Немецкий издатель Эрнст Кун, выпуская серию сборников о Прокофьеве с общим названием «Против линии социалисти- ческого реализма? Поздние сонаты, оркестровые и сценические произведения Прокофьева», обратился среди прочих авторов так- же и ко мне: не выберу ли я какую-либо тему для статьи. Подоб- ная постановка проблемы показалась мне нетрадиционной для российского музыкознания, и остановилась я на концепции Шестой симфонии, поскольку ее кричаще-трагическое оконча- ние для послевоенного произведения мне казалось всегда загад- кой. Моя статья под соответствующим названием «Шестая сим- фония Прокофьева: против линии социалистического реализ- ма» была опубликована в издании: «Schrag zur Linie des Sozialistischen Realismus? Ein internationales Symposium» (Prokofjew-Studien. Band 3. Berlin: Verlag Ernst Kuhn, 2005). Поде- люсь несколькими мыслями, связанными с этой работой. Прежде всего мне прищлось обратиться к природе оптимизма марксистско-ленинской философии. Марксистское мировоззрение было исключительно оптимистичным. Социализм мыслился как снимающий противоречия капитализма, а дальнейшая ступень - коммунизм — объявлялась как общественный идеал, который пла- нировалось достигнуть в определенные годы XX века. Коммунис- тическая партия и советское государство требовали от создателей искусства веры в эту философию и прямого ее воплощения для це- ленаправленного достижения всем обществом вьщвинутого идеала. Отсюда — такая лучезарность фильмов «Веселые ребята», «Кубан- ские казаки» с музыкой И.О. Дунаевского, «Свинарка и пастух», «По- езд идет на восток» с музыкой Т.Н. Хренникова и т. п. Для авторов симфоний проблема оптимизма оборачивалась в первую очередь проблемой финала. «Досмотр за финалами» со- ставлял едва ли не главную идейно-воспитательную задачу для официальных советских руководителей. Как писал К.А. Караев о Шостаковиче в 1957 году, «любителям внешнего благополучия постоянно хочется, чтобы малосимпатичное им содержание не- которых симфоний Д.Шостаковича было бы, по крайней мере, уравновешено солидно громким и вполне бодрым финалом»'.
' Караев К. Несколько мыслей о трагическом в музыке / / Советская музыка.
1957. № 4 . С. 65. в. Холопова. О концепции Шестой симфонии
Прокофьев по объективным эстетическим качествам своей
музыки был носителем не только новой, «будящей» энергии ис- кусства, но и света, солнечности, неподдельного оптимистиче- ского жизнеощущения. Когда он решился вернуться в СССР по собственной доброй воле, хотя и не без определенных сомнений, то посчитал нужным как можно активнее включиться в совет- скую жизнь, приобщиться к сфере мыслей новой художествен- ной интеллигенции, обратиться к творчеству советских поэтов и писателей. С легкой дущой он написал симфоническую сказку о «ыонере Пете и стращном Волке (на собственный текст, 1936), для него не было принуждением обратиться к сюжету о Гражданской войне в опере «Семен Котко» по повести В.А. Катаева «Я сын трудового народа». В списке прокофьевских опусов поражают кантаты к советским датам — к 20-летию Октября на слова Марк- са, Ленина и Сталина, к 60-летию Сталина («Здравица»), к 30-ле- тию Октября («Расцветай, могучий край», 1947). Сергей Сергее- вич Прокофьев по своей позиции никак не был подпольщиком, диссидентом, он был достаточно лоялен стране, в которой жил. Думаю, что прямота характера, гармония его человеческой нату- ры требовали от него такого соответствия. Тем несправедливей обрушилось на него Постановление ЦК ВКП(б) 1948 года, тем страшнее вокруг него был затянут ти- пично сталинский узел, когда в лагерь была отправлена его пер- вая жена, Лина Ивановна Прокофьева. А произведением, особо осуждаемым в политической кампании 1948 года, являлась его Шестая симфония. Напомню, что Шестая симфония es moll op. I l l создавалась Прокофьевым в 1945—1947 годах, в ней три части: Allegro moderato. Largo, Vivace. По дате окончания — это послевоенная симфония. Но среди других симфоний этой поры она выделяется неслыхан- но трагическим завершением, едва ли не «фанфарой ужаса» пе- ред самым концом. Диаметрально противоположна она, напри- мер, законченной сразу после войны Девятой симфонии Шоста- ковича (1945), которую упрекали даже в гайдновской легкости, не отвечающей величию одержанной Победы. Замысел Шестой начал складываться сразу после окончания Пятой, то есть еще в период войны. Далее развернулись опасные для здоровья композитора события. В середине января 1945 года Прокофьев с друзьями праздновал первое исполнение Пятой сим- фонии, прошедшее в Большом зале Московской консерватории. А через несколько дней у композитора случился приступ тяжелой болезни, омрачившей дальнейшие восемь лет его жизни. В февра- 270 Сергей Прокофьев. Письма. Воспоминания. Статьи
