Спор со временем 2

Евгений Рукавишников 2
КОГДА ГОРИТ ОГОНЬ.

      За окнами костры пылали под луною,

      а на реке мосты сгорали все дотла.
      Иного нет пути, как следом за звездою
      лететь куда-то вдаль, пока она звала.

      Лететь, себя маня, сквозь грозовые тучи,

      все ночи напролёт, пока огонь горит.
      Иначе ничего от света не получишь,
      иначе пропадёшь и бог не сохранит.

      Да и никто не даст земного процветанья -

      не бог и не герой, не царь и не алтарь.
      Но только луч блеснёт в порогах подсознанья,
      как сам себя найдёшь и испарится хмарь.
      Везде горит огонь - где слабо, где-то ярко.
      Попробуешь не раз его в мехах раздуть.
      Как воздуха хлебнуть – нужна хмельная чарка,
      когда придёшь домой, чтоб падая уснуть.

      Но можно выжимать от пота всю рубаху,

      да только не видать рассвета на пути;
      лишь утром вспоминать, что вечером дал маху,
      когда решил в один лихой кабак зайти.

      Потом опять страдать со страшного похмелья

      и думать в выходной о смысле бытия;
      теперь ещё о том, что кончено веселье
      и что в кармане нет ни одного рубля.

      У каждого свой бог, под солнцем своё место,

      где будет скучно жить без сказочных коней.
      Пока ты не засох, пока сырое тесто -
      тебе лепить себя осталось поскорей.

      Осталось, где добро - рубить окно в ненастье,

      иначе у креста слетится вороньё.
      Когда решишь пойти искать по свету счастье,
      то всё равно с куста нельзя сорвать его.

      Когда летят ветра на пыльную дорогу -

      там чистую муку попробуй поносить.
      Неси в своих горстях и дай всем понемногу,
      чтоб каждый поутру смог тесто замесить.

      От омута беды ходи от дома к дому,

      ищи среди ветров былую теплоту;
      от безмятежных снов буди свою истому,
      у гроз бери заряд на дальнюю версту.

      Но ястреб полетит опять за бедной уткой.

      Кто может – тот парит, кто не парит - кричит.
      Но мы все кузнецы, поэтому нечутки.
      Лишь звон в ушах стоит, когда огонь горит.

      И чьи-то вновь костры пылают под луною,

      а на реке мосты сгорают все дотла.
      И нет тебе пути, лишь только со звездою
      лететь куда-то вдаль, пока она звала.

                1992 г.
            
                ВСАДНИК в НОЧИ.

      Мы, как гуси-лебеди куда-то улетали,

      мысли гнали к облакам за тридевять ветров;
      и летя к звезде своей, но лишь увидев дали,
      мы не знали, как прожить среди сырых костров.

      А леса кручинятся и гнут в поклоне кроны.

      Птицы удаляются от жизни непростой.
      Только ты опять плывёшь на вечные заслоны,
      только каждый ныне в лодке личной и пустой.

      Где коврами стелятся равнины за горами -

      белый мох метелицы приносит сон на лёд.
      Ты захочешь вырваться, когда мороз ударит
      из прогнившей лодочки, из топей и болот.

      И дороги разные запомнятся по краскам,

      что пойдут ухабами и лезвием ножа.
      Только выбраться сумей, не верь красивым сказкам,
      выбирай себе коней, свободой дорожа.

      Но поля печалились, когда повяли травы.

      На коне вперёд куда-то ты летел пока.
      Хоть и ветер гнал в ночи, и не было управы,
      но к утру опять туман накроет седока.

      Конь лихой неистовый сквозь чащу скачет рысью,

      мчится так, что искры у него из-под копыт.
      Штурмом или приступом, с одной лишь этой мыслью
      ты преграды взять хотел, как бог тебе велит.

      Но врата закроются и никуда не деться.

      Если знал ты код замка, то дверь пойдёт сама.
      Хоть звезда горит в ночи, а в свете не согреться,
      но в лучах живёт мечта и в путь зовёт сума.

      Хоть звезда горит в ночи, а в свете не согреться,

      но в лучах живёт мечта, пока зовёт сума.
               
                1992 г.

               
             СЛУЧАЙ на КЛАДБИЩЕ.

      Я весь день бежал по воздуху

      и лихо клал в суму грибы да ягоды;
      как набрал полну-полнёхоньку -   
      ночная пала тень на ели-пагоды.

      Чёрный мрак окутал пастбище,

      завис под звёздами.
      В лежбище своё я к полночи
      спешил скорей из леса через кладбище.
      На опушке стал искать я краткий путь,
      рвануть пришлось сквозь жуть
      без всякой помощи.

      Белые ограды впереди видны.

      Трещат только одни сверчки-кузнечики.
      И вдали могилы светятся,
      да стоны чьи-то тихие доносятся.

      Я бегу, да обхожу кресты,

      а филин надо мной, как страж ночной кружит.
      Душа ушла от страха в пятки вся.
      Я  Господа молю, чтоб пронесла меня
      моя нелёгкая.

      А на опушке леса тёмного

      избу увижу я, да огонёк в окне.
      Но тут, откуда ни возьмись залётные
      засвищут ветры вольные под окнами.

      Завоют волками, поднимут пыль столбом,

      да въедут тройками с чертями-ведьмами;
      нарушат воплями тишь да покой могил,
      потом содом устроят с пьяной оргией.

      Я хоронюсь в кустах от бесов-меринов,

      храбрюсь, но парень я ещё нестреляный;
      но вижу каждый чёрт вино ковшами пил,
      мозгами закусил и в пляс себя пустил.
  
      Они езду начнут на удавленных,
      достанется от них и утопленным.
      Пойдут срывать с гробов крышки ветхие,
      да забирать в свои объятья грешников.

      Хозяйка дома - сторожиха местная,

      детей прижав к себе, молясь неистово,
      крестясь на образа и бившись лбом об пол,
      просила Господа прогнать нечистую.

      А дверь её с замка я сорвал с рывка,

      да испугал я всё семейство до смерти.
      И ходуном изба вдруг заходила вся,
      что аж посыпалась посуда звонкая
      вместе с иконками.

      «Хозяйка, ты, укрой меня скорей

      от этой нечисти, не то сойду с ума !
      Хозяйка, что у вас творится здесь ?
      Давай засов на дверь до крика петуха.»
      Но от страха та сама дрожала вся,
      а дети плакали и под стол прятались.
      Ну вот пробило три – запели петухи
      и с первым криком всё разом сгинуло.
      Шли мимо грибники и шли рыбаки,
      в помине будто бы того не было.

      Так может мне почудилась история,

      быть может ночью я увидел страшный сон.
      Но в дурдом попала тётка вскорее,
      а логопед лечил её детей потом.
      И они потом забыли страшный сон.
      Забыл и я потом этот странный сон.

