Академический Документы
Профессиональный Документы
Культура Документы
2. ОПЕРАТИВНЫЕ ДОКУМЕНТЫ
СВОДКА 1
«Начальнику Главного управления войск по охране тыла действующей Красной
Армии
Копия: Начальнику Управления контрразведки фронта
13 августа 1944 г.
Оперативная обстановка на фронте и в тылах фронта в течение пятидесяти суток с
момента начала наступления (по 11 августа включительно) характеризовалась
следующими основными факторами:
– успешными наступательными действиями наших войск и отсутствием при этом
сплошной линии фронта. Освобождением всей территории БССР и значительной
части территории Литвы, свыше трех лет находившихся под немецкой оккупацией;
– разгромом группы вражеских армий „Центр“, насчитывавшей в своем составе
около 50 дивизий;
– засоренностью освобожденной территории многочисленной агентурой
контрразведывательных и карательных органов противника, его пособниками,
изменниками и предателями Родины, большинство из которых, избегая
ответственности, перешли на нелегальное положение, объединяются в банды,
скрываются в лесах и на хуторах;
– наличием в тылах фронта сотен разрозненных остаточных групп солдат и
офицеров противника;
– наличием на освобожденной территории различных подпольных
националистических организаций и вооруженных формирований,
многочисленными проявлениями бандитизма;
– производимыми Ставкой перегруппировкой и сосредоточением наших войск и
стремлением противника разгадать замыслы советского командования, установить,
где и какими силами будут нанесены последующие удары.
Сопутствующие факторы:
– обилие лесистой местности, в том числе больших чащобных массивов, служащих
хорошим укрытием для остаточных групп противника, различных
бандформирований и лиц, уклоняющихся от мобилизации;
– большое количество оставленного на полях боев оружия, что дает возможность
враждебным элементам без труда вооружаться;
– слабость, неукомплектованность восстановленных местных органов советской
власти и учреждений, особенно в низовых звеньях;
– значительная протяженность фронтовых коммуникаций и большое количество
объектов, требующих надежной охраны;
– выраженный некомплект личного состава в войсках фронта, что затрудняет
получение поддержек от частей и соединений при проведении операций по очистке
войсковых тылов.
1 Здесь и далее грифы, указывающие степень секретности документов, резолюции должностных лиц и
служебные пометки (время отправления, кто передал, кто принял и другие), а также номера документов –
опускаются. В документах (и в тексте романа) изменены несколько фамилий, названия пяти небольших
населенных пунктов и действительные наименования воинских частей и соединений. В остальном документы в
романе текстуально идентичны соответствующим подлинным документам.
Остаточные группы немцев
Разрозненные группы солдат и офицеров противника в первой половине июля
стремились к одной общей цели: скрытно или с боями продвигаясь на запад,
пройти сквозь боевые порядки наших войск и соединиться со своими частями.
Однако 15–20 июля немецким командованием неоднократно шифрованными
радиограммами передавался приказ всем остаточным группам, имеющим рации и
шифры, не форсировать переход линии фронта, а, наоборот, оставаясь в наших
оперативных тылах, собирать и передавать шифром по радио сведения
разведывательного характера, и прежде всего о дислокации, численности и
передвижении частей Красной Армии. Для этого предложено, в частности,
используя естественные укрытия, вести наблюдение за нашими фронтовыми
железнодорожными и шоссейно-грунтовыми коммуникациями, фиксировать
грузопоток, а также захватывать одиночных советских военнослужащих, в первую
очередь командиров, с целью допроса и последующего уничтожения.
Подпольные националистические организации и формирования
1. По имеющимся у нас данным, в тылах фронта действуют следующие
подпольные организации польского эмигрантского „правительства“ в Лондоне:
„Народове силы збройне“, „Армия Крайова“, 2 созданная в последние недели
„Неподлеглость“ и – на территории Литовской ССР, в р-не гор. Вильнюс
– „Делегатура Жонду“.
Ядро перечисленных нелегальных формирований составляют польские офицеры и
подофицеры запаса, помещичье-буржуазные элементы и частично интеллигенция.
Руководство всеми организациями осуществляется из Лондона генералом
Соснковским через своих представителей в Польше генерала „Бур“ (графа Тадеуша
Коморовского), полковников „Гжегожа“ (Пелчинского) и „Ниль“ (Фильдорфа).
Как установлено, лондонским центром польскому подполью дана директива о
проведении активной подрывной деятельности в тылах Красной Армии, для чего
приказано сохранить на нелегальном положении большую часть отрядов, оружия и
все приемопередаточные радиостанции. Полковником Фильдорфом, посетившим в
июне с. г. Виленский и Новогрудский округа, даны на местах конкретные
распоряжения – с приходом Красной Армии: а) саботировать мероприятия
военных и гражданских властей, б) совершать диверсии на фронтовых
коммуникациях и террористические акты в отношении советских
военнослужащих, местных руководителей и актива, в) собирать и передавать
шифром генералу „Бур“ – Кемеровскому и непосредственно в Лондон сведения
разведывательного характера о Красной Армии и обстановке в ее тылах.
В перехваченной 28 июля с. г. и дешифрованной радиограмме лондонского центра
всем подпольным организациям предлагается не признавать образованный в
Люблине Польский Комитет Национального Освобождения и саботировать его
мероприятия, в частности мобилизацию в Войско Польское. Там же обращается
внимание на необходимость активного ведения военной разведки в тылах
действующих советских армий, для чего приказывается установить постоянное
наблюдение за всеми железнодорожными узлами.
Наибольшую террористическую и диверсионную активность проявляют отряды
„Волка“ (р-н Рудницкой пущи), „Крыся“ (р-н гор. Вильнюса) и „Рагнера“ (около
300 человек) в р-не гор. Лида.
2. На освобожденной территории Литовской ССР действуют скрывающиеся в
лесах и населенных пунктах вооруженные националистические бандгруппы так
называемой „ЛЛА“, именующие себя „литовскими партизанами“.
ЗАПИСКА ПО «ВЧ»3
«Срочно!
Москва Матюшину.
В дополнение к №……. от 7.08.44 г.
Разыскиваемая нами по делу „Неман“ неизвестная радиостанция с позывными
КАО (перехват от 7.08.44 г. был передан Вам незамедлительно) сегодня, 13
августа, выходила в эфир из леса в районе Шиловичей (Барановичская область). 4
Сообщая записанные сегодня группы цифр шифрованной радиограммы,
настоятельно прошу Вас, учитывая отсутствие квалифицированных криптографов
в Управлении контрразведки фронта, ускорить дешифровку как первого, так и
второго радиоперехватов.
Егоров».
ЗАПИСКА ПО «ВЧ»
«Срочно!
Начальнику Главного Управления Контрразведки
Спецсообщение
Сегодня, 13 августа, в 18.05 слежечными станциями вторично зафиксирован выход
в эфир неизвестной коротковолновой рации с позывными КАО, действующей в
тылах фронта.
Место выхода передатчика в эфир определяется как северная часть Шиловичского
лесного массива. Рабочая частота рации 4627 килогерц. Записанный перехват –
радиограмма, шифрованная группами пятизначных цифр. Скорость и четкость
передачи свидетельствуют о высокой квалификации радиста.
До этого выход рации с позывными КАО в эфир фиксировался 7 августа с/г из леса
юго-восточнее Столбцов.
Проведенные в первом случае розыскные мероприятия не дали положительных
результатов.
Представляется вероятным, что передачи ведутся агентами, оставленными
противником при отступлении или же переброшенными в тылы фронта.
Не исключено, однако, что рация с позывными КАО используется одной из
подпольных групп Армии Крайовой.
Также не исключено, что передачи ведутся одной из остаточных групп немцев.
Нами предпринимаются меры к отысканию в Шиловичском лесном массиве
точного места выхода разыскиваемой рации в эфир, обнаружению следов и улик.
Одновременно делается все возможное для выявления сведений,
способствовавших бы установлению и задержанию лиц, причастных к работе
передатчика.
На оперативную пеленгацию рации в случае ее выхода в эфир нацелены все
радиоразведывательные группы фронта.
Непосредственно по делу работает оперативная группа капитана Алехина.
С утра у меня было жуткое, прямо-таки похоронное настроение – в этом лесу убили
Лешку Басоса, моего самого близкого друга и, наверное, лучшего парня на земле. И хотя
погиб он недели три назад, я весь день невольно думал о нем.
Я находился тогда на задании, а когда вернулся, его уже похоронили. Мне рассказали,
что на теле было множество ран и тяжелые ожоги – перед смертью его, раненного, крепко
пытали, видимо, стараясь что-то выведать, кололи ножами, прижигали ступни, грудь и лицо.
А затем добили двумя выстрелами в затылок.
В школе младшего комсостава пограничных войск почти год мы спали на одних нарах,
и его затылок с такими знакомыми мне двумя макушками и завитками рыжеватых волос на
шее с утра маячил у меня перед глазами.
Он воевал три года, а погиб не в открытом бою. Где-то здесь его подловили – так и
неизвестно кто?! – подстрелили, видимо, из засады, мучали, жгли, а затем убили – как
ненавидел я этот проклятый лес! Жажда мести – встретить бы и посчитаться! – с самого утра
овладела мной.
Настроение настроением, а дело делом – не поминать же Лешку и даже не мстить за
него мы сюда приехали.
Если лес под Столбцами, где мы искали до вчерашнего полудня, война как бы обошла
стороной, то здесь было совсем наоборот.
В самом начале, метрах в двухстах от опушки, я наткнулся на обгоревший немецкий
штабной автомобиль. Его не подбили, а сожгли сами фрицы: деревья тут совсем зажали
тропу, и ехать стало невозможно.
Немного погодя я увидел под кустами два трупа. Точнее, зловонные скелеты в
полуистлевшем темном немецком обмундировании – танкисты. И дальше на заросших
тропинках этого глухого, чащобного леса мне то и дело попадались поржавевшие винтовки и
автоматы с вынутыми затворами, испятнанные кровью грязно-рыжие бинты и вата,
брошенные ящики и пачки с патронами, пустые консервные банки и обрывки бумаг,
фрицевские походные ранцы с рыжеватым верхом из телячьих шкур и солдатские каски.
Уже после полудня в самой чащобе я обнаружил два могильных холмика месячной
примерно давности, успевшие осесть, с наспех сколоченными березовыми крестами и
надписями, выжженными готическими буквами на светлых поперечинах:
Свои кладбища при отступлении они чаще всего перепахивали, уничтожали, опасаясь
надругательств. А тут, в укромном месте, пометили все чин чином, очевидно, рассчитывая
еще вернуться. Шутники, нечего сказать…
Там же, за кустами, валялись санитарные носилки. Как я и думал, эти фрицы только
кончились здесь – их несли, раненных, десятки, а может, сотни километров. Не пристрелили,
5 Чистильщик (от «чистить» – очищать районы передовой и оперативные тылы от вражеской агентуры) –
жаргонное обозначение розыскника военной контрразведки. Здесь и далее преимущественно специфичный,
узкопрофессиональный жаргон розыскников военной контрразведки.
как случалось, и не бросили – это мне понравилось.
За день мне встретились сотни всевозможных примет войны и поспешного немецкого
отступления. Не было в этом лесу, пожалуй, только того, что нас интересовало: свежих –
суточной давности – следов пребывания здесь человека.
Что же касается мин, то не так страшен черт, как его малюют. За весь день я наткнулся
на одну, немецкую противопехотную.
Я заметил блеснувшую в траве тоненькую стальную проволоку, натянутую поперек
тропы сантиметрах в пятнадцати от земли. Стоило мне ее задеть – и мои кишки и другие
остатки повисли бы на деревьях или еще где-нибудь.
За три года войны бывало всякое, но самому разряжать мины приходилось считанные
разы, и на эту я не счел нужным тратить время. Обозначив ее с двух сторон палками, я
двинулся дальше.
Хотя за день мне попалась только одна, сама мысль, что лес местами минирован и в
любое мгновение можно взлететь на воздух, все время давила на психику, создавая какое-то
паскудное внутреннее напряжение, от которого я никак не мог избавиться.
После полудня, выйдя к ручью, я скинул сапоги, расстелил на солнце портянки, умылся
и перекусил. Напился и минут десять лежал, уперев приподнятые ноги в ствол дерева и
размышляя о тех, за кем мы охотились.
Вчера они выходили в эфир из этого леса, неделю назад – под Столбцами, а завтра
могут появиться в любом месте: за Гродно, под Брестом или где-нибудь в Прибалтике.
Кочующая рация – Фигаро здесь, Фигаро там… Обнаружить в таком лесу место выхода – все
равно что отыскать иголку в стоге сена. Это тебе не мамочкина бахча, где каждый кавун
знаком и лично симпатичен. И весь расчет, что будут следы, будет зацепка. Черта лысого –
почему они должны наследить?.. Под Столбцами мы что, не старались?.. Землю носом рыли!
Впятером, шестеро суток!. – А толку?.. Как говорится, две консервные банки плюс дыра от
баранки! А этот массивчик побольше, поглуше и засорен изрядно.
Сюда бы приехать с толковой псиной вроде Тигра, что был у меня перед войной. Но
это тебе не на границе. При виде служебной собаки каждому становится ясно, что кого-то
разыскивают, и начальство собак не жалует. Начальство, как и все мы, озабочено
конспирацией.
К концу дня я опять подумал: нужен текст! В нем почти всегда можно уловить хоть
какие-то сведения о районе нахождения разыскиваемых и о том, что их интересует. От текста
и следует танцевать.
Я знал, что с дешифровкой не ладилось и перехват сообщили в Москву. А у них
двенадцать фронтов, военные округа и своих дел под завязку. Москве не укажешь, они сами
себе начальники. А из нас душу вынут. Это уж как пить дать. Старая песенка – умри, но
сделай!..
4. В ШИЛОВИЧАХ
8 Мусить – должно, должно быть (польск.). В Западной Белоруссии употреблялось и в значении – может,
возможно.
Алехин, называя первую пришедшую на ум фамилию. – Капитан! В хромовых сапогах и в
кителе. У него еще фуражка с матерчатым козырьком.
– Там метров двести, ежли не больше. Разве звание разберешь? Но только в пилотках
они оба и в гимнастерках. Это точно.
– Может, Ткачев и Журба? – словно размышляя вслух, проговорил Алехин. – Они что
же, из леса вышли? А вещи у них с собой какие-нибудь были?
– Когда я увидел, они шли от леса. А были они там или нет – не знаю. И вещей не
видел. У одного, должно, плащ-палатка в руке, а у другого… вроде совсем ничего…
– А эти, Тесинский и Семашко, их видели? Может, они лучше разглядели?
– Нет. У меня глаз дальний. Ежли я не увидел, а те-то и подавно. Это точно.
Они поговорили еще минут десять; Алехин понемногу уяснил большинство
интересовавших его вопросов и соображал: ехать ли отсюда прямо в Каменку или заглянуть
по дороге на хутора, расположенные вдоль леса.
Васюков, под конец разговорясь, доверительно рассказал о знакомом мужике,
имеющем «аппарат», и, озорновато улыбаясь, предложил:
– Ежли придется вам здесь стоять – съездим к нему обязательно! У него первачок – дух
прихватывает!
У Алехина, к самогону весьма равнодушного, лицо приняло то радостно-оживленное
выражение, какое появляется у любителей алкоголя, как только запахнет выпивкой.
Сдерживаясь, чтобы не переиграть, он опустил глаза и согласно сказал:
– Уж если стоять здесь будем – сообразим. Непременно!
Он поднялся, чтобы уходить, – в это мгновение груда тряпья на печи зашевелилась.
Посмотрев недоуменно, Алехин насторожился. Васюков с помощью костылей подскочил к
печке, потянулся как мог и, сунув руку в тряпье, вытащил оттуда и быстро поставил на пол
мальчонку примерно двух с половиной лет, беловолосого, в стираной-перестираной
рубашонке.
– Сынишка, – пояснил он.
Выглядывая из-за ноги отца и потирая кулачком ясные голубоватые глазенки, ребенок
несколько секунд рассматривал незнакомого военного и вдруг улыбнулся.
– Как тебя зовут? – ласково и весело спросил Алехин.
– Палтизан! – бойко ответил малыш.
Васюков, улыбаясь, переступил в сторону. И только тут Алехин заметил, что у
мальчика нет левой руки: из короткого рукава рубашонки выглядывала необычно маленькая
багровая культя.
Алехин был несентиментален и за войну перевидел всякое. И все же ему сделалось не
по себе при виде этого крошечного калеки, с такой подкупающей улыбкой смотревшего ему
в глаза. И, не удержавшись, он проговорил:
– Как же это, а?
– В отряде был. В Налибоках зажали нас – осколком мины задело, – вздохнул
Васюков. – Ну, умываться! – велел он сынишке.
Мальчуган проворно шмыгнул за перегородку.
– А жена где? – поинтересовался Алехин.
– Ушла. – Переставив костыли, Васюков повернулся спиной к Алехину и шагнул за
перегородку. – В город сбежала. С фершалом…
Опираясь на костыль и наклонясь, он лил воду из кружки, а малыш, стоя над оббитым
эмалированным тазиком, старательно и торопясь тер чумазую мордаху ладошкой.
Алехин в душе выругал себя – о жене спрашивать не следовало. Ответив, Васюков
замолчал, замкнулся, и лицо у него стало угрюмое.
Умывшись, мальчик поспешно утерся тем самым полотенцем, каким отец вытирал
скамью для Алехина, и проворно натянул маленькие, запачканные зеленью трусики.
Его отец тем временем молча и не глядя на Алехина отрезал краюшку хлеба, сунул ее в
цепкую ручонку сына и, сняв со стены автомат, повесил себе на грудь.
Алехин вышел первым и уже ступал по росистой траве, когда, услышав сзади
сдавленный стон, стремительно обернулся. Васюков, стиснув зубы и закрыв глаза, стоял,
прислонясь к косяку двери. Бисеринки пота проступили на его нездорово-бледном лице.
Ребенок, справлявший у самого порога малую нужду, замер и, задрав головку, испуганно, не
по-детски озабоченными глазами смотрел на отца.
– Что с вами? – бросился к Васюкову Алехин.
– Ничего… – приоткрыв глаза, прошептал Васюков. – Рана… открылась… Уж третий
день… Должно, кость наружу выходит… Мозжит, мочи нет. А тут задел костылем – аж в
глазах потемнело…
– Вам необходимо в госпиталь! – с решимостью заявил Алехин, соображая, как это
лучше устроить. – Насчет машины я позабочусь, вас сегодня же отвезут в Лиду!
– Нет, нельзя, – покачал головой Васюков и, зажав костыль под мышкой, поправил
автомат.
– Вы что, за ребенка боитесь – оставить не с кем?
– Нет… А в госпиталь не могу! – Морщась от боли, Васюков переставил костыли и
двинулся, выбрасывая вперед ногу и подпрыгивая на каждом шагу. – Сельсовет оставить
нельзя.
– Почему? – Алехин, проворно открыв калитку, пропустил Васюкова вперед. – У вас
заместитель есть?
– В армию забрали… Никого нет… Секретарь – девчонка. Несмышленая… Никак
нельзя. Понимаете – не могу! – Опираясь на костыли, Васюков стал посреди улицы и,
оглянувшись, вполголоса сказал: – Банды объявились. Третьего дня пришли в Соломенцы
человек сорок. Председателя сельсовета убили, и дочь, и жену. А печать забрали…
О бандах Алехин знал, но о случае в Соломенцах не слышал. А деревня эта была
неподалеку, и Алехин подумал, что в лесу, где будут вестись поиски, можно напороться не
только на мины или на мелкую группу, но и на банду – запросто.
– Как же мне в госпиталь? – продолжал Васюков. – Да я здесь как на посту!
Один-одинешенек – и печать передать некому. За мной вся веска смотрит. Лягу в госпиталь,
а подумают: струсил, сбежал! Не-ет! Не могу… Я здесь – советская власть, понимаете?
– Понимаю. Я только думаю: ну а в случае чего – что вы сможете?
– Все! – убежденно сказал Васюков, и лицо его сделалось злым. – Партейный я –
живым не дамся!
Их нагнали две женщины, босые, в платочках, и, сказав обычное: «День добрый»,
пошли в стороне, несколько поотстав, – очевидно, им нужен был председатель, но говорить с
ним при Алехине они не хотели или же не решались.
Близ проулка Алехин простился с Васюковым, причем тот попытался улыбнуться и
тихонько, вроде виновато или огорченно сказал:
– И какой же я председатель: образования – три класса. А никуда не денешься –
другого нету!
Отойдя шагов тридцать, Алехин оглянулся – подпрыгивая на костылях, Васюков
двигался посреди улицы, на ходу разговаривая с женщинами. Позади него, силясь не отстать,
бежал малыш с краюшкой, зажатой в руке.
***
На глаза ему попался старый дуб – небольшое дупло таинственно чернело в стволе
дерева примерно в метре над головой Андрея. Несколько секунд он стоял, размышляя:
«А вдруг?..» Подпрыгнув, ухватился за край дупла, подтянулся и, опираясь кромками
подошв о кору, всунул руку – труха, гнилая труха. В тот же миг нога соскользнула, и он
сорвался вниз, едва не сломав руку и до крови ободрав запястье.
Если поутру этот глуховатый, ничем не примечательный лес представлялся ему
особенным и значительным, представлялся тем самым местом, откуда велась передача, если
утром Андрей был полон уверенности и надежд, волновался и ждал, то под вечер с каждым
часом он все менее и менее верил, что удастся что-либо обнаружить.
В самом деле, легко ли сыскать средь такого массива следы тех, кто радировал, и
почему они должны были наследить – это вовсе не обязательно. И потом – сколь точно
определено место выхода: Андрей знал, что действительное положение пеленгуемой рации
всегда будет несколько в стороне от предположительно найденного и что погрешности при
пеленгации могут иногда достигать нескольких километров.
Более всего его угнетало ощущение своей неполноценности. Если до ранения, в полку
на передовой, он был не хуже других командиров взводов, а порой и лучше, то здесь, в
группе, он был из троих самый слабый по опыту, умению и, естественно, по результатам. И
сколь он ни старался, но, в общем-то, каждый раз оказывался в той или иной степени
иждивенцем Алехина и Таманцева, и мысль об этом постоянно удручала его.
Когда солнце склонилось к горизонту, он пошел на восток, чтобы дотемна выйти к
Шиловичам, и вскоре забрел на обширную болотину, покрытую мхом, ржавчиной и мелким
ольшаником. Выдерживая направление, он продолжал двигаться напрямую, однако ноги
вязли все глубже, ржавая гнилая вода заливалась в голенища.
Он мучительно припоминал карту. Болото в этом месте вроде не значилось, или он
просто не обратил внимания. Лес виднелся вокруг на одинаковом примерно расстоянии, надо
было только решить, как лучше выбраться.
Он осматривался, когда услышал в отдалении две короткие автоматные очереди и
тотчас еще одиночные выстрелы, и прежде всего подумал об Алехине и Таманцеве. Не теряя
и секунды, он бросился бежать вправо, в ту сторону, где стреляли, с трудом выдирая ноги и
проклиная и это болото и свою невезучесть. На ходу он все время прислушивался, ожидая
услышать условный сигнал манком: «Необходима помощь!» – однако над лесом снова
царила тишина. Что там произошло?.. Ни у Алехина, ни у Таманцева не было с собой
автоматов – кто же стрелял первым?
Кто и в кого?.. Неужто Алехина или Таманцева подловили, как Басоса?..
Выбиваясь из сил, он достиг окраины болота, почва под ногами стала тверже, сапоги
погружались только по щиколотку. За узкой полосой ветвистого ольшаника высились
большие деревья. Торопливо продираясь кустарником, Андрей выскочил на крохотную
полянку, поросшую осокой, и влево у кустов увидел бьющий из земли родник, обложенный
черными, словно обугленными, коряжинами, наполовину ушедшими в землю.
Став на колени у бочажка, он припал к воде и жадно пил, одновременно поспешно
умывая разгоряченное лицо. Студеная прозрачная вода отдавала болотом и жестоко щемила
зубы.
Он выпрямился на коряжине, прислушиваясь, и в следующее мгновение замер от
неожиданности… На темной болотной земле, шагах в трех от себя он увидел то, что искал
весь день и о чем можно было только мечтать: свежие отпечатки армейских сапог,
свеженькие, еще не успевшие выветриться…
9. ОПЕРАТИВНЫЕ ДОКУМЕНТЫ
ЗАПИСКА ПО «ВЧ»
«Срочно!
Полякову На №…… от 13.08.44 г.
1. Длина рабочей волны передатчика, разыскиваемого по делу „Неман“,
соответствует одному из диапазонов аковской радиосвязи. К тому же в начале
второго перехвата повторяются три одинаковых цифровых сочетания, которые,
возможно, расшифровываются как „999“ или „555“. Наличие этих знаков перед
текстом при радиосвязи АК(овцев) с лондонской централью соответственно
означает: „оперативный“ или „в собственные руки главнокомандующего“.
2. Шиловичский лесной массив находится в 140 километрах к западу от места
первого выхода рации в эфир, перемещение передатчика соответствует
направлению движения остаточных групп немцев, пытающихся лесами пробраться
к линии фронта.
Сообщите, учтены ли Вами эти обстоятельства при проведении розыскных
мероприятий.
О ходе розыска докладывайте каждые сутки.
Устинов».
ЗАПИСКА ПО «ВЧ»
«Москва, Устинову
На №…… от 14.08.44 г.
Обстоятельства, на которые Вы обращаете наше внимание, нами ранее уже учтены,
и все органы контрразведки фронта по обеим версиям ориентированы.
Поляков».
Хижняк разбудил их затемно – наскоро позавтракав, они до солнца уже были в лесу.
Все вокруг еще спало предрассветным сном. Они шли узенькой дорогой, оставляя
темные полосы следов на серебристо-белой от росы траве. Таманцев недовольно
оглядывался. Впрочем, день обещал быть жарким: сойдет роса, и полосы-следы исчезнут. А
пока воздух прохладен и полон пахучей свежести – шагать бы вот так налегке и шагать…
Андрею мучительно хотелось заговорить. Ведь вскоре придется разойтись и провести
весь день в одиночестве. Но говорить можно лишь о деле (а что ему сказать?), да и то
шепотом. «Лес шума не любит», – не раз замечал Алехин.
Спустя полчаса Андрей вывел их к роднику. По ту сторону коряг на темной болотной
земле, под кустом, как и вчера, отчетливо виднелись отпечатки сапог. Балансируя на
длинной изогнутой коряжине, Таманцев и Алехин присели на корточки и рассматривали
следы. Вытянув из кармана нитку с разноцветными узелками, Таманцев промерил длину
отпечатка, длину и ширину подметки и каблука. Затем, послюнив палец, приложил его к
следу: земля почти не липла.
Еще около минуты он разглядывал отпечатки и трогал их, осторожно касаясь краев
сильными пальцами.
– Немецкий офицерский сапог. Массового пошива, – выпрямляясь, наконец промолвил
он. – Размер соответствует нашему сорок второму. Малоношеные, можно сказать, новые.
Индивидуальные дефекты износа еще не выражены. След сравнительно свежий, давностью
не более суток. Отпечаток случайный: тот, кто пил, оступился или же соскользнул с коряги и
наследил. Это человек высокого роста: сто семьдесят пять – сто восемьдесят сантиметров.
– В-в лесу к-кто-то есть, – не выдержав, прошептал Андрей (после контузии он
заикался, особенно в минуты волнения).
– Тонкое жизненное наблюдение! – фыркнул Таманцев и, помедля, продолжал:
– Возможно, он был не один. Трава следов не хранит, а здесь они наверняка ступали по
корягам. И если бы один не наследил, то ничего бы и не осталось.
– Р-родник не с-слышен и с д-дороги не виден, – обращаясь к Алехину, прошептал
Андрей; ему очень хотелось, чтобы обнаруженные им следы оказались результативными и
пригодились при розыске. – С-следовательно, з-зайти сюда могли т-только люди, з-знающие
лес или б-бывавшие здесь.
– А также тот, у кого есть карта, – мгновенно добавил Таманцев. – Родник наверняка
обозначен.
К огорчению Андрея, он оказался прав.
Несколько минут они втроем лазили в мокрой густой траве, осматривали кусты и
деревья вокруг родника.
– Мартышкин труд! – сплюнул Таманцев, с неприязнью разглядывая следы. – Вот вам
еще фактик! Который тоже ничего не дает и не объясняет. Нужен текст! – убежденно сказал
он. – А без текста будем торкаться, как слепые щенята!
– Текст должны сообщить сегодня или завтра, – сказал Алехин. – Текст будет! –
заверил он. – А пока мы должны отыскать место выхода и установить, кто позавчера был в
этом лесу.
– «Должны!.. Обязаны!..» – усмехнулся Таманцев. – Следы-то мы, может, и соберем, а
вот людей… Кто они?.. – указывая на отпечатки, спросил он. – Агенты-парашютисты?..
Отнюдь! За три года я не видел ни одного обутого в новенькие немецкие армейские сапоги.
Может, это аковцы?.. Или немцы? А может, просто дезертиры?..
– Д-дезертиры с р-рацией?.. – запротестовал Андрей.
– А кто сказал, что у них есть рация?! – ни к кому не обращаясь, холодно осведомился
Таманцев. – Лично мне этот след ничего не говорит. Это отпечаток немецкого сапога.
Всего-навсего! И не более!..
12. ТАМАНЦЕВ
ЗАПИСКА ПО «ВЧ»
«Срочно!
Егорову
Спецсообщение
Сегодня, 15.08.44 г., на рассвете оперативно-войсковой группой отдела
контрразведки армии был скрытно окружен хутор Залески (18 км северо-западнее
города Лида) с целью изъятия подпольной радиостанции АК и ареста содержателей
передатчика Святковских Витольда и Янины, выявленных нами по связям с
отрядом „Рагнера“.
При появлении наших офицеров (под предлогом покупки молока) Святковские
вместе с третьим аковцем Юзефом Новаком, состоящим якобы в одной с ними
террористической, так называемой „ликвидационной“ группе, заперлись в доме,
уничтожая компрометирующие улики, а затем оказали ожесточенное
сопротивление. В результате Святковская и Новак были убиты, а Святковский
подорвал себя противотанковой гранатой.
В развалинах дома обнаружены: две сильно поврежденные и обгоревшие рации –
аппарат английского производства типа АП-4 выпуск 1943 г. и коротковолновый
приемник типа КС-1. В разбитом зеркале-тайнике найдены старые кодовые
таблицы и два неначатых оперативных журнала для фиксации данных о связи
(позывные, волны, слышимость) и количестве принятых и переданных
корреспонденций.
Большую часть документов Святковским и Новаку удалось уничтожить. Собрать
цельный пепел для восстановления текста не представилось возможным.
При раскопках у задней стены амбара обнаружен тайник, из которого нами изъяты:
ящик с радиодеталями и запасными батареями для раций и три комплекта
советского военного обмундирования, из них один – офицерского состава, с
пятнами крови на груди и на правом плече.
По имеющимся у нас проверенным данным, 12 и 13 августа Святковские
отсутствовали, и дом их пустовал. Не исключено пребывание Святковских 13
августа в час радиосеанса передатчика с позывными КАО в районе Шиловичского
леса, находящегося в зоне действий отряда „Рагнера“, всего в тридцати километрах
от их дома-хутора Залески.
Понтрягин».
ЗАПИСКА ПО «ВЧ»
«Понтрягину
Примите все меры, чтобы установить, где находились Святковские 13 и 7 августа
сего года во второй половине дня.
Особый интерес для нас представляют сведения о радиошифре, которым они могли
пользоваться, а также режим и любые подробности радиопередачи.
Егоров».
17. В ЛИДУ!
Когда Хижняк проулком выехал на шоссе, трехтонный «ЗИС», на который сели двое
офицеров, уже скрылся из виду.
Стрелка на спидометре полуторки дрожала между цифрами «40» и «50»: скорость для
булыжного покрытия немалая, но, как казалось теперь Андрею, все же недостаточная.
Алехин откинулся в угол кабины и, обернув бинокль платком, прижал к глазам. У
следующей вески он смог хорошо рассмотреть ехавший далеко впереди «ЗИС».
Это была потрепанная трехтонка со слабо различимым на заднем борту номером И
1-72-15. Кроме молодого офицера (круглолицый капитан сел в кабину), в кузове машины
ехало человек семь гражданских, судя по одежде, крестьян, и двое солдат. Кусок заднего
борта с левой стороны вверху был выломан: «Приметная машина!»
Вскоре у одной из деревень «ЗИС» остановился; было видно, как крестьяне снимали
мешки с машины, а затем, сгрудясь у кабины, расплачивались с водителем. Хижняк, чтобы
сохранить дистанцию, вынужден был притормозить, и сейчас же колонна «студебеккеров», с
десяток автомашин, обогнала «газик» и поехала перед ним. Это разведчиков никак не
устраивало: между полуторкой и «ЗИСом» с обломанным бортом должно было быть – для
прикрытия – не более двух-трех машин.
– Обгоняй! – приказал Алехин.
Хижняк поочередно обогнал несколько грузовиков; перед «газиком» теперь катил
кургузый «виллис». Хижняк сигналом трижды просил принять вправо, однако шофер
«виллиса» продолжал ехать, как ехал. Обсаженная с обеих сторон деревьями дорога была
довольно узка, что затрудняло обгон, а в данном положении делало его совсем
невозможным. И все же, выбрав удобный момент, Хижняк в нарушение всех правил пошел
на обгон с правой стороны и поравнялся с «виллисом»; какое-то мгновение машины неслись
рядышком бок о бок. Сидевший подле шофера усатый майор-танкист что-то негодующе
прокричал и погрозил Хижняку кулаком. Хижняк не обратил на это внимания, но «виллис»
выскочил вперед, и шофер, очевидно, по приказанию майора не уступая дороги, снова катил
по самой середке. Сквозь заднее стекло кабины Андрей видел, как Хижняк, возбужденно
размахивая рукой, говорил что-то Алехину. Как и большинство опытных шоферов, Хижняк
не терпел быстрой езды, а тем более гонки по неровной дороге; обычно спокойный и
несколько флегматичный, он в таких случаях, распаляясь, выходил из себя и ругался на чем
свет стоит.
До Лиды оставалось четыре километра.
Впереди на переезде путеобходчица, приземистая женщина в выгоревшем ситцевом
платке и старых сапогах, опускала полосатый шлагбаум.
«Виллис» рванулся и проскочил под перекладиной, которая все опускалась. Хижняк и
Алехин закричали из кабины в один голос – женщина обернулась, у нее было красное, с
очень светлыми бровями, сонное лицо. Алехин пулей вылетел из машины, вырвав у нее
веревку, толкнул шлагбаум кверху, и под оглушающе-тревожный гудок паровоза полуторка,
подпрыгнув на рельсах, перескочила полотно.
Далеко впереди завиднелись освещенные неярким вечерним солнцем окраины Лиды.
Хижняк быстро нагнал «виллис» и опять засигналил; маленькая кургузая машина,
по-прежнему не торопясь, упрямо ехала по самой середке. Дорога стала пошире, и Хижняк,
решившись, неожиданно резко прибавил скорость и по самой обочине, чуть не слетев в
кювет, впритирку обошел «виллис».
Теперь ему ничто не мешало, и он гнал вовсю. Перед полуторкой мчались грузовые
машины, впереди них время от времени был виден «ЗИС» И 1-72-15; в кузове на скамье у
самой кабины в профиль к разведчикам сидел молодой светловолосый офицер.
На контрольно-проверочном пункте при въезде в город по обе стороны шлагбаума
скопилось десятка три машин. Девушки-регулировщицы проверяли у водителей проездные
документы и пропускали машины поочередно с той и другой стороны. Полуторка
остановилась, между ней и «ЗИСом» с обломанным бортом было шесть грузовиков. Хижняк
сразу вылез и пошел вокруг полуторки, осматривая и обстукивая баллоны ногой; Алехин,
соскочив на обочину, разглядывал, что делается впереди.
Из подъехавшего «виллиса» с грозным видом вылез усатый майор; он был еще молод,
лет двадцати шести.
Похлопывая себя прутом по голенищу хромового сапога, он властно и нетерпеливо
крикнул Хижняку:
– Сержант, ко мне!..
Хижняк вопросительно посмотрел на Алехина.
– Садись за руль, – приказал Алехин, и Хижняк, пригнув голову, втиснулся в кабину.
– Капитан, идите сюда! – весь красный от бешенства, вскричал майор.
Алехин подошел и отдал честь.
– Да как вы смеете… – задыхаясь, проговорил майор, – обгонять легковую машину…
старшего по званию!..
Алехин молча достал и показал ему свое служебное удостоверение, вернее, обложку с
вытисненной надписью «Контрразведка…».
– Но я же не знал, – произнес майор растерянно. – Поверьте, товарищ капитан, не
знал…
– А вам и нечего знать, – вполголоса заметил Алехин. – Есть правила движения,
обязательные для всех, и надо их соблюдать…
Козырнув, он пошел вперед и догнал полуторку – машины медленно одна за другой
подвигались к шлагбауму.
– Уйдут… т-товарищ капитан! – не выдержал Андрей.
– Не подымайся в кузове, – велел ему Алехин и быстро направился к дощатой будке
КПП; он понимал, что, пока проверят шесть передних грузовиков, «ЗИС» будет далеко.
Андрей видел, как Алехин зашел в открытую дверь. Спустя какие-то секунды у
водителя «ЗИСа», за которым они следили, проверили документы, и машина тронулась от
шлагбаума.
– Выворачивай влево! – приказал Андрей Хижняку. – Живо!
Хижняк выехал влево и умудрился рывком проскочить к шлагбауму, но уже двинулась
встречная машина, и он вынужден был затормозить, успев, однако, в последнее мгновение
вывернуть вправо так, что полуторка стала наискось, загородив дорогу.
Сержант-регулировщица с загорелым, ставшим от злости некрасивым лицом, размахивая
флажком, бросилась к полуторке.
– Куда?! Куда прешься?! – охриплым голосом кричала она.
И спереди и сзади яростно сигналили; слышались бранные выкрики возмущенных
шоферов. Хижняк, приоткрыв дверцу, ступил ногой на подножку и, не снимая руки с
крестовины руля, высунулся из кабины, осматриваясь. В эту критическую минуту появился
Таманцев – он только что подъехал на попутной машине. Ни о чем не спрашивая, он обежал
полуторку и рванулся к встречной машине.
– Назад!.. Назад осаживай! – сделав свирепое лицо, зычным голосом заорал он на
водителя и нагло представился: – Военный автоинспектор!.. Ты что делаешь?! Назад
осаживай!..
Рябой старшина, водитель встречного «ЗИСа», несколько оторопев от такого натиска,
начал было оправдываться, но Таманцев, распахнув дверцу кабины, решительно отодвинул
его и, сам вскочив за руль, проворно откатил машину назад и вправо, к самому кювету.
Меж тем регулировщица, став перед полуторкой, ругала Хижняка, несомненного
виновника затора, к тому же не желавшего осаживать назад, за обочину, на арестную
площадку, как она требовала.
– Не шуми! У меня нет заднего ходу! Понимаешь, нету! – умоляющим басом клялся
Хижняк, грязной тряпкой утирая пот с лица. – Ну не ори. Сейчас разъедемся… И зачем вас
на войну берут?! Тьфу, дьявол! – в сердцах сплюнул он.
Из дощатой будки к шлагбауму уже спешили Алехин и массивная, злая начальница
КПП.
– Пропусти их! – дожевывая на ходу, закричала она регулировщице.
…Домчать до поворота и, почти не сбрасывая скорости, развернуться вправо, куда
скрылся «ЗИС», было для Хижняка делом одной минуты, но впереди… впереди не было
видно ни одной машины…
– Прямо! – приказал Алехин.
Полуторка пронеслась по улице несколько кварталов, и вот на одном из перекрестков
на параллельной улочке промелькнул «ЗИС» с военными в кузове. Хижняк тормознул так,
что Андрея и Таманцева с силой прижало к переднему борту, и тотчас стал разворачиваться
назад, но Таманцев, перегнувшись в кабину, закричал:
– Это не та машина!
Полуторка остановилась; Алехин вылез на подножку, росинки пота блестели у него на
лбу.
– Р-развернемся влево, – посоветовал Андрей нерешительно, – п-проскочим назад,
мимо базара и к с-станции.
– Наши армейские сапоги, – сказал Алехину Таманцев, – сорок первый и сорок второй
размеры, массового пошива, широкой колодки… Ношеные, с выраженными
индивидуальными признаками… С теми отпечатками, что у родника, разумеется, ничего
схожего… Но установить их все равно придется, – имея в виду офицеров, заметил он. – С нас
потребуют!.. Что же касается машины, полагаю, что «ЗИС» с фронтового продсклада. Знаете,
возле станции огороженные штабеля?
– И мне так думается, «зисок» с продсклада, – не совсем уверенно вступился Хижняк.
– Что же ты раньше молчал?
– Ручаться не могу. И вам ведь люди нужны, а не машина, – сказал Хижняк
понимающе. – А они, может, сойдут, и тогда…
– Разворачивайся! На склад!
13 Статья 162 УК РСФСР того времени предусматривала уголовную ответственность за хищение имущества.
некоторую растерянность, проговорил:
– Обождите, обождите… Ах да! – вдруг радостно воскликнул он, поднимаясь, и
облегченно заулыбался. – Точно! Совсем забыл!.. По дороге попросились двое, и я их подвез.
И чего тут плохого? Что ж им, пешедрала топать?
– Пешедралом скучновато, – согласился Алехин, угощая папиросой повеселевшего
Борискина и закуривая сам, – хорошие знакомые?
– Не. Я их не знаю!.. Гад буду, товарищ капитан, – приложив руку к груди и глядя
Алехину в глаза, поклялся Борискин. – Попросились, я и взял. Пожалел!..
– Кто они и откуда, не говорили?
– Нет. Да я и не спрашивал: мне это ни к чему. Ссадил их возле комендатуры – вы же
видели… Один капитан, в годах уже, лысый. Обходительный такой, газеты мне еще на
курево дал. – Борискин зашарил руками по карманам и, усмехаясь, поинтересовался: – Они
небось натворили чего?.. А другой молоденький, лейтенант; у него еще слева фикса, ну, зуб
золотой… Через эту жалость одни неприятности… Знал бы такое дело…
***
– Они где-то тут, в городе, – заметил Алехин, когда он и Андрей вышли на улицу.