ле 1945-го Прокофьев был настолько плох, что посетивший его
Д.Б. Кабалевский подумал, что это, возможно, конец. Но к лету Прокофьев настолько поправился, что уже работал над «Одой на окончание войны» и двумя частями Шестой симфонии в клавире. Примечательны и конкретные даты работы композитора над Шестой. 19 августа 1945-го в письме к Н.Я. Мясковскому он со- общал: «Набросал почти две части 6-й симфонии... а окончание симфонии пока отложу»^. Б.М. Ярустовский в своих публикаци- ях по Шестой симфонии (1966) намекает, что повлиять на содер- жание симфонии могли какие-то события, развернувшиеся пос- ле победы над фашистской Германией. «Наплыв страшных обра- зов в финале» он интерпретирует как идею Ю. Фучика — «люди, будьте бдительны» и пишет далее: «Факт появления ее в прокофь- евской симфонии говорит о том, что она была полностью завер- шена не в первые безоблачные послевоенные месяцы, а несколь- ко позднее, когда наступило известное отрезвление, и на жиз- ненном штилевом просторе вновь появились зловещие призна- ки бури»^. Трудно угадать, на признаки какой бури намекал Яру- стовский, но можно констатировать: как раз в августе 1Й5 года, когда полным ходом шла работа над Шестой симфонией, произошли «планетарные» события — два атомных взрыва в Япо- нии: 6 августа над Хиросимой, 9 августа над Нагасаки. Разуме- ется, указание на значение для Прокофьева этих новых мировых событий — только одна из возможных гипотез. Сам Прокофьев загадочным окончанием Шестой чрезвычай- но дорожил. По свидетельству М.А. Мендельсон, 28 сентября 1946 года он говорил ей о новой симфонии следующее: «Кажет- ся, в ней есть места лучше, чем в Пятой. Ну, у симфонии будет, в общем, очень драматический конец — вопрос, брошенный в веч- ность»'' . В других случаях пояснял: «Я не хотел, чтобы финал вос- принимался как веселый придаток к предыдущим частям»^ Прокофьева все время интересовала реакция окружающих на нео- бычное окончание симфонии. Когда перед премьерой в Ленин- граде Сергей Сергеевич и Мира Александровна прослушали ре- петицию, он спросил: обратила ли она внимание на «вопросы.
2 С.С. Прокофьев и Н.Я. Мясковский. Переписка. М., 1977. С. 473.
' Ярустовский Б. Волнующие документы эпохи / / Советская музыка. 1966. № 4. С. 34. То же в кн.: Ярустовский Б. Симфонии о войне и мире. М., 1966. С. 129-130. ^ Цит. по: Мендельсон-Прокофьева М.А. Воспоминания о Сергее Прокофьеве / / Сергей Прокофьев. Воспоминания, письма, статьи. М., 2004. С. 40. ' Цит. по: Нестьев И.В. Прокофьев. М., 1957. С. 420. в. Холопова. О концепции Шестой симфонии
брошенные в вечность», о которых он говорил ей в процессе ра-
боты? После премьеры в Ленинграде под управлением Е.А. Мра- винского И октября 1947 года в разговоре с Мирой Александ- ровной Прокофьев снова обратил ее внимание на «два вопроса» в финале. Когда Мира спросила, что же они все-таки означают, он после некоторых промедлений ответил: «Что же такое жизнь?» Шестая имела шумный успех. Причем общий ее тонус вос- принимался как удивительно оптимистичный, включая и музы- ку финала: «Общий характер произведения подъемно жизнера- достный, волевой и мужественный. Это с особой силой проявля- ется в финале...»® Но иногда конец финала воспринимался по- другому: «Понятен и глубокий смысл того грандиозного взрыва гнева и скорби, который звучит перед самым концом финала...»' Даже в январе 1948 года центральная пресса писала: «Шестая симфония Прокофьева позволяет говорить о начавшемся новом этапе в симфоническом творчестве этого большого мастера...»® Февральское Постановление ЦК грянуло как гром небесный (так пишет об этом О.П. Ламм в своих воспоминаниях). И как раз Шестая Прокофьева стала особо выделенной мишенью: «Фор- малистический характер музыки особенно ярко сказался... в 6-й симфонии, ряде фортепианных сочинений и в опере "Война и мир" С. Прокофьева»^; «...такова 6-я симфония Прокофьева, в которой живые и ясные мысли то и дело заглушаются надуман- ными сумбурными громыханиями»'". Особенно болезненно пе- реживал Прокофьев прозвучавшие в докладе Т.Н. Хренникова слова о «провале у публики» новой симфонии. Восприятие Шестой Прокофьева было достаточно трудным и для западных слушателей. Так, во французской рецензии 1961 года на ее грамзапись с тем же Мравинским (фирма «Chant du Monde») после описания впечатлений от образного ряда му- зыки (скрещивание трагического и просветленного у человека, выстрадавшего войну и обращающего взоры к будущему) гово- рится: все эти смыслы изложены столь серьезным тоном, что при первом прослушивании симфония может не понравиться".