                1991 г.
         

              ЗА КОНЁМ.

      Там, где с маком виднеются дули,

      в той степи, где ковыль вместо роз -
      три ретивых коня тормознули,
      оставляя скрипучий обоз.

      Удила во все стороны рвали,

      в жарком мыле боролись они,
      на округи свои уповали,
      устремясь на родные огни.

      Лишь во сне в изобильи купались,

      где виднелся мираж, как просвет.
      Только с разных сторон показались -
      чисто поле, вода и рассвет.

      Жмёт назад вороной по закатам,

      снова влево гнедой всех берёт,
      ну а в яблоках конь – тот солдатом
      лихо рвётся тачанкой вперед.

      Дам зерна я, устрою застолье,

      да горячих коней отвяжу.
      Пусть бегут по степям на раздолье,
      кто куда, я уже не держу.

      Не везло мне с конями здесь видно,

      не везло и с дорогой кривой.
      Только ныне всем стало обидно,
      что нет тройки былой и лихой.

      На сухой и разбитой землице

      в серый день начинается ночь.
      Без царя в голове эти лица,
      божий суд им лишь может помочь.

      Только травы степные – сухие.

      В пар уходят надежды людей.
      И скрываются тучи глухие
      за бугор, не давая дождей.

      Кто попал в бурелом, кто-то в поле,

      кто попал за конём и на склон.
      Гром гремел, но лишь суше на воле
      и как прежде лишь стон у икон.

      Если ж кони поймут, что напрасно

      друг от друга решили бежать,
      то вернутся туда, где прекрасно
      смогут вместе свой путь продолжать.

                1991 г.
               
                ***
 

      В бесславии слава недолга и ветха

      и замком воздушным уходит в ничто;
      да карточным домиком гибнет в проектах,
      где снова мы строим чего-то не то.

      В безверии веру уже не раскинуть,

      её не раскрасить и в розовый цвет,
      где каждый сумел от неё поостынуть,
      когда не спасала от всяческих бед.

      Душа без любви - однобока и скрыта,

      без лишней возни она прёт напролом;
      и знает всегда, где собака зарыта,
      и ей нипочём, ныне всё нипочём.

      В бессилии сила штыки опустила,

      лишь чувствуя, как она валится с ног;
      грехи отпустила, кого-то простила,
      того, кто подносит ей платный урок.

      В безвластии власть будет молвить красиво.

      В лицо ей плеснут снова грязи ушат.
      Умывшись позором, уйдёт справедливо,
      рано, ли поздно покинет свой сад.

      В бесправии было для всех одно право -

      лишь помощи ждать с перебитой судьбой.
      Мы пили, чтоб пала любая управа
      на опыте века, почти в век длиной.
      В безвременье время даст смутное племя,
      подвластное ветру лишь с тёмных сторон.
      Но вызреет снова упавшее семя,
      все гайки закрутит и выберет трон.

      В безделии дело роптать станет смело,

      что лучше вернуться в оковы цепей.
      Когда у народа в мозгах лишь засело -
      как выжить теперь на пути из путей.

      Свобода, дружище! Ступай, как охота !

      Налево, направо, на солнце, на дно.
      Хотя и восход озаряет кого-то   
      - простой человек был опущен в дерьмо.

      Как лебедь, рак, щука мы тянем-потянем,

      не можем лишь вытянуть тяжкий обоз.
      - Чего в грязь упали ? Давайте ка встанем !
      И в чистое поле свой выкатим воз.

                1990 г.
               
                ПЕЧЬ.

      В который раз я затопляю печь,

      в ней сверху вновь заслонку приоткрою,
      дров подложу и плотно дверь закрою
      и лишь потом решу на час прилечь.
      В который раз я затопляю печь.

      Эх, почернела вся старушка-мать.

      Её наверно черти подкоптили,
      которые давно с огнём шалили,
      когда весь дом укладывался спать.

      И печь стоит давно, даря тепло,

      и согревает третье поколенье;
      но скажут, что утратила значенье
      и ныне мне пора сносить её.

      - Когда есть газ и есть когда вода,

      ты старина, теряешь время даром.
      Но мне она дороже этим жаром
      и потому, что с ней мои года.

      Друзья придут и вновь надоедят,

      что жить нельзя с ней в двадцать первом веке,
      что за уклад стыдить нас будут дети,
      а я кивну и свой запрячу взгляд.

      Хоть промолчу, но стану горячей,

      в последний раз я в печку дров подкину.
      О ней потом напомнит мне у тына
      лишь куча старых битых кирпичей.

                1990 г.

                КУХНЯ.

      Кухня миром становится мне.

      За стеклом же ни звёзд, ни огней.
      Только сад, как в загадочном сне
      под окном будто лес без зверей.

      Одинокая лампа горит.

      Стынет чай и находит тоска.
      Снова  радио бодро гласит,
      что привет нам шлют издалека.

      На окошке есть роща цветов,

      что хранит мне мечты и покой.
      Весь мой мир из несбыточных снов
      вынес ветер на волю с собой.

      Я за слабое пламя  держусь

      и варюсь я на газе плиты;
      и на синий цветок помолюсь,
      чтобы дал он запас теплоты.

      А на улице вьюга-метель
      всех по норам своим загнала.
      Только ворон кружился теперь,
      он хозяин любого села.

      Всё вокруг одевается в снег.

      Он приносит нам сон-дремоту.
      Пусть же встанет у времени бег,
      где покажется невмоготу.

      Беспокойный денёк за окном.

      Стал орлом я на печке сидеть;
      где идти не хотел напролом -
      там осталось свечой прогореть.

      И ещё здесь ходила беда.

      Кто-то ринулся в бой с головой.
      Из ведра проливалась вода,
      а щека загоралась слезой.

                1990 г.

           ЗВЕЗДА - ОТРАДА.
      Где манит нас звезда-отрада -
      там ранам суждено зажить.
      Но время разное всем надо,
      чтоб душу у себя отмыть.

      Кому мозоли, пот, лишенья

      полезней будут, чем мозги.
      Другим – минута вдохновенья
      порой заменит даже  дни.

      А третьим и потеть не надо,

      таким даётся все легко;
      за деньги купят почесть стада,
      но унесут недалеко.

      А будет греть звезда-отрада,

      то нашим ранам всем зажить,
      но время разное всем надо,
      чтоб прошлое в душе отмыть.

      Во сне парим мы вольной птицей,

      а в жизни можем быть ужом;
      где канут светлые зарницы,
      как со стеной столкнёмся лбом.

      Ползём из клетки многолетней

      на вольный и погожий день;
      хотим собою быть, заметней,
      с себя немую сбросить тень.

      И есть тропа из мест забытых,

      где не кривил душой народ,
      где понимал голодный сытых,
      не понимал наоборот.

