ЭФРАИМ ШМУШКЕВИЧ

(Еврейский)

ПЛАЧУЩАЯ
СКРИПКА

Израиль 2014
УДК 821.161.1-1
ББК 84(2Рос=Рус) 6-4

Эфраим Шмушкевич (Еврейский)

Плачущая скрипка. Роман.

ISBN 5-98575-008-6

ВСЕ ПРАВА СОХРАНЕНЫ ЗА АВТОРОМ

@ Эфраим Шмушкевич
Светлой памяти моих родителей –
Брони и Исаака Шмушкевич –
посвящаю
 Сказание о еврейском народе
О книге Эфраима Шмушкевича «Плачущая скрипка»

Автор писал эту книгу всю жизнь. А когда закончил ее,

рукопись была потеряна. И восстановлена только через десять
лет. Так трудно досталась она писателю. А он знал всегда, что эта
книга – книга его жизни. Но она – эта горькая и светлая книга –
она и наша книга. О нашей еврейской судьбе – такой
необъяснимо трагической, о нашей хрупкой жизни, которая
всегда под угрозой, о нашем упрямстве, о нашей Вере и надежде,
о нашей непобедимости.
И у нее, у этой книги, есть тайна. Тайна, которая открывается
нам только на самой последней странице, а еще точнее в
последнем предложении.
Но вернемся к началу. Какое оно радостное, это начало. Утро
в еврейском местечке Белая Церковь на Украине. Я наконец-то
увидела моих дедушек и бабушек из такого же местечка. Ну и
что, что в Белоруссии и что дедушка мой был не водовоз, а
печник, но бабушка Рива была тоже очень красива и тоже умерла
рано, и там у нас тоже, наверняка, были эти семейные на белой
скатерти обеды, и так же любили, наверное, маленьких своих
детей Авремеле и Рива…
Эта чудная картина счастья в книге Эфраима Шмушкевича
обрывается так жестоко и страшно – Арон, отец маленького
Хаима, у него на глазах погибает от руки пьяного антисемита. И
тут я заплакала, и с этой минуты и до конца книги, в которой
редкие мгновения радости оборачиваются жестокой болью,
трагедия семьи Кац не прекращалась.
Погромы, революция, сталинский террор, вторая мировая
война, афганская война...
Слезы мои не утихали…
Я только успевала полюбить Рахель, Арона, Хаима, Янкеля,
Игоря, а они погибали, их не принимало время, их не принимала
эта земля, которую они так любили и которой так верно служили.
Господи, спрашивала я, почему автор книги написал такую
трагическую сагу, где в каждом поколении кто то гибнет – то
деды, то родители, то дети...
И вот тут открывается тайна…
 Каким-то непостижимым образом, когда прочитана последняя
страница, и книга закрыта, я ощутила не слабость, не только
боль, но и силу.
Потому что все герои этого сказания переносили испытания
так достойно и гордо, что и мне передалось это ощущение
стойкости, такое нужное, чтобы можно было сказать себе – Мы
не сдаемся!
Как удалось Эфраиму Шмушкевичу передать нам, читателям,
это чувство гордости и противостояния?
Я думаю, что тут ответ очень прост – мастерство автора,
который выбрал для своего повествования язык простой и
прозрачный, доверительную интонацию, которая только
усиливает пронзительность и горечь книги.
И еще скрипка, та самая плачущая скрипка, которая
появляется на первых страницах и сопровождает эту семейную
летопись до самого конца.
Вот маленький Хаим уже в самом начале спрашивает своего
отца: «Папа а ты знаешь, что из конских волос делают смычки
для скрипок?» Казалось бы, что тут особенного в этом вопросе –
но он был как бы вступлением ко всему, что произошло дальше.
И что бы ни происходило с героями, скрипка, музыка была с
ними все время, так же, как мечта стать музыкантом у всех детей,
в каждом поколении. Все эти годы, во всех пяти поколениях –
она, эта музыка, эта скрипка была, она звучала, она была мечтой,
она была надеждой, пока последний скрипач в этой семье, юный
Игорь, изуродованный, почти убитый своими же стройбатниками
узбеками во время военных сборов, не выронил ее из своих
обрубков – тех, что остались у него от рук, – скрипка
выскользнула и рассыпалась...
И на могиле своего старшего брата Игоря маленький Ленечка,
единственный наследник всех поколений, говорит...
Но то, что он сказал, я хочу, чтобы Вы прочли сами...

Рина Левинзон
 01.07.10
Уважаемый Эфраим,
Большое спасибо за ваше участие в семинаре, который
проходил в музее «Бейт Лохамей ха-геттаот» (Дом борцов гетто)
в июне 2010 года.
Нам очень важно видеть среди участников семинара людей,
чья личная судьба неразрывно связана с трагедией еврейского
народа. Именно такие люди, как Вы, смогли выстоять, выдержать
тяжелейшие испытания и сохранить силу духа и веру в человека.
Ваша книга «Плачущая скрипка», которую Вы любезно
подарили нашему музею, передана в библиотеку. Это очень
трогательная история жизни пяти поколений одной еврейской
семьи, написанная с большой любовью и искренностью.
События, описанные в книге, заставляют читателя сопереживать
героям, плакать и радоваться вместе с ними. История еврейской
семьи Кац – это одна из множества историй поколений евреев
Украины, со всеми тяготами и бедами тех лет. Музыка занимает в
жизни героев одно из главных мест, она «звучит» со страниц, и
это создает ощущение того, что люди не теряют надежду на
лучшее. Будем и мы сохранять эту надежду и веру в человека!
Еще раз большое спасибо, всего самого хорошего.
С уважением,

Анна Копаева
Руководитель Отдела изучения Катастрофы евреев на
территории бывшего Советского Союза,
Музей «Бейт Лохамей ха-геттаот»
 Книга первая
Глава первая

...Уснуло все под сенью ночи.

Еврейской хижины одной
Не посетил отрадный сон.
А. С. Пушкин

I
На живописном извилистом берегу небольшой речушки Рось,
несущей свои воды в широкий и могучий Днепр, пересеченный
порогами, выступающими из-под бурлящей воды, словно клыки
хищного зверя, раскинулось местечко Белая Церковь. В нем
размеренно и однообразно протекала жизнь многих поколений
украинцев и евреев.
На центральной улице возвышалась белая церковь, по
рассказам старожилов, она дала местечку свое название. В
пятидесяти метрах от нее находилась старая синагога,
огороженная деревянным забором. Рядом стоял добротный
особняк, в нем жил водовоз Арон Кац со своей семьей –
красавицей Рахелью и четырьмя детьми.
Как правило, Арон просыпался с первыми петухами. Закончив
утренние благословения, он надевал талит и тфилин, и приступал
к чтению утренней молитвы «Шахорит». Затем, помолившись и
наскоро позавтракав, водовоз запрягал в телегу двух лошадей и
ехал к источнику минеральной воды. Наполнив водой полную
бочку, он развозил ее по домам богатых жителей своего села и
близлежащих местечек.
Был обычный июльский день. Лучи утреннего солнца проби-
вались сквозь висевший на окне занавес, отражаясь от
серебряного подсвечника, стоящего на подоконнике. Дети
отдыхали на каникулах. Жена Рахель, красивая статная женщина
лет тридцати пяти, с черными, как смоль, вьющимися волосами и
голубыми глазами была занята хозяйством. Она поставила
7
подсвечник на стол для встречи Святой Субботы и, то и дело
посматривая на настенные часы, сервировала дубовый овальный
стол, покрытый белоснежной скатертью. Арон, худощавый, чуть
полысевший мужчина лет сорока с окладистой черной бородой
после омовения рук произнес благословение на хлеб и вино и
принялся за еду. За ним последовали жена и дети: худощавые
девочки-близнецы – Голда и Табл, и мальчики-погодки Эля и
Хаим, очень похожие на мать. Как и положено в еврейской
религиозной семье, отец и сыновья носили кипы, мать
повязывала голову косынкой. Ели молча. Запахи испеченного
картофеля, квашеной капусты, салата и жареных котлет
наполняли гостиную, обставленную красивой мебелью. На столе
уже кипел горячий самовар.
– Папа, а когда мы поедем в Киев? – нарушив молчание,
спросила Голдочка.
– Теперь уже точно на следующей неделе. Я договорился с
дядей Рувимом, он поработает вместо меня недельку. А дядя
Гершель купил нам билеты в цирк.
– Ура! – одновременно закричали сестренки.
– Вот и хорошо, – потирая ладони, с восторгом сказал Хаим. –
А после Киева поедем в Умань. Там пообщаемся с цадиками.
Рахель одобрительно смотрела на улыбающегося мужа и
думала:
«Слава Богу, что все хорошо у нас в семье, Арончик такой
хороший и детки прекрасные».
Позавтракав, Арон и его семья произнесли благословение
после еды.
– Ну что, Хаим, поехали работать, – отец, поднявшись со
стула, обратился к младшему сыну. Во время каникул, в пятницу,
Арон брал одного из ребят с собой на работу. Поездка с ним была
радостью для детей.
– Ребятишки, не забывайте, шабат не за горами, – напомнил
отец и нежно глянул на детей
– Мы, папуля, никогда не забываем, – отозвалась старшая
девочка – умница Табл.
– Эля, наведи порядок в конюшне.
– Хорошо, папа.
Арон с сыном вышли во двор, там стояла запряженная пара

8
лошадей. Хаим, со знанием дела взяв вожжи, сел на подводу.
На крыльцо вышла Рахель.
– Арон, не разрешай Хаиму далеко заплывать на Машке.
– Не волнуйся, не разрешу. Иди ко мне на минутку. – Он
обнял улыбающуюся жену и нежно поцеловал в щеку.
Кони рысью бежали по знакомой дороге в сторону реки.
– Доброе утро, Арончик! Хорошего тебе дня! – приветствовал
Арона идущий навстречу пожилой мужчина.
– Доброе утро, Петрович! – махнув ему рукой, ответил
водовоз. По пути встречались односельчане, они уважительно
здоровались с ним.
Подъехав к пологому, засыпанному щебенкой берегу, Арон
спрыгнул на землю. Он снял с крючка прикрепленное к днищу
подводы ведро, с резиновым шлангом с насадкой, быстро
прикрепил один конец к торчащей между двумя большими
булыжниками трубе, из которой лилась вода, а второй подал
Хаиму, стоявшему на подводе. Тот вставил шланг в отверстие
бочки.
Наполнив бочку, водовоз к полудню успел развезти воду
клиентам: в имение графини Браницкой и на конфетную
фабрику. Затем вернулся к реке, чтобы перед субботой помыть
лошадей и прополоскать бочку.
День был жаркий. Солнце стояло в зените. Сидя верхом на
лошади, Хаим с нескрываемым удовольствием расчесывал
металлической гребенкой ее гриву. Арон стоял по колено в воде.
В одной руке у него было ведро с мыльной водой, а в другой –
большая жесткая, сделанная из лубяной части коры молодой
липы мочалка, ею он мыл вторую лошадь.
– Папа, а графиня Браницкая, наверное, очень богатая? –
спросил мальчик.
– Еще бы. У нее в Польше и на Украине есть поместья.
– И слуг тоже много?
– Конечно. Но она очень порядочный человек. И бедным
людям помогает.
– Папа, а ты знаешь, что из конских волос делают смычки для
скрипок?
– Знаю. – Наверное, много их можно сделать из Машкиных
волос. – Ты случайно не хочешь заняться этим? – улыбнувшись,

9
спросил отец.
– Это очень тяжелая работа. Особенно трудно сделать
скрипку. Я читал, что в Италии, еще в семнадцатом веке, жил
мастер по скрипкам, Страдивари. На его скрипках еще и сейчас
играют самые известные скрипачи. Лучше него никто не умеет
делать скрипки и сейчас. Они очень дорого стоят.
– Ты прав.
– Папа, помнишь, когда мы были на концерте в Киеве, там
играли дядя и тетя на пианино и на скрипке?
– Помню, конечно.
– Интересно, как они без нот могли играть весь концерт?
– Запомнили. Выучили на память.
– Не представляю, как это возможно.
– Ты же можешь выучить на память много стихов, так и
музыканты.
– А вот ты кантор в синагоге. Есть очень много молитв, и у
каждой свой мотив. Правда?
– Не совсем так, сынок. Большинство молитв просто читают
нараспев. Только в субботу и на праздники есть особые молитвы,
имеющие свой мотив.
– Значит, у тебя хорошая память.
– Пока не жалуюсь. Но певцы в операх тоже несколько часов
поют без нот. Станешь певцом, тоже будешь петь без нот и
играть на скрипке смычком, который сделаешь из Машкиных
волос, – подшучивал над сыном водовоз.
Старательно обмывая лошадь, он вдруг увидел выходящего
из-за кустов здоровенного Ваську-шикера, как называли его все
евреи в местечке. Он с трудом стоял на ногах и раскачивался, как
медведь. На нем была распахнутая выцветшая рубаха без пуго-
виц, до половины заправленная в разорванные брюки. Пройдя не-
сколько метров, он тяжело опустился на песок. Пот градом катил-
ся по его лицу. Васька-шикер жил вместе с больной матерью и
младшей сестрой. Зарабатывал на ремонтных работах у богатых
односельчан, работал и в добротном доме своего соседа Арона
Каца. К водовозу Васька-шикер и его мать относились с особым
уважением, так как он часто давал им возможность заработать
или же одалживал деньги. Если кто-нибудь из односельчан хотел
использовать Ваську – умельца на все руки, то всегда приходил к

10
нему ранним утром, когда тот был еще трезвым.
– Слушай, Арон, дай мне один рубль, – вытирая рубахой
потное лицо, промычал пьяница.
– Зачем тебе деньги, Васька? – не приняв всерьез его слов,
спросил водовоз.
– Нужно! – гаркнул тот. Скривив физиономию, он чихнул
несколько раз. Отец с сыном раскатисто рассмеялись.
– Дай, Арон, говорю тебе, три рубля, – прорычал Васька, глядя
на водовоза и маленького Хаима, словно хищник на своих жертв.
– Нет у меня денег. Деньги дома! – настороженно ответил
Арон.
– А я тебе сказал, дай мне деньги. У тебя всегда есть. А то я...
– Поднявшись, он сделал шаг в сторону водовоза и его сына.
– Приходи ко мне вечером домой, я тебе дам деньги.
– А мне надо сейчас!
Арон продолжал мыть лошадь, глядя исподлобья на стоящего
в угрожающей позе на широко расставленных ногах
растрепанного Ваську с перекошенным лицом, вызывавшим
страх. Взгляд у обычно добродушного парня был
гипнотизирующий.
«Что с ним сегодня стряслось? Какая муха его укусила?» –
подумал Арон.
– Ну-у? – промычал тот, не закрывая рта, будто хотел
проглотить водовоза.
Дрожь пробежала по телу еврея.
– Ей-богу, Васька, у меня нет денег. Сейчас поедем ко мне. Я
дам тебе сколько надо.
– Не ври, жид! Дай мне деньги, а то утоплю тебя в речке. –
Васька тяжелыми шагами направился к Арону.
– Ты что, Вася, с ума сошел? – крикнул водовоз, не на шутку
перепугавшись, и спрятался за лошадь.
– Я тебе дам, жид пархатый! – Разъяренный пьяница сделал
несколько шагов и оказался рядом и, схватив Арона за руку,
потянул к себе.
– Что ты делаешь, Вася? Я тебе всегда даю деньги и матери
твоей. Зачем ты так делаешь?
– Дашь деньги или нет?! – Стоя по пояс в воде, пьяный
Васька, мотая затуманенной головой, из всех сил стиснул

11
водовоза здоровенными ручищами,
– Отпусти меня! Не трогай меня, Васюша, – задыхаясь от
боли, умолял Арон.
– Отпусти, Васька, моего папу! Отпусти его, пьяница! –
кричал и плакал Хаим.
Тот, одной рукой стащив мальчика с лошади, словно щенка,
бросил его на песчаный берег и начал окунать голову Арона в
воду. Водовоз мертвой хваткой уцепился за шею пьяницы.
– Люди добрые! Спасите! Спасите! Папу моего убивают! –
кричал мальчик.
Превозмогая боль в колене от удара при падении на песок, то
и дело оглядываясь назад и видя муки отца, Хаим весь в слезах
выбежал на дорогу.
– Люди добрые, спасите!
Из хаты, находившейся рядом, вышла женщина.
– Что случилось?
– Васька-пьянчуга убивает моего папу!
– Степан! Степан! – закричала она. – Васька-пьянчуга убивает
Арона-водовоза.
Муж выбежал из дома.
– Где они?!
– На берегу.
Степан схватил палку и вместе с женой побежал к реке. За
ними, хромая, поплелся Хаим. Когда он вышел к берегу, там
стояла женщина, ее муж и две лошади. Ни отца, ни Васьки не
было видно.
– Мальчик, я забыла, как тебя зовут?
– Хаим, – вытирая слезы, ответил тот.
– Васька был пьяный?
– Да, он еле на ногах держался.
– Вот скотина! С утра наклюкался.
Степан бросился в воду и через некоторое время вынырнул и
поплыл к берегу.
– Ну что? – спросила жена.
– Что, что! Тут, знаешь сама, какая глубина. И кругом
водоросли, разве увидишь? Да и ямы, и водовороты. А, что там
говорить! Концов в воде не найдешь, – сплюнув, сказал мужик. –
Я сейчас возьму только весла и спущу лодку, подплыву чуть

12
дальше к камышам.
Он быстро побежал домой за веслами, спустил на воду
стоящую рядом на берегу плоскодонку и отплыл на середину
реки. Перегнувшись через борт, он веслом начал разгребать
камыши, лилии и водоросли, внимательно рассматривая сквозь
прозрачную воду дно реки.
После часа безрезультатных поисков Степан приплыл к
берегу, где сидели его жена и плачущий Хаим.

II
Спустя две недели тело Арона Каца случайно обнаружили
ребятишки из соседнего села, рыбачившие в тихой заводи между
камышами. Туда его занесло подводное течение.
Над кладбищем, разрывая душу, разносилась поминальная
молитва. У могилы рыдала несчастная Рахель, окруженная
обнимающими ее детьми. Рядом с ними стоял старший брат
Арона Гершель, высокий мужчина в черном костюме с
осунувшимся от горя лицом. На похороны он приехал из Киева.
Десять мужчин, прихожан из синагоги, где Кац был кантором на
еврейских праздниках, тоже были там. Когда закончилась
поминальная молитва, Гершель достал из портмоне деньги и
протянул старику, прочитавшему ее. Тот покачал головой.
– Для меня большая мицва хоть что-нибудь хорошее сделать
для этого праведника. – Сжав губы, старик вытер глаза полные
слез.
– Гершель, возьми сидур, – старик протянул ему старенький
молитвенник. Он знал Гершеля, когда тот был ребенком и
приходил с отцом и братом в синагогу. – Прочти кадиш1.
Гершель читал кадиш, вытирая слезы. Мужчины молча
положили на могилу камешки и ушли.
– Арон! Родной мой! Клянусь, что до конца дней не оставлю
твою семью. Твои дети будут моими детьми. Я поставлю их на
ноги. Ты всегда будешь жить в наших сердцах.
Держа за руки двух маленьких дочерей, Рахель, с трудом
передвигая ноги, направилась к выходу. Чуть позади шел
Гершель, прижав к себе двух племянников. Измученные горем

1
Поминальная молитва (иврит)
13
дети дома разошлись по своим комнатам и вскоре уснули
тяжелым, тревожным сном.
– Ой, Гершель, как нам теперь жить без Арончика? Ведь он
для нас все! – рыдала Рахель.
– Знаю, но жить надо. У тебя четверо детей.
– Ох, как не хочется без него жить! Не хочется! – Она
прикрыла ладонями глаза.
– Я буду вам помогать. Каждый месяц буду посылать деньги и
детей одевать и обувать.
Они замолчали, горе разрывало их сердца. Вдова, не
переставая, плакала, закрывая ладонью рот, чтобы не разбудить
детей.
– Рахель, пожалей себя ради детей. – Гершель налил
сердечные капли. – Прими, пожалуйста!
– Не надо, они мне все равно не помогут.
Было за полночь, Рахель поднялась с дивана.
– Выпей, Гершель, чаю, – предложила она.
– Спасибо, не хочу.
– А молока выпьешь?
– Да.
Рахель вышла из гостиной и вернулась с большой чашкой
молока и печеньем.
– Ешь, Гершель.
– А ты?
– Я выпила немного молока.
– Рахель, как ты смотришь на мое предложение: тебе одной
будет нелегко с четырьмя детьми. Давай я кого-нибудь из ребят
возьму к себе, нерешительно предложил он.
– Нет! Не отдам никого! – судорожно зарыдала Рахель.
– Рахеличка, родная, успокойся, пожалуйста, очень прошу
тебя. Ведь мы же не чужие с тобой люди. Я ведь не забираю
ребенка навсегда. Ему будет легче и тебе. Если хочешь, я могу
взять Хаима или Элю. Поверь, так будет лучше. Мы часто будем
навещать вас, – положив руку на вздрагивающее от плача плечо
невестки, уговаривал ее Гершель.
После мучительной паузы она тихо сказала сквозь слезы:
– Наверное, ты прав, спасибо тебе. – Если ты решил, то
возьми, пожалуйста, Хаима. Он умный мальчик и очень хорошо

14
занимается, и характер у него добрый, у тебя не будет с ним
проблем. А я останусь с девочками и с Элей, он уже большой.
– Я согласен. Все будет хорошо.
– Иди, Гершель, хоть поспи немножко. Я приготовила постель
в комнате рядом с ребятами. А мне скоро надо идти доить
корову.
Утром вдова с тяжелым сердцем проводила Гершеля и Хаима
до постоялого двора. Впервые в жизни разлучалась она со своим
ребенком. Ей казалось, что у нее оторвали часть сердца.
Ямская тройка быстрой рысью бежала по центральной улице
Белой Церкви, утрамбованной колесами телег и пешеходами.
Хаим, высунул из окна голову, мама, сестренки и брат, махали
ему, а он с тоской смотрел на удаляющихся от него родных
людей. Чем дальше он отъезжал от родного дома, тем тяжелее
становилось у него на душе. Мальчик жалел больную мать,
младших сестер и старшего брата, на плечи которого теперь
лягут все заботы о доме.
«Ну почему мама отослала меня в Киев? Если бы я был с
ними, мы с Элей работали бы по очереди. А так... – думал Хаим.
– Ну, зачем мама так сделала?»
Гершель, сидевший рядом, участливо поглядывал на
племянника.
– Все будет хорошо, – положив ладонь на его плечо,
подмигнул дядя и грустно улыбнулся. Хаим кивнул головой.
«Я люблю дядю Гершеля. Он очень добрый». Хаим вспомнил,
как всей семьей приезжали они в гости, в Киев, как их всегда
хорошо принимали, как он и Эля играли с двоюродными
братьями интересными игрушками, таких в Белой Церкви не
продавали. «Это все было, когда был жив папа», – думал
мальчик. Сейчас же он ехал в Киев без всякого желания, не хотел
возражать маме, зная, что ей нельзя нервничать.

Приехав с дядей в Киев, Хаим не встретил радушного приема.

На сей раз все оказалось по-другому. Жена Гершеля даже не
вышла к нему из своей комнаты, а двоюродные братья встретили
его довольно холодно.
– Вот твоя комната, дорогой мой, чувствуй себя здесь как
дома, – сказал дядя. Они вошли в небольшую комнату на втором

15
этаже особняка, в котором шестой год жил Гершель с семьей. –
Вот шкаф, сложи сюда свои вещи, вот кушетка и письменный
стол, это этажерка для книг, а вот вазон с цветами – будешь
поливать их. Хорошо?
– Хорошо, – ответил племянник.
– Рядом с твоей комнатой – комнаты Нахума и Менделя. Я
думаю, дорогие мои, будете дружить. Правда, сынули? – Гершель
обратился к сыновьям, стоявшим на пороге. Младший – ровесник
Хаима, старшему было шестнадцать лет. Братья переглянулись и
усмехнулись.
– Все, ребятишки, теперь идемте кушать. Мама, наверное, уже
накрыла на стол. – Они сошли на первый этаж. – Пойдем, Хаим,
вымоем руки с дороги.
Гершель с ребятами вошел в столовую. Стол не был накрыт, и
жена не пришла.
– Мендель, покажи Хаиму библиотеку, он ведь после ремонта
не был у нас.
Расстроенный хозяин вошел в спальню, обставленную богатой
мебелью. Возле зеркала сидела его жена.
– Муся, ты почему не накрыла на стол? Мы же с дороги! –
повысив голос, спросил он.
– Что, пожар? – недовольно буркнула она.
– Да, пожар!
– Что, голоден твой сын без бух вейтых2? – с иронией
спросила жена.
– Да! И я тоже! Идем в кухню!
Хаим, под насмешливыми взглядами братьев и хозяйки,
произнес браху3 перед едой и начал с аппетитом есть. Ели молча,
Мальчик почувствовал напряжение и заметил недоброжелатель-
ные взгляды. Аппетит пропал.
– Смотрите, братишки, дружите между собой. Ближе у вас нет
родственников, – нарушив молчание, заговорил Гершель.
– Папа, Борух с родителями через неделю уезжает в Одессу, –
сказал старший. – А мы никуда не поедем?
– В этом году нет, – нахмурившись, ответил отец.

2
Без болей в животе (идиш).
3
Благословение (иврит).
16
 – А папа Боруха говорит, что если бы у тебя умерли мать или
отец, только тогда целый год нельзя никуда ехать.
– Мало ли что говорит он. У него мозги жиром заплыли,
нужно похудеть – может, поумнеет.
Младший Нахум расхохотался. Пот градом лился по его
полному лицу.
– Ну, чего ты! – недовольно буркнул его брат, сидевший
рядом, и толкнул Нахума кулаком в живот.
– Правильно, и у твоего Борьки тоже мозги, как у поросенка.
– Можно подумать, что ты скелет.
– Хватит! Завелись! Успокойтесь! Лучше бы кушали, чем
болтали! – сказала мать раздраженным тоном. Она вышла из
столовой. Вернувшись, занесла пирог и кастрюлю с компотом,
разлила по чашкам компот, разрезала пирог. Гершель положил в
блюдце два куска и придвинул к Хаиму вместе с чашкой компота.
– Спасибо, – поблагодарил мальчик.
– Кушай на здоровье, дорогой.
– Ты думаешь, я обделю твоего племянника? – съязвила Муся.
Ее сыновья, глядя на Хаима, посмеивались.
– Вус нар штыпт4? – повысил голос Гершель. – Муся, ко мне
не приходила госпожа Шапиро? – спросил он у жены.
– Нет. Она тебе еще не надоела?
– Мне мои клиенты не надоедают. Ее можно понять – хочет
выдать замуж свою дочь. Что в этом плохого?
– Для такой красавицы нужно выписать жениха из-за границы.
Рассмеялся Нахум.
– На каждый товар есть свой покупатель. Во-первых, она хоть
и не красавица, но зато умница и образованная, это тоже немало
значит. А во-вторых, не нужно быть красивой, а нужно быть
счастливой.
– Вот это правильно говорит папа, – вмешался в разговор
Мендель. – Например, у нашего директора школы жена хуже
обезьяны, а он – такой красивый и богатый.
– Вот какой грамотный! Лучше бы ты учил уроки по
математике, которые учитель тебе дал на лето, – сказал Гершель.
– А я и так учу, – под нос буркнул сын.

4
Из вас что, глупость выпирает? (идиш).
17
 – Учу! Ты всегда говоришь, что учишь! А результат мы знаем
хорошо!
– Нет! Нет! Он занимался с утра, – заступилась мать.
– А вчера?
– И вчера, – обиженным тоном протянул Мендель.
– Не ври. Вчера ты даже книжку в руки не брал, – с ехидцей
вставил Нахум.
– Брал, когда ты спал днем.
– Но ведь ты спал со мной.
– Спасибо, – допив компот и съев пирог, поблагодарил Хаим.
– На здоровье, – улыбнулся Гершель.
Мальчик чуть слышно произнес благословение. Его братья
покатились со смеху, смеялась с ними и Муся. Хаим нахмурил
брови, он нервно покусывал губы, в глазах появились слезы.
– Ну, чего вы, лоботрясы, смеетесь?! Всем нужно говорить
благословение и перед едой, и после, – упрекнул их отец. – Ему
было стыдно за детей и за жену. Это она их так воспитывала.
– Хватит! Надоело! Идите к себе, займитесь чем-нибудь, –
прикрикнула на них Муся. Ребята вышли из столовой и
направились каждый в свою комнату. – Ты знаешь, Гершель,
нашей Дуньки уже неделю нет.
– Может быть, заболела?
– Я не думаю. Скорее всего, этой шиксе5 не нужны деньги. Я
уже выбилась из сил.
– А ты подключи к уборке твоих бездельников, они сейчас на
каникулах, – раздраженно сказал муж.
– Надо нанять другую, а то в последнее время она плохо
работала.
– Все время ты ее хвалила, а теперь стала плохая.
– Что тебе? Тебя целый день нет дома.– Не жалеешь меня? Я
как белка в колесе, – обиженно говорила жена.
– Жалко. Возьми другую. Только когда вернется Дуняша, она
снова будет у нас работать!
– Так никто у тебя не захочет работать!
– Тогда сама убирай.
– Очень преданный муж. Ты любишь, чтобы все было
чистенько и поглажено!
5
Девка (идиш).
18
 – А почему бы и нет? Такая у меня работа. Я имею дело с
интеллигентными людьми, поэтому должен выглядеть
соответственно. Все! Я пойду к себе!
Гершель встал со стула и пошел к себе в кабинет. После
пережитой трагедии, потери младшего брата, ему хотелось
остаться наедине с собой. Он запер дверь, сел на кушетку, закрыл
ладонями глаза и заплакал. «За какие грехи мой Арончик погиб!?
За какие грехи!?» Память перенесла его в далекое прошлое.
Перед глазами выплыла страшная сцена: антисемиты убили всю
его семью: отца, мать и двух старших сестер. Ему, восьми-
летнему мальчику, удалось чудом незаметно выскользнуть из
хаты, держа за руку брата, и спрятаться в курятнике. Мальчики
ютились то у одних, то у других родственников до тех пор, пока
Гершель, еще подростком, не начал зарабатывать себе и брату на
хлеб. В наследство им остались дом, корова, пара лошадей с
телегой и большая деревянная бочка для воды. Отец был водо-
возом, и мальчики пошли по его стопам. Шло время, братья рабо-
тали, довольно хорошо зарабатывали. К рано повзрослевшему
Гершелю родственники и знакомые относились с особым
уважением. Он с детства очень хорошо учился в хедере, у него
был прекрасный музыкальный слух и вместе со своим отцом –
кантором синагоги – в субботу и праздники распевал веселые
народные еврейские песни. У Гершеля было странное для его
возраста хобби – сватовство. Ему это очень удавалось и
приносило заработок, и это было престижно. Он сосватал
младшему брату Арону девушку из соседнего местечка –
красавицу Рахель. После его женитьбы молодой человек уехал в
Киев. Там он надеялся обзавестись знакомствами и стать «велт
шатхеном6», как и его покойный прадед.
Первое время Гершель жил в Киеве у дяди – брата покойной
матери. Тот приехал в Киев из Белой Церкви с немалыми
деньгами, прожил там тридцать лет. Сначала он купил
мастерскую по изготовлению обуви. Дела пошли хорошо. Потом
купил обувной магазин на периферии города, а затем – в центре
Киева, на Фундуклеевской улице.
Дядя обрадовался приезду племянника и устроил его подмас-
терьем на фабрике своего приятеля. Общительный по натуре
6
Человек, занимающийся сватовством высокого уровня (идиш).
19
Гершель вскоре обзавелся множеством знакомых и начал зани-
маться сватовством. О нем стали узнавать. Удачное сватовство
умной, но некрасивой дочери его хозяина с красавцем – сыном
хозяина конфетной фабрики из Белой Церкви принесло ему
известность и хорошее вознаграждение от богатых родителей
молодоженов.
Получив большой куш, проворный сват открыл небольшую
контору в центре самого заселенного евреями района Киева –
Подола. Там он чувствовал себя как рыба в воде. Авторитет
удачного шатхена рос как на дрожжах. С его легкой руки люди
находили свое счастье. Поженив детей нескольких крупных
еврейских богачей, он стал вхож в высший свет еврейского
общества. Гершеля с уважением начали называть «велт шатхен».
Вскоре он устроил и личную жизнь, женившись на девушке из
своего же местечка. Накопив приличный капитал, он купил хоро-
ший особняк в престижном районе города. Гершель был доволен
своей жизнью и радовался за единственного брата, с которым
был очень дружен. Смерть Арона стала для него невосполнимой
утратой.
С самого начала жизни в новой семье добродушный Хаим
почувствовал острую неприязнь двоюродных братьев и их
матери, относящихся к нему с высокомерной брезгливостью.
Гершель устроил племянника в школу, в которой учились и его
сыновья. Хаим был способным и трудолюбивым мальчиком и
учился очень хорошо. Дядя радовался этому, а его жена и дети
завидовали. Подросток очень болезненно воспринимал
несправедливые обиды. Несколько раз Гершель заставал его со
слезами на глазах, но тот наотрез отказывался рассказывать, в
чем дело. Расстроенный дядя ласкал племянника, успокаивал его,
и считал, что плохое настроение мальчика связано с тоской по
дому и родным.
Однажды плохо почувствовав себя на работе, Гершель раньше
обычного вернулся домой. Он услышал привычный для него крик
сварливой жены. «Она постоянно отчитывает ею же
избалованных детей», – подумал Гершель. Однако, войдя в
квартиру, он понял, что жена кричит на маленького Хаима. В
доме больше никого не было.
– Что случилось, Муся?! – вбежав в комнату, спросил он.

20
 – Что случилось? Что случилось? Спроси лучше у своего
племянника! Он тебе расскажет! Совсем обнаглел! Выродок
какой-то, а не ребенок! – с силой захлопнув за собой дверь,
крикнула она и вышла из комнаты.
Дядя долго не мог успокоить плачущего мальчика. Он верил
племяннику: оказывается, Хаим был виноват в том, что, придя из
школы, побежал в туалет и оставил ранец в прихожей на
несколько минут. Гершель решительно направился к жене.
Хаим остался в своей комнате. До него доносился спор между
супругами.
После этой ссоры мальчику стало жить еще тяжелее.
Злопамятная тетка придиралась к каждому шагу ребенка. Братья
подражали матери. Хаим чувствовал себя чужим, одиноким,
никому не нужным.
Друзьями мальчика стали двое ребят из его класса, и он
старался проводить с ними все свободное время. Родители его
друзей, зажиточные евреи, видели трудное положение бедного
мальчика из Белой Церкви и очень доброжелательно относились
к нему. В субботу и воскресенье брали его на гулянья, в театр, на
концерты.
А семье покойного Арона Каца, несмотря на помощь Гершеля,
было тяжело – и не только морально, но и материально. У Рахели
было больное сердце, после гибели мужа здоровье ее все
ухудшалось. Ей, не привыкшей к физическому труду,
приходилось теперь заниматься и домашним, и подсобным
хозяйством, воспитывать детей. Вставала она с первыми
петухами, а ложилась спать за полночь.
Когда время приближалось к трем часам дня, Рахель с двумя
дочурками с волнением выходила на улицу встречать сына,
теперь единственного кормильца семьи. Рахель постоянно
боялась, как бы с ним не случилось ничего плохого, особенно в
пятницу, когда он собирал с клиентов деньги. Эти мысли не
оставляли ее ни днем, ни ночью. Увидев Элю, гордо сидящего на
подводе, мать восхищалась им, не пряча слез радости. Она
быстро входила во двор, открывала настежь ворота. Лошади
медленно завозили во двор телегу с маленьким хозяином.
– Эля, что у тебя с рукой? – испугалась Рахель, увидев перевя-
занную бинтом кисть. На нем были следы просочившейся крови.

21
 Мальчик легко соскочил на землю.
– Не волнуйся, мамочка, я случайно порезался стеклом, не
увидел на берегу.
– Иди! Иди! Скорее домой! Я только закрою ворота.
– Мама, у меня уже не болит, ведь я порезался утром.
– Иди, я тебе сказала!
Эля и сестренки вошли в дом. Рахель, подвела лошадей под
навес к корытам с водой и соломой, и поспешила за детьми.
– Эля, кто тебе перевязал руку? – спросила она, вынимая из
аптечки бинт и йод.
– Жена Друкмана.
– Дай Бог ей здоровья! Такая глубокая рана! Боже мой, так
можно перерезать сухожилие, – сокрушалась мать. – Эличка,
завтра будь дома, я сама поеду.
– Вот еще, что придумала!
– Подумай, ты ведь не маленький, нужно дать ране зажить.
– Мама, до свадьбы заживет, – рассмеялся мальчик.
– Тебе нельзя ничего брать этой рукой.
– Можно, мамуля. Завтра мне очень рано надо отвезти воду
Герштейну, на конфетную фабрику.
– Как же ты с одной рукой справишься? – со слезами на глазах
говорила Рахель. – Я поеду с тобой, помогу тебе набрать воду.
– Не надо, мама! – повысил голос Эля. – Я сам справлюсь, не
маленький. А ты будь с Голдой и Табл.
Рахель заплакала.
– Ну, мамочка, не плачь, я тебя очень прошу, я уже большой.
– Если бы папа видел, каким ты стал у нас, сынок, – вытирая
слезы, говорила она.
– Папа всегда хвалил Хаима, – нахмурился Эля. – Какой я был
дурак, что тогда ленился. Если бы тогда я был с папой, я не дал
бы Ваське его утопить, – с горечью произнес мальчик.
– Не нужно, сынок, упрекать себя. Ты ни в чем не виноват.
Значит, судьба такая. Давайте пообедаем, – предложила Рахель.
Дети сели за обеденный стол. Мать принесла еду. Ели без
аппетита.
Съев пол тарелки супа, Эля зевнул.
– Мама, я больше не хочу. – Он закрыл глаза.
– Ты очень устал, сынок.

22
 – Нет, мама.
– Знаешь, Эля, к нам вчера приходил дядя Рувим. Он
предложил свою помощь тебе. Я согласилась. Ведь ты, сынок,
очень устаешь.
– Ну, зачем ты это сделала, мама? Не нужен он нам.
– Почему? Он ведь не чужой, а двоюродный брат папы. Рувим
и раньше ему помогал, и тебе будет легче.
– Мама, ему ведь надо будет платить деньги. Нам сейчас стало
немного легче, зачем ему отдавать деньги?
– Ничего, немного уплатим, зато тебе, Эля, не будет так
тяжело, а то выбьешься из сил.
– Не выбьюсь!
– А когда наступит зима, кругом будут сугробы, ты один не
справишься, сынок, а дядя Рувим – взрослый. Все будет хорошо,
не волнуйся, он неплохой человек.
Мальчик промолчал и нахмурил брови, явно недовольный
решением матери. Рахель встала, подошла к сыну и поцеловала
его в щеку.
Обычно Эля приезжал с работы уставший, чтобы не волновать
мать, садился обедать. Чуть пригубив, уходил в свою комнату и
сразу же засыпал. Просыпался он поздним вечером, слегка
перекусив, вновь ложился спать. Как и покойный отец, мальчик
вставал ранним утром. А мать уже запрягала лошадей. И так
каждый день. Но ни разу он не пожаловался на усталость. Рахель
очень переживала и волновалась за него.

Доверчивая Рахель передала все дела двоюродному брату

покойного мужа, несмотря на возражения сына. Хитрый и
лживый Рувим воспользовался тяжелым положением семьи,
оставшейся без кормильца. Он заставлял терпеливого Элю
развозить воду по дворам с утра до вечера, лишь один раз в
неделю подменял его, чтобы собрать с клиентов деньги. Львиную
долю присваивал себе. Отдавая вдове часть выручки, Рувим все
время жаловался на то, что многие из бывших клиентов ее
покойного мужа якобы отказываются покупать у них воду,
поэтому, мол, заработки уменьшились. Судьба семьи Кац теперь
целиком зависела от Рувима. Рахель полностью доверяла ему, а
он выставлял себя в ее глазах благодетелем.

23
 III
Приближались летние каникулы, которых с нетерпением
ожидал соскучившийся по своим родным Хаим.
Наконец наступил долгожданный день, Дядя Гершель,
довольный успехами племянника, окончившего с отличием
второй класс, привез его домой. Встреча с родными была
трогательной и радостной. Рахель обнимала и целовала Хаима,
Эля и младшие сестры с нескрываемой завистью смотрели на
брата, городского «паныча» в школьной форме. Узнав от Эли о
тяжелом положении своих родных, Хаим предложил матери и
старшему брату избавиться от хитрого дяди и все дела вести
самим, как когда-то их покойный отец. Рахель, испуганно
озираясь, наотрез отказалась от предложения сына. Она
опасалась, что своими «неразумными» действиями сыновья
лишат их куска хлеба.
До конца лета братья развозили воду, а Рувим по-прежнему
собирал деньги. За несколько дней до приезда Гершеля Хаим,
прижавшись к ласкающей его матери, со слезами на глазах
попросил ее разрешить ему не уезжать к дяде в Киев.
– Мамочка, я буду все время, как сейчас, работать вместе с
Элей и по дому буду делать все, что скажешь...
– Ну что ты говоришь такое, сыночек, мой дорогой, ведь тебе
в городе лучше будет, чем здесь, и учишься ты там, слава Богу!
Спасибо дяде Гершелю, что он пожалел нас и взял тебя к себе, – с
трудом сдерживая слезы, говорила Рахель. – Ты вырастешь,
станешь грамотным. Ведь наш папа так мечтал об этом. Ты у
меня умница, похож на папу. А мы как-нибудь с Божьей
помощью справимся, проживем.
– Мамочка, мне дома лучше, – умоляюще глядя на нее, тихо
сказал мальчик. Он выполнил обещание, данное дяде Гершелю, –
не рассказывать о сложных отношениях с дядиной женой и
двоюродными братьями. Рахель почувствовала, что Хаиму
нелегко в чужой семье. Ей было больно отпускать сына, но она
хотела, чтобы мальчик учился.
Приехав за племянником, Гершель привез всем детям
гостинцы и на зиму новые теплые битые валенки с калошами. В
тот же день с тяжелым сердцем Хаим уехал в Киев.
Семья Гершеля снова встретила его холодно. Мать велела

24
сыновьям не разговаривать с братом, надеясь, что ненавистный
ей «нищий нахлебник» уберется, откуда приехал. Так
приходилось жить Хаиму в семье дяди.
Хаим, в отличие от своих двоюродных братьев, учился
усердно. Однажды он сделал уроки, аккуратно сложил в ранец
книги, тетради и пенал, и поставил его на место. Теперь можно
было заняться чем-то приятным. Напевая, он открыл ящик стола,
чтобы взять там «Сказки Андерсена», которые дал ему
одноклассник. К удивлению Хаима, книги на месте не оказалось.
– Что такое? Где моя книга? Куда она делась?! – Мальчик
нервно вновь и вновь перебирал содержимое ящика.
Он вскочил со стула и побежал в комнату братьев. Из
соседней комнаты доносились крики постоянно ссорившихся
между собой мальчишек.
– Нахум, где моя книга «Сказки Андерсена»? – со слезами на
глазах спросил он у младшего брата.
– Какая книга, Хаим? – удивленно глядя на него, ответил тот
вопросом на вопрос.
– Та, что ты взял в моем ящике.
– Я не видел никаких сказок Андерсена. Чего он пристал ко
мне, Мендель? – обратился он к старшему брату, лежавшему на
тахте.
– Никто, кроме вас, не мог взять. Я вчера вечером положил ее
в ящик.
– Наверное, потерял ее, а на нас наговаривает, – ухмыльнулся
Нахум, сидевший возле письменного стола.
– Отдайте мне книгу! Эта книга не моя! Мне ее дали почитать.
Мендель поднялся с тахты.
– Что ты такое произнес, профессор? Я у тебя брал книгу? А?!
– повысив голос, крикнул он.
– Я вас очень прошу, пожалуйста, отдайте мне книгу, – сквозь
слезы просил Хаим.
Они молчали.
– Отдайте мне книгу! – с отчаянием закричал он.
– Чего ты орешь, придурок?! Мы что, глухие? Ты что, поймал
нас за руку? Правильно говорит Нахум: потерял где-то книгу, а к
нам пристает.
– Нигде я не терял. Отдайте мне книгу! – плакал Хаим.

25
 – Пошел вон отсюда, профессор! – крикнул Мендель.
– Отдайте книгу! – Хаим, не двигаясь с места, вытирал
носовым платком слезы.
– Нахум, идем отсюда, пусть до ночи сидит здесь. – Мендель
направился к выходу, за ним, покачиваясь, пошел толстый брат,
но, дойдя до двери, он вернулся и сел на прежнее место.
– Отдай мне, пожалуйста, книгу, Нахум. Как я без нее приду к
Мойше домой? – жалобно упрашивал мальчик.
Нахум повел плечами. Хаим сел на тахту. Он то и дело
вытирал слезы мокрым платком.
Посидев немного, Нахум взял лежавший на столе карандаш,
начал постукивать им по столу и что-то мурлыкать себе под нос.
Карандаш выскользнул из его руки и упал на пол. Он нагнулся. В
этот момент Хаим, сжав губы, рванулся к письменному столу,
открыл ящик и увидел свою книгу. Но брат, опередив его,
схватил ее двумя руками, прижал к животу и хотел выбежать из
комнаты. Хаим вцепился изо всех сил в Нахума:
– Вор, отдай мою книгу! – кричал мальчик.
Тот понял, что ему не удастся выйти из комнаты, лег на пол,
накрыв собой книгу, и закричал:
– Мендель! Мендель!
Хаим, сев ему на спину, старался вырвать книгу. На зов
наглого толстяка прибежали мать и брат. Увидев лежащего на
полу своего любимчика и усевшегося на него ненавистного
племянника мужа, Муся вместе с Менделем набросились на
Хаима. Розовощекий толстяк, улыбаясь и не выпуская из рук
разорванной книги, выбежал из комнаты.
– Ах ты, подлец! Негодяй! Мало того, что тебя, нищего, при-
ютили и накормили добрые люди, так ты, в благодарность за это,
избиваешь моего сынулю, своего двоюродного брата! Да чтоб у
тебя, байстрюка, руки отсохли! Чтоб ты не дождался вырасти!
Ничтожный деревенский хулиган. Вон из моего дома! Сейчас же!
Хватит! Натерпелись вдоволь! – Довольная супруга Гершеля
вместе со своим отпрыском, оставив лежащего на полу плачуще-
го ребенка, вышла из комнаты и захлопнула за собой дверь.
Вскоре она вернулась и швырнула книгу на пол: – На, подавись!
Хаим встал, подобрал книжку и поплелся к себе в комнату. Он
горько плакал. Затем встал, надел пальто и шапку, взял ранец и

26
выбежал на улицу.
Мальчик, всхлипывая, постоял возле дядиного дома, не спеша,
пошел по покрытому слякотью от растаявшего снега переулку,
который впадал, словно ручеек в реку, в широкую шумную
улицу.
Была поздняя осень. Вечерние сумерки медленно поглощали
день. Впервые в жизни Хаим оказался один в большом малозна-
комом городе, без крыши над головой. Жгучая обида разрывала
сердце. Ускорив шаг, мальчик шел куда глаза глядят. Он твердо
решил, что никогда не вернется в дом, откуда его выгнали. Было
очень жаль дядю Гершеля, который столько добра делает для их
семьи. «Он придет домой, а меня не будет, начнет волноваться.
Он хороший и не виноват, что у него такие дети и жена», – с
горечью думал Хаим, не заметив, как дорога вывела его в центр
города. Куда-то спешили прохожие, заполнившие тротуары.
Мальчик, то и дело останавливался и рассматривал красочные
витрины больших магазинов и красивые фасады богатых домов.
Мимо него плавно, словно лодки по реке, проплывали по
центральной улице запряженные в пару или тройку лошадей
роскошные кареты с крикливыми кучерами.
Незаметно проходило время. Короткий осенний день клонился
к закату. Дворники зажигали керосиновые лампы возле домов.
«Наверное, уже поздно, – спохватился Хаим. Осмотревшись,
он увидел, что находится на тихой, почти безлюдной улице. – А
что я буду делать ночью?» От этой мысли ему стало не по себе.
«Вот если бы сейчас было лето», – вздохнул мальчик. Холодный
осенний ветер, продувая насквозь тонкое демисезонное пальто,
пронизывал его до костей. Засунув замерзшие руки в карманы
пальто, Хаим быстро шагал вперед, пока не устал. Его внимание
привлек красивый, будто замок из сказки, особняк с большими
колоннами. Из широких и высоких, овальной формы окон на
улицу мягко падал свет горящих свечей. «Там, наверное, хорошо,
тепло». Он съежился, с завистью глядя в окна.
Ветер усилился. С темного угрюмого неба сыпал мелкий
снежок. Напротив к красивому парадному подъезду трехэтажного
дома с резными дубовыми дверями подъехали две кареты, из
которых, смеясь, вышли радостные, в нарядной одежде, четверо
парней и четыре девушки. Швейцар с большой седой бородой

27
выбежал им навстречу. В его сопровождении они веселой
гурьбой вошли в дом. Мальчик, не зная почему, перейдя дорогу,
подошел к дому, откуда послышалась музыка.
– Ты что тут делаешь, паныч7? – спросил у него белобородый
швейцар.
Хаим растерянно смотрел на него.
– Иди домой, иди домой, папа с мамой тебя ждут, – повысив
голос, скомандовал швейцар.
Подросток вновь вернулся к особняку с овальными окнами.
Он чувствовал себя несчастным, никому не нужным. От усталос-
ти свисающий с плеч ранец, полный книг, казался ему как никог-
да тяжелым. Подойдя к стоящей рядом с домом деревянной ска-
мейке, запорошенной снегом, над которой был сделан узенький
козырек от дождя, мальчик снял с плеч тяжелый ранец и
поставил на скамью.
«Что мне делать? Куда идти?» Он вспомнил о двух своих това-
рищах по классу, их родители, конечно, согласились бы, чтобы
он переночевал у них. Но Хаим боялся, как бы они не подумали
плохо о его дяде Гершеле. Кроме них у него в этом огромном, по
сравнению с их местечком, городе не было никого. Слезы заво-
локли глаза мальчика. Подняв воротник, он взвалил на спину
ранец. Тот, словно якорь, потянул его к земле. Изнемогший от
волнений пережитого дня Хаим, сбросив рукой снег со скамьи,
опустился на нее, прижавшись спиной к ранцу, словно к теплой
печке. Перед глазами всплыла разорванная братом книга. «Как я
теперь отдам ее Мойше? Что я скажу?» – с горечью подумал он.
Жалобно мяукая, медленно шел по тротуару серый котенок.
Подойдя к Хаиму, остановился. Мальчик поднял его на руки и
положил к себе на колени, накрыв полой пальто.
«Бедняжка, кто тебя, такого маленького, выбросил на холод? –
Он гладил теплой ладонью мокрую шерсть котенка. – Меня тоже,
как и тебя, выгнали из дома». Отяжелевшие веки Хаима невольно
опустились.
– Добрый вечер! – Хаим услышал мужской голос. К счастью,
он проспал, сидя на мокрой скамье, не более получаса. Открыв
глаза, мальчик увидел стоящего перед ним высокого
представительного мужчину, лет 40-50, модно одетого, в шляпе.
7
Мальчик из богатой семьи
28
 – Что это ты, дорогой, уснул здесь на скамье? Снег идет, – с
доброй улыбкой спросил он у подростка. Слезы полились из глаз
Хаима. – Ну что ты, милый, вставай! Вставай, здесь холодно.
Пожалуйста, пойдем ко мне. Я живу в этом доме. Попьем
горяченького чаю, сразу согреешься. У меня есть сынок твоего
возраста. Идем, не стесняйся.
Мужчина взял под руку плачущего мальчика. Они вошли во
двор. Залаяла собака. Из-за угла большого особняка с пристрой-
кой выбежала большая черная овчарка.
– Джек, на место! – скомандовал хозяин. Собака послушно
вернулась. На пороге дома показался высокий широкоплечий
старик с седой бородой.
– Добрый вечер, Кузьмич, – поздоровался с ним хозяин.
– Добрый вечер, Тихон Феофанович. – Как дела?
– Все в порядке, – ответил тот. Они вошли в большой дом.
– Раздевайся. Вешай пальто и шапку на вешалку. Не
стесняйся, пожалуйста! Все будет хорошо! – войдя в прихожую,
сказал хозяин.
– Вот так, а теперь давай знакомиться. Меня зовут Тихон
Феофанович, – он протянул мальчику руку, – а тебя как?
– Хаим, – ответил тот, смущенно опустив глаза.
– Очень приятно. Кузьмич, скажи Маше, пусть принесет,
пожалуйста, чаю в гостиную, – попросил он старика.
Они зашли в большую гостиную с роскошной, изысканной
мебелью. В комнате появился мальчик с белокурыми кудрями и
большими выразительными голубыми глазами, очень похожий на
хозяина.
– Хаим, это мой сын Валера.
Валера подошел к незнакомому сверстнику. Они обменялись
рукопожатием.
– Это, Валерий, мой новый молодой друг, прошу любить его и
жаловать.
В этот вечер ребята сидели рядом, за обеденным столом. К
явному огорчению хозяев, Хаим, кроме чая, приятным теплом
согревшим его продрогшее тело, и кусочка пирога, ни к чему не
притронулся. Он был мрачен и молчалив. Понимая состояние
подростка, хозяева тактично заводили веселые разговоры, чтобы
как-то отвлечь его внимание от тяжелых дум.

29
 Вскоре мальчик в сопровождении доброго старика – Степана
Кузьмича – пошел в его комнату и уснул в чужом доме на чужой
постели тяжелым тревожным сном.
Утром Хаим со слезами рассказал Тихону Феофановичу о
причине своего ухода из дома дяди. Внимательно выслушав,
хозяин пожалел его и решил оставить сироту в своем доме
помощником смотрителя – старого Кузьмича, служившего у них
уже много лет.
Профессор Печорин был родом из Петербурга, там он работал
в консерватории. После смерти тестя, жившего в Киеве, он с
женой, по ее просьбе, поменял место жительства и начал рабо-
тать в музучилище старшим преподавателем по классу скрипки.
В тот злосчастный для Хаима день Гершель приехал домой
очень поздно, все уже спали. Переодевшись, он, как всегда,
подошел к детской комнате, осторожно открыл дверь. Его
сыновья спали безмятежным сном. Он постоял немного, любуясь
ими, закрыл дверь и заглянул в комнату племянника. Гершель
обомлел. Хаима не было. Кушетка не застлана постелью. «Где
Хаим?» – с тревогой подумал Гершель. Он быстро взбежал на
второй этаж и вошел в спальню. Жена спала.
– Муся, где Хаим?! – закричал Гершель.
– Фу! Перепугал меня до смерти. Совсем с ума сошел, орет, -
проворчала она.
– Я тебя спрашиваю, где Хаим?!
– Не кричи, сумасшедший, я не знаю. Он поругался с детьми,
оделся и ушел.
– Что ты такое говоришь? Ты что, с ума сошла? Как ты могла
разрешить ребенку одному выйти из дома! – кричал Гершель.
– А что я могла сделать? Не привязать же его веревкой.
– Что, довольна теперь? Твоя мечта наконец-то сбылась! Да?!
Сироту выгнала из дома!
– Никто его не выгонял.
– Поганка ты! Вот кто ты!
– А ты сумасшедший, вместе со своим племянником.
– Скажи мне правду! По-хорошему. Что случилось с ним!? –
Он подошел к кровати, сорвал одеяло. Яростью горели глаза
Гершеля. Жена сказала, будто Хаим, избив их младшего сына,
схватил свой ранец и, ничего ни сказав, убежал из дома.

30
 – Боже мой! Боже мой! Да как ты могла такое допустить! Я не
верю ни одному твоему слову! Ты думаешь, я не знаю, как ты все
время придиралась к Хаиму! И настраивала против него наших
бездельников! Это ты виновата во всем! Только ты! Сироту,
несчастного племянника моего, из моего же дома выжила! –
обхватив руками голову, в отчаянии кричал Гершель, шагая взад-
вперед по комнате. – Я на похоронах у брата поклялся, что буду
его детям вместо отца, что Хаиму в моем доме будет не хуже, чем
у себя! Ведь это долг мой перед памятью Арона! Откуда у тебя
столько взялось жестокости!
Та же, довольная, лежала в постели с закрытыми глазами.
«Ничего, ничего! Покричишь, покричишь, и все встанет на свои
места. А твой выродок пусть себе едет откуда приехал. Хам
паршивый! Дрянь поганая! Чтоб он вместе со своей мамочкой
счастья не знал! На чужих харчах хотят выехать! Местечковые!
Босоногие! Бессовестные!»
Гершель, надев демисезонное пальто, выбежал на улицу.
Улица была покрыта белоснежным ковром первого снега. Дул
холодный северный ветер. Разгоряченный, он оббегал все
близлежащие улицы, заглядывая в парадные подъезды домов,
расспрашивая дворников, очищающих от снега тротуары. Не
найдя племянника, Гершель заявил о пропаже в полицию и
разбитый поехал домой, едва надеясь, что Хаим вернулся.
«Да! Да! Во всем только я один виновен! Не мог защитить
Хаима от этих бездушных сволочей! Боже, прости меня! – Он со
злостью ударил кулаком по кушетке. – Где Хаим?! Куда он мог
пойти? Мальчик мой. Такой ребенок! Ангелочек. Мои лоботрясы
не стоят его подметки. А что, Муся лучше их?! Правильно
говорят: «Из Ивана в паны». Неужели он мог уехать в Белую
Церковь? Позор! Как мне после этого смотреть в глаза Рахели? –
со стыдом и тоской думал Гершель. Стенные часы, висевшие в
передней, отбили три часа. – Хоть бы скорее пришло утро. Я
пойду в школу. Ночью так холодно, а он, бедняжка, на улице»…
От этой мысли у Гершеля защемило сердце. Он лег на кушетку,
закрыл ладонями лицо. Голова разрывалась от боли. Слезы
катились из глаз.
Изможденный пережитым, под утро Гершель задремал. В
полусонном состоянии он словно живого увидел своего брата

31
Арона. Одетый в черное, тот стоял в снегу и с упреком смотрел
на него. От волнения сердце Гершеля барабанной дробью стучало
в груди. Сквозь дремоту до него донесся голос жены, зовущей
его. Он превозмог себя, открыл глаза. Рядом с ним стояла Муся в
махровом халате.
– Иди, к тебе пришел мужчина, спозаранку. Не спится людям,
– недовольным тоном сказала она. – А ты успеешь еще выспаться
за целый день.
– Заведи его, пожалуйста, ко мне в кабинет, – попросил
Гершель, – я через десять минут приду.
Она вышла из комнаты, спустилась по деревянной лестнице на
первый этаж.
– Извините, пожалуйста, вчера муж очень поздно приехал с
работы. Он через десять минут выйдет к вам, – обратилась она к
стоящему в передней Тихону Феофановичу, приютившему
Хаима. – Идемте в кабинет мужа. – Они вошли в большую комна-
ту, где стояли два кожаных кресла и диван, маленький столик и в
большом глиняном горшке рос многолетний фикус. – Садитесь,
пожалуйста. Муж сейчас придет. Вам повезло, что он дома.
– А мне кажется, что ему больше повезло, – ухмыльнулся
незнакомец.
Хозяйка с удивлением смотрела на незнакомца, подобное от
клиентов мужа она впервые слышала.
– Доброе утро, – поздоровался Гершель с элегантно одетым
мужчиной. – Извините, пожалуйста, что заставил вас ждать.
– Ничего! Ничего. Я ведь пришел без предупреждения.
– Еще раз прошу прощения, – Гершель сел на второе кресло,
напротив незнакомца. – Слушаю вас. Чем я могу помочь вам?
– Спасибо. Мне ваша помощь не нужна. Я пришел
относительно вашего племянника.
– Что с ним?! – вскочив с кресла, воскликнул Гершель.
– Не волнуйтесь, с Хаимом все в порядке, он у меня дома.
– Большое вам спасибо! Я его всю ночь искал и обратился в
полицию. У нас дома такое...
– Не надо. Я все знаю.
– Извините. Большое вам спасибо. Я за Хаимом сейчас же
поеду. Произошло недоразумение, – виноватым тоном говорил
Гершель.

32
 – Простите, давайте сначала познакомимся. Тихон
Феофанович, – протянув руку хозяину, представился незнакомец.
– Очень приятно. Гершель Моисеевич.
Они обменялись крепким рукопожатием.
– Гершель Моисеевич, на мой взгляд, будет лучше сейчас, при
такой атмосфере, которая у вас дома, и для Хаима, и, наверное,
для вас тоже, если он поживет в моем доме. Я уверен, у нас ему
будет хорошо. Дом у меня большой. Мы с супругой музыканты.
Я преподаю в Киевском музыкальном училище. С нами живет
младший сын. Он ровесник Хаима. Мальчик травмирован, ему
нужна доброжелательная обстановка. После короткой паузы
профессор продолжил: – Хаим нам очень понравился. Воспитан-
ный мальчик, и он не возражает жить у нас.
– Я с вами согласен, Тихон Феофанович. Его покойный отец,
мой родной брат, был верующим человеком и прекрасно
воспитывал своих четверых детей. Поверьте, мне стыдно и очень
больно, что с племянником такое случилось в моем доме. Ведь он
мне как родной сын, – дрогнувшим голосом сказал Гершель и
отвернул лицо.
– Не надо, Гершель Моисеевич. Мне Хаим все рассказал о вас.
– Тихон Феофанович, я безмерно вам благодарен за вашу
доброту к Хаиму. Раз вы согласились, чтобы он жил у вас, то все
расходы на его содержание я буду еженедельно оплачивать.
– Пусть это вас не волнует.
– Нет! Нет! Я хочу так. Я поклялся на могиле брата! Я уплачу
обязательно! – волнуясь, говорил Гершель.
– Хорошо. Хорошо, – согласился профессор.
– Но вот как будет со школой? – нахмурился Гершель.
– Очень просто. Я Хаима и своего сына сегодня отвез в
школы, они рядом.
– Вы сделали для меня, дорогой мой, больше, чем самый
близкий человек. Большое вам спасибо!
– Единственная у меня к вам просьба, Гершель Моисеевич. Я
понял, что Хаим не по возрасту самостоятельный и очень щепе-
тильный, поэтому мы поступим таким образом. Всем хозяйством
в моем доме многие годы занимается очень хороший человек. Он
для нас как родной и любит детей. Своих у него нет. Мальчик
будет жить с ним. Кузьмич очень благородный положительный

33
человек. Мой сын от него без ума. Он много хорошего может
дать и вашему племяннику.
Попрощались они как добрые приятели.
В тот же вечер к Хаиму приехал дядя. Он был счастлив
увидеть его здоровым, однако не слишком уговаривал вернуться
в свой дом. К огорчению Гершеля, ему не удалось уговорить
Тихона Феофановича взять деньги на нужды племянника. Хаим
же гордо заявил дяде, что теперь будет самостоятельно зарабаты-
вать себе на жизнь, работая в доме профессора.

IV
Хаиму жилось хорошо. Он был сыт, обут, одет, находился под
присмотром старого доброго слуги Степана Кузьмича. Старик
привязался к мальчику, когда-то он и сам был в его шкуре. Жили
они оба в большой светлой комнате пристроенного к дому флиге-
ля. Хаим свободно разговаривал на украинском языке, и это было
по душе Кузьмичу, уроженцу Волынской губернии. Профессор,
как и обещал Гершелю, следил за занятиями его племянника. Он
очень радовался дружбе, завязавшейся между Хаимом и его
сыном. Валерий был слегка избалован, а Хаим трудолюбив и
прилежен. Отец надеялся, что это хорошо повлияет на сына.
Валерий учился играть на скрипке, и часто играл под
аккомпанемент матери – профессиональной пианистки. Часами
Хаим старался, чтобы никто не увидел его, стоял, прислонившись
к двери гостиной, наслаждаясь игрой нового друга. В воскресные
дни гостеприимный дом профессора наполнялся звуками музыки
– играли мать, отец, Валерий и их друзья.
Неожиданно и в Хаиме пробудилась страстная любовь к
музыке. С каждым днем она все усиливалась. В его воображении
музыка рождала новые и новые образы. Мелодии, которые он
слышал, казались ему похожими то на буйный ветер или
весенний дождь, то на запах душистых цветов или усеянное
далекими звездами ночное небо.
Однажды, стоя на коленях у слегка приоткрытой двери в
гостиную, где играл на скрипке Валерий, Хаим не слышал, как в
прихожую вошла его мать, Анастасия Николаевна. Ее добрый
раскатистый смех испугал и смутил его, вырвав из царства грез.
Вскочив на ноги, мальчик покраснел, виновато опустил глаза.

34
 – Ну что ты, миленький? Зачем так? – Подойдя к нему, она
нежно, по-матерински, погладила его густые кудрявые волосы. –
Тебе, Хаим, нравится, как играет Валерий? – спросила слегка
удивленная Анастасия Николаевна.
– Очень нравится! – восторженно воскликнул он.
– Это прекрасно, что тебе нравится музыка. Идем вместе в
гостиную. Теперь, когда захочешь, можешь присутствовать на
занятиях Валерия.
Они вошли в большую светлую гостиную. В углу у окна стоял
немецкий рояль бежевого цвета, возле которого, как всегда, играл
на скрипке красивый белокурый мальчик. Увидев вошедших,
Валерий, улыбнувшись и подмигнув другу, продолжал играть.
– Хаим, не стесняйся. Садись в кресло, – сказала Анастасия
Николаевна и села за рояль. – Давай, Валера, еще раз повторим.
Хаим закрыл глаза. Невольно он мысленно перенесся к
берегам любимой реки Рось, где часто с раннего детства летним
утром слушал соловьиные трели, монотонное журчание реки,
легкий шелест плакучих ив, свесивших свои длинные, словно
девичьи косы, ветви к прозрачной воде, унылое завывание ветра
над раскинувшимся чуть поодаль бескрайним полем, покрытым
душистыми цветами. Перед его глазами всплыла добрая улыбка
отца. Словно на крыльях, как розовая птица, перед ним пролетела
вся его короткая жизнь до смерти папы.
Валера перестал играть, а в сердце мальчика продолжала
звучать прекрасная музыка Моцарта.
С этого дня Хаим не пропускал ни одного занятия. Валерий
решил сам учить друга игре на скрипке. Когда впервые в жизни
мальчик взял в руки скрипку и смычок, ему казалось, что
счастливее его нет человека на земле. Шло время. Дружба ребят
все крепла. Как-то Хаим невзначай сказал другу, что хочет
своими руками сделать скрипку. К его удивлению, Валерий
рассмеялся.
– Да что ты, белены объелся? Тоже мне, выискался новый
Страдивари! Не всякий рабочий сумеет сделать скрипку.
– Я тебя очень прошу, достань мне, пожалуйста, хотя бы
четыре струны, – настаивал Хаим. – Да, да! Ты достань, а потом
не будешь смеяться, – обиженным тоном попросил он.
Через два дня Тихон Феофанович принес сыну четыре струны,

35
которые тот, усмехаясь, передал другу. С помощью деда Кузь-
мича, мастера на все руки, Хаиму наконец удалось смастерить
нечто вроде оригинального смычкового инструмента. Скрипич-
ный смычок старик сделал из березовой веточки и натянул вдоль
нее пучок конских волос. Неописуемой радостью для обоих, но
особенно для Хаима, был тот незабываемый момент, когда он
извлек звук из общего детища. К тому времени мальчик с
помощью Валерия успел усвоить ноты и выучился азам игры на
скрипке. Ежедневно, когда дома никого из хозяев не было, он с
упорством осваивал свой самодельный музыкальный инструмент.
После месяца репетиций Хаим решился продемонстрировать
свою игру другу. Каково же было удивление Валерия, давно
забывшего об этой затее, когда тот заиграл на «своей» скрипке. В
этот же вечер, по просьбе Валерия, Хаим играл на ней перед его
родителями, Они были восхищены не столько самой игрой,
сколько его страстной любовью к музыке и незаурядным музы-
кальным слухом.
На следующий день Тихон Феофанович поехал к Гершелю с
просьбой купить своему племяннику скрипку. Он решил начать
обучать его музыке. «Какое счастье, если сам профессор хочет
учить играть на скрипке моего Хаима! И говорит мне, что из него
выйдет музыкант! Я думаю, что ему можно верить!» – сидя на
диване в своем кабинете после ухода г-на Печорина, думал
гордый за племянника счастливый дядя.
«Я свою клятву сдержу, брат мой! Даже если моя жена встанет
с ног на голову. Я выведу твоего сына в люди. Может быть, Бог
даст, он еще станет знаменитостью. А почему бы и нет? – высоко
подняв голову, спросил он сам себя. – Ведь какие голоса были у
наших покойных папы и деда Рувима, когда они пели и молились
в синагоге. Люди плакали. Пожалуй, и у Арона голос был не
хуже. Я завтра же куплю Хаиму самую лучшую скрипку. Сколько
бы она ни стоила». Гершель смотрел на записку, написанную
профессором хозяину лучшего в городе магазина музыкальных
инструментов. «Вот теперь уже мой покойный брат Арон может
спать спокойно. Как я рад за Хаима! – радовался Гершель. – Мой
племянник – не то, что мои два лоботряса! Бездельники! Похожи
на свою мамочку...»
Хаим поблагодарил дядю за бесценный подарок. Скрипку он

36
получил в присутствии Тихона Феофановича и его сына. Держа в
руках скрипку, о которой еще недавно не смел даже мечтать,
счастливый мальчик повел дядю к себе в комнату.
– Дядя Гершель, большое вам спасибо за подарок, но,
наверное, эта скрипка очень дорого стоит? Да? – виновато
спросил он.
– Не очень, сынок. Главное, чтобы ты хорошо научился играть
на ней. Это для меня будет самым дорогим подарком. Помни
только одно: скрипка – это еврейская душа!
– Когда я вырасту и заработаю деньги, то обязательно отдам
вам, – тихо сказал Хаим.
– Будь счастлив, дорогой! – Посадив племянника на колени,
Гершель прижал его к себе и поцеловал.
Тихон Феофанович, выкраивая время, давал уроки
одновременно своему сыну и его новому другу. Он был рад, что и
на сей раз интуиция его не подвела, он не ошибся в выборе
ученика. Проходило время. Жизнь Хаима в доме Печориных
была до предела заполнена трудом и учебой.