– А может, шофер врет? Может, он ссадил их у станции, они уехали, а мы будем искать
понапрасну?
– Не думаю. Они просили остановить возле комендатуры, а заходили они туда или нет,
он не видел и не говорил. Будем искать в городе.
Алехин разбил город на участки: себе он взял станцию, прилегающий район и выезд по
Варшавской в сторону Гродно; Таманцеву поручил юго-восточную часть города и выезд на
Молодечно; Андрею – контрольно-проверочный пункт при выезде из Лиды в Вильно и
соседние улицы.
…После десяти улицы обезлюдели: наступил комендантский час. Но Андрей все ходил
и ходил, присматриваясь в темноте к редким прохожим – в большинстве своем военным, –
настороженно следил за одиночными машинами, что останавливались у контрольного
пункта.
…На станции – в помещениях, на перроне, во всех закоулках – Алехин оглядел и знал
уже каждого. В бараке для военнослужащих и в агитпункте спали вповалку на полу, на
скамьях и на столах, изнемогая от жаркой духоты и храпя. Новые пассажиры после полуночи
не появлялись.
Дежурные по контрольному пункту в час ночи ушли, и очень редкие машины
проезжали под задранным к небу шлагбаумом не останавливаясь. Прилегающие к станции
улицы, казалось, вымерли: ближайший пассажирский поезд, как сказали Алехину в
комендатуре, должен был пройти только утром.
…В третьем часу, еле двигая ногами от усталости, Андрей добрел до квартиры, где
остановился Хижняк с машиной, сняв ремень и сапоги, свалился на широченную
деревянную кровать и, едва коснувшись щекой подушки, уже спал мертвым сном. Он не
слышал, как Таманцев, вернувшись злой и голодный, искал в темноте что поесть, ругался
вполголоса и ворчал, пока не улегся.
ЗАПИСКА ПО «ВЧ»
«Срочно!
Начальнику Главного Управления Контрразведки
В дополнение к №……. и……. от……. и……. августа 1944 г.
Розыск передатчика с позывными КАО осложнен отсутствием текстов
радиоперехватов от 7 и 13 августа с/г, сообщенных нами незамедлительно в
ГУКР 14 для параллельной дешифровки.
Учитывая отсутствие квалифицированных криптографов в Управлении
контрразведки фронта, прошу Вашего распоряжения о внеочередной дешифровке
обоих перехватов.
Пользуясь случаем, считаю своим долгом еще раз обратить Ваше внимание на
выраженный некомплект оперативного состава в розыскном отделе и в отделении
дешифровки Управления.
За семь недель наступления из 48 розыскников (при штате 56) выбыло 23, причем в
числе оставшихся 9 человек – стажеры, не имеющие достаточного опыта
розыскной работы.
В отделении дешифровки на 5 положенных по штату криптографов после прямого
попадания бомбы при передислокации в районе Яшун осталось всего лишь двое
молодых офицеров, не способных к оперативной дешифровке шифрсистем
высокой надежности.
Егоров».
ШИФРОТЕЛЕГРАММА
«Срочно!
Егорову
На №……. от 13.08.44 г.,
Сообщаю, что сегодня, 15 августа, в тылах армии, юго-восточнее Солтанишки,
была обнаружена и после перестрелки ликвидирована остаточная группа немцев в
количестве 39 человек, из них 17 было убито, 4 удалось скрыться, остальные,
частично раненые, взяты в плен.
Как установлено при допросах, в составе группы более месяца продвигались к
линии фронта из района Могилева военнослужащие штаба 4-й немецкой армии,
12-й и 337-й пехотных дивизий и 76-й штурмовой. Медленность передвижения
объясняется как крайней осторожностью, так и наличием в группе 8
тяжелораненых, в том числе командира 76-й штурмовой дивизии генерал-майора
Людвига Хорта и старшего офицера штаба 4-й армии подполковника Ганса
Кефера, которых якобы несли на самодельных носилках около шестисот
километров.
Ликвидированная группа имела 2 станковых пулемета МГ-34, 27 автоматов,
гранаты и армейский коротковолновый передатчик образца 1942 г. фирмы
„Телефункен“. Как выяснилось при допросах, 13 августа, во второй половине дня,
после выбора поляны, подходящей для посадочной полосы, радист группы
выходил в эфир якобы с просьбой о немедленной присылке самолета за
умиравшим от гангрены генералом Хортом и еще двумя ранеными.
Согласно показаниям пленных Отто, Гайна и Эриха Штоббе, которые во время
сеанса находились в сторожевом охранении неподалеку от передатчика, место
выхода рации в эфир определяется как северо-западная окраина Шиловичского
леса. В связи с гибелью во время перестрелки подполковника Кефера, фельдфебеля
Химмеля и двух офицеров, принимавших непосредственное участие в
радиопередаче, установить ее подробности, в частности позывные, рабочую волну
и т. п., не представляется возможным.
Показания Гайна и Штоббе не вызывают сомнений в достоверности. Полагаю
целесообразным доставку обоих в район Шиловичского леса для установления
места выхода рации в эфир.
Быстров».
ШИФРОТЕЛЕГРАММА
«Срочно!
Быстрову
На №……. от 15.08.44 г.
Допросом военнопленных остаточной группы установите, выходила ли рация
группы в эфир до 13 августа. Если выходила, то где, когда и при каких
обстоятельствах. Особый интерес для нас представляют любые сведения о шифре
или коде и о режиме радиопередачи.
Также выясните, занималась ли группа во время своего передвижения сбором
разведывательных данных, велось ли ими наблюдение за железными и
шоссейными дорогами.
Военнопленных Тайна и Штоббе незамедлительно этапируйте в Лиду, отдел
контрразведки авиакорпуса, для проведения следственного эксперимента с целью
установления точного места выхода рации в эфир и воспроизведения обстановки и
обстоятельств передачи.
Егоров».
***
17 Никак нет!
Рано утром, когда, позавтракав, они вышли на улицу, Таманцева прорвало. Он перебил
вдруг Алехина и, раздувая ноздри, возбужденно сказал:
– Что вы все твердите: «должны», «обязаны»? Нужен текст дешифровки. А без текста
можно торкаться до второго пришествия, как слепые щенята!
– Текст будет, – пообещал капитан.
– Когда?! – распаляясь, воскликнул Таманцев. – Москва десятые сутки не может
размотать перехват, а мы – отдувайся!
– Девятые, – поправил Алехин. – Ты что, не с той ноги встал?
– Я – с той! – разозлился Таманцев. – Вы меня дурачком не делайте! Мы уродуемся как
бобики! Москве не укажешь, а с нас с живых не слезут!..
– Короче! Что ты предлагаешь?
– От текста надо танцевать, от текста! Вы боитесь потребовать расшифровку с
Управления, а они дрейфят перед Москвой. Цирлих-манирлих! Я так не могу и не желаю!.. У
Москвы одних только фронтов – двенадцать, да разве они о нас вспомнят?! Их за глотку
надо брать, за глотку! Давайте я сам позвоню – хоть генералу, хоть в Москву, хоть куда…
Плевал я на субординацию! Мы не в бирюльки играем и не на белок охотимся! Это дело
государственной важности! И у нас железная позиция! Давайте я позвоню! Да я им так мозги
раскручу, что не соберут!
– Все?
– Нет, не все!
– Андрея бы постыдился.
– А я не ему, я вам это говорю!
– Принял к сведению, – невозмутимо сказал Алехин. В ярости сплюнув, Таманцев
взялся рукой за край борта и прыгнул в полуторку.
Потом, нахохлясь, он трясся в кузове возле Андрея, оскорбленный и обиженный. Когда
19 Радио, радио… Господин полковник, прошу учесть, что я механик, рабочий человек… У меня трое
детей… Я должен вернуться!
машина остановилась, чтобы его высадить, Алехин, ступив на подножку, сказал:
– В двенадцать часов подполковник должен быть в отделе контрразведки авиакорпуса.
Можешь все ему высказать.
Таманцев молча соскочил и не оглядываясь пошел по улице. Андрей с капитаном
поехали дальше.
Утро оказалось столь же бесплодным, как и вечер.
Андрею достался центр города и базар. Он ходил по улицам, время от времени
толкался по базару, присматривался ко всем военным, а заодно и к гражданским, – ни одного
похожего лица.
На базаре среди покупателей, точнее, покупательниц, попадались и военные; но более
всего там было крестьян.
В порыжелых домотканых маринарках, в платках, картузах и польских форменных
фуражках с лакированными козырьками, они теснились у подвод, ходили по рядам, ко всему
приценивались, покупали же мало, только что из одежи. Слышалась русская, белорусская, а
чаще польская речь.
Продавалась всякая всячина – от картошки и живых свиней до католических иконок и
военного обмундирования. На лотках торговцев-профессионалов красовались сотни пачек
литовских и немецких сигарет, самодельные пирожные и свечи, конфеты, полукопченая
колбаса и булочки; здесь же под яркой заманчивой вывеской «Буфет. Обеды как у мамы!»
продавали горячие блюда и ароматный самогон – бимбер.
Частная торговля в освобожденных городах удивляла Андрея: он не мог понять
предпринимательства. Буржуи, как он представлял их по книгам и кино, наверно, выглядели
точно так, как эти сытые люди за лотками.
– Нэп, – авторитетно объяснял Таманцев. – Некоторое оживление частного капитала и
спекулянтов. Придет время, их так прижмут – небо с овчинку покажется!..
Как и вчера, стояла тягостная жара, разогретый воздух был неподвижен. Заплатив
двадцать рублей, Андрей выпил бутылку ядовито-красной воды на сахарине и снова
отправился на улицы города.
Он остановился, не доходя перекрестка, увидев на другой стороне улицы, у тенистого
палисада, заметную своей красотой пару: девушку в медицинском халате и белой шапочке и
высокого щеголеватого лейтенанта.
– Ну что? – раздался рядом с Андреем голос вышедшего из-за угла Таманцева.
– Ничего.
– Ниц нема, – понимающе сказал Таманцев и перевел взгляд на парочку:
– Влюбляются… Живут же люди!
– Надо было з-задержать их вчера на к-контрольном пункте.
– Учат тебя, учат, – досадливо поморщился Таманцев. – Ты пойми: нам нужны их
связи, нужны факты, улики… Да, может, они в этом лесу даже не были. А может, были, но
не имеют отношения к разыскиваемой нами рации. А если, допустим, имеют – брать их надо
с поличным, доказательно. Или разобраться и исключить… А ты все одно: хватай мешки –
вокзал отходит!
Несколько секунд они молчали. Пара на той стороне уже рассталась; девушка ушла, а
лейтенант стоял с невеселым лицом и курил.
– Кошка между ними пробежала, – сказал Таманцев (он считал себя незаурядным
психологом и физиономистом). – Или котенок как минимум.
– Ты д-думаешь, они в городе и мы их найдем?
– Думаю!.. Должны: городишко-то небольшой!.. Выше голову! – Он похлопал Андрея
по плечу. – Шарик ведь круглый – куда же они денутся?!
ЗАПИСКА ПО «ВЧ»
«Срочно!
Лида, Полякову
Сообщаю дешифрованный перехват от 13.08.44 г. и розыскную ориентировку на
Павловского.
Рация с позывными КАО заслуживает самого серьезного внимания. Продумайте и
доложите, что еще возможно предпринять.
Задержитесь на сутки в Лиде для активизации розыска, оказания практической
помощи группе Алехина и организации поимки Павловского.
Егоров».
ЗАПИСКА ПО «ВЧ»
«Срочно!
Лида, Полякову, Алехину
По ориентировке ГУКР № 9.651 от 27.07.44 г. разыскивается агент германской
разведки Грибовский, он же Волков, он же Трофименко, он же Павловский
Казимир, он же Иван, он же Владимир, по отчеству Георгиевич, а также
Иосифович, 1915 г. р., урож. г. Минска, образование среднее, в прошлом член
ВЛКСМ, инструктор и активист Осоавиахима.
В 1936–1939 гг. служил действительную в радиотехнических частях Московского
военного округа.
Мать Павловского перед войной якобы осуждена за антисоветскую деятельность к
10 годам лишения свободы. Отец – по национальности немец, проживает на одном
из хуторов Лидского р-на, Барановичской области.
Сам Павловский в начале войны, будучи сержантом Красной Армии, с оружием
перешел на сторону немцев. Весной 1942 года с отличием окончил кенигсбергскую
ШИФРОТЕЛЕГРАММА
«Срочно!
Егорову
Сегодня, 16 августа, в тылах корпуса, севернее местечка Заболотье, окружена и
после отказа сдаться уничтожена остаточная группа противника в количестве
девяти человек.
В составе группы, кроме двух немцев, офицеров отдела „1-Ц“ штаба 9-й
германской армии капитана Эриха Гебба и обер-лейтенанта Гельмута Штиля,
продвигались в западном направлении семь власовцев, из них трое в форме РОА
(без знаков различия), а четверо в советском военном обмундировании с погонами
и красноармейскими книжками сержантов частей 1-го Белорусского фронта,
очевидно, захваченными у убитых ими советских военнослужащих.
При ликвидации группы взято восемь автоматов, в том числе четыре ППШ, девять
пистолетов, пятнадцать гранат, а также коротковолновая, приемо-передаточная
радиостанция немецкого производства, выпуск 1943 г., в рабочем состоянии.
Среди документов обнаружены: таблицы цифрового кода, перешифровальные
блокноты с вырванными использованными листами, немецкие топографические
крупномасштабные карты с нанесенным на них маршрутом движения из района
Бобруйска, личные письма и фотографии.
Судя по записям в блокноте капитана Гебба, в пути группой дважды велось
наблюдение за железной дорогой: в первом случае – трое суток, во втором – около
двух. Пункты наблюдения не указаны, и установить их не представилось
возможным.
Как явствует из маршрута, 12 или 13 августа группа проследовала северной
опушкой Шиловичского лесного массива, где, судя по отметке, устраивала привал.
Не исключено, что захваченная нами рация является разыскиваемым передатчиком
с позывными КАО.
Буняченко».
ШИФРОТЕЛЕГРАММА
«Срочно!
Буняченко
Рацию и все документы ликвидированной группы немедленно доставьте в
розыскной отдел Управления.
Егоров».
25. В ПОЛДЕНЬ НА АЭРОДРОМЕ
26. АЛЕХИН
К Окуличу я заехал по дороге, но его не оказалось дома, и поговорить с ним в этот день
мне не удалось.
Для организации продуманной, тщательно подготовленной ловушки, для того, чтобы
как-то обставить и разрабатывать связи Павловского, у нас просто не было времени.
Реальным же было устройство засады в местах вероятного появления Павловского, точнее, в
одном из мест – на большее у нас не хватило бы людей.
Таким местом мне прежде всего представился северный край Каменки, где у околицы
проживала тетка Павловского, Зофия Басияда, единственная его близкая родственница в
этом районе. Мысль о ней не оставляла меня все утро в Лиде, о ней более всего я размышлял
и приехав на Каменские хутора.
С участковым милиционером мне повезло. Немолодой и не очень грамотный, он
обладал мужицкой сметливостью, памятью и хитрецой. Он партизанил в этих местах, знал
здесь многих, причем держался с крестьянами запанибрата, и разговаривали с ним охотнее,
да и откровеннее, чем со мной или с любым незнакомым человеком. Сняв пилотку и погоны,
я работал под видом сотрудника милиции, впрочем, никому не представлялся.
Поводов для бесед с местными жителями у нас оказалось более чем достаточно. Четыре
дня назад невдалеке от Каменки обстреляли воинскую автомашину, шофер и
сопровождающий были убиты, из кузова растащили около сорока комплектов военного
обмундирования. Последнее время в округе участились ночные кражи, преимущественно
продуктов, из амбаров и погребов; в двух случаях предварительно были отравлены собаки.
Забирали в основном муку, сало, а в одном месте умудрились без шума унести кабана весом
пудов на десять – хозяева даже не проснулись. И еще был ряд разных дел: подпольное
акушерство, пьяные драки, подделка документов, попытка членовредительства с целью
уклонения от мобилизации и тому подобное.
Откровенностью, разумеется, нас не баловали. Все, что удалось мне узнать,
складывалось по крупицам, выуженным в разговорах на отвлеченные темы, причем в
услышанном отсутствовало единогласие, необходимое для уточнения и перепроверки, –
сведения были во многом противоречивы.
Примечательно, что Павловский-старший и его сестра Зофия Басияда
характеризовались большинством положительно, о Свириде же отзывались как о человеке
недобром, мелочно-корыстном и завистливом.
С ним я встретился и разговаривал один на один. Высмотрел издалека на поле,
подобрался незаметно и окликнул из кустов.
Вел он себя спокойней и несравненно сдержанней, чем при первом разговоре в
орешнике. Он явно замкнулся, сам уже ничего не рассказывал, только отвечал на вопросы
односложно и, как я почувствовал, весьма неохотно. Более того, у меня возникло ощущение,
что он локти себе кусает – зачем в прошлый раз наговорил мне лишнего. Что же позавчера
толкнуло его на это?
Патриотические побуждения в данном случае я исключал. Зависть?.. Корысть?..
Неприязнь?.. Ненависть?.. Чувство мести?..
Само собой напрашивалось довольно правдоподобное психологическое построение.
Павловский и Свирид – ровесники, один сильный, преуспевающий (по понятиям горбуна),
другой – физически неполноценный и неудачливый. Тут возможны и зависть и неприязнь –
они в характере Свирида, но это, так сказать, постоянный, долговременный фактор –
причина. А повод, толчок?..
Все это вроде бы прояснилось, когда в разговорах на хуторах я узнал подробнее о
Юлии, той самой Юлии, о ком сообщалось в записке, посланной в тюрьму
Павловскому-старшему.
Что она батрачка Павловских, я выяснил у участкового еще по дороге. А тут
обнаружилось, что она ни больше ни меньше, как младшая сестра жены горбуна,
Брониславы.
То, что я о ней по частицам узнал, выглядело в целом так.
Антонюк Юлия Алексеевна, 1926 года рождения, белоруска, католического
вероисповедания, уроженка деревни Белица Лидского района, образование два класса.
Сирота; с тринадцати лет в услужении у Павловских.
Якобы нещадно эксплуатировалась Павловским-старшим; по другим данным,
относился он к ней как к родной, очень хорошо.
«Файная», 23 – это отмечали почти все. В период оккупации одевалась нарочито
неряшливо, грязно. Будто бы неделями не умывалась, чтобы избежать приставаний немцев.
По другим данным, тайком встречалась с каким-то немцем и от него прижила ребенка –
девочке полтора года, зовут Эльза.
Как бы то ни было, во время оккупации имела какой-то аусвайс, 24 документ, который
помог ей избежать отправки на работу в Германию (а может, ее отстоял фольксдойче
Павловский-старший?).
В первых числах июля, перед приходом наших войск, якобы уехала с немцами в
Германию, во всяком случае, отсутствовала около полутора месяцев. Вернулась два дня
назад под вечер, примерно за сутки до моего первого разговора со Свиридом.
Как выяснилось, после отъезда Юлии Свирид забрал все ее вещи к себе в хату, а по
возвращении кое-что не захотел отдать. Очевидно, из-за этого и происходил скандал
позавчера, когда я зашел к нему в хату. Юлии там не было, но заплаканные женщины – жена
Свирида и его старуха мать, – полагаю, уговаривали горбуна вернуть все по
принадлежности.
Примечательно, что он, в прошлый раз по собственной инициативе заявивший, что у
него в доме есть фотографии Павловского, и сам пообещавший принести их мне, теперь
сказал, что не смог найти ни одной. Фотокарточки были необходимы для розыска, и,
чувствуя, что на этого человека сильнее всего действует страх, я с волчьим, наверное,
выражением лица и откровенной угрозой сказал ему, что он, очевидно, захотел обмануть
27. В ПАРИКМАХЕРСКОЙ
Будь начеку!
В такие дни подслушивают стены.
Недалеко от болтовни
и сплетни до измены.
Взяв гребень с ваткой, чернявый расчесал лейтенанту волосы, сделал еще несколько
движений ножницами и, осмотрев свою работу с разных сторон, принес из чуланчика, где
горела керосинка, алюминиевый стакан с кипятком, кисточку и так же неторопливо, как и
все, что он делал, принялся править бритву на ремне.
В парикмахерскую, запыхавшись, вошел и окинул всех хмурым взглядом пожилой
капитан-артиллерист с палочкой в руках; как оказалось, заняв ранее очередь, он куда-то
отлучался и, возвратившись как раз вовремя, тут же уселся в среднее кресло к полной
парикмахерше.
«И ничего в нем нет подозрительного», – огорченно размышлял Андрей, глядя на
лейтенанта.
Рядом словоохотливый старшина не умолкая рассказывал молоденькому авиатору:
– Двадцать седьмую перебросили в Белосток. Вот это город! Правда, центр побит, но
женщины! – Старшина восторженно почмокал губами; только теперь Андрей заметил, что
тот навеселе. – Это с нашей Дунькой раз, два – и в дамки, – заявил он убежденно. – А польки
не-ет! Обхожденьице дай, ласку, подходец. Разные там: падам до нужек шановни пани,
пшепрашем, пани, цалую рончики… 25 И еще вагон всякий галантерейности. Не раз
вспотеешь. А иначе – напрасные хлопоты. Это тебе не наша Дунька: погладил по шерстке – и
замурлыкала! Не-ет!.. Обхождение дай! Подходец тонкий требуется, с виражами! А так
запросто не прошелестишь…
Капитан-артиллерист (ему только намылили лицо) обернулся и угрюмо посмотрел на
старшину; тот, не заметив, продолжал рассказывать об особенностях обхаживания женщин в
Польше, о каком-то Березкине из 6-й истребительной и о случае, который произошел с этим
летчиком, когда он, хлебнув «послеполетные» за всю эскадрилью, отправился с аэродрома в
Белосток и спьяна «пустил пузыря». 26
Старшина совершенно не умел молчать. Оставив Березкина, он заговорил о новых,
только что полученных истребителях «ЯК-3». Если о некоторых других самолетах он был
весьма невысокого мнения и называл их не иначе как «дубами», «гробами» и даже
«дерьмом», то о новых истребителях он отзывался с похвалой и всячески расписывал их
достоинства:
– …Устойчивы, поворотливы, в управлении – как перышко! Но главное – скорость! Не
машина – молния! Как-нибудь шестьсот пятьдесят, а это не семечки – абсолютное
превосходство! И в маневре бесподобны. Ручку на себя – в небе тает. И вооружение усилено.
Скажи мне: есть у немцев такая машина?.. И не снилась!..
«Вот звонарь! – с досадой подумал Андрей. – Ну что его, за язык тянут, что ли?»
– Прыщичек тут у вас, – виновато улыбаясь, сообщил чернявый лейтенанту,
неосторожно задев его бритвой около уха и заметив капельку крови.
– …Из Тринадцатой и Двадцать пятой тоже поехали за новыми машинами. Нагонят
этих «ЯКов» или, может, «ЛА-7» получат – и немцам неба не видать. Точно! Это тебе не
сорок первый год…
Отстранив брившую его толстую парикмахершу, капитан-артиллерист с мыльной
пеной на лице и салфеткой на груди поднялся в этот миг из кресла и шагнул к старшине.
– Встаньте! – потребовал он.
Старшина, не понимая, поднялся, планшетка болталась у голенищ его щегольских
сапожек.
– Трепач! – вдруг резко сказал, вернее, выкрикнул капитан. – С вашим языком не в
авиации служить, а коров пасти!.. Идите отсюда!..
Мастера обернулись на шум; весь красный, старшина еще какое-то время продолжал
стоять, затем медленно прошел к выходу и, поймав участливый взгляд смазливой
парикмахерши, остановился вполоборота у двери и попытался улыбнуться: улыбка
получилась растерянная и неестественная; вся развязность и бойкость сразу слетели с него.
Постояв так секунды, он вышел. Младший лейтенант – летчик, с которым он говорил, –
покраснел как кумач; все молчали.
– Вы мне йодом помажьте, – негромко промолвил в наступившей тишине старому
мастеру лейтенант; он менее других обратил внимание на это небольшое происшествие, он
был занят осмотром пореза и заметно тревожился. – А то, знаете…
25 Падам до нужек шановни пани, пшепрашем, пани, цалую рончики… – Падаю к ножкам прекрасной пани,
прошу прощения, пани, целую ручки… (польск.).
***
Капитан и лейтенант обедали долго, около часа, по-видимому никуда не торопясь. Тем
временем Таманцев и Андрей лежали на траве за низкорослым крапивником метрах в
пятидесяти от столовой. В тени места, пригодного для наблюдения, поблизости не было,
приходилось снова жариться на солнце.
Таманцев внимательно рассмотрел окурок, затем сравнил две обгорелые спички –
брошенную лейтенантом и найденную в лесу на поляне, – они оказались разными.
– Все это фактики… – вздохнул он и, бережно завернув окурок и спички в старое
письмо, уложил в плексигласовый портсигар и спрятал в карман.
– Топаешь целый день, – заметил он погодя, – и дела будто не делаешь, а устанешь как
собака и проголодаешься. Ты ел чего?
– Нет.
– И я тоже. – Таманцев жадно потянул носом, ему все казалось, что от столовой
доносится запах мясного борща. – Сейчас бы чего-нибудь кисленького… – мечтательно
произнес он, – вроде жареного поросеночка!.. С хренком! И пивка бы пару бутылочек со
льда…
Андрей угодил рукой в крапиву и, растирая ожженное место, осматривал небо.
– Ну и ж-жарынь… Как бы грозы не было.
– Грозой сыт не будешь… А они обедают, – кивая в сторону столовой, не унимался
Таманцев. – Сегодня там борщ мясной с помидорками и гуляшик с макаронами. Такой
гуляшик – пальчики оближешь!
– А ты откуда з-знаешь?
– А я не знаю, я только так думаю… Да-а, пожрать не мешало бы! Как говорил товарищ
Мечников, еда – самое интимное общение человека с окружающей средой. А уж он-то
соображал…
Таманцев дважды со стороны кухни подходил к продпункту и заглядывал в
уставленный длинными столами большой зал, но зайти внутрь не решился: кормили
маршевый эшелон, в столовой, как и вообще на станции, было многолюдно, но офицеров –
единицы. И рисковать – вести наблюдение в самом помещении – не стоило, тем более что
круглолицый капитан и лейтенант сидели за столом одни.
Когда же, пообедав, они вышли из столовой, закурил только лейтенант; капитан,
очевидно, был некурящим.
Медлительной походкой сытно пообедавших людей они направились в расположенный
рядом агитпункт, где, сидя у открытого окна, минут пятнадцать читали газеты.
Оставив Андрея наблюдать, Таманцев зашел к своему знакомому, помощнику
коменданта станции, который находился неподалеку, в здании блокпоста. Дождавшись,
когда наблюдаемые вышли из агитпункта, Таманцев подозвал помощника коменданта к окну
и показал ему офицеров. Тот сказал, что лейтенанта он наверняка видит впервые, капитана
же вроде встречал на станции, но не ручается, так как, мол, ежедневно проезжают «тысячи
офицеров» и всех не упомнишь.
– А зачем они тебе? – поинтересовался он.
– Хотел бы знать – кто они.
– Всего-то?! – хмыкнул помощник коменданта. – Сейчас приглашу их – и все узнаем.
– Нет, нет, это не годится…
29. НА СТАНЦИИ
ЗАПИСКА ПО «ВЧ»
«Срочно!
Егорову, Полякову
По данным НКГБ СССР, на территории Южной Литвы и Западной Белоруссии
действует подпольная организация польского эмигрантского правительства в
Лондоне „Делегатура Жонду“, имеющая одной из основных задач ведение
оперативной разведки в тылах Красной Армии и на фронтовых коммуникациях.
Для передачи сведений „Делегатура“ располагает коротковолновыми
радиопередатчиками и сложными цифровыми шифрами.
Одним из руководителей этой организации является находящийся ныне на
нелегальном положении в районе г. Вильнюса Мариан Квапинский 1906 или
1908 г. р., урож. г. Белосток, в прошлом офицер польской армии, по образованию
адвокат, сын владельца крупной нотариальной конторы в Кракове.
Содержание перехваченной 13.08.44 г. шифрограммы рации с позывными КАО
соответствует информации, весьма интересующей лондонский и варшавский
центры. Вполне допустима принадлежность разыскиваемого передатчика к
„Делегатуре“, не исключено, что Мариан Квапинский и есть „нотариус“,
упоминаемый в тексте перехвата.
Устинов».
ЗАПИСКА ПО «ВЧ»
Егорову
«Срочно!
Управлением Контрразведки 1-го Прибалтийского фронта 2 августа с/г арестованы
немецкие агенты-парашютисты Антанас Гогелис и Владас Жельнис, окончившие
разведывательно-диверсионную школу, дислоцированную в 14 километрах от
города Быдгощ (Бромберг), в имении Вальден.
Органами контрразведки того же Управления 11 августа захвачена еще одна
группа агентов в составе Люкайтиса, Сенкявичюса, Яцунскаса, которые окончили
ту же самую школу.
Обеим группам, переброшенным в тылы фронта под видом офицеров Красной
Армии с заданием оперативной разведки, было предложено:
а) связаться с действующими бандами литовско-немецких националистов, так
называемой ЛЛА, для получения от них шпионской информации;
б) с целью сбора сведений о передвижениях наших войск вести визуальное
наблюдение на коммуникациях Прибалтийских и Белорусских фронтов, совершать
челночные железнодорожные маршруты, в частности на линиях Даугавпилс
– Белосток (через Вильнюс, Гродно) и Вильнюс – Брест (через Лиду и Барановичи
или Волковыск).
Согласно показаниям арестованных, в вальденской разведшколе создано
специальное отделение, где обучаются лица литовской национальности, в
основном скомпрометированные пособничеством оккупантам, как правило,
свободно владеющие русским языком.
Сведения, содержащиеся в перехваченной 13.08.44 г. шифрограмме рации с
позывными КАО, соответствуют заданиям, полученным группами А. Гогелиса и В.
Люкайтиса. Вполне возможно, что разыскиваемый Вами передатчик используется
одной из групп агентов, окончивших литовское отделение вальденской
разведшколы и переброшенных в тылы фронта. Ваши соображения по поводу этой
версии сообщите. Управлению Контрразведки 1-го Прибалтийского фронта даны
указания немедленно подробно информировать Вас обо всех имеющихся у них
материалах по вальденской разведшколе противника, а также передать Вам в
случае необходимости опознавателя из числа арестованных ими агентов.
Колыбанов».
Таманцев с двумя офицерами должен был приехать еще полтора-два часа тому назад.
Ожидая их в условленном месте, у мостика через крохотную речушку, Алехин лежал близ
обочины мощенной булыжником пустынной дороги на успевшей остыть земле, размышлял о
деле и терялся в догадках, почему они так задерживаются.
Еще не стемнело, но от низких сумрачных туч повечерело раньше времени.
Звук мотора полуторки он заслышал издалека и погодя, когда шум приблизился, вышел
на дорогу.
Как только машина остановилась, Таманцев и за ним двое прикомандированных
выпрыгнули из кузова.
– Капитан Фомченко, – представился плечистый, с головой, обожженной справа от
виска до затылка.
– Старший лейтенант Лужнов, – вытянулся перед Алехиным высокий, помоложе.
Как и Таманцев, они были без головных уборов, в плащ-палатках, с автоматами ППШ и
вещмешками в руках; только Таманцев дополнительно захватил еще «шмайссер». 30
Обоих прикомандированных Алехин наверняка видел в отделе контрразведки
авиакорпуса. Он даже припомнил, что у капитана на одной из медалей вмятина от пули или
осколка.
– Развернись и стань сюда, – указывая в кусты на отходящую перпендикулярно
неторную дорогу, велел он Хижняку и позвал офицеров: – Идемте.
Широкой травянистой тропой, обжатой с обеих сторон кустарником, они направились к
темнеющему вдали лесу – Алехин и Таманцев впереди, Фомченко и Лужнов за ними.
– Что так долго? – справился Алехин у Таманцева.
– Можете проколоть себе дырочку для ордена, – небрежно сообщил Таманцев. – Мы
нашли этих – капитана и лейтенанта.
– Кто это? – заинтригованный упоминанием об ордене, поинтересовался Фомченко.
– Подозреваемые, – пояснил Алехин, – точнее даже – проверяемые… Где они?
– Зашли в дом шесть на улице Вызволенья. Судя по всему, они там уже бывали. Блинов
наблюдает за ними. По данным комендатуры, фамилия капитана – Николаев, лейтенанта
– Сенцов. Прибыли из воинской части тридцать один пятьсот восемнадцать… Цель
командировки указана стандартно: выполнение задания командования.
– Блинову там не управиться, – вздохнул Алехин. – Тридцать один пятьсот
восемнадцать – это что за часть?
– Второго Белорусского фронта. Я сделал запрос. Подполковника не было, потому и
задержался.
– Если они действительно из этой части… другого фронта, что же они лазят у нас по
хуторам? Странно… Твои соображения?
– Ничего примечательного. Держатся спокойно, непринужденно… По виду в армии не
новички… Их надо понаблюдать, – заключил Таманцев. – Вы же сами говорите –
проверяемые. Возможно, этим и ограничится… К утру будет ответ.
– Ну уж к утру.
– Будет, – заверил Таманцев. – Я сам звонил по вэ-че в Управление Второго
Белорусского. И передал с литером «Весьма срочно»… За подписью генерала.
30 Немецкий автомат.
– Плачет по тебе гауптвахта, – покачал головой Алехин. – Кончится война, посадить на
полгодика – вполне по заслугам!
– Уж я бы там отоспался. И ряшку бы наел – во! – Таманцев развел руками. – Есть
элементы авантюризма, – со вздохом признал он, – но исключительно для пользы дела.
– Там гроза… – оборачиваясь в сторону Лиды, помолчав, проговорил Алехин.
– Уж это точно!.. Веселенькая ночка вам предстоит…
Таманцев осмотрел темное небо, потом лес впереди – выглядело все вокруг мрачно,
диковато – и заметил:
– Прекрасное место для отдыха. В каком отеле для нас приготовлены номера?
Алехин, будто не слыша, молчал.
– Распорядитесь доставить туда багаж, – не унимался Таманцев, – массажистку и
педикюрных операторов.
– Ожидают тебя с нетерпением, – принимая тон Таманцева, сказал Алехин.
– Очень мило… А каков приказ Родины?
– Взять Казимира Павловского и тех, кто с ним, – вполне серьезно сказал Алехин.
– Кто это – Павловский? – спросил Фомченко; он, видно, был любознателен и, во
всяком случае, хотел быть в курсе дела; а Лужнов молчал.
– Агент германской разведки, – оборачиваясь, сказал Алехин.
– Милейший парень, – добавил Таманцев. – Девять успешных перебросок и четыре
железки от немцев… Особо опасен при задержании. Как-то под настроение ухлопал трех
лопухов из комендатуры.
– Понятно, – несколько озадаченно проговорил Фомченко.
– Ну уж – лопухов, – не согласился Алехин. – Офицера и двух патрулей. С ним надо
ухо держать востро. Я ознакомлю вас с ориентировкой и фотографиями, – пообещал он.
– Нам сказали… – наконец произнес Лужнов, – здесь полно банд. Правда?
– Говорят, убивают, – Таманцев пожал плечами, – но мы не видели.
Лужнов держал автомат наизготове, время от времени утыкаясь стволом в спину
Таманцеву.
– Поставьте на предохранитель, – посоветовал ему Алехин и улыбнулся. – Вы летчик?
– Летчик, – покраснев, подтвердил Лужнов и сдвинул шишечку.
– Восемьдесят семь боевых вылетов, – сказал за него Фомченко. – Комиссован после
ранения. Как и я, грешный…
«Вот так… Восемьдесят семь боевых вылетов, а автомата, возможно, в руках не
держал. Летчики… Ладно, скажи спасибо, что этих дали».
Они вышли к всполью и все четверо встали за кустами. На поле, метрах в двухстах от
них, виднелся добротный дом с мансардой, левее – две бедноватые хаты, за ними зловеще
чернел лес.
– Это дом Павловских, – показал Алехин.
– Он заколочен, – заметил Таманцев.
– Да… Сам хозяин, Павловский-старший, арестован как фольксдойче… сидит в Лиде, –
объяснил Алехин Фомченко и Лужнову. – В меньшей хате, – Алехин указал рукой, –
проживает Юлия Антонюк.
– А это кто? – нетерпеливо осведомился Таманцев.
– Сирота… Она с детства в услужении у Павловских; то ли батрачка, то ли служанка –
не поймешь. Имеет дочку полутора лет.
– От кого? – спросил Таманцев.
– Поговаривают, что от немца, но я думаю иначе… Эта Юлия – родная сестра жены
Свирида. Кстати, вон его хата…
– А кто это – Свирид? – вступился Фомченко.
– Приятель капитана, – с иронией заметил Таманцев. – Он и подарил нам Павловского.
– Вот именно… – улыбнулся Алехин и пояснил Фомченко: – Обездоленный человек,
горбун.
– А тетка? – озабоченно спросил Таманцев. – У Казимира тут где-то есть родная тетка.
– Не здесь, а в Каменке… Я отдаю предпочтение Юлии. На две засады у нас просто нет
сил.
– Нам-то все равно, где блох кормить – там или тут. – Таманцев сплюнул. – Только
просветите. Не дайте помереть дурой! При чем тут Юлия? Почему Павловский должен
появиться здесь?..
32. АЛЕХИН
Трудно было допустить, что, попав в эти места после многих месяцев отсутствия,
Павловский не попытается встретиться с кем-либо из родных или близких ему людей. Но с
кем?
Отец, которого он, по словам крестьян, уважал и любил, находился в тюрьме, дом стоял
заколоченный, и со стороны издалека было видно, что там никто не живет. Следовало
предполагать, что Павловский через кого-нибудь (скорей всего через свою родную тетку
Зофию Басияда) постарается узнать о судьбе отца.
Как я выяснил, Басияда, истовая католичка, без симпатии относилась к немцам,
запрещавшим религиозные службы на польском языке и жестоко притеснявшим не только
рядовых верующих, но и «наместников божьих» – ксендзов. Фактом было, что она,
наполовину немка, не подписала фолькслист, как это сделали ее брат и племянник, хотя в
тяжелых условиях оккупации германское гражданство давало немалые блага. Своего
единственного брата она любила, с племянником же отношения у нее, как я понял, были не
лучшие.
Обдумывая все, что мне удалось узнать о Павловских, Свиридах, о их родственниках, я
из двух вариантов – Зофия Басияда и Юлия Антонюк – постепенно склонился ко второму.
Дело в том, что у меня еще раньше возникло предположение, что дочка у Юлии
Антонюк от Казимира Павловского.
Эта догадка появилась у меня, когда, узнав, кто такая Юлия, я обдумывал текст
записки, извлеченной из пирога в отделе госбезопасности. Зачем сидящему в тюрьме отнюдь
не сентиментальному пожилому человеку в коротком тайном послании сообщать, что
девочка его батрачки здорова?
Мысль эта получила некоторое подтверждение, когда на одной из двух фотографий
Павловского, принесенных Свиридом, я не без труда разобрал стертую кем-то надпись:
«Самой дорогой от Казика». И ниже: «1943 год».
Кто мог быть для Павловского-младшего «самой дорогой» в доме Свирида? Как попала
туда эта карточка?.. Естественным было предположение, что фотография подарена
Казимиром Юлии. И что полтора месяца назад после спешного отъезда Юлии карточка
вместе с другими ее вещами попала в дом к Свириду.
Кто же и когда стер надпись?.. Возможно, Юлия – перед приходом наших войск, – а
может, и Свирид. Примечательно, что, когда я потребовал принести фото Павловского, он
отправился к хате, зашел туда и тут же полез в погреб – несомненно, там и были спрятаны
карточки.
Дорого бы я дал, чтобы узнать истину о взаимоотношениях Павловского и Юлии,
чтобы знать доподлинно, кто отец девочки.
Кстати, Эльзой, именем в этих местах весьма редким, звали, как мне запомнилось по
следственному делу, мать Юзефа Павловского – бабушку Казимира.
Мое предположение об отцовстве Павловского-младшего представлялось вполне
вероятным, но не более. Чтобы как-то проверить его, я до приезда Таманцева попытался
установить дату рождения девочки.
Она была зарегистрирована у каменского старосты как родившаяся 30 декабря 1942
года. В графе «Отец», естественно, красовался прочерк, свидетельницей при записи
значилась Бронислава Свирид.
Эта дата, к сожалению, не подтверждала мою догадку, наоборот. Так случается
частенько: фактов нет, одни предположения, доказать или опровергнуть их практически
невозможно, а надо тотчас принять решение. И ошибиться нельзя, а посоветоваться – для
уверенности – не с кем.
Был у меня, правда, еще небольшой довод против варианта с Зофией Басияда:
Павловский переброшен, очевидно, в конце июля или в начале августа и за это время
повидаться с теткой мог бы уже не раз. Юлия же появилась здесь всего два дня назад.
Я вовсе не тешил себя иллюзией, что Павловского привели сюда только родственные
чувства. Тут наверняка был случай невольного сочетания личного с нужным для дела,
необходимым.
Шиловичский лесной массив, безусловно, превосходное место и для выхода
агентурного передатчика в эфир, и для устройства тайника, где эту рацию можно прятать, и
для скрытной приемки грузов с самолета. Павловский же хорошо знал этот район, знал до
тропинки лес, все подъезды и подступы; действовать здесь ему, естественно, было легче,
удобнее, чем в другой, незнакомой местности. А нам следовало иметь в виду одно
немаловажное для его поимки обстоятельство: человек он опытный и появляться здесь
может только украдкой, с наступлением сумерек, преимущественно в ночное время.
Таманцев, выслушав мои соображения относительно выбора объекта для наблюдения,
задал несколько вопросов, а когда в заключение я поинтересовался его мнением,
неопределенно хмыкнул:
– Занятно!..
