M IGUEL S ERRANO

JUNG AND HESSE

A RECORD OF TWO FRIENDSHIPS
 М ИГЕЛЬ С ЕРРАНО

ГЕРМЕТИЧЕСКИЙ КРУГ

Т АМБОВ • 2009
 Все права на книгу находятся под охраной издателей.
Ни одна часть данного издания не может быть воспроизведена
каким–либо способом без согласования с издателями.

Серрано М.
Герметический круг. — Тамбов, 2009. — 144 с.
ISBN 9785889344339
Под внешним слоем истории, под феерией суматошных баталий за лако
мый кусок, перекраиванием карт и делёжкой ресурсов лежит история скры
тая, история поиска человеком смысла своего существования и открытия соб
ственной сути. Эта тихая кропотливая работа совершается людьми выдающихся
ума и совести, что подобны звеньям золотой цепи, протянутой через века, из
вечности в вечность. Эта книга позволит читателю стать свидетелем внутрен
него делания человечества, введя его в близкое знакомство с величественны
ми фигурами Герметического Круга середины прошлого века: Карлом Густа
вом Юнгом и Германом Гессе, при которых автор, Мигель Серрано, явился
будто бы только биографом. Но, что весьма ценно, его записи позволяют нам
коснуться живого пульса и острой мысли тех времён напрямую, избежав сколь
зкой плёнки скудоумия и бездушности позднейших толкователей.

© Bewoelkter (ОБТБеларусь),
оформление обложки,
иллюстрации,
перевод c английского, 2009

© LVCIFER CLVB, предисловие, 2009

© Издательство «Ex Nord Lux»,

издание на русcком языке, 2009

ISBN 9785889344339
 СОДЕРЖАНИЕ

ПАУЧИЙ МЁД: СЛОВО ПРЕЕМНИКОВ.................................................... 7

ГЕРМЕТИЧЕСКИЙ КРУГ: ГЕССЕ .............................................................. 31

Дамиан ........................................................................................................ 33
Абраксас ..................................................................................................... 35
Нарцисс, Златоуст и Сиддхартха .................................................... 37
Города и годы .......................................................................................... 41
Метаморфозы Пиктора ...................................................................... 45
Утро .............................................................................................................. 49
Учитель джу–дши ................................................................................... 50
Письмо ........................................................................................................ 54
Последняя встреча ................................................................................ 55
Воскресенье, седьмое мая 1961 года ............................................ 58
Последние послания ............................................................................ 61
Я покидаю Индию ................................................................................. 62
Дерево ......................................................................................................... 65
Статуя Златоуста ..................................................................................... 65
Сон ................................................................................................................ 67
Фестиваль в Бремгартен ..................................................................... 68
Выдержки из двух писем .................................................................... 70

ГЕРМЕТИЧЕСКИЙ КРУГ: ЮНГ ................................................................. 71

Антарктида ................................................................................................ 73
Моя первая беседа с доктором Юнгом ....................................... 75
Вторая беседа, 5 мая 1959 года ....................................................... 84
Магические свадьбы ............................................................................ 89
С доктором Якоби ................................................................................. 92
Доктор Юнг пишет предисловие к моей книге ...................... 94
С Арнольдом Тойнби ............................................................................ 98
Я получаю последнее письмо от доктора Юнга ................... 102
Содержание двух писем ................................................................... 106

5
 Новая встреча ........................................................................................ 116
Семь проповедей к мёртвым .......................................................... 120
Прощание................................................................................................ 124
Индийское утро .................................................................................... 130
Сон .............................................................................................................. 132
Юнг снова принимает меня в своём доме .............................. 133
Миф нашего времени ........................................................................ 135
Заключение ............................................................................................ 138

6
ПАУЧИЙ МЁД
СЛОВО ПРЕЕМНИКОВ
 …по сути
Являет Бог все свойства ртути
И кажет лик со всех сторон;
Внутри единороден он,
Непостоянный в воплощеньях
Своих всегда!
Я. Бураков

Приятно сознавать, что эта книга станет своего рода исправ

лением ошибок, искуплением прегрешений прошлого. Чистота
идей со временем оказывается замутненной, проходя через не
добросовестное восприятие, и оттого всегда сохраняется необ
ходимость возвращения к истокам всякого суждения. Титаничес
кий труд лучших умов минувшего века готовил русло прорыва
для западной цивилизации, но он оказался не востребован и заб
рошен, когда Европа, испугавшись собственного отражения, раз
била зеркала, не желая признать себя, и предпочла вернуться в
уютное течение заката и доживания. Каким же слоем ила и грязи
покрылась сияющая жемчужина за десятилетия! Страницы же
этой книги дадут нам возможность стать непосредственными сви
детелями судеб трёх Великих. Сокровища духа, добытые ими, ра
зошлись по рукам мещан и обывателей, грязь непонимания и
профанации до неузнаваемости изменила их черты. Герман Гес
се, по–детски невинный, чистый и жизнеутверждающий в каж
дом слове, волей литературоведов был приписан к компании плак
сивых пораженцев, не близких ему ни в чём, кроме хронологии и
географии. Карл Густав Юнг был скрыт тенью своего «учителя»,
жаждущего свести человечность к безответственной животнос
ти, и совершенно затерялся под напластованиями своих «учени
ков» и толкователей. А уж Мигель Серрано стараниями перестро
ечных бородатых молчунов в косоворотках превратился едва ли

9
не в балаганного шута. Эта книга — своего рода нулевая отметка,
точка отсчёта. Здесь, в беседах трёх Великих мы подходим к по
ниманию бездны, здесь сквозит она сквозь истаявшую привыч
ную рациональность, здесь мы можем постичь и принять в себя
вечность. Каждый из трёх оказался способен выстоять лицом к
лицу с пустотой, увидеть в ней свою Самость и свою мечту. Расчи
стить намеченное ими русло, обнажив его безупречную логику и
изящность чувства, вновь запустить токи жизни — во многом, это
и есть наша задача. А для этого придётся подвергнуть деконструк
ции едва ли не самые основы.
Разумеется, как и всегда, лучше всего начать сначала. Про
блема же, однако, в том, что наследие Мигеля Серрано не имеет
как таковых ни начала, ни конца. Скорее, оно сферично, и явля
ет собой искусственный (от слова «искусство!») Рай, выстроен
ный автором для самого себя. Здесь всё пестрит перекрёстны
ми ссылками на самое себя, и всё познаётся лишь в целокупно
сти, никак не деталями — каждый новый фрагмент придаёт яс
ность и чёткость всей картине в целом. Таков мир, которым ав
тор окутал себя — его Несуществующий Цветок. Пожалуй, умес
тно будет начать именно с этого символа.
Именно понятие о Несуществующем Цветке, наверное, сто
ит назвать центральным в мифологии Серрано. В английском
переводе он известен как Последний, Решающий –это ничуть не
менее верно, и для полного понимания важны оба оттенка смыс
ла. В годы раннего детства цветы были друзьями Мигеля. Однаж
ды некое крошечное существо поманило его из бутона и скры
лось. Мальчик не мог проникнуть в цветок, который вскоре увял.
Желая воссоздать волшебство, мальчик сложил из бумаги и рас
красил собственный цветок — но он неизбежно проигрывал бу
тону, созданному Богом. Именно тогда, говорит Серрано, закон
чилось его детство: он вступил в соревнование с Богом, и утерял
непосредственность отношений с природой. Это момент грехо
падения, в котором Человек–Сын отделяет себя от Бога–Отца, и
отстраняется от Природы–Матери и цветов её сада, творя свой
собственный — Несуществующий. Последний же, или Решающий
Цветок — тот, который будет создан совершенно свободным от
уз причин и следствий природы, из чистой магии, беспричинно
сти (как противоположности внешней необходимости), сердце
вины собственной самости. В нём мужское и женское снова ста

10
нут любовниками, равными, избавившись от ограничений под
чинённости. Каждый художник, творец, маг, в понимании Серра
но, растит такой Цветок, воплощая в нём свою суть, чтобы пред
ложить его Богу в заключительном ритуале.
Во многом, причиной последовавших перекосов и невер
ных толкований было именно внимание популяризаторов к
ярким краскам чужих цветов и нежелание самолично встречать
ся с бездной, хранящей корни каждого из этих растений. На
верное, то, что образ Серрано был представлен русскоязычно
му читателю тенденциозно, лишь поздними красками его конс
пирологических концепций, говорит о любви «перестроечных
оккультистов» к балаганной пестроте и мистическому дурману.
Ни в коем случае не желая умалять ценности наследия дона
Мигеля, заметим категорически, что адекватно понять его по
здние работы невозможно без знакомства с предшествующи
ми, ставшими вехами на его пути в познании самости и обрете
нии внутренней точки опоры.
Едва ли можно усомниться в том, что Серрано признаёт
своё родство с Богом и беспредельно доверяет ему, но он ни в
коем случае не ждёт избавления, спасения некими превосходя
щими силами, затаившимися до поры в земных недрах. Его глав
ное желание — быть достойным своего Бога, стать его надёж
ным спутником и верным сыном. Именно это желание застав
ляет его пускаться в путешествия по всему миру в поисках соб
ственной сути. Он желает узнать Бога в себе, обнаружив форму
и свойства самости, сравнив себя с миром явлений. Вечный
странник, познавший бездны отчаяния самоубийственных со
мнений, но несущий веру в финальное разрешение загадки и
обретение единства с Отцом. Пилигрим без пути и цели, пото
му что его цель оказалась вне пределов этого мира.
Творческое наследие Германа Гессе вообще не так уж ши
роко известно, и часто его книги ставят в один ряд с прочей
«интеллектуальной прозой» XX века — они так же отмечают кри
зис современного им европейского уклада, неспособность ста
рых идеалов далее направлять жизнь общества, и требуют пере
смотра ценностей и мотиваций. Но разница между Гессе и про
чими очевидна: пока иные просто укрывают встревоженную
личность от опасностей жестокого мира, стремясь огородить
«райский уголок» в душе, сузить интересы личности до такой

11
степени, чтобы бури эпох перестали беспокоить её, Гессе пыта
ется осмыслить жизнь во всей её полноте: далеко за пределы
личности, общества, человечества в целом. Познать и принять
мир во всех его бликах и тенях, найти смысл и радость в их игре
— такие цели и методы совершенно исключают его из ряда со
временных ему литераторов.
Образ Германа Гессе (при всей схожести портретов этих
трёх Великих) более других отражает безмятежность и счастли
вое пребывание в божественном. Разумеется, поиск не чужд и
ему, но его жизнь — скорее опыт пребывания в Правде, нежели
поход за ней: он поэт безгрешности судьбы, вечной радости еди
нения с первопринципом. Книги Гессе растворяют течение вре
мени, сплавляя его в цельный пласт бытия, избавленного от
причин и следствий. Вся жизнь его литературных персонажей
тогда рисуется в ином свете — не серией ответов на внешние
вызовы, не набором реакций на внешние стимулы, но цельным
и радостным опытом проявления трансцендентной самости в
мире предметов, проекцией вечности на течение времени. Сам
Гессе подчёркивал, что он изображает символы, не толкуя их —
именно поэтому Серрано говорит о нём, как об «идущем доро
гой святых» — Герман Гессе не рассуждает о символах, а ведь,
чтобы рассуждать о некоем предмете, необходимо быть вовне,
быть отделённым от него.
Легкость, с которой Гессе говорит о собственной смерти,
как о вовсе незначительном событии, вероятно, проистекает из
убеждения, что для того, кто един с Богом не может быть «не
правильных» состояний и действий. Так говорит он сам через
свои литературные воплощения: «Вот почему всё, что есть, и
кажется мне прекрасным, в смерти я вижу жизнь, в грехе —
святость, в безумстве — ум, всё и должно быть таким, всё нуж!
дается лишь в моём одобрении, лишь в моей готовности, моём
любовном согласии, и тогда оно не может мне повредить, а
стало быть, есть благо».
Ясно однако, что Гессе не назвал бы Абраксас своим боже
ством и не вошёл бы в Герметический Круг, если бы не владел
искусством единения противоположностей. За его внешним
пацифизмом обнаруживается глубокое неприятие мещанства,
склонного избегать любых конфликтов в угоду бестревожному
течению «добропорядочной» жизни. Поэт живёт в правде, и,

12
воспевая её, защищает себя. Транслируя символы Традиции, при
меняя их к эпохе, делая ещё один вдох в грудь вечности, он ри
сует контуры правдивой формы, которую своим «магическим
идеализмом» стремится придать современному ему обществу и
миропониманию. Его читатель возвращается в мир «ощущая
себя новым человеком, несущим послание и знамение».
Конечно, хочется верить, что эта книга не только возбудит
у русскоязычного читателя интерес к наследию Гессе, но и по
зволит тем, кто обнаружит в себе силы к «магическому преобра
зованию общества», отыскать действенные методы в его трудах.
Если подход поэта Гессе может показаться в чем–то легко
весным, то научный метод Юнга наоборот, крайне обоснован и
основателен. Роль Карла Густава Юнга в Герметическом Круге со
всем иная: учёный до мозга костей, ничего не желающий прини
мать на веру, нескромно и бесстрашно сомневающийся во всем.
Только бескомпромиссной строгостью ума он желает отыскать
Правду для современного человека: действенную, объективную
опору в мире, где всякое слово утеряло смысл и значимость. И всё
же, его путеводной звездой в пустынях обесцененной реальнос
ти является вера в то, что бытие человека не лишено смысла. Эта
вера и приводит его в итоге к Богу, но совсем с иной стороны,
чем в случае с Гессе. Серрано четко проводит грань между подхо
дом двух друзей, выделяя «путь святых» и «путь магов». Человек
Юнга не растворяется в божественном, но находит его внутри,
становясь действенным инструментом в «экспериментальной,
полной сомнений и замешательства, работе живого Бога». От
сюда и совершенно иное отношение к смерти, и неприятие не
четкости и двусмысленности. Его путь должен быть тверд и наде
жен, его наука — подтверждаться фактически. Это путь назван
путем магов, потому как магия и представляет собой науку о спо
собах преобразования реальности согласно собственной воле.
Для того, чтобы избежать известного отторжения, следует
сразу же обозначить разницу между двумя «отцами психоанали
за», особенно ввиду того, что выкладки Фрейда были восприняты
обществом совершенно некритично, и, не встречая сопротивле
ния, вошли и закрепились в общественном сознании. Верно, что
Юнг и Фрейд схожи в том, что признают сексуальность, принад
лежность к полу — сущностным, определяющим свойством лич
ности. Однако не заметить разницы в понимании значения сек

13
суальности можно разве что злонамеренно. Фрейд совершенно
не заботится о поиске смысла, занимаясь скорее избавлением
человека от ответственности перед животной основой, рассмат
ривая лишённый метафизического смысла «секс ради удоволь
ствия», как вектор любого человеческого стремления. Дело даже
не в том, что он не ищет смысла «акта творения в микрокосме»,
он отрицает творение как таковое — его «бытовой» секс не пре
дусматривает ни обретения, ни сотворения, ни даже насыщения.
Отбросив суть и рассматривая форму, он будто вписывает всю
историю человека в тягу к бесконечному отыгрышу акта, завер
шить который невозможно — он лишён финала, в нём не предус
мотрены ни цель, ни смысл. Напротив же, Юнг, следуя представ
лениям Традиции, рассматривает акт любви между мужчиной и
женщиной как ритуал, магическое средство изменить себя (и друг
друга), преобразовать окружающий мир. В простейшем случае —
способ передать судьбу и задачу потомкам.
А кроме того, Юнг вовсе не имеет порочного стремления
приписать самодостаточность нынешнему упадочному состоя
нию мира. Он не желает оправдывать беды мира мнимой бе
зальтернативностью, напротив — он желает понять причины
страдания и освободить Природу от них. «Человек должен за!
кончить работу, которую Природа оставила незавершённой».
В то время, как психоанализ Фрейда затушевывает неудобные
вопросы, оставляя лишь те, что подходят к диктуемым Желез
ным веком ответам, и выдает часть за целое, психоанализ Юнга
заявляет о расщепленности личности и необходимости объе
динения её компонентов в традиционной иерархии функций.
Отсюда и понимание чакр как «центров сознания» — сознание
низших чакр, обеспечивающих выживание и воспроизводство,
никак не может быть здравым в отрыве от полной структуры,
задающей способ, цель и смысл. Поэтому друзья и называли
Юнга «скалой» — он в одиночку открыл нам, современным, путь
к обретению целостности, единства с Богом. И в то же самое
время — просто актуализировал изначальные истины, дал но
вые названия вечным идеям.
В том же ключе должна быть осмыслена и чрезвычайная
разница между «подсознанием» Фрейда и «бессознательным»
Юнга. Фрейд желает убедить нас в том, что любая деятельность,
кроме направленной на получение сексуального удовлетворе

14
ния — необязательная надстройка, сублимация, в некотором
смысле даже самообман. Его «подсознание» — буйный зверь, не
желающий нести ответственности ни перед собой, ни перед
Богом, «наименьший общий знаменатель», от которого человек
якобы прячется за тонким слоем цивилизованности, стремясь
подчинить его сознанию, подмять под заботы будничного ума.
Разумеется, юнгианское представление о бессознательном
— вещь совершенно иная. Также являясь всеобщим информа
ционным пространством, бессознательное скорее представля
ет собой ту область мира, что недоступна рациональному уму и
логическому выражению. Тем не менее, строжайшая логика,
признавая ограничение собственной применимости, предпо
лагает наличие бессознательного. На пороге смерти Карл Гус
тав сказал об этом так: «Теперь я знаю правду, но есть ещё один
маленький пробел, а когда я заполню его, я буду мёртв». Важней
шим его достижением стало то, что он сумел заметить влияние
иного, нерационального мира на человеческое сознание, что и
было выражено в понятии об архетипах — своеобразных неиз
менных «сущностях», присутствующих вне пределов постиже
ния, но совершенно реально, объективно и неотвратимо про
являющих себя на протяжении всей человеческой истории, как
в сознании отдельных индивидов, так и народов, государств и
цивилизаций, раз за разом актуализируясь в изменяющихся
символах эпохи, поспевая за течением времени. Суть такого
положения вещей прекрасно выражена в художественной лите
ратуре М. Павичем: «Нет старых и молодых снов. Сны не старе!
ют. Они вечны. Они единственная вечная часть человечества».
Открывая нам необходимость постижения самости, позна
ния себя и своего предназначения, места в мире, Герметический
Круг намекает на то, что нет плохих и хороших ролей. Всё явлен
ное суть благо, каждая рожденная жизнь имеет ценность, страда
ния же и несправедливость возникают от неоправданного рас
положения элементов узора жизни, от непонимания её участни
ками своих свойств и функций. И заявляя о необходимости отыс
кания нового подхода к религиозности, Юнг говорит о необхо
димости пересмотра критериев «богоугодности», или на совре
менный манер лучше сказать «успешности». При этом в глобали
зированном мире образец «успешности» для всех един, и отри
цает различную природу стремящихся к нему. Таким образом,

15
погоня за этим мнимым успехом становится самоотрицанием,
отказом от собственной судьбы и сути. И здесь очень важным ста
новится понять природу истины, природу красоты. Ведь очевид
но, что ни та, ни другая не существуют «объективно», в отрыве от
наблюдателя. Именно «созвучный», «сонастроенный» им наблю
датель может увидеть и познать их. Таким образом, истина и кра
сота определяются не только внешними, «объективными» факто
рами, но также и внутренним состоянием наблюдателя, и прежде
всего — соответствием внешнего и внутреннего. А отсюда понят
но, что «лучше плохо сыграть свою роль, чем хорошо — чужую».
И также понятно, что если нам, сегодняшним, кажется, будто в
мире нет ни смысла, ни правды, то это равноценно тому, что их
нет и в нас. Или тому, что мы не можем увидеть их, подобно тому,
как безглазый не видит рассвета.
В наше время многие способны заметить бездну, сквозя
щую за всем человеческим существованием. Всякое человечес
кое действие выглядит лишённым смысла. Участникам баталии
за лакомый кусок предъявляются непомерные требования, и
цель в сравнении со средствами её достижения выглядит абсур
дно ничтожной. При этом всеобщая инволюция кажется неиз
бежной и совершенно закономерной. Современный человек не
помнит, что даже закон — это условность, однажды составлен
ный договор, призванный организовать жизнь общества; не
помнит, что из всех известных ему существ, лишь он один в со
стоянии задаться вопросом об осмысленности. А стало быть,
судьба всего мира — на его плечах, и причина того плачевного
положения, в котором ныне пребывает наша Земля — не во внеш
ней безысходности, а в отрицании человеком своей человечно
сти и свободной воли. Всеобщая война против всех закончится
там, где каждый лишится желания доказывать кому бы то ни было
свою исключительность и непревзойдённость на своем месте,
потому что будет в ней абсолютно уверен.
Наконец, стоит обозначить трагедию современности: «если
Бога нет, то можно всё, но ничего не нужно». В настоящее вре
мя, когда наши глаза не способны различить божественный за
кон, нам остаётся лишь найти в себе силы признать своё одино
чество и ответственность за самих себя — самим стать тем Бо
гом, каким мы хотели бы его видеть. Принять на себя его крест
и быть «сораспятым» с ним.