Тем временем влияние Рувима на Рахель стало настолько

сильным, что она даже слушать не хотела жалобы Эли на
обнаглевшего дядю, который отказывался ему помогать.
– Эля, ты снова за свое! – раздраженно говорила мать, – Мы
хозяева, а дядя Рувим работает у нас. Я ему плачу зарплату,
неужели ты не можешь это понять! Ты просто неблагодарный
человек! Сколько он хорошего для нас делает! Ну почему ты не
хочешь с ним работать?
– Не хочу с ним работать, и все! – категорически заявил Эля.
– Он ведь тебе помогает, Эличка!
– Не нужна мне его помощь!
– Эличка, мы ведь пропадем без него! – настаивала Рахель. –
Ну зачем ты так делаешь, сынок?
– Мама, он нас обманывает! – Мальчик заплакал.
– Что ты такое говоришь! – Рахель прижала руку к сердцу.
– Мамочка, не нервничай! Я сейчас принесу лекарство. – Эля
выбежал из гостиной. Вскоре вернулся, держа в руках флакончик
с каплями и рюмочку с водой. – Не нервничай только, мамочка. Я
буду работать с дядей Рувимом. Буду, буду работать с ним!

37
Только очень прошу тебя, мамочка, не волнуйся, пожалуйста.
Придя немного в себя, Рахель, тяжело дыша, сказала:
– Сынок, дядя Рувим говорит, что наша Машка заболела, она
рвала и кашляла. Он хочет показать ее ветеринару. Ведь Машка
уже старая. Может быть, ее нужно будет продать.
– При мне такого не было, – чуть слышно произнес мальчик.
– Если ты не захочешь работать, то кто нам даст на кусок
хлеба, ведь у тебя две младшие сестренки.
– Эля заплакал. – Ну что ты, дорогой мой мальчик. Не плачь,
прошу тебя! Не разрывай мое сердце! – Она прислонила к себе
сына и поцеловала. – Наш папочка будет просить за нас!..

Развалистой походкой, запрокинув голову, высокомерно глядя

на идущих навстречу прохожих, предсубботним вечером шел по
центральной улице Белой Церкви щеголевато одетый Рувим.
Настроение у него было прекрасное. Он мурлыкал себе под нос
какую-то мелодию. Для этого у него был повод. В некогда
пустых карманах лежали деньги, собранные им сегодня с
клиентов. Предвкушая вкусный обед и рюмку обжигающей рот
холодной водки, он спешил в дом своего покойного двоюродного
брата Арона.
Рувим вошел в гостиную, Рахель со своими дочерьми,
прочитав благословения, зажигали субботние свечи. За накрытым
столом сидел Эля в белоснежной выглаженной рубахе.
– Шабат шалом! – поздоровался Рувим.
– Шабат шалом! – хором ответили девочки.
– Садись, Рувим, – предложила хозяйка.
– Спасибо. Ой, как вкусно пахнет! – потирая руки, сказал
шурин. – Эля, сегодня шабат, улыбаться надо. Радоваться в шабат
надо, тогда вся неделя будет хороша. А ты сидишь надутый, как
обманутый жених без приданого на свадьбе. – Он раскатисто
рассмеялся. Рассмеялись и девочки. Эля, покраснел и нахмурил
брови. – Давай, Рахеличка, выпьем по рюмочке. – Рувим,
сидевший на противоположной стороне, встал, подошел к ней,
взял бутылку вина и наполнил ее рюмку. Свою он наполнил
водкой. – За шабат выпьем! Ура! – Рувим залпом опорожнил
рюмку. – Завидую я вам, детки, что имеете такую маму. Золотые
руки у нее, так вкусно готовит! Пальчики оближешь. А гефилте

38
фиш8 никто лучше ее не делает! – Уплетая вкусную еду,
подогреваемый выпитой водкой, словоохотливый Рувим
забрасывал Рахель комплиментами. – Я, конечно, не такой
верующий, как ваш покойный папа, но кое-что знаю. Все-таки я
его близкий родственник. Кидуш я уже сделал, правда, Эля? –
обратился он к молчавшему подростку.
– Кидуш делают на вино, а не на водку, – ответил тот.
– Здесь ты прав, дорогой, но ничего, я еще не опоздал. – Он
встал, подошел к Рахель, взял бутылку с вином, наполнил свою
рюмку. – Вот так, Эля, мы сделаем. И выпьем, как говорят в
народе, ершик для поднятия настроения. Правда, Рахеличка? – Та
неодобрительно покачала головой. – Ну, идите к дяде, мои
любимые племяшки, Табл и Голда. – Девочки подошли к нему,
сели на колени. Эля встал.
– Мама, я пойду к себе. Мне хочется спать. Я устал.
– Вот дает, ты же сегодня не работал, а говоришь, что устал, –
усмехнулся Рувим. – Странный хлопчик9!
– Иди, иди, сынок, отдыхай. Ты наработался за всю неделю.
– Спокойной ночи! – Мальчик вышел из гостиной.
Мать печально смотрела ему вслед.
Младшая девочка, зевнув, подошла к матери и села ей на
колени. – Что, Голдочка, тоже хочешь спать? – Та уткнулась
носиком ей в плечо. Зевнула и Табл. – Все! Все! Идемте,
голубушки мои, я вам постелю.
Когда они вышли, Рувим снова наполнил свою рюмку водкой,
выпил, закусив сдобным пирожком с мясом и соленой капустой.
Довольный, как сытый кот, он зевнул и потянулся. Встал.
Подошел к двери комнаты Эли. Осторожно приоткрыл ее.
Мальчик спал. Вернувшись в гостиную, он начал собирать со
стола посуду и выносить ее в кухню. В комнату вошла Рахель.
– Спасибо, – поблагодарила она. – Это не похоже на
холостяка. Женился бы ты, Рувим. Жена была бы тобой довольна.
– Зачем мне жениться? Если бы я встретил такую женщину,
как ты, – другое дело. Но такую не найдешь! Это только моему
покойному брату могло так повезти на жену.

8
Фаршированная рыба (идиш).
9
Мальчик (укр.)
39
 – Ты снова за свое. Кто ищет, тот найдет, – улыбнулась
Рахель. Собрав посуду со стола, она села на диван.
Рувим подошел к окну.
– Ну и дождь хлещет! Такой дождь может до утра не пройти.
Какие у тебя, Рахель, хорошие дети. – Рувим сел рядом с ней на
диван.
– Да, дети очень хорошие, только такого хорошего отца они
очень рано потеряли. А без отца... – вздохнув, она прикусила
губу.
– Но я, Рахель, всегда буду с вами. Вы все-таки мне не чужие.
– Спасибо.
– Мы, Рахель, будем вместе. – Приблизившись к ней, он взял
ее руку.
– Не надо, Рувим, не надо. – Она хотела освободить свою
руку, но он не отпустил ее.
– Рахель, ты же знаешь, по еврейскому обычаю...
– Я знаю, – прошептала вдова. – Но я еще не готова. Рано об
этом говорить.
– А мы никому говорить не будем. – Он опустил ее руку и
обнял. – Рахель, я сделаю все, чтобы вы были сыты и чтобы у вас
было все, как при Ароне. Я тебя давно люблю. Очень давно. –
Рувим начал покрывать ее лицо и шею горячими поцелуями.
– Рувим, дети увидят, услышат, – испуганным голосом
говорила она. – Здесь нельзя! Что ты делаешь!
Он встал с дивана и потянул ее за собой в спальню.

На Украине стояла суровая снежная зима. Наметенные ветром

метровые сугробы загромоздили улицы Киева. Неожиданно для
всех в доме Печорина захворал никогда не болевший любимец
семьи Кузьмич. Вся тяжесть по уходу за большим домом
профессора легла на плечи Хаима. Ему приходилось по
нескольку раз в день расчищать дорожки от снега. Он успешно
справлялся с работой. Кузьмич поправился, а Хаим почувствовал
себя плохо, у него поднялась температура. Вскоре выяснилось,
что у мальчика двустороннее воспаление легких. Расстроенный
Тихон Феофанович пригласил к нему семейного врача. Сидя у
постели больного и держа горячую от жара руку ребенка,
профессор успокаивал его.

40
 – Ничего, сынок, Бог даст, вскоре выздоровеешь. Закончишь
школу. Поступишь в консерваторию. Закончишь и ее. Станешь
настоящим профессиональным музыкантом...
От этих слов на лице Хаима появилась счастливая улыбка.
Вскоре дела его пошли на поправку. Дядя Гершель ежедневно
навещал племянника. К середине весны, совсем оправившись
после болезни, мальчик пошел в школу. Несмотря на почти
полуторамесячное отсутствие, он сумел с отличием закончить
учебный год. Хаим очень скучал по дому, по матери, брату и
сестренкам и с нетерпением ожидал летних каникул, чтобы
встретиться с ними.
После холодной зимы весна была ранняя и теплая. Резкое
потепление, растопив толщу снега и льда, вызвало сильное
наводнение. Река Рось затопила близлежащие деревушки, не
обошла и Белую Церковь. Если в снежную зиму Эле кое-как с
огромным трудом удавалось на санях привозить клиентам
минеральную воду, то весной к роднику невозможно было
добраться. Рахель приходилось довольствоваться лишь своим
хозяйством, которое их не раз уже выручало. Всю зиму
причиняли ей беспокойство частые простуды дочерей, особенно
младшей Голдочки. Эля, хотя и не работал полтора месяца, по
привычке просыпался в пять часов утра. Выходил из дома,
кормил лошадей, корову, козу, кур, кроликов. После этого он
очищал от снега двор и улицу возле их дома. Сыновья Рахель
были похожи на отца, были хозяйственные работящие ребята.
Эля, ложившийся спать рано, всегда просыпался ночью,
съедал вкусный пирожок – их он очень любил, – запивал
молоком и вновь засыпал, но спал очень чутко. Однажды он
услышал приглушенный кашель сестренки. «Бедная Голдочка,
опять заболела, она ведь только недавно выздоровела». Он встал
с постели, вышел в коридор. Зажег свечу и пошел в комнату
сестренок. Голда не переставала кашлять.
– Голдочка, ну где ты снова простыла? – Девочка кашляла, не
открывая глаз. – Я тебе принесу теплое молоко с медом, –
нагнулся над ней Эля.
– Не хочу никакое молоко. Я хочу спать! Отстань от меня!
– А чай будешь пить?
– Не хочу! Дай мне спать! – закричала девочка.

41
 – Тогда я позову маму.
– Иди!
– Но ты же хочешь выздороветь?
– Не хочу. – Она продолжала кашлять.
Мальчик приложил руку к ее лбу.
– У тебя температура. Выпей молоко с медом, я тебя прошу,
Голдочка.
– Уйди. Дай мне спать! – заплакала она.
Эля, чувствуя, что ничем не может помочь, пошел за матерью.
– Мама! Мама! – приоткрыв дверь спальни, сказал он. –
Голдочка заболела.
– Да! Да! Я сейчас, – спросонья ответила мать. – А где мои
тапочки? – занервничала она.
Эля открыл дверь. Вошел в спальню с зашторенными окнами,
чтобы подсветить матери, сидящей на кровати. Он нагнулся. Свет
горящей свечи осветил лежащую на подушке голову Рувима.
Мальчик, словно пронзенный электрическим зарядом, выскочил
из спальни, вбежал в свою комнату, бросился на кровать и громко
заплакал.
– Эля! Эля! – послышался крик матери. Она подбежала к
сыну. – Что случилось? Что случилось, сынок? Почему ты пла-
чешь? – Она положила ладонь ему на голову, но он со злостью
оттолкнул от себя ее руку. – Ты напрасно злишься, что дядя
Рувим остался у нас ночевать. Ведь ты уже не маленький. Про-
шло больше года после папиной смерти, а по еврейскому закону
брат умершего должен жениться на его жене. Понял, глупенький?
Эля, обхватив голову руками, чтобы не слышать режущий его
сердце голос матери, еще сильнее заплакал.
– Я думала, что ты умница и взрослый, а ты глупый! Подумай
о том, что я тебе сказала, – с досадой произнесла она, выходя из
комнаты.
Рахель зажгла в кухне керосиновую лампу и пошла в детскую.
Девочки спали. Голдочка лежала на спине и тяжело дышала.
Рахель поцеловала ее и повернула на бок. «Какие мы несчастные!
За какие грехи нас постигло такое горе, дорогие мои детки?»
Понурив голову, Рахель вернулась в спальню. Села на кровать.
Проснувшись, Рувим обнял ее за талию, потянул к себе, но та
локтем из всех сил ударила его.

42
 – Ой! Ты что, с ума сошла? Мне ведь больно. Какая муха тебя
укусила?
– Я дура, из-за тебя с сыном поссорилась.
– А-а! Вот в чем дело! Он ревнует! – усмехнулся Рувим.
– Не нужно было тебя пускать к себе в постель.
– Ты сама виновата. Я тебе предлагал пойти к раву. Ну, ладно,
ладно. Он успокоится. Подрастет и все поймет. Пойдем, моя
красавица, к раву, а сейчас иди ко мне.

На согретую весенним солнцем землю пришел главный

еврейский праздник – Песах. Нарядно одетый Гершель приехал в
дом профессора Печорина с разнообразными подарками и
сладостями для своего любимого племянника Хаима и его друга
Валерия. Но главное, он привез много мацы, которую с
удовольствием, к радости еврейского мальчика, ели все члены
семьи Тихона Феофановича, в том числе и закадычный друг
Хаима – Кузьмич. К глубокому огорчению Гершеля, Хаим
наотрез отказался отмечать праздничный пасхальный седер у
него дома. Провел он его в семье своего друга по школе. Следом
за еврейским праздником пришла русская Пасха. В доме
профессора Печорина ее с нетерпением ожидали по двум
причинам. Во-первых, она совпадала с днем рождения хозяина
дома; во-вторых, хотя Тихон Феофанович и его супруга были
людьми неверующими, они всегда соблюдали старые традиции
своих предков: устраивали в первый день праздника в своем
большом особняке веселое семейное торжество. Собирались их
близкие родственники и друзья, люди искусства: артисты,
писатели, музыканты. Хозяин торжества пригласил на свой день
рождения Гершеля Каца с семьей, но пришел один дядя, и Хаим
был очень рад этому. После праздничного обеда гости перешли в
салон, где танцевали, пели, развлекались.
Все подобные торжества в доме Печорина по традиции
завершались выступлением младшего сына. Отец обычно
разучивал с ним что-нибудь новое к торжеству. На сей раз Тихон
Феофанович захотел, чтобы Валерий играл вместе со своим
другом Хаимом. Глядя на племянника, Гершель сиял от радости и
гордости. «Молодец, мальчик мой, если бы тебя видела Рахель! –
думал он. – Эх! Не дожил до сего дня бедный Арон!».

43
 – Скажи, Тихон, про этого вундеркинда ты мне рассказывал? –
слушая дуэт скрипачей, с иронией спросил друг Печорина,
известный композитор.
– Да, Иван, я говорил именно о нем.
Друзья закончили играть. Валерий поспешил отойти от рояля.
Было видно, что он больше не имеет желания играть. В последнее
время родителей очень огорчало, что их сын все больше и больше
охладевал к занятиям музыкой. Хаим медленно пошел за
Валерой. Ребят проводили аплодисментами.
– Иван, ты хочешь послушать мальчика?
– Вундеркинда всегда интересно слушать.
Неожиданно для Хаима к нему подошел Тихон Феофанович.
– Хаим, сыграй, пожалуйста, нам. – Мальчик покраснел. – Не
стесняйся, друг мой. Сыграй то, что хочешь.
– Иди, иди, Хаим, не волнуйся, все будет хорошо, – подбодрил
друга Валерий.
Тот подошел к роялю, сидевшая за ним Анастасия
Николаевна, ласково посмотрела на мальчика, улыбнулась и
кивнула ему. Сжав губы и нахмурив густые брови, он положил на
плечо скрипку и сосредоточился – как спортсмен перед стартом.
Закрыв глаза – это стало его привычкой, – Хаим начал играть.
Когда он закончил, все громко зааплодировали, а учитель
поцеловал его.
– Молодец, сынок, – во всеуслышание похвалил профессор.
– Да, это еврейский самородок! – долетели до Гершеля слова
восхищенного композитора.
– Мда-а, далеко не каждый прилежный студент удостоится
такой похвалы от профессора, – услышал он слова сидящей
рядом с ним женщины.
«Да, теперь я точно знаю, что Хаим будет большим
скрипачом», – с уверенностью подумал Гершель.
Оставались две недели до окончания занятий в школе. Оценки
по всем предметам были выставлены. Хаима ожидала похвальная
грамота, подписанная директором школы, которую тот вручит
ему в присутствии дяди Гершеля на родительском собрании в
последний день занятий. Настроение у мальчика было хорошим.
Его ожидали каникулы и поездка к своим родным в Белую
Церковь.

44
 Было за полдень. Весеннее солнце по-летнему обжигало
землю. Сидя в беседке старого сада, Хаим с Валерой играли в
шахматы против Кузьмича.
– Нельзя вам, голубчики, конем открывать своего короля, а то
я королевой дам шах и сниму вашу туру. Понятно, казаки? – учил
их Кузьмич.
– Да, – ответил недовольный своей невнимательностью Хаим,
Послышался звон колокольчиков, развешенных Кузьмичом на
дверях и в коридоре дома, а также во всех отдаленных местах
двора и сада.
– Наверное, мама приехала, – сказал Валерий, поднимаясь с
плетеного стула, но Хаим, опередив его, вскочил на ноги и
побежал открывать калитку. К его радости, перед ним стоял дядя
Гершель.
– Здравствуй, Хаим, – войдя во двор, поздоровался он, и
поцеловал племянника.
– Здравствуйте, дядя Гершель.
– Как дела, дорогой?
– Все хорошо у меня.
– Ну, слава Богу.
– Дядя Гершель, идемте в сад, там я с Валерой играю в
шахматы против Кузьмича.
– Нет! Нет! Идем лучше к тебе.
Они вошли в комнату, где жили Кузьмич и Хаим.
– Я вчера, Хаим, был в Белой Церкви.
– Да?! – радостно воскликнул мальчик. – Как мама себя
чувствует?
– Неважно, – чуть слышно ответил дядя.
– Снова сердце болит? – с тревогой спросил Хаим.
– Да, – тот кивнул головой. Мальчик сжал губы.
– Я так хотел бы увидеть маму, – он умоляюще взглянул на
дядю.
– Но ведь у тебя еще занятия.
– Нет, дядя Гершель, нам уже на дом ничего не задают. Мы
только ходим на экскурсии.
– Какие у тебя оценки, Хаим? – спросил Гершель и тут же
пожалел об этом, зная, как тот занимается.
– Все отличные.

45
 – Умница! – Гершель встал со стула, подошел к мальчику,
потрепал его кучерявые волосы и поцеловал в щеку. – Хочешь
поехать?
– Очень.
– Хорошо. Сегодня собери все, что тебе надо в дорогу, завтра
поедем.
– Большое спасибо, – поблагодарил Хаим.
По приезде домой Хаим узнал от своего старшего брата об
истинных причинах обострившейся в последнее время болезни
матери. Во всем был виноват двоюродный брат покойного отца,
которому она в свое время доверилась. Сказав ей, что одна из
двух лошадей якобы заболела и ее срочно, пока не поздно, нужно
продать на базаре в Киеве. Рувим, продав лошадь, больше в
местечко не вернулся. Через некоторое время до Рахель дошли
слухи, что он уехал в Америку. Оставшись с одной старой
больной лошадью, старший брат Хаима по-прежнему развозил
воду, но выручки едва хватало на то, чтобы сводить концы с
концами.
Надеждам Хаима и его учителя музыки не суждено было
сбыться. Видя положение своей семьи, мальчик, не раздумывая,
несмотря на уговоры дяди, отказался вернуться в Киев. Ему было
очень жаль прерывать занятия у профессора Тихона
Феофановича Печорина, но ради благополучия своих родных он
решил пожертвовать своим будущим.
По протекции Гершеля Хаим сразу же пошел работать
подмастерьем на небольшую конфетную фабрику в Белой
Церкви. О его учебе не могло быть и речи. Приходя поздно
вечером после работы домой, изнемогая от непосильного труда,
он, немного поев, падал на кровать и сразу же засыпал. Субботы
он ждал с нетерпением, это был единственный день, когда он мог
отдохнуть. Играя на скрипке, Хаим забывал о горе, обо всех
невзгодах. Перед ним открывался светлый сказочный мир, в
котором не было места лжи, жестокости, насилию, в котором
царили только доброта и музыка. Волшебные мелодии скрипки
пробуждали у мальчика яркие фантазии, ставшие для него тем
неосязаемым колодцем, из которого он черпал силы.

46
 В еврейское местечко все чаще стали долетать отголоски
бурных событий, разгоравшихся в Европе. Предвестником
грядущего кровавого водоворота стал невиданный до сих пор
всплеск шовинистических настроений. Не была исключением и
Украина, где набирал силу крайний национализм, приведший к
гибели во время погромов сотен ни в чем не повинных евреев.
Однажды утром, когда Хаим, наскоро перекусив, ушел на
работу, а больная мать с трудом стряпала на кухне еду для еще не
проснувшихся детей, в их дом с криком «Бей жидов!» ворвались
четверо головорезов с саблями. Ломая все на своем пути, они
вбежали в комнату, где спали дети.
– Смотри, Васька, как жиденята спят на украинской земле! –
размахивая саблей над головой, крикнул один из пьяных. В
комнату вбежала испуганная Рахель.
– Что вы делаете? Что вам нужно в нашем доме? – закричала
она, встав между перепугавшимися детьми и головорезами.
– Смотрите, какая красивая жидовочка! Вон какие у нее
красивые грудки! – схватив двумя руками груди Рахель, смеясь,
горланил во всю глотку здоровенный усатый мужлан.
Ненавидящими глазами глядя на разбойников, Рахель изо всех
сил оттолкнула его от себя. Тот под пьяный смех своих дружков,
схватив ее на руки, уволок в соседнюю комнату. Вопли
несчастной еврейки доносились до ее плачущих детей.
– Отпустите мою мамочку! – вскочил с кровати Эля, и
бросился ей на помощь.
Но сверкнувшая в воздухе сабля мгновенно снесла голову
мальчика с плеч. Он рухнул на пороге комнаты, где в двух метрах
от дверей, на полу, лежала потерявшая сознание Рахель.
Страшную картину увидел Хаим, вернувшись с работы домой.
На следующий день по обе стороны от могилы покойного отца он
с помощью соседей похоронил свою мать и старшего брата. А
через три дня, с помощью все тех же соседей продав все, что
можно было, из оставшегося захудалого хозяйства, подросток со
своими двумя младшими сестренками на попутной телеге уехал в
Киев к дяде. Как он и ожидал, тот близко к сердцу принял
постигшую их семью трагедию. Сняв небольшую комнату для
своих дорогих племянников, Гершель устроил не по возрасту
умного и энергичного Хаима в обувную артель. Работая в поте

47
лица с утра до вечера, подросток с горем пополам, с помощью
дяди, дела которого в то время шли плохо, содержал своих
младших сестер.
В заботе о хлебе насущном проходило для них время.
Старший брат изо всех сил старался подбадривать и успокаивать
осиротевших сестер.
Трагедию, постигшую родных Хаима Каца, с глубокой горес-
тью восприняли в семье Печорина.
– Ужас. Непостижимо! Только у нас такое могло случиться!
Среди белого дня убить ни в чем не повинных людей! Это
настоящее варварство! – сидя в гостиной вместе с семьей, напро-
тив Гершеля, возмущался Тихон Феофанович. – Если и далее так
будет продолжаться, это приведет нас к катастрофе! Когда
раньше мне рассказывали о погромах, я, честно говоря, считал,
что это проделки пьяных или безумных хулиганов. Однако то,
что я услышал от вас, – похоже на преступную политику,
поощряемую властями. Очень прискорбно, что подобное
происходит у нас на Украине. Звери! Нет! Они хуже зверей! –
негодовал профессор. Горькая тишина наполнила гостиную.
– Вот таких гнид нужно вешать в центре Киева, на площади,
чтобы люди плевали на них, – нарушив молчание, произнес
Кузьмич.
– Да, тяжелая доля выпала Хаиму, но я уверен, что у него
хватит сил выстоять. Он умница. Большое спасибо, Гершель
Аронович, что вы пришли к нам.
– Тихон Феофанович, у меня к вам просьба: пройдет немного
времени, Хаим придет в себя, пожалуйста, если вам не трудно,
продолжайте с ним заниматься. Я буду вам очень благодарен,
ведь он не по своей воле прервал занятия и очень переживал.
– Вы меня опередили, Гершель Аронович, я сам хотел вам об
этом сказать. Ведь будет обидно, если такой одаренный мальчик
оставит музыку. Дай Бог, чтобы у всех были такие дети, как
Хаим. Мы, например, очень привязались к нему. Он стал нам как
родной. Если у него будут какие-нибудь проблемы, то,
пожалуйста, пусть без стеснения обращается к нам по всем
вопросам, мы с радостью будем ему помогать.
– Спасибо большое. Материально они не нуждаются, и
квартиру я снял для них неплохую.

48
 – А вот это напрасно, Гершель Аронович. У нас хватает места.
Целый флигель свободный, правда, Анастасия? – обратился
профессор к жене.
– Конечно, – искренне подтвердила она.
– Спасибо, – встав со стула, поблагодарил Гершель.
Поднялись и хозяева.
– Мы будем рады, если дети придут к нам в гости, а Хаим
заниматься, – сказала хозяйка.
– Дядя Гершель, передайте, пожалуйста, Хаиму от меня
привет. Пусть поскорее приходит к нам. Я по нему соскучился, –
воскликнул Валера.
– И я тоже! – улыбаясь, сказал Кузьмич.
С чувством глубокой благодарности Гершель ушел из дома
доброжелательных людей, ставших ему родными. К его радости,
любовь племянника к музыке помогла мальчику справиться с
подавленным настроением. Хаим раз в неделю приходил вместе с
сестренками в дом своего учителя музыки. Встречали их очень
хорошо. Пока Хаим занимался с Тихоном Феофановичем,
Кузьмич и Валерий развлекали Голдочку и Табл, которые с
удовольствием ходили к ним в гости.

V
Вереницей радостей и горестей проходили годы жизни
осиротевших детей. На смену детству пришло отрочество, затем
юношество. Хаим продолжал работать на обувной фабрике и
хорошо зарекомендовал себя, со временем устроил туда же и
своих сестер. Сняв две большие комнаты, они жили дружной
семьей. Хаим, как и большинство рабочей молодежи, увлекся
новыми, революционными веяниями. Он ежедневно посещал
запрещенные властями подпольные собрания. Врожденный ум и
организаторские способности привлекали к нему единомыш-
ленников. Постепенно авторитет молодого революционера среди
его товарищей рос, и он стал лидером.
Напряженная международная обстановка и внутреннее
положение в огромной Российской империи, царский режим,
который держался на штыках, постоянные волнениях рабочих,
борющихся за свои права в ответ на репрессивные действия
властей, частые еврейские погромы вынуждали евреев

49
задуматься о выезде из страны. Не был исключением и Гершель.
Между тем Хаим познакомился у себя на работе с симпатич-
ной девушкой Сарой, приехавшей из провинции на заработки в
Киев. Они полюбили друг друга и решили пожениться. Узнав об
этом, Голда и Табл оставили брату квартиру и сняли на двоих
одну комнату.
Хаим очень переживал из-за того, что дядя уезжает в Америку.
Он решил отпраздновать свадьбу до его отъезда. Для Гершеля это
был приятный сюрприз. Он предложил отпраздновать свадьбу у
себя дома, пока еще его не продал, причем половину затрат,
несмотря на возражения Хаима, решил взять на себя. На
семейное торжество пригласили самых близких и родных людей
для жениха и невесты, среди которых были Тихон Феофанович с
семьей. Свадьба Хаима проходила по еврейским традициям, с
хупой. Жених и невеста были счастливы. Поздравительные тосты
сменяли друг друга.
– Дорогие гости, разрешите мне, – говорила Голда, держа в
руке наполненную рюмку вина. – Дорогой братик, ты для меня и
Табл с детства заменил отца и мать. Ты днем и ночью работал,
чтобы мы были сыты, обуты и одеты, Мы желаем тебе, Хаим...
– И тебе, Сара, – перебив сестру, продолжала Табл, – много,
много здоровья, счастья и много деток, чтобы они были похожи
на вас! – Сестры нежно обняли и поцеловали брата и его невесту.
– Ура! – закричали гости.
– Одну минутку! – подняв руку вверх, громко произнес Хаим.
– А теперь я хочу от себя и от моих дорогих сестер, от всего
сердца сказать большое спасибо нашему дорогому дяде Гершелю
за его любовь к нам, как к своим детям.
– Спасибо, дорогие мои. – Он встал со стула и со слезами на
глазах подошел к своим племянникам, обнял и поцеловал
каждого из них. – Я очень рад, за вас, Хаим и Сарочка. Мне очень
приятно, что Голдочка и Табл такие у нас умницы. Стали
самостоятельными барышнями. Теперь им нужно, как ты,
устроить свою личную жизнь.
– Просим внимания, господа! – громко произнесла Голда. – И
мы с Табл собираемся замуж!
– Да! Да! Да! – одновременно воскликнули сестры. – А вот
наши женихи, – к ним подошли два крепких молодых парня, –

50
просим любить и жаловать.
Гости хором выкрикнули: «Мазаль тов!10». Хаим и его невеста
широко раскрытыми удивленными глазами смотрели на стоящие
в обнимку молодые пары.
– Вы что, договорились? – развел руками счастливый
Гершель.
– Вот это сюрприз! Такого мы не ожидали! – не веря своим
глазам и ушам, рассмеялся Хаим.
– И мы от тебя, наш любимый братик, тоже в ближайшее
время не ожидали свадьбы. Ты нас просто опередил, правда,
Табл? – рассмеялась Голда. – Правда, ребята? – она обратилась к
стоящим возле них чуть смущенным женихам.
– Конечно, – подтвердили те.
– Почему вы раньше нас не предупредили, мы бы вместе
справили свадьбу, – растерявшись от неожиданности, сказал
брат.
– Ничего! Слава Богу, если вы, мои дорогие, не будете
возражать, то мы все повторим, в агитер шу11, у меня дома и вашу
свадьбу. Гулять так гулять! Лично я счастлив за вас от всей
души! – Гершель обнял своих племянниц. – Исполнилась моя
мечта. Жаль, что не дожили до этого дня Арон, Рахель и Эличка.
Я смотрю на вас, детки мои, и душа радуется. Как летит время!
Вроде совсем недавно я привез вас в Киев – беспомощных
цыплят. – Он умолк, нервно покусывая губы. – А сейчас!..
Спасибо вам, детки мои, за такой подарок! Спасибо! Но и мои
вам всем будут подарки неплохие, не обидитесь, – пообещал
любящий дядя.
Все гости подошли к Голде, Табл и их женихам, чтобы
поздравить молодых людей.
В этот незабываемый свадебный вечер счастливый Хаим
вдохновенно исполнял на скрипке прекрасную музыку Моцарта
для своих родных и друзей. Профессор Печорин печальным
взглядом смотрел на своего бывшего ученика, которому он
пророчил блестящее будущее. Но увы! Действительность
распорядилась по-иному.

10
Доброго счастья (ивр.).
11
Добрый час (идиш).
51
 – Дорогие мои, давайте выпьем за грядущие перемены в
нашем обществе, – громко начал Хаим, – когда антисемитизм
исчезнет, и банды, у которых руки по локоть в еврейской крови,
будут сметены пролетарской революцией. И наступит
равноправие, мир и благодать на нашей земле! – торжественно
закончил он.
– Ура! Да здравствует пролетарская революция! – воскликнула
Сара, захлопав в ладоши.
– Ура! Пролетарии всех стран, соединяйтесь! – усмехнулся
Гершель. – Ты меня извини, Хаим, но, по-моему, ты просто
утопист. Такого в нашей стране быть не может. Ведь с материн-
ским молоком здесь дети впитывают ненависть к евреям. И это на
протяжении веков. Антисемиты преклоняются перед
Хмельницким.
– Хоть я в политике, дорогой мой племянник, не очень
разбираюсь, но знаю одно: когда из Ивана делают пана – толку не
будет. Он столько дров наломает, что после этого долго будут
помнить. Отсюда, пока не поздно, нужно убегать. Послушай
меня.
– Дядя Гершель, ты снова за свое? Ну, куда ты собираешься
ехать? В Америку. Пойми, ты там никому не нужен. Тебе что,
плохо здесь живется? И там тоже антисемитизм. Плюс ко всему,
кого только там нет! И негры, и китайцы, и индейцы... Все со
всего мира там собрались. Здесь наша родина, и нам нужно
добиваться прав здесь.
– Эх, Хаим, Хаим! Голову твою заморочили эти босяки, –
тяжело вздохнул Гершель.
– Вы правы, дядя Гершель, сейчас умные люди убегают из
России, – поддержал его жених Табл. – Дай этим пьяницам
оружие в руки – они будут грабить и убивать всех подряд.
– Здесь чувствуется душок собственника! – перебил его Хаим.
– Все! Все! Хватит, братик мой. Это же свадьба, а не проле-
тарский кружок. Ты уже так заразился своей идеей, что всем
навязываешь свое мнение, – упрекнула его Табл, заступившись за
своего жениха.
– Хватит политики! Идемте лучше танцевать «фрейлэкс», –
поднявшись со стула, Голда взяла за руку Меера.
Все поддержали ее и закружились в веселом танце.

52
 Спустя месяц, к радости Гершеля, в его доме справили
свадьбу Голда и Табл.
Неудержимо приближался день отъезда Гершеля с семьей в
Америку. Смирившись с этим, Хаим с душевной болью воспри-
нял неожиданное для него решение сестер и их мужей
последовать примеру дяди и вместе с ним уехать за океан – в
страну, как они выражались, неограниченных возможностей.
Возле стоящего на Одесском рейде парохода, словно растре-
воженный улей, гудела разноязыкая толпа отплывающих в
Америку эмигрантов и провожающих. Крики отчаяния, смех и
плач смешались в сплошной хаос эмоций.
– Хаим, братик, родной, очень прошу тебя, не оставайся здесь!
Давай поедем вместе! Мы не хотим жить без тебя! – обнимая его,
плакали Голда и Табл.
– Успокойтесь! Прошу вас, успокойтесь! Все будет хорошо.
Мы скоро встретимся, дорогие мои сестреночки, – не веря своим
словам, говорил он. Сердце Хаима разрывалось. Ведь роднее их у
него никого не было на свете.
– Нет! Нет! Не надо! Все оставь и приезжай к нам! Если ты
сейчас к нам не приедешь, мы никогда больше не увидимся! –
Плач Голды перешел в истерику.
Гершель, отвернувшись, вытирал слезы. Предупредительный
сигнальный гудок парохода, словно лезвие ножа, полоснул
сердца людей.
– Голдочка, пошли! Он еще пожалеет, что остался здесь, –
Муж Голды потянул ее за руку и оторвал от брата.
– Да! Да! Он прав. Будешь еще кусать себе локти, что не
поехал с нами, – вторил ему муж Табл.
Пароход скрылся за горизонтом. Хаим провожал его
тоскливым взглядом.
Он глубоко переживал разлуку со своими сестрами и дядей.
Сара сочувствовала ему всей душой, изо всех сил старалась
поддержать его. Рождение сына, а через год – дочери, новые
заботы – все это слегка притупило боль.

VI
Медленно и однообразно шли годы.

53
 В это неспокойное время улицы и площади Киева, как и
других крупных промышленных городов Украины и огромной
России, все чаще заполняли голодные и униженные властями
демонстранты с красными знаменами и плакатами с лозунгами:
«Смерть буржуям!», «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!».
Кульминацией этих событий стала первая мировая война, самая
кровопролитная из всех до сих пор происходивших войн. Она
втянула в свою орбиту десятки миллионов людей, многие пали на
полях сражений.
Царивший в стране политический хаос толкал ее в пропасть.
Наступило то, о чем мечтал обездоленный люд, – пролетарская
революция разорвала в клочья сложившиеся веками устои жизни.
Семья Кац с нескрываемой радостью встретила ее.

– … Товарищи! Я повторяю и буду повторять! Только

бескомпромиссная борьба с контрреволюцией в конце концов
приведет пролетариат к полной победе! – Буря аплодисментов
наполнила зал театра Берконье в центре Киева, где собралось
партийное руководство города. – Теперь мы можем с уверен-
ностью сказать, что в Киеве навсегда установилась Советская
власть! – энергично жестикулируя, продолжал говорить пожилой
мужчина в расстегнутой кожаной куртке с маузером за поясом. –
Много крови пришлось пролить, пока мы пришли к этому дню.
Давайте, братцы, помянем наших боевых товарищей, отдавших
жизнь за революцию! Да будет вечная память о них в наших
сердцах, в сердцах наших потомков!
Присутствующие в зале стоя аплодировали оратору. На
трибуну поднялся элегантно одетый, среднего возраста мужчина.
– Дорогие товарищи, мы все знаем, что в городе очень
сложная обстановка, несмотря на то, что власть находится в
наших руках. Контра лезет из кожи вон, чтобы расшатать нашу
власть, Власть Советов! Но ничего у них не получится! Сейчас
первостепенной задачей является беспощадная борьба не на
жизнь, а на смерть с этими контрреволюционными элементами.
Мы должны быть едины, как пять пальцев вот этого кулака. Один
за всех и все за одного! – То и дело его речь прерывали
аплодисменты. – Сейчас, товарищи, перед нами стоит очень
ответственная задача: выбрать из наших рядов лучших из лучших

54
на руководящие посты в ЧК Украины. На наш взгляд, одним из
таких является всеми уважаемый товарищ Хаим Кац,
зарекомендовавший себя с самой лучшей стороны – как хороший
товарищ, грамотный и целеустремленный борец за правое дело.
Прошу проголосовать за то, чтобы товарищ Кац возглавил один
из главных отделов – отдел борьбы с контрреволюцией. –
Поднялся лес рук. – Принято единогласно. Товарищ Кац,
займите, пожалуйста, место в президиуме.
Хаим под аплодисменты поднялся на сцену и занял свое место
в президиуме.

Тяжелая и опасная работа была Хаиму по душе. Но у Сары,

находившейся весь день с детьми в непривычной для нее
большой обустроенной квартире в центре города, предостав-
ленной мужу, эта работа не вызывала особого восторга. Она
постоянно волновалась, зная, что жизнь его ежеминутно
подвергается опасности, ведь сейчас он занимал должность
недавно убитого коллеги и жили они в квартире покойного.
Нервы Сары были напряжены до предела.
– Мама, почему ты всегда разговариваешь с папой, как
командир? Ведь это папа начальник, а не ты. Правда, папа? –
повел плечами кучерявый мальчик.
– Арончик, ты не прав. Дома мама начальник, а на работе я, –
рассмеялся Хаим.
– Лучше бы наш папа не был начальником, нам бы спокойнее
жилось, – заметила Сара, наливая чай из самовара в красивые
чашки китайского сервиза.
– Осторожно, Арончик, разобьешь ложечкой чашку, они ведь
фарфоровые, – сказал отец сыну, размешивающему в чашке
сахар. – Это очень дорогой сервиз. Тебе он нравится, Сарочка?
– Ты ведь знаешь на этот счет мое мнение.
– Ты снова за свое.
– Да, да, Хаим, мне это все не по душе и в этих хоромах тоже
не по себе. Я чувствую себя не в своей тарелке.
– Ну и напрасно. Этот буржуй, что здесь жил раньше, бежал за
границу. Ну и скатертью ему дорога. Живи и пользуйся на
здоровье всем, что в этой квартире, без угрызений совести. Ведь
все, что здесь есть, мы ни у кого не украли, а бывшие хозяева

55
приобрели это, я уверен, на эксплуатации бедняков и на обмане.
Допив чай, Хаим поднялся из-за стола и посмотрел на часы.
– Спасибо за вкусный завтрак, – поблагодарил он жену и
поцеловал ее.
– На здоровье. Чем богаты – тем и рады.
– Наберись терпения, девочка моя, скоро наведем порядок, и
все будет в магазинах, как до революции.
– Папа, когда ты мне дашь пострелять из нагана?
– Когда вырастешь, пойдешь в Красную Армию, там настре-
ляешься вдоволь. А пока стреляй из игрушечного нагана.
– Дай Бог, чтобы к тому времени наступил мир, – заметила
Сара.
Арончик, обиженно вытянув губы, подошел к окну.
– Папа, тебя машина ждет возле парадного.
– Спасибо, сынок. Мне пора. – Он подошел к жене и сыну и
поцеловал их.
– Зачем тебе нужна такая работа? – не унималась жена. –
Каждый день ходить по лезвию ножа. Работал бы на фабрике, как
раньше, – со слезами на глазах говорила она.
– Ласточка, не дуйся только и выше носик, кому-то же надо
делать эту работу. – Он надел кожаную куртку.
– Хаим, будь осторожен.
– Я всегда осторожен. Пока. Все будет хорошо! – Помахав ей
рукой, он вышел.

– Доброе утро, Алеша, – садясь в кабину старой грузовой

машины рядом с молодым шофером, поздоровался Хаим.
– Здравствуйте, Хаим Аронович.
– Ты позавтракал дома?
– Я, честное слово, позавтракал, – улыбнулся шофер.
– Не как вчера?
– Нет, – рассмеялся тот.
– Быстренько поехали на Подвальную, 5. Там ребята нас уже
ждут. Это рядом.
– Внимательно меня слушайте, – обратился Хаим к чекистам.
– Костя и Андрей, остаетесь. А мы сейчас проведем обыск у
богатого ювелира. Только аккуратненько. Ничего не ломать и
молчать как рыбы. Ты слышишь, Михаил?

56
 – Так точно, Хаим Аронович.
Хаим с тремя чекистами вошли в парадное дома богатого
фабриканта, уехавшего с семьей за границу, быстро вбежали по
мраморным лестницам на третий этаж, который принадлежал
семье ювелира. Предъявив ордер на обыск, чекисты, как всегда,
рьяно взялись за дело. Хаим сидел в большом салоне за столом,
ювелир и его жена испуганными глазами глядели на снующих из
комнаты в комнату мужчин в черных кожаных куртках. Те то и
дело, проходя мимо своего шефа, разводили руками – никаких
драгоценностей они найти не могли, хотя ювелир и считался
одним из богатейших людей Киева. Хаим, делая вид, что читает
газету, исподлобья подозрительно поглядывал на хозяина,
сидевшего напротив. «Да, твердый орешек. Видно, давно
подготовился к нашей встрече. Неглупый еврей», – думал он.
– Ну что, Лазарь Леонидович. Вы должны быть сознательным
гражданином. Дети голодают. Вам нужно поделиться с ними, –
нарушил молчание Хаим.
– Я, товарищ начальник, уже два года нигде не работаю. Сами
видите, что ничего у меня нет.
– Сергей, у тебя не будет немного деньжат одолжить бедному
старичку? – обратился Кац к стоящему у окна чекисту.
– Если бы были, я бы голодным сироткам отвез, а не этому.
– Мы все знаем о вас, Лазарь Леонидович. Сказки нам
рассказывать не надо. Если добровольно не захотите поделиться,
тогда у вас будет время на нарах подумать.
– Товарищ начальник, мой муж очень больной человек. Он еле
ходит по комнате. Не нужно его арестовывать. Он умрет в
тюрьме.
– Я понимаю. А голодные дети пусть умирают, так? Скажите
это ему. Неужели деньги для него дороже жизни?
– У меня нет денег. Я вам говорю как на духу, – сквозь зубы
процедил старик.
– Нет денег – давайте драгоценности! – Хаим встал со стула.
– Товарищ начальник, – взмолилась старушка на ломаном
русском языке, – Лазарь Леонидович очень добрый человек. Он
помогает бедным и дает деньги каждую субботу в синагогу.
– Молодец. Мы сами хотим в этом убедиться. Теперь пусть
пожертвует для бездомных и голодных детей. Вы знаете, сколько

57
их сейчас, – шагая взад-вперед по комнате, говорил Хаим. – Ведь
на тот свет ни деньги, ни драгоценности не заберете с собой.
В комнату вошли чекисты. Кац сел на прежнее место за
столом. Гнетущая тишина наполнила комнату. Все в ожидании
смотрели на сидевшего с опущенной головой ювелира. Неожи-
данно для всех он вскочил на ноги. Лицо его просветлело, он
добрыми глазами посмотрел на нежданных гостей.
– Мина, иди поставь самовар, будем чай пить, – он обратился
к жене. – Садитесь, сынки, за стол.
Удивленные чекисты впервые встретили такой прием. Старик
вышел из комнаты. Вернулся он с коляской, нагруженной едой.
Молча поставил все на стол. Затем вынул из бара две бутылки
дорогой водки и коньяк и, тоже поставив на стол, вышел.
– Ну и ну! Вот это царский стол, братцы, – сказал один из
чекистов.
– Это что – вместо драгоценностей? – ухмыльнулся его
коллега.
В это время в комнату вошли хозяева с сияющими лицами.
Они держали в руках тарелки и хрустальные рюмки. Лазарь
Леонидович хотел было открыть бутылку водки, но один из
чекистов остановил его.
– Спасибо, батя, но мы на службе не пьем.
– Как? По рюмке?
– Нет! Нет, Лазарь Леонидович. Он прав, – улыбнулся Хаим.
– Тогда перекусите хоть, и чайку попьем, накладывайте себе
на тарелки, не стесняйтесь. Поверьте мне, я от всей души угощаю
вас и симпатизирую новой власти. Ведь мой старший брат был
политкаторжанин и умер где-то в Сибири. Петлюровцы убили
сестру мою и всю ее семью. Сын мой революционер в Москве.
Покойный мой отец и мой дед мечтали: когда-нибудь наступит
время, когда нас, евреев, которые ничего плохого никогда никому
не делали, перестанут убивать. И слава Богу, что вы нас
защищаете. Я хочу отдать драгоценности Советской власти, для
помощи детям. В Гомеле после еврейского погрома остались
сиротами трое детей моей племянницы, а сколько еще таких
детей кругом! Покушайте и поедем на квартиру моих покойных
родителей. Там наши драгоценности, – вытирая носовым платком
слезы, говорил старый еврей-ювелир. – Я давно хотел это

58
сделать. Да боялся, что они могут попасть не в те руки. Теперь я
уверен, что они будут в надежных руках!
– Большое вам спасибо, отец. – Поднявшись со стула, Хаим
подошел к хозяину дома и расцеловал его и его жену. То же
самое сделали и его коллеги. Ювелир в сопровождении чекистов
подошел к соседнему дому.
Хаим и Лазарь Леонидович поднялись на второй этаж. Старик
вытащил из кармана связку ключей и один из них вставил в
замочную скважину. Через переднюю они вошли в большую
комнату. Воздух был спертый.
– Здесь жили мои покойные отец и мать. – Ювелир подошел к
висящей на стене невзрачной картине из жизни местечковых
евреев и снял ее. Вынув из бокового кармана пиджака
миниатюрный перочинный ножик, он осторожно лезвием
вырезал в обоях квадрат, вытащил металлическую пластинку,
засунул руку в отверстие и вынул коробку с драгоценностями.
– Возьмите. На ближайшее время хватит пролетариату, –
ювелир протянул ее Хаиму.
– Спасибо большое, Лазарь Леонидович, мне она не нужна. –
Хаим пожал ему руку.
– Почему? – с удивлением спросил он. – Пусть будет на благо
революции. Возьмите, – повторил он.
– Нет, нет, Лазарь Леонидович, вы хозяин этого. Мы поедем в
ЧК и там примем с благодарностью от вас этот дар. Дадим вам
официальный документ и отвезем вас домой. Не волнуйтесь, Вас
в обиду не дадим.
– Спасибо. А ведь эти драгоценности, дорогой мой, нами
заработаны честным трудом: своими руками и своей головой.
– Я не сомневаюсь.
– А вы, уважаемый, тоже еврей? – спросил ювелир.
– Да, я тоже еврей. Но это не имеет значения при Советской
власти.
– И все-таки среди нашего брата много руководителей!
– Немало.
– Значит, заслуживают, – с гордостью сказал Лазарь
Леонидович. – Но вот только непонятно, почему еврейские
головы не могут сделать так, чтобы голода не было в стране.
– В скором времени все преобразуется.

59
 – Дай-то Бог, – вздохнул ювелир.

После кровавого террора военного коммунизма и недолгого

периода НЭПа, на смену старой политике пришла новая: так
называемая коллективизация сельского хозяйства. Началось
раскулачивание, приведшее народ к голоду. Сотни тысяч людей в
городах и селах умирали от голода. Власти обвиняли в саботаже
богатых крестьян-собственников, любой ценой старались
отобрать у «контры» зерно и привезти его для голодающих в
город.
Хаим, командированный в деревню, без малейшего энтузи-
азма участвовал в этом всенародном мероприятии. Уставший от
нервного перенапряжения, он со своим коллегой сидел на крыль-
це дома недавно проверенного «кулака».
– Ты знаешь, Хаим, мне уже надоело ковыряться в чужом
белье, – сплюнул пожилой чекист.
– И мне тоже, – согласился с ним Хаим. – Из одних ртов
вырываем, а другим даем.
– Что вы делаете?! У меня дети. Вы их голодными оставите!
Вам не стыдно? Я вам все равно не отдам этот мешок, –
послышался крик женщины из соседнего двора.
– А вам не стыдно прятать хлеб от голодных людей? В город,
небось, за шмотками и кастрюлями едешь, а хлеб туда не даешь.
Кулачье проклятое! Устроили себе здесь богатую жизнь! –
донесся голос чекиста, бывшего рабочего с завода «Арсенал».
Чекист хотел было побежать ей на помощь, но Хаим резким
движением успел схватить его за руку.
– Успокойся, Вася! Успокойся! Прошу тебя! Возьми себя в
руки! Сожми зубы! Баста! Сейчас так надо! Время такое.
– Эх, Хаим! Я, кажется, на все плюну и уйду обратно на завод.
– Сев на скамью, он закрыл ладонями лицо. – Нет сил смотреть
на это!
Они сидели молча. Вдруг из того же дома послышался
неистовый женский крик.
– Рятуйте, люди добрые!12
Хаим, вскочив на ноги, вбежал в соседний двор, а затем в
хату. На кровати лежала молодая женщина в разорванном платье,
12
Спасите, люди добрые! (укр.).
60
на ней пыхтел здоровенный его коллега. Увидев это, Хаим
вспомнил свою мать.
– Чекист-насильник! – с яростью закричал он. Выхватив из
кобуры пистолет, Хаим ударил насильника по лицу рукояткой
пистолета. – Ты большевик или бандит?! Под трибунал пойдешь,
паршивая собака! – Кровь брызнула фонтаном. В комнату
вбежали два вооруженных чекиста. – Наручники надеть. Под
революционный трибунал пойдешь! – Женщина, набросив на
себя одеяло, громко плакала. – Будь ласка, пробачте13, – попросил
прощения Кац. Тяжело дыша, он вышел из дома, провожая
презрительным взглядом арестованного насильника.
– Успокойся, Хаим. В наши ряды немало подонков
просочилось, – нахмурившись, говорил Василий. – Таких гадов
надо прямо к стенке без суда.
– Совсем озверели! Ты, Василий, помнишь, неделю назад
избили учителя? И кто?! Чекисты! Такие твари компрометируют
нашу пролетарскую власть!
– Я с тобой согласен.
– Ты не забыл, конечно, как Леонтьев наказал Ткаченко? –
Пожилой чекист промолчал. – Молчишь? А я молчать не буду.
Щуку наказали, да? Бросили в реку? Я обязательно напишу
рапорт в Москву. Если захочешь, подпишешься.
– Хаим, это все равно, что плевать против ветра.
– А где же большевистская принципиальность? – ухмыльнулся
Кац.
– Давай, дружище, поменяем пластинку...

После долгих и глубоких раздумий Хаим, разочарованный

политикой, проводимой властями, окончательно решил оставить
свою работу – он не мог идти на компромисс со своей совестью.
Перед его глазами, во сне и наяву, всплывали ужасные картины
бесчеловечных издевательств «блюстителей» порядка над
невинными людьми. Массовые выселения крестьян в Сибирь,
расстрел без суда тысяч людей, строительство концлагерей для
неблагонадежных. Придя в кабинет своего шефа и друга Степана,
он спокойно положил на стол официальное заявление о своем

13
Пожалуйста, простите (укр.).
61
увольнении. Тот, не веря своим глазам, в недоумении смотрел на
друга.
– Ты что, шутить изволишь? – с недоумением спросил Степан.
– Нет.
– Тогда что стряслось с тобой?
– По семейным обстоятельствам, – сухо ответил Хаим.
– Не понял. Повтори.
– По семейным обстоятельствам, Степан Данилович.
– Не валяй дурака, тебе это не к лицу. Что стряслось? Какая
муха укусила?
– Я серьезно говорю.
– Не криви душой и не забывай, где ты служишь. Я тебя знаю
не хуже, чем ты сам себя. Пуд соли вместе съели. – Шеф положил
руку на плечо закадычного друга.
– Ой, лукавишь, Хаим.
– У меня Сара серьезно заболела. Надо быть с ней, а я, как
ищейка, все время в «погоне» за кем-нибудь.
– За кем-нибудь? Да вот эти самые «кем-нибудь» – наши
враги. Если их не обезвредить вовремя, то нам каюк, ты не хуже
меня это знаешь.
– Поверь мне, Степа, ко всему, я еще совсем измотал свои
нервы. Мне надоели слезы жены. Я постоянно срываюсь. Скоро,
как бешеная собака, на людей буду бросаться. И вообще, все
осточертело! Я прошу тебя, подпиши мое заявление. – Хаим
отвернул от шефа лицо.
– Вот нарисовал ты мне слезливую картинку. При чем тут
болезнь Сары? Ты нам нужен позарез. Понял? Давай начистоту.
Наступила тишина.
– Начистоту, говоришь, – медленно поднимаясь со стула,
процедил Хаим. – Что ж. Начистоту – так начистоту! От природы
я такой, люблю правду-матку! Раньше она была в нашей работе.
Была везде! На каждом шагу! Сейчас, ты и сам знаешь это не
хуже меня, ее извратили. Я не хочу быть причастен к этому. –
Снова наступила томительная пауза. – Ты знаешь, что я написал
рапорт в Москву? – спросил Хаим.
– Конечно, знаю.
– Но мне даже не ответили.
– Зато мне ответили.

62
 – Почему ты мне не сказал об этом? – Не хотел расстраивать.
– Тогда подпиши это заявление, – настаивал Хаим.
– Может быть, подумаешь?
– Нет, дружище. Чаша переполнена. Моего бывшего учителя,
преподавателя консерватории, человека с кристально чистой
душой, беспредельно любящего свою отчизну, свой народ,
арестовали как врага народа и расстреляли.
– Как его фамилия? – Печорин.
Шеф развел руками. После длинной паузы он сказал:
– Ладно, пиши сейчас то, что ты мне в начале нашего
разговора пел, только вместо нервов сошлись на болезнь сердца и
кровяное давление. Понял, Хаим? В противном случае, ты сам
знаешь, что тебя ожидает, от нас так не уходят. Перепиши
заявление, здесь у меня. Пусти еще слезу.
– Спасибо, Степа.
Хаим глубоко переживал свой уход из органов. Ему было
обидно до слез, что все страдания, выпавшие на долю тех, кто с
оружием в руках находился у колыбели революции, отдавая ей
свои сердца и жизни, сейчас растоптаны прорвавшимися к власти
бесчестными людьми, для которых интересы народа не стоили и
ломаного гроша.
Он устроился на обувную фабрику, где работал до революции.
Благодаря своему другу Степану, ему как сотруднику органов,
уволенному по состоянию здоровья, была выделена
трехкомнатная квартира. Жизнь его, жены и двоих детей – Арона
и Баси, – как и миллионов бесправных советских людей,
походила на жизнь марионеток, смирившихся со своей
незавидной долей. Тех же немногих, кто пытался протестовать, в
лучшем случае ожидали уготованные для них концлагеря. Страну
наводнили лозунги, восхваляющие правящую элиту,
управляющую огромной многонациональной многомиллионной
Советской империей.

Незаметно повзрослели дети Хаима и Сары.

После раскулачивания, утопившего в крови крестьянство и
превратившего тружеников земли в крепостных, преступные
политики, чтобы отвлечь народ от процветающего в стране
беззакония, решили поднять на щит так называемое освоение

63
новых земель. Форпостом был выбран Дальний Восток, на
границе с Китаем. На призыв партии сразу же откликнулись
комсомольцы, слепо верившие своим кумирам. Среди них была
дочь Хаима и Сары, Бася. Она работала на обувной фабрике
вместе с родителями и братом и заочно училась в институте.
Естественно, дома не одобряли ее поездку «на край земли».
«Кроме зэков, там никто не живет», – говорили Хаим и Сара. Но
Бася называла их «несознательными элементами».

И вот наступил долгожданный для Баси и ее друга Фели,

студента строительного института, день отъезда на Дальний
Восток. Привокзальная площадь была заполнена народом.
Настроение у отъезжающей молодежи было праздничное.
– Дорогие товарищи, – раздался через мегафон голос очеред-
ного оратора, стоящего на сбитой из досок трибуне и отчаянно
жестикулирующего, – десятки тысяч комсомольцев откликнулись
на призыв коммунистической партии Советского Союза во главе
с товарищем Иосифом Виссарионовичем Сталиным! – Площадь
утонула в громе аплодисментов и торжественных возгласов. –
Наш святой долг, – продолжал тот, – оправдать оказанное нам
доверие. Мы уверены, что на месте маленького села Пермское, на
исконно русской земле, мы построим наперекор нашим врагам
прекрасный город. Ура, товарищи! – Все восторженно кричали,
размахивая флагами и плакатами. Оратор поднял руку. Толпа
умолкла. Он посмотрел на часы. – Дорогие товарищи! В добрый
час! По вагонам!
Заиграл оркестр. Сара обняла дочь. Слезы катились по ее
щекам.
– Мамочка, не плачь. Я ведь уже не маленькая, я взрослая, –
целуя ее, умоляла Бася.
– Не маленькая! Не маленькая! Взрослая! Да ты куда-нибудь
уезжала без меня и папы? А теперь собралась в такую даль.
– Так ведь я еду не одна, а с Фелей! А ты его всегда называла
самостоятельным человеком. – Девушка любящими глазами
посмотрела на высокого широкоплечего парня с выразительными
голубыми глазами и добродушной улыбкой.
– Сара Моисеевна, пожалуйста, не волнуйтесь за Басю. Во-
первых, мы с ней всегда будем вместе, а во-вторых, комсомольцы

64
– всегда один за всех и все за одного.
– А какие там морозы, – вздохнула мать.
– Ну и что, мамочка, я ведь взяла с собой теплую одежду, и
там всем выдадут на зиму кожухи и валенки, так нам сказали.
– Сказали, – ухмыльнулся Хаим.
– До скорого свидания, дорогие мои! – Бася с трудом
освободилась от не отпускающих ее материнских рук, поцело-
вала отца и брата Арона и вместе со своим другом быстро пошла
к вагону, то и дело оглядываясь на стоящих на перроне родных.
– Феля! Смотри за Басей, – вырвалось из груди матери.
Раздался паровозный гудок, заглушивший ее просьбу. Поезд
тронулся с места и, набирая скорость, скрылся в дали хмурого
дня.
– Ой, Хаим, если бы ты знал, как у меня неспокойно на душе.
Боже мой, девочке только что исполнилось 22 года, а она уже
улетела из родного дома, – держа мужа под руку, говорила Сара,
– и куда? К черту на кулички, на край света. Кроме зэков, там
никого нет. Азохен вей14 нам, Хаим, смотреть на все это.
– Ну почему, мама? Она поехала с тысячами ребят на Дальний
Восток строить города. – Арон старался успокоить мать, хотя был
согласен с ее мнением.
– Здесь лучше бы строили. Люди в подвалах живут и мыка-
ются в общежитиях. Вообще, она попала под влияние Фели. Он
летает в облаках. Фантазер. Лучше, глупая, гуляла бы с Мойшей.
Он мастеровой парень и тоже ее любил.
– Ой, мама, он ведь настоящий гломб15, – усмехнулся Арон.
– Чья бы корова мычала, а твоя бы молчала. Когда мы с папой
дождемся, чтобы ты уже женился?
– А я, мамуля, уже женился, – рассмеялся Арон.
– Очень умно, – обиженным тоном сказала Сара. – Такая
хорошая девочка Ирочка, а он все тянет и тянет. Что еще тебе
надо? Работаешь, неплохо зарабатываешь. Когда уже поумнеешь,
– вытирая носовым платком слезы, говорила расстроенная мать. –
У других дети как дети. В нашем возрасте у большинства уже
есть внуки. А мы с папой... – Она, махнув рукой, вздохнула. –

14
Как тяжко (идиш).
15
Тупой (идиш).
65
Сердце болит, глядя на вас. А твоя сестричка что, лучше? – Она
умолкла на полуслове.
– Мамуля, я тебе говорю серьезно, что мы с Ирой решили
пожениться и сегодня вам сказать об этом, – торжественно
произнес Арон. – И нам обещали в профсоюзе комнату в
общежитии.
– Хаим, ты слышал что-то подобное?
– Лично я не слышал, хотя каждый день разговариваю с
Валентиной и бываю в профкоме.
– А мы с Ирой просили ее тебе заранее не говорить.
– Очень красиво. На фабрике раньше, чем мы с мамой, знают,
что мой сын женится!
– А мы решили сделать вам сюрприз.
– Большое спасибо. Мы с мамой согласны на такой сюрприз.
Правда, Сара? – рассмеялся Хаим, крепко пожав сыну руку.
– Наконец-то. Спасибо, Арончик. Поздравляю тебя. – Мать
обняла сына и поцеловала.
Вскоре Арон отпраздновал свадьбу. Родители невесты работа-
ли в одном цехе с Хаимом. По их просьбе молодожены
согласились жить вместе с ними, в большой квартире.
Шло время. Ирина родила сына, которого назвали Яшей.
Однако дед Хаим с первого дня ласково называл его Янкелем, и в
большинстве случаев в доме все так называли малыша. Арон не
поладил со строптивой тещей. Кормящая мать очень переживала,
и это отрицательно сказывалось на здоровье ее и ребенка. Вскоре
Хаиму, пользовавшемуся большим авторитетом на фабрике и в
райкоме партии, удалось добиться комнаты в коммунальной
квартире для молодоженов.
Все бы было хорошо, но маленький Янкель рос болезненным
ребенком, постоянно простуживался, и Ирине приходилось
большую часть времени не работать.
Сара и Хаим предложили молодой семье переехать к ним,
пока Янкель не подрастет. Арон и Ирина были им очень
благодарны.

VII
Приехав на Дальний Восток, комсомольцы с воодушевлением
принялись за работу. Они жили в наскоро сколоченных бараках,

66
плохо питались, замерзали в трескучие морозы и изнемогали от
летней жары. Но не унывали, со светлой надеждой смотрели в
будущее, строили город на реке Амур. Феля и Бася за короткое
время приобрели самые требуемые специальности: он стал
каменщиком, а она – штукатуром на стройке.
Рабочий день приближался к концу.
– Бася, когда вы с Фелей будете идти на танцы, зайдите,
пожалуйста, за мной. Хорошо? – обратилась к ней девушка из ее
бригады, киевлянка, подруга по школе.
– Хорошо, Оленька, обязательно зайдем, только чтобы ты
была уже готова, не как в прошлый раз. Ты же знаешь Фелечкину
пунктуальность, – разведя руками, улыбнулась Бася.
–Знаю, – рассмеялась та.
– Оленька, а что у тебя с Васей?
– Не могу его понять, он человек настроения.
– Сюда никто не входил?! – закричал вбежавший в комнату
верзила в военной форме с пистолетом в руках. – Чего молчишь?
– крикнул он, обращаясь к Басе. Глаза его были наполнены
яростью.
– Сюда никто не входил, – испуганным голосом ответила она.
В комнату вошли еще двое солдат с собаками.
– Что случилось? – спросил вошедший в комнату Феля, держа
полотенце в руках.
– Скажи своему бригадиру, политический сбежал! Понял? –
ответил ему военный с пистолетом в руке. – Вот, черт побери,
тварь паршивая, куда же эта скотина могла деться?! Если увидите
высокого худощавого лет тридцати в спецовке, немедленно
сообщите!
Они вышли на улицу.
– Феля, что это значит? – спросила Бася.
– Здесь такое бывает, – спокойным тоном ответил он. –
Басенька, я пойду домоюсь, и встретимся в столовой. Хорошо?
Через несколько минут до девушек донесся лай собак и
торжествующий крик военного.
– Вот он, гад! Контра! Куда спрятался, сволочь! Споймался!
От нас не убежишь, сука! Фас! – скомандовал военный.
Солдаты спустили на заключенного двух овчарок. Они
набросились на несчастного человека, стали рвать на нем одежду

67
вместе с телом. Руки и ноги мужчины, отбивавшегося от
здоровенных псов, были в крови.
– Будешь знать, как удирать, гад! Фас! Фас! – орал военный с
пистолетом в руке. – Рвите его! Грызите!
– Что вы делаете?! Заберите собак! – закричали сбежавшиеся
молодые люди, увидев страшную картину. Феля подбежал к
верзиле, державшему в руке пистолет, и схватил его за локоть.
– Вам никто не давал права так делать, вы же не варвары!
– Руку забери, а то рядом с ним ляжешь, на тебя собак спущу!
– Попробуй только спусти на нас собак, сам без головы
останешься! – подошел к ним один из рабочих.
– Изверги! Что вы с человеком делаете! Сволочи! –
доносились со всех сторон возмущенные голоса.
Солдаты нехотя оттянули от своей жертвы разъяренных собак.
Верзила, заломив руки несчастного за спину, защелкнул
наручники.
– Пошли, контра! Там с тобой поговорим!
Ударив кулачищем по спине заключенного, он толкнул его
вперед.
– Я не контра! Я и мои товарищи сделали революцию! А
сейчас власть – из вас, подонков!
– Двигайся! Двигайся! В карцере сдохнешь, гнида! – толкая
вперед с трудом держащегося на ногах заключенного, орал
верзила с перекошенным от злости лицом.
Молодые люди долго не могли придти в себя. Басю увиденное
привело в состояние шока. В столовой все обсуждали
случившееся.
– Не знаю как вы, а я уже есть не могу. Когда приехали,
кормили еще более или менее, а теперь дают какую-то баланду, –
сказала Ольга.
Вслед за ней встали Феля и Бася, отмахиваясь от назойливой
мошкары.
– Ты права, Оленька, но самое интересное, что когда встаешь
из-за стола – вроде наелся, а через час уже голодный, –
рассмеявшись, заметил Феля.
– Значит, дают очень калорийную пищу, – подытожила Бася.
Молодые люди, попрощавшись со своей соседкой по столу,
молча пошли к реке.

68
 – Бася, не забудь то, что я просила, – крикнула подруга.
– Не забуду. У меня, Феля, с утра на душе так неспокойно, –
сев на скамейку, взволнованно произнесла девушка.
– Что случилось, Басенька?
– Мне в эту ночь такой плохой сон приснился, будто мама
очень плачет. Не приведи Господь, что-то с ней случилось. Ведь
она нездоровый человек.
– Мало ли что снится. Все будет хорошо. Не будь суеверной.
– Ты знаешь, милый, сейчас перед моими глазами стоит тот
арестант. Как может такое произойти в нашей стране?
– Успокойся, дорогая, выбрось это из головы. В семье не без
урода, – нахмурился Феля.
– Я боюсь, что это превратилось в тенденцию.
– Не говори глупости. Правильно говорят в народе: лес рубят
– щепки летят. Здесь есть немало лагерей для контрреволюцио-
неров. Там им и место. Просто не такими методами надо пере-
воспитывать.
– Феля, мой папа был одним из первых чекистов и ушел из
органов из-за несправедливости.
– Басенька, моя дорогая, это нервы у тебя немного
расшатались, нежное у тебя сердечко. Потерпи еще немножко.
Ты устала. Скоро у нас здесь будет жизнь не хуже, чем в
столицах. Главное – не унывать и выше носик! Пойдем вечером
потанцуем, сразу развеселишься.
– Ты прав, милый. И все-таки я устала от всего этого и вряд ли
привыкну к такой жизни. Мне так хочется по-человечески отдох-
нуть. Ты же помнишь, как было зимой. Я ведь женщина. А скоро
опять зима. Они сидели молча. Феля нервно покусывал губы.
– Мда-а! – вздохнул он. – Нас трудности не согнут. Чьи это
слова?
– Мои, – виновато ответила Бася, прижавшись к любимому.

После снежной суровой зимы быстро наступала весна.

Ледяной панцирь Амура трещал по швам. Природа проснулась от
зимней спячки. Все вокруг расцвело. Воздух был наполнен
ароматом цветов, а молодые сердца – любовью.
Справляли первые комсомольские свадьбы. Среди трех пар
были Феля и Бася. Свадьбу сыграли в бараке, где находилась

69
столовая. На сдвинутых деревянных столах стояла скромная еда.
Играл граммофон. Патриотические песни сменяли друг друга.
Настроение у всех было прекрасное. Партийное начальство
постаралось, чтобы на невестах были белые платья, а на женихах
– черные костюмы.
– Дорогие молодожены! Простите, пожалуйста, меня за
опоздание. Я уверен, что уже прозвучало много тостов. Буду
краток, – говорил парторг стройки. – От имени парторганизации
нашей комсомольской стройки я предлагаю тост за ваше
семейное счастье и за то, чтобы вы нарожали много хороших
деток, нашу будущую смену, и пустили бы глубокие корни в эту
прекрасную землю, на которой мы сейчас с вами живем, чтобы
добрым словом вспоминали нас, первопроходцев. Мы рады за
вас, дорогие наши! Мы гордимся вами! Я хочу от имени
горсовета нашего молодого города, Комсомольска-на-Амуре,
вручить вам скромные подарки – ручные часы. Носите их на
здоровье. – Он подал каждому футляр с часами.
– Горько! Горько! – слышались голоса.
– Братцы, вы хоть пожалейте нас, у нас уже губы болят, –
жаловалась щекастая невеста.
– Ничего! Свадьба бывает не каждый день! – пошутил кто-то.
– И еще для вас, молодых, подарок. Каждой паре мы даем
ключи от отдельной комнаты в доме, который вы сами построи-
ли. – Председатель горсовета вручил невестам ключи.
– Спасибо! Вот это самое главное! – воскликнула щекастая
невеста, обняла и поцеловала его.
– Иваныч! Я завтра тоже женюсь! – под общий смех вос-
кликнул кто-то из гостей.
Заиграл граммофон. Начались танцы.
Молодожены, усталые, но счастливые, со свадьбы пошли в
свое маленькое гнездышко. Все заранее было для них приго-
товлено, в том числе полуторная железная кровать, застеленная
матрацем, белоснежными китайскими простынями, одеялом и
пуховыми подушками.
– Вот это сюрприз, – воскликнула Бася, садясь на кровать, –
просто не верится! Как у меня дома! Феля, это, видно, тебе выде-
лили по протекции – как лучшему бригадиру стройки, – пошути-
ла она.