      В тупик уйдём, чтоб лишь заметить -

      куда от нас звезда летит;
      плутаем, снова ставим сети
      и время от того знобит.

      Звезда нас снова окрыляла,

      опять звала в последний бой,
      но с ней любовь страдать устала,
      желая выйти на покой.

      Но будет душу греть отрада,

      тогда и ранам всем зажить;
      где  время разное всем надо,
      чтоб прошлое в душе отмыть.
      Звезда огнём цвела и пела,
      она была как божество;
      лечила раны, дух и тело,
      надежду дав под рождество.

      Звезда летела – не угнаться.

      Как в синей птице в ней магнит.
      Не может с ней никто расстаться
      и нас пока она хранит.

      Звезда горит - теплом не греет,

      лишь только манит за собой.
      Холодный свет мечту посеет
      и снова скроется мечтой.

                1990 г.

             РАЗМЫТАЯ СУДЬБА.

      Когда размыта вся судьба,

      то не летать ей никогда,
      такой крылатой вновь не стать.
      Ржавели копья, латы, рать.
      Но крылья новые в груди
      уже росли сквозь раны, швы
      и зов мечты воскрес опять.

      А жизнь петляет, как река.

      Ты взял кусок, я – полкуска.
      А кто вообще взять не сумел,
      кто как устроил свой удел.
      Мы на бумаге все равны,
      но трём китам всегда верны
      и ты урвать плоды хотел.

      А в небе новая звезда.

      Кто видел свет ее тогда -
      тот для других умнее стал,
      потом взошёл на пьедестал.
      И где открыто судит кто
      всё по заморскому кино -
      в своё окно лишь мир видал.

      Эй, сгинь престижная тропа !

      Душа моя свой крест несла,
      не потускнела бы навек,
      когда пошла сквозь лёд и снег,
      чтоб чистым полем обойти
      все званья и посты в пути
      и без гроша пуститься в бег.
      Не знала буйна голова
      куда вела ее тропа;
      хотела жить своим умом
      и на рожон шла испокон,
      без рукавиц корчуя пни,
      да с кулаками на штыки,
      да из тюрьмы на небосклон.

      Теперь в открытой целине

      на языке, что и в уме.
      Без страха шли мы далеко,
      но нет героев, где легко.
      Хотя маня нас мог вести
      порыв к некопаной степи.
      И шли рвать корни глубоко !

      Где стал в обхват сгорать закат,

      забыв про сад свой и парад;
      чтоб место то не потерять -
      в словах к сердцам стал взор менять.
      Чтоб лишь не вылететь в трубу
      всем старожилам на миру,
      кому другого не понять.

      И где моя дорожка та ?

      И что нам грязь ? Что чистота ?
      Одна, хоть дольше, но верней;
      Вторая с риском, да быстрей.
      Все делят поле на межи,
      мосты ломают от души,
      бегут штаны латать скорей.

                1990 г.

               
                ТРИ КИТА.

      Лишь три кита у того -

                голова чья была, как на троне.
      Лишь три кита в тех мозгах
                суждено где опилкам лежать.
      Только родная земля
                потому заворочалась в стоне,
      что бесконечно могла
                лишь короной китов ублажать.

      Но три кита лишь теперь

                здесь не будут казаться пустыми.
      И утопить на пути
                вновь попробуют душу и плоть.
      Только беда - три кита
                нам останутся всюду святыми.
      Только от ихнего дна
                сохрани и спаси нас Господь.

      Будет душа лишь искать,

                то свой посох, то жезл, то державу.
      Но три кита, всех скрутив,
                навсегда окрестят их рублём.
      Громче труба! Ты сыграй
                всем нам лучше короткую славу.
      Этого каждому дай,
                ведь на грешной земле мы живём.

      Всадник в пути. Мы за ним

                шли вперёд по степному простору.
      Время теперь завело
                обороты, как новый движок.
      Но не уйти бы в разнос
                в ту горячую жёсткую пору,
      там, где смеялись киты,
                что и ты к ним вернулся дружок.

      Что там во тьме на тропе ?

                - Там ни зги, ничего и не видно.
      С грузом тяжёлым на дно
                предстояло зайти глубоко.
      Только теперь за себя
                иногда становилось обидно.
      Но сто высоких идей   
                нас могли увести далеко.

      Эти киты на душе

                у кого- то представились прошлым.
      Раньше кто пел, что в стране
                уже каждому стало светло.
      И три кита - как три зла,
                оттого и казались им пошло.
      Только их гений упал,
                то и время их всех увело.

      Лишь три кита правят всем

                в том числе головой и руками.
      Лишь три кита гонят в ад
                или рай, или топят в крови.
      Лишь три кита – ныне культ,
                где горят и сверкают огнями.
      Знамя, всегда их укрыв,
                нам же снова кричит о любви.

      Где три кита – там есть шанс

                уплыть из забытого моря.
      Только трещала броня,
                если кто-то бывал их хитрей.
      Плыли, всегда поднося –
                кому счастья, кому то и горя.
      Силы добра, здесь живя,
                заимели их опыт скорей.

      Что, три кита,- без снастей

                не поймаешь ты даже рыбёшки.
      Там, где шальная тропа -
                не пройдёшь, не проедешь на свет.
      Лучше нам жить, где любовь,
                да и ветер где тёплый в окошки.
      Чтоб три кита от тепла
                растворились бы в божий рассвет.

                1990 г.
               
            НЕЗВАНЫЙ ГОСТЬ.

      Был рыцарем твоим я просто так.

      Такого ты не видела ни разу.
      Но ты желания сожмёшь в кулак
      и эту чашу не осилишь сразу.

      Ведь по ночам ты видишь чудный сон:

      к тебе одной под всеми парусами
      летит корабль с мечтой и принц на нём,
      а ты стоишь с горящими глазами.

      Но не был я твоей мечты герой,

      заморским принцем мне не быть желанным,
      хотя у светлых снов отнял покой
      и гостем я к тебе вошёл незваным.

      Взглянуть старался в красоту насквозь,

      что мне открылась первозданным садом;
      не знала где душа про слово «злость»,
      была зарыта заповедным кладом.

      Что разыграл - спектакль или роман ?

      Зачем ворвался словно с того света ?
      Ты не звала и чуяла обман,
      искала и не видела ответа.
      Ты от чужих назойливых страстей
      уйдёшь скорей, как-будто от тревоги,
      давая знать любителям затей,
      что с ними разные у вас дороги.

      От праведных речей нам лишь тоска,

      в желаньях чистота - нам, как заноза.
      И так среди дубовых пней одна
      стоит, вздыхает белая берёза.

      Но кто-нибудь из нас потом поймёт,

      что все другие встречи быстротечны;
      и руку навсегда твою возьмёт,
      поняв, что эти ценности извечны.