16
 А что до цепей неизбежности — то и цепи бывают разные.
Эта книга — отсвет Золотой Цепи: история человечества, состав
ленная из несказанных слов, что укрыты за звуком произнесён
ных речей. Работа началась в неизмеримых безднах прошлого,
и она должна быть — и будет — продолжена.

***
Нет ничего, кроме Всего

Писать комментарий к книге, основную часть которой со

ставляют диалоги выдающихся провидцев и поэтов — небла
годарная и опасная затея. Планка поставлена невероятно вы
соко. Мы, однако, приступая к написанию этого текста, не ста
вим перед собой задач образно «растолковать» или «исправить»
слова признанных авторитетов, и тем самым потешить свои
«личности» мнимым панибратством с Великими, но хотим за
дать определенный дискурс: протранслировать и предложить
к применению некоторые постулаты, при опоре на которые
книга может быть воспринята наилучшим образом. Пробле
матика книги необыкновенно широка. Герои «Герметического
круга» — маги и поэты, и их слова в подлинном смысле слова
символичны, что оставляет читателю безграничные простран
ства для интерпретаций. Глубина и многоплановость настоя
щего символа неизмерима.
Поясним, что подобно героям книги, мы рассматриваем
историю человечества с инволюционистских позиций, проти
вопоставляя механизированной десакрализированной цивили
зации «Модерна» органичное общество «мира Традиции».
Герои «Герметического круга» однозначно оценивают со
стояние «западной цивилизации» как кризисное и, что особен
но важно, характеризуют этот кризис (при акцентировании
внимания на его разных аспектах) схожими аллегориями —
апелляциями к символике разделения целого. В таком феноме
не мы видим проявление специфической природы символичес!
кого. И Юнг, и Гессе, и Серрано говорят о значимости символи
ческого в познании, о том, что современному человеку (челове
ку «западной цивилизации») следует снова научиться работать
с символами. Потому было бы неоправданным игнорирование
поразительной синхронистичности — проявления одного и

17
того же архетипа в столь разных аспектах, в работах таких, на
первый взгляд, непохожих авторов.
Работа с символами — широко известный в мире Тради
ции метод передачи фундаментальных доктринальных положе
ний. Специфика символического мышления состоит в синте
тичности транслируемого знания, тогда как конкретный текст
— по своей природе аналитичен и уместен скорее не для транс
ляции общих принципов, но для фиксации «практического зна
ния». Основоположник «современного традиционализма» Р. Ге
нон также говорит о символике, как опоре, необходимой чело
веческому сознанию для восхождения к высшим сферам.
Такое отношение к символу — естественное следствие тра
диционного миропонимания, согласно которому мир имеет Бо
жественный Смысл, Центр (Sacre Coeur), универсальный сакраль
ный Принцип, внутреннюю Суть, согласно и опосредованно ко
торой и существует все сущее. Напротив модернистского оча
рования эмпирикой и анализом, традиционная метафизика ис
ходит из того, что низшее символизирует (копирует) высшее, тог
да как обратное невозможно. Сущностное понимание частных
явлений возможно только через их рассмотрение в контексте
общей картины. Так и символ тотален и его метафизическое по
стижение может дать знание о внутренней сути любого явления.
В этом подходе — ключ к пониманию традиционной (до–
модерновой) культуры: планировка городов и крестьянских хат,
структура народных костюмов, произведения музыки и сакраль
ной живописи, социальные и политические институты — вся
кий аспект жизни традиционного общества содержал в себе
стремление к «Богоподобию» (соответствию вселенскому кано
ну). В отличие от антропоцентристского общества модерна мир
Традиции космоцентричен (а значит в равной степени и тео
центричен), место и предназначение человека в этом мире оп
ределяется в соответствии с его внутренней природой.
Появление «антропоцентрического» мировоззрения, а так
же само постулирование концепции «личности» (понимание
человека вне Бога, то есть вне Космоса, но в социуме, а также
наделение этого человека «личными» (не детерминированны
ми ни метафизикой, ни ощущением единства с Космосом) ин
тересами) рассматривается нами как фатальный акт, в котором
кроется вся суть современной цивилизации.

18
 Так, в частности, возникновение «личности» меняет форму
взаимоотношений «человека» с «другим». Постулирование лич
ности (а равно наборов личностей — той или иной социальной
группы) как единственного активного субъекта истории, автома
тически исключает все остальное, не подпадающее под какой–
то общечеловеческий канон в статус «ресурса» или «враждебных
сил». Притом в положение «не–человека» последовательно низ
водится не только «неживая природа» и животный мир, такими
же животными–ресурсами логично становятся и неподходящие
к прокрустовому ложу «человеческого канона» расовые общнос
ти, сословные группы, психотипы, носители определенных взгля
дов на мироустройство и т. п… Так гуманизм породил геноцид.
Постулирование «личности» стало своеобразным объявле
нием войны «богоустановленному порядку».
Однако, для осознания сути современного мира, более важ
ным, чем сам факт побега человечества из «Цельности» является
рассмотрение целей этого «восстания». Личность возникает «ради
человека», ради «его освобождения» — то есть ради переустрой
ства мира в интересах той самой личности. Ирония в том, что
также как в мире традиции не существует «личности» — точно
также не существует и того, что может трактоваться как ее инте
ресы. Суть существования в наделённом иерархией традицион
ном мире — исполнение собственной роли (определяемой внут
ренней природой). В безграничной цельности космического по
рядка всякий исполняет свою роль — всякая роль разумна и оп
равдана, тогда как появление «личности» оставляет правомерным
только следование определенному шаблону. На безальтернатив
ной основе дискурсивно навязывается образец, включающий в
себе как представление о состоявшемся (успешном) человеке, так
и о средствах этой реализации, и о правомочном «modus vivendi»
вообще. На практике стремление к освобождению обернулось
сужением человеческого существования — вплоть до роли участ
ника рыночных отношений. В обществе Модерна место Бога (того
самого идеального Принципа) занял рынок. Соответственно вме
сто цельности Космоса поле действия человека сплющилось в
плоскость экономических отношений (в системе координат на
копления–потребления).
В то же время, «освободив» свою идентификацию от при
родной детерминанты и логично провозгласив общечеловечес

19
кое равенство (действительно, «общечеловеки» как агенты эко
номических отношений перед Принципом Капитала равны),
человек Модерна оказался в ситуации, когда поднятая на зна
мена «личность» потеряла всякое сущностное содержание. Мы
говорим о своеобразной одержимости цивилизации модерна
«мистерией освобождения» индивидуальной личности — стрем
лении вынести за пределы центра самосознания все возмож
ные базисные характеристики: от отрицания значимости сослов
ной или этнокультурной идентичности к отрицанию и собствен
но индивидуальных качеств (вероятно, ярчайшим примером
здесь может стать стремление цивилизации к победе над гендер
ной предопределенностью).
Функционально уравняв все характерное (все действитель
но индивидуальное — главным образом, потенциал и предрас
положенность), цивилизация Модерна не оставила для челове
ка ни одной экзистенциальной опоры. Для воплощения макро
косма в микрокосме (Универсального человека в индивидуаль
ном) у последнего не остается формы.
Исключая себя за рамки «космоса» человек утрачивает себя.
Личность, поставленная в центр мира, оказывается пустотой,
симулирующей свое существование. Полюс «Я», вокруг которо
го крутиться цивилизация модерна, не существует. Чтобы не
сойти с ума, вглядываясь в бездну собственного не–существова
ния, человек симулирует наличие внутреннего центра внешней
формой — тем, что нагромождает свое самосознание потребля
емыми этикетками (обосновываться такой подход может как
сложными квази–интеллектуальными заклинаниями, так и до
вольно простыми, вроде: «я — совокупность привычек, опыта,
знаний и вкусов»). Предполагается, что в выборе идентифика
ционных маркеров (согласно которым определяются и соци
альные роли) и реализуется освобожденная индивидуальность.
В современном мире «личность» определяет себя лишь через
потребляемый «бренд» (идет ли речь о товарах промышленно
го производства или культурного).
Невесомость и бессмысленность такого существования и
вполне оправданные сомнения в его реальности — заворожен
ное созерцание пустоты — стало лейтмотивом, проклятой те
мой современного искусства. Обескураженность, дезориентация
и экзистенциальный страх — неизбежная реакция всякого, кто

20
способен заподозрить, что участь человека — что–то большее,
чем посредничество в обороте капиталов.
В контексте такого видения уместно упомянуть картину мира,
рисуемую традиционалистами генонистско–эволианского толка.
Рассматривая человеческую историю в контексте парадигмы «свя
щенных циклов», те видят в ней процесс тотальной инволюции,
проявляющийся в отходе человечества от Принципа, богоустанов
ленного закона Вселенной — сначала в разрушении единства и
возникновении иерархии, а затем в ее последовательном разложе
нии. Вплоть до наших дней, железного века «Кали–Юги», когда
иерархия оказывается перевернутой «с ног на голову» — и то, чему
надлежит быть у подножия, оказывается во главе. В свете изложен
ной парадигмы особым образом выглядит и специфика текущего
момента, а именно глобализаторские универсалистские претен
зии современной «западной» цивилизации.
Повторим, суть кризиса современного мира закодирована
в символике разделения. Формулирование проблемы разделе
ния и внутреннего разлада в рамках различных дисциплин ука
зывает нам на тотальность системного кризиса. В то же время
десакрализированная цивилизация модерна вполне определен
но заявляет о своих претензиях на цивилизацию «Конца Исто
рии» — «Империю нового Золотого века».
В этой связи интересна апелляция апологетов глобализма
ко все той же символике «Цельности». Предполагается, что «Ко
нец Истории» — это и есть завершение Делания, снятие оппо
зиций (возникших вследствие отказа от космоцентрического
мировоззрения), на политическом плане реализуемое посред
ством установления единой глобальной «Империи», на социаль
ном — путем «уравнивания» и универсализации индивидов.
Однако если традиционный подход понимает Самость как «все
целое», восстановление которого возможно путем иерархической
реинтеграции его исключительных составных частей (притом, что
иерархия — следствие не различной значимости, но различной при!
роды компонентов), выросший из модерна глобализм предполага
ет снятие противоречий путем экспансии и ассимиляции (вытес
нения и подавления неканоничного) — ликвидацией (или обес
смысливанием) исключительности как таковой.
Так, описываемые в традиционных доктринах практики дос
тижения цельности на ранних стадиях Делания неизменно предус

21
матривают максимизацию оппозиций. Для того, чтобы каждый эле
мент нашел свое место в искомой тотальной системе, он должен
сначала очиститься от примесей, познать себя и стать собой — пе
рейти в состояние абсолютной проявленности. Последующее сня
тие конфликта происходит посредством химической свадьбы осоз
нания системной комплементарности, а равно и бессмысленности
раздельного существования. Так «индивидуальные» характеристики,
индивидуальная природа раскрывается посредством обретения си
стемного (вселенского) значения. Если Самость (Универсальный
человек) — центр мира и начало всех проявлений, то человек инди
видуальный — его результат и завершение на своем уровне.
В то же время ситуация с претензиями глобальной десакрали
зированной цивилизации на обладание «тотальностью» в достаточ
ной мере соответствует характеристикам «цивилизации последних
времен», известным нам в различных традиционных доктринах. Тот
же Р. Генон назвал этот феномен «Великой пародией». Такие аллего
рии как царство антихриста (который есть самозванец, выдающий
себя за Самость–Христа) или даджала (с арабского буквально пере
водится «притворщик») также недвусмысленно указывают на внут
ренний смысл явления — бессмысленную симуляцию внешних форм
«Золотого века» при отсутствии внутреннего содержания.
Нелегитимность, пагубность и бессмысленность такого миропо
рядка сегодня очевидна не только сторонникам традиционалистских
доктрин, но и всякому добросовестному исследователю — благо, кри
зис природопользования и деградации генофонда непросто скрыть за
мишурой «цивилизационных благ», смысл которых сводится к обеспе
чению комфорта доживания. Со времен первопроходцев Гессе и Юнга
критика позитивисткого и европоцентристского миропонимания ок
репла и получила определенное признание даже в официальной науке,
уже не воспринимается лишь как экзотическое чудачество и интеллек
туальная игра в бисер, не имеющая никакого отношения к реальности.
Мы же хотим акцентировать внимание не на критике тех или
иных проявлений кризиса, но на его глобальной природе, и, как след
ствие, необходимости консолидации «анти–модернистских» сил на
идейной платформе, сопоставимой по влиянию с модерном. Кри
зис не может быть преодолен в рамках главенствующего в мире
мировоззрения. Эффективная альтернатива логике капитала мыс
лима только при пересмотре фундаментальных основ картины мира,
в частности — вопроса самопонимания человека. Действенной аль

22
тернативой подделкам под Самость может стать только обращение
к самой Самости. Необходимый шаг к этому — трансформация са
мосознания человека в акте иерогамии метафизического миропо
нимания и осознания индивидуальной (расовой) природы.

***
Всё сводится к тому, чтобы научиться слушать

Вы нашли связующий мост, тропу, потерянную со

времён Просвещения, если не ранее. Подобно
тому, как Возрождение отыскало связь с внешним
классическим веком, Вы, в наше время, установи
ли связь с его внутренней стороной. И теперь,
благодаря Вам, сущностные качества человека
могут выжить.
М. Серрано «Герметический круг»

Отправной точкой рефлексии над спецификой различного

понимания искусства служит рассмотрение понимания мира и, в
первую очередь, самопонимания человека, которые и будут опреде
лять статус и функции искусства в соответствующей картине мира.
В классической модерновой антропологии человек фактичес
ки исключается из Космоса, а впоследствии и противопоставляется
ему. Если сравнивать такой подход с традиционным, постулирую
щим принципиальную связь микрокосма и макрокосма, то в модер
нистском подходе не трудно заметить разрыв этой связи, и перенос
акцента на сферу, касающуюся микрокосма. Отметим и то, что при
рассмотрении с таких позиций само употребление понятий микро
косма и макрокосма становится неоправданным, в силу того, что
область макрокосма выводится за рамки модерновой антрополо
гии, а область микрокосма нивелируется лишь до внешней манифе
стации индивида. Следовательно, и действие также лишается онто
логических оснований и анализируется только в своем внешнем
проявлении. Фактически, общество модерна оставляет от человека
не более чем его социальную роль и статус, что выражается в рас
смотрении индивида в качестве «обличия», «persona» — то есть лишь
в его наружном, социально значимом проявлении.
При этом Юнг понятие обличия соотносил с Эго, созна
тельным компонентом человеческого существа. Однако мы

23
склонны рассматривать движение западного модернового «об
личия», как тенденцию усиления одержимости Персоной.
Согласно юнгианскому анализу, Персона являет собой психичес
кую структуру, которая представляет социально и индивидуально при
емлемую маску. Что характерно, буквальное значение латинского сло
ва persona — актерская маска, то есть личина, демонстрируемая окру
жающим и в некоторой степени самому себе. Если она как–то и соот
носится с подлинным существом, то представляет собой лишь его ком
понент, причем не существенный, не определяющий онтологического
статуса человека. При этом идеология, активно насаждающаяся в евро
пейском сознании со времен Просвещения, полностью отождествляет
подлинную сущность человека с его Персоной, то есть приветствует
одержимость этим архетипом в ущерб истинной Самости человека.
Следствием доминирования Персоны становится слияние самопони
мания индивида с навязанной социальной ролью. Другим сопутствую
щим идентификационным маркером становится статус, определяемый
доступом «обличия» к потреблению благ. Кроме того, это неминуемо
приводит и к потере человеком своей цельности, ввиду вынесения за
рамки «обличия» всего того, что ему не соответствует.
В любом случае, Юнг одним из первых в новоевропейс
кой гуманитарной науке осознал, что западным человеком была
утрачена цельность, и то, что модернистская антропология пре
возносит часть над целым. Самость подменяется Эго, а со вре
мен Просвещения — Персоной, вследствие чего понятие о сущ
ности человека свелось к социальной роли и статусу.
Крометого,Юнгпредлагаетпутьпреодолениякризисаевропейской
антропологии, изменяя ракурс рассмотрения индивида. Он возвращает в
научныйанализтрансцендентнуюсоставляющуючеловеческогосущества,
выражая ее через понятие бессознательного, категории которого он соот
носит с терминами традиционной индийской метафизики. Бессознатель
ное становится тем утерянным компонентом, через который вновь стано
вится возможным установить непосредственную связь микрокосма с мак
рокосмом и вместе с этим осознать истинную сущность западного челове
ка — его Самость. Вместе с этим появляется возможность возвращения в
секуляризованное западное общество онтологических оснований бытия
и действия, ибо «бессознательное — это наверняка Pammeter, Мать Всего
Сущего (то есть, всей физической жизни), и является матрицей, фоном и
основой всех разрозненных феноменов, которые мы называем психически!
ми: религии, науки, философии и искусства».

24
 Принципиальную необходимость реновации европейской
антропологии подчеркивает сам Юнг: «Я не знаю, как здесь мож!
но обойтись без обновления самопонимания человека, которое
неизбежно должно начинаться с индивида. У нас есть средства
сравнить Человека со всем прочим физическим животным ми!
ром, и дать ему новое определение. Мы видим его в новом окру!
жении, объективно освещающем его существование, а именно,
мы видим, что вместо своей «свободной воли», которая суть
его деспотический эгоизм и ограниченное сознание, он ведом и
используем архетипическими силами. Он должен понять, что
он не «хозяин в своём доме», и что ему нужно внимательно изу!
чать другую сторону своего психического мира, которая, по всей
видимости, и является истинной управительницей его судьбы».
Отметим, что схожее с юнгианским понимание онтологичес
кого статуса человека характерно и для классиков традиционализ
ма: «В действительности индивидуальный человек — это нечто
одновременно и гораздо большее, и гораздо меньшее, нежели обычно
полагают на Западе. Он нечто гораздо большее в силу своих воз!
можностей бесконечного расширения за пределы телесной модаль!
ности, с которой соотносится все то, что обычно изучают; но он
также и нечто гораздо меньшее, поскольку, далеко не образуя завер!
шенное и самодостаточное существо, он есть лишь внешняя мани!
фестация, мимолетный образ, который приняло существо подлин!
ное и которым нисколько не затрагивается в его неизменности сущ!
ность последнего» (Р. Генон «Восточная метафизика»).
Не трудно догадаться, что последствия искажения традици
онной антропологии и онтологии проявляются и в других сфе
рах, в частности в искусстве. Основанное на модернистских пред
посылках искусство теряет свое метафизическое основание, и как
следствие — свои функции. Сама рефлексия над восприятием
искусства, выраженная распространением эстетики, является
проявлением кризиса понимания статуса искусства, точно также
как и рефлексия над бессознательным — следствием разобщен
ности Эго и бессознательного, так как цельный человек, человек
Традиции, не нуждается в подобной рефлексии, ввиду ее неакту
альности. Сам Юнг объяснял непопулярность своих работ в Ин
дии относительной цельностью современного ему индийца.
Рассматривая место и функции искусства, Серрано, Юнг и
Гессе особый статус придают музыке, и на то есть ряд причин.