70
 – Вот, фантазерка, придумала! Ведь всем дали ключи. – Он
подошел к жене и сел рядом. Феля давно мечтал об этом дне.
Бася положила голову ему на плечо.
– Ой, Фелечка, какая я счастливая, милый! Наконец-то мы в
своей комнате. Как я устала! – она зевнула.
– Я думаю. Весь вечер танцевать, да еще на каблуках!
– Сам Бог велел на своей свадьбе танцевать!
– Умница ты моя! – Он нежно поцеловал ее и прижал к себе.
Она закрыла глаза.
– Феля, не балуйся.
– А я не балуюсь, моя девочка.
– Пожалуйста, потуши свет, – прошептала она, прижимаясь к
любимому.
Все новые и новые группы энтузиастов со всей страны
съезжались на комсомольскую стройку. Проходило время.
Феля, был повышен в должности и одновременно по ком-
сомольской линии.
Вскоре Бася устроилась на работу по специальности – бух-
галтером в банке. Явной неожиданностью для Фели был вызов в
горком партии.
– Присаживайся, Феликс, – указывая на стул, предложил ему
сидевший за письменным столом секретарь горкома партии,
старый большевик. Справа от него сидел на кожаном диване
начальник отдела госбезопасности.
– Вот что, дорогой, мы тебя вызвали по такому поводу. Льва
Петровича срочно отозвали в Москву. Мы посовещались и
решили выдвинуть твою кандидатуру на должность первого
секретаря горкома комсомола. Как ты на это смотришь? –
Наступила пауза. – Чего молчишь? Отвечай.
– Я согласен. Спасибо за доверие, – ответил Феля.
– Молодец! Я другого ответа от тебя не ожидал. С
завтрашнего дня приступай к исполнению своих новых
обязанностей. Понял?
– Понял.
Гора проблем множества людей свалились на плечи Фели.
Привыкший к общественной работе, он чувствовал себя в своей
стихии, отдавая работе всего себя без остатка. С утра до позднего
вечера он находился на самых трудных участках стройки. Феля

71
исколесил необозримые пространства Приморского и
Хабаровского края, встречался с тысячами людей, оставлявших в
его душе чувства радости и надежды, и глубокого разочарования.
Отдушиной в неспокойной жизни Фели была любимая Бася,
она старалась по мере сил и возможностей украсить их жизнь.
Комсомольцев Москвы и Московской области и сопровож-
дающих их высокопоставленных функционеров, по указанию
горкома партии, встречали особенно торжественно. Это нерви-
ровало секретаря горкома комсомола. На привокзальной площади
с приветственными речами выступало руководство города.
Не в пример им Феля обращался к молодежи без заранее
подготовленной шпаргалки:
– ...Комсомолу всегда присуще качество – не оставлять
товарищей в беде, – со страстью говорил он. – Сейчас наши
братья сражаются в далекой, но близкой нашим сердцам
Испании, сражаются не на жизнь, а на смерть. Завоеванную
испанским народом свободу враги хотят залить кровью.
Товарищи, могу не без гордости сообщить вам, что среди героев
есть и активные участники нашей комсомольской стройки. –
Раздались аплодисменты. – Я уверен, что их примеру последуют
и многие другие комсомольцы. Да здравствует всесоюзный
ленинский комсомол! Добро пожаловать в наш самый молодой
город страны – Комсомольск-на-Амуре!
После митинга в столовой собрался весь партийный и
комсомольский актив города и приехавших москвичей. Веселье
затянулось допоздна. Подвыпивший шеф госбезопасности
рассказал Феле, что его предшественник хорошо знает испанский
язык и сейчас находится в Испании.
– Честно говоря, я ему завидую, – искренне сказал Феля.
– Да брось ты, Фелька, тебе что – жить надоело?
– Андрей, пойми меня, я по-другому не могу. Ведь там поги-
бают наши товарищи. Ты же знаешь, что случилось со Славкой
Колесниковым?
– Значит, такова его судьба, сам напросился. Я тебе честно
говорю, что уважаю тебя, и твою кандидатуру я предложил, –
многозначительно заявил он, – а сейчас ты мне помоги занять
место нашего старого идеалиста грузина Пайчадзе, как говорят
умные люди, рука руку моет. Вот увидишь: скоро эта старая гвар-

72
дия в кальсонах рассыплется, как карточный домик,. Как солома,
сгорит. Держись за меня, Феля, далеко пойдешь, браток. Для нас
здесь хороший трамплин, а потом обоснуемся в Москве. Там у
меня есть хорошие дружки в органах.
«Что у пьяного на языке, то у трезвого на уме», – молча
слушая чекиста, с презрением глядя на него, думал Феля.

В это время в семье Хаима жизнь шла своим чередом.

Дедушка и бабушка души не чаяли во внуке с черными, как
смоль, кудрявыми волосами и голубыми глазами.
Сара в приподнятом настроении с раннего утра на кухне
готовила праздничные блюда. Сегодня для нее был особый день:
ее единственному внуку исполнилось два года. Она жила им. Он
был ее радостью и надеждой.
Единственное, что омрачало жизнь матери – это постоянное
волнение за живущую вдали от нее Басю. Сара то и дело забегала
в спальню сына и невестки, где на мягком коврике игрался с
машинками спокойный симпатичный карапузик – Янкель.
– Скоро, Яшенька, приедут с работы папа и мама, и дедушка
Хаим. Они будут с Яшенькой играть и принесут нашему хоро-
шему мальчику подарки. Что-то задерживаются твои родители, –
посмотрела на часы Сара, засовывая внуку в рот очередную
ложку яблочного пюре.
Щелкнул дверной замок. В спальню вошли Арон и Ирина.
– А вот и они. Легки на помине, – улыбнулась Сара.
Увидев родителей, малыш вскочил на ноги.
– Мама! Папа! – радостно закричал он.
Арон хотел было взять его на руки, но мать остановила.
– Нет! Нет! Мы кушаем. На, папа, ложку – если хочешь,
докорми сына. У меня нет времени, скоро уже гости придут.
Сара и Ирина вышли в кухню, там Хаим вынимал из корзины
покупки.
На день рождения Янкеля собрались самые близкие люди:
двоюродная сестра Хаима – Хана с сыном, невесткой и двух-
летним внуком Семой, и друг Арона с женой. Разговор зашел об
Испании...
– … Этого следовало ожидать, – говорил Арон. – ведь там, как
у нас, сразу же начали национализировать банки, заводы,

73
фабрики, земли. Ну разве Запад допустит, чтобы еще один
Советский Союз появился на карте Европы? У нас уже вовсю
создаются интернациональные бригады. Мы лезем из кожи вон,
чтобы показать всем, какие мы настоящие интернационалисты.
– А как вам нравится – сегодня на собрании Васильев, – держа
Янкеля за руку, говорила Ирина, – бил себя в грудь, призывая
молодежь ехать защищать испанскую революцию, ехать под
пули, а сам, проходимец, такой сознательный, сидит на своем
тепленьком месте, в парткоме, бездельник, и штаны протирает.
Мне Ася из профкома сказала, что он – бывший работник НКВД.
– И без Аси это известно. На такие должности без их согласия
не назначают, – заметил Хаим.
Послышался стук. Арон открыл дверь. Перед ним стояли его
сестра Бася и зять.
– Ты впустишь нас в дом или нет? – с сияющей улыбкой
спросил Феля. Они вошли с чемоданами и большим рюкзаком.
– Басенька! – воскликнула мать. – Басенька! Доченька! – Сара
одновременно обняла дочь и зятя, покрывая их лица горячими
поцелуями.
– Вот это сюрприз! Какими судьбами? – воскликнул Хаим.
Молодые люди оказались в горячих объятиях родных.
– А мы приехали на именины. Где наш племянник? – спросил
Феля. Он подошел к сидевшему на плетеном стульчике мальчику,
взял его на руки и посадил к себе на плечи. Увидев незнакомого
дядю, тот заплакал.
– Вот так ты встречаешь своего дядю! – Феля отдал малыша в
руки Ирине.
Маленький Яшенька продолжал плакать.
– Ну что, казак, мы сейчас познакомимся поближе с тобой и
помиримся. – Феля вынул из рюкзака большого плюшевого мед-
вежонка и поднес его к малышу. Тот сразу успокоился. Испу-
ганными глазами смотрел на него. Затем осторожно прикоснулся
к медвежонку, потянул за лапу и вцепился в нос зубами.
– Кто из них хищник – сразу не понять, – Сара поцеловала
внука в щеку. – Вот это медведь, сразу видно, что люди приехали
из тайги.
–Янкель, скажи спасибо дяде Феле за такой подарок. – Хаим
взял у зятя медведя. – Иди, Феля, переоденься.

74
 – Одну минутку! Вот рядом стоит еще один солдат. – Феля
вынул из рюкзака машинку и отдал ее довольному Семе.
– Феля, тебе надо заводить своих детей, – усмехнулась Ирина.
– Ты права, Ириша, – он посмотрел на смутившуюся жену.
Умывшись и переодевшись, молодые люди сели за стол.
– А теперь давайте, дорогие наши, выпьем за ваш приезд, –
предложил Арон. Все поддержали его.
– Нет! Нет! Сначала за именинника, – возразила Бася.
– Тогда соединим два тоста в один. Феля, тебе налить водку
или коньяк? – спросил тесть. – Спасибо, я не пью, – отказался он.
– Ну и казак у тебя, Бася, – покачивая головой, заметил Хаим.
– Папа, меня такой еврейский казак более чем устраивает, –
парировала дочь под общий смех присутствующих.
– Ну и слава Богу, с таким недостатком можно смириться, –
облегченно вздохнула Сара.
– Басенька, вы надолго приехали? – спросила мать.
– Навсегда, – ответила дочь.
– Как же без вас, Бася, Комсомольск-на-Амуре будет стро-
иться? – вопрошающе посмотрев на сестру, спросил Арон.
– Еще как будет строиться, – вместо жены ответил Феля. – Мы
заложили фундамент, подняли первые этажи, теперь дело за
нашей сменой.
– Феля, а ты знаешь, что о тебе говорили по радио на весь
Союз? – спросила Ирина.
– Краем уха слышал. Но это было давно, когда я работал
каменщиком.
– А когда Феле вручали орден, по радио об этом не
объявляли? – лукаво улыбнувшись, спросила Бася.
– Так ты у нас теперь и орденоносец, и начальник?
– Орденоносец – точно, а начальник маленький, – кушая с
аппетитом, сказал Феля.
– Он скромничает, – вмешалась жена. – Феля был первым
секретарем горкома комсомола.
– Можно подумать, такой уж высокий пост, – рассмеялся ее
муж.
Вдруг Янкель горько заплакал, растирая кулачком глаза.
– Его братик тоже на подходе ко сну, – сказала бабушка Хана,
держа на руках внука.

75
 – Ой, наш мальчик хочет спать. – Ирина взяла сына на руки.
– Арон, поиграй на скрипке. Вы сейчас увидите реакцию
Янкеля, ему сразу расхочется спать, – предложил дед Хаим.
Арон принес скрипку. Начал играть. Малыш тут же умолк.
Лицо его засияло. Он начал покачиваться в ритм мелодии,
мурлыча себе что-то под нос, под аплодисменты взрослых.
– Будущий Паганини, – пошутила бабушка Хана.
– Кто знает! Только Богу известно, – загадочно произнес дед,
довольный внуком.
Гости разошлись. Маленький Янкель давно уснул. Женщины,
убрав со стола и вымыв посуду, присоединились к беседующим в
столовой мужчинам. Лица Сары и Хаима сияли. Наконец-то,
после длительного перерыва, как в былое время, они сидели у
себя дома, за круглым столом, все вместе. «Как мало нужно
человеку для счастья», – думала мать. Глядя на печальное лицо
дочери, она нахмурилась, вспомнив, каким тоном ответила ей
Бася: «Мы приехали навсегда». Сара знала упрямый характер
зятя.
– Теперь, ребята, ответьте мне, пожалуйста, что случилось? –
перебив разговор, спросила она. – Почему вы на год раньше
приехали?
– Феля уезжает в Испанию, – после паузы ответила дочь.
Воцарилась напряженная тишина.
– Зачем тебе ехать? – нарушил молчание Хаим.
– Помочь нашим братьям в борьбе за народную власть, –
твердо ответил Феля.
– Ты им не поможешь. Они воюют голыми руками против
вооруженных до зубов регулярных армий.
– Допустим, не голыми руками. Те, действительно, лучше
вооружены. Ну и что? В восемнадцатом году на Россию тоже
напали интервенты. Чем это закончилось, известно. И там будет
то же самое.
– Мы всегда должны быть ин-мытн16. Азохен вей Испании, –
ухмыльнулся Хаим.
– Когда ты едешь, Феля? – встревожено спросила теща.
– В ближайшие дни.

16
В середине (идиш).
76
 Одним мгновением пролетели для Сары и Хаима трое суток.
Бася и Феля приехали на вокзал задолго до отправления поезда.
Уединившись, они молча сидели на скамье. Пальцы рук их
переплелись в единое неразделимое целое, как протест против
предстоящей разлуки. Слезы застыли в глазах Баси.
Из репродуктора раздался голос: «Объявляется посадка на
поезд Киев – Москва».
Бася вскочила на ноги.
– Фелечка! Фелечка! Пора!
– Успокойся, девочка моя. Успеем.
– У тебя просто олимпийское спокойствие!
– А зачем нервничать? – Поцеловав в щеку Басю, он, держа в
одной руке небольшой чемодан, обнял жену за талию.
Они медленно направлялись к платформе. На нем был новый
модный, черного цвета костюм, белоснежная рубашка и галстук,
на голове серая велюровая шляпа.
– Я не понимаю, Феля, почему ты не взял с собой переодеться.
– Ласточка моя, сколько раз тебе повторять. Все, что на мне, в
Москве придется выбросить. Там меня полностью переоденут,
посадят в поезд, и я уеду в Париж. – Бася украдкой вытирала
платком слезы. – Ну, голубушка моя, выше носик. Не беспокойся.
Разобьем контру, и я вернусь. – Они подошли к вагону. – Для
меня главное, чтобы ты не переживала, тогда и мне будет легче,
поняла? – Он поцеловал жену.
– Ты так говоришь, словно едешь в Испанию на экскурсию ...
Ведь там, Феля... – Она умолкла на полуслове, прижалась к мужу
и расплакалась: – Фелинька, не уезжай от меня, очень прошу,
дорогой мой, не надо уезжать от меня, ведь там страшная война.
– Успокойся, девочка моя, все будет хорошо, все будет
хорошо, мы победим их. И я вернусь. Все наши вернутся домой.
Феля нежно поцеловал ее и осторожно отстранил от себя.
– До скорого свидания, – попрощался он, прикусив губу.
– До скорого, Фелечка! Береги себя!
– И ты тоже! – Он зашел в вагон.

VIII
Из Испании ежедневно поступали тяжелые известия. На
заводах, фабриках, вузах и школах проходили митинги и собра-

77
ния солидарности с испанским народом. Басе казалось, что,
принимая участие в подобных мероприятиях, она каким-то
образом помогает мужу.
Невыносимо медленно тянулись для Баси и ее родных дни,
недели, месяцы ожидания вестей от Фели. Каждый день
отдавался тягучей болью.
Бася уверенным шагом вошла в кабинет парторга фабрики.
– Здравствуйте, Юрий Николаевич, – поздоровалась она с
мужчиной средних лет в кителе (сталинке).
– Здравствуйте, комсомольцы-добровольцы, – не отрывая глаз
от газеты, ответил он.
– Я только что из обкома комсомола.
Парторг поднялся со стула.
– Мне дали плакаты, их нужно повесить в цехах. – Девушка
развернула один из них.
– Обязательно и поскорее. Сегодня же надо повесить! –
согласился парторг, прочитав плакат: «Мы с вами, герои
Испании! Мы с тобой, испанский народ!»...
– В обкоме решили организовать сбор подписей под воззва-
нием к народам мира – выступить единым фронтом против
фашистского переворота в Испании.
– Это очень хорошая и своевременная инициатива. Спасибо,
Беллочка. (Большинство сослуживцев так называли Басю).
Молодцы, ребята! От мужа есть новости? – спросил он.
– Нет. – Грустно ответила она.
– Скоро напишет. Ведь мы победим! – он отошел к окну,
словно поставив точку в их разговоре.
«Вот идиот. Васильев разговаривает одними лозунгами. Как
такого поставили парторгом. Он, по-моему, не умеет
разговаривать по-человечески», – думала Бася, недавно
назначенная зам. профорга фабрики. Она понимала, что получила
эту должность благодаря заслугам ее мужа.

Волнения молодой женщины были не напрасны. Фалангисты

Франко при поддержке фашистской Германии и Италии теснили
отряды народной власти. Словно коршуны, в небе днем и ночью
кружили немецкие самолеты, сбрасывая тонны смертоносного
груза на головы отчаянно сопротивлявшихся патриотов. Смерть

78
витала над окровавленной Испанией.
– Воздух! Воздух! Ложись! – словно на крыльях, пронесся над
землей громкий мужской голос.
Оглушительные взрывы бомб, пронзительные визги
пулеметных очередей, душераздирающие вопли искалеченных
людей превратили все вокруг в кромешный ад. Не более двух
минут продолжался этот ужас.
– Отбой! – вновь послышался тот же голос молодого
командира, товарища Феликса – так называли Фелю
подчиненные ему бойцы.
– Вот твари, что делают! – сморщившись от боли, поднимаясь
с земли, сплюнув, произнес он, вытирая рукавом пиджака пот со
лба. Лицо его было покрыто густой бородой. Внешне он
абсолютно не был похож на того жизнерадостного молодого
человека, которого все называли весельчаком. Только по
большим, выразительным и добрым глазам можно было узнать
прежнего Фелю.
Положение интернациональных бригад ухудшалось с каждым
днем. Начали образовываться партизанские отряды.
– Хуан, пожалуйста, подойди ко мне, – обратился Феликс к
молодому мужчине в военной форме. – Понемногу начинайте
запрягать лошадей в телеги и готовить раненых в дорогу. Здесь
опасно оставаться. Пока доберетесь, будет совсем темно. Там, в
землянках, разместите их. До утра бомбить не будут. А мы снова
построим фальшивые дзоты и укрепления, пусть бомбят их.
Жаль, что раньше за нос этих асов не водили.
– А ты молодец, товарищ Феликс, придумал же приманку для
фашистов, они сейчас так старались попасть в наши карточные
домики... Вот это маскировка! Наполеон такое не придумал бы, –
раскатисто рассмеялся Хуан. – Слышь, товарищ Феликс. Мне
рассказали, что наших ребятишек отправляют в Советский Союз.
Это правда?
– Правда, дорогой. А что делать. Столько сирот осталось. Их
надо спасать, а то пропадут бедняги. А у нас в Союзе будут жить
по-человечески, учиться будут, людьми станут. Закаляться, как
сталь. В будущем – придет время, вернутся на свою родину и
будут продолжать благородное дело своих отцов и дедов.
– Дай-то Бог, – перекрестился испанец.

79
 – Да при чем тут Бог. Революцию мы, а не боги сделали. Мы,
комсомольцы и коммунисты, сами с усами и не верим ни во что,
кроме как в пролетарскую революцию, дорогой мой друг. Понял?
Тот промолчал.
– Да, кстати, можешь и своего сынишку отправить с ребятами.
Там он будет в безопасности, и у тебя на душе станет легче, –
предложил Феля.
– Нет, пока я жив, сын будет со мной. В крайнем случае,
лучше, чем с моей матерью, ему нигде не будет. Все-таки свой
дом, свои корни, – нахмурив брови, сказал Хуан.
– Товарищ Феликс, – к нему на коне подъехал военный,
держащий под уздцы вторую лошадь, – вас срочно вызывают
туда. – Он показал большим пальцем вверх.
– Хорошо. – Феля ловко вскочил на лошадь. – Хуан, собери
людей, и приступайте к делу.
– Слушаюсь, товарищ Феликс.
Феля, оставив коня в амбаре, где хранилось зерно, поднялся по
крутой дорожке в гору, заросшую лесом, вошел в одноэтажный
домик лесничего.
– Здравствуйте, товарищи, – обратился он к сидящим на двух
скамейках мужчинам в военной форме.
– Здравствуйте, товарищ Феликс, – хором ответили они.
– Садись сюда, – указал на стул интеллигентный, среднего
возраста мужчина с утонченными чертами лица, в элегантном
костюме с галстуком. Звали его Леонид Котов17.
– Спасибо.
– Феликс, мы познакомились с твоим планом эвакуации
раненых в два этапа. Я его одобрил, и ребята тоже, так что
приступай к осуществлению. Завтра пусть пересидят в лесу, а
послезавтра – решающий день, вернее ночь. Адреса у нас надеж-
ные. Явки я тебе дам, сегодня ознакомишь людей с ними и с
паролем тоже. Все держать в голове. Наш долг – спасти наших
товарищей, чтобы ни один из них не попал в руки фалангистам.
Мы будем вас прикрывать. Думаю, все пройдет благополучно.
Местные жители покажут дорогу к каждому дому, там вас будут
ждать хозяева. Лекарства чтобы были на каждой телеге. Не
17
Под таким псевдонимом в Испании работал легендарный разведчик Наум
Эйтингон.
80
забудьте. В общем, ребята, в добрый час. Школа у нас хорошая,
надежная, – подмигнул он своим коллегам-чекистам.
– Советская, – уточнил один из них.
Котов встал, нервной походкой прошелся по комнате, подо-
шел к каждому и молча пожал руку на прощание.
– Подводы с лошадьми готовы, Феликс? – спросил шеф, когда
они остались вдвоем.
– Готовы, Леонид.
– Хорошо. Дай-то Бог спасти людей, а там будем небольшими
группами уходить в горы. Будем двигаться на север и восток, в
сторону Франции. Москва велела. Шлехт наши дела, хавер. Зеер
шлехт18.
– Почему? Не укладывается в голове. Все вроде начиналось
нормально.
– Понимаешь дорогой, народ здесь еще не созрел. Плюс ко
всему, положа руку на сердце, они не доверяют нашей системе. К
сожалению, есть в этом что-то. Жаль людей! Сколько погибло!
Сколько труда вложено – и все напрасно.
– Да, вот если бы Россия была рядом! – мечтательно сказал
Феля.
– Понимаешь, если бы у бабки были яйца, то она была бы
дедом. Надо сматывать удочки. Мы сделали все, что в наших
силах, и даже больше того, выполнили свой интернациональный
долг. Совесть наша чиста.
Наступила томительная тишина.
– Единственное для нас утешение: золотой запас мы
переправили к нам. Он послужит на пользу. У меня к тебе личная
просьба, Феля. Присмотри за моим другом Вадимом, летчиком,
твоим земляком. Он ранен серьезно.
– Не волнуйся, это и мой друг, Леонид. А как Яков
Смушкевич?
– Яков уже на месте. Ему присвоили звание Героя Советского
Союза19. Не будем терять время, дружище, – поднявшись со стула
и посмотрев на часы, закончил Леонид Котов.

18
Плохи наши дела, дружок. Очень плохи (идиш).
19
Яков Смушкевич, дважды Герой Советского Союза, был арестован и
расстрелян в 1941, посмертно реабилитирован в 1954 году.
81
 Тем временем Бася, не получая ни одной весточки от мужа,
изнывала от горя. Где бы она ни пыталась что-либо узнать о
судьбе Фели – никто не давал ей вразумительного ответа. Родным
было горько смотреть на нее. Бася замкнулась в себе. Одна тень
осталась от когда-то счастливой девушки.
Был выходной день. Она, к удивлению домашних, проснулась
с петухами. Нарядно одевшись, вошла в кухню. Налила чай.
– Доченька, дорогая, ну что это за еда – чай с коржиком.
Подогреть тебе гречневую кашу с котлетами? – с жалостью глядя
на нее, спросила мать.
– Спасибо, мамочка, я не голодна, и времени нет.
– Но сегодня ведь воскресенье, выспалась бы лучше.
– Нет, мамочка. Мне звонила Оля, она получила весточку от
мужа из Испании.
– Но нельзя же себя так изводить! Если бы Феля знал, как ты
себя ведешь, он бы не знаю что сделал тебе.
Мать полными печали глазами проводила дочь.
– Сара, куда это так Бася спешила? – войдя в кухню, спросил
Хаим.
– К Олечке, она получила письмо от Вадима из Испании.
– Я понимаю, он летчик, человек военный, поехал воевать в
Испанию. Но зачем Феликсу понадобилось ехать туда? Такие, как
он, – это пушечное мясо.
– Типун тебе на язык! – со злостью воскликнула Сара.
– Эх! – сжал губы Хаим и ушел в спальню.

Бася, словно на крыльях, прилетела к дому своей подруги.

Расплатившись с таксистом, она, волнуясь, постучала в дверь.
Дверь открыла красивая молодая блондинка.
– Здравствуй, Олечка! Извини, что так рано приехала.
– Ну что ты, Басенька. – Молодые женщины вошли в
квартиру, обнялись и расцеловались.
– Садись, дорогая. – Хозяйка указала ей на диван. – Позавчера
мне передали письмо от Вадима. – Она подала подруге конверт с
письмом.
Дрожащими от волнения руками та взяла его. «Дорогая
Оленька, пишу тебе в тяжелый для меня, моих товарищей и всего

82
испанского народа час. За меня, любимая моя, не волнуйся. Не
буду лукавить, что ранен. Но для жизни это не опасно. Нахожусь
в безопасном месте, у хороших людей. Я верю, что недалеко тот
день, когда мы будем рядом. Как только полностью оправлюсь,
меня переправят за границу. А оттуда – домой. Дорогая Оленька,
я и мои товарищи-коммунисты можем с чистой совестью заявить:
мы свой долг выполнили, сделали все, что в наших силах.
Да, чуть не забыл. Всего один раз и то мельком видел Фелю.
Передай привет Басеньке. Целую тебя. Твой Вадим», – прочла
Бася и заплакала от радости.
– Слава Богу, он жив! – облегченно вздохнула она.
– Да, ты права, – радостно сказала Ольга.
Бася вынула из сумочки носовой платок и вытерла глаза.
– Беллочка, не нужно отчаиваться! Наши мужья вернутся
домой. Они сильнее смерти.
– У меня так неспокойно на душе.
– Не надо, родная. Все будет хорошо. Я уверена. Так мне
заявили в компетентных инстанциях.
– Спасибо.
– Мы еще вместе будем радоваться и у вас дома, вот увидишь.
Улыбка надежды засияла на лице Баси.

Разветвленная сеть советской разведки в Европе сделала все

возможное, чтобы без потерь, любыми путями переправить своих
соотечественников из Испании на родину.
Море штормило. Волны и густой осенний дождь заливали
небольшое торговое судно, плывущее в сторону Франции. Феля
сидел в каюте капитана. На нем был потрепанный, маловатый для
него коричневый костюм. Отложив газету, он вынул из бокового
кармана пиджака небольшой кожаный бумажник, достал из него
маленькую фотографию Баси. Лицо его посветлело.
Капитан, испанец среднего роста, крепкого телосложения, с
открытым загорелым лицом, подошел к полированному шкаф-
чику, вынул оттуда бутылку рома и закуску и поставил на столик,
за которым сидел Феля.
– Разбуди друга, – сказал он на ломаном русском языке,
указывая на спящего на узенькой кушетке мужчину.
– Костя, вставай. Мы подплываем к французской Ривьере, –

83
пошутил Феля. Тот вскочил на ноги. Феля раскатисто рассмеялся.
– Вот, красавчик! Губа не дура.
– Ну ты даешь, Филимон. Так можно разрыв сердца получить.
– Да ты что, в твоем-то возрасте. На Ривьере, где столько
девочек, разрыв сердца получишь? Ты будешь первый в истории.
– Честно, Феля, нервы совсем расшатались, – зевая,
пожаловался Костя.
– Ладно, садись за стол. Сейчас мы их подлечим.
– Давайте, друзья, выпьем и закусим перед тем, как сойдем на
берег, – предложил капитан. Он наполнил три рюмки. – А может
ребят из трюма позвать?
– Не нужно их будить, – возразил Феля. – Выпьем, дорогие
товарищи, за мировую революцию!
– Жаль, конечно, что все у нас в Испании так закончилось.
Будь проклят этот палач Франко, – тяжело вздохнул испанец.
– Все равно раньше или позже мы победим, – убежденно
сказал Костя.
– Может, все-таки ребятам в трюм занести?
– Не нужно их будить, они сейчас, бедняги, спят без задних
ног. Пусть выспятся, впереди еще нелегкая дорога. Каюта
наполнилась заунывной испанской мелодией.
– Скоро берег, – посмотрев на часы, сказал капитан.
– Я провожу вас, а мой помощник проводит ваших товарищей,
так будет спокойнее. Теперь будьте внимательны. – Он вытащил
из кармана портмоне. – Вот вам, товарищи, адреса. Это магазины
готовой одежды. Хозяева в курсе дела. Пароль: «У вас есть
английский бостон?» – они понимают по-русски. До революции
жили в России.
Суденышко причалило к маленькой деревянной пристани.
Рассвело. Феля и Костя в сопровождении капитана спустились по
трапу. Город был окутан туманом. Они быстрым шагом напра-
вились к стоянке, где под крышей стояли две коляски с откидным
навесом, на них сидели извозчики в ожидании клиентов. Капитан
подал руку одному из них; сказав что-то по-французски, передал
ему адрес и деньги и тепло попрощался с русскими.
– Благополучной дороги, – пожелал он.
– Спасибо за все, – поблагодарил Феля.
– Счастливо добраться на Родину.

84
 Вскоре Феля и Костя, приведя себя в порядок, переодевшись,
встретились на конспиративной квартире с представителем совет-
ского консульства, который передал им паспорта русских эми-
грантов.
– Они вам откроют беспрепятственный путь через границу.
Вот вам билеты в разные вагоны и деньги. Ни с кем не вступайте
в разговоры. Вокзал рядом. Выйдите отсюда в разное время. До
поезда еще три часа. Можете пройтись по магазинам. Что понра-
вится, купите, денег вам хватит, а потом – на вокзал. Счастливого
пути. Дома вас очень ждут.
– А наши товарищи? – спросил Феля.
– Не волнуйтесь, вы приедете все вместе, – ответил пред-
ставитель консульства, на прощание крепко пожав им руки.

Феликс с Костей и их товарищи по оружию без всяких

препятствий пересекли границу Польши и Советского Союза.
Они были счастливы, оказавшись на родной земле, сразу
раскупорили бутылку французского коньяка и выпили за жизнь,
дарованную им судьбой, за родину, за пролетарскую революцию.
– Эх, братцы! Много есть на свете прекрасных стран с
красивой природой, с хорошими людьми, но лучше матушки-
России нет! – сказал сибиряк.
– А что, Украина хуже? Посмотри в окно, – спросил украинец
Костя.
– Это одно и то же.
– То-то же, – рассмеялся довольный Костя.
– Друзья мои, ведь весь Советский Союз, – один прекрасный
дом. Другого у нас нет, и не нужно, – с гордостью произнес
Феликс. – Давайте выпьем за дружбу...
Вдыхая полной грудью воздух любимой родины, Феля, держа
в одной руке чемодан, в другой макинтош и купленные возле
вокзала розы, быстрым шагом шел домой, к жене, по которой
очень истосковался. Лицо его сияло от счастья. Он напевал
веселую испанскую мелодию. Детские голоса наполнили сквер,
мимо которого проходил счастливый Феля. Давно он не видел
радостные лица ребят, не слышал детский смех. В душе невольно
защемило. Он вспомнил страшное жестокое время, прожитое им
в многострадальной Испании. Феля замедлил шаг, сердце уча-

85
щенно забилось в груди. Увидев жену, сидевшую на корточках
возле играющего в песочнице племянника, он медленно подошел
к ним. Увидев мужа, Бася, не веря своим глазам, села на песок.
– Бася, родная моя, Басенька! – присев рядом на корточки,
прошептал он.
– Феля! Фелечка! Милый, я дождалась тебя! – закричала Бася.
Они обнялись и расцеловались.
– Родная моя, как ты? Я так по тебе тосковал, голубка моя.
– Теперь уже все хорошо. Слава Богу, что ты остался жив, –
обвив руками шею мужа, говорила Бася, покрывая его лицо
горячими поцелуями. Из глаз катились слезы радости.
Янкель удивленными глазами смотрел на свою тетю и незна-
комого дядю.
– Это Яшенька? – спросил Феля.
– Да. Это тот самый, который кусал мишку за нос, –
рассмеялась Бася.
Феля помог жене встать и отдал ей букет роз, поднял малыша
над головой. Тот смеялся от удовольствия. Вокруг них стояли
любопытные мамы с колясками и детьми.
– Бася, это твой муж? – спросила ее пожилая соседка.
– Да. Он приехал из Испании, – сияя от счастья, ответила она.
Молодые люди выходили из сквера, провожаемые понимаю-
щими взглядами.
– Феля, почему ты не послал мне хотя бы маленькую весточ-
ку? – обиженным тоном спросила Бася, крепко сжимая его руку.
– Ты разве не получала от меня коротеньких писем? –
недоумевая, спросил он.
– Ни одного.
Он шел молча, насупив брови.
– Боже! Басенька, сколько тебе, бедняжке, пришлось пере-
жить. Прости, родная, это не по моей вине, – тихо произнес Феля.
– Не за что, мой любимый, прощать тебя. Я знаю, что вам там
пришлось пережить.
– Спасибо, – он поцеловал жену в щеку.
Они вошли в парадное. Феля постучал в дверь. Открыла Сара.
Широко раскрытыми глазами, полными радости, она смо-
трела на зятя, держащего на плечах внука, и на сияющую дочь с
алыми розами в руках.

86
 – Сынок! – вскрикнула она, бросившись ему на шею, целуя в
обе щеки.
– Заходи, родной! Заходи! Слава Богу, что ты вернулся
здоровым! – воскликнула мать.
– Здравствуйте, мамочка, – Феля обнял и расцеловал ее.
Он сел на диван, добродушно улыбаясь и потягиваясь.
– Ой, как хорошо дома! Как вы тут живете? – спросил он.
– Как мы живем? Тебя ждали. Вот так мы живем, Фелечка, –
ответила Сара, сев рядом.
– Как папа, Арон, Ирина?
– Все у нас хорошо. Потом наговоримся, Феля, а сейчас
быстренько умываться – и за стол, – строго скомандовала теща.
– Спасибо, мамочка, я не очень голоден.
– Но покушать с дороги надо.
– Слушаюсь.
– И Яшенька с дядей будет кушать, как взрослый, правда? –
обратилась она к внуку. Тот утвердительно кивнул головой.
– О! Тогда я согласен. Идем, дружок, мыть руки, а то они у
тебя грязные.
– Ой, какой вкусный украинский борщ! А хлеб! У нас даже
вкус хлеба совсем другой, чем в Испании, – кушая, восхищался
Феликс.
Бася любящими глазами смотрела на мужа, сердце ликовало
от счастья.
– Мама, смотри, как Феля похудел, – сокрушалась она.
– Ничего дочка, были бы кости, а мясо нарастет. Ешь,
Фелечка, а потом пойдешь отдыхать. Там, наверное, ты вообще
не спал и не ел.
– Вы правы, там было не до этого, – Феликс зевнул. – А за
последние трое суток не больше трех часов подремал.
Янкель тоже зевнул.
– Очень хорошо. Яшенька вместе с дядей Фелей закончат
кушать и пойдут спать.
Малыш, любящий есть в компании, уплетал за обе щеки, ста-
раясь не отставать от дяди.
– Спасибо. – Феликс поднялся со стула.
– Спасибо, – поблагодарил Янкель. – Я до конца все поел,
бабушка.

87
 – Молодец. На здоровье, наши дорогие мужчины. Идите
отдыхать. Я уже тебе постелила, – сказала Сара.
– Спасибо большое. Разбуди меня, пожалуйста, Басенька,
когда наши придут с работы, – поцеловав жену, попросил Феля.
– Хорошо! Хорошо! Иди спать. – Бася вышла и прикрыла за
собой двери спальни.

Воинов-интернационалистов, вернувшихся из Испании на

родину, встречали со всеми почестями. На специально устро-
енном собрании в большом клубе обкома партии Феле и еще
троим его боевым товарищам, под гром аплодисментов, вручили
боевые ордена. Их приветствовали коммунисты, комсомольцы,
пионеры, в их честь был устроен концерт. После церемонии
награждения секретарь обкома партии задержал Фелю для кон-
фиденциальной беседы.
– … Вот что, дорогой мой, – сказал он по-дружески, сидя
рядом с ним на диване в своем кабинете, – твоя кандидатура была
предложена на пост председателя партконтроля области.
Понимаешь, этот важный пост занимал до недавнего времени
разоблаченный в пособничестве троцкистам некий Коваленко,
сосредоточивший всю власть в своих руках. Сейчас тебе придет-
ся закатать рукава и, как подобает коммунисту, приняться со всей
ответственностью за работу. Мы верим, что ты справишься, как
справлялся всегда там, куда посылала тебя партия. Я о тебе все
знаю. – Первый секретарь обкома партии положил руку на плечо
Фели.
– Спасибо за доверие.
– Кабинет займешь бывшего. Там есть секретарша. Завтра мо-
жешь принимать дела и познакомишься со штатом. Будет у тебя
машина и новый шофер. Старый был с Коваленко в одной упряж-
ке. И квартиру тебе хорошую подберем. Принимай дела – и за
работу. Ее будет, друг мой, немало. Мы тебе поможем. Не
стесняйся, обращайся прямо ко мне. Ты сейчас моя правая рука,
ты – мои глаза и уши. А голова у тебя еврейская, соображает
отлично. Это раз! – закончил он. После небольшой паузы первый
секретарь, многозначительно нахмурившись, добавил:
– Я уверен, что никогда меня не подведешь!
Наступили для Фели рабочие будни. Он со своими сослужив-

88
цами, к удивлению и раздражению многих руководителей круп-
ных предприятий Киева, без предупреждения появлялся в самой
гуще рабочих. В непринужденных разговорах они изливали ему
душу, жалуясь на руководителей. За сравнительно короткое
время Феля нажил себе много врагов в высших эшелонах власти.
На его «произвол» начали приходить жалобы и анонимные
письма не только в обком, но и в ЦК Компартии Украины.
Чувствуя свою правоту и поддержку первого секретаря обкома
партии, он продолжал вести бескомпромиссную борьбу за
чистоту власти.
Словно смерч, прокатилась по огромной Советской империи
бесконечная полоса разоблачений «врагов народа», которых
обвиняли в измене Родине и троцкизме. На многочисленных
митингах и собраниях их клеймили позором, обвиняя во всех
бедах, выпавших на долю страны.
Феля сидел в президиуме собрания партийного актива города,
руководителей госпредприятий и НКВД, проходившем в клубе
обкома партии, где еще не так давно ему вручали грамоту и
орден. Потоки грязи лились на головы очередных жертв
сталинских репрессий, среди них было немало евреев, которых
он лично знал и не сомневался в их честности и патриотизме.
Феле хотелось встать и уйти с очередного сборища коварных
иезуитов, для которых и честь, и совесть, и человеческая жизнь
не стоили ломаного гроша. Охота за ведьмами вызывала в его
душе ненависть и презрение к тем, кто затеял эту кровавую баню.
После собрания в отвратительном настроении он ехал на
служебной машине домой, к теще и тестю, где всегда, соблюдая
традиции, отмечали еврейские праздники.
«В Персии, во времена Ахашвероша, Аман тоже задумал
уничтожить всех евреев, но у него ничего из этого не вышло, –
Феля вдруг сравнил происходящее сегодня с событиями тысяче-
летней давности. – А ведь мой тесть умнейший человек. Раскусил
эту власть еще при первых ее шагах. А я с ним спорил с пеной у
рта. Боже, как этим извергам удалось одурачить миллионы
людей, в том числе и меня?..»
– Феликс Александрович, сегодня снова промывали мозги
Ярмолову или кому-то другому? – нарушив молчание, спросил
шофер. Не дождавшись ответа, он продолжал:

89
 – Столько невинных людей губят. Можно сказать, самые
сливки народа уничтожают. Сколько такое еще будет
продолжаться...
Феля молча слушал своего шофера, не доверяя ему. Он знал,
что НКВД внедряет своих людей в высшие эшелоны
государственной власти, чтобы спровоцировать неугодных им, а
затем уничтожить.
– Феликс Александрович, извините меня за эти разговоры, но
просто на душе накипело. Я вам клянусь, что на такие темы ни с
кем не разговариваю. Знаю, какое время. За такие слова по голове
не погладят. А вам я доверяю. Вы умный человек, что не отве-
чаете мне. Правильно делаете, что не доверяете. Но я не подсад-
ная утка. Я работаю с вами больше года. Не хотел раньше гово-
рить вам, но меня устроил к вам прекрасный человек, мой родич,
а ваш начальник Павел Георгиевич, можете спросить у него. –
Феля, довольный, усмехнулся. – Вот какая сволочная жизнь на-
ступила, никому доверять нельзя. Человек человеку волком стал.
Жуть сплошная! – Шофер сплюнул в окно. – Вот и приехали!
Машина остановилась.
– Подождать вас, Феликс Александрович? Поедете с Беллой
Хаимовной домой? – спросил шофер.
– Нет! Нет! Спасибо. Сегодня именины. Мы будем здесь
допоздна.
– Заехать за вами?
– Спасибо, не надо. Бери, Петр, машину и займись своими
делами. Утром жду тебя.
– Спасибо. До свидания.
– До свидания.
«Хороший парень», – входя в парадное, подумал Феля.
Квартира родных ему людей была наполнена ароматом сдоб-
ных, треугольной формы, гоменташ – булочек, испеченных в
честь праздника Пурим.
– С праздником, дорогие женщины, – поприветствовал он
Сару, Ирину и Басю.
– Феля, ты сегодня как никогда рано освободился, это что – в
честь праздника? – пошутила жена.
– Ты права, аманы предчувствуют свой конец. А я думал, меня
уже все ждут за столом.

90
 – Папа в синагоге с утра, а Арон с Яшенькой поехали его
встречать, он очень плохо чувствует себя, еле ходит, так
радикулит его скрутил, – сказала Сара. – Фелечка, ты наверняка
проголодался, идем в кухню, я тебя накормлю.
– Спасибо, мама, я не голоден.
– Честно?
– Честно.
– Тогда я тебе дам гоменташ.
– Хорошо, это я люблю, – рассмеялся Феля.
В это время во дворе единственной в городе синагоги на улице
Щековицкой, собрались евреи. Среди них были Арон и его сынок
Янкель, ожидавшие молившегося Хаима.
– Папа, я хочу к дедушке, – в который раз просил он отца.
– Наберись, Яша, терпения, ты уже был один раз у дедушки,
скоро кончится молитва, и мы поедем вместе домой.
Вдруг из синагоги вышел розовощекий еврей и пустился в
пляс, напевая во весь голос веселую песню на идиш.
– Моше фармахт дайн пыск!20 – подойдя к нему, закричала его
жена, держа в руке гоменташи. – Нэм гоменташ21.
– Барух а-Шем!22 Маленький, иди сюда, идем танцевать! Хаг
самеах!23 – обратился он к стоящему в нескольких метрах от него
Янкелю, державшему за руку отца.
– Папа, я не понимаю, что он говорит. На каком языке он
разговаривает? – пожимая плечами, спросил мальчик.
Мужчина еще громче запел.
– На этом языке, малыш, разговаривают в Палестине, – с
гордостью объяснила ему стоящая рядом с ними сгорбленная
старушка.
– На каком, папа? – не поняв, переспросил Янкель.
– Это – настоящий еврейский язык.
– А бабушка с дедушкой разговаривают на еврейском языке?
– Нет, Яшенька, они разговаривают на идиш, – старался Арон
объяснить сыну, но тот так и ничего не понял.

20
Моше, закрой свой рот (идиш).
21
Возьми гоменташ (идиш).
22
Слава Богу! (ивр.)
23
С праздником! (ивр.)
91
 – Моше их бидэр дир, фармах дайн мойл. Гиб акик выфел ду
фин НКВД. Ди вилст инзери киндер махен цурес, мишигенер
мэнч24? – Она схватила мужа за руку и потянула за собой на
улицу.
– Папа, я ведь тоже еврей, – нахмурив брови, сказал мальчик,
поняв все, что говорила на идиш женщина. Сара с Хаимом дома
часто говорили на идиш.
– Конечно, мы все евреи, – подтвердил отец.
Из синагоги начали выходить верующие, среди них был и
Хаим.
– Дедушка, ты уже закончил молиться? – подойдя к деду и
прижавшись к нему, спросил внук.
– Закончил, дорогой мой. – Ответил Хаим, поцеловав его. – На
улице уже стемнело. Ну, зачем ты, Арон, взял с собой ребенка?
Ведь он устал и голодный.
– Нет, дедушка, я ведь уже большой, и нам бабушка Сара дала
гоменташи, – возразил Янкель.
– Я бы и сам добрался домой.
– Мы не устали, правда, Яшенька?
– Я же дедушке говорил, что мы вовсе не устали.
– Папа, идем через Межигорскую к Верхнему валу, там легче
будет поймать такси.
– Какие такси, ведь праздник совпал с субботой! Мне не
хочется ехать.
– Но, папа, не идти же тебе пешком в гору с твоим ради-
кулитом. Тебе, больному, Бог простит. Ты утром, наверное, в
синагогу часа два, а то и больше пешком шел.
– Ничего страшного, не так часто у нас праздники, а я, к
сожалению, только по праздникам хожу в синагогу.
– Да, но ты с трудом ходишь. Поедем на такси, – катего-
рически заявил Арон, останавливая машину.
– Наконец-то, – воскликнула Бася, открыв двери.
Стол был накрыт. Его украшением было большое фарфоровое
блюдо – подарок Баси и Фели, привезенный с Дальнего Востока,
– на котором лежала гефилте фиш25.
24
Моше, я прошу тебя, закрой свой рот. Посмотри сколько здесь из НКВД. Ты
хочешь нам и нашим детям сделать горе, сумасшедший человек? (идиш)
25
Фаршированная рыба (идиш).
92
 – Ура! Феля приехал, – закричал мальчик, подбежав к нему.
Янкелю очень нравилось, когда высокий, всегда веселый дядя
поднимал его почти до потолка.
– Прошу всех за стол! – скомандовала Сара.
– И в наше время есть немало Аманов, – раскупорив бутылки
водки и вина, сказал Арон.
Настроение у всех было хорошее. Только Феля был угрюм и
молчалив.
– Фелечка, что-то случилось? – спросила тревожно Бася.
– Ничего, я просто устал немного, – ответил муж.
Как и в каждом доме, разговоры велись на злободневные
темы, о политических и судебных процессах по делам о «врагах
народа» постоянно говорили по радио, газеты пестрели осуждаю-
щими статьями.
– Хватит о политике! Давайте подведем черту, выпьем за то,
чтобы козни, которые Аманы строят против нас, обернулись
бумерангом против них самих, – провозгласила Бася.
– А тебе, миленький, дать гоменташ? – ласково обратилась она
к мужу.
– Не хочу. Сначала напьюсь, как положено сегодня, а потом на
закуску возьмусь за Амановы уши, – растягивая каждое слово,
под общий смех ответил Феля.
Вдруг он нервно встал и вышел на балкон. Вытащив из пачки
папиросу, он тут же вложил ее обратно, вернулся к столу и под
удивленными взглядами присутствующих, знающих его как неис-
правимого трезвенника, залпом опорожнив фужер с вином, молча
стал закусывать.
«Боже мой! Это не к добру», – подумала Бася. В дверь посту-
чали. Пришла двоюродная сестра Хаима – Хана, ее сын с женой и
двое детей. Веселый детский смех наполнил квартиру. После
«штрафных» тостов разговор опять вернулся «на круги своя» –
перешел к политике.
– … Так ему, Постышеву, и надо! – воскликнул Хаим, – по его
указке мало безвинных людей погубили? Мне его ничуть не
жаль! В тридцать четвертом начали с Кирова, потом пошли-
поехали. Лес рубят – щепки летят.
– Да у него мания преследования, – после долгого молчания
заговорил Феля, – окружил себя подонками, у которых лишь одна

93
цель – любой ценой удержаться у власти. Сейчас тюрьмы
переполнены безвинными людьми. А ведь они все верили ему! –
Он вновь наполнил фужер вином и залпом выпил.
– Феля! – Бася умоляюще посмотрела на мужа.
– Ну, чего, Басенька. Я слушаюсь мою тещу. Ведь она преду-
предила нас, чтобы мы напились так, чтобы не отличать Амана от
Мордехая. А я пока их хорошо различаю. – Все рассмеялись.
– Папа, можно мне поиграть на скрипке? – спросил Янкель.
– Конечно можно. Даже нужно.
– Ура! – закричал мальчик и побежал за скрипкой, а за ним
брат и сестренка.
Мальчик положил на плечо скрипку и, закрыв глаза, начал
играть. Все с удовольствием слушали музыку. В глазах у Хаима
стояли слезы.
– Янкель, мой дорогой… – прошептал он. Невольно память
перенесла его в далекое детство.

Феля недавно вернулся из продолжительной командировки в

Москву. Неожиданно его вместе с первым секретарем обкома
партии снова срочно вызвали в столицу.
– Ну, хватит, Бася, ты меня словно на Северный полюс
снаряжаешь, – говорил он жене, готовясь к отъезду.
– Феля, ты забываешь, ведь уже осень. А Москва – это не
Киев, там и заморозки могут быть.
– Не фантазируй. Во-первых, нам предоставят машину. Ты
лучше напиши, что купить тебе в Москве, а то я забуду, и ты
будешь обижаться.
– Бессовестный. Из-за таких пустяков я никогда не обижаюсь.
– Она взяла его руку и приложила к своему животу. – Он умница,
подгоняет тебя, чтобы ты не опоздал на поезд, – лукаво глядя на
мужа, сказала Бася.
– А может быть это не он, а она?
– Какая разница, – рассмеялась жена. – Не мне, а ему нужно
покупать. Мы принимаем подарки заранее. Понятно?
– А вдруг там они? – раскатисто рассмеялся Феля.
– Типун тебе на язык, – Бася надула губки.
– Почему? – Расстегнув ее халат, он поцеловал живот.
– Кто бы там ни был – ждем с нетерпением. – Бася прижала к

94
груди голову мужа. – Все! Все! Все! Феля, посмотри на часы!
Уже восемь утра. Машина тебя ждет.
– Ой! – вздохнул он. – Как никогда, нет настроения ехать.
– Иди, иди, поешь на дорогу.
– Спасибо, не хочется. Я выпью кофе. Басенька, ведь ты себя
плохо чувствуешь, не нужно меня провожать на вокзал.
– А я хочу. Петр меня с вокзала отвезет к маме.
– Ой, ты у меня упрямая.
Обкомовская машина резко остановилась возле вокзала. Из
машины вышли Феля с женой. Увидев их, первый секретарь
обкома партии, стоящий метрах в тридцати со своим телохрани-
телем, помахал им рукой и показал на часы.
– Все, родная, меня уже заждались. – Бася обняла мужа. – Ну-
ну, хватит, милая моя! – Он поцеловал ее в обе щеки. – Береги
себя.
Отойдя на несколько шагов, Феля вернулся и вновь поцеловал
жену. Неожиданно тяжелое чувство наполнило ее душу. На глаза
Баси накатились слезы.
– Позвони мне, пожалуйста, завтра, – крикнула она вслед
уходящему мужу.
Бася до утра не сомкнула глаз в ожидании звонка от мужа. Так
и не дождавшись, она с головной болью поехала на работу. Весь
день не отходила от телефона, не находила себе места, металась
по комнате, не понимая причины молчания всегда пунк-
туального Феликса. Нервы ее были напряжены до предела. При
каждом телефонном звонке Бася вздрагивала, в этот день телефон
звонил часто. И каждый звонок был, как нож в сердце. Она в
очередной раз сняла телефонную трубку. Звонила мать.
– ...Нет, мамочка, он еще не звонил. Не знаю. Не знаю. И я
тоже волнуюсь. Я сейчас позвоню в обком, к его заместителю.
Может быть, он в курсе дела... Хорошо, мамуля, я тебе пере-
звоню. Мама, а что папа может сказать? Я полчаса назад
разговаривала с ним в цехе. Он что, ясновидец? – раздраженным
тоном закончила дочь.
Не кладя телефонную трубку на аппарат, Бася достала из
сумочки записную книжку, набрала номер телефона одного из
заместителей Фели. К ее радости, тот снял трубку. С волнением
она объяснила причину своего звонка.

95
 – ...Басенька, напрасно ты волнуешься. Ты же знаешь, какую
должность занимает Феликс. Он, скорее всего, находится на
секретном объекте, оттуда нельзя звонить. Наберись терпения.
Все будет в порядке.
– Но, Николай, ты ведь знаешь Фелю, – чуть слышно
произнесла она.
– Я тебе, Басенька, позвоню.
– Спасибо большое, до свидания.

После работы Хаим, как всегда, когда Феликс находился в

командировке, зашел за дочерью.
– Нет, нет, папочка, я сегодня поеду к себе. Феликс может
позвонить в любое время, и Николай обещал позвонить к нам,
если что-нибудь узнает.
– Хорошо, – напряженно улыбнулся Хаим.
Погрузившись в свои невеселые думы, Бася сидела у окна,
смотрела на улицу невидящим взглядом. Медленно тянулось
время. Наступил вечер. Стенные часы пробили восемь. Она
вышла в кухню, заварила крепкий кофе и, наполнив большую
чашку, вернулась в столовую. «Фелечка, почему ты не звонишь,
родной мой? Уже полдевятого. Неужели не можешь найти
несколько минут? Ты ведь знаешь, что я волнуюсь! Что с тобой?
Что случилось с тобой?..»
Она закрыла лицо ладонями. Слезы сползали по ее щекам и
ладоням, плечи вздрагивали.
Словно током пронзил ее телефонный звонок.
– Алло! – воскликнула она. – А, это ты, мамочка? Добрый
вечер, верней – не добрый, – поздоровалась Бася.
– Как дела, доченька?
– Все по-прежнему.
– Басенька, позвони домой к шефу Феликса, они ведь вместе
поехали в Москву. Ты знакома с его женой?
– Конечно, знакома. Мы с Фелей были у них дома, и не один
раз, и они у нас тоже.
– Тем более, позвони ей, она наверняка все знает.
– Ты права, мамочка. Я обязательно позвоню, но сегодня
поздно, она, наверное, уже спит.
– Смотри сама. По-моему, еще детское время. Спокойной

96
ночи, доченька. Держи себя в руках. Сейчас тебе нельзя
нервничать.
– Спасибо, мамуля. Спокойной ночи.
Бася нервной походкой начала ходить по комнате взад и
вперед, стараясь отогнать от себя мучившие ее мысли. Она села
на маленький стульчик, стоявший возле журнального столика. На
нем лежали купленные Фелей за день до отъезда газеты. Бася
развернула «Правду». На первой странице большими бук-вами
было написано заглавие статьи: «Троцкисты-отщепенцы и в
профсоюз пробрались...». Бегло, отрывками, прочла она статью,
которая по содержанию была похожа на сотни подобных, разо-
блачающих «врагов народа». Обычно они заканчивались призы-
вом советских людей приговорить троцкистов к суровому нака-
занию – смертной казни.
Измотанная от переживаний она закрыла глаза. Невольно
память перенесла ее к документальным кадрам расстрела
контрреволюционеров, показываемым в кинотеатрах.
– Боже! Что происходит?!
Бася подошла к вешалке, сняла сумку, вынула из нее
маленький блокнотик и нашла номер домашнего телефона
первого секретаря обкома партии. Позвонила.
– Добрый вечер, Нина Федоровна.
– Добрый вечер, – послышался приятный женский голос.
– Извините, пожалуйста. Это вас беспокоит Белла, жена
Феликса Маргулиса.
– Да, я вас слушаю, – сухо ответила та.
– Вы не знаете, что случилось с Феликсом...
– Извините, я занята. Если хотите, завтра приходите к
филармонии, в семь вечера. До свидания, – резко оборвала она.
Бася стояла, словно облитая холодной водой.
«Что с ней? Боже! И к нам пришло несчастье? – мелькнуло в
ее голове. – Неужели и их тоже?!» – Ее бросило в жар. Она
качала головой, словно хотела отогнать от себя эту страшную
мысль.
Весь следующий день Бася не находила себе места, с нетер-
пением ожидая встречи с женой секретаря обкома партии.
Приехав намного раньше назначенного времени к филармо-
нии, она прохаживалась нервной походкой, внимательно и

97
печально всматриваясь в беззаботные лица людей.
«Три дня тому назад я была такая же счастливая, как они все»,
– с грустью думала Бася.
Но тут же, спохватившись, упрекнула себя: «Ведь это же не
по-человечески. Зная, какие чудовищные дела совершаются
рядом с нами, с нашими близкими людьми, мы закрываем на все
глаза по принципу: моя хата с краю, я ничего не знаю, потому что
это лично нас не коснулось. Этим нашим равнодушием
пользуются палачи».
К Басе подошла представительная, модно одетая женщина
средних лет.
– Здравствуйте, – поздоровалась она.
Взяв Басю под руку, она молча увела ее от главного входа.
Пройдя метров пятьдесят, Нина Федоровна остановилась.
– Наши мужья арестованы, – огорошила она Басю.
– Как это арестованы! За что?
– Как все до них, – только и ответила та.
– Что же нам делать?
– Мне посоветовали из Москвы не торопиться, не подымать
бурю. Наберись терпения, девочка. – Они не спеша шли. – Нужно
надеяться на лучшее. Может быть, за нами уже следят, –
прикусив губу, поглядывая по сторонам, сказала супруга секре-
таря обкома.
– Я тебя буду держать, Беллочка, в курсе дела. У меня есть
ваш телефон. Ко мне не звони, они прослушивают. – Она поцело-
вала Басю в щеку и растаяла в темноте подступающей ночи.
Семья Кац была потрясена страшным известием.
– ...Такой устроили произвол! Уму непостижимо, –
возмущалась Ирина, сидя за столом рядом с мужем. – Если уже
такого человека, как Феля, арестовали, тогда можно арестовать
всех подряд.
– Мда-а! Сейчас у этих опричников золотое время, – согласил-
ся с женой Арон, – а ведь и папа мог тоже по сей день работать в
органах и дослужиться до высокого звания.
– Слава Богу, что он вовремя ушел оттуда, а то с его харак-
тером он давно бы был в тюрьме, – заметила Сара.
Хаим сидел на диване рядом с женой, обнимавшей плачущую
Басю.

98
 Вдруг он резко поднялся и пошел в спальню. Через несколько
минут Хаим вернулся, на нем был костюм и галстук.
– Ты куда? – испуганным голосом спросила жена.
– Я хочу поехать к Степану.
– Но он ведь давно не работает там.
– У него есть большие связи.
– Папа прав, ведь дядя Степа столько лет работал шефом в
органах, – сказал Арон.
Хаим взял такси и через двадцать минут был в самом престиж-
ном районе Киева, Печерском районе, где жила элита города.
Милиционер дежурил у дома «чекистов». Хаим, предъявив
паспорт, сообщил, к кому идет; тот, отдав честь, ключом открыл
дверь парадного.
– Галочка, иди быстро сюда, посмотри, какой гость к нам
приехал! – обнимая друга, позвал жену Степан.
В переднюю вышла симпатичная седая женщина.
– Здравствуй, Хайчик, наш дорогой, – так ласково многие
годы друзья называли Хаима, – сколько лет, сколько зим. –
Радостно встретила она гостя.
– Здравствуй, Галочка.
Все вместе вошли в большую гостиную, обставленную
добротной мебелью, стены были обвешаны картинами и
фотографиями родных и друзей, среди них и старая фотография
Хаима и Сары с чекистами и их женами в клубе во время
праздника.
– Садись, дружище. Каким ветром тебя занесло к нам? –
спросил хозяин. Они сели в кожаные кресла. – Совсем забыл
старых друзей!
– Извините, дорогие мои. Прошу вас, только не обижайтесь,
пожалуйста, – работа, внук, совсем замотались, – оправдывался
Хаим.
– Ладно, ладно. Сами в такой же шкуре, – сказала хозяйка.
– Вот видишь, Хаим, она, как всегда, тебя выручает, –
рассмеялся Степан.
Галина вышла из комнаты, вскоре вернулась, принеся в
чашечках кофе, пирожные и конфеты.
– Несчастье у меня дома, друзья мои, – прикусив губу,
вздохнул Хаим.

99
 – Что случилось?! – воскликнула Галина.
– Зятя моего арестовали.
– Басиного мужа?! – спросила она.
– Его.
Степан встал с кресла.
– Когда?
– Три дня назад, в Москве.
– Мда-а…
– Вместе с его шефом, первым секретарем обкома.
– Меня ты этим, Хаим, не удивишь. Косилка косит без
остановки, – нахмурившись, произнес хозяин.
– Что делать, Степан?
– Что делать? – усмехнулся тот. – В наше время для прохо-
димцев самая благоприятная почва. Стоит написать на порядоч-
ного человека анонимку, обвинив в высказываниях против наше-
го папы, – и человека нет. Такого тирана еще свет не рождал.
Беспощадный хищник. Сотни тысяч жертв на его совести. Ты
помнишь раскулачивание? – сказал Степан. – Эпидемия.
Страшная у нас эпидемия. А вакцины еще не придумали. –
Наступила мучительная пауза. – Плохо, что они арестованы в
Москве. Уж очень большого полета птицы. Хотя… И повыше то
же самое, Хаим.
– Что делать, Степа? Такой парень Феликс! Сколько наград у
него! За Комсомольск-на-Амуре, руководил там комсомолом, и за
Испанию! Кристально чистый человек. Настоящий коммунист. С
большой буквы. Да он за всю жизнь мухи не обидел, и врагов у
него нет!
– Вот тут ты неправ. Есть, дорогой мой, у него враги. У таких,
как он, всегда есть враги. Они рядом с ним – друзьями прикиды-
ваются. Они-то его и утопили. Понимаешь, Хаим, скажу тебе,
дружище, как есть. Если бы я сейчас работал начальником управ-
ления – и тогда был бы бессилен помочь Феликсу. Может быть, у
жены шефа есть кто-то там. – Он поднял большой палец вверх.
После короткой паузы Степан продолжал:
– Месяц тому назад мы с Галочкой были в Москве в гостях у
моего закадычного друга, ведущего архитектора Москвы,
прекраснейшего, интеллигентнейшего человека. У него дома
частенько собирается, можно сказать, творческая элита Москвы.

100
Там я познакомился с писателем Вениамином Кавериным. Он
мне рассказал о своем брате, микробиологе Льве Зильбере,
который спас на Дальнем Востоке десятки, а может быть, сотни
тысяч людей, среди которых были тысячи военнослужащих, от
неминуемой смерти. Причина этой страшной эпидемии –
дальневосточный клещ. И как ты думаешь, Хаим, его
отблагодарили? Зильбера обвинили во вредительстве, якобы он
занес эту заразу в Москву. Его арестовали, избивали до
полусмерти, принуждая признаться в этом. Но у них ничего не
вышло. Его осудили на 10 лет. Вот так, дорогой мой, а ты
говоришь о заслугах праведников…
Что я тебе могу обещать? Завтра поеду в управление и узнаю,
что смогу. Вечером приезжай ко мне. По телефону не звони. Эх,
дорогой мой, знали бы мы тогда, ради чего брюхо свое
надрывали. Сейчас я, дружище, преклоняю перед тобой голову.
Ты их раскусил задолго до нас. Если бы ты только знал, я тебя не
хотел расстраивать, сколько за последние два года нашего брата
погубили эти презренные желторотые выскочки. Хозяин дал им
полную свободу. Чаша безвинной крови давно переполнена!
Видишь, он какого друга себе приобрел – Гитлера. Гитлер у него
многому научился.
С тяжелым сердцем Хаим ушел от верных друзей.
На следующий день Бася, видя, как болезненно реагируют
родные на ее самочувствие, под предлогом встречи с нужными
людьми уехала с работы к себе домой. Там она металась, стараясь
отвлечься от безжалостно угнетающих ее горьких, как полынь,
дум. Но ничего не получалось.
К реальности ее вернул резкий стук в дверь. В комнату вошли
четверо здоровяков. Один из них подал Басе ордер на обыск.
– Вы пришли не по адресу, – с презрением ответила она.
Не реагируя на ее реплику, двое в кожанках молча вышли в
соседнюю комнату, двое остались в гостиной.
– Пересядьте, пожалуйста, на стул, – вежливо попросил ее
один из них.
Она пересела с дивана на стул. Верзила раскрыл диван и стал
выбрасывать оттуда содержимое. Второй вывалил все из буфета,
потом начал вынимать книги из книжного шкафа и перелис-
тывать каждую. Бася села возле окна, закрыла глаза руками.

101
 – Вон какие книжки читает, – сказал один из них, держа в
руках старую брошюру Троцкого. А это, глянь, тоже статьи
Каменева и Зиновьева. Недаром его упрятали за решетку. Шпион
проклятый!
– Как вы смеете! – закричала Бася. – Вы здесь погромы в
квартире честных людей устраиваете, а мой муж в Испании с
фашистами воевал и награжден орденом Красной Звезды!
– Ага! А по совместительству обманывал Советскую власть, –
язвительно заметил второй.
Перевернув все вверх дном, забрав несколько книг и
захлопнув за собой дверь изо всех сил, они ушли. Всю ночь
сердце несчастной женщины разрывалось от боли. С этого дня
она ходила на работу, как на каторгу. Обстановка вокруг нее
стала невыносимой. Непосредственная ее начальница, бывшая
швея, а теперь профорг фабрики, смазливая и языкастая, пере-
спавшая со всем начальством, кроме директора, буквально
издевалась над Басей. Ей вторили задушевная подруга – парторг
– и их прихлебатели.
Хаим впервые пришел к директору, с которым работал долгие
годы и дружил, поговорить о дочери и попросить помощь.
– ...Хаим, ничего не поделаешь. Такова действительность.
Сейчас время таких прохвостов, – говорил директор. – Тебе же не
надо рассказывать, как эти две шлюхи заняли свои кресла. Никто
у меня не спрашивал. Они знали к кому идти, вот и все. Жаль, что
ты ко мне раньше не зашел. Но ничего, не волнуйся. Я Беллочку
переведу в технологический отдел. Там она с ними не будет
сталкиваться.
Иди, спокойно работай. Завтра пусть выходит на новое место
к технологам. Сегодня будет приказ по фабрике.
– Что обидно, Михаил, те, кто совсем еще недавно казались
лучшими друзьями, теперь демонстративно отворачиваются, –
возмущался Хаим.
– Меня это не удивляет. Хамелеоны, – тяжело вздохнул дирек-
тор. – У нас политика – друг за другом следить. Я Беллочке
сочувствую. Она умница. Пусть не обращает на них внимания.
Пока я на своем месте, она может не беспокоиться.
– Спасибо, дружище, – Хаим крепко пожал ему руку и пошел
к дочери.

102
 Когда после работы они вышли из проходной фабрики, к ним
подошла красивая молодая блондинка.
– Здравствуй, Басенька.
– Здравствуй, Оленька.
Они обнялись и поцеловались.
– Здравствуйте, дядя Хаим. Извините, пожалуйста, –
обратилась Ольга к нему. – Басенька, на минутку можно тебя, –
взволнованно произнесла та и отвела подругу в сторону.
– Что случилось, Оленька?
– Басенька, у меня к тебе просьба. Если у тебя есть немного
времени, удели мне, пожалуйста, полчаса, ведь ты знаешь, мы
сейчас рядом живем. Зайдем ко мне.
– Конечно, – ответила Бася.
Попрощавшись с отцом, они молча направились к Оле домой.
– Ну, что случилось, Оля?
В ответ молодая женщина горько заплакала.
На пороге дома их встретили пожилые родители Ольги.
– Здравствуйте, Мария Ивановна, здравствуйте, Павел
Георгиевич, – поздоровалась Бася.
– Здравствуй, Беллочка. Давненько вы с Феликсом к нам в
гости не приезжали, – упрекнула ее хозяйка.
– Извините, времени не было, Мария Ивановна.
– Басенька, идем ко мне в комнату, – предложила Ольга.
Женщины вошли в спальню.
– Садись! – Оля указала подруге на незастеленную кровать.
– Нет! Нет! Я на стул.
– Садись на стул. – Оля быстро переложила две маленькие
подушки со стула на кровать.
– Ну, рассказывай скорее, что у тебя стряслось?
– У нас большое несчастье, моего Вадима арестовали, –
расплакалась Ольга. – Басенька, родная, ведь Феликс работает в
обкоме. У него много знакомств.
– Оля! Перестань! Перестань! Феликс тоже арестован!
– Как?! Когда?!
– Месяц тому назад, в Москве. Выходит, мы с тобой, Оленька,
подруги по несчастью, – прикусив губу, сказала подруга.
– У нас вчера в квартире были сотрудники НКВД, устроили
настоящий погром. Искали компромат на Вадима.

103
 – Нашли?
– Нашли несколько писем, которые Вадим писал мне из Испа-
нии, и забрали их с собой.
– Это все, что они нашли?
– Да. А что они могли найти такого компрометирующего у
Вадима – профессионального летчика-испытателя?
Лицо Баси перекосилось от боли. Она прижала руки к животу.
– Что с тобой, Басенька? – спросила испуганная Ольга.
– Я беременна, – закрыв глаза, ответила та, – очень плохо себя
чувствую.
– Дать тебе воды?
– Нет, спасибо. Фу-у, отпустило, – облегченно вздохнула Бася.
– Белла, ты обращалась к властям?
– Конечно, и я, и мой отец обращались. Друг его работал на
руководящем посту в органах. Он сейчас беспомощно разводит
руками. Мол, арестовали Фелю в Москве, поэтому ничем помочь
не может... а те, настоящие коммунисты, которые раньше с ним
служили, – их давно уже уволили, арестовали или расстреляли,
там тоже кровавая карусель. Когда был Ягода, он всех своих
поставил, а бывших уничтожил, точно так же сделал и Ежов, а
нынешние что, лучше?! Просто не знаю, что мне делать, Оленька.
Передо мной непробиваемая бездушная стена, – нервно
покусывая губы, говорила Бася. – Не жизнь, а сплошной кошмар.
– Ты права. Нам еще повезло, что при обыске папы не было
дома, – продолжала Ольга, – он у нас такой горячий, бывший
моряк. Точно бы не разрешил им делать обыск. Они бы и его
арестовали. А сейчас он собирается ехать в Москву. Я его, конеч-
но, не пущу. Сама хочу на следующей неделе ехать в Москву, в
НКВД, в Кремль, хоть к черту на рога, но я должна вырвать
Вадима из рук этих палачей, не ждать их приговора!
– Оля, я поеду с тобой! – выпалила Бася. Они обнялись и
горько расплакались. – Спасибо, дорогая. Наши мужья были
вместе в Испании, и мы будем вдвоем за них бороться!

