиннадцать лет назад случился Великий Холод. Тоже,
кстати, осень стояла…
– Что за Великий Холод? – с подозрением спросила ведунья, которая считала, что раз
уж она инициирована в середине шестидесятых и работает в областном отделении – значит,
знает все-все на свете, а если вдруг о чем-то не слышала, то следует искать подвох.
– Карибский кризис помнишь? Ну, вот. А ему предшествовала крупная провокация
обоих Дозоров одним безумцем10. Причем провокация такая… в международном масштабе.
Угроза ядерной войны – это только одна сторона того кризиса. Поначалу мы куда больше
опасались, что начнется глобальная битва в Сумраке – между Темными и Светлыми.
Настолько глобальная, что… – Он жестом попросил Таню притормозить, постоять минутку,
отдышаться. – В общем, тогда вынуждена была вмешаться Инквизиция и наложить запрет на
использование магии на территории всей Евразии – от Владивостока до мыса Рока. – Танюша
по-прежнему смотрела недоверчиво, и Угорь ввернул для убедительности: – Да ты у
Сибиряка спроси при случае, он тебе подробнее расскажет, поскольку летал в Москву по
этому поводу, был практически участником тех событий…
Ведунья подумала-подумала – и кивнула, соглашаясь.
– И что – совсем-совсем нельзя было магией пользоваться?
– Ну, те магические процессы, которые были запущены до наступления Великого
Холода, продолжали действовать. А вот новые заклинания творить не получалось. Ощущение
было такое, словно руки за спиной наручниками сковали… И так – целый месяц!
– Ужас какой! – искренне прониклась Танечка.
Они поковыляли дальше. После продолжительного молчания ведунья наконец не
вытерпела:
– Угоречек, а ты сколько лет в Дозоре?
– Шесть, – усмехнулся Евгений, уже предвидя, каким будет следующий вопрос
любопытной сотрудницы.
– Значит, в шестьдесят втором ты… Жень, а и правда – чем ты занимался, когда не
состоял в Дозоре?
– Разным! – ответил он, стараясь, чтобы прозвучало весело и беззаботно.
– Ты ведь понимаешь, – насупилась Танечка, – что после такого ответа я просто обязана
буду заглянуть в наш архив, как только вернусь в Томск!
– Та-аня, – укоризненно протянул Угорь. – Неужели ты до сих пор этого не сделала?
– Издеваешься, да?! – возмутилась девушка, поправляя на своих плечах неожиданно
тяжелую руку оперативника, и многообещающе покивала: – Ла-адно…
Евгений улыбался. Ему нравилась Танюша – особа романтичная, впечатлительная и
любопытная. Славная, симпатичная девчонка! Ее внезапный интерес и угроза – все это
выглядело забавно и даже комично – в хорошем смысле этого слова. Что же касается
архива… Ну, какую-то информацию она там непременно выудит. Да только вряд ли ее
допуска хватит, чтобы узнать действительно все.
Про Сибиряка и его поездку в Москву во времена Большого Холода он ляпнул наобум:
просто предположил, что фигура такого калибра не могла оставаться в стороне от событий. А
сам Угорь был… далеко он был в тот момент и не без оснований сомневался, что
информация о его тогдашнем местонахождении содержится не то что в областном архиве
Дозора, но даже и в центральном.
10 Великий Холод и события времен Карибского кризиса описаны в романе Николая Желунова «Дозоры не
работают вместе».
Квартира, которую занимал Евгений, располагалась в здании бывшей школы. Когда-то
это длинное одноэтажное здание с высоким каменным цоколем и деревянными стенами было
поделено на три класса, учительскую и вытянутый общий коридор. Впоследствии, когда в
центре городка отстроили двухэтажную кирпичную восьмилетку со столовой и спортзалом,
старую школу было решено переделать под служебное жилье для приезжих специалистов.
Классы полностью изолировали друг от друга, в коридоре поставили перегородки, и для
каждой из четырех получившихся квартир сделали отдельный вход со двора. Евгения
поселили в самой крайней, самой маленькой каморке – бывшей учительской. Здесь была
всего одна комната и закуток за печкой-голландкой, который Угорь использовал как кухоньку.
Правда, в печи не готовил – попросту не умел. Зато на колченогом столике, доставшемся от
прежних постояльцев, стояла электроплитка с двумя спиралями. Очень удобно: на одной он
обычно варил себе яйца или макароны, на второй кипятил чайник.
Комната напоминала жилище аскета; собственно, Угорь таковым и являлся. Пара
скрипучих стульев, шкаф для одежды и белья, книжная полка и топчан – по мнению Евгения,
этого было более чем достаточно для сна и отдыха. Все остальное время он проводил либо на
рабочем месте, либо в патруле.
Вновь прислонив руководителя районного отделения Ночного Дозора к стеночке,
Танюша скинула туфли и по-хозяйски затопотала босыми пятками по крашеным
лиственничным половицам – туда-сюда, туда-сюда. За полторы минуты она успела
обнаружить, что, кроме заварки и пшеничной крупы «Артек» с изюмом, в закромах Евгения
ничего нет, что сложенных возле голландки дров хватит на одну закладку, что за водой
придется сходить, а топчан необходимо передвинуть ближе к округлому боку печки.
– Зачем топить? – раздеваясь, вяло интересовался Угорь. – Тепло же! Кто ж в сентябре
избу протапливает?
Танюша и с перестановкой справилась сама, и за водой сходить ему не дала. И пусть
чувствовал он себя крайне неловко, сопротивляться сил не оставалось, дремотное состояние
все сильнее захватывало его. Опустившись же на топчан, он и вовсе сразу же отключился.
Сквозь сон до него едва-едва доносился приглушенный скрип дверных петель, лязг ведерных
ручек, шипение воды в чайнике и треск сухих поленьев. В этой квартирке никогда не пахло
домом и уютом, а тут вдруг – запахло.
В какой-то момент он понял, что Танечка стягивает с него рубашку, и даже попытался
помочь ей в этом, поскольку в комнате становилось жарко. Ведунья непринужденно, будто
тюк с тряпьем, перевернула его на живот, снова застучала по полу босыми пятками, а потом
он почувствовал на спине что-то горячее, почти раскаленное.
– Ай, – равнодушно пробормотал он и поежился.
– Не трепыхайся! – приказала Таня. – Терпи! Иначе толку не будет.
Он и терпел. Усталость и боль в натруженных мышцах улетучивались, словно Танюша
пользовалась магией. Горячее, по ощущениям, время от времени перемещалось, менялось
местами, словно кто-то переступал лапками по его голой спине. Почему-то вспомнилось, как
прошлой зимой участковый Денисов мазал Евгения зеленкой, обрабатывая раны, полученные
в схватке с оборотнем-гепардом. Что-то такое говорил тогда Федор Кузьмич, в чем-то
упрекал дозорного… дескать, не дело это, когда даже спину помазать некому… и какая-то
неправильность была в том, что происходило сейчас, какое-то несоответствие тому, что
подразумевал пожилой милиционер.
Будто иллюстрируя отголосок ускользающей мысли, раздался вежливый стук в дверь, и
после Танечкиного «Да-да, входите!» в комнату шагнула Вера.
* * *
Вера потеряла Женю больше недели назад. Он и раньше, бывало, исчезал на день-два,
никогда и никаких подробностей ей не сообщал, но по его же обмолвкам она делала для себя
выводы, что ее таинственный молодой человек ездит в срочные местные командировки.
Возможно, с внезапными проверками (это если она склонялась к версии, что он работает
ревизором), а возможно, с куда более секретными заданиями (если ей вновь начинало
казаться, что Евгений как-то связан со структурами госбезопасности).
Два дня – это предел. Обычно после этого он вновь появлялся в универсаме возле
пожарной части – в светлом тонком пальто и клетчатом шотландском шарфе, или в тенниске
и легких брючках, или в обычной брезентовой куртке и резиновых ботах – в зависимости от
погоды и времени года. Он улыбался ей и заказывал очередной скромный ужин, состоящий
из пирожков и стакана соку, и по его улыбке Вера догадывалась: все хорошо, он справился со
всеми своими секретными заданиями, он победил всех вражеских шпионов или нечистых на
руку директоров, он снова здесь, и сейчас, после работы, она пойдет с ним гулять по
вечерним улочкам городка.
Два дня она не волновалась. К вечеру третьего забеспокоилась, вечером четвертого
вышла на прогулку сама – прошлась по тем местам, где они ходили вдвоем. Нет, не
встретила. Она успела передумать кучу разных нелепых мыслей – начиная с того, что она,
мол, Жене больше не нужна, и заканчивая твердой уверенностью, что он может лежать где-то
раненый. И хорошо, если только ранен! И хорошо, если ранен где-то здесь, в райцентре, а не
за тридевять земель, в дремучей тайге, посреди дороги из одного глухого селения в другое.
Вера понятия не имела, куда ей обращаться за помощью в поисках. Она не знала ни
места его работы, ни места его жительства. Не слышала от него о проживающих здесь
родственниках, не общалась ни с одним из его знакомых, кроме… кроме… Да, точно, как-то
по весне им с Евгением встретилась по пути очень интересная собой девушка, которую он
назвал своей сотрудницей… Как же ее звали? Мариночка? Леночка?
– Вер, тебя там какая-то Таня спрашивает! – окликнула ее Светка из молочного отдела,
и Вера бросилась к телефону, как к спасению, забыв рассчитать покупателя.
Что скажет ей интересная собой сотрудница Танечка? Чем обрадует? Чем ошарашит?
Где он, что с ним?
– Вера, здравствуйте! – бойко заговорили в трубке. – Вы меня, наверное, не помните…
– Я помню вас, Таня! – оборвала девушку Вера, задыхаясь от нетерпения и страха. – Он
жив?
– О господи… – опешила Женина сотрудница на том конце провода и трижды
символически поплевала, и вышло это настолько смешно и искренне, что Вера мгновенно
сообразила, что самая главная опасность миновала. – Жив, конечно, кто ж ему даст помереть-
то? Со здоровьем, правда, пока не очень, но мы это быстренько поправим, не волнуйтесь. –
Тон ее стал совсем деловым: – Вера, я хотела вас попросить. У Евгения дома наверняка
шаром покати. Даже если что-то и было до отъезда – испортилось без холодильника-то. Вы
не могли бы принести продуктов каких-нибудь…
– Каких? – с готовностью спросила ее Вера, пытаясь унять нервную дрожь.
– Ну, суп сварить чтобы. И второе. И к чаю чего-нибудь. Это не слишком вас затруднит?
– Нет, что вы?! А куда это все принести?
Танюша диктовала адрес, а Вера уже мысленно составляла список вкусного и
полезного. Закончив разговор, она побежала к заведующей – отпрашиваться. Даже
придумывать ничего не пришлось – дорогой ей человек болен, ему нужен уход. Она, правда,
не спросила, чем и насколько серьезно болен Женя. Может, ему куриный бульон сейчас
нужнее, чем наваристые щи, но это ничего, она постарается учесть все варианты и принести
как можно больше, чтобы он ни в чем не нуждался.
Случайно или намеренно, но Таня выбрала самую подходящую кандидатуру для
поручения. Продавец в большом универсаме – кто еще мог бы лучше справиться с покупкой
продуктов? Однако Вера надеялась, что совсем не это повлияло на Танечкино решение
позвонить ей на работу. Воодушевленная, она летела к дому Евгения, не замечая
оттягивающих руки авосек. Прилетела.
В полумраке сеней, перехватив тяжеленные сумки одной рукой, другой помогла себе
снять туфельки и негромко постучала. Ей приглушенно ответили, и Вера отворила дверь в
комнату.
Конечно, она догадывалась, что может застать дома у Евгения кого-то из его
родственников или коллег по работе – ту же сотрудницу Таню. Но она и представить себе не
могла, в каком неловком, чудовищном положении окажется.
До пояса раздетый Женя лежал на топчане, Танечка – растрепанная, взопревшая и
тяжело дышащая – встретила Веру в одной нижней рубашке. Кремовый шелк комбинации не
просвечивал, но так плотно облегал фигуру, что из-под него проступали кружевные
очертания тугого лифчика, а длина ее не скрывала ни коленей, ни крепких, загорелых,
молодых бедер. Сердце Веры рухнуло куда-то вниз.
– Проходи, проходи, – возбужденно затараторила Таня и сдунула со лба влажный
завиток волос. – Мы тут… вот…
Мучительно, накатом покраснев, Вера сунула ей в руки авоськи и захлопнула за собою
дверь. Господи, стыд-то какой! Зачем она ей позвонила? Зачем предложила прийти? Может,
продукты – это только повод, а на самом деле Женина сотрудница хотела
продемонстрировать, каковы на самом деле ее отношения с начальником? Чтобы юная
провинциальная продавщица не питала никаких иллюзий на сей счет?
Из-за двери послышался голос Евгения, и Вера, подхватив туфли, стремглав выскочила
из сеней.
* * *
– Вот я сейчас не поняла, – с изумлением глядя на захлопнувшуюся дверь, сказала
Танюша.
– Вера! – попытался привстать Угорь. – Вера, постой!
– Лежать! – сердито прикрикнула ведунья и потащила сумки в закуток за голландкой. –
Ох уж мне эти ранимые комсомолки! Не разберутся, не сообразят – а уже выводы делают.
– Ты почему нагишом?! – с отчаянием воскликнул Угорь.
Округлив глаза, Таня возмущенно фыркнула.
– Ты обалдел, что ли, Жень?! Тут сейчас градусов пятьдесят, я и так насквозь мокрая!
Магией-то камушки, которые у тебя на спине, сейчас не раскалишь, не нагреешь, вот и
приходится старым дедовским способом, в печке… – Она тараторила с вызовом, но Угорь
улавливал в ее голосе смущенные, виноватые нотки. Впрочем, что это меняло? Вера
подумала о них невесть что, обиделась, сбежала… Танечка снизила тон, сказала
примирительно: – Ты не беспокойся, я позвоню ей и все объясню.
– Нет, мне надо самому!
– Тебя она сейчас и слушать не станет, она уже все себе придумала.
– Какой кошмар…
– Видали и кошмарнее! Лежи и не трепыхайся.
Угорь лежал и страдал. Страдал оттого, что оказался в нелепейшей ситуации, оттого,
что достаточно узнал Веру, чтобы понимать, какие мысли и чувства кипят сейчас у нее
внутри. И так-то все нескладно, а тут еще и Танечка в нижнем белье у него дома! И как назло
– Сумрак бурлит! И не послать вдогонку снимающее обиду и тревогу заклинание, и не
произвести минимальное воздействие, вселяющее уверенность. Положа руку на сердце,
Евгений не был уверен, что использовал бы возможность произвести воздействие на Веру.
Но когда у тебя даже возможности нет – это чересчур!
– Когда ты меня вылечишь? – строго спросил он у Танечки.
– Я вообще-то только начала! – обиженно отрезала ведунья.
Зашуршали невидимые Евгению бумажные пакетики и кулечки, поплыл по комнате
запах сушеных трав, а потом и аромат какого-то травяного напитка – горький и пряный.
Весь следующий час ведунья разминала его усталые мышцы, втирала в кожу неведомые
снадобья, окуривала густым и влажным, словно в русской бане, дымом, затем переместила
его в сидячее положение, укрыла плечи толстым одеялом и заставила выпить не меньше
литра горького отвара. После этого Угорь уснул, и на сей раз это было не беспамятство
ослабшего, обессиленного больного, а вполне нормальный сон идущего на поправку
человека.
Он проснулся ближе к вечеру, когда на половицы уже легли ромбовидные желтые
заплатки заглянувшего в окно закатного солнца. Жар от голландки развеялся, комната была
проветрена и прибрана после Танечкиных процедур, на электрической плитке дребезжала
крышкой пятилитровая кастрюля.
– Там ффи, – проследив за взглядом Евгения, прокомментировала ведунья. – На неделю
фватит. И фтобы ел, понял? Я не для крафоты их фварила.
Говорила она невнятно, поскольку как раз в этот момент закалывала волосы в пучок,
подняв над головой обе руки, а шпильки держала в зубах. Она уже привела себя в порядок,
была одета, как и положено в доме у одинокого мужчины, но Евгений вновь покраснел,
вспомнив недавнюю ситуацию – высоко оголенные загорелые бедра Тани, ее обтягивающую
розовую комбинацию и растерянный взгляд Веры.
– Налить щей, что ли, пока я тут? – поинтересовалась ведунья. – Или сам справишься?
– А… ты куда?
– Вот балбес! На работу, куда же еще?! Отдежурю – утром загляну. Не безобразничай
тут без меня! Чтоб никаких подвигов, ясно? Сидишь, лежишь, питаешься и отдыхаешь. Даже
на двор – только по нужде, прогулки тебе сейчас ни к чему.
– Танюш… – негромко позвал он.
– Ммм?
– Спасибо тебе!
– Ой, брось! – бойко отмахнулась она. – Не все же мне бумажки с места на место
перекладывать? Даром целительства я, может, и не обладаю, но кой-чего умею же! И мне
практика, и тебе польза. Так что нечего тут спасибкать. Впрочем… – Она остановилась уже в
дверях, обернулась, задумчиво нахмурилась. – Если все же надумаешь отблагодарить – а ты
ведь надумаешь, я тебя знаю! – так вот: чтобы твои порывы не оказались напрасными, я тебя
кое о чем попрошу. Не сейчас, конечно, а как на ноги встанешь.
– Что случилось?
– Да ничего не случилось, Жень, не бери в голову. Просто дело такое… деликатное.
Сама я не справлюсь, а чужому такое не поручишь…
– Таня, – обеспокоенно привстал Угорь, – ну-ка, давай-ка рассказывай!
Ползли по половицам солнечные ромбы, кипели на плитке щи, жужжала вяло
сражающаяся с оконным стеклом муха, покоем веяло отовсюду, и чувствовал себя Евгений
так, словно целый месяц отдыхал в Пицунде. Вернее, организм себя так ощущал. Даже
занимаясь магическим восстановлением после разного рода травм, полученных в схватках с
нарушителями еще в будущность оперативником областного отдела, Евгению ни разу не
удалось довести свое тело до такого идеального состояния. Хоть в пляс, хоть в бой! Вот
только плясать нынче не хотелось совершенно, а боем не решить размолвку с Верой.
– Жень, поверь, ничего серьезного и срочного! Я бы, может, и сама справилась, да не
знаю, с какого боку подступиться. Я же на сыщицу не училась!
– Так. – Угорь хлопнул себя ладонями по коленям. – Ты давай-ка не стой в дверях-то,
сядь и подробненько мне расскажи. С самого начала. А до дежурства времени достаточно.
Таня действительно вернулась в комнату, тихая и медлительная от задумчивости,
покусывающая нижнюю губу и немножко растерянная. Но садиться не стала – прошла для
чего-то к голландке, прижала ладони к шершавой беленой поверхности, будто бок у печки
все еще был теплым, а ей непременно хотелось согреться. Так она и начала свой рассказ, стоя
спиной к Евгению.
– Со мной тут совершенно случайно познакомился один парень… ну, еще до всей этой
истории с Неваляшкой. Он не Иной, обычный человек.
– Здесь познакомился, в райцентре?
– Нет, в Томске. Он меня после работы встречал, до дома провожал…
– Подкарауливал, что ли? – спросил Угорь, мысленно перебирая имена ребят из
областного отдела в Томске, которые могли бы взять на себя охрану ведуньи.
– Ну, почему сразу подкарауливал? – То ли Евгению показалось, то ли Танюша и впрямь
была смущена. – Просто встречал.
– Что значит – просто? Нет, Танечка, раз он за тобою следил, раз он преследовал…
– Жень, ты издеваешься сейчас? Никого он не преследовал! Мы с ним в разные места
ходили… Вместе, понимаешь? Ну, чего ты молчишь?
– Пытаюсь сообразить, какие у тебя с ним могут быть дела.
– Ну, какие дела, Женька?! – с отчаяньем воскликнула девушка. – Любовь у нас с ним!
Угорь изумился, но счел, что благоразумнее будет промолчать. Ну, любовь. Ну, всякое в
жизни случается.
– Угоречек, ты вот сейчас совсем-совсем не смотри на меня, ладно? – взмолилась
Танюша, нервно косясь на сидящего на топчане Евгения. – Я и так, наверное, ярче
пионерского знамени, а тут еще и ты с немым укором…
– Я не с укором, – попытался оправдаться дозорный, – я просто не ожидал…
Девушка наконец отняла ладони от голландки, развернулась всем корпусом, всплеснула
руками от досады, затараторила с горечью:
– Не ожидал он! Ну конечно, кому в голову придет, что молодым симпатичным
ведуньям тоже бывает одиноко, что мы – такие же бабы, ничем не лучше и не хуже!
Думаешь, мне не хочется семью завести? Да даже если и не семью – не сутками же на работе
пропадать! Это ты готов не есть, не спать, с утра до ночи в кабинете сидеть да улицы
патрулировать. Да и то – в кино-то с Верой захаживаешь, правда? И мне хочется… ну, чтобы
и в кино не одной пойти, и по парку вдвоем прогуляться, и чтобы дома меня кто-нибудь из
этих моих командировок ждал… А я ведь влюбчивая, Жень! В самом деле влюбчивая.
Знаешь, как это трудно – в строгости себя держать, когда душа другого требует? Я вон даже в
тебя успела влюбиться…
– Когда это? – вытаращил глаза руководитель районного отделения.
– Ой, да давно уже, – нетерпеливо отмахнулась Таня. – Ты и этого, чудак, не заметил.
Ну и прошло само собою. Но не век же мне ждать да наблюдать, покуда все само собой
проходить мимо меня будет?! Природа – она такая, она женского счастья требует!