25
 Во–первых, ссылкой на Шопенгауэра и его понимание музыки,
«как движение архетипических идей», определяется фундаментальная
специфическая способность музыки обращаться непосредственно к
бессознательному, минуя сферу господства Эго. Такой непосредствен
ный контакт важен потому, что, по словам Юнга «способностью изме!
нять мир обладает не сознательный ум, но ум бессознательный. Бес!
сознательное изменяет мир. Поэтому бесполезно пытаться изменить
или настроить Бессознательное, используя сознательные средства,
используя здравый смысл или совершая какие–то поступки».
Во–вторых, Юнг отмечает то, что на Западе Слово перестает
играть соответствующую роль: «В любом случае, христианину дол!
жно смотреть внутрь себя и искать в собственной истерзанной
душе способ превратиться в мага, и более не использовать свято!
татственно слова, verbum. Слово больше не создаёт миры; слова
нынче ничто. По этой причине маг должен говорить только жес!
тами. Он должен думать мыслями, пришёдшими из бессознатель!
ного, теми, что способны преобразовать мир». В отличие от за
падного, в индийском обществе необходимая функция Слова со
храняется: «Современные индийские писатели работают в пол!
ном соответствии с традициями своих священных писаний. Они
погружены в прошлое, в Коллективное Бессознательное своей расы,
и их сочинения — это, в сущности, ритуал. Получается, они не
просто писатели, но жрецы, выполняющие священную задачу».
С этими двумя причинами неразрывно связана и третья, обус
ловленная процессом индивидуации, движения к Самости, пости
жения и гармонизации микро– и макрокосма. Серрано говорит об
этом процессе следующее: «Всё сводится к тому, чтобы научится
слушать, потому как в нашем теле есть области, которые знают
гораздо больше, чем мы думаем. Возможно тогда, прислушиваясь, мы
можем достичь того таинственного центра, который вовсе не су!
ществует, и кажется чем–то, что мы сами изобретаем, но кото!
рый, тем не менее, действительно окружает нас и руководит нами
— так что мы по сравнению с ним оказываемся ничем. А без него мы
всего лишь мертвецы, хоронящие мертвецов. В своём роде этот та!
инственный центр является нашим сыном, но в то же время он нам
и отец. Сын, который есть Отец. Самость».
Такое понимание музыки в определенной мере соответству
ет традиционному. Во–первых, традиционная музыка базируется
на тех же законах, что и Космос. Само греческое слово mousikh

26
означает не только собственно музыку, но касается даже не только
других искусств, но и сфер науки, риторики, образования. То есть,
даже в греческом обществе музыка не могла являться самостоятель
ным феноменом, связанным лишь с извлечением звуков в опреде
ленной последовательности. Музыка имела под собой онтологи
ческие основания, определяемые сакральной наукой и метафизи
кой, то есть была выражением абсолютного универсального Прин
ципа, и могла строиться только в соответствии с ним. Выступая как
эманация абсолютного Принципа, она обретала магические свой
ства. То есть звук, построенный в соответствии с универсальным
Принципом, получал возможность оказывать воздействие на мик
ро– и макрокосм, и при определенных обстоятельствах мог про
изводить феномены, несоизмеримые по масштабу с ограничен
ным характером звуковых колебаний, каковыми эта музыка явля
ется с точки зрения современной науки. Музыка обладала теми
функциями, которыми Юнг наделял бессознательное.
В традиционном мировосприятии музыка обладает трансцен
дентной обусловленностью, в отличие от модернового взгляда,
сводящего ее лишь до автономного феномена, качественно опре
деляемого и оцениваемого не более чем субъективным восприя
тием конкретного слушателя. То есть в современной, новоевропей
ской музыке, вследствие процесса десакрализации произошла ут
рата понимания исполнения музыки, как священного действия,
результатом чего стал поиск новых критериев «прекрасного» в на
учной среде, и господство гедонистических оценок в массовом
сознании. Зато вместо утраченного знания изобретается феномен
«авторства», то есть рассмотрение в качестве единственного источ
ника творения «личность», что не свойственно традиционному
искусству, которое носило преимущественно анонимный харак
тер, так как его основания лежали за пределами «личности».
Кроме того, в традиционных доктринах можно четко выделить кри
терий оценки качества музыки: онтологический, как степень выражения
соответствия Абсолюту, и функциональный, как эффективность в дости
жении поставленных целей. Отметим, что цели применения традицион
ной музыки также носят сакральный смысл: установление диалога с Прин
ципоми,какследствие,соответствующеевоздействиенабытие.Свидетель
ства возможности такой связи сохранены в различных формах. Наиболее
распространеннымспособомвыраженияэтойидеиявляетсямиф,чтообус
ловлено символическим характером мифологического изложения. При

27
ведем в качестве примера миф об Амфионе, сыне Зевса и Антиопы, воз
двигшего стены Фив при помощи звуков лиры. Отметим также, что лира
Орфея, унаследованная от самого Люцифера, обладала способностью ма
гически воздействовать на весь Космос: Орфей повелевает стихиями и не
живыми предметами, очаровывает животных и людей.
Китайская традиция также часто упоминает о музыкаль
ных инструментах в сходном символическом контексте. Ши Да,
легендарный китайский музыкант, своим пятиструнным инст
рументом укрощает ветры и жар солнца. Король Фу Си, творец
музыкальных инструментов, установивший правила примене
ния звуковой системы, одновременно выполнял и функцию со
циального упорядочивания; он разделяет весь народ на сто ро
дов, присваивает каждому роду особое имя, устанавливает фор
мы брачных отношений, обучает человека приручению диких
животных, дает уроки исчисления и применения медных денег.
Чтобы не выходить за рамки темы данной статьи, ограни
чимся этими примерами, которых достаточно, чтобы продемон
стрировать космогонический смысл музыки, а также неразрыв
ную связь музыки с другими сферами Космоса.
В исторически обозримом прошлом такое понимание музы
ки было свойственно восточным традиционным обществам. В ев
ропейской культуре, к тому времени уже достаточно рационалис
тической, оно транслировалось и развивалось, в первую очередь,
через пифагорейцев, египетскую мистическую секту. Отметим, что
в Египте, как в одном из последних традиционных обществ1 , сак
ральное максимально оберегалось от профанации, в силу чего эзо
терическое знание носило сугубо устный характер.
Этот методологический принцип был усвоен и пифагорейской
школой, что стало причиной отсутствия памятников, содержащих
полные сведения о метафизических основаниях и функциях тради
ционного искусства (основные свидетельства о пифагорейском уче
нии содержатся в текстах греческих и римских неоплатоников).
Вся последующая западная музыка, хоть и неизбежно ба
зируясь на основных пифагорейских принципах, имела две ос
новные тенденции своего дальнейшего развития.
Первый путь осмысления искусства следовал в той или иной сте
пени традиционным принципам. Такое понимание искусства могло
сохраняться лишь в рамках доктрин, не потерявших связь с Традицией.
1
Бутузов Г. Традиция и западная музыкальная культура

28
Речь идёт, в первую очередь о пифагорействе, орфизме, миннезанге,
григорианстве, знаменном пении. Как мы уже отмечали, знание, каса
ющееся музыки, является сакральным, так как является манифестацией
знания, касающегося принципов мироустройства, а следовательно, зна
ния о способах влиять как на микрокосм, так и на макрокосм. В связи с
чем, в условиях секуляризации, это знание либо еще сильнее замыка
лось в себе, либо, попадая под влияние инволюционных процессов ин
терпретировалось в контр–инициатическом духе.
Именно с этой тенденцией связан другой путь, профанный,
ориентированный сугубо на техническую сторону традиционной
музыки, без обращения к метафизической стороне учения. Напри
мер, в европейской эстетике закрепилось знание об основных ин
тервалах (кварта, квинта, октава), открытых, как считается, Пифа
гором. Другие интервалы традиционному искусству были не ха
рактерны (лишь при определенных условиях могли применяться
терции и сексты). Это было связано с тем, что возможность приме
нения основных интервалов обуславливалась космически и выра
жалась в алгебраической формуле n+1/n (октава с пропорциями
2:1, квинта — 3:2, кварта — 4:3), при этом область значений n огра
ничивается числами [1;2;3;4]. Определялось это тем, что только эти
числа являются, если использовать терминологию Платона, «абсо
лютно идеальными», определенными в соответствии с представ
лениями о структуре Вселенной, (в частности, связанной с харак
тером движения планет) и лишь отношения этих чисел могут пре
вращаться в основу консонантного интервала. Отметим, что ха
рактеризуя соотношения терминологий учений Пифагора и Пла
тона, Р. Генон отмечал, что пифагорейские числа — это те же са
мые платоновские идеи под другим названием; «и это хорошо по!
казывает, что те же самые пифагорейские числа, вовсе не явля!
ются числами в количественном и обычном смысле этого слова,
но что они, напротив, чисто качественны и соответствуют об!
ратным образом, со стороны сущности, тому, что представля!
ют собою количественные числа со стороны субстанции». (Р. Ге!
нон «Царство количества и знамения времени»)
Таким образом, в профанной эстетике, основанной сугубо на
чувственном восприятии, метафизическое основание перестает
играть какую–либо значимую роль, выводится за рамки осмысле
ния. Как следствие, учение об интервалах начинает трактоваться в
произвольном, спекулятивном ключе, начинает служить лишь для

29
прикладных целей «гармонизации» (речь уже не идет о космичес
кой гармонии) мелодии, фактически для упрощения «потребления»
музыкальных произведений. Такое отношение начинает полнос
тью доминировать в западной культуре со времен Просвещения,
что связано, как мы отмечали с соответствующими представлени
ями о человеке и Космосе. Человек модерна уже абсолютно не ве
дал, что творил, более того, не считал нужным искать для своих
действий основания, лежащие вне сферы феноменов, и размыш
лять о возможных последствиях своего «творчества».
Заслуга Юнга, в том, что он пытался вернуть традиционное
понимание человека и искусства, не только в индивидуальном
значении, но и интегрировать его в господствующий западный
дискурс, в гуманитарную науку. Однако этот подход не может до
минировать в эпоху Кали–юги, он должен оставаться лишь уде
лом немногих, способных «стать над временем». Об этом же пи
сал и Г. Майринк: «в древних мистериях было сокрыто куда более
страшное знание, чем теории затмений и лунных фаз, а именно
— такие вещи, которые стоило скрывать и чего сегодня уже нет
смысла утаивать, поскольку глупая толпа в них и так, слава Богу,
не поверит, да еще посмеется над ними. Я имею в виду феномены,
послушные тем же гармоническим законам, по которым живут
звездные миры, а стало быть, в чем–то им подобные. Как бы то
ни было, ученые пока еще ловят черного кота в темной комна!
те, вооружившись темными очками».
Такая же ситуация сложилась и с пониманием творчества.
И Юнгом, и Серрано, и Гессе было преодолено антропоцентри
ческое рассмотрение творчества через призму индивидуально
го авторства, как акта творения «обличия». Юнг вопреки такому
представлению возвращает трансцендентную значимость не
только творчеству, но и действию в целом, выразив это утверж
дением, что смысл и предназначение человека — освещать мрак
Творца. «Таков живой миф, который Юнг вручил современному
человеку, хотя миф этот, конечно, не для всех». Но это тот миф,
который открывает путь к Богу, путь к преодолению пределов.

LVCIFER CLVB

30
ГЕРМЕТИЧЕСКИЙ КРУГ
ГЕССЕ
 22 января 1961 года я был приглашён на обед
к Герману Гессе в его дом в Монтаньоле,
что в итальянской части Швейцарии. За окном
трепетали снежные хлопья, но в отдалении небо
было безоблачным и ярким. Отвернувшись от
окна, я поймал взгляд чистых голубых глаз Гессе,
сидящего за дальним концом стола.
– Какая удача для меня, — сказал я, — оказаться
сегодня здесь, за одним столом с Вами.
– Ничто и никогда не бывает случайным, —
ответил он. Здесь встречаются только нужные
гости. Это Герметический Круг…
 Дамиан

Я свёл знакомство с книгами Германа Гессе около 1945 года.

В то время они были почти неизвестны в Чили, их ценили толь
ко в узких кругах и обсуждали едва ли не тайком. На самом деле,
до 1946 года имя Гессе за пределами Германии почти никому не
было известно. Тем не менее, именно в этом году ему была вру
чена Нобелевская премия по литературе, а позже его работы
были переведены на множество языков. И всё же в редких стра
нах его книги принимали с энтузиазмом. Англосаксонский мир,
например, полагает его тяжёлым и нудным, и поэтому ни одна
из его работ не публиковалась на английском языке целиком.
Когда мне случилось быть в Лондоне, я был вынужден несколь
ко дней выискивать его известнейшие книги, чтобы подарить
одному другу, который, хотя и был начитанным, никогда не слы
шал о Гессе. В испаноязычном мире ситуация обратная, и Гессе
здесь читают и перечитывают так часто, что молодёжь Испа
нии и Южной Америки почитает его едва ли не пророком.
Однажды мексиканский художник подарил мне цветной
слайд со своей картиной, изображающей Магистра Музыки и
Йозефа Кнехта из «Magister Ludi» Гессе. Старый учитель изобра
жён за пианино, а юный Кнехт аккомпанирует ему на скрипке в
первой сонате, которую они исполнили вместе. Мексиканец был
настолько воодушевлён книгой Гессе, что, написав картину, выс
лал её автору в подарок.
Я глубоко понимаю этот энтузиазм мексиканского худож
ника. Даже сегодня я готов обойти полсвета, чтобы найти книгу,
которую считаю необходимой, и я испытываю совершенное
благоговение перед теми авторами, которые дали мне нечто
особенное. Поэтому я никогда не мог понять равнодушия со
временных молодых людей, которые ожидают, что книги дадут

33
им прямо в руки; они не ищут и не восхищаются. В поисках я
забуду даже о еде, лишь бы только заполучить книгу. Я никогда
не любил одалживать книги, желая, чтобы они полностью при
надлежали мне, так чтобы я мог проводить с ними долгие часы.
Мне всегда казалось, что у книг, также как и у людей, есть
собственная причудливая судьба. Они стремятся к тому, кто ищет,
и приходят к нему в нужный момент. Они созданы из живой
материи и продолжают лучиться светом сквозь тьму ещё долгое
время после смерти авторов.
Первая книга Гессе, которую я прочёл — это «Дамиан». Она
произвела необычайное впечатление на меня, и открыла новые,
неизвестные ранее внутренние силы. Это был перевод на испан
ский и, вероятно, в нём было много ошибок, но волшебство и
пульс оригинала удалось сохранить. Гессе написал эту книгу в
молодости, в пансионе Ференахоф в Бадене, и сконцентриро
вал в этой книге такую мощь, что она продолжает жить и давать
жизнь спустя многие годы.
Герою романа, Дамиану, было предначертано изменить
многие жизни, и несомненно, сотни читателей пытались сорев
новаться с ним в силе и безмятежности. Прочитав книгу, я и сам
блуждал по улицам города, ощущая себя новым человеком, не
сущим послание и знамение. Поэтому Гессе никогда не был про
сто писателем или поэтом — не только для меня, но и для целых
поколений. Его магические книги проникали в ту область, где
обычно распоряжается религия, и некоторые из них оказались
особенно важными для меня: «Дамиан», «Паломничество в стра
ну Востока», потрясающая «Автобиография», «Сиддхартха»,
«Magister Ludi», «Степной Волк» и «Смерть и Любовник».
Дамиан на самом деле — не существо из крови и плоти,
поскольку он никогда не отделяется от Синклэра, рассказчика.
Фактически, Дамиан и есть Синклэр, его глубочайшая самость,
своего рода архетипический герой, присутствующий в глуби
нах каждого из нас. Словом, Дамиан — это определяющая Са
мость, сохраняющая неизменность и нетронутость, и при его
посредстве книга пробует научить нас магической сути суще
ствования. Дамиан даёт юноше Синклэру спасительное осозна
ние тысячелетней сущности, присутствующей в нём самом, так
что он оказывается способным преодолеть хаос и опасности,
подстерегающие его в годы отрочества. Многие из нас сталки

34
вались в жизни с людьми, подобными Дамиану: уверенными в
себе юношами, завоёвывающими наше уважение и восхищение.
Но на самом деле Дамиан обитает в нас. В конце книги Дамиан
приближается к Синклэру, лежащему на койке полевого госпи
таля, и, поцеловав его, говорит: «Послушай меня, малыш, если я
ещё когда–либо понадоблюсь тебе, не ожидай, что я вернусь так
явно, на лошади или в поезде. Ищи меня в себе самом». Гессе
написал эти слова, переживая сильную душевную муку: он вот–
вот должен был покинуть свою страну из–за охватившей всю
Европу войны. Ему пришлось искать Дамиана в себе самом.
Это послание книга не передаёт буквально, скорее магичес
ки намекает на него. Более того, символическая правда может быть
осознана лишь интуитивно, но проявившись, она озаряет светом
всё бытие. Именно поэтому, гуляя много лет назад по улицам мое
го города, я мог ощущать, как что–то новое вошло в мою жизнь.