' Цит. по: Мендельсон-Прокофьева М.А. Воспоминания о Сергее Прокофьеве.
С. 82. ' Там же. С. 99. ' Т а м ж е . С. 101 ' Хренников Т. За творчество, достойное советского народа / / Советская музы- ка. 1948. № I . e . 60. Цит. по: Первый съезд советских композиторов. М., 1948. С. 98. " См.: Hofmann R.M. Serge Prokofiev. La Sixieme Symphonie //Journal Musical Fran?ais. 1961. № 96, 6 mars. P. 17. 270 Сергей Прокофьев. Письма. Воспоминания. Статьи
Потом наступила пора академических исследований проко-
фьевских симфоний. Музыковедческий анализ Шестой симфо- нии (помимо монографии И.В. Нестьева) был сделан в двух ка- питальных книгах: «Симфонии Прокофьева» С.М. Слонимского (М.—Л., 1964) и «Стиль симфоний Прокофьева» М.Е. Таракано- ва (М., 1968). Между ними по хронологии расположились две примечательные работы Б.М. Ярустовского: книга «Симфонии о войне и мире» (М., 1966) и большая статья «Волнующие доку- менты эпохи» (Советская музыка. 1966. № 4). Примечательны они тем, что содержат подробнейший, как бы лично заинтересован- ный разбор Пятой и Шестой симфоний, сполна воздающий им должное. Надо вспомнить, что автором этих работ являлся музы- ковед, в 1946-1958 годах занимавший виднейший партийный пост — заведующего сектором культуры ЦК КПСС, и его мнения были решающими для прессы и учреждений культуры. Шестую Ярус- товский интерпретировал как симфонию трагическую, наполнен- ную впечатлениями войны (музыковед сам был в рядах Совет- ской Армии в 1941-1946 годах). Более того, он расценил ее как самое трагическое произведение Прокофьева и даже сравнил с Шестой Чайковского. По поводу финала Ярустовский пишет: «Наплыв в финале Шестой симфонии... вызывает к действию взрыв-протест — кульминацию всего цикла»'^. Получается, что бывший член ЦК КПСС оказывается всецело на стороне Проко- фьева, а не догм соцреализма. Позиции Слонимского и Тараканова существенно отлича- ются от позиции Ярустовского и различаются между собой. Слонимский Шестую Прокофьева в целом определяет как об- разец остроконфликтного драматического эпоса — мне кажется, это близко его собственному симфоническому мышлению. При этом «углубленный психологизм и трагедийный пафос» он видит в пер- вых двух частях. В финале же главной неожиданностью ему пред- с т а в л я е т с я основной скерцозно-празднтный тематизм (Es dur) и «грозная сила заключительного "выпада" маршевых лейтритмов». Тараканов, в противоположность Слонимскому, интерпре- тирует Шестую как «симфонию надежды»: «В этом сочинении Прокофьев преодолевает тягостные воспоминания, утверждая положительный идеал, высшие человеческие ценности»; «Финал Шестой симфонии непосредственно вводит слушателя в бурля- щее кипение жизни. Вместе с тем в нем есть и элемент театрали- зованного комедийного представления, где стремительное дви-
'' Ярустовский Б.М. Симфонии о войне и мире. С. 158.