Через несколько дней Оля и Бася с надеждой отправились в

Москву. Выйдя из здания вокзала, они остановили такси.
Услышав адрес, названный пассажирками, пожилой шофер с
удивлением поглядывал на них.

104
 – Девочки, я остановлюсь за квартал от этого заведения; там
запрещено останавливаться транспорту. Пройдете вперед,
увидите большое здание и много охраны.
Машина резко остановилась.
Бася вынула крупную купюру и протянула ему.
– Сдачи не надо.
– Большое спасибо, – поблагодарил тот, – держите там ухо
востро! Бог в помощь.
– Счастливо! – Пожелал таксист, проводив их сочувствующим
взглядом.
– Интересно, как нас там встретят, – сказала Бася.
– Думаю, без восторга, – ответила подруга.
У массивных деревянных дверей стояли три здоровенных
охранника. Увидев женщин, один из них быстрым шагом напра-
вился навстречу.
– Здравствуйте. Вы к кому?
– Мы приехали из Киева. Нам нужно попасть на прием к
начальнику, – объяснила Бася.
Ничего не ответив, он подвел их к двум стоящим возле дверей
охранникам.
– Вот, гости из Киева. Хотят видеть главного начальника, –
усмехнувшись, обратился он к усатому коллеге.
– Ну и ну! Сразу к нему. Если он, гражданки, всех начнет
принимать, то очередь будет аж до Киева. А вы по какому
вопросу? – спросил усатый.
– Дело в том, что наших мужей арестовали, – ответила Ольга.
– А зачем ехать в Москву? Надо было зайти в милицию, –
заметил третий.
– Наши мужья – орденоносцы. Они воевали в Испании. Их
несправедливо арестовали!
– А моего мужа арестовали в Москве, – добавила Белла.
– Предъявите ваши документы, – потребовал усатый охран-
ник. Они отдали ему паспорта. – Отойдите чуть подальше. Вас
позовут.
Охранник вошел в здание.
– Вот каких мордоворотов здесь держат, – сказала Ольга, – им
бы вагоны разгружать! А морды, как у бульдогов.
– Когда ты с ними говорила, у меня поджилки тряслись.

105
 – Почему мы должны их бояться?! – возмутилась Ольга. – Мы
и наши мужья в чем-то провинились?
Наступило мучительное ожидание. Наконец-то дверь откры-
лась. Их позвали.
– Приходите завтра, в три часа дня, – возвратив им паспорта,
сказал усатый охранник.
– Спасибо. А к кому нам обратиться? – спросила Бася.
– Я буду дежурить.
Бася и Оля никого в Москве не знали. Они подошли к ближай-
шей гостинице. Но, увы, все номера были заняты. Администратор
дала им адрес женщины, сдающей на ночь комнату. Всю ночь
подруги не сомкнули глаз. Они вспоминали свою семейную
жизнь, наполненную горестями и радостями, мужей, которыми
гордились. В их сердцах теплилась надежда, что им удастся
вырвать своих любимых на свободу.

В три часа дня охранник ввел Басю и Ольгу в здание НКВД.

Дежурный, взяв у них паспорта, вежливо предложил присесть.
Через несколько минут к каждой их них подошел мужчина в
штатской одежде. Спросив фамилии, мужчины предложили
следовать за ними, в разных направлениях. Бася шла по длинно-
му, извилистому, словно лабиринт, коридору, в конце которого
возвышалась освещенная со всех сторон мраморная статуя
Сталина. Подойдя к последней двери, мужчина в штатском
остановился и повернул дверную ручку. Бася с тревожно
бьющимся сердцем вошла в пустой кабинет, напоминавший
жилую комнату, обставленный красивой мебелью. На большом
письменном столе было много телефонов. Рядом стояло кожаное
кресло.
– Садитесь, – сказал сопровождающий.
– Спасибо.
– Извините. Мне нужно уйти, через несколько минут придет
следователь. – Он вышел из кабинета.
Дрожь пробежала по телу Баси. Она с тревогой оглянулась по
сторонам. Мертвая тишина наполняла комнату. Ей казалось, что
сотни невидимых глаз в упор смотрят на нее. Острая боль в
животе, уже в который раз за сегодняшний день, повторилась.
Она сжала губы и приложила ладонь к животу.

106
 –Не волнуйся, миленький мой. Мы спасем нашего папочку, –
шептала Бася.
Шло время. Она сидела в напряженном ожидании, поглядывая
на настенные часы. Неожиданно невидимая дверь, покрытая теми
же обоями, что и стены, открылась. Бася вздрогнула.
– Добрый день! Сидите! Сидите, пожалуйста. – В комнату
вошел высокий белокурый мужчина среднего возраста в элегант-
ном костюме и галстуке. – Извините, что заставил вас ждать.
Совещание. – Он сел за стол. После выяснения анкетных данных
сказал: – Дело вашего мужа поручено вести мне, а курирует его
генеральный прокурор. Оно находится на завершающей стадии.
– Но в чем обвиняют моего мужа? – в недоумении спросила
Бася.
– Не только его, но и других пока не обвиняют, а подозревают
в связях с иностранными разведками.
– Но ведь это же абсурд. Вы ведь знакомы с его биографией?
– Да, но это еще не о чем не говорит. Все бывают до поры
хорошими и честными, – с иронией ответил он.
– Да как вы смеете даже подумать так о моем муже! Он из
детдома. Руководил комсомольской организацией Комсомольска-
на-Амуре, воевал в Испании, он патриот нашей страны, настоя-
щий коммунист, человек с чистой совестью! Вы обязаны его
немедленно освободить! – закричала Бася. Ее крик перешел в
порывистый плач.
– Очень хорошо, Белла Хаимовна. Успокойтесь, пожалуйста.
Если мы убедимся в правоте ваших слов, то мы извинимся. Но в
киевском деле, как вам ни неприятно, уже многое выяснено. Есть
арестованные, которые сознались в своих преступлениях против
Советской власти.
– Моему мужу не в чем сознаваться, он честный человек.
– Я прошу вас, пожалуйста, успокойтесь. Вытрите слезы.
Она вынула из сумочки носовой платок. Вытерла слезы.
– Понимаете, многое зависит от поведения жены, ведь жена –
правая рука своего мужа.
– Я вас не понимаю, – сказала Бася.
Он подошел к ней и положил руку ей на плечо. Встав, она
сняла ее и брезгливо посмотрела ему в глаза.
– Очень хорошо. До свидания. Буду рад с вами встретиться,

107
если у вас возникнут вопросы. Понятно? – многозначительно
сказал следователь.
– Когда закончится следствие? – сухо спросила Бася.
– Мы вам сообщим, – резко ответил он.
Бася села на стул. Следователь тоже сел в кресло, впившись
взглядом в красивую молодую женщину.
– Где находится мой муж?
– В следственном изоляторе, – облокотившись на спинку,
ответил он.
– Я могу с ним встретиться?
– Пока нет. Но в ближайшее время – может быть. Это зависит
от вас, от вашего сотрудничества со следственными органами.
По-моему, я понятно вам объяснил! – Следователь нажал кнопку.
В кабинет вошел милиционер и, проведя Басю запутанными
коридорами к входной двери, вывел ее на улицу. Бася вышла со
слезами на глазах и не сразу заметила стоящую в стороне Ольгу.
Они повисли на шее друг у друга.
– Что они тебе сказали, Оля?
– Что Вадим сознался в шпионаже, – всхлипывая, ответила та.
– Я знаю, что это – ложь. Представляешь: следователь, подонок,
верзила, предложил помочь мне, если я с ним пересплю. Я ему
смазала по роже.
– Оля, и со мной было то же самое. – Бася вытерла носовым
платком слезы.
– Беллочка, у кого власть в руках? И этих подонков называют
блюстителями закона? Что нам делать, дорогая?!
Подавленные, они медленно пошли прочь из мрачного гнезда
беззакония и жестокости.
Подруги вернулись на квартиру, где вчера ночевали, и
обессиленные упали на кровать. Но горе не давало уснуть. Они
лежали молча, перебирая в памяти ужасный отрезок времени, со
дня ареста их мужей до сегодняшнего дня.
– У меня, Оля, есть идея, – поднявшись с кровати, нарушила
молчание Бася, – давай напишем плакат протеста и встанем
напротив этих подонков. Там проходит много людей, в том числе
и иностранцы. Мне кажется, это может помочь. Ведь наши власти
не любят выносить сор из избы. Другого выхода я не вижу. Как
считаешь ты, Оля?

108
 – Ты права, нам терять нечего, и я тоже не вижу другого
выхода, Беллочка. Завтра же! Боже! Кто мог подумать, что Фелю
и Вадима будут называть «врагами народа», будут обвинять в
измене Родине. До чего мы дожили! Если они шпионы, то кто же
тогда честные люди? – с трудом сдерживая слезы, говорила
Ольга.

Утром подруги купили в магазине канцтоваров лист ватмана,

кисть с красками и большими буквами написали: «ОТПУСТИТЕ
НА СВОБОДУ НАШИХ НЕВИННЫХ МУЖЕЙ!» Они встали
напротив здания на Лубянке, держа в руках плакат. Удивленные
прохожие, с опаской глядя на них, опустив глаза, не замедляя
шага, проходили мимо. Рядом с ними остановилась пожилая
пара, говорившая по-английски.
Охранник сразу же сообщил своему начальству о демон-
странтках. Из окна кабинета старшего следователя в полевые
бинокли на молодых женщин смотрели трое мужчин в штатском,
двое из них вчера разговаривали в своих кабинетах с Басей и
Ольгой.
– Ну и нагленькие же эти киевские телки! Вчера вон та,
черненькая, смазливая еврейка, у меня в кабинете себя так гордо
держала, как будто папа у нее министр без портфеля! – под смех
своих коллег сказал блондин.
– А она ничего. Вон какие ножки и бюстик, все в порядке, –
заметил щупленький начальник следственного отдела, – я еще
вчера ее хорошо рассмотрел.
– А мы в этом и не сомневаемся, правда, Вася? – рас-
смеявшись, обратился он к здоровенному коллеге.
– Да пошли вы! А вообще еврейки – преданные жены, недаром
все вожди наши на них женились. Говорят, они еще и очень
темпераментные.
– А ты что, Николай, никогда их не пробовал на зуб?
– Было в молодости, в институте.
– А мне больше по вкусу блондиночка. Симпатяга. Глянь,
какой у нее курдючок и глазки. Но когда она выпускает когти! –
скривил он физиономию.
– А ты что, уже попробовал вчера? – смеясь, спросил старший
следователь.

109
 – Было. Такая вся из себя. Преданная. Куда там. Скучает очень
по своему летчику.
– Ничего не поделаешь, дружок, ты же не летчик. Но не
огорчайся. Если они будут очень скучать по своим ненаглядным,
можно помочь им с ними встретиться. Ведь они уже давно с
ангелами гутарят26, – усмехнулся блондин. Все трое рассмеялись.
– Только ты, Николай, случайно не ляпни, – повысил голос его
начальник. – Потом от них так легко не отделаешься.
– А я от них не собираюсь отделываться. Вот что, ребята, раз
они нам по вкусу, надо этих барышень по-царски встретить. По
одной завести в комнату отдыха и хорошо погулять. После этого
сразу успокоятся и станут послушными девочками.
– Ты глянь, жидовочка разговаривает с иностранцами. Нам
еще этого не хватало, – блондин указал на нее пальцем.
К Басе и Ольге подошел мужчина в штатском, предъявив
удостоверение сотрудника НКВД, потребовал паспорта и поло-
жил их себе в карман.
– Пройдемте, пожалуйста, гражданки. Для вас есть хорошая
новость. – Женщины свернули плакат, пошли за сотрудником.
– Птички у нас в клетке. Ну что, давайте бросим жребий,
чтобы никому не было обидно. Кому достанется блондинка, кому
еврейка, а кто будет третий. Потом будем меняться, догово-
рились? – предложил начальник следственного отдела.
– Надо не тянуть резину. А то приедет очкарик, он у нас их
изо рта вырвет, – предложил верзила.

После трех дней мучительного безмолвия Баси и Ольги их

отцы вместе поехали в Москву, в НКВД.
– Где моя дочь? Где моя доченька?! Что они с ней сделали, эти
изверги? – причитала Сара. – Ну почему вы все молчите? Боже! Я
не выдержу. Я сойду с ума. Что мне делать? Где моя любимая
девочка? Уму непостижимо, чтобы человек исчез в Москве!
– Мамочка, папа ведь поехал в Москву. Он все узнает. –
Сидевший рядом с матерью Арон старался утешить ее.
– Ой, Арончик! Если бы ты знал, как горько у меня на душе!
Они, бедняжки, пропали.
– Ничего они не пропали.
26
разговаривают (укр)
110
 – Так где же они? Где? Уже четвертый день нет от них ни
слуху, ни духу, как и от Фели, – вытирая носовым платком слезы,
говорила несчастная мать.
– Все будет хорошо. Папа и Олин отец – такие люди, что все
узнают, только, пожалуйста, мамочка, еще немножко потерпите,
– просила Ира.

Хаим и отец Ольги, капитан второго ранга, с большим трудом

добились приема в НКВД.
– Вы нам конкретно, а не расплывчато ответьте: какое
преступление совершили наши дочери? В Советской
конституции нет запрета выражать свое мнение – тем более
защищать своих мужей, которых беззаконно арестовали, в
невиновности которых мы уверены, – раскрасневшись от
нервного напряжения, говорил Хаим, рядом сидел отец Ольги. На
нем была военная форма с наградами на груди.
Напротив в креслах восседали два самоуверенных сотрудника.
Они не скрывали своего пренебрежения.
– Я вам повторяю еще раз русским языком. Если вы не пони-
маете, я не виноват. Еврейский язык я не знаю, – чеканя каждое
слово, говорил верзила с тупым подбородком. – Ваши дочери
устроили хулиганскую выходку! И это в столице нашего
социалистического государства, в Москве, из-за чего, естест-
венно, под одобрительные возгласы прохожих были арестованы.
Что здесь непонятного?
– К вашему сведению, у нас в Советском Союзе перед тем, как
человека арестовать, хорошо проверяют, есть ли для этого
основания. У нас все делается по закону, – заговорил все время
молчавший энкаведешник. – К большому сожалению, – про-
должал он, – ваши дочери прониклись чувством ненависти к
Советской власти. Наверное, яблоко от яблони недалеко падает.
– Ты, сморкач! Когда я работал в ЧК, ты еще под столом
ползал! – вскочив, закричал Хаим. – Щенок!
– Хаим! Успокойся. – Отец Ольги пытался усадить его. –
Наши дочери-комсомолки добровольно поехали на строительство
Комсомольска-на-Амуре, их мужья одними из первых отправи-
лись сражаться за свободу Испании и награждены орденами за
это! Поняли, желторотые?! – спокойно сказал бывший капитан.

111
 – Вы здесь чего базар устроили?! – рявкнул верзила. – Забыли,
где находитесь?! Так мы вам можем напомнить! – стукнув
кулаком по столу, заорал он громовым голосом.
Открылась дверь, в комнату вошли четверо, почти двух-
метрового роста, в штатском, с каменными лицами. Закрыв за
собой дверь, они, став в ряд, впились хищным взглядом в своих
очередных жертв.
– Ваши дочери арестованы, и суд рассмотрит, какое наказание
они заслужили! Это первое. А во-вторых, вы не по адресу
обратились, да еще и скандал устроили. Они были арестованы
милицией за нарушение общественного порядка. Все! Поняли?!
Вы свободны. У нас здесь не бюро жалоб. Я вообще удивляюсь,
как это вас сюда пропустили без специального разрешения. Мы
еще разберемся в этом, – верзила встал со стула. Хаим и
Григорий продолжали сидеть. – Вам непонятно, что я сказал?
– Мы отсюда не уйдем, пока вы не освободите наших дочерей,
– твердым тоном заявил бывший капитан.
– Мой вам совет по-хорошему покинуть помещение, иначе
вам помогут это сделать.
Четверо головорезов подошли к сидящим.
– Батя, вставай! – гаркнул один из них. Словно тисками, они
сжали руки пожилым людям и выволокли их из кабинета,
подвели к лифту.
Лифт опустился в подвальное помещение, где стояли машины.
– Садитесь, – подойдя к одной из них, с зашторенными
окнами, скомандовал охранник.
Хаим и Олин отец вместе сели на заднее сиденье. Один
энкаведешник рядом с ними, двое впереди. Машина въехала в
грузовой лифт. Поднялась во двор. Выехала в безлюдный
переулок и помчалась по улице. Проехав минут двадцать, она
остановилась возле пустого сквера. Сотрудник, сидевший на
переднем сиденье, вышел из машины и открыл задние двери.
– Выходите! – скомандовал он. – Скажите спасибо! Если еще
раз появитесь близко, то без головы останетесь, мартышки! –
Машина без номерных знаков рванулась с места и скрылась за
поворотом.

112
 Была весна. Дожди щедро насыщали влагой плодородные
земли Украины, предвещая богатый урожай.
– Ирочка, закрой, пожалуйста, у нас в спальне окно. Снова,
как из ведра, льет дождь, – послышался из кухни голос Сары, – не
припомню, когда в апреле было так жарко и столько дождей.
– Иду! Иду закрывать, – ответила невестка, стиравшая в
ванной комнате белье.
– Бабуля, ты не видела мой новый танк? – донесся из комнаты
голос Янкеля.
– Яшенька, по-моему, он у тебя в ящике шкафа.
– Бабуля, почему ты плачешь? – войдя в кухню, спросил
мальчик.
– Я не плачу, – она поцеловала внука.
– Нет, плачешь, – закашлявшись, сказал он, вытирая ручонкой
мокрую от слез щеку бабушки.
– Ой, какой ты простуженный, дорогой мой. Иди, Яшенька, ты
ведь искал танк.
Опустив голову, он вышел из кухни и вошел в ванную
комнату.
– Мамочка, а бабушка снова плачет, – печально прошептал он.
– Иди играй, Яшенька, – она погладила его кудрявые волосы.
Ирина вошла в кухню. Сара быстро вытерла полотенцем глаза,
отвернула от невестки лицо.
– Мамочка, я очень прошу вас, перестаньте, пожалуйста, не
изводите себя.
– Ой, Ирочка, я этого не переживу. Они загубили три души. Я
не выдержу такое горе...
– Не надо, мамочка, оплакивать Басю. Все еще будет хорошо,
– не веря своим словам, говорила невестка.
– Нет, Ируся, те, кто попадает в их кровавые лапы...
Она умолкла на полуслове.
– Зачем мне жить?!
– Но мы ведь не знаем, что с ними.
– Материнское сердце не обманешь, – заплакала Сара,
схватившись за сердце, она опустилась на стул и закрыла глаза,
лицо перекосилось от боли.
– Мама, вам плохо? Дать лекарство?
– Ничего, ничего, сейчас пройдет. – Сара открыла глаза.

113
 – Может быть «скорую» вызвать?! – растерянно и испуганно
спросила Ирина. – Спасибо. Не надо.
Ирине от всей души было жаль свекровь, заменившую ей
мать. В дверь постучали. Арон пришел с работы.
– Мамочка, тебе снова плохо?
– Ну, чего вы всполошились? Я еще не умираю.
– Тебе ведь нельзя волноваться. Ведь только вчера вызывали
«скорую». Слышала, что врач сказал? – упрекнул ее сын.
– Мамочка, идите отдохните. Я закончу жаркое, – сказала
Ирина.
– Вы правы. Я немного полежу. – Ирина и Арон проводили ее
в спальню.
– Если тебе что-нибудь нужно будет, позови меня, – глядя на
измученное лицо матери, сказал Арон.
– Басенька, доченька, что они с тобой сделали?
Плечи Сары вздрагивали от рыданий.
В дополнение ко всем несчастьям, выпавшим на долю семьи
Кац, неожиданное известие об аресте их близких друзей Степана
и его жены повергло Хаима и Сару в отчаяние.
– Хаим, ведь Степан уже давно не работает в органах.
Неужели кто-то донес, что он интересовался Фелей?
– Не думаю, – нахмурившись, ответил муж.
С каждым днем здоровье Сары ухудшалось. Приступы стено-
кардии повторялись по несколько раз в день, особенно в ночное
время. Она почти не вставала с постели. Хаим оставил работу,
чтобы быть рядом с женой. После очередного очень тяжелого
ночного приступа «скорая» увезла Сару с обширным инфарктом
в больницу. Хаим ни на шаг не отходил от постели жены.
В выходной день, с самого утра, возле больничной палаты в
напряженном ожидании стояли Арон, Ирина и их родственники.
Хаим пригласил известного в Киеве профессора-кардиолога.
Арон то и дело поглядывал на часы. Наконец-то открылась дверь
палаты.
– Ну что, профессор? – спросил Арон.
– Состояние очень серьезное. Сердце истощилось, оно не в
силах нормально функционировать. Одна надежда... – Он поднял
глаза к небу. – Можете зайти к ней.
Они на цыпочках вошли в палату, где находились еще четверо

114
больных женщин. Сара лежала на спине с закрытыми глазами.
Хаим сидел на табуретке у ее изголовья. Глаза его были красны-
ми от бессонницы и слез. Жизнь любимой жены угасала. Вместе
они прожили долгие нелегкие, но счастливые годы.
Сара открыла глаза. Хаим наклонился к ней, взял ее за руку.
– Профессор сказал, что все будет хорошо, милая моя.
Она продолжала тяжело и хрипло дышать. – Ирочка и Арон-
чик, идите домой. Яшенька очень кашляет. Идите, – прохрипела
она. Она широко открыла рот, чтобы глотнуть воздух, и тут же
глаза ее закатились, губы посинели, лицо побелело.

Расстрел зятя, арест дочери, а теперь еще и смерть любимой

жены – все это повергло Хаима в глубокую депрессию. Жизнь
казалась ему бессмысленной. Он чувствовал себя раздавленным
огромной государственной машиной произвола, сокрушающей
все стоящее на ее пути.
Арон и Ирина глубоко переживали трагедию, постигшую их
семью, с волнением следили за все ухудшающимся здоровьем
отца, которому не в силах были помочь.
Болезнь Хаима прогрессировала. Врачи беспомощно
разводили руками, зная ее причину.
Новое несчастье пришло в их дом. – Янкель заболел желтухой.
Его положили в инфекционное отделение районной больницы,
где умерла Сара. Ирина вынуждена была оставить работу.
Неожиданно, к радости родных, настроение Хаима резко пере-
менилось. Взяв себя в руки, он настоял, чтобы невестка верну-
лась на работу. Выходив Янкеля, Хаим твердо решил посвятить
себя любимому внуку, ставшему единственной отрадой его
жизни.
Праздник 1 Мая 1941 года в семье ждали с нетерпением осо-
бенно Янкель. Образцовый детский сад обувной фабрики, куда
он ходил, в предпраздничном соревновании занял первое место в
городе. По инициативе молодой директрисы на праздничный
утренник было приглашено начальство. В ожидании начала
концерта в актовом зале детского сада собрались родители,
дедушки и бабушки. В первом ряду сидела сияющая директриса,
а рядом с ней – высокие гости. На сцене, возле сидевшей за
пианино учительницы музыки, стояли готовые к выступлению

115
нарядно одетые взволнованные дети и ее шестилетний сын с
гармошкой в руках.
– Арон, а где Яша? Почему его до сих пор нет на сцене? –
встревожено спросила Ирина.
– Не знаю, куда он мог деться.
– Сходи, пожалуйста, посмотри, где он.
Арон вышел из зала. Все комнаты, куда он заглянул, были
пусты. Обеспокоенный Арон пошел в раздевалку. На стульчике
сидел Янкель и громко плакал.
– Что случилось, сынок?
– Я не знаю, где моя скрипка
– Как это ты не знаешь? Куда ты ее положил?
– Я ее поставил к себе в шкафчик!
– Странно, куда же она могла деться?
– Не знаю.
– Сынок, подожди меня здесь, я сейчас вернусь.
Арон быстро вышел из раздевалки. Вернулся он с пожилой
воспитательницей. Янкель все еще плакал.
– Яшенька, успокойся, пожалуйста, – обняв его, сказала
женщина.
– Когда ты поставил скрипку в свой шкафчик?
– Когда мы с дедушкой пришли утром.
– Мда-а, снова этот маленький мерзавец! Как он всем надоел!
– сердито процедила воспитательница и вышла из раздевалки.
– Не плачь, сыночек, все будет хорошо. Все будет хорошо, –
Отец вытер ему слезы. Через несколько минут воспитательница
вернулась, держа за воротник худенького мальчика.
– Костя, отвечай мне. Куда ты дел скрипку?! – схватив его за
ухо, допытывалась она.
– Я не брал никакой скрипки! – словно поросенок, визжал
малыш, стараясь вырвать ухо из ее руки.
– Не брал?! Да?! А вчера ты тоже не украл у Павлика наган и у
Юры увеличительное стекло?! А у Леночки шоколадку?! Ты же
нам дал слово, что больше не будешь воровать. Байстрюк, вот ты
кто!
Испуганный Костя, присев, одной ладонью закрыл глаза,
другой прикрыл щемящее от боли, красное, как свекла, ухо.
Арону стало жаль мальчика. Он подошел к нему.

116
 – Костя, идем со мной. Все будет в порядке, – он положил
руку на его плечо.
Они вышли из раздевалки. Мальчик с опаской поглядывал на
доброго, как ему показалось, отца Яши. Яшу все хвалили и
ставили в пример, из-за чего Костя завидовал и не любил его. К
ним подошла Ирина.
– Ира, иди, мы с Костей поговорим по-мужски. Он хороший
парень. – Они отошли в сторону. – Ну, скажи мне честно, ведь
правда, Яша тебе ничего плохого не сделал? Правда? – Костя
молчал, насупившись, исподлобья смотрел на Арона. – Очень
прошу тебя, Костя, пожалуйста, отдай Яше скрипку. Он очень
переживает, плачет. Он долго готовился к этому концерту. –
Малыш хотел было убежать, но Арон остановил его: – Вот ты
какой? Значит, так. Если ты сейчас не отдашь мне скрипку, я
вызову милицию и твоего папу.
– А у меня папа – пьяница, – буркнул Костя.
Арон, не зная, что делать, растерянно смотрел на малыша.
– А вот я знаю, что ты любишь! Шоколадные конфеты.
Правда?
– Да, – широко раскрыв глаза, ответил Костя.
– Отдай мне скрипку, а я тебе куплю целую коробку
шоколадных конфет и мороженое.
Лицо Кости преобразилось от радости, он счастливо улыб-
нулся, подал Арону руку и потянул за собой к запасному выходу
детского сада. В углу, за метлами и ведрами уборщицы, лежала
скрипка.
– Спасибо. Я тебе завтра же принесу конфеты и мороженое.
Янкель выступал последним. Дедушка Хаим с глазами, полны-
ми слез, восхищался игрой своего маленького внука, которого
безумно любил, в которого вложил всю свою неугасающую,
выстраданную жизнью любовь к музыке. Взрослые и дети
дружно аплодировали, к чему уже привык мальчик, и не
отпускали его со сцены...

IX
Над страной сгущались черные тучи войны. На этом зловещем
фоне в Советском Союзе процветала сталинская инквизиция,
многократно превосходящая по своей жестокости свою средне-

117
вековую «сестру». К тому времени репрессивным мерам под-
верглась вся элита высшего комсостава Красной Армии, многие
были расстреляны. В огромной стране правил свой кровавый пир
жестокий тиран и его прихвостни. Пропагандистская машина, как
всегда, работала на полных оборотах, восхваляя держащийся на
штыках государственный строй и его руководителей,
хвалившихся своей дальновидной политикой и мощью
несокрушимой армии.
Наступил двадцать второй день июня 1941 года. Началась
Великая отечественная война. С первых же ее дней под натиском
фашистского вермахта, словно карточный дом, рассыпалась обо-
рона огромной державы. Под ружье были поставлены сотни
тысяч мужчин. «Вставай, страна огромная, вставай на смертный
бой!» – песня била в набат, взывая к патриотизму советского
народа.
Киевский вокзал был наполнен людьми – это были разного
возраста мужчины, мобилизованные в армию, и провожающие.
– Папа, а мы немцев победим? – в который раз спросил
Янкель.
– Обязательно победим, сынок. Видишь, сколько нас. Но и ты
должен теперь во всем помогать маме и дедушке, ведь ты уже
большой, – поцеловав его, сказал отец.
– Я, папа, во всем буду им помогать, – прижавшись крепче к
нему, серьезно ответил мальчик.
Послышалась команда «По вагонам!».
Ирина бросилась мужу на шею и заплакала. Заиграл оркестр.
– Ну перестань, Ируся. Прошу, не плачь. Если будет туго, все
бросайте и уезжайте из Киева. Папа, береги их и себя. – Они
обнялись. – До скорой встречи! – крикнул Арон, вскочив на
ступеньку вагона. – Не волнуйтесь! Мы победим!
– Алевай!27 – тихо прошептал Хаим.
Тревожные вести с фронта вызывали панику в Киеве. Ирина
твердо решила немедленно эвакуироваться с сыном. Свекор же
наотрез отказался уезжать.
– Я уверен, Ируся, что даже если немцы войдут в Киев, они –
народ культурный – не будут плохо относиться к местному насе-
лению, особенно к евреям. Я же помню восемнадцатый год.
27
Чтобы все свершилось! (идиш)
118
Тогда они с евреями были в самых лучших отношениях, наши
языки очень похожи.
– А «Хрустальную ночь» вы забыли? – складывая вещи, с
иронией сказала Ирина.
– Так это же были распоясавшиеся хулиганы. Немецкий народ
на такое не способен! – твердо стоял на своем Хаим.
– Я удивляюсь, папа, как вы можете такое говорить! Народ,
как овцы, делает то, чего хочет пастух! А пастух у них – Гитлер!
– с раздражением отвечала Ирина.
– Можно подумать, что наша власть или Сталин лучше. Я
уверен на сто процентов, что они виновны в войне! А наш тиран!
Сколько миллионов невинных душ он загубил. Положа руку на
сердце, я был бы не против, да и не только я, а тысячи, чтобы
такую преступную власть, как нашу, свергли бы к чертовой
матери! Будь она проклята!
Ирина сложила чемодан, посмотрела на сына. Нервы ее были
напряжены до предела. Она вытерла с лица пот и устало села на
диван.
– Дедуля, не волнуйся только. Мы поедем с мамой, а потом ты
к нам приедешь, хорошо? – обнимая деда, сказал Янкель.
– Хорошо. Дай-то Бог, чтобы все было хорошо, – с горечью
сказал Хаим.

Глава вторая
I
Мерный стук колес и беспрерывное дребезжание старых
деревянных теплушек, отопляемых товарных вагонов,
приспособленных для перевозки людей, уносили беженцев,
спавших тревожным сном на наскоро сколоченных двухъярусных
нарах, в покрытую мраком неизвестность. Изредка через грязное
застекленное окошко в кромешную тьму теплушки, наполненной,
словно сырая тюрем-ная камера, спертым воздухом, проникали
отблески тусклых фонарей полустанков. С грохотом проносились
на восток поезда, переполненные людьми, спасавшимися от
неудержимо рвущейся с запада германской армии.

Хотя было далеко за полночь, голодный и замерзший Янкель

не спал. Его знобило. Он в который раз вспомнил вкусный
119
пирожок с повидлом, купленный мамой на вокзале, и проглотил
чуть подслащенную памятью слюну. Мальчуган невольно вспом-
нил картины веселого праздника Пурим, во время которого едят
очень вкусные треугольные пирожки с маком. Для него, папы и
дедушки Хаима их пекла мама. Маленький Янкель вспомнил
дедушку, молившегося в праздники в синагоге. На плечах его
была белая накидка с черными полосами и кистями по краям, на
голове – похожая на берет черная шапочка.
– Ой-о-о-й, – прервал приятные воспоминания протяжный
стон дремавшей рядом с ним матери.
– Мамуля, что с тобой?! У тебя снова сердце болит? – быстро
повернувшись лицом к ней, спросил Янкель.
– Нет-нет, сыночек, не волнуйся, пожалуйста, спи, родной, –
прижав к себе сына, ответила мать.
Из темноты, из дальнего угла теплушки, где лежал незнако-
мый старик, послышался его хриплый кашель, к которому все
поневоле привыкли.
«Как там дедушка, может, его уже убили немцы?» – жалостно
подумал мальчик. От этой мысли ему захотелось плакать. Перед
ним всплыло морщинистое лицо любимого деда, уговариваю-
щего невестку с внуком не уезжать из города. Память уже в
который раз за последнюю неделю переносила мальчика на узло-
вую станцию, где по неизвестным причинам почти сутки стоял их
состав с беженцами из Киева. Среди них было много стариков и
женщин с детьми. Станция была переполнена ранеными
солдатами, и непрерывный стон стоял в воздухе. Сердце Янкеля
сжалось при мысли, что и его папа может оказаться там.
Все реже слышался кашель старика. Повернувшись на правый
бок и положив под голову ладонь, а другую руку вытянув вдоль
туловища, как учил его отец, мальчик закрыл глаза, стараясь ни о
чем не думать. Он засыпал. Вдруг раздался пронзительный
детский плач.
– Ша-ша, тихо-тихо... – послышался женский голос, – сейчас,
сейчас, вот так, так, умничка моя.
Наступила тишина. Янкель крепче прижался к маме. Неожи-
данно раздался стук упавшего на пол детского горшка.
– Боже, что они делают, они меня облили! – вскрикнул хрип-
лым голосом старик.

120
 – Извините, ради Бога, здесь темно, хоть глаз выколи, а вы
еще и подтолкнули меня, – оправдывалась молодая женщина с
нежным голосом.
– Ой, ведь это же моча! Как вам не стыдно, где вы находитесь,
бессовестная женщина! Здесь и так дышать нечем! А еще и
холодно, – возмущался старик.
– Ну что ты разорался на весь вагон, старый хрыч! Учти, если
ты захочешь, то нальешь себе в карман! – раздался писклявый
голос женщины.
– Это точно, а еще выставим ночью твою пипетку за дверь,
чтобы она сосулькой стала, – поддержала ее тетя Маша, мать
маленькой Инночки, лежавшей рядом с Янкелем. Грубоватая
шутка вызвала у проснувшихся пассажиров смех.
– Тихо! Тихо! Давайте спать. И без того на душе тошно, – из
ночного мрака донесся раздраженный мужской голос, и усталые
беженцы послушно замолкли.
Яша вспомнил похожий голос няни из детского сада. Дрожа от
холода, мальчик накрыл голову полой расстегнутого зимнего
пальто матери и еще крепче прижался к ней.
– Яшенька, тебе не холодно? – поцеловав его в холодную
щеку, прошептала Ирина.
– Нет, нет, я сплю, – съежившись и зевнув, прошептал он.
– Спи, спи, родной. – Вновь поцеловав сына, она крепче
прижала его к себе. Янкелю стало теплей.
«Вот если бы не было войны, то на поезде хорошо кататься, а
на войне сейчас немцы убивают людей...» Устав от невеселых
дум, он уснул.
... Ему снилось хаотическое нагромождение событий двух
минувших месяцев, которые Янкель пережил вместе с матерью в
длинной и полной тревог дороге.
Сотни тысяч беженцев, спасаясь от нашествия фашистов,
расселялись в Зауралье, Средней Азии и Казахстане. Местные
жители в большинстве своем с сочувствием и пониманием
относились к людям, оставшимся без крова на чужбине. Однако
попадались и такие, кто с нескрываемой враждебностью
относились к ним.
После трехмесячных скитаний Ирина Кац с шестилетним
Янкелем наконец-то доехала до Ташкента. Положение Ирины

121
было незавидным. За время поездки почти все деньги, которые
она взяла в дорогу, были истрачены. Оставалась одна надежда:
продать кое-что из вещей, чтобы как-то продержаться первое
время, пока не найдется работа.
В каждом уголке огромной страны, как бы далеко от фронта
он ни находился, чувствовалось дыхание войны. Не был
исключением и сравнительно небольшой кишлак,
расположенный недалеко от города Коканда, туда отправили из
Ташкента группу беженцев, среди них были Ирина и ее сын.
Их и беженку с мальчиками-близнецами приютила у себя
пожилая узбечка. Она жила в большом доме вместе с
тридцатилетним, хромым от рождения сыном, отец которого
давно сбежал за границу.
Каждое утро Ирина и ее новая соседка по квартире Циля
вместе с молодым хозяином, хромым Будэ – бригадиром на
хлопковом поле колхоза, – садились на его двухколесную арбу,
запряженную ишаком, и ехали на работу.
Почти все беженцы с большим трудом переносили климат
Средней Азии. Особенно тяжко приходилось сердечнице Ирине,
она работала на уборке хлопка. Жестокий Будэ снисходительно
относился к красавице-квартирантке, приписывал ей трудодни,
которые она не заработала. Совсем иначе он обращался с
остальными беженцами из своей многочисленной бригады.
Однажды Ирина, утомленная непосильной работой, потеряла
сознание. Бригадир был недалеко, он заметил столпившихся
женщин и, подойдя к ним, увидел, что его квартирантка лежит на
земле и тяжело дышит. Рядом с ней на коленях стояла Циля.
– Что случилось? – спросил Будэ, глядя на оголившиеся выше
колен стройные ноги Ирины.
– Ирине стало плохо. Мы еле ее привели в сознание, – вытирая
пот с лица, ответила Циля. – Надо, Будэ, чтобы здесь были какие-
нибудь лекарства.
– Надо! Надо! Все надо. С узбеками такого не бывает, –
раздраженным тоном сказал бригадир. – Ирина, как вы себя
чувствуете? – спросил он.
– Немножко легче, – тихо ответила та.
– Я хочу отвезти вас домой. Вы можете подняться? – спросил
недовольный Будэ. С его помощью она встала на ноги. –

122
Молодец.
Бригадир помог Ирине дойти до арбы и сел рядом с ней. Арба,
трясясь по потрескавшейся от жары узкой дорожке, быстро
покатила в сторону города.
По дороге она вновь потеряла сознание. Когда Будэ занес ее в
свою комнату, маленького Янкеля в доме не было, он играл с
новыми друзьями.
...Очнулась Ирина на постели молодого хозяина в большой
светлой комнате. Возле нее сидел испуганный Янкель. Чуть
поодаль, возле низенького столика, покрытого яркой ковровой
скатертью и уставленного фруктами, лепешками, конфетами,
расположился Будэ.
– Мамочка! Мамочка! Тебе уже легче? – обвив руками ее шею,
нежно целуя бледные щеки, чуть слышно шептал маленький
Янкель.
– Легче, сыночек, легче. Большое спасибо вам, Будэ, за все.
Не в силах подняться на ноги, она смущенно глядела на своего
хозяина.
– Не волнуйся, отдыхай, чувствуй себя, как дома, напугала ты
сегодня всех, – неестественно улыбаясь, сказал Будэ.
– Спасибо вам, дядя Будэ, – прижавшись щекой к матери,
поблагодарил его мальчик.
– Яша, иди ко мне, бери со стола, что хочешь, и маме дай
тоже. – Хозяин, ухмыльнувшись, указал мальчику на стол,
ломившийся от яств.
Янкель, не зная, что делать, посмотрел на мать. Та одобри-
тельно кивнула и улыбнулась, показав симпатичные ямочки на
щеках, очень нравившиеся Будэ. Мальчик несмело подошел к
столу. Глаза его разбегались от изобилия вкусной еды. Голодный
взгляд остановился на белой аппетитной лепешке. Такие были
для беженцев настоящим деликатесом.
– Не стесняйся, Яша, бери, бери лепешку, она очень вкусная и
свежая, у вас таких там нет, правда? – не без злорадства говорил
хозяин.
Яша взял лепешку и отошел к матери.
– Э, Яша, так не годится, а маме почему ты не взял? А на столе
кроме лепешки разве ничего нет? – Будэ прищурил глаза.
Опершись на руки и вытянув вперед свою негнущуюся в

123
колене ногу, он встал.
– Спасибо большое, Будэ, но мне, честное слово, совсем не
хочется сейчас есть. – По выражению лица и голосу можно было
не сомневаться в том, что Ирина говорила правду.
– Тогда съешь хоть немного виноград, это очень полезно для
сердца.
Положив в большую пиалу гроздь сочного винограда
«дамские пальчики», Будэ понес ее Ирине и Янкелю и поставил
возле красивых ног квартирантки.
– Кушайте на здоровье. – Он не отрывал страстного взгляда от
ее ног.
– Большое спасибо! – одновременно сказали мать и сын.
Узбек раскатисто рассмеялся. Оторвав большую виноградину,
Ирина с удовольствием съела ее. Примеру матери последовал и
Янкель.
– Очень вкусный виноград, правда, мамочка? – спросил
мальчик, с аппетитом закусывая сдобной лепешкой. Настроение
его было прекрасным. – Мамочка, если ты хочешь, я для тебя
могу сейчас сыграть новый концерт для скрипки. Сегодня утром
я услышал его по радио и запомнил. Он мне очень понравился.
Ирина промолчала, почувствовав себя неловко. Янкель, не
дожидаясь ее ответа, побежал за скрипкой. Ему очень хотелось
поднять настроение маме своей игрой. Ведь она всегда говорила,
что это для нее лучшее лекарство.
– Хороший у тебя сынок, Ирина, – раскачиваясь всем телом
взад-вперед, говорил Будэ.
– Да, да, Яшенька очень хороший, сердечный ребенок.
В комнату, запыхавшись, вбежал мальчик, держа в руках свою
скрипку. Узбек насмешливым взглядом встретил его.
Прекрасный музыкальный слух и память, достались Яше по
наследству от отца и деда. Комната наполнилась нежными
звуками скрипки. Не было войны, горя, была лишь музыка...
Когда Янкель закончил играть, Ирина и Будэ громко
зааплодировали. Мальчик, подражая артистам, поклонился. Он
вдруг вспомнил довоенное время, когда с родителями или с
дедушкой Хаимом, а порой со всеми вместе, ходил в
филармонию на концерты симфонической музыки. Это были
светлые минуты их жизни.

124
 – Мамочка, тебе нравится? – спросил раскрасневшийся
Янкель.
– Очень нравится. А кто автор этой музыки? – спросила
Ирина, гладя его курчавые черные локоны.
– Я не знаю. Когда я включил радио, она уже звучала.
– Яша, сегодня ты очень хорошо играешь, но мама очень
устала, ей нужно отдыхать, тишина нужна, понимаешь? Иди, иди
погуляй, ты ведь послушный ребенок, – указывая на дверь,
притворно ласково сказал узбек.
Мальчик, опустив голову и взяв скрипку, нехотя вышел из
комнаты, провожаемый удивленным взглядом матери. Не
обращая внимания на боли в сердце, Ирина, сжав зубы, села на
постели, подогнув под себя ноги. Немного задравшийся кверху
сарафан обнажил ее красивые круглые колени. Будэ впился в них
страстным взглядом.
– Лежи, лежи, отдыхай, тебе надо набраться сил, зачем ты,
Ирочка, хочешь уйти, неужели тебе здесь плохо? Можешь даже,
если захочешь, остаться здесь жить, места хватит у нас, – вкрад-
чиво сказал узбек.
Сердце женщины тревожно забилось, наступило молчание.
После короткой паузы он продолжал:
– Честное слово, у тебя и у твоего сына будет все, что вы
только пожелаете, и работать не нужно будет, у меня денег
много, да и кроме денег кое-что есть. Как царица, Ирочка,
будешь жить! Ничего для тебя не пожалею. По душе ты мне. Ну,
что скажешь? – Будэ смотрел исподлобья на свою квартирантку.
Не дождавшись ответа, он продолжал: – Пойми, сейчас война,
немцы вот-вот войдут в Москву, а через месяц здесь будут, сама
знаешь, они всех евреев убивают, а со мной тебе и твоему сыну,
Ирочка, бояться нечего! – Он медленно, прихрамывая, как
хищник, чувствующий легкую добычу, приблизился к ней.
Ирина с испугом смотрела на него. Расплывшееся похотливое
лицо Будэ вызвало у нее ужас. Ясно было, чего хочет от нее
хозяин.
«Боже, спаси меня, пожалуйста, от этого дьявола», – закусив
до боли губы, впервые в жизни обратилась неверующая Ирина к
Всевышнему.
– Ты молодая, но больна, в твоем положении нужно иметь

125
рядом надежного мужчину. С таким здоровьем, как у тебя,
работать на поле нельзя, а то – не дай Бог! – Будэ умолк,
коснулся ладонью ее нежной щеки. Его прикосновение, словно
огнем, обожгло тело женщины.
– Подумай только, – продолжал он, – а если бы вместо меня
был другой человек, ведь ты могла бы умереть в поле. Тебе нуж-
но подумать: если сам Аллах дал тебе такую красоту и хорошего
сына, ты должна быть умной и сохранить это.
Согнув в колене здоровую левую ногу, Будэ, вытянув
негнущуюся правую, удерживая равновесие, опустился рядом с
красавицей. От него несло удушливым запахом табака и потных
ног. Его рука опустилась на плечо квартирантки и медленно
начала сползать по ее спине, остановившись на ягодицах. Ирина
ощущала себя беспомощным ягненком рядом с волком. Глаза ее
наполнились страхом, навернулись слезы.
– Ирочка, поверь мне, я тебя люблю, я женюсь на тебе, –
обхватив сзади талию молодой женщины, он хриплым голосом
он шептал ей на ухо: – Ирина, Ирина, я хочу тебя, ох, как хочу
тебя!
– Что вы делаете, у меня есть муж, – резко повернувшись к
нему, она изо всех сил старалась высвободиться из его рук,
сжимающих, словно клещами, ее тело.
Животное чувство, переполнившее до предела все его суще-
ство, рвалось наружу. Стараясь забросить на нее иссохшую, твер-
дую, как полено, несгибающуюся ногу, Будэ со звериной страс-
тью целовал отбивавшуюся от него руками и ногами женщину.
Ей было трудно дышать.
– Помогите! Помогите! Яшенька, Яшенька, сыночек! – исте-
рически кричала Ирина.
Услышав душераздирающий зов матери, испуганный мальчик
вбежал в комнату. Увидев плачущую маму, боровшуюся с хозяи-
ном, Янкель подбежал сзади к Будэ и изо всех сил начал бить его
кулачками по голове.
– Отпустите мою маму, отпустите мою маму! – захлебываясь
слезами, кричал мальчик.
Крики сына придали Ирине силы. Хромой насильник оттолк-
нул от себя ребенка и, метнув на него злой взгляд, словно
хищник, у которого отобрали добычу, отполз от молодой

126
женщины. Он с трудом поднялся на ноги и, со злостью взглянув
на ребенка, вышел из комнаты. Немного придя в себя, Ирина с
помощью Янкеля встала с постели. Опершись на его хрупкое
плечо, она, с трудом волоча ноги, вышла из комнаты хозяина.
Когда на кишлак опустилась темная ночь, измученную полу-
сонную Ирину разбудил сильный стук в дверь.
– Кто там? – подойдя к закрытой на крючок двери, испуган-
ным голосом спросила она.
– Открывай скорее! Спит, как ни в чем не бывало! – послы-
шался за дверью голос хозяйки. – Вон, шлюха и воровка, из моего
дома!
Пожилая узбечка крича вбежала в комнату. Схватив стоящий
возле постели, на которой спали мать с сыном, деревянный чемо-
дан, она швырнула его к дверям.
– Ну чего ты, гадина, шлюха паршивая, стоишь на месте, как
вкопанная! Забирай своего волчонка и сейчас же вон отсюда! –
размахивая кулаками, орала мать Будэ. Она приехала полчаса
назад из Ташкента, где навещала родственников. Подождав, пока
та поест с дороги, Будэ рассказал ей, что чуть ли не за руку
поймал в своей спальне квартирантку, шарившую в шкатулке на
маленькой тумбочке. Пойманная с поличным, она якобы
предложила ему сожительство, чтобы он не подавал жалобу в
милицию…
– Как? Прямо сейчас? Ночью? – глядя на нее растерянным
взглядом, спросила Ирина, ожидавшая какой-то реакции, но не в
такой форме и не от самой хозяйки, а от Будэ.
– А как ты думала, воровка, я захочу еще с тобой в одном доме
жить после этого?! Пожалела змею!
– Я не воровка! И не шлюха! Ваш сын оклеветал меня! Он
хотел меня изнасиловать! – Слезы ручьями текли по ее лицу.
Янкель, разбуженный криком узбечки, накрыв голову одея-
лом, смотрел на нее сквозь щелочку испуганными глазенками.
– Ух, воровка! Впусти этих евреев и цыган к себе в дом, так по
миру голым пойдешь. Ну, чего выпучила глаза?! Вон отсюда,
сейчас же!
Подойдя к Янкелю, хозяйка с силой сорвала с него одеяло.
Мальчик подбежал к матери и крепко прижался к ней.
– Ох ты, хитрая лисица! Захотелось ей богатого молодого

127
узбека! Не выйдет! Я своему сыну верю!
– Разрешите хотя бы нам уйти утром. Ведь я с ребенком, а
сейчас ночь! – взмолилась Ирина.
Та, словно не слыша, открыв дверь настежь, начала выносить
из комнаты во двор их жалкие пожитки.
Больная женщина с маленьким сынишкой оказалась ночью на
улице в чужом краю.
– Идем, сыночек, свет не без добрых людей, – тихо, сквозь
слезы, сказала Ирина.
Повесив на плечо авоську с нехитрым скарбом, она взяла в
одну руку деревянный чемодан, за другую руку держался полу-
сонный мальчик.
Они медленно плелись по узенькой улочке между старыми,
закрытыми на замки домиками. Пройдя метров пятьдесят, они
остановились.
– Мамочка, где же мы будем сегодня спать? – прижавшись к
ней, спросил с трудом державшийся на ногах ребенок.
– Яшенька, посиди пока на чемодане, я постучу вот в эту
калитку, хорошо?
Мальчик кивнул. Ирина толкнула ближайшую калитку, но та
оказалась запертой. Она постучала. На стук никто не откликался.
Она постучала вновь, посильнее, однако результат был прежним.
«Может, нет никого дома?» – подумала женщина.
– Яшенька, посиди, пожалуйста, еще немного. Я попробую
достучаться в дом напротив. Только не закрывай глазки, а то
упадешь, хорошо? – попросила она сына. Сердце несчастной
женщины ныло от боли и обиды.
Калитка, к которой она подошла, была, как и предыдущая,
заперта. Посмотрев поверх невысокого глиняного дувала, она
увидела пробивающийся во двор через небольшое окошко в
боковой стене дома тусклый мигающий свет керосиновой лампы.
Ирина постучала в калитку. Никто не откликнулся.
– Мамочка, а ты сильнее постучи. Они, наверное, не слышат, –
посоветовал ей сын.
Было очень стыдно стучать в столь поздний час в дом к незна-
комым людям. Будь Ирина одна, она предпочла бы ночевать на
улице, но только не беспокоить людей. Сейчас же у нее не было
выбора. «Неужели здесь так заведено: никого не впускать в дом

128
ночью?» Она сильнее постучала в калитку. Со двора послышался
голос мужчины, кричавшего что-то по-узбекски.
– Извините, пожалуйста, будьте добры, я с ребенком, впустите
меня! – взмолилась женщина.
– Иды! Иды! Нету! Нету! – донесся грубый крик.
Опустив голову, Ирина отошла от калитки.
– Мамочка, он не хочет нас впускать, ну и не надо! Поду-
маешь! – сказал Янкель. – Садись возле меня. Только не волнуй-
ся, мамочка, пожалуйста.
– Потерпи еще немножко, голубчик мой.
Ирина с сыном вновь пошли на поиски ночлега. Пройдя
метров двадцать, они остановились возле огромного, по
сравнению с другими домами, особняка, окруженного высоким
забором. «Может быть, здесь живут современные люди?» – с
надеждой подумала она. На сердце у нее потеплело при виде
стоящей возле калитки деревянной скамейки. Ирина вспомнила
украинские деревни: красивые хаты с крылечками и скамейками
возле них. Деревни эти так не похожи на выгоревшую под
безжалостным солнцем серость этих мест.
Она подошла к калитке и несмело постучала. На этот раз ответ
последовал мгновенно: послышался оглушительный лай свире-
пого пса. От неожиданности и страха она отпрянула назад. Ее
больное сердце стучало, словно хотело вырваться из нее.
Янкель подбежал к матери.
– Мамочка! Идем скорее отсюда! Идем! – схватив мать за
руку, он потянул ее за собой.
– Успокойся, успокойся, сыночек, ведь собака за забором, –
говорила она.
Отойдя метров на десять, Ирина остановилась, надеясь, что
хозяин выйдет на несмолкающий лай собаки. Действительно,
через несколько минут из глубины двора донесся раздраженный
голос женщины, говорящей по-узбекски.
– Уважаемая женщина, я не понимаю узбекский язык. Разре-
шите, пожалуйста, мне с ребенком только до утра побыть у вас.
Та продолжала кричать. Ей то и дело вторил лай собаки. Вдруг
в разговор вмешался мужской бас:
– Нету! Нету! Уходи отсюда!
– Пожалуйста, разрешите мне с ребенком переночевать у вас –

129
и все. Утром мы уйдем. Ребенок очень хочет спать. Пожалуйста!
– умоляющим голосом говорила Ирина.
– Уходи! Уходи! Наехали к нам, свиньи неверные! Только
жить людям мешают! Свиньи! – еще пуще заорал он. Вдруг
открылась калитка. Со двора с лаем выскочила серая, большая,
словно теленок, собака. Испуганная Ирина, схватив Янкеля на
руки, закричала.
Собака, удержанная натянутой цепью, остановилась в
нескольких шагах от них.
– Иди отсюда, а то спущу! Он сожрет тебя и твоего змееныша,
– засмеялся узбек.
– Попробуй только! Сами вы хуже змей! – повернувшись
боком к подошедшему к собаке хозяину, смело бросила ему в
лицо молодая женщина.
– Иды, иды. – Он понизил тон.
Взяв в руки чемодан и авоську, держа за руку сына, Ирина,
высоко подняв голову, прошла мимо смеющегося ей вслед узбека
и неистово лающего волкодава. Нервы ее были напряжены до
предела.
Она шла быстрым шагом куда глаза глядят, не чувствуя
сердечной боли и усталости, ей хотелось лишь одного – поскорее
уйти от этого безжалостного человека с его собакой. Ирина еще
никогда в жизни не чувствовала себя такой несчастной. Собачий
лай становился все глуше и остался позади. Тяжело дышавшая
женщина остановилась. Бежавший рядом с быстро идущей
матерью полусонный мальчик сел на чемодан. Глаза его невольно
закрылись.
«Боже! Помоги! Умоляю! Что делать нам?» – Глядя на черное,
покрытое яркими звездами небо, вновь обратилась неверующая
Ирина за помощью к Богу.
– Яшенька, вставай! Не спи. Идем! Идем, пожалуйста,
быстрее! Я тебя очень прошу. Постучим к кому-нибудь в дом,
вдруг нас пожалеют. – Она нагнулась и поцеловала его в лоб.
Мальчик с жалостью провел ладонью по мокрой от слез щеке
матери.
Он нехотя поднялся с чемодана, широко зевнул и, то и дело
спотыкаясь, держа за руку мать, с закрытыми глазами поплелся
следом за ней.

130
 На перекрестке двух улочек, словно из-под земли, вынырнула
женская фигура в черном.
– Добрый ночь вам, люди добрые, – произнесла на ломаном
русском языке незнакомая старушка. – Вы это куда в такой тем-
ный ночь идете? – спросила она.
– Не знаем, – чуть слышно ответила Ирина, глядя удивлен-
ными глазами на незнакомку.
– Нехорошо, – с материнской теплотой в голосе, покашляв,
сказала та, как видно, не удивившись этой встрече.
Местные жители уже привыкли к слоняющимся по кишлаку
несчастным беженцам без крыши над головой и работы. – Тогда
идем ко мне. У меня места много, а живу я одна. И сыновья, и
внуки мои на фронт. У всех общий горе.
– Большое спасибо, – с трудом сдерживая слезы радости,
поблагодарила Ирина. Посмотрев в небо, она мысленно
поблагодарила Бога.
– Я недалеко живу, пять минут ходить. А как тебя звать,
мальчик? – погладив Янкеля по кудрявой голове, спросила
старушка.
– Яша, – ответил тот, глядя на нее с восхищением.
Взяв у Ирины авоську, узбечка повела новых знакомых в свой
гостеприимный дом.
«Боже дорогой, большое Тебе спасибо за то, что помог нам!
Не оставил нас в беде!» – прошептала Ирина слова благодар-
ности, уверенная в свершившемся чуде.
Угостив мать и сына ароматным чаем со свежими лепешками
и абрикосовым повидлом, хозяйка уложила совсем выбившихся
из сил гостей спать в комнате, где до войны жил ее внук.
Утром старушка проснулась в хорошем расположении духа. В
эту ночь Зухре Юсуповне приснился радостный сон. Она впервые
ясно, как наяву, видела дома двух своих сыновей и любимого
старшего внука, ушедших на фронт два месяца тому назад.
После всего пережитого Ирина, по настоянию доброй хозяйки,
несколько дней пролежала в постели. Когда она немного окрепла,
ей ничего не оставалось делать, как снова вернуться в хлопко-
уборочную бригаду. В первые дни Будэ, чтобы не привлекать
внимания беженок, делал вид, что между ними ничего не произо-
шло. Однако вскоре хищник оскалил зубы. Он с садистским

131
хладнокровием посылал больную Ирину на самые тяжелые рабо-
ты. Демонстративно издевался над ней, вызывая глухую нена-
висть работавших рядом с ней женщин, которых судьба забро-
сила за тысячи километров от родного дома. Приходилось
держаться из последних сил.
Каждое воскресенье утром они с Цилей отправлялись на
узенькую речушку стирать, как это делали женщины-узбечки. Во
время одной из таких постирушек неожиданно на берег пришел
Будэ в новом цветном полосатом халате и расшитой бисером
тюбетейке. Увидев женщин, он растянул свой рот в фальшивой
улыбке:
– Здравствуйте, девочки! Что это вы, пришли свои беленькие
ножки мужчинам показывать? А узбекам очень нравятся такие
ножки. Ух, и хороша фигурка у Цилечки! – Не отрывая взгляда от
Ирины, Будэ подошел к Циле, нагнувшейся над тазом с детским
бельем, погладил ее по ягодицам. – Ух, и хороша фигурка! –
повторил он, явно демонстрируя свою близость с ней.
И действительно, Циля продолжала стирать, не оскорбившись
наглой выходкой узбека. Сняв с себя халат и верхнюю рубаху, он
неуклюже опустился на большой, отполированный водой и
солнцем камень.
«А Ирка все же лучше Цильки! – глядя на стройные ноги
Ирины, подумал Будэ. – Ничего, красавица, ты еще пожалеешь,
что побрезговала мною. Я тебя все равно покорю, сломаю твою
гордыню. Все равно будешь моей, как Цилька. Кушать захотите,
ты и твой щенок, тогда придешь, красоточка, ко мне. Все, что
захочу, буду делать с твоим беленьким телом и ножками».
Перебросившись с Цилей несколькими бессмысленными
фразами, чтобы обратить на себя внимание Ирины, но не
добившись этого, узбек вскоре ушел.
Подруги молча стирали. «Боже мой! Как Циля могла продать-
ся этому подонку? Как она могла опуститься до этого?» – с воз-
мущением думала Ирина, искоса поглядывая на стирающую
подругу. Тяжелое, томительное для обеих молчание нарушила
испытывающая одновременно стыд и страдание Циля:
– Ну, чего ты молчишь?! Осуждаешь меня? Правда? – выпря-
мившись, она с яростью глядела на Ирину.
Ирина молчала.

132
 – Тебе-то что! Я вижу, ты осуждаешь меня. Ну, чего ты
добилась, целомудренная? Тебе легче стало? Да посмотри в зер-
кало, на кого ты стала похожа! Точно ходячая мумия. Тебе, с
твоим здоровьем, так бездумно поступить! Подумала бы лучше о
сыне! Ты не усмехайся. Не забывай, дура, что сейчас война!
Война! – закричала Циля. – Мы живем на чужбине одни, без
мужей, с маленькими детьми! Мы не можем себя прокормить, а
ведь с нами дети! Я не хочу, чтобы они были голодными.
Понимаешь?! Вот поэтому, ради них, ради их благополучия, я
жертвую собой, хотя и мне этот узбек противен не меньше, чем
тебе! И мужа я по-прежнему люблю.
Ирина молча продолжала стирать, не желая понять свою под-
ругу. Сама же она никогда не смогла бы предать своего мужа.
А Будэ ежедневно придумывал новые пакости, превращая
жизнь ее в сущий ад. В один из таких невыносимо тяжких дней,
изнемогая от усталости и болей в сердце, Ирина раньше
обычного пришла домой. Ничего не поев, обессиленная, упала на
постель.
Янкеля, как всегда в это время, не было, он находился у своего
нового узбекского друга – ровесника с соседней улицы, с
которым его познакомила новая хозяйка. Сердечные спазмы
клещами сжимали грудь и перехватывали дыхание. Она лежала,
корчась от боли, на спине, глядя помутневшими от слез глазами в
серый потолок.
– Боже, дорогой мой! Где мой Арончик? Что с моим мужем?
Умоляю Тебя, Готыню, смилуйся! Спаси, пожалуйста, моего
любимого! – Она вытирала маленьким носовым платочком слезы,
медленно ползущие по ее впалым щекам.
В таком состоянии застала свою квартирантку хозяйка.
– Салям алейкум, доченька моя! – поздоровалась она. –
Яшенька еще не пришел? А я ох какой вкусный плов сварила. –
Присев возле квартирантки, ласковым материнским взглядом она
смотрела на измученную Ирину.– Ну, зачем ты, милая моя, так
убиваешься? Вот увидишь, Аллах поможет, и все будет хорошо.
Разобьют наши немцев. Наступит снова мир на земле. Вернутся
все с войны домой. Снова придет счастье в каждую семью. Не
нужно так переживать, милая. Я знаю, доченька, что изверг этот
издевается над тобой. Аллах его покарает. Он такой, как его отец.

133
Тот, шакал, убежал в Иран. Сколько невинных людей загубил,
сволочь! Конечно, Аллах все сверху видит. Не оставит и тебя с
сыночком в беде. Скоро, милая моя, избавишься ты от него,
поедешь в час добрый к моему племяннику в Коканд. Он тебя
устроит работать и поможет с квартирой. Он большой человек!
Работает в милиции начальником. Я ему все рассказала о тебе,
когда была у него в гостях. Сегодня утром приезжала ко мне
дочка его, она учится в институте и ведет учет в нашем кишлаке.
Вот она мне сказала, чтобы в понедельник мы с тобой приехали в
Коканд, и все будет как надо. Так ей сказал мой племянник.
Поняла? – радостным голосом говорила Зухра Юсуповна,
поглаживая своей шершавой ладонью руку больной женщины. –
Ты, доченька, не иди завтра на работу, а деньги за твои трудодни
получит моя внучка, она привезет тебе их в Коканд. Мы так
договорились.
Ирина молча слушала хозяйку и не верила своим ушам.
Красноречивей слов были ее слезы и поцелуй.
В понедельник вечером, попрощавшись с захворавшей доброй
Зухрой Юсуповной, как с самым близким человеком, Ирина,
Янкель и дочь племянника уехали в Коканд на машине.

II
Начальник милиции Рашидов выполнил обещание, устроил
беженку на работу в паспортный стол и поселил ее и сына в
большом доме, где жила его дальняя родственница вместе с
невесткой Фатимой и ее дочуркой.
Жизнь Ирины резко изменилась. Работящая и добросовестная,
она сразу же завоевала уважение своих сослуживцев. Ушла в
прошлое отчаянная нужда. К тому же ей как сотруднице милиции
полагались некоторые привилегии.
Бесконечно долгими казались Ирине месяцы войны. Никаких
известий от мужа она не получала, хотя с тех пор, как поселилась
в Коканде, почти ежедневно, не зная даже номера воинской
части, где служил Арон, посылала письма на фронт, словно на
деревню дедушке. Но Ирина верила, что ее Арончик жив. Эта
вера помогала ей безропотно переносить тяготы военного време-
ни. Ее единственной отрадой был маленький Янкель, поступив-
ший в первый класс русской школы. К радости матери, рос он

134
здоровым, умным, не по возрасту самостоятельным. Немалую
роль в этом сыграла война. Единственное, что волновало Ирину,
как, наверное, всех еврейских матерей, – это то, что ее маленький
сын мало ест. Как и прежде, большую часть своего свободного
времени Янкель проводил, играя на скрипке. К его счастью,
хозяевам квартиры, а особенно внучке хозяйки, очень нравилась
его игра
Ирина по мере возможности доставала, где только могла,
ноты. Каждая такая покупка становилась праздником для сына.
Хотя мать не играла ни на одном инструменте, однако была
наделена прекрасным музыкальным слухом. Музыка и сроднила
ее духовно с музыкальной семьей Кац, с которой она связала
свою жизнь. Янкель радовался, видя, как усталое лицо и грустные
глаза матери преображаются во время его игры, становятся
такими же жизнерадостными, какими он видел их в Киеве до
этой страшной войны.
Каждое воскресенье маленький музыкант устраивал вечером
во дворе концерт для мамы, хозяев и соседей. Эти концерты, как
лучи весеннего солнца, согревали своим теплом их измученные
войной души, невольно возрождая светлые воспоминания о,
казалось, безвозвратно потерянном прошлом. Музыка отражала
настроение Янкеля. Парящие, окрашенные грустью звуки скрип-
ки наполняли большой двор, в середине которого стояла беседка,
увитая виноградом. Все с удовольствием слушали прекрасную
музыку и награждали мальчика аплодисментами.
Перед глазами Ирины проплывала довоенная жизнь в
большом шумном Киеве, в простой и дружной рабочей семье.
– Мамочка, тебе понравилось? – несмело спросил Янкель.
– Очень, сыночек! – ответила, глядя с любовью на сына,
размечтавшаяся Ирина.
– Это написал композитор Шостакович! – с восторгом говорил
мальчик.
Лишь теперь ей стала понятна причина необычного волнения
ее сына перед сегодняшним концертом. «Боже! Наверное, так
переживают только настоящие музыканты. Неужели и мой
Яшенька тоже станет музыкантом? Ведь он еще совсем
маленький, а как хорошо уже играет на скрипке. Когда закон-
чится война, нужно будет отдать его в музыкальную школу». Она

135
нежно поцеловала кудрявую голову сына.
Все чаще Янкель стал приводить к себе домой новых
школьных друзей. В основном, это были еврейские ребята,
родители которых бежали из Польши на восток. Не знающим
русского языка, не приспособленным к новой жизни беженцам из
Польши было невыносимо тяжело. За мизерную зарплату они
вынуждены были работать с утра до ночи на самых тяжелых
работах: строить железные дороги, автомобильные шоссе, рыть
оросительные каналы. Эти люди терпеливо переносили невзгоды,
выпавшие на их долю. Но они были счастливы, что остались
живы. Янкель, чем только мог, помогал своим всегда голодным
одноклассникам, над которыми постоянно издевались старшие
ученики, и русские, и узбеки.
Незадолго до первомайских праздников, не спеша, держа в
руке скрипку, шел вместе со своими друзьями со школьного
праздничного утренника немного уставший, но счастливый
Янкель. Настроение у ребят было приподнятое. Яркое солнце уже
по-летнему обжигало землю. Мальчики остановились у берега
мелкой узенькой быстрой речушки, дно которой было усеяно
отшлифованными водой камнями. Прохладная вода, словно
магнит, тянула к себе все живое. Ребята и раньше приходили
сюда купаться. Осмотревшись и убедившись, что поблизости
никого нет, они сбросили одежду и голышом, взявшись за руки,
вошли в воду.
Янкель накрыл скрипку одеждой и последовал их примеру.
Вскоре все вокруг наполнилось детским смехом. Брызги
фейерверком разлетались во все стороны. Ребятишки радовались
весне и жизни.
Неожиданно до слуха ребят донесся девичий смех. От
чайханы, находившейся метрах в пятидесяти от речки, шли две
девочки, на вид восьми и четырнадцати лет. На них были яркие
разноцветные блузки и длинные, почти до земли, расклешенные
юбки. С криком: «Цыгане! Цыгане!» мальчики, выбежав на берег,
быстро натянули на себя одежду. Девочки подошли к ним,
словно ничего особенного не произошло.
– Цыганки! Цыганки! – усмехаясь, с опаской глядя на них,
шептались между собой одноклассники.
– А вода холодная? – спросила младшая девочка, глядя на

136
Янкеля большими, красивыми, похожими на две черные сливы
глазами.
– Нет, – покраснев до ушей, ответил он.
– А почему вы дразнитесь? «Цыганки, цыганки...» – ну и что,
что мы цыганки? А вы евреи. И нас, и вас немцы не любят.
Убивают, – сказала старшая девочка.
Мальчишки умолкли, виновато опустив глаза. После короткой
паузы рыжеволосый пацан спросил:
– А ты гадать умеешь?
– Конечно, я ведь цыганка! – В ее голосе были одновременно
и гордость, и обида. – Дай мне твою руку, тогда убедишься.
Девочка хотела было взять его руку, но тот спрятал ее за спи-
ну, глядя на нее испуганными глазами.
– Боишься? – усмехнулась она.
– Ну а ты, скрипач? Тоже боишься? – обратилась маленькая
красивая цыганка к стоящему рядом с ней Янкелю, прижавшему
к груди скрипку.
– Нет, – тихо ответил тот, хотя на самом деле, как и все его
товарищи, с недоверием относился к цыганам, о которых ходила
нехорошая молва, особенно среди беженцев, обвинявших их в
похищении маленьких детей.
С опаской Янкель протянул свою руку. Ребята, плотным
кольцом окружив их, с нескрываемым любопытством ожидали,
что будет дальше. Держа на своей теплой ладони руку мальчика,
старшая цыганка таинственно зашептала:
– Ты человек очень умный. Правда? – обратилась она к
окружившим их ребятам.
– Правда! – хором ответили они.
– Ты хорошо учишься и хорошо играешь на скрипке. Все тебя
хвалят. Правда? – снова спросила она одноклассников Янкеля. Те
вновь подтвердили правильность ее слов. – Отец твой на фронте.
Он очень храбрый человек, – продолжала она, скользя пальцами
по его ладони, – вы с мамой его очень любите, но не знаете, где
он. Правда? – на сей раз она спросила Янкеля.
– Да! Да! Это именно так! – Он кивнул головой.
– Вот видите, я говорю всю правду, – сделав серьезное лицо,
сказала гадалка.
– Вот это да!.. – зашептали восхищенные мальчишки.