Абраксас

Несмотря на то, что жизнь — это взаимодействие света и

теней, мы никогда не принимаем её такой. Мы всегда тянемся к
свету и вершинам. С детства, от самых начал религиозного и
академического воспитания, нам прививаются ценности, отве
чающие только идеальному миру. Теневая сторона реальности
игнорируется, и западное христианство не предоставляет нам
никаких способов её понимания. Таким образом, молодёжь За
пада оказывается неспособной взаимодействовать со смешени
ем света и тени, из которого на самом деле сложен мир; у моло
дых людей нет способа связать реальность существования с
предвзятыми понятиями об абсолюте. Таким образом рушатся
связи, соединяющие жизнь со вселенскими символами, и тогда
воцаряется разложение.
На Востоке, и особенно в Индии, ситуация отличается в
корне. Здесь древняя цивилизация, основанная на созерцании
природы, принимает космос многоликих богов; таким образом,
человек Востока может осознавать сосуществование света и
тени, добра и зла. Абсолют не существует, и если Бог разоружён
таким образом, то же касается и дьявола. Но цена такого пони
мания — прямое почтение самой природе. Следовательно, ин
дус мыслит себя менее индивидуализированным, чем человек

35
Запада; он лишь чуть больше, чем часть природы, один из эле
ментов коллективной души.
Вопрос, на который теперь христианский Запад должен дать
ответ, таков: сумеет ли он, не потеряв свою индивидуальность,
принять сосуществование света и тьмы, и Бога и дьявола. Сделав
так, он придёт к познанию Бога, бывшего христианским задолго
до воплощённого Христа, и могущего стать его жизнеспособным
преемником. Таким божеством может быть Атлантический Крис
тос, однажды существовавший в умах общества, и до сих пор су
ществующий — даже будучи глубоко погружённым на дно вод
теперешней цивилизации. Таким богом также может стать Абрак
сас, который суть и Бог, и дьявол одновременно.
Первый раз мне встретилось имя Абраксаса в книге «Дами
ан», но в действительности я знал о нём с дней своего детства. Я
ощущал его присутствие в сердце андских Кордильер, и в неиз
меримых безднах Тихого океана, бившего приливом в наши
берега. Эти ignis fatuus, огоньки небес и пекла, пляшущие в нём,
сияли даже в пене волн.
Абраксас — гностический бог, существовавший задолго до
Христа. Он может быть также приравнен Атлантическому Крис
ту, и под другими именами известен аборигенам обеих Америк,
в том числе и индейцев, населявших мою страну.
Герман Гессе так говорит о нём:
Зри огонь, зри облака, и когда явятся знаменья, и голоса
зазвучат у тебя в душе, отдай им себя, без раздумий о том, бу!
дет ли это удобно или благостно. Если ты поколеблешься, ты
загубишь своё существо, ты не станешь чем–то большим, чем
мещанская личина, скрывающая тебя, ты окаменеешь. Наш бог
зовётся Абраксас, и он равно и бог и дьявол единовременно. Ты
найдёшь его в мирах и света и теней. Абраксас не
противится ни одной из твоих дум или грёз, но он поки!
нет тебя, если ты станешь нормальным и не ответишь ему.
Он покинет тебя и отыщет другой горшок, в котором он сва!
рит свои замыслы.
Христианский, да и вообще западный мир достиг ныне точки
кризиса, и открывающиеся перспективы весьма неприглядны. Мы
не хотим ни повторения какой–нибудь из тех апокалипсических
катастроф, так изувечивших нашу историю, ни вступления на обес
человечивающую тропу Востока, которая приведёт к непоправимо

36
му снижению наших стандартов. Возможно, единственной перспек
тивой тогда остаётся Абраксас: так сказать, проекция наших душ рав
но и вовне, и внутрь; и к свету, и к глубочайшим теням, к корням
нашей биографии — в надежде обнаружить в их сочетании архетип
в его чистоте. Этот чистый архетип может стать аутентичным обра
зом бога, который есть внутри нас самих, и который так долго, по
добно Атлантиде, был затоплен водами нашего сознания. Так, Аб
раксас может принять и значение Тотального Человека.

Нарцисс, Златоуст и Сиддхартха

Тем, кто знаком с книгами Гессе, хорошо известны имена

Нарцисса, Златоуста и Сиддхартхы. Эти персонажи схожи меж
ду собой, поскольку в книгах Гессе присутствует неизменный
лейтмотив. Так же, как Синклэр и Дамиан составляют цельную
личность, так же и Нарцисс со Златоустом представляют две сущ
ностные склонности человека — волю к созерцанию и к дей
ствию. Подобным образом Сиддхартха и Говинда представля
ют пару противоположностей: лояльность и бунт. Эти качества
присутствуют в каждом из нас; мы любим себя, но мы также
милостивы к другим; мы разрываемся между внутренним созер
цанием и внешним действием. «Magister Ludi» повествует о люб
ви, жалости и понимании, развивая эти темы в фугах и арабес
ках — формах, столь близких музыкальной душе немцев. Кон
цепции, с которыми работает Гессе, испытывают влияние инду
изма, китайского даосизма, дзен–буддизма и даже математики,
но все они собраны ваятелем в чистейшую форму, подобную
фугам Баха или картинам Леонардо.
Впервые встретившись с Германом Гессе, я решил, что он
больше похож на Нарцисса, нежели на Златоуста. Он окончил
свои странствия и жил жизнью созерцателя, затворившись в
своей монтаньольской обители. Всё же, и Нарцисс и Златоуст
продолжали существовать в нём до конца его жизни. Сам я в то
время был более подобен Златоусту, хотя и я тоже разрывался
между двумя путями бытия. И, подобно Сиддхартхе, я должен
был много раз встретиться с этой мудрой сущностью, посещая
Гессе под различным предлогом. Шагая на первую беседу, я нёс
альпийский ранец, и держал книгу подмышкой. Я был молод, и
тогда впервые оказался за пределами своей родины.

37
 Прибыв в Швейцарию в июне 1951 года, я обнаружил, что
о доме Гессе мало кому известно, и только в Берне, после долгих
расспросов, мне удалось хотя бы в общих чертах узнать что–
либо о его местопребывании. Я сел на поезд до Лугано, и там
продолжал расспросы. Мне было сказано, что в прошлом Гессе
жил в Кастаньоле. Я отправился туда автобусом, для того, чтобы
узнать, что на самом деле Гессе живёт в Монтаньоле. Другой ав
тобус довёз меня до горного городка с видом на заснеженные
Альпы и горное озеро Лугано. Автобус карабкался вверх по уз
ким улицам, пока наконец не достиг конечной цели путешествия.
Вместе со мной из автобуса вышла молодая женщина, и я спро
сил её, не знает ли она, где живёт Гессе. Она же ответила, что
работает служанкой в его доме и попросила следовать за ней.
Уже в сумерках мы подошли ко входу в сад. Над воротами
значилось по–немецки «Bitte keine Besuche» — посетители не
допускаются. Я вошёл следом за горничной и прошагал вдоль
по дорожке, окружённой высокими деревьями. У входной две
ри имелась ещё одна надпись по–немецки, которая, как я потом
узнал, была переводом со старокитайского:

Слова Менг–Це
Когда мужчина достиг старости
И исполнил своё предназначение,
Он имеет право встретить
Мысли о смерти в покое.
Ему не нужны другие люди;
Он познал их, и знает о них достаточно.
Ему нужен лишь покой.
Негоже посещать такого мужа или
заговаривать с ним,
Заставляя страдать от банальностей.
Следует обходить стороной
Дверь его жилья,
Как будто бы там никого нет.

К этому времени было уже слишком темно, и я не су

мел прочитать эту надпись, потому, когда девушка открыла
дверь и пригласила меня войти, я так и поступил. Она пред
ложила мне кресло за маленьким столом в тёмном коридо

38
ре и попросила мою визитную карточку. Карточки у меня
не было, поэтому я передал ей свою книгу «Ни сушей, ни
морем». Я принёс её специально для Гессе, и подписал её
для него по–испански.
Девушка ушла по коридору, и пока я ожидал в монастырс
кой атмосфере, мне подумалось, будто я обёрнут покровами из
сандалового дерева. Отворилась боковая дверь, и стройная фи
гура, одетая в белое, вышла из теней. Это был Гессе. Я поднялся,
но не мог разглядеть его, пока он не покинул коридор и не во
шёл в комнату с большими окнами. На худом его лице ярко го
рели глаза, он приветливо улыбался. Одётый во всё белое, он
походил на аскета или кающегося грешника. Тогда я понял, что
аромат сандалового дерева исходил от него.
– Мне жаль, но вы прибыли в очень неловкий момент, —
сказал он.
– Завтра мы собирались отправиться на каникулы, но мою
жену ужалила пчела, и нам пришлось отложить поездку. В доме
всё вверх дном, но давайте пройдём в кабинет.
Мы пересекли гостиную, с высокими, под потолок, книж
ными полками, и вошли в другую, меньшую комнату. Посереди
не стоял стол, а стены здесь также были уставлены книжными
полками и увешаны картинами. Гессе сел спиной к окну, и я мог
видеть спускающееся к горам солнце и озеро вдалеке. Я присел
напротив хозяина за стол, освобождённый от бумаг. Гессе всё
так же улыбался, но не говорил ни слова. Казалось, он ждёт, пока
в комнате не воцарится покой.
Я почувствовал важность момента, и теперь, вспоминая его,
понимаю, насколько насыщенными были те годы моей жизни.
Всё моё существо тогда могло трепетать при встрече; это дей
ствительно было время, когда встречи ещё происходили. Вот, я
стою перед объектом своего почитания. Я переправился через
моря, чтобы встретиться с ним, и его радушие вторило чувствам,
с которыми я начинал паломничество. Мне казалось, что у Гер
мана Гессе нет определённого возраста. В то время ему только
исполнилось семьдесят три; но улыбка его была улыбкой юно
ши, и его тело было столь духовно дисциплинированным, что
походило на клинок крепкой стали в белых ножнах.
– Я проделал долгий путь, — начал я, — но, конечно, вы
очень известны в моей стране…

39
 – Странно, что мои книги так много читают в испаноязыч
ных странах, — ответил он. — Я часто получаю письма из Ла
тинской Америки. Хорошо если вы расскажете мне, что вы ду
маете о новых переводах, особенно о переводе «Magister Ludi».
Я поделился своими соображениями, заметив, что перевод
«Смерти и Любовника» сохранил и дух, и суть оригинала. Затем
мы начали более свободную беседу.
– Нарцисс и Златоуст представляют две противоположные
склонности души, — сказал он, — каковыми есть созерцание и
действие. Всё же, однажды они начнут сливаться…
– Я знаю, что вы имеете в виду, — вставил я, — потому что я
тоже живу в этом напряжении, и охвачен двумя крайностями. Я
мечтаю о покое созерцания, но жизненная необходимость по
буждает меня к действию…
– Вам следует позволить нести себя, подобно облакам в
небе. Вы не должны противиться. Бог присутствует в вашей судь
бе в той же мере, в какой он есть в этих горах и озере. Очень
сложно понять это, потому что человек отодвигается всё даль
ше от природы, а также и от себя самого…
– Может ли мудрость Азии оказаться полезной, как вы ду
маете? — спросил я.
– Я был более вдохновлён мудростью Китая, чем Упанишада
ми или Ведантой, — ответил он. И–Цзин по силам изменить жизнь…
За окном успело поблекнуть небо позднего вечера, и раз
реженный голубой свет оттенил окна и заиграл на стройной
фигуре Гессе.
– Скажите, — начал я, — удалось ли вам найти покой здесь,
в горах?
Гессе помолчал некоторое время, при этом мягкая улыбка
не исчезала с лица. Мы слышали мягкий ропот вечернего света,
и тишину предметов вокруг, пока наконец, он не заговорил:
– Когда ты близок к природе, ты можешь слушать голос Бога.
Мы долго оставались там, в гостиной, пока я не понял, что
пришло время уйти. Гессе подарил мне маленькую акварель и
подписал на обороте «Ricordo di Montagnola». Он любил живо
пись и был хорошим акварелистом. Проводив меня до двери,
пожал руку, как старому другу, и сказал:
– Если вернётесь в другой раз, вы можете уже не застать
меня здесь.

40
 Так прошла моя первая беседа. Тот, кто ещё достаточно юн,
чтобы задавать вопросы, подобные тем, что я задавал Гессе в тот
вечер, или тем, что Сиддхартха задавал Будде, поймёт моё впе
чатление.
Возвращаясь по узким улицам Монтаньолы, я не мог пой
мать автобус, однако какой–то молодой человек подвёз меня до
Лугано на мотоцикле. В ту же ночь я оказался во Флоренции —
городе, пронизанном магией Ренессанса. Но то были послево
енные годы, и обнищавшая Италия всё ещё искала забытья в
долларах и алкоголе оккупационных войск.

Города и годы

Много лет прошло прежде, чем мне снова удалось встре

титься с Германом Гессе; но всё это время мы не прекращали
переписку. Его послания большей частью состояли из прозрач
ных намёков. Я могу только изумляться нашей связи. Несмотря
на столь значительные различия в возрасте, происхождении и
культурной среде, между нами мало–помалу завязалась истин
ная дружба, которая казалась частью судьбы. Всемирно извест
ный писатель, Учитель и Маг, протянул руку молодому и неизве
стному автору, приехавшему из маленькой страны, затерянной
в отдалённом уголке планеты; и удостоил его своей дружбы, ска
зав ему в конце своей жизни: «у меня не осталось больше друзей
моего возраста; теперь все мои друзья моложе меня».
После того, как я отправился в Индию в 1953 году, я стал
получать письма от Гессе чаще: хотя и пресыщенный мудростью
индусов, он всё же был заворожен ею. Я не сказал ему, что еду в
Индию в качестве дипломата, потому что хотел остаться в его гла
зах паломником: таким, каким я впервые предстал перед ним в
Швейцарии, с походным рюкзаком и нехитрыми пожитками.
Моя жизнь и полученный в Индии опыт описаны в книге
«Змей Рая». Здесь я лишь скажу, что не реже раза в год нам с Гессе
доводилось обмениваться подарками. Или я отправлял ему что–
то, или же получал посылки от этого отшельника, говорившего,
что он не любит утруждать себя. Это могли быть фотографии,
картины, стихи или книги. Однажды, на газетной вырезке о Ти
бете он приписал по–испански «Saludos» после своей напеча
танной подписи. Такая связь, конечно, не была дружбой, какой

41
её принято считать. Скорее, это была магическая встреча, пре
одолевшая препятствия времени и пространства.
Монтаньола — маленький городок высоко над озером Лу
гано. Ухоженные дома складываются в чистые узкие улочки. Те
из домов, которые были постарее, Гессе изобразил на своих ак
варелях из Тицино. Многие годы он жил в старом доме, окна
которого выходили на заросший сад и покатые холмы. Здесь,
на балконе он написал «Последнее Лето Клингзора» — историю,
обжигающую читателя летним зноем этого места.
Я часто ходил посидеть на каменных ступенях в этом саду,
рассматривая балкон и любопытные парапеты дома. Он был выс
троен одним из швейцарских архитекторов, бывшего наёмником
в армии Наполеона, вторгшейся в Россию. После долгого отступ
ления наёмники вернулись, чтобы заново отстроить Москву. Пос
ле они возвратились в Швейцарию богатыми и стали зажиточны
ми дельцами. Я видел этот красивый дом и в горячие, сухие летние
дни, и зимой, когда он был занесён снегом. Я наблюдал, как пада
ют сухие осенние листья с платанов, стерегущих фронтон здания,
и я видел, как появляются в саду весенние цветы.
В свои поздние годы Гессе жил в другом доме, который сам
основал. Он располагался на холме, там был огромный сад, пол
ный фруктов и тенистых деревьев. Дом был выстроен специаль
но для Гессе его другом, и принадлежал ему до самой смерти.
Именно в этом доме прошла наша первая беседа, и теперь, спу
стя столько лет, я снова шёл туда.
В этот раз на своём пути в Монтаньолу я проезжал мимо
прекрасных швейцарских городов этого итальянского кантона,
Локарно и Асконы. Было первое мая 1959 года, и с нашей первой
встречи прошло примерно восемь лет. Тогда я был послом Чили в
Индии. Таким было моё новое воплощение, и Сиддхартха возвра
щался, чтобы встретить своего друга в ином облачении.
Машина медленно взобралась по узким улицам городка, и,
наконец, остановилась у двери таверны. Пока я беседовал с её
владельцем, г–ном Чекарелли, его жена позвонила в дом Гессе,
чтобы договорится о встрече для меня. Гессе согласился при
нять меня в тот же вечер.
Я прогулялся до дома, и войдя в знакомые ворота, вско
ре вновь оказался в комнате с большими окнами. Снова я был
с Гессе. Теперь ему было восемьдесят лет, но его лицо не из

42
менилось — мне показалось только, что я видел следы печа
ли в его улыбке.
Сам я уже не чувствовал себя тем паломником, каким был
в предыдущий визит. Тяжёлый климат Азии и прошедшие годы
трудов оставили свой след. Тем не менее, я был глубоко тронут
этой новой встречей.
Г–жа Гессе вошла в комнату, и я заметил, насколько она моло
же супруга. Несколько замкнутая в себе, она сдержано улыбалась.
Гессе начал беседу, поинтересовавшись текущими делами в Индии.
Потом он стал вспоминать о том, как сам посещал эту страну.
– Индусы — замечательный народ; они, кажется, созданы для
страдания, — сказал он. — Я побывал в Индии в давние годы — то
путешествие было данью почтения отцу и деду. Моему деду Индия
была близка. Он привёз оттуда небольшую статую Кришны, кото
рая мне сразу полюбилась. В Индии у меня есть близкий друг —
профессор Калидаса Нат, он жил в Калькутте. Интересно, жив ли
он теперь. Может быть, вы будете любезны навести справки о нём,
когда вернётесь, а если он ещё жив, передайте ему мои лучшие по
желания. Как–то раз они с Роменом Ролланом навещали меня.
Я заверил его, что так и сделаю, а после сказал, что у меня
есть подарки для него. Я вручил ему несколько палочек — благо
воний сандалового дерева, и старую миниатюру из Долины Кан
гра — на ней были изображены две женщины, бредущие вдоль
тёмной тропы под ливнем, привычным в сезон дождей. Одна из
них мягко касалась ладонью плеча своей спутницы.
– Может быть, это принцесса Фатима, — сказал я, — кото
рую вы искали в вашей книге «Паломничество в страну Востока».
Гессе улыбнулся и всмотрелся в изображение. Показав ми
ниатюру жене, он указал на руку молодой девушки, лежащую на
плече подруги. «Это очень милая ручка», — пробормотал он.
На обороте картины я подписал: «Герману Гессе из мира
символов». Я обратил его внимание на подпись, и добавил: «Я
написал так, потому что вы жили собственными символами и
мифами, развивая и укрепляя их в своих работах».
Г–жа Гессе вышла из комнаты и, возвратясь с бутылкой
вина, поставила её на стол. Гессе прислонил к ней миниатюру,
продолжая рассматривать её.
– Я только что приехал из Локарно, — сказал я, — где ви
делся с профессором Юнгом. Он анализирует и толкует симво

43
лы, и он тоже заворожен ими. Мне всегда казалось очень стран
ным, что индусы совершенно не ценят его работ.
– Причина в том, — ответил Гессе, — что Индия не толкует сим
волы; она живёт ими. Чтобы опубликовать в Индии мою книгу «Сид
дхартха», понадобилось двадцать лет. Она только сейчас была пере
ведена на хинди, бенгали и некоторые другие индийские языки. И
это притом, что моя книга также не толкует символы. Я часто думал
об индийской отстранённости как своего рода «духовной самовлюб
ленности»; так или иначе, в ней есть определённая сила. Это особен
но заметно в контрасте с Японией, где всё странное и чужеземное
немедленно ассимилируется. Эта «духовная самовлюблённость», ве
роятно, является необходимым защитным механизмом.
– Да, — ответил я, — Индия целиком живёт в круговороте
собственного тысячелетнего творения. Современные индийс
кие писатели работают в полном соответствии с традициями
своих священных писаний. Они погружены в прошлое, в Кол
лективное Бессознательное своей расы, и их сочинения — это,
в сущности, ритуал. Получается, они не просто писатели, но
жрецы, выполняющие священную задачу.
– И вот почему буддизм не прижился в Индии, — продол
жил Гессе, — Он был слишком интеллектуальным, и отрицал мир
символов… Но вернёмся к Юнгу — я думаю, он весьма прав в
своём толковании символов. Он — как огромная скала, гений
необычайного масштаба… Нас познакомил общий друг, также
заинтересованный в толковании символов. Я не видел его уже
долгие годы. Когда встретитесь с ним в следующий раз, пере
дайте ему поклон от Степного Волка….
Гессе весело рассмеялся, а я сказал:
– Я спрашивал Юнга, чем же на самом деле является Самость,
и он ответил, что человек Запада считает Самость Христом.
Гессе тут же снова стал серьёзен. Долгое время он молча
рассматривал миниатюру, что лежала, прислонённая к бутылке
вина. Наконец, он взглянул на свою жену и сказал: «Нам нужно
подыскать что–нибудь для нашего друга из Чили и Индии».
Г–жа Гессе улыбнулась, и поднялась. «У меня уже есть кое–
что», — сказал она. Подойдя к книжным полкам, которые тяну
лись вдоль стен, и взяв маленькую лесенку, она поднялась на неё,
чтобы дотянуться до верхней полки. Взяв оттуда книжицу, она
подала её своему мужу, и осталась стоять за его спиной, мягко

44
массируя его затылок. Тогда я вспомнил, как г–жа Чекарелли
говорила мне о том, что Гессе страдает артритом, предупреж
дая, чтобы я не пожимал его руку слишком уж крепко.
Гессе вручил книгу мне. Это был маленький томик, напи
санный его почерком готическими литерами, и проиллюстри
рованный его собственными акварелями. Книга называлась
«Метаморфозы Пиктора» и была заключена в футляр, похожий
на старинную китайскую шкатулку. Свой подарок автор подпи
сал на первой странице: «Нашему гостю из Чили и Индии».
Мы выпили по бокалу вина, а затем Гессе провёл меня в гос
тиную, где показал холст, на котором маслом был написан уголок
его родного города, Кальва. Картина изображала перекинувшийся
через реку мост; мне пришло в голову, что именно там, глядя на
воды, бегущие под мостом, Гессе впервые подумал о Златоусте и
Сиддхартхе, осознавая символичность этой реки, которая подоб
но Ганге, уносила с собою в море всё, что попадало в её воды.
Затем Гессе показал мне каменный бюст в другой части
комнаты. Это был его собственный скульптурный портрет, вы
полненный его подругой, профессиональной ваятельницей. Он
облокотился на бюст, а я спросил:
– Важно ли знать о том, есть ли что–то за краем жизни?
– Нет, это не важно… Действо смерти подобно падению в
Коллективное Бессознательное Юнга, а оттуда — возвращению
к форме, к чистой форме…
Несколько мгновений Гессе оставался безмолвен, нежно
поглаживая каменную голову.