в. Холопова. О концепции Шестой симфонии
жение массы людей оттеняется обрисовкой юмористических
персонажей-масок»'^ Не придавая существенного значения двум трагедийным вспышкам в коде, Тараканов все внимание сосре- доточивает на внезапной реминисценции перед концом финала побочной темы из первой части: «Элегическое завершение фи- нала как будто подчеркивает, что светлое будущее еще впере- ди...»''' Здесь надлежит вспомнить ту простую истину, что в музыке мнения слушателей формируют больше исполнители, чем ком- позиторы. Исторически важнейшими интерпретациями Шестой сим- фонии Прокофьева стали исполнения двух великих дирижеров XX века — Е.А. Мравинского и Г.Н. Рождественского. Мравин- ский сыграл ее 36 раз и долгое время был единственным пропа- гандистом данного произведения. Рождественский в 1969 году при открытии в Париже мемориальной доски на доме, где жил Про- кофьев, был удостоен почетного диплома за исполнение всех сим- фоний этого композитора. Ключи к своим толкованиям оба ди- рижера дали в том числе в словесных формулировках. Мравин- ский еще при знакомстве с партитурой говорил про «пощипыва- ние в глазах» от страниц первой и второй частей. По записям М.А. Мендельсон, он сказал также: «Это гордая музыка. Ей мож- но предпослать эпиграф "Человек — это звучит гордо!"»'^. Рождественский уделил внимание данной симфонии в кни- гах «Дирижерская аппликатура» (1974) и «Преамбулы» (1989). В первой из них привлекает внимание эмоциональная реакция на окончание симфонии: «Эпизод в цифре 56 — гениальная страница! Какая трагиче- ская сила, как это неожиданно и в то же время неизбежно! <...> Эпизод идет в ре-бемоль миноре и заканчивается конфликтней- шим столкновением двух мажорных тональностей, бьющихся в отчаянном диссонансе. <...> Мгновенное разрешение-вспышка не успевает быть замеченным и осознанным. Перед нами Проко- фьев - автор последней страницы Третьей симфонии, кульмина- ции медленной части из Пятой симфонии, "Горящей Москвы" из "Войны и мира", "Каменного Данилы" из "Сказа о каменном цветке", Прокофьев-трагик...»'® Рождественский как человек
" Тараканов М.Е. Стиль симфоний Прокофьева. М., 1968, С. 318, 349. " Т а м ж е . С. 361. " Цит по: Мендельсон-Прокофьева М.А. Воспоминания о Сергее Прокофье- ве. С. 69. Рождественский Г.Н. Дирижерская аппликатура. М., 1974. С. 47-48. 270 Сергей Прокофьев. Письма. Воспоминания. Статьи
иной генерации, чем, скажем, Мравинский, вряд ли вообще раз-
мышлял о нормах соцреализма в советской симфонии. Несхожесть, даже противоположность прочтений Шестой симфонии Прокофьева двумя крупнейшими русскими дириже- рами не могла не привлечь внимания исследователей исполни- тельского искусства. В 1977 году была опубликована статья В.А. Юзефовича «Изведанный мир. Прокофьевиана Геннадия Рождественского» (Советская музыка. 1977. № 6), содержащая подробное сравнение трактовок Рождественского и Мравинско- го. О финале читаем: «Мравинский более "безогляден", вос- производя финал с его карнавально-масочным кружением, не- истощимой жизненной энергией, словно распирающей партиту- ру, сочащейся из всех ее пор». У Рождественского же есть «безу- держный бег», «оттенок доброй иронии», но есть и другое: «пре- дупреждение о грядущей катастрофе». Хотелось бы сказать про эти трактовки следующее. У Мра- винского генеральной кульминацией предстает экспрессибно- певучая мажорная музыка в начале репризы второй, медленной час- ти. Она настолько мощна и всепокоряюща, что даже трагиче- ские «вскрики» финала ей ретроспективно подчиняются. У Рождественского заметно, что оживленный тематизм симфонии несколько нервно устремляется к концу сочинения и увенчива- ется душераздирающим аккордом за три такта до конца. Аккорд настолько всепоглощающ, что даже заключительное трезвучие Es dur тонет в его эффекте. Для «солнечного Прокофьева» пора- зительно, что еще одна — Третья симфония заканчивается ис- ступленной кульминацией, которую Слонимский сравнивает со «Страшным Судом» и «вызовом небесам». Но Третья сочинена в Париже (1928) и тематически связана с экспрессивной оперой «Огненный ангел». Подобного же окончания «чистой симфонии» не было ни у Прокофьева, ни у трагика Шостаковича, этот эф- фект превосходит разве что Шестая симфония Малера с ее «гильо- тинным» обрывом звучности. Вывод из сказанного таков. Прокофьев в своем творчестве художественно реализовал самые несовместимые темы. Он обра- щался к Достоевскому, к Толстому — и к классикам марксизма- ленинизма, даже к «Коммунистическому манифесту». Наделен- ный от природы даром оптимизма и света, он входил в зоны де- монизма и трагизма. Такие представления, как соцреализм, рас- полагались по отношению к Прокофьеву где-то в другом измере- нии. У него было понятие родины и ощущение родины, и как истинно великий художник с неповторимой индивидуальностью он был свободен.