137
 – Отец твой жив. Скоро вы получите от него письмо. Ты не
волнуйся. Кончится скоро война. Он останется жив. Все будет у
вас хорошо. А когда ты вырастешь, то станешь знаменитым
музыкантом. А с этими ребятами ты никогда больше не встре-
тишься. Вот так! – закончила цыганка, отпустив руку мальчика.
Услышав невеселую концовку, ребята молчали. Янкель тоже
не был от этого в восторге. Никто из них не заметил, как подъе-
хала арба с запряженным в нее ишаком. На арбе сидели худоща-
вая цыганка с черными усиками над верхней губой и толстый
цыган с густой окладистой черной бородой, на голове его была
широкая черная шляпа. Он держал в одной руке уздцы, в другой
плетку.
– Ну что, доченька, нагадала хлопцам? Кто из них танкистом
будет, а кто артиллеристом, а кто артистом? – шутливым тоном
обратился он к девочке.
– А она правильно гадает? – громко спросил рыжеволосый в
веснушках мальчик.
– Ну, любезный, ты меня и мою дочь, и всех цыган обижаешь.
Да ведь ее с пеленок уже гадать научили. Секрет свой в гадании с
молоком матери, понимаешь, цыганки передают только своим. –
Он махнул рукой и медленно опустил на землю тучное тело.
– Ну ладно, ладно, красненький, так и быть, прощаю я тебя.
Подойдя к мальчику, цыган дружелюбно похлопал его по
плечу.
– Ну как, танкисты, путешествовать любите? – сев на землю,
зевая, как бы невзначай спросил он у ребят.
– Конечно. А кто не любит путешествовать? – усмехаясь, отве-
тил за всех Янкель.
– А я уже ездил на поезде и на корабле, – подхватил один из
ребят.
– На корабле плывут, а не ездят, – насмешливо поправил его
худенький мальчуган.
– И я! И я! – перебивая друг друга, кричали дети. Каждый из
них, хвастаясь, старался перещеголять другого рассказами о раз-
личных видах транспорта, на котором он ехал, отчаянно фанта-
зируя при этом.
– Эх, ребята! Ребятишки! На поезде ехать хорошо! На
пароходе хорошо! А на лошади верхом или на телеге все-таки

138
еще лучше! Едешь себе, и все перед глазами у тебя. Не то, что на
поезде, самолете, пароходе. Быстро проедешь, ничего не уви-
дишь. Правда, Розочка? – обратился цыган к своей маленькой
красивой дочурке.
– Конечно, – ответила она. – А как на арбе кататься хорошо,
все-все видно.
– А вы, мальчики, никогда на арбе не катались? – спросила их
старшая девочка.
– Нет, – с завистью поглядывая на арбу, запряженную ослом,
за всех ответил рыжеволосый.
– Если хорошо попросите, то папа вас, может быть, покатает.
– Нет, нет, ты ведь знаешь, что я очень устал. Надо немного
отдохнуть.
– Ну, папа, ведь мальчики никогда не катались на арбе, –
попросила его дочь. – Ну, папа, покатай! Это хорошие мальчики.
– Вы правда, орлята, хотите покататься?
– Хотим! Хотим! – дружно закричали дети. Громче всех
кричал Янкель, давно мечтавший покататься на лошади или же,
на худой конец, на ишаке.
– Ну что с вами, гавриками, поделаешь! Уговорила меня
дочка! Только учтите: каждого понемножку, а то ишак устал и
жена моя тоже, – поднявшись на ноги, сказал толстый цыган.
– Ура! Ура! – хлопая в ладоши, подпрыгивая от радости,
закричали ребята.
– Ну что, жена, покатаем танкистов или нет? – подойдя к арбе,
спросил толстый цыган улыбающуюся женщину.
– А ты, когда был ребенком, разве не хотел кататься? Или ты
когда-нибудь отказывал детям?
– Ну ладно! Ладно! Так и быть, кто из вас первый? – взобрав-
шись на арбу, спросил он у ребят.
– Я! – Раньше всех к арбе подбежал рыжеволосый, самый
рослый из ребят.
– Садись! Я вижу, ты, красненький, из них самый ушлый. –
Мальчик мигом взобрался на арбу и сел рядом с цыганом. – Как
говорится, кто смел, тот и двух съел. А теперь очередь устройте,
чтобы никому не было обидно. Я быстро вернусь, а то ишак
устал. Понятно, пацаны?
– Понятно! – хором ответили ребята.

139
 – На, красненький, держи уздцы, как лихой казак, – хозяин
ударил кнутом по спине ишака.
Тот побежал по высохшей, как сухарь, от солнца узенькой
дороге между старыми домиками.
– Вот бы нам иметь такого ишачка, мы бы все покатались! –
мечтательно произнес худенький мальчик. – А интересно,
сколько стоит такой ишак? – повернувшись к двум девочкам-
цыганкам, спросил он у них.
– За всю жизнь ты не соберешь денег купить ишака. Мы
продали до войны, когда уезжали, двух лошадей, а здесь купили
одного ишака, – ответила старшая сестра.
– Вот дает. Что же, две лошади стоят меньше одного ишака? –
спросил мальчик из Польши.
– Конечно, меньше.
– А ишаки, я читал, между прочим, даже выносливее, чем
лошади, – заметил Янкель.
– Я же говорила, что этот мальчик умный, – сказала старшая
девочка.
– Едут! Едут! – закричали ребята, увидев приближающуюся
арбу.
Толстый цыган остановил ишака возле детей. – Сходи, вес-
нушчатый. Понравилось кататься, а про других забыл, – сойдя на
землю, бросил цыган. – А теперь, пацаны, машину надо залить
бензином. – Став на колени, он достал висящее под арбой пустое
ведро. – Братцы, кто принесет воду, тот сейчас и покатается. Кто
хочет?
– Я! Я! – перебивая друг друга, закричали дети.
К цыгану подошла старшая девочка и, что-то шепнув ему на
ухо, отошла в сторону.
– Вот молодцы! Значит, вы не ленивые. Это очень хорошо.
Только не нужно, гаврики, цыганский базар устраивать. Всех я
покатать сразу не могу, а первым поедешь ты, так как громче
всех кричишь. – Цыган подал ведро Янкелю.
Счастливый мальчик, отдав свою скрипку товарищу, побежал
к речке. Наполнив ведро водой, он, гордый оказанным ему дове-
рием, подошел к цыгану.
– Ну, чего ты отдаешь мне ведро? Дайте попить нашему
ослику. Ох, как жарко. Он очень пить хочет.

140
 Янкель с рыжеволосым другом поднесли ослику ведро.
– Вот молодцы! Как говорится, любите кататься – любите и
саночки возить... Бак машины полный! – Хлопая ишака по живо-
ту под хохот ребят, довольный своей шуткой цыган раскатисто
рассмеялся.
– Теперь можно и попутешествовать! Садись, дорогой! –
Цыган положил руку на плечо Янкеля.
– Яша, а скрипка? – подойдя к другу, спросил худощавый
мальчик.
– Лева, пусть она побудет у тебя. Хорошо?
– Э, нет! Нет! Хороший хозяин свои вещи никому не остав-
ляет, – вмешался цыган. – Пусть она будет при тебе. А то вдруг
что-нибудь случится с ней, тогда мать из тебя отбивную сделает.
– Да! Да! Спасибо. Я ее лучше возьму с собой, – послушался
мальчик совета и сел на арбу рядом с цыганом.
– Как тебя звать? – спросил тот.
– Яша, – ответил он, впервые посмотрев в глаза цыгана, пока-
завшиеся ему страшными и злыми.
– А меня – дядя Будулай. Вот что, дорогой. Ты, пожалуйста,
сядь позади меня, а то твоя скрипка будет нам мешать.
Янкель послушно сел между ним и его женой.
– Ну, а теперь, вы, танкисты, разберитесь между собой, только
без драки, кто из вас поедет следующим. Поняли?
– Поняли! – хором ответили ребята, взглядами провожая
друга, машущего им рукой.
Арба медленно удалялась от них. Проехав метров двадцать
пять, она остановилась. Подозвав дочь, цыган что-то шепнул ей
на непонятном Янкелю языке, и они поехали дальше.
– Яшке и тебе, Ромка, повезло, – с досадой произнес худоща-
вый мальчик.
– Подумаешь, и ты поедешь через десять минут. А на арбе
классно ехать! – подпрыгивая на одной ноге, ответил рыжеволо-
сый мальчуган.
– А почему ты, Ромка, распоряжаешься, кому следующим
ехать, – возмутился самый старший из ребят, сын бывшего
банкира из Лодзи. – Давайте, чтобы никому не было обидно, на
бумажках напишем номера, и каждый будет тянуть.
Ребятам понравилась эта идея. Не теряя времени, они так и

141
поступили. Время для них, как им казалось, тянулось, как
никогда долго. Прошло полчаса с тех пор, как уехал Янкель.
– Давид, который час? – то и дело спрашивал каждый у сына
бывшего банкира, на руке которого были часы.
– Если всякий будет так долго кататься, то мы и до вечера все
не успеем покататься, – насупив брови, проворчал худощавый
мальчик, которому очень хотелось проехаться на арбе, а еще
больше – верхом на ослике.
– А вы попросите разрешения всем вместе сесть на арбу! –
предложил рыжеволосый мальчуган.
– Чего захотел! Сам-то ехал один. А нас всех осел не потянет,
– сказал один из ребят.
– Хэ! Хэ! Да ты что, Ицик, знаешь, какие ишаки сильные!
Спроси у цыганок.
Оказывается, заговорившись, они не заметили, что девочек не
было рядом с ними…
– А где цыганки? – спросил один из них.
– Да черт с ними, – раздраженно сказал худощавый мальчик.
Тем временем арба, на которой сидел Янкель, грохоча по
безлюдной узенькой дорожке, давно уже выехала из маленького
Коканда в открытое поле. Цыганка с черными усиками над
верхней губой напевала мелодичные цыганские песни.
Заслушавшись, Янкель с широко раскрытыми восторженными
глазами рассматривал все окружавшее его, не замечая, как
быстро проходит время. Лишь когда кнут в руке цыгана, описав в
воздухе дугу, громко ударил ишака по спине и арбу затрясло,
мальчик встрепенулся. Его радость, в один миг испарившись,
превратилась в страх.
– Дядечка Будулай, поедемте обратно! Мне домой пора... –
заикаясь от волнения, умоляющим голосом попросил Янкель.
Цыган молчал, равнодушно глядя впереди себя, словно не
расслышав его просьбы, и еще крепче хлестнул кнутом ишака.
Жена его по-прежнему продолжала напевать цыганские мелодии.
Страх обуял мальчика.
– Дядя Будулай, прошу вас, пожалуйста, отвезите меня домой
к маме. Она будет очень волноваться. У нее больное сердце.
– Сам, понимаешь, напросился, а теперь хнычет. Почему рань-
ше не сказал? – рявкнул цыган, толкнув локтем сидящего сзади

142
мальчика.
– Хотел посмотреть и покататься, так катайся себе и
помалкивай, а то спущу на землю и добирайся сам. У меня и без
тебя дел по горло, а времени нет, понял?! – еще громче прежнего
крикнул цыган.
Плечи мальчика судорожно вздрагивали от плача. Только
теперь он понял, какое проявил легкомыслие, когда согласился
сесть на арбу к цыганам. «Что я наделал, я ведь хорошо знал, что
они похищают детей!»
– Отвезите, пожалуйста, меня домой.
– Цыть, паршивый щенок! А то вместо осла кнутом смажу
тебя! – повернувшись к ребенку, выпучив глаза, прорычал
толстый цыган.
Янкель, крепко прижав к себе скрипку, испуганно, словно
ягненок на волка, смотрел на своего похитителя. Он понимал, что
попал в беду и помочь ему теперь никто не сможет, и что во всем
случившимся с ним виноват только он сам. Ему от всей души
было жаль себя, а еще больше – маму. «...Она придет домой с
работы, а меня не будет. Начнет волноваться. Ведь вчера у нее
так болело сердце...» – с горечью думал мальчик. Слезы ручьями
лились по его горящим щекам. Угрызения совести мучили его.
Цыган, что-то сказал жене, вызвав у нее смех.
«Что теперь они со мной сделают? Может быть, захотят убить
и забрать мою скрипку? А может, захотят продать другим
цыганам?»
Солнце, перейдя зенит, начало медленно опускаться к гори-
зонту. Подул легкий ветерок. Проехав несколько часов по просе-
лочной дороге, арба остановилась посреди степи. Неуклюже
сойдя на землю, цыган уставился на еврейского мальчика. Дрожь
пробежала по телу ребенка.
– Слезай! – скомандовал Будулай.
Янкель не шевелился. Еще крепче прижав к себе скрипку, он
испуганными глазенками смотрел на своего похитителя.
– Слезай! Я кому сказал! – громче прежнего крикнул Будулай.
Ребенок умоляющими глазами посмотрел на сидящую рядом с
ним женщину, ища у нее защиты, но та демонстративно отверну-
лась. Мальчик, плача, спустился на землю. Глазами, полными
страха, он смотрел на цыгана.

143
 – Ну, что мне делать с тобой? Ну, чего ты, такой умный, ехал?
И все молчал, молчал. Я думал, тебе нравится. Вот и я молчал.
Незаметно далеко и заехали. А теперь что делать?! Ну, чего ты
скулишь, как щенок? Надоел. Сам же напросился ехать. Черт
побери! Ух, и жалею, зачем взял тебя. Уже очень поздно, не хочу
в этой пустыне ночевать. Здесь скорпионов полно. Да и всякие
бандюги и дезертиры по степи по ночам рыщут. Ограбят еще, да
и ишака отберут, а еще и убить могут. Так что нам пора, пока не
поздно. А то живыми отсюда не выбраться. Хочешь, выбирай:
или пешком сам обратно, или поехали с нами. Меня дома дети
ждут. Голодные уже они. Вот еще навязался на мою голову! –
ударив кнутом по земле, крикнул цыган.
Вокруг, кроме барханов, ничего не было. Янкель не знал, что
ответить злодею.
Ехать с ним он не хотел, но и оставаться здесь одному на ночь
в этой безмолвной пустыне тоже было страшно.
– Ну, что решил?
Янкель молчал. Он пришел в ужас при мысли о том, что его
ждет.
– Будулай, поехали, пусть здесь пропадает, черт с ним! –
усмехаясь, сказала цыганка.
– Что же, тогда поехали.
Не спеша сев на арбу, он, медленно проехав метров двадцать
пять, как и ожидал, услышал позади себя душераздирающий
детский крик:
– Дядечка! Дядечка! Остановитесь, пожалуйста! Останови-
тесь! Не оставляйте меня здесь одного!
Арба остановилась. Мальчик подбежал к цыганам.
Его силы совсем иссякли, он перестал плакать и беспомощно
стоял с опущенной головой.
– Ты что, Яша, думаешь, мы тебе зла желаем? Ты ведь сам
говорил, что любишь путешествовать. – Голос его стал мягче, тон
безобидный, словно в сказке у волка, разговаривающего с
Красной Шапочкой. – Просто у меня, пойми, нет времени
возвращаться назад. Слишком далеко заехали. Дела у меня. И
дети голодные, – повторял он. – Только освобожусь, обязательно
тебя обратно отвезу. Ну, что стоишь? Залезай на арбу, поедем.
Мальчик не двигался с места.

144
 – Эх ты, трусливый путешественник. Тоже мне, танкист назы-
вается! – Сойдя с арбы, Будулай, подняв Янкеля, словно
пушинку, посадил его рядом с собой. – Вот так! Не унывай!
Сейчас война, всем нелегко.
Сегодня цыган, словно заядлый охотник, был очень доволен
своей добычей. Он не сомневался, что на сей раз ему привалила
большая удача.
Сказав что-то жене, Будулай, громко рассмеявшись, изо всех
сил хлестнул по спине ишака. Таким способом он постоянно
вымещал на нем свои чувства. Рванув с места, ишак быстро
поскакал, таща за собой дребезжащую старую арбу. Худощавая
цыганка вновь затянула свою унылую мелодию. Вздрагивали от
рыданий худенькие плечики ребенка.
«Ничего, ничего, поскули еще немножко, я тебя приструню!
Заставлю на себя работать. Буртя мой с тебя быстро шкуру
спустит, сразу станешь как шелковый».
Будулай имел в виду своего нечистого на руку двенад-
цатилетнего младшего сына, с которым даже он – гроза всех
цыган табора – не мог справиться.
Вскоре арба, обогнув кишлак, остановилась возле большой
брезентовой палатки, рядом с которой находилось еще с дюжину
палаток. «Будулай! Будулай!» – к арбе со всех сторон бежали
разного возраста босоногие ребятишки. То, что они кричали,
было непонятно Янкелю… Цыган с женой сошли с арбы на
землю. К ним подходили любопытные соплеменники, которых
дети успели предупредить о «богатой добыче». Они с
любопытством разглядывали сидящего на арбе кудрявого,
внешне похожего на цыгана мальчика с испуганным лицом и
скрипкой в руках.
Неожиданно крик прекратился. К арбе медленно подошел
высокий широкоплечий седобородый старик с шапкой густых
вьющихся волос. Перебросившись несколькими словами с
Будулаем, он подошел к арбе. Внимательно осмотрев Янкеля,
спокойным голосом спросил его имя.
– Яша, – чуть слышно ответил тот.
– О-о! – протянул старик. – Яков, значит. А отца как звать? –
Арон. – Тоже красивое имя, – не спеша, с расстановкой говорил
всеми уважаемый в цыганском таборе старейшина.

145
 – Разреши, пожалуйста, посмотреть твою скрипку, – попросил
он мальчика.
Тот кивнул, вынул ее из чехла и протянул. Внимательно
осмотрев инструмент, старый цыган не спеша положил на плечо
скрипку и, коснувшись несколько раз смычком ее струн, начал
играть. Стоящая рядом с ним детвора села на землю. Их примеру
последовали взрослые. Задушевная цыганская мелодия заполнила
тишину наступающих сумерек. Янкель пораженно слушал игру
старого цыгана. Внешне тот напоминал ему Карла Маркса.
Однако, к его удивлению, когда старый цыган закончил играть,
никто не зааплодировал.
– Спасибо тебе большое, мальчик. Хозяин такой хорошей
скрипки должен хорошо уметь играть. Правда? – отдавая ему
скрипку, улыбнулся он.
Смущенно опустив глаза, Янкель ничего не ответил. К ним
подошли стоявшие в стороне от них Будулай и его младший сын
Буртя.
– Сыграй нам, Яша! Видишь, сколько цыган тут собралось!
Все хотят услышать тебя, – обратился к нему похититель.
– Слышишь, играй, малый! Не тяни резину! – крикнул угро-
жающим тоном подросток.
Но Яша продолжал сидеть на арбе, не шевелясь, будто и не
слыша их слов. Его взгляд, полный горя и отчаяния, был устрем-
лен в небо, словно оттуда он ожидал помощи.
– Ты что, оглох, щенок! – сжав локоть Янкеля своей сильной
рукой, сквозь зубы прорычал Будулай.
Ребенок застонал от боли. Старый цыган недовольным тоном
что-то сказал Будулаю. Янкель, как всегда, с достоинством,
словно артист, взял свою скрипку и, став на арбу, начал играть.
Цыгане с нескрываемым восхищением слушали игру малень-
кого музыканта. Когда последние звуки скрипки затихли, они,
вскочив на ноги, громко зааплодировали. Старый цыган подошел
к мальчику, обнял и поцеловал его в обе щеки. Подобного от
него, скупого на похвалы, никто не ожидал. Цыгане еще громче
зааплодировали. Послышались крики восторга.
– Спасибо тебе, сынок, за удовольствие, которое ты нам
доставил своей игрой. Сам видишь, цыгане разбираются в
музыке.

146
 «Вот это я поймал золотую рыбку! Теперь заработаю на
полную катушку!» – предвкушая успех, думал довольный собой
Будулай.
Ночная тьма окутала землю. Взяв Янкеля за руку, он в
сопровождении своей большой семьи вошел в десятиместную
воинскую палатку, украденную им у солдат на одном из вокза-
лов. Средняя дочь Абдулы, Ляля, зажгла две свечи, стоящие в
позолоченных подсвечниках на небольшом сундуке. Все сели на
лежащий на земле шерстяной ковер, в центре которого находился
красивый круглый коврик, покрытый белой салфеткой,
заменявший хозяевам стол. Цыган посадил Янкеля рядом с собой.
Его жена, вынув из кожаного чемодана привезенные из Коканда
лепешки, изюм, конфеты и коврижки, положила все на салфетку.
Затем вместе с дочерью вышла из палатки.
В полутьме в противоположном от входа углу Янкель увидел
лежащие одно на другом одеяла и подушки. Будулай вел ожив-
ленный разговор с тестем и тещей. Минут через двадцать Ляля
вместе со своим братом вошла в палатку, держа в руках две
удлиненной формы дыни. Положив их на коврик, она снова
вышла. К удивлению Янкеля, никто из цыган не прикоснулся к
еде, пока не вошла жена Будулая. Пройдя вглубь палатки, она,
взяв мисочки и алюминиевую подставку, расстелила белую
скатерть перед сидящими. Дочь внесла большущий чугунный
казан, доверху наполненный узбекским пловом с кусками
баранины. Хозяйка наполнила миски пловом, поставила большие
пиалы и бутылку водки для мужа. Тот налил водку себе и тестю,
залпом выпил и принялся за жирный плов. Все ели молча.
Янкель, хотя есть ему хотелось, откусил лишь кусочек лепешки и
запил зеленым чаем. На душе у него было горько. Он все время
думал о своей маме, как она там мечется в поисках его по городу.
Пообедав, Будулай, словно неуклюжий медведь, с трудом под-
нявшись на ноги, кивнув головой мальчику, вместе с ним вышел
из палатки. Ночь была прохладная. В небе ярко светили звезды.
Желтая луна тусклым светом равнодушно освещала грешную
землю. Скрутив из обрывка газеты цигарку, цыган подошел к еще
не погасшему костру, на котором грелся плов, взял тлеющий
уголек и закурил. Настроение у него было прекрасное. С удоволь-
ствием втягивая табачный дым, он искоса поглядывал на Янкеля.

147
«Завтра посыплются мне в карман денежки...» – довольный собой
думал Будулай, которому все тяжелее и тяжелее становилось
доставать их для семьи, а с золотыми монетами и
драгоценностями, что вывез из Бессарабии, не хотелось
расставаться.
– Слышь, Яша, а ну-ка поиграй мне что-нибудь сладенькое на
душу, – улыбаясь, не глядя на ребенка, сказал цыган.
Янкель послушно начал вынимать из чехла скрипку. В это
время из палатки послышался женский крик. Оттуда, смеясь,
выбежал младший сын Будулая. Отец что-то сказал ему
раздраженным голосом, тот огрызнулся.
– Клади скрипку обратно! – прорычал цыган.
Докурив самодельную цигарку, он вместе с ребятами вошел в
палатку, где тускло горела свеча. Слышался храп. Мать и дочь
лежали в дальнем углу на расстеленных на ковре ватных одеялах,
рядом с ними, ближе к выходу, спали старики. Мужу и двум
ребятам хозяйка постелила у порога палатки. Будулай, не
раздеваясь, лег и сразу же уснул и громко захрапел. Рядом с ним
приземлился его сын. Почти у самого выхода лег, прижав к груди
свою скрипку, совсем выбившийся из сил Янкель. Закрыв полные
слез глаза, он тут же уснул.
Не спал лишь двенадцатилетний самолюбивый и завистливый
цыганенок: перед его глазами все время стоял играющий на
скрипке еврейский мальчик, а в ушах слышались адресованные
тому восторженные аплодисменты цыган. Ревность не давала ему
уснуть. После ареста старшего брата он считал себя вторым
человеком в семье после отца. Злость на маленького музыканта
все усиливалась. Убедившись, что все спят, Буртя дернул за руку
лежащего рядом Янкеля. Тот мгновенно проснулся, не понимая, в
чем дело, сел на постели. Сердце его от испуга учащенно билось.
В кромешной тьме он ничего не видел.
– Вставай, сопляк! – прошептал ему на ухо цыганенок, ударив
в бок кулаком. – Пошел вон отсюда, паршивый жиденок!
Слышишь? – Он дернул Янкеля за рубашку.
Сонный мальчик, не понимая в чем дело, не выпуская из рук
скрипку, медленно поднявшись на ноги, вышел из палатки.
Ночная прохлада окутала его разгоряченное тело. Вокруг стояла
мертвая тишина.

148
 Постояв несколько минут, немного придя в себя, мальчик, со
страхом оглядываясь по сторонам, направился в сторону стоящих
метрах в тридцати-сорока друг от друга приземистых цыганских
шатров. Он останавливался возле каждого из них, надеясь, что
кто-нибудь его увидит, пожалеет и приютит на ночь. Обойдя весь
спящий табор, Яша ни с чем вернулся к палатке своих похи-
тителей, откуда его так безжалостно выгнали. Обойдя ее, к своей
радости, он увидел опустившегося на колени, привязанного к
арбе ишака, возле которого находилась недоеденная им куча
соломы. Подойдя к нему, мальчик с опаской прикоснулся к его
шерсти. Неожиданно для него ишак, словно специально
приподнявшись, поприветствовал нежданного гостя. Тот
испуганно отскочил от животного. Но вскоре, успокоившись,
снова подошел к нему, положил на солому скрипку, погладил
спину, потом голову.
– Хорошенький, умненький ишачок. Если бы ты знал, как мне
здесь плохо, – жалобно говорил Янкель. – И тебе, я знаю, тоже
плохо. Мне очень жаль тебя, осленочек мой. Будулай ни за что
так больно бил тебя кнутом.
Прохладный ночной ветер обдувал мальчика, на котором были
коротенькие до колен штанишки и тоненькая рубашечка, а на
ногах сандалии. Мальчик подошел к арбе и к радости своей
увидел лежащую на ней шерстяную циновку. Взяв ее, свер-
нувшись калачиком, он лег на солому, прижался спиной к теплой
шкуре осла и сразу уснул.

Ирина, потеряв от горя голову, искала в городе и его окрест-

ностях своего похищенного цыганами маленького сына. Она рас-
спрашивала у встречающихся на ее пути прохожих о толстом
цыгане, увезшем на арбе маленького мальчика со скрипкой в
руках. Под утро, надеясь на чудо, измученная горем женщина
вернулась домой, но, увы, Янкеля дома не было. С этими недоб-
рыми вестями измученная мать пришла на работу. Несмотря на
то, что из городской милиции Коканда сообщили в Ташкент и
Фергану о пропаже сына их сотрудницы, поисками еврейского
мальчика никто не занялся. Всем было не до него. Тысячи поте-
рянных, осиротевших, сбежавших из детдомов детей, словно бес-
призорные собачонки, бродяжничали по огромной России в поис-

149
ках куска хлеба и крыши над головой.
В невыносимых страданиях прошла для Ирины первая неделя
жизни без сына. Видя ее мучения, сослуживцы попросили
начальника милиции разрешить ей взять отпуск, чтобы поехать
искать пропавшего Янкеля. В течение двух недель она по специ-
альному пропуску, выданному ей шефом, побывала почти во всех
больших, по местным меркам, городах и поселках Узбекистана,
на всех базарах, где обычно скапливаются цыгане. Ирина пред-
лагала деньги, чтобы кто-нибудь из них рассказал, где находится
бородатый цыган и ее маленький Янкель. Однако расспросы не
помогли – никто не мог, а быть может, не хотел ей помочь.
Полная отчаяния, она в конце концов вернулась в Коканд ни с
чем.

Вскоре после эвакуации невестки с внуком Хаим узнал от

беженцев-евреев, проезжавших с Запада через Киев, о том, что
немцы на оккупированных территориях зверски убивают евреев
или же отправляют их в концлагеря. Он не мог простить себе, что
уговаривал невестку с ребенком не эвакуироваться, и упрекал
себя за то, что отпустил Ирину одну с внуком в неизвестность,
взвалив непомерную тяжесть на ее хрупкие плечи.
Уехав из Киева за несколько дней до оккупации, как и
большинство беженцев, в Среднюю Азию, он оказался в
Ташкенте. После долгих и тяжелых поисков Хаим случайно
встретил в городе знакомую, ранее жившую в том же кишлаке,
где жили и Ирина с Яшей. Она рассказала ему, что Ирина живет с
Янкелем в Коканде. Обрадованный неожиданным известием
Хаим, приехав туда, сразу же направился в паспортный отдел
узнать адрес невестки. Войдя в милицию, он увидел приклеенную
к стене картонную стрелку, на которой было написано
«Паспортный стол». Стрелка указывала на второй этаж. Хаим
открыл дверь.
– Здравствуйте, – поздоровался он с сидящей за столом
молодой секретаршей в разноцветном полосатом платье. Та
ответила ему кивком головы. – Скажите, пожалуйста, как я могу
узнать адрес моей невестки? Она живет в Коканде.
– Напишите ее фамилию, имя и отчество, на столе лежат ручка
и бумага.

150
 – Спасибо.
Написав, он отдал ей бумагу. Секретарша прочла и
улыбнулась.
– А Ирина работает в этой комнате и скоро придет.
Хаим, не поверил своим ушам.
– Как? Это похоже на чудо! – Девушка рассмеялась. –
Садитесь, пожалуйста. – Она указала на стул у открытого
настежь окна. – Хотите воды? – Не дождавшись ответа,
паспортистка подала ему пиалу с водой. Хаим залпом выпил ее.
– Спасибо большое.
– Мне нужно выйти, а Ирина скоро придет, подождите. – Она
вышла из кабинета.
– Господи, большое тебе спасибо, – прошептал Хаим.
Прошло полчаса …
– Папа! – услышал он голос Ирины.
– Доченька! – вскочив на ноги, закричал он, заключив ее в
объятия. – Ирочка, как Яшенька?
Невестка горько заплакала.
– У нас большое несчастье. Яшеньку украли цыгане.
– Как это украли?! – побледнел он.
– Уже месяц я не знаю о нем ничего, и милиция не может
найти его.
– Ирочка! Я его найду! Я его найду! Бог нам поможет. Напи-
ши мне твой адрес. Я поеду его искать!
– Папа… Куда ты поедешь?
– Я поеду! Напиши мне, пожалуйста, твой адрес! – сказал
Хаим. Ирина на листке написала адрес.
– Все будет хорошо, Ируся. – Поцеловав невестку, он вышел
из кабинета.
– Папа, я дам тебе денег! – вдогонку ему крикнула невестка.
– Не волнуйся, Ирочка, у меня есть деньги, – на ходу бросил
он.
– Я во всем виноват! Только я!.. – повторял Хаим.

Тем временем хитрый Будулай после похищения ребенка, не

желая рисковать, отправился с ним на заработки не по городам, а
по кишлакам. Возле каждой чайханы он заставлял изнемогавшего
от жары и жажды полуголодного мальчика часами играть на

151
скрипке. Маленький музыкант, смирившись со своей долей,
потерял надежду когда-нибудь увидеть мать. Охрану его Будулай
поручил своей «правой руке» – так называл он младшего сына.
Каждый раз после окончания выступления тот, держа в
протянутой руке свою потрепанную старую фуражку, подходил к
слушателям, которых собиралось немало возле чайханы. Они
щедро благодарили маленького скрипача за доставленное
удовольствие. Постоянно находившийся рядом его похититель
внимательно следил за каждым движением Бурти, который
однажды присвоил себе часть добычи, за что отец жестоко избил
его. Несмотря на это хитрый отпрыск все же умудрялся отложить
несколько монет за край отпоротой подкладки фуражки.
Единственной отрадой в жизни Янкеля была не видимая
никому в семье цыган его дружба с младшей дочерью Будулая,
красавицей Розой. Отыграв свой очередной концерт, обесси-
левший мальчик ложился на спину в тени винограда, росшего,
как правило, возле чайханы. Слушая пение птиц, он вспоминал о
любимых: матери, отце, дедушке, о своей счастливой довоенной
жизни. Она казалась ему далекой прекрасной сказкой, куда он
никогда больше не вернется. Каждый раз, когда Янкель
погружался в грезы, к нему неожиданно, осторожно озираясь по
сторонам, чтобы никто не увидел, подходила его подружка,
держа в руке цветную косыночку, в которой были завернутые в
газету свежая лепешка и фрукты. Янкель, к нескрываемой
радости девочки, с аппетитом съедал все.
– Хочешь, Яша, еще? – заглядывала она ему в глаза.
Тот, как всегда, поблагодарив Розу, ничего ей не отвечал.
Девочка быстро бежала к арбе, на которой обычно сидела ее
мать, взяв снова лепешку, пригоршню изюма и урюка, делала
вид, что ест, а сама окольными путями вновь возвращалась к
нему. Довольно часто изрядно выпивший Будулай заставлял
ребенка развлекать его игрой на скрипке. В отсутствие отца его
примеру следовал сын. Когда же уставший маленький скрипач
отказывался играть для цыганенка, тот избивал его.
Однажды Роза, увидев, как брат безжалостно бил лежащего на
земле, скорчившегося от боли, плачущего друга, бросилась ему
на помощь. Споткнувшись, она упала, разбив лицо о торчащий из
земли засохший корень срубленного виноградника. Кровь залила

152
лицо девочки. Испуганный цыганенок, боясь наказания отца, убе-
жал без оглядки. Быстро поднявшийся с земли Янкель, не расте-
рявшись, вынул из кармана платок, прижал его к кровоточащей
ране Розы. Три дня разъяренный Абдула искал своего отпрыска.
Как жалкого щенка, приволок он сына в табор. К тому времени
гнев его немного поутих.
Девочка все-таки пожалела своего брата, и наказание ограни-
чилось несколькими подзатыльниками. Однако после случивше-
гося отношение цыган к Янкелю в корне изменилось. Он стал
равноправным членом не только в семье своего похитителя, но и
во всем цыганском таборе, где пользовался особенным
уважением.
Шло время. Где бы ни играл маленький скрипач, его игра при-
носила семье цыган немалый доход. Встречая Будулая, кочую-
щего по всему Узбекистану, цыгане с завистью смотрели на
доставшегося ему еврейского мальчика, советовали ехать с ним в
большие города, где, как они заверяли, их ожидают крупные
заработки. Уверенный в безнаказанности, цыган решился на всю
катушку, как он выражался, начать зарабатывать на кучерявом
музыканте, внешне похожем на цыганенка.
Итак, он, посадил всю семью на арбу и в прекрасном
настроении отправился в Ташкент.
Янкель продолжал тосковать по матери, часто видел ее во сне,
но острая тоска со временем притуплялась. Как и прежде, един-
ственной радостью мальчика в тяжелой кочевой жизни оста-
валась игра на скрипке. Помогала и дружба с Розой, на красивом
лице которой так и остался глубокий шрам, всегда напоминав-
ший о ее поступке.
Старая скрипучая арба стучала колесами по улицам большого
города, поразившего мальчика яркой восточной суетой. Своим
гомоном Ташкент немного напомнил ему город, в котором он
жил до войны, там ему, его родителям и дедушке было так
хорошо.
Неожиданно для Янкеля арба резко остановилась. Будулай,
спустившись на землю, неуклюжей походкой быстро подошел к
стоящей возле магазина толпе цыган. Те, увидев своего бывшего
соседа, с криком «Будулай!» бросились обнимать и целовать его.
Шустрые цыганята тут же, на тротуаре, начали радостно петь и

153
танцевать. Янкель равнодушно смотрел на них. Проходившие
мимо узбеки презрительно усмехались.
Вдоволь насладившись приятной встречей со своими быв-
шими односельчанами, Будулай поехал к центральному базару.
Поставив арбу в ближайшем к базару переулке, цыган надел
на голову широкую черную фетровую шляпу. Приказав
недовольному младшему сыну сторожить арбу, вместе с семьей и
Янкелем направился к базару. Оттуда доносились призывные
звуки труб. Шумный восточный базар поражал изобилием
фруктов, овощей и других товаров, особенно в выходные дни. В
разношерстной толпе, похожей на муравейник, Абдула
чувствовал себя, как рыба в воде.
Перед ними неожиданно открылось необычное зрелище. Мет-
рах в пяти над землей по натянутому между двумя деревянными
столбами толстому канату, балансируя длинным деревянным
шестом, шел коренастый узбек в национальном полосатом халате
и узорчатой тюбетейке. Янкель с восторгом и удивлением
смотрел на храброго канатоходца. Под громкие аплодисменты
многочисленных зрителей на середине каната узбек в знак
благодарности согнул колено и раскланялся. Выполнив еще
несколько опасных трюков, он под восхищенные крики толпы,
под трубные звуки и удары бубна по прибитым поперек столба
планкам, словно по лестнице, быстро спустился на землю.
Девочка-узбечка подала ему большую миску, и он вышел к
зрителям за вознаграждением за свою опасную работу.
Дважды обойдя вокруг аттракциона под звуки музыкального
аккомпанемента, узбек вошел в деревянную будку.
С нескрываемой завистью смотрел Будулай, как медный тазик
канатоходца наполнялся бумажными купюрами и монетами.
Цыган схватил Янкеля за руку и закричал во всю глотку:
– Слушайте! Слушайте, уважаемые товарищи! Сейчас перед
вами выступит играющий на скрипке вундеркинд. Никогда вы
такого не слышали и не услышите! Только сейчас! Только сей-
час! Не расходитесь! Вот увидите, не пожалеете!
Яша быстро вынул из чехла скрипку и начал играть. Живое
кольцо с каждой минутой расширялось. Парящая над толпой
печальная мелодия проникала в наполненные горем сердца
зрителей.

154
 А Будулай мысленно предвкушал счастливый момент, когда в
его фетровую шляпу посыплются деньги.
Он с нетерпением переступал с ноги на ногу. Ему так хотелось
побыстрее получить побольше денег с этих людей, с
наслаждением слушающих непонятную ему музыку. Сам он
такую музыку не любил и неоднократно ругал маленького
упрямого еврейчика, приказывая ему исполнять только веселые
цыганские мелодии. Ох, как ему сейчас захотелось выпить
вкусного молдавского вина!
«Что он тянет, поганый щенок! – сгорая от нетерпения, злился
Будулай. – Им-то что, бездельникам! Слушают себе! Захотят –
дадут, не захотят – не дадут деньги!» Подойдя вплотную к
музыканту, цыган незаметно толкнул его в бок, дав понять, что
пора закругляться, концерт окончен. Однако Яша всецело
находился во власти музыки, он не почувствовал толчка и
продолжал вдохновенно играть.
Неожиданно для всех, расталкивая плотное кольцо слушате-
лей, к Янкелю подошел тяжело дышавший пожилой мужчина, с
его лица лился пот. Это был Хаим.
– Янкель! Мальчик мой! – схватив его на руки, он начал
целовать внука. – Наконец-то, ангелочек, я нашел тебя! – Он
плакал от счастья, с трудом произнося каждое слово.
– Дедушка! Дедушка! Родненький мой! Ты нашел меня! – Не
выпуская из рук скрипку и смычок, мальчик крепко прижался к
нему и уткнулся в мокрую от слез и пота седую бороду.
Стоящие вокруг зрители громко аплодировали ребенку и радо-
вались вместе с ним и его дедушкой их счастливой встрече.
– Дедушка, а где мама? Что с ней?
– Все хорошо! Все хорошо, мой дорогой! Она ждет тебя! Ох,
как ждет, мой маленький!
– Это цыгане украли мальчика! Эти сволочи крадут наших
детей! Где они?!.. – доносились со всех сторон гневные голоса.
Неожиданно для деда Хаима Янкель, освободившийся из его
объятий, соскользнул на землю. Настороженный взгляд его чер-
ных, как угольки, глаз тревожно скользнул по толпе, окружавшей
их. – Роза! Роза! Я здесь! – закричал мальчик.
Слова его утонули в шуме восточного базара. Янкель сквозь
сотни голосов ясно услышал зовущий голос любящей его

155
маленькой цыганки.
– Яшенька! Что с тобой? – испуганно спросил внука Хаим. –
Кого ты ищешь?
– Нет, нет, дедушка! Мне очень хорошо! – смутившись, отве-
тил счастливый мальчик. Он еще крепче прижался к деду,
тревожно оглядываясь по сторонам, словно опасаясь, что его
снова похитит Будулай.
Цыгане, увидев деда Янкеля, тут же всей семьей сбежали с
базара.
– Добрый день! – подойдя к ним, поздоровался высокий,
хорошо одетый седовласый мужчина в пенсне. Он протянул Хаи-
му руку и представился:
– Константин Николаевич Александров, профессор Москов-
ской консерватории.
– Очень приятно. Хаим Аронович.
– Как звать тебя, дружок? – обратился профессор к мальчику.
– Яша, – смущенно ответил тот.
– Простите, пожалуйста, этот мальчик ваш внук?
– Да, конечно, это мой внучек, – воскликнул счастливый
дедушка и поцеловал Янкеля. – Только что я его нашел. Его два
месяца тому назад украли цыгане.
– Боже мой! Поздравляю вас от всей души! Значит, ваш внук
родился в рубашке.
– И мы тоже, ведь из рук цыган вырваться детям почти
невозможно.
– Ужасное время. Люди на земле во сто крат хуже зверей.
Слава Богу, что все уже позади, – потрепав кудри Янкеля, сказал
профессор.
Мальчик утвердительно кивнул головой.
– А ты действительно похож на цыгана. Какие кудри! Парень
ты что надо! У вашего внука, Хаим Аронович, между прочим,
музыкальные способности, и довольно-таки неплохие. Простите,
на какой улице вы живете в Ташкенте?
– Мы живем в Коканде.
– Очень жаль. Я бы с большим удовольствием позанимался с
Яшей. Но ничего не поделаешь. Война!
Он замолчал, потом продолжил:
– А вы сами откуда?

156
 – Из Киева.
– Понятно. Ну, музыкант, расти на здоровье. Занимайся музы-
кой. Кончится война, подрастешь, приезжай в Москву с папой и
мамой. И я научу тебя очень хорошо играть на скрипке. Согла-
сен? – положив на плечо мальчика руку, спросил профессор.
– Конечно, – кивнул головой счастливый Янкель.
– Умница! Все именно так и будет у нас...
Константин Николаевич вручил Хаиму визитную карточку,
тепло попрощался и ушел.
«Как хорошо было бы, если бы он позанимался с моим
внуком», – подумал дедушка.

III
Счастливый Хаим, приехав с внуком в Коканд, не застал
невестки дома, хотя был выходной день. Еще неделю тому назад,
после очередного сердечного приступа, «скорая помощь» отвезла
Ирину в больницу. Состояние ее здоровья было настолько тяже-
лым, что врачи опасались за ее жизнь.
В выходной же день с самого утра, сама не понимая почему,
она почувствовала себя гораздо лучше. На душе стало легко,
словно тяжелый камень вдруг сняли с измученного сердца.
«Что это вдруг со мной сегодня? Такое ощущение, словно я
снова на свет родилась. Ничего не болит, будто нет вокруг
никаких проблем», – думала она, лежа на больничной койке,
немного уставшая после утренней процедуры, которую прописал
ей врач. Ее клонило ко сну, глаза невольно закрывались сами
собой. Ирина задремала. Впервые с начала войны она, словно
наяву, увидела во сне радостные лица мужа, сына и свекра. От
волнения ее больное сердце учащенно билось в груди, на лице
сияла чуть заметная улыбка. Сквозь сон Ирина услышала зову-
щий ее женский голос. Но ей было так хорошо, что не хотелось
открывать глаза и возвращаться в реальный мир.
– Ирочка! Ирочка! Просыпайся, дорогая! У тебя большая
радость! Твой сыночек нашелся!
Словно из далеких далей долетели до сознания эти радостные
слова.
– Ну, проснись же, Ира! Яшенька с дедушкой ждут тебя во
дворе, – настойчиво будила ее соседка по палате.

157
 Ирина взволнованно вскочила с кровати.
«Ой, какая я дура, мне нужно было ее сначала подготовить», –
упрекнула себя соседка.
– Не волнуйся только, пожалуйста, слава Богу, все плохое уже
прошло. Да, да, дорогая ты моя! Твой сынок нашелся!
Ирина выбежала из палаты.
– Сильнее материнской любви ничего нет на белом свете! –
улыбнулась сквозь слезы пожилая женщина, два сына которой
находились на фронте.
– Яшенька! Яшенька! – кричала мать, несясь по коридору
навстречу сыну. – Яшенька, сыночек мой дорогой! Мальчик мой!
Цветочек мой ненаглядный! Слава Богу, мы вместе! – Ирина
крепко прижала сына и целовала его похудевшее личико, они оба
плакали от счастья.
Находившиеся в коридоре раненые солдаты с умилением
смотрели на них. Хаим вытирал слезы радости.
– Большое спасибо, папа, – держа в своих объятиях сына, она
поцеловала в щеку свекра, давно заменившего ей покойного отца.
Все трое вышли в больничный двор. Сели на скамью.
– Теперь, Яшенька, я тебя ни на шаг от себя не отпущу. Ну
почему ты сел на арбу к этому злодею, ведь ты умный мальчик?!
– вытирая слезы, говорила Ирина.
– Я никогда больше не буду так делать, – виновато пообещал
Янкель.
– Слава Богу, что все это уже позади, – сказал Хаим. Он
положил свою руку на плечо невестки и прижал их обоих к себе.
Вскоре за одной радостью последовала другая. Пришло
долгожданное письмо от Арона. Он описал все невзгоды,
выпавшие на его долю с самого начала войны: окружение,
прорыв, где погибла половина части, ранение, госпиталь, откуда
и писал письмо. Там он узнал адрес сына и жены. Ведь Ирина
писала во все инстанции письма с просьбой найти мужа. В своем
коротком письме Арон писал, что ранение у него легкое, и все
идет на поправку.
Ирина почувствовала себя лучше. Теперь ей было ради кого и
для чего жить. Хозяйка-узбечка всей душой привязалась к
беженцам, разделяя с ними их горести и радости. Они отвечали
ей взаимностью. Хаим, мастер на все руки, занялся ремонтом

158
обуви, материально помогая семье. Каждая полученная от Арона
весточка была праздником. Они жили ожиданием.
Неожиданно новое испытание пришло в дом Ирины. Все
началось с того, что у Янкеля заболело ухо. С каждым днем боль
усиливалась. Как-то ночью, проснувшись от боли, мальчик начал
плакать. Он весь горел. Температура была под сорок. Кое-как
дождавшись утра, на арбе доброго соседа мать с сыном и свекром
поехали в больницу.
Проезжая мимо паспортного стола, она забежала
предупредить, что едет в больницу. Случайно в это время там
был начальник милиции. На служебной машине он повез их в
госпиталь, где все его знали, и на руках внес Янкеля в кабинет
главврача, профессора-хирурга московской клинической
больницы, Ивана Ивановича Иванова.
Следом за ними вошла Ирина, но он попросил подождать ее в
коридоре.
Начальник милиции вскоре уехал. Ирина с Хаимом с нетер-
пением ожидали ответ главврача.
Вскоре медсестра позвала мать.
– Простите, как ваше имя и отчество? – ласково спросил
профессор.
– Меня зовут Ирина.
– Ирина, возьмите себя в руки. – После короткой паузы он
продолжал: – Вашего сына нужно немедленно оперировать. Он
находится в тяжелейшем состоянии. Ему необходимо сделать
трепанацию черепа. Все, что в моих силах, я сделаю, хотя
гарантию на положительный исход операции не даю. – Она
закрыла лицо руками. – Решайте сейчас. Нет времени ждать.
Ирина стояла перед сложным выбором. Сердце ее возражало,
разум же – наоборот, настойчиво требовал согласиться с пред-
ложением профессора. Медсестра, видя ее состояние, подала ей
стакан воды.
Проходившие мимо операционной раненые солдаты с
состраданием смотрели на сидевших в коридоре плачущую
женщину и седобородого старика. Стрелки часов неудержимо
вращались, равнодушно отсчитывая время человеческих страда-
ний. На улице давно стемнело.
– Бог нам поможет. Бог нам поможет. Он не оставит нас, – все

159
время повторял Хаим.
Открылась дверь операционной. Вышла медсестра. Ирина
подбежала к ней.
– Ну что? – спросила она.
– Иван Иванович делает все возможное.
Не останавливаясь, та быстро прошла мимо Ирины. Через
несколько минут медсестра вернулась в операционную, держа в
руке сверток.
Сердце матери разрывалось от боли.
Наконец открылась дверь операционной. В коридор вышел
профессор.
– Как мой сыночек, доктор? – подойдя к нему, чуть слышно
спросила Ирина.
– Успокойтесь, мамочка. Я надеюсь на благоприятный исход,
плюс... – Он поднял кверху глаза.
Она все поняла.
– Большое спасибо.
К счастью, операция прошла успешно. У Янкеля полностью
сохранился слух.
В госпитале Ирина ни на шаг не отходила от своего ребенка.
Ежедневно к ним приходил дедушка Хаим, приносил свежие
фрукты и овощи, как советовал профессор.
Послеоперационный период у мальчика проходил без
осложнений. С каждым днем его самочувствие улучшалось. Он с
матерью три раза в день прохаживался по большому двору
госпиталя.
В госпитале Янкель подружился с ранеными солдатами.
Чтобы как-то облегчить их страдания, он попросил дедушку
принести из дома скрипку. Главврачу очень понравилась идея
мальчика. Он полагал, что музыка для раненых не менее важна,
чем лекарства.
Янкель начал играть на скрипке не только у себя в палате,
куда всегда битком набивались ходячие больные, но и в палатах
тяжелораненых. Это доставляло маленькому музыканту большую
радость.
К тому же во время ежедневных прогулок с матерью во дворе
госпиталя он полюбил забредшего туда симпатичного щенка.
Когда осталось несколько дней до выписки из госпиталя, Янкель

160
упросил Ирину забрать домой бездомную собачонку.
– Яшенька, я-то с удовольствием, но нужно сначала спросить
разрешения у нашей хозяйки. Со щенком ведь немало мороки. К
тому же он скулит по ночам.
– Ну, пожалуйста, мамочка! Он ведь такой красивый. И у него
здесь никого нет. Собачка здесь пропадет. А мы завтра уедем
домой и больше сюда не вернемся, – держа щенка на руках,
уговаривал мальчик.
– Почему не вернемся? Ты ведь обещал Ивану Ивановичу
приезжать в госпиталь и радовать раненых солдат своей игрой.
Правда?
– Да, – он утвердительно кивнул головой.
Ирина была очень довольна, что у ее сына доброе сердце, и он
любит животных. Она обещала ему, что если хозяйка не будет
возражать, то обязательно вернется за щенком. Ирина с сыном на
присланной начальником милиции машине приехали домой, где
их с нетерпением ожидали дед Хаим и добрая хозяйка-узбечка.
Приятная неожиданность ждала Ирину дома – встреча с
двоюродной сестрой свекра Ханой и ее невесткой Ривой с деть-
ми: девочкой и мальчиком, ровесником Янкеля. Перед приходом
Яши с Ириной из госпиталя Хаим был на базаре и случайно
встретил свою сестру. Оказалось, что уже более полугода она с
детьми и свекровью тоже живет в Коканде. Фридманы жили
впроголодь, на мизерную зарплату Ривы. Та работала уборщицей
в школе. Как только Ирина вернулась на работу, она попросила
своего начальника устроить родственницу на работу. И тот
принял ее на должность заместителя бухгалтера. Вскоре
Фридманам удалось снять квартиру по соседству с родными.
Дружба между обеими семьями, начавшаяся в довоенное время,
еще больше укрепилась. Женщины почти ежедневно встречались
по вечерам в небольшой, но уютной квартире Ирины,
вспоминали довоенную жизнь и, конечно, своих мужей,
находившихся на фронте. К радости деда Хаима и его невестки,
способный Янкель, несмотря на то, что долгое время не был в
школе, быстро наверстал упущенное и, как прежде, стал лучшим
учеником класса.
Война, ежедневно уносившая тысячи жизней, тянулась
мучительно медленно. Однако появилась и надежда. Разгром

161
немцев сначала под Москвой, а затем на Волге, под
Сталинградом, поднял дух народа, укрепил уверенность если не в
скорой, то, во всяком случае, в неизбежной победе. Все чаще
Информбюро сообщало новости о новых победах Красной Армии
над врагом и освобождении от фашистов захваченных сел и
городов.

Десятки раз Ирина перечитывала короткие весточки от мужа с

фронта. Но в последние три месяца она не получила ни одного
письма. К тому же судьба безжалостно уготовила им новую муку.
Дружба Янкеля с симпатичным щенком обернулась для мальчика
тяжелой болезнью – стригущим лишаем. В единственную в
городе больницу, находящуюся на окраине, деду Хаиму
приходилось через день носить на спине внука, так как сосед-
старик, всегда выручавший их, заболел распространившимся в
городе брюшным тифом. Мальчику накладывали на стриженую,
пораженную лишаем голову липкую, как смола, подогретую
массу черного цвета, которую затем, застывшую, с болью
срывали с головы. Трудно передать мучения несчастного Янкеля,
а вместе с ним – его матери и дедушки.

Глава третья
I
...Все чаще в Москве и других больших городах гремели
победные артиллерийские салюты. Все дальше на запад откаты-
валась линия фронта. Люди надеялись на скорую победу. После
всеобщего ликования по поводу разгрома немцев на Курской
дуге пришло радостное известие об освобождении Киева. Семьи
Кац и Фридман с нетерпением ждали, когда наконец-то
исполнится их мечта, и они сумеют вернуться домой, в родной
город.
Как всегда, по воскресеньям гостеприимная Ирина принимала
гостей. Приходили тетя Хана и ее невестка Рива с детьми. Пообе-
дав, все выходили во двор послушать игру Янкеля. Мальчик, под
руководством дедушки, готовился к «концерту» всю неделю.

Обычно после его концерта бабушка Хана, которую все уважали

за ясный ум и доброе сердце, сажала маленького музыканта к
162
себе на колени, ласково гладила его черные, как смоль, кудрявые
волосы и говорила:
– Ирочка, когда, с Божьей помощью, кончится война, обяза-
тельно нужно Яшеньку устроить в музыкальную школу, а потом
и в консерваторию. Если не получится, то поезжайте с Яшей в
Москву. Пусть его в Москве по-настоящему оценят.
– А у моего внука уже есть приглашение от профессора
Московской консерватории, – заметил Хаим.
– Ты не смейся, это тебе не шутки. Тебе, старый, тоже не
мешало бы в свое время поехать с Арончиком в Москву! – С
укоризной сказала Хана.
– Бабушка Хана, а дедушка не шутит. Меня пригласил в
Москву профессор консерватории, он случайно услышал, как я
играл. Этого профессора зовут Александров Константин
Николаевич! – сияя от счастья, воскликнул мальчик. Он запомнил
эту фамилию навсегда.
– Значит, нам повезло! – Рассмеялась старушка и поцеловала
Янкеля.
С улицы во двор вошли хозяйка квартиры, ее дочь и внучка.
– Здравствуйте, дорогие! Только что по радио передали: наши
войска выгнали немцев из Минска! – радостно сообщила хозяйка.
– Ура! Ура! Гитлер капут! Гитлер капут! – хором закричали
ребята.
Взрослые захлопали в ладоши.
– Дай Бог, дай Бог, чтобы всех фашистов побыстрее уничто-
жили, – вздохнула бабушка Хана.
Ирина, наполнив большие пиалы ароматным чаем, поставила
их на стол в тени виноградника. Настроение у всех было хоро-
шее, хотя и с привкусом горечи. Женщины, как всегда, вспом-
нили довоенные годы. Пожилая хозяйка печально затянула заду-
шевную узбекскую песню. Все слушали и с грустью вспоминали
родных и близких, с которыми разлучила их кровавая война.
Хаим, уставший от изнурительной жары, прилег в комнате на
кушетке. Неожиданно открылась калитка, и во двор вошла
пожилая узбечка-почтальон с большой кирзовой сумкой на плече.
– От папки письмо! От папки письмо! – окружили ее дети.
Женщина тяжело опустилась на подставленную ей табуретку.
Обычно веселая, сейчас она была мрачной. Хозяйка чуть слышно

163
по-узбекски обратилась к ней. Та, не поднимая глаз, что-то ей
ответила. В тот же миг Янкель, словно ужаленный скорпионом,
подбежал к матери, обвив руками ее шею. Ирина побледнела.
Хотя она и неплохо владела узбекским, но не расслышала ответ
почтальона. Ирина не сомневалась, что в их дом пришло нечто
ужасное, непоправимое. Мать крепко прижала к себе сына.
Маленькие дети Ривы, не понимая, в чем дело, глядели
испуганно. Они тоже подошли к матери и прижались к ней.
Воцарилась зловещая тишина. Взгляды всех были обращены на
хозяйку-узбечку, лицо которой вытянулось и побледнело,
посиневшие губы сжались. Страх, граничащий с ужасом,
заполнил маленький двор, в котором лишь несколько минут назад
все искрилось радостью и было наполнено детским смехом и
музыкой. Все молчали, боясь проронить слово. Никто не решался
обратиться к сидевшей с опущенной головой женщине-
почтальону, опасаясь ужасного жребия. Вздохнув, почтальон, как
всегда в подобных случаях, подготовив всех к самому худшему,
быстро открыла сумку. В глазах Ирины потемнело:
– Арончик, – простонала она.
Сквозь затуманенное сознание до нее донеслись отчаянные
крики Ривы и Ханы... Почтальон специально принесла страшное
известие не в их дом, а родственникам. Сотни тысяч зловещих
конвертов черными воронами залетали в дома людей, принося с
собой горе и слезы.

Несколько месяцев прошли с того дня, когда Фридманы полу-

чили скорбное известие о гибели мужа, сына, отца. А Ирина и ее
семья переживали от неизвестности, давно не получали они
вестей от Арона.
Хаим тяжело переживал гибель племянника. К тому же
угнетающее неведение о судьбе сына подтачивало его и без того
подорванное войной здоровье. Как говорят, «пришла беда –
открывай ворота». Старик неожиданно заболел брюшным тифом.
– Ира, какая у меня температура? – лежа в постели, спросил
Хаим. – Ну почему ты молчишь?
– Такая, как была, – чуть слышно ответила невестка.
– Значит, 39. Ира, умоляю тебя, пожалуйста, не держи меня
дома. Мне нужно в больницу. Ведь я могу заразить вас.

164
 – Но вы ведь в отдельной комнате и принимаете лекарства.
Врач сказал, что может наступить кризис, и все будет хорошо.
– Нет, Ирочка, я хочу в больницу!
– Ну хотя бы еще один денек.
– Спасибо, доченька, но я прошу тебя: Яша должен быть дома,
а не у Ханы, и я буду спокоен.
Почувствовав себя еще хуже, Хаим настоял на том, чтобы его
в тот же день положили в больницу.
– ...Боже! Не за себя прошу Тебя! Смилуйся, пожалуйста, над
моими детьми! Спаси, умоляю, моего любимого внучонка
Янкеля, мою дорогую Ирочку и моего зиндалы28 Арончика.
Готыню! Умоляю Тебя! Ой! Ой! – стонал старый Хаим. – Спаси,
пожалуйста! Рахмуныс обн аф майне киндерлах29. Ведь они
совсем молодые. Умоляю Тебя! Накажи, пожалуйста, проклятых
немцев за страдания всех безвинных людей! – То и дело он
впадал в беспамятство. – … Как там мои любимые сестрички
Табл и Голдочка? Дядя Гершель, наверное, уже давно умер,
какой он был умница! Нужно было мне его послушать и уехать с
ним вместе в Америку. И Сара, и Беллочка были бы живы, а так
все пошло прахом! – По его измученному пожелтевшему лицу
медленно катились слезы.
На рассвете Хаим скончался. Горячий ветер, прилетевший из
пустыни, жалобно завывал над могилой праведного еврея, похо-
роненного на узбекском кладбище. Вторя ему, плакали невестка с
внуком, Фридманы и уважавшие его узбеки.
– Вот так, дети мои, вся жизнь как один день пролетает.
Бедняжка, у него ни одного дня хорошего не было. Одни цурес и
больше ничего! Даже умер на чужбине и Арончика не дождался,
– плача говорила Хана.
–Дай Бог, чтобы война поскорее закончилась. Вы уедете к себе
домой, а мы, не волнуйтесь, присмотрим за могилкой Хаима
Ароновича, ведь он лежит рядом с моим отцом, – говорила
узбечка, хозяйка их квартиры.

Ирина, страдая от отсутствия известий от мужа, гнала от себя

черные мысли, верила, что он жив, а не пишет только потому, что
28
Сына (идиш).
29
Пожалей моих детей (идиш).
165
нет у него возможности, или же он вновь ранен, находится в
госпитале, но ни в коем случае не убит. «Арончик мой жив! Он
жив! Я чувствую это всем сердцем! – постоянно повторяла она. –
Что бы с ним ни случилось, я буду с ним всегда. Лишь бы он был
жив!»
Интуиция ее не подвела. Однажды в кабинет паспортного сто-
ла, где работала Ирина, с криком: «Мамочка! От папы письмо!»,
запыхавшись, вбежал Янкель. Она закрыла глаза руками. Ее
бросило в жар, сердце защемило от боли.
Мальчик положил письмо на стол перед матерью. Он ожидал
от нее бурной реакции, но Ирина сидела, не шевелясь, спиной к
сыну. Янкель в недоумении смотрел на мать. Ему стало обидно за
отца. Впервые в жизни он был недоволен ею.
Придя немного в себя, Ирина открыла глаза. Дрожащей от
волнения рукой она взяла распечатанное сыном долгожданное
письмо.
«Здравствуйте, дорогие мои! Извините, что не писал так
долго... С тяжелым ранением попал я в госпиталь. Думал, что не
выживу. Но, слава Богу, фортуна не отвернулась от меня. Навер-
ное, моя любовь к вам, мои дорогие, придавала мне силы выжить.
Ирочка, дорогая моя, знаю, что вам очень трудно, особенно тебе,
но крепись, пожалуйста! Берегите друг друга, ведь у нас, Ирочка,
уже совсем взрослый сын, к тому же самостоятельный. Не за
горами тот день, когда снова засияет солнце мира над нашей
окровавленной страной, и она станет снова свободной. За меня не
волнуйтесь, меня должны перевести в другой госпиталь. При
первой возможности напишу. Крепко-крепко целую и обнимаю
тебя, Яшеньку и папу, любящий вас Арон».
Известия были не слишком радостные. Ирина понимала: Арон
не случайно не сообщил свой адрес. Значит, ранение тяжелое. Но,
самое главное, он жив, и это придавало ей силы и вселяло
надежду.
Тем временем Красная Армия успешно наступала, продолжая
вести ожесточенные бои с еще сильным и озлобленным против-
ником. Никто уже не сомневался в том, что полный крах гитле-
ровской Германии не за горами. Закономерное поражение воору-
женных до зубов фашистских войск было предопределено самой
историей.

166
 Фашистская Германия, подобно хищному зверю, смертельно
раненному в своем логове, продолжала затягивать в мясорубку
кровавой войны сотни тысяч человеческих жизней.
Началось постепенное, а затем массовое возвращение эвакуи-
рованных в родные края. Горячая пора наступила и в паспортном
отделе милиции Коканда, где работала Ирина. Сотни беженцев
обращались к ней за специальным пропуском для въезда на
бывшие оккупированные немцами территории. Оформлять
документы было непросто.
Однажды, придя с работы домой, уставшая Ирина, к своему
удивлению, застала там ожидавшего ее незнакомого представи-
тельного мужчину лет пятидесяти. Это был отец одноклассника
Янкеля по школе, еврей, выходец из Польши.
– Очень прошу вас, Ирина Давидовна, – с трудом подбирал он
слова на русском языке. Затем, извинившись, спросил ее, говорит
ли она на идиш, и, получив утвердительный ответ, перешел на
«мамэ лушн»30. – Помогите, пожалуйста, мне и моей семье
выехать отсюда. Ведь на нас, польских евреев, здесь смотрят, как
на чужаков. Моей жене здесь совсем плохо, малярия замучила, –
жаловался он. – Нет сил так дальше жить.
Янкель не все понимал из разговора, но с состраданием
смотрел на отца своего лучшего друга. После небольшой паузы
мужчина на глазах у Ирины и Янкеля вдруг преобразился: гордо
поднял голову и заговорил тоном уверенного в себе человека.
– Ирина Давидовна, вы не думайте, что я какой-то бедняк.
Нет. До войны я в Польше, в Лодзи, был банкиром. Ко мне,
Тифинброму, обращались за помощью заводчики и фабриканты.
Но, как говорят, все под Богом! Я очень много передумал и
понял: мы, евреи, большие грешники, очень провинились перед
Богом. Вот и получили по заслугам. Но, слава Богу, мы остались
живы! Ничего, как только вернусь в Польшу, то все свое
богатство заберу. Оно спрятано в надежном месте за городом. А
из Польши сразу уеду в Палестину. Теперь я понял, что только
там еврей может себя чувствовать, как в своем доме. Там наша
Родина, а не где-то в другом месте! – твердо закончил он. – Ну
что, Ирина Давидовна, разве я не прав?

30
Идиш.
167
 Улыбнувшись, она промолчала. Довольный ее реакцией, он
оживленно продолжал:
– Ох, как жаль, что рядом с нами нет вашего мужа, а то мои
друзья-поляки сейчас могли бы подтвердить, что вы с семьей
вместе с нами убежали от немцев и потеряли свои документы,
тогда бы мы уехали сначала в Польшу, а оттуда в красавицу
Палестину. Так уже сделал один наш знакомый еврей из России.
А моих долларов и золота хватило бы нам и нашим внукам и пра-
внукам, – размечтался он. – Я уже один раз в жизни был в
Иерусалиме...
Ирина обещала Тифинброму попросить у своего начальника
ускорить рассмотрение его документов. Через несколько дней
после этого разговора он и его семья получили пропуск, дейст-
вительный в течение полугода. Счастливые супруги, несмотря на
возражения паспортистки, уговорили ее принять от них в знак
благодарности подарок – сережки. Через неделю семья польских
евреев, твердо веря в лучшее будущее, уехала из Коканда побли-
же к западной границе Украины, надеясь оттуда после осво-
бождения переправиться в Польшу. Уезжая, Тифинбром рас-
сказал всем своим землякам из Польши, с которыми он под-
держивал тесную связь, о доброй еврейской женщине, работаю-
щей в паспортном столе.
Та же от всей души рада была помочь несчастным польским
евреям, но категорически отказывалась принимать за это какое-
либо вознаграждение. К ее удивлению, с тех пор, как она
попросила своего шефа ускорить отъезд Тифинброма, все поляки,
словно конвейером, быстро получали пропуска в Западную
Белоруссию. Последний из них, покидавший город Коканд,
расстроил Ирину до глубины души. Он подстерег ее после
работы и заявил:
– Вы и ваш шеф – взяточники и кровопийцы! Ничего, на
чужом горе счастье не построите. Последнюю рубашку с нас
сдираете, хлеб изо рта вырываете! Придет и наш час! Бог
покарает вас за наши слезы! Обязательно покарает!
Несмотря на уговоры начальника милиции Рашидова, обещав-
шего повысить зарплату, Ирина и Рива начали готовиться к
отъезду в Киев. Последнее письмо Арона из госпиталя обнаде-
живало.

168
 – Яшенька, родной мой, скоро закончится война, и мы снова
будем в Киеве. Наш папа выпишется из госпиталя и приедет к
нам. Мы пойдем с папой на работу. Все будет у нас хорошо, –
сидя на кровати, обняв сына, мечтательно говорила Ирина, держа
в руках полученное от мужа письмо.
– А я буду учиться. Закончу школу, – улыбаясь, по-взрослому
сказал Янкель.
– Конечно. И поступишь в институт. Станешь инженером. А
может быть, ты захочешь стать музыкантом? Что больше
нравится, сынок?
– Конечно, музыкантом! – воскликнул подросток.
– Значит, будешь музыкантом. Ведь дедушка так мечтал о том,
чтобы ты играл на скрипке на концертах.
В дверь постучали. Янкель открыл. На пороге стояла поч-
тальонша.
– Ура, мама! От папы еще одно письмо пришло! – закричал
мальчик.
– Извините, пожалуйста, Ирина, я забыла вам передать вместе
с письмом повестку. Специально вернулась. Подпишитесь, пожа-
луйста.
– Откуда повестка?
– Из прокуратуры.
– Странно. Это, наверное, ошибка, – рассмеялась удивленная
Ирина.
– Не знаю. До свидания.
Приняв повестку, она на следующий день после работы пошла
в городскую прокуратуру, находившуюся рядом с милицией. Там
ей предъявили обвинение в получении взяток от беженцев при
оформлении их документов на выезд из Коканда. Ирина, естест-
венно, отвергла предъявленное обвинение. В тот день она домой
не вернулась. Узнав о случившемся, Рива забрала Янкеля к себе,
сказав ему, что мать уехала в командировку.
Через два дня после ареста следователь устроил паспортистке
очную ставку с ее начальником, которого привели под конвоем.
Только теперь она поняла, почему последний месяц шеф не
здоровался с ней, старался ее избегать. Не глядя в глаза своей
бывшей сотруднице, майор Рашидов категорически заявил, что
вообще никаких личных отношений с беженцами не имел, а

169
только подписывал пропуска, оформленные и выписанные Кац и
начальником паспортного стола, более пятнадцати лет
проработавшей в этой должности, в честности которой он не
сомневался. Вопросами о выезде беженцев из Коканда, мол, он не
занимался.
«Какой подлец, сколько денег и золота вымогал у людей за
пропуска, особенно с несчастных поляков. А теперь все хочет
свалить на меня. Бог покарал меня за то, что я, догадываясь о его
проделках, молчала...»
Тогда она не могла себе представить, что уготовила ей
жестокая судьба. «Боже! Что они со мной сделали?! Прошу Тебя,
пожалуйста, пожалей меня, без вины виноватую! – сидя на
нижних нарах в сырой тюремной камере для уголовных
преступниц, среди отбросов общества, горько плакала несчастная
Ирина. – Что теперь будет с моим сыночком? Как он?» Плечи ее
судорожно вздрагивали от рыданий.
– Эй, ты, беленькая жидовочка, завязывай ныть! Надоело! А то
возьму сейчас парашу и надену тебе на башку, как солдат каску,
сразу заткнешься! – под визгливый хохот играющих в карты
воровок язвительно сказала худощавая пожилая рецидивистка, на
руках и ногах которой была татуировка.
– Золушка, а ты б ее к себе на ночь положила. Вон какая она
красавица! Кровь с молоком! – бросила сидящая на соседних с
Ириной нарах старуха, курящая самодельную цигарку,
скрученную из газеты.
– А что, ты, Принцесса, права. Ух, и проголодалась я по
молоденькому кобельку. Сегодня ночью я запрягать ее буду.
Каждую ночь воровка, залезая под одеяло Ирины, безжа-
лостно измывалась над ней.