Метаморфозы Пиктора

Этой ночью в таверне г–на Чекарелли я прочёл книжку,

подаренную мне Гессе. Фабула «Метаморфоз Пиктора» такова:
Пиктор попал в Рай и оказался перед деревом, воплощающим в
себе и Мужчину и Женщину. Разглядывая его, он спросил: «Ты и
есть Древо Жизни?». Дерево не ответило; вместо этого появился
Змей, а Пиктор отправился дальше. Он рассматривал всё и вос
хищался увиденным.
Пройдя дальше, он встретился с деревом, воплощающим
Солнце и Луну. «Может быть, ты — Древо Жизни?» — спросил он.
Солнце рассмеялось, будто подтверждая его догадку, а Луна улыб

45
нулась. Повсюду вокруг Пиктора тянулись к небу заросли диких
цветов. Кажется, будто у них были лица, как у людей, и некоторые
из них хохотали, беспечно и дружелюбно, а другие просто раска
чивались, ни о чём не заботясь. Иные не смеялись и вовсе не дви
гались; они были угрюмы и погружены в себя, как будто опьянён
ные собственным ароматом. Некоторые цветы пели Пиктору:
один напевал тоскливую сиреневую песню, а другой затянул гус
тую синюю колыбельную. У одного цветка глаза были как креп
кие сапфиры, другой напомнил о первой любви; а ещё один по
мог ему вспомнить, как звучал голос матери, когда он ребёнком
бродил с ней по родному саду. Многие цветы весело смеялись, а
одна цветочная красавица даже показала ему язык. Это был ма
ленький розовый язычок, и Пиктор опустился на колени, чтобы
коснуться его. Сделав так, он ощутил необузданный, горький вкус
вина и мёда, и он знал — это был поцелуй женщины.
Потерявшись среди всех этих цветов, Пиктор переполнился
смешанным чувством ностальгии и страха. Его сердце стучало
стремительно, будто стараясь поспеть за ритмами этого места.
Тогда Пиктор увидел птицу, сидевшую в траве. Её перья были
как павлиньи и сияли всеми цветами. Пиктора захватила красо
та птицы, и, подойдя к ней, он спросил:
– Где отыскать счастье?
– Счастье? — отозвалась птица. — Счастье повсюду, в горах
и долинах, и в каждом цветке.
Птица вытянула шею и встряхнула перьями, а после замер
ла недвижно. Пиктор увидел, как птица превратилась в цветок.
Перья стали листьями, а когти — корнями. Пиктор глядел вниз в
изумлении, а цветок уже закачал листочками. Ему наскучило
быть цветком, и он стал томно парить в воздухе. Тогда он стал
бабочкой, вспышкой чистого парящего цвета.
К ещё большему изумлению Пиктора, это счастливое из
менчивое существо принялось летать вокруг него. Чуть погодя,
скользнув на землю подобно снежинке, оно затрепетало у ног
Пиктора. Мгновение крылья бабочки дрожали, а затем она пре
вратилась в кристалл, лучащийся глубоким красным светом. Он
переливался в траве невероятным блеском.
Пока Пиктор глядел на него, кристалл стал исчезать в зем
ле, будто устремившись в её недра. В тот миг, когда кристалл уже
почти исчез, Пиктор, присев, схватил его. Крепко держа его в

46
руке, он думал о нём как о талисмане, полезном в любом при
ключении на свете.
В этот момент Змей, соскользнув с дерева, прошептал в ухо
Пиктора: «Этот драгоценный камень поможет тебе превратить
ся — во что ни пожелаешь. Но говори своё желание быстрей,
пока он не исчез». Напуганный тем, что случай может ускольз
нуть от него, Пиктор прошептал камню тайное слово и тут же
превратился в дерево. Он всегда хотел быть деревом, восхища
ясь их мощью и спокойствием. Он стал чувствовать свои углу
бившиеся в землю корни, и протянутые небу ветви. Он радовал
ся, видя как новые побеги и листья вырастают из его ствола.
Корни в земле жадно впитывали воду, а ветви овевал томный
лесной воздух. Под корой поселились насекомые, а под ство
лом нашёл приют дикобраз.
Стоя посреди Райского леса, он наблюдал за непрерывны
ми метаморфозами, происходившими вокруг. Он глядел, как
цветы становятся бриллиантами, или превращаются в птиц. Он
видел, как соседнее дерево неожиданно превратилось в ручей.
Другое стало крокодилом, а третье обратилось в рыбку и уплы
ло, преисполнившись счастья и радости. Всё творение прини
мало участие в этой игре изменений; слоны становились кам
нями, а жирафы — огромными цветущими деревьями.
Посреди всех метаморфоз только Пиктор оставался не
изменным. Обдумывая своё положение, он потерял счастье
и мало–помалу начал дряхлеть. Вид его стал усталым и от
сутствующим, какими обычно и бывают старые деревья.
Впрочем, не только одни деревья: лошади, собаки, и люди
тоже начинают разрушаться со временем, терять красоту,
упустив способность к превращению. Их последние дни
полны печали и беспокойства.
Прошло много времени. Пританцовывая на лужайках Рая,
светловолосая девчушка сбилась с пути. Она радостно пела, кру
жась в своём синем платье. Все лесные создания тут же замети
ли её: кусты протягивали ветви, а многие деревья бросали ей
плоды. Но девчушка совсем не обращала внимания на их лю
безности. Наконец она вошла на маленькую полянку, на кото
рой деревом стоял Пиктор. Глубокая тоска о прошлом и безмер
ное желание ухватить счастье, прежде чем станет слишком по
здно, пронзили его, когда он взглянул вниз. Будто бы всё его су

47
щество приказало сосредоточиться на сути существования, вы
тянув его на поверхность сознания. Он вспомнил свою прошлую
жизнь, человеческие годы до того, как он вошёл в Рай. Он при
помнил и время, когда держал в руках магический камень —
именно в этот момент, когда были возможны любые измене
ния, он был жив во всей полноте жизни. Он вспомнил птицу и
весёлое дерево, воплощавшее Солнце и Луну, и тогда понял, что
совет Змея погубил его.
Девочка услышала, как тревожно зашевелились листья и
ветви Пиктора, и посмотрев вверх, нахмурилась. Присев в его
тень, она стала понимать, каким печальным и одиноким было
дерево. И она почувствовала благородство его отчуждённости.
Когда она прислонилась к шершавому стволу, то смятение, во
зобладавшее в существе Пиктора, передалось и ей, и она тоже
задрожала в необъяснимой страсти. Она расплакалась, и слёзы
падали на платье; ей было непонятно, отчего существует такое
страдание. Ощутив и своё одиночество, она устремила своё чув
ство к печальному дереву.
Откликнувшись, Пиктор собрал все силы жизни, направив
их к девочке. Теперь он понял, каким чудовищным был обман
Змея, и как глупо он доверился ему. Теперь он был целиком зах
вачен видением того дерева, бывшего вместе и мужчиной и жен
щиной, но сам был страшно одинок.
И тогда появилась зелёная птица, и, взмахивая красными
крыльями, стала кружиться у дерева. Девочка, наблюдавшая за
полётом, заметила, как ярко блеснул предмет, упавший в траву
из клюва птицы. Подняв его, она увидела драгоценный карбун
кул. В неуловимый момент спутанные мысли, тяготившие её,
отступили, и единственное желание переполнило её. В экстати
ческом порыве она слилась с деревом, став его новой ветвью,
устремлённой из ствола в небо.
Теперь всё стало идеальным, мир был приведён в по
рядок. В этот момент нашёлся Рай. Пиктор теперь не был
одиноким старым деревом. Он стал завершённым и целос
тным, и принял новое имя, назвав себя Пикторией. И тогда
он громко и ясно пропел своё имя: «Пиктория!». И оно оз
начало также «Викторию», или Победу. Наконец, он был
преобразован, и понял суть вечного превращения, потому
что из половины стал целым.

48
 С этого момента он знал, что способен менять форму так
часто, как пожелает. Сила непрерывного творения теперь осво
бодилась в нём, и он знал, что может возобновить себя в звезде
или рыбе, облаке или птице. И он знал, что в любом виде он
будет целостным, и в любом образе будет парой; он содержал в
себе и Солнце, и Луну, будучи одновременно и Мужчиной, и
Женщиной.
Тем вечером в Монтаньоле, дочитав книгу до конца и рас
смотрев её иллюстрации, я задумался над фразой, которую Гес
се сам написал лишь годом ранее: «В преклонном возрасте
некоторые люди обретают дар снова пережить райское состо
яние своего детства». Я понял, что эта фраза и была ключом к
кажущейся безыскусности истории Пиктора. На самом деле она
была видением заново обретённого Рая. И тогда снова, с удво
енной силой отозвались во мне слова Германа Гессе. Положа
руку на каменный бюст, он произнёс: «Мы вернёмся к форме, к
чистой форме…».

Утро

Я рано поднялся на следующее утро и вышел в сад, наблю

дая, как над озером Лугано восходит солнце. Потом я бродил по
узким улицам городка, пока снова не оказался у дома Гессе. К
этому времени солнце поднялось уже достаточно высоко, но я
всё же был удивлён, заметив Гессе в саду. Он жёг траву у забора,
на голове его была широкополая шляпа. Заметив меня, он по
шёл открыть калитку.
Мы обменялись приветствиями, и тогда я показал ему, что
несу с собой «Метаморфозы Пиктора». Он взял томик, и мы вме
сте заново просмотрели все рисунки. Я сказал ему, что нахожу
их чудесными, а он весело рассмеялся.
– Эти кристаллы, птицы, бабочки — они являются ими толь
ко на миг, как и в Творении.
– А Пиктор?
– Пиктор вмещает их всех; он — всё это, и ещё нечто кроме…
– Вы имеете в виду, что он — река Сиддхартхи, — спросил
я, — вечная река форм, Майя?
– Он, и Степной Волк тоже, — ответил Гессе. — Некоторые
люди не могут взять в толк, как это я написал и «Сиддхартху», и

49
«Степного Волка». Но они дополняют друг друга; они — два по
люса жизни, меж которых мы движемся…
Гессе помолчал и снова взглянул в «Метаморфозы». Затем,
будто самому себе, он произнёс:
– Вчера, когда вы посетили меня, был день рожденья мое
го сына. Ему исполнилось пятьдесят лет…
Я попрощался и пошёл от дома вниз по склону. Отыскав меж
деревьев поляну, я прилёг в сухую траву. Я пошарил в ней руками,
будто пробуя отыскать камень метаморфоз, но ничего не нашёл.
Возвращаясь позже той же дорогой, я увидел, что Гессе всё
ещё был в саду, продолжая жечь траву. Окутанный дымом, он
выглядел так, будто был священником, проводящим загадочный
древний ритуал. На садовой дорожке показалась чья–то фигу
ра, и я узнал в ней жену Гессе. Она несла на плече корзину, и
приблизившись, кокетливо отбросила назад прядь своих седых
волос. Я понял, что этим жестом она хотела доставить удоволь
ствие Гессе, и мне было почти стыдно, что я невольно подсмот
рел его. Было очень трогательно думать о том, как пожилая жен
щина хотела выглядеть красивой для восьмидесятилетнего муж
чины, это было знаком глубины их отношений. Я решил уйти,
но, шагая прочь, всё ещё мог видеть, как они брели вдоль садо
вых тропинок. Она шла впереди, а он за ней — они собирали в
корзину сорняки. Я представил, что так, должно быть, жили муд
рые китайцы древности. И вправду, Гессе казался старым китай
ским философом или мудрым деревом из собственной книги.
Когда я проходил мимо дома, он обернулся, и сняв свою широ
кополую шляпу, помахал ею на прощание.

У читель джу–дши

Два года спустя я вернулся в Монтаньолу, чтобы передать

Гессе одну из первых копий «Визитов Царицы Савской», книги,
которую я написал в Индии. Было воскресенье 22 января,
1961 года, и городок был весь усыпан снегом. Как и обычно,
вначале я отправился к старому дому Гессе, где увидел, как ста
рые платаны кутались в белизну.
Потом я медленно прошёлся под горку к тому дому, где Гес
се жил сейчас. Идти было трудно. Заслышав шум автомобиля, я
сошёл на край дороги, чтобы дать ему проехать. Однако, подъе

50
хав, машина остановилась, и сквозь замёрзшие окна я увидел
машущую мне руку. Это оказался Гессе, а за рулём была его жена.
Я присоединился к ним, и мы продолжили путь.
– Мы только что из города, — сообщил Гессе, — я ездил
купить для вас вот это. И он вручил мне копию «Neue Zürcher
Zeitung». В воскресном приложении этой газеты было опубли
ковано его стихотворение.
– На все вопросы, которые вы можете задать мне сегодня,
я отвечу этим стихотворением.
Почти тотчас же мы подъехали к дому, и вскоре уже усажи
вались в знакомой мне гостиной. Мне показалось, что Гессе ещё
более исхудал за два года. Я взял газету и прочёл стихотворение.

Поднятый палец
Мастер джу–дши был, как нам рассказали,
Столь тих и мягок нравом, и так скромен,
Что отказался и от слова, и ученья
Ведь слово — форма. Он же видимости всякой
Благоразумно избегал.
Как школяры, монахи и адепты
О Сути Мира, высшем Благе
Бесед высоких в проблесках ума
Вели слова — он охранял безмолвно
От всяких излияний через край.
Когда ж ему они вопросы задавали
Пустые и глубокие, о смысле
Писаний древних, Будды именах,
Об озареньи и Начале мира,
Крушении его — хранил молчанье,
Лишь мягко палец направляя вверх.
И этот знак перста, безмолвно–веский,
Всё назидательней и ярче был: учил,
Хвалил и порицал, он рёк, так странно
Указуя в сердце Правды Мира, что тогда
Иные юноши, познав неброский жест,
Ввысь устремясь, содрогнувшись, проснулись.

Закончив читать, я взглянул на Гессе и увидел, что он под

нял палец. Некоторое время мы оба молчали, наблюдая за тем,

51
как за окном медленно опускались снежинки. Наконец он нару
шил тишину:
– Слова в действительности — всего лишь маски, — сказал
он. — Редко они могут выразить истинное значение; на самом
деле, они скорее скрывают его. Если можешь жить в фантазии,
то не нужна религия; ведь, обладая фантазией, можно понять,
что после смерти человек заново вливается во Вселенную. Я
повторюсь — не нужно знать, есть ли что–то за краем жизни.
Важно только суметь выполнить то, что было необходимо; если
справиться с этим, то и в целом всё будет верно. Вселенная или
Природа для меня — то же, что Бог для других. Неверно пола
гать, что Природа — враг человека, арена завоеваний. Скорее,
нам следует принимать Природу как мать, и мирно отдавать себя
ей. Приняв такой образ мыслей, мы почувствуем возвращение к
Вселенной, как и все прочие: как растения и животные. Мы все
го лишь бесконечно малые части Целого. Мятеж абсурден; мы
должны отдать себя великому течению…
– А что насчёт индивидуального обличия, внешней сторо
ны личности? — спросил я, — оно всегда сопротивляется и бун
тует. На Востоке, конечно, нет понятия индивидуальности, при
сущего христианским странам. Я думаю, обличие в целом — плод
христианства, так же как и любовь, ведь любовь — это побоч
ный продукт обличия. Без обличия не может быть любви, или,
по меньшей мере, истинно страстной любви.
Поскольку Гессе, кажется, был согласен с моим анализом, я
продолжал:
– Точно так же красота, или хотя бы понятие об индивиду
ализированной красоте — производное от понятия обличия. Это
верно в равной степени и для красоты поступка или красоты
жизненного пути, и для красоты улиц и площадей, соборов в
городах Европы. Конечно, и природа красива, но в совсем иной
манере. Разница заметна более всего на примере храмов и мо
нументов Востока. Они красивы в том смысле, в каком может
быть красив водопад или лес — в совершенно обезличенном
смысле. Я знал некоторых свами, совершенно безразличных к
красотам Флоренции. Идея обличия ещё не достигла Востока, и
личностное там не нашло понимания, так же как и любовь в
западном, христианском смысле. То, что я говорю — не крити
ка, просто утверждение факта. На самом деле, для Запада идея

52
обличия может оказаться причиной недуга, главным прокляти
ем нашего существования…
Я на мгновение замолчал, вспоминая, что сказал мне Гессе
о своей книге «Сиддхартха», и, в особенности о тех двадцати
годах, что прошли с момента её издания до тех пор, как она по
явилась в Индии. Даже сегодня многие ортодоксальные индусы
считают эту книгу фальшивой обработкой истин Востока в хри
стианском ракурсе. «Сиддхартха» — это драма индивидуализи
рованной души, и сознательные действия, предпринимаемые
Сиддхартхой в зрелом возрасте, являются результатами посто
янной работы рассудка.
– Странно видеть, — продолжил я, — как Веды и Бхагавад–
Гита остаются для индусов центром притяжения. Они совсем не
создают ничего нового, и даже художники–абстракционисты в
Индии в конце концов возвращаются к осмыслению Рамаяны.
– Но это несомненно хорошо — в этом вся сила индуизма.
Он продолжает единую линию; он заинтересован в концентрации,
и противостоит рассеиванию. Не забывайте об опасности взять на
себя слишком многое… Более того, не упускайте из виду: если ин
дусы мало читают, это потому, что англичане препятствуют рас
пространению переводов европейских авторов. В глубине души я
полагаю, что на самом деле вы защищаете Запад, и, вероятно, по
тому, что он проигрывает сегодня, а Восток снова поднимается.
– Нет, — возразил я, — это совсем не так. Я не испытываю
большего сочувствия к Западу, нежели к Востоку. Я не принадле
жу к ним. Моя родина — Южная Америка, и я думаю, что нахо
жусь меж двух полюсов.
Гессе поднял палец, подобно учителю джу–дши.
– Не забывайте, что слова — лишь маски…
В это время вошла г–жа Гессе, чтобы пригласить нас в сто
ловую. Она оказалась наполненной светом, а на стене висела
картина, изображающая Кальв — город, где родился Гессе. Была
приглашена также и г–жа Элзи Бодмер — вдова владельца дома,
бывшего другом семьи. Гессе сообщил нам, что обед будет пода
ваться в индусской манере.
– Когда я был ребёнком, в Кальве, — сказал он, — по вос
кресеньям мы всегда ели карри, и из колоний приходили дети,
чтобы отобедать с нами. И мой дед, и отец были тесно связаны с
Индией, и от них я научился любить бога Кришну.