Это, как я расшифровал, означало: «Ваши предположения я не разделяю и могу камня
на камне от них не оставить. Но спорить не буду и слова не скажу, чтобы не размагничивать
этих двух – Фомченко и Лужнова…»
Его отношение я определил правильно – прощаясь со мной в кустах близ дома
Павловских, он сказал то, что обычно говорил в подобных, сомнительных для него,
ситуациях, когда не верил в успех:
– Что ж, наше дело маленькое…
И, словно желая меня успокоить, напоследок добавил:
– Придут – не уйдут.
Мыслями я уже был в Лиде. Павловский, безусловно, тоже «наш хлеб», и постараться
взять его – наша прямая обязанность. Однако никаких данных о его причастности к работе
разыскиваемого нами передатчика у нас не было, а рация с позывными КАО оставалась
основным заданием группы, основной целью наших усилий, и я ни на минуту не забывал об
этом.
***
36. АЛЕХИН
***
В голове у меня вертелось немало вопросов. Мне бы очень хотелось знать и что собой
представляют в действительности те, кто значились в комендатуре как Николаев и Сенцов, и,
разумеется, где они сейчас, и все подробности их поведения и разговоров в этом доме, и
почему они ушли ночью через соседний участок, и кто был тот железнодорожник в плаще,
зачем он приходил и где теперь, и что за отношения между ним и этими двумя офицерами.
И еще очень многое мне бы хотелось узнать, и о многом я бы желал поговорить с пани
Гролинской, но сейчас я мог интересоваться лишь определенным кругом вопросов, только
тем, что положено знать офицеру комендатуры, проверяющему порядок размещения
военнослужащих на частных квартирах.
Мы уже выходили – вслед за капитаном я переступил порог комнаты, размышляя над
тем, что услышал и увидел в этом доме, – и тут на кухне у меня от волнения буквально
заняло дух: возле кафельной печки, в углу, в плоском ящичке для мусора рядом с совком я
увидел смятый листок целлофана, хорошо мне знакомую целлофановую обертку…
31 Успокойтесь, наконец, пани. Из-за такой мелочи вы волнуетесь целый час (польск.).
37. ТАМАНЦЕВ
В Гродно у него было несколько дел, и главным среди них – вовсе не случай с угоном
«доджа» и убийством водителя, однако начал Поляков именно с него. Отчасти потому, что
автобат размещался на окраине, при въезде в город.
О том, что машина найдена, он узнал рано утром перед выездом из Лиды, когда по
«ВЧ» позвонил в Управление и ему перечислили все основные происшествия минувших
суток в районе передовой и в тылах фронта.
Конечно, можно было все это поручить кому-либо из подчиненных, но уже шестые
сутки, с того момента, как в лесу под Столбцами группа Алехина обнаружила отпечатки
протектора «доджа», все, что касалось автомобилей этого типа, особенно интересовало
Полякова.
Рыжий полноватый майор, чем-то похожий на Бонапарта, – командир батальона и
бравый, подтянутый капитан в кавалерийской кубанке – командир автороты, несколько
удивленные неожиданным визитом подполковника из Управления контрразведки фронта,
провели его к стоящей отдельно, как бы в ожидании проверки автомашине. Сюда же тотчас
подоспели уже вызванные старшина-механик с изуродованным шрамами лицом и старший
лейтенант, уполномоченный контрразведки, выбритый, аккуратный, пахнувший одеколоном
или духами.
– …Машина оказалась на ходу, в баках было около тридцати литров бензина, –
рассказывал командир роты Полякову.
– Кто и когда ее обнаружил?
– Местные жители… Очевидно, они и сообщили в Лиду… А нам вчера позвонили из
комендатуры.
– Кто за ней ездил? – заглядывая под скамейки, прикрепленные к бортам, справился
Поляков; разговаривая, он последовательно осматривал машину.
– Вот… старшина.
Поляков повернулся к старшине – тот вытянулся перед ним.
– Вольно… Расскажите, пожалуйста, как и что.
– Это отсюда километров сорок… – напрягаясь, произнес старшина; у него не хватало
передних зубов и, очевидно, был поврежден язык, он говорил шепеляво, с трудом, весь
побагровев от волнения. – Там, значит, за деревней… рощица… Ну, нашли ее, – старшина
указал на машину, – мальчишки… Я сел – она в исправности. Так и пригнал…
– А шофер убит? – Чтобы старшине было легче, Поляков перевел взгляд на капитана.
– Да, – сказал тот. – Его подобрали на обочине шоссе – машина из другой части. Нам
сообщили уже из госпиталя. Я поехал туда, но меня к нему не пустили. Врач сказала, что он
без сознания, надежды никакой, а справку они вышлют.
– Какую справку?
– О смерти.
– Справка справкой, а кто же его хоронил? – Поляков поднял в кузове промасленные
тряпки и рассматривал их.
– Они сами хоронят.
– И никто из батальона больше туда не ездил? – обводя глазами офицеров, удивился
Поляков.
– Нет, – виновато сказал капитан.
– Да-а, помер Максим – и хрен с ним…
– У нас запарка была дикая… – нерешительно вступился майор. – Выполняли срочный
приказ командующего.
– Приказы, конечно, надо выполнять… – еще раз оглядывая сиденье машины,
раздумчиво сказал Поляков.
Он знал, что со своей невзрачной нестроевой внешностью, мягким картавым голосом и
злополучным, непреодолимым пошмыгиванием выглядит весьма непредставительно, не
имеет ни выправки, ни должного воинского вида. Это его не огорчало, даже наоборот. Не
только с младшими офицерами, но и с бойцами, сержантами он держался без панибратства,
но как бы на равных, словно они были не в армии, а где-нибудь на гражданке, и люди в
разговорах с ним вели себя обычно непринужденно, доверительно.
Однако эти майор и бравый капитан явно его боялись, ожидая, видимо, неприятностей.
Заслуживал же в этой истории неприятных слов и, более того, взыскания только
уполномоченный контрразведки, но он-то как раз был совершенно невозмутим.
– Ни капли крови, никаких следов… – обратился к нему Поляков. – Какие все-таки у
Гусева были ранения? Как его убили? Кто?.. Ведь вы должны были если не выяснить это, то
хотя бы поинтересоваться. А вы даже в госпиталь не выбрались.
– Я съезжу туда сейчас же, – с готовностью предложил старший лейтенант.
– Это надо было сделать неделю тому назад, – неприязненно сказал Поляков.
Его удручало, что здесь, во фронтовом автомобильном батальоне, где люди не спят
ночами, по суткам не вылезают из-за руля, где не только командиры взводов, но и ротные, и
сам комбат не чураются возиться с машинами (о чем свидетельствовали руки и
обмундирование обоих офицеров), ходит чистенький, благоухающий наблюдатель, и этот
невозмутимый сторонний наблюдатель, к сожалению, – коллега, представитель
контрразведки. Причем от него ничуть не требовалось копаться в моторах, но и свое
непосредственное дело он толком не знал и ничего не сделал.
На земле, метрах в трех от машины, Поляков заметил скомканный листок целлофана,
подойдя, поднял и, поворачиваясь, спросил:
– А это что?
Все посмотрели, и старшина сказал:
– Это, значит, из кузова… Я выбросил… Мусор.
– Из этой машины?! – живо воскликнул Поляков.
– Да.
Поляков уже развернул листок, осмотрел, потер о ладонь – кожа засалилась – и,
обращаясь в основном к старшему лейтенанту, спросил:
– Что это?
– Целлофан? – рассматривая листок, не совсем уверенно сказал старший лейтенант.
– Да… сто шестьдесят миллиметров на сто девяносто два… Что еще вы можете о нем
сказать?
Старший лейтенант молча пожал плечами.
– Обычно салом в такой упаковке – стограммовая порция – немцы снабжают своих
агентов-парашютистов, – пояснил Поляков.
Обступив подполковника, все с интересом разглядывали листок целлофана.
– Впрочем, иногда сало в такой упаковке попадает и в части германской армии:
воздушным и морским десантникам, – добавил Поляков и, пряча находку в свой
вместительный авиационный планшет, спросил старшину: – Вы из этой машины еще
что-нибудь выбрасывали?
– Никак нет. Ничего.
– Накатайте протектор и сфотографируйте, – поворачиваясь к старшему лейтенанту,
приказал Поляков. – Необходимо не менее шести снимков восемнадцать на двадцать четыре.
– У нас нет фотографа, – спокойно и вроде даже с облегчением доложил старший
лейтенант.
– Это меня не интересует, – жестким, неожиданным для его
добродушно-интеллигентской внешности тоном отрезал Поляков, – организуйте! Снимки
должны быть готовы к восемнадцати часам… Второе: возьмите десяток толковых бойцов и
вместе со старшиной немедля отправляйтесь в Заболотье. Осмотрите место, где была
обнаружена машина. Подступы и окрестность. Тщательно – каждый кустик, каждую
травинку! Поговорите с местными жителями. Может, кто-нибудь видел, как на ней приехали.
Может, кто-нибудь разглядел и запомнил этих людей… Вечером доложите мне подробно,
что и как… И будьте внимательны!..
39. АЛЕХИН
***
Минут десять спустя мы мчались к аэродрому. Блинов, когда я сообщил ему, что этих
двух офицеров в доме нет, что они ушли ночью через соседний участок, заморгал своими
пушистыми ресницами, как ребенок, у которого отобрали игрушку или обманули. Затем,
вздохнув, полез в кузов и тотчас уснул. А я трясся в кабине, систематизируя и переписывая с
клочков бумаги каракули Таманцева – словесные портреты Николаева и Сенцова.
Из отдела контрразведки авиакорпуса я позвонил по «ВЧ» в Управление. Поляков – он
устроил бы все без меня – находился где-то в Гродно, и я продиктовал текст запроса
дежурному офицеру.
– Кто подписывает? – спросил он.
Этого я и сам еще не знал. Чтобы не беспокоить генерала, я попросил соединить меня с
его заместителем, полковником Ряшенцевым.
Тот выслушал меня и, чуть помедлив, сказал:
– Есть свежее разъяснение, что не следует злоупотреблять литерами «Срочно!» и
«Весьма срочно!». Применять их надлежит лишь в экстренных случаях. У вас же оснований
для экстренности я не вижу. Обыкновенная проверка. Запрос я подпишу, но только
обычный…
Я знал: на обычный запрос ответ может быть через трое или даже четверо суток, что
нас никак не устраивало. Мы не могли ждать, и я прямо сказал об этом.
– Ничем не могу вам помочь. – Полковник положил трубку.
Тут я невольно позавидовал арапству Таманцева. Он в случае надобности мог не
моргнув глазом действовать от имени хоть маршала, хоть наркома, нисколько не опасаясь
последствий, а потом еще с обидой, если не с возмущением уставиться на тебя: «Ну и что?!
Я же не для себя, а для пользы дела!»
Я опять соединился с Управлением; не хотелось, но, как ни крути, приходилось
обращаться к генералу.
– Он занят, – сообщил мне дежурный.
– Доложите: по срочном делу, – потребовал я. – Алехин от Полякова.
Прошло, наверно, около минуты, прежде чем в трубке раздался окающий, грубоватый
голос Егорова.
– Что там у вас? – вроде с недовольством спросил он и, хотя я рта не успел открыть,
предупредил: – Тише. Не так громко.
Я вспомнил, что у его аппарата сильная мембрана, и сообразил: в кабинете кто-то
посторонний и генерал не желает, чтобы слышали, что я скажу. Тем лучше: если там кто-то
сидит, не будет вопросов и разговора по существу дела – пока нет результата, они
неприятны.
Я начал объяснять, успел произнести каких-нибудь три фразы и тут же услышал, как по
другому телефону он приказывает дежурному офицеру: «Поставьте мою подпись под
запросом, переданным Алехиным. Литер – „Весьма срочно!“. Ответ в Лиду. Передайте без
промедления!»
Властности в его голосе вполне хватило бы на пятерых генералов. Стальная
категоричность и безапелляционность. Особенно впечатляюще прозвучало «без
промедления» и «весьма срочно». Указания же насчет этого литера его будто и не касались,
он даже не выслушал мои обоснования.
– У вас все? – спросил он меня затем.
– Да.
– Вы хорошо зацепились, надежно?
– Как сказать… – неопределенно проговорил я; у меня защемило под ложечкой:
полагаясь на Полякова, он, очевидно, не вникал в обстоятельства дела и считал, что мы
ведем разыскиваемых и возьмем их сегодня или завтра, как только выявим их связи, а у нас
практически ничего не было.
– Не теряйте время! Лишне вокруг да около не ходите. Вы меня поняли?
– Да, – с трудом вымолвил я.
– Я жду результат! – по своему обыкновению, вместо «до свиданья» сказал он и тотчас
отключился.
ЗАПИСКА ПО «ВЧ»
«Егорову
В тексте перехвата по делу „Неман“ от 13 августа Вильнюс обозначен как
„Вильно“.
Матюшин».
ЗАПИСКА ПО «ВЧ»
«Срочно!
Лида, Алехину
Сравнительным исследованием фонограмм перехватов по делу „Неман“ от 7, 13 и
16 августа установлено наличие в разыскиваемой Вами группе двух
квалифицированных радистов. Анализ индивидуальных особенностей передачи и
радиопочерков свидетельствует, что один из них (перехваты от 7 и 13 августа)
окончил радиоотделение Варшавской разведшколы в местечке Сулеювек, а второй
(перехват от 16 августа) обучался в Кенигсбергской школе абвера у старшего
инструктора Адольфа Клюге.
Учтите эти обстоятельства при проведении розыска.
Егоров».
ЗАПИСКА ПО «ВЧ»
«Егорову
Управлением контрразведки 2-го Белорусского фронта 11 и 14 августа с. г.
захвачены немецкие агенты-парашютисты Пужевич Василь, Каминский
Александр, Олешко Андрей и Мацук Иван и Артюшевский Петр, окончившие
разведывательно-диверсионную школу в местечке Дальвитц близ Инстербурга.
Обеим группам, в ночь на 1 августа переброшенным в тылы фронта под видом
военнослужащих Красной Армии с заданием оперативной разведки, было
приказано:
а) связаться с агентурой, оставленной противником, и активно использовать ее в
шпионских целях;
б) собирать и передавать шифром по радио сведения о передвижениях и районах
сосредоточения наших войск, для чего под маской находящихся в командировке
офицеров фланировать на важнейших железнодорожных и шоссейных
коммуникациях Белорусских фронтов, ведя постоянное визуальное наблюдение и
прислушиваясь к разговорам на станциях и в местах скопления военнослужащих;
в) добывать советские воинские и гражданские личные документы;
г) захватывать одиночных офицеров и сержантов Красной Армии для их допроса с
последующим уничтожением.
Согласно показаниям арестованных агентов-парашютистов, подтверждаемым
закордонным источником, в Дальвитцской разведшколе абвера создано
специальное отделение, где обучаются настроенные антисоветски лица
белорусской национальности, имеющие военный опыт и хорошее физическое
развитие.
В апреле – июле сего года на этом отделении прошли интенсивную агентурную
подготовку 48 человек, отобранные из новогрудского, барановичского и
Слонимского батальонов, сформированных немцами при мобилизации в так
называемую „белорусскую краевую оборону“ в марте месяце сего года. По
окончании обучения 27 агентов, наиболее скомпрометированных пособничеством
оккупантам, были направлены на закрытый аэродром абвера под Кенигсбергом, где
после экипировки в форму военнослужащих Красной Армии и разбивки на группы
по 3–4 человека помещались в отдельном бараке в ожидании переброски.
По имеющимся у нас данным, в первых числах августа с. г. среди других через
линию фронта должны были быть переброшены группы, возглавляемые бывшим
командиром новогрудского батальона БКО Борисом Рогулей и ярыми
антисоветчиками, националистами Степаном Радько и Олесем Витушкой.
Одной из этих групп дано указание связаться с находящимся в настоящее время на
нелегальном положении в районе города Лида известным белорусским
националистом, резидентом германской разведки Сиповичем Николаем 1902 г. р.,
урож. гор. Пинска (неточно), по профессии адвокатом.
Сведения, содержащиеся в перехвате по делу „Неман“ от 13.08.44 г.,
соответствуют заданиям, полученным агентурой, прошедшей подготовку на
специальном белорусском отделении Дальвитцской разведшколы, причем среди
переброшенных так же, как и в разыскиваемой Вами группе, имеются радисты,
окончившие Варшавскую и Кенигсбергскую школы абвера.
Не исключено, что передатчик с позывными КАО используется одной из этих
групп, действующей в тылах Белорусских фронтов. Также не исключено, что
Сипович Николай и есть „нотариус“, упоминаемый в тексте перехваченной
шифрограммы.
Ваши соображения по поводу этой версии сообщите.
Подготавливаемая нами ориентировка с указанием установочных данных, кличек и
словесных портретов значительной части лиц, прошедших подготовку на
белорусском отделении Дальвитцской разведшколы абвера, будет вам сообщена в
течение суток.
Колыбанов».
41. АЛЕХИН
***
32 ВОСО (военные сообщения) – органы тыла, занимающиеся перевозками войск, военной техники и грузов.
Госпитальное начальство и писаря с книгой регистрации поступлений находились на
станции: там принимали раненых из двух санитарных эшелонов. Поляков обратился к
дежурному врачу.
– Сержант Гусев, шофер?.. Это мой больной, – сказала она и, не скрывая недоумения,
заметила: – Какие могут быть документы о смерти, если он жив…
Минуты две спустя они шли по широкому коридору мимо стоящих по обеим сторонам
коек с ранеными. Полякову тоже пришлось надеть белый халат, который оказался ему велик,
на ходу он подворачивал рукава. Остро пахло йодоформом и карболкой – враждебный,
проклятый запах, напомнивший ему первый год войны и госпиталя в Москве и в Горьком,
где после тяжелого ранения он провалялся около пяти месяцев.
– Его оглушили сильнейшим ударом сзади по голове, – рассказывала женщина-врач, –
у него перелом основания черепа и сотрясение мозга. Затем ему нанесли две ножевые раны
сзади в область сердца, по счастью, неточно.
Им навстречу на каталке с носилками санитарка, девчушка лет пятнадцати, везла
раненого.
– Но сейчас его жизнь вне опасности? – посторонясь, справился Поляков.
– В таких случаях трудно утверждать что-либо определенно. И разговор с ним
безусловно нежелателен. Коль это необходимо, я вынуждена разрешить, но вообще-то… Вы
его не утомляйте, – вдруг совсем неофициально попросила она, улыбнулась, и Поляков
отметил, что она еще молода и хороша собой. – До войны он возил какого-то профессора и
сейчас просит об одном: чтобы его обязательно показали профессору… Сюда…
В маленькой, на четверых, палате для тяжелораненых она указала на койку у окна и
тотчас ушла. Под одеялом лежал мужчина с худым измученным лицом, перебинтованными
головой и грудью. Безжизненным, отрешенным взглядом он смотрел перед собой.
– Добрый вечер, Николай Кузьмич, – поздоровался подполковник. – Как вы себя
чувствуете?
Гусев, словно не понимая, где он и что с ним, молча глядел на Полякова.
– Николай Кузьмич, я спрашиваю, как ваше самочувствие?.. Вы меня слышите?
– Да, – шепотом, не сразу ответил Гусев и осведомился: – Вы профессор?
– Нет, я не профессор. Я офицер контрразведки… Мы должны найти тех, кто напал на
вас. Как это все произошло?.. Вы можете рассказать?.. Постарайтесь – это очень важно.
Гусев молчал.
– Давайте по порядку, – присаживаясь на край кровати, сказал Поляков. – Неделю тому
назад вы выехали на своей машине из Гродно в Вильнюс… Они что, остановили вас на
дороге?
Он смотрел на Гусева, но тот молчал.
– Где вы с ними встретились?
Гусев молчал.
– Николай Кузьмич, – громко и подчеркнуто внятно сказал Поляков. – Как они попали
к вам в машину?
– На контрольном пункте, – прошептал Гусев.
– Они сели на контрольном пункте, – с живостью подхватил Поляков. – При выезде из
Гродно?
– Да…
– Их было трое? – Поляков показал на пальцах. – Или двое?
– Двое…
43. АЛЕХИН
44. ТАМАНЦЕВ
Алехин не слышал шума подъехавшей машины; он проснулся оттого, что его трясли за
плечо. Открыл глаза и сразу поднялся: возле него, присвечивая фонариком поверх изголовья
кровати, стоял подполковник Поляков.
Завесив окно плащ-палаткой, Алехин зажег лампу-молнию и поспешно оделся,
взглянув при этом на часы: без пяти минут три – часа два еще вполне можно было бы
поспать…
– Ты извини, у вас перекусить чего-нибудь найдется? – спросил Поляков.
Он уже снял пилотку, шинель, положил на стол набитый авиационный планшет и,
невысокий, коренастый, потирая маленькие пухловатые руки, расхаживал по комнате.
Алехин достал начатую баночку тушенки, несколько вареных картофелин и хлеб. Пока
Поляков ел, он, присев сбоку, рассказывал о том, что сделано за прошедшие сутки, о своих
визитах к Гролинской и Окуличу, о поисках в городе и разговоре по «ВЧ» с генералом.
Подполковник слушал, изредка задавая вопросы, его некрасивое, с небольшим прямым
носом и выпуклым шишковатым лбом лицо ничего не выражало. Лишь когда Алехин
сообщил о целлофановых обертках, он оживился и попросил показать. Посмотрел на свет и,
потянув носом, произнес:
– Июнь сорок четвертого… И номер партии тот же… Занятно!
Поляков был тем самым человеком, чье мнение и советы в ходе розыска, без сомнения,
интересовали Алехина, как и других чистильщиков, более всего. Подполковник обладал
редкостным талантом делать правильные выводы из минимума данных. Осмысливая факты,
он нередко по какой-нибудь частности приходил к весьма неожиданному умозаключению и,
как правило, не ошибался. Поэтому Алехин обстоятельно, до мелочей, изложил ему все, в
том числе и свои сомнения относительно версии с Николаевым и Сенцовым, и, закончив,
обратился в слух.
Тем временем Поляков, доев последнюю картофелину, закурил; потом достал из
планшета два конверта – почтовый и побольше размером, – вынул карту и разложил ее на
столе.
Наконец он заговорил тихо и, как всегда, неторопливо, но не о том, что ожидал Алехин.
Поляков принялся подробно рассказывать о случае угона «доджа» и о сержанте Гусеве.
Алехин слушал с напряженным вниманием: имела эта история отношение к «Неману» –
такая догадка мелькнула у него, когда была названа марка автомашины, – или не имела, а
Поляков наверняка желал знать и его, Алехина, соображения.
– …На контрольном пункте при выезде из города к нему в машину попросились двое:
старший лейтенант и лейтенант. Были они в плащ-накидках; старший лейтенант в возрасте
лет сорока, плотного телосложения, с небольшими усами… в фуражке полевого образца.
Лейтенант значительно моложе, но внешность его он совершенно не помнит…
– Вещи у них были? – поинтересовался Алехин.
– Да. Как он припоминает, небольшой потертый чемодан и трофейный ранец с бурым
верхом… Говорили они чисто, но по произношению не исключено, что старший – украинец.
Они уселись в машине за его спиной, и он поехал. За Озерами старший лейтенант попросил
остановить, как он сказал, по малой нужде. Место там безлюдное, лес с обеих сторон
вплотную подходит к шоссе. Гусев остановил машину и собирался закурить – они угостили
его папиросой, – но был оглушен ударом по голове и что было дальше – не помнит… Сидел
он в этот момент за рулем, а рана от удара над левым ухом.
– Левша…
– Да, удар был нанесен левшой или человеком с одинаково развитыми руками, что,
впрочем, маловероятно. Очнулся в кустах, услышал – неподалеку проезжают машины,
дополз с трудом до шоссе, где и был подобран. По-видимому, они, оглушив, оттащили его в
кусты, стрелять не решились, чтобы не привлечь внимания, и, лежачего, дважды ударили
ножом в спину. Целили в сердце, но не попали: машина стояла на шоссе, они торопились, и
это, очевидно, его спасло… У него взяты красноармейская книжка, проездные документы и
деньги. Примечательно, что взяли самодельный портсигар из дюраля, а хорошие наручные
часы не тронули. Из диска автомата, находившегося в машине, вынуто около сорока
патронов…
– Они были в плащ-накидках, откуда же ему известны их звания?
– Он видел погон на гимнастерке старшего лейтенанта: когда тот влезал в машину,
плащ-накидка распахнулась. Запомнил, что на погоне было три звездочки, а выше дырочка и
примятость, как он полагает, от эмблемы.
– А может, от четвертой звездочки?
– Он полагает, от эмблемы. Причем от артиллерийской. Цвет канта он не заметил, но
почему-то убежден, что они – артиллеристы. Это его предположение, чисто интуитивное; на
чем оно основано, он так и не смог объяснить. Когда он согласился их взять, старший сказал
другому: «Садитесь, лейтенант». В машине они больше молчали, да он и не
прислушивался… Уверяет, что они высокого роста, но я думаю, это субъективность
восприятия: он сам маленького роста, и, по его определению, у меня средний рост…
Полагает, что в лицо узнал бы обоих, однако описать их внешность для словесного портрета
не смог. Говорит – обыкновенные офицеры!.. Зачем я тебе о них так подробно
рассказываю?.. – Поляков вынул из большого пакета две фотографии и положил перед
Алехиным. – Это – отпечатки шин угнанного «доджа»… А это – следы машины,
обнаруженные вами в лесу под Столбцами…
Рассматривая фотографии, Алехин нащупал рукой лежащую на столе пачку
«Беломорканала» и вытянул папиросу.
– Вроде… полная идентичность, – сдерживая волнение, сказал он погодя и закурил.
– Да, совпадают все индивидуальные особенности протектора… например, поперечный
разрез на шине правого заднего колеса… Теперь как будто ясно, что неизвестные,
пытавшиеся убить Гусева и захватившие «додж», имели разыскиваемую нами рацию…
Завладев машиной, они поехали за Столбцы, – Поляков показал на карте, – свернули в лес и
вышли в эфир. Это было седьмого августа, в день первой пеленгации. И дата, и час, и место
совпадают. Затем, проехав к Заболотью, они загнали машину в лес и замаскировали, быть
может, рассчитывая ею при случае еще воспользоваться. Машина найдена в безлюдной чаще
– до ближайшего хутора два километра, и обнаружили ее случайно… Я распорядился
устроить засаду, хотя мало верю, что они появятся…
Поляков говорил тихо и так неторопливо, будто в сутках было не двадцать четыре, а,
по крайней мере, тридцать шесть часов. Излагая розыскные сведения, он, по обыкновению,
все время обдумывал и ставил под сомнение каждый сообщаемый факт и свои
предположения и требовал таких же размышлений и критического отношения от тех, кто его
слушал. Он не любил бездумного поддакивания, его правилом было, чтобы подчиненные
откровенно и независимо высказывали свои соображения и при несогласии спорили с ним,
противоречили и опровергали. За три года совместной работы Алехин отлично усвоил эту
манеру обсуждения, ценил ее эффективность и знал, что подполковник прежде всего
ожидает сейчас от него инакомыслия, возражений, но для этого в данном случае не имелось
никаких оснований.
– Захватив машину, они проехали к Столбцам… – рассматривая карту, – сказал
Алехин, – это около двухсот километров… Для того чтобы выйти в эфир, вовсе не
обязательно проделывать такой путь… Затем вернулись на запад, почти в тот же самый
район…
– Уловил? – обрадованно оживился Поляков.
– Пытаюсь… Или рация находилась где-то в районе Столбцов, или они там с кем-то
связаны… Да, текст двух остальных перехватов сейчас бы весьма пригодился… Рацию,
очевидно, потом перевезли и спрятали где-нибудь неподалеку от Шиловичского леса, а
может, и в самом лесу…
– Я тоже так думаю! Существенная деталь: из кузова «доджа» исчезла малая саперная
лопатка.
– Тайник?..
– Скорее всего! – Поляков улыбался, довольный подтверждением своих
мыслей. – Большая саперная лопата на месте, и топорик на месте, и весь инструмент, а малая
исчезла. Гусев за день до того получил ее со склада – новенькую! Успел вырезать на черенке
свои инициалы Эн и Гэ – Николай Гусев, – чтобы не позаимствовали другие шофера… При
осмотре места обнаружения «доджа» лопатку не нашли, хотя именно ее не искали: что она
пропала, я узнал позднее. Для подтверждения версии о тайнике, наверно, придется
специально осмотреть еще раз всю рощу.
– Роща – это не проблема. А вот найти тайник в таком лесу, как Шиловичский, –
задачка! – невесело сказал Алехин. – Не легче, чем отыскать место выхода в эфир.
– Да, тут надо хорошенько подумать, – согласился Поляков. – Добраться до тайника –
это уже, считай, полдела. Я сейчас еще не готов, но сегодня же предложу вам что-нибудь
конкретное… – пообещал он. – Теперь, Павел Васильевич, насчет Николаева и Сенцова…
Твои сомнения я разделяю. Как это ни печально, а попахивает пустышкой! Немало
противоречивого… Одно дело действовать под видом заготовителей, другое… Откуда у них,
например, десяток бочонков с керосином? Зачем им вся эта живность?.. Сомнительно…
Весьма!.. В то же время на все сомнения и противоречия имеется и довольно увесистое
«но»…
Из меньшего по размеру почтового конверта Поляков вынул сложенный вдвое листок
целлофана и протянул Алехину.
– Это было в кузове «доджа».
Взяв целлофан, Алехин развернул его, потер о тыльную сторону ладони – кожа
засалилась, – понюхал и, приблизя к лампе, посмотрел на свет, затем для сравнения поднял
рядом одну из оберток, оставленных Николаевым и Сенцовым в доме Гролинской.
– Совпадает все – и фирменный знак, и месяц выпуска, и номер партии, – продолжал
Поляков. – Ни Гусев, ни его командиры в автобате сала в такой упаковке никогда не видели,
даже не представляют, что это такое. Кстати, перед выездом он вымыл кузов. Так что это,
несомненно, оставлено двумя неизвестными, пытавшимися его убить и угнавшими «додж»,
оставлено теми, кого мы ищем.
– Значит, один из них, предположительно, – левша, а старший, судя по произношению,
возможно, – украинец. – Алехин усмехнулся. – Каждый двадцатый в жизни – левша и
каждый шестой военнослужащий – украинец.
– Да, скажем прямо, негусто, – согласился Поляков; он сложил карту и вслед за
конвертами с целлофановыми обертками и фотографиями сунул ее в планшет. – Кстати,
Гролинская не заметила у Николаева украинского произношения?
– Нет. Я интересовался речью обоих… Она убеждена, что он сибиряк.
– По внешности и по возрасту Николаев и Сенцов в целом схожи с теми, кто нам
нужен… В приблизительных общих чертах: один постарше и поплотнее, второй моложе,
выше и стройней…
– И у тех двух, которых видел Васюков, тоже есть такое сходство.
– Да, обе пары во многом схожи с теми, кого мы ищем. Есть, конечно, и явные
различия, впрочем, в деталях, функциональные… Звания, головные уборы, личные вещи,
усы – все это легко видоизменить… Что характерно… – задумчиво сказал Поляков, – обилие
общих сведений и версий и скудность конкретного… – Он посмотрел на часы и
поднялся. – Ты извини, но спать уже не придется… Идем в отдел, может, там есть
что-нибудь новое…
ШИФРОТЕЛЕГРАММА
«Весьма срочно!
Егорову
Из Москвы
18.08.44 г.
В дополнение к №№……. и……. от………
Сообщая дешифровку перехватов по делу „Неман“ от 7 и 16 августа с. г.,
предлагаю принять активные меры к розыску и задержанию агентов и
незамедлительному пресечению работы рации.
Судя по тексту перехватов и ряду обстоятельств, Вы имеете дело с мобильной
квалифицированной группой, действующей с заданием оперативной разведки в
тылах вашего и соседних фронтов. Разыскиваемые, вероятно, связаны с агентурой,
оставленной немцами; очевидно систематическое наблюдение за важнейшими
фронтовыми коммуникациями и наличие весьма осведомленного агента, а
возможно, и группы в районе Шауляя.
Дело „Неман“ возьмите под свой личный контроль. Обеспечьте непосредственное
участие в розыске еще как минимум трех оперативных групп и самого
подполковника Полякова.
Усильте слежение за эфиром и проверку документов у всех лиц, передвигающихся
в тылах фронта, обратив особое внимание на рокадные 35 направления.
О ходе розыска и проводимых Вами мероприятиях докладывайте каждые
двенадцать часов.
Колыбанов».
ШИФРОТЕЛЕГРАММА
«Воздух!!!
Егорову
Из Москвы
18.08.44 г.
Ставлю Вас в известность, что дело „Неман“ сегодня, 18 августа, в 2 часа 10 минут
35 Рокада – железная, шоссейная или фунтовая дорога в полосе боевых действий, проходящая параллельно
линии фронта.
взято на контроль Ставкой Верховного Главнокомандования, причем органам
контрразведки предложено любыми усилиями в ближайшее время пресечь работу
рации и обезвредить как ядро группы, так и всю резидентуру.
Примите самые активные меры к розыску и задержанию агентов и захвату
передатчика, для чего немедленно привлеките весь оперативный состав органов
контрразведки фронта, приданные подразделения, части по охране тылов фронта,
личный состав этапно-заградительных, гарнизонных и линейных комендатур, а
также поддержки, выделяемые по Вашему требованию частями и соединениями
Красной Армии.
Организуйте самую тщательную проверку документов в районах расположения
воинских частей, на станциях, в поездах и на контрольно-пропускных пунктах.
Всех подозрительных, независимо от званий и занимаемых должностей,
задерживать для выяснения личности.
Директивой начальника Генерального штаба командованию фронта и начальнику
войск по охране тыла Действующей армии предложено оказывать Вам всяческое
содействие людьми и техникой. Той же директивой командующему 1-й воздушной
армией предлагается обеспечивать Вас самолетами связи и транспортными.
Начальникам Управлений контрразведки 1-го и 2-го Белорусских фронтов даны
указания немедля направить в Ваше распоряжение оперативные группы в составе
10–12 человек лучших розыскников. Одновременно Вам переподчиняются с
передислокацией в полосу фронта 6-я, 84-я и 55-я радиоразведывательные группы.
Начальнику отдела кадров ГУКР предложено в течение суток любыми усилиями
полностью укомплектовать штаты розыскного отдела и шифровального отделения
вверенного Вам Управления опытными розыскниками и криптографами.
ГУКР считает необходимым обратить Ваше внимание на особую опасность, какую,
в силу ряда обстоятельств, представляют разыскиваемые, и обязывает Вас для их
поимки максимально, до предела использовать все оперативные, радиотехнические
и войсковые возможности.
В соответствии с указанием Ставки надлежит довести до сведения оперативного
состава и всех привлекаемых к розыскам, что каждый, кто даст прямой или хотя бы
косвенный реальный результат по делу „Неман“, будет представлен к
правительственной награде.
Для координации всех усилий по розыску и оказания практической помощи
специальным самолетом в 6.00 к Вам вылетает генерал-майор Мохов с группой
оперативного состава. Обеспечьте подачу автомашин к моменту посадки самолета
на Лидском аэродроме и незамедлительное включение всех прибывших в работу
по делу.
О ходе розыска, проводимых Вами мероприятиях и всех вновь добытых данных
докладывайте каждые три часа.
Колыбанов».
ШИФРОТЕЛЕГРАММА
«Весьма срочно!
Егорову
Исполнение Вашего запроса о проверке Николаева и Сенцова задерживается в
связи с внезапной экстренной переброской в/ч 31518 на 1-й Белорусский фронт в
район Варшавы и невозвращением Николаева и Сенцова до сего часа к месту
прежней дислокации части, где в комендатуре оставлено распоряжение
командования, куда им далее надлежит следовать. Срок их командировки истек
вчера, причина неприбытия неизвестна.
Ваш запрос передан по принадлежности начальнику Управления контрразведки
1-го Белорусского фронта с просьбой о немедленном исполнении. Одновременно
нами принимаются меры для выяснения ряда интересующих Вас вопросов, в
частности проверки Николаева и Сенцова по словесным портретам в случае их
прибытия к месту прежней дислокации части. Ответ будет сообщен Вам
незамедлительно.
Горбунов».
Часть вторая
ЧРЕЗВЫЧАЙНЫЙ РОЗЫСК
49. ТАМАНЦЕВ
36 Момент истины – момент получения от захваченного агента сведений, способствующих поимке всей
разыскиваемой группы и полной реализации дела; более расширительно – получение информации,
способствующей установлению истины.
произойдет, то наверняка только после приемки груза. Следовательно, рацию могут
переместить – забрать оттуда совсем – не раньше чем завтра.
– Разрешите… – Майор Кирилюк перевел взгляд с Полякова на Мохова и
обратно. – Вопрос о проведении войсковой операции в Шиловичском массиве вами не
рассматривался?
– Нет. – Поляков нервно потянул носом. – В ближайшие двое суток, по крайней мере,
он и не должен рассматриваться, даже возникать не должен!
– Это почему же?
– А что нам даст войсковая операция? – живо вступился Егоров.
– Хотя бы тайник, в котором, как вы полагаете, находится рация.
– Сомневаюсь! – Егоров недовольно насупился. – Отыскать тайник в таком лесу, как
Шиловичский, очень и очень не просто!.. И потом, тайник сам по себе еще мало что значит.
Нам нужны люди, нужен момент истины – от тайника с рацией его не получишь! Мы хотим
при помощи тайника – на подходах к нему – взять ядро группы, и у нас есть реальный шанс
завтра или послезавтра сделать это. Нам необходим момент истины, а войсковая операция, к
вашему сведению, чаще всего дает трупы! И говорить о ней сейчас, сегодня просто нелепо!
Оставьте эту свою ненужную мысль, майор, – посоветовал Кирилюку Егоров, с властным
нахмуренным видом откинувшись на спинку кресла и барабаня массивными пальцами по
краю стола, – я не желаю ее не то что обсуждать, даже выслушивать, извините, не желаю!
– А это не только моя мысль, – невозмутимо сообщил Кирилюк, уставясь в лицо
Егорова большими светло-синими глазами. – О войсковой операции говорил генерал
Колыбанов.
– Что говорил?! Конкретно!
– Алексей Николаевич, – вмешался Мохов, – не горячись… Колыбанов и
генерал-полковник, когда я был у него перед вылетом, предложили по прибытии к вам
изучить вопрос о возможности и целесообразности войсковой операции. Скорее всего эта
мысль у них появилась после того, как им стало известно ваше предположение о наличии
тайника в Шиловичском лесу.
– Не надо путать! Проводить войсковую операцию или изучать вопрос о ее
целесообразности – это разные вещи! – Отодвинув кресло, Егоров стремительно поднял свое
большое грузное тело и, выйдя из-за стола, двинулся по кабинету. – Могу вам сказать, чего
мы достигнем войсковой операцией наверняка: создания перед Ставкой видимости нашей
активности!.. Если докладывают, что розыском занимаются десятки человек, это по
масштабам высокого начальства выглядит незначительно и может даже быть воспринято как
недооценка или хуже того – халатность! Если же доложить, что только в одном месте
привлечено несколько тысяч, это, конечно, впечатляет! Но впечатлять это может только
людей некомпетентных, а мы-то с вами профессионалы! Так давайте определимся, давайте
уясним, что для нас важнее: момент истины и «все концы» или же создание видимости
нашей активности?.. Кстати, Николай Федорович, – Егоров повернулся к Полякову, – скажи,
пожалуйста, чего и сколько нам потребовалось бы для войсковой операции?
– Для хорошей, качественной гребенки в Шиловичском лесу… с предварительным
созданием надежного оперативного кольца… даже всего с одной цепью прочесывания нужно
не менее четырех тысяч человек… – медленно, негромко и картавя сильнее обычного
проговорил Поляков; от разговора о войсковой операции он нервничал и совсем по-кроличьи
часто подергивал носом. – Чтобы блокировать массив синхронно, необходимо всех
обеспечить автотранспортом. Это свыше двухсот грузовых машин… Потребуются также
сотни две с половиной служебно-розыскных собак и сто пятьдесят – сто семьдесят минеров.
– Одной обычной цепи прочесывания недостаточно, – проходя мимо сидевших за
столом, убежденно сказал Егоров. – Учтите, что лес – с чащобными участками, где
видимость весьма ограничена. А отыскать надо не человека, а незаметный даже вблизи
тайник.
– Какова площадь всего массива? – справился Мохов.
– Примерно шестьдесят квадратных километров.
– А периметр, протяженность опушек?
– Около сорока.
– Да-а, шутка сказать! – поморщился Мохов, делая заметки в своем блокноте.
– Вы слышали, сколько людей требуется для войсковой операции? – останавливаясь
напротив Кирилюка, спросил Егоров. – А вы их нам привезли?
– Товарищ генерал, – понимающе улыбнулся Кирилюк. – Дело взято на контроль
Ставкой. Вы только скажите – все забегают как посоленные! Да вам дивизию с передовой
снимут!
– Ах, майор, майор… – покачал головой Егоров, подходя к окну. – Как для вас все
просто!.. Завидую…
Несколько секунд он смотрел поверх занавески вдаль, на поле аэродрома, затем быстро
обернулся и, с нескрываемой неприязнью глядя на Кирилюка, повыся голос, заявил:
– Я не то что дивизии – роты с передовой не хочу! И не возьму! Если вы, майор,
подзабыли, могу напомнить: обязанность армии – воевать!.. А ловить шпионов – это моя
обязанность! И моих подчиненных! И ваша тоже!!! – возбужденно вскричал Егоров,
выбрасывая руку в сторону Кирилюка. – Хочу спросить, почему мы, профессионалы, будем
перекладывать свою, сугубо свою ношу на плечи армии? По какому праву?!
Он снова зашагал по кабинету и уже более спокойным тоном, как бы в раздумье
продолжал:
– Тут есть еще весьма существенный моральный аспект, о котором одни просто не
знают, а другие обычно забывают… А следовало бы знать и помнить… В случае войсковой
операции каждого из этих тысяч привлекаемых необходимо предупредить: это тебе не на
передовой; даже если в тебя будут стрелять, даже если тебя будут убивать, ты должен взять
их живыми!.. А ведь такое предупреждение фактически является приказом. Можно ли это
требовать от армейских военнослужащих или даже от пограничников из частей по охране
тыла фронта? – оборачиваясь к сидевшим за столом, спросил Егоров. – Я лично считаю, что
нет, нельзя… Требовать это можно только от умеющих качать маятник, от чистильщиков!