      Пусть и не я, а кто-нибудь другой

      в твоей судьбе останется избранник.
      Прощай, будь счастлива, смахни рукой
      слезу, что я навёл случайный странник.

                1990 г.

            СХВАЧЕННЫЙ в ОБЪЯТИЯ.

      Когда в объятья схвачен я безверием -

      не верю самому себе порой;
      от мира закрываю плотно двери я,
      не слышать чтоб его пчелиный рой.

      Во мне крадутся разные сомнения,

      что даже умер прежний идеал.
      где каждый благ хотел себе с рождения
      и я их больше, чем других встречал.

      Меня взяла в объятья суматоха,

      что позабыл - зачем я в мир пришёл;
      не изменил его, и было плохо,
      что в нём себя я тоже не нашёл.

      Меня мечты скрутили и желания

      и в долгий ящик их не отложить.
      Но тщетны будут всякие старания,
      пока не буду сам иначе жить.

      Ещё печаль в объятья захватила,

      что никого не ждёшь, а лишь грустишь.
      Опять весна на землю приходила,
      а ты как прежде у крыльца сидишь.
      Но вот меня в объятья взяло время.
      Я понял, что живём один лишь раз,
      что мне пора засунуть ногу в стремя,
      и мчать галопом, не скрывая глаз.

                1990 г.

         Постскриптум на  «ВРЕМЯ КОЛОКОЛЬЧИКОВ.»

      Мы в пути
                шли на звезду далёкую,
      да бедны,
                хотя имели вольные,
      а вошли
                в свою реку широкую -
      увидали
                берега раздольные.

      Не скрипи
                телега под пристяжкою.
      Мы стремглав
                уже вперёд не гонимся.
      Не души
                хомут своей затяжкою.
      Путь начав,
                уже не остановимся.

      Без огня
                порой глаза задорные.
      Бунтари
                теперь уснули сытые.
      Где хотя
                кого-то и запомнили,
      то другие
                стали позабытые.

      И горчит
                запретный плод от вскрытия.
      И река
                мелка, хоть и широкая.
      Не горит
                кто тягой на открытия -
      там вода,
                как прежде неглубокая.

      Продаётся
                плод везде тепереча,
      только мы
                всё ждём чего-то нового.
      Не в реке,
                не в русле этот перечень
      гимнов тех,
                чего нет словно золота.

      Нам осталось
                только щёлкать семечки,
      гнать за модой
                всех коней неистово,
      никогда,
                чтоб не считать копеечки,
      чтобы всё
                начать с альбома чистого.

      Не для всех

                наступит лето красное,
      а когда
                появятся сомнения -
      из искры`
                родится пламя ясное
      и тогда
                придёт пора горения.

      Зазвенит,
                заноет сердце звонкое,
      запоёт
                опять душа мятежная.
      Поле наше
                - ледяное, тонкое,
      а река
                раскинулась безбрежная.

      Снова звон
                услышим под копытами
      средь икон,
                где земли нераскрытые.
      Вечный стон
                там выльется молитвами.
      Сгинет сон,
                и встанут неумытые.

      А потом
                найдём сердца открытые,
      что возможно
                кругу неширокому.
      Боль прольётся
                блюзами сердитыми,
      пронесётся
                по пути далёкому.

      Позади
                эпоха колокольная
      и бунтарь
                – героем не покажется;
      но в крови
                лишь песня беспокойная,
      где опять
                история завяжется.

      Будем мы
                горды делами прошлыми,
      не вернёшь
                хоть время рок-н-рольное.
      А горишь
                ты песнями истошными,
      то не ждёшь,
                покуда время вольное.

                1989 г.
  
               
        ПАМЯТИ А.БАШЛАЧЁВА.

      Эх, последний поход,

      как столетний исход.
      Путь назад - словно в ад,
      путь вперёд - на расход.
      Он былинной тропой
      и заветной звездой
      там летел, где святой
      начинался восход.

      По бескрайней земле,

      как гонец на коне.
      Но мало то седло,
      да скользят стремена.
      В град никак не пройти,
      где врата на замке,
      где стоит помело,
      да кривят времена.

      А на шее блестя
      и на нитке вися,
      грозным смехом звеня,
      бубенца три горят.
      Но его лишь была
      пилигрима судьба.
      В этом наша вина,
      да беда говорят.

      Струны рвал, раздирал

      пальцы в кровь об лады,
      как сорвал удила -
      звал в свой буйный простор;
      забывал, но с тех пор
      от надрывной губы
      явь унылой земли
      режет смелый задор.

      Не смотря ни на что -

      не до многих дошло,
      хоть он взял и запел
      нам о самом святом
      вольном мире своём,
      очень русском, живом,
      на земле, где горел
      и звезде бил челом.

      Мне всё ясно, как день

      - предсказал, что зажгло.
      Где ж вчера были вы ?
      Кто с собой не позвал.
      В этом скором пути
      обломилось крыло.
      Сокол небо прорвал,
      в души канул и пал.

      Вечность души несёт,

      ложит в тайны времён.
      Кто родится ещё,
      жить ли старь вороша?
      Что ушёл он спеша,
      колокольчиков звон ?
      Бросив грусть на амвон,
      что он думал, верша ?

      Всё, последний поход

      до слёз схожий исход.
      Путь назад - словно в ад,
      путь вперёд - не берёт.
      И пристанет душа
      там, где нет барыша;
      средь икон лишь она
      еле слышно поёт.
         
                1989 г.

              КОРНИ.

      Есть корни у дуба, у ели,

      на ниве, в лесу и в саду.
      Мои же давно заболели,
      а после сгорели в аду.

      Кто здесь мы теперь и кто предки ?

      И где мне искать их следы ?
      Но вместо корней – лишь объедки
      и сохнут былые сады.

      Где прадед пахал или сеял -

      всё злая метель замела.
      И в землю зарыла затея
      идеи, уклад и дела.

      С чем годы грядущие встретят

      лишь скажет астролога взгляд.
      Но может века мне ответят,
      когда я вернусь к ним назад.

      А ливень всё бьёт и колотит,

      долбит нам о верном пути.
      И тех занесёт в повороте,
      кто хочет всех дальше уйти.

      Того уже нет океана

      и стали просторы мелеть.
      Под властью глухого капкана
      звездой не придётся гореть.

      Мы тоже другими все стали,

      на всё наплевали вокруг;
      Одно лишь на кухне гадали -
      как выжить получше без мук.

      А крики – ничто не забыто !

      Теперь для учёных мужей.
      От натиска нашего быта
      в архив сдали память скорей.

      Но я уходил по дороге

      в места позабытых краёв;
      я верил – на каждом пороге
      найду там приют и укров.

      У речки глядел на берёзы,

      где раньше был каменный храм.
      В реке растворяются слёзы
      и в тучи уходят к дождям.

