С.Ю.

Неклюдов

Варьирование как механизм фольклорной коммуникации

Материалы международного конгресса "100 лет Р.О. Якобсону", Москва, 18-23 декабря 1996. М.: РГГУ, 1996,
с. 230-232.

Фольклорная традиция осуществляет хранение, передачу, воспроизводство во

времени и в пространстве определенных культурно значимых текстов в их
"материальной" (субстанциональной) конкретности и структурном постоянстве.
Фольклор — это всегда относительно точное или относительно свободное
повторение услышанного, а фольклорный текст представляет собой более или
менее устойчивую комбинацию элементов традиции, реализующуюся в каждом
акте исполнения.

Соответственно, фольклорный текст не создается, а воссоздается, причем

каждое воссоздание не тождественно предшествующему. Практически всегда
имеет место определенное варьирование повторяющихся элементов: внутри
одного текста, от одного текста к другому тексту, от исполнения к исполнению, от
исполнителя к исполнителю, от традиции к традиции. Причины варьирования не
сводятся лишь к особенностям устной мнемотехники (предполагающей некоторый
"люфт" в возможных отклонениях от "оси" основного сообщения), ни тем более к
неизбежным "сбоям" в работе фольклорной памяти. Здесь мы имеем дело с
проекцией одного из фундаментальных свойств фольклора как специфической
формы устной коммуникации, вытекающего из соотношения в традиции начал
стабильности и подвижности, константности и пластичности.

Механизм варьирования можно уподобить качанию маятника, схематически

изобразив его движение в виде синусоиды. При увеличении в исполнении
импровизационного начала "маятник" раскачивается с максимальной амплитудой.
Традиция "срезает" слишком сильно выступающие "пики" этой синусоиды,
отбрасывая все, что для нее избыточно, и пропуская лишь то, что она способна
принять. Таким образом, происходит "фильтрация" крайностей импровизации и
закрепление принятых новаций.

Помимо этого наблюдается установление своего рода "иерархии смыслов"

сообщения, в соответствии с которой степень точности передачи его элементов
оказывается существенно различной. Так, былина в одной и той же ситуации
может называть врагов то татарами, то литовцами; "промежуточные" города,
через которые проезжает герой в вариантах одного и того же сюжета бывают
названы по-разному: Чернигов, Орехов и т.д. — на определенном уровне это как
бы "не важно". Но богатыри неизменно остаются русскими, а Киев и Новгород
всегда сохраняют свои названия.
 При повторной записи от одного и того же сказителя у фрагмента текста может
меняться (подчас в довольно широких пределах) объем, синтагматическая
последовательность элементов, лексический и фразеологический состав. Тем не
менее, все это будет квалифицироваться исполнителем как "одно и то же", не
выходящее за пределы вариационной разработки центральной темы.

Эпическое чудовище может быть названо "двенадцатиголовым", а в соседней

строке — "двадцатичетырехголовым", однако и это в данном случае "одно и то
же", хотя нередки повествовательные контексты, в которых количество голов
будет иметь смыслоразличительную функцию. Ср. фонему как "пучок
дифференциальных признаков" и ее "позиционные варианты" в фонологии
Р.О.Якобсона.

Таким образом, речь идет о специфической синонимии: "подвижные" части

сюжетных элементов в различных вариантах довольно свободно замещают друг
друга, выступая таким образом как равнозначные (татары — литовцы, Чернигов —
Орехов, двенадцатиголовый — двадцатичетырехголовый). Синонимами эти слова
становятся лишь в определенном контексте. Спектр их варьирования указывает
не на расхождение, а на совпадение, общую смысловую зону (в данном случае
речь идет о понятиях: этнический враг; город на пути героя; многоголовый змей),
которую, вероятно, следует считать входящей в основное содержание устно-
эпического сообщения.

Существенно, что контекстуально синонимичными оказываются не только

слова и стилистические трафареты, семантика которых различается, так сказать,
градационно (ср. количество голов змея), но и прямые антонимы (общеязыковые и
общекультурные). Они могут распределяться по вариантам, а также
накапливаться внутри одного текста, составляя неразложимые далее сочетания,
типа "калинка-малинка", "гуси-лебеди" и т.п.

Весьма интересны случаи, когда варьирование затрагивает самую сердцевину

повествовательного мотива. Так, в северотибетской устной Гесериаде одна из
героинь определяется то как жена героя, отобранная им у демона, то как жена
демона, которую тот похитил у героя, т.е. мотив похищения входит в "эпическое
знание", но с известным безразличием к направленности центрального действия.
Следовательно, можно констатировать такое состояние традиции, при котором в
основе тематического комплекса лежит акция, не имеющая отчетливой "векторной
характеристики". Обсуждение этого вопроса весьма важно при исследовании
генезиса и семантики повествовательного мотива.