Это их привилегия, их удел…
Какое-то время он молчал, стоя вполоборота у окна и провожая взглядом взлетевший
над дальней частью аэродрома истребитель.
– Я знаю немало войсковых операций и по опыту могу сказать: чаще всего привозят
трупы. И концов не найдешь: клянутся, что стреляли только по конечностям, а привозят
трупы… Извините, но я не патологоанатом! И вы, надеюсь, тоже?.. – посмотрев на
Кирилюка, язвительно осведомился Егоров и, обращаясь к Мохову, продолжал: – Причем на
каждого убитого агента обычно приходится несколько убитых и раненых наших
военнослужащих… Хочу быть правильно понятым… Конечно, бывают обстоятельства,
когда без войсковой операции не обойтись, когда она просто необходима. Но в данном
случае, по крайней мере ближайшие двое суток, она всего-навсего нецелесообразна!.. Мы
убеждены, что разыскиваемые связаны с этим лесом, и должны там появиться. Войсковая
операция может их вспугнуть, и поэтому мы против нее… Даже если они окажутся внутри
оперативного кольца, наши шансы на получение момента истины уменьшаются до
минимума… Скажу вам прямо: без официального письменного приказа мы не то что
проводить, но и подготавливать войсковую операцию не станем!
Сделав это заявление, Егоров подошел к своему креслу и сел.
– Что ж, позиция контрразведки фронта ясна и достаточно обоснованна… – после
недолгой паузы произнес Мохов. – Только зарекаться, пожалуй, не стоит… – усмехнулся он
и, посмотрев в свой блокнот, быстро спросил: – Сколько там площадок, годных для приемки
груза?
– Если учесть большую осторожность разыскиваемых, – отвечал Поляков, – с их точки
зрения, удобными для приемки груза представляются всего четыре площадки внутри
массива.
– Все подступы к ним можно надежно перекрыть девятью засадами, – заметил
Егоров. – Для этого нам потребуется не больше тридцати розыскников, десяток офицеров
комендатуры, человек восемьдесят для визуального наблюдения на опушках и полсотни
радистов с рациями «Север». В отличие от потребного для войсковой операции все это у нас
есть, все это в наших силах!
– У вас все разложено как по полочкам! – с улыбкой сказал Мохов. – Ваша
убежденность мне нравится. А гарантировать вы можете, что завтра, максимум послезавтра,
мы их возьмем?
– Товарищ генерал, какие же тут могут быть гарантии? – в свою очередь улыбнулся
Поляков. – Мало ли что может произойти! Их могут взять раньше нас прибалтийцы или
территориалы, 37 они могут напороться в лесу на бандгруппу или на мину. Да мало ли что
еще может случиться!.. Нет, никаких гарантий тут, разумеется, нет и быть не может…
– Я тоже думаю, что никаких гарантий нет… – перестав улыбаться, сказал
Мохов. – Именно поэтому вопрос о войсковой операции не может быть исключен. Вы не
учитываете один очень важный момент: возможно, имеются обстоятельства более
значительные и более веские, чем все ваши доводы… – С невеселым лицом он закрыл свой
блокнот и, давая понять, что разговор окончен, поднялся. – Вопрос о войсковой операции
остается открытым, решать его придется в ближайшие часы и, очевидно, не нам…
ШИФРОТЕЛЕГРАММА
«Весьма срочно!
Егорову
Военнослужащие в/ч 31518 капитан Николаев Алексей Иванович и лейтенант
Сенцов Василий Петрович по стабильным и функциональным признакам
словесного портрета полностью идентифицируются с проверяемыми Вами лицами.
Николаев и Сенцов сегодня в 11 часов прибыли в Старосельцы, к месту прежней
дислокации части, на „студебеккере“ А 3-16-34, в кузове которого находилось 22
овцы, 6 свиней и 420 кг муки-крупчатки.
Будучи порознь допрошены, Николаев и Сенцов одинаково показали:
1) Три стограммовые порции немецкого сала в целлофановой упаковке получены
ими официально со склада при выезде в командировку. Такое трофейное сало в
количестве примерно тридцать килограммов было захвачено их частью в
холодильнике на Белостокском аэродроме.
2) 7 августа сего года в течение всего дня они безвыездно находились в местечке
Старосельцы (5 км западнее Белостока). В районе Столбцов как Николаев, так и
Сенцов никогда не были.
3) В гор. Лида они квартировали согласно направлению комендатуры по адресу ул.
Вызволенья, б, где ночевали четыре ночи. Пятую ночь провели в Скрибовцах в
квартире начальника станции Петрицкого Витольда, у которого при освобождении
Лидского района несколько суток находились на постое. 14 августа Петрицкий был
случайно встречен ими в Лиде, а 16 августа вечером посетил их в доме 6 по ул.
Вызволенья, чтобы договориться с ними насчет обмена поросенка на соль и
керосин.
4) 15 августа вечером они оставили в погребе на хуторе севернее Шиловичей
вещмешок, в котором находился копченый окорок, выменянный ими перед тем на
соль.
5) Обмен трофейного имущества на живность и продукты производился ими по
ЗАПИСКА ПО «ВЧ»
«Весьма срочно!
Егорову
Сообщаем, что проверяемые Вами нач. ПФС в/ч 31518 капитан Николаев Алексей
Иванович 1908 г. р. урож. гор. Томска, русский, беспартийный, образование
незакончен. высшее, и командир взвода той же части лейтенант Сенцов Василий
Петрович 1921 г. р. урож. гор. Задонска, русский, член ВЛКСМ, образование
среднее, действительно с 12 по 18 августа сего года находились в командировке в
районе города Лида с целью децентрализованной заготовки и приобретения
сельхозпродуктов, для чего ими использовалось трофейное имущество, как-то:
керосин, соль и немецкое обмундирование.
Как нами установлено, 7 августа с. г. Николаев и Сенцов из расположения части
никуда не отлучались и находиться в этот день в районе Столбцов никак не могли.
Немецкое сало в стограммовой расфасовке с маркировкой на целлофановых
обертках: „VI. 44“ и „V 396“ общим весом 32 кг 700 гр было обнаружено при
освобождении Белостока в немецком военном складе-холодильнике на аэродроме и
после оприходования использовалось для питания личного состава части. 300 гр
такого сала было выдано при убытии в командировку Николаеву и Сенцову по
накладной № 2684 от 11 августа сего года.
Капитан Николаев и лейтенант Синцов 38 в Красной Армии с 1941 года; на
оккупированной территории не проживали, в плену и окружении не были.
Командованием характеризуются только положительно.
По имеющимся у нас данным, сестра Николаева, Гольбиндер (по мужу) Елизавета
Ивановна 1906 г. р. урож. г. Томска, в 1937 году, работая бухгалтером
Красноярского горпищеторга, была осуждена за растрату по ст. 116 У К РСФСР ч.
I к двум годам лишения свободы. Срок наказания отбыла полностью. В настоящее
время проживает в Красноярске, заведует хлебным ларьком.
Другими компрометирующими сведениями на проверяемых Вами лиц и их
родственников не располагаем.
Одновременно сообщаем, что являющаяся незаконной децентрализованная
заготовка сельхозпродуктов в обмен на трофейное имущество производилась
Николаевым и Сенцовым согласно устного разрешения нач. тыла в/ч 70244
гвардии полковника Самородова, о чем целесообразно информировать
командование по принадлежности.
Тютюгин».
52. АЛЕХИН
Это как болезненная потеря, как похороны чего-то дорогого: работаешь по версии с
54. ТАМАНЦЕВ
Ночь кончалась, было без двадцати минут пять, когда в кабинете, где находились
Егоров, Мохов и Поляков, в очередной раз зазвонил телефон «ВЧ», и Егоров взял трубку.
– Генерал Егоров? – раздался в сильной мембране слышный и в нескольких метрах от
аппарата голос Колыбанова.
– Я вас слушаю.
– Где вы находитесь?!
– Не понимаю, – невольно усмехнулся Егоров. – Вы звоните мне сюда и спрашиваете –
где?.. В отделе контрразведки авиакорпуса.
– Они работают у вас под носом!!! – возбужденно закричал Колыбанов; обычно
невозмутимый, он задыхался от волнения. – Вот… передо мной текст последнего перехвата
по делу «Неман»… Слушайте внимательно!.. «Личным наблюдением… на аэродроме в Лиде
обнаружено самолетов… „ИЛ-2“ пятьдесят три, „ЛА-5“ сорок восемь, „ПЕ-2“ тридцать
шесть, „ЯК-9“ пятьдесят один, „ЛИ-2“ семь, „ПО-2“ четырнадцать…» Вы слышите?! Они
работают у вас под носом!!!
Егоров налился кровью и, тяжело дыша, молчал. Сидевший в метре от него Мохов
пробормотал: «Этого еще не хватало!» – и огорченно покачал головой. Поляков, только что
прилетевший из Вильнюса, сидя за приставным столиком, продолжал быстро писать, он не
поднял головы, только часто пошмыгал носом.
В чувствительной мембране аппарата «ВЧ» голос Колыбанова звучал так
интонационно отчетливо, будто он говорил не из далекой Москвы, а из соседней комнаты. И
Егоров явственно представлял себе его, невысокого, худощавого, со спокойным
смугловатым лицом, в генеральском кителе с орденскими планками и в брюках навыпуск.
Выдержанный и корректный Колыбанов еще ни разу не был так резок с Егоровым, ни разу
не был в таком возбуждений, и Егоров почувствовал, что дело тут не только в последнем
перехвате и наблюдении за аэродромом; это наверняка не все.
Мохов помог Егорову открыть портсигар и, как только тот взял папиросу, зажег
спичку.
– Генерал-полковник только что звонил из Ставки, – после недолгого молчания уже
обычным спокойным тоном продолжал Колыбанов. – Он выезжает и приказал, чтобы вы
ожидали у аппарата его звонка.
– Слушаюсь, – глухо проговорил Егоров; вид у него был довольно подавленный.
– Полагаю, предстоят серьезнейшие объяснения, и более того – неприятности! Делом
«Неман» занимается сам… Вы меня понимаете?
– Да…
Колыбанов помедлил и неожиданно сказал:
– Алексей Николаевич, я не буду докладывать о последнем перехвате
генерал-полковнику до его разговора с вами. Так, наверно, будет лучше.
Егоров сделался багровым.
– Товарищ генерал, – не принимая предложенного ему неофициального тона, строго
произнес он. – Я не слабонервный и не нуждаюсь в одолжениях! Перехват по делу, взятому
на контроль Ставкой, вы обязаны доложить генерал-полковнику немедленно!
– Ну смотрите, – примирительно сказал Колыбанов. – Я думал прежде всего о вас.
– Я это понял! Благодарю!
Егоров положил трубку, и буквально в следующее мгновение телефон «ВЧ» зазвонил
опять.
– Егоров?.. Что нового? – послышался в трубке голос начальника Главного управления
контрразведки.
– Результативного, товарищ генерал, к сожалению, ничего. Мы делаем все
возможное…
– Я буду у вас днем. Какая еще помощь вам может быть экстренно оказана?
– Экстренно?.. Оперативный состав контрразведки и прежде всего чистильщики. Очень
желательны опознаватели! В первую очередь по Варшавской и Кенигсбергской
разведшколам, особенно по радиоотделениям.
– Обещаю! В ближайшие часы на других фронтах будут собраны и доставлены на
аэродромы Вильнюса и Лиды до трехсот офицеров контрразведки… И не менее пятидесяти
чистильщиков… Опознавателей много не обещаю, но всех, кого сможем безотложно
собрать, немедленно доставим… Все прибывающие должны быть задействованы с ходу, без
малейшего промедления! Офицеров контрразведки используйте только в качестве старших
оперативно-розыскных групп смешанного состава.
– Мы так и сделаем.
– До их прибытия все привлекаемые в состав этих оперативных групп должны быть
собраны в Вильнюсе и Лиде на аэродромах и тщательно проинструктированы.
– Слушаюсь.
– Чем еще вам можно помочь?
– Очень желательны подвижные пеленгаторные установки. Хотя бы еще десяток.
– Обещаю! Какова готовность войсковой операции?
– Плюс два с половиной.
– Не позже утра сделайте – час, максимум полтора.
– Товарищ генерал, я должен еще раз заявить: мы против войсковой операции в течение
ближайших двух суток. Мы настоятельно…
– Не надо мне это повторять! – В голосе генерал-полковника почувствовалось
раздражение. – Я и сам не склонен ее форсировать… Но обстоятельства могут вынудить…
Ваши соображения по «Неману» в настоящий момент? Что думает Поляков? Согласен ли с
вами Мохов?
– У нас мнение единое, и за последние три часа оно не изменилось. Мы полагаем, что
возьмем их сегодня или завтра.
– Завтра – исключается! В нашем распоряжении сутки, и ни часом больше!
– То есть как исключается?! Это уменьшает наши даже ограниченные
предположительные шансы вдвое! Товарищ генерал-полковник, мы категорически
возражаем!
– Срок установлен не мною. Понимаете?
– Не могу! – после короткой паузы заявил Егоров. – Даже если мы возьмем к вечеру
ядро: старшего группы и радиста, а Матильда, а Нотариус? Тут не может быть дилеммы
– «хватать» или «все концы»! Тут единственное решение: «все концы»! Отдавать завтрашние
сутки невозможно! Если это указание Ставки, то, извините, там могут недопонимать
специфики розыска и деталей дела, но мы-то с вами профессионалы! И я прошу… считаю
необходимым немедля обратиться туда и разъяснить…
– Кому разъяснить, кому?!! – оглушающе загремел в трубке грубоватый голос
генерал-полковника. – Заткните им глотку!!! Выбейте хотя бы ядро группы, возьмите рацию!
Сегодня же!!! «Все концы»!.. Не до жиру! Вы не представляете всей серьезности ситуации!..
Это личное приказание, понимаете, личное! И категорическое! Речь идет о судьбе операции
стратегического значения. Никакие отсрочки невозможны! Если мы их в течение суток не
возьмем, то завтра вас на этой должности не будет и меня здесь не будет! Мы обязаны
принять все возможные и невозможные меры, подчеркиваю – невозможные! – и взять их
сегодня! Не удастся – ничем не смогу помочь: завтрашних суток у нас не будет!..
– Понял…
– Раньше меня, очевидно, прибудет начальство… первые заместители из обоих
наркоматов. Обеспечьте их всем необходимым. Но времени с ними не теряйте, а делайте
спокойно свое дело! И никаких споров, никаких пререканий! Что бы вам ни говорили – «Да,
товарищ комиссар!», «Хорошо, товарищ комиссар!», «Слушаюсь, товарищ комиссар!..».
Однако любые действия, с которыми несогласны вы или Поляков, категорически
запрещаю!.. Чьим бы именем ни оказывалось на вас давление!.. Полякову создайте
оптимальные условия! И прежде всего оградите от ненужных дискуссий и всякой
говорильни с кем бы то ни было. Вы меня поняли?
– Так точно!
– Что бы ни делалось у прибалтийцев, более всего мы надеемся на вас! Передайте это
Полякову… Вы оба и ваши подчиненные должны сегодня показать, на что способны… У
меня все! Вопросы?
– Нет.
– Я буду у вас не позже… четырнадцати часов. Держите постоянный контакт с
Колыбановым. И действуйте самым активным и решительным образом! Все!
Егоров положил трубку и, еще осмысливая и переживая закончившийся разговор,
невидящими глазами посмотрел на Мохова.
– Нервничают, – сказал тот понимающе. – На них тоже жмут…
– Нервничать – это привилегия начальства, – подняв голову от документа, заметил
Поляков. – А мы должны работать без нервов и без малейшего шума!.. Главное сейчас – не
устраивать соревнования эмоций!.. Главное для нас – работать спокойно и в полном
убеждении, что сегодня, завтра… или позднее… но если мы не поймаем, никто за нас это не
сделает…
***
«Дорогая мамочка!
Извини, что не писал целый месяц – совсем не было времени. Зато уж сейчас
постараюсь.
Мы ушли далеко на Запад и находимся сейчас на территории бывшей
Польши. Таким образом, я попал за границу.
Население здесь поляки и белорусы, но все они так называемые „западники“,
люди забитые, отсталые, не по-нашему односторонние. За месяц ни в одной
деревне не встретили человека, который бы окончил больше трех-четырех классов.
Наш русский народ куда культурнее.
А внешне: одеваются в основном лучше нас. В хатах обстановка городская,
вместо лавок обычно стулья. Девушки щеголяют в шелковых платьях по колено и в
цветастых, из хорошей материи блузках. Мужчины, даже крестьяне, носят
шевиотовые костюмы, сорочки с отложными воротничками и „гапки“, что
по-польски означает фуражки. На груди обязательно крестик, возле каждой
деревни – огромное распятье с Исусом Христом, а в хатах – блохи, клопы,
тараканы. Стараемся там не ночевать.
Неравенство. Один дом – двухэтажная каменная вилла с остекленными
террасами, мягкой мебелью, коврами, паркетом и картинами в позолоченных
рамах. И тут же рядом – жалкая хатенка, выбитый земляной пол, низкий потолок,
затянутый паутиной, голые стены. В деревянном корытце – люльке – грязный,
чахлый ребенок. Полно мух, не говоря уже о других насекомых.
Люди здесь в основном прижимистые, как и все, наверно, собственники. На
все один ответ: „Вот если бы вы приехали на три дня раньше, мы бы вас угостили!“
Самое ходовое слово – „кепско“, что означает „плохо“.
Леса здесь красивые, густые, так называемые пущи, много птиц. А поля
забавные – узкими полосками, наверно, как у нас до революции. В садах полно
яблок и груш, но поесть просто нет времени, да и просить неохота.
Середина августа, а жара будто в июле. Здесь не бывает морозов, как у нас.
Говорят, зимой тоже слякоть. Так что и люди, и природа, и климат любопытные, но
какие-то чужие. У нас лучше. Вы себе даже не представляете, как хочется
чего-нибудь нашего, московского, довоенного: гречневой каши с маслом, или
окрошки с квасом, или мороженого „эскимо“. Не хватает даже трамвайной ругани.
В новой части я немного освоился, и настроение стало получше. Правда,
спать удается очень мало, и подчиненных поубавилось, так что приходится много
бегать самому. Зато люди меня окружают замечательные, а командир наш вообще
необыкновенный человек.
Зря ты, мама, волнуешься. Чувствую я себя превосходно, о ранении и
контузии вспоминаю, только когда получаю твои письма.
Хорошо было бы, если бы прислали пару книг или какие-нибудь журналы.
Выпадет свободная минута, а почитать абсолютно нечего.
Привет всем. Будьте здоровы.
Целую тебя и бабушку.
Направление нашего движения – Восточная Пруссия!
Ваш Андрей».
***
«Дорогой сыночек, Андрюшенька!
Пишем тебе с бабушкой каждую неделю и как камушки в море бросаем – ни
привета, ни ответа. Почему ты молчишь, почему так редко отвечаешь? Когда у
тебя будут свои дети, ты поймешь, что это просто жестоко.
Каждый вечер отмечаем на карте продвижение наших войск и стараемся
угадать, где же ты сейчас.
В пятый, наверно, раз просим тебя сообщить о состоянии твоего здоровья.
Как, сынок, себя чувствуешь? Не мучают ли тебя головные боли, меньше ли теперь
заикаешься, как пораненная нога?
Кормят ли вас регулярно? Анна Петровна сказала, что, когда идет
наступление, кухни отстают и бойцам приходится туго. Так ли это? Может, нужно
срочно собрать тебе посылочку с продуктами? У нас сейчас достаточно овощей, и
мы вполне можем обойтись без того, что получаем по карточкам. Напиши
обязательно, не стесняйся.
Затемнение еще не сняли, но настроение у всех приподнятое: ведь вы вышли
на границу, до Германии – рукой подать. В Москве каждый день салюты, на днях
было три, а как-то еще раньше – целых пять.
И рядом горе… Вчера встретила у Белорусского вокзала Машу Терехову,
стояли с ней на площади и плакали. В вашем классе еще две похоронные: под
Севастополем погиб Сережа Кузнецов, а в Белоруссии убили Милочку Панину.
Сережу я знала мало, а Милочку помню еще первоклашкой, когда она
жаловалась мне, что ты дергаешь ее за косички и вообще обижаешь. Я еще тогда
посмеялась, что ты к ней неравнодушен, и попросила вас рассадить. А когда тебя
пересадили, ты страшно расстроился, и я поняла, что мое шутливое предположение
небезосновательно. Оказывается, она была на одном с тобой фронте. Это девятая
по счету смерть в вашем классе – бедные ребята, несчастные матери!
Бабушка связала тебе длинные теплые чулки специально на раненую ножку.
И вот забота – зима на носу, а не знаем, как переслать, боимся, затеряются. Если
будет от вас какая-нибудь оказия, может, кто поедет в Москву или через Москву,
обязательно дай наш адрес, чтобы зашли и взяли. Заодно можно послать и
продуктов. С оказией надежнее.
Сыночек дорогой, Андрюшенька! Настоятельно тебя прошу: не бравируй все
же без нужды. Помни, что ты у нас с бабушкой остался один, больше никого у нас
нет… Береги себя. И чаще пиши.
Целую
Мама».
***
58. ТАМАНЦЕВ
Светало, когда я уловил какое-то движение в хате, затем послышался тонкий, уже
ставший знакомым скрип двери, и в реденькой белесоватой дымке я увидел Юлию Антонюк.
Интуиция – великая вещь: я продрог за ночь до кишок, до болезненности во всех
мышцах и какой-то слабости, но, увидев Юлию, вдруг взбодрился и почувствовал себя в
боевой готовности для сшибки – полным силы и энергии.
Она была в ночной ситцевой рубашке до колен, с распущенными волосами, босая. Стоя
на земляной приступке крыльца, она некоторое время прислушивалась, потом пошла вокруг
хаты, вглядываясь в рассветный туман, словно кого-то высматривала, ожидала. Заглянула в
стодолу и опять двинулась по двору, шаря глазами по сторонам и время от времени
останавливаясь и прислушиваясь.
Затем вернулась на крыльцо, легонько приоткрыла скрипучую дверь в сенцы и что-то
сказала. Тотчас в дверном проеме появился военный – мужчина в пилотке и плащ-палатке, с
автоматом в руке.
Я мгновенно напрягся. Я разглядел его лицо и отчасти фигуру и узнал не столько по
фотографии, сколько по словесному портрету: «Павловский!»
Как он попал в хату?! Как же мы, придурки, просмотрели или прослушали его приход?!
Если этой ночью – наверняка из-за шума ветра!
Где-то неподалеку его, по-видимому, ожидали сообщники (близ хаты их не было, иначе
бы Юлия не выскочила в одной сорочке), но брать его с неизбежной перестрелкой здесь, на
ее глазах, – эту психологически довольно благоприятную для меня возможность я сразу
отбросил.
Они простились у изгороди; обнялись, она поцеловала его несколько раз, а он ее, потом
высвободился и, не оглядываясь, пошел. А она осталась у столба, трижды перекрестила его
вслед и беззвучно, совершенно беззвучно заплакала. И, посмотрев их вместе, увидев, как они
прощались, я подумал, что насчет фрицев – все чистая брехня, пацанка у нее наверняка от
этого самого Павловского.
И тут я мельком отметил, что Паша – мозга, нечего сказать. Он опять оказался прав,
мысленно я ему аплодировал.
В момент появления Павловского из хаты я по привычке взглянул на часы – для
рапорта. Было ровно пять ноль-ноль, и я подумал – не пойдет… Начальство не любит
приблизительности, не любит в донесениях круглых цифр, и, если напишешь потом «пять
ноль-ноль», оно поморщится, решит, что время это взято на авось, с потолка. И для рапорта я
зафиксировал – четыре пятьдесят восемь…
Павловский направился не к лесу, а как бы вдоль, двигаясь от хаты строго по прямой,
параллельно опушке, и прошел мимо меня в каких-нибудь десяти метрах.
Я хорошо разглядел его сильное, властное лицо и хотя ничуть не сомневался, что это
Павловский и что он от меня уже не уйдет – я слеплю его как глинку! – все же по
обыкновению прикинул его словесный портрет:
«Рост – высокий; фигура – средняя; волосы – русые; лоб – широкий; глаза –
темно-серые; лицо – овальное; брови – дугообразные, широкие; нос – толстый, прямой, с
горизонтальным основанием; рот – средний, с опущенными углами; ухо – треугольное,
малое, с выпуклым противокозелком. Броских примет не имеет».
Цвет глаз и мелкие детали я, естественно, не различил. В целом же все вроде
сходилось.
Крепенький, с развитой мускулатурой и очень уверенный в себе мужик, нечего сказать.
Такие нравятся женщинам. И на мужчин производят впечатление… Павловский, он же
Волков, он же Трофименко, он же Грибовский, Казимир, он же Иван, он же Владимир, он же
Казимеж, по отчеству Георгиевич, а также Иосифович. Возможны и другие фамилии, имена
и отчества… Девять успешных перебросок и четыре железки от немцев… Особо опасен при
задержании…
Я помнил все, что было в розыскной ориентировке, а также и скрип начальства, что он
отличный стрелок, владеет всеми системами защиты и нападения, и будет сопротивляться до
последнего. Что же, посмотрим… И, не видя его в глаза, я не сомневался, что такой легко не
дастся, придется его дырявить по-настоящему, и я подумал еще, что у меня с собой всего
один индивидуальный пакет – чем же его перевязывать?
Экипирован он был безупречно в наше армейское обмундирование, не новое, но и не
старое. Офицерская пилотка с полевой, защитного цвета звездочкой, плащ-палатка,
вороненый, ухоженный автомат ППШ с рожковым магазином и наши хорошие яловые
сапоги.
Достигнув конца полянки, он обернулся и помахал Юлии рукой – обхватив столб, она
рыдала, широко и некрасиво открывая рот, однако слышны были лишь сдавленные всхлипы.
Безусловно, она знала, кто он и что в случае поимки его ожидает.
Понятно, я уже прикинул Павловского для всего, что нам предстояло. В бегу я его
достану, он от меня не уйдет, это было ясно, и в рукопашной, наверно, одолею. Что же
касается перестрелки, то тут мне следовало бы дать фору: он сделает все, чтобы меня убить,
я же обязан взять его живым. Даже если он и не радист, а старший группы. Для
функельшпиля желателен и старший. Главное – функельшпиль!.. Третьего в крайности
можно и не беречь. Если бы только знать, кто из них радист, кто – старший, а кто – третий.
Я снова взглянул туда, где в орешнике находились Лужнов и Фомченко. Они должны
были, заложив дрючок, чуть раздвинуть видные мне отсюда две верхние ветви, но этого
знака там не было. Уснули они, что ли?.. Я не сомневался: он проник в хату с их стороны – я
бы его не прозевал. Помощнички, едрена вошь, нечего сказать!
Я мог манком подать им условленный сигнал, но не стал. И не потому, что хотел все
проделать сам, а оттого, что в скоротечной схватке при задержании решает умение, а отнюдь
не число. В себе я был совершенно уверен, а они могли наломать дров – запросто.
Павловский уже скрылся в кустарнике. Он направлялся, как я определил, к дубовой
роще, мыском выступавшей на опушке леса. Оставив в кустах свою плащ-палатку и
вещмешок, я со «шмайссером» в руке, стараясь не произвести и малейшего шума, следовал
за ним метрах в пятидесяти параллельным курсом. И все время охолаживал себя – уж очень
мне не терпелось посмотреть его в деле.
Вести за ним наблюдение в глухом, чащобном Шиловичском лесу было практически
невозможно, и более всего я желал, чтобы где-то здесь, в кустарнике, он встретился со
своими сообщниками, вот тут, используя внезапность, я бы их и атаковал. И если судьба не
закапризничает, не подведет, считай, они у меня в кармане.
Высокий орешник сменился мелким, с проплешинами чапыжником, а впереди
туманной росой серебрилось поле. Павловский шел туда, прямо к дубовой рощице, шел
быстро и не оглядываясь; однако следовать за ним по открытому месту я, разумеется, не мог.
Да, не талан: ни второго, ни третьего, очевидно, не будет – приходилось брать его одного.
Наметив подходящее место, я выпрямился в низкорослом чапыжнике – он доходил мне
до бедер – и, держа «шмайс» внизу, у колена, поднял в левой руке пистолет – «вальтер»
карманной носки – и крикнул:
– Стой! Не двигаться! Стрелять буду!
Он мгновенно обернулся и с похвальной быстротой направил на меня автомат, успев
при этом окинуть взглядом местность, – нас разделяло каких-нибудь пятьдесят – сорок пять
метров.
– Кто вы?! Документы! – делая шаг ему навстречу, крикнул я, стараясь выразить в лице
и в голосе волнение.
Мой вопрос и требование предъявить документы выглядели в данной ситуации, на
таком расстоянии нелепо и наивно – к этому я и стремился.
Я фиксировал его лицо и видел, как, положив палец на спуск, он спокойно прицелился
в меня. Он не торопился и рассматривал меня с явным интересом. Ему, вооруженному
автоматом и весьма уверенному в себе, я со своей игрушечной пушчонкой представлялся,
очевидно, не более чем придурком из начинающих, живой мишенью.
Уверен, ему и в голову не могло прийти, что даже из этой пукалки я успеваю посадить
две, а то и три пули в подброшенную вверх консервную банку и что за годы войны я взял
живьем более сотни агентов-парашютистов, а они-то хорошо знают, что их ожидает в случае
поимки, и потому сопротивляются с ожесточением смертников.
Я упредил его, может, на какую-то долю секунды и рухнул в чапыжник одновременно с
очередью из его автомата. Меня осыпало листвой и обожгло бок – все-таки задел! Пули
прошли впритирку, он чуть меня не убил, молодчик, – с таким не каждый день встречаешься;
мысленно я ему аплодировал.
Упав и громко застонав, я стремительно отполз метров на десять влево, за плотный
куст орешины. И, притаясь в мокрой траве за кустом, с автоматом наизготове, снова
застонал, направляя ладонью звук вниз и в ту сторону, где я упал.
Этот трюк я проделывал уже множество раз и не сомневался, что Павловский решит,
что я тяжело ранен, и обязательно вернется, чтобы добить меня и забрать документы. Он
подойдет к тому месту, где я упал, при этом окажется ко мне боком, и я двумя очередями
из-за куста внезапно обезручу его. Лишь бы он хоть на мгновение оказался ко мне боком, а
не грудью.
Но тут произошло неожиданное.
– Бросай оружие!.. Руки вверх!.. – услышал я громкие возгласы и, выглянув, увидел
Лужнова и Фомченко: с автоматами навскидку они выскочили из кустов метрах в семидесяти
от меня. Значит, они не спали – просто забыли подать знак, но сейчас-то, без моего сигнала,
зачем они вылезли?!
Павловский без промедления ответил им очередями из автомата – они быстро присели,
но в Лужнова он вроде попал, или мне показалось, и тут мне пришлось отдать должное
сообразительности Павловского.
Он, конечно, понял, что это засада, и, не желая, видимо, рисковать – все-таки один
против троих, – стремглав бросился бежать, но не к лесу, а назад, в орешник. Причем как раз
посредине между мною и Лужновым с Фомченко, так что на какое-то время мы, оказываясь
на одной с ним прямой, вообще бы не смогли стрелять, а он сумел бы достичь кустов.
Его следовало немедля стреножить! – я вскинул «шмайс» и, метя ему по коленям,
нажал спуск и чуть повел автоматом. В то же мгновение он дернулся, словно споткнулся о
невидимое препятствие, и упал в чапыжник. И по тому, как он грохнулся, я понял, что не
просто попал ему в ноги, а сделал что и требовалось: раздробил коленные суставы.
Я бросился к нему. Как я определил на слух, он расстрелял двадцать семь – тридцать
патронов, и теперь прежде всего ему необходимо перезарядить автомат. С другой стороны
бежали Лужнов и Фомченко, на плече у Лужнова расползалось темное пятно. Я не ошибся –
он был ранен, но мне вдруг стало смешно. Они бежали короткими зигзагами, как я учил, но
зачем сейчас было все это?! Ведь в них никто не целился и никто не стрелял – умора!
Я увидел Павловского первым. Лежа на спине, с напряженным лицом он лихорадочно
вставлял в автомат новый магазин. Я рванулся к нему – оставались какие-то метры, – и тут
случилось самое страшное, чего я не предвидел и никак от Павловского не ожидал: прежде
чем я в броске достал его, он внезапно ткнул стволом автомата себе под челюсть и нажал
спуск…
ЗАПИСКА ПО «ВЧ»
«Весьма срочно!
Егорову
В связи с мероприятиями, проводимыми по делу „Неман“, сегодня, 19 августа, с
7.00 вам оперативно переподчиняются с немедленной передислокацией в полосу
вашего фронта все подвижные пеленгаторные установки радиоразведывательных
групп 1-го и 2-го Белорусских фронтов, а также НКГБ Белоруссии и Литвы.
Необходимые приказания уже отданы.
Срочно свяжитесь с Управлениями контрразведки обоих фронтов и наркоматами
госбезопасности республик для указания старшим групп маршрутов следования в
определенные вами районы выжидания.
На инженер-полковника Никольского возлагается ответственность за оптимальное
размещение прибывающих установок в треугольнике Лида – Гродно – Вильнюс и
за согласованность всех их последующих действий при слежении за эфиром.
ГУКР обращает ваше внимание на необходимость самой тщательной маскировки
установок как при передвижении в полосе вашего и соседнего фронтов, так и на
местах стоянок.
Прибытие каждой радиоразведывательной группы с указанием точного района
выжидания докладывайте без промедления.
Одновременно вам оперативно переподчиняется 131-й радиодивизион
специального назначения. 42
В настоящий момент нами совместно с руководством Главного управления связи
Красной Армии экстренно изучается возможность привлечения большого
количества армейских коротковолновых передатчиков для создания эффективных
радиопомех и глушения рабочих диапазонов „Немана“ в случае выхода
разыскиваемой рации в эфир. До принятия окончательного решения по этому
вопросу под вашу личную ответственность предлагается в течение ближайших 4–5
часов обеспечить оснащение всех коротковолновых радиостанций в частях и
соединениях фронта усиленными антеннами и замену в каждом передатчике
пользованных элементов питания новыми. Соответствующее распоряжение
Главным управлением связи Красной Армии уже отдано.
Колыбанов».
42 131-й радиодивизион специального назначения, входивший в 1944–1945 годах в состав 3-го Белорусского
фронта, использовался главным образом для подавления систем радиосвязи противника.
ЗАПИСКА ПО «ВЧ»
«Весьма срочно!
Егорову
В связи с чрезвычайными обстоятельствами, создавшимися в результате действий
группы „Неман“, под Вашу личную ответственность с целью обнаружения рации и
других вещественных улик в дополнение к поголовной проверке документов
надлежит немедленно организовать осмотр личных вещей у всех лиц,
передвигающихся в тылах фронта, как гражданских, так и военных, независимо от
званий и занимаемых должностей.
К проведению этого ответственного мероприятия, помимо органов контрразведки
и частей по охране тылов фронта, привлеките личный состав комендатур и
комендантских подразделений, а также лучших, наиболее толковых офицеров и
сержантов из частей и соединений армии.
Каждый привлекаемый должен быть строго проинструктирован о порядке
проверки, в том числе и о необходимости соблюдения при досмотре вещей
максимального такта и вежливости.
Особенно тщательно следует осматривать весь автотранспорт и передвигающихся
на нем лиц.
Сообщаю, что проверка личных вещей (независимо от званий и должностей,
занимаемых их владельцами) санкционирована Главным военным прокурором
Красной Армии шифро-телеграммой ОВ/0059 от 19.08.44 г., передаваемой в
настоящий момент всем военным прокурорам 3-го Белорусского и 1-го
Прибалтийского фронтов.
Колыбанов».
ЗАПИСКА ПО «ВЧ»
«Егорову
Срочно!
Для координации всех усилий по делу „Неман“ и руководства розыском к Вам в
10.00 специальным самолетом („Дуглас“, бортовой номер 9; истребители
охранения „ЛА-5 ФН“, бортовые номера 26 и 34) вылетает начальник Главного
управления контрразведки с группой генералов и старших офицеров.
Оповещение по системе ВНОС до аэродрома прибытия отделом перелетов
произведено.
Обеспечьте подачу автомашин к моменту посадки самолета на Лидском аэродроме.
Прибытие немедленно донесите.
Колыбанов».
СЛУЖЕБНАЯ ЗАПИСКА
«Чрезвычайно срочно!
Особой важности!
Ковалеву, Ткаченко
Под вашу личную ответственность следующие в Прибалтику, подлежащие
особому контролю отдела оперативных перевозок литерные эшелоны серии „К“
(танковая техника россыпью) №№ 2741, 2742, 2743, 2755, 2756, вышедшие из
Челябинска 17 и 18 августа, а также №№ 1365, 1369, 1783 и 1786, вышедшие из
Горького и Свердловска 18 августа, впредь до особого указания должны быть
задержаны на Московском железнодорожном узле.
Исполнение проконтролируйте лично и немедленно доложите.
Основание: Распоряжение Ставки ВГК.
Карпоносов».
ЗАПИСКА ПО «ВЧ»
Егорову
«Срочно!
В дополнение к №……. от 18.04.44 г. сообщаю, что распоряжение Начальника
тыла Красной Армии об усиленном питании военнослужащих, участвующих в
розыскных и контрольно-проверочных мероприятиях по делу „Неман“, с сего дня
распространяется также на всех военнослужащих, привлекаемых к войсковой
операции „Кольцо“, независимо от их ведомственной принадлежности с
обеспечением продовольствием по линии НКО. (Основание: распоряжение Нач.
тыла Красной Армии №……. от 19.08.44 года.)
Выполнение проконтролируйте лично.
Артемьев».
ЗАПИСКА ПО «ВЧ»
«Весьма срочно!
Егорову
В течение ближайших 3–5 часов для участия в мероприятиях по делу „Неман“
Управлениями контрразведки 1-го и 2-го Белорусских, Ленинградского, 1-го, 2-го
и 3-го Украинских фронтов на аэродромы Лиды, Гродно и Вильнюса… 43
специальными рейсами будут доставлены… офицеров контрразведки, в том
числе… розыскника.
Под Вашу личную ответственность все прибывшие должны быть немедленно
задействованы в качестве старших оперативно-розыскных групп смешанного
состава в районах наиболее вероятного появления разыскиваемых.
Исполнение донесите.
Доставившие офицеров транспортные самолеты других фронтов, так же как и
прибывающие из Москвы, поступают в ваше распоряжение для обеспечения
усилий по делу „Неман“.
Срочно обсудите с Моховым, Поляковым и Никольским и немедленно доложите,
какая еще помощь людьми или техникой может быть вам оказана.
Колыбанов».
60. ТАМАНЦЕВ
ЗАПИСКА ПО «ВЧ»
Егорову
«Весьма срочно!
В течение ближайших трех часов на аэродром Вильнюса специальным рейсом из
Москвы будут доставлены экипированные в форму офицеров Красной Армии 12
опознавателей из числа бывших немецких агентов, окончивших радиоотделения
Варшавской и Кенигсбергской школ немецкой разведки, где, судя по
радиопочеркам, обучались и радисты активно разыскиваемой нами группы
„Неман“.
Под вашу личную ответственность все прибывшие должны быть немедленно
задействованы на рокадных коммуникациях Вильнюс – Шауляй, Вильнюс
– Гродно и Вильнюс – Лида.
Работу опознавателей возьмите под свой личный контроль, обеспечив их наиболее
интенсивное и рациональное использование.
Колыбанов».
ЗАПИСКА ПО «ВЧ»
«Срочно!
Егорову
В дополнение к нашему № И-1-9486 разъясняю, что все служебные собаки,
привлекаемые к розыскным мероприятиям и войсковой операции по делу „Неман“,
должны обеспечиваться трехразовым котловым питанием, получая при этом
ежедневно полторы суточные нормы продуктов по линии НКО независимо от
ведомственной принадлежности. Основание: Распоряжение Нач. тыла Красной
Армии № 7352 от 19.08.44 г.
В июле с. г. на 1-м Украинском фронте у нескольких собак в результате грубого
недосмотра было заварено чутье, в связи с чем предлагается обращать внимание на
температуру пищи при кормлении. Также необходимо предотвратить закладку
некомпетентными поварами в котлы полевых кухонь различных специй,
снижающих остроту нюха у собак.
ГУКР считает нужным еще раз напомнить, что при проведении войсковой
операции в Шиловичском лесу собаки, обладающие верхним дальним чутьем и
опытом отыскания тайников и схронов, должны быть использованы на самых
перспективных участках.
Исполнение проконтролируйте лично.
Артемьев».
ЗАПИСКА ПО «ВЧ»
«Срочно!
Егорову
Для непосредственного руководства действиями войск НКВД по делу „Неман“ в
Лиду специальным рейсом в 7.45 вылетает первый заместитель Наркома
внутренних дел с группой генералов и старших офицеров.
При отсутствии у местных органов потребного количества автомашин под Вашу
личную ответственность предлагаю обеспечить всех прибывших необходимым
автотранспортом.
Исполнение донесите.
Колыбанов».
ЗАПИСКА ПО «ВЧ»
«Срочно!
Егорову
Для обеспечения срочных перевозок по делу „Неман“ в полосе Вашего фронта в
дополнение к выделенным ранее самолетам с 8.00 сего дня Вам оперативно
переподчиняется 142-й транспортно-авиационный полк.
Немедленно свяжитесь с командованием 1-й воздушной армии для возможного
перебазирования части машин в соответствии с Вашими соображениями.
Колыбанов».
ШИФРОТЕЛЕГРАММА
«Срочно!
Мазанову
Задержанных вами по делу „Неман“ ошибочно капитана Боричевского и младшего
лейтенанта Кузнецова немедленно освободите.
Начальник Управления контрразведки фронта считает необходимым предупредить
вас о неполном служебном соответствии.
Поляков».
ЗАПИСКА ПО «ВЧ»
«Срочно!
Егорову
Для непосредственного руководства розыскными мероприятиями органов НКГБ по
делу „Неман“ в Лиду специальным самолетом в 10.30 вылетает первый
заместитель Наркома госбезопасности с группой высшего оперативного состава.
При отсутствии у местных органов потребного количества автомашин под Вашу
личную ответственность предлагаю обеспечить всех прибывших необходимым
автотранспортом и немедленно установить с ними тесный контакт для
согласованности всех усилий по розыску.