      Я там на ладье проплываю

      сквозь время к истокам своим.
      Бог знает, что мало я знаю,
      что хуже всего мы храним.

      Глядя через толщу столетий,

      я взор устремлял к небесам;
      я помнил - вы были на свете,
      я верил - вернётесь вы к нам.

      Плыву я лишь против течений

      путями той млечной реки;
      на пепел от старых горений
      гребу на округи свои.

      В просторах родных пролетаю,

      хватаю звезду на ходу;
      во сне так в былое впадаю,
      пока всех корней не найду.

                1989 г.
               
             ВЕЧНЫЙ ЗВОН.
                (память о лихолетье)

      Вечный звон, что слышал я -

      в сердце колоколом бил.
      Вечный стон. Звала земля.
      В ней себя я растворил.
      Но теперь её открыл,
      как на землю пал травой,
      как я с нею речкой плыл
      и как шёл в мороз, да зной.
      А ударит гром в обхват -
      мы задёрнем ставни рам.
      Смерч повалит дивный сад,
      заберёт к себе и храм.

      Вечный звон. Печаль нема,

      если вырван ей язык.
      Средь икон росла земля,
      стал без них унылым лик.
      Только лишь сорвётся крик,
      если вместо храма склад,
      если дверь откроет штык,
      если нет крестов и врат.
      В кость гнилые купола
      ветер сдуть грозился в хлам.
      Вся стена черна была,
      своды треснули по швам.

      Вечный звон. Лиха беда

      боль могла лишь укрощать.
      Та забитая всегда
      лишь могла грехи прощать.
      А беда, забыв века,
      вышла саблей помахать;
      чтоб кресты спалить дотла -
      запрягла лихую рать.
      Заодно паля кресты,
      тех услала в мир иной -
      в плен, кто под ярмо узды
      не шёл с битой головой.

      Вечный звон сырой земли

      всё не слышен был опять,
      где закон топил в крови,
      где страну хотел распять.
      При Орде той кабалы
      Русь представить не могла
      - там, где сыпали цветы
      на поклон вандалам зла.
      Кто не знал пути верней,
      где не с ними – бросят в ад,
      против кто - сгноят скорей,
      синим пламенем спалят.

      Вечный звон лёд крепкий сбил.

      В миг раскрылись полыньи.
      А почем мрак лиха был -
      лишь теперь узнали мы.
      А сапог был на груди -
      с гуся словно шла вода.
      Розгами секла умы,
      в ложь гнала`лиха беда.
      Нас змея пути сто лет
      вкривь да вкось вела тогда;
      всем она дала обет
      с прошлым рвать и навсегда.

      Вечный звон. Прошла гроза.

      Над околицей рассвет.
      Кончен сон. Легла роса.
      Виден стал кровавый след.
      А роса святая стать
      исцеленьем душ могла.
      На путь истин посох дать -
      вера в разум, что пришла.
      И душа, что во плоти,
      хоть и бьёт челом об лёд -
      что заложено в крови,
      то в забвенье не кладёт.

                1989 г.

            НЕ ПРИВЕДИ, ГОСПОДЬ !

      К прошлому, Господь,
                нас ни приведи,
      не закинь ни друга
                и ни врага.
      Где иссохла вся
                доброта в груди -
      хорошо, что нас
                мать не видела.
      Не закинь, Господь!

      Мать не видела –
                ей не знать вовек,
      как родимый сын
                её вором стал,
      как садистом стал
                в наш заумный век,
      хоть он письма теплые
                ей писал.

      Есть традиции,
                что не сдвинуть с мест,
      хоть не раз пытались
                о них кричать;
      тайной скрытые,
                где поставлен крест.
      Языки не знали
                – с чего начать ?

      Помню жили мы,

                хором сжав клыки,
      чтоб не видели
                волчий наш оскал,
      прикусив губу,
                аж до кровушки,
      да заткнув язык,
                как покой настал.
      Эх, было дело !

      Как готовы были

                хоть пыль жевать,
      коли есть приказ -
                можно в грязь лицом;
      послушанья было
                не занимать,
      мы хотели спать
                лишь спокойным сном.

      Мы хотели жить,

                как здесь жил старик,
      не хотели белой
                вороной стать.
      Кто услышит тут
                наш подземный крик ?
      Кто пришпорит барскую
                эту рать ?

      Да чего уж там -

                вера всё одна.
      Раз священный труд,
                то не в западло.
      Командир сказал -
                значит Родина
      приказала нам
                сделать от и до.

      Поучали нас,
                как жить-не тужить
      и какие всем
                занимать места.
      Научились все
                одной глоткой выть,
      один воз везти,
                один шрам хлыста.

      И не вырваться
                из стальных оков
      и не скрыться птицей,
                легко дыша.
      Из одних оков
                под колюч покров
      попадёшь, когда
                закричит душа.

      А когда взорвется
                она огнём
      и за ней потом
                упадут тела,
      то любое зло
                мы едино жнём,
      срок один тянуть
                за свои дела.

      А пошлёшь поруку
                и крикнешь «SOS»,
      то верёвку мыль
                - тебя ждёт петля.
      Там где змеи-слухи
                начнут покос -
      волчьи взоры вырежут
                след клейма.

      И услышал бог
                тот наш крик души,
      он в сердцах других
                наказать велел.
      Только стоп. Зачем ?
                Бог, ты не спеши !
      Стать таким же каждый
                из нас хотел.

      Коли ты нарушишь
                святой наш строй -
      как мы будем дальше
                существовать ?
      Не мути в болоте
                родной застой
      и покой, где можно
                нам всё скрывать.

      Не хотели здесь,

                чтоб пришла гроза,
      не тащили разную
                грязь наверх.
      Многим грязь могла
                и открыть глаза
      и мешать тому,
                кто полезет вверх.

      Здесь иной дух времени

                нам смердит
      из глухих-немых,
                да рабов-господ.
      Сколько нас из семени
                он родит ?
      Сколько душ потом
                он ещё найдёт ?

      И нет силы ждать,

                но зловещий рок
      будет кровь сосать,
                как и испокон.
      А спасёт лишь нас
                в ту судьбу плевок,
      где себя увидим
                с других сторон.

      Нам бы меньше жрать,

                не ища покой.
      Но чтоб эту грязь
                наконец убить, -
      как опричникам
                вычищать метлой.
      Дальше некуда.
                Или быть-не быть.

      За плечом - стена.

                За стеной - грызня.
      Дни все серые
                и не виден свет.
      Всё не так, ни эдак,
                одна возня.
      Только ждём весну,
                чтоб узнать ответ.

      К прошлому, Господь,
                нас ни приведи,
      не закинь ни друга
                и ни врага.
      Где исчезла  вся
                доброта в груди
      и где мать тебя
                не увидела.
      Ни приведи, Господь !

                1989 г.

                ШАБАШ.