Евгений призадумался. В женском счастье он абсолютно ничего не понимал. То есть,
когда тебя тянет к человеку, когда ты уже влюбился, – тут все ясно. А вот так, чтоб сидеть и
страдать о ком-то гипотетическом, пока еще неизвестном, но непременно прекрасном, и
называть это дело ожиданием женского счастья… Нет, не понять ему этого.
– А тебя не смущает, что он – обычный человек?
– Смущает, – с готовностью согласилась Танечка. – Точнее, меня раньше это ужжжасно
смущало. А потом поглядела – ты с Верой; туземец этот, друг твой Денисов, тоже с обычной
женщиной живет; Крюков с Катериной. – Она в задумчивости потеребила рукав, затем
решительно одернула и едва слышно произнесла: – Я тоже хочу.
– Слу-ууушай, – протянул Евгений; он и сам не помнил, у кого подцепил манеру
растягивать это слово, но уже не раз замечал, как употребляет его. – Ну, если тебе мой совет
нужен…
– Нет-нет-нет! – горячо заговорила Таня, мотая головой. – Я же понимаю – одинокий
мужчина в таких делах плохой советчик. Ты уж прости, но если ты целый год с Верой не
можешь разобраться – где уж тебе меня поучать? Ой… Это ничего ведь, что я опять про тебя
с Верой, да еще и в таком ракурсе?
Евгений сник. Лихо она его на место поставила! Якобы оговорилась. Якобы случайно у
нее, болтушки эдакой, вырвалось. А на самом деле?
А на самом деле Танечке было больно и стыдно – она ведь только что перед ним
наизнанку выворачивалась, о самом сокровенном рассказывала в запале. Во влюбчивости
своей призналась, в несуразном для девушки ее возраста и внешности одиночестве, в
недавно возникшем чувстве к молодому мужчине. Теперь раскаивается, глупая. Хотя
понятно: такое с мамой принято обсуждать или лучшей подружке на ухо шептать, но, видно,
не было у ведуньи возможности выговориться кому-то по-настоящему близкому, не нашлось
более подходящей кандидатуры, вот и доверилась Евгению. А сейчас вдруг опомнилась и, без
сомнения, корит себя, и злится, и неловкость испытывает, оттого и укорот ему устроила,
оттого и дерзила – сбежать надумала, вот и подыскала повод повздорить. А сбежать ей очень
хочется, потому что невмоготу перед ним стоять еще более обнаженной, чем днем, и щеки
распунцовелись дальше некуда, и слезы стыда вот-вот из глаз брызнут.
Покивав собственным мыслям, Угорь едва не потянулся в Сумрак, намереваясь
«погладить» ауру девушки, успокоить ее, заставить сердечко стучать чуть медленнее и тише,
выкинуть из мыслей никчемное смущение. Едва не потянулся – но вовремя опомнился:
нельзя пока в Сумрак, не был еще снят запрет. Как можно станет – Сибиряк оповестит.
– Ты чего? – Таня, терпеливо дожидавшаяся его реакции на свою бестактность, в итоге
не выдержала. – Обидела я тебя, да? Вот я дрянь такая! Ну, прости, Угоречек, прости дуру!
Все, я убежала с глаз долой…
– Сто-ять! – по-военному скомандовал Евгений, и Танюша послушалась, вновь
остановилась на пороге.
Все необходимое Угорь выяснил буквально за три минуты – где и при каких
обстоятельствах познакомились, сколько раз встречались, куда ходили. Со стороны выглядело
если и не идеально, то вполне добропорядочно. Очаровательный и обходительный молодой
человек не позволял себе ничего лишнего, однако… Однако было в нем что-то, что
беспокоило Танюшу, какое-то несоответствие внешнего внутреннему. Посмотреть сквозь
Сумрак она сперва постеснялась: неловко это как-то – прощупывать ауру обычного человека,
который к тебе так замечательно относится. Тут Евгений ведунью прекрасно понимал,
поскольку сам крайне трепетно относился к этому вопросу в отношениях с Верой.
В общем, все бы ничего, но в последнем телефонном разговоре, когда Танечка
сообщила примерную дату своего возвращения в Томск, молодой человек пригласил ее в
гости – знакомить с мамой. А знакомство с родителями – это шаг куда более ответственный,
нежели спектакль в областном театре; здесь уже хочется понимать, действительно ли это тот
самый мужчина, с мамой которого тебе придется в будущем общаться. Отказаться от похода в
гости, повременить, отложить на неопределенный срок? Но не обидит ли это парня, который
так мило ухаживал и искренне радовался ее скорому возвращению? Мало того что просто
расстроится, так еще и (вот ужас!) может подумать, что Таня – легкомысленная особа,
которой развлечений вполне достаточно и которой чужды серьезные отношения. Но и
принять приглашение – значит дать повод думать, что ты готова перевести отношения на
какой-то новый уровень.
Ситуация усугублялась тем, что именно сейчас воспользоваться возможностями Иной
Танюша не могла. Впрочем, как и Евгений. Оставалось надеяться, что через пару дней
бурление Сумрака утихнет, и тогда оперативник, обладающий в подобных делах куда
большим опытом, сможет разобраться, что же так царапает ведунью, что же ее настораживает
в своем новом знакомом.
На том и порешили. Клятвенно пообещав Тане никому не рассказывать о ее просьбе,
Угорь наконец позволил сотруднице Ночного Дозора отправиться на службу.
Вечерело. Послонявшись по комнате, но так и не найдя себе занятия, Евгений
окончательно затосковал. Дурацкий день. Долгая дорога, возвращение, постыдная,
унизительная немощь, непонятные восстановительные процедуры в исполнении ведуньи,
появление Веры в самый неподходящий момент, все эти разговоры с Танечкой об ожидании
счастья и проблемах одиночества…
Дозорный уже и не помнил, когда в последний раз оказывался настолько не у дел,
всегда находились хоть какие-то занятия. Сейчас они стали бы действенным средством,
чтобы отключиться от переживаний и перевести мысли в рабочий режим, однако заняться
было попросту нечем. Даже книжку не почитаешь, поскольку настенная полочка абсолютно
пуста, если не считать букетика пластмассовых ландышей и фарфоровой собачки,
оставшихся от предыдущих постояльцев. А ведь впереди ночь! Мало того что ночами
Евгений привык бодрствовать, так еще и выспался сегодня днем с запасом! В патруль ему
нельзя, даже просто гулять Танюша покамест запретила. Эдак и свихнуться недолго,
особенно если постоянно думать о ситуации с Верой.
Казалось бы – чего тут думать?! Подойти, поговорить, объясниться. Жаль, Евгений не
может пригласить Веру домой, чтобы познакомить с родителями, как тот неведомый молодой
человек в Томске. Наверное, для девушки такое приглашение значило бы гораздо больше
многих слов, которые могут быть сказаны.
Завтра, все завтра…
Но как быть с днем сегодняшним?
Совсем скоро начнут возвращаться из окрестностей Загарино остальные участники
противостояния – Химригон, Остыган Сулемхай, Качашкин со своей гвардией и все прочие
местные Иные. Быть может, уже завтра руководство Дозоров оповестит о том, что Сумрак
успокоился, и это будет означать, что от Темных снова можно ждать неприятностей.
Пожалуй, на радостях те могут разойтись не на шутку. И как же ему в такой ситуации
выкроить время для поездки в Томск, как помочь Тане? Нет уж, если ехать – то только
сейчас! Все, что необходимо для проверки, она ему уже сообщила. Он может вылететь
ночным рейсом в область, утром быстренько выяснить интересующее и к вечеру вернуться.
У него – законный выходной, так что это исключительно его дело, как сей выходной
провести. Ну и что, что Танечка велела ему сидеть дома и набираться сил? Он прекрасно себя
чувствует, он отдохнул, он отоспался – так почему бы ему не провести коротенькое
расследование? Тем более что объект – даже не Иной.
* * *
Дворник был огромен и обладал довольно примечательными, почти негритянскими
губами, сейчас сурово поджатыми. Угорь, широко раскрыв глаза, изумленно и беззастенчиво
пялился на него, пока рассвет, сторожко оглядываясь и замирая на каждом шагу, входил во
двор. Мужчина вроде едва-едва пошевеливал плечами, но амплитуду и ускорение своей метле
придавал такие, что невольно вспоминались русские богатыри, мечами, палицами, а то и
простыми оглоблями обращавшие толпы врагов в бегство. Густой россыпью взметающаяся в
воздух после каждого замаха листва лишь усугубляла ассоциацию. Евгений даже переменил
положение, сел на лавочке полубоком, чтобы удобнее было любоваться.
Дворник наконец тоже приметил его, буквально на долю секунды замедлил движение, а
затем продолжил уборку подъездной дорожки как ни в чем не бывало. Медленно, но верно он
приближался к детской площадке, на которой расположился Угорь.
Небо светлело, поднималось выше крыш новых многоэтажек. Тонкой работы
серебристый иней, покрывающий остатки травы, бледнел и «потел», обращаясь невесомыми
облачками пара и подвижными капельками, шустро скользящими вниз по стеблям, будто
спешащими спрятаться в невидимые норки. Тишина могла бы звенеть в прозрачном
сентябрьском воздухе, если бы не шипела и не шуршала, подчиняясь ритму, заданному
метлой.
Наконец дорожка вдоль дома была выметена, дворник поравнялся с лавочкой,
остановился напротив, положил обе ладони на верхушку толстого черенка и принялся
недовольно разглядывать Евгения. Вывернутые негритянские губы были по-прежнему строго
поджаты, кустистые брови сдвинулись к переносице. Теперь возникла совсем другая
ассоциация – он словно явился из тех времен, когда дворник по праву считался старшим в
доме и во дворе, следил не только за чистотой, но и за порядком и безопасностью, разбирался
с непрошеными гостями и бродягами, а при случае, не дожидаясь городового, сам мог
запросто скрутить воришку или хулигана. Дворников слушались, дворников уважали и
побаивались. Вот и сейчас Угорь на мгновение ощутил себя нарушителем, вторгшимся на
подведомственную такому хранителю порядка территорию. Оробеть, может, и не оробел, но
дальнейшее развитие ситуации предсказать бы уже не рискнул.
– Здравствуйте! – вежливо проговорил дозорный, с интересом ожидая реакции.
Дворник, однако, еще некоторое время молчал, сверля Евгения недобрым взглядом.
Затем пробасил:
– А чего это вы, гражданин, к примеру сказать, никуда не идете? Ежели подустали да
отдохнуть присели – так ведь уже передохнули, наверное, а? Немножко посидеть – оно, к
слову упомянуть, не возбраняется. Или ждете кого?
Угорь, невольно перенимая деревенскую манеру собеседника, задумчиво нахмурился,
посмотрел куда-то вдаль, словно прислушиваясь к доносящемуся оттуда ответу, пошевелил
беззвучно губами, затем с медлительной доверчивостью произнес:
– Тут ведь как? Сразу-то и не скажешь. С одной стороны, как говорится, жду. А ведь с
другой стороны, ежельше разобраться, то, может быть, и дождался уже. Может быть,
фигурально выражаясь, вы – как раз тот, кто мне нужен.
– Это как так? – вздернул кустистые брови дворник. – Как можно ждать, сам не знаю
кого? Это вы меня, гражданин, к слову сказать, в заблуждение хотите ввесть! А ну-ка
документики-то покажите свои!
– Всему свое время, уважаемый. Документики я вам покажу всенепременно, потому как
человек вы такой, что я и сам испытываю внутреннюю потребность вам их предъявить. Но
тут ведь как? Вдруг вы откажетесь оказать содействие? Тогда, ежельше разобраться,
документы я должен показать не вам, а тому, кто содействие оказать не поленится и не
побоится. Согласны?
Даже если дворник был не согласен со сказанным, высказать это он не рискнул. Слово
«содействие» – оно такое, обязывающее. Мало ли что за тип сидит в засаде, мало ли кого он
караулит? Вот так поднимешь шум раньше времени – а потом себе дороже выйдет. Поэтому
сначала лучше вникнуть в суть, а потом уже принимать меры.
– Ну? – требовательно прогудел могучий дворник.
– Хорошо ли вы знакомы с жителями этого дома? – деловым тоном осведомился Угорь.
– Десять лет тут обретаюсь. К примеру сказать, ежели кто-то новый въехал, так похуже
знаю. А ежели, к слову упомянуть, давненько проживають – так получше.
– Стало быть, вы можете быть мне полезны, – после паузы, с нарочитым сомнением
оглядев фигуру собеседника, протянул Евгений. – Кооперативный гараж неподалеку знаете?
– На Энгельса? – пошевелив бровями, уточнил дворник.
– Ага, на Энгельса, за пятым домом. Наверное, слыхали, какие люди в том доме
проживают? – Угорь воздел глаза в небесную высь и многозначительно присвистнул. –
Недавно одна семья, фигурально выражаясь, съехала на новое место жительства, освободив в
том числе и гараж в кооперативе. В управление тут же поступило несколько заявок, как
говорится, от претендентов. Тут ведь как? Благосостояние советских граждан растет,
автомобилей с каждым годом выпускается все больше, это мы понимаем. Но ведь к таким
людям, – Евгений снова воздел очи, – абы кого не присоседишь, верно? Понимаете меня,
уважаемый? Вот и поручено мне разобраться, что это за претенденты такие. Вдруг они,
теоретически выражаясь, скандальные или неблагонадежные? – Угорь ткнул пальцем в метлу,
на которую по-прежнему опирался собеседник. – Вдруг мусорить станут? Вот я и хожу,
выясняю, разбираюсь. Вчера на Шоссейной улице дежурил, справки наводил, нынче вот тут
сижу.
Дворник поразмыслил над сказанным, разнял чрезмерно выпуклые губы:
– И кто же из наших, к примеру сказать, в тот гараж навострился?
Угорь, сохраняя деловитость и вместе с тем оставаясь подстроенным под деревенскую
размеренность богатыря, неспешно залез во внутренний карман пиджака, вынул аккуратно
сложенный шуршащий листок, сделал вид, что сверяется с записями.
– Жильцы шестьдесят седьмой квартиры, Серпинские Захар и Наталья. Судя по годам
рождения – скорее всего мать и сын, а не супруги.
Дворник хмыкнул и нахмурился.
– Что это вы примолкли, уважаемый? – участливо спросил оперативник. – Неужели все-
таки неблагонадежные жильцы?
Мужчина повздыхал, покряхтел, затем сделал пару шагов и присел на ту же лавочку, на
которой располагался дозорный.
– Это они, значится, машину приобресть надумали… Ну, что же, дело это, к примеру
сказать, правильное. Особливо ежели благосостояние, как вы, гражданин, подметили, у
советских людей растет.
– Что же вас смущает?
Дворник снова хмыкнул, провел шершавой ладонью-лопатой по лбу, встряхнулся.
– Я, к слову упомянуть, об жильцах никогда ничего плохого, окромя хорошего, не
говорил. И теперь говорить не стану.
Теперь уже хмыкнул Евгений, убрал сложенный листок с именами в карман, поднялся
и, добавив в голос металла, произнес в пространство:
– Значит, плохое за ними имеется. Ну, мне этого вполне достаточно, чтобы оформить
отказ. А остальным пускай занимаются компетентные органы. Большое спасибо за
информацию и, как говорится, за содействие!
– Нет, гражданин, вы погодьте, погодьте! – забеспокоился дворник, поднимаясь вслед за
дозорным. – Я же вам ничего и не сказал, а выходит так, что я Серпинским сделал,
натурально сказать, пакость! Вы так не надо, гражданин, вы сплеча-то не рубите! Я, к слову
упомянуть, человек простой, необразованный! Мало ли что мне они не по ндраву, так ведь
обшчественный порядок не нарушають, за мусор исправно оплачивають, на собрания в ЖЭК
ходють…
«Ишь ты! – с усмешкой подумал Евгений. – Совестливый какой богатырь попался!»
Собственно, на то и был расчет.
– Ну, тогда рассказывайте, а мы уж разберемся.
– Да так-то, что называется, ерунда. Ежели подумать, кто я такой? Ежели вдруг кто не
хочет со мною здоровкаться – так закона такого нет, чтобы с дворниками непременно надо
было здоровкаться. А что свысока глядят, а то и вовсе нос воротют – так работа у меня, к
примеру сказать, не шибко чистая. И отворачиваться от того, кто мусор собирает да снег с
грязюкой чистит, приличным людям, к слову упомянуть, не возбраняется. Но ежели ты чуть
что бежишь к этому дворнику за помощью – так будь добр хотя бы отблагодарить! –
Мужчина раздосадованно цыкнул зубом, покачал головой. – Я ведь, к примеру сказать,
жильцам завсегда бесплатно помогаю – кому дверь вскрыть, как ключи потеряли, кому шкаф
старый разобрать да на помойку вынести, как своих мужиков в дому нетути. Ну, так они –
жильцы, стало быть, – и относятся ко мне соответствующе. Егор Палыч то, Егор Палыч се,
вот те к праздничку рюмочку беленькой, вот те яблочек с собственной дачи, а иногда ведь и
рублик в карман сунут – из уважения и благодарности. А вот, к слову упомянуть, кто и не
улыбнется тебе ни разу, и уважения никогда не проявит – те мне, стало быть, не по ндраву.
В надвигающемся утре смущенное басовитое гудение дворника напоминало то ли
прибывающий пароход, то ли церковное песнопение – громко, мощно и с редкими-редкими
сменами тональности. Как бы Серпинские в окошко его жалобы не услышали!
– Поконкретнее, пожалуйста! – вполголоса, тоном не то сплетника, не то шпиона
попросил Угорь.
Дворник пуще прежнего выпятил негритянские губы, сжал черенок метлы так, что
побелели костяшки.
– Да вот надысь – замок дверной у них сломался! Ведь ежели ты мужик с руками – так
возьми да замени! Нет, к слову упомянуть, зовут Егор Палыча. Егор Палыч, опять же,
никогда не отказывает. Что же? Поменял замок, а они бы хоть спасибо мне, я уж молчу про, к
примеру сказать, рубль за труды.
– Да уж, вредная какая семейка! – признал Евгений. – А что не оплатили вам работу –
так, может, трудная финансовая ситуация у них?
– Какое там! – с досадой повел могучим плечом дворник. – Вы бы видели, гражданин,
их квартиру. Я, пока замок-то вставлял, покосился влево-вправо – и в кухне тиривизер, и в
зале. А уж музыки в дому – я и в «Культтоварах» столько не встречал! И для пластинок
музыка, и для катушек с пленкой, как у маво внука, и радиола, и приемник с ручкой, чтобы с
собою в дорогу брать… В калидоре на вешалке два фотоаппарата «Зенит» висят – эвона, два!
Одеваются оба красиво, у Натальи-то Викторовны штук пять осенних польт, то и дело
меняить. Теперича вон машиной надумали обзавестись… За гараж заплатить – нет
финансовых ситуаций, а рубль за замок – есть ситуация?!
В общем-то Евгению уже и этой информации было вполне достаточно. Как бы
замечательно ни ухаживал за Танечкой Захар Серпинский, а невежливый, напыщенный,
неблагодарный по отношению к другим скупердяй – явно ей, Светлой, не пара. Впрочем,
обиженный на жильцов шестьдесят седьмой квартиры Егор Палыч мог кое-что и
преувеличить. Случается такое, что простым людям слишком активно не нравится
интеллигенция, особенно заметно обеспеченная по сравнению с ними. Интересно, где же
работают Серпинские, раз могут позволить себе всякую «музыку», как выразился дворник?
Ладно, про кооперативный гараж и машину Евгений сочинил на ходу, а вот его собеседник не
был похож на того, кто так же с ходу сочинил бы про телевизоры и радиолы. Зажиточность,
конечно, не порок. Но и не повод воротить нос от простого люда.
Да и довольствуется ли ведунья столь краткой и поверхностной характеристикой семьи
– вредные и прижимистые? Вряд ли она именно это имела в виду, когда говорила о
несоответствии внешнего внутреннему. Такие досадные мелочи она и сама бы обнаружила,
да и разобралась бы с ними без труда, без привлечения посторонних. Видимо, было что-то
еще, и значит, нужно проверить детальнее.
Легко сказать – проверить. Рисковать и соваться в бурлящий Сумрак, чтобы оттуда
прочитать ауру Захара, страшновато. Евгению хватило нескольких секунд в тот момент, когда
Ворожей-Неваляшка «приводил воды в движение» с целью «ополоснуть всю Землю»: именно
такими словами в легенде-пророчестве обозначались его действия, направленные на
восстановление энергетической целостности слоев Сумрака. На деле же Неваляшка не
просто заставил энергию перетекать с более насыщенных слоев на те, где образовались
прорехи-аномалии, но и запустил по всей планете нечто вроде сумеречного торнадо – опять
же с целью перераспределения неравномерно накопленной Силы. Ведь где-то на планете –
посреди пустынь и морей, например, – магическая энергия практически не тратится,
поскольку не так уж много на свете Иных-отшельников и Иных-путешественников. А где-то
– в крупных городах с мощными отделениями Дозоров или там, где совсем недавно
проходили масштабные столкновения, – Сила расходовалась в гигантских количествах. Как
выяснилось, ее источник не то чтобы не бесконечен, но может локально «пересыхать» в тех
местах, где спрос на магию значительно превышает возможности самовосстановления
запасов, где скорость потребления гораздо выше скорости циркуляции Силы по любому из
слоев. Вот Ворожей и «взболтал» Сумрак в месте повышенного риска, а заодно решил
аналогичным образом «встряхнуть» и всю Землю. Ну, решил – это весьма условно. Вряд ли
Неваляшка обладал собственной волей. Скорее он исполнял волю Сумрака, его породившего.