Исполнение донесите.
Колыбанов».
С того предвоенного Первомая, когда умер отец, это был самый тяжелый день в его
жизни.
Прибывшая утром из Управления машина привезла и почту – письма ему и Блинову,
причем полученное Алехиным из родного села (он не сразу сообразил от кого) было
удручающим.
Федосова, пожилая лаборантка, работавшая с ним до войны, писала, что на опытной
станции все пришло в запустение. Тягла нет, рабочих рук тоже; заведует ныне пришедший с
фронта по ранению бывший председатель Кичуйского сельпо Кошелев – Алехин пытался, но
не мог его припомнить, – агрономического образования он не имеет, дела совсем не знает и к
тому же с горя или от бессилия пьет.
Федосова сообщала, что в конце апреля всю суперэлитную уникальную пшеницу,
выведенную с такими трудами Алехиным и его сотрудниками, плоды почти целого
десятилетия упорной селекции, по ошибке или чьему-то нелепому распоряжению вывезли на
элеватор, в хлебопоставку.
Не свои – прибывшие вместе с уполномоченным «девки из города» вычистили все под
метелку. Федосова прибежала, когда они уже уехали, и единственно что ей удалось – собрать
по зернышку, «не больше жмени», каждого сорта.
Еще она писала, что Лидаша, жена Алехина, работавшая младшим научным
сотрудником той же опытной станции, с самого начала не поладила с этим новым
заведующим, и зимой он оставил ее без дров, из-за чего Настенька, четырехлетняя дочка
Алехиных, заболела ревматизмом и мучается ножками по сей день.
Все это было совершенной неожиданностью, поскольку сама Лидаша почти в каждом
письме просила за них не беспокоиться, мол, дома полный порядок. Выходит, просто не
хотела огорчать, полагая, что, находясь вдалеке, на фронте, он все равно бессилен что-либо
предпринять.
Федосова была безотказная работница, человек бесхитростный, немногословный, и
Алехин понимал, что она нисколько не преувеличивает и уж коль раздобыла его адрес и
решилась ему написать, там действительно все дошло до ручки.
При мысли о дочери остро клешнило сердце. И как никогда было обидно, что его
опыты – фактически девять лет его жизни – пошли насмарку. Он пытался как-то
успокоиться, убеждал себя, что это, очевидно, объективная необходимость и ничего тут не
поделаешь – война. С одной стороны, семена поистине бесценной пшеницы, с другой –
возможно, где-нибудь люди умирают от голода, как два года назад в Ленинграде. Он
силился, но не мог уговорить себя, что это не ошибка, а есть, очевидно, государственные,
неизвестные или непонятные ему соображения.
Что же касается дров, то здесь приходилось винить жену. Напиши она ему вовремя,
конечно, можно было бы помочь. Егоров в подобных случаях не стеснялся обращаться в
любые организации и, несомненно, вмешался бы тут весомо и энергично.
Письмо Федосовой Алехину передали по возвращении из Вильнюса, куда в конце ночи
он летал с Поляковым для инструктажа командиров специальных частей и подразделений,
собранных там на случай проведения войсковой операции.
Напутствуя их перед вылетом, Егоров, в частности, напомнил:
– Главное – внезапность и надежность оцепления при создании оперативного кольца!..
И никакой огласки! Подразделения привлекаются для выполнения специального задания, но
о том, что операция проводится контрразведкой, должны знать только командиры частей и
офицерский состав комендатур! Проинструктируйте их лично, не упустив и малейших
деталей. Вами должны быть предусмотрены и разъяснены необходимые действия во всех
возможных случаях и ситуациях!..
В силу ряда обстоятельств генерал и Поляков по-прежнему считали войсковую
операцию нецелесообразной, но уж коль ее надлежало провести, она должна была быть
подготовлена самым тщательным образом.
Большое значение Поляков придавал синхронности оцепления Шиловичского леса.
Двести девяносто шесть грузовиков двенадцатью отдельными автоколоннами должны были
минута в минуту выйти к массиву в примерно равноудаленных друг от друга пунктах и,
двигаясь затем по кругу с одинаковыми дистанциями между всеми машинами, замкнуть
оперативное кольцо, создав так называемую «карусель». Далее после получения условного
сигнала – на каждой пятой машине имелась рация – надлежало окаймить массив по всему
извилистому периметру надежной цепью скрытых заслонов и лишь затем ввести в дело
группы прочесывания.
Точное соблюдение намеченного Поляковым графика и заданных дистанций, локтевая
связь и взаимодействие между заслонами гарантировали надежность оцепления и
невозможность кому-либо выйти, проскользнуть или прорваться за его пределы.
В конце своего недлинного выступления, записываемого всеми присутствующими,
Поляков подчеркнул особую важность предстоящей операции и персональную
ответственность каждого, кто будет в ней участвовать, – от командиров частей до рядовых.
Затем Алехин изложил особенности поисков в густом лесу, противоминные
предосторожности и действия в случае обнаружения кого-либо и задержания.
Вопросов ему не задавали. Офицеры частей по охране тыла фронта и маневренных
групп, в большинстве своем бывалые пограничники с немалым боевым опытом, наверняка
неоднократно участвовали в различных войсковых операциях, и Алехин подумал, что для
них, как и для него с Поляковым, в этот час полезнее было бы поспать. Однако в директиве,
полученной вечером из Москвы, содержалось требование обязательного подробного
инструктажа всех привлекаемых к розыскным мероприятиям и войсковой операции по делу
«Неман», и Алехин добросовестно излагал то, что слушавшие его, судя по всему, и так
знали.
В Лиду он и Поляков вернулись из Вильнюса, когда уже рассвело.
Такой концентрации усилий по розыску, такого массирования сил и средств Алехин за
три года работы в контрразведке не видел, да и слышать ни о чем подобном ему не
приходилось.
Со вчерашнего дня в полосе фронта от передовой и на всю глубину тыловых районов
осуществлялся строжайший контрольно-проверочный режим. К утру было задействовано
свыше семисот оперативных групп. Около пятидесяти радиопеленгационных установок
круглые сутки сторожили эфир. От Восточной Пруссии и Польши до Вязьмы во всех
населенных пунктах и при выезде из них, на станциях и пересечениях шоссейных дорог, в
поездах и местах скопления военнослужащих проводилась усиленная проверка документов.
На рассвете поступило небывалое распоряжение о досмотре личных вещей.
Ночью на Лидском аэродроме продолжали садиться самолеты с оперативным составом
контрразведок других фронтов, служебно-розыскными собаками и сопровождавшими их
проводниками. В район города по-прежнему стягивались люди и грузовики; проделав сотни
километров пути, прибыло несколько автоколонн с 1-го и 2-го Белорусских фронтов – войска
НКВД и радиоразведывательные группы.
Всего в течение суток к проведению розыскных и проверочных мероприятий по делу
«Неман», считая личный состав частей по охране тыла фронтов и комендатур, а также
поддержки, выделенные армией, было привлечено более двадцати тысяч человек.
Из Москвы звонили буквально каждые четверть часа не только высокое начальство, но
и офицеры-розыскники. Требовали различные сведения, подтверждения прибытия людей и
техники, и в первую очередь вновь добытые данные, словно они должны были поступать
сюда, в Лиду, обильно и непрерывно. Сообщались дополнительные указания и версии, при
этом высказывались советы и различные предположения, не обходилось и без того, что
Поляков называл «вмешательством в детали» и «мелочной опекой».
К утру напряжение стало, казалось, предельным, бесконечные же звонки из Москвы
вносили неизбежную в таких случаях нервозность. По настоянию Полякова аппарат «ВЧ»
перенесли в соседний кабинет, где около него дежурили двое офицеров.
Письмо Федосовой ударило Алехина как обухом по голове. Некоторое время он
находился в полной растерянности, и Поляков, искавший его, подойдя к нему на площадке,
где стояли машины, заметил это и справился:
– Что с тобой?
Алехин неопределенно пожал плечами и, чтобы избежать дальнейших вопросов,
сказал:
– Я вас слушаю.
– Возьми двух человек из резервных, – велел подполковник. – Надо сейчас же сменить
Таманцева, чтобы группа была в сборе. И немедленно возвращайтесь!
В машине Алехин пытался переключиться, но не мог. Всю дорогу мысли о дочери и о
вывезенной уникальной пшенице, точнее, о целом без малого десятилетии его довоенной
жизни, угнетали и будоражили его.
Дочку он не видел четвертый год и представлял ее себе главным образом по
фотографии, присланной ему женой прошлой осенью ко дню его рождения.
На этой карточке, хранившейся вместе с партийным билетом в сейфе у Полякова, в
Управлении, Настенька крепкими полными ножками стояла на столе, застеленном
праздничной скатерью, в короткой нарядной рубашке, толстощекая, радостная, с большим
бантом в волосах.
Эта фотография не меньше, чем письма жены, внушала уверенность, что девочка
здорова, сыта и дома все в порядке. А оказалось…
Вывозка в хлебопоставку селекционной пшеницы представлялась ему после
размышлений никак не государственной необходимостью, а чистым головотяпством. Он
припомнил газетное сообщение о том, как в осажденном Ленинграде ученые, умирая от
голода, сохранили элитное семенное зерно; там, в тяжелейших условиях блокады,
сохранили, а у него на родине, в глубоком тылу, – уничтожили.
Он видел мысленно станционное поле с тысячами аккуратных деляночек размером в
квадратный метр каждая. В его сознании всплывали бесконечные, бесчисленные опыты,
закладываемые тщательно, кропотливо, во многих повторностях, с различными вариантами
посева и агрофонов. Возникли в его памяти и близкие ему люди, бывшие сотрудники
станции, – как сообщала в письмах жена, за эти три года на семерых из них пришли
похоронные…
Ему вспомнилось, как из гибридов, полученных в тридцать шестом году, было
выделено всего одно растение, одно-единственное с девятисот шестидесяти делянок!
Необычно крупные зерна этого колоса стали родоначальниками нового сорта, выведенного
после еще пяти лет упорной селекции и жестокого отбора. Конечный результат был получен,
когда Алехин находился уже на фронте.
И вот эту уникальную пшеницу, которой после государственных испытаний
предстояло «прописаться» на многих миллионах гектаров земель, вывезли в хлебопоставку –
на помол! Как же могли ее принять на элеваторе товарным зерном, если из документов
наверняка было ясно, что это – суперэлита высших репродукций?..
Для завершающих селекцию государственных конкурсных испытаний и официального
признания две жмени, собранные Федосовой, разумеется, не могли ничего дать. Он был
отброшен назад как минимум на несколько лет и понимал, что после войны, если останется
жив, придется повторять уже пройденное…
В мыслях о дочери самым ужасным было сознание своей беспомощности, сознание,
что там, далеко в Заволжье, страдает маленькое, столь дорогое ему существо, а он не в силах,
не в состоянии чем-либо ей помочь… Вычитанная где-то еще до войны фраза: «Ревматизм
лижет суставы и кусает сердце» – все время вертелась в его голове. «Лижет суставы и кусает
сердце!»
– Ну что… – сбавляя скорость, сказал Хижняк. – Станем здесь?..
Алехин быстро осмотрелся по сторонам. Оказывается, уже миновали Шиловичи и
подъехали к тому месту, где трое суток назад останавливалась полуторка, когда привезла
Фомченко и Лужнова. Здесь, у мостика через речушку, он договорился встретиться с
Таманцевым.
– Хорош.
Взяв автомат, он вылез из машины.
Когда подошел Таманцев, по его виду, по пятнам крови на гимнастерке и
принесенному им узлу Алехин сразу понял: что-то произошло. В то же мгновение он
обратил внимание на лопатку, подняв ее, повернул, увидел срез и подумал, что это, должно
быть, лопатка Гусева… Откуда она взялась?
Эта догадка, разумеется, требовавшая подтверждения, вывела его из состояния, в каком
он пребывал после получения письма. Он помнил, что Гусеву выписали лопатку со склада за
день до поездки и пользоваться ею он не успел, а этой копали, и Алехин поспешно стал
выковыривать частицы земли, забившейся между черенком и шейкой лопатки.
Супесь без примеси других почв. Удивительно чистая, легкая и очень светлая.
Исчезновение из «доджа» малой саперной лопатки работало на версию Полякова о наличии в
этом районе тайника, где пряталась разыскиваемая рация, и если это лопатка Гусева, то,
значит… Такая легкая, необычайно светлая супесь встретилась Алехину только в одном
месте: на поросшем суборью, сравнительно небольшом участке Шиловичского леса – он еще
отметил тогда железную зависимость растительности от почвы.
Если это лопатка Гусева, то, по всей вероятности, тайник можно будет отыскать
сегодня же, в крайнем случае завтра… И если рация еще там…
Если это лопатка Гусева, то ее нахождение на подловке у Юлии свидетельствовало о
принадлежности Павловского к разыскиваемой группе, что также было весьма существенно,
и Алехин невольно подумал, как обрадуются в таком случае Поляков и генерал.
Разминая крохотные комочки земли, он краем глаза увидел разложенное Таманцевым
на плащ-палатке, посмотрел и, связав все воедино, понял, что была попытка задержания, но
неудачная, и, наверно, кроме того, что лежит перед ним, есть еще только труп… А если так,
то более огорчительную оплошность и неприятность в данной ситуации трудно себе
представить.
– Что это? – указывая на плащ-палатку и присаживаясь на корточки рядом с ней,
спросил Алехин.
Молчание Таманцева, его виноватый вид и поведение подтверждали самое неприятное
предположение.
Алехин взял с плащ-палатки офицерские удостоверения, раскрыл оба, вгляделся в
фотографии и узнал:
– Павловский…
Таманцев молчал. Алехин поднял голову, увидел у него в руке дюралевый портсигар,
выпрямляясь, быстро взял его и, осмотрев, сказал:
– Надо полагать, это – Гусева… И лопатка тоже, очевидно, Гусева…
– Какого Гусева? – тихо проговорил Таманцев. И тут Алехин подумал, что, находясь
третий день здесь в засаде, Таманцев не знает ни о Гусеве, ни о том, что дело «Неман» взято
на контроль Ставкой, ни о том совершенно небывалом, что уже вторые сутки творится в
тылах обоих фронтов.
«Лижет суставы и кусает сердце!» – внезапно снова всплыло в голове Алехина. И,
посмотрев на Таманцева, он огорченно спросил:
– Как же вы его упустили?
Бросив неприязненный взгляд на прикомандированных, Таманцев отвернулся и,
помедля секунды, с неожиданной злостью сказал:
– По халатности, Павел Васильевич… Исключительно по халатности! Я должен был
подставить свою голову, но, извините, не успел!
ШИФРОТЕЛЕГРАММА
«Срочно!
Косолапову
Задержанных Вами по делу „Неман“ ошибочно сотрудников Управления НКВД
Барановичской области Мамыкина и Приходько немедленно освободите.
Напоминаю, что задействованный с 1 августа сего года условный секретный знак –
типографская точка вместо запятой посреди фразы – содержится только в
командировочных предписаниях, выдаваемых военнослужащим частей,
соединений и учреждений Наркомата Обороны и войск НКВД по охране тыла
Действующей армии. На документы территориальных органов НКВД и НКГБ эта
мера не распространяется, что должно быть совершенно ясно из нашего №……. от
30.07.44 года.
Нач. Управления контрразведки фронта считает необходимым указать Вам на
недопустимую невнимательность к директиве, имеющей первостепенное значение
при проведении чрезвычайных розыскных мероприятий.
Поляков».
ЗАПИСКА ПО «ВЧ»
«Весьма срочно!
Егорову
В течение ближайших 2–3 часов Управлениями контрразведки 1-го и 2-го
Белорусских фронтов, Ленинградского и 1-го Украинского фронтов на аэродромы
Вильнюса, Лиды и Гродно специальными самолетами к Вам будут доставлены
экипированные в форму офицеров Красной Армии 37 опознавателей из числа
бывших немецких агентов, окончивших радиоотделения Варшавской и
Кенигсбергской школ абвера, где, судя по радиопочеркам, обучались и радисты
активно разыскиваемой нами группы „Неман“.
Под Вашу личную ответственность все прибывающие должны быть немедленно
задействованы в районах наиболее вероятного появления разыскиваемых.
До сведения всех опознавателей должно быть обязательно доведено, что каждый,
кто даст результат по делу, будет представлен к правительственной награде и
освобожден от какой-либо уголовной ответственности за свое сотрудничество в
прошлом с немцами как искупивший делом свою вину перед Родиной.
Работу опознавателей возьмите под свой личный контроль, обеспечив их наиболее
интенсивное и рациональное использование.
Колыбанов».
ШИФРОТЕЛЕГРАММА
Исаеву
«Срочно!
Задержанных вами по делу „Неман“ без достаточных основании старшину
Тимонина и сержанта Костенко немедленно освободите.
Начальник Управления контрразведки фронта считает необходимым предупредить
вас о неполном служебном соответствии.
Поляков».
СЛУЖЕБНАЯ ЗАПИСКА
«Чрезвычайно срочно!
Особой важности!
Ковалеву, Ткаченко
Под вашу личную ответственность следующие в Прибалтику, подлежащие
особому контролю отдела оперативных перевозок литерные эшелоны серии „К“
№№ 1906, 1907, 1954, 2318, 2319, 2346 и 2371 впредь до особого указания должны
быть задержаны на станциях восточнее Московского железнодорожного узла.
Исполнение проконтролируйте лично и немедленно доложите.
Основание: Распоряжение Ставки ВГК.
Карпоносов».
Уже в машине по дороге в Лиду Алехин обнаружил то, чего второпях не разглядел
Таманцев, – едва заметные булавочные наколы на картах, извлеченных из тайников в
голенищах сапог Павловского, и подумал, что это, наверно, самое ценное из всего добытого
за время поисков. Если бы еще Павловского взяли живым…
На четырех листах было всего семь точечных наколов: три на изображении
Шиловичского леса, два на квадрате, занимаемом северной частью Налибокской пущи, один
– юго-восточнее Столбцов, где неделю назад велись поиски, и еще один – на месте
Рудницкой пущи.
Что означали эти точечные пометы?.. Тайники?.. Но их было семь – многовато.
Возможные места приемки груза?.. Скорее всего и то и другое. Алехин не хотел что-либо
подсказывать Полякову, а тем более подсовывать свои умозаключения; пусть тот сам
посмотрит и делает выводы – они интересовали Алехина несравнимо больше, чем его
собственные.
Полякова он нашел в кабинете, куда был перенесен аппарат «ВЧ».
– Прибыли, товарищ подполковник, – переступив порог, доложил Алехин и, чуть
помедля, спросил: – Лужков у вас был?
– Да. – Поляков продолжал писать на листе бумаги с той необычайной быстротой,
какая удивляла всех, кто впервые видел его скоропись.
– Значит, вы в курсе… – Алехин посмотрел на горбоносого капитана, сидевшего у
аппарата «ВЧ», и попросил Полякова: – Можно вас на минуту?.. Надо, чтобы вы взглянули.
– Немного позже.
– Товарищ подполковник, – настаивал Алехин, – не исключено, что он имел отношение
к «Неману».
Поляков поднял голову и секунды размышлял. Минут десять назад его соединили с
Колыбановым, и он начал докладывать, но там, в далеком московском кабинете, послышался
еще чей-то голос, и тут же Колыбанов сказал:
– Николай Федорович, меня вызывает генерал-полковник. Я вам сейчас же перезвоню!
Вы мне нужны по весьма срочному вопросу! Ждите!..
– Если позвонит Колыбанов, я сейчас… – сказал Поляков дежурному и вместе с
Алехиным вышел из кабинета.
– Его стреножили, но он застрелился, – разумея Павловского, заметил Алехин.
– Я знаю.
– Полагаю, что ничьей вины в том нет.
Поляков промолчал.
Полуторка стояла позади отдела. Таманцев с сумрачно-виноватым и одновременно
обиженным лицом сидел на борту. Вытянувшись, он молча поприветствовал подполковника
и подхватил бережно под руку, когда тот взбирался в кузов.
Присев на корточки, Поляков быстро осматривал труп Павловского и нательное белье
на нем. Алехин помогал: задрал к самой шее задубелую у ворота от запекшейся крови
рубашку, стянул до щиколоток кальсоны, по команде подполковника перевернул успевшее
окоченеть тело – на спине уже проступили красновато-синие трупные пятна. Все это время
Таманцев безучастно стоял рядом: чувствуя себя без вины виноватым, но в какой-то степени
и оплошным, он по-прежнему упорно старался не смотреть на самоубийцу.
– Сфотографируйте, – прокартавил Поляков, указывая на ноги Павловского, и,
поднимаясь с корточек, пояснил: – Возможны упреки… Вы убеждены, что он был один?..
Там поблизости его никто не ждал?
– Один! Я осмотрел все вокруг в радиусе двух километров! – заверил Таманцев. – На
росе след не спрячешь! Он прибыл где-нибудь около полуночи. Вероятно, с попутной
машиной… К хате подошел со стороны шоссе. У речушки отчетливая дорожка его следов –
вот, капитан видел. Залез в окно совершенно без шума – она его ждала. А уходил он утром –
к лесу!
Так же, как и там, на обочине, невдалеке от хутора, Таманцев уже разложил на
плащ-палатке в задней части кузова вещи и документы Павловского и с нетерпением
ожидал, когда, оставив злополучный труп, Поляков обратит на них внимание. Тут уж не
обойтись без пояснений, а его буквально зудило, он испытывал острую потребность
рассказать последовательно, с деталями, как все это произошло, и таким образом
оправдаться.
Однако Поляков, памятуя о незаконченном разговоре с Колыбановым, спешил
вернуться в отдел. Труп следовало без задержки отправить в морг городской больницы, и
потому он счел необходимым отлучиться на минуты для его осмотра; с вещами же и
документами можно было ознакомиться и позже.
– Свидетельства или соображения о его возможной принадлежности к «Неману»? –
живо спросил он. – Вкратце!
– Прежде всего карты с точечными наколами и лопатка, которой, очевидно,
пользовались в Шиловичском лесу, – сказал Алехин, нагибаясь. – Портсигар имеет
несомненное сходство с похищенным у Гусева… Вот посмотрите…
Поляков не стал смотреть и в руки не взял ни карты и документы, ни портсигар и
лопатку, проворно поднятые с плащ-палатки Алехиным и Таманцевым.
– Давайте все это в кабинет начальника отдела! – взглянув на часы, с недовольным
видом распорядился он. – О попытке его задержания и обстоятельствах самоубийства
напишите подробный рапорт. Если успеете, восстановите в документах и свои действия за
предыдущие двенадцать суток. Для розыскного дела – в нем сегодня будут обнюхивать
каждую запятую!.. Так не ходи, – он ткнул пальцем в пятно крови на гимнастерке
Таманцева, – переоденься!
И торопливо полез через борт.
Он вернулся как раз вовремя. Горбоносый капитан выскочил прямо на него в коридор и
сообщил:
– Товарищ подполковник, – Москва! Генерал-лейтенант… Скорее!..
66. ОПЕРАТИВНЫЕ ДОКУМЕНТЫ
ЗАПИСКА ПО «ВЧ»
«Срочно!
Егорову
Для поддержания круглосуточно высокой работоспособности личного состава
оперативно-розыскных групп, действующих по делу „Неман“, главным
невропатологом Красной Армии рекомендовано применение тонизирующего
препарата „кола“ из расчета по одной полуграммовой таблетке каждые четыре
часа.
Соответствующее распоряжение начальнику медико-санитарного управления
фронта уже передано.
Под Вашу личную ответственность предлагается обеспечить немедленное
получение 80.000 доз препарата с военно-медицинских складов фронта и
снабжение им личного состава всех оперативно-розыскных групп.
Исполнение проконтролируйте и донесите.
Колыбанов».
ЗАПИСКА ПО «ВЧ»
«Весьма срочно!
Егорову
Вчера, 18 августа 1944 года, в 20.35 в расположение 2-го батальона 984-го полка,
занимающего оборону северо-западнее Лазы на правом фланге 618-й стрелковой
дивизии, прибыли трое офицеров – майор, капитан и старший лейтенант – с
секретным предписанием Разведуправления фронта. За час до того командир
батальона капитан Сипягин был предупрежден о их появлении по телефону
начальником разведывательного отделения дивизии, и ему было предложено
оказывать прибывшим содействие.
С наступлением темноты после ужина в землянке командира батальона майор,
капитан и старший лейтенант надели привезенные с собой из штаба дивизии
маскхалаты, взяли оружие и, сопровождаемые командиром разведвзвода Героем
СССР 45 лейтенантом Верещака и отделенным сержантом Баркуновым, прошли по
траншеям батальона, а затем ползком перебрались в окоп боевого охранения,
предупредив, что пробудут там до смены, т. е. до 6.00. Ничего подозрительного в
их поведении и разговорах не отмечалось.
В 5 часов 20 минут утра из окопа, в котором они находились, в сторону
расположения противника были выпущены ракеты, последовательно красная,
зеленая и белая, после чего дежурные наблюдатели в траншеях батальона
заметили, что трое в маскхалатах ползут из окопа боевого охранения в
направлении обороны противника. Открытый с промедлением
автоматно-пулеметный огонь из-за недостаточной видимости результата не дал.
Однако метрах в трехстах от линии немецкой обороны двое из ползших попали на
мины и были убиты, а третьего спустя несколько минут огнем из снайперской
винтовки удалось тяжело ранить примерно в 150 метрах от немецких траншей.
Около получаса он шевелился, а потом затих и никаких признаков жизни не
подавал.
В последующие пять часов немцы трижды пытались вытащить его тело в свое
расположение, однако все три попытки пулеметно-минометным огнем с нашей
46 Зеленая тропа (или «тропить зеленую», просторечие – «зеленка») – термин агентурной разведки; переход
линии фронта, осуществляемый обычно на стыке частей или соединений, преимущественно ночью, в темноте
или же в сумрачную, ненастную погоду. Во время Отечественной войны – второй по значению (после
парашютирования) способ заброски вражеской агентуры в тылы советских войск и основной способ
возвращения немецких агентов после выполнения задания.
Утро он провел бездеятельно, что в обстановке общей занятости и деловой суеты было
удивительно и обидно.
Алехин, разбудив его спозаранок в кузове, передал письмо матери, доставленное из
Управления с попутной машиной, и тотчас куда-то уехал, приказав Андрею не отлучаться и
начальству на глаза не лезть. Андрей хотел уединиться и прочесть письмо, но везде были
люди. Зайдя во взвод охраны, Андрей увидел только что освободившуюся койку, улегся на
нее и уснул. Часа через два его разбудили – случайно, по ошибке, – и он поднялся.
Он завтракал в комнате-столовой, когда стоявший там у широкого окна молодой
длинноногий майор с орденской планкой на сильной выпуклой груди,
спортивно-молодцеватый, как и все московские «волкодавы», повернулся и негромко сказал
другому офицеру:
– Никулин, ты спрашивал… Вон Таманцев.
При упоминании фамилии Таманцева еще двое офицеров, сидевших рядом с Андреем,
подскочили к окну и стали смотреть. Андрей тоже поднялся.
Таманцев, небритый, в стоптанных хромовых сапожках и позаимствованной во взводе
охраны старой солдатской гимнастерке с большими нелепыми заплатами на плече и на груди
– свою, окровавленную, чтобы отстирать, он замочил в бочке с дождевой водой, – держа в
руке пилотку, устало шел метрах в пятнадцати от дома.
У него был вид штрафника, искупившего свою вину и восстановленного в звании, но не
получившего еще нового обмундирования и потому нацепившего офицерские погоны прямо
на старое. Словно почувствовав на себе взгляды, он поднял голову и, сплюнув, посмотрел на
стоявших у окна с таким презрением и свирепостью, что те сразу отвернулись или отвели
глаза.
Андрей был польщен. В интересе московских «волкодавов» к Таманцеву он уловил не
просто любопытство, а уважение профессионалов и еще раз подумал, с какими
замечательными людьми – Алехиным, Таманцевым и подполковником Поляковым – свела
его судьба.
То, что москвичи знали Таманцева в лицо, Андрея не удивило. Он слышал, что весной
Таманцев ездил в Москву и показывал там свое искусство в стрельбе по-македонски 47
большой группе офицеров и генералов. Стрелял он так, что начальник Главного управления
наградил его именным оружием – присланным вслед пистолетом с дарственной гравировкой.
Андрей заметил необычный, удрученно-усталый вид Таманцева и огорчился. А
четверть часа спустя они сидели вместе в одном из кабинетов и задним числом писали
рапорта о своих действиях за последние двенадцать суток – начиная с осмотра леса под
Столбцами.
Как объяснил Таманцев, бумаги эти потребуются при проверке розыскной
документации начальством из Москвы. Иначе у Эн Фэ и у самого генерала могут быть
неприятности.
Тут Андрей и узнал, что дело, которым они занимались и занимаются, еще вчера взято
на контроль Ставкой, и понял причину небывалого оживления, царившего здесь, в отделе, и
на аэродроме. Ему стало обидно, что никто, даже Алехин, не сказал ему об этом ни слова, –
единственным тому объяснением было, что он стажер, всего-навсего стажер…
От Таманцева Андрей услышал, что по настоянию Главного управления сегодня
проводится крупнейшая войсковая операция, но в этой «ненужной затее» их группа
участвовать не будет.
– Она – войсковая, пусть войска ею и занимаются. А мы – контрразведка, – с
достоинством сказал Таманцев. – Мы будем действовать параллельно.
Настроен Таманцев был довольно мрачно. Он сразу сообщил Андрею, что у него
неприятность: застрелился немецкий агент. Этого бы не случилось, если бы не помешали
47 Стрельба по-македонски – стрельба на ходу из двух пистолетов (или револьверов) по движущейся цели.
прикомандированные. Но какой с них спрос? Никакого!..
Перефразируя известное высказывание Верховного Главнокомандующего, он заметил,
что прикомандированные приходят и уходят, а розыскники остаются и отвечать в данном
случае придется ему, Таманцеву, и хуже того – Алехину и Полякову.
Он объяснил также, что из засады на хуторе его сняли, чтобы группа была в сборе.
Мол, по соображениям Эн Фэ, проклюнулась возможность сегодня или завтра покончить с
«Неманом» и якобы подполковник и генерал заинтересованы в том, чтобы сделала это
именно их группа.
Более всего Таманцев верил в оперативное мышление Эн Фэ и прямо сказал, что если
подполковнику и генералу не помешают, то сегодня, в крайнем случае завтра, все будет
«тики-так».
Андрей ничего не мог понять. Если войсковая операция не нужна, то почему же из
Москвы требуют ее проведения?.. И отчего, по какой причине Таманцев, и, видно, не только
он, против нее? Кто и как может мешать ловить немецких шпионов? И почему Эн Фэ и
генерал заинтересованы, чтобы с «Неманом» покончила именно их группа?
Эти и другие вопросы занимали Андрея, но единственно, о чем он решился спросить:
что они должны сегодня будут делать?
Продолжая писать, Таманцев сказал, что, если ничего не изменится, им предстоит
засада в лесу часов от трех дня и до семи вечера – в наилучшее время для коротковолновой
радиосвязи. Но выехать туда придется несколько раньше – сразу после полудня.
Андрей уже знал, что засадой называется скрытое расположение на местности или в
помещении оперативного состава, производящего поимку вражеских агентов. Месяц назад
Андрей и сам участвовал в таком мероприятии: он и Алехин, нещадно истязаемые блохами,
трое суток просидели в жаркой вонючей стодоле бок о бок со свиньями и коровой, лишь
ночью по нужде вылезая на свежий воздух. Причем просидели впустую – никто не пришел, и
у Андрея об этих сутках остались самые неважные воспоминания.
Таманцев, мечтавший о сложных оперативных комбинациях, о функельшпиле
«стратегического значения», тем не менее к засадам относился с любовью и уважением.
– Это самый результативный способ поимки в полевых условиях, – говорил он. – Если
поднапрячь извилины и все хорошенько организовать, даже из такого примитива можно
сделать конфетку!
Первые рапорта он написал спокойно и довольно быстро, последний же, самый
большой, о неудачной попытке задержания, вызвал у него настоящие переживания. Излагая
происшедшее утром, он раздувал ноздри, дважды припомнив что-то неприятное, закрывал
глаза и, наморщась, как от кислого, мотал головой, а потом, не выдержав, возбужденно
вскричал:
– Ввек бы их не видеть!
– К-кого?
– Прикомандированных!
Ему страшно хотелось спать, и, посматривая на пол в углу у окна, он заявил, что, как
только разделается с этой писаниной, запрется здесь, в кабинете, и на два-три часа пусть
розыск и «Неман» катятся ко всем чертям! А потом Андрей его разбудит.
Закончив свои рапорта, Андрей отправился во взвод охраны и, улучив момент, вынес
оттуда подушку. Не рискуя проходить с ней по коридору отдела, он передал ее в форточку
Таманцеву – тронутый такой заботой, тот даже улыбнулся. И, возвратясь в кабинет, Андрей
решился задать вопрос, занимавший его в этот час: а что будет, если ни сегодня, ни завтра
поймать разыскиваемых не удастся?
– Что?.. Москва шутить не станет… – мрачно сказал Таманцев. – Каждому поставят по
клизме… На полведра скипидара с патефонными иголками, – уточнил он.
И после короткой паузы, словно утешая Андрея, добавил:
– Ты-то молодой… И меня, как рядового чистильщика, Москва наказывать не станет –
мы для них не фигуры!.. А уж Эн Фэ, Паше и генералу отмерят на всю катушку – это как
пить дать… За что?! – вдруг возмущенно воскликнул он.
Добытая Андреем подушка не пригодилась – поспать Таманцеву в это утро не удалось.
Что-то там изменилось, и вскоре он, Алехин и еще человек двадцать розыскников
Управления контрразведки фронта на нескольких автомашинах поспешно выехали в район
Шиловичского леса.
Туда же в определенное место, южнее Каменки, Алехин велел прибыть к тринадцати
ноль-ноль и Андрею с одним из офицеров комендатуры – по указанию Полякова или
Голубова.
С момента отъезда Алехина и Таманцева Андрей находился в непрерывном ожидании.
Подумав, что о нем просто забыли, и томясь своей бездеятельностью, он намеренно сунулся
на глаза Полякову, выходившему из отдела, – подполковник ответил на приветствие, но
ничего ему не сказал.
Полуторка вернулась часа через два; Хижняк нашел Андрея и позвал его обедать.
Никаких распоряжений не поступало, и, подумав: когда еще придется поесть? – Андрей
отправился на кухню.
После жирных густых щей повар, земляк Хижняка, навалил им полные, с верхом миски
вареного мяса и пообещал еще на третье «какаву».
Так плотно Андрей давненько не ел; впрочем, сегодня всех кормили без ограничений,
как на убой; даже белый хлеб, нарезанный толстыми ломтями, без нормы лежал на столах.
Андрей макал вилкой куски свинины в персонально для них выданное Хижняку
блюдечко с горчицей, когда в комнату-столовую, где находилось еще десятка два человек, –
вбежал какой-то старший лейтенант и с порога закричал:
– Из группы капитана Алехина здесь кто есть?
– Я… – с набитым ртом, покраснев, проговорил Андрей. – М-мы…
– Что же вы здесь сидите?! – возмутился старший лейтенант. – Идемте, возьмете
представителя комендатуры. И немедленно выезжайте!
Когда они обогнули здание отдела, он показал Андрею высокого нарядного офицера,
стоявшего к ним спиной невдалеке от крыльца, а сам, взволнованно-озабоченный, тут же
исчез.
В офицере Андрей узнал помощника военного коменданта города, молодого статного
капитана с выразительными продолговатыми глазами на тонком красивом лице.
Когда, впервые заехав здесь, в Лиде, в комендатуру, Андрей увидел капитана, то ему
подумалось, что где-то когда-то он уже встречал этого человека. Но как ни силился Андрей,
припомнить он не смог, а спросить не решился: даже со старшими по званию капитан
разговаривал без выражения почтительности и, пожалуй, несколько надменно, а на Алехина
и вообще не взглянул; он сидел за высоким барьером и, регистрируя командировочное
предписание, не поднял глаз от бумаг.
– Вот гусь, а?.. – ругался тогда Таманцев: ему капитан особенно не понравился. – Его
лбом башню тяжелого танка заклинить можно, а он здесь окопался! И вознесся – никого не
замечает! Пижон! Тыловая гусятина! Да я на него облокотился!
Таманцев стоял в стороне у дверей, к барьеру не подходил и, конечно, не сказал
Андрею, что во время предыдущего приезда в Лиду имел неприятное столкновение с
капитаном: проходя по улице, не поприветствовал помощника коменданта, тот остановил его
и публично отчитал…
Торопливо прожевывая на ходу и сожалея в душе, что не удалось попить «какавы»,
Андрей подошел к капитану и, козырнув, проговорил:
– Т-товарищ к-капитан, в-вы из к-комендатуры?.. Идемте с-со м-мной…
Хижняк, обежавший здание с другой стороны, уже успел сесть в машину и завести
мотор. Став на подножку, Андрей шепотом официально сообщил ему, что к тринадцати
ноль-ноль, то есть через сорок минут, им надлежит быть южнее Каменки – Хижняк крепко
выругался – и приказал жать на всю железку.
Возможно, надо было предложить помощнику коменданта сесть в кабину, но пока
Андрей говорил с Хижняком, капитан, помедлив, залез в кузов и устроился там на ящике.
Нарядно-осанистый, в отличной форменной фуражке с черным бархатным околышем, он,
возвышаясь над бортами, явно бросался в глаза, и Андрей, помня указание Алехина –
прибыть в назначенное место, не привлекая по дороге чьего-либо внимания, – велел:
– С-сядьте ниже, к к-кабине!
Капитан послушался и не торопясь и, как показалось юноше, с весьма недовольным
видом опустился на грязные доски кузова. Андрей не сел – упал рядом: полуторка, резко
набирая скорость, рванулась как подхлестнутая.
Женщины с корзинками и сумками тянулись с базара; проехал «додж», полный
шумных танкистов в черных шлемофонах; у большого костела в тени каменной ограды
теснились прихожане; громыхая по булыжнику, медленно катилась телега с привязанной к
задку комолой коровой; со станции доносились гудки паровозов; высоко-высоко, еле
различимые в солнечном небе, барражировали истребители.
Город жил своей обыденной жизнью, ничуть не подозревая, что в этот час тысячи
бойцов, сержантов и офицеров изготовились к проведению крупнейшей войсковой операции.
Еще большее число военнослужащих, как сказал Таманцев, участвовало в чрезвычайных
розыскных и проверочных мероприятиях по делу «Неман». И среди этих многих тысяч лишь
офицеры контрразведки знали о рации КАО, о стратегическом значении разыскиваемой
группы, знали суть происходящего, и от сознания, что и он, Андрей Блинов, принадлежит к
числу столь немногих избранных, юноша чувствовал себя счастливым и необычайно
сильным.
Хижняк старался вовсю: они стремглав пролетели по улицам и через какие-то минуты,
оставив город позади, мчались по шоссе.
Капитан трясся в кузове подле Андрея с тем же горделиво-важным видом, что и в
комендатуре. На нем был складный, прямо с иголочки китель с ярко сверкавшими на солнце
золотистыми погонами и пуговицами, светло-синего, довоенного сукна брюки и новенькие
сапоги с длинными узкими голенищами. Подшитые ровнехонько, свежее свежего манжеты
виднелись из рукавов; складки на брюках были отутюжены; от лакированного козырька
фуражки и до черного зеркала сапог все на капитане было новенькое, аккуратное, блестящее
и весьма неуместное в старом, видавшем виды кузове.
Чтобы не запачкать костюм, он, подложив под себя шелковый носовой платок, сидел в
метре от бочонка с бензином и старался одеждой ничего не касаться; дважды он поглядывал
на часы, как бы давая понять, что человек он занятой и у него на счету каждая минута.
Андрей дружелюбно посматривал на капитана и даже улыбнулся, собираясь
заговорить, но тот и взглядом не удостоил его.
Вспомнив вдруг о письме матери, Андрей вынул его – когда еще выдастся свободная
минута? – и начал читать. При этом он скосил глаза и увидел, что капитан демонстративно
смотрит в другую сторону.
Письмо матери Андрея и порадовало, и опечалило, и вызвало некоторую досаду.
Сережка Кузнецов был отличный мальчишка, а в Милочку Андрей в первом классе
действительно влюблялся, и не верилось, что их уже нет, как нет в живых и еще семи его
одноклассников.
Хлопоты матери удивили Андрея своей неуместностью и безосновательностью. Боже
мой, чем она озабочена?! «Ножки», «чулочки», «посылочка с продуктами»… Он, Андрей,
участвует в розыскных мероприятиях стратегической без преувеличения важности,
занимается делом, взятым на контроль Ставкой Верховного Главнокомандования, а тут…
ерунда, какая может прийти в голову, наверно, только женщине, и то гражданской.
«Мещанство, тыловое мещанство…» – огорченно подумал Андрей.
И еще обижается, что он редко пишет. Да знала бы она… Самое обидное, что он даже
намеком не может сообщить ей, чем занимается.
Сунув письмо матери в карман, Андрей взглянул на часы – было начало второго, –
привстав, перегнулся в кабину и громко сказал:
– Х-хижняк, м-мы опаздываем… Ж-жми, дорогой, ж-жми!
– А я что делаю?! – свирепо закричал Хижняк.
Андрей с озабоченным видом сел на место. То, что они не успеют к назначенному
Алехиным времени, стало ясно еще на аэродроме – выехали позже, чем следовало. Но теперь
это Андрея по-настоящему обеспокоило, и он с тревогой думал о возможных последствиях
их вынужденного опоздания.
Это был, наверно, самый ответственный день в его жизни, главной своей задачей он
сейчас полагал не допустить и малейшей ошибки и, естественно, не мог не волноваться.
Хотя Хижняк знал дорогу и ориентировался не хуже его, он на всякий случай смотрел
вперед, несколько раз перегибаясь через борт, с опаской поглядывал на скаты (будто это
могло что-нибудь дать) и все время со страхом прислушивался к шуму мотора: вдруг
откажет – и тогда они вообще не доедут до места.