В напряженном ожидании тянулось время. Жалобы Ривы во

все инстанции о незаконном аресте Ирины никаких результатов
не дали. Следствие по делу Рашидова и его родственницы,
начальника паспортного стола, закончилось.
С трудом передвигавшую ноги Ирину под конвоем ввели в
шумный, словно улей, зал суда, заполненный узбеками. В
основном, это были родственники и знакомые начальника мили-
ции. За месяцы, проведенные в тюрьме, Ирина изменилась до

170
неузнаваемости. Ее воспаленные глаза быстро пробежали по
рядам в поисках сына. Не найдя Янкеля, она опустилась на ска-
мью рядом с улыбающейся паспортисткой. Трудно было
предположить, что она подсудимая. Так же выглядел и Рашидов,
сидевший чуть поодаль. Он, самодовольный, ободряюще кивнул
своей родственнице и постоянной ком-паньонке, с которой на
протяжении многих лет занимался различ-ными махинациями,
нередко подключая и свое высшее началь-ство. В последнее же
время Рашидов наживался на «золотой лихорадке», как он
называл выдачу пропусков для выезда из Узбекистана, особенно
на евреях из Польши. С каждым днем аппетиты росли.
Родственница Рашидова договаривалась с беженцами о сумме
взятки, а шеф получал ее лично в своем кабинете. Деньги
следовало положить под большую пепельницу, стоявшую на его
огромном письменном столе, когда он специально выходил на
минутку из кабинета. После этой несложной процедуры для
уезжающих открывалась зеленая улица.
Львиную долю начальник милиции забирал себе, треть
отдавал своей родственнице, а остальное, в виде подарка, –
высшему начальству.
Неожиданно в безоблачной жизни начальника милиции насту-
пило невеселое время. Как-то раз бывший следователь из Моск-
вы, оказавшись в Коканде на излечении в госпитале, случайно
встретил в городе свою близкую родственницу с двумя малень-
кими детьми, жившую до войны в Житомире. Со слезами на
глазах она рассказала ему о беззаконии, царящем в городской
милиции, где у людей вымогают деньги за «помощь» в выезде.
Возмущенный офицер решил вывести взяточника на чистую
воду. Он договорился со своей родственницей, чтобы она
передала деньги, которые он ей дал, предварительно переписав
при надежных свидетелях номера купюр. Взяточник был пойман
с поличным с помощью сотрудников военной комендатуры и
оказался на скамье подсудимых. Однако надолго затянувшееся
следствие по этому делу было заранее спланировано в городской
прокуратуре в расчете на то, чтобы дождаться, когда ретивого
москвича выпишут из госпиталя и он уедет из Коканда. Так оно и
произошло.
– Суд идет! – ударив по столу деревянным молотком, объявил

171
судья. – Слово предоставляется государственному обвинителю.
Прошу вас, товарищ прокурор.
– Гражданка Кац, на предварительном заседании суда вам
было предъявлено обвинение во взяточничестве. Вы все отри-
цали. Но факты, предъявленные следователем, полностью
подтверждают то, что вы с самого начала выезда беженцев на
прежнее место жительства непосредственно занимались
оформлением пропусков для выезда и, воспользовавшись
образовавшейся очередью, для ускорения выдачи документов
брали с них взятки.
– Что вы можете сейчас сказать в ваше оправдание по этому
поводу, гражданка Кац? – обратился к ней судья.
Сердечные спазмы клещами сжимали грудь женщины. Она не
в силах была говорить. Ее ответом, как и на предыдущем
заседании, были горькие слезы, текущие по ее горевшим, как
огонь, щекам.
– Как видно, ответа мы не дождемся. Тогда продолжайте свою
обвинительную речь, товарищ прокурор.
– Спасибо. Что вы, гражданка Кац, все время плачете? Когда
брали и вымогали деньги у людей, тогда, понимаете, небось радо-
вались, что можете поживиться на чужом горе! Вы совесть поте-
ряли! Потеряли совесть! – повысил голос прокурор.
– Товарищ прокурор, прошу вас поспокойнее, – улыбаясь, ска-
зал судья.
– Извините, но как, понимаете, можно быть равнодушным к
таким отщепенцам? Итак, предъявленные гражданке Кац обвине-
ния во взяточничестве полностью подтвердились. Я прошу суд
осудить гражданку Кац по всей строгости военного времени –
лишением свободы сроком на десять лет. По этому же делу
прошу суд осудить начальника паспортного стола милиции... за
бесконтрольность – на два года условно с запрещением работы на
прежнем месте. Рассмотрев данное дело, следственные органы
пришли к выводу: ввиду отсутствия состава преступления
товарища Рашидова признать невиновным и освободить из-под
стражи в зале суда. У меня все, товарищ судья.
– Спасибо.
Как положено, судья вышел из зала, чтобы вскоре вернуться и
огласить решение суда. Под громкие аплодисменты присут-

172
ствующих он полностью согласился с предложением прокурора,
снизив на два года срок заключения Ирины. Слезы лились из ее
глаз. Единственно, на что хватило у нее сил, это чуть слышно
шептать: «Я ни в чем не виновата...»
К ее последним словам никто не прислушался. Они утонули в
восторженных возгласах друзей и коллег Рашидова, а также его
родственницы.
– Товарищ судья! Что же получается! Невинного человека
заключают в тюрьму, а преступников выпускают на свободу! С
больной головы перекидывают на здоровую! Главного преступ-
ника поймали за руку! Я все знаю! Честного человека сажают за
решетку! Ее муж лежит раненый в госпитале. Он жизни своей не
жалел, а вы издеваетесь над его женой! – кричала Рива.
– Вон отсюда! Вон! Приехали сюда шкуру свою спасать!
Жиды хитрые! – послышались из зала крики.
К Риве подошел милиционер.
– Гражданка, выйдите из зала! Нечего здесь орать! Вам слово
не давали! – Он взял ее под руку.
– Вы все за это ответите! Ирочка, не плачь, тебя скоро осво-
бодят, а они будут сидеть на твоем месте!
Ирина слышала ее, но не видела. Пелена горя затмила ее глаза.
Из последних сил она попыталась громко сказать, но вместо
этого только прошептала: – Ривочка, смотри, пожалуйста, за
Яшенькой…
Так во время Великой Отечественной войны, в глубоком тылу
тоталитарного государства свершалось очередное преступление.

Спустя три месяца после ареста Ирины Рива получила от нее

письмо, в котором та подробно описала все невзгоды, выпавшие
на ее горькую долю, и просила Риву не рассказывать Янкелю о
том, где она находится, а также не писать об этом Арону и
умоляла относиться к ее сыну, как к своим детям. «...Дорогая
Ривочка, если у тебя будет возможность, то обжалуй,
пожалуйста, несправедливое решение суда. Напиши жалобу в
Верховный суд в Москву и в Ташкент. Ведь правда должна
восторжествовать»…
Рива не сидела сложа руки. Она два раза ездила в Ташкент в
республиканскую прокуратуру, писала жалобы во все высшие

173
инстанции. Везде ей обещали разобраться, но все оставалось без
изменений. С тех пор, как арестовали Ирину, отношение к Риве
на работе резко ухудшилось. Она прекрасно понимала, что от нее
всеми силами хотят избавиться и заставить уехать из Коканда.
Этот план был согласован между главным бухгалтером и
начальником милиции. Ежедневная нескрываемая травля стала
для Ривы невыносимой. Видя, что ее старания хоть чем-то
помочь родственнице бесполезны, она окончательно решила
уехать со своей семьей в Киев и оттуда через Москву добиваться
правды. Написав об этом Ирине и получив согласие, Фридманы,
взяв Янкеля, с тяжелым сердцем навсегда покинули маленький
узбекский городок, оставив в нем новых друзей, могилу дедушки
Хаима и заточенного в тюрьму родного человека.

II
Тяготы военного времени непосильной ношей легли на плечи
измученного народа. Несмотря на это, люди, преодолевая невзго-
ды, с нескрываемой надеждой и нетерпением ожидали грядущую
победу над фашистской Германией.
Тем временем приехавшей из Коканда в родной Киев Риве
Фридман с тремя детьми и свекровью пришлось нелегко. Дом,
где они жили до войны, был разрушен. Устроиться по специаль-
ности в разрушенном городе не было возможности. Из той ми-
зерной зарплаты, которую она получала, работая одновременно
посудомойкой и разнорабочей в портовой столовой, Риве прихо-
дилось треть зарплаты отдавать за съем. Двухкомнатная квар-
тира была старенькой, полуподвальной и находилась в грязном и
небезопасном квартале на Подоле, рядом с Житным рынком.
Работая за гроши с утра до вечера, без выходных дней, из
последних сил Рива старалась как-то свести концы с концами.
Она была счастлива, когда ей удавалось во время отсутствия
завстоловой, ярого антисемита, накормить троих детей.
По сравнению с Кокандом это была жизнь впроголодь.
Каждое утро после скудного, состряпанного бабушкой Ханой «из
ничего», как шутила Рива, завтрака, полуголодные Янкель и его
брат Семен шли в школу, а их маленькая сестренка Дорочка с
мамой в столовую.
К радости Ривы и бабушки Ханы, Янкель окончил учебный
174
год с похвальной грамотой, а Семен – с хорошими оценками.
Начались летние каникулы. Косые лучи июньского солнца
скупо согревали остывшую за ночь землю. С раннего утра к ог-
ромному Житному рынку, мимо которого проходили ребятишки,
со всех сторон съезжались на трамваях, крестьянских повозках и
добирались пешком торговцы овощами, фруктами, новыми и по-
держанными вещами – дорогими и дешевыми. Среди них были и
те, кто продавал с себя последнее, чтобы прокормить семью, и те,
кто спускал награбленное в еврейских домах за время оккупации
добро.
Легкий теплый ветерок игриво развевал кудрявые локоны и
белоснежные шелковые бантики, вплетенные бабушкой Ханой в
косички симпатичной девочки, крепко державшей за руки своих
братьев Сему и Янкеля. Они медленно шли к Риве на работу. На
дорогу у них уходило не менее часа, однако время в веселых
разговорах проходило незаметно. Запах свежих фруктов, овощей
и пряностей наполнял базар, и невольно вызывал у постоянно
голодных детей чувство зависти к тем, кто был в состоянии
купить хоть что-нибудь из съестного. Пока ребята дошли от
своего дома до столовой, они успели основательно
проголодаться.
– Сема, может быть, мама вынесет нам булочку с сахаром, как
вчера? – проглотив слюну, мечтательно пролепетала Дора.
– Может быть, Дорочка, – утешил брат, который был голоден
не меньше ее. «Мне бы хоть кусочек черного сухарика по-
грызть», – подумал он.
– А помнишь, Сема, какие вкусные лепешки мамочка прино-
сила нам в Коканде?
– Помню! Помню! Ну и что? Закрой уже свой рот! Надоело!
То было там, а это здесь! – раздраженно ответил брат.
– Ох, какие вкусные были лепешки, – не унималась девочка,
облизывая языком губы.
Мальчики молчали. Каково же было их удивление, когда их
сестренка, забежав в столовую к матери, вскоре вернулась во
двор. В руках у нее были завернутые в газету яблоки и сдобные
булочки с повидлом.
– Ура! Ура! – Дети со свертком, словно с подарком, ниспо-
сланным с неба, побежали вглубь двора к давно облюбованной

175
ими старой плакучей иве, опустившей до земли свои ветви,
образовав зеленый шатер. Усевшись на лежащую там доску,
ребята с аппетитом принялись уплетать праздничный завтрак.
Настроение у них было превосходное. Улыбаясь, они облизывали
испачканные повидлом губы.
– Яша и Сема, мама просила, чтобы мы никуда не уходили.
Может быть, позавтракаем в столовой, – сказала девочка.
– Вот если бы так каждый день! – мечтательно сказал Семен.
– Когда кончится война, так и будет, – уверенным, как всегда,
голосом заявил Янкель.
– А правда, здесь красиво, Яшка? Всех мы видим, а нас не
видно. По немцам классно было бы отсюда стрелять из пулемета,
– ухмыльнулся брат.
Янкель утвердительно кивнул. Из столовой доносился запах
жареного мяса, украинского борща, смешавшийся с душистым
запахом свежевыпеченных булочек.
– Слышь, Яшка, вот было бы здорово, если бы ты принес сюда
свою скрипку, – потирая руки, сказал довольный своей идеей
Семен.
– Да, да! Яшенька, возьми, пожалуйста, завтра скрипку. Ты
будешь здесь играть, а мы будем слушать. Я попрошу маму, она
тебе разрешит, – подпрыгнула и захлопала в ладоши маленькая
Дорочка.
– Яшка, давай поиграем в шашки, – предложил брат.
– Давай, – нехотя сказал тот.
Семен вытащил из-под лежащей на земле коробки квадратный
лист картона, на котором была нарисована шахматная доска. Там
же лежали черные и белые пуговицы, заменяющие шашки.
Ребята только начали играть, как услышали голос Ривы.
– Идемте, идемте быстрее, детки мои! – крикнула она из
подсобного помещения. – Садитесь кушать. – Дети быстро поели,
запив компотом.
– Спасибо, – сказала девочка вставая.
– Дорочка, а почему ты вторую котлету не съела? – спросила
мать.
– Я больше не хочу кушать, я наелась.
– Яшка, давай поделим ее пополам, – предложил Семен.
– Кушай, Сема. Я не хочу.

176
 – Давай!
– Кушай, я тебе говорю.
– Как хочешь. – Семен с аппетитом съел котлету.
Ребята в радостном настроении вышли во двор.
Сегодняшний день был для них невероятно удачным. В два
часа дня Рива, воспользовавшись тем, что ее шефа не было на
работе, вновь накормила ребятишек. Наевшись вдоволь, они
отправились в укромное местечко под плакучей ивой. Как обыч-
но, над находившимся рядом со столовой элеватором кружили
тучи воробьев. Они покрывали сплошным серым ковром крыши
близлежащих домов, деревьев, заборов, наполняя птичьим гомо-
ном все вокруг.
– Хлопцы, айда сюда! – вдруг послышался громкий голос
мальчугана лет двенадцати, вбежавшего во двор столовой, отде-
ленный от элеватора двухметровым деревянным забором. Следом
за ним с криком «Ура!» вбежала орава подростков с рогатками в
руках.
– Бей фашистов! – во всю глотку орали они, беспорядочно
стреляя по воробьям сделанными из стальной проволоки скоб-
ками.
– Хлопцы, так неинтересно! – подойдя к забору, подняв вверх
руки, закричал крепкого сложения пацан. Все ребята умолкли,
обступив его со всех сторон. – Давайте так. Станем все в один
ряд и по очереди будем стрелять. Кто попадет в воробья, тот
настоящий ворошиловский стрелок, а кто нет, тот дурной мазила.
А то если все сразу стреляют, то не знаешь, кто попал, а кто
промазал. Поняли? Становись в один ряд! – скомандовал он. По
всему было видно, что это вожак.
Мальчишки выстроились в один ряд метрах в десяти от
забора.
– Ну, кто первый хочет стрелять? – спросил вожак.
– Я! – выйдя вперед, вызвался розовощекий толстяк.
Наступило напряженное ожидание. Тот долго целился в свою
беззащитную жертву. Наконец толстяк выпустил стальную скобу
из рогатки. Просвистев в воздухе, она пролетела мимо
счастливца-воробья.
– Мазила! – хором кричали его друзья.
Опустив голову, тот, покраснев от стыда, отошел в сторону.

177
От крика воробьи взлетели с забора, но как только мальчишки
умолкли, вновь опустились на него. Следом за толстяком, держа
высоко голову, вышел на шаг вперед сухощавый, выше всех
ростом, нездоровый на вид подросток с бледным лицом. Натянув
резинку большой рогатки, он сразу же выстрелил. В тот же миг
камнем на землю упал несчастный воробышек.
– Ну как, пацаны, я в жиденка попал?! Учитесь!
– Ура! – от восторга дружно закричали маленькие убийцы.
Сменяя друг друга, подростки безжалостно стреляли по жи-
вым мишеням. То и дело крики восторга после удачного
попадания сменялись свистом и насмешками в адрес неудач-
ливых стрелков. Им вторили кричавшие и хлопавшие в ладоши
Семен и маленькая Дорочка, воспринимавшие происходящее как
забавную игру. Вожак, стрелявший самым последним, как и
ожидали все его дружки, легко убил очередного воробья.
– А теперь, братцы-кролики, дружным залпом сразу из всех
орудий ударим по фашистам. Заряжай! Приготовились! – скоман-
довал он.
Растянувшись в один ряд, мальчишки заряжали рогатки сталь-
ными скрепками.
– Без моей команды не стрелять по фашистам!
Слова вожака вызвали рев восторга у его дружков.
Один лишь Янкель, нахмурившись и сжав губы, стоял в сторо-
не, прислонившись к стволу ивы, и с ненавистью смотрел на тех,
кто равнодушно убивал и радовался смерти каждого воробья. В
нем все кипело и протестовало.
– Сами вы фашисты! – не выдержав, закричал Янкель, подбе-
жав к забору, возле которого лежали мертвые и дергавшиеся в
предсмертных судорогах птицы. – Фашисты убивают наших
людей, как вы убиваете беззащитных птичек! Смотрите, сколько
вы их убили! Как вам не стыдно, совесть у вас есть?! Хотите,
стреляйте в меня, но не в них! – смело глядя в глаза разбойникам,
закричал он.
Эти неожиданные слова поразили мальчишек. Они растерянно
молча смотрели на смельчака. Ничего подобного не могли ожи-
дать, тем более от маленького, младше их самих, еврейского
мальчика. От стыда ребята опустили глаза. Они напоминали
пойманных с поличным воришек.

178
 – Да что ты, Вася, этого жиденка слушаешь? Дай ему по шее и
под жопу носком! – после короткой паузы обратился к вожаку
сухощавый с болезненным лицом подросток.
Ребята по-прежнему молчали.
– Закрой глотку, а то не ему, а тебе, полицай вонючий, по
халяве дам! Мы же не похожи на твоего батька-полицая! Дума-
ешь, мы забыли, как он по евреям палил и тащил их и комму-
нистов за волосы в полицию? Сволочь ты! Ладно уж, пацаны, что
мы на самом деле... – Вожак умолк на полуслове. – Айда отсюда!
И, не глядя на стоящего у забора Янкеля, мальчишки ушли
прочь. Лишь долговязый с желтым лицом, выходивший послед-
ним, погрозил ему на прощанье кулаком.
Семен и маленькая Дорочка с восхищением смотрели на
братишку-героя. Тот, ничего не сказав, ушел куда-то. Вскоре он
вернулся, держа в руках небольшой металлический прут и кусо-
чек фанеры. Вырыв в глубине двора небольшую яму, он подошел
к мертвым птицам. Рядом стояли огорченные брат и сестренка.
Обоим было очень стыдно из-за того, что и они радовались смер-
ти несчастных птиц.
Янкель, ползая на коленях по земле, осторожно, словно сани-
тар на поле брани, подбирал каждого мертвого воробышка, клал
его себе на ладонь и внимательно осматривал, жив ли тот. Мерт-
вых относил к вырытой для них могилке.
– Яшенька! А вот воробышек лежит с открытыми глазками и
смотрит на меня! – закричала девочка.
Он быстро подошел. К их радости, у птички было лишь
подбито крылышко. Похоронив птичек, мальчик, бережно неся в
руках раненого воробья, вместе с Семеном и Дорочкой напра-
вился в их зеленый шатер под плакучей ивой. Они внимательно
осмотрели его.
– Вот гады! Сколько воробушек убили! – вздыхал Семен.
– Да их судить нужно, как преступников! – нахмурившись,
произнес Янкель.
– Дорочка, пойди, пожалуйста, к маме и скажи ей, что я
вернусь сейчас домой, не буду ее ждать. Мне нужно сделать
клетку для воробья и начать его лечить, – попросил ее брат.
– Хорошо. А можно я тоже пойду с тобой? Ладно, Яшенька?
– Как хочешь.

179
 – Дора, скажи маме, что и я пойду домой, – крикнул ей вдо-
гонку Семен.
Сбив из тонких планок, отломанных от старых посылочных
ящиков, подобранных у почты, просторную клетку, ребята помес-
тили в нее раненого воробья, положили рядом с ним крышку от
металлической баночки, наполнили ее водой и насыпали хлебные
крошки.
– Молодцы вы у меня! Добрые детки! Так всегда и нужно
поступать! – похвалила их бабушка Хана, а затем и пришедшая с
работы Рива.
В тот вечер Янкель и Семен, спавшие вдвоем на одной
кровати в проходной комнате, долго шептались, не могли уснуть.
– Слышь, Яшка, а может быть, мы случайно закопали в землю
раненых птичек? – испуганно спросил Семен.
– Ты что, Семка, с ума сошел? Я ведь всех их дергал за
крылышки и ножки. Они бы открыли глазки. Ведь наш «Кры-
лышек» открыл глаза, хоть и был ранен.
– Я тебе скажу, Яшка, если бы у меня был автомат, я бы не
пожалел этих пацанов.
– И я тоже, – зевнув, согласился Янкель. – Давай спать. Завтра
очень рано утром нужно накормить воробушка.
Утром они решили, во-первых, назвать воробья Крылышком, а
во-вторых, как только тот выздоровеет, выпустить его на волю.
В этот же день ребята на заборе элеватора повесили объяв-
ление, написанное Янкелем большими печатными буквами на
двойном листе бумаги: «Стыд и позор всем, кто, как фашисты,
убивает беззащитных воробьев! Скоро придет день расплаты!
Тимуровцы». Янкелю несколько ночей подряд снилось, будто он
один сражается с множеством фашистов, одетых в черное и
вооруженных рогатками.
Когда мальчик проснулся ранним воскресным утром, сердце
его учащенно билось после страшного сна. В комнате без окон
было темно, хотя за окном уже светило летнее солнце. Открыв на
мгновение глаза, Янкель тут же закрыл их. Страшный сон, словно
водоворот, снова затянул его в свою пасть. Неожиданно в
сновидении появилась тетя Рива, пришедшая на помощь ему и
Семену. В руках у нее были вкусно пахнущие румяные пирожки
с повидлом, которые он так любил.

180
 Вскоре Янкель вновь проснулся, продолжая ощущать аппетит-
ный запах сдобного теста, хотя еще полностью не осознавая, что
все это происходит наяву. Рывком поднявшись с кровати, он
услышал доносившийся из маленькой кухоньки странный
равномерный скрип. Одевшись, мальчик подошел к приоткрытой
двери спальни тети Ривы, бабушки и Дорочки. Там не было
никого, кроме его сестры, безмятежно спавшей на маленькой
кушетке. Он на цыпочках подошел к стоявшей на подоконнике
самодельной клетке с раненым воробышком. Птичка сидела не
шевелясь. «"Крылышку", наверное, очень больно. Он даже
ничего не ел», – с состраданием глядя на птицу, думал Янкель. Из
кухни продолжал доноситься странный скрип.
– Доброе утро! – войдя в кухню, служившую одновременно и
столовой, он поздоровался с бабушкой Ханой и тетей Ривой, рас-
катывавшими на двух скрипучих старых столиках тонкие листы
теста. Мальчик вспомнил, что точно так же готовила когда-то
тесто для пирогов его мать, которую он так давно не видел и по
которой очень скучал. Рядом с женщинами на табуретке стоял
эмалированный тазик, наполненный до краев сдобными приятно
пахнущими горячими пирожками. – Доброе утро, Яшенька!
Умойся и попробуй наши пирожки с маком и повидлом. Они еще
тепленькие! – улыбалась бабушка Хана.
– Спасибо, – обрадовался мальчик. Ему казалось, что сегодня
он во второй раз будет есть вкусные пирожки. Первый раз это
было во сне.
Умывшись из прибитого к стене в кухне умывальника, Янкель
не осмеливался подойти к тазику с пирожками.
– Яшенька, ты почему не ешь?
– Спасибо, тетя Рива, я не голоден.
– Нет-нет, Яшенька, не дури! Ешь и не выдумывай! Неужели
ты считаешь, что мы с бабушкой Ханой делаем пирожки хуже,
чем в столовой?
– Ну что вы! Я уверен, что ваши пирожки намного вкуснее
тех, – виновато ответил он.
– А вдруг! – рассмеялась бабушка Хана.
– Тогда налей себе чаю и закуси пирожками, – подмигнула
ему тетя Рива.
Видя, что их семья с трудом сводит концы с концами, бабушка

181
решила заняться «бизнесом». Все до копейки рассчитав, старуш-
ка на деньги, вырученные ею от продажи золотого колечка,
купила муку, мак и яблочное повидло, намереваясь печь пирожки
и продавать их на базаре. По ее расчетам, расходы должны были
полностью окупиться в течение короткого времени.
Этот день для ребят был необычным. Наскоро позавтракав,
они вместе с бабушкой Ханой и тетей Ривой, держащими боль-
шую соломенную корзину, наполненную сдобными пирожками,
направились на базар. Настроение у всех было приподнятое. С
первого же дня торговля у деятельной бабушки пошла хорошо. В
семье появились деньги, но главное, теперь они были сыты.
Скромную лепту в семейный бюджет решили внести Янкель и
Семен. Не говоря ни слова Риве и бабушке Хане, они присоеди-
нились к сверстникам из соседних дворов, большинство из кото-
рых остались сиротами после войны и с чайником и кружкой
ходили по базару, продавая холодную воду.
– Кому воды холодной?! Кому воды холодной?! – разносились
по киевским базарам звучные детские голоса.
Довольно часто за бойкое место на базаре между ребятами
возникали жестокие драки. В жаркую погоду уставшие после
изнурительного дня, когда большие чайники с водой опорожня-
лись буквально на глазах, ребята собирались в доме у старшего
из них, сироты Кости. Он жил вместе со своей старенькой бабуш-
кой. Все дружно высыпали из карманов в одну кастрюльку
заработанные за день деньги. После этого бабушка Дуся ставила
на стол большую миску с приготовленными ею варениками с
творогом или с мясом и вынимала из погреба любимый всеми
холодный фруктовый морс.
– Кушайте на здоровье, зайчики! – ласково говорила старушка
и гладила каждого по голове мягкой теплой рукой.
Ребята делили деньги поровну, отдавали Костиной бабушке за
обед и в прекрасном настроении расходились по домам.
Однажды в воскресенье, проходя по кишащим народом торго-
вым рядам с тяжелым, наполненным водой чайником и крича изо
всех сил: «Кому воды холодной?!», Янкель неожиданно столк-
нулся лицом к лицу с директором своей школы, преподававшим в
их классе историю. На войне он потерял левую руку.
– А, Яша, здравствуй! – как обычно, запросто поздоровался он

182
со своим учеником, словно встретил его в коридоре школы.
– Здравствуйте, Алексей Сергеевич, – мальчик смутился и
покраснел.
– Фу, черт побери, жарко же сегодня невыносимо! Яша, налей
мне, пожалуйста, кружку воды, – попросил его учитель. – Фу!
Фу! Ну и жара! Вот хорошо, что встретил тебя, а то совсем в
горле пересохло. Давай я тебе помогу налить, – вытирая платком
пот с лица, предложил он своему ученику.
– Ну что вы, Алексей Сергеевич, я сам. Мне совсем не тяжело.
Янкель, сполоснув кружку, привязанную к ручке чайника,
дрожащими от волнения руками, наполнил ее холодной водой.
Учитель с удовольствием выпил.
– Большое спасибо! Ну и вкусная же у тебя вода, дружище! –
положив руку ему на плечо, улыбаясь, сказал учитель. Он знал
почти все о каждом из своих учеников и чем только мог старался
помочь им. Алексею Сергеевичу было известно и о том, что
Янкель живет у своих родственников, что семья очень нуждается.
«Хороший, трудолюбивый мальчик», – подумал он.
– А ты, Яша, молодец, что помогаешь своим родным, – не
снимая руки с его плеча, сказал директор.
– Алексей Сергеевич, пожалуйста, не нужно говорить об этом
моей тете и бабушке. Они, наверное, не разрешили бы мне... – Он
умолк. После паузы добавил: – А так я сам могу им помочь.
– Как же ты им помогаешь, если не отдаешь в дом деньги? –
разведя руками, спросил учитель. Янкель умолк. После короткой
паузы он, как бы оправдываясь, сказал:
– А когда я хожу за покупками в магазин. Алексей Сергеевич,
я воду продаю только на каникулах.
– Не волнуйся, никому не расскажу. Но ты напрасно беспоко-
ишься. Не думай, дорогой мой, что я тебя осуждаю за что-то. Это
очень даже похвально. Ты делаешь людям добро, и честным
трудом зарабатываешь деньги. А работы, если ты выполняешь ее
честно, какая бы она ни была, никогда не нужно стесняться.
– Здравствуйте, Алексей Сергеевич! – появился Семен. Он
тоже держал в руках чайник с водой и кружку и тоже смутился.
– Здравствуй, Сема! Вот какие вы молодцы! А теперь, Яша, я
хочу рассчитаться с тобой. Сколько стоит кружка воды? – серь-
езно спросил учитель.

183
 – Ничего! Ничего не нужно! Ну что вы, Алексей Сергеевич!
– Нет, нет, Яша! Я буду на тебя обижен, если ты не возьмешь с
меня за воду деньги. Ведь я занимаюсь с вами не бесплатно, –
говорил учитель, стараясь уговорить своего ученика.
– Я вас очень прошу! – Ну, хорошо. Я буду перед тобой в
долгу. – Увидев накатившиеся на глаза подростка слезы, Алексей
Сергеевич по-взрослому попрощался со своими учениками,
крепко пожав им руки.
К радости ребят, спасенный ими воробышек по кличке Кры-
лышек совсем оправился после ранения. С утра до вечера он пры-
гал по клетке, весело щебетал и пытался взлететь. Со дня на день
Янкель и Семен откладывали день освобождения птички из нево-
ли. Она стала очень дорога ребятам. И все же, пересилив себя, за
день до начала учебного года, взяв клетку с воробышком, они
отправились на Татарскую гору, чтобы выпустить его на волю.
Хотя сами ждали этого дня, но расставаться с любимым питом-
цем было очень грустно.
– Яшка, а вдруг Крылышек не сумеет взлететь? – с надеждой
глядя на брата, спросил Семен.
– Тогда давайте заберем Крылышка обратно домой! Хорошо?
– захлопав в ладоши, обрадовалась маленькая Дорочка.
– Не волнуйся, мы оставим Крылышка у нас, пока он совсем
не выздоровеет, – ласково успокоил ее Янкель. – Но мне кажется,
он полностью выздоровел и сразу же, как только мы откроем
клетку, улетит.
Поставив клетку на землю возле обрыва, Янкель с волнением
отодвинул задвижку дверцы и отошел к сестре и брату. Однако
птица, как ни странно, продолжала сидеть, не шевелясь.
– Яша, а Крылышек не хочет улетать из клетки, – нарушила
напряженное молчание Дорочка.
– Только не кричи. Сейчас улетит. Он что, дурак – сидеть в
клетке? Он же не какая-то ручная ворона или канарейка, – усмех-
нувшись, нерешительно высказал свое мнение Семен.
Янкель медленно подошел к клетке.
Постояв несколько минут, он опустился на колени, осторожно
вынул воробья из клетки и положил к себе на ладонь, как в тот
страшный день птичьего побоища. Дорочка с грустью смотрела
на воробышка. Птица повернула головку в сторону своего

184
спасителя, будто благодарила его за все, что он сделал для нее.
На душе мальчика было легко и радостно, как у человека,
выполнившего свой долг. Воробей продолжал сидеть на ладони,
не собираясь улетать.
– Вот, я же говорила, Сема, что Крылышек хочет остаться
жить у нас, – обрадовалась девочка.
– Дорочка, ты ведь не разучилась после болезни ходить.
– Но ведь я же не болела так долго, как Крылышек. И у меня
не болели ноги, а у него крылышко было ранено.
Воробей, будто поняв, что говорят о нем, встрепенулся и
зашевелил крыльями.
– Яшка, давай, подбрось его, тогда мы точно узнаем, сможет
он летать или нет, – предложил Семен.
– Не надо! Не надо, Яшенька! Крылышек может еще больше
пораниться! – запротестовала девочка. – Лучше положи его на
землю.
Янкель послушался ее совета. Ребята отошли на несколько
шагов в сторону, ожидая, что будет делать птичка. Они
внимательно наблюдали за странным, как им казалось,
поведением воробья. Вдруг, не говоря ни слова, Семен подполз к
нему, взял его в руку, поднялся на колени и слегка подбросил
вверх. Тот, словно только этого и ждал, расправив крылья,
взлетел. Пролетев немного, он опустился на куст сирени. Янкель
с сестрой, не веря своим глазам, вскочили на ноги и громко
закричали в восторге: «Ура!»
– Ну чего вы орете, перепугать Крылышка хотите? Он все-
таки после болезни, – упрекнул их Семен.
Посидев на траве несколько минут, дети медленно подползли
к кусту, на котором сидел их любимец. Неожиданно Дорочка
громко чихнула. Воробей, вспорхнув с ветки, мгновенно скрылся
из поля зрения ребят. Несколько секунд они смотрели на
опустевшую ветку. Затем вскочили на ноги и с восторгом стали
кричать, прыгать, кувыркаться по траве, празднуя полное
выздоровление своего питомца и его освобождение.

III
В это время выписанный из госпиталя после сложнейших опе-
раций Арон Кац приехал в Коканд. Держа в левой руке

185
бамбуковую палку, а в правой – небольшой фанерный чемодан, с
трудом передвигая искалеченные ноги, обливаясь потом, он
подошел к калитке в глиняном дувале, ограждавшем двор, где
стоял большой дом, в котором жила его семья.
На Ароне была гимнастерка с сержантскими погонами и гали-
фе. Офицер-танкист, с которым он подружился в госпитале и у
которого ампутировали ногу, подарил ему новые сапоги. На
гимнастерке сверкали на солнце орден Красной Звезды и две
медали «За отвагу». Пот градом лился по его лицу. Мокрая
гимнастерка, словно приклеенная, прилипла к спине.
От волнения сердце его учащенно билось. Еще сравнительно
недавно, лежа на госпитальной койке – он был ранен в правое
бедро, левую ногу и живот, – не смел даже подумать об этой
счастливой минуте. «А вдруг...» – этот страшный для инвалида
вопрос в который раз с мучительной болью приходил ему в
голову. Арон в нерешительности приоткрыл калитку, но тут же
отпрянул назад, захлопнув ее. «Она молодая, красивая, а я калека
до конца моих дней. Зачем я нужен ей такой?» – думал он.
– Здравствуйте, вы к кому? – услышал он голос стоящей за его
спиной женщины в парандже,
– Скажите, пожалуйста, здесь живет Ирина Кац?
– Заходите, пожалуйста. Вы, наверное, муж Ирины, правда?
– Да.
– Очень рада вас видеть, – отбросив паранджу и приветливо
улыбаясь, хозяйка открыла перед гостем калитку. Она хотела
было взять чемодан из рук инвалида, но тот не позволил ей. Арон
пропустил впереди себя пожилую женщину. – «Боже! Неужели я
сейчас увижу моих родных?» – Сердце его тревожно билось. Они
вошли в большую, светлую комнату, где когда-то жили его жена
с сыном и покойный отец. После ареста Ирины туда почти никто
не входил. Приятная прохлада окутывала дом.
– Фу! – облегченно вздохнул он.
– Давайте знакомиться, – протянув ему руку, улыбнулась
узбечка, – меня зовут Гельма Шаралиевна.
– А меня Арон. Мне Ирина очень много хорошего писала о
вас. Большое вам спасибо за все, что вы сделали для моей семьи.
– Мы жили все вместе дружной семьей, – вздохнула хозяйка. –
Садитесь, пожалуйста, ведь вы с дороги очень устали.

186
 Поблагодарив хозяйку, Кац опустился на табуретку, вынул из
кармана галифе носовой платок и вытер с лица пот.
– Жарко сегодня, – произнес он, с недоумением глядя на
взволнованно ходившую по комнате пожилую узбечку.
– Извините, я на одну минутку, – не глядя на гостя, хозяйка
вышла из комнаты. Неестественность ее поведения насторожила
его. Не прошли мимо ушей и слова, сказанные о его семье в про-
шедшем времени.
Через несколько минут Гельма Шаралиевна вернулась в ком-
нату, держа на подносе две большие тарелки с виноградом, пер-
сиками, урюком и белыми лепешками, а также пиалу с холодной
водой. Поставив поднос на маленький столик перед Ароном,
хозяйка сказала, не глядя на гостя:
– Угощайтесь, пожалуйста.
– Большое спасибо. Мои скоро придут?
Не ответив, пожилая узбечка, закрыв лицо руками, заплакала.
– Что случилось? – Он подошел к ней.
Женщина продолжала плакать.
– С ними что-то случилось? – тихо спросил Арон.
Немного придя в себя, Гельма Шаралиевна, то и дело вытирая
слезы, подробно рассказала все, что знала о несчастье, постигшем
Ирину, а также об отъезде из Коканда его родственницы вместе с
Янкелем в Киев. Нахмурив густые брови, он сидел не шевелясь,
не промолвив ни слова. В его сердце кипела злость.
Наконец сказал: – Как же так можно? Подлецы, не нюхавшие
пороха, издеваются над людьми, обогащаются на их горе! Изде-
ваются над моей женой!
– Что поделаешь! В семье не без урода. Клянусь вам, Арон Ха-
имович, когда мой брат так сделал, я ему в глаза сказала: «Нет у
меня больше брата!».
– Гельма Шаралиевна, скажите, пожалуйста, где находится
кладбище, на котором похоронен мой отец?
– Не очень далеко, но и не близко, как-нибудь доберемся. Но
вы, Арон Хаимович, с дороги сначала поешьте чего-нибудь! – по-
матерински предложила она. – Не стесняйтесь, мы с Ириной
очень дружили. Поешьте пока, а я схожу к моему соседу. Он был
другом вашего покойного отца, его сын тоже в армии. Хороший
человек. У него есть ишак. Он нас отвезет на кладбище.

187
 – Большое вам спасибо, Гельма Шаралиевна, за все. Мне об
этом Ирина писала, когда я еще был нормальным солдатом, а не
то, что сейчас... – с горечью сказал инвалид.
– Не нужно так говорить. Слава Богу, что вы живы. Руки и
ноги есть. Ирочка и ваш замечательный сынок Яшенька вас очень
любят. Она, бедняжка, так переживала, мучилась, когда от вас не
было писем.
Хозяйка встала. Следом за ней встал и Арон.
– Очень прошу вас, поешьте, пожалуйста.
– Спасибо, спасибо большое, я не голоден.
Налив в пиалу из графина холодной воды, он залпом выпил.
– Чемодан оставьте у нас, и мы пойдем к моему соседу.
Они вышли на улицу.
– Подождите меня здесь, я через минуту вернусь.
Гельма Шаралиевна отправилась в дом напротив. Опершись
рукой о глиняный дувал, Арон закрыл глаза. На сердце у него
было невыносимо тяжело. Он так долго мечтал о дне встречи со
своей семьей, но сегодня надежда на скорую встречу рухнула в
один миг.
Ярость переполняла сердце. Как помочь Ирине? Как вырвать
ее из тюрьмы? Эти мысли прервал скрип ворот. Появились
Гельма Шаралиевна и худощавый старый узбек в цветном
полосатом халате и с тюбетейкой на голове. Он держал под
уздцы запряженного в арбу ишака.
– Салям алейкум! – улыбнулся старичок. Они обменялись
крепким рукопожатием. – Рад тебе помочь, сынок. Садись на
арбу.
С помощью старика Кац, превозмогая боль, с трудом
взобрался на арбу. Затем старик помог сесть женщине, и с
завидной для его возраста ловкостью, не отпуская узды, сел
впереди, рядом со своей соседкой. Арба двигалась по неровной
дороге, и каждый бугор отдавался болью в еще незаживших
ранах инвалида. Лишь золотые руки опытного хирурга,
сделавшего ему две сложнейшие операции, смогли поставить его
на ноги. Всю дорогу Арон молчал.
Старик остановил ишака возле кирпичной арки, на которой
было написано на арабском языке какое-то изречение из Корана.
Привязав ишака к дереву, они вошли на кладбище. Впереди по

188
узкой тропинке шла Гельма Шаралиевна. Они медленно прохо-
дили мимо могил и склепов богатых горожан. Издалека доноси-
лась скорбная молитва муллы. Наконец они остановились возле
глиняной насыпи, в нее была вставлена толстая палка с прибитой
к ней дощечкой. Фамилия, имя и отчество Хаима были выжжены
на этой дощечке на русском и узбекском языках.
– Здесь похоронен ваш отец, – с опаской оглядываясь по
сторонам, сказала пожилая узбечка, – а рядом с ним спит мой
отец. Мы похоронили Хаима Ароновича на нашем, узбекском,
кладбище, потому что очень его уважали, и могила его всегда
будет присмотрена.
– Большое вам спасибо, Гельма Шаралиевна, – сквозь слезы
чуть слышно сказал Арон. Стоящий в стороне старик, привезший
их на кладбище, тихо молился, покачивая головой.
«Эх, папа! Почему ты не дождался меня? Ушел от нас здесь,
на чужбине. Проклятая война во всем виновата! Все она разру-
шила! Ничего, к сожалению, хорошего не видел ты в этой жизни.
С самого детства и до самой смерти – одно только горе... Как мне
жаль тебя, родной мой. Как жаль! Прости меня, если я когда-
нибудь хоть чем-нибудь тебя обидел. Спасибо тебе, дорогой мой,
что спас нашего Яшеньку... Эх! Даже врагам нельзя пожелать
умереть с тем тяжелым чувством, с каким ушел ты из жизни,
лежа на смертном одре, ничего не зная о судьбе сына и дочери».
Старик-узбек закончил молиться и направился к выходу.
Следом пошла Гельма Шаралиевна.
– Зай агитер бытер фар инзере мишпухи и фар олы идн31, – на
идиш говорил Арон, словно так лучше поймет его покойный
отец. Оторвав сухую веточку от низенького куста, он бросил ее
себе за спину, как делали они всегда с его уже теперь покойным
отцом, отходя от могилы матери.
Арба с грохотом катила по неровной дороге в сторону центра
города.
– Гельма Шаралиевна, скажите, пожалуйста, где находится
милиция, в которой работала Ирина, и городская прокуратура? –
спросил Кац.
– А мы, Арон Хаимович, будем проезжать мимо. Я вам пока-
жу, они рядом. Это недалеко от нашего дома. Но лучше сначала
31
Проси хорошее за нашу семью и за всех евреев (идиш).
189
отдохнуть с дороги, а завтра поутру пойдете, – искренне сочув-
ствуя ему, предложила добрая женщина.
– Нет, нет! Спасибо, мне нужно пойти туда сейчас!
Узбечка попросила соседа остановиться возле зданий милиции
и прокуратуры.
– Вот в этом двухэтажном доме работала Ирина, а в этом
находится прокуратура, – показала она рукой на добротное
одноэтажное здание.
Поблагодарив ее, Арон направился прямо к прокурору.
В небольшой приемной никого не было. Стул был вплотную
придвинут к столу, стоящему у окна. На столе стояли пишущая
машинка и большой чернильный прибор. На одной из дверей
висела табличка с надписью на русском и узбекском языках:
«Прокурор». Был полдень. Кац, постояв несколько минут в
ожидании, подошел к двери без вывески, рассчитывая спросить у
кого-нибудь, на месте ли прокурор. На его стук никто не
откликнулся. Он потянул за дверную ручку. Дверь была заперта.
Заперта была и вторая дверь.
«Куда они, черт побери, подевались, эти канцелярские кры-
сы?» – с раздражением подумал Арон. Нахмурившись, он отошел
к окну, но не в силах устоять на месте, вновь направился к двери
с надписью «Прокурор» и изо всех сил дернул за ручку. Дверь
открылась. В большой светлой комнате за письменным столом
сидел лысоватый мужчина лет тридцати – тридцати пяти с круг-
лым холеным лицом и с аппетитом поглощал вкусно пахнущий
плов. От удивления он прекратил есть и недовольно взглянул на
вошедшего к нему без вызова.
– Здравствуйте, – поздоровался тот.
Прокурор, насупившись, вопросительно посмотрел на сидев-
шую на диване красивую молодую узбечку. Она тут же встала.
– Извините, у нас перерыв. Обед, – раздраженно сказала секре-
тарша, виновато посмотрев на своего шефа.
– Подождите, товарищ сержант, в приемной. Я вас позову, –
сухо произнес хозяин кабинета.
Арон молча вышел.
«Нарушил их пир. Видно, неплохо устроились оба. Вон себе
какую рожу отъел. Сейчас кровь льется рекой, люди гибнут, а
они здесь флиртуют. – Возмущался инвалид. – Боже мой! Что

190
сейчас с моей Ирусенькой!»
Из кабинета донесся голос прокурора, кричавшего что-то по-
узбекски.
«Вот сволочь, кричит, наверное, на свою кралю за то, что та
забыла закрыть входные двери, – усмехнулся Кац. – Теперь
жирная свинья захочет отыграться на мне. Но ничего, я ему,
пусть только полезет в бутылку, быстро рога обломаю.
Здоровила! Жрет, как свинья, в кабинетике, а на фронт небось
боится идти. В тылу пригрелся с красоткой».
Нервно покусывая губы, Арон медленно ковылял взад и
вперед по комнате.
Время шло. Наконец-то открылась дверь. Из комнаты вышла
секретарша с раскрасневшимся лицом.
– Идите! – буркнув, она прошла к своему столу. – Перед тем,
как войти, нужно стучать, а не рвать дверь! – глядя исподлобья,
язвительным тоном бросила она вслед инвалиду.
– Садитесь. – Прокурор указал на стул.
– Спасибо.
Прокурор встал, подошел к вешалке. Вынув из висящего пид-
жака пачку папирос «Казбек», закурил и вернулся на прежнее
место за столом.
Узбек молча, с наслаждением, втягивал табачный дым и при-
стально всматривался в сидящего перед ним еврея.
– Слушаю вас, товарищ сержант, – наконец сказал он.
Арон подробно рассказал прокурору о причине своего прихо-
да и просил помочь освободить из заключения безвинно постра-
давшую жену. На протяжении всего своего рассказа он не мог
понять причину не сходящей с лица чиновника улыбки. Наконец,
узбек медленно поднял со стула свое тяжелое тело и не спеша
подошел к окну.
– Должен огорчить вас, товарищ сержант. Я помню, ко мне
приходила по этому же вопросу молодая женщина, наверное,
ваша родственница. Я тогда внимательно ознакомился с этим
делом, хотя и повторно, и твердо убежден, что вашу супругу и
всех, кто проходил с ней по этому делу, осудили справедливо, так
что дальнейшему обсуждению этот вопрос не подлежит.
Выпятив нижнюю губу, чиновник умолк, глядя на Каца стек-
лянным взглядом.

191
 – Как это не подлежит? – Арон повысил голос и ударил
палкой по полу. – Да ведь посадили в тюрьму совершенно
безвинного человека. Она за всю жизнь ни у кого не взяла
копейку и абсолютно непричастна к аферам начальника милиции
и его родственницы. Ведь вы хорошо знаете, что их схватили за
руку! Этого мало?! Все взвалили на мою жену, а проходимцев,
греющих руки на несчастных беженцах, осудили условно, да?
Как в басне Крылова: «бросили щуку в реку». Думаете, если
сейчас война, то все будет для вас шито-крыто? Не выйдет! –
возмущенно кричал Арон. – Я знаю всю эту подноготную.
– Ты чего тут разорался? Не забывай, где находишься! На ура
меня не бери! Не разбираешься в советском законодательстве, так
не распускай язык. А то за такие, понимаешь, выражения мо-
жешь схлопотать путевку туда, где твоя жена находится. Когда,
понимаешь, делала делишки, то о последствиях не думала, а
сейчас родственники ее ангелом считают. Факты, понимаешь,
налицо! Свидетели, понимаешь, давали показания. Это не шутка,
товарищ сержант! Вот так. Все! Разговор окончен! – Узбек со
злорадством смотрел на посетителя.
– Да нет, разговор только начался. Я вас всех выведу на
чистую воду. Мы еще посмотрим, какие у вас выискались
свидетели! – с презрением глядя в глаза чиновника, закончил
Арон. Он хлопнул дверью и вышел из кабинета. Сердце его
учащенно билось, как во время атаки, когда, презирая смерть, он
рвался вперед с единственной целью – опрокинуть, растоптать и
уничтожить как можно больше фашистов, принесших столько
горя в каждый дом, в каждую семью.
«Мерзавец! Ничего, я ему и его дружку – начальнику милиции
шею сверну! Обязательно сверну. Никуда не денетесь, ответите
за все!»
Не обращая внимания на боль в бедре, Кац быстрым шагом
вошел в здание милиции, поднялся на второй этаж и зашел в
паспортный стол. Войдя в кабинет, он увидел двух молодых
узбечек и обратился к одной из них. Однако паспортистки
ответили ему, что ничего не знают об аресте Ирины, хотя
прекрасно знали обо всем. Так ни с чем вышел Арон на улицу.
«Что делать? Как помочь Ирине? К кому обратиться за помо-
щью?..» – лихорадочно задавал он себе вопросы, но не находил

192
ответов. Хотя был уверен: действовать нужно безотлагательно.
Пройдя метров пятьдесят, обессилевший от горя и усталости
Кац опустился на скамью, стоящую у чайханы. От нервного
напряжения голова его гудела.
«Боже мой! Как все плохо у нас складывается! Ужасно плохо.
Папа умер. Ирина в тюрьме. Муж Ривы, Миша, погиб. Как там
наш Яшенька? Эх!» – вздыхал Арон.
Его тяжелые думы прервал голос подошедшего старика-
узбека.
– Асалям алейкум!
– Здравствуйте, – удивился незнакомцу Кац.
– Ты, товарищ военный, только что был в милиции, где
работала твоя жена? – коверкая русские слова, озираясь по сторо-
нам, спросил он.
– Да, да! Я хотел узнать у ее бывших сослуживцев, как могло
случиться, что честного человека посадили в тюрьму. Может
быть, вы что-нибудь знаете?
– Знаю, знаю, дорогой. Все знаю. Я работаю завхозом в мили-
ции уже двадцать пять лет. Всю правду, как перед Аллахом,
расскажу тебе. Во всем виноват этот шайтан, наш начальник
милиции, Рашидов. Чтоб его, собаку бешеную, молния спалила!
Это он погубил вашу невинную жену. Очень подлый человек! Я
его хорошо знаю. Бессовестный. Жилы тянул из бедных людей.
Последний кусок хлеба у них изо рта вырывал. В золоте, подлец,
купался вместе со своей сестричкой-паспортисткой, с этой
шлюхой. Но с помощью Аллаха русский раненый из госпиталя
его, шайтана, разоблачил. Когда же русский уехал из Коканда, –
продолжал он, – дружки Рашидова вашу жену в тюрьме оставили,
а его выпустили. Понимаешь, всюду у Рашидова есть дружки
очень сильные, даже в самом Ташкенте. Вот они его и сестру
оправдали на суде, а все на жену вашу свалили. Она умница и
добрая, все ее уважали. Теперь понимаешь, сынок? – после
небольшой паузы спросил старик.
– Да, спасибо, отец, Мне то же самое рассказал еще один
человек. А скажите, пожалуйста, вы не знаете, куда уехал тот
самый раненый из госпиталя?
Он положил свою ладонь на морщинистую руку старика.
– Чего не знаю, того не знаю. Но скажу вам, кто очень хорошо

193
знает и кто помог этому благородному и смелому человеку, и
познакомлю вас с ним. Это тоже очень хороший человек. Он,
бедный, даже имел неприятности из-за этого. Если хотите, можем
сейчас пойти к нему.
– Спасибо большое, отец!
– Как твое имя и отчество, сынок?
– Арон Хаимович, но лучше просто Арон.
Они медленно шли по лабиринту узеньких улочек, которым,
как казалось Арону, не будет конца. Пот градом лился по его
обожженному безжалостным южным солнцем лицу. Непривыч-
ная жара затрудняла дыхание. Во рту пересохло. Язык казался
деревянным. «И как только целый день люди работают на таком
солнце?» – подумал Кац. Только сейчас он оценил преимущества
теплого халата, который носили узбеки.
Тем временем узбек рассказывал о человеке, к которому они
направлялись. До войны тот служил милиционером в Коканде.
После тяжелого ранения на фронте вернулся из госпиталя, где
ему ампутировали левую руку. Рашидов, нуждавшийся в кадрах,
предложил ему работу в милиции в качестве следователя. Видя
безнаказанность своего до предела обнаглевшего шефа, он
старался найти на него явный компромат. К его радости такой
случай представился. Он был счастлив, когда его начальника
арестовали, и с охотой свидетельствовал против преступников на
суде. Однако, когда Рашидова оправдали и восстановили в
должности, он немедленно уволил ненавистного следователя,
пригрозив ему, что отправит его в тюрьму, если тот вздумает
снова «копать» под него.
Они подошли к невзрачному дому, огороженному глиняным
забором. На стук в калитку к ним вышел мужчина лет тридцати
пяти.
– Салям алейкум, – поздоровался старик со своим старым
приятелем. Они обнялись.
– Здравствуйте, проходите, пожалуйста, – видя незнакомого
солдата, на русском языке сказал хозяин. Он провел гостей в тень
деревянной беседки, покрытой ветвями винограда.
– Садитесь. – Бывший следователь указал на деревянную
скамью.
– Это муж Ирины Кац.

194
 – Очень приятно, Алишер, – представился хозяин. – Арон
Хаимович.
– Очень прошу тебя, сынок, помоги этому человеку. Скажи,
как ему найти следователя из Москвы, – попросил старик.
– Я знаю, что до войны он жил в Москве, фамилия его
Воронин, а звать его, не помню точно, не то Валерий, не то
Владимир, в общем, на «в». Вот все, что я знаю о нем, – развел
руками Алишер.
– Как же мне найти его? – нахмурился Арон.
– Я вам советую пойти в госпиталь. У них наверняка есть
архив и сохранились данные.
– Это точно! – воскликнул старик.
– Вы правы. Большое спасибо, – обрадовался Арон.
– Не за что. Рад вам помочь. Хотите дыню? Утром сорвал с
грядки, – предложил Алишер гостям.
– Спасибо большое, я не хочу.
– Тогда я принесу вам воды. При нашем климате надо пить
много воды и зеленого чаю, а то организм обезвоживается.
Гостеприимный хозяин принес графин с водой и чашки.
Утолив жажду, Арон встал.
– Ну вот, дорогой мой солдат, первый шаг ты уже сделал, а
теперь с Божьей помощью освободишь свою жену. Вот видишь,
свет не без добрых людей! – Улыбка засияла на лице старика.
– Теперь я пойду в госпиталь!
– Нет! Нет! Арон Хаимович, это не так близко. Я вас туда
отвезу, – предложил хозяин.
– Вот это настоящая солдатская дружба! – заметил старик.
На арбе, запряженной ослом, они доехали до двухэтажного
здания госпиталя – бывшей областной больницы.
– Пойти с вами? – предложил следователь.
– Нет. Большое спасибо. Я здесь все сам выясню.
– Когда встретите Ирину, передайте от меня привет.
– Обязательно.
– Счастья вам и вашей семье, – пожимая на прощание руку
Кацу, от всей души пожелал бывший следователь.
– Дорогой мой Арон, если найдешь следователя, то считай,
что Ирина скоро выйдет на свободу. Всего тебе хорошего, – на
прощание сказал доброжелательный старик. – Увидишь жену,

195
передавай и от меня привет.
Арон, к которому пришло второе дыхание, не чувствуя
усталости, как мог быстро вошел в госпиталь.
У входа дежурный в военной форме спросил:
– Вы к кому?
– Мне срочно нужна старшая медсестра.
– Таня?
– Да.
– По коридору прямо, потом вторая дверь налево.
– Спасибо, браток. – Кац быстро пошел по коридору. Без стука
вошел в кабинет.
– Здравствуйте. Вы старшая медсестра? – обратился он к
сидящей за столом пожилой женщине в белом халате.
– Нет, старшая медсестра в операционной, – ответила она, –
если хотите, можете подождать ее здесь.
– Это долго?
– Честно скажу, не знаю.
– Я ее подожду в коридоре.
– Как хотите.
Арон вышел. Сел на деревянную скамью возле окна. Вынул из
кармана галифе бумажник, а из него фото. На него смотрели
улыбающиеся жена с сыном. «Потерпи немножко, Ируся. Я тебя
вырву из их пасти!»
Послышались шаги. Арон спрятал фото в бумажник.
Из-за угла вышли высокий пожилой мужчина в белоснежном
халате с седой шапкой волос и молодая женщина в белом халате
и в белой косыночке. Увидев сидящего незнакомого человека с
орденами и медалями на гимнастерке, они остановились. Арон,
опираясь на палку, подошел к ним.
– Здравствуйте. Извините, пожалуйста. Вы старшая
медсестра?
– Да, – улыбнувшись, ответила она.
– У меня к вам большая просьба, мне очень нужно узнать
адрес офицера Воронина, он москвич, где-то полгода тому назад
выписался из вашего госпиталя. Для меня это жизненно важно. –
Инвалид вытер с лица пот.
– Простите, пожалуйста, товарищ старший сержант, как ваша
фамилия? – спросила медсестра.

196
 – Кац, – ответил Арон.
– Товарищ Кац, если ваш знакомый лежал в нашем госпитале,
то у нас есть все его данные, но, к сожалению, наш завхоз уехал в
командировку в Ташкент на два дня, а ключи у него.
Арон нахмурился.
– Скажите, пожалуйста, молодой человек, неужели такая
срочность? – спросил стоявший в нескольких метрах от них
высокий мужчина.
– Да.
– Тогда идемте ко мне. – Они вошли в кабинет главврача. –
Садитесь, пожалуйста, – и сам сел рядом. – Если не секрет,
расскажите, что у вас случилось?
Арон подробно рассказал о горе, обрушившемся на их семью.
– ...Так моя жена оказалась на скамье подсудимых, – закончил
он рассказ. – Ее осудили на 8 лет.
– Мда-а... Действительно большое несчастье, – сказал глав-
врач, ни разу не перебив инвалида. – Простите, пожалуйста, ва-
шего сынишку случайно не Яшей зовут?
– Да. Его зовут Яша, – с удивлением ответил Арон.
– А жену, по-моему, Инна или Ири…?
– Да, ее зовут Ирина.
– Точно, Ирина! – улыбнулся профессор. – Я их очень хорошо
знаю. Я оперировал вашего сына. – Ваш сынок – чудо-мальчик.
Прекрасный скрипач. Он в госпитале выступал. Мы его часто
вспоминаем.
– Мне жена писала о вас, Иван Иванович. Большое вам
спасибо за то, что спасли моего Яшеньку.
– Это мой долг. Давайте познакомимся. Как вас зовут? – спро-
сил профессор.
– Арон.
– А отчество, простите?
– Хаимович.
– Очень приятно. А с кем сейчас живет Яша?
– Он с нашей родственницей, они живут сейчас в Киеве.
– Эх, как все скверно получилось. Но ничего, правда должна
восторжествовать, – нервно прохаживаясь по комнате, говорил
главврач.
Иван Иванович вызвал к себе старшую медсестру и столяра,

197
которому велел открыть дверь архива, а сестру попросил при-
нести папку с документами бывшего раненого Воронина. К сожа-
лению, точного домашнего адреса в карточке не оказалось.
– Не волнуйтесь, пожалуйста. Все нормально. Улицу и дом
узнаем элементарно, Арон Хаимович. Да, кстати, где вы
остановились?
– В доме, где жили жена и сын.
– Очень хорошо. Вы мне оставьте свой адрес. Я постараюсь в
ближайшее время узнать точный адрес Воронина. И привезу его к
вам домой.
Поблагодарив главврача, Арон с облегченным сердцем вышел
из больницы.
«Я должен успеть еще сегодня пойти в тюрьму. Мне надо
увидеть Ирусю!» С затеплившейся надеждой он направился туда.
Арон договорился с администрацией тюрьмы о свидании на
следующее утро и поздним вечером вернулся домой. Его с
беспокойством ожидали гостеприимные хозяева.
Гельма Шаралиевна рассказала ему о жизни его семьи в Ко-
канде и накормила ужином. Они легли спать, когда было уже
далеко за полночь.
До утра Арон не сомкнул глаз. На свидание с женой он
пришел задолго до назначенного времени. Несмотря на то, что
раны ныли тупой болью, Кац, предвкушая долгожданную встречу
с Ириной, не мог усидеть на месте. Он, нервничая, ходил взад-
вперед вдоль длинного и высокого тюремного забора,
обнесенного сверху колючей проволокой. Время ожидания
тянулось мучительно медленно.
«Ничего, родная моя, они ответят за твои мучения. Боже,
сколько горя пришлось пережить Ирочке! Бедная моя девочка, я
представляю, как ты страдала, когда цыгане украли Янкеля. Да,
тебе, пожалуй, во сто крат было тяжелее, чем мне, хоть я и был
все время рядом со смертью. Спасибо Тебе, дорогой мой Готыню,
за то, что Ты спас жизнь нашему маленькому сыночку и вернул
его нам. Умоляю, не оставляй нас в беде! Пошли, пожалуйста,
нам здоровье и силы пережить и это страшное горе»…
...Неверующий Арон впервые в жизни обратился к Богу с
благодарностью, когда очнулся после тяжелейшей операции в
полевом госпитале. Туда его привезли в бессознательном состоя-

198
нии, с осколками снаряда в ногах и животе.
После полугода страданий он чудом остался жив, уверовав
при этом, что спасся только благодаря Божьей помощи... С тех
пор он постоянно, просыпаясь утром и ложась спать, благодарил
Бога.
Наконец-то Каца ввели в небольшую комнату, предназначен-
ную для свиданий. Она была разделена на две равные части
метровой деревянной перегородкой и металлической решеткой
до потолка. Прошло минут десять. Открылась дверь, и в сопро-
вождении конвоира в комнату вошла Ирина в арестантской
одежде.
– Аро-о-н! – не веря своим глазам, закричала она. Сделав
несколько шагов, она потеряла сознание и упала.
– Ирочка! Ирочка! – он стучал палкой по деревянной
перегородке, разделяющей их.
Конвоир выбежал из комнаты и через считанные секунды вер-
нулся вместе со старшиной и с солдатом с носилками. Осторожно
положив на них женщину, они вынесли ее из комнаты.
– Откройте! Откройте! Впустите меня к жене! Впустите меня
к жене! – кричал Арон, продолжая яростно стучать палкой и
кулаком по дверцам деревянной перегородки, которые никогда
не открывались.
– Не волнуйтесь, товарищ сержант, через минуту придет врач.
У нее просто обморок от волнения. Здесь такое бывает. У нас
очень хорошие врачи. Через пятнадцать минут она выйдет к вам,
успокойтесь, пожалуйста, – спокойно сказал старшина – мужчина
с приятным открытым лицом, привыкший, по-видимому, к
подобным сценам.
– Умоляю вас, товарищ старшина, пойдите, пожалуйста,
найдите побыстрее врача, она сердечница! – взмолился Арон.
Он сел на табуретку и в отчаянии обхватил руками голову.
Дверь, наконец, открылась и вошла Ирина, поддерживаемая
дежурным старшиной, взявшим на себя ответственность и
разрешившим ей в виде исключения находиться по одну сторону
перегородки вместе с мужем.
– Арончик, – чуть слышно произнесла она, не в силах
говорить, и тяжело опустилась на табуретку. Арон сел рядом.

199
Обняв его, женщина горько заплакала. Их пальцы переплелись,
их сердца и души слились воедино.
– Ирочка! Ируся! – шептал он, покрывая ее измученное лицо
нежными поцелуями. – Родная моя! Голубушка! Наконец-то я
вижу тебя! Не плачь, любимая моя. Я знаю все. Потерпи немно-
го. Эти подонки будут сидеть в тюрьме вместо тебя! Ты будешь
на свободе, а они будут здесь!
– Как твое здоровье, Арон? – сквозь слезы спросила она,
нежно гладя рукой его щетинистую щеку. Ее трясло, как в
лихорадке.
– Нормально, голубушка моя. Все хорошо будет у нас, все
будет хорошо! – целуя холодные руки жены, говорил он.
– Папа умер, – вытирая слезы руками, сказала Ирина.
– Я был вчера на его могиле.
– Вот так у нас все, Арончик, плохо. – Положив голову на
плечо мужа, она продолжала плакать.
– Не надо, не надо, девочка моя. Горя сейчас у всех немало. Не
волнуйся, пожалуйста, Ируся. Скоро мы будем вместе с нашим
Яшенькой. Я тебя в обиду не дам. Скоро тебя освободят.
– Арончик, очень прошу тебя, поезжай к Яшеньке. Он один.
– Не волнуйся за нашего сына. Он не один. Он умница и все
понимает. Я только найду одного человека, и все сразу станет как
надо. Мне обещали в ближайшие дни раздобыть его адрес. Ты
очень хорошо знаешь профессора, который хочет нам помочь:
это главврач госпиталя, где лежал Яшенька, Иван Иванович. Он
передает тебе большой привет.
– Спасибо, – облегченно вздохнула Ирина, вновь опустив
голову на плечо мужа.
Она не сомневалась: если Арон рядом с ней, то обязательно
вырвет ее из этого ада, в который бросила ее жестокая судьба.
Хотя сердце ее по-прежнему болело, душа воспрянула. Час,
проведенный рядом с любимым, пролетел для нее одним
счастливым мгновением и воскресил надежду на освобождение.
Как только Ирина вышла из комнаты свиданий, туда сразу же
вошел дежурный старшина. Из-за глубоких шрамов на лице он
выглядел гораздо старше своих лет. За два года до начала войны
он, уроженец Херсона пошел работать в органы правопорядка. С
первых же дней войны молодой человек добровольцем пошел на

200
фронт, но не прошло и трех месяцев, как был тяжело ранен и
отправлен в госпиталь в глубокий тыл – в узбекский город
Коканд. Пролежав там четыре месяца, был комиссован. Его
родной город был в руках у врага. О судьбе оставшихся там
родных старшина ничего не знал. Оставалось одно – вернуться к
своей довоенной профессии, она привела его на службу в
тюрьму, хотя эта работа и была ему не по душе. По своей натуре
он был добросердечным и порядочным человеком. Увидев Ирину
и ее мужа, он понял, что ей не место в этом мрачном доме.
– Спасибо тебе, браток, что ты помог мне встретиться с женой,
– положив руку на плечо старшине, поблагодарил Арон.
– Если что надо, то пожалуйста. Я всегда, чем сумею, помогу
вам.
– Заранее благодарю тебя! – Они обнялись.
– Я твою жену сегодня же переведу из ее камеры. Она ведь,
наверное, грамотная?
– Конечно, – подтвердил Арон.
– Я ее пристрою писать. – Большое спасибо.
Арон вышел из тюрьмы. Встреча с дежурным старшиной
приободрила его. Он понял, что приобрел еще одного надежного
друга, и тот облегчит участь Ирины в тюрьме.
С этого дня колесо судьбы семьи Кац медленно начало
вращаться в обратном направлении.
Утром у дома, где поселился Арон, с визгом затормозила
машина «скорой помощи». Из нее вышел главврач госпиталя
Иванов. Из соседних дворов выбежали испуганные соседи. Они
были уверены, что с Гельмой Шаралиевной случилось несчастье.
Нагнув голову, чтобы не стукнуться о раму калитки, профессор
вошел во двор, где в глубокой печали сидел расстроенный Арон.
– Доброе утро, товарищ сержант, – улыбаясь, поздоровался
профессор.
– Здравствуйте, здравствуйте, профессор! – вскочив с места,
радостно воскликнул Арон.
– Пожалуйста, садитесь! – Взяв еще одну табуретку, стоявшую
у забора, профессор сел рядом. – Могу вас обрадовать, Арон
Хаимович! Привез я вам хорошие известия.
«Запомнил мои имя и отчество, как и имена Ирины и Янкеля»,
– с благодарностью подумал Арон.

201
 – Как я и предполагал, нужный нам адрес удалось разыскать
через военкомат. Живет он в Москве. Его фамилия Воронин. А
вот и его адрес. – Профессор протянул сложенный вдвое лист
бумаги с двумя адресами: своей матери и следователя уголовного
розыска. – К сожалению, номер домашнего телефона в личном
деле этого следователя не указан. Мой вам дружеский совет,
Арон Хаимович, незамедлительно ехать в Москву. Да, кстати,
есть ли у вас в Москве родственники или близкие знакомые?
– К сожалению, нет. Но ничего, я как-нибудь устроюсь.
Может быть, в гостинице. Это не беда.
– Нет, нет! Ни в коем случае! Заезжайте, пожалуйста, без
всяких стеснений ко мне домой, а заодно передайте от меня и
моей жены привет моей маме. Она у меня гостеприимна и будет
очень рада. Договорились, товарищ сержант?
– Большое спасибо, Иван Иванович, за то, что вы сделали и
делаете для нашей семьи, – растрогался Арон.
–Арон Хаимович, я еду по делам в Ташкент послезавтра
утром. Если хотите, могу отвезти вас к поезду.
Комок подступил к горлу. Кац смотрел на почти незнакомого
человека, помогающего ему, и не мог вымолвить ни слова.
– Ну что ж, молчание – знак согласия! Теперь, дорогой мой,
есть еще один немаловажный вопрос. Только заранее прошу вас,
без всякого стеснения. Естественно, что у вас, в вашем положе-
нии, денег не густо. Деньги я вам одолжу. Бог даст, наступит
мирное время, пойдете работать, тогда и отдадите мне долг. В
общем, договорились, товарищ сержант! – Иван Иванович достал
из кармана брюк две запечатанные пачки денег и положил их ему
на колени. Губы раненого солдата задрожали от волнения. У него
не было сил даже поблагодарить профессора.
– На вокзале у нас времени не будет, так что передайте маме,
что у нас все нормально. У внука тоже. Летает наш орел уже не в
нашем небе. Фашистов бомбит на их земле. Вот его последнее
письмо. Пожалуйста, дайте бабушке почитать, она очень ждет
его. – Иван Иванович подал Арону треугольник. – Ну, вроде бы
все. Как будто ничего не забыл. Бог даст, послезавтра, ровно в
8.00 я буду здесь у вас. С билетами в Москву проблем не будет.
Тепло попрощавшись с сержантом, профессор уехал в
госпиталь. В операционной его ждал тяжелораненый солдат.

202
 Кац теперь уже был уверен, что каждый новый день
приближает час освобождения Ирины.