С порождением тоже момент довольно занятный. Ни Химригон, проживший на свете
более четырехсот лет, ни Сибиряк, которому за пятьсот перевалило, никогда с подобным не
сталкивались. Редко-редко Сумрак для реализации какой-либо цели воплощал в реальном
мире некую сущность – к примеру, Дежурного по апрелю или то же Зеркало. Носителем воли
Сумрака в таком случае становился Иной, обладающий набором подходящих качеств –
скажем, неинициированный Иной без очевидной склонности к Свету и Тьме или Иной-
пророк, являющийся проводником сформировавшегося в Сумраке знания о вероятностях. Но
еще никогда доселе в роли носителя воли не выступал обычный человек. До сего момента
было принято считать, что Сумрак вообще не может взаимодействовать с обычными людьми.
Вернее, взаимодействие получалось анизотропным: человеческие эмоции стекают на первый
слой, таким образом люди волей-неволей оказывают влияние на определенные процессы,
проходящие за пределами реального мира. Да вот хотя бы взять синий мох – паразита,
который обитает на первом слое и питается эмоциями, а люди об этом ни сном ни духом.
Сильнее переживает человек – гуще разрастается мох. Чем не влияние, пусть и
неосознанное? Обратного взаимодействия не случалось – Сумрак не мог вернуть людям их
эмоции или наградить новыми. Не мог он оказать и более серьезного воздействия. До
последних дней казалось, что для него людей как отдельных субъектов вообще не
существует. Только Иные, будто посредники, могли, черпая энергию Сумрака, оперировать
человеческими эмоциями, внушая радость или страх, желание или апатию. Могли подчинять,
проклинать, избавлять от проклятий, уничтожать и спасать от смерти.
И вдруг главным героем развернувшейся драмы Сумрак назначает обычного человека –
мальчишку без какого бы то ни было потенциала. В том, что Ванька, ставший носителем воли
Сумрака, никогда не имел способностей, руководство Дозоров убеждал еще самарский маг
Максим Максимович, давний знакомый Ванькиной семьи. В этом же все убедились, когда
сущность Ворожея, осуществив свое предназначение, покинула тело парнишки. Конечно,
обследование пока было поверхностным. Во-первых, Ваньку пришлось практически
вытаскивать с того света – благо, цыганка Лиля, Светлая целительница невероятной силы,
оказалась рядом в нужный момент. Во-вторых, к тому времени энергия Сумрака уже вовсю
бурлила, вышвыривая в реальный мир тех смельчаков, которые попытались хотя бы заглянуть
на ближайшие слои. И судя по всему, оказаться вышвырнутым посчастливилось не каждому:
некоторые Иные, находившиеся поблизости от эпицентра противостояния возле села
Загарино, бесследно исчезли. Хорошо бы, если бы просто сбежали, напуганные
беспощадным Неваляшкой. Хуже, если не сумели выбраться из «водоворота»
и развоплотились где-нибудь на глубинных слоях. В такой ситуации детально обследовать
Ваньку не решился бы ни Сибиряк, ни Аесарон. Но Угорь не сомневался, что однажды до
этого дело все же дойдет – Дозоры не выпустят студента из цепких лап, пока не разберутся,
чем же он так приглянулся Сумраку. Или наоборот – чем не угодил. Ведь для Иного более
или менее высокого ранга не составляет труда превратить человека в камень, животное или
монстра, но никогда еще насыщенное энергией многослойное пространство не занималось
этим лично. И если такое свойство у Сумрака все-таки имеется – о нем неплохо было бы
узнать поточнее. На будущее. На всякий пожарный.
Более того: судя по последнему разговору, Сибиряк всерьез вознамерился провести
масштабные научные исследования. По непонятному стечению обстоятельств, настоящих
ученых среди Иных было исчезающе мало, но для определенных целей можно было
привлечь и волонтеров из числа обычных людей. Чем отличается организм Иного от
человеческого организма? Какой орган отвечает за наличие способностей? Где именно
аккумулируется энергия для их реализации? Или способности – в неких свойствах психики?
Было несказанно странным узнать, что никто, по сути, за тысячелетнюю историю
сосуществования бок о бок людей и Иных не разобрался в этом вопросе. Или же многие
пытались, но ответа не существует?
Что же тогда нащупал Хозяин общины в Загарино? По какому принципу создавалась
симфония, сводящая с ума исключительно Иных?
Ох, много всего предстояло выяснить главе Ночного Дозора Томской области при
помощи ученых и медиков… Угорь искренне надеялся, что не все из выясненного в процессе
подобных исследований осядет в секретных архивах, не на все результаты наложит свой
гриф Инквизиция. Интересно же! По сути, Иные сейчас находились на том же этапе
познания своего окружающего мира, что и люди в дремучие Средние века: солнце восходит,
светит, греет и закатывается за горизонт, и это само собой разумеется, и этим можно
пользоваться, но почему это происходит, что являет собой этот процесс – таким вопросом
задавались лишь единицы. Вечно растрепанный и рассеянный Сибиряк, похожий на
студента-физика, как нельзя лучше подходил на роль дотошного зануды, которому
непременно нужно докопаться до истины. И Евгений испытывал настоящий трепет, когда
задумывался, у каких истоков он сейчас стоит наряду с Иными-современниками, какие
грандиозные открытия все затеянное может сулить. Ведь первыми разгадать тайны Сумрака,
вывести физические законы, по которым он существует и делится энергией с магами, – это
все равно что первыми вывести на орбиту Земли искусственный спутник, первыми запустить
человека в космос!
Воодушевленный такими мыслями, Евгений неторопливо направился к подъезду. Дело
нужно закончить, а Угорь не мог считать его завершенным до тех пор, пока не взглянет на
Серпинского, пленившего сердце доверчивой и романтичной ведуньи.
Дом был совсем новым по меркам Томска, в нем даже имелся лифт. Евгений не то
чтобы побаивался этих механизмов, еще недавно бывших диковинкой для типовых зданий,
но обычно предпочитал проглядывать вероятности, прежде чем войти внутрь: не перетрется
ли трос подъемника, не застрянет ли кабина между этажами. Сейчас такой возможности у
него не было, так что, вздохнув, он был вынужден положиться на волю случая. Едва лифт
тронулся, оперативник почувствовал в груди слабое жжение, и даже не сразу сообразил, что
оно – внешнее: в нагрудном кармане пиджака лежал один из охранных амулетов. Напрасно
Танечка считала, что маги работают с Силой исключительно напрямую – служебных
побрякушек в арсенале сотрудников Дозора тоже было достаточно, вот только подходили они
для куда более радикальных мер, нежели лечение-восстановление. Вынув прозрачный
стеклянный цилиндр, уже успевший прилично нагреться, Угорь напрягся. Амулет был
предназначен для нейтрализации повышенного внимания со стороны Темных. То есть,
скажем, признать в Евгении Светлого мага благодаря этому цилиндру мог бы только Темный
более высокого ранга, а уж определить уровень и цели дозорного амулет скорее всего
помешал бы даже Высшему. Сейчас кто-то настойчиво пытался прощупать ауру
оперативника, влезть к нему в голову – и прикладывал при этом такие усилия, что
раскаленное стекло, вбирающее всю направленную на хозяина энергию, грозило вот-вот
треснуть.
Что же? Значит, кто-то спокойно рассматривает его через Сумрак? Значит, уже можно?
А если можно уже не только рассматривать?!
Отшвырнув отработавший амулет, Угорь достал из кармана другой, универсальный для
защиты от практически любой магической агрессии. Универсальный – значит не слишком
мощный, но пару секунд он поможет выгадать. Лифт как раз подъехал к нужному этажу, еще
миг – и автоматические створки начнут раздвигаться. Что там, за ними? Кто ждет Евгения на
лестничной клетке? Скользнуть в Сумрак – и закрутиться в бурлящем «водовороте» Силы?
Или остаться в реальном мире, понадеявшись на надежность амулета?
Времени на размышления не оставалось, и Угорь поднял с пола свою тень.
Последнее, что он увидел, – летящий ему в лицо файербол.
Глава 3
11 Андерс Цельсиус (Цельсий) – шведский ученый, в 1742 году окончательно установивший на термометре
две постоянные точки. Первоначально он ставил 0° в точке кипения воды, а 100° в точке ее замерзания. Уже
после смерти Цельсия шкалу перевернули, приняв за 0° точку замерзания воды.
Он пробовал перенести оттуда различные образцы, начиная с проб воздуха в пробирке
и заканчивая отколотыми от стен кусочками каменной кладки и синеватым растением,
активно реагирующим на каждое появление ученого. Увы – воздух при анализе оказывался
самым обычным, каменная крошка в родном мире обращалась известковой и кирпичной
пылью с чешуйками алкидной эмали, которой были выкрашены помещения в институте. А
синий мох вообще бесследно исчезал при обратном перемещении.
Несмотря на то что время в двух реальностях текло по-разному, ночей Аристарху все
равно не хватало. Слишком много всего хотелось узнать и попробовать. Он уговаривал себя
действовать планомерно, не забегая вперед и не нарушая ход намеченных экспериментов.
Скажем, он раз за разом проверял и убеждался в неизменности целебных свойств
неприветливого мрачного мира: синяки и свежие порезы, которые Гранин намеренно наносил
себе, практически мгновенно исчезали, затягивались, стоило лишь приложить к царапине или
месту ушиба ладонь. Кончики пальцев коченели вдвое интенсивнее – но оно того стоило.
Он видел и мог проходить сквозь большинство стен. Он преодолевал длинный
институтский коридор за доли секунды и мог наблюдать, как в фойе завязший во времени
вахтер пытается донести до выпяченных губ большую кружку с чаем. Аристарха, смутно
помнящего о служебной записке, поданной ветераном войны и героем труда товарищем
Мурзиным в партком, так и подмывало недобро пошутить: забрать кружку и вложить вместо
нее в руку старика что-нибудь мерзкое. Вот, наверное, воплей будет! Но до осуществления
дело так и не дошло, а теперь и вовсе неизвестно, дойдет ли когда-нибудь. Без предельной
нагрузки переход в другую реальность невозможен.
Вернее, пока невозможен. Все расчеты по энергетике Гранин вел, исходя из первичных
условий – из тех самых, при которых впервые был запущен процесс. Так ли необходимы
мегаватты для открытия небольшого портала в иной мир?
Разумеется, в перспективе ученому виделся портативный прибор, помещающийся в
небольшом чемоданчике. Миниатюрная лазерная установка размером с ручной фонарь – не
проблема, куда сложнее достать или разработать батареи повышенной емкости, которые
позволят генерировать мощное электромагнитное поле необходимых параметров. Впрочем,
еще пару дней назад думал Аристарх, все это придет позднее, когда Академия наук, а следом
и весь мир узнает о его открытии, когда прославленному (благодаря Аристарху
Филипповичу, конечно же!) Институту автоматики и электрометрии будет выделено
дополнительное финансирование на изготовление «Прибора Гранина». Да что там институт!
Разработке наверняка будет присвоена государственная секретность, как следствие – Гранина
переведут в Москву, в знаменитый ФИАН, откуда он как изобретатель и руководитель темы
станет наблюдать за технологами, инженерами-практиками и испытателями. Все силы, все
ресурсы будут брошены на усовершенствование прибора!
Вот только пока он не мог обосновать, в чем суть его открытия, да и устойчивости
процесса перехода добиться тоже не удалось.
Однако не зря его в свое время назначили руководителем экспериментальной
лаборатории – уж кто-кто, а он-то не боялся трудностей, не чурался монотонности, обладал
завидным терпением и не считал отсутствие результата поводом для прекращения опытов.
Ему перекрыли кислород. Вернее, перекрыли источник энергии, который был ему необходим
словно воздух, – ну что ж, придется выкручиваться.
– Думай, Ристаша, думай! – недовольным тоном посоветовал он сам себе и вновь с
досадой дернул рубильник.
Тихо загудела аппаратура, засветились спокойным зеленым светом осциллографы. Не
веря в эдакое чудо, Гранин затаил дыхание. Может, нерадивый сотрудник техотдела осознал,
с кем имеет дело? Может, нагрузку на девятую лабораторию дали случайно, во время какой-
нибудь пересменки? Может, отменили новые инструкции?
Аристарх даже не задумался, кто и каким образом мог бы посреди ночи отменить
письменное распоряжение парторга. Он понимал только то, что судьба подарила ему еще
один шанс, которым попросту необходимо воспользоваться.
Он и воспользовался: вынул из-под верстаков собственноручно изготовленные блоки,
подключил к схеме. Возбуждение постепенно охватывало его, он заторопился, выставляя
частоту токов накачки и готовя приборы, которые понадобятся ему сегодня там, по ту
сторону объемной вязкой тени. Фактически, совершая сотню мелких, быстрых,
лихорадочных действий, мысленно он уже был в параллельной реальности, в неприветливом
сумрачном мире, и требовалось только щелчком тумблера подать нагрузку на стенд, чтобы
переместиться туда физически. Именно по этой причине Гранин не сразу обнаружил
присутствие в лаборатории постороннего. А когда обнаружил – выдворять непрошеного
гостя или прятать лишние блоки было уже поздно.
Посторонний между тем в полном молчании шествовал по лаборатории, не обращая на
ученого ни малейшего внимания. Он протискивался мимо стендов, осматривался,
останавливался возле гальванометров с колеблющимися стрелками, с интересом наклонялся
над верстаками, рассматривая многочисленные приборы и детали.
Его поведение и особенно молчание пугали, в них чувствовалась угроза. Аристарх
мрачно, исподлобья наблюдал за вторгшимся в его владения человеком, пытаясь угадать, что
последует за странной ночной экскурсией. Наконец заместитель секретаря партийного
комитета остановился посреди лаборатории, скользнул равнодушным взглядом по лазерной
установке, вздернул брови, придавая лицу невинное выражение, и улыбнулся:
– Все трудитесь, Аристарх Филиппович?
От тона, от улыбочки и общего напряжения, возникшего над экспериментальным
стендом, словно мощное электромагнитное поле, Гранину сделалось совсем нехорошо.
Струйка пота сделала зигзаг между восьмым и девятым позвонками, сердце застучало скорее
и отчетливее. Неосознанным причесывающим движением он нервно провел пятерней по
лысине.
– Ну, что же вы застыли истуканом? Давайте, хвастайтесь, демонстрируйте успехи!
Успехи? Что он имеет в виду? Что он хочет услышать? О чем догадывается?
– Давайте-давайте! – повторил Ким Эрастович, делая ладонью такой жест, каким
строгий учитель требует у нерадивого ученика припрятанную шпаргалку. – Ну, что же вы?
Стесняетесь? Или в самом деле нечего показать?
Гранин хмурился и покусывал губы, но все еще не представлял, что ему отвечать. Кима
Эрастовича это, кажется, огорчило.
– Вот, значит, как… – Он приблизился на пару шагов и прекратил игру. Лицо его
окаменело, даже глаза, не моргая, уставились четко в переносицу Аристарха. – Поставьте
себя на мое место, уважаемый Аристарх Филиппович. Уж не знаю, за какие заслуги, но вам
здесь долгое время выдавали авансы – в вашем распоряжении была экспериментальная
лаборатория и практически неограниченные ресурсы. Я вправе получить ответ – как вы всем
этим воспользовались, каковы результаты?
Интересно, если рассказать ему о турбулентности – он отвяжется?
– Не пытайтесь хитрить! – словно прочитал его мысли заместитель секретаря. – Сейчас
вся ваша репутация и, вероятно, дальнейшая жизнь в науке держатся на тонкой ниточке. Вы
нарушили все, что только возможно. Вот даже сейчас – разве вы не знали об инструкции,
запрещающей вам пользоваться лабораторной техникой в ночное время?
– Меня с подобной инструкцией никто не знакомил, я не расписывался…
– Бросьте! – оборвал его Ким Эрастович. – Вам было известно о ее существовании.
Собственно, я намеренно сегодня припозднился, чтобы понаблюдать, как вы среагируете на
прямое распоряжение парткома института.
Только сейчас Аристарх сообразил, что не было никакой ошибки, когда в
промышленной сети неожиданно снова появилось напряжение, никакая это не случайность.
Вот этот человек – именно он устроил эту нелепую ловушку!
– Итак, чем же вы тут на самом деле занимаетесь, Аристарх Филиппович? Что
скрываете от своих сотрудников, от непосредственного руководства, а теперь еще и от
партии? Ах да, я же совсем забыл, что у вас ко всему советскому особенное отношение! Не
так ли?
– Что за чушь?!
– Разве? – Ким Эрастович вновь оттаял лицом и вновь невинно вздернул брови. – Не вы
ли, милейший Аристарх Филиппович, не так давно утверждали, что советской науки не
существует?
От возмущения и ужаса Гранин окончательно онемел. Да, действительно, недавно он
общался с коллегами, но и предположить не мог, что его высказывания передадут в партком,
а там – извратят в таком чудовищном ракурсе! Вообще-то тогда Аристарх вел речь о
безграничности науки, об отсутствии у нее национальной или политической
принадлежности. Глупо называть закон всемирного тяготения английским на основании того,
что его открыл британец; закон действует для всех – и для англичан, и для немцев, и для
китайцев, и его принципы и следствия не зависят от того, носит ли человек комсомольский
билет в кармане или свастику на рукаве. Это идеология может быть советской. Институты,
ученые, изобретения, приборы – тоже, а наука – она общая, как атмосфера, как космос, как
весь багаж накопленных человечеством знаний. Вот такую мысль развивал Гранин в
присутствии сотрудников, да еще и в контексте того, что иностранные коллеги как раз
прислали уведомление о своем скором визите в Академгородок – они прослышали о новых
разработках в области лазерных допплеровских устройств и намеревались перенять опыт.
Радоваться нужно было! Но кто-то не просто не порадовался, а поставил в уме галочку и при
случае передал слова Аристарха… хорошо еще – в партком, а не в Первый отдел. Впрочем,
как знать? Может, уже завтра его вызовут для серьезной беседы…
– Так на кого же вы работаете, Аристарх Филиппович? – ласковым тоном задал Ким
Эрастович страшный вопрос, будто снова подслушал мысли заведующего лабораторией.
В стороне стрекотнули самописцы, оповещающие о том, что конденсаторы заряжены и,
как следствие, стенд готов к очередному эксперименту. Гранин вздрогнул, Ким Эрастович же
невозмутимо оглянулся, пожал плечами и снова уставился в переносицу собеседника. Да
собеседника ли?! Кем виделся сейчас Гранин заместителю секретаря парткома?
Преступником? Врагом?
Не отдавая себе отчета, Аристарх, будто сомнамбула, на ватных ногах подошел к схеме
и щелкнул тумблером. Загудело, засветилось; потекла по стеклянной трубке жидкость,
протянулись к ней едва видимые ниточки лазерных лучей. Гранин – напряженный, взмокший
– расширившимися глазами следил за оживающими блоками и ждал, ждал… Оглушительно
тренькнул встроенный в рукотворный блок звонок, заискрило в недрах генератора,
вспыхнула мощная лампа – и на противоположной стене раскрылся нефтяной, каучуковый,
объемный портал в виде силуэта самого ученого. Ким Эрастович с любопытством наблюдал
за телодвижениями Гранина, но смотрел на стенд, а не на стену, поэтому если и заметил окно
в иной мир – то лишь в момент, когда ученый уже шагнул в него.
Все звуки исчезли. Исчез яркий свет. Остался мрак, холод и нервное возбуждение,
колотящее Аристарха Филипповича так, будто в его руках работал отбойный молоток.
За «марлевой занавеской» шагали по потолку ветвистые молнии, тянущиеся от древнего
резонансного трансформатора и напоминающие лениво шевелящиеся лапки гигантского
паука. Белые лезвия пламени надвое рассекали пространство от газовой горелки до
полупрозрачной стены. Возле «трапезного стола» с кучей кованых шестеренок и корявых
астролябий в нелепой, неестественной позе застыл Ким Эрастович. Вокруг него наблюдался
светящийся ореол, кокон, полыхающий разными цветами, что в потерявшем краски мире
казалось особенно невероятным. И Аристарх вдруг отчетливо «увидел» взаимосвязь оттенков
призрачного ореола с эмоциями человека. Более того – он увидел нити, связывающие между
собой его внутренние органы, и их влияние на эмоциональные нюансы. Вот этот оттенок –
раздражение от того, что человек утомлен, хочет спать, но вынужден посреди ночи работать.
Вот этот – личная неприязнь к зарвавшемуся ученому. Вот этот, бурлящий и сыплющий
искрами, – по всей видимости, амбиции и радость от предвкушения скорой победы. А вот
этот – ненавязчивая, но заметная боль, упругой нитью связавшая сознание Кима Эрастовича
с сердцем. Аритмия? В груди постоянно колет? Сердечный приступ в недавнем прошлом?
При желании Гранин смог бы с этим разобраться – мрачный мир, как выяснилось,
предоставлял для диагностики все условия. Но желание у него сейчас было совсем другое.
Заместитель секретаря парткома напридумывал себе невесть что. И, положа руку на сердце,
Аристарх готов был признать, что у Кима Эрастовича были на то все основания. Конечно же,
заведующий лабораторией не работает ни на какую разведку и не продает научные
разработки на Запад, но чтобы доказать это, Аристарху Филипповичу придется во всем
признаться, поделиться своей тайной… а он пока не готов! Тем не менее он обязан что-то
сделать, иначе… иначе влияния Кима Эрастовича окажется вполне достаточно, чтобы
растоптать все то, что уже сделал и к чему стремился ученый.
И тут Гранина озарило: вне зависимости от того, как он поступит – рассмеется
заместителю секретаря в лицо или посвятит в секрет перемещения в параллельное
пространство, – тот все равно его уничтожит. Личная неприязнь, обида на то, что вот эту
серую лабораторную крысу ценят больше, чем его, партийного работника… Рано или поздно
– уничтожит. Загребет себе все лавры, сочинит правдоподобную историю о том, как под его
чутким руководством…
В горле у Аристарха заклокотало: он не позволит снова унизить себя! Он не допустит
повторения позора – как пять лет назад в клубе «Под интегралом», когда его смешали с
грязью, сделали посмешищем! Его больше никто и ничто не сможет выбить из колеи!