Капитана же словно ничто не интересовало. Он смотрел с холодно-важным
безразличием и каким-то недовольством, его взгляд, ни на чем не останавливаясь, безучастно
скользил по перелескам, чересполосице полей и редким хатам, и лицо, как казалось Андрею,
говорило: «Борьба со шпионажем?.. Подумаешь, эка невидаль? Я и не такими делами
занимаюсь!..»
«А все-таки я его где-то встречал!» – размышлял Андрей, подпрыгивая в кузове и
опираясь руками, чтобы смягчить толчки; ощущение, что он прежде когда-то видел этого
человека, не оставляло его, но вспомнить: где? – он не мог, а заговорить не решался.
Между тем капитан всю дорогу переживал, как неудачно сложился этот праздничный
для него день. Размышлял он при этом невесело и вообще о своей службе в комендатуре, где
после ранения, как ограниченно годный, он торчал уже два месяца, тоскуя по родному
батальону и поминая недобрыми словами немецкую пулю, медицину и отдел кадров.
На восемь часов вечера у него было условлено свидание с девушкой из эвакогоспиталя,
в котором он весною лежал. Для этой гордой и, как ему казалось, неприступной ленинградки
с погонами лейтенанта медицинской службы он был вовсе не грозным помощником
коменданта города, надменно-официальным, каким его знали военнослужащие, а просто
Игорем, излишне самолюбивым и обидчивым, но симпатичным, а главное, интересным и – в
последнее время – желанным парнем. Так, во всяком случае, она его понимала и так
говорила, не зная, впрочем, о нем, пожалуй, самого существенного, того сокровенного, что
он тщательно на войне от всех скрывал.
Еще позавчера при последней встрече они договорились, что он придет сегодня к
восьми часам, и больше она ничего не сказала. Но от ее ближайшей подруги – строго по
секрету – он узнал, что у Леночки ныне день рождения и будет небольшое торжественное
застолье – кроме него, приглашены еще две подружки, а также начальник ее отделения,
молодой красавец грузин, как говорили, талантливый хирург, к тому же игравший на гитаре
и вызывавший у помощника коменданта острую неуемную ревность.
В его жизни это было не первое сильное увлечение.
Перед войной он влюбился в одну будущую актрису, студентку театрального
института, и других девушек не замечал. Однако осенью сорок первого, когда он уже
находился на фронте, связь между ними внезапно прервалась – она уехала в эвакуацию и как
в воду канула. Болезненно переживая, он многие месяцы пытался ее разыскать, увы,
безуспешно, она же, очевидно, и не пыталась: знала его московский адрес, однако среди
писем, пересылаемых матерью, от нее ничего не было.
Позже, под Сталинградом, он увлекся по-настоящему переводчицей из штаба дивизии,
приехавшей на пару часов в полк опросить немцев, захваченных его ротой. За ужином они
разговорились; она оказалась москвичкой и более того – училась в соседнем с его домом
институте.
Спустя неделю он отправил ей с оказией шутливую несмелую записку, не рассчитывая
получить ответ, но она ответила хорошим, теплым письмом. Переписка продолжилась, они
обменивались дружескими посланиями каждую неделю и к моменту окружения немецкой
группировки уже перешли на «ты».
В середине декабря была еще одна чудесная встреча, когда его вызвали в штаб дивизии
и затем он гулял с ней морозной ночью несколько часов. Мела, крутила свирепая поземка, в
отдалении размеренно била корпусная артиллерия, из темноты время от времени слышались
окрики часовых. Трижды заснеженную степь вокруг ярко освещали САБы, 48 сбрасываемые
немецкими самолетами, и он видел рядом ее пунцовое от мороза, прекрасное лицо. Она была
в валенках и в полушубке поверх ватного костюма, а он, являвшийся перед тем к
начальству, – в шинели и в сапогах. Чтобы не замерзнуть, они непрерывно ходили и даже
грелись пробежками, и все же он продрог до костей, но был счастлив как никогда. В конце
этого сказочного, так запомнившегося ему свидания она предложила, если позволят
обстоятельства, встретить Новый год вместе.
Эта идея захватила его. По счастью, полк вывели во второй эшелон, и все складывалось
как нельзя благоприятно. Он понимал: ей легче отлучиться, чем ему оставить на ночь роту.
Вместе с ординарцем он вылизал земляночку и выпросил на эти сутки у других ротных
лучшую в полку табуретку и вполне приличный несамодельный стул. Как раз в это время
один из офицеров, ездивший с машиной в дальнюю, за сотни километров командировку,
привез заодно с севера три елки. По приказанию командира полка их роздали по веточке во
все землянки и блиндажи, и ему досталась небольшая, короткая, но густая пахучая лапа.
Поставленная на крохотном самодельном столике под журнальным портретом Верховного
Главнокомандующего, она стала главным и редкостным украшением – в безлесной степи,
вблизи от передовой о елке можно было только мечтать.
31 декабря с сержантом из его роты, ехавшим по делу в штаб дивизии, он отправил
переводчице только что врученную ему посылочку – подарок от тружеников тыла: флакон
духов, шерстяные варежки и пачку печенья. Внутрь вложил торжественно-шутливое
приглашение, написанное «высоким штилем». В самом конце предложил: если она пожелает,
его «верный оруженосец» (имелся в виду сержант) будет ее сопровождать.
День минул, и, томясь ожиданием, он то и дело выходил из землянки и всматривался в
темноту в том направлении, откуда они должны были появиться. Он ни разу не звонил ей в
дивизию, зная, что разговоры могут слушать и от нечего делать слушают телефонисты, и
никак не желая делать сокровенное, дорогое достоянием чужих ушей. В одиннадцатом часу,
однако, не выдержав, он соединился через полк с дивизионным коммутатором и, не зная
номера, назвал фамилию майора, ее начальника, к которому он с самого начала без
каких-либо к тому оснований ее ревновал. Ответил чей-то юношеский тенор, но там, в
штабном блиндаже, было весело, возможно, уже выпивали, звучали оживленные голоса, в
том числе и женские. Он попросил майора, но когда тот подошел, сразу положил трубку: ему
явственно показалось, что среди других он расслышал и ее радостный голос, – от обиды и
огорчения он чуть не закричал.
Это было настолько чудовищно неожиданным, что немного погодя, утешая себя, он
подумал, что от штаба дивизии до его землянки каких-нибудь пять километров и за полтора
с лишним часа она еще вполне может успеть, особенно в сопровождении сержанта.
Успокоение, однако, оказалось недолгим. В двенадцатом часу, вызвав ординарца, он
хватил с ним по стакану неразбавленного спирта и в полном молчании принялся есть с таким
ожесточением, будто главным теперь было уничтожить все припасенное и добытое не без
труда на этот праздничный ужин. Они усиленно работали челюстями, когда вернулся
наконец сержант, ввалился в землянку усталый, озябший и, прикрыв за собой дверь, молча и
виновато достал из вещмешка посланную с ним посылочку.
ЗАПИСКА ПО «ВЧ»
Егорову
«Срочно!
Сержант Гусев умер от полученных ранений и возникшего общего заражения
крови сегодня, в 6 ч. 25 мин. При проверке в батальоне его товарищи, шофера
Агафонов, Туманян и Белодед, подтвердили сходство предъявленного им для
опознания портсигара с тем, что имелся у Гусева, однако добыть доказательства
полной идентичности не представляется возможным.
Как выяснилось, портсигар Гусева в числе многих подобных был изготовлен в
начале этого года старшиной по прозвищу „Коляныч“ (предположительно – от
имени Николай), механиком 294-го Отдельного Ремонтно-Восстановительного
батальона, который прошлой зимой дислоцировался под Гомелем по соседству с
частью, где служил Гусев. Как нами установлено, в настоящее время 294-й ОРВБ
находится в районе Сувалок, куда тем же самолетом и отправлен опознаваемый
портсигар для предъявления его старшине по прозвищу „Коляныч“.
Логинов».
ШИФРОТЕЛЕГРАММА
«Весьма срочно!
Платонову
Задержанных Вами без документов неизвестных, двое из которых по признакам
словесного портрета имеют сходство с фигурантами чрезвычайного розыска, для
установления личности необходимо срочно доставить в Лиду.
Немедленно перевезите всех троих под надежной охраной на Молодечненский
аэродром, где в ближайшие полчаса совершит посадку высланный нами „Дуглас“
(бортовой – 207).
Поляков».
ЗАПИСКА ПО «ВЧ»
«Весьма срочно!
Егорову
Сообщаю для сведения приказание Нач. Генштаба Красной Армии №……. от
19.08.44 г.
При подготовке и проведении специальных мероприятий в тылах 1-го
Прибалтийского и 3-го Белорусского фронтов имели место следующие
недопустимые факты:
1. Из-за нераспорядительности и халатности интендантских служб 91-й армии
подразделения войск НКВД 1-го Белорусского фронта по прибытии к месту
назначения после трехсоткилометрового пути в течение четырех часов не могли
получить горячего котлового питания.
2. При движении автоколонны 18-го Краснознаменного погранполка в результате
поломки вышла из строя одна из машин. Командир 376-й гвардейской танковой
бригады гвардии подполковник Фильченков, несмотря на мою директиву №…… от
18.08.44 г., с которой он был ознакомлен, и требование представителя
контрразведки выделить транспортную машину взамен сломавшейся
категорически отказался.
3. Нач. Отдельного фронтового склада ГСМ 49 № 1354 капитан Сухаревский
отказался отпустить бензин автоколонне маневренной группы войск НКВД 1-го
Белорусского фронта, мотивируя свои действия отсутствием у старшего группы
форменных требований НКО на горючее. Заправка автомашин была произведена с
опозданием, лишь после вмешательства вышестоящего командования.
Эти факты могли иметь место только вследствие недопонимания отдельными
офицерами всей важности проводимых специальных мероприятий и
безответственного отношения к директиве Генштаба №……. от 18.08.44 г.
Приказываю:
1. Заместителя командующего 91-й армией по материально-тыловому обеспечению
полковника Аверьянова за нераспорядительность подчиненных ему служб от
занимаемой должности отстранить и откомандировать в распоряжение Управления
кадров тыла Красной Армии для назначения с понижением.
2. Командира 376-й гвардейской танковой бригады гвардии подполковника
Фильченкова за невыполнение директивы Генштаба №……. от 18 августа 1944
года, в результате чего взвод 18-го Краснознаменного погранполка вынужден был
добираться на попутных и прибыл к месту назначения позже, чем следовало, от
занимаемой должности отстранить и откомандировать в распоряжение
командующего БТ и MB50 фронта для назначения с понижением.
3. Нач. Отдельного фронтового склада ГСМ № 1354 капитана Сухаревского, в
За Шиловичами после поворота влево Андрей приказал Хижняку сбавить ход и стал
высматривать ориентиры, сообщенные Алехиным. Большую старую стодолу он увидел
издалека, а немного погодя и два сросшихся дуба; от них следовало, двигаясь строго по
перпендикуляру, подойти незаметно к тому месту на опушке, где углублялась в лес заросшая
дорога.
Как только они поравнялись с этими деревьями, Андрей застучал в заднее стекло
кабины.
– С-сходим! – сказал он и, не дожидаясь, когда полуторка остановится, соскочил на
обочину.
Помощник коменданта поднялся и не торопясь выпрыгнул из машины; за всю дорогу
он и слова не вымолвил.
Сунув голову в кабину, Андрей, согласно указаниям Алехина, велел Хижняку проехать
вперед в Каменку и быть там до шестнадцати тридцати, а к семнадцати часам вернуться и
ждать с машиной где-нибудь здесь, но к старой, заброшенной стодоле, которую они только
что миновали, ни в коем случае не приближаться – об этом особо предупредил Алехин.
Пока Андрей наставлял Хижняка, помощник коменданта, разминая отсиженные ноги,
отошел на десяток шагов назад, осмотрел свой костюм, поправил складки на шароварах и
заложил руки за спину.
– Идемте, – сказал ему Андрей. – Т-только с-совер-шенно н-незаметно…
– То есть как незаметно? Может, лечь и ползти по-пластунски? – вдруг сильным
мелодичным голосом язвительно спросил капитан.
– Если п-потребуется… – покраснев, проговорил Андрей и почувствовал в эту минуту,
что вполне разделяет отношение Таманцева к прикомандированным.
Они двинулись кустарником к лесу, и помощник коменданта беспокоился, как бы не
зазеленить или не разодрать о какой-нибудь сучок свой замечательный новенький костюм, а
Блинов, не менее озабоченный совсем иным, то и дело останавливался и, подав ему знак –
приложив палец к губам, – напряженно прислушивался.
На пути оказалась большая поляна, и, чтобы не выходить на открытое место, пришлось
сделать немалый крюк. Затем кустарник вовсе кончился, они находились метрах в
пятидесяти от указанного Алехиным места, но от леса их отделяла полоса мелкорослого,
ниже пояса чапыжника, обойти ее было невозможно: она тянулась в обе стороны насколько
хватал взгляд, и Андрей старался сообразить, как же преодолеть ее незаметно.
– П-придется п-ползти… – после некоторого раздумья огорченно сказал он и в то же
мгновение увидел, как на опушке в просвете уходившей в чащу дороги неожиданно, словно
из земли выросши, появился Алехин. Не выходя на открытое место, он подзывал их
энергичными жестами – мол, быстрее сюда!
Когда, миновав чапыжник, они очутились возле него, под прикрытием деревьев, он,
оглядывая помощника коменданта, приветливо представился:
– Капитан Алехин… Вы из комендатуры?
– Помощник коменданта города! – с достоинством уточнил капитан.
– Очень рад… Будем действовать вместе.
Андрей начал объяснять, почему они опоздали, но Алехин остановил его. Помощник
коменданта в это время достал из кармана коробку самого настоящего «Казбека», какого
Андрей не видел, наверное, с начала войны, взял папиросу и, разминая ее пальцами,
небрежным жестом протянул коробку Алехину.
– Благодарю! – отказался Алехин.
Андрей почему-то подумал, что помощник коменданта и ему предложит папиросу,
однако этого не случилось. Капитан опустил коробку в карман, постучал мундштуком
папиросы о розовый полированный ноготь большого пальца и, обнаружив затем, что
зажигалка осталась в старом обмундировании, вопросительно посмотрел на Алехина, и тот
понял его взгляд.
– Костя, – оборачиваясь, сказал он, – спички.
Из кустов орешника со стороны опушки вылетел брошенный чьей-то сильной рукой
коробок спичек и упал около офицеров. Кто такой Костя, Андрей не знал, но сообразил, что
тот, очевидно, ведет наблюдение: просматривает подступы от шоссе к лесу.
Подняв коробок, Алехин зажег спичку и протянул ее помощнику коменданта. Затем,
предупредив, что разговаривать в лесу можно только шепотом, стал объяснять, что им
конкретно предстояло.
– Как вам известно, – сказал он вполголоса капитану, – разыскивается группа,
представляющая значительную опасность для Действующей армии… По имеющимся
предположениям, они могут сегодня во второй половине дня появиться здесь, в лесу. На
путях их вероятного движения внутри массива будут устроены засады – в одной из них мы и
будем с вами участвовать… Наша задача: проверка под видом комендантского патруля, в
определенной обстановке, – подчеркнул Алехин, – всех проходящих мимо нас по той
дороге…
– Что означает – «в определенной обстановке»? – спросил помощник коменданта.
– Засада с подстраховкой. На месте вы все поймете… Последовательность проверки:
сначала основные документы – удостоверения личности и командировочные предписания.
Затем второстепенные: расчетные и вещевые книжки, продовольственный аттестат, быть
может, наградные удостоверения и другие документы… После этого необходимо
ознакомиться с содержимым вещевых мешков проверяемых или другого багажа…
– То есть как «ознакомиться»?.. Вы хотите сказать – обыскать? – переспросил
помощник коменданта.
– Нет. Так сказать я не хочу, а делать тем более. Этого надо постараться избежать. Мы
попросим их самих предъявить свои вещи для осмотра.
– Выходит, обыск на добровольных началах… А в смысле закона?.. Это положено?
– Да, разрешено… Это необходимость… Я имею официальные указания, – осторожно
заметил Алехин.
«А я таких указаний не имею», – хотелось заявить капитану, но он этого не сказал, а
спросил:
– Какова моя роль? Что лично я должен делать?
– Что делать?.. Представитесь официально – назовете свою должность и фамилию – и
попросите предъявить документы для проверки. Вы приглашены, чтобы мы действительно
выглядели комендантским патрулем. – Алехин улыбнулся. – Если они знают вас в лицо – а
такая возможность не исключена: они были в Лиде, – чтобы все выглядело как можно
правдоподобнее. В момент проверки они должны быть убеждены, что имеют дело с
комендантским патрулем и что нас всего двое.
– Правдоподобно… – Капитан чуть усмехнулся, одними губами. – Но офицерские
наряды посылаются только в черте города.
– Об этом знают немногие. А потом, бывают исключения: выезды на чепэ, целевые
проверки и тому подобное. Так что это несущественно… – Алехин посмотрел на капитана и
продолжал: – Значит, проверяем основные документы, потом – второстепенные, а затем и
вещи…
– Это тоже моя обязанность?
– Нет. Вы как старший наряда предложите им предъявить для осмотра вещмешки или
чемоданы – что у них будет – и показать содержимое. Остальное делаю я. А вы должны
страховать от возможного нападения, как это положено и при комендантской проверке. На
месте я вам покажу все в деталях…
– Вы сказали, что мы будем вдвоем, а лейтенант? – Помощник коменданта указал
взглядом на Блинова.
– Его с нами не будет. Он должен подстраховывать со стороны, из засады. А мы будем
вдвоем. Да, я обязан вас предупредить: во время проверки с первой минуты и до самого
конца требуется предельное внимание и осторожность…
– Знаю, – поморщился капитан. – Мне уже говорили.
– Возможно, я в чем-то и повторяюсь, но я должен вам пояснить… Цель наших усилий:
взять их с поличным или заставить проявить себя… Для того и проверка с подстраховкой из
засады… Зачем это делается?.. Понимаете, при поимке врага случается и так – ни обыск, ни
последующие допросы ничего не дают…
– Насчет обысков и допросов, – усмехнулся помощник коменданта, – вам, безусловно,
виднее…
– Почему я вас предупреждаю о необходимости максимальной осторожности? –
продолжал Алехин, будто не замечая язвительной реплики капитана. – Мы с вами будем
своего рода живой приманкой… Понимаете, они видят перед собой всего двоих, а о тех, кто
в засаде, и не подозревают… Место там безлюдное… Таким образом мы как бы
провоцируем их, создаем им условия проявить себя, показать свою истинную суть…
– И как… в чем же она может проявиться?
– Если это враг, скорее всего они попытаются нас убить.
– Да, перспективка не из приятных, – с улыбкой заметил помощник коменданта. – Но
она неоригинальна: на войне убивают – такова жизнь!.. Обязанности свои понял… Мне
только немного неясно… Допустим, мимо вашей засады кто-то проходит… И мы… вы их
обыскиваете… А если они совсем не те, кто вам нужен?.. Если это честные советские люди?
Тогда что?
– Придется извиниться.
– И только?
– А что тут еще можно сделать?
– Не знаю. Это уж по вашей части. Лично я с подобной проверкой сталкиваюсь
впервые!
Капитан затянулся папиросой, и оба помолчали, думая каждый о своем.
…В отношениях с прикомандированными армейскими офицерами нередко возникали
неясности, если даже не двусмысленность. Их привлекали для выполнения определенных
ограниченных функций, для совершения второстепенных, вспомогательных действий, и
сообщать им суть дела не разрешалось. Для того были основательные не только формальные
соображения, но производило такое умолчание на людей гордых и самолюбивых не лучшее
впечатление. Преодолеть это старались подчеркнуто-уважительным обращением, что и делал
в эти минуты Алехин.
Ему требовалось высказать помощнику коменданта еще кое-какие наставления, однако,
почувствовав неблагоприятную, с язвительностью, реакцию, он умолк, решив немного
повременить и продолжить разговор по дороге или уже на месте. Он сразу понял, что
капитан – человек с характером, точнее с норовом, и ладить с ним будет непросто, а
противопоставить этому можно только добродушие и вежливость, столь облегчающую
отношения между людьми.
Когда, докурив, помощник коменданта бросил папиросу, Алехин, подобрав окурок,
сунул его в землю под орешину. Капитан посмотрел, поджал губы, но ничего не сказал.
– Костя! – оборачиваясь, позвал Алехин. – Мы возьмем спички?
– Ну что с вами поделаешь… – лениво и вроде неохотно ответили из кустов.
Стоя немного в стороне, Блинов продолжал присматриваться к капитану. Помощник
коменданта был на полголовы выше Алехина, значительно темнее волосами, но светлее
лицом – свежевыбритым, чистым и гладким – и несравненно представительней; его
стройной, горделивой осанке мог позавидовать любой офицер. И голос у него был
выразительный, мужественный, удивительно приятный. «Такие нравятся женщинам, –
подумал Андрей. – И вообще производят впечатление… Да-а! Где же я его видел?..»
Немного погодя заброшенной травянистой дорогой они шли в глубь леса – Алехин и
капитан бок о бок, Андрей в трех шагах позади.
День выдался ветренный, теплый, однако если в Лиде было сухо, то здесь недавно
пролил дождь, в тени омытых им деревьев было прохладно и сыро; пахло лесом и прелью.
Солнце, проникая сквозь редкие просветы в листве, тысячами искринок сверкало на мокрой,
росистой траве.
Приехав сюда утром одновременно с другими розыскниками Управления
контрразведки фронта – Поляков отправил в лес почти всех офицеров своего
отдела, – Алехин вместе с Таманцевым выбрал место для засады на порученной им дороге и,
возвратясь на опушку, отправился к старой пустующей стодоле, которую он сам посоветовал
Полякову использовать для размещения штаба руководства войсковой операцией.
Подступы к этому бесхозному строению – владельцы хутора вместе с хатой были
сожжены немцами за связь с партизанами – на значительном расстоянии охранялись
спрятанными на местности автоматчиками: Алехина остановили, и ему пришлось
предъявить документы лейтенанту в форме пограничника.
Вокруг стодолы кустились заросли крапивы, было совершенно безлюдно и запустело,
однако на земле перед входом виднелись свежие следы подъезжавших сюда
«студебеккеров», и когда Алехин, проскользнув в щель между половинками ворот, ступил
внутрь, он разглядел в царившей там полутьме человек тридцать.
Посредине прямо перед ним возле походного столика с какими-то бумагами стояли и
разговаривали несколько генералов, и среди них в центре – Егоров. За их спинами, соблюдая
некоторую дистанцию, двумя раздельными полукругами располагались офицеры.
Вдоль стен уже были развернуты радиостанции, в том числе справа две – большой
мощности для прямой связи с Москвой; угол рядом с ними был отгорожен плащ-палатками –
для шифровальщиков; над каждой рацией и там, в углу, неярко светили от аккумуляторов
маленькие автомобильные лампочки.
В отличие от других генералов Егоров был в хлопчатобумажном обмундировании – на
поношенной, старого образца, с отложным воротником гимнастерке отсутствовали погоны –
и в яловых сапогах. Алехину вспомнилось, как два месяца тому назад, перед началом
наступления, Егоров в этом самом обмундировании выезжал с ним и Таманцевым на
операцию в одну из дивизий.
Тогда осуществлялась «зеленая тропа» по весьма ответственной радиоигре, и генерал
счел необходимым присутствовать лично. Переходили трое, в том числе один свой; для
создания иллюзии правдоподобности их следовало обстрелять, при этом Таманцев должен
был из ручного пулемета при свете ракеты для той же правдоподобности хотя бы одного из
двух чужих ранить, что сделать за время пятисекундной вспышки совсем не просто.
О появлении Егорова на передовой в генеральской форме не могло быть и речи. Чтобы
не привлекать внимания, он еще по дороге в машине надел на эту самую гимнастерку даже
не капитанские, как предлагал Алехин, а лейтенантские погоны своего адъютанта и затем в
течение суток исправно играл роль младшего офицера: строго по уставу отвечал всем, кто
был «старше» его по званию, таскал за Таманцевым вещмешок с дисками от пулемета и
продуктами, проворно вставал, когда к нему обращался Алехин или командир батальона, на
участке которого должны были тропить в ту ночь немецкие агенты – два действующих и
один бывший. Таманцев же так вошел в образ, что покрикивал на генерала как на
подчиненного.
Все тогда получилось как нельзя лучше, в памяти же Алехина остался маленький
курьезный эпизод. Вечером командир батальона, совсем юный капитан, когда Егоров вышел
из блиндажа, с язвительной улыбкой заметил:
– Такой молодой – всего пятьдесят лет! – и уже лейтенант! Что же с ним будет к
шестидесяти?.. Наверняка старшего получит!..
Интересно, что Егоров, смеявшийся над различными приметами розыскников, не менее
суеверных, чем летчики или моряки, смеявшийся над предрассудками относительно
понедельников и тринадцатого числа, во время всех ответственных мероприятий или
операций непременно надевал эту самую хлопчатобумажную гимнастерку, в которой он
начинал войну.
Появление в стодоле Алехина было замечено, и Егоров, повернув голову, увидел его,
но ничего ему не сказал, а, обращаясь к полноватому генералу в брюках навыпуск,
продолжал:
– Поймите меня правильно, товарищ комиссар… При всем уважении к вашей
должности и вашим полномочиям я не могу не возражать против действий, которые считаю
преждевременными и рискованными для дела! Вопрос решается в Москве и…
– Не будет у вас завтрашнего дня, не будет! – с сильным кавказским акцентом закричал
полноватый; это был заместитель Наркома внутренних дел, по званию – комиссар
госбезопасности, принятый сначала Алехиным за генерал-полковника. – Вы просто
недопонимаете, насколько серьезна обстановка!
– Ответ Ставки должен поступить с минуты на минуту… – упрямо сказал Егоров.
– Не стройте иллюзий – он будет отрицательный! Если вы действительно верите в
возможность отсрочки, ваша наивность поразительна!.. Мы не можем и не будем держать
здесь людей сутками! У нас своих дел по горло!
Егоров и комиссар госбезопасности стояли друг перед другом, уединиться здесь было
негде, и они спорили, не стесняясь присутствия подчиненных.
Алехин пришел посоветоваться с Поляковым, согласовать с ним некоторые детали
предстоящих действий, но подполковника среди скученных в стодоле офицеров и генералов
не было.
Суть спора Егорова с комиссаром госбезопасности Алехин, как только сообразил, кто
тот такой, себе уяснил, правда в общих чертах, приблизительно; в действительности же дело
обстояло так.
На рассвете собранные в Вильнюсе автомашины и подразделения, предназначенные
для войсковой операции в районе Шиловичского массива, по указанию Егорова
передислоцировали в Радунь и Вороново. Таким образом было достигнуто состояние «плюс
один», то есть полная готовность в течение часа начать операцию. Как только об этом стало
известно в Москве, от Егорова начали требовать ее незамедлительного осуществления.
В очередном, третьем за сутки разговоре по «ВЧ» с начальником Главного управления
контрразведки Егорову удалось обосновать целесообразность отсрочки начала операции до
семнадцати ноль-ноль, и на какое-то время все вроде успокоились.
Однако с прибытием из Москвы заместителя Наркома внутренних дел обстановка сразу
же обострилась. Выслушав прямо на поле аэродрома доклад Егорова, он сказал, что в
руководстве розыском налицо «нерешительность» и «опаснейшее промедление».
Естественно, ему хотелось, чтобы его присутствие в Лиде ознаменовалось активными
решительными действиями, самой значительной акцией в этом плане была бы крупная
войсковая операция, и, ссылаясь на свои полномочия, он потребовал ее немедленного
проведения.
Его энергично поддержали не только прилетевшие с ним генералы, но и начальник
войск по охране тылов фронта генерал Лобов, а также командиры погранполков и трех
маневренных групп, прибывших с других фронтов.
Все эти люди относились к одному ведомству – Наркомату внутренних дел; Егоров же
и Мохов представляли собой контрразведку Наркомата обороны, но речь шла вовсе не о
межведомственных разногласиях.
У оппонентов Егорова – и он это понимал – была обоснованная деловая позиция.
Подчиненные им части, переброшенные, как правило, за сотни километров и оторванные от
выполнения своих непосредственных боевых задач: борьбы с националистическим
подпольем, бандами и остаточными группами немцев, охраны важных объектов, несения
контрольно-заградительной службы на коммуникациях и тому подобного, – с рассвета
находились в состоянии полной готовности провести войсковую операцию, а ее – по
предположительным соображениям – пытались отложить. И тысячи людей, необходимые в
других тыловых районах, вынужденно бездействовали.
Зараженные уверенностью Полякова, что разыскиваемые сегодня или в крайнем случае
завтра появятся в Шиловичском лесу, Егоров и Мохов, будучи в абсолютном меньшинстве,
упорно отстаивали свою точку зрения. В конце получасового спора, уже в кабинете
заместитель Наркома, человек восточного темперамента, разгоряченный их несогласием,
заключая разговор, заявил:
– Вы понимаете, как все это будет выглядеть, если ваши предположения не
подтвердятся?.. Могу вам сказать: как преступная нерешительность и промедление,
граничащее с саботажем!.. Вы занимаетесь розыском тринадцать суток – две недели! – а что
в результате?.. Баран начихал!.. Может, вы еще столько же собираетесь здесь возюкаться?..
Не выйдет!.. – возмущенно вскричал он. – Мы стянули к вам более семи тысяч человек, и
держать их без дела даже лишний час – преступно!.. Ваши предположения не могут служить
оправданием для подобного опаснейшего промедления!.. Войсковая операция нужна в
первую очередь вам и Главному управлению контрразведки, так давайте ее проводить! – Он
посмотрел на часы, затем перевел взгляд своих агатовых, маслянисто блестевших глаз на
прибывших с ним генералов и как бы и от их лица сказал: – Мы не можем оставаться
сторонними… безучастными наблюдателями. Обстоятельства чрезвычайные, и я
вынужден… – это мой долг, моя обязанность! – данной мне властью, независимо от ваших
соображений, распорядиться безотлагательно приступить к операции!..
По своему положению он был не ниже начальника Главного управления
контрразведки, причем почти все подразделения, собранные в Лиде, Радуни и Вороново,
подчинялись по принадлежности ему, а не командованию фронта, и отдать такое приказание
он вполне мог.
Тогда-то Егоров и сообщил как бы конфиденциально, что обратился в Ставку с
мотивированной просьбой об отсрочке операции более чем на сутки – до семнадцати
ноль-ноль завтрашнего дня. И поскольку, мол, вопрос решается в Москве, быть может, лично
Верховным Главнокомандующим, он не считает возможным, да и другим не советует
форсировать события.
Собственно, никуда он еще не обращался: хотя такая шифровка по настоянию
Полякова была составлена, Егоров, не желая действовать «через инстанцию», через голову
своего непосредственного начальства, ее не подписал. Теперь он вынужденно это сделал, и
спустя минуты ее уже передавали в Ставку, а копию – Колыбанову.
Егоров знал, что Верховный, работавший по ночам до утра, встает не раньше полудня,
и шифровку Егорова ему могли доложить только спустя еще примерно час. Даже если бы
ответ последовал без промедления, каким бы он ни был, в любом случае выигрывалось
некоторое время.
Как и ожидал Егоров, его сообщение, что вопрос решается в Москве, ослабило
давление со стороны прибывших, хотя заместитель Наркома сразу заявил, что Ставка,
несомненно, ответит отказом. Часа два прошли относительно спокойно, однако, когда уже
разгрузились здесь, в стодоле, спор и разногласия возникли опять.
Ехали по соображениям маскировки под наглухо задраенными тентами, в кузовах двух
набитых до отказа «студебеккеров», причем здесь их загоняли задом в ворота, чтобы
прибывших со стороны никто не увидел. По той же причине Егоров еще в Лиде
предупредил, что даже по нужде не разрешит никому до вечера выйти из стодолы.
Кажется, предусмотрели все, но, как нередко случается в подобных необычных
обстоятельствах, что-нибудь второстепенное обязательно упускается. На этот раз не
подумали, что всем нужно на чем-то сидеть. Стульев и табуреток хватило для радистов и
шифровальщиков, остальным приходилось стоять. Единственный оставшийся свободным
стул Егоров поставил для заместителя Наркома, но тот, видимо из солидарности с другими
генералами, на него не сел.
Людям было неудобно, жарко, ко всему прочему, самого старого, совершенно седого
генерала с планкой четырех орденов Красного Знамени и знаком «Почетный чекист» на
габардиновом кителе в душновато-спертом, пахнувшем сеном воздухе стодолы сразу же
охватило астматическое удушье. С багрово-синим лицом он стоял, опираясь руками на стол,
давился сиплым кашлем, задыхался, слезы катились у него из глаз, но он упрямо не желал
или не мог ни выйти, сняв фуражку и китель, из стодолы, как предлагал ему Егоров, ни
сесть, на чем настаивал заместитель Наркома.
Этот генерал в разговоре на аэродроме высказал оригинальные, весьма толковые
соображения, чем сразу понравился Егорову, и тот его теперь искренне жалел.
Как только рации были развернуты и отлажена связь, хлынул поток сообщений, и
пятеро привезенных сюда шифровальщиков заработали с полной нагрузкой.
Егоров ушел к ним в угол, за плащ-палатки, и прямо с рабочих листов, не дожидаясь
окончания расшифровки, читал радиограммы, поступившие за последние полтора часа на его
имя в Лиду и переданные теперь сюда.
Командующий фронтом и маршал, представитель Ставки, запрашивали, необходима ли
еще какая-либо помощь людьми и техникой; такой же вопрос содержался в
шифротелеграмме начальника Генерального штаба. Из Москвы требовали подтвердить,
обеспечены ли все привлеченные к розыску и войсковой операции усиленным питанием по
нормам летного состава ВВС Красной Армии, требовали различные сведения отчетного
характера.
Все эти сообщения Егоров просмотрел на рабочих листах мельком, как не
представляющие интереса. Маховик огромного механизма чрезвычайного розыска был
раскручен вовсю, и никакая дополнительная помощь, никакие новые люди и техника уже не
могли бы что-либо существенно изменить или даже усилить.
Огорчило Егорова то, что не было ничего непосредственно от Полякова. Подполковник
остался в отделе контрразведки на аэродроме, чтобы встретить начальника Главного
управления контрразведки и, докладывая о ходе розыска, убедить его в необходимости
отсрочить на сутки войсковую операцию. Эту трудную и малоприятную миссию он взял на
себя сам, и Егоров с признательностью согласился, хотя они оба одинаково сомневались в ее
успехе. Каким бы ни оказался результат, Егоров знал, что Поляков будет отстаивать свою
точку зрения с поразительным безразличием к возможным последствиям своего упорства.
Туда, в Лиду, к Полякову, сходились все до единой нити розыска. Со вчерашнего дня
он получал и переваривал непрерывный поток информации, и в первую очередь донесения о
результатах действий сотен оперативно-розыскных групп и всеохватывающей
контрольно-проверочной службы, о состоявшихся задержаниях и всех событиях и
подозрительных происшествиях в тылах фронта и на передовой. Из этого вороха сообщений
Поляков должен был отобрать все заслуживающее внимания и по каждому случаю не
мешкая принять безошибочное решение. Он, Поляков, как никто другой, ощущал усилия
многих тысяч людей, ощущал пульс всех мероприятий, проводимых в полосе фронта от
Вязьмы и до Восточной Пруссии.
На Полякова Егоров надеялся более всего. В эти небывало напряженные сутки от
оперативного мышления подполковника, от его чутья и умения организовать и направить
розыск зависело больше, чем от всех маршалов и командующих, вместе взятых, и потому
молчание Полякова не только огорчило, но и несколько обеспокоило Егорова.
Указав начальнику шифровального отделения, кому и что ответить, Егоров вернулся к
генералам. Старик-астматик страдал по-прежнему; остальные, будучи не в состоянии ему
чем-либо помочь, из деликатности старались не смотреть в его сторону.
Егоров снова предложил ему выйти на свежий воздух, но тот, не соглашаясь, упрямо
замотал головой.
«Обстановочка! – заметил про себя Егоров. – Зачем его сюда привезли?.. Зачем они все
сюда приехали – сидели бы себе в Лиде… Здесь вполне хватило бы Лобова и десятка
офицеров…»
В душе он ругал себя за непоследовательность, стыдился, что смалодушничал и,
выступая против войсковой операции – в ближайшие полтора суток, – поддался все же
влиянию заместителя Наркома и поехал сюда. Зачем – руководить розыском из Лиды было
несравненно удобнее, к тому же здесь ему особенно недоставало Полякова.
– Мы что же, так и будем все время стоять? – недовольно спросил один из генералов,
затучнелый, с пышными, чуть вислыми усами; одетый в застегнутый на все пуговицы
мундир, он то и дело вытирал платком потное лицо.
– Станет невмоготу, сядем на землю, – не то в шутку, не то всерьез ответил Егоров.
Он только что приказал передать в Лиду, чтобы со «студебеккерами», в которых часа
через два должны были приехать начальник Главного управления контрразведки и
заместитель Наркома госбезопасности, привезли и стулья, и в смятении представлял себе,
что здесь будет твориться, когда в этом большом, но все же не резиновом строении окажется
человек пятнадцать генералов и полсотни офицеров из трех различных ведомств, не считая
радистов и шифровальщиков.
– Даже такую элементарную вещь не предусмотрели, – с раздражением сказал
заместитель Наркома. – Удивительное недомыслие!
Позаботиться о стульях и табуретках надлежало какому-нибудь лейтенанту из отдела
контрразведки авиакорпуса, а никак не Егорову, и хотя упрек адресовался, очевидно, ему, он
разумно промолчал.
Заместитель же Наркома, посмотрев на часы, сказал, что в ожидании ответа,
который-де наверняка будет отказным, теряется драгоценное время и что «промедление
подобно смерти» в первую очередь для Егорова и Мохова. Егоров не желал спорить и, как
бы подтверждая правильность этих слов, согласно покачал головой. Тогда затучнелый
генерал, высказавший недовольство, что всем приходится стоять, заявил заместителю
Наркома, что если из подчиненных ему погранполков забрали для операции все, что
возможно, и затребовали маневренные группы даже с других фронтов, то из армейских
частей взяли в несколько раз меньше, и характеризовал это как «возмутительный произвол».
При этом, явно нервничая, он все время беспокойно трогал пальцами свои усы, будто именно
они могли теперь пострадать от произвола контрразведки, и, ощупывая их, он как бы желал
убедиться, что они еще на месте. Мохов, не выдержав, ему возразил, и опять возник спор, во
время которого и появился Алехин.
После того как заместитель Наркома заявил, что у них своих дел по горло и они не
станут держать здесь людей сутками, Егоров, проговорив: «Извините, товарищ комиссар…»
– отошел к Алехину.
– Ты ко мне?
– А подполковник… – несмело начал Алехин, стесненный присутствием стольких
генералов и старших офицеров.
– Подполковник в Лиде. И скорее всего сюда не приедет. Ко мне вопросы есть?
Алехин посоветовался бы и с начальником Управления – следовало согласовать
отдельные детали, касающиеся засады, но уединиться здесь было негде, выйти с ним из
стодолы – нельзя, шептаться же при всех – неудобно.
Он не успел произнести слово «нет». Начальник войск по охране тыла фронта генерал
Лобов сказал что-то вполголоса заместителю Наркома, и тот, глядя на Алехина агатовыми,
маслянисто блестевшими глазами, своим неправильным, кавказским говором громко
спросил:
– Это что – старший группы, которая работала по делу?
– Извините, товарищ комиссар… – быстро поворачиваясь, вступился Егоров,
угадавший по тону заместителя Наркома, что сейчас начнется неприятный, а главное,
никчемный разговор с упреками, обвинениями и, возможно, разносом. – Одну минуту…
Он увидел страшное, с выпученными глазами и набухшими венами лицо
генерала-астматика, его раздувшуюся от напряжения багровую шею. Вцепясь в край столика,
старик судорожно хватал ртом воздух. Два полковника из Москвы поддерживали его под
руки и, кажется, пытались усадить, чего делать как раз не следовало. Не в силах из-за удушья
ничего сказать, он немо сопротивлялся; котелок с водой, который перед ним поставили,
опрокинулся, и вода залила бумаги.
Разногласия в присутствии подчиненных и этот мучившийся упрямый старик,
непривычные для прибывших из Москвы неудобства полевых условий и возраставший
разлад – обстановка становилась нервозной, нерабочей, совершенно нетерпимой. Нужно
было не мешкая что-то предпринять.
Егоров посмотрел на стоявших ближе к нему офицеров контрразведки – своего
адъютанта и капитана с авиационными погонами – и, указывая взглядом на задыхавшегося
генерала, распорядился:
– Помогите генералу!.. Снимите с него фуражку и китель и вынесите его сейчас же на
свежий воздух!..
Он почувствовал, что они колеблются, – как им, младшим офицерам, раздевать
генерала, к тому же не своего, незнакомого, – и, не сумев сдержаться, с искаженным
бешеной яростью лицом закричал так, что от неожиданности испуганно вздрогнул даже
заместитель Наркома:
– Вы-паал-нять!!!
В наступившей мгновенно тишине – стало слышно, как работали на ключах
радисты, – Егоров, возбужденно дыша и растирая затылок, повернулся к Алехину и
приказал:
– Если вопросов нет, немедленно возвращайтесь на место!
За его спиной капитан-летчик и адъютант, отстранив московских полковников, уже
стаскивали габардиновый китель с задыхавшегося генерала. Алехин, несколько оторопев от
столь впечатляющей картины, поднял руку к пилотке, чтобы отойти; в это мгновение Егоров
окончательно овладел собой и, протягивая ему свою массивную ладонь, добавил:
– Я надеюсь на вас… Действуйте!..
Часть третья
МОМЕНТ ИСТИНЫ
ШИФРОТЕЛЕГРАММА
«Весьма срочно!
Егорову
Сегодня между 10 и 11 часами утра в 17 км северо-западнее Вилейки в лесу
деревенскими подростками замечены во время радиосеанса и вскоре по их
сообщению задержаны военнослужащими с проезжавшей автомашины двое
неизвестных, предъявивших командировочное предписание и форменные
армейские удостоверения личности на имя офицеров в/ч 62035 капитанов
Борисенко Петра Ефимовича и Новожилова Тимофея Осиповича. Факт выхода в
эфир Борисенко и Новожилов отрицали, показать содержимое чемодана и
вещевого мешка категорически отказались, следовать с машиной в Вилейку – тоже,
в связи с чем к ним была применена сила.