Когда вечернее небо Москвы разукрасилось звездами артилле-

рийского салюта в честь очередной победы Красной Армии,
поезд Ташкент – Москва медленно подъезжал к вокзалу. Крепко
держась за поручень, Арон сошел по скользким ступеням вслед
за проводницей на полупустой перрон. Моросил дождь.
«Прохладно здесь, хорошо, что прихватил шинель», – подумал он
и вышел на привокзальную площадь.
Приехавших тем же поездом офицеров высшего комсостава
встречали несколько машин. Возле автобусной остановки стояли
две старенькие, черного цвета эмки-такси. Арон подошел к ним.
– Что, сержант, начальство не взяло тебя с собой? – ухмыль-
нувшись, спросил один из водителей, высокий тучный среднего
возраста мужчина, стоящий под навесом.
– Ну и хрен с ним, с этим начальством, правильно, сержант?
Им только заседать в кабинетах, а нашему брату, солдату, вшей
кормить в окопах да матушку Россию грудью своей защищать! –
заметил второй, щупленький на вид пожилой шофер в очках.
– Э, не говори, Степа, начальство все же планы боевые в
штабах разрабатывает!
– Разрабатывать-то разрабатывает, а обстановка на фронте
часто меняется так, что этими штабными планами можно в туа-
лете подтереться, понял, Васька? Ты на фронте не бывал и пороха
не нюхал с твоим белым билетом, а мне приходилось хлебнуть
всякого говна, так что знаю я, что такое начальство там, в окопах,
и кто такие канцелярские крысы в штабах! Почитал бы хоть
«Войну и мир» Льва Толстого, тогда бы знал, что такое война, –
сплюнул со злостью худощавый таксист.
– Ну, ладно, ладно! Ты прямо стратег, словно Кутузов или сам
Жуков. Все знаешь! – буркнул обиженно его коллега.
– Да знаю, Васька, на своей шкуре испытал. А ты, понимаешь,
раскудахтался.
– Тебе, наверное, автобус нужен, сержант? – спросил толстый
водитель у Арона.
– Да, – ответил тот.
– Автобус по вечерам ходит редко. Сам понимаешь: война.

203
 – Это верно, – вздохнул Арон.
– А ты спешишь, сынок? – с сочувствием спросил худощавый
шофер.
– Очень.
– Тогда на такси езжай, – усмехнулся грузный таксист.
«Пожалуй, надо ехать на такси, пока не поздно, а то будет
неудобно тревожить незнакомую старушку. Времени нет здесь
торчать. Дорог каждый час», – подумал Арон.
– Подвезете меня? – спросил он у стоящего рядом с ним
толстяка.
– А почему нет? Куда тебе надо?
Арон вынул из кармана лист бумаги, на котором был написан
адрес, и протянул ему.
– О, это удовольствие тебе очень дорого обойдется, – выпятив
губы, протянул тот.
– Ничего. Другого выхода нет, – решительно сказал Арон.
Пожилой таксист забрал у толстяка бумагу, прочел адрес и
сказал:
– Садись, сынок, ко мне, я тебя не обижу.
– Ладно, не бесись, батя, я пошутил, – буркнул толстяк.
Такси быстро неслось по полупустым московским улицам.
Мысли унесли Арона в далекий Коканд, где за колючей
проволокой томилась жена. Ему не терпелось поскорее
поговорить с человеком, от которого зависела судьба Ирины.
Было девять часов вечера.
«Пока я приеду, будет совсем уже поздно. Но профессор
наверняка позвонил матери и предупредил о моем приезде. Там
переночую, приведу себя немного в порядок, оставлю чемодан, а
завтра поеду к Воронину. Один день ничего не решит. Лишь бы
все закончилось благополучно», – размышлял Кац.
– К родственникам едете, сержант? – спросил водитель.
– Нет.
– А сам откуда родом?
– С Украины, – неохотно ответил Арон, мысли его были
заняты предстоящими встречами. «Захочет ли Воронин помочь?..
Кто мы для него? Чужие люди…»
– Слава Богу, дождь кончился, – облегченно вздохнул таксист,
вновь прервав тяжелые думы пассажира.

204
 За окном автомобиля мелькали, словно сотни глаз, окна
домов. Арон вспомнил родной Киев. Сердце защемило от тоски.
Такси, подъехав к большому пятиэтажному дому
дореволюционной постройки, остановилось.
– Большое спасибо. Скажите, пожалуйста, сколько с меня?
– Сколько дашь.
– Но я не знаю, какие сейчас цены.
– Не надо ничего, сынок. Счастливо тебе. Мне все равно в эту
сторону. Домой пора. Такая погода. Радикулит меня совсем
замучил.
– Нет! Нет! – запротестовал Арон. Он вытащил из бумажника
купюру.
– Не надо. Тебе, сержант, пригодятся в Москве. Счастливо
оставаться! – Таксист нажал на газ. Машина, рванув с места,
скрылась за поворотом.
– До свиданья, огромное вам спасибо! – Вдогонку крикнул
Кац.
«Красивый дом, ничего не скажешь. Как у нас, на Саксаган-
ского, Энгельса или на Пушкинской. До революции здесь, навер-
ное, жили графы или князья», – подумал Арон, вытаскивая из
кармана бумажник, чтобы посмотреть номер квартиры.
«О господи! Я забыл забрать бумажку с адресами у шофера!
Черт бы меня, дурака, побрал!» – разозлился он на себя. Арон
подошел к парадному подъезду. Над дверью висела табличка с
названием улицы и номером дома.
«Точно, 18! А квартира – восьмая! Там были две восьмерки!»
– вспомнил он. Поднявшись на третий этаж, он подошел к двери,
на ней была аккуратно выведена цифра «8». Арон позвонил. К
его удивлению, на пороге показался блондин в очках лет
тридцати пяти.
– Здравствуйте. Скажите, пожалуйста, здесь живет Екатерина
Павловна Иванова?
– Нет, не здесь, – хмуро ответил хозяин.
– Как не здесь? Я... я, вроде, запомнил, – смутившись,
невнятно произнес Арон.
– Нет, товарищ сержант, такая семья здесь действительно не
проживает, – разводя руками, повторил блондин.
Внизу хлопнула парадная дверь. Под стеклянным куполом

205
крыши отозвалось эхо.
– Товарищ сержант! Товарищ сержант!
Арон сразу же узнал голос таксиста.
– Да! Да! Я здесь! Спасибо! Одну минуту, я сейчас спущусь! –
радостно закричал Кац.
– Не надо! Стойте, сержант! – Таксист быстро поднялся на
третий этаж. – Извините меня, пожалуйста, забыл отдать вам
адрес. Память совсем стала никудышная, – тяжело дыша, говорил
он.
Арон, улыбаясь, поблагодарил водителя и взял листок с
адресом:
– Ну что вы! Спасибо большое! Это я сам виноват, сам забыл.
И вы уж, пожалуйста, простите меня за беспокойство, –
обратился он к блондину, стоящему в дверях квартиры.
– Ничего. Бывает.
Все трое прочитали адрес.
– Но это же мой адрес! – воскликнул блондин. – Значит, вы не
ошиблись, а ниже написан адрес Екатерины Павловны.
– Извините, пожалуйста, – смутился Арон. – Так поздно я не
хотел вас тревожить. Сначала думал заехать к Екатерине
Павловне. – Он ударил ладонью себя по лбу. – Как у Маршака:
«Рассеянный с улицы Бассейной». Нехорошо получилось, – Арон
виновато смотрел на блондина.
Все трое рассмеялись.
– Почему же нехорошо, товарищ сержант! Ведь от перемены
мест слагаемых сумма не меняется!
– Я очень рад, что все так прекрасно закончилось. Еще раз
извините меня. Счастливо оставаться, желаю хорошо провести
время в Москве, – сказал довольный таксист и помахал рукой
молодым людям.
Хозяин любезно пригласил Арона Каца в квартиру. Пройдя по
широкому освещенному коридору мимо большой кухни, они
вошли в гостиную с большими полуовальными окнами,
обставленную красивой мебелью. Книжный шкаф во всю стену
был заполнен книгами по юриспруденции.
– Садитесь, пожалуйста, я сейчас вернусь. – Взяв чемодан,
хозяин указал ему на кожаное кресло.
– Большое спасибо, мне очень неудобно.

206
 – Все в порядке.
Вернувшись в гостиную, хозяин представился:
– Владимир Николаевич Воронин.
– Арон Хаимович Кац, – ответил сержант, нервничая.
– Рад с вами познакомиться, Арон Хаимович. Прошу вас, не
стесняйтесь. Квартира у нас большая. Нас вы абсолютно не
стесните. Живем мы здесь только вдвоем с матерью.
В это время дверь в соседнюю комнату открылась, и вошла
симпатичная пожилая женщина в очках и бежевом махровом
халате.
– Добрый вечер, – улыбнулась она.
– Мамочка, познакомься, пожалуйста, это мой фронтовой
товарищ Арон Хаимович Кац. Прошу любить и жаловать, – пред-
ставил его хозяин.
– Очень приятно. Клавдия Петровна, – с улыбкой сказала она.
– Извините меня, пожалуйста, что потревожил вас в такое
позднее время, – виновато произнес гость.
– Ну что вы, Арон Хаимович, мы раньше чем в одиннадцать
часов вечера не ложимся – вернее, я. А Володя, трудно даже
сказать... Наверное, с первыми петухами засыпает.
– Владимир Николаевич, большое горе заставило меня обра-
титься к вам за помощью, – начал Арон … и умолк.
– Я весь внимание.
– Я приехал из Коканда. Вы там лежали в госпитале. Там вы
встретили вашу родственницу…
– Да, да. Наденьку с детьми.
– Она вам рассказала о начальнике милиции Рашидове, кото-
рый вымогал у нее деньги за пропуск на выезд.
– Совершенно верно. Его тогда же арестовали за взятки.
– Их дело пересмотрели сразу же после вашего отъезда, и
начальника милиции выпустили на свободу вместе с его
сообщницей, а вместо них в тюрьму на восемь лет посадили мою
ни в чем не повинную жену, которая работала в паспортном
столе. – Арон умолк. Воронин встал со стула и нервной походкой
начал ходить по комнате. Затем сел. Лицо его пылало гневом.
– Ну и сволочи же этот Рашидов вместе с прокурором! Я так и
думал, что это одна шайка и они его в конце концов вытянут. Как
подло все это дело провернули, нашли, значит, козла отпущения!

207
Переложили свои грехи с больной головы на здоровую. Надо же
дойти до такой подлости! – возмущался заместитель старшего
следователя военной прокуратуры Москвы подполковник
Воронин. – Ну ничего! Вы просто молодец, Арон Хаимович, что
приехали в Москву. Рано эти преступники празднуют победу. Я
вас, гадов, всех до одного заставлю еще раз, но уже при мне,
поплясать на раскаленных углях! Дождусь суда над вами.
– Дорогой мой, лично я не удивляюсь этому произволу и
беззаконию. Нашей семье тоже пришлось испытать много
несправедливости, – заговорила Клавдия Петровна. – Моего
мужа, известного адвоката, при Ежове без всякой причины
арестовали и расстреляли, а потом, когда и самого Ежова
расстреляли, мужа реабилитировали. Что и говорить! Сердце
разрывается! Сотни тысяч невинных людей, как и ваша жена,
сейчас томятся в тюремных застенках, и не видно этому конца. –
Тяжело вздохнув, она умолкла.
– Володя, наш гость с дороги. Он наверняка проголодался и
устал, – после короткой паузы сказала хозяйка.
– Да, да, мамочка, ты права. Мы сейчас отметим приезд Арона
Хаимовича.
Разговор затянулся далеко за полночь. Владимир Николаевич
с теплотой вспоминал главврача госпиталя, профессора Ивана
Ивановича, который оперировал его после тяжелого ранения и
которому был обязан своим полным выздоровлением. В этой
гостеприимной семье Кац чувствовал себя так, словно они были
давними приятелями.
На следующий день он навестил мать профессора Иванова.
Старушка была очень благодарна за привет от сына и письмо от
внука. В то же время она расстроилась, что симпатичный моло-
дой человек остановился не у нее. По ее просьбе Арон с боль-
шим удовольствием отобедал в этот день в ее доме.
Спустя два дня Воронин, получив разрешение своего началь-
ства, как официальное лицо, обладающее широкими полномо-
чиями, уехал в Ташкент вместе с довольным Ароном. Там, в
обход гражданских властей, через военную комендатуру был
арестован Рашидов вместе с его сообщниками. Им были
предъявлены обвинения во взяточничестве, обмане и
преднамеренном незаконном аресте невинной паспортистки Кац.

208
Расценено это было как тягчайшее преступление в военное
время.
Усилия Владимира Николаевича увенчались успехом, и
правда восторжествовала.

Глава четвертая
I
Несколько дней весь Киев бурлил в ожидании предстоящей
казни через повешение фашистских преступников. На их совести
были тысячи безвинных жертв, большинство из которых –
киевские евреи, расстрелянные в Бабьем Яру.
Придя с работы домой, Рива вместе со свекровью, своими
детьми и Янкелем отправилась на центральную площадь города,
где все с нетерпением ожидали часа возмездия палачам. Людское
море заполнило площадь и прилегающие улицы. Площадка, где
были установлены виселицы, была окружена солдатами с автома-
тами в руках.
По мере приближения часа казни живое кольцо людей
сужалось вокруг эшафота. Рива, держа на руках дочурку, изо всех
сил старалась протиснуться поближе к месту казни. Неописуемая
ненависть и ярость бушевали в ее сердце. Кто-то из толпы
случайно локтем больно толкнул девочку в бок. Та расплакалась.
– Рива! Рива! Куда ты лезешь с ребенком! Вас же раздавят
там! – закричала бабушка Хана, услыхав плач внучки. – Оставь,
прошу тебя, Дорочку со мной! Ее могут задушить! Ты же
видишь, что делается!
Старушка кричала изо всех сил, держа за руки мальчиков,
которых, как и ее саму, давили со всех сторон. Стоявший немно-
го позади Ривы военный, услышав крик старушки, протиснулся к
женщине с девочкой на руках. Взяв на руки плачущую Дорочку,
он, разгребая локтями, словно веслами, толпу, с трудом пробрал-
ся к бабушке Хане и передал ей в руки внучку. Та, прижав
плачущего ребенка к груди, вместе с Янкелем и Семеном, дружно
кричавшими: «Пропустите!», медленно отходила назад. Ее же
невестка изо всех сил рвалась вперед, чтобы собственными глаза-
ми увидеть казнь палачей.
Наконец, по образовавшемуся с помощью солдат и милиции
209
коридору к месту казни длинной вереницей подъехали двенад-
цать грузовых машин. В кузове каждой стоял сбитый из досок, в
человеческий рост, решетчатый ящик, в котором находился воен-
ный преступник. Двери ящика были заперты амбарным замком.
Рядом стояли по два солдата с автоматами в руках. Медленно
друг за другом машины, развернувшись на отгороженной от
людей части площади, задним ходом подъехали к одиннадцати
виселицам. По команде солдаты вывели преступников из будки.
Не менее пяти минут над центральной площадью города, приле-
гавшей к лежащему в развалинах Крещатику, бушевала толпа
негодующих людей.
– Прошу внимания! – прозвучал в рупор голос стоящего на
машине офицера.
Наступила гробовая тишина.
– Мне сказали, что среди этих нелюдей есть два генерала
полиции, и несколько офицеров СС, полиции, жандармерии и
охранных частей, – долетели до Ривы слова стоящей впереди
женщины.
Был оглашен смертный приговор. Пришел час справедливого
возмездия.

II
Приближались к концу летние каникулы. Янкель и Семен с
нетерпением ожидали начала учебного года. За день до начала
занятий бабушка Хана испекла детям вкусный пирог с маком и
торжественно вручила сшитые ею из старой в крупную клетку
юбки две удобные сумки для книг, застегивающиеся на пуговицу
и с накладными карманами для чернильниц.
Рива пришла с работы, как всегда, поздно, но дети ожидали ее
и не садились за праздничный стол.
Она купила мальчикам по две тетради: в клетку и в косую
линейку, чернильницы, чернила, ручки, обычные и цветные
карандаши и, конечно, учебники. Маленькая Дорочка с завистью
смотрела на братьев.
– Теперь вам нужно с новыми силами учиться только на
отлично! – торжественно заявила Рива. – Вы довольны?
– Да! – одновременно радостно воскликнули ребята.
Когда все в приподнятом настроении, предвкушая завтрашний

210
день, принялись ужинать, неожиданно раздался стук в дверь, уже
запертую на ночь на два засова и один толстый крючок.
Рива, насторожившись, подошла к двери. В это послевоенное
время в Киеве была довольно тревожная обстановка. Часто слу-
чались грабежи и убийства, в основном, зажиточных людей,
разбогатевших во время оккупации на мародерстве и грабеже
еврейских домов, опустевших после расстрела в Бабьем Яру и
эвакуации. Но зачастую не брезговали грабители и квартирами
победнее.
– Кто там? – нерешительно спросила она.
– Открой, Ривочка, это мы, Ирина с Ароном, – послышался
знакомый голос.
– Мамочка! Папочка! – закричал Янкель, бросившись им
навстречу.
Арон подхватил сына на руки. Счастливые родители покры-
вали его лицо горячими поцелуями.
– Спасибо! Спасибо вам, дорогие, за Яшеньку, – сквозь слезы
радости говорила Ирина.
Бабушка Хана суетилась, ставя на стол еду для таких желан-
ных и родных людей.
– Рива, почему вы не могли поселиться у нас? – спросил Арон.
– А в вашей квартире живет какой-то гад. Он нас не хотел
даже на порог дома впустить. Я не написала об этом Ирине,
чтобы не огорчать ее.
– Вот чудеса происходят на белом свете, – возмутился Арон, –
но ничего, мы его заставим убраться вон! Правда, Яша? –
обратился он к сыну, сидящему у него на коленях.
– Еще как заставим!.. – рассмеялся счастливый Янкель.
На следующий же день Арон отправился в свою довоенную
квартиру, занятую чужими людьми. Как он и ожидал, встретили
его там откровенно враждебно. На стук в дверь в длинный
коридор коммуналки вышел молодой шатен лет тридцати, плот-
ного сложения, в военной форме без погон. Следом вышла сухо-
щавая женщина в цветастом, явно не по размеру, халате. Пред-
ставившись новоявленным «хозяевам», Кац вошел вместе с ними
в комнату.
Со щемящей болью в сердце он увидел свою мебель, свой
стол, на котором из его же посуды ели незнакомые люди. Арон

211
сказал им о цели своего прихода.
– Знаешь что, сержант, – со злостью проговорил мужчина, –
война все списала. Сейчас люди живут по другим законам. Я тебе
это объясняю как офицер, понял? – с пренебрежением глядя на
нежданного незнакомца, сквозь зубы процедил лжехозяин.
– Нет, не понял. А вот то, что вы сидите на моих стульях,
едите из моих тарелок, спите на кровати, купленной мною, это я
прекрасно понимаю, – спокойно произнес Арон, усаживаясь на
табурет у двери.
– А ты знаешь, сержант, что такое демагогия? – отойдя к окну,
спросил мужчина.
– Я знаю лишь одно: ты сегодня же и по-хорошему уберешься
из моей квартиры. Понял?! – Арон повысил голос.
– Ну, скажи на милость, Дуся, ну не наглый он, этот еврей?
Недаром же говорят, что хитрее их брата на земле нет.
– Ну как же, явился – не запылился. Весь Ташкент жидами
забит, – не глядя на инвалида войны, бросила она.
– Вообще-то, ты мне, сержантик, надоел. Валяй отсюда
подобру-поздорову, пока еще цел.
Однако тот, не реагируя, продолжал сидеть.
– Ты что, оглох, жидовская морда?! Или тебе помочь?! –
подойдя к нему, заорал новоиспеченный «хозяин».
– Попробуй, – спокойно улыбнулся Арон. – Вот это уж
действительно наглость: из моей же квартиры – и меня выгоняет!
– Выходи! Я кому сказал?!
– Наверное, себе.
– Нет, тебе, жидовская харя! Жид пархатый! – схватив Арона
за рукав гимнастерки, кричал «хозяин» все громче.
– Руки убери, – не вставая с табуретки, спокойно произнес
Кац, с трудом сдерживая ярость.
– А я тебе сказал – вон отсюда! – наглец изо всех сил потянул
на себя Арона, выбив из-под него табурет.
Тот с трудом удержался на искалеченных ногах. От природы
он был физически здоровым человеком, с хорошей реакцией,
сильным, жилистым, и с самого детства привыкшими к труду
руками. Успев схватить горлопана, он резко рванул его в сторону.
Явно не ожидавший от еврея такой строптивости, тот упал на
пол.

212
 – Ах ты, жидовская сволочь! Да я таких, как ты! – он бросился
на инвалида с кулаками.
Мужчины обменялись сильными ударами. Из разбитой губы
антисемита сочилась кровь.
– Милиция! Милиция! – закричала женщина.
На крик в комнату вбежали соседи, пожилая женщина и
старик, находившиеся все это время в кухне.
– Арон! Арончик, дорогой ты наш! Здравствуй! Что здесь
происходит?! – подбежав к нему, воскликнула довоенная соседка.
– Здравствуйте, тетя Клава. Вот этот, – показал он на наглеца,
– хотел силой вытолкнуть меня из моей же комнаты.
– Что?! Да мы ему, этому спекулянту, дезертиру, глотку за
тебя перегрызем. Гад этакий! Сидел здесь со своей кралей, а
наши дети на фронте кровь проливали! Инвалида войны бьет!
Чтоб у тебя руки отсохли, хулиган паршивый!
Она подняла с пола бамбуковую палку Арона.
– Вон отсюда, поганец! – Соседка раскраснелась от возму-
щения. До войны она очень уважала семью Кац, особенно лю-
бимца всех соседей – кудрявого Янкеля. – Бессовестный! Залез в
чужую квартиру, бугай здоровый! Мы еще тебя выведем на чис-
тую воду! Вон какую морду отъел!
– Мы будем свидетельствовать, что он избивал инвалида, –
вставил старик. – Здесь все их ненавидят, Арончик.
Не прошло и десяти минут, как в комнату в сопровождении
милиционера вошла незаметно выскользнувшая во время
разговора сожительница лжехозяина. Милиционер, дежуривший
на улице, был приятелем ее любовника.
– Ваши документы! – отдав честь, обратился он к Арону, лицо
которого было в крови. Вынув из кармана гимнастерки
удостоверение, Кац протянул его блюстителю порядка. Про-
смотрев его, тот предложил Арону пройти с ним в районное отде-
ление милиции.
– Это вы за что инвалида войны, довоенного жильца этой
квартиры, которого избил незаконно живущий здесь хулиган, в
милицию забираете? – встав между Ароном и милиционером,
размахивая руками, кричала пожилая соседка. – Лучше этого
возьмите, ему, бугаю здоровому, там давно самое место. Мы
свидетели, что он избил нашего соседа!

213
 – Да! Да! Мы свидетели! И пойдем, Клава, в милицию к
начальнику, подтвердим, что он избивал инвалида войны, товари-
ща Каца, – заикаясь от волнения, говорил старик.
– А вы, граждане, не вмешивайтесь! Без вас разберемся, –
сказал милиционер, недовольный вмешательством нежела-
тельных свидетелей. Из-за них он вынужден был лишь
посоветовать самим разобраться по-хорошему, а если нет – так на
то есть власть.
Три месяца беспрерывной нервотрепки понадобились Арону,
чтобы после вмешательства военной прокуратуры, не без помощи
своего нового верного друга из Москвы, Воронина, выселить из
своей комнаты родственника управдома. Через несколько
месяцев выяснилось, что этот тип жил в Киеве по поддельным
документам, сбежав из Белоруссии, где во время немецкой
оккупации служил полицаем. Он был осужден по всей строгости
закона, а его родственника уволили с работы.

Трудные осень и зиму пришлось пережить семье Кац в родном

Киеве. Особенно тяжко было Ирине, узнавшей о гибели ее роди-
телей в Бабьем Яру. Из-за неимоверной дороговизны их положе-
ние было очень тяжелым. Арон найти посильную постоянную
работу не мог. Не жалея здоровья и сил, он, где только мог,
старался подработать, чтобы кое-как прокормить свою семью. О
работе для Ирины не могло быть и речи. Ее подорванное тюрем-
ным заключением и без того слабое здоровье требовало лечения
и отдыха, а также усиленного питания. Этого они, при всем
желании, не могли себе позволить. Открытие обувной фабрики,
где работал Арон до войны и с которой связывал все свои
надежды, все время откладывалось.

III
Лишь через полгода на обувную фабрику начали, наконец,
набирать рабочих. Как и следовало ожидать, предпочтение
отдавалось довоенным специалистам. Арон, хотя ему было очень
тяжело, вновь начал работать закройщиком, и, конечно,
положение семьи стало заметно улучшаться. И у Ирины здоровье
постепенно пошло на поправку. Она начала подумывать о работе
бухгалтером на своем довоенном месте на фабрике, где мужу

214
часто напоминали о ней ее бывшие коллеги. Однако этому
помешала незапланированная беременность. По настоянию мужа
Ирина сначала должна была рожать.
Шло время. Янкель, к радости родителей, учился очень
хорошо. Особенно ему нравилась история, которую преподавал
директор школы. Ребята приходили на урок истории, как на
праздник. Алексей Сергеевич был эрудированным человеком и
прекрасным рассказчиком, никогда не ограничивался одной лишь
учебной программой. Он любил иллюстрировать свои рассказы
картами и рисунками, сделанными им самим.
В классе на его уроках всегда царила атмосфера непринуж-
денности и доброжелательности.
После того, как Алексей Сергеевич впервые в честь Дня
Победы прикрепил к пиджаку свои боевые награды, в числе
которых были орден Красного Знамени, два ордена Красной
Звезды и медаль «За отвагу», не было предела гордости ребят за
своего учителя. Закончив с отличием исторический факультет
Киевского пединститута, он попросился на работу в Сибирь,
учителем истории, хотя мог устроиться работать в Киеве, где в
городском отделе народного просвещения много лет работал его
отец. В таежной сибирской деревне и застала молодого человека
война. Он добровольно ушел на фронт. В 1943 году стал
командиром разведгруппы. Однажды, возвращаясь после
сложной операции из вражеского тыла с захваченным «языком»,
Демин со своими подчиненными, переходя линию фронта, попал
под шквальный огонь фашистских орудий, потерял половину
боевых товарищей и сам был тяжело ранен.
Пролежав пять месяцев в госпитале после ампутации руки, он
приехал в освобожденный от фашистов родной Киев. Перед ним
открылась ужасная картина. Центральная улица, Крещатик, где
жил до войны Демин, представляла собой сплошные руины. О
судьбе своих родителей он ничего не знал. В военкомате ему
сообщили, что отец пропал без вести. Единственной отрадой в
его жизни стала работа. Вскоре он был назначен директором
школы. Ученики чувствовали его отцовскую любовь и отвечали
ему тем же.
Было у Алексея Сергеевича большое увлечение – шахматы.
Он создал в школе шахматный кружок и начал обучать ребят

215
этой увлекательной игре. Школа переживала настоящий шахмат-
ный бум. Ученики сами выстругивали из деревяшек шахматные
фигуры. Янкель, как и все его сверстники, увлекся этой игрой и
уделял ей много времени, это не очень пришлось по вкусу его
родителям, зато учитель был им очень доволен.
Прекрасные отношения между Алексеем Сергеевичем и Янке-
лем сложились не сразу. Об их знакомстве тот и другой не
любили вспоминать, а если и вспоминали, то с горечью и сожа-
лением.
В классе, в котором занимался Янкель, были ребята разного
возраста, от десяти до четырнадцати лет, так как из-за войны
многие прервали учебу. За одной партой с ним сидел его
сверстник, весельчак и баламут Толик, отец которого погиб на
фронте, а мать вышла замуж вторично. Отношения между ним и
любившим выпить отчимом были довольно натянутыми.
Мальчик целыми днями был предоставлен самому себе. Уроки
дома никогда не делал, а вместе с ребятами гонял мяч. Однако он
имел пристрастие к чтению книг, особенно исторических. Янкель
жалел своего непутевого одноклассника, особенно во время
контрольных работ по арифметике, которые были для того
сущим адом. Он постоянно старался успеть за сорок пять минут
выполнить задания сразу за обоих, так как не мог видеть, как
расстраивался Толик, когда получал плохие оценки.
Именно он и был причиной происшедшего с Янкелем ЧП на
уроке истории. Алексей Сергеевич на одном из первых своих
послевоенных уроков, развесив, как обычно, на доске карты,
схемы и рисунки, начал рассказ о походах знаменитого полко-
водца Гая Юлия Цезаря. Учитель, с азартом размахивая указкой
во время рассказа, показывал ею на карту, где большими стрел-
ками были изображены маршруты походов римских войск. Уче-
ники, затаив дыхание, слушали его. Толик при каждом резком
взмахе указки учителя, с трудом сдерживаясь, чтобы не
рассмеяться в голос, подталкивая Янкеля, шептал:
– Гляди, гляди, Яшка, он, как Дон-Кихот, сражается с мельни-
цами!
Алексей Сергеевич сразу же уловил шепот в тишине класса.
Он то и дело, внезапно поворачивая голову, посматривал на
Янкеля и на Толика, уткнувшегося лицом в парту. Ненормальное

216
поведение ребят начало его раздражать.
Когда рассказ о сражениях легионов Юлия Цезаря достиг
кульминации, Янкель, улучив момент, когда учитель повернулся
спиной к классу, показал Толику палец.
– Пустосмех, – шепнул он.
В этот момент директор школы, резко повернувшись лицом к
классу, умолк, глядя в упор на сидевшего с невозмутимым лицом
Яшу. А испуганный Толик, словно страус, в тот же миг уткнулся
лицом в лежащие на парте руки. Это было настолько смешно, что
Янкель, не выдержав, рассмеялся. Алексей Сергеевич, положив
указку на стол, быстрым шагом подошел к нему и схватил
ученика за шиворот.
– Вы что это себе позволяете!? – воскликнул учитель, но тут
же отпустил его.
Ребята в недоумении смотрели на лучшего ученика, стоящего
с глазами, полными слез.
На следующий день, в начале первого урока, секретарь
вызвала Янкеля к директору. В директорском кабинете Алексей
Сергеевич извинился перед учеником за свой вчерашний
поступок. Не прошло и десяти минут, как, к удивлению и радости
переживавших за него ребят, Янкель вернулся в класс, не сказав
никому о том, что произошло в кабинете. С этого дня началась
настоящая дружба между двумя людьми разного возраста. Эта
дружба сохранилась на долгие годы.

День рождения Арона совпал с днем Победы над фашистской

Германией. Ирина решила отметить этот день, как в довоенные
годы.
Впервые после войны в квартире Кац собрались гости. Играл
чудом сохранившийся довоенный патефон. Кроме бабушки Ханы
и Ривы с детьми, Арон пригласил двух коллег с фабрики, хоро-
ших товарищей и бывших фронтовиков. Они пришли с женами,
работавшими там же.
Янкель, Семен и Дорочка с удовольствием уплетали за обе
щеки вкусную еду. Сидящая рядом с ними бабушка Хана
вздыхала, глядя на голодных внуков, и вспоминала то недолгое
хорошее для ее семьи время, когда она пекла вкусные сдобные
пирожки для продажи на базаре. К сожалению, вскоре ей

217
запретили заниматься «кустарщиной», считая это пережитком
капитализма.
Хотя беременность Ирины проходила тяжело, она с помощью
бабушки Ханы с радостью обслуживала желанных гостей. То и
дело вперемешку звучала еврейская, русская и украинская
музыка. Янкель, к всеобщему удовольствию, играл на скрипке.
Рива со смешанным чувством радости и грусти смотрела на
веселые лица Арона, Ирины и их гостей. «Боже мой! Как я несча-
стна! Как мне жить одной с детьми? Как поставить на ноги своих
сироток?» – с горечью думала молодая вдова. Вскоре она, сослав-
шись на головную боль, оставив свекровь и детей, ушла домой.
Увидев небогатое жилище своего товарища по работе и усло-
вия, в которых он, имеющий золотые руки, живет, друзья решили
познакомить Арона с человеком, продающим обувь на толкучке.
Он стал приносить Кацу кожу и все необходимое, чтобы тот шил
для него новые сапоги и туфли для продажи. С легкой руки своих
друзей Арон начал хорошо зарабатывать, и жизнь семьи
коренным образом изменилась. Достаток пришел в дом.
Кац сумел обменять комнату в коммунальной квартире на
трехкомнатную квартиру с доплатой. Эту квартиру он обставил
новой мебелью. Самым большим счастьем для семьи было благо-
получное рождение дочери, которую назвали Диной.
Хотя Арон своим нелегким трудом и зарабатывал немалые
деньги, постоянный страх за завтрашний день преследовал его.
Он прекрасно понимал, что в любой момент его могут арес-
товать и конфисковать все имущество.
Это держало в постоянном напряжении Арона и Ирину,
боявшихся любого стука в дверь.
С наступлением холодов у семьи Кац начались проблемы. С
самого утра их комнаты наполнялись дымом, так как бывшие
хозяева, алкоголики, за деньги разрешили живущим под ними
соседям провести через наружную стену двухэтажного дома
трубу на крышу, рассчитывая таким способом осушить свои
постоянно сырые стены. Но так как вся эта работа была
проделана неумело, дым просачивался в квартиру, и
существовала постоянная опасность пожара.
Арон отправился к соседям, живущим под ними, с намерением
разрешить этот больной вопрос.

218
 – Если вам не нравится, можете убираться отсюда. Ехать туда,
откуда приехали! А то не успели еще пожить, а уже свои порядки
наводите! Мой зять не вернулся с фронта, а он командует!.. –
бранью встретила его пожилая еврейка.
– Ну, пожалуйста, зачем вы кипятитесь? Я ведь не ругаться с
вами пришел. Поймите, пожалуйста, и вы нас. Во-первых, у меня
маленький ребенок, а в квартире дым. Девочка все время
кашляет. Во-вторых, ваша труба проходит через мою стенку и
деревянное перекрытие, а это уже грозит пожаром. Давайте
вместе найдем выход из положения...
– Нечего мне с вами обсуждать. До вас жили нормальные со-
седи. Они никогда не жаловались, что дымит. Если у вас дымит,
вы и ремонтируйте. У меня не дымит и денег нет платить за вас.
Я дома туфли не шью! – громко закричала старуха, чтобы стоя-
щие во дворе соседи услышали.
– Глупая вы женщина. Я просто вызову сегодня же пожарных,
и они запечатают вашу печь! – категорично заявил Арон.
– А я вызову ОБХСС! Увидим, кому будет хуже! – съехид-
ничала старуха.
После ссоры со старухой-«махшейхой»32, как потом назвал ее
Арон, они с Ириной решили сами уплатить трубочисту. Однако
угроза соседки была воспринята супругами как серьезное предуп-
реждение.
Буквально через неделю после ссоры, вечером, когда Арон,
придя с работы домой, умывшись, сел за обеденный стол, раздал-
ся стук в дверь. Янкель пошел открывать. В комнату он вернулся
в сопровождении милиционера.
– Добрый вечер. Я ваш участковый инспектор, – представился
высокий худощавый милиционер, быстрым взглядом осматривая
комнату.
– Очень приятно. Садитесь, пожалуйста, – поднявшись со
стула, сказал хозяин. – Ирочка, принеси, пожалуйста, паспорта.
Они не были удивлены приходом участкового. Периодически
в каждой квартире проверяли паспорта, так как в Киеве многие
жили без прописки, к тому же криминальная обстановка в городе
по-прежнему оставалась очень напряженной.

32
Ведьма (идиш).
219
 – Не беспокойтесь напрасно. Я не документы проверять
пришел. Видите ли, вы здесь новые жильцы, а я недавно начал
работать на этом участке, так что мне не совсем приятно, откро-
венно говоря, что милицией получено анонимное письмо на вас.
Скажите, пожалуйста, где вы работаете и кем?
– Я работаю на обувной фабрике закройщиком.
– Ясно. Понимаете, кто-то написал, что вы дома шьете новые
туфли для продажи, а кожу берете на фабрике, где работаете.
Ирина изменилась в лице.
– Я знаю, кто написал эту ложь. Это сделала живущая под
нами соседка, которая меня ни за что отругала и сказала, что
напишет обо мне всякие гадости, – усмехнувшись, как всегда,
спокойно сказал Кац.
Он рассказал участковому, из-за чего у них произошла ссора.
– Ничего не поделаешь. Всякие есть люди. Пакость каждый
сделать может, а вот на хорошее способны не все, – разводя рука-
ми, сказал доброжелательный участковый.
Хозяин пригласил его, бывшего фронтовика, составить им
компанию за обедом. Тот не отказался. Расстались они поздно
вечером хорошими приятелями. Едва за милиционером
закрылась дверь, Ирина с плачем бросилась мужу на шею.
– Нам, Арончик, миленький, ничего кроме куска хлеба не
надо. Я завтра же устроюсь на работу. Чувствую себя, слава богу,
хорошо. Ты ведь сам видишь, что в нашей стране нельзя жить по-
человечески. Диночку отдадим в ясли при фабрике. Мне Клара
сказала, что там очень хорошие ясли. Очень прошу тебя, ты
больше дома не шей. Договорились, Арончик? Я тебя умоляю.
Ничего нам не надо! Хочу только одного – жить спокойно и
никого не бояться!.. – плача говорила Ирина.
– Успокойся, успокойся, дорогая! Все, что ни делается, дела-
ется к лучшему. Теперь мы будем осторожны. Очень хорошо, что
у нас такой участковый. А когда Диночка немного подрастет и
окрепнет, тогда обязательно отдадим ее в ясли, и ты пойдешь
работать. Все образуется.
Как только мог, Арон старался успокоить совсем расстроив-
шуюся жену. Теперь он старался, чтобы к ним домой пореже
приходили клиенты, и сам, хотя ему и было тяжело, ездил к ним
снимать мерку, а обувь шил на чердаке, поставив там станок со

220
швейной машинкой, чтобы стук его не был слышен соседке.
Ирину немного успокаивало то, что муж сшил из принесенной
участковым кожи туфли его жене и жене его начальника. Те оста-
лись очень довольны. Несколько раз в деликатной форме участ-
ковый советовал своему приятелю быть очень осторожным, так
как соседка не унимается. Но Ирина об этом не знала. А Арон
чувствовал себя так, словно за каждым его шагом следят. Но
другого способа обеспечить семье нормальную жизнь не было.
После переезда на новую квартиру он решил наконец-то
осуществить заветную мечту – устроить своего одаренного сына
в музыкальную школу.
К радости родителей, Янкель с самого начала начал выделять-
ся среди своих соучеников. Через полгода учебы, по настоянию
преподавателей, его перевели в старший класс. Никто из них не
сомневался, что новый ученик обладает большим талантом.

Проходило время. После очередного концерта в большом

заводском клубе к родителям Янкеля подошел его преподаватель,
еврей.
– Поздравляю вас! Первая скрипка играла на пять с плюсом, –
улыбаясь, сказал он.
– Спасибо большое, Геннадий Леонидович, в этом ваша
заслуга, – ответил Арон.
– Мне, конечно, очень приятно заниматься с вашим сыном, но
вам, родителям, уже пора начать задумываться, куда в будущем
он поедет учиться. Надеюсь, вы меня поняли? – с грустью
смотрел на Арона и Ирину старый учитель.
Его слова не выходили у них из головы.
Неожиданно Янкель вспомнил о профессоре Московской кон-
серватории Константине Николаевиче Александрове, с которым
он и его покойный дедушка Хаим познакомились на базаре в
Ташкенте в день спасения Янкеля от цыган. Но, к сожалению,
домашний адрес при переезде в Киев затерялся. Арон с надеждой
написал письмо своему московскому другу Владимиру
Николаевичу. Он просил его узнать адрес и домашний телефон
профессора, а если будет возможность, то и встретиться с ним и
напомнить ему о маленьком скрипаче, игру которого он слышал в
Ташкенте на центральном рынке.

221
 Прошло более месяца томительного ожидания. Однако полу-
ченный в конце концов ответ был совершенно неожиданным.
Воронин писал, что Константин Александрович по не известным
ему причинам находится в заключении уже более двух лет.
Вместе с тем, он по-дружески, от всей души, предложил семье
Кац прислать сына к нему в Москву, и он постарается устроить
его сначала в музыкальную школу, а жить тот будет в их доме,
как он выразился, «на всем готовом». А после окончания школы
Янкель поступит без всяких препятствий в консерваторию.
Арон с благодарностью отнесся к предложению друга. Янкель
предоставил своим родителям решать этот вопрос, хотя сам хотел
поехать на учебу в Москву. Ирина же была против отъезда сына,
не представляя себе жизни вдали от него.
Тем временем Яша продолжал заниматься в общеобра-
зовательной и музыкальной школах. Неожиданно мать обратила
внимание на странное поведение сына. Всегда общительный, он
замкнулся в себе, стал раздражительным, часто уединялся в своей
комнате, откуда то и дело доносились печальные мелодии. Это
вначале удивило, затем не на шутку встревожило Ирину, боль-
шую часть времени находившуюся рядом с Янкелем. Несколько
раз она в деликатной форме пыталась узнать у него причину его
подавленного настроения, но он, смутившись, уклонялся от
ответа, что еще больше настораживало мать. Арон, работавший с
утра до позднего вечера, по мере сил старался успокоить жену,
заверяя ее, что во всем виновен переходный возраст, хотя сам не
меньше ее беспокоился за Янкеля. Но родители не могли даже
предпо-ложить, что причиной переживаний сына была
зарождающаяся любовь…
А все началось на второй день после их новоселья. Вечером за
праздничным столом собралась вся семья, их родственники и
знакомые. Как всегда, семейное торжество завершилось игрой
Янкеля на скрипке. Дворовые ребята, забравшись через чердак на
крышу соседнего дома, с любопытством смотрели через открытое
настежь окно на играющего сверстника. Некоторые из них знали
его в лицо, так как учились с ним в одной школе, и там он
выступал на всех праздниках.
На следующий день Янкель вместе со своим братом Семеном,
оставшимся у них на выходной день, вышел во двор. Их тут же

222
обступили мальчики и девочки. Каждый старался заговорить с
юным музыкантом, как со старым знакомым.
В стороне от всех стояла девочка с большими, выразитель-
ными, голубыми, как небо, глазами и длинными русыми косами.
Она была любимицей всех, кто ее знал. Света жила с матерью,
работавшей горничной в гостинице, и бабушкой, которая в ней
души не чаяла. Ее отец, приехав после войны в Киев, развелся с
женой, но продолжал поддерживать тесную связь с единственной
дочерью, а также со своей тещей, которую очень уважал, и
материально помогал им.
Света тяжело переживала уход отца. Благодаря его стараниям,
девочка, обладавшая от рождения музыкальным слухом и
хорошим голосом, брала частные уроки игры на фортепиано.
Учительница предсказывала ей большой успех. В школе она была
отличницей.
Свете, как и ребятам из ее двора, Янкель представлялся на-
стоящим артистом. После его вчерашнего концерта она долго не
могла уснуть. Игра юного красивого скрипача, волшебные
мелодии Моцарта, и восторженные рассказы ребят о нем – все
это создавало в ее воображении образ романтического героя.
Снова и снова Света перебирала в памяти события вчераш-
него дня…
– … Сам директор школы при всех сначала пожал ему руку, а
потом расцеловал и даже, честное слово, прослезился, когда он
закончил играть, – рассказывал рыжий Нюмка.
– Да он еще и круглый отличник, ко всему, – пожимая плеча-
ми, скривил смешную мину Толик.
– А я, например, не люблю такую музыку. Скрипит на своей
скрипке, как сверчок. Даже хуже, чем тот хромой инвалид, что на
углу возле нашего дома на губной гармошке играет. И чего все
его хвалят, черт его знает! – сплюнув, сказал Пашка.
– Ну, скажи, Толик, я не прав? – обратился он к другу.
Тот промолчал.
«Что понимает вообще этот дурак Пашка, недоразвитый, – с
негодованием думала о нем возмущенная Света. – Мальчик
замечательный, играет на скрипке, и вообще он симпатичный,
даже очень, и похож на прекрасного маленького Паганини», –
улыбнувшись, подытожила она свои мысли.

223
 Восторженные возгласы стихли, и живое кольцо собравшихся
вокруг Янкеля ребят стало распадаться. Мальчик увидел
стоящую неподалеку Свету. Не выдержав взгляда его больших
черных глаз, она смущенно опустила голову.
– Яшка, а это Света, познакомься. Она умеет играть на пиани-
но и тоже, как ты, отличница. Вот, хлопцы, будет хорошая пароч-
ка. Теперь две «культурные ляльки» будут жить у нас во дворе! –
рассмеялся Пашка, рассчитывая, что его поддержат ребята.
Но на сей раз у него вышла осечка. Мальчишки, отвернув-
шись, сделали вид, что не расслышали его. Янкель и Света по-
взрослому внимательно смотрели друг на друга. Неожиданно для
них самих оба покраснели и опустили глаза.
Ежедневно встречаясь во дворе, они старались скрыть от
посторонних глаз проснувшееся в их сердцах чувство, хотя
стоило им это немалых усилий. Все же это гораздо лучше
удавалось девочке.
Проходили недели, месяцы, но подростки не решались рас-
крыть свои чувства. Как-то раз Янкель встретил Свету на улице.
В руках у нее была папка с нотами.
– Яша, если хочешь, я могу тебе дать ноты концерта Моцарта
для скрипки с оркестром, они у меня дома, – растягивая каждое
слово, громко сказала она. – Мне их отдала моя учительница
музыки. Они ей не нужны.
– Большое спасибо, – покраснев до ушей, поблагодарил он.
Вечером того же дня, встретившись с ним во дворе, девочка
напомнила ему о нотах. Лишь спустя неделю Янкель,
предварительно убедившись, что никто из дворовых ребят его не
видит, дрожащей от волнения рукой постучал в дверь Светиной
квартиры.
– Кто там? – послышался нежный голос Светы.
– Света, это я. Я, Яша, – взволнованно ответил он. «Хоть бы
она была одна дома», – испуганно озираясь по сторонам, подумал
мальчик.
Девочка открыла дверь. На лице ее были смущение и радость.
– Можно к тебе?
– Да, да, конечно! – пропуская гостя в небольшую переднюю,
ответила она. Мальчик вошел в однокомнатную квартиру.
Посередине стоял большой круглый стол, слева от дверей, возле

224
стены, – платяной шкаф, кровать, накрытая вышитым
покрывалом, у окна – пианино, справа от дверей – клеенчатый
диван, буфет и заполненный книгами застекленный книжный
шкаф.
Перед тем как после долгих колебаний Янкель все же решился
пойти к Свете домой, он мысленно отрепетировал каждый свой
шаг, начиная от порога ее квартиры: что говорить и как себя
вести, если она будет дома одна, и что делать в том случае, если
кроме нее будут еще и взрослые. Но, оказавшись со Светой
наедине, влюбленный мальчик растерянно смотрел по сторонам,
не зная, что сказать, стараясь не встречаться с ней взглядом.
– Яша, садись, пожалуйста, – указывая на диван, сказала
девочка.
– Спасибо большое. – Он сел на диван и положил руки на
колени.
Света села напротив. Наступило неловкое для обоих молча-
ние. Янкель чувствовал, что лицо его горит огнем. Он был
уверен, что Света, глядя на него, посмеивается про себя. Первый
раз в жизни Янкель чувствовал себя таким скованным и
смешным. Но он ничего не мог с собой поделать. Наконец она
нарушила молчание, которое казалось ему бесконечным.
– Яша, очень хорошо, что ты пришел, я еще несколько дней
тому назад хотела спросить у тебя. Хочешь ли ты пойти в
филармонию второго или девятого мая на концерт
Ленинградского симфонического оркестра? Если да, то мой папа
может купить билет тебе тоже.
– Очень хочу. Большое спасибо, – облегченно вздохнув, с
радостью сказал он. Мгновенно Яша мысленно представил себе,
как на концерте сидит рядом со Светой, как им обоим хорошо...
На душе у него посветлело. Он почувствовал, что к нему
вернулось самообладание, которое раньше почти никогда его не
покидало. Девочка также была рада, что сейчас рядом с ней снова
тот самый, гордый, умный и, как всегда, такой простой и милый
ее сердцу мальчик. Вместе с тем ей, как и каждой девочке,
льстило, что ее гость взволнован и не в силах скрыть своих
чувств. Ей стало немного жаль сидящего перед ней Янкеля, к
которому она была более чем неравнодушна, хотя признаться
себе в этом не хотела.

225
 – Света, ты знаешь, зачем я к тебе пришел? – спросил у нее
Янкель.
– Нет, – раскрыв широко глаза, ответила девочка.
– Ты можешь мне дать ноты, о которых недавно говорила? Ты
не забыла?
– Нет, конечно. Я думала, что они тебе уже не нужны. Одну
минутку, я их сейчас принесу. – Она быстро вышла в кухню.
Янкель, облегченно вздохнув, вынул из кармана брюк носовой
платок и вытер вспотевшее лицо. «Вот дуралей я. Что со мной
происходит? Будто язык онемел. Тоже мне, называется –
репетировал дома...» – упрекнул он себя.
В комнату вернулась улыбающаяся Света.
– Возьми, пожалуйста, Яша, – она протянула ему ноты. Их
глаза встретились.
– Спасибо большое, – вновь покраснев, поблагодарил он
девочку, невольно коснувшись ее пальчиков.
Приятное тепло разлилось по его телу. Подобного волную-
щего ощущения он никогда раньше не испытывал. Сердце уча-
щенно забилось. Те же чувства испытывала и девочка. Янкель
начал быстро листать ноты. Света, смущенно опустив глаза, ото-
шла к окну. Немного придя в себя, он, оторвав взгляд от нот,
исподлобья посмотрел на стоящую к нему спиной девочку.
«Неужели я такой счастливый, что буду сидеть рядом со Светой и
слушать симфоническую музыку?» – предвкушая радостное со-
бытие, думал Янкель. Взгляд его остановился на книжном шкафу.
– Как много у вас книг, Света! – восторженно воскликнул
мальчик.
– Папа мне подарил их, – повернувшись к нему лицом,
улыбнулась она.
– Ты, наверное, уже многие из них прочла? – с завистью в
голосе произнес Янкель.
– Нет, что ты! Они, в основном, для взрослых. Но кое-что,
конечно, прочла.
Она, не в пример ему, не очень любила читать.
Подойдя к книжному шкафу, мальчик не мог скрыть изумле-
ния. Он впервые видел в обычной квартире такую большую
библиотеку.
– «Айвенго», «Ричард Львиное Сердце», «Чингиз-хан»,

226
«Батый»! – вслух читал он названия любимых им книг на
исторические темы. – Света, ты читала эти книжки?!
– Еще нет, – спокойно ответила она, с удивлением глядя на
возбужденное лицо и горящие глаза Янкеля.
– Как?! Такие классные книги до сих пор не прочла? Обяза-
тельно прочти!
– Хорошо, – тем же невозмутимым тоном пообещала девочка.
– Яша, мне нужно сейчас позаниматься музыкой, если хочешь,
послушай.
– Да! Конечно, хочу! – радостно воскликнул гость.
Света не меньше его хотела того же. Подойдя к стоящему у
окна пианино и устроившись на стуле с крутящимся мягким
сиденьем, она начала играть. Яша с восхищением смотрел на
девочку. Ему хотелось, чтобы это продолжалось бесконечно
долго...
Когда она закончила играть, мальчик громко зааплодировал.
По лицу Светы было видно, что она очень довольна оценкой
своей игры. Авторитет Янкеля для нее был очень высок.
Наконец-то прошла длинная неделя после этого незабывае-
мого для них обоих дня. Почти каждый вечер они встречались во
дворе.
В воскресное весеннее предпраздничное утро, когда семья Кац
завтракала, в дверь их квартиры постучали. Открыв дверь, Ян-
кель был приятно удивлен, увидев перед собой Свету.
Поздоровавшись, она, войдя в коридор, отдала ему билет в
филармонию.
– Яша, начало концерта в семь часов вечера. Мы с папой бу-
дем ждать тебя в шесть возле фуникулера. Понял? – спросила
она, словно строгая учительница ученика.
– Понял, – кивая головой, ответил покрасневший мальчик.
– До завтра, – улыбнулась Света и быстро выпорхнула из
квартиры.
– Большое спасибо, – выбежав за ней, вдогонку крикнул
Янкель.
– Не опаздывай!
Янкель вернулся за стол с покрасневшим и в то же время
сияющим от счастья лицом. В руке у него был билет. Ирина,
держа у себя на коленях маленькую дочурку, улыбнулась и

227
переглянулась с мужем. Они не хотели спрашивать у сына, с кем
он разговаривал в коридоре, но по выражению его лица легко
было понять, что это их соседка Света, о её богатой библиотеке с
восторгом рассказывал им на прошлой неделе Янкель.
– Мамочка, я завтра иду на симфонический концерт Ленин-
градской филармонии. Мне принесли билет, – сказал он, покрас-
нев еще больше прежнего.
– Очень хорошо, Яша, только нужно было пригласить того,
кто тебе принес этот билет, домой, и не мешало бы заплатить за
билет.
Мальчик виновато опустил глаза.
– Пригласить в дом, конечно, нужно было, ну а деньги он
занесет, – как всегда, спокойно произнес отец, продолжая
завтракать.
Янкель, взял у матери деньги и зашел к Свете.
– А ты, мать, волновалась, что твой сын в расстроенных
чувствах, – усмехнулся Арон.
– А ты говорил, что у него такое настроение из-за переход-
ного возраста.
– Так я был прав, – рассмеялся Арон.
Весь день мальчик был на седьмом небе от счастья. Уединив-
шись в своей комнате, он до вечера читал стихи о любви, которые
взял в школьной библиотеке. Сейчас эти стихи вызывали в нем не
чувства грусти и печали, а чувства радости и вдохновения. Глядя
на сына, радовались и его родители.
К глубокому огорчению Янкеля, Света, которую он с
нетерпением ожидал увидеть вечером во дворе, не вышла. Зато
ночью она приснилась ему в образе доброй феи.
С самого утра у Янкеля было праздничное настроение. Он то и
дело поглядывал на часы, купленные ему отцом. Невыносимо
долго тянулось время. Мать дала ему деньги на мелкие расходы.
– Ой, Арончик, смотри, как вырос наш сынок. Так и не
заметишь, как невесту в дом приведет... – улыбаясь, говорила
Ирина, гладя брюки сына.
– Ну и слава Богу! – держа на руках маленькую дочурку,
рассмеялся Арон. – Жизнь не стоит на месте. Мы стареем поне-
многу, Ируся, а дети наши растут. Верно, Диночка?
– Слышишь, Динуля, может быть, наш папа себя к старикам

228
начал причислять, а мы с тобой еще молоденькие девчонки,
правда, доченька? – Подойдя к ним, Ирина поцеловала обоих.

Янкель быстрым шагом шел в сторону фуникулера, хотя до

встречи со Светой и ее отцом еще оставалось больше часа, а идти
было не более десяти минут. Он волновался. «Спокойно!
Спокойно! Только бы не растеряться, как тогда у нее дома. –
Янкель не мог себе простить неловкого поведения у Светы дома.
– Нет! Хватит себя так глупо вести! Это больше не повторится! Я
ведь уже не маленький». Сегодня он был доволен собой. Все
заранее отрепетировав по нескольку раз, мальчик был уверен, что
на сей раз, встретившись со Светой и ее отцом, не ударит лицом в
грязь. Он с удовольствием посматривал на новые часы «Победа»,
на скрипучие коричневые туфли, изготовленные отцом, и сшитый
на заказ к празднику серый костюм, и на кожаный ремень с
блестящей пряжкой. Янкель шел твердым, уверенным шагом,
подражая во всем своему верному другу, учителю истории
Алексею Сергеевичу, которому давно рассказал о дружбе с
девочкой из своего двора.
Как и ожидал Янкель, ни Светы, ни ее отца возле фуникулера
не было. Немного отдышавшись от быстрой ходьбы, мальчик
перешел на противоположную сторону улицы, где находился
небольшой скверик, и сел на скамейку.
«Я подойду к фуникулеру одновременно со Светой, не буду
унижаться, – подумал он, но тут же, спохватившись, решил: –
Нет! Нет! Это некрасиво. Я ведь мужчина. Нужно подойти
немного раньше. Надо уважать женщин».
От этой мысли он вырос в своих глазах. В это время мимо
него прошел парень лет девятнадцати с папиросой в зубах,
ведущий под руку девушку.
«Вот если бы мне со Светой было столько лет, сколько им, –
провожая их завистливым взглядом, думал мальчик. – Когда я
вырасту, то хотел бы иметь такую жену, как Света, и чтобы мы с
ней так же хорошо и дружно жили, как мама с папой. И у нас
были бы тоже дети, как наша маленькая Диночка. Вот было бы
здорово, если бы мы с ней были музыкантами и гастролировали
по всему миру...» – размечтался мальчик, вспомнив недавно
прочитанную им книгу Шолом-Алейхема «Блуждающие звезды»,

229
которая ему очень понравилась.
– Яша! Яша! – неожиданно он услышал Светин голос.
Янкель вскочил на ноги и взглянул на часы. Было без четверти
шесть. Возле входа на станцию фуникулера стояли рядом
худощавый мужчина в очках и Света. Она махала ему рукой.
«Как же я их просмотрел? Какой дурак! Снова оказался насто-
ящим болваном!» – упрекал себя немного растерявшийся маль-
чик. Он быстро перебежал улицу и подошел к ним.
– Здравствуйте. Извините меня, пожалуйста! Сам не знаю, как
случилось, что не заметил вас. Я уже давно пришел, –
оправдывался он.
Мальчик старался не встречаться взглядом со Светой,
уверенный в том, что она осуждает его. На самом же деле та,
глядя на растерянного Янкеля, улыбалась той счастливой
улыбкой, какой улыбаются все влюбленные.
– Ничего, ничего. Не огорчайся, Яша. Мы ведь договорились
встретиться в шесть часов, а сейчас только без десяти минут, у
нас, ребята, еще уйма времени! – ободряюще сказал Светин отец,
положив ладони на плечи дочурки и симпатичного курчавого
мальчика, к которому она, нетрудно было догадаться, была
неравнодушна.
– Папа, познакомься, пожалуйста, это мой друг, – серьезно,
по-взрослому, сказала Света.
– Очень рад. Лазарь Моисеевич, – он протянул руку смущен-
ному мальчику.
– Яша, – тихо сказал тот.
– Ну вот что, дорогие мои! Раз у нас до начала концерта еще
час времени, давайте приятно его проведем!
Поднявшись фуникулером на Владимирскую горку, они зашли
в кафе, где Лазарь Моисеевич угостил их вкусным мороженым,
лимонадом, конфетами и пирожными. После чего они не спеша
пошли по заполненным нарядно одетыми людьми аллеям старого
парка, любуясь с высоты живописными днепровскими берегами.
Затем по уложенной кирпичом извилистой дорожке и крутой де-
ревянной лестнице они спустились к построенному еще в дорево-
люционные годы зданию филармонии. Настроение у ребят было
превосходное. Они чувствовали себя непринужденно в обществе
жизнерадостного и простого в общении Лазаря Моисеевича.

230
 В зале Янкель со Светой сидели рядом. Их локти касались
друг друга. Неповторимая, величественная музыка Шостаковича
и Бетховена казалась ребятам еще прекраснее. Этот незабывае-
мый вечер, проведенный вместе, запомнился им надолго.
С того дня их отношения стали еще теснее. Казалось, ничто не
могло помешать дружбе влюбленных. Но однажды, играя во
дворе со своими сверстниками, Янкель невзначай, в запале спора
мальчиков о девочках, живущих во дворе, в частности о Свете,
имел неосторожность, защищая ее достоинство, выкрикнуть:
– Не болтай, Витька, зря о ней так! Я лучше ее знаю, чем ты!
Она моя... – Он не успел сказать «подруга», как ребята подняли
его на смех.
Мальчик сам не понимал, как могло это случиться: его
неосторожность стала ложкой дегтя в чистой безоблачной
дружбе подростков. Ребята начали дразнить его и Свету «жени-
хом и невестой». Янкель не мог простить себе допущенную им
нелепую оплошность. Отношение Светы к нему резко
изменилось. Она начала избегать встреч с ним, из-за чего
мальчик очень страдал.

Тем временем в жизни семьи Кац возникли серьезные ослож-

нения. Объяснялось это тем, что их начальника милиции
перевели в другой район города, и он взял с собой участкового –
приятеля Арона. На имя нового начальника милиции по-
прежнему поступали анонимные письма о том, что Арон ворует
кожу на фабрике, где работает, и шьет из нее у себя дома новые
туфли и сапоги на продажу. С первого же появления в квартире
Каца новый участковый был настроен весьма агрессивно. Он с
подозрением рассматривал все вокруг.
– Товарищ Кац, какая у вас зарплата? – сощурив глаза и
искусственно картавя (так копировали евреев антисемиты),
спросил он Арона.
– Восемьсот десять рублей, – ответил тот.
–А по вашей обстановке этого не скажешь. Живете вы явно не
по средствам. Да и вообще... – Он многозначительно прервал себя
на полуслове.
– Я живу на те деньги, которые зарабатываю своими руками! –
чуть повысив голос, сказал Арон.

231
 – Ну что же, поживем – увидим, – выходя из квартиры, сквозь
зубы процедил тот.
Начальнику милиции он с пристрастием доложил о еврее –
спекулянте и воре, и сказал, что ему давно место в тюрьме.
На следующий день по распоряжению шефа, которому
надоели анонимные доносы, посылаемые во все инстанции, была
установлена слежка за квартирой Каца и лично за Ароном. Нервы
Арона были настолько напряжены, что он, всегда выдержанный и
уравновешенный, по всякому пустяку выходил из себя. Вместе с
мужем нервничала и Ирина. Естественно, обстановка в семье не
могла не коснуться Янкеля, болезненно воспринимавшего все
неурядицы.
Шло время. Жить на одну зарплату семье из четырех человек
было невозможно. Ирина же из-за постоянных болезней дочери
не могла выйти на работу. Каждая пара обуви, сшитая ее мужем у
себя дома, стоила ему и его семье немало крови.
В один из выходнх, когда жена гуляла с ребенком в сквере
недалеко от дома, а Янкель делал уроки в своей комнате, Арон
услышал сильный стук в дверь. Быстро свернув заготовки
туфель, он вложил их в небольшую сумочку, медленно по крутой
лестнице спустился с чердака в кухню, на цыпочках подошел к
входной двери. Стоя в темном коридоре, он сквозь едва заметную
щель в двери увидел участкового инспектора, двух мужчин в
штатском, а также дворника и незнакомую женщину. Он понял,
что к нему пришли с обыском.
«Слетелась стая воронов на пир», – с презрением подумал
Арон.
Он вернулся в комнату, где его ожидал стоящий с испуган-
ным лицом сын.
– Яшенька, к нам пришли делать обыск, – шепнул отец.
В дверь вновь постучали. Сжав губы, нахмурив брови, Арон
стоял не шевелясь. Случилось то, что неизбежно раньше или
позже должно было случиться. «Что делать? Если они найдут
новые туфли и заготовки, то мало того, что я получу срок, они по
штампам на коже узнают, у кого я ее покупал», – лихорадочно
думал он.
Неожиданно для Янкеля отец, опустившись на колени,
впервые начал молиться Богу. В двери продолжали стучать более

232
настойчиво. Поднявшись на ноги, Арон подошел к шкафу, вынул
две пары сшитых им новых туфель и положил их в сумку, где
лежали заготовки.
– Яша, будем уходить через кухонное окно, – тихо сказал он.
Они вышли на кухню. Арон осторожно открыл окно. Оно вы-
ходило в соседний двор.
– Когда я спущусь на землю, сбросишь мне сумку.
– Папа, мне же легче. Давай лучше я первый слезу, – умоляю-
щим голосом попросил его Янкель, прекрасно понимая, как отцу
с его больными ногами тяжело спускаться со второго этажа на
землю.
– Не волнуйся, сынок. Все будет хорошо, – улыбнувшись,
подмигнул он. – Ничего не поделаешь. Нужно спасаться.
Кац, схватившись цепкими руками за выступы торцевой части
стены, оставшейся от разрушенного во время войны
двухэтажного здания, прилегающего к их дому, словно скалолаз,
опираясь ногами на небольшие выступы, медленно спускался
вниз. До Янкеля доносился непрекращающийся стук в дверь.
Мальчик облегченно вздохнул, когда его хромой отец с
огромными усилиями наконец-то коснулся земли. Сбросив ему
сумку, он прикрыл за собой окно и через считанные секунды
стоял рядом с тяжело дышавшим Ароном.
– Сынок, с этой сумкой беги к тете Риве. Понял? – с тревогой
озираясь по сторонам, тихо произнес отец.
Янкель, повесив на шею сумку, стремглав побежал к деревян-
ному забору, пролез через известную только детворе дырку в нем
и оказался в школьном дворе, находившемся на другой улице.
Затем быстрым шагом направился к тете Риве.
Кац не спеша пошел в старый зеленый сквер, излюбленное
место отдыха стариков и молодых мам с маленькими детьми.
Рассказав Ирине обо всем, он вместе с женой и дочкой
отправился домой. Во дворе их встретил шедший навстречу
сосед-портной, чех по национальности.
– Арон, не ходи домой, там пришли к тебе с обыском. Трое
легавых ждут тебя возле дверей, – взволнованно сказал он.
– Пусть себе ждут. Плевать я на них всех хотел. Они мне
могут только соль на хвост насыпать.
«Вроде бы умный человек, а какую глупость делает. Не слу-

233
шает доброго совета...» – пожимая плечами, подумал портной,
всю жизнь боявшийся фининспекторов. Удивленным взглядом он
проводил соседей, спокойно идущих в пасть «легавым».
– А мы вас уж совсем заждались! – не ответив на приветствие
хозяев, скривив презрительную мину, растягивая каждое слово,
сказал участковый.
Супруги вместе с нежданными «гостями» вошли в квартиру.
Показав хозяину ордер на обыск, инспектор и двое мужчин в
штатском рьяно принялись за работу. Перерыв все комнаты вверх
дном, они, расстроенные, ушли ни с чем. На сей раз фортуна
улыбнулась семье Кац.
Но вскоре грянула новая беда. Затаившийся в теле осколок, не
тревоживший Арона все эти годы, все чаще начал напоминать о
себе. Он терпел и скрывал от жены порой невыносимую боль,
продолжал работать, надеясь на чудо. Когда же стало совсем
невмоготу, Кац обратился в хирургическое отделение Киевского
госпиталя. Там ему предложили удалить осколок, так как
началось нагноение кости.
Четыре месяца пришлось Арону пролежать в госпитале. Все
это время Ирина и Янкель буквально выбивались из сил, особен-
но в первые два месяца после операции, так как состояние боль-
ного было тяжелым. Они по очереди дежурили возле его постели.
Оставшись одна с двумя детьми, нигде не работая, Ирина
вынуждена была все накопленные на «черный день» деньги
истратить на то, чтобы поставить мужа на ноги.
Наконец-то пришел долгожданный день, когда Арон вернулся
домой. По состоянию здоровья он уже не мог работать на
обувной фабрике. С большим трудом ему удалось как инвалиду
войны получить право сапожничать. Его по-прежнему мучили
боли в искалеченных войной ногах.
По совету приятеля Иосифа Круля, Арон и Ирина решили
одолжить деньги и за минимальную цену купить в магазине пред-
назначенную для инвалидов первой группы легковую машину с
ручным управлением. Это облегчило жизнь ему и всей семье.
Вначале он спокойно зарабатывал на жизнь. Однако вскоре,
как и ко всем сапожникам в его положении, к нему в будку стали
подсылать подставных «заказчиков», предлагавших
отремонтировать обувь, не выписывая квитанции или же по

234
завышенной цене, тем самым желая спровоцировать на
«преступление». Эта постоянная нервотрепка, естественно,
отрицательно сказывалась на самочувствии Арона.
Пошатнулось и здоровье Ирины.

IV
Проходило время. Возмужав, Янкель старался скрыть от
больных родителей глубокие переживания, связанные со своим
будущим, которое он не мыслил без музыки. Ему до глубины
души было обидно, что ребята нееврейской национальности
беспрепятствен-но поступают в музыкальные учебные заведения,
а для него двери туда наглухо закрыты.
Янкель, как и его родители, понимал, что если даже он окон-
чит музыкальную школу и общеобразовательную школу с золо-
той медалью, в чем очень сомневался из-за пятой графы, ему все
равно вряд ли удастся поступить в киевское музыкальное учи-
лище или в консерваторию. Поэтому с согласия родителей юно-
ша после окончания восьмого класса решил устроиться в качест-
ве ученика электрика на обувную фабрику, где раньше работали
его отец и дед, чтобы до армии получить специальность.
Вечерами, после работы, он продолжал учиться в музы-
кальной школе и в вечерней школе рабочей молодежи.
Нелегко было ему совмещать работу с учебой, но он успешно
справлялся с трудностями. К радости Арона и Ирины, музыка по-
прежнему была для их сына жизненной необходимостью.
Отношения между Янкелем и Светой внешне были только
приятельскими. Их редкие встречи на улице ограничивались
лишь приветственным кивком головы. В глубине души гордая
девушка все это время чувствовала свою вину перед ним, хотя и
не хотела себе в этом признаться.
Их чувства друг к другу не убавились, но никто из них не
решался сделать первый шаг для сближения.

Глава пятая
I
Надежды семьи Кац полностью оправдались. Янкель сделал
даже больше, чем ожидали от него родители, – окончил
вечернюю школу с серебряной медалью, а также музыкальную
235
школу, приобрел специальность и продолжал работать на
фабрике.
Арон с белой завистью узнал, что Ривин сын, Семен, успешно
закончивший школу, уехал из Киева в Воронеж и поступил там в
университет. Туда же, как сказала Рива, будет поступать после
окончания школы и ее младшая дочка, Дорочка.
В то же время Арон в глубине души не мог простить себе, что
послушал жену и не настоял на том, чтобы Янкель поступал в
Московскую консерваторию.
«Вот дурак я! Умница Владимир и его матушка Клавдия Пет-
ровна ведь звонили нам перед вступительными экзаменами и
просили Янкеля приехать к ним поступать в консерваторию. Да
что уж говорить – опоздали, электричка ушла…», – упрекал себя
отец.

Приятной неожиданностью для Янкеля была случайная встре-

ча в кинотеатре со Светой. Он был уверен, что это подарок судь-
бы. С этого дня их дружба не только возобновилась, но стала
крепче и серьезней. Пора отрочества осталась позади. Они по-
взрослели и были счастливы, находясь рядом. Однако время
неумолимо и безжалостно приближало их к разлуке.