Гранин сжал зубы и сделал шаг сквозь «марлевую» стену внутрь лаборатории. Это
просто, это слишком просто – застывший во времени человек не видит его, не сможет
сопротивляться, да и не почувствует ничего наверняка.
Аристарх погрузил трясущуюся руку в цветной кокон, окружающий Кима Эрастовича.
Нашел упругую нить, связанную с болью, прошел по ней до самого сердца, ощупал его
кончиками пальцев, а затем, обхватив ладонью, сжал изо всех сил.
* * *
– Телевизор «Славутич-203» стоимостью триста восемьдесят семь рублей восемьдесят
копеек, взят в универмаге «Центральный» в кредит на пятнадцать месяцев гражданкой
Сусловой Тэ Эн. Кредит оформлен год назад и пока не погашен. О, еще один телевизор!
«Шилялис-401», переносной. Цена… неразборчиво. Взят восемь месяцев назад в магазине
«Культтовары» гражданкой Вележевой А точка Ю точка. Кредит на год, пока не закрыт.
Кассетный магнитофон «Вильма-302-стерео», цена двести семьдесят пять рублей…
Смутно знакомый голос вкрадчиво проговаривал названия телерадиоаппаратуры и
фамилии владельцев. Евгению казалось, что длится это уже не первый час, но открывать
глаза он все еще боялся. Может, это такое специальное место в Сумраке, куда после смерти
попадают все Иные. Может, тут их, Иных, так пытают – зачитывая бесконечные списки
приемников и магнитол. Или наоборот – заставляют бесконечно читать с листочка всякую
подобную лабуду.
Мимо по дереву протопали шаги, Евгения коснулась волна потревоженного воздуха
комнатной температуры. Ага, значит, он в квартире, и полы в ней – паркетные.
– Радиоприемник пылевлагозащитный «Геолог», цена восемьдесят девять рублей ноль
две копейки, – обреченно вздохнув, продолжил некто. – Доставлен «Посылторгом» из
Иркутска. Кредит на полгода оформлен гражданкой Овечкиной Зэ Эр. Полностью выплачен.
Катушечный магнитофон «Астра-205»…
– Богданов, заткнись на минутку, а? – попросил Угорь.
Богданов действительно заткнулся, а потом издал клич, похожий на те, которыми
славились индейцы в фильмах с Гойко Митичем.
– Женька! Очнулся! Молоток!
Угорь открыл глаза. Ну да, как он и предположил – он в квартире. И Евгений был готов
дать голову на отсечение, что в той самой квартире, куда он и направлялся, прежде чем его
вырубили. Вообще-то должны были испепелить файерболом, но отчего-то ограничились
глубоким нокаутом. Будто огненный шар во время короткого стремительного полета успел
напрочь остыть и врезался в лоб оперативника обычной металлической болванкой. Что тоже
неприятно, если разобраться. Голова болела нещадно, в ушах пульсировало, подергивалось
веко, да еще и знакомый сотрудник Дозора на радостях выражался слишком громко – в
общем, состояние было не многим лучше, чем то, в котором он вчера (неужели только
вчера?!) появился в родном кабинете.
– Кто меня?..
– Вырубил? – охотно подсказал Богданов.
– Спас!
– А, это Сибиряк. Он сейчас задержанных увез в контору, но обещал вернуться.
– Задержанных? – Угорь попытался приподняться на локте.
– У-ууу, ты тут целую малину накрыл, Жень! Двое – мать и сын.
– Двое – это еще не малина, – сердито пробурчал Угорь, садясь на диване, куда его
пристроил, по всей видимости, спаситель. – И никого я не накрывал. Я тут вообще… – Он
осекся. Если сказать, что по другому поводу, – любопытный Богданов заинтересуется и, не
исключено, докопается до исконной проблемы. – Я только предположение проверял, рабочую
версию. Так что деталей не знаю. Рассказывай.
– Короче, этот шкет, который сын…
– Захар Серпинский?
– А, ну ты все-таки в курсе, да? Он самый! Знакомился с девушками, охмурял…
– Он Иной? – неподдельно удивился Евгений.
– Не-е, обычный человек. Короче, знакомился, охмурял чисто по-человечески, кино-
цветочки, все такое… – Временами Богданов начинал растягивать слова, произносить их
вкрадчиво, с ленцой, словно довольный жизнью хитрый кот, вот и сейчас не о деле
рассказывал, а будто сказку читал. – А потом в какой-то момент начинал обрабатывать:
дескать, как же ты без телевизора-то живешь? Ведь столько всего показывают интересного!
Ну или не телевизор, а вон, к примеру, швейная машинка Подольского завода – тоже нужная
в хозяйстве вещь. Пораздумав, девушки приходили к выводу, что вообще-то техника в доме
не помешает.
Угорь огляделся. Да, техники здесь было действительно навалом, не соврал дворник.
Вот только трудно представить себе девушку, которая, увидев все это великолепие, решила
бы взять в кредит еще одну радиолу. Богданов догадался, о чем думает коллега:
– Не-е, он до поры их сюда не приводил. Сначала гражданочка брала в кредит какой-
нибудь магнитофон, и они вместе его слушали по вечерам у нее в квартире. Идиллия! И
выглядит все со стороны чин чинарем, не прицепишься – не для себя же парень просил!
Стоит агрегат, крутит катушки, услаждает глаз и ухо. Ни тебе вымогательства, ни воровства.
Парень домой уходит – агрегат на месте остается… А потом он приглашал свою новую
пассию познакомиться с мамой.
– А уж мама-то – точно Иная, которая заставляла девиц расстаться с приобретением, –
покивал Угорь.
– Пф! – с превосходством фыркнул Богданов. – Рассыпается твоя рабочая версия,
товарищ начальник! Мамаша тоньше работала. Да, Иная, Темная, близко к третьему рангу.
На учете не состояла, очень уж осторожно себя вела. Если бы она серьезное воздействие над
девушками учиняла – мы бы засекли рано или поздно. Так что никого она не заставляла.
– Но воздействия все же имели место?
– А то! Через пару дней после посещения этой квартирки новый магнитофон у девушки
ломался. Ну или новый холодильник… как его? – Александр сверился со списком. –
«Юрюзань», например. Ее идеальный ухажер, разумеется, брал на себя все заботы по
доставке техники в мастерскую гарантийного ремонта, привозил оттуда квитанцию… а еще
через пару дней влюбленные ссорились и расставались.
– Разумеется, ни в какую мастерскую техника не попадала, – догадался Евгений.
– Ну! – кивком подтвердил Богданов. – Что-то шло на перепродажу, что-то оседало
здесь.
– А девушки исправно платили кредит, помня, что совсем скоро им вернут починенную
аппаратуру, и забывая, что вернуть должны были уже давным-давно.
– Ну! Мамиными стараниями они два плюс два сложить не могли: кредит есть,
квитанция есть, телевизора нет – но это, типа, и не обязательно. Так и жили. Дово-ооольные!
– Перебор!
– Почему? – удивился хитрый кот Богданов.
– Ты не можешь знать, довольные они или нет.
– Да уж вряд ли ночами места себе не находят.
Разговор сделался неприятным. Богданов видел в потерпевших обычных девушек,
среднестатистических глупышек, которые попались на удочку предприимчивого парня,
действовавшего в сговоре с мамашей-Иной. А Угорь видел на их месте Танюшу. Он помнил,
как мучилась она в сомнениях, как терзалась – а ведь до основного обмана дело еще не
дошло. Иная третьего-четвертого ранга обработала бы ведунью одной левой, тем более что и
воздействие там копеечное. И шут с ним, с телевизором, который могла бы взять в кредит
Танечка. Куда неприятнее то, что она чувствовала бы после расставания с Захаром.
– Ладно, Саш, оставим эту тему. Тут-то ты что делаешь?
– Опись произвожу.
– Вслух?
Богданов скривился и мотнул головой в сторону. Только сейчас Угорь увидел на
угловом столике зависшее над листом бумаги «вечное перо». Сейчас оно терпеливо
покачивалось в сантиметре от поверхности.
– «Самописец Розанова», – пояснил Богданов Евгению. – Регистрирует голосовую
информацию в двух экземплярах: один здесь, другой – в кабинете у Темных. Я, значит, и за
себя, и за их оперативников вынужден работать, представляешь?
– То есть Дневной Дозор при аресте не присутствовал?
– Присутствовал, присутствовал, не беспокойся. Все формальности соблюдены. Просто
у них сейчас тоже нехватка сотрудников, вот они следом за Сибиряком и отправились в нашу
контору – отстаивать права невинной пташки третьего ранга и ее сыночка. А мне оставили
этот чертов самописец…
– Не ругайся, – механически сделал замечание Угорь и наконец обратил внимание на
еще одну забавную вещицу, которая была принесена в этот дом явно сотрудниками Дозора.
Служебное заклинание «проныра» больше всего напоминало мячик для тенниса, только
очень мягкий и мохнатый. Евгению постоянно мерещилось, что сквозь густую шелковистую
шерстку временами посверкивают любопытные нахальные глазки размером с булавочную
головку. Разумеется, никаких глаз у заклинания не было, но действовало оно как мелкая
проворная зверушка – забиралось в разные труднодоступные места, подпрыгивало, как тот
самый мячик, копошилось и шуршало, внезапно появляясь в поле зрения и столь же внезапно
исчезая вновь. Как итог – «проныра» добывала хозяину максимальный объем доступной
информации. В данном случае Богданову стоило только назвать модель радиолы,
установленной внутри импортной «стенки», как заклинание принималось считывать все,
относящееся к покупке. Точнее, вся-вся информация сейчас не требовалась, зато
труднодоступный серийный номер изделия «проныра» быстренько отыскивала и
сопоставляла с бланками, предназначавшимися якобы для передачи в ателье гарантийного
ремонта. Сотруднику оставалось лишь озвучивать эти данные для «самописца». Да, если бы
все это богатство пришлось ручками вынимать из ниш, переворачивать, разбирать на задних
и нижних панелях мелкие цифры, а затем выискивать те же многозначные номера в солидной
стопке квитанций и книжек сервисного обслуживания, которые Захар с мамашей кидали
вперемешку в выдвижной ящик письменного стола… В общем, Угорь не позавидовал бы
Богданову.
– Саш, а зачем они гарантийные книжки хранили? Не слишком ли беспечно с их
стороны? А вдруг кто-нибудь обнаружил бы этакую кучу бумаг на разные фамилии?
– Пф! – вновь фыркнул Богданов и передразнил Евгения: – «Беспечность»! Скорее
чувство полной безнаказанности. Уж отвести глаза или подкорректировать память всем
гостям, случайно обнаружившим квитанции, мать бы сумела одним движением мизинца. Ну,
почти всем, поскольку нас она в расчет не брала. На самом деле все банально: Захар говорит,
опасался, что технике рано или поздно действительно мог понадобиться гарантийный
ремонт.
– Предусмотрительный какой… Слу-уушай, я так понимаю, в Сумраке все
устаканилось? Можно спокойно входить?
– Я бы на твоем месте не торопился, Евгений! – Из прихожей раздался еще один
отлично знакомый голос, и в комнату, задев по пути дверной наличник, буквально ворвался
Сибиряк.
Если бы Угорь не знал Сибиряка, он бы решил, что вот этот взъерошенный,
растерянный, озабоченно шарящий по своим многочисленным карманам субъект забыл в
квартире что-то ужасно важное и теперь спешно, в панике вернулся. Кроме дверного косяка,
досталось еще некстати выдвинутой в центр комнаты напольной радиоле на четырех тонких
длинных ножках, широкому подлокотнику дивана, с которого при появлении начальника
поднялся Угорь, и угловому столику. «Вечное перо» при этом истерично скрипнуло по
чистому листу и, затрепетав, прижалось к стене – видимо, решило, что кто-то покушается не
столько на стол, сколько на сам драгоценный «самописец Розанова». Но это было отнюдь не
покушение – просто глава Ночного Дозора Томской области не умел передвигаться по-
другому. Во всяком случае, в замкнутых пространствах реального мира. Не переставая
потирать ушибленные о разнообразные предметы обстановки места, Сибиряк наконец
добрался до своего подчиненного и пожал ему руку.
– Как самочувствие? – деловито осведомился он и покопался в правом нагрудном
кармане.
Угорь невольно потянулся к трещащей после удара голове, но на полпути остановил
движение, виновато улыбнулся:
– Все прекрасно! Спасибо вам! – Последнее относилось не к вежливому вопросу
Сибиряка, а к чудесному спасению Евгения.
– Не преувеличивай! – отмахнулся руководитель. – Ничего прекрасного. Чувствуешь ты
себя скверно, а станешь чувствовать многажды хуже, если только попытаешься шагнуть в
Сумрак.
Лицо Евгения вытянулось. Сибиряк оглянулся и, поправив очки, с подозрением
уставился на покачивающееся «перо».
– Надеюсь, эта штука нас не слышит?
Богданов помотал головой:
– Никак нет! Как только Евгений Юрьевич очнулся, я прекратил опись. Самописец
сейчас в режиме ожидания.
Сибиряк запустил кончики пальцев в задний карман брюк, задумчиво пошевелил ими,
затем проговорил:
– Ну и замечательно.
Угорь все еще ждал объяснений, но руководитель, казалось, забыл, о чем только что
велся разговор.
– Кис-кис-кис, – без эмоций произнес глава Ночного Дозора, провожая близоруким
взглядом юркнувшую под диван «проныру». Затем вроде туда же, под диван, добавил: –
Поедем, Жень. У нас еще дела есть.
Вопросы просто-таки вертелись на языке, но Евгений решил взять паузу. Раз начальник
не захотел откровенничать в квартире – значит, на то были свои причины. Может, по пути
станет разговорчивее.
Пока спускались в лифте, Угорь пытался определить, что именно в данной ситуации
волнует его больше всего, в первую, так сказать, очередь. Каким образом и для какой цели
Сибиряк оказался возле дома Серпинских аккурат в тот момент, когда Евгению
потребовалась помощь? О Захаре и своих подозрениях Танюша никому, по ее же словам, не
рассказывала – стеснялась. О том, что Угорь ночным рейсом отправится в Томск выполнять
ее поручение, тоже никто не знал, даже ведунья. Однако Сибиряк спас его буквально на
пороге квартиры Серпинских. Случайность, совпадение? Благодаря участковому
оперуполномоченному милиции Денисову и всей истории с его внуком, зятем и Ворожеем
Евгений перестал верить в какие бы то ни было случайности и совпадения. Что же
получается – Сибиряк все это время следил за передвижениями руководителя районного
отделения Ночного Дозора?
Далее – что это за дела такие, по которым они сейчас торопятся? Не Сибиряк ли в
приказном порядке отправил Евгения отдыхать и отсыпаться, восстанавливаться и приходить
в себя?
Ну и самое главное – что значили слова Сибиряка о самочувствии Евгения, которое при
входе в Сумрак может многажды ухудшиться? Почему другим можно, а Евгению – нельзя?
Возле подъезда их ждало такси. То ли именно на нем Сибиряк примчался сюда обратно
из конторы, то ли успел каким-то образом вызвать машину.
Руководитель назвал шоферу адрес, и Угорь встрепенулся.
– Там же вроде институт какой-то? – удивленно уточнил он.
– Не какой-то, а курортологии и физиотерапии.
– Там что-то произошло?
– Ровным счетом ничего, – совершенно сбив Евгения с толку, пожал плечами Сибиряк.
– А зачем же мы туда едем?
– Брать тебе направление на обследование и лечение.
– Зачем?
Сибиряк обернулся и пару раз изумленно моргнул.
– Как это – зачем? Чтобы оно у тебя было!
– Что было?
– В смысле?
Угорь почувствовал, как его мозг закипает. Стиснув зубы, он подышал носом,
успокоился и наконец проговорил:
– Давайте с самого начала? Мы едем в институт курортологии…
– И физиотерапии! – веско добавил Сибиряк, воздев указательный палец.
– …чтобы получить направление на мое лечение…
– Обследование и лечение, дорогой мой Евгений! – воздев другой палец, дополнил
внезапно ставший педантом начальник.
– Я болен?
– Очень! – доверительно сообщил Сибиряк.
– Ну, здорово. А чем?
– Кто его знает… – вновь пожал плечами глава областного отдела Ночного Дозора. –
Обследование для того и необходимо, чтобы узнать, чем ты болен.
– Бред какой-то! – подумав, решительно мотнул головой Угорь. – А куда направление, в
какую больницу, в какой кабинет хотя бы?
– В Новосибирский институт клинической и экспериментальной медицины.
– Час от часу не легче! – вздохнул Евгений. – А нашими силами меня вылечить – никак?
– Никак! – виновато развел руками Сибиряк.
Таксист тревожно покосился на «больного» пассажира в зеркальце заднего вида и
заерзал.
– Смилуйся, государыня рыбка! – взмолился Угорь. – Можно мне узнать, что
происходит? Доступно, без намеков и недомолвок!
Сибиряк пошарил в кармане куртки, поправил сползшие на кончик носа очки, подумал
и разрешил:
– Спрашивай, что непонятно.
– Во-первых, почему вы здесь? Как вы вычислили, что я рано утром приду к
Серпинским?
– Ничего я не вычислял, – просто ответил глава областного Дозора. – Утром, после
дежурства, Танюша пришла тебя навестить и, не обнаружив своего пациента в постели,
забила тревогу. В смысле – позвонила. Я был на месте, так что ее быстренько соединили со
мной. Пришлось ей… хм… поведать мне вашу с ней тайну. Как и Татьяна, я пришел к
выводу, что ты решил не откладывать дело в долгий ящик. Поспешил с ребятами по адресу,
который мне дала Танюша, и подоспел, как видишь, очень вовремя.
– А Татьяне вы уже… сообщили?
– Сам сообщишь. Помочь-то она тебя просила, не меня, верно?
– Я же не справился, – угрюмо буркнул Угорь.
– Ты выяснил все, что требовалось? Верно? Вот и сообщай. А что сам полез в логово,
без подготовки, без уведомления руководства и необходимых средств – так это к Таниному
поручению не относится. Вот поправишься – я тебя на ковер к себе вызову, втык устрою.
– Хорошо, – покорно согласился оперативник. – А что с моим здоровьем? В смысле,
почему это вы знаете о нем больше, чем я сам? Вчера Таня поколдовала надо мной, так что я
чувствовал себя превосходно, пока меня не вырубили!
Сибиряк пошарил в одном кармане, в другом, затем с тоскою посмотрел куда-то вбок,
на залитый робким и тусклым солнышком тротуар.
– Никто тебя не вырубал, драгоценный мой Евгений.
– Ну как же? – опешил Угорь. – А файербол?
– Не долетел. Я его заморозил. Тебя никто и пальцем не тронул.
– Но что же тогда…
– Сумрак, Жень, Сумрак. Ты попытался попасть на первый слой – и вот результат.
Угорь помолчал, пытаясь осознать услышанное. Что же это получается? Он же Иной!
Иные – это те, кто умеет входить в Сумрак или хотя бы взаимодействовать с ним. Сумрак
всегда бывал негостеприимным – там было холодно, мрачно, там жизненная сила
расходовалась в десятки раз интенсивнее, так что даже на верхних слоях неопытному магу
приходилось тяжко. Переход на каждый последующий слой требовал колоссального опыта, а
глубинные могли быть губительны даже для магов высокого уровня. Но до сей поры Евгений
не знал ни одного Иного, который не мог бы попасть на самый первый слой. И если путь туда
ему теперь заказан, то, выходит, он уже не Иной? Или Иной, но какой-то неполноценный? И
почему же это, скажите на милость, произошло? Когда?
– Ты не переживай! – постарался утешить его Сибиряк, но вышло как-то не слишком
убедительно. – К сожалению, ты не один такой. Большинство наших, побывавших в
Загарино, столкнулись с теми же трудностями.
– Наших?
– И Темных тоже, – хмуро добавил начальник. – Поначалу в Сумрак так и так никто не
совался, поэтому проблему сразу не обнаружили. Буря буквально вчера улеглась – и тут
посыпалось.
Поскольку речь шла о Загарино, у Евгения возникло сразу три версии.
– Великий Потоп? Неваляшка? Симфония?
– Сложно сказать, – признался Сибиряк. – Судя по всему, симфония. Вернее, все вот эти
частоты и вибрации, из которых состоит звук. Что-то вошло в резонанс с чем-то, в итоге у
всех, побывавших под воздействием музыки Михальчука, наблюдается… – он повращал
свободной рукой в воздухе, – …подобие нервных припадков и обмороков разной степени
тяжести. Если бы это было… – он повращал рукой в обратную сторону, – …обычное
психическое расстройство, мы бы смогли обнаружить отклонения. Но физически все вы –
вполне здоровы. До тех пор, пока не попытаетесь войти в Сумрак.
Дозорный отвернулся, уставился на мелькающие за стеклом деревья, дома, машины,
причудливое переплетение света и теней на пороге надвигающихся холодов. Только вчера он
рассказывал Танюше про Великий Холод и про ощущение наручников на собственных
запястьях. Знать про магию, уметь ею пользоваться – и не иметь такой возможности. Трудно,
очень трудно. Однако тогда всем было ясно, что запрет Инквизиции носит временный
характер. «Арестанты» от Владивостока до мыса Рока надеялись на лучшее и ждали
освобождения. В конце концов, можно было выехать в Африку, Америку, Австралию –
выехать и убедиться в том, что твоя тень снова послушна тебе, что Сумрак – грозный и
могучий властелин и вместе с тем испытанный инструмент – вновь впускает тебя в мир
Иных, вновь повелевает тобой и служит тебе. А что сейчас? Чего ждать? Куда выехать? Вот
это неощутимое, но такое коварное ранение – не смертельно ли оно? Неужели теперь удел
Евгения – наблюдать за причудливым переплетением чужих теней, не имея возможности
поднять свою?