53
 Нам подали красное вино из Тицино, и мы с Гессе выпили.
Яркий свет дня играл на хрустале бокалов, отражаясь на скатер
ти радужным блеском. Гессе сидел напротив меня и всё ещё дер
жал бокал в руке; казалось, он медитирует. Белый свет, отражав
шийся от стола, делал его голубые глаза ещё ярче.
– Как вышло, что я оказался здесь? — спросил я, медленно
и веско выговаривая слова, — Как вышло, что я пришёл из таких
далей, и был удачлив настолько, чтобы оказаться сегодня здесь,
с вами?
Гессе оставался недвижим, купаясь в зимнем свете, а затем
сказал:
– Ничто и никогда не бывает случайным. Здесь встречают
ся только нужные гости. Это Герметический Круг…
Я тотчас понял, что эти слова ни в коем случае не были слу
чайными, но пришли из мира чистых символов. Теперь наконец,
я почувствовал, что Гессе придаёт какое–то значение моим стран
ствиям и путешествиям, говоря со мной, как Сиддхартха однаж
ды говорил с Говиндой. Я молчал, и глядя на него, почувствовал,
будто учитель джу–дши снова повторял свой жест…

Письмо

Возвратясь в Индию, я написал Гессе такое письмо:

Я хотел бы поблагодарить вас за тот воскресный день,

проведённый в вашем доме, и за данную мне привилегию
принадлежать к Герметическому Кругу. Это как членство в
Братстве, описанном в вашей книге «Паломничество в стра
ну Востока». На самом деле, я чувствую, будто действитель
но принадлежу к этому вневременному Братству; будучи в
Кюснахте, я передал доктору Юнгу ваши слова о «нужных
гостях»… В любом случае, я стараюсь продолжать возведе
ние мостов, странствуя из края в край. Однажды И–Цзин
открыл, что в этом моя судьба. Мои мосты соединяют Юж
ную Америку, Европу и Азию.
По возвращении я перечитал ваше стихотворение об учи
теле джу–дши, и, думаю, понял его значение. Вы говорили о том,
что слова это маски, и это верно; но верно и то, что под диало
гом слов ведётся другой диалог, и именно к этому второму мы

54
должны прислушиваться, потому что важен лишь он один. Это
основа для Бремгартенского празднества.
Я передал профессору Юнгу привет от Степного Волка. Он
улыбнулся и спросил, как вы поживаете. Мы беседовали с ним о
многих вещах — я обнаружил, что он тоже владеет жестом учи
теля джу–дши…

Последняя встреча

Книга Гессе «Паломничество в страну Востока» — это ис

тория праздника, на который автор пригласил себя самого и
всех персонажей своих книг, а также героев мифов, оказав
ших на них влияние. Это торжество, или фестиваль, случает
ся в середине его жизненного пути во время поисков, палом
ничества на Восток. Путешественник оказывается участником
Братства паломников. Они ведут свои поиски, проходя по
горам и долинам; может быть, имеются в виду Альпы, но это
скорее внутренний ландшафт души писателя. Восток — все
гда страна души, источник света. Все паломники, участники
Братства, искали невозможного: один старался отыскать Змею
Кундалини; Гессе странствовал в поисках Принцессы Фати
мы. Также среди паломников был один, по имени слуга Лео,
всегда помогавший другим.
Великое символическое торжество проходило в Бремгар
тен, посреди великолепных пейзажей. Все были здесь — Дон
Кихот, Гёльдерлин, которым Гессе особо восхищался, Гофман и
Генрих фон Офтердинген. Присутствовали и все персонажи книг
Гессе: Степной Волк, Дамиан, музыкант Пол, художник Клинг
зор, Нарцисс, Златоуст, Сиддхартха и Говинда — все те, в кого
воплощался Гессе на протяжении своей жизни.
Однако происходит нечто трагичное. Слуга Лео теряется или
покидает их, и паломничество на Восток оказывается прерван
ным. Друзья разбредаются, а Братство оказывается разрушенным.
Удивительно — кто же такой этот Лео, который, просто исчезнув,
может стать причиной подобного крушения? Лишь спустя дол
гое время Гессе сумел вновь отыскать его. Видимо, он снова появ
ляется в его работах под именем Йозефа Кнехта, Великого Маги
стра «Игры в Бисер», в книге, которую Гессе посвятил паломни
кам на Восток. Кнехт означает по–немецки «слуга».

55
 «Паломничество в страну Востока» заканчивается стран
ным символом: автор находит в архивах Братства статуэтку.
Оказывается, что эта маленькая фигурка имеет природу гермаф
родита или андрогина, но прежде, чем узнать об этом, Гессе при
ходится пройти через множество испытаний. Одно из них свя
зано с собакой, овчаркой по имени Неккер, а второе состоит во
встрече со слугой Лео. Из всех работ Гессе, «Паломничество в
страну Востока» — наиболее насыщенная герметизмом. Я ни
когда не пытался толковать эту книгу, но просто погружался в её
изысканную красоту.
Была суббота, шестое мая 1961 года. Прошло не так много
времени, и я снова посетил Гессе, принеся с собой подарок из
Кашмира: небольшую серебряную шкатулку, украшенную бирю
зой. Другую такую же я нёс профессору Юнгу.
– Я только что вернулся из Флоренции. Я ездил туда, толь
ко чтобы увидеть полотно Леонардо «Благовещение» в галерее
Уффици. Я простоял там почти час, глядя на него.
– Чем же вас так заинтересовало именно это полотно? —
спросил Гессе.
– Это непросто, но я попробую объяснить. В работах Лео
нардо есть нечто, некое послание, которое нельзя истолковать,
только прочувствовать, так же, как и в «Паломничестве в страну
Востока». Полотно «Благовещения» буквально вибрирует. Кры
лья ангела трепещут в воздухе, а пальцы его правой руки, сло
женные в знак, действительно выглядят живыми. Кажется, что–
то нисходит из этих пальцев на юную Деву, но само обжигаю
щее послание исходит из глаз. Как будто сей потрясающий ан
гел приносит Христа Деве своим взглядом, как будто зачинает
его своим взглядом. А она, по–детски напуганная, принимает
это послание левой рукой, в то время, как правая покоится на
книгах Пророков. Этим она как бы говорит: «да будет по слову
Твоему», но я осмелюсь предположить, что Леонардо вставил
этот мотив только для того, чтобы польстить курии. Правда в
том, что Дева так удивлена, что принимает всё; на самом деле,
она заворожена, одержима ангелом, и она уже никогда не будет
собой. На заднем плане расстилается сновидческий пейзаж,
столь свойственный Леонардо, который, кажется, должен пред
ставлять Бессознательное, из которого приходит всё — тайна,
судьба, Христос и сам ангел, изображённый на полотне.

56
 Гессе внимательно выслушал меня, и помолчав, сказал:
– Леонардо был вселенским гением, потому что его пись
мо было магическим. Многие люди понимают только то, что
могут принять посредством своих чувств; им неизвестно ниче
го, что лежало бы за их пределами. Только магия может выра
зить то, что недостижимо никак иначе. Есть и другой вид искус
ства, который, в сущности, является призывом.
– «Дамиан» и «Паломничество в страну Востока», как я по
лагаю, исходят из этого магического мира… Но, кстати, кто та
кой Лео?
На мгновение Гессе отвёл глаза, глядя, как в комнату через
открытое окно проник кот. Он провёл рукой по спине кота, и
тогда произнёс:
– Лео — это кто–то, кто может беседовать с животными,
например, с собакой, Неккером… Один мой друг должен был
оставить собаку. Он отвёз её в другой дом, за пятьдесят километ
ров. Но пёс сбежал и вернулся, нашёл путь… Это тоже магия.
– Как вы думаете, кто больше всего напоминает Леонардо
в музыке? — спросил я тогда, — кто из музыкантов — маг?
– Бах, — без колебаний ответил Гессе, — особенно его мес
са в «Страстях» по Матфею и Иоанну. Это магические произве
дения, и раньше я всегда ездил в Цюрих, чтобы послушать их.
Затем Гессе поднялся и неспешно подошел к книжной полке.
– Вы что–нибудь написали со времён «Игры в бисер»? —
спросил я.
– Воспоминания, — ответил он, как будто не слушая, — поэт
должен воскрешать в памяти прошлое, и переживать его вновь,
чтобы ухватить эфемерное. Это важная часть его работы.
Он показал мне итальянский перевод одной из своих книг.
– Наконец, и итальянцы стали переводить меня. И подумать
только, ведь я живу в итальянской части Швейцарии! В Испании
всё по–другому. Вы знаете, издатель Агвилар уже начал печатать
мои книги. Вы должны оценить на них, мне интересно, удачен ли
перевод на ваш взгляд. Вы, конечно, знаете, что в Германии нын
че большой интерес к авторам из Испании и Южной Америки.
Он показал мне немецкое издание книги венесуэльского
писателя Ромуло Гальегоса.
Прежде чем я покинул его дом в тот день, мы обсудили не
которых писателей, и я спросил его, знал ли он Рильке.

57
 – Я не знаком с ним, — ответил он. — Но возвращаясь к
теме переводов, я думаю, что Рильке более понятен именно в
переводах, нежели в подлиннике.
– А Кайзерлинг, его вы знали?
– Да, это был выдающийся человек; огромное и мощное
создание, он рычал, подобно быку.
И Гессе попробовал изобразить рёв Кайзерлинга.
– А Густав Майринк, каков он был?
– Я хорошо знал Майринка. Он был всерьёз увлечён ма
гией, практиковал. Попадая в серьёзную опасность, он мог
найти сосредоточенность в сердце, сохранять неизменное
спокойствие. В то же время, он обладал острым чувством
юмора. Однажды, прямо посреди сеанса, когда должен был
появиться гость извне, Майринк зажёг спичку — хотел его
разглядеть… это, конечно же, прервало сеанс. Он также был
очарован чёрной магией.
Когда я уходил, г–жа Гессе пригласила меня на обед, назна
ченный на следующий день.

Воскресенье, седьмое мая 1961 года

Я пришёл довольно рано, и мы продолжили наш вчераш

ний разговор. Я упомянул о недавно вышедшей книге Артура
Кёстлера об Индии и Японии, «Лотос и Робот».
– Он очень резок в нападках на Сузуки в этой книге, — сказал я.
– О, будьте уверены, Сузуки не станет хуже спать от этого.
Он не позволяет нападкам ранить себя…
Услышав ответ Гессе, я припомнил историю, которую принято
рассказывать о Христе. Он шагал по улицам Иерусалима, намерева
ясь исцелить больную женщину, а затем вдруг остановился и вос
кликнул: «Кто тронул мой плащ и забрал мою целительную силу?».
Я сказал Гессе, как встречался с Кёстлером, когда он разыс
кивал в Индии материалы для своей книги. Я пригласил его на
обед в мой дом в Нью–Дели, а после мы отправились на встречу
с сестрой Райаной — суфийским мистиком. Она могла откры
вать прошлое, читая не по ладони, а по тыльной стороне кисти.
Я не сказал ей, кто такой Кёстлер, и она просто взяла его руку,
сосредоточилась на мгновение, и сказала ему, что в предыду
щем воплощении он был военным священником.

58
 Тогда Гессе спросил меня, пишу ли я сам сейчас. Я расска
зал, что последние пять лет писал книгу о моём опыте в Индии,
своего рода поиске своего места меж двух миров.
– Как же вы хотите назвать книгу?
– Название появилось, когда я смотрел на руины Ангкора
в Камбодже, — ответил я. — Вы знаете, мощёная дорога, что ве
дёт к величественному храму Ангкор–Ват, по обеим сторонам
ограничена балюстрадой, исполненной в виде каменных змей.
Глядя на них, я задумался о Змее Кундалини, что ведёт на пути к
освобождению; и я вспомнил, что змея лежит свернувшись у
основания позвоночного столба, который в свою очередь пред
ставляет Древо Рая. И, поскольку моя книга повествует о Змее и
Древе, я решил назвать её «Змей Рая». В конце концов, это путе
шествие на Восток такое же символическое и воображаемое, как
и ваше, и я всегда был особенно заинтересован йогой и той на
укой, что изучает Кундалини.
Гессе высказал предположение, что Кундалини на самом
деле олицетворяет знание. И добавил, что в сущности, йога яв
ляется средством, при помощи которого животное может под
няться на более высокий план, не сознательно, но в процессе,
подобном алхимическому.
Я спросил его, практиковал ли он йогу.
– Только дыхательную. Но это было некоторое время на
зад, и я следовал скорее китайским, нежели индийским мето
дам. На Западе, как я думаю, не только сложно, но и опасно прак
тиковать йогу, потому что атмосфера здесь не способствует уп
ражнениям, требующим полного уединения. Кроме того, здесь
мы постоянно сталкиваемся с повседневными необходимостя
ми. Настоящую йогу можно практиковать только в Индии.
Я был озадачен тем, что сказал Гессе, полагая, что здесь, в
Монтаньоле, в горах, он достиг почти полной изоляции. Сам же
я практиковался в концентрации в Андах, и даже в отелях и на
суетливых улицах городов.
– Но разве ум не подобен радио, — спросил я, — которое
осуществляет приём и передачу повсеместно, на вершинах гор
или среди толпы? Конечно, есть некий коллективный ум, кото
рый принимает эманации от индивидуального ума, где бы он
ни находился. Временами мне кажется, что даже физическое дей
ствие или личное взаимодействие не обязательны в достиже

59
нии результатов. Знаете, в Банарасе существует горстка одино
ких браминов, практикующих сосредоточение; они повторяют
магические формулы и древние мантры, чтобы поддерживать
мир на земле. Может быть, тем самым они делают больше, чем
лига Объединённых Наций. Да, я думаю, ум подобен радио…
– Всё гораздо более сложно и изящно, — ответил Гессе, —
тот подход, о котором вы говорите, может существовать только
в Индии, которая подготовлена для него. В Европе же такое воз
можно, наверное, только в нескольких католических монасты
рях; не могу знать наверняка, но сам я иду другой дорогой…
– Вы имеете в виду монастыри бенедиктинцев?
Гессе утвердительно кивнул.
– А что ждёт нас в будущем, как вы думаете? Все эти новые
устремления, космические полёты, спутники, межпланетные пу
тешествия? Как вы думаете, продолжит ли человек интересовать
ся проблемами духа?
– О! — воскликнул Гессе, — через пятьдесят лет земля будет
кладбищем машин, а душой космонавта будет всего–навсего ка
бина его ракеты!
Тогда подали обед, и мы прошли в столовую. В числе гос
тей была и дочь Гуго Балла, первого биографа Гессе, автора
«Византийского христианства». Гессе также вёл долгую и любо
пытную переписку с матерью гостьи, позже эти письма были
изданы коллекционным томиком.
И снова я разглядывал картину, изображающую городок
Кальв и его мост; я решил, что однажды должен посетить не
мецкий город, о котором так красиво писал Гессе.
Сам он, казалось, всё более возвращается к переживаниям сво
ей молодости, и снова я гадал, как получается, что несколько присут
ствующих здесь избранных, в свои пожилые годы оказываются спо
собны оживить те чувства, что принадлежали им в Раю их детских лет.
Гессе сидел за дальним концом стола, рядом со своим соб
ственным каменным бюстом. Его улыбка походила на улыбку
древнего ребёнка, вернувшегося в Рай после долгого сражения
за свою душу — битвы, в которой он победил благодаря своей
постоянной преданности Природе. Он поднял бокал, наполнен
ный красным вином из Тицино, и произнёс по–испански «Salud».
Таким я запомнил Германа Гессе.

60
 Последние послания

После той встречи с Гессе я отправился в Кюснахт, чтобы

увидеться с профессором Юнгом. Тогда он был очень болен, и
оказалось, что это был мой последний визит к нему: возвратясь в
Нью–Дели, я получил известие о его кончине. Я написал Герману
Гессе, чтобы рассказать ему о своей последней встрече с Юнгом.
Описав, как он держался в тот раз, я добавил такие абзацы:

И вот я здесь, снова размышляю о докторе Юнге. Любо

пытно, есть ли в Герметическом Круге какой–то намёк на то, что
мы были знакомы в других жизнях? Почему и вы, и профессор
так близки мне духом? Если мы знали друг друга ранее, значит
ли это, что мы снова встретимся? И если так, то когда и где?
Сидя здесь, я думаю о великой фигуре доктора Юнга, и о
вас. Но более всего я думаю о тех отношениях, что существовали
между ним, вами и мной. Каждый раз, после визита к вам, я от
правлялся посетить и его. Не так давно я передавал ему ваши при
ветствия.

29 июля 1961 года швейцарской газетой «Neue Zürcher

Zeitung» было издано особое приложение в честь доктора
Юнга. Сам я выслал для него свою статью, озаглавленную
«Моя последняя встреча с доктором Юнгом», которая за
тем была напечатана в некоторых испанских журналах, а
также в Индии — в переводе на английский. Получив это
особое приложение, я был удивлён, обнаружив, что на од
ной странице с моей заметкой помещено и письмо, напи
санное мной Герману Гессе.
Несколько дней спустя я получил от него ответ:

И для меня вместе с Юнгом ушло что–то незаменимое.

Лишь недавно мой старейший друг, художник Куно Амьет умер
в возрасте девяноста четырёх лет. Теперь у меня остались лишь
друзья, которые младше меня.
Я должен вам признаться: я знал, что «Zürcher Zeitung» го
товит страничку в память о Юнге. Сам я не мог ничего напи
сать, потому как был нездоров. Но я имел вольность переслать в
редакцию газеты ваше письмо, которое вы написали мне после

61
смерти Юнга, и я беру на себя ответственность. Я надеюсь, вы
не станете возражать.
Ваш, Герман Гессе.

Я покидаю Индию

После десяти лет, проведённых в Индии, я почувствовал,

что настало время покинуть эту страну. Я с головой окунулся
в культуру этого дионисийского мира; обеими руками держал
его суть, растворяясь в странной атмосфере — здесь время
было космической рекой, катящей обломки действительнос
ти; осколком стало и обличие — хрупкий цветок христиан
ства и экстравертного Запада.
И всё же, несмотря на то, что мне удалось измерить все
бездны и вжиться в них, я осознал, что никогда не был частью
индийской культуры. В то же время я знал, что не являюсь и че
ловеком Запада. Скорее, я был заперт между двумя мирами. Это
и есть действительная драма Южной Америки — её дети спо
собны участвовать в жизни обоих миров лишь условно, что тре
бует от них открытия собственной идентичности.
Вскоре пришло указание от моего правительства, назначив
шего меня послом в Югославии. Чили имеет старую традицию от
давать предпочтение писателям при выборе кандидатов в дипло
матический корпус; таким образом поощряются исследователи и
паломники. Получив письмо от правительства, я написал Герману
Гессе, сообщив, что «теперь я буду ближе к вам в физическом мире».
Ближе? Уже тогда Гессе был на пути к концу.
Прежде, чем поселиться в Белграде, я посетил Испанию.
Там я искал книги Гессе в редакции Агвилара, чтобы соста
вить своё мнение о переводах. Я путешествовал со своим стар
шим сыном, который очень хотел встретиться с Гессе. Одна
ко тогда мы очень спешили, и не могли задержаться, хотя и
проезжали через Лаго ди Гарда — озеро неподалёку от Мон
таньолы. А затем случилось то, что не позволило исполнить
ся желанию моего сына.
Я стоял перед газетным киоском в Белграде, выискивая га
зету на понятном мне языке. Наконец, я нашёл старый экземп
ляр лондонской «Times». И там, вместе с фотографией, имелось
известие о смерти Германа Гессе.