Света, окончив школу с серебряной медалью (хотя как круг-

лая отличница могла рассчитывать на золотую), даже не пыта-
лась поступать в Киевский мединститут, зная, что двери для
евреев туда наглухо закрыты. Она поехала в Ригу и без всяких
проблем поступила в мединститут. Девушке пришлось нелегко в
чужом городе, особенно в первый год, так как никогда раньше не
разлучалась с семьей.
Жила Света в общежитии, в основном, на свою мизерную сти-
пендию. Посылки от разведенных родителей получала очень
редко, каждый из них перекладывал эту обязанность на другого.
Гордая девушка не хотела напоминать им о себе, экономя
буквально на всем, часто недоедала. Симпатичная, компаней-
ская, добрая и отзывчивая студентка, лучшая по успеваемости на
факультете, пользовалась уважением и любовью однокурсников.
Вместе с тем ей непросто было устоять перед соблазнами,
окружавшими ее. В мединституте учились, в основном, молодые

236
люди из довольно зажиточных семей. Подруги часто приглашали
Свету в гости. Ее поражал и их западноевропейский образ жизни,
так не похожий на тот, к которому привыкла с детства.
Оказавшись в компании нарядно одетых ровесников, она
чувствовала себя довольно неловко, но это и не мешало ей иметь
много поклонников. Но в сердце девушки было место только для
любимого ею с детства Янкеля.
Был поздний вечер. Янкель в прекрасном настроении приехал
из филармонии домой после концерта камерной музыки. Сняв в
передней туфли, он на цыпочках, чтобы не потревожить спящую
сестренку и родителей, направился в кухню, где на плите, как
всегда, стоял ужин.
К удивлению молодого человека, за столом с мрачным видом
сидели его родители. Увидев сына, мать подала ему повестку в
военкомат. По его лицу пробежала тень. Сердце Ирины заще-
мило.
Она, как все матери, не могла смириться с мыслью, что Янкеля
заберут от нее на три года и она так долго его не увидит.

На медицинской комиссии врач-окулист направил юношу на

дополнительную комиссию, хотя прекрасно видел, что у парня
слабое зрение.
– А ты, Кац, часом не симулируешь? Ведь ваш брат сачковать
любит? Не в Ташкенте ли во время войны была ваша семья? –
ухмыльнувшись, с издевкой спросил у него пожилой окулист гар-
низонного госпиталя.
Янкель ничего не ответил ему. Он внешне был невозмутим,
внутри же клокотал гнев. Юноша впервые в жизни лицом к лицу
столкнулся с откровенным незавуалированным антисемитизмом.
После двухнедельных издевательств его отправили служить в
Хабаровский край, в строительный батальон. В суровые морозы и
в летний зной Янкелю и его товарищам по службе, наравне с
работающими недалеко от них заключенными, приходилось
рубить лес, прокладывать дороги в дикой тайге.
Порой, лежа в десятиместной брезентовой палатке, под
завывание холодного осеннего ветра или задыхаясь от жары
летом, Янкель думал о любимой девушке, от которой его
отделяли тысячи километров.

237
 В памяти солдата словно из далеких далей выплывали ранние
сумерки, тускло освещенный товарный вокзал, протяжные звуки
паровозных гудков, полные слез глаза Светы, приехавшей попро-
щаться с ним, ее печальная улыбка, в которой он прочел ее
чувства, нежный поцелуй и легкий взмах руки, утонувшие во
тьме наступающей ночи.
Молодой человек вспоминал детские годы, проведенные в
родном дворе рядом с этой девочкой. Сейчас они казались ему
такими далекими и неповторимо прекрасными.
Из глубины палатки послышался стон спящего солдата.
«Бедный Аркадий и несчастные его родители! До сих пор бедняга
не может прийти в себя», – подумал Янкель о друге, семью
которого постигла трагедия. Брат-близнец Аркадия из-за болезни
был призван в армию на год позже него. Служил он в Горь-
ковской области во внутренних войсках. Не выдержав
постоянных издевательств со стороны солдат-антисемитов,
поощряемых старшиной, слабохарактерный, не в пример своему
брату, еврейский парень, находясь на ночном дежурстве,
покончил жизнь самоубийством. Родителям так и не удалось
добиться наказания виновных в смерти сына.
Невыносимо медленно тянулись для Янкеля безрадостные
месяцы службы в армии. Особенно тяжел для него, как и для всех
солдат, был третий, последний, год службы. Это усугублялось
еще и непонятным двухмесячным молчанием Светы. Ему каза-
лось, что время остановилось.
В ожидании сына совсем измучилась Ирина. Арон изо всех
сил старался успокоить ее.
Наконец-то был опубликован в газетах долгожданный приказ
о демобилизации. Со дня на день Янкель ожидал отправки домой.
Но неожиданно в части произошло ЧП. В этот же день он был
вызван в кабинет замполита.
– Вы сегодня были в клубе?! – не ответив на приветствие
вошедшего в его кабинет солдата, громко спросил тот.
– Был, – стараясь быть спокойным, ответил Янкель, поняв по
тону замполита, что произошло что-то неладное.
– А зачем вы туда ходили? – наклонившись вперед и вытянув
морщинистую шею, словно подвижные меха у гармоники, чеканя
слова, презрительно глядя на солдата, продолжал замполит.

238
 – Почитать свежую газету.
– И все?! – криво усмехнувшись, спросил тот,
многозначительно посмотрев на сидящего в его кабинете коман-
дира стройбата. Возле дверей стоял старшина.
– А зачем же еще ходить в клуб? – с удивлением глядя на
замполита, ответил Янкель.
– А мне кажется, что это для вас было лишь прикрытием
вашего чудовищного преступления!
– Я вас не понимаю, товарищ майор.
– Зато я вас очень хорошо понимаю, рядовой Кац!
Янкель в недоумении посмотрел сначала на антисемита-стар-
шину, на лице которого была злорадная улыбка, затем перевел
взгляд на комбата, которого он уважал и считал порядочным
человеком. Но тот смотрел в сторону.
«Что им от меня нужно? Мне пора ехать домой», – нервно
покусывая нижнюю губу, думал Яша.
– А вы не нервничайте! Во всем признайтесь честно, это смяг-
чит вашу вину, – словно следователь на допросе, говорил
замполит. Видно было, что ему нравилась роль допраши-
вающего.
– Мне не в чем сознаваться. Я ничего плохого не сделал, –
пожал плечами Янкель.
– Ну это ты брось! Ничего не сделал. Разорвать портрет
товарища Ленина – разве это не преступление?!
– Зачем вы такое говорите, товарищ майор? Я никакого
портрета не рвал. Я полчаса находился в читальном зале, это
может подтвердить сержант Мухин. Мы вместе с ним зашли в
клуб и вышли из клуба.
– Это все разговоры. А нам известны факты. Мухин здесь ни
при чем.
«Э-ээ, нет, партийная крыса! Это уже алиби», – глядя на зам-
полита, радостно подумал комбат. Чуть заметная улыбка скольз-
нула по его лицу. Он относился с симпатией к этому интелли-
гентному парню, музыканту, играющему на всех праздничных
вечерах на скрипке, и ненавидел замполита, которого недавно
прислало начальство. В части его окрестили «Суслов» – за
внешнее сходство и сходство характеров.
– Пока можете идти, рядовой Кац, – не дождавшись, пока

239
заговорит «партийная крыса», сказал ему командир стройбата,
которому не по душе была вся эта история с портретом Ленина,
бросавшая тень на его часть.
Он не хотел раздувать это дело, выносить сор из избы. Однако
рвущийся к власти карьерист хотел скомпрометировать комбата в
глазах начальника гарнизона – своего земляка. В его памяти еще
свежо было позорно провалившееся так называемое «дело
врачей». Сейчас же отъявленным антисемитам – замполиту и
старшине – представилась возможность отыграться на еврее. Эта
идея пришла в голову старшине, узнавшему о портрете и
увидевшему выходящих из клуба Янкеля и сержанта Мухина. Он
сообщил об этом своему новоявленному другу, по настоянию
которого в тот же день по стройбату был отдан приказ об
отсрочке демобилизации солдата Каца и двух его друзей-
литовцев в связи с происшедшим в части ЧП.
Немало здоровья отняло у Янкеля и двух его друзей дело о
разорванном портрете Ленина. Оно было преподнесено так,
будто никаких сомнений относительно виновных в этом
«преступлении» не существует. Однако, к счастью попавших в
беспощадные жернова произвола и беззакония, часть
разорванного портрета была обнаружена в кармане солдата,
посаженного в тот злополучный для них день за пьянство на
гауптвахту. Дежурившие в прачечной с радостью принесли
грязный разодранный китель и обрывки скомканного портрета в
руки обрадовавшемуся комбату. Эта счастливая случайность
спасла Янкеля и его друзей.
Приехав домой, он ничего не сказал о случившемся. Лишь
преждевременно появившаяся на голове седая прядь осталась
горькой памятью о пережитом. Молодой человек был безмерно
счастлив, что снова дома, рядом со своими родными. Его
огорчало лишь то, что рядом нет его любимой.
Через несколько дней Янкель встретил во дворе бабушку
Светы, которая была очень рада его приезду и переписке внучки
с ним. Она рассказала о том, что в последнее время Света писала
домой не так часто, как раньше.
– Скоро будет месяц, как от нее не получили даже маленькой
весточки... Ой, Яшенька, тяжко ей далеко от дома. Азохен вей с
такой жизнью. Ты же не маленький, сам понимаешь, если бы у

240
моей дорогой внученьки родители были, как у тебя. А то мама
сама по себе, папа имеет свою семью. Ой, что там говорить,
сынок! – говорила бабушка, то и дело вытирая носовым платком
слезы.
Янкель старался по мере сил утешить ее. После этого тяже-
лого разговора на душе у парня стало еще более тревожно.

Полный энергии молодой человек окончательно выбрал свой

путь и стремился стать профессиональным музыкантом. Зная о
льготах для солдат, отслуживших срочную службу в армии, при
поступлении в средние и высшие учебные заведения, Янкель
начал настойчиво готовиться к экзаменам. Не щадя себя, с утра
до вечера изучал скрипичные произведения великих
композиторов-классиков под руководством опытного репетитора,
которого нашел для него отец. Понимая, насколько трудным
стало положение семьи из-за болезни отца, Янкель все же
настоял на том, чтобы сократить наполовину количество уроков,
предложенное учителем музыки.
Зная планы сына, Арон и Ирина глубоко переживали, глядя,
как он самозабвенно, до изнеможения, занимается, уверенный в
том, что обязательно поступит в Киевское музыкальное училище,
а закончив его, – в консерваторию. В последнем, однако, роди-
тели очень сомневались, видя, как расцветает антисемитизм по
всей стране, особенно на Украине,
Приближались вступительные экзамены, Нервы у него были
напряжена до предела, и ему сейчас так нужна была Светина
поддержка!

Обычно в субботу вся семья Кац обедала вместе. Арон мог вы-
брать для себя выходной в любой день недели. Утром Янкеля
удивило и расстроило хмурое лицо отца, уединившегося в спаль-
не и не обращавшего внимания на свою любимую дочурку
Диночку.
«Наверное, папа себя снова плохо чувствует, – подумал он. –
А вдруг на работе какие-нибудь неприятности?..»
– Яша, тебе не кажется, что ты слишком уверен в своем
поступлении в музыкальное училище? – неожиданно спросил
Арон во время обеда.

241
 Янкель ничего не ответил. Ему не хотелось думать о неудаче,
он слишком сильно верил в победу.
– Сынок, ты же взрослый человек и прекрасно знаешь, где мы
живем, так что будь готов ко всему... – Голос отца стал мягче. – А
может быть, все же тебе стоит поехать поступать в Москву? –
неожиданно спросил отец.
Ему было нелегко говорить об этом Янкелю, он хорошо
понимал, что его талантливый сын гораздо лучше подготовлен,
чем многие из тех, кто беспрепятственно поступит в музыкальное
училище и даже в консерваторию. Однако решил подготовить его
к худшему.
– Может быть, настанет такое время, когда будут принимать в
институты по знаниям, а не по пятой графе. В конце концов, –
продолжал Арон, – поступить как медалисту без экзаменов (хотя
он сомневался и в этом) в Институт легкой промышленности на
электромеханический факультет тоже не так уж и плохо, тем
более что тебе нравится иметь дело с электротехникой.
Янкель молча выслушал не обнадеживающие, но правдивые
слова отца. Ирине тоже было нелегко.
На прошлой неделе она с мужем встретила своего давнего
знакомого. Его дочь – еврейка по отцу, украинка по матери
окончила музыкальную школу с отличием и мечтала поступить в
музыкальное училище. Однако хороший приятель ее отца, препо-
дававший там, посоветовал им срочно поменять паспорт, где она
числилась еврейкой, и взять национальность матери. Иначе, как
он выразился, «ей не видать училища, как своих ушей», туда, как
и в консерваторию, евреев не принимают.
Эта встреча и послужила основной причиной тяжелого суб-
ботнего разговора. И все же Кац решил за неделю до вступи-
тельных экзаменов добиться того, чтобы игру Янкеля прослушал
высокопрофессиональный музыкант и дал бы ей
беспристрастную оценку. Но, к сожалению, музыканта такого
уровня он не знал.
Два дня Арон ломал голову, каким образом осуществить свой
замысел. Ничего не придумав, решил искать помощи в самой
Киевской консерватории.
«Ведь свет не без добрых людей, в конце концов, я ведь
попрошу только прослушать моего сына. Я уплачу за это... –

242
рассуждал он. – Ну почему наш умный и талантливый народ
такой несчастный? За что нас все не любят и как только могут
издеваются над нами? Боже! Как папа мечтал, чтобы Янкель стал
музыкантом! Эх, жизнь! Бьют и плакать не дают! Яшенька,
Яшенька! Сынок!» – Горький комок подступил к горлу.
На следующий день, оставив работу, Кац поехал в консерва-
торию. У здания стояли небольшими группами улыбающиеся,
никогда не унывающие студенты. Арон с белой завистью смотрел
на них. Из окон одновременно доносились музыка и голоса
поющих студентов. Он приблизился к входу. У порога стоял
дежурный и проверял у входящих студенческие билеты.
«Мне туда не пройти. Этот горластый вахтер меня ни за что не
пропустит», – подумал Арон.
Внезапно из консерватории в окружении студентов вышел
высокий, худощавый, элегантно одетый улыбающийся старик в
очках, в руке он держал палку с костяным набалдашником.
Перебивая друг друга, молодые люди то и дело обращались к
нему с вопросами, на которые тот охотно отвечал. Их
оживленная беседа продолжалась не более десяти минут.
Затем, попрощавшись с молодыми людьми, старик, не спеша,
направился в сторону театра им. Франко. Арон, догнав
преподавателя, некоторое время шел рядом с ним. Он интуитивно
почувствовал доверие к этому совершенно незнакомому
человеку. Так прошли они метров двадцать-тридцать, искоса
поглядывая друг на друга... Наконец Арон решился попытать
счастья.
– Извините меня, пожалуйста, вы работаете в консерватории?
– несмело спросил он.
– Да. Вот уже тридцать лет. Что вас интересует? – остано-
вившись, спросил преподаватель, с интересом глядя на
незнакомца.
– Извините, пожалуйста. У меня есть к вам очень большая
просьба.
– Ну, раз такое дело, то давайте сначала познакомимся. Ана-
толий Павлович, – улыбаясь, представился он
– Арон Хаимович, – Они обменялись рукопожатием. –
Анатолий Павлович, будьте добры, если есть у вас время, уделите
мне, пожалуйста, не более десяти минут.

243
 – Ну, что же, не возражаю. Я к вашим услугам, – произнес тот.
– Только пойдемте в сквер, это рядом, и там спокойно
побеседуем. Не возражаете, Арон Хаимович? – спросил он.
– Буду очень рад, большое вам спасибо!
Они вошли в зеленый сквер.
– Слушаю вас, – улыбнувшись сказал преподаватель, садясь
рядом с инвалидом на садовую скамейку.
Арон вкратце рассказал ему о причине, заставившей его обра-
титься за помощью. Внимательно и с сочувствием выслушав его,
Анатолий Павлович написал на листке бумаги свой домашний
адрес и предложил придти к нему с сыном завтра вечером.
С этой радостной новостью Арон ехал домой.
«Я уверен, что мой сын лицом в грязь не ударит. Преподава-
тель консерватории наверняка оценит его игру. Уж он-то знает
толк в музыке!»
Приехав домой, Кац рассказал жене и сыну, ожидавшим его к
обеду, о своем разговоре с Анатолием Павловичем.
– ...Его мнение, замечания и совет обязательно помогут тебе,
Яша, при поступлении в училище. Не все, выходит, преподава-
тели в консерватории – антисемиты. Он просто прекрасный и
благородный человек! – с восхищением говорил Арон.
За полчаса до назначенного времени отец с сыном приехали к
назначенному месту. Сверив время, они, волнуясь, словно перед
ответственным экзаменом, минута в минуту вошли в парадное,
поднялись на второй этаж. Янкель нажал на кнопку звонка. К
двери была прикреплена бронзовая пластина с выгравированной
на ней надписью: профессор консерватории А.П. Григоренко.
– Добрый вечер! Проходите, пожалуйста, не стесняйтесь, –
пригласил их в дом гостеприимный хозяин.
Анатолий Павлович, взяв под руку Арона, пройдя с ним через
широкую освещенную переднюю, вошел в светлую гостиную с
большими окнами. На стенах висели картины известных
художников, а также очень красивые изображения животных и
растений чеканной работы, сделанные руками хозяина. С юных
лет он увлекался искусством чеканки и явно гордился своими
работами.
– Давайте знакомиться, молодой человек. – Профессор протя-
нул Янкелю руку.

244
 Они обменялись крепким рукопожатием.
– Садитесь, пожалуйста, – он указал на большие коричневые
кожаные кресла. Сам сел на кожаный диван.
В этот момент в гостиную, улыбаясь, вошла полная,
невысокого роста, седая старушка, аккуратно и со вкусом одетая,
– Машенька, познакомься, пожалуйста, – обратился профессор
к супруге, с которой недавно отпраздновал золотую свадьбу. –
Это Арон Хаимович и его сын, Яков.
– Очень приятно. Мария Евдокимовна, – приветливо произ-
несла она и села рядом с мужем.
– Арон Хаимович, где вы живете? – спросил Анатолий Павло-
вич.
– На улице Жданова, бывшей Кирова. На Подоле.
– В каком номере?
– В 33-м. Рядом с Игоревской.
– Ну как же, знаю. Люблю Подол. Своеобразный район. Как в
Одессе – Молдаванка.
– Яков, а где ты служил в армии? – спросил профессор.
– Под Хабаровском.
– Да-а! Морозы там до сорока градусов доходят. Правда?
– И довольно часто.
– В 38-м году приходилось ездить в те края. Навещал друга в
лагере. Горькое, очень горькое время было тогда. Тысячи людей,
как мухи, погибали, – тяжело вздохнул хозяин.
Мария Евдокимовна, поддержав минут пять разговор, извини-
лась и вышла из гостиной. Вскоре она вернулась, держа на под-
носе небольшой чайный сервиз, печенье, конфеты и варенье.
Поставила все на полированный, с резными ножками, столик и
наполнила маленькие чашечки ароматным чаем.
– Угощайтесь, пожалуйста, не стесняйтесь.
– Это фирменное печенье моей супруги, – улыбнулся профес-
сор.
После чаепития Анатолий Павлович провел Арона и Янкеля в
комнату, где рядом с окном стоял бежевый рояль фирмы
«Беккер».
Он предложил Арону сесть на покрытую персидским ковром
тахту, возле которой стояли журнальный столик и два кресла –
точно такие же, как в гостиной, но бежевого цвета. Слева от

245
входных дверей на высокой полированной тумбочке возвышалась
бронзовая голова Бетховена, рядом стоял книжный шкаф,
заполнен музыкальными изданиями.
– Чем вы нас порадуете, молодой человек? – садясь на тахту
рядом с Ароном, спросил профессор.
– Паганини, – коротко ответил Янкель, вынимая скрипку из
чехла.
– Ну что же, Паганини так Паганини! – В его голосе промельк-
нула нотка иронии.
Отойдя к роялю, Янкель вынул из чехла скрипку, положил
чехол на стоящий рядом низкий с круглым мягким сиденьем
стульчик. Как всегда перед игрой, он закрыл глаза, сжал губы.
Сосредоточенность была на его лице, словно у спортсмена перед
решающим стартом.
Яша играл вдохновенно. Губы безмолвно шевелились. Пот
лился по лицу скрипача, отражавшему его внутреннее состояние.
Необычная манера игры Янкеля импонировала слушателям.
Звучала знаменитая «Кампанелла». Анатолий Павлович поднял
брови, он был весь внимание. Отец, слушая игру сына, наблюдал
за выражением лица профессора, стараясь прочесть его мысли.
В комнату на цыпочках вошла супруга профессора и села в
кресло. Когда Янкель закончил играть, Мария Евдокимовна, по
профессии музыковед, громко зааплодировала. Ее же супруг
после небольшой паузы спросил:
– Что Вы можете еще нам сыграть?
– Чайковского, Вивальди, Бетховена, Моцарта.
– О, богатый у вас репертуар. Ну, что ж, прошу вас! На ваше
усмотрение. Мы внимательно слушаем, – доброжелательно про-
изнес он.
На этот раз Янкель выбрал музыку Вивальди, своего любимо-
го композитора. Не более чем через минуту полузакрытые двери
медленно открылись. На пороге показалась высокая миловидная
блондинка лет сорока, дочь профессора, внешне очень похожая
на него. Улыбаясь, она кивнула головой и, осторожно ступая по
ковру в мягких тапочках, прошла и села в свободное кресло.
Анатолий Павлович удивленно посмотрел на свою любимицу
Наташеньку, преподавателя вокала в консерватории, очень редко
удостаивавшую вниманием приходивших к ее отцу студентов.

246
 Закончив игру, Янкель вытер пот носовым платком. Мать и
дочь дружно захлопали ему.
– Большое спасибо. Спасибо, – застенчиво улыбался он.
– Садись, сынок, – ласково сказал профессор.
– Папа, давай поменяемся местами, так тебе будет удобней
беседовать с молодым человеком, – предложила ему дочь.
– Ты права, Наташенька, спасибо. – Анатолий Павлович сел
напротив Янкеля. – Скажите, Яков, кто научил вас играть на
скрипке?
– Папа. И покойный дедушка, – ответил молодой человек, с
любовью посмотрев на улыбающегося и гордого за сына отца.
– Вот тебе на! Ей-богу, если бы мне задали такой же вопрос, я
бы точно так же ответил, – Анатолий Павлович рассмеялся. – Но
я имею в виду, в музыкальной школе у какого преподавателя вы
занимались?
– У Геннадия Леонидовича Фишмана.
– Теперь все понятно. А ты знаешь, что Геннадий Леонидович
– одессит? Там-то он, как Максим Горький, закончил свои уни-
верситеты. Он рассказывал мне, что научился хорошо играть на
скрипке благодаря страшному голоду. В детстве, когда он хоро-
шо играл, ему давали кусок хлеба, а если плохо – не давали. А
кушать-то хотелось. Так что другого ничего не оставалось делать,
как хорошо играть, – рассмеялся профессор. – А вы, значит,
музыкант, Арон Хаимович? – спросил он.
– Нет, не музыкант.
– Но имеете музыкальное образование, не так ли?
– Увы, не имею, Анатолий Павлович. И мой покойный отец не
имел музыкального образования. Но человек, выучивший его до
революции играть на скрипке и прививший любовь к музыке,
был потомственный музыкант, Печорин Тихон Феофанович,
профессор Киевской консерватории. Любовь к музыке он передал
нам с сыном.
Наступила пауза. Анатолий Павлович, нахмурившись, закрыл
глаза. Так он просидел несколько минут. Арон с сыном в
недоумении смотрели на него.
– Спасибо тебе, сынок, за твою игру. Крепкие и надежные
корни у тебя, – открыв глаза, задумчиво произнес профессор. –
Вы, Арон Хаимович, только что назвали имя очень дорогого мне

247
человека... Тихон Феофанович был моим близким другом. Нет,
можно сказать, он был мне как старший брат. Это был
талантливейший и благороднейший человек. Человек с большой
буквы, в полном смысле этого слова. Чекисты его расстреляли.
Семью выслали в Сибирь… – Он умолк.
– Нашей семье известно об этом, – сказал Арон.
Горечь воспоминаний мрачной тенью легла на лицо про-
фессора.
Помолчав, он тихо сказал:
– Мой тебе совет, Яков, поезжай в Москву и там поступай в
консерваторию. Я напишу рекомендательное письмо моему хоро-
шему приятелю и прекрасному человеку, Давиду Федоровичу
Ойстраху. Туда таким, как ты, легче поступить. Хотя и я, положа
руку на сердце, не отказался бы иметь такого ученика, как ты.
Теперь относительно твоего исполнения: пожалуйста, поменьше
импровизаций, для этого у тебя в будущем будет много времени,
понял, дружок? Вот так, – закончил он.
Ему, человеку, для которого чувство справедливости было
превыше всего, нелегко было говорить, что из-за
государственного антисемитизма двери Киевской консерватории
закрыты для Янкеля, и он при всем своем желании и влиянии
бессилен помочь. Отец и сын все поняли без слов.
– Большое вам спасибо за все, Анатолий Павлович. Извините
за беспокойство, – сказал Арон.
Тепло попрощавшись с хозяином и его гостеприимной семьей,
Арон и Яков с чувством благодарности ехали домой, хотя на
душе у них было тревожно.
– Яша, по-моему, в совете Анатолия Павловича ехать учиться
в Москву есть резон, – сказал отец.
Янкель промолчал. Он твердо решил поступать сначала в
Киевское музучилище, закончить его, а затем постараться, назло
всем антисемитам, поступить в Киевскую консерваторию, даже
на вечернее отделение. Ехать же учиться в Москву, оставив
больных родителей, он не хотел, хотя понимал, что там у него
есть больше шансов поступить в консерваторию, чем в Киеве в
музучилище. И, несмотря ни на что, молодой человек верил в
себя, в свой талант и настойчивость, которые помогут преодолеть
все препоны.

248
 Наконец-то наступил для Янкеля долгожданный день вступи-
тельных экзаменов. Ирина и Арон, несмотря на его возражения,
проводили его до самого училища.
По совету знакомых Янкель поехал в военной форме, чтобы
выглядеть более солидно и вызвать благожелательное отношение
у экзаменаторов.
Он настоял, чтобы родители не ждали его, нервничая, а уехали
домой. К девяти часам утра абитуриенты столпились возле
аудитории. Все были нарядно одеты. Среди них Янкель в
военной форме выглядел белой вороной. Он чувствовал на себе
насмешливые взгляды, но старался держаться с достоинством и
не обращать на них внимания.
Ему недолго пришлось ожидать своей очереди. Твердым
строевым шагом, держа в руке скрипку, он вошел в большую
светлую аудиторию и остановился в трех метрах от стола,
покрытого красным полотном, за которым сидели пятеро
экзаменаторов: трое мужчин и две женщины. Возле каждого из
них лежали папки с личными делами абитуриентов. В углу у окна
стоял черный рояль.
Янкель, словно в армии, громко поздоровался. Экзаменаторы,
не ответив на его приветствие, удивленно и насмешливо смотре-
ли на него. Сидевший в центре стола худощавый, лысоватый
мужчина с заостренным носом, глядя исподлобья на бывшего
солдата, спросил:
– Скажите, Кац, какую музыкальную школу вы окончили?
– Школу № 7, – ответил Янкель.
– Вы знаете, что в нашем училище не дают стипендию? А вам
уже пора жениться, – с издевкой сказал председатель экзамена-
ционной комиссии.
– Мне это хорошо известно.
– Странно. А почему вы не поступали в консерваторию? Непо-
нятно, – разводя плечами, съязвил председатель, как бы обра-
щаясь к самому себе и одновременно к сидящим рядом с ним
членам экзаменационной комиссии. Те, словно по команде, хи-
хикнули, заискивающе глядя на председателя.
– Мне вообще непонятно, каким образом у вас приняли
документы. Но раз так уж получилось по нерасторопности секре-
таря, что вы нам споете, Кац?

249
 Янкель, превозмогая ярость и уже почти не надеясь на
положительный исход экзамена, все же решил доказать, по мере
своих сил, на что он способен.
– С вашего разрешения, я «спою» из Паганини, – презрительно
усмехнулся Янкель.
Он не спеша вынул из чехла скрипку и посмотрел прямо в
глаза нервно заерзавшему на стуле председателю экзамена-
ционной комиссии, явно не ожидавшему от еврея подобной
«наглости».
– А что, разве нет русских или украинских композиторов? Или
они вам не подходят по национальности? – заметил тот.
Янкель, словно в последний раз в жизни, исполнял то же
музыкальное произведение, что и в доме профессора
консерватории Анатолия Павловича.
Когда молодой человек закончил играть, члены
экзаменационной комиссии, преподаватели с многолетним
стажем, посмотрели на председателя, ожидая его решения, так
как последнее слово всегда оставалось за ним. Тот молчал,
чувствуя, что явно попал впросак. Экзаменаторы же с
нескрываемым интересом разглядывали талантливого музыканта.
Они бессменно многие годы принимали вступительные экзамены
и заранее знали, кого надлежит отсеять. Сегодня они стояли
перед сложной дилеммой.
Несомненно, будь на месте еврея юноша или девушка любой
другой национальности, особенно украинец, все экзаменаторы, не
скрывая своего восхищения, с воодушевлением аплодировали бы
его прекрасной игре. Сейчас же они напряженно ожидали
последнего аккорда драматической сцены, развернувшейся перед
ними.
– Вы, Кац, исказили музыку великого композитора, которая
вовсе не нуждается в вашей импровизации, – чеканя каждое свое
слово, скрипучим голосом заговорил председатель комиссии.
Лицо антисемита от нервного напряжения горело огнем, что
случалось с ним крайне редко.
– Можете идти! О решении экзаменационной комиссии узнае-
те через два дня, на доске объявлений, – закончил он свой приго-
вор. Янкель вложил скрипку в футляр, вежливо попрощался и с
высоко поднятой головой вышел в коридор.

250
 – Поздравляем! Поздравляем! Молодчина! – обступили Яшу
со всех сторон ожидавшие возле аудитории своей очереди юноши
и девушки, полчаса тому назад с насмешкой поглядывавшие на
него.
Когда молодой человек вышел из аудитории, председатель
облегченно вздохнул.
«Еще один Ойстрах нашелся. Пусть едет к нему учиться», – со
злостью думал он. Все, кроме молодого преподавателя, впервые
включенного в состав «могучей кучки» (так называли приемную
комиссию студенты), нахмурившись, смотрели на своего шефа.
– Я считаю, что наше училище очень многое приобрело бы,
имея такого студента. – После длительной паузы твердо заявил
молодой преподаватель, способный скрипач, недавно окончив-
ший с отличием Одесскую консерваторию.
– Мы при окончательном решении учтем ваше мнение,
Владимир Юрьевич, – сквозь зубы процедил недовольный
председатель комиссии.

Приехав после экзамена домой, Янкель, чтобы не огорчать ро-

дителей, ни словом не обмолвился об издевательствах и униже-
ниях, которые ему пришлось пережить.
«Избави Бог нас от этаких судей», – с горечью думал молодой
человек.
Через неделю он узнал, что в музучилище его не приняли.
«...Папа был прав. Этого следовало ожидать. Нечего было
строить иллюзии... – упрекал себя Янкель, – правильно евреи
называют себя в Союзе "белыми неграми..."»
Не меньше его переживали родители, хотя и предвидели это.
Горький осадок остался в сердце Янкеля, в очередной раз
столкнувшегося с жестокой действительностью в так называемом
социалистическом обществе, где человек человеку «друг,
товарищ и брат». Несмотря на уговоры родителей, он наотрез
отказался поступать в институт легкой промышленности.
«Хватит с меня! Я не хочу, чтобы антисемитские ублюдки из-
девались надо мной! Будь они прокляты со всей системой, поро-
дившей их!» – с ненавистью думал разочарованный Янкель.
Забрав документы из музучилища, он на следующий день
вернулся на работу электрика на обувной фабрике, где работал до

251
армии. Однако спокойствия не обрел. В нем росло убеждение,
что с музыкой покончено навсегда, такова судьба. Так Янкель
собственными руками закапывал живой родник, который
постоянно питал светлую надежду и давал силы и уверенность.
Музыка была смыслом его жизни. Сейчас же, когда
разочарованный молодой человек порвал с ней, жизнь для него
стала безразличной.
Никуда, кроме работы, не ходил, вел замкнутый образ жизни.
Единственной отрадой были книги, за чтением которых он
засиживался за полночь.
Арон и Ирина с болью в сердце видели, как страдает их сын,
но ничем не могли ему помочь. Негодование кипело в душе отца.
Он все больше и больше ненавидел тех, кто лишил Янкеля на-
дежды стать музыкантом. Не в силах смириться с положением, в
котором оказался его сын, Арон твердо решил пойти к директору
музучилища, высказать все, что накипело в душе. Если это не
поможет, поехать в Москву, добиться встречи с министром про-
свещения и попросить, чтобы игру Янкеля оценили беспристраст-
но и официально подтвердили его законное право заниматься в
высшем музыкальном учебном заведении, а не быть изгоем на
земле, где он родился и вырос.

II
Был 1956 год. Однажды вечером Арон, с не покидавшими его
ни на минуту тяжелыми мыслями, слушал по радио последние
известия. Диктор сообщил об указе, разрешавшем гражданам
СССР, проживавшим до 1939 года на территории Польши,
репатриироваться на родину.
– Немало евреев уедет из Союза, особенно из Литвы, – сказала
Ирина.
– А почему именно оттуда? – спросил Янкель.
– Потому что эти территории до 1939 года принадлежали
Польше. Сколько я в свое время оформила в Коканде документов
польским евреям! Они после войны уехали в Польшу, а оттуда
многие – в Палестину. Помню, и меня уговаривал бывший поль-
ский банкир ехать в Польшу, а затем в Палестину, – сказала она.
– Слышишь, папа, наша мама могла стать банкиршей, – рас-
смеялась Диночка.

252
 – Банкиршей без денег, – заметил Янкель.
– Вот глупенькие! Он мне предлагал, во-первых, ехать со
своей семьей, а во-вторых, хотел, чтобы несколько поляков были
свидетелями, что наша семья потеряла документы, и мы якобы
жили раньше в Польше. Я знаю, что так делали неко-торые евреи,
чтобы уехать из Советского Союза. Яша, его сын учился с тобой
в одном классе.
– Я понял, это Моше Тифинбром. Мы его все звали «банки-
ром». Очень умный был мальчик.
– А относительно денег, сынок, то этот бывший банкир сказал,
что припрятал все свои доллары и золото в таком местечке, что
ни одна война, как он выразился, их не коснется.
– Вот здорово! – захлопав в ладоши, воскликнула Диночка.
– Да, были умные люди, они вовремя уехали из этой несчаст-
ной страны! Молодец Гомулка, что убедил нашу мылыху33
выпустить поляков в Польшу. Я не могу простить себе, что не
послушал в 1948 году своего фронтового друга, Пиню Зингера, и
мы не поехали во Львов, когда он меня приглашал. И что меня
здесь удерживало – ОБХСС и черносотенцы? Не мог с ними
расстаться, – горько иронизировал Арон.
Янкель, поднявшись со стула, медленно вышел в свою комна-
ту. Он не в силах был смотреть, как страдает из-за него отец.
– Бедный мальчик, был бы твой отец умнее, тебе не пришлось
бы мучиться в этом проклятом гулесе34. Эх, если бы Янкель жил в
Израиле! Там бы он показал, на что способен! – ударив кулаком
по столу, расстроенный Арон, взяв газету, вышел в спальню.
Ирина сочувственным взглядом проводила мужа.
– Мамочка, что это с папой сегодня случилось? – вернувшись
в столовую, спросил Янкель, услышав громкий стук и дребезжа-
ние посуды. Его сестренка тоже испуганно посмотрела на мать.
Они впервые в жизни видели отца в таком состоянии.
– Папа очень устает на работе, Яша, и нервы ему там тоже
немало треплют. – Ирина едва сдерживала слезы.
Янкель сел рядом с ней.
– Не расстраивайся, мамочка, все будет хорошо, – спокойным
тоном сказал сын, обняв ее за плечи и нежно поцеловав.
33
Правительство (идиш).
34
В галуте (то есть в изгнании, на чужбине) (идиш).
253
 – Ты думаешь, Яшенька, мало папе и мне стоит здоровья
смотреть, как ты... – Она умолкла, отвернулась, украдкой вытерла
непослушные слезы.
– А что я, мамочка? У меня все нормально. Работаю, как все,
зарабатываю деньги, как все. Вот и все. Что еще нужно?
Диночка подсела к ним.
– Ну чем нам плохо? Правильно, сестренка? – Поцеловав ее и
мать, Янкель ушел к себе в комнату.

Ранним утром следующего дня, за неделю до начала учебного

года, Арон, к удивлению жены и сына, надел выходной костюм с
колодками орденов и медалей. Он сказал Ирине, что после рабо-
ты задержится на собрании, а сам поехал в музыкальное
училище, чтобы встретиться с директором. Если разговор с ним
ни к чему не приведет, то постарается попасть в тот же день в
министерство. Выйдя из своего старенького автомобиля,
опираясь на палку, инвалид, превозмогая боль в ногах,
направился в училище. Было восемь часов утра. Массивные
двери были еще заперты. Постояв несколько минут, он слегка
ударил по ним ручкой своей палки, рассчитывая на то, что
сторож, находящийся внутри, разрешит ему подождать директора
в вестибюле. Однако на его стук никто изнутри не откликнулся.
Осмотревшись, он увидел скамейку на противоположной
стороне улицы. Арон перешел через дорогу, тяжело опустился на
скамью и закурил.
Бывший разведчик, жизнь которого на фронте неоднократно
висела на волоске, надеялся, как и все советские люди, на луч-
шую жизнь после одержанной с таким трудом и с такой кровью
победы. Но вскоре для него, как и для большинства бывших
солдат и особенно инвалидов войны, наступило горькое разоча-
рование. Болезненно воспринимая произвол и равнодушие со сто-
роны властей по отношению к людям, спасшим страну от фашис-
тов, процветающий антисемитизм, не видя выхода из этой
горькой ситуации, Арон понемногу начал выпивать. Пил он, в
основном, дешевую водку, причем только на работе, забивая
валидолом ее запах, чтобы в семье не узнали об этой пагубной
привычке. Однако Ирине очень быстро стало ясно, что
происходит с мужем. Когда же он узнал, что антисемиты

254
провалили Янкеля на вступительных экзаменах, Арон не в силах
был сдержать возмущение и уже готов был заглушить водкой
свою боль, однако нашел в себе силы сдержаться. После более
чем десятилетнего перерыва он вновь начал курить, курил
постоянно, с ожесточением, словно единственной целью его
жизни было выкурить как можно больше папирос.
«Вот система негодяев и подлецов! За что эти антисемиты нас
ненавидят? Я им еще покажу!»
– Агит морген35, Арончик! – поздоровался с ним проходивший
мимо него хороший приятель, Иосиф Круль, мужчина лет пятиде-
сяти, работавший в небольшом хозяйственном магазинчике
одновременно продавцом и заведующим. – Что ты здесь делаешь
в такую рань? По-моему, ты со вчерашнего дня не поменял места
работы. Мы только вчера разговаривали по телефону, – пошутил
он.
– Горе меня привело в тот дом, Иосиф, – указывая на
музыкальное училище, ответил Арон.
– Что же у тебя там случилось?
Кац подробно рассказал приятелю обо всем, что произошло с
его сыном.
– Сочувствую тебе всей душой, но напрасно ты так убиваешь-
ся. Мы должны были к этому давно привыкнуть. Мой сын еще в
пятидесятом году окончил школу с тремя четверками, хотя, по-
верь мне, знаний у него было больше, чем у медалистов из его
класса. Он поехал в Свердловск и там спокойно поступил в
институт. Учился на одни пятерки. Сейчас работает инженером.
И твоему нужно было уехать поступать в Россию.
– В том-то и дело, что мне очень обидно. Я ему то же самое
говорил. А профессор Киевской консерватории, после того, как
его прослушал, даже хотел дать ему рекомендательное письмо к
самому Давиду Ойстраху.
– Ты меня извини, друг мой, но твой сын поступил по-
дурацки. Почему ты его не заставил поехать в Москву?
– Эх, Иосиф, Иосиф, он очень гордый. Янкель просто знает
себе цену и поэтому был уверен, что поступит в Киеве.

35
Доброе утро (идиш).

255
 – Я в прошлом году тоже цурес36 имел со своим племянником
из Донецка. Ему, видите ли, хотелось учиться только в Киевском
университете на физмате. Только там, говорил он, можно полу-
чить настоящие знания. И что ты думаешь? Во-первых, я себе
нажил врага в лице моей двоюродной сестры, так как отговаривал
ее посылать сына в Киев. Она считала, что я не хочу, чтобы он
жил у меня. Такая дура! Ты же понимаешь, Арончик, я с дорогой
душой, но ведь это пустая трата времени и напрасная нервотреп-
ка! Я их предупреждал! Он хоть и хорошо окончил школу, но в
университет, как и следовало ожидать, не поступил. Да будь он
даже вундеркиндом, ему бы ничего не помогло. Здесь же
петлюровское гнездо. Вот так. Тогда они надо мной посмеялись и
все равно приехали. Ой! Ой! Ой! Азохен вей инзере киндерлах37 и
нам вместе с ними. Мой тебе совет, дружище, не унижайся перед
ними. Плюй ты на них! Мой младший сын, хотя и был лучшим
учеником школы и закончил ее с серебряной медалью, не захотел
поступать в институт. Научился ремонтировать холодильные ус-
тановки, обслуживает кафе, рестораны и гастрономы и имеет
кусок булки с маслом. А вообще, все это чепуха! Послушай, майн
гитер франт38, возьми, пожалуйста, свою фру39 и обязательно
приезжайте ко мне в субботу вечерком. Позавчера приехала из
Вильнюса племянница. Она скоро уезжает – сначала в Польшу, а
потом в Израиль. В Польше ее ждет старшая сестра с мужем.
Короче говоря, мы вас ждем в субботу. Есть, Арончик, о чем
поговорить, может быть, и это важнее, чем поступление твоего
сына вместе с делами моих сыновей. Понял? – похлопав своего
приятеля по плечу, многозначительно сказал Иосиф. – В общем,
мы вас ждем.
Весело насвистывая, он ушел. После этого разговора на душе
у Арона немного потеплело.
Все же, дождавшись девяти часов утра, Кац вошел в
музыкальное училище. Секретарша сказала ему, что директор в
отпуске. Арона принял заместитель, тот самый председатель
экзаменационной комиссии, издевавшийся над Янкелем.
36
Горе, несчастье (идиш).
37
Как тяжко нашим детям (идиш).
38
Мой дорогой друг (идиш).
39
Жену (идиш).
256
 – … Видите ли, в наше училище ежегодно очень большой кон-
курс, – глядя мимо него стеклянным взглядом, говорил председа-
тель, – а в этом году был как никогда раньше. Нечего удивляться,
что ваш сын не поступил. Могу только посочувствовать. Пусть
попробует на следующий год. Может быть, ему повезет, – развел
он руками.
– Повезет? А он не рассчитывает на везение. Вы не хотели его
принять по одной причине: потому, что он еврей! – глядя в упор
на замдиректора, громко сказал Арон, с трудом сдерживая гнев.
– Как вы смеете оскорблять экзаменационную комиссию?!
– Разве это экзаменационная комиссия?! Так судили немцы
советских граждан на оккупированных территориях. Да вы
знаете, что за неделю до этих лжеэкзаменов моего сына
прослушал профессор консерватории Анатолий Павлович
Григоренко? Он предлагал ему поступать в консерваторию!
– Так почему же он не поступал в консерваторию? – ехидно
улыбнулся председатель.
– Ничего, улыбайтесь! Я вас всех здесь проучу! Я пойду сна-
чала к министру, а потом поеду в Москву. Понял, взяточник?! Я
выведу вас на чистую воду. Вы меня, антисемиты, запомните!.. –
кричал Арон.
«Черт с ним, с этим солдатом, лучше бы я пропустил его.
Учился бы жид у меня в училище, – глядя на кричащего
инвалида, с тревогой думал антисемит, – а то этот шороху может
наделать, заставит провести повторный экзамен. Если Москва
вмешается, могут быть неприятности. Такого еще не было. А
впрочем, Василий все уладит», – успокоил он себя, вспомнив
своего приятеля, заведующего гороно, дочь которого приняли без
экзаменов в музучилище.
От этой мысли ему полегчало. «Ну, а если надо будет, то я
подключу и Козлова, тот для меня сделает все возможное и
невозможное. – Он имел в виду своего закадычного друга,
полковника КГБ УССР, с которым выпил не одну бутылку
коньяка. – Ну что для него какой-то жиденок. Он их тоже
ненавидит».
– Знаешь что, ты меня только не пугай! Мы уже пуганые
такими, как ты! Иди, жалуйся куда хочешь. Не мешай мне
работать, а то вызову милицию! – поднявшись со стула,

257
антисемит отошел к окну и отвернулся, чувствуя свою полную
безнаказанность.
Когда Кац вышел на улицу, сердце его разрывалось от боли.
Он задыхался. С трудом дошел до скамейки и, присев на нее,
вспомнил весь свой разговор с Иосифом Крулем. Рассказ
приятеля о его племяннице заставил глубоко задуматься.

В субботу вечером Арон и Ирина поехали в гости к семье

Круль, у которых давно не были. Гостеприимные хозяева встре-
тили их, как всегда, очень радушно. Миловидная, умная и общи-
тельная племянница Иосифа, Рая, очень понравилась супругам
Кац. Оставшись сиротой после гибели матери в автокатастрофе,
она с помощью своих близких родственников оформила фиктив-
ный брак с тридцатилетним холостяком, евреем по националь-
ности, жившим со своей семьей, матерью и отцом до 1939 года на
территории Польши. За эту сделку уплатили немалую сумму.
Несколько месяцев назад в Польшу вместе с супругом, урожен-
цем Варшавы, уехала родная сестра Раи, которая с нетерпением
ожидала ее там, чтобы затем вместе уехать в Израиль.
– Вам легче, у вас сын, – улыбаясь, говорила девушка, – а
многие молодые польки с родителями едут к себе на родину.
Заработать никто из них не откажется...
Перед уходом Арона и Ирины Иосиф попросил приятеля, что-
бы Янкель по мере сил и возможности уделил внимание его
племяннице, показал ей достопримечательности Киева, так как
его старший сын находился в командировке, а младший в
отпуске, в Крыму.
Супруги Кац были очень рады познакомить сына с красивой
жизнерадостной девушкой, приехавшей из Вильнюса.
Янкель согласился без особого энтузиазма. Как истинный
джентльмен всю неделю, после работы, и в выходной день, он
показывал Рае Киев. Красивый, эрудированный и воспитанный
молодой человек не мог не понравиться девушке. Она была в
восторге от прекрасного города, но еще больше – от своего гида,
хотя боялась себе в этом признаться.
За день до ее отъезда в Вильнюс Арон и Ирина пригласили
Иосифа с женой, Фридой Исааковной, и их племянницу на
званый обед. С искренним радушием встретили они желанных

258
гостей. Кульминацией встречи, повергшей девичье сердце в
смятение, была игра Янкеля на скрипке. Она с восхищением
смотрела на него. Сердце Раи трепетало от незнакомого чувства.
Его же мысли в это время были далеко от нее. В воображении
Янкеля неизменно присутствовала любимая Света, по которой он
очень тосковал.
В ту ночь девушка долго не могла уснуть. Она снова и снова
до мельчайших подробностей вспоминала встречи с Янкелем.
«Завтра утром я уезжаю в Вильнюс. Возможно, в ближайшее
время уеду из Союза и никогда больше его не увижу, – с грустью
думала она. – Яша не хуже, нет-нет! – даже лучше, а тем более
красивее и, наверное, не менее талантлив, чем Лева! – Рая
сравнила его со своим шурином, закончившим вместе с сестрой
физмат, которого любила, как родного брата. – Как мне дальше
жить без него?..» – Слезы наполнили ее глаза.

К радости Арона и Ирины, настроение их сына с тех пор, как

он встретился с племянницей их приятеля, как им казалось,
заметно улучшилось. На лице его изредка появлялась улыбка. На
самом же деле в жизни Янкеля не было никакого просвета. Хотя
предложение отца фиктивно расписаться с полькой, чтобы затем
вместе с семьей уехать из страны, показалось ему довольно
заманчивым, однако его пугало то, что может навсегда потерять
Свету, без которой не представлял своей жизни.
В день отъезда Раи в Вильнюс Янкель в скверном настроении
пешком возвращался домой с работы. Шел он медленно, спешить
ему было не к кому. По Рае, в обществе которой молодой человек
провел целую неделю, он не скучал, она была ему совершенно
безразлична, хотя общение с умной, симпатичной девушкой в
какой-то мере отвлекло его от мрачных мыслей.
Не доходя до дома, Янкель, словно во сне, услышал, как это
часто с ним бывало в последнее время, голос любимой девушки:
– Яша!
От неожиданности сердце его учащенно забилось.
Он резко повернулся. Перед ним стояла улыбающаяся Света.
– Света? – не веря своим глазам, тихо произнес Янкель.
– Здравствуй, Яша, – протянув ему руку, сказала она.
– Здравствуй, милая моя! Когда ты приехала? – он нежно

259
поцеловал ее в щеку. Лицо его сияло любовью.
– Вчера, – надув губки, ответила девушка.
– Жаль, что я не знал, – расстроился Яша.
– Но ведь ты вчера все равно был занят, – с иронией произ-
несла Света.
– Ну и что. Это не было бы помехой для нашей встречи, –
поняв причину ее иронии, сказал Янкель. Он взял Свету под
руку, и они медленно пошли в сторону дома.
– Вчера у нас были гости из Вильнюса, – как бы оправдывался
молодой человек.
– Вот поэтому я не хотела тебя беспокоить.
Света, приехавшая вчера вечером, случайно увидела через ок-
но своего возлюбленного и его родителей, выходящих из дома
вместе с симпатичной девушкой и, как она думала, ее родителя-
ми. Настроение девушки, ожидавшей встречи с любимым, естест-
венно испортилось. Ревность не давала ей уснуть.
– Я тебя, Светик, ждал еще две недели назад.
– Да, так получилось. Неожиданно ко мне приехал папа на две
недели, поэтому я задержалась. Но папа предупредил бабушку об
этом. А почему ты в последнее время не писал? У тебя что-то
случилось?
– Да, Светочка, случилось, – он нахмурил брови, – но это
неважно. Главное, что ты уже в Киеве. Что ты будешь сейчас
делать? – глядя на нее влюбленными глазами, спросил Янкель,
остановившись возле ворот.
– То, что делаю, – рассмеялась девушка. – И все же, Яша, ты
мне не ответил, что у тебя произошло?
– Все нормально, милая моя. Через полчаса давай встретимся
здесь и я тебе расскажу. Я так по тебе соскучился. Хорошо?
«Яша так возмужал и стал еще красивее, чем прежде», – любу-
ясь им, думала Света.
– Договорились, здесь, через полчаса, – радостно повторил
Янкель.
– Яша, я, пожалуй, не успею. Встретимся через час.
Молодой человек с сияющим лицом вошел в дом. Мать, нахо-
дившаяся одна в квартире, с удивлением посмотрела на сына.
«Боже! Неужели наш Яшенька влюбился в Раечку? Ох, какая
красивая была бы пара, – подумала она, но тут же спохватилась: –

260
Как же тогда будет?.. Ведь она уезжает в Израиль, а мы остаемся
здесь. И что будет со Светой?»
– Яшенька, иди, сыночек, обедать. Сегодня очень вкусный
обед, по рецепту французской кухни.
Ирине недавно подарили книгу «Блюда французской кухни».
– Спасибо, мамочка, я, честное слово, не голоден. Мне через
полчаса надо уходить.
Яша быстро прошел в свою комнату. Вынув из шкафа темно-
серый выходной костюм, включил утюг. Аккуратно выгладив
брюки и приняв душ, он, напевая веселую мелодию, вошел в
гостиную.
– Яшенька, ты ведь после работы, голоден, поешь хотя бы
блинчики с компотом, – предложила Ирина.
Он не мог отказать матери, хотя ему сейчас было не до еды.
Нарядно одетый молодой человек буквально выбежал из дома.
Сердце Ирины радовалось, глядя на сына. Она уже не помнила,
когда в последний раз видела его таким.
«Что это с ним? Откуда вдруг такая в нем перемена? Тут при-
чина, конечно же, не в Рае. Дай Бог, чтобы у него все в жизни на-
ладилось», – думала мать, провожая Янкеля любящим взглядом.
Через четверть часа подошла улыбающаяся Света. На ней бы-
ло новое, темно-синее крепдешиновое платье и черные лакиро-
ванные туфли.
Янкель с любовью глядел на нее. «Красавица и умница», –
думал он.
«Какой все же Яша красивый! Все девчонки института мне бы
завидовали, если бы увидели нас вместе», – с гордостью думала
девушка.
Держа Свету под руку, Янкель повел ее по улице Жданова, по
старому маршруту, в сторону фуникулера. Поднявшись на
Владимирскую горку, молодые люди пошли в свое любимое
кафе, то самое, в котором угощал их в детстве Светин отец в
памятный для них день. Влюбленные полакомились мороженым
с лимонадом и пошли гулять по извилистым аллеям старого
парка. Они, как бывало, спускались к Днепру, к своей излюблен-
ной скамейке. Когда-то Янкель поздним вечером с трудом при-
тащил её из аллеи и поставил между двумя большими кустами
сирени, вдали от посторонних глаз. В годы разлуки молодые

261
люди часто вспоминали незабываемые часы, проведенные ими на
скамейке под сиренью. Шли молча. Ни Янкель, ни Света не были
уверены в том, что скамья все еще находится на прежнем месте,
но их тянуло туда, где они были так счастливы.
– Светочка, постой здесь, я мигом. – Поцеловав девушку, он
быстро поднялся по сравнительно крутой горе к кустам сирени.
– Ура! – закричал счастливый Янкель, увидев старую скамей-
ку, полинявшую от дождя и снега.
Света радостно рассмеялась и захлопала в ладоши. Сбросив
засохшую листву и ветки, Янкель вернулся и подал девушке
руку, она осторожно, чтобы не поцарапать лакированные туфли,
прошла по узкой тропинке к долгожданному месту и, облегченно
вздохнув, села.
– Яша, а нашу скамеечку уже кто-то облюбовал, – кокетливо
посмотрев на своего возлюбленного, она вслух прочитала имена,
выцарапанные на доске.
– Разведчиков у нас хватает, – пошутил Янкель.
– Прошу вас, мадемуазель, – положив на скамью белый в
голубую клетку носовой платок и поклонившись, торжественно
произнес молодой человек.
– Благодарю за любезность, – ответив в тон, Света сделала
реверанс, затем, медленно опустившись на скамейку, громко рас-
смеялась.
– Боже мой, честное слово, Яша, мне не верится, что я снова в
Киеве, и мы здесь вместе. – Света улыбнулась той милой, нежной
улыбкой, которая так нравилась ему.
Губы молодых людей слились в горячем страстном поцелуе.
– Яша! Яшенька! Хватит! Хватит! Подожди немного. Успо-
койся! Расскажи мне, пожалуйста, что у тебя случилось? – гово-
рила девушка, стараясь освободиться из его объятий.
– Светочка! Любушка моя, ничего особенного у меня не про-
изошло. Чуть позже об этом, дорогая моя, милая моя, ангелок
мой. Как мне тебя все время не хватало. Как ты мне нужна! –
шептал Янкель, осыпая ее шею, лицо, руки жаркими поцелуями.
– И ты мне тоже очень нужен, милый мой! – Обвив руками
шею любимого, она целовала его лицо и кудрявые, как смоль
черные, с полоской седой пряди, волосы. – Ну все! Все! Все!
Хватит, Яшенька, я ведь волнуюсь. Расскажи, пожалуйста, что у

262
тебя? – категорическим тоном попросила Света, лицо ее стало
серьезным.
Янкель подробно рассказал ей обо всех унижениях, которым
он подвергся со стороны антисемитов во время вступительного
экзамена в музыкальное училище. Девушка с сочувствием
слушала любимого. Когда он умолк. Света придвинулась к нему,
поцеловала в раскрасневшуюся щеку и нежно погладила его
густые кудри.
– Успокойся, пожалуйста, Яшенька. Я понимаю, что тебе
тяжело, но что можно сделать? Эти подонки плюют на людей!
Что для них человек? Я уверена, что тебе вовсе не следует
отчаиваться. Прав был профессор, когда посоветовал тебе
поступать в Московскую консерваторию. Ведь для нас, евреев,
двери в Киеве закрыты в консерваторию, университет и
мединститут. После окончания школы меня папа предупредил об
этом. Ты ведь знаешь, что именно по этой причине я уехала
поступать в Ригу. На следующий год поезжай, милый, в Москву.
Я не сомневаюсь, что ты станешь студентом консерватории.
– Что же, по-твоему, я должен уезжать из своего дома,
оставлять больных родителей одних, потому что я еврей? – горь-
ко усмехнулся Янкель, отвернувшись от Светы. – С какой стати?
Я не хочу быть белым негром в этой красной стране. Не хочу ни
перед кем унижаться и ни к кому приспосабливаться.
– Но пойми, Яша, у нас другого выхода нет. Ведь все так
живут. Нужно с этим смириться. Значит, еврейская доля такая.
Пройдет время, Бог даст, станем на ноги и будем жить не хуже
других.
– Не хуже других – это значит жить от аванса до получки и от
получки до аванса и держать язык за зубами. Вот наша золотая
перспектива.
Они сидели молча. Легкий вечерний ветерок плав-но
раскачивал ветви сирени.
«Что для Яши мои слова утешения? От них ему не станет лег-
че, они, пожалуй, для него – соль на рану. Я представляю, как он
переживает, – думала девушка. – Для него это страшный удар. Он
ведь не такой, как все, он талантливый и гордый человек,
сформировавшийся музыкант, если профессор консерватории
хотел дать ему рекомендательное письмо к самому Давиду

263
Ойстраху. Боже, как страшно, когда в человеке насильственно
подавляют талант», – с горечью думала Света, которой было
больно и обидно за своего друга.
– Яшенька, родной, прошу тебя, только не отчаивайся. Поверь
мне, не нужно видеть все вокруг только в черном цвете, есть
немало светлого в нашей жизни. Я уверена, что все у тебя будет
хорошо. Ты достигнешь всего, чего по праву достоин. Придет
день – я и твои родители обязательно будем гордиться тобой.
Ей от всей души было жаль Ирину и Арона, которые так
мечтали, чтобы их сын стал музыкантом.
– Нет, Светочка, я реалист, не люблю предаваться иллюзиям.
Надо смотреть правде в глаза. В Москву я не поеду, так как отца
и мать не оставлю одних. Они оба больные люди. Пусть тебе это
не кажется нескромностью с моей стороны, но я уверен в своих
силах и не нуждаюсь ни в чьем покровительстве. Я знаю, что
играю не хуже тех, кто уже закончил консерваторию. Единст-
венное, чего я лишен, – это бумажки с печатью. Ну что же,
проживу и без нее. Антисемиты считают нас второсортными
людьми, но от этого мы не стали глупее, а они умнее. При
нынешней системе ни моим предкам, ни мне, ни моим детям не
суждено быть настоящими музыкантами.
Янкель умолк. После короткой паузы он продолжил:
– Светочка, милая, я решился на шаг, который может корен-
ным образом изменить нашу жизнь. Выслушай, пожалуйста, меня
очень внимательно. Но учти, что только при твоем согласии я
сделаю то, что задумал. От этого будет зависеть наше будущее.
Его загадочное предисловие сначала насторожило, а затем
испугало девушку. Ей показалось, что с безоблачного неба сейчас
грянет гром.
– Светочка, сейчас из Советского Союза разрешают
репатриироваться в Польшу гражданам, проживавшим там до
1939 года. Вчера в гости к нам приходила девушка, ее зовут Рая,
она из Вильнюса. Ее родная сестра замужем за евреем,
проживавшим до войны в Польше. Они три месяца тому назад
уехали в Польшу, а оттуда хотят уехать в Израиль. Многие евреи
из Прибалтики, Западной Украины и Белоруссии, те, кто не жили
до тридцать девятого года в Польше, заключают фиктивные
браки с теми, кто родом оттуда, – заикаясь от волнения, говорил

264
Янкель, – чтобы уехать из этой проклятой антисемитской
тюрьмы сначала в Польшу, а затем в Израиль. Рая тоже так
сделала. Наша семья решила, Светочка, пойти по этому же пути.
От его последних слов девушку бросило в дрожь. Лицо ее
побелело, сердце от волнения учащенно забилось.
«Боже, я вновь буду без Яши! Навсегда!» Ее ужаснула мысль
о разлуке с ним.
– Отец с матерью в конце месяца поедут в Вильнюс – узнать
насчет обмена квартиры. Мы рассчитываем получить хорошую
доплату. Многие русские, живущие в Вильнюсе, хотят жить в
Киеве, а квартира у нас хорошая. Там же нам найдут польку,
которая собирается репатриироваться в Польшу, я оформлю
фиктивный брак. Светочка, если ты хочешь, чтобы мы были
счастливы, сделай то же самое. Мы тебе поможем во всем. О
деньгах не волнуйся. Родители не брали у меня деньги, зарабо-
танные мною на фабрике, так что все в порядке, – не выпуская
нежные теплые руки любимой, волнуясь, говорил Янкель. От
напряжения пот выступил на его лбу. – Светочка, если мы уедем
вместе в Израиль, перед нами там откроется новая жизнь, о
которой мы даже не смеем мечтать!
Он умолк. Умоляющими глазами Янкель смотрел на нее,
ожидая ответа. Свете казалось, что перед ней внезапно
разверзлась пропасть, жестоко отделившая ее от любимого.
– Светик, родная моя, почему ты молчишь? Почему?! Неужели
ты не хочешь, чтобы мы были счастливы? Ведь подобный счаст-
ливый случай, возможно, никогда больше не повторится. Давай
же воспользуемся им. Может быть, это наша с тобой судьба, –
обняв Свету за плечи, он вывел ее из оцепенения. Девушка
невидящим взглядом смотрела на Янкеля. – Ну ответь же мне,
наконец, на мое предложение. Почему ты молчишь?! Или ты
меня не любишь?!
– А что мне остается говорить? Ведь ты уже все сам решил за
меня, – в ее голосе чувствовалась одновременно обида и ирония.
– Ну что ты такое говоришь, девочка моя? Ты меня совсем не
поняла. Ведь я сказал, что без твоего согласия никуда от тебя не
уеду, – Янкель прижал ее к себе и поцеловал. – Я не мыслю
своего будущего без тебя! Знаю, что только с тобой смогу быть
счастливым! Пойми меня, дорогая, я делаю это для нас обоих.

265
Мы, Бог даст, будем жить на своей истинной родине, на той
земле, где должны жить евреи. Мы там будем чувствовать себя
свободными людьми, полноправными гражданами нашей страны.
Никто нам не скажет: «жид». Ведь это прекрасно! Клянусь, я
сделаю все, чтобы тебе было хорошо и чтобы ты мною
гордилась!
– Боже мой! Яша, ты сейчас такое говоришь, что от твоих слов
голова моя ходуном ходит. Все это так неожиданно. – Света
умолкла. Освободившись из объятий возлюбленного, она взвол-
нованно продолжила: – Яша, не знаю, что тебе ответить. Пойми,
все это очень серьезно, я ведь живу не одна. У меня тоже есть ро-
дители и бабушка. Не знаю, как они на это посмотрят. К тому же
я еще не окончила институт.
Сухой горький комок подступил к ее горлу. Она с трудом
сдерживала слезы. На душе было мучительно тяжело. Света сов-
сем по-иному представляла долгожданную встречу с любимым.
– Дорогая моя, ведь все это будет не сегодня и не завтра,
пройдет еще время... – стараясь успокоить ее, нарочито бодрым
голосом сказал Янкель.

Молодые люди встречались каждый день. Янкель не хотел

возобновлять разговор на болезненную, как он понял, для Светы
тему. Отношения между ними не изменились. Они были счастли-
вы, находясь рядом, хотя предложение Яши не выходило из голо-
вы девушки.
Сразу же после того, как Арон и Ирина со светлой надеждой
уехали в Вильнюс, Янкель снова как бы невзначай заговорил со
Светой о выезде евреев в Польшу. К его удивлению, на этот раз
она более спокойно отнеслась к его предложению. В ее тоне не
было не только отрицательных ноток, но, наоборот, почувство-
валось понимание его планов.
Немалую роль в этом сыграла мать, а особенно ее мудрая
верующая бабушка, которая уважала семью Кац и их сына и
были искренне рада, что их любимица свяжет свою жизнь с
хорошими добрыми людьми. Через два дня после этого разго-
вора Янкель провожал уезжающую в Ригу расстроенную Свету.
– Боже мой! Как бы я хотела, чтобы мы никогда не расстава-
лись, чтобы всегда были вместе, – прижавшись к Янкелю,

266
положив голову ему на плечо, сквозь слезы говорила девушка.
Неделя, проведенная рядом с любимым, пролетела как один
счастливый день. На душе у Светы было как никогда тяжело.
Молодые люди поклялись друг другу в вечной любви и верности.

Глава шестая

Меланхолия, в которой находился Янкель после экзаменов,

бесследно испарилась. Он целиком был занят приготовлением к
предстоящим важным переменам в жизни семьи.
В Вильнюсе Арон и Ирина познакомились с гостеприимными
родными сестрами Иосифа и их семьями, энергично
занимающимися приготовлениями любимой племянницы в
дальнюю дорогу. Рая была очень рада встрече с родителями
молодого человека, которого полюбила от всей души, хотя была
уверена, что ни они, ни он сам об этом не догадываются. С
помощью своих новых приятелей супруги Кац познакомились с
родственницей их соседей, недавно репатриировавшихся в
Польшу, двадцатичетырехлетней полькой Ядвигой. Сухощавая
неинтересная шатенка, остроносая, с бегающими маленькими,
чуть прищуренными глазами и тонкими, длинными ногами
производила довольно неприятное впечатление. Но стоило ей
заговорить, как стало ясно, что за словом в карман она не
полезет.
Хотя родители Янкеля были не в восторге от своей будущей
«фиктивной невестки», как окрестил ее Арон, но для дела, как
они считали, она вполне подходит.
– ...Ируся, волноваться нам не нужно будет, на такую «кра-
савицу» наш сынок наверняка не польстится, хотя она и станет
его законной женой, – пошутил Арон.
В Вильнюсе супругам Кац не удалось найти желающих об-
меняться с ними квартирами на тех условиях, которые они пред-
лагали. Ядвига согласилась заключить с Янкелем фиктивный
брак и перевести его с семьей в Польшу за деньги.
Оставив объявление в обменбюро, они, поблагодарив новых
приятелей за гостеприимство и пожелав их племяннице всего
самого лучшего, вместе с «фиктивной невесткой» уехали в Киев.
267
 Через несколько дней Янкель и Ядвига расписались. Полька,
держа в руке красивый букет цветов, с сияющим лицом и с гордо
поднятой головой вышла из ЗАГСа. Оглядываясь по сторонам,
она старалась обратить на себя внимание прохожих, особенно
девушек, с завистью смотревших на ее красивого жениха.
– Ну, Яшенька, теперь, когда мы стали по всем законам мужем
и женой, у меня есть к тебе просьба: давай отметим наш закон-
ный брак в кафе или в ресторане, – держа его под руку и улы-
баясь, сказала Ядвига.
– Пожалуйста, рядом есть хорошее кафе. Идем, отметим нашу
торжественную дату, – ухмыльнулся молодой человек.
В уютном кафе за несколькими столиками ели мужчины.
Заказав мороженое, конфеты, пирожные и сладкую воду, Янкель
сел напротив польки.
– Яша, а Киев мне очень нравится.
– Вы раньше не приезжали в Киев?
– Ведь мы муж и жена, а ты снова за свое – вы! вы! вы! –
обиженным тоном сказала «супруга».
– Ты права, Ядвига. Больше не буду.
Официантка поставила на стол заказанное Янкелем.
Полька, разводя руками, разочарованно смотрела на своего
спутника.
– Угощайся, не стесняйся, – растерянным взглядом глядя на
нее, сказал Янкель.
– Яшенька, разве так отмечают такую дату? Запивают лимона-
дом и закусывают мороженым? Ну, ты и даешь!
– Если ты хочешь выпить что-нибудь покрепче, то
пожалуйста.
–Ну, а как, по-твоему? Мы ведь не в детском саду играем в
маму и папу.
– Что ты хочешь выпить? – спросил Янкель.
– А ты? – задала она ему встречный вопрос.
– Мне, Ядвига, все равно, я непьющий. Что ты будешь, то и я.
– Впервые встречаю непьющего парня. Ты что, вообще не
прикасаешься к спиртному?
– Ну, как не прикасаюсь… Во время праздников или именин
могу выпить рюмку.
– Вот и замечательно. А я испугалась, думала, ты вообще

268
какой-то чокнутый, пьешь только кефир. Тогда закажи коньячку.
Янкель подошел к буфетчице: – Пожалуйста, нам еще по
рюмочке коньяка.
– Что?! По рюмочке?! Ты что дома или в гостях? У нас по
рюмочке не подают, – она насмешливо смотрела на Янкеля.
– А как вы продаете?
– Минимум 200 грамм, – ответила та.
– Хорошо.
Янкель хотел было отойти, но буфетчица его остановила.
– Иди сюда! Ты что, закусывать будешь мороженым? – брезг-
ливо глядя на молодого человека, спросила она.
– А что у вас есть на закуску?
– Есть борщ, а есть салатик, колбаска, селедочка и тому
подобное.
– Давайте салат, колбаску и селедочку.
– Садись, мы принесем, усмехнулась она.
Ядвига положила ладонь на руку Янкеля.
– Не переживай, у тебя просто нет опыта в таких делах, –
успокаивающим тоном сказала она. – Но ничего, этому можно
научиться, чтобы больше не позориться. – Наполнив рюмки
коньяком, полька, чуть приподнявшись со стула и приблизив ли-
цо к Янкелю, прошептала: «Яша, давай выпьем на брудершафт».
Отпив немного, Ядвига поцеловала растерявшегося молодого
человека в щеку. Он с трудом дождался, когда его лжесупруга
допила до конца коньяк и, как ни в чем не бывало, не имея
никакого музыкального слуха, забормотала модную песню.
Уцепившись за руку Янкеля, в беззаботно-радостном
настроении она вернулась в дом своего «мужа», где их с
нескрываемой радостью встретили Арон и Ирина, считавшие, что
сделали первый шаг к заветной цели.
Новоиспеченной «невестке», жившей в семье нечистого на
руку отца-пьяницы, с детства испытавшей на себе побои, посто-
янную ругань и упреки матери за плох