              I.  Уберите!
      Я решил рассказать, что кипело,
      да бурлило в душе опалённой,
      что за много годов наболело
      и наружу рвалось к земле сонной.
      И сказал я тогда - уберите !

      Уберите, вы, острые зубы,

      после – руки друг другу пожмите,
      кабаки посетите и клубы,
      да вопросы там все обсудите.

      Уберите и рты, что в призыве

      захлебнулись в слюне, да во злобе.
      А то глотки охрипнут в надрыве
      из-за вашего рвенья к свободе.

      Уберите глаза боевые,

      с моря мести гребите на сушу.
      Ныне ваши насилия злые
      истерзали России всю душу.

      Истязали её в хвост и в гриву

      но сводить свои счёты не время.
      Лишь дурную покажете силу
      на тревогу другим поколеньям.

      Но казалось теперь всему миру,

      что не слышали плач ваши уши.
      Не представить ту раньше картину,
      были где не заряжены ружья.

      Уберите вы взор недоверий,

      да оскал на соседнего брата;
      как родился, здесь жил он - проверьте !
      Может мать его в том виновата ?

      Он такой, как и вы, винт машины,

      что пустили в начале столетья.
      Как вы тоже - они гнули спины,
      лбы подставив под сталински плетья.

      Пережив времена выселений,

      «козьни вражьих агентов»,  гоненья,
      к нищете коллективной решений,
      под бичом запрещений сомненья.

      Сквозь эпоху прорвались и меру,

      вместе жили, и вместе живите.
      Так чего ж, вы плюёте на веру ?
      Вы, к канонам её поверните.
      И я вновь повторю - уберите!
           II.  Море мести.

      Я недавно гулял в одном сквере.

      Кто-то рядом кричал у вокзала.
      Я увидел - бьют стёкла и двери,
      жгут машины, громя, что попало.

      Но толпа эта жаждала крови

      и жила – как не в нашем столетьи.
      «Люди! - Я, нашёл чью–то совесть !»
      Но меня же никто не заметил.

      Их ложил я в холщову котомку

      и бежал за толпой, да споткнулся;
      но увидел навстречу мальчонку,
      кто мне руку подал, улыбнулся.

      И сказал мне он: «Парень, послушай !

      Можно я, пойду рядом с тобою ?»
      Так мы вместе спасали на суше
      чьи-то души по злому прибою.

      Пахло гарью, где трупы лежали.

      Мы бежали, кого-то спасая,
      всюду раненых снова искали,
      подыхать никого не бросая.

      Но решили сразиться с прибоем,

      только ветхую взяли лодчонку;
      и поплыли одни в крове-море,
      где заблудших сосало в воронку.

      В море каждый в ту драку кидался,

      в море розни и вековой мести.
      Зов их предков в сердцах отозвался,
      а в крови - первобытный дух чести.

      Но усилия были напрасны,

      хоть тянули мы им свои руки.
      Всем им вирусы стали опасны,
      и мы слышим: «Вон, грязные суки!»

      И в нас пущены грозные стрелы,

      где мы кровушкой только умылись,
      только соли хлебнули мы смело
      и от этих зверей еле скрылись.

      И на берег надежды взобрались,

      от бессилья на камни свалились;
      видно зря для людей мы старались,
      видно зря мы за счастье их бились.
      Но вот видим, как челны спешили
      от побоища к миру святому.
      Мы кострами их путь осветили,
      молясь богу и небу земному.

      Но нежданно пришли чёрны тучи.

      Правосудие к ним прилетело.
      Буря грянув, смешала их в кучи.
      да волной понакрыв,  усвистела.

      Онемели мы, гладь озирая,

      где был штиль под безмолвной луною;
      где лишь дети  тащили играя,
      чей-то киль, что прибило волною.

      Из воды те обломки ловили

      и пытались челнок сделать новый.
      Только мы им сказали: «Забыли !
      Делать мирный как, а не рисковый.

      Что ж, смотрите,
      топор лишь возьмите!»
      Как им сказали –
      те застучали,
      снова мир начинали.

                1989 г.

                НАДЕНЬ !

      Последний солнца луч закончил день.

      Тебя же город снова кинул в лужу.
      Но чтобы гнев выплёскивать наружу -
      ты поскорей наушники надень!

      Когда тебя плащом накроет тень,

      а мысли у тебя в плену порока -
      ты успокой себя запилом рока
      и для того наушники надень.

      Ведь хэви-метал - не трухлявый пень.

      В твой череп, как в копилку из копилок
      вонзятся иглы из стальных опилок.
      Лишь поскорей наушники надень.

      Они вопьются искрами в кремень

      и растворяться,  как песок в речушке.
      Увидишь мир, как в прорези для мушки.
      Лишь поскорей наушники надень.

      Даёт заряд звучания кистень.

      Рок беспощаден словно эпиграмма.
      Есть в мире только ты и фонограмма.
      А ну скорей, наушники надень.

                1987 г.

             МЕЧТА ПИГМАЛИОНА.

      Ты посмотри какая ночь

      и сколько звёзд открылось взору;
      не уходи отсюда прочь
      в такую сказочную пору.

      Что нам мешает всё забыть

      по воле одного лишь слова.
      Я миг всегда могу любить
      от наслаждения земного.

      Не будет с нами ничего.

      Проблем не надо. Песня спета.
      Хоть ты не хочешь – всё равно
      найду таких, кто хочет это.

      Но каждой ночью вдруг ко мне

      приходит сон мой незабвенный
      и дева  видится во сне,
      как-будто ангел самый верный.

      Но кто хранит меня в судьбе ?

      И с кем всегда счастливым буду ?
      Я много лет лечу к тебе,
      свою звезду я не забуду.

      Как-будто дальний звёздный свет

      ко мне твой взор идёт прекрасный.
      Я от него теплом согрет,
      его я вспоминаю часто.

      Покой теряю я всерьёз

      и в светлый день и в ночь слепую,
      из-за очей, из-за волос
      люблю одну тебя такую.

      Но нашей не видать весны,

      хоть рядом может ты ходила.
      Я отгонял свои все сны,
      когда к обману приводила.

      Тебя по свету я искал,

      не знал кого, за что ты любишь;
      но я б кого не повстречал,
      а ближе только ты мне будешь.

                1987 г.
               
              ЛЕСНОЙ ГОСТЬ.

      Я однажды квартиру покину

      как-то солнечным утром весной;
      по дороге неблизкой прикину,
      что вернусь на закате домой.

      Городские черты исчезали.

      Надышался там газами я.
      Но манили зелёные дали,
      пенье птиц и журчанье ручья.

      Напрямую пойду через броды,

      чтобы чаща мне стала, как дом.
      Но пока я лишь гость у природы
      и с которой побуду вдвоём.

      Тишину кто подарит лесную,

      даст и звонкое пение птиц;
      с кем живу, без кого – существую,
      хоть один и без дружеских лиц.