При обыске Борисенко и Новожилова обнаружены: рация портативная
приемопередающая „Эри“ в рабочем состоянии, запасные батареи – 3 элемента;
таблицы пятизначного шифра, блокноты перешифровальные – 2; пистолеты ТТ – 2;
патроны к ним – 120; компаса – 2; ножи охотничьи – 2; запас продуктов на 5–6
суток, в том числе 4 банки немецких мясных консервов выпуска июня с. г. В
тайниках за подкладками голенищ яловых сапог обнаружены безупречные по
реквизиту и содержанию временные удостоверения личности на имя сотрудников
НКГБ Белоруссии капитанов Борисенко Петра Ефимовича и Новожилова Тимофея
Осиповича.
Объяснить цель своего пребывания в лесу с приемопередатчиком задержанные
отказались, и никаких сведений, способствовавших бы выяснению их личности,
получить от них не удалось. Сотрудникам Вилейского РО НКГБ Борисенко и
Новожилов неизвестны, никакими данными о их нахождении на территории
района местные органы не располагают.
В командировочном предписании задержанных отсутствует секретный условный
знак – точка вместо запятой посреди фразы. Борисенко, говорящий с украинским
акцентом, по признакам словесного портрета имеет значительное сходство с одним
из агентов, проходящих по чрезвычайному розыску. Имеются и другие основания
предполагать, что задержанные нами лица являются разыскиваемыми по делу
„Неман“ агентами.
Борисенко и Новожилов содержатся в отделе контрразведки бригады под
усиленной охраной, исключающей возможность побега или попытки
самоубийства.
ЗАПИСКА ПО «ВЧ»
«Весьма срочно
Егорову
В дополнение к №№……. и……. от 18 и 19.08.44 г. сообщаю, что распоряжение
Начальника тыла Красной Армии об усиленном питании военнослужащих,
участвующих в розыскных, контрольно-проверочных мероприятиях и войсковых
операциях по делу „Неман“, распространяется также на всех военнослужащих,
привлекаемых к мероприятиям по вариантам „Западня“, „Большой слон“ и
„Прибалтийское танго“ с обеспечением продовольствием по линии НКО.
(Основание: распоряжение Нач. тыла Красной Армии №……. от 19.08.44 г.)
Выполнение проконтролируйте.
Артемьев».
ШИФРОТЕЛЕГРАММА
«Срочно!
Егорову
Начальник Главного Управления контрразведки с группой генералов и офицеров
прибыл в 13.05; ближайшие часы будет находиться в отделе контрразведки
авиакорпуса. Его прибытие мною подтверждено.
Наши соображения по розыску и относительно войсковой операции он разделяет
полностью, однако по независящим от него обстоятельствам она должна быть
проведена сегодня. После разговора с ним суточная отсрочка представляется
маловероятной.
Замнаркома госбезопасности с группой высшего оперативного состава прибыл в
13.25. С нашими соображениями по розыску он согласен с некоторыми
оговорками. В 14.30 выезжает к вам; одновременно будут доставлены медики,
скамьи и стулья.
Поляков».
ШИФРОТЕЛЕГРАММА
Егорову
«Воздух!!!
Ближайшие четверть часа находитесь неотлучно у радиостанции прямой связи для
приема весьма важного.
Колыбанов».
Лесной травянистой дорогой они шли в глубь леса – Алехин и капитан бок о бок,
Блинов в трех шагах позади.
Ветер ровно шумел верхушками деревьев; в чистом крепком воздухе слышались только
голоса природы, казалось, в лесу этом – на вид совершенно безлюдном, – кроме птиц, зверей
и зверюшек, никого не было и не бывало. Казалось, здесь, на этом участке массива, никогда
не ступала нога человека. И ничто вокруг не напоминало о войне, о шпионаже и какой-либо
операции.
Помощник коменданта заставил себя отвлечься от неприятных ему мыслей, от
надоевших уже наставлений о бдительности и всевозможных предосторожностях. При
желании он умел абстрагироваться и спустя минуты думал совсем о другом: о предстоящем
ему вечером скромном торжестве, имевшем – так он полагал – особое в его жизни значение.
Как и его отец, он был человеком цельным и коль уж влюблялся, то остальные
женщины для него не существовали. Но отцу повезло: в конце гражданской войны он
встретил свою будущую жену, его мать, и больше с ней не расставался; сын же в свои
двадцать четыре года уже потерял двоих.
Если довоенное увлечение, будущая актриса, забывшая о нем, а следовательно, и не
любившая, целиком, без остатка ушла из его сердца, то переводчицу он вспоминал с острой
грустью, но теперь скорее не как любимую, а с теми чувствами, с какими он вспоминал
погибших на войне ближайших друзей.
В силе и глубине своих чувств к Леночке он ни на йоту не сомневался, и потому его так
волновало ее отношение к нему. Он знал, что симпатичен, нравится ей, она этого не
скрывала, как не скрывала, впрочем, и своего расположения к грузину, начальнику
отделения. «Хирург божьей милостью!» – не раз с восхищением говорила она.
Мысль о соперничестве, о том, что он может потерять и Леночку, страшила его. В
запасе у него, правда, имелся козырь, которым ему никоим образом не хотелось бы
воспользоваться.
Как она, ценившая в людях талант, могла понимать его, не зная о самом для него
заветном?.. Но не за голос же, не за голос и не за красивую наружность она должна была его
любить… Такие поклонницы одолевали его еще в консерватории, однако, как говорил отец,
для большого, прочного чувства увлечения одним внешним совершенно недостаточно.
Первой военной осенью, попав в армию, он ни от кого ничего не скрывал и, когда
просили, охотно пел и под гитару, и под баян, и просто так – в роте любили его слушать.
Однажды среди слушателей оказался незнакомый батальонный комиссар, задавший ему
потом несколько обычных вопросов: кто он, откуда и почему так удивительно хорошо поет.
Он рассказал все как есть, сдержанно, но откровенно. А спустя трое суток в дивизию пришел
приказ откомандировать его, красноармейца Аникушина, для дальнейшего прохождения
службы во фронтовой ансамбль песни и пляски.
Большей для себя неприятности, большего крушения надежд и стремлений он не мог и
представить.
Немцы рвались тогда к Москве, от отца, попавшего под Прилуками в окружение, уже
два месяца ничего не было, предполагали, что он погиб, и старший сын становился, таким
образом, главой семьи, единственным совершеннолетним мужчиной и защитником.
Решалась судьба его народа, его государства, он жаждал с оружием в руках защищать
Отечество, жаждал убить хоть нескольких врагов-убийц и для этого с подъема и до отбоя по
шестнадцать часов в сутки учился воевать, а его решили запереть в артисты. У него были
свои убеждения, твердые, созревшие под влиянием отца понятия о мужском достоинстве и
чести. Возможно, участники фронтового ансамбля своими выступлениями и делали
полезное, нужное дело, но с этого момента он думал о них с презрением, как о сборище
трусливых, уклоняющихся от боев придурков.
Он отказался наотрез и, поскольку с его возражениями не собирались считаться,
обратился с письмом к Наркому Обороны. А сверху настаивали на немедленном
откомандировании, он упорствовал, и тогда его посадили на гауптвахту, причем в одну
камеру с какими-то дезертирами, чем он был смертельно оскорблен.
Трудно сказать, как сложилась бы дальше его судьба, но в это время немецкие танки
прорвались на ближние подступы к столице, дивизию поспешно бросили в бой, кто-то
вспомнил в этой сумятице и о нем – к вечеру того же дня на ледяном ветру под
артиллерийским и минометным обстрелом он долбил саперной лопатой землю, отрывая себе
стрелковую ячейку – свою крохотную крепость в системе полковой обороны.
Эта история послужила ему хорошим уроком. За годы войны он дважды лежал в
госпиталях, воевал в трех разных соединениях, но с той поры если когда и пел, то лишь
вполголоса и только наедине. Он не скрывал – в том числе и от Леночки, – что учился в
консерватории, однако представлялся, да и указывал себя в документах не иначе как
студентом теоретико-композиторского факультета, будущим музыковедом.
Сегодняшний вечер имел, точнее – мог иметь в его жизни особое значение, и, шагая
теперь в глубь леса с двумя особистами, он проигрывал мысленно предстоящее объяснение с
Леночкой: с чего и в какой момент начнет, что скажет и как будет продолжать в зависимости
от ее реакции и ответов. Не без волнения он думал и о своей встрече с этим
грузином-хирургом, который, видимо, не преминет потренькать на гитаре и попеть,
наверняка так же фальшиво и безголосо, как и подавляющее большинство любителей.
Размышляя о своем, о том, что его волновало, он, однако, не забывал пригибаться под
толстыми мокрыми ветвями, а тонкие отводил рукою, чтобы не намочить росой костюм. Не
мог он совершенно не видеть и шагавшего с ним рядом Алехина и со временем подметил,
что тот не переставая шарит взглядом по дороге метрах в трех перед собой, словно чего-то
ищет. Что он там выискивает, помощник коменданта и не пытался себе представить – даже
думать не хотел, – но было в этом вынюхивании что-то неприятное.
Особист, при всей его обходительности, был ему несимпатичен, и капитан заставлял
себя не смотреть в его сторону и по возможности не обращать внимания на его действия, что
не без усилия удавалось. Он в который уж раз проигрывал в уме предстоящий вечер и
объяснялся с Леночкой, когда Алехин неожиданно нарушил молчание.
– Раненько! – вдруг полушепотом не без удивления протянул он. – Неужто улетают?..
Зима, видать, ранняя будет.
– Что? – вмиг возвращаясь к действительности, хмуро спросил капитан.
– Журавли. – Задрав голову, Алехин оглядывал небо. – Вроде улетать собираются.
Слышите, прощаются…
Капитан прислушался; в ясном светло-голубом небе где-то тоскливо и надрывно
курлыкали невидимые журавли.
Это печальное курлыканье вдруг пронзительно напомнило о бренности всего земного,
о неотвратимом: о скором увядании, о смерти всех этих сейчас таких свежих и
жизнерадостных листиков и травинок, о том, что все пройдет…
Да… «Все пройдет, и мы пройдем!..» – с грустью процитировал мысленно помощник
коменданта и, подумав, от себя добавил: – Но след оставим…
– Товарищ капитан… – Алехин меж тем достал из кармана две красные засаленные
нарукавные повязки с надписями «Комендантский патруль», встряхнул их, расправил и
протянул одну капитану. – Прошу вас – наденьте.
– Зачем?.. – взглянув мельком, осведомился капитан. – Это для патрулей, для дежурных
офицеров. А я – помощник коменданта! – заметил он с достоинством. – И сколько на этой
должности, ни разу не надевал!
– А сегодня нужно. Прошу вас, – настойчиво повторил Алехин.
– А грязнее у вас не нашлось? – с откровенным недовольством беря повязку и
брезгливо осматривая ее, осведомился капитан. – Из нее же суп варить можно!
– Это не у нас, а у вас! – весело сообщил Алехин. – Мне их дали в комендатуре. А
постирать не было времени. Давайте я вам помогу.
Помощник коменданта остановился и, поджав губы, покорно стоял с минуту, пока
Алехин не закрепил повязку на рукаве его кителя повыше локтя. Тем временем Блинов по
своей инициативе проделал то же самое на рукаве гимнастерки Алехина.
В молчании они пошли дальше, и капитан снова охотно погрузился в свои мысли,
однако немного погодя Алехин опять заговорил.
– Как у нас с оружием? – будто самого себя спросил он и, вытащив из кобуры пистолет,
взвел курок и оттянул затвор, проверяя, есть ли патрон в патроннике; Блинов тотчас же
проверил свой «ТТ». Но помощник коменданта, к кому, собственно, был обращен этот
вопрос, шагал молча, будто не слыша.
– А у вас? – осведомился у него Алехин.
– За меня можете не беспокоиться.
– А эта штука вам знакома? – продолжал Алехин, достав небольшой вороненый
«вальтер».
Получив утвердительный ответ, он загнал патрон в патронник и, поставив пистолет на
предохранитель, протянул его капитану:
– Прошу… возьмите в карман.
– Зачем?
– На всякий случай… Берите, берите! – настаивал Алехин и, так как помощник
коменданта лишь усмехнулся, сунул ему «вальтер» в правый карман брюк. – Осторожность
всегда оправданна… Знаете, разное бывает…
– Знаю! – недовольно поморщился капитан и пригнулся, чтобы не задеть мокрую
ветвь. – Слышал все это десятки раз! В том числе и сегодня!..
– Говорите тише, – попросил Алехин. – Что слышали?
– И про бдительность, и про осторожность, и что всякое бывает, и смотреть надо в
оба!.. От всех этих поучений у меня уже мозоли в ушах! За кого вы меня принимаете?!
– Прошу вас – потише.
Помощник коменданта вытащил из кобуры свой «ТТ», взвел курок и оттянул затвор
– Алехин увидел патрон в патроннике.
– Бдительность, осторожность, осмотрительность!.. Мне твердят об этом как
мальчишке! – засовывая пистолет в кобуру, возмущенным полушепотом продолжал
капитан. – За кого вы меня принимаете?.. Я на фронте с сорок первого года!.. Поверьте,
бывал в таких переделках, по сравнению с которыми ваша «операция» – просто загородная
прогулка.
– Что ж, возможно…
– Не возможно, а точно!
– Да я верю, верю, – улыбнулся Алехин.
– Верить мало! Чтобы понимать, надо самому пережить!.. Вы на передовой-то
когда-нибудь были?
– Приходилось…
– При штабе дивизии или полка?.. Знаю, как вам «приходилось»!.. Во втором эшелоне!
А я три года на передке! И если бы не ранение… Поймите, я боевой офицер! – взволнованно
произнес капитан. – В комендатуре я случайно и не задержусь!..
– Говорите тише, – снова попросил Алехин.
– Да вы что, психа из меня сделать хотите?! – возмутился капитан. – Здесь же нет ни
живой души! И шум ветра все покрывает. И куда же тише – я и так шепчу!
– Это вам кажется, – улыбаясь, возразил Алехин. – И насчет душ вы ошибаетесь. Мы
только что прошли засаду, они предупреждены по радио и знают меня в лицо, иначе бы нас
уже проверяли. Вы только не обижайтесь – понимаете, это специфика… И вообще лес шума
не любит…
– «Специфика»!.. Эх, людишки! – со вздохом и презрительным сожалением вдруг
вырвалось у капитана. – Дурацкая-то ведь специфика! Ну посудите сами… Вы кого-то там
разыскиваете. Как я понял, двух или трех, ну, допустим, четырех человек. И вот вы
устраиваете засады… более того, собираетесь оцеплять весь лес, привлекаете к этому даже
не сотни, а тысячи офицеров и бойцов. И это при острой нехватке людей в частях на
передовой. И делается все это из-за двух, максимум четырех человек! Причем, как я понял,
вы даже точно не знаете, появятся ли они здесь!
– Должны. Конечно, не факт, что они выйдут именно на нас. На путях их вероятного
движения устроено несколько засад.
– Да, но к чему оцеплять весь огромный лес? Зачем столько людей?.. Почему такая
чрезвычайность?
– Видите ли, это долго объяснять… – чуть помедля, уклончиво заметил Алехин; он не
мог, не имел права говорить кому бы то ни было, кроме офицеров контрразведки, что речь
идет об агентах, действия которых представляют угрозу для предстоящей стратегической
операции, и что дело взято на контроль Ставкой Верховного Главнокомандования.
– Ясно, от меня вы тоже секретите! – с очевидной обидой быстро сказал капитан, и
лицо его дрогнуло в презрительной усмешке.
– Нет, почему же…
– Как бы чего не вышло! Перестраховочка! Мне вы тоже не доверяете… А родной
матери?.. К ней у вас тоже, наверно, одна бдительность!
– Ну вы и язва! – рассмеялся Алехин; своей прямотой и задиристой откровенностью
капитан ему определенно нравился.
– Какой есть! Но дело не в этом. Все эти предосторожности – ваша, как вы говорите,
«специфика»!.. Пуганая ворона куста боится! Вы этим живете и этим кормитесь! Но мне-то
вы зачем мозги компостируете?.. Я в армии четвертый год и вашей «спецификой»,
поучениями о бдительности не то что сыт – перекормлен! Однако ни одного шпиона даже во
сне не видел!.. Дезертиры, паникеры, изменники встречались – двоих сам расстреливал…
Власовцев видел, полицаев, но шпиона – ни одного! А вас, охотничков, – как собак
нерезаных!.. НКВД, НКГБ, контрразведка, прокуратура, трибуналы… И еще милиция!..
– Говорите тише…
– Могу вообще молчать! Только вы мне мозги не компостируйте! Я приглашен, чтобы
вы имели вид комендантского патруля, и то, что от меня требуется, сделаю! Но своей
«спецификой» вы мне голову не дурите! Мы очень разные люди, и быть таким, как вы, я не
желаю! Извините – противно!.. Ну что вы все время смотрите, чего выискиваете? Вы что –
потеряли что-нибудь или змей боитесь?
– Не без этого, – весело признался Алехин. – И не только их… Лес кое-где минирован.
А я еще жить хочу… И вы, наверно, тоже?
Поджав губы, помощник коменданта промолчал.
74. НА ПОЛЯНЕ
ШИФРОТЕЛЕГРАММА
Егорову
«Воздух!!!
Сообщаю: на Ваш № 47841 Ставка ВТК ответила отказом.
Войсковая операция в районе Шиловичского массива должна быть осуществлена
сегодня до наступления сумерек. Последний срок ее начала – 17.00. Это время
сообщено нами в Ставку ВГК, как самое позднее, и любая дальнейшая отсрочка
будет расцениваться как невыполнение боевого приказа особой важности со всеми
вытекающими отсюда последствиями.
Довожу до Вашего сведения, что все подразделения войск по охране тыла других
фронтов по завершении операции необходимо немедленно высвободить, и не
позднее 23.00 они должны убыть к местам своей постоянной дислокации.
Считаю своей обязанностью еще раз со всей ответственностью предупредить, что
если дело „Неман“ в ближайшие четырнадцать часов не удастся реализовать
поимкой разыскиваемых и захватом рации, Вы и подполковник Поляков будете
отстранены от занимаемых должностей и преданы суду специального трибунала.
Колыбанов».
ШИФРОТЕЛЕГРАММА
«Срочно!
Лукину
Задержанных вами по недоразумению подполковника Еременко и капитана
Бодрова немедленно освободите.
Как установлено проверкой, бланки командировочных предписаний старого
образца, не содержащие условного секретного знака, в воинской части 06381 не
были своевременно изъяты из обращения по халатности одного из офицеров
штаба.
Поляков».
ЗАПИСКА ПО «ВЧ»
«Срочно!
Егорову
В представленных Вами донесениях до сих пор не подтверждено прибытие 27
офицеров Управления контрразведки Карельского фронта, вылетевших к Вам из
Петрозаводска сегодня в 4 часа утра для участия в розыскных мероприятиях по
делу „Неман“.
Проверьте и немедленно доложите.
Колыбанов».
ЗАПИСКА ПО «ВЧ»
«Весьма срочно!
Колыбанову
Ha №…….: от 19.08.44 г.
Арест или задержание находящихся под нашим наблюдением Чеслава и Винцента
Комарницких представляются нам пока преждевременными, нецелесообразными.
Поляков».
ШИФРОТЕЛЕГРАММА
«Чрезвычайно срочно!
Москва, Колыбанову
Проводимые нами в районе Шиловичского лесного массива оперативно-розыскные
мероприятия по состоянию на 16.00 результатов не дали.
В 16.03 автомашины с подразделениями, предназначенными для войсковой
операции, двенадцатью автоколоннами начали движение из выжидательных
районов с расчетом выхода на „карусель“ в 16.50.
Во избежание возможных нежелательных огневых контактов между своими всем
находящимся в засадах на территории массива оперативным группам в 16.05
передана команда немедленно покинуть лес.
Егоров».
79. ТАМАНЦЕВ
Паша рассчитал все с точностью до полуметра, и, зная по опыту, как это трудно,
мысленно я ему аплодировал.
Они остановились прямо перед засадой, и я мог разглядеть всех троих – от бедер и
выше.
За плечами у старшего лейтенанта и лейтенанта были вещевые мешки, набитые, судя
по округлым очертаниям, чем-то мягким, впрочем, это еще ни о чем не говорило: рации
обычно тоже обертывают в плащ-палатки и в запасную пару белья.
У капитана было хорошее лицо – сильное, уверенное, но не наглое. И сам он был
какой-то спокойный, несуетливый, уверенный – мне такие нравятся.
Второй, старший лейтенант, напомнил мне отчасти балаклавского амбала 52 – Башку,
портового пьянчугу, который, подвыпив, брал глиняные кувшины за ручку и разбивал их о
свою голову, к удовольствию таких же, как и он, придурков. Башка был, пожалуй,
приземистее и выглядел, разумеется, иначе, но в лицах у них было немало схожего, и этого
старшего лейтенанта я для себя тут же окрестил «амбалом».
Третий же, лейтенант, был по виду как из-под штампа – типичный молоденький
52 Амбал (или амбальный) – портовый грузчик. В более широком смысле – рослый, физически сильный
человек.
командир взвода, какой-нибудь Эс Ка, 53 – я почему-то еще подумал, что если они агенты, то
он скорее всего – радист.
Кто они – это должен был теперь в считанные минуты без ошибки определить Паша. Я
знал, что ему сейчас в сотни раз труднее, чем нам с Малышом, задача у него несравнимо
сложнее, я отлично представлял себе все его напряжение.
Проверяя и оценивая документы, он должен мысленно прокачать установочные данные
всех троих и признаки их словесных портретов по тысячам розыскных ориентировок. При
этом он обязан все время фиксировать детали и оттенки их поведения, фиксировать игру
вазомоторов и нервные реакции, чтобы тотчас уловить слабину, беспокойство и в случае
чего подать нам условный сигнал. При этом от него требуется проверить и без ошибки
оценить документы, фактуру, реквизит, все особые и удостоверительные знаки, а также
степень соответствия содержания действительным обстоятельствам.
При этом, чтобы выиграть, растянуть время проверки, он должен с первой и до
последней секунды быть в маске, бутафорить: изображать этакого простоватого службиста,
из деревенских, бдительного, но недалекого тугодума, попавшего в офицеры только
благодаря войне. Сейчас такие в армии не исключение.
При этом – в данном случае – он должен прокачать всех троих и на левшу, что тоже
отнюдь не просто… При этом, если потребуется, он должен обострить ситуацию… При этом
он должен при каждой возможности качать их на косвенных… 54 При этом… Есть еще,
пожалуй, десяток «при этом» – того, что он должен, обязан, и я-то прекрасно знал: в такие
минуты от напряжения даже у самых крепких волкодавов спина становится мокрой…
Лопухаться при проверке документов могут патрули, а розыскник не может, не имеет права
лопухнуться…
Я знаками велел Малышу держать лейтенанта. Собственно, еще неизвестно было,
придется ли кого-нибудь здесь держать, но боевое расписание обязательно. Оно
разграничивает задачи, обязанности и порождает ответственность – с этой минуты я во всех
смыслах отвечал за бритоголового капитана и амбала, а Малыш – за лейтенанта. Я надеялся
на него в пределах его малого опыта и потому поручил ему самого молодого и, как я
определил, вернее предполагал, наименее опасного.
80. АЛЕХИН
Кто они и как оказались в лесу?.. Зачем?.. Морщи лоб и шевели губами…
Удостоверение личности… Фактура обложки… Конфигурация… Наименование…
Шрифт тиснения… Звездочка… Реквизит содержания… Особые знаки…
удостоверительные… Шрифты текста… Серия… номер… Фотокарточка… Голова… губы…
подбородок… соответствуют… Печать гербовая… Оттиски… совмещаются… Подпись
командира части… натуральна… Гвардии майор… Карпенко… Дата… Чернила… Мастика
штемпельная… Фактура бумаги… плотность…
Предъявитель сего… Чубаров… Николай Петрович… состоит на действительной
военной службе… Недобрый у него взгляд, очень даже недобрый… Присвоение воинских
званий… старший лейтенант… Приказ… номер… ноль тридцать девять… от двадцать
седьмого января… сорок четвертого года… Печать гербовая… Подпись командира части…
натуральна… Чернила… Мастика… Служебное положение… Штатная должность…
командир стрелковой роты… Назначен… Приказ… Номер… ноль четыреста двадцать
ШИФРОТЕЛЕГРАММА
«Весьма срочно.
Колыбанову
На №……. от 19.08.44 г.
Подготовка мероприятий, проведение которых намечено параллельно с войсковой
операцией в Шиловичском лесу, осуществляется самым активным образом и
может быть завершена:
а) по варианту „Западня“ к 17.30;
б) по варианту „Большой слон“ к 21.00;
в) по варианту „Прибалтийское танго“ не ранее 0.30 20 августа.
Егоров».
ЗАПИСКА ПО «ВЧ»
«Весьма срочно!
Егорову
Спецсообщение
Сегодня, 19 августа, в 11.35 двое неизвестных в офицерской авиационной форме,
проникшие на гродненский военный аэродром, захватили подготовленный к
учебно-тренировочным полетам истребитель спарку УТИ „ЛА-5“. При этом ими
был убит техник-лейтенант Алиев, пытавшийся предотвратить захват.
Несмотря на меры, предпринятые тремя шоферами 904-го БАО, выгнавшими свои
бензозаправщики на летное поле, и стрельбу по самолету из пистолетов и
карабинов, неизвестным удалось поднять машину в воздух и взять курс на
северо-запад. Открытый с опозданием зенитно-пулеметный огонь результата не
дал.
Согласно команде, переданной по радио, звено истребителей, находившееся в
воздухе восточнее Сувалок, перехватило угнанный самолет и пулеметными
трассами сбоку предложило ему изменить курс для возвращения на аэродром.
Ввиду отказа подчиниться открытым после этого огнем на поражение спарка была
подбита, загорелась и, потеряв высоту, врезалась в лес западнее Кросна, в 12–14 км
от линии фронта.
В район падения самолета направлены поисковые группы, в составе которых
офицеры контрразведки и авиационные специалисты.
Дежурный по аэродрому капитан Рудаков и комендант старший лейтенант
Мякишев командованием от занимаемых должностей отстранены. Со всем личным
составом частей, дислоцированных на гродненском аэродроме и других
аэродромах 1-й и 4-й воздушных армий, проводятся беседы о необходимости
постоянной ужесточенной бдительности. Охрана аэродромов по периметру
увеличена вдвое, выход на летное поле строжайше контролируется, на местах
стоянки самолетов и ко всем капонирам выставлены усиленные наряды,
вооруженные автоматами и ручными пулеметами для круглосуточного охранения.
Нами и параллельно командованием проводится тщательное расследование.
Выяснилось, что неизвестные, захватившие самолет, проникли на аэродром еще
вчера вечером, предъявив на КПП форменные офицерские удостоверения личности
и направление из отдела кадров 1-и воздушной армии, оказавшееся, как
установлено произведенной проверкой, поддельным.
Как явствует из показаний сержанта Павлова, проверявшего на КПП документы у
неизвестных, они по некоторым признакам словесного портрета имеют сходство с
проходящими по чрезвычайному розыску агентами, причем один из них,
говорящий с заметным украинским акцентом, предъявлял удостоверение личности
на фамилию Панченко или Пащенко. Таким образом, есть основания полагать, что
лица, захватившие самолет, являются разыскиваемыми по делу „Неман“ агентами,
которые после выполнения задания абвера попытались вернуться в Германию.
Подробное сообщение о захвате и угоне спарки УТИ будет вам направлено в
порядке, установленном для донесений о ЧП, незамедлительно.
Красноглядов».
82. ПРОВЕРКА
83. АЛЕХИН
84. ТАМАНЦЕВ
57 Предельный режим (или «держать предел») – проведение в оперативных тылах активных розыскных и
самых ужесточенных контрольно-проверочных и заградительных режимных мероприятий по максимальному
варианту. Предельный режим практически обязателен при чрезвычайном розыске, когда к его осуществлению
привлекаются, кроме военной контрразведки, территориальные органы, войска по охране тыла фронта,
комендатуры, армейские подразделения, а также личный состав истребительных батальонов и службы ВАД. В
напряженной обстановке предельного режима неизбежны нервозность и ошибочные задержания (по сходству,
из-за стечения подозрительных обстоятельств и т. п.), отчего розыскники относятся к нему весьма
неодобрительно.
Я не знал, что там у них в документах, я фиксировал лица, а они были такие спокойные,
уверенные – ни игры вазомоторов, ни малейших нервных реакций, – что у меня уже
портилось настроение. Вообще-то при обнюхивании агентуры органолептика редко
что-нибудь дает, но когда у проверяемых такие лица, то, как правило, на девяносто пять
процентов можешь быть уверен – пустышку тянешь!..
С документами Паша заканчивал, но никаких условных сигналов не подавал. Глаз у
него цепкий, наметанный, и если бы там обнаружились какие-либо накладки или
несоответствия, он бы не упустил, и немедленно прозвучало бы: «Не могу понять…»
(«Внимание!») Однако все документы, очевидно, были без единого изъяна, и я с нетерпением
ожидал последующего: как эти трое станут реагировать на досмотр их личных вещей?..
ЗАПИСКА ПО «ВЧ»
«Срочно!
Егорову
В представленных вами донесениях не подтверждено прибытие 19
служебно-розыскных собак с проводниками, отправленных специальным
самолетом из Ленинграда в Вильнюс.
Проверьте и немедленно доложите.
Колыбанов».
ШИФРОТЕЛЕГРАММА
«Весьма срочно!
Шаповалову
Задержанных вами по делу „Неман“ ошибочно сотрудников НКГБ Белоруссии
капитанов Борисенко и Новожилова, выполняющих под видом находящихся в
командировке офицеров Красной Армии специальное особой важности задание
командования по радиоигре, немедленно освободите и в случае надобности
обеспечьте автомашиной или любой другой помощью.
Армейское командировочное предписание Борисенко и Новожилова, в котором
датой выдачи указано 3 августа, оформлялось в воинской части 62035 27 июля, то
есть до введения в действие нового условного секретного знака.
Поляков».
ШИФРОТЕЛЕГРАММА
«Весьма срочно!
Егорову
Сообщаю, что оперативный состав и маневренная группа, посланные в район
Рудницкой пущи для прочесывания и обыска указанной Вами территории, в 13.06
наткнулись на банду численностью свыше двухсот человек, предположительно
аковцев, вооруженных, кроме винтовок и автоматов, шестью станковыми
пулеметами МГ и немецкими ротными минометами.
В результате боестолкновения имеются убитые и раненые с обеих сторон. Наши
потери 29 человек, в числе погибших представитель Главного Управления
контрразведки капитан Затуловский и командир маневренной группы войск по
охране тыла фронта подполковник Комаров.
Нами немедленно были затребованы и на автомашинах переброшены к Рудницкой
пуще поддержки из частей Красной Армии, и к 15.20 район боестолкновения
надежно блокирован. В настоящий момент расположение бандгруппы, занявшей
круговую оборону, подвергается интенсивному пулеметно-минометному обстрелу.
В течение ближайшего часа, как только сопротивление противника будет
подавлено, сейчас же приступим к выполнению Вашего распоряжения о
прочесывании и обыске указанной Вами территории.
О результатах донесу незамедлительно.
Куликов».
ШИФРОТЕЛЕГРАММА
«Весьма срочно!
Григорьеву
Задержанных вами Самохина и Кривцова, имеющих несомненное сходство с
фигурантами чрезвычайного розыска, необходимо срочно доставить в Лиду.
Немедленно препроводите обоих под надежной охраной на аэродром подскока № 6
северо-западнее Поречья, где в ближайшие полчаса совершит посадку высланный
нами „Дуглас“ (бортовой – 51).
Поляков».
87. АЛЕХИН
СЛУЖЕБНАЯ ЗАПИСКА
«Весьма срочно!
Особой важности!
Ковалеву, Ткаченко
Под вашу личную ответственность находящиеся под погрузкой в Челябинске,
Горьком и Свердловске, подлежащие особому контролю отдела оперативных
перевозок литерные эшелоны серии „К“ №№ 2762, 1374 и 1781 (танковая техника
россыпью) впредь до особого указания должны быть задержаны на станциях
отправления.
Исполнение проконтролируйте лично и немедленно доложите.
Основание: Распоряжение Ставки ВГК.
Карпоносов».
ЗАПИСКА ПО «ВЧ»
«Весьма срочно!
Полякову
В течение ближайших двух часов на аэродром Лиды специальным рейсом из
Москвы будут доставлены экипированные в форму офицеров Красной Армии еще
9 опознавателей из числа бывших немецких агентов, окончивших радиоотделения
Варшавской и Кенигсбергской школ немецкой разведки, где, судя по
радиопочеркам, обучались и радисты активно разыскиваемой нами группы
„Неман“.
Под вашу личную ответственность все прибывшие должны быть немедленно
задействованы в районах наиболее вероятного появления разыскиваемых.
Этим же самолетом будет доставлен плененный недавно майор немецкой разведки
Вильгельм фон Баке, в прошлом начальник строевой части Варшавской
разведшколы, знающий в лицо почти всех агентов, прошедших там обучение в
ШИФРОТЕЛЕГРАММА
«Чрезвычайно срочно!
Егорову
Произведенной тщательной проверкой участие Чеслава и Винцента Комарницких в
польском партизанском отряде „Гром“ в 1943–1944 гг. не подтверждается.
Лиц командного офицерского состава, имеющих по стабильным или динамическим
признакам словесного портрета сходство с Чеславом Комарницким, в „Громе“ не
было.
Басилов».
89. ПРОВЕРКА
91. ТАМАНЦЕВ
Паша подал сигнал: «Внимание!», но мне и так уже было ясно – эти трое не желают
показывать содержимое своих вещевых мешков.
Однако их нежелание еще ничего не означало – мало ли какие могут быть тому
причины.
Помню, как на станции в Смоленске один лейтенант категорически отказался
предъявить свой багаж и даже оказывал сопротивление. Те, кто его задерживали, должно
быть, решили, что там у него рация или взрывчатка, возможно, даже мысленно дырочки себе
на гимнастерках для орденов уже проделывали: большого шпиона схватили – с поличным!..
А что там у него оказалось?.. Продукты для семьи командира части, который и отпуск-то
ему, сердяге, на пять суток дал, наверно, только чтобы эту посылку отправить в Москву.
Знаю и другой случай, когда офицер отчаянно сопротивлялся досмотру и проверяющие
тоже могли подумать невесть что. А обнаружили-то в чемоданчике всего-навсего трофейный
пистолет в оригинальном дорогом исполнении, который у него постарались бы отобрать
если не в части, то в первой же комендатуре. Да мало ли нетабельного, неположенного,
такого, что не хочется предъявлять представителям военной власти, может находиться в
личных вещах офицеров?
Когда же капитан, снимая вещмешок, взялся за тесьму и затянул узел и тут же амбал
повторил этот фортель, я понял, что они – группа и что сшибка, судя по всему, неизбежна.
Затем Паша присел около вещмешка, а эти двое, амбал и лейтенант, обступили его с
боков откровенно и нагло – они действительно принимали его за простака или недоумка.
Более всего мне, конечно, хотелось выскочить и показать им свой характер. Но это бы
сразу перечеркнуло наши усилия.
Для чего устраивается засада с живцом и подстраховкой?.. Чтобы выявить суть
проверяемых.
Элементарно: их трое против двоих (о нас с Малышом они и не подозревают), а место
глухое, совершенно безлюдное, к тому же все обострено конфликтной ситуацией –
нежеланием предъявлять для досмотра личные вещи.
Тут расчет очень точный: свои на офицеров комендатуры ни при каких обстоятельствах
не нападут, враг же, наоборот, воспользуется численным превосходством и не преминет это
сделать. С одной стороны, срабатывает инстинкт самосохранения, с другой – стремление
добыть действующие сегодня – не в прошлом месяце и не на прошлой неделе – воинские
документы.
Кроме выявления сути подозреваемых, засадой с живцом можно добиться и так
называемого «эффекта экстренного потрошения».
Некоторые сведения, известные агенту, крайне важно получить от него не спустя
какое-то время, а немедленно. При отсутствии же прямых веских улик захваченные агенты,
особенно парши, нередко молчат сутками, неделями и даже месяцами. Хоть лоб разбей, хоть
наизнанку вывернись, а толку от них не добьешься. Если же они повязаны нападением на
представителей военной власти, что само по себе карается расстрелом, то при умелом
обращении обычно раскалываются в первые же часы. И главной целью всех Пашиных
действий сейчас было вызвать этих троих на удар.
Я молился богу, молился матери, чтобы она помогла нам и эти трое оказались бы теми,
кто нам нужен. Я не желал больше никого! Разные пособники, банды и дезертиры – ну их
коту под хвост! Пусть ими занимаются местные органы. А мы – военная контрразведка, и
наше дело – безопасность армии, ее тылов и всех проводимых ею операций. Наше дело –
обезвреживание действующей агентуры. Вообще-то ею, особенно паршами, я готов
заниматься двадцать пять часов в сутки. Но сегодня нам нужны были не просто агенты, а
именно причастные к делу «Неман».
Я не сомневался: сколько бы ни было оперативно-розыскных групп и засад, а Эн Фэ и
генерал позаботятся сунуть нас в самое перспективное место. Потому что, если
разыскиваемых поймают, это хорошо; если поймает контрразведка нашего фронта – еще
лучше; но чтобы был полный тики-так, для престижа Управления очень важно, чтобы взяла
их группа, с самого начала непосредственно работающая по делу. Тогда все утрутся!..
Эн Фэ верил в этот лес, фактически ставил на него, и я с утра не сомневался, что здесь в
засадах будут только наши, а всех прибывших пошлют в другие места или районы
«вероятного появления разыскиваемых». Я также не сомневался, что лично у нашей группы
в любом случае шансы будут самые преимущественные.
Более всего я верил в оперативное мышление Эн Фэ, в безошибочность его
предположений. Чтобы без промаха оценить розыскные данные, кроме извилин и опыта, еще
требуется прицельная фантазия и чутье, а такой точной фантазии и чутья, как у Эн Фэ, я еще
ни у кого не встречал.
Эн Фэ не спеша запрягает, но быстро ездит. Он культурненько, без шума, без суеты
собирает данные, накопив, прокачивает их по своим извилинам и с точностью определяет
места, где разыскиваемых можно взять. Конечно, не он один – очень многие так делают.
Вроде проще простого… Только он-то не ошибается, а другие чаще всего попадают пальцем
в небо – в самую середку!.. Это наше счастье, что есть такой Эн Фэ, что сидит он себе
тихонько в Каунасе, или в Лиде, или еще где и все время шевелит извилинами.
Я стоял у смотровой щели в предельной боевой готовности, фиксировал бритоголового
и амбала и не мог не возмущаться бездействием помощника коменданта.
Зачем он нам, этот очередной прикомандированный?.. Всего лишь для конспирации,
для маскировки – чтобы Паша и он выглядели комендантским патрулем.
Я знаю: это даже не начальством придумано. Указания по розыску составляет
какой-нибудь там майор, капитан или даже старший лейтенант. И власти и прав у него не
больше, чем у меня, и должность примерно та же. Он просто подсунул на подпись бумажку,
а там черным по белому пятым или, может, десятым пунктом: «с привлечением офицерского
состава комендатур». И все – что написано пером, не вырубишь и топором!.. Попробуй после
этого не привлечь… Да тебе сразу отмерят… на полведра скипидара с патефонными
иголками… В самое чувствительное место… А кому охота: она все-таки своя, не у
дяденьки…
Сидят там себе, в Москве, за тысячу километров, по кабинетам и мудрят, в
конспирашки играют. А мы – отдувайся!
Какой от него толк?.. В Лиде, где многие военнослужащие знают, что он помощник
коменданта, это, возможно, имеет смысл, но здесь-то зачем?.. От любого на его месте
чистильщика было бы сейчас в десятки раз больше пользы, чем от этого тылового пижона.
Я знал, что по расписанию именно он должен был попросить у них и второстепенные
документы, а потом предложить им открыть вещевые мешки. Но он молчал, стоял, как
майская роза, заложив руки за спину, и смотрел с таким видом, будто все это его ничуть не
касалось.
За такие фокусы маленьким копчик массируют!.. Впрочем, я его сразу раскусил, еще
когда он меня в городе остановил и начал скрипеть. У меня в ту минуту извилины были
заняты более важным, чем приветствие пижона из комендатуры. Однако я сразу извинился,
покаялся как бобик, только что хвостом не вилял… А он понес – не остановишь! И я тогда
еще понял: с таким каши не сваришь, даже из концентрата!
Между тем Паша как ни в чем не бывало делал свое дело.
Быть живцом в такой засаде – почти все равно что вызвать огонь на себя или лечь на
амбразуру, хотя шансов уцелеть здесь, пожалуй, и больше. Как-никак – все основано на
предельном риске, весь расчет на подстраховку, но ведь от случайностей никто не
гарантирован.
За войну я работал с шестью старшими оперативно-розыскных групп, четверых из них
убили. С Пашей мы за этот год так друг к другу притерлись, что если его… если с ним… –
подумал я и тут же заткнул себе глотку: «Не каркай, скотина, не каркай!..»
Это надо быть настоящим чистильщиком, чтобы вот так присесть на корточки и,
подставив затылок, колупаться с тесемочкой, хорошо зная, что в следующую минуту должно
произойти.
Паша опустился на корточки, и я видел только его пилотку, и можно было лишь
мечтать, чтобы на голове у него сейчас была каска. Эти трое стояли молча и наблюдали за
его действиями. Я не сомневался, что стрелять они не станут – им шум ни к чему. Я не
сомневался, что они будут работать рукоятками пистолетов или ножами – оружием в
рукопашной надежным, а главное – беззвучным.
И помощник коменданта, стоя рядом с Пашей за его правым плечом, тоже смотрел туда
же, вниз, хотя должен бы отступить минимум на метр и фиксировать и «держать»
проверяемых. У него было такое лицо, будто где-нибудь у себя в комендатуре он наблюдал
за игрой в шашки или в домино.