– Моя аура… – подавив тревогу, спросил Угорь. – Я все еще выгляжу как Иной?
– Безусловно, Евгений! – Казалось, Сибиряк даже обиделся. – И ты, и десятки тех, кто
осаждал общину, – вне всяких сомнений, Иные. И уровень ваш в ауре читается, и
накопленный потенциал. Вот, кстати, потенциал у тебя сейчас жиденький. И это объяснимо –
работал, выложился, а восстановить потраченную Силу возможности пока не было. Так,
остаточки какие-то плещутся. Но саму способность управлять Силой ты сохранил в полном
объеме! Не как те бедолаги, которых обработал Ворожей.
Евгению вспомнилось: две гигантские змеи, два монстра высовывают свои хищные
морды из водоворотов, заменявших Ворожею ноги, вытягивают гибкие тела ввысь и оттуда,
сверху, выцеливают очередную парную жертву… На его глазах таким образом потеряли Силу
двое – Темный и Светлый. Потеряли навсегда, насовсем, без шанса восстановиться.
Следующей такой жертвой должны были стать Угорь и руководитель районного Дневного
Дозора Качашкин. И если бы не Лихарев, если бы не цыганка Лиля… Евгений передернулся.
– Значит, воздействие музыки Михальчука – сродни наложенным чарам? Нужно только
разобраться, что это за чары, как они наложены и каким образом от них можно избавиться, –
и все? И мы снова обретем способность входить в Сумрак?
Сибиряк помолчал, затем неуверенно покачал головой:
– Не все так просто, Евгений. Специалистов по чарам у нас хоть отбавляй, а вот тех, кто
разбирается в физике… Звуковые волны определенных частот воздействуют на Иных
катастрофически. Но как именно воздействуют и почему только на Иных? Скажем так: какую
область мозга они поражают? Или не мозга, а, допустим, центральной нервной системы.
Выяснив это, мы не только сможем помочь всем вам, но и наконец-то обнаружим реальное
физическое или психическое отличие Иного от обычного человека.
– А если не обнаружите?
Сибиряк оглянулся на него, поправил очки, убрал правую руку в карман куртки и очень
серьезным тоном возразил:
– С вами будут работать самые лучшие врачи.
Угорь не стал уточнять, каким образом узнали про определенные частоты. Он почему-
то не сомневался, что выяснили это экспериментальным путем. Пока он ехал в машине из
Загарино в ставший родным райцентр, пока Танечка лечила его, пока он летел в Томск и ждал
рассвета на лавочке возле дома Серпинских – все это время Сибиряк и Аесарон, вместе или
порознь, пытались разобраться, что же произошло с Иными, попавшими под воздействие
творения композитора Михальчука. А сделать это можно было только одним способом – дать
послушать симфонию тому, кого возле Загарино во время конфликта не было. Возможно, по
заданию глав Дозоров наскоро собранные научные группы, сидя в звукоизолированных
помещениях, наблюдали за тем, как реагируют на чужеродную музыку Светлые и Темные
разных рангов, меняли темп и тональность, чтобы таким образом вычислить диапазон частот
и ритм, пагубно воздействующие на психику Иных… Не далее как сегодня ранним утром
Угорь с восторгом и трепетом думал о том, что может стать свидетелем и даже соучастником
зарождения научного подхода к познанию Сумрака. Сейчас он уже не был уверен, что хочет
являться таким свидетелем. Слишком уж болезненные и негуманные методы исследований
ему мерещились. Более того – теперь и сам он с приличной долей вероятности из разряда
современников-созерцателей грядущих открытий перейдет в разряд подопытных кроликов.
Ведь если он действительно болен – его надо лечить. А как и чем лечить – пока непонятно.
Стало быть, начнутся всевозможные эксперименты…
– Так куда, вы сказали, мне требуется направление? В Институт клинической и
экспериментальной медицины, да?
Сибиряк промолчал.
* * *
На деле все оказалось не так прискорбно, как выглядело на словах. Томский НИИ
курортологии и физиотерапии давным-давно разрабатывал различные методики и лечебные
технологии реабилитации. Здесь изучались как природные факторы – например,
оздоровительное действие радоновых вод и иловых грязей, – так и влияние на организм
человека электромагнитных волн и механических колебаний звукового и инфразвукового
диапазона. В годы войны на базе НИИ размещался эвакогоспиталь, и, как прочитал Евгений
на информационном плакате в холле, тут прошли лечение и реабилитацию более пятидесяти
тысяч раненых солдат и офицеров. Это впечатляло. Значит, подход у здешних медиков
серьезный.
Правда, собственно оздоровлением своего организма Евгению придется заниматься не
здесь, а в Новосибирске: руководство НИИ предложило своим коллегам из Института
клинической и экспериментальной медицины исследовать звуковые вибрации для
профилактики и лечения нестандартных расстройств. Угорь был уверен, что тут не обошлось
без вмешательства Дозоров. Видимо, признав свое бессилие в данном вопросе или
намереваясь идти к решению двумя разными путями, Сибиряк «убедил» это самое
руководство. Иначе как объяснить тот факт, что в Советском Союзе, в двух солидных научно-
исследовательских заведениях, вдруг заинтересовались горловым пением шаманов и ритмом,
задаваемым ударами по бубну в процессе камлания?
Как бы то ни было, в Новосибирск сейчас съезжались все те, кто пострадал во время
штурма общины, а также те, кто раньше в этой общине обитал.
– Задание тебе, драгоценный мой Евгений, будет такое, – напутствовал Сибиряк, когда
стопочка сопроводительных бумаг была собрана (Угорь поразился количеству бланков с
печатями: зачем, для чего?! Разве нельзя было просто внушить докторам в Новосибирске, что
это – настоящие пациенты, которые находятся на лечении? Тем более что так оно, по сути, и
есть. Неужели Сибиряк подстраховывается на случай какой-нибудь внезапной проверки со
стороны людей? Или, может, хочет, чтобы все было официально, чтобы результаты
исследований стали общественным достоянием, попали не только в архивы Иных, но и в
человеческие медицинские справочники?). – Ты поправляться – поправляйся, но и о работе
не забывай. С тобою в одном здании окажутся не только твои коллеги, но и фигуранты по
нашему делу. Разумеется, мы их опросили – как оказались в общине, чем там занимались,
какова была итоговая цель? И метки всем проставили, чтобы не сбежали куда глаза глядят,
чтобы не вышли на Хозяина, буде тот решится повторить задуманное и построить свой
совхоз в другом месте. Но, сам понимаешь, без протокола что люди, что Иные бывают куда
разговорчивей. Смотри, слушай, запоминай, анализируй. Разрешаю даже слегка
провоцировать, вынуждать на откровенную беседу. Официальные наблюдатели там будут –
аж из самой Москвы прилетели по распоряжению Гесера… ну и по распоряжению Завулона,
разумеется, куда же без него. Плюс, конечно же, местные, новосибирские Дозоры будут
следить за порядком. Но то – официальные представители. На тебя же я надеюсь как на
человека, который будет внутри. Понимаешь?
– Понимаю, – мрачнея с каждым словом руководителя, кивнул Евгений. – Скажите, а
когда вы решили меня заслать туда в качестве агента?
– Да сегодня и решил! – пожал плечами Сибиряк и провел ладонью по взлохмаченной
шевелюре. – Вот как увидел тебя сегодня в таком состоянии – так и решил. Еще подумал:
надо же, как повезло! Не зря же говорят – не было бы счастья, да несчастье помогло. Теперь,
подумал я, у меня в этой клинике будет свой человек! И никакой легенды придумывать не
нужно – симптомы у тебя те же самые, что и у остальных.
– А до этого вы, значит, своего человека заслать туда не планировали? – с сарказмом
спросил оперативник. – Или, может, готовили на роль агента кого-то другого?
– Жень! – укоризненно поджал губы Сибиряк. – Ты меня снова подозреваешь в каких-то
интригах. Так? Верно?
Угорь, послав к чертям субординацию, с досадой отмахнулся от начальника и примолк.
А как не подозревать-то? Разве в жизни случается, чтобы все настолько гладко складывалось
само по себе? Как говорится – ищи, кому выгодно. Евгений очутился в Томске аккурат в тот
момент, когда Сибиряку срочно понадобился «свой человек» в больнице. И не просто
очутился, а оказался в необходимом состоянии – то есть в глубоком обмороке,
спровоцированном попыткой поднять свою тень. Если бы не поездка в областной центр – как
скоро Угорь обнаружил бы свою болезнь, как скоро сообщил бы о «нервных припадках»
руководству? Но повод для поездки нашелся – романтичная и несчастная ведунья со своими
тревогами и подозрительный Захар с его мамашей.
А если бы Евгений попытался войти в Сумрак у себя дома, в райцентре? Сибиряк и
туда бы экстренно примчался? Или они с Танюшей заранее по минутам рассчитали все
телодвижения оперативника сразу после ее признания-просьбы?
Совершенно расстроившись от мысли, что ведунья может быть замешана в очередной
перестановке фигур на шахматной доске, Угорь сказал на прощание Сибиряку:
– Знаете что, гроссмейстер? Вы Татьяне о результатах сами сообщите, хорошо?
Брови начальника взметнулись так высоко, а лицо приняло такое глуповато-изумленное
выражение, что впору было засомневаться в собственных выводах. Однако участковый
Денисов невольно научил Евгения не делать спешных выводов и не доверять выражению лиц
Высших магов.
* * *
Москвичи не понравились Евгению с первого взгляда. Оба.
Один – кряжистый, нарочито простоватый на вид, в дурацкой кепочке и нейлоновой
куртке – так хитро щурился, что даже октябренку стало бы понятно: дядя что-то задумал, и
возможно, что-то нехорошее.
Второй, будто наглядная иллюстрация противоположности простачка, выглядел
чересчур интеллигентно, был худ как щепка, носил строгий темно-серый костюм, а смотрел
так печально, словно переживал сразу за всех страдающих и невинно убиенных. С позерами
такого рода Угорь, к сожалению, изредка сталкивался в своем областном отделении –
философствовать, плакаться и докладывать они любили куда больше, чем действовать. И
немудрено: при такой невзрачной, незапоминающейся внешности им нужно постоянно
напоминать о себе – хоть разговорами, хоть мимикой. Иначе пройдешь мимо – и тут же
забудешь о его существовании.
Увидел он их только потому, что они позволили ему себя обнаружить. По прибытии в
Институт клинической и экспериментальной медицины Евгения, невзирая на кучу
привезенных бумажек, заставили заново пройти всю процедуру, необходимую для
оформления карты, – рост, вес, флюорография, жалобы, все такое. Милая девушка в кабинете
№ 5 старательно заполняла со слов Евгения многочисленные скучные графы, и Угорь был
абсолютно уверен, что в помещении они одни, пока дело не дошло до года его рождения.
– Одна тысяча девятьсот тридцать девятый, – терпеливо улыбаясь, в пятый раз за
сегодняшний день (если учитывать еще и Томск) диктовал дозорный.
Вот в этот-то момент стена справа будто бы раздвинулась или, скорее, протаяла.
Обычный человек, уже успевший посмотреть новую кинокомедию «Иван Васильевич меняет
профессию», нашел бы много общего между сценой открытия портала в царские палаты и
исчезновением внушительной преграды здесь и сейчас. Однако здесь и сейчас речь не шла о
перемещении в прошлое. В образовавшемся проеме обнаружилось продолжение кабинета,
где возле одного стола, но по разные его стороны, расположились присланные Гесером и
Завулоном наблюдатели.
– Врет! – убежденно сказал неприятный простачок в кепочке.
– Ну почему же сразу врет? – с печалью в голосе возразил другой, со впалыми
щеками. – Просто дезинформирует. Что в данной ситуации вполне объяснимо.
Угорь сразу понял, что спектакль разыгрывается не впервые. Наверняка этот прием они
сегодня использовали на каждом Ином, который попадал в кабинет № 5. Медсестра
наблюдателей не замечала, что лишний раз подтверждало, для кого стараются московские
гости. Разумеется, эффект неожиданности должен был произвести впечатление на
необычных пациентов, в большинстве своем – невеликой силы магов и шаманов,
десятилетиями не покидавших насиженных мест, а теперь и вовсе оказавшихся в
непривычной ситуации да в плачевном состоянии. Ну как же! Оказывается, они здесь не
только под опекой врачей со страшными шприцами, но и под недремлющим оком
представителей самых могущественных магов Советского Союза, а заодно и столичных
Дозоров!
Евгений понятия не имел, какой реакции от него ждали, но решил не доставлять обоим
удовольствия.
– Простите, я ошибся, – перегнувшись через стол, доверчиво улыбнулся он медсестре. –
Одна тысяча шестисотый.
Увы, тут он просчитался. Потому что столичные гости не только не заткнулись, дабы
переварить столь впечатляющую информацию, но и продолжили спектакль.
– А вот теперь врет! – улыбнувшись тонкими губами, удовлетворенно сказал «серый
костюм».
– Обманывается! – возразил ему мужичок-простачок. – В шестьсот седьмом наши там
собор спалили… случайно… со всеми записями о крещениях и смертях. А когда записи
восстанавливали – по ошибке внесли в церковную книгу тысяча шестисотый вместо тысяча
пятьсот девяносто девятого. – Он наконец обернулся к Евгению. – Так что ты, парень, на год
старше, чем считал доселе. Меня, кстати, Семеном Палычем звать.
Он поднялся, подошел ближе и протянул руку. Девушка увлеченно заполняла карту, не
обращая на возникшего из ниоткуда мага ни малейшего внимания. Угорь неприязненно
покосился на протянутую ладонь, пахнущую дешевыми сигаретами – кажется, «Полетом».
Евгений не имел ничего против крепкого табака, так что неприязнь была связана
исключительно с дружелюбным жестом Темного. Мужичок с пониманием улыбнулся и
добавил:
– Можно просто Семен. Ночной Дозор Москвы.
Надо сказать, эта фраза произвела на оперативника куда больший эффект, нежели
явление наблюдателей. Не веря своим ушам, он вытянул шею, выглядывая из-за фигуры
простачка, чтобы еще разок оценить мага в сером костюме. Тот, заметив интерес Евгения, с
ироничной усмешкой пару раз отчетливо шевельнул поднятой ладонью – вроде как помахал,
приветствуя:
– Артур, Дневной Дозор Москвы.
Угорь открыл было рот, чтобы как-то озвучить свое недоумение, но в этот момент
медсестра подняла на него глаза и жизнерадостно осведомилась:
– А место рождения?
Неизвестно, чем окончился бы этот спектакль, но тут из коридора, где ожидали своей
очереди на заполнение карты «загаринские» пациенты, донесся довольно громкий шум.
Возле двери Угорь и Семен оказались одновременно.
Драка была уже в самом разгаре – благообразные старички, крепкие мужики и совсем
молодые на вид парни от всей души мутузили друг друга. Чуть в сторонке две женщины
неопределенного возраста таскали друг друга за волосы. Прямо под ноги Евгению бухнулся
пожилой остяк12 и забился в конвульсиях, однако это не было похоже на последствия чьего-то
удара. Просто он, видимо, забывшись, по привычке ринулся в Сумрак и тем самым
спровоцировал нервный припадок. Хотя вообще-то способы перехода на «первое небо»
у шаманов самые разные, так что это мог быть еще не сам припадок, а всего лишь попытка
12 Остяки – обобщенное название народов, проживающих в Сибири (хантов, кетов, югов, селькупов и т. д.).
войти в транс для взаимодействия с магической энергией Сумрака. Но что бы это ни было,
шаман из драки уже выключился. Зато другие останавливаться не собирались. Заметив, как
Семен засучивает рукава своей не по погоде легкой куртяшки, Угорь придержал его за плечо:
– Вы серьезно?
– Не боись! – успокоил Семен. – Я тридцать лет занимался японской борьбой джиу-
джитсу, пока у нас самбо не придумали.
– Я вообще-то имел в виду, что самое время использовать «дрему» или «смирительную
рубашку»!
Москвич с сомнением оглядел бушующую толпу.
– А мне кажется, что сейчас любое использование магии только унизит и озлобит
контуженных бедолаг. Чары спадут – а осадочек-то останется! В общем, чтобы обошлось без
обид – мы лучше по старинке. Многоуважаемый Артур, – через плечо осведомился он у
коллеги, – не желаете присоединиться?
– Благодарю вас, многоуважаемый Семен, – усмехаясь, с подчеркнутой вежливостью
ответил Темный. – Как любили говорить в колледже Крайст-Черч, it's not my cup of tea13.
– Ага. Ну что ж, тогда, Евгений Юрьич, бери на себя тех, что справа.
* * *
Бойцов довольно быстро удалось разнять, растащить, приструнить и даже обнаружить
виновников-зачинщиков всеобщего безобразия. Разумеется, вдвоем бы Семен и Евгений не
справились – основную часть работы проделали местные дозорные, с запозданием, но таки
примчавшиеся на шум драки.
Угорь нашел в коридоре местечко посвободнее. Возвращаться в кабинет № 5 смысла,
наверное, не было. Во всяком случае, пока. А вот постоять поглядеть – самое время. К тому
же наиболее пострадавшим в массовой драке прямо тут оказывали помощь – лечили синяки и
ссадины с помощью магии. Как ни был аккуратен боевой маг, разнимая дерущихся, но от
рукопашной и ее последствий он давно уже отвык, так что сейчас с недоумением и какой-то
истеричной радостью прислушивался к ощущениям. Ощущения подсказывали, что под
глазом наплывает здоровенный фингал, а на затылке взбухает шишка.
Рядом с Евгением, отдуваясь, привалился к стене раскрасневшийся молодой человек с
едва заметной бородкой и аккуратными модными бачками.
– А вы молодец, лихо деретесь! – похвалил он оперативника и протянул ладонь. –
Артем Бурнатов, Светлый, пятый ранг, Ночной Дозор Североморска.
– Евгений. – Угорь пожал руку. – Североморска? Я не ослышался?
– Ох, простите! – Молодой маг явно смутился. – Никак не привыкну. Меня в качестве
подкрепления прислали в Новосибирск, когда у вас тут… ну, в общем, когда здесь своих
сотрудников стало не хватать. А вы откуда?
– Я руководитель маленького районного отделения в Томской области. Сюда прибыл на
лечение.
– Ох, – совсем сконфузился Артем, – еще раз простите! – Потом, подумав, решился еще
на один вопрос: – Раз из Томской области – значит, были участником событий?
– Да.
– Расскажете? – загорелся парень. – А то тут такие сказки гуляют, что прям не верится.
– Расскажу, – усмехнулся Угорь. – Только не сейчас, понятное дело. Думаю, времени
для рассказов у нас будет предостаточно… Извините, Артем Бурнатов, кажется, я увидел
знакомого.
Евгению действительно показалось, что в противоположном конце коридора он видит
Остыгана Сулемхая. Почти год назад этот, безусловно, очень сильный Темный шаман
умудрился исчезнуть, да так, что его следов не смог отыскать сам Аесарон, глава Дневного
Дозора Томской и еще двух сопредельных областей. Конечно, впоследствии не без оснований
13 It's not my cup of tea (англ .) – в дословном переводе: «Это не моя чашка чая»; употребляется в контексте:
это не мое, это не в моем вкусе.
возникло предположение, что Остыган мог все это время находиться в общине, а еще позднее
Угорь лично в этом убедился. Обстоятельства же вокруг исчезновения годичной давности
сложились такие, что невозможно было наверняка сказать, добровольно пожилой кет
отправился в Загарино или, что называется, под конвоем. Евгению до сих пор аукался и
отвлекающий маневр вампирши Анны Мельниковой из областного отдела, и украденный из
служебного кабинета Ночного Дозора сейф, в котором находился принадлежавший шаману
мощный магический артефакт «Всадник в красном». Кто и для чего украл сейф, а затем, так
и не вскрыв, выкинул в сугроб, установить до сей поры не удалось.
После разгрома общины с шаманом-остяком беседовало исключительно руководство.
Евгений искренне надеялся, что о дальнейшей судьбе «Всадника в красном», накачанного
Силой не только самого Остыгана, но и нескольких поколений его предков, руководство
шаману все поведало без утайки. Однако Угорь считал своим долгом лично подойти и
объясниться. В конце концов, где-то в Сумраке до сих пор висит расписка Евгения, в которой
он взял на себя ответственность за сохранность собственности Темного.
– А, дозорный… – после секундной заминки признал его кетский шаман. – Я тебя
помню.
– Здравствуйте, Флегонт. Понимаю, что сейчас не самый подходящий момент, но мне
бы очень хотелось пообщаться с вами. Потом, после оформления, найдете для меня минутку?
– Отчего ж не побеседовать? Всяко интереснее, чем слушать этих… – Остыган
подбородком указал на собравшихся кучкой мужчин, еще недавно раздававших налево-
направо зуботычины. – Они спорят, отберет ли заря очки у горы Арарат в конце сезона, а я
даже не понимаю, о чем они калякают.
Угорь едва не рассмеялся: действительно, откуда бы пожилому таежному жителю знать
о чемпионате СССР по футболу? С другой стороны, в Загарино было несколько телевизоров,
а радиоприемники и репродукторы – так и вовсе почти в каждом доме. И пусть до этого
Остыган много десятилетий жил посреди глухой тайги – но разве мог он за год, проведенный
в общине, ни разу не застать трансляцию какого-нибудь матча? Ох, лукавил сейчас остяк,
лукавил! Впрочем, как знать: может, в общине Хозяин поручил ему такое дело, которое не
предполагало наличия свободного времени или шанса приобщиться к всенародно любимой
игре.
– Уж не из-за этого ли потасовка началась? – сдерживая улыбку, спросил Евгений.
– Нет, – серьезно ответил шаман.