      Мне теперь, как родня – зверь и птица,

      у меня лишь они на пути.
      С кем угодно готов я сразиться,
      чтобы их сохранить и спасти.

      Исполины - мохнатые ели

      закрывают собой небеса.
      Слышу всюду я певчие трели,
      но не вижу у леса конца.

      Окажусь я с грибами в малине,

      где людей не ступала нога,
      «белорамень» зовут что поныне,
      где есть леший и баба-яга.

      Я костёр разведу на поляне

      и сварю себе суп в котелке;
      буйну голову сложу на камень
      и засну на лесном бугорке.

      Есть на свете лесная отрада

      там, где нет городской суеты.
      Ничего мне другого не надо,
      говорить бы с природой на «ты».
                1987 г.

                БУРЯ.

      Темнеет вечер. Ветер в поле

      гуляет, рвёт с дубов листву.
      Куда ни бросишь взгляд – раздолье
      и дали скрылись все во тьму.

      Куда попал – не знал я толком,

      плутал в потёмках в этот раз;
      давно бы спал, но словно волком
      бродил опять в тот поздний час.

      И так я шёл, пути не зная,

      куда-то сам себя маня.
      А в небе, в тучах месяц таял
      и будто плакал, уходя.

      Сомкнулись тучи друг о друга

      и в блеске молний – страшный гром.
      В убойном ливне, в море звука
      смешалось всё, стонало в нём.

      Мне будет буря, как награда,

      ведь я давно её хочу;
      когда печаль – она отрада,
      с ней может душу подлечу.

      Пусть скрутит буря, ливни хлыщут,

      в поклоне бор трещит сильней.
      Ты лучше бури не отыщешь
      бальзама для души своей.

      И я рванул на встречу с бурей,

      лицо поднял на лютый град,
      кричал, как-будто пьяный  с дури,
      а гром ударил, как в набат.

      Душа тогда цвела и пела,

      вся от любви изнемогла.
      И молния, разрезав небо,
      в душе моей пожар зажгла.

      Но утром тучи улетают.

      Утихнет буря и во мне.
      Зверьё и птицы выползают
      навстречу свету в новом дне.

      Я в мае заново рождаюсь,

      теперь и встречи жду с роднёй,
      когда с зарёй я повстречаюсь
      и с красным солнцем над зарёй.

                1986 г.
         

             ВСПОМИНАЯ ВОЛГУ.

      Сколько лет - я не ведаю сам

      Волга-матушка движет сквозь годы,
      по степи, по полям и лесам
      в сине море несёт свои воды.

      Всё река нам для жизни дала

      и работу и отдых и душу;
      а меня за собой позвала
      с ней покинуть привычную сушу.

      Так меня к той реке привело.

      Я по Волге ходить не устану.
      Но за годы воды утекло,
      что равнялась она океану.

      А реке за свой длительный век

      приходилось и всякое встретить.
      Но из наших любимых всех рек
      самой близкой осталась на свете.

      Волга–труженик вечно в пути,

      хоть устала, но всюду кипела;
      что угодно могла увезти
      и судами морскими полнела.

      Где стоял полуночный покров –

      сухогрузы там шли, «пассажиры».
      С перекатов и вдоль островов
      до морей их вели командиры.

      И бывало гудел пароход –

      слышно было с зари до заката.
      И повсюду толпился народ,
      чем река у причалов богата.

      Но другие идут времена.

      Приспособиться жизнь заставляет.
      В навигациях больше она
      только к морю себя устремляет.

      Ну а в зимнюю пору река

      крепкий панцирь себе одевала.
      Лишь весной уходила тоска,
      как вода берега заполняла.

      Если волны ласкают мой слух

      и просторы там радуют тоже –
      значит в сердце огонь не потух.
      Ничего я не вижу дороже.

                1986 г.

                БЕРЕГ.

      Нередко я, когда смеркалось

      на берег речки выходил;
      и что за день в душе осталось –
      с собой о том и говорил.

      Там были счастливы от воли,

      идя к откосу налегке,
      - в места знакомые до боли,
      где мы спускались вниз к реке.

      Там с высоты простор широкий.

      Виднелся теплоход вдали.
      Последний солнца луч далёкий –
      и по воде закаты шли.

      Мне вспоминалось понемногу,

      как там всё детство я бродил,
      изведал каждую дорогу
      и каждый склон знаком мне был.

      Они всегда прекрасны были,

      а кто там рос, тот их любил.
      И там влюбленные ходили,
      как и когда-то я ходил.

      И мне, где вскрикивали чайки –

      приют у каждого куста;
      когда я вдоль реки по гальке
      шёл от моста и до моста.

      Теперь брожу по косогорам

      я лишь во сне, ненаяву;
      хочу, чтоб вновь открылся взорам
      тот край, в котором не живу.

      А если трудно мне вдруг будет

      и грусть-печаль меня обдаст,
      то знал я – ветер там разбудит,
      на всё ответ мне берег даст.
      Ведь был у каждого свой берег,
      где рядом лес шумел листвой;
      вдали от дома каждый верил,
      что он вернётся в край родной.

                1986 г.

            ПРОХОЖИЙ.

      Вот зима и пролетела.

      По земле весна шагает.
      Как и ты сейчас хотела –
      время дембель приближает.

      То морозец вдруг ударит,

      то опять денёк погожий.
      Но скажу вам не скрывая:
      я наверно здесь прохожий.

      А природа здесь чудесна.

      Горы высятся над градом.
      Я же складываю песню,
      где и вся моя отрада.

      Через пару лет иль раньше

      я всё это позабуду.
      Жизнь пойдёт вперёд и дальше,
      как ? – Загадывать не буду.

      Бьют часы пустое время.

      Дни бегут, как волчья стая.
      А я скидывая бремя,
      встречи жду с тобой, родная !

      Час пробьёт, и что же дальше ?

      Чувства все отдам я лире.
      Значит не смогу как раньше
      быть прохожим в этом мире.

                1986 г.

          ПРОЩАНИЕ со СЛОВАКИЕЙ.

      Последний день. Закончен ужин.

      Отъезд парадный. Суета.
      Плац – новобранцами загружен,
      где поменяются места.

      Нам всем придётся попрощаться.

      У многих выступит слеза.
      Кому не скоро возвращаться –
      горят от зависти глаза.

      Парадку дембель снова гладит.

      Другой значки к ней пристегнул.
      Меня же лес окрестный манит.
      Прощанья руку я тянул.

      Я всей земле подал ту руку,

      я знал, за что её любил;
      побольше стало в сердце стуку,
      где я в последний раз ходил.

      Мне неужели в самом деле

      по местным сёлам не бродить;
      а там у Грона на аллее
      пивка, как видно не попить.