Тыловая гусятина, лопух злокачественный! Неприязнь к нему разбирала меня: этот
идиот все еще не понимал, что и Пашу и его самого сейчас будут убивать…
ЗАПИСКА ПО «ВЧ»
«Весьма срочно!
Егорову
В дополнение к №……. от 19.08.44 года сообщаю, что для улучшения и
разнообразия питания военнослужащих, привлекаемых к розыскным,
контрольно-проверочным и войсковым мероприятиям по делу „Неман“,
распоряжением Нач. Упродснаба Красной Армии разрешены следующие замены с
использованием трофейных продуктов, захваченных в городах Двинске, Вильнюсе
и Гродно:
1. шоколад вместо яичного порошка из расчета грамм за грамм;
2. изюм вместо сахара из расчета пять граммов изюма за грамм сахара.
Артемьев».
ЗАПИСКА ПО «ВЧ»
«Чрезвычайно срочно!
Егорову
Спецсообщение
Сегодня, 19 августа в 10.05 при проведении контрольно-проверочных мероприятий
по делу „Неман“ на станции Вильнюс нарядом 13-го пограничного полка по
признакам словесного портрета заподозрены и задержаны двое в форме офицеров
Красной Армии, имевшие документы на имя:
капитана Вакуленко Порфирия Ивановича, 1910 года рождения, урож. гор. Сумы,
украинца, начальника химической службы в/ч 23076,
и старшего лейтенанта Савина Якова Петровича, 1915 года рождения, урож. гор.
Ленинграда, русского, командира роты связи той же воинской части.
Вакуленко и Савин, следующие, судя по документам, в служебную командировку
из Баранува (1-й Украинский фронт) в Ленинград, при пересадке на станции
Вильнюс более получаса находились на путях, пытались уклониться от проверки и
скрыться, вскочив для этого в проходящий эшелон.
При подробном визуальном изучении установлено, что задержанные по признакам
словесного портрета имеют явное сходство с особо опасными агентами,
разыскиваемыми по делу „Неман“, причем Савин – выраженный левша, а
Вакуленко говорит с заметным украинским акцентом.
При осмотре личных вещей в чемодане у Савина обнаружены: портативный
радиоприемник „Блаупункт“ в исправном состоянии, выпуска 1943 года, в
специальном металлическом корпусе индивидуального исполнения, и комплекты
запасных ламп и элементов питания к нему. Передающей аппаратуры у Вакуленко
и Савина при задержании не оказалось.
В вещмешке у Савина найдена советская десантная финка, по форме и размерам
лезвия точно соответствующая той, которой были нанесены ранения шоферу
угнанного „доджа“ Гусеву. В ножнах и на самой финке обнаружены следы крови,
как установлено лабораторным анализом соскобов, десятидневной примерно
давности. Определить для идентификации группу крови не представилось
возможным ввиду недостаточного количества исследуемого вещества.
В том же вещмешке оказались надетые на кольцо три номерных ключа к замкам
зажигания автомашины „додж“, и среди них № 9236, т. е. полностью идентичный
по форме зубцов бородки с ключом зажигания „доджа“, угнанного агентами,
разыскиваемыми по делу „Неман“.
Произведенным обыском также обнаружены: два пистолета „ТТ“ и 35 патронов к
ним, пистолет „вальтер“ № 2 и 16 патронов к нему; часов швейцарских
водонепроницаемых со светящимся циферблатом – двое; компас отечественный –
один; белья нательного запасного – две пары; продуктов разных, преимущественно
германского происхождения, 11 кг; бачок трехлитровый с трофейным спиртом –
один; денег советской валюты 8647 рублей.
Допрашиваемые порознь Вакуленко и Савин дали путаные, весьма
противоречивые показания о цели своей командировки в Ленинград, от ответов на
многие интересующие нас вопросы упорно уклоняются.
В разговоре по „ВЧ“ с Управлением контрразведки 1-го Украинского фронта
установлено, что воинская часть 23076 – это артиллерийская бригада Резерва
Главного Командования, ведущая сейчас бои на западном берегу Вислы в районе
Сандомира. В состав фронта она прибыла несколько дней назад, в связи с чем
данных об офицерском составе в отделе кадров штаба еще не имеется.
Сам факт командировки двух офицеров во время напряженных боев на плацдарме
за пределы армейского тыла Управлению контрразведки 1-го Украинского фронта
представляется совершенно неправдоподобным.
Сделанный нами запрос с просьбой срочно проверить и подтвердить
принадлежность Савина и Вакуленко к в/ч 23076 в течение пяти часов остается без
ответа, поскольку бригада ведет бои в окружении и со вчерашнего дня радиосвязь
с нею отсутствует. Однако совпадение признаков словесного портрета,
вещественные улики, а также многие противоречия в показаниях дают основания
полагать, что задержанные нами лица являются особо опасными агентами,
разыскиваемыми по делу „Неман“.
Вакуленко и Савин содержатся в комендатуре станции Вильнюс под усиленной
офицерской охраной, исключающей любую попытку побега или возможного
самоубийства. Ожидаю Ваших указаний, а также распоряжения о их этапировании.
Согласно указанию о представлении к правительственным наградам, одновременно
сообщаю краткие установочные данные наряда, осуществившего задержание:
старший – лейтенант Бессонов Михаил Иванович, 1918 г. р., урож. гор. Тамбова,
русский, кандидат в члены ВКП(б), из рабочих;
патрульные: сержант Хамраев Юсуп, 1922 г. р., урож. гор. Самарканд, узбек, член
ВЛКСМ, из совслужащих;
и ефрейтор Минин Алексей Дмитриевич, 1924 г. р., урож. деревни Рогачево
Загорского р-на Московской обл., член ВЛКСМ, из колхозников.
Все трое командованием погранполка характеризуются только положительно.
Панаев».
ЗАПИСКА ПО «ВЧ»
«Чрезвычайно срочно!
Полякову
Для непосредственного руководства действиями органов НКГБ по делу „Неман“ и
дальнейшей активизации розыска в Лиду экстренным спецрейсом („Дуглас“,
бортовой номер 17, истребители сопровождения „ЛА-5 ФН“ бортовые 29 и 31) в
15.40 вылетел облеченный особыми полномочиями Ставкой ВТК Нарком
государственной безопасности с группой высшего оперативного состава.
Оповещение по системе ВНОС до аэродрома прибытия отделом перелетов
произведено.
При отсутствии у местных органов потребного количества автомашин под Вашу
личную ответственность предлагаю обеспечить всех прибывших необходимым
автотранспортом и немедленно установить с ними тесный контакт для
согласованности всех усилий по розыску.
Исполнение донесите.
Колыбанов».
ЗАПИСКА ПО «ВЧ»
«Воздух!!!
Всем органам контрразведки фронтов и военных округов Европейской части
страны.
Главным Управлением контрразведки активно разыскивается представляющий
особую опасность террорист, резидент-вербовщик германской разведки, важный
государственный преступник Мищенко Иван Григорьевич, он же Томчук Сергей,
он же Перепелицын Николай Васильевич, он же Кизимов Андрон Савельевич, он
же Семенов Алексей, он же Панченко Федор, он же Воробьев Алексей
Максимович, он же Петрицкий Василий, он же Захаров Иван, он же Рева Михаил
Николаевич, он же Смирнов Анатолий, он же Навроцкий Леонтий Иванович,
возможны и другие фамилии, имена и отчества, агентурные клички „Бэби“,
„Жокей“, „Хунхуз“, „Гладиатор“, „Динамит“, 1905 года рождения, уроженец гор.
Сальска Ростовской области, русский из казаков, сын крупного землевладельца,
есаула царской армии.
В 1919 году эмигрировал с родителями в Маньчжурию. Пятнадцати лет вступил в
молодежную организацию Харбинского филиала РОВС, 60 где прошел
военно-спортивную подготовку. После гибели в перестрелке с советскими
пограничниками отца дал на клинке публичную клятву мщения. С девятнадцати
лет активно участвует во враждебных действиях против Советского государства.
В 1924–1930 гг. в составе белокитайских банд и небольших групп свыше двадцати
раз проникал на территорию Советского Дальнего Востока с заданиями
диверсионного, террористического, а также уголовно-контрабандистского
характера. В мае 1929 года участвовал в провокационном нападении на советское
консульство в Харбине, в последующих вооруженных налетах на КВЖД, 61 в
поджогах и убийстве советских служащих.
С 1931 года сотрудничал с японцами, в том же году одним из первых вступил в
ВФП. 62
В 1933 году во время очередной ходки на территорию СССР, преследуемый
пограничниками, проделал семисоткилометровый переход по тайге. При этом,
утопив при переправе оружие и продукты, убил самого молодого члена своей
группы, мясом которого вместе с остальными питался в течение двух недель.
Всего в 1924–1938 гг. свыше сорока раз проникал на территорию Советского
Дальнего Востока. Белокитайцами и японцами неоднократно вознаграждался; в
подарок от Чан Кай-ши получил чистокровного арабского скакуна, имел счета в
международных банках Шанхая и Гонконга. Поддерживал личные контакты с
руководителями белогвардейской эмиграции в Маньчжурии, генералами
Семеновым и Власьевским, князем Ухтомским и председателем РФС 63
Родзаевским.
В 1934 году приговором Верховного Суда СССР объявлен вне закона.
В 1938 году, не поладив с японцами, установил контакт с резидентом немецкой
разведки в Харбине, германским вице-консулом Гансом Рике. В том же году,
показывая свои агентурные качества, нелегально пересек территорию СССР и
Польши, перейдя три границы, оказался в Германии, куда впоследствии
перебралась с детьми и его жена Изольда, дочь одного из руководителей
белоэмиграции, генерала Кислицына.
В 1938–1939 гг. прошел пятнадцатимесячную переподготовку в Берлинской школе
немецкой разведки; на занятиях появлялся только в маске.
В 1940 году абвером трижды перебрасывался на территорию Советского Союза,
61 КВЖД – Китайская восточная железная дорога. В 1924–1935 годах принадлежала на паритетных началах
Советскому Союзу и Китаю.
62 ВФП (Всероссийская фашистская партия) – название Российского фашистского союза (РФС) с 1931 года
по июль 1937 года.
63 РФС – Российский фашистский союз (до 1937 года – Всероссийская фашистская партия), функционировал
в Маньчжурии официально с 1931 года по 1943 год, неофициально до 1945 года.
совершил длительные полутора-двухмесячные маршруты в районы Центрального
Урала, Москвы и Северного Кавказа.
В январе – мае 1941 года под видом находящегося в командировке капитана
органов НКВД фланировал по городам, гарнизонам и железнодорожным узлам
Прибалтийского и Западного особого военных округов, собирая сведения о
дислокации, численности, передвижениях и боеготовности советских войск.
За двое суток до начала войны переброшен на территорию Западной Белоруссии
старшим большой группы агентов, экипированных в форму советских
пограничников, с заданием убийства, как только начнутся военные действия,
высшего и старшего командного состава, нарушения связи и создания паники в
наших оперативных тылах. Вернулся к немцам под Смоленском, совершив за
месяц свыше семидесяти терактов и потеряв при этом всего трех агентов.
В последующие полтора года еще десять или одиннадцать раз перебрасывался в
тылы Красной Армии старшим группы с заданиями оперативной разведки, а также
вербовку агентуры, в том числе среди женщин, связанных с армией и
железнодорожным транспортом. Немцами награжден двумя крестами и шестью
боевыми медалями. По личному распоряжению Гитлера в порядке исключения
получил звание майора германской армии.
В феврале – мае 1943 года – старший преподаватель Берлинской разведшколы
абвера. Вел семинары: „Основы маскировки и конспирации в советской
прифронтовой полосе“, „Переход линии фронта при возвращении“ и „Поведение
на допросах в органах НКВД“, обучал курсантов стрельбе по-македонски. На
занятиях появлялся только в темных очках и парике, с усами и бородой.
Настроен яро антисоветски. В совершенстве владеет стрелковым и холодным
оружием, приемами защиты и нападения. Не расстается с пистолетом, заряженным
разрывными пулями с ядом, вызывающим мгновенную смерть. Представляет
особую опасность при задержании.
Словесный портрет: рост – выше среднего; фигура – плотноватая; лицо – овальное;
лоб – средний, прямой; брови – дугообразные; нос – средней высоты и ширины,
спинка прямая; подбородок – прямой; уши – овальные, противокозелок –
выпуклый; глаза – голубые; волосы – светло-русые; шея – средняя, мускулистая;
плечи – горизонтальные.
Особые приметы: говорит с уловимым южнорусским акцентом; ноги чуть
кривоватые „по-кавалерийски“; в верхней челюсти справа на третьем и четвертом
зубах металлические коронки; при серьезном разговоре немного щурит глаза; на
спине вправо от линии позвоночника и параллельно ему шрамы от двух
фурункулов, расстояние между ними 5–6 см.
Другие особенности: обладает незаурядным обаянием, легко входит в доверие к
окружающим; любит охоту и верховую езду; из пищи – трепанг с жареным луком,
борщ мясной и бифштекс с кровью. Не курит, алкоголь употребляет в случаях
необходимости; физиологические контакты только с нужными для выполнения
задания женщинами.
Согласно проверенным данным, в одну из ближайших ночей Мищенко с еще
пятью прошедшими специальную подготовку агентами, также экипированными в
форму советских офицеров, будет переброшен в тылы Красной Армии старшим
террористической группы, имеющей задачу – уничтожение руководителей Ставки
ВГК.
Для совершения актов центрального террора группа Мищенко вооружена
пистолетами с разрывными пулями, начиненными ядом, вызывающим мгновенную
смерть, а также двумя „панцеркнакке“ – специально сконструированными по
заказу немецкой разведки портативными устройствами типа „фаустпатрон“, с
реактивными снарядами кумулятивного действия, калибром 30 мм.
„Панцеркнакке“ помещается в рукаве шинели, крепится к руке ременными
пристяжками, выстрел производится бесшумно при помощи кнопочного
включателя.
Розыскные данные остальных пяти агентов уточняются и будут сообщены в
ближайшие два часа.
Примите самые активные меры к обнаружению и поимке или ликвидации группы
Мищенко, для чего привлеките весь оперативный состав органов контрразведки,
приданные подразделения, части по охране тылов фронта и личный состав
этапно-заградительных комендатур.
Немедленно организуйте ужесточенную проверку документов на станциях, в
поездах и на контрольно-пропускных пунктах, обратив особое внимание на дороги,
ведущие в направлении Москвы. Всех подозрительных задерживать для выяснения
личности.
Начальникам Управлений контрразведки фронтов немедленно разработать и в
ближайшие шесть часов задействовать планы надежного блокирования всех
возможных путей движения разыскиваемых после переброски из оперативных
тылов в направлении Москвы.
До сведения оперативного состава контрразведки и всех привлекаемых к
розыскным и проверочным мероприятиям надлежит довести, что каждый, кто даст
реальный результат по обнаружению и поимке или ликвидации группы Мищенко,
будет немедленно представлен к правительственной награде.
ГУКР считает необходимым обратить внимание всех руководителей органов
контрразведки на особую опасность, которую представляют разыскиваемые, и
обязывает для их поимки или ликвидации максимально использовать все
оперативные и другие возможности.
Специальные указания органам контрразведки Московского военного округа будут
переданы дополнительно.
О ходе розыска, проводимых вами мероприятиях и всех вновь добытых данных
докладывайте каждые шесть часов…»
ЗАПИСКА ПО «ВЧ»
«Воздух!!!
Всем органам контрразведки фронтов и военных округов Европейской части
страны.
Вчера, 14 сентября с. г., в 20.40 на окраине Москвы, близ выезда в сторону
Кунцева, при попытке задержания в результате огневого контакта
оперативно-розыскной группы контрразведки с четырьмя неизвестными в форме
офицеров Красной Армии, двое из них были убиты, а третий тяжело ранен и, так
как бежать не мог, пристрелен затем четвертым неизвестным, сумевшим благодаря
темноте скрыться. Дорожка отхода оказалась присыпанной кайенской смесью,64
что блокировало применение служебных собак.
Как установлено осмотром трупов, убитые являются проходящими по
чрезвычайному розыску агентами группы Мищенко: Бакшеевым Василием,
Нурметовым Гасаном и Миловским Анатолием. Есть основания полагать, что
самого Мищенко среди четырех участвовавших в перестрелке агентов не было.
На месте огневого контакта, кроме пистолетов „ТТ“, найдены также два пистолета
„вальтер“ № 1 калибр 9 мм, заряженные разрывными пулями с ядом, вызывающим
мгновенную смерть. В карманах убитых обнаружены безупречные по реквизиту и
соответствию действительным обстоятельствам фиктивные документы на имя
офицеров 11-й Гвардейской армии Западного фронта капитана Мельчакова и
старших лейтенантов Фомина и Кухарского, якобы командированных в Москву
для переподготовки на курсах „Выстрел“. Предположительно Мищенко, Зубков и
Тулин до сегодняшней ночи тоже имели на руках документы офицеров 11-й
Гвардейской армии.
Вполне вероятно, что чрезвычайные проверочные и охранные мероприятия,
64 Кайенская (или «индийская») смесь – смесь истолченного в порошок кайенского перца и крепкого табака.
Применяется для ослепления противника, а также в качестве антисобакина.
осуществляемые в Москве и ее окрестностях, вынудят Мищенко, Зубкова и Тулина
покинуть район столицы. Не исключено, что, потеряв трех агентов, Мищенко
затребует пополнение и до его прибытия на время затаится.
Также не исключено, что Мищенко с остатками группы попытается перейти линию
фронта или же за ними в обусловленное место будет прислан специально
сконструированный по заданию абвера самолет „Арадо-320“ – десантный
моноплан с высокой скоростью и потолком полета, способный совершать посадки
в непогоду и на неподготовленные, неровные площадки весьма ограниченных
размеров.
Поимка или ликвидация Мищенко, Зубкова и Тулина по-прежнему остается
главной, особой важности задачей органов контрразведки всех фронтов и военных
округов Европейской части страны.
Розыск Бакшеева, Миловского и Нурметова, проходящих по ориентировке №…….
от 07.09.43 г., прекратить…»
ЗАПИСКА ПО «ВЧ»
«Воздух!!!
Всем органам контрразведки фронтов и военных округов Европейской части
страны.
За последние двое – суток в тылах Воронежского и Брянского фронтов совершены
нападения на легковые автомашины и убийства генералов Куприянова и Чиликина,
а также семи старших офицеров Красной Армии, сопровождавших их
военнослужащих и шоферов.
Места совершения терактов:
18 сентября – западнее Обояни, севернее Суджи и юго-восточнее Лебедина;
19 сентября – западнее Кромы, южнее Хотынца и северовосточнее Карачева.
Как установлено, легковые машины, на которых ехали убитые, останавливались на
дорогах в безлюдных местах неизвестными в форме офицеров Красной Армии. По
крайней мере, в двух случаях остановка производилась под угрозой применения
кобурного оружия, с той же целью террористами использовались нарукавные
повязки службы ВАД. 65 Не исключено, что для передвижения террористы
располагают автомашиной „додж“ – три четверти.
Убийства совершались из пистолетов калибром 9 мм, предположительно
„Браунинг Лонг 07“ или „вальтер“ № 1, разрывными пулями, содержащими яд,
вызывающий мгновенную смерть. В пяти случаях из шести после совершения,
теракта машины с трупами отгонялись в сторону, обливались бензином и
поджигались.
Экспертизой установлена полная идентичность яда, которым были обработаны
пули террористов, с ядом, содержащимся в пулях пистолетов агентов группы
Мищенко. Имеются и другие основания предполагать, что указанные выше
убийства совершены Мищенко, Зубковым и Тулиным.
В дополнение к уже проводимым оперативно-розыскным мероприятиям под
личную ответственность руководителей органов контрразведки предлагается
принять все необходимые меры для обеспечения безопасности генеральского и
старшего офицерского состава Красной Армии.
Нами командованиям Калининского, Западного, Брянского, Центрального и
Воронежского фронтов рекомендовано принятие следующих предохранительных
мер:
а) выезд генералов и командиров соединений за пределы расположения части
разрешается только в сопровождении движущейся впереди машины с охраной;
б) выезд старших офицеров разрешается только под охраной двух-трех
ЗАПИСКА ПО «ВЧ»
«Воздух!!!
Всем органам контрразведки фронтов и военных округов Европейской части
страны.
Вчера, 21 сентября 1943 года, в тылах Западного фронта на шоссе севернее
Жиздры при нападении на машину-ловушку контрразведки были застрелены двое
неизвестных в форме офицеров Красной Армии, которых удалось
идентифицировать как проходящих по чрезвычайному розыску агентов группы
Мищенко – Василия Зубкова и Николая Тулина.
Самому Мищенко удалось скрыться, так как при огневом контакте трое
оперативных работников были убиты, а оставшийся в живых водитель
осуществить задержание или ликвидацию Мищенко не сумел. Применение
служебной собаки результата не дало, поскольку дорожка отхода оказалась
присыпанной кайенской смесью.
В момент нападения Мищенко был одет в шинель с полевыми майорскими
погонами, стянутую офицерским ремнем и портупеей, фуражку БТ и MB с
невысокой тульей; никаких вещей, кроме кобурного оружия, у него не было. Судя
по обнаруженным каплям крови на уходящих следах, Мищенко получил ранение, в
связи с чем не исключено, что он попытается отлежаться где-нибудь в лесу или же
в одном из населенных пунктов.
На трупах Зубкова и Тулина были найдены исполненные на подлинных бланках,
безупречные по реквизиту и соответствию действительным обстоятельствам
фиктивные документы на имя командира комендантской роты 3-й Гвардейской
танковой армии капитана Сусайкова и командира взвода той же роты лейтенанта
Клевцова. Предположительно и Мищенко в момент нападения на машину-ловушку
имел документы офицера штаба 3-й Гвардейской танковой армии.
Примите самые активные меры к поимке или же ликвидации Мищенко. Особые
указания органам контрразведки Западного фронта будут переданы
дополнительно.
Розыск проходящих по ориентировке №……. от 07.09.43 г. Василия Зубкова и
Николая Тулина прекратить…»
ЗАПИСКА ПО «ВЧ»
«Весьма срочно!
Егорову
В нашем №……. от 19.08.44 г. о разрешенных заменах с использованием
трофейных продуктов для улучшения и разнообразия питания военнослужащих,
привлекаемых к розыскным, контрольно-проверочным и войсковым мероприятиям
по делу „Неман“, ошибочно указано: „из расчета 5 граммов изюма за грамм
сахара“.
Замену следует производить только из расчета 3 грамма изюма за грамм сахара.
Настоящую поправку немедленно доведите до сведения интендантов для
неуклонного выполнения.
Артемьев».
ЗАПИСКА ПО «ВЧ»
«Чрезвычайно срочно
Егорову
Спецсообщение
Сегодня, 19 августа, в 10.50 при проверке документов и личных вещей в поезде
Вильнюс – Белосток трое неизвестных в форме военнослужащих отказались
предъявить свой багаж. Будучи задержаны и переходя с оперативной группой из
вагона в вагон, неизвестные в одном из тамбуров неожиданно открыли стрельбу,
убив при этом старшего группы капитана Товпыгу и патрульного сержанта
Шевкопляса и ранив офицера комендатуры лейтенанта Шмакова, после чего
сорвали стоп-кран и бросились бежать.
Шмаковым, несмотря на ранения, было организовано преследование, в котором
приняло участие до 50 военнослужащих, ехавших в остановленном поезде. В
результате неизвестных примерно в километре от железной дороги удалось
настигнуть и одного из них, раненного в руку и в бедро, захватить живым. Двое
других при попытке задержания, укрывшись за кустарником, оказали вооруженное
сопротивление. Несмотря на призывы Шмакова взять неизвестных живыми,
военнослужащие, участвовавшие в преследовании, открыли стрельбу из
пистолетов и автоматов на поражение, в результате чего один из неизвестных был
убит, а другой тяжелоранен одиннадцатью пулями и, не приходя в сознание, спустя
сорок минут умер.
При тщательном обыске района задержания и трупов обнаружено: рация
портативная приемопередающая „Эри“ мощностью 25 ватт, в рабочем состоянии,
таблицы пятизначного шифра, 3 пистолета ТТ, к ним 47 патронов, 2 пистолета
„вальтер“ № 2 и к ним 29 патронов, ножей финских два, складной – один, 2
компаса, трое наручных часов, крупномасштабные карты районов Литвы и
Западной Белоруссии, перешифровальных блокнота 2, листки с записями
разведывательного характера, а также запасные бланки: офицерских
удостоверений 5, командировочных предписаний 17, продаттестатов 9, вещевых
книжек 6, партийных билетов 4, комсомольский – 1.
В момент задержания неизвестными были предъявлены документы, заполненные
на имя капитана Дзюбенко Кузьмы Остаповича, лейтенанта Шипулина Павла
Ивановича и старшины Захарова Федора Петровича.
Захваченному живым агенту, имевшему документы на имя Захарова, оказана
необходимая медицинская помощь. Его попытка покончить жизнь самоубийством
была своевременно блокирована, и состояние после переливания крови является
вполне удовлетворительным. Трижды предупрежденный об уголовной
ответственности за отказ от дачи показаний, он, однако, за два с половиной часа
допроса не произнес ни слова, и получение от него в ближайшее время каких-либо
сведений, способствовавших бы установлению его личности или же личности двух
других убитых агентов, представляется маловероятным.
Антропометрическим обмером бицепсов и сравнительным осмотром грудных и
трапециевидных мышц установлено, что один из убитых, одетый в форму
лейтенанта, был левша. Как он, так и одетый в форму капитана, по признакам
словесного портрета, имеют некоторое сходство с фигурантами чрезвычайного
розыска. Обнаруженные у них записи разведывательного характера также дают
основания полагать, что они и являются особо опасными агентами,
разыскиваемыми по делу „Неман“.
Прошу срочно сообщить особые приметы или какие-либо дополнительные данные,
способствующие окончательной идентификации. Ожидаю ваших дальнейших
указаний.
В соответствии с указанием о представлении к правительственным наградам
настоятельно прошу отметить находчивость и самоотверженные действия
получившего тяжелые ранения офицера 79-й комендатуры лейтенанта Шмакова
Виталия Петровича, 1920 года рождения, урож. гор. Коломны, русского, члена
ВКП(б), из совслужащих. Руководством комендатуры Шмаков характеризуется
только положительно.
Омелин».
ШИФРОТЕЛЕГРАММА
«Весьма срочно!
Егорову
В представляемых Вами донесениях не отражено политико-моральное состояние
личного состава частей и подразделений, привлекаемых к войсковым операциям и
контрольно-проверочным мероприятиям по делу „Неман“.
Немедленно донесите с приведением наиболее характерных примеров и
высказываний по частям Красной Армии, НКВД и этапно-заградителъным
комендатурам отдельно.
Колыбанов».
ШИФРОТЕЛЕГРАММА
«Воздух!!!
Егорову
Находитесь неотлучно у прямой связи для приема чрезвычайно важного.
Колыбанов».
Почти одновременно я уловил взмах руки над Пашиной головой и услышал команду
бритоголового: «Бей их!» Я понял: Пашу убивают! – но помощник коменданта закрывал от
меня всех троих, и единственно, что я мог, это в ту же секунду, выстрелив в воздух и заорав:
«Ни с места!!! Руки вверх!!!» – чтобы отвлечь внимание на себя – выскочить из кустов.
Вслед за мною выстрелил и Малыш, и я увидел, что бритоголовый как подкошенный
валится в траву рядом с Пашей, а тот пытается подняться и кровь из раны на голове заливает
ему лицо.
Ближе всех ко мне спиною в четверть оборота стоял помощник коменданта (он в
первый же момент инстинктивно отпрянул назад), за ним метрах в полутора – амбал, еще
дальше и левее – «лейтенант»; двое последних, естественно, повернулись и смотрели в мою
сторону, причем в левой руке у амбала я, как и ожидал, увидел нож, а в правой у
«лейтенанта» был «ТТ», который он, помедля, направил на меня.
Можно было без труда двумя-тремя пулями обезвредить его – он стоял совершенно
открыто, – но я уже выбрал его для экстренного потрошения, и потому следовало взять его
невредимым – желательно без единой царапины.
В некоторой растерянности он помедлил, и за эти секунды я успел оказаться от него со
стороны солнца и, таким образом, задействовал подсветку. Для острастки, для давления на
психику я немедля «пощекотал ему уши»: произвел по одиночному выстрелу из обоих
наганов так, что пули прошли впритирку с его головой, – это впечатляет.
Чтобы затруднить ему прицеливание, я непрерывно «качал маятник»: пританцовывал
левым плечом вперед, рывками перемещая корпус из стороны в сторону и все время
передвигаясь и сам, – нечто похожее, только попроще, проделывает боксер на ринге. Для
дальнейшего психологического воздействия я держал его на мушке и фиксировал взглядом,
всем своим видом показывая, что вот-вот выстрелю.
Малыш выпрыгнул без промедления и, как и следовало, угрожающе закричал:
«В-в-в-звод, к бою!» – и я тотчас во все горло повторил его команду, добавив: «Окружайте
поляну!!!» – хотя никакого взвода в радиусе нескольких километров, разумеется, не было и
делалось это исключительно чтобы задействовать фактор отвлечения, фактор нервозности –
сбить троих с панталыку и, во всяком случае, заставить оглядываться.
Результат оказался большим, чем ожидалось: «лейтенант» крикнул «Засада!», метнул
мгновенный взгляд на амбала и, дважды выстрелив даже не в меня, а в мою сторону, вдруг
опрометью бросился бежать.
– Не стрелять! – поднимаясь на ноги, скомандовал Паша; это относилось ко мне и
Малышу и звучало напоминанием, что хоть одного надо взять живым.
Умело держась метрах в двух за помощником коменданта, амбал молниеносно
нагнулся к бритоголовому, и тут же в левой руке у него я увидел уже не финку, а
обнаженный ствол и сразу сообразил, что он левша, и разглядел, что пистолет был не «ТТ», а
«Браунинг Лонг 07» калибром девять миллиметров, именно та машина, которая у немецких
агентов обычно заряжена разрывными пулями с ядом, вызывающим немедленную смерть.
Я уже прикинул оперативную обстановку и соотношение сил: Малыш свалил
бритоголового «капитана», причем по-серьезному – тот не вставал и не двигался, – а у Паши
как минимум пробита голова; во всяком случае, на какое-то время они оба практически
вырубились. И мне следовало немедленно принять командование на себя и под мою личную
ответственность во что бы то ни стало слепить – теплыми! – амбала и «лейтенанта».
– Держи лейтенанта! – крикнул я Малышу и, понимая, что Паша оглушен, во весь голос
заорал: – Ложись, Паша! Ложись!!!
Я боялся за них больше, чем за себя, и с облегчением отметил, что они оба без
промедления поняли и выполняли мою команду.
Выскочив в первое мгновение из кустов, я сразу же метнулся влево, чтобы расширить
сектор охвата, положить амбалу и «лейтенанту» подсветку на глаза (развернуть их лицом
против солнца), а также чтобы деблокировать директрису. Не удалось только последнее:
амбал с похвальной быстротой переместился вправо и снова оказался за рослым,
фигуристым помощником коменданта. Он двигался легко и ловко, и реакция у него была
хорошая, но при этом защитном движении его голова на секунду появилась правее фуражки
помощника коменданта, и в тот же миг выстрелом из правого нагана я сбил с него пилотку.
Такие вещи впечатляют, а от меня сейчас требовалось все время давить ему на психику.
Помощник коменданта лишь теперь протер мозги, лапал судорожно кобуру, прижатую
полой кителя, и не мог от возбуждения открыть – заколодило, как случается и не только у
таких лопухов. Вообще-то Паша должен был дать ему «вальтер» в карман, и действовать ему
следовало в первую очередь именно «вальтером». Но я сейчас не мог занимать извилины его
оружием и его действиями; я на него нисколько не рассчитывал: после того как Пашу
вырубили, я, естественно, надеялся только на одного себя.
– Падай, капитан, падай! – закричал я ему, но он, будто не слыша, даже не пригнулся.
Я ничуть не удивился: фактор внезапности в скоротечных схватках тормозит
решительные действия даже у бывалых фронтовиков, чего же можно ожидать от разодетого
тылового фраера?
– Ложись, комендатура, ложись!!! – яростно заорал я и тотчас прыгнул вправо.
Мне на секунду открылась часть туловища амбала, его левый бок и рука с браунингом,
и, стремясь упредить его действия, я нажал на спусковой крючок, но амбал проворно
дернулся влево, я же, вероятно, так боялся попасть в помощника коменданта, что от этого
мандраже промазал и в душе обложил себя самыми последними словами.
Вслед за моим выстрелом справа раздались еще три: стоя на четвереньках, Паша сбоку
стрелял по ногам амбала. Он был оглушен, и правая половина лица залита кровью, к тому же
рядом с директрисой находился помощник коменданта; естественно, я не рассчитывал, что
Паша попадет, но это в любом случае создавало крайне ценный для меня в эту минуту
отвлекающий фактор, и мысленно я ему аплодировал.
Нет, я не промахнулся: на рукаве гимнастерки амбала у самого погона проступило
темное пятно. Но я только слегка задел, считай, поцарапал ему левую руку, а ее требовалось
надежно «отключить».
Толково используя ситуацию, он держался за живым заслоном, я же на открытом месте
в десятке метров от него вынужден был энергично двигаться, пританцовывать, фиксируя его
лицо и все время угрожая обоими наганами.
Он выстрелил в меня двумя пулями, не попал, добавил погодя секунды еще одну и
снова – мимо. Чему-чему, а как «качать маятник», 67 я мог бы поучить и его, и тех, кто
готовил его в Германии, к тому же Пашины выстрелы сбоку, несомненно, действовали ему
на нервы, а подсветка значительно снижала меткость.
Тем не менее он был опытный, находчивый парш, сразу понявший, что я опаснее
других и что в первую очередь надо разделаться со мной. И я перед тем оценил его
правильно: он действовал толково, уверенно, стрелял в отличие от «лейтенанта» умело, не
торопясь, и если бы не подсветка и не моя сноровка в «качании маятника», он бы, возможно,
меня уже свалил.
Ствол браунинга опять следовал за моими движениями – справа налево и обратно, и я
чувствовал, знал, что в ближайшую секунду снова раздастся выстрел. Но в это мгновение
помощник коменданта вытащил наконец пистолет, и амбал, целившийся в меня, без
промедления выстрелил дважды ему в грудь.
С позиции инстинкта самосохранения и личной безопасности его действия были
67 Качание маятника – это не только движение, оно толкуется шире, чем можно здесь понять со слов
Таманцева. Его следует определить как «наиболее рациональные действия и поведение во время скоротечных
огневых контактов при силовом задержании». Оно включает в себя и мгновенное выхватывание оружия, и
умение с первых же секунд задействовать фактор отвлечения, фактор нервозности, а если возможно, и
подсветку, и моментальную безошибочную реакцию на любые действия противника, и упреждающее
стремительное передвижение под выстрелами, и непрестанные обманные движения («финт-игра»), и
снайперскую меткость попадания в конечности при стрельбе по-македонски («отключение конечностей»), и
непрерывный психологический прессинг до завершения силового задержания. «Качанием маятника»
достигается захват живьем сильного, хорошо вооруженного и оказывающего активное сопротивление
противника. Судя по описанию, Таманцев «качает маятник» в наиболее трудном и эффективном исполнении
– «вразножку».
логичны, обоснованны, но теперь он терял свое главное преимущество: помощник
коменданта сразу обмяк и стал валиться вниз и назад, при этом открылся верх туловища
амбала, и как только это произошло, я, упредив его следующий выстрел, всадил ему две пули
в левое плечо и тотчас рванулся вперед, чтобы помешать ему – блокировать вероятную
попытку поднять правой рукой вывалившийся в траву браунинг.
Он действительно нагнулся и, не спуская с меня глаз, зашарил у ног, но я летел на него
стремглав, и, не выдержав, он бросился бежать через поляну, а я пустился за ним, успев
отметить, что помощник коменданта и бритоголовый «капитан» лежат не двигаясь, причем
поза последнего – спиной кверху, с неловко вывернутой вбок правой рукой – мне весьма не
понравилась.
Слева захлопали выстрелы из «ТТ», и, кинув туда взгляд, я увидел, что «лейтенант»,
оборачиваясь, стреляет в Малыша, а тот, как я его учил, на бегу уклоняется, не очень ловко,
но в целом грамотно.
Я боялся за Малыша, опасений же, что «лейтенанту» удастся уйти, не испытывал,
поскольку знал, что если даже я его потом не догоню здесь поблизости, через двадцать
минут – к тому времени, когда он в лучшем случае достигнет опушки, – весь лес по
периметру уже будет охвачен огромной «каруселью», и за пределы столь плотного
оперативного кольца ему не выскочить и не проскользнуть.
В кобуре у амбала на ремне за правым бедром был еще ствол, скорее всего «Браунинг
Лонг 07», схожий по форме и размерам с «ТТ», и хотя рука у него болталась, как плеть, а
гимнастерка под погоном потемнела от крови и брюки сзади повыше колена тоже – Паша
все-таки сумел в него попасть! – я держал ухо востро. Утверждение, что якобы у левши
правая рука развита недостаточно, – это байка для дефективных детишек. А в действиях его
чувствовался настоящий парш.
Я услышал возгласы: «Стой! Стрелять буду!», оглянувшись, увидел старшину,
выскочившего с автоматом из кустов перед «лейтенантом», заорал ему и Малышу: «Не
стрелять!», но в тот же миг «лейтенант» поднял руки вверх, и я подумал с облегчением –
вдвоем-то они наверняка его слепят теплым и невредимым.
В жизни каждый двадцатый – левша, их миллионы, но я уже убедил себя, что именно
этот самый амбал пытался убить Гусева, того шофера с «доджа», и, следовательно,
причастен к делу «Неман». Я просто мечтал, чтобы так оно и оказалось.
Раненный в плечо и в ляжку, он бежал даже лучше, быстрее, чем я ожидал. Но ему
нужно было достигнуть деревьев или оторваться от меня, чтобы обнажить ствол, а я
спокойно сокращал расстояние между нами и готовился его слепить. Он наверняка уже
понял, кто мы такие и что наша задача – взять его живым. Конечно, я без труда мог его
стреножить, но дырявить даже парша без необходимости – мне поперек горла, и зачем
стреножить, если он и так не уйдет.
На бегу я опять оглянулся влево. Малыш, положив «лейтенанта» лицом в траву,
стягивал ему вязками руки за спиной. Старшина, воинственно наставив вниз автомат, стоял
рядом.
И в этот момент амбал наконец сделал то, чего я все время ждал: правой рукой
ухватился за кобуру. Она у него наверняка была с вытяжным ремешком, и мешкать не
следовало.
Тут могло быть два реальных решения: сбить его подсечкой или же оглушить ударом в
голову. Имея в виду оперативную обстановку здесь, на поляне, и то, что нам предстояло, я
выбрал второе: наддав, сократил дистанцию и, как только пальцы его оказались в кобуре,
взлетел над ним в прыжке и сверху ударил его рукояткой нагана правее макушки, вполсилы,
с расчетом кратковременного рауша. 68
Он упал вперед и чуть влево, по инерции метра полтора проехал лицом вниз по траве.
ШИФРОТЕЛЕГРАММА
«Весьма срочно!
Егорову
Механик 294-го ОРВБ старшина Гурченко Николай Тарасович по прозвищу
„Коляныч“ подтвердил, что прошлой зимой, когда его часть и батальон, где служил
сержант Гусев, располагались по соседству под Гомелем, в феврале или начале
марта месяца Гусевым у него действительно был приобретен за бутылку водки
точно такой портсигар, как предъявленный ему нами для опознания.
Однако за прошедшую зиму Гурченко изготовил десятки одинаковых по форме,
размеру и рисунку портсигаров со стандартной надписью „Смерть немецким
захватчикам!“, и ввиду отсутствия у них каких-либо индивидуальных
особенностей и примет он не может утверждать достоверно, что именно этот
портсигар был им передан Гусеву.
Бондаревский».
ШИФРОТЕЛЕГРАММА
«Колыбанову
На №…………. от 19.08.44 г.
Надо смотреть правде в глаза. Все без исключения возможное нами предпринято и
делается. Однако никаких гарантий, что разыскиваемых удастся взять сегодня или
даже завтра, нет и быть не может.
Егоров».
ЗАПИСКА ПО «ВЧ»
«Срочно!
Егорову
В действиях и поведении Чеслава и Винцента Комарницких за время наблюдения
ничего подозрительного обнаружить не удалось.
Логинов».
ЗАПИСКА ПО «ВЧ»
«Весьма срочно!
Колыбанову
На №……. от 19.08.44 г.
Малая саперная лопатка, обнаруженная в хате Юлии Антонюк и принесенная, как
установлено, Павловским, имеет выдавленное заводское клеймо „Ч-к 44“ и по
справке Главного инженерного управления КА изготовлена в Челябинске в 1944
году.
Лопатка же, находившаяся в машине у Гусева, как нами точно установлено, имела
заводское клеймо „К-в 43“ и была изготовлена в Коврове в 1943 году.
Произведенной нами с целью идентификации тщательной проверкой получить
доказательства того, что портсигар, обнаруженный у Павловского, является
портсигаром Гусева, не удалось.
Таким образом, никакими данными о принадлежности Павловского к группе
„Неман“ мы пока не располагаем.
Поляков».
ЗАПИСКА ПО «ВЧ»
«Весьма срочно!
Гродно, Логинову
С соблюдением всех мер предосторожности без промедления негласно арестуйте
Чеслава и Винцента Комарницких и самолетом с надежной охраной доставьте их в
Лиду. За остальными продолжайте наблюдение.
Поляков».
ШИФРОТЕЛЕГРАММА
«Воздух!!!
Егорову
Ввиду отсутствия результата по делу „Неман“ согласно отданных ранее
подготовительных распоряжений под Вашу личную ответственность надлежит
сегодня с 18.00 задействовать глухое блокирование районов Вильнюса, Гродно и
Лиды по варианту „Западня“.
Проведение „Западни“ санкционировано Ставкой ВГК. Выполнение
проконтролируйте и немедленно доложите. ГУКР категорически требует ни на
минуту не ослаблять усилий по подготовке вариантов „Большой слон“ и
„Прибалтийское танго“, которые в случае необходимости будут задействованы в
указанные Вами сроки.
Колыбанов».