На самом деле потасовка началась, как впоследствии обозначил московский гость
Семен, «из-за идеологических разногласий». Один из Темных, числившийся среди
участников осады логова Хозяина, натуральным образом разнылся, сидя в очереди: дескать,
никогда еще он не испытывал подобного унижения! Дескать, он, герой и вообще чародей
заслуженный, вынужден ждать в коридоре, пока до него снизойдут люди. А все почему? А
все потому, что какие-то дремучие безумцы организовали секту – никому не нужную,
бессмысленную и опасную уже одним своим существованием. Это из-за них он покалечен,
это из-за них он страдает, а они – вон, впереди него по очереди на прием к врачу!
В ответ ему аргументированно пояснили, что в общине велась спокойная жизнь со
своими тихими радостями и прогрессивным сотрудничеством и что эта жизнь под
крылышком у Великого могла бы продолжаться и до сего момента, если бы сводные отряды
консервативных полудурков не привлекли в окрестности Загарино Ворожея-Неваляшку. И
вот вместо того, чтобы сейчас тихо-мирно заниматься работой или валяться на пуховой
перине, жители свободной во всех смыслах общины вынуждены торчать в закрытой
лечебнице и терпеть присутствие тех, кто нарушил их покой.
С другого конца коридора заметили, что «этот ваш Хозяин» – не такой уж Великий,
если позволил сумеречной твари расколошматить свои укрепления. А что до крылышка – так
он давно уже этим крылом махнул, трусливо сбежав с поля боя.
Ну и понеслось.
Евгению не верилось, что ни новосибирский Дозор, ни наблюдатели из столицы не
могли предусмотреть такого рода стычек. Ну не глупость ли – собрать в одном помещении
тех, кто еще несколько дней назад противостоял друг другу отнюдь не в спортивном
состязании? Да, конечно, многие члены общины удерживались внутри силой, угрозами и
обманом, но многие – далеко не все. Пусть в коридоре отсутствовали Ленька, «цыган»,
Михальчук и другие наиболее активные и опасные подручные Хозяина, но ведь и остальные
– далеко не подарок, особенно для тех, кто накануне лишился в этом противостоянии
знакомых и коллег по работе! Почему же дозорные-охранники в массе своей находились в
фойе при входе в институт, а не в месте скопления вчерашних врагов? Разгильдяйство?
Возможно, хотя и сомнительно. Скорее – намеренная провокация. Вот только ради какой
цели? Евгению не хватало данных, чтобы проанализировать всю картину и сделать хоть
какие-то выводы.
* * *
«Лечебные процедуры» заключались в многократном прослушивании разного рода
мелодий, отдельных музыкальных фраз, упорядоченных перестуков и длинных протяжных
звуков на определенной высоте. Специалисты института раскладывали симфонию
Михальчука на отдельные составляющие и пытались опытным путем выяснить, что именно
из этого пагубно воздействует на психику Иных – партия какого-то одного инструмента или
комбинация нескольких. В данном смысле выбор дозорных, присланных для подкрепления,
оказался не случаен – скажем, тот же Артем Бурнатов из Североморска в недавнем, еще
человеческом своем прошлом был хорошим пианистом, выступал в составе
филармонического оркестра Мурманской области. Теперь же помимо надзора за собранными
в клинике Иными ему приходилось по заданию местных ученых-исследователей наигрывать
на фортепиано отдельные кусочки симфонии то в одной тональности, то в другой. Кусочки
эти записывались на пленку, анализировались при помощи какой-то специализированной
аппаратуры, очищались от шумов и включались во время процедур. Точно такие же задания
получали и присланные из разных уголков Советского Союза Иные-скрипачи и Иные-
саксофонисты.
Другая группа ученых и врачей работала непосредственно с приглашенными
«здоровыми», не попавшими под воздействие симфонии, шаманами – теми, которые
славились своими способностями даже в среде Иных. Одного горлового окрика таких
специалистов хватало для того, чтобы птицы падали замертво, а деревья сбрасывали листву.
Бубен с колотушкой в их руках превращались не только в атрибуты «изгнания духов», то есть
исцеления больных людей, но и в грозное оружие против себе подобных. Угорь еще
несколько лет назад считал бубен эдаким костылем для не слишком сильных Иных, чья
магия, как и магия ведьм, подвязана на природные факторы. Кому-то для взаимодействия с
Сумраком требуются пассы руками, на самом деле совсем не обязательные и не несущие
какой-то особой функциональной нагрузки, кому-то необходимы «магический шар» и черные
свечи, ну а этим – свой собственный, аутентичный атрибут. Однако, уже став руководителем
районного отделения, Евгений столкнулся с тем, что и сам по себе бубен, и свойства звука,
извлекаемого из него колотушкой, в схватке могут стать не менее опасными, чем заряженный
артефакт или боевой жезл. И как тут не вспомнить Химригона, Высшего шамана, на глазах у
сотен Иных менявшего реальность с помощью камлания? В конце концов, именно его,
Химригона, совместные с цыганской колдуньей усилия позволили сводным отрядам Темных
и Светлых хотя бы увидеть Неваляшку…
Вот только раньше и Угорь, и все остальные связывали процесс камлания
исключительно с магией. Им казалось само собой разумеющимся, что это – такой вот
немного забавный, зрелищный способ взаимодействия с энергией Сумрака. Разве пришло бы
кому-нибудь в голову изучать свойства ритма? Нет, точно так же, как никто никогда не
пытался измерить температуру файербола или длину «плети Шааба». Работает? И
замечательно! А как и почему работает – такими подробностями забивать себе голову никто
не собирался. Оценивалось исключительно то, что у более сильных магов файерболы
крупнее, а «плети» – длинней.
Евгений в числе добровольцев вызвался сотрудничать с первой группой ученых. Кому-
то ведь надо быть тем самым подопытным кроликом, лабораторной мышью, препарируемой
лягушкой? Неприятные ощущения и последствия «процедур», к счастью, оказались
минимальны. Да, при прослушивании некоторых отрывков вдруг сами собой принимались
дрожать пальцы, подергивались мелкие мускулы на лице, а в ушах начинала шуметь и
пульсировать кровь. Задачей Евгения было очень точно определить момент, когда возникал
дискомфорт, и уведомить об этом медиков. Тут же начиналась движуха, специалисты бегали,
спорили, уточняли и фиксировали какие-то данные. Чаще всего в эту минуту чьи-то
проворные руки совали подопытному стакан горячего сладкого чаю, или шоколадку, или
рюмку коньяку, или бумажную упаковочку с витаминами. От последствий это, конечно, не
избавляло, но помогало организму справляться с очередным стрессом.
– Смотри, чтобы они тебя совсем не уморили! – возбужденно говорил Сибиряк, когда
вечерами Угорь звонил ему с отчетом о прожитом дне. – Ты мне еще нужен! – И он тут же
переключался на деловой тон: – Как там москвичи? Чем заняты?
– Смилуйся, государыня рыбка! – отвечал ему Евгений. – Откуда ж мне знать, чем они
заняты? Они могут сейчас у меня за спиной стоять, разговор наш слушать, а я их и не почую.
– Ты поаккуратнее с ними! – озабоченно советовал руководитель. – А что Остыган?
Удалось что-нибудь полезное у него выяснить?
Последний вопрос неспроста задавался регулярно, при каждом телефонном разговоре.
С Флегонтом Бочкиным (или Остыганом Сулемхаем, что в переводе с кетского означало
«Дикий с Красной горы») у Евгения сложились весьма интересные отношения. С одной
стороны, Темный шаман до сих пор негодовал из-за того, как дозорный распорядился
вверенным ему артефактом. Шутка ли?! Еще дед Остыгана начал сливать в эту детскую
игрушку – оловянного солдатика на коне – излишки Силы, с которой работал во время
камланий. Затем отец продолжил. Ну и сам потомственный шаман внес отнюдь не самый
скромный вклад. «Всадник в красном» обладал по-настоящему чудовищной энергией.
Именно поэтому Евгений в свое время решил изъять артефакт у спешащего на самолет
Флегонта Бочкина – нельзя было позволить этакой атомной бомбе покинуть район в
неизвестном направлении. Мало ли для чего Темные решат использовать хранящуюся в нем
Силу? А поскольку Угорь оформил изъятие по всем правилам, с распиской, теперь, по логике,
шаман имел полное право требовать у Ночного Дозора области компенсацию за такую
серьезную потерю. Негодование его было оправданным, вот только Евгений никак не мог
понять, насколько серьезны угрозы пожилого кета. Потому что уже через минуту остяк
запросто мог переключиться на другую тему и начать рассказывать Светлому оперативнику
подробности жизни в общине. Иногда наводящими вопросами дозорному удавалось
перевести беседу в нужное русло. Иногда после этого в словах шамана проскальзывало
действительно что-то полезное, поучительное или заставляющее посмотреть на предмет
вопроса под другим ракурсом.
– А что, действительно ли этот ваш Хозяин – сын Первого Шамана Дога?
– Кто знает, кто знает… – Остыган потер грубой ладонью редкую щетину на
подбородке. – Отец Небо о том ведает, да еще духи, что веками слетаются, дабы минутку
отдыха провести в густых ветвях Шаманского дерева, а больше никто не может знать. Но
пробовал ли ты разговорить Отца Небо? Пробовал ли пробудить язык и уста духов своим
вопросом? Чем готов ты оплатить такое знание?
– Тоже мне – знание! – нарочито пренебрежительно ответил Угорь, провоцируя
продолжение разговора. – Мне-то разницы никакой, родственник он Великому Шаману или
так, седьмая вода на киселе. Просто я про Дога много всего читал – и мифы, придуманные
людьми, и легенды, написанные Иными для людей, и документы, хранящиеся в архивах
Ночного Дозора. Действительно, великий был чароплет! А вот сын во всех летописях
упоминается один-единственный – тот самый, которого Дог, спасая от расправы, в гагару с
черным пером обратил. Но ведь тот сын погиб… Значит, не может быть ваш Хозяин
потомком Первого Шамана!
– Как знать, как знать… Слыхал ли ты, дозорный, что одно из прозвищ Хозяина –
Каскет?
– Слышал что-то такое.
– А ведаешь ли ты, что означает это имя на языке кетов?
– Ну, вторая часть прозвища, «кет», – это, по всей видимости, «человек». Правильно? А
«кас»… Кажется, солнце?
Шаман, с деланым равнодушием покуривая трубку, позволил Евгению самому
добраться до вывода.
Вывод, конечно, напрашивался самый элементарный. В старину на Востоке, в Средней
Азии и в Китае обращение к сильным мира сего «луноликий» или «солнцеподобный» было в
порядке вещей. Да и в средневековой Европе французский король Людовик XIV звался не
иначе как Le Roi Soleil14. Если бы дело касалось какого-то другого шамана или местного
князька – Угорь отнес бы подобное прозвище к числу преувеличений, без которых ни одна
легендарная личность не обходится в летописях. Что лесть, что желание наделить правителя
поистине мистическими качествами – все это являлось нормой, какую эпоху ни возьми.
Вот только Угорь прекрасно помнил, что по одной из легенд Великий Шаман Дог взял в
жены Солнце. Уж как там вышло на самом деле – было ли это очередным преувеличением,
свойственным народным сказаниям, или за поистине небесным именем стояла некая
реальная женщина, – теперь уже не понять. Но если это была женщина, какая-нибудь местная
правительница, которую все окрестные племена за ослепительную красоту называли
Солнцем, и если в ее браке с Догом на свет появился ребенок… Тогда имя Каскет – «кас-
кет» – обретало совсем иное значение и принималось играть совсем другими оттенками
красок. Не на это ли намекал Остыган? Разумеется, на это. Вот только насколько
небезосновательны подобные намеки?
Евгений задавал остяцкому шаману и другие вопросы, которые волновали его с тех
самых пор, как ведунья Танечка случайно оставила в кабинете томик легенд разных
народностей Западной Сибири и Крайнего Севера. Например, как и когда погиб Дог? Да и
погиб ли вообще? По логике сказаний, в те времена не было ни одного Иного, сравнимого по
силе с Первым Шаманом. Ну, пусть легенды в сборнике охватывали только определенную
местность. И что же? Пришел в болота и леса Самоедья какой-то африканский колдун или
жрец североамериканских индейцев – и победил Дога? Слабо верится. Может, он сам
покинул Сибирь и перебрался на другой континент? Или насовсем ушел на «седьмое небо» –
таинственный и недоступный седьмой слой Сумрака, куда, согласно тем же мифам, уже
разок-другой захаживал? Или развоплотился – к примеру, от усталости или разочарования?
Поразительно, но информации об окончании блестящей во всех отношениях жизни
Дога не было не только в сборнике мифов, но и в документальных свидетельствах той эпохи.
Жил-был по-настоящему Великий Иной, и передавались из уст в уста рассказы о его
похождениях и подвигах, а потом вдруг раз! – и вырезали целый кусок истории, да так, что
даже на уровне слухов ни одного факта не просочилось. Вопрос – кому же это было нужно?
Настоящий ребус! Сам ли Дог стер, замел, уничтожил все следы и свидетельства, ведущие к
разгадке? Или это произошло на сотню-другую лет позднее, когда все достоверные факты по
какой-то причине были засекречены? Кем засекречены – это уже вроде проще. Только
Инквизиция обладает такой характерной особенностью – замалчивать что-то слишком уж
важное, по ее мнению.
А Дог – это действительно важно? Или это всего лишь праздный интерес, вызванный
прочтением самой заурядной, изданной даже не Иными, а обычными людьми книжки?
Евгений, как ни силился, не мог разобраться в своих ощущениях.
* * *
– Евгений Юрьевич, а каково это – столько прожить? – спросил однажды навестивший
«больного» Иной-музыкант Бурнатов.
Глава 4
Первые крепкие морозы уже несколько раз заглядывали в Светлый Клин, а в один из
своих набегов даже умудрились сковать льдом реку. Правда, был тот лед еще тонким,
невзаправдашним. Теплые ключи, бьющие со дна, находили путь наружу, выплескивались на
поверхность и расползались по ней темными пятнами, образуя лоснящуюся в мягком свете
неяркого северного солнца наледь. Много времени еще должно пройти, чтобы зима по-
настоящему взялась за дело, а пока что осень игралась в кошки-мышки: то напугает, искусает
нос и уши студеным ветерком – а то отпустит, подарит непонятную тихую оттепель с
запахами прелой листвы и сырого дерева.
Последнее потепление завершилось обильным снегопадом, и покуражился тот знатно:
на каждой штакетинке образовался пушистый столбик, на каждый скворечник будто
нацепили командирскую папаху из белого каракуля, а тонкошеий фонарный столб возле
сельсовета так и вовсе сияющую шелковую чалму на макушку намотал.
От неожиданности замерли, присмирели дома Светлого Клина, настороженно
притихли, вспоминая забытые за лето ощущения, и только глянцевыми окнами искоса
посматривали по сторонам: не выглядят ли они нелепей соседей, не посмеивается ли кто над
богатой, мохнатой снежной шапкой, что сама собой образовалась за ночь.
Косился в сторону улицы и старик Агафонов, сидевший за столом в уютной кухоньке.
Временами он вытягивал тонкую цыплячью шею, шевелил сердито бровями, грозно
топорщил усы, да вот незадача – нынче с самого утра брели улицей исключительно женские
голоса. Их старик, словно мальков на рыбалке, в расчет не брал: разве можно поручить
серьезное дело существам смешливым, болтливым и, откровенно говоря, ненадежным? Как
ни крути, а нельзя поручить. И поскольку попадали в поле зрения сплошные девчата да бабы,
раздражался Агафонов с каждой минутой все сильнее.
Наконец за запотевшим стеклом мелькнул подходящий силуэт, и хозяин,
подхватившись, засеменил к выходу, легонечко шурша домашними пимами по
выскобленному до лакового блеска некрашеному полу.
– Эй-ка, пионер! – крикнул он, распахнув входную дверь. – Стой-ка, тимуровец! Ты, ты,
который башка шарфом замотана! Который руки – одна так, а друга́ в карман засунута!
Который глядит на меня и рад небось, что я тут как на Генеральной ассамблее ООН перед
всем честным людом на крылечке разоряюсь! Поди-ка сюда, окаянный! Зачем у калитки
остановилси, когда я тебя ближее зову?! В сени заходи, в сени! Я тебе не нанималси дом
выстуживать да по два раза́ за утро печь топить…
Так грозен был в этот момент старик Агафонов, так комично свиреп, что лицо у
парнишки, и впрямь надежно замотанное длинным вязаным шарфом, невольно расплылось в
улыбке. Потопав для приличия перед крыльцом, смахнув куцым веничком с обувки
невидимые снежинки, он поднялся по ступенькам, вошел в сени, плотно прикрыл за собою
дверь – звякнула пружинная щеколда.
Старик щелкнул выключателем, тускло засветилась лампочка, вкрученная в торчащий
из стены патрон. Проступили из темноты детали: два массивных ларя с зерном, целая
орудийная батарея разнокалиберных валенок и сапог, целящих в зенит чистенькими
голенищами, приткнутая рядом с дверью широкая лопата для чистки снега и чуть в стороне –
кроватных размеров сундук с окованной железными полосами крышкой. Аккуратными
тетрадными линейками смотрелись хорошо законопаченные войлоком щелочки меж
округлых боков лиственничных бревен; длинный ряд фуфаек, тулупов и бушлатов висел на
вбитых в эти бревна гвоздях. В глубине – низенькая дверка в чулан, где угадывались сети и
прочие рыболовные снасти; оттуда к домашним ароматам хлеба и печного дыма настырно
тянулся запах сухих водорослей и йода. Наверное, еще много чего интересного было в
просторных сенях, но парнишка постеснялся откровенно вертеть головой по сторонам. Зато
старик Агафонов не стеснялся: изгибая тощую шею так и эдак, он все примерялся и
хмурился.
– Ты кто ж такой будешь-то? – спросил он и раздумчиво замолчал; парнишка не спешил
отвечать ему, зная, что таков ритуал. – Ежельше судить по справному полушубку, то будешь
ты внучком маво фронтового дружка Миколая Галагуры. А ежельше иметь в виду нахальны
чернявы глаза, то получаисси ты сынком евойного среднего сына Александра Галагуры. И,
стало быть, есть ты барабанщик Павка, который в прошлом годе всю душу мне
пробарабанил! Отвечай: ты енто, окаянный, или не ты?! Молчи! Теперь уж и сам вижу.
Хитрил, хитрил старик Агафонов: сложно было признать в вымахавшем за лето
пареньке того самого Павлика, что отчаянно репетировал по соседству прошлой зимой,
отрабатывал разные ритмовки перед каждым слетом пионерской дружины. И раз уж с самого
начала, издалека приметив, назвал его Агафонов тимуровцем, значит, не потеряли зоркости
глаза старого охотника, значит, в первую же секунду понял он, кого к себе подзывает.
– Вот что, – пожевав губами, неторопливо, будто в сомнениях, произнес он, – хучь и
далеко тебе будет до тезки сваво Корчагина15, имею я для тебя важную поручению. Пять
копеек заработашь, сладку газировку в магазине себе купишь.
– Газировка дороже пяти копеек стоит…
– А я даю пять! – отрезал Агафонов. – Ну? Торговлю со мною вести будешь, как на
базаре?!
– Да я не к тому! – запротестовал Павка. – Я бы и бесплатно все сделал, а про газировку
– это я ради справедливости сказал.
– Ишь! – сердито прикрикнул старик Агафонов и так страшно пошевелил бровями, что
едва не заставил Павку расхохотаться. – Справедливый нашелси! Поговори у меня!
– Да я что? – пожал парнишка стянутыми полушубком плечами. – Я ничего. Вы
скажите, что сделать-то надо?
Усмиряя раздражение, хозяин шумно фыркнул, затем вынул из кармана сложенный
вчетверо листок и, оглянувшись на толстую избяную дверь в горницу, заговорил шепотом:
– Значицца, вот тебе, пионер, партийное задание: енту секретную донесению надобно в
срочном порядке доставить милиционеру нашему товаришшу старшему лейтенанту.
Понимашь, о ком я говорю, аль тупо?
– Понимаю. Федору Кузьмичу.
– Молодец! А посколь донесения ента секретная, то… Понимашь, аль тупо?
– Понимаю. Самому не читать и никому не показывать! – театрально вытянувшись по
стойке «смирно», отрапортовал младший Галагура.
– Стой бежать, ишшо не все! На обратном путе отчитаисси особливым тайным знаком в
окошко, посколь зловредное существо жена, находяшшееся в данный настояшший момент на
печке, наблюдат за мной, будто вражеский агент. Ясна цель? Выполняй!
* * *
Самая большая загадка, имеющаяся на вверенной территории, заключалась в том, что
жители Светлого Клина временами откуда-то доподлинно знали, что сию минуту происходит
у соседей, а то и вовсе на другом конце села, кто, куда и зачем пошел, кто и что натворил или
даже подумал. Скажем, поехал Петр Красилов в райцентр поросенка покупать – так еще
вернуться не успел, а полсела уже обсуждало, что один поросенок жирный, а другой тощий,
зато черненький. И, что самое удивительное, действительно же Петр двух поросят купил, а
не одного, как планировал. Или вот, например, десять раз за месяц участковый с
председателем могли вместе пройтись от колхозной конторы до гаража – и ничего, а на
одиннадцатый раз всем вокруг становилось известно, что именно сейчас они идут «свольнять
за пьянство» тракториста Гришку Сопрыкина.
Это была такая большая и интересная загадка, что впору бы ученых подключить для ее
расследования. Не из Сумрака же народ новости пригоршнями черпает? Хотя, может, и
оттуда, даром что все поголовно – обычные люди. Может, Сумрак к жителям Светлого Клина
как-то наособинку относится.