      И не увидеть больше Татры,

      Мемонь, Любаву, Кежмарок.
      Смогу найти их лишь на карте,
      как малый дальний городок.

      Храм для католиков и сопки

      и Слячь – курорт для богачей,
      аэродром, где гром из топки
      - всё будет в памяти моей.

      И где теперь ещё узнаешь

      слова, что слышал раньше там:
      «запалка», «поцем», «фачить маешь?»
      Забавной речь казалась нам.

      Усядемся мы в поезд тесный.

      До Кошиц мигом он домчит.
      И скроемся в дали небесной.
      Наш «Ту» в Россию полетит.

                1986 г.

                СЮЗАННА.

      В твоей стране мы встретились случайно,

      где я служил, где стала ты, как тайна;
      со мной была ты ласкова, Сюзанна,
      но встречи наши кончились нежданно.
      И пусть всё это было как-то странно,
      но о тебе я думал постоянно.
      Нас ныне разделяют километры,
      но пусть тебе привет подарят ветры.
      И пусть несут его тебе отсюда,
      хотя они не смогут сделать чуда.
      С тобою не увидимся мы больше,
      пусть в памяти останусь я подольше.
      Мы многое друг другу рассказали,
      но больше мне твои глаза сказали.
      Казалось - краше нет тебя на свете !
      Чего желать солдату в годы эти ?
      И всё в душе моей цвело и пело.
      Я – русский, ты – словачка, в этом ль дело ?
      Ты о любви по-русски  говорила,
      которую солдату подарила.

      А я служил, но вскоре перед домом

      разлука эта встала в горле комом.
      Такой конец нам был готов сначала.
      И разлучили нас, и всё пропало.
      Но эти дни, что мы с тобою были,
      мы оба это время не забыли.
      Значок я подарил тебе свой красный,
      пусть он и будет талисман твой ясный.

                1986 г.

              ПИСЬМО ДРУГУ.

      Что-то, друг, тебя не слышно.

      Нет мне писем в эту пору.
      Может, ты, меня не слышишь
      иль забыть сумел так скоро.

      Не поверю ни за что я,

      жаль увидеть не сумею.
      Как же быть, когда в застое
      бросим общую идею.

      Может ты, грустишь не в меру,

      да тебя тоска заела,
      запил может быть за веру,
      за отечество, да дело.

      Унывать совсем не стоит,

      даже если и взгрустнётся.
      Наверстаем все простои,
      лето к нам опять вернётся.

      Приплывёт к тебе на сушу

      краса-девица простая;
      кровь взбурлит, поднимет душу
      - есть у всех пора такая.
      Время быстро пронесётся.
      Будет встреча ближе к лету.
      В небе соловей зальётся,
      как потянется к рассвету.

      На вопросы жизнь ответит.

      Будет много разных песен.
      Свет в окне опять засветит.
      Этот день будет чудесен.

      Не забывай, ты друг мой дальний,

      дни беспечного гулянья.
      Придёт пора для всех желаний,
      а пока лишь до свиданья!

                1985 г.

              ЖАВОРОНОК.

      В страны дальние птицы летели

      на зимовку туда, где тепло;
      то и жаворонка от метелей,
      от морозов на юг понесло.

      Где и мой, но звенящий тоскою

      как-то будет полёт наяву,
      тоже осенью, только не скрою -
      я пернатого снова зову.

      Он же быстро домой возвратится,

      время мчалось стрелой где давно,
      где все тяготы выдержит птица -
      там найду я его всё равно.

      Сам себе господин и всё гоже,

      в чистом поле свободен пока.
      В нём себя я увижу похоже,
      где порою судьба нелегка.

      Он меня на рассвете и сразу

      за собою поманит крылом
      и споёт свысока трели разом,
      где мы станем друзьями потом.

      Если снова его где-то встречу -

      мне споёт он про юность, любовь,
      наслаждаясь, где я не замечу,
      что на время расстались мы вновь.

      В час разлуки пришлось очевидно

      с этим детством прощаться и мне,
      где его не забыть, но обидно,
      что закончилось всё как во сне.

      Через несколько лет в том же поле

      я отчаянно звал лишь его,
      хоть искал и кричал, но на воле
      не нашёл я певца своего.

      Этот сладостный сон вспоминаю,

      безмятежную юность свою,
      где не зря мы с ним пели, то знаю,
      где я в мыслях всё также пою.

                1985 г.

                ***

      Я с детства страсть одну имею –

      читать про дальние края;
      но изучить всё не успею,
      куда попасть хотел бы я.

      Без дальних странствий я скучаю,

      не вижу в жизни полноты,
      и лишь скитаясь, замечаю,
      как раскрываются мечты.

      Где светлой ночь была всё лето –

      там был зимою полный мрак.
      А вон земля – всегда согрета,
      но не попасть туда никак.

      Нигде не стал бы чужаком я

      и возле пальм  и среди льдов.
      Но «бы» - мешало словно комья
      на всём пути моих годов.

      Но я себя глазам доверю

      и буду вновь шаги считать
      и в счастье всех людей поверю
      в цветах, что стану собирать.

      Я погляжу на луг пригожий,

      поговорю с самим собой.
      Да, счастлив был тот странник божий,
      что шёл так с палкой и сумой.

      Ему отрада – в чистом поле

      молиться снова на стога.
      И я завидовал той воле,
      что жить не мог, как он тогда.
                1984 г.

          ГОРДЫЙ АЛЬБАТРОС.

      Нет не сил и нет ни слов.

      Я один среди ветров.
      Я смотрю, закрыв глаза.
      Лишь блестит моя слеза.

      Я корабль построю сам

      и отдам его волнам;
      ощутить, чтоб наяву
      то, что я ещё живу.

      Мой корабль, как альбатрос,

      ты куда меня унёс ?
      Гордо ты лети вперёд,
      хоть тебя никто не ждёт.

      Хоть и жуть в морской дали -

      вновь я жду своей земли,
      у неё, хоть на краю
      обрету судьбу свою.

      Мой корабль, как альбатрос,

      ты опять меня унёс;
      бури там не обходи
      и пощады ты не жди.

                1984 г.

             ОПЯТЬ ЗИМА.

      Когда в душе опять зима,

      когда дорога неясна –
      мне радости и горя нет,
      пока не видно крупных бед.

      Я по тропе прямой иду.

      Жгут неудачи на ходу.
      Пускай мне не везёт опять,
      но путь не стану я менять.

      Где птицы снова рвутся ввысь –

      мои мечты там не сбылись.
      И я от них уйду в кусты,
      попроще где найду мечты.

      Мне снова надо улизнуть,

      забыться, переждать, уснуть,
      спастись в природе той родной,
      там дом найти и свой покой.

      Где свежий ветер вновь обдаст,

      как птице вольной крылья даст;
      от суеты где удалюсь,
      потом по новой закружусь.

                1982 г.