62
 Прямо от киоска я направился домой, и весь этот день, и
следующий, оставался там, в медитации и сосредоточении мыс
лей о моём покойном друге.
Поскольку моему сыну нужно было покинуть Европу, мы
отправились в Цюрих, и вместе совершили последнее палом
ничество в Монтаньолу, чтобы навестить вдову Гессе, и выра
зить ей наше сочувствие.
Снова, и, наверное, в последний раз, я оказался в Мон
таньоле. Альберго Беллависта и синьор Чекарелли были теми
же, что и раньше. Я показал сыну старый дом, и оттуда мы
отправились к особняку, в котором Гессе провёл свои после
дние годы. Мы ожидали в гостиной, Нинон Гессе вышла к нам.
Она была одета в чёрное, и всё её существо, кажется, сосре
доточилось в её лице. Она была так же красива, как и раньше,
но казалось, на ней лежала печать разрушения. Многие годы,
проведённые ею в изучении искусства, музыки и природы в
компании Гессе подошли к концу.
Мы присели и молчали некоторое время.
Наконец она заговорила:
– Когда вы пришли сюда в первый раз, годы назад, меня
ужалила пчела, и я не была с вами, когда вы и Гессе беседовали.
Но после он рассказал мне о вас. «Сегодня приходил кто–то, кого
я, кажется, знаю, и кто, наверное, станет моим другом — моло
дой человек из Чили»… Гессе любил вас, и вы были в хороших
отношениях…
– Вы не представляете, как я сожалею, что не приехал не
делей ранее, — сказал я. — Мой сын так хотел встретиться с Гер
маном Гессе…
– Он умер очень неожиданно, но это к лучшему. Он был
очень болен. Шесть лет он страдал от лейкемии, но не знал об
этом. Хотя временами, когда он был очарован природой, стоя в
сумерках или под светом луны, он понимал, что прощается с
жизнью. Он чувствовал, что конец близок. Несколько дней он
работал над стихотворением, и закончил его лишь в вечер пе
ред смертью. Он оставил его на моей постели, и там я нашла
его. Позже, когда я вошла в его комнату на рассвете, он был мёртв.
Он умер во сне. Стихотворение было о старом дереве, он гадал,
сможет ли повидать его в следующем году…
И Нинон Гессе дала мне копию стихотворения.

63
 Чуть погодя в комнату вошла г–жа Элзи Бодмер. Она при
ехала, чтобы составить компанию г–же Гессе в этот день. Не го
воря ни слова, она присела рядом с ней. Снова в комнату через
окно забрался кот; г–жа Гессе пристально посмотрела на него.
– Он искал Германа по всему дому. Ищет его день и ночь.
Мне кажется, он как и я, каким–то образом чувствует его при
сутствие… Но я должна рассказать вам, произошло нечто пре
красное. Случайно, а может и не случайно, друг детства Гессе,
духовник Вёльтер проводил отпуск в долине Энгадин, когда умер
Гессе. Они, бывало, подолгу спорили о Лютере — к нему Герман
не питал особой любви. Вёльтер прибыл в Монтаньолу на похо
роны Германа, и читал проповедь на его могиле. Это было впе
чатляющее зрелище — его высокая и тонкая фигура; он прово
дил ритуал, который, казалось, был предначертан ему — ведь они
так долго были в дружбе с Германом.
Затем Нинон Гессе оглядела книжные полки и указала на
цветной рисунок, изображающий летящую к небесам птицу.
– Этот рисунок Герману Гессе прислали на день рожденья,
всего за несколько недель до смерти. Ему он очень понравился,
он подолгу разглядывал его. Он и вправду сам был птицей.
Я вспомнил Дамиана и рисунок птицы Синклэра, с подпи
сью под ним: «Яйцо — это Мир, и птица разбивает скорлупу;
потом она летит к Богу, и Бога зовут Абраксас».
Днём мы с сыном отправились на кладбище в Монтаньоле,
где был погребён Гессе. Его имени ещё не успели вырезать на
надгробии, и лишь несколько жёлтых цветов лежали на земле.
Мой сын оставил меня там на долгое время, а я сидел на траве
напротив могилы и думал о своём друге, мастере стихосложе
ния, стараясь припомнить и закрепить в памяти его черты, до
того, как он будет унесён бурной рекой, без следа исчезающей в
море и полностью рассеивающей всё за пределами памяти. И
тогда я вспомнил его слова: «Умереть — как уйти в Коллективное
Бессознательное, потерять себя, чтобы быть преобразованным
в форму, чистую форму».
Я услышал, что кто–то идёт по дорожке, и подняв взгляд,
увидел молодую пару. За плечами они несли рюкзаки, на них
были короткие штаны, а на ногах — подбитые гвоздями ботин
ки. Они переговаривались по–немецки, и подойдя ко мне, спро
сили, действительно ли это могила Гессе. Я подтвердил, а они

64
замерли, всматриваясь в самих себя. Девушка склонила голову
на плечо юноши. Так продолжалось до тех пор, пока молодой
человек не достал из рюкзака небольшую книгу светло–голубо
го цвета. Он прочёл стихотворение умершего поэта. Как будто в
молитве, эти молодые немцы читали Гессе его же собственные
стихи. Я гадал, мог ли он слышать их в луче некоего ещё не со
творённого света, что существует отдельно от вод, уносящих его.

Дерево

Этой ночью мы с сыном прочли последнее стихотворение Гессе:

Скрип сломанной ветви

Расколотая сломанная ветвь,
Свисает год за годом,
Сухо скрипит на ветру свою песнь;
Без листьев, без коры,
Голая, блеклая, уставшая
От долгой жизни
И затянувшейся смерти.
Ведёт настойчиво глухой напев,
Скрипит упрямо, скрывая страх.
И снова лето.
И снова долгая зима.

Статуя Златоуста

После отъезда моего сына я на несколько дней остался в

Цюрихе один. В числе людей, с которыми я хотел бы встретить
ся, была и г–жа Элзи Бодмер — я должен был дождаться её воз
вращения из Монтаньолы.
Дом Бодмеров — один из старейших в Цюрихе, построен в
конце шестнадцатого столетия. Переступить порог этого дома
— как будто выйти из пределов современности. Г–жа Бодмер
хранит свой дом таким, каким он был всегда; даже комнаты, в
которых родились её дети, сохраняются такими, какими они
знали их в детстве, с той же мебелью и игрушками. Своды глав
ных комнат дышат стариной и благородством, а стены увешаны
картинами Боттичелли и средневековой резьбой по дереву.

65
 Я поднялся на верхний этаж, где Элзи Бодмер приняла меня
в просторном салоне. Гессе много раз приходил сюда увидеться
со своим другом Гансом Бодмером. Приветствовав меня, г–жа
Бодмер стала говорить о Гессе.
– Между ним и вами была важная связь. В свои последние
годы он не заводил друзей, и не виделся ни с кем. Но с вами всё
было иначе… Это удивительно, вы приехали издалека, и намно
го младше его…
Затем она умолкла, будто в медитации.
– Вы думаете, г–жа Гессе останется в Монтаньоле? — спросил я.
– Полагаю, да. Я спросила сына, хочет ли он жить в том
доме, но он желает оставить его г–же Гессе. Всё зависит от того,
сумеет ли она привыкнуть к одиночеству.
– Есть ли какие–то замыслы о музее Гессе, в котором были
бы его книги и рукописи?
– Да, есть. Но ещё не решено, где он будет. Некоторые по
лагают, что он должен находиться в Берне; другие настаивают
на Германии. Мне кажется, Берне слишком изолирован, так же,
как и Лугано. А как вы думаете?
– Я полагаю, сейчас для Германа Гессе настало время вер
нуться в Германию из его изгнания.
Говоря это, я чувствовал, будто Гессе подбадривает меня, и я так
же вспомнил молодую пару немцев, стоящую напротив его могилы.
Тогда Элзи Бодмер сказала:
– Я думаю, вы правы. Есть некоторые свидетельства в пользу того,
что Гессе сам хотел бы того же. Однажды его спросили об этом, и он
упомянул о немецком городе, в котором расположен музей Рильке.
– Да… и, в конце концов, Герман Гессе был немцем до глу
бины души — последним в романтической династии Гёльдер
лина. Его интерес к Востоку, и в особенности, к Индии, был чи
сто немецким. В этом он был подобен Шопенгауэру или Ницше.
Более того, я думаю, что для Германии пришла пора вернуть Гес
се долг. Он так трогательно описал старые города и дороги Гер
мании, Нюрнберг и Кальв, свой родной городок.
Затем я рассказал г–же Бодмер о юных немцах, которых я
встретил на кладбище в Монтаньоле.
– Я скажу г–же Гессе об этом. И я передам ей ваше мнение,
чтобы она могла решить о том, где быть музею. Кстати, вы были
в музее Томаса Манна здесь, в Цюрихе? Это очень интересно.

66
 – Нет. Я не знал, что он здесь. Я думал, Манн навсегда вер
нулся в Германию.
– Вы знаете, Манн совершенно очернил Германию в пос
ледней войне, и немцы не простили ему этого. Они дали ему
знать, что думают о нём, когда он посетил Германию после вой
ны. Хотя Гессе также покинул Германию, но он никогда не пори
цал её так, как это делал Манн.
Я тогда сказал, что, может быть, то, что Манн так очернял
Германию, показывает, что он был немцем до мозга костей. Гер
мания очень похожа в этом на Испанию, будучи крайне абсо
лютистской; и именно поэтому Манн так разошёлся, что поте
рял чувство меры.
Г–жа Бодмер предложила мне старого вина в прекрасном
хрустальном бокале. Чуть погодя я поднялся, чтобы уйти, но г–
жа Бодмер сказала, что хочет показать мне картины времени
Ренессанса и икону, которые находились в другой комнате. Ког
да мы проходили через холл, я увидел статую, мгновенно заво
рожившую меня. Фигура монаха в натуральную величину, со
зданная в двенадцатом столетии, как сказала мне г–жа Бодмер.
Я долгое время стоял перед выдающейся скульптурой. Моло
дой монах был изображён с обритой головой и босыми ногами,
на нём была только свободная накидка. В левой руке он держал
таблички, а пальцы правой руки сложил в жесте благословения.
Кисти рук и ступни были исполнены великолепно, и вся фигура
выглядела чрезвычайно хрупкой и изящной. Глаза, казалось, взи
рали из отдалённой эпохи, из времён рассвета христианства, если
даже не из более отдалённого, неразличимого периода.
Герой Гессе, Златоуст, бывший скитальцем на дорогах сред
невековой Европы, за свою жизнь создал единственное произве
дение искусства — деревянную скульптуру для церковного амво
на. Я вообразил, что, так же, как и эта статуя, она была делом всей
жизни, и должна была содержать в себе весь её свет, и все тени.

Сон

Той ночью в Цюрихе я видел сон: большое белое строение в

несколько этажей, похожее на университет. Оно было полно сту
дентов, большинство из которых изучали точные или прикладные
науки, инженерное дело или физику. Все они, казалось, пользова

67
лись своими знаниями для достижения осязаемых результатов; они
применяли знания автоматически, без мысли о значимости того,
что они делают. Их не тяготили сомнения или заботы о жизнен
ной сути. Этот университет из моего сна, казалось, представляет
собою мир будущего. Люди, выходящие из аудиторий, были проч
ны, как металл, выражали мысль только в законах механики, и сами
делались производными этих законов. Последние представители
мира плоти и крови сгинули, и благодаря своей заботе о живущей
земле с богами и демонами, рассматривались новым поколением
антилюдей в качестве романтических идеалистов, продукта раз
ложившегося буржуазного общества. Мой сон, кажется, предполо
жил, что архетипом будущего — или настоящего, поскольку это
будущее уже наступило — будет атомарный и машинный человек,
готовящий себя для покорения космоса в здании университета,
целиком выстроенного из бетона и окружённого асфальтом.
Такому миру я был бы совершенно чужд, я не смог бы отыс
кать в нём ни единого места. Тогда я понял, что люди, подобные
Гессе и Юнгу, столкнулись с теми же сложностями. Теперь они
отошли, и остались незатронутыми механизацией земли, дос
тигнув других миров, которых они заслужили, воплощая соб
ственные существа. У меня оставалось немного времени, но я
знал, что самому мне теперь нужно совершить подобное уси
лие, чтобы никогда не вернуться на эту землю, но вступить в
иную сферу. Так я должен был сделать, если я хотел спастись от
свинцовой пустыни, в которую мир превращали машины. Что
бы сбежать из этой кошмарной тюрьмы, я должен был продви
гаться по одинокой тропе, которой шли и мои старшие товари
щи, мудрецы из плоти и крови, бывшие хранителями моих грёз.

Фестиваль в Бремгартен

Было воскресенье, когда я остался один в белградском доме,

окружённый восточными рисунками и скульптурами. Я решил
провести ритуал и послушать магическую музыку, которую лю
бил Гессе — мессу Баха в си–минор. Я зажёг несколько палочек
сандалового дерева и поставил пластинку на граммофон.
Целью моего ритуала было послушать музыку вместе с
Гессе, одолжить ему свои чувства, так, чтобы он мог услышать
её, и сделать ощутимым его присутствие. Я откинулся на спин

68
ку дивана и позволил музыке звучать над нами обоими. Я не
заострял внимания на каких–то отдельных нотах, потому что
знал, что он слушает через меня, и хотел, чтобы он слушал
так, как делал это при жизни. Когда звуки наполнили комна
ту, я увидел, что они были музыкальным соответствием «Бла
говещения» Леонардо и «Страстей Св. Иоанна», ведь в этой
мессе Бах воплощал всю свою жизнь, предлагая свои симво
лы и легенды чему–то, что превосходило его. Это была месса
по нему самому; жертвоприношение собственной жизни и
душе, непрерывный поиск заключительного брака, который
отмечается подношением, почти что святотатственным. Здесь
говорилось о смерти и возрождении, сюда включались и соб
ственные мифы и ритмы Баха, выраженные взаимодействи
ем нот в контрапункте; музыка создавала символический Цве
ток, который в свою очередь был творением непрерывного
напряжения души, кричавшей от колыбели до могилы: «Отче,
зачем ты оставил меня?». Это была магия, создание Мисти
ческого Цветка. Немногие сумели достичь этого. Бах достиг
— в своей мессе, которая была также и Фестивалем, которому
Бах посвятил себя, возвращаясь к нему на протяжении всей
своей творческой жизни.
Я продолжал слушать, не упуская ничего, и я знал, что Гес
се был здесь и благодарил меня. Он также учил меня слушать
так, как это делал он. Месса окончилась, и за ней пришёл черёд
Страстей по Иоанну и Матфею. Весь день продолжался ритуал,
и он был моим Фестивалем в Бремгартен.
Тогда я решил приготовить обед в своём одиноком доме в
Белграде. Он должен был быть проведён в честь моих почивших
близких, и я возвращал долг гостеприимности Монтаньолы. Но я
также пригласил все свои фантомы и легенды. Я привёл их в гос
тиную и усадил за столом, в то время как магическая музыка про
должала звучать. За столом мы расположились, образуя мандалу.
Вначале я намеревался провести вечер в честь Гессе, но
мало–помалу он превратился в Мессу, проходящую в моей душе,
вместе с мечтами всей моей жизни. Тогда я разлил красное вино
из Истрии и Анд. Я произнёс тост за Гессе, чтобы облегчить его
дорогу по ту сторону могилы. Я также обещал сохранять его в
моей памяти, и поднял бокал за каждого из своих фантомов, и
за великий мир мечтаний.

69
 Мы произнесли множество тостов, пока магические хористы
продолжали петь, мы чувствовали, что они окружают нас, а мы про
никаем в самую суть Легенды за пределами времени и пространства.

Выдержки из двух писем

Белград, 6 октября, 1962

Дорогая г–жа Гессе,
Будучи в Цюрихе, я приобрёл Мессу в си–минор и Страсти
по Матфею и Иоанну Баха, и слушал их здесь, в Белграде. Меня
посетило чрезвычайное чувство, что вместе со мной их слушал
и Герман Гессе. Я одолжил ему свой слух, так, чтобы он мог на
сладиться звуками этих великих произведений.
Дорогая г–жа Гессе, Вам нужно сделать то же; одолжите ему
свои чувства, и долго живите в счастье, так, чтобы он мог про
должать жить через Вас. Это ритуал, который мы должны про
водить ради всех дорогих нам друзей — ради тех, кто уже отбыл
к иным берегам…
Преданный Вам, Мигель Серрано

21 октября, 1962
Дорогой г–н Серрано,
…Я уверена, что Герман Гессе был бы счастлив узнать о за
писях Баха, мессе в си–минор и Страстях, которые он так лю
бил. Он действительно писал о мессе в его «Майском письме» в
1962 году…
Не забывайте Германа Гессе — всё так быстро забывается!
Мне приятно знать, как сильно Вы любили и любите его.
Ваша, Нинон Гессе

70
ГЕРМЕТИЧЕСКИЙ КРУГ
ЮНГ
Нам следует найти новый подход
к религиозности.
 Антарктида

В 1947 году я предпринял путешествие в Антарктиду, кото

рое впоследствии описал в книге «Приглашение в ледяные поля».
Однако, я не мог рассказать в той книге обо всём; среди неупо
мянутых мною фактов был тот, что я взял с собой в путешествие
книгу Карла Густава Юнга «Бессознательное и Эго». В самом бук
вальном смысле эта книга вмешивалась в моё путешествие —
вчитываясь в неё, я всё меньше наблюдал за точёными силуэта
ми ледяных пустошей, через которые лежал наш путь. Только к
концу вояжа я начал понимать, хотя и смутно, что между этой
книгой и теми удалёнными землями есть некоторая связь.
Это было моё первое серьёзное знакомство с работами
Юнга. Я изучил Фрейда и Адлера, но имел лишь поверхностное
представление о книге Юнга «Психологические типы». Храня
книгу в кармане своей парки, на борту судна я медленно огибал
Чили; приходилось терпеть постоянный дождь на всём протя
жении пути, пока корабль шёл мимо Патагонии, Огненной Зем
ли, за пределы провинции Ультима Эсперанса, через пролив
Бигля и море Дрейка к великим снежным полям Антарктики. И
только там, среди гигантских айсбергов, громогласно рычавших,
когда огромные куски льда откалывались и падали в море, в ат
мосфере абсолютной белизны обжигающего холода, я обратил
ся к книге Юнга. Здесь, почти в полной изоляции от остального
мира, я приступил к поискам моста, способного закрыть ещё
один разрыв в душе современного человека. Пропасть, разделя
ющую Эго и Бессознательное.
Теперь мне трудно взглянуть назад в то время и место, и
понять, что же так заинтересовало меня в книге Юнга. Всё же,
могу предположить, что это была идея Архетипа — в Антаркти
де он казался совершенно реальным. И возможно, неуловимая