Вот и теперь: пятнадцати минут не прошло, как зашел в милицейский кабинет Павлик
Галагура, зашел – и вышел почти сразу. Ни по дороге туда, ни по дороге оттуда ни с кем
Павка не разговаривал, только вежливо здоровался, о порученном ему задании даже не
намекнул никому, а вот поди ж ты – все село уже гудело о том, что старик Агафонов написал
донос на старуху Агафонову, и теперь участковый оперуполномоченный пойдет ее отселять,
а то и насовсем арестовывать.
В другое время старший лейтенант милиции Денисов в сотый раз подивился бы
подобной мистической осведомленности односельчан, покрутил бы, посмеиваясь, седой
головой, посопел бы раздумчиво. Однако сейчас ему было не до смеха, и имелось на то две
причины.
Старик и старуха Агафоновы прожили вместе, почитай, шестьдесят лет, вырастили
троих сыновей, двух дочерей, а также восемь внуков и внучек. Всякое бывало: ругались с
Глава 5
Часть 2
По Иному этапу
Глава 1
17 О расследовании убийства Иных в колонии строгого режима читайте в рассказе «По Иному этапу» Алекса
де Клемешье в сборнике «Мелкий Дозор» (АСТ, 2015).
Вера ему нравилась, ему было хорошо с ней в часы их прогулок, он скучал по ее улыбке
и голосу, когда подолгу не мог выкроить время для встречи, – это да. Он думал о ней,
вспоминал какие-то эпизоды, фразы, взгляды, поворот головы и тонкие, словно у девочки-
подростка, пальчики – это да. Означало ли это, что он любит ее? Неужели за всеми
событиями прошедшего года, за рутинной работой и встрясками он не заметил состояния
влюбленности? Неужели его желание постоянно видеться с ней, неужели его чувство вины и
мучающая неопределенность – это все оттуда, звенья той самой невидимой цепочки, что уже
протянулась от него к ней?
Тогда для чего же он так усиленно сопротивляется? Почему не скажет об этом ей,
почему не признается? Впрочем, он и себе-то до нынешнего вечера не признавался.
Наоборот, всячески избегал мыслей о возникшей привязанности, со старательностью
мазохиста обходя определение их с Верой отношений. Он нарочито не замечал, он
отстранялся, отгораживался от того маленького человеческого счастья, которое готово было
войти в его жизнь…
Человеческого! Вот то самое ключевое слово, которое, вероятно, на протяжении года
блокировало какое-либо выражение эмоций с его стороны. Вера – обычный человек, ей
никогда не стать Иной. Можно сколь угодно оправдывать себя тем, что нет, мол, никакой
уверенности, нужен ли он, Угорь, неказистый и прямолинейный, вечно занятой и
замороченный, такой чудесной девушке. И даже тому факту, что она сама привезла в
новосибирскую больницу его теплые вещи, при желании можно найти сколько угодно
объяснений. У Евгения и в самом деле не было уверенности в собственной нужности, но
сейчас, в свете нежданного откровения, всплывал совсем другой подтекст. Получалось, что
именно он, Иной, не может сделать выбор: следовало либо признать, что он не готов быть
вместе с обычной девушкой, не готов постоянно утыкаться в ущербность ее возможностей и
на протяжении долгих лет видеть, как она увядает и старится, признать это – и отпустить.
Либо…
Подобная нерешительность называлась малодушием. Малодушием было и то, что он не
звонил Вере, пока находился на лечении; малодушием было не мчаться с устроенных
Сибиряком подготовительных курсов в райцентр при первой возможности; малодушием
было не отправить ей самое обычное письмо или телеграмму пару дней назад, из Томска, –
ведь он ей обещал дать о себе знать! Нелицеприятная, гаденькая позиция – авось, пока меня
нет, что-нибудь решится без моего участия. Авось, пока меня нет, Вера сама разберется, как
быть дальше. Возможно, после возвращения с этого задания Евгений уже не увидит оттенка
радости в ее ауре; возможно, уже сегодня ее провожает до дома кто-то другой; возможно,
Вере просто надоест постоянно на что-то надеяться и разочаровываться…
И что же он сделает, если это произойдет? Выдохнет с облегчением? Довольствуется
воспоминаниями о долгих вечерних прогулках? Как ни в чем не бывало станет заходить в
универсам за пирожками и кивать ей, будто старой знакомой? Да как же такое возможно?!
Угорь стиснул зубы. Вот ведь трус! Малодушный, лицемерный трус! А если бы Вера
была Иной – он бы давным-давно все решил сам?
Смешно.
Если бы она была Светлой Иной, он бы сейчас приводил себе совсем другие аргументы.
Заклятье «Каждый раз», наложенное на Евгения невесть когда и невесть кем, – это тоже
весьма подходящий повод спихнуть с себя всякую ответственность. Дескать, ну, определимся
мы с нашими отношениями, а через год или через месяц меня снова «накроет», позабуду все
и всех – разве это гоже?
Выходит, дело вовсе не в том, кто она – обычный человек или Иная. Дело
исключительно в том, что он боится сделать очередной шаг, боится, что жизнь его на данном
отрезке претерпит серьезные изменения, боится, что в судьбе дозорного-одиночки появится
близкий человек – по-настоящему близкий. Родной, любимый…
Евгений остервенело замотал головой, словно попытался вытрясти из нее
несвоевременные мысли. Потом, все потом! Сейчас он на работе.
Сунув руку в карман пальто, Угорь нащупал тайком взятую из тюремного музея вещицу
и вытащил наружу. Держа за кончик кожаного шнурка, он поднял ее повыше и полюбовался
на то, как преломляется свет фонаря в гранях крупного красного камня. Конечно, это был не
тот же самый амулет, названный участковым Денисовым миноискателем. Но это определенно
был его родной брат-близнец. И, как иногда случается в человеческих семьях, один из
братьев был Иным, а вот другому никаких способностей не досталось. Тот, первый амулет,
случайно попавший год назад в Ночной Дозор, был заряжен Силой и умел распознавать
места, где Сумрак истончился или попросту исчез, образовав локальную аномалию. Этот,
выточенный в местной мастерской и помещенный в музей тюремного творчества, был просто
камнем на кожаном шнурке. Но визуально их было не отличить друг от друга.
– Едрить твою редиску… – раздумчиво произнес Угорь.
Поднявшись по ступенькам и пройдя по коридору, он взялся за ручку двери, ведущей в
выделенный ему кабинет, и вдруг подумал: «Женюсь. Вот выберусь отсюда – и сделаю Вере
предложение».
В самый последний момент, уже открывая дверь, он понял, что маячившая в углу аура
не может принадлежать хозяину кабинета, Светлому надзорному Степанову. Проклиная себя
за беспечность, Угорь буквально на десяток сантиметров успел сдвинуться в сторону и
лихорадочно прикрыться Щитом Мага. Темный дверной проем наискосок, оглушительно
шипя и едва не задев Щит, рассекла извилистая искрящаяся полоса. Не «плеть Шааба»,
конечно (не по рангу противнику Евгения такое мощное оружие использовать!), но одна из ее
«облегченных» разновидностей. Угорь наугад отмахнулся «картечью» – авось хоть куда-
нибудь попадет. Тут же возле его ботинка вспухла из небытия и включилась на повышенных
оборотах миниатюрная «соковыжималка». Щит Мага ей было не перемолоть, но энергии из
него она могла выжать знатно! Щелчком пальцев взведя Тройное Лезвие, Угорь пригнулся и
ринулся внутрь.
Аура Темного металась из стороны в сторону на манер безумного маятника: очень
редкое и трудновыполнимое восточное заклятье «пинг-понг». Мгновенные,
непредсказуемые, резкие перемещения внутри замкнутого объема походили на траекторию
теннисного шарика, отскакивающего от любых твердых поверхностей в произвольном
направлении – стена-пол-стена-стол-подоконник-потолок… Тройным Лезвием хрен
подцепишь! Увернувшись от внезапно вылетевшего из темноты файербола и максимально
ускорив себя, Угорь нырнул головой вперед. Как там учил товарищ Кайгусь?
Время застыло. Сейчас был самый опасный момент – момент псевдотрансформации,
когда дозорный максимально уязвим. Но расчет Евгения оправдался, и шарахающийся из
угла в угол противник не смог прицельно поразить летящее параллельно полу тело. А потом,
наверное, и вовсе оторопел. Когда вместо мага, который абсолютно точно не является
перевертышем, вдруг видишь растянувшуюся в прыжке тушу тигра, еще не так оторопеешь!
Угорь же, прикрыв глаза и приготовив правую руку-лапу, начал вращение. «Скок-скок!» –
прыгал неугомонный теннисный шарик по кабинету, а лапа уже прошла под корпусом
Евгения, уже начала свой зачерпывающий замах. В Щит Мага впилось что-то острое, но
незначительное, а в следующую секунду Угорь на противоходе сумел зацепить
псевдокогтями своего соперника. Продолжая вращательное движение, он потянул его на себя
и над собой, а затем, заканчивая разворот, с размаху опустил вниз. Окажись под рукой стол –
разлетелся бы в щепки. Но под рукой оказалась раскладушка. Скрежетнул, прогибаясь,
металлический каркас, истошно взвыли пружины, затрещал растянутый на них брезент, а
затем Евгений мстительно сотворил «трамплин». Раскладушка взмыла под потолок,
буквально впечатывая в него Темного. Приземлившись на четвереньки, дозорный с обеих рук
послал вдогонку невидимые «гвозди», намертво фиксируя конструкцию в текущем
положении сразу на двух слоях Сумрака.
– Вы с ума сошли! – врываясь в кабинет, крикнул Светлый надзорный Степанов. – А
если бы я не успел?!
Угорь, отряхивая полы пальто и брюки, искоса глянул на него и резонно возразил:
– Ну, как видите, я и сам управился.
«Ты видишь, Вера? Я смог! Я все еще допускаю ошибки, я медленно соображаю – но
соображаю-таки! Лучше поздно, чем никогда, правда? Наверное, настоящие, опытные
следователи из Ночного Дозора засмеяли бы меня, наверное, я многое делал не так, как они
учили, наверное, Темный столичный наблюдатель Артур снова сказал бы, что нас набирают
по одному лекалу, но я справился! Я приеду – и мы с тобою все решим, я снова справлюсь, и
все у нас будет хорошо…»
Глава 2
Глава 3
– Вот так и живем, Федор Кузьмич, – со вздохом закончил Угорь свой рассказ.
– М-да, дела-а… – протянул пожилой милиционер, задумчиво мешая ложечкой дольки
поздней антоновки в стакане сладкого чая. – И что же энтот Гранин таперича? Совсем
безнаказанный уйдет?
– Да уже, считайте, ушел, – с невеселой усмешкой покачал головой Евгений. –
Доказательств, что имело место убийство, нет и уже не будет. Сердце у покойного парторга
действительно было слабое, больное. Может, и впрямь приступ случился. Ученый свою
причастность отрицает. А чтобы проверить – это глубокое ментальное сканирование нужно
провести. Сами знаете, чем чревато. Суд такого решения не принял, а Дозоры и не
настаивали. В тот момент наши начальники единодушно рассчитывали, что он сотрудничать
станет, а для этого требовалось, чтобы голова у него была в полном порядке.
– Я не пойму – а что ж не стал сотрудничать-то?
– Разочаровался, – пожал плечами руководитель районного отделения. – Он себе уже
планы построил: как принесет открытие свое в Академию наук и в КГБ, как примутся его
восхвалять да на руках носить. Мировая известность, всевозможные блага! А тут оказалось,
что «открытием» многие тысячи Иных испокон веков пользуются, и разглашать это дело
перед обычными людьми категорически нельзя. Ни известности, ни всемирной славы, ни
перспектив. Ему условие поставили: или он работает на Дозор – или ему в качестве
наказания устанавливают запрет на пользование магией лет на двадцать. Незнание закона не
освобождает от ответственности, так ведь? А он все-таки сопротивлялся при задержании,
нанес серьезные раны сотрудникам… Знаете, что он сказал? Что плевать хотел на
способности, если он о них открыто заявить не может! Позиция истинного Темного, хоть и
глупость, по сути. Так что теперь будет он снова возиться с лазерами, раз его такого
глобального «открытия» лишили.
– Но ведь чемоданчик-то его работает! – возразил Денисов. – Чем не открытие?
– Там все сложно, Федор Кузьмич. Научные отделы обоих Дозоров пытаются
разобраться, но пока так и не смогли обнаружить ту грань, на которой в этом изобретении
заканчиваются технические разработки и начинается энергетика Сумрака. Переплелось там
все очень сильно.
– Переплелось? – недоверчиво хмыкнул участковый. – Ишь ты!
– Я вот тоже всегда считал, что отличия между наукой и магией очевидны. А потом
почитал кой-чего… – Угорь оживился, одним глотком допил чай. – Вы вот слышали про
Всемирную выставку во Франции в одна тысяча девятисотом году? Оказывается,
параллельно в Париже проходило заседание специальной коллегии Инквизиции с участием
самых значимых фигур от Темных и Светлых. А причиной заседания была угроза, которую в
тот момент представляло стремительное развитие человеческой науки и техники. Прогресс
тогда действительно так лихо шагнул вперед, что для обывателей, современников Уэллса и
Горького, определить границы реальности и фантастики стало трудновато. Электричество –
это понятие физическое или магическое? А радиоволны? А аэропланы? А фотография и
кино? Ведь раньше осветить помещение без помощи свечей и факелов, пообщаться на
расстоянии, подняться над землей и продемонстрировать кому-либо четкое изображение
человека или события – все это раньше было доступно только магам! И вдруг обычные люди
приблизились к способностям Иных чуть ли не вплотную. Опасно? Опасно. В то время в
Европе даже орден патентоведов был учрежден – сидели опытные маги и пытались отделить
научные достижения от заковыристых заклятий.
– Ишь ты! – уважительно поджал губы пожилой участковый, подошел к печке-
голландке, открыл чугунную дверцу и пошерудил кочергой; вспыхнули, затрещали поленья,
разлился по милицейскому кабинету густой, обволакивающий, маслянистый жар.
Угорь довольно потянулся – век бы так сидеть и болтать обо всем подряд!
– А вот энтот его лазер, который до второго слоя достреливал, – он в итоге нормальным
оказался? Или тоже – того, заговоренным?
Евгений пожал плечами и улетел мыслями в тот вечер, когда они штурмом брали
лабораторию в Институте автоматики и электрометрии.
– Артем, кстати, поправился, – задумчиво произнес он. – Вылечили. Теперь обратно в
Североморск вернулся, звонил мне недавно… К себе зовет.
Денисов вернулся на место, посидел молча, затем спросил:
– А ты? Неужели надумал уехать, Евгений Юрьич? Я ить по голосу твоему чувствую,
что крепко ты предложение своего знакомого обдумываешь.
– Обдумываю, Федор Кузьмич, – не стал отрицать Угорь. – Трудно мне здесь, среди
полутонов и реверансов.
Денисов вздернул брови, округлил удивленно рот, посидел так, затем задвигался,
засопел.
– Трудно? – после длинной паузы наконец переспросил он.
– Федор Кузьмич, все понимаю – негоже так говорить! – прижал руки к груди
Евгений. – Нам ли трудностей бояться? Только когда скрытничает, обманывает, хитрит и
изворачивается враг – это одно. А когда свои же непонятно себя ведут – это другое. Устал я
разбираться, где интрига противника, а где родное начальство очередную пешку отдает,
намеренно под чужого ферзя подставляет.
– Энто ты чичас про клинику?
– И про нее тоже. Вот объясните мне, Федор Кузьмич, как такое возможно?
Наблюдатели эти московские оставались для меня невидимыми, и уровень их я проверить
потом, когда Силу мне вернули, никак не мог – это почему?
– Ну, понятное дело, потому, что повыше рангом они.
– Верно! Уж никак не ниже второго ранга. Но при этом они вычислили, что Каскет
скрывается под личиной девушки-медсестры. А мы ведь с вами знаем, что Сын Дога –
Высший Шаман, а может, и Великий! Как же они его могли раскрыть, а?
Денисов усмехнулся, потер бровь, посмотрел весело:
– Евгений Юрьич, ежели твое описание было совсем-совсем точным, то, кажется, я
догадываюсь, что за Артур из Москвы в Новосибирск наведывался! И энто ишшо одно
доказательство сурьезности проблемы, когда такой дозорный в качестве наблюдателя
приезжает.
Угорь замер, осмысливая сказанное, сообразил и оттого раздраженно сморщился:
– Ну вот, опять! Сколько тайн, сколько сложностей! Два мага вне категорий пасут друг
друга, караулят друг у друга на глазах, в поддавки играют – зачем, для чего? Или, может,
Темным выгодно, чтобы Каскет цел и невредим оставался, как и ученый Гранин? Не могу я
так, не хочу! Хочу туда, где понятно – вот Свет, вот Тьма. Напился вампир крови – к ногтю
его! Навела порчу ведьма – наказать! Подчинил себе колдун десяток человек – под арест
гада! И никаких церемоний, никаких реверансов! Они – враги, с ними нужно сражаться!
– Да ты чего раздухарился-то так, Евгений Юрьич? – всплеснул руками Денисов. –
Знаешь, что? Чичас время к обеду подходит. Пойдем-ка ко мне, Людмила нас покормит. На
голодный желудок про сурьезное болтать – мышей смешить. Одевайся-ка, я пока задвижку
прикрою, чтобы жар весь не вышел.
Светлый Клин сиял, искрился под солнцем. Ровные, округлые, будто циркулем
выведенные кипенно-белые сугробы возвышались вдоль заборов. Исчезли запахи – замерзли,
улетучились, и лишь печной дымок кое-где чудился. Звуки сделались четкими и гулкими, а за
звуками этими стояла ясная, морозная тишина сибирской деревни. Разве могут быть в таком
чудесном мире бураны? Разве может нарушить такую тишину рев ветра? Разве может быть
такое, чтобы в живой бурлящей темноте тебе попросту не хватало воздуха для вдоха?
Здесь, в центре села, тропинку успели почистить так, что идти можно было не гуськом,
а рядом. Они и шли рядом – пожилой деревенский оперуполномоченный лейтенант милиции
и моложавый руководитель районного отделения Ночного Дозора. Шли медленно, чтобы
успеть поговорить о том, о чем в присутствии Людмилы говорить не хотелось.
– Мне тут односельчанин не так давно жалобу подал: дескать, жена всякое уважение
потеряла, солонку на стол в обед не ставит. Кому-то ерунда, а кому-то повод для скандала.
Должна быть соль на столе – и все тут! А что солонка у них в шкафике неудачно стоит,
наклоняться за ней надобно низко, а у жены спина больная от возраста, тяжело ей стало
гнуться впополам – так ить энто и есть полутона! Кому в них разбираться охота?
– Вам охота! – улыбнулся тихонечко Угорь.
– Мне-то и по службе положено, и охота, да. Имею внутреннюю потребность вникнуть,
разобраться, отделить очевидное от незаметных нюансов. А ты бы, касайся оно дозорных
дел, сразу бы из-за солонки старушку в интриганки и нарушители записал, верно?
– Вы, конечно, утрируете, – засмеялся Евгений. – Если под таким углом смотреть, то я
получаюсь персонажем далеко не положительным. Просто изверг какой-то, а не Светлый
Иной!
– На самом деле тебе трудно именно от неприятия полутонов, Евгений Юрьич, – мотнул
непокрытой седой головой Денисов. – Любому от энтого трудно. Когда человек в душе своей
допускает полутона – энто не всегда означает сделку с совестью. Энто ишшо и богатую
палитру обеспечивает. Ить ежели у человека гармония в душе, ежели умеет он различать,
уважать и любить полутона внутри себя – так и снаружи ему вести себя проще! Когда черное
и белое раздельно – энто почти всегда война, Евгений Юрьич, и в первую очередь – с самим
собой война. А полутона – энто надежда на перемирие. Может, вся богатая палитра оттенков
не потребуется тебе вапче никогда, но важно, что они, энти разные оттенки, в тебе имеются.
Понимаешь? А ежели ушел ты внутри себя в самую крайнюю точку, ежели оставил себе для
пользования одну сплошную белизну, отстирал ее да накрахмалил, а остальное насовсем
вычеркнул – так тебе от любого малюсенького серого пятнышка худо сделается. Сомнение
посетило, мысль странная в голову пришла, задумался о сделанном и не сделанном – для
других энто нормально, а для тебя – мука. Сам себе такие рамки организовал, сам себя в
такой струне держишь, оттого и мучаешься. Ежели ты принимал бы полутона – ты бы смог
разобраться, что за пятнышко, откуда оно. Но отсутствие других красок в палитре тебе энтого
не позволяет, ты все меряешь белизной и пуще прежнего страдаешь. А когда внутри уже и
так все горит и воет – как же ты должен на наружные проблемы реагировать? Как ты
сможешь навести порядок снаружи, ежели в собственной душе мира нет?
Они уже дошли до калитки дома Денисовых, но Федор Кузьмич показал жестом –
давай, мол, еще пройдемся.
– Тебя, может, кто-то по-другому учил, Евгений Юрьич: дескать, гармония и
самодостаточность – идеалы Темных, а Светлый должен быть как оголенный нерв – энто его
долг, его крест, его предназначение. Может статься, так оно и есть. Но я тебе вот что скажу:
ежели нерв действительно оголен, то ему что жгучая горчица, что сладкое варенье –
одинаково больно будет. Не всякий Светлый обязательно закадычный друг тебе, не всякий
Темный – непременно заклятый враг. Я тебе ровно то же самое и год назад говорил, и чичас
повторяю. А ты все в бой рвешься, все с шашкой наголо куда-то мчаться намереваешься… р-
руководитель!