73
связь с мифом Иисуса, предположение, что он мог быть заперт
в мире грубых самостоятельных сил, подобных бесплодным
ледяным пустошам. Книга открыла мне целый пугающий мир,
ужасавший так же, как и белое безмолвие Антарктики. В моей
душе была затронута струна, вызывавшая к жизни идеи, кото
рые я только смутно ощущал, но не мог сформулировать.
По возвращении из Антарктики я не смог бы сказать, что
оказалось важнее — поездка или книга Юнга. И всё же, тогда я не
стал читать других его работ. Я был слишком очарован путеше
ствием, переживая его снова и снова, стараясь понять его смысл.
В то же время росло моё желание отправиться в Индию — я наде
ялся обнаружить там корни легенд и мифов Южной Америки. Я
был зачарован наукой йоги, которую уже начал изучать в Чили.
Мои размышления в те годы привели меня к осознанию того,
как трудно перевести древнюю мудрость мифов и легенд на ра
циональный язык. Я снова обратился к Юнгу, перечитав «Бессоз
нательное и Эго». Потом взялся за его комментарии к китайской
и тибетской йоге. Я прочёл его комментарий к «Тайне золотого
цветка» и предисловие к переведённой Ричардом Вильгельмом
И–Цзин, или «Книге Перемен»; я также прочёл его замечания к
«Тибетской книге Великого освобождения» в редакции Эванса–
Венца и его комментарии к «Тибетской книге мёртвых». Я прочёл
его алхимические работы, такие, как исследование трактата «Ро
зариум Философорум», который приписывают Петру из Толедо,
и также ознакомился с его «Психологией и религией», «Эоном», и
«Символами трансформации». Во многих из этих работ я заме
тил, что Либидо, которое для Фрейда было синонимом секса, для
Юнга было подобием Кундалини тантрической йоги.
Чем пристальней я рассматривал работы Юнга, тем более
убеждался в созвучности его «Аналитической психологии» и
тропы инициации; было похоже, что его работы были написа
ны одновременно двумя языками, и второй был скрыт под пер
вым, причём, вполне возможно, что Юнг даже не осознавал это
го. Так, психоаналитик стал Гуру, Учителем, в то время как паци
ент становится Чела, Учеником. Если болезнь на самом деле —
это расщеплённое или неполноценное состояние, а здоровье —
тотальность, тогда юнгианский способ лечения душевноболь
ных был попыткой проявить иллюзорные фантомы и тени из
прошлого пациента с тем, чтобы создать новый смысл реально

74
сти или Самости, а этот процесс находит близкие параллели с
учениями гуру индуизма. Как бы там ни было, в действительно
сти Юнг добивался установления диалога между индивидом и
Вселенной, без разрушения идеи личности или Эго.
За те годы, что я провёл в Индии, я узнал о некоторых нео
бычайных существах, называемых Сиддхами, они жили в далё
ком прошлом. Эти люди были алхимиками и магами, и имели
огромное влияние на Индию во времена, предшествующие арий
скому вторжению. Они старались наладить диалог между Эго и
Самостью, но вместо представления о самадхи, излагаемого ве
дантистами, они пытались достичь ещё более глубокого состо
яния транса, называемого кайвалия. Это слово означает «изо
лированный» или «отделённый», и подразумевает независимость
от Вселенной, и даже от Бога. Сиддхи стремились достичь бес
смертия в собственных телах, и использовали для этого алхи
мические соединения металлов.

Моя первая беседа с доктором Юнгом

В декабре 1957 года я написал письмо доктору Юнгу, прило

жив к нему свою статью для «The Hindustan Times». Статья была озаг
лавлена «Распятие Эго». На её написание меня вдохновила фраза,
услышанная в речи тогдашнего вице–президента Индии, филосо
фа Сарвапалли Радхакришнана, на мировом Конгрессе религий в
Дели. Сам Юнг не ответил на моё письмо, но от его секретаря, Ани
элы Яффе, я узнал, что статью он прочёл. Из–за тяжёлой работы и
слабого здоровья он был не в состоянии ответить лично.
Этот период в Индии был для меня очень необычным. Я
позволял дням проходить бесцельно, и чувствовал себя вовне
времени. Мои впечатления об окружающей жизни были разроз
ненными и проплывали перед сознанием подобно обломкам,
увлекаемым течением. Время от времени я садился в позу лото
са и практиковал йогу сосредоточения. В частности, я фокуси
ровал внимание на священном слоге ОМ. Используя термино
логию Юнга, можно сказать, что в те годы я в действительности
сражался за свою душу. В это время я написал историю, кото
рую назвал «Визиты царицы Савской»; тогда я не знал, что она
станет первой в череде других подобных ей историй, рождав
шихся из–за некоего странного внутреннего беспокойства.

75
Впервые встретившись с Юнгом, я подарил ему копию этой пер
вой работы, в которой символы Востока и Запада были смеша
ны и дополнены легендами моей собственной жизни.
Важность Индии в этом отношении нельзя переоценить. Без
моего индийского опыта я, скорее всего, никогда не пришёл бы к
этому великому человеку, и, в конце концов, Индия стала связую
щим звеном, ведь для Юнга она была так же важна, как и для Гес
се. Г–жа Индира Ганди, дочь премьер–министра Неру представи
ла меня Дороти Норман, образованной американке, также инте
ресовавшейся Юнгом и работой с символами. Когда г–жа Нор
ман узнала о моём желании встретится с Юнгом, она отправила
телеграмму в Цюрих доктору Иоланде Якоби — одной из учениц
Юнга, попросив её устроить для меня приём. И всё же, даже зару
чившись помощью доктора Якоби, оказалось нелегко встретится
с Юнгом, жившим в то время в полном уединении. Так или иначе,
на встрече в Цюрихе доктор Якоби сообщила мне, что доктор Юнг
проводит каникулы в Локарно. Я ехал тогда на встречу с Герма
ном Гессе, и поскольку мне предстояло проехать через Локарно,
решил попробовать увидеться с ним там.
Итак, в полдень 28 февраля 1959 года я ожидал доктора
Юнга в просторном холле отеля Эспланаде в Локарно. Он спус
кался по центральной лестнице, и я тотчас узнал его. Он был
высок, но немного сутуловат, его седые волосы поредели, а в руке
он держал трубку. Он любезно приветствовал меня по–английс
ки, и пригласил присесть с ним в углу около балюстрады — там,
где мы могли бы вести приватную беседу.
– Я так понимаю, вы только что прибыли из Индии, — ска
зал он. — Я был там некоторое время назад, пытаясь убедить
индусов, что невозможно избавиться от идеи Эго или от созна
ния даже в глубочайшем состоянии самадхи.
Таким образом, доктор Юнг незамедлительно приступил к
главному. Его жесты и фразы были строги и элегантны, но под
ними скрывался пылающий энтузиазм, свидетельствующий о
его необычайной жизненной силе. В то время ему было около
восьмидесяти двух лет.
Доктор Юнг продолжал:
– Когда я был в калькуттском университете в Бенгалии, я
обсуждал эту тему со многими браминскими докторами и про
фессорами, но они были не в состоянии понять. Я старался объяс

76
нить им, что если, к примеру, последователь Рамакришны, ока
зался бы способен совершенно избавиться от сознания в момен
ты глубочайшего экстаза — тогда сами эти моменты оказались
бы несуществующими. Он не смог бы ни вспомнить, ни описать
их, он даже не мог бы подозревать об их существовании.
Пока он говорил, я понял, что должен внимательно сле
дить за связавшим нас мгновением, и постарался быть настоль
ко наблюдательным, насколько возможно. Речь Юнга источала
не только энергию, в ней была особая доброта, к которой по
рой примешивалось чувство иронии или даже сарказма. Но
прежде всего, в нём ощущалась атмосфера неуловимости или
тайны, я знал, что этот добрый человек способен превращаться
в жестокое и разрушительное существо, если в нём вспыхивали
определённые крайности. Его глаза были пронизывающими;
казалось, они глядят сквозь очки, как сквозь время. Нос его был
орлиным. Я видел несколько фотографий Юнга в молодости и в
зрелые годы, но ничего не связывало те изображения с челове
ком, напротив которого я теперь сидел. Я был поражён этим
преображением, Юнг выглядел как древний алхимик. Кисти его
рук были узловатыми, как и руки Гессе, а на безымянном пальце
левой руки он носил тёмный камень в золотой оправе, покры
тый странными символами.
Поскольку наш разговор начался так любезно и душевно,
ему было суждено продлиться значительно дольше, чем я мог
предположить. У меня также возникло ощущение, что наша бе
седа скорее была похожа на встречу старых знакомых, чем впер
вые встретивших друг друга людей. Как если бы я встретил кого–
то, кто ждал меня, и я знал о том, что меня ждут. Но вернёмся к
наблюдениям доктора Юнга:
– Поскольку Бессознательное на самом деле означает не–
сознательное, никто не может достичь этого состояния, остава
ясь живым, и не способен вспомнить его впоследствии, как о том
заявляют индусы. Чтобы вспомнить, нужно располагать сознатель
ным наблюдателем — Самостью или другим сознательным суще
ством. Я обсуждал всё это с Махараджей, майсорским гуру…
Он замолчал и выбил трубку о балюстраду.
– Я всегда думал, — сказал я, — что индус старается изба
виться от Эго, чтобы сбежать из круга Сансары; вечность для него
будет подобна непрерывному состоянию бессонницы, и он, та

77
ким образом, хочет влить себя в представление о Целом. Это то,
чего хочет индус современности, но, как вы знаете, сиддхи пы
тались достичь чего–то совершенно иного. Теперь я понимаю,
что вы хотите установить диалог между Эго и тем, что превосхо
дит его, проливая свет сознания всё глубже в бессознательное…
поэтому вы говорите о Коллективном Бессознательном; я по
нимаю, что по закону полярности, может существовать Коллек
тивное Сознательное, или даже Сверхсознательное. Как вы ду
маете, может ли это быть тем состоянием, о котором говорят
индусы, и которого они желают достичь, когда устремляются к
самадхи, или даже более того, к кайвалья? Возможно, чтобы
обрести это состояние, достичь Сверхсознательного, нужно из
бавиться от повседневного рационального сознания. Таким об
разом, несоответствия между вашей концепцией и представле
ниями индусов могут быть просто недоразумением, или невоз
можностью понять, что же в действительности имеет в виду ин
дус, когда говорит, что желает преодолеть Эго.
– Вполне может быть и так, — сказал Юнг, — ведь индусы зна
мениты своей неспособностью к рациональному изложению. Они,
главным образом мыслят притчами или образами. Они не заинте
ресованы в призывах к рассудку. Это, конечно, базовое состояние
Востока в целом… Что касается вашей гипотезы о Сверхсознатель
ном — это метафизическое представление, а значит, лежит вне моих
интересов. Я хотел бы иметь дело только с фактами и опытом. До
сих пор мне не удалось обнаружить в бессознательном устойчиво
го и определённого центра, и я не думаю, что такой центр суще
ствует. Я полагаю, то, что я называю Самостью и есть идеальный
центр, равноудалённый, срединный между Эго и Бессознательным,
и он, вероятно, эквивалентен максимально естественному выра
жению индивидуальности, в состоянии исполненности и тоталь
ности. Как и природа, человек стремится выразить себя, и Самость
является этой мечтой о тотальности. Таким образом, она и есть
идеальный центр, нечто сотворённое. Индусы мудро писали на этот
счёт. Согласно философам Санкья, Пуруша — это Самость, и Ат!
ман может быть подобен ей. Но их определение всегда становится
притчей. Вы знаете историю об ученике, который отправился на
встречу со своим Наставником, чтобы спросить, что такое Атман?
Наставник ответил: «Атман — это всё». Но ученик заупрямился: «Слон
Махараджи — тоже Атман?». «Да», ответил Наставник, «ты Атман, и

78
слон Махараджи тоже». Тогда ученик ушёл, крайне довольный. На
обратном пути он встретил слона Махараджи, но не стал уступать
ему дорогу, потому как думал, что если и он и слон оба были Атма
ном, то слон должен узнать его. Даже когда погонщик слонов крик
нул ему отступить с дороги, он не стал этого делать, и тогда слон
схватил его хоботом и отбросил в сторону. На следующий день,
покрытый синяками, ученик снова посетил Наставника, и сказал:
«Вы сказали мне, что и слон и я — оба Атман, но взгляните, что он
сделал со мной». Наставник, сохраняя совершенное спокойствие,
спросил ученика, что кричал ему погонщик слонов. «Убраться с
дороги», — ответил ученик. «Тебе следовало сделать то, что тебе го
ворят», — произнёс Наставник, — «потому что погонщик слонов
тоже Атман». Так, у индусов на всё есть ответ, — сказал Юнг, смеясь.
— Всё–то они знают…
– Жизнь индуса полностью погружена в символы, — сказал
я, — он пронизан и сплетён с ними, но не склонен ни толковать
их, ни позволять кому–либо толковать их, потому что это может
стать их разрушением. Я думаю, именно поэтому ваши работы не
так широко известны и обсуждаемы в Индии, несмотря на то, что
вы так много времени уделили постижению её культуры, и Восто
ку в целом. Вы толкуете символы. С другой стороны, вы очень
хорошо известны в моей стране, многие читают ваши работы.
– Да, я всегда получаю письма из Чили и других стран
Южной Америки; это кажется мне удивительным, поскольку все
мои работы были адресованы мне самому; все книги, которые я
написал — всего лишь побочные продукты интимного процес
са индивидуации, даже если они имеют герметические связи с
прошлым, и по всей вероятности, с будущим. Но, поскольку не
предполагалось, что они станут популярны, и они не были пред
назначены для масс, я в некотором роде напуган тем неожидан
ным успехом, который я снискал в некоторых странах. Я опаса
юсь, что это не к добру, потому что настоящая работа творится
в молчании, и находит отклик только в очень немногих душах.
Согласно старой китайской пословице, если человек, сидя в оди
ночестве в своей комнате, думает правильные мысли — его мож
но услышать за тысячи миль…
Доктор Юнг помолчал, прежде чем продолжить:
– Да, Индия чрезвычайно интересная страна, и её опыт нуж
но получать правильно, со всей тщательностью, пока не окажется

79
довольно. Я тоже противопоставлял себя этой вселенной и, будучи
сыном христианского Запада, хотел использовать её, как испыта
ние собственного пути, хотел оживить в себе области, развитые у
индусов, но дремлющие на Западе в большинстве случаев. Именно
затем я отправился в Индию в 1938 году. Позвольте мне рассказать,
что я сейчас думаю об этой стране, а вы поправите меня позже. Как
мне кажется, житель Индии — в той мере, в какой он остаётся тако
вым — не думает, или делает это совсем иначе, чем мы. Скорее, он
ощущает мысль. Таким образом, индиец приближается к перво
бытным способам мышления. Я не утверждаю, что индиец перво
бытен, но только что процесс его мышления напоминает мне пер
вобытные методы выработки мыслей. Первобытное рассуждение
— это, в сущности, функция бессознательного, преследующая дос
тижение только немедленных результатов. Может быть, рассужде
ние такого рода мы могли бы найти у цивилизации, развившейся
от первобытных времён без прерываний. Наша естественная эво
люция в Западной Европе была прервана введением психологии и
духовности, переданных нам от вышестоящей по отношению к
нашей цивилизации. Наше развитие было прервано в самом нача
ле, когда наши верования были всё ещё по–варварски политеис
тическими — они были вынуждены уйти в подполье, и оставались
там последние две тысячи лет. Я полагаю, что это и объясняет ра
зобщённость западного ума. Мы были ещё первобытны, а нас при
нудили принять сравнительно сложные доктрины христианской
благодетели и любви. Результатом этого явилось разобщение меж
ду сознательной и бессознательной частью ментальности запад
ного человека. Сознательный ум, несомненно, был освобождён от
иррациональности и инстинктивных импульсов, но индивидуаль
ная целостность была разрушена. Западный человек расщепился
между своими личностями, сознательной и бессознательной. Со
знательная личность всегда может быть приручена — она отделе
на от примитивного — в результате мы стали дисциплинирован
ными, организованными и рациональными. С другой стороны, до
пустив подавление нашей бессознательной личности, мы уже не
можем понять и признать достоинства образования и цивилиза
ции примитивного типа. Тем не менее, наша бессознательная лич
ность продолжает существовать, и время от времени проявляет себя
неконтролируемыми всплесками. Так мы оказались способны впа
дать в наичудовищное варварство, и чем блистательнее наши ус

80
пехи в науке и технологии, тем более дьявольскими становятся
цели, которые наши изобретения и открытия преследуют.
Но ведь сосредоточить внимание человека на его созна
тельной части — не единственный и в любом случае не идеаль
ный способ цивилизовать его. Гораздо более удовлетворитель
но было бы принять человека в целости, а не рассматривать его
отдельные части. Необходимо остановить дальнейшее расши
рение фатального разрыва между высшим и низшим существом
человека; и наоборот, мы должны объединить сознательного
человека с примитивным человеком. В Индии мы наблюдаем
цивилизацию, вобравшую в себя всё, что является сущностным
для первобытности, и, как следствие, мы наблюдаем человека,
рассматриваемого в цельности. Цивилизация и психология
Индии прекрасно выражена в архитектуре их храмов, потому
что они представляют собой Вселенную. Я стараюсь объяснить,
что я подразумеваю под не–думаньем. Я имею в виду, что всё
ещё есть (хвала Господу!) человек, не научившийся думать, но
всё ещё ощущающий свои мысли, как если бы они были виде
ниями живых существ; ощущающий своих богов, как если бы
они были зримыми мыслями, основанными на инстинктивной
реальности. Он заключил мир со своими богами, и они живут в
нём. Верно, что его жизнь близка природе. Она полна надежды,
полна грубости, отчаяния, болезней и смерти; тем не менее, она
обладает завершённостью, удовлетворением и эмоциональной
красотой, которые невозможно измерить. Несомненно, логика
этой цивилизации несовершенна — порой мы видим сумбур из
фрагментов западной науки и того, что мы называем суевери
ем. Но если эти противоречия невероятны для нас, для индий
цев они таковыми не являются. Если эти противоречия суще
ствуют — они просто особенности автономной мысли, и несут
ответственность только перед собой. Сам индиец не ответстве
нен за эти противоречия, поскольку его мысль приходит к нему.
Этот феномен проявляется в отсутствии у индийца интереса к
деталям Вселенной. Он заинтересован только в том, чтобы иметь
видение целостности. Но увы, он не осознаёт, что живой мир
может оказаться уничтоженным в борьбе двух концепций…
Профессор Юнг замолчал, и откинувшись на спинку крес
ла, устремил взгляд в некое удалённое пространство, возможно,
рассматривая свой образ индийца.

81
 – Да, — сказал я, — именно такова Индия. Это великая при
родная цивилизация, или скорее, цивилизация природы. Ещё в
очень недавнем прошлом можно было утверждать в отношении
всего Востока, что он не пытался господствовать над приро
дой, но, скорее, уважать её законы и понимать их — придавать
им значение. Тем не менее, у Востока нет понятия обличия; ему
знаком только архетип. Я сознаю, конечно, что идея личности
не обязательно хороша; может быть, совсем наоборот…
– Да, Индия архетипична, — ответил Юнг, — и поэтому я и
не планировал посещать каких–либо свами или гуру, когда ехал
в Индию; я даже не пытался увидеть Рамана Махариши, кото
рый так заинтересовал Сомерсета Моэма, потому что не чувство
вал в этом необходимости. Я знал, кто такой свами; у меня была
точная идея о его архетипе; и этого было достаточно, чтобы
знать их всех, особенно в мире, где нет значительных индиви
дуальных отличий, в противоположность Западу. Мы обладаем
большим разнообразием, однако оно лишь поверхностное…
После мгновения тишины я заговорил:
– Вы говорите, доктор Юнг, что ехали в Индию, чтобы уз
нать себя лучше. Я сам отправился туда из подобных побужде