– Вы, Федор Кузьмич, должно быть, забываете, что я – боевой маг, – рассудительно
заметил Угорь. – Как бы ни хотелось мне перерасти такое свое предназначение – видимо,
Сумрак мою специализацию определил раз и навсегда. Вы были на фронте, Федор Кузьмич,
и значит, понимаете разницу между передовой и разведкой в глубоком тылу. Вы танк себе
представьте: в бою он несокрушим и смертоносен, а в разведке много ли толку от него будет?
Шумный, неуклюжий, неповоротливый. Вот это все – про меня.
– Неповоротливый и шумный? – хмыкнул Денисов. – Энто да, энто ты в точку.
Гибкости тебе не хватает, Евгений Юрьич. Прямолинейный ты. Даже не как танк, а как
торпеда.
Милиционер сокрушенно покачал головой и протянул руку к калитке:
– Пойдем, достаточно подышали. Теперь самое время горячего супчику, а?
Людмила, давно уже заметившая шатавшихся под окнами мужчин, накрывала на стол.
Когда с любезностями было покончено, Угорь огляделся. Ничего не изменилось в доме
участкового с тех пор, как Евгений приезжал сюда. Впрочем, нет, изменилось: к двум
десяткам уже знакомых фотографий, приколотых по деревенской традиции к обоям на самом
видном месте, добавилось еще штук пять-семь. Данилка у мамы на ручках. Данилка,
потягивающийся на пеленке. Данилка в профиль и анфас. И всего один снимок со свадьбы
Катерины и Николая. А других фотокарточек с Крюковым Евгений не обнаружил.
Не о таких ли полутонах говорил ему совсем недавно Денисов?
– Ты какой ложкой щи хлебать любишь? – шутливо спросил Федор Кузьмич.
На столе лежали и самые обычные, алюминиевые ложки, и деревянные, идеально
отполированные, с резной фигурной ручкой, сделанные явно вручную. Может быть, даже
самим Денисовым. Угорь, привыкший к городскому укладу, взял алюминиевую.
Щи оказались неслыханно вкусными, и некоторое время Евгений уплетал так, что
самому было неловко перед хозяевами, однако ничего он с собою поделать не мог. Когда он в
последний раз ел домашнюю пищу? Похоже, в сентябре, когда Танюша наготовила много
всего после его возвращения из Загарино. Ну да, именно так. После этого была либо
больничная, либо общепитовская стряпня. Однако хозяева никакого конфуза не замечали,
Федор Кузьмич одобрительно крякал, Людмила смотрела умиленно и караулила, чтобы
вовремя подлить горячей добавки.
Когда первый голод был утолен, Угорь снизил скорость, перестала так отчаянно стучать
по донышку миски ложка, движения сделались размеренными и, хотелось надеяться,
солидными. Денисов подпихнул в его сторону тарелку с крупно нарезанным хлебом.
– Ешь, ешь, Евгений Юрьич. А то как знать, чем тебе в Североморске кормиться
придется…
Оперативник, не отрываясь от щей, искоса взглянул на участкового – подначивает, что
ли? Но не понять было по раскрасневшемуся благодушному лицу пожилого Светлого мага,
всерьез он сказал или шутя. Впрочем, он тут же продолжил, своей ложкой указывая на миску
Евгения, но говоря при этом совсем о другом:
– А вот уедешь ты – как же с Верой быть?
Ну, все понятно. Денисов мыслями снова ушел в ту степь, где Евгению некому ни спину
зеленкой помазать, ни накормить вкусно.
– А при чем тут Вера? – прожевав, с деланым равнодушием спросил дозорный.
«Я сам хотел, чтобы ситуация разрешилась без моего участия! – напомнил он себе. –
Ходил по территории колонии строгого режима и мечтал, чтобы к моему возвращению все
стало предельно ясно. Так и произошло. Некоторым желаниям свойственно сбываться…»
– Людмила, – шепнул Денисов, обращаясь к супруге, – ты насчет чайку-то давай
подсуетись, а то мы уж заканчиваем…
Людмила скрылась за печкой.
– Что случилось? – еще тише спросил Федор Кузьмич у Евгения.
Угорь вздохнул, с сожалением оторвался от еды, откинулся на спинку стула и прикинул,
стоит ли рассказывать. Наверное, ради того, чтобы прекратились подобные подначки, стоит.
И он поведал участковому о том, как встретил Кольку Крюкова посреди пурги и какими
фактами тот с ним поделился.
Денисов, наблюдая за тем, как Евгений, выговорившись, задумчиво крошит хлеб в
тарелку с остатками щей, помолчал, а потом произнес:
– Евгений Юрьич, а не забываешь ли ты о том, что Колька – Темный? Он ить мог и
запросто так ляпнуть.
– Самое смешное, Федор Кузьмич, что в тот момент он был человеком. Полутона,
полутона… – Он с кривой усмешкой неопределенно повращал свободной рукой перед
лицом. – Самым обычным человеком, если вы меня понимаете. Простым, переживающим.
Это под конец он вдруг застыдился такой своей человечности и принялся язвить, а в первый
момент… В первый момент это была как бы благодарность за то, что я пытался позаботиться
о Катерине. В первый момент он не унизить меня хотел, а предупреждал.
– Да я просто поверить не могу в такую… информацию! – зашевелился, задвигался на
стуле Денисов. – Чтобы Вера – и с другим?! Да ишшо и с Темным?! Ерунда энто, едрить
твою редиску!
– Вы разве ее знаете? – через силу выговорил Угорь и сглотнул. – Даже я ее, получается,
не знаю, а вы с нею только по моим рассказам и знакомы.
Пожилой маг завозился на стуле еще интенсивнее, закряхтел еще досадливей.
– Евгений Юрьич, ты уж прости, но так выходит, что я ее получше тебя знаю, – развел
он руками. – Ты историю с оборотнем-гепардом, «шестеркой» Аесарона, помнишь ли?
– С Пардусом? Еще бы не помнить!
– Ну, вот. Энто ты весь такой благородный, никакого вторжения в сознание близкого
человека не допускаешь. И энто правильно, правильно! – Он выставил ладони, предупреждая
возмущение Светлого дозорного. – А мне в тот раз очень нужно было, чтобы она Пардуса к
нужному месту вывела.
– Едрить твою редиску! – машинально повторил Угорь присказку милиционера. –
Точно! Вы же тогда воздействие на нее произвели!
– Не просто произвел – я ее долго вел, направлял в сторону сумеречной аномалии.
Пардус за нею, ты – за Пардусом… На большом расстоянии трудно направить, потому и
пришлось под контролем девочку долго держать… Нет, в личном я не копался, в мысли
Верины не заглядывал, даже не пытался! Но контакт у нас был. Понимаешь? Пустячный, не
глубокий, но все же был. И там…
– Стоп! – Евгений поднял руку, прерывая Денисова. – Не нужно, Федор Кузьмич.
Спасибо за то, что пытаетесь меня приободрить, но не стоит. То, о чем вы говорите,
произошло год назад. За это время много всего случилось. Я сам-то уже другим стал. Вера
тоже могла измениться.
– И ты даже не поговоришь с ней? – изумленно вытаращился участковый. – А вдруг и
не было там ничего? А вдруг ее принудили? Темные же!
– Федор Кузьмич, – проговорил Евгений, отводя взгляд, – вот вы меня считаете
слишком правильным, слишком прямолинейным. А на самом деле… хех!.. на самом деле
серые пятнышки в моей палитре присутствуют, ничего не попишешь, глупо скрывать. В ее
сознание я никогда не заглядывал – это верно. Но ее защиту от магического воздействия я
все-таки себе позволил.
– Охранный амулет? – мрачно уточнил Денисов.
– Что-то типа того. Если бы на нее попытались наложить заклятие полного подчинения,
да и любое другое Темное заклятие – защита бы сработала. А это значит, что в гостиничный
номер она поднялась по доброй воле.
Федор Кузьмич беспокойно, суматошно замахал руками, будто отбивался от целого роя
навязчивых мух.
– Ничего энто не значит! Может, я прав, и ничего там не было! Не дошло у них до дела,
понимаешь?! Может, как-то по-другому ее в номер заманили! Она же одетая вышла? И
долговязый, что на помощь своему дружку примчался, тоже в одежде был! Может, Колька
что-то перепутал? Нельзя так, Евгений Юрьич, не разобравшись-то!
– А мне кажется, все проще, Федор Кузьмич, – посмотрев участковому прямо в глаза,
сказал Угорь. – Она меня просто не дождалась.
Денисов поник, присмирел, уставился в скатерть. Людмила гремела за печкой посудой,
разливался по кухоньке аромат свежезаваренного чая, тикали ходики, угрюмо сопел
недовольный хозяин… И вдруг, выпучив глаза, завопил дурным голосом, подхватился с
места, сгреб со стола деревянную ложку, взмахнул ею, будто отражая удар невидимой
сабли…
– Матрена!!! – взвыл он с ужасом и смертной тоской и застыл, замер, окаменел с
вытянутой рукой…
Потом сел на стул и, глядя на Евгения невидящими глазами, растерянно проговорил:
– Не успел…
Угорь, поджавшись от неожиданности, с испугом наблюдал за происходящим.
– Не успел… – словно заклинание, бормотал участковый и таращился так, словно не
мог поверить во что-то жуткое, что случилось прямо сейчас. – Не успел я, Евгений Юрьич!
Ах, холера… Ах ты, господи, не успел…
– Федор Кузьмич… – осторожно начал оперативник.
– Да что ж мы сидим-то? – встрепенувшись, перебил его Денисов и вскочил на ноги. –
Бежать надо! Может, догоним ишшо!
– Федор Кузьмич! – повысил голос Угорь, приметив затуманенный взор пожилого
мага. – Что с вами? Что стряслось?
– Матрену Воропаеву убили, – выдохнул участковый.
* * *
На ходу наматывая клетчатый шарф и застегивая пальто, Евгений неосознанно отметил,
что Денисов так и бежал с ложкой в руке. Потом, когда расчищенная тропинка вдоль села
сузилась и по обе стороны от бегущих возникли чуть ли не ростовые сугробы, резная
деревянная ручка то и дело снова возникала перед носом дозорного – так активно помогал
себе на бегу руками спешащий впереди участковый. «Ложка… – думал Угорь, когда она
вновь попадала в поле его зрения. – Глупо как. Надо бы сказать, чтобы в карман убрал. –
Потом в его мозгу что-то щелкнуло и начало складываться. – Ложка?..»
– Ложка?! – невразумительно прокричал он в спину милиционера. – Федор Кузьмич,
ложка?!
Но пожилой маг то ли не слышал, то ли был занят совсем другими мыслями.
Домишко Матрены Воропаевой был самым крайним в селе, поэтому даже бегом быстро
добраться не получилось. По местной привычке, даже здесь, у ведьмы в жилище, дверь была
не заперта. А может, ее оставил открытой тот, кто приходил сюда незадолго до Федора
Кузьмича и Евгения.
Внутри, в помещении, пожилой лейтенант милиции принялся озираться – затравленно и
словно не узнавая чего-то. Всегда яркая, светлая, уютная и прибранная передняя комната
друг помрачнела и скособочилась. Нет, на подушках по-прежнему лежали кружевные
салфетки, а по углам не было никакого намека на мусор и паутину, и все-таки что-то отсюда
исчезло – раз и навсегда, будто сняли заклятье, или оно развеялось в связи с гибелью
хозяйки. А может, такое впечатление комната производила по причине трагедии, которая
здесь произошла.
В самом центре комнаты на полу лежало иссохшее от старости тело женщины,
прожившей никак не меньше двухсот лет. Страшная, неправдоподобная мумия – в момент
смерти к Матрене вернулся ее истинный облик. Но не морщины, не глаза с бельмами, не
гнилые пеньки сточенных зубов и не клочья седых волос были самым страшным: лицо, руки
и тело убитой, лежащей в луже собственной крови, были вдоль и поперек беспощадно
исполосованы то ли лезвием, то ли бритвенно-острыми когтями.
– Матрена, Матрена, – снова забормотал осунувшийся участковый. – Как же так?!
– Вампир поработал, – глухо констатировал Угорь, изучая сквозь Сумрак постепенно
развеивающуюся тропку.
Федор Кузьмич коротко на него оглянулся и промолчал – и так все было понятно. Да,
тут побывал вампир. И, судя по тому, что не взял ни капли крови убитой, он сюда не
охотиться приходил, а с вполне очевидным заданием.
– Я ить ей недавно совсем сказал, что нечего ей бояться, никто про нее не знает и не
узнает… Ах ты, холера, ах, напасть!.. Как же он узнал-то?!
– Кто? – не понял Угорь.
– Аесарон, кто же ишшо… Она его больше двадцати лет боялась и ждала, больше
двадцати лет тряслась от страха, четверть века, почитай, хоронилась! А тут я ее успокоил,
обнадежил, вот и расслабилась… Ах, Матрена, Матрена… Кто же ему донес-то?
Евгений, чувствуя, как отливает кровь от лица, как натягивается кожа на скулах, с
трудом, судорожно сглотнул и выпрямился.
– Федор Кузьмич, – окликнул он пожилого мага. – Это я про Матрену рассказал…
Денисов медленно повернулся. Глядеть на него сейчас было по-настоящему жутко.
Сперва робкая, жалкая, болезненная улыбка тронула губы – дескать, да ты шутишь, что ли, р-
руководитель? Затем лицо вытянулось и окаменело. Ни слова упрека, ни гневного жеста – он
просто стоял и смотрел на Евгения, и такая мука плескалась в глазах, такое отчаяние, такая
досада на самого себя, такое разочарование!.. Угорь покачнулся, не в силах противостоять
настолько сильным эмоциям – Сумрак, насытившийся свежей кровью Темной Иной, не
поглощал их, не впитывал, а позволял в чистом, неразбавленном виде буквально
бомбардировать ауру Светлого дозорного. Чтобы утвердиться на ногах, ему пришлось
сделать ненужный шаг в сторону и отвернуть лицо.
– У нас тогда совещание посреди леса было. Сразу после первого явления Неваляшки.
Мы еще не знали, кто это, что это. Разные варианты прорабатывали, в том числе и приход
Зеркала. Но чтобы наверняка подтвердить или исключить эту гипотезу, надо было понять, на
чьей стороне перевес в области, из-за кого баланс сил нарушен. Вспоминали и перечисляли
всех сильных Светлых и Темных.
– И ты назвал Матрену… – констатировал Денисов чужим голосом.
– А разве мог не назвать? Я знал, что вы за ней приглядываете, знал, что ручаетесь за
нее, хотя мы с вами никогда это не обсуждали. Но она была очень сильной Темной!
Пряталась Воропаева по своей воле – значит, по своей же воле могла и перестать скрываться,
внести свой вклад в нарушение баланса.
Федор Кузьмич внимательно слушал и молчал, и не понять было, то ли соглашается он
с услышанным, то ли поверить не может, что друг так его подвел. Казалось бы, что такого
ужасного? Жертва – ведьма. Чудовищно сильная и не менее опасная – иначе не стала бы в
свое время правой рукой, помощницей и заместительницей самой старшей в Конклаве. Убита
кем-то из своих – в смысле, Темным. И это, по сути, невероятная удача – когда ведьма
погибает от руки вампира, а о претензиях к Ночному Дозору и речи быть не может, настолько
все очевидно. Но Евгений не тешил себя надеждами, что Федор Кузьмич примет все это во
внимание. Дело даже не в том, что Воропаева была его знакомой и временами
консультировала Денисова, в числе прочего и по просьбе оперативника. Дело в том, что
пожилой маг чувствовал себя ответственным за безопасность и благополучие Матрены – и
как законопослушной жительницы Светлого Клина, и как Иной, которая фактически
доверила ему свою тайну. А теперь, как выясняется, и жизнь.
– Это не мог быть Аесарон, – после паузы медленно покачал головой Угорь. – Незачем
ему было отдавать такое распоряжение.
– Ерунду ты чичас говоришь, Евгений Юрьич, – со вздохом проговорил Денисов и
задвигался, вернулся к трупу ведьмы. – Всем другим, окромя Аесарона, ее смерть без
надобности.
– Федор Кузьмич, он даже не понял, о ком идет речь, когда я ее имя назвал.
– Или сделал вид, что не понял, – ответил Денисов, низко нагнувшись и изучая какие-то
детали – одежды, положения тела, выражения лица.
– Нет, – дозорный упрямо набычился, – я ведь потом навел справки. По всему выходит,
что бояться его мести она могла из-за одного-единственного факта: в сорок восьмом году
Аесарона, который тогда еще не состоял в Дозоре и назывался человеческим, а не
сумеречным именем, арестовали и посадили на несколько лет в колонию. Видимо, эту
«заслугу» Матрена приписывала себе. Может, случайно подставила его, может, где-то что-то
ляпнула. Так или иначе, чувствовала за собой вину.
– Ну?
– Конклав к тому времени разогнали. Воропаева наверняка находилась в полной
растерянности, оставшись без поддержки такой мощной организованной структуры. Глава
Конклава, опять же, исчезла, бросив товарку на произвол судьбы. Матрена, может, и сильная
ведьма, но к войне с обиженным Темным магом и его дружками была не готова. К тому же
отправили Аесарона на обычную зону. Почему позволил себя арестовать? Почему не сбежал?
Может, его и способностей лишили на срок отбывания? Может, ее вина перед ним серьезнее,
чем она себе представляет? Должно быть, Воропаева ответов на эти вопросы не находила.
Никак не могла разобраться, не понимала. И потому это мучило и пугало ее еще сильнее. До
одури пугало, до паранойи.
– И?..
– А все оказалось проще. Аесарон тогда был настоящим бандитом. Сами знаете,
сколько их в ту пору развелось, – страна в руинах лежала, нормальных мужиков почти не
осталось, чтобы за порядком следить. В городах-то еще более или менее, а в провинции, в
сельской местности… Вы ведь и сами тут были единственным представителем власти на
несколько сел, на сотню километров! Ну и колобродили, мрази… А он считался авторитетом,
вот ему на воровской сходке и поручили стать «смотрящим» на зоне. Должен был проводить
обучение и разрешать конфликты среди потенциальных и инициированных уже в колонии
Иных. То есть фактически ему требовался любой повод, чтобы попасться органам
правопорядка с последующим заключением под стражу. Скорее всего он и воспользовался
чем-то, что случайно подстроила ему Воропаева. А может, она и вовсе ни при чем тут, сама
себе все напридумывала, а на самом деле – просто так совпало.
– Возможно, должно быть, скорее всего… – устало вздохнул Денисов и поднялся с
корточек. – Энто только предположения. А боялась она взаправду, лишнего слова сказать не
могла. И любой пустяк с его грядущей местью связывала. Хочешь сказать, из ума выжила?
Нет, Евгений Юрьич. Матрена даже очень в рассудке была. Я пришел к ней про
«миноискатель» спрашивать – так она прямо онемела…
– Кстати, да! – Угорь пошарил в кармане брюк и вытащил два одинаковых украшения –
крупные красные камни на кожаных шнурках. – Помните? Вот этот – наш, который Силой
заряжен. Мы им пользовались для поиска аномалий. А вот этот – из колонии, «пустышка». В
тюрьмах их делают, понимаете? Десятками делают. Возможно, и Аесарон когда-то такие
своей Силой заряжал. Вот оттого и испугалась она, ошибочно связав Темный амулет из
тюрьмы и Аесарона, оттого и не хотела вам ничего рассказывать. Ну, скажите, если за всем
этим стоит он – для чего же так долго ждал? Три месяца назад узнал, где она прячется, а
расправиться решил только сегодня?
Участковый с сомнением покачал головой и простер руку:
– Ты ж и сам видишь: по чьему-то приказу убили. Ликвидировали. Поизмывались
вдоволь, но кровь оставили, следы замели. Опять же, не забывай, какой сильной ведьмой она
была – уничтожить такую только Высшему вампиру, может, и по силам. Есть у нас в районе
Высшие вампиры? Нет. Скажешь, «гастролер» заявился? Нет. Зачем бы «гастролеру»
убивать, раз кровь пить не собирался? А у Аесарона в команде Высшая нежить уж наверняка
найдется. Все одно к одному, Евгений Юрьич. Видишь? Она даже дернуться не успела.
Трудно, невозможно было смотреть на печального, осунувшегося Денисова. Но Угорь
заставлял себя не прятать взгляд, заставлял себя выдерживать и впитывать ту боль, косвенной
причиной которой Евгения считал его пожилой друг.
– Вы допускаете ошибку, Федор Кузьмич. Понимаю, что сейчас вы воспримете мои
слова как еще одно доказательство настигшего Воропаеву возмездия. Я пока не знаю,
насколько сильным был вампир, но его сила и опыт не имеют в данном случае никакого
значения. Потому что ведьма не сопротивлялась. Вообще. Даже попытки не сделала. Хотя
под рукой у нее было полным-полно средств, и она находилась на своей территории, в своей
крепости. Выглядит так, словно она смирилась, увидев убийцу. Так? Так. Но! Ни один
руководитель не отправит вампира на задание туда, где может потребоваться проникновение
в жилище. Вампир не может войти без приглашения. Этот – вошел. Значит, его впустила сама
хозяйка. Мог Аесарон такое заранее предполагать? Вряд ли. Не стал бы он рисковать и
оставлять Воропаевой шанс если и не спастись, так хотя бы задорого продать свою жизнь,
шум устроить на всю деревню.
– Тут ты прав, Евгений Юрьич, – подумав, согласился Денисов. – Ежели бы кто-то
проломиться сквозь защиту пытался – я бы энто раньше почуял. Сама она убийцу впустила,
сама. С перепугу, что ли? Следов борьбы нет, а ить полосовали ее долго и жестоко… Ты чего
замолк? Заметил что-то?
– Вспоминаю, кто еще в тот момент у костра присутствовал, когда я имя ведьмы
назвал…
– Не нужно ломать голову, Светлые! – донесся снаружи голос и одновременно – звук
шагов на тропинке, ведущей от калитки к крылечку. – Я войду?
Глава 4